Из ворон в страусы и обратно Анна Яковлева
        Женские истории #
        В большой город Нилу влекла мечта - поступить в текстильный техникум и стать модельером-закройщиком. Шитье было ее страстью. Участие в студенческом конкурсе готовых изделий изменило судьбу девушки. Платье, в котором она прошла по подиуму, заняло первое место, а в награду Нила получила швейную машинку «Зингер» и неожиданное предложение от скаута модельного агентства Вадима Валежанина. Вадим нарисовал перед Нилой упоительную картину, в которой Ниле принадлежал весь мир и он, Вадим, в придачу…
        Анна Яковлева
        Из ворон в страусы и обратно
        Все события, происходящие в романе, вымышлены, любое сходство с реально существующими людьми - случайно
        …Целых полтора часа Неонила Николаевна Кива, пятнадцати лет от роду, высунув язык от усердия, писала шпоры по алгебре и уже изнемогла. Решив, что каторжным трудом вполне заслужила несколько минут отдыха, Нилка намылилась в сад.
        - Вернись и панаму надень, - перехватила внучку баба Катя.
        В панаме Нилка приобретала сходство с чахлым цветком: длинный прозрачный стебель с супротивно сидящими ланцетными листьями, увенчанный перевернутым колокольчиком, явно пробился на свет божий из полуподвала.
        Разложив раскладушку, Неонила растянулась на ней (ноги выступали за край сантиметров на двадцать) и, пристроив острые локти под голову, принялась сквозь прищур, затуманенным взором рассматривать бабушкину коллекцию ирисов.
        Разомлевшие в знойном мареве, лепестки расплылись и превратились в пятна, пятна слились, создавая нежнейшие расцветки.
        Персидский индиго переходил в ультрамарин, менялся на лавандовый и абрикосовый с вкраплениями кремового. К синему примыкали пятна светлого баклажана, баклажан соседствовал с кляксами цвета папайи. Светлый беж и светлая фиалка брали в кольцо нежнейший персик - если бы эти цвета перенести на ткань, она получилась бы невероятной.
        С майского цветника Нилка уже сделала несколько вполне приличных акварелей. В июне зацветут пионы и дельфиниумы. В июле - розы и лилии… Нилка и с них сделает эскизы.
        И так до самого последнего цветка в конце осени. Что там у бабушки заколосится по осени? Хризантемы и очитки. Эти будут цвести в красной гамме: от терракоты и кармина до фалунского красного, бордо и каштанового.
        Сердце Неонилы сладко заныло, а в животе зазвенело от восторга. Осенью ее здесь уже не будет.
        Осенью она будет далеко-далеко, в сотнях километров от их рабочего поселка, который объезжают стороной даже Лолита и Наталья Королева (филармония только успевает расклеивать и срывать объявления об их концертах).
        Не говоря уже о группе «Нервы» - эти вообще не подозревают о существовании поселка.
        Осенью она будет…
        Вопль с улицы спугнул Нилины грезы, разорвал тишину и взвился над маревом.
        - Ах ты, выродок! Ах ты, ирод проклятущий! - вопил женский голос. - Чтоб тебя на куски разорвало! Что ж ты делаешь, сучонок?
        Неонила стартовала с раскладушки и в несколько прыжков оказалась у тесового забора.
        Забор был высоким, около двух метров, пришлось вскарабкаться на поперечину. Над плотно пригнанными досками открывался вид на перекресток и дорожный знак над ним.
        В окружении поселковой босоногой ребятни от дома к перекрестку, потрясая кулаками, неслась Федоровна - бабушкина соседка. В овражке рядом с дорогой кувыркались два тела. По некоторым признакам (ярко-голубой гавайке) это был Колька Лычкин. Его соперником мог быть только придурочный сынок Федоровны Славка Худяков - прилипала и зануда.
        - Ведьма бесстыжая, - приметив над забором панаму Неонилы, завопила Федоровна, - любуешься на дела рук своих? Стравила парней и радуешься? Тьфу! Что они только в тебе нашли? Соплей перешибешь, ни кожи ни рожи.
        - Сама ведьма, - буркнула Нила и спрыгнула с поперечины. Упрек она пропустила мимо ушей, а вот замечание о коже Нилку больно ранило.
        Бледная, с переходом в зелень, кожа была ее крестом, ее непреходящим кошмаром.
        …Проторчав на огороде час, Нилка с пристрастием оглядела себя: организм категорически не желал приобретать шоколадный оттенок. Солнечный свет отражался от худосочного тельца, а так хотелось быть похожей на сексапильную Уитни Хьюстон времен «Телохранителя» - любимого бабушкиного фильма.
        - Неонила! - Голос бабушки вывел Неонилу из мрачной созерцательности. - Быстро обедать!
        Обед - еще один ужасный ужас, непреходящий кошмар, пытка с пристрастием.
        Нила метнулась в дом, прошмыгнула в спальню за шортами и майкой и была поймана с поличным.
        - Куда это ты намылилась? - медовым голосом поинтересовалась бабуля, появляясь в дверях.
        - Обедать, - не моргнув глазом соврала Нилка и почувствовала, как кровь медленно приливает к лицу. Под светлой кожей она поднялась до корней волос и не оставила ни единого шанса - вот так всегда. Собственная кожа свидетельствовала против Нилки и выдавала с головой.
        Бабушка - святая душа - сделала вид, что не видит состояния внучки.
        - Знаю я тебя, - погрозила она пальцем, - удрать хотела. Не выйдет. Пока не поешь - никуда не пущу.
        - Ба! - Нилка приготовилась к затяжной позиционной войне. - Я есть не буду. Не хочу.
        - Как это не буду? Как это не хочу? А кому я готовила? - Это был последний аргумент. После этого бабушка обычно резко меняла стиль правления - либеральную демократию на военную хунту.
        - Я не хочу есть! Ты меня раскормишь! Ты хочешь, чтобы я такой, как ты, стала?
        - Тебе до меня, как до Киева раком, - отрезала Катерина Мироновна, - марш за стол. И не надейся, что я, как твои родители, забуду тебя покормить. Борщ съешь - и за учебники.
        - Ненавижу борщ! - с чувством произнесла Нила и передернула плечами. - Ненавижу есть!
        - Ноги протянешь, - припугнула Катерина Мироновна, приобняв внучку.
        - Не протяну! Мне нельзя поправляться, - пошла на хитрость Нила, - может, я хочу манекенщицей стать.
        Морщинки на бабушкином лице разбежались.
        - Поганка ты бледная, а не манекенщица.
        Поганка, спирохета и альбинос - чего только не приходилось выслушивать Нилке из-за проклятого цвета кожи и волос.
        - Не поганка, а блондинка. Что из этого?
        - Тебя ни одна камера не увидит, ты в кадре не проявишься - вот что, - пообещала Катерина Мироновна.
        - Ба! - простонала Нилка. - Ну что ты ерунду городишь? Перекрашу волосы и проявлюсь.
        - Я тебе перекрашу, - нестрашно пригрозила Катерина Мироновна. - Хочешь на мать быть похожей?
        После этих слов Нила обычно надолго замыкалась в себе.
        Маму она, конечно, любила, но… похожей быть решительно не желала.
        Год назад Нила даже составила перечень причин, по которым она не хотела быть похожей на мать.
        Во-первых, та неудачно вышла замуж - за алконавта.
        Поначалу, на заре совместной жизни, мать еще пыталась сопротивляться, но хватило ее ненадолго. Однажды махнула на все рукой, напилась вместе с суженым и оказалась примерной ученицей.
        Быстро втянулась, стала настоящим собутыльником мужу, товарищем по партии, а также боксерской грушей. На этом не остановилась, пошла дальше и обнаружила склонность к импровизации.
        Здесь начиналось «во-вторых».
        Бросив единственную дочь с невменяемым папашей, мать могла исчезнуть из дому на несколько суток. Возвращаясь, чувствовала себя виноватой, мучилась похмельем, рыдала и подлизывалась. Не гнушалась и клятвами - всем этим изобиловала жизнь Нилы в родительском доме.
        Иногда Нилка думала, что она - суррогатное дитя. Боженька не давал родителям ребенка, и они нашли способ обхитрить Боженьку - обратились к суррогатной матери.
        Хитрить с Боженькой - последнее дело. Он подает за труды - так говорит бабушка.
        Нила даже знала точный адрес, по которому ей воздастся: Текстильный техникум в соседнем районе.
        По твердому убеждению Неонилы, ее восхождение к счастливому будущему начнется с этого скромного образовательного учреждения.
        С мечтой о техникуме Нилка стоически выдерживала все истерики матери, драки и грязные намеки родного отца. В обнимку с этой мечтой она просыпалась и засыпала, мечта давала ей силы и пищу, когда в доме было шаром покати, а это случалось сплошь и рядом.
        Теперь от мечты ее отделяла итоговая аттестация, долбаная ГИА - и все.
        И тогда она будет допущена к сакральным знаниям о «конструировании, моделировании и технологии швейных изделий».
        Ничего другого Нила не хотела сильней. Даже непьющих родителей, даже новых тряпок, даже моднячих кед (таких, как у Тоньки, - черно-белых, с красными, блестящими шнурками) Нила так не хотела.
        - Нилка! - спугнула мысли бабушка. - Ты где витаешь? А ну ешь, остыло все.
        - Ба! У тебя что, дел больше нет? - прозрачно намекнула внучка.
        - Одно у меня дело - тебя на ноги поставить, - с тяжелым вздохом произнесла Катерина Мироновна и умостила свое еще крепкое тело напротив внучки.
        Нилка почувствовала легкую панику. Караул. Засада. Придется давиться борщом под всевидящим бабушкиным оком.
        Хоть бы Тонька позвонила!
        Желание, чтобы бабушка отвлеклась, было таким неистовым, что телефон на самом деле зазвонил. Вот что делает сила мысли!
        - Сиди! - Кряхтя и пощелкивая суставами, как гремучая змея хвостом, бабушка поднялась и проследовала в комнату, а Нилка проделала то, что проделывала обычно: вылила борщ в мойку.
        Едва она освободила от гущи сток, бабушка вернулась.
        - Тебя. Уже? - Катерина Мироновна с подозрением исследовала раковину и пустую тарелку. - Снова отправила в яму?
        - Совсем чуть-чуть, - пробубнила Нилка, - всего одну ложку.
        - Ох, девка, помяни мое слово: не выйдешь ты замуж. Какая из тебя работница?
        Нила уже стояла в прихожей. Прикрыв трубку ладошкой, с недоумением в голосе спросила:
        - Ба! А разве замужество - это работа? - Неисповедимая, девонька моя, неисповедимая.
        …Звонила Тонька Белкина - подруга, соседка, наперсница и одноклассница. Их семьи жили по соседству в рабочей общаге завода.
        - Кива, - сварливо начала Белкина, - ты домой собираешься?
        - Делать мне, что ли, нечего? У предков война, а мне готовиться надо. Ты же знаешь, если не напишу тестирование, мне петля.
        Русичка и математичка - две мегеры, две ближайшие родственницы Дракулы - висели якорями на мечте Неонилы Кива.
        Большие надежды Нилка возлагала на шпоры и Тоньку, которая обещала пронести на тестирование мобильник.
        - Вместе бы учили. Первый раз, что ли? - Подруги не только вместе учили уроки. Ниле перепадало со стола Белкиных, с плеча крупненькой Тоньки и в целом от щедрот соседей, не говоря уже о том, что от дебошей отца Нила укрывалась тоже у подруги.
        - Нет, я с бабушкой поживу.
        - Ой, - приуныла Тонька, - а я думала, ты мне сошьешь платье на выпускной.
        Шить Нилу научила Катерина Мироновна - мать практиковалась в другом рукоделье.
        Уроки труда мгновенно стали для Нилы любимыми, а походы в магазины тканей - грезами наяву, способом уйти от действительности.
        Забывая о времени, Нила замирала, как ящерица, между стеллажами с отрезами, зависала у вешалок с образцами, пробовала на ощупь надменную роскошь парчи и гипюра, простоту вельвета и сермяжность джинсы и млела от счастья - все одинаково притягивало и вдохновляло Нилу… В голове роились волнующие образы и силуэты.
        Увы, мечтам суждено было оставаться мечтами, образы и силуэты заселяли виртуальные миры.
        Бездарной же, совершенно неспособной к шитью Тоньке ничего не стоило приладить левый рукав к правой пройме, а правый - к левой.
        - До выпускного еще две недели, - через паузу отозвалась Нилка, - сошью, куда от тебя деваться.
        - А когда?
        - После тестирования.
        - Успеешь?
        - Да что там успевать? Час на кройку, час на сметку и примерку. Прострочить и оверложить - еще два часа.
        Это было за гранью Тонькиного понимания.
        - Ладно. Да, слушай! Я такая иду из магазина домой, а навстречу Веня такой выплывает - у твоих был.
        Вениамин Скрипников считался Нилкиным парнем. Ему было семнадцать, и он собирался в армию - учеба вызывала у Вени непреодолимое отвращение.
        В поселке не осталось подъезда, где Веня не тискал бы Нилку.
        - Ты меня не любишь, - канючил незадачливый любовник. Возбуждение разрывало пах, виски ломило, губы горели огнем.
        Не знающая родительской ласки, нимфетка таяла в неопытных руках кавалера, но стоило ему проявить настойчивость, трусливо отыгрывала назад.
        Ссоры возникали перманентно, Веня грозил найти другую, но от угроз к делу не переходил. Так они и существовали.
        - Так что жди, - промурлыкала Тонька.
        - Черт. Скорей бы его забрили, - вырвалось у Нилы. - Добрая девочка, - съязвила подружка, и они простились.
        Русичка с математичкой по неведомой причине взяли отгул по основному месту службы и из демонов превратились в престарелых ангелов-хранителей. Эти престарелые ангелы-хранители оказались беззубыми, немыми, слепыми и глухими, и Нилка внаглую скатала ответы и нужные баллы наскребла. В исторический день, 25 июня, отправила в техникум копии документов и две фотографии три на четыре, на которых проявилась, вопреки мрачным бабушкиным прогнозам.
        Пропуск в рай был практически в кармане, несмотря на это (а может, благодаря этому), Нила со всей страстью взялась за шитье выпускных - одинаковых! - платьев Тоньке и себе.
        Выпускной отгремел, оставив после себя головную боль, засосы на шее и кучу любительских фото, и время, как водится, замедлило движение.
        В ожидании ответа из техникума Нила днем отбывала трудовую повинность - корячилась на огороде, а вечерами обжималась с Веней на скамейке перед домом.
        Чувствуя надвигающуюся разлуку, Веня домогался с особой настойчивостью, но Катерина Мироновна стояла на страже внучкиной нравственности.
        - Нилка! Опять этот малолетний кобель под забором дрочит? - не стеснялась в выражениях баба Катя. - Женилка выросла в ущерб мозгам. Чтоб духу его не было в моем доме и в окрестностях, а не то я ухватом по спиняке пройдусь, мало не покажется. И тебя вожжами перетяну. Ишь, распарились оба, за версту несет срамом.
        Вожжи в хозяйстве перевелись вместе с дедом Иваном, мужем бабы Кати, и конем Ивашкой - лет пятнадцать назад, но красная, как вареный рак, Нилка одернула юбчонку, мышью проскочила в спальню и закусила кулаки от обиды.
        Ничего-ничего. Скоро-скоро.
        То ли безлунная ночь Гекаты, то ли возбуждение - что-то повлияло на мозговую деятельность Вени. Он вдруг завопил под забором, как потерпевший:
        - Баба Катя, я жениться хочу на Нилке!
        Это было что-то новенькое.
        Нилка хмыкнула и схватилась за щеки. А что, если на самом деле выйти замуж за Веню? Вот прикол будет!
        - Иди-иди, жених, - баба Катя для убедительности потрясла ухватом, - много вас таких ходит.
        Выйти замуж за Веню, продолжала соображать Нилка, значит проститься с мечтой, а как жить без мечты? Как мать? Совсем не прикольно.
        Странное дело: мать с отцом все-таки было жаль.
        Бабушка слышать не хотела о сыне и невестке, запретила внучке упоминать их имена и не позволяла носить родителям продукты.
        Нарушая запрет, Нилка по-тихому подкапывала молодую картошку, дергала редис, зелень и на велосипеде отвозила предкам.
        - Давай, давай, - кипятилась Катерина Мироновна, обнаружив подрытый картофельный куст, - поставляй им закуску к столу. Быстрее сдохнут.
        Нилка пугалась перспективы и отмалчивалась.
        Перспектива вырисовывалась мрачнее некуда, траурная перспектива - тут бабушка была права.
        Высохшая, как мумия, мать проявила смекалку: бутылки теперь ставили рядом с кроватью и пили лежа, как патриции. На кровати патрициев и накрывало.
        Случись что, думала Нилка, никто не хватится. Ведь ее, Нилы, не будет, а бабушка не переступит порог дома «этого выродка, этой собаки, прости, Господи». Правду сказать, мысли эти не задерживались в Нилкиной головушке. Воздух свободы уже щекотал ей ноздри.
        Совершенно неожиданно идея с женитьбой понравилась Вене. На следующий день он приволокся к Нилке с букетом ромашек, вырванных прямо с корнем, и брякнул:
        - Нилка, выходи за меня.
        Причепуренный, с ромашками в кулаке, Веня выглядел слоненком с открытки.
        Нилка моргнула:
        - Вень, мы ж несовершеннолетние.
        - Так и что? Вон Саньку со Светкой расписали же.
        - Так ведь по залету.
        - А нам кто мешает?
        - Венечка, ты забыл? Я поступать собралась.
        - На фига? Чем тебе здесь плохо?
        - Здесь работы нет.
        - Как это нет? Люди же работают. Вон объявление в газете: набирают учеников парикмахеров.
        - Там платить нужно.
        - А в техникуме не нужно?
        - А в техникуме я буду стипендию получать.
        - Так прямо и будешь?
        - Буду, - Нилка насупилась, - если не веришь, проваливай.
        - Ну и дура.
        - Сам дурак.
        - Я, может, и дурак, только я жениться предлагаю. А вот найдешь себе какого-нибудь умника, он тебя попользует и пошлет подальше.
        - Точно - дурак.
        - Будешь локти тогда кусать, - продолжал каркать Веня.
        - Не буду.
        До Вени начало доходить.
        - Нилка, ты меня что, не любишь?
        Нилка задумалась. К Вене она привыкла, как к зубной щетке, Веня был всегда, как рассвет и закат. В груди у Нилки что-то дрогнуло.
        - Люблю, Веня. - Она обняла за шею своего кавалера.
        - Тогда выходи за меня.
        - Хорошо. Из армии вернешься - поженимся.
        - Так это когда будет? - разочарованно протянул Веня и отстранился.
        - Ну, тогда засылай сватов, - сдуру ляпнула Нилка.
        От большого ума Веня сообщил родителям о своем намерении привести в их дом невестку.
        - И кого это, интересно? - полюбопытствовала Венина мамаша, насмешливо глядя на плод их со Скрипниковым былой любви.
        - Нилку. Я люблю ее, - на всякий случай объяснил Веня.
        - Нилку? - ахнули родители. Батя у Вени трудился токарем на метизном заводе, а матушка - медсестрой в поликлинике. Батя в семье был головой, и мать - вертлявой шеей.
        - Нилку.
        - Эту версту коломенскую, эту тлю? - не поверил папаша.
        - Никакая она не тля, - оскорбился за любимую Веня, - она хрупкая и нежная.
        - Много ты понимаешь, - презрительно скривился папаша, - тебе жена нужна, а не ваза напольная. И вообще, сходи в армию, а там видно будет.
        Мамаша хранила горестное молчание.
        Медицина бессильна: если ее Веня что-то задумал, пойдет до конца.
        Сколько слез она пролила, отговаривая его от армии, а все без толку. Но жениться на Нилке - это уже слишком. Это - поставить крест на роду Скрипниковых. Ясно же: дурная кровь у этих Кива. Что мать, что отец - совсем спились, усохли, в скелетов превратились, уже ветром качает. А ну как Нилка пойдет по родительским стопам и потянет за собой их кровиночку? Ведь всем известно: если жена пьет, то муж обязательно сопьется. А ну как пагубная тяга передастся внуку или внучке? Тьфу, тьфу, тьфу.
        - …Сначала нужно объяснить этой шалаве, этой паскуде Нилке, чтобы она выбросила Веню из своей глупой башки. Не поймет - тогда война. До кровавых соплей. До последнего патрона, - стучал по столу старшина запаса Скрипников-старший. - Можно и грех на душу взять, отворотное зелье подлить Вене, - подала идею мамаша.
        - Потом отмаливать будем, все потом, - поддержал идею глава семейства, - сейчас все средства хороши.
        Говорить с Нилкиными родителями смысла не имело, решено было обратиться к единственному вменяемому члену семьи - бабе Кате.
        Когда Скрипниковы высадились перед домом Катерины Мироновны из своего доисторического «мерседеса», работавшего на газу и по этой причине несусветно чихающего и чадящего, вид у них был воинственный. Не хватало только флага и барабанов на шее.
        Звук привлек внимание Катерины Мироновны, она отодвинула тюлевую занавеску, рассматривая транспортное средство и святое семейство:
        - О, Нилка, кажется, сваты приехали.
        Обе застыли с отвисшими челюстями.
        - А если они не свататься? - высказала сомнение внучка.
        - А зачем тогда? - задала здравый вопрос бабушка. - Я бы на их месте рада была сбыть с рук своего обалдуя. Или у вас что-то было с ним?
        - Ба! - надулась Нилка. - Как ты можешь?
        Препираться времени не было - сваты уже колотились в калитку, Катерина Мироновна подалась открывать, а Нилка ушилась в спальню.
        - Здравствуйте, гости дорогие! - Взгляд Катерины Мироновны приобрел особую глубину и проницательность. Этот взгляд остался из трудового прошлого и по праву считался фирменным.
        Под этим фирменным взглядом гости стушевались и приняли предложение попить чаю.
        Катерина Мироновна решила пустить пыль в глаза сватам: выставила чайные пары из тонкого белого, волнистого фарфора, подала карамель «Клубника со сливками» и хворост, испеченный накануне для Нилки. Тощая, как вешалка, Нилка хворост есть отказалась наотрез - не пропадать же добру.
        Пока закипал чайник, гости осматривались и хранили неловкое молчание, и бабе Кате пришлось вести светскую беседу о погоде и видах на урожай.
        Чай с листом смородины скрипниковская мамаша оценила.
        - Полезно для здоровья, чистит лимфу, - со знанием дела сообщила она.
        - Жаль, мозги не чистит, - подал голос скрипниковский папаша.
        - Для прочистки мозгов есть другие средства. - Катерина Мироновна качнула головой в сторону ухватов, приткнутых у печи. - Вашему-то я обещала приложить, если не отлипнет от Нилки.
        - Это еще кто к кому прилип, - запальчиво возразил Скрипников-старший.
        - Сват, - изумилась Катерина Мироновна, - ты чего, шуток не понимаешь?
        - Какой я вам сват? - уязвленный до глубины души, ответил Венин батя. - Ваша бикса задом вертит перед нашим-то недоумком, вот ему моча и ударила в голову. Ему осенью в армию, а он - жениться.
        - Чем там вертеть-то? - нехорошо усмехнулась баба Катя. - Там вертеть нечем.
        - Вот и я говорю, - с удовольствием поддакнула Венина мамаша, - смотреть не на что.
        В кухне воцарилась нездоровая тишина.
        - А-а, - сообразила баба Катя, - так вы, стало быть, пришли мне отступного дать?
        - Какого отступного? - испугался передовик производства.
        - А вы как думаете? Мы только за деньги согласны снять вашего Веню с крючка.
        - За деньги? - позеленела мамаша.
        - Да. Вы же не хотите, чтобы Веня женился на моей Нилке? Готовьте выкуп. Иначе не отпустим зятя. Нам в доме мужик нужен, работник. Веня парень крепкий, опять же дети здоровыми будут.
        - Кстати, о детях, - с ядом заметил папаша, - нам от вас ничего не надо. Никаких детей.
        - Это плохо, потому что мы аборт делать не станем.
        - Какой аборт? - взвилась мамаша.
        - Так дело молодое, - с удовольствием сообщила Катерина Мироновна, - у них это быстро. Вон Уфимцевы Санька со Светкой приехали в ЗАГС расписываться, а у Светки схватки начались. Так они из ЗАГСА прямехонько в роддом угодили.
        Скрипниковская мамаша отставила хрупкую чашку, поджала губы.
        - У вашей Нилки наследственность, а нам в семью алкоголики не нужны. Не видать вам нашего Вени. Охмурили парня, теперь шантажируете ребенком. Постыдились бы в вашем возрасте.
        - Это я должна стыдиться? Пришли в мой дом, сидите тут, мою внучку, меня с грязью смешиваете, а мне же еще стыдно должно быть? - Баба Катя с достоинством поднялась и подбоченилась. - А ну, пошли вон, пока я ухват не взяла. Генетики. Моя девка в рот спиртного не берет - насмотрелась на родителей-то.
        - Алкоголизм передается по наследству! - пискнула мамаша, ходко перебирая ногами по направлению к выходу.
        - Тупость тоже передается по наследству, - окоротила медичку Катерина Мироновна, - и не через поколение, а от отца к сыну.
        - Держите свою девку на привязи, - на ходу бросил папаша, - а то я за себя не ручаюсь.
        - Ах ты, пес шелудивый, - потянулась к ухвату баба Катя, - это я за себя не ручаюсь! Пшел вон.
        - Мы в суд подадим! - отступал Скрипникников-старший на всякий случай спиной. - А мы на алименты, - пригрозила баба Катя.

* * *
        …Происходящее напоминало сон.
        Выложенный плиткой тротуар, купеческие домики, высотные дома - от восторга слезы наворачивались. Столица мира с техникумом в центре.
        Перед зданием техникума Нилке захотелось пасть ниц. Внушительные колонны, портики, пушкинские фонарики…
        В их рабочем поселке самыми значительными архитектурными сооружениями числились бывший клуб завода (ныне здание поселковой администрации) и церковь. Ни там ни там Нила ни разу не была.
        Сумки обрывали руки, восторг пополам со священным ужасом стиснули сердце, и ноги налились тяжестью. Если бы ее не подхватила и не внесла в святая святых стайка девчонок, не исключено, что Нила бы простояла, пялясь на львиные морды на капители, до темноты.
        - Ну? Ты туда или оттуда? - услышала она насмешливый голос и вынуждена была сдвинуться с места, и войти в каменную прохладу, и ощутить себя одной из небожительниц.
        Наконец-то.
        Дверь с хитрой пружиной мягко вернулась на место, отсекая Нилу от прошлого.
        Попав со света в полумрак, она ослепла и целых пять минут ориентировалась на запахи и звуки. Пахло едой и краской.
        Постепенно из мрака проступили очертания холла и лестницы на второй этаж, к которой устремились девчонки. Во все глаза рассматривая одежду и обувь на них, Нилка потрусила следом.
        Она бы так не оделась. Впрочем, как бы оделась она, если бы у нее была возможность, - неизвестно.
        Запах столовой исчез, зато запах краски усилился.
        - Эй, абитура? - раздался все тот же насмешливый голос.
        Девчонки наблюдали за потугами вновь прибывшей втянуть сумку (чего только бабушка туда натолкала, камней, что ли) по ступенькам.
        Во взглядах, устремленных на нее, читалось осторожное любопытство, и Нила насупилась:
        - Че?
        - Как звать?
        В горле запершило, губы стали чужими.
        - Неонила. Нила, - исправилась она и внезапно обозлилась. Дура. Деревня. Так и будешь снизу вверх смотреть на девок?
        - Меня Ира, - как вождь с трибуны, помахала ладонью круглолицая простушка.
        - Меня Ксения, - подхватила другая - со свисающей на глаза челкой.
        - А меня Наташа.
        Низкая, крепкая шатенка сделала шаг навстречу. Нила сфотографировала девушку быстрым женским взглядом: высокие скулы, брови вразлет, яркие губы. Красок было так много, что глаза разбегались. Зависть острым коготком царапнула неяркую Нилу: везет же некоторым.
        Впрочем, в мире нет совершенства - у новой знакомой не было и намека на талию.
        Пришедшая в следующее мгновение неожиданная, смелая мысль удивила саму Нилку: она их всех сделает. Всех переплюнет. Заткнет за пояс. Обойдет на повороте.
        Эта странная, взявшаяся из ниоткуда идея подчинила себе Нилу полностью… На целых три года…
        …К третьему курсу время, когда Нилка безвозмездно шила для подруг, прошло безвозвратно. К третьему курсу Неонила Кива уже знала себе цену и за определенную мзду строила лекала и кроила ткани для особо одаренных студенток. Плату брала в твердой валюте: консервами, сахаром и крупами.
        Правило не распространялось только на Бабич: в точности как когда-то в школе на уроках труда, Нила пахала за себя и за «того парня». Только тогда «парнем» была Тонька Белкина, а сейчас - Наталья Бабич - та самая девчонка с насмешливым голосом. Жили они в одной комнате, и Бабич без стеснения пользовалась Нилкиными талантами.
        Незаметно для себя Нилка обросла клиентами.
        - Не боишься? - намекали девчонки.
        - Чего мне бояться? Экзамен я сдам по-любому, - отбрехивалась Нила.
        Свой невинный бизнес особо не афишировала, и все было шито-крыто, пока Наталья не почувствовала себя обделенной.
        Случилось так, что во время сессии Нила зашилась в буквальном смысле и не исправила дефект на пиджаке, который конструировала Наташка.
        Дефект был в окате проймы, из-за него все изделие тянуло и морщило, и зачет Бабич не получила.
        В это самое мгновение у Натальи обнаружился талант в области далекой от пошива одежды.
        Вылетев из аудитории, Бабич отправилась прямиком к завучу по воспитательной работе, старенькой Юлии Валентиновне Варенцовой, и настучала на подругу - избавилась от всех конкуренток одним махом.
        От линчевания Нилку спасла телеграмма о смерти родителей. Оба задохнулись в пожаре, не приходя в сознание.
        …Хоронили за счет средств поселка и на пожертвования. Похороны были немноголюдными и тихими, только бабушка пронзительно вскрикнула, когда о крышку гроба сына застучала земля. Постройневшая Тонька заглянула на поминки с каким-то мачо - жгучим брюнетом, невесть откуда взявшимся в малороссийской глубинке.
        - Знакомься, это Алик, - представила Тонька мачо, - он из Адыгеи. Продает у нас помидоры.
        Алик доставал Нилке до пупка, что не мешало ему корчить плейбоя.
        Чуть пошловатый, развязный, он быстро понимал, когда нужно было держаться в рамках.
        - Зачем он тебе? - шепотом поинтересовалась Нила, когда джигит вышел во двор за малой надобностью.
        Тонька поразила подругу философичностью:
        - Я помидоры люблю.
        - Много помидоров вредно.
        - Мне - нет. С ним интересно. И потом, кто из наших способен сводить девушку в кафе или покатать на машине? И вообще я за смешанные браки и дружбу между народами. Вот возьму и женю на себе Алика.
        - Так он и разбежался жениться на тебе.
        - Раньше ты такой злой не была, - надулась Тонька.
        - Раньше я была дурой.
        - А теперь, значит, умная?
        - Поумнее некоторых. - Акции подруги в Нилкиных глазах резко упали, когда она узнала, что Тонька торгует фруктами на рынке.
        Веня уже был контрактником, топтал горы Кавказа и писал на бабушкин адрес так, будто они с Нилой - жених и невеста и дело это решенное.
        Уход сына подкосил Катерину Мироновну, она слегла. С тоской глядя на таявший снег в огороде, Нилка уже подумывала оформить академический отпуск, но бабушка заставила себя подняться.

* * *
        …После девятого дня Нилка вернулась на занятия и с недоумением обнаружила, что ее вещи из комнаты исчезли.
        Кроссовки, джинсы и зимние сапоги, купленные на бабушкину пенсию, найти так и не удалось, и Нила выставила счет Наташке.
        - Я тебе не сторож. Надо было забирать с собой свои тряпки, - огрызнулась та.
        - Ты не сторож, ты воровка!
        - Сама воровка!
        - Что ты сказала? Повтори! - наступала тщедушная Нилка. Она была на голову выше крепкой Наташки и в три раза жиже.
        - Сама такая, - воинственно вздернула подбородок та.
        Дело кончилось тем, что комнату поделили на две автономные половины.
        Но соблазн оставался.
        Бывшие подруги продолжали сновать мимо друг друга на двенадцати квадратных метрах, так что иногда воздух готов был самовоспламениться.
        А уж какой простор воображению это давало!
        Приграничные стычки участились: пропажа учебников, лекций, ручек, мелков для кройки и выкроек стали почти регулярными.
        Вскоре мелкие пакости перестали удовлетворять Наташку.
        После того как она срезала пуговицы на Нилкиной кофте, а Нилка в отместку покромсала ее лекции по основам дизайна, дошло до рукопашной.
        От накопившейся ненависти тузили друг дружку в полном молчании.
        Потешный бой собрал зрителей, и в самый отчаянный момент схватки до слуха Нилки долетела фраза:
        - Дуры, вас же к конкурсу не допустят!
        За секунду до этого желавшая смерти врагине, Нила потеряла к ней интерес, обернулась на голос и пропустила фланговый удар.
        Теснота комнаты спасла Нилку от дальнего полета. Она вписалась в тумбочку у кушетки и даже не почувствовала боли.
        - Какой конкурс? - плохо соображая, спросила она у хлопотавшей над нею девушки - кажется, ту звали Мариной.
        - Конкурс готовых изделий, - произнесла сакраментальную фразу кажется-Марина и протянула Нилке руку.
        Конкурс готовых изделий. Матч-реванш. Полет первого человека в космос. Второе пришествие. С чем еще можно сравнить это событие?
        Стянув с себя разорванную в бою футболку, Нилка переоделась и понеслась в учебный корпус.
        …Взбудораженный новостью, техникум гудел. Было от чего возбудиться.
        Во-первых, ожидалось, что в показе примут участие профессиональные модели агентства Look из краевого центра.
        Во-вторых, ожидалось, что демонстрировать сшитые наряды будут они же, манекенщицы. В-третьих, высокое жюри интересовала не только техника работы, высокое жюри хотело видеть изделия, отмеченные индивидуальностью, неповторимостью и самобытностью.
        Ноги точно приросли к полу.
        Нила перечитывала и перечитывала скупую информацию, изложенную протокольным языком, бессознательно скользила взглядом по составу жюри конкурса.
        Н.Н. Загайнова, П.Г. Бубенец, Л.Е. Сухотин.
        На первой же фамилии Нила испытала легкое головокружение: Н.Н. Загайнова - автор учебника по конструированию моделей одежды «Алгоритмы славы». Эта фамилия была знакома каждому более или менее приличному портняжке. Нилка была приличным портняжкой, и имя Нины Загайновой было ей знакомо.
        Загайнова владела конструкторским бюро. Лекала, которые строили в бюро, пользовались популярностью у производственников.
        Если только Н.Н. Загайнова захочет, если только обратит милостивый взор, если заметит Нилкину работу, о будущем можно не беспокоиться - оно будет мажорным и шоколадным.
        Имена спонсоров, за чей счет организаторы собирались устроить конкурс, Нилка так и не смогла прочитать - они расплылись перед глазами. Да они и не имели значения. Значение имело другое…
        Ткани для моделей одежды - вот что имело значение. Материал можно было купить по своему выбору или получить отрез у Варенцовой.
        Черт! Черт! Черт! Будь он проклят, этот конкурс с его наградами и призами, со всеми модельками и меценатами-благодетелями!
        Все участницы, и в первую очередь Наташка Бабич, на свое усмотрение отоварятся в магазинах тканей шелком и бархатом, парчой и шифоном! А у нее - казанской сироты - нет денег даже на байку. Даже на рогожку. У нее нет денег даже на кусок марли, черт бы все побрал.
        С полными от слез глазами Нила добралась до конца объявления:
        «По окончании конкурса будет устроен бал.
        Третья группа! Утверждение эскизов моделей состоится через неделю. Учащиеся, опоздавшие сдать эскиз, к участию в конкурсе не допускаются (только в качестве зрителей)».
        Под последней строчкой кто-то успел пририсовать человечка с огромными ушами - лоха. Вот-вот. Именно лохом Нила себя и ощущала.
        …Все точно сошли с ума. Группа разделилась на имущих и неимущих, на способных и бездарей, на ленивых и трудяг. Эти подгруппы находились в постоянном броуновском движении, что-то искали, подсматривали, подслушивали, куда-то бегали и что-то доставали. Моментально острым дефицитом стали журналы мод.
        Кто владел журналом, тот владел сознанием, а кто не мог себе позволить Bazaar или Vogue - практически превратился в изгоя. Таких было большинство.
        Желающие получить хоть на день свежий номер записывались у старосты группы.
        Из библиотеки исчезла даже Burda времен бабушек - это все, что перепало Нилке, пока она ждала своей очереди на новенький Elle.
        Вообще журналы мод Нилка не любила, но радовалась, когда получала возможность их полистать.
        Листая Vogue или Bazaar, не столько рассматривала фасоны одежды, сколько старалась уловить тенденцию. У нее даже получалось с большой долей вероятности предсказать, какой стиль войдет в моду и какой цвет станет трендовым - тот, которого давно не было, по которому все успели соскучиться. Так случилось с баклажаном. Так было с персиковым. И с коралловым.
        Получив, наконец, Elle, Нила поняла, что ей ничто не поможет. «Пропорции - это и есть красота», - говорила Шанель. «Пропорции и цвет», - добавляла от себя Нилка. От этой мысли хотелось выть: что-то ей всучит Варенцова, какую дерюгу? Всем известны вкусы старухи: лучшей расцветкой она считала кумач.
        За всеми перипетиями Нила совсем выпустила из виду, что, проучившись три года, Наташка Бабич так и не научилась шить. Под словом «шить» подразумевалось - создавать одежду без конструктивных дефектов.
        Наташка вещь не чувствовала, детали не прилаживала, а пришпандоривала и приляпывала. Все, что выходило из-под руки будущего мастера-закройщика Натальи Бабич, выглядело в точности, как рассказывал в свое время Аркадий Райкин.
        Вкусом Наташка тоже не могла похвастать: предпочитала пафосные фасоны «а-ля королевишна», нагружала вещи лишними деталями, не учитывала особенностей силуэта, рисунок ткани, да и чувство пропорции ей было неведомо, так что на модельера-конструктора Бабич тоже не тянула.
        Впервые за все годы учебы Нила испытала удовлетворение при мысли о криворукой Наташке: она по определению не могла быть конкуренткой. У нее, Неонилы Кива, вообще не было конкурентов в их альма-матер. Завистники были, а конкурентов не было.
        …На дворе стоял апрель, аромат цветущих яблонь врывался в открытые окна аудиторий. Учащиеся третьего и четвертого курсов, построенные во дворе буквой «П», уже минут тридцать изнывали в ожидании гостей. Гости задерживались.
        Первокурсники и второкурсники допущены к действу не были и умирали от любопытства, густо облепив окна второго этажа.
        Букву «П» уже порядком вспучило, когда со второго этажа раздалось долгожданное:
        - Е-дут! Е-дут!
        Через несколько минут во двор въехала «газель».
        Интригующе долго из машины никто не выходил, наконец, под одобряющий гул голосов дверь микроавтобуса отъехала.
        Первой показалась жгучая брюнетка - отбеленная в хлорке копия Наоми Кэмпбелл. Поставив ножку сорокового размера на асфальт, она распрямилась, являя себя миру в полный рост, чем вызвала гром аплодисментов.
        Овации не прекращались, пока последняя красотка не покинула нутро «газели».
        Во дворе техникума некуда было яблоку упасть: в городке событие вызвало горячий интерес, и желающим посмотреть на местный глянец живьем не было отбоя.
        Директор техникума Владимир Иванович Волк произнес приветственное слово (короткое, но емкое) и, стараясь держаться на расстоянии от высоченных девиц, сбыл их на попечение зама.
        Сухая и прокуренная, как старая зэчка, старуха Варенцова увлекла девушек на экскурсию по техникуму. Двор потихоньку пустел. Первая часть марлезонского балета окончилась.
        Опустив плечи, Нила выбралась из толпы: она чужая на этом празднике. Или праздник оказался чужим.
        Это было чертовски несправедливо.
        - Чего киснем, Кива? - раздалось у самого уха.
        Нила вздрогнула от неожиданности и обернулась.
        Волк, он же отец и учитель, смотрел с ободряющей улыбкой.
        Нила заставила себя улыбнуться в ответ:
        - Владимир Иванович, а когда нам раздадут материал для работы?
        - Насколько я знаю, сегодня и раздадут. По-моему, ты от группы отбилась, а, Кива?
        - Сбор через час в конференц-зале. Успею. А что там будет?
        - Я секреты разглашать не имею права.
        - Владимир Иванович, - свела белесые брови домиком Нилка, - хоть намекните.
        - Не могу. Всему свое время. Вид у Волка был загадочный, и настроение у Нилы поднялось. Вдруг Бог существует?
        …Устроившись в третьем ряду, Нила не могла отлепить взгляда от платья на брюнетистой модели, которая вышла из «газели» первой. Расцветка «Калахари», африканский мотив. Россыпи черного, хаки, ржавого и жженого апельсина. Такие оттенки невероятно идут смуглым.
        А бледным спирохетам, вроде Неонилы Кива, все больше нежно-розовенькое… Pink. Поросячий цвет.
        Каждому свое. Кому-то инфернальный алый, кому-то шокирующий розовый, а кому-то благородная терракота.
        Старушка Варенцова между тем перешла от разговоров к делу. Представив манекенщиц по именам и номерам, развернула свой талмуд, с которым не расставалась, наверное, даже во сне, и стала вызывать студенток по списку.
        Через тридцать минут двадцать три студентки третьего курса были осчастливлены куском ткани и открыткой с заданием - вопреки прогнозу Волка, это стало неприятной неожиданностью для Нилы. Она-то думала, что выбор фасона оставят за участницами. Задание убивало мечту в полете - так ей казалось.
        Развернув пакет, Нила обнаружила премиленький ситчик в розово-голубой гамме. На открытке с заданием было отпечатано одно слово: сарафан.
        Сарафан? Нила задумчиво помяла в руке ткань.
        В голове соткался образ англичанки, ленд-леди, этакой героини романа «Гордость и предубеждение».
        Или нет. Никаких оборочек, фонариков, пышных юбок. Мысленно Нила уже кроила, приметывала, подгоняла и строчила.
        Шум в зале вырвал Нилку из грез: началась вторая часть марлезонского балета.
        Каждая манекенщица получала двух модельеров-закройщиц.
        В результате Нила с удивлением обнаружила, что ей досталась отбеленная Наоми. Девушку звали Тамарой, ее надменности позавидовала бы и царица. Такую в розово-голубой ситчик?
        Придя в себя от шока, Нила извинилась и бросилась к Варенцовой:
        - Юлия Валентиновна, по-моему, тут какая-то ошибка.
        - Какая ошибка, Кива? - Варенцова смотрела с досадой.
        - Видите, какая у меня ткань.
        - Ну?
        - И смотрите, какая модель. - Нилка повела глазами в сторону Тамары-Наоми.
        На дне старческих выцветших глаз появился укор.
        - Вечно ты, Кива, голову морочишь.
        - Юлия Валентиновна, пожалуйста, придумайте что-нибудь, - взмолилась Нилка.
        - Ну, вон, поменяйся с Плашко. Ей все равно, кому брюки шить.
        - Юлия Валентиновна, - продолжала хныкать Нилка, - а давайте вы ей сами скажете, а то она упрется, если я попрошу.
        Варенцова обреченно вздохнула:
        - Кива, у тебя цыган в роду не было? Цыган-альбиносов, - добавила она, окинув взглядом Нилкины соломенные волосенки. - Да, - не стала отрицать родство Нилка, - и цыгане, и альбиносы, только вы сами скажите Плашко.
        …Едва модели отбыли восвояси, участницы конкурса сбились в табун. Эмоции выплеснулись наружу, все заговорили разом, поднялся немыслимый гвалт.
        - Нет, вы видели?
        - Девчонки, вы видели, - закатывала глаза Ирина, - какой плащ у моей модельки!
        - А какие у моей ботильоны!
        - А кожа какая! Видели, какая у всех у них кожа?
        - А макияж?
        - Прозрачный, - со знанием дела вставила Наташка. Ей косметика почти не требовалась, и она щеголяла этим.
        В черепной коробке у Нилы теснились образы, и, ведомая ими, она тихо покинула актовый зал.
        Модель, на которую Нилка обменяла Тамару, - Эльза - была голубоглазой шатенкой с нейтральным оттенком кожи, и розово-голубой ситец ей сказочно шел.
        Боясь расплескать по пути вдохновение, Нила припустила в общежитие, где ее ждали альбом, полумягкий «Кохинор» - приз победительницы конкурса эскизов - и ластик.
