Мой плохой босс Джина Шэй
        Тематики #5
        Для него она - серая мышь из его бухгалтерии. Та, на которую он даже смотреть не хочет. Самый последний вариант, на который он согласится.
        Один дурацкий фант, один корпоратив и три лишних глотка виски - и все изменится навсегда.
        Она - швырнет его на колени.
        А он...
        Он этого не забудет!
        Осторожно: БДСМ и герой-мудак в наличии! При чтении гарантированы пригорание и громогласный ор! Оставь надежду всяк сюда входящий. Горло ты сорвешь!
        Шэй Джина
        Мой плохой босс
        АННОТАЦИЯ
        Для него она - серая мышь из его бухгалтерии. Та, на которую он даже смотреть не хочет. Самый последний вариант, на который он согласится.
        Он для неё - нечто большее. Тот, ради кого она готова отказаться от своей тайной жизни. От возможности быть Госпожой.
        Один дурацкий фант, один корпоратив и три лишних глотка виски - и все изменится навсегда.
        Она - швырнет его на колени.
        А он…
        Он этого не забудет!
        Осторожно: БДСМ и герой-мудак в наличии! Острые ощущения гарантированы!
        Глава 1. Антон
        Эпиграф:
        Он сам нарвется! Он сам нарвется! И в этом нет её вины…
        Глава 1. Антон
        - Да вы охренели!
        У двух мудаков, что сидят со мной за моим столом и смотрят на меня - от улыбок чуть морды не сводит.
        - Это твой фант, Тоха, - хохочет Игнат и ударяет меня по плечу, - ты его вытянул. Тебе и страдать.
        - Это не смешно, уроды, - я кривлюсь и тянусь к бутылке с виски, чтобы залить это горе, - пригласить на танец Хмельницкую? Вы бы еще Прохорову вписали. Вот старушка бы обрадовалась. Её уже лет тридцать на танцы не приглашают.
        - Я вписал, - тут же вскидывается Гена, - только не в этот фант.
        Тьфу ты, кажется, мне ещё повезло с Хмельницкой.
        Тяжело, когда у тебя в друзьях и деловых партнерах два идиота. Тяжело, когда и ты сам настолько идиот, что не придумал ничего оригинальнее и веселее, как затеять игру в секс-фанты на служебном корпоративе.
        Взгляд нашаривает Хмельницкую. Мадам главная бухгалтерша сидит за столиком с бокалом вина в руках и задумчиво пялится на танцпол.
        Между прочим, мадемуазель, да?
        Рука сама снова тянется к бутылке с виски. Нет, без тройной порции я на такие подвиги точно не пойду.
        Нет, не поймите превратно, никаких претензий к Ирине как к специалисту у меня нет. Бухгалтерию она держит в стальных шипастых рукавицах, никаких недостач и просрочек у неё не водится. Девочки-бухгалтерши - единственные в офисе, кто вообще приходит за десять минут до начала рабочего дня.
        Но…
        Сама идея секс-фантов, на мой вкус, должна включать в себя секс. Ну, или прелюдию к нему. А на Хмельницкую как взглянешь, так думаешь только об отчетности за последний квартал. Не про секс.
        Есть девочки, при взгляде на которых прям все встает и внутри просыпается хищник, который так и хочет порвать на вертящей перед тобой задом сучке её дешевое платьишко.
        А Хмельницкая у нас… Госпожа главный бухгалтер, иначе и не скажешь.
        Ну вот кто, скажите мне, является на корпоратив в офисной белой блузочке, застегнутой под горло, и деловых же брюках?
        Белые и без того короткие волосы затянуты в какой-то пучок. Её можно перепутать с официанткой. Вся её бухгалтерия правильно понимает суть корпоративов, вон они, на танцполе, виляют попками в коротеньких юбочках разноцветных платьев.
        Эта же… Хоть бы очки сняла, есть же линзы, в конце концов. Нет. Ощущение, будто я смотрю на училку истории.
        - Нет, ну ты можешь отказаться, Тоха, - гогочет Гена, - ты помнишь наше условие для проигравшего, да?
        Помню. И нет, танцевать стриптиз на барной стойке я не буду. Стать звездой ютуба мне совсем не улыбается. Да и имидж большого босса будет просран окончательно. Мы еще недостаточно напоили наших подчиненных, чтобы они забыли подобное событие.
        - Пошли вы в задницу, - швыряю бумажку на стол и поднимаюсь, - я её оттанцую. А вот трахать не буду, даже не мечтайте. Больно мне нужно тягать это фригидное бревно. Я, в конце концов, не этап тяну.
        - Иду заказывать медляк, - Игнат тут же подскакивает из-за стола, - приятных тебе танцев, папа Карло, надеюсь, наша леди Буратино тебе оттопчет ноги.
        Лучшие друзья, бля, боженька насыпал, не поскупился.
        Шагаю через танцпол, прямым курсом к Хмельницкой. Пытаюсь не материться и не думать о том, что надо было искать в партнеры не таких дебилов.
        Надо же было додуматься! Хмельницкую! Втюхать! Мне!
        Узнаю, кто из двух идиотов написал этот сраный фант - убью нахрен. Закажу киллера. Хотя нет, это слишком просто. Лучше отравлю обедом от моей сестрицы, она мастер приготовить такую отраву, которой еще свет не видывал.
        Хмельницкая замечает меня довольно быстро. Замечает и замирает как кролик перед удавом. Не ново. Все бабы так на меня и смотрят. Какими бы бревнами они ни были. А уж если рубашку снять и дать потрогать кубики - все, девочку можно упаковывать.
        - Антон Викторович, вы что-то хотели? - Хмельницкая едва ли не на одном выдохе это все произносит, когда я подхожу и останавливаюсь напротив.
        Хотел ли я чего-то? Секса я хотел. Но в курсе, что зашел не по адресу. Интересно, она хотя бы сосет хорошо? Или не умеет и этого?
        - Хочу пригласить вас на танец, Ирина, - я улыбаюсь приветливо и протягиваю ей руку, - хотите?
        В конце концов, не портить же отношения с хорошим специалистом из-за двух дебилов-дружков.
        На самом деле я прямо очень хочу, чтобы она отказалась. Это сэкономит мне время, это весьма твердый повод развести руками и вернуться к нашему столику для боссов в дальнем углу зала.
        Нет, будь на месте Ирины какая-нибудь Маргарита из той же бухгалтерии - я бы, наверное, все-таки настоял на своем, подавил бы авторитетом, поулыбался бы получезарнее. С Хмельницкой - нет, не стал бы тратить ни усилий, ни обаяния. Надеюсь, что все-таки это для неё слишком.
        Ну, она же старая нетраханная дева, наверняка же для неё танец - как первый секс, возможен только после штампа в паспорте.
        - Танец? Я с удовольствием, - Хмельницкая неожиданно улыбается и касается моей раскрытой ладони кончиками пальцев.
        Увы. Не прокатило. Музыка уже сменилась, многие рассосались по парочкам, расхватали даже женатых дамочек. Я же опускаю ладонь на талию Хмельницкой и думаю, что это первый случай в моей жизни, когда я не облапаю бабу за задницу во время танца.
        Краем глаза задеваю наш с ребятами столик, смотрю, как угорают надо мной эти ублюдки, показываю фак, и только потом опускаю на талию Ирины и вторую руку.
        Вообще во время медляка легко можно прочитать, насколько бревниста девушка в постели. Если движения плавные, если она ощущает, как ты её ведешь - значит, у девушки есть надежда.
        Надежды нет.
        Хмельницкая зажата настолько, что даже понимает, что от неё нужно, только после того, как третий раз наступает мне на ногу.
        - Может, вам стоило все-таки чуть-чуть выпить, чтобы расслабиться? - осторожно уточняю я. Насколько я заметил, она весь вечер просидела с одним бокалом, пригубляя его только во время тостов и то, чисто символически. Кажется, в нем не убыло ни капли.
        - Я не пью, - морщится Хмельницкая, - не люблю, когда сознание затуманено. Это мешает контролировать… ситуацию.
        С такого близкого расстояния я замечаю наконец-то её глаза, что она прячет за очками. Зеленые глаза. Как у кошки. И ресницы длинные. Вообще, смотришь на неё и хочешь отдать в руки какому-нибудь стилисту-визажисту. Может, и вышел бы какой-нибудь толк.
        - Сейчас можете не контролировать, - удерживать на лице любезное выражение становится все сложнее - потому что острый каблук приземляется на мою левую ногу второй раз, в общей сумме - четвертый. Она что, пытается меня вести?
        Жаль туфли, итальянская кожа, мать её, надо будет послать чек за новую пару этим недоумкам - моим дружкам.
        - Простите, Антон Викторович, я не очень люблю все эти танцы, это не моя сильная сторона, - вымученно улыбается Хмельницкая, поднимая на меня глаза.
        Ужасно не интересно, что же она считает своей сильной стороной. Наверняка у неё какое-нибудь тоскливое хобби. Наверняка она разводит котов, как и полагается любой приличной старой деве. И вяжет страшные свитера.
        - Ничего, - я пытаюсь быть галантным до конца, - хотя, если вам настолько не нравится танцевать со мной…
        - О нет, - Хмельницкая встряхивает головой, перебивая меня. Перебивая. Меня! У женщины, пока я говорю, вообще не должен открываться рот, а в идеале - он должен быть занят моим членом.
        - Я вообще очень рада, что вы меня пригласили, - тем временем выдает Ирина и чуть облизывает губы. Ненакрашенные. Обычные губы. Нет, это не женщина, это какой-то ходячий анти-секс. Вот как можно быть такой унылой?
        - Да? С чего бы? - только для того, чтобы хоть чем-то заполнить эту дурацкую паузу, интересуюсь я, пытаясь смотреть на партнершу по танцу, а не на задницу секретарши Игната, Олечки. Красивая кстати задница. И декольте ничего, я видел по дороге…
        - Вы мне нравитесь, Антон Викторович, - томно выдыхает Хмельницкая, прижимаясь ко мне своей скромной двоечкой.
        Ну твою же мать!
        И эта туда же.
        Вот можно было бы, наверное, сказать иначе, но как же меня заебали эти чертовы серые мыши, что готовы вешаться на босса, просто потому что его часы стоят столько же, сколько и содержимое их унылых шкафов.
        Сколько ей лет? Лет тридцать пять? Больше? Даже так - на год старше меня. Хотя если честно - я не помню. И я не трахаюсь с бабами старше тридцати. И менять это правило ради Хмельницкой… А не пошла бы она?
        И нет бы ей было что мне предложить, нет ведь, ни кожи, ни рожи, ни приличного размера сисек, ни молодого тела, а туда же - вешается.
        Так и хочется сказать: “Детка, ты знаешь, сколько у меня таких как ты в контактах телефона?”
        Есть даже Аня Долгий Горловой Минет - и той я звоню только раз в пару недель, чтобы не борзела и не мнила о себе действительно много
        Эти престарелые девственницы начитаются сраных любовных романов, в которых любой босс-миллионер спит и видит, как бы положить к ногам их никчемных величеств весь мир и бриллиантовое колье в придачу, и давай фантазировать и стирать свои пальцы, примеряясь к реальной жизни.
        Хотела бы нашего админа Васю, вот он - её разряд. Задротский. Один свитер на все случаи жизни, двое джинс - и кроссовки на любой сезон. Сколько раз долбали ему мозги дресс кодом - все мимо полушарий пролетает. Видать, надо через задницу пытаться добиться результатов.
        И хочется проучить эту никчемную клушу. Да так, чтобы на всю жизнь запомнила свое место и никогда не высовывала своего носа из мира со своими чертовыми котами.
        - И давно я вам нравлюсь, Ирочка? - улыбаюсь я, стискивая талию Хмельницкой крепче. - Можно же называть вас Ирочкой?
        Она смотрит на меня задумчиво, будто взвешивая.
        Боже, нет, точно бревно. Тормозное такое бревно.
        - Вам - можно, - выдыхает она наконец, - да, давно, Антон Викторович. Наверное, еще с собеседования.
        Любовь с первого взгляда.
        Господи, какой отстой.
        Я с трудом удерживаюсь от зевка.
        Самая влажная фантазия истинных клуш.
        Наверняка эта курица уже выбрала себе фату на свадьбу и придумала имя для наших троих детей. И краску для забора в палисаднике купила тоже.
        - Мне кажется, я до сих пор помню, как зашла в ваш кабинет, - отстраненно продолжает болтать Хмельницкая, - и вы там такой роскошный… В белой рубашке. Весь такой… Засранец… Так и захотелось вас… Вас!
        Мне кажется, что она хотела что-то добавить, перед тем как в последний раз запнуться, но что конкретно - я так и не понял.
        Хотя - не очень-то и интересно. Наверняка ей хотелось чего-то смертельно скучного. Наверняка её отважной эротической мечтой является кунилингус. И только.
        Ну, кстати, про засранца - это она удивила. Дамочки из её асексуальной категории обычно такие слова произносят только перекрестившись. А она так сказала, со вкусом, перекатывая это слово на языке, будто кусочек шоколада. Я аж ощутил легкое удовлетворение от этих слов.
        Да, засранец! Был, есть и буду им. И пусть конкуренты об этом не забывают.
        Да и этой курице неплохо бы напомнить.
        - Что же вы так долго шифровались, Ирочка? - мурлычу я. - Ведь так просто получить то, чего вам хотелось. Хотите - здесь? Сейчас?
        - Прямо тут? - глаза у Хмельницкой расширяются, она даже оглядывается на полный зал народу.
        Господи, ну какая же зануда. Как можно понимать все так дословно? Нет, ну точно, не буду к ней даже прикасаться. А то еще заражусь этим вот ханжеством и буду трахать баб только в миссионерской позе.
        - Ну зачем прямо тут, - хмыкаю я, - тут есть вип-зона, знаете? Закрытая. Она не занята. Ну что? Готовы к безумствам, госпожа главный бухгалтер?
        Что-то пляшет в её глазах, какие-то странные тени. И кончик языка скользит томно по губам.
        - Готова, - откликается Ирина, чуть запрокидывая голову, - пойдем вместе?
        - Иди первая, - я улыбаюсь широко, - и жди меня. Раздетая.
        Пальцы Хмельницкой касаются моей щеки, ведут к подбородку, задевают кончиками острых ногтей. У меня неожиданно даже во рту пересыхает от этого ощущения. Обычно никто так ко мне не прикасается. Не смеют. Ну максимум спину поцарапают во время секса, но я обычно это терпеть не могу.
        - Не задерживайся, - шепчет она, потягиваясь к моим губам, обдавая их теплым мятным дыханием, а затем отстраняется и уходит в сторону вип-кабинета.
        В какой-то момент я понимаю, что пялюсь на покачивающуюся удаляющуся от меня задницу Хмельницкой. И на языке у меня так сухо, что я ощущаю свой язык жестким, как наждак.
        - Что, понравилась тебе наша вобла? - ржет Геныч, когда я возвращаюсь к столику. - Или ты все-таки всеяден?
        Понравилась? Да вот еще. Что в ней может нравиться?
        Я побеждаю это странное оцепенение, одолевшее меня.
        Наливаю себе еще порцию виски, залпом вливаю его в себя. Прихватываю со стола бумажку с фантом, запихиваю её в карман.
        - Как думаете, ребята, сможем мы заинтересовать сиськами Хмельницкой хотя бы мужиков пять? - выдыхаю я, глядя на друзей.
        Я хотел проучить эту серую мышь, решившую, что она имеет право меня хотеть?
        И да - я это сделаю.
        Так, что она на всю жизнь запомнит, кого ей хотеть не стоит!
        Глава 2. Ирия
        Видала я разные вип-зоны. Видела и отгороженные от основного зала занавесочками, и тонкими ширмами. Этот ресторан шикарный, дорогущий, наши боссы раскошелились на него в честь удачной сделки, поэтому тут вип-кабинет большой, просторный и выполненный отдельным мини-залом.
        Серое дерево столешницы, кожаные бока черных диванов… Алые лампы не особенно освещают, только создают атмосферу.
        Эстетика темноты и порока.
        Все как я люблю, черт возьми. Под меня как будто делали.
        Я расстегиваю блузку, и мои руки немного трясутся. Господи, да неужели я и вправду это делаю?
        В вип-кабинете чертова ресторана, стою и раздеваюсь? Пока там, за стенкой бухают и вовсю отмечают удачную сделку мои коллеги, я тут - стою и жду, пока ко мне придет Антон?
        Неужели я взяла и сказала Антону правду?
        Я не связывалась с ним два года работы в его фирме не потому, что боялась, что он мне скажет “нет”, разобьет сердце и так далее.
        Просто, скажем честно, мои вкусы действительно столь специфичны, что даже сомневаться не стоит, Антон - скажет мне именно “нет”, и ничего больше.
        Но вот сегодня он взял и подошел именно ко мне, и пригласил именно меня.
        И у меня даже голова закружилась от этого всего, будто я действительно напилась шампанского. Хотя нет, я же не пила. Ни глотка не сделала. Как и всегда.
        И созналась. Как дура. Зачем? Ведь то, что мне надо, он мне все равно не даст.
        А что даст?
        А вот это мы и посмотрим…
        Но он рассматривает меня как вариант.
        Антон Викторович Верещагин, мой чертов босс, смазливая тварь с роскошной задницей.
        Антон - такой сексуальный, что я бы сдавала ему отчеты три раза в неделю, лишь бы пялиться на его длинные пальцы, которыми он перелистывает страницы.
        Да-да, тот самый Антон Викторович, который трахает все, что движется. Никаких собеседований через постель, что вы, но мало какая симпатичная девочка в нашей аудиторской конторе не побывала в постели Верещагина. Даже замужние туда прыгали, если фигура и лицо позволяли.
        И вот вроде я же знаю, что он неисправимый потаскун, пробы ставить некуда, а все равно стою тут с замирающим сердцем и жду его.
        В конце концов, только из-за него я начала ходить на работу в кружевном белье и чулках под офисными брюками. И пусть ни разу даже не заикалась о сексе, но внутри, под всем этим скафандром “по дресс коду” я была во всеоружии.
        И почему раз за разом я выбираю одних только паршивцев?
        Не умею выбирать других. Пыталась научиться эти долгие четыре года, освободилась от столь многих замков мозга, стала кайфовать от того, что даю себе быть собой, но вот этому - не увлекаться мудаками - я так и не научилась.
        Я ведь и правда запала на него с первого взгляда. И “вы мне нравитесь” - это все-таки далеко не все, что я могу сказать Антону Викторовичу о своем к нему отношении.
        Но это правда - он мне нравится.
        Настолько, что я готова согласиться с ним даже на простой секс. Даже на ванильные отношения. Даже на троих, мать его, детей, если ему захочется…
        Никогда не верила, что могу увлечься вот так, как кошка, от одного только взгляда в наглые глаза цвета мореного дуба - а тут получилось.
        И не отпустило потом, ни на секунду не просветлело за эти два года.
        Будь я романтична и верь во всякую чушь - я бы подумала, наверное: “А может, это любовь?” - вот только с этим точно не ко мне. Срок годности “любви” - пара лет. Потом остаются только руины, из которых тебе предстоит подняться. Можете сами не проверять, я говорю из очень богатого опыта. Пара лет - это еще максимум. А так… Месяц… Два. Полгода…
        Нельзя сказать, что я не пыталась изжить влечение к Антону. Даже начала к нему приглядываться пристальнее, чтобы рассмотреть недостатки, причины, по которым не стоит даже обращать на него внимание. Не помогло. Недостатки нашлись, но они заводили только еще сильнее.
        Он - такая сука, что наблюдать за его вывертами одно удовольствие. С ним мало кто дружит, его друзья - его партнеры, все остальные - только конкуренты, которых он еще не раздавил.
        Три мелких фирмы поглощено только за полгода. Волнует ли этого поганца, сколько народу он вышвырнул на улицу, оставив безработными? Нет. Не волнует.
        Хладнокровная жестокая гадина.
        Которую мне так отчаянно хочется поставить на колени…
        Жаль только, он никогда не узнает, что именно я захотела, только увидев его.
        Я не скажу. Просто нет смысла.
        Мальчик - конкретный альфа, бабы складываются к его ногам штабелями.
        Нет, не похоже, что его вообще может возбудить мысль, что кому-то хочется его связать.
        Сковать.
        Растянуть на кровати струной.
        Пройтись плетью по его роскошной заднице…
        Оставить на ней шикарную алую полосу, услышать его глухой стон.
        Он - наверняка мальчик гордый, будет долго молчать, долго терпеть, и его надо драть со вкусом, с толком, с расстановкой.
        И первый вопль будет подобен лишению девственности.
        Ох…
        Представляю это, и в трусах уже мокро.
        Да, да, если вы не поняли, то я представлюсь.
        Ирина Александровна Хмельницкая. Доминатка, садистка, для большинства знакомых мне мужчин - Госпожа Ирия и никак иначе.
        Да-а, я бы выдрала этого поганца.
        За все его снисходительные взгляды в мою сторону.
        За то, что его член побывал в столь многих вагинах сучек из нашей конторы, но еще не бывал в моей.
        За потрясную задницу, которая так и просит ремня.
        За то, что нельзя быть на свете красивым таким.
        За все!
        Но это все мечты.
        Сегодня никаких порок. Сегодня - секс.
        Как угодно. Если ему приспичит - дам ему и в миссионерской позе, хотя терпеть её не могу.
        Черт возьми, как давно я не позволяла прикасаться к себе просто так.
        Тем более - поганцу вроде Антона Верещагина.
        Но я его хочу. Настолько, что готова прикинуться обычной.
        В конце концов, сколько можно гоняться за его вниманием? Сколько можно дрючить бухгалтерию и персонал, лишь бы Антон Викторович заметил, насколько я высококлассный специалист и пригласил, ну, скажем, на ужин…
        Я ведь понимала, что на стабильные отношения к нему через мини-юбки и декольте до лобка лучше не заходить.
        И я готова была согласиться на простой секс, на простые отношения, “не тащить Тему в дом” и все такое.
        Сама не знаю, зачем мне эта ваниль, но вот надо и все.
        В конце концов - я же хотела завязать. Часики-то тикают, мать их раздери, и да, я хочу еще успеть и женщиной побыть, а не только Госпожой.
        Ходили слухи, что наш кобелек однажды по пьяни откровенничал со своим замом, что он де натаскался по бабам и подумывает о том, чтобы жениться. И, мол, ему не нужны шалавы, нужна та, что готова стать матерью. Нет, не просто дырку подставить, а именно нацеленную на материнство.
        Честно говоря, я не особо верила, ни в эти слухи, ни в то, что он может вдруг заинтересоваться мной - он обычно предпочитает ванильных девочек, но…
        Когда он подошел ко мне - в груди что-то ёкнуло. Свело от макушки и до пальцев на ногах.
        Если он подошел ко мне - это ведь что-то да значит? Ведь подошел-то он ко мне, а не к той же Марго с её проститутским платьем.
        Тем более я нарочно одеваюсь так, что про меня точно не скажешь, что я сама сиськами торговала. Ничего обтягивающего, ничего короткого, я не готова так доверяться первому встречному, чтобы рассказывать, что у меня вообще-то все хорошо с фигурой и задница красивая.
        Хотя эта задница, конечно, мне стоит не одного часа шейпинга на неделе.
        И все-таки Антон настолько хорош, что я делала то, чего мне не хотелось.
        Танцевала, например.
        Это ведь далеко не моя сильная сторона, ненавижу танцы, потому что приходится давать мужчине вести.
        Нет, я могла бы прихватить этого щенка за его ягодицу, перехватить его руку так, как удобно мне, и повести самостоятельно - но не уверена, что он бы это понял.
        Нет уж, Ирочка, хочешь этого мальчика? Мокнешь трусами от него, а не от админа Васи? Изволь терпеть и уступать вожжи боссу.
        Но как он сказал…
        Госпожа главный бухгалтер.
        Госпожа… И из его уст.
        В какую-то секунду - из меня даже прорвалось, я с трудом удержалась от того, чтобы не скользнуть ладонью по его бедру и не прихватить его за причиндалы, а потом шепнуть в приоткрывшийся от изумления рот:
        - Повтори.
        Удержалась.
        Чудом вспомнила, что я вообще-то извращенка, и обычные мужики вот на это не заводятся. И даже наоборот. Они вообще не любят, когда бабы пытаются над ними доминировать.
        Складываю брюки и блузку на диванчик. Кроме белья и туфель на мне - только кулон, на длинной цепочке, но вот его я как раз не сниму ни за что на свете. Даже ради Антона. Это вроде как зарубка на дереве - и пока я жива, я с этой вещью не расстанусь.
        Пробегаюсь пальцами по резинкам чулок. Черные, кружевные. И белье - из белого и черного кружева. Расцветочка “пошлая горничная”, только фартучка не хватает и метелки для пыли.
        Чувствую себя школьницей, хорошо выучившей урок. Наверняка же Антон от меня этого не ожидает. Сюрприз, да. Люблю награждать тех, кто меня радует.
        Он - порадовал.
        В дверь вип-зала стучат.
        Надо же, какой воспитанный мальчик. Пятерка за хорошее поведение. Сегодня ты, так и быть, можешь встать с колен.
        Ох-х, Ира, прекрати, ты не будешь так думать. Не дай бог - вырвется, и плакало твое облегчение от этой помешанности, кровавыми слезками и навзрыд.
        - Заходи, я готова, - восклицаю я, устраиваясь на столе и закидывая ногу на ногу. С учетом туфель на моих ногах - должна выглядеть сексапильно.
        Подарочек готов и распакован, Антон Викторович, можете приступать к использованию.
        Черт, как же я хочу, чтобы с ним все вышло… Аж пальцы крестиком переплести хочется.
        - Ну, заходи же, - кричу громче, только удивляясь его задержке, - я уже замерзла.
        Дверь наконец-то открывается.
        И в вип-зал вваливается человек девять пьяных парней из нашей конторы.
        Андрей - из охраны. Виталик - курьер. Игнат - зам генерального. И еще какие-то лица, которые я плохо разбираю, потому что меня ослепляет вспышка камеры на чьем-то телефоне.
        - Вы посмотрите, а у нашей Мадамы сиськи есть, - бесстыже ржет какой-то мудак.
        Мадама - это я. Моя кличка в нашей долбанутой конторе. Наверное, если бы меньше дрочила этих ленивых ублюдков - была бы кличка повежливее. Вот только меньше всего меня волнует чья-то там обиженная душонка.
        - Ирина Александровна, улыбнитесь, будете звездой ютуба, - нагло орет мудак №2.
        - Ну, же, Петр, зачем так орать, - подает голос замгенерального, наш драгоценный Игнат Николаевич, а затем, добавив в голос эротичности добавляет: - Ирочка, вы тут не замерзли? Антон Викторович сказал, что вы тут скучаете в одиночестве. Просил его для вас скрасить. Не позволите?
        И только сейчас до меня доходит, что это все происходит на самом деле.
        И я сижу перед толпой пьяных мужиков.
        Почти голая.
        Скрасить мое одиночество попросил, значит? Надо же, какой заботливый у меня босс!
        Глава 3. Антон
        Чтобы не упустить ни секунды спектакля, мне приходится переехать к барной стойке. И тут, с еще одной порцией виски, насладиться зрелищем.
        Ну, а что, я, в конце концов, заслужил это веселье.
        Парни, столпившиеся у дверей вип-кабинета, гогочут, посвистывают.
        Госпожа синий чулок явно пришлась им по вкусу. Какой непривередливый у них однако вкус. Я не завидую - делать мне больше нехер.
        Стыдно ли мне? Нет, мне не стыдно. Пусть это будет ей уроком. Пусть сейчас она напугается и прикусит свой наглый язычок, спрячет голову в трусы и больше никогда не будет смотреть в сторону тех мужчин, которые ей не по зубам.
        Ничего серьезного ей парни все равно не сделают, вряд ли хоть кто-то из них хочет сесть, а сейчас в ресторане много свидетелей. Да и сомневаюсь я, что кто-то заинтересуется сиськами Хмельницкой на серьезных щщах.
        Правда, я отдаю отчет - вероятнее всего, в понедельник я буду подписывать её заявление об уходе. Ну и черт с ней, рынок труда полон безработных главных бухгалтеров. У меня даже есть на примете пара знакомых, с отличными рекомендациями.
        Ну и хрен бы с ней, я её держать не буду. Уволю, в понедельник же и уволю, и пусть катится куда-нибудь к боссу своего унылого уровня. А если она попросит прощения за свою наглость - я даже не заставлю её отрабатывать две недели позора. Может быть. Интересно, много ли фоток парни сделают? И как долго оно будет летать по рабочим чатам в качестве страшилки?
        А если будешь плохо работать, придет госпожа главный бухгалтер и тебя трахнет. Смотри, какая у неё унылая задница!
        Ребята у вип-кабинета оживляются, там явно происходит какая-то движуха.
        Кажется, Хмельницкая прорывается с боем. В чем мать родила, точнее в чем ожидала меня. То есть в одном белье. Пока его мне не очень видно. Хотя, не очень-то и хотелось.
        Ирину зажимают в дверях курьер и Игнат. Мой зам прихватывает госпожу главную бухгалтершу за задницу. Виталик - за грудь, кажется, даже зажимает между пальцами соски. Виталик, окстись, за что ты лапаешь? И как только рука поднимается? Или что, думаешь, она тебе премию за такое лишнюю выпишет? Ну-ну. Ты посмотри, на какие подвиги некоторые ради денег идут.
        Я вот не знаю, сколько мне нужно приплатить, чтобы я даже на аналогичный подвиг пошел.
        Охает и сгибается пополам Игнат - ему мегера всаживает кулаком в живот. С размаху. Ну, что ж, это ему наказание за тот фант, пожалуй. Гена валит все на него. Так что так ему и надо.
        Вскрикивает и Виталик - курьеру настолько глубоко вгоняют каблук в ногу, что мне аж дистанционно больно. Ну, хоть не в пах, скажи спасибо, Виталик.
        - Ну, и кто следующий хочет сесть за домогательство? - Ирина рычит, яростно, и от этого её рыка даже мужики шарахаются. Ну вот. И как хотеть вот такое? У меня вот лично бы уже от этого упал бы. Терпеть не могу скандальных баб.
        - Дебилов нет? Ну надо же, вот это действительно откровение! - ядовито сплевывает Ирина, и уже без препятствий шагает в зал. Кажется, даже не замечая, что на ней из одежды только трусы и чулки, а лифчик после пальцев Виталика - немного сбился, и из-под кружева выглядывает розовый сосок.
        Сосок. Сквозь кружево. Я почти ослеп.
        Ирина подходит ко мне, замирает в двух шагах, даже не обращая внимания на то, что на неё, почти голую, оборачиваются её же коллеги. Судя по её лицу - она и без трусов могла бы пройтись.
        А я - пытаюсь наладить собственное дыхание, потому что виски у меня совершенно не тем горлом пошло.
        Ох…
        Оказывается, под скафандром главной бухгалтерши скрывалась очень-очень горячая девочка…
        Фееричнее открытия эта ночь для меня не могла приготовить. Никогда не верил дебильным киношкам, в которым одним переодеванием делали из чучела секс-бомбу.
        В этом конкретном случае обошлось одним раздеванием.
        Я её жутко состарил, кстати, вот сейчас, без очков, с распущенными волосами и без мешка, скрывающего фигуру, становится очевидно, что она совсем молодая. Лет двадцать семь, не больше.
        А грудь у неё весьма аппетитная, кстати… Оказывается, и двоечка может заставлять истекать слюной. Понятно, почему не смог удержаться Виталик. Не понятно, почему мне теперь хочется ему вырвать руки из плеч. С корнем.
        Грудь грудью, но и все остальное у Ирины - очень даже… Можно захлебнуться слюной, нечаянно.
        Подтянутая задница, длинные ноги в темных чулках.
        Чулки!
        Вот уж чего я точно не ожидал увидеть на нашей Мисс Просроченная Девственность, так это чулки.
        Мне казалось, что Ирина под своими штанами носит одни только панталоны, бабушкины, по колено, в розовый цветочек. А вот надо же, какая красота, оказывается, у меня под носом бегала, прятала под штанами проститутку.
        И вот от этого я отказался.
        Знал бы - может, и подумал бы, стоит ли затевать всю эту хрень.
        Но сейчас - не время для сожалений. Сейчас - время пожинать. И я в самом деле жду. Жду своей победы. Когда же наша Ирочка покраснеет, спохватится, что так опозорилась на всю фирму, расплачется и убежит.
        А она же смотрит на меня с кипучей яростью и бесит меня тем, что не сдается.
        Я ей насмешливо улыбаюсь, салютую стаканом с виски, глотаю его.
        За твои сиськи, дорогая! И за то, что они у тебя есть, и за то, что такие красивые.
        Она выдирает у меня стакан из пальцев и швыряет его об пол. И стакан разлетается вдребезги, привлекая к себе внимание уже всего зала. Хотя на нас и так уже почти вся фирма пялилась.
        Ох, ни хрена себе, какие мы, оказывается, дерзкие. И это вдруг люто меня заводит, заставляет кровь в венах кипеть еще сильнее. Теперь я еще больше хочу её поражения.
        - Ты ничего мне сказать не хочешь, Антон Викторович? - рычит госпожа главный бухгалтер. И где-то в глубине моей душонки, еще не совсем убитой безжалостными законами рыночной экономики, скребется совесть. Может, это я все-таки зря? Хотя нет.
        Это стоило того.
        Каждая секунда этой стычки.
        - За бой посуды ты сама заплатишь, Ирина Александровна, - безмятежно откликаюсь я, опираясь на барную стойку обоими локтями.
        Сложно ей не восхищаться. Десять из десяти мне знакомых женщин вот после этого - сбежали бы в слезах, а эта нет, стоит тут, напротив меня, скрестив руки на красивых сиськах. Будто и не в трусах стоит посреди ресторана, а в королевской мантии. Я даже не ожидал, что у неё на это хватит духу.
        И я снова ощущаю это странное чувство, когда хочется только замереть и следить за каждым её движением. Как тогда, на танцполе, перед тем, как она ушла в вип-кабинет.
        - То есть извинений я не дождусь, правильно? - яростно выдыхает Хмельницкая.
        - Нет. Ну почему. Дождешься. Если произнесешь их сама, - я пожимаю плечами, - если хочешь, могу подсказать текст. Простите, Антон Викторович, что предложила вам свою унылую персону. Больше так не буду. Очень раскаиваюсь.
        На бледных скулах Хмельницкой расцветают алые пятна. Дракониха, как она есть.
        Ирина шагает ко мне. Сгребает меня за галстук, двумя резкими движениями наматывает его на свой кулак. Это настолько дико и неожиданно, что я чуть не давлюсь собственным языком, глядя в кошачьи яркие зрачки Хмельницкой.
        - О да, Антон Викторович, - горячее дыхание госпожи главного бухгалтера проходит по моим губам, - я действительно чрезвычайно раскаиваюсь, что предложила себя такой твари, как ты. Мне действительно ужасно стыдно, что я опустилась настолько. Не бойся - больше не опущусь.
        Все её слова - почти те же, что ей продиктовал я. Но она - переворачивает их с ног на голову, так, что уже в моей груди разливается яростный жар. Не бойся? Это она раскаивается в том, что запала именно на меня? Да что эта сучка о себе возомнила?
        Я не знаю, что на меня находит - я подаюсь вперед, пытаясь накрыть своим ртом её наглые губы, которыми она так дерзко пытается меня ставить на место. И сам на себя матерюсь. Я что, реально хочу её целовать? С какого хрена?
        Но я - хочу.
        И член в моих штанах уже дыбом стоит, непонятно отчего, но сомнений нет - именно на эту обкуренную бабу. Я смертельно хочу её трахнуть. Еще пять минут назад не хотел, а сейчас - дым из ушей вот-вот пойдет, если я этого не сделаю.
        Вот только Хмельницкая не только уворачивается от моего рта, уклоняясь от поцелуя, но и с неожиданной силой дергает мой галстук так, что я вдруг оказываюсь на коленях посреди ресторанного зала.
        Виски был лишний. Наверное - весь. Это из-за него я не устоял на ногах.
        Но какая же наглая сука… Меня! Швырять на колени! Перед всей фирмой! Да я же её в асфальт на офисной парковке вкатаю, и каток сверху поставлю!
        А вот почему я не встаю, пораженно пялясь в зеленые глаза Ирины? И почему язык за моими зубами такой ватный? Вот это действительно загадка!
        - Вот так ты должен стоять, щенок, - шипит Ирина, - и не сметь открывать свою грязную пасть без моего разрешения.
        Она охренела! И этот её шепот внезапно звучит почти оглушительно. Я замечаю, что и звукач вырубил музыку, чтобы не упустить ни слова из нашей перепалки. Все-таки хлебом не корми этих идиотов, дай какое-нибудь зрелище.
        И все-таки - она охренела. Окончательно! Как она вообще смеет так вести себя со мной? И уж тем более, отшатываться от меня так, как сейчас.
        С таким отвращением на лице, будто она только что съела живого червяка и без соуса. Ирина отворачивается и уходит обратно, к вип-залу, и почему-то те мужики, которые еще пять минут назад снимали её на телефоны - шарахаются с её пути, стоит только Ирине задеть их взглядом.
        А я смотрю на шикарную задницу Хмельницкой в сумасшедших черных стрингах и понимаю, что вообще-то - у меня стоит до сих пор. И не думает падать.
        Наверное, дело в её заднице… Ну или в сиськах. В чем же еще?
        Глава 4. Ирия
        Руки у меня трясутся.
        Я держу их под ледяной водой, бьющей из крана, но они все равно трясутся.
        В уме я представляю, как выдаю Антону Верещагину одну пощечину за другой, до тех самых пор, пока мои ладони не запылают, а звон в его пустой голове не станет слышен всем окружающим.
        Дура! Какая же я дура!
        И вот ради этого куска дерьма я собиралась завязать с Темой? Боже, не-е-ет, ни за что в жизни. Уж лучше вообще ни с кем вне Темы не связываться, там хотя бы понятные мне люди. Те, которые не делают ничего не логичного. Те, которые хотя бы пытаются слушать правила и говорить, что хотят и чего не хотят.
        Смотрю на себя в зеркало, поправляю на носу очки. Простые нулевки, их я ношу просто для имиджа. Неровные красные пятна покрывают лицо и шею. Красотка, Ира, ничего не скажешь!
        Одежду я из вип-кабинета забрала, оделась в туалете, теперь вот стою и пытаюсь выдохнуть, пытаюсь унять ярость, кипящую в моей крови.
        Тварь! Какая же тварь!
        Нет, я не буду размазывать слезы по лицу, и рыдать: “Почему?”
        Нет никакого честного ответа на этот вопрос. Потому что Антошеньке так приспичило. Потому что ему все это показалось очень весело.
        Просто потому, что он - мудозвон редкостный. И я ведь об этом знала, только почему-то решила, что меня его мудизм никак не заденет.
        Самообманываться - это самая вредная привычка человека.
        Я не понимаю только одного - что я ему такого сделала? Он же сам ко мне пришел. Сам пригласил меня на танец. И если я ему не нравлюсь - что, сказать было сложно? Почему просто было меня не отшить?
        И зачем вообще было подходить?
        Ключевой вопрос - зачем было так-то мудить?
        И все-таки зачем было подходить?!
        Дверь туалета приоткрывается и в него просовывается одна осторожная голова. Секретарша мудака Антошеньки - Наташа. Глаза вытаращенные, охреневшие.
        - Можно, Ир?
        Я киваю. Пока не могу говорить - не хватает воздуха. И цензурных слов.
        - Ну, Антон Викторович и… - Я качаю головой перебиваю Наташу посреди фразы. Я и так знаю, что он - сука. И раньше знала. Правда совсем не замечала за ним вот такого скотства в адрес женщин. Тем более, что я вообще не знаю, какие слухи сейчас уже успели разойтись по бухающим на корпорате коллегам.
        Хотя - многие видели, как Антон со мной танцевал. И куда я пошла после - тоже. И в каком виде оттуда выскочила и при каких условиях. Внятную, хотя и далекую от реальности версию они уже сочинили.
        - Ирка, ну ты даешь, Верещагина - и на колени. Посреди зала. - Наташа шепчет это с восхищением. И пусть меня обычно коробит эта “Ирка”, сейчас мне не до формальностей и обращения по имени-отчеству.
        Уголок моего рта удовлетворенно дергается.
        Да, это было восхитительно. Хоть и мало. За свое гадство Антон Верещагин не отделался бы столь малой кровью. Да, порку за такую провинность я бы ему устроила такую - он две недели бы на своих совещаниях только стоял.
        И какая жалость, что нельзя.
        В моих висках по-прежнему шумит и бьется голодная ярость. Ох, не один удар плети бы достался шикарной заднице этого поганца.
        Будь он только в Теме…
        Будь он только моим…
        Боже, Ира, и зачем ты сейчас об этом думаешь? Вот сейчас? Когда ясное дело, что больше никак твои мысли этого мудака касаться не могут.
        Хотя в таком случае этой ситуации вообще бы не было. И все-таки…
        И все-таки - нет.
        Нет - значит «нет». Это закон для всех, кто в Теме.
        Антон Верещагин мне ясно показал - я его не интересую.
        Да и если бы интересовала - я его уже не хочу. Бессмысленно тратить свои силы на этот кусок дерьма. Это насколько сильно мне надо пасть, чтобы захотеть его снова? Я же не могу спустить ему это просто так.
        - Ир, - тормошит зависшую меня Наташа, и я вздрагиваю и гляжу на неё.
        - Тебе водки может принести? - сочувственно интересуется секретарша Антончика. Может, он её специально подослал? Озарение это накатывает на меня внезапно. Паранойя - это вообще очень полезная привычка.
        Пальцы нашаривают кулон на моей шее. Стискиваю его и выдыхаю.
        Я помню, зачем его ношу.
        Три вздоха, три выдоха.
        Контроль эмоций - вещь полезная. Ярость можно отложить чуть-чуть, хотя - мне очень нужно дать ей выход. Но здесь - я этого не сделаю. Не могу. Нету возможности.
        - Водки не надо, - я качаю головой, приводя мысли в четкий алгоритм, - а вот сумку принеси от моего столика. Синюю такую, от…
        - Да знаю я твою сумку, - отмахивается Наташа буднично и выскакивает из туалета. Возвращается через три минуты с моей сумкой в руках.
        - Антон Викторович за своим столиком, - ябедничает она, - продолжают бухать. Правда, уже не ржут. Морда у него мне не понравилась. Злой!
        - Ничего, - я мстительно улыбаюсь, припоминая, как швырнула щенка на колени перед собой. Ну, и перед кучей зрителей, естественно.
        Какие охреневшие у него были в этот момент глаза, м-м-м, красота. Еще бы кляп добавить - и вообще была бы идеальная картинка.
        - Ему полезно, да, - хихикает Семенова, будто подтверждая эту мою мысль про кляп.
        Вообще - Наташа довольно рано получила «прививку Верещагиным». Сколько раз он её поимел, прежде чем она поняла, что ничего серьезного он ей предлагать не будет?
        Передумала, замутила с нашим начальником транспортного цеха. Кажется, осенью они собирались пожениться. Счастливая женщина. Умная!
        Не то что некоторые.
        - Ир, а что ты дальше делать будешь? - осторожно интересуется Наташа, пока я роюсь в сумке, проверяя вещи.
        Телефон, карточки, ключи от квартиры, ключи от личного номера в клубе, рабочие ключи… Боже, нахрена я на корпоратив взяла столько ключей - на кастет бы хватило! Хотя, какая из связок вообще лишняя?
        Интересный вопрос. И мой, и Наташин - оба хороши.
        - Домой поеду, - отвечаю я ровно, - сама понимаешь, праздновать юбилей фирмы я уже не хочу.
        - А потом? Что с работой? - у Наташи заинтересованные глаза. И я припоминаю, что там у неё с дипломами, и мне хочется закатить глаза.
        - Уволюсь я, уволюсь, можешь готовиться выбивать перевод с должности на должность, - фыркаю я. Хочется ей стать кем-то большим, чем простая секретарша в этом гадюшнике? Хочется вымаливать на коленях перед мудаком повышение? Пускай. Не мне её осуждать.
        - Да ты чего, Ир, - Наташа обиженно машет на меня рукой, - я не из-за места. Просто… Не хочется больше… Ему кофе таскать. Как-то мерзко после сегодняшнего.
        Вопреки всему моему цинизму - я верю. Ведь может же ей действительно быть мерзко обслуживать «милейшего» Антона Викторовича. И может хотеться повышения, зарплата у меня выше, чем у неё.
        Правда, если было бы по-настоящему мерзко - она бы, наверное, тоже уволилась, но это слишком, наверное.
        Ну - для меня не слишком. Я не буду больше тратить свое время в «Верещагин и Партнеры» - делать мне больше нечего. Пусть в своем дерьме варятся сами.
        - Спасибо за поддержку, Наташ, - спокойно благодарю я. Реально есть за что. В конце концов - она мне не подруга, она мне подчиненная, которую я жестко штрафую за задержки с оформлением документов. Но посочувствовать она пришла. И нужно сказать - это выходит у неё искренне.
        - Ой, да ладно, - Семенова отмахивается, - честно, я думала, тебе тут платки понадобятся, хотела тебе сказать, что бабы наши на твоей стороне, а ты - вон какая. Спокойная.
        - Ох, если бы…
        Я неровно вздыхаю.
        Спокойствием мое состояние не называется. Ну, у этого разговора все-таки имеется положительная сторона - я больше не напоминаю своей пятнистостью леопарда и руки, которые просто сводило от желания сжаться на горле Антона Верещагина, больше не трясутся.
        - Ну, давай тут, Ирка, держись! - Наташа грозит мне кулаком и покидает туалет.
        Забавный жест. Держись, а то я тебя еще побью, сделаю больно, станет еще хуже.
        Радуясь долгожданному уединению, я достаю телефона. Сейчас - мне никто не мешает поговорить, ни свидетели, ни мое нервное состояние.
        Тот, кто мне нужен, отвечает со второго гудка. Днем - отвечает с первого, но сейчас все-таки глухая ночь на дворе. Хотя я точно знаю, у Прохора на мой номер стоит эксклюзивный гудок. И что очень ценно - он живет не так далеко.
        - Доброй ночи, Ирия.
        Он скучал. Это ощущается по тону голоса, в котором звенит напряженное желание угодить. Проша - уже опытный, почти профессиональный раб. Из тех, кто немыслимо кайфует, становясь на четвереньки и подставляя спину для плети.
        - Я могу приехать сегодня. Как госпожа. Хочешь?
        Прохор замолкает с той стороны трубки.
        - Сегодня - бесплатно, - добавляю я, - все как обычно, по стандартному договору.
        В наш стандартный договор с Прошей входит стандартная порка и укрощение. Никакого секса. В конце концов - Проша хорошо и прочно женат, и жена у него хорошая. Очень-очень правильная. Кто виноват, что её образцовому, очень высокопоставленному муженьку, два раза в неделю очень не хватает приключений на задницу?
        - Ну? - поторапливаю я, дожидаясь Прошиного ответа. В конце концов, это не по нашему с ним графику. У него просто может не быть возможности.
        - Очень хочу, госпожа, приезжайте, конечно, - Прошин тон заставляет меня успокоиться еще сильнее. Ничего на свете нет вкуснее, чем этот сладкий вкус чужой готовности к служению. Жаль, конечно, что это не Антон Верещагин готов целовать мои туфли, ну ладно. У меня богатое воображение. Я представлю.
        - А жена?
        - Я найду, что сказать.
        До сих пор не знаю, что он с ней делает - врет или говорит правду. Странная у них семейка, ей богу.
        - Я буду через час.
        В конце концов, зачем-то же я вожу целый багажник с инструментарием.
        - Жду, госпожа.
        Сбрасывая вызов, я смотрю в зеркало и чувствую себя действительно спокойнее. Цель есть, и спать сегодня с невыпущенным наружу гневом я не лягу.
        Можно и правда уже ехать.
        Я наконец выхожу из туалета. На самом деле я проторчала там минут сорок, не меньше, приводя себя в порядок, одеваясь и успокаиваясь.
        Прохожу через зал с ровной спиной и без оглядки. Мужики с моего пути разлетаются будто голуби. Правильно, уроды, вам лучше бежать от меня как можно дальше. Вам же лучше, если мне будет нечего вам припомнить. Дольше проживете. И зарплаты целее будут.
        В конце концов, именно я в фирме Верещагина больше всех знаю, кому не додается штрафов за нарушение рабочего расписания, за невыполнение должностных инструкций и так далее.
        И за две недели отработки - я ого-го сколько выдам своей «любви» всем, кого я запомнила по толпе идиотов, вломившихся ко мне.
        Еще бы придумать, как Верещагину такие проблемы устроить, чтобы и самой не пострадать, а ему чтобы было как можно более «весело».
        Я ощущаю взгляд Антона. Злой - да. Злой, пристальный, безотрывный. У выхода я даже останавливаюсь, оборачиваюсь. Да, не ошиблась. Реально смотрит на меня, как Раскольников на старуху-процентщицу. Только топора не хватает. Сразу видно, что не может мне спустить этот позор перед всей фирмой. Не умеет Антоша проигрывать. Совершенно.
        Я улыбаюсь ему как можно более высокомерно, касаюсь губ кончиками пальцев и посылаю ему воздушный поцелуйчик.
        Обращайся еще, щенок, могу вытереть тобой пол в любое время дня и ночи. Не пожалею твоей дорогой рубашечки.
        И все-таки - какая красивая тварь! Аж больно на него смотреть.
        Антон улыбается мне в ответ - и тоже как-то неприятно, с предвкушением. И мне не нравится это выражение на его лице. Совсем не нравится.
        Хотя похер мне на его мысли.
        Что он мне может сделать, к чему я не готова?
        На работе я - идеальный сотрудник. Не прикопаешься. Я ж специально строила такой имидж. Так что по статье меня не уволишь. А не по статье - я и сама уйду. Не буду так оскорблять нашего нарцисса моей «унылой персоной».
        У самого выхода в ресторан я натыкаюсь на нашего финансового директора Смалькова.
        Геннадий Андреевич явно пытается перегородить мне дорогу, стремясь не дать мне пройти.
        - Ирочка, а вы куда, вечер еще не закончился? - он косит под блаженного, и как нарочно меня раздражает все сильнее. И злость, только-только притихшая в ожидании встречи с Прошей, снова начинает меня одолевать. С каждой секундой - все сильнее.
        - У меня - закончился, - едко отрезаю я. Больше регламент и субординация не для меня, и трепетать перед друзьями ублюдка я не буду.
        - Ирочка, ну оставайтесь, - с такой фальшивой приязнью просит Смальков, - вы же произвели фурор.
        С куда большим удовольствием я бы произвела террор. Кровавый. Одному конкретному ублюдку - своему непосредственному боссу.
        Я просто шагаю мимо, огибая Смалькова и уворачиваясь от той его руки, которой он попытался меня удержать.
        Выхожу на парковку перед рестораном.
        И вот тут меня ждет еще одно неприятное откровение.
        На том месте, где я оставляла свою машину, ничего нет…
        Вот же сучонок… И только мне не говорите, что это не он!
        Глава 5. Ирия
        Телефон, карточки, ключи от квартиры, ключи от личного номера в клубе, рабочие ключи…
        Как я сразу не заметила, что ключей от моей машины в сумке нет?
        Угнал, пьяная тварь. Или кому-то отдал, чтобы тот угнал.
        Я бы подумала на эвакуатор, но я парковалась правильно, и номера были чистые, да и не успел бы он приехать за полчаса.
        Нет. Не эвакуатор. Разве что он реально мимо проезжал. Случайно.
        Случайнее него могло быть только НЛО в этом районе Москвы.
        - У вас что-то случилось, Ирина Александровна?
        Сахарный голос. Бархатный. На данный момент - голос, заставляющий весь мой мир подернуться алым туманом.
        Голос Верещагина.
        Он стоит за моей спиной, вышел с одной очевидной целью - поглумиться. Стоит, расставив ноги, запихнув ладони глубоко в карманы брюк. На губах - ехидная резиновая улыбка.
        Мы сталкиваемся яростными взглядами - и мне очень странно, что после этого вселенная не взорвалась. И мудак не испарился на месте. Что со мной? Я теряю форму?
        И все-таки даже сейчас, когда он люто меня бесит - я все равно им любуюсь. Мне было мало его на коленях. Хочу еще.
        Я бы порола его три раза в неделю. И может быть, полгода спустя он бы отработал болью свою дрянную натуру. Почему я раньше её не видела? Почему не понимала, насколько глубоко в его душе находится дно?
        - Я ведь напишу заявление об угоне, Антон Викторович, - я говорю это серьезно, спокойно - ведь еще раз вывести меня из себя этому козлу не удастся, - и на моей сумке наверняка найдутся чьи-то отпечатки. И на камерах ресторана наверняка кто-то засветился. А в тачке моей - модуль спутникового отслеживания.
        - Ужасно интересно и очень ответственно, - Верещагин кивает, склоняя голову набок, - вот только, почему вы рассказываете об этом мне? Думаете, я имею какое-то к этому отношение? Это обвинение? Знаете, сколько поимеет с вас мой адвокат за такие оскорбления?
        - Оскорбишь тебя, как же, - шиплю я раздраженно и шагаю подальше, чтобы не продолжать этот идиотский разговор.
        Отвесить ему пощечину мне хочется все сильнее. Две. Три…
        Он же ни черта не понимает. И вместо того чтобы притухнуть и свалить из поля моего зрения, он продолжает доводить меня до ручки.
        И почему именно меня? С чего такая сомнительная честь?
        То есть перетрахать четыре десятка баб за год - это нормально по его критериям, и лишь я не только не достойна члена его высочества, но и воспринимаюсь им как девочка для битья. Вот только он не на ту напал.
        Я переживу сегодня без сумки из моего багажника. У Проши в брюках непременно найдется ремень, а большего мне и не нужно.
        Хотя это безумно несправедливо, что именно Проше достанется за ублюдка Верещагина. Он же к жене еле живой поползет… Ну, если, конечно, вынесет всю мою ярость.
        Я иду не оборачиваясь. Телефон достаю из сумки. Мне нужно такси хотя бы…
        Бах…
        При моей комплекции и каблуках - когда в меня врезается мужик в полтора раза тяжелее меня - я чуть не лечу на асфальт. Удерживаюсь на ногах только каким-то чудом. А вот телефон из руки вылетает, падает на парковочное покрытие, чтобы… тут же оказаться под каблуком мужского ботинка.
        Стекло жалобно хрустит…
        Сука!
        - Вы не ушиблись, Ирочка, я такой неловкий, - ядовито интересуется Верещагин. Да - это он меня толкнул. И это он раздавил мой телефон…
        Боже, спасибо, что у меня нет ножа.
        Я бы сейчас этого урода прирезала даже тупым столовым ножом. И делала бы это медленно. Чтобы было побольше его крика.
        Я привожу себя в равновесие, поднимаю взгляд на Верещагина, снова опускаю глаза, глядя на телефон под его ботинком.
        - Ох, - ухмыляется Верещагин, - простите, Ирочка, я ваш телефон сломал? Я же говорю - я ужасно неловкий. Вы не волнуйтесь, я вам все оплачу. В понедельник.
        А сегодня, Ирочка - добирайся домой как хочешь, ведь живешь ты в сраных ебенях на другом конце Москвы. Я это читаю в его глазах - весь этот текст там пущен субтитрами.
        Почему-то я не сомневаюсь, ни одна трусливая тварь из моих коллег мне не поможет. Не захотят они связываться с этим козлом.
        - И чего ты добиваешься? - спрашиваю я спокойно, глядя в его глаза. - Вот этим своим детским садом чего ты добиваешься, Антон Викторович?
        Он шагает ближе, нависая надо мной. Дышит так тяжело, будто пробежал полумарафон, не меньше. И от него веет диким яростным жаром.
        Какая жалость, что меня все это больше совершенно не волнует и не впечатляет.
        - Тебя, сучка, - шипит тем временем этот поганец мне на ухо, - я добиваюсь тебя. Поняла?
        Мне смешно. Мне настолько смешно, что хочется захохотать.
        И я себе в этом не отказываю - смеюсь во все горло, запрокидывая голову.
        - Это я тебе предлагала минут сорок назад, - улыбаюсь максимально ядовито, - с той поры предложение потеряло актуальность. И кажется, я тебе уже об этом говорила. Тогда. В зале. Помнишь?
        Он багровеет. Да, малыш, я знаю, что теперь ты этого не забудешь. Надеюсь только на своих коллег, которые это наверняка сняли на телефоны. Я бы заимела это видео для коллекции.
        - О нет, - рычит Антон, - мне вообще плевать, что ты там говорила. Либо ты становишься моей шлюхой, Ирочка, и я трахаю тебя абсолютно в любое время, когда мне захочется, трахаю так, как я захочу и так - чтобы все мои подчиненные слышали, как ты визжишь как сучка, кончая подо мной…
        Я. Визжу. Кончая. Под (!) мужчиной.
        Веселее предложения я в жизни не слышала. Придумал же. Богатая фантазия у этого щенка.
        Мне понятно, что у него пригорает - мужское эго, которое в ресторане поставили на коленочки. И в этой ситуации, когда, наверное, я должна быть оскорблена и напугана, мне хочется только рассмеяться.
        Надо же, как его проняло. И надо же, как просто лечатся его обидки. Всего-то дать нужно…
        Хотя я понимаю, что дело не в этом. Ему нужно меня унизить, растоптать в глазах тех, перед кем я его швырнула на колени. Чтобы его секретарша не бегала ко мне, меня успокаивать, а ненавидела и презирала.
        Ах, какая жалость, что мне совсем не страшно. Ему ведь невдомек, что самое важное в моей жизни - это я сама. И никогда в жизни я не позволю кому-то стать выше меня хоть даже на пару ступеней.
        - Либо что? - с интересом уточняю я, чудом не смеясь. - Что будет, если я не стану… той, кем ты хочешь меня видеть, Антон Викторович?
        - Я тебя уничтожу, - буднично откликается мудак, - камня на камне не оставлю от твоей репутации. Тебя даже уборщицей в МакДак не возьмут. Да что там в МакДак. Даже уборщицей в магазинчике с тухлыми овощами тебе стать не светит.
        Я улыбаюсь. Я настолько широко улыбаюсь, что мудак аж затыкается от этой моей улыбки.
        В уме я понимаю, что наверное, он ждал от меня чего-нибудь другого. Страха. Отвращения. Протеста. Не улыбки - ни в коем случае. Но, к счастью, ничего другого у меня для него не имеется.
        - Ну, попробуй уничтожить, - похлопываю его ободряюще по щечке, от чего Верещагина просто перекашивает. Такую издевательскую фамильярность в свой адрес он точно не ожидал.
        Он просто не догоняет. Ну, и правда - а что он обо мне знает? Ох, сколько «приятных» сюрпризов его ожидает. И что я, дура, мешать ему? Нет, ни в коем случае.
        - Ирина, - вдруг окликают меня слева.
        Смальков.
        И чего нужно третьему из трио мудаков?
        Впрочем до Антона мне дела нет, я всего лишь поворачиваюсь в ту сторону.
        Геннадий Андреевич стоит у белой машины такси.
        - Может, вас подвезти, Ирина? - предлагает он, - в этой машине места на двоих точно хватит.
        Он точно в курсе, что тачки у меня нет. Я это знаю. Он пытался меня задержать на выходе - возможно потому, что хотел прикрыть отъезд угонщиков. А возможно - из сочувствия?
        Да не, бред какой-то.
        И все-таки - Верещагин от этого вопроса вздрагивает, будто его в поддых ударили и сейчас смотрит на партнера с такой искренней ненавистью, что сложно это проигнорировать.
        Кому-то явно портят все планы. И как я могу отказаться от удовольствия подмахнуть этому облому для Верещагина?
        - Да, Геннадий Андреевич, будьте так любезны, - доброжелательно произношу я.
        Хотя в этом случае я к Проше, конечно, не поеду… Позвоню с телефона Смалькова - если даст, а после - удалю номер. У Проши, конечно, анонимная симка, но не хватало, чтобы ему названивали всякие.
        Я подбираю с асфальта раздавленный телефон - может, удастся его реанимировать - и шагаю в сторону нашего финансового директора.
        Я понятия не имею, какие у Смалькова планы и какая мотивация, но сейчас по крайней мере - если выбирать из одного почти не адекватного ублюдка, и одного - почти не ублюдка и, кажется, адекватного - я, конечно же, выберу Смалькова.
        Верещагин хватает меня за плечо.
        - Я тебя не отпускал, - рычит он.
        Какой же идиот. Даже стыдно, что два года своей жизни я потратила вот на это!
        Я на каблуках и легче, и очень вероятно, что у меня ничего бы не получилось, но Верещагин пьян и стоит все-таки не очень твердо. Поэтому, перехватить его за кисть руки и выкрутить её ему за спину - мне очень хорошо удается.
        Выкрутить руки и уложить мордой на капот ближайшей тачки - с такой силой, что тут же начинает выть сигнализация.
        Я буду кровным врагом Антона Верещагина, не меньше. Он выдает только хриплое ругательство, дергается, пытается высвободить руки, но я умею держать так, чтобы вывернуться было сложно.
        - Ты мне не хозяин, Антон Викторович, - сквозь зубы шиплю я, - и лучше бы тебе понять это как можно раньше. Мне не нужны твои разрешения.
        И я тебя не боюсь. Как бы ты ни дул свои щеки, пытаясь произвести на меня впечатление.
        - Сука… - хрипло шипит Антон.
        - Да-да, угадал, - с этими словами я выпускаю его руку и торопливо шагаю в сторону ожидающего меня Смалькова. Благодаря шумящему в голове виски, Антон меня не догоняет. Так и остается стоять, глядя, как Геннадий Андреевич открывает мне дверь машины, и я в неё сажусь.
        Только в машине я позволяю себе откинуться на спинку сиденья и прикрыть глаза.
        Виски ломит голодным жаром. Сегодня я очень хочу причинять боль и наказывать - но я не могу рисковать тайной личности Проши, которая точно пострадает, если я приеду по тому адресу, на котором спина Проши устраивает свидания с плеткой.
        А это значит - сегодня мне придется как-то пережить без спущенного напряжения.
        Я не поставлю на колени никого сегодня. И моя тьма останется в моей груди, будет раздирать меня изнутри.
        И это тоже - еще одно «спасибо» Антону Верещагину. Боже, как мне его не убить-то вообще?
        И все-таки, мне по-прежнему за эти два года очень стыдно. В конце концов, даже наш курьер и тот сейчас кажется более достойной кандидатурой на роль роковой страсти.
        Глава 6. Ирия
        - Да, я слушаю?
        - Это я. У меня сменились планы. Я не смогу.
        С той стороны трубки тихий вздох. Да, мой хороший, мне тоже ужасно плохо, что не получается. Мне нужна была эта пара часов, где были бы на одной встрече моя рука, моя плеть и твоя широкая спина, готовая принять мой гнев. И твои глаза, верно глядящие на меня снизу вверх. И все то другое, что ты уже умеешь и что можешь мне дать.
        Боже, как мне это нужно сейчас…
        - Жаль. Но во вторник все в силе?
        - Да, все по расписанию.
        - Что ж, я дождусь.
        Я сбрасываю вызов, стираю номер телефона, как и собиралась. Номер засвечен, Проша уже сегодня уничтожит симку и скажет мне новый номер только во вторник, когда таки состоится наша с ним встреча. Или сам позвонит уже на мой номер. Таковы наши с ним правила. Больше всего на свете мы заботимся о его конфиденциальности. Она стоит во главе. При его положении - огласка его увлечений разрушит его репутацию. Это недопустимо.
        Потому он и выбрал меня когда-то в качестве мастера - правила моих клиентов были для меня на уровне законов. Я их никогда не нарушаю.
        Уж я-то знаю, насколько это неприятно, когда твои границы нарушают…
        Я возвращаю телефон Смалькову, откидываюсь на спинку сиденья и смотрю в боковое стекло
        В такси тихо. Очень тихо.
        Смальков только что надиктовал водиле мой адрес, водила присвистнул - ехать реально далеко, но присвистнул он скорее от восторга - ибо сумма ему светит очень приличная.
        - Вы не волнуйтесь, если что, Ирина, дорогу я оплачу, - тоном подлинного джентельмена замечает Геннадий Андреевич. Он звучит неожиданно трезво. Я думала, все их мудацкое трио пьяное в лохмотья.
        - Я не волнуюсь, - негромко откликаюсь я. Это не было ничем страшным - заплатить за себя в такси. И когда доедем - я все оплачу сама, потому что не нужны мне никакие одолжения от друзей Антона Верещагина.
        Вообще Смальков - самый взрослый в тройке учредителей. И пока наглый и напористый Антон вместе с Игнатом, с которым они два сапога пара, давит конкурентов и захватывает рынок, Смальков - вдумчиво и обстоятельно выстраивает внутреннюю политику нашей конторы.
        Он - коренастый, светловолосый, сероглазый, коротко стриженный. Смотрится матерым волком на фоне двух своих партнеров - этаких двух молодых альф. Но все равно они - друзья, это все знают. Вместе охотятся, вместе отдыхают (читай - бухают), вместе ходят по бабам, ходят слухи, одну - даже на троих на какой-то пьянке поделили.
        - Вы извините, что я сразу не объяснил вам про машину, - вздыхает тем временем Геннадий Андреевич, - если честно, не нашел нужных слов. Остановить Антона не получилось, он совершенно слетел с катушек. Я вызвал тогда такси сам, решил, что лучше вас забрать оттуда, а то совершенно непонятно, что сможет вернуть Антона в русло. Его волновали только вы, и он совсем никак не переключался!
        - Больно мне надо его волновать, - тихо откликаюсь я, - после всего того, что он устроил - меня волнует только одно, как скоро появятся в газетах его некрологи и какое алиби мне надо иметь на день его убийства.
        Черный юмор - наше все. Выручает даже в очень неприятной ситуации. Даже, когда ты внешне спокойна - а все внутренности скручивает от отвращения к той грязи, в которую тебя окунули.
        Верещагина волновала я.
        Еще два часа назад я бы наверняка ощутила приятное копошение внизу живота от этого откровения. Нет, правда - было бы приятно. Тогда!
        Сейчас - почти оскорбительно. Будто помоями облили. Знаю я, что его волновало - я же его обидела. Посмела щелкнуть по носу.
        Бедный мальчик, он повел себя как мудак, а его не погладили по головке!
        Тем более, что правда - как я его волную? Как сучка, швырнувшая его на колени посреди ресторана с подчиненными? Было бы чем гордиться, ей богу. Мальчик воспылал желанием отомстить и ничем больше. В его вселенной гадости делать может только он. Все прочие должны терпеть и сглатывать.
        Сколько его ждет дивных открытий - ох. Так сладко предвкушать!
        - Вы так блестяще вышли из ситуации, - с ощутимым одобрением замечает Геннадий Андреевич, - это было очень красиво. Хотя с точки зрения стратегии…
        Да, это было недальновидно, да, я знаю. С начальством не ссорятся. Но что мне было делать? Вытерпеть? Улыбнуться, будто ничего и не произошло? Может, еще и обслужить всех пятерых идиотов, ввалившихся ко мне?
        - Да без разницы, как оно с точки зрения стратегии, - отвечаю я, прикрывая глаза. - Я не рассчитываю оставаться на этой работе дальше. В конце концов, я высококлассный экономист с дипломом управленца. Если Антон Викторович об этом забыл - это не мои проблемы. И как бы он там ни грозился испортить мне репутацию…
        - Он вам угрожал? - негромко спрашивает Смальков.
        - Угрожал, - я пожимаю плечами, - это не страшно, резюме работает лучше, да и у меня есть связи.
        Правда озвучивать, что это за связи и откуда они у меня взялись, я не буду.
        - Это ужасно неприятная перспектива для нашей фирмы - терять настолько ценного сотрудника, - с убедительно искренним сожалением замечает Геннадий Андреевич, - хотя я могу вас понять. Вы полностью имеете право на такую обиду.
        Это называется не обида. Это называется - Ярость. С большой буквы. И никак иначе.
        Если я останусь в одной фирме с Верещагиным - через три-четыре недели я его просто отравлю. Дихлофосом для тараканов. Напшикаю в кофе. А флакончик запихну куда-нибудь Антону… с тыльной стороны. Или пилку для ногтей в горло затолкаю. На худой конец.
        И сушить мне сухари лет на двадцать вперед.
        Моя тьма - она ведь никуда не делась, клубится себе вокруг сердца, впивается в него голодными шипами, гудит.
        «Щенок должен быть наказан».
        О, да, должен!
        Что мне было дано? Я поставила ублюдка на колени? Заломала на парковке? Мало! Чертовски мало!
        Если бы этот мир работал как надо - этот вечер Антон бы закончил в растяжке на кровати.
        За все это - за мудаков, которых он послал ко мне «скрасить одиночество», за угон тачки, за телефон и общий мудачизм в принципе.
        За это было мало даже одной хорошей порки.
        - Незаменимых нет, Геннадий Андреевич, вы же знаете, - холодно замечаю я.
        - Если заменишь единицу нулем - замена-то вроде и состоится, но будет ли этот обмен равноценен? - вздыхает Смальков, явно ко мне подмазываясь.
        А вот это уже не мое дело.
        Пускай со всем этим разбирается Верещагин. А уж я постараюсь, чтобы в конце двух недель моей отработки моему преемнику досталось как можно больше самой неблагодарной работы.
        Могла бы нагадить сильнее, например, перечислить платежи не туда, скажем, куда им следует поступать, или опоздать перечислением налоговых взносов - но тут проблемы грозили бы уже мне. Материальная ответственность и прочая херня у меня имелись.
        Смальков вздрагивает - у него в кармане начинает вибрировать телефон. Он достает его из кармана, смотрит на дисплей, ухмыляется.
        - Кажется, наш с вами босс не может простить мне ваше похищение, Ирина. Вы серьезно запали ему в душу.
        Я молчу.
        Если честно, у меня нет желания комментировать поведение Верещагина. Мне вообще плевать, что он там и кому не может простить. Кому-то явно алкогольные пары отшибли последние мозги.
        В душу я ему запала…
        В яйца, скорее, по которым я его метафорически двинула так, что они как колокола и зазвенели - на три улицы вокруг. И ничто его не интересует сейчас, кроме оскорбленного самолюбия. Вот только придется ему свои яйца оставить при себе. В этот раз - ни черта ему не светит. Он меня не напугал и не напугает.
        Пальцем не шевельнут, чтобы его самолюбию полегчало. Повезет ему, если он проспится и поймет, в каком месте был куском дерьма.
        Судя по тому, насколько я знаю его характер - на удачу рассчитывать не стоит.
        А телефон не унимается, бьется и бьется в ладони у Геннадия Андреевича. Антон Верещагин - упрямый как козел, только не хочется мне оскорблять это благородное животное подобным сравнением.
        Обычному пьяному море - по колено, Антону же - по щиколотку, не выше.
        Смальков с минуту смотрит на дисплей, а потом пожимает плечами и принимает звонок.
        - Да, Антон, - голос у Смалькова звучит невозмутимо. Он слушает, а потом так же спокойно возражает: - Ну, а ты что хотел, братец? Трепать Ирине нервы, пока её инфаркт не хватит? Или пока не хватит тебя?
        Я не хочу подслушивать. И слушать в общем-то тоже. Но я слышу - рычащие интонации голоса Верещагина и спокойные ответы Геннадия Андреевича.
        - Ну, нет, братец, давай ты уже уймешься, - категорично бросает в трубку Геннадий, - тебя занесло с самого начала и во всем виноват только ты сам. Протрезвеешь - сам поймешь. Оставь Ирину в покое. В конце концов, ты уже более чем достаточно начудил сегодня.
        Я сижу, скрестив руки на груди. Пальцы левой руки вытягивают из-под блузки цепочку с подвеской, стискивают её. Только поэтому я понимаю, что очень нервничаю. Как и всегда, когда теряю контроль над ситуацией. Когда этот контроль перехватывает кто-то другой. Даже на чуть-чуть…
        - Красивый у вас кулон, Ирина, - задумчиво замечает Смальков, и я вздрагиваю, чуть выныривая из собственных места. Телефон с погасшим дисплеем лежит у него на колене, под ладонью. Он уже закончил разговор.
        - А, да, спасибо, - растерянно откликаюсь я, пытаясь нашарить только что проскочившее в голове спасибо, - это память кое о… чем.
        - Не расскажете? - Смальков наклоняется чуть ближе, даже придвигается, вторгаясь в мое личное пространство.
        Совершенно точно очевидно, что он пытается свести расстояние на нет, так же как и то, зачем он это делает. Уж больно откровенно он на меня пялится, то и дело соскальзывая глазами в расстегнутый на три пуговицы ворот блузки.
        Нет, все-таки вредно бегать перед всей фирмой в одних только кружевных трусах. Вон оно - пожалуйста. Меня пытается соблазнить мужчина, который на меня сроду-то и не глядел как на женщину. И, скажем честно, меня устраивало то, что он не глядел. Я предпочитала вообще не заводить знакомств с мужчинами вне Темы, потому что принимать мои условия взаимодействия согласны далеко не все.
        А без них - меня завести было очень сложно!
        - Нет, пожалуй, это не те откровения, которыми я делюсь легко, - я качаю головой, - кстати, не обязательно было за меня заступаться.
        - Ну, кто-то же должен, - Геннадий Андреевич смотрит на меня и пожимает плечами, - тем более, что вам по идее все равно у него в понедельник заявление еще подписывать.
        - Ну и? Что в этом сверхъестественного? - переспрашиваю я.
        - А ну как не подпишет? - настырно интересуется Геннадий Андреевич. - Он настроен сейчас очень плохо. Думаю, не откажется починить вам препоны. Может, вам стоит быть как-то… Поделикатнее?
        - Мне? - повторяю я остолбенело. - Поделикатнее?
        Конечно, кому ж еще, да? Я ж должна все простить и броситься Антончику на шею. Рыдая и раскаиваясь.
        Ага, сейчас! Вы разбежались, сэр, притормозите вашего коня!
        - Ну, хоть чуточку? - кажется, это Смальков произносит, уже поняв, кому и что он предложил.
        - О да, - я улыбаюсь хищно и опасно, - я буду поделикатнее. Буду сама деликатность, Геннадий Андреевич.
        Смальков смотрит на меня искоса, явно ощущая какой-то подвох в моем голосе. Но понять, в чем именно он заключается - даже такому умному мужику, как Геннадий Андреевич, просто не будет.
        А вы поверили, что я действительно готова прогибаться под ублюдка? Ну, это вы зря!
        Но встречу в понедельник по поводу моего увольнения я уже хочу. Поскорее!
        В конце концов, два года я старалась быть перед Антоном Верещагиным кем-то иным, не самой собой, не доминанткой.
        И пришла пора ему с ней познакомиться. Со мной познакомиться!
        И лучше бы ему подписать моё заявление.
        Лучше для него, конечно!
        Глава 7. Антон
        - Геныч - мудила, скажи же, - тянет Игнат, глядя, как я опускаю телефон и смотрю вперед невидящими глазами.
        Мы стоим на парковке, по-прежнему, наблюдаем, как потихонечку рассасываются по домам наши сотрудники. Завтра им просыпаться и лечить похмелье. Жаль, что мое “похмелье” не отпустит меня так скоро…
        Мудила - слишком слабо сказано. Смальков - кое-кто похуже!
        Впрочем, оно и понятно, что на войне все средства хороши, и пока я играл плохого копа, Геныч отыграл хорошего, и вот пожалуйста - Хмельницкая прыгнула в одну машину с ним.
        “Сколько времени ты будешь еще трепать Ирине нервы?”
        Надо же, какой благородный. Просто Паладин Ордена Праведности и Непорочности, только сияющих доспехов не хватает, а нимб - он у Геныча уже имеется. Сам себе нарисовал!
        Пыль в глаза пускает он прекрасно.
        Не один я оценил задницу Хмельницкой. Оценил её и Смальков. И оценил, и подсуетился, выхватив эту стервозину прямо у меня из-под носа.
        Я ведь её бы додавил.
        Я прекрасно представляю, насколько просто сейчас развести Ирину на секс. Особенно если Геныч продолжит играть рыцаря, подставит грудь для рыданий и вот это все.
        И уже сегодня он её завалит. Она раздвинет свои ноги перед ним.
        В глазах все плывет.
        Я слишком хорошо помню те ноги - длинные, красивые ноги в темных чулках…
        Бля!
        Я его урою…
        А её…
        А её - поимею все равно. Она будет вертеться на моем члене, пока я сам не позволю ей с него слезть.
        И за то, что сегодня она даст Смалькову - я с неё тоже спрошу. Нехрен. После всего… После того, как она сама терлась об меня своими чертовыми сиськами, после того, как швырнула на колени меня - я не спущу ей вообще ничего. Геныч переспит с ней разик, но лезть принципиально мне наперекор он не будет.
        Из-за бабы этот хрен порушит партнерство? Ой, не смешите. Даже я в ту его херню, что он нес по телефону, не поверил. Все было сказано для красного словца, для пыли в глаза Хмельницкой, ни для чего больше.
        Я знаю Геныча четыре года. Он мог и поубедительней.
        И все равно бесит.
        Это моя территория и моя бухгалтерша. Об меня она терлась сиськами. Мне её и трахать.
        - Нет, все-таки ты тоже дебил, Тоха, - замечает Игнат, уткнувшись в телефон, - что тебе вообще не понравилось? Шикарная же сучка. Я бы отодрал.
        Так. А это еще что за маневры?
        Выхватываю у друга из пальцев телефон смотрю на экран. Ну, так я и думал!
        Она!
        Чертова монашка, прятавшая один лишь дьявольский соблазн за своими унылыми тряпками.
        Черное и белое кружево на гибком теле, ажурные резинки чулок на бедрах.
        Сидит на столе, опираясь ладонями об столешницу, изящно положив друг на дружку длинные ноги в красных туфлях.
        А туфли-то были чертовски сексуальные…
        Это вот так она ждала меня?
        И снова - никаких слов, одни междометия, снова звенит в ушах от кипящей в венах крови, снова встает все, что только может вставать. Боже, как же это бесит - вот это вот чертово наваждение. Я надеюсь, что хотя бы когда протрезвею - меня отпустит.
        А если не отпустит - придется ускорить свои маневры, чтобы засадить этой сучке без лишних реверансов. Жду не дождусь момента, когда нагну её у своего же рабочего стола.
        Фотку скидываю себе через приложение, а с телефона Игната удаляю.
        - Эй, ну и какого хрена? - возмущается Третьяков. - Это был мой трофей.
        Я смотрю на него - достаточно красноречиво, чтобы он заткнулся. Мне достаточного одного ублюдка, решившего поиметь Хмельницкую вперед меня. Двоих я точно не переживу. Ну, точнее - они не переживут. Не иначе.
        - Не умеешь ты проигрывать, Тоха, - хмуро бурчит Игнат, отбирая у меня телефон.
        - Я не проиграл, - я только ухмыляюсь, - ничего еще не окончено. И без обид, Третьяков. Но это - моя сучка. Тебе она не светит.
        Игнат смотрит на меня долго, пристально, чуть покачивая головой. Затем пожимает плечами.
        - И что ты дальше делать будешь?
        А дальше - я звоню Виталику, чтобы он пригнал тачку Хмельницкой к моему дому - он не так далеко, я специально выбирал ресторан для корпоратива так, чтобы мне самому ехать недалеко было.
        Виталик у нас оказался ответственный, настолько, что единственный из мужиков на корпоративе оказался трезвым. И очень хотел отомстить Хмельницкой за оттоптанные ноги.
        Нет, я его, конечно, еще тихой сапой уволю, за то, что он лапал мою Хмельницкую. И уж больно он по трезвяку легко согласился поучаствовать в моем «сюрпризе» - значит, он изначально на неё пялился? Может, еще и глаз положил? А не хрен! Но пока я его не уволил - грех не воспользоваться этим трезвенником.
        Я её по-прежнему хочу. Настолько сильно, что уже сейчас хочется сесть в машину, доехать до Геныча и оторвать ему все лишнее, выступающее из тела, чтобы не лез к моим сиськам. Тьфу, то есть к сиськам Хмельницкой. И ко всем остальным частям её тела Смалькову тоже нехрен тянуть свои руки.
        И тем сильнее бесит, что она ломается!
        Должна бы понимать, насколько сильно она меня выбесила.
        - Антон Викторович, я, наверное, домой поеду, - томно тянет подрулившая откуда-то слева Ольга. Интересно, мне-то нафига в этом отчитываться? Хотя девочка оказалась полезной, пока мои же сотрудницы шушукались по углам ресторана и бросали на меня косые взгляды - Ольге хватило одной СМС-ки, чтобы она вынула из сумки Хмельницкой ключи от машины. По счастью, это не вызвало подозрений, они сидели за одним столиком.
        - Езжайте Ольга, езжайте, - киваю я, - ваш муж уже заждался.
        У Ольги обиженно вытягивается лицо. Кажется, она рассчитывала, что я буду её отговаривать.
        - Спасибо мог сказать? - фыркает Игнат насмешливо. Защита прав своей секретарши? Сам он замужних «не портил», изображал правильного мальчика. Наверное, очень хотел к Генычу - в его паладинский орден.
        - Я ей премию дам, обойдется ею, - я качаю головой.
        Ловлю себя на том, что только что отказался от секса с согласной на него женщиной. И ради чего? Ради Хмельницкой? А с какого хрена вообще?
        - Ольга, постойте, - окликаю я секретаршу Игната, - я вас довезу.
        Довезу до своего дома, а там - уже сама придумывай, чем объяснять мужу свой поздний корпоратив. Хотя, такси я тебе, так и быть, вызову и даже оплачу.
        Олечка оказывается на моих коленях уже в машине. Ей плевать на водителя, плевать, что я практически сразу задираю её юбку чуть ли не до пупа. Она знает, я терпеть не могу лишней ломки.
        Ольга - одна из немногих, с кем я трахаюсь уже не в первый раз, и даже не в последний, я думаю. Шикарная девочка, пять звезд. Все при ней - задница, размер груди - все по высшему разряду. И волосы темные, длинные, не волосы, а мечта.
        Один вопрос.
        Вот как так выходит, что она оказывается на моих коленях, я зарываюсь лицом в её глубокое декольте, и у меня… заканчивается эрекция. Как?!
        Вот только что была, пока смотрел на фотку в телефоне Третьякова, а сейчас - уже нету.
        Да что за хрень вообще со мной происходит?
        Я целуюсь с Ольгой и лапаю её назло себе, и в ожидании того, что настроение все-таки вернется. В конце концов, ну где это видано, чтобы я не мог поиметь шикарную девочку, которая так и норовит усесться на член?
        Нет.
        Не возвращается.
        Не возвращается до самого моего дома и когда мы с Ольгой выгружаемся - меня тут же окликает Виталик, даже это занимает меня больше, чем девушка, которую я обнимаю за талию.
        - Машина Мадамы доставлена, босс, - Виталик даже «отдает честь», забывая, что к пустой голове руку не прикладывают. За его спиной - серебристый мерседес Хмельницкой. Интересно…
        Тачка эта - дорогая, я точно знаю. И много жрет бензина. Нет, конечно, зарплата у Хмельницкой весьма-весьма неплохая, многие бы за неё удавились, но… Но не для этой тачки все-таки. И работает Хмельницкая у нас недавно.
