Колдовская любовь Елена Ярилина
        Тоня Кострикова девушка, каких много. Работа библиотекарши и ежедневная рутина нагоняют на нее тоску, и только друзья - ветреная Симка и молчаливый Тимоха - наполняют жизнь Тони радостью и надеждой. Из-за безудержной Симиной тяги к приключениям девушки попадают в комичные, а порой и опасные ситуации. Им на помощь всегда приходит преданный Тимоха. Но никто из них даже не задумывается о том, что юность коротка, каждого ждет непредсказуемая взрослая жизнь, в которой придется балансировать на грани между ненавистью и любовью…
        Елена Ярилина
        Колдовская любовь
        Кире Захаровой посвящается
        У нас в деревне народ такой смешно-ой! Взять, к примеру, Марюткиных: в субботу всей семьей ловили поросенка, ох и картина же была! Поросенок у них худой да пронырливый, то и дело убегает. Пятачком своим лаз под загородкой пророет и деру! В процессе ловли сам Марюткин рассадил себе руку об гвоздь в заборе, матюгался! Марюткина упала в лужу, вся испачкалась, хуже этого самого поросенка, да еще колено расшибла, тоже орала. А улизнувший поросенок набегался по деревне, нагулял аппетит и ближе к вечеру сам домой пришел, да прямиком к кормушке. Или еще пример: в прошедшее воскресенье Бабаниха белье стирала, стала белье развешивать, я как раз мимо шла. И только-только я с ней поравнялась, притормозила и думаю, здороваться мне с ней или нет, как она в этот момент с табуретки и свалилась! Падая, схватилась за веревку и так умудрилась в мокром белье запутаться, что мы с Тимохой вдвоем, тоже мимо проходил, еле-еле ее распутали. Сначала Бабаниху из белья выкрутили, а потом долго возились с табуреткой, все никак не могли отцепить от здоровенного белого лифчика. Белье, конечно, грязнее грязи, зато Бабаниха хоть
и причитала, но целая осталась. Вот так у нас почти каждый день, не одно, так другое, такая уж у нас деревня. Так, о чем это я? Не помню, да ладно, некогда мне, еще корова недоена, я Чернушку эту терпеть не могу доить, то ли дело Зорька была, рыженькая, ласковая, а эта просто злыдня какая-то!
        Я внесла ведро с молоком, стала процеживать и услышала что-то странное: брум-брум, потом тудыть-растудыть началось, не иначе, как у меня галлюцинации сделались слуховые. Таким басом всегда отчим с матерью разговаривал, когда дома был, то есть это ему казалось, что он разговаривает, а на самом деле орал на нее да матом крыл. Может, еще какой пьяница забрел, на бутылку просит? У нас в деревне их хватает, впрочем, где их нет-то? Разлила молоко по банкам, вхожу в избу, и сразу же начинается у меня уже зрительная галлюцинация: сидит за столом отчим, еще страшнее, чем раньше был, то ли немытый, то ли заросший такой, ложкой размахивает и орет. А маманя моя родная по зале летает, словно птичка, и улыбается от радости, а может, и от страху. Поставила она перед этим чучелом миску картошки с тушенкой, а я как увидела, что он картошку уминает не хуже соседского борова, поняла: галлюцинациями, к сожалению, не страдаю. Это каким же ветром его принесло? Амнистия была, а я не слышала? Что ж это у нас за правосудие, что без пяти минут убийцу через полтора года отпускают подобру-поздорову? Посмотрела я на него,
посмотрела, потом опомнилась: что же я стою, глазею? Надо ноги уносить, пока цела. А он вслед мне орет:
        - Куды пошла, курва? А ну вернись!
        Я ушла к себе, но закрываться не стала, если буду у себя прятаться, он вовсе распояшется. Но кочережку все же под руку положила. Тут он ко мне вломился, ну чистая обезьяна.
        - Я вернулся, хочу жизнь начать заново, а ты мне на нервы действуешь, зараза! Видно, мало я тебя учил, вот погоди, я уроки пропишу, и уж тогда на Тимоху не надейся, не век он тебя выручать будет. Вот тогда и посмотрим, кто в доме хозяин!
        Мать сзади затеребила его за рукав:
        - Паш, а Паш, ну что ты к девке-то привязался? Оставь ты ее в покое, Христа ради.
        - Ишь жалельщица нашлась, разбаловала девку и все заступаешься!
        - Дочь она мне, не чужая ведь.  - Мать начала всхлипывать.
        - Я в доме хозяин, по-моему жить будет, либо окажет мне уважение, либо вон отсюда!
        Он говорил, а сам все косился на кочергу. Мать вздохнула, затеребила отчима сильнее, и он пошел за ней. Я бросила кочергу в угол и задумалась. Выходило, что в одном доме нам не жить, я по его правилам жить не буду, ну так и он по моим не будет! Жаль, дом папки моего покойного, большой, добротный такой дом. С любовью отец его строил для мамки да для меня, а теперь образина в нем барствовать будет. Эх, мамка, мамка! Вещички собирать надо и к бабке перебираться, мамке я все равно помочь не смогу, раз она ему в рот смотрит. На ночь я закрылась, но как рассвело, встала и пошла потихоньку, чтобы мать не видела, а то плакать станет. Бабулька моя всегда рано встает, так что я не боялась, что растревожу ее. Вот только вещи руки тянули, книг у меня всего десятка три, как на полке стоят, так вроде мало, а как нести, то тяжело. Только со двора вышла, а тут и Тимоха подвернулся, подошел, вещи перехватил, легко понес, что ему моя поклажа, так, пустяк один. Улыбается, на меня хитро посматривает. И я ему в ответ улыбнулась, для Тимохи улыбки не жаль, хороший человек он. Живо до бабулькиной избы дошли, а она на
лавочке сидит, точно меня дожидается, овчину старую, вылезшую накинула, солнце встает только. Я к бабульке подсела, а Тимоха в дом вещи понес. Бабулька меня к себе прижала, полой прикрыла, а сама теплая, пахнет от нее травами сухими, хорошо, сладко пахнет. Тимоха из дому вышел, поклонился в пояс. Манера у него такая, при встрече головы не наклонит, а как прощается, то кланяется, да и то не всем. Он ушел, а я у бабки спрашиваю:
        - Ты что, ворожея? Откуда знала, что приду я сейчас?
        Бабка проворчала:
        - Не будет тебе жизни в отчем доме. У матери твоей сроду нормальных мозгов не было, а грехи наши большие, стало быть.
        - А грехи здесь при чем наши, баб?  - заинтересовалась я.
        - А то не понимаешь? Раз Бог не прибирает к себе ворога этого лютого, а все на наши головы сваливает, значит, заслужили, и другой жизни не будет нам пока.  - Бабулька, кряхтя, поднялась, я за ней.  - В зале жить будешь,  - на ходу обронила она. Я удивилась: где же еще, если комната одна в доме?  - Я на кухню перешла, моим костям теплее там будет,  - разъяснила мое недоумение.
        У бабушки моей было трое детей: сын, мой отец, и две дочери. Одну дочь бык забодал. Вторая выросла и в город подалась, на завод. Кто говорит, что спилась она и померла от водки, кто утверждает, что от болезни умерла. Лишь один сын ее и радовал, ласковый был, от работы не бегал, пил только по праздникам, потом женился, свой дом выстроил, я родилась. Мне было десять лет, когда сосед уговорил его пойти на охоту, на дальние болота уток пострелять. С той охоты отец не вернулся. Сосед, что был с ним тогда, пришел на третьи сутки, без ружья и добычи, весь мокрый, грязный и в жару. А у нас и фельдшера тогда не было, старый умер, нового не нашлось. Сутки он в жару пролежал, собрались в райцентр его везти, в больничку, а он дорогой умер. Так никто и не узнал, что там на этой охоте приключилось, а об отце с тех пор ни слуху ни духу, через три года бумагу матери дали, что считать, мол, его умершим. Мать года четыре одна мыкалась, а потом это свое сокровище выискала. Бабушка теперь хочет, чтобы я замуж вышла, детишек нарожала, мечта у нее такая - правнуков понянчить.
        Завтракали мы не спеша. Только я управилась с мытьем посуды, как в кухонном окне показалась Симкина голова. Увидела меня, закивала. Это она в дом войти боится, вот и шарит по окнам. Бабка к окну спиной сидела, Симка и не шумела, да у бабки и на спине глаза.
        - Войди в избу-то, поздоровайся, как все люди, ишь моду взяла в окне торчать!
        Симка, конечно, тут же прыснула. Я не выдержала и тоже засмеялась.
        - Что ты к ней все цепляешься, бабуль? Она от тебя скоро заикаться со страху начнет.
        - Да непутевая она, вот и цепляюсь,  - насупилась бабка.
        Я удивилась:
        - Чем не угодила тебе? Вроде бы ничего плохого не делает?
        - А я и не говорю, что плоха, только весу в ней нет никакого, тю - и нет ее.
        - Легкомысленная, что ль?
        - Я ж и говорю, весу нет.
        Спорить я не стала.
        Симку я нашла на лавочке, она ерзала и дрыгала ногами, завидев меня, захихикала:
        - Тонька, у бабки теперь жить будешь?
        - Буду,  - вздохнула я.
        - Ой! Я как узнала, что твой отчим вернулся, обмерла вся со страху! Правильно сделала, что ушла, а то он тебе и вторую ногу сломает!
        Я только вздохнула. Она уж к другой теме перешла:
        - Купаться пойдем? Братишка сказывал, водица тепла-ая!
        - Да ребятне она и в апреле теплая, но попробовать можно. Подожди, пойду купальник надену.
        Купаться мы ходим на речку, которую зовем Воровкой. Речка неширокая, есть места по колено воды, но есть и глубже.
        - Как ты думаешь, Сим,  - спросила я, щурясь от солнца,  - Печоры называются так, потому что пещеры рядом?
        - Эва сказала! Пещеры и от нас недалече, а мы вовсе даже Черныши,  - возразила мне Симка, энергично отмахиваясь от назойливого овода. И вдруг загорелась.  - А давай в пещеры слазим?
        Я согласилась, может, там что интересное найдем? Нога у меня сейчас не болит, чего ж не слазить? Раньше никто про эти пещеры и не знал, они прошлой весной только открылись. Берег подмыло половодьем, целый пласт обрушился на той стороне, лаз и открылся. Мальчишки первые обнаружили, наши, чернышовские. Прибежали, кричат: «Там пещера маленькая!» Потом уж парни с девчонками полезли, фонарями посветили и увидели, что за первой маленькой вторая пещера побольше есть, а за ней еще две небольшие. Валяюсь на солнышке, пузо грею, мечтаю, когда в пещеры пойдем, прикидываю, что надо взять с собой, а Симка молчит что-то, уснула, что ли? Голову приподняла, вижу, она не спит, чертит что-то на песке, сопит, не иначе, как что-то случилось.