        Через несколько минут Нилка уже водила карандашом по чистому листу.
        Стремительные линии ложились одна за другой, Нила так увлеклась, что даже не заметила появления соседки.
        Из-под грифеля выходило свободное платье, отрезное по талии, на застежке из воздушных петель и обтянутых тканью пуговок (не забыть перед обтяжкой замочить ситец). Пустить сутаж по подолу и вырезу? Двух цветов. Красный и синий. Такое платье можно носить с джинсовой курткой или вязаной крючком манишкой.
        Как ни экономила бумагу, листов в альбоме не хватило. Отложив рисунки, Нила достала из сумки кошелек, пересчитала деньги. Если купить альбом, то о сутаже можно забыть.
        Просить денег у бабушки язык не поворачивался. Может, плюнуть на все и заработать?
        Словно отвечая на Нилкин мысленный запрос, судьба ответила стуком в дверь.
        Осторожно просунув голову, в комнату заглянула Ира:
        - Нил, придумай фасон, а?
        Бросив на визитершу задумчивый взгляд, Нила вернулась к рисунку. В голове завертелись меркантильные мыслишки: у Ирки денег нет, взять с нее нечего. Такая же голытьба, как она сама. Надо подождать солидного клиента.
        - Нет, Ир, ты извини, - приняла решение Нила. Рука была твердой, и линии получались четкими, прорисованными, - не хочу рисковать. Старуха узнает - эскиз не зачтет ни мне, ни тебе. Так что не проси.
        Ставшая свидетелем этого разговора, Наташка не удержалась от комментария:
        - Ломается, цену набивает.
        - Не твое дело, - даже не повернув голову в сторону подстрекательницы, бросила Нилка.
        Чувствуя поддержку, Ирка попробовала зайти с другой стороны:
        - Нил, ну, может, посмотришь. У меня задание - юбка из трикотажа. Я вот тут набросала.
        Трикотаж Нилка обожала. Косые кокетки, воланы и фантазийные драпировки - м-м-м…
        Ирка все-таки ввинтилась в комнату, с просительным видом просочилась к кушетке, на которой полулежала Нила, и протянула альбом с набросками.
        Соблазн был велик, но Нила точно знала, что если она хоть одним глазком заглянет в Иркины рисунки, то уже не отделается. Рисунки засядут в голове, как в окопе, и будут мучить, пока не родится фасон. А если фасон не родится сразу, то она зациклится и превратится в маньячку. Нельзя объять необъятное, как говорит отец и учитель Волк.
        - Ир, нет, - Нила мягко отвела Иркину руку, - я правда не могу.
        Нилка рисковала: не было никакой уверенности, что еще кто-то из девчонок попросит о помощи.
        …Риск оказался оправданным. Стоящий клиент появился в столовой.
        Поминутно оглядываясь, чтобы не засветиться перед Варенцовой, к Нилке подсела Настя Плашко и заговорщицки прошептала:
        - Помоги, а?
        Едва не взвизгнув от радости, Нилка быстро опустила глаза в капустный салат, а сама принялась копаться в памяти, вспоминая, кто у Насти родители. Кажется, мать учительница, а отец… Вспомнить, кто отец у Плашко, Нила не успела. Словно отвечая на ее муки, Настя прошептала:
        - Я заплачу.
        - Что у тебя? - Погасив веселые искорки, Нила посмотрела на однокурсницу.
        От волнения Настя стала слегка заикаться:
        - У меня б-брюки из вельвета крупного р-руб-ца. Я не знаю, что делать с к-карманами. Они вообще нужны? Если н-нужны, то какие?
        - Сделай один крупный, только опусти пониже, тогда он станет отвлекающей деталью.
        - Посмотришь эскизы? - Настя наклонилась над портфелем, и Нила дернулась, как от удара током:
        - Не вздумай! Встретимся через час в библиотеке, - сосредоточенно глядя в тарелку, прошипела она.
        - Сколько?
        - Купишь мне сутажной ленты, - подумав, попросила Нилка, - и сахару. Она так и не вспомнила, кто отец у Плашко, и решила не заламывать.
        …Нилка обшарила все углы и закоулки на их с Бабич двенадцати квадратах - ее эскизы как сквозь землю провалились. Если это происки вражины Наташки, то большей глупости придумать трудно, ползая по комнате и заглядывая под кушетки, думала она. Вот бы поймать эту ворюгу и засудить! Эскизы - ее, Неонилы Кива, интеллектуальная собственность - это раз. Комната уже напоминала жилище, в которое прямой наводкой угодила бомба. Осмотрев место схватки в последний раз, Нилка села и задумалась.
        Восстановить эскизы не составит труда - это два. Времени жалко, но назло этой стерве она сделает еще лучше, чем в первый раз: нет предела совершенству, как говорит Волк.
        Свои эскизы Нила обнаружила совершенно неожиданно и там, где меньше всего ожидала - в туалете, куда побежала, просидев над рисунком три часа.
        Ее детище висело на гвозде вместе с туалетной бумагой.
        Совершенно не справляясь с собой, Нилка разревелась, хотя ревой не была, скорее наоборот - могла довести до слез кого угодно. Воспитание, полученное в родном доме, было сродни тюремному: не верь, не бойся, не проси.
        Утерев рукавом слезы, Нила сняла с гвоздя листы. Ощущение было странное, будто умер кто-то. Однако, взглянув на эскизы, Нила порадовалась за себя: второй вариант на самом деле вышел удачнее.
        - Ну, держись, гадина, - пригрозила в пространство Нилка.
        Была суббота, Наташка намылилась на выходной день домой и, по всей видимости, свои рисунки предусмотрительно с собой прихватила - от греха подальше.
        Нилка ходила по комнате кругами, как мертвая панночка вокруг семинариста, клацала зубами от бессилия, но отомстить по горячим следам не сумела - отыграться было не на ком и не на чем. Ни учебников, ни одежды Наташка на поживу не оставила. Все, что могла Нилка, - это дать себе страшную клятву мести.

* * *
        …Слово Нилка сдержала за день до утверждения эскизов.
        Подняла руку на лекции, получила разрешение выйти и вместо туалета-буфета рванула в общагу.
        Пришлось покумекать: Наташка, ведьма, засунула свои эскизы Нилке под матрас.
        Изобретать велосипед Нилка не стала, сделала то же, что и Наташка, - распяла рисунки на гвозде в туалете.
        Полюбовавшись результатом, с сознанием исполненного долга вернулась на занятия.
        С этого момента конфликт перешел в следующую фазу.
        Наташка обнаружила пропажу, и никаких сомнений в том, кто стянул эскизы, у нее не возникло.
        - Гадина! - Издав боевой клич, Бабич двинулась к Нилке, Нилка поискала глазами, чем бы защититься от нападения, увидела линейку, схватила ее и направила на противницу:
        - Ну, давай, давай!
        В голове мелькнуло: не хватает только фингалом обзавестись перед конкурсом.
        Неожиданно ловко Наташка выкрутила из рук рахитичной врагини линейку и сильно толкнула:
        - Гадина!
        - Сама гадина! - не осталась в долгу Нилка и толкнула в ответ соперницу.
        Этого было достаточно, чтобы девчонки сцепились и покатились по полу, натыкаясь на ножки кроватей, стола и стульев.
        Эхо битвы разнеслось по общаге.
        Первым в комнату влетела Ирка - она жила за стенкой.
        - Дуры! Вы что делаете? - Больше Ирка сказать ничего не успела - дерущиеся фурии сбили ее с ног, получилась куча-мала.
        Так их и застала комендантша Илона Валерьевна - субтильная дама бальзаковского возраста, с жилистой шеей.
        Наташке крупно не повезло, потому что к Неониле Кива комендантша питала самые теплые чувства: Нилка к 8 Марта сшила ей романтическую блузку из молочного шифона.
        Блузка была очень просто скроенной, единственным украшением стали три нежнейшие розочки, подсмотренные Нилкой в журнале Burda за 1989 год и скрученные ею собственноручно из той же ткани, что и блузка, - из молочного шифона.
        Давно пережившая свои лучшие годы, выцветшая комендантша в этой блузке так преобразилась, что плотник общежития Егорыч наконец-то обратил на нее внимание и даже пригласил танцевать на вечере - вот какие мысли вихрились в голове у Илоны Валерьевны, взиравшей на кучу-малу.
        - Негодяйка! - Комендантша бросилась оттаскивать красную, растрепанную Наташку от поверженной Нилки. - Креста на тебе нет. Сироту обижать. Быстро прекрати. И марш на свое место. Я докладную напишу на тебя, негодяйка.
        - Да что вы ко мне привязались? - провыла Наташка уже со своего койко-места. - Я вот отцу скажу, и тогда посмотрю на вас с вашими докладными. Носитесь с этой дурой, а она мои эскизы испортила!
        - Сама мои эскизы в сортире на гвоздь повесила, и еще жалуется! - ободренная присутствием защитницы, заорала в ответ Нилка.
        - Расселю. Сейчас же расселю, - продолжала яростно трясти невинными кудряшками Илона Валерьевна.
        Обещание свое комендантша сдержала только наполовину - написала докладную и на этом поставила точку, а жаль. Возможно, расселение уберегло бы ее любимицу, Неонилу Кива, от драматического поворота в судьбе.
        При прочих равных Наташке повезло больше: у нее оказались непьющие (или пьющие в меру) состоятельные родители.
        Отец Бабич примчался в техникум, уединился сначала с завучем, потом с директором.
        На следующий день к служебному входу учреждения подъехал фургон, и из него выпрыгнули два бравых униформиста.
        Деловито выгрузив из фургона коробки с лейблом известного производителя компьютеров, униформисты еще некоторое время мелькали в коридорах техникума, после чего все стихло, и покатилась привычная жизнь, только вот Наташка совсем потеряла страх.
        …Примерка, на которой Ниле не пришлось ничего исправлять и переметывать, прошла на одном дыхании. Чистые линии, ни одного неверного шва - Нилкин талант выглядывал из каждого стежка и выточки. - Здорово, - восхитилась Эльза, - хоть сейчас на «Неделю моды в Москве» или на «Адмиралтейскую иглу».
        - Спасибо, - с достоинством отозвалась Нилка, - это у меня от бабушки. Она закройщицей проработала всю жизнь. Мне нравилось смотреть, как она шьет.
        Детские воспоминания неожиданно увлекли Нилку.
        Бабушка перед началом шитья ставила свечку в церкви и свято верила, что удачно сшитая вещь - подарок от Бога.
        Так далеко Нилка в своей вере не заходила, но, по примеру бабушки, в рождении одежды тоже видела божественное начало.
        Необъяснимым образом пальцы знали, как и что нужно делать, чтобы подарить миру еще одну вещь. И не важно, что это - блузка или юбка, пиджак или пижама - это была магия. Поэтому, - выстроила теорию Нилка, - в одних вещах тебе везет, в других - ты проходишь незамеченным по судьбе, в третьих - тебя постигают неудачи.
        - Тебе бы в дом моды какой-нибудь, - донеслось до Нилки.
        - Думаешь? - Нилка смотрела с жадной надеждой.
        - Знаешь, - Эльза сбросила маску неприступности, - у нас в городе я таких точных глаз и рук никогда не видела. Мы вечно телом закрываем амбразуру, я имею в виду ляпы модельеров-закройщиков. А нашу швейку хочется взорвать, чтобы ткани не переводила. Девчонки отказываются в ее показах участвовать. Больше позора, чем денег. Нет, правда: фасоны - прощай молодость, расцветки - похоронные, размеры - просто атас, а качество шитья - вообще отстой. Руки обрывать за такое нужно.
        - Зато есть бутики и магазины известных марок, - примирительно сказала Нила, в двадцатый раз одергивая и оправляя сарафан на фигуре Эльзы. Это было лишним - сидел сарафан идеально. Теперь главное - не спугнуть магию, не испортить строчкой.
        - Ой, да ничего здесь нет. Сотни две бутиков и несколько магазинов модной одежды. Не Париж, одним словом.
        Не Париж. Париж…
        Знакомое слово, черт возьми. Нилка неожиданно осознала, что, став классным модельером-закройщиком, она может поехать в Париж и предложить себя какому-нибудь дому моды. Там нужны руки талантливых мастериц. До Парижа далеко, а до конкурса - два дня. Если все будет хорошо (тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить), то она получит приз - швейную машинку «Зингер». Спонсор расщедрился.
        Это было уже слишком - чернильное пятно на подоле величиной с тарелку. В голове у Нилки стало пусто до звона. Она пялилась на пятно и силилась сообразить, что это и как теперь быть, но ничего в голову не приходило, кроме дикого желания придушить Наташку.
        - Слушай, кутюрье, кому, интересно, ты так насолила? - Тамара подняла надменную бровь.
        Платье было испорчено непоправимо, и никакие пятновыводители, окажись они под рукой, не могли спасти положение - осталось полчаса до показа.
        - Какая теперь разница, - всхлипнула Нилка, так ничего и не придумав. Глаза стали красными, как у кролика, даже надбровные дуги приобрели розовый оттенок. Pink. Бе-е-е.
        Новости одна хуже другой сыпались на Нилку с самого утра.
        Начало положило известие о том, что Эльза подвернула ногу и в показе участвовать не будет. Значит, вся работа псу под хвост. Манекенщицы только с виду все на одну фигуру.
        - Зачем только менялась с Плашко? - подлила масла в огонь старуха Варенцова.
        Глаза у Нилки налились слезами.
        - Откуда же я знала?
        - Вот что, Кива: Тамара ведь не отказывается выйти в твоем платье, так что не разводи сырость, иди и работай.
        - К этому платью блондинка нужна, - шмыгнула носом Нилка.
        Затянувшийся спор уже стал выводить из себя Варенцову: она была организатором конкурса, со всех сторон ее атаковали вопросами, и у нее не было времени объяснять перфекционистке Кива, что молодости все к лицу.
        Уже переключившаяся на более важные дела, Юлия Валентиновна, услышав это заявление, обернулась и выкатила водянистые глаза:
        - Да что ты говоришь?
        - Юлия Валентиновна, - взвыла Нилка, - оно ей не идет! Ну правда!
        - Ну, ты даешь, Кива. Может, к твоему платью Линду Евангелисту нужно было выписать? - с сарказмом спросила она. - Прекрати реветь и радуйся, что Тамара не против выйти в твоем платье, а то я подумаю, что ты хочешь отказаться от конкурса.
        И, сопровождаемая такими же, как Нилка, попрошайками-надоедами, Варенцова удалилась.
        Только Нилка отошла от первого потрясения, теперь вот - это пятно.
        Может, пошло оно все к черту?
        К черту?
        Не-ет, она не сдастся, не доставит радость корове Бабич.
        Схватив сарафан, Нилка понеслась в мастерскую. С развивающимися волосами, Тамара неслась за нею.
        Ворвавшись в мастерскую, Нилка кинулась к пакету, в который собрала лоскуты - остатки ткани.
        Остатки были аккуратно сложены, свернуты в тугой миниатюрный рулончик и перевязаны сутажной лентой. Проклиная свою аккуратность, Нилка раздербанила рулончик, вытряхнула несколько лоскутов и стала прикладывать один за другим к пятну.
        Подобрав размер, вырезала из лоскута форму - попадание было почти полным. Тамара не успевала следить за Нилкиными руками. Несколько движений ножницами, пулька ниток, иголка - все мелькало, как в хорошо отрепетированном танце.
        - Что ты делаешь? - удивилась девушка, наблюдая, как Нилка приметывает кусок ткани на пятно.
        - Жюри заплатку не заметит, - объяснила Нилка, накладывая стежок, - далеко. - Нилка откусила нитку. - Надевай.
        Тамара втиснулась в платье, и сразу стало ясно, что оно с чужого плеча. Как ни одергивала, как ни вытягивала швы Нилка, лучше от этого не становилось. Все пропало.
        В Нилке будто что-то надломилось, какую-то гайку сорвало: она уткнулась в ситцевый подол и разревелась. - Прекрати реветь. - Тамара стянула с себя наряд, добив Нилку безупречным загаром. - Почему бы тебе не выйти в нем самой на подиум? То есть на сцену. Ты мельче меня, и тебе оно будет в самый раз. Давай-ка, надевай.
        …Действо напоминало КВН. Первый ряд занимало жюри, следующий - завитые и разряженные конкурсантки, над которыми густым облаком клубились запахи гелей, туалетной воды, лака и антиперспирантов.
        Ведущий конкурса - студент четвертого курса с отделения промышленного оборудования, напомаженный донжуан с красными губами Сашка Шепелявых, в черной тройке и бабочке похожий на юного беса, объявил в микрофон:
        - Господа! - Сашка выдержал красивую паузу, явно воображая себя популярным шоуменом. - У меня два объявления. Первое: по техническим причинам изделие Натальи Бабич в показе не участвует. Второе: по состоянию здоровья модель под номером шестнадцать, Эльза в показе не участвует, по этой причине свои изделия участницы конкурса будут демонстрировать сами или же с помощью дублеров из числа моделей.
        Представив, как Бабич пытается втиснуться в платье на три размера меньше, Нилка прыснула в кулак.
        По залу пробежал легкий шорох, старушка Варенцова простучала каблуками по проходу, и все забыли о сказанном - у бокового входа в зал появилась первая модель.
        - Итак, дорогие друзья! - продолжил с энтузиазмом Сашка. - В нашем техникуме подобный конкурс проводится впервые. Да что там в техникуме! Такой конкурс проводится вообще впервые в истории существования среднего профессионального образования. - В этом месте зал одобрительно загудел. - Так не посрамим же лица СПО!
        - Не посрамим! - заревел зал.
        Тон был задан, далее конкурс проходил в интерактивном режиме.
        Во время демонстрации нарядов Сашка Шепелявых крутил головой, прижимал ладони к сердцу и закатывал глаза, и зал с восторгом реагировал на эти телодвижения, особенно мужская половина.
        На сцене одна за другой появлялись модели. Открытые ноги, плечи и декольте будущие сварщики и техники по обслуживанию ткацких станков встречали бурными аплодисментами.
        Каждый раз, когда жюри поднимало таблички с оценками, Нилка от волнения впивалась зубами в косметический карандаш. Пока все шло неплохо. Пока еще никто не получил десять баллов.
        - Номер двенадцать! - прогремел в микрофоне голос Шепелявых. - Встречайте! Неонила Кива в платье собственного производства!
        - Улыбайся, - шепнула Тамара.
        Нилка почувствовала легкий толчок в спину и оказалась в актовом зале.
        Зашарканная сцена заштатного актового зала даже отдаленно не напоминала подиум. Вместо юпитеров - тусклые от пыли электролампы, вместо шикарной публики - знакомые рожи. Да и кутюрье с мировым именем не оправлял на Неониле Кива в последние секунды свое творение, но Нилке пригрезилось, что все именно так.
        По проходу она шла как в тумане - ничего не видя перед собой, и чудом добралась до сцены.
        Чужие мокасины слетали с пятки, приходилось подволакивать ноги, чтобы их не потерять.
        Бабу Катю бы сюда, мелькнуло на периферии сознания.
        Она бы не узнала внучку - стараниями Тамары от бледной спирохеты и поганки не осталось и следа. Нилкино лицо светилось, словно лик. Неужели пережитое потрясение ее так изменило? Или дело в румянах и нескольких штрихах, оттенивших брови? Не может быть. Тогда в чем? Или во всем сразу?
        Уже на середине сцены Нилке показалось, что какое-то движение произошло среди жюри, кто-то из небожителей повернулся к сцене спиной.
        Нилка моментально впала в панику оттого, что ее платье кому-то не понравилось, рысью проскочила остаток сцены, чуть не кубарем скатилась по ступенькам, как записная соблазнительница - Золушка, - потеряв мокасину, проскочила проход, вывалилась в дверь и попала в объятия Тамары.
        - Молодец, молодец, - Тамара ободряюще похлопала Нилку по плечу, - с почином.
        В голове у Нилки было гулко от пустоты, срывающимся голосом она бормотала как заведенная:
        - Ужас! Какой ужас!
        В двери показалась Настя с потерянной мокасиной:
        - Держи. Как тебе дефиле?
        - Ужасно.
        - Все пучком, - не согласилась Тома, - для первого раза просто отлично.
        - Правда?
        - Говорю же: молодец.
        - А кто-то из жюри отвернулся.
        - Никто не отвернулся. Наоборот. Приехал еще один член, - с выражением произнесла Тамара.
        - Кто это? - Наш скаут и букер. Селекционер по моделям и агент Вадим Валежанин.

* * *
        …Жюри удалилось на совещание, а бомондовское, нездешнее «скаут» и «букер» гуляло в сознании, отвлекало и не давало сосредоточься.
        Скаут… Кто это? Богочеловек? Вот бы посмотреть одним глазком…
        Наверняка в его власти вершить судьбы таких, как Неонила Кива. Вдруг ему понравится ее работа? Вдруг он пристроит ее модельером-закройщиком к какому-нибудь российскому дизайнеру?
        К моменту, когда жюри вернулось после совещания, Нилка, казалось, впала в прострацию.
        На сцену снова выгребся Сашка Шепелявых, в руке у него был конверт. Над залом повисла нервная тишина.
        Неторопливо, как в замедленной съемке, Сашка распечатал конверт, испытывая терпение зала, эффектно извлек листок с текстом, пробежал глазами, одарил зрителей ослепительной улыбкой и, растягивая слова, начал:
        - По единодушной оценке жюри… лучшей работой признана работа… работа ученицы третьей группы третьего курса… Неонилы Кива! - в полной тишине завершил маневр ведущий.
        Секунду, ровно секунду зал осмысливал известие и только через секунду взорвался ревом.
        - Кива! Так держать! Поздравляем! - неслось с галерки.
        Оглушенная и ошеломленная Нилка затравленно озиралась по сторонам и не узнавала актовый зал, сокурсников - все стало чужим.
        Наконец взгляд вырвал из хаоса знакомое лицо.
        - Не тупи, Кива, улыбайся. - Настя встала на носки и чмокнула Нилку в щеку.
        - Ага, - кивнула Нилка и улыбнулась жалкой улыбкой.
        Почему-то отчаянно хотелось плакать.
        Она победила. Ее платье в стиле кантри покорило жюри. Ей одной выставили две «десятки» по двум номинациям - за стиль и качество исполнения. Не бог весть какая, но победа! Сколько их еще будет, таких и более престижных побед…
        Двое технарей-третьекурсников внесли в зал швейную машинку, как призового жеребца, с красным бантом на шее.
        - Победительнице вручается…
        Благодарная публика заглушила конец фразы свистом и аплодисментами.
        В этот кульминационный момент Нилка испытала всепоглощающую любовь к окружающему миру и даже пожалела, что облила клеем черное платье для коктейлей, которое смастырила Бабич.
        …Гордая до соплей Нилка следовала за машинкой «Зингер» и сопевшим от натуги Ваней Земцовым, который тащил машинку в общагу, когда их догнала Настя Плашко. - Кива! - издалека заорала Настя. - Тебя Старуха призывает! Сказала - срочно!
        Восхитительное чувство эйфории мгновенно слетело с Нилки, в лице медленно проступила зелень. Чертово платье, и зачем только она поддалась желанию отомстить Бабич?
        - Вань, - удрученно обратилась Нилка к носильщику, - ты на вахте оставь машинку, я потом заберу.
        - Пупок развяжется, - измерил красноречивым взглядом Нилкину фигуру Ваня.
        - Кто-нибудь из девчонок поможет, - уныло отмахнулась Нилка, - спасибо за помощь, Вань. А не знаешь зачем? - Это уже относилось к подбежавшей Насте.
        - Не, не знаю, - запыхавшись, ответила та.
        Теряясь в догадках, Нилка поднялась на второй этаж техникума и остановилась перед дверью кабинета Варенцовой в нерешительности.
        Что с нею сделает Старуха? Лишит стипендии? Черт, зачем она только…
        Дверь в этот момент ожила и поползла Нилке навстречу, за дверью обнаружилась Н.Н. Загайнова - автор учебника, директор, заслуженный работник.
        - Кива? - притормозила автор и директор.
        В открывшуюся дверь были видны два стола, составленные буквой «Т», и ряд стульев, плотно придвинутых к столу совещаний. Через спинку одного из стульев была переброшена черная тряпка, в которой Нилка шестым чувством угадала платье Бабич.
        Взмокшая от предчувствия, Нилка коротко кивнула:
        - Да. - Простым выговором не отделаться. Кажется, ее сейчас повесят на этом недоделанном платье.
        - Это я тебя искала. - Загайнова отступила назад, в кабинет, увлекая за собой Нилку. - У меня есть к тебе предложение.
        Стараясь дышать через раз, Нилка глухо спросила:
        - Какое? - Неужели ей предложат выбрать способ казни?
        - Мне нужны способные люди, - явно любуясь собой, заявила заслуженный работник, и Нилка порозовела - не от предложения Загайновой, хотя оно ласкало душу, а от счастья, что вешать ее никто не собирается.
        На радостях Нилка тут же представила головокружительную карьеру конструктора одежды в конструкторском бюро автора и директора Н.Н. Загайновой, призы и награды за лучшие разработки лекал.
        - Так что давай доучивайся, - чирикала Загайнова, - я тебя с удовольствием возьму в коллектив. Только диплом вытяни на «отлично».
        Перспектива заниматься конструированием лекал сделала ручкой: на «отлично» у Неонилы Кива шли только специальность и все, что связано с шитьем. А всякую лабуду, вроде основ философии и права, Нилка считала мусором и старалась не забивать себе голову.
        - Постараюсь, - промямлила она.
        - Да, ты уж постарайся. Вообще-то к нам серьезный конкурс, но тебя я готова взять без конкурса, только с испытательным сроком. Я думаю, это редкая удача - оказаться в такой фирме, как наша.
        - Я тоже так думаю, - соврала Нилка.
        - Возьми мою визитку, - засобиралась директриса, - на всякий случай. Ответит секретарь, назовешься, и тебя соединят. - Спасибо, большое спасибо, - расшаркалась Неонила и, тут же забыв о всесильной Загайновой, припустила на первый этаж, в аудиторию, приспособленную под раздевалку с гримеркой.
        …В аудитории, куда перенесли трельяж из холла и где переодевались девушки, стояла деловитая суета, приправленная плотным духом парфюма и пота. - А зачем он приехал? - Наконец-то у Нилки появилась возможность расспросить Тамару об этом богочеловеке, скауте.
        - Кто?
        - Вадим Валежанин.
        - Этот селекционер-трупоед? Зачем он может приехать? На лица и тела посмотреть. Он числится скаутом одного международного агентства, вот и шустрит. Иногда мне кажется, он не прекращает оценивать девчонок даже в морге.
        - Почему?
        - Потому что для него главное - найти очередную старлетку. Смотрит на нас через прицел объектива. Мы для него вообще не люди, а фактура. Инструменты для достижений, живые вешалки.
        Нилка смотрела с недоверием:
        - Правда, что ли?
        - Голимая.
        Хорошо это или плохо, Нилка понять не успела - дверь распахнулась, и в проеме показался мужской силуэт.
        Девушки-модели ни единым вздохом не отреагировали на вошедшего, продолжали стаскивать с себя наряды, обнажая худосочные тела. В душном воздухе раздался одиночный мышиный писк - Нилка прикрылась только что снятым платьем.
        - Спокойно, девочки, - попросил пленяющий баритон, - это всего лишь я.
        Модели бросали на Нилку возмущенные взгляды, и лишь Тамара снизошла до объяснения:
        - В нашей среде не принято стесняться.
        Покрутив головой, вошедший осмотрел помещение:
        - А-а, вот, значит, как? Кто тут у нас такой пугливый?
        Скукожившись и прижимая к груди платье, Нила следила широко распахнутыми глазами за приближающимся очаровательным шалопаем, которому на вид можно было дать тридцатник.
        В том болоте, где росла и училась Неонила, такие красавцы не водились в принципе. Такие красавцы на болотах не водятся - такие водятся в оранжереях. Им нужны особые условия для произрастания: роскошь, комфорт, любовь и восхищение толпы. И модные тряпки.
        Грива вьющихся каштановых волос, карие с поволокой глаза и темные, почти сливового оттенка губы - словом, колени у Нилки подогнулись, она плавно опустилась на скамью. Сердце остановилось, время остановилась, в довершение всего Нилка с ужасом поняла, что позорно вспотела. Деревня. Дура. А если это шанс устроиться модель ером?
        Собрав все душевные силы, Нилка посмотрела в глаза очаровательному шалопаю.
        Лучше бы она этого не делала.
        Карие глаза утянули на дно, на котором все отчетливее просматривались предыдущие жертвы: яркие, смуглые, раскованные - не чета Нилке.
        Утопленницы манили новенькую и лукаво улыбались.
        Кожа у Нилки покрылась мурашками, она встряхнула головой - химеры исчезли.
        - Здравствуй, солнце мое. - Мачо обнажил в улыбке ослепительной белизны зубы. Ну, еще бы… Театр начинается с вешалки, а мачо - с зубов.
        Кончиком языка облизнув пересохшие губы, Нилка кивнула - звуки застряли в горле.
        - А-а, вот, значит, как. А говорить-то мы умеем?
        Нилка снова кивнула.
        - Валежанин, большими дозами ты убиваешь. - Тамара успела надеть джинсы и джемпер. Под тонким трикотажем прорисовывались бугорки сосков.
        В эту самую минуту Нилка ничего так не желала, как быть похожей на спокойную и равнодушную ко всему Наоми-Тамару. Равнодушную настолько, что в присутствии неотразимого самца у нее не отнялась речь.
        - Я? - радостно удивился мачо.
        - Ты. Это Вадим Валежанин, скаут международного агентства, - представила богочеловека Тамара.
        У богочеловека оказалась бульдожья хватка.
        - Значит, так, - обратился он к Нилке, судорожно комкающей платье, - приходи в себя, одевайся и выходи в холл. Кивни, если ты меня слышишь.
        С красивого лица сбежала улыбка, оно стало пугающе жестким, очаровательный шалопай бесследно испарился.
        Нилка приниженно кивнула.
        - Ого, - хмыкнула Тамара, когда мачо, уходя, поднял в прощальном жесте руку и скрылся за дверью.
        Пребывающая в полной прострации Нилка сглотнула.
        - Как думаешь, зачем я ему понадобилась?
        - Наверное, у него есть к тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться.
        - Какое?
        - Найди его - узнаешь.
        - Может, не надо? - Колени все еще противно дрожали, Нилка чувствовала себя только что сдувшимся аэростатом.
        - Неужели тебе не интересно, чего он хочет?
        Еще как интересно. Даже слишком интересно. От этого-то нездорового интереса Нилку и бил озноб.
        Неожиданно Нилка поймала себя на остром желании дезертировать. Тихо смыться. Как это сделать незаметно с ее ростом?
        Ничего не попишешь, придется выяснить, зачем она понадобилась этому господину.
        От волнения не попадая в рукава и штанины, Нилка с грехом пополам переоделась, расчесалась, перехватила волосы резинкой и соорудила гулю на затылке.
        - Ни пуха, - напутствовала Тамара. - К черту, - рассеянно отозвалась Нила.
        …В холле скаута не оказалось. Испытав невероятное облегчение, Нилка протрусила к выходу, выскочила на улицу и буквально врезалась в отару ребят, дымивших под колоннами.
        Увидев Нилку, парни засвистели и захлопали в ладоши так яростно, будто увидели Киру Найтли.
        - У-у-у! С победой, Кива! Знай наших!
        - Большому кораблю большое плавание!
        Не избалованная мужским вниманием, Нилка смутилась:
        - Спасибо.
        - Ты что, на бал не останешься? - Вопрос вогнал Нилку в краску.
        Веня ошибся в прогнозах: за три года даже поматросить альбиноса Нилку и бросить желающих не оказалось.
        - Немного подышу и вернусь, - стараясь скрыть ликование, ответила Нилка и неуклюже спряталась за колонну.
        За колонной открывался вид на блестящее надменное авто. Нилка в машинах ничего не понимала, но автокар от шестой модели «жигулей» даже она умела отличить.
        На территорию техникума допускались только ВИП-персоны, и Нилка заинтересованно вытянула шею.
        В этот момент дверца авто со стороны водителя распахнулась, над ней показалась породистая кудрявая голова, и Нилка со всей беспощадностью поняла, что не в состоянии сопротивляться исходящей от этого человека силе, что ее влечет к нему как магнитом. Нилке стало страшно.
        - Кива! - раздался пленяющий баритон.
        В груди разрасталось сердце, еще немного, и ее оторвет от земли.
        Впрочем, она и так уже не чувствовала землю под ногами.
        - Прыгай ко мне, поболтаем, - командирским тоном велел Валежанин и спрятался в машине.
        - Почему в машину? Вы же сказали в холле? - Жалкая, обреченная на провал попытка ускользнуть, перехитрить судьбу.
        - Там же народу до черта, поговорить не дадут. Так что давай не трусь. Садись.
        Тон, которым это было сказано, пристыдил Нилку. На самом деле что это она себе нафантазировала? Разве подобный мужчина может заинтересоваться такой спирохетой, альбиносом и тлей, как она?
        Сила этого аргумента сдвинула Нилку с места. Ступая осторожно, как слепая, не помня себя, Нилка двинулась на зов. - Хорошо, - пролепетала она и оказалась в машине по правую руку от скаута.
        …Что-что, а обольщать Валежанин умел. В ход шли документальные свидетельства: статьи в газетах и журналах, буклеты с презентаций, выставок, промоакций и, конечно, дефиле.
        Но это все был вспомогательный материал.
        Взгляд, голос, речь, движения рук - неторопливо-уверенные - это были главные инструменты обольщения, против которого не устояла еще ни одна жертва.
        - У тебя есть мечта в жизни? - За редким исключением, так незатейливо начинал Валежанин окучивать простушек. Даже самый поверхностный взгляд сказал Валежанину, что с этой селянкой он разделается в два счета. Или даже на счет «раз». Поэтому он не стал ничего изобретать, пошел проторенным путем. - Неонила Кива, у тебя есть мечта? - спросил скаут, наклоняясь через Нилкины колени к бардачку.
        В полуобморочном состоянии Нилка вжалась в кресло.
        Одним движением Валежанин взял два яблока и вернул крышку бардачка на место - Нилка, как завороженная, следила за большой аристократичной рукой скаута, покрытой тонкими черными волосками. Ничего общего с Веней и вообще с кем бы то ни было - несравненная рука.
        - Ну, так как? - заждался скаут.
        - Мечта? - тупо переспросила Нилка, подавленная его близостью и роскошью окружающей обстановки.
        - Ну да. Мечта. Какая-нибудь заоблачная.
        - Не знаю. - Нилка стушевалась.
        Можно считать заоблачной мечтой ее желание работать в лучших европейских домах моды?
        - Держи. - Валежанин опустил Нилке на колени зеленое огромное яблоко и нажал на какую-то кнопку, и Нилка во все глаза смотрела, как с тихим шелестом стекло с его стороны медленно поехало вниз.
        - Спасибо, - пискнула Нилка, точно зная, что ни за что в жизни не откусит от налитого бока - Нилка даже в мыслях не могла допустить, чтобы она в присутствии неотразимого мачо широко раззявила рот.
        Скаут обратил на пассажирку насмешливый взгляд:
        - Никогда не встречал девушек без мечты. Может, ты замуж хочешь? Свой дом, там, спиногрызов штук пять?
        Нилка растерялась:
        - Вы шутите?
        - Вот и я думаю: не может же такая красавица оказаться такой тупицей.
        Нилке перестало хватить воздуха, она открыла рот и шумно вздохнула. Вовсе не «тупица» ее подкосила - вовсе другое слово, которое страшно повторить даже про себя, даже в самых тайных мыслях.
        Будто бы ничего такого и не было сказано, Валежанин вкусно хрустел яблоком и продолжал практику обольщения:
        - Не может человек без мечты. Человек без мечты - что?
        - Что?
        Неужели ей показалось и слово «красавица» произнесено не было?
        - Млекопитающее. Согласна?
        Нилка готова была подписаться кровью под каждым словом, каждой буквой, произнесенной богочеловеком, но только покраснела в ответ.
        - Ты хочешь сказать, что случайно поступила учиться в эту бурсу?
        Оскорбившись за альма-матер, Нинка немного пришла в себя.
        - Не случайно. Мне здесь нравится.
        - А-а, вот, значит, как, - снова блеснул голливудской улыбкой скаут, - тебе здесь нравится, потому что ты мечтала сюда поступить?
        - Конечно! - Нилка почувствовала, что обрела почву под ногами. - Я всегда мечтала стать мастером-закройщиком, как бабушка.
        - Вот, значит, как. Ну, теперь ты станешь модельером-закройщиком. Сносная мечта. А еще о чем мечтаешь?
        Про Париж и Европу Нилка бы не созналась даже под пыткой. Она потупилась и молча вертела в ладони яблоко.
        - Хорошо. Тогда я попытаюсь угадать. Можно? - Снова улыбка, только уже прицельно бьющая по неискушенной Нилке.
        - Можно, - выдавила она.
        - Только чур ты мне помогаешь.
        - Как?
        - Как в детстве: горячо - холодно. Помнишь?
        - Помню. - Нилка недоверчиво улыбнулась.
        - Ну что, поехали?
        - Куда? - струсила Нилка.
        - Эх, да что ж это такое? - возмутился неотразимый селекционер моделей. - Как можно мечтать о чем-то, будучи такой трусихой, а?
        Выпад показался Нилке более чем странным: одно с другим в ее сознании не вязалось. Ну, трусиха. Так ведь чужих мужчин нужно бояться. А при чем здесь мечта?
        - А при чем здесь мечта? - озвучила она свое сомнение.
        - Как при чем? - обрадовался Валежанин, будто только и ждал этого вопроса. - Как при чем? Трус мечтать не может по определению. Трус только и может, что трястись от страха, чтобы не дай бог что-то изменилось в его жизни. А что такое мечта?
        - Что?
        - Мечта - это перемены. Большие, если мечта большая, и маленькие, если мечта маленькая. Например, - с воодушевлением продолжал Валежанин, - ты мечтаешь о котенке. Это маленькая мечта, и перемены она повлечет за собой небольшие: лоток, мисочки, корм и разодранные обои. А вот большая мечта - выбор профессии, например, - влечет за собой серьезные перемены в жизни. Согласна?
        Нилка смущенно молчала. Ей было стыдно, как богоотступнице: она не была согласна с вершителем судеб - скаутом Валежаниным. С ее трусливой точки зрения, мечта и цель были разными вещами.
        - Что молчим? - не отставал богочеловек.
        - Мечта может никогда не стать реальностью, - отважилась возразить Нилка.
        - А-а, вот, значит, как! - Валежанин с интересом уставился на собеседницу. - Ты хочешь сказать, что у тебя была не мечта, а цель? Поэтому ты здесь? И это значит, что ты вовсе не трусиха? Я угадал?
        Польщенная Нилка застенчиво улыбнулась:
        - Примерно.
        - Тогда ты оценишь мое предложение, - коварно подошел к интересующей его теме Валежанин и торжественно замолчал.
        - Какое? - заерзала Нилка.
        - Я предлагаю тебе работу модели. Оплачу учебу на курсах, возьму в штат и все такое. Подробности обговорим потом. Ну как?
        Нилка боялась пошевельнуться: для ее неокрепшей психики два предложения за один день и машинка «Зингер» были слишком серьезным испытанием.
        Да еще этот неотразимый мачо совсем не следит за речью. Сначала «красавица», теперь «модель» - это же… это… ах, да что там говорить! Она даже мечтать о таком не смела!
        Радость омрачалась только одним соображением: техникум-то она не окончила. Ей еще год корпеть над учебниками. Вряд ли бабушка одобрит, если она не доучится.
        На Нилкином лице отразилась борьба, скаут, он же Вельзевул, поспешил закрепить результат:
        - Что такое модельер-закройщик в сравнении с Клаудией Шиффер, например, или нашей Натальей Водяновой? Отстой! Если, конечно, ты не кутюрье вроде Лагерфельда или Кардена. Ты Лагерфельд?
        - Н-нет, не знаю, - промямлила Нилка.
        - Вот и я говорю. Не Лагерфельд. Тогда зачем тебе эти выкройки, лекала и рулоны тканей?
        - Но ведь неизвестно, смогу я стать звездой подиумов или не смогу.
        - А я зачем? - искренне изумился скаут. Чем-то он сейчас напомнил Нилке Карлсона.
        - Но ведь не вы же будете дефилировать?
        - Верно, - коварно усмехнулся Вельзевул-Валежанин, - но именно я тебя этому научу.
        - А как же техникум? - Нилка опасливо покосилась на колонны за спиной.
        - Возьмешь отпуск.
        - Какой отпуск? Что вы? У нас через неделю сессия начинается.
        - Ну, больничный.
        - Где же я его возьму?
        Нилка не понимала, как реагировать на предложение. Не может же богочеловек быть таким… наивным.
        Валежанин хлопнул себя по коленям красиво вылепленными ладонями:
        - Дьявол, ну, хочешь, я тебе больничный организую? Нет, не в том смысле, - успокоил он Нилку, увидев ее вытянувшуюся физиономию, - привезу справку, что ты страдаешь анорексией.
        - Что?
        - Или шизофренией - выбирай.
        Нилка снова начала краснеть, и Валежанин вдруг развеселился:
        - Даю тебе время на размышление - цени. И держи. - Он протянул визитку. Все было сказано. Семя, брошенное в благодатную почву, само потянется в рост - никаких сомнений на Нилкин счет у Валежанина не было.
        …Ничего удивительного в том, что ее пригласила к себе Варенцова, Нилка не усмотрела - наоборот. Чего-то в этом духе она и ожидала. Теперь у нее, Неонилы Кива, начнется другая жизнь. Теперь ей воздастся по трудам - это неизбежно. Теперь она просто обречена входить под фанфары в высокие кабинеты и принимать заслуженные почести…
        Постучав в двойную деревянную дверь и дождавшись разрешения, Нилка вошла с видом скромницы, встала у края стола и потупилась в ожидании похвал.
        Фанфары почему-то молчали.
        Старуха окинула Нилку мутным взглядом поверх очков и скрипучим голосом прокаркала:
        - Придется тебя отчислять, Кива.
        - За что? - ошарашенно спросила Нилка. На фоне всех событий платье Бабич как-то вылетело из памяти.
        - А ты не знаешь?
        - Нет, не знаю.
        Так и не дождавшись приглашения сесть, Нилка устроила острый зад на один из стульев.
        - А кто испортил платье Бабич? Папа римский?
        - Нет, - не стала запираться Нилка, - папа тут ни при чем. Это я. Но, Юлия Валентиновна, она ведь первая…
        - Молчать! - не повышая голоса, велела старуха. - Не перебивать. Может, она и первая, но ты вышла и получила свой приз. А ее работа была снята с показа. Чувствуешь разницу? В общем, я тебя предупредила.
        - Юлия Валентиновна, - губы у Нилки предательски задрожали, - она мне платье залила чернилами, я же заплатку наложила.
        - Пиши объяснительную, Кива. - Старуха приподнялась и подвинула Нилке лист бумаги. - Все как было пиши. Может, Волк тебя помилует.
        Хмурясь, Варенцова открыла створку окна и закурила.
        Слабый огонек надежды на справедливость затеплился в душе у Нилки, но Старуха его тут же задула.
        - Ты же знаешь, кто у Бабич отец, - глубоко затянувшись, произнесла она, - директор швейки, председатель попечительского совета техникума. Бывший наш ученик, кстати. Знаешь, где он нас всех держит? - Старуха потрясла кулаком.
        Образцовая швейная фабрика в соседнем районе была предметом гордости краевой администрации. Папаша Бабич взял в лизинг оборудование у иностранцев, переоснастил допотопную фабричонку, вывел в передовики и гнал метраж - можно было несколько раз земной шар опоясать по экватору.
        Нилка не выдержала столкновения с суровой действительностью, захлюпала носом.
        Варенцова пристроила сигарету в пепельницу на окне, вытащила из кармана и сунула Нилке согретый телом носовой платок: - Ну-ну, не раскисай. Может, обойдется.
        Будущее качалось на весах. Любая провокация, любой чих мог склонить чашу в ту или иную сторону.
        Ради того, чтобы чаша склонилась в нужную сторону, Нилка готова была ходить по одной половице и хозяйскую кошку называть на «вы», готова была просить прощения у Бабич за моральный и материальный ущерб - не упадет корона с головы. Готова была сшить Наташке любой наряд, вплоть до подвенечного, лишь бы обошлось, лишь бы ее не раскатал могущественный Бабич-отец.
        Нилка готова была ко многому, но только не к тому, что подлая Наташка обыщет ее карманы.
        Собственно говоря, в карманах у Нилки вплоть до последнего времени ничего интересного не водилось - ни в карманах, ни в шкафах, ни в сумке. Никаких ценностей, которые можно было бы держать в карманах, у Нилки не было. Все самое ценное помещалось в голове.