        Интересно, откуда у неё именно мерседес? Насосала? В кредит взяла?
        - Езжай домой, - сухо киваю я, забирая у курьера ключи. Его фамильярность в адрес Ирины почему-то бесит. Не знаю почему. И пусть она сама меня немыслимо раздражает, пусть я ни в жизнь не спущу ей все те унижения в мой адрес - но какому-то щенку из службы доставки не позволено так нагло именовать Хмельницкую за её спиной.
        - Приятного вечера, - скабрезно улыбается Соловьев, косясь на Ольгу, прижимающуся ко мне.
        - Наконец-то мы одни, - тянет Ольга, а я понимаю, что совсем этому факту не рад. Мне отчего-то этого не хотелось.
        А чего мне хотелось?
        Подсознание как-то само вдруг подбрасывает картинку.
        Острые коготки скользят по моей скуле. И от них бегут по всему телу странные, колкие, мелкие искры.
        - Не задерживайся, - это не просьба, и не пожелание. Это приказ, самый что ни на есть настоящий. И от него перехватывает дыхание, и сердце начинает чаще стучать в груди.
        Дорогое подсознание, а не сходить ли тебе нахрен?
        - Антон, может, уже пойдем к тебе? - мурлычет Ольга, касаясь губами моего уха.
        Ко мне? Идея хорошая. Вот только я цепляю глазами мерседес Хмельницкой, и у меня возникает идея получше.
        - Иди сюда, - тяну её к тачке, распахиваю заднюю дверь.
        - Что, прямо тут? - опасливо тянет Олечка, оглядываясь. Впрочем, на улице - ночь. Слишком поздняя, чтобы на территории двора моего элитного дома кто-то терся.
        - А что? - я укладываю её на черные кожаные сиденья, - слабо? Ты можешь только на кровати в миссионерской позе?
        - Не-е-ет, - выгибаясь мне навстречу, тянет Ольга. Умница. Знает, что споров я тоже не переношу.
        Зачем я делаю это в машине Хмельницкой?
        Потому что мне отчаянно хочется надругаться хотя бы над частью её мира так же, как она надругалась над моим, заставив все встать с ног на голову.
        Она швырнула меня на колени. Заставила меня хотеть её. Заломала на парковке так легко, так просто, будто всю жизнь этим только и занималась.
        Из-за неё я будто с ума сошел…
        И пусть пропитается сладкими духами Ольги весь салон, пусть разметаются её длинные темные волосы по этой коже, пусть каждый раз, садясь в свою тачку, Хмельницкая думает о том, что я тут кого-то пялил.
        Пусть так же бесится, как я бешусь от мысли, что она сейчас дает Смалькову.
        Идея была отличная. И в первую пару минут этот вспыхнувший в крови азарт снова побуждает либидо, я снова завожусь, наваливаюсь на Ольгу всем телом, второй раз и теперь уж окончательно задираю юбку её платья. Пальцы зарываются в волосы, скользят по гладким прядям вниз…
        И все-таки снова садится моя батарейка. Быстро, практически махом, как только я вжимаюсь лицом в девичью кожу и вдыхаю её запах.
        Не то…
        И только поняв это, я замираю, как идиот, пытаясь выбросить эту дурь из головы.
        Что значит «не то», дорогое подсознание? Какого хрена тебе надо?
        Не тот запах, не те волосы, не та грудь.
        И эта женщина, трущаяся об меня и лезущая целоваться - совершенно не та.
        Бля…
        - Антон? - тихо и нетерпеливо хнычет подо мной Ольга. - Мы долго будем? Меня муж убьет.
        Спасибо, дорогая, ты умеешь поддержать в сложной ситуации. Вот надо было открыть свой рот именно тогда, когда меня торопить совсем не стоило.
        А что это значит? А значит это, что секса сегодня никому не светит. Ни мне, ни ей!
        Я слезаю с Ольги, вылезаю из машины.
        - Приведи себя в порядок, - бросаю перед тем, как закрыть дверь, - я тебе машину вызову.
        Стою у подъезда своего дома, утопив руки в карманах, и отчаянно хочу сжечь этот мир к чертовой матери.
        Боже, ну почему именно она? Почему Хмельницкая
        Глава 8. Антон
        - Я что-то не так сделала? - тихо всхлипывает за моей спиной Ольга. Она уже одернула юбку, торопливо зачесала волосы в хвост, вот только глядеть на неё мне все равно не охота.
        Так и хочется ляпнуть что-то вроде: «Ты родилась, Оль, этого было достаточно».
        Вот зачем было открывать свой рот, а? Знает же, что на болтовню во время и перед сексом у меня острейшая аллергия. Да и после - тоже.
        Меня и так-то бесит это идиотское наваждение, эти дебильные проблемы с хотеньем хоть кого-то кроме одной зеленоглазой мегеры. А тут еще и Олечка с её болтовней.
        Вот и пускай теперь за оргазмом ползет к супругу. Ах, он у неё не очень? Под шариком жира на пузе не прощупать кубиков пресса? Ну, так это не мои проблемы, не я за этого увальня замуж выходил.
        - Антон… - на моем плече сжимаются наманикюренные пальчики. Вот вроде маникюр стервозный, а сама Ольга, когда я к ней поворачиваюсь - чудом не ревет. Глазенки красные, вот-вот польются слезы.
        - Езжай к мужу, пусть он тебя сегодня обрабатывает, - холодно откликаюсь я, и да - слезы из глаз Ольги все-таки бегут. Наверное, мне должно быть стыдно. Меня же все это соплепускание раздражает все сильней.
        Её хочется взять за шиворот и встряхнуть, чтобы не ныла.
        Боже, как можно быть такой жалкой и навязчивой?
        Ирина - стоя в одних трусах посреди ресторана, выглядела истинной королевой, а эта… Боже, дались мне эти трусы Хмельницкой…
        Хотя красивые же были трусы. На красивой заднице. Что удивительного в том, что они оставили в моей памяти такой неизгладимый след?
        - Это из-за неё, да? - вскрикивает моя, кажется, теперь уже насовсем бывшая любовница. - Из-за Хмельницкой?
        Интересно, а что она имеет в виду? Очень ли очевидно по мне, что я хочу затрахать бухгалтершу до полусмерти, дать ей чуть-чуть передохнуть, а потом добить уже окончательно?
        Или может, просто со стороны я кажусь слишком злым из-за всего произошедшего в ресторане? Тоже может быть. В конце концов, именно эта гремучая смесь злобы и похоти сейчас бурлит в моей крови.
        - Антон, - Ольга жмется ко мне грудью, - мне плевать, что эта стерва там устроила, понимаешь? Я же знаю, что ты лучший…
        Второй вариант. Самый неприятный для самооценки.
        - Лучше тебе это не договаривать, - выдыхаю я, отворачиваясь от неё, - твоя машина подъезжает. Адьес, бэйба. Лети домой. В семейное гнездо.
        Меньше всего я хочу, чтобы кто-то сейчас припоминал это.
        Как я стоял на коленях.
        Как погибал, зачарованный яркими, зелеными глазами Хмельницкой.
        Как понял в ту секунду, что смертельно хочу эту дрянь. Что все что угодно сделаю, лишь бы заполучить её себе.
        Да-да, я отдаю себе отчет, что это несколько странно, проникаться подобными желаниями к женщине, над которой я очень жестко подшутил. Тем веселее. Не люблю простых задач, если честно.
        Одно только бесит самым лютым образом - в раздетом виде Ирину видело слишком много народу. Это что мне теперь - половину мужского персонала в фирме менять? Не очень-то это круто по отношению к корпоративному духу. Но тут либо менять, либо убивать…
        К воротам во двор тем временем действительно подруливает серый Рено с шашечками такси.
        Карета подана, Золушка, вали домой!
        И Ольга с минуту стоит за моей спиной и тихонько хнычет, поскуливает как побитая собака. Я не веду и бровью. Приговор для неё обжалованию не подлежит. Не хочу я её. Вот не хочу, и все.
        У меня, в конце концов, ясно обозначилась цель. Длинноногая наглая горячая цель, которую очень приятно будет скрутить в бараний рог.
        Хмельницкая будет смотреть мне в рот. И работать своим ртом мне во благо она тоже будет. Отработает каждое свое оскорбление, каждый миг, когда смела ломаться. Я представляю это - и хочу этого, ужасно хочу.
        - До понедельника, да? - пищит Ольга. Она, что, все еще надеется, что я её остановлю? Боже, я как-то хреново прорабатываю образ черствого мудака, надо проработать эту линию, чтобы была четче.
        - Привет мужу, - ухмыляюсь я.
        Ольга встряхивает обиженно волосами и цокает каблучками в сторону машины. Ну наконец-то, отчалила. Я уж думал, придется красную ковровую дорожку ей расстилать.
        Вообще - надо было доверять чутью. Ведь не собирался же пялить именно Ольгу сегодня. Собирался же взять кого-то из новеньких, еще не тронутых девочек из службы обзвона клиентов.
        Кто знал, что меня так заклинит на главной стервозине из моей бухгалтерии? Скажи об этом мне кто-нибудь утром - я бы поржал. А вот сейчас - мне уже как-то и не до смеха. Сейчас мне нужна линия поведения, да такая, чтобы Ирина сразу ощутила свое место и перестала кочевряжиться.
        Ольга наконец-то исчезает, и я остаюсь уже наедине с собой.
        С мыслями. С собственной досадой, которую никуда не получается деть.
        Где-то там сейчас Смальков уже, скорее всего, залез в трусы к моей Хмельницкой… Чем больше я об этом думаю, тем больше хочу все-таки убить этого мудака. Ведь я ясно все обозначил еще в начале вечера. Я её хочу, и она будет моя. Что было непонятно? Или Геныч как всегда включил принципы? Чужие бабы - это же интереснее, так он говорит!
        Ладно. Об этом я подумаю утром. Если у меня получится хотя бы чуть-чуть поспать. Что-то мне подсказывает, что уснуть мне будет непросто. Мне и в принципе-то сложно это сделать быстро, слишком много задач вечно шевелится в голове.
        Иногда уснуть помогает водка или виски, но в ходе рабочей недели бухать было нельзя, в конце концов.
        А сегодня - будет еще хуже, я прям чувствую. Хмельницкая нихреново так встряхнула мой мир, приведя его в смятение. На одно надеюсь - когда проснусь завтра утром, меня уже попустит. И Хмельницкую я буду хотеть поиметь уже только из принципа, и не из чего больше.
        Смотрю на машину госпожи главной бухгалтерши и размышляю, что с ней делать.
        Я не думал над тем, что делать с тачкой дальше. Мне важно было лишить её возможности сбежать от меня, правда, в этом плане я предусмотрел не все. Иуду-Смалькова я даже не мог предположить.
        Еще Игнат - мог построить мне препоны, мы с ним, бывало, схлестывались из-за баб, но Геныч оказался слишком внезапен.
        Вряд ли Хмельницкая прям сейчас рванет писать заявление об угоне, думаю - Смальков нашел для неё занятие поинтереснее. Гнида…
        Так, стоп, Верещагин, кровавую баню ты спланируешь утром, когда проспишься.
        Машину надо будет вернуть. По крайней мере, когда я собирался поиметь в ней Ольгу - я предполагал именно эту перспективу. Почленовредительствовать, что ли? Зеркало отломать-там или выцарапать ей что-нибудь? Член на дверце машины, например.
        Хотя нет. Подобные трюки как-то мелковаты. Хватит с меня испорченного телефона. Есть мысли поинтереснее.
        Я нашариваю в кармане ключи от мерседеса, зажимаю кнопку выключения сигнализации и шагаю к подъезду. Утром решу, что делать дальше.
        Так, стоп!
        Сигнализация не откликнулась.
        Я помню, что нажимал эту кнопку, когда планировал нахлобучить в машине Хмельницкой, но был ли отклик? Батарейки, что ли, в пульте сели?
        Да нет, лампочка сигнала мигает.
        Значит, что-то где-то не закрыто? И кто накосячил? Ольга или Виталик?
        Обхожу вокруг мерседеса, проверяя двери. Любуюсь этим стильным красавцем - что-что, а вкус на тачки у Ирины точно имеется. Правда уж больно претенциозная хрень. С характером. Впрочем, ей подходит… Норовистой сучке норовистый мерин на пять сотен лошадей под капотом.
        Двери закрыты.
        Странное дело, все-таки. Почему же тогда не включилась сигнализация?
        Багажник? Но какого хрена, я ж ничего не пихал в багажник, даже не открывал его.
        Касаюсь кнопки открытия, чуть подталкиваю крышку багажника вверх.
        Так и есть - открыто.
        Я не особо интересуюсь содержимым багажника Хмельницкой - честно, мне до лампочки, что там может быть. Ничего же интересного, так? Херня какая-нибудь. Если как у моей сестрицы Леночки - так там и сапоги запасные найдутся, и куртка, и обязательно пустая канистра из-под бензина. Наполнять её нам не велит особый женский боженька - «ну у меня же там за-а-амшевые сапоги, пропахнут же».
        Именно поэтому я не хотел заглядывать к Ирине в багажник, предполагая, что там нет ничего, что могло бы заинтересовать мое внимание.
        Ага, сейчас!
        Я только на одну секунду опускаю глаза, перед тем как захлопнуть багажник, и тут же чуть не давлюсь воздухом. Меньше всего я ожидал увидеть на дне багажника именно это…
        Там лежит кляп. Обычный такой черный сексшоповский кляп. Шарик, обтянутый кожей, на кожаном же ремне со стальными кнопками. Рядом с расстегнутой подозрительно объемной сумкой.
        У меня складывается одно такое нехилое подозрение, что Хмельницкая решила поиметь мой шаблон по максимуму. Не церемонясь.
        Кляп? У неё? То есть она не только не старая дева с сорока котами, но еще и из этих? Из извращенок? Я ж не маленький. Я же знаю о существовании и фетишистов, и садистов с мазохистами, и прочих… Кому скучно трахаться классическим образом.
        Хо-хо!
        Я зачем-то оглядываюсь, будто кому-то есть дело до того, что конкретно меня заинтересовало. Нет, никого нет, никто не подглядывает, и Хмельницкая не выскакивает из кустов, чтобы упасть на колени и умолять меня не продолжать досмотр.
        Я ныряю ладонью в сумку - пальцы касаются гладкой кожи, задевают тугую шнуровку.
        Та-а-ак, и что это у нас в «черном ящике», уважаемые знатоки?
        Корсет. Кожаный, и настолько проституционный корсет, что стоит мне только представить его на Хмельницкой - и возвращается, казалось, уже сгинувшая на сегодня безвозвратно эрекция.
        Черт возьми, я много видел блядского бельишка, но вот такого как-то не случалось…
        Я запускаю руку в сумку еще раз. Как в мешок Деда Мороза ныряю, ей богу.
        Какие-то кожаные полоски, сцепленные узкими металлическими кольцами, кошачья маска, ошейник на толстом кожаном ремне…
        На дне болтается еще что-то, что-то плотно упакованное в отдельные пакеты, но это уже меня занимает меньше. Все самое главное я уже увидел.
        И рассматриваю это все богатство сейчас с огромным удовольствием.
        Странное дело, у меня вроде не день рожденья сегодня. И до нового года полгода еще.
        Значит, госпожа главный бухгалтер предпочитает пожестче? Чтобы выгуливали на поводке, стегали по голой заднице ремнем и затыкали её стервозный рот кляпом? Я представляю. Я очень хорошо это представляю!
        Одна проблема - теперь я хочу увидеть это воочию. Ирину - вот в этом. Во всем. На четвереньках. Шикарная же картинка рисуется!
        Впрочем, сожалеть мне не о чем - я еще все это увижу. С таким-то козырем, как её так тщательно оберегаемая тайна, в руках, я точно не упущу возможности загнать Хмельницкую в угол. Она не посмеет отказать мне снова!
        Боже, я в тебя, конечно, не верю, но спасибо.
        Лучшего подарка ты мне подарить просто не мог.
        Глава 9. Ирия
        Ключи от машины ожидают меня в почтовом ящике.
        Умница, Верещагин, осознал, что откупиться от угона тачки тебе будет дорого, а может и не получится вовсе. Особенно - если я кое-кого попрошу посодействовать. А я собиралась. Еще вчера созванивалась с кем нужно, мы договаривались о встрече сегодня.
        Ну, что ж, не придется напрягать занятого человека на то, чтобы прижать к ногтю одного мудака.
        Радуюсь возвращению я не долго.
        Мое настроение портится, как только я нахожу моего мерина брошенным на самом краю домашней парковки. Прижатым к краю настолько плотно, что вообще непонятно, как выпарковываться, не распрощавшись с боковым зеркалом.
        Залезать в машину мне приходится с правой стороны - я не хочу проскальзывать между двумя пыльными тачками, жалко костюм.
        Впрочем, до водительского кресла я не добираюсь. Так и останавливаюсь, опустив колено на пассажирское, нырнув в машину наполовину.
        Какой-то приторной дрянью пропах весь салон. Настолько мерзкой, что на меня тут же накатывает тошнота. Так, и какая сучка в нашей конторе пользуется настолько вонючими духами? Знакомый запах! И ведь не выветрился же.
        Я придирчиво обследую салон. Несколько волосков, длинных, тёмных, прилипло к коже задних сидений. И царапины. Царапины на коже… От чьих-то блядских когтей.
        Боже, я кастрирую эту сволочь…
        У него что, бабки на гостиницу закончились? У самого дома кровать сгорела? Или обязательно было нагадить именно в моей тачке?
        Мудозвон. Почему не умею проклинать? Я бы ему импотенцию обеспечила посмертную.
        Я вызываю такси.
        В свою машину я не сяду, пока не проветрится салон. Если я сейчас поеду общественным транспортом - я и туфли угроблю, и ноги свои, и какого-нибудь урода, который покажется мне похожим на Верещагина.
        Ну, невозможно же вот этот плевок стереть с лица.
        Он явно не очень ценит свою кобелиную жизнь.
        Я с большим трудом пережила воскресенье, едва-едва подготовила себя к тому, что мне надо будет отработать две недели и как-то не угробить чертова гендиректора.
        И тут еще это…
        И снова кроет мир алым туманом. Господи, как же хочется сделать кому-нибудь больно… Очень больно…
        Вообще-то не кому-нибудь случайному - только Антону Верещагину, но это вне правил. И уже осознание этого заставляет мой мозг кипеть еще сильнее, и вот уже от невыносимого жара кровавой жажды у меня почти горит кожа.
        Нужно сосредоточиться на дыхании, нужно отстраниться, нужно успокоиться…
        Нет, это невыносимо. Я не вытяну так еще сутки до вторника.
        Я набираю администратора клуба.
        - Доброго утра, Ирия, - хороший голос у Сережи. И мальчик он красивый, сладкий, да и саб из него ничего, жаль только приватизирован хозяйкой клуба. Я б иначе прибрала бы его к своим жадным лапкам. Увы. Опоздала. Клювом щелкать меньше надо.
        - Свяжитесь с Пейном, скажите, что я готова встретиться с ним сегодня, если за мной пришлют машину. Уровень ситуации - черный. Инициатива для встречи - моя. Счет готовить не надо.
        Я только надеюсь, что Проша свободен сегодня вечером. Есть, конечно, еще пара запасных вариантов, но только Проша опытен настолько, что… Хотя, чего я вру? У него вообще-то разворот плеч, задница и затылок очень похожи на Верещагина.
        В этом дело. Я буду пороть его, а представлять известно кого. Ну, а что делать, если оригинал мне недоступен?
        У нас с Прошей свои сигналы прописаны в договоре. Черный - это адский уровень жажды. Режим «чрезвычайной ситуации», когда доминанта кроет так, что совершенно невозможно терпеть. Призыв на войну с моей внутренней жестокой, голодной тварью.
        Но, разумеется - он может отказаться и не приехать. В этом случае - мне перезвонят в течении дня. И возможно, мне придется удовольствоваться свободным клубным сабом, готовым подставить спину.
        - А ваш номер как же? - непонимающе переспрашивает Сережа.
        Ох, Тома, Тома, чем он тебя взял? Балбес ведь. Хотя и красивый, конечно, согласна. Это многое компенсирует. Но не все же.
        - Мой номер скомпрометирован, - огрызаюсь я раздраженно, - ты же знаешь наш с ним договор, Серж. На его прямой номер я в рабочее время не звоню. И вообще не звоню.
        - Простите, Ирия, - тут же виновато откликается Сережа, - разумеется, мы дадим знать Пэйну о вашей просьбе и подготовим номер. Девайсы приготовить?
        Да вот еще не хватало клубным общаком пользоваться. Для Проши - у меня личный комплект. Элитный клиент все-таки.
        - Я привезу свои, - на этом наш разговор заканчивается.
        Я шагаю в сторону машины, открываю багажник, наблюдаю бардак, неаккуратно брошенный корсет, ошейник, маску и сумку - мою спортивную сумку, в которой я перевожу подготовленный набор девайсов - я вижу расстегнутой.
        Ну, так я и думала, что влезет и перешмонает. Вот нету у мальчика абсолютно никакого понимания, что не стоит так потворствовать своему любопытству. Нос-то любопытный и наглый ведь и откусить могут.
        Интересно. Вытряхнули только то, что лежало на самом верху сумки. Он докопался до плети, понял, с кем связался, и положил её на место? А почему не все тогда убрал? И химчистку салона какого хрена не сделал, чтобы следы свои кобелиные замести? Не боится? Это он совершенно зря, я, в конце концов, главный бухгалтер. Я ж могу и финансовую подлянку сделать.
        Нет, на Гоа я, конечно, не усвищу и весь капитал фирмы не выведу - у меня в Москве родня и связи, подставлять их под удар я не буду. Но есть же и другие, не менее интересные варианты расправы.
        Перебираю разбросанные в багажнике вещи, брезгливо морщусь. Все липкое, пыльное…
        Нет, теперь этот корсет до чистки я не надену. Да и все остальное трогать не буду, еще не хватало, это же все теперь обрабатывать нужно, дезинфицировать. А еще можно святой водой помыть, чтобы смыть следы грязных лап Верещагина.
        Пока едет - а верней сказать, тащится - такси, я успеваю подняться к себе, собрать сумку заново. Плеть у меня одна - давно бы надо завести пару запасных, но я слишком сентиментальна, привязана к одной. Кто-то из мужиков тачку за члена семьи держит, а у меня плетка - за любимую собаку.
        Выгуливаю регулярно.
        И сейчас до обработки я её не возьму. Придется обойтись ремнем - клубным девайсам я не доверяю. Впрочем, Проша любит, когда я беру его ремень в свои руки.
        Давно я не опаздывала. Никогда не делала этого, пока работала у Верещагина и его партнеров. Не хотела разочаровывать «начальство» - дура была.
        Сегодня опаздываю к началу дня аж на полтора часа. Отрываюсь, так сказать, за два года идиотизма. Ну, а что? Ну, что он мне сделает? Выговор влепит? Штраф выпишет? Господи, да похрен мне уже на это. Чем больше он выбесится - тем больше шансов, что подпишет заявление и вообще согласится отпустить меня без отработки.
        - Отлично выглядите, Ирина, - только один Смальков, встретившийся мне на парковке, действительно имеет право со мной поздороваться. Он хотя бы не такой урод, как все прочие мудаки мужского пола из нашего руководящего состава.
        - Спасибо, я знаю, - хладнокровно улыбаюсь я. Я очень хотела сегодня повертеть дресскод на фаллоимитаторе. Так что к выбору образа подошла со всей душой.
        А чего от меня ждали? Что я застыжусь забега в трусах по ресторану и явлюсь в рясе? Ага, сейчас!
        Когда я захожу в офис - я шагаю по нему спокойно, с нарочито прямой спиной, чеканя каждый шаг и мысленно втаптывая в этот ламинат на полу каждого из тех ублюдков, что ко мне вломился. Вижу квадратные глаза мудачка Соловьева, тогда потянувшего руки к моей груди. Вот её-то он сейчас и провожает взглядом. Будто впервые в жизни увидел.
        Поднимаю руку, показываю курьеру средний палец, поправляю на плече сумку с девайсами.
        Смотри, сопляк, смотри, больше ничего тебе не светит все равно. Протянешь еще раз свои клешни, я тебе все пальцы переломаю.
        Все-таки какие потрясающие вещи творит строгий офисный жакет, надетый на голое тело.
        Чувствую, если бы я юбку надела - офис снизу наши «хладнокровные» сотрудники затопили бы слюной. А у меня ведь есть прекрасная, с высоким разрезом до бедра. Жаль только сочетать ее с жакетом нельзя. Вырез должен быть один и все такое. Я обошлась узкими брюками сегодня, но они довольно сильно отличаются от тех широких классических, что я обычно носила на работу.
        Да-да, я знаю, что они прекрасно обтягивают мою задницу. И цвет, что у помады, что у моего костюма слишком яркий - коралловый. И мне идет. Я вообще слишком хорошо знаю о собственных достоинствах.
        Ах, ну и конечно, сегодня никаких очков, и волосы распущены. Мне уже нахер не нужна карьера и имидж в этом гадюшнике, так что я буду выглядеть так, как мне хочется, и никак иначе.
        Захожу в бухгалтерию, коротко киваю девочкам, прохожу к своему кабинету.
        - Ирина Александровна, что-то случилось? - вопрошает от окна тихоня Зоя Иваницкая. На корпоративы не ходит, сплетни не распускает и вообще на работе в рабочее время только работает. Парадоксальная сотрудница. Есть у меня подозрение, что на мое место метит. Впрочем, зря она это. Антон Викторович известно каким местом подписывает все переводы и повышения. Да и специальность у Наташи получше, чем простые бухгалтерские курсы Иваницкой.
        На Зою цыкает Марго - она была на корпоративе, делает страшные глаза.
        - Ирина Александровна, вы только не переживайте, - бормочет она, - вы не бойтесь, мы на вашей стороны, мы же знаем, что Антон Викторович…
        Я резко дергаю подбородком, обрывая эту фразу на половине. Нет никакого настроения слушать это все. Понимаю - девочки хотят меня поддержать, но мне сейчас это сделает только хуже. Напомнит. Лишь еще сильней усугубит мою жажду, а она уже почти до физической мигрени мне в голову отдается.
        Боже, девочки, мало я вас строила, что вы не понимаете, что я не переживаю. Я - убиваю. На месте. Морально, конечно, по-настоящему мне уголовный кодекс не позволяет.
        - Маргарита, проводки по входящим платежам за прошлую неделю готовы? - спокойно спрашиваю я.
        - Заканчиваю, Ирина Александровна, - Марго бледнеет. Ну, ясно, не раньше завтрашнего дня получу. А эти проводки должны закрываться в понедельник.
        - Второй раз за две недели, Марго, - сухо произношу я, - на третий - останешься без премии.
        Девочки утыкаются в компьютеры. Ну и отлично.
        Я прохожу в свой кабинет, убираю сумку в шкаф, распечатываю себе заявление на увольнение по собственному желанию.
        Потом все с той же прямой спиной шагаю к генеральному.
        А зачем оттягивать?
        - О, привет, Ирец, - Наташа таращится на мой прикид во все глаза. От её фамильярного «Ирец» меня просто перекашивает. Хотя я и понимаю, Наташа не со зла меня бесит.
        - У себя? - я киваю на дверь кабинета Верещагина. Впрочем, я слышу, что у себя - его величество уже трындит с кем-то по телефону. Боже, как я не хочу его видеть. Я ж ему по морде дам.
        - Ага, у себя, - кивает Наташа, хлопая на меня глазами, тянется к селектору, - Антон Викторович, тут Хмельницкая пришла.
        - Да неужели, - откликается Верещагин из селектора, и на меня снова накатывает эта брезгливая тошнота. Сколько раз я ждала тут его вызова, и у меня все замирало.
        - Заходи, - шепчет мне Наташа, - и удачи, Ир.
        Мне бы не удачи, мне бы успокоительного. Антиозверина какого-нибудь. Чтобы я точно знала, что, выходя из этого кабинета, мне не понадобится смывать кровь с рук.
        Интересно, есть ли надежда, что Верещагина отпустило с его идиотизмом? Ну, тачку-то он вернул, может, все-таки?..
        Не знаю, на что надеюсь после этой его мерзкой выходки в моей машине. Но возможно, что я все-таки закончу свои дела и мне не придется ездить в клуб через день, чтобы разгрузиться.
        - Проходите, Ирочка, проходите, - слащаво цедит мудак, как только я оказываюсь в его кабинете, - я уже вас ждать замаялся.
        Нет, не очень похоже, что у нас сложится адекватный диалог. У Верещагина явно что-то свое на уме вертится, и я там - в главной роли.
        Я не хочу никуда проходить. Надо. Но я не хочу. Не хочу оказываться с ним рядом.
        Поэтому некоторое время я стою, смотрю в глаза ублюдка, по которому сохла два года и пытаюсь отключиться от этой чертовой боли, что сейчас сводит некую часть моей души. На самом деле - половина моего состояния обеспечивается этой болью.
        Вот почему? Почему я всегда выбираю только одних мудаков? Почему не могу сделать нормальный выбор? Почему я не увлеклась, мать его, послушным Сережей из клуба, а вот Антон Верещагин - эта на редкость смазливая гадина - сейчас заставляет меня испытывать эту судорожную яростную боль от бесконечного разочарования?
        Антон смотрит на меня. Даже не смотрит - а таращится.
        Таращится и молчит. Только что - по тону было ясно, собирался начать очередную свою мудацкую тираду, а сейчас завис и пялится.
        Кажется, апперкот я ему своим видом все-таки выписала. Ну что ж, уже утешение, уже не зря старалась. Теперь осталось послать его на хрен пару тысяч раз.
        Я все-таки прохожу к его столу, и кладу прямо перед его лицом свое заявление.
        - Подпишите, Антон Викторович, - язвительно бросаю я, скрещивая руки на груди. Хоть как-то бы отгородиться от него.
        А потом мой взгляд цепляется за предмет, который Верещагин вертит в своих длинных пальцах. И мне перестают быть нужны даже его слова. Вполне себе ясно, зачем он притащил это с собой на работу.
        О чем я там мечтала? Что он уймет своего внутреннего мудака и даст мне отработать нормально? Что я его не угроблю за эти две недели?
        Размечталась, Ирочка! Кажется, тебя сейчас собираются шантажировать.
        Ну, что ж, у меня есть только одно оправдание. Эту войну начала не я.
        Глава 10. Антон
        Твою ж мать… Кто там жаловался на имидж Хмельницкой? Это был я? Беру свои слова назад. Верните мне мой синий чулок… Ту самую Хмельницкую, глядеть на которую со стояком было просто невозможно.
        Вот как хотите, но верните её, мою скучную главную бухгалтершу в блузочке, застегнутой под горло. И уберите… это! Мне ж еще работать сегодня. Переговоры там переговаривать. Какие-то… Еще бы вспомнить какие.
        У меня аж слова в горле встряли, до того неожиданным оказалось мне вот это явление.
        Я пытаюсь сморгнуть это сексуальное видение, но Ирина никак не смаргивается. Так и стоит тут, режет глаза своими красными брючками в облипочку. И рабочее настроение смылось из головы почти без остатка, зато эрекция как у пацана лет этак шестнадцати.
        Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько быком, которого дразнили обычной красной тряпкой. И ведь работало же! Хотя сколько задниц передо мной вертелось, и в трусах, и без, казалось бы, чего я там не видел?
        Где ж ты прятала этот свой прикид, Ирина Александровна? Выгуляй ты его раньше, вот так, как сейчас, с пиджачком на голых сиськах, я б тебе уже раз пятнадцать засадил.
        Даже лифчика ведь не надела, стерва. Вот это - просто нокаут.
        Но все-таки, какой же ходячий секс в яркой красной упаковочке.
        - Миленький костюмчик, Ирина Александровна.
        На губах сучки расползается наглая улыбка. Боже, что за губы. Кто дал ей такие красивые губы? Кто позволил мазать их настолько яркой помадой?
        - Да, остальные ваши сотрудники, Антон Викторович, тоже оценили мою унылую персону, - хладнокровно откликается Хмельницкая, припоминая мне мои же слова на корпоративе. Эффектная подача. Жаль только - в молоко ушла. Совесть моя давно в коме, взывать к ней бесполезно.
        Надо же, как обиделась. Все бы так обижались. Чтоб херак, и вместо снулой воблы на работу являлась секс-бомба.
        А вот фраза про остальных сотрудников - это удар в поддых .
        Её такую видели все? Вот эту ложбинку её декольте видели? И эти сексуальные лодыжки в туфлях на тонких черных шпильках? И эти вызывающие губы, в которые так и хочется членом толкнуться. Я очень сомневаюсь, что это только мне на ум пришло, а все остальные мужики в моей фирме смотрели на этот рот и думали о том, как им рабочий план выполнить.
        Барьер, что отделяет меня от массового убийства моих же сотрудников, становится тонким, как картон.
        Эта дрянь - моя! Что не ясно? Кому надо объяснить по буквам?
        Хоть по всем рабочим чатам делай рассылку - не трогать сиськи Хмельницкой ни руками, ни глазами, ни даже мыслями, если боитесь вивисекции от гендиректора. А не боитесь - приходите лично - четвертую с удовольствием, а сиськи Хмельницкой все равно должны остаться неприкосновенными.
        Вчера было лучше. Геныч сообщил мне, что к Хмельницкой не прикасался. Убедительно. После этого я проспал почти весь день. До этой дивной новости я сидел, и в мыслях у меня было одно порно, с Ириной в главной роли, и увы - со Смальковым вместо меня.
        Никогда еще я так детально не планировал убийство партнера по бизнесу. И из-за кого? Из-за бабы? Бред же!
        С утра мне показалось, что отлегло. Что надо просто формально поиметь Хмельницкую, напомнить наглой бухгалтерше её место, а сейчас…
        Сейчас я понимаю - мне показалось. Совершенно точно показалось. Никакой формальностью я тут не обойдусь. Я буду трахать её, пока она подает признаки жизни…
        - В нашей фирме действует строгий дресскод, - педантично напоминаю я, - так что впредь лучше тебе соблюдать его, Ирина Александровна. Если ты не хочешь наказания.
        Мое дело - предупредить. Я буду рад, если она вздумает бунтовать. Это будет её согласие на мои воспитательные действия. Хотя, не очень они у меня воспитательные, конечно…
        - А мне казалось, что у вас есть мозги, Антон Викторович, - ехидно цедит Хмельницкая, не ведя и бровью на мои формулировки, - мне уже плевать, что там действует в вашей фирме. Что там у нас за нарушение дресс-кода? Штраф? Штрафуйте. Я отработаю две недели и свалю из этого крысятника. На свободу с чистой совестью и все такое.
        Я опускаю глаза, разглядывая распечатку, которую Хмельницкая с собой принесла. Не обратил внимания «до» - декольте Ирины отняло у меня весь зрительный резерв.
        Надо же, реально заявление об уходе. Сбежать решила, сучка? Ну, да, конечно. Так я тебя и отпустил. Ты мне еще не отработала ничего от твоих косяков передо мной.
        Как кстати чашка с кофе на столе стоит.
        - Ай, ай, беда какая! Не представляю, что с этим делать, - драматично вздыхаю я, глядя, как кофейное пятно расползается по белой бумаге, - такой неловкий… Проклятие какое-то.
        - Это не проклятие, это идиотизм, - сухо произносит Хмельницкая, - я ведь еще раз напишу.
        Ой, неправильно ты, Ирочка, меня уговариваешь. Если хочешь от меня чего-то добиться, то тут ртом надо работать целиком, а не только языком. Впрочем, сейчас я тебе это подсказывать не буду. Всему свое время.
        - Боюсь, моя неловкость только усугубится, - я пожимаю плечами. Это достаточно красноречиво очерчивает мои намерения. Я могу даже поизобретать методы уничтожения этих её бумажек. Интересно, сколько способов найду, когда она уже поймет, что никуда я ей уйти не позволю?
        Ирина смотрит на меня пристально, а потом разворачивается и шагает к двери. И это все? Так просто было её уделать?
        - Я тебя не отпускал, Ирина Александровна, - хладнокровно замечаю я, - у меня имеется ряд вопросов. Или что, ты хочешь увольнения по статье «неподчинение внутреннему регламенту»?
        Она не хочет. Иначе бы просто не вышла сегодня на работу.
        И это верное предположение - госпожа главная бухгалтерша останавливается у двери, разворачивается ко мне, сверлит меня взглядом с кипучей ненавистью.
        И все же - не уходит. Молодец, хорошая девочка. Еще чуть-чуть и заслужишь свой леденец.
        - Присаживайся, Ирина Александровна, - ухмыляюсь я, - а то еще в обморок шлепнешься от избытка чувств.
        Ирина презрительно кривит губы, шагает к моему столу и спокойно опускается в одно из кресел, а потом… Потом отодвигается от стола и закидывает на него ноги.
        На стол, за которым обычно сидят главы отделов во время летучек.
        Феерическая наглость. Запишем это в список косяков, подлежащих отработке.
        - Я вас слушаю, Антон Викторович, - цедит Хмельницкая, глядя на меня ехидными глазами.
        - Не туда ты села, Ирина Александровна, - тяну я, откидываясь на спинку кресла.
        - А куда надо? - Хмельницкая фыркает. - Расскажите, Антон Викторович, я такая недогадливая.
        - А куда хочешь, - я пожимаю плечами, - можешь на стол мой сесть. А можешь под столом устроиться. Тебе ведь на коленях стоять больше нравится? Думаю, я знаю одно очень хорошее применение твоему длинному языку.
        Ирина качает головой. Что-то такое проскальзывает в её лице удивленное, но тут же исчезает.
        - Антошенька, есть такая штука - харассмент называется, - презрительно откликается Хмельницкая, - говорят, за него даже сажают. Самых уникальных мудаков. Ну, ты одного такого по утрам в зеркале видишь, когда галстук завязываешь. Так что ты бы поосторожнее рот открывал со своими подкатами.
        Это у нас очень взаимное пожелание, на самом деле. Я уже очень хочу использовать кляп по прямому назначению, до того меня достал этот её длинный язык.
        А какая была корректная, вежливая сотрудница… И когда она успела скончаться? И куда мне отнести корзинку гвоздик на поминки?
        - Харассмент - это когда не по согласию, - ухмыляюсь я, - а тебе ведь понравится, Ирина Александровна. Мне тоже, я думаю. Тем более, у тебя такие необычные увлечения…
        Ну, а что? Пора уже корову за вымя прихватывать!
        - О чем вы, Антон Викторович, - безмятежно улыбается Хмельницкая.
        Она что, от рождения блондинка? А я думал - ценой регулярных походов к парикмахеру.
        - Ну, видимо, об этом, - я перебрасываю кляп из ладони в ладонь, привлекая к нему внимание, - и о прочих милых прибамбасах из багажника твоей машины.
        - Каких прибамбасах? - Хмельницкая хлопает глазками. - А что это, Антон Викторович? Я эту штуку впервые вижу. Расскажете?
        - Ну, не прикидывайся, Ирина, - я качаю головой, - у меня даже фотографии имеются, с видом на багажник твоей машины. И на сумку черную в нем, и на все твои кляпы-корсеты, вокруг неё.
        Ну, конечно, вряд ли все. Но вид все равно прекрасный.
        - Ах, сумку, - эта коза даже не пытается врать достоверно, и откровенно кривляется, - так это не моя сумка, Антон Викторович, я её подруге отвезти должна была. Понятия не имею, что там. А что? Ах, вы заглядывали? И эту штуку унесли? Вас папа не учил, что чужое брать нехорошо?
        Мой папа меня учил, что в этой жизни нельзя упускать ни единой возможности. Но это все музыка сфер и сейчас не важно. Хотя, эту возможность я однозначно не упущу.
        - А тебя мама не учила всегда говорить правду, Ирочка? - елейно уточняю я. - Это ведь твой кляп. И сумка - твоя.
        Ирина щурится, склоняя голову набок.
        Мне не нравится выражение на её лице. Она слишком безмятежна для человека, загнанного в угол откровенным компроматом. Она же понимает, что её даже в нашей конторе сожрут, если вот эта правда всплывет. Бабы затравят «проституткой», мужики же… Вот о реакции мужиков мне лучше не думать. В глазах тут же начинает темнеть.
        Но ведь очевидно, что после этого никакого авторитета у Хмельницкой не будет?
        - Допустим, кляп - мой, - спокойно произносит Хмельницкая, убирая ноги со стола и выпрямляя спину, - и сумка моя. И что из этого Антон? Что ты с этим сделаешь? Будешь меня шантажировать?
        И смотрит на меня высокомерно улыбаясь, постукивая пальцами по столешнице.
        - Если ты вынудишь… - хмуро откликаюсь я.
        - Будем считать, что уже вынудила, - Хмельницкая подпирает голову рукой, смотрит на меня с выжидающим интересом, - давай, начинай, я тебя слушаю.
        Как-то иначе я представлял этот разговор. Совсем иначе… И когда она успела настолько поменять расстановку сил? Почему снова есть странное ощущение, что я в каком-то проигрыше?
        - Ну, что, мне тебе даже текст подсказывать? - Хмельницкая насмешливо щурится. - Ты бы хоть порепетировал для начала, условия бы хоть сформулировал. А то мне так хочется тебя в задницу послать - мочи нет. А ты повода дать не можешь.
        - Ты хочешь, чтобы о твоих увлечениях все узнали? - жестко уточняю я. - Вот это будет история, что наш главный бухгалтер любит кошечку изображать и гулять на поводке. Или кого ты там предпочитаешь? Лошадку? Хвост тебе в задницу тоже вставляют?
        Ирина прикрывает глаза, вот только это ни разу не знак проявленной слабины, почему-то. Когда она открывает глаза - на её лице все то же ехидное выражение.
        - Знаешь, видела я в этой жизни немало идиотов, - нежно произносит она, - но ты - настоящий чемпион, Верещагин.
        Нет, у Хмельницкой что ни день, то новый рекорд в том, насколько можно охренеть. Заоблачной наглости стерва. И ведь не врубается, что каждое такое оскорбление учитывается по счетчику. И за каждое с неё спросится чуть позже.
        - Твои доказательства - чушь, - невозмутимо продолжает Ирина, - сумка в багажнике машины? Вся фирма знает, ты же у меня машину и угнал, и подкинуть мог, что хочешь. Так что, - она щелкает пальцами, - шантажировать тебе меня нечем, ты ничего не докажешь. Жаль. Придется послать тебя в задницу просто так. Отправляйся туда немедленно, Антон, там тебя заждались. А теперь я, пожалуй, пойду работать, раз у тебя твои рабочие вопросы закончились.
        И сваливает! Хотя я все еще её не отпускал. Нет, это уже ни в какие ворота.
        После её ухода я снова подбрасываю кляп в ладони, задумчиво глядя на захлопнувшуюся дверь.
        Те источники, что я успел проглядеть, говорили, что весь этот фетишизм, мазохизм - они как наркотик. Потребность. Те, кто давно этим увлекаются - долго без своих увлечений обходиться не могут. Интересно, сколько выдержит свою ломку Ирина Александровна?
        Я-то подожду. А вот ей со своей пятой точкой придется договариваться. Ведь это этой части её тела расплачиваться за дни моего интимного простоя.
        Доказательства мои - чушь? Ну, окей, тогда будем искать другие. Те, от которых ты, Ирина Александровна, не отвертишься.
        Глава 11. Ирия
        - Виталик, пошел вон!
        Девочки смотрят на меня укоризненно, мол, «плохое настроение - не повод срываться на людей», вот только мне плевать на эту их укоризну. А какого хрена, скажите? Кто освободил этого ушлепка от работы? Мне над начислением зарплаты для него сейчас возиться надо? А то может нет? Я бы с радостью!
        Мне кажется, все, что происходило сегодня - происходит с одной исключительной целью: доконать меня окончательно.
        Будто мало мне машины, провонявшей какой-то приторной дрянью.
        Будто мало мне было сальных взглядов мужской части персонала, которые явно в уме еще на корпорате мне в трусы залезли, а сейчас только продолжали свою воображаемую оргию.
        И уж конечно, мало было нашего шутника-программиста Васи, который установил мне вместо заставки на рабочий стол коллаж из моих же фоточек из ресторана.
        Я на столе, я у дверей, я в зале ресторана - с тыла, с фасада, в профиль… И хоть бы сфоткал, как я ставила Верещагина на колени. Глядишь, и оценила бы «юмор».
        Позвонила, натянула, пообещала провести инвентаризацию на складе комплектующих в ближайшие сутки - коллаж с моего рабочего стола исчез.
        Вася понял, что шутки я не понимаю. Особенно такие дебильные. И приглашения на ужин не слышу тоже. А что поделать, у меня в анамнезе диагноз “стерва та ещё”.
        Нет ведь. Это было не все. Еще и кретин Соловьев, вместо того чтобы заниматься своими курьерскими делами, третий раз за день приперся в бухгалтерию и чесал там языком с девочками, отвлекая их от документов.
        А потом мы будем спрашивать, почему аванс начислен в последний день графика, а не в первый
        Один раз обнаглевший Соловьев даже сунулся ко мне в кабинет, но одного моего взгляда хватило ему, чтобы понять - попробует открыть свой рот в моем присутствии - я оторву ему язык вместе с головой. На такой риск этот мачо идти не рискнул, но дурью маяться не завязал. Пришлось рявкнуть.
        Виталик же кривит губы, мол, «что ты о себе возомнила» - и хватает же наглости, но все-таки сваливает. Все-таки не все в этом мире работает через задний проход.
        Ничего, у него будет самое большое количество штрафных санкций, чем у всех прочих имбецилов.
        Тишиной я насладиться не успеваю. И сосредоточиться на отчете - тоже. А меж тем сдавать его послезавтра. И пусть он будет составлен идеально. Не хочу давать мудаку даже шанс до меня докопаться.
        И вот тут за два года моей работы в фирме Верещагина первый раз генеральный директор является ко мне, открыв дверь кабинета ногой.
        - Это что такое? - и первый раз врывается ко мне с таким рыком. Из-за его спины видно, как удивленно смотрят на босса девочки из бухгалтерии. Ну, да, это не тот мачо, что вас в койку затаскивал, да?
        - Я тебя спрашиваю, что это за херня? - мудак швыряет передо мной два листа бумаги.
        - Вы читать разучились, Антон Викторович? - спокойно уточняю я, отодвигая от себя клавиатуру. - Это заявление на увольнение по собственному желанию. В двойном экземпляре.
        У Верещагина вспыхивают глаза. О, я знаю этот взгляд - он таким взглядом смотрит на какого-нибудь очень упрямого конкурента. Того самого, об которого Антон в уме уже планирует вытереть ноги. Увы. Со мной ему придется обломиться.
        - Ты совсем охренела или просто прикидываешься дурой? - рычит мое ублюдочное начальство. - Ты никуда не уйдешь.
        - А вот с этим вы ошибаетесь, Антон Викторович, - я пытаюсь не улыбаться настолько ядовито, - заявление написано в двух экземплярах, вписано в журнал входящей корреспонденции. Дата сегодняшняя. Мои часики тикают. Мучиться с тобой мне осталось совсем недолго.
        Хорошая все-таки вещь - знание Трудового Кодекса. Нет, можно было и заказным письмом послать, но и с передачей через секретаршу и проводкой через журнал - тоже схема рабочая.
        Нет, это на самом деле шедеврально - вот это его поведение.
        То есть унизить меня на корпоративе, угнать и осквернить мою машину, разбить мой телефон - и прочее по списку моих к нему претензий - это в системе ценностей Антона Верещагина настолько безобидные шалости, что я не имею права среагировать на это соответственно. Я охренела, понимаете?
        Боже, нет, этого мальчика точно мало пороли в детстве. Какая жалость, что законом запрещено восполнять эти родительские упущения. О-ох, я бы восполнила! С огромным удовольствием бы восполнила.
        Господи, скорей бы конец рабочего дня. Скорей бы дождаться Прошиной машины. Скорей бы в клуб… Не могу уже терпеть. Не могу!
        - Думаешь, самая умная? - рот у Верещагина вроде как улыбается, глаза все те же - яростные, злые.
        - Это не я сказала, - парирую, разводя руками.
        - Хорошо, дорогая, как скажешь, - щерится Антон, - вот только ты же не возражаешь, что мы проведем по твоей работе глубокий аудит? Проверим эффективность твоей работы. А то не дай бог, мне тебе еще рекомендации писать, а я и не в курсе, что надо.
        - Пожалуйста, - я пожимаю плечами, - подготовьте приказ для Семенова, пускай он…
        - О нет, - никогда в жизни Верещагин не смотрел на меня вот так, будто он голодная тигровая акула, а я - кусок сырого мяса, - тебя проверю я. Не выходя из твоего кабинета.
        Твою ж мать…
        Нет, я прекрасно знала, что аудитор из Верещагина был настолько охренительный, что его реально боялись нечистоплотные на руку бухгалтера. И в те времена, когда Антон Верещагин еще не собрал себе капитал, не нашел партнеров - он был лучшим частным специалистом по вопросам аудита.
        Да, да, у Антона Верещагина действительно были мозги. Хотя я в свете событий последних дней уже об этом и подзабыла.
        В любом случае - я не боялась. Я делала свою работу чисто, так, чтобы комар носа не подточил. Хотела, чтобы босс обратил внимание, а ему было дело только до коротких юбок девок, бегающих вокруг. Через мозг Антону Верещагину понравиться просто невозможно.
        Но глубокая проверка - это не быстро. Это от нескольких дней до недели.
        И что, все это время он будет торчать в моем кабинете, разбирать мою документацию, папку за папкой?
        А ведь я представляю, как он будет докапываться до каждой строчки или запятой, требовать, чтобы я подошла, посмотрела, дала свой комментарий.
        Еще и с лапами своими наверняка полезет, а я буду фантазировать о том, как буду эти его клешни ломать. М-м-м! Поганая перспективка. Ну, если вынести за скобки мысль про фантазию.
        Господи, он же меня окончательно доканает. После этого увольнения мне будет впору сдаваться в дурдом, чтобы не убивать всех подряд людей попадающихся мне по дороге.
        - Разве можно вас так отвлекать, Антон Викторович? - интересуюсь я. - Вы же у нас занятой начальник, как можете вы тратить время на такие мелочи?
        - Ничего, я потрачу, - скалится Верещагин, - у меня тут трагедия, главный бухгалтер увольняется внезапно. Ужасно подозрительно, вдруг она деньги вместо того, чтобы ими налоги оплатить - на оффшоры вывела? Кому доверишь такое дело? Прочие дела подождут.
        И нету у меня больше никаких слов, только матерные. Но ведь нету повода отказываться - да и как откажешь в рабочем вопросе непосредственному руководству?
        - Пожалуйста, Антон Викторович, - я делаю широкий жест в сторону стеллажа с папками, - документы за последние полгода в вашем распоряжении. Остальное уже сдано в наш архив.
        - Ничего, начнем с малого, - ухмыляется Верещагин, а я пытаюсь представить, как это я выдержу с ним рядом хоть несколько дней. И работать ведь еще надо!
        Судьба решает, что мне досталось мало. Судьба дарит мне еще один «подарок».
        - Ирина Александровна, Игнат Сергеевич просил вам цветы занести и передать свои извинения…
        Сладенький голос Ольги Ивановской раздается от входной двери в бухгалтерию. А я - как чертова ищейка, втягиваю носом воздух. Ольга ведь входит не одна - вперед неё заходят её духи.
        Омерзительно навязчивые приторные духи.
        До отвращения, до тошноты мне знакомые.
        И вот эту гадину он разложил в моей машине? Да на ней же пробы ставить некуда - свободного квадратного сантиметра - и то не найдется! Подешевле-то шалавы не нашлось, да?
        Ну, спасибо, хоть ничьи трусы мне на водительское кресло не возложили!
        Видимо, моя ненависть как-то отражается на лице, потому что от моего взгляда Ивановская пытается спрятаться за букет каких-то там роз, который она держит в руках. И смотрит на меня так, будто я её ударила.
        Хотя будь у меня право - я бы ударила… И за волосы бы эту лицемерную тварь оттаскала с душой.
        Значит, как поныть мне во время корпоратива, что «мужики - козлы, а мужья и начальство - особенно» - так «Ирочка, как ты меня понимаешь, да-да, мужиков надо пороть», а как потом раздвигать ноги перед мудаком в моей машине - так о понимании никто и не вспомнил. А потом скажите мне кто-нибудь, что внутренняя женская мизогиния - это вещь нелогичная и необоснованная. Как можно не ненавидеть вот таких вот мелких потаскушек?
        - Ирина Александровна, вам нездоровится? - пытается лепетать эта курица, а я просто пытаюсь смотреть на неё, без мыслей - ну вот почему? Почему она? Почему он выбрал её, а не меня?
        - Вон пошла, - тихо рычу я, и Ольга-таки испаряется.
        Какая благоразумненькая дрянь… Правильно, с той стороны двери ты всяко больше проживешь.
        Может, и правда? Забить на регламент, перестать ходить на работу? Пусть выдает себе увольнение по статье. Ну, я ж Прошу реально запорю таким вот образом.
        Жалко. Жалко, потому что с увольнением по статье я буду рассчитывать на совсем другие перспективы, даже со связями.
        Господи, зачем мне такое живое воображение? Зачем я сейчас представляю, как именно трахали эту потаскушку в моей тачке?
        Может, сменить машину? Смогу ли я ездить в ней нормально сейчас?
        Сбоку насмешливо хмыкает Верещагин. Сидит себе на краю моего стола своей чертовой задницей, глазки свои красивые, мудацкие на меня таращит, головку свою пустую набок наклонил.
        А ты ведь ревнуешь, Ирочка…
        Он этого не сказал. Я это сама осознала.
        Я. Ревную. До темноты в глазах, до спазма в горле, до ощущения, что в животе возится клубок обжигающих холодом змей. Ревную!
        И кого? Этого ублюдка, который держит меня за второсортную, недостойную его внимания женщину?
        Который с удовольствием трахнет самую главную потаскушку в фирме, а я для него - «унылая персона»?
        Который добивается меня только из-за того, что я швырнула носом в землю его самолюбие. И настолько мерзкими, грязными методами - что чувствуешь себя уже даже не второго сорта, а третьего. Ведь даже банальных извинений я оказываюсь не достойна. Только шантажа, угроз и мудачизма.
        Что ты там о себе возомнил щенок? Ничего ты для меня не значишь!
        - Ну что, начнем проверку, Ирочка? - сладко улыбается Верещагин, и я впиваюсь ногтями в собственное колено, чтобы хотя бы не ударить свое чертово начальство по его самодовольной физиономии.
        На столе вибрирует телефон.
        СМС. Даже если это рассылка от какого-нибудь банка, я и то скажу спасибо, лишь бы не глядеть на Верещагина, лишь бы так не ломило в груди этой яростью.
        «Карета подана, хозяйка» - с незнакомого номера.
        Боже, Проша, как ты вовремя.
        Как глоток свежего воздуха в этой яростной духоте. Я кошусь на часы, и - о, да! Все так, как надо! Восемнадцать ноль восемь.
        - Увы, Антон Викторович, - я улыбаюсь настолько неестественно, насколько вообще получается, - у меня окончен рабочий день, а переработки возможны только при согласии сотрудника. Сразу предупреждаю, я - не согласна.
        В ответ я получаю настолько же едкую ухмылку.
        - Значит, начнем завтра прямо с утра, Ирочка, - цедит Верещагин и таки слезает с моего стола, - буду с нетерпением этого ждать.
        Прямо с утра. Мне «наслаждаться» его компанией с самого утра. Звучит ужасно, ведь я в его присутствии абсолютно слетаю с катушек.
        Он мог бы мне припомнить, что я сегодня опоздала, но у нас не было личной договоренности, что я отработаю, и куда более вероятно, что я пошлю его по известному адресу с этими предложениями «отработать». Я ведь знаю, чего он добивается.
        Нет, он хитрее. Он хочет доканать меня настолько, что мои нервы не выдержат, и я сдамся самой себе. Вот только мудак явно недооценивает крепость моих нервов. Я два года держалась на расстоянии. Две недели не выдержу? Имея на руках столько поводов для ненависти к этому ушлепку?
        Да и не была бы я хорошей Доминанткой, если бы не знала такие слова как самоконтроль и дисциплина.
        Жди, щенок. В уме ты уже думаешь, что победил. В уме - я уже под тебя легла. Вот только этого - не будет. Тебе придется обломаться.
        Все. Мудак свалил из моего кабинета и с моего горизонта. Теперь - только забрать сумку с атрибутикой и спуститься вниз. Меня ждет Проша, его ремень, его спина…
        Только мыслями обо всем этом я и живу с утра.
        Возможно - мне полегчает…
        Глава 12. Антон
        Хмельницкая действительно выходит из здания с той самой сумкой на плече.
        Молодец, Виталик, не подвел со своей кляузой. Может быть, даже останешься на этой работе. Ну, если с понижением в зарплате и должности, чтобы я тебя в лицо не видел, и чтобы повода лезть к Ирине у тебя не было.
        И Антон Викторович - молодец, нужного дятла следить за Хмельницкой приставил. Свой приз ты получишь чуть позже, если все закончится так, как ты спланировал. Ну, а разве может оно закончиться иначе?
        Она выждала ровно десять минут с моего ухода, и на парковке оглядывается, явно в поисках моей машины. Видимо, все-таки предполагает, что я могу за ней следить.
        Ага, конечно, так я легко попадусь, дорогая, за идиота что ли держишь?
        Свою тачку я отдал Игнату, а в свое распоряжение взял самую неприметную из служебных.
        Хмельницкую забирают. Я не ошибся в своих предположениях - СМС явно была от кого-то из её знакомых. Правда, когда я вижу матерый черный пятый BMW, к которому, покачивая задницей в своих красных штанишках, направляется Хмельницкая, у меня дергается глаз. Оба глаза.
        Это тачка её папика? Или как там в их среде? Хозяина? Господина?
        Судя по всему - идея о том, что на мерседес свой Ирочка насосала, может оказаться не так уж далека от истины.
        Она мне еще не дала, но наличие у неё покровителей и любовников меня уже бесит. Особенно - таких.
        И ведь она еще и ерепенится! Значит, подстилаться под какого-то там мудака с деньгами - это она может. А я уже, оказывается, недостоин, чтобы до меня эта королева снисходила. Что, денег мало? Недостаточно крут в её системе ценностей? Да уж куда, блять, круче? С президентом что ли трахается?
        В моей крови кипит один только охотничий азарт. Он не утихал с начала дня, с явления Ирины, а когда она таки провернула свой гребанный маневр с этими своими заявлениями - это нетерпение настичь мою жертву стало и вовсе невыносимым.
        Я хочу её. Догнать. Зажать. Трахнуть!
        А что дальше - подумаю после. Больше ничего сейчас не хочу.
        Следить за черной бэхой оказывается не сложно, она весьма выделяется на дороге среди череды дешевеньких опелей и ниссанов. А вот не попадаться в поле её обзора и не спалиться самому - вот это непростая задачка. Я её, кстати, заваливаю, потому что в какой-то момент водитель той точки закладывает несколько мудреных петель, сбрасывая меня с хвоста.
        Пришлось отстать сильнее, в какой-то момент я даже теряю их из виду, но в самый последний момент все-таки замечаю именно ту бэху, заезжающую на территорию какого-то обнесеннего высоким забором комплекса. Под шлагбаум.
        А еще я успеваю увидеть, как из бокового окна высовывается ручка в красном рукаве, с зажатым в ней каким-то черным предметом.
        Клубный пропуск?
        Да, я угадал.
        Уже запарковавшись у кафе через дорогу, и прогулявшись вдоль этого самого забора я нахожу и КПП, на котором «без клубной карты не принимаем», и даже вывеску «ЗАО Тресс».
        Тресс - значит “путь”. Интересное название для закрытого клуба извращенцев.
        Бордели в наше время выглядят приличней, чем госучреждения.
        Охранники на КПП - те еще мордовороты, нарываться на силовое соревнование мне не хочется. В конце концов, я мордой лица торгую, клиентов там охмуряю, и так далее.
        Я отхожу от КПП подальше и достаю телефон. Клубная карта - дело десятое, известно же, что в наше время все решают связи и знакомства. И уж я-то знаю, что в любую закрытую тусовку можно пробраться, если у тебя есть нужные знакомства.
        Смальков отвечает только с третьего прозвона.
        - Что там у тебя? Ты все-таки угробил Ирину и не знаешь, куда спрятать тело? - спрашивает он сразу.
        - Геныч, скажи мне, а ты со своими девочками для порок завязал уже?
        Вот такие вот очаровательные у меня партнеры, да? Да, вы не ошибаетесь, Смальков - тоже БДСМ-щик. Причем уже довольно давно, куда давнее, чем даже мы с ним знакомы. Он уже даже из-за этого успел развестись один раз. Жена не поняла его увлечений.
        Откуда я знаю?
        Один раз ездил с Генычем в клуб, на какую-то закрытую вечеринку. Не особо меня это все втащило. Тогда. Это почему-то несравнимо с тем ощущением, что и сейчас, потому что если честно, откровение об Ирине мне внезапно понравилось. Вот её я на коленях очень хочу увидеть. Это же бомба - я знаю Хмельницкую как выхолощенную незамужнюю бугхалтершу. Кто мог предположить, что в свободное от работы время она предпочитает ходить на коленях?
        Но если говорить о Смалькове и его увлечениях - это его дело. Игнат вон рыбалку любит, Геныч - подвешивать баб вверх ногами. Сугубо тех, кто готов вот так даваться ему в руки. Каждому своя охота, свой промысел.
        Кстати, именно поэтому меня и выжигало особо ревностно, после того, как я нашел у Ирины кляп и прочие её прибамбасы.
        С Генычем-то у неё наверняка бы лучше получилось договориться, чем со мной. И «хобби» у них совпадали. У неё предложение, у Смалькова - спрос.
        - С этим не завязывают, - мрачно сообщает Геныч, - на это подсаживаются. Ну, если ты, конечно, ищешь в Теме необходимое лично для тебя.
        - Давай без лекций сейчас, - перебиваю я. - Значит, не завязал?
        - Что надо-то? - уточняет Смальков, прекрасно понимая, что я звоню ему не просто так.
        - Мне нужно попасть в клуб «Тресс», сможешь это организовать?
        С той стороны трубки Гена аж закашливается.
        - В Тресс? Ты уверен? - сипло переспрашивает он.
        - Ну, да, а что, такая закрытая тусовка? - не хотелось бы обламываться именно сейчас, когда до того, чтобы поймать Хмельницкую на горячем, мне остается-то совсем ничего - всего-то пара коротких шагов.
        - Не то чтобы. Специфичная, на мой личный вкус, - Смальков прокашливается, и начинает говорить спокойно, - тебе срочно?
        Вот нет бы обратить внимание на эти слова про спефичность. Куда там… Меня волнует другое.
        - Мне прямо сейчас.
        - Ну, ты как всегда, Тоха, - недовольно бросает Геныч, - жди, сейчас я с нужным человеком созвонюсь.
        Ждать. Вот это мне как раз делать совершенно не хочется. Здание у клуба даже издалека виделось большим. Мне еще нужно найти в нем как-то Хмельницкую.
        Тем не менее - выбора у меня нет, стою и жду около четверти часа. От Геныча только и прилетает, что СМС - “я договорился, поручился за тебя, подставишь меня - урою”. Долго же он там окучивал своего “нужного человека”! Пятнадцать минут!
        И я стою, утопив руки в карманы, и гипнотизируя взглядом проезжающие мимо машины. Жду. Сколько еще нужно?
        - Антон?
        Голос незнакомый, женский. Его обладательница - высокая, аппетитная брюнетка, в коротких кожаных шортах и высоких ботфортах. Длинные темные волосы собраны в хвост, на лице - кошачья маска.
        Боже, что это за размер груди такой? Четвертый? Интересно, это её собственные, или пластический хирург постарался?
        - Да, Антон - это я, - отзываюсь я спокойно. Брюнетка же коротко мне кивает, одним только взглядом приказывая встать прямо перед ней.
        Нет тысячи вариантов, она меня знает, потому что ей обо мне сказал Геныч, а значит, от неё зависит мое проникновение в клуб. И спорить с ней я не буду. Я даже не на грудь её смотрю. Подвиг, между прочим.
        Незнакомка же придирчиво меня оглядывает, будто взглядом МРТ пытается сделать, а потом, явно выдав мне какой-то диагноз, кивает и разворачивается в сторону пропускного пункта.
        - Идем, - бросает дамочка через плечо.
        Вот так просто?
        Нет, не просто. Стоит только оказаться за воротами, брюнетка останавливается и скрещивает руки на шикарной груди, глядя на меня.
        - Я не беру людей с улицы, - сухо произносит она, - за тебя поручился Аллигатор, поэтому я тебя пущу. Но, если ты собираешься пользоваться нашими услугами больше чем один раз - будь хорошим мальчиком, и на второй раз пришли мне анкету. Мы тут не занимаемся херней.
        Аллигатор это Геныч? Занятное он себе погоняло придумал.
        - Разумеется, я пришлю анкету, - я киваю, держа в уме, что вряд ли появлюсь тут еще раз. Будет достаточно одного, чтобы прижать Хмельницкую к стенке…
        - Можешь называть меня Тамарой Александровной, Антон, - тем временем продолжает брюнетка, шагая в сторону дома и увлекая меня за собой, - я не пользуюсь псевдонимом, я - хозяйка клуба. Но прочие наши гости пользуются кодовыми именами для инкогнито, поэтому при заполнении анкеты, если тебе важна приватность - укажи его. В этом случае в нашей документации твое реальное имя фигурировать не будет. Да, и не забудь подробно расписать свои предпочтения.
        Предпочтения? Есть у меня одно без меры наглое блондинистое предпочтение, которое я с удовольствием бы уже, наконец, натянул на свой член. В какой анкете нужно поставить галочку, чтобы мне её выдали?
        Лишь какой-то очень дальней частью мозга я отмечаю, что ко мне хозяйка клуба обращается на «ты», а к ней - предполагается обращаться на «вы». Интересно…
        Здание клуба напоминает какую-то винтажную небольшую гостиницу из темного, почти коричневого кирпича. Внутри - ничего не горит, кроме красных ламп. И пару девочек в коротких шортах и юбочках я у стойки администратора вижу. Несколько полуголых мужиков - кто в джинсах, кто в кожаных штанах тоже. Но, слава богу, мужики меня не интересуют, а вот девочки очень даже. Тем более что ноги у них шикарные…
        Ну вот, вот это я понимаю эстетика борделя. А то, как и не на территорию БДСМ-клуба попал, а в конный лагерь. Только благовоспитанных парочек мне на аллейках у клуба и не хватало. Да конского навоза.
        - Рекомендую тебе снять пиджак и рубашку, Антон, можешь оставить в гардеробе, - советует мне Тамара и машет куда-то в угол холла, - там, у администратора можешь приобрести маску, но впредь рекомендую всю атрибутику приносить с собой, мы помногу не возим.
        Я без понятия, зачем оно мне нужно, но маску я все-таки покупаю. Если честно, мне не улыбается, чтобы Хмельницкая, выскочи она откуда-то прямо сейчас - легко меня узнала.
        Хотя увидеть её я хочу. Поскорее.
        Интересно, она уже уединилась со своим папиком? И каковы вообще шансы, что я её тут найду, если таки да?
        Маска плотная, кожаная, почти на все лицо, с вырезом для рта, но прикрывает волосы. Раздеваться я не тороплюсь.
        - Ну, как хочешь, - Тамара качает головой, - можешь просто посмотреть для начала. В конце концов, раздеться ты всегда успеешь. Пошли.
        Она увлекает меня по затопленному кроваво-красным светом коридору, в темный, пропахший дымом от кальяна барный зал. Здесь темные кожаные диваны, а у дальней стены - барная стойка, за которой щуплый парнишка ловко жонглирует бутылками. Музыка - приглушенная, навевает только развратные ассоциации. Под такую только стриптиз танцевать, и ничего больше.
        Народу не то чтобы много, но как-то они так расположились на кожаных диванах, у бара, за столиками, что зал кажется почти пустым. А может это просто понедельник?
        Что-то цепляет мой взгляд, но я не успеваю, понять что именно - моя сопровождающая оборачивается ко мне.
        - Все, дальше сам, - Тамара бросает каждое слово, будто оно - бриллиант, - это - наша “комната знакомств”, поброди, посмотри анкеты девочек в баре, тебе покажут тех, кто готов к новым знакомствам. Можешь рискнуть и познакомиться с госпожой сам. Но помни, у нас только два правила - «нет - значит нет», и «да - значит да». Понимай отказы, спрашивай разрешения, веди себя скромно. Мои девочки не любят слишком дерзких рабов. Можешь сесть у барной стойки, там регулярно пасутся свободные мальчики, которым очень не хватает хозяйки или надежной плетки. Понравишься - тебя отведут в отдельный кабинет.
        Познакомиться с госпожой? Дерзкие рабы? Не хватает плетки?
        У меня над головой будто громыхает сухой раскат грома - или это каблуки Тамары за моей спиной так громко стучат?
        Я разворачиваюсь-таки к барной стойке, и снова зацепляюсь взглядом. За неё. Нет, не за барную стойку, за одну очень заметную блондинку в углу бара.
        В баре сидят люди, много других людей, а я все равно замечаю сразу именно её, и никого другого. И внутри будто что-то щелкает.
        Нашел! Хотя, какое там нашел. Хмельницкая, и не думала никуда пропадать.
        Её сложно не узнать, при её-то светлой голове, четкой стрижке. Хотя, офисный свой костюмчик она уже сменила на черные кожаные брючки, еще более льстящие её ногам. И корсет… Не тот, что я видел в её машине, другой, черный корсет без лямок, открывающий плечи.
        Она сидит, закинув ногу на ногу, покачивая в воздухе туфлей на высоченном каблуке.
        Я бы подумал, что она как раз из тех «свободных, что ищут хозяина», если бы не одно «но» - у ног Хмельницкой на коленях уже стоит мужик. Раздетый до пояса, в кожаном наморднике на пол-лица, прижимается лбом к лодыжке Хмельницкой.
        И судя по тому, как Ирина на него смотрит, не отрывая взгляда - этого мужика она знает.
        А я смотрю на это все и пытаюсь моргнуть, но мне мешает странная оторопь.
        Кажется, я понял, какую именно специфичность этого заведения имел в виду Геныч…
        Глава 13. Антон
        Я мог бы догадаться.
        Мог бы. Не догадался. Реально, непонятно, как еще бизнес собственный не просрал, если настолько не умею два и два складывать.
        Надо проверить, может, я уже гендиректор только фиктивно, и меня мои же партнеры уже давно имеют неположенным способом. А то мало ли, как мой идиотизм далеко зашел? Если я не мог понять это, то серьезно - что я вообще могу понять?
        Ведь это было просто. И её манеры, и то, как она вела себя в ресторане, все это выдавало жесткий склад характера. И каждая её фраза - даже те, что она говорила во время нашего с ней танца, все сейчас выплывает в памяти. И ложится в пазл.
        Нет, я знал, что бывает и наоборот, что не баба снизу, а мужик, вот только… Только почему-то к Ирине я это не отнес. Меня сбило с толку, что хотела она именно меня. Босса. Это обычно очерчивает некую пассивность в женщине. Хотя, она же говорила мне, что конкретно её во мне зацепило. И это был не мой статус в фирме. Черт!
        Значит - она не нижняя. Доминантка. Госпожа!
        Как Смальков, только сиськи у неё красивые…
        На этом я мог бы уйти.
        Серьезно - мне не очень понятно, как шантажировать Хмельницкую вот этим. Авторитету её этим не навредишь. Хотя, нет, навредишь, конечно, но… Будет и положительная отдача. Женщина, способная поставить мужика на колени - многие этому позавидуют.
        И что мне делать, если все мои планы пошли под откос? Только валить домой и переваривать это откровение о своей главной бухгалтерше. И думать, что мне делать со своим возмездием, и не проще ли её уволить все-таки?
        И мне очень интересно, почему я этого не делаю? Почему я остаюсь? Почем шагаю к бару, осторожно огибая остальных гостей. Хотя я и не замечаю, среди кого пробираюсь.
        Я вообще ничего не вижу, кроме неё. У меня даже дышать не получается, только судорожно хватать ртом воздух - благо рот у моей маски все-таки открыт.
        Не могу отвести от неё взгляд. И ловить каждое её движение глазами тоже не могу.
        Почему она так на него смотрит? Будто уже кожу с него сняла и нету зрелища прекраснее. Будто он - самое необходимое для неё сейчас…
        Что это за хрен вообще такой? С какой горы он взялся?
        Чертов намордник. Я вижу только темную шевелюру, и профиль. Мне бы только морду лица его увидеть, а дальше… Дальше я его найду, и популярно объясню, куда ему следует исчезнуть.
        Вопрос - почему меня бесит этот конкретный раб, ответа никакого не получает.
        Разве что…
        Потому что ни на кого она не должна смотреть вот так!
        Хмельницкая чуть двигается, подцепляет носком туфли подбородок мужика, поднимая его лицо.
        Почему это смотрится настолько эротично, что я все-таки тянусь к шее, распуская на ней галстук?
        Надо бы докопаться, хоть до чего-нибудь, но мне, увы - не до чего. У мужика перед Хмельницкой шире плечи, шире и мощней спина. И я, еще утром предполагавший, что с фигурой у меня все хорошо, пережевываю мысль, что, возможно, количество тренажерки в моей жизни все-таки надо удвоить.
        - Ты новенький? - кашляет над моим ухом бармен. Отвлекает!
        - Да, - отрывисто бросаю я, лишь бы бармен отвязался, а сам не могу не смотреть, как мужик у ног Ирины прижимается щекой в наморднике к её голени и скользит выше.
        А может, я и не стану ничего ему объяснять. Просто урою сразу же. Господи, ну какого хрена она его так глазами жрет? Кажется, еще пара минут - и трахнет прямо тут, уложив его прямо на этом паркете, и усевшись сверху.
        - О, Ирия и Пэйн, - тянет над моим ухом бармен, - понимаю, на них невозможно не пялиться. Вот только сразу закатай губу. Она не берет нижних на постоянку. Порет только на заказ, по прайсу, и записываются к ней за полгода уже опытные. У неё только с Пэйном особые отношения.
        Я откладываю в мыслях информацию про «порки на заказ». Кажется, теперь я знаю, как Ирина заработала на свой мерс. И… И нет, презирать её за это уже не получается. А вот думать о том, скольких же она порола… Душно! У них тут вообще есть кондиционеры?
        - Особые отношения - это как? - спрашиваю, только чтобы отвлечься от этих наркоманских мыслей. В конце концов, какое мне дело?
        А там, на кожаном диване, Хмельницкая прихватывает своего раба за волосы, оттягивает их назад, но и сама склоняется к мужскому лицу. Я вижу, как шевелятся её губы. Она что-то шипит, яростно кривя губы…
        …и как много я бы отдал, чтобы услышать, что именно?…
        - Особые отношения - заходящие за границы их контракта, - спокойно откликается бармен. - Она знает его в реале, она ездит к нему на сессии, когда ей это требуется, а не когда это нужно ему. Пэйн сначала просто ездил к ней на порки, она была только мастером, предоставлявшим ему услуги, а теперь, вон, погляди - она его вызвала сама. Ей стало плохо, ей потребовался саб. И она выбрала Пэйна. Не в первый раз, кстати.
        Каждым словом этого монолога можно отравить три гектара земли. А достаются они все мне.
        - А он? - не зная зачем, спрашиваю я. Какое мне дело, как этот урод относится к Ирине? Зачем мне это знать?
        - А Пэйн будет служить ей, даже если ради этого потребуется сдохнуть, - откликается бармен.
        Сука… Аж свело все внутри. Ну какого хрена со мной происходит, а?
        Я бросаю взгляд на бармена. Он тоже смотрит на Хмельницкую и этого ублюдка, у её ног. Не как я - с интересом, будто наблюдает интересный спектакль.
        Мой внезапный собеседник - совсем молодой парнишка, дай бог, чуть старше двадцати. И у него очень знакомое лицо. Я вряд ли видел именно этого пацана, но его отца знаю точно. Осталось только вспомнить конкретное имя. Не могу. Меня сбивает черная клепаная кожаная полоса на горле парня. Под кадыком поблескивает серебристая пластинка. Кажется, с гравировкой. Я чуть щурюсь, чтобы разглядеть надпись.
        Собственность хозяйки клуба.
        Интересно, что сегодня останется от моего шаблона? Пыль? О, да! Кровавая пыль.
        - О, ошейник, - улыбается бармен, чуть подаваясь вперед, и прям-таки вынуждая меня снова вернуться взглядом к парочке в углу бара, - знаешь, тыщу раз это уже видел, а все равно - люблю смотреть снова и снова… Это всегда красиво.
        А вот я бы выжег себе глаза. С удовольствием. Закрыл, зажмурился, отвернулся - лишь бы не видеть, как Ирина делает это… Своими собственными пальцами стягивает на горле этого своего Пэйна черную кожаную петлю. Смотрит на него, глаза в глаза, и между их лицами пара дюймов, не больше.
        Такое ощущение, будто при мне она залезла этому своему Пэйну в штаны и страстно ему дрочит, не меньше - а я почему-то вынужден быть обычным зрителем.
        - Нет, все-таки насколько же они космические… - тянет бармен, - прямо очень друг другу подходят…
        Сука…
        Опять, да! Ну, а что поделать, если больше никаких междометий у меня не находится?
        Нет, так дальше продолжаться просто не может.
        Я должен что-то сделать. А что я могу? И сколько у меня времени?
        - Слушай, а что ты там говорил про их контракт? - я поворачиваюсь к бармену. - Что это вообще такое?
        Тайна явно не коммерческая, потому что треплется бармен Сережа с охоткой, так, будто из его рта только что кляп вытащили. Но информативно.
        - И в каких случаях контракты расторгаются?
        Объясняет пацан путано, приходится фильтровать, впрочем это для меня дело привычное. Фильтровать и вычленять из кипы слов или завала цифр нужную мне информацию я умею прекрасно.
        Нет, все, что мне объясняет бармен - муть страшная, ей богу. Никакой юридической силы у местных контрактов нет, все держится на честном слове, но… Видимо, поэтому Геныч обещал меня урыть. Здесь если испортишь репутацию, то все - эхо от твоих подвигов разлетится во все стороны, и в приличной тусовке тебя уже и не примут.
        Это мне и нужно.
        А что самое важное - Сережа укладывается в семь минут. Почему я знаю? Потому что на восьмой Хмельницкая поднимается с дивана, разматывая поводок, намотанный на запястье.
        Она меня не видит. Кажется, даже маску я мог не покупать - все равно без толку. Она вообще никого не видит, для неё есть только Пэйн и никого больше.
        Уходят. Мое время вышло - они уходят. Нет, не в сторону выхода, в другую дверь неподалеку от их дивана.
        Я соскакиваю с барного табурета и шагаю следом. Правда, когда я оказываюсь за дверью - Ирина уже шагает вдаль по коридору, ведет своего саба на поводке. Коридор темный, тоже освещается только алой подсветкой и яркими подсвеченными цифрами на дверях.
        Коридор же перегораживает вертушка, а рядом за конторкой подпиливает ногти девица с ярко-красными волосами.
        - В игровую зону вход только вместе с госпожой, - меланхолично замечает она, когда я замираю у перегораживающей проход вертушки, - выбери себе хозяйку и приходи. Мы пропустим. Не стоит беспокоить тех, кто свой выбор уже сделал.
        Черт!
        Нет, можно было бы проскочить, и рвануть следом - но рядом с этой вот администраторшей стоит бугай, один удар которого гарантирует мне крепкий нокаут. Нет, пожалуй, я не готов к такому быстрому завершению этого вечера.
        И все же, еще минуту я стою, провожаю взглядом парочку. Ровно до той поры, когда Хмельницкая затаскивает этого своего Пэйна в дверь с пылающим алым цифрой «5». Ну, хорошо хоть их номер не за поворотом коридора оказался…
        Мне нужно поторопиться.
        Я возвращаюсь в барный зал, оглядываюсь. Я совершенно точно замечаю несколько женщин, поглядывающих на меня с интересом.
        Что там говорила сделать хозяйка клуба? Снять рубашку и пиджак? Это поможет?
        Пальцы, расстегивающие пуговицы на груди, немного ватные.
        Что я делаю вообще?
        И все-таки - только подумаю о том, как далеко Ирина может зайти с этим своим Пэйном - движения становятся все более резкими.
        Он не будет прикасаться к ней. И она - она не будет смотреть на него, как на единственного мужчину на планете.
        Моя! Эта чертова дрянь - моя, будь она не ладна! И я сделаю все, чтобы этого ушлепка рядом с ней не было.
        В голове такой сумбур, что даже анализировать это все не хочется. Рубашку и пиджак я таки складываю стопочкой и оставляю на кожаном диване. Искренне сомневаюсь, что кому-то надо их спереть.
        Возвращаюсь к барной стойке, снова усаживаюсь на барный табурет. Кстати, бар - самое освещенное место в зале, поэтому сейчас сложно не ощущать себя товаром на витрине.
        - Руки на колени положи, - советует бармен, - и глаза опусти, они это любят. Когда демонстрируют готовность покоряться.
        Гениальные советы от явного раба.
        Хотя… Кажется, в ином свете меня здесь и не рассматривали. И эта мысль на самом деле меня парализует, как только осенила. И… Нет, я же не такой. Не Нижний.
        И самолюбие вдумчиво замечает: «Ты в этом уверен, Антоша? Что ж тебя так от Хмельницкой-то повело, после ресторана?»
        Бля, еще никогда я настолько не ощущал себя сумасшедшим. Это какое-то раздвоение личности, не иначе. Но нет. Я совершенно точно уверен, что нет. Я не Нижний. Не раб!
        Я сижу боком к барной стойке, поэтому ничего удивительного не случается, когда моей спины касаются чьи-то острые ногти. Тем не менее, я вздрагиваю.
        Недолго я ждал, однако. Видимо, прав был бармен Сережа, видимо, ходить вокруг да около неделями тут не принято.
        - Не оборачивайся, - у девушки за моей спиной тон вкрадчивый, шелковистый, многообещающий, - поговорим так. Ты свободен, малыш?
        Сказать бы «нет», но мне нужно попасть в игровую зону.
        - Свободен? Без… хозяйки, да, - от когтей, скользящих по моей спине, хочется вытянуться в струнку. И отодвинуться. Но, необходимость… Буду выпендриваться и откажусь от этой «хозяйки» - Хмельницкая там реально об своего Пэйна трахнется. А вот этого я допускать никак не хочу.
        Давно я так не выходил из зоны комфорта, ничего не скажешь.
        - Как давно на коленях? - мурлычет моя собеседница.
        - Первый… день, - такое ощущение, что признаюсь в девственности. И это - в мои годы.
        - М-м-м, - девушка за моей спиной тянет это с предвкушением, - совсем-совсем не тронут? Какая прелесть.
        Кстати, швыряние на колени в публичном месте за опыт не считается? В любом случае, наверное, уже поздно это добавлять.
        - Повернись, - разрешает собеседница.
