Шэй Джина, Частичка Тебя Мое Счастье- библиотека РусЛит

Частичка тебя. Мое счастье Джина Шэй
        - Эндж, этот ребенок... Это же такое чудо. Настоящий шанс для нас...
        - Нет, - я перебиваю очень категорично, - это мое чудо, Ник. Только мое. А для тебя - ошибка. Ты сам это сказал. Не забывай. И никаких нас. Никаких шансов. Есть я и мой ребенок. Ты сам по себе.
        ---
        Я все решила - мне никто не нужен. Только мой ребенок, моя работа, мое счастье. Мужчины... Да к черту мужчин. Моя жизнь всегда была в моих руках. Чего ради мне что-то менять?
        Частичка тебя. Мое счастье
        Джина Шэй
        1. Ник
        Из медпункта Юля выходит вовремя. Не торопясь запирает за собой дверь, легко сбегает по ступенькам медпункта, ныряет в машину.
        - Приве-е-ет, - она тянет с теплом, и лезет обниматься. Отстраняется от меня с удивленным видом.
        - Все в порядке? Ты какой-то…
        - Какой?
        - Усталый, - наконец ставит диагноз Юла, - и загруженный. Много работы сегодня было?
        - Много, - соглашаюсь, отчасти потому что так оно и есть, ну и на самом деле - так проще. Проще не пояснять, почему я ощущаю себя пропущенным через мясорубку. - Ты хорошо себя чувствуешь?
        Она чуть замирает, будто не понимая о чем я говорю.
        - Два часа назад тебе стало плохо. Ты даже не смогла прийти оказать помощь Анжеле.
        - А, да, прости, - Юла морщится досадливо, хлопая себя по лбу, - совсем у меня мысли расплываются со всеми этими гормонами. Да, мне лучше. Правда я почти час не отходила от белого друга. Нужно сменить витамины.
        - Сменим, - киваю на автомате и завожу мотор. Внутри будто стадно отвела душу стая котов. Изодрали душу в лохмотья, пометили все что только можно. И настроение - подозревать всех и вся. Слышать странные нотки фальши даже там, где их нет.
        Нет.
        День был сложный.
        Не удивительно, что мне даже в голосе невесты слышится что-то не то.
        - Боже мой, - Юла подскакивает, когда на проходной я приостанавливаюсь, чтобы пропустить машину полиции, - откуда у нас здесь?..
        - Я вызывал, - пожимаю плечами, - сегодня кто-то запер Анжелу в одном стойле с больной, взвинченной лошадью. Это тянет или на хулиганство, или на кое-что похуже. К тебе не заходили?
        Юла качает головой, закусив губу и отчаянно цепляясь в свои колени.
        - Значит, завтра зайдут, они обещали провести детальное расследование. Эндж правда нельзя сейчас беспокоить, а без её показаний будет сложнее, но записи с камер у конюшни уже сняли.
        - Она там пострадала? - Юла звучит потрясенно. - Сильно?
        - Нет, она просто перенервничала, - я решаю никак не комментировать события после конюшни, - сильно перенервничала. В её положении и это может быть фатальным.
        - Да…
        Юля замолкает, переваривая, да и мне говорить не особенно хочется. Наговорился сегодня вдосталь, разъясняя приехавшему следователю, зачем я их вызвал.
        - Жалко её, - неожиданно произносит Юла, - она одна, совсем одна, беременная… Теперь еще и в больнице. Ты говорил, что родных у неё нет.
        - Не помню, чтобы я это говорил, - лишь озвучив, понимаю, что опять докапываюсь до несущественного, - мало. Отец и мать погибли, из более-менее близких - только тетя.
        - Грустно, - Юля задумчиво перебирает пальцами по животу, - одна, в больнице и навещать-то почти некому. Ей, наверное, очень тоскливо там. Может, стоить её проведать?
        - Плохая идея.
        Я помню, насколько убийственные глаза были у Эндж, когда я вынудил её ехать с нами в одной машине. Её идея добираться общественным транстпортом была паршивой, но моя тоже не отличалась особой гениальностью.
        - Почему? - Юля удивленно разворачивается ко мне. - Мы коллеги, я ей сочувствую, почему мне нельзя навестить её?
        Потому что…
        Объяснить это сложно даже для самого себя.
        Она двигается дальше - это я уже понял. Она игнорирует то, что между нами было, так же старательно, как и я.
        Но я сомневаюсь, что хоть когда-нибудь она будет находить встречу с моей невестой ободряющей.
        Вот только объяснить последней причины этого… Оказывается куда сложнее, чем я ожидал.
        - Анжела очень закрытый человек, - надеюсь, что формулировал ответ не слишком долго для подозрений, - и со всеми своими коллегами она предпочитает держать дистанцию. Это помогает в её руководящей деятельности. А ты, как ни крути, её подчиненная.
        Юля принимает мой ответ, недовольно поджимая губы. И молчит довольно долго, явно обижаясь на меня за мой отказ. Я несколько раз пытаюсь её разговорить, потом - решаю не дергать. И самому есть что обдумать.
        - А тебя я навещала, - бурчит Юля уже на подъезде к моему дому, - и пироги носила. Помнишь?
        - Помню, - я болезненно морщусь, припоминая то феерическое приключение, - но мы не были коллегами тогда. А вы с Энджи - коллеги. Не мешай рабочее и личное.
        - Ладно, - Юла соглашается демонстративно неохотно и даже смотрит на меня исподлобья, - я не буду беспокоить нашу драгоценную Анжелу Леонидовну. Ты счастлив?
        - Я заеду в магазин, что-то нужно купить?
        - Погоди, - Юля отстегивается и разворачивается ко мне, - в смысле купить? Ты один поедешь?
        - У меня есть еще дела, - я чуть покачиваю головой, - путь неблизкий, тебе со мной мотаться необязательно. Отдыхай.
        - Что за дела? - Юла подозрительно щурится.
        Ох, черт. Это уже начинает слегка раздражать. Или это нетерпение?
        - Мой друг недавно вернулся из Лондона, - говорю как можно беззаботней, - хочу его навестить и передать приглашение на свадьбу.
        Не люблю врать, но искренний ответ прозвучит как-то…
        Прости, дорогая, хочу узнать, не могу ли я быть отцом ребенка женщины, с которой я тебе изменил. Пожелай мне удачи, пожалуйста.
        Провожаю взглядом идущую к дверям подъезда Юлу, которая кутается в широкий плащ, скрадывающий фигуру. Мою невесту, которая вынашивает моего ребенка. Девушку, которая за день десять раз может признаться мне в любви.
        Которой я изменил, которую я обманываю, на которой я не могу сосредоточить свое внимание.
        Я буду гореть в аду. Гребаную вечность.
        Что ж, это неизбежно.
        Но сейчас у меня есть время заехать к Лексу насчет экспертизы. Выбросить эту затею из головы я не смог. Ровно как и платки, пропитанные кровью Энджи.
        Алекс не удивляется моему приезду. Его вообще сложно удивить, даже самым идиотским поведением. Правда везу я ему совсем не приглашение на свадьбу. А зиплок-пакет, в который очень аккуратно упаковал свою “добычу”.
        - Ты говорил, что можно сделать генетическую экспертизу по крови матери?
        - Можно, - Лекс кивает и задумчиво смотрит на выложенный перед ним пакет, - вот только скажи мне, что тут за кровь? Девчонка что-то сломала и ты зажимал?
        Я объясняю, откуда дровишки. Рассказываю про Эндж, про причины, по которым она легла в больницу, как мне досталось это “кровавое наследство”. Лекс пару минут смотрит на меня в упор, а потом начинает ржать. Настолько откровенно, что я сентиментально припоминаю, как один раз все-таки дал этому поганцу в нос. Хороший был день, приятный. Солнечный!
        - У меня нет других вариантов, Лекс, - усталость моя кажется уже бесконечной, - она не согласится сделать эту экспертизу по моей просьбе. Поэтому просто скажи, с этим материалом работать можно?
        Он ржет еще сильнее, заметив выражение моего лица - с хохотом сползает под стол, от греха подальше.
        - Ну что ж, нельзя так нельзя, - разочарование от откровения оказывается неожиданно сильным, я поднимаюсь на ноги и направляюсь на выход.
        Да, я выставил себя идиотом, но… Плевать. Когда цепляешься за соломинку, по умолчанию выставляешь себя идиотом. Я отношусь к этому спокойно. Но теперь нужно найти другой способ добыть материал для экспертизы.
        - Да сядь ты, - останавливает меня Лекс, - и уймись. Мне что, поржать по-твоему, нельзя?
        - Обязательно ржать надо мной в моем присутствии? - отвечаю я едко, но тем не менее - останавливаюсь и возвращаюсь в то кресло, в котором сидел.
        - В этом самый смак, - Лекс фыркает и шумно выдыхает, успокаиваясь. Снова смотрит на меня изучающе.
        - Можно один вопрос? На хрена оно тебе нужно? Чего ты бегаешь вокруг этой девчонки? Чего тебе неймется? Ведь речь не о твоей невесте, так?
        Ответ на этот вопрос дается мне нелегко. В конце концов, это лишнее доказательство того, что ни черта-то я не положительный герой. Положительные герои не напиваются в лоскуты и не тащат в постель женщину, которой и без того уже испортили жизнь. И утром после ночи они её тоже не посылают.
        И знать о себе такие вещи мне неприятно, это сверлит меня ежедневно. А тут еще и признавать вслух.
        - Да, речь не о моей невесте, - я произношу это на одном дыхании, - и если эта информация хоть как-то просочится за эти стены, Лекс…
        - Я - могила, ты же знаешь, - мой приятель категорично встряхивает головой, - да и нет у меня повода наушничать твоей невесте.
        - Ну посмотрим, - бросаю на приятеля оценивающий взгляд. В принципе, у него хорошая репутация. Если бы не она - я бы не пришел к нему и в первый раз.
        - Так зачем тебе все это, Ник? - настырно наседает Лекс. - Если это не твоя невеста, девчонка, с которой ты переспал, которая утверждает, что беременна она не от тебя. Зачем ты в этом сомневаешься? На кой тебе сдалась эта экспертиза?
        - Хочу знать правду.
        - Зачем?
        - Хочу! - я хлопаю ладонью по подлокотнику, выражая все свое отношение к этому допросу. - Хочу и все, Лекс. Это вполне нормально.
        - Возможно, - мой приятель смотрит на меня чуть насмешливо, - вот только спонтанность - это не то, что нормально для тебя. Ты - мистер Четкость и Спланированность, Ольшанский. Так всегда было. Мне интересно, что поменялось сейчас.
        - Я предполагал, что ты можешь мне помочь, - я снова поднимаюсь на ноги, - но если все что ты хочешь - это задавать бессмысленные вопросы, прости, Лекс, но я не хочу в этом участвовать. Развлекись с кем-то еще.
        - Тебе нужна венозная кровь, - Лекс произносит это, когда я берусь за ручку двери, - и чистая, в нормальном количестве. Ясно?
        - Где бы её еще взять без ведома Энджи, - сквозь зубы выдыхаю я. Потому что вопрос “предложить ей сделать тест на отцовство” по-прежнему поднимать не стоит.
        - А в какой больнице она лежит? - неожиданно деловито спрашивает Лекс.
        2. Энджи
        Что делают правильные “рабочие лошадки”, когда в их жизни случается трэш? Когда парень, которым ты уже весьма неслабо увлеклась, оказывается тем еще козлом, будто тебе предыдущего разочарования мало было?
        Правильно. Правильные “рабочие лошадки” берутся за работу “с новой силой”, хотя на самом деле - это не сила. Это боль, обращенная в энергию. Потому что никакого другого верного способа пережить эту боль нет. Ну, если говорить о социально-одобряемых методах.
        Можно, конечно, взять кирпич и разбить фару на его гелендвагене, или нацарапать ему гвоздем какой он козел, но…
        Зачем?
        У него для этого есть два десятка уже разочарованных и все еще ожидающих его повторного внимания дур. Не хочу быть двадцать первой. Хотя определенно мысль разбить что-нибудь, расхреначить вдребезги, в мельчайшие осколки - мне кажется заманчивой. Даже очень.
        Я лежу на кровати и под завывания пустоты внутри пересчитываю трещины на больничном потолке. Делаю это третий раз, потому что первые два у меня не сошлись.
        Времени шесть тридцать - Анжела проснулась от богатырского храпа соседки по палате. Третья девочка была, видимо, уже привычная, лежала не первый день, поэтому она просто сопела, отвернувшись к стенке. А вот я заснуть уже не смогла.
        Так и лежу. Перевариваю вчерашний день. Жду просветления.
        Просветление не наступает - оно, видимо, не очень хорошо относится в звяканью металлических кастрюль в коридоре.
        Господи, как давно я не лежала в государственной больнице. Наверное, лет в двенадцать в последний раз. Когда умудрилась обзавестись двухсторонней пневмонией.
        Такое ощущение, что за пятнадцать лет ничего не изменилось.
        - Просыпаемся, мамочки, меряем температуру, - медсестра с безразличным лицом входит в палату и оставляет у каждой на тумбочке ртутный градусник. Ртутный! А чего не просто в лобик поцеловать, или как там в доисторические времена температуру меряли?
        Потрясающе. Надеюсь, среди моих соседок нет криворуких? А то не хотелось бы травануться с малышом за компанию.
        Соседки по палате оказываются разными.
        Пухленькая возрастная Ирина на шестом месяце - у неё это уже третья беременность. И пока я просто чищу зубы - она успевает рассказать свою краткую биографию, про трех мужей, и вдобавок кучу баек о том, как у неё все было с первым сыном, с дочкой, и чем успела ознаменоваться эта беременность.
        - Врачи пугают, что у старородящих больше шансов на генетические аномалии у ребенка, - бодро хрупая яблоком, рассказывает она, - буквально на каждом приеме. Муж уже предлагает со мной ходить, чтоб им всем не давать трепать мне нервы.
        - Заботливый он у вас, - меланхолично замечаю я, сплевывая пасту.
        Ангелина вчера не смогла доехать до больницы и завезти мне вещи, поэтому футболку для сна, зубную щетку и чашку пришлось докупать в местном магазинчике. Когда уже стало ясно, что от больницы мне не отбиться.
        - Это у него первый ребенок, потому и заботливый, - фыркает Ирина и занимает мое место.
        На третьей кровати все так же спиной к нам, носом к стене лежит третья девочка. Худенькая, молчаливая - мне виден только её затылок, коротко-стриженный, взлохмаченный.
        - У тебя все в порядке? - честно говоря, я вижу, что она не спит, и её неподвижность меня напрягает. - Врача не надо позвать?
        - Не надо ей никого звать, - подает голос Ирина, - у неё замершая. Она чистку ждет.
        Ох, черт.
        Ну, как можно быть такой нетактичной?
        Наверное, можно, если ни разу в жизни не узнавал о себе такого. Что внутри тебя умер человечек. Встречу с которым ты предвкушала, боялась, но предвкушала, четко зная, что после неё твоя жизнь навсегда изменится.
        И нет, на таких бестактных людей не злятся. Просто желают удачи. Чтобы это знание так и осталось для них обычным фактом "так бывает". Потому что когда это случается с тобой...
        У меня опускаются руки. Глядеть в спину этой молчащей девочки, внутри которой вдруг перестало биться маленькое сердце становится еще тяжелее.
        И все-таки я шагаю ко второй своей соседке поближе, касаюсь чуть дрогнувшего плеча.
        - Соболезную, - тихонько шепчу, и замечаю как вздрагивают темные ресницы безмолвной девушки. Да, соболезнованиями ничего не поправишь. Но когда я выходила из больницы с похожей пустотой внутри - мне было дико больно, что скорблю одна только я. Весь мир должен был плакать.
        Вот так вот и понимаешь, что у тебя даже не горюшко. Так. Фигня на ровном месте.
        Так или иначе, мои глаза постоянно возвращаются к ней - к девушке, лежащей в углу палаты.
        Раз за разом я видела в ней себя.
        Двенадцать попыток ЭКО за три года. На меня врачи смотрели как на безнадежную.
        Не все попытки были отрицательными по результатам проведения процедуры.
        Два раза эмбрион приживался, но не выдерживал в моем организме больше трех месяцев.
        И я была такой.
        Лежащей в углу, пусть в одиночной палате частной высококлассной клиники, но примерно такой же, раздавленной, потерянной, уничтоженной. Когда ничего не остается, только свернуться клубочком и беззвучно сглатывать слезы. Беззвучно, потому что выть во всю мощь легких уже сил не осталось. А потом - встать, собрать себя воедино из тысячи осколков - опять - и заставить себя верить. В чудо. Вопреки всем поражениям, что снова и снова отшвырнут тебя в угол.
        И хочется подойти, обнять её крепко-крепко, хотя бы потому, что я помню - как холодно бывает после такого удара.
        Но я так не умею. И это кажется таким вопиющим нарушением чужого личного пространства…
        М-да, стоит ли удивляться, что в моей жизни из друзей была только Крис, которая на мне ездила, и Ник, под начальством которого я впахивала. Оба они сами все за меня решили. Крис - плюхнулась за мою парту классе этак в десятом. Ник… Забавно с ним было. Я даже сама не поняла, как так вышло, что от вежливых отказов поужинать где-нибудь после работы мы докатились до совместного обсуждения Фрая за обедом. Я вроде как была тверда и непоколебима, а он… Тоже. Тверд и непоколебим. Это я потом поняла, что отбиться от Ольшанского в принципе сложно. Если ему что-то взбредет в голову - он это сделает. Это было неожиданное открытие, потому что внешне он кажется таким интеллигентным, дипломатичным. И никак не догадаешься, что твердолобость у него - воистину ослиная.
        Вшивый, чуть что, будет говорить про баню, а Анжелочка из раза в раз скатывается мыслями к Ольшанскому. И зачем, спрашивается? Все это в прошлом, никому не нужном, отправленном на свалку.
        Вот только думать больше ни о чем не хочется. Не о Тимирязеве же, да?
        В груди снова начинает болезненно ныть при одной только мысли.
        Все-таки он туда пролез.
        Вот надо было все пресекать на корню, посылать его к черту с самого начала, не позволять себе видеть в нем никого, кроме босса.
        Нет ведь, Анж захотелось себя пожалеть, почувствовать себя главным призом для интересного мужчины. Кто ж теперь виноват, что мне прилетело ответочкой?
        Не знаю, как у кого, но лично для меня время, проведенное в больнице, имеет такой же вязкий, невыразительный вкус, как и местная еда, которую даже не пытаются сделать съедобной.
        Из всех развлечений - только медицинские процедуры и вот эта вот удивительная викторина. Из чего и каким образом сделана та полезная гадость, которую мне принесли на завтрак.
        Овсяная каша с запахом подгорелой капусты. Нет, ну правда, на каком этапе готовки эти две субстанции умудрились так крепко въесться друг в друга?
        Мне выдают таблеточки - две покатые и белые. Я с подозрением кошусь на них, и интересуюсь, какая из них откроет мне путь в Матрицу. Дежурная медсестра на меня смотрит как на невыносимо умничающего человека и сообщает, что это просто магний, витаминчик для всяких психованных. Безвредный и неопасный. И в матрицу мне нужно выдвигаться как-то своим ходом.
        Приходит врач - пожилая женщина с усталыми, но все-таки добрыми глазами. Мне она делает мягкий выговор, замечая, что нервы в моем положении - штука очень опасная. Выписывает мне посещение психолога и кучу анализов до кучи.
        Блин, и почему у меня нет внутри этого волшебного рубильника, чтоб отключить к чертовой матери все эмоции?
        Врач отходит в дальний угол, и я сама ощущаю, как напрягаются мои уши.
        - Ну как ты, Катерина, готова? - ласково и сочувственно врачица касается плеча лежащей. Та ничего не отвечает, кажется - качает головой из стороны в сторону.
        - Ну ничего, ничего, у тебя все еще будет, девочка… - врач делает то, что так отчаянно хотелось сделать мне - треплет девушку по плечу, - ты здоровая, молодая, все у тебя будет.
        Если бы вселенная собирала петиции за счастье для этой незнакомой мне Кати - я бы прямо сейчас поставила подпись.
        В какой-то момент я понимаю, что беспокойно тереблю телефон.
        Пустота внутри прорывается наружу, и раз за разом тянет ручки к телефону, разблокировывает его, открывает мессенджеры, проверяет социальные сети, журнал вызовов.
        Он…
        Он вообще не собирается мне звонить?
        И писать тоже?
        Вообще ничего? Даже чего-то вроде “возвращайся скорее, мы без твоего главнокомандования загнемся”?
        Нет.
        Я ужасно злюсь на саму себя, но четыре раза подряд я ловлю себя буквально с поличным. Уже открывшей мессенджер и набравшей Артему заготовку сообщения.
        И лишь с третьего раза, разозлившись и выйдя в меню, чтобы к черту вычистить весь диалог с ним, я понимаю, что у меня вообще-то висит несколько не отвеченных.
        Алена: “Там с тобой все в порядке? Мои официанты делают ставки, насколько ты загремела в больницу. Я поставила три сотни на то, что ты сбежишь через неделю”.
        Нет, определенно эта рыжая ехидная мне по-прежнему нравится.
        Улыбаюсь как-то сама по себе и набираю ответ.
        “Боюсь стать причиной твоего разорения, но я останусь в больнице до тех самых пор, пока меня врач отсюда не выпишет. Сама не побегу. Слишком боюсь за своего пузожителя.”
        Почти мгновенно мне капает сообщение: “Ну, что ж, хорошо хоть не всю премию поставила. А ведь казалось, что это будут легкие деньги”.
        “Передай всем своим, кто будет по мне плохо скучать - всех депремирую”, - шлю в ответ и немножко с грустью улыбаюсь. Вряд ли будут скучать. Впрочем - это и не важно. Лишь бы не разболтались. Конечно, я прорабатываю вопрос дисциплины так, чтобы с моим уходом система продолжала функционировать - в этом и весь смысл. Но с учетом того, что работаю я в Артемисе недолго - не так долго они без меня и продержатся.
        “Я забегу к тебе в выходные”, - неожиданно обещает Алена и тут же добавляет: “Если ты не против, конечно”.
        Я не против.
        В обычной жизни я не особо рада вести все эти “неуставные отношения”, мне постоянно кажется, что они скажутся на работе, но…
        Мне не нравится, куда ведет меня эта политика.
        Я слишком давно одна.
        Устала.
        Мы переписываемся минут пятнадцать, потом Алена убегает по рабочим делам, угрожает написать, как только она вечером доберется до дома, и мне снова становится пустовато. Но есть еще неотвеченные сообщения, поэтому мне есть чем занять беспокойные пальцы.
        О моем самочувствии справляется Олеся, еще несколько сотрудниц. Всем отвечаю примерно одно и то же в нейтральных формулировках.
        Абонент “Шура” - самый неожиданный из написавших. Я помню её вчера - сидящую напротив меня в машине, объедающую ногти под корень и смотрящую на меня расширенными зрачками.
        “Анжела Леонидовна, как вы?”
        “Я в порядке, Шура, но в больнице”.
        Мне кажется, что после такого ответа диалог должен загнуться, но с удивлением вижу три точечки “абонент набирает сообщение”.
        “Анжела Леонидовна, а правда, что вас вчера в конюшне заперли?”
        Перед ответом на это сообщение я зависаю, постукивая по колену пальцами. Мне не хочется, чтобы об этом судачили. Это, мягко говоря, роняет мой имидж руководителя. В то же время… Свидетели у этой истории есть. И враньем я могу только усугубить свою ситуацию.
        Пока я висну, от Шуры успевает прилететь.
        “У нас вчера и сегодня работали полицейские, спрашивали про этот случай. Говорят, что расследуют. Камеры смотрели, всех допрашивали”.
        Ох, черт.
        Вот это ничего себе!
        Интересно, кто такой деловитый?
        Хотя вариантов у меня немного. Это Ольшанский. Он меня услышал про “толчок”, он решил разобраться. Но зачем привлек полицию? Могли ведь тишком разобраться сами!
        “Ну и чего они насмотрели на камерах, не говорили?” - набираю я, прикидывая общий урон, нанесенный моей репутации. Колоссальный урон. Теперь по всему клубу будут ходить сплетни, одна другой краше.
        Ладно, разберусь с этим по факту. Самый пик сплетен я всяко пролежу.
        “Парни из охраны говорят, на видео сложно понять, кто”, - Шура совершенно неожиданно оказывается неплохим источником информации.
        Правда информация эта меня печалит, но все-таки теперь я знаю.
        А камеры у нас и правда паршивые. Понятия не имею, в каком веке их закупали.
        “Так все-таки это правда, да?” - спрашивает настырная Шура.
        “А меня что, на камерах не видно?” - пишу насмешливо, а потом все-таки решаю не изводить девочку своим ехидством и просто добавляю: “Да, правда. Веста меня не тронула, но честно говоря, шансов на это было мало”.
        Шурочка начинает снова что-то набирать, но дверь палаты хлопает, и ко мне бодрым шагом направляется дежурная медсестра. Опускает мне на ладошку пузыречек с еще двумя таблетками магния и дергает головой.
        - К тебе пришли, Морозова. Целых два папаши по цене одного. Мы их правда не пустили, хотя господин полицейский и ужасно грозно махал на меня корочками. Выйди в холл, сделай одолжение.
        Я встаю, терзаясь догадками, что же там за “два папаши”, и почему именно папаши, или тут всякий мужик, приходящий к лежащей беременной, автоматически записывается в эту категорию?
        По дороге заглядываю в телефон, чтобы прочитать, что там мне написала Шурочка, но… Не вижу ничего. Видимо, она передумала. Странно, конечно, но и сама Шура немножко чудная и совсем молодая. Чего с неё взять?
        3. Энджи
        В гинекологическом отделении странная математика. Потому что мне сказали о двух “папашах”, а мужчины в холле меня ожидают аж трое.
        - Господа, я не была настолько популярна даже в детском садике, когда мне выдали роль Снегурочки, - шутка выходит неуклюжей, и я даже сама не понимаю, для кого я её шучу.
        Для Тимирязева, стоящего в отдалении, у самого окна? Вот уж последний человек, которому я сейчас хочу продлять жизнь.
        Для Ольшанского, который… Мне кажется или он нарочно уселся на кресло в противоположном углу от Артема? Мне мерещится это напряжение?
        Нет, пожалуй, нет. Они вообще друг на друга не смотрят.
        Впрочем ладно. Для Ника я тоже шутить бы не хотела.
        Сержанта полиции, при виде меня поднявшегося с кресла, я вообще впервые вижу.
        Что ж, значит, я пошутила для себя и моего ребенка. Нам было весело, а значит - все не зря.
        - Чем обязана? - на полицейского я смотрю не то чтобы с опаской, но он меня по долгу его службы как-то напрягает. С детства имею легкую фобию перед людьми в такой вот форме.
        Даже если в форму запакован не очень складный парень, с длинным носом и нервными повадками. Он ведь все равно при исполнении.
        - Мы работаем по заявлению о попытке умышленного причинения вреда здоровью, - сержантик торопливо распахивает планшетку, - вы - Морозова Анжела Леонидовна?
        - Да, я, - киваю и хвалю себя за то, что при слове “полиция” у меня сработал условный рефлекс и я взяла с собой паспорт.
        - Вы согласны дать показания по озвученному делу?
        Я киваю и замечаю, что неосознанно скрестила руки на груди. Когда-то Дима вывез, что, мол, люди так делают всегда, когда им не комфортно, и что это - мой любимый жест. Я начала возражать, помнится, но после этого реально - будто ловила себя с поличным. Да - скрестила руки на груди. Да - чувствую себя не уютно. А как еще можно чувствовать себя в компании трех напрягающих меня мужчин?
        С сержанта хоть спрос маленький, он в моих интересах меня напрягает.
        А эти двое…
        Нет, мило, конечно, что они зашли, но… Мне бы хватило пары предложения в Вайбере. От обоих.
        - Анжела Леонидовна, не могли бы вы как можно точнее обозначить время инцидента?
        - Когда я оказалась запертой в деннике? Могу, конечно. Без десяти час.
        - Такая точность, - сержантик придирчиво щурится, - вы смотрели на время?
        - Меня ждали на обеде, я торопилась, - бесцветно откликаюсь я.
        Это не тот ответ, который я хотела бы давать при Тимирязеве.
        Я не хочу, чтобы он знал, что я хотела к нему прийти. Много чести.
        Он уже сделал свой выбор, вот пусть и тащится к этой своей… Которую он в себя всосать пытался.
        И все же он слышит.
        И я гребаным периферийным зрением вижу, как именно после этого ответа его пальцы, стиснутые на предплечье, два раза по нему постукивают.
        Эх!
        Ну что ж, пусть хоть как-то поставит галочку в моей строчке и проваливает.
        Он мне только босс. И ничего больше.
        На остальные вопросы я отвечаю сухо, как можно короче, побыстрее, отчаянно желая как можно меньше личного выложить сейчас наружу. Увы, это сложно.
        - Кто может желать вам вреда? - последний вопрос сержанта заставляет меня зависнуть.
        - Речь ведь о сильной неприязни, да?
        Сержант кивает, только усложняя мне задачу.
        Я не самая приятная личность, да и призвание у меня такое - быть занозой в чужих задницах. Но рабочие мелкие склоки не тянут на такое.
        Тут я человека должна прям до трясучки бесить.
        Возможно - сгодилась бы Юля, если бы она знала о моей ночи с Ольшанским и о том, что именно ему принадлежит пятьдесят процентов генного фонда моего ребенка. Но для Ника это воспоминание - табу, если он во сне не разговаривает - о своей измене он не проговорился.
        А за то лишь, что конь мой её не признал - так не факт, что она вообще знает, что это был мой конь.
        Может, это просто был тупой челлендж не самых умных подростков? Затаиться в конюшне и для зашкаливающей крутизны кого-нибудь где-нибудь запереть, как в школьном туалете?
        На ум приходит Вяземский. В принципе, он испытывает ко мне достаточно сильную неприязнь, чтобы подкупить кого-нибудь для такого вот фортеля.
        Или та девица Артема…
        Наша с ней стычка на ипподроме вполне себе тянет на повод для неприязни. Она неровно дышит к Тимирязеву, а он отдал предпочтение мне на тот момент.
        Но она точно была с ним, в ресторане, да и говорить о ней в присутствии самого Артема я не хочу. Нафиг мне не нужны все эти “моя девушка не такая”. И так тошно.
        - Не могу ответить так сразу, - покачиваю головой, чтобы подвести точку в разговоре сейчас, - может, оставите мне ваши контакты, я вам перезвоню.
        - Обязательно, - сержант вручает мне визитку, - я тоже позвоню вам, если у нас появятся дополнительные вопросы.
        Да что угодно, лишь бы не отвечать на вопросы в компании лишних да еще и настолько неподходящих ушей.
        - Выздоравливайте, - на прощанье желает мне сержант и бодрым шагом направляется к металлическим дверям выхода из отделения.
        Что ж, человек, который меньше всего меня напрягал, покинул поле зрения.
        Остались еще двое.
        Ох, я бы тому сержантику еще и приплатила, если б он этих двоих с собой забрал!
        Так, как бы их понежнее послать? Вот так чтобы вняли и оставили меня в покое?
        Нет, в самом деле.
        С чего они вообще решили, что могут взять и припереться по мою душу? Один - бывший друг, решивший, что мои чувства для него - какая-то плохая шутка, второй - мои недоотношения, выбравшие другую женщину для своих хотелок.
        Пока я облекаю свои матерные мысли в цивильную формулировку, Артем разворачивается от окна вполоборота, и я даже вздрагиваю, узрев на правой стороне его челюсти внушительную ссадину.
        Это еще что за?...
        С лошади упал?
        Пассия норовистая оказалась?
        - Может быть, ты свалишь уже наконец? - резко роняет он, и я сначала удивляюсь, с чего бы такое хамство - я вроде на больничном, а не на Гавайях с чемоданчиком уставного капитала клуба. А потом понимаю, обращались не ко мне.
        - А может быть, свалите вы, Артем Валерьевич? - прохладно, но с весьма ощутимым вызовом интересуется Ник.
        - Так, что происходит? - я стаскиваю с носа очки, просто потому что наблюдать этот цирк в подробностях у меня нет никакого желания. - Смею напомнить, вы - в больнице. И вот это все… Вы ради этого сюда приехали? Так я не заказывала петушиные бои, вы точно ошиблись адресом.
        И ведь ни один из двух взрослых, мать его, зрелых поганцев, не желает мне отвечать. Таращатся друг на друга, будто пытаются испепелить взглядом на месте.
        Нет, определенно я лишняя в этом страстном любовном дуэте.
        - Что ж, была рада вас видеть, - на пределе терпения подвожу черту я, - пойду посплю, пожалуй.
        Еще до того, как я успеваю развернуться обратно, в свой коридорчик, происходит сразу две вещи.
        Ник плавным движением поднимается на ноги и тяжелая ладонь Тимирязева падает на мое плечо, заставляя остановиться.
        Я с трудом удерживаю себя на месте - на самом деле мне хочется шарахнуться от него, как от прокаженного. Его касания жгут. Как жгут неисполнившиеся мечты, нереализованные надежды…
        Я дура, да, я помню. Всегда ей была.
        Пытаюсь снять его руку с моего плеча - а он ловит меня за ладонь и стискивает её, и вырвать руку из его хватки, не распрощавшись с парой пальцев, кажется нереальным.
        - Нам надо поговорить.
        - Она не хочет, - тихо произносит Ник.
        И это почему-то бесит меня еще сильнее, чем все остальное. Какого черта он опять на себя берет?
        - Я за себя сама отвечу, Николай Андреевич, - сквозь зубы цежу я, впиваясь в серые глаза Ольшанского с острой злостью, - без суфлеров.
        - Хорошо, ответь сама, - Ник говорит будто на пределе терпения, - я надеюсь, что он тебя услышит.
        Нет, определенно надо было слать их матом.
        Вопрос лишь только в том, что любое слово в моей голове проходит цензурирование, особенно когда речь идет об общении с коллегами по работе.
        А эти двое - мои коллеги.
        Ужасно, но факт.
        - Я хочу поговорить с Артемом Валерьевичем наедине, - холодно улыбаюсь я.
        Этого ответа Ник, кажется, не ожидает. Лишь жестче стискивает зубы - о, я знаю этот жест, когда Ольшанский бесится от чужого упрямства, но вместо того, чтобы продолжить спор, Ник наклоняется и вытаскивает из-под кресла спортивную сумку. И как я раньше её не заметила?
        Видимо, просто было не до того?
        - Какая у тебя палата? - звучит сухой вопрос.
        - Двести семнадцатая, - отвечаю я на автомате, скорее от удивления, а потом спохватываюсь, - тебе вообще зачем? Тебя не пустят!
        - Да ну? - Ник ядовито изгибает бровь. - Ну тогда пускай медсестрички сами тащат два кило твоей одежды, косметичку, три литра минералки и три кило фруктов. Потому что тебе я это нести не позволю. Не после того, как ты на моих глазах со скамейки встать не могла.
        Такого яростного отпора я не ожидала. И слова возражений как-то заканчиваются, что вполне устраивает Ника, сверкнувшего глазами и двинувшего по коридору.
        Я слышу, как он добирается до стола дежурной медсестры, как на три тона ниже любезно просит у неё разрешения пройти в палату.
        И ведь…
        И ведь его пропускают!
        А я так надеялась на вселенскую женскую солидарность!
        - Ну вот мы и одни, Снегурочка, - хрипло выдыхает Тимирязев за моим плечом, требуя внимания, - и ты можешь залепить мне столько пощечин, сколько твоей душе угодно.
        Ох, дьявол!
        Я понимаю, насколько я поспешила, сорвавшись на Ника.
        Потому что вот это вот все…
        Я совсем не готова к этому.
        Я только вчера приземлила носом в грязь свою увлекшуюся этим мужчиной дурочку. И сейчас я так отчетливо понимаю, что она от этого падения переломала себе все кости…
        - Ну же, - Артем стискивает меня за плечи, разворачивая к себе, - никогда раньше этого не делала? Объяснить, как это делается?
        Он смотрит на меня как провинившийся пес. Только что мне толку от его виноватого вида? Я ведь помню, с каким пылом вот эти самые губы вчера пожирали ту Барби.
        - Не нужно, - я выпутываюсь из его рук, стирая с лица эмоции, - это неприемлемо с точки зрения субординации, Артем Валерьевич. Я не ваша девушка, чтобы позволять себе такие вещи.
        - Я думал, ты не придешь, - отрывисто произносит Тимирязев, не спуская с меня пристального взгляда, - я понятия не имел, что тебя заперли. Я был в бешенстве от твоего отказа.
        - И очень быстро нашли замену? - я позволяю себе натянутую улыбку. - Что ж, так бывает. Желаю удачи.
        Если бы он не был моим начальником - я бы взвыла белугой, потребовала, чтобы он убирался с моих глаз, но… приходится быть терпеливой.
        У моей жизни очень своеобразно выражается любовь ко мне.
        - Я давно знаю Еву, - Артем снова шагает ко мне, приходится сделать шаг от него, чтобы расстояние между нами не уменьшалось, - да, периодически спим, чтобы сбросить скопившееся напряжение. И только.
        И только! Он говорит: “И только!”
        После того, как я сама сказала ему, что значит для меня близость подобного рода? Сама чувствую, как стекленеют мои глаза.
        Что ж, проведем этот разговор на понятном моему собеседнику языке.
        - Вчера было? - я прямо смотрю в лицо Артема, стискивая зубы.
        Ответ я знаю, и знаю, что больно все равно будет.
        И все как я и думала - он плотно стискивает губы, а потом - коротко кивает.
        Что ж, спасибо, что без вранья.
        - Ну так и почему мы все еще об этом разговариваем? - улыбаюсь я через силу. - Я не ваш вариант, Артем Валерьевич, это было очевидно.
        - Не существует никаких “моих” вариантов, - Тимирязев резко дергает головой, - есть ты, и я постоянно о тебе думаю. Каждый день. Я прошу у тебя прощения за вчерашнее. К тому же, я ведь тебе ничего не обещал. Ты не пришла на свидание, я имел право...
        Он затыкается на полуслове, заметив и мою болезненную гримасу, и сам поняв, что понесло его совсем не в ту степь.
        - Я не буду той, кто лишает вас каких-то прав, Артем Валерьевич, - я ежусь, снова скрещивая руки на груди, - давайте не будем терять вашего драгоценного времени. Я буду только вашим администратором. Больше мне ничего не надо.
        - Моим администратором? - неожиданно кисло проговаривает Артем. - Или администратором Ольшанского?
        Вопрос звучит ужасно странно.
        - А что, есть разница?
        - Оказывается есть, - глаза Тимирязева неожиданно остро вспыхивают, - особенно с учетом того, что очевидно лично мне. О том, как ты смотришь на него. Как он на тебя. Между вами явно не закрыто много личных вопросов. Что странно, с учетом его близящейся свадьбы.
        Пару секунд я молча смотрю в светло-ореховые глаза Артема и пытаюсь понять, что мне на это отвечать.
        А потом понимаю - ничего. Ничего мне тут не нужно отвечать, нужно развернуться и уйти нафиг.
        Мужчина, выбравший другую женщину, пытается лезть в мою запретную зону, и более того, решил, что имеет право меня судить. А дальше что? Угрозы?
        Будешь со мной или...
        - Наш разговор не окончен, - слышу я за спиной жесткое.
        - Окончен, - бесцветно отрезаю я и закрываю за собой дверь.
        К черту!
        Я иду к своей палате под дивный звон в ушах. Меньше всего я ожидала от Артема вот таких вот предъявлений. Он казался другим. Казался - ключевое слово, пожалуй.
        - Энджи, - я вздрагиваю и понимаю, что шла по коридору практически вслепую - ничего не видя перед собой.
        Удивительно ли, что я почти впилилась в Галину Дмитриевну, свою лечащую врачицу. И только шагнувший мне наперерез Ольшанский успевает меня перехватить до столкновения.
        Твердые пальцы на плечах - как дно, за которое следует уцепиться моим якорям. Не время для душевного раздрая. Еще не все драконы побеждены. Не все изгнаны.
        - Ты в порядке? - Ник крепче стискивает мои плечи, заглядывая в глаза.
        И вот хоть волком вой, прося его так не делать.
        - Да.
        Ложь дается мне легко, но выходит плохо. Ник едва заметно морщится, и только по этому я понимаю, что он мне не поверил.
        - Спасибо, что зашли, Николай Андреевич, - улыбаюсь я натянуто и шагаю мимо. Только бы не…
        - Давай хоть до палаты тебя провожу.
        …увязался за мной.
        Черт!
        - Тут пять шагов, я и сама могу дойти.
        - Ну, не пять, а двадцать пять, и все-таки провожу. Еще вчера я тебя отправлял в больницу. Вряд ли ты исцелилась всего лишь за сутки.
        Я слышу одобрительное фырканье Галины Дмитриевны и с трудом удерживаюсь от стона.
        Она ведь как и все думает… Даже не подозревая, что этот конкретный “папаша” плевать на меня хотел. Он просто делает, как правильно в его системе мушкетерских ценностей. И плевать, что мне даром это не нужно.
        Ладно, черт с ним. Я пролетаю оставшееся расстояние за несколько секунд и резко разворачиваюсь к Нику.
        - Все, проводил, свободен.
        - Ты не могла бы освободить мою сумку, Эндж? - улыбка Ника выглядит неестественно спокойной. - Мне не хотелось нарушать твоих границ и делать это самостоятельно.
        - А разве ты не торопишься? - едко цежу я, чувствуя как внутри побулькивает злость. - К работе, к невесте, к свадебным хлопотам?
        - Пятнадцать минут у меня есть. Я подожду.
        - Вам вообще-то нельзя здесь находиться, - пытаюсь отбиться из последних сил.
        - Втроем - нельзя. Одному - можно. Ну и на всякий случай… - Ольшанский поправляет сдвинутую на подбородок медицинскую маску.
        Каждый раз когда я с ним говорю - испытываю непередаваемое ощущение, будто я цунами, а он - волнорез, предназначенный для моего уничтожения. Иначе почему раз за разом направленное в его сторону недовольство неизбежно оказывается проигнорировано?
        И он не уйдет без сумки. Я его знаю. Боже, как же бесит, что я его настолько хорошо знаю.
        - Что ж, придется сделать это побыстрее, - тихо шиплю я и, желая покончить с этим, шагаю в палату.
        Ник без лишних слов двигает следом.
        В палате чуточку попроще - здесь Ирина рассказывает кому-то по телефону, как плохо и скучно ей в больнице, с деталями - про то, как паршиво здесь кормят. Её много, её очень много. И хорошо, потому что…
        - Как прошло с Тимирязевым?
        Удивительный он все-таки человек. Умудряется не повышая голос перекричать очень громкую Ирину.
        - Никак, - я раздраженно дергаю за язычок молнии, расстегивая стоящую на моей кровати спортивную сумку, - лучше бы не говорила. Можешь позлорадствовать.
        - С чего мне это делать, Эндж?
        - С того, что ты ведь меня предупреждал и все такое, - огрызаюсь я.
        Все что есть внутри меня - кровоточит, разодранное в лохмотья.
        Меня ведь и вправду предупреждали. Не один раз. Но я не хотела слушать советы от человека, решившего, что моя любовь к нему - это очень неудачная шутка. И не хочу сейчас.
        - Мне ужасно жаль, что ты оказалась в этой ситуации, Эндж, - без всякого укора замечает Ник, - он изначально не был тебя достоин.
        - Это не твое дело.
        В который раз я это повторяю? В тысячный? Когда он уже меня услышит?
        Когда поймет, что его жалость для меня оскорбительна?!
        Наверное, стоило сказать ему, чтобы и эту свою передачку уносил с собой обратно, мне от него ничего не нужно, но прежде чем я соображаю это сделать - я вытаскиваю из его сумки лежащий сверху свитер и замираю.
        Дзынь, дзынь - брякает за спиной прошлое.
        Длинный свитер с пингвином, уютная розовая толстовка, этакое мини-платье, которое совершенно не к лицу той, что следит за тем, чтобы тридцать человек подчиненных её отдела занимались на работе работой.
        Но для того, с кем ты так часто зависала не на работе. Ездила на выходные за город…
        Для того, от кого секретов не было...
        - Я думала, ты пошутил про мою одежду, - севшим голосом комментирую я, - или заехал ко мне, взял у Ангелины…
        - Подумал, что лучше возможности вернуть тебе твои вещи у меня уже не будет.
        Ох-х…
        Даже не думала, что слово “Вернуть” может вот так глубоко полоснуть меня по сердцу. Звучит так, будто они ему были поперек горла и ужасно не терпелось избавиться от этих ужасных напоминаний об ошибке по имени “Анжела”.
        - Помойки работают без выходных. Давно мог избавиться от моего тряпья, раз оно тебе так мешало, - бесцветно произношу, вытаскивая из сумки еще и три своих футболки. Теплые носки, в которых я часто шастала по квартире Ника, когда мы засиживались и уезжать куда-то становилось поздно… Бог ты мой, тут даже заколка есть, которой я закалывала волосы.
        И кружка…
        И…
        Господи, сколько же всего я умудрилась оставить у Ольшанского в квартире?
        - Оно не мешало, - спокойно откликается Ник, - я все никак не мог найти повода их к тебе привезти. Ну или… Может, сам не хотел их отдавать и цеплялся за них до последнего.
        Мне кажется, я слепну от этой его фразы. Он? Цеплялся? И как это вообще понимать?
        Если задаваться вопросом - кто мой самый лютый враг, я не назову имени.
        Мой враг - не человек, мой враг - моя же надежда. Стремление обмануться. Стремление желать того, что мне по умолчанию не положено.
        И вот, пожалуйста.
        Одна его фраза о том, что я что-то для него значила - и мое горло сводит всеми теми эмоциями, что я ежедневно сглатывала.
        Так было тысячу раз. Тысячу раз за три года он говорил мне, что я для него важна. Что лучше меня в его жизни друга не было.
        Вот только…
        Что было после этого?
        Я помню.
        - Скажи мне, может, ты отменил свадьбу? - спрашиваю шепотом, игнорируя, что в палате царит абсолютная тишина. - Может, хочешь сказать мне, что тебе жаль, что вел себя со мной как конченный ублюдок?
        Что-то вздрагивает на дне серых глаз Ника. Что-то… Мне этого недостаточно. Я устала быть второстепенной героиней. И простого “что-то” мне уже мало.
        - Нет? Тогда какого черта ты себе позволяешь? - я снова обнимаю себя за плечи. У меня есть одна я, и это мне следует помнить.
        - Я говорю, что скучаю по дням нашей дружбы, - тихо откликается Ник, осторожно касаясь моей лопатки, - думал, может, и ты тоже…
        Вот оно. Дружба. Большего мне не предлагают, не так ли?
        Дедушка Мороз, я хочу уже перестать испытывать боль, разговаривая с этим мужчиной. Я буду хорошо себя вести еще лет десять или двадцать, только подари мне в этом году исцеление от него навсегда!
        - Правда хочешь знать? - я разворачиваюсь к Ольшанскому лицом, говорю с яростью, едва разжимая губы. - Скучаю ли я по времени, когда я смотрела тебе в рот? Когда изо дня в день замирала от всякой твоей улыбки, от каждого взгляда в мой адрес? Как каждое утро выбирала платье, надеясь, что ты увидишь во мне женщину? Как позволяла тебе лежать на моих коленях по вечерам и думала, что это что-то значит. А это ничего не значило, Ник. Ты вставал и смотрел не на меня. Влюблялся. Жил полной жизнью. А все что должна была делать я - молча ждать. Ждать, когда ты разочаруешься и снова позвонишь мне, потому что не с кем посмотреть хоккей пятничным вечером. Ждать и быть той, на которую ты никогда не посмотришь.
        - Энджи…
        - Нет, Ник, я не скучаю, - я не позволяю себя перебить, - это были самые паршивые три года в моей жизни. И лучше бы их не было. В идеале - лучше бы и нам с тобой не знакомиться, но тут уж как вышло.
        Он не говорит, но говорить тут и не о чем.
        Он снова пытается ко мне прикоснуться, но я настолько отчаянно хочу, чтоб он ушел, что ощущаю его пальцы в паре сантиметров от моей кожи. Шагаю подальше, а потом резко прихватываю его сумку и переворачиваю её над кроватью. Что-то сыплется, что-то катится, что-то хлопает, падая аж на пол.
        - Уходи, - я впихиваю сумку ему в руки не глядя, - и сделай одолжение, не навещай меня больше. У тебя беременная невеста. О ней и беспокойся.
        Я замолкаю и слышу все.
        Свое сердце, что вот-вот захлебнется в предсмертной агонии.
        Его дыхание, каждый вдох которого отдается в моей душе колокольным боем.
        Уйди! Уйди! Уйди!
        Я думала - это навязчивая мысль, оказалось - привязчивый шепот. Слово, которое не сходит с моего языка.
        Пара минут, что он стоит за моей спиной, кажется мучительной вечностью.
        А потом - все-таки хлопает дверь за моей спиной.
        Наконец-то.
        Я бессильно сползаю на кровать, умудряюсь сесть на чашку, приходится её из-под себя вытаскивать.
        - Вот это страсти у вас, - вполголоса комментирует Ирина, - не хочешь поподробнее рассказать, какой он козел?
        Я бессильно болтаю головой. Не сейчас, не сегодня, не в этой жизни.
        Взгляд мажет по полу, цепляется за ярко-зеленое пятно.
        Склоняюсь ближе, тянусь пальцами к нему, понимаю, что пальцы скользят по твердой книжной обложке. Стаскиваю с носа залитые слезами очки, притягивая к носу свою находку.
        “Тяжелый цвет Куртейна. Зеленый”.
        Эту часть… Я еще не читала… И как он догадался?
        Открываю книгу, скольжу по строчкам взглядом.
        Буквы складываются в слова. Слова в спокойствие. Вот так-то лучше...
        Пожалуй, Галина Дмитриевна права.
        К психологу мне все-таки надо.
        4. Ник
        - Проходите, - медсестра открывает мне дверь и уступает дорогу.
        Мама, когда я подхожу, опускает на одеяло планшет.
        Для матери “неприлично взрослого мужчины” она у меня очень современная. Впрочем это не странно, она всегда такой была. Задавала мне с сестрой высокую планку.
        - Коль, я просила же не грузиться, - бурчит мать, - у тебя полно беготни со свадьбой. Алька сегодня уже приезжала. Чего ты носишься через всю Москву к больной старухе?
        Народная примета, если Карина Вадимовна Ольшанская начинает брюзжать, значит, понимает, что её пришли отчитывать. И ведь есть за что.
        - Мне на тебя настучали, - укоризненно замечаю я, - просили напомнить, что в этой клинике не просто так жесткий режим.
        - Всего одна сигарета, - мать прячет глаза, - когда они уже перестанут жаловаться тебе по такой мелочи?
        - Не бывает мелочей после удаления легкого, мама, - терпеливо проговариваю я, - тебе уже стоит принять как данность необходимость смены образа жизни.
        - И когда я успела вырастить такого зануду?
        Я развожу руками. Ответ на этот вопрос мучает мою мать уже тридцать с хвостиком лет.
        Увы, вынимаю руки из карманов, я совершенно зря.
        - А это что? - мать цепко впивается взглядом в левую руку.
        - Ничего.
        - Ну уж нет, сынок, давай показывай.
        А как оживилась-то, почуяв, что и сама может устроить мне выволочку. Глаза аж засверкали. Что ж, объясняться мне все равно сегодня еще придется, можно и порепетировать легенду.
        - Ничего себе! - мать удивленно округляет глаза, разглядывая мои разбитые костяшки. - Ты что, подрался с кем-то?
        Хорошая версия. Даже честная. И можно было бы кивнуть, не отрицая, но…
        Это звучит слишком героично. Взрослые мужчины никогда не дерутся просто так. Да и не соответствует это заявление абсолютной истине, потому что основной свой урон я понес не в короткой драке с Тимирязевым. А когда сам в бешенстве, выходя из больницы, где лежала Энджи, шарахнул по первой попавшейся мне на пути кирпичной стене.
        Она вообще жалеет, что со мной знакома.
        Боль не помогла, только выбесила еще сильнее, и внутренний ехидный комментатор посоветовал мне вернуться и постучаться об эту стену головой. Заниматься херней - так по максимуму.
        - Неудачно упал на тренировке.
        Счет по вранью у нас с мамой сегодня один-один. Я точно знаю, что сестры жаловались не на одну сигарету, за неделю мать ловили на курении уже трижды, а ей - ни к чему знать, что меня вместо кризиса среднего возраста разбил пацанячий идиотизм.
        - Ну вот, - мама мрачнеет, - а я думала, расскажу Людмиле из шестой палаты, что ты за невесту кому-то морду начистил. Она мне все рассказывает, какой у неё зять резкий, как за её доченьку всех порвет. Врет, конечно, видела я того рвача, но ты мог бы и организовать матери повод для посплетничать.
        - В следующий раз постараюсь, - улыбаюсь устало, а затем придвигаю себе стул и сажусь так, чтобы видеть лицо матери, - а тебе тут так скучно? Без повода?
        Мать смотрит на меня в упор, и от её взгляда становится немного не по себе. Знаю я этот взгляд-рентген, просвечивающий внутренности.
        И точно!
        - Лучше ты мне расскажи, как у вас дела? Как Юлечка? - вкрадчиво интересуется мать. - Как подготовка к свадьбе? Ты уж, наверно, из кожи вон лезешь, чтобы все прошло гладко?
        Вопрос не странный, но неизменно выбивающий меня из колеи.
        - Все нормально, - кратко откликаюсь я, - ты ведь уже получила приглашение.
        - А то как же, - мать округляет глаза, - розовое, с лебедями. Ты бы хоть сестру напряг с дизайном приглашений, у неё всяко больше вкуса.
        - Приглашения выбирала Юла, - я пожимаю плечами, - мне было… Не принципиально.
        - Не принципиально или плевать?
        - Не начинай, пожалуйста.
        - А я буду, - мать категорично хлопает по одеялу ладонью, - Коль, ну какого черта? Зачем ты женишься? Когда ты первый раз развелся, я выдохнула. Понадеялась, что хоть второй раз ты выберешь ту женщину, которая будет вызывать у тебя побольше эмоций, чем просто симпатию. А сейчас ощущение, что и её нет.
        - Это просто выгорание, - я пожимаю плечами, - Юля - хорошая девушка. И не всем жениться на сносящих крышу страстях. Не все так умеют. Не всегда в этом есть смысл. Страсти заканчиваются, остается пустота. Я уважаю свою невесту и очень её ценю. У нас с ней будет ребенок. Ты ведь сама хотела понянчиться с внуками.
        - Коль, заводить семью для галочки - плохая затея, - мама критично покачивает головой, - мы с твоим и Алькиным отцом пробовали. Я тоже думала, что уже возраст подходит, часики тикают, пора бы. Сам знаешь, что вышло.
        - Ну, я-то не собираюсь никого бросать, как Андрей Борисович тебя, - я покачиваю головой, но ощущаю, как на душе скребут кошки. И дело даже не в упоминании биоотца, которого я за свою длинную жизнь видел раз пять, причем два раза из них были уже после совершеннолетия.
        Нет. Не в этом проблема. Просто с учетом моей деятельности по выяснению отцовства ребенка Энджи - это не самый искренний мой ответ.
        Потому что если мои не самые обоснованные подозрения подтвердятся - возможности сделать все по-настоящему правильно у меня не будет. Одна из женщин точно пострадает. И я пока сам не понимаю, что я буду делать в случае положительного ответа. Надеюсь на него, но совершенно не знаю, как с ним поступать.
        - Знаешь, я бы очень обрадовалась, если бы вот это произошло из-за Юли, - мать бросает косой взгляд на побитую руку, - потому что это означало бы, что в твоей жизни наконец завелась та, что вызывает у тебя действительно сильные эмоции. Та, вечеров с которой ты не будешь так откровенно избегать, пользуясь любым удобным поводом, чтобы не ехать домой.
        - Я беспокоился за мать. Это естественно.
        В этот раз поединок взглядов у нас выходит на равных, потому что я действительно уверен в своей правоте.
        Впрочем…
        Нужно сказать…
        И она ведь права…
        Отчасти, но права...
        Я ловил себя на этом не один раз. Что и правда после работы я чаще завожу Юлу и уезжаю по делам. Навестить мать, встретиться с приятелем, забрать бумаги со старой работы, помочь сестре с каким-нибудь не самым важным делом, съездить за какой-нибудь покупкой в магазин на другом конце Москвы.
        Не все эти занятия нужно было делать срочно. Многие можно было отложить до выходных, за многие можно было просто не браться, какие-то - сделать гораздо быстрее, было бы только желание…
        Почему его не было? Чего мне надо, спрашивается?
        Отчего из раза в раз перед дверью собственной квартиры я замираю, будто собираясь с силами?
        Неужто гены нашего с Алькой биологического папаши настолько сильны, что я оказываюсь способен уклониться от ответственности уже сейчас?
        Я ведь сам этого хотел.
        Хотел семьи, с хорошей девушкой, готовой быть матерью.
        Хотел…
        Первый опыт был не самым удачным. Даже драматичным, если говорить откровенно. И дело не в измене Ольги, я ей даже не удивился, когда она произошла - в нашей семейной жизни творился кромешный ад. И мы оба не знали, как из него выгребать.
        Кто из нас виноват в том, что случилось?
        И так ли это важно…
        Сейчас уже нет. Мы с ней друг другу не подходили.
        Хотя при ней я хотя бы не шел домой с таким усилием.
        С другой стороны - я тогда даже не догадывался о наличии у меня проблем такого рода. Не испытывал иррациональный страх, что та история повторится снова. Дело во многом еще и в этом…
        Еще… А кроме этого?..
        Обрывая себя на полумысли, я наконец проворачиваю ключ в замке и шагаю внутрь квартиры.
        Так чего мне надо?
        В воздухе - аромат ужина, и готовит Юла отлично, грех жаловаться. Я не предупреждал, что приеду, и из ванной доносится шум воды. И голос.
        Да ну! Уже скоро год, как мы съехались, а я все еще не в курсе, что Юла поет в ванной?
        Ради этого стоит и задержаться…
        Это потом я напрягаюсь, потому что слышу в голосе невесты страх.
        - Господи, да ты с ума сошла? Как ты вообще могла такое подумать? Про меня!
        Голос Юлы глухой, за шумом воды отдельные слова разобрать сложно. Ответ я, естественно, совсем разобрать не могу.
        - Шурик, давай завтра все обсудим, - добавляет Юла еще сильнее понижая голос, - мы со всем разберемся, я тебе обещаю.
        Больше разговор не продолжается, а шум воды - прекращается. Со странным ощущением я ухожу в спальню, чтобы переодеться. Тон разговора мне не понравился, но понять хоть что-то по тому обрывку беседы, что я услышал - сложно.
        Тема такая, что можно подогнуть и под семейный скандал, и под заказное убийство. Параноить по такому поводу глупо. Хотя моя паранойя и по менее подозрительным вопросам регулярно разыгрывается.
        - Не слышала, как ты пришел, - Юля останавливается в дверях спальни, наблюдая за моим сражением с галстуком, опостылевшим за день.
        - Ты была занята, - я пожимаю плечами, - бывает.
        - Слышал меня? - Юля сконфуженно улыбается. Просто улыбается.
        А мне мерещится тревога в её глазах. Что вы еще хотели знать об уровне моей паранойи? Дай мне волю - я обвешаю её прослушкой, лишь бы убедиться, что она ничего не творит за моей спиной.
        - Не прислушивался, - я качаю головой, буквально стискивая горло собственной подозрительностью, - но уловил тон. Что-то случилось?
        - А, да нет? - Юля нервно встряхивает волосами. - Шурка завалила сессию и её мать об этом узнала. Она решила, что я её сдала, потому что я позавчера запалила её зачетку, в которой половина предметов непроставлена. Раскричалась, слушать ничего не хочет. А я уверена, что её матери просто из деканата позвонили.
        Желание уволить Александру искушает меня в очередной раз. Бестолковая от слова совсем, теперь еще и нервы беременной родственнице треплет. Той, которая, между прочим, её постоянно выгораживает перед всеми.
        - Я с ней поговорю, пожалуй, - проговариваю я вслух, - она со своими претензиями к тебе в положении ведет себя отвратительно.
        - Да не надо, прошу тебя, - Юла виснет на моей шее, - мы со всем разберемся сами. Еще не хватало мне и вправду на неё ябедничать.
        - Юль, - я сжимаю её подбородок, прямо глядя в глаза, - не все следует спускать и не всем. Ты ждешь моего ребенка. И если кто-то заставляет тебя нервничать - разбираться стоит мне. Тем более, что ты этого сделать не можешь. Слишком мягкая.
        Непростительно, я бы сказал. Спускать нахальной племяннице скандалы на ровном месте - куда это вообще годится?
        Невольно просится сравнение с Энджи. Вот уж кто оборонял свое личное пространство от любых посягательств. Я обидел её, обижал регулярно - и прощения мне не полагалось, по умолчанию. Несмотря ни на что.
        А ведь к ней меня по-прежнему тянуло, как магнитом.
        - Ник, пожалуйста, не лезь, - Юля прижимается ко мне крепче, - моя сестра - сложный человек. Ты выговоришь Шурке, а Танька со мной полгода разговаривать не будет. Думаешь, это не будет на меня давить?
        - Это шантаж, ты в курсе? - хмуро интересуюсь я под шум нарастающего внутри раздражения.
        - Я давно живу со своей семьей, знаю их как облупленных, - Юля болезненно морщится, - и не переживай за меня, со мной все в порядке.
        А по нервничающему голосу из ванной так не скажешь.
        - Так что, не будешь трогать Шурку? - Юля чуть отодвигается и берется за мой галстук, растягивая мудреный узел тонкими пальцами. - Дай мне честное слово, Ольшанский. Иначе я перестану тебя любить.
        Шантаж продолжается.
        И все равно главный мерзавец здесь я. Потому что она только что сказала, что меня любит, а я… А я думаю о том, что еще полтора года назад мои галстуки завязывала другая девушка.
        Редко.
        Эндж не так часто оставалась у меня ночевать, но когда мы с ней слишком долго гуляли, и отпускать её домой было поздно, или когда мы засиживались за фильмом или доской, допоздна ждали свежий матч Чемпионата Мира - я не отпускал её домой, благо спальня для гостей у меня в квартире имеется, и даже не одна…
        У неё был пунктик насчет галстуков. И узлов для их завязывания она знала штук шестьдесят. И никогда не могла удержаться от того, чтобы потянуть свои ловкие пальцы к моему галстуку.
        А я любил смотреть, с каким сосредоточением она издевается над этой чертовой удавкой…
        - Ни-и-ик, - Юля щелкает у меня перед носом, и я буквально пинком вышвыриваю себя из воспоминаний.
        - Извини, задумался, - произношу и понимаю, что голос как-то резко сел. Ох, дьявол.
        Но от этих мыслей неизбежно перехватывает дыхание.
        - Ты не дал мне слова, - Юла меж тем продолжает гнуть свою линию, - Ник, пообещай, что не полезешь разбираться с Шуркой. Я, в конце концов, не беспомощная девочка.
        И вот в этом вся Юля Воронцова. Ей приспичило - и черта с два она отстанет, пока не получит интересующий её ответ. Заметил за ней эту черту только недавно. Ну, или она просто просекла, насколько часто я решаю её проблемы без особого спроса, и решила, что некоторые вещи не может оставить на самотек.
        Мне не нравится эта настойчивость. Не нравится, что она настолько отстраняет меня от того, что я действительно должен делать как отец её ребенка. Беречь её. Но беречь мне её нужно и от ненужных скандалов. А в воздухе сгущается именно он.
        - Черт с ней, - с трудом подавляя раздражение, выдыхаю, - учти, на шестом месяце ты у меня сама на себя столько брать не будешь.
        - Уговорил, - Юля открыто улыбается, - буду чаще вспоминать про свои лапки и бросать тебя на амбразуру моих дивных родственничков. Ты еще пожалеешь.
        - Ну, ну, - скептично морщусь, примерно представляя, что это обещание Юлу придется заставить сдержать. Шило у неё не в одной ягодице. Такое ощущение иногда, что они у неё вообще в каждой точке тела торчат.
        - Я завтра уеду на час раньше, - провожу ладонью по спине девушки, - мне срочно нужно завести моему приятелю документы.
        Ложь, ложь - с недавних пор она стала практически неискоренимым спутником моей жизни. И как я позволил себе так завраться?
        Но не говорить же, что врач Энджи потребовала, чтобы я сдал кровь для генетического анализа до открытия их лаборатории. Чтобы никто не видел, каким именно способом она зарабатывает деньги на лечение больного внука.
        И если не завтра - то вообще никогда.
        - А как же я? - Юля капризно надувает губы. - Как я до работы без тебя доеду?
        Мне кажется - она фальшивит.
        Я не понимаю в чем, но уже разыгравшаяся паранойя может докопаться до чего угодно. Даже до дрогнувшего голоса.
        - Вызову тебе такси. Только скинь СМС, когда будешь готова.
        - Если переведешь мне денег на такси, будет немного проще, - Юля фыркает и проводит по моему плечу ладонью, - уж с вызовом такси я могу и сама разобраться.
        - Как тебе удобно, - я пожимаю плечами. И вправду ведь - нет никакой разницы, кто вызовет машину.
        - Спаси-и-ибо, - она ластится как кошка, лезет целоваться, а я - заставляю себя расслабиться. Не думать. Ни о чем не думать. Ни о ком.
        Не напрягаться. Вытягивать тепло изнутри, в ответ на прикосновения мягких рук.
        Эта девушка - носит моего ребенка. Она знала мои риски, она согласилась попробовать, и у нас с ней получилось. И если не она должна меня волновать, то кто еще?
        - Что ты делаешь? - Юла резко выдыхает, перехватывая мою поползшую вдоль по её рубашке ладонь. Черт, надо было как-то резвее под ткань пробираться.