        Так было всегда, но только не сейчас.
        Визитки Н.Н. Загайновой и Вадима Валежанина, оставшиеся с того самого триумфального дня, - вот что составляло Нилкины активы.
        И вдруг эти самые визитки Нилка обнаружила на подступах к комнате, в ведре с водой, по цвету напоминающей лужу после дождя.
        Опоздай она на несколько секунд, и ее сокровища отправились бы в толчок.
        - Ах ты, зараза, - выругалась Нилка, вылавливая и отряхивая от грязной мути белые квадратики. После чего рванула в комнату, почти налетев на Наташку, и тут же поскользнулась на еще влажном полу - была Наташкина очередь убирать комнату.
        В считаные доли секунд длинноногая Нилка подбила Бабич, и обе тяжело рухнули на пол.
        Звук падающих тел сотряс общежитие.
        Из головы у Нилки вылетело, что она собиралась просить прощения, ползать на пузе и мести хвостом перед вражиной Наташкой.
        Пальцы, которые творили волшебство, порхали по отрезам материи, ловко орудовали ножницами и иглой, эти пальцы сами собой скрючились и вцепились Бабич в гофрированные пряди. Влетевший в комнату дежурный преподаватель - толстяк-пенсионер по прозвищу Чупа-Чупс, читавший автоматизацию производства технологам, - не нашел ничего лучше, как разлить двух малолетних дур той самой водой из ведра…
        …Комендантша с опозданием вспомнила о своей угрозе и расселила девчонок, но судьба Нилки фактически была решена. Карающей деснице осталось соблюсти формальности: собрать объяснительные, провести собрание учащихся и педсовет. Машина была запущена, отдельным приказом по техникуму Нилку не допустили к сессии.
        Суетясь сверх меры, Волк появился на лекции по экономике и отстранил Неонилу Кива от занятий. На его бесхарактерной физиономии проступала озабоченность.
        Крепясь изо всех сил, чтобы не разреветься, Нилка наспех сгребла в сумку учебник, тетрадь и ручку и вылетела из аудитории.
        Во взглядах сокурсников застыли вопрос и недоумение, сочувствие и страх. Ничего этого Нилка не видела - ей было стыдно поднять глаза.
        Ноги вынесли в фойе, но спуститься вниз отказались.
        Кабинет заместителя директора по учебной части Варенцовой - вот куда тянуло Нилку.
        - Юлия Валентиновна! - выговорила она дрожащими губами, вваливаясь к старухе. - Почему я? Только потому, что у меня нет родителей?
        - Кива, прекрати истерику, - сухо сказала Варенцова, - садись и пиши заявление.
        Нилка осеклась:
        - Какое?
        - «Прошу предоставить академический отпуск по состоянию здоровья», - диктовала Варенцова, вышагивая за спиной у Нилки, - ставь вчерашнее число. А еще лучше позавчерашнее.
        Поставив число, Нилка обернулась:
        - А разве так можно?
        - Ты хочешь учиться?
        - Хочу, - хриплым басом провыла Нилка.
        - Тогда поезжай домой и разбейся в лепешку, но пришли мне хоть какую-нибудь справку, что тебе нужен академ. Найди знакомых врачей, кто выдаст тебе такую липу. Плачь, в ногах валяйся, но сделай это. От этого зависит твое будущее. Через год вернешься и продолжишь учебу. Помнишь Андерсена? - заговорщицки склонилась к Нилке старуха. - «Не беда появиться на свет в утином гнезде, если ты вылупился из лебяжьего яйца».
        - Спасибо, - прошептала Нилка, не в состоянии выговорить больше ни слова.
        Стресс сжег слезы. Ком стоял в горле и душил, но плакать Нилка не могла. Сознание заработало только на вахте в общаге: кто-то что-то говорил ей о справке… Скаут Валежанин…
        … - Лучшие друзья девушек - это не бриллианты. Лучшие друзья девушек - это весы. Запомнила? - ввел в курс дела Нилку Вадим Валежанин. - Не бывает слишком много денег, и не бывает слишком стройных людей. Сечешь? На Нилку скаут действовал гипнотически, она кивнула:
        - Секу.
        За несколько уроков Эмилии Манник - визажисту и стилисту - удалось обучить Нилку хитростям мейкапа для светлых блондинок.
        «Стиль - это естественность. Никаких черных подводок в дневное время! Да и вечером будь осторожна с черным - это не твой цвет», - втолковывала Нилке стильная Эмилия.
        Здесь вообще все были стильными, умели недостатки превратить в достоинства, от чего сразу возникало желание быть такой же.
        - Спасибо, - промямлила Нилка.
        - Процесс, вижу, пошел. Так и вылюднеешь, - похвалил Валежанин.
        Процесс действительно пошел.
        На занятиях в школе моделей Нилка узнала много нового, и о себе в том числе. Практически она открыла себя заново.
        Оказалось, во-первых, что никакая она не каланча - один метр семьдесят восемь сантиметров. Идеальный рост для подиумов.
        Во-вторых, что у нее правильный овал лица.
        В-третьих, идеальный вес: пятьдесят шесть кило.
        В-четвертых, идеальная кожа и даже цвет лица идеальный. А она-то думала…
        Впервые за восемнадцать лет жизни Нилка не чувствовала себя уродиной.
        Чувство было пьянящим. Наверное, то же испытал гадкий утенок, случайно заглянувший в озеро.
        Два месяца Нилка отвыкала ставить ноги как вздумается. С маниакальным упорством сначала приобретала, потом закрепляла благоприобретенную походку. Спина - ноги. Спина - ноги. Из ворон - в страусы. Из ворон - в страусы, - повторяла Нилка, как заклинание, слова хореографа.
        Даже во сне пыталась держать спину, от чего вздрагивала и просыпалась.
        От дефиле гудели все мышцы, ломило спину.
        До квартиры, которую снял Вадим на время учебы, Нилка доползала на полусогнутых. Что-то там держать, думать, в каком положении относительно горизонта находятся ключицы, куда должен смотреть носок, куда ставить пятку, уже не было сил.
        Вадим мелькнул в школе всего два раза.
        Первый раз - на занятии по дефиле, второй - на фототренинге.
        Фототренинг. Пытка с успехом могла попасть в шорт-лист самых знаменитых пыток.
        «Буки», «снэпы», «страшилки» - эти и другие названия модельных тестов путались в памяти.
        Премудрость быть собой далась Нилке легко - она всегда считала, что ей не помогут никакие ухищрения, и не прибегала к ним и держалась перед объективом свободно. И смысл загадочного выражения «открыться» постигла почти с ходу. Это значило объявить всему миру: я - не красавица.
        Что выросло, то выросло, говорил Нилкин взгляд, обращенный в камеру. Оказалось, это и есть главная фишка в работе модели. Валежанин был доволен. - Кива, я не ошибся в тебе, - уходя с занятия, бросил он Нилке.
        …Как у взрослой, у Нилки теперь был свой агент. Агент Валежанин ничего просто так не делал.
        Валежанин вкладывал только в прибыльные проекты. Нилка была прибыльным проектом - это он просек мгновенно, еще когда увидел ее, ковыляющую в чужой обуви по сцене актового зала.
        Нюх Валежанина не подвел: это стало ясно на первом же кастинге, где отбиралась модель для рекламы творожка, который выпускало объединение Lida.
        Интересы объединения на кастинге представлял сам директор - толстый дядька с брезгливой физиономией.
        На тот момент Нилкиного фото в каталоге агентства еще не было.
        После того как дядьке представили четырех красавиц, отобранных рекламной службой Lida, Валежанин иезуитским голосом предложил взглянуть на «заначку».
        Дядька уже практически выбрал лицом рекламы Полину Голохвостову - щекастую, рыжеволосую девицу со смешливыми глазами - и посмотрел на часы.
        - Все, все, спасибо, - буркнул он, демонстративно глядя на часы.
        - Дмитрий Сергеевич, - промурлыкал подсуетившийся Вельзевул-Валежанин, - еще на одну минуту займу ваше внимание. - Он поманил стоявшую за дверью Нилку пальцем, и она явилась пред ясны очи комиссии.
        Дядька издал неопределенный звук.
        - У меня такое впечатление, что девушка выросла на вашем творожке, - усугубил Валежанин, - вам тоже так показалось?
        - Что ж вы, батенька, туз в рукаве держите и молчите? - благодушно попенял Дмитрий Сергеевич, и брезгливое выражение исчезло с его лица. - Конечно, это совсем другое дело.
        - Мы сделаем пробы и пришлем вам на утверждение, - взял быка за рога Валежанин.
        - Да. Только не тяните. Завтра после обеда уже хотелось бы получить снимки.
        - Будет сделано, - шаркнул ножкой богочеловек.
        Боясь свалиться от счастья, Нилка опустилась на стул, едва директор объединения покинул зал.
        …Она все-таки свалилась, когда увидела сумму в контракте - тысячу долларов.
        - Подписывай, - сверкнул зубами Валежанин.
        Нилка поставила неуверенную закорючку в ведомости, но так и не поверила, пока Вадим не открыл сейф и не отсчитал ей стодолларовыми банкнотами тысячу.
        - Это мне? - Нилка на всякий случай спрятала руки за спину.
        - Нет, бабушке твоей.
        - Бабушке тоже пошлю, - с серьезным видом кивнула Нилка, не отрывая глаз от черно-бело-зеленых бумажек с портретом какого-то высоколобого мужика.
        - Никогда не видела баксы? - догадался Валежанин.
        Нилка вышла из гипноза.
        - Конечно, видела. Бабушка пенсию получает в баксах, - огрызнулась она.
        - Нравятся? - Скаут оказался совсем близко.
        - Да.
        - А я тебе нравлюсь?
        - А вы что, доллар?
        Валежанин посмотрел на восходящую звезду подиумов таким пристальным взглядом, что у Нилки засосало под ложечкой.
        - Отметим? - спросил он.
        - Лучше я вам долг отдам.
        - Куда спешить? Это только начало. Еще успеешь отдать. Так отметим? - Взгляд шефа скользнул на Нилкину грудь - весьма неубедительную.
        - Как? - Нилке посетила бредовая мысль, что она стоит голая перед шефом.
        - Как? - плотоядно усмехнулся Валежанин, и от этой усмешки Нилку бросило в жар.
        - Как отмечать будем? - с трудом двигая губами, повторила Нила - теперь Валежанин, не отрываясь, смотрел на ее рот.
        - Я что-нибудь придумаю, солнце мое. Только прошу тебя, называй меня Вадимом, чтобы я не чувствовал себя старым хреном.
        - Я постараюсь, - смутилась Нилка.
        Физиономия богочеловека странно поглупела, он приблизился вплотную и приложился к Нилкиной щеке, которая мгновенно стала пунцовой.
        - Вечером я за тобой заеду, - предупредил Валежанин. - К восьми будь готова.
        - Я не смогу, - пролепетала Нила, - завтра же пробы.
        Собольи брови на гладкой физиономии взметнулись.
        - Солнце мое, я же не зову тебя куролесить всю ночь. Спать ты ляжешь вовремя - это я тебе обещаю, - с нажимом на «я» произнес Валежанин, - так что отказ не принимается.
        Неожиданно все сомнения покинули Нилку. Почему бы нет? Посидит со своим агентом в каком-нибудь баре, салата поест. В конце концов, она обязана Валежанину всем. Тем, что у нее есть крыша над головой и справка…
        …Обещание Вадим сдержал, справку Нилке сделал. Причем с завидной оперативностью. Даже привез сам.
        По справке она, Неонила Кива, страдала начальной стадией анорексии и нуждалась в отпуске.
        С трудом разобрав незнакомое слово, Нилка подняла испуганный взгляд на своего избавителя:
        - А что это такое?
        Валежанин ее, темную, просветил:
        - Это когда организм не принимает пищу.
        Ее организм пищу принимал. Правда, не чаще двух раз в день и в ограниченных количествах.
        В детстве у пустого холодильника Нилке хотелось впасть в анабиоз, только чтобы не расстраивать маму просьбами о еде.
        Привычка обходиться малым сохранилась и сослужила отличную службу: 87-60-87. Выяснилось, что ее размер конвертируется в банковские счета, машины и квартиры.
        Нилка вздохнула.
        Из страха потерять форму она весь день сидела на гречке. Салат бы не помешал.

* * *
        …В полутемном баре было людно, гремела музыка, приходилось кричать, чтобы услышать собеседника, - от всего этого Нилка была не в восторге.
        - Как ты? - спросил Вадим, ставя на столик стаканы. В одном из них плавали лед, фрукты и торчал коктейльный зонтик, в другом покачивалась золотисто-коричневая жидкость - Валежанин был приверженцем изысканного минимализма.
        - Нормально. - Нилка дернула плечом. Страх поднял голову и зашипел с интонациями мудрой Каа - бабы Кати: «Будешь пить - станешь как мать».
        Желание слинять росло с каждой минутой, на месте удерживали справка, квартира и работа. Аргументов было достаточно, и Нилка покорилась.
        - В этом баре бывают все наши. Так что завтра вся команда будет знать, что я на тебя глаз положил.
        Коктейль попал не в то горло, Нилка подавилась и закашлялась.
        - Что? Крепкий? - покровительственно улыбнулся Валежанин.
        - Да, - прохрипела Нилка и неинтеллигентно шмыгнула носом.
        Привыкай.
        - Зачем? - устремила недоверчивый взгляд на богочеловека Нилка.
        - Ты же не сможешь избежать застолий в твою честь. Какой-нибудь принц Монако пригласит тебя в свой дворец, тебе подадут бокал вина, а ты брякнешь: «Я не пью».
        - А что, это плохо - не пить?
        - Плохо не уметь пить. Так что учись.
        - Я потом.
        - Знаешь, как плавать учат?
        - Знаю, - буркнула Нилка.
        - Так что давай пей. Ты есть будешь?
        Нилка уже открыла рот, чтобы попросить какой-нибудь низкокалорийный салат, но Вадим упредил ее:
        - Учти: алкоголь содержит много калорий. Привыкай считать. В твоей профессии успех достигается через аскезу.
        Глаза у Нилки остекленели - незнакомые слова ее гипнотизировали. Поискав в Никином лице живой отклик и не найдя его, Валежанин продолжал витийствовать:
        - Самоотречение и самозабвение - вот два кита, на которых покоится успех в моделинге. Нельзя любить себя в профессии. Нужно любить профессию со всеми ее подводными камнями и мерзостью. Да, да, мерзостью. В какой-то мере моделинг можно сравнить со спортом: здесь все время идет соревнование, и к финишу приходят самые упорные. Но в то же время это творчество, так что тупо наматывать километры на подиуме здесь не катит. Модель создает образы. Разные. В одном луке ты одна, в другом - другая, и так бесконечное множество раз. Девушка должна уметь перевоплощаться, как актриса, вживаться в роль. Только актриса вживается в роль на полгода или на год, а модель - на пятнадцать минут. И еще неизвестно, что сложнее. Так что без куража нечего делать на подиуме.
        Кураж, аскеза, моделинг - Нилка моментально впала в транс и почувствовала себя ребенком перед пустым холодильником.
        Не стоит расстраивать своего покровителя, шепнул кто-то у нее в голове.
        Она послушно кивнула:
        - Я постараюсь.
        Поймав губами трубочку, Нилка втянула коктейль. Сладко-горькая, плотная жидкость обожгла глотку и теплой волной разлилась по телу.
        С окружающими произошла метаморфоза: только что пугающе яркие и четкие, образы вдруг размылись и немного отдалились. Небанальной ориентации юноши у стойки показались Нилке милыми, пошлые девицы с ищущими взглядами - красавицами.
        Почувствовав себя раскованной и смелой, своей в доску в этом баре, Нилка откинулась на спинку кресла.
        - А ты на меня глаз положил? - Алкоголь действовал, с языка соскочило «ты», и Нилка не стала извиняться.
        - А разве не заметно?
        - Нет, не заметно.
        Не выпуская из ладони стакан, Валежанин потянулся через столик и захватил Нилкины губы коротким поцелуем.
        - А сейчас?
        Перед глазами у Нилки пошли круги, воздух забил легкие и сдавил ребра. Незабвенный Веня так целовать не умел. Веня слюнявил Нилку, пока у той хватало терпения. Здесь ни о каком терпении и речи не шло. Здесь могла идти речь о нетерпении, о неистовом желании и власти. Коктейль в сравнении с поцелуем опытного Валежанина показался Нилке молочной смесью для новорожденных.
        Нилка потрогала щеки ладонями - они пылали.
        - Давай уйдем отсюда. - Она не просила. Она умоляла.
        Вадим чуть заметно приподнял брови.
        - Уже? Так быстро?
        - Если можно.
        - Солнце мое, для тебя все, что угодно, - загадочно улыбнулся Валежанин.
        …В такси Вадим не пытался приставать, и Нилка даже самую малость пожалела об этом. Как бы было романтично - обниматься на заднем сиденье. Но когда вышла во дворе дома и обнаружила, что Вадим отпустил такси и собирается подняться вместе с нею в квартиру, страх заколотился в горле, как попавший между оконными рамами воробей.
        Нилка точно приросла к асфальту, а рука благодетеля уже обвилась вокруг талии, а сливовые губы шептали: «Иди сюда».
        Голос у Вадима был нежным и тихим. И слова были нежными и тихими.
        Техникум, трусливый Волк, склочная Наташка Бабич, дефиле, фототренинги, непонятные слова «кураж» и «аскеза» - все перестало иметь значение.
        Нилка притихла и даже стала ниже ростом.
        В лифте Валежанин неторопливо привлек к себе курсистку и спросил для блезиру:
        - Кофе у тебя есть?
        - Есть, - сглотнула Нилка. Окруженная со всех сторон руками, запахами, губами, она боялась пошевелиться.
        На лестничной площадке обольститель вынул из кармана ключ и отпер дверь, Нилка только хлопнула глазами. Значит, это его квартира? А говорил, что снял для нее.
        Валежанин обернулся и уставился на трясущуюся Нилку. На бледной физиономии выделялись одни глаза с поплывшим макияжем. Кажется, Нилка была близка к обмороку.
        - Ты чего? - озадаченно спросил Вадим.
        - Ничего.
        Нилка решительно перешагнула порог и захлопнула дверь.
        Если бы только она знала, какой ее ждет позор. Позорище. Позоруха.
        - Дьявол. У тебя что, никого не было еще? - Первые слова, сорвавшиеся с губ ее первого мужчины.
        Нилка от пережитого потрясения не уловила паники в голосе Вадима.
        - Не было, - пролепетала она, подобрав ноги и с ужасом рассматривая кровавое пятно на простыне.
        - Тьфу ты, черт, - пробормотал Вадим, - что ж ты не сказала? Тебе сколько лет?
        - Восемнадцать.
        - Ну, хоть здесь повезло. И зачем, спрашивается, ты меня затащила к себе?
        - Я? - оскорбилась Нилка. - Я не затаскивала.
        - А кто сказал: давай уйдем из бара? Я?
        - Ну, сказала. Так я же ничего такого не имела в виду.
        - А-а, вот, значит, как? Откуда же я знаю, что ты имеешь в виду? Дьявол.
        - Ну, - в Нилке все-таки пробудилась женщина, - что ты так переживаешь? Я же совершеннолетняя. Будем считать, что все случилось по обоюдному согласию.
        - А я-то думаю, чего ты такая неживая, - на какие-то свои мысли отозвался Валежанин, - вроде сама позвала…
        - Я не звала. Все вышло случайно. Просто мы друг друга не поняли.
        - Придется познакомиться поближе, чтобы лучше понимать друг друга. Ты как - не возражаешь? Против того, чтобы узнать друг друга поближе, аргументов у Нилки не нашлось. Что уж теперь?
        …Слух о том, что у Вадима Валежанина новая пассия, распространился по агентству со скоростью лесного пожара. Рекрутированные, как и Нилка, из ближайших деревень и поселков, будущие топ-модели обожали сплетни.
        - Ну и как наш Бальтазар? - многозначительно улыбаясь, поинтересовалась Полина.
        Пролетев с концерном Lida, Полина уже назначила Нилку мальчиком для битья, но та оказалась фавориткой. Вот же непруха.
        - Лучше всех, - лениво процедила новообращенная фаворитка.
        По многим причинам ругаться у Нилки не было никакого желания.
        Во-первых, наученная горьким опытом, она до дрожи боялась увязнуть в дрязгах. Во-вторых, только что она «отстояла» свое первое портфолио и, кроме дикой усталости, ничего не чувствовала.
        В-третьих, мысль, что если она здесь не удержится, то до окончания академа будет в лучшем случае шить халаты поселковым кумушкам, а в худшем - мыть посуду в придорожной рыгаловке в их поселке, делала Нилку шелковой.
        Кроме того, Нилка ждала отмашки для начала рекламных съемок и порядком трусила.
        И потом - Валежанин. Несравненный, головокружительный Вадим Валежанин лишил Нилку не только невинности. Он лишил ее всякой агрессии.
        Нилка сделалась тихой, как тибетский монах, и точно так же впадала в созерцательность. Ее водянисто-голубые глаза выражали полную готовность подчиниться. Казалось, еще немного, и с ее губ будут срываться только две фразы: «Да, мой повелитель» и «Нет, мой повелитель». На большее она будет не способна.
        Если они не виделись с повелителем полдня, начинала тосковать по нему. Не могла дождаться, когда занятия в модельной школе закончатся и она поступит в агентство. Там они будут рядом. Там они будут неразлучны.
        В конце курса предполагался экзамен - четыре дефиле: деловое, молодежное, авангардное и вечернего платья. В качестве делового Нилке был предложен брючный костюм из тонкой шерсти. Это было первое экзаменационное блюдо, которое она должна была подать жюри.
        На второе шел довольно скучный комбинезон с приспущенным галифе, что означало молодежную моду.
        Перед показом авангардных моделей молоденькая дизайнерша обмотала Нилку газетами, придала лифу форму бюстье и приколола к нему яркий галстук. Нос у начинающей дизайнерши был красный, глаза зареванные, и Нилка решила не лезть с советами.
        Впрочем, Нилка почти не замечала, что на ней. Больше того, Нилка почти не думала о предстоящем дефиле.
        В голове у Нилки вертелись не совсем подходящие случаю мысли о костюме, платье и комбинезоне.
        С вещами была связана одна странность.
        Вещи, которые шила Нилке бабушка, сразу обретали статус любимых. Они касались Нилкиного тела, становились продолжением хозяйки, обнимали ее плоть, и Нилка откликалась на эти объятия.
        В отличие от бабушкиных, костюм, платье и комбинезон были чужими. Несмотря на всю изысканность, ткани были мертвы, трепета не вызывали и с Нилкой не сливались.
        Волшебство из них ушло - наверное, прибилось к чьим-то чужим рукам. Рукам, которые укрощали струящиеся отрезы, приручали ножницы, нитки с иголками и пуговицы. Или волшебства там и близко никогда не было, а было ремесло? Бабушка вкладывала в работу душу, а здесь ее вложить забыли. Или не сумели.
        Молчаливые вещи, как молчаливые ягнята, приговоренные на заклание, пугали Нилку. Неужели другие не чувствуют того, что чувствует она, не замечают эту странность? Может, у нее какое-то отклонение? У вещей не может быть души. Или может? Частица души мастера, например?
        Четвертый выход подходил к концу, Нилка выбрасывала ноги вперед и вихляла узкими бедрами, как учили, ставила ступни по одной прямой. От подиумной «восьмерки» (ноги внахлест), освоенной в лучшем виде, Нилка умышленно отказалась - не на Неделе высокой моды, обойдутся.
        Длинное трикотажное платье алого цвета с разрезом сбоку и открытой спиной красиво оттеняло цвет кожи и волос, а в малиновые замшевые туфли, расшитые стеклярусом, Нилка влюбилась с первого взгляда. «Чтоб мне так жить», - мечтательно думала она.
        Короткая дорожка закончилась, Нилка совершила эффектный разворот и увидела Вадима.
        Выглядел он безумно сексуально: во фраке, с бабочкой, которую оттеняла ослепительной белизны рубашка, с улыбкой на лице, и улыбка эта была обращена к ней - Неониле Кива! Неужели все это возможно?
        От счастья Нилка вся, от макушки до пяток, затрепетала, и это состояние странным образом отразилось на походке - она стала игривой, из нее ушла постановочная неестественность.
        Взгляд Вадима прельщал Нилку, она струилась ему навстречу, в разрезе мелькало стройное колено, обтянутое чулком.
        Не понимая, чего любимый ждет от нее, Нилка ухватилась за протянутую теплую ладонь, пальцы сплелись. Затуманенный взгляд Вадима на несколько секунд задержался на стройном бедре и потемнел. У Нилки перехватило дыхание. Стремительно наклонясь, одной рукой Вадим подхватил модель под коленями, другой обнял за спину и под одобряющий возглас и жидкие хлопки преподавателя актерского мастерства, смахивающего на Смоктуновского (единственного, кто оценил мизансцену), вынес из зала.

* * *
        …Нилка обрела голос уже в такси:
        - Куда мы едем?
        - На одну вечеринку.
        Рука Вадима поднырнула в разрез, легла на колено и заскользила вверх, к границе между чулком и кожей.
        Нилка и без того была до краев наполнена благодарностью и любовью, а от касаний Вадима горло свело спазмом.
        - Устала?
        Устала? Как она может устать, если рядом он - ее мужчина, ее богочеловек? Она сейчас умрет от счастья - вот что с нею произойдет.
        Я не устала, - отвергла Нилка кощунственное подозрение, - но я даже не переоделась.
        - Я купил тебе это платье.
        - Купил? Мне? - Нилка растерялась. Никто никогда не делал ей таких дорогих подарков.
        Бабушка дарила что-нибудь практичное: тапки, халаты, рукавички.
        Вадим выглядел польщенным:
        - На память об окончании курсов и начале твоей карьеры.
        Прилагая героические усилия, чтобы не разреветься, Нилка подняла глаза и усиленно заморгала:
        - А ничего, что мы сбежали с экзамена?
        - Не волнуйся, ты уже сдала все экзамены. - Рука выпорхнула из разреза и похлопала Нилку по колену. Этот собственнический жест доконал Нилку, слезы все-таки вырвались наружу. Она принадлежит этому мужчине вся без остатка, и это так же верно, как то, что ее зовут Неонила Кива.
        - Откуда ты знаешь?
        В скользящем свете уличных фонарей лицо Вадима казалось особенно прекрасным.
        - Я тебе это говорю. То, над чем другие бьются месяцами, в тебе есть от природы. Ты не видела себя на подиуме. От тебя глаз невозможно отвести - ты просто вся светишься. Или ты сомневаешься в моем профессионализме? - неожиданно ревниво спросил Вадим.
        - Нет-нет, - пришла в ужас Нилка, - я не сомневаюсь. Просто неудобно получилось.
        - Все удобно. Не бери в голову, у тебя еще будет много поводов для комплексов.
        - В каком смысле?
        - Солнце мое, не все кастинги заканчиваются контрактами, - покровительственно сообщил Вадим, - прими это как данность. Чем спокойнее ты будешь относиться к этому, тем быстрее придет успех.
        Грудь Нилке сдавило, в глубинах подсознания зародилась паника: а если у нее ничего не выйдет? Зачем она учится этому… моделингу? Вдруг это совсем не ее призвание? Паника приняла устрашающие размеры: чем дольше она пробудет в профессии, тем обиднее будет из нее уходить. Господи, что она делает? Зачем все это?
        - Это я так, на всякий случай, - рука снова похлопала Нилку по колену, теперь ободряюще, - психологический тренинг провожу. Тут главное баланс соблюсти между спокойствием и равнодушием.
        Вжавшись в спинку сиденья, Нилка нахохлилась, погрузилась в мрачные размышления и не произнесла ни слова, пока такси не подкатило к освещенному вечерними огнями двухэтажному особняку, окруженному кирпичным забором.
        - Что я должна делать?
        Бросив короткое: «Дефилировать», Вадим подал своей пассии руку.
        По оголенной Нилкиной спине прошел нервный разряд.
        - Где мы?
        - Здесь проводится шоу одного дизайнера, девочка моя. Обычное шоу. Презентация коллекции. Тебя причешут, переоденут, и ты пройдешься по подиуму. Еще вопросы есть? - Нилке показалось, что Вадим подтрунивает над ней.
        - Нет, - выдавила она, смутившись, и тут же обозвала себя деревней.
        Освещенная дорожка из камня упиралась в широкое крыльцо, уставленное вазонами с юкками и пальмами.
        Ведя под руку свою спутницу, Вадим уверенно двигался на звуки виолончели и скрипки.
        К своему ужасу, Нилка поняла, что попала в частную гостиницу.
        Наслушавшись страшилок о показах, на которых грязные старикашки толстосумы уводят девочек прямо с подиума в номера, Нилка позеленела от страха. Что у Вадима на уме?
        Обстановка подавляла: от белого мрамора и зеркал веяло холодом и величием.
        Бросая робкие взгляды на присутствующих, Нилка семенила за Вадимом и выискивала грязных старикашек толстосумов, но ни одного не обнаружила. Среди гостей преобладали молодые люди богемного вида и законсервированные в промежутке от тридцати пяти до сорока лет дамы. Большинство уверенных в себе леди прибыло на вечер в сопровождении молодых жиголо, которые в подметки не годились вальяжному Нилкиному кавалеру.
        Проходя мимо одного из зеркал, Нилка остолбенела. Господи! Эта яркая блондинка в алом - она?
        Кивая и обмениваясь рукопожатиями, Вадим провел Нилку в гримерную.
        Через минуту умытая и раздетая Нилка сидела в кресле вихлястого стилиста, который принялся колдовать над сложным этническим макияжем. Затем Нилке на голову напялили экзотический не то парик, не то головной убор.
        Увидев свое отражение в зеркале, Нилка даже бровью не повела, хотя на макушке у нее красовался золотисто-огненный шар, а в спускающиеся по плечам шерстяные косы были вплетены змеиные головы. Видела бы ее бабушка, осветила бы крестным знамением.
        Скорее всего, коллекция была навеяна дизайнеру посещением Египта: центральное место в ней отводилось массивным ожерельям и крупным браслетам из лазурита, а одежда была выполнена из воздушного белого льна, украшенного понизу синим принтом с имитацией рыб и скарабеев.
        Золотисто-желтые верхние веки и черные стрелки от внешнего угла глаз до висков, юбка на бретельках и обнаженная, победно торчащая грудь довершили Нилкино превращение в египетскую царицу.
        Нилка с холодным любопытством рассматривала царицу, как со стороны, и понимала, что назад пути нет. Восхождение на модельный Олимп началось.
        Завершив дефиле, Нилка вместе с другими девушками переоделась, смыла грим, подкрасилась и из модели благополучно перекочевала в разряд гостей вечера. Невозможно было поверить, но никто не хватал девушек за руки и не волок в комнаты на второй этаж.
        Избавленная от необходимости защищаться, Нилка принялась осторожно выискивать знакомые лица, ни одного не нашла и почувствовала легкую досаду: очень хотелось публичного торжества. Вот бы дуру Бабич сюда. Пусть бы сдохла от зависти, глядя на Неонилу Кива и ее спутника.
        Она - в красном, ее мужчина - в черном. Идеальная пара для идеального вечера. А может быть, не только вечера…
        - Ты пока осмотрись, а я сейчас, - бросил коварный Вадим и растворился в толпе.
        Оставаться одной в незнакомой обстановке Нилка ненавидела.
        Ей почему-то сразу вспомнился двор военкомата, с которого Веня отбыл на рубежи Родины. Только там она стояла под взглядами его родителей, как ведьма перед судом инквизиции, а здесь… Здесь, в своем красном, она привлекала взгляды мужчин, как одиноко стоящая смоковница взгляды палестинских паломников.
        Совсем пасть духом не позволил респектабельный субъект среднего возраста, в изящных очках, с легкой проседью в густых полудлинных волосах и с серебряным кольцом в ухе. За глухой черной водолазкой на поджаром, длинном теле и черных дизайнерских джинсах угадывался солидный счет в банке.
        Он подвалил с вежливой улыбкой и, поблескивая оправой, мягко произнес:
        - Мадам здесь первый раз? - Акцент выдавал иностранца.
        - Мадемуазель, - внесла поправку Нилка.
        - О-о, мадемуазель! Пардон. Желаете напитки?
        - Нет.
        - Здесь фуршет, - просветил собеседник.
        - Вижу.
        Даже через стекла очков Нилку пробирал насквозь настойчивый, ожидающий взгляд, от которого она вся зачесалась.
        - Проводить вас к столу? - не унимался субъект.
        - Я жду своего спутника.
        - О, окьюпэ!
        - Окьюпэ, окьюпэ, - подтвердил, материализовавшись, Вадим.
        Нилкина рука нашла спасительный локоть и проскользнула в него: вот с кем я, - красноречиво говорил этот жест.
        - Нила, это Рене Дюбрэ, мой партнер и друг, - почтительно представил Валежанин типа, - а это Неонила, моя подруга.
        С печальной улыбкой Дюбрэ констатировал:
        - О-о, я опоздал, как всегда. Мадемуазель Ненила - приспособил к своей артикуляции чужое имя француз, - уже участвовала в показах за рубежом?
        - Еще нет, - за Нилку ответил Валежанин, - в будущем году будет участвовать.
        - По-моему, ты скрываешь от меня бриллиант. - Рене по-свойски погрозил Вадиму пальцем - блеснуло серебряное широкое кольцо.
        - Стал бы я вести бриллиант сюда, если бы хотел скрыть, - возразил партнеру Валежанин, - и потом: скрывать что-то от тебя - себе дороже.
        Мужчины перешли к столу, разговор перетек в деловую плоскость, а Нилкино воспаленное воображение унесло ее на подиумы Парижа.
        Из глубокой задумчивости ее вывел Вадим, который играючи жонглировал магическими словами: прет-а-порте, пати и приват-пати. Боже, неужели это все происходит не во сне?
        Нилка почувствовала, что ей срочно нужно заесть впечатления.
        Глаза разбегались от изобилия, но из опасения проглотить лишние калории она не могла ни на что решиться. Очень привлекала крошечная корзинка, украшенная креветкой, но что скрывала креветка, было непонятно, в этой связи посчитать калории не представлялось возможным. Чтобы не рисковать, Нилка остановила выбор на бутерброде с белой рыбкой, отсвечивающей перламутром, - на вид очень вкусной, прицелилась и уже протянула руку, но голос Вадима, пленяющий и тихий, остановил ее:
        - Это жирная рыба.
        Нилка отдернула руку, как будто увидела жало змеи, притаившейся между блюдами.
        - Расслабься, - сквозь улыбку шепнул Валежанин, - ты же в модельном бизнесе подвизалась, а трясешься, как пейзанка. Спокойней, спокойней.
        - Легко тебе говорить, - с завистью покосилась Нилка на своего гуру.
        Гуру был явно в своей среде и чувствовал себя превосходно, в отличие от нее.
        Может, ну ее к черту, эту закуску? Вадим пообещал этому чучмеку, что на следующий год она покажется на мировых подиумах, так что надо немного сбросить вес. Она весит, как детеныш гиппопотама, пятьдесят пять килограммов, а у главной конкурентки, Полинки Голохвостовой, только пятьдесят три, правда, Полинка ниже ростом - всего метр семьдесят три. Карлица.
        Так и не решив с закуской, Нилка продолжала греть в руке бокал и старательно отводила глаза от стола. И снова пришел на помощь Вадим.
        - Закуси креветкой, - прикрываясь улыбкой, шепнул он.
        От переполнившей Нилку благодарности глаза увлажнились. Что бы она делала без своего богочеловека? Кто бы направил ее в этом мире соблазнов?
        Нилка еще переживала приступ благодарности, а Вадим уже опять с кем-то трепался, до Нилкиного слуха долетали непонятные термины - «лук-бук», «обтравка» и еще масса новых слов.
        Ни о чем, кроме зарубежных дефиле, Нилка думать не могла и еле дождалась, когда Вадим, наконец, перестанет окучивать очередного собеседника.
        - Это правда? - задала она вертевшийся на языке вопрос.
        - Что? Ты о чем? - не понял гуру. Они уже направлялись к выходу.
        - О моем участии в показах за рубежом, - Нилка смотрела преданными глазами уличной собаки, - ты сказал, в следующем году.
        - Там видно будет.
        - Что будет видно?
        - Еще рано говорить об этом, - осадил Нилку Вадим, и у Нилки от холодного тона сердце укатилось в пятки.
        Какая же она дура! Вечно лезет со своими вопросами и желаниями. То ей одно, то ей другое. Почему ей все время что-нибудь нужно?
        В детстве ей все время что-нибудь нужно было от родителей, теперь от Вадима. Что она за идиотка? Просто тихо стоять рядом и чувствовать его тепло - разве этого мало?
        Нилке безудержно захотелось все исправить, загладить свою вину, убедить своего покровителя в любви и преданности, и она со сдержанной страстью сказала:
        - Вот увидишь, я буду много работать. Я тебя не подведу.
        Вадим поднял чуть раздраженный взгляд:
        - Ты себя не подведи, солнце мое. О себе я сам как-нибудь позабочусь.
        Нилка так стиснула кулачки, что пальцы побелели, а ногти впились в кожу.
        - Да, конечно, - прошептала она. Нос предательски захлюпал.
        - Только соплей твоих не хватало, - поморщился Вадим и оглядел стоящие на площади такси.
        - Я не буду, - выдохнула Нилка и зажала рот ладонью. Рвущаяся изнутри любовь саднила горло. Она не позволит себе все испортить. Не-по-зво-лит.
        Школа моделек, как ласково называл ее Валежанин, осталась в прошлом. На руках у Нилки был сертификат, подтверждающий ее окончание, а в сердце огромное желание угодить любимому мужчине.
        С этим багажом Нилка и оказалась в модельном агентстве Look.
        Сразу начались первые разочарования. Стало ясно, что школа почти ничего не дала. Как и то, что на встречи с Вадимом времени нет. Его просто не оставалось физически.
        В агентстве откровенно злых взглядов Нилка не встречала, может, потому, что на ней были розовые очки, может быть, потому, что часть девушек помнила ее по конкурсу в техникуме и не считала чужой.
        Со всей неистовостью первой молодости Нилка окунулась в работу, которую, строго говоря, и работой-то назвать было сложно - это была бесконечная смена причесок, нарядов и макияжа. Взрослая игра в дочки-матери - девчоночья «Зарница».
        Только изнурительные репетиции показов тянули на то, чтобы называться работой, и съемки тех самых «лукбуков» - готовых ансамблей. Здесь тупо приходилось работать манекеном, часами выстаивать на одном месте, следя только за тем, чтобы не умереть прямо в кадре.
        Ноги затекали и с трудом вспоминали себя.
        - Кончик языка на нёбо, - раздавалось время от времени, - держать лицо!
        Нилка вспоминала о языке, упирала его в нёбо (этому приему не учили в школе) и продолжала изображать радостного истукана.
        В Нилкином активе было уже три рекламных ролика - творожка, тренажеров и шуб - и безжалостно посеченные стилистами волосы. И не только.
        Ролик с тренажерами снимался на рассвете - это была находка режиссера - мятого субъекта с неизменной сигаретой в зубах.
        Через три дня съемок Нилка с ужасом обнаружила синяки под глазами от недосыпа.
        Тщательно замаскированные, синяки не укрылись от тренера по дефиле и от Тамары.
        - Спать не меньше восьми часов! - рявкнула на Нилку хореограф.
        - Ты что? Тебя же дисквалифицируют, - предупредила подруга.
        Разный тип красоты не оставлял им с Тамарой повода для склок. Была еще одна причина для дружбы: их объединяли… разные цели.
        Для Тамары, как для большинства девушек, участие в показах было побочным заработком.
        Нилка с удивлением узнала, что Тамара, например, работает ведущей прогноза погоды на телевидении. Были учителя, бухгалтеры и менеджеры. Никто из них всерьез не рассчитывал стать топ-моделью. Никто, кроме Нилки.
        Тамара хоть и относилась скептически к Нилкиной страсти, но не высказывала своего мнения, справедливо полагая, что это не ее дело.
        Разгорающуюся Нилкину страсть подогревал Валежанин.
        - Все эти лапотницы тебе в подметки не годятся, - нашептывал по ночам он, - в тебе есть шарм и эпатаж. Загипнотизированная искусными речами, Нилка бегала по утрам, плавала по вечерам, танцевала по воскресеньям, а в промежутках еще и качалась. Она не разочарует Вадима, он будет ею гордиться.
        …Нилка вскинулась и открыла глаза. Тело было сведено судорогой, пижама - влажной от пота, и Нилка еще несколько мгновений не могла понять, спит она или уже проснулась. С недавних пор ее мучил один и тот же сон: она искала и не находила выхода из какого-то полутемного коридора. Металась от одной двери к другой, пока не просыпалась. Осознав реальность, тихо, стараясь не разбудить Вадима, выскользнула из спальни.
        За окнами серело предрассветное небо.
        Около пяти, на глазок определила Нилка.
        Прошел месяц, как она перевезла сумку с барахлом и машинку «Зингер» в двухкомнатную квартиру Вадима. Квартира находилась в центре, в двух шагах от агентства - это было главное ее достоинство, неоценимое, потому что экономило время.
        Квартира представляла собой студию, отделанную в светлых средиземноморских тонах.
        Нилке ужасно нравилась ванная комната, выложенная узорчатой плиткой.
        Сидя в ней, она вспоминала летний душ у бабы Кати и шершавую ванну в рабочей общаге.
        Как все кардинально переменилось в ее жизни! Она и сама переменилась. Не столько внешне - по большей части она как раз оставалась все той же спирохетой и тлей. А вот внутренне…
        Внутренние перемены были глубинными: Нилка почти не думала о магии тканей, все реже вспоминала радость от колдовства над отрезами.
        За редким исключением, тряпки, которые примеряла Нилка, не волновали ее. То ли в ней самой что-то умерло, то ли ей не попадались вещи, сшитые с душой.
        Несмотря на занятость, Нилка скучала по бабушке и кормила себя сказочкой, что вот-вот навестит ее.
        Разговоры по телефону заканчивались слезами - баба Катя жаловалась на здоровье и одиночество и не понимала, куда Нилка исчезла, почему бросила техникум. К тому же Катерина Мироновна разговаривать по телефону не умела, частила, нервничала.
        - Зачем только деньги тратишь, - отчитывала она внучку, - лучше бы приехала. Почти год не виделись.
        А в последнем разговоре баба Катя неожиданно с гордостью сообщила:
        - Недавно Веня приходил, спрашивал, как тебя найти в городе. Дать ему твой адрес?
        - Нет, ба, - струсила почему-то Нилка, - не давай. Я приеду - увидимся, а здесь у меня нет времени встречаться с ним. Он еще обидится, не поймет. Так что пусть ждет, когда я приеду.
        …Нилка включила душ, шагнула в ванную, задернула шторку и закрыла глаза. Под теплыми струями тело расслабилось, стало легким, почти невесомым. Невесомым. Весомым. Какое странное слово, подумалось вдруг Нилке.
        «Вес, - побежали дальше мысли, - у меня отличный вес. А все потому, что у меня есть Вадим».
        Сентенцию Вадима о весах Нилка восприняла дословно.
        Весы стояли в спальне у кровати, Нилка фанатично взвешивалась два раза в день: утром после сна и вечером перед сном. Как жокей перед скачками.
        Результат не замедлил сказаться - она потеряла почти два килограмма, но не замослачилась по причине мелкой кости. Критически разглядывая себя в зеркалах, заключила, что можно смело худеть дальше.
        Выдавив на ладонь, Нилка растерла тягучий, прохладный гель по животу. Живот почти прирос к спине. Бабушка будет ругаться, как о чем-то далеком подумала она, продолжая себя намыливать.
        Бабушка бы вообще не одобрила эту жизнь - сожительство и все такое, - как Нилка ни храбрилась, в глубине души считала их с Вадимом связь чем-то греховным.
        Почти полгода они спят в одной постели. Относится Вадим к ней хорошо, ровно. Правда, без особой нежности, но и без претензий. Разумеется, Нилка до одури боялась раздражать Вадима в те редкие часы, когда они бывали вместе. Но ведь массе мужчин не нужен повод, чтобы охладеть, думала она.
        Страх, что Вадим ее разлюбит, отравлял Нилке кровь, порождал мучительные сомнения и вопросы. Почему он с нею живет? Вокруг Валежанина вертится столько длинноногих карамелек, а он выбрал ее. Почему? Иногда Нилка объясняла себе этот казус занятостью Валежанина. Бедный, ему даже на сторону некогда взглянуть, тянет в рот, что под руку попадет. Может быть, Томка права?
        Что касается занятости - это была истинная правда. Вадим был на пике формы, успевал все и с гордостью говорил, что он мультифункционален. Эта многоликость делала его незаменимым не только для Нилки, но и еще для нескольких десятков моделей, одна моложе другой.