        Вообще-то она симпатичная. Волосы - темные, русые, волнами рассыпаются по плечам. Худовата, но латексный комбинезон на её фигурке смотрится превосходно. Декольте - шикарное, вырезы по бокам - вообще огонь, вот только…
        Смотрю я на это все великолепие и думаю не про то, как побыстрей бы эту красотку в постель завалить, а как, блин, побыстрей в игровую зону проникнуть».
        Ну не то, совсем не то, что я могу сделать?.
        А девушка хлопает ладонью по бедру, выжидающе на меня глядя.
        Так, а словами можно?
        - На колени встань, - советуют мне суфлерским шепотом из-за барной стойки. Помощь зала подъехала. Боже, как не ржать в этой ситуации?
        - Если, конечно, хочешь, - тут же добавляет девушка, бросая на бармена косой недовольный взгляд.
        Не хочу. Но в моем положении иные маневры не предусмотрены. Я опускаюсь коленями на пол, выжидающе смотрю на свою собеседницу.
        А где-то на заднем плане сознания шевелится какое-то странное чувство вины. Будто я изменяю…
        Господи, ну какого хрена меня так заклинило-то на этой блондинистой дряни, что сейчас нахлобучивает своего Пэйна?
        - Сырой совсем, - девушка вздыхает, разглядывая меня, а потом подцепляет своими коготками мой подбородок, - но фактурный, поганец. Не отнять.
        - Спасибо, - выдаю я, умом прикинув, что это, скорей всего, комплимент.
        - Спасибо, госпожа Эва, - поправляет меня девушка терпеливо. Ну, вот и познакомились.
        Я повторяю за ней.
        - Итак, дорогой, я спрошу вслух, так требуют правила, - Эва постукивает пальцами по закрепленной на её бедре, скрученной в кольцо плети, - ты хочешь попробовать Игру со мной?
        «Нет» - откликается сознание.
        - Да, - выговариваю я ртом, - только… Может быть, не здесь… Госпожа?
        - Да, не здесь, - Эва задумчиво кивает, - ты слишком зажат для публичных игр, пока ограничимся приватом.
        Я? Зажат? Ну, здрасьте, приехали, никогда бы про себя такое не сказал.
        Но, какие споры? Если уже через две минуты я оказываюсь в привате, шагая своими ногами по коридору за вертушкой. Черт. Это оказалось проще, чем я думал.
        Номер Эвы - дальше, именно за поворотом. Двадцать первый. И она отпирает передо мной дверь, пропуская внутрь, но я замираю в дверях.
        - Я забыл одежду в баре. Можно я схожу её забрать?
        Ну, как забыл. Специально оставил, чтобы иметь повод отвязаться от Эвы. Но отыграть рассеянного расхлебая у меня получается прекрасно.
        Эва раздосадовано поджимает губы, но пожимает плечами.
        - Живее. Не заставляй меня сердиться очень сильно, - бросает она, а затем шагает в номер. Все сработало как надо.
        Ликование кипит в крови. Впрочем, если у меня не получится - даже не знаю, как мне выворачиваться из этой ситуации. Сказать Эве, что я передумал играть с ней? Ну, они же вроде должны слышать “нет”, так?
        Праздновать удачное исполнение плана мне приходится недолго. Я возвращаюсь к пятому номеру, в котором, точно знаю, - развлекается с Пэйном Хмельницкая, дергаю за ручку.
        Заперто.
        Бля!
        И что теперь? Нет, нужно было предположить, что так и будет, вопрос только в том, на что я рассчитывал? Что она сама выйдет в коридорчик, увидит меня и предложит мне этот свой контракт вместо своего Пэйна?
        А если предложит, что я скажу?
        И стою я у этой чертовой двери минуту, отчаянно вслушиваясь в звуки за ней. Господи, вот где хреновая звукоизоляция, когда она так нужна? Или принципиально важно было заизолировать абсолютно все?
        Что они там делают? Что она с ним делает? Порет? Раздевает? Или уже села на его член и трахает? Господи, как же бесит.
        Ключ в замочной скважине поворачивается настолько неожиданно, что я аж отскакиваю на несколько шагов.
        Что за?
        - Три минуты, - это говорит мужик, - три минуты, и я у твоих ног. Простишь? Позволишь?
        Меня бесит его подобострастный тон. Меня вообще в нем все бесит, особенно четыре алые полосы на его спине. Все-таки она его порола… Уже от этого мир сводит приступом черного ревнивого удушья.
        Пэйн стоит, замерев в приоткрытой двери номера, и в руке у него надрывается вибрацией телефон.
        Он без намордника.
        Этот урод выходит без намордника. Все даже лучше, чем мне мечталось. Раскрытие личности является поводом для расторжения контракта. А если еще и намекнуть, что охотился я именно за Хмельницкой - то её репутация Доминантки будет очень сильно подмочена, и всякое отребье перестанет перед ней волочиться. Освободит место для меня!
        Ну, же, Гюльчатай, повернись, покажи мне свое личико!
        Только бы узнать… Ну, или хотя бы запомнить, чтоб потом отследить с номерами той тачки, что забирала Ирину.
        Я слышу голос Хмельницкой, но не слышу, что именно она говорит. Слышу - она точно там.
        - Да хоть один удар за пять секунд отсутствия, - откликается Пэйн, все так же глядя в глубь номера, - я приму все, что ты мне дашь, госпожа. Ты знаешь.
        И говорит еще так, будто уже эту порку предвкушает. Сука… Просто! Как я ему одним взглядом в затылок мозги не вышиб - ума не приложу.
        А потом - он поворачивается, прикрывая за собой дверь, шагает к тому повороту, за которым прячется номер Эвы, откуда пришел я. Мимо меня. А я - с дельным видом шагаю мимо него.
        Я вижу его лицо. Все-таки вижу!
        И что самое охренительное - я его узнаю.
        Кажется, я зря похоронил надежду, что сегодня не получу на Ирину компромата.
        Уже получил!
        .
        Глава 14. Ирия
        Три минуты.
        Он в своем уме вообще? Как в моем состоянии можно подождать три минуты? Я скоро буду зубами глотки рвать, лишь бы глотнуть свежей крови, а он мне «три минуты»…
        Придушила бы.
        Кажется, Проша реально нарывается, чтобы получить как можно больше сегодня. Ну, а как иначе объяснить, что он не вырубил свой чертов служебный телефон, если не хотел нарваться? Ведь знает же - я ненавижу, когда прерывают сессию. И не запрещу ему ответить на звонок, коль ему надо.
        Одно только прощение - он действительно выдержит мой гнев. Он и вправду примет все, что я ему дам.
        Я сижу в кресле напротив двери, наматывая и снова разматывая на запястье ремень. Плотный, тяжелый, кожаный ремень. Я уже пальцами изучила каждый дюйм, каждую дырочку для ременного шпенька.
        Темно.
        Очень темно на моей душе.
        Темно. Больно. Яростно.
        Гнев шумит в ушах, в поисках пути для освобождения. Господи, Проша, ну где ты там шляешься?
        Дверь приоткрывается, будто Проша услышал мои мысли, и в неё проскальзывает…
        Нет, не Проша. Нижний, в черной маске с открытым ртом и подбородком. Без рубашки. А ничего так плечики, красивые… И брючки хорошо сидят на подтянутых ягодицах. Повезло кому-то.
        - Мальчик, ты ошибся номером, - замечаю я, хлопая ремнем по ладони, - твоя хозяйка ждет тебя где-то в другом месте.
        - О нет, - развязно откликается раб… голосом Верещагина, - я попал куда надо, Ирина Александровна.
        Что за?…
        Антон, пока я соображаю, успевает захлопнуть дверь и провернуть ключ, торчащий в замке.
        И даже более того - выдернуть ключ из замочной скважины.
        - Скучала по мне? - нагло улыбается он. Точно он! Его чертов подбородок, его родинка у губы, его чертова щетина. И его кобелиные глаза!
        Господи, какая же скотина. Все-таки это он за мной следил, водитель не ошибся! И в клуб пролез, желая нагадить в каждом уголке моей жизни, не оставить ни единого чистого, нетронутого места.
        Я оказываюсь на ногах быстрее, чем мне приходит на ум хоть одно объяснение. Ремень в руках? Отлично - пригодится. Больше я не буду слушать его чушь про «ходить на коленях». Сейчас я буду собой до конца.
        Дело чистой техники - захватить ремнем шею этого мудака и затянуть в петлю.
        Дело сосредоточенной ярости - одним резким рывком швырнуть этого козла на колени. Снова.
        О боже, какой же это кайф - смотреть на него сверху вниз…
        - Что ты тут забыл? - рычу я на пределе чистой злости, прямо в лицо Верещагину. - Что тебе надо, урод?
        У него расширенные зрачки. Он даже не моргает. Просто смотрит на меня во все глаза, чуть приоткрыв сухие губы, как…
        Да нет, не может этого быть…
        - Ты, - шепчет Верещагин едва слышно, - мне нужна ты.
        - Нет! - от ярости у меня уже звенит в ушах. - Открой уши, щенок, потому что я повторять не буду. Нет! И всегда будет «нет», что бы ты ни сделал. Даже если ты останешься последним мужчиной в этом мире. Проваливай, или…
        - Ну, нет, - тут уже взрывается Верещагин, - никуда я не уйду.
        - Уйдешь, - господи, дай мне сил, - ключ, сюда, немедленно!
        - Какой ключ? - скалится Верещагин. - А, этот ключ? - он раскрывает сжатую в кулак ладонь. - А ты найди его.
        И швыряет ключ куда-то в подушки постели. Господи, где ты взял этого ублюдка? Ты из этого количества дерьма мог семерых ублюдков слепить, но решил не делить, да? Решил создать шедевр?
        Пощечина прилетает Верещагину - его, заветная, заслуженная. Тяжелая настолько, что у него аж голова дергается. От всей души отвесила. Боже, на долю секунду мне даже чуть-чуть просветлело. Не долго думая я добавляю и еще одну. Для симметрии.
        Да!
        В груди растекается такой восхитительный сладкий жар. Я сделала больно ему! Не кому-нибудь. Ему! И пусть он сейчас начинает рычать, пусть мстит потом сколько хочет. Мне плевать. Оно того стоило.
        Одно только плохо.
        Мне мало.
        От греха подальше я шагаю прочь. Подальше от него, от моего чертового проклятия, которому мне очень хочется сделать еще больнее. С которым мне совсем не хочется больше церемониться.
        Сорваться бы. Связать его потуже и взяться за ремень покрече…
        Ох…
        Чтобы отвлечься - наклоняюсь к подушкам на кровати, в поисках ключа. Не знаю почему, но тут всегда черные свежие простыни. Хотя между мной и Прошей только порки и служение, но ощущение, что тут всегда готовы к тому, что мы возьмем и все-таки переспим. Будто это возможно.
        - Нет, ну какого хрена, - Верещагин толкает меня в спину, заставляя упасть на кровать. Я успеваю перевернуться, но не успеваю избежать того, что он наваливается на меня всей своей чертовой тушей.
        - Что тебе нужно? - горячие губы впиваются мне в шею, ладонь жадно сжимает бедро. - Ира, что? Ну скажи же.
        - Чтоб ты сдох, можно? - Одно мое движение коленом, и Веращагин охает и слабеет. То-то же!
        Ему больно. Вот только мне ничуть не лучше. Дальше - только еще больнее, только больше ядовитой кислоты проникает в кровь.
        Неуемный гад - сгребает меня за запястье, дергает к себе. Еще чуть-чуть, и я уже начну его калечить.
        - Чем он лучше? - шипит Верещагин мне в лицо. - Чем твой Зарецкий лучше меня? Что, депутат круче босса, ну, скажи? В этом дело? Пороть депутата тебе интереснее?
        Он узнал.
        Узнал Прошу.
        Господи, этот кретин опять вышел в коридор без маски? Нет, я все понимаю, приват на то и приват, что сюда кого попало не пускают, но…
        Но это я не сказала ему про намордник. А должна была. Я надела на него ошейник. Я отвечала за ситуацию!
        Еще пару секунд назад я не осознавала себя от ярости, а сейчас - в душе только тишина. Мертвая.
        Верещагин вскрыл Прошу. Того самого, которому вообще не нужна никакая огласка его увлечений. Это же только кажется, что в нашем мире все можно, а расскажи, что ты любишь ходить на четвереньках в конской упряжи и лизать языком ноги Госпожи - сожрут с потрохами, сделай карьере молодого, перспективного депутата ручкой. И это сделают твои же коллеги, которые вообще-то могут иметь схожие увлечения.
        И… Что дальше?
        Сижу, смотрю в глаза Антона. Мы как-то одновременно замерли, глядя друг на друга и тяжело дыша. И Антон смотрит на меня цепко, зачарованно, как…
        Ну, нет, я же говорю, мне кажется! Я просто настроилась на сессию вот и мерещится в каждом мужике взгляд раба.
        - Шантажировать будешь? - уточняю насмешливо.
        - Буду. - Отрывисто бросает мудак. - Есть чем, не находишь? И на этот раз - кому нужны мои доказательства? Одна сплетня в прессу и…
        Договаривать не нужно. Дай журналистам повод, и они будут выслеживать Прохора Зарецкого до победного конца. И ему - придется завязывать. И как-то объясняться с женой и доказывать, что Тематический клуб и бордель - это разные вещи.
        - И чего ты хочешь? - тихо спрашиваю я.
        Если я снова услышу «тебя» - я заставлю этого урода сожрать язык. Просто открою дверь, ткну в него пальцем и скажу: «Проша, он тебя хочет сдать. Жене, прессе и прочим всем».
        И отсюда Верещагина вынесут уже вперед ногами. Ведь то, что Проша - мазохист отнюдь не значит, что по жизни он ватный терпила. Такие не становятся лидерами партии. А он - стал.
        - Завяжи с ним, - отвечает Антон, глядя на меня все тем же неотрывающимся взглядом, - с ним и с другими… твоими…
        Он не договаривает слово «клиентами», оно будто звучит само по себе. Сколько он успел обо мне узнать, однако… И ведь пролез в «Тресс». Я ведь знаю Тамару, она просто так никого сюда не пустит. Чем он её убедил? Купил? Ушлая скотина, иначе и не скажешь.
        Я хмыкаю раньше, чем успеваю придумать матерный посыл. А вот и веселье - такое же сильное, безудержное, как и прочие мои эмоции сейчас, накатывает на меня, заставляя расхохотаться.
        Нет, наглость - второе счастье, конечно, но у Антона Верещагина - она и первое, и третье, и компот - тоже.
        - Господи, Верещагин, ты совсем кретин? - выдыхаю я, запрокидывая голову. - Ты вообще понимаешь, что мои клиенты, и он, - киваю в сторону двери, - это мне нужно. Как воздух. Швырять на колени, заставлять целовать ноги, драть до синяков, до крови - нужно. Вот как тебе шлюх трахать - мне нужны порки. И я завяжу с ними, окей, а кто придет им на замену? Кто будет давать мне нужное и подставлять спину? Ты?
        - Я, - эхом отзывается Антон.
        И это - совсем не то, что я от него ожидала услышать…
        Темнота в моей груди выворачивается наизнанку.
        Ох-х.
        Сколько времени я хотела от него именно этих слов? Знала, что он ни за что их не скажет, но хотела - все равно.
        Это не может быть правдой. Не может и все.
        Мне хочется спросить «в чем подвох», но и я молчу тоже, задумчиво поглаживая пальцами крохотный изумрудик в кулоне. Я же знаю - честно он не скажет. Не сознается.
        Мне нельзя связываться с ним. Нельзя. Он свежий, нетронутый, необученный. Ко мне приходят те, кто вдоволь наигрался с болью слабой и ищет чего посильнее, пожестче. И Антон Верещагин - даже не понимает, о чем он говорит. Тем более - не факт, что он сейчас мне не врет.
        - Сними маску, - коротко бросаю я, - хочу видеть твою лживую физиономию.
        Антон торопливо растягивает шнуровку на затылке и глядит на меня в упор. Молчит.
        - Ну, что, заберешь свои слова назад? - я знаю, что сейчас выгляжу как голодная тварь. Это невозможно сдержать. Не с ним. Я два года хотела в сабы именно его, и теперь, когда мне показали пальчик и сказали, что все возможно - я могу нечаянно отхватить ему руку по шею.
        Он качает головой. Не хочет забирать, отважный портняжка. Совершенно не понимает, что его ждет, но продолжает настаивать.
        - И зачем тебе это? - медленно спрашиваю я. - Ты не из Темы, Антон, и не саб, так ведь?
        Он кивает, будто в полусне. Нет, это… Это похоже на легкий сабспейс, но это же не может быть правдой. Чем я его туда отправила? Парой пощечин? Это ж насколько он меня хотел, что так среагировал?
        - Так почему? - настойчиво интересуюсь я, комкая пальцами покрывало, на котором сижу.
        - Я хочу, - откликается Верещагин. И затыкается.
        Хочу. И все. Нет, ну самый что ни на есть Нижний, уже настроенный на сессию.
        Будь Верещагин моим потенциальным рабом - здесь началась бы часовая беседа, с заполнением анкеты о предпочтениях и так далее, но нет… Он не мой потенциальный раб.
        Он просто идиот, который решил меня развести. И все это - только разводка. Еще одна, да.
        Уж не знаю, из каких соображений, и какие у него конкретные цели. Может - он хочет развести меня на “слабо”? Вот только мне не слабо.
        И нет никакого смысла верить его словам. Но, как же хочется…
        Я могу его наказать. За ресторан, за машину… За все!
        Пальцы стискивают ремень крепче. Ладони уже хотят приступить к делу, ноют от нетерпения.
        Я просто хочу, чтобы он отступился. Признал, что все это фарс, пыль в глаза, и пошел лесом. Зачем бы ему становиться для меня рабом? Он даже любовником-то моим быть не захотел.
        Черт. Это была плохая мысль - из-за неё мне становится чуть темнее.
        - Ну, раз ты так хочешь - раздевайся, - я улыбаюсь.
        Это - самый первый приказ, самый простой, тест на готовность повиноваться. В конце концов, все мы знаем, что Тема может обходиться без секса, но никогда не перестает идти рука об руку с ним.
        У Верещагина вспыхивают глаза. В уме он уже явно начал трахаться. Ну-ну. Если бы ты знал, как далеко ты сейчас от секса, малыш.
        Антон с кровати встает. И расстегивает пряжку ремня.
        - Совсем, - добавляю я сладко. Не то чтобы он стеснялся, он же у нас известный потаскун, но сейчас - он явно чувствует себя странно. И раздеваться передо мной - перед унылой-то персоной… Интересно, каково ему?
        И тем не менее - раздевается. Красивым жестом, рисуясь, бросает в кресло, в котором я сидела, брюки и прочие мелочи жизни и замирает, сложив руки на груди в ожидании.
        А я скольжу по нему взглядом, по всему его подтянутому телу, по золотистой коже, задеваю взглядом и возбужденный член. Кормление зверя начинается с того, что он наблюдает свое восхитительное блюдо.
        И все-таки - красивый… Красивый, самоуверенный, даже самовлюбленный мудак. Даже сейчас смотрит на меня, а на лице написано: «Знаю, что хочешь меня, что дальше?»
        Хочу, ты прав. Но совсем не того, что тебе думается, малыш. Хочу тебя растворить. Все твое самолюбование, все твое скотство, все твоя “я”. До конца. И чтоб ты сам понял насколько тебе хорошо в такие мгновения.
        - Сюда, - я веду пальцами по простыне рядом с собой, - на живот ложись.
        Должен понять, что сейчас его ожидает вовсе не секс - есть время отступиться.
        Нет, не отступается, растягивается рядом, опуская подбородок на простынь. И когда я - пока еще нежно, ласково касаюсь его бедра кончиками ногтей, Антон заметно вздрагивает. До него все-таки доходит, что его ждет.
        Говоришь, попал куда нужно, Верещагин?
        Нет. Ты просто попал!
        Нашел приключения для своих ягодичных мышц.
        Интересно, как далеко он позволит мне зайти?
        Глава 15. Антон
        Что я делаю вообще?
        Нет ответов. Только полная и абсолютная тишина в мыслях. И глаза, что так и норовят скользнуть к ней, к Ирине. К Госпоже?
        Нет привычки называть её так. Но почему-то очень хочется. И хочется видеть, что она делает, но для этого мне нужен обзор как у совы.
        Ирина за моей спиной, возится с разложенной в изножье кровати атрибутикой. Мы сбили там все, когда катались по покрывалу, но, тем не менее, все эти её приспособления по-прежнему на месте.
        Что она там делает? Выбирает пыточное орудие? Кнута я в этих её приспособлениях не видел. Наверное, это хорошо!
        И что дальше в нашей программе?
        - Руки вперед, - сухо произносит Хмельницкая, и я заметить не успеваю, как мои пальцы тут же стискиваются на стальных прутьях кровати.
        Будто и нет больше в мире ничего, кроме её приказов. Хотя…
        А что, есть?
        А вот и осторожный стук в дверь. Зарецкий изволили-с вернуться? Иди на хрен, баран, занято.
        Сегодня с Ней буду я. И потом - потом тоже.
        Она остается рядом. Она согласна с этими мыслями, не ушедшими никуда дальше моей головы.
        На запястьях смыкаются холодные наручники. Черные, металлические, самые простые, и очень прочные. На каждое запястье приходится по одной паре. Второй браслет наручников к прутьям кровати.
        - Нам ведь не нужно, чтобы ты дергался во время порки, - если бы кобра умела мурлыкать, она бы делала это как Хмельницкая. И яд в моей крови шумит и вторит ей.
        Да, нам не нужно. Я согласен.
        Не знаю почему, но я согласен…
        Когда все началось? После первой пощечины, кажется. Когда мне хотелось только подобраться и потянуться к ней навстречу и попросить: «Еще».
        Еще? Я действительно хочу еще? Чтобы она еще раз меня ударила?
        Я не успеваю найти ответ на этот вопрос - на мои глаза ложится плотная черная полоса ткани. Это настолько неожиданно, что я даже вздрагиваю.
        - Глаза тебе не нужны, мой сладкий, - шипит Ирина, заставляя яд в моих венах восторженно пениться, - они только отвлекут тебя от ремня.
        И никаких слов, кроме матерных, на это вот обещание.
        Снова стук в дверь. На этот раз уже более настойчивый, чем первый.
        Господи, сколько нужно этому кретину времени, чтобы он понял, что его тут не ждут?
        Она встает. Встает с постели и, судя по стуку её каблуков, отходит к двери. И ключ в замке проворачивается.
        - Ира? - окликаю я её, но ответа мне не полагается.
        Я один.
        Без штанов, прикованный к кровати, с завязанными глазами.
        В тишине.
        И… Что это? Она отошла поговорить и послать Зарецкого в задницу, где ему и место? Или?..
        Мысль о том, что Она может оставить меня вот так совсем - ледяная и скользкая на вкус.
        На самом деле - она может. Имеет право. Это было бы отличным ответом за то, как я с ней обошелся на корпоративе. Я ведь понимаю, что тот мой поступок был скотским. И с самого начала понимал.
        Вот только извиняться и признавать свою вину я не умею.
        Так что - если Ирина решила оставить меня вот так, я не удивлюсь.
        Еще и пофоткать меня прикованного к кровати можно. Вот это будет самый беспощадный способ мести. И вот, пожалуйста, тот компромат, который аннулирует мой компромат на Зарецкого. В конце концов, я бы тоже не хотел, чтобы хоть кто-то узнал, что я сам позволил обойтись со мной вот так.
        Она не возвращается. И тишина будто крепче стискивает свои ледяные пальцы на моем горле.
        Я чуть подтягиваюсь на руках к спинке кровати, касаюсь пальцами повязки на глазах. Снять? Оценить обстановку и прикинуть способы высвобождения?
        Нет. Я возвращаюсь на исходную. Опускаю лоб на покрывало. Жду.
        Снова цоканье каблуков по плитке пола, вздрагивает кровать подо мной, от веса опустившейся на него девушки. Она и не выходила никуда? Стояла у двери и смотрела на меня?
        - Умница, - фырчит Хмельницкая в волосы на моем затылке, - не стоит снимать то, что я надела. И тишина - это тоже наказание. Его начало.
        - А что Зарецкий? - я не выдерживаю, потому что слышу стук снова. На этот раз он звучит более неуверенно.
        - Ничего, - то, как бесстрастно откликается Ирина о своем Пэйне - просто бальзам на мою душу, - после третьего раза он должен уйти. Он опоздал. Пришел позже, чем обещал мне. Я имею право ему не отвечать.
        - Ты порвешь с ним? - не удерживаюсь я.
        - Если ты продержишься до конца моей порки, - откликается Она, опуская ладони мне на плечи.
        Если. Хорошее условие. Есть ради чего терпеть, если что.
        А может - после её порки я, наконец, смогу послать эту гарпию к чертовой матери? Раз не получается выбросить её из головы менее спокойными методами, может, сработает экстрим?
        - Ну что, может, передумаешь? - шепчет Ирина мне на ухо, а её пальцы возятся с ремнем, распуская его петлю на моей шее, - может, все-таки уступишь место Проше и поедешь к своим маленьким шлюшкам, а, Антон Викторович?
        - Нет, - этот яростный рык у меня выходит как-то сам по себе, - ты - моя. Ты!
        И никто больше мне сейчас не нужен.
        Я понятия не имею, как она отнесется к этим моим словам. В конце концов у нас - ничего нет, даже секса не было, а вот ненависть за последние дни, кажется, достигла критической точки.
        Но она - моя.
        Это - моя блажь, мой каприз, от которого я сейчас не желаю отступаться. И ради того, чтоб это стало правдой, я, кажется, готов на совершенное безумие.
        Острые зубы стискиваются на моем плече. Эта боль топит мой разум алой вспышкой, заставляя подавиться несказанными словами.
        И все-таки… Мало! Мало боли. Я жду большего.
        - Мне нравится твой голод, - выдыхает Ирина, выпрямляясь, - очень. Но я тебе не по зубам, Антон. Ты меня не выдержишь. Такую меня - нет. А другой тебе после всего, что было - не полагается.
        И пусть я слышу в её голосе только снисходительную насмешку. Каждое её слово - будто колет меня иглами, заставляя все больше адреналина проникать в мою кровь, в мое тело. Скоро я уже вообще не буду помнить себя от этого.
        - Как же ты меня бесишь, Верещагин, - после этих влажный язык Хмельницкой касается моей спины и скользит вниз, к пояснице, оставляя после себя влажную дорожку.
        И все мое существо становится на дыбы, захлебывается возбуждением. Да что за…
        Никогда такого не было со мной. Чтобы я был готов кончить вот от одного такого прикосновения? Этого же возмутительно мало.
        А я готов…
        Я даже не успеваю обдумать это - гул внутри меня падает тяжелой волной на мое удивление этому явлению, смывая его бесследно.
        Ничего странного. Все так как надо!
        - Бесишь, - тем временем констатирует Хмельницкая, отрываясь от моей кожи, - но раз уж сегодня ты хочешь оплатить мой счет…
        - Ты будешь болтать, или уже перейдешь к своей порке? - бросаю я яростно. Устал ждать. Устал думать, как оно все будет…
        Первый удар обжигает бедро. Хлесткий, злой. Яркий…
        Твою ж мать…
        Никогда в жизни не думал, что буду вот так - восторгаться одному удару ремнем. Да еще и по заднице. Как мальчишку дерут…
        - Ты совершенно ничему не учишься, Антон, - тон Хмельницкой становится чуть холоднее. Хотя, казалось бы, куда еще? Даже в Антарктиде нет столько льда, сколько во взгляде Хмельницкой, обращенном ко мне во время сессии.
        - Это все, что ты можешь, Госпожа?
        Ну, а что поделать, если она все церемонится, если её не выбесить?
        Да-а, второй удар! И тысяча черных точек пляшет под сомкнутыми веками. Больше тьмы, еще больше.
        - Еще…
        Все-таки это вырывается из моего рта.
        Я готов умолять её, чтоб она не останавливалась. Но в этом нет никакой необходимости - еще три удара она выдает мне один за другим, без малейшего промедления.
        М-мать твою…
        - Еще? - хриплый шепот Хмельницкой я слышу не ушами, он звучит будто бы сразу же в моей голове. - Будешь платить мне дальше? Или…
        - Да! Я буду…
        Я не уступлю тебя никому…
        Я по-прежнему не знаю, что со мной. Не знаю, почему каждый новый удар ремня по ягодицам отдается мне в душу таким восторгом.
        В каждом - новый глоток боли. И каждый из них - будто кислотой прожигает меня насквозь. Каждый - будто шаг в одну сторону.
        - Антон?.. - она останавливается.
        Каждые несколько шагов она останавливается.
        Каждый раз - спрашивает меня - идти ли нам дальше. И всякий раз я рычу ей в ответ свое голодное «да», потому что…
        Не умею останавливаться.
        У меня недостаточно слов.
        Сейчас недостаточно.
        Я не могу описать ей, как с каждым ударом её ремня лопается еще один нарыв на моей душе.
        Как с каждым ударом - я чувствую себя чище. И просто…
        Наказывай меня еще, Госпожа. Еще. Тебе можно…
        Я не умею просить прощения. Словами - не умею. Но вот так - попросить прощенья перед ней я могу. За… За все. Там длинный список, я в курсе.
        Раз.
        Два.
        Пауза.
        От боли пылает все существо, оно от неё задыхается, вот только мне его не жаль, пусть даже это существо - я.
        Наверное, я мог бы её остановить, попросить пощады, но… Я не буду этого делать. И даже не потому, что это как-то повредит моему самолюбию. Нет.
        Это её цена. Цена того, чтобы она отказалась от других. От Зарецкого. Чтобы больше не было этого «космического», который «так ей подходит». Никогда!
        Моя, моя Госпожа. Ценой этой боли, ценой каждого из этих ударов - моя.
        Три.
        Четыре.
        Пять.
        Пауза.
        - Еще, пожалуйста… - на пределе дыхания.
        - Ну, раз ты просишь… - в её голосе только удивление, но оно - хорошее удивление. Она не ожидала, что я продержусь так долго? А я пойду еще дальше. Я иду до конца. Всегда.
        Это уже не боль - это уже агония. В каждой клеточке тела.
        Агония одного конкретного мудака, который корчится где-то внутри меня и пытается спрятаться от боли. Уйти от наказания. Вот только сегодня - я не дам ему этого. Самому себе не дам.
        Я чувствую - моя пропасть где-то рядом. Бездонная, грандиозная, манившая меня с самого начала.
        И все сильнее затихает мир. Затихает, отступает, прячется прочь. И правильно. Здесь и сейчас - нам не до него.
        Семь.
        Восемь.
        Девять.
        И добивающий…
        Дальше - уже ничего. Ни боли, ни шума, ничего.
        В слепящую тьму я ныряю с разбега. Без всяких сомнений.
        Там меня нет.
        Там только свобода…
        Глава 16. Ирия
        Есть люди, которые во сне выглядят кротко, спокойно, умиротворенно.
        Верещагин же - даже сейчас очаровательный стервец. Уставший, но все тот же сладкий поганец, которого все мое существо желало познакомить с любимой плетью, с самой первой нашей с ним встречи.
        Мои пальцы скользят по его волосам, а сам Антон дремлет, устроив голову на моих коленях. Еще не пришел в себя. Мелко вздрагивает - и глазные яблоки под веками так и бегают. Интересно, насколько цветные он сейчас видит сны?
        Улетел. Вот так вот, с первого раза - улетел в спейс.
        Нет, у меня частенько летают те, кто хочет именно этого, но…
        Первый раз вижу, чтобы саб улетал с первой порки…. С моей абсолютно бесцеремонной порки! А ведь спейс - это не только гормоны, для спейса нужно и особое эмоциональное состояние.
        Но это невозможно подделать, невозможно имитировать.
        Значит - он меня принимал. До последней секунды.
        Это из ряда вон.
        Он должен был меня остановить, я давала ему на это добрый десяток шансов, давала возможность обойтись малым уроном, признать свое поражение, а он…
        Он выдержал меня. Меня! Садистку и порщицу, которая с двадцати не выпускает из рук ремня. Которая никогда не наедается малой толикой боли, именно поэтому никогда не связывается со свежими сабами.
        Поэтому, и кое почему еще.
        Но мысли сейчас не об этом. Мысли сейчас об Антоне.
        Все так занятно… А я-то еще думала, почему у меня такое помрачение в сторону ванильного мальчика произошло. Оказывается - чуйка сработала. Оказывается, вот он - мой идеальный поганец для наказаний. Дери и дери. А он будет летать и просить еще.
        Ур-р-р, как же вкусно это звучит.
        Надо почаще слушать чуйку. Тамара вон на взгляд в мужике потенциального раба углядеть может - возможно, поэтому и пустила Верещагина. А я…
        А мне нужно озвученное желание. И можно еще ошейник в зубах принести. И контракт, чтоб потом - никаких претензий, что я зашла за обозначенные границы.
        Вообще - я и сейчас зашла. Я выдрала не Тематичного мальчика. Без контракта. Но…
        Он сказал, что согласен на это. Я не заставляла его ложиться под ремень. Выбор у него был. И столько возможностей отказаться, сколько я ему предложила - никому еще не предлагала. Так что…
        Сам нарвался. Я мучиться угрызениями совести не собираюсь.
        - Еще, еще, - голодным шепотом отдается его голос в ушах, будто заблудившееся в закоулках моей души эхо.
        Буквально умолял меня продолжать. Он - и умолял.
        Ох-х.
        Я осторожно поправляю на плече Верещагина покрывало. В конце концов, я же не хочу, чтобы он замерз.
        Могла бы - обернулась вокруг него вместо пледа. И лежала бы на нем, покусывала за ухо, пока бы он не проснулся. Но лучше дать ему отдохнуть, а пока решить, что делать с ним дальше. Ох, если бы еще получалось думать…
        Скольжу пальцами по его губам, любуюсь. Всем им.
        Есть какая-то красота в уставших мальчиках, отходящих после порки. А забывшийся в дреме после спейса Антон сейчас - это нечто совершенно восхитительное, глаз оторвать невозможно.
        Накормленная жестокая тварь в моей душе удовлетворенно любуется измученным лицом Антона. Моя порка далась ему нелегко. Очень, очень нелегко. И осознавать это - немыслимый садистский кайф.
        Впрочем, я о себе все знаю, да. И я знаю - чем меня можно пронять.
        Сижу, чуть запрокинув голову и слегка прикрыв глаза, а сама будто наяву вижу, как по его телу после очередного удара ремнем проходит волна. И как он сам ловит ртом воздух, чтобы «запить» им боль.
        Нет, не только мазохист. Мальчик, до одури жаждущий наказания. Чистый, не поротый ни разу до сегодняшнего дня, но какой же вкусный…
        И все-таки, что мне делать с ним дальше?
        Я не собиралась с ним продолжать. Вообще не собиралась, когда бралась за ремень.
        Именно поэтому - порка была действительно жесткой. Если бы я была намерена делать из Верещагина саба - я бы начала совсем по другому. К боли приучают постепенно.
        Но нет, никакой постепенности, никакой пощады ему сегодня не было положено.
        Я была уверена, что он не выдержит, и благодаря этому козырю готовилась послать его к чертовой матери.
        Без обсуждения, без разговоров, и просто очертив Проше уровень возникших проблем. Он бы разобрался, и скрывать это от него мне смысла не было. В конце концов - это поставило наш с ним контракт под удар. И только Проша мог решить, хочет он продолжать, или нет.
        Вот только Антон выдержал мою порку до конца. И довольно экстравагантным способом доказал мне, что все, что было им предложено - было предложено искренне.
        Как такое вообще возможно? И он - может быть Нижним? Моим Нижним?
        Это слишком волшебно, чтобы быть правдой.
        Антон, вздрагивает - я ощущаю это просто потому, что не могла убрать ладонь с его небритой щеки.
        Опускаю глаза
        Встречаю его острый взгляд и сама. Ощущаю, как он вздрагивает еще сильнее. Будто бы даже слегка панически.
        - Тише, тише, мой хороший, - негромко замечаю я. Абсолютно мирно. Сейчас - войны не будет.
        Какая война после порки?
        Я кажусь сама себе сытой волчицей. Вот он мой кролик - тепленький, вкусненький. Кровоподтек моего засоса у него под ухом, на заднице живого места нет. Съела бы всего. Даже не знаю, откуда откусывать первый кусочек. Все такое вкусное…
        И все-таки…
        Нет, мой спокойный тон не срабатывает и явно Антона не успокаивает. Он дергается, резко выворачиваясь из моих рук.
        И ничего позитивного в его лице я не наблюдаю, только неприязнь, которой становится все больше. Со всяким его движением, которое явно тревожит пострадавшую во время порки пятую точку.
        Ну что ж. Да, так бывает.
        Эйфория сабспейса закончилась. Начался дроп*.
        - Воды хочешь? - я киваю на столик в самом углу, там стоит графинчик как раз для таких случаев. И если кое-кто не будет дергаться - я ему стакан с водой даже подам.
        Мне не сложно. Сейчас - не сложно, когда зверь накормлен и весь мир дышит мне в такт. И позаботиться о том, кто дал мне утолить мой голод - моя святая обязанность.
        - Нет, - категорично бросает Верещагин, подтягивая покрывало с кровати повыше. Чтобы удержаться и не фыркнуть от этого жеста, мне приходится приложить усилия.
        Нет, мой мальчик, меня в тебе интересуют не кубики на твоем животе.
        А то, что меня интересует - я уже сегодня видела довольно долго. Да еще и в том виде, в котором мне хотелось тебя увидеть - расписанным моим ремнем.
        - Ты… - Антон будто бы даже захлебывается мыслями, в попытке сформулировать предложение до конца, - что ты со мной сделала? Что это было?
        Так, первый дурацкий вопрос я, пожалуй, проигнорирую. Что отвечать на это?
        Я тебя выдрала, малыш.
        Но это же очевидно, разве нет?
        - Это был сабспейс, - я невозмутимо пожимаю плечами, - бывает такое у Нижних. Понравилось?
        - Нет! - Антон рычит с излишней резкостью, с излишней быстротой, что становится очевидно - он врет. Я даже не удерживаюсь от смешка.
        Ну да, ну да, не понравилось.
        То-то тебя так ломало, что ты вымогал у меня один удар ремнем за другим. То-то ты бесил меня, лишь бы я с тобой не церемонилась. А ведь это было ДО спейса. А в нем - я знаю, кайф сильнее. Настолько, что никакой оргазм после него уже и не нужен.
        Антон соскакивает с кровати, хватается за твои шмотки. Подставляет моим глазам свой «тыл».
        И все-таки, все равно - красивый поганец. Вот как бы он ни бесил меня вне этой комнаты, все равно, как бы я его ни ненавидела за эту выходку в ресторане, все равно красивый.
        Понятно, почему пользуется таким спросом.
        Понятно, почему я сейчас смотрю на него, и на языке становится сухо.
        Хочу. По-прежнему хочу.
        Но чего ради мне делать для него уступки? Да, вопрос с рестораном вроде как оплачен поркой, но это не повод срочно прыгать на его член.
        Я все еще не вижу с его стороны ничего внятного. Завтра утром после порки он может проснуться и снова стать привычным для меня мудаком.
        Мне интересно, чего хочет он сам. От меня, да.
        Движения у Антона рваные и явно доставляют ему лишние неприятные ощущения. В конце концов, у него на заднице живого места нет. На потрясающе красивой заднице… И следы от ремня её не портят, лишь только добавляют «лоска».
        Красотища. Просто кайф на это смотреть, как хотите.
        Мои следы. Следы того, что этот поганец был моим, кормил меня.
        Верещагин замечает, что я пялюсь на него - да и на что конкретно я пялюсь.
        - Отвернись, - шипит он яростно, будто отстаивая свою территорию.
        Мне даже задуматься на тему того, чтобы закатить глаза, не надо. Они сами закатываются.
        Ощущение, что где-то там поменялись роли, и я только что трахнула девственницу, становится все крепче.
        Хотя, ладно. Дроп тем и характерен, что эмоционально Нижний во время него в глубоком раздрае. Это непривычно. А когда ты взрослый альфа-самец с самомнением Верещагина - принять, что тебя только что выдрали, как пацана, и тебе понравилось - довольно сложная задача.
        Так что, да - эффект «лишения девственности» все-таки имеется.
        - Ты бы не дергался, - спокойно замечаю я, - Нижний после спейса нуждается только в отдыхе и ни в чем больше.
        - Я тебе не Нижний, - взрывается Верещагин, будто бы последняя моя фраза стала последней каплей.
        - Кто тебя порол - тому ты и Нижний, - откликаюсь я насмешливо, - хотя если ты захочешь другую Госпожу для порок - я пойму. Право выбора и все такое.
        Проговариваю это - и понимаю, что нет, вру. Не пойму. Ни в каком месте не пойму. Будто у меня исключительные права на задницу этого паршивца. Слава богу, у Антона совершенно другие возражения на этот счет.
        - Ничего такого я не захочу, - выдыхает он категорично, подтягивая брюки - и не пошла бы ты…
        С кровати я встаю.
        И подхожу к нему, неуклюжими пальцами пытающемуся застегнуть пуговицу на застежке брюк. Да-да, с мелкой моторикой после спейса бывают известные проблемы. Ничего, через пару часов станет получше. А сейчас…
        Когда я осторожно пробегаюсь пальцами по ремню Верещагина - он вздрагивает и замирает, отдергивая руки.
        Он думает, что я сейчас этот ремень из его брюк выдерну и слечу с катушек? Нет. Контроль - на то и контроль, что всякому ремню свое время, место и не всякая, что подвернется под руку, спина.
        - Куда ты так торопишься, - с интересом спрашиваю я, пока мои пальцы побеждают эту его дурацкую пуговицу.
        Он так и стоит, не шевелясь ни единой мышцей, и кажется - едва дыша. А у меня под ладонями, скользнувшими к молнии его брюк «меняется рельеф». В положительную сторону меняется.
        Ну-ну. Не захочет он ничего такого, ага.
        - Хочешь свою хозяйку, а, малыш? - мурлычу я, крепче прижимаясь к его спине. Это что-то инстинктивное, гормональное, осознанно я не собиралась делать ничего такого, но все происходит само по себе.
        Снова пробую его кожу самым кончиком языка. Боже, какой же он вкусный. До безумия. И надо бы оторваться, вот только как?
        Как это сделать, а?
        - Убери руки, - полузадушенно выдыхает Верещагин, - ты должна понимать «нет».
        Обидно.
        Даже очень.
        Значит, шлюшка Ивановская ему для секса годится, а я - нет?
        Так, ладно.
        Я отстраняюсь, позволяю Антону задышать свободнее, опускаюсь в кресло, закидывая ногу на ногу.
        Я переживу. И то, что он сейчас шагает к двери с четким намереньем свалить, я переживу тоже.
        Я не буду вцепляться в него и доказывать, что ему понравилось. И уговаривать продолжать тоже не буду. Он бежит. И пусть бежит себе дальше.
        Антон оборачивается ко мне, когда сжимает пальцами дверную ручку. Передумал?
        - Если хоть кто-нибудь узнает, что тут было… - тон Верещагина обещает мне тысячу пыток. Я же только самой этой мыслью уже оскорблена. Как будто я вообще имею привычку делиться со всем миром о тех, кого порола.
        - Разве что если ты сам решишь похвастаться, - с деланным безразличием откликаюсь я.
        Он уходит. Я же остаюсь здесь. Прикрыв глаза и слушая шум пожара, бушующего где-то внутри.
        Ну, вот видимо только этого я и достойна в понятиях Антона Верещагина. Чтобы он просто молча встал и ушел, после того как получил желаемое.
        Ведь это все - было не только для меня. Для него тоже. Он этого хотел. Он наверняка будет это отрицать, но он хотел. Это было ясно.
        Хотя, чего я хотела? От Верещагина-то? Разве когда-нибудь с кем-нибудь он поступал иначе? Чего я ждала, что после первой же порки он встанет, припадет к моим ногам, и мы будем жить долго и счастливо? Ну, да, конечно. Это ведь так похоже на Антона Верещагина и его отношение к жизни.
        Я переживу. И это его отступление переживу - тоже.
        В конце концов, что мне от него надо было? Чтобы и он меня захотел? Так я уже пробовала простой секс, и простых Нижних для порок, и они прекрасно жили по разные стороны моей жизни.
        Оставим Антона Верещагина в качестве мальчика, секса с которым у меня не было, но вот выпороть его однажды удалось.
        А вот мешать это все - опасно. Для самой меня и опасно. Я знаю.
        Ведь в того, кто спокойно дает все, что тебе нужно, - и влюбиться недолго.
        Влюбиться в Антона Верещагина… Даже звучит по-идиотски.
        Я встаю из кресла, вытаскиваю из-под кровати сумку, чтобы собрать в неё девайсы. Отстегиваю браслеты наручников от кровати, забрасывают в сумку паддл, флоггер, стек…
        Руки невозмутимо делают свое дело.
        А на языке все равно горчит…
        _____________________________
        *Сабдроп - для справки, ощущение после БДСМ-сессии, характеризующееся по-разному, но всегда негативно. Страх, тревога, неприятие - частое, хоть и не обязательное явление. Чем глубже был спейс во время сессии, тем сильнее может быть дроп.
        **Сабспейс - для той же справки, кто не в курсе Тематичных терминов - особое трансовое забытье, на грани между бессознательным и сознательным, когда теряется ощущение времени и контроля над ситуацией. Описать ощущения в сабспейсе довольно сложно, но сабы часто находят в нем огромное удовольствие.
        Глава 17. Ирия
        На работу во вторник я еду по расписанию.
        Злая, но с твердым намерением не позволить себе выйти из себя.
        Снова на такси - потому что клинер для моей машины прибудет только вечером, а хоть там и выветрились эти мерзкие духи Ивановской, её волосня все равно поналипла к коже сидений.
        Я не думаю о Верещагине. Я выдохнула то разочарование от его побега и не думаю.
        В конце концов, не все могли принять в себе свою рабскую сторону. Ведь круто - это когда ты сверху, а когда ты снизу - вроде как и нет, да?
        Самолюбивому наглецу типа Антона Верещагина согласиться с этим было не просто.
        Ну, что ж, если он думает так - я точно не побегу объяснять ему, в каком месте он кретин. Тем более, что нет такого места - Антон “прекрасен” со всех сторон.
        Хотя я могла бы многое ему рассказать и о том, что Нижний ни в каком месте не хуже Верхнего, а просто человек с иными потребностями. Вторая сторона медали. И нет ничего круче, нет ничего важнее, чем то, что человек тебя принимает. И готов принимать во всем.
        Наверное, именно поэтому первая порка мне всегда запоминается гораздо ярче, чем первый секс с мужиком.
        Это всегда - такое важное, почти сакральное событие.
        Ну, если, конечно, это была не порка для контрактника, оплачивавшего мне два часа моего времени по четкому прайсу. Не с тем, кому просто нужна была боль и два часа унижения, чтобы встать и рвануть к жене, чтобы устроить ей ночь хорошего секса.
        Ну, я, например, знаю, что с Прошей было именно так. Особенно вдумчивый секс у них с женой происходил именно после того, как он посещал меня.
        Ему бы научить всему этому жену, но в семье он был этаким патриархом, и жена его - нежный хрупкий цветочек. Она один только раз, за семь лет супружеской жизни дала Прохору Степановичу пощечину, и до сих пор за это извинялась.
        Не знаю, что есть вкусного в этой ванили, но видимо, что-то все-таки было. По крайней мере у нас никогда речи не заходило, что с женой он собирается разводиться. И «я с ней только ради имиджа» - тоже не было. У них крепкий тандем, и только я - тайный угол, к которому Прохор Зарецкий ездит в поисках того, что дома найти не может.
        Ну, ок, я дам Антону время. Обдумать, взвесить и так далее. У меня, в конце концов, есть две недели до увольнения. Захочет продолжения - придет. Уж он-то знает, в какую сторону дверь моего кабинета открывается.
        Не захочет - не придет.
        А если придет, но не ко мне?
        Мысль резкая, хлесткая - как оплеуха, и такая горькая, что от неё хочется сплюнуть. Это ведь в тысячу раз хуже, чем если он просто не захочет.
        Ведь даже в Трессе - полный клуб тех еще сучек, и любая с удовольствием прихватизирует свободного раба с такой роскошной задницей.
        И пусть равных мне среди них нет - и профессиональных мастериц по той же флагелляции*, но…
        Но у них и связи с Верещагиным нет, отношения с ними могут стать тем чистым листом, который он, возможно, захочет.
        А я не могу быть им, ведь я его знаю в реале. И он - мой босс. И естественно, он может опасаться огласки, если мы вдруг возьмем и продолжим.
        Ох, и о чем я думаю? Ведь надо думать, что делать дальше с Прошиным контрактом, надо поставить его в известность о произошедшем деаноне, надо Тамару поставить в известность, наконец, потому что после этого Пэйн из тусовки может надолго исчезнуть. По моей вине.
        И вот при этом всем я думаю о том, что у меня будет дальше с Верещагиным. Встанет он на колени снова или нет? И что я буду с ним дальше делать, если он таки покорится?
        Нет, я могла бы сделать все сама. Провести разъяснительную беседу, подавить на больные точки психики, которые есть у любого нижнего.
        Я могла заставить его дать мне то, что я хочу получать именно от него.
        Вот только мне это было категорически не нужно.
        Я не буду бегать за ним и объяснять ему его желания. Большой мальчик, может в себе разобраться сам.
        У здания нашего офисного центра я выгружаюсь не очень охотно. Не хочу видеть Верещагина, не хочу думать о вчерашнем вечере, который закончился совсем не так, как мне хотелось.
        Но все-таки, отношения с контрактниками честнее. Надежнее. Пэйн не вскочит и не убежит от меня после сессии. Он сам все знает о своих потребностях. И желаниях.
        И после экшен-сессии с ним у меня нет такого чувства опустошения, как сейчас.
        Так что все было правильно в моей жизни до того, как я решила сказать Верещагину о своем интересе к нему.
        Уже в лифте я выбираю две мысли из этого бардака.
        Мне нужно отработать две недели. А там - я вернусь к своему привычному образу жизни, в котором нет Антона Верещагина. Совсем.
        Конкретика в голове успокаивает. Вот только хватает её ненадолго…
        - Ирина, я что вам вчера говорил про дресскод, - рычит Верещагин на весь коридор, не успеваю я выйти из лифта. Когда он вообще успел меня рассмотреть? Пяти секунд хватило?
        Нет, кажется, ни о каком перемирии не может быть и речи…
        А чего он вообще забыл у моей бухгалтерии? Ах, да, аудит. Точно. Он же еще вчера собирался лично устроить мне бюрократическую вивисекцию. Не передумал.
        И ни тебе: «Доброго вам утрам, госпожа», ни тебе ожидания на коленочках у двери. А жаль. Кажется, в душе я надеялась, что он перестанет так рьяно отрицать собственные сабмиссивные потребности.
        А нет. Не перестал. Стоит себе у моего кабинета, глаза свои мудацкие на меня таращит. Злющий, как гадина. Что? Вставать было больно? Или спать на боку было неудобно?
        Ну, ничего, зато две недели, пока синяки подживают, ты подумаешь, малыш - жарить кого-то лишний раз или не стоит. Вдруг заметят, а? Вопросы задавать начнут обязательно.
        Пара недель без секса - вот самое ближайшее будущее Антона Верещагина. Ай-яй-яй, и почему мне его не жалко?
        Я задумчиво скрещиваю руки на груди, разглядываю своего продолжающего нарываться босса. Интересно. Это он еще хочет ремня? Или бесится, что я ему выдала первую порцию? Или что, бесится, что понравилось? Что лежал в моих руках после порки и чуть ли не кончал? Ну-ну. Ладно-ладно, сладкий, я согласна стать самым сильным впечатлением твоей жизни.
        - И чем вам мой вид сегодня не нравится, Антон Викторович? - мягко уточняю я.
        Или, по-другому скажем, в каком месте он вам настолько нравится, что вы себя в своих руках удержать не можете?
        Вообще-то в плане провокаций - я сегодня сдерживалась. К лютейшему консерватизму не вернулась, и не собираюсь, но по крайней мере обошлась без вырезов во всех местах, деморализующих мужскую часть населения нашей фирмы.
        Верещагин окидывает меня взглядом, в котором так и сквозит отвращение. Будто форменную шалаву увидел.
        Вот на шлюшек своих так смотри, козел. А на меня - не смей. Раз я не заслуживаю твоего кобелиного внимания.
        Так и хочется на него рявкнуть: «Плохой босс, место!» - и чтоб эта тварь виновато заскулила, рухнула к моим ногам и уткнулась носом в носки моих туфель.
        Жаль, что это всего лишь фантазии…
        У кулера пасется и косится в нашу сторону Виталик. Весело этому губошлепу, наблюдает - кто выживет в еще одном раунде моей войны с Верещагиным. Интересно, под его началом работают все мудаки Москвы или еще осталась свободная парочка?
        - Юбка короткая, блузка - красная, туфли блядские, - выдыхает тем временем Антон, не особо заморачиваясь на цензурирование, - вы на панель собрались, Ирина? Так вы дверью ошиблись, у нас тут приличное аудиторское агентство, а вы - главный бухгалтер, извольте выглядеть соответствующе.
        Дивно. И это у меня туфли блядские? Это за счет чего? Каблук как каблук, цвет - черный, никаких открытых носов и блесточек.
        И что за претензии к блузке? Нет, я, конечно, помню, что красный - не самый одобряемый дресс-кодом цвет, но все-таки - вырез пристойный, грудь я не никуда не вываливаю.
        А что касается длины моей юбки…
        Я задумчиво смотрю влево. Там - в приемной Игната Александровича сидит себе, пилит коготочки стерва Ивановская, и если сравнивать - из моей юбки кончающейся тык в тык на колене, можно скроить три юбки этой драгоценной мадемуазель. Она ж могла вообще не париться и прийти на работу сразу в трусах. Все равно все видно бы было.
        Интересно, каким таким способом эта бестолковая курица получает послабления к соблюдению дресс-кода? Хотя нет. Не интересно. Я примерно догадываюсь, что при этом она использует рот. И вовсе не для изложения просьбы, ага.
        Господи, как же оно меня бесит. Вот одна эта мысль о связи этой подстилки и нашего генерального кобеля, что по какому-то недоразумению считается моим боссом.
        Почему я его все еще хочу, вот скажите? Ведь тварь же, тварь! Феерическая! Такого мудака еще поищи!
        А я - будто и сама мазохистка, подсевшая на эти мучительные душевные судороги, и хочу его все сильнее, и яд проникает в меня все глубже, ведь это по-прежнему одностороннее желание. Я по-прежнему недостойна, чтобы он на меня обращал свое внимание. Мудить - со мной можно. Хотеть по-хорошему меня нельзя - кто-то запретил законом.
        Я ведь не заставляла его являться в клуб, ложиться под мой ремень.
        Я могла с ним по-другому.
        Он не захотел никак.
        Перевожу взгляд на Верещагина. Мое внимание к Ивановской от него не ускользнуло, а жаль. Впрочем, я еще вчера спалилась, что люто к ней ревную, но лишний раз увидеть триумф на наглой физиономии Верещагина - неприятно.
        Да, да, она меня бесит, потому что ты её трахаешь, сукин ты сын…
        Ну ладно. Я знаю, чем сшибить с тебя твои понты, сладкий. Как и со всех других рабов. Даже с тех, кто пытается ерепениться. Особенно - с них, да. Ведь именно они не держат свои желания под контролем, реагируют на тех, кому хоть один раз вверили в руки контроль лишь только одним образом - из них рвется то, что они в себе подавляют. И чтобы задеть это больное место нужно так мало…
        Один только маленький шажок…
        Один крохотный шажок вперед с очень хищным выражением на лице, и улыбка с лица Верещагина испаряется. Я прям слышу, как где-то внутри него что-то щелкает, реагируя на госпожу. На меня! Да, реально Нижний. Слишком четко реагирует на попытку подавления с моей стороны. Импульсивно, подсознательно, но как же четко…
        Первый доминант в жизни всегда оставляет неизгладимый след. И чтобы избавиться от этого желания уступить и покориться мне - Верещагину придется приложить больше усилий. Особенно если он будет так старательно отказывать себе в этом.
        - Кажется, вы не выспались, Антон Викторович, - нежно улыбаюсь я, - лежать было неудобно? Что-то беспокоило?
        Его наливающиеся кровью глаза - вот моя награда. Чистая эмоция, почти ощутимая на вкус. Ну что ж, ненависть - она и вправду лучше безразличия. Есть хотя бы чем себя утешить.
        - Какая вы бесстрашная, Ирочка, - сладко улыбается Верещагин, - проверка вас не пугает? Я восхищен.
        - Мне бояться нечего, у меня все корректно, прозрачно и проводится по графику, - хладнокровно отрезаю я.
        - Смелое заявление, - Верещагин похрустывает костяшками, будто предвкушая «сражение» с моей финансовой отчетностью, - впервые за семь лет моей практики вижу честного и исполнительного бухгалтера. А я-то думал, что вы, как динозавры, вымерли. Хотя на слово я же вам не поверю, думаю, вы сами понимаете, Ирочка?
        Как же бесит меня эта его слащавая «Ирочка». Просто сводит всю, наискось - от левого уха к правой пятке.
        Ирина Александровна, щенок!
        А он знает, что меня бесит, поэтому и плюет в мою сторону подобным образом.
        - Давайте к делу, - отрезаю я, ощущая себя смертельно уставшей. Да-да, сейчас, уже через десять минут после начала рабочего дня.
        Конечно, быстро разделаться с этой проверкой не получится. Но каждая минута в компании включившего своего мудака Верещагина - это лишняя капля к плещущейся в моей груди ярости.
        Я прохожу через свою бухгалтерию, здороваюсь с девочками, напоминаю Марго про проводки. Судя по её реакции - есть надежда, что я получу их сегодня. Хорошо бы.
        Девочки провожают меня и Антона странными взглядами. Подозрительно… Или я просто параноик?
        У меня в принципе - просторный кабинет, есть даже боковой пустой стол, раньше там сидела моя заместительница, но меня бесило, как она клацает по клавиатуре, поэтому ее переселили в кабинет к девочкам.
        Так что да, проблема проверки проблемой бы не была, если бы мне не было так душно находиться в компании Верещагина.
        - Присаживайтесь, Антон Викторович, - ядовито улыбаюсь я, указывая рукой на стул за свободным столом, - надеюсь, вам будет удобно.
        У мудака же снова дергается лицо. Да-да, сладкий, я ничего не забыла. И не забуду. И твоя восхитительная пятая точка в ближайшие пару недель не забудет.
        - Ну, ты сама напросилась, - свистящим шепотом выдыхает Антон, - будь так любезна, предоставь-ка мне отчет о движениях наших средств за последние полтора месяца. И он нужен мне сегодня.
        Я пожимаю плечами. Нет ведь ничего сложного сгенерировать этот отчет из программы. Все операции у меня проведены вовремя. Это же пару кнопочек щелкнуть. К чему тут «сама напросилась»?
        Я понимаю к чему - минутой спустя. Когда мой рабочий компьютер не включается с первого раза.
        И со второго. И с третьего тоже.
        - Ай-яй-яй, - с фальшивым сочувствием выдает за моей спиной Верещагин, - что же вы делали на рабочем компьютере, Ирочка, порнушку смотрели? Вирусов нахватали?
        Это все не может быть простым совпадением…
        Кажется, кому-то было нечем заняться этой бессонной ночью. Придумал-таки себе месть.
        Все провода на месте, целые, неповрежденные. Наш админ является, чешет в затылке, выдает: «Надо смотреть», - и утаскивает мой компьютер к себе в подсобку.
        Запасной? Да, есть запасной, Ирина Александровна, но настройка под вашу учетную запись займет весь день.
        И на самом деле - я по глазам вижу, что нет, можно сделать быстрее, просто… Просто не нужно. Верещагину не нужно. По крайней мере, блеет наш системный администратор виновато, и для уверенности - косится в сторону стоящего за моей спиной гендира.
        Держу пари - явись по нашу душу налоговая с проверкой, компьютер у меня загадочным образом бы “ожил”. И настройка бы получила “+1000” к ускорению.
        Но… Налоговой нет…
        - Отчет о движениях средств, за апрель и май, сегодня, - с садистским удовольствием напоминает мне Верещагин, - вышел из строя компьютер - составляй вручную. Отчет внутренний, мне и так сойдет. Раз уж нормальный вы мне предоставить не можете.
        Вручную! Это же чертов ад - обработать все бумажные проводки за полтора месяца и составить по ним отчет.
        - Какие-то проблемы, Ирочка? - приторно улыбается Антон. - Не справитесь? Вы точно соответствуете занимаемой должности?
        Мне отчаянно хочется послать субординацию куда-нибудь в пешее эротическое и обложить эту сволочь каким-нибудь очень изощренным и исключительно-матерным эпитетом.
        - Нет. Никаких проблем, - холодно выдыхаю я и растираю виски пальцами. Уже сейчас они гудят, будто в моей голове три тысячи ос сражаются за место под солнцем.
        Это будет очень (очень!) долгий рабочий день…
        _________________________________________
        *Флагелляция - искусство Тематической порки, если что!) То самое, когда боль - ради возбуждения. В обе стороны.
        Глава 18. Антон
        - И сколько же времени вы дадите мне на выполнение вашего поручения, Антон Викторович?
        Еще никогда в жизни я никого так не ненавидел, как Ирину сейчас. Она бесит меня всем. И своими зелеными льдинками глаз, и скрещенными на груди руками, и сухо поджатыми губами.
        Ей будто бы все равно. Будто бы я не загнал её в угол, будто для неё абсолютно не унизительно потратить несколько часов на ту её работу, на которую в нормальных условиях она потратила бы минуты три.
        Сколько времени я ей дам? Обработка проводок за полтора месяца? Вручную? В разной степени это могло занять разное количество времени. Все зависело от квалификации главного бухгалтера. Ирина же позиционирует себя как высококлассного специалиста. Ну вот пусть и отвечает за все свои понты.
        - В три отчет должен быть у меня.
        - Отлично. - Ирина улыбается мне улыбкой голодного до крови маньяка-убийцы. - Увидимся в три часа, Антон Викторович.
        Увидимся?
        Я не успеваю спросить её, какого хрена это все значит. После этого заявления она, не дожидаясь моего ответа, разворачивается и выходит из своего кабинета.
        Ну, охренеть какая красота.
        Может, она рассчитывает, что зайдет в систему через комп другого бухгалтера?
        Ну что ж, будет сюрприз, потому что каждой из четырех куриц, что находятся в прямом подчинении у Ирины, объяснено популярно, что та, которая пойдет против меня и поможет Хмельницкой - вылетит из фирмы, уволенная по статье. А если я не узнаю, кто помог - вылетят все четверо.
        Так что… У Хмельницкой нет выбора.
        Впрочем, мне нет дела, сколько Ирина потратит времени на беготню до того, как поймет, что никаких обходных маневров в её положении нет. Все равно она вернется и займется этой нудной работой. И должна будет сдать её к трем. А я потом разнесу её отчет, потому что в то, что не обработано программой, все равно просачиваются мелкие огрехи. Даже супер-специалист не может работать как компьютер.
        Все это знают, но самолюбие Хмельницкой это вряд ли захочет признать.
        Почти предвкушаю эту мелкую победу над ней. Жаль, что этого будет мало, и ненависть моя останется голодной, но у меня и две недели впереди. Я еще успею растереть эту стерву в порошок. По всем фронтам.
        И что самое бесценное - ничего сверхъественного в моих распоряжениях нет. Внутренний аудит - обычное явление для фирм, из которых увольняется главный бухгалтер, а составленный вручную отчет для рабочих нужд - тоже не такая уж проблема. В конце концов, у нас тут не офис компании «Гугл», мы можем и «по-простому».
        Нет, конечно, генеральный директор редко занимается аудитом самостоятельно, но, в конце концов, я прекрасно знаю, что наш штатный аудитор лажает. А я - я нет. Если бы я лажал - то своей фирмы, пусть и открытой в партнерстве на троих, у меня бы не было. В партнерстве не было ничего плохого, в конце концов. Так было проще давить мелких частных конкурентов, а на аудиторском рынке сейчас было не продохнуть. Поэтому - да, давить приходилось. И пространство за спиной было необходимо.
        Чем я злее - тем больше недочетов в составленной документации я нахожу. Вот и сейчас, розовый маркер пляшет по столбикам таблиц, выделяя косяки, утекающие копейки, странные списания по амортизационному износу и так далее.
        На самом деле - мой диагноз меня не утешает. Ирина действительно делает свою работу так, что комар носа не подточит. Те косяки, что я нахожу сейчас - не её. Нашего предыдущего главного бухгалтера. Надо будет сделать глубокий аудит за тот период. И уволить нашего штатного аудитора, который если чем и делает проверку, то точно не мозгами.
        А заглянешь в отчетность Ирины - и вот прям сразу чувствуется разница с документами за период «до Хмельницкой».
        И меня бесит. Бесит, что так вышло, что смешалось личное и рабочее, что все больше доказательств в пользу того, что с Хмельницкой я сцепился совершенно зря, и что найти вот такого главного бухгалтера мне будет действительно не просто. Уж я-то знаю, я с ними семь лет работаю.
        На самом деле, все сильнее во мне обостряется бизнесмен, который намекает, что нужно как-то утихомириться и попробовать исправить эту ситуацию по хорошему. С цветами там к ней прийти, извиниться за ту выходку в ресторане, свалить все на пьяную дурь. Пообещать премию, если она останется. Большую премию. С повышением всего оклада, скажем, раза в полтора. Лишь бы осталась…
        Вот только ни за какие деньги я сейчас этого не сделаю.
        Она не возвращается. Вот не возвращается и все. И после первого часа её отсутствия - становится очевидно, что я ожидаю её совершенно зря. Интересно, на что она рассчитывает? Что нарисует отчет за полчаса? Ну, что ж, тогда на выходе с моей фирмы она получит самые поганые рекомендации, на которые у меня хватит фантазии.
        Интересно, что она там делает? Может, решила поплакаться Смалькову о своей несчастной судьбе и боссе, который не дает нормально работать? Ну-ну. Если так - то я, значит, уже взял и выиграл. Ведь получается - она не может выполнить рабочую задачу.
        Да-да, я знаю, что задача и сложная, и неприятная, и нудная, но работа - она и в заднице крокодила работа, и её надо делать. В конце концов, пункт первый моего офисного диктата: «Начальник всегда прав». Второй - думаю, и сами понимаете какой.
        К концу второго - я уже дышать не могу от ярости. Какого хрена она себе позволяет игнорировать мои прямые распоряжения? Совсем уже заигралась в эту свою Госпожу?
        Ох, зря я об этом вспомнил, на самом деле.
        Мне и так хватает… напоминаний о вчерашнем - почти всякое движение отдается болью, и сидеть у меня получается только чуть ли не затая дыхание.
        Госпожа главная стерва тоже никак не унималась, и постаралась сегодня вытянуть это наружу, а тут еще и сам вспомнил…
        Эхо приходит тут же. Волной глубокого жара, что прокатывается внутри, от кончиков пальцев на ногах и до затылка. И вот они - черные точечки перед глазами, кружатся и пляшут.
        Хочу. Её - хочу. Снова. Опять. Еще сильнее, еще хуже. В этой её роли. И себя - в своей, принимающим её…
        Трэш какой-то… И пик этого трэша - это мой железобетонный стояк на все эти мысли.
        Бля!
        Что она со мной сделала? Я не понимаю. Не хочу понимать. Но за то, что она сделала со мной именно это - я её и ненавижу.
        Я - не Нижний. Не раб. Ни Хмельницкой, ни какой другой стервозине. И то, что произошло вчера - уже не повторится. Никогда не повторится.
        Еще бы никто не узнал, что я дал себя выпороть как сопливого напакостившего пацана…
        Да еще и скулил восторженно, и просил еще…
        Как же хочется Хмельницкую придушить в какой-нибудь кладовке. И пусть эта тайна сдохнет вместе с ней…
        Дверь кабинета открывается.
        Да неужели? Явление Мадамы ничтожному боссу все-таки произойдет?
        Я поднимаю голову.
        Вот только в дверях кабинета Хмельницкой стоит не Ирина. А Ольга Ивановская, собственной персоной. Стоит себе, губки томно дует, прядь волос на палец накручивает.
        - Тебе чего? Ирину? Вышла. Шляется не пойми где, - раздраженно выдыхаю я, снова чиркая маркером по хвосту столбца в таблице. Снова утекающие копейки. Нет, блять, куда вообще смотрел Смальков? Хотя, это же он уволил предыдущую бухгалтершу и поставил вместо неё Хмельницкую.
        - Я знаю, - неожиданно выдает Олечка, аккуратно закрывая за собой дверь и запирая её изнутри, - она уехала. Предупредила Игната Александровича, что ей очень нужно уехать из-за какого-то форс-мажора. Еще часа два назад. Я не к ней. Я к тебе, вообще-то.
        Уехала? У меня тут форменный прогул? А ведь это он, я заявление об отгуле не подписывал. Она в край оборзела? Трудовая дисциплина - это совсем не про нас?
        Какая жалость, что это - недостаточный дисциплинарный косяк, чтобы устроить ей увольнение по статье. А вот свежий выговор в личном деле я ей нарисую.
        - Анто-ош, - Ольга останавливается за моей спиной опускает ладони на мои плечи, - ты все еще злишься? За субботу?
        За субботу? Я даже моргаю, припоминая, о чем она. Точно. Вечер после корпората, когда Ивановская слишком невовремя открыла свой рот, отбив мне всякое желание продолжать с ней хоть что бы то ни было.
        Мне абсолютно похер на это все, а она думает, что я злюсь. Так и хочется спросить - за какого ванильного долбоеба она меня держит.
        У меня сейчас другая, бля, проблема. Где шляется Хмельницкая? Где шляется эта дрянь, на которой даже юбка до колена смотрится настолько сексуально, что странно, что у меня мозг не взорвался, как только я её увидел.
        А ведь я надеялся, что после вчерашнего, я её больше хотеть не буду. И уж точно не думал, что буду на полном серьезе заводиться при одном только воспоминании о порке.
        И я не буду!
        - Ну, Антош, - Олечка понимает мое молчание совсем не так - пытается расстегивать мою рубашку, целует в шею.
        - Иди работать, - рычу я раздраженно, отрываясь от отчета и разворачиваясь к ней. Терпеть не могу эту её блядскую «инициативность». Никогда до этого не мог, а сегодня и вовсе выбешивает до самой что ни на есть лютости.
        - Ты такой напряженный, - мурлычет Ольга, - тебе надо расслабиться, Антош. Давай, я помогу…
        И стекает на колени у моего кресла, опускает ладони на мои бедра. Я же на это смотрю, как на шедевр блядского абстракционизма. Кто тут, бля, перестал понимать русский язык и совершенно попутал все возможные понятия? Или что, она думает, если Хмельницкой удалось меня на колени поставить - то и Олечка может мной вертеть, как ей вздумается?
        Кажется, недотрах у Игнатовой секретутки в этот раз обострился настолько, что начисто отшиб ей мозги. Муж не возжелал удовлетворять её потребности, явно. Вот только мне-то на это похрен, я ей не вибратор.
        И ничего не поменялось в том, что я её не хочу. Пусть она даже шоколадным соусом обольется - аппетитнее для меня не станет.
        Я наклоняюсь вперед, сжимая подбородок Ивановской пальцами. Между нашими лицами сантиметров десять. Судя по участившемуся дыханию, Олечка вот-вот кончит от предвкушения, что её наконец-то трахнут. Тем восхитительней будет послать её на дальние поиски другого члена, в замену мужу.
        Замок в двери щелкает, открываясь снаружи.
        И в этот момент и я, и Ольга дергаемся, разворачиваясь к двери.
        Хмельницкая. Вернулась. С черным ноутбуком и красным скоросшивателем под мышкой. Стоит в дверях собственного кабинета, смотрит на меня и Ольгу и с каждой секундой бледнеет все сильнее. И в косяк она вцепилась свободной рукой так крепко, что еще чуть-чуть - и вырвет его с мясом.
        Я в кресле - наклонившийся к лицу Ивановской, и сама Олечка, шарящая своими свербящими ладошками в районе молнии моих брюк.
        Если так задуматься, то Ирина-то увидела этот натюрмотик довольно похабным…
        Глава 19. Ирия
        Моя вселенная горит с громким треском. Целиком. От первой и до самой крайней звезды.
        Сука… Просто сука, и все. На два часа уехала. И вот, пожалуйста, мне тут решили устроить еще один сюрприз.
        И так и чешутся руки чем-нибудь в эту голубиную парочку швырнуть, а в руках - только мой ноут и папка с отчетом. Терять и прощаться не хочется ни с чем.
        - А чего не на моем столе её разложили, Антон Викторович? - холодно интересуется моя ярость. - Если делать из моего кабинета бордель - так на всю катушку. Машины моей вам же мало, да?
        У Ивановской расплываются алые пятна на скулах. И на меня она впервые смотрит с не меньшей ненавистью, чем я на неё. От её взгляда хочется помыться.
        Но я стою на месте, крепче обнимая ноутбук. Господи, только бы не расхреначить его об голову этой пустоголовой шлюшки. В конце концов - он мой личный. Слишком много ущерба я понесу из-за этого мудака - моего босса. Он со мной еще за телефон не расплатился.
        - Пошла вон, - хрипло выдыхает Верещагин, и у меня все аж перед глазами плывет. Да у него вообще есть какие-то пределы? То есть вот даже сейчас - он намерен её все-таки отшпандорить? Назло мне? Прямо тут?
        Да пошло оно все в таком случае. Нахер две недели! Просто не выйду на работу, и пусть за прогулы увольняют!
        Я разворачиваюсь на каблуках, чтобы побыстрее отсюда уйти. И желательно вымыть глаза с хлоркой.
        - Да не ты, Ирина, - рычит Верещагин, - «пошла вон» - это для Ивановской. А ты - сядь.
        Вот это было неожиданно. Как ушат ледяной воды на мою раскаленную голову.
        Я выполняю «обратный разворот» на сто восемьдесят градусов, прохожу к своему столу, опускаю ноутбук на столешницу, и, скрестив руки на груди, наблюдаю, как Ивановская поднимается на ноги и одергивает свою проститутскую юбочку. Бледная, вся в красных пятнах, униженная, в глазенках слезы блестят. Залюбуешься на эту картину. Нет - мне её не жалко. Ведь этой дряни не было жалко меня, когда она раздвигала ноги перед Верещагиным в моей же машине. Ей это казалось необычненько и экстремальненько?
        Ах, как она на меня смотрит - как на самого лютого своего врага. Да, да, ты верно понимаешь расстановку сил, соплячка.
        - Ольга, что у тебя со слухом? - яростью Верещагина можно раскалить добела лист металла. - Я сказал тебе, вон пошла!
        Вылетает пробкой, со всей возможной ненавистью хлопнув дверью. И у меня как будто какой-то нарыв в душе лопается. Мне аж светлеет от этого. Пусть, это не отменяет намерений Верещагина по осквернению моего кабинета. Но сегодня он обломал не только меня, но и эту дешевую дрянь.
        - Уволить её, что ли, - задумчиво вполголоса тянет Верещагин, и это просто музыка для моих ушей.
        Господи, как же хорошо. И на душе у меня внезапно радостно воют волынки.
        Он выставил свою шалаву, даже не трахнув её. И даже думает о её увольнении. Ну, что ж, держи очко на свой вусмерть минусовой счет, Антон Викторович. Так и быть, ты не на сто процентов кретин. На девяносто восемь, может быть. С половиночкой.
        С минуту в моем кабинете клокочет кипящая тишина. Верещагин пялится на меня, я же с невозмутимым выражением лица вытаскиваю из папки несколько листов, не входящих в отчет.
        - И где ты была?
        Убийственный тон, прищуренные глаза, обещающие мне казнь путем расчленения на тысячу кусков.
        Зря тратишь силы, малыш. Мне каяться не в чем.
        Маршрутный лист, объяснительная по отсутствию на работе, прошение о том, чтобы моя поездка считалась служебной. Вроде все.
        Роняю все это благолепие на стол перед Верещагиным.
        - Проверяйте, - делаю широкий жест рукой, - вам же очень надо было, да, Антон Викторович?
        Он проглядывает отчет о движении средств мельком, затем закрывает папку, барабанит по ней пальцами.
        - Ну и откуда? - прохладно интересуется он.
        - Вы забыли, наверное, что еще в прошлом году я получила разрешение на удаленный доступ к нашему серверу с моего личного компьютера, - я позволяю себе одну невинную улыбку. В конце концов, я его переиграла. Пусть я потратила два часа на поездку до дома и обратно, пусть я в мыле и в мое отсутствие в мой кабинет явилась одна блудная, пытающаяся прикидываться секретаршей шалавень - все равно я не вручную обрабатывала все проводки за месяц.
        Но я - хочу в душ. Очень хочу. Может, свинтить в отгул?
        Я стою у своего стола, опираясь на него бедрами, и мы с Верещагиным меряемся взглядами. Он крутит в пальцах розовый маркер.
        Ты мне еще должен будешь затраты на такси оплатить, малыш. Ибо поездка - служебная.
        - И приказ, конечно, я подписывал на это? - уточняет Антон, а я улыбаюсь только шире. Киваю.
        Конечно, подписывал. Я ж не дура, чтоб такие вещи без ведома начальства проворачивать. И Вася-сисадмин полдня возился, настраивая мне удаленный доступ к нашим серверам. Не очень удивлена, что сам Верещагин об этом подзапамятовал, у него тогда была большая запара - они топили одного из самых крупных наших конкурентов, приказ подмахивал почти не глядя. Я тогда еще обиделась, ведь такое обдуманное обоснование осталось не озвученным.
        - Туше, - хмыкает Верещагин, и это самое неожиданное, что он мне вообще мог сказать, - в этом раунде ты меня сделала.
        Признал? Вслух? Он?
        Когда за два часа моего отсутствия у Антона Викторовича закончилось обострение его мудацкого идиотизма? Боже, я могу отпраздновать возвращение того ушлого и цепкого бизнесмена, на которого налюбоваться не могла эти два года? А я-то думала, он уже безвозвратно сгинул.
        - Что, даже позволите мне работать? - насмешливо уточняю я. - Или только до того момента, пока не раскопаете злостное хищение средств со счетов фирмы?
        - Или до того момента, как я придумаю что-нибудь еще, - у Верещагина опасно вспыхивают глаза. Ну, он, наверное, думает, что опасно.
        - Ну, если вам настолько нечем заняться, - я пожимаю плечами, а затем все-таки усаживаюсь за свой стол. До обеда еще полтора часа, есть чем заняться на самом деле. Например, восстановить вчерашние операции, потому что вот их моя синхронизация не захватила.
        Верещагин сверлит мне висок пристальным взглядом.
        Меня вообще напрягает тишина с его стороны. Очень напрягает. С учетом того, как у нас все началось утром - сейчас он может захотеть прикинуться лапочкой и вывернуть что-то феерично подлое. Впрочем, какое вообще возможно доверие к нему с моей стороны?
        Один раз я уже допустила эту ошибку. Позволила ему утолить мой голод, да еще и размечталась, что так будет дальше. Что он сделал после этого? Правильно, надел штанишки на пострадавшую пятую точку и сбежал.
        Между нами - слишком много вопросов. Так что - пусть лелеет свои мечты о подлянках и дальше.
        И все-таки - пусть это все катится к чертовой матери. Я пытаюсь работать. Без рабочих чатов, конечно, не просто, но напомнить Наташе о сданных проводках я могу и по телефону. И нахер, я не буду ждать до завтра. Раз эти сучки выстелились под Верещагина и не стали мне помогать - никакого милосердия им не полагается. Не сдаст проводок сегодня - закончит месяц без премии.
        - Ирина, сделай одолжение, подойди, - глухо кашляет Верещагин, и десяти минут не дав мне сосредоточиться на моей работе.
        Я прикрываю глаза. Ну, вот и чего ему нужно? Не было бы между нами вчерашнего, я бы предположила подкат, с распусканием рук. Но ведь было же. Мой ремень - между нами был. Висел дамокловым мечом над душой Верещагина как свидетельство того, о чем именно он мечтает. И что так отчаянно пытается отрицать.
        Он не такой. Не Нижний. Да-да, точно. Это вообще все случайно было. Шел, упал, получил ремня, улетел в сабспейс. Это ж постоянно случается. Со всеми!
        И тем не менее - я к Верещагину подхожу. Так, чтобы нас разделял как минимум письменный стол. Еще пары метров мне, конечно, не хватает, но ладно, я попытаюсь потерпеть. Пока ездила - успела выдохнуть львиную долю моего раздражения.
        Верещагин же перебрасывает мне тяжелую толстую папку, раскрывает её на десятой странице.
        - Смотри, - тыкает пальцем в выделенную пальцем строчку, - вот здесь не тот код хозяйственной операции.
        Вижу. И это на самом деле не единственный косяк на этой странице.
        - Это не мой отчет, - сухо замечаю я. Чужих ошибок я себе пришить не позволю.
        - Знаю, - хмуро огрызается Верещагин, - но ты можешь это исправить. Хотя бы частично до конца твоей отработки.
        - Мне хватает и текучки, - откликаюсь я, листая страницы отчета и глядя на изобилие розовых пометок. - Может, вам сразу посадить за это Наташу? Она вроде очень хочет на мое место, вот и пускай заработает перевод.
        У Верещагина сводит лицо. Кажется, его не очень вдохновляет мысль о Наташе в роли его главного бухгалтера. Ах, какая жалость, что мне совсем не жаль. Не надо было кому-то меня голышом всей фирме показывать, да?
        - Хотя бы прикинь, насколько это трудозатратно.
        Нет, я все-таки не понимаю, что такое произошло? Где тот мудозвон, что отчитывал меня утром за слишком блядские туфли? Где тут ловушка, если даже эту работу он мне не особо навязывает. Или, в этом и интерес, что я откажусь, а он потом это в рекомендации впишет, что недостаточно исполнительна? Хотя, дались мне его рекомендации, право слово. Но все-таки…
        - Хорошо, я посмотрю, что можно сделать, - ровно откликаюсь я.
        Такой мирный диалог для людей, между которыми совсем недавно чуть не началось кровопролитие. На самом деле - напряжение звучит в каждом звуке наших вроде бы хладнокровных слов. Напряжение и острейшая неприязнь.
        Ладонь Верещагина падает на мою руку, когда я закрываю папку, чтобы её забрать.
        Твою ж мать…
        В глазах аж темнеет. На самом деле - весь этот мой самоконтроль шит белыми нитками сейчас. Ведь пусть Ивановская вылетела отсюда пробкой, никто ж не отменяет того, чем они тут собирались заняться.
        Сегодня мне лучше в нашем корпоративном кафе не обедать. Иначе я этой дряни Ивановской могу на уши тарелку с супом надеть. А этому… Антону мне очень хочется сломать пару пальцев. Какого хрена он себе позволяет? Какого черта касается меня теми пальцами, которыми еще совсем недавно трогал свою дрянь? Нет бы сначала руки с антиспетиком помыть.
        - Отвали, - шиплю я, пытаясь вытянуть руку из его хватки, а он стискивает мое запястье только крепче. Да что ему вообще нужно?
        - Я не собирался трахаться с Ольгой, - отрывисто и негромко произносит Верещагин, - сейчас - не собирался.