        - Сим,  - говорю,  - не молчи, давай рассказывай, что у тебя стряслось? Мать отлупила небось?
        Мать у Симки вспыльчивая, чистый порох! Симка зарозовела и потупилась.
        - Галочка приехала, вчера еще.
        Меня словно мешком тяжелым по голове трахнули.
        - И ты знаешь,  - тут она пригнула ко мне голову и закончила зловещим шепотом: - Брюхата она, по-моему, Галочка-то.
        - Ты ее сама видела?
        - А то! Видела!
        Бабулька полола в огороде грядки, я полезла ей помогать, но бабка замахала руками:
        - Поди, я уж кончила все, скоро обедать будем. Дай вон Принцессе моей водицы, жарко, пить хочет.
        Принцессой бабка зовет козу. Я напоила животину, подоила и отвела в тенек. В избе было прохладно, пахло травами и немного мышами, видно, кошка не очень справлялась. Бабка руки мыла, когда я спросила у нее, знает ли она, что Галочка приехала. По тому, как напряглась сутулая бабкина спина, поняла, что знает. Ближе к вечеру опять прибежала Симка.
        - Тоньк, пойдешь на танцы? У меня платье новое, кра-а-сивое! Пойдем, а?
        Я рассердилась: и чего пристает, ведь знает же, что не пойду. Раньше ходила, а как мне отчим ногу сломал, то и не хожу.
        - На танцы не пойду, и не проси даже!
        Симка вздохнула:
        - Ну хоть в кино-то пойдешь со мной?
        - А что за картина?
        - Не помню, название какое-то длинное, старое, что ль, но про любовь. Пойдешь?
        - Пойду. Ты чего, ты ж в платье хотела вроде?
        - Ну хотела, да перехотела.
        Народу на фильм пришло не так много, и все больше мальчишки. Я нахмурилась:
        - Ты ж говорила, что про любовь?
        Симка закраснелась слегка:
        - Не знаю. И что ты ко мне сегодня цепляешься?
        Где-то на десятой минуте фильма как начали палить, чувствую, надо уходить. Тут Симка меня толкает и шепчет:
        - Я говорила, любовь будет.
        Я мигом раскрыла глаза. На экране пышногрудая блондинка с каким-то небритым мужиком такую любовь изображали, что меня замутило. Глянула на Симку, а та сидит открыв рот, таращится на экран, видно, что нравится ей все это. Я стала пробираться к выходу, подружка не заметила даже, так увлеклась. Совсем не стало в последнее время фильмов хороших, одни страсти-мордасти показывают. Иду я, бормочу себе под нос, вдруг слышу, что вроде гукает кто-то. Чудится, что ли? Клуб-то наш на отшибе стоит, а вдоль тропинки посадки густые. Симка вечером одна здесь ходить боится, да и другие девчата тоже. Ну, кто бы ты ни был, но не на такую напал, подобрала с тропинки ветку хорошую, иду себе. Дошла до места опасного, с одной стороны кустов нет, а есть ямища здоровая. Песок здесь раньше был хороший, вот и брали его, яма почти у самой тропинки и всегда теперь водой залита. Когда земля сырая, ноги так и норовят съехать в эту лужу. Я с умыслом остановилась здесь, пусть, думаю, покажется. А он еще погукал, да и вышел. Темно было, но я сразу узнала Семку Банникова, паршивого мужичишку. С какой стороны ни посмотри, а все
неказистый, малый да щуплый, голова здоровая и руки длинные, аж ниже колен. То-то его ребятишки Марсианином зовут. Характер у него паскудный, как выпьет, так начинает колобродить, по деревне шатается, под окнами кричит, в собак камнями кидается, его уж учили мужики уму-разуму, да сколько такого ни бей, умнее не станет.
        - Тебе чего надо, Семка?  - спрашиваю.
        - Тебя мне надо, больно долго в девках ходишь, помочь хочу.
        - Помочь? Это ты хорошо придумал, ну так иди сюда, чего встал?
        Он сильно удивился, чего это я не визжу и не убегаю, а палку в руке у меня не видит. А все же трусит. Потом решился, сделал шажок и сразу руки протянул, лапать вздумал. Ну я ему и лапнула! Так палкой шарахнула, что он в лужу улетел. И тут что-то сделалось, лужа вздыбилась вся и завизжала. Луна выкатилась из-за облака, стало понятно: по тропинке впереди меня, верхом на громадной свинье, скачет Семка, держится за грязные бока своего скакуна и подвывает со страху, а свинья летит не знаю куда. Когда я пришла в деревню, там уже никто не спал, люди повыскакивали из домов, собаки заходились от лая. Я увидела механика нашего. В трусах, майке, но отчего-то в валенках, он держал в руках здоровый топор и нервно озирался по сторонам.
        - Тонь, ты никого здесь не видела?  - спросил меня неуверенно, когда я поздоровалась с ним. Видимо, сам не знал, на кого охотится с топором.
        - Видела,  - ответила я спокойно.  - Семка Банников свинью оседлал и катается на ней.
        - Тьфу ты, паралик его расшиби! Я уж думал, и правда чего случилось. Чтоб этот гад себе шею сломал!  - С этим миролюбивым пожеланием механик ушел к себе.
        Но народ еще долго не мог успокоиться.
        Я вернулась домой, книжки расставила, осталось лишь подмести (сегодня ребятишки заходили, а после них всегда много сора), как дверь со скрипом отворилась и в нее просунулась голова Симки.
        - Тонь, ну ты чего? Я тебя жду, жду,  - обидчиво протянула она.
        Я удивилась:
        - А чего ты меня ждешь?
        - У тебя память отшибло? Мы же договаривались с тобой в пещеры идти.
        - Разве на сегодня уговор был?  - засомневалась я.
        - Да какая разница, сегодня или нет, ведь уговаривались же?
        - Да ладно, чего ты кипятишься?
        На другую сторону нас Марюткин переправил, у него покос на той стороне. Перед лазом я чего-то запнулась, Симка хихикнула и полезла вперед. Первая пещера оказалась маленькой и неинтересной, лаз во вторую - узким и страшно неудобным, но мы пролезли. Свет туда совсем не доставал, поэтому я зажгла огарок и подала его Симке.
        - На, убогая ты моя, а то еще шею ненароком свернешь!
        - Не дождешься!  - клацнула она зубами.
        - Подожди, давай уйдем, а? Глядеть тут нечего, не по нутру мне тут.  - Я прислушалась, не то где-то что-то капало, не то шуршало.  - Может, уж или змея?
        Она взвизгнула и ломанулась бежать. Я - за ней следом. Как и надо было ожидать, в узкой щели она застряла и смешно задрыгала ногами. Я стала пропихивать ее, и тут до меня дошло, что лезем мы совсем в другую сторону.
        - Симка!  - ахнула я.  - Погоди дрыгаться-то, сейчас…
        Но договорить я не успела, подружка заорала благим матом и исчезла. И что странно, больше не орала, только сопение слышалось и топтание. Может, зверь какой?  - со страхом подумала я, вздохнула и тоже полезла. То ли нога подвела меня, но была я настолько неуклюжа, что упала головой вниз.
        Когда я разлепила глаза, рядом со мной на травке лежала Симка, глаза у нее были крепко сожмурены, она стонала и скребла по траве руками, словно хотела собрать ее под себя побольше. Я пихнула подружку в бок.
        - Домой пойдем?
        - Тоньк, ты это? А медведь где?
        - Вот горе-то горькое, совсем сдурела? Какой тебе медведь?
        - А где мы?
        - На речке, загораем,  - уверенно ответила я, но тут же меня сомнение взяло, Симка была полностью одета, пошарив по себе рукой, я определила, что тоже не в купальнике.  - Странно,  - протянула я.  - А ты не помнишь ничего?
        - Медведя помню, сожрать меня хотел.
        - Хотел бы, так сожрал.
        Передо мной появились грязные загорелые ноги, пацаненок лет семи с большим интересом рассматривал нас, даже рот забыл закрыть.
        - Вина, что ль, напились?  - хихикнул он.
        - Иди отсюда, а то уши надеру!  - заругалась Симка и села, ошарашенно завертев головой.  - А ведь это Печоры, Тонька, ей-богу, Печоры!  - изумилась она.  - Как же мы тут оказались?
        С утра у меня на сердце было неспокойно. Ох и не люблю я такое настроение! Видно, надо завязывать по пещерам лазить, права бабка моя. Не верю я ни в какого медведя, мы с Симкой довольно тощие и то в некоторых местах еле пролезли, а медведь - зверь крупный, как он туда попал? А потом что же, он нас вынес лапами своими, да и уложил рядком у самых Печор? Симка так перепугалась, глаз не кажет четвертый день. Дверь заскрипела, я подняла глаза, ни дать ни взять - видение! На пороге стояла моя мать в ярко-красной шляпке с вуалью, синей вязаной кофточке и длинной черной юбке, на ногах у нее красовались лаковые туфли, слегка потрескавшиеся, но все еще нарядные.
        - Здравствуй, дочка.  - Голосок звучал неуверенно и слегка виновато.
        Улыбка плохо держалась на ее губах, то и дело сползала. Ужасно было ее жалко, и в то же время брала злость.
        - Что у тебя за праздник такой сегодня?
        - Годовщина у меня,  - потупилась мать.
        - Как отец пропал?
        - Свадьбы,  - совсем закраснелась мать.  - Мы ждем тебя, я и стол накрыла, хороший стол получился, посидим как люди.
        - Как люди не получится!  - отрезала я.
        - Не придешь, значит?  - Губы у матери задрожали, но я упрямо отвернулась, чтобы не смотреть в ее заискивающее, испуганное лицо.
        Дверь за ней тихо закрылась.
        - Вот овца!  - специально растравляла я в себе злость, чтобы не зареветь белугой от жалости и тоски.
        Не успела я передохнуть, как дверь хрястнулась о стену, влетела возбужденная Симка и забулькала что-то нечленораздельное.
        - Остынь, а не то закипишь, как бабкин самовар,  - посоветовала я ей с раздражением, предчувствуя, что эта сорока принесла мне на хвосте не лучшие новости.
        - Ромка приехал, представляешь?!  - выбулькала она наконец.
        - Ну и что? И так было ясно, что приедет, что ж такого?