        На месте Вадим не сидел. Он постоянно мотался в командировки, часто - за рубеж.
        Возвращаясь, вел Нилку в какой-нибудь клуб или ресторан, покупал цветы.
        …Под шум воды Нилка не услышала шагов и вздрогнула, когда Вадим отдернул шторку:
        - Опять не спишь?
        - Да. Душно, - виновато улыбнулась она.
        - Ну-ну.
        Мазнув по Нилке равнодушным взглядом, Вадим исчез, не задернув занавеску, и Нилке пришлось тянуться на угол ванной.
        В зеркале на стене выплыло ее отражение.
        Бледная тень. Тля. Спирохета. Этим и берет. Ведь главное требование к модели - не затмить собой наряд. С Нилкой - можно голову дать на отсечение - этого никогда не произойдет. Она никогда не затмит собой ни один наряд, пусть это будет даже купальник. В любом мейкапе она останется идеальной вешалкой - незаметной и жизнерадостной. Не это ли держит возле нее Вадима?
        - Поздравляю, ты прошла кастинг, - сказал Вадим. Нилка подпрыгнула и прикусила язык.
        Не первый раз слышала эти слова, а привыкнуть все равно никак не могла.
        - Когда показы?
        - В феврале.
        Стоял октябрь. Порыжевшие деревья роняли на асфальт сухие листья.
        Всего-то времени прошло - весна и лето, и вот он - момент торжества.
        Каких-то полгода, и Неонила Кива едет на Неделю моды в Мадрид. Это, конечно, еще не эксклюзивные контракты, но все только начинается!
        Часто Нилке становилось страшно: как она без Вадима?
        Он как-то незаметно захватил в свои руки все ниточки, связывающие ее с фэшн-бизнесом.
        Портфолио Нилки было у Вадима. Все контакты с заказчиками были у Вадима.
        Выход на модельные дома тоже был у него. Не доверяя никому, Вадим сам отбирал лучшие и отправлял Нилкины особенно удачные работы - «буки» - в международные агентства. Нехитрую Нилкину бухгалтерию тоже вел Вадим.
        Нилка заметила: чем профессиональнее она становится, тем внимательнее к ней относится любимый. Сама бы Нилка, может, и не дошла до таких психологических глубин - ей в этом безвозмездно помогала Томка.
        - Пока он от тебя зависит - он твой, - дула в уши подружка, - все просто, девочка моя, все просто.
        - Я тебе не верю, - вяло сопротивлялась Нилка. Может быть, в их безжизненном, лишенном страстей союзе и было что-то неестественное, как у Любови Орловой и Григория Александрова, но обращались они друг к другу все-таки на «ты» и спали в одной постели.
        - Дело твое, - Тамара грустно усмехнулась, - одно могу сказать: Вадик с тебя купоны стрижет, тупо использует тебя - невооруженным глазом видно. Вот откуда это ровное отношение. Ему на Неонилу Кива начхать. Ему важно, чтобы модель номер сто двадцать семь пахала, как раб на галерах. Пока ты идешь в гору, он с тобой, стоит тебе оступиться - вот тогда ты узнаешь, какая это бездушная скотина.
        В потемневших от невысказанного горя Нилкиных глазах читалась мольба.
        - Врешь.
        - Наивняк ты, Кива.
        Нилке хотелось зажать уши, она всем существом противилась Томкиным словам.
        Использует и вышвырнет - что-то похожее она уже слышала. Что-то похожее прорицал недоумок Веня.
        Яд Томкиных речей заполз в душу, сопротивляться ему было трудно. Нилку раскачивало, как на качелях.
        То она спрашивала себя: «Много ты видела таких мужчин, как Вадим?» И сама себе отвечала: ни одного. Вадим - мужчина, каких не бывает.
        Кто, как не Вадим, оплатил обучение в школе моделей и подогнал жилье? Какая ему выгода была от этого? Даже будучи богочеловеком, Вадим ставил на темную лошадку, потому что не мог с уверенностью предсказать Нилкино будущее. И она клялась себе, что всем докажет, как они ошибаются. Вовсе Вадим не бездушная скотина. Он самый нежный и заботливый.
        То снова одолевало сомнение: не такой богатый у тебя опыт, дорогуша, чтобы судить о мужчине.
        И опять: «Все у нас с Вадимом супер. И Вадим супер».
        Велик был соблазн Томкины выпады списать на женскую зависть, но даже Нилка понимала, что это не избавит ее от мучительной ревности, сытой коброй свернувшейся на сердце. Есть только один способ удержать возле себя Вадима - стать топ-моделью. Уж она постарается, уж она выложится, чтобы остаться на подиуме. Она из кожи вон вылезет и перелицуется. Ради Вадима она будет бегать, плавать, качаться и танцевать, но не поправится ни на один грамм и не потеряет форму. Ни-ког-да.
        …Курсы вождения Нилка тоже окончила ради Вадима. Теория давалась ей без особых усилий, но практика…
        Дорожные знаки и разметки вызывали одну реакцию - истерично жать на тормоз и глушить мотор.
        Но так же как на подиуме и перед камерой, Нилка научилась не трястись на дороге, не впадать в панику перед знаками и разметками, зато теперь во дворе стояла «мазда» - ее собственность, и это было одно из чудес света.
        Просыпаясь, Нилка вспоминала о машинке, вскакивала и неслась к окну - любоваться. Пока еще процесс ей не наскучил, пока сердечко подпрыгивало в радостном изумлении: неужели это моя красавица?
        За рулем Нилка чувствовала себя все увереннее, дошло до того, что Вадим доверил ей отвезти себя в аэропорт - вот какой она водитель!
        Красавица мокла под дождем, и Нилка послала ей воздушный поцелуй и пообещала, что скоро купит гараж.
        Из-за дождя пробежка отменялась. Значит, сегодня на выбор или тренажеры, или танцы.
        Полюбовавшись на «мазду» и зарядившись оптимизмом, Нилка встала на весы, боясь дышать, ревниво следила, пока стрелка замрет на цифрах «пятьдесят четыре с половиной», после чего сверилась с таблицей.
        В таблице совершенно недвусмысленно был указан допустимый вес при ее росте. Никаких пятьдесят четыре с половиной. И даже не пятьдесят. Сорок семь - не хотите? Поначалу Нилке приходило в голову, что составлял таблицу импотент-женоненавистник. Но только поначалу. Раз надо - значит, надо. Колхоз, как говорит бабуля, дело добровольное.
        Не хотите - забудьте о дефиле, Неонила Николаевна, идите в промомодели за тридцать баксов в день или в хостес.
        Нилке не хотелось ни в хостес, ни в промо. Нилке хотелось стать женой Валежанина Вадима, а для этого нужно что? Для этого нужно стать топ-моделью.
        Как раз сейчас у нее появится шанс. Она покажет себя на подиумах Европы, она войдет сначала в топ 100 Models.com, потом… Потом еще куда-нибудь войдет.
        Кстати, - Нилка повертелась перед зеркалом, - она вчера съела яйцо. Вон даже намек на складку появился. Брр! Теперь придется подкачать пресс и несколько дней посидеть на диете.
        Необыкновенная машина, необыкновенная престижная работа, необыкновенный мужчина в ее постели… Ах, ну почему ее никто не видит?
        Все эти атрибуты взрослой жизни давали невероятное, пьянящее ощущение свободы. Нилка чувствовала себя крылатой птицей - большой и сильной.
        Еще пару сезонов, и она станет настоящей девушкой с обложки. У нее для этого есть все: упорство, грациозность, притягательность и невесть откуда взявшаяся порода - тот самый «Х-фактор», о котором так любят рассуждать журналисты.
        И Вадим! У нее есть Вадим!
        Завернув краны, Нилка перешагнула через край ванны и наступила на махровый коврик, повторяющий узор на кафеле. Все-таки вкус у Вадима - не подкопаешься.
        Намокшие пряди выглядели непривычно темными, и Нилка улыбнулась отражению - никакая она не тля. Улыбка сделалась шире, когда Нилка поняла, что любуется собой. Если бы не Вадим, так и прожила бы в неведении, что хорошенькая.
        Улыбаясь, набросила тонкий махровый халат, прошлепала на кухню, по очереди заглянула за тугие дверки всех подвесных шкафов и постояла в задумчивости.
        Есть почти не хотелось. Разве что совсем чуть-чуть. Капельку. Слишком рано для завтрака - всего лишь шесть утра. И потом - у нее диета!
        Нилка перепробовала разные, пока подобрала себе самую эффективную - из очищающего овощного супа и запеченной тыквы.
        Тыква - потрясающий продукт. Тыкву с полным правом можно назвать царицей овощей и лучшим другом желудка. Никаких усилий диета не требовала: Нилка обожала «зеленку» и готова была целыми днями сидеть на силосе. Эффективнее этого была только диета от экспрессивной Майи Плисецкой под названием «не жрать!». Балетная дива себе это могла позволить - и экспрессию, и «не жрать», и Нилка себе это позволит.
        Решая, какую форму брать с собой, Нила задержалась у шкафа.
        На средней полке аккуратными стопками лежали вещи Вадима, от них исходил еле уловимый аромат его туалетной воды, вызвавший моментальный прилив любви.
        Как завзятая фетишистка, Нилка не удержалась, взяла в ладони верхнюю футболку и зарылась в нее лицом. Откуда-то выскользнул и спланировал к Нилкиным ногам белый квадратик, похожий на визитку.
        Это и была визитка. Она приземлилась обратной стороной.
        На то, чтобы поднять и прочитать ее, у Нилки ушло несколько секунд.
        Но от той крутой Неонилы Кива, почти замужней дамы, почти топ-модели, почти аса-водителя, что стояла у шкафа несколько секунд назад, не осталось и следа.
        Едва взяв визитку в руку, Нилка отчетливо услышала колокола судьбы.
        Строчки не отпускали. Написанные на латинице, они источали таинственную энергию и околдовывали.
        С трудом разобрав чужие буквы, Нилка скорее угадала, чем поняла: Мерседес Одди. Дизайнер-модельер.
        Кто такая? Сердце кольнуло, и руки стали как лед.
        Подобных визиток у Вадима сотни, и ни одна не вызывала у Нилки такого зудящего желания увидеть женщину, чье имя было написано на визитке. Или разорвать кусок картона на мелкие кусочки и спустить в унитаз. Или развеять с балкона.
        Нилка не могла понять, откуда взялось это неврастеническое желание, почему таинственная Мерседес Одди вцепилась ей в горло и держит мертвой хваткой.
        Что у них с Вадимом?
        Нилку замутило от страшного подозрения. Они любовники? Если да, то что она может предпринять? И что с нею будет, если Вадим уйдет к этой итальянской или французской дряни?
        А если дрянь Одди вовсе не дрянь - тем хуже для Нилки.
        Вот они - ее повторяющиеся сны, ее коридор с закрытыми дверями.
        Томка права. Слишком Вадим красив, чтобы быть верным. Ничего удивительного. Они так мало времени проводят вместе, несмотря на то что он ее агент.
        У нее - бесконечные съемки, а Вадима влекут новые лица, и это не прихоть - это его работа. Как тут быть?
        И снова, как стрелка весов на цифре «пятьдесят четыре», Нилкины мысли заплясали вокруг карьеры. Она удержит Вадима, если станет топ-моделью. А она станет. Не сойти ей с этого места. И никакая Шанель-Одди ее не остановит. Нилка покрутила в пальцах визитку. Внезапное желание уничтожить ее сменилось таким же внезапным желанием спрятать от Вадима и сохранить. Так, на всякий пожарный…
        …Свет софитов слепил глаза, мягкий искусственный ветерок овевал разгоряченную Нилку, платье от-кутюр из невесомой ткани пузырилось, создавая ощущение полета. Под саундтрек из фильма «Шербурские зонтики» Нилка вихлялась по подиуму, уверенно ставя ноги внахлест, успевала на ходу кокетничать с камерой и представляла Вадима в конце дорожки. Как в первый раз, он протянет ей руку, подхватит и унесет.
        Вадим, Вадим, Вадим.
        Мысли были редкими и коротенькими, как у Буратино, и Вадим фигурировал в них в соотношении три к одному. Любимый. Поводырь и сиделка в одном лице.
        Всю неделю Неонила носилась по кастингам, но результат того стоил.
        Расписание показов, примерок и всевозможных шоу было настолько плотным, что вырваться в центр и погулять с Вадимом по Мадриду Нила сумела только в последний день, перед самым завершением Недели моды, и всего на три часа.
        Три незабываемых часа!
        Клумбы буйствовали красками, ветер трепал волосы и доносил брызги фонтанов, ладонь приютилась в руке Вадима, Нилка куталась в накидку и каждой клеткой излучала счастье. В какой-то миг на глаза набежали слезы, дыхание перехватило от пронзительного предчувствия: больше ничего этого в ее жизни не будет. Захотелось, как на снимке папарацци, с Вадимом за руку, замереть в центре Мадрида.
        - Кто такая Мерседес Одди? - как можно безмятежней спросила Нилка. Страх в зрачках вытеснил облака и отражение костела.
        Брови Вадима взлетели.
        - Откуда ты взяла это имя?
        - Видела у тебя визитку.
        Возникла пауза, во время которой Вадим щурился и смотрел куда-то вдаль: то ли на гряду кучевых облаков, то ли на шпили соборов. Нилка успела забыть, о чем спрашивала, рассматривала проступившие от прищура морщинки на родном лице и умирала от любви.
        - Так, один малоизвестный модельер, - наконец лениво отозвался он.
        - Красивая?
        - Брось. Это старая грымза.
        - Как хорошо, - только и могла выговорить Нилка - голос от нахлынувших чувств не слушался.
        Потом они что-то ели недалеко от бульвара Прадо, что-то пили на какой-то узенькой улочке, отметившей не одно столетие, а потом заблудились. Это было восхитительно, и даже Вадим попал под очарование дня. Хихикая и целуясь, поймали такси, продолжая целоваться, помчались назад, в выставочный центр, на шоу, где Нилке предстояло появиться в наряде от испанского дизайнера.
        …Неделя пролетела, как один день, от угара дефиле опомнилась Нилка только в такси по дороге в аэропорт Барахас. И тут вдруг Нилку словно черт дернул за язык:
        - Вадюш, а сколько я получила за все? - Вопрос еще не отзвучал, еще последние звуки не растворились в воздухе, а Нилку уже окатил холодный взгляд.
        Резким, хриплым голосом Вадим спросил:
        - Ты хочешь пересмотреть условия сотрудничества? Учти, - тут же предупредил он, - на улицах полно девочек, которые будут рады работать и за половину тех сумм, что ты получаешь.
        Нилка была в курсе отечественных расценок: агентства демпинговали, и девочки работали за копейки, потому что всегда находились менее гордые. Правда, они были и менее молодыми, и менее красивыми, но они были.
        Обругав себя кретинкой, Нилка жалостливо зачастила:
        - Прости, прости. Ничего такого я не имела в виду, ты же знаешь, меня все устраивает. Прости, пожалуйста.
        Конечно, ее все устраивало! Нилку устроило бы, даже если б она вообще ничего не получала за свою работу - лишь бы Вадим был рядом. А он был рядом! Что еще нужно для счастья?
        К тому же, сколько ни шарилась в памяти, она не могла припомнить, о каких условиях говорит любимый. Они никогда ничего не обсуждали.
        Еще в самом начале Нилкиной карьеры Вадим подсунул на подпись какие-то бумаги - Нилка, не глядя, подмахнула их и забыла, как о чем-то ненужном.
        Ей вообще не приходило в голову задавать вопросы своему агенту о его процентах и своих - ей казалось, что она зарабатывает невероятные, запредельные суммы. Никто в ее окружении никогда таких денег не держал в руках.
        И потом, не доверять мужчине, с которым живешь, - это пошлость.
        Нилка физически не могла не доверять Вадиму, она так была устроена - и она доверяла безоговорочно.
        Собираясь в Мадрид, не интересовалась, сколько получит, а отработав на показах, не спросила, сколько положил себе в карман ее любимый букер.
        Банковский счет приятно радовал глаз и слух, и Нилка размечталась: как только сможет, она купит квартиру и заберет к себе бабушку. На старости лет пусть порадуется на внучку.
        Нилка представляла момент их с бабушкой воссоединения, и острая радость разливалась по телу до самых кончиков пальцев.
        Но когда она поделилась планами с Вадимом, он не разделил ее оптимизма и на Нилкин восторженный лепет равнодушно буркнул:
        - Меня только в это не впутывай. Прогулка по Мадриду поблекла от его тона, сердце Нилкино сжалось, уловив за этими словами приближение чего-то страшного.
        Дома мела метель, и это только усилило тоску по Мадриду. Офис агентства поразил убогостью, а ведь раньше она держала его за воплощение дизайнерской мечты.
        - О! Привет! - Из двери в бухгалтерию вынырнула Тамара. - Как съездила?
        Вопрос был праздным: бледное Нилкино лицо лучилось счастьем.
        Взглянув на Томку, Нилка поддалась иррациональному чувству страха за свое везение и притушила сияние в очах, точно прикрутила фитиль.
        - Нормально, - скучным голосом ответила она.
        - Ой, да ладно, - угадала ее состояние Тома, - я не глазливая. Ты что делаешь сейчас? Может, посидим где-нибудь?
        Предложение было заманчивым: впечатления распирали Нилку, ей хотелось обсудить с кем-то уровень фэшн-бизнеса за границей и филигранную организацию показов.
        В кафе за углом готовили отличный капучино - туда подруги и отправились.
        Устроились за столиком, сделали заказ, и Нилка приготовилась вещать, но Тома ее опередила.
        - Тут у нас такие новости! - с тонкой улыбкой произнесла она.
        - Какие? - Внутри у Нилки все сжалось в ожидании неприятностей.
        Нилка вообще почти все время ждала неприятностей, будто ее по ошибке приняли за королеву, а она невольно поддержала обман, и теперь только оставалось ждать, когда все откроется.
        - Вадик раскручивает одну новую девочку - очень перспективная, - понизив голос, сообщила подруга.
        Даже под тональным кремом было заметно, что в лице у Нилки не осталось ни кровинки.
        - Это работа Вадима, - проблеяла она.
        Это только его работа, - в полном смятении повторяла она себе, зажав ладони между колен, - никакая это не новость. Тогда почему так больно?
        - Работа работой, но, по-моему, девка глаз положила на Валежанина. - Томка выразительно посмотрела на подругу.
        - Чего замолчала? Продолжай, - сквозь зубы пропихнула Нилка.
        - Она занимается в школе. Сегодня в агентстве вертелась - я их видела в переговорной: сидят, воркуют.
        Теперь вся кровь прилила к Нилкиным щекам: девушка с амбициями. Видели мы таких. Вцепится в Вадима, как ротвейлер, зубы разожмет только посмертно.
        - Что будешь делать? - полюбопытствовала Томка, отхлебывая кофе.
        Нилка невидящими глазами уставилась на подругу.
        Что она будет делать? Хороший вопрос.
        А что она может сделать?
        Заманчиво было бы порвать эту выскочку, как тряпку, или хотя бы оттаскать за волосы, расцарапать рожу, разорвать одежду.
        - Как она выглядит?
        - «Господи, пусть она будет жирной коровой», - про себя взмолилась Нилка.
        - Такая черненькая, остроглазенькая, остроносенькая, метр восемьдесят. Треугольное лицо, как у лисицы, смуглая. Хохлацких, видать, кровей. Твоя противоположность, - подытожила Томка.
        В зрачках у Нилки мелькнуло понимание.
        - Том, ты на кого сделала ставку?
        - Зачем ты так? Я на твоей стороне. Поэтому и предупреждаю.
        Взгляд Нилки ползал по лицу подружки в поисках ответа на тайные мысли. Может, и эту оттаскать за волосы, расцарапать рожу, пустить на лоскуты свитерок известного бренда? Или что там делали древние с разносчиками скверных вестей? Голову отрубали? На кол сажали? Язык отрезали? «В самый раз», - удивляясь своей кровожадности, подумала Нилка.
        - Ой, да не смотри ты на меня так, - вернула ее на землю Тамара, - скажи лучше, как там Мадрид?
        - Стоит, - бесцветным голосом произнесла Нила. - Интересно, зачем ты мне все это рассказала?
        - Про Валежанина?
        - Да.
        - Надеюсь, ты не такая дура, не собираешься прожить с ним до старости и умереть в один день?
        Еще один хороший вопрос, за который хочется проделать с корреспондентом все, что проделывали древние с гонцом, принесшим дурные вести.
        Рассматривая сервировочную подставку, расписанную в прованском стиле, Нилка спросила:
        - Какая разница, что я планирую?
        - Поверь, твое счастье, если он свалит к другой. Альфонс чертов. Зачем он тебе? Агентов мало, что ли?
        - Альфонс? - Нилка вскинула удивленные глаза.
        - А разве нет? Вот скажи, сколько он получает от твоих показов?
        Томка проницательно щурилась, Нилка не отвечала, только медленно заливалась румянцем.
        - Так я и думала, - пробормотала Тома, - вот и ответ на твой вопрос. Неужели не просекаешь, что он тебя употребляет?
        - Мне денег хватает.
        - Ты у себя одна, а у него таких, как ты, - два десятка. И с каждой он получает половину. Не слишком жирно за пару звонков и рассылку порт-фолио?
        - Он удачливый букер, - возразила Нилка, - мне не на что жаловаться. У меня есть работа - это главное.
        - Работа у тебя есть, пока он не найдет новый типаж. Вот как эту хохлушку.
        - Я тебе не верю, - с трудом протолкнула слова Нилка.
        - Ну и дура, - ласково сказала Томка, - тебе нужно срочно искать другого букера, а ты нюни распустила.
        За Вадимом были опыт и интуиция, Вадим никогда не ошибался. Поменять его на кого-то другого - значит поставить крест на карьере, на мечтах и вообще на будущем. Томка не знает, о чем говорит.
        - Где его искать? - на всякий случай спросила Нилка и взглядом проводила последний глоток кофе, пролившийся в горло Тамаре.
        - В Сети, - опустив пустую чашку на блюдце, устланное салфеткой, ответила Тома. - Брось свое резюме и жди, когда позвонят. Ты должна выбирать, а не тебя. Ты. Достаточно того, что нас и так все время выбирают или не выбирают. Единственный приятный момент в нашей жизни - выбор букера.
        Нилка даже в мыслях не допускала предательства по отношению к Вадиму - именно так она квалифицировала любой ход, сделанный без его ведома.
        - Тебе-то какая разница, с кем я буду работать? - разлепила рот она.
        Пытаясь что-то высмотреть в кофейной гуще, Тома молчала. Пауза затягивалась, Нилка уже не чаяла дождаться ответа, но ответ все-таки прозвучал:
        - Надоело видеть, как девок перемалывает жизнь. Чем выше ставки, тем больнее, а ты всю себя бросила на алтарь фэшн. Не хочешь вернуться на занятия в техникум?
        Черты Нилкиного лица заострились и окаменели.
        - После всего?
        - Это ты о сексе с Вадимом или о Неделе моды в Мадриде?
        - И об этом тоже.
        - Ты пойми, - Тамара освободила место на столе, придвинулась, легла плоской грудью на такую же, как у Нилки, сервировочную подставку в прованском стиле, - это все глупости и мишура. Тебе нужно учиться. Ты теперь знаешь кухню изнутри и, может быть, сможешь воспользоваться своими связями и знаниями, чтобы стать модельером. Вот тогда… тогда все окажется не зря.
        - Откуда такая забота? - ухмыльнулась Нилка.
        Тамара словно очнулась: - Впрочем, дело твое. Большая девочка, разберешься.

* * *
        …Против желания, разговор с Тамарой произвел на Нилку гнетущее впечатление.
        Несколько дней она страдала, а потом принялась исподтишка наблюдать за Вадимом.
        Принюхивалась, прислушивалась к его разговорам по телефону, присматривалась, но волос на пиджаке и помаду на воротнике так и не обнаружила. Да и в агентстве, сколько ни заглядывала в комнату переговоров, Вадима там ни разу не застала. К слову сказать, и девицу, подпадающую под описание, данное Тамарой, Нилка не встретила, из чего с радостью заключила, что девица - плод Томкиного воображения.
        Нилке так хотелось летать, а эти сплетни обрезали ей крылья, и она сделала второй вывод, который был даже гениальнее, чем первый: что бы Вадим ни сделал, она ему все простит.
        Едва приняв решение, Нилка успокоилась, что было весьма кстати: карьера перла в гору, контракты сыпались на Нилку один за другим, не хочешь, а поверишь в судьбу.
        Судьба в образе Вадима вела за собой Нилку с показа на показ, бросала с подиума на подиум, из студии в студию и обратно.
        Его тишайший баритон ласкал слух:
        - Девочка моя, ты в отличной форме. У меня есть предчувствие, что скоро тебя будут рвать между собой все ведущие дома моды. - Был один из редких моментов, когда Вадим находился в отличном настроении и развлекался тем, что заигрывал с Нилкой.
        - Вадим, ты меня любишь? - превозмогая страх, спросила Нилка. Даже глаза зажмурила - так было страшно. О любви всегда говорить страшно - простыми такие разговоры не бывают - это Нилка понимала и не лезла к Вадиму.
        Усталые, они лежали на диване после презентации коллекции известного бренда, раковой опухолью расползающегося по российской глубинке.
        - Конечно, люблю, - ответил он, и Нилку задел сухой тон любимого.
        - Ты меня любишь как модель или как Неонилу Кива?
        - Разве это не одно и то же?
        - То есть, - осторожно пробиралась сквозь словесную шелуху Нилка, - ты не отделяешь меня от профессии?
        - Ну, девочка моя, до профессионалки тебе еще далеко, - многозначительно произнес Вадим.
        Двусмысленность фразы покоробила Нилку.
        - Я серьезно спрашиваю, Вадим, - хотела и не могла остановиться она.
        И тут же обозвала себя кретинкой. Опять она за старое. Разве мало, что любимый с нею?
        - Ответственно заявляю: выбрось всю дурь из головы, солнце мое. У тебя впереди Неделя моды в Нью-Йорке.
        - В… где? В Нью-Йорке? - Чужое слово далось не сразу. Нилка раскраснелась.
        Это же на краю географии! Еще совсем чуть-чуть, и ее заметят, еще несколько усилий, и она станет эксклюзивной моделью!
        - Да. Надеюсь, ты понимаешь, как к этому нужно относиться?
        - Конечно, понимаю, - пугаясь ответственности, выговорила Нилка, - я все сделаю, как ты скажешь.
        - Ну-ка, солнце мое, встань-ка на весы.
        Сердце у Нилки остановилось: вот он, момент, которого она ждала и боялась.
        Следуя за Вадимом, как за коренной пристяжной, покорно прошлепала в спальню и наступила на весы. Пятьдесят два кило. Убийственно. Вес деревенской дуры, лапотницы. Молочницы. Поселянки. С таким весом только коров пасти.
        - Солнце мое, это несерьезно, - протянул Валежанин и похлопал Нилку по пятой точке. - Давай-ка займись собой как следует, пока не поздно.
        …Еще одна сентенция Валежанина оказалась справедливой: моделинг похож на спорт. И по духу и по букве.
        Нилка не слезала с беговой дорожки.
        «Коровища! Жиртрест. Бочка», - ненавидела себя она.
        Меняла режимы, устраивала подъемы, спуски, ускоряла темп до тех пор, пока в глазах не начинало рябить.
        Весы с благодарностью откликнулись на героические усилия - цифра «пять» исчезла с циферблата! Сорок восемь и девять килограмма! Ура!
        Но эйфория быстро прошла: опытная модель Неонила Кива помнила, что удержать вес намного труднее, чем похудеть. Главное - не расслабляться. Нет предела совершенству.
        Она удержит вес. Она его удержит, как бы он ни ускользал, как бы ни исхитрялся. Она пойдет на шантаж организма, на обман, на подлог - на что угодно, но вес удержит.
        Нилка полезла в Интернет и добросовестно изучила питание всех избранных в подлунном мире - балерин, моделей, киноактрис и жокеев - и выбрала уксусную диету.
        Чайная ложка яблочного уксуса, разведенная в стакане воды, стала панацеей. Сразу после пробуждения и на завтрак Нилка выпивала подкисленную воду, в течение дня поливала уксусом салаты, рыбу, мясо и даже морепродукты.
        Укрощение веса пошло семимильными шагами. Нилка соревновалась с собственным организмом: кто кого?
        У диеты был только один изъян - она разъедала зубную эмаль. Но и этот побочный эффект легко устранялся простым полосканием зубов после еды. Ха! Где наша не пропадала!
        Весна преследовала Нилку, летела за нею с одного континента на другой. Сначала был Нью-Йорк, где цвели тюльпаны, потом - родной город с подснежниками.
        Нилка разглядела их из окна машины по дороге из аэропорта.
        Мысль, что академический отпуск закончится через несколько месяцев, была задвинута в самый дальний уголок памяти - какой на фиг техникум? Перелеты входили в привычку, работа затягивала - героин рядом не стоял.
        И хотя Неделя высокой моды по-прежнему проходила без нее, Нилка была все время занята и чувствовала себя состоявшейся моделью.
        Работа на объединение Lida и сеть спортивных магазинов ушла в небытие. Да и была ли она? В Нилкином портфолио имелась реклама косметических марок, духов и коммерческих банков - вот что она демонстрировала, не считая презентаций всевозможных коллекций.
        Вне зависимости от высокой моды, она снималась для каталогов и журналов, участвовала в показах известных и не очень брендов, работавших на массового потребителя, и даже мелькнула на нескольких обложках.
        Если бы не томительные разлуки с любимым, Нилка чувствовала бы себя счастливой, но из-за Вадима ей все время хотелось домой.
        По телефону Валежанин был нежен и радовался за Нилку, когда она рассказывала ему о своих успехах.
        - Умница, - обычно несколько раз повторял он в течение разговора, - я всегда в тебя верил.
        - Представляешь, - трещала Нилка, - мы сегодня снимали рекламу крема для загара. - Вадим сочувствовал: стоял март, и съемки под открытым небом можно было смело назвать экстремальными.
        Вадим знал изнанку модельного бизнеса - вот что делало его таким близким.
        Нилка жаловалась, что не могла после показа зимней коллекции смыть какой-то несмываемый блеск с лица - так самовыражался стилист, - и Вадим снова сочувствовал.
        Жаловалась, когда ей сбрили и без того жидкие бровки перед шоу и загримировали под инопланетянку, - и Вадим снова сочувствовал, но делал это как-то так, что Нилка не чувствовала себя жертвой:
        - Это одна из самых неприятных сторон профессии. Что делать - терпи. К счастью, не так часто над вами глумятся. Чаще делают звезд.
        Единственный человек, с кем Нилка могла болтать обо всем, Вадим был другом, учителем и любимым человеком. Вадим был всем. Вадим был из тех мужчин, которые помогают женщине взойти на пьедестал. Правда, история знавала случаи, когда пьедестал превращался под ногами в жертвенный костер, но к Неониле Кива это не имело никакого отношения.
        Необъяснимо, но чем больше свободы Нилка получала, тем зависимее становилась. Скучая по Вадиму, неукоснительно выполняла все его инструкции, чтобы в ближайшем обменном пункте послушание обменять на похвалу.
        …Таксист бросал на молчаливую пассажирку косые взгляды - не каждый день к нему садятся такие орясины с коленками выше приборной панели. По большому счету, Нилке плевать было на водилу, все мысли ее были о Вадиме и о сюрпризе, который она ему приготовила, не предупредив о приезде.
        Игнорируя придурка за рулем, Нилка с нарастающей нежностью думала о Валежанине и представляла, как поднимет руку и нажмет на кнопку звонка, как щелкнет замок и отворится дверь, и ошеломленный Вадим будет несколько драгоценных мгновений взирать на нее, как на чудо, свалившееся с небес. В эти самые несколько мгновений по его лицу можно будет прочесть будущее Неонилы.
        Господи, какая же это награда - считывать с лица любовь!
        Впрочем, дорога не располагала к сантиментам: при въезде в спальный район они попали в плотную пробку, водитель - наконец-то! - перестал коситься, пришел в себя, начал злиться и изрыгать проклятия в адрес участников дорожного движения, так что сентиментальные Нилкины мысли быстро сменились практичными.
        Уже год, как они вместе, а Вадим все не делает ей предложение. Если верить психологам, пара, прожившая вместе два года, уже не станет супружеской.
        Может, родить ребенка?
        Нилка почувствовала волнение: как это раньше не пришло ей в голову! Блестящая мысль. Вот прямо сегодня она и осуществит задуманное. Воображение тут же изобразило жанровую сценку в духе «счастливое семейство»: Вадим с годовалым пупсом на руках обнимает ее за плечи. У них будет необыкновенная семья. Водителю, наконец, удалось вырваться из окружения, через несколько минут они свернули во двор, и в свете фонаря Нилка увидела на парковке свою «мазду». Сердце сладко заныло - значит, Вадим дома. Она оставляла любимому доверенность на машину, пока его БМВ был в ремонте.
        Нилка была слишком занята предстоящей встречей с любимым, чтобы думать о такой мелочи, как багаж, и вот теперь такси, газанув, умчалось, и она осталась один на один с неподъемной сумкой на асфальте.
        Надо было таксисту накинуть, чтобы донес сумку до лифта, с опозданием подумала Нилка.
        Изогнувшись, как былинка на ветру, потянула сумку за ручку, та, сопротивляясь и попадая колесиками в каждую ямку, нехотя потащилась за хозяйкой.
        На ступеньках Нилка выдохлась и поняла очевидное: ей не справиться с монстром.
        Прислонив сумку к стене дома, Нилка огляделась: пустая скамейка и безлюдный двор вызвали легкую досаду. Старушки и мамаши с детьми уже рассосались по домам, а для молодежи еще детское время.
        Бросив сумку на произвол судьбы, Нилка нырнула в подъезд, вызвала лифт и помахала ладошками разгоряченное лицо. Поджилки противно дрожали от напряжения, в висках ухала кровь, перед глазами все расплывалось. Пришлось некоторое время постоять, чтобы отдышаться. Фу, как противно! Теперь она явится пред ясны очи Вадима взмыленная, как лошадь.
        Войдя в лифт, Нилка брезгливо огляделась и наконец-то почувствовала себя дома.
        На лестничную площадку из квартиры пробивался Крис Ри, но Нилка не слышала музыку, она слышала только стук собственного сердца - теперь оно выскакивало от волнения.
        Пока Вадим открывал дверь, Нилка успела передумать массу мыслей. С каждой секундой нарастало беспокойство: что, если у него гости?
        Из всех друзей Валежанина Нилка была знакома только с парочкой фотографов - полными придурками, всегда являвшимися некстати. Перелететь через океан, чтобы встретиться с любимым при каких-нибудь дебильных рожах? Сама мысль об этом была невыносима!
        Наконец дверь распахнулась, Крис Ри зазвучал отчетливее.
        - Ты? - На секунду Нилке показалось, что Вадим растерялся, увидев ее.
        - Я! - Руки сами взметнулись и обвились вокруг шеи любимого. - Вадюша, помоги мне сумку занести, она там, внизу осталась.
        - Где?
        - У подъезда.
        - Ты спятила? Ведь сопрут!
        - Не успеют.
        - Ну, конечно! Давай быстро вниз, я сейчас - только плиту выключу. - Вадим мягко, но настойчиво втолкнул Нилку в лифт и нажал на кнопку первого этажа.
        Оказавшись внизу, Нилка испытала чувство человека, от которого технично избавились. Это было даже не чувство, а намек, предчувствие, но оно оказалось навязчивым и преследовало Нилку, пока они вместе с Вадимом не поднялись обратно.
        Оказавшись дома, Нилка потянула носом: слабый, едва уловимый аромат каких-то легких женских духов витал по квартире.
        Опередив Вадима, Нилка в два прыжка оказалась в комнате и замерла с открытым ртом. Ей понадобились все силы, чтобы не упасть от удивления.
        Стол был сервирован на две персоны обожаемым Нилкой керамическим сервизом - в глаза бросались яркие синие пятна тарелок на белой скатерти.
        В центре композиции возвышался обернутый в рогожу и подпоясанный бечевкой горшок с лиловым гиацинтом - вот он, виновник, ввергший Нилку в заблуждение. С духами она поторопилась, но все остальное…
        Обескураженная Нилка обернула лицо к Вадиму:
        - Кому это все?
        - Для тебя, - перевирая мотив, запел Вадим, - для тебя, для тебя самым лучшим мне хочется быть.
        Ревность, коброй дремавшая на сердце после разговора с Томкой, подняла голову и угрожающе шевельнула хвостом.
        - Не ври, ты не знал, что я приеду! - сжала кулачки Нилка, отступила и неожиданно для себя разрыдалась от злости. Да за кого он ее принимает, трепло несчастное?
        Благодушное настроение Вадима испарилось.
        - Прекрати истерику. Я позвонил в агентство, и мне сказали, что ты взяла билет.
        - Они не знали, что я заеду домой!
        - Тоже мне, бином Ньютона. Тебя нетрудно просчитать!
        Нилка ощутила под ногами бездну: они ссорятся, и виновата в этом она. Какая разница, откуда Вадим узнал, что она приедет? Может, это сердце-вещун ему подсказало? Скорее всего, именно сердце - до Лондонской недели есть время, и ничего удивительного, что она в последнюю минуту решила на эти несколько дней прилететь домой.
        Никакие аргументы не действовали, слезы не останавливались.
        - Сейчас, сейчас, я больше не буду, - испуганно бормотала Нила, - я уже успокоилась.
        Размазывая по щекам потоки, с виноватым видом потянулась к Вадиму, он принял ее в объятия, и Нилка успокоенно затихла.
        От плеч Вадима, от его губ, рук, голоса, от запаха кожи в груди у Нилки разрасталась нежность.
        - Я так соскучилась, - прошептала она и потерлась о Вадима мокрой щекой.
        - Ты пока сходи в душ, рева-корова, а я посмотрю, что там с мясом. - Вадим хлопнул зареванную любовницу пониже спины и подтолкнул к ванной.
        - Корова?! - пришла в неописуемый ужас Нилка.
        - Черт возьми! Ну, что ты на самом деле как маленькая, - поморщился Вадим, - это же чисто фигура речи. Ты у меня газель.
        В Нилкиных ресницах еще блестели слезы, но она улыбнулась счастливой улыбкой, коротко кивнула и поскакала в душ.
        В ванной, сняв заколку, тряхнула головой и запустила пальцы в волосы. Как же она устала за четырнадцать часов в «Боинге» и как же хорошо дома!
        Вообще с волосами что-то нужно делать, вид у них неважный. Тусклые, с посеченными кончиками. Нилка еще раз встряхнула головой.
        В это мгновение взгляд ее зацепился за какой-то предмет на полке и остановился.
        Рядом с туалетной водой Вадима, его станком и кремом для бритья нагло устроилась чужая заколка для волос - «банан»…
        «Нет», - взметнулось в оглушенном сознании. «Да», - говорила заколка.
        Стены покачнулись, Нилка поднесла ладонь ко рту и зажала вопль. Только не это!
        Смотреть было не так страшно, как думать. Нилка готова была рассматривать заколку сколько угодно долго, лишь бы одна страшнее другой мысли табуном не ломились в голову. А они ломились. Безжалостные и откровенные. Убийственно безжалостные, дьявольски откровенные и красочные.
        «Ты дала себе слово заранее все простить Вадиму, все семь смертных грехов, и прелюбодеяние в том числе, - напомнила она себе. - Вот и представился случай. Давай, тренируй волю».
        Нилка всмотрелась в свое отражение - перед ней стоял другой человек. Мышцы поехали вниз, уголки рта страдальчески опустились, веки отяжелели.
        Неужели она не справится?
        Нет, одна не справится. Только вдвоем. А лучше - втроем.
        Нам нужен ребенок, ясно осознала Нилка, и несчастное выражение сменилось решительным, морщинка между бровями спряталась, лицо разгладилось, в глазах появился лихорадочный блеск.
        Никакой хандры, никакого отчаяния, улыбка, как на подиуме, и легкая походка. Она - лучшая в этом городе. Она, и только она достойна Вадима. Между ними не проползет никакая змея-разлучница.
        …От мяса поднимался насыщенный пряный дух, но Нилка не испытывала голода. Вяло отщипывала от куска, совала в рот и держала за щекой - как в детстве, когда бабушка пичкала ее насильно. Глотала с усилием, только чтобы не расстроить Вадима - ведь он старался - и развлекала любимого разговорами. - Какой-то жирной гадостью волосы перемазали, представляешь, мы несколько дней отмыться не могли. Вообще ничего не брало. Что я только не пробовала - бесполезно.
        - Бриолин, наверное.
        - И зачем, спрашивается? Обязательно надо выпендриться.
        - Ну, на то они и стилисты.
        - Кто-то даже средством для мытья посуды пробовал смывать эту пакость. Зато знаешь, какую я научилась готовить пасту? С томатами и базиликом! М-м-м… Пальчики оближешь!
        - Здорово, - согласился Вадим.
        - Быстро, дешево и сердито. И еще мне очень нравится теплый салат из курицы и баклажанов с рукколой.
        - Ты полюбила готовить?
        - Да.
        - Идеальная женщина?
        Нилка скромно потупилась:
        - Не знаю, наверное.
        - Приготовишь что-нибудь?
        - Да хоть завтра.
        - А танцы? - Вадим поднял изучающий взгляд. Он вообще все время присматривался к Нилке, будто привыкал заново.
        - Ничего страшного, - легкомысленно отмахнулась она, - вместо танцев устроим романтический ужин.
        На танцах у Нилки кружилась голова - невозможно же работать без отдыха, - но это был еще один ее секрет.
        - За мной вино. - Вадим продолжал изучать Нилку, и она не знала, куда деться от его настойчивого взгляда.
        - За мной поляна.
        - По-моему, мясо тебе не нравится. Или ты не голодная? - неожиданно спросил Вадим.
        - Не особенно. Нас кормили в самолете. Рыба красная была, салат из помидоров и чай с булочкой.
        - Понятно. Только после перелета прошло больше трех часов.
        Разговор Нилке активно не нравился. Нет, говорить о еде она могла сколько угодно, но чувствовать себя подопытной морской свинкой - к этому она готова не была. У нее все в порядке, и нечего ее рассматривать, как под лупой. Если только…
        Если только Вадим не ищет повода придраться.
        - Вадюша, я видела в ванной заколку для волос - чья она?
        - Разве не твоя? - быстро ответил вопросом на вопрос Вадим.
        - Нет, - Нила с сомнением и надеждой посмотрела на любимого, - у меня такой никогда не было.
        - Ты просто забыла.
        - Может быть. Я устала, - ухватилась за спасительную идею Нилка, - мне бы в постель поскорее.
        - Давай я уберу, - предложил Вадим, - а ты иди ложись.
        - Не хочу без тебя.
        - Хорошо, - легко уступил Вадим, - я потом уберу.
        После этой ночи Нилка уверовала в их любовь.
        Откликаясь на ее мысли, богочеловек впервые за все время не воспользовался презервативом и не сдерживал себя - это было лучшим доказательством, это было лучшим подтверждением его чувств.
        - Ты не боишься, что я залечу? - с лукавством спросила Нилка.
        - А ты?
        - Я - нет, - уверенно ответила она.
        - Наконец-то, - прошептал Вадим, - я думал, что не дождусь этого. Все-таки без резинки - совсем другое дело. Нилка изнывала от любви, открывалась навстречу и неумело изображала оргазм.
        …Это была вторая Нилкина самостоятельная вылазка за границу, но вкус новизны полеты еще не утратили. Пугаясь и приходя в восторг от своей решимости, Нилка прошла паспортный контроль. Пока ждали посадку, загордилась собой, и место в салоне самолета заняла с видом утомленного перелетами бывалого путешественника, и продолжала собой любоваться весь полет. Кто эта незнакомка в джинсах, клетчатой рубашке и вязаной кофте?
        Нью-Йоркская неделя моды плавно перетекла в Лондонскую. Лондонская должна была перетечь в Миланскую. Все говорило о том, что быть Нилке (Дуньке, Маньке) в Париже в этом сезоне! (Yes, yes, yes!)
        - Ненила? - окликнули ее там, где она меньше всего ждала, - в аэропорту Хитроу.
        Откуда-то было знакомо это «Ненила», и смуглый, с едва заметной сединой в висках тип в черной водолазке и с пиратской серьгой в ухе, который встречал ее на выходе, тоже был смутно знаком. Откуда-то она его знала. Они где-то встречались. Где это было? В каком-то загородном клубе, куда притащил ее Вадим. Нилка с трудом вспомнила: партнер Валежанина, Рене Дюбрэ!
        - Бонжур! - Тип обнял опешившую Нилку и трижды приложился жесткой щекой к ее щеке.
        - Здрасте, - невнятно пробормотала Нилка. Чувствовала она себя глупее некуда. Почему Вадим не предупредил, что ее будут встречать, да еще и Рене Дюбрэ? Почему-то меньше всего хотелось, чтобы сейчас этот смуглый француз оказался рядом.