        Это очень странные слова, на самом деле. До крайности странные. Сказанные настолько внезапно, что я даже замираю, чуть склонившись над столом, глядя прямо в глаза Антона. В какие-то совершенно одуревшие, и неожиданно - искренние глаза.
        - Может, и в моей машине ты с ней не собирался кувыркаться? - я ядовито кривлю губы. Никаких причин молчать об этом я не вижу.
        - Собирался, - Антон пожимает плечами, будто бы даже и не жалея о том, что он - такой мудак, - собирался, но не стал. Передумал.
        Передумал? Реально? Вот этот кобель и передумал. Вот это откровения. И какой же в них вообще смысл?
        - Я должна тебе довериться и поверить на слово?
        - Я тебе вчера доверил себя, - тихо откликается Верещагин, глядя куда-то в точку над моей переносицей, - если этого для тебя недостаточно…
        А вот сейчас впору говорить «Туше» мне…
        Ведь доверил же. И правда.
        Его ладонь соскальзывает с моего запястья, но это - единственное шевеление, что мы себе позволяем. Так и нависаем над столом, таращась в глаза друг дружке. Я пытаюсь рассмотреть в его лице то, что упорно от меня ускользает. То, почему он вообще сейчас заговорил об этом?
        - Я не знаю, - откликается Антон на этот все-таки озвученный мной вопрос, - я не смог промолчать, и все.
        И все что мне остаётся - это его глаза. Ошалевшие, затуманенные глаза типичного Нижнего, который… Который обеспокоился состоянием своей госпожи…
        Какой же он роскошный, когда смотрит на меня вот так!
        Если бы двадцать минут назад мне сказали, что после того, как я застану Верещагина в моем кабинете вместе с любовницей, я сама возьму его за его лиловый галстучек и сама его поцелую - я бы поставила деньги на то, что этого не произойдет.
        И проиграла бы…
        Галстук Верещагина - шелковый, мягкий, гладкий, так и льнет к моим пальцам, будто мой любимый поводок самого любимого моего щенка.
        Губы у Антона - как медовый лед. А я - до смерти обожаю сладкое…
        Глава 20. Ирия
        Он не бежит…
        Мы целуемся так жадно, что кровь вскипает в самой маленькой венке, занося этот возбужденный жар еще глубже внутрь. Заставляя вскипеть душу.
        Мы не просто целуемся, мы лапаем друг дружку губами. Алчно и почти непристойно. Казалось бы - что может быть неприличного в поцелуе “губы в губы”? И все же этот поцелуй я бы детям не показывала…
        Сучонок мелкий - лезет мне в волосы пальцами, нагло, без разрешения. Давит на затылок, привлекая меня к себе поближе. За это я впиваюсь ему зубами в губу, заставляя его зарычать.
        М-м-м, этот возмущенный рык… Музыка. Сложно удержаться и не куснуть его еще раз. Тем более, что это меньшее, что мне сейчас хочется сделать. Сегодня он вполне себе может получить достижение «целовался с тигрицей и ушел живым».
        Впрочем, насчет «живым» - я бы не торопилась с выводами. Кто его знает, выживет ли он, или я его обглодаю до косточек, наконец-то до него дорвавшись.
        Хочу, хочу, как же я его хочу… Прям сейчас бы одними только когтями распустила бы на тонкие полосочки эту его гладкую брендовую рубашечку. И это - не поддается никакой логике, ведь после всего, что было между нами, хотеть его - самое идиотское, что я могу.
        Но мне плевать. Я лишь ближе подтягиваю к себе Антона, скользя кончиками ногтей по его горлу и уплотняя наш с ним поцелуй.
        Вкусный. Сладкий. Мальчик без тормозов. Мой мальчик!
        Не хочу его ни с кем делить, ни с Ивановской, ни с кем бы то ни было. Хочу, чтобы он стоял только у моих ног и именно я вылепила из него, то что мне нужно.
        Ох, какие глупые мысли, Ира… Что за ваниль?
        Антон пытается доминировать даже со мной, пытается глубже толкаться своим наглым языком, чего я ему не позволяла, а надо бы понимать, что любая подобная дерзость со мной позволяется не всем. Но, ладно, ему можно… Я даже нахожу это приятным.
        Своевольных балбесов с таким вкусом можно… воспитывать - вы даже не представляете. Лапки уже так и чешутся.
        Ладно. Сегодня мы про воспитание не будем. На первый раз я ему эту его бесцеремонную наглость прощу. Ведь сейчас он не бежит. Не выворачивается. Лишь только пробует меня еще и еще, позволяя мне делать то же самое.
        И это уже верх того, насколько может обостриться внутри меня голодная тигрица.
        Каждое движение с каждой секундой становится все жарче. И вот я уже ощущаю, как болезненно ноют возбужденные соски, задевающие ткань. Черт…
        А вот на работе я настолько близка к тому, чтобы наброситься на мужика, еще не была…
        Хотя? Так ли странно? Это ж не просто мужик, а мой чертов босс, мой личный краш, тот который даже своим мудачизмом не смог сделать мне прививку от себя.
        Вот он - мой личный триумф, в кои-то веки выбравший именно меня. Тянется к моему рту за еще одним поцелуем, жадно сжимает пальцы свободной руки на моем запястье. Я даже не рассчитывала уже, что буду ощущать вот такую его захлебывающуюся жажду. Причем подвел он к этому всему - по-хорошему. Без этих всех своих гадостей.
        Упс, сглазила.
        Антон-таки отклоняется. Разрывает контакт наших с ним губ, выныривает из поцелуя, прижимаясь к моему лбу своим, и некоторое время просто дышит, лихорадочно, жадно, будто бегун, только-только пересекший финишную линию.
        И сложно даже объяснить с какой томностью вздрагивает мое сердце на каждый такой его вздох. Это же не просто дыхание, это чистой воды возбуждение, выжигающее и его. Значит, это не я одна такая помешанная. Он - кажется, влип даже поглубже, чем я.
        Он думает. Жмурится, молчит и явно думает - «режим мыслителя» обозначен на напряженном лобике Верещагина. А о чем вообще тут думать, скажите на милость?
        Я уже сама прихватываю его пальцами за волосы, пропускаю их сквозь пальцы, оттягиваю их назад.
        Сама падаю губами на его открытое горло.
        И языком веду вверх, от кадыка и к щетинистому подбородку. Просто чтобы обозначить: «Я тебя хочу». Чтобы еще раз распробовать его солоноватую кожу. Чтобы зажмуриться от удовольствия, потому что на вкус это - почти то же самое, что пить терпкое выдержанное вино.
        Что он будет делать? Снова вывернется? Снова попросит прекратить? Ну, что ж, в этом случае я, пожалуй, могу даже разозлиться. В конце концов, столько меня динамить - сколько можно-то? Уже же понятно, что я держусь из последних сил, отворачиваясь от всего того, за что этого дрянного мальчишку можно было бы прибить.
        Он не отодвигается. Лишь выдает один глубокий рваный выдох, заставляя мою хищницу только восторженнее заскулить.
        Что может быть вкуснее, чем вот так - медленно смаковать вкус своей самой заветной жертвы, а? Парализованной, замершей жертвы, которая поджала лапки и сама ложится в твою пасть.
        Антон отодвигается. От меня.
        Делает это он довольно твердо, вынуждая меня разжать пальцы на его галстуке, делает шаг назад и замирает, там, за столом, глядя на меня темными и затуманенными глазами.
        Это вообще-то возмутительно. Но что мне? Навязываться? Продолжать к нему лезть, если он так настойчиво пытается установить дистанцию?
        Нет уж.
        Я выпрямляюсь, скрещивая руки на груди, прямо глядя на Антона.
        - Ну что, хочешь, чтобы я извинилась? - насмешливо уточняю я. - За навязывание тебе своей унылой персоны?
        - Ни в коем случае, - выдыхает Антон, морщась. Морщится он недовольно, но ощущается, что это его раздражение не в мой адрес. Боже, неужели жалеет о том своем заявлении на корпоративе? Что, правда?
        Я наблюдаю за ним с интересом. Молчу. В конце концов, что мне еще ему говорить?
        Люби меня, я все прощу? Неа, не прощу. Не те косяки у Антона Викторовича.
        Да и где я, и где прощение? Это же два противоположных друг другу по смыслу понятия. Но даже с тем, что я не простила, можно как-то жить и к чему-то прийти. Было бы желание. Но отлюбить меня сейчас очень даже нужно. Можно не прямо тут, в конце концов, я - не Ивановская, где попало не трахаюсь, но пофантазировать на тему «секс на рабочем месте» в принципе поощряется.
        И я трогала вот это? Всё, теперь точно больше не буду!
        Глава 21. Антон
        Тишина в кабинете царит такая, будто кто-то объявил минуту молчания и забыл сказать, что она закончилась. Лишь только постукивание пальцев по клавиатуре и слышно. Вроде тихое, а слышно - очень хорошо.
        Ирина сидит за своим ноутбуком и вроде как ничего особенного не делает, работает, но делает это…
        С такой напряженной спиной, с настолько поджатыми губами…
        Да еще и пальцы эти, с какой-то жестокой четкостью постукивающие по клавишам - будто она мне там приговор набирает.
        «Казнить, нельзя помиловать! Ни в коем случае нельзя помиловать!!!»
        И какого хрена меня это вообще волнует?
        Какого хрена вообще все?
        По кой ляд я вообще стал оправдываться из-за Ивановской? Я до сих пор не понимаю, что на меня нашло, почему было важно объясниться. Причем даже не только за сегодняшние грехи, но и за ту историю с машиной.
        Ирина молчит.
        И это, бля, ужасно напрягает.
        Настолько, что аж бесит, хочется, чтобы она прекратила меня напрягать, я уже даже нахожу очень идиотской затеей всю эту идею аудита в кабинете Хмельницкой. Конференц-зал все-таки у нас имеется, там было бы удобнее. Смысл же был в том, чтобы оказаться на убийственно малом расстоянии на время аудита, ну и добиться от неё известно чего. Того, что я сейчас добиваться просто не буду. И не потому что не хочу. Хочу. Как я хочу эту сучку - это просто никакими словами не описать.
        Но не пускаться же в отступление именно здесь, именно сейчас и… мне. Даже минимального проигрыша я себе не позволю. Достаточно того, что я допустил вчера.
        И все же - я на неё смотрю. Раз за разом утыкаюсь в страницы отчетов, и снова ловлю себя с поличным - на том, что снова не занимаюсь делом, а смотрю на неё. На её профиль, четкий контур идеально выпрямленных волос, убийственно сведенные на переносице брови…
        И снова кипит все. И кожа, к которой прикасались её пальцы, её губы, её зубы - плавится от одних только воспоминаний об этом, будто парафиновая.
        Бля…
        Как перестать её хотеть?
        Как начать хотеть хоть какую-нибудь другую бабу?
        Как перестать сходить с ума и залипать именно на эти тонкие губы?
        Я смотрю на них и думаю не о минетах. Только о том, что снова хочу попробовать их на вкус.
        Бля, в какой галактике случилось затмение? Почему я, циничный, зажравшийся на сексуальном фронте кобель, смотрю на бабу и не могу перестать смотреть.
        Не могу.
        Вопреки тому, что все во мне против того, чтобы связываться с Хмельницкой и становиться тем жалким бесхарактерным подкаблучником, что встанет перед ней на колени…
        Все равно внутри какой-то адский дискомфорт от этой убийственной тишины и её ярости, которую Ирина совершенно не скрывает.
        Я не хочу, чтоб было так. Не хочу, чтобы она была в таком состоянии.
        И с каких пор мне не насрать? Ведь еще этим утром я хотел только её крови, столько, сколько смогу выпить. Хотел расчленить её на части, унизить всеми доступными мне профессиональными методами. Чтобы уходила она от меня без рекомендаций, без будущего и без самооценки.
        И как же все взяло и поменялось… За несколько часов… За одно событие.
        - Я тебе денег должен за телефон, - произношу неожиданно для самого себя, потому что от тишины у меня вот-вот запылают волосы, - сколько?
        У неё вздрагивает бровь. Презрительно, будто она вообще удивлена, что я об этом вспомнил. Это, в общем-то, единственное изменение в её лице. Ни слова. Ни жеста. Ничего. Только три клика мыши.
        На столе передо мной вибрирует телефон. В «WhatsApp» потерял девственность диалог с Ириной Хмельницкой, туда упала фотография чека за покупку нового телефона и номер карты для перевода.
        Ну, окей.
        Перевожу, добавляю лишний нолик с конца суммы.
        Излишек суммы мне возвращается тут же, в течении пяти минут. Она там вкладку банка открытой, что ли, держит?
        - Это за моральный ущерб, - ворчу я, отправляя деньги обратно.
        Деньги снова возвращаются ко мне. Она издевается? У меня уже скоро дневной лимит переводов закончится!
        И все равно будет по-моему!
        Отправляю деньги в третий раз и… Внезапно получаю сообщение, что «карты с данным номером не существует».
        Поднимаю голову, таращась на Хмельницкую.
        - Ты что, карту заблокировала? Дебетовую?
        Хмельницкая равнодушно пожимает плечами. Наверняка у неё есть еще и виртуальная, и пара дополнительных карт. Но их номеров я уже не знаю.
        На удачу, пробую перевести по номеру телефона, но эта история не проходит.
        Коза! У меня в бухгалтерии рулит та еще коза! Сексуальная такая коза…
        Тьфу ты, Верещагин, уймись. Ты не будешь трахать эту сучку. Ты уже все решил.
        - Мой моральный ущерб оценивается не денежной суммой, - с убийственным безразличием произносит Хмельницкая, по прежнему не удостаивая меня даже взглядом.
        О, да, я знаю, чем оценивается твой моральный ущерб, госпожа главный бухгалтер.
        Госпожа…
        Бля, я её убью. Как-нибудь понадежнее. Потому что я снова вспоминаю вчерашний вечер в клубе. Самого себя в звенящей пустоте кайфа помню. Каждый удар её ремня, который извращенцу-романтику из дальнего угла моего разума хочется назвать поцелуем.
        И я снова хочу этого. Может, не сейчас, не сегодня, но хочу… Настолько, что начинает крутиться в голове всякая чушь, начинающаяся со слов «А может…»
        А может, один раз?
        Только один раз - это ведь ничего не значит. Не значит, что мне это нравится, или…
        Значит!
        Я это знаю.
        Один раз только поддамся этому дерьму, позволю себе снова стать для неё тем, на ком она срывается - и обратной дороги не будет.
        Ведь два раза - это уже закономерность.
        А у меня и без Хмельницкой в жизни хватало неадекватов. В конце концов, когда я выбирался из того дерьма, в котором родился - я давал себе слово, что не позволю себе быть проигравшим.
        И ведь я выбрался. Смог сколотить свой капитал, найти себе партнеров. Когда Смальков согласился выступить основным спонсором моего проекта - вот это была оценка моих усилий.
        И что, после всего этого я стану носить Хмельницкой тапочки в зубах? Послушно вставать на коленки и терпеть?
        Нет. Не буду.
        Вот только…
        А кто, если не я?
        Увы, но я-то знаю, что на эту конкретную сучку есть хороший спрос в её среде. И ведь у нас с ней был договор, что она откажется от своих мальчиков для порки, только если я их заменю.
        Ну, по крайней мере, я предложил ей это. Вчера. Когда у меня отказали мозги.
        - Ир… - Я снова цепляюсь взглядом за её профиль, снова переживаю это идиотское затмение «А если»…
        Смирительную бы рубашку сюда. Или виски…
        Хмельницкая встряхивает головой, зыркает на меня своими зелеными прожекторами. Интересно, она рентген взглядом делает? Очень на то похоже, на самом деле, если судить по пронзительности её взглядов.
        - Ирина Александровна, - цедит Хмельницкая отрывисто, - Ирина. Ирочка, на худой конец. Никакой Иры. Ты мне - босс на две недели, Антон Викторович. И не хрен обращаться ко мне так, будто я тебе жена.
        Согласен. Не хрен. Еще бы получалось.
        - Нет, это трэш какой-то, - Хмельницкая недовольно кривит губы и пялится на меня, - невозможно при тебе работать, Антон Викторович, бесишь. Не мог бы ты…
        Окончание красноречиво сглатывается. Да, так часто делают, когда хочется выразиться только матом, но это не очень одобряется субординацией.
        Не мог бы я пойти нахрен из её кабинета? Интересное предложение, надо собрать брифинг на тему того, как быстро мне это сделать.
        Хотя, это я не сам свалю, а так и быть, уступлю по её просьбе.
        - Я подумаю, - хладнокровно откликаюсь я. На самом деле есть смысл в том, чтобы перебраться в конференц-зал. При Ирине мне самому работается не очень - уж слишком силен отвлекающий фактор.
        А проверку нужно закончить, раз уж я её начал, тем более, что косяков, чем дальше глянешь в документацию, тем больше
        - Вот и думай, - все так же ядовито шипит Хмельницкая и выскакивает из кабинета.
        Дышать становится легче, работать - проще. Я снова зарываюсь в отчетность.
        Просто приключенческий роман, на самом деле - история о нескольких криворуких идиотах, и о том, как стремительно к ним приближается поезд моих репрессий.
        Ирина мне мешала добраться до кульминации, в которой точно стало бы ясно, сколько народу выживет, а скольким - придется волочить свои тушки на биржу, в поисках новой работы.
        Аудитору моему - точно придется. Такое ощущение, что он просто не в курсе про ежегодную глубокую проверку, положенную по регламенту. И про ежемесячные плановые - тоже не в курсе. Нет, оно понятно, что Хмельницкую проверять - только время зря тратить, но и до неё была у нас финансовая история. Да и после - ну, мне реально интересно, за что он у нас зарплату получает? Надо будет веб-историю запросить.
        Самому интересно понять, насколько жестокие моим идиотам я устрою репрессии. И как же жаль, что гильотина - не входит в список одобряемых законом дисциплинарных взысканий. Некоторым её очень не хватает. Голова же явно натирает. Ну, по крайней мере - Наталье, что подменяет Хмельницкую во время отпусков.
        Перевода ей не видать, пусть девочка сильно не раскатывает губу. Не могу себе представить какие доводы она должна мне привести, чтобы я смирился с её присутствием в моей бухгалтерии.
        Все сильнее одолевает нежелание пускать Хмельницкую в это её увольнение. Слишком уж хороша эта стерва. Прав был Геныч, найти ей замену будет сложно. Это только на взгляд ведь рынок труда переполнен работниками бухгалтерской сферы, на деле же вечно оказывается, что эта - ворует, эта криворукая, а эта - и то, и другое, да еще и перечисления в фонды и в налоговую вечно задерживает.
        Но если Ирина останется - у меня перед глазами будет и напоминание о вчерашнем дне. О порке.
        И если она будет тут, если будет мельтешить перед моими глазами - сколько я выдержу?
        И в какую задницу прохерится мой имидж, если, не дай бог, кто-нибудь узнает?
        Даже если бы она снова вернулась к этому своему асексуальному имиджу, я все равно видел бы вместо неё сучку в кожаных брючках, облегающих её бедра настолько плотно, что никаких разрезов не надо, чтобы подчеркнуть её сексуальность.
        Я все равно буду видеть в ней Госпожу… Я уже в ней её вижу.
        И поэтому - она не может оставаться в моей фирме.
        Открывается дверь кабинета Хмельницкой, и мой взгляд сам дергается к дверям.
        Я на самом деле хочу её снова видеть.
        Вот просто - бля!
        Облом. И облегчение сразу.
        В дверях кабинета Хмельницкой стоит Игнат и задумчиво на меня пялится. Кому-то нечем заняться?
        - Где у нас Ирина? - с интересом спрашивает Третьяков, а я припоминаю, что вчера он посылал Хмельницкой розы… И, кажется, в ту самую корпоративную субботу называл Смалькова Иудой…
        Интересно, кто из них Иудушка-чемпион?
        Так, стоп, я не буду ревновать Ирину. Я уже помню, до чего меня довела моя ревность.
        До чего довела? До двух самых охеренных часов твоей жизни, Антон Викторович?
        - Отошла, - сквозь зубы выдыхаю я, сцепившись с этими мыслями - и с одним очень упрямым столбцом в таблице, одновременно.
        Ведет пока, увы - таблица. Но по крайней мере обострившегося извращенца я затолкал куда поглубже.
        - Не в мир иной, я надеюсь? - с иронией уточняет Игнат, оглядывает кабинет, притормаживая взглядом на ноутбуке на столе Хмельницкой. Ну, или на сумке, висящей на спинке стула, но на мой взгляд, факт ноутбука куда интересней.
        Впрочем, на отсутствие у Хмельницкой рабочего компа Третьяков ничего не говорит, лишь аккуратно закрывает дверь и падает на стул напротив меня.
        - Я её туда точно не провожал, - откликаюсь я, выделяя маркером весь столбик таблицы. Где-то точно поплыли цифры поступлений.
        - Тох, что у вас с ней, можешь объяснить? - Третьяков пялится на меня, будто пытаясь продолбить дыру. - Она тебе уже дала? Убивать не будешь, если я за ней приударю?
        - Убивать - не буду, расчленять на части - обязательно, - цежу я все так же недовольно. И пусть это не мое дело, пусть я не собираюсь спать с Хмельницкой, но этим долбоебам - моим друзьям - не стоит знать об этом. А мысль о том, что Третьяков или Смальков могут-таки добиться от этой сучки того, чего я себе позволить не могу - выводит из себя.
        Я и так помешался на ней настолько, что другие бабы мне просто ни на ум не идут, ни либидо не устраивают. Отлегло бы еще…
        Игнат открывает рот, но выдать ничего не успевает. Дверь кабинета Хмельницкой открывается снова.
        В кабинет влетает Наталья, запыхавшаяся и охреневшая. Волосы растрепанные в разные стороны торчат.
        - Антон Викторович… - она захлебывается воздухом.
        - Я слушаю, слушаю, - терпеливо бросаю я, отодвигая папку от себя.
        Ну что, налоговая все-таки приехала? Вроде раньше следующего месяца не должна. Или кто там еще может быть?
        - Там Ивановская с Хмельницкой подрали-и-ись! - выдыхает Наталья чуть отдышавшись.
        Вот только этого мне для полноты счастья еще не хватало!
        Глава 22. Ирия
        - Да уберите вы руки, Геннадий Андреевич, - не выдерживаю я, потому что Смальков опять лезет со своим льдом к моему лицу. И ладно бы в руки дал пакет - ага, сейчас. Нет, лезет ведь сам. Блин, вот что у этих дятлов за обострение?
        Вот так вот - увидели меня в одних трусах, кажется, это стало самым незабываемым событием в их жизни. Может, ему тоже очертить направление моих увлечений? Глядишь, у него, как и у Верещагина, сразу отсохнет, и я снова перестану расцениваться своим еще не бывшим начальством как секс-объект.
        Я уже почти скучаю по своему скафандру, в котором я была для них всего лишь сухой воблой из бухгалтерии. Хотя нет, они обойдутся. Это проблемы моего начальства, как ему эти две недели до моего официального освобождения в штанах помещаться. Мне еще и об этом волноваться? Я переживу без этой весьма сомнительной ответственности.
        - Ирина, не капризничайте, у вас синяк будет, - поучающе ворчит Смальков и снова тянется к моей скуле.
        - Это неизбежно, - морщусь я, прекрасно знакомая с чувствительностью своей кожи. С третьего раза мне удается все-таки отобрать у Смалькова свой пакет со льдом и приложить его к лицу.
        От синяка это, разумеется, не спасет, но холод к пылающей от удара коже - это приятно.
        Интерлюдия такова, что я сижу в кабинете Смалькова на широком диване, а идиотка Ивановская - скулит и бросает на меня яростные взгляды из угла кабинета. Вытирает с кукольного личика потеки туши - она тут рыдала в три ручья и, кажется, намерена продолжать давить на жалость.
        И поделом тебе, болонка безмозглая. Будешь знать, к кому ты можешь лезть со своими разборками.
        Спокойной меня назвать нельзя. Меня мелко потряхивает - причем даже не адресно к Ивановской, а вообще - сегодняшний день явно решил посоревноваться с субботой в донности.
        Качеством корпоративное «знакомство с коллективом» перещеголять сложно, а вот количеством концентрированных ударов по голове - вполне себе.
        А Ивановская… Дура - она и в Африке дура. И злиться на это «дитя цветов» бесполезно. Она еще из школы не выросла, где из-за одного мальчика девочки непременно драли друг другу волосы. Это я терпеливая и знаю место, где можно выпустить гнев, а у Ивановской такого места нет, и про самоконтроль она не слышала.
        Дверь кабинета распахивается с такой резкостью, кажется - её хотели сорвать с петель. О да, точно, чем дальше - тем хуже. Кто сомневался? Вот вам доказательство.
        Вот это - больно. Очень. Раз за разом показывать мне мое заветное яблоко, которое мне дали только откусить, а потом сказали - ни-ни, неприкосновенно - вот в чем истинная жестокость этой скотской леди - Фортуны.
        Я ж сама ушла из кабинета, дав ему возможность свалить и не травить мне мои болячки дальше. В конце концов, мы все выяснили, ему кадрить меня больше не имеет смысла - он должен был свалить. Глядишь, я бы и выиграла время. До планерки, до завтра, а потом - уже и до увольнения. В конце концов - не так и сложно свести встречи с начальством к минимуму, если ты в них не заинтересована.
        Вот только планам моим положили конец уже через пятнадцать минут после моего ухода из кабинета.
        Ухода, отступления - без разницы. В плане Верещагина я согласна признать свое поражение.
        Верещагин оглядывает собравшихся в кабинете Геннадия Андреевича нас всех с кровожадностью киллера. Прям видно, как настойчиво он хочет повод, чтоб ко мне прикопаться.
        - Знаете, есть только одна вещь, которую я ненавижу больше, чем отвлекаться от аудита, - убийственно произносит Антон, - это отвлекаться от аудита из-за тупой бабской драки.
        Ну, если быть занудной и педантичной - я бы не назвала произошедшее «дракой».
        Разве что, «я вымыла этой дрянью пол в туалете». Потому что никто не может безнаказанно делать больно мне. Но это не очень корректно. Поэтому вслух я это не скажу.
        - Ну, и что за херня у вас произошла, Ирина? - мой драгоценный босс сегодня решил побить все рекорды в своей «корректности». Хотя, на то он и генеральный директор, что ему можно вот это все. А я что? А у меня туфли блядские!
        С ответом я подтормаживаю. Так прямо и не сформулируешь, чтобы не оказаться главным стукачом в нашем курятнике.
        Ивановская явилась в туалет за мной следом и ждала меня у раковин, чтобы начать качать права.
        Её, видите ли, не устраивало, что я «к Антону лезу», и не могла бы я отвалить. Приспичило девочке поотстаивать свои права на нашего восхитительного альфа-мудака. Ей ведь невдомек было, что Антону со мной «отвратительно». Ну, а я ей не дед Мороз, радовать правдой-матушкой не стала, сразу послала лесом. Там, говорят, маньяки бегают, может, с ними у Олечки личная жизнь устроится?
        Ну, Олечка и не нашла ничего более оригинального, как меня после этого ударить по лицу. Ударила вроде не сильно, но равновесие я потеряла - приложилась скулой об раковину. Именно к этому месту и лез со своим льдом Смальков.
        Это потом я встала на ноги, и уже Ивановская оказалась на кафеле - носом в пол и верещащая во весь голос от боли в заломленной руке.
        Болевые приемы - мое любимое прям. Хотя с куда большим удовольствием я бы этой дряни пальцы переломала. На тот момент… Сейчас я вроде бы чуть-чуть взяла себя в руки.
        Но дура же! Ведь половина нашей конторы видела мою субботнюю разборку с Верещагиным на парковке. И нужно же понимать, что если я могу уложить на капот пьяного мужика, который в полтора раза тяжелей меня - положить на пол тощую, не знающую о способах самообороны ничего идиотку - мне тоже труда не составит.
        Неа. Для Ольги эта логическая цепочка оказалась неподъемной.
        Народу на визг Ивановской прибежало… Ох!
        И да, я могла бы все это рассказать, но… Но как-то противно об этом думать.
        - Кафель у вас отвратительно скользкий, Антон Викторович, - отрезаю я, - я поскользнулась и упала на Ивановскую. Кому-то там показалось, что мы деремся.
        Ну, а что мне? Жаловаться? Я с этой курицей могу разобраться самостоятельно, тем более что она уже повалялась по полу, в курсе теперь, чем чревато бить меня по лицу.
        - Она врет, - взвизгивает из угла Ивановская, - Антон, она на меня накинулась. Из-за тебя-а-а!
        И снова захлебывается фальшивыми рыданиями, утыкаясь красным носом в белый бумажный платочек.
        Вот же крыса…
        Лживая, фальшивая, мерзкая…
        У меня даже эпитетов других не подбирается.
        Я на нее накинулась! Стояла себе руки мыла, и думала - как бы мне накинуться на Ивановскую, да еще и так, чтобы по лицу от неё отхватить, и об раковину скулой приложиться.
        А ведь решилась же дрянь - не мытьем, так катаньем от меня избавиться. Не угрозами своими, но вот так - воспользовавшись тем, что я на неё жаловаться не стала. А не надо, Ирочка, изображать из себя благородную клушу.
        Драка на рабочем месте - это серьезный проступок, за который в любой нормальной конторе обязательно прилетит что-то дисциплинарное. И нет свидетелей, никого нет, кто мог бы сказать, что эта крашеная пуделица накинулась на меня сама.
        Значит, её слово «она на меня напала». Мое - про «скользкий пол».
        Ивановская сейчас - моя отважная жертва, которую мне не удалось запугать. А я - та, кто пытался умолчать о произошедшей драке.
        Мне даже интересно - а уж не на это ли рассчитывала эта гениальная девочка, когда лезла ко мне со своими разборками.
        В кабинете же все плотнее сгущается тишина.
        Она будто окутывает меня плотным густым одеялом. Колючим, по крайней мере, Игнат Александрович смотрит на меня неприязненно. Он своей секретутке верит.
        А Верещагин… Верещагин разглядывает меня изучающе, все так же скрестив руки на груди. Будто взвешивая в своей голове мои слова и слова Ивановской.
        - Господи, какой маразм, - я чуть вздыхаю, сжимая пальцами виски. Лично мне понятно, что Антон мне сейчас скажет. Ну, ей богу, это слишком очевидно. Ведь все, вчера, сегодня, все это говорило только о том, что ему нужно.
        Верещагин же хотел меня уволить со скандалом - дисциплинарное взыскание за драку - то, что нужно. По результатам аудита-то меня прижать не получилось. И за невыполнение рабочего задания тоже. А тут - такой шанс, прямо в руки бросается. Ивановская ему богами послана, не иначе.
        Теперь так просто можно сочинить сплетню, что я не только втюрилась в босса, но и подралась с его любовницей.
        Шикардос!
        Один нолик у зарплаты на будущем рабочем месте уже делает мне ручкой. Кому нужен скандальный сотрудник? А драчливый сотрудник кому нужен?
        Что парадоксально, на Ивановскую я даже не злюсь. В этом шапито, что сейчас крутится вокруг меня, эта конкретная мадам даже не главная клоунесса.
        Злюсь я в основном на саму себя - ведь я так просто подставилась. Впрочем, я все сделала правильно. Не могу себе представить, что поступила бы иначе. Мне даже сейчас противно оправдываться. И молчу я сейчас - правильно. Никому не нужны мои оправдания.
        Одно только я понимаю, я - смертельно устала и не очень-то хочу дальше находиться в этом гадюшнике.
        Поэтому я поднимаюсь с чертова дивана, опускаю пакет со льдом на стол, и шагаю к двери кабинета.
        Антон перехватывает меня за рукав блузки.
        - Ты куда намылилась, Ирина? - шипит он вполголоса.
        - Домой, - честно откликаюсь я, - ты же все равно меня по статье уволишь, Антон Викторович, так увольняй сразу по двум. За прогул тоже. Не жалко.
        - Ирина… - господи, даже сейчас - у меня от его взгляда будто кислотные ожоги по душе расползаются. Вот почему у меня никак не сформируется иммунитет? Что нужно сделать, чтобы это все перестало меня отравлять?
        Нет, к черту. Эту работу, этого босса, этого проклятого мальчишку, одного вечера покорности которого мне было мало.
        Я же знаю, что он меня не выберет. Знаю!
        И на кой черт мне мальчик, который никак не может сам с собой определиться? Я - знаю, чего я хочу. Он - мечется между сладким и престижным, и сколько еще он будет страдать от необходимости сделать выбор? И где гарантии, что даже если он все-таки выберет верную сторону, примет себя - кто сказал, что я буду идти в комплекте с этим принятием?
        Ивановская - вот зона комфорта Антона Верещагина, зона в которой нет ничего отвратительного для него, в которой можно самоутверждаться сколько душе угодно. И этот спектакль не имеет смысла, он не будет разбираться, он «поверит» ей. Даже если будет знать, что это все чушь собачья - все равно сделает вид, что верит в самую выгодную для его самолюбия версию.
        А я… А я - задолбалась ждать, пока этот фрукт дозреет.
        - Отпусти, - выдаю я резко - я умею делать так, будто голосом щелкаю кнутом. Это срабатывает. И у Антона дергается уголок губы - он смотрит на меня со злостью, будто я его прилюдно выдрала.
        Да, да, вот это твое отношение, малыш, мне и поперек горла.
        И все же - Антон реагирует на мой тон как надо. Его пальцы разжимаются.
        Я ухожу.
        Глава 23. Антон
        В дверь постучали, в который раз за этот чертов час нарушая сеанс моего страстного совокупления с финансовой отчетностью. Никакого счастья в личной жизни, ни бабы нормальной не трахнуть, ни отчета проверить не дают. И это я еще все звонки на Игната перебросил!
        И снова этот стук. Нерешительный и бесячий. Будто щенок под дверью скребется.
        Бля, я же сказал Наташе, чтоб никого не пускала.
        Третий раз… Третий раз при таком очевидном игноре со стороны начальства стучит только конченый п… папуас.
        - Да войдите уже, наконец! - не выдерживаю я, отчаянно желая угробить назойливого посетителя одним только звучанием голоса.
        Раскрасневшаяся зареванная Ивановская боком проскальзывает в мой кабинет, замирает у двери и смотрит на меня с явной надеждой на помилование. Так. Наташа у нас в этом месяце без премии за бабскую солидарность.
        - Ты посидеть на дорожку зашла? - скептически уточняю я, разглядывая это чудное явление, видимо, решившее, что я не переживу, если она со мной не попрощается. - У Третьякова в приемной стульчики тоже есть. Занимать мое время вовсе не обязательно.
        У Ивановской дрожат губешки. Господи, вот что за сопливое создание. Плачущая женщина по идее должна как-то деморализовать, выбивать из колеи, а нет, вот сейчас я только раздражен и ничего больше.
        Интересно, а Ирина вообще бывает такой? Слабой, со слезами?
        Картинка складывается плохо.
        Ольга же стоит себе, молчит, глазами своими красными на меня таращится. Коробочку картонную обнимает.
        - Все манатки собрала? - бесцеремонно интересуюсь я, откидываясь в кресле, покручивая свой любимый маркер между пальцами. - И расчет забрала? Документы у кадровиков не забыла? Пропуск сдала?
        Мне же не надо, чтобы эта курица бегала сюда по всяким дурацким причинам. С глаз долой и чтобы никаких напоминаний о том, что это недоразумение у меня работало.
        Ивановская судорожно кивает. И всхлипывает.
        - Ну, хватит рыдать, это все равно не работает, - скучающе откликаюсь я, задумчиво глядя на страницу и пытаясь найти, где докопаться.
        Безнадежная затея. Сучка Хмельницкая! Даже опечаток у неё нет ведь! Как она вообще так живет, ей аура подлинного совершенства не натирает?
        - Анто-о-он, - тихонько хнычет Ивановская, предпринимая последний маневр, - не надо меня увольнять, я клянусь, я буду тихо себя вести.
        - Ты уволена не за то, что вела себя громко, Ольга, - меланхолично бросаю я, испытывая смутное желание вывести в углу листа пятерку с плюсом и отправить фоточку Хмельницкой в Вайбер. Ну а что, не все ей мне чеки скидывать.
        Нет, нельзя. Так недолго перейти к переписке. А от переписки - долго ли до того, как я сделаю ровно то, чего делать не хочу?
        Ведь еще тогда, у Геныча в кабинете, я ощущал, как сводит внутренности от этого странного голода. Взбудораженного не едой, нет - лишь только одним тоном.
        Одно слово.
        Одно слово - и мне пришлось стискивать зубы, выдерживая новый приступ когтистой темноты, каждое касание которой заставляло покрываться раскаленными мурашками.
        Господи, как хотелось снова туда - в интимную шелковую темноту номера в клубе, когда я смотрел на Ирину только снизу вверх. И готов был на все, лишь бы никого в её жизни больше не было.
        И вот это - всколыхнулось от одного только слова Ирины!
        Есть ли шансы, что я выдержу хоть сколь-нибудь долгую переписку?
        Я бы на это даже пары сотен не поставил.
        - А почему-у-у? - не выдерживает Ивановская, напоминая о себе.
        Почему я её увольняю? Потому, что она дура? Оборзевшая дура? Слишком много о себе возомнившая оборзевшая дура? А как это сказать корректней?
        - Не надо держать меня за идиота, Ольга, - я вздыхаю и переворачиваю страницу отчета, - если бы Ирина первая начала - ты бы до неё даже не дотянулась. Тем более, у тебя не было ни единого повреждения от удара, а у неё был. И мне уже рассказали, что она тебя в туалете заломала. Так что…
        - Ну, прости-и-и, - канючит Ивановская, - Антош…
        - Не договаривай, - я брезгливо морщусь, обрывая её на полуслове, - не лезь к Ирине, ты мизинца её не стоишь.
        - То-то ты её продинамил в ресторане, - неожиданно зло и твердо цедит Ольга, встряхивая волосами, - и на посмешище выставил - это так ты её оценил, да?
        - Боже, неужели у тебя гордость проснулась? - я чуть приподнимаю бровь. - Я даже не надеялся, что увижу это эпохальное событие.
        - У меня-то гордость проснулась, а у тебя мозги так и не проснутся, Антош, - язвительно улыбается Ольга, - и с Хмельницкой у тебя ничего не выйдет. Ты все с ней прое…
        - Пошла вон, - тихо произнес я, поднимая на Ольгу глаза. Она насмешливо кривит рот, будто капитан, стоящий на самом носу тонущего корабля.
        Слова Ивановской будто выписали мне хороший такой болевой апперкот. Даже при том, что я вроде все для себя решил - все равно я первый раз отказываюсь от женщины, которую хочу. А так, как Хмельницкую, я, кажется, вообще никого в своей жизни не хотел.
        Бля, почему я её не поимел тогда, в ресторане? Почему не распаковал этот сюрприз, не вытряхнул её из её унылых тряпок? Дебил, да.
        Хотя кто вообще мог мне предсказать, что моя асексуальная бухгалтерша - во-первых, на самом деле та еще штучка, а во вторых - развлекается тем, что ставит на колени мужиков.
        И меня - тоже поставила. Швырнула! И как это теперь уже мне вышвырнуть из памяти и жить дальше?
        Геныч является без стука. Я слышу его еще в приемной, когда он в своей деловито-жесткой манере распоряжается Наташе, чтоб к нам никого не пускали.
        Заваливается в мой кабинет, как к себе домой, садится в свое любимое кресло и некоторое время на меня таращится.
        - Ивановская - все? - практично интересуется Смальков, барабаня пальцами по кожаному подлокотнику.
        Я киваю. Ничего не говорю - тем более, что Геныч был в своем кабинете, когда я велел Ивановской собирать вещи, пока ей готовят документы на увольнение. А мне не хочется отвлекаться на болтовню - я тут играю в увлекательную игру «Найди косяк у Хмельницкой».
        Интересная игра, между прочим, сложная. Нашла коса на камень и сука-аудитор нашел своего идеального бухгалтера. Я таких идеальных цифр, сходящихся абсолютно везде, где они должны сходиться, с университета не видел.
        - Тох, ты ведь сейчас понимаешь, что Хмельницкую отпускать нельзя? - Геныч смотрит на меня терпеливо, будто в надежде, что вот именно сегодня я взял и выучил урок. - Ты же уже понял, да?
        В любой другой ситуации я бы подумал, что Геныч отвоевывает свою протеже, и в общем и целом - так оно и было, Ирину притащил именно он, но… Нет, дело было не в этом. Дело было в том, что эта стервозина была слишком хороша. Я её недооценивал. Очень сильно недооценивал, как оказалось. Не приглядывался.
        - Ужасно интересно, как ты предлагаешь её удерживать? - Я прищуриваюсь, глядя на Смалькова. - Прикуем её к стене в бухгалтерии?
        Геныч смотрит на меня как на идиота. Хотя, не зря, я ведь отчаянно под него кошу.
        - Ну, действительно, как же возможно удержать обиженную женщину, которая к тебе уже два года как неравнодушна, - тянет Смальков, будто бы призадумавшись, - знаешь, Тох, я навскидку пару надежных способов знаю. Например - берешь букет цветов в одну руку, яйца в другую и едешь на переговоры. Почему-то мне кажется, что ты в процессе тех переговоров тоже удовольствие получишь.
        - Исключено, - я огрызаюсь с раздражением - перед глазами, увы, картиночки так и рисуются… Вот что недотрах с мозгами делает - плавятся от невинных намеков.
        - Тох, ты не заболел? - Геныч изображает обеспокоенную клушу, даже тянется к моему лбу, будто хочет пощупать температуру. - Ты давно от баб отказываешься? Или, может, ты все-таки поддался современным модным тенденциям и перешел на мужиков? Мне с Игнатом начинать беспокоиться?
        - Отвлекаешь, - резко предупреждаю я. Бля, вот реально, мне вообще дадут сосредоточиться на гребаном аудите? Вроде, Хмельницкая уже над душой не сидит, отвлекать некому. И ладно бы по делу отвлекали, нет, уже второй посетитель отвлекает по херне.
        - Мне тут птичка напела, что приказа на увольнение ты заказал два, - хмуро произносит Геныч, всем своим видом демонстрируя недовольство. А, ну ясно, то есть он уже в курсе, просто изначально пытался прощупать почву.
        Интересно, где сидит эта певчая птичка? В кадровом? Я бы этой птичке клювик-то подзаткнул чем-нибудь не эротичной формы. Хотя, формально придраться не к чему, кадровые изменения не должны держаться в тайне от членов совета директоров.
        - На счет судьбы второго приказа я пока думаю, - я пожимаю плечами, - Ген, ты, помнится, признавал, что пока я приношу деньги - ты не будешь лезть к моим кадровым решениям.
        Приказ был подготовлен обычный - для официального увольнения Хмельницкой без двухнедельной отработки. Без всяких дисциплинарок, даже вопреки тому, что она сейчас на работе отсутствует. Просто потому, что я уже хочу закрыть этот вопрос и оставить его за спиной. Чтоб точно больше не оборачиваться лишний раз.
        И не искушаться…
        Я пока не подписал. И число её последнего рабочего дня не поставил. Но не так уж долго я буду с этим тянуть. Не хочу усугублять это свое помешательство. И кормить его даже в малом - тоже.
        - Тох, это кадровый проеб, ты же сам все знаешь, - Смальков качает головой, - достойную замену именно Хмельницкой мы будем искать довольно долго.
        - Мы справимся, раз так нам нужно, - хладнокровно парирую я.
        - Нам, или тебе?
        Да, блин, мне, это нужно мне. Сколько пядей во лбу нужно, чтобы догадаться?
        - Ты решил сделать карьеру профессиональной гадалки? - не поднимая глаз от таблиц, интересуюсь я. - Так бросай это гиблое дело, Ген, судя по всему, единственная верная твоя ставка была та, которую ты сделал на меня.
        - Поучи меня еще деньги вкладывать, - Смальков негромко смеется, а потом хмыкает, - знаешь, Тох, если нужно выбирать между тобой и ею - то разумеется, ты знаешь, на чьей я стороне. Но если дело только в её выходке в ресторане - так уже трахни её за это хорошенько, и забей. Корпоратив на то и корпоратив, чтобы страдать херней в грандиозных масштабах. Зато есть что вспомнить. Отличная ж история для звездочки на фюзеляже. Кто еще может похвастаться тем, что главбух генерального на колени швырнула?
        - Дело уже далеко не только в этом.
        А в чем конкретно - я, разумеется, каяться не буду. Мне даже думать об этом - темно и душно.
        Некоторое время мне таки дают подумать над отчетом. Но Смальков и не уходит, значит, все еще рассчитывает что-то сказать.
        - Ты кстати знаешь, что Хмельницкую с нашей парковки какой-то джип забирал? - Геныч - паскуда вкрадчивая. Его бы в инквизиторы, он бы одним голосом своим заменил целый отряд экзекуторов с их пыточными иголками.
        - По камерам смотрел?
        - Не, - Геныч качает головой, - выходил купить сигарет. Видел, как за ней подъехали. Запомнил - уж больно крутая тачка для такси. И не её машина, это точно.
        - Черный был джип, с блатными номерами? - я выдыхаю это даже быстрее, чем успеваю прикинуться, что мне плевать.
        - А ты откуда знаешь? - Геныч косится на меня с насмешкой.
        А у меня в руках трещит этот чертов маркер…
        Можно, конечно, представить, что это кто-то другой, кто-то случайный забирал Хмельницкую. Но мне почему-то кажется, что это был Зарецкий. Это к нему она снова бросилась, сбежав от меня.
        Мир вокруг будто укрывается за алой шелковой вуалью. В моей крови вскипает за считанные секунды яростный яд. Как просто от этого было отстраняться до того, как у меня не было за что цепляться.
        И да, мне должно быть плевать, с кем она развлекается, и что она там с ним делает… Коль скоро я все решил, и если Хмельницкая в мои планы никоим образом не входит.
        Вопрос только в том - почему у меня в ушах сейчас звучит голос бармена Сережи.
        «Ирия и Пэйн… Такие космические… Так друг другу подходят…»
        Нет, дальше так продолжаться точно не может…
        Глава 24. Антон
        - Без клубной карты не пропустим.
        И это после двадцати минут дипломатических подкатов. Я уже опустился настолько, что предложил этому придурку с пропускной взятку, но он оказался из принципиальных.
        Он меня не помнит, да и вчера вообще был не он, с чего ему вообще запоминать всех клиентов клуба?
        В каменную физиономию охранника я гляжу с желанием опуститься до мордобоя прямо сейчас.
        Не сейчас, Верещагин, не сейчас.
        В конце концов, срывался ты не для этого.
        - Ну, тогда Тамару Александровну позовите, будьте любезны, - мрачно цежу сквозь зубы.
        - Хозяйка занята, - пожимает плечами охранник.
        Бля, ну что мне, опять звонить Смалькову? Боюсь, что во второй раз это уже не забудется. И таки будет у Геныча на меня компромат, по принципу «он ходил туда не один раз, потому что ему понравилось».
        - Хорошо, а проводить к ней вы можете? - судя по выражению лица охранника - уже он сам мечтательно подумывает о том, чтобы силовыми средствами заставить меня сгинуть с глаз долой и из сердца вон, - если не примет, проводите обратно. Ну что поделать, клубную карту я еще не получил…
        Охранник взглядом меня сканирует, взвешивает и препарирует на мелкие частички.
        - Андрей, - рявкает он, и сбоку из коптерки выглядывает совершенный громила. Боксер, что ли?
        - Проводи к хозяйке, - кривясь как от зубной боли просит не-Андрей, - если она пошлет его, можешь ему ребра пересчитать. Для профилактики настырности.
        Андрей явно очень рад этому предложению. Впрочем, мне уже похер на их фантазии, я просто заколебался отсчитывать каждую потраченную на пустую болтовню минуту.
        Где-то там этот утырок может уже целовать руки или ноги моей Хмельницкой. Этот Андрей еще и тащится еле-еле, будто где-то объявили турнир на самого тормозного сотрудника и он рассчитывает на победу в этом конкурсе.
        В приемную хозяйки Тресса ведет отдельный вход. Здесь светло и довольно официозно. Впрочем, после того как амбал стучит в кабинетик, и - дождавшись разрешения войти, пропускает меня вовнутрь - официозность несколько пропадает.
        Нет, дело не в обстановке в самом кабинете - обстановка как обстановка, прям даже и не скажешь, что здесь работает владелица тематично-эротического заведения.
        Дело в тех двух людях, что расположились на кожаном диванчике и в том, как они расположились. Нет. Не трахаются. Болтают. Но как они это делают…
        У бармена Сережи явно сегодня выходной. И сидит он на полу у ног Тамары Александровны, запрокинув голову, пока сама хозяйка вычерчивает своими когтями на его шее узоры. Хозяйка она тут во всех смыслах. И для клуба, и для Сережи…
        Сережа кстати одет прилично, а вот про его хозяйку этого не скажешь. У неё голые ноги, и тонкие ремешки на бедрах. Что конкретно, я не вижу - да и не приглядываюсь. У меня тут другой интерес, блондинистый такой, все остальные меня не интересуют.
        Сережа от прикосновений её пальцев млеет, и кажется плавящимся на жаре куском шоколада. Парень явно подыхает, его вот так доканывают уже не меньше часа, но… Но он терпит, лишь жадней глотая воздух и не обращая на меня никакого внимания. Для него сейчас явно в мире нет ничего, кроме рук Тамары.
        И вот таким вот безвольным кисельком ты хочешь быть для Ирины, Антон Викторович?
        Самое паршивое, что - да. Да. Тысячу и одно да - вот что рождается в моей душе в ответ на этот вопрос.
        Хочу. Для неё - хочу. Тем, кем она хочет.
        - Я просила меня не беспокоить, - раздраженно бросает она, поднимая глаза на амбала Андрея, задевает взглядом меня, чуть поднимает бровь. Будто в недоумении. Плохо. Очень плохо! Мне не нужно, чтобы она недоумевала, зачем я здесь. Мне нужно, чтобы она разрешила мне зайти в клуб.
        - Тамара Александровна, извините, но тут этот… Без клубной карты. Ломится.
        Тамара смотрит на меня задумчиво, изучающе, а я… А я слежу за тем, как её пальцы скользят по коже Сережи. Завораживающее зрелище, если честно. С трудом получается оторвать взгляд.
        - Иди, Андрей, - наконец милостиво кивает охраннику Тамара, - я разберусь.
        - Так может мне вам помочь разобраться? - воодушевляется мой сопровождающий. Нет, чувак точно из завязавших борцов, но с явной ломкой и тоской по драке.
        - Иди, Андрей! - Тон Тамары меняется совсем незначительно, он не становится громче, но становится жестче и опаснее. И, о чудо - даже мой охранник втягивает голову в плечи и, пятясь, исчезает за дверью кабинета.
        - Присядешь? - ровно интересуется Тамара.
        - Спасибо, постою, - на одном выдохе откликаюсь я. Почему то, что Тамара делает с Серёжей, выглядит так эротично?
        - Ты так удивлен, Антон, - Тамара довольно быстро считывает выражение моего лица, - чему именно?
        - Этот ваш Андрей так среагировал… Хотя не походил на мальчиков вроде… - вот тут я запинаюсь с формулировками.
        - Вроде тебя? - с конкретной насмешкой в голосе заканчивает Тамара. Этот удар приходится принять, стиснув зубы. Ей про «я не такой и эти ваши извращения меня не интересуют» я рассказывать не буду. Тем более… Ну, нельзя сказать, что они меня реально не интересуют.
        - При должной практике управлять можно практически любым мужчиной, - Тамара философски пожимает плечами, прихватывая Сережу за волосы, заставляя его запрокинуть голову, - а у меня практика очень большая. Чем я обязана такой скорой встрече, Антон? Я предполагала, что ты не нашел Тресс удовлетворительным для себя. Если судить по твоему уходу от Эвы.
        Итак, она уже в курсе. Эва пожаловалась или Сережа отчитался?
        - Мне нужна Ирия, - невозмутимо откликаюсь я, опуская руки в карманы брюк. Вот эта моя фраза эффект производит мгновенный. Тамара уставляется на меня с интересом.
        - Ты замахиваешься не по возможностям, дорогой, - мягко улыбается моя собеседница, - Ирия не берет новичков. Её интересуют уже опытные мазохисты, хорошо знающие про дисциплину.
        - Вроде Пэйна? - вырывается у меня.
        - Да, вроде него, - Тамара качает подбородком.
        - Ну, интересуют её опытные, мне это неважно, - возражаю я, - вчера у нас с ней было оговорено условие, если я выдерживаю её порку до конца - с Пэйном она свой контракт разрывает. Я выдержал. И теперь имею все основания предполагать, что меня наеб…
        - Не выражаться, - цокает языком Тамара, обрывая мое ругательство одним только резким взглядом. Бля, что за бабы тут вообще? Ведь работает же! Причем четко так работает, хотя я предполагал, что так на меня может действовать только Ирина.
        - У меня есть основания считать, что меня поимели, - поправляюсь я, - разве вы поощряете нарушение условий соглашений, Тамара Александровна?
        Она смотрит на меня, не мигая и не моргая.
        - То есть ты хочешь сказать, что сбежав от Эвы, ты пролез к Ире? В обход Пэйна? И Ира позволила тебе заменить его? - Тамара проговаривает это медленно. - И ты выдержал порку? Её порку?
        - Хотите, могу показать, - я прихватываю пальцами ремень на брюках, - вряд ли можно опознать следы ремня от руки Ирины, но думаю, будет понятно, что вечер у меня был… насыщенный.
        - Господи, какой же ты нахал, Антон, - Тамара чуть запрокидывает голову, разглядывая меня будто писаный шедевр, а затем склоняется к уху Сережи и мурлычет: - Он даже наглее тебя, малыш, представляешь?
        Сережа не представляет. Сережа вообще не хочет ничего представлять - Сережа хочет трахаться. И на меня он смотрит уже конкретно задроченным взглядом, намекающим, что мне пора бы сгинуть куда-нибудь в дальнюю даль.
        - Так что, поможете ли вы пересечься с Ирией? - моя настырность - это на самом деле половина секрета успеха. - В конце концов, если она нарушила нашу договоренность - разве я не имею права об этом знать?
        - Я первый раз слышу, чтобы Ирия нарушала договоренности, - Тамара качает головой.
        - Но приехала она с водителем Пэйна еще полтора часа назад, - хрипло выдыхает Сережа, явно надеясь, что если он мне поможет - то я наконец свалю с горизонта, - и сам он должен был уже подъехать. У них сегодня встреча по расписанию. Девайсы для них не готовили, но она же возит свою атрибутику.
        - Тогда у меня другой вопрос - была ли договоренность у Ирии с Антоном? - хмыкает Тамара. - И была ли сессия.
        - Он ушел вчера вслед за ней. Вышел только через три часа. Пэйн же покинул игровую зону где-то минут через двадцать после того, как туда вошел, и был очень разочарован.
        Сережа говорит отрывисто, недовольно, но меня даже умиляет его точность и память. Не бармен, а видеорегистратор просто.
        - Значит, Антон и вправду мог провести вечер с Ирией, - задумчиво заканчивает Тамара, а затем склоняется и прикусывает Сережу за край уха, - спасибо, малыш, а теперь помолчи.
        Сережа не против заткнуться. Он все сказал, спасибо ему за это.
        Тамара же еще с минуту смотрит на меня, а потом кивает мне в сторону своего стола.
        - Там на столе красные браслеты, возьми один. Это чтобы тебя пропустили в игровую зону одного. У Ирии всегда один и тот же номер. Стучи. Если тебе не откроют - ничем не могу помочь. Откроют - так и быть, разбирайся. В клуб можешь пройти через дверь в конце коридора для персонала, там выход в бар, ключ в замке торчит.
        Браслет я забираю, у двери оборачиваюсь.
        - Почему вы вообще мне верите? - вопрос срывается с языка быстрее, чем я успеваю прикинуть, есть ли вообще смысл его задавать. - Я же могу врать.
        - Можешь. Но не врешь! - Тамара машет в мою сторону ладонью, - сгинь, будь любезен. Учти, если будешь плохо себя вести - я ведь найду, как тебя прищучить, Антон. У меня есть средства.
        Почему-то в этих её словах мне даже не приходит мысли усомниться. Если у неё тут отдыхает Зарецкий, если чтобы попасть сюда - мне пришлось обратиться к Генычу, а этот кадр сам по себе отдельный козырь в колоде и мне очень повезло, что он у меня есть - значит, и другие «отдыхающие» в Трессе могут оказаться довольно высоко залетевшими птицами.
        Хотя…
        Хотя я все равно буду вести себя плохо.
        И никто не заставит меня вести себя иначе. Только… Только Ирина, да…
        В этот раз я не заморачиваюсь никакими масками. Не-е-ет. Меня почти трясет от радостного предвкушения, что все прошло именно так, как мне было нужно. Все-таки хорошо быть убедительным и ушлым ублюдком.
        И до заветной цели меня отделяет уже столь ничтожное расстояние, что даже не верится.
        Мне бы на самом деле остановиться. Задуматься - что я тут забыл, почему опять переменил планы, но… Предвкушение пьянит слишком сильно. Слишком далеко я зашел, чтобы останавливаться сейчас. Если не пришел в себя раньше - сейчас нечего и пытаться. Все равно остановиться не получится.
        У двери с алой цифрой “четыре” я даже замираю, будто готовясь к глубокому нырянию.
        Ведь именно этого я и хотел с самого трижды проклятого утра. И именно этого опасался - что мне все-таки унесет крышу. И её унесло.
        Геныча - расстрелять. Это все из-за него. Мне не стоило знать, что Хмельницкая снова решила провести вечер с Зарецким.
        Барабаню я в дверь абсолютно без кокетства, без трепета. Скажите спасибо, что не ногой.
        И со второго раза в двери все-таки проворачивается ключ - я таки помешал этой сладкой парочке.
        Кто откроет? Ирина? Или этот её Пэйн? Даже не знаю, какой вариант мне предпочтительней.
        Судьба сама решает за меня этот вопрос - как только в коридор выглядывает разъяренный Зарецкий, недовольный тем, что его прервали - на темных небесах моей души вспыхивают разноцветные фейерверки.
        - Тебе чего, - рычит он, явно желая меня урыть за одну только мою назойливость.
        - Мне только вас, Прохор Степаныч, - ядовито откликаюсь я и впечатываю свой кулак в скулу соперника.
        Пожалею я об этом позже - хотя и слышу как на высокой ноте воют инстинкты самосохранения. Но мне не до них. Сейчас - внутри меня звенит гонг, давший старт началу драки.
        Боже, как же я хотел дать этому уроду по морде… Вот со вчерашнего дня и хотел…
        Оно того стоило - мне полегчало!
        Глава 25. Ирия
        Вообще-то я не привыкла вылетать из душа пробкой, стягивая полы халата на груди.
        Я, если честно, и в номерах Тресса редко пользовалась именно ванными, хотя и знала, что Тамара до смерти дрочит своих уборщиков, чтобы в клубе была просто стерильная чистота. Все равно душ в моем понимании рядом с сессиями помещался только при наличии секса, а я секс и сессии не смешивала. Проще было добраться до дома и раздеваться уже на своей территории.
        Но вот сегодня - свершилось. Некогда было ехать домой, когда позвонил Проша и предложил встретиться раньше, чем было оговорено по расписанию - я согласилась. И все, на что меня хватило, это заехать и взять себе в магазине чистую блузку и свой личный халат. Черный.
        Хорошо, что догадалась это сделать, иначе пришлось бы мне выскакивать из душа в полотенце. Ну, или без него. Но это уже совсем не вариант.
        Казалось бы, приватная зона, ВИП-номер, в котором встречаемся только я и Зарецкий, и никого больше сюда не пускают. Что может пойти не так?
        С кем в мое отсутствие может сцепиться мой контрактный саб?
        Верещагин!
        Я только увидела его затылок в клубке из двух мужских тел, катающихся по полу и чуть не взвыла.
        Опять! Опять влез! В мою зону комфорта! Без разрешения!
        Я ведь шла сюда, чтобы успокоиться. Чтобы хоть чуточку выдохнуть. Без него!
        - Сидеть! - рявкаю на пределе связок.
        Что примечательно - в стороны друг от друга расшвыривает обоих подравшихся кретинов. Оба они среагировали на мой приказ. Оба замирают на полу, один стоя на коленях, Антон - опираясь на одно.
        Проша - багровый, яростный, будто бык, на скуле наливается темно-фиолетовым фонарь.
        У Верещагина - отсутствуют верхние пуговицы на рубашке, разбита губа, и вообще выглядит он - будто попал под пресс. Только он злющий и готовый снова броситься в бой.
        Дышат оба тяжело, явно желая продолжить свою разборку.
        Я сгребаю Верещагина за его чертов галстук.
        - Что ты тут опять забыл, - я уже даже не шиплю, я рычу.
        - Как и вчера, тебя, - выдыхает этот идиот, - ты мне обещала. Обещала, что с ним порвешь.
        А я, твою мать, чем, по-твоему, тут занимаюсь? - про себя.
        - Ты не имеешь никакого права мне ничего предъявлять, - бросаю я вслух, - ты дважды отказался быть для меня Нижним. Это тебе отвратительно.
        - Я передумал, - кажется, Верещагин и сам не понимает, что несет, но то, как он на меня смотрит…
        Голодными глазами жертвы. Моей жертвы.
        - В угол, - я дергаю подбородком, - на колени. Лицом к стене. Руки на затылок.
        У него в глазах что-то вспыхивает. Его гонор и вспыхивает. И пусть горит он синим пламенем.
        - А если…
        - Дверь вон там, - я даже не даю ему договорить. Я и так понимаю, что он хочет спросить.
        Что, если он не будет подчиняться? А то. Он может выйти нахрен, и я за ним запру дверь номера.
        Мы меряемся взглядами секунд десять. Вот только сейчас он мне не босс, а слишком наглый Нижний. И на моей территории госпожа - я. Не хочет меня слушаться…
        Антон шагает в сторону указанного угла. Там опускается на колени. Отлично. Одного кретина я на место поставила. Надо разобраться со вторым. Я разворачиваюсь к Проше.
        - Опять открыл дверь без маски? - холодно интересуюсь я. - Ты точно дорожишь имиджем?
        Ярость стирается с лица Проши, будто капли воды под натиском полотенца. Он опускает взгляд.
        - Третий раз, Ир, - устало произносит он, - третий раз подряд у нас с тобой не срастается. Третий раз происходит какая-то херня. Он явился и… Дай я просто разберусь с этим уродом, и мы с тобой займемся делом. Я уже сдохнуть хочу, до того мне паршиво.
        - Этот урод - мой Нижний, - спокойно произношу я, скрещивая руки на груди, - так что впредь аккуратнее выражайся в его сторону.
        Ну, пусть я несколько приукрашиваю действительность, но в отличии от Антона - я понимаю последствия его идиотской выходки.
        Дать по морде депутату… А чего сразу не с моста в реку сиганул с якорем на шее?
        Это ведь передо мной Проша ползает на четвереньках, а в реальной жизни он от всех своих противников не оставляет мокрого места. И уже завтра Верещагин может «случайно» выпасть из окна нашего бизнесцентра. С двенадцатого этажа, да.
        Вот как так? Этот болван накосячил - а я его выгораживай!
        Он еще и сбежит потом. Опять!
        Проша смотрит на меня как-то странно. Вроде чуть успокоился, но странности в его взгляде это не умаляет.
        Черт, я все еще в этом чертовом халате!
        - Сядь, - я киваю в сторону кресла, - закажи мне из бара кофе и лед. И жди. Переоденусь - и мы поговорим.
        - Лед для меня? - уточняет Проша. Пока действует наш с ним контракт - в нашем с ним номере все решаю я, так полагается. И он не может ничего делать без моего разрешения. В том числе и облегчать себе болевые ощущения.
        - Лед для кофе, - мстительно улыбаюсь я, - а ты переживешь, Прохор Степаныч.
        Одеваюсь я - назло обоим идиотам - без лишней спешки.
        Вот еще - из-за двух передравшихся петухов стрелы на чулках сажать.
        Даже жалею, что не стала мыть голову - еще десять минут воспитательного уединения выписала бы, пока сушила бы её.
        Верещагин - чертов самоубийца. Придурочный, ушлый, ревнивый…
        Ох, блин…
        Принесло его на мою голову. Как вообще узнал, что я тут, а не дома?
        Бесит. Бесит до невозможности. Этим своим «я передумал» - особенно.
        Надолго ли ты передумал, малыш?
        Ему все это игрушечки, для меня - половина жизни. Уже устоявшаяся и приведенная в порядок.
        А Антон делает все, чтобы устроить мне бардак и тут.
        Когда я выхожу - в комнате тишина. Кофе уже ждет меня на круглом столике между двух кресел. Проша выжидательно гипнотизирует дверь ванной, при виде меня у него даже плечи чуть расслабляются.
        Подхожу к нему, касаюсь синяка на его скуле самыми кончиками пальцами.
        - Ярко, - качаю головой, - как завтра на работу?
        - Возьму больничный на неделю, - Проша пожимает плечами. Я киваю. Логично, да. Логичнее, чем объяснять прессе, на какой лестнице в Думе ты оступился, и иметь после этого две тысячи разных версий происхождения этого злополучного синяка.
        Сажусь в свое кресло, потягиваю кофе, выдыхая из себя остатки раздражения.
        Бросаю взгляд в угол, любуюсь на спину и переплетенные на затылке пальцы Антона.
        Вот так и стой, паршивец!
        У него, кажется, даже этот самый затылок возмущен подобным обращением с его мудацким величеством.
        Это наказание совершенно точно его бесит, но настолько внаглую припираться на мою встречу, да еще и устраивать драку - в какие рамки это лезет? И что мне, каждый раз подмахивать его мазохизму? Обойдется.
        Да, до слейвспейса, до осознания своей вины перед мастером и раскаяния нам тут так же далеко, как от Москвы до Антарктиды, маршрутом, проложенным строго через Китай. Но я и не мечтала ни о чем таком.
        Собственно, именно поэтому я не люблю иметь дело с неофитами. Мало того, что они подолгу не могут определиться, и вот весь этот Верещагинский дроп - это на самом деле слишком обычное дело. Так еще и отдачи от них практически минимум.
        И все же - он подчинился. Понятия не имею, долго ли он выдержит, но я - точно не откажусь ни от секунды его служения.
        - Ир, - Проша виновато кашляет, напоминая о себе.
        Залюбовалась… Сама себя понимаю, но да, у меня тут еще дело есть. Очень важное.
        Отвожу взгляд от подрагивающих локтей Антона, ставлю пустую чашку на столик, смотрю Проше в глаза. Спокойно. Хотя нельзя сказать, что мне было очень легко сейчас.
        В конце концов, у меня выбор между нестабильным и ненадежным Верещагиным, и проверенным, незыблемым в своем беспрекословном повиновении Зарецким.
        Его ошейник я достаю из сумки молча. Кладу на стол, пододвигаю к Проше. Больше слов не требуется. Он не может не понимать, что это значит. В конце концов, он не был бы лучшим, если бы плохо меня чувствовал.
        - Я против, - спокойно откликается Проша, - какие бы ни были причины, я против.
        Я и не надеялась, что будет легко.
        - У нашего контракта есть целая куча пунктов о сохранении твоей анонимности.
        - Да, я знаю, что твой идиот меня вскрыл, - Проша морщится, - он тут чуть не на весь клуб мое имя орал. Мне плевать. Я найду, чем заткнуть ему рот. Только разреши и…
        - Не разрешу, - я качаю головой, - и ты знаешь правила. Если одна сторона перестает быть заинтересованной в отношениях…
        - Ир, со всем уважением, - Зарецкий качает головой, - нашему контракту больше года. Я тебя устраиваю, ты - устраиваешь меня. Более чем. Ты знаешь, я за тебя убить могу. И из-за чего бы нам с тобой прекращать наши отношения? Если денег мало - я утрою твою ставку. Можешь вообще забить на другую работу. Будешь пороть меня, а в перерывах летать на Гоа.
        Заманчивая перспектива. Любая девочка в этом клубе нашла бы её заманчивой.
        - Дело не в деньгах, - негромко возражаю я, - дело никогда не было в них, с ними просто проще.
        - Да. Проще, - Проша кивает, - проще обозначить наши отношения как отношения заказчика и исполнителя и держаться этих рамок. Но если дело не в деньгах, то в чем тогда, Ир?
        Я бросаю взгляд на Верещагина. Больших объяснений не требуется.
        - Да брось, - Зарецкий качает головой, - он не даст тебе и половины, что могу дать я. Он же… Он же даже не наш. Не покорный. Он вытреплет тебе все нервы, а отдачи не даст.
        Увы, он прав. Я это знаю, на самом деле.
        Антон там в углу что-то гневно шипит.
        - Вот видишь, - Проша морщится, - он не думает о тебе. Даже сейчас. Ведь ты не разрешала ему приходить, так?
        - Не разрешала, - я развожу руками, - и все-таки мой выбор сделан, Прош. Я могу порекомендовать тебе пару хороших девочек.
        - Да нет, не надо, спасибо, - Проша замолкает, складывая у лица ладони.
        У них с Верещагиным вроде всего три года разницы, но насколько же они различаются по характеру…
        - Прости, что так вышло, - это уже слова не госпожи, но человека за её доспехом.
        Проша встает без единого звука, шагает ко мне, опускается на колени у моих ног. Антон это видит боковым зрением, я вижу, как он багровеет от ревности.
        Никогда не думала, что буду получать такой кайф от ревности Верещагина. Хоть что-то…
        Последний поцелуй полагается самым кончикам пальцев. Формальность. Последняя галочка.
        Проша поднимается с колен, забирает ошейник со стола, прикрывает лицо намордником и шагает прочь. Все это в тишине, без лишних звуков.
        Ну, просто сердце кровью обливается - потому что отрывать от него приходится самое дорогое. Друга, в которого я почти вросла корнями за этот год. Который знает меня как никто другой.
        Лишь у самой двери он останавливается и бросает пристальный взгляд на Верещагина. Мне на самом деле становится не хорошо от такого внимания. Впрочем, Проша не разочаровывает - молча выходит из номера, закрывая за собой дверь.
        Я же…
        Я же закрываю глаза и откидываюсь в кресле. Не то чтобы я умираю от тоски от случившегося, но мне до смерти пусто.
        Пусто оставаться ни с чем.
        Говорят, синица в руках лучше журавля в небе.
        От синицы я отказалась. Журавля же мне никто и не дал.
        Глава 26. Антон
        Зарецкий закрывает за собой дверь.
        Тихо закрывает, бесшумно.
        Слишком просто он ушёл. Будто и не пытался побороться за Нее.
        Мне это не нравится. А уж что-что, а интуиция у меня отличная.
        Зарецкий не производит впечатления того человека, который легко сдается. И он совершенно точно ценит именно Ирину, она ему нужна не меньше, чем мне. И он уходит так просто?
        Но все-таки в данную секунду - Зарецкий не так важен. Важнее та, что осталась в одной комнате со мной.
        Я с трудом могу поверить в то, что произошло. И то, что произошло оно по-настоящему, а не в моей голове.
        Она послала его к черту! Ирина послала своего Пэйна.
        Мне не пришлось для этого рвать его на части, не пришлось никого шантажировать и угрожать. Я просто это получил. То, чего хотел отчаянней всего. Задаром.
        Может, это не определяется именно как “послала”, но суть не меняется, какое слово ты ни используй.
        Бросила, рассталась, дала от ворот поворот и выбрала… Кого она выбрала? Меня? Разговор был будто бы да, но на это не очень похоже. По крайней мере - пока.
        - Почему ты с ним порвала? - не удерживаюсь я. Я не дурак, но мне нужно обоснование. Озвученное Ириной обоснование.
        Ведь и идиоту ясно, что это Ирина сделала не потому, что я пришел. Если бы она хотела сохранить свои отношения с Зарецким, меня бы она вышибла. Я ее не заставлял. И мой шантаж на самом деле был такой себе в плане эффективности. Зарецкий действительно мог согнуть меня в бараний рог и заткнуть мне рот моей же пяткой. Но что-то же заставило Хмельницкую пойти на этот шаг.
        - Я не разрешала тебе открывать рот, - Ирина говорит негромко, но от её интонаций позвоночник будто промерзает насквозь, заставляя меня выпрямиться еще сильнее.
        - Прости.
        - Простите, - поправляет Ирина уж совсем холодно, - простите, Госпожа. Тыкать можешь своим потаскушкам за дверью.
        Есть что-то раскаленное в этой тишине, что повисает между нами. Условий становится всё больше. Но кто сказал, что будет просто?
        И с одной стороны, меня бесит очередное условие. Но вопреки этому раздражению… Я продолжаю стоять. Как идиот. В углу, на коленях.
        - Простите, Госпожа.
        Говорить это трудно, приходится зажмуриться, чтобы все-таки это озвучить. Но не сказать - не получается.
        Не сказать значит - проигнорировать её - Госпожу.
        Мне эта мысль совершенно не нравится.
        Тому мне, что проснулся, как только Ирина вышла из ванной.
        А тот я, что остался за порогом этой комнаты…
        Впрочем, сейчас он меня не волнует.
        Ирина молчит. И уже даже этим с успехом заменяет свой ремень. Каждая секунда этой тишины - будто еще один раскаленный удар, достающийся моим лопаткам.
        - Я порвала с ним, потому что дала тебе вчера слово, - в голосе Ирины слышится острое раздражение - и кожу на моей шее от этого будто иглами колет, - помимо этого и перед Пэйном у меня были свои обязательства, которым я обязана следовать. Ты думаешь, что мое слово ничего не значит? Как твое?
        - Нет, - под глазами плывут цветные круги. Желудок сводит от чувства вины. Я оскорбил её? Звучит она именно так. Что мне сделать, чтобы это исправить?
        Этот выпад на самом деле глубже, он напоминает мне о моей выходке на корпоративе. Но, если честно, я не уверен, что смогу это исправить хоть как-то. Вопрос лишь в том, что происходит с нами вопреки этой выходке.
        Но, твою же мать, Ирина. Что ты делаешь? Как ты это делаешь? Можешь ли ты прекратить? Если можешь, то…
        Не надо…
        Это полнейшая шизофрения - то, что со мной творится. И кайф. Какой-то непонятный кайф, когда никаких мыслей не остается, лишь только одна - как привести в равновесие эти весы? Как сделать эту тишину между нами менее кипящей?
        Она…
        Она отказалась от Зарецкого. От своего космического, от того, кто готов ради неё сдохнуть и убить, и все потому, что вчера дала мне слово.
        Самое обидное в этой ситуации - я ничего не могу сделать. Не могу сделать ничего из того, что хочется. А хочется мне дохрена всего, и больше половины тех хотелок - довольно извращенские. Но…
        Я в углу.
        Это оказывается внезапно испытанием, и не только потому, что удерживать локти разведенными в стороны долгий промежуток времени не просто.
        Это внезапно сложно - вот так повиноваться да еще и осознавать - да, меня наказали.
        Наказали! Меня!! И довольно унизительно наказали, снова выломав руки моей самооценке.
        Хотя… Ведь нельзя же сказать, что я не заслуживал…
        И да, она ведь нарочно со мной вот так бесцеремонно - и я будто заново переживаю тот момент, когда она в первый раз швырнула меня на колени в ресторане. Тот, такой унизительный момент для меня как для босса и мужчины, но … Именно от него в моей крови сейчас начинает просыпаться возбуждение.
        Бляха…
        Вот оно - откровение сегодняшнего дня. Мне нравится стоять в углу. На коленях!
        Раз госпоже так угодно меня наказать…
        - Ты можешь встать, Верещагин, - от этой фразы Ирины, у меня будто лопается невидимая петля, давившая на горло, - вставай и проваливай. Ты немыслимо меня раздражаешь.
        Плохо.
        Очень плохо!
        Я ни на что не рассчитывал сейчас, я ехал только разобраться с Зарецким, потому что это было совершенно невыносимо - знать, что эти двое тут могут… Он может быть для Ирины… Вместо меня.
        Да, я помню, я отказался. Я даже решил, что не позволю себе стать этой её подстилкой у её ног…
        Но…
        В конце концов - никто не узнает. Не это ли мне говорила Ирина, еще когда мы с ней были на работе.
        И какой я был кретин, что тогда отказался от того, на что сейчас уже согласен.
        Недолго я выдержал.
        Суток не прошло.
        - Ты меня не слышал? - каждый звук её голоса, будто осколок, скользящий вдоль по моей спине и прочерчивающий еще одну кровавую дорожку.
        Вот только реальная боль лучше. У неё настоящий вкус.
        - Я вас слышал, Госпожа, - хрипло откликаюсь я.
        - Тогда вставай. И проваливай. - Игнорировать прямой приказ в моем состоянии довольно сложно. Повиноваться выходит инстинктивно - я не успеваю даже особенно взбунтоваться против её приказов, ноги уже подняли меня с колен и сделали шаг к двери.
        Дверную ручку я стискиваю так, будто намерен отломать её и прихватить в качестве сувенира из Тресса.
        Смотрю на Ирину. На эту изящную стервочку, что сидит в своем кресле, закинув ногу на ногу и глядя не на меня. Мимо.
        Почему-то это и возмущает меня сильнее всего. Разве её внимание не должно быть сейчас моим?
        Она так расстроена уходом своего проклятого Пэйна? Его она не игнорировала. На него она смотрела так, будто он - десерт на ее тарелке. Тоже, наверное, думает, что я не смогу его заменить.
        А как смочь, если она не дает мне и шанса? Если все что у меня есть - моя интуиция и наглость.
        - Верещагин, сколько тебе нужно времени, чтобы открыть одну дверь? - язвительно кривит губы Ирина, все-таки цепляясь за меня взглядом на мгновение. - Или без халдеев ты на этот подвиг не способен?
        - Ты ведь не собираешься меня останавливать, так?
        Она аж фыркает от этой фразы.
        - Я не из тех девочек, что будут за тобой бегать, Верещагин, - Ирина смотрит на меня насмешливо, даже уничижительно, - я вообще не из тех девочек, что бегают за мудаками.
        - Ты из тех, за кем мудаки ползают на коленях?
        Я ощущаю себя цепляющимся за соломинку. Но, если бы она не хотела разговаривать - она бы не разговаривала.
        - В точку, - Ирина скрещивает руки на груди, - уходи, Антон, не трать мое время.
        По идее, она приказала - я должен уйти. Но у меня ноги будто приросли к полу, не желая сдвигаться с места. И в принципе, если принять эти её слова за приказ - то, наверное, можно и выйти, вот только я не желаю сдаваться так просто.
        Пока я тут - я в игре. Выйду - игра окончится. Мое безумие окончится. И это хорошо, с одной стороны. Но и Ирины за дверью точно не будет. А я… Я хочу быть рядом с ней. Для неё!
        К тому же, эту стерву совершенно нельзя оставлять одну, рядом тут же появляются всякие Пэйны.
        У неё ведь не один контракт, я же помню. Все остальные - не такие важные, как Зарецкий, сугубо деловые отношения, но… Но моя ревность все равно видит угрозу в тех, кто приближается к Хмельницкой хоть за чем нибудь, кроме справки 2-НДФЛ.
        Да и чего греха таить, потрахаться с ней уже наконец тоже было бы неплохо. Я по-прежнему её хочу. Настолько плотно хочу, что сейчас с трудом подавляю звон в ушах. И вообще, если я с ней пересплю - может, мне наконец полегчает?
        Ирина больше ничего не говорит, лишь смотрит на меня. Прямо. Пронзительно. Холодно.
        Снежная королева просто. Моя снежная королева. И я… Я ведь знаю, чем пробиться сквозь её ледяной панцирь.
        На коленях, значит, ползают?
        Я впервые опускаюсь на колени перед ней сам.
        Не она меня швырнула, а я сам встал, и не у стены - а именно перед Ириной. Укладывая ладони на колени, как пояснял мне когда-то товарищ по несчастью - бармен Сережа. Опуская глаза, не смея смотреть прямо на Ирину.
        Как же это все… Непонятно.
        - Я рассердил вас, госпожа, я знаю, - неожиданно осипшим голосом все-таки произношу я, - но я вас умоляю, разрешите мне остаться.
        Вы. Умоляю. Самые беспощадные слова, которые будто тушат об мое самоуважение два окурка подряд.
        Но если я возьму и уйду - мне будет хуже. В тысячу раз. Уже от мыслей об этом мне паршиво.
        Да и не будет моя фортуна на моей стороне вечно. И в следующий раз я в Тресс уже могу не попасть.
        Если это не сработает, если после этого Ирина продолжит меня игнорировать… То я уже не знаю, что мне поможет.
        Глава 27. Ирия
        Где-то там в темном космосе моей души происходит рождение сверхновой.
        И надо бы взять себя в руки, вот только я смотрю на Антона, не в силах отвести от него глаз.
        Уж слишком роскошное он мне предлагает зрелище.
        Руки на коленях, взгляд опущен, голова чуть склонена, плечи расслаблены - вот она, первая и основная поза для покорного. Поза готовности к служению.
        Нет, нет, нет, я уже велась на это. И я знаю, чем это закончится.
        Впрочем…
        Он ведь ждет моего ответа.
        - И что ты можешь мне предложить? - задумчиво уточняю я, барабаня пальцами по колену.
        Я понимаю, на что он рассчитывает, но мне интересно, на что он готов пойти, ради того чтобы остаться. Со мной остаться.
        - А что хочет госпожа? - интимно и безумно вкусно выдыхает Верещагин. - Госпожа хочет сделать мне больно?
        О, да, я хочу! Очень хочу, на самом деле. За все. С утра хочу. С самой первой его выходки на работе.
        - У тебя еще после вчерашнего ничего не зажило, - я скептически кривлю губы.
        Хотя я знаю, что есть другие пути. И я могу сделать ему больно еще десятком способов, я могу наконец одолжить клубную атрибутику и использовать для утоления голода его спину, но…
        Но эта история не о том, как я что-то даю этому мазохисту, умудрившемуся с первой же порки улететь в сабспейс.
        Эта история о том, что он хочет мне предложить, если я разрешу ему остаться.
        Верещагин делает один шаг в мою сторону, не вставая с колен
        - Приближаться я тебе не разрешала, - я хлопаю по колену ладонью, чтобы сразу остановить этот его маневр.
        - Так разрешите, госпожа, - паршивца, кажется, совершенно заклинило, но, даже зная это - я не шевельну и пальцем, чтобы вывести его из этого состояния. Пусть потом вскакивает и сбегает, плевать, я переживу.
        - Разрешите… - снова произносит Антон своим до смерти сексуальным, бархатистым, кобелиным тоном. Сколько раз я слышала его, когда он обращался к девицам из нашей конторы. И никогда - ко мне.
        И вот надо же - слышу. И смотрю на Верещагина сверху вниз. И он сам! Сам встал на колени.
        - Ну, так и быть.
        Это даже забавно - что может подсказать ему его собственная фантазия, ведь в Тематических развлечениях и дозволенных действиях он совершенно не соображает.
        Антон сокращает расстояние между нами осторожно. Будто бы даже пытаясь сделать это незаметно или хотя бы так, чтобы я не взорвалась. На самом деле - это верно. Я ведь могу. Достаточно одного недостаточно уважительного движения - и я просто вышибу этого навязчивого поганца за дверь.