        - А то, свадьбу играть будут!
        - Кто?  - растерялась вдруг я.
        - Иван Пихто! Ромка с Галочкой.
        - Да она же беременная, ты сама говорила, какая же свадьба с животом-то?  - Теперь уже я вытаращила глаза.
        - Какая разница!  - всплеснула руками Симка.  - Теперь даже когда пузо на нос лезет, и то не стесняются, а у Галочки пока не очень заметно. Мать с бабкой мечутся как угорелые, варят, жарят, прямо пыль столбом. Водки накупили много и шампанского! Мамка моя тоже там помогает, они же нам родня, ты знаешь.
        - А ты пойдешь на эту свадьбу?
        Симка мигом опустила глаза и порозовела до самой шеи. Потом почему-то шепотом ответила:
        - Не знаю еще.
        - Пойдешь, значит,  - заключила я.
        Сегодня Ромкина свадьба. Значения она не имеет, он уже давно расписан с бывшей моей подругой, только вот сердце все равно щемит. Прошлым летом я каждый день спать ложилась счастливая и вставала радостная. Очень уж сильно я тогда Ромку любила. Чуб его пшеничный да глаза синие весь свет мне затмили. Только счастье мое коротким оказалось, даже до конца лета его не хватило. Врал мне Ромка, обманывал меня, а я, дурочка, верила, что он меня любит. Как узнала, что Ромка уехал, так недели две ходила будто в тумане, на людей натыкалась. Но это еще не было самым большим горем, самое горькое случилось, когда я письмо от него получила.
        «Никогда бы я на тебе не женился, зря ты надеялась. Кто же калеку замуж возьмет?» - вот так мне и написал, а клялся, что нога моя больная его не волнует. Потому теперь и сердце у меня болит. Но ничего, я справлюсь, я сильная. Вот и бабулька моя говорит, что мы, бабы, семижильные. Вон впереди роща, за ней два больших поля, а потом лесом идти, пока в Федосьину избушку не упрешься. Я раза три у нее была, и каждый раз меня поражало, что вроде нет никаких признаков жилья, а вдруг раз - и избушка! Бабулька все посмеивалась надо мной.
        - Как же ты не чуешь ничего? И лес видать хоженый, и дымком попахивает, да и козлом, прости господи, подванивает!
        Козу свою бабка у Федосьи выпросила. Федосья еще когда в деревне на окраине жила, то одну козу держала, а как в лес на житье подалась, так целую козью ферму развела. Чегодаиха говорила, будто Федосья с волками разговаривает, звериный язык, мол, знает. Вообще-то Федосья нездешняя, из города большого приехала, то ли из Москвы, то ли из Питера. Это давно было. Появилась она уже с Тимохой, когда ему годика два было, только он не сын ей, у них и фамилии разные. Уж не знаю, откуда люди взяли, но несколько лет назад я слышала, что Федосьина незамужняя сестра нагуляла Тимоху неизвестно от кого, родила его, да и оставила в роддоме. Федосья тогда замужем была за большим человеком, ничего не делала, наряжалась только. Потом случилось что-то, Федосья на мужа разозлилась, бросила всю свою сытую жизнь, забрала из детдома ребенка сестры и подалась сюда, к нам в деревню. Приехала она на машине, сама за рулем была, все глаза на нее вытаращили, в то время ни одна баба у нас в округе за баранкой не сидела. Денег у нее с собой было не густо, она и сменяла машину на избу. Была тогда у нас одна пустая, но крепкая, у
самой околицы стояла. Да и то, без машины обойтись можно, а без дома как? Поначалу Федосья в совхозной конторе работала, и хорошо работала, да в скандал попала. В райцентре, в исполкоме по сельским делам, в ту пору мужик один был. Указания такие давал, что люди не знали, смеяться им или плакать. Вот с ним и схлестнулась Федосья. Мало того что возразила ему, так еще и от ворот поворот дала, когда он вздумал амуры с ней разводить, она ведь красивая. Ох и взбеленился этот начальник! Не только с треском ее уволил, но и такую бучу в районе поднял, что и в школу бедную женщину на работу не взяли. Деревенские наши решили, что уедет Федосья отсюда, а она осталась. Насадила огород, козу завела, травы стала лечебные собирать, большой талант у нее к этому делу оказался, даром что городская. Начальника того, ее обидчика, посадили вдруг года через два, проворовался, оказывается. Федосью назад в контору звать стали, да только не пошла она туда, гордая. К тому времени Федосья совсем молчаливой сделалась, и взгляд у нее стал такой, что не каждый выдержит. Слухи нехорошие про нее по деревне поползли, что, мол, не
только травами она лечит, но и ворожит. Лечила Федосья хорошо, у нас так, кроме нее, никто не может, потому и ходили к ней по надобностям, в основном бабы, конечно. Бабулька моя к Федосье хорошо относилась и куском всегда с ней делилась. Когда Тимоха у Федосьи подрос, лет двадцать ему стукнуло, Федосья опять всех удивила: оставила его одного в избе жить, а сама ушла в старое зимовье в глубине леса. Кому очень надо, и туда к ней ходить стали, нашли дорожку, но вообще-то о ней чуть не забыли. Лишь бабулька моя навещала ее. Изредка и меня брала.
        Я спланировала, что выложу продукты, передам от бабки привет, и назад, да не тут-то было. Никогда раньше Федосья не обращала на меня внимания, а тут всю меня оглядела. У меня внутри зябко стало со страху.
        - Проходи, Антонина Дмитриевна, гостьей будешь, с утра поджидаю,  - вдруг заявила она мне и улыбнулась.
        Никогда не видела я ее улыбки, и представить даже не могла, что такие бывают, словно солнце в избу заглянуло. Не успела я опомниться, как уже за столом сидела, передо мной стояла чашка бледного, какого-то зеленоватого чая, а на плетеной тарелочке лежал темный кусок пирога с ягодами.
        - Ты уж извини меня,  - усмехнулась хозяйка,  - что так скудно тебя угощаю, да только чай у меня весь вышел. Травяной вот завариваю, да и мука лишь ржаная осталась.
        - Ой! Ведь бабулька прислала вам чай, а я, растяпа, забыла совсем.  - Я вскочила, но она коснулась моей руки:
        - Не суетись, пей чай, успеешь еще гостинцы достать.
        Пока Федосья дела делала, я таскалась за ней повсюду как привязанная, и все говорила, говорила, словно впрок на десять лет наговаривалась. Федосья неспешно хозяйничала, помалкивала, а вот слушала или нет, непонятно. После грибной ее похлебки мне неудержимо захотелось спать.
        - Сонные, что ли, грибы?  - бормотала я, пристраивая голову на краешек стола.
        Как перенесла меня Федосья на топчанчик, я даже не почувствовала. Проснулась теплая, разнеженная, вспомнилось, будто Федосья гладила меня по голове и еле слышно шептала что-то.
        - Это мне все приснилось,  - отмахнулась я.
        - Вставай, Тоня, утро на дворе. Жаль, в баньке я тебя не попарила, ну да придет время, попарю еще.
        Подол сарафана сразу же намок. А не искупаться ли мне? Я сориентировалась, в какой стороне речка, и побрела туда. Не прошла и километра, как впереди блеснуло что-то среди деревьев. Чудится, что ли, мне? Уж не околдовала ли меня и в самом деле Федосья? Но нет же, блестит! Мне стало стыдно за глупые мои опасения. Вышла я к маленькому глухому озерку овальной формы. Над водой стлался туман, и чувствовался какой-то странный запах. Я припомнила, что и у Федосьи в избушке стоял этот запах. Скинуть одежду было минутным делом, попробовала воду ногой и чуть не вскрикнула: вода в озерке была очень теплой, почти горячей. Так вот где Горячий ключ! Чем ближе к другому берегу, тем горячее, пузырьки воздушные лопались на теле, усиливая приятные ощущения, и запах стал гуще. Наплавалась я всласть, выжала из кос воду, и вдруг показалось мне, что кусты впереди шевельнулись. Пригляделась, а вдруг медведь? Торопливо стала одеваться, да на мокрое тело одежду быстро не натянешь.
        Бабулька моя здорово удивилась, когда я про купание рассказала.
        - Значит, правду люди говорили, что из-за этого озерка поселилась Федосья в зимовье и ведьмой сделалась.
        - Ты чего, баб? Разве стала бы ты ходить к ней, если бы считала ее ведьмой? А ведь ходишь, и продукты ей носишь, и меня иногда с собой берешь.
        - Хожу,  - раздумчиво подтвердила она, глядя непонятно куда.  - А ты все же не купайся больше там, странное это место, не людское.
        О вчерашней свадьбе рассказывать она мне не стала, буркнула только, что шума много было. До вечера я переделала кучу дел, устала сильно, про утреннее купание забыла и думать, бабка мне о нем напомнила:
        - Вода в том озере непростая, ох непростая! Федосья ведь не стареет нисколько, разве ж не чудно? Вот бабы и шепчутся.
        - Как это не стареет?
        - Сколько ты ей годов дашь?
        - Ну, не знаю, может, лет тридцать пять,  - неуверенно выдавила я.
        - Ясно,  - фыркнула бабка,  - молодая ты еще, и невдомек тебе, что Тимохе-то уже самому за тридцать, а она с ним сюда не девочкой заявилася, около тридцати-то ей всяко было.
        Рот у меня сам собой открылся от удивления, надо же, а мне и в голову не приходило, что ей шестьдесят уже, и в самом деле чудеса.
        При повороте к магазину я повстречала Тимоху, он нес, прижимая к груди, буханку черняшки.
        После вчерашних разговоров с бабкой я с интересом оглядела его. Только волосы у него были похожи на теткины, такие же темные и густые, но ни малейшего помину Федосьиной красы, какая жалость! Лицо простецкое настолько, что так и тянет назвать его дурнем. Я хорошо знала, что он совсем не дурак, просто не похож на других, да и немой к тому же. Я улыбнулась ему и пошла дальше, чувствуя, что он пристально смотрит мне в спину. В магазине было не протолкнуться, я измаялась, пока стояла в очереди, не только из-за духоты и мух, но и потому, что слышала обсуждение Ромкиной свадьбы. Кое-кто при этом косился на меня, но тут уж ничего не поделаешь, вся деревня видела, как прошлым летом мы с Ромкой гуляли. Выбравшись с облегчением на улицу, я остановилась у крыльца, чтобы примостить в сумке покупки, и на меня налетел незнакомый парень лет двадцати пяти, одетый в щегольские джинсы и белую рубашку с короткими рукавами. Он дико на меня глянул, я смутилась, и конечно же больная нога тут же подвела меня, я качнулась в сторону и с трудом обрела равновесие.