        - Хочу поздороваться с сыном, - откликаюсь я невозмутимо, - или с дочкой, кто там у нас, врач не говорил?
        - Я просила не говорить, - в голосе Юли звонко стукаются льдинки, - Ник, убери руку. Я же просила. Мне неприятно.
        - Что я прикасаюсь? - не понимал этого раньше, не понимаю и сейчас. И очень надеюсь наконец положить конец глупостям в голове невесты. - Юль, не глупи. Любые твои изменения сейчас - естественны. И прекрасны.
        - Нет, я сказала! - она взрывается внезапно, с силой отталкиваясь от меня. - Не трогай меня. Я не хочу. Я толстая. Ты увидишь меня и бросишь.
        Вихрь проносится по квартире, хлопает входная дверь. Я выхожу в прихожую, чтобы убедиться, что Юла взяла куртку.
        Иногда я забываю, что она беременна, до того она бывает хладнокровна и прагматична. А потом… Случается что-то такое.
        И все-таки…
        Не нравится мне её состояние. Даже для беременной какие-то уж слишком резкие перепады настроения.
        Интересно, успею ли я завтра после сдачи крови на анализ заехать ко врачу Юлы? В конце концов, я - отец, имею право быть в курсе имеющихся проблем. А Юле о моем визите знать не обязательно.
        5. Энджи
        - Как вы думаете, почему вы здесь, Анжела?
        Перинатальным психологом оказывается женщина лет на пять меня старше. Чуть полновата, в волосах поблескивают седые прядки - надо же, как рано, но глаза на удивление бодрые и энергичные. А я думала, что психологи - сами по себе напоминают клубок нервов, и потенциально - являются клиентами своих же коллег.
        - Не знаю, - отвечая на вопрос пожимаю плечами, - потому что врач меня к вам послал.
        - Ну, если я отнимаю у вас ваше время - мы на этом можем закончить. Я могу отметить, что у вас нет никаких проблем, и в наших дальнейших встречах не будет никакой необходимости.
        В первую секунду я испытываю возмущение - до чего, однако, докатились все эти бюджетные врачи, вообще не хотят работать, а ведь вот на это уходит пять процентов моей зарплаты.
        И вот черта с два, нифига я никуда не уйду.
        Взгляд психологини не становится разочарованным, напротив - она будто выжидает.
        - Я поняла. Я осталась, и вы ждете, что я скажу зачем?
        Врач насмешливо щурится и едва заметно опускает подбородок. А я немного зависаю. Как же это сформулировать, чтобы не прозвучало глупо?
        По-моему, как ни сформулируй - но от моих проблем пахнет таким наивняком, что с ними просто стыдно к кому-то обращаться.
        - У меня был нервный срыв, - медленно проговариваю я, - ну или что-то вроде того. Подскочило давление, без каких-либо особых причин. И оно не снижалось почти сутки после моей госпитализации. При этом сердце у меня здоровое, причин для таких вот историй как будто нет.
        - Как будто?
        - Как будто, - я повторяю, пребывая все в той же легкой прострации, - физических причин нет.
        - Но есть эмоциональные, не так ли?
        - День был сложный.
        Короткий ответ психологиню не устраивает, она лишь продолжает выжидающе на меня смотреть.
        Ох, черт, как же сложно это!
        Как сложно кому-то вообще об этой ерунде говорить.
        Ну, подумаешь, отец моего будущего ребенка назвал нашу с ним ночь ошибкой и всеми силами делает вид, что её не было.
        Ну, подумаешь - мне приходится с ним работать. Не маленькая девочка, давно должна была привыкнуть, что жить априори сложно.
        Ну, подумаешь - оказалась в одном вольере с больной лошадью. Сама себя напугала, а все в итоге обошлось. И наверняка это какой-то придурок-подросток, как и сказал тот сержантик, потому что я в уме не представляю, кому могла насолить настолько.
        Ну, подумаешь, мужчина, к которому я три года питала безответные чувства, женится на другой, и все это происходит в поле моего зрения.
        Ну, подумаешь…
        Тот, кто ухаживал за мной и действительно нравился мне сейчас…
        Целовался с другой...
        За потоком мыслей и путающихся объяснений я не сразу осознаю, что снова начинаю плакать. Бессильно, устало, вымученно.
        Это все такая ерунда. А я… Опять проигрываю собственной глупости, собственным слабостям...
        И мне еще даже платки подают… И воду…
        - Не торопись, проплачься, - мирно советует мне психолог, - стресс, который ты сдерживаешь в себе, никуда не девается. И пользы он тебе никакой не несет. Только травит.
        - Я так… Не могу… Не привыкла…
        Господи, какие жалкие всхлипы рождаются на свет из моего рта. Был бы жив мой батюшка - вспомнил бы с печалью, как Тарас Бульба разделался с разочаровавшим...
        - А как привыкла? - живо реагирует моя собеседница. - Привыкла как бой-баба все на себе тащить? И ни слезинки не проронить, чтоб другим было удобно и спокойно?
        - Все взрослые люди так себя ведут, - хрипло выдыхаю я, впиваясь ногтями в колени. Боль чуть-чуть помогает прийти в себя, но не так твердо, как мне хотелось бы.
        - Да ну? - психолог иронично поднимает брови. - Все-все взрослые люди так себя ведут? И те, что довели тебя до такого состояния, - они-то точно ведут себя идеально, это ты сама себя накрутила?
        У меня звенит в голове, и я бессильно хватаю ртом воздух. Как рыба, выброшенная на песок, которая срочно пытается научиться дышать новым способом.
        - Давай разберемся детальнее. Все ли описанные тобой люди достигли возраста совершеннолетия? И не на прошлой неделе, а уже порядочно?
        Я киваю, все еще не набрав в себе достаточно сил для разговора.
        - То есть их можно назвать взрослыми людьми, способными принимать самостоятельные решения. Но при этом все они ведут себя так, как им удобно. И плевать им на тебя, на твое спокойствие и удобство. Так?
        Я закусываю губу.
        Признать это - значит обвинить других людей в собственной уязвимости.
        Но отрицать… Язык не поворачивается…
        - Давай начнем немного раньше, Анжела, - психологиня успокоительно улыбается, смягчаясь в тоне, - мы уже поняли, что люди крайне редко ведут себя так, как удобно другим. И тебе тоже не стоит беспокоиться об удобстве левой тетки, вроде меня, когда речь заходит о проявлении твоих эмоций. Но наша с тобой задача сейчас не в этом. Мы должны понять, как ты оказалась там, где ты оказалась сейчас.
        - И где же я оказалась, по-вашему? - я сама ощущаю себя готовой зарычать и вспылить. Да как она смеет говорить обо мне так, будто я какая-то слабачка?
        - В депрессии, девочка, в депрессии, - невесело вздыхает врач, - причем абсолютно нешуточной. Представляющей огромную угрозу для тебя и твоего ребенка.
        В депрессии, я? Этим модным словечком обожали прикрываться прежние мои “подружки” - точнее подружки моей “подруги”, незабвенной стервозины Крис, подставившей меня на старой работе. Депрессия была универсальной причиной, чтобы выпросить у мужа шубку, поездку на Ибицу, чтобы завести любовника или бросить работу.
        При том, что я ясно видела - это просто каприз. Средство манипуляции, оправдание, симуляция...
        И для меня слово “депрессия” всегда было практически синонимом такой вот бесконечной дури в голове, когда просто нечем занять мозг, что придумываешь себе драматичную болячку.
        И признать себя… Такой? Да ни в жизнь.
        Все это я проговорила вслух.
        А врач не повела и бровью.
        - К твоему сведенью, депрессия - это вполне конкретное психологическое расстройство, - мирно комментирует она, когда я затихаю, - очень опасное для человека, потому что приступы тоски и уныния зачастую становятся причиной для суицида. А у беременных - частенько провоцируют выкидыши. Мы ведь с тобой не хотим ничего такого?
        - Нет, нет, конечно нет, - я нервно встряхиваю головой несколько раз, - я очень хочу, чтобы мой ребенок родился на свет. Здоровым.
        - Тогда давай приступим, - психологиня щелкает кнопкой ручки, - я буду записывать, если ты не возражаешь.
        - Записывать что? - настороженно уточняю я, хотя возражений у меня на самом деле нет. Пусть. Если это надо - пусть.
        - Детали, - кратко поясняет женщина, - например, расскажи-ка мне самое раннее твое воспоминание из детства.
        Нужно сказать, впечатление на меня психотерапевт произвела… Странное.
        Она была резкой, она была некорректной, её вопросы были совершенно не последовательны. От самого раннего детского воспоминания мы перешли к теме, насколько просто я схожусь с людьми, насколько меня раздражают любые отклонения от текущих планов, не имею ли я привычки пересчитывать листья на деревьях, или ходить на работу по одной привычной дороге, отчаянно боясь всех остальных.
        Один час в её кабинете пролетел, как двадцать минут, и за это время я четыре раза почти дошла до точки кипения. Когда хотелось только встать и хлопнуть дверью, чтобы уйти подальше от этой ужасной, грубой тетки!
        Я оставалась.
        Моральный мазохизм - наше все, на самом деле.
        Хотя иногда она мне напоминала зеркало. Саму меня, жесткую, беспощадную, тыкающую носом в косяки. Только я исправляла рабочие косяки, а она - нелогичности в моих представлениях о себе и мире, что меня окружает.
        А на саму себя обижаться воистину бессмысленно.
        - Что ж, - в какой-то момент психологиня останавливается и будто бы выдыхает, глядя в свой блокнот, - будем считать, что наша сегодняшняя встреча прошла успешно. Я думаю, вам есть что обдумать, Анжела.
        Вот уж да.
        Голова просто гудит от впечатлений, от всколыхнувшихся эмоций, тонет в мешанине противоречивых мыслей.
        - Антидепрессантов я тебе назначать не буду, тебе их попросту нельзя, - продолжает женщина, - но психотерапию назначаю. Пока - раз в неделю. Нам много над чем предстоит поработать. Твоя самооценка - это что-то ужасное, дорогуша. Я спросила тебя о пяти вещах, что тебе в себе нравятся, и ты перечислила сугубо рабочие качества. Такое ощущение, что ты не живешь вне работы. И как при этом ты планируешь уходить в декрет? Ухаживать за ребенком до полутора лет?
        - Ну, это будет моей работой.
        - То есть ты планируешь положить себя на алтарь воспитания, ожидая, что твой ребенок будет платить тебе зарплату любовью? - щурится тетка. И в этой версии эта мысль смотрит действительно не особо хорошо.
        - Ты должна сама себя любить, дорогая. Это будет гораздо полезнее для твоего ребенка и для вас обоих вместе взятых.
        А я, получается, не люблю себя?
        Так странно обдумывать эту мысль. Я-то по жизни себя считала огромной эгоисткой.
        - Домашнее задание, - голос психологини ловит меня у самой двери, - постарайся отследить, сколько раз за день ты пытаешься себя ругать или критиковать. И каждый раз говори себе комплимент. И ставь в тетрадку палочку. Через неделю посчитаем, сколько раз это было.
        - И где я возьму тетрадку? - скептически спрашиваю я.
        - В больничном магазине бери. Только купи потолще. Иначе докупать придется.
        Меня даже слегка задевает то, что психолог так уверена в своих словах. Ну, откуда ей знать? С чего она вообще решила, что я себя много критикую?
        В палате я к своему удивлению обнаруживаю тетю Ангелину. Она сидит на моей кровати и с интересом листает зеленый томик Фрая. На моей тумбочке уже лежат какие-то контейнеры и связка бананов. Моя электрическая зубная щетка - вот уж по чему я действительно скучала.
        Стопка одежды - на краю кровати.
        - Ты рано! - я округляю глаза и кошусь на часы. - Даже одиннадцати нет.
        - Ну что мне, тебя бросать, что ли? - тетка всплескивает руками. - Вчера допоздна смотрели состояние ремонта в моей квартире, уж не смогла приехать. Сегодня отпросилась с работы ради такого дела.
        - Спасибо, - я порывисто обнимаю тетку. Как показывает реальность последних нескольких недель, все-таки семья для неё - не пустое слово. Характер у неё, конечно, тяжелый, да и псина вредная, но и я, скажем честно, - далеко не Нутелла на вкус.
        Интересно, а вот это вот тянет на попытку поругать себя? Наверное, все-таки, да. Что ж, Анжела, ты - молодец. Где тут моя тетрадка?
        - Анжела, - наблюдая за моими непонятными маневрами, тетка явно прикидывает, что ей важнее - досказать мысль самой или спросить меня, что за дурью я маюсь. Выбирает первое. - Анжела, я вообще-то не только вещи тебе принесла. Смотри.
        На мои колени ложится один из моих счетов. Красный, почти багровый. С тех пор, как я хожу в должниках коммунальных служб - знаю, что таким вот нехитрым способом моя управляющая компания сообщает о критичности размера накопившегося долга. И я видела разные степени цветов этой бумажки за последний год. От светло-бежевого, до ярко-желтого, светло-розового и вот теперь… Красный. Багровый, даже. Плюсом ко всему - к счету прицеплена вторая бумажка. Судебное постановление о взыскании с меня…
        Суммарный долг заставляет сердце екнуть.
        Я гасила их потихоньку, понемногу, на что хватало денег, стараясь платить по каждому пункту счета хоть чуточку, потому что знала, что если не платить вообще ничего три месяца подряд - тот же газ или свет запросто отключат. Но платила я не целиком - в первую очередь оплачивала счет по неустойке с бывшей работы, потому что знала точно - не заплачу Козырю, и его адвокаты с удовольствием меня вышвырнут из родительской квартиры
        И вот. Допрыгалась. До судебного требования в срок до четырнадцати дней оплатить долг целиком, в противном случае управляющая компания будет иметь право обратиться в службу судебных приставов.
        Об их методах работы я знала.
        От “войти в дом и забрать все ценное, что попадается на глаз, можно даже по четверти стоимости вещи, причем не магазинной, а цены с того же Авито”, до заморозки счетов и карточек. И вот этого допускать было никак нельзя - у меня как раз подходил срок месячного взноса по неустойке.
        И на долг, и на неустойку имеющихся у меня денег не хватит…
        Вот ведь черт!
        Смотрю на бумажку невидящими глазами и понимаю, что не понимаю, что мне делать. Куда бежать? Даже почку не продашь, беременная ведь! И точки перед глазами кружатся, кружатся, кружатся...
        - Я оплатила долг, если что, - выводит меня из зависания голос Ангелины.
        В первую секунду я даже не верю, что услышала именно это.
        Потому что это… Это выходит за рамки родственной помощи. Вот эта сумма - точно выходит!
        - Ты с ума сошла? - хрипло спрашиваю, не поднимая глаз.
        - А, надо было подождать, пока тебя из квартиры выселят? Да чтоб не тебя одну, да еще и ребенка твоего? - язвительно вскидывается Ангелина.
        А мои пальцы теребят уголочек красной бумажки, пытаясь растереть его в бумажные катышки.
        Нужно что-то сказать. Что? Спасибо? Господи, да какое спасибо, тут одно спасибо как лопушок для прикрытия танка. Такое же бесполезное.
        - Я тебе отдам, - произношу подрагивающим голосом, - выйду из больницы, сходим к нотариусу, оформим расписку.
        - Можно спросить, а чем ты в этом случае свои исковые выплаты покрывать будешь? - сарказма в голосе Ангелины - на три грузовых вагона хватит. - Милостыню просить будешь?
        Мои пальцы расправляются с уголком счета и принимаются скрести по колену.
        Да, поздновато я к психиатру-то пришла. Надо было раньше! Какими словами я сейчас себя костерю - ни один словарь матных слов столько не знает.
        - Это чересчур, ты сама это понимаешь, - бросаю на тетку прямой взгляд, - я очень благодарна тебе, когда ты берешь на себя ужины или вот сейчас, когда ты привезла мне вещи. Я могу стрельнуть у тебя пару тысяч до зарплаты, чтобы через неделю их вернуть. Я могу попросить тебя найти мне работу, и по гроб жизни буду обязана. Но это… Я так не могу. Не могу принять эту твою помощь. Поэтому давай сойдемся на расписке.
        - Уймись, коза, - тетка тяжко вздыхает, и хлопает по покрывалу рядом с собой, - и сядь, у меня к тебе есть встречное предложение.
        - Какое? - недоумевающе спрашиваю я.
        Тетка не отвечает, выжидает, и пока я не сажусь, не открывает рта. Зато потом - наносит воистину неожиданный удар.
        - Я тебе предлагаю продать нам с Иваном Александровичем твою квартиру.
        - А?! - звук получается каким-то пришибленным. И немного оскорбленным. Я ведь даже не думала!
        - Если быть точнее - мы тебе предлагаем обмен. Моя двушка, плюс его однушка - на твою трешку. С доплатой, потому что у тебя и район хороший, и планировка у квартиры прекрасная. Ремонт Ваниной квартиры уже закончен. Ремонт моей - идет полным ходом.
        - Но зачем мне две квартиры, по-вашему?
        - Анжела, ты беременна, - деловито напоминает тетка, - и мужика у тебя нет. Несколько лет тебе с ребенком придется обходиться небольшим количеством денег.
        - Я это и так знаю.
        - А выплаты судебные у тебя насколько еще? Лет на семь?
        - На шесть.
        - Все одно. И счета надо на что-то оплачивать. Ну допустим, хватит тебе денег на выплаты, есть-то ты что собираешься?
        - И при чем тут это?
        - Ох, ну что такое? - тетка сердито хмурится, досадуя на мою несообразительность. - Пойми ты, мы предлагаем тебе две квартиры. В ближнем Подмосковье. В одной живи, вторую сдавай. Ты не волнуйся, мы доплату хорошую тебе предложим, сможешь и к рождению малыша подготовиться. Может, даже долг свой вперед погасишь на некоторое время. И те деньги, что я заплатила - пусть они пойдут как маленький задаток.
        Ага, нихрена себе маленький!
        У меня на этот “маленький задаток” судебные приставы бы полквартиры вынесли.
        Вот веселье для Ирины с Катериной. Слушают нас, таращатся, рты пооткрывали.
        - Тебе-то это зачем? - недоумеваю, а тетка неожиданно смущается.
        - Да ну, разве это важно?
        - Важно, - я покачиваю головой, - потому что я не понимаю, на кой черт вам с Иваном Александровичем трешка. Ты хочешь отдельную комнату для Риччика? Или он хочет бильярдную? Может, вам легче в Тайланд съездить, для смены обстановки?
        - Ребенка мы хотим, дурочка, - неожиданно устало откликается тетка, второй раз за час выписывая мне нокдаун.
        - Ребенка? Но как все это…
        - Ты еще девочка, а мне уже куча лет, Анжела, - тетка вздыхает, - и климакс. Это ты захотела ребенка - забеременела, у меня так уже не получится.
        - И вы…
        - Мы решили взять из детдома девочку, - поясняет тетка спокойно, - уже присмотрели. Полгода брали её к себе на выходные, но хотим удочерить полностью. Лида - сирота, не очень здоровая, с задержкой в развитии, но и таким нужны семьи. Мы собираем справки. Вот только там все строго. Есть требования по жилплощади. Желательна отдельная комната. Мы сначала хотели просто продать наши квартиры и купить побольше, и разменять, никак не привлекая тебя, но… Я с тобой пожила… Узнала про твою беременность… Про исковой долг… Вижу, что тебе тяжко. Вот я и подумала… Может, мы с тобой друг дружке поможем? А квартира Ивана Александровича, кстати, гораздо ближе к твоей новой работе, чем эта. Ну, что скажешь?
        Я молчу, переваривая информацию. На самом деле, тут столько всего - даже не поймешь, что первым осознавать.
        - Ты ведь никогда не хотела детей… - произношу растерянно.
        - Ну вот, а на старости лет придурь в голову дала, - Ангелина нервно смеется, - да и Ване Лидуська понравилась. Ты не думай, я уже три года об этом думала, в прошлом году готовиться начала.
        - Даже не сомневаюсь, - улыбаюсь слабо. Тетка у меня действительно из таких, кто перед выполнением цели разузнает о ней абсолютно все. И разработает план. Я тоже такая. Ненавижу принимать спонтанные решения. Плохо они обычно заканчиваются!
        - Ну, все, я тебе предложила, а ты - думай, - Ангелина поднимается на ноги, хлопнув в ладоши, - мы тебя не торопим, но и ты постарайся с решением не затягивать. Не согласишься ты - будем другие варианты искать.
        Какой у меня веселый, однако, получается день!
        6. Ник
        - Тук-тук, - Юла неловко кашляет в дверях спальни, - доброе утро?
        Даже не желает, а будто спрашивает. Доброе ли?
        Ужинали ведь вчера раздельно. Но встала она сегодня определенно раньше обычного. До выезда на работу она вполне могла себе позволить еще час поспать.
        - Я там тебе завтрак приготовила, - глаза виноватые, голос подрагивает, - поешь?
        - Поем по дороге, - я качаю головой, - мне уже пора выезжать.
        Шагаю к двери, но Юла шагает мне наперерез, перехватывая меня за руку.
        - Мы оба вчера погорячились, да?
        - Да? - я приподнимаю брови. Я почти всегда ей подыгрываю. В конце концов, не хочется расстраивать вынашиваюшую нашего с ней ребенка женщину. Но сейчас желания делать это нет.
        Два часа она болталась непонятно где, вырубив телефон. Потом явилась, пошумела в ванной, позвенела тарелками в кухне и, всячески игнорируя мое присутствие, ушла в свою комнату.
        А я от этой инфантильности раздражался все сильнее. Возможно, это гормоны. Но все больше походило на какой-то острый психоз.
        - Ладно, я погорячилась, - Юла виновато склоняет голову и по девчоночьи меня бодает, - ты теперь до свадьбы будешь на меня злиться?
        - Я действительно спешу, Юль, - сухо откликаюсь я, отводя от себя её руки.
        Конечно же, она не унимается, идет за мной следом, смотрит, как я застегиваю пальто и беру шарф.
        - Я понимаю, чего ты хочешь, Ник, - тихо и очень жалобно произносит Юля за моей спиной, - понимаю, хоть ты и думаешь, что все это не так. И я бы очень хотела, чтобы у нас с тобой все было как у всех. Просто… Ты ведь знаешь, что все идет не гладко. И те изменения, которых ты ищешь… Их нет у меня. И срок небольшой, и маловодие… Я так боюсь, что ты это увидишь… Увидишь, что у меня все неправильно.
        Она начинает задыхаться за моей спиной… А меня снова сводит сильнейшая судорога злости на себя. Докатился. Довел до слез мать моего ребенка. Оборачиваюсь - смотрю на нее, прячущую лицо в ладонях.
        Я ведь должен её любить. Должен ценить то, что она для меня делает. Дает то, чего я давно хочу.
        - Успокойся, - я выкрадываю у себя пару минут, чтобы обнять девушку, провести ладонями по её спине, - я знаю, что у нас все не просто. И никогда не требовал, чтобы ты была такой же беременной, как и все. Не уверен, что это в принципе возможно.
        Она вцепляется в меня с каким-то предельным отчаянием. Царапает по ткани пиджака, всхлипывает в плечо.
        - Я так боюсь тебя потерять, - шепчет она, - так тебя люблю. А ты - как будто отстраняешься. С каждым днем все сильнее.
        - Не говори ерунды. Все нормально. Если хочешь - могу приехать сегодня пораньше. Сходим в кино.
        - Да, да, очень хочу, - Юла радостно вцепляется в эту идею, - мы давно время вместе не проводили. Погрязли в работе.
        - Мне правда сейчас пора, Юль, - напоминаю я, осторожно отстраняясь, - увидимся на работе. Может, пообедаем вместе.
        Она кивает, я выхожу?
        Ну, и где мой занавес? Где аплодисменты?
        Выдать столько правдоподобного вранья за пять минут общения…
        Бью все рекорды.
        Отдельная сковородка в аду мне будет полагаться за то, что после такого разговора с будущей женой я еду…
        В больницу, где сейчас сосредоточено все мое несостоявшееся. В том числе и нелогичные порывы вывести Энджи на чистую воду.
        Что плохого в том, что я хочу знать правду?
        Только то, что я не знаю, что мне делать с ней после.
        Ситуация выглядит отвратительно. И вообще не имеет выхода. Одно понятно точно - если мои подозрения оправдаются, я не буду тянуть до свадьбы и сразу обозначу ситуацию перед Юлой.
        Признаваться в собственной неверности будет непросто, но вечно избегать этого просто нельзя.
        Операция “сдача крови” действительно походит на какой-то жестко обусловленный квест. От меня требуют запарковаться в трех дворах от больницы, прийти к ней пешком и зайти в лабораторию со служебного входа. И лечащий врач Энджи, которую смог уболтать на мое мутное дело Лекс, встречает меня у дверей, надвигая на нос медицинскую маску.
        - Халат наденьте. И бахилы, - устало требует женщина, нервно ежась, когда мы заходим внутрь подсобного помещения медработников. Это какой-то склад, и белых медицинских халатов здесь действительно лежит с избытком.
        Один - вскрытый и отложенный, явно подготовлен для меня.
        Перинатальный центр ранним утром - все равно больница. Здесь носятся медсестры, куда-то везут тяжелые тележки с кастрюлями, и даже есть пара ранних пациенток. Одна сидит у кабинета УЗИ, вторая попадается в коридоре лаборатории.
        Мы, кстати, проходим мимо, и заходим аж в сестринскую. Пустую сестринскую.
        - Садитесь, - моя сообщница запирает за мной дверь, кивает мне на стул у стола и ныряет в стоящую в углу тумбочку. К моему удивлению, достает она оттуда полный комплект инструментов для взятия крови из вены.
        - Не в первый раз, или вы просто заранее подготовились?
        Вопрос не удерживается у меня на языке и оказывается предельно рискованным. Женщина оборачивается ко мне, сурово сводит брови над переносицей. В её напряженном взгляде ясно читается желание послать меня к чертовой матери.
        К моему счастью - до дела так и не доходит.
        Врач стелет на стол одноразовую пеленку.
        - Не в первый, - хмуро озвучивает она, - много вас, недопапаш ко мне ходит и пытается от ответственности как можно раньше увильнуть. Примерно десять штук на одну действительно ветреную девочку. Рукав закатываем.
        - Я не собираюсь увиливать, - замечаю я, пока на моей руке повыше локтя затягивается жгут, - я наоборот хочу, чтобы результат проверки был положительным.
        Во время нащупывания вены врач молчит. Только по шумному дыханию я могу догадаться, что все равно её раздражаю.
        - Это же насколько нужно было обидеть девочку, чтобы она взяла и решила утаить отцовство? - презрительно цедит врач, когда кровь уже начинает течь в пробирку.
        Да, это очень меткий вопрос. Пропускать который через себя мне совсем не хочется.
        - Сильно, - невесело признаю я, - очень сильно.
        - Да заметно, - тон не меняется, - после слабых обид с нервными срывами на сохранение не ложатся.
        Объясняться и отнекиваться мне не хочется.
        Переваливать вину на Тимирязева - тоже.
        - Как она сейчас? - тихо спрашиваю.
        - Спохватились? - от кислоты тона моей собеседницы можно заработать язву. - Как она может быть? Восстанавливается. Быстро не ждите.
        - Ребенку нет угрозы?
        - Риски есть всегда, - безжалостно отвечает врач, - у девочки с затяжной депрессией они выше, чем у обычной роженицы с нормальным парнем. Могу за неё сказать вам спасибо, хотите?
        Депрессия. У Энджи.
        Я знаю, что это не шуточный диагноз. По крайней мере я уже видел женщину с депрессией, отправлял эту дуру на Скорой, когда она нажралась таблеток, почти год пытался удержать наш с ней брак на плаву.
        И вот пожалуйста. Еще одна женщина оказалась в этом положении. Снова, во многом - из-за меня.
        - Можно что-то сделать?
        - Да все вы уже сделали, - врач небрежно вытаскивает иглу из вены и начинает встряхивать колбочку с кровью, - ребенка заделали, девочку бросили, нервы ей вытрепали. Памятник ставить можно. Деньги наличкой принесли, я надеюсь?
        - Да, - плотно набитый конверт покидает свое тайное убежище во внутреннем кармане моего пиджака, - когда ждать результаты?
        - А вот когда выпишу свою пациентку, тогда и пришлю, - неожиданно отрезает тетка, - не хватало мне еще, чтоб вы сюда явились ей мозг выносить.
        - Хорошо, - не сказать, что меня это устроит, я бы предпочел узнать результат как можно быстрее, но генетическая экспертиза такого рода делается десять-двенадцать дней минимум. И все зависит от лаборатории. Думать, что меня кинут, особых причин нет, Лекс говорил, что эта женщина - его старая знакомая.
        - Ключ в замке, я никого не задерживаю, - бесцветно комментирует врач, - халат только на складе оставьте.
        Я иду к двери, но в полушаге от неё останавливаюсь и оборачиваюсь.
        - А можете оказать еще одну услугу? Не криминальную?
        Смотрит на меня врач уничижительно. В духе - да чего ты можешь попросить хорошего?
        Я излагаю до того, как она успевает меня послать. Как можно короче.
        А потом добавляю дополнительное условие. И вот тут врач начинает недоверчиво щурится.
        - А это зачем?
        - Потому что я прекрасно знаю, о ком мы с вами ведем речь, - чуть пожимаю плечами, - мою помощь она не примет. А ей нужны лучшие условия, чем есть сейчас.
        - Это еще вы с чего взяли?
        - По ней хорошо видно, когда она недосыпает, - устало отрезаю я, - простите мой скепсис, но я примерно представляю, какой трэш может твориться в общей палате госбольницы. У вашего центра далеко не пятизвездочный рейтинг. Вы поможете, или нет?
        На меня врач смотрит испытующе, потом разводит руками.
        - Оплачиваете по двойной ставке каждый день и я могу сказать, что отдельную палату ей сам президент оплачивал.
        - Перебор. Достаточно и того, что затраты на себя взял работодатель, - я покачиваю головой, доставая кошелек из кармана.
        К сожалению, в текущей ситуации, и это может не проканать. Работодатель у Энджи тоже умудрился испортить свою перед ней репутацию. Но именно поэтому формулировки я определяю как деловые. Это должно сработать.
        Из перинатального центра я выхожу без чувства выполненного долга, но хотя бы с ощущением поставленной галочки.
        Осталось только дождаться результатов.
        В крови гуляет азарт, будто бы я уже держу их в руках и осознанно не вскрываю карты.
        Мне все еще мало на что есть надеяться.
        По пути в женскую консультацию я всерьез обдумываю свою необходимость туда ехать. С одной стороны, Юла вроде как обосновала свою истерику, с другой…
        Я все равно хочу понять, как у неё дела. От неё ведь слова не вытянешь о её состоянии. Кажется, она даже может уехать и родить, а мне сказать месяца через три. Вскользь.
        Имя лечащего врача я помню. Хоть и слышал один раз. Во всем, что касается беременности, моя невеста чудит не по-детски. Будто боится делиться со мной подробностями такого естественного и бесценного процесса, как зарождение новой жизни внутри неё.
        Интересно, является ли это оправданием тому, что я действую за её спиной?
        Хотя ничего криминального ведь в том, чтобы справиться о здоровье невесты, нет. Может, врач уже посоветует ей что-нибудь толковое? Санаторий?
        В женской консультации оказывается неожиданно многолюдно. Даже не думал, что в утреннее время здесь столько посетительниц. У некоторых кабинетов попадаются парочки. Прохожу мимо, слышу, как сидящие у одной из дверей парень с девушкой обсуждают, мальчик у них будет или девочка.
        Так странно ловить себя на зависти в эту секунду…
        Я бы хотел снова оказаться на этом пути. И в этот раз - пройти его до самого конца, чтобы глаза в глаза посмотреть на свое продолжение. Но... Что-то в этот раз не срастается.
        Я надеюсь, хоть на второе УЗИ смогу уговорить Юлу закончить со своей паранойей. Я тоже ведь хочу посмотреть...
        - Вы к Татьяне Сергеевне? А с кем? - удивленно спрашивает меня медсестра, приостанавливается у искомого мной кабинета.
        Я останавливаюсь. Да, наверное, мужчина без женщины в этом заведении - редкий зверь, похлеще чупакабры.
        - Моя невеста состоит на учете у этого врача, - я киваю на табличку с надписью “Савельева Т.С.”, - и меня очень беспокоит её здоровье, но она ничего мне не говорит. Мне бы хотелось обсудить этот вопрос с врачом. Можно?
        - Ну не знаю, - медсестра задумчиво морщит лоб, - мы обычно без мамочек не принимаем.
        - У меня правда важный вопрос, - настаиваю я, - у нас сложная беременность, а она отмалчивается. Я боюсь, что она не хочет мне рассказывать, что все вообще плохо, тащит все в себе.
        - Ну… Попробуйте, - девушка вздыхает и отступает в сторону, пропуская меня вперед, - но я бы на вашем месте на многое не рассчитывала. Татьяна Сергеевна очень строга в подобных вопросах.
        Что ж, мне остается надеяться только на мои дипломатические таланты!
        Татьяна Сергеевна оказывается сухощавой женщиной средних лет. И интуитивное ощущение у меня от неё хорошее. В строгом невеселом взгляде чувствуется хорошее знакомство с тыльной стороной жизни. На меня она смотрит скептично.
        - Вы никого не потеряли, случайно? Или может быть, зданием ошиблись? Это женская консультация.
        - Моя фамилия - Ольшанский, Николай Ольшанский.
        Самое странное, что я вижу в глазах собеседницы странные искры. Будто бы понимание. Но при этом я слышу…
        - И с чего вы решили, что я должна вас узнать?
        Что ж, ладно, будем считать, что мне показалось. Хотя… Чутье и норовит напрячься сильнее и получше принюхаться.
        - Я жених одной из ваших пациенток, Юлии Воронцовой.
        Определенно, я вижу как подрагивают руки женщины, сидящей за столом.
        - У меня много пациенток, - отрезает Татьяна Сергеевна, - и чего же вы от меня хотите?
        - Я хочу обсудить её состояние, - говорю, а сам ощущаю, как ступаю по тонкому льду, - Юля очень нервничает из-за сложности беременности и очень мало мне говорит. Вообще почти ничего. Хотелось бы узнать побольше.
        Она смотрит на меня долго, будто что-то в уме взвешивает. Или просто удивляется моей наглости?
        - У вас есть свидетельство о браке? - наконец негромко уточняет она.
        - Нет, - я качаю головой, - мы еще не расписались официально.
        - Я не могу разглашать информацию о своих пациентках любому, кто называется их сожителем, - Татьяна Сергеевна чуть поднимает подбородок, скрещивая руки на груди, - вы не можете мне доказать, что действительно связаны с Юлией Воронцовой.
        Хорошая такая подсечка.
        - В её карточке должна быть моя флюорография, - парирую я, - делал её, как только она вставала у вас на учет. Посмотрите. Там написана и фамилия, и серия паспорта. Я могу предъявить свой.
        - Все карты сдаются в архив после приема. И выдаются только при наличии талона, выбитого пациентом.
        - А те, которые на окне у вас лежат? - насмешливо уточняю я.
        - Сегодняшние, - отбивается врач, не моргнув и глазом.
        - Многовато, - я прищуриваясь, прикидывая количество карточек в шести высоких стопках, - штук шестьдесят в общей совокупности. У вас проходимость шестьдесят пациентов за день?
        - Уходите, - голос Татьяны Сергеевны напрягается сильнее и сама она встает на ноги, - я вызову охрану.
        - Старушку, что у вас в регистратуре сидит?
        - Могу попросить о помощи пару папаш, что сейчас ждут у кабинетов УЗИ, - глаза Татьяны Сергеевны смотрят на меня с вызовом, - вряд ли откажут в помощи лечащему врачу их жен.
        И все же…
        Она недостаточно возмущена. Или сочувствует мне, но не нарушает принципов, или… Я не знаю что.
        Но на контрасте с бесцеремонной врачицей из перинатального центра, которая даже по поводу своей взятки не очень переживала - Татьяна Сергеевна не кажется мне по-настоящему жесткой. Но почему-то упрямится.
        - Послушайте, я всего лишь хочу знать, каковы её риски? - я прошу, меняя тон. - Я отец, в конце концов.
        - Приходите с невестой, послушаете, - Татьяна Сергеевна с силой стискивает губы, - или распишитесь и принесите мне свидетельство о браке. Но если вы сейчас не уйдете - я могу и от пациентки отказаться.
        Дьявол!
        Такой чисто женский шантаж от врача возмущает.
        Что ж, хорошо. Все на свете сегодня приходится отодвинуть.
        - Я вернусь, - недовольство прорывается в голос.
        В коридор выхожу с четким ощущением “несолоно хлебавши”. Хотя нет, я все больше понимаю, что моя невеста что-то от меня скрывает. Неужели её риски настолько высоки?
        В кармане вибрирует телефон. Достаю его, вижу на экране лучистую улыбку невесты.
        Через какой супер-скоростной вай-фай у женщин настроена синхронизация?
        - Слушаю, - поднимаю трубку, готовясь к новому скандалу. Ну, а что, сегодня же не было!
        - Боже, Ник, где ты? - голос у Юли на грани паники. - Как далеко от клуба?
        - Еще далеко, - я напрягаюсь. - Что-то случилось?
        - Да! - она отчаянно всхлипывает на очень высокой ноте. - Шурка… Она..
        7. Ник
        - Я пришла, а она тут лежит. И пена изо рта идет….
        Юля рассказывает это уже не в первый раз, но и в этот раз у неё дрожит голос.
        Я приезжаю уже к шапочному разбору. Уже после того, как скорая забирает находящуюся в кумаре Шуру и увозит её в больницу.
        После того, как Юла убивает час на то, чтобы не дать вколовшей себе убойную дозу морфина Шуре отправиться на тот свет.
        Она делала ей искусственный массаж сердца до самого приезда скорой. Прибежавший по первому звонку охранник помогал с искусственным дыханием.
        - Объясните мне, - медленно проговаривает Тимирязев, постукивая себя пальцами по предплечью, - у нас что, в медпункте есть морфин?
        - По предписанию мы должны держать несколько ампул, для случаев тяжелых травм, - голос Юлы прерывается, - я всегда держала их в сейфе. Закрывала на кодовый замок. Проверяла ампулы раз в три дня. И Шурка, она… Видимо, подглядела код во время последней проверки.
        - Подглядела? - повторяет Тимирязев. - Но с чего ей вообще его подглядывать? С чего ширяться морфием?
        Юла стискивает руки на коленях, выламывая пальцы. Боится. Боится говорить.
        - Говори, Юль, - устало требую я, - ты её всегда выгораживала. И к чему это привело?
        - У неё… Были проблемы с этим, - тихо-тихо выдыхает моя невеста отчаянно вцепляясь в свои колени, - Два года… Она проходила лечение…
        - Ты протащила наркоманку в мой клуб? - Тимирязев с размаху впечатывает кулак в столешницу. Юля прячет лицо в ладонях. Плечи начинают вздрагивать раз за разом. Плачет.
        - Вы не могли бы сбавить тон, Артем Валерьевич, - невесело прошу я, - сейчас кричать уже бесполезно.
        - А ты вообще не лезь, - Тимирязев вспыхивает как спичка, - ты - директор клуба, или кто? Какого хрена у меня уже вторая сотрудница на скорой уезжает? А ты в это время где-то болтаешься.
        - Если вы считаете, что мое круглосуточное дежурство на рабочем месте поможет исправить ситуацию - мы можем обсудить этот вопрос.
        Мы с Артемом смотрим друг на друга.
        На данный момент - мы оба взаимно раздражены. Но это не должно мешать делам. Не должно мешать заниматься проблемами.
        - Разберись с этим, - шипит он сквозь зубы, - сделай хоть что-нибудь до того, как мы отправились на дно. Директор!
        Уходит, хлопнув дверью.
        Мы остаемся с Юлой одни.
        Я остаюсь наедине с её всхлипами.
        - Ну и? - голос звучит пустовато. - Как долго ты собиралась это скрывать?
        Медпункт тонет в молчании. Юла, кажется, даже дышать перестает, чтобы быть неслышной.
        - Юль, ты ведь понимаешь, чем нам это грозит? Скандалом. Наркоманка в медпункте! Нам прокуратура такой иск вломит, мы год работать на штраф всем клубом будет.
        - Она по бумагам - технический работник, - тихо-тихо откликается Юла, - и с неё справку от нарколога не спросили.
        - То есть ты прислала к Анжеле на помощь простую техничку?
        Я вижу, как стискиваются на колене пальцы Юли. С силой, аж до белых костяшек.
        - Шурка училась на медсестру. До лечения, - спуская голос до шепота отвечает. - Мне было плохо. Что было делать?
        - Сказать сразу, - безапелляционно проясняю, - ты хоть понимаешь, как сейчас я выгляжу? Этот прокол повесят на меня. А мы с Тимирязевым и так сейчас на ножах.
        - А что случилось? - Юля разворачивается ко мне, смотрит на меня огромными темными глазами.
        - Не уходи от темы, - я покачиваю головой, не желая касаться причин нашей с Артемом ссоры, - ты не сказала, что твоя племянница, которую по твоей просьбе, устроили работать в клуб, наркоманка.
        - Завязавшая.
        - Завязавших не увозят в реанимацию с передозом, Юль.
        Она снова прячет глаза виновато. И прессовать её, с одной стороны, жалко, с другой стороны - должны же быть границы у её игр в молчанку.
        - Её никуда не брали. Это… Запрещено. И Таня меня попросила им помочь. Прикрыть. Я за ней следила.
        - Ты? Следила? - я повторяю хрипло. - Ты, моя беременная невеста, следила за тем, чтобы находящаяся в ремиссии наркоманка не сорвалась с катушек? А что бы ты сделала, если бы она сорвалась? Если бы вместо того, чтобы подсмотреть код, она просто двинула тебе стулом по голове ради дозы?
        Мир будто подергивается, там, за пеленой ярости, что сейчас заволакивает мне глаза. Давненько я так близко не подбирался к критической границе бешенства. В эту секунду я уже даже с трудом вспоминаю, какими вопросами занимался утром. Что и не удивительно, когда на территории вверенного мне предприятия происходит такой вот трэш.
        - Ну прости меня, прости, - Юля отчаянно цепляется в мои руки, - ты бы не разрешил, я знаю.
        - Да, потому что твоя безопасность мне важнее, чем просьбы твоей сестры, - взрываюсь я, не удержавшись. Юля сжимается в комочек, снова прикрывает лицо руками, снова начинает всхлипывать.
        Нет, этот диалог сейчас бесполезен.
        Я оставляю Юлю искать ампулы от морфина - причем если мы не найдем эти чертовы ампулы, вот где нас ждет большая и горячая преисподняя.
        Потому что без ампул наркоконтроль организует ответственной за хранение этой дряни Юлы миленькое обвинение в распространении наркотиков. Просто потому что почему бы им его не устроить?
        Если Юла ампулу найдет - будет сочинять большую и длинную объяснительную, как технический работник, которую нужно было выдворять из комнаты с сейфом перед каждой проверкой, узнала код.
        Помогать ей в настоящий момент даже желания нет.
        Это ведь надо было умудриться, промолчать о таком вот “малюсеньком недостатке” у племяшки. После таких вот закидонов почему-то уже даже не очень странно отношение Юлы к своей беременности. Но от того оно выводит меня из себя еще сильнее.
        Какие еще секреты скрывает от меня невеста?
        Времени переварить происходящее просто нет.
        Я не успеваю даже полпути до своего кабинета пройти, как от Тимирязева прилетает гневное “Давай ко мне!” с такой кучей восклицательных знаков, что даже сомнений нет, что сейчас меня ожидает.
        С учетом того, что состояние взаимного недовольства друг другом у нас сейчас никуда не делось - легкой эта беседа не будет. И беседой, в принципе, тоже.
        Я угадываю.
        Тяжелый, густой, вкатывающий в пол рык Тимирязева слышится уже на подступах, и каждый, кто оказывается хотя бы в зоне слышимости, уже испытывает желание втянуть голову в плечи. Из трех извергающихся изо рта Артема слов, два - исключительно матерные.
        Мда, давно я его не видел в таком состоянии.
        - У вас десять минут разобраться, в чем дело с камерой. Иначе собирайте вещи, - рявкает Артем, когда я вхожу, и почти что швыряет телефон на стол. Опирается на столешницу тяжело.
        - Что-то еще случилось?
        - А ты и об этом не в курсе? - острый взгляд Артема впивается в мое лицо.
        - Ну, если ты меня вызвал, значит, сам собирался рассказать, - сдержанно замечаю, - и видимо, да, случилось. Я слушаю.
        С Тимирязевым бесполезно воевать на эмоциональном поле. Он неплохо владеет собой на переговорах, но с сотрудниками работает плохо и регулярно срывается на резкости. И лучше всего возвращает его на землю именно деловой тон. Тогда он припоминает, что он не только хозяин мира, но и еще, ко всему прочему - владелец клуба. И у него должно быть какое-то лицо.
        - Во-первых, Вяземский уже знает о нашем случае, - Артем яростно стискивает челюсти, - ему уже сдала все какая-то клубная крыса и я уже получил от него комментарий, в духе, что настолько сомнительные партнеры его юристов не особо устраивают. И нам нужно в срочном порядке или замять эту ситуацию, чтобы, не дай бог, не пошли слухи, что мы тут наркотой торгуем, или - можем помахать деньгам этого старого мудака ручкой.
        - Он уже отказался от контракта?
        - Он приостановил выплаты до официального результата расследования. Сказал, что подумает над пересмотром или расторжением нашего соглашения, - Артем говорит на одном дыхании, глядя в одну точку, - я его гребаного сыночка наверх турнирной таблицы по гладким скачкам выпихнул, у него два новых спонсора. А Захар Максимович хочет меня кинуть.
        - Мы ведь понимали, что так может быть. У Вяземского у самого неважная репутация.
        - Да похрен мне на репутацию, ясно, Ник? - Артем взрывается, совершенно ожидаемо. - Ты прекрасно знаешь, что большинство инвесторов спрыгивают на том этапе, когда решают на всякий случай согласовать свои вложения с моим гребаным папашей. А он, конечно же, их не одобряет. Из всех заинтересованных только Вяземский действовал без оглядки.
        - Не думал помириться с отцом?
        Сам знаю, что эта почва - зыбкая, а тема - опаснее не придумаешь, но есть у меня ощущение, что добровольно Артем к этому решению точно не придет. Последний их конфликт… Закончился паршиво.
        Вот и сейчас Тимирязев смотрит на меня злыми глазами, будто прикидывая, какую для меня выбрать казнь.
        - Ясно, - коротко опускаю подбородок, снимая необходимость прямого ответа, - а что там было про камеру?
        - Вчера вечером перестала работать камера, стоящая у дверей в медпункте, - раздраженно откликается Артем, - и никто из наших красавцев не обратил на это внимания. Не дошел. Не посмотрел. И мне это вообще не нравится. Я велел им поднять логи сигнализаций, но не уверен, что они с этим разберутся сами. Займись этим вопросом ты и как можно скорее. Я не хочу, чтобы у этого долбаного наркоконтроля возникли хоть какие-то сомнения, что вот это дерьмо - результат простой халатности. Нам не нужно, чтобы на нас прилепили ярлык наркодиллеров. Мы должны точно понимать, что происходит, когда они приедут. И знать, в чем каяться. Ты усек?
        - Да, - киваю.
        - Тогда вали, разбирайся, - Тимирязев хлопает ладонью по столу, - и чем лучше разберешься в вопросе, тем меньше будет вопросов к твоей невесте. И кстати о ней. Пусть справку о беременности мне принесет. А то я с утра уже три приказа на её увольнение сочинил. Без справки пущу один из них в ход.
        Я киваю, без лишних комментариев. Сегодня даже защищать Юлу нет никакого желания. Её выходка зашла слишком далеко.
        Фронт грядущих работ не радует совершенно. Совершенно непонятно, как все это разгребать. И ведь ни единого светлого пятнышка на горизонте...
        День такой, что куда бы я ни двигался, на полдороги меня настигают звонки. Вот теперь - на первой ступеньке охранного пункта телефон в кармане снова оживает. Юла...
        - Ты нашла ампулы? - спрашиваю её в лоб. Не хочу терять время на ходьбу вокруг до около.
        - Мне звонил мой врач, - голос невесты звучит неожиданно холодно и нервно, - зачем ты к ней ездил, Ник?
        Обожаю свою жизнь. Вот именно этого разговора мне сейчас и не хватало!
        Настроенные на получение СМС часы слабо вибрируют, сообщая мне о прилетевшем сообщении.
        Отрываюсь на секунду от звонка, смотрю на прилетевшее от секретарши сообщение.
        “Приехал клиент, просит о встрече с директором”.
        Самая веселая жизнь - это когда наваливается все и сразу.
        Но разумеется, в текущей ситуации терять клиента - самое последнее что мы можем себе позволить.
        - Как ты мог? - всхлипывают там, в телефонном динамике. Там никто никуда не ушел, там по прежнему жаждут объяснений и поесть мой мозг чайной ложечкой.
        - Мог что, Юль? - я шагаю в сторону административного корпуса. - Озаботиться состоянием своей беременной невесты? С каких пор это преступление?
        - Я тебя просила! - она даже не говорит, она кричит, так, что если отнести трубку от уха на расстояние вытянутой руки - барабанной перепонке все равно будет больно. - Просила не давить на меня! Просила уважать мое мнение! Хотя бы до свадьбы!
        Первый раз наблюдаю её в таком состоянии. И оно ведь не удивительно. У неё было тяжелое утро. Шура отожгла как не отожгла бы Ключевская Сопка, теперь вот у ответственной за хранение морфия Юлы нависла над головой угроза служебного разбирательства, и ситуация складывается стрессовая в принципе. И все-таки...
        Не все-таки! Она беременна! Нам нужен мир.
        - Тебе стоит успокоиться, Юль, - я смягчаю тон, добавляя ему виноватых ноток, - мы ведь не хотим, чтобы и у тебя был нервный срыв? Не хотим рисковать нашим с тобой малышом?
        - Я тебя просила! - она не желает униматься. - Просила дать мне время. Зачем ты явился к моему врачу? Ты мне не доверяешь, Ник?
        - Хочешь сказать, у меня нет повода?
        Я не хотел произносить эту фразу.
        Она вырвалась из самых темных моих глубин, куда я обычно заталкиваю всю свою паранойю, которой только пальчик покажи.
        Вырвалась и ударила в тяжелый набат, заставляя Юлю с той стороны резко замолчать.
        Господи...
        Сказать такое беременной девушке…
        Почти то же, что ударить…
        Ненавижу себя за эту неосторожность, но в то же время чувствую… Слабый отголосок удовлетворения.
        Она ведь должна понимать, что лишает меня абсолютно всего.
        Я бы каждую минуту с ней был. С ней и с малышом. Врезал бы в память каждую секунду развития нашего с ней ребенка. В ней.
        Её беременность должна была нас сплотить. Но все произошло наоборот. Если до принесенного мне теста с двумя красными полосками наши отношения можно было назвать неплохими, пусть от чувств голова и не кружилась, то после…
        Сегодняшний скандал - он давно назревал, на самом деле.
        - Так может быть, ты и жениться на мне уже не хочешь? - всхлипывает Юля, и я прикрываю глаза.
        Может быть…
        Хотя нет.
        Я точно знаю, что в глубине души сомнений нет никаких. Никаких “может быть”...
        Вот только сейчас ведь вопрос не в том, чего я хочу или не хочу. Сейчас ведь вопрос в том, способен ли я нести ответственность за свои действия и свои поступки.
        И Юля…
        Я её выбрал. Сам решил зайти с ней дальше, чем стоило.
        - Успокойся пожалуйста, - прошу я устало, - нам с тобой не нужны скоропалительные решения. Сейчас - и без того слишком много проблем. А твой врач… Я просто хочу знать больше, Юль. Я боюсь за тебя и малыша.
        - Боишься? - тон невесты становится чуть другим. Как будто в темной буре намечается просвет. - Ты любишь меня, Ник?
        - Ты ведь это знаешь, - стараясь не сбиться с шага, поднимаюсь по ступенькам к дверям, - давай поговорим вечером? Меня уже ждут.
        - Давай, за ужином, - Юла всхлипывает и все-таки начинает спокойней дышать, - я плов приготовлю, хочешь?
        Что угодно, лишь бы она успокоилась. Лишь бы угроза ребенку стала минимальной.
        - Кстати, занеси, пожалуйста, Артему Валерьевичу справку о беременности, - спохватываюсь я уже у самой двери в холл.
        - З-зачем? - голос Юлы неровно вздрагивает.
        - Затем, что он сейчас не в духе. И может тебя уволить. Если у тебя нет - позвони врачу и попроси выписать. Это срочно.
        На этой фразе я заканчиваю разговор, выдыхая. Стираю с лица все лишние эмоции, нацепляю приветливую улыбку, шагаю в свою приемную.
        - Доброе утро.
        - Доброе-доброе, - мой гость вопреки ожиданиям не скучает на диване, а стоит у стены, на которой развешаны фотографии счастливых клиентов, и внимательно их изучает.
        Оборачивается ко мне, и я быстро оцениваю стоящего передо мной человека. Цепкий взгляд, уверенная жестикуляция, общая хорошо ощущаемая аура уверенности. Костюм, часы - это все мелочи, на самом деле, статус не всегда прячется в них. Хотя тут и с этим полный порядок.
        Руководитель. Что ж, неплохо, значит, и заказ будет весьма приличный.
        - Николай Ольшанский, директор клуба, - аккуратно сглатываем “этого бедлама”. То, что могло бы прозвучать как шутка, сейчас выглядит печальной правдой. Ох, Энджи, как мне тебя сейчас не хватает.
        - Берг. Дмитрий Берг, - белозубо улыбается мужчина и жмет протянутую мной руку.
        Дмитрий оказывается владельцем айти-предприятия.
        - Не “Майкрософт”, конечно, но и на свой офис денег нам хватило, - смеется он, рассказывая о своей работе, - правда ребята у меня немного зажатые. Замкнутые. Как и многие программисты, расшевелить их довольно сложно. А у нас два года со дня основания, хотелось устроить ребятам что-то особенное. Вот и решили провести тимбилдинг в конном клубе.
        Хорошее дело. Абсолютно понятное и одобряемое.
        Периодически и мы с Артемом обсуждаем необходимость чего-то такого, но как ни обсуждали - сошлись на том, что мероприятия такого рода вряд ли имеет смысл проводить раньше, чем весной. А до неё еще поди доживи.
        - У нас есть немало наработок тимбилдинговых мероприятий, - улыбаюсь, делая широкий жест в сторону двери в мой кабинет. Приглашаю. Там у меня все, и брошюрки с программами, и прайсы, и чего там только нет. Да и экскурсию по территории клуба я ему проведу, покажу все самые примечательные места.
        Господи, только бы этот чертов наркоконтроль не приехал в этот неурочный час. Как говорится, дайте мне один час на охмурить этого мужика, а потом я готов хоть к расстрельной стенке шагать.
        Дмитрий охотно шагает за мной, но зачем-то все-таки останавливается, бросает взгляд туда, обратно, на стену фотографий, с лошадьми и радостными лицами. Будто цепляется за что-то. Увлекает и меня. И прослеживая траекторию его взгляда, меня будто простреливает молнией. От затылка и до кончиков пальцев на ногах.
        Энджи!
        Двухгодичной давности фотка, из тех времен, что канули в Лету и подлежат забвению. Меня на фотке нет, я где-то там за кадром. Ловкий клубный фотограф, бродящий по территории клуба, ежедневно ищущий жертв для групп в соцсетях поймал удивительно медитативный момент, когда Энджи вовсю бодается со своим упрямым Люцем, запустила пальцы в его гриву. Такая живая, такая улыбчивая, какой никогда не бывает на работе. Какой я её целую вечность не видел…
        Но ведь её здесь не было.
        - Ты обновила фотографии? - бросаю взгляд на секретаршу.
        - Да, я же вас позавчера спрашивала об этом, Николай Андреевич, - девушка не понимает моего удивления, - вчера распечатала, вставила в рамки. Сегодня с утра развесила...
        - Ты самый оперативный секретарь на свете, Валентина, - я одобрительно киваю, а моя собеседница смущенно краснеет.
        - Что ж, давайте уже обсудим ваше мероприятие, - я распахиваю перед Дмитрием дверь в кабинет.
        Любопытство гложет зубами голодной тигровой акулы.
        Он просто смотрел на фотки?
        Или на эту конкретную?
        Мне показалось или нет?
        Он знает Энджи?
        Лучше самого Дмитрия никто и не скажет.
        Но устрой я сейчас допрос клиенту, вместо того чтобы убедить его выбрать наш клуб для своего корпоративного сабантуя, - и хороший заказ уплывет, помахав нам радужным хвостом.
        Так что… Любопытство приходится заткнуть, а вот красноречие пустить в особенно далекий разгул.
        Я люблю общаться с клиентами. В конечном итоге всех их сюда привело то же самое, что и меня когда-то. Любовь к большим и сильным животным с умными глазами.
        И какой бы ни был далекий от идеала человек, но в итоге одна общая точка у меня с каждым приходящим в Артемис имеется. И опираясь на неё, я могу уболтать клиента на что угодно. Заворожить увлекательными историями об уже проведенных мероприятиях, провести по дорожке между вольеров, жестом фокусника уронить яблоко в ладонь собеседника.
        И вот уже его внутренний мальчишка, который жив даже под доспехом взрослого состоявшегося мужика, тянет это самое яблоко к нетерпеливым лошадиным губам.
        - От вас и вправду не хочется уезжать, - негромко вздыхает Дмитрий под звонкий хруст яблока в крепких челюстях Данко, самого общительного клубного коня, - знаете что, я не буду больше никого искать. Мне у вас нравится.
        Фокус удался. И даже наркоконтроль не испортил мне картинку. Есть все-таки хорошие боги, и они определенно болеют за Артемис.
        - Договор можем подписать у меня в кабинете.
        Обратно идем, обсуждая нюансы грядущего мероприятия. Разговор становится все менее и менее формальным. Я рекомендую аниматоров, зная, кто действительно лучше всех вытянет этот заказ, а сам внутренне примеряюсь - когда уже настанет время спросить про Энджи. И в каком, блин, контексте? Наверное, стоит все-таки дойти до приемной и уже там…
        Дмитрий останавливается так резко, как будто налетает на стену. Я по инерции еще делаю два шага вперед, а потом спохватываюсь и оборачиваюсь к клиенту.
        - Дмитрий?
        Он почему-то не реагирует. С неподвижным лицом стоит и смотрит влево, не двигаясь с места. И снова мне приходится прослеживать траекторию его взгляда, только в этот раз мои глаза останавливаются на ступеньках клубного ресторана. На двух девушках, сидящих за неубранным столиком летней веранды и что-то бурно обсуждающих. В одной из девушек я к своему удивлению узнаю Юлу, во второй - Арину, одну из официанток. Они с Юлой дружат, по крайней мере “я слышала от Аринки” я от невесты слышу чаще, чем “мне мама сказала”.
        - Это кто? Клиентки? - голос Дмитрия звучит неожиданно хрипло. Это не страх, но что-то не очень от него далекое.
        - Сотрудницы, - осторожно проясняю. Причины для такой реакции мне не понятны, но…
        - Я передумал, - неожиданно резко Дмитрий встряхивает головой, - я найду для своего мероприятия другой клуб. Извините, что отнял время, Николай.
        Я даже окликнуть и отговорить его не успеваю.
        Он просто разворачивается и быстрым шагом уносится к клиентской парковке.
        Я в ступоре провожаю его взглядом. Что это было, черт возьми?
        8. Энджи
        Звонок раздается рано. Аж в девять утра!
        Я понятия не имею, что делают нормальные больные люди в больнице, а я в больнице сплю. Я вдруг поняла, что мне надо, что у меня года три уже план по сну не выполняется, и взялась за невыполнимую миссию “догнать и перегнать”. В смысле перевыполнить…
        Ну, конечно же, я не только сплю. Ох, кто б мне дал. У этих невыносимых больничных медсестричек не понос, так золотуха, не бесконечные анализы, так психиатр, обед, ЭКГ, градусники, кварцевания, школа будущих мам и что совершенно неожиданно - йога для беременных. Три раза в неделю. Правда это уже за отдельную доплату, но… Я решаю, что все-таки оно того стоит.
        В итоге доспать удается час-два, и то обычно после обеда, в этот дурацкий тихий час, но вот конкретно сегодня я только поймала кайф от тишины отдельной палаты, только задремала в предвкушении утреннего обхода, только нашарила такой цветной, такой весь пропитанный моим фраевским настроением сон, и тут…
        Нет, это был не “дзынь”, конечно.
        Это был вдумчивый перелив мелодии одного исландского композитора, влюбившего меня в себя парой строчек: “я прощаюсь с тобой, я бы отдал все, чтобы мне сломаться…”
        А что еще мне было ставить на звонок, если не это?
        Номер незнакомый, это было удивительно - но при этом номер не был похож на номера всяких колл-центров.
        Впрочем, лежа в больнице я уже даже на холодные прозвоны отвечала. В основном от скуки. И все же сейчас принимаю вызов с осторожностью, будто кнопочку на тикающей бомбе нажимаю.
        - Да?
        - Привет.
        Голос мужской, мягкий, неуловимо знакомый, но…
        Фразу “это кто” я едва удерживаю на языке. Нет, я догадаюсь сама. Сейчас, сейчас. Ну вот вертится же где-то рядом догадка, ну…
        - Не узнаешь, да? - отчего-то с той стороны трубки надо мной потешаются. - Так и знал, что не узнаешь, Гелька.
        - Берг, чтоб тебя! - там, где нужно, щелкает, и я опознаю собеседника легко и просто. Только один придурошный мужик в моей жизни звал меня вот этим придурошным именем “Гелька”, утверждая, что более дурацкого имени чем мое, на свете никто не придумал. Хрен, мол, подберешь нормальное сокращение. Даже Даздраперма ему была удобоваримей.
        Правда для нее он прозвища придумывал исключительно нецензурные.
        Мой бывший жених.
        Правда в ту пору, когда я его знала, он еще не был мужиком. Так… Молодым мужчиной… Или юношей, что отчаянно пытался им стать?
        - Приятно знать, что не забыла, - Дима смеется. Смеется он, блин! Четыре года, как он наглухо исчез с моих радаров. Как рассказывали мне наши общие знакомые - он всем плел, что я совсем шизанулась после своей аварии и находиться в моей компании стало совершенно невыносимо.
        Впрочем…
        Уже пару лет как не рассказывают.
        Я не спрашиваю, да и он вроде как успокоился…
        И кто старое помянет, тому глаз вон, да? И вроде как у меня нет лишних глазиков.
        - Ты чего это вдруг звонишь? - с подозрением спрашиваю. - Если что, сразу предупреждаю: денег нет, одолжить не смогу.
        Отчасти, это мое заявление основано на реальных событиях. В ту пору, когда мы еще общались - Берга колбасило то влево, то вправо. У него потому и были проблемы с учебой, что у Димы в мозгу вечно было слишком много идей, далеких от образования. Точнее - от двух его образований. Как этот многорукий многоног умудрился одновременно получить две вышки сразу, да еще и в неслабых вузах - для меня было загадкой. Мне и одного за глаза хватило…
        Так вот о деньгах…
        В них Берг постоянно нуждался. Нет, не для того чтобы пустить их на ветер, но почти. Провернуть дельце тут. Там. Сям. И многие наши общие знакомые знали, что Дима может ни с того ни с сего завалиться и попросить тысяч этак пятьдесят, на неделю. Впрочем, чего у него было не отнять - так это обязательности. Долги он возвращал. И тут же начинал крутить новую идею, для которой тоже было надо…
        - А вот и не угадала, Гелик, - абсолютно без обиды фыркает Берг с той стороны трубки, - да и не потянешь ты сейчас мои обороты. Вряд ли у тебя найдется пара миллионов в кредит на пару лет.
        - Только не говори мне, что как только ты от меня ушел, ты сделал свой первый миллион, и я теперь должна обгрызать локти, что тебя упустила.
        - Ну… - Дима так красноречиво молчит, что все становится понятно. И я… Не удивлена на самом деле. Почему-то его странный образ жизни, неукротимая энергия и шило в одном месте не оставляли сомнений. Все что с ним происходит - и правда всего лишь промежуточный этап на пути к успеху. И так и вышло.
        - И чем занимаешься? По какому профилю? Управление? Программирование?
        - Не поверишь, и то, и то, - Берг сознается с абсолютным удовлетворением, и оно тоже понятно - ни один диплом не пропал впустую, - у меня фирма по разработке мобильных приложений. И знаешь ли, хорошо плывем.
        - Рада за тебя, - я чуть улыбаюсь, абсолютно честно. И странно говорить с бывшим женихом вот так, просто, спокойно, но… Это все Фрай. Это все свет Куртейна, и уютные современные сказки про литовскую столицу, которые я от больничной скуки начала перечитывать. Переслушивать, если быть уж совсем точной. Благо в отдельной палате для этого даже наушники не требовались.
        Короче, во всем виноват Фрай. И в том, что я могу улыбаться по утрам, и в том, что я чувствую вкус еды - не всегда вкусной, но все-таки чувствую, и в том, что я могу разговаривать с людьми и не истекать кровью.
        - Слушай, Гелик, - тон Димы становится чуть более деловитым, - а скажи-ка мне, где тебя можно найти? А то мать моя откопала тут где-то в недрах своих шкафов твой синий шарф и требует отдать его тебе как только так сразу. А моя мать…. Ну, ты её помнишь.
        - Помню.
        Мать-генеральшу, Антонину Павловну Берг, жесткой рукой уже, получается, четвертый десяток лет управляющую частной московской школой - невозможно было вспоминать без содрогания. И в её случае - да, если она что-то решила, это что-то нужно делать, и соврать не получится. Каким-то неведомым чутьем Антонина Павловна распознавала ложь чуть ли еще не до того, как она была озвучена.