        - Готова к вертикальному взлету? - прощупывая Нилку пристальным взглядом из-под очков, тем временем спрашивал Рене.
        Нилка была не вполне уверена, что правильно поняла француза, но ее настолько поразил его русский, что она на всякий случай кивнула:
        - Готова.
        Дюбрэ явно делал успехи - акцент почти исчез, выдавали иностранца в нем только интонация и логическое ударение.
        В агентстве, куда привез ее Дюбрэ, Нилке выдали около ста евро на карманные расходы и вручили расписание кастингов - хвала и слава Валежанину.
        Принцип «волка ноги кормят» с успехом заменил все другие принципы, Нилка рыскала по кастингам, таскала с собой джентльменский набор модели: туфли, увесистое портфолио, разговорник, косметику и карту Лондона.
        Окрыленная пророчеством Вадима («Скоро тебя будут рвать между собой все ведущие дома моды»), Нилка послушно шла на поводу у судьбы.
        Пророчество сбывалось: Нилкин типаж пользовался успехом - ее отбирали на показы известные дома моды, через день она с удивлением обнаружила, что время до конца недели расписано.
        Все говорило о том, что в Нилкиной карьере начался новый виток. «Благодаря Вадиму», - не забывала добавлять Нилка, и сердце сжималось при одном его имени.
        Съемки, примерки, репетиции, дефиле - Нилка вошла в ритм и кружилась, как балерина в шкатулке, и вдруг завод закончился.
        Прямо на съемках для каталога одежды молодого немецкого бренда.
        Фотограф, очевидно, считал каждую копейку за аренду студии: не отпускал команду обедать (Нилка и не рвалась, а другие члены группы были дрессированными) и совсем не устраивал перерывов. Должно быть, дед у парня служил в СС или надзирателем в Освенциме. Эта мысль пришла в Нилкину голову через шесть часов работы, но додумать ее Нилка не успела: софиты слились в одно белое пятно, и она ухнула в этот ослепительный свет.
        Очнулась Неонила от того, что кто-то ее хлопал по щекам.
        Слабость придавливала к полу, в ушах стоял шум, и Нилка как будто немного оглохла, но после стакана апельсинового фреша оклемалась.
        - Арбайтен! - не разочаровал фотограф.
        Нилка даже нашла в себе силы улыбнуться бледной улыбкой - не хватало добавить: «Нихт шлафен!» («Не спать!»).
        Равнодушные руки уже освежали мейкап и поправляли прическу, уже слышались сухие щелчки фотоаппарата: арбайтен! Все понеслось дальше, и Нилка так и не заметила, что ступила на черную полосу.
        …Вечерняя прогулка к Темзе и осмотр Тауэрского моста, тонувшего в иллюминации, завершилась праздником живота, который Нилка не сумела оценить по достоинству: с великим трудом проглотила маленький кусок пиццы и несколько ложек супа из мидий и почувствовала себя беременной слонихой. - Почему ты не ешь? Тебе не нравится? - не на шутку всполошился Рене.
        Внимание, которым окружил ее партнер Валежанина, раздражало Нилку, но она мужественно улыбалась:
        - Нравится.
        Обед Рене заказывал на свой вкус - Нилка все равно ни бельмеса не смыслила в итальянской кухне и сидела с приклеенной улыбкой, когда Рене пытался объяснить, из чего приготовлено блюдо.
        - Ты сегодня ела? - не отставал Рене.
        Раздражение против Дюбрэ усилилось: забота больше походила на провокацию. Она только-только добилась стабильного результата - сорок восемь и четыре кило.
        В животе сосало все реже, а недавно Нилка с удивлением обнаружила, что за день съела горку зеленого салата и была абсолютно, совершенно сыта и счастлива. Да она просто человек будущего, усовершенствованный гомо сапиенс! Каких-то полтора килограмма, и она - стройная, конкурентоспособная модель!
        - Да, - соврала она, - утром круассан съела с кофе.
        - Извини, но, по-моему, тебе нужно немного набрать веса, - встревоженный взгляд Рене задержался на скулах собеседницы - они заострились в последние дни, - скользнул по шее и замер на кистях рук - они истончились.
        - У меня идеальный вес, - моментально ожесточилась Нилка, - и за мной есть кому следить, так что расслабьтесь.
        - Да-да, - тут же согласился Рене, - извини, если влез не в свое дело. Как ты себя чувствуешь? Наверное, без привычки трудно? Неделя была напряженной.
        - Совсем не трудно, - выдавила из себя Нилка. В ушах опять стоял противный тонкий писк, и Нилка плотно закрыла глаза, стараясь от него избавиться.
        Очевидно, она побледнела, потому что Рене снова встревожился:
        - Выпей.
        Нилка распахнула глаза - Рене протягивал ей бокал с вином.
        Писк прекратился, в голове у Нилки что-то щелкнуло, будто включился автоответчик, и раздался голос Валежанина: «Считай калории».
        - Спасибо, не нужно. - Нилка втянула носом воздух, пытаясь унять разгулявшиеся нервы. Этот субъект сведет ее с ума.
        - Может быть, сегодня пораньше ляжешь спать? - не унимался французишка.
        Боже мой! Сколько можно корчить из себя папочку?
        - У меня вечернее дефиле, - сдержанно напомнила Нилка.
        - Хорошо, - француз был сама сговорчивость, - после шоу тебя отвезет в гостиницу наш водитель.
        Первый раз за вечер Нилка посмотрела на собеседника как на полезное насекомое: - Вот за это спасибо.
        …Мир, наконец, расстелился перед Нилкой, а ей это вдруг оказалось ни к чему. Неделя задержки искажала перспективу, расставляла совсем иные акценты.
        Для Нилки это оказалось абсолютной неожиданностью.
        Как и встреча с Вадимом.
        Мультифункциональность Валежанина распространялась еще на четырех моделек, которых он притащил на кастинги перед Неделей моды в Милане, и порадовать любимого новостью у Нилки все как-то не выходило. Да они и виделись всего пару раз и то - мельком. Все, что успела сказать Нилка, - «нам надо поговорить».
        - Как-нибудь поговорим, - рассеянно пообещал Вадим - в этот момент у него зазвонил телефон.
        Присутствие девушек Нилка воспринимала через свое состояние, как сквозь ватный фильтр, и совсем не ревновала Валежанина. Наоборот, была великодушна, как принцесса крови, занявшая трон после кровавого переворота.
        О том, чтобы метнуться к любимому, наплевав на жесткий график, и провести с ним ночь, не могло быть и речи.
        Вадим остановился в загородной гостинице, и у Нилки физически не было возможности навестить его. На сон оставалось иногда четыре часа - критическое время, за которое полагалось восстановить физическую форму. Держалась Нилка в основном на адреналине.
        За ночь любви можно было поплатиться карьерой - вот до чего все запущено, с грустью думала Нилка, - а следом за карьерой потерять любовь.
        Настроение поднимали несколько дизайнерских вещичек, прикупленных в Лондоне: мотоциклетная куртка для Вадима и тельняшка для себя.
        Нилка не гонялась за известными брендами, покупки ее были практичными (она еще не забыла, как бедствовала всю свою сознательную жизнь), а «свои» вещи угадывала по тому трепету, который испытывала, держа их в руках.
        Она так мечтала порадовать Вадима, а вот поди ж ты - куртка все еще оставалась в пакете.
        Она так хотела сказать Вадиму о беременности, а приходилось терпеливо выжидать момента.
        Она так мечтала побродить по Милану с любимым, как когда-то по Мадриду, затеряться от всего на узких старых улочках, а вот, поди ж ты, ее опекает порядком надоевший Рене. Когда нужно и когда не нужно оказывается рядом, да еще и навязывает культурную программу.
        - Ненила, - бубнил он, - у нас есть два часа, я предлагаю тебе посмотреть город.
        Никакой благодарности к французу Нилка не испытывала, хотя, если бы не Рене, не увидела бы величественный Тауэрский мост, не попала бы на автобусную экскурсию по Милану.
        - Ненила, - в очередной раз ввязался французишка, - у нас есть три часа. Скажи, что бы ты хотела посмотреть: скульптуру или живопись?
        По большому счету, Нилка не горела желанием что-либо смотреть без Валежанина, и если бы воспитание позволяло, то послала бы Рене к черту.
        - Может быть, мы с Вадимом сходим куда-нибудь, - робко высказалась она.
        - Вадим просил передать, что сегодня не вырвется. Так что бы ты хотела посмотреть?
        - А если ничего?
        - Не ленись, - мягко упрекнул Рене, - ты в Милане! У тебя есть возможность увидеть то, что недоступно миллионам таких же, как ты, молодых девушек. Представляешь, как они тебе сейчас завидуют? Цени и пользуйся. Хотя бы в Дуомо давай сходим.
        - Тогда… тогда что-нибудь в трехмерном изображении, - намекая на кино, сказала Нилка.
        - Прекрасный выбор. Обещаю собрание средневековой скульптуры, - заговорщицки улыбнулся Рене, - такого не увидишь даже во Франции - это говорю тебе я, большой патриот своей страны.
        После такого вступления Нилка окончательно поняла, что ей не хочется никуда тащиться, хочется валяться все три часа в постели, мечтая об их с Вадимом свадьбе, но отказать французу было неудобно, и Нилка, тихо злясь, уступила и битых два часа таскалась между надгробиями и мавзолеями.
        И все два часа ждала звонка от Вадима, но он так и не позвонил. Совсем отвык от нее, с печалью констатировала Нилка. Настроение было под стать мавзолеям, надгробиям и усыпальницам.
        …Дверь офиса была распахнута настежь. Нилка вытянула шею и осмотрела помещение - ни души. За витражными окнами шумел Милан, в соседнем офисе царила суматоха, а здесь в полной тишине поблескивали никелем передвижные стойки, отдыхала перед показом невероятная, головокружительная коллекция.
        Залитые солнечным светом творения кутюрье даже на расстоянии поражали воображение.
        Как стреноженная лошадь, Нилка топталась на пороге и прядала ушами.
        Никакому объяснению это не подлежало, но ее тянуло к коллекции как магнитом.
        Музыка и гул голосов из общей гримерной сюда почти не долетали, и Нилка уступила желанию.
        Если ее кто-нибудь застукает - она просто заблудилась.
        Чувствуя себя нарушительницей конвенции, вошла и сразу от всего отрешилась.
        Сначала Нилка не различала деталей - взгляд ее метался и жадно вбирал цвета - они были шикарно-аристократичными: палевый, молочный, кремовый, персиковый, папайя - кто-то просто подслушал ее мысли. Это были цвета, при взгляде на которые из Нилкиной груди вырывался протяжный вздох, похожий на стон.
        Неожиданно Нилкой овладело странное сосущее чувство, похожее на ревность.
        Пальцы ощутили тоску по куску материи - все равно какой, лишь бы она оказалась в полной и безраздельной власти.
        В ту же минуту Нилка испытала странную легкость, как будто обнажилась перед собой и поняла: никаких желаний, кроме единственного желания создавать нечто невероятное из подобных тканей, у нее нет. И никакой страсти в ее сердце, кроме этой единственной, тоже нет…
        Открытие испугало Нилку: это неправильно, это отвратительно! Нет! Это порочно. Нилка прижала руки к горлу: о господи, кто же она есть на самом деле?
        Воровски косясь на видеокамеры, Нила продолжала переходить от одной стойки к другой, ласкала ткани взглядом и думала: как жаль, что она еще не доросла до таких вещей. Такие образы достойны демонстрировать только стильные блондинки вроде Жизель Бундхен и Кейт Мосс.
        Только у них хватит вкуса пронести на себе изысканные луки, созданные из невесомого гипюра и батиста, льна и тяжелых, грубого плетения кружев, из нежнейшей замши и трикотажа крупной вязки.
        Не нужны никакие экзотические цвета - только палевый, папайя и кремовый, как в этой коллекции. Чей это офис, кстати?
        Усилием воли Нилка отлепила глаза от гипюровой паутинки карамельного цвета, устремилась к выходу и заглянула за распахнутую дверь.
        На латунной табличке с внешней стороны были выгравированы два слова: «Мерседес Одди».
        Мысли сорвались с места и понеслись аллюром: неизвестный модельер?
        У кутюрье первый показ? Что, если Вадим проводит время с нею?
        …Звонок на мобильный ворвался в поток гнетущих мыслей.
        - Ненила? - как всегда, перевирая ее имя, звал Рене.
        - Да.
        - Завтра на кастинги ты не едешь, завтра у тебя примерка луков.
        Нилка прижала трубку плечом и полезла в сумочку, где в тонком блокноте с тисненой надписью «Fashion Week in Milan» лежала ручка.
        - Спасибо, а где?
        - В торговом центре. Одиннадцатый офис, модельер Мерседес Одди.
        У Нилки пропал дар речи. Да эта Мерседес Одди просто преследует ее!
        - Алло? Ты меня слышишь? - забеспокоился Рене. - Да! Слышу, поняла, - пришла в себя и заорала Нилка. - Спасибо!
        …Нилкин плохонький английский (откуда ему взяться - хорошему?) не позволял им общаться, но выражение счастья на Нилкиной физиономии не требовало перевода. Примерка затянулась, и у Нилки перед глазами уже плыли белые круги.
        Весьма кстати впившаяся в бок игла привела Нилку в чувство. Краски на лице ожили, мелькание кругов в глазах прекратилось, звон в ушах исчез.
        - Скузи, - подняла голову и сочувствующе сморщила узкое личико Мерседес.
        - Ничего-ничего, - прошелестела сухим ртом Нилка. Голос провалился куда-то внутрь.
        Зрачки Мерседес расширились.
        - Коза? Медико?
        - Ноу, - мотнула головой Нилка, - не нужно. - Седьмым чувством она угадала, что Мерседес предлагает вызвать врача.
        Не дождетесь. Стоит только сойти с места, как его тут же займут конкурентки.
        Лучшие луки из коллекции - так, во всяком случае, считала Нилка - достались ей: длинное, в пол, льняное платье в этническом стиле, с объемной юбкой, прошитой деревенскими кружевами, с жилетом из замши темно-лососевого оттенка и немыслимой красоты палевое платье-плащ - тоже из замши - с замшевыми сапогами и замшевым баскским беретом. О том, что на свете существует такая невесомая замша, Нилка даже не предполагала.
        Без ногтей, исколотые, руки Мерседес порхали по Нилке и напоминали о том времени, когда сама она еще портняжничала.
        В эту самую минуту Нилка испытала острое чувство зависти - не к Мерседес, а к самой возможности шить. Предложи ей кто-нибудь сейчас бросить дефиле и пойти в подмастерье к Мерседес - Нилка не раздумывала бы ни секунды.
        Она бы сидела на хлебе и воде, лишь бы учиться у такого мастера. Даже Валежанин не остановил бы ее…
        Валежанин явно добавил кутюрье возраста - Мерседес было около сорока.
        Нилке совсем не хотелось думать, почему любимый это сделал.
        Крючковатый нос, узкие губы и выразительные карие глаза делали Мерседес похожей на грузинку. Сухая и аристократичная (вот откуда этот выбор цвета), она вызывала в Нилке своим мастерством экстаз, сравнимый с молитвенным.
        - Ю о’кей? - волновалась Мерседес.
        - О’кей, о’кей. - Нилка интенсивно затрясла головой.
        В подмастерья тебе, Неонила, не светит - нужно учить язык.
        Интересно, французский или итальянский?
        - Скузи. Вы француженка? - отважилась спросить Нила.
        - Француженка? - с милой полуулыбкой и вопросом в темных глазах переспросила Мерседес.
        - Или итальянка?
        - О! Итальяно, - закивала грузинистая Мерседес.
        Значит, нужно учить итальянский.
        Нилка подавила вздох. Какой к лешему итальянский? По идее через несколько месяцев ей нужно вернуться в техникум. По идее, через девять месяцев она должна рожать…
        Попытка представить себя с животиком прилежной ученицей среди сверстников, на занятиях, с книжками и тетрадками потерпела фиаско. Что она станет делать в техникуме? Ее ровесники еще дети, а она - умудренная жизнью, опытная женщина. К тому же будущая мать.
        Нилка впервые за эти две недели задумалась, не помешает ли ребенок карьере, и сразу отвергла эту мысль. Клаудии Шиффер и Водяновой не помешал, и ей не помешает.
        Вспышки фотоаппаратов, дефиле, телекамеры, аплодисменты и - главное - шикарные наряды прочно вошли в ее жизнь. Калиф на час? Да! Ну и пусть. Безумие - отказаться от такой жизни. И потом - Вадим. Отказаться от Вадима?
        Нилке стало грустно. Время идет, а она ни на шаг, ни на йоту не приблизилась к своей мечте. Все наоборот: чем успешнее проходят ее дефиле, тем глубже становится пропасть между ними - Вадимом и ею.
        - Баста, - услышала Нилка и поразилась: за то время, что она переодевалась, аристократичная Мерседес преобразилась в базарную торговку.
        Что-то привело Мареседес в ярость, она размахивала шпулькой для ниток - очевидно, дело было в неподходящем цвете.
        Ноздри модельерши раздувались, глаза, несколько минут назад кроткие и умиротворенные, метали молнии. Потрясая платьем перед носом испуганной портнихи - толстушки со славянским лицом, Мерседес одним рывком оторвала приметанный подол юбки. Толстушка бросилась подбирать с пола все это великолепие, а Мерседес, бормоча себе под нос «Мамма миа» и «идиото», почти как Миронов в «Приключениях итальянцев в России», продолжала швырять вещи.
        Не скрывая любопытства, Нилка таращилась на новую Мерседес, которая перед дебютом переживала жесточайший приступ стервозности.
        После портнихи очередь дошла до фотографа, потом до стилиста. Прима выдавала тирады, возводила глаза к потолку, усиленно жестикулировала и топала ногами - накануне показа творец нуждался в живой, еще теплой крови. Распространенный прием вампира.
        Стараясь не производить шума, Нилка заглянула в корзину с шитьем, забытую несчастной портнихой на окне. С края живописно свисали кончики атласных лент нескольких цветов. Облитые солнцем, они выглядели обещанием.
        Руки сами потянулись к мотку темно-лососевого оттенка…
        - Господи. - Нилка вдохнула всей грудью.
        Приложила ленту к кружеву на оторванном подоле и все вместе поднесла к замшевому жилету. Цвета зазвучали и полились потоком, перекликаясь, как ручьи весной.
        В это самое мгновение истеричные выкрики Мерседес прекратились, стремительный ветерок коснулся Нилкиной щеки.
        - Коза фа? - раздался недовольный голос.
        - Что вы делаете? - перевела встрепанная портниха - явно русская.
        Нилка бросила быстрый взгляд на кутюрье.
        - А вот что, - снова приложила ленту к подолу.
        Сведенные к переносице брови Мерседес удивленно приподнялись.
        - Беллисимо, - лицо ее просветлело, - белиссимо.
        Быстрым движением Нилка приложила ленту к жилету и подняла на кутюрье глаза.
        - О-о! - протянула Мерседес с любопытством глядя на белесую модельку. - Мольто бене, моль-то бене.
        - Ну да, а когда я говорила, она слышать не хотела ни о каких лентах, - проворчала портниха.
        - Ты откуда? - быстро спросила Нилка.
        - Из Тулы. Очень хотела учиться у этой стервы. Нет, ничего не могу сказать - мастер она великолепный, но такая злюка, что иногда мне ее хочется убить.
        - А как ты к ней попала?
        - Это целая история. Приехала в Милан три года назад, и черт меня занес в ее магазинчик. Просто башню снесло - захотела стать дизайнером. Вернулась домой, отцу говорю: хочу учиться за границей. Валяй, говорит, я оплачу. Написала ей письмо, она ответила согласием. Так я и оказалась у нее в рабстве. Еще полгода потерплю ее выходки и поеду домой.
        - Платишь ей?
        - Первые полгода, а сейчас уже нет. Приняла меня в команду.
        - Научилась создавать луки? - с замиранием сердца спросила Нилка. - По мелочи. Так, как это делает она, - нет. Это дар свыше.
        …В ресторане из Нилки ключом била энергия, несмотря на позднее время, она смеялась, как никогда, много, шутила о завтрашнем авангардном шоу, репетицию которого чуть не сорвало романтическое свидание с Валежаниным. - Представь, если мне лоб выбреют, а брови сделают желтыми или красными? Ты меня такую будешь любить? - Слово по-прежнему вязало рот.
        Наконец-то они ужинали вдвоем. Наконец-то она все скажет.
        Вадим не разделял ее игривого настроения, был сдержан и задумчив и под конец ужина огорошил вопросом:
        - Нил, а какой у тебя вес сейчас?
        - Сорок семь, - не задумываясь, соврала Нилка. Последнее взвешивание показало, что вес остается стабильным, несмотря на беременность, - сорок восемь и два. Она близка к идеалу! Она дожмет эти жалкие килограмм и двести граммов. Правда, почему-то стала мерзнуть, но это сущая ерунда.
        - Точно?
        - Конечно, - как можно убедительнее произнесла она, - ты мне что, не веришь?
        - Это не я интересуюсь - это Ассоциация модельеров.
        Смысл этих страшных слов дошел до Нилки не сразу. В животе образовалась льдина - она вспомнила: в агентствах циркулировали неприятные слухи о нововведениях. Якобы модели, как какие-нибудь повара или нянечки в детском саду, должны представлять администрации справки о состоянии здоровья.
        - Ассоциация, - жалко улыбнулась она, - она что, может вмешиваться в показы?
        - Да. В этом сезоне действуют новые правила: никаких моделек моложе шестнадцати и никаких моделек с критическим весом.
        - Ко мне это не имеет никакого отношения, - излишне агрессивно запротестовала Нилка, - у меня вес в норме.
        - Я что? Я не против.
        Нилке отчего-то стало страшно. Бессознательно она вцепилась в угол скатерти, скомкала его и буквально впилась взглядом в любимого: Валежанин сидел отстраненный, со скучающей миной.
        В этот момент Нилке в голову влетела ужасающая мысль: ее агент, ее букер, ее любимый мужчина стремительно становится прошлым, короткой любовной и фэшн-историей.
        Страхи и волнения о справках и килограммах показались никчемными. Неужели?..
        Нет! Она еще поборется за них - за свое будущее и настоящее. Начнет с того, что ради малыша съест сейчас все.
        Нилка с отвращением посмотрела на заветренный кусок омлета с зеленью, мужественно наколола его на вилку и сунула в рот. Ком подкатил к горлу, омлет не проскальзывал в желудок. Черт бы все побрал! Кажется, ее сейчас стошнит! На глаза навернулись слезы.
        - Тебе плохо? - издалека донесся голос Вадима.
        - Угу, - промычала Нилка, прячась в салфетку.
        - Черт возьми, что с тобой?
        - Мне нужно выйти, - пробормотала из-за салфетки.
        Вернулась Нила в тот момент, когда официант поставил перед Валежаниным стопку водки.
        Опрокинув ее в себя, Вадим бросил в рот маслину, пожевал и флегматично поинтересовался:
        - Может, ты объяснишь, что это было?
        - Кажется, я беременна.
        Все вышло совсем не так, как она представляла, совсем.
        На долю секунды Нилке померещилось, что любимый мужчина испугался такой перспективы, но уже через секунду ему удалось с собой справиться. Может быть, благодаря водке.
        - Не говори глупостей, - безапелляционно заявил он, - ты не можешь забеременеть.
        Нилка так поразилась этому заявлению, что даже забыла обидеться:
        - Почему это? Я что, по-твоему, не женщина?
        - Да какая ты женщина, - Вадим вдруг ощерился, - у тебя уже мужские вторичные половые признаки появились. Ты что, не замечаешь, что покрылась шерстью, почти как я? Скоро усы будешь брить.
        - Что? - проблеяла Нилка и зажала ладонью рвущийся вопль.
        На них уже оглядывались, не хватало только забиться в истерике в публичном месте.
        Слезы брызнули фонтаном: Вадим был прав, провались все пропадом!
        С тех пор как она стала мерзнуть, тело покрылось пухом.
        Чтобы скрыть этот прискорбный факт, дважды в день приходилось делать депиляцию рук и ног. Нилка терпела неудобства чисто технического плана - иногда приходилось сбривать ворс или пользоваться липучками прямо в дамской комнате. Но при чем здесь беременность?!
        - При чем здесь беременность?
        - Гос-споди, с кем я живу! - Взгляд Валежанина выражал смертельную скуку. - Ты разве не в курсе, что из-за дефицита массы тела развивается гормональная недостаточность? В этом состоянии женщина не может забеременеть.
        - Откуда ты это взял? - Нилка смотрела на любимого расширившимися от ужаса зрачками.
        - Оттуда. Читать литературу нужно.
        - Но у меня задержка, - пролепетала Нилка.
        Задержка - всемогущее слово, козырная карта всех фавориток - прозвучало плоско, совсем не так убедительно, как хотелось Нилке.
        - Спорим, - Вадим и снизил голос до шепота, - твоя задержка - это никакая не беременность, это и есть гормональное нарушение.
        Ликвидировав Нилкину безграмотность, он легко поднялся и так же легко бросил:
        - Расплатишься, анорексичка.
        Не дав Нилке опомниться, подлетел официант. Совершенно ничего не соображая, Нилка достала и протянула карту.
        Гормональная недостаточность? Что за бред?
        Завтра же она купит тест на беременность и умоет Вадима.
        …Правда оказалась еще более удручающей. Ассоциация модельеров, эта инквизиция от фэшн, действительно выдала новые рекомендации.
        Тест показал одну полоску.
        Задержка - козырная карта фавориток всех времен и народов, краеугольный камень отношений полов - оказалась мистификацией, как и все вокруг, как вся мода с ее кумирами и героями!
        Совершенно раздавленная ссорой с Вадимом и предчувствиями, Нила проскользнула в гримерную.
        В гримерной звучала музыка, сновали ассистенты и фотографы, царила деловая атмосфера дефиле, и Нилку отпустило.
        Команда французского дизайнера готовилась к авангардному показу.
        Тихо переговариваясь, Нилкой тут же занялись стилист и парикмахер.
        Для начала на Нилкиной многострадальной голове устроили безумный начес. Начес был немедленно залакирован, и в центр, как в птичье гнездо, водружен миниатюрный черный колпак на резинке.
        Довершил начатое макияж арлекина.
        Нилка все еще рассматривала себя в зеркале, когда за спиной замаячили двое джентльменов и дама - все в деловых костюмах. Ангелы мести.
        Вокруг Нилки все разом смолкло, она стояла, с каждой секундой отчетливей ощущая изоляцию, и физически ощущала ужас, сковавший сердце.
        - Прошу прощения, - обратился к Нилке по-русски один из посетителей.
        - Да? - Рука бессильно повисла, зеркало выпало. Нилкин отсутствующий взгляд отметил трещину, прострелившую амальгаму.
        - Вы Неонила Кива?
        - Да, это я.
        - Вам придется пройти с нами.
        - Зачем? - без выражения спросила Нилка - жалкая попытка оттянуть момент истины. Все было ясно. Каким-то образом она уже знала, что последует за этим конвоированием.
        Революционная «тройка» приговорила ее к расстрелу. Приговор будет приведен в исполнение немедленно. Ее выведут за угол и расстреляют по подозрению в заговоре против красоты и здоровья.
        - Простая формальность, - скупо улыбнулась дама.
        Обтекаемая фраза вызвала всплеск активности в организме. На Нилку обрушился поток детских мыслей: «А вдруг… А если…»
        Если бы только это было возможно, если бы она превратилась в какое-нибудь насекомое и пересидела неприятности в норке или под корой дерева, дождалась бы, пока все пройдет… Ведь все обязательно пройдет.
        В детстве и ранней юности все проходило, пока она отсиживалась от домашних скандалов у Белкиных.
        Белкины далеко. Родители упокоились. Бежать некуда.
        С опрокинутым лицом Нилка шагнула навстречу судьбе:
        - Хорошо, идемте.
        Крестный путь из гримерной в комнату отдыха мимо зала показов, мимо кухни-столовой, мимо подсобки оказался коротким.
        Из болота собственных мыслей Нилка вынырнула только один раз - когда им навстречу вылетела рыдающая девочка, худышка-подросток.
        «Ты будешь следующей», - сказала себе несчастная Неонила.
        Несмотря на очевидную безысходность, мозг заработал в поисках выхода.
        Можно отпроситься в туалет и попросту сбежать. Можно, наконец, дезертировать в обморок. Можно…
        Не отпрашиваться в туалет - просто рвануть из офиса и затеряться в толпе.
        С каждым шагом, с каждой секундой возможности таяли, а Нилка так ничего и не предприняла. Да и затеряться в толпе с ее раскрасом было бы проблематично. Впрочем, остановило ее не это - никаких доводов ее воспаленный рассудок не принимал. Нилка ничего не предприняла, потому что вдруг обессилела и смирилась.
        … Бывшие лучшие друзья - весы - превратились в личного врага, в пыточный инструмент. Как в ночном кошмаре, Нилка проследовала с конвоем, приблизилась к весам, не чувствуя ставшего чужим тела, наступила на платформу, как на плаху, втянула плоский живот, перестала дышать и взглянула на бегущие цифры.
        В окошке застыло число: 48,1.
        Точка. Финита ля комедиа, как говорила великолепная, недосягаемая Мерседес.
        Кто-то повесил Нилке на плечо сумку.
        - Сожалеем, - сухо известила дама - представительница революционной тройки, - но вам придется представить справку о состоянии здоровья, или Ассоциация порекомендует дизайнерам отказаться от ваших услуг.
        Выслушав приговор, Нилка, как слепая, поплелась обратно, мимо подсобки, мимо кухни-столовой и зала показов, который уже заполняли зрители.
        Она совершенно не понимала, в какую сторону идет, не знала, чем будет заниматься через час, через день или через год. Все планы рухнули.
        Пугающая пустота перебралась из живота в голову и окончательно завладела сознанием.
        Наконец, яркой вспышкой в памяти пронеслось: Валежанин! Вот кто должен знать, что ей делать.
        Всем существом ухватившись за имя, как за последнюю надежду, негнущимися пальцами Нилка отыскала телефон и судорожно набрала номер.
        Гудки неслись один за другим, как одиночные залпы, выстреливали по нервам и рассеивались в эфире. Вадим не отзывался.
        С трубкой в руке Нилка вывалилась на площадь, жадными глазами обшарила жидкие кучки аккредитованных журналистов, закупщиков одежды и зрителей - вдруг Вадим сейчас ищет ее? Конечно, идет!
        Телефон ожил так неожиданно, что Нилка вздрогнула всем телом и лихорадочно нажала на прием.
        - Вадим! - позвала она чужим голосом. - Меня сняли с показов.
        - А-а, вот, значит, как. Ты где? - Он что-то пробормотал еще - Нилка не расслышала. Кажется, выругался.
        - Не знаю.
        - Посмотри, где ты сейчас, - потребовал Вадим.
        Нилка огляделась.
        - Площадь. И собор. Этот… Ну, этот… Дуомо, - насилу вспомнила она.
        - Никуда не уходи, - бросил Вадим, и связь с ним прервалась. Силы Нилку покинули. Шаркая ногами по брусчатке, на автопилоте она добрела до конца площади и безвольно опустилась на бордюр.
        …Вадима она увидела сразу. Сухими глазами смотрела, как он упругим шагом движется от фэшн-центра, срезая путь, перепрыгивает через зеркальные лужи, в которых отражалось кроваво-красное заходящее солнце.
        Сейчас он подойдет, и все окажется не так страшно.
        Справки - это конек Вадима. Он все уладит, недоразумение (какой-то килограмм не может быть ничем, кроме недоразумения!) разъяснится, и уже завтра она покажется на подиуме в нарядах от Мерседес.
        В облике Вадима что-то было не так - Нилка не сразу поняла что. Сигарета!
        Помешанный на здоровом образе жизни, Вадим курил.
        Пред разговором с нею? Не может быть…
        Не отрываясь, Нилка смотрела на дымящуюся в пальцах Валежанина сигарету и явственно слышала внутренний голос: «Это ваша последняя встреча».
        Нилкин усталый организм еще пытался спрятаться за хрупкую веру в порядочность Вадима, но сигарета все портила.
        Невозможно объяснить как, но Нилке удалось подслушать мысли Валежанина почти дословно - именно это он и произнес:
        - Надеюсь, это наша последняя встреча. Вот твой билет, самолет через два часа. Да, - сделав затяжку, добавил бывший Нилкин агент, бывший любовник, бывший поводырь, - вещи из квартиры забери сразу. Постарайся ничего не забыть.
        В безжизненных Нилкиных руках оказался бланк авиабилета, и Вадим удалился неспешным шагом, унося с собой слабый запах сигаретного дыма и все лучшее, что было в ее жизни.
        Уничтоженная Нилка внезапно с ужасом осознала: ничего нельзя изменить.
        Ее не будет на подиуме сегодня, не будет завтра - не будет уже никогда. Ослабленное диетами и разбитой любовью, бедное Нилкино сердце сжалось при мысли, что дефилировать в божественных нарядах Мерседес будет кто-то другой.
        Шоу закончилось - вот что она осознала.
        Душу прожгла обида.
        В полном отупении Нилка провожала непреклонную валежаниновскую спину в идеально сидящем пиджаке, пока ее не заслонили другие, не такие непреклонные, не такие бескомпромиссные спины.
        Сколько времени она просидела на Соборной площади, ставшей свидетелем последнего свидания с любимым и заката модельной карьеры, Нилка не помнила.
        Время остановилось.
        Где-то совсем близко транслировали показ, саундтреки сменяли друг друга, а разрисованная под арлекина Нилка чувствовала себя сломанной куклой, выпотрошенной тушкой, продуктом таксидермиста - чем угодно, только не двадцатилетней женщиной. Бывшая модель номер сто двадцать семь агентства Look, бывшая возлюбленная скаута и букера Валежанина, Неонила Кива так бы и продолжала сидеть на бордюре перед Дуомским собором, мрачным и грандиозным, как предупреждение о возмездии, если бы ее не нашел Рене Дюбрэ.
        … - Ой, божечки ж, ой, миленький, - кончиком платка промокала слезы Катерина Мироновна, - что ж с тобой, девонька, сотворили эти нелюди? Зачем ты с ними связалась? Что ж ты не остереглась? Мой грех, мой. Не уберегла я тебя, Нилушка. Ничего, ничего, Бог милостив, отмолим тебя. Этим и похожим речам Нилка внимала с полнейшим равнодушием.
        Дома состояние ее резко ухудшилось, она почти ничего не ела - ее рвало даже от запаха пищи.
        Время проводила на своей девичьей постели, обняв островки коленок и уперев в них подбородок, - тупо таращилась в выцветшие обои с бледными, неизвестной классификации цветами или в потолок с разводами: при косом дожде крыша протекала.
        Память водила ее одними и теми же воспоминаниями: площадь перед Дуомским собором, Рене Дюбрэ, аэропорт, квартира Валежанина и та самая остроносенькая-остроглазенькая, не виртуальная, а вполне себе реальная, обосновавшаяся в их с Вадимом доме (бывшем, бывшем их доме!).
        В настоящем были мрак и скорбь, как в пещере Аида, в прошлом все остальное: солнце, любовь, она сама и ее надежды.
        - Нилушка, - слезно просила Катерина Мироновна, - попей молочка. Мне Федоровна принесла - парное. Два глоточка сделай.
        Два глоточка. Легко сказать.
        - Ба, поставь, я потом.
        - Нет, ты сейчас, пока теплое, попей.
        Как банный лист, - с усталым раздражением думала Нилка о бабе Кате, - и чего привязалась? Пришла, не дает думать.
        А ей так надо было все обдумать.
        Этот чертов килограмм… Что она не сделала, а должна была сделать? Или наоборот: что она сделала, а не должна была? Как это случилось? Почему?
        Потому что она неудачница. Толстая неудачница и кретинка.
        - Не мучайся, Нилушка, - дребезжала в ухо баба Катя, - не терзай себя. Так Господь управил. Не нравилось Ему, что ты отказалась от своего призвания, вот Он тебя и остановил. Не своим путем ты шла. У тебя руки золотые - это же дар Божий, а ты отмахнулась от своего дара.
        Нилка не возражала: она давно усвоила - если не возражать, баба Катя быстрее отстанет.
        - Веня с Тонькой приходили, - бубнила баба Катя, - я сказала, что ты болеешь, они обещали прийти завтра.
        Вот только Вени с Тонькой недостает, с глухой тоской думала Нилка. Объединят полки с бабой Катей, развяжут против нее наступление. Потом к этой теплой компании подтянется Дюбрэ, и будет полный комплект.
        Дюбрэ… Еще один банный лист.
        …Они лавировали в толпе пассажиров: папа Карло и Буратино. Плечо папы Карло оттягивала Нилкина сумка с портфолио в трофейной кожаной папке.
        - Ты не должна винить себя в этом, - зудел Дюбрэ, ведя Нилку за руку. Его рука была горячей и сильной, ее - безразличной. - Это не ты виновата, а этот проходимец. Он вообще не обращает внимания на физическое состояние девушек. Хотя… Я еще больше виноват. Я видел, что тебе плохо, и не поднял тревогу. А ведь я видел. Ничего, ты справишься, в тебе еще очень много жизни.
        Это было смелое утверждение.
        Миланский аэропорт отнял у Нилки последние силы. Ей казалось, что вот сейчас ее выведут за ухо в центр зала ожидания и раздастся свист: ату ее, брошенку-анорексичку.
        Нилка тащилась по переходам на шаг позади Рене, как на аркане, и больше всего хотела, чтобы ее оставили в покое.
        С того самого момента, как за ее спиной появились трое мстителей, ничего Нилке так не хотелось, как покоя.
        Что нужно сделать, чтобы остаться одной?
        Рене тянул куда-то, бормотал никому не нужные утешения:
        - Все еще образуется. Вот увидишь. Вернешься в техникум, получишь диплом, устроишься на работу. Замуж выйдешь, детей родишь - все у тебя еще будет.
        Как он смеет так нагло врать? Ежу понятно: ничего у нее уже не будет. Никогда.
        …Несколько сумок, пальто, дубленка, френч, костюмы, два вечерних платья, коробки с обувью - весь этот ворох тряпья, электронные весы и машинка «Зингер» в придачу встретили Неонилу в прихожей валежаниновской квартиры. В той самой прихожей, в которой Нилка изучила досконально каждый уголок, каждое пятнышко на паркете и все ворсинки на ковре.
        - Я уже все собрала, - гаденько улыбнулась похожая на воробья новая фаворитка Валежанина.
        На мгновение она повернулась к Нилке спиной, и сквозь крушение надежд, планов и жизни в целом Нилку иглой пронзила заколка-банан в волосах воробьихи.
        Укол оказался болезненным, а ведь Нилке казалось, что она уже ничего не чувствует.
        Она уже и себя не чувствовала, а боль все не проходила.
        - Мерси, - с видимым трудом разжал сведенные челюсти Рене.
        Наскоро распихав скарб по необъятным «челночным» сумкам, Рене вызвал такси в рабочий поселок Неонилы Кива.
        Круг замкнулся.
        Во дворе, пока они ждали машину, Рене положил руку на плечо апатичной Нилке:
        - Ненила, послушай меня. Здесь деньги. - Он встряхнул перед Нилкиным носом конвертом - судя по всему, там лежала приличная сумма. - Я купил твою машину, - объяснил Рене, хотя Нилка ни о чем не спрашивала, - этого хватит на первое время. Скажи мне номер телефона, я буду звонить тебе.
        Номер телефона? В Нилкиных глазах отразилось непонимание. Какой номер? Она же труп. Разве на том свете есть телефоны?
        Кое-как извлекла из памяти пять цифр и продиктовала странному французу.
        Что он делает рядом с нею? Где Вадим?
        Ах да. Ее Вадим теперь с этой…
        Нилка подняла глаза на окна квартиры, в которой была счастлива, - окна были глухими и незрячими, - неуклюже, как раненый зверь, забралась на заднее сиденье подъехавших «жигулей» и съежилась. - Все будет хорошо, - сделал Рене последнюю жалкую попытку утешить Нилку.

* * *
        … - Может, ты кашку будешь? - приставала баба Катя. - Скажи какую? Гречневую или манную? А может, пшенную? Помнишь, как ты любила томленую в печи?
        Господи боже мой, какая еще кашка?
        - Ба, иди к себе, - мертвыми губами попросила Нилка, - я скоро встану.
        - Ты уже две недели обещаешь встать. - Голос у Катерины Мироновны зазвенел. - В общем, так: мне надоела твоя кислая физиономия, я врача вызвала.
        Врача?
        Так она и знала. Ни минуты покоя.
        Тянут и тянут ее назад, в эту боль. Почему они хотят, чтобы она мучилась? За что они ее так ненавидят?
        - Зачем врача, ба?
        - Не могу больше на тебя смотреть, - без сил опустилась на стул баба Катя, - из-за какой-то мрази расклеилась, сдалась, будто ты не Кива вовсе. Куда это годится, так распускаться? Думаешь, он единственный на всем белом свете? На твою задницу таких чирьев хватит.
        Обсуждать с бабушкой Вадима Нилка не могла - слишком все переплелось и проросло метастазами: любовь, подиум, от которого ее отлучила инквизиция, и несостоявшееся материнство. Одно от другого отсечь нельзя. Неоперабельно.
        - И что врач сделает?
        - Бог даст, вылечит тебя.
        - От чего? У меня же ничего не болит.
        - Вот и хорошо, что не болит. Значит, быстро поправишься.
        - Ба, я толстая, - проскулила Нилка и с ревом опрокинулась на спину.
        Катерина Мироновна уткнулась головой в худенькое плечико, сотрясающееся от рыданий, прижала к себе похожую на скелет внучку:
        - Вот и хорошо, вот и поплачь. Я Варвару Петровну вызвала, она тебе поможет, и все будет у нас как раньше.
        - Поможет? - Прозрачные пальцы ухватилась за бабушкину руку.
        - Конечно.
        - Я смогу вернуться на подиум?
        - Обязательно. Но только если будешь делать все, что она скажет.
        - А она хороший врач?
        - Очень хороший. Знаешь, сколько народу она на ноги поставила, наша Варвара Петровна? У-у! Полпоселка. Помнишь, Огурцовы отравились грибами? Вся семья пластом лежала. Соседи уже деньги на похороны собирали, думали - конец. А она их выходила. И тебя выходит.
        Огурцовых Нилка не помнила. Да и какое дело ей до этих Огурцовых? Она вообще ничего и никого не помнила, кроме Вадима, но бабушку расстраивать не хотелось.
        - Помню, - кивнула Нилка, - только, ба, мне не хочется разговаривать с врачом.
        - А ты и не разговаривай.
        - А можно?
        - Конечно, Нилушка. Варвара Петровна и без слов все про тебя поймет.
        Бабушка не обманула: Варвара Петровна - полнеющая тетка со стертым от усталости лицом - не стала докучать Нилке расспросами. Пряча проницательный взгляд, задала два вопроса:
        - Задержка была?
        - Да, - шепотом подтвердила Нилка.
        - Сколько?
        - Месяц.
        Едва взглянув на болящую, Варвара Петровна совершила обычные манипуляции: прощупала слюнные железы, послушала сердечко, посчитала пульс, попросила показать язык и вышла посовещаться с бабушкой.
        Совещание затянулось, Нилка успела задремать, а когда проснулась, в доме стояла гробовая тишина - Варвара Петровна, понятное дело, побежала дальше обслуживать вызова, а баба Клава, верно, била поклоны в церкви.
        Наконец-то ее оставили одну, совсем по-детски обрадовалась Нила.
        Наконец-то она может спокойно все обдумать.
        Почему так? Почему одним везет, а другим нет? Ну, точно… Как она могла забыть: дело в одежде!
        Дьявол! В чем она была одета, когда ей повстречался Вадим? Что на ней было, когда она летела в Милан?
        Кажется, джинсы, рубашка в мелкую клетку и вязанная крупной вязкой кофта. Да, именно так она была одета.
        Медленно, чтобы не вызвать головокружение, Нилка поднялась с постели и проковыляла в кладовку, куда бабушка определила ее сумки.
        Потребовалось время, чтобы вспомнить, где что находится, и извлечь дискредитировавшие себя вещи. Вещи-предатели.
        Джинсы и рубашка смирились с участью, а кофта вздумала сопротивляться: сначала все никак не находилась, потом цеплялась то за шарообразные ручки на двери, то за стул, попавшийся на пути, даже в последней попытке спастись вздумала повиснуть на чугунной задвижке - Нилка была безжалостна, как когда-то были безжалостны к ней ее вещи.
        Скомкала, запихнула все в печь, обложила газетой, поднесла спичку и, подождав, пока газета займется, яростно захлопнула дверцу.
        Лязгнула задвижка, Нилка опустилась на пол и уставилась в решетчатое оконце: за ним корчились и обугливались ее личные враги.