        «Ах, чтобы тебе пропасть!» - мысленно пожелала я ему.
        - Бабуль, не знаешь, что это за парень у нас появился, интересный такой? Почти вылитый твой любимец, баб.
        - Это кто же такой?  - нахмурилась бабка.  - Нет у меня любимцев, кроме Тимохи.
        - Тимохи, скажешь тоже! Любимец у тебя из «Скорой помощи», фамилию забыла.
        - Джордж Клуни! Так, стало быть, красивый парень, понравился, значит,  - пошлепала губами и вдруг выдала: - А не с Ромкой ли он приехал?
        - Что было, ты просто себе не представляешь! Как он за руку меня взял, я просто обмерла вся!
        - Да кто он-то? Говори толком,  - хмыкнула я.
        Мне не хотелось выслушивать Симкин отчет о свадьбе, но она была такая радостная, что сердиться на нее не было никакой возможности.
        - Валера же, я тебе рассказываю, а ты не слушаешь меня!
        - Откуда он взялся, Валера этот?  - перебила я ее.  - Из города приехал?
        - Ну да, ты не перебивай! Музыку быструю завели, а он меня обнял и к себе прижал. Танцуем, я все думаю, как бы ему на ногу не наступить, вот позорище-то будет! А он мне на ухо шепчет: «Я и не знал, что в деревне девушки такие красивые». Представляешь?
        - А дальше?
        - А больше не было ничего,  - порозовев, потупилась Симка.
        - Совсем ничего? И что, больше он тебя танцевать не приглашал?  - недоумевала я.  - А на Клуни он, часом, не похож, ну на этого, из «Скорой помощи»?  - озадачила я ее неожиданным вопросом.
        Симка похлопала глазами, на лице подружки отобразился сложный мыслительный процесс, потом глаза ее стали вдруг совсем круглыми, а рот буквой «О».
        - Батюшки!  - всплеснула она руками.  - А я все гадала, на кого же он похож? Ну точно, просто вылитый!  - Симка аж привизгнула от удовольствия. Но вдруг улыбка с ее лица сползла, и она посмурнела и подозрительно осведомилась: - А ты откуда знаешь?
        - Валеру твоего я у магазина встретила, если это он, конечно.
        - Он, кому же еще быть? Такой красавчик, ну чисто принц,  - мечтательно произнесла Симка.  - Эх, кабы и я кем-нибудь была! Хотя бы графиней,  - выдала она заветную думку.
        - Только графини тебе для счастья и не хватает!
        - Совсем другое дело было бы, тогда он только со мной и танцевал бы, провожать бы пошел, не испугался бы.
        Я ахнула:
        - Постой, ты это о ком?
        - О Хорьке! Ну и что? Плохой, по-твоему, парень? Он и на лицо ничего, и уважают его все, а не уважают, так боятся.
        - Странно, что ты его не боишься, забыла, как он Светке Фоминой в клубе врезал?
        - Да Светка сама виновата, нечего хвостом вертеть.
        - Может, и сама, а только не оберешься ты от Хорька неприятностей.
        История тогда и в самом деле вышла темная. Светка Фомина, на год старше нас с Симкой, была видной, ребята на нее засматривались, но она понятие о себе имела высокое и только фыркала на всех. Прошлой весной вернулся из армии Мишка Хорьков. Живет он не в нашей деревне, но наведывается в наш клуб. Вернулся он, увидел повзрослевшую Светку и сумел в пять минут задурить ей голову. Любовь у них загорелась, на октябрь даже свадьба намечалась, да не состоялась. В середине сентября избил Хорек ненаглядную свою невесту просто зверски. Люди разное болтали, не то танцевать с кем-то пошла, не то глазки кому-то строила. Светка к какой-то родне уехала, а Хорек все так же гоголем ходит да водку глушит, и теперь вот Симку взялся охмурять. Настроение у меня совсем упало. Она тоже притихла. Послышались чьи-то взволнованные голоса, мимо палисадника кто-то, всхлипывая, пробежал. Симка вскочила, вытянула шею, потом крутанулась и побежала. Я не пошла за ней. На следующий день узнала, что Ромка, обидевшись за что-то на Хорька (и где они только схлестнулись?), пытался намять ему бока. Да видно, кишка оказалась тонка, тот
сам ему накидал, еле-еле Ромка ноги унес, да и то дружок Валера помог.
        В самом конце работы пришла вдруг Симка. Я с интересом оглядела ее: лицо бледное, глаза опущены, носом шмыгает, ну что такой вот скажешь? Однако по дороге она все же отошла, повеселела, обругала Хорька, пожалела Ромку, повосхищалась Валериным мужеством. Валерино участие в драке было маленьким, он просто залихватски свистнул и, когда Хорек на этот свист отвлекся, оттащил Ромку в сторону, вот и все его подвиги. Тем не менее я не мешала Симке восхвалять доблести городского рыцаря. Все же пусть лучше им восхищается, чем Хорьком, безопаснее как-то. Симка опять потускнела, шмыгнула носом.
        - Я ведь его видела вчера.
        - Кого? Хорька?  - изумилась я.
        - Валеру, он меня признал, сказал: «А, это вы, леди?»
        - И все? Не густо. И что ты теперь? Будешь чахнуть от несчастной любви?
        - Не буду. Но какой все же он красавчик!  - тоскливо протянула подружка, посмотрела на меня искоса и добавила: - Пойдем в кино вечером, а?
        Симка опоздала, я шла потихоньку вперед, думая, что она вот-вот меня нагонит, дошла до клуба, а там при своем невезении нарвалась на Галочку. Она со своей сестрицей Нинкой и приезжим красавчиком топтались с билетами в руках недалеко от входа. Хорошо, что хоть Ромки с ними не было, видно, раны зализывал. Тут и Симка нарисовалась, красная, запыхавшаяся. Увидела Валеру и перешла с бега на плавный шаг. Едва мы подошли с ней к кассе и встали в хвост очереди, как откуда-то словно из-под земли вынырнул Хорек. Симка демонстративно отвернулась, но Хорька такими мелочами не смутишь.
        - Симпомпончик!  - смачно хлопнул он ее по заднице.
        - Ты что, дурак?!
        От накатившей злости Симка забыла всякую осторожность, за что тут же и была наказана. Хорек схватил ее за волосы, спутав тщательно завитые и уложенные пряди.
        - Проси прощения, курица, ну? Я долго валандаться с тобою не буду, враз урою!
        Из глаз Симки от боли и унижения горохом посыпались крупные слезы, она привстала на цыпочки, безуспешно пытаясь отцепить его руку. Хорек, ехидно посмеиваясь, без всяких усилий цепко держал ее в своей власти. Я беспомощно огляделась. Вокруг нас словно образовалось мертвое пространство, все глядели с любопытством, но никто и не думал вмешиваться. Тут подсунулся один из приятелей Хорька, с улыбкой от уха до уха и недопитой бутылкой пива в руке. Вырвать из рук пьяного парня бутылку было минутным делом, а трахнуть ею Хорька по коротко стриженной голове и того меньше. Сноровки драться я не имела, поэтому удар вышел так себе, мало чувствительный, Хорек только удивился сильно. Тряхнув напоследок Симку так, что та, бедолага, отлетела к стенке клуба, он шагнул ко мне. Руки его угрожающе поднялись, но тут же бессильно упали.
        - Привет, Тимоха!  - угрюмо поприветствовал он возникшего за моей спиной спасителя.  - Ты никак нанялся эту колченогую дуру охранять? За сколько подрядился-то? Али она тебе натурой платит?
        Хорек кривлялся и зло балагурил, глядя куда-то поверх моей головы, видно в глаза Тимохе. Потом, круто развернувшись, врезал нетрезвому своему дружку, отчего тот согнулся пополам, процедил ругательство и ломанулся в кусты. Я облегченно перевела дух, Симка с глазами полными слез уже была возле и силилась улыбнуться. В кино мы с ней в этот вечер не пошли, не было уже никакой охоты, хотели возле речки на нашем любимом месте посидеть, да комары совсем зажрали, пришлось домой идти.
        Июнь пролетел, словно его и не было, только грозами запомнился. Небо швырялось огненными вилами так часто и с такой силой, что земля гудела. В одну из таких душных и сухих грозовых ночей, когда не пролилось ни единой капли дождя, сгорел старый домишко Тимохи. Сгорел дотла, словно картонная коробка, хорошо хоть сам Тимоха смог выскочить. Перепачканные сажей, мы с бабулькой долго отмывались, потом сели чаевничать, ложиться уже смысла не было, солнце показало свой бок из-за дальних берез.
        - Если бы хоть дождь был,  - вздохнула я, грызя сушку.  - Не повезло бедному Тимохе, прямо подлость какая-то.
        Бабулька глаз не поднимала, а если и поднимала, то смотрела мимо меня.
        - Подлость и есть, да еще какая! Чтоб у него руки и ноги отсохли, у проклятущего!
        Я поперхнулась чаем.
        - Ты про кого это, баб?
        Она с укоризной, как на дите малое, посмотрела на меня:
        - Я про того ирода, который избу Тимохи поджег и дверь подпер, вот про кого!
        Вот тут я и испытала, что это такое, когда челюсть отваливается.
        - Как же так? Да ты что? Да разве… Баб, ведь молния же!
        - И полено под дверь молния твоя подставила?  - осведомилась бабка, но без ехидства, а устало и печально.
        - Да не видала я никакого полена, с чего ты взяла?
        В ответ бабка погладила меня по плечу своей птичьей лапкой.
        - Кто же эта нелюдь, баб, как ты думаешь, Хорек?  - спросила я упавшим голосом.
        - На Тимоху многие злы. Он держится сам по себе, в сторонке. А таких не любят и еще того простить не могут, что удачливый он.
        - Ну ты и сказанула, баб, удачливый! В чем удача-то его, в том, что немой? Или что один живет в нищенской избушке на курьих ногах? Да и той теперь нет.
        Бабка заулыбалась ехидно, отошло сердце немного, оттаяло.
        - Молодая ты еще, вот и не примечаешь многого. Немой-то он немой, и домик был плоховат, не спорю, да только откуда знаешь, что нищенский, если не была в нем ни разу? А не подумала, на какие шиши он коней себе завел, а? Поначалу-то у него всего два конька было, цыгане украли, так он тут же купил еще лучше, да не два, а сразу пяток! Это тебе ведь не кот начхал.