        По всей видимости, даже большого взрослого Диму мама по-прежнему умела строить. Хотя с чего бы ей разучиться?
        А шарф… Шарф я кстати помню. Когда Дима изволил меня бросить, я, кажется, даже хотела его забрать, его мне подарила мама на последний День Рождения перед аварией. Но раз за разом, сколько бы я ни приходила - шарф найти не могли. И это было больно, обидно, и тем удивительней, что он вдруг взял и сейчас нашелся.
        - Так что, когда и где мы можем пересечься? - нетерпеливо вопрошает Дима.
        - Я… Я не знаю, - неожиданно теряюсь с ответом, - я просто сейчас в больнице лежу. И оно тебе надо в такую даль тащиться?
        - Скинь мне адрес в СМС. Приеду сегодня в шесть.
        Дима сух и деловит, как и всегда, когда в его мозгах методично щелкают невидимые рычажки, выстраивающиеся в механизм сегодняшнего дня.
        Я опускаю телефон, некоторое время смотрю на заставку на экране. Немного провисаю.
        Определенно где-то там во вселенной звезды располагаются как-то странно. Мой бывший жених. Хочет встретиться. Четыре года спустя после нашего с ним разрыва.
        Судьба умеет удивлять!
        Без пятнадцати шесть я застаю себя за… переодеванием!
        И вот это возмутительно, настоящий нонсенс! Что это еще за дичь такая - переодеваться в платье перед встречей с мужчиной, который меня вообще-то бросил! И гадостей при этом наговорил, и мне, и окружающим, и даже маме своей!
        Тем не менее вылезать из платья мне уже не хочется. Это кажется еще более глупой затеей, чем в него переодеваться. Если мне на него плевать - а мне плевать, то я вполне себе поболтаю с Бергом и в платье. Тем более, что оно и не платье вовсе, а очень длинный бежевый свитер приятной рельефной вязки, с наглухо закрытым горлом. Ничего крамольного, откровенного и соблазнительного. Ну, кроме того, что там, где заканчивается свитер, у меня находятся колени.
        Берг является на десять минут раньше. Мерзавец. Он должен был опоздать, чтобы я, возмущенная в лучших чувствах, костерила его все время ожидания. Мол, ничуть не изменился, горбатого все-таки только могила и исправит. А он…
        - Привет, - произносит и замирает в дверях моей палаты. Небритое, взъерошенное, синеглазое виденье. Мой шарф находится… На его, блин, шее!
        - Это ты так намекаешь, что тебя им можно сразу придушить? - я скептически прищуриваюсь. Соблазн на самом деле велик. Нет, ну какого черта он потеет в мой шарф? Да еще и снимает с такой откровенной неохотой, будто это ему моя мама этот шарф подарила.
        - Нет, ну охренеть же, охренеть! - Дима смотрит на меня, постоянно соскальзывает глазами на мой живот, и лыбится, как последняя скотина во все свои двадцать восемь отбеленных зубов. - Ты когда написала про перинатальный центр - я до конца не поверил. А теперь своими глазами вижу - ты все-таки смогла, Гелька!
        Прибью гада.
        Вот правда.
        Я взрослая, злющая, ядовитая тетка, я могу перешагнуть через чью-нибудь голову на своем карьерном пути, могу даже на неё наступить, если будет надо. А он меня называет так, будто я - его закадычная подружка. И мы не три года не виделись - а три месяца лета. И разошлись не потому что потеряли слишком многое, а просто потому что предки разослали нас на дачи в разные районы.
        И все же…
        Потеря была нашей общей.
        Наверное, поэтому я не злилась на него вообще. Пусть он наговорил мне много обидных слов. Пусть и повторял их потом нашим общим знакомым. Раз за разом, слово за словом.
        Но в моей памяти и сейчас свежо воспоминание, как Димка, молодой, шебутной, вечно носящийся по своим проектам Димка прилетал ко мне на УЗИ. Вваливался в кабинет в самый последний момент, волосы дыбом, глаза вот-вот выскочат из орбит. И взгляд на врача - как на географичку, на урок которой он явился только к самому концу…
        - Можно войти…
        Его пускали, конечно.
        Пожалуй, именно моя беременность и была апофеозом нашего с Димой романа. Когда у него при взгляде на меня сияли глаза, а у меня - чуть что тянулись к нему руки. Он подарил мне чудо, что толкалось внутри меня. Его хотелось обнимать. Он - чуть не на руках меня носил. И эта нить, это предвкушение чуда - нового начала, новой истории - связывало нас так крепко, как никогда раньше.
        А когда эта нить оборвалась. Просто резко лопнула, рассеченная скальпелем оперировавшего меня хирурга. И мы распались, но не на половинки, нет. Каждый разлетелся на тысячу осколков. Целым не ушел никто.
        - Ты же знаешь, что я всегда добиваюсь своего, - фыркаю, быстро смаргивая проклюнувшиеся в уголках глаз крохотные слезинки. И вот эта вот его улыбка - улыбка радующегося за меня человека, проникает внутрь, прорастает наружу, расцветает уже на моих губах.
        Боже, как давно я не радовалась вот так вот просто... Даже не кому-то, а самому тому, что со мной сейчас происходит.
        - Всегда, - ухмыляется Дима снова, а затем оглядывает палату, - слушай, я точно не помешаю? А то не дай бог меня примут за твоего любовника, поди потом объясни психованному папаше, что синеглазая доченька у вас с ним не в меня, а в бабушку.
        - За это не волнуйся, - развожу руками, - вряд ли я тебя удивлю отсутствием личной жизни. И забеременела я случайно, чудом, можно сказать. Так что выкидывать тебя из окна просто некому.
        - Удивительно, - Дима покачивает головой, - чем дольше живу, тем более мне удивительно, как много в этом мире идиотов, не способных тебя оценить.
        - Берг, по-моему ты ошибся больницей, - вздыхаю с сожалением, - привет, это я. Та, которая два года долбала тебе мозг, чтобы ты менял зубные щетки каждые два месяца. И не забывал оплачивать страховку. И еще кучей нудных вещей, которые тебя бесили.
        - И правильно долбала, - Дима воздевает палец к потолку, - если бы не ты, я бы уже наверняка работал на зубные протезы. И с тачкой я тогда минимум трижды бы на деньги попал без тебя. И так бы и стирал носки вместе с трусами.
        - Мне кажется, или ты забыл надеть рубище по пути ко мне? - прищуриваюсь. - Впрочем ладно, можем обойтись без него. Просто падай на колени и рви на голове волосы. Раскаивайся, что меня бросил. Прямо сейчас.
        Дима пошатывается вперед, будто всерьез решает это сделать, но потом спохватывается.
        - Слушай, нет, я только месяц назад сделал пересадку волос. Ужасно дорогую. Рвать не буду, знаешь, во сколько денег мне обошлась эта лысина?
        Врет ведь, паршивец, шевелюра у него своя, да и склонности к раннему облысению в его семье ни у кого не было. А лицо такое скорбное, печальное… Только черти в глубине светлых глаз и выдают его истинное настроение.
        Вот ведь…
        Вроде повзрослел. Возмужал. Обзавелся брутальной щетиной и широкими мужскими плечами.
        Не изменился ни на грамм!
        - Ну и чего тебе надобно, старче? - склоняю голову набок. А Дима почему-то меняется в лице.
        Эх, вот и хоть бы раз я в нем ошиблась! Нет. Увы. И даже спохватившись, что спалился в мимике, у него не получается скроить убедительную мину.
        - Вот только не надо мне врать про шарф, - опережаю его вранье, - я ведь вижу, что ты с ним неплохо так сросся. И… - подношу ткань к носу, - боже, да он насквозь твоим Бандерасом пропах. Берг! Ты все три года, что ли, его не снимал? Что, не мог сам себе шарф купить? Обязательно было зажать мой?
        - Оставил на память, - у Димы вдруг получается такое скорбное выражение лица, будто бы даже укоризненное.
        И правда, чего это я! Он же вернул! Сподобился.
        - На память обо мне? - саркастично приподнимаю бровку.
        - А тебе жалко? - голосом обвиняя меня в скупердяйстве, вопрошает паршивец.
        - Шарф из чистого кашемира? Последний подарок моей матери? Дашь мне пару минут на размышление? А нет, не надо. Конечно, мне жалко. Тем более тебе.
        - Знаешь, я тоже по тебе скучал, - вдруг с таким чувством произносит Дима, что пузырек с ядом в моей груди вдруг резко мельчает. Потому что получается… Убедительно.
        Блин, а я уже и забыла, что он так умеет…
        Так, что моя внутренняя волчица вдруг понимала, что глупо скалить зубы на луну. Но можно успокоиться. Расслабиться. Выпустить на волю подлинное - скопившийся вой измученной души. И в ответ тебе обязательно ободряюще ткнется в шею чуткий влажный нос…
        - Ладно, - голос чуть проседает от набежавших эмоций, - извини, разворчалась тут. Глупо вышло.
        - То есть мне можно оставить шарф себе? - тут же оживляется наглая морда и даже тянет клешни.
        - Эй, ну не перебарщивай, - я уклоняюсь, но…
        Как-то вдруг оказываюсь заключенной в крепкие объятия. И… Блин.
        Сколько раз я еще так попадусь за эту встречу?
        И ничего за пределами его рук не остается. Только тишина и прошлое. Пережитое.
        Или все-таки нет?
        В глазах дерет, в груди что-то потрескивает голосом свежего льда. Мои ладони скользят по теплой ткани его пиджака. Когда-то я находила эту спину очень надежной. И крепкой. И любила опираться на неё во время работы над дипломом. А Димка трындел, что ему неудобно, бесит, и вообще ему надо работать, но все равно неизменно припирался на широкий диван, где я сидела с ноутбуком.
        А этот дурацкий шарф мешает сейчас, его хочется бросить, но до кровати далеко, а на пол - все-таки жалко… Но мешает ведь…
        - Прости меня, Гель, - почему-то очень тихо произносит Дима, и мне становится ужасно стыдно. Потому что у него мысли вот такие, а у меня - о шарфе. Чтоб его моль сожрала!
        - Да не за что… - откликаюсь неуклюже.
        - Да есть за что, - в тоне Димы слышится откровенное сожаление, - много-много за что. И ты не обо всем знаешь. И в этом я тоже виноват.
        - Это ты о чем? - я не сразу созреваю на вопрос. Да и созреваю-то потому, что повисшее между нами молчание начинает першить в горле.
        Да. Это нужный вопрос. Вопрос, который определенно заставляет Диму подтянуться, напрячься, сосредоточиться. Ну, и отпустить меня все-таки.
        Собираюсь и я, внимательно рассматриваю бывшего жениха.
        А он кусает щеку, оглядывает меня то так, то этак, все никак не может сформулировать.
        - Еще пару секунд помолчишь, и я сочиню себе какую-нибудь страшилку, - предупреждаю, - что на тебя охотились бандиты, и ты меня бросил, чтобы где-нибудь зашкериться, и жил все это время в Нижневартовске, а на моем шарфе спал. И грезил моментом как ко мне вернешься.
        - Боже, ты что, ясновидящая? - Дима в ужасе округляет глаза, но по напряженным бровям я понимаю - он все еще думает. Все еще сомневается, стоит ли говорить. И лучше помолчать, чтобы его не спугнуть, потому что он ведь и вправду может передумать. Если решит, что я не готова к его откровениям или, может быть, они все-таки просрочены. А я уже, честно говоря, заинтригована более чем могла бы быть.
        Потому что, кажется, он и вправду пришел не просто так…
        - Скажи, ты часто отдыхаешь в конном клубе “Артемис”?
        Разговор начинается с самой неожиданной стороны. Мне даже требуется несколько секунд, чтобы его переварить.
        - Ну, сейчас - нечасто. Сейчас - вообще не отдыхаю.
        Я успеваю отчетливо заметить, как светлеет Димино лицо, и в лучших своих традициях все порчу.
        - Я там сейчас работаю, Дим.
        - Твою мать!
        Это у него выходит экспрессивненько. И даже чуть-чуть обидно. Правда я все-таки соображаю, что на счет моей мамы это ругательство можно не записывать.
        На лице Димы в эту секунду - густая пасмурность. Будто черные тучи сошлись в одной точке пространства и замерли, размышляя.
        Размышляя.
        - Ты так глубоко задумался, как будто хочешь предложить мне сменить работу, - брякаю наобум и только по тому, как резко вздрагивает Дима, понимаю, что интуицию все-таки не перебьешь ни гормонами, ни депрессивными метаниями.
        - Что, правда?
        - Я не могу, - гримаса Димы выглядит болезненной, - у меня весь штат укомплектован. И мой администратор… Она в теме. Я не могу её сейчас тобой заменить. Особенно с учетом твоего декрета.
        - Ты понимаешь, что твой виноватый тон выглядит странно? Ты ведь мне ничего не обещал, да и я вроде как не собиралась менять работу…
        - Ты не понимаешь, - Дима снова кривится, - ты ведь ничего не знаешь.
        - Так, может, просветишь?
        Еще чуть-чуть - и я потеряю терпение. И выгоню его нафиг, раз он никак не может разродиться! Ну сколько можно-то?
        - Ладно, - наконец решается он, - надеюсь, я тебя не напугаю. Потому что… Не хочу, чтобы ты нервничала лишний раз. Я, может быть… Я, может быть, накручиваю. В конце концов, три года прошло. И… Люди меняются…
        Кажется, он сам себя уговаривает. А я - стараюсь излучать терпение, хотя внутренне уже думаю, что идея придушить Берга шарфиком была не так уж и плоха…
        - Я был в Артемисе сегодня утром, - отрывисто произносит Дима, глядя на меня в упор, - видел там твою фотку.
        - И?…
        - И свою бывшую я там тоже видел.
        Какие там пять стадий принятия неизбежного? Отрицание, гнев, потом торг, понимание и смирение?
        Моей первой реакцией становится ступор. Я серьезно зависаю, пытаясь осознать причины и следствия, и… Честно говоря… Терплю в этом сокрушительное поражение.
        - Дим… - вздыхаю, пытаясь не смеяться, - ты вроде всегда был практичным парнем. Неужто ты всерьез пришел просить прощения за то, что у тебя после меня кто-то был? Это настолько глупо, что…
        Совсем на него непохоже.
        Поэтому я затыкаюсь на полуслове, глядя как Дима проводит ладонью по лбу. Лучше дам ему выговориться, что ли.
        - Она не была моей бывшей после тебя, - наконец созревает он, - она была бывшей до тебя.
        Еще круче. Он что, переживает, что не достался мне девственником? Хотел сохранить целомудренность для единственной и не смог, а теперь решил покаяться?
        Господи, Энджи, какой все-таки бред кипит в твоей голове.
        - Честно говоря, несколько раз у нас с ней было и во время того, как мы с тобой встречались, - Берг виновато морщит нос.
        - То есть ты мне изменял тогда? - откровение куда более болезненное, чем все сказанное ранее, но все-таки срок годности у этих обвинений уже истек. Пофиг. Почти что.
        - Знаешь, если я начну сейчас оправдываться - это будет ужасно тупо, - Берг коротко вздыхает, - и если взрослый мужик начнет рассказывать, что им манипулировали, чтобы с ним переспать… Это такое. Неубедительное.
        - Да.
        - И все же так было. Странные звонки, странные просьбы. То у неё умирает собака, которую я подарил, и ей очень грустно, не мог бы я приехать и побыть с ней рядом. То мать выгоняет её из дома и ей негде жить и она неделю кантуется у меня, потому что больше негде, никто ей кроме меня не поможет. И за эту неделю она дважды влезает в мою постель, потому что ей страшно, и она чувствует себя ужасно одиноко. Нет, не смотри на меня так. Я знаю, что мудак, эта история не про это.
        - А про что? - легкий флер ностальгии потихоньку испаряется, зато мне потихонечку становится чуточку интересно. Это, конечно, не Фрай, никакого сравнения, но тоже интересная история, чего уж там.
        - В какой-то момент начали вылезать странные моменты. Например, её мать, которая ищет её чуть ли не с ментами по всему городу и наезжающая на меня, что растлеваю её девочку. И на мои претензии, что она сама выставила дочь из дому, смотрит на меня как на психа. Ну и другое.
        - Например?
        - Там мало связного, если честно, - Дима разводит руками, - но когда мне рассказывали историю, что Лакки долго болел и героично сражался за жизнь, а потом я узнаю, что за пару дней до этого её видели со здоровой собакой во дворе… Я не сыщик, Гель. И не особо слушал тогда дворовых бабок. Сейчас - много уже забыл. Знал бы - записывал бы.
        - Знал бы что?
        - Когда мы с тобой съехались, я с ней совсем порвал. Даже сменил номер и снял другую квартиру, чтобы она возле неё не паслась. Не хотел, чтобы она лезла к тебе со своими откровениями, ты тогда только-только на первую работу устроилась.
        - А говорил, что тебе задрали цену, - укоризненно цокаю языком.
        Нет, все-таки определенно под моим носом можно, оказывается, провернуть довольно многое.
        - Да нет, наша квартира была подороже, - Дима фыркает, будто припоминая, - но честно говоря, так казалось как-то честнее. Ты же дистанцию тогда держала, пока не съехались. И чтобы наш с тобой первый раз был на том же диване, на котором я…
        - Изменял? - безжалостно интересуюсь, просто для фана. Пока вся эта история - это неплохое развлечение, чтобы попинать Берга по его больной совести. А там, судя по всему, есть больные места.
        - Изменял, - обреченно кивает Дима, - я так не хотел. С тобой у меня все было серьезно.
        - А с ней, значит, несерьезно?
        - Да нет, - Дима встряхивает головой, - познакомились на каком-то капустнике. Она даже не из нашего вуза была, её кто-то с собой привел. Я переспал с ней, по пьяни, но совести не хватило сразу после первой ночи её кинуть. Повстречались пару месяцев, быстро понял, что не мое. Очень вязкая, сложная, гиперэмоциональная. Сейчас смеется, а через пару минут может начаться истерика. Сначала было терпимо, потом достало. Правда отвязаться оказалось сложно. Она ревела, говорила, что любит, а я… Я тогда был как тот телок. Три года короче провели в состоянии “не встречаемся, но периодически спим”. А потом у меня с тобой закрутилось. И это было серьезно…
        - Куда уж серьезнее, чуть не поженились, - фыркаю, - ладно, ладно, я не перебиваю, продолжай. Мы никак не дойдем до сути, а мне интересно.
        - Гель, это не история, над которой стоит вспомнить и поржать, - Дима неожиданно шагает ко мне и ловит за плечи, - я не верю, что эта психопатка случайно оказалась рядом с тобой. После всего, что было…
        - А что было, Дим?
        Нешуточная тревога в его голосе не кажется какой-то поддельной и отдается во мне.
        Я ничего не знаю.
        Не понимаю.
        А он, получается, вполне себе понимает...
        - Сначала ничего, - Дима отходит чуть в сторону, будто не глядеть в мои глаза чуть проще, - я думал, все, она все поняла, нашла себе кого-нибудь, симпатичная же девчонка, вряд ли у неё с этим проблемы.
        А потом началось… Я находил дохлых ворон у нас под дверью. Она слала любовные письма прямо пачками. Не знаю, как нашла наш адрес. Говорила, что я совершаю ошибку, что не буду с тобой счастлив, что её тетя гадалка предсказала, что если первый мужчина её племянницы её предаст - умрет рано и трагично, и прочий бред. Она угрожала, что покончит с собой. Уверяла, что изменится. Доходило до маразма. Я не знаю, как она узнавала - видимо, следила за тобой. Но она стриглась как ты. Одевалась как ты. И это не просто слова, Гель, она регулярно присылала фоточки. Вроде как “посмотри, я же не хуже”.
        - Как я не заметила? - медленно обрабатываю факты.
        - Не знаю, - Дима звучно вздыхает, - писала диплом. Потом - первая работа. Ты не обращаешь внимания на глупости. И потом, я так старательно заметал следы, не хотел, чтоб ты узнала об изменах, и кажется, перестарался. На мое счастье, она феерически боялась тебя и к тебе не лезла.
        - Не тянет это на глупости, - тихо произношу, - получается, что рядом со мной и тобой три года находилась сталкерша, следила за мной, а я и не в курсе?
        - Она умеет быть незаметной, - Дима покачивает головой, - и потом, не три года. Год. Когда ты забеременела - у меня сдали нервы. Я подкараулил эту дрянь ночью и предупредил, чтобы она оставила нас в покое. Что ты ждешь ребенка, и если она хоть еще раз как-то к нам полезет, создаст для тебя угрозу - я лично выбью из неё всю дурь. И не посмотрю, что женщина. Это было грязно, но сработало. Она пропала. Вернулась только после…
        Дима замолкает, отрешенно глядя в окно. Мне почему-то становится ясно, о чем он недоговаривает.
        Моя авария.
        Точка перелома, о которой мы оба так и не научились говорить.
        - Я не знаю, как она узнала, - тон Димы спускается почти до шепота, - факт в том, что уже через два месяца, как ты вышла из комы, она объявилась снова. Снова начала твердить свой бред, про то, что мы созданы друг для друга и что зря я с тобой вообще связался. Что ты даже моего ребенка не смогла сохранить и все такое.
        - А ты… - сама звучу слабо, потому что все-таки касаемся мы очень больного эпизода моей жизни.
        - А я сказал ей, что если замечу её еще раз - сделаю все, чтобы её упекли в психушку. Наверное, не стоило предупреждать. Просто заявлять на неё сразу. С другой стороны… У нас очень хреново сажают по таким вопросам. Нет тела - нет дела, епт. Я узнавал тогда. Прикидывал шансы. Но она будто вняла. Снова пропала. А потом ко мне пришла её подруга.
        - У неё были друзья? - не знаю, почему я удивляюсь этому факту. Почему нет? Навряд ли за своими друзьями эта Димина пассия бегала с таким же маниакальным упорством. И потом, когда тебе рассказывают что-то там про бывшего, который терпит неудачи на личном фронте - ты вряд ли задумываешься, откуда твой собеседник все это знает. Ну, мало ли что. Видела, зацепила взглядом в соцсетях, кто-то сболтнул… Мне ли не знать, как глубоко задевают безответные чувства. Впрочем, я свою страницу с Ольшанским закрыть смогла. Оставила его…
        Я не знаю как у кого, а у меня мысли щелкают, будто кончик длинного хлыста в воздухе.
        Щелк.
        Я никогда не думала об этом с этой стороны.
        О стрижке, которая один в один похожа на мою, годичной давности, до того как я перестала тратиться на парикмахера.
        О патологической любви к толстовкам и джинсам, которые я редко выгуливала на работе, но так часто надевала именно на выходные в клубе.
        Это просто глупость - обвинять человека в чем-то, на основе такой ерунды…
        - А что дальше было? - голос вздрагивает, будто бы выдавая волнительный спазм, которым сейчас свело мои внутренности.
        - Дальше? - Дима нервно щелкает застежкой от часов. - Знаешь, до этого она крутилась исключительно возле меня. Писала мне. Звонила мне. Преследовала меня. Не осмеливалась подойти к тебе, уж не знаю по каким причинам. А тогда… Мне сказали - её переклинило. На тебе переклинило, Гель. Она решила, что это ты мешаешь мне обрести “истинное счастье”. И всерьез начала обдумывать, как именно тебе навредить. Облить кислотой. Или заплатить кому-то, чтоб тебя подкараулили и…
        - Я поняла, - голос срывается до хрипа. История, начинавшаяся как глупая, забавная байка приобретает насыщенность настоящего бытового триллера, - но со мной ничего не случилось, она не смогла?
        - Она не стала, - тихо выдыхает Дима, - я тебя бросил. Струсил и бросил. Трепал про тебя всякую дичь, лишь бы эта психопатка прониклась тем, насколько ты меня заколебала, и никак тебе не навредила.
        - Ты оставил меня ради этого?
        - Я не мог быть с тобой целыми днями. Хотя я и пытался быть с тобой везде тогда…
        - Да, я помню.
        Помню, каким странно контрастным был Димин уход после того, как он даже в магазин за хлебом тащился вместе со мной. За хлебом. На работу. С работы. Даже на обед вызванивал, узнавал, где я обедаю, с кем, точно ли не одна, не нужно ли составить компанию...
        Я думала - это попытка смягчить нарастающее между нами отчуждение, а это была… попытка защиты.
        И разрыв был ею.
        Как бы слащаво это ни звучало.
        - Знаю, бредово звучит, - Дима не поднимает понурой головы, - я полгода ходил по вечерам к твоему дому и смотрел на твои окна. Горит ли свет. Жива ли ты. Не добралась ли до тебя эта, с её планами.
        - Мог предупредить.
        Упущенные возможности звучат так очевидно. Хотя я знаю, что в стрессовой ситуации они могут абсолютно не прийти в голову.
        - Ты была разбита, Гель. Слишком. Я не хотел еще и пугать тебя. Я… Тупил тогда очень сильно.
        - Зато сейчас пугать меня очень кстати, да, - прикрываю глаза, слушая тишину внутри.
        - Я не знал, - Дима косится на мой живот, - но с учетом этого, ситуация мне кажется совсем паршивой. Ты в больнице. Она работает в том же месте, что и ты. Это совпадение? Я, может, сам свихнулся, но я в это не верю.
        Она ни при чем.
        Так хочется сказать первым порывом.
        Ну при чем тут она, если это я - я себя накрутила.
        Я?
        Причину моего нервного срыва можно разделить на две части. Одну - основную. Вторую - малую, вытекающую из основной.
        А основная…
        Кто как не сотрудник Артемиса мог знать о паршивости камер наблюдения в конюшнях?
        У кого это в тот же день совершенно случайно проявилась немыслимая блажь - подружиться именно с Люциусом? С капризным, выпендрежным конем, когда для свадебных фотосессий в клубе были и другие белые лошади.
        Господи, господи, господи…
        Мне хочется закусить удила. Кажется, я сама лечу во весь опор, ничего и никого не разбирая на своем пути.
        Нет. Нет-нет-нет.
        Я сейчас наступлю на те же грабли, что и с Викой. Ей я тоже каких только недостатков не приписывала…
        Но…
        Сейчас ведь поводов гораздо больше, так ведь?
        А еще - я могу вслух все прояснить, и Берг сразу мне скажет, что я промахнулась.
        - Ты ведь так и не сказал её имени, Дима, - вижу, как вздрагивает его спина, вижу, как он ошеломленно округляет глаза, осознавая это.
        - Черт, прости, это вышло как-то случайно. Столько нервов эта стервь мне вытянула.. Это ваша…
        - Погоди, - лихорадочный азарт заставляет меня его перебить, - я хочу сама угадать. Позволишь?
        9. Ник
        - Скажите мне честно, ребят, вы жить хотите?
        Два охранника, стоящие передо мной, торопливо кивают головами. Болванчики. Вот и головы болтаются беспомощно. И глаза - как у зайцев, загнанных в угол.
        Все понимают, кретины, и как называется их раздолбайство - тоже понимают.
        - Так разъясните мне, пожалуйста, - не повышаю голоса, - у вас в логе - ночное отключение сигнализации в медпункте раньше положенного начала рабочего дня. И почему я не вижу ни одного прозвона ответственному лицу в распечатке исходящих?
        Ответ прост - сидящие в коптерке “мальчики” резались в преферанс и не хотели отвлекаться. От двери заметил отлетевших к тумбочке двух королей, которых смели со стола вместе с остальной колодой и не заметили, когда прятали карты с глаз долой. Сейчас заметили, и Вася Дементьев бочком-бочком пытается незаметно сместиться влево и закрыть для меня обзор. Думает, я изначально не заметил. Ну, да, прям.
        Интересно, что за карты отлетели?
        А то я по ним будущее бы предсказал с огромным удовольствием.
        Хорошо если долгая дорога пронесет этих двоих раздолбаев мимо казенного дома.
        Они должны были! Просто обязаны были уведомить о ночном отключении сигнализации и меня, и осведомиться о причинах внепланового визита у лица, чьим кодом был снят блок.
        Я сегодня должен был получить докладную на Шуру. Не говоря уже о том, что ночное отключение - повод и для дисциплинарки, и для более строгих мер. Что может понадобиться сотруднику, находящемуся на контракте, не предусматривающем сверхурочных, посреди ночи на территории закрытого клуба?
        - Так бывает же, что само отключается, - бубнит Ваня, второй охранник.
        - Само? - господи, как же хочется убивать. - Сигнализация умеет отключаться сама?
        - Ильгиз иногда отключает сигнализацию в тренерской. Когда его очередная баба из дома выгоняет. Мы подумали… Может, и тут что-то такое. Ведь если что-то пропадет - вот он, личный код, знаем кого брать за жабры, а так, чего дергать…
        Убить обоих. Расстрелять у белой стенки на въезде в клуб. Ильгиза - выпороть при всем честном народе. Чтобы больше никто даже не смел повторять этот фортель.
        Мечты-мечты.
        - Вот ты, - устало киваю Ване, - садишься и сочиняешь объяснительную. В которой убедительно рассказываешь, по какой причине вы, два гения, не сподобились среагировать ни на ночное отключение сигнализации, ни на выход из строя камеры. Убедительно у тебя не получится, сразу рекомендую отключить фантазию и излагать честно. Если повезет - хозяин клуба вас не посадит. Но чашки-плошки свои можете паковать в коробочки. Ваши путевки в службу занятости вам занесут после обеда.
        - А я? - встревоженно вскидывается Вася. - Мне не надо объяснительную?
        - Надо, - обламываю без особой жалости, но ты пойдешь со мной смотреть, что там с камерой случилось. У нас в лучшем случае минут двадцать осталось до приезда наркоконтроля. После они медпункт к чертовой матери опечатают, и разобраться уже не получится. А я хочу иметь свою картинку в голове.
        На самом деле охранник мне не особо и нужен. Разве что… Постоять на стреме.
        Я точно знаю, что Юля все еще обедает с Ариной, и хотел бы зайти в медпункт, пока её там нет. Конфликт вроде как сглажен, но натянутость никуда не делать. Да и безмерно бесит меня сама необходимость оправдываться за то, что я обеспокоился состоянием беременной невесты.
        Да и не до оправданий сейчас.
        Я не понимаю.
        Отключение было именно ночным.
        Не утренним!
        И вообще, строго говоря, оно было аж вчерашним.
        Вчера ночью Александра отключила в медпункте сигнализацию, провела там ночь, а утром решила воспользоваться украдкой разведанным кодом от сейфа с вожделенной дозой?
        С одной стороны - версия вроде как складная.
        Но зачем было ждать до утра?
        Две короткие фразы от реаниматолога, приехавшего в скорой, говорили о том, что Шуре чудовищно повезло. Если бы Юля опоздала с помощью хоть на десять минут - скорая, вероятнее всего, повезла бы юную наркоманку прямо в морг. Морфий был вколот именно ранним утром. Но по логам - Шура всю ночь провела в медпункте.
        Версия охранников правдива?
        Что я слышал об Александре вчера от Юлы?
        Завалила сессию? Мать этому не обрадовалась?
        Могла ли Шура сбежать из дома и по примеру чертова Ильгиза решить перебиться в медпункте? И не далеко ли ей ехать? Ильгиз хотя бы живет в поселке, в десяти километрах от клуба. Он за час, даже пьяный, своими ногами дойдет.
        Ночевала в медпункте без задней мысли, а утром - сломалась?
        - Стой тут, - коротко приказываю Василию, останавливая его на нижней ступеньке медпункта, - если хоть кто-то придет. Кто угодно. Даже если Юлия - дашь мне знать. Ясно?
        - А как? - охранник сразу нацепляет на физиономию заговорщицкое выражение. - Каким-нибудь особым стуком?
        - Просто войдешь и скажешь, что идут.
        - А вы будете обыск делать, Николай Андреевич? - таинственность с лица Василия не желает уходить.
        - Я буду смотреть. Обыск сделает полиция.
        Нет, определенно от потери этих двоих идиотов клубу только лучше будет. И да, зря мы решили сэкономить на охране. Надо было брать главой службы безопасности того бывшего спецназовца, знакомого Лекса. Его бы и Энджи наверняка одобрила. Другое дело, что Артему не очень понравилась та зарплата, которую запросил Васильцев. Но может быть, удастся смотивировать Тимирязева на эту трату сейчас?
        Ощущаю себя смертельно усталым. А ведь все самые смачные трудности еще впереди.
        Дверь медпункта открываю взятым заранее запасным ключом. Код от сигнализации у меня тоже есть, универсальный. Есть все-таки бонусы у положения директора этого клуба, окромя выданной мне лопаты для раскидывания огромной кучи дерьма.
        Захожу. Оглядываюсь. Нахожу взглядом камеру которая стоит всего в полуметре от входа. Дешевая, не панорамная, без датчиков движения. Увы!
        Занятно.
        Мой взгляд цепляется за черное круглое пятно. Слишком черное и заметное даже на черном корпусе камеры. Чтобы рассмотреть поближе - встаю на первый попавшийся стул. Стоящий у двери. Обычно на нем паркуются, чтобы надеть бахилы.
        И да, мне не показалось.
        След - проплавленная чем-то дырка у основания камеры. Близкая к проводам, отвечающим за её работу. Сами провода - торчат из этой дырки обугленными черными хвостами.
        Итак, камера отключилась не сама. Её тупо вывели из строя.
        И вот это рушит и без того хлипкую картинку, которую я для себя набросал.
        Время отключения камеры - лишь на две минуты разнится со временем отключения сигнализации.
        Если ты просто пришла переночевать на работу, без какого-то злого умысла, только в последний момент сломавшись под давлением зависимости - зачем тебе выводить из строя камеру вот так сразу? Зачем тебе вообще выводить её из строя?
        Нет. Умысел определенно был. Но в таком случае непонятно, какого черта Шура торчала в медпункте до утра. Ведь могла вычистить весь сейф с морфием, а там было ампул десять - и сбежать. Вот это было бы понятно.
        Несостыковки, несостыковки, несостыковки. Моя паранойя - наследство с предыдущего места работы. Сколько проверенных временем, испытанных сотрудников, давних напарников тогда пошло на увольнение, просто потому, что… люди очень любят деньги.
        А ведь какой сплоченный был коллектив. Каждый на своем месте. Сначала. Потом начались утечки, руководство туже начало затягивать гайки, полным ходом развернулись рабочие репрессии.
        В конце концов, к новым сотрудникам старался даже не привязываться. Любой из них мог оказаться новым предателем.
        И каким образом Эду тогда удалось убедить меня вернуться после увольнения?
        Впрочем, это вопрос риторический.
        Козырь всегда отличался особым талантом к убалтыванию. Даже лично выписав мне приказ на увольнение, он позже пришел и позвал меня обратно.
        И я ведь вернулся. Хоть и не хотелось. Чем же именно он меня мотивировал под тот коньяк? Сейчас уже и не вспомнишь. Да и не до этого. Мой осмотр продолжается.
        На глаза мне попадается разноцветный Шурин рюкзак. Бесячий, фиолетово-розовый, с кислотными разводами, от расцветки которого у эпилептика может случиться припадок. Он висит в углу. На обычном своем месте. Между стеной и шкафом. На специально присобаченном для этой цели крючке.
        Как можно прийти с совершенно четким намереньем вывести из строя видеокамеру, взять из сейфа дозу морфина и уйти, но при этом рюкзак положить туда же, куда обычно.
        Или цель была просто уколоться по быстрому - а там будь что будет?
        Это понятно для наркомана на ломке, но когда ты долго в завязке, твои планы должны быть более далеко идущими. Ты должна понимать последствия, так ведь? А Шура работает у нас месяца четыре.
        Или я просто слишком многого хочу?
        Трогать рюкзак по идее нельзя. Еще не хватало, чтобы потом ко мне у наркоконтроля были вопросы. Но… В принципе… Из бокового незастегнутого кармана торчит рабочей стороной вверх электрошокер. Дешевый, но вполне узнаваемый.
        По всей видимости, это им Шура жгла камеру?
        Нет, ну как так?
        Как можно так детально продумать план кражи ампулы, запастись оружием для уничтожения свидетельств своего присутствия - и не подумать, что если ты останешься в медпункте на всю ночь - к этому будут вопросы.
        Могла и не жечь камеру.
        Просто поспать на койке, тайком набить ампулами рюкзак, дождаться конца рабочего дня и унестись в страну пьяных единорогов так, чтоб никто не помешал. Ну не было же у неё планах передоза. Такое не запланируешь!
        В кармане звонит телефон.
        - Выходи встречать следаков, - тяжело и очень коротко роняет Артем.
        Что ж, время вышло. Пора вести тяжелые разговоры.
        Следователь нам достался… Вполне терпимый. Ну, то есть - мне он таким кажется. Суховатый, деловитый, без лишних намеков или ехидных ухмылочек проясняет ситуацию. Его оперативники в это время ставят на уши медпункт. Кто-то в стороне - уже допрашивает вернувшуюся с обеда Юлу. Хоть бы они там не перегнули с натиском - она уже бледная, как смерть.
        Артем смотрит на следака со стороны и хмурится. Его мысли я почти что читаю. Клубу не выгодна шумиха. Клубу выгодно побыстрее закрыть дело, доказать, что произошедшее - досадная оплошность в выборе персонала. Устраненная! И вообще мы не собираемся чинить препоны следствию.
        Оперативники убираются аж через три часа.
        Удается обойтись без опечатывания медпункта - все что нужно, полицейские увозят с собой - кислотный Шурин рюкзак со всем его содержимым, оплавленную камеру демонтированную с потолка, пресловутый стул, стоящий у двери. А еще и целый альбом отпечатков пальцев и даже следов обуви. Причем снятых с абсолютно всех, кто сознался, что заходил в медпункт. В том числе с меня.
        - Это еще зачем? - нервно спрашивает Юля.
        - Необходимость таких мер определяет наш штатный эксперт, - сухо откликается следователь, не отрывая взгляда от планшетки, - надо - значит надо. Вы можете отказаться. Но это автоматически вызывает к вам вопросы.
        - Мы не будем отказываться, - бросаю прямой взгляд на Юлу, - мы заинтересованы в том, чтобы расследование проходило как можно скорей.
        - Ну, у нас тоже, знаете ли, конец квартала, - следователь криво ухмыляется, - задерживать не будем. Тем более, что все как будто ясно. Только допроса нашей подозреваемой и не хватает. Но вряд ли она будет готова к разговору раньше чем через неделю. Откачали бы еще.
        После всех следовательских процедур Юла подходит ко мне. Требовательно впивается объятиями, так крепко, что очевидно становится - если не ответишь - снова нарвешься на истерику.
        - Я плохо себя чувствую, - тихо шепчет невеста, - можно я не буду сегодня день дорабатывать?
        - Да, конечно, - от беспокойства обнимаю её крепче. Она не злоупотребляла раньше своим положением, так что причин не верить ей как будто нет, - езжай. Может быть, заедешь к своему врачу? Уж тебя-то она примет?
        - Лучше домой, - Юла морщит нос, будто вот-вот расплачется, - ужасно устала, а мне еще как-то сестре звонить
        - Она еще не в курсе?
        Юля качает подбородком.
        - Хочешь, я с этим разберусь? Можешь оставить её номер, я её наберу, все объясню, сухо и по фактам.
        - Нет, - неожиданно категорично вскидывается Юля, - я сама позвоню. Сама все скажу. А ты… Ты уже достаточно навмешивался сегодня!
        И снова она об этом.
        Снова внутри меня скручивается пружина сосредоточенной злости.
        Это и мой ребенок. Я имею право знать о том, как проходит его жизнь.
        - Езжай отдохни, - на едином выдохе произношу, - сама такси вызовешь?
        ***
        - Я уже почти слышу, как ползу на брюхе к папаше, молить о милосердии, - тихо шепчет Артем, провожая взглядом полицейский Фольц. Наконец-то уехали.
        - Чистяков не согласился ускорить ход дела? - переспрашиваю.
        Артем отрицательно качает головой.
        - Есть сомнения в однозначности произошедшего, - передразнивает он следователя, - у него сомнения, а мне каждый день без четкого ответа - день без дотаций. Ты сам знаешь, что на кон поставлено. Я все вложил в этот чертов кредит на восстановление сожженного фонда. И если Вяземский не передумает - мне даже зарплаты будет нечем платить.
        - Что-нибудь придумаем, - тихо откликаюсь.
        - Да что ты… - язвительно огрызается Артем, - полгода искали инвестора, никого не нашли, а сейчас вдруг быстренько найдем такого идиота, который согласится в нас вложиться?
        - Сейчас рейтинг у клуба выше, - замечаю, - и у нас есть контракт с “Аргамаком” на три года. Можно сказать, что мы… Подаем надежды.
        - Интересно знать, кому мы их подаем.
        - Дай мне пару дней, - прошу мирно, - я свяжусь с некоторыми своими знакомыми.
        - Есть те, с кем мы еще не связались? - Артем приподнимает бровь. - Неужто ты зажал возможных инвесторов для своих целей, Николай Андреевич?
        - Есть крайние варианты, - сознаюсь неохотно, - почти как у тебя и твоего отца. Ясно?
        Артем молчит.
        Думает.
        Кивает.
        - Если так - спасибо, - неожиданно спокойно произносит он, - в моем случае дело принципов, я лучше менеджером устроюсь, чем обращусь к папаше за помощью. Даже если у тебя частично так - все равно спасибо.
        Это, конечно, не мир между нами, но и воевать нам сейчас особо не с руки.
        - Рано благодарить, - предупреждаю, - там меня могут так далеко послать, что на пешее путешествие одной жизни не хватит.
        Просто потому, что там очень не любят даже малейшего неуважения их волеизъявления. Если что-то запрещено - оно запрещено. Даже для тех, кто уже не коллеги, но хотя бы - приятели.
        А я, честно говоря, образцовостью поведения в этом плане не отличаюсь.
        Невеселый рабочий день заканчивается. Я позволяю себе пройтись по территории клуба, зайти к Миражу. Старый приятель гневно на меня фырчит и старательно отворачивает морду.
        - И ты, Брут, - вздыхаю печально, но тем не менее принесенную с собой булку удерживаю на ладони до тех пор, пока Мираж не соизволяет у меня её забрать. Тут же, разумеется, уходит в дальний угол денника и разворачивается ко мне хвостом.
        Да-да, он дуется, мы очень давно не катались. Честно говоря, после ссоры с Энджи - всего пару раз. Черт меня дернул позвать тогда Юлю прогуляться верхом. По старой памяти повел коня привычными тропами, да только уже к середине прогулки подташнивало от собственного идиотизма.
        Ну зачем?
        Ведь эти тропы принадлежали мне и Энджи, и никому больше. С Юлой нужно было искать что-то другое.
        И все же тишина конюшен и мирное пофыркивание лошадей за прочными дверями успокаивают. А мне это сейчас ой как нужно.
        В мыслях гул, мне необходимо успокоиться и понять, что именно сверлит меня так настойчиво, так упрямо.
        Я даже второй раз захожу в медпункт - настропаленные охранники тут же перезванивают, чего это моим кодом сигнализация отключается. Я успокаиваю, прохожусь по медпункту, почти любуюсь на бардак, оставленный при обыске.
        Сбрасываю штатной уборщице просьбу сегодня захватить в зону охвата бывшую Шурину вотчину.
        Зачем-то заглядываю в шкаф и к своему удивлению нахожу там Юлину куртку. Нет, не запасную. Я точно помню, что утром, провожая Шуру на скорую, она стояла в ней. А потом на обеде уже была без - проклюнувшееся солнышко затопило нас неожиданным, таким не осенним теплом.
        Она что, так и уехала без куртки?
        С одной стороны - ну, чего страшного, таксист наверняка довез её до двери, с другой… Вообще-то когда она уезжала, октябрьские ветра уже напомнили нам про реальность. И кому-то ведь нельзя болеть!
        Куртку забираю с собой.
        С удивлением обнаруживаю, что я аж час болтался по территории клуба в своей прострации.
        Что бы ни делать, лишь бы домой не ехать.
        И все-таки за руль себя загоняю.
        Еду, пытаясь сосредоточиться на дороге. В голове - по-прежнему добрая сотня мыслей.
        Следователь тоже находит картинку произошедшего неоднозначной.
        Да, но это следователь. Работа у него такая - проверять самые малозначительные факты, самые безумные версии. С чего мне маяться этой ерундой?
        Наверное, все же по привычке…
        А если не Шура отключила сигнализацию?
        Мысль щелкает в мозгу внезапно, настолько резко, что я едва удерживаю машину в полосе движения.
        Вот бы классно вышло, если бы меня вон на тот столб намотало!
        Выравниваю машину, пробую идею на вкус.
        Не Шура, а кто? В сигнализации ведь был пробит именно её код разблокировки. Её личный!
        Который она вполне могла сболтнуть по дурости подружке или… тете.
        Это уже не мысль, а обострившаяся паранойя.
        Как в мои мысли о случившемся вдруг забрела Юля? Как она могла бы ввести код, если в это время она была дома, у меня.
        Не было ее дома.
        Эта мысль оказывается настолько четкой и яркой, что я почти слышу, как она звучит.
        И вправду. Не было её дома. Она примерно в это время устроила этот свой забег с отключенным телефоном. И сколько её не было? Несколько часов точно.
        В принципе, если взять такси, можно успеть обернуться туда-обратно. Отключить сигнализацию и вернуться домой.
        Но зачем? Зачем ей это? И как это вообще может быть связано с Шуриной выходкой?
        Бредовая версия. Абсолютно!
        И все же я её обдумываю. Раз за разом пытаюсь выбросить из головы и снова ловлю себя на попытке понять, как и зачем она могла бы это сделать.
        Доходит даже до того, что, запарковавшись у дома, я еще некоторое время сижу, туплю в навигатор, рассчитывая время до клуба и обратно. И ведь… Укладывается. А если приплатить таксисту за скорость, он мог и быстрее обернуться…
        - Нет, - произношу вслух, заставляя себя остановиться в этом безумии, - это просто совпадение. Я сейчас поднимусь к ней и спрошу, где она была. И окажется, что она сидела где-нибудь в кафе. И там её наверняка видели, и чеки оттуда можно легко найти. А тебе, - ловлю свой взгляд в зеркале заднего вида, - давно пора к психиатру, Ольшанский.
        Выгребаюсь из машины с самыми решительными намереньями.
        И спотыкаюсь на полушаге, узрев помигивающую сине-красным машину скорой помощи у нашего подъезда.
        Это ведь не…
        Нет!
        Это наверняка не к нам. Подо мной живет оперная дива на пенсии - она регулярно делает вид, что у неё сердечный приступ. Это, наверное, к ней.
        На всякий случай - дергаюсь в машину за забытым телефоном, но пропущенных нет. Нет!
        Она бы позвонила.
        Позвонила бы?!
        После сегодняшнего скандала - сам себе не верю. Будто стало очевидно, что беременность Юлы - это почему-то история только для неё. И меня она в неё вписывать не собирается. Странно для тех, кто планирует свадьбу.
        Шагаю к подъезду торопливо, чуть сам из своего тела не выскакивая. На Юлю наталкиваюсь уже в самых дверях. Бледную-бледную. Опирающуюся на плечо медсестры.
        Воздух в легких заканчивается.
        - Юль… - ловлю её за плечи, стискиваю, - что…
        - Кровотечение, - её голос звучит глухо, напуганно и обвиняюще, - я уснула, проснулась от спазма. Вызвала…
        - Быстрей, быстрей, мамочка, - поторапливает медсестра, одаривая меня неприязненным взглядом, - в вашей ситуации каждая секунда на счету. В машину.
        - Я - отец, - выдыхаю лихорадочно, обращаясь к медичке, - с вами можно?
        - Мест нет, - почему-то мне мерещится враждебность в голосе медсестры, - у нас карантин. Пассажиров не возим. Будьте на телефоне, папаша.
        Все происходит просто молниеносно.
        Вот эти минуты - холодные как лед, омерзительно острые, рассекающие плоть аж до костей, окатывают меня с головы до ног, промораживая насквозь. Я остаюсь в пустом дворе, смотрю в прострации в темную арку дома. Уже пустую. Скорая уже далеко…
        Квартира, в которую я поднимаюсь, пуста. Темна. Высасывает душу, стоит только в неё пройти.
        А я зачем-то все-таки прохожу. До комнаты Юлы.
        Ноги подгибаются уже на пороге. Пятно крови на простыне видно отсюда. Просто огромное.
        Нет. Нет. Нет.
        Только не снова…
        И все сразу начинает казаться таким дерьмовым. Отвратительным. Ну зачем. Зачем я отпустил её домой? Жаловалась на недомогание? Нужно было сразу ко врачу! С её-то рисками!
        Еще не конец. Это может быть не конец. Это может быть просто кровотечение. Да - опасно, но бывает и…
        Я начинаю ей звонить, просто чтобы не думать. Потому что в мыслях - там уже даже не пожар, там ядерный апокалипсис и все к нему прилагающиеся токсические последствия.
        Разумеется - не отвечает.
        Но ведь когда-то должна. Должна!
        Три часа - нет ответа.
        Пять часов - нет ответа.
        Семь часов - долгожданная вибрация СМС в телефоне. От неё.
        “Врач зафиксировал выкидыш”.
        Ну вот и все. Я на этом заканчиваюсь.
        А чего ты собственно ждал, Ольшанский? Чуда?
        Все мог понять еще с прошлого раза.
        10. Энджи
        - Мне сказали, что в последние дни вы стали тревожнее, Анжела.
        Пытливый взгляд моего психолога задумчиво скользит по моему лицу.
        - Может быть, немного, - я кривлю душой. Уже несколько дней после визита Димы я действительно ощущаю себя тревожно. Плохо сплю. Запираюсь на ночь на ключ. Мысленно благодарю Тимирязева, что сподобился подарить мне такое роскошество. В общей палате не позапираешься. А значит, даже тот неровный, полный невнятных кошмаров сон был бы мне недоступен.
        - У этого есть определенные причины?
        В первую секунду, конечно, хочется ответить прямо.
        Да, доктор, есть!
        Мой бывший жених признался, что его раньше преследовала девушка, которая сейчас является моей коллегой.
        И я искренне предполагаю, что она недавно покушалась на мою жизнь, или может - здоровье, а может - просто хотела сделать мне гадость. В любом случае, эта гадость не была для меня безопасной.
        Вот только…
        У меня нет никаких доказательств.
        Одни только вспыхнувшие глаза Димы при озвученном мной имени - не доказательство.
        Её никто не видел там в конюшне. И на камерах ничего не удалось разглядеть.
        Поэтому для психолога я озвучиваю другое.
        - Я ведь говорила вам, что уже теряла ребенка. В последнее время я стала сильнее бояться, что это произойдет снова.
        - Снова произойдет что?
        Психолог снова втягивает меня в диалог. Заставляет придумывать страхи, которые ни разу не близки к тому, что пугает меня сейчас, и будто бы даже чувствует, что я отвечаю на её вопросы для галочки.
        А ближе к концу нашей встречи задает вопрос.
        - Ну, а что ты можешь сделать, чтобы с тобой ничего не случилось?
        - Могу не садиться ни в одну машину до момента родов? - фыркаю, а на самом деле задумываюсь.
        И вправду. Что я могу сделать?
        Чем я могу себя защитить?
        Запертая дверь палаты - это, конечно, хорошо, но почему бы не предпринять больше активных мер к тому, чтобы максимально обезопасить себя от новых посягательств непредсказуемой психопатки?
        Первое, что я делаю - нахожу визитку следователя. Того самого, что приходил ко мне в компании Ольшанского и Тимирязева. Слушаю гудки, а в параллель с этим - собственные мысли, что он даже меня слушать не будет.
        Гудок. Гудок. Гудок.
        Ну, точно не будет, это же даже мне кажется лютым бредом.
        - Оперуполномоченный Назаров слушает… - слышу я заученную уставную формулировку. Голос своего сержанта узнаю не сразу и даже теряюсь в первую секунду, а потом заставляю себя собраться с мыслями.
        - Здравствуйте, Борис Витальевич. Это… Анжела Морозова. Вы ведете мое дело…
        - Случай о хулиганстве в конюшне, да, помню, - спокойно и практически мгновенно реагирует сержант, - слушаю вас внимательно.
        - Вы оставили визитку. Сказали, чтобы я сообщила, если вспомню, кто может желать мне вреда. И я… - снова теряюсь.
        - И вы припомнили? - метко соображает сержант.
        - Да, но…
        Господи, вот как это объяснить?
        Я все это время бесилась на Диму - что так долго молчал, а вот сейчас - понимаю, почему молчал. Потому что проговаривать чужое неадекватное поведение - на самом деле не просто. Особенно такое. А вдруг сейчас окажется, что я все понимаю не так? И это вообще все было одной большой попыткой со мной подружиться?
        - Давайте начнем с имени, - предлагает мне сержант, неожиданно оказавшийся понимающим парнем.
        Зажмуриваю глаза, потому что с открытыми глазами произнести - ну совершенно невозможно.
        - Юлия Воронцова.
        - А, медсестра, - у сержанта фоном слышится шорох перебираемых папок, - понял. И какой же у неё мотив?
        Первые слова разъяснений даются мне с трудом, даже вопреки тому, что я их перед звонком обдумала. Потом - обнадеженная терпеливым молчанием слушающего полицейского, говорю бодрее. И суть фактов я излагаю кратко. Под конец - объясняю и про Люциуса. Что да - это мой конь, что буквально перед инцидентом он чуть ухо Юле не откусил, а меня черт дернул пойти к нему и отчаянно с ним обниматься. Что я предполагаю, что она это видела и это как-то вывело её из себя.
        Следователь молчит, неопределенно хмыкает, кажется - постукивает по столу ручкой.
        Ну вот, сейчас точно пошлет…
        - А телефончик вашего бывшего жениха не подскажете? - наконец деловито уточняет. - Он согласится быть свидетелем? Может, у него какие-то доказательства с тех времен сохранились? Письма те же?
        - Я не знаю, - честно сознаюсь, - он когда мне все это рассказывал, я в шоке была. В такие детали не вдавалась. Но свидетелем, я думаю, он согласится быть.
        - Это все, конечно, косвенные домыслы, обвинения, - негромко заключает сержант, - но стоит того, чтобы версию хотя бы рассмотреть. Я еще раз пройдусь по клубу, запрошу алиби у медсестры. А вы поправляйтесь, Анжела.
        Спрашиваю себя - все ли? Я сделала все, что можно для своей безопасности?
        Нет, пожалуй, нет.
        А что я могу сделать еще?
        Снова берусь за телефон. Набираю старый номер, который знаю назубок. Номер, который до этого набирать просто не смела.
        Там с той стороны мне не могли сказать ничего хорошего.
        Этот абонент никогда не дожидается второго гудка. Слишком ценит свое время, чтобы позволять телефону бессмысленно трезвонить в его кармане.
        - Морозова, - ответ максимально резкий, бесцеремонный, - что такого произошло в твоей жизни, что ты решила, что можешь вот так просто меня беспокоить?
        Я не решила. Я знаю, насколько великое одолжение он мне сделал тем, что вообще взял трубку. Мог и из контактов удалить после того, как добился положительного решения по иску взыскания с меня части коммерческих убытков.
        И может, мне стоило позвонить кому попроще, его заму, заму зама, там меня встретили бы понейтральнее. Но... Я прекрасно знаю, что решение по моему вопросу будет принимать он. Ну, как максимум - он и мой бывший босс, с которым они вместе только что на оргии не ездят. Они, короче говоря, дружат. И жены у них дружат. И дети будут дружить. И если кто-то и может мне дать прямой ответ, то именно этот человек.
        - Здравствуйте, Ярослав, - сглатываю и стараюсь говорить быстро, - я хотела обсудить вопрос продажи залоговой собственности. Я хочу разменять свою квартиру. Мне ведь нужно будет получить от “Рафарма” разрешение?
        Нет, я все равно бы, наверное, на это пошла. Тетя накидала мне вполне неплохую стратегию для выживания в первые несколько лет после родов. Но сейчас сменить адрес проживания казалось гораздо более важной задачей.
        Чтобы ни мне, ни моему ребенку больше не угрожала ни одна психопатка!
        Что меня радует - меня не посылают сразу. Задают пару корректирующих вопросов, по приблизительной стоимости заменяемых квартир - является ли суммарная стоимость стоящей заменой залоговой собственности?
        - Примерно равны, - честно отвечаю, - немного дешевле, но ведь и я за год ни единого платежа не пропустила.
        - Даже удивительно, - ядовито хмыкает мой собеседник.
        Я ему не нравлюсь - он этого не скрывает. Я в общем-то тоже не испытываю на его счет никаких иллюзий. Из всех препон на пути к совершению моей сделки с тетей, главный юрист моего бывшего босса - одна из самых непреодолимых. И если он там вздумает послать меня далеко и лесом - кто его осудит? Я ж для него предатель.
        К моему удивлению, совсем рядом с динамиком телефона бряцает погремушка. Бряцает и как будто обо что-то ударяется.
        С той стороны трубки тихонечко чертыхаются.
        Будто кому-то этой погремушкой зарядили в лоб.
        Эта мысль про рафармовского грозного юридического директора - что-то сродни ужасающей ереси, и мне приходится приложить усилия, чтобы не хихикнуть и не выдать, что я обо всем догадалась. Вместо этого я позволяю себе тактичный вопрос:
        - Я не вовремя?
        - Конечно же ты не вовремя, Морозова! - недовольно откликается Ярослав, - я вообще поражаюсь, как у тебя хватило наглости на этот звонок.
        - Ветров, прекрати пугать человека. Тебя же по-хорошему спрашивают.
        Реплика доносится со стороны, и у меня немного екает в груди.
        А Вика совсем не изменилась, даже на голос. Все такая же мягкая, все такая же обволакивающая. Умеющая добиваться невозможного.
        - Составляй официальное прошение о сделке с участием залога, - голосом подчеркивая, какое большое одолжение он мне делает, отрезает Ветров.
        - Вы подпишете?
        - Мы подумаем.
        А вот это - плохой ответ. Неутешительный. Вместо твердой точки над грядущей сделкой висит вопросительный знак.
        А значит…
        А значит, не понятно - как мне увольняться.
        Если все получится - ладно, жить на деньги со сдачи квартиры - в Москве и области многие этим промышляют.
        А если не получится, то что?
        Я ведь хорошо знаю свое положение, свою репутацию, знаю, что в Артемисе я проработала ужасающе мало для очистки имени. А сейчас, когда мое положение с каждой неделей будет все сложнее скрыть - найти работу будет в три раза сложнее. Будто до этого было легко.
        Раздумываю над ситуацией, а руки открывают ноутбук, принесенный тетей.
        Лучше всего думается под механическую, не требующую особого ресурса, работу.
        Для меня таковой стало методичное возведение “цифровых баррикад”. Ничего не ожидая, прокручиваю колесико на странице профиля резко вниз. Дожидаюсь прогрузки давних записей.
        Абсолютно не удивляюсь, натыкаясь на фотографию из “Артемиса”. Ну, точнее с одной из прогулочных троп.
        Огромное зеленое поле, рулоны золотистого сена, Ольшанский с вилами на одном из рулонов, дурачится - изображает из себя Аквамена. Вечернее солнце золотит его растрепанные волосы - мы долго ездили по лесу и только под самый конец выгреблись на это поле, где шла плановая заготовка сена для конюшни. Ник увидел этот рулон, огромный, колючий, и решил, что выходной не будет хорошим выходным, если эта “высота” останется не взятой. А я не удержалась, щелкнула его на верхушке, унесла в профиль инстаграма, даже хештег клуба проставила в коротком восторженном отзыве о прошедших выходных…
        Я тогда вообще не стеснялась своей жизни. Напротив, хотела жить каждым её днем, в котором не было больно. И хотела… Хотела, чтобы он заметил, что важен для меня. В конце концов, других мужчин в моем профиле не было…
        Очередное бессмысленное желание из череды несбывшихся надежд.
        В общем, ничего удивительного, что меня и мои уязвимые места оказалось так просто найти. Что ж, теперь мы будем ученые.
        Профили в соцсетях закрываю, вычищаю из друзей абсолютно всех малознакомых и бывших коллег.
        Все. И никаких больше личных фото и постов. Только репосты с котиками.
        Паранойя? Возможно.
        Возможно - уже излишняя. Даже скорей всего. Но все-таки случай на конюшне не дает мне покоя. Не дает чувствовать себя в безопасности. Потому что это - было за гранью адекватности. А когда рядом с тобой находится неадекватный человек, которому ты стоишь поперек горла - о какой вообще безопасности идет речь?
        Закрывшись ото всех чужих, чувствую себя немножечко лучше. Будто окна заклеила от пронзительных сквозняков и чуточку согрелась.
        Я сменю место жительства, и так просто меня уже не найдешь.
        Да, кстати об этом.
        Составляю прошение на место бывшей работы о выдаче разрешения на размен закладной квартиры. Надеюсь, проблем не возникнет. Какая, в конце концов, Рафарму разница, что у меня в залоге находится, одна квартира - или две поменьше?
        Но и это занятие оказывается конечным.
        И вот я застаю себя напротив светящегося белым экрана ноутбука, в глубокой прострации.
        Однозначное решение насчет работы никак не придет.
        Оставаться рядом с Юлей после случая в конюшне я сама не хочу.
        Лишаться работы - тоже не хочу, это, в конце концов, вопрос выживания.
        И потом, если Юлю все-таки удастся привлечь - то может, все и обойдется?
        Господи, ну я и докатилась. Надеюсь на авось. Я-то!
        Нет уж. Надо решаться на сложное. Тете все объясню, может, она поможет. Вряд ли бросит, она у меня, как показывает практика, - мировая. Только… Наверное, стоит предупредить Ника.
        Он помог мне с этим местом, я сильно подведу его своим уходом, так что… Лучше скажу лично.
        Снова берусь за трубку. Пока слушаю гудки - гуляю пальцем вокруг пупковой ямки. Да. Так будет лучше. Со всех сторон. И со стороны сохранности моей маленькой тайны - тоже. Устала ловить на себе внимательный изучающий взгляд Ника. Он будто успокоился, но при этом что-то внутри меня подсказывало, что нет.
        - Слушаю, - голос с той стороны трубки звучит так, что у меня по спине пробегает холодок. Потому что тот Ник, которого я знала три года, вот так не говорил никогда. Будто с того света.
        - Извини… Я не вовремя? - второй раз за день, между прочим, задаюсь этим вопросом. Надо заканчивать.
        - Говори, пожалуйста, - это вроде разговор, но так походит на мольбу, что снова по коже ползут мурашки. Будто меня умоляют кого-то спасти.
        - Мы можем встретиться? - произношу непонятно зачем. - Есть серьезная тема для разговора.
        Господи, ну зачем? Все мои темы для разговора можно было бы вполне уместить в рамки телефонной беседы. И звать его сейчас от Юли - только лишний раз её провоцировать. И вообще на субботу у них могут быть свои планы.
        - Приеду через час, - звучит неожиданно быстро. Планов, судя по всему, нет. Что ж…
        Главное проговорить с ним только мое увольнение.
        Сомневаюсь, что рассказ о том, что его невеста сталкерит меня, Ольшанский оценит.
        Не оценит. Не поверит. И ничем ему не докажешь. Любит он свою принцессу. Ну или думает, что любит. Но пылинки, по крайней мере, точно сдувает.
        Значит, я буду молчать. И вдохновенно врать. Осталось найти вдохновение.
        Он приезжает даже раньше чем через час. Будто не был дома, будто был где-то рядом, или собрал по пути все штрафы, какие только возможны.
        Приезжает, стучит в мою дверь, я ему отпираю и…
        Уже заготовленные слова для начала моей восхитительной речи застряют где-то в горле.
        Потому что то, что ко мне явилось - совершенно не походит на Ника Ольшанского, каким я его знаю. И называть его “оно” совершенно не стыдно, потому что это действительно нечто. Неживое нечто.
        Серый от недосыпа, с трехдневной щетиной, постаревший за неделю с нашей последней встречи лет на пять…
        - Господи, что случилось? - выдыхаю, прикидывая примерный спектр событий, и все равно не могу понять, что такого могло случиться с весьма жизнерадостным мужчиной, чтобы оставить вместо него живого мертвеца.
        Ник не отвечает, устало жмет плечами и опускает на мою тумбочку продолговатую картонную коробочку.
        - Не нужно было… - приглядываюсь, узнаю лейбл единственной сносной московской фирмы, которая производит вкусный рахат-лукум, - я же по делу тебя позвала.
        - Я просто ехал мимо магазина, - бесцветно откликается Ник, - подумал, что ты захочешь.
        Он настолько никакой, что у меня даже сил отказывать ему не находится. Это как мертвого человека пнуть в печень. Ему не больно, но высшие силы не одобрят и непременно покарают кармически.
        - Хочешь чаю? - нашариваю глазами чайник, входящий в меблировку платной палаты. Зачем предлагаю - черт меня разберет, но вот так в лоб “я увольняюсь, на тебе заявление” - из меня никак не вылезает. А ведь так твердо была настроена.
        - Хочу, - тихо откликается Ник, не поднимая глаз, - если тебе не сложно.
        Сложно. Ужасно сложно бросить пакетик Гринфилда в чашку и залить его кипятком.
        Самое смешное - благодаря тому же Нику чашки у меня в больнице аж три.
        Одну я сама в магазине купила, одну принесла тетя, третью - притащил он сам. Из старых запасов. Вот пусть сам из неё теперь и пьет.
        Смотрю на него, пытаюсь настроиться…
        - Может, все-таки скажешь? - предлагаю, вместо того, чтобы завести речь на нужную тему. - На тебя смотреть страшно.
        - Можно не смотреть, - с бесстрастным великодушием разрешает Ник, и у меня чешутся руки. Происходи это все пару лет назад - без прицельного тычка кулаком в печень он бы от меня за такое хамство не ушел.
        Сейчас я на это особо права не имею.
        Но вполне могу и в другом тоне поговорить.