        В этот момент зазвонил телефон, и истерзанную Нилку как молнией пронзило: Вадим!
        Она сорвалась с места - голова закружилась, в глазах потемнело, пришлось присесть. Телефон разрывался, и Нилку накрыла паника: если она будет сидеть квашней, он не дождется, он отсоединится!
        Задыхаясь, Нилка подлетела и рванула трубку с рычага - аппарат сорвался с полки и провис на проводе.
        - Да? - Сердце выскакивало из груди, будто она бежала стометровку. Руки дрожали, поймать раскачивающийся аппарат удалось не сразу.
        - Ненила? - Нилка в отчаянии уткнулась лбом в стену. Это был невыносимый, отвратительный зануда Дюбрэ. Зачем он звонит? Ну, зачем?
        Слезы закапали из глаз, Нилка зашмыгала носом, а голос Рене продолжал взывать:
        - Ненила, ты меня слышишь? Ненила? Але?
        - Слышу, - проскрипела Нилка, возвращая аппарат на место.
        - Как ты себя чувствуешь?
        - Хорошо.
        - Ты помнишь Тамару Хрулеву? Она тебе привет передает. Я собираюсь тебя навестить, Тамара спрашивает, можно ей со мной или нет. Можно?
        - Зачем?
        - Мы твои друзья… - начал Рене, но у Нилки не было желания выслушивать эту лабуду про дружескую поддержку.
        - Не надо, Рене. Я плохо выгляжу.
        - Это ничего. Я же не твой скаут.
        Запрещенное слово удавкой обвилось вокруг горла, Нилка закрыла глаза, повернулась лопатками к стене и сползла на пол, аппарат снова сорвался с полки и больно ударил Нилку по голове. Это была последняя капля, Нилка перестала сдерживать рыдания.
        Голос Рене рвался из трубки:
        - Ненила, прости.
        - Да все в порядке, - затолкав внутрь очередной приступ рыданий, сказала Нилка, но Рене почему-то ее ответ не удовлетворил.
        - Нет, я не должен был так говорить. Прости меня.
        - Я уже простила.
        - Правда?
        Пришлось заверять противного Дюбрэ, что она расстроена совсем по другому поводу - ноготь сломала.
        - Послушай, я достал хороший препарат. Привезу его тебе. Не волнуйся, если не хочешь, я смотреть на тебя не стану, вообще не пройду в дом, если ты не хочешь меня видеть, - лопотал француз.
        - Мне ничего не нужно.
        - Ты была у врача?
        - Была.
        - Что он сказал?
        - Что у меня все хорошо. - Последнее время ложь легко срывалась с Нилкиных губ.
        Тонко скрипнула дверь, Нилка обернулась: на пороге стояла бабушка.
        - Кто звонит? - неприветливо поинтересовалась она.
        - Рядом с тобой кто-то есть? - вторил ей Рене.
        - Это бабушка. Это Рене, мой друг, - только успевала объясняться Нилка.
        - Ненила, передай бабушке трубку, я спрошу, какие лекарства нужны, - неожиданно попросил Дюбрэ.
        Ловушка, - мелькнуло в голове у Нилки, - это ловушка. На чьей стороне Рене?
        - Зачем? - внутри разлилась горечь.
        - Ты же хочешь вернуться?
        - Хочу, - неуверенно подтвердила она.
        - Тогда передай бабушке трубку.
        Нилка медлила. Вдруг Рене расскажет бабушке про ассоциацию? Или про Вадима?
        Хотя какая разница? Она уже ничего не может потерять.
        - Ба, Рене хочет с тобой поговорить.
        …Осень, стесняясь, жалась по задворкам и огородам - солнце все еще было по-летнему жарким. - Видишь, как опасно врать. Ты свою липовую справку отработала сполна, - грустно сказала баба Катя, когда позвонила Варенцова и вылезла вся правда с академом.
        Нилка жменями глотала таблетки, приходящая медсестра - Венина мамаша - собрав губы в куриную гузку, ставила капельницы, бабушка разными ухищрениями заставляла пить козье молоко с медом.
        Веня приходил, садился надгробием в ногах у Нилки, локти упирал в колени, горбился. От него Нилка и узнала про деньги, которые оставил Рене.
        - Откупился, сволочь, - злобно выплюнул Веня.
        - Кто откупился?
        - Этот твой. Лягушатник.
        - Никакой он не мой.
        - А чего тогда суется с баблом своим? Сам, поди, тебя и довел до этого состояния.
        В ответ на реплику Нилка закрыла глаза, а баба Катя цыкнула на Веню:
        - Ну-ка помолчи! Не посмотрю, что герой, вожжами перетяну. На хорошего человека напраслину возводишь.
        Лягушатник привез какое-то волшебное снадобье от дистрофии, чем купил бабу Катю с потрохами сразу и навсегда.
        На бледных Нилкиных губах впервые мелькнуло подобие улыбки.
        - Гони его, ба, в шею, надоел уже.
        Через день таскалась Тонька Белкина, заваливала заморскими фруктами, которые, по большей части, сама же и съедала. Уминала бананы, киви и апельсины и философствовала:
        - Все они гады. Взять хотя бы Альку. Сказала ему, что залетела, так он денег дал на аборт.
        - И ты взяла?
        - Угу.
        - А ты на самом деле залетела?
        - Угу, - с полным ртом бубнила Белкина.
        - Будешь аборт делать?
        - Еще чего, - удивилась Тонька, - что я, больная?
        Нилка встряхнула головой - ее преследовал голос Валежанина: «Такие, как ты, не могут залететь». В горле запершило.
        - Не боишься рожать?
        - А чего бояться-то?
        - А как растить будешь?
        - Мать с отцом помогут, если че. А то еще, может, Алик одумается. Как считаешь?
        - Может, и одумается, если не последний гад.
        - Не, не последний, - заверила подругу Тонька, - бывают и гаже. Вот твой, например.
        - Вот как у тебя все просто! - вышла из своего безразличия Нилка. - Они - гады, а мы - ангелы. Да если хочешь знать, я сама во всем виновата. Ты себе не представляешь, как там строго с весом, а я распустилась, как коровища.
        - Нилка, ты в своем уме? При чем здесь вес? Тем более что никакая ты не коровища. Просто не любил он тебя.
        - А Алик тебя любит, что ли?
        - Вот и проверим, - ушла от ответа Антонина.
        - Проверь, проверь, - проворчала Нилка.
        Тонька по-бабьи вздохнула:
        - Кислого охота…
        - Яблоко возьми. Антоновка в этом году - вырви глаз, - встряла баба Катя, появляясь в дверях. - Дуры вы, девки, как есть дуры. Кто понаглее, того и пригрели. Своего не дождались, теперь всю жизнь мыкаться будете. Да еще и с дитем. Это в двадцать-то лет.
        - Ой, - дернула плечом Тонька, - сами-то что, сразу умными стали?
        Нилка уже выплеснула отпущенные на день эмоции, устала и умолкла, а баба Катя, как обычно, начала душеспасительный разговор:
        - Молились бы - беда бы стороной обошла.
        - Что-то не видела я счастливых верующих, - намекнула Тонька на Светку с Сашкой Уфимцевых - они венчались, что не помешало им благополучно разбежаться через год после венчания.
        - Нашла пример, - вскинулась баба Катя, - разве это вера? Это неверие. То-то Светку инсульт в двадцать лет чуть не прикончил, а Сашка в аварию попал. Боженька говорит с ними, а они, дурачье, не слышат.
        - Что-то ваш Боженька жестокий какой-то, - усомнилась Тонька.
        - Ты от родителей никогда ремня не получала? Или хотя бы шлепков?
        - Ну, бывало.
        - Вот и Отец наш небесный воспитывает нас. Только не ремнем, а по-другому.
        - А если человек погибает от такой науки? - вклинился Веня. - Сашка же запростяк мог погибнуть.
        - Но ведь не погиб! И Светка выкарабкалась. Значит, Отец наш небесный еще верит в них, ждет от них покаяния.
        - Отстань, баба Катя, - не выдержала Нилка. Ей от этих разговоров становилось тошно: она выжила. Значит, Отец небесный ждет от нее покаяния? Каяться не хотелось. В чем каяться-то? В любви к Вадиму? Ну уж нет.
        Чтобы отключить голову, Нилка даже попыталась пить самогонку. Самогонка оказалась такой гадостью, что от этой идеи пришлось отказаться. И мысли продолжали свое разрушительное действие.
        Вадим ждал от нее взлета, а она села в лужу - опозорилась, стала посмешищем. Пугалом. Бракованным манекеном.
        Вадим не врал. Это она себе врала, что она царица подиума, королева дефиле, а Вадим всегда говорил ей про весы. И про ас… ас… аскезу. Если бы только она его слушала!
        Весы…
        Дьявол! Как она могла столько времени не взвешиваться? Это же чудовищно, так опуститься! О чем только она думает!
        Нилка ринулась к нераспакованным сумкам, сваленным в кучу в кладовке, отрыла на дне плоский прибор, сгорая от нетерпения, установила весы на ровное место - еле нашла в их халупе, в которой пол настилал пьяный Николай Кива с такими же творческими дружками-собутыльниками, - наступила и чуть не свалилась: 50,2. Что за черт?
        Этого не может быть.
        Значит, Варвара Петровна с бабой Катей бессовестно врали? Говорили, что лечат от ожирения, а сами делали из нее корову?
        Поначалу лечение шло туго: у Нилки открывалась рвота после еды. Вены были все в кровоподтеках, как у наркоманки, но отвращение к пище прошло.
        После этого баба Катя взялась за промывание внучкиных мозгов.
        - Варвара Петровна сказала, что тебе нужно на ночь мясо есть. У тебя анализы плохие. Какая же ты мать своим будущим детям? Как же ты выносишь дитя и выкормишь?
        Вопрос «от кого» не возникал - ясно от кого: от Вени.
        Нилка не собиралась вынашивать и выкармливать Венин приплод. Это будет ребенок Вадима. Она уже почти выздоровела, скоро вернется на подиум и к Вадиму тоже вернется.
        Дура! Кретинка! Вернется она к Вадиму, как же…
        Она же чувствовала, чувствовала, что тучнеет! Просто все время думала о Вадиме, о том, что подвела его, - и вот результат: 50,2. Ужасный у-ужас.
        - Ба! - пропищала Нилка, с трудом проглотив ком в горле. - Иди сюда!
        Катерина Мироновна влетела, как на пожар:
        - Что, Нилушка?
        - Ба, - рот у Нилки пополз и расквасился, - что вы наделали?
        - Что?
        - Ты обещала, что Варвара Петровна поможет мне вернуться на подиум, а сама наврала. Кому я теперь нужна? Кто со мной контракт заключит? - Я заключу, - пробасил Веня, столкнул Нилку с весов и сгреб их с пола, - выбросить надо эту хреновину, чтоб не сбивала тебя с толку.
        - Весы - лучшие друзья девушек, - давясь слезами, выкрикнула Нилка, - отдай!
        Она попыталась вырвать у Вени свою драгоценность - Веня увернулся, весы выскользнули из слабых Нилкиных пальцев.
        - Лучшие друзья девушек - это эстрогены, - просветил Веня и поймал в кулак Нилкины руки - тонкие и длинные, как прутья. - Выходи за меня, Нил.
        Нилка вырвалась и плюхнулась на диван.
        - Вень, женись на Тоньке, - устало попросила она, - Тонька беременная, а ее Алик ноги сделал, подался на историческую родину и пропал.
        - А я-то тут при чем? - искренне удивился Веня.
        - Ты же мужчина, - намекнула Нилка, - вот возьми и стань отцом ее ребенку.
        - Я же тебя люблю.
        - Веня, - простонала Нилка, - да кому она нужна, эта любовь? Что ты как маленький: люблю, люблю… Сделай что-то полезное.
        - Вообще-то я выполнил свой гражданский долг. И даже орден получил за службу.
        - Это тебе не армия, и орден твой здесь никому даром не нужен - сам говорил. А женишься - станешь отцом, сыну будешь показывать свой орден, - обрисовала заманчивую перспективу Нилка.
        - Так я хочу нашему сыну показывать свой орден, - уперся, как баран, Веня.
        Нилка ссутулилась, обхватила голову руками.
        - Веня, у меня не может быть детей.
        - Дура клиническая! Взвешивайся почаще - тогда точно не будет детей! Никаких и никогда. - Веня выместил злобу, грохнул весы со всей силищи об пол - ни в чем не повинный прибор развалился на две половины.
        - И-и-и, - тоненько взвыла Нилка, падая на колени перед раскуроченными весами.
        - Дура! - рявкнул Веня, приземлился рядом и прижал двумя руками Нилкину голову к груди. - Да я за тебя… я за тебя этого гада урою. Скажи, кто он?
        - Он - самый замечательный на свете, - всхлипнула Нилка. - Ладно, пусти, больно делаешь.
        Сад облетал, и Веня организовал субботник - сгребал листья, по индивидуальному проекту Катерины Мироновны сооружал кормушки для воробьев, стучал молотком и орудовал пилой. Вид у Нилкиного кавалера был несчастный.
        - Скажи, кто он? - Веня со злостью отшвырнул инструменты и приблизился к укутанной в шаль Нилке - всю осень ее одолевали простуды.
        Нилка прикрыла веки, щурясь на последнее солнце.
        Кто он? Он - это Он. Он - это ее все. Небо. Звезды. Солнце и Луна. Море и горы. Трава, земля, звери, птицы. Куст калины под окнами и островок декоративной фасоли на заборе - это Он. Хризантемы, иссоп, очитки… Очитки, иссоп, хри…
        Нилка распахнула глаза и совершенно неожиданно для самой себя спросила:
        - Ба! А где мои краски?
        Баба Катя подняла голову от семян, которые перебирала на скамейке перед домом, и потрясенно переспросила:
        - Краски?
        - Да. Где мои краски?
        - Где им быть? Там, где и были, - в шкафу на кухне. Все на месте, Нилушка, - боясь радоваться, ответила баба Катя.
        - Сейчас такое освещение отличное, - окидывая участок задумчивым взглядом, сказала Нилка.
        Веня сорвался с места, развернул кипучую деятельность: припер раскладушку из сарая, застелил ее одеялом, подождал, когда Нилка угнездится, и подсунул подушку под спину, потом еще одну, как принцессе в арабских сказках.
        - Удобно?
        Нилка кивнула.
        Потом сощурилась на хризантемы винного цвета и забыла о Вене. Обо всем забыла. О своем позоре, о предательстве, о воробьихе и о том, как унизительно было собирать барахло под ее презрительным взглядом, даже о Вадиме забыла. Только призрачный образ Мерседес с палево-молочной коллекцией маячил на задворках памяти.
        Уму непостижимо, поражалась себе Нилка, как она сумела выдержать разлуку с кистями и красками? Хотя чему удивляться - у нее же был Вадим…
        Вечера уже были прохладными, и, сославшись на Варвару Петровну, баба Катя быстро свернула уроки живописи на пленэре:
        - Посидела полчаса в саду - и хватит. А то еще, чего доброго, простынешь. Ты ж сейчас как младенец.
        Веня с энтузиазмом подхватил Нику на руки, обдав запахом свежего пота, понес в дом, удивляясь по пути:
        - Фу-ты, Нилка, коза больше весит. В ответ Нилка заплакала тихими слезами.
        …Теперь весов не было, и валежаниновские сентенции о лучших друзьях девушек не работали. Работали как раз противники этих сентенций. Как Нилка и думала, их оказалось немало. Возглавил кампанию Рене Дюбрэ.
        Наплевав на Нилкины запреты, приволок гамак, кучу книг по дизайну - в основном словари и справочники - и Томку в придачу.
        Томка припала к подруге, будто несчастную выпустили из тюрьмы:
        - Наконец-то. Я так рада, что все закончилось и ты с нами. Девчонки передают тебе привет и подарки. У нас куча новостей. Куда это поставить? - Она потрясла пакетами.
        - Да куда-нибудь, где место увидишь, - разрешила Нилка, безразличная к подаркам.
        Вынув из сумки какой-то журнал, Тома быстро свернула его в трубочку и таинственно шепнула:
        - Пойдем поболтаем?
        Устроившись в садовой беседке, первое, что сделала гостья, - подсунула Нилке журнал.
        Нилка впилась взглядом в обложку, с которой прянично улыбалась воробьиха.
        - Он женился на ней, - прокомментировала сие явление Томка, - теперь эта дрянь - лицо косметической линии.
        У Нилки потемнело в глазах. На кого Вадим ее променял? На эту толстую дуру?
        - Она из него веревки вьет, - не глядя на Нилку, цедила слова Томка, - никогда не думала, что Валежанин станет подкаблучником. Стал! Стопроцентным!
        Отодвинув журнал, Нилка опустила голову. Пальцы сами нашли и принялись наматывать нитку от подола любимого платья, того самого, в стиле кантри, - ходила распустехой, но иглу в руки не брала - мешал ослиный синдром: нет - значит, нет. Не вышло из нее ничего, значит, не вышло, и точка.
        - Том, не хочу ничего знать о них, - остановила подругу Нилка, - расскажи лучше, как у Полинки дела, как девчонки, сама как?
        - Все так же. Мелькаю с переменным успехом в рекламе купальников, шуб и тренажеров.
        Слушая подругу, Нилка осознала, как все это от нее далеко! Губы тронула вымученная улыбка.
        - Ну, значит, ты в отличной форме.
        - Нилка, я виновата перед тобой, - вдруг сказала Тома, и Нилка с удивлением посмотрела на подругу - в глазах у той стояли слезы.
        - Что за глупости?
        - Нет-нет. Я должна была тебе рассказать правду о Вадиме, но почему-то не рассказала, и теперь места себе не нахожу - виню себя в том, что случилось.
        - Какую правду, Том? Что он меня использовал? Так ты мне это говорила, и совесть твоя может быть спокойна.
        - Не совсем. Если бы Вадим использовал всегда и всех только в профессии - это одно. Он действительно талантливый скаут, нюх у него - как у ищейки, безошибочно выбирает девушек самых перспективных, самых интересных. Без усилий окучивает и скармливает крылатую фразу про весы: лучшие друзья девушек и все такое.
        Чувство острого стыда заставило Нилку опустить глаза: вместо того чтобы стать звездой подиумов, она стала звездой на фюзеляже!
        Тамара продолжала с беспощадностью прокурора:
        - Исхудавшие модели - это авторский знак Валежанина, его личное клеймо, он использует худобу в собственных интересах - не только профессиональных. Штука в том, что у Вадима мать - врач-эндокринолог и он знает о гормональной недостаточности почти все. Дефицит веса работает как противозачаточное средство - Вадим это и использует.
        Слова жалили Нилку, как рой слепней. Не выдержав, она сорвалась в крик:
        - Этого не может быть! Ты все врешь!
        Желание сбежать и спрятаться заслонило боль, но что-то внутри говорило: все правда. Этот ужасающий цинизм Вадима - все правда.
        Вот откуда такое блестящее владение предметом! Вот почему Вадим перестал предохраняться - он уже поставил ей диагноз, хотя она сама еще понятия не имела, что не может залететь!
        - Это правда, - мягко сказала Томка. Она полистала журнал, вынула заложенную между страниц фотографию. - Вот смотри.
        С фотографии на Нилку смотрело изможденное безволосое существо неопределенной половой принадлежности с ввалившимися щеками, тусклым взглядом запавших глаз.
        Нилка вцепилась в изображение, отвергая сходство и в то же время с ужасом ловя в нем свои черты.
        - Кто это?
        - Это Ираида Вершинина, одна наша модель, с которой у Вадима был роман. Вы с ней одного типа. Умерла два месяца назад.
        - Может, Вадим тут совсем ни при чем? - протолкнув ком в горле, выкрикнула Нилка. Глаза заволокло слезами, окружающие предметы расплылись.
        - Ираида умерла, а еще две девушки на инвалидности и могли бы, если хочешь, рассказать тебе, как оказались в этом положении. Дать тебе телефоны? - Тамара загоняла в угол, не оставляла ни малейшей надежды.
        - Нет, - сдавленным голосом отозвалась Нилка, - не нужно. Я тебе верю.
        - Думаю, у него что-то не в порядке с психикой, - завершила обличительную речь Тома.
        Это был шах и мат.
        Они больше не говорили о Вадиме - подчиняясь призыву бабы Кати, все потянулись на кухню.
        - К такому столу, - потирая руки, заявил Веня, - нужны сто граммов.
        - Можно и сто граммов, - сдержанно отозва лась Катерина Мироновна и выставила на стол бутылку с чем-то, по виду напоминающим коньяк.
        - Что это? - осторожно спросил Рене.
        - Настойка на грецких орехах, - туманно объяснила баба Катя.
        - Русский самогон, - внесла ясность Тамара.
        - О, - рот у Рене округлился, - самогон?
        По-домашнему жаренная картошка с луком и соленья тоже были встречены неоднозначно: Веня наворачивал за двоих, Рене отрезал гомеопатическими дозами, осторожно клал в рот и долго жевал, прежде чем проглотить, а Тамара сдержанно улыбалась и клевала без хлеба консервированный болгарский перец, от чего у Катерины Мироновны сделался ищущий взгляд и она каждые две минуты предлагала девушке:
        - Может огурчиков?
        - Нет, спасибо, - отнекивалась гостья. От самогонки на пару с Нилкой она отказалась наотрез.
        - Может, помидорчиков?
        - Нет-нет, спасибо.
        - Тогда вот - икра из баклажанов.
        - Ну, если только ложечку.
        От Томкиных откровений в горло Нилке ничего не лезло, она с отсутствующим выражением лица ковыряла вилкой картошку. Видя состояние внучки, баба Катя все больше и больше нервничала.
        - Эх, девки-девки. Да разве ж так можно есть? - не выдержала она. - Сознательно себя доводить до дистрофии - разве ж это по-божески?
        - Что делать, - пожала плечами Тамара, - если дизайнеры хотят видеть свои вещи на стройных моделях. Никто, кроме местной фабричонки, не шьет на тучных дам.
        - Так они все голубые, эти ваши дизайнеры, - сыто икнул Веня, - вот и доводят девушек до дистрофии. Чтоб те на пацанов были похожи.
        Какое это было бы счастье, с горечью подумала Нилка, если бы Вадим оказался голубым. Это бы все объяснило. Тогда его жестокость имела бы хоть какое-то оправдание.
        - Женщины-дизайнеры тоже не шьют на полных дам, - спокойно возразил Рене, глядя на Нилку. - Красота - это пропорции, кажется, так говорила мадам Шанель.
        Хмурый взгляд из-под насупленных редких бровей был ему ответом. «Что-то быстро вы, господин Дюбрэ, отступили от принципов, - можно было прочитать в этом взгляде, - еще недавно вы предпочитали моделей повышенной стройности».
        - Брехня, - рубанул Веня, очевидно поддавшись голосу крови, - женщина должна быть женщиной. Берешь в руки - маешь вещь.
        Тут Нилкин кавалер сообразил, что ляпнул что-то не то и покосился на далекую от его идеала пунцовеющую Нилку.
        - Вот я и предлагаю тебе жениться на Тоньке, - отомстила своему кавалеру Нилка, - у нее все места круглые.
        - Я сам разберусь, на ком мне жениться, - огрызнулся Веня.
        Мужчины на несколько секунд скрестили взгляды, после чего Рене печально усмехнулся.
        - А че смешного-то? - взбеленился Веня, задетый за живое. - Не, че смешного-то?
        - Абсолютно ничего, - спокойно согласился Рене.
        - Вот и нечего держать меня за идиота, - налегал на голос Веня, - думаешь, я не вижу, как ты пялишься на Нилку? Думаешь, не понимаю, почему ты сюда таскаешься? Сам на нее глаз положил и лыбится! - Затылок у Вени покраснел, кулаки сжались, красноречиво свидетельствуя о Венином желании съездить лягушатнику по гладкой физиономии.
        - Вениамин, - примирительно начал Рене, - я вам не соперник. Не переживайте.
        - Ну-ну. С таким-то баблом не соперник? - зло ухмыльнулся Скрипников-младший.
        Рене неприязненно посмотрел на молодого человека:
        - Настоящую любовь нельзя купить.
        Все дружно уставились на Нилку - она стала кумачовой.
        - Нельзя, как же. У тебя устаревшие сведения, - наплевав на Нилкино состояние, гнул свое Веня, - все, кому не лень, покупают.
        - Если вы намекаете на меня, то я слишком уважаю Ненилу, чтобы предложить ей подобный адюльтер.
        - А ты попробуй, - неожиданно высказалась Нилка. В ее голосе слышались отзвуки перегоревшей страсти, боль и надежда.
        Рене снял очки, достал из кармана джинсов платок и принялся с особенным усердием протирать стекла.
        - Боюсь, мне, как старому кентавру, любовь не принесет ничего, кроме беды. - Он поднял на Нилку беспомощный взгляд, полный нежности и грусти.
        Неожиданно близорукий француз вызвал живое сочувствие во всех без исключения женских сердцах. Тамара с Нилкой почти одновременно огорченно воскликнули:
        - Чушь собачья! Какая ерунда!
        Катерина Мироновна понимающе улыбалась, хоть и хранила молчание.
        - Вы же не кентавр, вы мужчина, - скользнула по Рене смущенным взглядом Нилка, - и вовсе вы не старый.
        - Разве не видишь - седой уже.
        Разговор вдруг перестал быть общим.
        - А сколько вам лет?
        - Тридцать восемь.
        Над столом повисла скорбная пауза. Молодежь скроила почтительные лица: с их точки зрения, возраст Рене приближался к библейскому.
        - Чего вытаращились? - нарушила тишину Катерина Мироновна. - Тридцать восемь. Подумаешь! Для мужчины - самый расцвет. Только и жениться.
        - Рене, а у вас есть подруга? - спросила вдруг Нилка, по-прежнему не замечая окружающих. Почему-то ей стало безумно любопытно, кому принадлежит сердце зануды-французишки.
        - Есть девушка, которую я люблю.
        - Так почему вы не женитесь?
        - Она не знает, что я люблю ее, - пояснил Рене.
        - Так в чем проблема? Скажите ей об этом! - нетерпеливо распорядилась Нилка. Мысль, что Рене такой трус, показалась ей невыносимой. Невероятный мужчина - зануда и трус.
        - Не думаю, что ее это обрадует.
        Теперь уже Катерина Мироновна не согласилась с Дюбрэ:
        - Все мы во власти Божьей.
        Нилка сочла за лучшее промолчать: француз прав. Такой зануда никого не может осчастливить.
        - Интуиция, - уныло произнес Рене.
        - У мужчин интуиции нет, - высокомерно заявила Тамара, - у мужчин есть самолюбие - это оно рулит вами.
        - Ну и правильно, - неожиданно проявил мужскую солидарность Веня. - Лучше вообще им не признаваться в любви. Девчонки после этого начинают вертеть парнями, как корова хвостом.
        - Я - старый кентавр, - Рене явно тяготел к аллегориям, - любовь к молодой девушке не принесет мне счастья.
        - Может, стоит попытаться? - сунулась с советом Томка.
        Рене подслеповато прищурился на Нилкину подругу.
        - Возможно, я так и сделаю, только еще не время, - ответил он, водрузил на место очки и снова стал прежним - недосягаемым.
        - Не ждите, когда ваша зазноба состарится, - предупредила баба Катя.
        - Зазноба? - не понял Рене.
        - Любимая, - пояснила Катерина Мироновна. - Мне кажется, вы и себя, и девушку обворовываете. - Между ней и Рене, как между членами одной масонской ложи, владеющими общей тайной, установилось редкое понимание.
        Внезапная догадка вспыхнула в голове у Нилки, как перегоревшая лампочка:
        - Она замужем?
        - Нет, но сердце ее занято.
        - Безответной любви не бывает, - мудро заметила баба Катя.
        - Вы так думаете? - просветлел лицом Дюбрэ. Он смотрел на Катерину Мироновну с такой надеждой, что даже у Нилки сжалось сердце: все-таки лягушатник тоже человек. - Увидите, - уверенно заявила баба Катя и улыбнулась многообещающей улыбкой старой сводни.

* * *
        Вопреки стараниям и логике акварель получилась мрачной - под настроение.
        Как Нилка ни билась, изменить уже было ничего нельзя: черный и красный смешались, дали бурый оттенок, и рисунок оказался безнадежно испорчен. Скомкав лист, Нила поменяла воду, промыла кисточку и начала все заново.
        - Нил, слушай, - как черт из табакерки, появилась Тонька, - я тут подумала… А давай ты мне сошьешь платье какое-нибудь на беременность. По старой памяти, а?
        Нилка даже не сразу поняла, чего от нее хотят.
        - Платье? - В зрачках мелькнуло смятение.
        - Ну да, платье.
        - Лучше сарафан, - отошла от первого испуга Нилка, - будешь менять футболки и свитера - удобно.
        - Когда начнем? - взяла быка за рога Тонька, и Нилка сдалась:
        - Как только принесешь ткань.
        Не дав Нилке опомниться, Тонька вытряхнула на диван из пакета отрез изумрудного вельвета, шустро обвязала тесьмой пояс - то место, где у нормальных людей бывает талия, - и встала свечкой, готовая к обмеру.
        Нилка почувствовала волнующее покалывание в кончиках пальцев и преувеличенно бодрым голосом спросила:
        - Ну-с, начнем упражнение с бревном?
        За этим занятием их и застал Рене Дюбрэ.
        - В следующий раз привезу тебе мольберт и краски, - изрек он, присев перед Нилкиными акварелями.
        Нилка затуманенным взглядом посмотрела на рисунок, склонила голову направо, потом налево: пожалуй, нужно было добавить ржавчины листьям очитков.
        - Мерседес тебя помнит и передает привет, - произнес Рене так тихо, что Нилка едва расслышала.
        Кровь бросилась в голову. Зануда! Отвратительный надоеда - Рене вообще не понимал ее никогда, совался с разговорами, нисколько не щадя ее самолюбия и гордости.
        Как же она ненавидит этого прилипчивого как репей французишку!
        - Правда, помнит? - Подбородок дрожал, Нилка не сразу справилась с волнением.
        - Ну, зачем мне врать?
        Глаза у Ники сузились от внезапно накатившей злости.
        - Всем есть зачем, а тебе - нет? Нашелся святоша.
        Тонька подпрыгнула от возмущения:
        - Ты чего набрасываешься на человека?
        Нилка тут же развернула полки на два фронта.
        - А ты чего его защищаешь? Что ему нужно? Ездит и ездит, вынюхивает что-то и вынюхивает! - несло ее.
        На шум выскочила из кухни баба Катя:
        - Что, Нилушка? Что случилось?
        - Да крыша у нее едет от сидения дома, - поставила диагноз Тонька, - на людей бросается уже. Пошла бы в ателье работать, что ли? Ведь руки золотые.
        - Кто меня возьмет без диплома? - совсем озверела Нилка. - И не лезь не в свое дело, тебя это не касается!
        Ателье, куда Нилка сунулась в поисках места, процветающим не выглядело.
        Двухкомнатная квартира, переведенная в нежилое помещение, была приспособлена под мастерскую. Окна мастерской выходили на запад, света не хватало, мастерицы слепли и зарабатывали сколиозы, как крепостные девки или работницы первых артелей.
        Директриса сама вела прием клиентов, и на Нилкин вопрос, с кем поговорить о трудоустройстве, виновато улыбнулась:
        - Нам не нужны швеи. Во всяком случае, пока не нужны.
        - А закройщики?
        - А диплом у тебя есть?
        - Нет. - Нилка стояла как оплеванная.
        - Без диплома не могу взять тебя.
        Странное дело: Нилке не только не было себя жалко - она испытывала даже некое облегчение. Более того, даже слегка упивалась своим невезением. «Так тебе и надо, дуре стоеросовой, - сказала себе, выметаясь из ателье, - и нечего было соваться. Никому ты не нужна - это же ясно как божий день. Так и будешь прозябать, пока не загнешься».
        Лишенная чуткости Тонька наступила на больную мозоль.
        - Учить меня вздумала, свое дерьмо сначала разгреби, а потом лезь с советами! - орала Нилка.
        - Руки золотые? - не обращая внимания на Нилкину истерику, спросил у Тоньки Рене.
        - А вот приезжайте через два дня, когда сарафан будет готов, - сами увидите! - перекрикивая Нилкины вопли, пригласила Тонька.
        - Не буду я ничего шить! - закусила удила Нилка. - И валите все отсюда! Видеть вас не могу!
        В горячке она даже не заметила, как натерла две мозоли на большом пальце. Стряхнула прилипшие к руке ножницы и только тогда с удивлением обнаружила покрасневший след от кольца и лопнувшие волдыри. Вид натруженного пальца привел Нилку в чувство. Подув на ранку, она оглядела ворох кожаных обрезков, похожих на лапшу. Обрезки образовали холмик на столе, ровным слоем покрывали колени и тапки и окружили стул. Акт вандализма был завершен.
        Рассмотрев дела рук своих, Нилка окончательно очнулась: дизайнерскую куртку, купленную в Лондоне для Вадима, она искрошила в капусту.
        Работала истово, увлеченно, со знанием дела, не замечая ничего вокруг.
        Для удобства сначала отпорола рукава и воротник. Чувствуя себя убийцей, кромсающим плоть жертвы, вспарывала крепкую новую кожу и закусывала ее ножницами.
        Точно сказать, зачем она это делает, Нилка бы не смогла. Интуиция подсказывала, что таким способом она освободится от Вадима. Для этого хороши были все средства, пусть даже такие варварские.
        Зажав в кулаках обрезки, Нилка заплакала от бессилия - ничего не помогло.
        Как не приносил облегчения культ Валежанина, так не принесло облегчения поругание святыни.
        Лучше бы подарила куртку Вене. Бред какой-то, тут же прогнала Нилка невинную мысль о подарке: Веня шире Вадима, и куртка ему будет мала. Но не это главное.
        Главное - Веня никогда не сможет носить с шиком дизайнерскую вещь.
        Косуха будет сидеть на Скрипникове-младшем, как ватник на лесорубе. Деревня - она и есть деревня.
        От этой мысли Нилке стало тошно.
        Впервые после Милана она особенным, выстраданным внутренним зрением увидела себя со стороны и разрыдалась.
        «Неонила Кива, ты еще большая неудачница, чем твоя мать. Та хотя бы ничего из себя не корчила, никуда не лезла, ни в манекенщицы, ни в жены скауту. У нее хватило ума не высовываться и не пролететь фанерой над Парижем. А ты высунулась, подпрыгнула, сделала несколько взмахов, но не полетела, а шмякнулась с размаху о землю. Летающих страусов не бывает».
        И только далеко-далеко в подсознании робкий голос пытался оправдать Нилку: «Тебе помогли упасть. Ты доверилась поводырю, который привел тебя к пропасти. Если бы не Валежанин, ты бы сейчас дефилировала на подиумах высокой моды». Нилка с такой силой ненавидела себя в этот момент, что частица этой ненависти перепала даже Вадиму.
        …Идея овладела Нилкой мгновенно. Вскочив, она отряхнула с колен кожаную лапшу, наступая на обрезки, побежала к телефону, под которым в самодельной абонентной книжке бабушка записала мобильный номер благодетеля.
        - Рене?
        - Да, Ненила, слушаю тебя. - Далекий спокойный голос показался Нилке спасительным канатом, спущенным чьей-то доброй рукой в яму, где она барахталась.
        Деньги, которые она откладывала на лучшую жизнь, разошлись.
        Родительская комната в общежитии месяц как пустовала - квартиранты съехали. Жалеть особенно было не о чем, потому что платили через пень-колоду, но все-таки… Нилка даже не представляла, на что они теперь живут.
        Наверняка Дюбрэ сует за ее спиной бабе Кате доллары и евро.
        Всегда выбритый и отглаженный, насквозь пропахший тонким табачным ароматом, который особенно остро чувствовался в старом сельском доме, Дюбрэ приезжал на Нилкиной «мазде», привозил краски и конфеты - и то и другое в огромных коробках.
        Одними своими визитами француз поддерживал в Нилке зыбкую надежду на реставрацию карьеры (не столько хотелось на подиум, сколько уехать из поселка).
        Француз - вот кто ей поможет!
        - Рене, ты где сейчас?
        - Я в Риме.
        Осенние показы - вспомнила Нилка. Она все еще испытывала зависть к чужим успехам. Другим повезло, они не встретили Валежанина на своем пути.
        - А когда ты приедешь?
        - Собирался через месяц.
        - А раньше не сможешь?
        - Что-то случилось?
        - Я хочу уехать с тобой. - Нилка произнесла эти слова почти беззвучно.
        - Что? Я не понял, повтори, - попросил Дюбрэ, - тебя плохо слышно.
        - Я хочу уехать с тобой! - в отчаянной безысходности выкрикнула Нилка.
        В трубке стало тихо, и Нилка струсила. Она поставила на карту все - свою зыбкую надежду, пресловутую женскую гордость и что-то еще, по ощущениям - душу. Если сейчас Рене ей откажет, останется только выйти за Веню замуж или умереть, что в общем-то одно и то же.
        - Почему ты хочешь уехать со мной? - нарушил томительную паузу голос в трубке.
        Вопрос застал Нилку врасплох и на несколько мгновений сбил с ног.
        Собрав силы, она попыталась на ходу сконструировать какую-то удобоваримую ложь:
        - Потому что я… Потому что я больше не могу здесь. - Голос снова съехал на шепот. Соврать не получилось.
        - Ненила, давай отложим этот разговор. Я приеду, и мы все обсудим.
        - Хорошо. - Нилку оскорбил ответ, она поняла, что поставила на зеро. Так ей и надо, кретинке.
        Что вообще на нее нашло? Ясно же: Рене она нужна как рыбе зонтик. В фэшн-бизнесе, куда ни плюнь, попадешь в удачливую красавицу, будь то модель, модельер или ассистент стилиста. Например, Мерседес.
        Нилке внезапно показалось, что от нее ускользает что-то важное, что-то ценное. Что-то связанное с истинной красотой…
        Мысли завихрились в Нилкиной головушке, наконец, ей удалось ухватить за хвост одну.
        Вот Тонька, например. У Тоньки, если разобраться, по отдельности все красиво: большие глаза, миниатюрный нос, пухлые губы, но все вместе дает дефект сборки. Выходит, для красоты мало одного набора черт, пусть даже самых правильных.
        А такие женщины, как Мерседес, красивы, потому что источают особую ауру, потому что по-настоящему увлечены своим делом.
        Что-то такое говорила им в школе моделей Эмилия Манник, только у Нилки эти премудрости в голове не задерживались - какое там! Голова была под завязку забита Вадимом, странно, что она вообще что-то запомнила. Дура дурой была. Как ее терпел Вадим?
        А что, разве она поумнела?
        Забросила шитье, рисунок - все забросила из-за того, что богочеловек оказался обыкновенным, почти хрестоматийным негодяем. Хорошо, не негодяем, а просто не тем, за кого она его принимала. А он наверняка считает, что это она оказалась не той, за кого он ее принимал. И еще неизвестно, кто из них прав. Как назло, еще и Веня куда-то пропал. Нилке даже обидно стало: был, был - и нет его.
        - Сними с меня мерки, - выставив вперед округлившийся животик, попросила Тонька - она явно была чем-то смущена. - Что будем шить?
        - Свадебное платье, - пробормотала под нос Антонина, упорно разглядывая протертые на носке колготки, из которых просился на свет наманикюренный ноготь.
        - Класс! Алик вернулся, - попыталась угадать Нилка.
        Тонька в ответ потрясла головой и, шмыгнув носом, прогундосила:
        - Не-а.
        - А кто? - Нилка с нарастающим удивлением пожирала подругу глазами - та только ниже опускала голову.
        - Пообещай, что ты не будешь сердиться.
        - Обещаю, - медленно ответила Нилка. В ее глупой голове пронеслась совсем уж безумная мысль, от которой на душе стало муторно: неужели Рене?
        Тонька улыбнулась заискивающей улыбкой:
        - Веня мне сделал предложение.
        - Фу-ты, - у Нилки вырвался вздох облегчения, - я черт-те че подумала.
        Облегчение, которое она испытала, вообще не вписывалось ни в какие рамки: какое ей дело до Рене?
        - Ты не сердишься? Правда? - заглядывала в глаза подружка.
        - Ну, с какой стати? - рассеянно, все еще думая о своем, ответила Нилка.
        Все объяснилось просто: устав от Нилкиной неприступности, Веня прибился к Антонине.
        Сначала плакался на объемной Тонькиной груди, жаловался на нее, Неонилу Кива, потом как-то само получилось, что Веня стал припадать к Тонькиной груди за другой надобностью.
        Тонька не отталкивала Веню - глупо было бы, если на горизонте маячит клеймо «мать-одиночка».
        Глаза у Тоньки были на мокром месте, она поглаживала живот и исповедовалась срывающимся голосом:
        - Я бы никогда-никогда… Но Веня клялся, что у вас с ним ничего ни разу не было. Врет, да?
        - Не было, - засвидетельствовала Нилка.
        - Нилка, ты правда не злишься на нас? - все не могла успокоиться Тонька. - Ничего у нас не выйдет с Веней, если ты будешь злиться, - я точно знаю.
        - Да с каких пирогов я должна на вас злиться?
        Под впечатлением от Нилкиной щедрости Тонька все-таки всплакнула.
        Легко уступив подруге жениха, Нилка потащила ее в райцентр за отрезом на платье.
        Настроение было праздничным, ехала, будто на свидание.
        Это и было свидание - с мечтой.
        В магазине тканей на Нилку нахлынул благоговейный восторг, она испытала томление почище любовного.
        Антонина скромно приткнулась на стул в ожидании, пока подружка насладится созерцанием этого великолепия.
        Нилка крутилась между стеллажами, а в голове у нее крутилось свое кино: из парчи она представляла пиджак в китайском стиле, из белого гипюра - невинно-соблазнительную блузку, из полупрозрачного шелка - летний наряд-двойку с цыганскими мотивами.
        - Скоро ты? - потеряла терпение Тонька. - У меня мочевой пузырь лопнет.
        Нилка подругу пожалела, но еще долго ворчала, что разные сомнительные личности отвлекают ее от дела. Всю обратную дорогу Тонька не закрывала рта, расхваливала Веню, его папашу и мамашу, а Нилка с тихой печалью слушала подругу и думала о том, что вот Тонкино будущее осветило солнышко, а в ее жизни один сплошной беспросветный туман и конца этому не видно.
        …Парадокс, но чем больше было заказов, тем сильнее овладевало Нилкой отчаяние. «Теперь ты осела здесь капитально. Состаришься и упокоишься на поселковом кладбище, недалеко от родителей», - без всякой пощады говорила она себе и смахивала злые слезы.
        Голый сад добавлял мрачных красок в унылую жизнь. «Лучшее, что тебя ждет, - это место швеи в захолустном ателье», - не жалела себя Нилка.
        Но тут интуиция Нилку подвела.
        Сначала Тонька подкатила с отрезом, с легкой Тонькиной ноги потянулся жидкий ручеек заказчиков: соседка Федоровна попросила сшить юбку на юбилей мужа, невестка Федоровны - жена Ленчика - платье все на тот же юбилей.
        После семейства Худяковых подтянулись Огурцовы и Лычкины. Одни отмечали второе рождение после перенесенного ботулизма, другие - крестины.
        Как-то незаметно Нилка оказалась в курсе всех поселковых новостей - челюсти сводило от скуки.
        Колька Лычкин - ее бывший воздыхатель - работал в автосервисе, источая яд, сообщила Федоровна: «Пантелеевна его по родственным каналам туда воткнула. Он же дуб дубом был в школе».
        Одноклассники дружно спивались, одноклассницы дружно плодились - развлечения в поселке не отличались разнообразием.
        Если бы не поселковая убогость, Нилка, пожалуй, признала бы, что зря обиделась на судьбу: все-таки ей, в отличие от земляков, удалось краем глаза взглянуть на мир. Но уныние и скука поднимались над поселком, как ядовитые испарения, и был только один способ не думать о веренице серых буден - работа.
        Прикасаясь к куску материи, Нилка забывала обо всем и даже на короткое время примирялась с окружением.
        За сарафаном пошла юбка, за юбкой - еще одна юбка, потом блузка и снова блузка.
        Перед раскроем свечку в церкви Нилка не зажигала, но работу начинала с молитвы: «Царю небесный, утешителю…» - и, что бы ни шила, душу в работу вкладывала. Так пролетел Новый год, а после Нового года Рене оплатил подключение к Интернету, и хрупкий Нилкин мирок затрещал по швам.
        Во-первых, сразу стало ясно: Дюбрэ не собирается увозить ее с малой родины. Если бы хотел увезти - не стал бы морочить голову себе и людям, проводить Интернет, для чего понадобилось вызывать мастеров и админа из районного центра.
        Выходило, что Рене сделал ее несчастнее, чем она была до этого, хотя куда уж несчастнее?