        Но нет. Он не дает мне повода
        Да, да, ползи, мой сладкий. Не вставая с колен.
        - На меня смотри, - приказываю я, и он тут же вскидывает глаза - темные, как та бездна, что сейчас пожирает мою душу.
        То, что происходит сейчас - глубокое, бескрайнее. Практически непостижимое. То, чего я себе уже очень давно не позволяла.
        Теплее. Совсем тепло. Горячо. Еще горячее.
        Губы Антона прижимаются к моей щиколотке. Ох-х-х. Нет, не я ему это велела - а он сам.
        Какая же жалость, что он потом снова уйдет в дроп и отрицание…
        В какой-то момент - он замирает. Я даже успеваю подумать, что дропнуть он решил прямо сейчас, но - он просто прижимается губами к моей голени и проводит по ней языком вниз, к лодыжке.
        - Что ты со мной делаешь, Ирина? - я слышу этот измученный, кажется - риторический шепот. - Что ты со мной делаешь?
        - Я тебя не держу, - я улыбаюсь натянутей, чем могла бы, - и ты можешь прекратить делать то, что тебе не нравится.
        - В том и дело, что мне нравится, - второй поцелуй достается моей лодыжке, - почему мне так нравится целовать твои ноги, скажи?
        Я даже прощаю ему уход от «вы», раз у него зашевелилось самолюбие.
        - Потому, что ты хочешь сделать своей госпоже приятно? - насмешливо откликаюсь я, сбрасывая с ног туфли. - Не отказывай себе в этой блажи, малыш. Так и быть - я не против.
        Мне мало надо, на самом деле. И этот голод - голод по его преклонению, тот, что выжигал меня досуха два года и дожал до того состояния, что я готова была трахнуться с Верещагиным даже в вип-ложе ресторана - выкручивает меня сейчас, заставляя чуть ли не задыхаться. Про себя, пока - только про себя, поощрение для Верещагина сейчас - то, что я не говорю ему «нет».
        Но я и не хочу произносить никакого «нет».
        Я хочу их, каждый из тех поцелуев, которыми он покрывает мои ноги. По очереди. Один за другим, один за другим… Никакой спешки, лишь глубокий жар, пробирающийся мне под кожу.
        Каждый - положен мне по праву, каждый - оплачен кровью моего самолюбия, каждый - я не должна бы принимать, а я принимаю.
        Плевать мне, чего я там кому не должна, все, что я сейчас хочу - это губы Верещагина, те самые, что касаются моих коленок - и его волосы, в которые мне так приятно впиваться пальцами.
        А пальцы Антона тем временем касаются края моей юбки. Касаются - и замирают. И правильно, потому что снимать с меня одежду позволено только мне.
        - Позволишь, госпожа?
        Мне смертельно нравятся его глаза. Жадные, впивающиеся в мое лицо, будто впитывающие мое настроение.
        Мой! Сегодня - мой. Сейчас - мой. И я хочу его до последнего глотка, до последней секунды, когда он вспомнит, что вообще-то он самолюбивая сволочь, и сбежит.
        Хочу - и возьму. Все, что вообще выйдет взять с этого поганца.
        Но я не спешу с ответом, я мариную Антона в ожидании, тем временем играясь с его волосами. Позволяя себе сделать ему больно. Чуть-чуть. Достаточно, чтобы его отключить еще сильнее. Мазохисты обожают эту слабую боль. Только сильнее заводятся.
        - Пожалуйста, госпожа, разреши! - еще больше мольбы, мой сладкий, и я съем тебя, не сходя с этого места.
        Да-да, умоляй меня разрешить тебе зайти дальше.
        - Ну, раз ты так вежливо просишь - разрешаю, - улыбаюсь я, и ладони Антона ныряют под мою юбку, выше по бедрам, туда, к резинкам чулок…
        Мне кажется, он сам не верит в то, что происходит. И я - я тоже не верю.
        Юбка скользит вверх, будто отступает. Она отчаянно поддается Антону, но это я, так и быть, ей прощу. В конце концов, именно благодаря этому оступлению юбки я и могу раздвинуть колени в стороны.
        Так, чтобы Антон поудобнее устроился на положенном для него месте.
        Его пальцы - длинные, широкие, такие эротичные пальцы, скользят по моей светлой коже. Скользят и слегка подрагивают. Трепещет моя жертва. Изнемогает без меня.
        Его поцелуи становятся жадней с каждой секундой, с каждым дюймов выше, а когда Антон добирается до кружевного края чулка - его совсем заносит. Мне даже приходится дернуть его за волосы на затылке.
        - Без зубов!
        - Прости, госпожа, - он бросает на меня тревожный взгляд, будто ожидая, что я отниму у него свое позволение на эту близость.
        О, нет, малыш, сегодня ты меня развлекаешь. И я хочу успокоить тот шторм, что бушует у меня в голове и уже пустил ко дну тысячу разумных мыслей.
        - Моя, моя, - он шепчет это едва слышно, выкраивая себе глотки воздуха, перед тем как вновь присосаться к моему бедру губами, - моя госпожа!
        Я не требую его тишины.
        Сколько бы ты ни выпендривался, малыш, твой путь снова привел к моим ногам. Никто не ожидал. И даже я!
        Пусть. Пусть себе шепчет. Пусть задыхается, стоя у моих ног, пусть мечтает снова и снова вставать на колени. Пусть ласкает своей жаждой уже мой голод.
        Я хочу. Хочу, чтобы он и дальше дышал мной и захлебывался воздухом как сейчас. Чтоб не мог надышаться.
        И мы еще посмотрим, на что он годится.
        - Вкусно тебе? - мурлычу я, чуть откидываясь в кресле и забрасывая свои ноги на его плечи. - Сладко служить мне?
        Блаженство - во всем. В удобной позе, в жарких ладонях, лежащих на моих ягодицах, в мальчишке, что так хорошо устроился между моих ног.
        - Так невозможно просто, - с исступленьем, будто бы даже с отчаяньем выдыхает Антон, - не бывает так.
        Не бывало, малыш. С тобой - не бывало. Да и со мной…
        Я давно настолько безумно не хотела мужика. Вот так. Без тормозов и оговорок. И звон в моих ушах становится совершенно нестерпимым.
        Хочу, хочу, прямо сейчас, в любом виде, в любой форме…
        Ведь ничто не останавливает, даже осознание, что Антон Верещагин - первокласснейший мудак. Оно даже делает хуже. Потому, что далеко не с каждой женщиной он мудак.
        Эксклюзивно, для меня, блин.
        Тем вкуснее то, что он сейчас делает. Тем вкуснее его затмение и голодное желание, адресованное именно мне.
        Он пляшет по моим бедрам губами, расчерчивая мою кожу на медовые клетки. И если это морской бой - скоро на моем поле не останется ни одного невыбитого поля.
        Я впиваюсь пальцами в волосы Верещагина, просто заставляю его уткнуться носом в темный кусочек ткани, что все еще отделяет меня от моего десерта.
        Слышу хриплый голодный стон Антона. И горячее, прожигающее насквозь дыхание на влажном шелке.
        Мальчик уже дошел до ручки? Да неужели? Как, оказывается, просто его довести. Достаточно всего лишь мне быть мной.
        - Разреши продолжить, Ир, - он стискивает пальцами кружевные полоски моих трусов. Стискивает, скручивает, но не снимает - умница. Отлично чувствует границы, которые ни в коем случае нельзя нарушать без дозволенья.
        Как такого сладкого мальчика потом из дома выпускать не на поводке?
        Хотя рано, рано я об этом, он еще не в нужной для меня кондиции.
        - Разреши… - ох, какая отдача по эмоциям, голодная сучка хочет стиснуть этого паразита своими зубами и рвать горло любой, кто еще покуснется, - разреши доставить тебе настоящее удовольствие, моя госпожа.
        Моя госпожа! Моя! Он сам это говорит!
        Да, ради этого стоило его мучить, не давая ответа.
        - Не разочаруешь меня? - смеюсь я и любуюсь тем пламенем, что вспыхивает в глазах Верещагина.
        Да-да, малыш, вот сейчас и посмотрим, чего стоит весь твой кобелиный стаж.
        - Я постараюсь, - мне кажется, или в его тоне зазвучала самоуверенность? Ну-ну. Больше дела, меньше слов.
        Трусы - долой, все равно эта бестолковая мокрая тряпочка уже сдала с потрохами, насколько я хочу своего дряннного босса. До бедер спускаю сама, дальше помогает Антон. Чуть ближе подаюсь к нему и раскрываю бедра шире.
        - Красивая, - Антон склоняется ко мне, и первый раз встречается языком с моим клитором, - моя госпожа совершенна абсолютно везде.
        - А ты сомневался, малыш?
        - О нет, - тихо шепчет Антон, - нет, нет, нет…
        - Болтун. Не так ты используешь свой язык, как следует, - я требовательно царапаю тыльную сторону его руки.
        - Прости, госпожа, - покаянно выдыхает Верещагин, - я залюбовался.
        Все тот же болтун, обострившийся удовлетворить не только мое свербящее место, но и уши, которые да - тоже эрогенная зона.
        Антон Верещагин - мой личный деликатес, с длинным и таким шоколадным языком.
        Он будто танцует сладкий медленный танец в паре с моим клитором, и вслед за ними по миру расползается пламя.
        Без спешки. Все происходит без спешки, пока с тихим шипеньем в моей душе погасает звезда за звездой.
        Еще, еще, еще - только про себя, ни слова поощрения вслух. Он еще не заслужил.
        У черноты - нет оттенков, но есть температура. Моя чернота - испаряет без осадка.
        Наконец-то мой. Наконец-то я могу им напиться…
        Я ждала этого два года…
        Я ждала.
        По тем утробным звукам, что рвутся из горла Верещагина после каждого нового «нырка» меж моих бедер - такое ощущение, что два года на голодном сексуальном пайке сидел Антон, а не я. Рычит как голодный кот, стащивший себе лакомый кусочек и не желающий никого к нему подпускать. Негромко, но по коже это его урчание прокатывается бархатным прибоем.
        Так нравится мой вкус, а?
        Все меньше пауз, все резче движения языка, и космос - все ближе… Я прямо чувствую его дыхание на своей коже.
        В какой-то момент просто стискиваю голову Антона бедрами, чтобы не смог отстраниться.
        - До конца!
        У меня просто не хватает слов, чтобы отдавать более внятные приказы и объяснения. Не хочу остановок. Не хочу.
        - Я с радостью, - шепчет Антон и практически обрушивается вниз, будто у него с моим клитором личные счеты.
        Какие огромные у тебя счеты, малыш… Своди еще!
        Движения его языка - моя кардиограмма, и каждый толчок сердца в груди - один удар шоколадного тарана в клитор. Как в колокол…
        Бам…
        Первый спазм оргазма - как молния. Яркая, впечатляющая.
        Второй спазм - удар грома, раскатистый, глухой, долгий.
        Третий…
        Меня все-таки выгибает. Накрывает беспощадным цунами наслаждения.
        Выгибает и топит вот в этом - бескрайнем, шелестящем, белом, пенистом…
        Я прихожу в себя не сразу и тяжело дыша. Пальцы скребутся по замше кресла, пытаясь нашарить там точку опоры. Нет, не для того, чтобы перевернуть мир, а для того, чтобы поставить его на место.
        Двенадцать баллов по шкале землетрясений. Нет - сто двенадцать!
        Нет, все-таки секс должен быть в расписании. Такое воздержание натурально вредно для чувствительности.
        - В следующий раз, надеюсь, я услышу удовольствие моей госпожи? - Верещагин трется щетинистым подбородком об мое бедро.
        - Посмотрим на твое поведение, - я чуть улыбаюсь, еще с минуту позволяю себе поваляться в кресле, а потом потягиваюсь и сажусь.
        Время платить по счету!
        Я любуюсь им - в тысячный раз за этот вечер. Вот таким им, встрепанным, с блестящими от возбуждения глазами и от моей влаги губами. Смотрящим на меня снизу вверх.
        Прихватываю Антона за подбородок, целую в его солоноватые губы. Пропахшие мной, о да-а!
        Он не бежит. Он все еще не бежит. И его пальцы, переползшие мне на колени, так умилительно подрагивают. Будто кое-кто тут переволновался.
        - Ты хорошо постарался, мой сладкий, госпожа довольна, - мурлычу я, отрываясь от его губ, - на этом мы с тобой на сегодня закончим.
        Судя по опешившим глазам Антона - на такой приговор он не рассчитывал.
        Глава 28. Ирия
        Я собираюсь молча, и все, что остается Антону, - только смотреть за тем, как я поправляю юбку, застегиваю чуть выше пуговки на блузке.
        Он выглядит голодным. И сбитым с толку.
        Итак, Антон Верещагин, тридцать четыре года, бизнесмен, бабник и породистая сволочь, что в анфас, что в профиль. Гипотезу о том, что наглость должна иметь пределы, вертел известно где, неизвестно только, сколько раз.
        И вот сейчас он стоит и смотрит на меня, женщину, ноги которой пятнадцать минут назад целовал, ту самую, которую пробовал на вкус, и выглядит так, будто я ему сломала вселенную.
        Ничего, мой сладкий, тебе полезно!
        Я ожидала, что он вспылит.
        Он должен злиться - если я хоть что-то понимаю о его характере - а я понимаю. Поэтому - он должен. Просто обязан.
        В конце концов, его вряд ли часто динамят, а я обошлась с ним пожестче, чем “развести на коктейль и сбежать из бара”.
        Без ложной скромности, я попользовала этого паршивца как секс-игрушку, получила свое удовольствие, потрепала по щечке и отложила на полку.
        Хотя язык у паршивца совершенно волшебный, этого не отнять.
        А он стоит, утопив руки в карманах и смотрит на меня так, что и под моей кожей шевелится голод.
        Вот только нет, обойдется, он ещё не заслужил ничего большего. Я могу подождать. И посмотреть на его поведение.
        - Ты все еще не сбежал? - я кошусь на Верещагина насмешливым взглядом - А я-то думала - уже на подъезде к дому Ивановской… Чтобы она тебе вылечила… что там у тебя свербит?
        Антон всё таки преодолевает этот шаг между нами, опускает ладони мне на бока.
        - Зачем мне менять мою госпожу на какую-то там… - его горячее дыхание проходится по моей шее, - я же знаю, что не пробовал никого вкуснее тебя, моя персиковая госпожа…
        Моя вавилонская тьма сжимает пальцы на моем горле крепче.
        Как настырно этот поганец пытается развести меня на секс. И эрекцией своей трётся об мое бедро. Намекая. Заставляя думать, что все-таки одного оргазма мне на самом деле мало. Очень мало…
        Вот только я сказала: нет!
        Самое тяжёлое в этой истории - переспорить саму себя. И все-таки, пальцы касаются изумрудика в кулоне и ноги мои будто отталкиваются от дна.
        Я не потеряю контроль. Не смешаю все это снова.
        Верещагин ведь сам выбрал, кем ему быть для меня. Я предлагала ему иное. Его это не устроило. А иные версии меня - они не включают в себя мои чувства. Я в это наигралась.
        Разворачиваюсь. Впиваюсь настолько резким взглядом в лицо Антона, что он аж вздрагивает.
        Да, да, малыш, это тебе не профурсеток за попу щипать.
        - Руки!
        Он отдергивает ладони инстинктивно.
        Будто щелкает по его пальцам невидимая линейка.
        Госпожа не разрешала!
        Антон стекает на колени снова, сейчас касаясь пальцами моих коленей, утыкается лбом мне в живот.
        - Прости, - он шепчет это еле слышно, прикрыв глаза, - прости меня, госпожа. Я просто хотел подышать тобой, раз больше ты ничего не разрешаешь.
        Трепло. Никаких других слов у меня нет.
        Наглое трепло, с совершенно невозможной интуицией.
        Хотя, обманывалась ли я на его счёт? Верещагин всегда умел навешать на уши столько лапши, что девочки надолго теряли свои пустые крашеные головки. Он умеет подбирать ключики, втираться в доверие сладкими словечками, подбирать ключики к закрытым дверям.
        Подбирает и к моей…
        Моя одержимость шумит, роняя волны за моей спиной.
        - Мне пора, - раздражение мое достигает критической точки.
        - Разрешишь мне хотя бы тебя подвезти, моя жестокая? - выдыхает Антон, поднимая на меня глаза.
        Такой алчный.
        Готовый услужить.
        Фальшивый.
        Сколько он выдержит на этот раз? Пару дней? Потом снова вернётся в режим мудака, треплющего мне нервы.
        Слушаю идиотское оправдание практичности, типа “сюда нас доставил водитель Проши, домой возвращаться не на чем”.
        Ага, не на чем. Разумеется, в Москве вообще закончился транспорт и единственная доступная машина - Верещагинская.
        Вот только с задачей “переспорить себя” я все еще плохо справляюсь.
        - Тебе все равно не светит, - предупреждаю я. - Со мной - так точно. А к Ивановской, мальчик мой, можешь ехать хоть сейчас, не теряя время. Она, поди, уже готовая ждет. Из дома в одной комбинации вылетит. Кружавчатой. И плевать, что не май месяц.
        - Я переживу, - с натянутым спокойствием откликается Антон, а потом добавляет несколько иным тоном: - раз так хочет госпожа…
        Этому поганцу не нужно писать никаких особых инструкций типа «Раб и госпожа. Для чайников». Он отчаянно пытается найти мои эрогенные точки.
        Вслепую, наощупь… Но ведь находит же…
        Я гляжу на него и хочу его придушить - это моё исключение из правил, отчаянно меня бесящее.
        - Ты выглядишь такой голодной, госпожа, - Антон почти мурлычет, трется щекой об ткань моей блузки, заставляя клубок из колючих розовых стеблей в моем животе сплестись сильнее, - такой голодной до меня. Может, все-таки позволишь мне утолить этот голод? Позволишь послужить тебе?
        Интересно, есть ли пределы его наглости? Ведь вроде ничего такого он не делает, просто предлагает, хотя на самом деле это всего лишь удар по моему самоконтролю.
        Раб должен помнить свое место. Пока он в этой комнате - должен.
        Я сжимаю пальцы, сгребая волосы Верещагина в горсть, с силой дёргаю за них. Это куда более болевое воздействие, чем мои же аналогичные действия до этого.
        - Я сказала, что мы закончили, - рычу я разъярённо, а потом шагаю подальше от этого наглого мальчишки. И даже отворачиваюсь, лишь бы его не видеть.
        Сырой. Чудовищно сырой. Хватает же наглости, настаивать на своем.
        Но как он настаивает…
        - Ты не ответила, можно тебя подвезти? - практично уточняет Верещагин, за моей спиной поднимаясь с колен.
        - Хорошо, подвези, раз тебе так приспичило, - огрызаюсь я, злая на саму себя, что все-таки поддаюсь очарованию этого мудака.
        Но все, никаких проволочек, я забрасываю ремешок сумки на плечо и открываю номер.
        Мы идем по коридору Тресса, Верещагин шагает вслед за мной, а я понимаю, что мои карты крапленые - все до единой.
        Пока он рядом - я не смогу держать себя в руках. Не смогу не хотеть его, во всех смыслах.
        Ещё до того, как он встал передо мной на колени - могла бы, сейчас я хочу всё! И это желание не отрежешь без опытного нейрохирурга.
        Вот только я не могу с Антоном связываться всерьез, это исключено. И зря я позволила этому смешаться. Отыгрывать назад нужно как можно быстрее.
        - Госпожа Ирия, Тамара Александровна просила вас подтвердить допуск в клуб для вашего… - Лиза за стойкой администратора даже заглядывает в бумажку, чтобы уточнить, - Антона. В противном случае его пускать больше не будут.
        Чудно. Главное - вовремя.
        - Двух раз было более чем достаточно, ровно на два раза, - я раздраженно кривлю губы, бросая на Антона косой взгляд.
        Нужно будет ещё поговорить с Тамарой на тему приватности в ее клубе. Возможно, Проше нужно было выбрать что - то, с большим уровнем закрытости. Тамара больше доверяла чутью. Доверилась, блин. А разбираюсь с этим я.
        - Неужели госпоже было со мной плохо? - насмешливо роняет Верещагин, скрещивая руки на груди. - А мне казалось, что очень даже хорошо. И вчера, и сегодня.
        Желание придушить наглеца становится все сильнее. И я вижу по глазам Верещагина, для него оно очевидно. Он нарочно меня бесит. Хочет, чтобы меня крыло все сильнее, чтобы я подыхала от желания причинить боль. И не кому-нибудь, а ему… Только ему.
        Кому-то было мало моего ремня вчера!
        - Так что, подтверждаете допуск? - привычно уточняет Лиза, которой явно привычно наблюдать подобные разборки с нарывающимися Нижними. - Или, может быть, откажете? И его больше не будут пускать.
        Это она вовремя сказала. У Верещагина даже дёргается его самоуверенная морда. А я улыбаюсь, наблюдая эту его беспомощность, усиливающуюся с каждой минутой.
        Потому что, да, я могу отказать. И да, Антон сюда больше не попадёт, как бы ни напрягался, ведь на репутации будет поставлен жирный крест.
        - Да, подтверждаю я ему пропуск, - лениво откликаюсь я, наблюдая светлеющее чело моей жертвы.
        Пусть себе развлекается. В конце концов, я не буду лишать его шанса на чистый лист. Мои две недели кончатся, и я сменю клуб. Может быть, даже город, чтоб было чище дышать. А Антон получит таки возможность попробовать с нуля и не со мной. С той приватностью, которая ему нужна.
        К машине его мы идём молча.
        И в дороге нас так же окружает тишина.
        Меня это устраивает. Меня вообще устраивает все, что не стоит мне потери нервных клеток и обострения жестокости внутри меня.
        На самом деле, я и жажду чужой боли обычно не сдерживаю, кормлю себя досыта, но..
        Мне нужно потерпеть с этим. На Верещагина надежды нет, а контракты мои мне придется расторгнуть дистанционно.
        Я подвела Прошу, это уже непростительно, больше ничьей анонимностью я не рискну.
        - Ты молчишь, потому что хочешь, или потому что не хочешь разговаривать со мной? - Верещагин озадачивается этим вопросом где-то минут через тридцать, как мы отъехали от клуба.
        - Почему “или”? - бесцветно переспрашиваю я. О чём мне с ним болтать? О том, как я его ненавижу? Или в лучших традициях практикующего водителя лезть с советами? Так ведь водит-то этот придурок точно лучше, чем ведёт себя со мной.
        - Мне казалось, у нас с тобой наметилось… просветление, - негромко откликается Антон, - хотел спросить, что ты для нас видишь дальше.
        Для нас. Как же приторно и ядовито это звучит. Будто он сам уже видит это светлое будущее, с двумя детьми, пикниками по воскресеньям и порками по пятницам.
        И … просветление? Он правда это называет именно так?
        Но у меня все снова сводит от возбуждения. От низа живота и до подбородка. Черт! Только представила… почти ощутила сладкий и такой старательный язык, работающий на мое удовольствие, и уже отчаянно хочу большего.
        Просто, аргх!!!
        - Ничего я не вижу, Антон, - пальцы мои впиваются в кулончик на груди с такой силой, что мягкое золото даже мнется. Непонятно, как выдерживает цепочка. - Ничего. Как можно видеть что-то с тобой, если ты завтра снова сбежишь? Снова решишь, что все это… отвратительно, так ты это назвал?
        Антон притормаживает на светофоре, барабанит указательным пальцем по рулю.
        - Ты ведь понимаешь, что все это для меня… в новинку, - впервые вижу, чтобы Верещагин так тщательно подбирал слова, - ты ведь можешь дать мне время?
        - Никому не даю, - я качаю головой, - я не из терпеливых ожидающих, Антон. Я не связываюсь с новичками именно из-за того, что на вас нужно потратить время и силы, но ещё не понятно, на что вы решитесь. Примете себя или дропнете, отдав предпочтение своей ванили.
        Много я их видела - мальчиков, что решали, что им интересно поиграть в госпожу и раба, а потом спрыгивали через пару недель.
        Они имели на это право, да. А я имела право не тратить на подобных экземпляров свое время.
        - Но ведь со мной ты уже связалась, - настырно замечает Верещагин, явно прекрасно осознавая свои козыри. Те самые козыри, что я сама ему выдала на корпоративе.
        - Ошиблась, с кем не бывает, - ядовито ухмыляюсь я.
        - Два раза подряд?
        Ну, ты же наверняка потом скажешь, что ошибся, вставая передо мной на колени. Оба раза, да!
        - Кое-кто и всю жизнь ошибается, - сладко откликаюсь я, - хоть даже на счёт того, что именно ему интересно.
        Верещагин морщится - шпилька попала куда нужно.
        И снова тишина… Окутывает нас, пробирает до костей, заставляет дышать ровнее.
        - Я не хочу твоего равнодушия, - тихо произносит Антон, уже выворачивая к моему дому. - Чего угодно хочу, но не его. И что я вообще могу сделать, чтобы значить для тебя больше?
        Ты мог! Мог придти ко мне тогда. В ресторане. Мог не сбегать от меня после порки. Мог не заставлять меня травиться этим “дивным” коктейлем из ненависти, ревности и голода.
        Но всё это я ни за какие деньги тебе не озвучу.
        - Для начала тебе нужно понять, зачем тебе значить для меня больше, - отзываюсь я, глядя, как он тормозит у моего подъезда, и нашаривая пальцами кнопку, которая отстегнет ремень безопасности.
        Антон перехватывает мою ладонь, сжимая пальцы. И нагло игнорирует мой раздраженный взгляд. Как же меня заколебали его нарушения моих границ!
        - Забери завтра свое заявление об уходе, - вкрадчиво просит тем временем Верещагин, - или это мне тоже надо просить, стоя на коленях?
        Я аж воздухом давлюсь от такой дивной наглости. Я тут дни считаю, чтобы поскорее от него избавиться, а он…
        И что получается, я ещё не уволена? Черт, а я так рассчитывала! Нет, хорошо, конечно, для трудовой, а для меня уже не очень.
        - Исключено, - я качаю головой, - и как ты ни проси, я этого не сделаю.
        - Ира, все что хочешь, только дай мне время, - он кажется таким искренним сейчас, - я хочу спокойно это все обдумать. Хочу понять, на что иду и чего мне ждать. Я не хочу в этом вопросе принимать поспешных решений. Хватит с меня, не находишь? Ведь с тобой я уже один раз поспешил…
        Сучонок… Все свое тайное оружие расчехлил - и голосочек медовый, бархатный, и глазенки обаятельные, кобелиные, даже намекает на то, что ему стыдно за ту выходку на корпоративе.
        Ещё бы я в это поверила…
        Тогда, наверное, я бы и смогла дать ему все. И время тоже.
        Вот только больше я ему не верю и не доверяюсь ни на йоту.
        - Я не хочу зависеть от твоих капризов, Антон Викторович, - холодно откликаюсь я, стискивая в пальцах ручку автомобильной дверцы, - ты же только за два дня свое решение сменил уже сколько раз? Сколько раз за вчера и сегодня я слышала твой отказ? Сколько я оказывалась вынуждена терпеть твои выходки? Четыре? Больше?
        Антон смотрит на меня, и в его глазах танцуют тени. В машине тишина, даже мотор он заглушил.
        - Хорошо, - он тихо вздыхает и ныряет ладонью во внутренний карман пиджака, - а если я дам тебе способ уволиться без отработки двух недель? Заберёшь заявление? Дашь мне хоть неделю подумать без давления и необходимости бежать и бить морду ещё одному твоему контрактнику?
        - Известные мне способы включают в себя личную договоренность, - я качаю головой, - а я не доверюсь тебе на слово, Антон Викторович. Лучше вытерплю две недели и буду свободна, чем буду вынуждена эту перспективу отложить.
        - Разверни, - Антон протягивает мне сложенный вчетверо лист бумаги, - и ответь на мой вопрос ещё раз. Изменится ли твой ответ?
        Это что такое он мне даёт? Доверенность на передачу полномочий генерального директора… мне? Ну а что, ни одному из их мудацкого трио я не доверюсь.
        Приказ. Приказ на мое увольнение. Уже с размашистой Верещагинской подписью. Без числа и регистрационного номера. С этой хреновиной отрабатывать не нужно…
        Моя вольная… Мое свободное дыхание… Лежит у меня в руках… Только дату впиши и отдай в кадровый отдел…
        - Хотел меня уволить? - ядовито уточняю я, медленно складывая листок снова.
        - Хотел… - что ценно - Верещагин смотрит прямо на меня, не пытаясь спрятать глаза, - с тобой все слишком сложно, Ирина. Без тебя мне казалось, - будет проще.
        - Так что же ты не закончил начатое? - язвительно спрашиваю я. Обиду даже не приходится изображать, она все равно есть.
        - Оказывается, простые пути не для меня, - Антон чуть пожимает плечом, - просто не могу их принять и все.
        Надо же, какая прелесть…
        Я тянусь к нему, снова используя его мой любимый галстук по самому важному назначению - притянуть паршивца ко мне поближе.
        Обожаю его губы на вкус - медовые, мягкие. Чуть прикуси - и брызнет кровь, растечется по моему языку вожделенной вязкой терпкостью истинный вкус Антона Верещагина.
        Антон же хрипло стонет, будто бы даже бессильно, но целует меня с такой жадностью, будто боится, что я передумаю.
        Его дрожащие пальцы скользят по моим волосам, скулам, несмело, трепетно, будто даже слегка недоверчиво, будто он удивлен, что я это разрешила ему…
        - Так что? - выдыхает Антон, когда перестаю терзать его рот. Дышит мой сладкий тяжело, и глаза у него совершенно дурные. - Мы договоримся? Ты дашь мне время? С учётом приказа.
        Я смотрю на него, будто взвешивая. Ведь он ни черта не понял, почему именно сейчас я его поцеловала. Ведь совсем не потому, что меня так пронзили его слова про то, что он предпочитает пути сложные. О, нет!
        - Думаю, да, мы договоримся, Антон Викторович, - наконец улыбаюсь я, убирая приказ в сумку.
        Антон вглядывается в мое лицо пристально, будто удивляясь, что все так легко прошло.
        Интуиция его не подводит ведь.
        Но…
        Всегда ли он ее слушает?
        - До завтра, - произносит Верещагин, когда я открываю себе дверь машины.
        Я благосклонно качаю подбородком, а затем ставлю точку в этом нашем “рандеву”. Вылетаю из машины с удовлетворенной улыбкой на губах.
        Такого подарка от судьбы я не ожидала.
        Я ведь всегда держу свое слово. Время я Антону дам. Даже больше, чем он попросил…
        Глава 29. Антон
        Встаю с утра я в отличном настроении.
        Если не знать, что вчера меня самым лютым образом продинамили - так сразу и не подумаешь.
        Лично я на себя в зеркало смотрю и не могу понять, в каком месте это определяется.
        Не определяется.
        Если так задуматься, в глобальном смысле - не такой уж категоричный был отказ у Ирины. Ведь в определенном смысле секс у нас с ней был. Ну, по крайней мере - начался. Хотя, конечно, от её «на сегодня мы закончим» у меня на тот момент зазвенело в голове, будто мне кто-то выписал хороший апперкот.
        Да, я чувствовал себя нахорошо обломанным и ничего с этим не сделаешь.
        Ручной труд облагораживает, бля! Как давно я этим всем не занимался…
        И все же…
        Все же - почти. Я её заполучил. Почти. Не до конца, но все-таки она была со мной. И неважно, чем я там её трахнул, членом или языком, важно, что именно я сделал все для её оргазма.
        И она согласилась дать мне время подумать над тем, что делать дальше. Стоит ли продолжать эти отношения так, как они сейчас идут?
        Тысяча доводов против.
        Один из них - если хотя бы мои партнеры узнают, это будет сильный удар по имиджу. Очень сильный… В этом блядском бизнесе о твоих слабых сторонах не должен знать никто.
        Назвать же сильной ту извращенскую сторону, которая мечтала целовать Ирине лодыжки - если Госпожа позволит, разумеется - даже у меня, при всей моей жизненной наглости не получалось.
        Таким образом, если партнеры мои узнают, бизнес окажется под ударом. Кто знает, может, они сочтут это недостаточно пробивным поведением…
        Ну, а Геныч как бы… Почти в курсе.
        У меня не было выхода, в среде Тематиков он у меня был единственный знакомый, у которого были реально стоящие связи, прорваться сквозь препоны на пути в Тресс никак больше у меня бы вышло. Разве что десантом и через забор… Обшитый колючей проволокой забор.
        Короче, Геныч знает…
        Нет, я могу состроить покерфейс, свалить все на слежку за Ириной или на что-нибудь еще, если не захочу палить нюансы её увлечений, но все-таки. Не так и сложно меня расколоть, на самом деле.
        И да, Геныч, конечно, скала, он даже вусмерть пьяный - слишком хорошо соображает, сволочь такая. И не болтлив. Но вполне может как-нибудь выдать это как «ржачную историю», и мне с этим придется как-то разбираться.
        Но пока перспектива разбираться меня напрягает поменьше, чем мысли о том, что мы не будем продолжать Ириной так, как начали.
        Мне не нравится думать о том, чтобы не ползать перед Хмельницкой на коленях… Бля. Куда ты катишься, Антон Викторович?
        Во тьму. В порочную, сладкую, ядовитую тьму. Которой просто невозможно взять и напиться…
        Ирина была права на самом деле. В том, что меня неожиданно затянуло. В том, что я даже близко не был знаком с некоторыми своими сторонами.
        С теми, которые не могли не целовать Ее ноги. Которые принимали все закидоны Ирины как нечто само собой разумеющееся.
        Не дала? А разве это неправильно? Разве я заслужил, чтоб дала?
        Последняя мысль была самая безумная. Самая свежая и нетронутая. Я должен заслужить?
        Ответ был прост и ясен - её должен. С любой другой бабой на моем горизонте ничего подобного не случалось. Не приходило в голову, что я должен заслужить. Скорей это я снисходил до них.
        В эту ночь я почти не сплю.
        Такое бывало в периоды рабочих цейтнотов, когда горит то одна сделка, то вторая, а тут еще налоговики приехали и телефон не затыкается…
        Никогда меня так не накрывало из-за бабы.
        Никогда еще я не лежал без сна в темной спальне, пырился куда-то туда, где у меня на потолке самый любимый мой выверт дизайнерской росписи.
        И думал…
        О её ореховом вкусе - терпком, настоящем, без лишней приторности…
        О её немыслимой твердости, об которую я разбивался, будто был всего лишь волной, налетевшей на риф.
        О том, что не могу… Не могу от неё отказаться.
        Меня ломает так, как не ломало после первого секса.
        Отчаявшись уснуть, я полночи выбираю цветы. Ползаю по сайтам цветочных бутиков, стираю в кровь мозг, пытаясь придумать, что же сделать такого… Неординарного.
        Обычно, если вдруг так вышло, что мне попался очень упертый экземпляр, для которого нужно было устроить «бета-версию конфетно-букетного периода» я так не заморачивался. Заходил в цветочный магазин, который был в пяти минутах от моего дома, брал что-то подороже и попафоснее и шел оплачивать свой секс цветами. Это было просто.
        Еще проще было сказать Наташе, чтобы заказала какой-нибудь приличный букет и отправила его по нужному адресу.
        Просто - шло в моем случае в далекое путешествие в порнографическом направлении.
        Тут я не могу и не хочу ничего делегировать. Хочу найти их сам - цветы, которые мне будет не стремно подарить Хмельницкой.
        Я осознаю банальность такой херни, как цветы, но как показывает моя богатая практика - не столь уж многие женщины готовы отказаться от преподнесенного букета. Разве что вусмерть практичные, экономные, переводящие стоимость роз в количество не купленных на эти деньги бриллиантов.
        Вот только я ощущаю копчиком - что-то серьезнее цветов от меня сейчас Ирина не примет.
        Еще их бы приняла.
        Вряд ли Зарецкий мог сделать такой жест. Нет. У них же был контракт. У него - была жена. Вряд ли он мог допустить для себя еще больший компромат, чем поездки в Тресс. А ухаживания - вполне себе компромат.
        Азбука цветов - вообще оказывается идиотской штуковиной. Устаревшей с конца пятнадцатого века. Ею можно было сказать все что угодно, но не то, что мне нужно.
        Нежность, желание, восторг…. Господи, ну кому это дерьмо нужно в наше время. Разве что девочкам-библиотекаршам, которые всю жизнь мечтали, чтоб за ними ухаживали нежно и романтично как в книжке. Не желая даже задумываться, что если этот вот неторопливый ухажер если не ходит налево, то как минимум неромантично смотрит порнушку и дрочит.
        Каллы - безумное преклонение… В принципе…
        Нет, рано. Я не готов так быстро капитулировать. Вряд ли Ирина будет заморачиваться этим посылом - она не похожа на девочку, которая будет гуглить смысл цветочных месседжей, но если таки она это сделает - то это будет довольно преждевременно. Да и не то это, что мне хотелось бы передать…
        Почему нет цветка, который бы говорил о какой-то безумной одержимости? О том, насколько эта сучка меня поражает, и не может выйти из головы. О том, насколько сумасшедшие вещи из-за неё я вытворяю.
        Да, есть красные розы с их «страстью», но есть в них какая-то глубокая загламуренность. Это была гламурная «страсть», ни в коем разе не та жадная тьма, что глодала меня изнутри.
        И Ирина с этими красными розами как-то не сочеталась совершенно. Даже у меня в уме.
        Нужные цветы я нахожу именно тогда, когда уже подумывал, что все это - бессмысленно, и то, что достойно Ирины, я просто не найду в этих чертовых цветочных бутиках.
        Но все-таки мой глаз спотыкается на них… И я останавливаюсь, потому что да - оно!
        Да, розы, да - банально до смерти, но цвет…
        Черные лепестки с алыми краями, будто снаружи такие невинно-обычные, а внутри - глубоко порочные, полные кромешной сладкой тьмы. На длинных стеблях покрытых шипами.
        Каждая из них - будто олицетворяет собой Её, одним только маленьким крохотным штрихом.
        Сколько нужно, чтобы хватило описать Ирину? Ну, хотя бы некую её часть?
        Я с универа так тщательно не брился и не выбирал рубашку так долго, как этим утром. Узел на галстуке перевязывал четыре раза. Потом посмотрел на себя в зеркало, полюбовался на совершенно спятившего идиота и напомнил, что сегодня, не позже, надо закончить проверку.
        Она была нужна просто для того, чтобы не пропало мое время. Оно, в конце концов, денег стоит. И если я буду его тратить на херню - то и все остальные начнут.
        На работу я приезжаю за полчаса до прихода Ирины. Свои заморочки, да.
        - Юноша, телефончик не дадите? - ехидно интересуется Игнат, когда я выгружаюсь у офисного центра. Намекает, что я слишком вырядился. Сука ехидная, и хватает же наглости надо мной ржать.
        - Не вопрос, только учти, я всегда буду сверху, - фыркаю я, а затем подаю руку для рукопожатия.
        - Увы, это противоречит моим аморальным нормам, - вздыхает Третьяков, а потом косится на меня с интересом, - ну, что, как там ураган Ирина? Ты её догнал и сделал?
        - Я в процессе, - откликаюсь я, не особо желая вдаваться в детали. Не хочется мне делить Ирину с Третьяковым, даже просто объясняя, как у нас обстоят дела. Да и помнится мне, Третьяков выражал желание перехватить у меня это «знамя». Еще спасибо, он был не настолько мудаком, чтобы делать это без согласования со мной.
        Подъезжает машина от цветочного бутика. Газель.
        Когда третий курьер выбирается из машины с корзиной роз у Игната лезут на лоб глаза.
        - Тох, ты когда количество штук указывал - пару ноликов с конца лишних набил? - озабоченно уточняет мой друг. - Или нолика четыре?
        - Ни одного лишнего, - ухмыляюсь я.
        - Впервые вижу, чтоб ты так заморачивался, если баба тебе уже дала, - насмешливо тянет Игнат, покручивая в пальцах сигару.
        - Если бы дала, - я даже драматично вздыхаю.
        - А если не дала - нахрена столько денег тратить? - практично интересуется мой приятель.
        - Так вышло, - я пожимаю плечами.
        В общем и целом, я понимаю, о чем втирает мне Третьяков - у самого за плечом стоит пацан, который в восемнадцать пахал официантом после универа. Просто чтобы ему и сестре было на что жрать. И чтобы добиться моего нынешнего положения - на каких-то этапах моей жизни приходилось завязываться в узел.
        И я знаю, что нет разницы в том, сколько цветов дарить женщине. Если даришь больше трех десятков роз - на выходе получишь все равно один и тот же восторг. Вопрос только в количестве.
        Так и нахрена тратиться на тот самый «миллион алых роз», если тридцать одна - обеспечит ровно то же количество секса?
        Да хрен меня разберет. Я как тот придурок из Великого Гэтсби, который переборщил с цветами.
        - Доброе утро, Геныч, - Смальков попадается мне почти у самой бухгалтерии. Даже странно, он редко приезжает рано.
        Смальков смотрит на меня, возглавляющего цветочную процессию, взглядом голодного аллигатора. Да-а, прозвище он себе зачетное придумал.
        - Ну как сказать - доброе, - недовольно бросает он, а затем протискивается мимо меня и, все так же не говоря ни слова, шагает в сторону своего кабинета.
        - Что это с ним? - Третьяков, увязавшийся вслед за мной, провожает Геныча задумчивым взглядом. Кажется, не я один напрягся хмурой мордой нашего партнера.
        - Да хрен его разберет, - по спине у Смалькова что-то прочитать сложно. Ладно. Сейчас об этом беспокоиться я не буду. Полчаса оно терпит, а мне бы разобраться с цветами до явления Хмельницкой.
        У роз тяжелый, сладкий аромат, я на самом деле ожидал чего-то менее концентрированного. И в небольшом кабинете Ирины они будто тут же окутывают все своим дурманом.
        Ну, будем надеяться аллергии у Ирины нет…
        Курьеры из цветочного бутика успевают расставить цветы так, что это смотрится действительно эстетично. И даже сваливают до прихода подчиненных Хмельницкой.
        Я жду её в её же кабинете.
        Просто хочу увидеть её реакцию. Ну, и если она захочет кинуть в меня корзинкой с цветами, потому что внезапно предпочитает котиков - ей далеко ходить не придется. Самый лучший сервис для самых невозможных женщин.
        Это не годится как извинение, но хоть какой-то реверанс с моей стороны необходим. В конце концов, как только меня не заносило за эти дни…
        Нет, восторженного обморока я не ожидаю, на шее у меня точно вряд ли кто-нибудь повиснет.
        Неа.
        Она - не будет. Она не из тех.
        Я почти представляю её ехидную улыбочку, её прямую спину и оценивающий взгляд, что будет касаться роз.
        Если уголок рта одобрительно дернется - я победил в этом туре.
        Смог порадовать Госпожу…
        И может быть даже она согласится со мной поужинать сегодня…
        За дверью начинают переговариваться младшие сотрудницы бухгалтерии. Я кошусь на часы. Странно…
        Подчиненные Хмельницкой приходят за десять минут до начала рабочего дня, но Ирина всегда приходит до них. В понедельник она опаздывала, но это для неё был нонсенс, а не привычка.
        И где она?
        Когда от начала рабочего дня проходит пятнадцать минут, я уже начинаю параноить. Куда она, блин, пропала? Ведь нормально же вчера разошлись.
        Взгляд цепляется за девственно-пустой стол Хмельницкой. Точнее - не совсем пустой, но лишенный признаков офисной жизни. Если мне не изменяет память - тут стояла себе чашка с надписью «Нашей любимой госпоже», подаренная Ирине её же сотрудницами.
        Я даже помню, как она многозначительно тогда на эту чашку смотрела - был в бухгалтерии во время поздравления. Кажется, теперь я понимаю весь смысл этого взгляда…
        Девочки пошутили - но какая меткая у них, однако, получилась шутка.
        Двадцать пять минут.
        Нет, нереально, точно что-то случилось.
        Хотя…
        - Я слушаю, Тох, - Геныч берет трубку на половине гудка. Недовольный - тоном намекает, что хоть кто-то в моей фирме еще работает, пока я страдаю херней. Но именно он пришел раньше. Третьяков точно был не в курсе, если Ирине вздумалось отлучиться.
        - Хмельницкая у тебя не отпрашивалась сегодня? - задумчиво интересуюсь я, разглядывая черную линейку, лежащую рядом с дыроколом. На столе у Ирины такой идеальный порядок, что кажется - с ниткой вымеряла, на каком расстоянии друг от дружки лежать канцелярским принадлежностям.
        Геныч молчит. Секунд пять, потом замысловато прокашливается, явно маскируя за кашлем мат.
        - Ты издеваешься, Тох? - еще более мрачно спрашивает он. - Хмельницкая подняла меня хрен пойми когда, попросила приехать на час раньше, выдать ей расчет, потому что ты её уволил, а ей не хотелось забирать вещи и иметь угрозу столкнуться с тобой.
        Где-то под ногами пошатывается земля. Бля, Геныч, а позвонить ты не мог, да?
        Хотя, зачем звонить в этом случае, если…
        - И приказ ты видел? - уточняю, сжимая пальцами край стола Ирины.
        - И даже сам в кадровое отнес, - уже совсем раздраженно рычит Смальков. - Тох, ну вот не строй из себя идиота, там же твоя подпись была. Все, не отвлекай, я пытаюсь найти Ирине замену.
        Я даже не злюсь, что он сбрасывает. У меня просто слова закончились. Остался один только мат…
        Сбежала!
        Она сбежала. Воспользовалась той лазейкой, которую я сам ей оставил. Не откладывая…
        Стою себе в кабинете Ирины, среди цветов, подготовленных для неё, и знаю - она уже не придет.
        Стою себе в кабинете Ирины, среди цветов, подготовленных для неё, и знаю - она уже не придет. Не увидит. Не улыбнется. И никакого ужина у меня с ней не будет.
        Давненько я не чувствовал себя настолько бессмысленно…
        Глава 30. Ирия
        - Я вам напоминаю, по договору - никаких кошек и детей в моей квартире, - сурово басит Николай. Николай у нас - ужасно брутальный бородач, с характером престарелой домохозяйки совкового периода. Впрочем, ладно, я за свою жилплощадь тоже трясусь как за любимую доченьку. Ах, да, забыла сказать, Николай - хозяин квартиры, которую мне подобрала знакомая из агентства. Ну, не знакомая, хорошая подруга, если по правде-то. Настолько хорошая, что даже оформила договор аренды на себя.
        Просто чтоб моя фамилия нигде не фигурировала. Просто потому, что я - параноик. Нет, разумеется, никто не будет искать меня всеми средствами, доступными ФСБшникам, но я не хочу даже малейшего риска. Чем меньше я допускаю возможности палева - тем лучше.
        Если честно, Николай выпендривается. Да, по договору я много всего не должна, арендуя его квартиру-студию, но если честно, за те деньги, что он с меня дерет, впору не кошку заводить, а устраивать оргии. Три раза в неделю!
        Но я об этом терпеливо молчу, рассматривая обстановочку в квартире. Тут хорошо, тут поработал неплохой дизайнер, который, правда, забыл, что стиль лофт изначально был предназначен для просторных помещений, решил уместиться в однокомнатной квартире. Нужно сказать - у него получилось!
        Вышло неплохо на самом деле. Одна стена отделана под серый кирпич, другая для контраста - покрыта бирюзовой плиткой. Еще две с отделкой «под штукатурку». Занятненько смотрится вцелом. Кухонька тоже очень стильная. Хоть в инсту закидывай прямые эфиры “вот я жарю яичницу” и всем будет пофиг на ту яичницу.
        Кровать - темная, с коваными прутьями - и вовсе приводит меня в восторг.
        Ладно, дети, кошки, оргии - черт с ними, не очень-то и хотелось. Остаюсь! Я хочу эту кровать, немедленно!
        Эй, эй, отставить неприличные фантазии, я, конечно, извращенка, но не настолько!
        Дело не в эротической эстетике, хотя с этой стороны кровать эта, разумеется, шикарна!
        Я не сплю вот уже вторые сутки, я в скором темпе паковала вещи, запихивала все, что умещается в багажник машины, и сваливала из своего дома. Я достала свою знакомую, и никому еще не находили приличную квартиру за четыре часа, включая подписание договора аренды.
        Все что мне хочется - только спать. Не вытаскивая вещей из машины, потому что это вполне может подождать. Район вроде ничего так - тачку не должны вот так просто взять и угнать. В конце концов, тут нет ни одной твари, что вынет у меня ключи.
        Но мне еще надо позвонить отцу и предупредить, что если меня будут искать всякие мудаки, чтобы стрелял без предупреждения.
        Папа может, папа у меня охотник и генерал в отставке. И я вам могу сказать, что властная и жесткая Ирия в детстве была этакой зефирной папиной Иринкой, принцессой, не вылезавшей из розовых платьев с кружавчиками. Про маму говорить нечего - я её не помню. Отец о ней рассказывал мало, это были его больные воспоминания, но…
        Но не женился, да. Твердо так не женился. Он был из мужиков старой закалки, которые были верные до гроба, и до свадьбы ни-ни, хотя очень хочется.
        С квартирой я разберусь чуточку позже, когда у Верещагина отхлынет, и я смогу спокойно приближаться к своему дому. Почему-то мне кажется, что он некоторое время будет у моего подъезда меня караулить. И сдать квартиру нормально вряд ли получится. Хотя - и не хочется. У меня там дизайн покруче, чем тут.
        Николай отдает мне ключи, смотрит на меня грозно - наверняка ему жена велела не цацкаться с жиличкой, но все-таки отчаливает. А я - застилаю кровать свежим постельным и падаю в неё, едва стащив с себя чертовы скинни. Не хочу шевелиться, не хочу…
        Но все-таки где там мой телефон?
        Папа слушает меня не перебивая, время от времени задавая уточняющие вопросы. Когда я очерчиваю размах выходки Верещагина на корпоративе - он вздыхает так красноречиво, что я понимаю - если что, Антону Викторовичу живым от моего отца не уйти.
        - Ир, ну как же ты так подставилась? - укоряюще ворчит отец. Сложный вопрос. Сама им озадачиваюсь. Трезвая ведь была.
        - Я по этому идиоту два года… - дыхалки не хватает, горло перехватывает. Договорить я просто не в силах. До сих пор констатацией этого факта вскрываю себя тупым ножом.
        Сохла. Бегала вокруг и хотела себе смазливого умного, обаятельного паршивца… Всего! И можно, чтобы бантик сверху завязали.
        - Ну, ясно, - папа недовольно хмыкает, - у тебя очень плохой вкус на мужчин, ты знаешь? Этот второй, про которого я слышу, которым ты вроде как увлеклась серьезно, и оба тебе попались мудаки.
        - Пап, ну, что я, виновата, что в этом мире нормальные мужики на тебе закончились? - смеюсь я и сама удивляюсь, что это получается настолько беззаботно.
        Мне легче. Мне гораздо легче на самом деле. Мне кажется, что меня накачали свежим гелием и отпустили в небеса. И я лечу, все выше, выше, радостная такая, ничем не обремененная…
        Свобода. Свобода от дерьмового Верещагинского характера, от его перепадов настроения, с утра «хочу» - к вечеру уже «не буду», от непрерывной нервотрепки и всех остальных его выкрутасов.
        Свобода…
        От вечерних отчетов, во время которых удовлетворение Верещагина обеспечивало мне отличное настроение на несколько дней.
        От темных глаз, глядящих на меня сверху вниз, от теплых губ, вышептывающих «моя госпожа» в промежутке между поцелуями, достававшимся пальцам моих ног.
        От сладкой кожи под моим языком, от моего паршивца, который на вкус - как шоколадное мороженое.
        Я сбрасываю звонок, как только папа говорит: «Ну, все, пока», - и утыкаюсь лицом в простынь, впиваясь в темную ткань зубами. Жмурю глаза так долго, пока разноцветные точки не перерастают в крупные цветные пятна.
        Я знаю, что все я сделала правильно. Не было у меня никакого смысла оставаться рядом с ним, после всего того, что он натворил. После того количества моих правил, что он нарушил. Не было смысла продолжать видеть в нем кого-то более достойного, чем он есть. Никаких моих чувств он не достоин. Особенно - тех, что у меня уже имелись.
        А как Нижний… Как Нижний он мне просто не подходил. Слишком импульсивен и нестабилен, я это смятение на дух не перевариваю. Понимаю, это вроде как нормально, но все равно не терплю.
        Это все звучит так правильно, так логично…
        Остается один только вопрос - почему мне самой так хочется повеситься сейчас? Почему такое ощущение, что если я и наказала кого-то, то только саму себя.
        Ненавижу тебя, Верещагин…
        Ненавижу!
        Мир продолжает тикать. Не очень ровно, в своей манере - то запаздывая и растягивая самые дурацкие дни, то старательно сминает какие-то более важные и значимые в один невнятный, но очень плотный комок событий.
        И все-таки он тикает…
        Вопреки тому, что каждый день мне приходится вставать с постели и менять в очередной раз искусанную наволочку.
        Новую вакансию я себе нахожу довольно быстро. Все-таки опыт работы и образование не пропьешь. Нахожу вакансию, прихожу на собеседование, отвечаю на вопросы. В какой-то момент понимаю, что слишком агрессивно огрызаюсь на эти идиотские вопросы несчастной девушки-эйчара. И что не она их выдумала, не она виновата.
        Собеседование я выдерживаю чисто из принципа, но потом - когда мне перезванивают из этой фирмы я не беру трубку. Понимаю, что охренела и зажралась, но не хочу. Не сейчас. Не готова я. В конце концов, у меня есть сбережения, у меня есть расчет, и я могу себе позволить пару недель безделья. Хотя, приличные люди это называют отпуском!
        Итак, пара недель тишины. На одну из недель я вышвыриваю бездумно деньги и уезжаю в Прагу. Бежать так бежать. Не на край света, а туда, где гуляш приличный. Почему я выбираю именно Прагу?
        Потому что я совершенно осознанно пытаюсь выжечь одну боль другой болью. Я же помню, с кем именно я облазила все дальние улочки этого дивного города, и как долго, вопреки тому, что сама влюбилась в его архитектуру, не возвращалась. Хотя скучала.
        Ведь говорят же, что самый страшный пожар нужно тушить встречным огнем, да?
        Нет. Не работает.
        Я блуждаю по узким улочкам, по дальним улочкам, по самым дальним из восемнадцати пражских мостов. Я таращусь на фрески, на те соборы, названия которых даже местные через раз вспоминают, на эти чертовы арт-объекты и памятники, разбросанные по окраинам.
        Я помню, где тут мы с Ивом забивали между камней брусчатки пятирублевик, на счастье, мол, каждый год будем ездить сюда и праздновать дату годовщины свадьбы.
        Помню, что фотки с вот этой желтой абстрактной ерундой я чистила с самым жестким остервенением, потому что на ней было слишком много влюбленности и глупости.
        Помню, что Ив казался мне таким космическим, таким идеальным, что было непонятно, как без него будет вращаться мир.
        Помню…
        Все помню.
        И это не помогает. Это не делает так же больно, как тот саморез, что сейчас прокручивается в моей груди.
        Я выросла. Идеальные мальчики мне уже не нужны. Абсолютное понимание - катится в топку, если мне что-то нужно - я объясняю популярно, что мне нужно. И мир - может крутиться без кого угодно, и уж точно может без того, кого ты по малолетней дурости считала своим единственно возможным, только потому, что он когда-то стал твоим первым.
        И первым твоим…
        Прошли года, я все-таки стала разбираться в сортах тех спин, которые мне подставляют.
        Поэтому я и отказалась от Проши. Потому что да «почти то, что мне нужно», но согласитесь - «почти» звучит не очень обнадеживающе.
        Нет никакого идеального варианта, есть только то, что хочу, и то, что не волнует.
        В Москву я возвращаюсь еще более не в духе, чем из неё уезжала. Хотя Прага была восхитительна, этого у неё не отнять. Возвращаюсь, и уже выходя из аэропорта ловлю себя на том, что скольжу взглядом по машинам вокруг и очень даже не против увидеть тут пижонский красненький Верещагинский поршик. Ну, а вдруг он решил меня догнать и приложил к этому действительно много усилий?
        Нет. Не решил. Я не удивлена, но мне горчит так, будто я неделю жила только на одном черном кофе. И вправду - ему-то зачем? Это у меня двухгодичное безумие никак не купируется, а что у него? Три дня активного взаимодействия со мной?
        Я созваниваюсь по двум вакансиям, рекомендованных мне надежными знакомыми. Договариваюсь на предварительные собеседования, причем «через неделю», потому что не так уж мне и горит, чтобы снова в моей жизни появлялся какой-то там босс.
        Тем более, что все равно - «тем самым» он уже не будет.
        Мир вновь не останавливается от того, что из моей жизни кто-то там исчез. И я не останавливаюсь, просто потому, что не имею такой вредной привычки. Вот только и назад мне оглядываться не хочется. Не потому что страшно, а потому что… Вдруг захочется вернуться?
        У меня сводит руки. Руки тоскуют по плети, и все мое нутро с каждым днем все сильнее сводит голодом, но это орудие моего «труда» так и остается в глубине шкафа. И я, да, созваниваюсь с владельцем клуба, который хочу использовать для себя как новое место встреч - требования к приватности меня тут особенно порадовали, но…
        Но пока - только созваниваюсь. С реализацией этих планов в жизнь я не спешу.
        Я не готова. Я еще не готова. Не готова видеть хоть кого-то на том месте, на котором я еще совсем недавно видела Верещагина. На его месте…
        Это смешно.
        Это, мать его, так смешно, что просто взять и сдохнуть от смеха. Ну, какое это место его? После одной сессии, пары поцелуев и одного полу-секса? Почему уже этим Верещагин занял места в моей жизни больше, чем Проша за год активной практики?
        И почему он? Почему?
        Нет никаких ответов. Я вроде не дура, умею отличать токсичность от терпимых тараканов, сроду не западала на мудаков, Ив - не в счет, он и не мудак в широком смысле, просто… Просто, он - Ив, сейчас я это знаю.
        Но Верещагин - это же оно. Самое что ни на есть оно.
        И все же…
        И все же как я ни брыкаюсь, как ни плююсь, сколько сеансов саморефлексии себе ни провожу, все равно на двадцать третий день моего условно-досрочного освобождения из фирмы Верещагина, в семь часов утра я нахожусь в одном удивительном баре. Сижу у окна и задумчиво глотаю кофе.
        Ремарочка - этот удивительный бар самым удивительным образом находится напротив дома моего бывшего босса.
        Не надо комментариев на счет самоконтроля, я и так все знаю!
        Я только посмотреть…
        Глава 31. Антон
        Смальков, как всегда, проходит без стука. Он и раньше не особо церемонился, исходя из притчи “кто платит - тот и музыку диктует”, а в последнее время - и вовсе обурел.
        Проходит и встает над моей душой, скрестив на груди руки, смотрит на меня.
        - Ген, давай без телепатии, - я болезненно морщусь, потому что догадываюсь, о чем он поведёт речь, - говори вслух, что ты хочешь сказать.
        - То же, что и вчера, Тох, - по виду Геныча можно подумать, что он говорит с кем-то безнадежно больным, - начнем с того, что рабочий день три часа назад кончился. А у тебя отпуск третий день идет. Какого хрена ты тут делаешь?
        - Я тут работаю, - сухо отрезаю я, а потом отпихиваю от себя папку с контрактными предложениями, - что, не верится? Может, тебе и отчет предоставить, мой охреневший друг?
        - Тох, я помню, что мы поощряем трудоголизм, но не у руководящего же звена, - ласково, как с в конец спятившим придурком, произносит Смальков, - ты уже на упыря похож.
        - Приду к тебе за чашкой крови - тогда и приму претензию, - сухо отмахиваюсь я и обшариваю рабочий стол взглядом. Спотыкаюсь взглядом об часы.
        Три часа назад кончился рабочий день, да. И вправду - пора собираться… А то опоздаю.
        Геныч с благостным видом наблюдает, как я начинаю собираться. Видимо, решил, что его слова возымели какой-то эффект.
        - Вот-вот, давай, собирай манатки и дуй на Малибу, - ворчит наш Аллигатор дружелюбно, - там, кажется, бабы на твой вкус самые горячие? И жарь их, хоть по две за вечер, снимай напряжение.
        Малибу. Ну, спасибо, что не Тайланд, а то с моих «юмористов»-партнеров сталось бы… И массажиста-трансвестита мне на первый же вечер в номер бы заказали. О, да, я не первый год “замужем” и работаю с этими мудаками. Ну… И сам время от времени делаю то же самое…
        - Завтра буду к девяти, вызову водителя, - хмуро бросаю я, а затем открываю перед Генычем дверь, намекая, что ему пора вытаскивать свою задницу из моего кабинета.
        Морда Геныча темнеет тут же. Да-да, друже, я - упрямый баран, и тебе об этом прекрасно известно.
        - Тох, да брось ты это, ну, подумаешь, бухгалтерша сбежала, тоже мне беда, у новой ноги длиннее, - не отступает наш Аллигатор, пока мы вместе тащимся по пустому офисному коридору к лифту.
        Мда, кажется - выгляжу и вправду паршиво, раз уж даже мои друзья начали вот так наседать. Тем более Геныч, с его-то девизом «чем бы дитя не тешилось, лишь бы продолжало нести золотые яйца». А нет - видимо, есть беспокойство у Смалькова за состояние его курочки Рябы. И с какого хрена, спрашивается? Он мне, что, лечащий врач?
        Хотя, не поспоришь, работаю я в последнее время реально дохера… Просто когда мозг занят работой - мне не хочется сдохнуть.
        От напоминания о новой главной бухгалтерше - Евгении Петровне - у меня сразу начинают ныть зубы, будто я и не плачу своему стоматологу столько, чтоб он мог к пятому году нашего сотрудничества накопить на маленький, но очень живописный остров на Гавайях.
        - Лучше бы эта ваша длинноногая работала нормально, - тихо шиплю я, раздраженно тыкая в цифру «1» в лифте.
        Евгению - ну, или Женечку, притащил Игнат. Довольнющий, будто притащил какого-то гения.
        Увы мне. Гением Женечка не была. Хотя ноги, конечно, были ничего, но меня они вообще не волновали
        - Да брось, - миролюбиво тянет Геныч, прислоняясь плечом к стенке лифта, - ты просто недоволен, что она - на месте Хмельницкой. Вот и доканываешься. А так - она сносная. Косячит, но не страшно, исправимо. И ты её выдрессируешь.
        - Ирину дрессировать не надо было, - через силу выговариваю я - Её имя мне в последнюю неделю особенно сложно произносить.
        - Ну, братец, - Геныч критически цокает языком, - я тебе говорил, такой, как она - мы в ближайшем времени не найдем. Не удивлюсь, если она уже в Лукойле бумаги разбирает. Они ж не лохи, упускать такого специалиста. А связей, чтоб туда попасть, у Ирины достаточно.
        - Да уж представляю, - сухо откликаюсь я и именно в этот момент двери лифта бесшумно разъезжаются.
        Вовремя. Честно - мне было темно настолько, что хотелось кого-то придушить. А рядом был только Смальков… Душить партнёра и старого друга - паршивая идея, хотя разве друзья не должны приходить на помощь в трудную минуту? И подставлять плечо, ну или в моем случае шею, чтобы друг не утонул в черной трясине собственных мыслей.
        Не хочу думать, что где-то там какой-то смазливый хлыщ может смотреть на Ирину без должного трепета. И с трепетом - тоже! С ним - тем более.
        - Может, заедем в бар? - Геныч явно не отчаивается не нотациями, так вливанием алкоголя отправить меня в отпуск. Погрузить в самолёт в состоянии багажа и делов-то… Очнусь уже в солнечной Калифорнии.
        - Тебе завтра на работу, - я качаю головой, - да и мне тоже. И потом, у меня дела, Ген.
        - Надеюсь, у тех дел хотя бы третий размер груди, - бормочет под нос Геныч и тащится к своей машине. Уже открыв дверцу окликает меня снова. - Тоха, все равно завязывай с этим дерьмом, ты и выглядишь как оно, смотреть тошно.
        - А ты и не смотри, тебе это по ориентации не положено, - отрезаю я, дожидаясь, когда этот черт уже наконец свалит с моего горизонта. Не хочу, чтобы он даже случайно увязался за мной.
        - А на переговоры тебя возить вообще стыдно, ты своей кислой мордой уже два контракта спугнул, - а вот это, Геннадий Андреевич, уже даже не нож в спину, это гарпун.
        - Во-первых, дерьмо собачье были эти контракты, которые ты так оплакиваешь! - огрызаюсь я уже совершенно раздраженно. - И попробуй это оспорь. Ты же видел их заказы. Ну и?
        Аргументов против моих у Геныча не находится.
        - А во-вторых что? - уточняет мой друг, тяжко вздыхая.
        - А во-вторых, ты на свою рожу глянь, Ген, может, в ней дело? - на этом я заканчиваю нашу «занимательную беседу» и залезаю в свою машину.
        Сердобольный Смальков просто невыносим. Еще чуть-чуть, и он напялит халатик медсестры и придет ко мне с клизмой, которая, конечно же, отправит меня в страну счастья и радости.
        А такой дельный мужик, когда не пытается быть вот этим вот «заботливым другом». И собутыльник хороший…
        Оно понятно, что Смальков защищает свои инвестиции, он всегда это делал, но должны же быть хоть какие-то границы. По крайней мере, я уверен - что должны.
        В машину я сажусь, уже не дожидаясь, пока отвяжется Смальков, и минут семь сижу, уронив голову на руль, просто закрыв глаза.
        Устал.
        Как же я без неё устал - никаких слов. Голова хочет взорваться, будто ее сжимает тесный обруч. И я помню те минуты, когда был абсолютно, бесконечно свободен, когда ничего не давило и в мыслях стояла вожделенная тишина. Ощущение, которое просто невозможно забыть
        Когда я был для Неё.
        И хочется только взвыть, надсадно, пусто, потому что чем дальше - тем невозможней дышать. Без нее…
        Она - будто сладкий, но хищный мираж, приснилась мне, вырвала из груди клок мяса - и тут же унеслась с ним прочь.
        И сейчас - появись она рядом, хоть на минуту, хоть на секунду, я бы…
        Кровью и болью, поклонением и послушанием ей бы доказал, что могу быть ей за шестерых её опытных. Могу и хочу. И больше ничего нет в моем списке желаний.
        Я ею отравлен. Я это принял. С этим мне придется жить. Только у этого яда обратное действие - он не смертелен, но агония от него может быть бесконечной. Станет легче, только если ты получишь новую порцию того яда. Если твоя ядовитая, та самая вернётся…
        Но её нет, нет и, возможно, - не будет. Был бы прок - я бы от досады сгрыз руки до локтя, лишь бы прочувствовать, насколько сам виноват в том, что произошло. Столько всего с ней сделал не так.
        Так, ладно…
        Не время для рефлексии.
        Смальков уехал. Я тоже могу ехать. В клуб…
        В конце концов, где еще мне ждать возвращения своей Госпожи, как не там?
        Сережа кивает мне издалека. За прошедшие двадцать четыре дня с побега Ирины мы с ним почти сроднились. Он даже ржет, что может, мне стоит предложить Тамаре себя на вакансию замещающего бармена - ну а что, все равно, что ни вечер - я торчу в Трессе у барной стойки. Впрочем обойдется, достаточно и того, что я от печали уже вызубрил всю коктейльную карту, а сам Сережа уже к моему приходу готовит мне лунго, и как только я падаю на барный стул - пододвигает ко мне чашечку.
        - Ну что, продолжаешь сторожить? - вот уже который раз пытаюсь назвать этого парня Сергеем и нет, Сережа, и никак иначе.
        - Я ж сказал, до победного буду, - кофе крепкий и горький, в самый тон моему настроению.
        - Потом поболтаем, - к барной стойке подрулили двое домин в кошачьих масках и Сережа двигает доставать из под барной стойки так же заранее намешанные коктейли. Одна из девиц даже скользит по мне заинтересованным взглядом. Поднимает бровку, глядя прямо в глаза.
        Свободен?
        Я уже по привычке качаю головой. Не интересует, да.
        Пью лунго дальше, скольжу по бару взглядом. Не так много народу, как по выходным.
        Я ожидал, что по выходным тут будут проходить оргии, или что-то вроде, Тамара Александровна же на этот вопрос только посмеялась, спросила, на каком порно-сайте я поймал столько клише. Хотя, мол, если мне хочется оргию - ради мальчика, не поскупившегося на золотую клубную карту, она, так и быть, подумает.
        У меня было время получить клубную карту по всем правилам. У меня вообще оказалось достаточно времени для многого всего. Оказалось - не нужно ничего решать, все мои ответы находятся настолько легко, что мне даже было слегка стыдно.
        И вправду - стоило так ломаться перед Ириной, если после её исчезновения я уже вечером оказался на пропускном пункте Тресса.
        Езжу сюда каждый вечер.
        Каждый раз только здесь в голове наступает тишина. Только здесь мне самую чуточку светлее и не хочется сдохнуть всякий раз, когда руки и мозг отключаются от работы.
        Все паршиво. Настолько паршиво, что хочется убивать.
        Первый мой приятель из частного сыска со связями возился полторы недели, пытаясь найти Ирину. Пытаясь, да. Потом он мне позвонил и сам отказался продолжать розыски, даже вернул задаток.
        Он был очень странный во время того разговора. Очень напряженный и с деревянным голосом.
        Пришлось изворачиваться сильнее, нанимать другого знакомца, бывшего фсбшника. Но этот спрыгнул вообще за три дня.
        Это уже случайностью не было, ни в коем разе. У меня возникло ощущение, что кто-то просто не дает мне найти Ирину. Судя по тому, как шарахнулся от меня мой первый приятель при встрече несколько дней назад - его очень сильно запугали.
        Очень интересно - кто бы это был!
        Вот не зря мне не понравилось, что Зарецкий очень легко ушел…
        Подозрение это было крепким сразу же, как только родилось, а сейчас и вовсе переросло в параноидальную уверенность. Кто-то качественно перекрывал мне воздух.
        Причем - я проверял, другого человека, бывшего бухгалтера нашей фирмы по моим связям раскопали без препон. Помехи возникали, именно когда я начинал искать Ирину. Я даже пытался добиться встречи у Зарецкого, чтобы выяснить - какого же хрена ему от меня надо, если Она - сама от него отказалась, но добиться встречи не удалось. У Прохора Степановича внезапно оказалось такое забитое расписание, что окно на встречу с “представителем малого бизнеса” у него просто не найдется в этом месяце.
        От “малого бизнеса” меня вынесло отдельно. Если я на нашем рынке “малый бизнес” - то владельцы всяких антикафе могут просто руки на себя наложить. С их оборотами они и за бизнес не считаются. Было ощущение, что Зарецкий эту подъебку сам придумал и наказал секретарю в обязательном порядке обратиться ко мне именно так.
        Сука, как он меня бесил, слов никаких не было…
        Впрочем - я был не дурак, и все тот же упертый баран, в этот раз я искал Ирину тише. Был у меня в бывших клиентах парень, который искал людей не через общие каналы информации, а опосредованно, собирая базу данных на разыскиваемого.
        Кто кому звонил, где запалился маячок геолокации, перед тем как симка перестала отвечать, какая симка начала работу в том же районе…
        Вопрос был только в том, что этой херней искать было дольше и не так надежно. Иногда находились вообще не те люди, кого искали. Но все-таки Фалькона мне рекомендовали как хорошего хакера, перед которым пасует ФСБ, и у меня не было особого выхода.
        Ну, точнее был - был у меня тут один самовыдвиженец в розысках Ирины, но только и там никаких подвижек не было…
        В какой-то момент я отхожу от бара и падаю на диванчик напротив двери. Мне совершенно не хочется лишних контактов, я просто жду. Мазо-Хатико, бля.
        И всё-таки у меня нет ничего, чтобы чувствовать связь с Ириной, кроме этого клуба.
        Только здесь будто дрожит внутри напряжённая струна, только здесь и сейчас не хочется никуда бежать
        Я не знаю, явится ли она. Выберет ли этот клуб снова, ведь он скомпрометирован передо мной, но именно поэтому я и надеюсь.
        Если она и придет сюда - то рассчитывая на встречу со мной.
        Сегодня - четверг, и в девять является Эва. Она всегда наблюдает с полчасика за мальчиками у барной стойки, потом берет одного из них и уходит в игровую зону.
        Через час - мальчик выползает, в его движениях ощущается явная болезненность, выходит и Эва, только чуточку позже, после своей жертвы.
        Только если её саб сразу уходит - он получил желаемое, больше ему ничего не надо, то сама Эва обычно плюхается на кожаный диван рядом со мной.
        Первую неделю меня это напрягало, но менять дислокацию из-за бабы было совсем никак. И в первый раз она даже спросила, не хочу ли я извиниться за побег. Извиняться я не стал, но объяснился. Впрочем это не помешало Эве настойчиво составлять мне компанию во все понедельники и четверги, после ее сессий.
        Сегодня сессия у Эвы не затягивается, и она сама выходит из игровой, идёт к моему дивану, протягивает мне узкую ментоловую сигаретку, чтобы я её поджег.
        В баре курить можно.
        Я щелкаю зажигалкой. Это уже что-то вроде сложившегося ритуал, хотя я уже предупредил - если она так пытается приучить меня к себе, пусть закатывает губу обратно. Меня не интересуют побочные варианты. Эва всегда на это еле заметно улыбается и пожимает плечами. Кажется, она уверена в обратном.
        - Ну и как? - интересуюсь я.
        Эва же задумчиво смотрит на мальчиков у барной стойки. Сегодня она не выглядит удовлетворенной от слова совсем. В прошлый четверг после сессии она выглядела совершенно иначе. Была вся такая непринужденная, веселая, будто пьяная.
        - Никак, - сухо откликается Эва, отвечая на мой вопрос, - этот сдулся после третьей плети. Был совсем зеленый. Но по ощущениям - он вообще не готов к мазо. К воспитанию - возможно. К серьезной боли - нет.
        - Зачем тогда была плеть?
        - Затем, что он её попросил, - Эва затягивается и отправляет струйку дыма к потолку, - ему хотелось попробовать. Люблю исполнять такие капризы.
        Вся эта беседа - от нехрен делать. Скоро мне надо будет ехать домой, просто потому что после десяти по будням бар не работает.
        - Ты ведь не об этом спрашивал, да? Не о том, как прошла моя сессия, так?
        Эва шагает к столику у дивана, топит в пепельнице сигарету. От нехрен делать я даже за этим наблюдаю, успеваю отметить даже маленькую подвеску-искру с крохотным рубином на браслете Эвы. Расправившись с сигаретой, моя собеседница устраивается в уголке дивана. Смотрит на меня в упор.
        Да, я спрашивал не об этом, - я пожимаю плечами, - но если “в этом” есть новости, ты же сама расскажешь.
        Да, она - тот самый волонтёр, что пообещала поспрашивать среди сабов про конкретно Мою Госпожу. Сабов Эва знает много, очень многих пробовала на стадии становления, со многими у нее теплые отношения.
        С чего ей мне помогать просто так? Сам не очень понимаю. Просто на третьей неделе ожидания Эва таки развела меня на поболтать. Уточнила, чего я тут торчу, если ни с одной госпожой не знакомлюсь. Тогда-то я и уточнил, кого именно жду. Эва тогда помолчала, помолчала и предложила помощь. Кстати нельзя сказать, что просто так. Эта сучка-таки выставила мне цену - если Ирина меня снова пошлет, то я попробую сессию с Эвой. Без побегов.
        Только до этого не дойдет. Ирина не пошлёт меня снова…
        Я надеюсь.
        Хотя…
        Хотя, если бы Ирина и хотела как-то со мной связаться, уже связалась бы…
        Да и что я могу ей предложить, после всего, что ей устроил?
        - А если не скажу? Вдруг я тебе не помогу найти твою Ирию, потому что хочу тебя себе забрать? - вкрадчиво мурлычет Эва.
        Иногда у меня возникает желание придушить эту драную кошку. Поэтому я красноречиво смотрю на Эву, а потом снова начинаю гипнотизировать взглядом вход.
        Фразу “Значит, хрен тебе, а не сессия” оставляю при себе. Пусть сама вспоминает.
        - Холодны-ы-ый какой, - Эва барабанит наманикюренными ноготочками по подлокотнику, - между прочим, я ее не хуже. И беру неофитов.
        - Я заметил, - спокойно откликаюсь я, - шесть штук только при мне сменила. Один везунчик выдержал две сессии, потом ты его послала сама.
        Эва передёргивает голыми плечиками - она сегодня в корсете, даже без лямок. Хотя ладно, у нее выпадать нечему, не Тамара Александровна с ее четвертым размером…
        - Не то, что я ищу, ничего ты с этим не сделаешь, - вздыхает она.
        - Я тоже не то, отвечаю.
        И снова молчим. Бармен моет кофе-машину. За четверть часа до закрытия является Тамара, садится напротив Серёжи, он целует кончики ее ногтей и только потом подаёт ей кофе.
        Тамара косится в мою сторону, салютует мне чашкой. Она уже привыкла меня наблюдать в этом углу. Скоро буду брать с них плату за услуги предмета интерьера.
        - А ведь есть у меня новости, Антош, - неторопливо, будто золотую монету, отсчитывая каждое слово, произносит Эва.
        Где-то там у меня что-то обнадеженно вздрагивает. Неужели? Я уже на стены лезу, неужели всё-таки да?
        Я смотрю на Эву. На то, как она сама таращится на Тамару с Сережей, а сама теребит пальцами ту самую искру с рубинчиком на своем запястье. И всё, не говорит ни слова. Только улыбается самодовольно.
        Садистка - это не только длинная плеть. Но и три-четыре нервотрёпки многозначительным молчанием.
        Минуты этой испытующей тишины бегут друг за другом. Я их чувствую, как капли раскаленного воска, падающего на кожу и прожигающего до костей…
        - Говори уже, - не выдерживаю я.
        Ухмылочка на губах Эвы становится только шире…
        Глава 32. Ирия
        Начинать день с Верещагина мне понравилось.
        Бодрит. Не как глоток паршивого кофе из этой забегаловки, нет, по-настоящему бодрит, встряхивает, как-то задает тон всему следующему дню.
        Чувствую себя какой-то маньячкой, ей богу…
        Ну, а кто еще будет тратить два часа на дороги по утрам ради нескольких секунд наблюдения за бывшим боссом, пока он выходит из дома и садится в машину?
        Два раза за неделю мне улыбается удача, моя агония продляется, пока Верещагин разговаривает по телефону, стоя у машины.
        Но все-таки они у меня есть, эти пять секунд утреннего Антона, пополам с горьким кофе, вкус которого я уже научилась не ощущать…
        Пять секунд его - подтянутого, свежего, такого же сексуального, что даже издалека, украдкой, из-за шторки - смотришь и темнеет в глазах, потому что мой голод - ни до кого другого, только до этого паршивца.
        И каждый раз, когда я это осознаю, я сама у себя спрашиваю: “Ира, ты чокнулась?”
        Я почти… Правда, только почти!
        А ведь за Ивом я так не ездила…
        С ним вообще все было по-другому, Ив не был мудаком изначально, хотя мой отец и уверен в обратном. Мой отец вообще считает, что бросить его дочь у алтаря - преступление, похуже терроризма. И не сказать, что я абсолютно во всем с ним не согласна. Хотя, с самого начала Ив был вполне себе симпатичным и правильным Ванечкой, и никаких выходок за ним не числилось.
        Но вот вы представляете, что такое полгода готовиться к свадьбе, планировать её в каждой мелочи, вплоть до колец для салфеток, чтобы потом жених на церемонии сказал “Нет”.
        Это в кино выглядит как-то красиво и ужасно драматично, в реале же - не до драмы, это блядская немая сцена и вообще непонятно как дальше жить с этим “нет”. Всем непонятно! Даже опытным регистраторшам ЗАГСа, потому что их речь подготовлена только для двойного “Да”, и если и были такие случаи в их практике - то только у их наставниц. И те о них не вспоминают.
        Ведь если человек передумал жениться - почему не передумать ДО церемонии?
        Ну, вот Ив передумал во время…
        И вот тогда было больно, да…
        Он был моим первым во всех смыслах. Первая любовь, первый мужчина, первый саб… Сам предложил это, ему очень нравился во мне именно мой характер и постоянное желание руководить ситуацией, и первый раз - сам принес мне ремень, предложив “по-жесткому”.
        А я… А я уже тогда ощущала голод по боли, и была рада зайти дальше, чем пара пощечин во время секса. Ремень в руках дал мне больше свободы, больше боли, которой я так вожделела…
        И вот.
        Ив передумал.
        Просто потому, что он знал - мне понравилось быть Госпожой, и отказаться от этого я не смогу, а вот он решил, что сможет, и что это ему совсем не нужно. Вовремя, да. В ЗАГСе. Два года отношений, причем оба года - Ванечка тащился от того, как его ставят на колени, а именно в день свадьбы решил, что нет. Это не мужественно.
        Самое оскорбительное было даже не в этом. А в том, что в Тему он потом вернулся. Но, нет, не позвонил мне. Нашел другую Госпожу.
        И довольно долго я была уверена - дело во мне, я неправильно чувствовала его границы, неправильно чувствовала его самого, и перебирала, а он не знал, как мне об этом сказать.
        Конечно - сам виноват. Мы же помним - если ты не можешь сказать “нет”, то это твои проблемы. Если ты говоришь “да”, а на самом деле не осмеливаешься сказать “нет” - то тоже без обид. Телепатов нет.
        Но Ив - был единственным, с кем я смешала все это: Тема, секс, чувства… Это было лишнее. Смешивать было неправильно. И опасно. Меня слишком ломало, я чувствовала себя не в своей тарелке, когда эмоции рвались из-под контроля.
        Вот как сейчас…
        Восьмой день моего сталкерства начался паршиво с самого начала. Отключили воду, я не смогла помыть голову, какой-то придурок в метро наступил мне на ногу, испортив лакировку туфель.
        Я даже не заказываю кофе в той кофейне, потому что его дрянной вкус меня бы точно доконал, а я сейчас даже пар спустить не могу. Рука не поднимается.
        Потому что я дала Антону слово… Что ни с кем, кроме него…
        Господи, какой идиотизм.
        Ну, ведь нельзя же так, я же ненавижу сама эти проблемы с самоопределением, когда человек хочет, но уверен, “что не может”. И вот пожалуйста - сама сижу в блядской кафешке с дурацкими зелеными скатертями в горох, пялюсь на мужика, по которому сохну два года, а встать и выйти из кафешки, встретить его у его же тачки - нет. Не могу. Не могу вернуться.
        Это ведь я - по уши одержима им, а он мной - нет, не очень. Все что было - блажь, каприз избалованного мальчика, который пробовал слишком много всего, но еще не пробовал Тему.
        Можно ли так легко взять и простить его выходку на корпоративе?
        Простить - нет.
        Примириться с ней - можно. И наказывать его за неё столько раз, сколько потребуется душе.
        Но…
        К вопросу о наказаниях…
        Решился ли Антон? Я уже не смогу без его покорности с ним продолжать что бы то ни было, и меня не устраивает беготня взад-вперед. Было ли ему достаточно времени, чтобы самоопределиться наконец?
        Я вот сомневаюсь.