        - Я могу не смотреть на тебя, когда ты за дверью, - веско замечаю, - ты пришел. Пьешь мой чай. Значит, находиться здесь для тебя лучше, чем не здесь. А раз уж так, сделай одолжение, хотя бы не хами.
        - Да, прости, - он спохватывается, но вымученно. И замолкает. Прячется за чашкой, будто это действительно убедительная преграда.
        Ну ладно, Ольшанский, хочешь молчать - молчи.
        Я не прокуратура, у меня в твоих чистосердечных признаниях великой необходимости нет. Быстрее выпьешь чай - быстрей дойдем до моей темы разговора.
        А лукум он притащил вкусный. Прямо тает на языке. Хорошая компенсация тому внутреннему напряжению, что пружиной скручивается внутри меня.
        - Юля потеряла ребенка.
        Эти слова звучат настолько негромко, что кажется - они сами возникают в безмолвном воздухе. Будто я услышала его мысли. Хотя это, разумеется, не так.
        А я думала выражение “кусок в горле застрял” - исключительно метафорическое. А нет, в жизни это тоже случается. Натурально.
        И… Нет, была граница моей неприязни к Юле. Через это я ей пройти не желала.
        - С-соболезную, - произнесла вполголоса, справившись с собственным дыханием. Коробку с лукумом отодвинула, - как она сейчас?
        И вот тут Ник начинает смеяться. Пусто, глухо, страшно, по сравнению с этим смехом царапанье по стеклу - мелодичнейшая из музык.
        И наблюдать его таким - жутко. Будто и он сам медленно сходит с ума.
        - Это не мое дело?
        - Я. Не. Знаю, - хрипит Ник, задыхаясь все новыми спазмами этого своего страшного смеха, - не знаю, Эндж. Не знаю как она. И где она - тоже не знаю. Представляешь?
        - То есть? - недопонимаю. - Если она сама сейчас не хочет общаться, я понимаю, но ты ведь можешь позвонить в больницу. Узнать у лечащего врача…
        - Не могу, - у него все-таки получается взять себя в руки, и Ник еще несколько минут сидит, стискивая переносицу двумя пальцами, - потому что я понятия не имею, в какую именно больницу отвезла её скорая. Мне не позволили поехать с ней. А сам поехать за скорой… Я не сообразил.
        Это все ужасно печальная история, но…
        Такая странная.
        Странная история про очень странную Юлю.
        - Ты пробовал прозванивать больницы?
        Их, конечно, много, какие-то на карантинах, какие-то нет, но определенно девушку на грани выкидыша не могли увезти в неизвестном направлении. Существовало конечное количество перинатальных центров, гинекологических отделений и роддомов. И хотя бы о наличии пациентки в той или иной больнице узнать было возможно.
        - Сорок семь больниц, - устало роняет Ник, - сорок семь больниц утверждают, что никакой Юлии Воронцовой девяносто третьего года рождения к ним не поступало.
        Все страньше и страньше.
        - Ну, не могла же она пропасть, - замечаю негромко, - а может, отказалась от госпитализации и уехала к маме?
        - Нет. Там её тоже нет. Я даже доехал, - Ник качает головой.
        Эта история начинает нравиться мне все меньше.
        Мне было жалко девочку, попавшую в беду, а сейчас, когда я знаю, что она где-то там бегает и переживает свое горе - я начинаю бояться за себя.
        Нет, определенно - надо увольняться.
        Нахрен-нахрен.
        В следующий раз она меня уже не в стойло к лошади толкнет, а под колеса машины. Чтоб уж точно!
        - Так всего этого боялся, - Ник запрокидывает голову, бодая затылком стену, - и вот оно. Снова. Снова от моего ребенка остается только это… Я проклят, кажется.
        …Откуда он достал снимок? Из кармана брюк? Или ни откуда не доставал, так и держал в руке, не в силах с ним расстаться. Выпустил из пальцев только сейчас, и я даже представляю, как обычная тонкая бумага жгла ему руки.
        Сама не знаю, зачем тянусь к сложенному вчетверо маленькому листу. Это ведь не мой ребенок, и какая разница, как он там выглядел, все равно для Ника это - свидетельство огромной потери.
        Вот только развернув лист я замираю, как громом пораженная.
        Да нет, не может этого быть!
        11. Ник
        Господи, зачем я к ней пришел?
        Заражать её своей черной полосой, задевать темным крылом пожизненного невезения? Чур меня, чур! Был бы более суеверен - посоветовал бы после своего ухода побрызгать святой водой на стены. Мало ли что. Потому что сейчас кажется - я просто приношу несчастье всем женщинам, которые хоть как-то задерживаются в моей жизни.
        Она позвонила, когда я стоял в своей гостиной, осатанело смотрел на темно-синий ковер на полу и отчаянно хотел спуститься в гараж за канистрой с бензином.
        Облить бы им все, на что хватит в этой пропитанной кровью и смертью квартире, и щелкнуть зажигалкой. И плевать, что не курю, для этой цели хватит и дешевой, купленной в Бристоле за тридцать рублей.
        И самому бы сгореть заодно…
        И в эту секунду, когда смерзшиеся в черный, отчаянный бред мысли приняли уже совершенно неадекватный оборот - звонит Энджи. Энджи. Мой лучик солнца, неведомым чудом сверкнувший в глаза посреди урагана.
        - Нам надо поговорить, - звучит строго и сухо, как и обычно, а мне хочется выть от тоски и безудержной радости, потому что… Да, именно её я сейчас хотел бы услышать. Даже больше, чем Юлю, поведение которой перестал понимать совсем.
        И все-таки я сволочь.
        Бесконечная такая, конченная, из тех, что никак не может успокоиться, сколько бы не наступали себе на горло. Знаю, что она не получит удовольствия от этого идиотского чаепития, но зачем-то на него напросился.
        Потому что знаю, что она понимает.
        Сколько раз она приезжала ко мне с лютым льдом в глазах, сколько раз молча тыкалась лбом в плечо, даже не желая ничего объяснять.
        Не получилось.
        И ей не нужны слова, не нужны пошлые сетования о случившемся горе.
        И все-таки нужно идти.
        Лекс писал, что смог прижать к ногтю ту самую медсестру, что увозила от меня Юлю ночью. Корочки частного детектива произвели на неё впечатление. И сейчас он, должно быть, уже готов поделиться со мной новостями.
        - Спасибо за чай, Эндж, - поднимаюсь на ноги, - извини, что принес тебе это свое...
        Только сейчас заметил, что за последнюю минуту она не шелохнулась ни на секунду. А еще - она ужасно бледна, почти как в тот раз, когда её отправили в больницу.
        - Эндж…
        Её пальцы мелко дрожат. А в пальцах - маленький черный прямоугольничек. Я свернул рамку на пол, когда оглушенным и разбитым вдребезги бродил по квартире. Из осколков вытащил только снимок. Хотя бы чтобы оплакивать.
        - Можно? - сжимаю пальцы на остром бумажном уголке. И тут же вижу, как сильнее стискиваются пальцы Эндж на противоположном краю снимка. Но чего ради?!
        - Дрянь, - Энджи шипит по змеиному, с концентрированной ненавистью. Смотрит в стену перед собой, закусывает губу, - маленькая, мерзкая гадина.
        И совершенно не понятно, как с ней такой иметь дело. Тронешь не тот проводок - и все, что есть вокруг, просто размажет.
        - Ольшанский, - голос Энджи становится резким, словно хлыст, и сама она разворачивается ко мне одним движением, будто намереваясь ударить, - у тебя есть хоть одно доказательство, что твоя принцесса была беременна?
        Странный вопрос. Впрочем. Какая уже разница? Внутри плещется черное безразличие, можно и озвучить очевидное.
        - Ты держишь его в руках, Эндж.
        Она шагает в сторону. Быстро, как не должна двигаться беременная женщина. Резко дергает ручку ящика тумбочки, что-то выхватывает из-под него.
        - На! - узкая ладонь припечатывает к столешнице передо мной сразу два листка бумаги. - Найди пять отличий. Найдешь хоть одно - я… Расцелую твою принцессу в обе ее сладкие щечки.
        Что за?..
        Передо мной два снимка с УЗИ. Темное поле, светлые пятна. Один - сильно обрезан, на втором надпись. Имя и дата проведения исследования.
        - Ну?... - она меня торопит, а я заторможенно перескакиваю взглядом с одного листка на другой. - Видишь?
        - Я ничего не понимаю…
        - А что тут понимать, Ник? - Энджи склоняется к моему плечу, снова переходя на злой шепот. - Твоя сладкая принцесса украла у меня мой первый снимок УЗИ. Первое фото МОЕГО ребенка. И выдала тебе его за свой. А я, дура, была уверена - потеряла.
        Её слова будто тонут в тишине внутри меня. И возражения, которые мне полагалось бы озвучить, просто не находят сил, чтобы родиться.
        - Зачем? - просто спрашиваю. Потому что на самом деле хочу понять всю ту картинку, что открывается её глазам.
        - Вот и я думаю, зачем? - она склоняет голову и глядит на меня в упор. - Зачем, твоей беременной принцессе красть снимок у меня? Может быть, затем, чтобы хоть как-то доказать, что она тоже ждет ребенка? Может быть, ты не очень-то спешил брать её замуж? Может быть - ей очень хотелось за тебя?
        - Эй, эй, - щелкаю пальцами в воздухе, - скажи, что ты смеешься. Речь ведь сейчас про меня. И честно скажем, я не самый интересный приз в лотерее жизни. Зачем такие сложности?
        - Затем, что, судя по всему, большие призы ей особо не светили? - Эндж запрокидывает голову и кажется особенно упоенной. - Да и не нужен ей был другой приз. Нужен был ты. Потому что я любила именно тебя. Тебя! И именно забрав тебя, она меня бы победила?
        Последнее слово как последний всплеск.
        Я стискиваю пальцы на краю стола, смотрю на неё прямо. Она отшатывается, по старой привычке считывая мои мысли прямо с лица.
        - Не веришь, - выдыхает, - ты мне не веришь!
        Диагноз? Обвинение? Констатация факта.
        Не верю. И вправду. Пока еще - не могу.
        - Я всегда буду для тебя плохой, да, Ольшанский? - глаза Эндж становятся только темнее. - Лгуньей, дрянной девчонкой, которая всегда и всем строит козни, просто потому что это прикольно? Той, которую обязательно нужно предупреждать, чтобы не пакостила твоей сладкой принцессе, не рушила твой зефирный мирок, а не то ты плохой девочке ата-та сделаешь, и руки не подашь?
        Вспыхивает и отворачивается, делает шаг к окну, стараясь сделать незаметным тот взмах рукой, которым она ловит слезы.
        - Хорошая подача, - господи, не приведи никому узреть сейчас то подобие улыбки, которое у меня получается изобразить на своем лице.
        - Убирайся на хрен.
        Ох, если бы были силы.
        Мне же тут, черт возьми, - хуже чем медом намазано.
        - Послушай, - осторожно касаюсь плеча под темной водолазкой, - у меня сейчас… Совершенно не соображает голова. Последние трое суток вышли уж очень напряженными. Ты можешь… Повторить помедленнее? Я не понимаю, зачем Юле “побеждать тебя”.
        Я будто что-то упускаю.
        Может быть, даже все.
        - Затем, что она - гребаная психопатка, - роняет Эндж отрывисто, - затем, что пять лет назад меня угораздило увести у неё парня. Затем, что два года после этого она преследовала его и пыталась вернуть. Затем, что в конце её начало клинить, и она решила, что если вернуть Диму не получается, значит, надо как-то устранить меня.
        - Диму? - повторяю тихо. Имя бывшего жениха Энджи я от неё периодически слышал, но сейчас оно будто прощелкивает в моих мыслях между нужными фактами. - Дмитрия Берга?
        - А ты-то откуда его знаешь? - Эндж оборачивается, смотрит на меня лихорадочно блестящими глазами.
        - Он приезжал в клуб, - честно озвучиваю, - хотел арендовать нас для корпоратива. Вот только уехал на первой космической, потому что…
        - Встретил твою принцессу, да? - по губам Энджи пробегает злая улыбка. - Да, видимо, после этого он и приехал меня предупреждать. Чтобы держалась от неё подальше. А я-то привыкла себя утешать, что он тот еще олух. И вот надо же…
        - Допустим, - проговариваю больше для себя, - допустим, что это было. Но при чем тут я?
        - Господи, Ольшанский, - Эндж смотрит на меня исподлобья, изобличая несообразительность, - мы с Димой разошлись. Он её послал подальше. Судя по всему, у твоей принцессы перемкнуло, что если она и будет с кем-то счастлива, то только с тем, кто важен мне. Я бы глянула в её личное дело. Сколько времени она работает в Артемисе? Года два? И когда она туда устроилась? После того, как я постила в инсте наши с тобой совместные селфи с отдыха? Самое время сказать, что это совпадение.
        - Мы не были парой.
        - Ага, не были, - голос Энджи становится суше, - вот только снимали один гребаный коттедж, болтались по клубу всегда вместе и воровали друг у друга гребаную картошку фри, как будто нам обоим по двенадцать. Как думаешь, было ли кому-нибудь дело до того, что спим мы в разных комнатах? Очень сомневаюсь. Готова поспорить, парой нас считали. Пока ты не явился в “Артемис” с Викой.
        Последняя фраза звучит по-настоящему обвиняюще.
        - Прости, - сжимаю её плечо, впервые извиняюсь за произошедшее тогда.
        - Мне уже плевать, - огрызается Энджи. И вот это чиркает куда болезненнее, чем все остальные слова. Быть прошлым - паршиво. Кто бы знал, что это так.
        Телефон в кармане оживает, будто заставляя меня вспомнить об остальном мире.
        - Мне нужно ехать, - озвучиваю вслух, - я могу заехать к тебе завтра?
        - Нет, - Энджи резко встряхивает головой, - я сегодня же сваливаю отсюда. Сейчас иду писать отказ от госпитализации.
        - Зачем это? - брови сходятся над переносицей быстрее, чем я успеваю понять почему.
        - Затем, что твоя принцесса-психопатка болтается непонятно где. Затем, что я не чувствую себя спокойно здесь. Здесь нет никакой охраны. Лучше… Лучше попрошусь к теткиному мужу. Или к Бергу. Всяко безопаснее.
        - Тише, - как умудряется сквозь всю мою апатию сейчас продраться новый приступ неприязни - и с чего бы, непонятно, - ты сейчас горячишься.
        - Нет, - Энджи дергает подбородком, - моя задача - беспокоиться о собственной безопасности. И спать по восемь часов в сутки. А здесь я просыпаюсь каждые два часа с четким ощущением, что твоя принцесса взламывает мой замок. Так это я еще не знала, что она куда-то свинтила. Сейчас вообще спать не смогу.
        - Ты на сохранении.
        - Да что ты? - скептически парирует Эндж. - Надо же, а я-то думала, как это меня в перинатальный центр занесло.
        - Я к тому это говорю, - стараюсь говорить ровнее, - что тебе нельзя выходить из-под врачебного наблюдения. Может быть, частная клиника?
        Скулы Эндж обостряются.
        - Была бы она мне по карману, я бы уже там лежала.
        - Так не обязательно тебе платить. У сотрудников руководящего звена Артемиса есть медицинские полиса сети частных клиник.
        - Да ладно? - у Энджи взлетают брови. - И давно?
        - С этой недели. Только во вторник договор подписали. Я их месяц охмурял.
        - Для принцессы старался? - саркастично цедит Энджи, умудряясь задрать одну из бровей еще выше, чем было.
        Молчу.
        С точки зрения стратегии это вернее.
        - И какой же адрес у клиники? - спрашивает со скепсисом.
        - У меня бумаги в машине, - развожу руками, - я сейчас не помню. Давай дойду - скину тебе СМС-кой. Через пару часов могу тебя отвезти.
        - Нет. Не ты, - Энджи встряхивает головой, - ни в коем случае не ты. Она лишь за то, что у меня вышло пообниматься с тем конем, что не признал её, пыталась меня угробить. Страшно представить, как её заклинит, если ты начнешь ко мне болтаться по три раза на дню.
        - Хорошо, тогда давай я… - сображаю быстрей, пока она сама не придумала выход, - я пришлю к тебе приятеля. Юля его не знает. Он поможет тебе вынести вещи, и так далее.
        - Ты много суетишься вокруг меня, Ольшанский, - Энджи смотрит на меня пристально, - чего тебе надо?
        - Ты - мой самый ценный кадр, - пожимаю плечами, - да и если все так, как ты говоришь - получается, ты уже пострадала из-за Юли.
        - И не один раз.
        - Не один, - киваю, - я не могу оставить все как есть. И позволять тебе рисковать здоровьем - тоже.
        Она отворачивается снова, крепче обнимая себя за плечи. Долго молчит. Думает.
        - Через два часа, - отрывисто выдыхает она наконец, - и если твой приятель опоздает - я уеду своим ходом. И не забудь скинуть мне адрес.
        - Только спущусь в машину, - киваю и торопливо шагаю к двери. Останавливаюсь у стола, касаюсь снимков.
        - Энджи, можно я возьму? - она оборачивается, я приподнимаю распечатки УЗИ. - У меня есть кому сделать нормальное сличение.
        - А сам ты своими глазами не видишь?
        - Я им сейчас особо не верю. Я не в форме.
        - Бери, - Эндж сужает глаза, - и когда тебе сделают сличение и подтвердят, что я права - ты мне их вернешь. Оба. Иначе я тебя из ада достану.
        - Не сомневаюсь, - киваю серьезно. Выхожу, ускоряюсь только за дверью. Да, мне нужна вся скорость этого мира.
        За десять минут, что я иду до машины, нужно срочно раздобыть частный перинатальный центр, который согласится подтвердить для Эндж мою легенду. Хотя именно этой легендой, про контракт клуба с сетью клиник, сочиненной за считанные мгновения, я почти горжусь.
        Найти клинику, главврач которой оказывается согласен поддержать мою историю, удается с третьего раза. Правда, он оказывается с подвохом. И долговременный контракт на покупку минимум десяти полисов для клуба прилагается к перечню его условий. Супер! Особо счастлив будет Тимирязев, которому и без моих интриг не хватает денег.
        Что ж, теперь я просто обязан взять и найти нам инвестора. Не сегодня, так вчера.
        Одной головной болью меньше - Эндж соглашаются принять уже через час, прислав счет на оплату полиса уже лично мне.
        На самом деле…
        Не могу же я допустить, чтобы избегая мести моей невесты, она отказывалась от необходимого ей врачебного наблюдения!
        Была ли месть?
        Сомнений в этом гораздо меньше, чем должно быть. И все-таки я откладываю в сторону. Хочу послушать Лекса, зачем ему пришлось выдергивать меня в офис лично, что такого он не мог сообщить мне по телефону?
        Пустота внутри меня будто стала глуше, позволяет думать с преемлемой скоростью. Разбивать свое поведение на ряд последовательных, не требующих эмоций действий.
        Оплатить полис дистанционно… Скинуть главврачу частного перинатального центра чек через мессенджер, получить от него “уже готовим палату”.
        Сбросить наконец Эндж адрес клиники, где её ждут, глянуть на часы и улыбнуться.
        Уложился в двенадцать минут. Есть небольшое опоздание, но с учетом того, что действовать приходилось чуть ли не в условиях стихийного бедствия - допустимо. Можно списать это на то, что я слишком долго искал брошюру.
        Ответной СМС-кой прилетает: “Час сорок восемь”.
        Закатываю глаза. Энджи с её любимым секундомером, штрафующая даже за минутные опоздания к началу рабочего дня - хочет стать и моим личным кошмаром? Это она размечталась.
        Путь к Лексу занимает чуть больше получаса. Что ж, надеюсь, он не будет затягивать со своей болтовней, потому что именно его я и хочу послать к Энджи. На него хотя бы можно надеяться.
        - Проходи, проходи, - при виде меня приятель оживленно вскакивает из-за стола, - виски хочешь?
        - За рулем, - покачиваю головой, хотя выпил бы с удовольствием.
        - То есть разбираться с твоими делами мы будем натрезво? - Лекс округляет глаза. - Знаешь, друже, я не уверен, что это получится.
        - Такая невозможная задача? - приземляюсь в кресло.
        - Возможная, - возражает приятель, забираясь в ящик своего стола, - если ты будешь меня слушать и не будешь просить повторить тебе по десять раз.
        - Если ты не будешь растекаться мыслью - не буду, - замечаю, - если не возражаешь, давай уже начнем. У меня есть к тебе еще одно дело. Не грандиозное, но очень важное.
        - Заинтриговал, - Лекс смотрит на меня с настоящим интересом.
        - У меня мало времени, - нетерпеливо гляжу на часы. Внутри меня будто и в самом деле висят часы с алыми цифрами, ведущими обратный отчет.
        Один час, одиннадцать минут.
        - Так что тебе сказала медичка со станции Скорой Помощи?
        - О! - Лекс радостно скалится, будто я нечаянно задал ему самый интересный вопрос. - Ну раз ты спросил. Она мне сказала, что ты регулярно поднимал руку на свою невесту. Настолько часто, что она тебя до дрожи боится.
        М-да!
        Кажется, от виски я зря отказался!
        - Да-да, и не смотри на меня так, тиран, - Лекс грозно хмурит брови, - ты свою Юлию бьешь смертным боем, она аж сбежала от тебя, как только поняла, что с ней происходит выкидыш. И попросила медичку в скорой ей подыграть. В приемном покое она подписала отказ от госпитализации и уехала на такси в неизвестном направлении.
        - У этой версии есть нестыковки, - замечаю хрипло. Мир как будто рябит, пытаясь превратиться в ненастоящий. Это ведь бред? Я ни разу пальцем не прикоснулся к Юле.
        - Честно говоря, большинство медсестер в скорой помощи звезд с неба не хватают, - Лекс жестко покачивает головой, - да и отказ от госпитализации твоя невеста затребовала только в больнице. В скорой помощи она рыдала. Умоляла ей помочь, сохранить её ребенка и так далее. А потом топала ногами, обвиняла медсестру в некомпетентности и чуть ли не на первом попавшемся пустом листе послала больницу нахрен.
        - Ни черта себе.
        - О да! - Лекс восторженно округляет глаза. - Скажи мне, как ты ищешь так прицельно баб с прибабахом?
        - Надо Ольге передать, что она у нас теперь с прибабахом?
        - Она сама про себя так говорит, между прочим, - отбивается Лекс, а потом щурится и покачивает головой, - не, не надо передавать. Обидится. Её тараканы хоть и укуренные, но мирные. Всех и проблем - следить, чтобы вовремя пропивала таблетки. В случае с этой твоей Юлей - не уверен, что можно обойтись без смирительной рубашки и электрошоковой терапии.
        - Перебарщиваешь, - роняю тихо.
        - Нет. Ты просто еще не знаешь всего, что я успел узнать, - Лекс встряхивает головой, - ты ж мне не только наводку на станцию дал. Ты меня еще на докторшу натравил. И на эту вашу, обдолбавшуюся.
        - Она пришла в себя? - приподнимаю брови. Алексей кивает.
        - Вчера. Пока я добивался разрешения на разговор - разумеется, вперед господа сыщики меня не пропустили, в общем, я к ней только сегодня утром попал. И знаешь кого я там встретил? С третьей попытки угадаешь?
        - Давай без дурацких игр, Лекс, - честно говоря, эти его прикольчики все сильнее выводят меня из себя.
        - Савельеву, Татьяну Сергеевну, - Лекс бросает на меня укоризненный взгляд человека, которому надоело чужое занудство.
        А я чуть подтормаживаю, припоминая к чему бы это.
        - Это же…
        - Лечащий врач твоей невесты в гинекологии, ага, - Алексей будто нарочно не дает мне догадаться самому, - и попутно - мать Александры Воронцовой.
        - Сестра Юли, - медленно проговариваю я, - но почему у Шуры другая фамилия?
        - Были контры с отцом, - Лекс пожимает плечами, - поменяла в восемнадцать, взяла девичью фамилию матери. Примерно в это же время подсела на наркоту.
        - То есть она все-таки…
        - Да, учетная наркоманка, - Михеев вздыхает, - правда лечение она действительно проходила, и её психиатр наблюдал долгую и весьма устойчивую ремиссию последние полтора года.
        - Да ну?
        - Сам ведь знаешь, из какой задницы люди выбираются, - суховато комментирует Лекс, - случается. Важно желание. У этой девочки желания… чуть-чуть не хватило. Да и подтолкнули её.
        - Подтолкнули? - переспрашиваю. - Как именно?
        - Ну, - Лекс прокручивает на столешнице диктофон, - я записал разговор с ней. Давай сам послушаешь.
        - Недолго? - кошусь на часы.
        Один час, четыре минуты.
        - У меня к тебе еще дело будет, - добавляю.
        - Недолго, - обещает Лекс, - нам десять минут беседы разрешили. Остальное я тебе изложу быстренько и нарративом. Если останется что непонятное. Девочка в принципе и для своего обдолбанного состояния оказалась умная.
        - Включай, - скоро уже мир начнет полыхать от моего нетерпения. Лекс с удовлетворенным видом тыкает в нужную кнопку на диктофоне.
        … - Вы кто? - голос Шуры звучит надломленно, измученно. - из полиции? Вчера уже приходили. Я все сказала. Чего вы ко мне ходите, если не верите?
        - Я не имею отношения к полиции, Александра, - спокойно, будто и не замечая агрессии в голосе собеседницы, проговаривает Лекс, - я представляю интересы частного лица.
        - Вы тоже меня слушать не будете, - рявкает Шура, что-то где-то ударяется.
        - Это она пластиковый стакан в стену швырнула, - комментирует Лекс в реале, а я продолжаю слушать.
        - Меня вообще никто не слушает, - голос Шуры неожиданно становится плаксивым, - мама не слушает, полиция не слушает. Все говорят - это я подсмотрела код у сейфа. И камеру испортила. Теть Юлю подставила. А я точно помню, что когда на работу пришла - тетин кабинет нараспашку стоял. Я испугалась, начала проверять, а сейф - возьми и откройся. Это она, она забыла его закрыть!
        - А морфий тоже она тебе колола?
        Спокойствие Лекса вызывает только ярость Шуры.
        - Вот! И вы как все! Все твердите одно и то же! Если кололась сама - значит, и все остальное сама делала. А я помню, что не делала! Не делала! Не делала!
        - Как ты живой-то ушел от неё? - вопросительно бросаю взгляд на Алекса.
        - Она просто рыдала, - Михеев пожимает плечами, - в моей работе привыкаешь и к большему неадеквату. Но ты слушай, слушай, еще не все.
        - Я тебе верю, Шура, - мирно озвучивает Алексей. И нужно отдать ему должное - он действительно из тех, кто, произнося эту фразу, может выдать все сто процентов искренности, - верю, что не ты открывала сейф с ампулами. Возможно, это действительно забыла сделать твоя тетя? Сможешь о ней что-нибудь сказать?
        - Тетя как тетя, - Шуру вновь бросает от эмоционального пика к равнодушию, - мне она не нравится, но она меня на работу протащила, когда отовсюду выгоняли.
        - Не нравится тебе? - заинтересованно повторяет Лекс. - А чем не нравится?
        Серьезно? Вести такие разговоры с едва-едва оклемавшейся наркоманкой?
        - Она не любит, когда что-то идет не так, - безразлично откликается Шура.
        - Не так это как?
        - Как ей хочется.
        - Этого никто не любит, - замечает Лекс в записи.
        - Да, но… - Шура будто теряется, подбирая пример, - если моей маме что-то не нравится - она просто скажет. Или раззлится, накричит, но извинится обязательно. А тетя Юля… У неё разное было. Например, я забуду ей обед принести - а она пробирки в лаборатории разобьет, и всем говорит, что это я. И все ей верят, потому что знают, что у меня руки из… Мне-то плевать, но другим… Не знаю. Навряд ли.
        - Другим? - Лекс виртуозно цепляется за всякую подходящую зацепку. - Кому это другим?
        - Ну… - Шура мнется и начинает запинаться, - например, нашему… Администратору. Её тетя Юля особо не любит. Даже запретила мне Анжелу Леонидовну в её присутствии вообще упоминать по имени. А еще… Я слышала, Анжелу Леонидовну кто-то недавно напугал. Заперли в конюшне. И вот… Я точно знаю, что теть Юли в этот момент в медпункте не было. Она мне позвонила, сказала, что занята, и велела выйти оказать помощь. А когда я спросила, где она была - она начала говорить, что я что-то путаю. И что она, мол, была в медпункте, только в туалете. А я знаю, что её там не было, я полы мыла. Вот.
        Лекс щелкает кнопочкой и разводит руками.
        - Вот!
        Переварить все услышанное оказывается непросто. Я так и замираю. Вцепившись в подлокотник кресла ногтями, приоткрыв рот.
        - Что ж, добавлю к твоему веселью еще небольшой фактик, - Лекс ослепительно улыбается, - смывы крови с той простыни, что ты мне привез, сделали. Проверили. Там третья группа, положительный резус. А у твоей невесты - вторая отрицательная. В общем - это не её кровь.
        - Значит, это все-таки инсценировка?
        - Вот сразу видно интеллектуального человека, - Лекс ухмыляется, - я бы сказал, что это разводка. Проверка на лоха.
        - И я блестяще ее прошел, где поставить зачет? - эхом откликаюсь.
        - Прости, родной, за зачетом к той, что устроила тебе этот дивный экзамен, - Лекс разводит руками.
        - Ты сказал, что говорил с матерью Шуры?
        - С докторшей? Да, - Лекс встряхивает подбородком, - своеобразная тетка, но после того, как я в красках обрисовал, какую дивную сцену тебе закатили, она охренела и сдала сестру с потрохами. Не беременность Юля у неё наблюдала. А пыталась сделать ЭКО. С твоими, как бы это сказать…
        - Я понял, - на самом деле понимаю я далеко не сразу. А потом припоминаю, как в какой-то момент мы начали очень активно предохраняться.
        И… Она серьезно, что ли?
        - Вот только не срослось у неё с искусственным, - Лекс скроил печальную физиономию, - Татьяна предалагала ей пройти процедуру повторно, мол, с первого раза редко у кого получается. Но Юля твоя отказалась. Сказала, что вы сами попробуете. Только попросила тебе вообще ничего не говорить, даже если ты заявишься. Прям так и сказала. Опять таки рыдала. Ты у меня одна, сестрица, только на тебя и могу рассчитывать, я вот тебе помогла, и ты мне помоги. Не говори Коле, сама скажу, только духу наберусь. Только не набралась. И месяц спустя не набралась. Ты когда сам пришел, у Татьяны чуть инфаркт не случился. Она сестре позвонила, выговор сделала, ты, мол, до какого момента врать продолжишь, у тебя свадьба на носу. А Юлька твоя давай реветь и каяться, каяться и реветь. Клялась, что за неделю точно все расскажет. До свадьбы.
        - Снова манипулировала?
        - Ага, - легко кивает Лекс. Ему явно нравится рисующаяся перед его глазами история. Кажется, обычно ему достаются дела поскучнее, - в общем, с моей легкой ноги Татьяна Сергеевна двинула сейчас в полицию. Рассказывать о том, что вообще-то у Александры очень крепкое алиби, она во время отключения сигнализации была за городом, на юбилее у бабушки. На котором Юля, кстати, единственная отсутствовала. Мама на неё обиделась. Ей, кажется, так и не перезвонили. Только ты приехал и тот не поздравил.
        Господи, и как вот это все выложить в один стройный ряд?
        Юля и вправду психопатка. И вправду пыталась навредить Энджи в конюшне. Врала мне про беременность. Устроила имитацию выкидыша.
        Последняя мысль - самая болезненная, самая кислотная.
        Я все принимал за чистую монету.
        Был уверен, что жизнь дала мне второй шанс, еще один шанс создать что-то свое, настоящее. И вместо семьи, которую хотел создать, получилась какая-то уродливая карикатура.
        - Как думаешь, она знала про Олину замершую? - деловито уточняет Лекс.
        - Я сам ей рассказывал. Вместе и с тем, что тогда самые паршивые анализы были у меня. Не хотел обманывать здоровую девушку.
        - Потрясающий расчет, - Лекс - этот циничный мерзавец восхищенно округляет глаза, - так виртуозно вешать тебе лапшу на уши, чтобы ты в её сторону даже дохнуть боялся. И так феерично завершить спектакль. И ведь ты бы на ней женился. Не бросил бы. Держу пари, себя бы окончательно сожрал. Ты же и Олю не бросал, принципиальный олень.
        - Пошел ты, - выдыхаю пусто и вымученно, ощущая, как гудит в висках. Слушать от любовника бывшей жены о собственной рогатости - оно, конечно… Похрен. Мы давно друзья. Но самодовольная ухмылочка Лекса подбешивает немного.
        Осознавать такую кучу информации постфактум - как будто с размаху биться головой об лед. Больно. И в голове гудит.
        - Где она сейчас? - тихо спрашиваю.
        - Никто не знает, - Лекс разводит руками, - она выкинула телефон, и все что я сегодня успел выяснить в банке - так это то, что твоя Юлия сняла со счетов все деньги. Есть у меня ощущение, что она чего-то напугалась и пустилась в бега. Чего бы?
        - Полиции, - устало комментирую я, - судя по всему, была вероятность, что и наркоконтроль что-то да найдет, что вызовет к Юле вопросы. Да и Тимирязев начал прессовать, требовать справку о беременности. Цирк не мог продолжаться вечно. Её затерли в угол. Судя по всему, справку сестра делать отказалась?
        - Ага, - Лекс кивнул, - она немножко с прибабахом, конечно, но врач ответственный. На подлог не пойдет. Это серьезная статья, не то что послать тебя, ведь ты же натурально, не официальный муж, и права не имеешь.
        Значит, настоящего подлога Татьяна испугалась. Поэтому Юле и пришлось воровать снимок Энджи. Без снимка у меня бы было больше вопросов, а так она выиграла себе пару недель форы.
        Достаю из кармана снимки, смотрю на них, и понимаю, что пелены на глазах больше нет. И сам вижу, что одинаковые. Точка в точку, пятнышко к пятнышку. С одной стороны, что там может быть уникального, да? С другой стороны, абсолютная идентичность и уникальна. Можно наложить листы друг на друга, глянуть на просвет и убедиться, что рисунок наложится.
        - Ты, кажется, хотел мне еще что-то поручить Ник? - покашливает Лекс. - Передумал?
        - Нет, - бросаю взгляд на часы.
        Сорок девять минут. Впритык, но Лекс все равно приедет чуть быстрее.
        - Первая просьба касается транспортировки одной беременной девушки из одной больницы в другую.
        - Я что, Скорая?
        - Из госбольницы в частный перинатальный центр, - терпеливо уточняю, - мне очень важно, чтобы она доехала в безопасности, Лекс.
        - Это та самая? - у Лекса заинтересованно поблескивают глаза. - С анализами которой ты носишься?
        - Да, - быстро сознаюсь, потому что снова врать - пустая трата ресурса, - а еще именно её не любит Юля. И я хочу убедиться, что доедет Энджи нормально. Тебе можно довериться?
        - Пока ты мне платишь - все что угодно мне доверяй, - ржет Михеев, но глаза у него уже серьезные, - так это была первая просьба. А какая вторая?
        - Не называй, пожалуйста, Юлю Воронцову моей, - выдаю задолбанное, - больше не называй. Пожалуйста. Никогда, нахрен!
        Столько её лжи вскрылось за последние несколько часов. Я и сам не ангел, но тут уже что-то запредельное.
        Юля осознанно делала Энджи больно. И я этому потакал. И сам делал. Думал, что во благо.
        И как теперь показываться к ней на глаза - не имею понятия.
        Ну - бросаю взгляд на снимки - хоть повод есть. Вернуть. Попросить прощения. Хотя бы так.
        Прости, что предавал тебя так долго.
        Ох, как далеко она меня пошлет!
        12. Энджи
        - Уютненько тут у тебя, - Артем Валерьевич останавливается в дверях палаты, оглядывается по сторонам.
        - Ну, спасибо вам за ваши деньги, - улыбаюсь благодарно и искренне, - это ведь клуб оплатил полис.
        Он безразлично пожимает плечами. Будто ему это ничего не стоило. А ведь стоило, я уже тут все посмотрела - и прайс, и звездность, и ассортимент предлагаемых по полису услуг. И это действительно - вкуснейший бонус для сотрудников. Мне уже даже жаль, что нужно увольняться. Отказываться от такого сопровождения беременности не хочется.
        Тут тебе и психотерапевт, и музыкальная терапия, и всякие прикольные штуки, которые ни за что не будут доступны простым смертным по полису ОМС.
        Не говоря уже про офигенную палату, в которой и цветочки на окнах - медсестра поливает, и отдельная твоя личная ванная, и…
        Боже, как я скучала по этому, если честно.
        Рафарм ужасно меня избаловал. Работая там, я столько всего себе могла позволить. Эх! Такой дурой себя чувствую, что упустила эту работу.
        - Итак, - Тимирязев приземляется на стул, разворачивается ко мне лицом, - ты звонила мне, просила приехать, чтобы что? Соскучилась?
        - Ох, нет, нет! - я аж воздухом давлюсь от такого внезапного предположения.
        - Жаль, - Артем Валерьевич расслабленно улыбается, - то есть на гормональный всплеск и обострение либидо из-за беременности я зря рассчитываю, да?
        - Пожалуй, - у меня как у девчонки пылают щеки. Все-таки ощущается, что Артем Валерьевич не привык особо терять время с женщинами. Все всегда подается в лоб.
        Я вас хочу. Чего же боле?..
        - Ну, если что, имей меня в виду, - Тимирязев подмигивает, - я буду ждать.
        - Артем Валерьевич! - обрываю резко, будто рассекая воздух между нами. - Я просила о субординации.
        - Ну так мы не на работе.
        Мне приходится напрячься, чтобы выдать ему взгляд нужной степени убийственности, чтобы и этот ленивый мартовский кот подтянулся и напрягся.
        - Ладно. Как скажете, Анжела Леонидовна, - с ироничной вежливостью откликается Тимирязев, - чего ты хочешь?
        - Уволиться.
        - Нет!
        Ответ приходит настолько резко, что мне даже кажется, что мне он померещился.
        - Нет? - переспрашиваю.
        - Нет, - он повторяет, - ты не хочешь уволиться.
        - Вы не можете знать за меня.
        - Да ну! - Тимирязев склоняет голову набок, опасно прищуриваясь. - Я не могу знать? Кисуля, я твою трудовую видел. И статью, по которой тебя уволили, тоже. И справку о беременности. Я сомневаюсь, что условия лучше, чем у меня, тебе хоть кто-нибудь в Москве предложит. А вне Москвы - тебе вообще рассчитывать не на что. Там тебе и половины нашей зарплаты не предложат.
        Я регулярно забываю, что Артем Тимирязев не только состоятельный раздолбай, развлекающийся соблазнением всякой более ли менее симпатичной женщины, что попадается на его пути. Забываю, что он еще и довольно цепкий бизнесмен, с хорошо подвешенным языком и хорошо развитым тактическим мышлением. Но он прекрасно умеет мне об этом напоминать.
        - Артем Валерьевич, дело не в условиях, - проговариваю через силу. В конце концов, раз уж не получилось с Ником - я хочу хоть с одним из своих начальников поговорить нормально, - меня полностью устраивает и рабочее место и условия…
        - Тогда какого черта мы все еще об этом разговариваем? - Тимирязев бесцеремонно задирает бровь. - Может вернемся к теме твоего либидо? Я тут одну статью читал…
        - Артем Валерьевич, я не шучу, - встряхиваю головой, заставляя сосредоточиться и себя, и его, - я не могу оставаться в Артемисе. Это угрожает моей безопасности. Я не могу вам объяснить…
        - Речь о Воронцовой, так ведь? - и снова он подрезает меня на повороте, выбивая почву из под ног. - Ну не смотри на меня так. Я постоянно общаюсь со следователями по обоим делам, случившимся в клубе. Ты ведь про Шуру слышала?
        - Алена рассказала позавчера, - киваю.
        - Ну так. Ты серьезно думала, что мне не озвучат, что за дела происходят в моем клубе?
        - Ну… - признаваться, что я в это не особо верила - неловко.
        - Итак, ты боишься Воронцову, - проговаривает Артем, - ты боишься, что она тебе навредит. Но каким образом, если сейчас она - в бегах, явно скрывается от следствия. Если её хоть кто-то заметит на территории клуба - её тут же скрутят и сдадут полиции.
        - Но я все равно буду добираться туда и обратно, - возражаю, - буду ежедневно совершать маршрут в общественном транспорте, и меня можно будет отследить там. Я понимаю, это не ваша проблема.
        - Забирай моего водителя, - внезапно произносит Тимирязев, и я аж вздрагиваю, до того неожиданно слышать эти слова.
        - Что?
        - Будешь ездить с клубным водителем, - проговаривает Артем, - если это сделает твою жизнь спокойнее и мы сейчас же прекратим разговаривать о твоем увольнении, пожалуйста. Хоть до декрета его себе оставь. И пусть он провожает тебя до квартиры. Все? Закрыли вопрос?
        - Но… А вы как же? - теряюсь.
        - У меня, представь себе, есть права, - фыркает Артем.
        - Артем Валерьевич…
        - Анжела, - он перебивает поток моих возражений, - ты - прекрасный специалист и отлично справляешься с организацией рабочего процесса. Я понимаю, что мы сможем найти тебе замену, но вряд ли это произойдет быстро. Я хочу, чтобы следующий сезон мой клуб встретил уже во всеоружии. Ты все подготовишь и уйдешь в декрет. Мы оба будем довольны друг другом. А если ты сейчас уйдешь - на рекомендации даже не рассчитывай.
        Задумываюсь.
        На самом деле… Я не была готова, что Тимирязев так в меня вцепится. После фиаско в Рафарме и на многих местах работы, что сменила за год, сама уже себе не верила, не верила, что могу представлять такую ценность, что работодатель просто откажется меня отпускать. И даже пойдет на дополнительные бонусы. И вот это все к тому, что он уже для меня сделал.
        - Анжела, если я лично тебя обидел - прости, - вновь заговаривает Артем, - меня порой заносит, особенно, если женщина попадается такая сложная и интересная, как ты. И мы с тобой можем договориться, что это впредь не повторится. Я вполне себе справлюсь с этой задачей, если ты продолжишь на меня работать. Хорошо?
        - Вы можете поискать альтернативу пока? - спрашиваю медленно. - Назначить её мне ассистентом, чтобы я обучила её и подготовила на случай своего увольнения. Или клуб не вытянет еще одну рабочую единицу?
        - Ну, вообще вытянет, - Тимирязев неожиданно спокойно улыбается, - у нас тут новый инвестор нарисовался, знаешь ли. И с ним отношения таковы, что я уже почти созрел послать Вяземского к черту. Так что будет тебе ассистент. Выходи с больничного, и все тебе будет. А про увольнение, будем считать, что я и не слышал.
        - Вы ужасный тиран, знаете? - хмуро спрашиваю, чуть неформальнее, чем стоило.
        - Это моя харизма, крошка, - ослепительно улыбается Артем, - ну какая женщина добровольно согласится от меня уйти? Вот именно, что таких женщин еще не родилось на свете.
        Я фыркаю, но поднимаю руки.
        Как-то за неделю в частном перинатальном центре, после ежедневных мягких бесед с психотерапевтом, меня все-таки слегка подотпустило от того тяжелого страха, что изводил меня в госбольнице.
        Наверное, все еще может обойтись, и я могу обойтись малой кровью.
        - Ладно, поеду, - Артем Валерьевич бросает взгляд на часы и встает на ноги, - к сожалению, мое либидо требует внимания. И раз уж ты совершенно не желаешь мне покоряться, придется найти девочку посговорчивее.
        Неисправимый. Мне уже даже не обидно, мне смешно.
        - Подождите, пожалуйста, - останавливаю его, - у меня последний момент.
        - Не про увольнение ведь? Убью ведь, Дездемона, если еще раз на эту тему рот откроешь, - он угрожающе округляет глаза.
        - Нет, - шагаю к шкафу, ныряю в него. Достаю большой пакет, в который упакована куртка, протягиваю его Тимирязеву, - хочу вернуть её. Это был слишком дорогой подарок, я не могу его себе оставить.
        Решение далось мне неожиданно сложно. С обручальным кольцом Берга и с бриллиантовыми сережками его бабушки я рассталась абсолютно безболезненно. А куртка…
        Она была идеальной лично для меня.
        И расставаться с ней не хотелось.
        Артем недоумевающе приподнимает бровь, заглядывает в пакет, смотрит на меня… странно.
        - Я понимаю, что в магазин, наверное, уже не вернешь, - оправдываюсь, - просто… Я чувствую себя неправильно. Этот подарок не допустим в рабочих отношениях. И я хочу…
        - Расставить все точки в нужных местах? - он спрашивает, демонстрируя просто аномальный уровень понимания. - Да, понятно. И меня ужасно восхищает уровень твоей честности в отношениях. Вот только один вопрос, с чего ты взяла, что эту куртку тебе подарил я?
        - Не вы? - спрашиваю удивленно. Он покачивает головой.
        И…
        - Нет, нет, нет, - встряхиваю головой, - Артем Валерьевич, я вас прошу. Я знаю, что у вас отличное чутье, и вы - мужчина щедрой руки, но давайте вы не будете водить меня за нос? На куртке была ваша открытка. Круглая. С подписью. Как на цветах.
        - Да ну? - Артем приподнимает бровь. - Не сохранилась, случайно?
        Сначала краснею, потом закусываю губу и шагаю к кровати. Вытягиваю белый картонный кружок из страниц книги, принесенной Ником.
        - Совершенно случайно! - с нажимом, но все-таки оправдываюсь. Использовала как закладку. Я просто практичная!
        Тимирязев смотрит на меня чуть-чуть насмешливо, а потом в его взгляде неожиданно проскальзывает грусть.
        - Знаешь, иногда я чувствую себя форменным идиотом, - озвучивает, - например, сейчас, глядя на тебя, хранящую на память о подарках простые ярлычки. Будто я постоянно размениваюсь на стекляшки. А бриллианты разбирают без меня.
        - Хороший заход, - киваю одобрительно, - я почти сражена. Почти поверила, что гожусь в бриллианты. Но может, уже скажете, зачем спрашивали про открытку?
        - Самооценка у тебя дерьмо, - констатирует Артем, - если бы ты себя профессионально ощущала так же, как ощущаешь себя женщиной - я б тебя на работу не взял.
        - Артем Валерьевич!..
        - Я помню, как меня зовут, - Тимирязев вытаскивает из кармана телефон, закапывается в него, потом - протягивает его мне. На экране - открытое письмо, в котором картинками набросаны эскизы эксклюзивных ярлычков для букетов.
        - Ох…
        - Ну, извини, - Артем разводит руками, - но раз уж мы решили, что я выдерживаю с тобой дистанцию, значит, и пыль в глаза я тебе пускать не буду. Да, все свои открытки я заказываю у дизайнера. Он там своим каллиграфическим почерком все выводит. Меняю раз в месяц. Вот эти - эскизы проектов этого года. Найдешь среди них свой?
        Листаю картинки, с витиеватыми монограммами Тимирязева. Чувствую укол досады, но циничность берет свое.
        Дизайнерские открытки - это ерунда. Понятно же, что он не от руки подписывал. Для этого время нужно. И понятно, что не для меня одной такие заморочки. Знаю же, с каким ловеласом имею дело.
        Нет. Нету.
        Именно таких вензелей нет, да и в моей открытке мне мерещится совершенно иная рука. Рука, склонная к меньшей вычурности, и выводящая все эти кренделя и петельки, скорее вынужденно.
        - А ведь хороший заход, - задумчиво произносит Артем, осторожно вытягивая куртку из пакета, - не броско - ты не из тех, кто ценит яркие цвета. Недешево. Половину шубы тебе подарили. В следующий раз требуй целиком. Говори, что со второй половины проценты накапали.
        - Это не вы? - повторяю, пробую мысль на вкус, никак не могу её принять.
        - Я бы дарил шубой, - фыркает Артем, - шубой, платьями, серьгами, цветами… Тем, чем слепят глаза, чтобы жертва терялась и замирала. Я ведь тебя хотел, Снегурочка. Скажем честно, у меня не было на тебя серьезных планов. Так. Переупрямить, уломать. Люблю сложные ребусы. Но так как ты из типажа “бедная и гордая”, с тобой я обходился только цветами. И ты ведь их принимала. Они тебе нравились. Значит, я угадал.
        - Честно говоря, мне больше нравились стейки, что шли в комплекте, - сознаюсь нечаянно. Уж больно самоуверенно Артем Валерьевич рассуждает про мои вкусы, хочется подрезать наглеца хоть в чем-то.
        - Стейки? - у Артема снова заинтересованно изгибается бровь, - погоди, погоди, тебе с моими цветами приносили стейки? Я не давал такого распоряжения. От меня были только цветы.
        У меня аж ноги подгибаются, приходится присесть.
        - То есть как? А кто тогда давал?
        - Любо… - он обрывает себя на полуслове, потому что телефон в его ладони оживает, и на экране высвечивается фоточка блондиночки в красном бикини.
        Жанна какая-то…
        - Извини, но труба зовет, - Артем строит ужасно деловое лицо, - дальше без меня думай. Но куртку я тебе не дарил, стейков не посылал. Зуб даю.
        И бодрой походочкой выходит из моей палаты.
        А мне даже плевать, что меня променяли на какую-то там Жанну. И хорошо, что променяли, слава богу, меньше головной боли.
        Кручу в пальцах дурацкую открытку, чувствую себя дурой.
        Ну как же… Кто? И на кой, спрашивается, черт?
        И…
        Так, давай просто пройдемся по датам, Эндж.
        Когда начались стейки?
        После обморока.
        После того скачка гемоглобина, проговоренного вслух нашей штатной медсестрой при трех свидетелях. И если не брать в расчет версию, что это сама Юля вдруг прониклась ко мне внезапной страстью и начала подкармливать - с её-то психопатией скорей поверю, что откармливала она меня на убой. Какие у меня остаются варианты, если Тимирязев утверждает, что это не он?
        …
        НУ НЕТ!
        Эта мысль настолько бредово звучит, что даже для себя её повторять тошно.
        Но если так задуматься…
        Да бред же!
        Я натыкала его носом в документы, что беременна не от него. На тот момент - у нас даже о возрождении дружбы разговоров не шло, он сам требовал, чтобы я подальше держалась от их сахарного царства с Юлей.
        И тут вдруг…
        Посылает стейки?
        Исполнительно так посылает стейки, без подписей и открыточек, явно осведомившись у штатного курьера, когда Тимирязев обычно привозит цветы. И ведь так метко - именно моей любимой степени прожарки.
        Я была уверена - у Артема просто божественная интуиция.
        А если не интуиция?
        Если все это - четкое знание именно моих вкусов и предпочтений.
        Он заметил, что Артем шлет мне букеты с ярлычками, и сопроводил куртку аналогичным.
        И почему я, дура, не спросила тогда напрямую?
        Чем больше я думаю эту мысль, тем больше в ней уверяюсь. Все встает на места. Куртка в моем кабинете появилась после того, как я оделась в старую и маленькую в присутствии Ольшанского. Стейки - после чертового обморока!
        Осталось найти ответ на вопрос: “Зачем?”.
        Зачем мужчина, который не испытывает ко мне ни грамма влечения, планирующий семью с другой женщиной, может что-то для меня делать?
        Да еще и старательно маскируясь под ухаживания от другого. Чтобы я точно не отказалась.
        Ох, как мало у меня вариантов. И какие они все… Неприятные. К тому же... Ник ведь в курсе про мой иск. Наверняка понимает объем выплат.
        Я берусь за телефон, чуть не скрипя зубами от бешенства.
        Терпеливо жду его ответа.
        - Ты не мог бы ко мне заехать? - с любезностью оголодавшей акулы спрашиваю.
        - Что-то случилось? - господи, как хорошо он меня чувствует. Отлично распознает тон. Как меня от этого всего тошнит - словами не передать. Я не хочу, чтобы он так хорошо меня знал!
        - Ничего, - выдыхаю рвано, - просто хочу лично объяснить, куда тебе стоит запихнуть свою благотворительность.
        - Я буду после шести. Выслушаю тебя внимательно.
        Странный у него тон. Такой, который вдруг портит весь мой кровожадный настрой и заставляет в себе сомневаться.
        Может…
        Может, я зря…
        Может…
        Ну нет!
        Все сомнения обрубаю резко.
        Я не приемлю никаких подачек. Знаки внимания к женщине - да, были приятны. Такие сейчас времена, что можно затребовать букет из стейков, а не из роз, и не считаться при этом какой-то не женственной. Так что… Я действительно почесывала свою самооценку, принимая все это, потому что если мужчина ухаживает за мной так внимательно, так заботливо - то значит, я этого стою.
        А тут…
        Получается, не стою.
        Это ведь не знак внимания. Это почти то же самое, что предложить мне работу или бросить милостыню старушке у метро.
        Тебе надо? Ну окей, я позволю себе о тебе позаботиться. Кто-то жертвует бездомным собачкам, Николай Ольшанский - мне.
        Прелестно, не так ли?
        Вот и я думаю!
        И все же какое-то смутное беспокойство меня подтачивает. Что не так было в его голосе? Ведь совершенно точно было, мне не могло показаться.
        Отчуждение.
        Это я понимаю, когда Ник все-таки до меня добирается, когда появляется возможность взглянуть прямо ему в глаза.
        Сантиметровый слой льда там, где еще недавно была хоть и прохладная, но вода.
        - Надеюсь, ты проверил свою тачку на маячки перед тем, как ко мне припереться? - спрашиваю подозрительно. Настраиваю себя на боевой лад.
        - Проверил.
        Ну точно. Определенно что-то произошло. Или это до него запоздало дошло, что я, о боже, посмела опорочить имя его сладкой принцессы?
        Это много бы мне объяснило.
        - И как результаты? - спрашиваю скорей для проформы.
        - Вынули две штуки, - получаю неожиданный ответ, - прослушку и GPS-маяк. Дешевые, но рабочие.
        Потрясающе. Просто потрясающе. То есть она все-таки за ним следила. И прослушивала.
        - И что такого интересного ты мог сказать в своей машине про меня до того, как нашли микрофон?
        - Сейчас уже не припомню всего, - с легким раздражением откликается Ольшанский, - давай решать проблемы по ходу их поступления?
        Сказать легко.
        А я по причине возросшей в разы природной мнительности, доходящей до паранойи, уже успеваю спланировать еще одну резкую выписку, с исчезновением в закате.
        - Адрес клиники я в машине не произносил ни разу, - хмуро роняет Ник, - на этот счет - расслабься, пожалуйста. Я, кстати, тебя слушаю. Что ты там хотела мне сказать про благотворительность?
        О, точно, отвлеклась!
        Мысленно себя одернула, кивнула на брошенную на спинку стула куртку.
        - Хочу спросить, кем ты себя возомнил? Миллионером-плейбоем-филантропом?
        Мы меряемся взглядами. Он пытается изобразить недоумение. Старается впрочем из рук вон плохо. Я покачиваю головой.
        - Не ври мне Ольшанский, Артем мне уже довольно убедительно сообщил, что это не он мне дарил.
        - А тебе кто-то подарил куртку? - его актерская игра местами походит на паясничанье. - А я думал, ты сама купила.
        Поджимаю губы, леденея глазами.
        Жду, пока он перебесится. А он почему-то никак не может. Умудряется, даже сидя на стуле, глядеть на меня недовольно.
        - Надо же, как вы близки стали с Артемом Валерьевичем, - приторно улыбается Ник, - что, уже простила ему, что он тебя даже полчаса на обед не подождал, до того свербело?
        - Не. Переводи. Стрелки! - повышаю голос. - Речь сейчас не о нем. О тебе, благодетель ты гребаный. О твоем завышенном самомнении. Хочешь побыть благородным спасителем - жертвуй на спасение амурских тигров. Ни я, ни мой ребенок в твоих подачках не нуждаемся.
        - Надо же, - Ник цокает языком, ехидно щурится, - какая энергия. Какая убедительность. Просто экстаз! Сделаешь мне одолжение, ответишь на один вопрос, Энджи?
        - Не сделаю.
        - Ну и ладно, - он встает на ноги, резко сокращает между нами расстояние, смотрит на меня в упор, - все равно спрошу. Тебе не надоело врать, Эндж?
        - Врать? - сердце взволнованно спотыкается. - В чем это, интересно?
        - Ну вот хотя бы в этом твоем “мой ребенок”, - терпеливо поясняет Ник, - долго еще ты собираешься делать вид, что я не имею к твоей беременности никакого отношения?
        Оп…
        Я…
        Хлопаю глазами.
        Нет, это блеф. Блеф, как тогда, с документами, он просто пытается добиться от меня эмоций…
        - Надо же, - Ник покачивает головой, все так же не спуская с меня своих недобрых глаз, - все твои мысли прямо на лбу. Синхронной строкой. Потрясающе. Не трать зря силы на вранье. Я не блефую.
        Он ныряет ладонью во внутренний карман пиджака, достает оттуда сложенный вчетверо листок.
        - Я сделал генетическую экспертизу, Энджи, - сообщает мне тоном палача, - и теперь точно знаю, что твой ребенок - не от ЭКО. А от меня.
        Самое ужасное, что я могу сейчас - любоваться им тайком. Ощущать мурашки от его близости. Ощущать внутреннюю дрожь.
        Господи, зачем ты принес ко мне Тимирязева с этими его дурацкими рассказами про скачки либидо у беременных?
        Наслушалась. Поверила. Оно скакнуло. Класс. Очень вовремя, ага!
        Со скептической миной забираю бумажку, раскрываю, смотрю.
        Убеждаюсь, что лист действительно не пустой, заполнен какими-то буквами, циферками…
        Ладно, не какими-то. Моя фамилия, фамилия Ника, больничный бланк.
        Эй, а я думала, вот эти вот “99% вероятности отцовства” - это киношные штучки. А нет. Так на полном серьезе написала врач.
        В голове проносятся возможные варианты отпирательства. Опровергнуть эту хрень можно, но… Честно говоря, не хочется.
        - Ты подкупил местного врача? - я отрываю глаза от листа бумаги.
        Валить или не валить, вот в чем вопрос!
        - По датам смотри, - получаю спокойный ответ.
        Ага. Нет. Все-таки перинатальный центр. Госбольницы - зло. Врачам там платят такой мизер, что мне даже неохота узнавать, насколько дешево меня продали.
        - Сделана без моего согласия, - сминаю листок в руке, скатываю в шарик, - и раз так, никакой силы не имеет. И место ей вон там.
        Метко попадаю в урну в дальнем углу палаты. Кто тут звезда офисного баскетбола? Ну, конечно, я, как вы могли сомневаться?!
        Почему-то настроение - какое-то дикое, разъяренное и веселое. Я так боялась, что он узнает. Но вот он знает, и… Что? Ничего! Внутри меня поют свои песни дикие скрипки.
        - Не волнуйся, сделаю официальный запрос через суд, - Ник пожимает плечами, будто я и не швырнула главное доказательство его отцовства в мусорку.
        - Я тебя пошлю, - насмешливо предупреждаю, - ты ведь понимаешь? Далеко пошлю. За дальние леса, за далекие горы.
        - Для суда твой отказ будет равносилен подтверждению факта отцовства, - парирует блестяще.
        - Ух ты, подготовился, прежде чем пришел? - ехидничаю, задирая подбородок выше. - Так может, сразу будем вести переговоры через твоего адвоката? Он у тебя, кстати, симпатичный?
        - Он женат, - шипит сквозь зубы Ник.
        Все никак не пойму, с чего бы это? Я же для него имею примерно тот же градус сексуальности, что и офисное кресло. Удобно, комфортно, функционально. Ну, эстетично, быть может.
        Или что, привыкла попа к креслу? Ну так сам меня на помойку выкинул, нефиг теперь беситься, что я оттуда выбралась и смею стоять на витрине. Да, кому-то мои изгибы могут показаться сексуальными.
        Для Ольшанского это откровение, что ли?
        - Какая жалость, - поджимаю губы, - что ж, может, мне с моим повезет?
        Горячие ладони падают на мои щеки. Сжимают их, будто медвежий капкан. И это - тактильный нокаут, удар ниже пояса, потому что у меня перехватывает дыхание от его близости.
        Господи, да сгори ты уже в аду, Ольшанский!
        - Прекрати, - он выдыхает это в опасной близости от моего лица, - прекрати паясничать. Ты. Носишь. Моего. Ребенка! И молчала об этом.
        Где-то в углу моего сознания счастливо подвывает наивная дуреха. Она-то рада-радешенька, что слышит подобные предъявления. Нет, ну правда…
        Такая экспрессия! И в кои-то веки - она личная. Вот только…
        Нет, спасибо, недостаточно!
        - А когда мне надо было сказать? - делаю шаг назад и выпутываюсь из его хватки. - Когда ты обещал мне все кары небесные, если я обижу твою принцессу? Или когда пришел сообщать о свадьбе?
        - Не ври, что просто не сошлось с датой, - спокойно подсекает, - ты просто не собиралась мне говорить.
        - Да, и мы оба в курсе, почему не собиралась, - пожимаю плечами, - и произносить это вслух я сейчас не буду. Представляешь, мне до сих пор больно.
        Не собираюсь скрывать. Плевать мне двести раз. Я не буду отрицать свои чувства к нему. Они были. Да. И пережить их сложно. До сих пор воюю.
        - Эндж…
        - Анжела, - перебиваю, напоминая нашу с ним диспозицию, - мы не друзья с тобой, Ольшанский. Так что выучи уже мое имя и не путайся.
        - Не хочу, - получаю в ответ совершенно неожиданное, - если хочешь знать, я не хочу звать тебя никак иначе.
        - Что ж, значит, о твоем отцовстве мы будем очень долго договариваться, - парирую, - очень-очень долго. А потом я уеду куда-нибудь во Владивосток, а лучше - в Калининград, там теплее, и можем созваниваться по скайпу на Новый год. Чаще я вряд ли захочу.
        - Эндж, - Ник снова шагает ко мне, но я, ученая горьким опытом, обожженная до болючих душевных волдырей одной только парой разделенных с ним выдохов, шагаю назад, выдерживая дистанцию.
        - И это неправильный ответ.
        - Хорошо, Анжела, - он внезапно принимает мои правила, но это не кажется победой, - хорошо, раз ты так хочешь - я выучу. Даже в мыслях научусь называть тебя только так и никак иначе. Будешь ли ты довольна?
        - Просто космически счастлива, - не унимаюсь с ядом, - такой подвиг с твоей стороны! Непременно научи своих потомков этому своему благородству.
        И почему я раньше не замечала, что его злость, его досада - имеют такой сладкий, пьянящий, пузырящийся вкус розового шампанского? Боже, да я бы каждый день его бесила, доводя до белого каления. Чистое неравнодушие, пусть и со знаком минус. Вот он - в чем секрет “портфелем по башке” из незабвенного второго класса.
        Упрямая эта стерва - безответная любовь. Стоит он такой, на расстоянии вытянутой руки, тяжело дышит, а я - любуюсь им как произведением искусства. Красота. Кто там сказал, что слова - страшная сила?
        Правда, правда, абсолютно правда.
        Не давать Нику то, чего он так вожделеет, оказывается забавным развлечением.
        - Эндж, я пришел не ругаться с тобой.
        Мирная фраза. Очень. Кто бы знал, что в моей душе в эту же секунду звонко бахает гонг.
        Мы начинаем второй раунд!
        - Ты пришел для того, чтобы я тебя ругала, - напоминаю ласково, - потому что ты позволяешь себе слишком много, Ольшанский. Больше так себя не веди. И учти, что все приносимые мне подношения от кого бы то ни было будут у меня проверяться. И если ты будешь хоть как-то к ним причастен - я просто буду относить их на помойку.
        - Что, даже машину отнесешь?
        Охренеть у него варианты! Мне даже требуется пара секунд, чтобы придумать ответ.
        - Нет. Не отнесу. Отвезу. Брошу на трассе и посмотрю, сколько дней ей понадобится, чтобы лишиться колес, металлических частей и всех лишних деталей. Потому что мне от тебя вообще ничего не нужно. Вообще - значит вообще. Все что нужно - ты мне дал. Да-да, я сейчас про идеально подходящий кусочек генетического материала. Спасибо тебе за него большое. Все, ты это услышал - можешь освободить мое личное пространство? У тебя там принцесса потерялась, пора седлать дракона и искать её.
        Чтоб запереть где-нибудь, от меня подальше.
        Он слушает спокойно, но с места не сдвигается. Черт.
        Вот и что с ним делать? Взашей выталкивать? Так ведь не безмозглый конюх, авторитетом и холодным взглядом не вытолкаешь.
        - О нас с Юлей Воронцовой уже не может быть и речи.
        Из всего того, что я ему сказала, он почему-то решил среагировать именно на эту фразу.
        Занятно.
        - Ну что вы, Николай Андреевич, - елейно тяну, - у вас же любовь. Вы с ума по ней сходите. Уж простите, что она тоже сходит. Из вас выйдет прекрасная пара. Самое главное - с поводка её не спускайте.
        - Мы найдем её. Запрем. В клинике или в тюрьме - будем смотреть по возможностям. Но у меня с ней никаких отношений не будет. Не после всего, что она устроила.
        Что ж, ладно. Наверное, пожелание вернуться к полоумной принцессе и было немного чересчур. В конце концов, она ведь не только меня заперла на конюшне. Она имитировала беременность, выкидыш, лгала… Да, пожалуй, я сама не смогла бы ей простить такого. Даже если бы любила. А Ник…
        Ну, нет, я все про это знаю. Повторять не буду. Потому что вот в этом месте кроется просто прорва боли.
        - Не беда, - строю беззаботную рожицу, - какая проблема? Ты быстро найдешь другую принцессу, Ник. У тебя с этим никогда проблем не было. Иди, ищи, плодись и размножайся.
        Неожиданно этот момент все-таки выбивает меня из колеи.