        - Господи! Я ж забыла совсем про них! А где же они, неужто сгорели?  - И прикусила до крови губу, представив мечущихся в огне прекрасных животных.
        - Сиди, чего вскинулась как ужаленная? Целы его кони. Не прост Тимоха, ох не прост! То ли почуял что, только коней он еще две ночи назад в лес перегнал.  - При этих словах бабулька светло и молодо улыбнулась мне и победно вскинула голову, словно самолично все предвидела и разбила все коварные замыслы врага.
        «Черт меня понес мимо магазина,  - тоскливо подумала я,  - нет чтобы задами прошмыгнуть. Вот стой теперь, препирайся с этим Валерой, когда уж он уедет отсюда».
        - Да ты никак меня боишься? Тю, да ты покраснела, уж не влюбилась ли в меня, часом?
        Я покраснела еще больше, дернулась, пытаясь вытащить руку. С этим городским красавчиком ухо востро надо держать.
        - Давай вечером часов в одиннадцать встретимся у сарая Ромкиного, у него там не сеновал, а прямо дворец целый. Приходи, не трусь, я тебя не съем.
        - Никакой романтики в тебе не наблюдается, давай лучше у речки, не где купаются, а левее, там еще несколько камней больших.
        - Вечером у речки сыро и прохладно,  - пробурчал он.  - Ну да ладно, я пиджак возьму.
        Я развернулась и пошла, не заботясь на этот раз о своей походке, и ни разочка даже не хроманула, как ни странно.
        Еле дождалась, пока бабулька уляжется спать, бесшумно растворила окно и выбралась наружу, похвалив свою ногу и попросив ее не подводить меня сегодня. Поеживаясь от прохлады и нервного озноба, я продвигалась от куста к кусту. Валера был на месте. В закатном, уже неверном свете лицо его казалось бледным и от этого еще более красивым. Я нервно сглотнула подкативший к горлу ком.
        - Ты что, раньше с Ромкой гуляла?
        От этого простого и в общем-то естественного вопроса все мое смущение как рукой сняло.
        - Гуляла,  - ответила я с вызовом.  - Даже замуж за него собиралась, такой вот дурой была, что верила всему, что он обещал.
        - А по-моему, Ромка дурака свалял. Может быть, у них с Галочкой любовь случилась, только ты нисколько ее не хуже, и характер мне твой нравится.
        - Да?  - пролепетала я.
        - А что? Ты храбрая, в обморок не падаешь и, что самое главное, не визжишь. Терпеть не могу, когда визжат. У меня от бабьего визга уши закладывает, а Галочка визжит то и дело, представляешь?
        - Нет, не представляю,  - честно призналась я.  - А что мы все о ней говорим?
        Он посмотрел на меня недоуменно, словно потерял вдруг нить разговора, и неожиданно начал хохотать. Я не выдержала и тоже прыснула. Солнце уже село, последние, слабые его отсветы догорали на небе. На свинцовой воде речки появилась рябь.
        - И сильна же ты смеяться!
        - Ага, ты тоже, да только намочит нас сейчас.
        Не сговариваясь, мы взялись за руки и побежали, но еще на середине пути промокли вдрызг. В конце концов мы все-таки оказались на сеновале, но только на бабулькином. Я была настороже, близко к нему не придвигалась. Валера, однако, не делал никаких попыток приблизиться, рук не распускал, я и успокоилась. Он балагурил все время, собрал вокруг себя изрядную кучу сена, назвал ее царским ложем и улегся, состроив значительную мину, царя из себя изображал. Я так и покатилась со смеху, уж больно не вязалось такое надутое выражение лица с мокрыми, налипшими на лоб волосами. Он поднял руку и погрозил мне пальцем. От этого пустякового движения царское его ложе расползлось, и он съехал прямо на меня. Конечно, мы опять принялись хохотать, как-то все в этот вечер казалось смешным и забавным. Каким образом и когда мы от смеха перешли к поцелуям, я как-то даже и не заметила, до того естественно, само собой, это получилось.
        - Ну?!  - произнесла бабулька грозно.  - Когда же это ты ночью заявилась, я и не слышала даже?
        - Ты спала, а что такого, чего ты всполошилась?
        - Раньше ты с шалопутной твоей Симкой гуляла, а вчера разве ж с ней была?  - Она посмотрела на меня уже не сердито, а грустно, и добавила: - Плохо с городским-то гулять, ай плохо!
        На работе я весь день была туча тучей, отругала ватагу мальчишек за то, что шумели и журнал чуть не порвали. Взялась новую выставку ставить, все книжки повалила. От скрипа открываемой двери у меня так задрожали руки, что я подумала, что пришел Валера, хотя мы не договаривались. Но это был не он, а Симка. С независимым видом она вошла и принялась осматриваться. По столь несвойственному ей поведению я поняла, что подруга знает, где я вчера была, а главное - с кем. Вдоволь налюбовавшись книжными переплетами, Симка перевела мученический взгляд на меня, открыла рот, чтобы сказать что-то, но вместо этого заплакала. Я выскочила из-за стола, обняла ее, стала шептать что-то ласковое и невнятное на ухо, и Валера выбрал именно этот момент, чтобы войти. Увидел нас, оценил обстановку, попятился и исчез так быстро, что впору было подумать: уж не померещился ли он мне? Симка ничего не видела и не слышала, расслабленно хлюпая мне в плечо.
        - И чего тебе все везет, Тонь?  - спросила она дрожащим голосом.  - Вот ведь хромая же, а ребята за тобой увиваются.
        Никакой деликатности Симка не признавала в принципе, гордо именуя ее отсутствие честностью. Я молча похлопала ее по спине. На свою несчастную судьбу она жаловалась еще долго, потом предложила прогуляться. Я вздохнула, но согласилась. Но только из задуманной нашей с ней прогулки ничего не вышло, на улице меня поджидал Валера. Я просто обомлела, увидев его рядышком с сияющим мотоциклом. В руках он держал черный шлем, еще один, более потрепанный на вид, был приторочен к сиденью. Симка беспокойно затопталась рядом, тронула меня за локоть, но ничего не сказала, побрела, ссутулив плечи и шаркая по пыли. Не сговариваясь, мы вздохнули, проводив ее взглядом, Валера, как мне показалось, с облегчением, а я - от сознания, что так нескладно все у меня получается. Но зато, когда он пригласил меня прокатиться с ним в райцентр, сразу повеселела.
        Затем была стремительная езда на мощном, рычащем звере и спина Валеры, к которой я с восторгом прижималась. От его клетчатой рубашки пахло одеколоном и немного потом. Теплый, сильный ветер бил в лицо, заставлял прятаться за его спину, не было никакой возможности разговаривать, но мне и без того было хорошо. В райцентре я бывала считаные разы. В детстве мне вообще казалось, что это место и есть Москва. Но и когда подросла, городок все еще был для меня достаточно привлекательным. Приехав теперь, я ощутила только недоумение и разочарование. Все вокруг казалось плоским и пыльным, словно декорации, давно отслужившие свой срок. Встрепанная курица рылась у покосившегося забора, пробежала рыжая собака с колтунами свалявшейся шерсти, и ни души. Но тут я заметила валяющуюся на земле возле остановки громадную бабищу с задранной юбкой и грязными ногами, покрытыми узлами вздувшихся вен. Лицо у нее было совершенно жуткое, какого-то сине-багрового цвета. По лбу и щекам ползали полчища мух, а она безмятежно дрыхла. Из-за забора, спугнув курицу, вышел мальчишка лет четырнадцати, подошел к дрыхнувшей бабе и стал
лениво пинать ее ногой в разбитой кроссовке. Мне стало нехорошо от этого зрелища, Валера потянул меня за руку, и я с облегчением тронулась за ним, не спрашивая, куда мы направляемся. Он остановился возле закусочной и завертел головой, а высмотрев скамейку под кустом сирени, обрадовался.
        - Посиди здесь, мне поговорить кое с кем надо, я быстро, не успеешь соскучиться.
        - Валер, я так пить хочу,  - стеснительно призналась я.
        - Купи себе воды,  - ткнул он рукой в сторону ларька, торговавшего всякой всячиной, и ушел.
        Вздохнув, я уселась на лавку, пить хотелось просто зверски, но денег у меня с собой не было ни копейки. Я возила ногами по земле, усыпанной шелухой от семечек и бесчисленными окурками, и гадала, зачем он потащил меня с собой, с таким же успехом я могла бы сидеть дома, даже лучше было бы.
        - Что так долго-то?  - проворчала я, завидев Валеру.
        - У тебя, случайно, водички не осталось?  - улыбнулся он мне в ответ.  - Шашлык такой острый, что одной бутылки пива мало оказалось.
        - У меня денег нет.
        - Ну, значит, дома попьем,  - рассудил он.
        Ссадив меня за несколько метров от моего дома, Валера заглянул мне в лицо:
        - Ты чего такая кислая, не понравилось кататься?
        - Не понравилось,  - твердо ответила я.
        - Тебе трудно угодить,  - вполне искренне удивился он,  - другая радовалась бы.
        - Вот и катай других.  - И я вырвала руку, которую он схватил.
        - Да какая муха тебя укусила, в самом деле? Ты всегда такая капризная?  - Валера уже заметно сердился.
        - Всегда.  - Я почувствовала, что слезы наворачиваются на глаза, вот-вот потекут ручьем, и поторопилась уйти.
        На следующий день Валера не появился, не появился он и через день, и через два. Симка тоже не появлялась. Я сначала разозлилась, потом подумала, что стоит мне самой к ней зайти. Симка не то ужинала, не то еще только собиралась, но в палисадник все же вышла.
        - Чего не заходишь?
        - А то ты не знаешь?  - угрюмо отозвалась подружка.
        Я вздохнула, вопрос глупый, конечно, но с чего-то же надо начать разговор.
        - А у вас все, что ли? Больно быстро.
        - Не знаю,  - скрепя сердце выдавила я.
        - Как не знаешь, коли уехал?  - рассердилась Симка.
        Я опустила голову и стала старательно рассматривать свои пыльные кеды, кеды как кеды, старые и пожелтели уже.
        - Сим, а давай еще разок в пещеры слазим?
        Симка от удивления только глазами лупала.
        - Полезем, а? Только на этот раз фонарик обязательно бери, а я еще и кочергу возьму на всякий случай.
        Симка подумала и кивнула.
        - Вправду загадка века получилась, меня тоже любопытство берет,  - скромно призналась она. Потом оглянулась по сторонам, словно в ее палисаднике мог прятаться отряд вражеской разведки, и продолжила шепотом: - Мне даже сон приснился про этих… про инопланетян, представляешь? А вдруг они там?