        Ну, что такое месяц, если сухо и деловито? Ив бегал взад-вперед четыре года, меняя хозяйку за хозяйкой, пытаясь завязать снова и снова, будто бы в нашем мире мужество меряли по тому, что мужчина встает на колени.
        У Зарецкого стаж в теме - двенадцать лет. Двенадцать! Именно на двенадцатый год он, вот такой: искушенный, стойкий, знающий, что ему нужно. В первые годы - наверняка рефлексировал и он. Редкий раб может взять и принять свою голодную до унижения сущность.
        И что такое месяц, по сути своей? Пыль. Мелочь. А я еще требовала с Антона мгновенных решений. Он просто не мог мне их дать.
        Он выходит. Выходит, и я замираю, глядя на него. Не так уж много я вижу из этого дурацкого окна. Мне кажется или он бледноват? Ну, это его не портит, никак, да и двухдневная щетина очень к лицу моему паршивцу.
        Верещагин же, будто и не торопится на работу, останавливается у машины и смотрит на часы, ждет кого-то.
        - Два двойных эспрессо со льдом, и в разные стаканчики, пожалуйста, - иной человек бы назвал этот голос “нежным”. Для меня же - будто серная кислота, падающая на голую кожу.
        Слишком хорошо я знаю этот голос.
        Эва… Дамочка, которой я где-то год мечтала переломать пальцы, чтобы плеть держать было нечем - но… Но мечтала, да. Как и любая брошенка, которая видела своего бывшего жениха рядом с другой бабой. И своего раба - с другой Госпожой. Это было просто двойное попадание.
        И что эта кр… красотка тут забыла?
        Я бы хотела обознаться. Очень.
        Именно Эвелину я видеть не хотела ни в коем случае.
        И пусть они с Ивом тоже уже тысячу лет разбежались, пусть я не ненавижу всех последующих его верхних и просто девочек для траха - честно, вырабатывать такой огромный ресурс ненависти лично у меня моральных сил не хватит.
        Только Эвелину я все равно не перевариваю. Совершенно. А она еще, как назло последние полгода практиковала именно в Трессе, будто нарочно явилась действовать мне на нервы. Можно было сменить клуб, наверное - даже нужно, в конце концов, душевный комфорт мне дороже, но не хотелось мне отступать с моей территории.
        Это она приперлась в мой клуб, это она подкатывала к двум моим контрактникам, это её проблемы.
        Она мне не противница, мы совершенно разные. Как мне рассказывали, Эва будто ищет “того самого”, с кем было бы интересно из раза в раз. Ну… Как с Ивом, да, который от неё тоже сбежал.
        Сейчас она берет свежих сабов, и если они договариваются - практикует с ними три-четыре месяца, причем часто с двумя-тремя в параллель, потом - они расходятся. Вроде как все довольны, после Эвы мальчики выходят уже худо-бедно обученные, с ними можно иметь дело. Хотя лично я специально узнаю, чтобы в “резюме” моих даже контрактников не было Эвы. Ничего личного. Но донашивать за ней я не собираюсь. Ни-ко-го!
        И все-таки как было бы хорошо, если бы я ошиблась и все-таки это была не она, а другая стервочка с до тошноты приторным голоском.
        Но нет.
        Достаточно только повернуться к барной стойке, чтобы убедиться - да, Эва.
        И стоит она, уже развернувшись ко мне, и с насмешливой улыбочкой на губах на меня таращится.
        Я даже чувствую себя будто бы застигнутой на месте преступления.
        Будто Эва может знать, зачем я торчу в этом кафе по утрам и каким-то образом меня это перед ней компрометирует.
        Хотя нет. Ни хрена. И не буду я чувствовать себя как-то не так, проще ответить Эвелиночке взаимностью и просканировать с ехидным видом уже её саму.
        Кстати - сканировать есть что.
        Сучка напялила какие-то совершенно узкие джинсы, а под черным жакетом - черный же кроп-топ.
        Каблучищи, голый живот, обтянутая джинсой задница, волосы налачены, выпрямлены, точно после салонной укладки…
        Мамзель сегодня проститутка.
        Девять ставок из десяти на то, что у госпожи Эвелины в самое ближайшее время абсолютно не деловая встреча с мужиком.
        Так, уважаемые знатоки, внимание вопрос, а какого хрена я трачу свое время на эту стерлядь, если вообще-то я сюда приехала не ради неё. Ну, пусть у меня дерьмовое утро, но у меня вообще-то время Верещагина - строго минут пять, и тратить его на Эвелиночку - абсолютно бездарно выкинуть два часа своей жизни, что я трачу на это гребанное метро, опасаясь, что Антон заметит мою машину.
        Я хладнокровно улыбаюсь Эве улыбкой “не-здравствуй, я совсем не рада тебя видеть”, а потом прихватываю ложечкой из чашечки кусочек крем-брюле - десерты в этой забегаловке приличнее, чем кофе, - и разворачиваюсь к окну. Тому самому, с видом на Верещагина.
        Он - мой сладкий паршивец - явно компенсирует мне испорченные туфли и Эву. Все так же стоит и чего-то ждет у своей машины. Галстук красивый, яркий… Прямо зовет меня, даром что между нами сотня метров…
        Ехидный смешок Эвы я слышу.
        Он как наждаком проходится по коже спины.
        Он кажется мне слишком контекстуальным, будто имеющим совершенно определенный смысл, но я усилием воли даже не дергаюсь. Не стоит эта дрянь моего внимания. И никакого смысла в её дурацких фырканьях нет.
        - Ваш айс-эспрессо, - мило сообщает мальчик-бариста, кстати еще одна причина, почему я сегодня “насухую” употребляю свой десертик. Может быть, это злостный сексизм, но девочки тут с обязанностями баристы справляются куда лучше.
        Я даже улыбаюсь при мысли о том, что Эве сегодня достанется та еще дрянь вместо кофе.
        Движение её я вижу краем глаза, хотя все-также любуюсь на Антона. Это будто боевой режим, когда ты вроде стоишь к своему врагу спиной, но при этом - на взводе и готов отразить его удар. Швырнуть тарелкой например…
        Звякает музыка ветра, что прикреплена над самой дверью кафе.
        Враг отступил. Враг побежден?
        Моя спина чуть расслабляется, потому что исчезает то ощущение, что в твои лопатки кто-то пристально таращится.
        Смотреть на Верещагина - вкусно, но больно.
        Но может, все-таки мне стоит подумать насчет возвращения? Не могу же я до конца жизни его сталкерить…
        Антон будто встряхивается в какой-то момент, увидев кого-то. Смотрит - причем в сторону кафешки, я даже прячусь за краем шторы, чуть не ударяюсь в панику.
        Меня заметил? А если сейчас придет? Что делать? Куда бежать? А надо бежать?
        Нет, не придет…
        Он просто выпрямляется, будто весь собирается воедино, будто вытягивается по стойке “смирно” при виде кого-то, имеющего огромное значение. И я шарюсь взглядом, в поисках того, перед кем это его так… И вижу…
        Тошнота накатывает спазмом, даром что у меня в желудке - три ложки десерта.
        Нет, не может же быть такого, не может…
        И все же…
        Да!
        Эва.
        Эва подходит к Антону, Эва протягивает ему второй стаканчик с кофе, Эва похлопывает его по щеке ладонью.
        Слишком фамильярно… Для… Для всего! Даже для просто секса - слишком. Тут что-то большее… Это - одобрение госпожи…
        Мои пальцы даже не стискивают край стола, они в этот край вгрызаются, сминая скатерть, отчаянно желая разорвать на мелкие кусочки. Скатерть. Эву. Весь мир…
        Господи, как же темно…
        А чего я ждала?
        Я же ушла. Я оставила ему свободу от всяких обязательств, право выбора, наконец.
        Вот он и выбрал. Её…
        Почему именно её?
        Почему из сорока шести домин нашего клуба он выбрал именно эту дрянь, которую я терпеть не могу? Она лучше?
        Лучше. Она берет новичков. Не торопит. Не предъявляет.
        Тьма будто сжимает мое горло жесткой петлей удавки.
        Телефон в сумке я нашариваю трясущимися пальцами. Найти нужную визитку оказывается несколько сложнее… Особенно, когда тебе надо смотреть на стол, а глаза даже моргать отказываются - таращатся на чертову парочку за окном.
        Интересно, она хоть считает его особенным? Хоть немного? Или он для неё очередной проходной, из тех к кому мне потом не хочется прикасаться.
        Второй… Третий гудок.
        - Доброго утра, Ирина Александровна, - ласковым бархатным тембром приветствует меня Алик, мой новый Тематический менеджер, - я могу вам помочь?
        - Мне нужен саб сегодня на вечер, - я хочу зажмуриться, но как лютейшая мазохистка я смотрю, как Верещагин открывает перед Эвой дверь своей машины, и как она паркуется на боковом сидении, - мазохист со стажем. И мастер-наблюдатель на время сессии.
        - Планируете глубокое погружение, - понимающе уточняет Алик.
        - Да, планирую, - кратко выдыхаю я, глядя, как Верещагин вместе с Эвой куда-то уезжает.
        Чем глубже - тем больше. Чтоб до темноты, до глухоты, чтобы ничто не мешало, не жало, и не нужно было себя контролировать. Малой болью я сегодня не наемся…
        Одно утешает - теперь я могу себя не ограничивать. Антон свой выбор сделал.
        Мне надо это только принять. И не сдохнуть…
        Глава 33. Антон
        - Ну, что, ты удовлетворен, мальчик мой? - смеется Эва и закидывает друг на дружку ноги, обтянутые блестящим латексом. Она не мелочится, она сегодня - в глухом комбинезоне и маске почти на все лицо. Я от маски тоже не отказался. Более закрытую маску было найти сложно. И с той-то стремаюсь, что меня опознают. По спине, например.
        Да, по спине, потому что все-таки инкогнито требовало соблюдать правила и изображать из себя “мальчика Эвы”. В клубе “Chains” действовал своеобразный дресскод и “особая этика для клиентов”. Сюда я прошел только босым, в одних только джинсах и ошейнике. Фикция, конечно, я сам его на себя надел, но у меня было ощущение, что эта дрянь жгла мне кожу.
        Потому что сейчас это служило знаком принадлежности не той Хозяйке.
        Эва цокает языком, возвращая меня к своему вопросу. И не очень вежливо её игнорировать, раз уж она настолько мне помогла. И вообще согласилась участвовать в моей афере.
        - Я буду удовлетворен чуть позже, - философски откликаюсь я, - если все пройдет точно, как мы с тобой договорились.
        - Ну, тут все зависит от Юры, - Эва пожимает тонким плечиком, - и от дара твоего убеждения, Антош, потому что уговорить профессионального раба пойти на подлог, ну… Ну, это все равно что уговорить тебя с гарантией слить сделку и испортить себе репутацию. Так что… Я надеюсь, у тебя хорошие аргументы.
        Ну, я тоже надеюсь. Зря, что ли, я готовился?
        С Эвой мне на самом деле повезло. Она действительно умело сохраняла влияние на всех своих “мальчиков”, и они действительно строились ею по одному щелчку пальцев.
        Тот саб, который был моим соперником сегодня - Эве никогда не покорялся, пусть и общался с одним из ее “мальчиков”. И тут я мог рассчитывать только на себя и на ту информацию, что успел собрать.
        - Он контрактник? - переспрашиваю я. - Он тоже ей платит за порки?
        Вообще я знаю, что вроде нет. Но мне нужно подтверждение, что я все понял правильно.
        - Юрик - контрактник в другую сторону, Антош, - бесстрастным тоном нейросети отвечает Эва, - ему платят за то, чтобы он подставлял спину. Видишь ли, мазохист его уровня может выдержать очень долгую порку. Ирию, кажется, очень крепко прижало, раз она согласна платить за то, за что обычно платят ей. Так что порка должна быть просто гран-ди-о-зной!
        Она нарочно тянет, чеканит, растягивает и произносит каждое слово так долго, будто перекатывает на языке леденец.
        Она хочет, чтобы я отступился. Ну, и вступила в силу уже наша с ней договоренность.
        Уже в машине перед клубом Эва все с той же неизменной своей будто приклеенной к губам улыбочкой поведала, что Юрик ее сабу раскололся про глубокое погружение, которого жаждет Ирина, и про мастера-наблюдателя, который должен будет следить за ситуацией, и остановить только… Только в самом критичном случае.
        Никаких стоп-слов. Никаких границ. Только госпожа, которой ты даришь себя этим вечером полностью. Да, запороть тебя до смерти не дадут. Но и только… Имя свое после этой порки вспомнить сможешь далеко не сразу.
        Так мне описали.
        - Ты все еще можешь передумать, Антош, - ласково шепчет Эва и тянется к моим волосам пальцами, - я буду с тобой в десять раз бережнее, чем она. Я тебя всему научу.
        Я не стряхиваю руку Эвы только по одной причине - я вижу Её. И всё остальное тут же теряет свое значение.
        Ирина все-таки пришла.
        Она не видит меня - мы прячемся за одной из ширм в самом дальнем углу зала.
        Не видит, но прямой наводкой проходит к столику номер семь, и я отслеживаю буквально каждый отчеканенный ею шаг.
        Моя.
        Моя Госпожа…
        Мне не нужно обучение, если обучать будет не она. Я идиот, наверное…
        Это отдается гулким эхом в тишине внутри меня. Сережа говорил, что Зарецкий за Ирину сдохнет? А я порву глотку любому, кто попытается у меня её отнять.
        Кроме неё самой, пожалуй…
        Что там Эва говорила про бережность? Возможно, я идиот. Но нахрен мне нужна эта бережность?
        Хочу только настоящего. Пусть беспредельно жёсткого, но настоящего. Подлинную сторону той, из-за которой я поехал крышей.
        И пусть оно будет, смывающее до конца, бескрайнее, то, что разотрет меня в пыль. Важно лишь то, что я дам Ирине то, что ей нужно. Я и никто другой.
        А там - там уже посмотрим.
        - Какие же вы два помешанных идиота, - задумчиво тянет Эва, таращась на меня, - аж завидно.
        Я не комментирую. Мне не до слов, если честно.
        Я ненавижу эту ширму, сплетенную из тонких черных проволочек, потому что она мешает мне смотреть на Неё. Ее, так же как и мы, отошедшей к столику. Даже во что она одета, я не могу разглядеть. Только то, что Ирина вся в черном.
        Она меня не видит. Не видит из-за ширмы, да и если бы ее не было - что бы за дело было ей до Нижнего, что сидит на коленях у ног другой?
        Мне все равно хочется попросить прощения за этот спектакль. За то, что я сейчас изображаю, будто принадлежу другой. И пусть она этого не увидит, я все равно хочу, и сам перед собой в этом оправдываюсь. Просто иначе мне сюда было не попасть. Клубной карты тут у меня нет и времени проходить собеседование с владельцем клуба - тоже.
        Мы сидим в полутемном “зале встреч” клуба. Этакая прихожая, в которой пересекаются те, кто уже договорились о встрече, обмениваются парой фраз, и быстрым шагом следуют дальше. За тем, за чем сюда вообще приходят.
        - Я не очень понимаю, Антош, - негромко спрашивает Эва, - если ты узнал, что она ходит в ту кофейню, почему ты просто сам туда не зашел? Мне кажется, ей этого было бы достаточно.
        Возможно. Но у меня не было такого ощущения. Интуиция говорила об обратном. Что куда вероятнее, она просто бы вышла из кофейни и больше туда не пришла.
        И больше никакое чудо мне бы её найти не помогло.
        Эва ждёт ответа.
        - Даже если бы ей и было бы достаточно, то мне - нет, - я откликаюсь, глядя, как к Ирине подходит невысокий парень, - это моих счетов не оплатит. А я хочу оплатить, да.
        Эва фыркает.
        Ирина и этот ее Юрий разговаривают. О чем - я не слышу, нас разделяет целый зал.
        Ирина что-то передает своему собеседнику. Красное.
        - Ошейник, - комментирует Эва. - Красный ошейник - знак согласия на жёсткую сессию. Сейчас она уйдет, а он должен будет придти через десять минут. Не раньше. Если решится - в ошейнике. Надеть должен сам, это не для игры в покорность, а вроде подписи, что согласен.
        - Почему не раньше, чем через десять минут?
        - Такой регламент общения в этом клубе, - невозмутимо откликается Эва, - у него последний шанс передумать. В номере его уже не будет. Впрочем Юрик в этом уже десять лет крутится, вряд ли он откажется.
        Все так, как она и говорит - Ирина уходит, оставляя своего собеседника за столиком.
        Значит, у меня есть десять минут…
        Ну, что ж, давно я не укладывался с переговорами в такие сжатые сроки.
        Я поднимаюсь с колен. Расстегиваю ошейник, протягиваю его Эве.
        Она смотрит на меня задумчиво.
        - У тебя сейчас ведь тоже последний шанс передумать, - замечает она и дергает подбородком в ту сторону, куда ушла Ирина, - там тебе просто не дадут отступить.
        - У меня мало времени, - сухо напоминаю я.
        - Ну что ж, удачи, - хмыкает Эва, и забирает ошейник из моих рук, - наша договоренность остаётся в силе, Антош. Я не ревнивая. Я тебя после Иры приму. Когда сам передумаешь или когда она тебя выставит - мне не важно.
        - А ты чем займешься?
        - Ну, я найду чем, не беспокойся, мальчик мой, - Эвелина усмехается, глядя на меня вроде и снизу вверх, но очень покровительственно, - время не теряй.
        Да, не стоит.
        Вот только я притормаживаю как только выхожу из-за ширмы, когда получаю возможность оглядеть весь зал.
        И увидеть новую переменную в моем уравнении.
        Зарецкого.
        Уже стоящего напротив Юрика с его красным ошейником в руках.
        Твою ж мать…
        - Итак, тысяча американских рубликов переводом прямо сейчас, и ты отдаешь ошейник Ирии мне, - глухо проговаривает Зарецкий, - а деньги за сессию можешь не возвращать. Я сам ей их компенсирую.
        Без понятия, как он это сделал - но Зарецкий прошел через пункт охраны, положив на дресскод и “этику”. И даже на свое инкогнито. Без ошейника. Без маски. В явно рабочем деловом костюме.
        Ну… Ну, не у меня одного связи.
        И я же догадывался, что это лицо нетрадиционной политической ориентации вставляет мне палки в колеса. Так ли удивительно, что он тут?
        И лезет на мою территорию, гнида.
        Зарецкий стоит напротив Юрия и ждёт его ответа - напряженный, набычившийся, будто готовый ринуться на арену, на съедение голодным львам. Точнее - львице…
        Мне мерещится, или от него прямо таки дышит нетерпением?
        Обломать! Срочно!
        У Юрика же глаза диаметром с донышко винной бутылки, до того он охреневает от этого явно неожиданного предложения.
        Но, до него медленно доходит… И судя по всему, он находит предложенный вариант довольно выгодным
        Ну, да, спину подставлять не надо, а денег получишь с верхом.
        - Не дешеви, приятель, - вклиниваюсь я, подруливая к столику, и запихивая руки в карманы джинс, - я удваиваю ставку.
        Глава 34. Антон
        Глаза у Юрика выпучиваются еще сильнее. Ага. Шел в БДСМ-клуб, а попал в какой-то безумный мультик, где два придурка вот-вот передерутся за право лечь под плетку одной конкретной женщины.
        А у Зарецкого морда кровью наливается восхитительно. Всю б жизнь смотрел. Он меня узнал. Даже в маске.
        - Ты, - рычит Прохор Степаныч, стискивая красный ремешок в кулаке, что совершенно очевидно - вместо него он точно хотел бы сжать мою шею, - какого хрена…
        - Того же, что и вы, товарищ Пэйн, - перебиваю я, скрещивая руки на груди.
        Мне нужна она.
        И ему нужна - я по глазам вижу.
        Драться нельзя. Очень жесткий регламент поведения, особенно - для сабов. Вышибут без права возвращения. Тут охрана матерая, и её тут больше, чем в “Трессе”, и снизу каждой столешницы - тревожная кнопка. Тот же Юрик может сейчас на нее нажимать коленом.
        Я не могу так рисковать…
        Но с каким удовольствием я бы дал этому уроду по роже еще раз…
        - Ты ведь уже с ней облажался, мажор, - Зарецкий расплывается во враждебной ухмылке, - от тебя она ушла. Так что давай, руки в ноги и чеши отсюда. А я дам ей, все что нужно.
        - Ну, не так далеко она от меня ушла, - ехидно скалюсь я в ответ. - Да и к тебе не пришла. Потому что обещала мне с тобой завязать. Удивительно, если она от меня ушла, на кой хрен ей держать слово?
        Я не знаю, как от нашей столкнувшейся в воздухе ненависти не разнесло весь этот чертов клуб.
        А Юрий сидит за столом и с открытым ртом наблюдает за этой дивной дискуссией. Пытаясь понять хоть что-то.
        У Зарецкого темнеет лицо. Понятия не имею, почему он так шизанулся именно на Ирине. Но вижу, что его кроет ничуть не слабее, чем меня.
        Вот только что мне в честь этого, подарить ему мою Ирину? А пососать ему не завернуть на дорожку?
        - Ты б ошейничек-то положил, пока Юрий не согласился его тебе продать, - ядовито тяну я, - а то ведь на заявку Ирии ответил он, а ты - отнял у него его её ошейник. Мне кажется или это нарушение правил клуба? Нечестная конкуренция, преследование и все такое. Наверное, даже охрану позвать можно?
        - Можно, - задумчиво кивает Юрий, и в глазах Зарецкого лишний раз плещется кровавое море.
        Судя по всему - привилегии моего врага заканчиваются на отступлении от дресс-кода. Нарушать регламент взаимоотношений не позволено и ему.
        Ему нужно в общем-то то же, что и мне.
        Утолить ее голод. Поговорить после. И идиоту ясно, что она даст шанс тому, кто пошёл ради нее столь на многое.
        Ну… Пэйну она шанс точно даст.
        А вот мне - не уверен. Но надеюсь!
        Прохор Степаныч швыряет ошейник на стол, все так же взглядом пытаясь свернуть мне шею. Ну и хорошо. А то я уже подумывал, что мне придется проломить ему голову и выдрать ошейник из цепенеющих пальцев трупа. А тут как назло, столики пустые, использовать как оружие и нечего.
        - Тридцать тысяч, - цедит Зарецкий, пытаясь выжечь мне взглядом глаза.
        - На следующий срок не идёте? - я спрашиваю это настолько фальшиво и приторно, чуть у самого язык к небу не прилипает. - Предвыборную кампанию и подмену бюллетеней оплачивать будет нечем. Сорок пять.
        М-да, вот скажите мне кто-нибудь месяц назад, что я буду торговаться за то, чтобы дать себя выдрать самым жёстким образом - я бы сам вызвал идиоту машинку из клиники Склифосовского. А сейчас?
        - Пятьдесят, - Зарецкий щурится, вглядываясь в меня сильнее, - знаешь, если бы мне самому не надо было к ней, я бы даже дал тебе сходить, чтоб ты понял, что замахиваешься на то, что тебе не по зубам. Она - не по зубам.
        По зубам - это вот то, что мне сейчас хочется сделать вместо болтовни с тобой, урод…
        Но Эва дала детальные инструкции и предупредила, что местный хозяин быстр на расправу.
        - Семьдесят.
        Юрик за столом тихо присвистывает, оценивая скорость взвинчивания ставок. Ещё чуть-чуть и он решит никуда не продавать ошейник, а сходить сам и принюхаться, из-за чего сыр-бор.
        Я кошусь на часы. Восемь минут прошли. Нужно побыстрее заканчивать этот цирк.
        - Семьдесят пять, - глаза Зарецкого вспыхивают, ибо ставку я поднял слабо. Это может говорить только о том, что я близок к пределу истощения.
        Хотя нет. Причина на самом деле не в этом. Просто у меня есть другой козырь. Не финансовый. И пришло его время.
        - Семьдесят пять тысяч, и адрес той семьи, которая удочерила твою дочь, Юрий Алексеевич, - выдыхаю я, и все происходит именно так, как я ожидал - наш “продавец” за столиком замирает, - а примешь мою цену прямо сейчас, получишь задаром того адвоката, который тебе поможет ее отсудить и доказать отцовство.
        Я готовился, да. И я прекрасно понимал, что не все вопросы можно решить деньгами, особенно если мы имеем дело с гордой интеллигенцией, которую и представлял преподаватель вуза средней руки Юрий Лукьянов.
        Дипломатические таланты? А они были нужны, да? Ну, вообще я их зазря не трачу. Есть и другие методы.
        И сколько б не оказалось противников за твоим столом, лишний туз в рукаве поможет в любом случае.
        - Вы серьезно? - хрипло переспрашивает Юрий. - Я ее три года ищу…
        Да, да, три года с того момента, как узнал, что бывшая девушка погибла и что у нее была дочь.
        Правда в свидетельстве о рождении в графе отцовство стоит обиженный прочерк: девочка была гордая и на что-то обозлившаяся…
        Хотя, любая бы обозлилась, если бы узнала, что женишок на пузе стелется перед сомнительными дамочками с плетками. Эта - обиделась настолько, что даже о ребенке не сказала… И уехала в другой город. А ее родня Юрику вслед только плевалась и молчала, да. Правда и девчонку из детдома после смерти матери никто из них не забрал…
        Он ищет дочь три года. Я нашел - за сутки. Это стоило мне очень дорого…
        - Файлы могу скинуть хоть прямо сейчас, - я пожимаю плечами, - если ты принимаешь мою цену.
        - Я тоже могу помочь в этом вопросе, - цедит Зарецкий, и я понимаю, что победил. Пусть Юрий ещё беззвучно дышит, но по крайней мере Зарецкий пытается обороняться, уже не атакует.
        Ведь он только может. А я уже сделал.
        Наведение справок занимает время. Ну и все мы знаем, что на самом деле предоплата - нихрена не стимулирует.
        Дай Юрик свой ошейник Зарецкому сейчас, и наведение справок уже после сессии может занять пару недель. Может и нет, а может и да. Зачем шевелиться, если все, что нужно, уже получено? А я могу дать Юрику искомое им хоть сию секунду.
        - Минута, - ровно произношу я, - братец, деньги так быстро не переводятся, а я не хочу заставлять мою Госпожу ждать.
        - Мою, - низко и яростно шипит Зарецкий. Ну, а что ему ещё остаётся?
        - Твоя у тебя только жена, гражданин Пэйн, - хмыкаю я и поворачиваюсь к Юрику, гляжу в его бледное замершее лицо, - мы договорились?
        Он колеблется ещё секунд тридцать, а потом, облизывает губы, чтобы ответить…
        На моем горле смыкаются клешни Зарецкого.
        В глазах темнеет - так вот оно как бывает, когда тебя пытаются придушить.
        Он всё-таки решился…
        - Знаешь, как ты меня заебал? - хриплым шепотом интересуется Зарецкий, глядя мне в глаза и только усиливая давление пальцев на мою шею.
        Это взаимно. Он меня тоже заебал крутиться рядом с Ириной. Ещё бы у меня воздуха хватало, хотя бы в рожу этому козлу плюнуть.
        Бля, ну, Юра, ну не тормози. Я что, по-твоему, гуттаперчевый?
        - Прекратите, - этот придурок наконец восстанавливает связь с реальностью, - я вызвал охрану, слышите? Им тут проблемы не нужны.
        А кому они нужны, Зарецкому?
        Нет, ну он-то, наверное, справится с ними, даже если и вправду свернёт мне шею. И всё-таки пальцы Зарецкого разжимаются.
        А я остаюсь на ногах. К моему счастью. И даже довольно быстро восстанавливаю дыхание. Несерьёзно всё-таки, отделался испугом. Но пальцы так и тянутся растереть кожу на шее.
        - Переходи дорогу аккуратнее, урод, - хрипло шепчет мне мой враг так, чтобы никто кроме меня не услышал, а потом делает несколько шагов назад, задирая ладони вверх. Типа демонстрируя “мирные намеренья”.
        Двое из троих его провожают, третий “секьюрити” смотрит на Юрия.
        - С этим всё в порядке? - качает головой в мою сторону. Да, Юрику здесь точно доверяют больше, чем всяким неопознанным в масках на всю рожу.
        Вот сейчас и посмотрим, пострадал ли я правильно или Зарецкий все неправильно понял.
        Хотя, в его профессии, как и в моей, не разбираться в людях нельзя, если рассчитываешь хоть на какие-то высоты.
        - Да, - Лукьянов кивает и нетерпеливо пялится на меня.
        Все правильно…
        К номеру для сессии я подхожу через семь минут. Фатально и очень близко к той границе, которая означает, что саб передумал. Но возня с переводом и отправкой информации все-таки заняла время.
        Уже отдавая мне ошейник, из рук в руки, Юрик не сразу разжал пальцы, на металлическом кольце.
        - Она настолько хороша? - с интересом уточнил он.
        - Хочешь жить - не будешь наводить справки, - тихо ответил я. Угрожающе шептать внезапно умеет не только Зарецкий.
        Я иду по коридору и каждый шаг будто отравляет во мне лишний метр моего “я”.
        Нахрена я это делаю? Зачем мне это нужно? Зачем сам застегиваю на шее ошейник, прикрывая пятна от пальцев Зарецкого полосой темно-красной крашеной кожи?
        Мне надо бы передумать…
        Вот только я прислоняюсь лбом к двери, прикрываю глаза. Нет никаких мыслей об отступлении, нет никакого шанса, что я сам дам себе сбежать.
        Я толкаю дверь, шагаю в комнату, освещённую только четырьмя тускловатыми оранжевыми лампами. Хорошо. Чем меньше освещения, тем меньше шансов, что меня опознают по каким-то косвенным приметам. Главное - молчать.
        Я вижу девушку в латексе, что сидит на угловом кресле. Её лицо скрыто за плотной маской собаки. Мастер-наблюдатель?
        Ирину я вижу секундой позже.
        Не ее саму, лишь только изящный профиль, высвеченный светильником за ее спиной. Лишь потом глаза начинают различать контур идеального каре, абсолютно прямую спину королевы этой гребанной жизни, бедра обтянутые черной тканью. Плеть, будто змею, в кольцо свившуюся на ее коленях.
        Ледяная и охуенная - моя госпожа, никаких других слов у меня нет, один только тихий скулеж.
        И никаких возражений. Оказывается, месяца вдали от нее достаточно, чтобы подыхать от желания целовать ее ноги.
        Итак, зачем я здесь, вы спрашивали?
        Я здесь, чтобы служить голоду своей Госпожи. Только за этим…
        Она поднимается с кресла стремительно, как только я закрываю за собой дверь.
        Три ее шага, и моя шея оказывается захвачена гибкой частью плети. Секунда - и мои колени встречаются с полом.
        Ох, да-а…
        А теперь - пощёчина… Тяжёлая, почти оглушительная, швыряющая мне лишнюю горсть восторга.
        - Ты опоздал, - цедит Ирина, будто вгоняя мне под ногти иголки.
        Да, опоздал, на пару лет
        Надо было сразу понять, почему ты меня так бесишь, моя госпожа… Почему я тебя так невыносимо хочу.
        Вторая пощёчина. Ирина их любит. А я, только подумав об этом, чудом не прошу ещё.
        Молчать, Верещагин, молчать.
        Все слова будешь говорить после.
        Если ты, конечно, их вспомнишь…
        - Ты опоздал, - повторяет она чуть спокойнее, - но раз уж ты соизволил явиться, мы всё-таки начнем…
        Глава 35. Ирия
        Дьявол любит мелочи.
        Я люблю мелочи.
        Оставлять, выделять, наблюдать, делать выводы…
        Ну, допустим, Юра решил использовать маску. Совершенно бессмысленно, ведь встречались мы с ним без неё. Могли вообще разойтись сразу после сессии, так и не узнав друг друга в лицо. И все же он пришел без маски, потому что был уверен - в этом клубе его личность сохранят эффективно. Так зачем маска в приватном игровом номере?
        Ну, окей, допустим, это ему нужно для настроения. Давайте посмотрим, что же еще?
        Рост и комплекция - да, похожи. Повезло кому-то. Хотя нет, Юрий был немного стройней. Жилистей. Я специально выбрала из всех присланных мне анкет именно такого, потому что на практике жилистые, суховатые мальчики были выносливей всего.
        А тут… Красивая, хорошо прокачанная спина.
        С совершенно неповторимым узором родинок, который я, да - видела один раз, но выше моих сил вытереть это из памяти.
        А ещё у Юрика были совсем другие джинсы. Темно-серые, мешковатые, довольно бюджетной марки. Юрик - мальчик прижимистый, это по нему было сразу видно. Ровно как и то, что хорошей хозяйской руки ему не хватает, но доверяться кому попало он не согласится. Иные приоритеты…
        Эти джинсы на этой заднице стоили столько, сколько Юрик тратит на еду за пару недель.
        Не говоря уже о том, что я эту задницу слишком хорошо знаю. Слишком долго на нее пялилась втихомолку.
        И опознать ее, только пока он закрывает за собой дверь, - проще простого.
        Это не говоря уже о глазах.
        У Юры глаза были светлые. Светло-голубые, и пусть в зале было темновато, но я помню цвет его радужек.
        Ещё думала, хорошо, что большую часть вечера я буду видеть только его спину. И ничто не будет мешать мне представлять на месте Юры Верещагина.
        Кто знал, что представлять нет никакой необходимости?
        Глаза, что смотрят на меня сейчас снизу вверх - темные и так, а сейчас - и вовсе, будто отражающие ту тьму, что бушует в моей душе.
        Интересно, на что он рассчитывает? Что не узнаю?
        Или, может, рассчитывает, что узнаю и сжалюсь?
        Ха.
        Ха! Ха! Ха!
        Плеть тянет, ноет в моих пальцах, будто соскучившаяся без моего внимания конечность.
        Сейчас, малышка, еще пару секунд, и мы приступим.
        Я хочу насмотреться. В мои любимые кобелиные глаза, в которых я сама же и отражаюсь.
        В углу удивлённо хмыкает, удивляясь моей неторопливости, наша штатная вуайеристка, теоретически обязанная контролировать ход сессии. Хотя, разумеется, она пришла сюда попялиться на порку.
        Ну да, ее удивление мне ясно. В отличии от него - она знакома с примерным ходом таких вот “мероприятий”
        Эта комната и красный ошейник - так-то не для тех, кто любит прелюдии.
        Здесь можно зафиксировать раба покрепче и браться сразу за разогрев. А можно и без разогрева. Если готов это оплатить, разумеется.
        Но это знаю я, знает сучка, сидящая в угловом кресле, а он - не знает ничего из этого. И это хорошо.
        Потому что с ним я не хочу что-то конкретное. Я хочу всё.
        Госпожа мастер здесь не для того, чтоб мне мешать, в конце концов.
        На этой дискотеке музыку ставлю я.
        Как он на меня смотрит…
        Если бы он смотрел так на кого-то другого, на другую Госпожу, я бы задыхалась от желания выцарапать эти глаза. Я бы запретила ему вообще поднимать ресницы, чтобы вот такой его взгляд больше не доставался никому.
        Нет. Он смотрит на меня. Просит. Умоляет присвоить его себе поскорее.
        И как я могу отказать в такой просьбе?
        Все просто - толчок носком сапога в грудь, и вот - мой сладкий уже опрокинут на пол.
        Он - дёргается, приподнимается на локтях, но я реагирую мгновенно.
        - Лежать!
        Опускаю ногу на голую грудь моего плохого мальчишки. Прижимаю его к полу, попирая его - моего побежденного врага. Наслаждаясь каждой секундой этой победы.
        Ты не сбежишь от меня. Сегодня - не сбежишь.
        А Он смотрит на меня неотрывно, и в его глазах расцветают фейерверки.
        Хотел этого, да, малыш?
        Он редко моргает, пытаясь не отводить от меня глаз.
        Он тихонько сглатывает, потому что в его горле сухо.
        Ты боишься меня, малыш?
        Да?
        И правильно.
        Тебе, предательской душонке, что является ко мне, но подставляет щеки Эве - тебе нужно меня бояться. В конце концов, так больно, как мне делал ты, не делал даже чертов Ив.
        И только ты, мой проклятый наркотик, от пристрастия к которому я не могу излечиться. Настолько, что в первый раз я согласна забрать себе Нижнего после Эвелины, даже если эта дрянь тебя трахнула.
        Ты - мой, раз уж ты явился. И я заставлю тебя определиться. Заставлю от нее отказаться. Только позже. Чуточку позже…
        Я наклоняюсь, веду сложенный вдвое плетью по его скуле, вниз, от виска. Прохожусь по подбородку, касаюсь губ…
        Вижу язык - длинный, наглый, быстрый язык Верещагина - скользнувший по гибкой части плети. И этот же наглец, облизывается от удовольствия, будто не плеть мою на вкус пробовал, а какой то десерт от именитого кондитера.
        Ему сладко!
        Паршивец, а…
        Но это ужасно заводит.
        Домина - это изначально внешний образ. Не просто так. Мы позволяем себе надевать маски, менять роли.
        В этой скучной блузочке, застегнутой под горло, я - твоя главная бухгалтерша, что таскается к тебе с отчетами три раза в неделю и которую ты можешь разделывать на части за нарушения дресс-кода.
        А в ботфортах до бедра и кожаном корсете я - та, кто заставит тебя облизывать мои каблуки. Да, и ты сделаешь это с подлинным удовольствием.
        И пусть я могу швырнуть тебя на колени в чём угодно, даже стоя в одних трусах посреди полного людей ресторана, мне не нужна атрибутика для этого, но внешние детали - это тоже элемент игры.
        Я не люблю масок, это будто стирает с меня лицо.
        Когда я хочу, чтобы мужчина целовал мои ноги - я надеваю туфли.
        Когда я хочу, чтобы мужчина платил за место рядом со мной кровью - я надеваю их - сапоги на плоской подошве. Купленные в магазине товаров для верховой езды. Ни в коем месте не сексуальные, но зато - устойчивые. Чтобы после широкого замаха не терять равновесия на этих шатких шпильках.
        У него красивые запястья.
        Такие, на которых в удовольствие затягивать кожаные петли стяжек, чтобы зафиксировать его между двумя столбиками.
        Спиной ко мне. На коленях. С опущенной вниз головой.
        Он готов.
        Какая сладкая картина, однако!
        Как оторвать глаза? Есть варианты ответа?
        Плеть практически пылает в моих нетерпеливых пальцах.
        Время пришло.
        Глубокий замах - и она летит вперед. Вперёд и вниз, к подставленной спине. Оставляет первый алый штрих и дарит мне первый судорожный вздох моего сладкого паршивца. Первый раз он ловит воздух ртом, пытаясь справиться с болью. Вот только кто сказал, что я хочу дать ему справиться?
        Два. Три. Четыре.
        Он почти захлёбывается ощущениями после трёх последовательных резких ударов.
        Больно, любовь моя? Мне тоже было. Много-много раз. Из-за тебя! Возможно, именно сегодня мы будем квиты.
        Плеть - не ремень, эта боль - резкая, горькая, сильная, и от нее кайфовать может не всякий маз. Я знаю. Я через это проходила. Пробовала. Чтобы помнить, насколько же это великий дар - подставить мне спину. Чтобы ценить каждую секунду этого принятия.
        И кто здесь сильнее? Я? Или он, что надел ошейник и позволил мне сейчас себя не сдерживать?
        Он!
        Я знаю.
        И я схожу с ума от того, что делаю.
        С кем я это делаю!
        Одинадцать…
        На этом ударе я вырываю у него глухой стон. Первый. Судорожный. Он пытается задавить это, но в конце концов, ничего такого в этом нет.
        Кричи, мой сладкий, кричи. Дай понять, что я здесь стараюсь не зря.
        Боль - не всегда для удовольствия маза. Но есть слейвспейс, удовольствие от служения.
        Я здесь. Я - с тобой. Я - только твое чудовище.
        Тебе нравится?
        Ему нравится!
        Каждый стон - отдается мне эхом. Каждый - удар в мой панцирь, от каждого по нему расползается все больше трещин.
        Что бы то ни было - он здесь. Снова. Снова кормит меня, снова принёс себя в жертву моего голода.
        И этот вечер - он для меня, только для меня. Как тут откажешься?
        Двадцать семь…
        Мир шумит, и его терзает буря. Двенадцать баллов шторма.
        Каждый взмах моей руки - порыв ветра, рвущий остатки сдерживающих меня цепей.
        Каждый его стон - дождь, что смывает всю грязь, что на нас налипла. И нет валюты дороже для этой цели.
        Мир становится чище.
        Ему правда это нужно?
        Тридцать пять.
        Мир звенит всеми своими струнами.
        Поёт мне симфонию чужой боли этими глухими вскриками.
        Что он знает об этой комнате? Знает, что нет права на остановку? Нет?
        Впрочем, если он хорошо попросит - я его всё-таки услышу. Пощажу…
        Наверное.
        Если смогу очнуться.
        Тридцать девять.
        Как так? Он обманул меня - а мне тепло. Он снова нарушил мои правила, а мне от этого даже проще. Я могу ни о чем не думать и пить его боль прямо сейчас, пока она ещё не остыла.
        Он просто согласился на это сам.
        В голове начинает шуметь.
        Ну же, попроси меня остановиться, малыш. Я же для этого даю тебе эти долгие паузы…
        Нет.
        Ни слова.
        Стоны - да, они уже отчаянные, глубокие, несдержанные.
        Но - ни слова.
        Он даже не пытается меня остановить.
        Кажется - да. Все это ему тоже нужно.
        Как в это поверить?
        Сорок два.
        Тишина опутывает меня все больше. Тьма вокруг гудит все глуше, все спокойнее. Я уже ничего не вижу, кроме спины, на которой нет живого места. И даже крики слышу будто словно вату.
        У хмеля, что кипит в моей крови, ужасно сильный градус…
        Сорок три.
        - Стоп, - цепкая рука наблюдательницы хватает меня за запястье, ещё до того как рука снова пошла в замах, - он в отключке. Стоп!
        Стоп. Время брать себя в руки.
        Я будто выныриваю после того, как опустилась до дна. Как же легко дышится…
        Мир. Вокруг.
        Он ещё здесь, да. Стоит себе. Никуда не ушёл.
        Подходящий момент, чтобы взять и прийти в себя. Раньше - было бы хуже.
        А сейчас - я выложилась.
        Выплеснула все, что могла, и в душе осталась только тишина и пустота.
        - Давно в отключке? - выравнивая дыхание, уточняю я.
        - Два удара как не реагирует.
        И ты остановила меня только сейчас?!
        Убила бы…
        Первый мой шаг - к нему. К нему, с его истерзанной спиной, к нему, почти недышащему после всего перенесенного.
        Господи, ну и картина…
        Взгляд не двигается, дыхание слабое, тело обмякло и висит на ремнях.
        Болевой шок..
        Господи, ну какой же дурной, а…
        Но насколько же жертвенный дурной мальчишка.
        Пусть. Пусть дурной, пусть - гад редкостный, но только мой. Черта с два я соглашусь поделиться им с какой-нибудь Эвой, Олей или даже Наташей.
        Хотя, посмотрим.
        Может, после настолько близкого знакомства со мной - сам сбежит.
        Имеет право.
        Ну, а если нет?
        Я распускаю петлю ремня на одном запястье, наша кураторша тянется ко второму.
        - Я сама справлюсь, - холодно замечаю я, - лучше достань лёд и полотенца.
        Теоретически, я не должна отказываться от помощи сейчас, я ещё сама не совсем в адеквате. В голове гудит отступающий, притихающий домспейс и голова немного кружится от этой эйфории.
        Но я не хочу, чтобы к нему прикасались другие пальцы…
        Ослабляя вторую петлю, я осторожно подставляюсь под Антона, помогая упасть именно на меня. Подхватываю под руки, утыкаюсь носом во влажную солёную шею.
        Вкусный мой… Как от тебя оторваться, скажешь?
        Комната спланирована так, что сделай два шага назад и окажешься у самой кровати. Не так и сложно преодолеть это короткое расстояние и сгрузить на темное покрывало расслабленное мужское тело.
        Я успокаиваюсь, щупая пульс.
        Будто с каждым толчком сердца в мои пальцы мне становится яснее, что делать дальше. Вторая рука моя ведёт по его спине, стирая кровавый потек - а они на самом деле есть. И немало.
        Кровь с ладони я слизываю.
        Не инстинктивно, совершенно осознанно.
        Изысканный у него вкус…
        Давно я не пробовала чужую боль вот так.
        Ну, вот как, скажите, прикасаться к крови наглухо женатого Проши?
        Это обычно слишком личный жест, интимный, пересекающиий незримую черту. Обозначая, что мой саб значит для меня безумно много.
        Антон - значит.
        Он значит столько, что мне даже страшно это осознавать.
        И явившись ко мне сегодня, он меня просто приговорил. По крайней мере, больше врать самой себе у меня вряд ли получится…
        Все.
        Он позволил мне все.
        А что могу предложить ему взамен я?
        Глава 36. Ирия
        Домина-куратор возвращается с мокрым полотенцем и аптечкой.
        Останавливается, наблюдая за тем, как я распускаю завязки на маске Антона. Если честно, она может сделать замечание, ибо - ну, она-то не в курсе некоторых моих нюансов общения с Юрием и про настырного Верещагина она тоже не знает. И она может постоять за тайну личности контрактного саба, хотя сейчас ему нужно дыхание и свобода от всяких сдерживающих приспособлений типа кожаных масок, с их недышащей поверхностью и кучей вязок.
        А мне - нужно убедиться, что я ещё не совсем сошла с ума…
        - Ты ведь поняла, кто он? - произносит куратор, протягивая мне полотенце. И это совсем не та формулировка вопроса, и совсем не тот голос, который я ожидала услышать.
        Мы не говорили до сессии, все условия наблюдателю я отправила по электронной почте, а позже я не узнала ее только по одной причине - я была слишком глубоко в себе.
        Я сейчас-то вполне имела возможность не заметить этого слона у себя под носом.
        Но я всё-таки замечаю!
        И первый мой порыв, когда я сопоставляю тон и формулировку вопроса с реальностью - грязно выругаться. И если бы не Верещагин, которому сейчас громкие звуки противопоказаны - я бы не удержалась. А так - приходится приглушить тон.
        - Эвелина?! - распутывая предпоследний узел завязок на маске Антона, шиплю я. Кстати получается не так агрессивно, как мне бы хотелось. Сказывается, что я ещё не отошла с сессии. В душе тишина. Такая полная, что сложно заставить себя шуметь.
        Нет, не сейчас, когда мой журавль лежит у меня в ладонях, и я так боюсь шевельнуться хоть как, боясь, что его спугнет лишний взмах моих ресниц.
        - Ну не начинай, Ирина, - невозмутимо хмыкает Эва, - да, это я, а у тебя на коленях лежит твой Антон. Пожалуйста, кстати.
        Если бы он вправду не лежал у меня на коленях, если бы мне не было настолько важно, что с ним, одной наглой курицей в этом мире стало бы меньше.
        Вот только в эту конкретную секунду я не хочу тратить свое время на Эвелину, когда у меня есть заботы поважнее.
        И эта идиотская маска наконец отступает, позволяет мне впиться глазами в усталое лицо Антона.
        Да. Он. Не глюк! Я его не выдумала в своей безумной мании, мой сладкий паршивец действительно у меня в когтях. Вздрагивает, когда лица касается прохладное полотенце. Ну, хорошо, не такая глубокая отключка, какая могла быть.
        Я не сомневалась, что Эва - это Эва. А вот в то, что тот, кого я знакомила со своей плетью - Антон, мне поверить было сложно.
        И даже слова Эвы, это фактическое подтверждение, никакой роли не играли. Я должна была увидеть сама. Должна была убедиться, что это вправду он, а не я окончательно свихнулась и вижу Верещагина в каждом мужчине.
        А вот теперь можно дать рукам свободу - они знают, что делают, и вернуться к вопросу: “А какого хрена вообще?”
        Какого хрена эта курица забыла на моей сессии? Да ещё не с кем-нибудь, а с ним!
        Пожалуйста? Это я ей должна спасибо сказать?
        За что? За то, что она тянет свои грязные клешни к моему?! Ко всему моему, и Верещагину в частности. Я ведь помню все эти ее похихикавания и похлопывание Верещагина по щечке, доконавшее меня окончательно.
        - Может, расскажешь, какого черта ты тут забыла? - мой голос раздражен, а пальцы осторожно ведут по плечу Антона, огибая один из следов от плети. - Если я верно помню, моим наблюдателем должна была быть девочка под ником Астра.
        - Моя подруга, - весело откликается Эва, - мы договорились.
        Бля, вот очень хреново иногда бывает, что столь многие предметы в нашей среде решаются через знакомства.
        - Зачем? - у Антона глазные яблоки под веками метаются, но прийти в себя он все еще не может.
        - Затем, - емко отрезает Эвелина, и с любопытством таращится на меня и Верещагина, - вы мне задолжали. За услуги свахи, причем уже второй раз, кстати. В первом вашем разе я тоже… Поучаствовала. Правда, я была не в курсе, что этот паразит меня использует. Ну и … Долг платежом красен, он меня попользовал, как мог, а я посмотрела, как ты его дерешь. Спасибо, было вкусно. Оргазм в чистом виде.
        Она щебечет так спокойно, будто мы с ней - лучшие подружки, и обсуждаем не то, что она явилась на мою сессию, хотя я её терпеть не могу.
        Все мы делим пополам, ага. И сабов - поровну.
        И всё-таки это странно.
        Нет, я, конечно, по роду увлечений сталкивалась с таким количеством странностей, что “посмотреть, как твоего раба дерет другая рука” - звучит немного извращенно, но не так уж…
        - Ты же не думаешь, что буду с тобой его и дальше делить? - подозрительно уточняю я.
        И я надеюсь, это Верещагин не сам ей предложил “порку на троих”, потому что если он тут так - для разнообразия, мне ж придется как-то от двойного убийства отмазываться…
        - С учётом того, как ты “любишь” меня из-за Ива, нет, не думаю, - ухмыляется Эвелина и склонив голову смотрит на Антона, - мне было интересно, как далеко он зайдет ради тебя.
        Ради меня. Верещагин!
        Проговаривать это про себя и верить в эти слова получается неважно.
        Но вот он, на моих коленях, красивый и истерзанный, принесший себя мне в жертву.
        - Он ещё может уйти, - проговариваю я, подыхая от самого звучания этих слов.
        Он может. И я должна буду принять его выбор. Вот только, чем глубже нам позволяют погружение - тем сложнее потом разжать руки. Ведь другой покорный вот этого уже может и не даст. И таких эмоций не вызовет.
        - Он мог уйти, - поправляет меня Эвелина, наблюдая, как я протираю лицо Антона полотенцем, - и может, разумеется, я буду этому даже рада, ведь тогда его заберу себе я!
        Она реально это сейчас вслух сказала?
        У неё завелся лишний язык? Этот можно выдрать?
        Я просто молча поднимаю глаза. Этим самым взглядом сейчас можно сломать пару ребер, и десяток пальцев заодно. И сейчас я им смотрю на Эву.
        А Эвелина только смеётся…
        - Нет, какие же два шикарных идиота, - тянет она, все с тем же весельем в тоне, - да не бесись, Ирочка, твой этот паршивец, твой. Я не претендую. Я пошутила.
        Пошутила она. Жить захотела, скорее.
        - Мудрое решение, - цежу я, а сама прохожусь пальцами по скуле Антона. Он тихонько вздрагивает от прикосновения, и у меня самой будто коротит в мыслях.
        И всё-таки я смешиваю… С ним - не могу иначе. А без него - не могу совсем.
        Но он - мой. Мой! До тех самых пор, пока он сам не признает обратное. И верно Эвелиночка поняла, что в эту сторону ей лапы лучше не тянуть, я ведь могу и выдергать ей все её лишние конечности.
        - Я закурю, можно? - у Эвелины уникальный талант - бесить меня, даже вроде бы спрашивая моего разрешения.
        Кто-то совсем попутал берега. Курить еще хочет! А проститута ей не вызвать за мой счет?
        - Переживешь, - хмуро откликаюсь я, а сама укладываю Верещагина на живот, оценивая степень повреждения спины. В конце концов - нужно же представлять, что сейчас с ним сделать, и какую первую помощь оказать.
        Промокнуть от крови - это первое. И не трогать, пока не схватятся тромбы - второе. Бактерицидка у меня есть, обработаю позже.
        - Сучка ты, Ира, - вздыхает Эвелина, а затем, оставив на кровати аптечку, возвращается к своему креслу и практически падает в него, - мне без покурить после всего того, что вы тут устроили - все равно, что сдохнуть, а ты…
        - А я тебя не держу, - бесстрастно пожимаю плечами я, - сессия завершена, наблюдатель мне больше не нужен. Ты свободна, и все такое.
        - Ну как же, а поговори-и-ить? - Эва наивно хлопает ресничками, изображая из себя дурочку.
        Как же эта актриса меня уже зае… Заела!
        - Поговори с Марком, когда я у него членскую карту аннулирую, пропишу в причинах отказа твою фамилию и разнесу к чертям за его отвратную приватность, - сухо отрезаю я.
        Марк - хозяин клуба. И есть у меня ощущение, что он будет весьма недоволен тем, что ему испортят реноме. А не тот наблюдатель очень даже испортит.
        Нет, Эвелина - ушлая, с нее стечет, а вот подружке её светит слететь с места штатной клубной единицы. А ведь место теплое, на него даже очередь существует из ожидающих освобождения.
        Эва разочарованно вздыхает и все-таки поднимается из кресла. Да неужели? Шагает к двери, возится там с ключом.
        Уже перед тем, экак уйти, оборачивается.
        Да уйдешь ты наконец, или нет?
        Так и хочется рявкнуть.
        Ведь пользуется же тем, что я от Верещагина сейчас и на пару дюймов не отойду. Не хочу обделять его ни секундой моего времени. Все оно - для него. А Эвелина и минуты лишней не заслуживает.
        - Он сам не скажет, но он ждал тебя вечерами в клубе, - немножко устало сообщает мне Эва, - каждый вечер. Каждый вечер приходил и отшивал каждую, кто к нему подходил. И меня как вариант он сразу не рассматривал. И ты - занималась тем же самым. Вы - как два барана, так бы еще год и ходили вокруг да около.
        Мы - могли и дольше. По крайней мере - я. Два года ходить рядом и ждать, когда же он сам меня рассмотрит - это вот самое что ни на есть мое.
        И все-таки…. Ждал? Реально?
        Кожа на моих пальцах, касающихся щеки Верещагина, начинает пылать. Кажется, подними их повыше - и с них потекут восковые слезы.
        - Это не Ив, Ира, - на прощанье Эва, разумеется, не удерживается от того, чтобы не брякнуть самое очевидное. - Да, я решила ему помочь. Я оценила его ожидание. И много кто оценил. Саб, ждущий только одну, действительно свою Хозяйку…
        - Иди, Эв, - я перебиваю её тихо, потому что быть втроем мне уже невыносимо. Мне и так понятно, к чему конкретно она клонит. Я и так представляла, что пожелай Антон - и на него будет хороший спрос в нашей среде.
        Эва смотрит на меня, чему-то еле заметно кивает и закрывает дверь номера со стороны коридора.
        Наконец-то!
        Пусть она мне помогла, но я все равно не хочу её сейчас рядом. Не хочу с ней делиться моим рабом!
        Меня окутывает густая тишина. Та самая, что трепетно рисует на спинах узоры своими раскаленными пальцами.
        Антон дремлет рядом - слишком много мимики для человека в обмороке. Дремлет - и его тихое дыхание я готова слушать всю ночь напролет.
        Я поднимаюсь с постели на несколько минут
        Взять простыню, набросить её на голые плечи Антона. Расстегнуть ему ремень и стащить с него джинсы.
        Снять с шеи цепочку с кулоном и бросить её на первом попавшемся кресле.
        Только после этого с чистой совестью вернуться на кровать, оставив сапоги рядом с ней.
        Вернуться к своему!
        Лечь рядом и замереть, пробуя Верещагина на вкус глазами. Видит бог, я бы его облизала всего, прямо сейчас, но он еще не в форме. Ничего. Все будет. Если он захочет…
        Антон просыпается через три часа. Смотрит на меня рассеянно, оглушенно - он все еще не в себе.
        Измученный мной - мой плохой босс.
        Но к моей ладони ластится, прижимает ее к своей щеке крепче, жмурится, снова пытается задремать.
        - Поехали отсюда? - спрашиваю я.
        Неуютно себя чувствую, оставаясь на территории клуба.
        - Если только к тебе, - с тихим стоном отвечает Верещагин.
        Это ещё не всерьез, он не оклемался, но мне все равно хочется удовлетворённо заурчать, настолько меня переполняют кайфом эти его слова.
        Как хочешь, мой сладкий, и как хорошо, что ты хочешь именно так.
        Из номера мы выходим медленно, Антона чуть пошатывает, да и спина, едва прикрытая тонкой рубашкой, не даёт ему идти нормально.
        На заднее сиденье такси грузимся вдвоем.
        Люблю транспортную службу этого клуба, они не задают лишних вопросов. И водитель не косится на спину моего Антона, на которой сквозь белую ткань рубашки проступают алые пятна.
        По дороге Антон снова забывается в полудрёме, тесно переплетаясь со мной пальцам.
        “С тобой, я хочу только с тобой”… - шепчет этот совершенно безрассудный мужчина, а я - едва нахожу в себе силы дышать, лишь бы не беспокоить его в эту секунду.
        Золотой ромбик с изумрудиком так и останется в номере клуба. До первой уборщицы.
        И так ему и надо!
        Глава 37. Ирия
        То, что Антон проснулся, я узнаю сразу. По глухому “Твою мать”, раздавшемуся с кровати.
        Больно, да?
        Шевельнулся, однако. Наверняка еще и удивился - почему спит на животе, если тело все затекло и требует сменить положение.
        - Не вставай, - чуть повышая голос советую я и достаю из шкафчика тарелку, - разве что тебе в туалет приспичило, а так - не дергайся. Тогда рассечения схватятся быстрее.
        Ответа не следует. Поэтому я спокойно успеваю оставить тарелку с супом на столике для завтрака и сбросить в нее щепотку зелени.
        Чай заваривается, суп стынет, можно и повернуться.
        Если честно - мне страшно.
        Страшно повернуться и увидеть, как он торопливо натягивает брюки, чтобы срочно дезертировать.
        Тут я уже кулончиком не отделаюсь, тут я влипла гораздо глубже.
        Когда я поворачиваюсь - Антон лежит на моей кровати, приподнявшись на локте и таращится на меня. Бледненький. Но он никуда не бежит. Еще не сообразил, наверное, в какой стороне дверь, или в какое окно выпрыгивать..
        Но все же - как он смотрит… Так и хочется как-нибудь красиво встать, или присесть хоть на краешек стола, чтобы повыгоднее выставить ноги.
        И все-таки, как кстати я надела эти короткие шорты. Вроде как прикопаться не к чему, дома хожу, как хочу. И Ивановская бы при виде на эти шорты всплакнула бы от зависти. Не она одна умеет выбирать проститутские шмотки. Просто я их на работу не ношу. Вообще почти не ношу, но для Антона-то можно! Нужно! Можно сказать, ради него и покупала. Лелея розовые девочковые мечты, что будет повод надеть.
        Хотя, судя по легкому удивлению во взгляде, Антон был уверен, что и дома я шастаю в латексе.
        Ага, а еще у меня тут пятеро рабов, и один - специально для того, чтобы подносить мне тапочки!
        Шучу, конечно.
        - Доброе утро, - наконец хрипло выдает Верещагин, а я не удерживаюсь от смешка.
        - Ты уверен, что доброе? - вздергивая бровку повыше, уточняю я. - Спинка твоя с тобой согласна?
        Антон чуть морщится, досадливо, будто мы говорим о какой-то мелочи.
        - Я вижу тебя, - невозмутимо откликается он, - значит, доброе. Даже очень.
        Я чуть закатываю глаза. И все-таки… Верещагин подхалимствует? Передо мной?
        - Ты есть хочешь? - спрашиваю и даже знаю, как энергично он на это кивнет. Без понятия, ел ли он до сессии - но в общем и целом даже с того момента уже прошло четырнадцать часов. Отсыпался он качественно.
        Но как горячо мне было вчера его раздевать… В темноте, в тишине, когда он смотрел на меня из-под опущенных ресниц и едва дышал…
        Черт, отвлеклась. Завтрак!
        Я подхватываю столик с тарелкой и приборами и тащу его к постели.
        - Какой, однако, у тебя сервис, - осторожно улыбается Антон. Будто сапер, касающийся незнакомого проводка во взрывном устройстве.
        - Не скромничай, - фыркаю я, - сомневаюсь, что я первая, кто тебе носит завтрак в постель.
        - Первая, из чьих рук хочется его съесть, - все-таки он не хочет сбежать. Все-таки он со мной флиртует. По-нормальному! Капец, до чего я докатилась, радуюсь таким мелочам. И все-таки - его коварный план срабатывает, я берусь за ложку.
        А он ест. Ест! А взгляд - голодный, бархатный, по-прежнему принадлежит мне, касается моей кожи то тут, то там, дразнит все сильнее. И меня на самом деле сложно смутить, но ему сейчас почему-то удается. Такое ощущение, что я пересолила суп…
        Господи, я напоминаю себе… Идиотку. Ту, которая кайфует от того, как мужчина уплетает её суп. Блин, как… Как никогда вот меня так не волновали такие мелочи. А сейчас - каждая ложка, отправленная в рот Верещагину, идет за личное достижение.
        - Блин, это суп такой вкусный, или я из твоих рук и мышьяка приму чашечку, - Антон смеется, а мне хочется только урчать от удовольствия.
        - Обычный суп. Томатный…
        Расстояние сокращается осторожно, но довольно быстрыми скачками. Мы обмениваемся такими простыми репликами, а напоминают они по сути - осторожные первые ходы фигур по шахматной доске. Во что играем? В поддавки? Кто кому больше подыграет?
        Я чертовски долго даже не пробовала в “нормальные отношения”, потому что, ну где я, и где эта чертова унылая норма?
        Ложка звякает об дно тарелки. Упс. Уже? А я втянулась!
        - Добавку будешь?
        Антон качает головой.
        От греха подальше уношу столик для завтрака обратно на кухню, а вернувшись, падаю на кровать поверх одеяла. Между мной и Антоном есть расстояние - ровно на протянутую руку, сойдет за личное пространство.
        - Я и не думал, что ты бываешь такая… - тихо замечает Антон.
        - Скучная? - уточняю я, склоняя голову набок. - Или как ты там говорил? Унылая?
        - Уютная, - проговаривает Антон, скептической гримасой договаривая “и злопамятная”. Ну, тут, что есть то есть, да…
        Я пожимаю плечами.
        - Умеешь драть до потери сознания, умей и покормить с ложечки.
        - И все-то у тебя получается отлично, да?
        - Ну, да, - ухмыляюсь я. Скромность - не мое основное качество, я его даже в резюме никогда не указывала.
        - Полежишь со мной?
        - А ты не сбежишь? - вырывается у меня из груди. Самое страшное, самое больное…
        Он снова покачивает головой. И это, кажется, - последний шаг перед моим прыжком. Головокружительным.
        Вниз…
        Все-таки - это безумие. То безумие, что заставило меня, будучи абсолютно трезвой, раздеться до трусов в вип-номере ресторана. То, что выжигало меня яростной ревностью все эти дни. Недели…
        Я собой недовольна, но я оказываюсь под одеялом в течении нескольких секунд. Меня тянет к нему. Я тянусь к нему. Как не назови это, но держаться нету больше сил… К его губам, к его телу, к нему самому…
        Где-то в моем мире тихо плещется боль. На самом донышке.
        Жадная, темная, кроющая непроглядным маревом.
        И не будь у него исполосована спина, я уже завалила бы его на простыню и устроилась бы сверху, но сейчас этот вариант исключен.
        У Верещагина наглые, совершенно невоспитанные руки, но сегодня, после его жертвоприношения я прощу ему и большее, чем просто впиться пальцами в мой бок, прижимая меня к себе.
        И все, можно задохнуться от бескрайней, почти пустынной жары.
        Хочу его. И все! Сию же секунду. И пусть пеняет на себя. Он мог сбежать. Раньше. Нефиг было тормозить!
        Моя пальцы ныряют вниз, сжимают стоящий дыбом член через тонкую ткань. Антон хрипло охает прямо мне в губы.
        - Ну что ты делаешь, Ира, - тихонько выстанывает он, - я же сдохну сейчас.
        - Что я делаю? - я строю задумчивую физиономию. - А на что похоже?
        Я ему дрочу, да. Жадно улавливая каждый рваный выдох, каждый сдавленный стон. Даже близко не подпуская к точке оргазма, нет-нет, раньше меня он сегодня не кончит.
        Он такой открытый, почти обнаженный в своих реакциях, и держать его в руках, заставлять вот так задыхаться - о, да, я этого безумно хотела.
        - Ира, - в какой-то момент Антон не выдерживает - падает на меня, притискивая к простыне, - я уже не могу, слышишь? Ты хочешь, чтобы я тебя умолял? Какими словами?
        М-м-м-м, какая, однако, обнадеживающая эрекция, так и хочется прижаться крепче животом к этим “окаменелостям”…
        - Никаких мне слов не надо, - фыркаю я, вжимаясь подушечками пальцев в его бедро, - сейчас ты меня просто трахнешь, мой сладкий, и сделаешь это как следует. На пять звёзд. Как ты не трахал ни одну из своих шлюшек. Ты понял?
        - О-о-о, да, - выдыхает Антон кипуче, - слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа…
        Черт, мне это точно не снится?
        Мне кажется, ещё чуть-чуть, и мной можно будет зажечь костер. А если чуть-чуть потереть в определенном месте - то и маленький город спалить получится.
        Антон сдергивал с меня шорты настолько торопливо, что они улетели за пределы кровати и даже сшибли какой-то стакан, который я забыла на подоконнике.
        - Трусы забросишь на люстру?
        - Да плевать на них, они не помешают, - Антон падает на меня, а я обхватываю его ногами. Только бедра, не выше, я не хочу усугублять. Это и так будет секс через боль.
        Мое удовольствие - через его боль.
        Что-то у меня в мыслях коротит, срочно нужен хороший электрик. Реально хороший, с дипломом и славой жестокого аудитора. На меньшее я не согласна!
        - Вы в ловушке, Антон Викторович, - шепчу я, стискивая его пятую точку покрепче ногами, - бежать собираетесь?
        - О нет, - быстрые пальцы касаются моего бедра и отводят в сторону мешающую нам полоску ткани, - я выбираю остаться. Тем более - казнь у меня уже была.
        - Никаких пальцев, - тихо шиплю я, когда он касается моей влажной кожи, - сейчас меня интересует только твой член.
        - Хорошие новости, - Антон устраивается поудобнее, касается тугой головкой моих пылающих половых губ, - особенно, что только мой.
        - Не… - я не успеваю договорить - он просто толкается в мое тело, и меня выгибает от кайфа.
        Господи, ну наконец-то…
        Не нужны мне никакие прелюдии - прямо сейчас - не нужны. Только он - в моем вечном обоюдовыгодном рабстве.
        Где-то там на грани моего сознания хрипит что-то матерное Верещагин. Он аж замер в это свое первое движение, чтобы лишний раз глотнуть воздуха.
        Тебе и вправду так хорошо со мной, мой сладкий. Что ты, ты не можешь справиться с ощущениями?
        - Такое ощущение, что я сейчас ослепну, - сообщает это чудовище мне исступленным шепотом, а потом двигает бедрами снова. И новый его стон проходится по моей коже морской волной.
        Ему хорошо. Со мной. С той, из-за которой он сейчас двигается так медленно, лишь бы не беспокоить спину.
        - Ира…
        Я хочу запретить ему называть меня по имени. Потому что ну это же невыносимо слушать, как он дышит одним этим «Ира». Невыносимо, я так и кончить могу ненароком. А мне рано!
        - Не останавливайся.
        - Ни за что, - выстанывает этот паразит и продолжает.
        Толчок - и все больше тьмы в моей груди, под веками. Мне кажется, я состою из нее, из этой абсолютной черноты. Клубящейся.
        Толчок - и я впиваюсь ногтями в простыню. Могла бы - вцепилась бы в спину, но не могу. Там меня и так было слишком много.
        Толчок - и я в который раз ору. Вот именно ору, не вскрикиваю, не издаю стон, никакой фальши и кокетства.
        Убью.
        Я! Его! Убью!
        Нельзя же быть таким…
        Нельзя быть таким и при этом не быть моим. Впрочем, ладно, дам ему шанс - он исправляется. Пусть живёт. Только если со мной!
        Толчок. Толчок. Толчок.
        Он забывается все сильнее. Его движения - все менее осторожные, все меньше он оглядывается на собственную спину. А я… Я лишь жаднее вбираю в себя запах его крови.
        Потом - я обработаю его болячки. Сейчас - есть я и он, и ничего больше. Даже имена наши остались где-то там, за границей постели.
        Толчок. Толчок. Толчок.
        Ему не кажется.
        Ему не одному не кажется.
        Я слепну тоже. С каждой секундой все сильнее.
        Жара ослепляет.
        Жара скапливается в тугой ком в груди, а после - взрывается. В затмение.
        В горле скребутся кошки… Кто-то слишком много орал сегодня!
        Мир собирается из тысячи черных мушек.
        - Ты такая чувственная…
        Антон дышит мне в шею и касается ее языком. Он не кончил, я чувствую бедром все ту же “твердокаменную” эрекцию.
        Взгляд цепляется за всякую фигню. За мою же скомканную футболку на черной простыне.
        Господи, как же это все мне сейчас неважно…
        Важен язык - сладкий язык, что скользит от моего плеча вверх по шее. Быстро, но без спешки. Неторопливо, но не затянуто. Так бывает?
        От его языка будто остаются на моей коже шоколадные дорожки. И мне сладко, сладко каждым клочком кожи, каждой порой тела.
        Он будто слизывает с мороженого верхний подтаявший слой. И даже урчит от удовольствия при этом.
        - Вкусная? - смеюсь я, а сама понимаю, что начинаю разгораться снова.
        Мне было мало один раз… И тот голод по этому поганцу, что я копила столько времени, так просто не утолить.
        - Сливочная, - шепчет Антон, - как панна-котта. Такая дивная на вкус, моя госпожа. И жестокая, такая жестокая, м-м-м!
        Кому-то дали право слова совершенно зря? Хотя нет, не зря. Всякое его слово - как прохладный поцелуй, коснувшийся раскаленной жарой кожи.
        Сейчас сойду с ума…
        Я ловлю его губы в свой плен и пью его ровно столько, что из поцелуя он именно что выныривает - жадно хватая ртом воздух. Ныряльщик мой, болтливый…
        - Все время забываю, насколько длинный у тебя язык… - шепчу я, а мой большой палец огибает его губы.
        - Быть может, моя госпожа позволит ей напомнить, - Антон вкрадчиво улыбается и очень красноречиво сползает по постели ниже. Проводит языком первую сладкую линию на сегодня по моему бедру.
        Смотрит на меня выжидающе, ждёт моего разрешения. Мой сладкий - даже поддающийся дрессировке!
        - Я только “за”, малыш, - откликаюсь, пропуская пряди его волос между пальцами, - в конце концов, ты же должен заслужить свой оргазм, как думаешь?
        У него вспыхивают глаза. Они всегда вспыхивают, когда он принимает вызов.
        - Я очень постараюсь, - Верещагин кротко опускает глаза. Я знаю этой кроткости цену, она - оплачена его и моей кровью. Но Антон сам принял условия нашей с ним игры.
        И боже, как ему идет быть моим…
        Глава 38. Ирия
        - Верещагин, ты умеешь готовить?
        Антон задумчиво косится на нож в своей руке, которым только что нарезал мясо, потом пожимает плечами.
        Это было утро воскресенья, и я застукала его с поличным на моей кухне, хотя вообще-то три раза уже намекнула, что он может съездить домой, я, так и быть, не обижусь.
        Как хорошо, что он - не понимает намеков.
        - Разве ты не делегировал все эти обязанности какой-нибудь своей домработнице? - интересуюсь я, пока Антон колдует что-то у разделочной доски.
        - Можно подумать, у тебя здесь, - фыркает Антон выразительным взглядом обводя мою съемную квартиру, - найдется хоть одна добработница, которой я смогу зверски помыкать по праву того, что я начисляю ей зарплату.
        - Ну, теоретически тут есть я, - вздыхаю я и пытаюсь отобрать у него мой нож, - помыкать мной у тебя вряд ли получится, но и готовить на моей кухне кому попало опасно для жизни.
        - Тебя папа не учил не подходить к мужчине, когда у него в руке колюще-режущие предметы? - Верещагин отчаянно шельмит, перебрасывая нож в дальнюю от меня ладонь. - Руки прочь, госпожа, я буду драться за это орудие до последней капли крови.
        - Будешь драться или сдаваться?
        - Сдаваться? - Верещагин насмешливо щурится, и это совершенно безбожно с его стороны, настолько беспощадно со мной флиртовать. - То есть вести переговоры о перемирии, использовать все свои дипломатические умения за то, чтобы ты оставила за мной привилегию накормить тебя ужином?
        - Ты стартовый капитал сексом по телефону зарабатывал? - очень животрепещущий вопрос на самом деле. Такие интересные навыки обнаруживаются в арсенале этого поганца. Например, сейчас, мой интерес, адресованный пятой точке Антона Верещагина, становится все более насыщенным. А все потому, что каждое слово последнего своего монолога выговаривал настолько эротично, что странно, что у меня не дымятся трусы.
        - Ты меня раскусила, госпожа.
        И пусть этот паразит самым наглым образом угорает. Важно не это.
        Госпожа.
        Он еще не наигрался. Даже при том, что я объяснила ему, как начинается Игра, и что не обязательно придерживаться её правил целыми сутками, я все равно для него чаще Госпожа, чем Ира.
        Впрочем, это его дело. Я дала ему шанс вести себя иначе, хочет баловать меня вот так - я уже согласна. Слишком роскошный подарок, чтоб я взяла и отказалась.
        Нет, вот такой мирный Верещагин капитально взрывает мне мозг. Что мне с ним делать вообще? Ну, кроме того, что трахать, разумеется… Чем дальше он ведет себя вот так, тем сильнее у меня ощущение, что я глубоко им отравлена.
        В текущий момент времени я решаю не делать ничего. Поэтому я просто запрыгиваю на подоконник и пытаюсь не только не беситься на мужика на моей кухне, но и любоваться.
        Кстати - получается. Вот только хочется пощипать саму себя за запястье, чтобы поверить в это дивное видение покрепче.
        Да-да, вот так оно все и работает. Сначала мальчик мудит не по-детски, оттаптывая тебе ноги, а потом вот - нарезает бефстроганов на твоей кухне, а ты на него пялишься - на всего его, от босых стоп до просвечивающих сквозь тонкую футболку алых полос на лопатках.
        Мое!
        И я хочу к нему, прямо сию секунду. Прям тянет!
        - И все-таки, как это вышло, что ты умеешь готовить? - Его спины, обтянутой светлой футболкой, я касаюсь осторожно. Пусть там потихоньку схватились рассечения, у нас тут не волшебная сказочка, и исполосованная плетью спина не зажила за пару суток.
        - Если серьезно - это был вопрос выживания, - Верещагин вопреки заявлению “про серьезность” своих слов угорает чем дальше, тем сильнее, - некий период моей жизни я жил с сестрой. Так вот, был выбор - либо мне учиться готовить хоть что-то. Либо есть то, что приготовила Викуля. И не дай тебе бог когда-нибудь, госпожа моя, попробовать борщ моей сестрицы. Если ты, конечно, не захочешь уйти из жизни досрочно и бросить меня на произвол судьбы без тебя и твоей плетки.
        Он жил с сестрой? У него есть сестра, для начала?! Занятное откровение. Не так много я про своего бывшего босса знаю. Только рабочие факты.
        Ну, и то, что из него выходит очень вкусный раб.
        Нужно сказать, потребность к выживанию оказывается для Антона отличным учителем. По крайней мере ужин у нас удается. Голодные глаза Антона мне прилагаются как еще один соус к мясу, и это отличное дополнение на самом деле.
        Я согласна употреблять его потребность во мне внутрь, столовыми ложками. И закусывать приготовленной для меня едой.
        Мы не говорим о том, что у нас будет дальше. Будто вокруг нас холодный космос и никаких людей на тысячи километров за окружающими нас стенами. Нет ничего больше, только мы, только здесь и сейчас.
        Я не буду его прогонять. И очень хочу, чтобы он остался. И он остается. Напрашивается со мной в душ, и я как самая настоящая ванильная дурочка, находящаяся в самом расцвете своего обострения, соглашаюсь.
        Здесь в который раз уже наблюдаю его спину, расписанную моей же рукой, веду пальцами вдоль полос от плети.
        Некоторые рассечения довольно глубокие. Будут заживать несколько недель. Надо будет снова пройтись по ним мазью с лидокаином, чтобы хоть как-то это все обезболил.
        - Какой же ты болван, Верещагин, - тихо шепчу, прижимаясь губами к его плечу - к спине мне прикасаться страшно, - ты ведь мог меня до этого не доводить. Мог просто принять мои условия. Я бы не стала пороть тебя вот так, не вздумай ты помелькать в поле моего зрения в компании этой курицы.
        - Ты меня жалеешь? - насмешливо уточняет Антон. - Меня? Серьезно?
        Нет, бля, шутки шучу!
        Я не жалею о сессии, не жалею ни о чем, он получал за дело, но все-таки… Я была бы с ним бережней. Даже при всей моей нелюбви к обучению, к сдерживанию - я могла бы.
        - Я не хочу, чтобы ты со мной сдерживалась, - откликается Антон совершенно неожиданными словами, - я вообще хочу тебя настоящую, недавно понял. И чем меньше ты фальшивишь - тем лучше.
        Вот это предъява. Кто-то прям очень соскучился по моему ремню?
        - Верещагин, говорить комплименты - точно не твое, - я ныряю ладонью к его паховой зоне и прихватываю поганца за яйца, куда сильнее, чем это было бы приятно, - скажи мне, ты нарываешься? Тебе не рано?
        - Я… Я…
        Задыхается. Причем не столько от болезненности - не так уж жестко я его прихватила, - сколько от самой сути того, что происходит. Вряд ли хоть одна его шлюшка позволяла себе с ним вот это. Для них он был богатенький мачо и счастье, что он на них внимание обратил. Для меня он - нахальный паршивец, которого еще воспитывать и воспитывать.
        - Ты, наверное, хотел извиниться за то, что сказал, что я фальшивлю, да? - медовым голосочком уточняю я, чуть расслабляя пальцы.
        - Сейчас - нет, - рвано выдыхает Антон, глядя на меня прибалдевшими глазами. Боже, скажи мне, куда я глядела раньше? Верещагин настолько прется, когда я его дрессирую, что ему на роду написано было быть рабом.
        Моим. Только моим рабом…
        - Что значит “сейчас”? - вода настолько красиво бежит по его плечам, что это меня даже отвлекает от моей немедленной казни.
        - Сейчас ты просто бесподобна, моя госпожа, - вышептывает Верещагин, склоняясь ко мне ближе, - сейчас - ты настоящая. Жестокая. Восхитительная. И я не могу тобой насытиться, сколько бы ни пробовал, сколько бы ни пытался наиграться в твою игрушку.
        - Надо же, исправляешься, - пробегаюсь кончиками ногтей по колючему подбородку, - но договаривай. Я слышу, что ты не заканчиваешь эту фразу. Когда я фальшивила, по-твоему?
        Верещагин смотрит на меня не мигая, явно не желая произносить то, что подразумевалось за этим “сейчас”.
        - Договаривай, Антон, - мой голос становится суше, - я не буду приказывать дважды.
        Да-да, мой сладкий, это был приказ. А ты думал - просьба? Я не прошу. Я беру то, что мне полагается. И если ты не хочешь подчиняться - ты можешь выйти из моей ванны. Ты это знаешь. Будем считать, что воспитание начинается.
        Выйдет или?..
        Да нет. Я вижу, что нет. Он не сбежал от меня после большего. Вопрос в другом, будет ли слушаться? Или это все - очередная провокация, и мне нужно объяснять элементарное, что не стоит бесить меня всякий раз, когда хочешь, чтобы я взялась за плеть.
        Хотя… Какая ему плеть сейчас, а? Еще пару недель только заживать будет. Но кто знает, вдруг ему мало?
        - До корпоратива, - сипло выдыхает Антон, - до корпоратива ты собой не была. Так ведь?
        Он смотрит на меня в ожидании. Будто я должна сейчас немедленно взорваться, будто я - бомба, фитиль которой он только что зажег.
        Хотя, и правда, с этим фактом сложно поспорить. И он для меня не очень-то лестен.
        Я молчу и гляжу Антону в глаза достаточно долго, чтобы он уже начал ощущать, как покашливает за его спиной нервозность. Я ведь вижу, как напрягается его лицо с каждой секундой тишины между нами.
        Тишина - это опасность.
        Он ничего не понимает.
        Как же это волшебно…
        - Ир… - заикается было Антон, явно желая сгладить как-то сказанное, но я договорить ему просто не даю.
        И все-таки целуется этот паршивец лучше, чем говорит комплименты.
        Хотя ладно, “бесподобная госпожа” была очень даже ничего. Просто я люблю эти его губы на вкус - прохладные и сладкие, все тот же мой медовый лед. И нахрен мне не нужна его болтовня сейчас, а вот болезненное шипение, когда я прижимаюсь к нему, притискивая его к стене.
        - Терпи, - фыркаю ему в губы, - ты сказал, что хочешь меня настоящую. Ответишь за слова?
        - За каждое, - выдыхает Антон, а потом я крепче прихватываю его за член, и ему становится не до разговоров.
        - Тогда терпи!
        Может быть он и прав. И два года “до корпоратива” я и вправду сдерживалась слишком сильно и играла не свою роль.
        Но дерзить мне безнаказанно этот наглец не будет.
        Пусть вот так - задыхается, обмирает, глухо постанывает только от одних только движений моих пальцев. Его тело - будто гулкий контрабас и одно движение моей руки отдается дивным звуком.
        И я с садистским удовольствием улавливаю, когда Антон начинает терять контроль, когда начинает пытаться сам толкнуться в мои пальцы. Близок к пику, мой сладкий?
        А нет!
        В этой сонате кульминации не будет. Один только облом.
        И я замедляюсь, перехватываю грубее, притискиваю к стене сильнее, напоминая об иссеченной спине болью, отстраняю Антона от оргазма раз… Второй…
        Господи, как же хорошо… Как мне нравится, не представлять себе на месте саба Антона Верещагина, а иметь его самого в своем полном распоряжении. Готового на все. И даже терпеть мои издевательства. Наслаждаться ими!
        - Ира…
        Еще больше мольбы? Надо же, а я думала, что знаю все тональности его умоляющего голоса.
        - Ты что-то сказал? Я не расслышала, - мурлычу я, снова скользя пальцами по его дивному члену.
        Сверху вниз. Снизу вверх. Теплая гладкая плоть в ладони, восхитительно твердая, очень многообещающая.
        И аккомпанемент из рваных вздохов мне полагается в награду. Даже не хочется разжимать пальцы на этом “смычке”, он сладкий даже на ощупь.