        Да, я знаю, что он может закрутить роман с кем угодно. Вот бы оказаться к этому готовой!
        Отхожу к окну, чтобы был повод отвернуться, просто не выдать себя.
        К собственному ужасу - подставляюсь. Потому что именно в эту секунду Ник решает, что бежать мне некуда, и подступает ко мне со спины. Надвигается теплом и высотой, чтобы у меня гарантированно закружилась голова.
        Господи, Андж, очнись, очнись, очнись!
        Но что мне делать? Бегать с ним по всей палате, изображая салочки?
        Хоть бы тронул, что ли. Дал бы повод двинуть ему локтем в печень. Он не трогает и повода не дает.
        И это жутко бесит!
        - Эндж, этот ребенок… - так странно слышать в его голосе волнение, настоящее, неподдельное, - это ведь настоящее чудо.
        - Да, я в курсе, - стискиваю пальцы на локтях покрепче, - в моем положении действительно чудо, что у меня получилось. Мог и не напоминать.
        Сама помню, что не являюсь полноценной женщиной. Все, что другим давалось легко, я даже с боем не смогла получить. И ребенок в моем животе - плод одной ночи - действительно безумное чудо.
        - Тебе необязательно проходить весь этот путь в одиночку, - тихо проговаривает Ник, - не обязательно взваливать все на себя. Это… Это мог бы быть шанс для нас.
        - Что?! - разворачиваюсь резко, умудряюсь даже своими волосами его по лицу хлестнуть. И не жалко! - Что ты сейчас сказал?
        - Что это мог бы быть шанс для нас с тобой, - повторяет Ник, глядя на меня глазами смертника. А ведь он совершенно точно понимает, на какой тонкий лед он сейчас ступил.
        - Погоди, погоди, - набираю в грудь воздуха побольше, - то есть ты мне сейчас что предлагаешь? Отношения? Может, еще и замуж позовешь?
        - А ты пойдешь? - демонстрируя чудеса самоощущения поражается Ник.
        - Ну конечно, - сладко тяну, тянусь пальцами к лацканам синего рабочего пиджака, - я ж о тебе всю свою жизнь мечтала, Ольшанский!
        На его лице забавная мина, на которой схлестнулись желание верить в легкий успех и здравый скепсис. Или это снова знание меня? А, неважно.
        - Да, точно, - прохожусь пальцами по гладкой удавке на его шее.
        Боже, с каким удовольствием я бы сейчас развязала этот простенький галстучный узел и затянула его со всей силы. Чтобы ни единого глотка кислорода ему не досталось!
        - Я всю жизнь мечтала выйти замуж за мужчину, который не будет любить меня даже вот на столечко, - показываю два пальца, между которыми и лист бумаги не пройдет, - ты уже несешь кольцо? Когда идем в ЗАГС? В следующей жизни? Да, прекрасно, меня устраивает!
        Снова отворачиваюсь, чтобы не увидел, как я быстро-быстро смаргиваю маленькие капельки, набухшие в уголках глаз.
        Боже, как же сделать, чтобы он ушел?
        - Ты не права, - тихо роняет Ник, - я мог бы…
        - Ты можешь ценить меня, - перебиваю сухо, - а я хочу, чтобы меня любили. Чтобы видели женщину во мне и не по той лишь причине, что я оказалась способной забеременеть и родить. Еще не факт, что последнее я смогу, кстати. С моей историей возможно только кесарево. Но в любом случае, мы уже знаем, что ты не видел во мне женщину три гребаных года. Ты и сейчас её не видишь. Я просто беременна от тебя, и ты предлагаешь сделать так, чтоб выглядело правильно. Вот только мне плевать, как я выгляжу со стороны, Ольшанский. С тобой - я буду несчастлива. Я каждый день буду вставать с постели и понимать, что ты женился, просто потому что так было надо. А без тебя - я могу быть вполне счастливой мамой. И чем меньше будет в моей жизни тебя - тем более счастливой я буду. В таких условиях “мы с тобой” - просто невозможны. Тем более, что ты-то можешь сделать “как надо” с кем угодно. А для меня это чуть ли не последний шанс. Черт его знает - повезет ли еще так…
        Была бы моя воля - я бы запретила Ольшанскому даже дышать в моем присутствии. Потому что если он дышит за моей спиной - я испытываю почти то же, как если бы мне на кожу просто лили кипяток.
        Ну что ты молчишь? Говори или уходи! А лучше - просто уходи!
        Но, конечно же, нет!
        Никто не собирается делать мою жизнь приятной и легкой.
        - Очень логично, и очень резонно, Эндж, - наконец проговаривает Ник и это непохоже на краткое прощание, - все, кроме одного чудесного факта. Я не могу ничего ни с кем сделать как надо. По крайней мере - так просто, как ты описываешь.
        - Да брось, - дергаю плечом, - даже за время нашей дружбы я помню три вполне состоявшихся романа. Юля - четвертая на моей памяти.
        - Я не могу повторить просто потому, что почти бесплоден, - будто и не замечая моего голоса проговаривает Ник, - так понятнее, Энджи?
        Не думала, что он найдет такие слова, которые смогут заставить меня взять паузу в нашем с ним поединке.
        Неожиданно!
        - Почти? - повторяю.
        - Аутоимунное бесплодие, редкая генетическая аномалия. Два процента до сеанса терапии, восемь - после, - Ник пожимает плечами, - знаешь, говоря про чудо, я не про тебя говорил. Про себя. У нас с тобой… Я вообще не представлял, что это возможно.
        - Юля говорила, что у тебя все нормально, - говорю зачем-то.
        Зачем я вообще ищу логику в поведении сумасшедшей?
        - Ну, это, наверное, потому, что она решила, что хвастаться бесплодным женихом не престижно, - судя по тону - Ник как-то очень бессильно улыбнулся, - она ведь пыталась быть лучше тебя, я правильно понял?
        - Мне так казалось.
        Произношу и тут же себя одергиваю.
        Это что еще такое, Андж? С чего это ты вдруг так потекла мозгами, что целых несколько минут разговариваешь с Ольшанским, как раньше говорила с Ником? Даже чуть расслабилась ведь…
        - Знаешь, я тебе сочувствую, конечно, - категорично встряхиваю головой, - но нашей с тобой ситуации это не меняет. Я не буду тебе заменой любимой женщины, потому что с той самой не срослось. Да я вообще не понимаю, что ты от меня хочешь. Мой ребенок - это мое чудо, Ольшанский. Только мое. Та ночь, в которую он был зачат, все, что между нами тогда было - твоя ошибка. Ты сам это сказал. Не забывай. И никаких нас не будет. Никаких шансов я тебе не дам. Есть я и мой ребенок. Ты сам по себе. Отдельным поездом. Все, что от тебя нужно - оставить меня в покое. Дать мне сохранить мое чудо.
        - Оставить в покое, - Ник неожиданно фыркает, запрокидывая голову и что-то выглядывая на потолке, - господи, какая же ты наивная, Анжела. Я и раньше этого не мог. А сейчас… Даже не надейся. Больше я тебя не оставлю.
        - Даже с учетом того, что ты мне больше не нужен? - безжалостно напоминаю о реальности.
        - Даже если так, - смотрит на меня твердо.
        Чертов бесчувственный айсберг. Как же ты меня достал, слов никаких нет!
        И ведь я сегодня почти поклялась Тимирязеву, что доработаю в компании вот этого аж до декрета.
        Это я определенно маху дала!
        13. Энджи
        - Зря сирень вырубили.
        Берг проявляет чудеса цепкой памяти, припоминая те детали бытия, которые лично для меня стали уже привычными. И я припоминаю, что… Четыре года назад у моего подъезда действительно в мае буйным цветом бушевала сирень. А сейчас - парковочка…
        - Помню, одна бессовестная рожа забыла про мой день рождения, - припоминаю, - и именно он тогда поспособствовал выламыванию сирени в этом углу двора.
        - Ну, не забыл, а слишком поздно узнал! - возражает Дима, - и можете считать, что я просто хотел обрезать эти ваши кусты, только позабыл секатор.
        - Ага, отличное оправдание, - фыркаю, - ты всегда и всему найдешь объяснение?
        - Ну, в принципе… Наверное, да. Только про то, что делает в моем холодильнике человеческое ухо - не спрашивай. Иначе мне придется брать помощь друга.
        - Чтобы прикопать меня где-нибудь в лесочке? - прищуриваюсь.
        - Нет, чтобы дипломатично убедить тебя вступить в наш клуб поедателей ушей.
        Дурачится и дурачится. Никак не может остановиться. Всегда такой был - как поймает свою шлею, так не остановится. И глядеть в его веселые глаза, и неутомимо подначивать можно почти что вечность.
        Но если я задержусь еще на полчаса - Ангелина уже начнет обеспокоенно трезвонить. Она там угрожала разогретым ужином...
        - Спасибо, что приехал помочь мне с выпиской, - улыбаюсь с искренней благодарностью.
        - Да ерунда, - Дима пожимает плечами, глядя на меня, - я очень хотел встретиться с тобой еще разок. Хотел понять, не показалось ли.
        - Не показалось ли что? - не удерживаюсь от вопроса.
        - Что рядом с тобой мне дышится иначе.
        Болван.
        Такой болван, что и во мне просыпается ершистая занозистая отличница, что била его по лапам, когда он тянулся к моим коленкам во время наших занятий. Впрочем, лапы всегда только тактически отступали, чтобы продолжить наступление в другой, более удачный момент.
        Не знаю, что сказать, просто толкаю его кулаком в плечо - давай уже, переключайся в режим недавно объявившегося приятеля - и выгребаюсь из машины.
        Останавливаюсь на секунду, чтобы вдохнуть воздух последнего дня моего больничного. Хорошо отдохнула. Самое время вернуться на работу. Там меня ожидает вагон и маленькая тележка дел. Кто их без меня делал? Правильно, никто!
        - Ты телефон забыла, - Берг выскакивает из машины вслед за мной, протягивает и вправду выпавший из кармана смартфон. Глаза б мои его не видели.
        Надо будет все-таки отключить уведомления о входящих в Вайбере, а то…
        “У вас 15 непрочитанных сообщений…”
        Да-да, вот это. То, что подкарауливает меня ранним утром, то, что неизбежно огребается после каждого мало-мальски важного анализа, ну и разумеется, куда же деваться от этого сейчас, после выписки…
        Нет. Не буду отвечать ему сейчас. Поднимусь к себе, выпью чая, закушу чем-нибудь, наберусь на это моральных сил…
        Эх, уж какой офигевший был Берг во время моей беременности, но Ольшанский - это просто ядерная бомба, сплетенная из самых разных поводов для беспокойства. Даже самых нелогичных. Мне еле удалось от него отделаться, ведь он на полном серьезе и весьма категорично порывался забрать меня из больницы сам. Даже этого своего приятеля, который уже меня подвозил, ко мне пускать не захотел. Впрочем, Дима позвонил очень вовремя. Настолько вовремя, что я сбросила звонок Ольшанского, спросила Берга в лоб, не может ли он забрать меня из больницы, раз уж звонит, и просто поставила Ника перед фактом. Меня заберут. Он нахрен не нужен.
        Сегодня это сработало.
        Насчет вечности этого метода я не обольщалась. Он рвался в мою жизнь настолько настойчиво, что от этого уже можно было заработать нервный тик.
        И ведь проблема была не в том, чтобы его в эту жизнь не пустить. А в том, что на самом деле я пустить его хотела.
        Но… На старых правилах? Или в роли “просто матери его ребенка”?
        Я устала довольствоваться тем, что “лучше, чем ничего”.
        - Гель, может, поужинаем на неделе?
        Берг находится уже на ступенях моего подъезда, затащившим чемоданчик с моими вещами - а их мне за три недели моего больничного успели натаскать немало.
        Стоит себе, опирается на перила моего дома, смотрит на меня, замершую на парковке, сверху вниз.
        Возмужал он все-таки, возмужал. И когда только успел? Всего-то прошло - смешных четыре года.
        - Просто выпьем чаю? - тоном определяю направление своих мыслей.
        - Нет, не просто, - Дима покачивает головой, - это самое настоящее свидание, и я тебя на него официально приглашаю.
        - Ты сбрендил, - произношу честно.
        - Нет, просто соскучился, - Берг покачивает головой, - я даже не думал, что вообще способен по кому-то так сильно скучать. А по тебе - оказывается, скучал. Все это время.
        - Шарф не верну, - категорично качаю головой, - последний мамин подарок. Имей совесть.
        - Только если ты примешь мое приглашение.
        - Берг, это шантаж. А ты изображал джентльмена.
        - Знаешь, как глубоко имеют всех, кто расшаркивается как джентльмен? - Дима фыркает и пожимает плечами. - А я знаю. Так что давай уже соглашайся на ужин.
        Вопреки его напору, я не тороплюсь.
        После феерического разочарования с Тимирязевым, я не хочу спешить. В конце концов, я очень давно живу сама с собой. И именно сама для себя я хотела ребенка. Возможно, мужчине нету места в моем уравнении жизни.
        По крайней мере, сейчас только наедине с собой я ощущаю себя спокойно.
        - Я хочу хорошенько обдумать твое предложение, Дим, - озвучиваю свое решение.
        Не сказать, что ему нравится мое решение. Но он кивает. Он слышит то, что я сказала. Неожиданно для себя понимаю, что очень от этого отвыкла.
        - Анжелочка, знакомься, это - Лидочка.
        Лидочкой оказывается восьми или девятилетняя деваха, вышедшая вслед за Ангелиной и держащаяся за её юбку. Чуть полноватая, с высоким лбом и серыми глазами. Русые волосы заплетены в две тонкие косички с синими бантами.
        - Привет, - останавливаюсь в паре шагов от двери, выпускаю из рук ручку чемодана. Берга удалось спровадить до двери, и слава богу. В моей жизни сейчас не хватает понятливых мужчин.
        О том, что тетя взяла будущую приемную дочь на выходные - я знала заранее. Это даже согласовали со мной. И я была не против. Чему тут противиться-то? Тем более вопрос с продажей квартиры более-менее утрясен.
        Все что и нужно - получить уже наконец соглашение от Рафарма и...
        - А мы готовим блины, - заговорщическим тоном сознается тетя, - Ваня приедет через час, Лида хочет его угостить.
        - Классно, значит, будет много гостей, - киваю со слегка напускным энтузиазмом.
        Сначала кажется, что я хочу побыть одна и в своей спальне. Соскучилась по своему личному пространству. А потом вдруг понимаю, что сижу в кухне и с удовольствием наблюдаю, как тетя без спешки показывает Лиде, как замешивать тесто для блинов.
        Та косится на меня, немного нервно, но все же идея игры с продуктами завораживает её сильнее.
        - Хочешь, узнаем, насколько умелый ты повар? - подначивает Ангелина.
        - Хочу, хочу, - Лида улыбается щербатой, но все равно очаровательной улыбкой.
        - Тогда закрой глаза.
        Лида послушно жмурит глазки, даже рукой их закрывает, чтобы всех убедить. Ангелина же черпает столовой ложкой муку из пакета и стыкует её со свободной девичьей ладошкой.
        - Что это такое? - спрашивает моя тетя, а Лида тыкает пальчиком, пробуя муку на ощупь. - Может быть, сахар?
        - Нет, нет, - девочка болтает головой, - мягкое.
        - Соль? Сода?
        Снова мимо.
        - Мука, мука, - Лида выглядывает из-под локтя, понимает, что угадала, и заливается счастливым смехом.
        Казалось бы, ерунда, но у Ангелины искренней гордостью лучатся глаза.
        - Полгода назад она почти не говорила, - тетя рассказывает украдкой, когда Лида убегает мыть руки после теста, - мы с Ваней примерно тогда начали брать её по выходным, - психолог говорит, у нас большие подвижки.
        - Восхищаюсь твоим мужеством, - тихо откликаюсь, - все-таки тебе будет непросто.
        - Вырастить человека - всегда непросто, - тетя пожимает плечами, - тут было абсолютно неважно, Анжи. В нашем случае все решила какая-то пара секунд. В том детском доме, куда мы с Ваней пришли, там разные дети были. И помладше, и поздоровее… Просто Лида… Была самая потерянная. Сидела в уголочке. Я просто не смогла пройти мимо.
        Так странно. Странно понимать, что моя холодная, скупая на эмоции тетя может вот так вот сиять и с настоящим удовольствием учить вернувшуюся из ванной малявку заливать блины на сковородку.
        А потом явившийся на пятнадцать минут раньше Иван Александрович - будет учить Лиду - и меня заодно - переворачивать блины, подбрасывая их над сковородкой. Навык практический и ужасно сложный!
        - У меня просто нет столько силы, - сдаюсь наконец, присоединяясь к Лиде.
        - Дело не в силе, девочка, а в движении кисти, - Иван Александрович прячет в густых усах усмешку.
        Ну-да, ну-да, все солдафоны висящие на турниках по три часа так говорят.
        До серьезных разговоров у нас с тетей и дядей доходит только после того, как Лида укладывается в бывшей маминой комнате. Точнее, после того, как Ангелина остается с Лидой, чтобы прочитать ей простенькую вариацию Аладдина на диснеевский манер, а мы с дядей - сидим в коридоре и подслушиваем.
        - Что там с разрешением на продажу твоей квартиры? - шепотом спрашивает Иван Александрович. - Тебе отказали или?...
        - Я не знаю, - сознаюсь честно. Вообще-то я надеялась быстро получить ответ, но Рафарм не спешил мне отвечать. У них на это был официально заявлен целый календарный месяц, и это не отличалось от законодательной нормы.
        Может, ответ был, но его просто взяли и потеряли?
        Или просто я зря позвонила Ярославу, и он решил напоследок потрепать мне нервы покрепче?
        Теперь уже сложно сказать точно.
        - До крайнего срока осталась всего неделя, - сообщаю тихо.
        - Хорошо, - Иван Александрович кивает, - сообщи нам сразу же, пожалуйста. У меня, конечно, есть пара запасных вариантов на всякий случай, но они настолько сырые, что прибегать к ним не хочется.
        Ох.
        Мне тоже не хочется, чтобы дяде с тетей пришлось прибегать к этим своим запасным вариантом.
        Я уже сама поняла, что предложенный ими вариант - очень хорош, особенно для меня, желающей сменить в своей жизни абсолютно все, чтобы ни одна психопатка меня больше не разыскала.
        Вот только в этом вопросе все зависит совсем не от меня.
        Так, стоп, я не буду сейчас загоняться на эту тему. А что я буду делать?
        Ну, можно Ольшанскому ответить на его вопросы, для разнообразия. Может, если я буду ему отвечать, он не будет засыпать меня ими настолько в переизбытке?
        Ухожу в свою комнату, открываю “Вайбер”. Любуюсь на счетчик непрочитанных сообщений от Ника, на котором уже совсем не “15”, а “24”.
        Господи, и когда он успел?
        Что он там писал?
        Разоблачение меня как ветреной женщины?
        Нет, это все еще куча вопросов - как я себя чувствую, добралась ли до дома и жива ли вообще?
        “Все со мной нормально. Ужинала”, - отбиваюсь. И очень надеюсь, что на этом эта беседа закончится.
        Куда там.
        Внизу открытого диалога появляются перемигивающиеся три точечки и не оставляющее ни единого шанса на двойное прочтение резолюция:
        “Абонент набирает сообщение”.
        Шел бы ты спать, абонент! Дал бы мне хоть глоток воздуха без тебя. Завтра ведь уже увидимся. Успеешь и на работе напиться моей кровушки.
        - С кем ты добиралась? - прилетает мне.
        - С мужчиной, - отбиваюсь и скидываю фотку рук Берга на руле, для достоверности, - тяжести не поднимала, пешком не ходила, взасос не целовалась. Еще вопросы?
        Зачем я вообще написала эту чушь, про “не целовалась”?
        Ну, не будет же он меня и вправду ревновать из-за этой дури.
        Нет, но как хотелось бы…
        Он снова строчит сообщение, но в этот раз - неожиданно долго.
        - Ты можешь попросить меня о помощи по любому вопросу, - ответ оказывается короче, чем я ожидала, - мне совсем не сложно тебе помочь.
        Вот сколько раз ему повторять? Вот сколько?
        Да и потом, чем он мне может сейчас помочь?
        Жениться на мне и содержать? Сам же понимает, что я слишком гордая для подобных “жестов помощи”?
        - Сможешь помочь убедить Козыря подписать соглашение на продажу моей квартиры?
        Только ткнув в кнопку “Отправить” я понимаю, что действительно набрала это сообщение. До того эта мысль упрямо билась в моей черепной коробке и не желала отпускать.
        Господи, Андж, ну и дура!
        Удалить, да, быстро удалить! Пока не просмотрено, не прочитано. Удалить для всех - разумеется.
        Только увидев плашку “сообщение удалено” - успокаиваюсь. Ну и ладно. Ну и хорошо. Еще чего не хватало, чтобы Ольшанский и на эту территорию у меня залез.
        Добрый дядя, лечащий врач, выписывал меня из клиники в пятницу. Наверное, предполагал, наивный, что у меня будет еще два дня на то, чтобы отдохнуть перед тем, как нырять в рабочие будни. Наивный. Я не стала рассказывать ему, что у работников сферы обслуживающего труда суббота с воскресеньем - самая жаркая пора. Даже сейчас, когда далек сезон, разница между буднями и выходными отчетливо очевидна.
        По будням приезжают фотографы или мажористые мальчики, которые только и рады, что по клубу не слоняются толпами простые люди. А вот выходные - время отдыхать с семьями, на природе. Устроить осенний пикничок…
        Сама бы устроила, если бы не необходимость быть к девяти утра на рабочем месте, дабы осознать, насколько огромный кавардак организовался в мое отсутствие.
        Личный водитель - это зло. Зло настолько беспощадное, что в него ужасно просто взять и влюбиться. У меня еще есть целых полчаса на сон! Это ли не самый потрясающий факт всех времен и народов?
        Приехавшего за мной юношу я не знаю - взяли без меня. А вот он обо мне знает - и отчетливо нервничает, когда я падаю на заднее сиденье.
        - Я выехал вовремя, - зачем-то начинает оправдываться, - просто застрял на выезде с шоссе. Простите.
        - Бог простит, а я - лишаю премий, - флегматично откликаюсь, но тут же спохватываюсь, что мое чувство юмора не будет оценено по достоинству, - но давайте договоримся, что мы не будем портить наши высокие отношения оправданиями из-за опоздания на десять секунд. Дороги у нас веселые, я и сама в курсе. Именно поэтому давайте мы с вами стартуем уже наконец. А то не успеем.
        - Да-да, - водитель спохватывается, и вдавливает наконец педаль газа. А я - расстегиваю куртку - в машине жарко.
        Да-да, Ольшанского куртку.
        Заставить его её забрать мне не удалось. Он будто вообще не слышал ни единой из десятка озвученных мной просьб. А у самой отнести до помойки… Рука не поднялась, хотелка так и не собралась с силами.
        В конце концов, я решила, что это мне компенсация морального ущерба. Больше ничего не приму, но к куртке я уже как-то привыкла.
        - Я, кстати, Миша, - напоминает о себе общительный водитель.
        - Очень приятно, Анжела Леонидовна, - откликаюсь на автомате.
        Сама уже умом в делах, пытаюсь договориться с самой собой. Вернулась неясная тревога, которая отступила в клинике при имевшейся возможности чуть что дергать первоклассного психотерапевта и изливаться ему многословно своими тревогами.
        Но мне нечего сейчас бояться.
        Юлю заочно уволили по статье, да и не сунется она сейчас в клуб.
        Она настолько откровенно сорвалась, скрываясь от преследования, что об этом догадались все, даже самые непрошибаемые.
        И это хорошо.
        Это настолько хорошо, что даже рассказывать не хочется.
        Я не буду больше видеть их сладких обнимашек с Ольшанским, я не буду давиться болью всякий раз, когда он будет заботливо поправлять её шарфики или что-нибудь в этом же духе.
        Это ведь на самом деле портило мне настроение до последнего дня!
        Нашла насчет чего загоняться.
        Теперь все изменилось.
        Резко так, в корне. Алена говорит - вся эта история с Юлей наделала немало шуму, когда вылезла на поверхность. Больше недели в клубе обсуждают только её, из пересказа в пересказ придумывая новые варианты произошедшего.
        Даже при том, что следствие уже официально выяснило, что морфий себе Шурка колола самостоятельно, все равно в одной из версий это делала затаившаяся ночью в медпункте Юля, и согласно этой версии, Скорая вообще приехала - забрать труп. А про реанимацию и про выписку из неё - это уже руководство клуба сказки плетет, не хочет репутацию клуба портить. Прикрываются, мол, что у них все хорошо.
        И мне надо как-то вернуть людей к работе, оторвать от распускания досужих сплетен, приземлить и сосредоточить. Что ж, обычно у меня это неплохо получается!
        Все изменилось.
        Это ощущается в воздухе, каком-то густом, напряженном до предела, в том, что я то и дело замечаю какие-то уж слишком снисходительные взгляды при разговорах с подчиненными.
        Впрочем, мне плевать, как они на меня глядят. Может, еще не спустили мне позорного нервного срыва, может - теперь искренне убеждены, что после выходки Юли в конюшне - я должна только заикаться и шарахаться собственной тени. Плевать. Я помню, как указывать людям на их место на служебной лестнице.
        Вот только странно, просто странно…
        Идти по, казалось, уже изведанной территории, разговаривать с хорошо знакомыми мне людьми и ощущать на себя взгляды. Много взглядов. Шепотки эти еще...
        Ладно, они заткнутся. Рано или поздно, они заткнутся. Главное - чтоб делали свою работу, большего от них и не нужно.
        Ближе к обеду одолевающее меня беспокойство притухает, забивается в темный угол, оставляет меня в покое. Все же работа - отличный антистресс. Прекрасно помогает в любой ситуации.
        - Анжела Леонидовна, постоялец из шестого коттеджа требует управляющую, - к моему удивлению с этим сообщением ко мне является не кто-нибудь, а… управляющий. Гостиницы управляющий. Тот, в чьем ведомстве находятся и коттеджные домики.
        - У вас возникли с этим проблемы?
        - Там очень… категоричный персонаж, - Михаил Петрович морщится, как от стойкой мигрени, - увидел меня, с порога заявил, что вызывал не очередного холуя, а управляющую. Вас, я так понял.
        - Там были жалобы? - спрашиваю, выбираясь из-за стола. На это с недавних пор стало уходить чуть больше времени.
        - Да нет, как будто, девочки вылизали коттедж перед заселением, - разводит руками мой собеседник, - но клиент остался недоволен то ли уборкой, то ли завтраком.
        - Ладно, я разберусь, - киваю, - все равно как раз собиралась прогуляться. Подбросите?
        - Ну разумеется, - Михаил Петрович облегченно улыбается, явно радуясь, что вопрос с проблемным клиентом был переложен с его перегруженных плеч на мои. Тоже не сказать, чтобы особо свободные.
        Работа с клиентами - неизбежное зло. Я бы и хотела от неё уклоняться, но увы. Люди слишком полагаются на “дайте жалобную книгу” и “позовите вашего администратора”. Это для них буквально мантра, которая должна обеспечивать душевный комфорт.
        И если уж клиенту приспичило видеть кого-то из руководящего звена, и управляющий гостиницы его по каким-то причинам не устроил - окей, я приду. И урегулирую так, чтобы и клиент был уверен, что правда на его стороне, и чтобы наши сотрудники получили минимум морального вреда. Только чтобы эта сво…долюбивая личность не влупила нам половинку звезды при оценке в какой-нибудь из поисковых систем.
        - Это вы вызывали управляющую? - стучусь в косяк гостиной маленького домика. Женщина, что строит на ковре с маленьким ребенком башенку из кубиков, поднимает на меня голову.
        - Я - няня, - спокойно поясняет она, - хозяин на втором этаже, подождите, сейчас он спустится.
        Занятно.
        Нет, у нас, конечно, разный контингент ездит, и няней, тем более нанятой для маленького ребенка - меня не удивишь. Но все-таки - занятно. Что ж, статусный клиент. И нечему тут удивляться - этому достаточно и пары разводов на раковине, чтобы остаться недовольным и обвинить администрацию клуба в испорченных выходных.
        Ожидаю в прихожей. Пока ожидаю - проверяю рабочую почту, чтобы не накапливалось провисших задач.
        - Ух ты, свершилось. Явилась!
        Всего несколько слов, а какой эффект!
        Чуть до потолка не подскакиваю, от одного только звучания наждачно-насмешливого голоса. И меньше всего я ожидала встретить на месте капризного клиента именно его.
        - Эдуард Александрович? - с трудом произношу, отчаянно заикаясь.
        Кто-то милого узнает по походке, а кто-то - бывшего босса по одному только тембру голоса.
        - И тебе привет, Иудушка Морозова, - насмешливо комментирует Козырь, усаживаясь на верхней ступеньке лестницы.
        Это точно он, даже несмотря на то, что за то время, что я его не видела - он остригся почти под ноль, срезав осветленные волосы и перейдя на брутальный темный ежик.
        Стало даже хуже, на самом деле. Раньше он выглядел слегка по-голливудски, этаким Кеном, если бы существовал такой вариант - “глава корпорации, близкий к криминальному миру”. Избавившись от светлых волос, Козырь вдруг резко стал похож на ястреба. Охотящегося при свете дня. И горе тому, кого эти темные глаза сочтут подходящей жертвой.
        И плевать, что он в банальном белом халате - явно только вышел из душа.
        Выровнять дыхание мне удается не с первого раза. С учетом того, как именно мы расходились - точнее, как именно он меня увольнял и насколько долго я разбиралась с последствиями этого увольнения, то ничего удивительного, что мое сердце застревает ровнехонько поперек горла.
        Зачем он здесь?
        Никогда он не проявлял особого интереса к конному спорту. Люди его уровня предпочитают любому общественному клубу отдых на каком-нибудь уединенном личном острове где-нибудь на Гавайях. А даже если и опускаются до конных клубов - фрахтуют их целиком, чтобы никто не мешал.
        - Что, даже не поздороваешься? - Козырь тем временем спускается, усаживается у основания лестницы, продолжая глядеть на меня сверху вниз.
        Он прекрасно осознает, в каком я сейчас нахожусь состоянии. И вполне осознанно меня троллит, потому что может.
        - Д-добрый день, - вымученно улыбаюсь, - вы хотели видеть администратора. Я пришла.
        Никогда не думала, что придется себе напоминать про этику общения с клиентом. Но случай на самом деле - исключительный.
        - А ты здесь администратор? - напоказ удивляется Козырь, особо не напрягая свои актерские таланты. - Надо же, какое откровение!
        Вдох-выдох.
        Сжимаю переносицу, приводя мысли в порядок.
        - Вы ведь знали, - тихо произношу, скорее для себя, - знали, и потому послали Михаила Петровича.
        - Потому что нахрен мне не сдался ваш Михаил Петрович, - Козырь дарит мне мягкую, как гранитная глыба, улыбку, - а вот ты… Ты мне сдалась, Морозова. И тот отважный портняжка, что тебя на работу взял. Но ему я потом в его умные и честные глаза посмотрю.
        - Не надо, пожалуйста, - прошу отчаянно, почти умоляю, - это было большое одолжение с его стороны. Я больше не хочу никого подставлять.
        - Не хочешь? - Козырь иронично кривит губы. - Давно?
        - Давно, - произношу тихо, - никогда особо не хотела. Интриги - не мой вид спорта.
        - И тем не менее, у тебя по ним медаль, - педантично напоминает Козырь, - по интригам - бронзовая, по предательствам - серебряная.
        Что ж, заслуженные оплеухи. И их я вынесу спокойно. Пусть.
        - Вы хотели оформить жалобу на сервис? - спрашиваю, не поднимая глаз. - Или это все-таки личное между мной и вами?
        - Оба раза мимо, - равнодушно роняет Козырь, а затем неторопливо вытягивает из кармана сложенную вчетверо бумажку. Разворачивает. Это - мое прошение о смене залога. То самое, без которого я заложенную квартиру продать не смогу.
        - Ну что, - ехидно щурится, - что будешь делать, чтобы я его подписал?
        Вопрос выбивает меня из колеи.
        А что…
        Что тут особо сделаешь?
        Он ведь наверняка уже принял решение. И оно, судя по тону нашего с ним общения, явно не в мою пользу. И приехав сюда, он просто развлекается, напоминая мне, что мое место - где-то в районе помойки. Не думала, что Козырь настолько мелочный. Хотя… Он точно из тех, что припомнит тебе даже мелкую соринку на блестящей репутации. А у меня - не мелкая соринка.
        Я не успеваю найтись с ответом.
        Без особого стука, торопливым шагом в прихожую именно в эту минуту влетает Ник. Смотрит на меня. Резко разворачивается к Козырю.
        - Эд, я ведь просил, - с усталым упреком произносит.
        Просил?! А можно узнать о чем?
        14. Энджи
        Первый раз в моей жизни меня просто берут почти что за шкирку - ну ладно, пусть за плечо, все равно - это возмутительно, брать меня за плечо и чуть ли не силком выпихивать на улицу.
        И ведь хватает же - и силы, и бесцеремонности.
        Поневоле ощутишь себя провинившимся котенком, которого взяли и бесцеремонно вышвырнули на мороз. Типа “А надо было к лотку приучаться вовремя”.
        - Я, между прочим, по жалобе пришла, - выдыхаю в последний момент, уже на крыльце, почти уперевшись спиной в перила
        - Не волнуйся, я приму все его жалобы, - улыбка у Ольшанского выходит на диво дерзкой. Будто вот в эту секунду, здесь и сейчас, он не боится даже Козыря.
        Даже Козыря…
        Потрясающе.
        Я-то его до трясучки боюсь.
        Настолько, что даже замираю у двери, с повисшей в паре сантиметров от удара в неё рукой.
        А если… Если Ник увидел? Увидел мое вчерашнее сообщение.
        Потому что Козырь, здесь и сейчас, да еще и с моим прошением - это слишком необычное совпадение.
        Но…
        Эдуард Козырь не станет подрываться черт пойми куда ради какой-то там меня. Разве что у него дела с Ником? Ну, да, Ольшанский ведь не в черном списке, у них могут быть дела. Хотя… Нет, масштаб у Козыря всяко не такой, да и каким макаром могут пересечься владелец фармацевтического концерна и директор конного клуба?
        - Кхм…
        Покашливают у меня над ухом совсем негромко, но на нервах я даже вздрагиваю, отшатываясь у двери, у которой так и стояла в прострации.
        За моей спиной - две девушки. Одна постарше, вторая - помладше. Одна - очень четко “на стиле”, из таких, которые обычно диктуют моде, какие тенденции будут в этом и следующем сезоне. Вторая - с лукавыми глазами бессовестной кошки, одета попроще, но дурнушкой рядом со стильной подругой не смотрится.
        Господи, как же я не заметила, что они подошли? Они, судя по всему, уже пару минут тут стоят, дожидаясь, пока я отвалю с дороги.
        Обеих видела.
        Одна - еще во время моей работы в “Рафарме” устраивалась в технический отдел. А вторая…
        - Привет, - жена Козыря чуть приподнимает ладони, будто демонстрируя мне свои мирные намерения, - не пугайся. Мы тебя не съедим. Но нам нужно войти, а ты…
        - Да-да, простите, - отхожу от двери, освобождая дорогу, - пожалуйста.
        Нет, не обидно, что она меня не помнит. Нас никто не знакомил, да и повода не было у меня близко общаться со Светланой Клингер. Да, знаю её в лицо. Во-первых, она - медиа-персона, хорошо известная в столичных кругах модная штучка с экстравагантными вкусами и целым журналом в пользовании. Во-вторых, Козырь периодически выводил её на корпоративы. И всякий раз, когда они появлялись вдвоем, где-то внутри у меня что-то тоскливо ныло. Потому что мой босс так на неё смотрел…
        Как на меня так никто никогда в моей жизни.
        - Ты пришла к Эду? - моя собеседница щурится, разглядывая меня с интересом. - Лицо знакомое. Ты на него работаешь?
        - Работала, - вклинивается вторая, поправляя тонкие очочки на изящном носу, - вылетела во время корпоративной ловли крыс. Странно, я думала, всех, кто тогда вылетел, - посадили.
        Да, что-то я слышала, что Татьяна Васнецова отличается редкой откровенностью, и практически никто не может заставить её придержать свое мнение в кармане. Познакомиться с этой чертой её характера удалось только сейчас.
        - Меня обошла эта дорога, - улыбаюсь с усилием. - Сейчас я работаю здесь.
        - Эд занят сейчас? - Светлана склоняет голову набок, с любопытством меня разглядывая. Этот внимательный взгляд не упускает абсолютно ничего, даже за животик мой не один раз цепляется. А ведь там еще особо не видно ничего, разберет только тот, кто… совсем недавно тоже был в положении.
        - Там… Там Ольшанский, - пытаюсь собрать мысли в кучку, но они как-то упрямо разъезжаются во все стороны.
        - А, Николя, - Светлана кивает, явно понимая, о чем речь, - да, он к нам зачастил в последнее время. А уж с тех пор, как уломал Эда проинвестировать ваш клуб - так и вовсе спасу от него нет. Даже сегодня, в наши законные семейные выходные с утра приперся говорить о делах.
        Она говорит… Слегка ворчливо, но спокойно, как говорят о слегка надоедливом, но горячо любимом родственнике.
        Господи…
        Козырь стал инвестором “Артемиса”.
        Так дурно мне не становилось с той самой поры, как на переговоры с Тимирязевым явился Вяземский.
        Потому что он-то появился на горизонте, побесил, походил с самодовольным видом, но после того, как знакомые дяди нарисовали ему несколько недель увлекательного досуга, он не стал нарываться на новые неприятности, и просто сгинул, делая при виде меня холодно-презрительное лицо, но все же - просто игнорировал.
        А вот Козырь…
        Его не прижмешь, он сам всех прижимает.
        И то, что он не испытывает ко мне пылкой любви - это видно невооруженным взглядом.
        - Эй, эй, тебе плохо? - на моем плече стискиваются пальцы Татьяны. - Ты как-то сбледнула.
        - Посади её, Тань. Я сейчас воды принесу, - командует Светлана, - воды или, может быть, чаю?
        - Нет, нет, не надо ничего, - мне становится действительно плохо от мысли, что жена Козыря пойдет ради меня куда-то там.
        Да он и так меня со свету сживет, а уж после этого…
        - Воды, значит, - Светлана категорично качает головой, а потом исчезает в домике. Ей просто плевать на чьи-то возражения.
        - Да успокойся ты, - фыркает Татьяна, подталкивая меня к скамейке у крыльца, - все в порядке. Мы были в твоем положении. Знаем прекрасно.
        - Вы просто не понимаете, - выдыхаю отчаянно. Правда ведь не понимают. Козырь не мог согласиться на инвестиции до того, как все разузнал о клубе. Но согласился. А значит - это вопрос времени, когда меня отсюда начнут выживать.
        Удивительно, но со стаканом воды из коттеджа выходит не Светлана, а… Ольшанский. Спасибо, что не Козырь. А то я бы и глотка сделать не смогла. А тут все-таки пью, пытаясь справиться с чувством безысходности.
        Может быть, он скажет мне об этом прямо сейчас?
        Козырь ведь наверняка позвал меня именно для этого. Предупредить, что он может заказывать музыку, и посоветовать написать заявление самостоятельно, пока не попросили…
        - Там у вас кофе стынет, - спокойно произносит Ник, когда пустой стакан, прошедший через мои и его руки, оказывается в руках у Татьяны, - а нам - нужно работать.
        Девушка кивает, шагает к дверям, останавливается только на пороге, бросает на меня внимательный взгляд.
        - Не мучай её, Ник, - негромко произносит она, - на неё и так смотреть больно. Почти зеленая.
        Так странно понимать, что о тебе беспокоится почти незнакомый человек. И с чего? Наверное, просто потому, что человек она хороший.
        - Нам и вправду пора работать, - повторяет Ник, и я болезненно жмурюсь.
        Ну точно.
        Если бы он не хотел сказать мне ничего огорчительного - дал бы обещание. Такое легкое, почти никак не ограничивающее, при его-то исполнительности. И сейчас она уйдет, и он поставит меня перед фактом. Что все, конечно, хорошо, но интересы клуба, дорогая Анжела - превыше всего.
        - Держи, - на мои колени опускается бумажный лист. Это что, уже приказ? Ну нет, он же не может меня уволить сам, пока я - беременная и состою в штате. Я сама еще могу, да. Вроде. Но чтобы он, сам, не имея статьи…
        - Я думал, тебе это нужно, Эндж.
        Разворачиваю, скорее из интереса, но больше - из опаски. Ничего не жду.
        Мое прошение.
        Украшенное размашистой резолюцией.
        “Сделку с участием объекта залога разрешаю. Козырь Э.А”.
        У меня даже не хватает сил на вспышку негодования. Весь ресурс уходит на то, чтобы поверить увиденному. Все-таки Ник прочел то дурацкое сообщение. Но как? Во всплывающих, что ли, заметил? Хотя нет. Сейчас меня интересуют несколько иные вопросы.
        - Как? - тихо спрашиваю. - Как ты это сделал? Он ведь не собирался мне разрешать. Это я успела понять.
        - Тебе показалось, - он спокойно жмет плечами, - с чего бы Козырю вставлять тебе палки в колеса? Воду пей, тебе явно нужно.
        Делаю глоток, не чувствую ни капли свежести.
        - С чего бы? - повторяю медленно. - Ну хотя бы с того, что я его предала. А он не из тех, кто прощает обиды. И до твоего прихода он довольно ядовито спрашивал, что такого я могу сделать, чтобы убедить его подписать эту бумагу. Он не собирался…
        - Подписал же.
        - Вот я и хочу знать, чего это тебе стоило?
        - Пойдем поработаем все-таки, - он настолько отчетливо уклоняется от ответа, что все мои чувства ором орут, что дело тут нечисто, - мне точно пора. Тимирязев уже столько раз мне звонил, что кажется - пожар случился, не иначе. Хотя он сейчас в принципе на эйфории, после того как вопрос с инвестором разрешился положительно.
        Два упрямых взгляда, мой и его, скрещиваются в воздухе, словно два тонких гибких клинка.
        Я - не хочу, чтобы он уклонялся от ответа, он - не желает отвечать, будто подчеркивая - цена все-таки уплачена, и от того, что она не желает быть озвучена - она немаленькая.
        И я хочу её знать.
        Зачем?
        Затем, что я гребаная мазохистка. Люблю сначала отпинать себя ногами, потом - позволить прокашляться, продышаться, зарастить раны жесткой корочкой, а потом - снова с размаху швырнуть себя об асфальт.
        Все, что касается Ольшанского - это все непрерывное садо-мазо, в котором я сама себе и палач, и жертва.
        Потому что будем честны и откровенны - я не перестала на него смотреть.
        Я не перестала им любоваться.
        Скучать.
        Только мечтать перестала - это да, это было.
        Даже не знаю, что ударило по мне больнее - чужое имя в одной постели со мной или долгая, мозговыносящая, до тошноты сладкая история его отношений с Юлей.
        Все, наверное.
        Так устала быть ему ненужной, что что-то во мне просто сломалось. Хрустнуло. И смотреть на него стало еще больнее, как на всякую несбывшуюся мечту. Потому что раньше я хотя бы надеялась, что он меня рассмотрит, увидит, прозреет…
        А сейчас - точно знаю, что нет. Это невозможно. Я вслух ему сказала о своей любви. А он просто ушел, потому что это все было ему не интересно.
        Счастье в таких исходных данных просто невозможно.
        И все же даже понимая это, я хочу знать, как именно он убедил Козыря подписать мою бумагу. Продал душу? Просто уболтал? Или Козырь решил пощадить беременную меня? Не замечала в нем такой слабости.
        Он не скажет.
        Просто не скажет.
        У него снова начинает вибрировать телефон в кармане, и я морщусь и отвожу взгляд.
        - Не жди меня, - прошу, - я еще секунду посижу, у меня что-то голова никак не перестанет кружится.
        - Уверена, что тебе не нужен врач? - Ник мигом вскидывается, будто я задела одну из чутких сигнальных нитей.
        - Нет, нет, просто слабость, - отмахиваюсь, - не волнуйся, я тут не задержусь. Не думаешь же ты, что я рискну соваться к Козырю, после того как он только-только подписал мое соглашение. Сначала я проверну свою сделку, как минимум. Да и потом… Нет, меня не хватит.
        Говорю многословно, эмоционально, выдаю свой страх с лихвой. Только бы он поверил.
        После того, как я столько времени водила Ольшанского за нос, убеждая, что к моей беременности отношения он не имеет никакого - я совершенно точно ощущаю, что он стал придирчивее. Параноидальнее, даже.
        Хотя дело, может, не во мне. Дело может быть в Юле, которая столько времени врала ему в таком количестве, что у Ника случился передоз.
        - Наберу через пятнадцать минут, - предупреждает Ник, прежде чем развернуться в сторону своей машины, - не ответишь - вернусь и сам отведу тебя ко врачу. Ясно?
        - Ясно, - улыбаюсь бесцветно, - предельно ясно, что ты не хочешь оставить меня в покое. И это очень печально.
        Что-то в нем напрягается, будто утоньчается, будто какая-то откровенность желает быть озвученной, но он все еще прекрасно сдерживает свои порывы.
        Напоминает только: “Через пятнадцать минут”, - и быстрым шагом уходит к машине.
        Я не встаю, пока его машина вообще не скрывается из виду за полосой деревьев. Прекрасно, так он меня не увидит.
        Конечно, я вхожу.
        Бескрайняя дура, желающая нарваться на неприятности там, где только-только наметилось что-то вроде перемирия в давней не равной войне.
        Прохожу мимо кухни, любуюсь на сидящую на столе и пьющую кофе Татьяну. Одну. Так, я очень надеюсь, что Козырь не утащил жену в спальню, потому что вот в это… Я не сунусь. Он точно меня раскатает.
        Заглядываю к Тане, оставляю стакан из-под воды.
        - Да могла не париться заносить, - фыркает она, только слегка выныривая из чашки с кофе, - оставила бы на лавочке, забрали бы.
        - Не все местные горничные столь внимательны, увы, - улыбаюсь нейтрально, - хотя бы я должна быть бережлива к собственности клуба.
        - Ладно, - девушка безмятежно пожимает плечами, спокойно принимая мою немножко нелепую отмазку, - как скажешь. Эд в гостиной.
        Я даже слегка теряюсь под взглядом насмешливых умных глаз.
        Эта девица кажется такой легкомысленной по первому ощущению. А оказывается гораздо проницательней многих моих знакомых, которые осознанно занимаются психологией человеческого поведения.
        Ладно.
        Оставим ей эту маленькую победу. Сделаем человеку приятно.
        - Только обязательно постучи, перед тем как войти. Они там… Разговаривают, - добавляет Таня, когда я уже шагаю в сторону двери в гостиную.
        Ну, я бы, конечно же, постучала. Тем более, что дверь плотно закрыта. Но все же я останавливаюсь, для уточнения своих исходных данных.
        - Разговаривают или… - договариваю вполне понятным взрослому человеку движением бровей. Деловой этикет не предполагает большей откровенности.
        - Нет, - Таня отчетливо фыркает, - они, конечно, те еще кролики, но вряд ли сейчас они близки к стадии примирения через секс. Напротив, они только начали баталию. Имеешь шанс успеть до того, как они вообще перестанут замечать хоть кого-то кроме друг друга. Правда на это у тебя минут семь.
        Ох, Дьявол. Моя затея кажется мне все более самоубийственной, потому что вклиниваться в семейную ссору - не разумно. Но все-таки… У меня практически деловой вопрос. И я почти готова, что Козырь на меня вызверится…
        Стучу, слышу резкое “Да”, еще раз понимаю, что зря я все это затеяла, но отступать уже некуда. Толкаю дверь. Шагаю вперед, как будто в прорубь.
        Мальчика, того самого пацана, что возился тут на ковре и строил из кубиков какую-то башню, уже нет. Видимо, няня унесла его наверх.
        Воздух в гостиной густой и вязкий, как будто здесь прошлась гроза.
        На меня не смотрит никто из двоих, смотрят они друг на друга, не говорят ни слова. И от этого у меня просто мороз по коже.
        Боже, какая же я все-таки дура…
        Надо было выбрать время попозже.
        Хотя попозже он уедет, и я могу вообще его не увидеть.
        - Мне бы с вами поговорить, Эдуард Александрович, - произношу тихо, с усилием заставляя себя посмотреть прямо на Козыря, - можно?
        Бог ты мой, как он на меня посмотрел. Как на камикадзе. Впрочем...
        Да, я сама примерно так себя и ощущаю.
        - Выйди.
        Разумеется, услышав это слово, да еще и озвученное в такой жесткой бескомпромиссной интонации, я отшатываюсь назад. Все-таки я пришла не вовремя.
        - Не ты, Морозова, - раздраженно рыкает Козырь, и я вздрагиваю, замирая. Мимо меня неторопливо проходит его жена. В отличие от меня, она все правильно поняла.
        Ну вот мы и остались один на один.
        Осталось понять, как не рухнуть в обморок.
        - Сядь.
        Сама не понимаю, как оказалась в кресле. То ли инстинктивно выбирала подчинение как единственно возможный путь выживания, то ли кресло решило все само и бросилась ко мне под коленки.
        С учетом того, с кем именно я сейчас нахожусь в одной комнате - и от второго варианта отказываться не стоит. С него станется и мебель выстроить по струнке.
        - Только не вздумай прямо сейчас начать рожать, - раздраженно роняет Козырь, поднимаясь на ноги и уходя к дальнему от меня окну, - ты и так успела произвести неизгладимое впечатление на мою жену, что она устроила мне форменный допрос, за какие-такие преступления я пугаю несчастную беременную тебя.
        - Бог ты мой… Я не хотела…
        - Не хотела, чтобы моя жена вынесла мне мозг? - Козырь саркастично усмехнулся. - Знаешь, она и без всякого стороннего желания прекрасно с этим справляется. Просто любит нарываться. Её любимый вид спорта.
        Кажется…
        Кажется, заступничество его жены все-таки что-то да значило. Потому что тон беседы неожиданно сменился. Вместо холодного, скальпельно-острого тона, готового рассечь меня на мелкие кусочки, мне предлагали какой-то отрешенно снисходительный. Не враждебный. И это…
        Это позволило мне хотя бы дышать.
        - Ты ошибаешься, Морозова. Я не сжираю тебя не потому, что моя жена выразила свое недовольство моим поведением.
        - А почему? - пискнула едва слышно.
        В пальцах Козыря поблескивает позолоченным боком винтажная зажигалка с распахнутыми крыльями. Он вытаскивает из кармана пачку сигарет, прокручивает их в пальцах, потом бросает на меня косой взгляд и с недовольной рожей отправляет коробку ждать своего часа на подоконнике.
        - Потому что ты сюда приперлась по своей воле, - поясняет насмешливо, - ты знаешь, что разочаровала меня, знаешь, что я с удовольствием устрою тебе веселую и очень сложную жизнь, просто потому что разочаровывающие меня люди не должны жить спокойно и просто. Но ты пришла. Это в принципе дает некую надежду, что я не очень в тебе прое… ошибся.
        - Значит, вы поэтому не подписывали мое прошение? Чтобы мне жилось сложно и весело?
        - Ну, да. А еще потому что я имел право без особых обоснований не облегчать тебе жизнь, - с абсолютно садистским удовольствием откликнулся Козырь, - ты подвела меня, детка. Скажи спасибо, что руки-ноги на месте остались.
        - Спасибо, - откликнулась негромко, собираясь с мыслями, - Эдуард Александрович…
        - Сделай одолжение, не извиняйся, - Козырь слегка дернул уголком надменного рта, - такие вещи никогда меня не трогали. Лучше давай к делу. Хочешь знать, как Ольшанский выторговал у меня подпись в твоей бумажке?
        - А вы вот так прямо возьмете и скажете?
        Честно говоря, я в этом сомневалась. Даже напускная благожелательность Козыря не могли меня обмануть. Более того, я поняла, что происходит.
        Он со мной развлекался.
        Ему на самом деле было весело наблюдать за мной, нервничающей, боящейся его, не ждущей от него ничего хорошего.
        Кто-то заводит муравьиную ферму, чтобы наблюдать за этими упоротыми насекомыми, а у Эдуарда Александровича вместо муравья - я. И прочие, к кому он имеет те или иные претензии.
        - Ну, если и ты ответишь на мой вопрос честно, скажу, - Козырь мне улыбнулся холодной улыбкой дельца, - если ответ мне понравится, конечно.
        - Это нечестно, - замечаю я, - вы ведь скажете, что вам мой ответ не нравится, и я останусь в пролете.
        - Ага, - Козырь насмешливо кивает, - хорошо, что ты понятливая девочка. Соображаешь, что иных вариантов у тебя нет.
        Сделала мысленный вздох, переплела пальцы на коленях.
        - Я отвечу. Что вы хотите знать?
        - Сколько времени он знает, что твой ребенок от него?
        Не ожидала этого вопроса. Но Козырь продолжает на меня смотреть со снисходительным любопытством. Будто все уже просчитал за меня, все возможные варианты ответа.
        - Пару недель, - отвечаю, подавляя всплывшие вопросы типичного параноика в духе “а вам зачем знать?”
        - Не разочаровывай меня еще сильнее, Морозова, - Козырь недовольно щелкает крышкой зажигалки, - ты - фурия с секундомером. Какие еще нахрен “пару недель”?
        - Шестнадцать дней, - произношу уже суше, бросая взгляд на часы, - шестнадцать дней, семь часов и четырнадцать минут. Секунды надо?
        За точку отсчета обозначим тот день, когда Ольшанский явился ко мне со своими экспертизами.
        - Думаешь, ты в том положении, чтобы мне дерзить?
        Он смотрит на меня с ленивым любопытством.
        - Так вы скажете, что он вам предложил? - я опускаю взгляд. Жду несколько минут. Потом осознаю - нет, я, кажется, все-таки не дождусь ответа, вздыхаю и встаю на ноги.
        Козырь с язвительной ухмылочкой наблюдает за мной. Не желает останавливать.
        Иногда даже его хочется послать далеко и надолго…
        Ладно. Черт с ним…
        - Ты неверно формулируешь вопрос, Морозова, - в лучших традициях любого упивающегося властью над другими паршивца Козырь останавливает меня только у самой двери, когда я уже почти вышла, - не он мне предложил. Я с него потребовал. Без права на отказ, разумеется.
        - Но что, - оборачиваюсь, отчаянно вцепившись в ручку двери, - что вам от него надо?
        - Мне лично - пожалуй, ничего, - откровенно издеваясь, Козырь не спешит сразу выдавать мне нужные ответы, - а вот нашему новому представительству в Японии был нужен надежный человек, способный представлять мои интересы. И я его нашел. Можно даже сказать, купил. Со всеми его потрохами.
        В какой-то момент до сотрудников “Рафарма” дошел слушок - наш шеф - из извращенцев. Из тех, кто любит причинять другим боль. Многие девушки нашли этот слушок пикантным, даже рассуждали о том, как бы дать ему знать, что очень даже не против постоять для него на коленках.
        Это ведь так интересно! Необычно!
        Потом он женился, причем как-то резко, вычеркнув себя из разгульной жизни молодого наследника отцовского состояния. То, что на своей жене Козырь был задвинут - это все поняли, как только увидели её на первом же корпоративе.
        Мне всегда было фиолетово, что там он делает с женщиной перед сексом, в работе Козырь - да - отличался крайней жесткостью, но она сопровождалась еще и тем, что почти всегда он действительно понимал, как будет лучше всего.
        И только сейчас я понимаю - да, он садист. Чистейшей воды, искуснейший садист, прекрасно знающий о болевых точках своих жертв.
        И я - его жертва. В каком-то смысле.
        Не помню, как с ним попрощалась. Не помню, как дошла от его коттеджа до ресторана и, упав на табурет у барной стойки, заказала капучино. Спохватилась, что мне вообще-то нельзя, потом подумала, что одна чашка кофе вряд ли нанесет непоправимый урон.
        Резко перестало быть страшно. Просто до меня дошло - Козырь прекрасно знает, что делает. И знает, как отравить мою жизнь сильнее, чем простым поиском новой работы.
        И ведь работает…
        Работает, да.
        Даже эфемерная угроза потерять Ольшанского из виду деморализует меня настолько, что секунда за секундой отчаянное желание заплакать никуда не уходит.
        Получается - ничего я не победила.
        Получается - по-прежнему выбирала роль безмолвного наблюдателя его жизни, вместо того, чтобы вычеркнуть его до конца.
        Получается, я бездарно врала, когда говорила, что могу уехать на другой конец страны, лишь бы его не видеть.
        Господи, как же это противно - быть мной.
        - Так и знал, что тебя тут найду. И про кофе догадывался. Надя, мне сообрази ристретто.
        Широкая ладонь падает на барную стойку рядом со мной. От Ника пахнет прохладным уличным ветром, а еще - он кажется запыхавшимся. Он что, подорвался с места? Ко мне? Да бред, с чего бы!
        - Просил ведь оставить эту тему, - с мягким укором покачивает головой, - ты когда-нибудь вообще что-нибудь делаешь, как тебя просят?
        Голова кружится. И в ней так громко шумит моя пустота, что я никак не могу собраться с мыслями и затолкать все это, жидкое, в твердую оболочку.
        - Откуда знаешь? - спрашиваю тихо.
        - Света написала, - Ник пожимает плечами, - что ушла ты от Эда чуть ли не в коме. А зачем бы тебе приходить к нему, как не для расспросов? Господи, Эндж, я ведь просил.
        - Я просто хотела знать, - скатываюсь до шепота, - это что, плохо?
        - Плохо, что ты себя не бережешь, - Ник вздыхает, - Козырь крайне тяжелый человек, а уж для тех, кто перед ним накосячил - просто невыносим. Паршивый собеседник для беременной и впечатлительной женщины.
        - Я не впечатлительная, - это вероломное заявление выбивает меня из колеи.
        - Ты - возможно, но вы - очень даже. Иначе как ты мне нервный срыв объяснишь?
        Никак. Никак не объясню.
        Пытаюсь сделать глоток кофе и понимаю, что чашка в руке дрожит. Я сама дрожу.
        - Япония - прекрасная страна, - пытаюсь произнести бесстрастно. Получается паршиво, голос подводит меня, срывается, - только, может, все-таки…
        - Давай ты не будешь принимать это на свой счет, Эндж, - спокойно предлагает Ник, - это отличное предложение для меня и моей карьеры. То, что бонусом к нему идет уступка Козыря в твой адрес - отличный расклад, так ведь?
        Вот тебе и повод помертветь, Анжелочка. Потому что для Ника это “отличное предложение”. То, что он пару недель назад грозился не оставлять тебя в покое - это уже пыль и тлен. Не стоит спрашивать за те клятвы, которые тебе давали на эмоциях.
        - Да, конечно. Хорошо, если так, - выдыхаю через силу.
        - Тебе не стоит бояться, Энджи, - глаза Ника не отрываются от моего лица, - мне дали отсрочку в несколько месяцев. Мой приятель ищет Юлю, полиция ее ищет. Если не найдут и не упрячут за это время, мы поищем безопасные варианты для тебя.
        - Об этом не беспокойся.
        Зря я переживаю, что как-то себя выдам. Он не видит. Не видит и не слышит ничего, связанного с моими эмоциями. Это для Ольшанского слепая зона. Я могу расплакаться сейчас, и он абсолютно не поймет, почему это со мной приключилось.
        Как тогда, когда я призналась ему в любви, а у него лицо свело будто от зубной боли.
        Он молчит и снова смотрит на меня. И от его взгляда у меня будто боль под кожей пузырится.
        В первую секунду так рада была, что он пришел.
        Подумала - может, это потому, что дорога ему? Дура наивная. Ничего-то не усваиваю, выводы не делаю. С чего бы чему-то меняться?
        Что ж, одно хорошо - его слепота безотказно прижигает лопнувший рубец на моей душе. Я могу встать, залпом выпить кофе, бросить на стойку сотню.
        - Энджи…
        Мне снова мерещится то, чего нет. Что после тишины Ольшанский вдруг решил сказать что-то исцеляющее, дарящее мне надежду.
        Нет, обманываться этим снова - лютая роскошь. Недопустимая. Сама себе её запрещаю.
        - Мне пора работать, Николай Андреевич, - говорю бесцветно, - и спасибо вам большое за помощь. Судя по всему, без вас мне было рассчитывать не на что. Я пойду.
        Я не дожидаюсь его ответа. Просто разворачиваюсь и ухожу.
        Как же все плохо…
        Так, что мне даже мерещится пристальный взгляд на моих лопатках.
        Он не будет на меня смотреть. Я для него не женщина - маточный репликатор, офисное кресло.
        Выхожу на улицу, останавливаюсь, цепляюсь пальцами за шероховатую деревянную колонну веранды.
        Касаюсь лица сухими пальцами, отнимаю мокрые.
        Я это не вывожу. Одна - не вывожу. Это почти что медицинский факт.
        Что ж…
        Пальцы вытягивают из кармана телефон.
        Набираю номер, слушаю гудок, пытаюсь не подвывать в унисон. Глубже дышу, чтобы не было слышно, что нос заложен от беззвучной попытки прорыдаться.
        - Бог ты мой, какие люди, - весело приветствует меня Берг, - честно, был уверен, что придется тебе звонить через неделю.
        - Не придется, - улыбаюсь через силу, - скажи, ты еще не передумал насчет ужина?
        15. Энджи
        К свиданию с Димой пришлось себя заставлять готовиться. Выбирать платье. Краситься.
        - Беременным вредно красить губы, - поучительно замечает Ангелина, в неурочный час решившая заглянуть ко мне в комнату.
        Я из чистой вредности маню себе в комнату Лидочку - а она оказывается ранней пташкой и встает без будильника в восемь утра. Злокозненно обучаю мелкую и как красить губы, и как тенями веки мазать. Увлеклись. Намазали не только веки. С восторженным гиканьем уносится из моей комнаты не Лида, а Полная Луна, самая ужасная охотница индейского племени Хищных Ворон.
        - Это официальное объявление войны? - скорбно интересуется тетя, когда я выхожу на кухню к завтраку. - Тогда почему ты сделала его только после того, как я уже приготовила эту чертову запеканку?
        - Теоретически, ты можешь решить, что я её не заслужила, и меня не кормить.
        - Ну вот еще, - тетя возмущается так искренне, что легкая шутливость нашей перепалки почти теряется, - ты-то коза бесячая, а внук-то мне ничего плохого не сделал. Как я его без завтрака оставлю?
        Мое паршивое настроение меня ведет. Я тянусь к тете, настигаю её у выставленной из духовки формы с запеканкой, обнимаю за плечи.
        Понимаю - она ведь ниже меня. Почти на голову. Надо же… Никогда не замечала.
        - Ну чего ты под руки лезешь, Анжела? - тетка ворчит. - Еще чуть-чуть - и ты вправду не успеешь позавтракать.
        - Спасибо тебе, - я не тороплюсь убирать руки, - честно говоря, когда ты просилась у меня пожить - я этого очень боялась. А ты…
        Не хватает слов, чтобы объяснить весь спектр тех чувств, что меня одолевают. Но на самом деле ведь приятно.
        Я так привыкла быть одна, так привыкла никого в свою жизнь не пускать, не доверяя, не ожидая от посторонних людей ничего хорошего. А тетя с её запеканками по утрам, визитами в больницу и даже заступничеством перед влиятельным знакомым, порвала мой шаблон уже столько раз, что от него только бумажная пыль и осталась.
        - Давай уже ешь, коза, - бормочет тетя, впихивая мне в руку тарелку. Украдкой трет глаза. Ну блин. До чего мы все-таки с ней похожи. Совершенно не умеем проявлять эмоции. Но никуда не можем от них деться.
        На работе произвожу неизбежный фурор. Ну еще бы. Столько недель являлась в типичном деловом скафандре, а тут вдруг явилась в нежно-романтичном платье, да еще и с крашеными губами…
        Наверное, я все-таки поспешила с помадой, но её буквально требовало то единственное платье, что смогло на меня налезть, в основном, конечно, благодаря высокой талии, унесенной аж под грудь, и свободному подолу.
        Нет, все-таки беременность - не самый лучший для свиданий момент жизни. Хотя если так задуматься, у нормальной женщины и необходимости-то в этом обычно нет. Это у меня все не как у людей, и мне просто нужен большой и мощный клин, который вышибет из моего сердца прочно засевшего не того мужчину.
        И если так подумать - из всех моих знакомых мужчин только у Димы есть шанс что-то для меня переменить. Потому что он мне знаком. Потому что он вырос и возмужал, и ему есть чем меня удивлять. Потому что моя беременность его не отталкивает.
        Я хотела встретиться на нейтральной территории, но Дима буквально настоял, чтобы первое свидание у нас с ним случилось все-таки в клубе.
        - Во-первых, я еще не передумал забуриться к вам со своими придурками, - честно предупредил он, - и если ты сможешь провести для меня экскурсию - у нас с тобой и повод для разговора будет. А на нейтральной территории я буду ужасно тупить и пытаться рассказывать тебе про заказ на мобильное банковское приложение. Ты умрешь со скуки.
        - Ну, не прибедняйся, - попросила я во время этого разговора, не выдержав такой откровенной брехни, - мне прекрасно известно, что ты даже разговор о футбольных клубах можешь сделать интересным.
        - И все-таки, давай я заеду к вам, - Берг все-таки не отступился от этой идеи, - просто я хочу провести с тобой времени побольше. И хочу отвезти тебя домой, если ты позволишь. А если ты будешь добираться до Москвы, потом - до ресторана, где мы пересечемся, наше с тобой свидание сделается ужасно коротким. Да и путь до твоего дома много времени не займет.
        - Неразумный ты все-таки мужчина, Берг, - вздохнула я на это, - не понимаешь, что ко мне нужно привыкать в маленьких дозировках. И только привыкнув - переходить на большие.