        - Не чуди, Сим, нет там никаких инопланетян.
        - А кто есть?  - сурово допытывалась подруга.
        - Да не знаю я!
        - То-то!
        Уговорились мы с Симкой в субботу на семь часов утра, она сама предложила так рано идти, чтобы «никто не застукал», по ее выражению. Я согласилась, мне чем раньше, тем лучше. Конечно же она проспала, прибежала в восемь всклокоченная, заспанная и с пустыми руками.
        - Вот как хочешь, Симка, а я не пойду с тобой! Чеши домой, возьми фонарик и пару бутербродов хотя бы.
        - Ага, разбежалась, бутербродов, так мне мамка их и даст!
        - Да что ж она жадная у тебя такая, что ей два куска хлеба жалко для собственной дочери?  - сделала я удивленный вид.
        Симка посопела малость, но, видя, что я не намерена ей на этот раз потакать, поплелась за припасами.
        Дорогой Симка трещала как заведенная. К немалому удивлению, я узнала, что Ромка с Галочкой никуда из деревни уезжать не собираются. Более того, оказывается, Ромка уже устроился работать на пилораму.
        - Как-то это все странно, а как же город? Ромкина мать хвасталась, что квартиру ему там дали, мол, не надо больше деньги тратить на чужое жилье.
        - И не квартиру вовсе, а комнату в коммуналке,  - перебила меня подружка.
        Так мы болтали почти до самых пещер, потом Симка примолкла и стала озираться. В первую пещеру мы залезли легко, лаз вроде бы еще шире стал, а подойдя к тому месту, где был ход во вторую, выпучили глаза. Хода не было. Непонятно кто тщательно, большими камнями заложил его да еще для крепости цементом замазал.
        - Какой гад это сделал?  - слегка дрожащим не то от удивления, не то от злости голосом громко вопросила Симка.
        В ответ сверху на нас просыпалась тонкая струйка песка.
        - Тихо!  - прошипела я и дернула ее за руку.
        - А что?  - не сдавалась она.
        - А то, что обвал своим криком сделаешь.
        Симка вздохнула и полезла назад. Я задержалась немного, посветила по стенам, но нигде никакого прохода не заметила, а ведь был же еще и второй, мы именно в него тогда полезли сдуру, а теперь от него и следа не осталось.
        - Ну что?
        - Кранты, Симка, от второго хода даже метки не осталось, некуда теперь лезть.
        - Зря ты, Тонька, кочергу тащила,  - захихикала она. Потом, отбежав от меня на несколько метров, вдруг крикнула: - Айда купаться!
        Странно, но мне послышалось эхо. Я стояла, раздумывала и вертела головой, а Симка уже раздевалась. Я тоже заспешила, скинула футболку, джинсы и в стареньком, выцветшем купальнике, что мне мать купила еще в восьмом классе, полезла в воду. Догнала Симку и макнула ее поглубже, как раз оказалось для этого подходящее место. Она вырвалась, завизжала, стала брызгаться, но у меня это лучше получалось. Мы вопили, кувыркались, но я нет-нет да поглядывала на берег - мне все время слышался какой-то отзвук. Накупавшись всласть, повалились на травку. Вскоре я стала одеваться, Симка удивилась, но я отмахнулась и полезла вверх обследовать разросшийся куст: нет ли за ним чего? Симка, хоть и повертела пальцем у виска, все же следила за моими поисками с большим интересом. И я таки нашла ее, эту щель проклятущую! Сначала мне было сомнительно, что я в нее влезу, уж больно узко, но голова и плечи прошли легко.
        - Подожди,  - засопела сзади возбужденная Симка,  - боязно же, давай сначала посветим фонариком.
        Предложение было хорошим, однако неосуществимым, лаз изгибался под углом, и пятно света упиралось в глинистую стенку.
        - Елы-палы, не видно же ничего!  - расстроилась подружка. Ее явно охватил азарт первооткрывателя, и она ринулась лезть первая.
        - Эй, эй!  - придержала я ее.  - Тут может быть опасно, кто-то же облюбовал это место.
        - Думаешь, медведь там?  - округлила Симка глаза.
        - Какой медведь, Сим? Он, что ли, по-твоему, цементом лаз замазал?
        Несколько метров мы ползли на карачках, потом ход расширился, но выпрямиться было нельзя, шли согнувшись несколько минут и вдруг уперлись в стену. Дальше хода не было.
        - Вот черт! Да свети ты!  - вполголоса воскликнула я и стала ощупывать преграду.
        - Не поминай здесь лукавого,  - испуганно проскулила подружка, послушно включив фонарик.
        - Никакого цемента, все натуральное, не пройдем здесь,  - разочаровала я себя и ее.
        - И что, зря лезли?
        - Пойдем назад, я буду ощупывать эту стенку, а ты ту, что-то мы пропустили с тобой.
        Дверь опять же нашла я, грубую, из необструганного дерева. Открыть эту таинственную дверку не удалось, сколько мы ни пыхтели, Симка ноготь сломала, я - два, да еще занозу в ладонь всадила здоровую. Измучившись, мы вылезли на белый свет. Симка молчала, но глядела вопросительно.
        - Инструменты надо брать,  - поделилась я пришедшей мыслью.
        - Топор, что ли?  - деловито уточнила она.
        - Да нет, какой топор. Хотя… может, ты и права, без топора не получится.
        - И какой же гад понаделал все это?  - гадала она обратной дорогой.
        А мне пришла мысль, которая все больше меня тревожила и томила: а не в слишком ли опасное дело мы лезем?
        Догадками о том, кто мог сделать дверь и зачем, а главное, что находится за этой таинственной дверцей, я развлекалась до вечера. Пару раз из-за этих мыслей невпопад ответила бабульке, пока не получила от нее хорошую отповедь:
        - Где летаешь, опять голову потеряла? Говорила тебе, что не будет никакого проку от этого городского прощелыги!
        Под окном кто-то засвистел.
        - Во, соловушка твоя прилетела,  - продолжала ехидничать бабка.
        Я вышла, кутаясь в драный бабкин платок и на ходу дожевывая пирожок. По другую сторону забора стоял Валера и смотрел на меня не сказать чтобы очень приветливо. Кусок пирога так и застрял у меня в глотке.
        - Ты где целый день была, я два раза заходил к тебе!
        Я чрезвычайно удивилась, почему бабка ни словечка не проронила мне об этом, но независимо ответила:
        - На речке была, купалась.
        - Не ври! Был я на речке, сам купался, да что-то тебя там не видел.
        - Мало ли что ты не видел, речка длинная, разве ты всю ее обошел?
        - Допустим, и с кем же ты купалась?
        - А тебе что за печаль?
        Валера опешил:
        - Разве ты не со мной гуляешь?
        Почему-то мне было приятно это услышать, но сдаваться я пока не спешила.
        - Сама не разберу, с тобой или нет. Уехал куда-то, а мне ни гугу, не попрощался даже.
        - Думал, за день обернусь, да не вышло, а тебя брать без толку, да и работаешь ты.
        - Работаю,  - подтвердила я.  - Как же без работы, а ты нет, что ли? Больно отпуск у тебя длинный.
        - Что-то ты мне сегодня не нравишься, завтра зайду, может, сговорчивее будешь,  - после продолжительного молчания буркнул Валера.
        Но назавтра, как обещал, он не пришел, я промаялась весь вечер в палисаднике, напрасно комаров кормила. А ночью Валера мне приснился. Что происходило во сне, не помню, помню только, что такой он был там хороший да ласковый, словно самый дорогой мне человек.
        Как на работу пришла, так на меня и посыпалось! Сначала заглянул глава, Петр Семенович. Он то ли всегда сердит на меня, то ли глядеть ему на меня противно, но только в лицо мне не смотрит никогда, отвернется и цедит слова, словно деньги в долг дает.
        - Семинар завтра в районе, велели явиться.
        - Какой семинар?  - удивилась я такой новости.
        - Обыкновенный, какой всегда бывает.
        - А почему я ни про какие семинары не знаю?
        - Потому что не сообщал я тебе ничего про них,  - очень буднично ответил глава.  - На чем ты на этот семинар поедешь, а? Уж не думаешь ли, что я тебе мою машину дам, а сам пешедралом пойду?
        - Так и сейчас бы не говорили, зачем?
        - А сильно злятся они там на тебя,  - с удовольствием объяснил мне Петр Семенович,  - аж раскричалась тетка твоя, которая по культуре, забыл, как зовут. Короче, завтра полдевятого подходи к моему дому, захвачу тебя с собой, обратно - на попутке доберешься.
        Я только покрутила ему вслед головой. Уже после работы, когда я прикрепляла на дверь бумажку, что меня завтра не будет, прилетела Симка. Прочитала бумаженцию, обрадовалась сдуру:
        - С утра завтра полезем, да?
        - Не знаю, куда ты полезешь, а я в район.
        Симка надула губы.
        - Ну ведь договорились же!  - Но тут до нее наконец дошло про район, глаза подружки моментально заблестели.  - Ой, ты едешь, да? И с кем, с Валерой? А зачем?
        - С Петром Семеновичем, он меня подвезет.
        Услышав про семинар, Симка заметно поскучнела.
        - Ну наконец-то Черныши изволили явиться!
        Мое жалкое объяснение, что мне не на чем приезжать, было отметено категорически. Следующие три часа я провела в сложной борьбе с сонной одурью и недоумением. Ничего нового и дельного я не услышала. Хорошо хоть не уснула. Когда все закончилось и основная масса потянулась к выходу, я потрусила за ними. Спустившись вниз, толпа стала растекаться на отдельные ручейки. Я растерялась, но тут меня окликнула одна из женщин с полным румяным лицом и в удивительно пестром платье:
        - Ты ведь Кострикова Тоня? Чернышовская, да? Я не сразу тебя приметила, но потом гляжу, знакомое лицо. Ты что же, не узнаешь меня?  - Я отрицательно покачала головой.  - Да я ж Головкина Аделаида, в Печорах клубом заведую, ну и библиотекой, само собой, у нас-то все едино, а не врозь, как у вас. Да я у тебя и в библиотеке была, ну, с комиссией, помнишь?
        Я обрадованно закивала.
        - Пойдем-ка, Тоня, чайку попьем или водички какой, страсть как пить хочу, прямо глотка вся пересохла.