        - Госпожа моя…
        Да-да, вот так надо! С голодным, темным исступленьем. Уже на все готов, а, мой сладкий? И плевать на больную спинку, лишь бы хоть в какой-либо вариации я тебе дала? Хоть что-то!
        Интересно, почему он все это мне позволяет? Он! Неужто так сильны его сабмиссивные инстинкты? Так не хватало жесткой руки?
        - Помиловать тебя, Верещагин?
        Я замедляюсь снова. Если брать во внимание чрезвычайно раскаленный вид Антона - странно, что вода, падающая на его кожу с душевой панели, не испаряется еще на подлете.
        - Нет, - наконец выдыхает Антон, и пальцы его на моей шее подрагивают, - помилования не надо. Карай до конца. Я заслуживаю.
        Сладкий мой, медовый, такой шелковый паршивец.
        Я точно его сожру. Ну, или он умрет у моих ног, умоляя разрешить ему кончить.
        Но отказаться от него, вот такого - совершенно непосильная задача для меня.
        Я могу лишь только продолжать его казнить. С жестоким удовольствием.
        Глава 39. Антон
        - Чисто теоретически, Верещагин, у тебя есть свой дом, и если мне правильно помнится - даже не один. Таскаться ко мне каждый вечер не обязательно.
        Ирина говорит это, стоя в дверях своей квартиры, напротив меня и скрестив руки на груди.
        - Не обязательно или нельзя? - педантично уточняю я, любуясь ею. - Принципиальнейшая разница, чтоб ты знала.
        Теплеет. Теплеет воздух между нами, теплеет воздух вокруг нас.
        Ира в белом тонком платье в черный горошек - такая вся из себя девчонка, легкая, почти невесомая.
        И губы в розовой помаде.
        Такой контраст с тем, какой она бывает настоящей - стальной, жестокой, способной скрутить тебя в тугую спираль, просто потому что ей так захотелось.
        Моя охуеннейшая.
        Смотрит на меня задумчиво, будто прикидывая, найдется ли у неё на меня время. И хочется сложить пальцы крестиком, как студенту, который стремался идти на пересдачу ненавистной философии.
        Ведь я могу ей надоесть. Я не её блядский космический Пэйн. И будь я рациональней, я не выжимал бы из этих отношений такого градуса. Не возвращался бы к ней каждый день. Вот только я так не могу. Не получается. Она слишком легко может найти мне замену… Я уже знаю, я воевал за место у её ног.
        Я ведь помню, для таких, как она - очень важны четкие границы. Контракт, оговаривающий все условия взаимодействия. Тот, в котором я могу вписать - согласен на всё ради своей Госпожи. И только ради неё.
        И до сих пор нет никакого соглашения между нами, никакой договоренности. Мы просто трахаемся. И кто вообще мог предсказать, что меня будет беспокоить эта сторона вопроса. Я даже не знаю, насколько я её устраиваю и устраиваю ли вообще.
        Она не говорит. Я не заговариваю. Чувствую, что при всем моем списке «заслуг» с гребанного корпоратива - любые претензии на что-либо серьезное можно просто сразу закопать. За оградой кладбища. Немыслимо даже то, что она мне сейчас позволяет быть к ней настолько близко.
        Ирина думает еще минуту, явно желая подержать меня в подвешенном состоянии чуть подольше, а потом шагает ко мне и прихватывает меня за галстук, тянет меня в свою прихожую. Я уже не помню, когда наша с ней встреча начиналась по-другому.
        Я склоняюсь к её губам, но… Но когда хоть эта восхитительная сучка мне давалась вот так просто?
        Она уворачивается, так и подразнивая меня своим вишневым дыханием. Знает, что я хочу с ней целоваться. Я дохера всего от неё хочу. А она выдает мне себя по выдаче. Чайной ложкой. Зато меня выжимает каждый вечер досуха. Будто и не напрягаясь, берет в руку и выжимает как губку, заставляя иссыхать голодом по ней все сильнее.
        - Не хочешь меня спросить, как прошло мое собеседование, а? - шипит моя мегера, каждым своим словом будто спуская с меня тонкую полоску скальпа.
        Ну, упс. Логично было спросить, она при мне с утра на это собеседование собиралась. Простите, не догадался сразу. Прокололся где-то? Ну, это вряд ли. Я себя знаю. Хотя… Ирина меня знает тоже.
        - Как прошло собеседование? - тоном пай-мальчика интересуюсь я.
        Моя жестокая кошка впивается в меня своими глазами, как когтями.
        - Паршиво, - мягко улыбается она, - оказывается, вакансия закрыта. Вот вчера еще была открыта, и собеседование мне назначили, а сегодня - упс. Уже нашли специалиста.
        - Какая печаль, - вздыхаю я, - ну, ты же помнишь, что всегда можешь ко мне вернуться?
        Зеленые льдинки смотрят на меня еще кровожаднее.
        - Верещагин, у тебя деньги лишние? Всех ты не подкупишь ведь.
        Каждое её слово - будто воображаемый укус. А я уже заебался, я не хочу воображаемых, я хочу реальных.
        - А я тут при чем? - и ни один детектор лжи бы сейчас не усомнился в моей искренности. - Откуда бы я знал, куда ты устраиваешься?
        - Оттуда, что пальчики свои с моего телефона ты зря не стер, - вкрадчиво мурлычет Хмельницкая, а я…
        - Я стирал! - возмущаюсь я. - Держи меня за прощелыгу, это всегда пожалуйста, но за лоха - не надо, Ир.
        - Верещагин, - Ира недовольно поджимает губы, - знаешь, это не забавно. Я не предоставляю свои услуги контрактникам, и лимит моих сбережений не безграничен. Не мешай мне устроиться на работу. А то…
        Она не заканчивает, договаривая глазами.
        А то она снова вышибет меня из своей жизни.
        - Почему ты не хочешь вернуться ко мне? - я осторожно касаюсь её талии. - Зарплата маленькая? Давай удвою.
        Ира смотрит на меня как на идиота.
        - Дело совсем не в зарплате, Верещагин, - она качает головой, - ты же понимаешь, в чем дело. Так?
        Я не хочу на это отвечать. Потому что да, я понимаю.
        Блядский корпоратив. Блядский виски. Блядские фанты.
        И блядский Антон Викторович, который в настоящее время сам не может разобраться с тем идиотизмом, что натворил по пьяни.
        Но… Теперь я знаю Её. Подлинную. Совершенно крышесносную. Это то, о чем я не жалею.
        И моя цена в том, что Ира не хочет снова работать у меня в фирме, потому что я уронил её авторитет перед другими сотрудниками.
        А ещё мы с ней почти две недели живём вместе, ну или по крайней мере трахаемся, и соединить это с моими выкрутасами на корпоративе и после него среднему звену сотрудников будет сложно.
        Для Ирининого имиджа это невыгодно.
        - Могу вернуться, с одним условием, - тянет Ира, сильнее натягивая мой галстук и совсем уже минимизируя расстояние между нашими губами, - ты перестаешь занимать место в моей постели. Согласен?
        - Нет! - это выдыхается настолько резко, у Иры даже бровки удивленно вздрагивают. Но в этом вопросе у меня чрезвычайно хреново получается сдерживать эмоции.
        - Тогда прекращай мешать мне устраиваться на работу, Антош, - чеканит она раздраженно, - это не смешно.
        - Ладно, ладно, - капитулирую я, просто потому что сдохнуть хочется от одного только её недовольного мною тона, - я больше не буду.
        Мой лютый шторм впивается в мой рот, выписывая мне нокаут.
        - Какой ты у меня хороший послушный мальчик, Антон Викторович, - шепчет Ирина в краткую паузу, - только я тебя все равно накажу в ближайшее время. Для профилактики.
        Хорошие новости. Даже очень…
        Две недели спокойствия меня подвымотали. Спина почти зажила… Мне почти не больно рядом с Ней. И, кажется, что я занимаю не свое место, ведь я же ей не плачу свою дань.
        - Я буду ждать, - сообщаю я и получаю в награду еще один поцелуй моей охуенной. Солоноватый, болезненный, терпкий.
        Интересно, моя прокушенная губа с ней хоть будет успевать заживать? Кажется, она нарочно терзает прокушенное место, пока не почует вкус крови из растревоженной болячки.
        Впрочем, я не в претензии. Мне только в кайф. Не в кайф только одно - блядские перерывы. Вот и сейчас, когда Ира отвлекается от моего рта снова, я жалею, что рядом нет Зарецкого. Вот прямо сейчас я бы лично оторвал ему голову.
        - У тебя в штанах что-то вибрирует, - бурчит Ира, глядя на меня недовольно, - скажи мне, что это телефон, а не то, что я подумала.
        Надо же. И вправду вибрирует…
        И все-таки как основательно я проебался на корпорате с оценкой сексуального образования этой дьяволицы. Она так спокойно отпускает пошлые намеки, даже я так не умею.
        - Я не только скажу, я и показать могу, - вздыхаю я и вытаскиваю смартфон из кармана брюк. Ровно для того, чтобы увидеть на дисплее фоточку любимой сестрицы.
        - Ну, надо же, живой, а я уж думала тебя в федеральный розыск отправлять, братишка, - ворчит Вика, когда я беру трубку, - куда ты пропал, консьерж говорит, тебя уже две недели почти не видно.
        - Ты хоть приплачиваешь тому консьержу за наблюдательские работы, а, мучача? - уточняю я, тихонько скользя пальцами по изгибу талии Иры. Она жмется ко мне - моя хищная кошка, не желает отпускать на волю. Хотя… Нахер мне нужна та воля, в которой нет её острых когтей?
        - Какой ты милый с сестрой, Антон Викторович, - ласково шепчет мне Ира.
        - Не всегда, - фыркаю я, чуть отодвигая телефон ото рта, но Вика все равно слышит, - это когда она себя ведет как примерная сестра. А не как коза.
        - Ты что, у бабы завис? - недоверчиво уточняет Вика. И секундой спустя на мочке моего уха смыкаются крепкие Ирины зубы. Твою ж мать, Хмельницкая! Вот умеешь же ты выбрать время.
        Но от этого нереально отказаться. От тонких пальцев, что пробегаются по лацкану рабочего пиджака, спуская его с плеч. От крепких зубок, что обещают мне куда большие приключения.
        - У девушки, мучача, не у бабы, - я пытаюсь выровнять дыхание, - у моей девушки.
        Ира фыркает мне на ухо и кусает меня сильнее. Хорошо. Если боль есть - значит, никто мне ничего не скажет, если пущу свои руки дальше талии.
        Это проверено, да.
        Но, черт возьми, мне никто не говорит, что я тороплю события. Если бы торопил - меня бы не кусали. Меня бы послали домой. А тут будто поощряют.
        Я порадовал Госпожу?
        - У девушки? - задумчиво повторяет Вика. - Антош, может, мы поужинаем? Нам бы надо поговорить.
        Где-то тут совсем рядом ладонь Хмельницкой ныряет мне за пряжку ремня, прямиком к члену. К и без того уже возбужденному до крайности, а под её пальцами - и вовсе каменеющему до самого крайнего состояния. Сильнее возбудиться просто нельзя.
        - Нравится? - Зеленые жестокие глаза впиваются мне в лицо. Все это - шелковым шепотом, который точно слышу только я. У меня такой роскоши нет - у меня телефонный микрофон у подбородка.
        Нравится? Когда меня тут раздевают прямо во время телефонного разговора с моей сестрой? Которая о моем безумии совершенно не в курсе?
        Яд в моей крови медленно вскипает.
        Нравится. И это слабо сказано.
        Только бы не спалиться….
        - Попроси меня остановиться, - шепчет эта бесстыжая стервозина. Попросить… При неоконченном телефонном разговоре. Так и хочется спросить: Ир, ты издеваешься?
        Бессмысленно. Я знаю, что издевается. Не нужна ей просьба, ей нужно, чтобы я подыхал, пока её мягкая ладонь скользит по моему члену. Взад-вперед, взад-вперед… Будто напоминая, кто тут хозяйка для этого легко возбуждаемого имущества.
        А я - подыхай.
        - Антош, - кашляет в трубку сестра, которая явно за время этой паузы немножко состарилась.
        - Извини, мучача, я отвлекся, - я пытаюсь говорить спокойно, не захватывая жадно воздух, при каждом открывании рта, - поужинать? Не думаю, что смогу сегодня. У меня были планы на вечер. У нас с Ирой были.
        - Надо же, ты даже помнишь имя своей девушки, - мне кажется, или эта коза сейчас роет мне яму? По крайней мере, Ира, точно расслышавшая эту её реплику, опасно хмыкает, и её движения становятся резче, хищнее.
        Господи, трахнул бы прямо здесь. Прямо сейчас. Нагнул бы у двери её же квартиры, задрал бы подол этого её платьица и засадил бы. Да кто мне даст вообще? Эта зараза скорее меня мордой к этой двери прижмет, а после выдергает мне пальцы по одному.
        И как же это охуенно - помнить об этом и терпеть.
        - Антош, мне очень нужно поговорить сегодня, - настырность Вики меня удивляет на самом деле. И голос… Серьезный голос, нервный. В последний раз она так звонила мне, когда ей было лет шестнадцать, и она сбежала из дома от пьяного разошедшегося отца. Явилась ко мне с лицом, на котором от синяков живого места не было…
        Собственно, после этого у меня в списке прегрешений числится, что я сломал отцу ребро, когда он пытался «вернуть блудную дочь домой».
        И права опеки я потом у этого старого мудака отсудил.
        Сложно, блин, вот так не начинать поддаваться этой тревоге, напрягаться и так далее. Что такого может случиться у моей младшенькой, что она сейчас звучит вот так? Она - взрослая женщина, с собственным бизнесом и такими мордоворотами в качестве «секьюрити», что в Трессе бы позавидовали. Может, старик из зоны вернулся и треплет Вике нервы? Да вроде не должен, ему еще два года там лямку тянуть.
        Кажется, плакала сегодня моя сессия, придется извиняться перед моей Госпожой еще и за это. И самому оставаться без своего наказания.
        - Пусть приезжает к нам, - мурлычет мне на ухо Ирина. Вслух, - если ты хочешь, Антош.
        Хочу ли я? Хочу ли я познакомить свою сестру с моей же одержимостью?
        А можно?
        Может, это я такой кретин и вижу в знакомстве единственного члена моей семьи с единственной женщиной, что оказалась способна меня взять в свое рабство, нечто сакральное.
        Наверное. Я просто совершенно размазан в последнее время. Нельзя быть настолько влюбленным и настолько идиотом. Но вот как с Ириной иначе, а? И были ли вообще у меня шансы, что будет иначе?
        - Я тебе скину адрес, Вик, приезжай сейчас, - выдыхаю я, и сбрасываю, чтобы уставиться в глаза своей госпожи и ощутить, что все безнадежно. Как не дрыгай лапками - из этого кувшина не выберешься.
        - Вика доедет часа через два, - замечаю я, касаясь Ириной скулы, - ты точно не против? Мы те еще долбоебы, особенно когда вдвоем.
        - Вымою тебе рот с мылом, - моя Госпожа недовольно хмурится. И вынимает ладонь у меня из брюк. Черт! Эта её любовь к обломам. Ну, хоть не отстраняется…
        - За мат вымоешь? - уточняю я.
        - За идиотские вопросы, - отрезает Ира, скрещивая руки на груди, а потом и вовсе уходит на кухню.
        Это что-то из разряда: «Не заставляй меня повторять дважды?» А если очень хочется, тоже нельзя?
        Ну, видимо, нельзя, у Иры даже спина выглядит укоряюще.
        Ну, ладно, два часа у меня есть.
        Два часа для того, чтобы смягчить мою неприступную госпожу - это просто отлично.
        Глава 40. Антон
        - Я привезла вам ужин, ликуйте, голодная смерть вам не грозит, - радостно сообщает сестра вместо «здравствуйте», как только вваливается в Ирину квартиру.
        - А неотложка уже дежурит у подъезда? - отликаюсь я траурно. - Мучача, ты так отчаялась ждать, когда я скончаюсь естественным способом, что решила меня все-таки отравить, чтоб получить вожделенное наследство?
        - Ой, ну не начинай, Антош, - Вика машет на меня ладонью, - ужин вам прислал Андреас, просил тебе передать, что из-за тебя не меняет сезонное меню, чтобы ты попробовал его новую пасту, а ты все никак не приедешь.
        - Вика, это почти неприлично, передавать мне привет от твоего любовника, ты сама-то не ревнуешь? - фыркаю я, кошусь на Иру и любуюсь бесценным выражением её лица. Ну, я предупреждал.
        «Мы - такие долбоебы» - это на самом деле слабо сказано.
        - Андреас - шеф-повар в Викином ресторане, - поясняю я, протягиваю Ире руку, а после притягиваю свою госпожу к себе, - итак, это Вика - моя младшенькая мучача, а это Ира - моя девушка. И главный бухгалтер мой же.
        - Бывший главный бухгалтер, - педантично замечает Ира. Вика приподнимает бровь, смотрит на меня. Я развожу руками и подмигиваю сестре, пользуясь тем, что Ира этого не видит.
        Это пока «бывший».
        Я же еще не сдался. И не все свои планы по коварному возвращению Ирины в нашу фирму использовал.
        Сестра понимающе улыбается, всем своим видом демонстрируя «да, мы девочки такие, бегайте за нами, уговаривайте», а потом с интересом оглядывается по сторонам.
        - У тебя хороший вкус, Ира, - невозмутимо и слету переходя на «ты» замечает Вика. Впрочем, она у меня девочка открытая, долго кокетничать и принюхиваться не будет. Тем более, я в первый раз знакомлю её хоть с кем-то из своей личной жизни. Для неё это событие. Есть ощущение, что Викуля бы обрадовалась, даже если бы я решил жениться на своей домработнице, по принципу «ну хоть на ком-то». Согласно твердому убеждению Виктории Верещагиной - иметь неженатого старшего брата - это ужасно неприлично. Ну, по крайней мере, ей приходится выдерживать расспросы про меня от своих неженатых подружек. И отговаривать их со мной встречаться. Уж моя-то сестра знает, что я не тот фрукт, который стоит рекомендовать хорошим подругам. Плохим разве что, заклятым…
        Хотя, на мой личный вкус, тут проще было бы «встретиться» с парочкой, глядишь бы и оставили бы они мою мучача в покое. Хотя…
        Хотя нет, девочки могли же и впечатлиться и стать еще назойливей. Все-таки конченой сволочью быть иногда вредно. Многие находят это «очень интересным».
        Впрочем, сейчас - уже поздно, на мне можно ставить клеймо и списывать меня со склада «очень интересных холостяков». Я по уши в той невозможной женщине, которая сейчас с невозмутимым видом рассказывает Вике о каком-то своем светильнике, который привезла с блошиного рынка в Праге. А сестрица моя слушает, открыв рот.
        - Ты ресторатор, Вика? - спрашивает Ира, когда тема светильника и дизайна в принципе исчерпывается.
        - Ну, немного, - мучача бросает косой взгляд, - меня, можно сказать, некогда заставили этим заниматься. Подарил мне кое-кто ресторан и сказал: «Танцуй как хочешь, но чтоб к концу года начала отбивать вложенные деньги».
        - Можно подумать, никто не ныл мне три года к ряду, как её задолбало администрировать чужие рестораны и как она хочет свой, - фыркаю я, - и не скромничай, ты же отбиваешь.
        - Случается такое, - Вика делает такое удивленное лицо, будто это от неё совершенно не зависит.
        Да-да, не она каждый сезон ездит по всяким выставкам кухонной техники, а не по модным распродажам.
        Не она объехала половину Италии в «гастрономических турах», а после - три месяца торчала в Неаполе, уламывая заносчивого Андреаса Мальдини переехать в Россию. И ведь смогла же, хотя позже. Андреас сам удивлялся, что согласился.
        Я уже не говорю, что Вика за первый год «в большом бизнесе» не то похудела, не то высохла, но за два последующих года она уже сама открыла две дополнительных точки, разыскав себе спонсоров.
        Наш с ней успех был сделан только нашими руками. Больше ничьими.
        Ужин проходит настолько хорошо, что мне даже не верится. Отличный кофе, сваренный Ирой, отличная еда, приготовленная шефом Вики лично. Ну, и наш с Викой незатыкающийся тандем, который скрасит досуг даже самому лютому интроверту.
        Впрочем, Ира умеет заставлять меня затыкаться. Пара слов её негромким тоном, и у меня будто что-то щелкает внутри. У Иры с Викой внезапно находятся парочка общих знакомых, и, судя по тонкой, едва заметной улыбке на губах Иры, мне лучше не спрашивать, откуда она их знает. А то список моих врагов придется срочно пересматривать и расширять.
        - Слушай, ты же говорила Андреасу, что путь к моему сердцу лежит не через желудок? - угораю я во время ужина. Андреас постарался. И с пастой, и с пастьерой, которую он один единственный сейчас в Москве делает так, как делают на юге Италии.
        - Говорила. Но он не отчаивается, - ухмыляется Вика.
        Она ведет себя непринужденно и открыто. Но даже Ира, наблюдающая её в первый раз, в какой-то момент начинает хмуриться и вглядываться в лицо Вики пристальнее, будто пытаясь разглядеть там что-то, что моя сестра скрывает.
        А она скрывает - это становится очевиднее с каждой минутой, когда в жестах Вики проскальзывает все большее напряженное ожидание. В какой-то момент я просто замечаю, что в отличии от меня, смакующего пастьеру пополам с кофе, Вика сидит напротив пустой тарелки и выжидающе постукивает пальцами по предплечью, поглядывая на меня.
        - Пойдем поговорим, мучача, - вздыхаю я, уже после ужина, и Вика с готовностью вскакивает на ноги, забирая свой бирюзовый жакет с дивана в гостиной.
        - Я скоро, - обещаю я, оборачиваясь к Ире, больше для себя, чем для нее. Она-то никаких обещаний не требует. Но сейчас - мягко улыбается и кивает.
        - Было очень приятно познакомиться, Вика, - произносит моя госпожа на прощанье.
        - Это очень взаимно, - сестрица и Ира обмениваются вежливыми улыбками. И никто никого не убил. А мне казалось, что без этого не обойдется.
        Мы выходим на улицу, и там останавливаемся у стильного белого «ягуара» Вики.
        - Необычная она у тебя, - задумчиво произносит Вика, поглядывая на дверь подъезда, - вроде такая милая, но чувствуется двойное дно.
        - Она охуенная, - поправляю я и уже серьезно смотрю на сестру, - а теперь рассказывай, мучача, что у тебя случилось?
        В конце концов, мы здесь собрались не только для знакомства моей сестры и моей госпожи. У Вики имеются проблемы. Вот только какого рода проблемы?
        Вика молчит, скрестив руки на груди, смотрит в окно на лестничной клетке.
        - Вик, я не телепат, - поторапливаю я. Будто сам себя поторапливаю побыстрее вернуться к Ире.
        - Позавчера ночью в моей точке на Смоленской был поджог, - Вика ежится, будто от холода, и смотрит куда-то в сторону.
        Охуенные новости, ничего не скажешь…
        - И почему я узнаю об этом только сегодня?
        Вика смотрит на меня и на её лице проступает та тотальная усталость, которую легко заметить на лицах людей, внезапно отхвативших слишком большой кусок неприятностей.
        - Ты не представляешь, что за трэш у меня творится последние пятьдесят часов, - хрипло откликается сестра, - полиция, пожарники, страховая… Я огребла штраф за просроченные огнетушители и трех гастарбайтеров на кухне, будто мне и так веселья не хватает. Я давала показания столько раз, что уже сама заебалась пересказывать, сколько народу было в ресторане на момент поджога. И почему не работали камеры? Хотя мне вот лично тоже интересно знать, какого хрена они не работали, и в какую жопу потерялся мой сисадмин, который следит за системой видеонаблюдения.
        - Ущерба много? - практично уточняю я, потому что да, это практически основное.
        - Не очень, - Вика морщится, - у меня вовремя сработала система пожаротушения, ремонт займет недели три, но…
        - Но? - я поднимаю бровь.
        - Мне угрожали после, - тихо откликается сестра, - обещают, что повторят заход, но в этот раз я малым ущербом не отделаюсь. Требуют отступные.
        - А полиция? - если честно, в эффективность этих ребят я верю не очень. Но вдруг?
        - Они пока разводят руками, типа «ищем», - Вика кривится, будто отражая и мои сомнения по поводу эффективности этих ребят, - но у меня ощущение, что меня пытаются выдоить какие-то бандиты, которые с полицией на короткой ноге. Ума не приложу, кому я перешла дорогу.
        - Траванула кого-нибудь из местных авторитетов?
        - Да не было вроде таких скандалов в последнее время, - Вика качает головой, - я бы запомнила. Ты же знаешь, как в этом бизнесе паршиво портить репутацию предприятия. Один раз траванешь кого-то - будешь полгода отмываться от одного негативного отзыва.
        - Я могу попробовать поискать по своим связям, - негромко предлагаю я. Есть у меня знакомые, среди завязавших «авторитетов». Ну, как завязавших. Сделавших себе условно честное имя, имеющие «чистый бизнес», но все равно нет-нет, но проворачивающих какие-то темные делишки, типа той же контрабанды черной икры. Детский сад, по криминальным меркам, но и законным это все не пахло даже издалека.
        - Вообще, мне уже предложили помощь, - спохватывается Вика, - один мой клиент со связями. Он часто ходил ко мне в последний месяц, ему нравился ресторан именно на Смоленской. Только…
        - Только что? - терпеливо уточняю я. Вика будто мнется, не решаясь мне сказать. И что-то стискивает в кармане своего бирюзового пиджачка.
        - Он просил, чтобы именно ты ему перезвонил, - вздыхает Вика, - типа не женское это дело обсуждать детали криминальных разборок, и если у меня есть брат, то пусть он, мол, этим и занимается. Ты можешь позвонить? Если что, я сама его помощь проспонсирую, только обсудите там ваши мальчуковые вопросы. Ты знаешь, если бы я могла сама, я бы не дергала тебя, но он очень настаивал… Странный немного.
        - Забей, мучача, - я отмахиваюсь, доставая телефон из кармана брюк, - мир полон странных на голову людей с возможностями. Я позвоню. Мы все обсудим.
        А потом я напрягу еще и своих людей, чтобы они тоже поискали тех мудозвонов, что мешают жить Вике. И мы очень популярно пообщаемся на тему того, кого трогать не стоит
        - Спасибо, - Вика облегченно улыбается и вытаскивает из кармана визитку.
        Визитка черная, ровная. Просто номер набит по центру белым шрифтом. И больше ничего. Бля, будто в шпионские игры играем.
        - Ты вообще уверена, что этот человек стоит доверия? - задумчиво интересуюсь я, рассматривая этот кусок картона со всех сторон. Детский сад какой-то.
        Вика тихонько вздыхает и кивает.
        - Я же говорю, мой клиент, - объясняет она, - ходит к нам около месяца, у него охренительные связи. Но он прям потребовал, чтобы ему позвонил ты. Я не хотела тебя беспокоить.
        - Говорил же, чтобы беспокоила без оправданий, мучача, - я недовольно морщусь, набирая номер, - тебе можно. Сейчас только помолчи чуть-чуть.
        Вика послушно затыкается.
        Трубку берут после четвертого гудка. Берут и молчат, будто ожидая чего-то.
        - Здравствуйте, я брат Виктории, - произношу я, - звоню, чтобы обсудить условия вашей помощи моей сестре.
        - Ну, здравствуй, Антон Викторович, - снисходительно отзывается мне голос с той стороны трубки.
        Вроде негромко, вроде ничего такого мне не сказали, а эффект все равно - будто мне разбили об голову стеклянную бутылку. До звона в ушах. До пальцев, которые отчаянно хотят сжаться на шее этого ублюдка.
        И только одно удерживает от того, чтобы сразу послать его нахер - бледное лицо моей сестры.
        И почему я, долбоеб, сразу не догадался, кто из «сильных мира сего» может потребовать у моей сестры, чтобы я, именно я, ему позвонил. Ведь это выглядело настолько странно и непонятно, что даже Вика напряглась.
        А вот если поставить на место нашего неведомого «покровителя» вот этого мудака, с которым у меня свои счеты - все сразу становится понятней некуда.
        - Сходи погуляй, Вик, - тихо произношу я, - я тебе скажу, о чем мы договоримся.
        Сестра кивает и шагает по дорожке куда-то в сторону магазина. Без понятия, что она там купит, это кондитерская, а Вика ничего кроме пирожных своего Андреаса не жрет, но все хорошо, что она не слышит.
        - Ты? - хрипло произношу я. Без имен, без отчеств, но с одной только характерной жаждой крови, которую у меня вызывает лишь один человек во вселенной.
        Месяц, говорите, в ресторане Вики обретается? Ну, ну…
        - А ты думал, что мы с тобой закончили, мажор? - насмешливо уточняет Зарецкий.
        Глава 41. Ирия
        Я не хотела подглядывать, подслушивать, или что-то еще. Вообще не имею такой привычки - нарушать границы чужой жизни без разрешения.
        Вот с разрешения - это да. Но это из разряда “утопии”, когда лайкая фотки длинногих инстателочек, мой паршивец совершенно точно готовится к свиданию с ремнем этим вечером. Настолько далеко мы с Антоном ещё границы между нами не стерли. Поэтому…
        Я правда не собиралась ни подглядывать, ни подслушивать…
        Я просто подошла к окну задернуть шторы в моей спальне и остановилась, услышав рассыпающееся по двору гулкое эхо чужого спора.
        Слишком знакомы мне были голоса. И это странно, потому что отношения Антона и Вики не показались мне такими, чтобы переругиваться так агрессивно. Нет, они старались понижать голоса, мне с моего шестого этажа было ровным счётом ничего не слышно, кроме вот этого невнятного эха, но… Но даже без слов, слышно, что тона зашкаливающе резкие.
        И что-то Вика пытается выхватить у него из рук, но ни черта у неё не получается. Она даже отвешивает Антону пощечину, и я чудом удерживаю себя от того, чтобы напрячься.
        Она - его сестра. У них все по-другому. Мне не к чему тут ревновать.
        Но какого хрена вообще, а?
        В конце концов, сестра Верещагина отворачивается и уходит в машину, хлопая дверцей с очевидной досадой. Да что случилось? Нормально же все прошло. Я так старалась ничего не испортить, не сморозить ничего «такого» при сестре Верещагина, аж сама себе в уме пятерку с плюсом за поведение ставила, да и Вика была довольно положительно настроена.
        Может, мне показалось? В конце концов, отношение Верещагина в тот чертов корпоратив я тоже не сразу считала. Вообще не считала, если быть до конца честной… Так, может, и его сестре я не понравилась?
        Мне, конечно, не особо важно, но… Это неприятно царапает.
        Антон безмолвно наблюдает отъезд сестры, убрав руки в карманы, а после - достает какую-то мелочь из кармана, и… что-то в его ладонях вдруг загорается. Я ясно вижу огонь, и он с пару минут еще полыхает мне в глаза маленькой огненной искоркой.
        А потом - Верещагин машет ладонью, явно сбивая пламя и по инерции, уже шагая к моей подъездной двери сует руки в карманы брюк. Пустые руки? Или все-таки что-то в них было?
        Блин, что за скандалы-интриги-расследования? Почему мне это так интересно? Но зачем бы ему это жечь сейчас, когда сестра уже уехала? Скрывает от меня что-то?
        Что я ненавижу сильнее всего на свете - так это блядские секреты. Особенно - секреты сабов. Они обычно выливаются каким-нибудь трешаком. Например, словами “Я не согласен” - прямо на церемонии бракосочетания.
        Пальцы зудят, так и тянутся к той ложбинке между ключицами, в которой был кулон, подаренный Ивом. Но я нарочно заставляю себя стиснуть пальцы на краю подола.
        Это я оставила в прошлом. Оставила!
        Когда Антон возвращается - я завариваю свежий чай. Вроде как и не подглядывала вообще.
        То ли мне кажется, то ли Верещагин ведет себя странно… Проперся прямиком на кухню, облапил меня самым наглым образом, прижимаясь ко мне всем телом, уткнулся носом в плечо.
        Дышит так, будто смертельно по мне соскучился, а не ушел из моей квартиры десять минут назад.
        - От тебя пахнет дымом, - задумчиво произношу я, для вида принюхиваясь.
        Если секрет не от меня - он врать не будет. В конце концов, мало ли что он там жёг, чтобы Вике это не досталось
        - Мучача курила, - бурчит Верещагин, - никак не завяжет. А я никак не оторву ей голову за это. Опоздал воспитывать.
        - А, - я киваю, будто принимая эту версию.
        Врёт мой паршивец, не моргнув и глазом.
        Но тянуть что-то силой… Тошно от одной мысли.
        Я ещё научу его быть со мной предельно честным. Он ещё поймёт ценность абсолютного доверия.
        А пока…
        - У кого тут наглость зашкаливает? - я прохожусь ногтями по кистям мужских рук, которые бесцеремонно прижимают меня к Верещагину, а потом разворачиваясь, превозмогая его хватку, и гляжу прямиком в мои любимые кобелиные глаза. - Ты нарываешься?
        В его глазах будто плещется темный голодный океан. И невозможно отвести глаза.
        - Да, - тихо выдыхает Антон и, уже окончательно нарушая установленные границы, лезет ко мне целоваться, - да, моя ядовитая, я нарываюсь…
        - Ремень?
        Вопрос-приказ в формулировке “сам выбирай себе наказание”.
        - О да!
        Пальцы Верещагина сжимаются на пряжке его ремня. Обожаю эту его готовность. Обожаю ставить этого паразита на колени вот так, не разрывая поцелуя. Обожаю, когда он вот так глухо постанывает от предвкушения собственного наказания.
        А когда он вкладывает в мою раскрытую ладонь его собственный ремень - это и вовсе идеальный, космический момент.
        - Отключи меня, - просит мой сладкий, кротко опуская глазки, - пожалуйста, госпожа, как в первый раз…
        Невозможно прекрасный паршивец.
        И ему нравлюсь я настоящая.
        Та, которая возьмет от него все, что только можно, остановившись только для того, чтобы моя жертва заплатила мне и позже, а не только сегодня.
        Та, победа для которой - отправить своего паршивца в сабспейс, и которой нравится смотреть на него, отключившегося в забытьи.
        Больше не сбежишь, мой сладкий, не сбежишь. Иначе, я тебя съем целиком и обглодаю твои косточки!
        Вот тебя я точно никому не хочу отдавать.
        И даже секс не нужен, когда душа обласкана его болезненными вскриками, а кожа его ягодиц вновь расписана моей рукой.
        И все это - лишь бы я оставалась рядом.
        Он приходит в себя уже глубокой ночью, тихонько постанывает, ластится к моим ладоням.
        И есть в этом состоянии некая магия, зачаровывающая меня совершенно невозможным образом.
        И никаких слов не надо, чтобы объяснить, насколько много мы друг для друга значим. Не сейчас. Когда он позволил мне выпустить на волю мою жажду его боли, когда он сам льнет ко мне и целует самые кончики моих пальцев.
        - Моя, моя, моя госпожа, - он шепчет это едва слышно, измученно, прижимаясь ко мне все сильнее.
        Будто кто-то пытается меня у него отнять.
        Будто мне нужен хоть кто-то, кроме него.
        - Твоя, мой сладкий, спи, - смеюсь я и нежно, легко черчу тонкую дорожку языком по его щеке к виску.
        Ему нужен отдых, в конце концов.
        Антон будто расслабляется после моих слов и снова засыпает.
        А я ещё долго лежу с ним, хоть он и лежит на моих волосах - не страшно, лишь бы не проснулся.
        Воздух и тот трепещет как-то слишком громко, и мне хочется шикнуть на безмозглые молекулы кислорода, чтобы они так шумно не двигались.
        Как же он хорош…
        Антон восхитителен настолько, что я уже почти готова капитулировать.Почти готова признать, что он значит для меня больше, чем кто-либо, хоть как-то появлявшийся в моей жизни.
        Почти…
        Все-таки - почти!
        Осталось только понять, почему моя интуиция орет благим матом. Что-то не так. Что-то нечисто…
        Все происходит как обычно. И следующим утром - так же как и обычно я провожаю Антона на работу. Ну, если быть честной, это называется чуть-чуть иначе - под утренний кофе я любуюсь на то, как он одевается, аналогично тому, как вчерашним вечером наблюдала, как он раздевался. Это всегда красиво - особенно, когда он застегивает запонки на рукавах.
        Пиджак глубокого синего цвета, серые брюки, отлично сидящие на подтянутых ягодицах.
        Слегка болезненные движения… Ну, да, у меня свои фетиши.
        Когда дело доходит до галстука - подхожу, чтобы предложить свои «услуги», на самом деле потому, что после завязывания этой удавки на шее Верещагина наступает время первого утреннего поцелуя. Вот только почему-то именно сегодня Антон выглядит наглухо загруженным, ощущение, что целуюсь я с деревянным Пиноккио.
        - Что-то случилось? - спрашиваю, касаясь колючей щеки.
        - Нет, ничего, - Антон качает головой, и где-то щелкает внутри мой личный детектор Верещагинской лжи.
        Неправда!
        Вот только я не должна в это лезть. Ни в коем случае. Нельзя вмешиваться в жизнь саба дальше, чем он тебя пускает. Если Антон не хочет это обсуждать - то клещами из него это тянуть - нарушать заповедное “нет - значит нет”.
        Но эта привычка влюбленного человека - стремиться разделить со своим безумием все его проблемы…
        Что-то происходит. Это я понимаю уже позже, когда отмечаю, что Антон начинает приезжать ко мне позже. В один из вечеров на неделе - не приезжает вовсе.
        Я не то чтобы против, но вредная привычка просыпаться в одной постели с ним уже выработалась за несколько недель.
        Он молчит.
        Нет, трепаться на отвлеченные темы Верещагин мастер, но все чаще он является ко мне и, отмалчиваясь, валяется со мной на кровати, или так же молчаливо ужинает. Меня бы это не напрягало, если бы при этом я не наблюдала другой негативной симптоматики. А я наблюдаю.
        Он весь глубоко в себе, таким я его по работе видела, только когда Антон давил какого-то нашего конкурента. Собранный, нацеленный только на одно, но… Но при этом практически не замечающий остального мира.
        Он сходит с лица. Почему-то резко, будто вовсе перестал есть хоть где-то, кроме как у меня дома. И с каждым новым днем смотреть на это и твердить себе «не лезь, не вмешивайся» становится все сложнее.
        Ощущение, что моего паршивца кто-то хорошенько вымотал. И кто, если не я? Не выгляди Антон настолько паршиво, я бы подумала, что он завел себе бабу. Но нет. Дело не в этом.
        Да и нет никаких примет, ни помады на воротниках, ни волос в неположенных местах, ни царапин на теле, оставленных не моими когтями… даже духами женскими от Антона не пахнет. Уж не настолько Верещагин опытен в долгих отношениях, чтобы так качественно заметать следы своих блужданий налево.
        - Что, твою мать, у тебя творится, Верещагин? - не выдерживаю я на десятый день после пресловутого «знакомства с родителями». Ну, то есть с сестрой, конечно!
        На Антона уже нереально смотреть спокойно, зомби скоро будут обниматься с ним, как с родным братом.
        - Много работы, - тут же откликается Антон, и вот это все. Одни и те же слова. Одни и те же отговорки.
        - А поконкретнее?
        Мрачное выражение на лице Антона становится все концентрированней.
        - Ир, я тебя не устраиваю? - спрашивает он с напряжением, глядя на меня так, будто уже готов сорваться с места и устроить за меня побоище.
        Боже, дурак какой, так бы и открутила эту безмозглую голову.
        Срочно! Срочно прихватить негодяя за грудки, прижать к стенке и куснуть его за губу. Чтобы не повадно было болтать глупости!
        - Мне кроме тебя никто не нужен, Верещагин, - сообщаю я, и минуту спустя заявляю свои претензии на тело этого вечно сомневающегося во мне мерзавца.
        Рубашка? Долой! Порву? И хрен с ней! Она мешает мне впиться когтями в кожу Верещагина.
        Мы топим в этой разборке мои вопросы и его не данные ответы.
        Кто сказал, что я легко сдалась? Кто вообще сказал, что я сдалась - расстреляйте этого клеветника.
        Если Антон не колется, то - очень вероятно - расколется его сестра. Уж она-то мне точно выскажет, если я в чем-то виновата в её ссоре с братом и в тех неприятностях, что вдруг огреб Верещагин.
        Ну, если, конечно, Вика в курсе тех неприятностей.
        Но все началось тогда! Вечером, когда она злая уезжала от моего дома.
        Судьба решает проблему моей информационной неосведомленности более неожиданным путем.
        Уже следующим утром после этого разговора утром мне звонит Игнат Третьяков…
        Глава 42. Антон
        - Ну вот как-то так… - Третьяков замолкает и смотрит куда-то в сторону. В глаза мне он смотреть стремается.
        И правильно.
        У меня в руке дрожит стакан. И я даже не знаю, что я хочу сильнее - раздавить этот стакан как в каком-нибудь вестерне, или затолкать его в пасть этому болтливому ублюдку.
        Он все рассказал. Рассказал Ирине! А потом приехал ко мне с этим своим чистосердечным признанием. Сука!
        Чисто теоретически - за чистосердечное признание нужно смягчать наказание.
        Будет ли мягким наказанием, если я вырву этому ублюдку его блядский язык?
        - Сколько Зарецкий тебе заплатил за это дерьмо? - разглядываю стакан. Все что угодно, лишь бы не глядеть в глаза этому блядскому Иуде. - Ну, давай, Игнат, расскажи, за сколько продал нашу дружбу и партнерство?
        Красивый стакан. Чистый. С толстыми стенками. Из него я сейчас уже глотнул виски, разделив его с этим мудилой.
        Бля, как бы меня еще не вырвало от подобных осознаний.
        - Тох, - Третьяков раздосадованно кашляет, но я не желаю слушать весь этот хренов бред.
        - Назови мне сумму и уебывай, друг, - презрительно цежу я сквозь зубы, - прочая твоя болтовня меня не волнует.
        В делах бизнеса друзей не бывает?
        Кажется, вот сейчас я получаю этому самое твердое подтверждение.
        - Никто мне не платил, ясно? - Третьяков качает головой. - Ни одной блядской копейки.
        - Ну да, - я брезгливо кривлю губы, - я тебе конечно верю…
        Столько усилий… Столько усилий было потрачено на то, чтобы Ира не узнала о моей войне с Зарецким, о тех блядских инспекциях, что принялись прессовать и меня, и Вику тут же, стоило мне послать этого мудака туда, где ему было самое место.
        И до сих пор в ушах так и звучит его бесстрастное: “Ты забрал у меня кое-что мое, мажор… Очень для меня ценное. Вернешь - оставлю тебя и твою сестру в покое”.
        Нет, мне насрать на это его гнилое “мажор”, нахер мне не надо, чтобы этот конкретный удод меня уважал, но тянет Зарецкий же свои щупальца к Ирине, да еще и её именует своей.
        Только уже за это я хочу его угробить. Урыть. Сделать все, чтобы политическая карьера у этого ублюдка смылась куда-нибудь в канализацию. И он сам чтобы тоже утопал в дерьме.
        Жаль, что пока получается абсолютно наоборот.
        Мне всего-то и надо было - время, развернуться, определить слабые места моего врага, а тут Третьяков, этот чертов Иуда со своей якобы непроданной инициативностью… Влез!
        - Тох, - мой почти уже бывший партнер смотрит на меня без особой надежды на понимание, - ты сейчас сам лезешь по самые гланды в то, от чего потом не отмоешься.
        Самое занятное, я ведь никому не каялся в том, чем я занимаюсь. Да, обрисовал, что схлестнулся с Зарецким, но при этом напрягал только свои связи в поисках слабого места этого недоноска.
        - И какое твое дело, во что я лезу?
        Не то чтобы мне было интересно, отчего у нашего Игната Александровича такой длинный нос, но все-таки - если делать вид, что я ему верю, и что сдал он меня от беспокойства.
        - Ну действительно, - Третьяков недовольно кривится, - мы же не партнеры, и не друзья совсем, я же не должен беспокоиться о том, как бы ты не нарвался.
        Друзья, бляха. Разумеется!
        - Ты мне не папочка, Третьяков, - скучающе замечаю я, - ты мне партнер. И скажи-ка, если тебя не купил Зарецкий, то откуда ты вообще знаешь, что мои с ним проблемы из-за… неё?
        - А это, по-твоему, неочевидно? - у Игната брови взлетают чуть ли не до линии роста волос. - Ведь это все дерьмо зашевелилось еще до того, как Ирина от нас уволилась. После того, как ты попросил Геныча пробить тебе доступ в Тресс. Еще тогда начались странные мутки, и странные люди начали интересоваться тобой, Тоха. То, что сейчас происходит, - это все следствие очень глубокой подготовки. И ты… Ты сейчас замахиваешься на то, что тебе не по зубам. То, что пустит нас на дно, к чертовой матери.
        - Лучше бы тебе заткнуться, Третьяков, - сквозь зубы цежу я. Впору обратный отсчет начинать до того, как Игнат получит по морде, - и вообще лучше бы тебе было заткнуться и не лезть к Ире со своей откровенностью.
        - Ничего такого я ей не сказал, - бывший друг качает головой, - только то, что ты воюешь с Зарецким и какими средствами ты это делаешь. Если есть что-то большее - я просто не знаю.
        - Вот нахрена? - я отставляю от себя стакан, от греха подальше. - Нахрена ты вмешиваешь в эти разборки мою женщину?
        - Твою Доминантку, ты хотел сказать? - жестко перебивает меня Третьяков и критично щурится. - Да, Тох, я знаю об увлечениях Хмельницкой. Всегда знал, Геныч раскололся почти сразу, когда приводил её к нам на работу. И представь себе, я могу заметить разницу в твоем поведении до и после сессии. Сказать тебе, сколько раз ты приходил на работу после порки?
        Догадливый какой. Интересно оказывается - оба мои партнера в курсе моих “особых” отношений с Хмельницкой, и обоим похер. Ну… Или не очень.
        - Тебя это так беспокоит? - я чуть подаюсь вперед - Уж не тебе ли понимать, Третьяков, что моя личная жизнь к нашему бизнесу отношения не имеет.
        - Твоя личная жизнь уже нас поставила раком, - Игнат ударяет по столу ребром ладони, - столько штрафов, сколько за эти две недели, мы за все семь лет на рынке не получали. А ведь это не все методы Зарецкого. Есть еще и гораздо менее законные.
        Есть, разумеется. Так, например, в следующий раз поджечь могут не ресторан Вики, а наш офис.
        Могут. В теории!
        - Ты давно боишься неприятностей, а, друг? - ядовито уточняю я. - К бабкам-гадалкам не бегаешь порчи снимать от тех конкурентов, которых мы утопили?
        - Нет, Тох, я не боюсь неприятностей, - измученно откликается Третьяков, - но для неё поставить бывшего саба на место должно быть гораздо проще, чем тебе. Или я плохо знаю Ирину.
        Ведь есть же идиоты в этом мире. Нет, я мог ожидать этого прагматизма от Смалькова, он всегда был нашим “холодным рассудком”, сглаживал острые углы, оценивал риски, натягивал уздцы, если нас - молодых да ретивых - заносило. Но Третьяков…
        Третьяков всегда был тем, кто поддерживал мою линию. Кто так же, как и я, понимал - без умения рисковать в бизнесе делать нечего. И вот сейчас эта крыса первой сигает с моего корабля.
        - Я потребовал разрыва её отношений с Зарецким, - тихо произношу я, будто подчеркивая каждое слово жирной линией, - мне и нужно было с ним разбираться. Не вмешивая её.
        - Тох, ты дебил?
        Я встаю из-за стола.
        Господи, вот дал же боженька партнеров, от души сыпанул.
        - С твоим выходом из Совета Директоров разберемся позже, - холодно сообщаю я, - потому что сейчас ситуация такая, что либо я ухожу, либо ты.
        - Тох, это не деловой подход.
        - Не деловой подход - лезть с нашими делами к моей женщине, - пальцы правой ладони сжимаются в кулак и разжимаются снова, - это - за чертой позволительного, Третьяков. И работать с тобой после этого я просто не смогу. Ты же меня продал. После всего, что было - продал.
        И неважно, даже если вдруг Зарецкий и не платил моему “другу”, все равно сути продажи это никак не поменяет. Продал не за деньги, так за отсутствие неприятностей.
        - Наташа, входящие переведи на Геннадия Андреевича, я отъеду, - говорю, пропуская Третьякова вперед себя. Игнат притих - видимо, такого эха от своих действий он не ожидал. Хотя, чего он вообще ожидал - после предательства-то?
        Вот он - подлинный вкус “партнерства” - с одной стороны, втроем-то мы всяко сильнее, чем поодиночке, с другой - один из участников симбиоза может оказаться… Третьяковым и продаться за половину рубля.
        На Смалькова натыкаюсь уже у лифта.
        - Подменишь меня? Мне нужно уехать.
        - А Третьяков? - недоуменно уточняет Геныч. И мое лицо болезненно сводит. Ага, обычно меня заменял именно Игнат.
        - С Третьяковым нам придется разойтись.
        - Та-а-ак, - Смальков напрягается сильнее и шагает за мной в лифт, - и что он натворил?
        Обрисовываю. Вкратце. Ровно столько, сколько движется лифт с нашего двенадцатого этажа и до первого.
        - Тоже считаешь, что мне надо было побежать к своей женщине и попросить её спасти меня от её плохого бывшего? - скептически спрашиваю, глядя на охуевающего Смалькова.
        - Ну, Игнат… Допрыгался, инициативный наш, - Геныч чуть покачивает головой, - хорошо, Тох, я тебя понял. Подменю. Дела обсудим позже?
        - Да, - сухо киваю я.
        Денежные дела никуда не убегут, за половину дня Третьяков никуда свою долю акций не сольет, на то у нас и ЗАО, что кого попало мы к себе не берем.
        А еще это означает, что если я хочу избавиться от этого урода - мне придется раскошелиться. Он же назло мне загнет цену.
        Вот только это в любом случае ждет.
        А все вопросы с Ириной нельзя откладывать на потом. Потом - будет поздно.
        Тем более, что я совершенно не хочу, чтобы она видела меня таким, как сейчас.
        Проигрывающим.
        Проигрывающим не только ей.
        Это вообще-то очень эксклюзивная привилегия, да.
        Я успокаивал себя тем, что для неё я могу быть кем угодно, но за пределами её квартиры я по-прежнему остаюсь собой. И она это знала. Я был победитель по жизни и проигрывал только ей.
        Меня напрягает, что она не звонит. Сама не звонит и на мои звонки не отвечает. Будто разозлилась на то, что я лично не приполз к ней просить о помощи. Будто наказывает меня за это.
        Черт, если это так, то я совершенно не представляю, как продолжать с ней отношения.
        Потому что…
        Просить её о наказании - да, я могу. Принимать эти наказания - о да, с большим удовольствием. Вставать перед ней на колени - это вообще почти привычка. Будто иначе и не бывает. Но это личное. Наше с ней и больше ничье. Она перевернула часть моего мира, она заставила меня принять в себе желание покоряться - ей, только ей и никому больше.
        Но свои проблемы я решаю самостоятельно. И не согласен, чтобы хоть что-то менялось в этом вопросе.
        И я сам должен разобраться с Зарецким. Тем более - как с ним разберется она и сейчас, когда их отношения уже разорваны?
        Она может меня спасти, да, может согласиться на его условия, и это неприемлемо - у меня внутри взрываются кровавые гранаты только от одной мысли об этом.
        А что еще?
        Зарецкому нужна моя госпожа, моя Ирия. Его не устроит никакой другой исход.
        Я - его не вижу.
        Но этот вижу предельно ясно. И он меня не устраивает. Он меня настолько не устраивает, что у меня даже фантазии не хватает, насколько мучительную смерть я желаю Зарецкому.
        Я еду к ней и я сам не знаю, чего я хочу. Внутри творится какой-то трэш и ад из клочков сумбурных мыслей.
        Что, если она согласится на его условия?
        Что, если она во мне разочаруется?
        Что, если она решит, что Зарецкий нуждается в ней сильнее и выберет его?
        И мне бы меньше рефлексировать, но тишина и пустота в автомобильном салоне навевают. Даже радио не помогает.
        Господи, наконец-то подъезжаю к дому Ирины, ощущение было - на светофорах чуть не вгрызался в руль от напряжения.
        Её машина на месте - уже уехала на другой или еще дома? Мне не повезло, или все-таки я успел?
        Но ведь почему-то же она не отвечает.
        Я вылезаю из машины.
        Сталкиваюсь с Ирой уже нос к носу у самого подъезда.
        Сталкиваюсь, как Титаник с айсбергом, с тем же плачевным финалом.
        Она - такая бледная, холодная, но такая спокойная - как скальпель в руках опытного хирурга. Она точно знает, что будет делать дальше.
        А я - иду ко дну.
        По одной простой причине - на плече у Ирины та самая сумка с атрибутикой.
        С которой она на моей памяти ездила только к Зарецкому…
        Глава 43. Антон
        Мне кажется, от моего взгляда сейчас можно было оплавиться. Сгореть. Или как минимум - порезаться.
        Ирина выдерживает мой взгляд спокойно. Абсолютно не меняя положения тела, не поправляя сумку, никак не проявляя нервозность, хотя вот сейчас - то самое положение дел, когда она должна бы понимать, что я не конченный кретин. И самое время понервничать! Ведь понять, куда она собралась - в этих кожаных брючках, так вызывающе облегающих её бедра, настолько просто, что даже конченные бы доперли.
        - Антон, посмотри на меня, - требует Ирина, и я перевожу свой взгляд ей на лицо. О да! Судя по недовольно поджатым губам - она точно понимает, в том, что и какими словами я сейчас думаю.
        Ни одной цензурной мысли. Я собой горжусь даже.
        - Ты помнишь, что я вчера тебе сказала? - ровно спрашивает она. А я припоминаю…
        Мне нужен только ты.
        Самые охуенные слова, которые я от неё слышал. Но сколько в них искренности, если она уже сейчас собралась к Зарецкому?
        - Я помню, - отзываюсь я бесстрастно, - ты будешь отрицать, что сейчас едешь к нему?
        Она смотрит на меня и как-то уж очень ехидно улыбается.
        Качает головой.
        - Это была бы заведомая ложь, малыш. А я тебе не вру, - меня в жизни настолько эффективно не выжигало ничто, кроме вот этой короткой фразы. Выжгло, и вот я уже подбираюсь, потому что…
        Потому, что у меня есть цель - и я добьюсь её любой ценой.
        Даже если для этого мне придется запихнуть Ирину в багажник своей машины.
        И да, я знаю, что я огребу после этого, пусть, но она - моя и ей останется. Зарецкому я её не отдам.
        Ее навыки самообороны мне, конечно, задачу усложняют, но если сразу закинуть её на плечо и лишить опоры под ногами, что-то может и…
        Она шагает ко мне первой. Сокращает расстояние между нами, жалит губами мою скулу, сжимает ладонь на плече.
        - Давай без багажников, а, Антош? - фыркает она, пока я пытаюсь восстановиться после этого её вероломнейшего из маневров. Нереально вышибает дух.
        - Откуда ты…
        - Думай чуть-чуть потише, мой сладкий, - она смеется, а я - прихватываю в клещи, которые пока что маскируются под очень жадные объятия. И уже сам касаюсь губами её волос, у самого уха.
        Нет, нереально её хоть кому-то отдать. Каждое прикосновение к ней - будто прикосновение к богине. И ты знаешь - ты его недостоин. Но все равно тянешься к светлой коже еще-еще, потому что она - твоя доза, и без неё ты сейчас полезешь на стену.
        - Эй, эй, - уже после этих слов я догоняю, что мои поцелуи спускаются ниже по коже Ирины и становятся все менее подходящими для того, чтобы происходить днем на площадке у её дома, - осади, мой сладкий, говорят, здесь бывают дети.
        А мне практически насрать. Я бы взял её прямо здесь, на капоте моей машины, только качни Ирина подбородком. Только пожелай она, чтобы я доставил ей удовольствие прямо сейчас…
        Но сейчас она желает, чтобы я прекратил.
        - Ир, давай уедем, - хрипло выдыхаю я, стискивая руки еще сильнее.
        - В каком это смысле? - Ира поднимает за моим плечом руку с часами, смотрит на них и недовольно морщится.
        Она опаздывает? Сколько времени мне еще надо протянуть, чтобы опоздала она совсем критично?
        И вообще смогу ли я протянуть это время? Если она захочет уйти - пара болевых приемов, и я уже не буду способен ей помешать.
        Правда, после этого мы с ней - закончимся.
        Я многое могу ей спустить, но если она все-таки выберет его…
        - В прямом смысле, - и все-таки я попробую отвлечь её болтовней, - я заберу Вику, тебя, и свалим к черту из Москвы. Можем и из страны свалить, правда там будет сложнее. Но там уже с гарантией эта тварь нас не достанет.
        - И что мы там будем делать? - она улыбается, и эта улыбка выглядит такой, будто прорвалась на её губы случайно. Будто она сама мне подыгрывает. Ведь могла бы уже вывернуться и все сделать как ей надо. Без лишних объяснений.
        Воодушевляет…
        - Жить, - я не хочу объяснять больше. Мы просто будем. Вместе. Дальше - увидим по обстоятельствам.
        - У тебя здесь бизнес. И у твоей сестры тоже.
        - Мы уже начинали с нуля, - я пожимаю плечами, - начнем еще раз. В этот раз с деньгами.
        В конце концов - долю своих акций я натурально могу продать. И Викину сеть - продадим тоже. Были желающие среди знакомых. И такие, кто не побоится Зарецкого, были тоже.
        - Будут убытки, - шепчет Ира, а сама трется об мою скулу щекой, - твои и сестры.
        - Ну, мы это переживем, Ир, в конце концов - деньги можно заработать, - все-таки даже сейчас,когда надо сосредоточиться на другом - моя жажда этой невозможной женщины усугубляется с каждым сказанным словом.
        И я прошу её снова.
        - Давай уедем к черту. Оставим всю эту грязь здесь. Начнем с нуля. Не только бизнес, но и мы с тобой начнем с нуля. Слышишь? Я хочу. Хочу будущего для нас с тобой.
        Смотрит на меня. Молчит. Недолго, но каждая секунда её размышлений - секунда моего ликования. Она рассматривает это предложение. Рассматривает.
        - С ума сойти, - качает головой моя ядовитая, - я вправду это слышу. От того самого Верещагина, что требовал у меня извинений за то, что я предложила ему свою унылую персону. И вот сейчас, пожалуйста, он хочет общего для нас будущего…
        - Вечно помнить будешь? - виновато уточняю я.
        - Ну, прощения за это ты не просил, если я правильно помню, - задумчиво откликается Ирина.
        И вправду. Не просил.
        Паршиво это все.
        Ведь надо же было спьяну выбредить именно это.
        Очередное очко не в мою пользу. Зарецкий ведь ничего такого ей не вывозил.
        - И все же ты хочешь… - все так же отстраненно повторяет Ирина, - хочешь бросить все, чего добился, и начать с нуля непонятно где, непонятно в каких условиях. Чтобы я осталась только твоей госпожой?
        - Может быть… Может быть, не только госпожой? - слетает с моего языка. Слишком откровенное. Но дальше отмалчиваться я не могу. Она уже значит для меня больше, чем просто владелица той плети, которой позволено сечь меня до потери сознания.
        Она смотрит на меня своими ярко-зелеными глазами - моя ядовитая кошка. И кажется ли мне, что она находит это предложение заманчивым?
        Кажется?
        И того момента, когда она облизнет губы и даст свое согласие, я, оказывается, алчно жажду.
        Вот сейчас…
        - Прости, Антон, - наконец серьезно произносит Ирина, - но твой урон слишком велик в этой ситуации. Я не готова его принимать на свой счет.
        Хороший нокдаун. Аж в ушах звенит.
        Возвращаемся к исходному плану? Ну, тому самому - с багажником моей машины.
        - Значит, слово ты нарушать готова? - разочарованно интересуюсь я. - Ты ведь мне обещала. Обещала, что больше он тебе служить не будет. И это было наше с тобой единственное условие.
        Ира чуть качает головой. Мягко и будто слегка снисходительно.
        - Кто тебе сказал, мой сладкий, что я собираюсь нарушать данное тебе слово? - улыбается она, впиваясь кончиками ногтей в мою скулу. - С чего вообще ты взял, что я дам хоть кому-то занять твое место?
        Я пытаюсь понять это мгновенно. Нихрена не выходит. Она по-прежнему одета для сессии, и сумка на её плече - сумка для девайсов - никуда не делась.
        Может, она решила разобраться с проблемой радикальней и в этой сумке топор? Ну, типа нет головы у Зарецкого - нет проблемы…
        Хотя это, разумеется, не так, проблем будет больше.
        И так и хочется забрать тот топор, и сказать: «Лучше я…»
        - То есть? - все-таки спрашиваю я.
        - Садись в машину, - Ирина кивает на свой мерседес и подталкивает меня в плечо, - я объясню по дороге. Поехали, Антон, мы безумно опаздываем.
        - Мы?
        Чем дальше, тем веселее.
        - Да, мы, - откликается Ирина, бросая сумку мне на колени и пристегивая ремень безопасности, - я собиралась ловить тебя по дороге, но раз уж ты приехал сам - хорошо. Хоть на этом мы время сэкономили.
        Нет, я совершенно точно нащупал сквозь тонкую ткань сумки ручку её плети.
        - Если ты планируешь драть его при мне…
        То я могу нечаянно придушить тебя прямо сейчас.
        - Антош, я, конечно, та еще сука, но не настолько, - фыркает Ира, поворачивая ключ в замке зажигания.
        И на этом спасибо!
        У меня ощущение, что что-то и где-то я хорошо так упустил. И хочется объяснить еще раз помедленнее, но мне же и в первый раз никто ничего не объяснял.
        - Ир, что ты вообще задумала? Что происходит? Ты ведь знаешь про Зарецкого?
        - Да, конечно, и уже с ним созванивалась, - все-таки есть удобство в том, что не я за рулем - я могу наблюдать за Ириной мимикой на постоянке. И она обостряется и леденеет.
        Да-да, снова тот самый айсберг, который я наблюдал в самом начале этой встречи.
        - И что он?
        Губы моей госпожи сжались в тонкую линию. Она просто баловала меня откровенностью своей мимики.
        - Он хочет красный ошейник, - наконец произносит Ирина, - а потом - возобновления нашего с ним контракта.
        - Ир, я сам с ним разберусь.
        - Я уже согласилась, - она снова болезненно морщится, явно чем-то недовольная, - я уже говорила. Я не согласна знать, что по моей вине ты терпишь такой урон. И твоя сестра - тоже.
        Нет, я не из тех долбоебов, что выпрыгивают на ходу из машины, но сделать что-то такое мне очень хочется.
        Она уже согласилась!
        - Ир, я тоже не готов тебя с ним снова делить, - хотел сказать негромко, а выходит, что рычу.
        - Я уже говорила, я не собираюсь нарушать слова, - хмуро напоминает Ирина, - Антон, пожалуйста, потерпи чуть-чуть. Ты все сам поймешь.
        - А объяснить ты не можешь?
        - Могу.
        И она объясняет. Коротко, емко, по максимуму обрезая весь лишний эмоционал. Ира это умеет - это у неё одна из самых полезных черт характера.
        И после этого объяснения я сижу и охуеваю.
        Нет, конечно, вот в такую загогулину мой мозг не заворачивался. И так, со всем уважением, поставить Зарецкого на место я не мог. Не мои возможности.
        - Почему ты уверена, что это сработает?
        - Я не уверена, Антош, - Ира качает головой, - я могу ошибаться, и это не окажет нужного мне воспитательного эффекта. Может с начала. Может с конца. Но у нас есть твой вариант «уехать». И в принципе, я согласна, но только если мы точно будем знать, что моя схема уже точно не помогла. В принципе, после этого… Он будет хотеть и моей крови. Так что держать меня в Москве будет абсолютно нечему. Забьемся в какую-нибудь глухомань и будем там аудировать лесничества.
        Забавно.
        Я сам не хотел, чтобы она в это вмешивалась, но… Но сейчас я хочу увидеть её план в действии.
        И увидеть - это обязательная часть программы, да!
        Глава 44. Ирия
        - Не вылезай из машины, - ворчу я, когда мы подъезжаем к бьюти-центру, - ты будешь её отвлекать.
        Хотя на самом деле я просто не хочу, чтобы она таращилась на моего Антона лишние пару минут. Ну, и отвлекать он мою жертву, конечно, будет, да. Слишком привлекательный у меня поганец.
        Все-таки полезно, когда папа - отставной генерал федеральной службы безопасности. Внезапно оказывается, что политиков и их жен искать тоже можно. Папа помог пробить нужные контакты, номер машины и даже номер телефона скинул.
        Правда за это пришлось ему пообещать, что я все-таки познакомлю его с Антоном. И с учетом характера моего папы, его осведомленности о косяках Верещагина и дивного экспрессивного Верещагинского характера - это будет то еще представление.
        Ладно, я буду зрителем из первого ряда…
        - Ты вправду позволишь мне все это наблюдать, - осторожно спрашивает Антон, пока я паркуюсь, - но ведь он вряд ли этому обрадуется.
        За такую парковку мне бы вырвали руки - я перекрываю выезд одной ярко-красной Мазерати. Все совершенно осознанно. Это все - детальки моего плана.
        На счет того, что Проша «не обрадуется» - я бы посомневалась. Я вообще удивлена, что он не скинул запись моего с ним разговора Верещагину.
        Судя по тональности его отзывов об Антоне - кипучая Верещагинская неприязнь к моему бывшему контрактному рабу очень взаимна.
        И я могу предсказать, что Проша может решить. Но загадывать не буду.
        - Красный ошейник означает - мои правила. Любые мои правила, - спокойно поясняю я, - я могу захотеть любого и не обязана его предупреждать об этом. Он согласен на любой мой каприз.
        - Когда ты так говоришь, я все сильнее хочу запротестовать.
        - Поздно, - я отстегиваю ремень, - поздно протестовать, малыш, и бесполезно. Я так решила. Ты можешь не участвовать, не смотреть, но…
        - Нет уж. Не могу.
        - Вот и все, а теперь сиди тихо, мой хороший. И не вылезай из машины.
        Вылезаю я. Опираюсь бедрами и ладонями о капот своей машины.
        - У меня отличный вид, - суфлерским шепотом комментирует Антон, чуть высовываясь из машины. Ну, все не зря время на фитнес трачу - вид на мою задницу нравится моему любимому паршивцу.
        - Брысь в машину, - шиплю я и снова бросаю взгляд на часы. Три минуты. Три минуты, если я верно помню.
        Весь мой план построен на допусках. На том, что мне запомнилось из рассказов Проши. И вроде как все правильное - по крайней мере, красная Мазерати стоит тут.
        И в другом работает - шикарная высокая блондинка выскакивает из бьюти-центра минута в минуту, как у меня и было по плану. Черт, Верещагин, еще чуть-чуть, и мы бы опоздали! И где бы я потом её ловила?
        Хорошо бы и все остальное сработало как надо.
        Она замирает в десяти шагах от меня, зябко кутаясь в какую-то хренотень, которая уже сама по себе стоит столько, сколько половина моей машины.
        И она смотрит на меня так, что сразу ясно - она знает, кто я. Может, не очень верно, но представляет. Ну, я так думаю, потому что для девочки не в Теме наверняка сложно понять, что раб и госпожа совершенно необязательно занимаются сексом.
        - Здравствуйте, Злата, - самое главное в начале - невозмутимый тон. И вид такой, будто ничего аномального не происходит.
        Будто нам с ней встречаться абсолютно нормально. Мне - госпоже Прохора Зарецкого. И его жене…
        - Я тороплюсь, - что восхитительно - она произносит это спокойно.
        - Да, я знаю, - я натягиваю на лицо резиновую улыбку.
        Я вообще дофига всего знаю.
        Что Злата Зарецкая всегда, пока её муж на сессии, ездит в этот бьюти-центр - пригладить перышки.
        Всегда в этот бьюти-центр - самый дорогой, пафосный в Москве, она никогда не скупится на наведение марафета, ведь вечера после сессий у них с Прошей обычно очень интимные.
        Злата здесь - всегда в одно и то же время - она просто помешана на том, чтобы никуда не опаздывать, и строго отслеживает свое время. Потому, что хорошие жены не опаздывают! И не заставляют своих мужей ждать.
        Идеальный, совершенный медовый блонд, густая грива волос, ни одного намека, что это не её родной цвет волос, а это на самом деле - плюс парикмахеру.
        Нежно-голубое платье на изящной фигуре сидит так, что не придерешься абсолютно ни к чему, нет ни единой лишней складочки, ни единой неидеальной линии силуэта.
        Лицо - господи, я не знаю, что тут - чудеса ли косметологии или, может, природные данные, точно никто не скажет, всем посвященным в эту тайну наверняка отрезаны языки. Но общее впечатление от Златы Зарецкой такое, будто ты видишь эльфа. Вот вроде ощущаешь, что не может быть вот этому созданию шестнадцать лет, а по внешнему виду сложно дать больше…
        Ну ладно, не шестнадцать, но не слишком больше двадцати…
        Хотя я точно знаю - Злата старше меня.
        Она роскошная. И нет ни единого вопроса на тему, почему она - жена депутата. Потому что это меньшее, чего она достойна.
        - Чего тебе надо? - сухо интересуется Злата. - И вообще, разве сейчас ты не должна быть… в другом месте?
        Нет, точно - она совершенно точно в курсе, кто я такая, и как я касаюсь её семьи.
        Во время этой паузы она заметно сглатывает, и часть тщательно сдерживаемых эмоций прорывается на это идеальное лицо.
        Боже, да она меня ненавидит…
        Не меньше, чем я ненавижу Эву. Но у меня хотя бы повод есть. Хотя… Хотя нельзя сказать, что у Златы Зарецкой нет никаких поводов для ненависти ко мне.
        Если бы длинный язык Верещагина хотя бы коснулся ноги другой госпожи - я бы уже захотела ему его выдрать.
        Но Злата вряд ли ревнует к этому. Хотя, вдруг?
        - Я хотела поговорить, - я развожу руками, - например о том, что у тебя с мужем в последнее время наверняка не ладится.
        Я могу ошибаться. Проша не смешивал Тематические отношения и семью, но… Но и на два месяца без госпожи он не оставался.
        И сейчас уже у него - уровень голода «черный», мне даже странно, что он продержался так долго. Впрочем… Я сама могу терпеть дольше. Но это всегда прорывается в реал. Раздражительность становится просто космической.
        - Чего тебе нужно? - снова повторяет Злата. - Ты беременна? Нужно дать тебе денег, чтобы ты сделала аборт и продолжила выполнять свои функции? Разве он платит тебе недостаточно за это?
        Точно предполагает во мне любовницу своего мужа. И все-таки занятно - я для неё «необходимое зло». С моим существованием она будто смирилась. Как к пятому углу в комнате.
        Типа «пусть муж ездит к проституткам, раз его это заводит, главное, чтобы болячек не притаскивал», - а он не притаскивает.
        - Деньгами мои проблемы не разрешишь, - я позволяю себе говорить с насмешкой.
        Более чем необходимо мне сейчас - её эмоциональная реакция. Чем сильнее, тем лучше. Чувства - это мое сырье.
        - Что ты о себе возомнила? - Злата окидывает меня презрительным взглядом. - Что, хочешь потребовать, чтобы я ушла с дороги? Развелась с ним? Девочка, знаешь, сколько таких, как ты, я уже прожевала и выплюнула?
        О, вот и смена оружия. Да, я не ошибалась, жена политика - не особенно уступит самому политику. Но она позволяет себе быть той женщиной, которая вдохновила своего мужчину быть успешным. Его зеркало, в котором отражается его величие. Но кто сказал, что зеркало само по себе ничего не умеет?
        - Таких, как я, ты не прожевала ни одной, - ухмыляюсь я, - ведь ни из-за кого у тебя отношения с мужем не портились, так ведь?
        Лицо Златы темнеет от ярости - я все делаю правильно, сношу её барьеры.
        Сколько у них проблемы? Месяц? Больше? Я не знаю уровня его самоконтроля, зато знаю, что вообще-то сессии два раза в неделю и обе построенные на болевых воздействиях - это дохрена. Проше нужно было на регулярной основе спускать пар. Как у него клеилось с женой, когда наши с ним сессии закончились?
        И почему этот упрямый баран не взял себе другую госпожу? Господи, какими эксклюзивными навыками я вообще обладаю, что он не хотел никого, кроме меня? В чем было дело?
        В чем бы оно ни заключалось - он не нашел себе никого другого. И его голодная потребность в унижении, эта жажда адреналина и игры начала подтачивать его изнутри.
        И насколько же наша принцесса соскучилась по своему мужу? По возбужденному, дикому мужу, которым он всегда возвращался после сессий, когда он брал её на первой попавшейся поверхности, потому что терпеть сил не было.
        А она всегда к этому готовилась!
        Ей это нравилось. Нравилось настолько, что она даже приняла мое существование.
        - Значит так, - замечательно, девочка включает «госпожу», она это умеет - с другими людьми, не с мужем, но она это умеет - и сейчас пытается перехватыватить контроль над диалогом.
        - Значит так, - продолжает Злата Зарецкая выпрямляясь и прибавляя убийственности выражению своего лица, - ты сейчас берешь себя в руки и едешь к нему. Делаешь все, что ты делаешь обычно. Как можно лучше. И если он не разочарует меня вечером - возможно, я не скажу ему, что ты приезжала. Ведь он не будет этому рад, ты ведь знаешь, дорогая!
        Ну, если бы действовал наш с ним контракт - да. Получалось бы, что я нарушаю правила конфиденциальности и лезу на запретную территорию, к семье, и совершенно резонно было бы ожидать, что после такого Прохор Зарецкий не оставит от меня мокрого места.
        Но контракта у нас с ним больше не было. И наши с ним правила он нарушил первым.
        - То есть тебя устраивает мое существование, так? - сладчайшим из всех моих медовых вариантов голоса, спрашиваю я. - Устраивает, что твой муж уже год ездит ко мне два раза в неделю. Устраивает то, что ты сама по себе его не интересуешь, не заводишь?
        Если бы это был бокс - эта моя тирада была бы серией мелких ударов по корпусу. Причем часть ударов пришлась бы ниже пояса. И Злата даже отступает от меня на шажок, резко бледнея.
        Больно. Ей больно. Так и должно быть. Да, она будет злиться на меня. Но и на него - тоже. И это мне просто необходимо.
        Я всегда искала в нем того, кто заменит мне Верещагина. Того, кого на коленях перед собой хотела видеть с самой первой встречи.
        И как-то сейчас выходит, что, возможно, это было чутье. Я чуяла в нем того, кто очень хочет, чтоб его наказали. И я его хотела. Наказывать. И не только.
        Но все это время я удивлялась, как Проша выбрал себе именно Злату. Эту его нежную женственную фею, которая не повышает голоса, не опаздывает, и вообще не расстраивает мужа.
        Если бы это был брак по расчету, договорной, я бы поняла, но это был брак, основанный на глубоких чувствах. Прохор Зарецкий обожал свою жену. Прохор Зарецкий, обожающий ползать в ногах у женщины, вылизывать её стопы и принимать из её рук боль в любом количестве.
        Возможно ли, что все это время Прохор Зарецкий искал ту самую Госпожу, которую чуял в собственной жене и которую она так упорно подавляла?
        - Хочешь, я расскажу, почему я стою здесь? - продолжаю я. - Потому что я пыталась с твоим мужем порвать. А он, представь, этому не обрадовался. Я была одной из его разовых девочек, из тех, с кем он легко прощался, а со мной он - не смог. Тебя это устраивает? Ты согласна, чтобы я и дальше продолжала с ним?
        Нет. Не устраивает. Она пытается это скрывать, но её ярость прорывается на её лицо с боем.
        Никто так не умеет выбесить женщину, как её явившаяся поглумиться соперница. Вот и у Златы Зарецкой, красивой, обворожительной, потрясающей женщины, крышечка на чайнике с закипающим самоконтролем подпрыгивает все выше.
        Свою эпитафию я могу разглядеть на её лице. Ничего. Не страшно. В конце концов, если я ошибаюсь в расчетах - мне в любом случае конец. Проша постарается. Так что… Так что плевать.
        - Итак, как ты там говорила, мне сесть в машину? И поехать к нему? Постараться как можно лучше? - не унимаюсь я. - Ты уверена? Он ведь ждет меня. Он заставил меня согласиться на эту встречу. Шантажом требовал. Хочешь, расскажу тебе, на что он пошел, лишь бы меня вернуть?
        - Замолчи! - свистяще выдает Злата, глядя на меня глазами голодной пумы. Волшебно!
        Имя мне Стерва - да! С большой буквы “С”. И без комментариев. Но я не могу придти к женщине, которая за четырнадцать лет в браке столько времени отчаянно скрывала свой голод, и с порога предложить ей взять и выдрать своего мужа. Нет. К этому нужно подвести. А терять мне все равно особо нечего.
        И вот сейчас - я чувствую её голод. Кожей чувствую, как хищник чует другого хищника. Да - менее опытного, ничего в охоте не понимающего, но именно юные и неопытные - куда меньше контролируют свой голод, чем взрослые и умелые.
        И возможно - именно это нужно ему. Её голод. Именно её. Тот, что вырвался на свободу лишь однажды, и слишком мало, чтобы Прохор Зарецкий мог распробовать как следует. Но он его в ней чуял. Хищник чует жертву, жертва - хищника…
        Интересно, как она держится? Тайком учится иглоукалываниям, нарочно вгоняя иголки в самые болевые точки?
        - Чего ты хочешь, говори? - цедит Злата. Воспитанная девочка. Я бы уже послала её нахер. Впрочем, ко мне никто «из постели Верещагина» не приходил. Антон дорожил всеми своими органами…
        - А чего сейчас хочешь ты? - сладко улыбаюсь я.
        Она молчит. Смотрит на меня с концентрированной ненавистью, едва заметно дрожит. И молчит. Хорошо держит лицо - многие бы уже не выдержали. Эта же - леди даже сейчас. Ну, кроме того, что обращается ко мне как к девке, но она наверняка считает, что это она делает оправданно.
        И все-таки молчит…
        Хорошие жены в таком не признаются?
        Хотя, кто вообще бы сказал потенциальной сопернице, что хочешь побить её до синяков, а с любимого мужа - содрать кожу. Натурально, не метафорически. По маленькому клочку. И тоже - заживо.
        Но это же так не по-женски!
        - Я могу сейчас сесть в машину, - ровно произношу я, скрещивая руки на груди, - и сделать то, что ты сказала. И он приедет к тебе - такой же, каким обычно от меня приезжает. И ты продолжишь жить и знать, что где-то там есть я, без которой твой муж жить не может. А можем сделать по-другому… Так, что после этого вечера никого, кроме тебя, для него существовать не будет. А про меня он даже не вспомнит.
        Ну, это я, конечно, преувеличиваю, но надо же поманить девочку чем-то сладким. Срабатывает!
        - Как? - сипло спрашивает Злата, и я улыбаюсь уже естественней.
        - Ответь мне на вопрос, и я тебе расскажу. Ответишь? Только честно!
        Она кивает. Хорошая девочка, играет по моим правилам. Ничего, не безнадежна, еще научится не вестись.
        Время для вопроса! Самого важного в этом разговоре со Златой Зарецкой. Того самого, к которому я её вела.
        - Скажи, сейчас, сию секунду ты хочешь сделать своему мужу больно?
        Глава 45. Антон
        - Ты опоздал, - моя снежная королева встречает своего Пэйна неприветливо. Но он и вправду опоздал, почти на десять минут, было у меня ощущение, что так он пытается доконать Иру уже окончательно. По идее, уже после выставленных им условий её должно было трясти от бешенства. А уж после опоздания, которое будто еще один акт неповиновения… Ох, и не позавидовал бы я спине Зарецкого. Но это больше похоже на осознанное усугубление вины.
        Кто-то очень голоден?
        Могу понять - изголодаться по руке Ирины так просто. Но жизнь - не благотворительная вечеринка. Ирина Хмельницкая - моя госпожа, и делиться ею я не намерен. Так было, есть и будет.
        Сам Зарецкий останавливается у двери номера, глядя на меня. Медленно расстегивает намордник, снимая его.
        «Давно не виделись, ублюдок», - мысленно здороваюсь я, но вслух - ни слова, мне запрещена любая болтовня. Мне обещали откусить язык, если я хотя бы что-то вякну. И причин сомневаться в обещаниях Иры у меня нет. Больше нет. Она мне их не оставила.
        Зато я могу закинуть ногу на ногу, неприветливо оскалиться в лицо моему врагу и глотнуть лунго, откинувшись на спинку кресла. Чего только нельзя заказать в БДСМ-клубах… Кофе? Кофе точно можно, придумайте что-нибудь посложнее.
        Интересно, сколь многие любуются процессом порки под крепкий кофе? Есть в этом что-то терпкое. Не фанат вуайеризма, но кару Зарецкого я врежу в память покадрово.
        - Мы не одни, госпожа, - наконец криво ухмыляется Пэйн, - мне показать твоему рабу, как именно тебе служить? Он у тебя провинился?
        Мне становится самую чуточку холоднее.
        А если и вправду?..
        - Твой ошейник на кровати, - температура в комнате будто взаправду понижается с каждым Ириным словом. Она не собирается ничего пояснять. Она просто стоит, скрестив руки на груди, и ожидает.
        - Твои десять минут на принятие моих условий пошли. Если хочешь отказаться - не забудь принести Антону свои извинения. И покрыть его убытки, разумеется.
        Она настолько охуенна, что мне даже жаль, что она не позволила мне занять место у её ног сегодня. Велела занять место в кресле наблюдателя. Но приказ есть приказ.
        Зарецкий фыркает. Настолько неприкрыто, настолько насмешливо, что очевидно - это тоже жест вызова.
        - Мне плевать на то, сколько зрителей у нас с тобой будет, - тянет он, с превосходством глядя на меня, - я с удовольствием покажу твоему мажору, какого именно служения ты достойна.
        Больше он ничего не говорит - шагает влево, к кровати, берет с неё ошейник из темно-красной кожи.
        Ира обладает потрясающей способностью привлекать внимание. Всегда было так.
        Если вспомнить - даже когда я еще не был знаком с ней настолько близко, даже в закрытых шмотках она просто садилась, закидывала ногу на ногу, и, проходясь взглядом по заполненному залу ресторана, я неминуемо спотыкался на ней. Не понимал почему, бесился, раз за разом искал «другой вариант», более интересный, но всегда возвращался взглядом к ней. Снова. И снова… До тех самых пор, пока, уже окончательно озверев, не прихватывал какой-нибудь устраивающий мое самомнение вариант и не шел её танцевать, трахать, лишь бы чертова Хмельницкая не мозолила мне так глаза.
        Идиот, да…
        К чему это я сейчас?
        Потому что это забавно - то, что жена Зарецкого стоит совсем недалеко, у окна в дальнем углу номера. И окинь Зарецкий взглядом весь номер - он бы тут же ощутил, что каждое его слово будет сейчас использовано против него.