        - Не путай глупость с героической смелостью, Гелька, - этот придурок даже заржать умудрился, - я хочу совершить подвиг. Кто ты такая, чтобы стоять на моем пути?
        - Дракон, конечно, - буркнула, закатывая глаза, - на пути у героев всегда стоит дракон. Голодный.
        - Намек понял, сегодня накормим до отвала, - усмехнулся Дима по-доброму, - итак, давай забьемся. В семь-пятнадцать, в вашем ресторане. Ты узнаешь меня по галстуку в фиолетовый горошек.
        Откладывала телефон в смешанных чувствах. Потому что… Нет, это просто нечестно.
        Нечестно я поступаю с ним. Просто использую. А ведь он, в отличие от многих, относится ко мне искренне. И на свидание даже позвал, хотя мог найти более подходящий, более простой вариант.
        И по уму мне надо как-то отказаться от этой затеи, научиться справляться самой…
        Вот только надо для кого? Для чего? Для себя? Для той почти мертвой сущности, что сидит внутри меня и не может ничего, кроме как отравлять мою жизнь?
        И что мне теперь, до конца жизни ни с одним мужчиной даже просто так не заговаривать? Позволить себе так и жить одним только нереализованным, невостребованным чувством? Ну уж нет.
        Такой участи я для себя не хочу.
        И все же - нервничаю. Настолько, что уже после обеда работа начинает валиться из рук, чего со мной в принципе никогда не случалось. Как дорабатываю до конца дня и даже предварительно отчитываюсь Артему Валерьевичу об изменении рабочего микроклимата за время моего отсутствия - сама не понимаю.
        На всякий случай спрашиваю о помощнице, но Тимирязев разводит руками.
        - О помощнице пока сказать нечего. У меня есть пара кандидаток, но не очень удовлетворительные. Будет еще хоть пара - сам тебе их покажу, выберешь. А вот о длине твоей юбки, Снегурочка, мне есть что сказать. Еще короче можешь?
        - Мы договаривались вообще-то, - напоминаю устало, - только деловые отношения. Тогда я дорабатываю до декрета и не увольняюсь. Мне уже можно писать заявление?
        - Плох тот гусар, что не совершает попыток, - Артем ослепительно улыбается, - но ты ведь не будешь спорить, что у тебя сегодня свидание?
        - Не буду, - развожу руками.
        - С Ольшанским? - вроде бы ему безразлично, но что-то ревнивое в нотках тона все-таки звучит. Эх, мужики, мужики. Странные вы все-таки люди. Со странной логикой. Вот с чего вообще звучит такой вопрос? С чего тут вообще ревность?
        - Нет, не с ним, - отвечаю бесстрастно, - и потом, Николай Андреевич сегодня решал вопросы вне клуба. Мне сказали, что он не должен приехать. А у меня встреча в нашем ресторане.
        И зачем я это вообще сказала? Черт его знает. Тимирязеву бы допросы вести - все бы ему выбалтывали.
        - Ну, ради красивых ног не грех и приехать, - подмигивает мне Артем, - И даже крюк заложить.
        - Сомневаюсь, что Николай Андреевич будет терять на это время, - говорю сухо, остро ощущая внутренний спазм.
        Нет, не надо мне расстраиваться из-за этого.
        Отсутствие Ольшанского кстати играет мне на руку. Я знаю, что до конца дня он не вернется, я знаю, что не буду сидеть и бояться, что он придет в ресторан и я буду ощущать себя как клятвопреступница.
        И пусть ему и в голову не придет меня в этом упрекнуть, смысл в том, что внутренняя я обязательно будет мучиться от чувства вины.
        Она и так будет. А если Ника принесет в неурочный час - будет хуже.
        - Ну, удачи, - желает Артем на прощанье, - и тебе, и тому отважному полководцу, что отважился штурмовать твои бастионы. Пусть я выбыл из гонки, но ему я желаю победы. Чисто из сочувствия одного спортсмена другому.
        Закатываю глаза. Так вот ты какой, мужской шовинизм в действии!
        Вопреки Библии разумной девушки, рекомендующей опаздывать на свидания, умудряюсь прийти на пятнадцать минут раньше. Хотя это, наверное, было бы странно, если бы я умудрилась опоздать в ресторан, который расположен в десяти минутах ходьбы от корпуса, в котором я работаю. Это Бергу еще доехать надо.
        Зато есть время подкрасить губы и подвести глаза. Даже глянуть на себя в профиль, чтобы убедиться - моя беременность уже очень очевидна.
        Бог ты мой.
        Какое же это все-таки счастье…
        Хлопает входная дверь, и я - намертво застрявшая у зеркала в холле, вздрагиваю, разворачиваюсь в ту сторону. Думаю увидеть Диму - а вижу Ольшанского. Нежданчик!
        Черт, а я-то только понадеялась на свое везение!
        Куда там. Если бы мне повезло - он бы пролетел мимо меня, не обратив внимания. Он же - останавливается в трех шагах от меня, смотрит и тянет душу.
        Надо уйти, наверное. Разве что кивнуть перед этим, типа я его видела, но слишком уж заморачиваться на этот счет не намерена.
        - Привет, - пока я определяюсь с маневрами, Ник просто заводит разговор, - отлично выглядишь, Энджи.
        - Анжела, - поправляется, когда замечает плотно сжавшиеся мои губы.
        - Мне сказали, тебя не будет, - отворачиваюсь к зеркалу, поправляю длинные серьги в ушах, - и рабочий день уже закончился. Что-то случилось?
        - Так, привез кое-какие бумаги Тимирязеву, - Ник не двигается с места. Все смотрит и смотрит… Господи, почему так не этично сказать, чтобы он шел уже к лешему и не тянул из меня кровь? - А ты почему еще на работе? Что-то случилось с водителем и ты не смогла уехать?
        - У меня встреча, - отвечаю без особой охоты, - водителя я отпустила. Меня обещали подвезти.
        - Ясно, - он коротко кивает, ни на секунду не отрывая от меня своих глаз.
        Это уже не смешно! И не красиво - так таращиться!
        Только я намереваюсь ему об этом сказать, как ресторанная дверь снова радостно хлопает и в холл со свежим ноябрьским ветром вламывается Берг.
        - Ты даже меня встречаешь! Теперь верю, что соскучилась! - восклицает и лезет обниматься.
        - У тебя лапы холодные, - шиплю Бергу на ухо.
        Чувствую себя ужасно.
        Потому что все это - на глазах у Ника. И он по-прежнему не двигается с места, глядя на меня.
        Ну а чего я хотела? Чего ждала?
        Ничего не ждала. А хотела…
        Это не важно.
        Расслабляюсь, позволяю Диме увлечь меня в зал. Надеюсь, что Ольшанский сейчас быстренько решит свои вопросы и уедет. Так мне было бы проще.
        Проще…
        Кажется, не один Козырь не хочет упрощать мне жизнь. Сама моя судьба желает, чтобы мне не сиделось на попе ровно.
        Конечно же, Ольшанский проходит в зал. Конечно же - занимает столик. Всего в двух столиках от нас. И продолжает смотреть прямо на меня.
        Нет, все-таки нужно было настоять на нейтральной территории!
        16. Ник
        Господи, что я творю?
        Сам понимаю, что самое лучшее, что я могу сделать в данный момент - это свалить нахрен с горизонта. Дать Энджи её вожделенное спокойствие, которого она так хочет, но в итоге…
        Сижу.
        Смотрю.
        Хочу сдохнуть.
        Как-то так странно они уселись, что я вижу две повернутые ко мне спины. И парочка за столиком склонилась друг к дружке, обсуждают меню, посмеиваются, толкаются локтями.
        Что-то где-то кипит. Или это мой мозг достигает точки плавления?
        Это ведь не откровение - что у Эндж может быть мужчина. У молодой, привлекательной, самодостаточной женщины не может не быть поклонников. И само их отсутствие за то время, что я её знаю, знак исключительно того, что она не испытывала в них внутренней потребности.
        Хотя нет. Испытывала. Только не в ком-то со стороны. Во мне.
        И я ничего ей не давал.
        Стоит ли удивляться, что все я просрал? Настолько, что она словно мантру твердит: “Ты мне не нужен”, не допуская и мысли, что может меня волновать.
        Сам идиот, что уж. Столько времени выжидать, столько времени телиться, столько времени болтаться из стороны в сторону…
        Сам же все давно понимал. Понимал, что только она и нужна, что только её и ищу в любой другой, и все что надо - только сказать ей об этом.
        Но нет ведь, трусил.
        Именно в её глазах хотелось отражаться сильным, безукоризненным, надежным. А не тем, кто не способен даже подарить желанного ребенка. Бракованным от рождения. А сейчас… Уже никому не нужны признания. И даже чудо, наше с ней напополам, никак нас не объединяет.
        А ведь могло бы.
        Открой я рот хоть на пару лет пораньше.
        - Николай Андреевич, - над моим ухом нерешительно покашливает официантка Настя - я уже минут десять просто сижу и смотрю прямо перед собой. Смотрю и пытаюсь не видеть, как мужчина рядом с Энджи склоняется к ней ближе и жалит в щеку губами. Это мог бы быть дружеский жест, если бы он не задержался вблизи её кожи, со вкусом втягивая запах духов.
        - Николай Андреевич, - Настя нерешительно теребит меня за плечо. Я с удивлением обнаруживаю в пальцах вилку. Гнутую. Я держался за неё, как за якорь.
        Вот ведь черт, докатился!
        - Принеси мне эспрессо, - поднимаюсь со стула. Руки смертельно чешутся, но объективно понимаю - Эндж не скажет мне спасибо, если я сейчас, как будто случайно, дам в морду её кавалеру. Ничего этим не добьюсь. Лучше уйти. Хоть и для того пока, чтобы руки помыть. Выиграть себе хоть минуту. Мысли охладить…
        Планировка у ресторанного санузла простая. Общий короткий коридор с раковинами, две двери - с мальчиком слева, с девочкой справа.
        Никуда не уйду, подхожу к раковине, мечтаю стечь в неё и залиться по самые гланды ледяной водой. Может, тогда думать станет проще наконец?
        - Ольшанский, что мне нужно сделать, чтобы убедить тебя уйти сейчас?
        Голос Энджи звучит за моей спиной неожиданно, как раскат грома темной зимней ночью.
        Оборачиваюсь, смотрю на неё.
        Пришла. Смотрит на меня с вызовом. Руки на груди скрестила.
        - Хорошо выглядишь, - это я сказал ей сегодня. Так даже Тимирязев писал мне, предупреждая, что у Энджи явно какая-то не деловая встреча. Но это совершенно не характеризует ничего.
        - Ты такая красивая, что дышать вблизи тебя совершенно не хочется, - выдыхаю прежде, чем успеваю сообразить, что никому сейчас не нужны эти признания, - и не только сегодня, если хочешь знать. Всегда такая.
        Она молчит.
        Стоит, вся напряженная, напружиненная, кулаки сжимает.
        - Да как ты смеешь? - шепчет яростно. - Как тебе наглости хватает на это? Неужели ты настолько сволочь, Ольшанский, что все, что тебе надо - измучить меня до предела? Мытьем или катаньем, неважно - лишь бы ничья.
        - Эндж…
        - Не подходи!
        Не могу. Говорил уже, что не могу. И все, на что меня хватило - дистанция, пока она в больнице лежала. Потому что видел результаты её анализов. Потому что видел, что есть и нехорошие звоночки. Потому что смертельно боюсь за последний свой шанс на чудо.
        Добоялся уже с Юлей, но в случае с Эндж все как раз прозрачно. У меня есть все, от скриннингов до простейших анализов. И прекрасно обрисована мне общая картинка.
        Жаль только, надолго этого знания не хватает.
        Две недели выдержал, сейчас - срываюсь.
        Безумие одолевает.
        В жопу правила. Если все они ведут сюда, туда где я остался жалким зрителем с заднего ряда жизни моей Энджи - туда им и дорога. Дальняя и темная.
        Подхожу к ней вплотную - нет больше сил терпеть хоть какое-то расстояние между нами. Осторожно касаюсь бледной от кипящей внутренней ярости кожи. Её дрожь ощущаю.
        - Я не хочу тебя огорчать, Энджи, - сознаюсь устало, - знаю, что я в этом не преуспел. Но так или иначе я хочу совершенно другого.
        - Ну давай, удиви меня, - она кривит губы с бесконечным раздражением, - чего же ты хочешь, Ольшанский?
        - Чего я хочу? - повторяю эхом. - Чего я хочу, когда вижу тебя с любым другим мужчиной? Это ты хочешь знать?
        - А ты время тянешь, потому что формулировки для ответа никак не выберешь? - Энджи обдает меня истинным своим бешенством. - Так не удивляйся потом, что пока ты со словами находился, Берг успел машину прогреть.
        Уехать собралась? Да, вполне возможно, что эта идея забралась в эту умную голову.
        - Мне не нужно выбирать, Эндж, - покачиваю головой, - все предельно ясно. Хочу тебя забрать. Себе. Полностью.
        Надо же, как просто это озвучилось.
        Секунды смазываются. Эндж набирает в грудь воздуха для новой яростной тирады. А я падаю вниз. На её губы.
        Хочу её забрать.
        И заберу. К черту!
        Она замахивается - я перехватываю руку.
        Она отталкивается - я прижимаюсь к ней сильнее.
        Она кусается - я почти наслаждаюсь этим.
        - Ну тише, тише, - прошу, соскальзывая с губ на подбородок, - оставь мне хоть язык. Он мне еще пригодится в жизни.
        - Я тебя ненавижу, - шипит моя прекрасная бестия, - ненавижу, слышишь, Ольшанский?
        - Слышу, - фыркаю, прижимаясь губами к мягкой точке у уха, - и знаю. Только я не могу больше, Энджи. Не могу без тебя.
        - Ты прекрасно справлялся, - она вспыхивает, будто пропитана маслом. Пытается вырвать из захвата прижатые к стене руки.
        Потом. Потом дам ей себя отлупить. Плевать уже. Пусть что хочет, то и делает, лишь бы больше не уходила.
        - Отстойно я справлялся, милая, - ухмыляюсь еще ехиднее, - занимался херней, спал не пойми с кем, делал тебе больно. А ты - прекрасная, сильная, потрясающая. Ты лучшего заслуживаешь.
        - Не тебя!
        - Не меня, - соглашаюсь и трогаю губами чуть выше, - вот только я устал молча смотреть на мужчин с тобой рядом. И теперь им как-то придется со мной разбираться. Давай договоримся, ты выйдешь за того, кто перешагнет через мой хладный труп. Отличное условие для кастинга.
        - Ну не ври, Ольшанский, - моя прекрасная бестия буквально расчленяет меня кинжально острым взглядом, - не ври. Столько лет была не нужна, а тут вдруг понадобилась? По-моему, ты - просто мудак. Тебе просто нужно выучить, что то, что я от тебя беременна, меня твоей собственностью не делает. Ты ушел от меня тогда.
        - И ни о чем в своей жизни я так не жалел после, - произношу, прислоняясь к её лбу, - у меня в голове был пьяный бардак. Я наговорил тебе…
        - Просто признался в любви к другой, мелочь какая, - Энджи с горечью кривит губы, - всего лишь после того, как мы переспали. Это ведь просто секс, так ведь? Ошибка!
        - Я сам одна сплошная ошибка, - вздыхаю. Целую её в висок. - И если так задуматься - величайшая ошибка в твоей жизни.
        - Как самокритично, - Энджи сверкает глазами, - мне даже добавить нечего.
        - Давай я тебя отпущу, - предлагаю, - и ты зарядишь мне по морде. Я уже давно на это напрашиваюсь, а ты почему-то никак не выпишешь мне положенное. Давай? На раз-два…
        Отпускаю её руки, практически сам подставляю голову. Но… Не дожидаюсь желаемого. А вот маленький твердый кулак впечатывается в мое солнечное сплетение с силой, заставляя меня охнуть и почти сложиться пополам.
        - Сюрприз, - выдыхает Энджи почти обжигая меня своей кипучей злостью. А я пытаюсь наладить дыхание и смеюсь. Смеюсь. Потому что первый раз за год вообще чувствую хоть что-то.
        Боль. Настоящую, чистую, живую. Не приглушенную бескрайней апатией.
        А еще - бескрайнюю нежность к этой шипастой колючке, что отошла на пару шагов, обнимает себя за плечи, смотрит в сторону, но не уходит. Не уходит.
        - Я без тебя как мертвец, Энджи, - выдыхаю, приводя себя в почти что вертикальное положение, - я ни черта не чувствую, творю какую-то дичь. Мне настолько на все плевать, что сам не понимаю, как еще не повесился.
        - Я уволюсь завтра.
        - Не уволишься, - качаю головой, - не пущу я тебя никуда.
        - Ты мне не хозяин, Ольшанский.
        - Нет, - соглашаюсь, глядя ей прямо в глаза, - всего лишь отец твоего ребенка. Впрочем, можешь уволиться, конечно. До родов работу вряд ли найдешь, но я согласен уже сейчас начать платить алименты.
        - Ни черта мне от тебя не надо.
        - Не глупи, - делаю шаг к ней, она - от меня. Кажется, сейчас начнем гонять в салочки по всему ресторану, - я ведь недолго еще тут пробуду. Пара месяцев - и уеду. Козырь не даст мне отбрыкаться от нашего соглашения.
        - А, ну да, точно, как я забыла, - с лица Энджи будто разом стираются все эмоции, отворачивается к зеркалу, начинает смывать остатки несъеденной мной помады.
        - Ну вот что ты делаешь? - наигранно возмущаюсь. - Оставь мой десерт в покое.
        - Тебе вредно сладкое, - голос холодный, будто айсберг. И кажется, она совершенно не прочь отправить меня на дно.
        - Ты злишься? - спрашиваю, подходя чуть ближе.
        - Нет, с чего бы!
        - Злишься, - констатирую я, - из-за чего?
        - А сам не догадываешься?
        - Не могу сформулировать, - морщусь, - у меня сейчас такая вата в голове.
        - А она что, хоть когда-нибудь не там? - язвительно интересуется Энджи, глядя на меня через зеркало.
        - Ну, скажи же, - прошу, касаясь её спины. Ощущаю жар. Хочу соскользнуть ладонью на животик, смертельно хочу, но понимаю - сейчас все и так на волоске висит. Она не должна думать, что нужна мне из-за ребенка. Рано еще. Дохни и терпи, Ольшанский.
        - Просто ты свинья. И трепло, - Энджи озвучивает устало, - даже грустно, что я умудрилась в тебя влюбиться.
        - Это мы уже говорили сегодня.
        - Мы много чего говорили сегодня, - глаза у Энджи снова яростно полыхают, - например то, что я тебе вроде бы нужна. А теперь мы возвращаемся к тому, что ты уедешь через пару месяцев. На новую прекрасную работу. И оставишь меня тут. Одну.
        - Разве ты не этого хотела? - спрашиваю тихо. - Не того, чтобы я оставил тебя в покое?
        - Меня ждут, - коротко отрезает она, пряча от меня глаза. Снова забираясь в кокон. Шагает мимо, виртуозно уклоняясь от моей руки.
        Уходит к этому. К бывшему своему, черт бы побрал этого Берга. Лучше бы я сразу его послал далеко и надолго.
        Я иду за ней. Через несколько шагов позади.
        Вижу, как она подходит к столу, как её обеспокоенный кавалер поднимается со стула.
        - Гелька, все нормально? Тебя долго не было.
        - Прости, - устало произносит Энджи, тяжело опираясь на стол, - прости, что задержалась. Прости, что ввела тебя в заблуждение. У нас ничего не выйдет.
        Ох ты ж, черт!
        В своих амбициозных желаниях я, конечно, хотел этого. Надеялся на это. Но слышать вот сейчас…
        Определенно, это может закончиться паршиво.
        И видно, что вскочивший на ноги мужик отчетливо начинает злиться.
        - Что за дурь, Гель. Мы даже еще не начали. Что тебе в голову взбрело?
        - Я, - до того, как этот персонаж начнет выносить Энджи мозг, шагаю к их столику вплотную, чуть прикрывая её своим плечом. Повторяю, для слабослышащих, - ей в голову взбрел я. Николай, помнишь меня?
        - Катился б ты отсюда, Коля. - Глаза у Берга нехорошо поблескивают. - Я со своей женщиной сам разберусь.
        Ох, какие у нас волшебные заявления. И как дико от них чешутся кулаки - кто б знал. Но мы все еще в публичном месте, нужно хоть как-то сдержаться.
        - С матерью моего ребенка ты без меня разбираться не будешь, - качаю головой категорично.
        У Берга вытягивается лицо.
        Он смотрит на Энджи за моим плечом, видит её короткий кивок.
        - Можем выйти и разобраться по-мужски, если хочешь, - предлагаю спокойно, - в конце концов, она тебя из-за меня посылает.
        Никуда мы не выходим, в итоге.
        Уже секунду спустя кулак Дмитрия Берга знакомится с моим глазом. Знакомство выходит ярким.
        17. Энджи
        - Господи, какой же ты кретин, Ольшанский.
        Я произношу это бессильно и протягиваю руку, чтобы забрать у него полотенце. Маша, наш ресторанный шеф-повар, как раз принесла лед, и можно запихнуть его внутрь полотенца. Должно быть подейственнее, чем быстро нагревающийся мокрый компресс.
        Ник безразлично пожимает плечами, принимая из моих рук полотенце со льдом.
        Мы сидим в кабинете шеф-поварини, пытаемся “зализать раны”. Без особой пользы, нужно сказать. Фонарь под глазом Ника уже налился глубоким фиолетовым цветом. Разбитый нос уже не кровит, но медленно припухает.
        - Ты мог хотя бы отбиваться? А ты просто позволил навешать себе люлей. Еще хорошо, что у Берга вовремя башня на место встала после нескольких ударов. А так… Почему ты не дал ему отпор?
        Ник снова пожимает плечами, не спуская с меня все того же внимательного взгляда, которым он меня изводит весь этот абсолютно дурацкий вечер.
        - Если ты собираешься молчать, я могу и домой поехать. Кажется, Дима еще должен ждать. По крайней мере, те десять минут, что он дал мне на раздумья, еще не кончились.
        И ведь правда не кончились.
        И пусть я и не собиралась выходить к Бергу, особенно после того, как он включил жесткого самца и на прощанье проронил вот это все: “Даю тебе десять минут на передумать, жду в машине”.
        Ник-то не знает, что я не собираюсь.
        Не знает.
        Бросает на меня взгляд Цезаря, пораженного в самое сердце любимым приемным сыном. А мне не стыдно. Даже после всего, что он мне сказал сегодня - не стыдно. Больно только. Больно и непонятно - как с этим жить.
        Потому что “не могу без тебя”, “хочу тебя себе” - это все, конечно, мило. Но это не признание в любви. Даже рядом не оно. И потому что это не признание в любви, я буду с ним настолько жестока, насколько вообще смогу.
        Господи, и зачем ты создал меня настолько мстительной?
        - Не всегда и не во всем есть место драке, - устало и невесело озвучивает Ник, - я не хотел, чтобы он срывался на тебе. Я этого добился. Что получилось в результате… Какая разница?
        - Какая разница? - я возмущаюсь. - У тебя вся рожа в синяках, господин директор. И именно ты торгуешь этой рожей и охмуряешь крупных клиентов.
        - Ничего, - Ник безразлично отмахивается, - по телефону охмурю.
        Кажется, его совершенно не волнуют потенциальные рабочие проблемы. Ну и… Ну и пусть.
        Я тогда тоже не буду заморачиваться. Бесит беспокоиться о тех его проблемах, которыми не озабочен он сам.
        Чтобы занять руки - собираю высыпанные из ресторанной аптечки лекарства. Черт его знает, что мы тут искали, мазь от гематом все равно не нашли.
        - Энджи, давай поговорим, - тихо просит Ник, - у меня волосы дыбом, когда ты так молчишь.
        - Надо помолчать подольше, в таком случае, - мрачно откликаюсь, но с чувством обреченности на лице падаю в рабочее Машино кресло, смотрю на Ольшанского в упор.
        - Ты что-то конкретное мне сказать хочешь?
        - Ты ведь можешь дать мне один шанс?
        Мда. Честно говоря, я как-то резко перестаю сомневаться, что Ольшанский сможет охмурять, даже с разукрашенной синяками физиономией.
        Потому что он умеет, да. И своим обаянием, и голосом своим пользоваться умеет прекрасно. Даже в таком вот плачевном состоянии.
        Мне приходится выдержать паузу, чтобы дать действительно тот ответ, который я хочу.
        - Честно говоря, не знаю, зачем мне это делать. Я много времени потратила, чтобы выстроить мое нынешнее к тебе отношение. Пустить столько усилий на ветер - слишком расточительно, по-моему.
        - Ты волшебно целуешься, знаешь?
        Один-ноль, в его пользу. Так осторожно мне напомнить о том, что я не смогла дать ему внятный отпор. Опять. Обмирала, дрожала, даже кусалась, но скажем честно - вполсилы. С большей охотой позволяла себя целовать и отвечала сама.
        - Некоторые вещи мне еще сложно держать под контролем, - проговариваю медленно, будто бы даже больше для себя, чем для него, - и в этом вопросе я буду вынуждена поставить для тебя условия. Или ты выдерживаешь дистанцию, или я вынуждена все-таки искать другую работу. Не найду до родов - пусть. Значит, займусь сделкой по размену моей квартиры. Она должна меня обеспечить на неопределенный срок.
        - Энджи, - Ник глубоко вздыхает, откладывает свой компресс, подходит ближе ко мне, опускается на корточки, чтобы заглянуть в мое лицо сверху вниз. За руку меня берет, ласково поглаживая запястье. Я отворачиваюсь.
        Устала.
        - Я тебя не убедил, так ведь?
        Я ожидала не этого вопроса. Пространной речи на тему, почему мы должны быть вместе, монолога на тему его сожалений о причиненной мне боли. А получаю это. Короткий вопрос, констатация факта, и не надо даже гадать, о чем речь.
        - Не убедил, - подтверждаю кивком, - ты и до этого предлагал нам сойтись, когда узнал, что беременна я от тебя. Все дело в этом. Но я не буду соглашаться на меньшее, когда хочу получить все. Мне не нужно, чтобы на мне женились, только потому что это соответствует твоему внутреннему кодексу чести.
        - Кодекс чести тут ни при чем, - Ник качает головой, - Энджи, все началось гораздо раньше. До того, как я узнал про свое отцовство.
        - Ну да, - фыркаю едко, - еще скажи, что все началось во время нашей с тобой дружбы. И что все время, пока мы дружили, ты питал ко мне чувства.
        - Честно говоря, так оно и было, - Ник чуть отодвигается, опираясь спиной на край рабочего стола, - тогда у меня все и началось.
        Нет, это уже не смешно.
        Первый мой порыв - вскочить и все-таки уйти. К Диме. И пусть я сама уже ему сказала, что не могу, я, в конце концов, беременная. Мне можно делать глупости. Мы, в конце концов, не в мелодраме, когда героиня на минуту опаздывает к назначенному сроку, и её герой улетает навек, и больше не берет трубки.
        Возьмет.
        Мозг повыносит, условий наставит, но сейчас… Я уже почти готова сама принять те условия.
        Уволиться? Да без проблем.
        Не общаться с Ольшанским? С превеликим удовольствием!
        А потом Ник снова касается моей руки и у меня снова сводит душу острой судорогой.
        Потому что он весь - как из раскаленного железа сейчас. И всякое его прикосновение - до костей прожигает. Только боль и несет.
        - Боже, как же я тебя ненавижу, - тихо шепчу, - и вот как у тебя так получается, даже себе врать в таких вопросах.
        Вырываю руку. Отхожу к окну. Вообще - это какая-то моя самая любимая точка дислокации. Можно стоять, тупить в стекло, чувствовать себя шестнадцатилетней ванилькой. Как та истеричная дурочка, что сейчас бьется внутри меня, требуя невесть чего.
        Снова шаги за спиной.
        Снова эта сволочь рядом.
        Опускает ладони на плечи, так, будто право имеет. Прислоняется лбом к моему затылку. Дышит. А у меня - сил нет даже на то, чтобы локтем ему в печень двинуть.
        Устала бесконечно.
        - Я помню твой первый день в “Рафарме”, - он шепчет, не отодвигаясь, - как сейчас помню, синее платье, серый жакет, тонкие пальцы, а в глазах - бездна. Такая темная, холодная. Будто ты сама себе поблажек не делаешь, и с другими будет тот же разговор. И мне до смерти захотелось увидеть, как ты улыбаешься. Становятся ли твои глаза теплее?
        - И как? Становятся? - сама удивилась, что слышу свой бесцветный голос. Не хотела с ним говорить.
        Уйти - это да. Только что-то у моего мозга и моих ног никак не получается договориться.
        - Но доли секунд бывало. В какой-то момент я ставил себе за цель - чтобы как можно больше бывало таких секунд за вечер. Иногда ты даже забывалась и до самой ночи улыбалась.
        - Это потому, что я в тебя была по уши влюблена, болван, - устало выделяю слово “была”, - а ты - травил меня Юлями, Виками, Маринами, Ксюшами. И чего сейчас от меня хочешь?
        - Чего хочу? Тебя хочу, - он фыркает как-то даже саркастично, - знаю, что все я с тобой продолбал, все, что только можно. Но так хочу - все поджилки сводит.
        - Ничего, - морщусь раздраженно, - подожди, там Артем Валерьевич угрожал нам новой сотрудницей. Она придет, стрельнет в твою сторону глазками, и все, хотеть ты будешь уже её. В долговечности твоих желаний в мой адрес я вполне обоснованно сомневаюсь. Да и в их существование тоже не особо верю.
        - Дурочка, - с какой-то убийственной нежностью выдыхает Ольшанский. Пальцами мне по спине проводит - жар сквозь ткань до кожи добирается.
        Сил нет даже обижаться на это все. Только охреневать.
        Такой странный он сегодня, как будто совершенно чокнулся.
        И охренел - бесконечно. Потому что так по-свойски касается меня, целует, будто и правда право имеет.
        И самое ужасное - я ничего с этим не делаю. Не отстраиваю границ, не устанавливаю дистанцию. Хотя…
        Десять раз уже пробовала, он же ничего не слышит…
        - Можно отвезти тебя домой? - спрашивает тихо. - Могу поклясться, что буду вести себя прилично.
        - И я после сегодняшнего должна тебе верить? - язвительно подталкиваю его локтем, надеясь, что он хоть чуть-чуть отодвинется. Мечты-мечты. - Нет уж, обойдусь, - решительно болтаю головой.
        - Ну пожалуйста, Энджи, - шепчет, ближе склоняясь к моему уху, - я сейчас в таком состоянии, что ты меня в дверь - я в окно полезу. Просто от отчаяния. Не могу больше смотреть на твою жизнь со стороны. Позволь мне хоть что-то.
        - Не хочу, - упрямо поджимаю губы. Чувствую себя козой. Как тетка говорит. Фыркаю, ощущая легкий прилив сил.
        - Как же хочется тебя сейчас целовать. Вот прямо сейчас, когда ты ерепенишься - хочется особенно сильно.
        - Ну рискни, - шиплю сквозь зубы, - если лишние части тела завелись.
        - В этом случае ты точно не согласишься, чтобы я подвез тебя домой, - Ольшанский покачивает головой, - а вот это мне действительно не улыбается. Лучше давай все-таки отвезу.
        Вот ведь…
        Ни за что бы не подумала, что он так обострится!
        Уехать, конечно, можно, но что-то я сомневаюсь, что это избавит меня от Ольшанского как от явления. Даже наоборот. Как-то так выходит, что чем больше я отталкиваю его от себя - тем настырнее он ломится в мои ворота.
        И…
        А почему бы мне не развлечься за этот счет, кстати?
        - Ладно, подвези, - киваю милостиво, но тут же добавляю с ехидной улыбочкой, - только я на заднем сидении поеду. Во избежание.
        Недоверчиво смотрит на меня, будто сам не верит, что я согласилась.
        Ну и правильно делает, что сомневается.
        Конечно, я ему не верю.
        Он в очередной раз себя убедил, что питает чувства, только на этот раз не к Юле, а ко мне.
        Но я ведь смотрела на это все. Хотела для себя. И сейчас есть прекрасный шанс получить это все, на голубом блюдечке, с золотой каемочкой. При этом подпускать его к себе хоть на пушечный выстрел я не собираюсь. А вот удовлетворить мстительную гадюку внутри - о да.
        Поматросить и бросить. Чудесная мысль. И чего я сразу не догадалась это сделать?!
        18. Энджи
        Телефон на моем столе вибрирует как всегда. По Ольшанскому можно время подводить. Занят он, не занят. В клубе он сегодня был, или нет, но в семь пятнадцать телефон на моем столе начинает страстно подпрыгивать.
        Я не тороплюсь, допиваю чай, не без удовольствия поглядывая в окно.
        Стоит там, на парковочке, прямо напротив моего кабинета. Как нарочно именно для меня встает, чтобы я понаслаждалась его муками.
        Весь из себя, в темном пальто, с телефоном у уха, без шапки на безмозглой голове.
        - Ну? - с третьего его прозвона удосуживаюсь поднять трубку. - Чего вам надо, господин директор? Рабочее время, если что - кончилось. Отчет я вам прислала.
        - Энджи, ты ведь знаешь, что я тебя уже жду, - с той стороны трубки само терпение, может, только самую малость укоризненное.
        - Вы не мой водитель, Николай Андреевич.
        - Твой водитель уже уехал. А я не уехал. И буду ждать тебя, сколько потребуется.
        Я еще пару минут ехидно изливаюсь на тему того, как покараю уехавшего водителя, потом все-таки неохотно поднимаюсь со стула.
        Как бы то ни было - ехать-то мне надо.
        И я еще Ольшанскому не весь мозг вынесла, а нужно успеть до его отъезда в Японию сделать план-максимум. Чтоб новой девочке - какой-нибудь смазливой японочке - он уже достался таким, какого мне не жалко будет дарить. Обескровленным и можно совершенно мертвым.
        Одеваюсь без спешки, даже слегка заторможенно - втайне надеюсь, что какой-нибудь сквозняк все-таки отморозит Ольшанскому что-нибудь пониже пояса. Ну, я ж говорила - мне для смазливой японочки ничего не жалко.
        Уже третью неделю так развлекаюсь - надеюсь на накопительный эффект. Зима ведь почти на дворе. Ну, по погоде так не скажешь, конечно, но она пытается. Есть во что верить.
        Увы. Когда я выхожу - Ник бодр, свеж и даже сияет улыбкой. Совершенно не похож на отмороженного.
        Галантно открывает мне дверь моих любимых задних сидений. Даже в поклоне слегка насмешливом склоняется.
        Когда я прохожу мимо - ловит меня за руку, к себе притягивает, жалит в шею - горячими губами и колючим подбородком.
        - Эй! - возмущенно пихаю его локтем, со всей силы - чтоб проникся. - Ты обещал, что не будешь нарушать моего личного пространства, Ольшанский.
        - Прости, прекрасная моя мегера, - выдыхает, отпуская меня, - ты была так ядовита во время звонка. Очень возбуждающе. Я завелся.
        Господи, как же я хочу прибить этого типа!
        Вот очень. Прямо сейчас. И не будь большой и строгой тетей с должностью, требующей зрелого поведения - пошла б сейчас и начала искать, из какого забора у меня получится выломать жердь. Протянуть бы ей кой-кого по хребтине.
        Просто, ну нельзя же столько врать.
        Завелся он. На меня. Да-да, верю-верю!
        - Я сейчас своего водилу вызову, а ты - рули себе своей дорогой! - шагаю было в сторону, но меня ловят за рукав куртки.
        - Я больше не буду, - Ник строит мне удивительно честные глазки, - я тебе там мороженого привез. С карамелью, как ты любишь.
        - Я его с собой заберу, - мстительно обещаю, но идея идти куда-то звонить с мороженным не кажется уж очень классной. Неудобно. И приложиться к сладкой липкой гадости хочется уже сейчас. Без отлагательств.
        Эх.
        И когда я успела стать такой обжорой?
        Неожиданное колыхание животика - ответ на мой вопрос и в то же время, то самое событие, от которого у меня резко подскакивает настроение. Отходит на второй план даже моя жажда крови и мести Ольшанскому, который никак не может стать для меня безразличным.
        Я просто замираю, касаюсь места толчка, мысленно прошу.
        - Ну же, солнышко, давай еще раз.
        И получаю вожделенное. Прямо в ладонь. Чуть не реву.
        Толчки начались буквально на днях.
        Я еще не привыкла.
        От первого, случившегося посреди ночи - натурально расплакалась от счастья. Так их ждала, вслушивалась в себя, надеялась, что почувствую их раньше, но оно все не происходило, и не происходило. Я даже беспокоиться начинала. И вот…
        - Энджи…
        Этот тихий выдох Ника - как квинтэссенция мольбы. Глаза - какие-то разом и растерянные, и отчаянные.
        - Что? - поднимаю брови.
        - Можно мне… - он бросает взгляд вниз, подносит пальцы к самой моей ладони. Замирает. Да, это тебе не моя личная граница, сюда без спросу полезешь - можешь отхватить посерьезнее.
        Потому что есть определенные вещи, которые слишком для меня важны, чтобы становиться объектом дурацкого садистского развлечения.
        - Пожалуйста, - просит он снова, нетерпеливо, но в то же время - будто ожидая мой отказ. И я бы, наверное, его дала… Собственно - с чего я вообще должна как-то идти навстречу. Но еще одно внутреннее прикосновение малыша снова сбрасывает уровень моей зловредности до нуля.
        Я пожимаю плечами, отодвигаю ладонь.
        Увожу взгляд за его плечо, чтобы не видеть лица.
        Почему-то не хочу смотреть.
        Наверное, потому что не хочу лишний раз касаться мысли, что вот это все - только из-за моей беременности. Знаю её, не забываю ни на миг, но освежать в голове - не хочу.
        Оп…
        Мы сегодня точно разошлись. Четыре “привета” за пять минут - это признак хорошего настроения. Или голода. Да, пожалуй, все-таки последнего.
        Ник ничего не говорит, только шумно выдыхает и обрекает меня на себя - падает лбом на мой лоб, буквально заставляя меня видеть свое выражение лица. Совершенно удивительное выражение. Будто он, как и я в первый раз, не верит, что все это не сон.
        Хотя… С его-то шансами… Может, и правда не верит…
        Но какой же он все таки сейчас...
        Искренний. Залюбоваться можно. И пропасть ко всем чертям.
        - Так, все, хватит, - отталкиваю его пальцы от себя подальше, вижу разочарованные глаза Ника, пинком бужу задремавшую внутреннюю стерву, - хорошенького помаленьку. Где мое мороженое? Мы, кажется, есть хотим.
        - Куда едем сегодня? Домой или куда-то еще? Может, хочешь поужинать? - только когда отъезжаем, начинаю чувствовать, что что-то обстоит сейчас не так, как обычно.
        - В клинику. У меня сегодня плановый прием у моего врача.
        - Хорошо.
        Вроде спокойный, невозмутимый, но при этом - будто бы опустошенный. Не до дна, конечно, но если сравнивать с его обычным бодрым, нахальным состоянием - контраст очевиден.
        Он гораздо меньше разговаривает, почти не шутит, и всю долгую дорогу до моей клиники в машине висит какая-то невеселая тишина.
        И меня это беспокоит. Вопреки неутомимым мантрам, что я не буду думать о моральном состоянии Ольшанского, потому что он о моем тоже дохрена времени не думал. Никак не могу заставить себя не напрягаться.
        Даже мороженое никак не может отвлечь.
        А ведь видит бог, я стараюсь уделить ему максимум своего внимания..
        - Ты чем-то недоволен? - наконец решаю завести этот дурацкий разговор. Держалась я долго - до самых подъездов к Москве.
        - С чего ты взяла, Энджи?
        И правда, с чего я взяла?
        Просто голос звучит глуше. Суше. Бесстрастней. Как всегда - сказала бы я раньше.
        - Знаешь, я помню, когда в последний раз ты говорил со мной в таком тоне, - произношу, натягивая рукава куртки по самые пальцы, - примерно в то время ты рассказывал мне о бесконечной любви к твоей сладкой принцессе. И примерно тогда же у меня была примерно тысяча поводов доказать, что ты об этом врешь.
        Он молчит довольно долго - три светофора, две развязки. С учетом часа пик и типичных пробок - практически вечность.
        - О каких вообще хотелках в мой адрес ты можешь говорить, если стоит только коснуться любого вопроса - ты начинаешь играть в молчанку? - не выдерживаю тягостной паузы, конечно же, я.
        - Кажется, раньше мы отталкивались от мысли, что в мои хотелки ты не особо веришь, Энджи, - конечно же, что он может, как в очередной раз уклониться.
        - И почему же я в них не верю? Давайте погадаем на ромашке, - откликаюсь ядовито, скрещивая руки на груди.
        Ни за что не заговорю с ним снова. Даже пытаться не буду. Ибо пустая это трата времени.
        - Энджи, это бессмысленно сейчас обсуждать. Пока дела у нас настолько плохи - бессмысленно.
        Молчу. О том, что его дела такими темпами будут становиться только хуже - пусть догадывается сам. Не желаю разжевывать все до последней буквы.
        - Может быть, ты хочешь еще мороженого? Мы можем заехать по дороге.
        Продолжаю молчать. Рассматриваю ногти.
        Пусть прибережет свои сладкие взятки для будущей новой принцессы. Той, с которой он сможет разговаривать.
        Еще несколько минут тишины, густой, вибрирующей, моей недовольной тишины, и Ольшанский наконец выдает невеселый вздох.
        - Ты чудовищна, ты знаешь?
        Знаю. Но это не та тема, на которую я могла бы поговорить.
        - Я просто хочу больше, Энджи, - Ник вымученно улыбается наконец и перестраивается, чуть сбрасывая скорость, - стараюсь об этом не думать, но вот сегодня - не думать не получилось. Все оказалось настолько близко, что я чуть не захлебнулся всем этим.
        - Чем именно? - переспрашиваю неохотно. То ли я слишком устала, то ли кое-кто слишком мутно объясняет. Для себя крайним назначаю именно Ника. А как иначе-то?
        - Я много всего пропускаю, - он говорит еще тише, с очевидным нежеланием, - я давно хочу детей. Очень. И сейчас обязан наблюдать со стороны, выдерживая максимум дистанции.
        - Ты и так лезешь ко мне чаще, чем я этого хочу, - бурчу хмуро.
        - Да, - Ник снова вздыхает, - хоть ты и не веришь, что я делаю это искренне. Я знаю, что бесконечно перед тобой виноват. И согласен ждать сколько тебе потребуется, но…
        - Но? - ехидно повторяю. - Продолжай, продолжай, мне очень интересно, что там у тебя за “но”.
        - Но, если задуматься, вряд ли мне удастся пережить этот опыт. Не с моей… бракованностью.
        А вот это слово он чуть не силой из себя выдирал.
        И сколько же в нем было неприязни к самому себе…
        Эхом во мне отдалось. Куда глубже, чем я ожидала. Потому что… Уж это ощущение я могла понять. Пожалуй, даже больше, чем он хотел бы.
        - Извини, - проговаривает он тихо, - я не давлю на тебя. Правда. Я дохрена всего хочу. Это тебя ни к чему не обязывает. Я ведь не твой муж. Сам в этом виноват. О каких-то моих правах можно будет говорить, только когда ребенок появится на свет.
        - Это если он еще появится… - вырывается из меня отчаянное и горькое. Самый лютый мой страх.
        - Все будет хорошо, - мягко и почему-то очень убедительно говорит Ник, - ты со всем справишься. Ты не можешь не справиться. Только если осознанно что-нибудь вытворишь.
        Осознав, что он намекает на старую мою выходку, в Рафарме, возмущенно вскидываюсь, чтобы сказать ему…
        Вижу выжидающую улыбку. Все он знает уже, кажется. Провокатор чертов! Придушила бы, да он за рулем.
        И все-таки…
        Его вера - она имеет какой-то совершенно особенный вкус. Теплый такой…
        - Подождать тебя? - уже запарковавшись на парковке у клиники, Ник оборачивается ко мне с водительского места. - Или есть время съездить за вторым мороженым? Или твоя душа изволит чего-нибудь еще?
        Смотрю на него задумчиво. Даже местами испытующе.
        Даже не знаю…
        - Не надо меня ждать, - покачиваю головой, - глуши двигатель, пошли. Сегодня УЗИ по графику. Ты можешь посмотреть.
        У него такие глаза становятся… Огромные, темные, охреневшие…
        - Энджи, ты не шутишь сейчас?
        - Нет, увы, - пожимаю плечами. - На мой вкус - такими вещами шутить нельзя.
        Он так торопливо дергается с места, будто боится, что я передумаю. Даже забывает, что еще пристегнут.
        Выхожу из машины, вдыхаю прохладный ноябрьский воздух. Жду.
        Я об этом пожалею. Сто процентов.
        Конечно, жалеть я начинаю уже на третьем шаге по коридору к нужному кабинету. Но я не из тех, кто будет чуть что поворачивать назад. Решила разрешить - пусть идет. Тем более, что он так меня за руку стискивает - оторвать, кажется, удастся только с мясом.
        - А глаза-то все больше и больше сияют, - Светлана Борисовна, мой новый ведущий врач при виде меня приветливо улыбается. Бросает взгляд за мое плечо, приподнимает брови, - о, вы сегодня не одни. Это ваш?..
        Тактично замолкает, предлагая мне самой договорить, кем для меня приходится Ольшанский.
        Хороший вопрос. И кто же он мне? Не муж, не друг, не любовник. Проклятие на всю мою голову? Неудавшееся “всегда”?
        - Соавтор моей беременности. Хочет посмотреть, что именно мы с ним натворили, - неуклюже улыбаюсь, расстегивая пуговки на вязаном жакете. Жакет, самовязный, мягкий, прекрасного темно-синего цвета мне презентовала на прошлой неделе тетя. Велела не сметь студить её будущего внука.
        - Любоваться плодом дел твоих - дело однозначно хорошее, - доброжелательно улыбается Светлана и кивает в сторону кушетки, - устраивайтесь, мамочка.
        Долго думала, стоит ли менять врача, с Денисом Алексеевичем мне в принципе было комфортно, но… Моя паранойя потребовала держаться подальше от той же поликлиники, в которой наблюдалась и моя дорогая сталкерша. Тем более там у неё родственница работает. В общем годовым полисом в частной клинике я была настроена пользоваться на все сто процентов.
        Когда смотрю на свой пузик - осознаю, что время не просто бежит, пролетает мимо меня со свистом. Еще недавно ничего видно не было. А сейчас… Двадцать первая неделя. Все брюки в гардеробе отправлены на антресоли в отпуск. Просто не сходятся там, где должны сходиться.
        - Ну-с, посмотрим… - прохладный липкий гель на коже почему-то воспринимается мной чем-то вроде пыльцы феи, отворяющей двери в неведомое.
        Ник сидит рядом на стуле. Одну руку опустил рядом с моей головой. Вторую - опустил на мое плечо. Спрашивает взглядом - можно ли?
        Нет, конечно. По уму, надо послать. Но…
        У него пальцы такие теплые. А у меня плечи зябнут. Не буду ничего менять. Так хорошо.
        У каждого взрослого свое письмо из Хогвартса. У кого-то это долгожданное повышение или положительный ответ из издательства по поводу кровью и потом выстраданной книги.
        Иронично, но для меня апофеоз волшебства - маленькое, крохотное существо, на черном экране. Взрослое волшебство. Оно внезапно нужно не только мальчикам и девочкам.
        - У нас все нормально?
        В лучших своих традициях перед выходом ко врачу я весь интернет перерыла. Откопала все, что можно было откопать. В том числе и то, что именно на втором УЗИ высматривают какие-то патологии, из-за которых могут назначить поздний аборт. Поэтому… Мне страшно, если честно. Каждый день. До сих пор.
        - Все у вас замечательно, - улыбается Светлана, - воротниковая зона в норме. Шевелимся активно. И нос-то какой красивый, посмотрите только!
        Нет, я понимаю, что красивых носов эта докторица в день по десять видит. Но лично для меня каждый комплимент в адрес моего малыша - ужасно приятен. Тем более, что врач-то не просто так говорит, она там еще что-то меряет.
        - Чего только нос-то. Мы во всем прекрасны, - изображаю негодование, а сама - почти смеюсь от переполняющей меня эйфории. На темном экране, у меня на глазах медленно водит прозрачными ручками моя кроха.
        - Глаз не отвести, - хриплый шепот склонившегося к моему уху Ника явно для врача не особо предназначен.
        Улыбаюсь кривовато, но внутри все равно тепло растекается.
        Он и вправду смотрит на монитор УЗИ, не отводит взгляд. И глаза у него такие… Темные, почти бездонные озера серой воды…
        Столько в нем ожидания, удивления, света - сама не ожидала от себя, что засмотрюсь.
        А потом…
        - Эй, Ольшанский, это мне полагается рыдать в три ручья. Я ведь на гормонах, - тихонько хихикаю и щиплю его ладонь.
        А он…
        Спохватывается, мажет пальцами по носу, смахивая прозрачную каплю.
        - Это дождь, женщина, - нахально шепчет, не смущаяясь даже, - ты что, не видишь, над тобой гроза!
        - Ты болван такой, - покачиваю головой, - и не лечишься.
        Хорошо мы, наверное, со стороны смотримся. Этакие два неверующих Фомы, которых внезапно натыкали носом в чудо. И стоим мы такие, таращимся, а самим - и чихнуть страшно.
        - Ну что, мамочка, папочка, пол смотреть будем? - врач смотрит на нас заинтересованно. Будто бы даже испытующе.
        - Нет, - произносим почему-то хором.
        - Это неважно, - добавляет Ник. И я согласна. Потому что… На самом деле неважно. Я буду любить своего ребенка, каким бы он ни был. И Ник, судя по тому, как крепко он сжал пальцы на моем плече - тоже.
        Что ж, хоть в чем-то мы с ним едины.
        - Хотя мне уже обещали богатыря, - зачем-то шепчу, - но я читала, на первых УЗИ легко перепутать нос с…
        Мягкий смешок проходится по моим волосам. А затем Ник склоняется и клюет меня губами в висок. Вот ведь свинья беспардонная. Я его посмотреть пустила - а он…
        - Внутри тебя живет чудо, - тихо-тихо, только для меня шепчет, - а ты, получается, Страна Чудес, Энджи. Бесконечная!
        Честно говоря... В такой формулировке мне еще комплименты не заворачивали...
        И реагирую я на это в корне неверно. Моя внутренняя брюзга вместо того, чтобы разойтись еще сильнее, почему-то смущенно розовеет лицом.
        Эй! Дорогая! Мы так с тобой не договаривались!
        Что еще за оттепель такая?!
        19. Ник
        - Знаешь ли ты, что у твоего молчания есть семнадцать разных вкусов?
        Энджи возится на заднем сиденьи, бросает на меня недовольный вгляд.
        - Ну, извини, - если бы не держался за руль, развел бы сейчас руками, - приходится иногда нести дурь, чтобы обратить на себя твое внимание.
        - И зачем тебе мое внимание, Ольшанский? - она спрашивает суховато, но с учетом того, что за сорок минут в дороге до этого мне и пары слов не сказала - уже прорыв.
        - Все просто, милая, я самый жадный тип на свете. И хочу всего-всего, что ты можешь мне предложить. Внимание, дыхание, тепло… Все, что у тебя есть. И все, что потом останется.
        - А, так ты поэтому крюк через проспект заложил? Чтобы побольше моего тепла спереть?
        Вот ведь…
        - И давно ты заметила? - спрашиваю, а рот сам разъезжается в улыбке пойманного с поличным проходимца.
        Она, кажется, плечами пожимает.
        - Да уж заметила. Все никак не пойму, что ты мутишь и с какой целью, Ольшанский. Ну, я имею в виду твою настоящую цель, конечно. А не вот эту вот всю ванильную дурь, что ты мне заливаешь.
        - Ну, почему заливаю, - спрашиваю без тени обиды, - можно, конечно, убрать часть романтического налета, но под ним - только желание продлить агонию. Побыть с тобой чуть дольше. Я бы позвал тебя погулять, но ты ведь откажешься.
        - И поэтому ты заманиваешь меня в свою тачку и пытаешься укатать до обморока?
        - А ты к нему близка? - встревоженно спрашиваю. На всякий случай даже быстро перестраиваюсь и сбрасываю скорость. - Мы можем остановиться сейчас, если это нужно.
        - Расслабься, я не всерьез говорила, - она фыркает и в этом смешке я снова слышу живительное тепло, - правда, не всерьез. Вези в своем темпе. Только давай уж по третьему кругу мой квартал огибать не будем. Честно говоря, я уже есть хочу.
        - Так может, поужинаем?
        - Ольшанский, - Энджи скептически покачивает головой, - я помню все про дверь и окно. Но я сегодня и так позволила тебе больше, чем собиралась позволять. Хватит.
        - ПОКА хватит, ты хотела сказать?
        Не вижу, но почти чувствую, как она закатывает глаза.
        И сам смеюсь в ответ. Как уже вечность не смеялся.
        - Я и сама умею открывать для себя дверь, - ворчит моя неутомимая мегера, когда остановившись у её подъезда я подрываюсь, чтобы предложить ей руку.
        - Хочешь лишить меня одного из немногих возможных моих удовольствий?
        - А вот хочу, - задирает подбородок, стискивает губы. Глазами сверкает. Будто уже сейчас готова сорваться в бой. А у меня пальцы сами к её лицу тянутся. Провести по мягкой линии от уха к упрямо выставленному подбородку.
        - Так целовать тебя хочу, - шепчу почти в её губы, - будешь кусаться, признавайся?
        - Буду, конечно, - она снова пытается ершиться, и это такое прекрасное зрелище - я почти зачарован.
        Что ж, если бы она не хотела - она бы ответила по другому.
        Ну, или вообще не ответила бы.
        Каждый раз целую её как в последний. И не потому, что верю, что она меня завтра может нахрен послать. Потому что просто иначе не получается.
        Слишком долго держал себя на цепи. Сейчас… Почти на стадии остервенения. И пусть кусается, пусть царапается, что угодно - пусть. Просто я принимаю как данность - у моей Страны Чудес поцелуи со вкусом кровавой бойни. Главное ведь, что они - настоящие. Настоящие поцелуи моей Энджи. Не очередной бессмысленной попытки её заменить.
        Жаль только, что оторваться от неё все-таки приходится. В первые секунд тридцать - через силу. Привыкая к тому, что между нами все-таки есть расстояние.
        - Ты ведь помнишь, что я так просто поднимаю себе настроение? - Энджи была бы не Энджи, если бы тут же не махнула над своими крепостными стенами боевыми знаменами. - У нас с тобой нет отношений. И не будет.
        - Ты мне каждый день это напоминаешь, - я киваю. Я к подобным напоминаниям и вправду почти привык. Мириться с ними не хочется. Но приходится. В конце концов, я дорожу привилегией подвозить её до дома после работы.
        - Вот и чудно, что у тебя нет проблем с памятью. - она колко улыбается.
        - Я не поблагодарил тебя за сегодняшнее, - произношу, поднимаясь с ней вместе на подъездное крыльцо, - спасибо, Энджи. Это было очень щедро с твоей стороны. У меня даже слов нет, чтобы сказать, как я тебе благодарен.
        Слов и правда не хватает. Столько было провальных попыток. Столько их паршивых последствий. Бесполезные, выматывающие курсы терапии.
        И после всего этого, своими глазами видеть вживую настоящее чудо?
        Сам не знаю, как не сдох прямо там, словив инфаркт только от чистого незамутненного восторга.
        - Спасибо мне вполне достаточно, - откликается Энджи, прижимая таблетку к домофонному замку, - следующее УЗИ только в третьем триместре. Думаю, я успею морально подготовиться и пережить твое присутствие.
        - А мне с тобой рядом было очень хорошо, - отвечаю её вновь обострившейся вредности теплой улыбкой, - как никогда. Как ни с кем.
        - Вызови лифт, пожалуйста, - Энджи останавливается у почтового ящика. Тон у неё как-то теряет в эмоциях. Как частенько бывает, когда она начинает забираться в свою скорлупу. Когда она вспоминает, что не верит в то, что дорога мне.
        Сам не имею понятия, как буду её в этом убеждать. Но придется, потому что других вариантов у меня нет.
        Когда я слышу тихий вскрик - вздрагиваю, как будто мне на ухо гаркнули. Оборачиваюсь, вижу Энджи, внезапно отскочившую от почтового ящика аж до противоположной стены.
        Бледная как мел, мелко дрожит - видно невооруженным глазом. По полу россыпью рассыпаны какие-то цветные бумажки. Я даже не приглядываюсь, сразу понимаю, что все, что валяется на полу - это фотографии. Плохие, сделанные кем-то на телефон, распечатанные на дешевой тонкой бумаге. Их много, ими до отказа забили почтовый ящик, так, что стоило Энджи его открыть - и вся эта красота хлынула ей на руки и под ноги. Несколько фоток валяются ближе к ней - кажется, из её пальцев и выпали.
        Наклоняюсь, сгребая первые попавшиеся, чтобы рассмотреть получше.
        Рассматриваю.
        Сминаю в комок, ощущая, как внутри меня смерзается в плотный колючий ком ярость.
        Кажется, одной дряни на этом свете очень надоело жить.
        ЭНДЖИ
        На фотографиях я. Много-много меня. Не одной меня, с Ником…
        Судьбе, наверное, смешно сейчас. Когда-то я фотографировала тайком ненавистную мне соперницу, целующуюся с её бывшим мужем, чтобы Ольшанскому глаза открыть. А теперь…
        Мой черед, да…
        Только я не распечатывала тех фоток парой сотен копий. Не выцарапывала на них глаза той, кого считала врагом. Не исписывала их обороты кроваво-красным “Сдохни”.
        Это ерунда. Конечно, ерунда… Всего лишь фотки.
        Всего лишь доказательство, что сталкерша, ненавидящая меня, не успокоилась.
        Продолжает как-то за мной следить.
        Может пробраться в мой дом.
        И подкараулить - запросто!
        У меня темнеет в глазах. Такой лихорадочный меня одолевает страх - до паралича. До полной пустоты в голове. Куда бежать? Что делать? Как спасти от этой психопатки себя и своего ребенка?
        - Энджи, - обеспокоенный мужской голос слышу словно сквозь вату. Смутно припоминаю, что не одна тут была. Потом понимаю - страх вытеснил из моей головы все. Даже то, что Ник все еще тут, все еще рядом…
        Вытягивает из моих пальцев стиснутые в них листы фотографий. Швыряет их на пол. Теплыми ладонями обхватывает лицо.
        - Не бойся, слышишь, - он даже не просит, требует.
        - Она рядом, понимаешь? - отчаянно цепляюсь за его руки, пытаясь в них спрятаться. - Она где-то рядом. Продолжает меня преследовать. Она может в подъезде подкараулить. Или… Ребенка украсть.
        Новый приступ паники начинает меня трясти. Резко становится холодно.
        - Дыши, пожалуйста, просто дыши, - Ник прижимает меня к себе, топит жаром собственного тела, - она тебе не навредит. Я её просто урою.
        - Ты-то? - смеюсь зло, болезненно. Сейчас это заявление кажется лютой насмешкой. - Ты же любишь свою принцессу. Пылинки с неё сдуваешь. Только рад будешь, если она меня заменит.
        Чушь несу. Обидную, необоснованную чушь - сама понимаю, но где-то внутри меня много этой боли. Невысказанной, сдержанной, забитой в самые тесные щели моей души. И выплевывая её я будто гнойную язву вскрываю. Становится чуточку легче.
        - Тебя нельзя заменить, Энджи, - Ник шепчет, прижимаясь губами к моим волосам, - и не спорь со мной в этом. Я ведь уже пробовал. Сам знаю, насколько это плохо получается. А она - это вообще исключительный случай. Ей до тебя - как Плутону до Солнца.
        - И тем не менее, с ней ты спал! И жил!
        - И так возненавидел собственную квартиру после этого, что теперь её продаю, лишь бы не вспоминать об этом.
        - Что, правда? - смотрю на Ольшанского удивленно. Он никогда не вел себя так. Отношения у него были по типу “легко и просто”, сошлись и разошлись, без особых претензий друг к другу. А так, чтобы он решил взять и продать квартиру… Я ведь помню, сколько историй было, как он её покупал. С каким удовольствием обустраивал. Даже после развода не продал, а тут…
        - Тошнит просто, - выдыхает он честно, - вспоминаю себя, насколько бездарно я велся на её вранье, кажется, будто ею там все пропиталось. Нахрен. Ты продышалась?
        Прислушиваюсь к себе, киваю. Новость про последствия отношений с Юлей оказывается настолько оглушительной, что паника и вправду куда-то отступает.
        - Проводить тебя до квартиры? Там есть кто с тобой побудет?
        Качаю головой.
        - Ангелина сегодня уехала проверять состояние ремонта в её квартире. Собиралась остаться на ночь у Ивана Александровича. И…
        Замолкаю, пытаясь справиться с последней откровенностью. Удержать в себе.
        - И?.. - а вот Ольшанский кажется не собирается оставлять мне право на недоговоренности, заглядывает мне в глаза, требовательно.
        - Не хочу идти домой сейчас, - жмурюсь и признаюсь, - я боюсь… Не знаю чего боюсь. Что эта психопатка мне дверь подожжет. Она ведь явно в курсе, где я живу. Ты можешь… Увезти меня куда-нибудь? Туда, где её не было. Где она хотя бы сразу меня не найдет.
        - Ох, Энджи, - Ник беззвучно вздыхает, - ты правда этого хочешь? Потому что увезти-то я тебя легко могу. С удовольствием спрячу. Но вот отпустить потом… Просто - не получится.
        Внутри меня скептично хмыкает вполне живая стерва. Да-да, я тоже сомневаюсь, но…
        - Подождешь, пока я соберу вещи? - спрашиваю устало, уткнувшись носом в его плечо.
        Пусть хоть на край света меня увозит, если эта психопатка там меня не найдет.
        20. Ник
        - Заходи, обнюхивайся, обсустраивайся…
        Сам пропускаю Энджи вперед, сам заношу её чемодан.
        Эх…
        Не была бы ситуация такой трешевой - порадовался бы. Такая победа - заманил Энджи в свое, пусть и временное, но логово. Вот только никакой победы сейчас в этом нет. Побег от обстоятельств не равен моему личному тактическому прорыву.
        Квартира съемная, новая, чистая. Честно говоря, сам еще вещи не распаковал, так и лежат сваленными в углу спальни чемоданами. Не хотелось. Сам до конца не верил, что здесь задержусь. В конце концов, большая часть моих действий была вполне спланирована. Поймать эту неуемную дрянь, Воронцову, от выходок которой мягко говоря уже тошнит, потом - продать уже наконец квартиру, уехать в Японию.
        И вехи плана не изменились. Почти что. Теперь я к этому всему еще и отчаянно хочу завоевать себе Энджи обратно. Иногда кажется - что-то получается. Чаще всего - кажется, что не получается вообще ничего. Так долго я её отталкивал, что она сама перестала верить в то, что мы в принципе возможны.
        Поделом мне, на самом деле. Столько лажать просто нельзя. Никому нельзя. А столько лажать с бесконечно дорогим человеком - это вообще что-то из ряда вон. За такое обычно в аду горят, а уж никак не на место в сердце претендуют. А я претендую. Хватает наглости, да.
        Энджи идет по съемной квартире как по минному полю. Оглядывается с таким видом, будто уже ожидает, что Юля, шурша чешуей и телепая языком, выползет из какого-нибудь темного уголка.
        Я не тороплю. Понимаю, на самом деле. Видел, как долго она следила за дорогой, пока ехали. Будто сама выискивала, не преследует ли нас кто. позже успокоилась, но сейчас все равно подходит к кухонным окнам и долго-долго смотрит вниз, во двор.
        Подхожу ближе, опускаю ладони на её плечи.
        - Помнишь, что тут шлагбаум и охранник на пункте постоянно дежурит?
        - Это не дает стопроцентных гарантий, - тихо откликается Энджи, - охранника можно обмануть, подкупить. Да мало ли что…
        - Тебе отдохнуть надо, - замечаю тихо, - день был сложный, нервный. Тебе нужен душ, ужин и баиньки.
        - Мне, кажется, сейчас и кусок в горло не полезет.
        - Давай ты начнешь с душа. Если тебе не полегчает - значит, я не буду пихать в тебя еду.
        Говорю, и сам понимаю, что практически вру. Если мой план не сработает - я могу и начать. Но стартовые ставки играют так, как надо. Энджи тихо вздыхает и сначала идет к брошенному в прихожей чемодану, а потом - плетется в душ, в обнимку с косметичкой и банным халатом. Ну и отлично. Сорок минут у меня есть, значит.
        Спасибо оперативной курьерской службе, когда розовая от горячей воды и благоухающая кучей кремов Энджи выползает из ванной - на столе в кухне уже вовсю исходит вкусным паром коробка с “сюрпризом”.
        И Энджи, уловившая запах, буквально как только вышла из ванны, проходит в кухню, прожигает меня взглядом насквозь.
        - Бьешь ниже пояса, да, Ольшанский?
        - Ну, если желудок у тебя ниже - да. Бью, - киваю с легкой улыбкой.
        Она ужасно недовольно морщит нос, но падает на первый попавшийся стул и с отчаянным зверством вгрызается в кусок пиццы, который невесть как телепортировался из коробки прямо в её руки.
        - И вфе-тахи тефя нафо уфить, Ойфанский.
        Сама озвучивает - и сама тут же начинает ржать, понимая как это звучит. Хорошо. Смеется, значит её потихоньку отпускает. Никто, разумеется, не ожидает чудесного исцеления от всех страхов и тревог, но чуть-чуть-то расслабиться сейчас она может?