        Немного денежек у меня с собой было, я взяла себе в буфете стакан холодного чая с лимоном и маленькую булочку с кунжутом, очень уж есть захотелось. Аделаида потом пошла искать своих, у нее было местечко в чьей-то машине. Я вздохнула, проводила завистливым взглядом их запыленный «козлик» и побрела на окраину ловить попутку. Ловила я ее долго. Может, слишком робко руку поднимала или не внушала никому симпатии, но никто не хотел останавливаться.
        Когда же наконец возле меня затормозила машина, я даже заморгала от удивления.
        - Садись, тебе куда?
        - В Че-черныши,  - с трудом выдавила я из себя.
        - Хорошо, по дороге, значит.
        Кое-как я залезла в машину, оказавшуюся неожиданно высокой, и примостилась на сиденье.
        - Тебя как зовут-то?  - спросил мужчина, трогаясь с места.
        - Тоня. Кострикова Тоня.
        - Надо же,  - удивился он,  - редкое имя, у меня ни одной знакомой с таким именем нет, ты первая будешь.
        Мне показалось, что он смеется надо мной, и я покосилась в его сторону. У него оказалось крупное лицо с сильно загорелой кожей, коротко стриженные волосы с проседью на висках, черные небольшие усы, и он вправду улыбался. Видно, заметил, что я его изучаю.
        - Ну что, нравлюсь я тебе?
        С перепугу я начала что-то блеять, но он успокоил:
        - Да шучу я, чего ты так всполошилась? Приятно же подвезти молодую красивую девушку, вот и настроение хорошее. Меня, кстати, зовут Александр Николаевич Самойленко, хоть ты и не спрашиваешь.
        Я сидела пунцовая до самой шеи, до того он смутил меня своим неожиданным комплиментом, невмоготу мне что-то от этого стало, хотелось возразить.
        - Разве ж я красивая?
        - Конечно,  - незамедлительно последовал уверенный ответ,  - а что, кто-то думает иначе? Не верь ему, просто у него испорченный вкус.
        Теперь мне сразу захотелось заплакать или лучше провалиться куда-нибудь, и я почти шепотом проговорила:
        - Нога у меня.
        - Что - нога?  - насторожился Александр Николаевич и, отвлекшись от дороги, посмотрел на мои ноги.
        Я натянула подол на коленки, мысленно выругав себя, что поехала в юбке, а не в брюках, но старые мои джинсы не таковы, чтобы ехать в них на семинар.
        - Ноги как ноги, не придумывай. Вы, девчонки, любите сочинять себе страдания: то нос не такой, то глаза, то ноги. Носи, что Бог дал, и держи выше голову!
        От такой отповеди я пришла немного в себя и сумела объяснить:
        - Нога была у меня сломана и срослась как-то неправильно, вот и прихрамываю иногда.
        - Ну, это ерунда, но все равно жаль, а поправить нельзя?
        - Что?  - растерялась я.
        - Ногу твою, операцию какую-нибудь сделать, это ведь не проблема в наше время.
        Я задумалась. Как-то раньше мне никогда не приходило в голову, что беду мою можно поправить, думала, что так и мыкаться мне до самой смерти.
        - Деньги нужны, наверно, большие,  - рискнула я предположить.
        - Сколько-то нужно, конечно, как же без этого? Ну а что родители, неужто не дадут?
        Я приуныла:
        - Какие родители?
        - Ну-ну, родители у всех есть, или ты сирота горемычная?
        Я опять заалела, поражаясь тому, как ловко удается этому человеку несколькими словами вгонять меня в краску.
        - Чего примолкла, есть у тебя родители или нет?
        - Есть, мама и бабушка.
        Этого ему почему-то показалось мало.
        - А отца нет?
        - Отца нет, отчим только.
        - Только! Это же мужик!  - обрадовался неизвестно чему Самойленко.  - Вот пусть он и даст денег тебе на операцию.
        Я возмущенно завозилась, подол юбки немедленно пополз вверх, пришлось опять за него хвататься.
        - Как же, даст! Да он мне скорее вторую ногу сломает, чем хоть на рубль раскошелится!
        - Ишь ты, суровый он у тебя, однако, мужик!  - присвистнул Александр Николаевич.
        - Слава богу, не у меня, у матери, я с бабушкой теперь живу,  - не удержалась я от пояснений.
        Он опять внимательно и цепко посмотрел на меня, но ничего не сказал.
        Мне вспомнился робкий, виновато-обожающий взгляд, каким мать смотрит на отчима, и в очередной раз сердце захлестнула едкая горечь пополам с жалостью.
        - Показывай, где бабушка твоя живет?
        Я очнулась и с удивлением увидела, что мы уже в Чернышах, ничего себе, быстро доехали, с ветерком.
        - Сколько я должна?  - стесняясь и потому хрипло, спросила я.
        - Э-э, милая, да у тебя денег не хватит расплатиться со мной.
        Я испуганно уставилась на него и обнаружила, что он смеется.
        - До чего же ты пугливая, прямо ничего сказать тебе нельзя! Беги домой, я по этой трассе часто езжу, может, и увидимся еще когда.
        Я скомканно его поблагодарила и выбралась из машины, чуть не упав, потому что забыла, какая она высокая. Александр Николаевич ловко поддержал меня под локоть, перегнувшись через сиденье. Я подождала, пока он развернется и уедет, помахала ему вслед рукой, обернулась к дому и чуть не упала вторично. На лавочке перед палисадником сидели Симка с открытым ртом и очень мрачный Валера. Мало того, еще в окошке маячила бабка, чье выражение лица тоже не сулило мне ничего хорошего.
        «Да что же не везет мне так!» - мысленно простонала я, но присобралась все же и постаралась принять независимый вид.
        - Привет! Чего сидите, меня ждете?
        Симка только икнула в ответ и округлила глаза еще больше.
        - С кем это ты на джипах раскатываешь?  - желчно осведомился Валера.
        - Да не знаю,  - небрежно отозвалась я,  - из райцентра с семинара добиралась, мужик какой-то подвез.
        - С мужиком незнакомым поехала, и не побоялась?  - не то восхитилась, не то удивилась подружка.
        - Что ж мне, оставаться там? Туда меня глава подвез, а обратно велел попуткой добираться, вот я и добралась,  - попробовала я разрядить обстановку.
        Лицо у Валеры посветлело, но Симка ухитрилась и тут напортить.
        - Я гляжу, вы больно долго в машине сидели,  - заявила она с подковыркой.
        Я огрызнулась в ответ:
        - Должна же я человеку спасибо сказать, подвез меня и денег не взял.  - Увидев, что Симка продолжает многозначительно покачивать своей глупой головой, а ухажер мой опять потемнел, я влетела в калитку.
        Ушла я от них лихо, но мне было не по себе. А тут еще и бабка раззуделась, что не дело, мол, молодой девушке садиться в машину неизвестно к кому, и если не возят меня туда и обратно, то нечего вовсе в райцентр ездить. Все мои смиренные объяснения, что на семинар я обязана являться, что меня и так ругали, бабке были что об стенку горох. Я расстроилась от всей этой воркотни и вскоре ушла посидеть, проветриться. Сижу, отмахиваюсь веткой от комаров, гляжу, Тимоха мимо идет, что ему в этой стороне надо, не пойму никак, а только то и дело я вижу, как он мимо идет. Может, к Наташке Зареченской похаживает? А что, все может быть, Кольку же ее очередной раз посадили, а без мужика она долго не выдерживает.
        - Давай мириться,  - вдруг услышала я и от неожиданности вздрогнула.
        Оказывается, пока я о чужих амурах размышляла, Валера мне под бочок присоседился. Болтали мы с ним больше часа, семечки грызли, у меня в кармане горсть завалялась, он анекдоты рассказывал, хоть и старые, а все равно смешные, я хохотала. Бабка два раза голову из окошка высовывала, потом, видимо, спать легла, свет везде погасила. Мы с Валерой тогда на сеновал подались. Я не хотела сначала, да он уговорил. Мне было стыдно, что так поддаюсь, но и радостно, что нужна ему. Потом я уж уходить собралась, а он вдруг спросил меня:
        - Поедешь со мной?
        - Куда?!  - чуть не ссыпалась я вниз от неожиданности.
        - Видно, мало меня любишь, если спрашиваешь.
        Я еще больше удивилась и присела там, где стояла.
        - Что, уж я и спросить тебя ни о чем не могу? Чудно как-то.
        - В районе с тобой жить будем, я уже договорился и о жилье, и о работе для тебя.
        Целая буря поднялась во мне от его слов, но спросила я спокойно:
        - И какая же?
        - Да ничего особенного, на молокозаводе работать будешь, не волнуйся, работа простая, ты справишься.
        - А ты тоже там работать будешь?
        - Нет, для меня работы подходящей пока нет, но я найду со временем себе что-нибудь, не переживай за меня.
        - Я и не переживаю,  - ответила я даже не деревянным, а каким-то жестяным голосом.
        - Баб, ты на молокозаводе когда-нибудь была?  - спросила я утром у бабульки.
        - В Павлищах, что ли? Была.
        - Легко там работать?
        - Да разве легкая работа бывает? Может, только в конторе, но не возьмут тебя туда, там своих пруд пруди.
        - Я и не собираюсь, так просто спросила.
        - Спросила! А я тебе так скажу, Тонечка, лихо задумал твой дружок на твоей хребтине в рай въехать! Только рассчитал вот плохо, я жива еще покуда!  - Бабка глядела воинственно, но губы у нее дрожали.
        - Ну чего ты, бабуль, какой еще рай? Никуда я не делась, тут я.  - И повертела в воздухе руками. Но мысль о жизни в райцентре продолжала меня грызть.  - А может, и ничего, другие-то работают, а, баб?  - закинула я удочку чуть погодя.
        - То другие, а ты…  - И, видя, что я недоверчиво качаю головой, бабулька ринулась в атаку: - Там вся работа на ногах, крутиться, вертеться надо, здоровому нелегко, а ты хрупенькая, болеешь часто, тебе тяжелее других будет.
        Я поняла только, что она о ноге моей говорит, и тяжко вздохнула в ответ, всю жизнь мне эта нога испортила!
        - Так зовет он тебя, щеголь-то твой?
        - Зовет вроде.
        - Вот то-то, что вроде. А сам-то где он работать будет?
        - Не нашел пока еще, но найдет обязательно.
        - Ах, Тонечка, детка, ежели б Митя мой жив был, разве дал бы он тебя в кабалу? А меня, старую, ты не слушаешь.  - Бабкин голос задрожал, она зашмыгала носом.
        Я посмотрела на нее с испугом: неужто и вправду плачет? Но глаза у бабки были сухие, только щека одна мелко-мелко дрожала. Я обняла ее, прижалась к старенькой поплиновой кофтенке, которую помнила с детства. Может, и не нужно никуда от нее уезжать? Может, так и будем с ней жить-поживать и никто мне не нужен? Но как прожить без любви, без надежды на счастье?