        - Зачем? - сдерживая бешенство, спросила Нилка, когда все было налажено, установлено и подключено.
        - Ты сможешь писать письма.
        - Тебе? - От злости на Рене Нилка перешла на «ты».
        - Хотя бы мне, - смутился, как школьник, Рене, - или Мерседес.
        - Особенно если учесть, что я не знаю итальянского, - мрачно съязвила Нилка.
        - Ты сможешь выучить язык на виртуальных курсах, - занудствовал Рене.
        За каким лешим ей итальянский в их глуши?
        - За каким лешим?.. - начала Нилка и заткнулась. То ли от злости, то ли от жары возражать стало лень: за окнами валил снег, и баба Катя, увидев посиневшего от холода француза, прибавила газа в котле.
        - Чтобы тренировать мозги, - снимая вельветовый пиджак и аккуратно (так, что Нилка только скрипнула зубами) вешая его на спинку стула, вежливо объяснил Рене.
        О телефонном разговоре не было сказано ни слова.
        «Трус, - мысленно костерила лягушатника Нилка, - все на меня переложил: дескать, ты звонила, тебе и карты в руки. Объясняй теперь ему, что это было, зачем и почему».
        И Нилка выбрала тактику Дюбрэ - делала вид, что этого звонка отчаяния не было.
        После обеда, в течение которого Нилка хранила враждебное молчание, баба Катя «на минуточку» заскочила к Федоровне, и Нилка с Рене остались вдвоем.
        Разомлевший от борща и печного жара, Рене некоторое время в полной тишине взирал на Нилку - она ожесточенно скребла ложкой по дну тарелки, собирая остатки супа.
        - Скоро морозы начнутся, - прочистив горло, тонко заметил Рене.
        - А? Да! - глупо поддакнула Нилка. - Скоро.
        - Ненила, нам пора поговорить, - непререкаемым тоном заявил Рене.
        - О чем? - Нилка продолжала выскребать несуществующий суп.
        - Пора объяснить мне кое-что.
        В соответствии с выбранным курсом Нилка прикинулась веником:
        - Это ты о чем?
        - О твоем звонке. Ты уже придумала, что ты мне скажешь?
        - Хм! Когда это было! Уже не имеет смысла это обсуждать - поезд ушел.
        - И все-таки. Я хочу услышать объяснение.
        - А что объяснять? - заняла оборону Нилка. - Ты же все равно не приехал, когда был нужен.
        «Отказал в последней просьбе умирающей, теперь строит из себя благодетеля, - продолжила она мысленно, - лицемер».
        - Я не мог приехать раньше, - мягко возразил Рене, - ты же знаешь нашу работу.
        - Знаю, - кивнула Нилка. Злость куда-то подевалась, Нилка почувствовала обиду. В горле моментально затвердел комок.
        «Старый кентавр. В кого, интересно, он втюрился?» - непонятно почему вспомнила Нилка.
        - Ты очень хочешь отсюда уехать? - Под линзами очков Нилка не могла рассмотреть взгляд Рене, но его голос… Голос вдруг оказался чувственным и глубоким и проникал в какие-то тайники души.
        Растеряв воинственность, Нила призналась:
        - Очень.
        - Хорошо, - сказал Рене, - я помогу тебе, но при одном условии.
        - Ну разумеется. - Нилка криво усмехнулась.
        - Не торопись с выводами. Я всего лишь хочу, чтобы ты решила, кем хочешь стать.
        Педантичность Рене убивала на корню всякую мечту, и Нилка разочарованно промямлила:
        - Понятно.
        - Что тебе понятно? - сдержанно поинтересовался Рене, и Нилка отчетливо почувствовала его несгибаемую волю.
        Эта воля, как зловещий туман, расползлась по домику, заполнила все углы и тугим коконом спеленала Нилку.
        - Я не знаю, что мне делать, - жалобно сказала она из кокона и спрятала лицо в ладонях.
        - Никто за тебя этого знать не может, - непреклонно, без намека на жалость, сказал Рене. - Давай вместе рассуждать.
        - Давай. - Нилка изобразила прилежную ученицу - все-таки не зря прослушала курс актерского мастерства.
        - Ты готова на все, чтобы уехать из поселка?
        - Да, - выдавила Нилка. Черт бы побрал тот звонок и этого сухаря француза.
        - И ради этого ты согласна стать моей содержанкой?
        - Я уже твоя содержанка, если ты не заметил, - с горечью сообщила Нилка, чем вызвала у Рене саркастический смешок.
        - Насколько я знаю - еще нет.
        Эта усмешка ударила Нилку, как пощечина.
        - Я готова ею стать, - не щадя себя, жестко, в тон Дюбрэ, сказала она, - я готова стать твоей любовницей.
        Господи, как она ненавидела его сейчас! Эти очки, эти тонкие поджатые губы и показательно выбритые щеки. И переплетенные пальцы.
        - Так, с этим вопросом разобрались, - менторским тоном заключил Рене, - теперь второй вопрос: ты хочешь провести всю жизнь в содержанках?
        Перспектива показалась Нилке убийственной, она вскинула на Рене злые глаза:
        - Нет, конечно.
        - Хорошо. - Рене расплел пальцы и принялся задумчиво теребить себя за ухо. - Тогда логично возникает следующий вопрос: чем ты хочешь заниматься, кроме того, что быть моей любовницей?
        - Шить, наверное, - промямлила Нилка. Зануда Дюбрэ уже вынес ей мозг. И вообще все вывернул по-своему. Она же не в любовницы набивается. Она только хочет уехать из поселка. Если это можно сделать без постели - кто ж против?
        - Ты неплохо рисуешь, - многообещающе начал Рене и тут же все испортил, - не достаточно хорошо для того, чтобы стать художником, но достаточно хорошо, чтобы стать художником по костюму. Если, конечно, тебя интересует история костюма. - Он выдержал паузу.
        - Нет, история костюма мне как-то не очень…
        Неожиданно для себя Нилка вдруг поняла, что слушает Дюбрэ затаив дыхание. Что ж, с этим не поспоришь: она действительно неплохо рисует. Это от отца, в свое время подвизавшегося художником-оформителем на метизном заводе.
        - Хорошо, - понимающе кивнул Рене, - идем дальше. Ты училась на закройщика-модельера?
        - На дизайнера-модельера. - Звучало так пафосно, что Нилка застеснялась.
        Рене снова подергал себя за ухо.
        - Ты помнишь Мерседес?
        - Ну при чем здесь Мерседес? - простонала Нилка. - Почему ты не предлагаешь вспомнить Лагерфельда или Пако Рабана? Все-таки мужчины…
        - Потому что ты с ними не знакома, - отрезал Рене, - не говоря об остальном… Так вот. Мерседес стала дизайнером-модельером только через двадцать лет упорного труда. А вы - странные вы люди. Двадцатилетним девушкам присваивать квалификацию «дизайнер-модельер» - это очки втирательство.
        - Очковтирательство, - механически буркнула Нилка.
        - Ладно, сейчас не об этом. Мерседес мне рассказала, как ты навела ее на мысль с лентами.
        Нилка смутно припомнила что-то такое: после примерки луков она прикладывает подходящие по цвету атласные ленты к жилету и юбке…
        - Просто они мне под руку подвернулись, - пробормотала она.
        - Объясни, почему ты стыдишься своего таланта? - неожиданно рассердился Дюбрэ. - И как ты могла его разменять на паршивое дефиле?
        - Ой, только не надо меня воспитывать! - ощетинилась Нилка, освобождаясь от гипноза речей ушлого Рене. Она-то, дура, думала, что лягушатник серьезно интересуется ее делами, а он просто удовлетворяет любопытство. Ничтожный человечишка!
        - Я только одного добиваюсь: чтобы ты поняла, чего хочешь на самом деле, - веско сказал ничтожнейший, - провести жизнь здесь, работая швеей и рожая Вене детей, или создавать настоящие луки и завоевывать мир?
        - Я уже один раз пробовала это сделать, - проронила с горечью Нилка, пропустив пассаж с Веней. - Валежанин меня тоже вербовал завоевывать мир.
        Нилка сознательно и с удовольствием уколола Рене. Укол попал в цель.
        По лицу Дюбрэ прошла судорога, он побледнел:
        - Не путай меня с Валежаниным. Он заманил тебя в густой лес, как в «Сказке о мертвой царевне», и бросил, а я предлагаю тебе вернуться к началу и найти дорогу в этом лесу. И себя тоже найти.
        - Какое похвальное знание русской классической литературы! - съехидничала Нилка.
        - Прекрати этот гиньоль, - тихо попросил Рене, - мы говорим о твоей судьбе. Сейчас ты примешь решение и не отступишь от него, даже если еще какой-нибудь очередной смазливый проходимец будет тебя соблазнять короной и всем золотом мира.
        В голосе Рене сквозила такая боль, что Нилка оробела:
        - Какое решение?
        - Еще раз спрашиваю: кем ты хочешь быть?
        До чего настырный тип, - в изнеможении подумала Нилка, - прилипчивый, въедливый. Зануда.
        - Слушай, какое тебе дело?
        - Сначала ты ответишь на мой вопрос, - давил на Нилку Рене.
        - Я не думала об этом, - слукавила Нилка.
        - Придется подумать. Можем сделать так: я уеду, а ты будешь думать. Когда придумаешь, позвонишь и скажешь.
        Нилка представила эту песню с припевом: Рене уезжает, она думает день, два, пять, потом звонит, а Рене не может сразу приехать, и решение затягивается, вязнет в телефонных разговорах, пока она не состарится…
        - Я хочу стать дизайнером-модельером, - сделав над собой усилие, призналась Нилка и добавила совсем тихо: - Как Мерседес.
        Рене удовлетворенно крякнул:
        - Так. Ты хочешь шить одежду, создавать образы и выставлять их на Неделе моды?
        - Да, - холодея от собственной наглости, подтвердила Нилка.
        - А может, у тебя есть другие идеи?
        - Какие, например?
        - Не хочешь попробовать стать художником по тканям? Я видел твои акварели - по-моему, у тебя это должно получиться.
        Глаза у Нилки округлились. Художником по тканям?
        - Я об этом никогда не думала, - запаниковала она.
        - В чем проблема, - явно цитируя ее, произнес Рене, - подумай.
        Нилка сдерживалась из последних сил. Ну, что за чушь он несет, этот самодовольный благополучный идиот? Так и подмывало выложить все, что она о нем думает, но когда Нила подняла на Рене глаза, в ее взгляде не было ничего, кроме запредельной усталости.
        - Рене, пойми, неизвестно, поступлю я или нет, и на какие шиши, в смысле деньги, - быстро добавила она, заметив непонимание в глазах Рене, - буду учиться, если поступлю. Нет, это мне не подходит. Если ты не можешь меня отсюда забрать, я просто вернусь в техникум. В конце концов, мне остался год до диплома, - почти шепотом закончила Нилка и поняла, что сделала, наконец, это: произнесла вслух, облекла в слова боль, которая сидела в ее душе, рвала на куски и грызла, как зверь, - она публично разоблачила себя.
        На сердце разбуженным зверем заворочалось раскаяние. Год! Оставался всего лишь год, когда ее затянуло в дьявольские игры: непривычная к отказам Наташка Бабич, еще менее привычный к отказам Вадим, модельное агентство… И понеслось…
        Кстати, в чем, интересно, она была одета, когда познакомилась с Бабич? Что на ней было, когда ей подвернулся Вельзевул-Валежанин? Стоп. Так она лишится половины гардероба, остановила себя Нилка.
        Голос Рене вывел ее из задумчивости:
        - Я оплачу твое обучение в институте. - Он потер переносицу под очками.
        - Нет! - затравленно выкрикнула Нилка. Вот так же точно Валежанин оплатил модельные курсы… Она еще не забыла, что из этого вышло. - Это целых пять лет, - пустилась в объяснения Нилка, увидев удивление на постной физиономии Рене, - это слишком долго. Мне нужно зарабатывать деньги.
        - Ненила, мы говорим о твоей жизни. Не слышала выражения: «Выбери профессию по душе и не будешь работать ни одного дня»? Это правда.
        Голова у Нилки шла кругом. Этот вкрадчивый француз не уступает Валежанину: такой же ловец жемчуга. За полчаса умудрился заморочить ее почище Вадима (Нилка споткнулась, мысленно произнеся запрещенное к употреблению имя).
        Даже хорошо, что Рене не приехал, когда она звала. Все к лучшему.
        - Осенью я восстановлюсь в техникуме и, наконец, получу диплом. А там видно будет, - приняла она окончательное решение и мгновенно испытала облегчение.
        С души свалился камень. Впереди обозначилась цель, туман поредел, и чья-то невидимая рука расставила все по своим местам, одним движением окрасила Нилкину жизнь красками, несмотря на сплошной, до горизонта, крещенский снег.
        Нилка помогала бабе Кате с обедом и пыталась определить статус зануды Дюбрэ: не жених, не любовник, не муж - кто? Судя по тому, что Рене является регулярно и всякий раз привозит что-то интересное (то краски, то набор беличьих и колонковых кистей, то мольберт, не говоря о конфетах и компьютере), скорее всего, он тянет на друга.
        «Пожалуй, - подвела итог Нилка, - пожалуй что друг».
        - Ненила, - услышала она голос Рене, завернула кран и помчалась в комнату, где сидел, уткнувшись в компьютер, Рене.
        - Что?
        - Хочу тебе кое-что показать. - Рене был так увлечен тем, что было на мониторе, что даже не оглянулся на Нилкино появление.
        Если бы Нилка знала, чем все обернется, она бы уперлась, как буриданова ослица, умерла бы на месте, но не приблизилась бы к компьютеру.
        Но ничего не подозревающая Нилка приблизилась и взглянула на монитор.
        Сначала ей показалось, что ничего экстраординарного не произошло: Дюбрэ на правах близкого друга поменял обои на рабочем столе - вместо гористо-лесистой местности теперь здесь раскинулся цветник - и только.
        Присмотревшись, Нилка поняла, что в этом цветнике растут совершенно необыкновенные цветы - цветы, выполненные кистью, - уж в этом-то Нилка знала толк.
        Осознав это, она ахнула и задушенным голосом спросила:
        - Что это?
        - Кажется, по-русски это называется тюльпаны.
        Нилка и сама видела, что это тюльпаны.
        - А то я не вижу, - проворчала она.
        - Вот еще, - легким движением руки Рене открыл какой-то сайт, и Нилка чуть не повторила судьбу пушкинской царевны, которая, как известно, «восхищенья не снесла и к обедне умерла»: во всю ширину экрана крупным планом цвели орхидеи, без начала и конца, как если бы камера или фотообъектив смотрели в самую гущу соцветий.
        Изображения - вне всякого сомнения, это были картины, художественные полотна, - поражали фотографичностью, но в то же время несли отпечаток чьего-то вкуса, чьего-то взгляда и таланта.
        - Чье это? - завороженно глядя на орхидейный рай, просипела Нилка. Теперь она точно знала, кто такой Дюбрэ: факир, маг и волшебник.
        - Лин Дифенбах, австралийская художница. Она работает в технике фотографического реализма.
        Неведомая Лин довела технику до совершенства и могла гордиться собой. Лин была профи, недосягаемой высотой в своем деле, мэтром.
        Нилка почувствовала слабость в ногах и, немного подвинув Рене на стуле, угнездилась рядом с ним. Пока умащивала свою скромную попку, так и не оторвала глаз от картинки на мониторе, и не увидела, как подобрался Рене.
        От триптиха «Нарциссы» у Нилки перехватило дыхание, а ананасовый куст под названием «Утешение» вообще опрокинул Нилку в нокаут. Ананасы не были утешением, ананасы будили зависть и мощное желание творить.
        Она уже жалела, что увидела это совершенство. Она так никогда не сумеет - куда уж ей!
        По сравнению с австралийской Лин она бездарь, пачкуля, художник от слова «худо».
        Нет, Нилка не была поклонником Шишкина - известного любимчика партийных бонз, живописца-реалиста.
        Нилка, скорее, предпочитала экспрессионистов с их тенями и полутенями, с их контрастами и размытым контуром вещей, предметов и образов - «по умолчанию».
        Но работы Лин были прекрасны. Без всяких натяжек и оговорок - прекрасны. Они не были копией - они были мироощущением, сутью, душой Лин.
        У Нилки одинаково не было сил как смотреть на картины Лин, так и не смотреть на ее картины. Вот черт! Так она и знала, что от Интернета будут одни неприятности. Теперь ей не видать покоя.
        Все из-за неуемного Рене.
        - Нравится? - Он еще и издевается.
        - Угу, - промычала Нилка - в горле стояли слезы.
        Воображение уже рисовало ткани с подобными рисунками…
        «Нет. Не то, - с яростью отвергла идею Нилка, - не то! Батик - вот что нужно делать из этой Лин. Конечно! Батик».
        - Я привезу тебе в следующий раз краски для батика, - услышала Нилка и резко повернулась лицом к Рене, так что чуть не свалилась со стула.
        - Откуда ты?.. - обалдело начала она и замолчала на полуслове, невольно вдохнув аромат дорогого табачного парфюма, смешанный с запахом мужчины. Нилка с удивлением поняла, что ей нравится эта смесь.
        Запах Рене не вносил диссонанса в картины Лин, удивительным образом переплетался с ними и с ее, Нилкиным, настроением.
        Рене сидел как замороженный, неестественно вывернув к Нилке шею.
        Сидя нос к носу на одном стуле, объятые единым электрическим полем, они не замечали неудобств.
        Нилка ощущала странное тепло, исходящее от Рене.
        До нее вдруг дошло, что их тела соприкасаются.
        Оконные перекрестья отражались в стеклах очков и не давали Нилке рассмотреть выражение глаз Дюбре, но сила, исходящая от него, держала Нилку не хуже самых крепких объятий.
        Покоренная картинами, ароматом, околдованная молчанием, Нилка чуть подалась и осторожно коснулась губами чисто выбритой щеки:
        - Спасибо тебе, Рене.
        Рене не пошевелился, только издал хриплый, печальный звук, похожий на тремоло совы.
        «Ну и дурак ты, кентавр», - окончательно расстроилась Нилка.
        Оказывается, все было у нее не так уж и плохо до этой минуты. Только что, можно сказать, она ничего не хотела, от делать нечего малевала акварельки, и вот уже ей вынь да положь краски по тканям.
        Рене удалось завести Неонилу, будто он знал тайные кнопки и пружины, приводящие в движение сложный старинный механизм, инструкции к которому были утрачены после смерти мастера.
        Желание заняться батиком поразило Нилку, как внезапная болезнь, и стало нестерпимым: разболелась голова, заныло за грудиной и стало трудно дышать.
        Нилка увивалась вокруг Дюбрэ, как щенок в ожидании лакомства, заглядывала под линзы очков.
        - А когда ты привезешь краски? - подхалимски спрашивала она.
        - Ты пока посиди в Интернете, поищи учебники по батику, - степенно учил он, - пока я привезу, ты уже освоишь теорию.
        - А когда ты приедешь?
        - Месяца через два.
        Неудивительно, что чем дальше, тем больше Нилка доверяла Рене.
        Этот странный француз так легко отгадал ее - на поверку Нилка Кива оказалась для него шкатулкой без секрета. На самом деле все, что ей нужно для счастья, - это краски и ткани.
        Наблюдая за Нилкиными галсами, баба Катя не преминула ткнуть внучку носом:
        - Вот видишь, какие бывают мужчины! Один тебе ножку подставит и в пропасть подтолкнет, а другой все готов сделать, чтобы вытащить тебя из пропасти. Вот бы мозгов хватило влюбиться в такого. Так нет же… Что ни говно, то к нашему берегу, - тяжело вздохнула она.
        Любое правило грешит исключениями. Как при жизни Нилкиного отца Катерина Мироновна упорно не признавала его за сына, так после смерти упорно обходила молчанием его пагубное пристрастие к зеленому змию.
        - Без них проживу, - выделывалась Нилка. И вообще она больше никогда-никогда не влюбится. Никогда в жизни. Ни в кого на свете.
        Письмо от Рене пришло по электронной почте и было до обидного лаконичным и сухим. «Милая Ненила! - писал он. - Я сейчас в Сан-Паулу. Это большой город в Бразилии, недалеко от Атлантического океана. Здесь очень много памятников архитектуры (прилагалось фото), много диких обезьян (еще одно фото) и проходят карнавалы (очередное фото). Что тебе привезти отсюда? Рене Дюбрэ , с дружеским приветом». Прочтя это краткое до гениальности послание, Нилка стиснула кулачки: да он просто издевается, этот Рене Дюбрэ!
        Все то время, пока лягушатника не было, она добросовестно штудировала технологию всех видов батика и вполне сносно стала разбираться в росписи тканей, а тут нате вам: «много диких обезьян».
        «Дорогой друг Рене! - вложив весь яд, на какой была способна, ответила на письмо Нилка. - Нету у меня, сироты, ни отца, ни матери, только ты один. Низко тебе кланяюсь и на твой вопрос ответ даю: не нужно мне ни жемчугов, ни золотой и серебряной парчи, ни соболей, ни тувалета хрустального. Об одном слезно молю: привези мне все, что нужно для батика: анилиновые краски и закрепитель (резерв) на водной, бензиновой и резиновой основе».
        Перечитав написанное, Нилка осталась собой довольна и продолжила: «Если встретишь, можешь купить разные приспособления для батика, так я, может, с твоего благословления деньги заработаю, а то уже еды нет в доме. Только хлеб и каша. А намедни попросила в магазине в долг, так мне выволочку продавщица устроила - вытолкала взашей на улицу и ну по снегу возить за волосы. Спасибо, подруга пришла за водкой, отбила меня, так мы с нею хоть напились с горя. Заранее благодарствую, твоя приемная дочь Неонила Кива ». Поставив точку, с мстительной радостью клацнула мышкой, отправила послание, легла и крепко заснула.
        …По Нилкиным подсчетам, Рене раньше марта вернуться не мог. После Недели моды в Сан-Пауло практически сразу начиналась Неделя моды в Рио, после Рио стартовали показы осенне-зимних коллекций в Европе, так что до марта, а скорее даже до самого конца марта, Рене будет занят.
        И Нилка настроилась на этот весенний месяц, чего-то ждала от него, сама не зная почему и зачем.
        «Ну, Тонька разродится в марте. Ну, приедет Рене. Ну, распишу я первый свой батик. Что из того?» - урезонивала себя Нилка, но ничего не помогало, и чем ближе подбиралась весна, тем неспокойнее становилось на сердце.
        Неистребимая надежда перла из сердца, как тесто из кастрюли, поднималась, переваливала через край.
        Разумеется, Нилкино состояние не укрылось от бабы Кати, она принялась подтрунивать:
        - Что-то ты какая-то задумчивая сделалась, Нилка. Что ли, весна действует на тебя? Или ухажер какой объявился?
        - Ба! - простонала Нилка. - Какой ухажер? Откуда?
        Ухажеру и впрямь взяться было неоткуда.
        Ровесники уже были либо вполне сформировавшейся пьянью, либо окончательно семейными, либо и тем и тем сразу.
        - От Рене ничего не слышно? - как бы между прочим спросила Катерина Мироновна.
        - Слышно, - с ехидством ответила Нилка. - Он занят тем, что смотрит на красивых женщин.
        - Много ты знаешь, на кого он смотрит. У Рене сердце верное.
        - Это не мешает ему любоваться чужими девушками.
        - Уж не тобой ли?
        - А что, мной уже и полюбоваться нельзя? - оскорбилась Нилка.
        - Можно, еще как можно, - посмеивалась баба Катя, - и незачем злиться. Напиши ему, что скучаешь.
        - Я?! Скучаю о Дюбрэ? - С негодованием Нилка явно перебарщивала.
        - А то я не вижу.
        Нилка покраснела, будто ее застукали за малым делом в неположенном месте.
        - Только этого мне не хватало - начать скучать по этому зануде.
        - Кто зануда? Рене зануда? - пришла бабушкина очередь негодовать.
        - Конечно, зануда.
        - Значит, каждый симпатичный, интеллигентный, порядочный, честный человек для тебя - зануда?
        - И ты откуда его так хорошо знаешь? - с подозрением спросила Нилка. - Вы что, за моей спиной переписываетесь и перезваниваетесь?
        Крепкое тело Катерины Мироновны всколыхнулось от смеха.
        - Ой, насмешила, девка! Зачем мне с Рене переписываться и перезваниваться? С Божьей помощью я людей вижу насквозь. Если б ты молилась, тоже бы видела. Не вляпалась бы, как муха в мед, в своего сканера.
        - Кого-кого? - вытаращилась Нилка.
        - Ну, как его, эту сволочь, агента-то твоего?
        - Не сканер, а скаут!
        - Ну, скаут. Нашла в кого влюбиться, тьфу!
        В голове у Нилки начался кавардак, несколько секунд ей потребовалось, чтобы сообразить:
        - Ба, а откуда ты знаешь про скаута?
        - В новостях передавали, - буркнула Катерина Мироновна, закрывая тему.
        Нилка обняла бабушку и прижалась щекой к ее платку на голове:
        - Ба, нам же хорошо вдвоем, спокойно, зачем нам кто-то еще?
        - Тебе семья нужна, Нилушка, я же не вечная.
        В бессильной ярости Нилка притопнула:
        - Вот ненавижу, когда ты так говоришь!
        - Хорошо, не буду, но жениха тебе все равно нужно найти. Как ни сопротивлялась Нилка, бабушкин совет засел в голове и каким-то образом тоже связался с мартом.
        Жужжание машинки глушило все звуки, Нилка не слышала, как баба Катя открыла ворота, как въехала во двор «мазда», как Рене пристроил куртку на вешалке, под вешалку аккуратно поставил замшевые ботинками, каким-то образом минуя скрипучую половицу, прошел в комнату и материализовался у Нилки за спиной - машинка стояла у окна. Чужие ткани и вещи к этому времени текли потоком в Нилкины руки и почти потеряли очарование. Нилке было до оскомины скучно кроить примитивные черные юбки-карандаши и бесконечные красные блузки.
        Ей как воздух нужны были эстетические удовольствия, и она садилась к компьютеру и открывала тот самый сайт - источник света и радости, на который подсадил ее Рене, - сайт с картинами Лин.
        Несколько карандашных набросков уже ждали своего часа, в голове уже созрело несколько композиций для батика, а Рене все не было.
        И Нилка заваливала себя работой. Набрала заказов к 8 Марта и шила, шила, не поднимая головы.
        Наверное, флюиды, которые излучала Нилка, соткали мостик к Рене, и он нарушил собственный график и нагрянул в конце февраля.
        Еще табачный парфюм не достиг Нилкиного носа, Рене никак еще не выказал своего присутствия, а Нилку охватило волнение, она почувствовала Дюбрэ всей кожей. Шея и плечи одеревенели.
        Она сняла ногу с педали, жужжание стихло. Боясь повернуться и не увидеть своего друга, спросила:
        - Ба, это ты?
        - Нет, Ненила, это я.
        Тяжелые, прохладные ладони легли на плечи, и Нилка почувствовала слабость во всем теле.
        - Ты привез анилиновые краски? - сипло спросила она.
        - Естественно, мон шер. - Судя по голосу, Рене улыбался.
        Ладони на плечах смущали и отнимали волю. Сделав над собой усилие, Нилка повела плечами, освобождаясь из плена, и обернулась.
        Рене действительно улыбался, и Нилку ожидало открытие: улыбка у благодетеля была обаятельной. Да чего там - красивой была улыбка. Не ответить на такую улыбку было невозможно, и Нилкины губы глупо расплылись в ответ.
        - А резерв?
        - Привез все, что только может понадобиться.
        - А где все? - Нилка нетерпеливо осмотрела комнату позади Рене.
        - У входа.
        Отложив шитье, Нилка выскользнула из-за машинки и понеслась в прихожую.
        Под вешалкой, рядом с замшевыми ботинками, стояла небольших размеров коробка, перемотанная скотчем. Обманутая ее размерами, Нилка легкомысленно подхватила коробку и присела, не рассчитав силы.
        - Я сам, не трогай, - попросил Рене, появившись в коридоре. Он приобнял Нилку за талию и осторожно отодвинул в сторону.
        Вполне невинное касание (тысячи подобных она сносила в бытность моделью) обожгло.
        Нилка стояла в оцепенении, опасливо косила глазом на Рене и соображала, что это с нею такое случилось.
        Происходило что-то странное, состояние не поддавалось определению, это был коктейль из восторга и страха, испытанный ею давным-давно, в детстве на тарзанке. Сердце готово было выпрыгнуть из груди.
        - Забыл сказать: ты выглядишь очень хорошо, - будничным тоном сообщил Рене и поднял с пола подарки. Нилка сдвинула брови и часто-часто захлопала ресницами, глядя на удаляющегося Рене: неужели он ничего не почувствовал? Так ничего и не поняв, припустила следом за Рене - с сезамом в руках он уже скрылся за дверью ее комнаты.
        - …У нее уродский профиль. - Нилка надула губы и отвернулась. Спор вышел из-за модели, фото которой украшало обложку журнала Bazaar.
        Журнал Рене использовал как упаковочный материал, тем не менее зачем-то принялся защищать модель:
        - Нет, ты не права. Профиль у нее нежный.
        - И что ты там нежного увидел?
        - По-моему, трогательный носик.
        - Вздернутый, ты хочешь сказать.
        - Как? Вздернутый?
        - Да. Это такой вот, как у нее, кончик носа. И что в этом красивого?
        - Как у Роми Шнайдер. По-моему, симпатично.
        - Не знаю, как у Роми Шнайдер, а у этой выскочки нос смешной.
        - И разрез глаз как у Роми Шнайдер, - продолжал Рене, точно не слыша Нилкиного злобного шипения.
        - Ага, с тяжелыми, будто с перепоя, веками. По-твоему, это красиво?
        - По-моему, ты завидуешь.
        - Ой, да чему там завидовать? - Нилка исходила презрением. - Понимаю еще Даутцен Круз, а эта - фу, выдра.
        - Между прочим, одна из самых высокооплачиваемых моделей. - Рене, не скрываясь, подначивал Нилку, но она так была обозлена, что не замечала очевидного.
        - На здоровье. Только никакие деньги не сделают ее красивой.
        - А вот тут ты ошибаешься, - с самым серьезным видом возразил Рене, - красивая женщина - это дорогая женщина.
        Этот пассаж о дорогой женщине стал последней каплей. Нилка с силой всучила журнал Рене:
        - Ну и повесь ее на стенку в своей спальне и любуйся.
        Рене поймал Нилку за руку и заглянул в лицо:
        - Эй, по-моему, это ревность! - Глаза его смеялись.
        - Размечтался.
        Нилка освободилась из захвата, одернула джемпер и обхватила себя руками, пытаясь унять нервную дрожь - определенно, Рене действует на нее как красная тряпка на быка.
        - Ненила, - Рене шутливо прикрылся журналом, - по-моему, от меня сейчас останется кучка пепла.
        - Зло не гибнет, - огрызнулась Нилка. - И вообще, ты давно не сидел за компом.
        - Что такое «компом»?
        - За компьютером.
        - А что будешь делать ты, пока я буду сидеть за «компом»?
        - Я займусь наконец батиком.
        - Я хочу тебе помогать.
        - Да? - Нилка окинула Рене оценивающим взглядом. - А ты когда-нибудь красил ткань?
        - В студенчестве, когда в моде были футболки в пятнах. Так что я профи.
        - Отлично, тогда я назначаю тебя бригадиром. Получив назначение, Рене с гордым видом прошествовал на веранду - баба Катя со скрипом уступила ее до лета под мастерскую, проворчав что-то вроде «Откуда ты такая ненормальная взялась в нашей семье», очевидно упустив из виду, что Нилкин отец был художником-самоучкой.
        …Веранду пронизывал солнечный свет, с карниза срывалась капель, и воробьи, как потерпевшие, орали на всю округу. Для начала они с Рене едва не разругались, потому что бригадир выдал желаемое за действительное: либо он имел дело с батиком так давно, что все забыл, либо вообще не имел с ним дела, либо имел дело опосредованно - ассистировал кому-то.
        - Ты никогда не разрисовывал ткань, - проницательно отметила Нила, понаблюдав за довольно неуклюжими попытками Рене завязать на простыне узелки.
        - Для начала нужно сделать что-то совсем простое, - важно заявил Рене.
        - Зачем? Это же скучно!
        - А ты хочешь сразу рисовать?
        - Конечно!
        - А вдруг не получится?
        - Я же не предлагаю копировать полотно Лин Дифенбах. Я предлагаю нарисовать один или два цветка.
        - Хорошо, только давай пропитаем ткань солью. Когда простыня высохнет…
        - Да знаю я, - с нетерпением оборвала шефа Нилка, - получится что-то вроде грунтовки.
        - Ты готовишь солевой раствор, а я красками займусь, - разделил обязанности шеф.
        - А можно наоборот? - скуксилась Нилка.
        - Хорошо, если тебе нетрудно, принеси мне соль и миску с водой.
        - Нет, так мы не договаривались, - возмутилась начальственному произволу Нилка, - я бегать должна, а ты сидеть?
        - Конечно. Я начальник, а ты мой подопечный.
        - Подчиненный, - буркнула Нилка, - как я тебя породила, так и убью.
        - Это как?
        - Не бойся. Не взаправду.
        - Взаправду?
        - Не на самом деле, понарошку.
        - Понарошку?
        - Рене! Не мешай работать.
        - А ты знаешь, что нужно делать?
        - Соображу как-нибудь. Какой раствор нужен?
        - Крепкий.
        Нилка на секунду задумалась.
        - Нет, я не хочу ждать, пока простыня высохнет, - решительно заявила она, - это все слишком долго. Я хочу сейчас.
        - Ненила, в кого ты такая упрямая?
        - Не мешай думать, - отмахнулась Нилка.
        - Тогда держи вот это. - Рене протянул пяльцы.
        - Зачем?
        - А как ты будешь рисовать цветы? - А, поняла, - согласилась Нилка, и они, путаясь руками и мешая друг другу, принялись закреплять пяльцы на простыне.
        - Куда ты тянешь? - ворчала Нилка.
        - Надо отрезать кусок, и все будет отлично, - внес рационализаторское предложение Рене.
        Нилка вытаращила на него глаза:
        - Хочешь, чтобы бабуля устроила нам козью морду?
        - Козью морду?
        - Это выражение такое. Одним своим видом уничтожит, значит.
        - Идиома?
        - Не ругайся.
        - Я не ругаюсь, Ненила, идиома - это устойчивое выражение.
        - Да, идиома. - Нилка прикрыла веки. - Еще вопросы есть?
        - Странно, - пробормотал Рене, - красить можно, а резать нельзя?
        - Да, красить можно, а резать нет, - взревела Нилка, - мы не такие богатые, чтобы резать новую простыню! Я бабулю уговорила отдать ее мне, потому что пообещала сделать красивой. Потом точно так же разрисую наволочки и пододеяльник. Понятно?
        - Понятно. Комплект?
        - Комплект. - Нилка уже карандашом наносила контуры лилии и слушала вполуха.
        - А как ты ее раскрасишь?
        - Каком кверху.
        - Что-что?
        Нилка подняла от рисунка глаза.
        - Рене, дорогой, очень тебя прошу, пожалуйста, будь другом, заткнись, - произнесла она любезным тоном, после которого в гангстерских фильмах жертве ставят на живот горячий утюг.
        - Ладно, я посижу здесь и посмотрю.
        Рене оседлал стул и устроился рядом с Нилкой, но просто сидеть и смотреть ему было скучно и, наблюдая, как Нилка делает карандашный рисунок, потом выдавливает на контур жидкость из тюбика, потом сушит все феном, всякий раз совался с вопросами:
        - А это зачем?
        - Для того чтобы краска не растекалась.
        - А здесь что будет? - тыкал пальцем в пустоты между контуром.
        - Потерпи - и увидишь.
        - Нет, ты объясни, - дышал в ухо Рене.
        - Пять баксов.
        - Согласен.
        - Сейчас подожду, пока высохнет контур, и раскрашу цветок.
        - А потом?
        - Потом краска высохнет, и нужно будет прогладить утюгом, - еле сдерживая желание укусить своего бригадира, объяснила Нилка.
        - Зачем ты такой цвет выбрала? Почему не красный?
        - Да что ты понимаешь в колбасных обрезках!
        По Нилкиному замыслу лилии были чуть голубоватыми, с абрикосовыми прожилками.
        - В чем, в чем?
        - В колбасных обрезках.
        - Опять идиома?
        Нилка уже взялась за кисточку.
        - Да елки-палки, ты можешь помолчать?
        - Могу, только не долго. Я скучал по тебе, Ненила, - севшим голосом сделал неожиданное признание Рене.
        Внутри у Нилки все оборвалось, будто ее сильно встряхнули. Не доверяя слуху, она подняла на Рене глаза. Чертовы очки!
        Не желая попадать в глупое положение, Нилка молчала (кто знает, что имел в виду лягушатник?), только дышать стало трудно.
        - А ты? - не выдержал Рене.
        - Я тоже, - наконец прошелестела она ставшими чужими губами. Имеет она право скучать по другу? Конечно.
        - А зачем такое письмо издевательское написала? - На смуглые щеки Рене взошел лихорадочный румянец. - Я еле перевел.
        Нилка смотрела на него и не узнавала: невозмутимый Рене волнуется?
        - А ты зачем такое написал?
        - Какое?
        - Как чужой.
        - Наверное, хотел тебя позлить.
        - У тебя это отлично получилось.
        Нет, показалось. С чего бы Рене волноваться?
        Словно догадавшись о Нилкиных сомнениях, Рене осторожно взял в руки ее ладонь, развернул и прижался губами. Нилке стало жарко.
        Губы были горячими и внушали совсем не дружеские чувства.
        Бредовое желание поцеловать Рене, предварительно сняв с него очки, стало таким отчетливым, что Нилка отложила кисточку и осторожно потянула дужку очков вверх.
        Занятый разглядыванием Нилкиной ладошки, Рене не сопротивлялся, только близоруко сощурился, когда остался без очков.
        - Я так и думала, что глаза у тебя синие, - уличила своего шефа и друга Нилка. Она вдруг увидела, как это красиво: в окружении черных ресниц синие глаза на смуглом лице.
        - У тебя клякса получилась, - кивнул Рене на рисунок.
        Нехотя оторвав взгляд от лица Дюбрэ, Нилка с огорчением уставилась на кляксу:
        - Фу-ты, черт. Ты только отвлекаешь меня, - попеняла она своему другу, - теперь придется сделать из нее гипсофилу.
        - Что такое гипсофила?
        - Очень нежный мелкий цветок.
        - Ты всегда находишь выход из положения, Ненила?
        Нилка быстро посмотрела на Рене - его голос дрогнул на самом деле или ей показалось? Показалось. Конечно, показалось.
        - Я не знаю, как жить, а ты говоришь «выход». - Она вернула Рене очки, так и не решившись на поцелуй.
        - Можно я тебя поцелую? - спросил Рене, словно спонтанное тайное Нилкино желание передалось ему, и Нилка явственно услышала волнение в его осипшем голосе.
        На веранду незаметно вползли по-деревенски тихие весенние сумерки, к ночи подморозило, перестала стучать капель, и воробьи угомонились. В хрустальной тишине Нилка слышала, как сорвалось с места и укатилось в пятки сердце.
        Секунду назад намеревавшаяся поцеловать Рене, она трусливо опустила глаза:
        - Зачем?
        Народовольческие пятна на щеках Рене загустели.
        - Я давно не целовался, боюсь, потерял квалификацию, - понизив голос, доверительно сообщил он.
        - Давно не… не целовался?
        - Что, трудно поверить?
        - Трудно.
        - Придется, - Рене трогательно пожал плечами, - у меня на самом деле давно никого не было.
        - Не свисти, - надменно сказала Нилка. Поверить в то, что хозяин известного модельного агентства с показа модной коллекции едет не в ресторан с дамой, а домой в одинокую постель, или с друзьями на футбол, или на барбекю, она не могла, даже не пыталась представлять. - А как же твоя девушка?
        - Понимаешь, мы с ней еще ни разу не целовались.
        Возникла пауза, в течение которой Нилка пыталась лихорадочно сообразить, в какую ловушку ее заманивают. Наконец сообразила:
        - А-а, так ты хочешь на мне потренироваться, повысить квалификацию, чтобы не опозориться, когда будешь с ней целоваться?
        Рене совсем не выглядел разоблаченным.
        - Вообще-то нет, но мысль мне нравится. Так как, ты мне поможешь?
        - Да ты офигел, что ли? - до глубины души возмутилась Нилка и вырвала у Рене ладонь. - Прикидывался тут благородным рыцарем, даже бабулю ввел в заблуждение, брехло!
        - Брехло?
        - Врун.
        - Так и есть, - радостно закивал Рене, - но душа у меня благородного рыцаря. Просто надо же как-то устраивать свою жизнь. И потом, это честная сделка. Я тебе - все для батика, а ты мне - несколько поцелуев. По-моему, отличный чейндж.
        Нилке никогда в голову не приходило, что поцелуи можно сделать предметом торга. Хотя - что ж тут такого невероятного? Предметом торга может быть все, взять хотя бы женское тело, к примеру.
        Мысль прострелила Нилку насквозь. За кого он ее принимает, этот бесстыжий лягушатник?
        - Пошел вон, - окончательно вышла из себя Нилка, - забирай свои краски и проваливай!
        - Я бы на твоем месте подумал, а потом ответил.
        - И думать нечего, - перешла на хрип Нилка, - уматывай!
        С бессердечной ухмылкой на лице Рене принялся собирать краски.
        - О’кей, я уеду, но, по-моему, ты переоцениваешь свои поцелуи. Они не могут стоить дороже того, что в этом ящике. - Он методично продолжал раскладывать тюбики по коробкам.
        Как у принцессы из сказки про свинопаса, сердце у Нилки дрогнуло. Все, с чем она связывала надежды, все, что было ей дорого, без чего она уже себя не мыслила и чем даже не успела насладиться, сейчас, у нее на глазах, уплывало, становилось чужой собственностью. И все из-за каких то нескольких поцелуев с этим гадом!
        Следом за краской в коробке исчез закрепитель - это было уже свыше ее сил.
        Этого Нилка уже вынести не могла, и она мрачно изрекла:
        - Черт с тобой, я согласна.
        В конце концов, «надо поощрять искусство», - припомнила она слова лицемерки принцессы. Чем там все окончилось? Кажется, принц стал презирать продажную принцессу. Ну и черт с ним, с принцем. Зато у нее останутся краски, и она сошьет что-нибудь неправдоподобное и распишет батиком. И отдаст на продажу в какой-нибудь художественный салон. И заработает кучу денег. И…
        - Вот это деловой подход, Ненила, - одобрил Рене. - Я всегда верил в тебя.
        - Сколько?
        - Что - сколько? - не понял Рене.
        - Сколько поцелуев?
        - Как пойдет.
        - Нет, - твердо заявила Нилка, - давай обсудим количество.
        - Дело не в количестве, а в качестве, - вконец распоясался Рене, - может, совсем немного штук понадобится, а может, несколько десятков - все зависит от того, как быстро я восстановлю форму.
        - Когда начнем? - Нилкин взгляд не предвещал ничего хорошего, но Рене даже бровью не повел.
        - Ну, я еще не решил, - пожал он плечами, - все зависит от вдохновения.
        - Чьего?
        - Нашего, общего. - Рене смотрел осуждающе, и Нилка почувствовала себя полной тупицей.
        - А краски?
        - Можешь пользоваться, - проявил редкое благородство вымогатель, - ведь мы заключили сделку.
        - Угу, - угрюмо подтвердила Нилка, - заключили.
        - Спасибо, - сердечно поблагодарил Рене.
        Нилка готова была придушить вымогателя, но в эту минуту дверь распахнулась, впуская на веранду головокружительный дух домашних пельменей.
        - Ужин готов, - торжественно провозгласила Катерина Мироновна, быстро считывая доступную информацию с лиц внучки и ее гостя, - давайте сворачивайтесь и к столу.

* * *
        …За ужином Рене на Нилку даже не взглянул, внимал бабе Кате с таким усердием, точно ничего, кроме взаимосвязи гололеда и травматизма, на данный момент жизни его не интересовало.
        Баба Катя успевала заговаривать зубы Рене и буравить Нилку пристальным взглядом, а Нилка уговаривала себя не давиться пельменями: за папу, за маму (пусть покоятся с миром), за бабу Катю…
        Вкуса еды она не ощущала, ела из любви к окружающим, безо всякого удовольствия. Варвара Петровна даже шепнула бабе Кате, что участок мозга, распознающий вкус пищи, как бы впал в спячку и, пока он не пробудится, Нилка не сможет получать удовольствие от еды.
        В связи с этой вкусовой импотенцией пельмени с успехом могло заменить сено - Нилке было все равно, что жевать, а тут еще нечистая совесть взяла за горло.