        - И за что меня надо убивать? - интересуюсь, изо всех сил стараясь сейчас не расплываться мыслями. Увы, когда напротив тебя сидит такая дорогая, такая нужная, без всяких преувеличений - заветная, женщина, в одном только мягком белом халате, с еще влажными волосами и так соблазнительно жует… Сложно в таких условиях не расплываться на самом деле.
        - Слишком много ты обо мне знаешь, - ворчливо откликается Энджи, на этот раз прожевав, - пицца с морепродуктами. Сейчас. Я ведь могла не оценить. Только потому, что у неё запах странный.
        - Ну, на этот случай у меня еще был сырный вариант заказан и стандартная, с ветчиной.
        - Три пиццы? - что-то в глазах Энджи мечтательно поблескивает, но потом она спохватывается. - Нет, пожалуй, спрячь их от меня подальше. Я ведь сожру, с меня станется с такого-то психоза. А что потом? Камаз вместо такси вызывать будем?
        - Сомневаюсь, что три пиццы нанесут твоей фигуре такой колоссальный урон, - скептически покачиваю головой, - тем более, что я не намерен бросать тебя на произвол судьбы в этом вопросе. Разделю все тяготы.
        Конечно, до третьей пиццы не добираемся. Энджи откровенно начинает соловеть на середине второй. И заметив, как часто она начинает промаргиваться и подвисать, я поднимаюсь на ноги.
        - Пойдем, милая, - обнимаю её за плечи, увлекаю за собой. Пока ждал курьера - не особо терял время. Белье на кровати сменить вполне успел.
        - У тебя две спальни? - Энджи пытается держаться, пытается о чем-то думать.
        - Одна, - честно сознаюсь, - и кровать одна. Но её ты можешь занимать спокойно, я на диване в гостиной посплю.
        Энджи, напружиненная и взъерошенная, как готовый к драке птенец, обиженно морщится. Кажется, кто-то очень хотел поскандалить на тему, кто где спит.
        - Ну прости, - фыркаю, целуя её в висок, - в следующий раз меня отругаешь. Я не буду лишать тебя этого повода.
        - Ага, дождешься от тебя, - ворчливо бухтит Энджи, но рвения ругаться у неё и вправду нет. Сытая, уставшая, практически измученная количеством впечатлений она не просто ложится в кровать - её туда притягивает. Как яблоки к земле силой тяжести. Только и меня она умудряется затянуть в эту пучину и заставить лечь рядом.
        - Побудь со мной, пока не засну, - шепчет она уже по колено во сне, - я боюсь одна…
        Боится она одна…
        Смотрю на неё, спящую, такую пронзительно хрупкую, трогательную, смешную. Моя Страна Чудес, мой Оазис Волшебства… Как же хорошо, когда тебе нечего бояться, как же хреново, когда страхи обступают тебя стеной.
        Встаю с постели, только убедившись, что спит она крепко, не просыпаясь.
        Собираюсь тихо, даже двери открываю совершенно беззвучно.
        Только выйдя из квартиры и спустившись на три этажа ниже, набираю Лекса.
        - У нас есть плохие новости? - вместо приветствия Лекс решает продемонстрировать, какая хорошая у него интуиция в некоторых вопросах.
        - Есть, - подтверждаю я, - а еще есть хорошая зацепка. Через час у тебя буду.
        - Что ж, - Лекс тихо вздыхает, - позвоню Оле и скажу, чтоб сегодня меня не ждала. Надеюсь, ты везешь что-то стоящее.
        А уж как я-то на это надеюсь…
        На парковке у офиса Лекса я не паркуюсь, как следует, только выкручиваю руль резко, чтобы машина остановилась прямо перед носом так кстати вышедшего покурить моего приятеля.
        - Запрыгивай, - рявкаю ему, опустив стекло, до того как он, глубоко ошизевший от такого моего появления, не ударился в перечисление того, что бы он сделал с моими родственниками за то, что не воспитали меня должным образом.
        Лекс удивленно смотрит на меня, но мой серьезный настрой явно производит на него впечатление.
        - Ты - совершенный псих, ты в курсе? - сообщает он мне, падая в кресло справа.
        - Ну что ты, до совершенства мне еще далеко, - откликаюсь с удивительной даже для себя бодростью, - просто я подумал, что нам, наверное, с тобой не стоит откладывать некоторых вещей до утра. У меня есть вполне конкретная версия, кто нам может помочь найти эту психопатку. И чем мы два часа будем у тебя лясы точить, чтобы потом до утра все отложить, лучше я тебя довезу за пятнадцать минут до нужного человека. Ты её всяко эффективнее меня расколешь.
        - Её?
        Киваю.
        - А ты можешь все-таки не проскакивать для меня того, что тебе уже очевидно, - настойчиво просит Лекс, - что случилось?
        - Бардачок открой, - просто вздыхаю. Хочется как-то по минимуму ударяться в эти упоротые объяснения, но тут уж ничего не поделаешь.
        Фотографии Лекс рассматривает с интересом музейного работника, которому притащили очень интересный экспонат.
        - Нет, интересно её клинит все-таки, - задумчиво произносит он, - я честно периодически думаю, что это у моей женщины самые ядреные тараканы, а нет. Реальность периодически напоминает, что Оля со своей биполяркой - совершенно безобидный одуван. Единственная, для кого она представляет опасность - она сама. А этот экземпляр… От неё у меня конкретно мороз по коже. А я в своей жизни даже мафиози живого видел.
        - Энджи жалко, - тихо произношу я, - она совсем этого не заслуживает. Совершенно ничего ведь не сделала, чтобы её так ненавидели. И так отчетливо хотели навредить.
        - Где она сейчас? - с понимающим сочувствием спрашивает Лекс. - В порядке хоть? Ничего с нервов не случилось?
        - Спит у меня на съемной квартире. Знаешь, чего хочу? Чтобы она проснулась и я смог ей сказать, что все закончилось. И бояться ей нечего.
        - Да ты мечтатель, Ник, - Лекс вроде и понимает, но головой качает весьма скептично, - я за этой твоей красоткой уже месяц ношусь. И в сводках полиции она по-прежнему. И с чего ты взял, что удастся найти её так быстро?
        - Ни с чего не взял, - морщусь от неприятной новости - она болезненная, будто резкий приступ зубной боли, - я просто так хочу. Хотеть мне никто не запретит. Ни ты, ни реальность.
        - Расскажешь, куда мы едем? - тон Лекса становится деловым. - К кому? Зачем? Почему именно к нему?
        - К ней, - поправляю я твердо, - на сто процентов именно к ней. Сотрудница из моего клуба. Зовут Арина. Ты говорил с ней кстати.
        - Брюнеточка носатая, - Лекс кивает, показывая, что припоминает, - она говорила, что ничего не знает.
        - Врет, - улыбаюсь спокойно, - сейчас я в этом почти уверен. Или тогда не знала, но я почти уверен, что она поддерживала с Юлой связь все это время.
        - А ты так думаешь, потому что… - терпеливо и очень мягко Лекс намекает мне, что все еще ждет объяснений.
        - Фотки, которые ты видел, - коротко дергаю подбородком в сторону бардачка, - они свежие. Сделаны неделю или полторы назад. Очень характерный был ясный день тогда, и морозный - там видно, что деревья в инее. Фотка сделана в клубе. Я вытащил Энджи погулять тогда. И помню, кто именно нам по дороге попался. Из тех троих человек лояльной к моей бывшей оставалась только Арина.
        - Или ты слишком хорошо думаешь о других двоих людях, - резонно замечает Лекс.
        - Или так, - киваю, - но начать все-таки стоит лучше с Арины.
        - Завалиться к несчастной девушке посреди ночи, - Лекс изо всех сил строит из себя скептика, - ты не думаешь, что это перебор?
        - Двадцать минут назад она была вполне себе онлайн на Фейсбуке, - кажется, что сейчас успокоить меня может только прицельный удар по голове чем-нибудь тяжелым, - у неё выходной завтра. Может позволить припоздниться с отбоем. Не маленькая девочка, в девять часов не засыпает.
        Больше возражений у Лекса не возникает, ну, по крайней мере, пока мы не поъезжаем к дому нашего потенциального осведомителя. Вот тут оказывается, что у нас в корне различаются взгляды, стоит ли мне идти к Арине.
        - Я справлюсь один, Ник, - вот тут Лекс оказывается на диво категоричен, - ты сейчас предвзятое лицо, на эмоциях, ты будешь давить. Я не смогу увидеть, как она среагирует на фотографии. А мне нужен чистый эмоциональный срез, чтобы понять - в курсе ли она действительно или снова врет.
        Смотрю на него, чувствую, что еще чуть-чуть - и я сам ему сейчас такой эмоциональный срез продемонстрирую, до конца жизни хватит.
        Просто отстегиваюсь и вылезаю из машины.
        Обсуждать здесь нечего. Сидеть и ждать в машине я просто не могу - никаких жил не хватит.
        - Кажется, вопрос совсем не в том, за я или против, чтобы ты присутствовал, - ворчит Лекс, нагоняя меня на ступенях подъезда.
        - Вопрос в том, чтобы я никого не убил сегодня, - киваю устало, - вот за этим ты и нужен. Быть хорошим полицейским, что оттащит меня сначала от одной стервы, потом от другой.
        - Эк тебя прижало, - Лекс покачивает головой.
        А я вспоминаю Энджи - бледную, напуганную, не знающую, куда ей бежать и как спасаться, и пожалуй, “прижало” - это все-таки не тот эпитет.
        - Я просто исправляю сейчас то, что сам наворотил.
        Нам не приходится звонить в домофон, и это хорошо, хотя я и сомневаюсь, что Арина будет выпрыгивать из окна с одиннадцатого этажа. Просто кто его знает, какие чувства она испытает, услышав мой голос в домофоне. Кому умудрится написать сообщение?
        Это ведь быстро сейчас.
        А так - Арине выходит сюрприз-сюрприз, когда она открывает мне дверь.
        - Николай Андреевич? - при виде меня она ощутимо напрягается. - А что вы тут…
        Без лишних слов сую ей под нос фотку.
        - Твои дела, да, Косенко?
        И нахрен все эти срезы эмоций. По одной только прилившей к лицу мертвенной бледности все сразу становится ясно.
        - От… откуда… - шепчет Арина, цепляясь пальцами в косяк, - откуда у вас это фото?
        - Хочешь, чтобы я на весь дом разборку устраивал? - холодно интересуюсь. А она мотает головой и отступает внутрь квартиры, впуская нас.
        - Я не хотела ничего такого, - четвертью часа позже Арина ошалело сидит на собственной кухне, обнимает худые плечи, периодически тянет пальцы к вороху фотографий, рассыпанных по её столу, - я просто хотела, чтобы она вами бредить перестала. Она и так влипла с этим всем. Я же не думала, что она будет все это творить. Была уверена, что она будет сидеть тихо, пока шум не уляжется.
        - Ты её укрыла? - выдыхаю сквозь зубы.
        - Мы два года дружим, - Арина встряхивает головой, - Юлька отличная девчонка. Была. До того, как с вами связалась.
        - Дмитрий Берг, что встречался с ней до меня, чуть не поседел при первой же встрече с этой “отличной девчонкой”.
        - Он сам козел, - Арина категорично встряхивает головой, - если мужчина относится к девушке как к источнику секса, а за отношениями и уважением ходит к кому-то другому - он сам по себе мудила. И если Юлька ему нервы потрепала - так кобелю шелудивому и надо. И вам так и надо. Вы будто ждали, что Юлька один раз ошибется, чтобы её вышвырнуть. Быстро её со счетов списали.
        - Один раз ошиблась? - повторяю с иронией. - А можно уточнить, когда именно с ней случился этот самый “один раз”? Когда она Анжелу с раненой лошадью в одном деннике запирала? Когда про беременность мне врала? Когда выкидыш передо мной в ролях разыгрывала? Когда племянницу наркотой накачивала? Или все-таки сегодня, когда вот эту мерзость подкидывала беременной и впечатлительной женщине? Что из этого вообще тянет на “один раз”?
        Арина мрачнеет и бычится, глядя на меня. Судя по всему, у неё такое волшебное белое пятно - подружка признана святой, какую бы дичь ни творила. Слышал о таких вот персонажках, которые только восхищаются, когда их друзья делают другим гадости. Принимают это за силу характера, чуть не аплодируют каждой мерзкой выходке.
        - Смотри, красавица, - Лекс чуть подталкивает меня плечом, оттирая в сторону, опускает пятерню на рассыпанные по столешнице фотографии, - вот это - по-хорошему, основание для привлечения по статье сто девятнадцать нашего дивного уголовного кодекса. Угроза убийством или причинением вреда здоровью. Все зависит от адвоката, конечно, но при таком рисунке поведения - мне не затруднит продавить для обвиняемого максимум наказания. Как ты смотришь на перспективу провести два года в колонии?
        - Я? - Арина стискивает пальцы на плечах. - А причем тут я? Это ведь не я их Анжеле Леонидовне подкинула.
        - Но ты эту фотку сделала, - мягко улыбается Лекс, - ты её сделала, ты явно сочувствуешь подружке. Если мы не можем предъявить обвинения ей - предъявим тебе. А там и обвинение в укрывательстве разыскиваемой преступницы подойдет. Думаешь, будет очень сложно достать историю твоей переписки, в которой вложена эта фоточка? Ты удивишься, но нет, совершенно. Я даже сам напрягаться не буду, это и копы сделают. Ты как, сама готова к жизни после колонии?
        Теоретически, плохим полицейским здесь должен быть я. Но такое ощущение, что в наш с Лексом дуэт просто не завезли никого сочувствующего.
        - Ну, или ты можешь нам её сдать, - улыбается Лекс резко побледневшей официантке, - рассказать, где она прячется. И тогда тебя мы вообще можем не задевать. В конце концов, ты-то не уголовница. Хорошая девушка. Тебе бы замуж, детей нарожать, а не в колонии валенки валять. Ну, что скажешь?
        Арина смотрит на нас долго, кусает губы, пытается выбрать меньшее из зол, борется с бущующей внутри неё солидарностью с подругой, потом отводит глаза.
        - У меня вторая квартира есть, - тихо произносит она, глядя на микроволновку, стоящую на кухонном подоконнике, - крестная оставила. Раньше у меня там другие жильцы жили, а как все это началось - я Юльку туда пустила. Не жалко было…
        - Что ж, пиши адрес, - Лекс выкладывает на стол перед Ариной белый картонный прямоугольник и ручку.
        Пишет. Рука дрожит, но пишет.
        - Недалеко здесь, - замечаю, забрав себе адрес. В конце концов, я ведь за рулем.
        - Ну и хорошо, - кивает Лекс, поднимаясь на ноги. У самой двери вновь оборачивается к Арине, - девочка, ты ведь понимаешь, что наше предложение действует только если мы сегодня отправим Юлию Воронцову в камеру? Если ты сейчас предупредишь её, если она успеет скрыться - огребать будешь ты. За двоих. Понимаешь?
        Я сомневаюсь. Я подсознательно ожидаю от Арины Косенко именно этой гадости. Но все же она сутулится и кивает, не поднимая на нас глаз.
        - Я не буду её предупреждать, - тихо шелестит она, - не буду.
        - Веришь ей? - спрашиваю, уже открывая дверь в машину. - И вправду не будет?
        - Своя шкура ближе, - Лекс нехорошо улыбается, - а мозгов у этой Арины немного. Да и денег не ахти. Не рискнет она подставиться. Не так быстро.
        Он убедителен. Я согласно киваю. Сажусь в водительское кресло, проворачиваю ключ в замке зажигания, и понимаю, что внутри сводит прожилки от предвкушения и нетерпения.
        Неужели все может закончиться аж сегодня?
        - Что мы будем делать? За ней поедем? - косо гляжу на Лекса. Честно - очень хочу лично убедиться, что Воронцову возьмут уже под арест.
        - Поедем обязательно, - приятель кивает, - только я сейчас следаку, который её официальное дело ведет, наберу. Нужен он с официальным ордером. Попрошу подъехать. Они, конечно, не любят всей этой самодеятельности от частников, но висяки и непойманных психов любят еще меньше.
        Непойманных психов.
        Эта фраза - будто короткий сухой щелчок, что-то у меня в мыслях переключающая.
        Как-то все слишком просто…
        Просто для ушлой дряни, которая не одну неделю прекрасно убеждала меня в своей сложной беременности, а после - успешно скрывалась от частного детектива и от полиции, с её ресурсами, вроде доступа к системе городского видеонаблюдения.
        - Ты сможешь сам с этим разобраться? - резко поворачиваюсь к Лексу. - Тебе ведь не нужна компания?
        - А ты куда?
        - К Энджи, - вымученно улыбаюсь, - что-то мне паршиво даже думать, что она сейчас одна у меня в квартире спит. Проснется - напугается. Я ведь не сказал, что уеду и насколько уеду - тоже не сказал.
        - Я думал, ты хочешь лично присутствовать при задержании этой стервы, - Лекс выглядит даже слегка уязвленным. Кажется, вся эта история с Воронцовой задевала его за живое, и он сейчас очень хочет оправдать весь потраченный на нее ресурс. Доказать мне, что я не зря на него деньги тратил вообще все это время. А то периодически… Были такие еретичные мысли, да.
        Все вполне понятно, да.
        Только желание убедиться, что с Энджи все в порядке, беспокоит меня куда сильнее, чем желание подмахнуть амбициям приятеля.
        - Хочу, да, - произношу с отчетливым сожалением, - но вполне готов это тебе доверить. Только если не сложно, сфотографируй её хотя бы, когда её будут в наручниках в машину сажать.
        - Ну и ладно, - Лекс сдается, - насильно, как говорится, мил не будешь. Тогда не будем друг друга задерживать. Я буду держать тебя в курсе.
        Еду к Энджи, играю в игру “собери как можно больше штрафов”. И как не пытаюсь заставить паранойю закусить удила и как-то зацепиться за реальность и опасность превышения скорости на дороге - не получается.
        И черт бы с ними, с правами. Заберут и заберут, пару лет и без них переживу.
        Лишь бы распустила удавку эта тупая, непонятная тревога, пожирающая изнутри. Которая воет дрянью и готова сожрать за то лишь, что оставил Энджи одну этой ночью.
        Лекс шлет СМС вагонами. Короткие сообщения, успеваю проглядеть их на светофорах.
        Вот он созвонился со следователем, вот они наконец пересеклись, вот добрались до нужного дома. Когда начинают вскрывать дверь квартиры - я уже почти доехал до своего дома. Нет сил искать парковочное место рядом с домом, поэтому бросаю машину на найденном у соседнего. Просто забираю телефон и стараюсь идти хотя бы не бегом.
        Сейчас доберусь, убежусь, что Энджи спит там и даже не просыпалась ни разу, не знает, что меня по ночам носит не пойми где…
        А потом звонит Лекс.
        Я беру трубку чисто из соображений - если звонит, значит, есть чем порадовать. Значит, он может меня успокоить наконец, и я могу завтра записаться к психиатру из-за приступов своей необоснованной паранойи.
        - Слушай, тут такое дело, - предельно задумчивый голос Лекса не очень успокаивает, если честно. Сказать бы ему, что хорошие новости таким тоном не сообщают, но я молчу и терпеливо жду. Сдерживаюсь.
        - Такое дело, - повторяет Лекс растерянно, - квартиру мы вскрыли. Тут все в её отпечатках, куча следов присутствия, ноут с фотографиями Анжелы, и всякой другой херней. Но самой Воронцовой тут нет. И по показаниям соседки - сегодня с утра не было.
        Дальше я его не слушаю.
        Просто мою внутреннюю педаль газа впечатывает в пол. Я перехожу на бег. Пожалуй, пару рекордов скорости я все-таки установлю сегодня.
        Господи, только бы я оказался обычным параноиком…
        21. Энджи
        Меня будит холод. Конкретный такой сквозняк, который сначала заставляет меня завернуться в одеяло чуть ли не в рулетик, а потом - даже высунуть из этой берлоги нос.
        - Ольшанский, будь человеком, форточку закрой. Иначе мать твоего ребенка даст дуба до логического завершения нашего с тобой “проекта”.
        В ответ я получаю такой ядовитый смешок, что мгновенно просыпаюсь, будто над ухом тревожная сирена раздается.
        В комнате темно. Очень темно. Два из шести панорамных окон распахнуты настежь и именно в них несет ледяной ночной воздух. Что за бред? Что за дебильные шутки вообще?
        Глаза потихоньку привыкают к скудному освещению, и у меня получается разобрать силуэт сидящего в кресле в углу комнате человека. Сидящей, да! Все-таки грудь у Ольшанского не второго размера.
        Я торопливо сползаю с кровати, хлопаю по абажуру лампы, стоящей на прикроватной тумбе. Мягкий желтый свет топит комнату. Увы, на этом положительные моменты заканчиваются. Потому что напротив меня сидит Юля Воронцова, собственной персоной. А еще у неё в руках тяжелой, темной тенью лежит пистолет.
        Господи, может, я еще не проснулась? Уж больно все это тянет на кошмар. Вот только ощущения - на диво реалистичны. Да и не снится мне настолько внятных кошмаров. Даже сегодня не снились.
        - С добрым утром, Анжела, - Юля улыбается мне так радостно, будто она - моя родная сестра и мы давно не виделись, - или тебе больше нравится Энджи? Или, может быть, Геля?
        - Анжела вполне сойдет, - произношу, не отрываясь глядя на пистолет. А он внимательно смотрит на меня. Точнее - маленькое круглое дуло следует за мной, куда бы я ни дернулась.
        - Тебе лучше присесть, - ласково, но как-то очень настойчиво советует мне Юля, - и вести себя тихо. Я не люблю шум.
        Шум она не любит.
        А я психов не люблю.
        Только мне зачем-то подняли “блюдо дня”. Даже не так - “блюдо года”. Сама не знаю, чем удостоилась такой чести.
        Не помню правил безопасного поведения с психопатами, но помню с террористами.
        “Выполняй все требования, ставь выживание во главе угла”.
        Поэтому возвращаюсь на кровать, сажусь там, запихивая ноги под одеяло.
        В комнате не просто зябко - в комнате, блин, холодно до ужаса. Околеть можно. А я - в пижамной футболке и коротких трикотажных шортах.
        - Убери это, - бесцветно озвучивает Юля, заметив мой маневр, - не порти мне веселье, Анжела. Мне очень нравится, что ты страдаешь. Настолько нравится, что я даже готова подольше посмотреть на это. Будешь жульничать - я тоже буду. В ногу тебе, например, выстрелю.
        Что-то есть в её голосе такое, отчего будто жидкий лед по спине бежать начинает. Я торопливо спинываю одеяло на пол, подставляя ноги холодному воздуху.
        Честно говоря - получить пулю в ногу у меня в планы действительно не входит. Другой вопрос, что у меня много чего в планы этой ночью не входило. Даже просыпаться до восьми утра.
        А тут…
        Ну, спасибо хоть, что во сне не убила. Дала проснуться.
        - Где Ник? - хрипло спрашиваю, пока воображение рисует мне самые кровавые картинки. Я крепко спала, но могла ли я не услышать выстрел?
        - Там, - Юля буднично покачивает подбородком в сторону коридора, - только ты его не очень жди. Вряд ли он сможет далеко уползти с перерезанным-то горлом. Да и не хотелось бы мне, в коридоре такой ковер красивый, он его кровью испортит.
        Мне кажется - я слепну от ужаса.
        Картинка, нарисованная перед моими глазами, - такая яркая, такая детальная. Ник… Который еще несколько часов назад нес свою дикую чушь про вкусы моего молчания… Целовал меня вопреки тому, что я всякий раз до болячек его губы изгрызала. Там в коридоре? Кровью истекает?
        - Поверила, поверила, поверила! - Юля торжествующе хохочет, чуть от восторга с кресла не сваливается.
        Я инстинктивно порываюсь сольскознуть с кровати, воспользовавшись этим моментом, но сначала меня оглушает гром выстрела, потом щеку обжигает пронесшаяся мимо пуля. Рядом. Совсем рядом - в паре сантиметров всего.
        Я дергаюсь в другую сторону, замираю, вцепившись пальцами в подушку. Смотрю неотрывно на Юлю, вставшую на ноги и держащую пистолет как никогда твердо.
        - Я долго училась не мазать, - спокойно предупреждает меня она, - очень не хотела налажать, когда мы с тобой встретимся. В последний раз предупреждаю, сиди смирно. Еще раз я мимо стрелять не буду.
        - Так ты его убила или нет? - сипло выдыхаю я, пытаясь унять лихорадочно бьющееся сердце.
        Она не отвечает мне некоторое время, с жуткой улыбкой глядя прямо в глаза. А потом склоняет голову набок.
        - Нет, - сладко тянет она, - Никки еще дышит. Гоняется за мной. До утра провозиться должен. Но ты не переживай, мы с тобой к этому времени закончим. Очень уж я хочу посмотреть, насколько больно ему будет найти под окнами твой холодный труп. Потерять все, что он только хотел получить. Буду очень разочарована, если после этого он не повесится.
        Не-нор-маль-на-я!
        Смотрю на неё, и только это слово и гудит. Раз за разом повторяется.
        - Он не будет этого делать, - тихо произношу, сжимая замерзшие руки в кулаки, - не будет. У него все нормально с головой.
        - Да ну, - Юля жутковато улыбается, все так же глядя на меня из-под неровно подстриженной челки, - у каждого человека есть свой предел, Анжела. Рано или поздно ломается любой хребет. А я больные места Никки хорошо знаю. Ты и ребеночек. Ребеночек и ты. Он даже из-за меня так переживал, места себе не находил. А уж ты… Та, из-за которой он спать нормально не мог, все подпрыгивал, как там Анжелочка, в больнице, как ей там спится, нормально ли кормят.
        Так мерзко передразнивает - становится тошно. Или это из-за отчетливой злобы, проступившей наконец на манерном сладком личике нашей бывшей медсестрички.
        Наверное, именно потому что это выражение меня нервирует. Настолько сильно, что я даже решаюсь сменить тему.
        - Как ты сюда попала? - спрашиваю негромко. - В этой квартире тебя не было, я у него десять раз спросила.
        - Да, - Юля кивает, возвращаясь в свое кресло, - Никки действительно меня сюда не водил. И маячок мой из тачки вынул, пришлось ему новый подкинуть. И копию ключей стащить.
        - Но когда ты успела? Как? - мое непонимание ей явно нравится. Нравится быть впереди меня, быть умнее.
        Что ж, пусть. Пока она наслаждается этим чувством - я все еще живая и невредимая.
        - Что? У королевы контроля в голове не укладывается, что кто-то может быть умнее тебя, да? - ядовито тянет она. - Что кто-то может знать слепые зоны камер, знать, как пройти на территорию клуба так, чтоб не заметили?
        - Ты еще и сама это сделала? - недоверчиво переспрашиваю.
        - Я люблю все делать сама, - Юля дергает уголком рта, глядя на меня с превосходством, - во всем, что касается моих врагов - да. И копию с ключей Ольшанского я сама сняла. И жучок подкинула сама. И даже, представляешь, сама сделала так, чтобы он тебя к себе привез. Спасибо сказать не хочешь? Ты ведь так этого ждала, так надеялась! Извини, конечно, что я не дам тебе насладиться этим вашим прорывом в отношениях. Просто, надоело ждать. Ну и грех упускать такой случай. Даже не думала, что он сорвется искать меня так быстро. Соскучился, видимо, предатель мой прекрасный.
        - Смотрю на тебя и не понимаю ни черта, - честно озвучиваю наконец, - ты молодая, красивая, умная. Зачем так гробить свою жизнь?
        Её взгляд так отчетливо стекленеет, что я понимаю, что зря шагнула в эту зыбкую топь, но сказанных слов не отменишь.
        - Это ты! - свистяще произносит Юля. - Это все ты. Ты не оставила мне выбора.
        - Да брось, - вздыхаю, обнимая себя руками, чтобы хоть как-то согреться, - чем я тебе не оставила? Я даже не в курсе была, что ты с Димой спишь. Ты могла просто ко мне прийти. Мы бы с тобой передрались тогда, волосы друг другу повыдергивали, а потом я бы его послала. Чтобы я, да парня с кем-то делила? Да вот еще. И было бы это твое счастье, раз он тебе был так нужен.
        В этот раз я успеваю заметить, как она принимает решение о выстреле. Это отражается довольно ярко, в лихой безудержной ненависти, которой наливаются её глаза. Только поэтому я и успеваю с коротким вскриком перекатиться влево и скатиться в сторону. Свалиться с кровати. Ощутить спиной ледяной холод, которым несет с улицы. Распахнутое окно - прямо за моей спиной. Мне еще есть куда отползать, но на самом деле - это очень маленькое расстояние. Буквально полшага, а потом - бездна одиннадцатого этажа.
        Юля смотрит на меня и черное злое дуло в её руке смотрит тоже. Куда-то мне ниже груди смотрит, и это нервирует особенно.
        Когда ты беременная - ты от злых взглядов-то хочешь животик защитить, не говоря уже про дуло пистолета.
        - Я и не думала, что ты поймешь, - она покачивает головой, - такая как ты… Нет. Куда тебе? Куда тебе понять, как сильно я его любила. Как долго ждала, что он поймет, что ты ему не нужна. Что готова была простить.
        - Он на мне почти женился. Как такое можно простить? - сама не знаю, зачем это говорю. Это так близко к провокации… Но мой психотерапевт практиковала вот такое вот - фактами вызвать колебания выдуманной картинки в голове. Со мной работало.
        - Легко, - шепчет Юля, и на её щеке поблескивает влажная дорожка, - легко, если он не виноват. Это ты его задурила. Ты заставила.
        - Берга? Заставила?
        Припоминаю Дмитрия Берга, который последний раз в своей жизни выполнял чью-то волю лет в пять, когда на горшок садился, а после - ни-ни. Скептично покачиваю головой.
        - Заставила, заставила, - Юля неприятно улыбается, - ты это умеешь. Скажешь, нет? Твой любимый способ.
        Не только дуло её пистолета теперь смотрит на мой живот, но и она сама.
        С ненавистью и бесконечной злобой. Если бы в спину мне не дул холодный ноябрьский ветер, вперемешку со снегом - я бы, пожалуй, отвернулась, подальше от этого взгляда.
        Только мне некуда. И отступать некуда. И единственным годным вариантом выхода кажется тот, в котором мне стоит броситься вперед и попытаться вырвать из рук этой психопатки пистолет. Потому что она явно раздумывает, в какую конечность мне первой пулю всадить.
        Только по одной причине я этого не делаю.
        Потому, что именно в эту секунду на её голову обрушивается какая-то стеклянная хрень. Ваза? Кружка? Графин?
        Она все место в моем мире заняла. Я ничего не видела вокруг. Не видела, не слышала, в упор не видела подкравшегося к Юле со спины Ника. Подкравшегося и шибанувшего её наотмашь какой-то стеклянной пивной кружкой. Видимо, первое, что под руку попалось…
        Поверить в то, что я вижу, мне сложно.
        Будто только один человек сейчас остался в мире - Юля Воронцова и все, все остальные - просто ненастоящие. Даже если они устраивают потасовки прямо на моих глазах.
        Вижу все то смазанно, то замедленно. Картинки отпечатываются в мозгу яркими кадрами.
        Вот Юля вскакивает на ноги, будто и не течет кровь по её волосам.
        Вот Ольшанский пинком отправляет вылетевший из её рук пистолет куда-то под кровать.
        Вот Юля яростно визжит, противно так, совершенно леденяще, так люди не визжат, только истинные твари - и все, все правильно, она такая и есть.
        Вот блестит в свете фонарей блестящее лезвие в её пальцах. Не нож, но скальпель.
        Вот она прыгает на Ника, отчаянно полосуя его спину этим… Что?
        Осознание шибает меня резко.
        На моих глазах эта стерлядь пытается резать Ольшанского?
        Я…
        Лихорадочно дергаюсь, ныряю рукой под кровать, отчаянно там шарю, пока пальцы не впиваются в стальную рукоятку пистолета.
        Я не миссис Смит, но уж с двух-то метров попаду наверное?
        Хоть куда-нибудь.
        Вскакиваю на ноги, поднимаю пистолет, пытаюсь поймать Юлину голову на прицел, а потом…
        В этом исчезает необходимость.
        Ольшанский не собирается дать себя угробить до конца так просто. С каким-то совершенно нечеловеческим усилием он отталкивает Юлю, отшвыривает аж на несколько метров от себя. Она замечает меня с пистолетом. Вздрагивает. Делает шаг назад.
        И падает вниз, в распахнутое настежь панорамное окно.
        С одиннадцатого этажа падает…
        22. Энджи
        За окном - чернота, и мелкий снег летит прямо в комнату. А я все смотрю туда, где только что исчез Юлин силуэт. Смотрю-смотрю, никак не могу оторвать глаз.
        Не хотела этого.
        Чего угодно хотела, но не этого. Она - совершенно сумасшедшая, но может, можно было её как-то вылечить?
        - Энджи…
        Теплая ладонь касается моего плеча, сжимается на нем. Вздрагиваю, роняю пистолет из резко ослабевших рук, впиваюсь глазами в Ольшанского, будто якорем за дно цепляюсь.
        Бледный такой…
        - Пойдем отсюда, - Ник настойчиво подталкивает меня к дверям, - тебя надо согреть. Давай шагай.
        Легко сказать. А как сделать, если ноги отказываются сгибаться?
        Ольшанскому приходится буквально за шкирку вытаскивать меня из спальни, да что там - даже на диван гостиной он меня почти силой усаживает. Будь моя воля - я бы так стояла и таращилась в пространство, пытаясь как-то осознать произошедшее.
        А он… Он ходит… По шкафам шарится… Притаскивает мне плед, шерстяные носки и серую толстовку. Запихивает меня в это все, как начинку в шаурму.
        Потом садится, только почему-то на пол рядом со мной. Опирается на диван как-то неровно, боком. В мимике сквозит болезненность, хоть он изо всех сил и старается её скрыть.
        - Боже, - ахаю, вспоминая, что точно видела, как несколько ударов скальпелем Юле вполне удалось ему нанести, - ты же ранен, Ник.
        - Чхать, - тихо выдыхает он, роняя затылок на подлокотник дивана, - сейчас, позвоним кой-кому…
        Закашливается. Из уголка рта по подбородку пробегается четкая такая красная дорожка. Твою ж, налево, у него что, еще и внутреннее кровотечение? Пытаюсь вспомнить, что об этом знаю, и быстро понимаю, что в общем-то ничего. Кроме одного - хреново это! Очень-очень.
        - Дай сюда, - вытаскиваю у него из рук телефон, - я сама позвоню. Только скажи кому.
        - Лекса набери. Последний в списке вызовов, - Ольшанский не спорит, и это на самом деле плохой симптом. Значит - просто нет сил отстаивать свою самостоятельность. А он мне тут еще пледики таскает.
        - Ага, а код разблокировки какой?
        Без лишних слов он прижимает палец к датчику на тыльной стороне телефона.
        Плевать уже на все, первым делом звоню в Скорую.
        Голос то и дело срывается, когда объясняю что, куда и зачем. Когда умоляю поторопиться, потому что замечаю темное влажное, медленно растущее пятно на обивке дивана под плечом Ольшанского.
        - Лексу звони, - недовольно требует Ник, когда диспетчер Скорой дает отбой, - сейчас. Потом - в полицию. Он неплохой адвокат, вот пусть и разбирается.
        - Позвоню, позвоню, ты лучше не болтай, не трать силы, - советую, уже прижимая телефон к уху. Слушаю гудки, припоминаю Лекса - темноглазого серьезного мужика, который меня в клинику перевозил.
        - Мы еще на месте работаем, - вместо приветствия сообщает мне приятель Ника, когда берет трубку, - куда ты пропал так резко?
        - А-алексей, - мой голос снова вздрагивает, но все-таки я заставляю себя быть твердой, - это Анжела, помните меня? Вы не могли бы приехать к Нику? Сейчас, пожалуйста. Нам тут без вас не обойтись, кажется.
        - Что случилось?
        Этот рассказ выходит длиннее, чем тот, что я выдала диспетчеру скорой.
        В какой-то момент я слышу, как с той стороны заводится двигатель машины.
        - Скоро буду, - наконец произносит Лекс, - уже в пути. Полицию и вторую скорую я вызову. И на себя их возьму.
        - Спасибо, - шепчу измученно, теребя Ника за пальцы.
        - Ах да, Анжела, - мой собеседник обеспокоенно хмыкает, - передай этому придурку, чтоб не вздумал сдохнуть. Ему еще моих близнецов крестить, я другого крестного искать не собираюсь.
        - Передам, - смешок у меня выходит с горьковатым вкусом, - и от себя добавлю.
        - Что добавишь? - тихо шепчет Ник, глядя на меня снизу вверх. - Подушкой придушишь, чтоб не мучился? Я за честь почту.
        - Ты совсем рехнулся? - спрашиваю устало. - По-моему, на сегодняшний вечер с тебя достаточно. Сильно она тебя?
        Тянусь пальцами к пуговицам его рубашки, но Ник ловит меня за руки.
        - Не надо тебе смотреть, Эндж, - произносит твердо, - сомневаюсь, что это зрелище для глаз беременной женщины.
        - Я не мать Белоснежки, Ольшанский, чтобы смотреть только на розы, - поджимаю губы, - а тебе кровь остановить нужно.
        Голос у меня срывается. Слишком много острых ощущений на один вечер.
        - Тише, тише, - он тянется к моему лицу ладонью, такой сухой, такой горячей. Я даже дрожь его мелкую ощущаю.
        - Пожалуйста, не тяни время, - состояние мое близко к истерическому. - Показывай спину. Или ты что, предлагаешь мне просто посидеть и посмотреть, как важный для меня человек кровью истекает?
        - Важный, - он чуть покачивает головой, а потом отпускает мою руку, - Энджи, боюсь, что даже сейчас я этого слова не заслуживаю.
        - Чисто теоретически, ты меня спас, - сухо произношу, неуклюжими пальцами сражаясь с пуговицами его рубашки.
        - После того как подвел, - Ник кривится с таким отчетливым отвращением, что меня передергивает, - ты просила меня тебя спрятать. А я - привез и оставил тебя тут одну. Сделал то, что от меня ждала эта психопатка.
        - Откуда ты мог знать, что она именно этого ждет? - наконец-то заканчиваю с рубашкой и шумно выдыхаю. - На живот ляг.
        - Должен был предусмотреть этот вариант, - разворачивается Ник неловко, со сквозящей в движениях болью, - столько времени с ней провел. Был уверен, что мое чутье на её мерзкие затеи хорошо работает. Но нет, я все равно налажал. Спохватился слишком поздно.
        - Ты пришел, - произношу, осторожно спуская с его плеч рубашку, - она этого не ожидала. Я жива. Осталось, чтобы и ты жив остался.
        Произношу и выпрямляюсь, чтобы окинуть взглядом его спину. Сглатываю. Получается неожиданно громко.
        - Говорил же, лучше не смотреть, - тихо ворчит Ник.
        - Ничего, ничего, все нормально, - беззастенчиво вру отчаянно дрожащим голосом.
        Четыре рваные длинные раны. Глубокие. Боже, из чего у этой психованной был скальпель? И с какой же силой и ненавистью она его полосовала? Истинно звериная жестокость была.
        - Г-где у тебя аптечка?
        Ник невесело вздыхает, и становится понятно, что этого вопроса он ждал и он заранее ему не нравился.
        - В спальне, да? - громкость моего голоса убавляется как-то сама по себе. Я видела там дюжину чемоданов, выстроенных вдоль стены. Сама к ним свой, тринадцатый подселила.
        - Энджи, да успокойся, тебе не обязательно туда ходить.
        - Какой чемодан? - спрашиваю максимально бескомпромиссно. Он реально коньки может успеть отбросить, если я все двенадцать перерывать буду. А уровень организованности у Ольшанского такой, что даже во время переезда все вещи в его чемоданы грузятся по описи. Так что он может ответить. Если захочет, конечно. А если не захочет…
        Может, и правда придушу его к чертовой матери. Чтобы не мучился хотя бы.
        - Синий чемодан, - инстинкт самосохранения все-таки выдавливает из Ника нужную информацию, - синий чемодан с черной ручкой. С самого верху лежит.
        - Хорошо, - встаю и с трудом подавляю приступ озноба. Организм буквально требует забраться обратно под плед, и лучше - с головой там накрыться. Не ходить никуда. Тем более - туда!
        Вот только воздух в комнате все гуще пропитывается запахом крови.
        Волю эмоциям я потом дам.
        В спальню возвращаюсь, как на минное поле ступаю. Оцениваю отрешенным взглядом степень погрома - клинерам придется постараться, чтобы отмыть с этого ковра пятна крови.
        Окна смотрят на меня холодными черными безднами. От них будто веет жутью. Иррационально, я не удерживаюсь и подхожу к одному из них, закрываю. Нет сил оставлять их за спиной, открытыми.
        Почти уверена, что мне будет казаться, что оконные рамы как-то сами ко мне ползут, чтобы и меня сожрать.
        Ко второму окну - тому самому - подхожу уже негнущимися ногами. Оконная створка кажется какой-то ужасно тяжелой. И все же перед тем, как её захлопнуть, я не удерживаюсь - высовываю голову в окно, смотрю вниз. Голова кружится.
        Не знаю, чего я ждала.
        Даже если бы Юля и смогла за что-нибудь зацепиться, вряд ли бы она продержалась столько времени над пустотой. Хотя, может, если бы ей удалось забраться на тот карниз - она по нему и дойти до чьего-нибудь балкона бы смогла…
        И все же она не зацепилась, не забралась, не дошла.
        И с высоты одиннадцатого этажа её неподвижное тело на припорошенной мелким снегом мерзлой траве видно отчетливо. Рядом никого нет. Даже дворник еще не проснулся и не нашел её…
        Сглатываю и все-таки закрываю и это окно. Аптечка. Мне нужна аптечка!
        Вот на этом нужно сосредоточиться.
        К чемоданам бросаюсь молнией. Не особенно приглядываясь хватаюсь за самый первый синий чемодан, что попадается мне под руку. Дергаю за молнию.
        Понимаю, что ошиблась, когда вместо того, что похоже на аптечку, вытаскиваю из чемодана погремушку. Зеленую такую. И она ябеднически бряцает, когда я поднимаю её повыше, зависнув от удивления.
        В моей голове и так-то сумбур, но погремушка как-то вообще всех вверх тормашками все ставит.
        Что за хрень?
        Он что, приданое для ребенка с Юлей готовил и решил не выбрасывать?
        Встряхиваю головой.
        Энджи, ты только ревновать его не начинай.
        Сейчас это будет совершенно не к месту. И так по-идиотски будет с твоей стороны этим заниматься!
        Бросаю взгляд на чемодан, чертыхаюсь.
        Он же сказал мне - черная ручка. А у этого чемодана она серая.
        Я торопливо пихаю погремушку обратно, только на секунду задерживаю пальцы внутри чемодана, чтобы убедиться - под пальцами тонкая ткань, которую только для детской одежды и используют. Много тут того приданого. Полшкафа забить можно, если распаковать.
        Бросаюсь ко второму чемодану, добираюсь наконец до аптечки. На обратном пути прихватываю с собой погремушку. И джинсы из своего чемодана. Ноги ужасно мерзнут, да и в больницу в пижамных шортах ехать не охота.
        Возвращаюсь к Нику. Он будто дремлет, прикрыв глаза. А на ковер, на котором он лежит, медленно натекает впечатляющая лужа.
        Бог ты мой, да где там скорая-то вообще?
        - Не спать, не спать, - щиплю его за плечо. В уме зреет мысль, что можно попробовать потыкать пальцем в одну из ран - сильная боль может сработать чем-то вроде дефибриллятора, но… Нет, пожалуй, я не настолько садистка. Да и Ник неохотно разлепляет глаза.
        - Я не сплю, - проговаривает он слабо.
        Надо с ним говорить. Пока говорит - не отключается. Пока не отключается - его организм сознательно борется за жизнь. Ну, по крайней мере, что-то такое я слышала!
        - Расскажешь, что это вообще такое? - спрашиваю, опуская погремушку перед его носом. - Я не в тот чемодан сначала сунулась.
        По идее, для этого разговора - не время и не место. Но не о Юле же говорить. У меня от любой мысли о ней, лежащей сейчас под окном, голова гудит.
        - Ну, а что это, по-твоему? - тихо спрашивает Ник, вместо того, чтобы ответить нормально. Бесит. Так бы и треснула, если бы не боялась, что это будет последний удар в его жизни.
        - Скажем честно, у нас ведь есть… варианты, - озвучиваю уклончиво.
        Я не хочу сейчас говорить про Юлю. Я не хочу говорить и про то, что он на ней жениться собирался и как глубоко переживал её выкидыш, до того, как мы поняли, что это все - искусная актерская игра и ничего больше.
        Ну вот, опять.
        От этих мыслей комок к горлу подкатывает, а я ведь их даже не озвучила!
        - Когда я узнал, что ты беременна - много бродил по детским магазинам, - вижу, как белеют пальцы на костяшках Ольшанского, когда я прижимаю тампон из бинта к краю раны, - представлял, что делаю это вместе с тобой. Это было вроде навязчивой мысли. Самой любимой из старых моих фантазий. Иногда… Фантазия выходила из-под контроля, и я делал покупки.
        - Ничего себе она у тебя “вышла из-под контроля”. Чемодан распашонок и погремушек, - бинт уходит просто с космической скоростью, и с ней же - пропитывается кровью насквозь. Черт. Где же гребаная скорая?
        - Честно говоря, два, - Ник улыбается как-то слабо, но ужасно одухотворенно, - в зеленом тоже… всякое.
        - Господи, - припоминаю единственный зеленый чемодан - он был почти в два раза больше синего, - ты с ума там сходил, что ли?
        - Сходил, - Ольшанский болезненно морщится, и это, кажется, не от боли физической, а от воспоминаний, - я понимаю сам, что это выглядит как мания. Она и есть.
        - Нет уж, - встряхиваю головой, - не надо сейчас про мании. Потому что… Не надо.
        - Хорошо, - Ник кивает и затихает. Я только в панике начинаю придумывать, какую тему выбрать для поддержания разговора, но именно в эту секунду под окнами требовательно взвизгивает сирена Скорой.
        Боже, наконец-то!
        23. Энджи
        - Не уезжайте из города, - советует мне напоследок следователь из полиции и подает протокол для подписи. Я проглядываю его быстро, а потом сую Лексу.
        - Там нет ничего стремного или того, что я не говорила?
        Лекс оказывается дотошнее, читает протокол мучительных пять минут. Кивает.
        - Все в порядке. Ничего лишнего.
        - Спасибо, - выдыхаю вымотанно и ставлю подпись внизу бумажки.
        Шесть часов утра. Я не спала ни часу этой ночью и еле-еле держусь на ногах. Мне уже три раза передавали привет изнутри и намекали, что мамочке пора на боковую. И все же мне пришлось держаться, пришлось давать объяснения следователю, приехавшему вслед за Лексом, рассказывать, как проснулась в холодрыге и с маньячкой в компании.
        У Юли уже изъяли ключи от квартиры Ольшанского, забрали пистолет, нашли скальпель.
        И саму Юлю уже увезли в морг.
        И Ника увезли. Бесчувственного и бледного от потери крови. А мне пришлось остаться, потому что кто-то должен был объяснить полиции, что у нас там произошло.
        - Пойдем-ка, - Лекс приобнимает меня за плечо, тащит куда-то.
        - Я туда не пойду, - категорично бормочу и пытаюсь сопротивляться. Мысль о том, что снова придется возвращаться в пустую холодную квартиру, где мне из каждой тени будет мерещиться мертвая сталкерша - отравляет мое существование. Лучше… Да куда угодно лучше, чем туда.
        - Туда и не тащу. Тем более, что следаки квартиру Ника уже опечатали, - серьезно откликается приятель Ника и распахивает передо мной дверь машины. Он вызвал такси. Кажется - еще полчаса назад. Но мы освободились только сейчас.
        - Куда поедем? - спрашиваю, устраиваясь на заднем сиденье. - К Нику?
        - Сидеть под дверями реанимации хочешь? - Лекс поднимает брови, а я пожимаю плечами.
        - Да. Хочу. Я очень хотела с ним поехать. Только полиция… - скулы сводит мощным таким зевком. В тепле машины глаза почти сразу начинают слипаться. Голова наливается такой невыносимой тяжестью, что поневоле падает на спинку кресла.
        - Я ненадолго посплю. Всего на пять минуточек, - вырывается из меня бессильное.
        Лекс что-то говорит. Я уже не разбираю что. Сон наваливается на меня так беспощадно - что сопротивляться ему просто невозможно.
        Лишь один раз выныриваю, и то не до конца. Чувствую, что меня куда-то ведут, причем кажется - не один Лекс, а кто-то еще, и голос у этого кого-то умиротворяюще ласковый…
        - Ну, давай, давай, волшебная моя, шагай сама. Ножками.
        Самое смешное - я и вправду шагаю. Сквозь туман в непроснувшейся голове, с трудом продирая веки, которые тут же склеиваются опять.
        Я даже дремлю на чьем-то плече, стоя, кажется, в лифте.
        А потом я снова оказываюсь в тепле и даже на чем-то мягком. И от того, на чем я лежу, пахнет лавандовым освежителем. Настолько приятно, что эта лаванда у меня даже во сне растет. И я смотрю этот сон, смотрю, смотрю…
        Просыпаюсь от хихиканья. Не взрослого, детского, звонкого такого, шаловливого.
        Просыпаться особо не хочется - голова болит, горло саднит, одеяло цепко опутывает меня своим теплом, но все-таки хихикают рядом. Как тут продолжать дрыхнуть?
        Глаза продираю, приподнимаюсь на локте и с удивлением озираюсь. Светлая комната, обои в мелкий цветочек, вдоль стены выстроены в ряд икеевские столы, а на тех столах - что только не настроено. Целый мегаполис из конструктора Лего.
        Как я сюда попала вообще?
        И где это “сюда”?
        Еще один приступ хихиканья заставляет меня отвлечься от праздного разглядывания бастионов у стены и пробежаться глазами по комнате в поисках источника звука. Успеваю заметить, как, спасаясь от моего взгляда, захлапывается дверца белого шкафа, стоящего напротив кровати.
        Оч-чень интересно…
        Встаю - понимаю, что кто-то снял с меня не только куртку, но и джинсы, и я так и спала в серой толстовке Ника на голое тело.
        Надо же. А уютненькая она у него… Возвращать не буду, будет трофей.
        К шкафу подхожу медленно, даже слегка с опаской. После того, как вскрылась правда о Юле - я начала шарахаться даже от тени.
        Запоздало вспоминаю все вчерашнее, осознаю, что шарахаться мне будто больше и нечего, но от странного чувства дискомфорта все равно не могу избавиться. Мозг совсем чиканулся и вкрадчиво мне нашептывает - а что если её неупокоившийся дух явился по твою душу, Андж, и сейчас из этого шкафа ка-а-а-ак выпрыгнет!
        Вот вроде не склонна ко всей этой мистике, а подишь ты как с ума могу сойти!
        Дверцу шкафа дергаю резко, назло себе. Некоторое время смотрю с удивлением на полки с постельным бельем. Простые полки. Простое белье. Это наволочки, что ли, хихикали?
        - Тетя, не выдавай, - суфлерским шепотом доносится до меня откуда-то снизу.
        Приседаю, заглядываю на нижнюю полку.
        А там, свернувшись клубком, как котенок, затаился глазастый карапуз, щекастый и глазастый. И…
        - Ага, попа-а-ался, - звонко вопит кто-то за моей спиной, и я с удивлением понимаю, что в комнате успел появиться еще один персонаж. Еще один карапуз, примерно такого же диаметра щек. И он радостно скачет зайчиком, заливисто хохочет и тычет в спрятавшегося пальцем.
        - Нашел, нашел, нашел! Я тебя нашел!
        Они одинаковые! Совершенно, черт возьми, одинаковые.
        - Так, а кому я велела не мешать нашей гостье спать? - угрожающий, но удивительно мягкий голос раздается от дверей. Поднимаю глаза, вижу симпатичную женщину, с выбритой спиралью на левом виске и высветленными длинными волосами, завязанными в узел на затылке.
        - Привет, - произношу удивленно.
        - Привет, - она доброжелательно мне улыбается, - погоди секунду, - и переводя взгляд на мальчишек - второй уже выкатился из шкафа и так замер на четвереньках, глядя на мать снизу вверх. - Господа, брысь в свою комнату. Прямо сейчас.
        Мальчишки уносятся, и я испытываю по этому поводу смутное сожаление. Даже не успела их толком рассмотреть. Только и успела понять, что очень они похожи. То ли близнецы, то ли двойняшки.
        - У тебя какой размер одежды? - местная хозяйка, очевидно же, что это она, не только остается, но и озадачивает меня неожиданным вопросом.
        - Ну, - кошусь на свой живот, - сорок четвертый-сорок шестой. Если тянется.
        - Тянется, конечно, какие вопросы, - фыркает моя собеседница, - в угловом шкафу можно разжиться моим запасным шмотьем. Я уж не стала тебя утром переодевать, ты и так почти в коме была. Но сейчас все мои футболки и треники к твоим услугам. Леша просил тебя покормить и вообще любить как мою свеженайденную сестру. Я - послушная жена, поэтому последнюю рубаху могу с себя снять. Надо?
        - Нет, нет, не стоит, - не удерживаюсь, соскальзываю взглядом на её клетчатую рубашку, которая удивительно хорошо на ней сидит, - грех портить такой удачный образ.
        - Тогда не буду тебя смущать, - хозяйка дома кивает, - переодевайся, умывайся, в ванной найдешь новую зубную щетку, я купила. А я пока придумаю, чем тебя кормить.
        - А… Алексей где? На работе? - спохватываюсь я, останавливаясь на половине пути “переодеться и умыться”, то есть подойдя к ванной и заметив силуэт хозяйки дома на кухне.
        - Нет, насколько я знаю - в клинике, - получаю спокойный ответ, - он звонил насчет Ника, его попросили приехать сдать кровь. У них там запасов донорской, кажется, не хватает. А у них с Ольшанским одна группа и резус.
        Господи. А я только подумала, что утро больно хорошо начинается!
        Так вот и бывает, когда выстываешь изнутри. Быстро и единым махом. Будто все мои силы взяли и высосали, а ведь я только встала. Должна быть полна энергии,
        - Садись, лучше позавтракай, - сочувственно произносит хозяйка, - я когда нервничаю, всегда очень голодная. А тебе - сам бог велел. За себя и за того парня, что внутри тебя сидит.
        - Это еще не факт, что парень, - как-то по инерции вздыхаю я. Но слушаюсь. Падаю на мягкий стул в кухне, отчаянно не зная, куда мне бежать. Влево? Вправо? Прыгать из окна и нестись в больницу к Нику?
        Я так хотела быть к нему поближе, хоть у реанимации посидеть, но организм вероломно вырубил меня с эффективностью кувалды по темечку. А Лекс не менее вероломно отвез меня не в больницу, а к себе домой.
        - Боже, какая ж я дура! - суетящаяся с тарелками жена Лекса останавливается и хлопает себя по лбу. - Даже не представилась. Про тебя-то мне Леша сказал, что тебя Анжелой зовут. А я Оля. Правда с подачи Ника почти все зовут меня только Хель. И даже Леша, хотя ему-то сам бог велел не называть меня прозвищем бывшего мужа.
        - Бывшего мужа? - такой пласт информации мой мозг с первого раза отказывается переварить.
        - Ну да, - буднично кивает Хель, а затем виновато округляет глаза, - извини, у меня из головы все повылетало. Леша мне говорил, что ты и Ник вместе, а я… Это так неэтично с моей стороны.
        - Да плевать, - произношу растирая виски, - я с его почти случившейся невестой работала. А она была законченная психопатка. Столько крови мне перепортила - никаких слов нет.
        Сказала и только потом поняла, что вопреки самой себе не ударилась в отрицание, что между мной и Ольшанским что-то происходит.
        Ладно. Его тут нет, палево не самое страшное.
        - Мне твоя кровь совсем ни к чему, - смеется Хель и ставит передо мной тарелку с оладьями. Я даже зависаю, удивленная, как эстетично она умудрилась подать обычные оладьи. Тут тебе и шоколадный соус аппетитно по румяным бокам оладышек стекает, и две клубнички сверху этого безобразия аппетитно лежат. И даже листику мяты место нашлось.
        - Ну не надо делать такие глаза, - Хель уже откровенно хохочет, - можно подумать, ты никогда не обедала в компании озабоченных кулинарных блогеров.
        - Признаться, не доводилось.
        - Надо будет позвать тебя в гости перед каким-нибудь праздником, - Хель предвкушающе закатывает глаза, - у меня такой кавардак творится, только зрителей и не хватает. Леша всегда говорит, чтобы я не упарывалась и не делала по восемь блюд на стол самостоятельно, а я не могу остановиться, пока на столе свободное место не кончится.
        Она удивительно увлеченная. У неё так глаза горят, что я почему-то абсолютно не удивляюсь, что Ник был женат именно на ней. Он постоянно увлекался девушками этого типажа. Искристая, энергичная, вдохновенная. Абсолютный мой антипод.
        Думаю об этом с каким-то светлым истощением. Нет сил себя грызть, нет сил бессмысленно мечтать быть такой. Я не буду. Я у себя такая, какая есть.
        Оладьи на тарелке кончаются ужасающе быстро. Я и подумать не успеваю, как прошу добавки. И её тоже уничтожаю.
        - Мне точно нужен этот рецепт, - выдыхаю, запихав в себя столько оладий, что еще чуть-чуть - и они у меня из ушей полезут, - я тоже хочу привораживать людей поджаренными кружочками теста.
        - Боже, я буду приглашать тебя в гости на каждые выходные, - Хель умиленно складывает ладони, - никто из моих друзей не умеет делать таких изысканных комплиментов.
        - Я даже отказываться не буду, - произношу, поднимаясь из-за стола, - скажи, ты не могла бы позвонить Алексею? Он еще в больнице? Я тоже хочу туда съездить.
        - Я думала, ты со мной побудешь, - моя новая знакомая отчетливо грустнеет.
        - Я бы хотела, но не могу, - развожу руками, - у меня мысли не на месте, когда я думаю, что Ник там сейчас может умереть в любую минуту.
        - Ты ведь ничем ему не поможешь.
        - Хотя бы буду рядом.
        - Ему с тобой повезло, - Хель дарит мне светлую улыбку, - дурак будет, если упустит.
        Я пожимаю плечами. Упустит или нет - это не те вопросы, что сейчас решаются между мной и Ольшанским. Только то, действительно ли он что-то испытывает ко мне или все, что он мне демонстрирует - его самоубеждение из-за моей беременности.
        По пути в больницу звоню Тимирязеву - он мне столько раз звонил, что даже телефон успел разрядиться.
        - Только не говори мне, что Ольшанский без предупреждения увез тебя на Багамы поправлять здоровье, - Артем пытается шутить, но нешуточная тревога в его голосе слышится “невооруженным ухом”, - потому что если да, я немедленно лопну от зависти и уволю вас обоих к чертовой матери.
        - Ох, если бы все было так просто, - вздыхаю я и начинаю долгое объяснение что, где, кто. Рассказываю даже про то, что для Ника сейчас его приятель кровь сдает. Потому что это на данный момент одна из самых страшных бед для меня.
        - А у меня между прочим - тоже четвертая отрицательная, - задумчиво произносит Артем, - какая, говоришь, у него больница?
        Я даже не отговариваю. Только в нежном шоке оказываюсь от того, что наш хозяин не только в курсе таких личных мелочей, как группа крови его подчиненного, но и всерьез хочет сдать кровь для него.
        - Увидимся в больнице, я предполагаю, - бросает Артем перед тем, как повесить трубку.
        - Увидимся, - киваю, глядя как водитель моего такси паркуется у больницы. И фигуру Лекса на краю парковки сразу примечаю.
        - Я бы все тебе рассказал, - Лекс встречает меня ворчанием, а я сразу примечаю, что левую руку он держит чуть напряженно, будто двигать ею ему слегка больновато.
        - Ты и вправду кровь для Ника сдавал?
        - Сдавал, - он спокойно пожимает плечами, - там не сказать, что сильный дефицит, но сказали - может понадобиться.
        - Ладно, - киваю, - показывай куда идти.
        Он кивает, ведет меня за собой к зданию поликлиники. Вот только мы дальше входных дверей не уходим.
        - Девушка, вам сюда нельзя, - медсестра с пистолетом-градусником заступает мне дорогу.
        - Это еще почему? - возмущаюсь я.
        Без лишних слов она демонстрирует мне экранчик своего “пистолетика”.
        Тридцать семь и семь.
        Ну, здравствуйте! Этого еще не хватало!
        24. Энджи
        Окончательно простуда меня накрывает уже к вечеру. Температура подскакивает до запределья, прорывается наружу тяжелый болезненный кашель. Правда в это время я уже нахожусь в той самой клинике, в которой благодаря рвению Ника у меня теперь есть личный полис. Можно сказать, добровольно сдалась на беспощадное лечение, взяв с Лекса клятву, что он будет меня держать в курсе всех новостей о состоянии Ольшанского.
        А какие могли быть варианты?
        С учетом того, сколько времени я провела на сквозняке благодаря любви к холодному воздуху одной долбанутой маньячки - простуда была практически неизбежна.
        В конце концов, закаленным йогом я от рождения не являюсь. И в проруби не купаюсь, и даже не смотрю - слишком холодно.
        Зря, наверное. По крайней мере, когда меня накрывает этим дивным букетом симптомов типичной респираторной инфекции - я очень жалею, что не закалялась раньше. Может, и пронесло бы мимо этой мерзости?
        Особо тяжело приходится ночью. Да и микродозы парацетамола, позволенные мне врачом, не особенно улучшают самочувствие. Оно и понятно. Для ощутимого эффекта хороша целая таблетка залпом, а не четыре четвертинки, принимаемые с интервалом в четыре часа.
        Сны снятся тяжелые и какие-то такие накуренные, какие мне в сознательном возрасте и не снились никогда. То мне снится, что я средняя голова Змея Горыныча, которая все время недоедает рыцарей, потому что они дураки - с боков атакуют, то что я какая-то летучая фея в которую смертельно влюбился маньяк.
        Ну, история с маньяком даже понятно откуда выросла. Но тьфу-тьфу-тьфу, пронесите меня боженьки от таких любовей.
        Просыпалась, даже глаз не особо разлепляла. Просто приподнималась на локте, просила пить и тут же получала чашку с теплым ромашковым чаем. Залпом выхлебывала её и падала обратно. Только одного и хотела - чтобы гребаное лечение и чертова эта инфекция не повредили малышу. Вот вообще чтоб никак.
        Сколько я так спала - непонятно. По крайней мере, в процессе я совершенно не заморачивалась, какое там вокруг меня время суток, и сколько раз оно со мной повторилось.
        Спала дофига.
        Просыпаюсь - все равно уставшая. Такая уставшая - что даже шевелиться не охота. Только прокашляться и понять, что голова наконец-то не ноет неприятно от каждого моего движения.
        И в груди вроде нет больше тяжести. И вроде врач говорила, что пока у меня не бронхит, не успел он развиться, но все равно - я во время поступления очень беспокоилась, как бы эта мерзость ко мне не прилипла. Или другая какая мерзость, особенно эта наша современная, из-за которой пришлось привыкать к санитайзерам и маскам в любом общественном месте.
        Просыпаюсь и лежу. Думаю, вставать или нет. Мне не хочется, но решительное “тын-дын” изнутри и жалобное урчание желудка, который совершенно не особо много ел последние несколько суток решают все за меня.
        Надо вставать. Ну, хотя бы сесть, добыть еду и лечь обратно.
        Где там моя сердобольная медсестра, что вечно подсовывала мне питье? Или сама уснула?
        Даже будить неловко, я наверняка измучила человека даже за последнюю её смену.
        Шевелюсь неохотно. Едва-едва разлепив глаза и то и дело слипаясь веками обратно, пытаюсь нашарить пальцами тумбочку, чтобы найти там очки - уж больно усыпляюще действует на мой мозг близорукость. С учетом того, что делаю все я с энергичностью засыпающей черепахи - получается это не сразу.
        Да вообще, будем честны, не получается. Просто в какой-то момент теплая ладонь вкладывает в мои пальцы жесткий очешник. Вкладывает, и сама задерживает пальцы на моей коже. Будто растягивая прикосновение.
        Медсестра ведь так делать не будет…
        Приходится сесть и продрать глаза. Нацепить уже наконец очки, привыкнуть к утреннему свету. И охренеть совершенно, потому что ну…
        - Вообще-то по законам жанра это я должна сидеть у твоей постели. Это я в тебя безответно влюблена, а ты у нас умирающий.
        Ник задумчиво смотрит на свои руки, будто проверяет их на призрачность. А потом улыбается и едва заметно пожимает плечами.
        - Надеюсь, законы жанра меня извинят. Я тут еще посижу, ладно?
        Смотрю на него жадно, сама не верю, что глаза мне не врут. Бледный такой - трындец, просто. Но стоит точно сам. На своих ногах.
        - Любуешься? - он почти смеется, замечая мой изучаешься взгляд. - Понимаю. Такой я сейчас красивый, хоть от зеркала не отходи. Я бы и не отходил. Если бы Лекс не сказал, что ты в больнице.
        Не удерживаюсь, протягиваю к нему руку. Нужно ощутить его тепло снова. Убедиться, что это и вправду он, а не один из моих температурных глюков.
        Уговаривать его не надо, Ник ловит мои пальцы, будто и сам только этого и хотел. Сжимает их с силой, почти что до боли. И только после этого у меня получается поверить, что да, это он. И правда. Он пережил ту страшную ночь. Мы с ним вместе пережили.
        Первое что он делает - паркуется своей пятой точкой на полу, совсем рядом со мной и лбом к моему лбу прижимается.
        - Так за вас боялся, - шепчет, - чуть еще раз не свихнулся.
        Вас... Так странно. Нежным щекотливым перышком проходится это слово по моей душе. Он дорожит мной. И не только мной. Приятно это понимать после всего того безумия, что мы умудрились пережить.