        Но он не видит. Ира пожирает все его внимание. Он смотрит только на неё, не замечает ничего больше. И это он зря…
        Все это время я опасался, что жена Зарецкого передумает. Что то, что Ира из неё вытянула - это её признание, оно кратковременное, и ей не хватит решимости, но сейчас… Сейчас мои опасения приговорены к смертной казни. Время Зарецкого - тоже на исходе.
        Он надевает ошейник. Все так же глядя только на Ирину и игнорируя весь мир, кроме неё. Только усугубляя свой приговор.
        Я бы ревновал - если бы не осознание последнего.
        Пальцы Ирины резко щелкают. И этот щелчок - уже будто приказ. Это и вправду походит на тайный язык, который Зарецкий понимает мгновенно.
        Он падает на колени. Именно падает, не опускается, а падает, и я вижу на его лице облегчение. Я знаю это ощущение - когда начинается игра. Когда лопается та удавка внешнего мира на твоем горле, и ты перестаешь быть собой, становишься мальчиком для своей госпожи. Инструментом для её удовольствия.
        - Рубашку долой, - коротко приказывает Ирина, - и побыстрее.
        Он дергает за воротник с силой, и несколько пуговиц все-таки отлетает и с сухим треском раскатывается по полу.
        Всем своим видом демонстрирует, как ему не терпится получить вожделенное наказание.
        Пыль в глаза этот урод пускает профессионально… Но смотрится это, конечно… Голодно…
        Я все еще его ненавижу. Вот за это. За то, что сейчас я не хочу смотреть на Иру. За то, что не хочу снова увидеть на её лице зеркальную алчную потребность. Такую же, как у него. Не хочу ощущать себя лишним, совершенно ненужным зрителем. Ведь они так друг другу подходят…
        Тонкие пальцы Ирины сжимаются на моем подбородке.
        Оказывается - она уже преодолела те несколько шагов, что нас разделяли, и смотрит на меня сверху вниз, раздосадовано. На меня! Напрочь игнорируя Зарецкого…
        Боженька, если ты есть, паузни сейчас Вселенную. Я хочу еще продлить это охуетельнейшее мгновенье.
        Она - зашкаливающий секс, немедленный и недоступный, в этих своих кожаных брючках, в черном кожаном корсете, со стянутым в кольцо хлыстом, притянутым к ремню на бедре.
        И если бы была возможность не давать ей выйти из дома - я бы не дал. Лишь бы никто не увидел её такой - всю обтянутую черной кожей, вызывающе жесткую, мою любимую кобру.
        - Это не наказание, ты помнишь? - тихо шипит Ирина, и мне ничего не остается - только судорожно кивнуть.
        Не наказание. Награда. Месть.
        Даже если Зарецкий не станет покрывать моих убытков, я хотя бы увижу, как он обломается. Не получит мою госпожу.
        - Хороший мальчик, - ладонь моей госпожи чуть похлопывает меня по щеке, - и встань на колени. Вот это - наказание. Еще раз засомневаешься во мне - конца сессии будешь дожидаться лицом в пол.
        Это жестокое обещанье. Но на мое счастье - пока остается только предупреждением.
        Ирина возвращается к Зарецкому. Он ждет. Терпеливо ждет её внимания. Он просил красный ошейник, значит - любой каприз Ирины будет принят без возражений. В том числе и сессия “на троих”.
        На самом деле на четверых. Жду не дождусь, пока он узнает!
        - Ты… - голос Ирины снова холодеет до температуры абсолютного нуля, - ты влез в мою жизнь и начал портить жизнь Антону. Ты ставишь меня в безвыходное положение. Ты нарушаешь все мыслимые правила Темы. Ты собой доволен, Прош?
        На самом деле, проговорить это вслух - что саб может пытаться ставить раком доминанта - это же бред. Еще бы я это все в жизни не наблюдал… Правда поставить раком её… Я не смог, Зарецкому вот тоже оказалось не под силу. Интересно, есть ли вообще хоть какой-нибудь человек в мире, кто это смог бы?
        Нет. Просто нет. Не бывает таких. Мне кажется, Хмельницкая нагнет и Илона Маска, а рядом еще и какого-нибудь американского президента поставит. В первой позе подчинения.
        Зарецкий молчит. Все, что слышно в этой комнате, - его жадное дыхание, будто он пытается глотнуть лишнего кислорода рядом с ней.
        Наказание следует тут же - Ирина толкает его ногой в спину, заставляя уткнуться лицом в пол.
        - Я не слышу ответа, - шипит она, опуская ногу чуть выше его лопаток. С силой - каблук совершенно точно отпечатается на его голой коже.
        Нет, я все-таки хочу убить эту сволочь…
        Это мое! Мое!
        Я снова ловлю её взгляд. Прямой, спокойный. Чуть качает головой, будто обещая, что дальше не зайдет. Меня отпускает, но совсем чуть-чуть.
        - Я! Не! Слышу! - Ирина наклоняется ниже и каждое её слово, как раскаленное масло - и ощущается, что игнорировать этот вопрос больше нельзя. Вопрос уже даже не в силе наказания. Вопрос в том, принимаешь ли ты условия игры. И если не ответишь, значит - не принимаешь.
        Неужто передумал.
        - Ты здесь, - коротко выдыхает Зарецкий, - я послужу тебе. Ты утолишь мой голод. Оно того стоило.
        Ирина улыбается. Он этого не видит, но она улыбается той самой улыбкой, когда в уме уже поимела всевозможно своего соперника.
        Она снова щелкает пальцами. Только теперь это жест не для Зарецкого. Для его жены. Её время пришло. А время Зарецкого - вышло!
        Злата шагает вперед, и стук её каблуков - это та самая поступь моего возмездия, которую я ждал весь этот вечер. Встает над собственным мужем и смотрит на него сверху вниз.
        Какое убийственное у неё лицо…
        Нет, в жизни ничего нет опаснее ревнующей бабы. Надо взять это на заметочку. Есть у меня подозрение, что от ревнующей Хмельницкой я просто не уползу. Хотя… Хотя к кому ей сейчас ревновать? Если в моем мире никого кроме неё просто не помещается?
        - Да, я здесь, Прош, это ты прав, - Ирина тем временем снимает с крепления хлыст, и резко встряхивает его, сухо щелкая им в воздухе, - вот только кто тебе сказал, что утолять твой голод буду я?
        Зарецкий вздрагивает, пытаясь поднять голову. Злата же - хорошая ученица - опускает уже свою ногу на его затылок. Еще не время - вскрывать все карты.
        - Я тебе говорил, - хрипло произносит Зарецкий, - говорил, что никто другой меня не устроит. Лишь ты, Ир…
        - Тебе бы лучше помалкивать, Зарецкий, - хмыкает Ирина, у которой есть бесценная возможность смотреть Злате в лицо, - ты сейчас себе жизнь только усложняешь.
        Хлыст переходит из рук в руки - и Ирина успевает ободряюще сжать пальцы жены Зарецкого - судя по всему, она ей сочувствует. Злата болезненно кривится, но кровожадности на её лице меньше не становится.
        - У нас с тобой договор, Ирина, - Зарецкий снова пытается поднять голову, но Злата явно не в том настроении, чтобы это ему сейчас позволять, - сессия с тобой. Мне не нужны альтернативы, слышишь? Никто другой не имеет права ко мне прикасаться.
        Ирина смотрит на Злату и одобрительно ей улыбается. Разрешает заговорить. И судя по всему - Злате действительно этого хочется.
        - Да что ты говоришь, Зарецкий, даже мне нельзя? - Злата шипит чуточку хуже моей королевской кобры, но все-таки - достойно. Понятно, почему Пэйн вздрагивает еще сильнее, и вот теперь его жена убирает ногу, разрешая мужу себя увидеть.
        Только поднять голову - нога Ирины-то никуда не делась. Все так же давит на его плечи.
        У Зарецкого же, который смотрит на жену, настолько охреневшая физиономия, что мне ужасно хочется попкорна. Он не ожидал.
        Такого - не ожидал.
        Хотя, ну да, эффект ледяного душа все-таки имеется. Сейчас - когда Злата стоит на свету, и её можно рассмотреть - есть от чего охренеть. Я и сам не думал, что за сорок минут, заехав к какому-то «частному мастеру», Хмельницкая и Зарецкая смогут достать вот это…
        Злата Зарецкая в коротком кожаном платье, алом и настолько облегающем, будто её облили кровью. Туфли на высоченной шпильке - такие же красные, и даже с украшенными шипами задником. Сущая дьяволица, только рожек не хватает - вместо них маска кошки, тоже из алой кожи, прикрывающая половину лица, и ровным счетом никак не мешающая мужу узнать собственную жену.
        Увидеть и чуть скользнуть языком по пересохшим губам. Да, я бы тоже это захотел, но у меня есть получше.
        - Малышка? - это все, что выдает Зарецкий, силясь выйти из ступора.
        Ирина делает шаг назад и вовремя - потому, что хлыст в руке Златы все-таки взмывает вверх и падает на спину Зарецкого. Он охает, вновь опуская голову - удар застал его врасплох.
        - Я тебе не малышка здесь, Зарецкий, - бросает Злата и заносит руку во второй раз, - замолчи, прямо сейчас - замолчи. Замолчи, наконец, тебе уже говорили.
        Да-а-а, я бы тоже как угодно её сейчас назвал, но не малышкой. Фурией, мегерой - это можно. Но не малышкой, ни в коем случае.
        Глава 46. Злата
        - Замах сильнее!
        Она превратилась в шепчущую тень, она не говорит ничего, кроме вот этих коротких инструкций, но даже так для меня ее слишком много.
        Мне хочется только плакать и рвать мужа на клочья.
        Ты помнишь, милый друг, как мы с тобою в унисон дышали? А сейчас - ты у ног моих, давишься болью…
        Я училась быть для него такой, какой ни у кого больше не было. Спокойной. Нежной. Красивой. Идеальной. Он был достоин. Он сводил меня с ума тринадцать лет, до сих пор, ежечасно. Я знала, кто он по жизни, я знала, сколько людей боится одного только звучания имени моего мужа, но со мной… Со мной он был другим. Таким трепетным, таким заботливым. И чтобы ничего не разрушить, чтобы наш хрустальный замок продолжал стоять, я могла не делать некоторых вещей…
        Никогда не спрашивать, где он пропадает, ни в коем случае, я не скандалистка. И мой муж не обязан мне отчитываться.
        Никогда не поднимать на мужа руку - только вульгарные истерички делают это. Я не буду!
        Даже если он является, и на лацкане пиджака находится белый женский волос.
        Даже если после этого он напоминает мне неандертальца, который способен овладеть мной там, где найдет.
        В библиотеке - прямо в кресле, а было и у книжных полок. И я помню эту близость, когда спина трется о книжные корешки…
        В гардеробе? Я частично одета? Совсем не одета? Когда и кого этого смущало? Не его - точно не его.
        В ванной? Один раз он даже вышиб защелку у двери от нежелания меня дожидаться.
        В саду… Было даже в моей любимой оранжерейной теплице, в которой я выращивала самые капризные виды орхидей.
        Я знала, какой он приходит по этим дням недели. Меня устраивало. Я отпускала прислугу в эти дни, нарочно ставила им короткие дни, чтобы нам с мужем никто не мешал. Меня пьянило его возбуждение… Всегда такое алчное, нетерпеливое… Будто дикий зверь, попавший в плен, вдруг вновь избавился от своей узды и ворвался в наш с ним дом.
        Я никогда не думала о том, почему это возбуждение у моего мужа просыпается строго по определенным дням недели. И почему всегда, абсолютно всегда, он задерживается с работы в эти дни.
        Старалась не думать!
        Кто-то назовет это глупостью. Я - хранила спокойствие своей семьи. Кто, если не я?
        Мама как-то наняла детектива, притащила мне фотографии, требовала немедленно развестись «с этим развратником», а я… Просто сложила фотографии в тот конверт, в котором их принесла мне мама и швырнула в камин. Не глядя. Это было сложно…
        Думать было нельзя. Об этом - нельзя!
        И вот - является эта дрянь… Наглая. Самоуверенная. Стерва!
        Смеющая говорить мне то, на что я так долго закрывала глаза. То, что я на самом деле тайным уголком сознания знала. Просто не хотела признавать.
        Сама по себе - ты своего мужа не заводишь!
        Больнее было только сунуть руку под ребра и выдрать оттуда мои легкие без наркоза. Но честнее слов в этой вселенной не придумали. Как я до сих пор дышала? Одной надеждой, ничем иным…
        И вот куда это меня привело.
        К темной забегаловке в каком-то задрипанном клубе. К тряпкам форменной проститутки, которые я сама (сама!) на себя надела. К моему мужу, скорчившемуся у моих ног.
        Он сильный. Умный. Быстрый. Он может встать и выдрать плеть у меня из руки одним движением.
        Почему он этого не делает?
        Плеть в моей руке будто поет мне серенаду. Я должна её выкинуть, как можно скорее, а я… Я приросла к ней пальцами. Я зачарована. Заворожена гулкими стонами мужа.
        Тебе больно, Прош? Правда больно? Подожди, будет больнее!
        Жаль - он не может ощутить той боли, той агонии, что рвет меня на части.
        Двенадцать лет! Из тринадцати! Принадлежали этим стервам! Таким, как эта!
        Двенадцать лет ему было мало одной меня!
        - Стоп, пауза… - и я замираю с занесенным вверх хлыстом. В крови кипит горячий жар, жажда. Я хочу! Хочу продолжать. Хочу растерзать мужа до того, как он сбежит от такого чудовища…
        Стерва обещала, что после этого, он её забудет. Конечно - я не поверила. Как можно в это поверить? Как можно поверить в то, что после этого - между мной и мужем останется хоть что-то?
        Он дышит гулко, жадно. Сколько алых полос на его спине? Десять? Пятнадцать? Я потеряла счет…
        Стерва наклоняется к нему, прихватывает за волосы, оттягивает голову назад. Ревность снова накрывает меня ядовитой духотой, и больше всего на свете мне хочется эту проклятую блондиночку убить, удушить, выдергать все волосы по прядочке, но…
        Она заставляет его посмотреть на меня.
        Он смотрит. Темными, почти бездонными глазами. Какой он бледный… Ему плохо?
        Конечно, плохо, после пятнадцати-то плетей… Его, наверное, будет тошнить от жены… Нет, точно, он подаст на развод завтра же…
        Завтра!
        А сегодня - я спрошу с него за двенадцать лет вечеров в этих борделях!
        - Проси продолжения, если ты его хочешь, - шипит стерва, и мне хочется передернуться. Попросить? Да она вообще в своем уме? Разве он будет?..
        - Прошу, - он хрипит, будто на взводе, - умоляю, малышка, продолжай…
        - Малышка? - на губах стервы расцветает ехидная улыбочка и на меня она смотрит будто насмешливо. Ну, да, эту-то дрянь он именует иначе. С уважением. С трепетом!
        Мои пальцы стискиваются на ухе Проши - пока моего Проши - выкручивая его. Вот так, так надо! Как пацана! Чтобы лучше прочувствовал степень своей вины!
        Почему ты заставляешь меня это делать, милый? И… Милый, почему мне так хорошо делать это с тобой?
        Не те вопросы, что сейчас нужны…
        - Как ты меня назвал? - ярости во мне кипит настолько много, что ею можно затопить пару небольших европейских стран. - Что я тебе говорила?
        - Прости, прости меня, госпожа, - он почти скулит это, - продолжи, прошу, госпожа.
        Меня уговаривать не надо. Я - с радостью, но…
        - Он плохо просит, - мурлычет стерва, - пусть попросит, как следует!
        Я разжимаю пальцы, позволяя мужу чуть расслабить спину. Но он все равно смотрит на меня. Почти не моргая и жадно дыша.
        Встречаю жесткий взгляд кошачьих глаз стервы. Она не говорит мне ни слова, но почему-то я понимаю, чего она от меня хочет. А может, этого хочу и я, просто не могу в этом признаться?
        - Проси меня, - мне кажется - в меня вселился демон, и это именно он сейчас так яростно шипит в лицо Прохору Зарецкому, - проси, как следует, пес.
        Я никогда! Никогда так не называла мужа. Я вообще ни разу не повысила на него голос. Некоторые мои подруги спрашивали, не называем ли мы с Прошей друг друга по имени-отчеству, как в старомодных женских романах, до того все чинно у нас с ним было.
        Они - закатывали истерики, обижались, уезжали к маме, били посуду, благо мужья точно могли не заморачиваться стоимостью почившего сервиза.
        Ну, вот, кажется, сейчас я их всех догоню. И обгоню с запасом.
        Самое потрясающее - я не вижу гнева на лице мужа.
        Он никогда не терпел оскорблений. Задень Прохора Зарецкого хоть словом - и он разотрет тебя в порошок, на коленях будешь вымаливать прощение, лишь бы тебя не добивали, а сейчас он падает к моим ногам, касается лбом носков красных туфель. Подрагивающие пальцы касаются лодыжек. Бо-о-оже, что за ощущение…
        И как я соскучилась по нему… У нас не клеилось больше месяца, что-то было не так, он замыкался в себе все сильнее, от недели к неделе. Стал резче, несколько раз при мне срывался на кого-то во время телефонных разговоров… Между нами холодело. Мне было страшно, я чувствовала, что вот-вот его потеряю.
        И вот… Его руки трепещут, прикасаясь к моей коже…
        Я опускаю ногу ему на плечо, заставляя прижаться к полу плотнее.
        Он виноват. Он должен отрабатывать свою вину! И чем больше он расстелется, тем больше шансов, что все-таки я обдумаю вопрос, стоит ли вообще его прощать.
        Боже, боже, я чувствую, как теплые губы мужа касаются моей лодыжки… Я бы, наверное, лишилась чувств, если бы не те демоны, что бесновались в моей крови. Вот им - им было все как надо.
        Да. И даже это для него, предателя - одолженье! Но я так хочу, поэтому - так и будет!
        Мне хочется шепнуть: «Еще», - но он еще не заслужил, чтобы я вообще к нему обращалась. Тем более, что он продолжает сам. Снова и снова целует мою ногу, что давит на его плечо. В косточку лодыжки, и ниже. Подобострастно лаская мою кожу языком.
        Черт возьми, а вот это мне даже очень нравится… Не моим демонам. Мне самой.
        - Золотая моя, - хриплый шепот гулко отдается где-то в самой глубине моей души, - моя невозможная, моя дивная госпожа, Злата…
        Это он мне. Мне! Не этой стерве-блондиночке, а мне…
        Я хочу улыбнуться этой дряни как-нибудь уничижительно, потому что сейчас он хочет меня, но потом понимаю, что смотрит она на меня - только на меня и удовлетворенно улыбается. Будто её все происходящее и не задевает.
        Они же любовники, нет? И снова от этой мысли меня одолевает ревность. Отчаянная. Ядовитая. А блондиночка же только качает головой. Укоризненно. Будто я отвлеклась.
        Хотя… Я и вправду отвлеклась…
        - Продолжи, любовь моя, - шепчет Зарецкий, ластящийся к моим ногам, - я молю тебя. Продолжи без жалости. Воздай мне… За все.
        Он будто чувствует то море чистой кислоты, в котором тонет сейчас моя душа. И пусть мне больно, ужасно больно от мысли, что ему была нужна вот эта дрянь, но сейчас, сейчас я лишь сильнее сжимаю рукоятку хлыста.
        Сегодня - он мой. И она к нему не прикоснется! Больше ни разу!
        Первый мазок плети ложится на спину моего мужа. Удар выходит резким, сильным, он вздрагивает, подавляя вскрик.
        Мы начинаем второй раунд.
        В этот раз - мне не нужны ее комментарии. Я обхожусь без них, сама справляюсь с тем, чтобы плеть вгрызалась в спину Зарецкого с жадностью, с голодом, так, чтобы вырывать из его глотки вскрики. Один за другим.
        В этот раз - для меня нет никого. Ни блондиночки, ни её Антона. Только Проша, только мой муж, его спина и его голос.
        Продолжи. Без. Жалости!
        Я не останавливаюсь даже, когда он просит об этом. Нет!
        - Ты должен ответить, - рычу я и снова плеть падает на его спину, - и ты ответишь мне, пес!
        Его просьб о пощаде становится больше. Плевать. Плевать! Я - паршивая жена и буду еще хуже. Я буду той, что после развода будет являться Прохору Зарецкому в кошмарах, но он хотя бы меня не забудет.
        Тьма расходуется по капле, по глотку, и в какой-то момент я иссякаю. И хлыст падает на пол, выскользнув из моих ватных пальцев. Мое лицо пылает. Я плакала… Внезапно! Не чувствовала ни единой из тех обжигающих слез.
        Муж уже не просит пощады, но его спина мелко подрагивает. Я хочу его коснуться - но мне страшно, я не вижу ни единого участка, где могла бы это сделать и не причинить ему лишнюю боль.
        Моего плеча касается осторожная рука. Будто током ударило.
        Я дергаюсь, оборачиваюсь, встречаю прямой взгляд… Ирины, да? Кажется, её Антон называл её так.
        Сил дальше именовать её стервой у меня нет. Она - монстр, она разбудила моего монстра, но почему-то плохо получается считать её и дальше моим врагом.
        Враг не устроил бы мне вот этого с моим же мужем.
        - Сядь на кровать, - Ирина дергает подбородком, - подыши. Тебе нужно.
        - А он, - я опускаю глаза на Прошу. Он вообще никак не реагирует, хотя вроде бы должен, я больше не делаю ему больно…
        - Я им займусь, - моя собеседница понимающе улыбается, - переведи дух. Первая сессия - это непросто по послевкусию. Я помню.
        Самые человеческие эмоции, что я видела сегодня на её лице - это вот это понимание с легким налетом сочувствия. Наверное, именно поэтому я все-таки шагаю к кровати и оседаю на неё, ощущая слабость во всем теле.
        Что я сейчас сделала?
        Ирина же склоняется к моему мужу, прихватывает его за плечи, практически силой заставляет встать на четвереньки, заглядывает в лицо.
        Ну, хоть не до бесчувствия я его запорола… Чуточку легче.
        Я чувствую себя виноватой. Ужасно! Я зря поддалась порыву, зря выпустила это…
        - Боже, как ты его размазала, а! - с искренним восторгом замечает Ирина, и я не понимаю даже, в чем причина таких эмоций. - За год я три раза только отправляла его в сабспейс. Три! У него очень высокий болевой порог, так просто его в транс не введешь. А ты - с первого раза! Детка, ты просто космос. Удивительно, что ты столько времени держала все это в себе!
        Я не все понимаю, что она сказала, и чувства вины становится больше…
        - Он просил пощады… - я произношу это с сожаленьем, - я не остановилась.
        - Он не всерьез, - хладнокровно замечает Ирина, - ни единого оговоренного стоп-жеста я не видела. А просьбы о пощаде - тоже часть сессии. Он обожает ощущение безысходности. Это добавляет остроты его наказаниям. Ты не стала его жалеть - и собственно это доставило ему еще больше.
        Все еще понимаю не все, но почему-то становится чуточку легче - видимо, это магия спокойствия Ирины. Она - точно знает, что происходит. И я - на самом деле тоже хочу быть такой - уверенной, свободной… Такой, в которой он бы нуждался настолько, что добивался её всеми возможными средствами.
        Я все еще ревную… Все-таки видеть любовницу своего мужа - это не то испытание, которое себе пожелаешь. Даже если любовница благородно тебе уступает. Это даже слегка оскорбительно…
        - Знаешь, почему я все это затеяла? - Ирина поднимается на ноги, чтобы взять с кресла плед и осторожно прикрыть им плечи моего мужа. - Серьезно, я все жду этого вопроса, но никак его не дождусь.
        - И почему? - сипло спрашиваю я, хотя это вообще не тот вопрос, что меня интересует. Но все-таки, почему любовница моего мужа вдруг сочла его недостойным своей персоны?
        Глава 47. Антон
        Я стою на коленях. Как приклеенный.
        Бля, вот вряд ли хоть кто-нибудь из моих подчиненных, тех самых, которые точно знают, что за малейшую провинность я оторву им ноги, руки, головы - и прочие лишние части тела, готов представить, что после работы я становлюсь таким.
        Но это все для неё… Для нее - я способен и не на такое.
        То, что я наблюдал… Это не поддается никакому описанию. Но внутри меня - тишина. Абсолютное спокойствие. Ирина одним только маневром выжгла все мои сомнения в ней.
        Вообще, то, что она сделала сегодня - это за гранью реального - то, что она сделала с женой Зарецкого, как заставила его самого вымаливать наказание уже у жены.
        Я бы не поставил на эту девчонку. На старте она казалась слишком мягкой, совершенно непохожей на Ирину и на всех прочих мистресс, что мне встречались. Но надо же… У меня мороз по коже шел от Златы Зарецкой. Кажется, плеть в руках творит чудеса.
        А Ирина оказалась права. Моя госпожа - права. Она вообще когда-нибудь ошибается?
        Но как Зарецкий просил продолжения… Он натурально хотел, чтобы его драла именно жена и никто больше. И что-то я сомневаюсь, что Зарецкий снова будет претендовать на мою Ирину.
        Когда получаешь свое - чужое перестает волновать абсолютно.
        Ну, если он не понял и если ему жены впредь будет мало, ну… Я с ним повоюю. А не получится - все-таки увезу Ирину к чертям собачьим.
        И все-таки она - охуенная. Во всем. В том, как виртуозно провела эту сессию, как филигранно настраивала, провоцировала, подталкивала жену Зарецкого. Мне дышится спокойно. Удивительно, но я даже не ревную, когда Ирина осматривает Зарецкого. Это то, что она должна делать. В этом никакого сексуального подтекста. И интимности между ней и Зарецким я больше не вижу.
        - Знаешь, почему я все это затеяла? - ровно спрашивает моя госпожа у Златы, а напрягаюсь я. Вот это я хотел бы знать, на самом деле. Насколько проще для неё было бы дать Зарецкому то, что он хочет… Так, что я мог просто не узнать…
        Нет. Она пошла самым рискованным путем, самым неудобным. И благодаря ей сейчас в этой комнате нет ни одного неудовлетворенного человека. А их здесь четверо, между прочим!
        - Ну и почему?
        Судя по выражению лицы Златы Зарецкой - она находит такое отношение ужасно фамильярным. А еще - она явно нервничает, покусывает губы и то и дело поглядывает на мужа. Будто испытывая чувство вины. Это дроп? Домдроп тоже бывает?
        - Знаешь, я помню, как он мне рассказывал про твою пощечину, - отстраненно произносит Ирина, - про ту самую, помнишь?
        Судя по лицу Златы Зарецкой - она помнит. И это не то воспоминание, которое ей приятно вытаскивать на свет.
        - Ты ударила его один раз, - Ирина говорит неторопливо, будто заставляя распробовать каждое её слово, - он смаковал воспоминание о той пощечине семь лет. Это было самое сильное его впечатление. У него была не одна доминантка, не одна порщица, а самой вкусной для него была именно твоя рука… И может быть, он и раскололся бы тебе раньше, попробовал тебя ввести в Тему еще тогда, если бы ты после так не рефлексировала. Сколько ты тогда извинялась? Месяц?
        - К чему ты все это ведешь? - Злата явно пытается пойти в атаку, ощущая себя слишком уязвимой. И вправду - Ира о ней знает немало, это наверняка выбивает из колеи.
        - Этот болван тебя любит, - ровно откликается Ирина, указывая подбородком на съежившегося на полу Пэйна, - если бы не это, я бы не стала заморачиваться ничем подобным. Это на самом деле - довольно великодушный жест с моей стороны. Я могла действовать и по-другому. Для нарушителей наших правил есть и другие меры наказания. Но он тебя любит. Я решила, что стоит дать ему этот шанс.
        А еще «другие меры» действовали по-другому. И я бы все равно оставался в зоне риска. Но об этом знаю я, жене Зарецкого знать необязательно.
        Злата болезненно кривится. Недоверчиво.
        Забавно. До сессии она была более лояльна к своему мужу.
        - Это говорит мне его любовница? - жена Зарецкого зябко ежится, впрочем мне и самому становится прохладнее от этих подчеркнутых фактов. - Пусть бывшая, но о какой любви ты тут ведешь речь?
        - Не любовница, - спокойно качает головой Ирина, - ни в каком из смыслов я не была твоему мужу любовницей. Наш контракт исключал секс на любом уровне. Ровно как и другие его контракты. Это было основное его требование к любой доминантке. Мы приходили пороть и подчинять. И все.
        Вот это откровения… Даже я предполагал хоть какой-то секс между Ириной и Зарецким. Нет, моей ревности это бы вряд ли убавило, я ревновал ко всему. И к ремню, который она взяла в руки для Пэйна - тоже. И все же, знать, что между ними было меньше, чем я предполагал - восхитительно!
        - Он ездил к тебе два раза в неделю, - тихо выдыхает Злата, недоверчиво глядя на Ирину.
        - На самом деле, чаще всего - за неделю мы встречались три-четыре раза, - Хмельницкая чуть улыбается, - все-таки наш контракт был чуть более динамичным. Но никакого секса у нас с ним не было. Ни разу. Я заводила. Пожинала ты. Он хотел только тебя. Так что… Не ревнуй. Ревновать ко мне - все равно что ревновать к виагре.
        - Когда ты приехала - ты говорила мне совсем другое, - возражает жена Зарецкого.
        - Я говорила то, что было нужно, чтобы настроить тебя на сессию, - Хмельницкая чуть пожимает плечами, а затем поднимается на ноги, - можешь обидеться. Мне плевать. Суть моих отношений с твоим мужем от этого не поменяется.
        Она садится в кресло позади меня, опускает ладони мне на плечи, склоняется ближе, заставляя сердце в моей груди замереть.
        - А кто тут у меня послушный мальчик? - мурлычет мне на ухо, и меня накрывает волной марокканской жары. Как же охуенно слышать нотки удовлетворения в её голосе… Просто - отдельная форма оргазма.
        - Ты его выгораживаешь, - Злата обнимает себя за плечи и смотрит куда-то перед собой, явно пытаясь не верить в услышанное.
        - А мне нужно? - Ирина насмешливо фыркает и переползает пальцами на мое горло. - Ты думаешь, я бы устраивала вам тут сеанс тематической психотерапии, если бы имела на твоего мужа какие-то сексуальные виды? Нет. Мне нужно, чтобы Прохор Зарецкий перестал во мне нуждаться. Я люблю Антона.
        Все, дальше я нихрена не слышу. И не вижу. И не дышу.
        Она серьезно?
        Она - серьезно! Она бы не стала врать…
        И так спокойно она об этом сказала…
        Состояние - классическое: «Тоха - ты дебил». Вообще-то вот эти слова я хотел сказать ей первым…
        Ох, Ира… Госпожа моя невозможная, восхитительная, любимая… Я не ждал. Серьезно не ждал.
        Ведь кто как не я знаю - я не заслуживаю. Этих её слов, её чувств, даже того, что она мне дает - я не заслуживаю лишь тем, как я относился к ней раньше. И то, чем я ей платил за право находиться рядом - было мало, смертельно мало.
        И все же… Все же я слышал эти слова. Она произнесла их. Щедро и абсолютно искренне. И мне очень жаль, что я сейчас не могу развернуться к ней и, глядя снизу вверх в глаза моей ядовитой, прошептать, что и я её. Тоже. Безумно…
        Не сейчас. Не здесь. В конце концов, здесь я - её саб. И эту роль я должен отыграть как можно лучше. И все же…
        Я люблю Антона.
        Кто бы знал, что после этих трех слов я буду настолько оглушен. Что голод по ней поднимется резкой волной, что желание стереть последние границы станет настолько нестерпимым.
        Я хотел сказать ей это первым. Впрочем, какая сейчас разница, чего я хотел? На все - её воля. И я сам виноват, что так протянул с этими словами. Моя любовь - тот дар, который изначально должен был быть принесен к алтарю моей госпожи.
        Ничего. Я знаю, как исправить свой промах. В этот раз - я знаю. И больше я тянуть не буду. Все сделаю завтра же. В конце концов, я ведь это обдумывал уже больше двух недель, но Зарецкий меня заставил отвлечься.
        Моя госпожа и Злата говорят и дальше. Я возвращаюсь в реальность довольно быстро, хватает нескольких минут, чтобы привести мысли в порядок. Возвращаюсь и слышу все тот же спокойный голос Ирины.
        - Ты не сможешь ничего сделать с тем, что именно ему нужно, - как маленькой девочке объясняет Злате Хмельницкая, - и ты хочешь, чтобы он нуждался только в тебе. Чего хочет твой муж - ты сегодня видела. Ты сама дала ему это. Продолжай в том же духе - и больше никогда он не уедет ни к одной госпоже. Ты дашь им фору, малышка.
        - Не смей! - Злата Зарецкая вспыхивает как спичка. - Не смей называть меня так.
        - Вот так себя и веди, - Ирина только шире улыбается, - не забывай, кто тут госпожа.
        Она продолжает провоцировать Злату. Не ради забавы, не ради самоутверждения, нет - раз за разом давать ей уроки. Это на самом деле очевидно для того, кто смотрит со стороны. Ровно как и то, что эти уроки Злате очень нужны. Природа и злость решили для неё не все.
        И её пальцы все также поглаживают мое горло. Легкие касания, но каждое хочется растянуть как можно дольше. А потом она крепче сжимает пальцы, будто напоминая, кому я принадлежу со всеми своими потрохами
        Господи, Ир, тебе мало, да? Я и так хочу немедленно кончиться в твоих руках, а ты еще и так медленно пытаешь меня? Ты ведь понимаешь, что я все слышал. Что я просто не мог оставить без внимания эти твои слова!
        Нет. Я не возражаю. Продолжай пытать…
        Но как же хочется уже оставить Зарецких друг с другом, а меня - наедине с тобой!
        Будто подслушав мои мысли, на полу едва шевелится Зарецкий. Раз-другой, потом выдает не очень цензурное междометие. Черт, не я один так в себя после порки прихожу, да?
        Судя по всему - острых впечатлений у Прохора Степановича море.
        Злата дергается, впивается в мужа обеспокоенным взглядом, потом затравленно смотрит на Ирину, будто именно она мешает ей подойти.
        - Иди к нему, - все тем же менторским тоном разрешает моя госпожа, - он - твой, и помни об этом. Никто не должен тебе мешать в отношениях с твоим покорным. Я - в том числе.
        Индульгенция явно облегчает Злате Зарецкой жизнь - она молнией бросается к мужу, падает рядом с ним на колени, заглядывает в его лицо.
        Ирина над моим плечом недовольно цокает языком.
        - Торопливая, - едва слышно замечает она, - было бы правильней делать это без спешки.
        - Это сгладится? - осторожным шепотом уточняю я. Не уверен, что мне вообще разрешается рассуждать на эту тему. Но она же говорит со мной - значит, можно.
        - Кто знает, - Ирина задумчиво барабанит пальцами по моему плечу, - должно. Впрочем, его все устраивает.
        Это слабо сказано.
        То, как Зарецкий смотрит сейчас на жену - такое не отыграешь. Сидя на полу напротив неё, глаза в глаза - Злата едва дышит от этого его взгляда.
        Ни слова. Они не проронили ни слова. В какой-то момент Злата всхлипывает и отворачивается. В этом её всхлипе мне удается разобрать скомканное «Прости».
        Ногти Ирины впиваются в мою кожу - ситуация явно не самая радужная. Впрочем, и так понятно, что ничего хорошего, если доминантка вот так сливается.
        Зарецкий же…
        Он все равно не видит никого, кроме жены. Он осторожно касается её подбородка, со всей возможной мягкостью разворачивает её лицом к себе, той же широкой ладонью касается девичьей щеки. И они снова молчат и просто смотрят друг на друга, будто в первый раз.
        Хотя… Нет, не будто. Если взглянуть правде в глаза, именно сейчас они по-настоящему и познакомились. Она - с его мазохистской жаждущей подчинения стороной. Он - вдруг обнаружил, что из его жены выйдет та еще отвязная доминантка. Может выйти.
        - Спасибо, - Зарецкий произносит это негромко, сипло, а затем просто притягивает жену к себе, прижимаясь лбом к её лбу.
        У меня есть странное ощущение, будто я смотрю порно. Хотя вроде ничего непристойного не происходит, но чувство, будто смотрю я на что-то неположенное, усиливается с каждой секундой этого взаимного молчания Зарецких.
        - Идем, - на самой минимальной громкости шепчет мне Ирина, - сейчас мы здесь только помешаем.
        Она тоже это почувствовала…
        Глава 48. Ирия
        Бывают такие варианты утра, когда ты просыпаешься, и кажется, что вселенная родилась заново. Или просто - ты проснулся в каком-то совершенно новом варианте мира, который тебе совершенно не знаком. И не очень понятно, чего тебе от этого мира ждать и можно ли жить так же, как ты жил раньше?
        Обычно я просыпаюсь раньше Антона. Потому что я отслеживаю, чтобы мой плохой бывший босс не отчаливал на работу без завтрака. Не то чтобы он не мог где-нибудь прихватить что-то съедобное по пути на работу, многие рестораны сейчас с радостью замутят вам завтрак и даже в офис его пришлют, но ведь это мы разделить не смогли бы. И мне пришлось бы отпускать своего сладкого паршивца раньше на целый час. Мне не нравилась такая раскладка событий.
        Но вчера я вымоталась так, что все, что смогла после сессии - запихнуть себя в душ, а после - просто упасть в постель, вниз лицом. Даже забыв про такую мелочь жизни как ужин.
        Я просыпалась утром, когда он вставал, хотя собирался Антон без лишнего шума. Я помню, как он целовал меня и шептал, что будет очень и очень ждать вечера. А потом я вырубилась снова.
        И вот сейчас я вынуждена разлепить глаза под вибрацию телефона. Кто-то звонит? Кого-то сжечь? А нет, это будильник сработал, сволочь. Напоминает мне, что у меня сегодня вторичное собеседование.
        Вот терпеть не могу эту ступенчатую иерархию в крупных компаниях, когда ты должен понравиться сначала эйчару филиала, куда устраиваешься, потом эйчару из управляющего отделения, ну а потом, если ты реально достоин, и в списке кандидатов ты самое сильное звено - то так и быть, тебя примет эйчар в головном офисе. И посмотрят на тебя еще!
        Дурдом. Бесячий.
        Но, место было очень приятное, с карьерными перспективами, радужными бонусами, поэтому я решила, что свои желание как-то проскочить всю эту лестницу собеседований по-быстренькому, все-таки усмирю.
        Не торопясь подбираю одежду к собеседованию - все-таки надо заморочиться, дресскод штука многообразная, столь много можно сказать одним только выбором слишком яркой рубашки.
        Строить из себя «только специалиста» мне на новом месте нет особой необходимости. Но и провоцировать новое начальство, как я развлекалась с тем же Верещагиным, не нужно.
        В какую-то секунду я понимаю, что вспоминаю те адские дни на прежней работе с какой-то умиленной ностальгией. Да, жаль, что провоцировать Антона у меня больше возможности нет. Я бы поразвлекалась!
        Мир молчит. Я испытываю странное ощущение подвоха, потому что до сих пор не понимаю, как все-таки разрешается наша вчерашняя с Зарецким история.
        Ведь все еще есть риски. Что мне скажут: «Ты оборзела, Ирочка, перешла грань», - и мне надо не на собеседование собираться, а искать какой-нибудь быстрый способ выехать в Тайланд, сменить имя, а лучше - еще и пластическую операцию сделать.
        Ведь жену Зарецкий и вправду любит. И она для него - первый человек, за которого он уроет. Я - вторая, да, была когда-то. Но Злата-то первая… А я - втянула её в Тему. Испачкала - как сказали бы какие-нибудь моралисты. И Зарецкий, конечно, отчаянно протащился от того, что мы ему устроили, но… Кто его знает, с какой ноги он встал этим утром.
        Адреналин, однако…
        Телефон снова начинает биться в вибро-истерике - мне звонит Верещагин. Я снимаю трубку тут же - вдруг все все-таки плохо, и мы возвращаемся к плану с побегом.
        - Я тебя разбудил, моя госпожа? - нет, все нормально. По-крайней мере пока. Ни один, даже самый упоротый саб не станет беспокоиться о сне госпожи, если в реале у его виска держат заряженный пистолет. Ну, даже если метафорически.
        Ну, и тон у Верещагина такой эротично-флиртующий, он явно выкроил время для звонка в уединении, на работе при ком-то он вот так не палится с «моей госпожой».
        Тепло. Ужасно тепло, когда он вот такой. Как сладкий десерт к моему утреннему кофе.
        Кстати о кофе…
        - Нет, я уже встала, - я немножко зеваю, щелкая кнопкой кофеварки, - все ли в порядке?
        - Пока - тихо, - Антон будто голосом «пожимает плечами», - я звонил Зарецкому, хочу расставить точки над «i», но он мне не отвечает.
        Мне это не нравится. Вообще все - начиная с самодеятельности Антона. На мой вкус - слишком неосторожно, но это Верещагин, он и осторожность - понятия противоположные. Он всегда решает проблемы в лоб. И эта история с моим бывшим рабом уже пробралась в реальную жизнь Антона Верещагина, так что я не могу запретить ему как госпожа действовать на его поле теми средствами, которые он считает максимально сообразными цели.
        В деловых вопросах он разбирается лучше моего.
        Молчание Проши меня напрягает не меньше. Как уже показала практика - если Зарецкий молчит, практически со стопроцентной гарантией потом рванет где-то глубоководной торпедой.
        Последний раз он молчал, когда я сообщила ему о разрыве нашего с ним контракта. И завело это нас… Мы помним куда.
        - Ир, я у тебя в кухне документы забыл, - покаянно мурлычит Верещагин, - для переговоров, ты можешь привезти?
        Это вообще что-то с чем-то… Нет, с каждым бывает, конечно, но с Антоном - первый раз. За два года я не помню, чтобы он что-то забыл. Но все-таки - папка и вправду лежит на подоконнике. Черненькая. Да, помню её, с ней вчера Верещагин ко мне явился. Что-то там сидел и чиркал в ней, пока я была в душе.
        Заглядываю вовнутрь и у меня волосы на затылке начинают шевелиться.
        Контракт. Заказной контракт, продатированный сегодняшним числом.
        Нет, конечно, не проблема распечатать еще один экземпляр, но вообще когда у них переговоры назначены? Будут ли они подписывать контракты на работе или засядут для подписания в какой-нибудь ресторанчик? Некоторые так делают, если до нас им ехать далеко.
        Тьфу-ты, уже не до “нас”, вообще-то. Так и не отвыкла считать фирму Верещагина своим рабочим местом, хотя сколько уже воды утекло.
        Мельком проглядываю документы. Нет, точно - эти документы Антону нужны, текст контракта рябит пометками, расставленными его любимым (и дурацким) розовым маркером. Он выделял те условия, которые нуждаются в переобсуждении. Нет, память у него отличная, но все-таки, если бы он на неё полагался - он бы не делал пометок.
        - Верещагин, ты издеваешься? У меня же собеседование сегодня!
        - Ир, прости, мысли с утра были не об этом, - покаянный тон Антона - страшное оружие, способное остановить пару небольших сражений, - но я не успею заехать в офис и взять новый экземпляр, и с ходу не все моменты вспомню. А собеседование ведь у тебя после обеда, так?
        Паразит. Но да, обычно у Антона день расписан по минутам, если он, конечно, не треплет нервы мне. Вот и сегодня такой день.
        - Интересно, о чем же таком у тебя были мысли? - интересуюсь я, мысленно закапывая Верещагина уже по горлышко.
        - Только о тебе, моя госпожа, - паршивец подлизывается вовсю, - так ты привезешь мне папку?
        По уму не надо бы. Не надо поощрять вот эту его забывчивость, от которой за версту пахнет еще одной попыткой сорвать мне собеседование. Но все-таки, я и вправду еще могу везде успеть.
        - Скидывай адрес, - сдаюсь я, - но я с тебя шкуру спущу вечером.
        - О-о-о, чувствую, моя забывчивость будет прогрессировать, - смеется Антон.
        - Пусть только попробует, - бурчу я, - у тебя точно найдется пара органов, которые будут отлично смотреться отдельно от туловища.
        - Ну, вряд ли ты оторвешь то, что тебе пригодится, моя госпожа, - Верещагин так старательно нарывается, я нахожу это ужасно милым.
        - Адрес!
        - Сейчас скину, - уже тоном послушного мальчика рапортует Антон и вешает трубку.
        Адрес прилетает меткой геолокации в “WhatsApp”. Любимый наш корпоративный ресторанчик, тот самый, в котором пару месяцев назад я первый раз швырнула Антона на колени. Черт возьми, что за странное утро - тревог пополам с ностальгией?
        Я собираюсь торопливо. Не то чтобы я сильно опаздываю, но если хочу вовремя успеть на собеседование - все-таки нужно шевелиться.
        Перед выходом - сама набираю Зарецкого. Последний его номер, который я знаю. Он не аннулирован, но звонки с него сбрасываются.
        Либо я в черном списке, либо он занят, либо…
        Под ложечкой немного посасывает. Есть у меня смутное ощущение, что вчера я заигралась. И все-таки придется напрягать отца, чтобы он помог мне выкрутиться в этой ситуации. Ну, и еще кой-кого напрягать придется… Хотя, Тайланд, конечно, понадежней будет…
        Рано. Пока еще рано паниковать и нервничать.
        Сейчас моя задача - привезти Антону документы. Все остальное я продумаю потом.
        Одеваюсь, забираю папку, захватываю сумку, спускаюсь к машине.
        Она приветственно подмигивает мне фарами, когда я выключаю сигнализацию. Все будет нормально - я зря себя накручиваю.
        Вот только когда я нажимаю на ручку дверцы, открывая свою машину, мне на плечо падает тяжелая рука.
        - Погодите, Ирина, - незнакомый густой голос звучит над моим плечом.
        Это были рефлексы. Чистые рефлексы, привитые мне еще отцом. У нас в свое время было правило - не смогла завалить папу на татами - на тусовку с подружками не идешь. И я, старательная дочь своего папочки, сейчас - напряженная и встревоженная, один оголенный нерв на наличие какого-то мужика за моей спиной отреагировала гарантированно болевым приемом - по печени и с размаху…
        Впрочем, мой локоть до печени незнакомца так и не добрался - его прихватили и сжали так, что черные точечки в глазах заплясали от боли. Мне противостоял профи. Бля! Интересно, чей же?!
        - Вам лучше не сопротивляться, - вкрадчиво мирно гудит мужик, ловя и второй мой локоть, - целее будете.
        Ну, да, сейчас…
        А вот удар каблуком по пальцам ноги он предотвратить не смог. Охнул - и ослабил хватку. Достаточно, чтобы я рванулась, все-таки двинула своему противнику локтем в поддых и стремительным нырком влезла в свою машину, тут же блокируя двери. Осталось только выехать с парковки…
        Никогда в жизни я не заводила и не выводила машину с парковочного места так резко.
        Ага, сейчас…
        Не менее резким маневром дорогу мне перекрывает черный Логан. Скромный такой, стоял себе на краю парковки, не мозолил глаза. У кого-то из соседей был такой… Твою ж мать! Как мы с ним не поцеловались - ума не приложу.
        А мужик тем временем уже разогнулся, проматерился и неторопливым шагом подвалил к уже остановившейся мне, побарабанил в стекло, а потом склонился пониже.
        - Выйди из машины, - угрожающе бубнит он. Ну, вообще - рычит, но стекло мне скрадывает громкость того рыка.
        - А если не выйду? - я пытаюсь нашарить в сумке телефон, но он как назло завалился на самое дно.
        - Мы тебя сами вынем, - мужик нехорошо улыбается, - так что выходи сама, пока хуже не стало. Тут важный человек с тобой поговорить хочет.
        Важный человек. Хочет поговорить.
        Ужасно интересно - кто бы это был?
        Глава 49. Ирия
        Из машины я вылезаю. Смотрю на мужика так, что он как-то сам пятится на шаг назад. Улыбаюсь своей любимой улыбкой голодной акулы.
        Вот так-то лучше, доминантка я или кто?
        Возможно, это риск, и все такое, но наплевать. Даже от полиции сейчас толку никакого не будет, они просто приедут позже, после того, как меня уже реально вытащат из машины. И довезут до ближайшего лесочка.
        К машине, перекрывшей мне дорогу, я иду невозмутимо, развернув плечи и выпрямив спину. У самой машины останавливаюсь, оборачиваюсь к мужику, который из противника вдруг превратился в провожатого.
        - Дверь, - холодно роняю я, и он торопливо шагает вперед, чтобы открыть передо мной дверцу машины. Судя по его роже - до него запоздало доходит, что вообще-то я тут жертва, и не мне говорить с ним так, но поздно, да!
        Я сажусь в машину. Неторопливо, так, чтобы не сбилась узкая юбка - причина моей невысокой маневренности. У меня под ней чулки вообще-то, и сажать стрелы я не собираюсь. Даже если это вдруг будут последние стрелы в моей жизни.
        И уж потом только без лишней паники в движениях поворачиваюсь к «важному человеку».
        Который, сука, сидит и не очень старательно давит довольную улыбку.
        - Зарецкий, какого хрена? - не удерживаюсь я, очень жалея, что вот сейчас дать ему по морде я не имею никакого морального права.
        Прохор Зарецкий развалился на задних креслах вольготно, расслабленно, и - явно разгружая нижнюю часть спины, которой вчера досталось сильнее всего.
        На коленях у него - картонная фигня, в которой торчат два стаканчика с кофе.
        - И тебе доброе утро, Ирина, - фыркает он, а затем вытаскивает один из стаканчиков из подставки и протягивает мне.
        - С мышьяком? - я подозрительно кошусь на картонную посудину у моего носа. - Или с кислотой?
        Ну, или какие там изощренные методы отравления есть? А пахнет из стаканчика только кофе, и ничем больше.
        - Со льдом, - мягко откликается Зарецкий, - как ты любишь.
        В средние века давали приговоренным право на последнее желание. Мне дают право на последнюю чашку кофе? Милосердно!
        - Сигнализацию включи, - лениво замечает Проша, пока я принюхиваюсь к кофе, - угонят же тачку. Не жалко? Или твой мажор тебе другую подарит?
        - Антон, - спокойно поправляю я и делаю глоток кофе, ничего так, приличный, - имей уважение к моему сабу.
        - Я попробую, - Зарецкий криво ухмыляется, - но сигнализацию все-таки включи. Оставь себе хоть один сувенир от меня на память.
        Я пожимаю плечами, опускаю стекло и на несколько секунд высовываю из окна руку с брелком от сигнализации.
        - Ну, вот и ладненько, - Проша коротко кивает, потом шлепает ладонью по спинке водительского кресла, - трогай, Вить.
        - Куда едем? - интересуюсь я, укладывая папочку с документами на колени.
        Сколько у меня вариантов. Лес… Кладбище… Мост! Недалеко кстати есть высокий. И плаваю я отвратительно. Так кстати.
        - Куда ты скажешь, Ир, - ухмыляется Зарецкий, - заказывай. Мы сегодня твое такси.
        - Я не вызывала, - скептически морщусь я.
        - Мы работаем на опережение потребностей клиента, - потешается Проша.
        Он смотрит на меня, будто взвешивая и анализируя. И это выражение на его лице - не дает мне расслабиться, потому что я прекрасно знаю, что вот эта демонстративно дружелюбная улыбка в любой момент может смениться убийственной миной.
        Врет он или нет? Реально отвезет меня куда надо или это все только игра, чтобы запудрить мне мозги?
        - Ничего не хочешь мне сказать? - все с той же ленцой тянет Проша, потягивая кофе уже из своего стаканчика.
        - Адрес доставки? - я поднимаю бровь. - Проспект Свиридова, восемьдесят два. И побыстрее, я не хочу опоздать из-за вас.
        Если он ждал извинений - то ему придется пережить без них. По-крайней мере до паяльника и ломания пальцев я извиняться отказываюсь.
        Зарецкий же щурится и все так же с любопытством таращится на меня. А потом только качает головой и улыбается, сбрасывая с лица это вот напрягавшее меня выражение демонстративной угрозы.
        - Знаешь, что меня в тебе восхищает, Ир? - Проша наконец-то соображает, что начинать разговор нужно именно ему, «настоявшему на встрече».
        - Знаю, - я отвечаю ему холодной улыбкой, - я всегда сверху. Даже с тобой, дружок.
        Хотя я знаю, кто ты такой и что ты можешь со мной сделать - это остается неозвученным.
        - О да, - Зарецкий ухмыляется и уже второй раз хлопает по спинке водительского кресла, - Вить, адрес услышал?
        - Да, Прохор Степанович, - услужливо откликается водитель. В это время на боковое сиденье падает тот мордоворот, что зажимал меня на парковке.
        Три мужика на одну меня. Красивенько! И нет-нет, никаких эротических подтекстов. Спасибо, я не сторонница таких экспериментов.
        - Ну и шевелись, Ирина не должна опоздать, - бросает Зарецкий и снова поворачивается ко мне, - ты успокоилась?
        - Возможно, - я скептически щурюсь, - чего ты хотел, Прош?
        Ведь притащился же ко мне, наплевав на работу, на жену. И халдея своего ко мне подослал, чтобы припугнуть маленечко. До сих пор не поняла, было ли это всерьез, или в шутку, но все-таки - это не случайная встреча. Организованная. И что же он хочет мне сказать? Дать фору для побега - “по старой дружбе”?
        Кто параноик? Я, правильно!
        - Вообще-то, - Зарецкий невесело вздыхает и впервые за время нашего с ним разговора прячет от меня глаза, - я приехал попросить прощенья.
        Раската грома над головой мне однозначно не хватает. Кофе я не подавилась только благодаря серьезному волевому усилию и твердому убеждению, что не стоит портить ни салон чужой тачки, ни дороженной шелковой блузки.
        - Серьезно? Вот это все - и ради того, чтобы попросить прощенья? Ты б еще сразу меня в лес велел отвезти и закопать по горлышко, а потом извинялся.
        - Ну, прости, - Проша криво ухмыляется и разводит руками, - ты меня тоже вчера развела как сопляка. Мне хотелось вернуть тебе этот долг.
        Ну, Прохор Степанович… Злопамятный, однако, хрен. Ла-а-адно, я тогда тоже.
        - Ну, хорошо, - я выпрямляю спину еще сильнее, разворачиваюсь к нему всем корпусом, переплетая пальцы на коленях, - давай, Зарецкий, я тебя внимательно слушаю.
        Да-да, я из тех маленьких стервочек, которые еще любят заявить: «Что ты сказал? Ты не мог бы сказать погромче, а то у меня что-то со слухом».
        А что поделать, обожаю, когда гордые по жизни мужики расстилаются передо мной ковриком. Всячески.
        - Я прошу прощения, - Зарецкий смотрит на меня исподлобья, - меня занесло. Ты довольна?
        - Ну, так, - извинения вышли на троечку, но ладно, сойдут и такие. Я и на эти не рассчитывала, - а что с убытками Антона? Штрафы? Ущерб его сестры?
        - Я покрою, - тоном «ну ты и зануда» сообщает мне Проша. Отлично!
        - Так сильно крыло? - тихо спрашиваю я, сглаживая острый угол разговора. Я ведь его знаю. Я знаю его педантичную, помешанную на правилах натуру. Он ценил во мне именно то, что я никогда не нарушала его правил, но при этом никогда особо не церемонилась внутри очерченных границ. И действительно странно для меня было знать, что он вот так сорвался, чтобы вновь вернуть меня в свою жизнь.
        На лице у Зарецкого же проступает болезненное выражение.
        - Полтора месяца на голодном пайке, - аналогичным тоном откликается он, - полтора, Ир. Я хотел свернуть твоему мажору шею, натурально. Когда я начал действовать - это была крайняя степень отчаянья. Я был готов на все, лишь бы вернуть наш с тобой контракт.
        - Ты мог найти другую, - напоминаю я. Без лишних слов, в конце концов, тут у нас двое лишних ушей, которые хоть зарплату и получают, но вполне могут стать источниками компромата.
        - Мог, да, - Зарецкий невесело вздыхает, - и потратить полгода на притирку, на объяснение, что мои правила не обсуждаются и то, за что я плачу - мне нужно действительно часто и глубоко. Потратить полгода на новую бабу, без всяких гарантий, на то что она все-таки вникнет в мой ритм, когда совсем рядом была ты. Которая давала мне почти все, что нужно.
        - Почти, - подчеркиваю я его же слова, и Проша кивает.
        - Почти, да, - повторяет он, и лицо его приобретает некоторую задумчивость. Он вспоминает вчерашний вечер, это невооруженным взглядом видно. Все-таки для него это должно было стать сильным впечатлением.
        - Как она? - спрашиваю я, имея в виду, конечно, Злату. Когда мы вчера с Антоном уезжали - моя невольная ученица была не в форме, поддалась чувству вины. Но это должен был сгладить Прошин опыт. В конце концов, он - опытный саб, с огромным стажем. И он знает, что не все этапы становления доминанткам даются легко. Особенно если у них в головах столько лишних установок, как у Златы Зарецкой.
        Но он умеет… вдохновлять на дальнейшие, кхм, подвиги.
        - Отмалчивалась с утра, - тон Проши явственно теплеет, когда речь касается его жены, - но все неплохо. Я не тороплю её. Знаешь, с ней, может, мне и не нужны будут сессии настолько часто. А если и надо - то я готов потерпеть. Она того стоит.
        - Почему-то я так и думала, - я улыбаюсь - люблю оказываться правой.
        Я смотрю на дорогу, Зарецкий смотрит на меня, и явно хочет что-то сказать. Ну, а что? Спасибо тут точно будет не лишним…
        - Ты обучишь её? - этого вопроса я не ожидала. Ну, или ожидала, но не сейчас.
        - Это твоя просьба? - очень важный уточняющий вопрос. - Или её? Ты же понимаешь, что я не стану навязывать ей свою помощь.
        - Это её просьба, - абсолютно спокойно откликается Зарецкий, - да, я понимаю. Но это то, чего хочет и она. Более того, она очень просила меня добиться от тебя согласия.
        Забавно. Я не планировала, что Злата так отнесется к проведенному мастерклассу, думала, что именно я - последняя Госпожа, с которой Зарецкая решится консультироваться. Если, конечно, решится следовать этому пути.
        - Ир, я понимаю, что это слишком большая просьба, - впервые за время нашего с ним разговора Прохор Зарецкий касается моего локтя, привлекая мое внимание, - знаю, что я перед тобой виноват, и ты можешь отказаться. Но если ты согласишься… Я буду тебе должен.
        А это же ужасно выгодно, иметь в должниках депутата, да? Хотя тут, ясное дело, вопрос выгоды - не основной.
        - Ты услышишь мой отказ? - иронично уточняю я, откидываясь на спинку сиденья. - Правда услышишь? Не как в прошлый раз?
        Он смотрит на меня тяжело, не мигая, как недовольный заспанный сыч. Услышит. Не хочет слышать, но услышать. Сейчас - это очевидно.
        Вообще-то я не обучаю. Вообще никого. Мне обычно лень. Но вот как-то так вышло, что со Златой я уже мастеркласс провела. Устала при этом жутко, на Антона не хватило сил, но прошедшим вечером я была более чем довольна.
        - Я не сделаю из неё себя, - предупреждаю я, - я раскрою только то, что в ней уже есть. И то, на что она сама готова пойти. У неё будет собственный стиль.
        - Это самое лучшее, что ты можешь сделать, - на Прошином лице проступает удовлетворение. Хорошо. Если бы он настаивал, чтобы я сделала из Златы свою копию - я бы не согласилась. Это игра не в те ворота. Он не должен нас сравнивать, и не должно быть того, кто для него был бы оригиналом. Копии всегда проигрывают. Я не желаю Злате вот этого.
        - Ну что ж, хорошо, я её обучу, если вы оба этого хотите, - я киваю, - можешь считать, что мы договорились.
        Это - то решение проблемы, что устроит всех.
        Глава 50. Ирия
        У ресторана меня высаживают вовремя. Если я постараюсь - успею приехать на собеседование даже раньше назначенного срока.
        Дверь мне открывает сам Зарецкий, на прощанье ловит меня за ладонь.
        - Ты ведь помнишь мой прямой номер? - спрашивает, глядя мне в глаза.
        - Конечно, - я чуть улыбаюсь. Я довольна тем, что мы расставили все точки над нужными буквами. Теперь меня по-настоящему отпустило.
        - Звони в любое время, - многого стоит вот такое разрешение от Прохора Зарецкого, - особенно, если кому-то нужно будет открутить голову.
        - Кому-то - это Антону? - насмешливо уточняю я, чуть склоняя голову набок.
        - И ему тоже, если тебе понадобится, - Зарецкий подмигивает мне на прощанье. Все-таки отношение моего бывшего контрактника к моему настоящему всему - далеко от дружеской теплоты. Впрочем, мне оно и не надо, чтобы они вместе на рыбалку катались. Разве что им обоим приспичит - в этом случае я, конечно, мешать не буду!
        - Договорились, - я киваю Прохору Зарецкому на прощанье и шагаю в сторону ресторана. Вряд ли мне понадобится именно помощь с Антоном - с ним я пока что справляюсь своими силами. Но кто его знает, что в жизни случается.
        Насчет всего остального мы с Прошей еще созвонимся позже. Утрясем периодичность, стоимость моих “консультаций” и так далее.
        Между прочим, им со Златой так будет даже удобнее. Не нужно никуда ехать и дергать любопытных журналюг из желтой прессы вопросом - где же отдыхает депутат Зарецкий. Все можно проводить в рамках их дома. Это всегда упрощает жизнь и снижает риски. Увы, не всем счастливчикам удается свести воедино свою Тематическую жизнь и обычную.
        Зарецким - повезло. Мне - тоже. Кто бы знал…
        В ресторан я иду не торопясь, оглядываясь и удивляясь количеству наших рабочих тачек на парковке. Вроде переговоры - штука эксклюзивная, положенная только для больших, облеченных директорскими полномочиями, плохишей. Так почему я вижу на парковке опель курьера Виталика? А вон та желтая лада - не вижу её номеров - но уж очень похожа на ладу Натальи Семеновой, той самой несчастной, что приговорена носить Верещагину кофе.
        Ой, неладно что-то в нашем королевстве…
        Мои подозрения только укрепляются, когда я вижу Лазарева, из охраны. Одного из тех девяти придурков, что вломились ко мне тогда и видели меня в далеком от облика главного бухгалтера виде.
        Да, у меня имеется списочек. Черный-пречерный, как моя жестокая душенька.
        Я не могу никого из этого списочка убить, придушить и вообще извести каким-нибудь изощренно-мучительным образом. Но вот заставить одного конкретного паршивца отвечать за каждого из той группы мудаков - вполне мне по силам.
        И все-таки, что происходит? Ну, охраннику-то точно не место на важных переговорах!
        Причем все так забавно, я точно вижу Андрея, курящего у дверей ресторана, и он - вроде замечает меня, но тут же испаряется, шагает в ресторан, будто…
        Будто на стреме стоял.
        Иду дальше, похлопывая папкой с контрактом по ладони.
        Ну, и что же ты задумал, Антон Викторович?
        В холле ресторана пусто и нету даже привычной встречающей хостес. Будто разогнали всех по какой-то одному только моему бывшему боссу ведомой причине.
        Вообще, все сильнее пахнет каким-то сюрпризом и неприятностями на Верещагинскую голову.
        Ненавижу сюрпризы, совершенно. Хоть бери, разворачивайся и проваливай к чертовой матери.
        Ага, к депутату с криминальными связями, значит, на предполагаемую расправу я шла с гордо поднятой головой, а перед встречей с бывшими коллегами хочу спасовать? Ну, конечно…
        Я вхожу в зал и замираю на проходе, как и все, кто ждут меня там.
        Реально все… Смальков, Третьяков - стоят поодаль у стеночки, и все сотрудники с того самого корпоратива.
        И те восемь придурков - за спиной Антона. Стоят. Лыбятся. Ждут. У каждого в руке по розочке. Когда я вхожу в зал, к ним же присоединяется и Игнат Третьяков.
        И Верещагин посреди этого всего, будто в центре сцены - будто самый главный актер, вышедший на передний план. И у него в руках букетище.
        Антон, как и все прочие зале ресторане, смотрит на меня, как только я вхожу. Одного его взгляда достаточно, чтобы меня отключить от всего остального мира.
        Ну, хорошо, малыш, посмотрим, что ты тут приготовил для меня…
        Я шагаю к нему, неторопливо, и цоканье моих каблуков - будто торжественный марш - где-то слева хихикает смешливая Марго из бухгалтерии, ей всегда сложно давалось терпеливое молчание в такие торжественные моменты.
        - Ну, и что это все значит, Антон Викторович? - тоном обещая Верещагину о-о-очень насыщенный вечер спрашиваю я.
        Он поправляет галстук свободной рукой. Чуть растягивая его петлю на горле. Жарко стало, малыш? То ли еще будет!
        Тем более, что сейчас - он так недвусмысленно спалил, что мы с ним все-таки страхались… Ну, а с какого бы иначе лешего, я привезла ему его документы? Я даже вижу, как перешептываются Наталья и Анджела из аудиторского отдела. Перешептываются, поглядывают на меня и на Верещагина, тихонько хихикают, прикрывая рты ладошками.
        Сплетню сочиняют о-о-очень интересную.
        И тем не менее, он улыбается - моей любимой самоуверенной улыбочкой. Все тот же нарцисс, только теперь - мой с потрохами. Почему-то я не жду подвоха, я жду просто объяснения.
        - Мы не в первый раз собираемся в этом ресторане, коллеги, - неторопливо начинает Верещагин, а я слушаю, останавливаясь в трех шагах и склонив голову набок.
        Ужасно интересно, к чему это он ведет.
        - И в последний раз мы допустили одну досадную оплошность, - Антон говорит это, глядя мне в глаза, а затем уточняет, - я допустил. Я обидел Ирину, и из-за этого наша фирма лишилась чрезвычайно ценного сотрудника. Совершенно бесценного, как показало нам время. Поэтому сегодня мы собрались здесь, чтобы я принес Ирине свои извинения. И не только я.
        Такой концентрат беспардонной лести - и для меня, да еще и публично! Хотя ладно, я заслуживаю этих слов, я знаю!
        Парни из-за его спины идут ко мне гуськом, с виноватыми мордами. Вручают свои цветочки, покаянно прячут глазки и бубнят по очереди: “Простите пьяного идиота, Ирина Александрова”, “Бес попутал”, и все прочее в этом духе. Самый уверенный в этой череде - все-таки Игнат Александрович, но на то он и зам генерального, чтобы даже извиняться с очень уверенным видом.
        И уж только потом, после всех них, десятым, ко мне подруливает уже сам Верещагин. И вкладывает в мои ладони уже свой букет. Большой. Тяжелый…
        А всем остальным он позволил взять по одной только розочке.
        У него, наверное, в голове сценарий этого всего расписан чуть ли не по секундам. А я… А мне как-то до странного охеренно. Вот это все. Для меня!
        Ни хрена себе кое-кто заморочился!
        Я чуть касаюсь лепестков роз, опущенных мне на руки. Его цветы отличаются от всех прочих. Там - просто алые розы, а его - с темной сердцевиной, будто порок поразил самое их нутро и только самые краешки лепестков прикидываются нормальным.
        Потрясающе, на самом деле… Все-таки он удивительным образом попадает в мой вкус.
        - Ну что, примешь мои извинения, Ирина Александровна, - ослепительно улыбается Антон, вновь привлекая к себе мое внимание, - или мне на коленях это нужно делать?
        Он серьезно сказал это вслух? Девчонки хихикают, а я только испытыюще разглядываю Антона, а потом свободной рукой делаю широкий жест.
        - Ни в чем себе не отказывайте, Антон Викторович…
        Пусть доигрывает до конца, раз уж затеял это все!
        Он абсолютно невозмутимо опускается на колени и ловит эту самую мою свободную руку. Кто-то там присвистывает, у девчонок с фирмы офигевшие глаза, но…
        Он многому научился за это время со мной. Он научился, даже стоя на коленях, держать лицо. А когда делаешь глупости с уверенным видом - никто и не сочтет это за глупость. Весь остальной мир уверен - это только жест извинения. Только я вижу эти совершенно бесстыжие глаза и знаю истинный смысл.
        Этот прохвост обожает водить остальных за нос.
        Да, все это - жест извинения. Очень красивый и очень широкий. Но все-таки есть в этом кое-что иное. Кое-что только для меня.
        Просто - сейчас он готов ради меня на все.
        - Прости меня за ту мою дурацкую выходку, Ирина, - уверенный и твердый голос Антона все так же работает на его имидж. - Прости, и возвращайся к нам. Нам без тебя непросто.
        И все-таки это был жест против моего собеседования!
        Но в этот раз мы обошлись “по-хорошему”. Я молчу, вроде как задумчиво, провожу взглядом по залу.
        Посмотрите, как заморочился генеральный, лишь бы её вернуть - вижу я на лицах других сотрудников.
        Черта с два они теперь позволят за моей спиной хихикать, вспоминая, как я по-дурацки подставилась в прошлый раз.
        - Ты вернешься? - пальцы Антона крепче сжимают мои. И я возвращаюсь взглядом к нему, снова гляжу в его лицо. В глаза - они, в отличии от его лица, искренни, и смотрят на меня с выражением глубокого раскаянья.
        Ну и как тут откажешься? Когда он настолько убедителен?
        - Да, я вернусь, раз ты так об этом просишь.
        Он сейчас и не на такой вопрос от меня бы “Да” услышал.
        Антон поднимается с колен и уже абсолютно нахально притягивает меня к себе.
        Точно все расписано по минутам - тут же включают какую-то музыку.
        - Ты охуенно выглядишь, ты знаешь? - шепчет мне на ухо мой бесстыжий, теперь уже снова - мой начальник. Надо же, оценил простую блузочку с узкой серой юбкой-карандашом? А я-то думала, слишком просто.
        Так, это что за медляк? Черт, это что, тот самый, под который он меня тогда разводил?
        - Ты с огнем играешь, малыш, - шепчу я, опуская ладонь ему на плечо, - не все воспоминания о том вечере для меня сентиментальны.
        - Я постараюсь это исправить, - Антон это мне мурлычет как сытый мартовский кот, - все-таки тот вечер был для меня знаковым. Всю жизнь мне перевернул.
        - Жизнь свою ты сам перевернул, мой неуемный, - фыркаю я, позволяя ему вести себя в танце. Тогда не получилось, сегодня - удается. Все-таки я приноровилась подыгрывать ему в некоторых вопросах. Главное - предъявить ему счет вечером.
        - Твой, да-а, - тихонько смеется Антон, - твой паршивец.
        Надо же. Помнит, как я его называла тогда. Потом-то я повторяла это слово в основном про себя.
        - Мой плохой босс, - со вкусом тяну я, а Верещагин лишь крепче стискивает мои пальцы.
        Все таки это почти магия - вот так танцевать с ним сейчас, на виду у всех, абсолютно ничего не стесняясь. Даже не знаю, чего мне сейчас может не хватать…
        - У меня остался только один незакрытый гештальт за тот вечер, - Антон эту фразу шепчет мне на самое ухо, - мы ведь так и не осквернили местную вип-зону, помнишь?
        О, вот и ответ на мой вопрос - чего же мне сейчас не хватает.
        Помню ли я? Ох-хо, не забывала ни разу за эти два месяца.
        И я, поддавшаяся очарованию момента, очень даже не против воспользоваться полученным предложением.
        В конце концов, не у одного Антона незакрытый гештальт…
        - Прямо сейчас? - я задумчиво окидываю зал ресторана взглядом.
        - Ты против, моя госпожа? - совсем уж интимно шепчет мне мой поганец.
        Я против? Да с чего бы?
        Сотрудники после моего согласия вернуться будто получили команду “вольно” и разбрелись к столикам, растащили оттуда бокалы с шампанским. Не сказать, что это какой-то массированный корпоратив, так, легкий фуршет по типу “гуляем за счет драгоценного начальства”. Но в принципе…
        До нас нет особого дела. Нет, есть те, кто за нами подглядывают, но это настолько несущественно.
        - Друзей позовешь как в тот раз? - я чуть-чуть оттягиваю момент, да, вы правы. Просто - мне нравится с ним танцевать. В этот раз - особенно, потому что это - по-настоящему. Я не чувствую никакого подвоха.
        - Обойдутся, - Антон недовольно морщится, - мне реально придется их убивать за еще один раз. Я и так едва смирился с тем, что было, и то только потому, что я сам - дебил.
        Самокритичненько. Но правда, да. Ту выходку умной не назовешь.
        - Ну, тогда… - Я выскальзываю из его рук и делаю несколько шагов назад, - ты иди первый…
        Это приказ, и он срабатывает как надо - в глазах Антона плещется голод. Кажется, он не успокаивается вообще никогда, мой ненасытный.
        - Я буду ждать, госпожа, - он произносит это только одними губами, так, чтоб только я это поняла.
        Да, малыш, ты будешь, я знаю. И всякое подтверждение этой моей уверенности - лишняя сладкая винная капля в моем кубке.
        Я позволяю себе маленький круг по залу. Бокал шампанского - просто так, для настроения. В конце концов, когда творить безумства, как не сегодня? Ну, и надо же, чтобы он и вправду прождал меня некоторое время.
        Он ждет там. Ждет меня. Сладкое знание. Если б не хотела вкусить его поскорее - я бы, пожалуй, еще его помучила.
        Иду - ну или лечу. В душе - пританцовываю.
        Земля вызывает Иру, Ира - где-то в районе Юпитера!
        Нажимаю на ручку двери вип-номера, шагаю вовнутрь.
        Ровно для того, чтобы увидеть там Верещагина.
        На одном колене.
        С плоской коробкой в вытянутых вперед руках. Там в коробке - черный ошейник с серебряной бляшкой. Мои инициалы на бляшке, как знак принадлежности конкретной госпоже.
        Мы не обговаривали, но этот жест говорит мне многое. Он хочет носить мой ошейник. Хочет принадлежать мне во всем.
        Это - безумно круто, но это - не все.
        Это не то, от чего я хватаю воздух ртом.
        Не это заставляет мои ноги подкоситься.
        Ошейник лежит на синем бархате буквой “О”. А в центре этой дивной окружности раскрытая коробочка с обручальным кольцом.
        Его глаза - то, за что я цепляюсь. То, что удерживает меня на ногах.
        Карие… Совершенно дурные… Любимые.
        Кажется, он себя мне сейчас протянул на открытых ладошках.
        И я не слышу ничего, никакого шума, оставшегося за закрытой дверью этой комнаты. Только…
        - Выйдешь за меня, госпожа моя?
        Эпилог
        - Тох, ты издеваешься? - Смальков смотрит на меня с явным желанием меня придушить. Увы, не имеет полномочий - это право я даю только одной, своей любимой, своей ядовитой - с сегодняшнего дня жене.
        - Ты сам этот фант вытащил, - я развожу руками.
        Фант «Один танец со свидетельницей», если уж быть до конца откровенным. Времена меняются, мальчики женятся, дебилизм - остается вечным. И мы - его верные адепты, пока смерть не разлучит нас!
        - Так и скажи, что ты мне мстишь за тот раз, - Геныч оборачивается к ресторанному залу и нашаривает взглядом Эвелину. Эвелину в ярко-синем брючном костюме и с розовым значком свидетельницы на плече.
        Этот значок - это вот отдельная история, и когда Эва звонила нам первый раз, после получения приглашения вместе с этим самым значком - она не сказала ничего цензурного и, кажется, этим еще больше развеселила Ирину. Что-то переигрывать Хмельницкая отказалась. Заявила, что раз уж Эвелина столько сделала для нашего воссоединения, то не ей капризничать. Пусть, мол, пожинает заслуженные плоды.
        Возмущалась Эва долго. Но было у меня подозрение, что делала она это из кокетства. По-крайней мере, уже дважды я видел её у зеркала не без улыбки поправлявшей эту розовую хрень. Все девочки любят примерять на себя роль подружки невесты, даже доминантки.
        Вот и сейчас, Эва вполне себе радостно улыбается Ире и тянется к её волосам, чтобы поправить чуть съехавшую фату. Опять-таки, хрен их разберет, как они видят эти недостатки. На мой вкус, все с фатой у моей, теперь уже жены, идеально. Но я “ничего не понимаю”. Сколько раз я слышал эту фразу за последние полгода подготовки к свадьбе - не сосчитать.
        Кстати, а вот про «тот раз» - это Геныч интересно спалился.
        - То есть тот фант с Хмельницкой - это все-таки было твоих рук дело? - с интересом уточняю я. - Ты же заливал, что это все Третьяков.
        - Ну… Кто тебе судья, что ты такой легковерный? - ухмыляется Смальков. - И вообще, где мое спасибо, я его уже полгода дожидаюсь! В конце концов, ты женишься на том самом фанте!
        - Вон твое «спасибо», - я указываю подбородком на Эвелину, - кушай, Геннадий Андреич, не обляпайся.
        Геныч морщится.
        - Ты реально издеваешься, - тихо выдает он, - она же, твою мать, домина, от неё этим за километр разит. Ты же знаешь, я не по этой части. И вот это… Вот это же самый…
        - Ну, а кто тебе виноват, что ты такой везучий? - фыркаю я, возвращая Генычу его выпад. - Ну, предложи Третьякову с тобой поменяться, он-таки вытащил милейшую Зинаиду Андреевну.
        - Ну, там-то конкретно без шансов, - Смальков фыркает и качает головой, - ладно, Тоха, я её оттанцую, но…
        Я ухмыляюсь. Да-да, я тоже так выпендривался… Но я не буду Генычу рассказывать, что именно этой фразы ему лучше не говорить.
        Не могу предсказать, что там выйдет у Геныча и Эвы, но ведь вытащил же он этот дурацкий фант…
        Хотя, конечно, Третьякова жизнь наказала покрепче - престарелой нимфеткой, которая у нас в фирме работала «клининг-менеджером», точнее строила весь небольшой штат наших уборщиц… Ну, Игната было за что наказывать, да.
        И пусть мы помирились ценой невероятных дипломатических усилий Смалькова, пусть я дал Игнату по морде, чтобы расписаться в его «индульгенции», до того доверия, что было между нами раньше, все равно было далековато. Но, в конце концов, мы и вправду были партнерами слишком долго, а ту ситуацию удалось разрешить мирно…
        Пока моя уже по всему российскому законодательству госпожа меня дразнит собственным отсутствием, я хожу между гостями и ищу, с кем я сегодня еще не чокался.
        Тематических гостей у нас на свадьбе внезапно оказалось дохрена. Не одна только Эва. В какой-то уголочек уже ускользнули от общей тусовки и Тамара с её Сережей.
        Мы не удержались, пригласили даже Зарецких, а они взяли и приняли приглашение. И подарили нам остров…
        У меня до сих пор дергается глаз. К моему счастью - остров арендован на три года, иначе не представляю, сколько налогов за это счастье нам бы прилетало.
        Пыль в глаза Зарецкий пускать так и не разучился.
        Впрочем, самый важный подарок мне все равно сегодня подарила Ира. Подкинула в карман пиджака уже после церемонии регистрации.
        Одну тоненькую белую полосочку, с двумя красными…
        И блин, мы это еще не обсудили совершенно, но я даже не думал, что моя свадьба, которую я ждал столько времени, будет тянуться для меня настолько долго!
        На мои плечи падают мягкие ладони. Как вовремя она вернулась - мне срочно нужна еще одна доза её яда. Уже ломать начинает.
        - Ты попался, Антон Викторович, - сладко шепчет Ирина, склоняясь к самому моему уху.
        - Я - давно, - фыркаю я, разворачиваясь к ней, - ты только сейчас заметила?
        - Я тебе напоминаю, - улыбается мне Хмельницкая лучезарно, - вдруг ты забыл?
        - Не дождешься, моя госпожа, - нахально откликаюсь я. Нарываюсь помаленьку. Нарывался бы сильнее, если бы не гости. И чего я не согласился на «по-тихому расписаться», как Ира предлагала? Нет, надо было на всю Москву бучу закатывать.
        Хотя… Не, так надежнее. Больше народу узнает, что эта невозможная женщина - моя.
        Она отбрыкивалась от свадьбы восемь месяцев в общей сложности. Нет, не говорила мне “нет”, но волынила с датой.
        Пыталась оттянуть свадьбу еще “хотя бы на пару месяцев”, дать мне “время передумать”, я в какой-то момент предупредил её, что еще пара недель - и я устрою бунт на корабле и оттащу её в ЗАГС на плече и в наручниках.
        Да, да, в её же наручниках!
        И пусть моя первая брачная ночь будет ознаменована моей первой брачной поркой - я переживу. А вот если моя ядовитая еще годик протянет с тем, чтобы узаконить наши с ней отношения - это переживут не все.
        - Ну, что, Верещагин, - Ирина усаживается ко мне на колени, обхватывая мою шею руками, - был ты мне мой плохой босс, а теперь будешь - мой плохой муж?
        - Я буду хороший, - клятвенно обещаю я, - но непослушный. Послушание в мою брачную клятву не входило. Я точно помню.
        - Непослушный - это хорошо, - Ирина трется о мою щеку своей, - больше поводов для наказания. Ты ведь любишь мои наказания, а, малыш?
        - Безумно…
        Я смотрю на неё и совершенно не могу оторвать глаз. Красивая. Ослепительная. И такая своенравная - абсолютно во всем.
        Белые брючки безумно льстят её ногам. Вырез у этого комбинезона такой, что если бы не белый цвет - нихрена бы не смотрелся этот её прикид невинным. Длинный шлейф сзади - та дань свадебным нарядам, на которую Ирина согласилась.
        Её отец настаивал на чем-то более женственном, мне же охуенно, что она не стала изменять себе даже сейчас. Больше она себе не изменяет. Ни в чем. Даже в таких вот мелочах.
        - Я тебя люблю, моя госпожа, - шепчу я, а где-то там, заметившие воссоедиение жениха и невесты гости уже начинают в который раз скандировать свое «Горько». Интересно, они уже одного меня достали или Иру тоже?
        - А я люблю тебя, мой сладкий паршивец, - уже в самые губы отвечает мне моя Ирина, и «Горько» накрывает нас с головой.
        У её губ все тот же терпко-болезненный, но все тот же крышесносный вкус. И она снова и снова кусается, потому что дикие кошки явно не умеют целоваться по-другому.
        Ладонь Иры касается моего галстука, будто затягивает его туже, и вроде как она его поправляет, хотя на самом деле нет - она просто заставляет меня снова ощутить его - скрытый под воротником рубашки ошейник. Её ошейник. Знак того, что я принадлежу ей - со всеми моими потрохами.
        Есть что-то совершенно безумное в том, чтобы надевать его в столь людные места, и целая куча рисков с этим связана, и я вообще не обязан был его надевать, но…
        Но отказаться от этого испытания я не смог!
        Мы целуемся, и этого мне как всегда смертельно мало. Понятия не имею, как я не хотел её раньше, как мог жить неотравленным ею.
        Мы целуемся до восемнадцатого счета - вечер еще впереди, а лично у меня уже после «пятнадцати» чудом не дымятся волосы. Но оторваться от неё я не мо-гу!
        Мы целуемся. Пока гости не начнут радостно улюлюкать.
        А где-то там среди праздничных столиков танцует с Эвелиной наш Аллигатор…
        КОНЕЦ