        С одной стороны, пользоваться красками простак лягушатник ей разрешил, поэтому велик был соблазн прокатить его с поцелуями.
        С другой стороны, она злилась на себя за то, что французик ее провел, как любит говорить баба Катя, на мякине. Ничем другим, кроме творческого зуда, Нилка объяснить себе этот факт не могла.
        Да и как было не соблазниться? Вот оно, богатство художника по батику: наборы красок, кисточек, воск, закрепитель, разные цацки, пецки, прибамбасики в красивых упаковках - все, что душеньке угодно, и вдруг всего этого лишиться? Нашли дуру!
        Баба Катя тем временем продолжала выступать в роли светской львицы:
        - Ренеша, а президент-то ваш молодец. Вон какую красотку отхватил себе в жены! Тоже из манекенщиц.
        Нилка пошла пятнами:
        - Почему «тоже»?
        - Ну, это я к слову, - ничуть не смутилась Катерина Мироновна, - сейчас у каждого политика и у каждого мало-мальски оперившегося бизнесмена жены модели или бывшие модели.
        - Глупости, - пробубнила Нилка, запихивая в рот пельмень, - моделей на всех не хватит.
        - Да, он у нас геройский президент, - с гордостью изрек Ренеша, - и не только в любви. Как настоящий мужчина, он не боится смелых решений.
        - Да уж, - промямлила Нилка, - куда смелее: на голову ниже жены.
        Политическая тема на этом исчерпала себя, и Катерина Мироновна решила ее сменить.
        - Ренеша, куда ты поедешь на ночь глядя, - медовым голосом произнесла она, - оставайся, я тебе постелю в зале на диване.
        Пельмень застрял у Нилки где-то на середине пищевода, она схватила стакан с соком и так резко поднесла ко рту, что было слышно, как звякнули зубы о стекло.
        Катерине Мироновне этого показалось мало. С самым невинным видом она обратилась за поддержкой к внучке:
        - Правда же, Нилушка?
        Утопив пельмень, Нилка едва не подавилась соком.
        - Еще не поздно, - прохрипела она.
        - Катерина Мироновна, пожалуй, я приму ваше приглашение. - Рене был воплощенным кротким агнцем.
        - Вот и отлично, - обрадовалась баба Катя, - тогда, может, попробуем моей наливочки из черной смородины? По капле.
        - Наливочки?
        Промокнув салфеткой слезу, выступившую от кашля, Нилка просипела:
        - Это такой мартини.
        - О, конечно, - оживился коварный француз. Судя по всему, настроение у него было отличным.
        - Я не буду, - замотала головой Нилка. Ей хотелось провалиться сквозь пол. Ход мыслей бабули был слишком очевиден: на старости лет совсем потеряла стыд со своей идеей-фикс пристроить внучку в надежные руки.
        Вспомнив, как Ренеша мастерски выторговал поцелуи в обмен на краску, Нилка покосилась, скользнула взглядом по его интеллигентным, ухоженным рукам.
        Совершенно не факт, что руки у Ренеши надежные! Шаловливые ручонки у Ренеши - это точно. И вообще скользкий тип, как бабуля не видит? Шулер. Наперсточник.
        - Как, даже чай не будешь? - показательно огорчилась баба Катя.
        - Нет, - наградив бабулю выразительным взглядом, Нилка и поднялась, - спасибо.
        - На здоровье, Нилушка, - проворковала Катерина Мироновна и вернулась к беседе: - Да, Ренеша, все хочу спросить: кто твои родители?
        К сожалению, Нилка в этот момент с размаху хлопнула дверью и ответ пропустила.
        Стремясь компенсировать упущение, затаилась под дверью и услышала разговор, который вызвал в душе бурю:
        Рене: Как она?
        Баба Катя: Все так же. Варвара Петровна боится рецидива - повтора, значит.
        Рене: Пусть запишет лекарства - я все привезу.
        Баба Катя: Ей не столько лекарства нужны, сколько общение, коллектив. А еще лучше - любовь.
        В комнате наступила такая глубокая тишина, что Нилка затаила дыхание, боясь себя выдать. В висках стучала кровь, мешая подслушивать.
        Когда Рене заговорил, голос его показался чужим:
        - Думаете, она сможет влюбиться?
        - В ее-то возрасте? Еще как! - ничтоже сумняшеся расписалась за внучку баба Катя, и Нилка даже представила ее снисходительный взгляд.
        На цыпочках, стараясь не наступить на скрипучую половицу в коридоре, Нилка шмыгнула в спальню.
        О чем это бабуля?
        У нее, Неонилы Кива, другое предназначение. Ни на что не отвлекаясь, она будет дарить радость людям: шить одежду и расписывать ее батиком - с любовью это плохо монтируется. Вообще, слово «мужчина» - это антоним слова «муза».
        Из всех известных Нилке женщин только Каролина Эррера в каждом интервью рассыпается в благодарности супругу за все, чего добилась в жизни, но кто знает, что за этим кроется.
        Захватив с собой настольную лампу, Нилка вернулась на веранду, села за столик и с нетерпением, от которого горели щеки и мелко покалывало ладони, взялась за кисточку.
        Мысли постепенно пришли в согласие, на душе установился мир.
        Для первого раза батик выходил вполне сносный.
        Акварельный рисунок выйдет вообще потрясающим, воображала Нилка, накладывая мазки, - размытым, как мираж, и нежным, как поцелуй.
        Поцелуй… Вот черт, привязалось слово….
        - Красиво, - проговорил беззвучно нарисовавшийся Рене, и Нилка уловила сладкий запах еще не перегоревшей настойки.
        Угол простыни украшала лилия, выполненная в технике Лин: был натуралистично выписан каждый лепесток, с тихими абрикосовыми тенями и полутенями.
        - Представляешь, как это будет выглядеть на шелке?
        - Очень красиво, - повторил Рене. - Ты закончила?
        - Почти. - Нилка еще раз придирчиво осмотрела свой первый батик.
        - Ты молодец, Ненила, я тобой горжусь, - подозрительным голосом проговорил Рене.
        Мир и покой в Нилкиной душе лопнули, как мыльные пузыри. Как она может быть такой доверчивой дурой? А этот-то, этот… агент-провокатор… Подкрался, когда она меньше всего ждала, сладким голосом поет дифирамбы. А сам… Что он делает? Вот что делают его руки на ее спине? И на талии?
        Ах, он прохинде-е-ей… Что это? Кажется, он собирается целоваться?
        - Ну, что же ты? - нетерпеливо поинтересовался Рене, и Нилка с ужасом поняла, что настал час расплаты за минуту слабости.
        Большими глазами она смотрела на ожидающие губы… В конце концов, если он не помнит, как это делается, то можно схалтурить.
        Господи, что за глупости лезут ей в голову?
        Она же хотела расторгнуть сделку и прокатить лягушатника с обещанными поце…
        За две недели до свадьбы у Тоньки случилось непредвиденное обстоятельство. Обстоятельство было низкорослым и тщедушным, но чрезвычайно воинственным и отзывалось на имя Алик. Ко всему Алик оказался ревнивым и мстительным.
        - Он угрожал Вене, - всхлипывала обессиленная Тонька. Она рыдала уже час, и Нилка всерьез опасалась преждевременных родов.
        - Тонечка, не реви, пожалуйста, - сочувственно блеяла она, - это вредно маленькому. Угрожать и осуществить угрозу - это не одно и то же.
        - А милицию почему не вызвали? - встряла баба Катя, у которой вокруг лба был туго повязан шарф - от Тонькиных стонов и воплей у нее разболелась голова.
        - Так жалко мне его, и-ирода-а, - провыла невеста.
        - Ты его что, любишь? - скривилась баба Катя, поправляя шарф.
        - Не зна-аю-у! - трубно сморкалась в явно мужской носовой платок Тонька. - Я вообще ничего уже не знаю.
        - Ну да, не было ни одного, а тут сразу двое, - съехидничала баба Катя.
        - Он тебя замуж зовет? - Нилка склонилась над подругой, как сестра милосердия.
        - Зовет!
        - А где же он пропадал столько времени?
        - Вот и я у него спрашиваю, - икая, проскулила Тонька, - где тебя носило, придурка, а он: я родителей уламывал.
        - А позвонить?
        - Вот и я ему: что, у вас в Адыгее GSM не работает?
        - А он?
        - А он говорит, - Тонькин рот снова пополз в стороны, - что только вчера получил благословение родителей. У-у-у…
        Катерина Мироновна накапала Тоньке валерьянку, но под этот вой хлопнула ее сама.
        Выхватив у бабули мензурку и флакон с каплями, Нилка метнулась на кухню за водой и уже оттуда услышала голос бабы Кати - он был сердитым:
        - Так чего ты, дура, ревешь?
        - Да? - негодующе воскликнула Тонька. - Вам хорошо говорить, а я не знаю, что делать.
        - Н-да, - протянула Катерина Мироновна, - дела. Растерялась она, понимаешь. Не знает, за кого замуж идти. Этот Алик, он же отец ребенку?
        - В том-то и дело, что отец. - Тонька выпятила нижнюю губу и подула себе на лицо.
        - Так и выходи за него.
        Нилка вернулась, когда Тонька по-детски склонила голову к гладкому плечу:
        - Так стра-ашно же.
        - А любовь крутить с ним, значит, было не страшно?
        - Ну, баба Катя, ну что вы сравниваете? - обиделась Антонина и даже перестала реветь.
        - Вот и собирайся, и поезжай в Адыгею на ПМЖ.
        - Так у меня свадьба через две недели! - взвыла Тонька, и все пошло по новому кругу.
        Наконец, Катерине Мироновне удалось пробиться к Тоньке.
        - А Веня что?
        Тонька моментально преобразилась.
        - Веня не уступает меня, - с гордостью сообщила она, утирая рукавом глаза - платок был насквозь мокрым. - Они подрались, и Веня победил Альку. Выбил нож у него из рук, скрутил и сел сверху.
        Нилка с Катериной Мироновной переглянулись:
        - Но-ож?
        - Да, - торжественно подтвердила Тонька, - нож.
        Нож был сильным аргументом.
        - Так выходи за Веню, - высказала общее с Нилкой мнение Катерина Мироновна.
        - Так он же не родной отец ребенку, - уронила голову на стол и снова заревела Тонька.
        Катерина Мироновна с Нилкой снова переглянулись.
        Через два часа, когда Тонька напоминала японку с календаря за 1979 год, много лет висевшего в спальне у бабы Кати, решение было принято. Оно не отличалось оригинальностью, но было единственным, устроившим три стороны: кто из соискателей проявит большее терпение и внимание к будущей матери, тот и поведет ее в ЗАГС.
        После опытного образца Нилка сначала придумала расписать батиком костюм из белой ткани, но потом склонилась к мысли о тунике и не пожалела - туника вышла радостная, по-настоящему летняя. Носил бы и носил. С ценой определиться помогли сайты в Интернете (спасибо Ренеше).
        Когда с ценой соотнеслись, Ренеша сфотографировал тунику, Нилка созвонилась с магазинами художественных изделий и сбросила фотографию им на сайты.
        В магазинах тунику одобрили, так что даже пришлось выбирать, кому отдать предпочтение. Предпочтение отдали тому салону, что размещался в центре, и Ренеша повез Нилку в город.
        Нилка скрупулезно подбирала себе экипировку, как перед самым важным в жизни днем. Надела то, что ее ни разу не подвело: старенькие джинсы, в которых она поступала в техникум, джемпер и накидку, в которых гуляла с Вадимом по Мадриду… Если нельзя повторить Мадрид, то можно хотя бы отпугнуть неприятности.
        Но даже вещи, принесшие когда-то удачу, не укрепили Нилкин дух. У нее потели подмышки и ладони, она тряслась, как перед экзаменом, и ничего не могла с собой поделать.
        - Может быть, не будешь продавать эту свою тунику? - ласково спрашивал Рене. - Может, будешь носить ее сама?
        - Нет, зачем? Я ее делала на продажу.
        Рене погладил Нилкину руку - она оказалась ледяной.
        - Замерзла?
        - Немного волнуюсь, - призналась Нилка.
        - Вот увидишь, все будет отлично.
        Отношения между ними установились более чем странные.
        В тот вечер на веранде у нее помутилось в голове - она и сама не поняла, как поцеловала мецената-вымогателя.
        А он, мелкий жулик, разводила, и не подумал зачесть ей этот поцелуй.
        Видите ли, поцелуи нужно считать не штуками, а человеко-часами.
        После первого часа, потраченного на обучение, почему-то Нила была готова к тому, что Рене обольет наставницу презрением (далее со всеми остановками по сюжету сказки «Свинопас»).
        Однако ничего похожего не произошло, более того, Ренеша сухим деловым тоном сообщил:
        - Ненила, тебе нужно понять одну простую вещь: конечный результат зависит только от тебя. Когда я научусь целоваться, необходимость в сделке отпадет.
        - Ну, так учись!
        - А как я научусь, если ты меня не учишь?
        - Как это не учу? А что, по-твоему, я делаю?
        - Значит, ты плохо стараешься.
        - Тогда уволь меня.
        - А краски? Ты уже пользуешься красками, - намекнул шантажист, и Нилка услышала, как защелкнулся капкан.
        - Хорошо, я постараюсь, - обреченно вздохнула она, и Рене снова подставил губы для поцелуя.
        И Нилка снова осторожно поцеловала прохвоста лягушатника, затем оторвалась от его губ и изучающе посмотрела прямо в лицо. Тот сидел каменным изваянием.
        Нилка поцеловала смелее, уже со знанием дела.
        Пахло от Рене очень вкусно, и все равно Нилку не покидало чувство, что она целуется со статуей Командора.
        Нилка даже не заметила, как увлеклась и вошла во вкус, но тут занятие пришлось прервать, потому что Рене стал задыхаться. Смуглые щеки полыхали, глаза затянуло пленкой, и Нилка всполошилась, решив, что это какая-нибудь редкая болезнь, потому что ничего подобного с Валежаниным на ее памяти не случалось, а другого опыта у нее не было.
        К счастью, Ренеша быстро пришел в себя, и пришедшая было мысль позвать на помощь бабулю или вызвать Варвару Петровну вылетела из Нилкиной головы.
        Прерванный поцелуй породил томительную, болезненную паузу, которую с грехом пополам общими усилиями заполнили разговорами.
        Рене рассказал о родителях (они умерли), о службе во Французском иностранном легионе, куда Дюбрэ отправился за компанию с другом, о сценарном факультете университета и работе на национальном телевидении в качестве режиссера документальных фильмов.
        Потом судьба сделала крутой вираж, и Рене Дюбрэ открыл модельное агентство.
        На этом месте воспоминания оборвались, Рене погрузился в собственные мысли и замолчал - очевидно, задел в памяти какие-то заповедники.
        Как специалист по виражам судьбы, Нилка ему сочувствовала всей душой. Да они просто члены одного клубы - клуба любителей американских горок.
        Решив проверить собственную догадку, спросила:
        - Ты жалеешь?
        - Нет, - без колебаний ответил Рене.
        Что и требовалось доказать! Нилка тоже ни о чем не жалела, особенно теперь, когда у нее появились краски. И эти глупые тренировки…
        Не жалела и вернуть не хотела. А Рене? Интересно, хочет он вернуть то, о чем сейчас грустит?
        - А ты был женат? - желая отвлечь Рене, спросила Нилка.
        - Д-да, - не сразу ответил он.
        - А где твоя жена?
        - Она умерла.
        - О, - искренне огорчилась Нилка, - как жаль. А кем она была?
        - Манекенщицей.
        У Нилки от волнения горло перехватило.
        - А что с ней случилось?
        Рене больно сжал ее руку.
        - Анорексия.
        Далеко за полночь Нилка устроилась в своей постели и со смешанным чувством представила за стенкой Рене. Как он лежит на их диване, закинув руку за голову, рассматривает тени на потолке и думает о ней - Нилке почему-то очень хотелось, чтобы он думал о ней, - ведь она же думала о нем в эту минуту!
        Неожиданно Нилка поняла простую вещь: она думала о Рене все время.
        Это была совсем не та зеленая тоска, в которую она впадала, расставаясь с Валежаниным. Как ни банально, но при мыслях о Рене небо над головой становилось выше, воздух чище, и солнце ярче, и птичьи голоса звонче. Даже цветы Лин делались еще очаровательнее, хотя куда уж больше… Скорее, это была светлая печаль, окрашенная в цвета коллекции Мерседес.
        …На горизонте уже показались первые высотки и трубы ТЭЦ, когда в голове у Нилки пронеслась безумная мысль: что, если они встретят Валежанина? С момента, когда они виделись в последний раз, прошло немногим больше года.
        За это время Нилке удалось замуровать воспоминания в самых непроходимых коридорах памяти.
        Мокрая брусчатка перед собором Дуомо и фигура Вадима, пересекающего площадь, - ей почти удалось избавиться от их преследования. Только изредка во снах мелькали рваные, искаженные видения: она в макияже арлекина, мокрая брусчатка, собор и до боли знакомый мужчина, протягивающий билет в один конец.
        В магазине художественных изделий все прошло быстро и безболезненно, Нилка ничего не почувствовала от расставания с первым произведением (язык не поворачивался назвать тунику вещью), как будто ей ввели анестезию.
        Оценщица оказалась ушлой теткой с лениво-липким взглядом.
        Взгляд переползал с лица Рене на Нилку и обратно и передавал сигнал в мозг: «Любовники. Девка малюет, а мужик - явно иностранец - спонсирует. Новички в этом деле. Можно обуть».
        - Прекрасная работа, прекрасная, - промурлыкала тетка, - жаль, не пользуется спросом. Но попробовать можно. На какую сумму вы рассчитываете?
        - Ну, не знаю, - промямлила, как и следовало ожидать, девка.
        - Ну, хотя бы примерно, - вытягивала из Нилки тетка.
        - Может быть, пять тысяч. - Ориентируясь по ценам в интернет-магазинах, Нилка взяла среднюю цифру. Все-таки это ее первый опыт…
        Услышав цену, тетка быстро потушила вспыхнувший алчный огонь в очах:
        - Не уверена, но стоит попробовать. Если через месяц вещь не уйдет, придется снизить цену.
        - Конечно, - маялась Нилка, искоса поглядывая на своего спутника. Рене хранил молчание.
        Через десять минут новоиспеченная художница по батику с зажатой в кулаке квитанцией бодро протрусила за Рене к выходу.
        - Как считаешь, нормальная цена? - спросила она, когда они устроились в машине, и Рене включил двигатель.
        - Ненила, я не понимаю ничего в русских ценах, главное, чтобы она тебя устраивала.
        Нилку устраивала цена, и вообще все умиляло и будоражило до слез: совсем по-летнему палящее солнце и первый документ, подтверждающий, что она способна что-то делать своими руками. И странные взгляды Рене, и их запутанные отношения, которым она не могла найти определение. И будущее - оно не казалось черным квадратом. Господи боже мой! Как давно она не испытывала такой симпатии к окружающим и к себе.
        Ко всему примешивалось какое-то совершенно забытое чувство… Голода?
        Прислушавшись к себе, Нилка с удивлением поняла, что хочет есть.
        - Когда тунику купят, я получу деньги и закачу пир на весь мир, - вырвалось у нее, очумевшей от обрушившихся ощущений.
        - Что такое пир? - с улыбкой взглянул на нее Рене.
        Наконец-то щеки у Нилки не отдавали желтизной, устрашающе не выпирали ключицы, шея в вороте джемпера не оскорбляла мужской взгляд, и голова не была похожа на череп бедного Йорика.
        - Шикарный обед.
        - Кстати, - подхватил Рене, - почему бы нам не заехать в какой-нибудь ресторан и не пообедать?
        От счастья, что Рене угадал ее желание и что оно, это желание, так легко выполнимо, Нилка тихо засмеялась:
        - Давай.
        Ничего они не понимают - ни Варвара Петровна, ни бабуля, ни Ренеша. Никакого рецидива не случится. Она выкарабкалась.
        Нилка так упивалась моментом, что не сразу обратила внимание на заведение, куда привез ее обедать Рене.
        Это был тот самый бар, после которого она оказалась в постели у Валежанина.
        Воспоминания нахлынули на Нилку, едва они оказались в полутемном зале.
        Здесь ничего не изменилось, и она притихла, и праздничное настроение развеялось как дым.
        Рене достаточно было одного взгляда на Нилку.
        - Что случилось? - с беспокойством оглядывая зал, спросил он.
        - Нет-нет, все хорошо, - по привычке соврала Нилка.
        - Я же вижу, - нахмурился Дюбрэ, - если хочешь, можем поехать в другое место.
        В другом месте будет то же самое, уныло подумала Нилка - они с Вадимом отметились во всех более-менее приличных ресторанах города и ближайшего пригорода.
        - Нет, - твердо ответила она, - остаемся и отмечаем день первой сделки.
        - Отлично, - приободрился Рене.
        Принесли меню, и Нилка погрузилась в его изучение, пугаясь цен, выбирала не самые дорогие блюда.
        - Что будешь пить? - поинтересовался Рене, когда Нилка отложила альбом.
        - Ты же за рулем, - не поняла она.
        - Я и не собираюсь, а тебе можно - у тебя есть повод.
        - Я без тебя не буду, - произнесла Нилка тоном, не допускающим возражений. - Лучше давай в магазине купим с собой бутылку вина, приедем домой и выпьем.
        Нилке показалось, что стекла очков блеснули как-то по-особенному. Она и сама была поражена: «приедем домой»? Да они говорят с Рене, как супруги. Или как друзья?
        Внезапно Нилка развеселилась: какие же они друзья, если на последнем занятии она отчетливо почувствовала возбуждение Рене и сама воспламенилась совершенно не по-дружески.
        С того самого момента Нилке не давал покоя один вопрос: это нормально - испытывать желание к другу? Что бы было, если бы они не сдержались?
        Интересно, вдруг подумала Нилка, если бы между ней и Рене не существовало этого дурацкого договора, они бы когда-нибудь стали целоваться? Или не стали?
        От ценных мыслей Нилку отвлек чей-то настойчивый взгляд.
        «Жаль, что это не салун где-нибудь в Техасе, - с раздражением подумала она и принялась осторожно обследовать зал, пытаясь установить источник раздражения, - там только за один такой взгляд можно было получить дырку в живот».
        На дырку в живот претендовал тип у стойки. Он сидел вполоборота к залу и не сводил глаз с их столика.
        При виде типа у Нилки защемило сердце. Господи, сколько времени прошло, а ей везде мерещится Вадим. Или не мерещится?
        Не может быть! Вадим?
        Нилка пошарила взглядом в поисках воробьихи - никого похожего не обнаружила. Что делает женатый человек один в баре?
        Нилка посмотрела еще раз.
        Валежанин только этого и ждал. Он оторвал зад от высокого стула и нетвердой походкой направился к их столику. Господи, зачем?
        Нилкин взгляд заметался в поисках спасительного укрытия - ничего, хоть под стол полезай.
        Рене не видел Валежанина, но в Нилкиных зрачках отразился такой неподдельный ужас, что он поневоле вынужден был оглянуться.
        Мгновенно оценив ситуацию, быстро спросил:
        - Ты как? Почувствовав его руку на своей руке, Нилка вдруг пришла в себя, успокоилась и освобожденно вздохнула:
        - Нормально.
        Что это она, в самом деле, переполошилась? Это не Вадим. Точнее, не ее Вадим.
        Это посторонний мужчина, чужой муж.
        Чужой муж между тем приблизился и, покачиваясь, навис над столиком:
        - Мое почтение, господа. Вот уж кого не ожидал увидеть.
        - Шарик круглый, - нехотя отозвался Рене.
        - Ты прав. - Вадим попытался вытянуть из-за стола стул, но Рене положил руку на спинку:
        - Ты нам помешаешь.
        - Хмм, - пьяно усмехнулся Валежанин, - я вам помешаю? Так это не случайно, что вы вместе? Не боишься?
        - А чего я должен бояться? - Рене обдал Вадима убийственным взглядом, который, даже пройдя сквозь линзы очков, не смягчился.
        Во время этого диалога Нилка с пристальным вниманием разглядывала собственные руки. Ногти на них были коротко острижены, пальцы исколоты… Какое-то далекое воспоминание скользнуло по краю сознания: такие же ногти были у Мерседес.
        Она так и не продефилировала в нарядах от Мерседес Одди. Пожалуй, это единственное, о чем она жалеет, - ни о чем больше.
        Нилка подняла глаза и с тем же вниманием, с каким рассматривала свои руки, стала рассматривать Вадима. Черты лица Валежанина расплылись и будто бы пропитались алкоголем.
        - А ты знаешь, что у нее предки алкаши? - запальчиво спросил тот у Рене.
        - А у тебя? - как-то чересчур спокойно поинтересовался Нилкин спутник.
        Голова Валежанина упала на грудь, он покачнулся и ухватился за стул.
        - Ты и это раскопал? Ничего. Ничего-ничего. Я и без тебя поднимусь. Ты еще пожалеешь о том, что выкинул меня из бизнеса.
        Нилка продолжила путешествие по изменившемуся, но странно родному лицу: задержалась на некогда породистом носу, густо облепленном кровеносными сосудами, сползла на щеки - они обиженно повисли, - скользнула по устоявшимся морщинкам между бровями… И отшатнулась, встретив взгляд Вадима: глаза скаута вступали в противоречие с обликом - на дне зрачков по-прежнему хороводили черти.
        Это был тот самый взгляд очаровательного шалопая, который наповал сразил ее когда-то.
        «Господи! Да этот кусок дерьма мнит себя неотразимым», - внезапно обозлилась Нилка. Из ушей едва не повалил дым.
        - Пошел вон, - прошипела она.
        - А-а, - гримасничая, протянул Вадим, - вот, значит, как? Ты злишься на меня? Давайте валите все на Вадима Валежанина, нашли козла отпущения.
        Рене угрожающе привстал на стуле, и Нилка словно очнулась от морока: из-за чего это она, в самом деле, так расходилась? Из-за этого нелепого придатка к фэшн-бизнесу?
        Внезапная вспышка гнева улеглась так же стремительно, как и накатила, Ниле стало противно. Баба Катя права: она шла не своим путем, да к тому же не со своим мужчиной.
        - Рене, пойдем отсюда, - с отвращением к самой себе попросила Нила.
        И снова, как когда-то в техникуме, ее посетила смелая до безумия мысль: она утрет нос этому дешевому обмылку. Она прорвется. Она сумеет начать жизнь сначала и добьется успеха. И поедет на Неделю высокой моды. Не в качестве модели, бери выше - в качестве дизайнера. Вадим Валежанин еще услышит о Неониле Кива. Он еще пожалеет.
        …Ночевки Рене в их домике перестали быть редкостью. С легкой руки бабы Кати диван стал именоваться Ренешкиным, как и комната.
        Поцелуи из обязаловки незаметно превратились в потребность, от которой кружилась голова и останавливалось сердце. И кожа воспалялась и болела, и закипала кровь - все как при температуре.
        Иногда Нилка приоткрывала веки, подсматривая за Рене. Судя по выражению его лица, сладкая мука давно превратилась в пытку. Нилка готова была голову дать на отсечение, что Рене науку освоил и надобность в уроках отпала, но вот что характерно: он не отказывался от занятий!
        В чем дело?
        Мысль о девушке, ради которой лягушатник так прилежно упражняется, причинила физическую боль. И Нилка потребовала чужим, низким от возбуждения голосом:
        - Теперь ты.
        И тут что-то с ними случилось.
        Рене буквально набросился на Нилку, утратившую бдительность.
        Сильные руки сминали ее скромную плоть, бескомпромиссный рот в одну секунду превратил Нилку в пластилин - такому изощренному петтингу она не могла никого обучить по простой причине: таким изощренным петтингом она не владела. Извращенец!
        Нилка испуганно оттолкнула Рене.
        Оба тяжело дышали и смотрели друг на друга, точно не узнавая. В неверном свете фонарика, вползшего с крыльца, коллективное помрачение развеялось, и они увидели правду: тренировки закончились. Вот он - первый самостоятельный выход в открытый космос.
        «Что это? Как это?» - носилось у Нилки в голове. Неужели все это время…
        Нилка отогнала унизительную мысль, что ее грубо надули. Скорее всего, Рене поддался искушению. Виртуальная барышня далеко, а она здесь, рядом, - глупо не воспользоваться.
        Так или иначе, они в рекордные сроки справились с задачей - вон как мастерски Рене целуется.
        Но тогда… Тогда она должна сказать об этом Рене. Сказать, что за поцелуй ему можно смело выставлять высший балл, что ему уже не нужны тренировки. Что его девушка будет на вершине блаженства, потому что он - ас.
        Он сам может тренировать кого угодно - сэмпай стал сэнсэем. «Ямэ!» - или что там у них полагается говорить, когда тренировка окон чена?
        Значит… У Нилки похолодели руки и ноги от открывшейся перспективы. Рене сделает ей ручкой и отправится целоваться со своей пассией.
        Нилка поняла, что ее занесло за цель.
        Пожалуй, она не станет уведомлять Рене об успехах, пожалуй, она сделает наоборот - позволит себе покритиковать голубчика.
        Не очень строго, а так, слегка, чтобы не отбить охоту и вкус к занятиям. - Ну вот, - следя за срывающимся голосом, промурлыкала она, - уже лучше.
        Рене отбыл, а разбитая наголову Нилка осталась один на один со своими постыдными мыслями и вынуждена была признать, что ждет продолжения их… помешательства - она не сомневалась ни секунды, что это помешательство, но в нем была такая притягательная сила, что с утра до ночи Нилка только о нем и думала. Она даже едва удержалась, чтобы не спросить у Рене как-нибудь деликатно по телефону, возобновит он тренировки или нет, - вот до чего дошло.
        От навязчивых мыслей о Рене Нилку отвлекли события вокруг Антонины.
        Оба кандидата на Тонькину руку оказались неисправимыми оптимистами, оба продолжали обхаживать будущую мамашу.
        Тонька, потупив очи, принимала знаки внимания, но ничего решить не могла: у каждого претендента были свои сильные и слабые стороны.
        К примеру, Алик таскал Тоньке фрукты с рынка, а Вене с метизного завода приволочь было нечего, кроме гвоздей. Зато Веня был на две головы выше Алика и подковы разгибал.
        Алик отпугивал бешеной ревностью, а Веня - периодическими запоями.
        В общем, от пережитых волнений Тонька оказалась в роддоме на неделю раньше срока и разродилась здоровой девочкой.
        Свадьба накрылась медным тазом, однако на поведении Вени это не отразилось. Наличие соперника обнаружило в нем невиданное упрямство, между соперниками началось настоящее соревнование. Не успевала Тонька помахать полной ручкой в окно палаты одному, как тут же являлся другой.
        - Только бы не подрались, - шептала она Нилке в трубку - вся палата, затаив дыхание, следила за исходом поединка.
        Вот тут-то и сыграли свою роль родственные связи - мафия.
        Алика на чужбине поддержать было некому, а вокруг Вени сплотилась семья.
        Памятуя об интернациональном долге, скрипниковский папаша предлагал объявить мусульманину джихад и биться до последнего… в этом месте Скрипников-старший сбивался с высокой ноты: под рукой, кроме гвоздей, ничего не было. А практичная мамаша давала советы по уходу за роженицей.
        Наученный папашей, Веня по ночам трудился над созданием нового типа вооружений - из газового пистолета мастерил боевое оружие, а днем, наученный мамашей, таскал в роддом несладкие йогурты без консервантов и красителей.
        Алик же мыслил узко: по привычке снабжал Тоньку фруктами - это и решило исход дела.
        Так сложилось, что заведующая отделением увидела фрукты, и устроила Тоньке разнос.
        - Вы что, мамаша, - ледяным тоном отчитала она Тоньку, - хотите из родильного отделения в детское переехать? Никаких фруктов, овощи только в отварном виде и по отдельности. Немедленно уберите это безобразие. Если у младенца откроется аллергия и понос, кто ответит? Геройский облик Алика потускнел, достоинство обернулось недостатком, Веня с отрывом лидировал.

* * *
        Конечно, Рене позвонил, пока она бегала в магазин - бесчувственное животное, никакой интуиции.
        Трубку сняла Катерина Мироновна, она и сообщила Нилке приятную новость: Рене обещал приехать уже завтра.
        - Что ему здесь делать? - Сердце совершило такой кульбит, что Нилка непроизвольно поднесла руку к груди.
        - По-моему, он к тебе приедет, - подколола внучку баба Катя.
        - Что ему здесь, дом свиданий? - продолжала ворчать Нилка.
        - Тю! Что это с тобой? - проницательно сощурилась Катерина Мироновна. - На себя не похожа.
        - А то! - горячилась Нилка. - Нечего ему здесь делать. Мне работать надо, и вообще я скоро уезжаю в техникум.
        Неудовлетворенное желание перегорело, оставив после себя привкус разочарования. Заглушая его, Нилка создавала очередной шедевр - на подрамнике у нее был растянут палантин из тонкой шерсти, глаз и рука были верными, и мазок ложился ровный, и все было бы просто чудесно, если бы не мысли - они размножались со скоростью, которой бы позавидовала мушка дрозофила, и были такими же уныло-одинаковыми.
        Откуда им взяться, радостным?
        Лето в середине, на участке вот-вот зацветут анемоны, а Рене ни разу не появился. Чем он так занят?
        Конечно, целуется со своей овцой. Что еще он может делать?
        И отлично. И пусть. Она уедет на занятия в техникум и больше не увидится с ним. Никогда.
        Никогда - это очень долго.
        Глухое отчаяние незаметно трансформировалось в глухую злость: и не нужен ей никто, кроме бабушки и картин Лин.
        - Уезжаешь, и что? - недоумевала Катерина Мироновна.
        - А то! - испытывая трудности с аргументацией, повторила Нилка. - Нечего ему здесь делать. Будет мне тут рассказывать о своей девушке - больно надо.
        - Тьфу, - плюнула баба Катя устремляясь к выходу.
        - Вечно у тебя я виновата. - У Нилки опустились руки. - Нет чтобы на моей стороне выступить и сказать этому твоему любименькому Ренеше: забудь сюда дорогу.
        - Сама и скажи, - бросила через плечо бабуля и с оглушительным звуком захлопнула дверь в Нилкину комнату.
        …Все сразу пошло наперекосяк. Разговор не клеился, Нилка не знала, куда девать глаза, только бы не видеть эти выбритые щеки, эти упрямые губы и слепые линзы очков.
        Рене как будто не замечал Нилкиных мук и мрачного вида, с энтузиазмом обсуждал с Катериной Мироновной перспективы российско-французских отношений с уходом Саркози.
        - Вы тут поговорите, - потеряв терпение, съязвила Нилка, - а я пойду делом займусь.
        С гордо поднятой головой она прошествовала на веранду, сведенные лопатки выражали недовольство и протест. Почему-то Нилка была уверена, что Ренеша притащится следом за ней, но он и тут разочаровал ее - явно оттягивал момент истины. Проверял, наверное, поганец.
        Потом все стало еще хуже.
        Появившись на веранде, Рене заявил, что не в его правилах жить в долг, что Нилка отработала краски и, если они продолжат занятия, ему придется покупать Нениле еще один набор для батика.
        Нилка покраснела, как помидор:
        - Тебе не нужны тренировки, Рене. Ты ас. Ты сделаешь счастливой даже эту свою Снежную королеву.
        - Кого? - озадаченно спросил Ренеша - налицо был пробел в образовании.
        - Твою девушку. - Нилка понимала всю беспочвенность своей злости, но от этого только больше злилась.
        - Думаешь? - В интонации Рене проскользнули игривые нотки. Радость брызнула через стекла очков - они уже не мешали Нилке распознавать настроение Рене.
        - Уверена, - холодно подтвердила она, - могу нарисовать тебе диплом.
        - Да? - Рене улыбался во весь рот. - Любопытно, какую квалификацию ты мне присвоишь?
        - Высшую. Мэтра. И золотую медаль за достигнутые успехи в целовании, - буркнула Нилка, неодобрительно поглядывая на сэнсэя. Ишь, как обрадовался, нерусь! Так и сияет. Как начищенный самовар.
        Пусть проваливает к своей фригидной корове.
        - Интересно, а какие успехи достигнуты? - Рене вдруг посерьезнел.
        Нилка будто с разбега наткнулась на его взгляд из-под очков - он был ждущий и… жадный.
        Под этим жадным взглядом Нилка вдруг осознала, что не может отдать Рене в чужие руки. Не может, и все тут!
        Не может позволить ему уйти к какой-то идиотке, которая не сумеет его оценить, как не ценила она сама. Дура. Дура, дура!
        - Рене, - судорожно сглотнув, начала она, - я… мне… Покажи, как ты поцелуешь свою девушку.
        По лицу Рене прошла тень, он с усилием выговорил:
        - Ненила, мне кажется, игра затянулась.
        От этих слов, а еще больше от ускользающего взгляда и нервного подергивания узких губ у Нилки похолодело в груди.
        - Да? Ты так думаешь? - расстроенно пролепетала она.
        - Да, я так думаю. - Он потер пальцами лоб. - Я не должен был обманывать тебя. Нет никакой девушки. Я ее придумал.
        - Как - нет? - ахнула Нилка, забыв, что секундой раньше готова была убить неизвестную соперницу. - Для чего ты ее придумал?
        - Не знаю, - признался Рене, - на что я рассчитывал. Тебе понравилось со мной целоваться?
        - Допустим, - прошептала Нилка, с тревогой ожидая продолжения. Если это отвлекающий маневр, то она ни за что не поведется.
        - Вот для этого я и придумал все, - он вдруг повысил голос, - чтобы ты забыла своего чертова Валежанина.
        В голову Нилке бросилась кровь.
        Вот, значит, как? Ах ты, гуманист хренов!
        - Спасибо за заботу, - тяжело дыша, процедила она.
        - Ненила. - Рене протянул к ней руку, но Нилка в бешенстве отпрыгнула.
        - Уезжай. Немедленно, сейчас же уезжай. Надеюсь, тебе было не очень противно, - надменно добавила она.
        В то же мгновение Рене сделал стремительное движение, Нилка даже не уловила, как он оказался рядом и схватил ее в охапку: - Дурочка. Ты все не так поняла. Моя девушка - это ты.

* * *
        …Увидев Нилкин необъятный живот, бортпроводница, забыв о манерах, разинула рот и даже не ответила на Нилкину заискивающую улыбку:
        - Бонжур, мадам.
        Очевидно, дамочка отправила сигнал SOS командиру экипажа, потому что через минуту Нилку с пристрастием допрашивал кто-то из его помощников:
        - Мадам на каком сроке?
        Нилка молчала, как партизанка, выискивая кого-то в проходе.
        Увидев Рене, который протискивался к ней, держа на вытянутой вверх руке затянутое в пленку роскошное платье, Нилка подпустила слезу в голос:
        - Слушай, чего они пристают к мне? Беременных не видели, что ли?
        - Они беспокоятся, что ты начнешь рожать прямо в самолете, - шепнул Рене. - Я тебя предупреждал.
        - Если они будут действовать мне на нервы, я прямо сейчас начну рожать, - прячась за спину мужа, мстительно пообещала Нилка.
        Предоставив Рене ведение переговоров, она протиснулась к окну, опустила свое раздутое тело в кресло и прикрыла веки.
        Год выдался на редкость напряженным: свадьба, беременность, диплом, первая коллекция и первый контракт с Мерседес Одди - Нилка будто пробудилась от спячки и не хотела ни в чем себе отказывать.
        Недавние события еще не отстоялись в памяти, кажется, в ушах еще звучал голос старухи Варенцовой:
        - Диплом модельера-закройщика получает Неонила… - Варенцова запнулась на иноземной фамилии, - Дю-брэ.
        Раздались жидкие хлопки - в новой группе Нилка не стала своей, что нисколько ей не мешало: в зале сидел единственный человек, кем она дорожила, кто держал кулаки всю сессию, с кем она прошла трудный путь, с кем поверила в свой талант, - ее муж Ренеша Дюбрэ.
        - Зачем тебе этот диплом? - поначалу недоумевал Рене. - Он же не конвертируется. К тому же Мерседес возьмет тебя к себе и без него.
        - Надо, - упрямо твердила Нилка.
        Чтобы проводить время с женой, Рене свернул свой бизнес и вложил деньги в дизайнера Мерседес Одди.
        - Еще чуть-чуть, - уговаривал засыпающую над учебниками Нилку Ренеша.
        Читая вслух лекции, подбадривал:
        - Вот, смотри, две страницы осталось.
        Когда было совсем невмоготу, Ренеша овевал Нилкино лицо театральным веером, неизвестно, какими ветрами занесенным в дом Кива, поил зеленым чаем, случалось, забрасывал Нилку на плечо и тащил в душ и даже заставлял совать ноги в таз с прохладной водой.
        Ренеша вместе со студенткой-женой ломал голову над моделированием и художественным оформлением одежды, корпел над спецрисунком, грыз гранит векторной и параметрической конструкции лекал - Рене Дюбрэ учился вместе с женой, так что дипломный проект смело можно было считать их общим достижением…
        Как Каролина Эррера, Нилка теперь могла с уверенностью сказать: все, чего она добилась, - она добилась благодаря мужу.
        Единственное, что темным облаком заслоняло ясный небосвод и что оставалось недоступным для Нилки, - это удовольствие от еды. Все блюда по-прежнему отдавали силосом.
        …Нилка приоткрыла один глаз - кажется, Рене удалось успокоить экипаж.
        Девица перестала хватать ртом воздух, а настороженное выражение лица стюарда сменилось подчеркнуто-приветливым, он рассыпался в извинениях и предложил отнести платье в гардеробный отсек.
        - Осторожно, - предостерег Рене, - это эксклюзивная модель.
        Это платье Нилка категорически отказалась сдавать в багаж. Остальная коллекция ехала обычным способом - в контейнере.
        - Зачем так рисковать? - продолжил давний спор Рене, усаживаясь рядом и пристегивая ремнем безопасности Нилкин живот. - Мерседес отлично справилась бы и сама.
        Нилку так и распирало от счастья:
        - Ренеша, мы уже летим, так что поздняк метатья. Это идиома, - быстро добавила она, увидев на лице Рене напряженную работу мысли.
        Рене перевел озабоченный взгляд в иллюминатор: в этот момент за ним мелькнула вышка с диспетчерским пунктом, под крылом с нарастающей скоростью проносилась взлетная полоса.
        Самолет мягко оттолкнулся, звук двигателей стал глуше.
        Нилка с блаженством откинулась в кресле, закрыла глаза и спросила:
        - Ренеша, не знаешь, скоро нас кормить будут?
        - После набора высоты, - с любовью поглядывая на Нилкин живот (еще один совместный проект), ответил Рене, - через двадцать минут.
        Действительно, как только самолет выровнял курс, динамики ожили и голосом той самой бортпроводницы-паникерши отдали инструкции относительно столиков.
        Нилка моментально распахнула глаза и, втягивая ноздрями воздух, как такса у лисьей норы, с нетерпением уставилась в конец салона, откуда должна была выкатиться долгожданная тележка с завтраком.
        - Кажется, курица с рисом, - мечтательно пробормотала она.
        Рене со сдержанной улыбкой прислушивался к ее бормотанию.
        Нилкино нетерпение передалось младенцу - он стал весьма ощутимо толкаться.
        - Тише, тише, - придерживая живот, уговаривала малыша Нилка, - сейчас уже, сейчас.
        Наконец, паникерша подкатила тележку.
        - Рыба, птица или мясо? - любезно поинтересовалась она.
        - Рыба, - выдохнула Нилка, - нет, птица. Или нет, давайте рыбу.
        - Бери мясо, - подал авторитетный совет Рене, - мясо калорийней.
        Ухоженные руки бортпроводницы, поблескивая золотыми колечками, уже производили какие-то манипуляции с контейнерами, в результате у Нилки на подносе оказались две порции: одна с курицей, вторая - с рыбой.
        - Спасибо, - открыто улыбнулась Нилка.
        - Пожалуйста. - Тележка еще не успела отъехать, а Нилка уже освободила от обертки первую порцию.
        - Тебе помочь?
        Нилка бросила на мужа исполненный достоинства взгляд:
        - Спасибо, я справлюсь.
        Суета и спешка ушли из ее движений.
        Вооружившись пластиковой вилкой, Нилка отломила кусок красной рыбки - кажется, это была семга, - положила в рот, придавила языком и потрясенно застыла, прислушиваясь к себе.
        Ей вдруг показалось, что очнулись от летаргического сна и хлынули разом все пять чувств: вкус, зрение, обоняние, осязание и слух…
        Чуть пряная, рыба таяла во рту, распадалась на волокна, исходила нежным соком и доставляла упоительное, неизъяснимое блаженство. Это была не семга - это была дверь в мир забытых ощущений.
        На глаза навернулись слезы.
        - Господи, как же это вкусно! - пожаловалась кому-то Неонила, и Рене быстро посмотрел на жену: в сорвавшемся голосе он расслышал раскаяние.