        - Еще раз? - переспрашиваю, уточняя. - А когда ты успел свихнуться в первый раз? Когда прямо из реанимации ко мне подорвался?
        - Не-е-ет, - Ольшанский фыркает, прокатываясь по моим губам безжалостным катком своего теплого, такого вкусного дыхания, - тогда я только врача, что меня зашивал, на внеплановую беседу с психотерапевтом отправил. Он так орал… Ты бы слышала.
        - Если бы я слышала, черта с два ты бы вообще вышел из палаты в ближайшую неделю, - категорично бурчу, - ты вообще видел, что там у тебя со спиной? А я видела! И эта гадость мне теперь в страшных снах сниться будет.
        - Чхать, - Ник чутка подергивает плечом и тут же морщится. Кажется, организм не согласен чхать на его швы. Отрадно осознавать, что внутри этого симпатичного придурка содержится хоть горсточка инстинкта самосохранения. Вот бы еще его обратно на лечение отправить…
        - Первый раз я свихнулся, когда Лекс сказал, что Воронцовой не нашли на той квартире, которую нам Арина сдала, - тихо и невесело произносит Ник.
        - От любви? - не удерживаюсь от колкости. - Ты сообразил, что вот-вот со своей заветной принцессой встретишься, и совершенно от этого обезумел?
        Честно говоря, относиться к той части нашей истории, которая касается Юли, у меня получается или с юмором, или так, что без депрессии тут не обойдешься.
        Хорошо, что сейчас я уже могу её не бояться. Все-таки я слишком материалист и в воскрешение из мертвых не верю.
        Ник же смотрит на меня настолько обиженно - впору искать кнопку вызова медсестры и спрашивать, нет ли такой возможности сменить эту вот больничную смешную ночнушку в синий мелкий цветочек на рубище из дерюги.
        - Что? - смеюсь, опуская голову на подушку. - Сам говорил, что очень любишь её. После той самой ночи. Не помнишь?
        Он так странно морщится, будто и вправду помнит не очень. Как слепой, которому в руку вложили странный предмет и убеждают, что это его самая любимая губная гармошка. А он её щупает и пытается понять - что с этой ерундой делать…
        - Кажется, да, припоминаю, - Ник морщится так болезненно, будто у него какой-то шов разошелся, - было дело. Тогда я ведь еще ничего не знал. Что еще я мог сказать, спустя неделю после её заявления о беременности? Я ведь тогда все правильно пытался сделать. И еще совершенно не всекал, чего на самом деле хочу.
        - Ты очень хотел обнять свою принцессу. Своими глазами видела.
        Сама вижу, как он бесится от моих подколок, но остановиться… Не-е-ет. Не могу. Не хочу. Даже стараться не буду.
        Если я сейчас не поржу над этой историей с Юлей - я сама свихнусь. Или разрыдаюсь. А я не хочу рыдать. Меня почти трясет от радостной эйфории: мы выжили. Мы ведь могли не выжить! Да - Ник серьезно пострадал, да - я на больничной койке, но все-таки, это мы могли быть упакованы в те черные пластиковые пакеты. Мы!
        В какой-то момент я все-таки начинаю реветь - эйфория отступает, догоняет осознание. И в эту секунду - очень хорошо, что Ольшанский рядом. Он хоть и паршивец, и вечно у него проблемы с пониманием чего он хочет, но плечо у него надежное. И реветь в него можно с полной самоотдачей. Я давно знаю.
        - Все будет хорошо, Энджи. Все у нас с тобой будет, - Ник сидит со мной рядом и гладит по спине. А я - испытываю третий приступ смены настроение - нестерпимое желание его отлупить. За что? Да за все!
        У меня такой длинный список, если буду давать ему в глаз каждый день, вычеркивая один пункт своих претензий - до конца жизни этот Ромео пандой проходит. И даже с половиной списка не разберется.
        Ладно. Пусть живет. От него и так кровью пахнет. Да и чего удивительного - я валялась в температурной коме, ну, если так прикинуть, дня три. После его ранений, после его кровопотери на третий день с койки вставать и куда-то подрываться - самоубийство чистой воды.
        - Если что, я в этой же клинике лежу, - шепчет Ник, будто поняв, зачем это я так деятельно к нему принюхиваюсь, - Козырь когда услышал, что я влетел на больничную койку, настоял, чтобы меня к приличному хирургу перевели. А тут… Такое совпадение… Отличный хирург на пару этажей выше работает.
        - Совпадение, ага, - кривлюсь, но камень с души моей все-таки сваливается. Что ж, значит, если что, этого придурка увезут обратно. И надеюсь - ремнями его к кровати привяжут.
        Я слишком долго позволяю ему себя обнимать.
        Какой у этого критерий?
        Да очень даже простой.
        Просто стоило мне расслабиться, как у Ольшанского морда лица утыкается в мои волосы, причем очень близко к уху. В такой чувствительной зоне, что от каждого его выдоха у меня мурашки по коже стадами несутся.
        - Эй, - неуверенно толкаю его плечи от себя, но я-то с ним церемонюсь, он же раненый, а вот Ольшанский - даже не думает. Крепче меня к себе притискивает, губами к шее сползает.
        - Как же ты дивно пахнешь, Энджи… - уже совершенно другим, глубоко откровенным тоном сообщает мне он. И это, черт его возьми, насквозь меня продирает.
        - Сударь, я вас поздравляю, вы извращенец, - сообщаю ему веско, старательно пытаясь не засмеяться при этом. Что в общем-то сложно, когда без меры наглые мужские губы тебе шею щекочут.
        - Почему это? - с любопытством интересуется Ольшанский, но от своего щекотливого промысла не отрывается.
        Эх-х, надо бы его пихнуть куда подальше. В конце концов, он меня бесит ведь, и я держу его хоть и неподалеку от себя, чтоб целовать было сподручнее, но все-таки - на расстоянии. Такой был план. И он все сильнее с треском проваливается.
        Настолько проваливается, что даже вспомнив о нем сейчас, я и пальцем не шевелю, чтобы расставить все точки над “i”. Я вообще ничем не могу шевелить. Я больная, ослабленная, у меня лапки. Вот выздоровею, вот наполнятся снова ядом истощенные железы прирожденной гарпии, вот тогда и дам ему от ворот поворот. А пока…
        - Ты потому извращенец, Ольшанский, - тоном профессиональной зануды заявляю, - что я минимум три дня не была в душе. Просыпалась, только чтобы попить и доползти до туалета. И потела так, что… Ну, в общем, все мы понимаем - от меня сейчас пахнет как от упахавшейся лошади.
        - М-м-м, вот оно в чем дело! - Ник фыркает мне в шею, и вот это уже оказывается на самом допустимом пределе. - А я-то все не понимал, почему терпеть не могу всей этой бабской парфюмерии. Просто мне не тот запах давали. Мне надо было запах лошади. Очаровательной кобылки. И вот я уже сражен наповал…
        - Сам ты мерин, - оскорбляюсь я до глубины души.
        - Ну нет, дорогая, - тон Ольшанского становится на диво самодовольным, - в основном признаке я точно не мерин. А вполне себе жеребец. Все что надо у меня на месте.
        - А ржать как конь ты умеешь? - не сдаюсь я, намереваясь засыпать его с головой. - Все жеребцы должны уметь ржать. Чем громче - тем лучше.
        О это чудное мгновенье, когда взрослый, умный, со всех сторон интеллигентный мужчина с серьезным видом выпрямляется, прокашливается, поправляет невидимый галстук и… Ржет! Не смеется, а именно возмутительно достоверно и громко воспроизводит конское ржание.
        - А-а-а, - падаю лицом в подушку и даже не смеюсь - ору хохотом, - Ольшански-и-ий, что ты делаешь?
        - Сдаю экзамен, - возмутительно серьезно отвечает этот тип, в отличие от меня сохранивший вертикальное положение тела, - самый важный экзамен в моей жизни. И что же вы мне поставите, Анжела Леонидовна? Может, вы недостаточно расслышали мое выступление? Мне повторить?
        Ответ за меня дает реальность. Дверь в мою палату открывается и на пороге появляется взъерошенная медсестра, в руках у которой чемоданчик для оказания первой помощи.
        - Так, кто тут кричал? - деловито спрашивает она. - Кому из вас плохо стало?
        Мы смотрим друг на друга.
        Естественно, понимаем, что тот, кто окажется крайним - получит самый грандиозный укол в своей жизни. Или какой там взрослым большой больничный трындец полагается?
        - Ему, - тыкаю пальцем в Ольшанского.
        - Ей, - а он деловито указывает на меня.
        На этот раз мы ржем уже оба и уже более-менее по-человечески.
        - Вы издеваетесь, да? - тоном “взбучка не за горами” медленно цедит медсестра.
        - Нет, - снова говорим хором, но я все-таки совершаю над собой усилие и даю Ольшанскому возможность самому все объяснить. А если начнет объяснять что-то не то - пихну его коленом под копчик…
        Нет ничего прекраснее того, чтобы лелеять такие вот прекрасные лазурные мечты, пока другой человек пытается дать убедительные объяснения, что это ему в сознательности и здравом уме поржать диким мустангом приспичило.
        - Он меня смешил, - поясняю я короче, поймав взгляд растерянной медсестры, - у меня было настроение побурчать, он решил это поправить. Извините, что помешали.
        - Мы кстати есть хотим, - вспоминаю вдогонку, потому что именно в эту секунду одна сладкая пяточка снова пинает меня изнутри, - очень сильно хотим. Если вы нас не спасете, мы съедим этого… - красноречиво гляжу на Ника, - жеребца. Спасайте его, он говорит, что породистый. Правда паспорта с родословной я не видела, но… Может, его все-таки стоит спасти от голодной меня?
        - Даже не знаю, - медсестра задумчиво меряет Ника взглядом, всем своим существом транслируя сомнение, - только разве из сочувствия вашему вкусу. Это ж нашей хирургии пациент. Он сейчас так лекарствами накачан, горчить будет непременно.
        - Хорошо. Тогда меня спасайте, - киваю я, - только с кровати мы не встанем, я еще не готова.
        - Ну и не надо, - медсестра ничуть не обеспокоена этим фактом, - сейчас я вам обед принесу.
        Она уходит, мы остаемся. Я сажусь на кровати, Ник тут же реагирует, поправляя мне подушку. С совершенным нахальством целует меня в уголок рта. И ведь не укусишь даже!
        - Скучал по этому очень, - произносит негромко он, проводя пальцами по моей лежащей на одеяле кисти, - по тому, чтоб ты в моем присутствии могла вот так смеяться. И дурачиться. Даже не представляешь, какую надежду мне сейчас подарила.
        - Ничего я тебе не дарила, - ворчу недовольно, ворочая пятой точкой и устраивая спину поудобнее, - не имею привычки дарить никому не нужные подарки.
        Он вздыхает тихо-тихо, почти что обреченно, но как-то очень светло. Смотрит на меня так, что я поневоле начинаю ощущать себя не в своей тарелке.
        - Что? - тянусь, чтобы щипнуть его в бочину, но вспоминаю, что там под тонким джемпером прячется одна из его ран, щиплю за локоть. - Хочешь что-то оспорить, Ольшанский?
        - Не то чтобы, - Ник покачивает головой, - просто надеюсь, что все-таки смогу тебя переубедить.
        - В чем?
        - В том, что ты бесконечно мне нужна, - говорит, глядя мне в глаза. Будто передает слова от своей души к моей. - Ты и никто больше.
        Это не те слова, которые я хочу слышать от него. Не те, но… В принципе эти тоже слышать приятно.
        Приятно, но терпкий горьковатый подтекст осадком опадает внутри меня.
        Никто больше, говоришь, Ольшанский?
        А как же “Викки, Викки, Викки”?
        Могу поверить, что в принцессе ты разочаровался, дурак бы не разочаровался. Но я ведь знаю, что всем сердцем ты её не особо и любил. Осмелилась выдвинуть эту гипотезу и оказалась права.
        А другая моя гипотеза.
        - Энджи, что у тебя в голове? - ладони Ника стискивают мои щеки. - Что ты сейчас думаешь? Чем травишься? Просто скажи.
        Ага, вот бы кто-нибудь дал мне клещи подлиннее, чтобы вытащить из сердца этот раскаленный прут.
        И даже близость Ольшанского, даже глаза его озабоченные, все его стремление в мою сторону - ничто ему не помогает. Ничего я ему не скажу. Пусть это все живет во мне до конца. До тех самых пор, когда он уедет в Японию к миниатюрным японочкам.
        На мое счастье медсестра с обедом наконец-то возвращается. И миниатюрный столик ставит на кровать. И тарелки на него сгружает.
        Аппетит уже пропал. Правда есть я себя заставляю больше из принципа. Умом понимаю, что суп вкусный, и просто из-за настроения его не есть - глупый каприз, вредный для ребенка.
        - Тебе еда не нравится? - Ольшанский, не спускающий с меня напряженных глаз, никак не желает уняться.
        Поднимаю на него взгляд. Смотрю-смотрю-смотрю… А потом киваю.
        - От салата пахнет очень странно, - капризно морщу нос, - и вообще я сладкого хочу. Эклеров. С черничным кремом. Это, наверное, слишком.
        - Вообще-то у них тут дивная кондитерская, - замечает Ник, поднимаясь на ноги, - высший класс по десертам.
        - Тебе много бегать наверняка вредно, - нудно напоминаю я.
        - Это на первом этаже. Я только до лифта и обратно. Врач мне рекомендует больше двигаться маленькими порциями. Так что я, так сказать, терапию прохожу. Интенсивную.
        Он уходит, а я отправляю ложку супа в рот и задумчиво морщусь.
        Интенсивную, говоришь, Ольшанский?
        Хорошо, будет тебе интенсивная!
        Потому что когда ты вернешься ко мне с эклерами, я подумаю, что вообще-то хочу чизкейк. Клубничный. И не волнует!
        25. Энджи
        - Артем Валерьевич, ну пожалуйста! Ну я же знаю, что у вас трындец сейчас.
        - Снегурочка, ты сейчас где лежишь?
        - Ну к чему это сейчас?
        - Где ты сейчас лежишь?
        Мне приходится стиснуть зубы и выдохнуть. Нет уж. Не буду я отвечать на этот отвратительный вопрос.
        - Ты лежишь в частном перинатальном центре. На сохранении. Вот и сохраняйся!
        - От маленькой порции работы мне не станет плохо.
        - Зато мне станет плохо. Когда Ольшанский выпишет мне в челюсть, за то, что я эксплуатирую больную тебя.
        - Он сам сейчас на койке, чего он там выпишет?
        - Дорогая, ему всего лишь спину порезали. Не руки. А я, скажем честно, по его джебу с правой совершенно не скучаю. Один раз виделись, больше не хочу.
        - Артем Валерьевич…
        - Все я сказал! Отдыхай. Читай. Ешь. Кстати, хочешь, мороженого привезу?
        - Яду привезите, - пасмурно прошу, откидываясь на подушки, но потом, поразмыслив, принимаю верное решение, - но мороженое, пожалуй, тоже. Я им буду закусывать.
        - И какое тебе брать на этот раз? Хотя чего я спрашиваю, возьму по шарику всех видов, что найду.
        - Смело. Отважно. Я одобряю.
        Иногда Тимирязев бывает милым. Периодически - даже очень обходительным. Жаль только с работой обломилось вот так вот печально. А я-то надеялась, что смогу выпросить хоть что-то на удаленное решение.
        Затравленно кошусь на тумбочку.
        Там лежит первый том Сказок Старого Вильнюса. Вчера случайно проговорилась Нику, что хотела бы перечитать всю серию с нуля и оп… К вечеру курьер постучался ко мне в палату и вложил в руки бумажный пакет. С моей, между прочим, книгой! Это вот был совершенно предательский удар. То есть он не только услышал, что я хочу, не только сам сбегал до магазина, или послал кого-то еще - ну, он же у нас классный управленец, почему бы не организовать кого-нибудь, да?
        Увы, дело было не только в этом. А в том, что он каким-то сверхъестественным способом достал телефон моей тетки, дозвонился, договорился, уговорил Ангелину разыскать у меня на полках нужную книгу - а это прям дипломатом надо быть, потому что она вообще-то очень щепетильна к моим границам. Даже на мои просьбы обычно отвечает, что не хочет лазать по моим вещам.
        И вот. Лежит себе книжка. Идеальный вариант, свою ведь не запустишь Ольшанскому в голову за то, что он такой свинья.
        А мне теперь что делать? Как читать? У меня же ощущение, что нас весь мир предал. И книжка тоже.
        Теплая пяточка толкает меня изнутри.
        Динь-дон, да.
        Дорогая мама, ты страдаешь ерундой, как слышно, прием?
        - Пожалуй, я согласна, - произношу шепотом, - не стоит нам с тобой обижаться на книжку, да?
        С каждым днем мой малыш шевелится все сильнее. Я же никак не могу перестать пускать слезу каждый раз, когда он это делает. Глупая, наивная Энджи, которая столько дней никак не может перестать сомневаться, что чудо происходит именно с ней.
        Смахнув сегодняшнюю порцию слезинок, я наконец решаюсь. Тянусь вперед, цепляю книгу за уголок. Читать буду вслух. Конечно, рекомендуют всякие книжки, развивающие, интеллектуальные. Но Сказки - это то, что точно не повредит. Маленькая порция чудес, любви к кофе и умению мечтать не повредит моему ребенку. Да и мне тоже…
        Открываю первую страницу и погибаю. Теряюсь настолько, что даже не слышу стука, не слышу, как открывается дверь палаты. Пока специально для меня пришедшая гостья не издает такое громкое покашливание, что мертвый бы и тот на него обернулся.
        - А? - вскидываю голову и замираю от удивления. Видеть ту, что стоит сейчас на пороге моей палаты, так неожиданно, что… Я даже не знаю, кто мог бы удивить меня больше.
        - Я тебе помешала? - Вика склоняет голову, глядя на меня с таким живым интересом.
        А ведь я её недавно вспоминала. Правду говорят, вспомни заразу - появится сразу…
        - Ты… - я теряюсь со словами, будто совершенно разучилась говорить, - привет. Какими судьбами?
        - Я навещала Ника, - Вика встряхивает волосами, и кажется, от этого движения гребаные солнечные зайчики разлетаются, - он сказал, что ты тоже здесь. Я… Прости, взяла на себя наглость решить, что ты будешь не против, если я зайду. Очень уж приспичило тебя поздравить. Могу уйти, если тебе неуютно.
        - Нет, пожалуй, нет, - смотрю на неё и на самом деле оказывается сложно разобраться, что я испытываю от её визита. Целый спектр разнообразных чувств.
        Тусклую, неяркую, бессмысленную в своем существовании ревность - как можно ревновать всерьез, когда ты не можешь совершенно никак переломить ситуацию в свою пользу?
        Странное, совершенно неожиданное для меня приятное удивление - мне натурально приятен её визит. Сама! По доброй воле! Пришла поздравить.
        Она ведь нравилась мне когда-то.
        Ну, точнее… Я отмечала её достоинства. Потому что сначала она раздражала мою подругу, потом - буквально слету очаровала мужчину, в которого я была влюблена. В таких условиях сложно испытывать настоящую симпатию, но отмечать хорошую хватку, этичность и высокие профессиональные качества можно даже у тех, кого считаешь врагами.
        Сейчас мы… Уже не враги.
        - Проходи, - осторожно спускаю ноги с кровати, на которой их только-только вытянула, - чаю хочешь? Здесь его наливают по любому чиху.
        - В наше суровое карантинное время лучше лишний раз не чихать, - Вика чуть улыбается, устраиваясь в кресле у окна, - но от чая не откажусь. А уж если к нему есть печеньки - с блюдцем могу у тебя откусить.
        - Надо же, - бездельница я не соизволяет поднять попу с кровати, а ныряет в ящик прикроватной тумбы, чтобы найти там микропультик дистанционного вызова одной из дежурных медсестер, - не думала, что ты сластена. Думала, что диетами и фитнесом себя изводишь при такой-то фигуре.
        - Нет, - коварным шепотом сознается Вика, - просто я из древнего ведьминского рода. Жру и не толстею. Ты теперь меня совершенно возненавидишь и потребуешь факел, но учти - горю я очень плохо. Будет много вонючего дыма, тебе таким вредно дышать.
        Такая теплая, смешливая… Сейчас, когда глаза не застилает дурацкая ревность - Вика отчаянно мне нравится. Блин, и ведь поздно пытаться с ней подружиться, эта случайная встреча точно ни во что не перерастет.
        - Ну так как ты, Анжела, - Вика чуть склоняет голову набок, стреляет в меня лукавыми глазищами, - я погляжу, новый проект буквально жизнь в тебя вдохнул.
        - Ну просто каламбур года, - сначала закатываю глаза, и только потом понимаю, что происходит.
        Я вот так запросто общаюсь Викой! С женщиной, которую до своего увольнения терпеть не могла. К которой и извиняться шла только потому, что внутренний кодекс чести требовал признать вину. И она смотрит на меня и смеется сама…
        Ох. Ну, что тут скажешь, ясно во что вцепился и когтями, и зубами черный дракон Ярослав Ветров. Солнце себе урвал. Ценней сокровище еще поди-ка поищи.
        И все-таки понятно, что Ник в ней нашел!
        Мысль эта царапает по душе, оставляет на ней тонкий след. Я не обращаю внимания. Такие царапины - уже обычное дело. Вся человеческая жизнь, если так задуматься - непрерывная боль. Болю - значит, существую. Как-то так.
        - Я серьезно, между прочим, - тем временем Вика улыбается мне чуть спокойнее, - у тебя глаза сейчас такие живые. В Рафарме ты как мертвая была.
        - В Рафарме… - хочу сказать “мы были врагами”, но произношу почему-то другое, - у меня был сложный период. Я пыталась забеременеть от ЭКО. И не получалось.
        - Это… - Вика закусывает губу, - да, наверняка времячко было то еще. И я вдобавок…
        Самый парадокс, что она еще и умудряется виноватой звучать. Будто ей и вправду жаль, что она как черная кошка пробежала между мной и Ником. Хотя ведь нет. Не пробежала.
        Даже если бы Вики не было - он бы все равно так ничего бы и не стал делать. Я ему нравилась - мы это знаем. Но нравилась почему-то недостаточно.
        Я встаю, подхожу к окну. Мне досталась палата с отличным видом на раскинувшийся за окном парк. Правда сейчас этот парк по ноябрьски обнажен и деревья зябко встряхивают ветвями на ветру, но глаза все равно прилипают к ним накрепко. Всегда любила наблюдать ветер.
        - Я очень рада, что до Ольшанского наконец-то дошло, - между тем замечает Вика, - нельзя, чтобы такие чувства оставались безответными. Это просто нечестно.
        - Жизнь вообще нечестная штука, - я невесело улыбаюсь, присаживаясь на край подоконника. Подоконники тут прекрасные. Для сентиментальных беременных оформленные “на посидеть”. - Да и кто тебе сказал, что он мне взаимностью ответил? Он?
        - Нет, - Вика головой покачивает, - но это ведь не надо говорить. Это ведь видно. И слышно. Он вообще говорит про тебя и не затыкается. Пару слов мне не давал вставить.
        - Тут дело не в том, что я ему важна.
        хотя услышать было лестно, конечно. Чуть-чуть!
        - А в чем же тогда дело? - Вика удивленно поднимает брови.
        Ох, и как бы тут сказать, чтобы не расстроиться еще сильнее? Думаю, думаю, выбираю - ничего не сказать. Просто провожу ладонью по животу и строю красноречивую мину.
        - Просто кое-кто очень хочет ребенка. У него не получалось. Со мной - получилось. Только и всего. Конечно, он сейчас на эмоциях. Даже, кажется, сам себя убедил, что я ему нравлюсь. Но это все…
        Не договариваю - к горлу подкатывает ком. Просто рукой машу. А Вика упрямо встряхивает головой.
        - Ну нет. Не расстраивай меня. Все не может быть вот так.
        - Да брось, - улыбаюсь, сглатывая ком, - не всем же полагается хэппиэнд с принцем или чудовищем. Мой хэппиэнд вот тут, - снова касаюсь ладонью живота и ощущаю, как в груди теплеет, - и честно скажем, я очень им довольна. А Ольшанский… Я приняла как факт, что женщину он во мне не видит. Бывает.
        - Ну как не видит, - Вика упрямо хмурится, будто ей очень принципиально меня переупрямить, - вы же как-то сообразили, как дети делаются. Разобрались в этом ужасно сложном вопросе. Ты же не дала ему перед этим по башке, он же в сознании был при этом?
        - В сознании, - пожимаю плечами, - только это никак не противоречит моим словам. Даже той ночью не я представляла для него интерес.
        Зря я это сболтнула. Вот просто язык мой - враг мой. Сразу вижу вспыхнувшие глаза Вики и понимаю, что не откручусь от новой порции вопросов. Ответов на которые я не смогу дать ни в коем случае. Потому что это… Ну нет. Слишком личное!
        - Ну и кто же тогда представлял для Ника интерес? - Вика не разочаровывает. Чует, где мясо зарыто.
        - Давай об этом не будем, - улыбаюсь натянуто, - лучше сама расскажи про своих детей. Мне интересно.
        - Анжела, не переводи тему, - Вика укоризненно качает подбородком, - ты не можешь сказать такое и не договорить. К кому же неравнодушен Ольшанский? Ну не ко мне же?
        Я на сто процентов уверена - я прекрасно держу лицо. Вот только хрень полная - моя уверенность. Что-то очень яркое на моем лице отражается. Настолько понятное, что Вика, вставшая рядом, даже шажок назад делает, будто желая спрятаться от этих откровений.
        - Нет. Не может этого быть. С чего ты это взяла?
        Ни с чего! Это я должна ответить. Громко и четко, чтобы избежать недопонимания.
        Я же делаю ровно противоположное.
        Смотрю ей в глаза. Вздыхаю. И совершаю то, о чем точно знаю - буду жалеть, как только сомкну губы.
        Я ей объясняю.
        - Твою же мать, Ник, - Вика обеими руками зарывается в волосы, - а я думала, что сейчас никто уже так не косячит.
        Я молчу и просто скольжу взглядом по предметам интерьера комнаты. Прикольное у них кстати кресло, себе такое хочу. Вот именно с такой вот обивкой цвета горчицы.
        Что тут скажешь? Бывает?
        Но только слово “бывает” никак не описывает этой ситуации. В душе у меня сразу наступает какая-то бесконечная тишь. Будто вся моя боль, о которой я молчала все это время, вдруг вырвалась наружу.
        Она вернется, конечно. Но сейчас все-таки мне чуть-чуть просветлело. Все-таки есть прок от того, чтобы проговаривать то, что пробило в тебе особенно глубокую дырку.
        - Когда у тебя день рождения? - совершенно неожиданно спрашивает Вика. Вопрос внезапный, застает меня врасплох.
        - В июле, восемнадцатого, - отвечаю озадаченно.
        - Далековато, - Вика морщит нос, - Новый год ближе.
        - А ты зачем спрашиваешь? - чувствую, что вопрос дурацкий, но удержать его в себе не могу.
        - Подарок хочу тебе вручить, - коварно улыбается Вика, - мне от мамы досталась прекрасная чугунная сковородка. Так вот, я думаю, что тебе она сейчас очень нужна.
        Смотрю на неё и сама понимаю, что лицо у меня сейчас - как у недогоняющей дурочки. А Вика видит это и коварно ржет.
        - Судя по всему, тебе нужна будет инструкция, - тихонько хихикает она, - окей. Сейчас на словах, но к сковородке - приложу напечатанную. Так вот берешь сковородку в правую руку. Или какая там у тебя рабочая?
        - Правая, - повторяю ошалело.
        - Ага, значит, все правильно. Итак, берешь сковородку в правую руку. Подходишь к Ольшанскому с тыла. Размахиваешься. И даешь ему по правой стороне черепушки. Приводишь в сознание. Задаешь ряд контрольных вопросов, убеждаешься, что мозги встали на место. Если не встали - повторяешь ту же процедуру, только с левой стороной его дурной башки. Терапию проводить до тех пор, пока дурь вся не вытряхнется.
        Говорит и сама уже смеется. И я почему-то смеюсь. Хотя почему “почему-то”? Смешно же…
        - Не уверена, что поможет, - покачиваю головой, отсмеявшись, - в конце концов, это его чувство…
        - Да какое чувство, не смеши, - Вика встряхивает головой, - никто не проникается смертельной любовью вот так скоро.
        - Ну, я же прониклась… - возражаю с легким недовольством, - почти сразу им увлеклась.
        - Увлеклась, - Вика повторяет это слово с красноречивым выделением, - и потом вы с ним дружили сколько?
        - Три года.
        - А я с ним только месяц и встречалась. Из которых он недели три болтался по командировкам и больничным, то туда, то сюда. Всех свиданий было - три обеда и одни выходные в Артемисе. Так вот его оттуда в первый же день увезли со сломанными ребрами. А я…
        Она как-то странно розовеет, закусывая губу. Смущенно?
        - Ты что? - не удерживаюсь от вопроса.
        - Ну, я с Ветровым тогда осталась, - впервые за время этой беседы Вика неловко отводит взгляд. Ну ясно, как они там остались и чем занимались…
        - Анжела, я Ника бросила, - напоминает Вика, - и не просто бросила, а к бывшему мужу вернулась. Знаешь, как таких как я называют?
        - М?
        - Бумеранг. Я - бумеранг. Куда меня ни швырни - я вернусь к Ветрову. Потому что люблю его безумно, хотя он и сволочь. И питать ко мне чувства не будет взрослый и умный мужик, который понимает, что это бессмысленно. Ольшанский - и взрослый, и умный. И все он понимает.
        - Но ведь называл же…
        - Тут я бессильна, - Вика разводит руками, - за это пусть сам объясняется. Но я обычно не ошибаюсь с тем, кто как ко мне относится. Влюбленного мужчину просто заметить. Я даже Ветрова насквозь видела, со всеми его хотелками. Они меня раздражали на начальном этапе, потому что я была злая на него, но я их видела. А Ник… Нет. Он в меня не влюблен. Не увлечен. Не хочет. У них иногда с Яром бывают куда более захватывающие беседы, чем со мной. Вот кто ему действительно нравится - моя дочь. Кажется, даже ради возможности зашвыриваться к нам иногда и строить с Маруськой замки из конструктора Ник с Яром помирился. Но это нормально. Я подозревала, что он хочет детей. Когда его бывшая ходила беременной - он вообще с горизонтов пропал, на свадьбу нашу приехал только на роспись.
        - А он приезжал? - я удивленно поднимаю брови. - Я встретила его в тот день в баре. Сидел, надирался. Приглашение на барной стойке лежало. Я подумала…
        - Он был, - Вика покачивает головой, - посмотрел на роспись, подарил подарок, тост толкнул, заявил, что если бы не его героизм - Яр бы так быстро не взял меня в оборот, потребовал себе процент со свадебных подарков деньгами. Все очень смеялись. Яр тоже, даже начал в шутку торговаться за тот процент. Потом Ник уехал, да. Сказал, что к невесте поедет, она у него с токсикозом маялась. Значит, говоришь, не доехал? В баре завис?
        Я киваю, обрабатывая информацию. В принципе, Ник ни слова тогда не сказал, что сожалеет о Викиной свадьбе. Это я уже сама додумала, на фоне приглашения с актуальной датой и ночного “сюрприза”.
        Получается… Просто не доехал до Юли? Или все-таки…
        - Я не знаю, что тебе посоветовать, Анжела, - мягко замечает Вика, - понимаю, как может задеть такой вот выверт, абсолютно согласна, что после такого довольно сложно поверить в чувства мужчины. Но просто поверь мне на слово, я общалась с ним весь этот год. Он не бредил так своей бывшей, как бредит сейчас тобой. И глаза у него так не горели. Да что там, они и со мной у него так не горели.
        - Ты его выгораживаешь.
        - Я? Да с чего бы? - Вика поднимает брови. - Этот свин меня по-жесткому подставил. У тебя снова ко мне претензии. А я вообще не люблю, когда у кого-то есть ко мне претензии. И честно ему так и скажу.
        - Нет, не надо! - я нервно дергаю подбородком. - Не хочу это проговаривать. Зачем ему знать?
        - Анжела, ну что ты как маленькая, - Вика вздыхает, как будто с легкой досадой, - мужик должен знать о своих косяках. И говорить ему надо словами через рот. Иначе он ни в жизнь не поймет, в каком месте накосячил и за что ему надо просить прощения.
        С этим утверждением сложно спорить. В конце концов… Опыт отношений у меня был.
        - Я сама скажу тогда.
        Вика смотрит на меня в упор, а потом качает головой.
        - Нифига ты ему не скажешь. Ты просто не хочешь, чтобы я сказала.
        И все-таки её чутье - действительно вещь удивительная.
        - Вика…
        - Ну не спорь со мной, пожалуйста, - она ласково улыбается, - ему надо это знать. Надо! И поверь, я не постесняюсь в выражениях, только для того, чтобы лишний раз напомнить, что на самом деле - ему повезло, что я выбрала не его.
        - Ты ведь все равно это сделаешь, да? - бессильно вздыхаю. - Что бы я ни сказала.
        Она без лишних слов разводит руками и поднимается на ноги.
        Мда. Надо бы рассердиться, да вот только никак не получается.
        - В этом случае, спасибо, что зашла, - искренне благодарю, - я была рада тебя увидеть.
        - Я надеюсь, что у нашего разговора будет еще больше положительных последствий, - Вика мне подмигивает напоследок, - если Ольшанский не приползет к тебе на коленях с букетом роз в зубах - скинь мне смсочку. Тогда сковородки я тебе подарю две. Тяжелую и очень тяжелую!
        У самых дверей она останавливается, оборачивается ко мне, смотрит долгим взглядом.
        - Еще кое-что скажу, - серьезно произносит она, - кое-что, до чего сама дошла с Ветровым. Есть многие вещи, за которые нельзя прощать. Мы все ощущаем их интуитивно. Но своего человека даже за непростительное можно простить. Переступить один раз через гордыню. Если он - твой, разумеется.
        26. Разговор
        НИК
        Второй раз Вика заходит без стука. И выглядит не очень-то довольной. Что такого у неё случилось за эти сорок минут? Поругалась с Энджи? Не сказать, что очень неожиданно.
        - Я ведь тебе сразу говорил, что это не самая лучшая идея, - произношу, застегивая запонки на рукавах рубашки. Глупо, конечно, иметь в шкафу больничной палаты дюжину деловых рубашек. Но Энджи они явно нравятся. По крайней мере, прикасается она ко мне чаще.
        - Если хочешь выговориться - давай по-быстрому, Вик, - кошусь на часы и морщусь, - через час у Энджи вечерний осмотр, и во время него обычно гостей из палаты выставляют. А я - хочу к ней.
        - Не волнуйся, - Вика покачивает головой, - я не отниму у тебя много времени. Просто срочно нужно рассказать тебе анекдот.
        - Срочно? - приподнимаю брови. - Ты серьезно?
        - Еще как!
        Задумчиво опускаю взгляд на её талию.
        - Ты уверена, что вас с Яром не надо поздравлять с новым пополнением? А то даже для самой себя ты сегодня потрясающе внезапная.
        - Не там ты ищешь причины моей внезапности, - Вика нетерпеливо дергает подбородком, - так вот, анекдот. Анекдот про героя-любовника. Бегал этот герой-любовник по миру, встречался с женщинами. То с одной встречался, то с другой. Не пойми чего ему было надо. И вот довстречался он до того, что с последней своей женщиной даже в именах страстной ночью запутался. Конец.
        Гоголевская немая сцена и та не передала бы удивления, с которым я уставился на гостью.
        - Вик…
        - Ты не понимаешь, где смеяться? - она меня перебивает. - Полностью разделяю. Я тоже не понимаю. Особенно если учесть, что имя-то в этой истории использовалось мое. Надеюсь, ты сам догадаешься, про остальных участников этой истории?
        Смотрю на нее, смотрю, висну и висну, и наконец понимаю.
        Она говорила с Энджи. Пришла от неё. Провела там больше получаса, значит, разговор у неё с Энджи состоялся. С Викки легко быть откровенным, это одно из её удивительных дарований. А судя по тому, что выжидающе она смотрит на меня и злость её явно адресована тоже по моему адресу…
        - Нет!
        - Да! - она рявкает так категорично, что мертвые и те из могил бы повскакивали, чтобы спросить, кто так орет и по какому поводу.
        - Да, - кажется, Вика спохватилась, что перегнула палку и повторяет уже тише, скрещивая руки на груди, - да, Ник, да. Это ты у нас герой-любовник с маразмом. А уж кого ты там так называл, будем говорить?
        - Но когда?
        - Ты у меня спрашиваешь, да? - Вика округляет глаза. - Не ты ли час тому назад сетовал, что подвижек у тебя с Анжелой нет. Как держала на расстоянии, так и держит. Честно говоря, теперь я понимаю, почему.
        Я зависаю. Потому что она права, ночь-то у меня с Энджи была всего одна, вариантов нет. Но я совершенно не помню про этот треш с именами. Собственно, я и ночь-то ту почти не помню. Только как у двери снятого наспех номера целовал Энджи и не понимал, почему раньше этого не делал. Номер помню уже хуже. А все, что было после - так и вовсе хранилось в памяти какими-то осколками. Как мял сначала её одежду, потом - кожу… Как целовал в шею и наслаждался своим именем в её устах. Как целовал ниже и ликовал от того, как весь воздух пропитывается жаркой сладостью её удовольствия. Но чем дальше, тем больше штормило меня от повышающегося градуса в крови. Все мельче становятся обрывки этих воспоминаний. Все больше провалы между ними. Так, например, я помню, как просыпался уже после, где-то между утром и ночью, когда голова еще была тяжелой, и понимание того, что я натворил, не добралось до рассудка.
        Так вот тогда Энджи была смертельно хороша, только - даже во сне слишком грустная. И получается, что где-то в перерыве между этими эпизодами я…
        - Господи, какой трындец, - смотрю вроде перед собой, но не вижу совершенно ни хрена. Пытаюсь принять это откровение. И ведь... Получается! По крайней мере, это действительно многое объясняет. И такое сильное отчуждение Энджи все это время.
        - О, трындец - это очень слабо сказано, - Викки беспощадно кривит губы. - Мне теперь ужасно интересно, как ты намерен оправдываться.
        - Я жутко перебрал тогда, - произношу и сам понимаю, насколько неубедительное это объяснение. Вот и Вика саркастично качает головой.
        - Чтоб ты знал, обычно это считается отягчающим обстоятельством.
        Знаю. Это даже не особо оправдание. Чистосердечное признание из разряда “все равно на плаху, так хоть умру покаявшись во всех грехах”.
        Хотя мне умирать рановато. Мне еще минимум лет восемнадцать надо жить. А лучше - дольше.
        - Я знал, конечно, что сильно закопал себя в отношениях с ней своими косяками, - выдыхаю тихо, - но чтобы настолько…
        - Да уж, - ядовито комментирует Вика, - настолько закопался, что я бы посоветовала тебе быть менее усердным в своих раскопках. Еще немного - и ты до центра Земли доберешься. А там, говорят, жарковато.
        Да какой там центр Земли. Я скоро с той стороны планеты выберусь, до того глубокая у меня будет яма.
        - Когда мы с тобой решили, что продолжим общаться, мы сошлись на том, что не будем вспоминать про эпизод наших с тобой отношений, - недовольно озвучивает Вика, - я не из тех, кто будет осознанно бесить мужа, держа при себе безответно влюбленного бывшего. Ты сам сказал, что перегорел. Но теперь получается, ты мне наврал. А может, ты вообще как эта твоя Воронцова? Тайный сталкер-маньяк?
        - Вика, - я перебиваю её тираду, ловлю очередной острый взгляд, - ты можешь хоть минутку помолчать?
        Она ехидно приподнимает брови. Внимательно, мол, слушаю. А слушать особо нечего. Если все так, как она говорит, то мои срочные разговоры ждут меня совсем не здесь. И совершенно непонятно, какими словами мне объясняться с Энджи - но как-то это делать придется.
        - Мне нужно идти, - честно признаюсь Вике, прихватывая её за плечо и выводя за дверь палаты, - вижу, что ты недовольна, понимаю, что повод очень весомый, но… Я должен Энджи километров сто извинений. И боюсь, что очень просрочил их доставку. Каждая минута на счету.
        Отпускаю её, прощально киваю, шагаю в сторону лифта.
        Она и сама найдет, где выход.
        - Ну, хоть приоритеты у тебя правильные, - слышу обращенные моей спине слова, - есть свет в конце тоннеля.
        Правильные приоритеты. Хоть что-то, чтоб меня, правильно в жизни сделал!
        А вот насчет света в конце тоннеля - очень сомневаюсь. Нет его у меня. Ну да черт с ним. Это совершенно не повод переставать барахтаться.
        ЭНДЖИ
        Когда он заходит - я все еще сижу на окне. Нет никакого желания слезать. Тем более подоконники тут удобные, специально для сидения всякими подушками оборудованные. Можно даже лампу включить, если приспичит почитать вечерком. Впрочем, сейчас еще не темнеет, мне и так нормально.
        Сижу. Читаю. Удивительно. Даже не отсутствующим взглядом страницы сверлю, а реально читая, улыбаясь выходкам героев книги.
        Рыб она рисует. Магию она будит. Молодец какая. Может, и мне сейчас попробовать?
        Волшебства, хорошего такого, качественного, жизненно не хватает. Или в этом и есть наша проблема? Мы хотим только хороших чудес, и у нас такие строгие критерии, что чудеса просто не прорываются сквозь безжалостный кастинг.
        - Быстро ты её отпустил, - медленно, будто мне действительно плевать, говорю я, когда в дверях палаты появляется и замирает сусликом Ольшанский, - не ожидала от тебя. В конце концов, она для тебя…
        Не договариваю. Не хочу. Просто не хочу это повторять. Я и так знаю. Незачем бередить эту рану снова. Из нее и так фонтаном хлещет кровища.
        - Ты не права, - он произносит это, быстро преодолевая палату, - Энджи, что бы ты ни думала насчет меня и Вики - ты не права.
        Хорошее заявление. Сказанное так отчаянно, что я почти верю. Почти.
        - Да что ты? - фыркаю и сама слышу свою горечь, которая плещется из вскрытой раны. - И почему это? Потому что ты так сказал? Так ты много говоришь, Ник, это не делает твои слова истиной.
        - Пожалуйста, - он шепчет, роняя свои тяжелые ладони на мои колени. В глаза мои заглядывает, - пожалуйста, хоть одну минуту веры мне дай. Хоть что-то услышь.
        - Минута веры? - повторяю задумчиво. - А не слишком ли дофига ты хочешь, Ник? Да и что такого ты скажешь? Что не любишь её? Не любишь, да и не любил никогда?
        Мне, пожалуй, хочется, чтобы он это произнес. Хочется это услышать той частью души, что слепа ко всему остальному. Но только… Я ведь не дура. Не поверю вообще ни на грамм.
        - Да при чем тут любовь, Энджи? - Ник покачивает головой. - То, что у нас с ней было, даже на внятный роман не годится. Да - увлечение. Да - с помутнением. Ничего больше.
        Я фыркаю. Еще один смешок. Еще и еще. Это, наверное, что-то вроде задавленного истерического хохота, который не смог выбраться наружу.
        - Ну вот как тебе верить, Ольшанский! - встряхиваю головой - надеюсь, лапша с ушей моих вся осыпалась. - Ты ведь стоишь сейчас. В глаза мне смотришь. И врешь. Будто не помнишь, что это при мне она бегала к тебе целоваться. При мне ты её по обедам таскал. Её ты повез в НАШ с тобой клуб. К нашим лошадям!
        - Да не в ней было дело, - тихо и совершенно отчаянно выдыхает Ник, - не в ней, Энджи.
        - А в ком? - моя ирония грозит вот-вот обратиться в сарказм. - Ольшанский, прошу тебя, изложи мне хоть одну убедительную версию. Потому что пока что ты только хуже и делаешь.
        - Да, - он вымученно улыбается, - делать хуже - это я умею. Настоящий профи в этом вопросе.
        - Тик-так, - красноречиво приподнимаю повыше руку с часами, - твоя минута веры началась сейчас.
        Только на совершенно бессильном взгляде “глаза в глаза” он теряет секунд тридцать. Еще десять уходит на то, чтобы он отшатнулся от меня, зарылся пальцами в лохмы - внутренне я ставлю галочку “он выбит из колеи” - и уселся на мою кровать. Наверное, чисто потому что мне почти физически приятно наблюдать его раздрай - я никак не тороплю его. А так бы поторопила. В конце концов, я же стерва с секундомером, нужно поддерживать это амплуа!
        - Дело было во мне, - Ник открывает рот, только когда от его минуты остается секунд пять. Говорит это и снова повторяет: “Дело было только во мне, Энджи”.
        - Ну конечно, в тебе, - усмехаюсь, - ты её увидел, ты в неё влюбился, конец истории.
        Мазохистка я все-таки. Надо бы его просто взять и выгнать, а я сижу. Давлю на нарыв на своей душе. Выжимаю из него скопившуюся внутри боль.
        - Нет, не так, - Ник отрешенно покачивает головой, - все гораздо раньше началось, Энджи. Я объясню, если ты хочешь.
        Я должна сказать: “Не хочу”. Я должна ему напомнить, что время кончилось.
        Да и без времени, я не верю, что существует такая история, которая заставит меня вдруг поверить, что в Вику он был влюблен не по-настоящему.
        И все же…
        Мои пальцы откладывают книгу в сторону. Пока что мне не до теплых сказок Фрая. У меня тут другая. Своя сказочка разворачивается.
        - Я тебя слушаю, Ник, - улыбаюсь нетерпеливо. Сама не верю, что он меня убедит. Но очень уж интересно!
        Конечно, он не спешит мне ничего говорить. Башку свою лохматит, сидит весь из себя понурый.
        - Твой тайный план в том заключается, чтобы дня родов дождаться? - спрашиваю с интересом, - так такими темпами я тебя на него не пущу. Потому что нафига мне там тот, кто сохнет по другой женщине.
        - Я не сохну, - Ольшанский зыркает на меня так укоризненно, будто я самое больное место его задела. Хотя почему “будто”? Знаю ведь что хочет. Он уже даже спрашивал у моего ведущего врача, разрешены ли в их клинике роды с присутствием отцов. Я жирно подчеркнула ему в договоре часть фразы про обязательное согласие матери. Кажется, тогда он смотрел на меня так же кисло.
        - Пока я не услышала ничего, чтобы могло бы заставить меня поверить в это утверждение, - покачиваю я головой.
        И все равно говорить он начинает только через минуту.
        - Я узнал про свой диагноз уже после развода, - проговаривает медленно и очень неохотно, - только тогда мне еще говорили, что пара курсов терапии и все будет “как надо”.
        - Они и после шестого курса так говорить будут, - замечаю я. Ник покачивает головой.
        - Не в моем случае. У меня курсы были очень длительные. После каждого анализировали мой… материал, оценивали количество живых сперматозоидов до и после сеансов.
        - Все было так плохо? - тихо спрашиваю, оценив мрачность тона.
        Ник пожимает плечами.
        - Ну, результативность у лечения была. Ненулевая. Но настолько близкая к нулевой, что сложно назвать её настоящим успехом.
        - Но ты ведь не сдавался…
        - Цеплялся за мизерные шансы, - Ник горько усмехается, - надеялся, что смогу предложить тебе совместное исполнение твоей мечты. Но раз от раза терапия приносила все меньшие плоды.
        - Ну при чем тут я? - морщусь недовольно, - ты ведь не видел во мне женщину. Мы просто дружили.
        - Просто дружили? - улыбка Ольшанского теряет в горечи, но поднабирается в сарказме, - просто проводили вместе вечера, выходные, любую свободную минуту. Просто читали одни и те же книги, смотрели вместе гребанную Игру Престолов, спорили на исходы хоккейных матчей, вместе катались на лошадях и страдали дурью. Ты сама со своей стороны только дружеские чувства ко мне испытывала?
        Горькая, мучительная пауза будто стеклянной стеной нас разделяет.
        Я в глаза ему смотрю и хочу убить.
        Он серьезно что ли хочет, чтобы я снова это повторила? Серьезно думает, что я готова снова вытереть ноги об собственную гордость?
        - Ты была со мной рядом, - Ник смотрит мне в глаза неотрывно, - ты меня обнимала, лежала на моих коленях, ела чипсы из моей тарелки. Ты засыпала в моей гостевой, когда мы засиживались допоздна. Ты читала мне вслух и готовила всякую дрянь на моей кухне.
        - Дрянь? - совершенно охреневая переспрашиваю я, - тебе же нравилось, как я готовлю!
        - Тот лимонник точно не был блюдом ничьей мечты, - разошедшийся не на шутку Ник оказывается жутко категоричным типом.
        И вот этот факт мне крыть нечем. Помню я ту горько-сладкую дрянь, вошедшую в летопись моих кулинарных подвигов как "полное днище". Я и готовила, чтобы рецепт опробовать. Один раз приготовила отраву. И что мне теперь её до конца жизни припоминать будут?
        - Все это было, Энджи, - Ник невесело вздыхает, - и я очень скучаю по этим временам. Но скажи. Все то время ты была рядом со мной. Была ли за то время у меня хоть одна женщина, которая бы занимала столько места?
        - У тебя были романы, - мрачно напоминаю я.
        - Были, - не отрицает Ник, - потому что я в конце концов не железный. С тобой рядом и так-то было трудно находиться и не палиться. А три года без секса - даже при моем терпении очень сложно выдержать. Я понимаю сейчас, что делал тебе больно. Но тогда-то я себя убеждал, что не нужен тебе. Оправдывал себя как мог.
        - Бред, - фыркаю, скрещивая руки на груди, - если тебе так хотелось - что ж ты рот не открыл? Ни единого телодвижения в мою сторону не сделал.
        Ник смотрит на меня долго, пронзительно, потом отворачивает от меня лицо.
        - Ты хотела ребенка, - выдыхает он с болью, - так страстно хотела. Горела. Так горько принимала каждую свою неудаче. Я и решил, что лучше я буду с тобой рядом, буду хоть каким-то утешением.
        - Это мог бы быть наш общий путь! - эти мои слова звучат как полновесное обвинение, - мы могли пытаться вместе. Лечиться вместе. Через все проходить вместе.
        - Я не хотел, - голос Ника прерывается, и я не удерживаюсь от рвущейся изнутри обиды.
        - Чего не хотел? - повторяю язвительно, - делить со мной проблемы не хотел? Пускать меня в твою жизнь дальше коврика в прихожей не хотел? Охотно верю.
        - Ты так на меня смотрела тогда, - почему-то Ник начинает улыбаться, хотя я уже почти готова пинками его за дверь выгнать, - ты так смотрела… Я себя живым ощущал. Здоровым, сильным, способным абсолютно на все. Но чтобы начать с тобой отношения - нужно было сказать о моих проблемах. Я не хотел видеть в твоих глазах разочарования. Не хотел, чтобы и ты начала меня ненавидеть за то, что я даже ребенка тебе подарить не способен.
        - И ты? - удивленно поднимаю брови. И по резко изменившемуся лицу Ольшанского понимаю, что это он случайно сболтнул. Очень интересно!
        А кто же уже начал ненавидеть его по этой причине?
        - Ну и? - говорю, терзая его взглядом. Ник держится стойко, но глаз у него уже подергивается.
        - Как там говорят в фильмах? Говори сейчас или молчи вовек, - насмешливо требую я, - Ольшанский, вот он твой момент истины. Давай. Пользуйся. Черта с два я буду тебя слушать в следующий раз.
        - Не опускайся до шантажа, Энджи.
        - А вот буду! - я упрямо задираю нос, - или ты мне врешь, или не хочешь со мной делиться. И то и то для отношений со мной - непреемлемо. Хватит с меня. Наигралась в недоговорки. Берг от меня сталкершу скрыл, кого скрываешь ты? Кто там тебя ненавидел, за то что ты не можешь ребенка заделать? Ольга?
        Да. Я угадала. Что-то такое непередаваемое отражается у Ника на лице, что является неозвученным подтверждением.
        - А с первого впечатления она мне понравилась… - задумчиво произношу я, - такая… Увлеченная, спокойная… Не думала, что она настолько дура чтобы вот в таком вопросе тебя изводить.
        - Она не дура, - Ник мягко покачивает головой, - и не вини её, Эндж. Мы тогда первый раз потеряли ребенка. После двух лет попыток. Ей было тяжело. Очень. Я пытался её поддержать, но не справился. Она даже с собой пыталась покончить. Я… Не равнял вас, правда. Просто боялся причинять боль тебе.
        - И себе, - кривлю губы я, - дело ведь не только во мне. Ты хотел и дальше чувствовать себя здоровым сильным суперменом. Только искренности нам это не добавило. Я так и осталась для тебя свойским парнем, с которым пива в выходные можно выйти. А вот в Вике ты сразу увидел женщину. Настоящую. Достойную твоей любви.
        - Энджи, - глаза Ника становятся какими-то беззащитными, - я знаю, что ты для себя уже решила, что я по Вике с ума схожу.
        - Нашей ночью с тобой ты шептал имя Вики, - напоминаю неохотно, - как же это объяснить кроме как тем, что ты гораздо глубже к ней привязан, чем хочешь признавать?
        - Я не знаю что у меня тогда перемкнуло, Энджи, - кажется Ник и сам понимает, что это слабое место его защиты. - я и не помню этого. Как в лифте тебя целовал - да. Двери даже закрыться не успели. Как ты шипела, когда пуговицы рубашки расстегивала - помню. А это - нет Слишком перебрал. Слишком долго пялился на семейство Ветровых на свадьбе, быть может…
        - А может, что у трезвого в голове, то у пьяного на языке? - упрямо интересуюсь.
        - Да нет же, Энджи, - он говорит совершенно отчаянно, - не увлекался я ей настолько. Честно говоря, даже узнать не успел. Какая уж там вечная любовь, ну скажи?
        - Почему бы и нет? - пожимаю плечами, - ты ведь так и не объяснил, чем она для тебя была. Увлечением? Одной из тех любовниц с которыми ты пар спускал? Роковой страстью?
        - Надеждой, - коротко отрезает Ник, - бредовой, в общем-то надеждой, что у меня может быть семья, на которую я тогда уже и не надеялся. Её приход совпал с концом третьего курса моей терапии. И мне тогда настоятельно посоветовали сделать перерыв, потому что вместо четырех процентов фертильность повысилась на два. В общем… Это было почти официальное клеймо “бесплоден”. И тут она…
        - Красивая, талантливая, - язвлю я, никак не желая объявлять перерыв.
        - Мать-одиночка, - Ник невесело улыбается, и в мимике его проскальзывает даже что-то неприязненное к самому себе, - да, ты права, я довольно легко оказался у неё на крючке, и конечно, она была и остается привлекательной женщиной. Но я признаться бредил тогда ею и по очень эгоистичной причине. Думал, что может быть смогу понравиться её дочке. Смогу хоть так создать семью. Раз уж тебе ничего предложить не могу.
        Он настолько заколебал меня с этой фразой, что я даже про Вику на какой-то момент забываю. Кончилось моё терпение. Резану-ка я ему правду матку!
        - Ты совершеннейший кретин, Ольшанский, - эти слова вылетают не изо рта. Из сердца. Ну, через рот - но это так, технические мелочи. Корни их там - в темных глубинах меня. Там, где обычно прячется самое затаенное, самое болезненное.
        Он слабо улыбается и пялится на меня. Глаз не отводит. Бесит несусветно. В эту секунду бесит.
        Потом…
        Потом я наверное захочу, чтобы он еще раз так на меня посмотрел. Потому что это на самом деле приятно - отражаться в его глазах. Но вот сейчас…
        - Вся твоя проблема, - произношу я, решительно соскакивая на пол, - вся твоя проблема, в том что ты не мог открыть рот. Один шаг ко мне сделать. Просто сказать, что хочешь со мной быть.
        Он приподнимает брови. Будто и спрашивает: “И что бы поменялось?”.
        Ну, конечно, сам дурак, не догадается.
        - Ты талдычишь одно и то же - что ничего мне дать не мог. Не берешь в расчет только одного. Мне ничего от тебя не надо было. Только ты. Ты! И ничего больше.
        Выкрикиваю это и понимаю, что делаю это ему в лицо. В шаге от него стою, в глаза смотрю, носом задеваю.
        А он смотрит на меня спокойно-спокойно. А потом невесомо касается пальцами моего лица, ведет от виска к губам. Коротко и нежно так…
        Я шарахаюсь от его прикосновения, но убежать не удается. Догоняет, ловит в крепкие силки рук, прижимает к себе. Стоически терпит мои злые тычки и пинки, пока у меня не кончаются все силы на сопротивление. Обнимает еще крепче. Так крепко…
        Господи…
        Так долго держалась и вот. Таю как гребанная свечка…
        - Прости меня, волшебница моя, - шепчет Ник в самое мое ухо, - я знаю что болван. Сейчас - уже понимаю. А тогда… Я был уверен, что лучшее что я могу - дать тебе возможность быть счастливой. С тем, кто даст тебе все что ты захочешь. И семью настоящую. Ту, которую ты заслуживаешь.
        - Мы могли усыновить ребенка, - шиплю я зло, - хоть из роддома забрать отказника. Могли. Если бы решили вместе быть. Семейной паре бы дали.
        По тому как глухо он вздыхает, вместо того чтобы падать на колени и рвать на голове волосы - сразу становится, что и об этом он тоже уже думал.
        Осталось понять, когда думал.
        Сейчас? Тогда?
        - Я как слепой был, - Ник тихо вздыхает, - Слепой, глухой, жестокий. и долго еще потом им оставался. Думал - оттолкну тебя и ты сможешь идти дальше. А потом - ты начала идти дальше, как я и хотел. И все. Вдруг оказалось, что хуже этого - совсем ничего нет. И не возможно даже смотреть как тебя целует другой. Или как ты ему улыбаешься.
        - А я смотрела - снова с силой толкаю его пяткой в голень. Там точно будет полдюжины синяков не меньше, - ты с Викой у меня под носом шашни крутил. Целовал. Кормил. Домой отвозил. Я терпела.
        Ну, как терпела… Не очень терпела. Шипела, не любила, пакостила. И Ник мог бы на самом деле мне об этом напомнить. Он фыркает, прижимается щетинистой щекой.
        - Ты терпела. А я не смог терпеть, - шепчет и трется наждачной своей небритостью о мою кожу. Трется! Он об меня! Да как ему вообще наглости хватает так со мной поступать?
        Я и так почти… Почти уже в лохмотья.
        Не планировала рыдать. Не планировала позволять себе такого шторма эмоций. Но все темных моих бездн наружу рвется. Все что столько времени сдерживала. Все, что никуда не делось. Просто потому, что нельзя это излечить, нельзя к этому привыкнуть, нельзя выдернуть чувства из души как сорную траву.
        Но что делать, если вода из глаз ручьями хлещет напополам с болью?
        Просто дать ей вытечь, скукоживаясь в теплых мужских руках. А он - в лучших своих традициях, гладит меня по голове, хрень всякую успокоительную шепчет, спрашивает не сгонять ли мне за чем-нибудь шоколадным,когда я успокоюсь.
        В какой-то момент я слышу открывающуюся дверь, голос: “Пожалуй, мы зайдем позже” - мой лечащий врач говорил. Видимо, с обходом пришли. И ушли, осознав, что мне сейчас вообще ничем не поможешь.
        И правда. В этой ситуации не поможешь - только переждешь.
        В какой-то момент слезы все-таки заканчиваются. Только всхлипы и остаются. Всхлипы в его гребанную белую рубашку. Которую этот пижон вообще-то для меня надевает. Знаю это. Сама палилась, периодически наглаживая эти плечи. Хотя по сути, он заслуживает, чтобы я его отлупила пару раз. Но я же де-е-евочка!
        - Я не знаю, как мне тебе верить, Ольшанский, - произношу осипшим от рева голосом, - как подпускать тебя ближе, постоянно ожидая что ты разочаруешься во мне и убежишь к другой. Да и вообще. Какие могут быть отношения, если тебе придется напиваться до беспамятства, перед тем как оказываться со мной в одной постели.
        Смешок который вырывается из его груди, похож на какое-то бульканье. Кажется, кто-то чуть не захохотал, но вовремя понял, что я сейчас в таком чувствительном состоянии, в котором и голыми руками придушу за выказанную к моим чувствам небрежность.
        - Энджи, - Ник улыбается - я слышу по тону, и ласково гладит меня по спине, - до чего ты иногда бываешь смешная, я периодически даже забываю. Если вот это проблема тебя беспокоит - можешь мне поверить, никакой проблемы у нас с этим нет. Скорей наоборот.
        - Наоборот - это в каком это смысле? - подозрительно прищуриваюсь, - что-то я не заметила, чтоб тебя после наших встреч что-то перевешивало вперед.
        - Что ж, нужно меня похвалить, значит я хорошо шифруюсь.
        Я с сомнением фыркаю.
        - Ну не знаю. Пока это все голословно…
        - Ладно. Будем считать что ты сама напросилась.
        Я думала, он что-то сделает - а он всего лишь прижимает меня к себе жаднее и носом в мои волосы утыкается. Вдох-выдох, вдох-выдох.
        - Ох, черт! - я аж отпрыгиваю, ощутив внезапно затеплившуюся жизнь в районе его ремня. Если бы эволюция двигалась с такой же скоростью, как Ник сейчас завелся - мы бы уже в соседние галактики летали с туристическими экскурсиями.
        - Ты - мой лучший афродизиак, Энджи, - Ольшанский отчаянно пытается не ржать. И вот где у этого “правильного парня” потерялся стыд и совесть - я понятия не имею. Но отчасти эта его нахальность мне напоминает, что именно я в нем любила. Ведь не только умные глаза и проработанные на тренажерах плечи.
        - Кто тебя знает, может не только я, - мстительно бурчу, отходя к окну и отворачиваясь, - может тебе в принципе давно не обламывалось. Вот и реагируешь на каждое дуновение ветерка.
        - Энджи, - пальцы Ника проходятся вдоль моего позвоночника. - мне ведь сейчас уже не шестнадцать, чтобы так колбасило.
        - Можно подумать, это обязательно. Артем Валерьевич вон прекрасно сохранил озабоченность до взрослого возраста.
        - Ну так я-то не Артем Валерьевич, - Ник пожимает плечами и опускает ладони на подоконник, заключая меня в этакое кольцо.
        - Почему-то когда я с тобой говорю, у меня будто все мое красноречие отказывает, - задумчиво произносит он, пока я молчу, придумывая ответную колкость, - и все что я хочу сказать - получается коряво. Ничего не объясняет. Не убеждает тебя.
        - Словами сложно убедить, - замечаю я на автомате, - сейчас, уже почти невозможно. Я совершенно не представляю, что это должны быть за слова.
        - Ну, например, такие. Я тебя люблю, Энджи.
        - Как Юлю любишь? - не удерживаюсь от ехидства, хотя на самом деле все внутри дрожит. Я не ожидала от него этого признания. Я знаю, что он относится к словам серьезно. Взвешивает их. Примеряет - готов ли он их озвучить. Но ведь правда. Полгода назад он мне говорил о любви к невесте. Опустим, что она была беременна, а он охренел от того, что между нами случилось. Мог сказать иначе. Но это сказал.
        - Знал, что припомнишь, - Ник невесело фыркает, прижимаясь лбом к моему затылку, - потому и не говорил сразу. Был почти уверен, что ты не поверишь, если тебе это скажу. Но не могу я больше держать это в себе. Хочу говорить тебе эти слова. Каждый чертов день, если потребуется. Потому что я раньше говорил эти слова просто. Без понимания. Потому что надо было их говорить, когда находишься в отношениях. А сейчас - они меня изнутри выжигают. Я почти свихнулся с той самой поры, как понял, что никому тебя не могу отдать. И хочу свихнуться еще сильнее.
        - Я тебе говорила, одними словами меня не убедишь, - вздыхаю, ощущая глубокое сожаление, что приходится вновь и вновь держать свои линии обороны. На самом деле - я хочу ему довериться. Но все еще смертельно боюсь опять оказаться ненужной.
        - Тогда дай мне шанс доказать тебе делом, - с жаром шепчет Ник, переплетая руки на моем животике, - один шанс тому, что еще между нами не случалось. Испытательный месяц, год, два… Сколько захочешь. Если я не справлюсь, если в конце испытательного срока ты все еще будешь сомневаться - можешь прогнать меня в шею.
        - Чтоб ты опять полез через окно? - иронично уточняю.
        - Ну, - Ольшанский уже по тону палится, что я угадала верно, - давай не будем сразу о плохом исходе. Я лично верю, что могу справиться.
        - Верит он, - фыркаю я и замолкаю. Внутри меня быстро-быстро крутятся шестеренки, но ответ созревает не сразу. Даже когда я к нему прихожу - не озвучиваю. Просто потому, что… Это почти как в бездну смотреть. Манит ужасно, тянет, голову кружит, но… Если не случится чуда, если крылья за спиной не раскроются - все мы знаем, какая яркая клякса останется потом на камнях на дне…
        Конец моим сомнениям приходит внезапный. Изнутри. Нетерпеливое “топ” ножкой изнутри живота. Будто последний толчок, туда, в пропасть.
        “Смелее, мама”.
        - Хорошо, Ольшанский, - вздыхаю обреченно, - дам я тебе этот гребанный шанс.
        Строго говоря…
        Даже не знаю, как я бы смогла отказаться. После всего что было, после долгих бесплодных попыток его забыть, после года без него - совершенно невыносимого, худшего из всех моих прожитых лет…
        Нет. Я бы согласилась. В любом случае. Сейчас это меня не радует.
        С другой стороны… Он так меня обнимает сейчас. Так горячо целует в шею…
        Может быть у этого выбора и положительные стороны все-таки есть.
        КОНЕЦ