        Происшествие было нешуточным: внезапно объявившийся Александр Николаевич вдруг пригласил меня на концерт в областную филармонию. Я еще думала, что ответить, а Симка, оказавшаяся возле, уже загорелась ехать. Съездили. Неплохой был концерт, только неловко я себя чувствовала. Ведь совсем этого человека не знаю, да и старше он меня намного, и опять же, несвободная вроде я. Не то чтобы совсем уж виноватой себя перед Валерой считала, но все-таки, не надо было на концерт ездить. Но только я разогналась рассказать ему об этом во всех подробностях, как он меня прервал.
        - Знаю,  - только и буркнул, а больше ни словечком об этом не обмолвился.
        Странно как-то. Он мне все про райцентр и про завод талдычит, а я, сколько ни думала, так ничего и не решила. Сердце пополам рвется: и Валеру обидеть не хочу, и бабку до слез жалко.
        - Что ты мне про завод этот все расписываешь? Я, может, и не собираюсь туда.
        Он умолк на полуслове, схватил меня за руку, в глаза заглянул:
        - Ты что, серьезно? Ты не шути так, дело важное. Жить-то как будем, если ты на завод не пойдешь?
        - Что ж мы, на мой только заработок жить станем?  - тихо спросила я.
        - А на чей?!  - вызверился он, но взял себя в руки.  - Ты уже не девочка, понимать должна. Работы у меня пока нет, но зато я о дешевом жилье договорился, для тебя работу нашел. Разве мало? Поработаешь, пока не родишь, а там и я себе что-нибудь найду.
        Я оторопела:
        - Как родишь? Я и не беременная еще,  - густо покраснела.
        Он отмахнулся:
        - Забеременеешь, эка невидаль, я свое дело знаю, и ты о своих не забудь.
        - У тебя же есть жилье, ведь ты же где-то прописан?  - не нашла я ничего более умного спросить.
        Валера резко повернулся ко мне:
        - Слушай, да ты совсем…  - он поискал подходящее слово,  - ребенок, что ли? Неужели думаешь, что мои родители примут тебя в свои нежные объятия, если я тебя к ним из деревни привезу? Даже не мечтай об этом, на порог не пустят!
        - Зачем же ты тогда на мне женишься, если меня даже на порог нельзя пускать?  - сглотнула я уже близкие слезы.
        Он смутился, взял опять мою руку, но тут же выпустил, сморщился страдальчески:
        - Нравишься ты мне, вот зачем. Характер у тебя хороший, когда не капризничаешь, как сейчас. Да и на сеновале мы с тобой того… забыла, что ли? Ребенок, говорю, может быть. Не брошу же я тебя теперь?
        Слезы уже катились из моих глаз, как ни силилась я их удержать.
        - Как же, не бросишь, а про женитьбу и не говоришь вовсе, а я-то…
        - Я ж сказал тебе, что с тобой жить буду, ну? Чего ты нюни распустила?
        Тут я окончательно поняла, что жениться на мне он не намерен, и словно что-то с треском оборвалось у меня внутри. Я поднялась и, пошатываясь, как пьяная, пошла домой. Кажется, он что-то кричал мне вслед.
        Бабка моя, наверное, что-то слышала, сидели-то мы возле самого палисада. Едва я вошла, как она возникла рядом и сунула мне кружку козьего молока. Я машинально выпила, не почувствовав никакого вкуса. Так же молча бабушка стала меня раздевать, тормошить и подталкивать к кровати.
        - Рано еще ведь, баб.
        - Ложись, ложись, может, уснешь, сон утешитель на все случаи, он и приголубит, и беду избудет.
        Я легла, она пристроилась на краешке рядом и все гладила меня по голове и плечам легкой, немного дрожащей рукой. Проснулась я, как мне показалось, такая же, как и ложилась, с тою же тоской и тяжестью на сердце. Была суббота, и я с остервенением накинулась на всякую огородную и домашнюю работу. Бабулька тем временем баню истопила. После бани сели мы чаем баловаться.
        - Ну и родишь, и вырастишь, ты ж сильная, умная, не какая-нибудь пустозвонка!  - вдруг выдала мне бабка затаенную свою мысль, видно, с вечера все думала, молчала да мучилась ею.
        Я промолчала, не в силах говорить об этом спокойно, боялась, что опять разревусь.
        - Ну, То-о-нь, ну не злись, а? Ну что я сказала такого особенного? Спросила просто, спросить уже нельзя, да?
        - Отвянь от меня!
        - Злюка ты!
        Я посмотрела в ее простодушное лицо, разве ей что объяснишь? Тараторит одно и то же, это Валера ее подослал, нашел себе посла, сам-то не приходит, а Симку послал.
        - Слушай, а этот-то приезжал?
        - Кто?  - рассеянно уронила я, оглядывая сплетенный из ромашек венок.
        - Ух ты, красотища! А мне сплетешь? Да этот бандит.
        - У самой руки не отсохли. Какой еще бандит? А-а, Самойленко, что ли? Вчера был.
        - Иди ты! И что?
        - Замуж звал,  - небрежно так сообщила я, с любопытством наблюдая, как меняется Симкино лицо, отражая все степени и стадии изумления.
        - Те-е-бя?!
        - Ну не тебя же?
        - Это ты издеваешься надо мной, да? Ну ладно, ладно, подруга называется!
        - Да ты чего разошлась-то? Тебе-то что?
        Симка вдруг стала багровой, вскочила и забегала по берегу.
        Купающиеся неподалеку от нас ребятишки уставились на нее. Набегавшись, Симка плюхнулась возле меня и заревела. Утешать я ее не стала, побесится и успокоится сама.
        - Всю жизнь ты мне загубила!
        - Ну не всю.
        - Ага, издеваешься! Кто Валеру у меня отбил? Ты! Отбила и бросила, не нужен стал. А Самойленко кто отбил? Ты, змея подколодная!
        - Здрасте, Самойленко я у нее отбила, глядите-ка! Он что, к тебе подкатывался разве?
        - А то нет! Шампанским угощал, икрой кормил!
        - Так он нас обеих в театральном буфете угощал, вспомни-ка! Что ж ему теперь, на обеих из-за этого жениться?
        Симка продолжала рыдать.
        - Ладно, перестань, чего ты? Ты ж его не вспоминала и бандитом вон обозвала.
        - Это ж я любя!  - простонала подружка и вдруг сменила тон: - А свадьба когда?
        - Чья?
        - Твоя же с Самойленко, дура ты этакая!
        - Пусть дура,  - быстро согласилась я, видя, что она опять начинает багроветь,  - только не будет свадьбы.
        Симкины слезы моментально просохли.
        - Что, правда? Неужто отказала? И правильно, он тебе в отцы годится.
        - А тебе?  - начала я смеяться.
        Симка мрачно глянула на меня, но не удержалась, прыснула. Когда мы отсмеялись, я рассказала ей, что Александр Николаевич уже был женат и у него есть двенадцатилетняя дочка, а жена разошлась с ним, уехала куда-то и ребенка увезла.
        - А бабка твоя знает?
        - Знает, но ничего мне не сказала.
        - Во дает старая!
        Я вдруг заметила, что кожа у Симки покраснела. Посоветовала ей побыстрее одеться и сама стала одеваться. Едва голова моя вынырнула из футболки, как я увидела такое, что заморгала от удивления. По берегу, чуть выше нас шел Мишка Хорек и обнимал за талию молодую длинноногую девицу, что-то нашептывая ей в ухо. Та звонко смеялась.
        - Смотри, смотри!  - схватила я Симку за руку.
        Симка презрительно сморщила нос:
        - Ну и что? Это ж сестра Татьяны Ивановны, которая перваков учит.
        - Да я тебе не про нее, а про Хорька.
        - Тю, глаза бы мои на него не глядели, ирод!
        - Да как он смел появиться здесь?
        - А кого ему бояться-то, тебя, что ли?  - И Симка насмешливо посмотрела на меня.
        Что-то тут явно было не так.
        - Да он же преступник! Он у Тимохи дом поджег, а теперь ходит как ни в чем не бывало.
        У Симки от моих слов рот приоткрылся.
        - Ты что, Тонька, рехнулась? При чем тут Хорек, когда Тимоху Наташка Зареченская подпалила?
        - Наташка?! Да ей-то зачем?
        - А Хорьку зачем?
        Я начала горячиться.
        - Ну как же! Ты что, Симка, позабыла разве, ведь именно Тимоха тогда не дал Хорьку побить меня. Ну у клуба, помнишь?
        - Ты, подруга, как на Луне живешь, ничего не знаешь. Наташка-то уж давно подкатывалась к защитничку твоему, на шею вешалась при всех.
        Я отмахнулась нетерпеливо:
        - Ну и что? Она всем мужикам на шею вешается, кто не скидывает, тот и ее.
        - Э, Тимоха у нее на особом счету, она за него еще поперед Кольки своего замуж хотела, а он не взял, вот она и бесится. Наташка еще лет пять назад ему петуха подпустить хотела, да не вышло тогда.
        - А чего он ее замуж не взял? Она ведь симпатичная, Наташка-то.
        - Да разве его поймешь? Он же чудной, а может, Федосья ему не велела. Только я думаю знаешь что?  - И Симка, наклонившись, зашептала мне в ухо: - Из-за тебя, уж больно сильно он тобой увлекается.
        Я отшатнулась:
        - Ты что, Симка, больная, что ли? Да мне тогда сколько лет-то было?
        Она шмыгнула носом и пошлепала губами, подсчитывая что-то в уме.
        - Годов-то мало, это верно, может, он ждать тебя собирался.
        От этих ее предположений я почему-то почувствовала себя оскорбленной.
        - Попробуй только, еще раз скажи, так тебе врежу, что заикаться начнешь!
        - А что тогда?  - Симка, хитренько посматривая на меня, на всякий случай все же отодвинулась.
        - Да ничего! Просто Тимоха всегда к бабке моей хорошо относился. Ведь она в деревне единственная, кто с его теткой дружит.
        - То бабка, а то ты.
        Расставшись с Симкой, я пошла домой и возле калитки столкнулась с Тимохой. Он, как ни странно, выходил от нас. Увидев меня, расплылся в улыбке и неожиданно галантно уступил мне дорогу.
        - Черт знает что!  - выругалась я в сердцах.
        Лицо его тут же приняло вопросительное, можно сказать, настороженное выражение. Я махнула рукой: ничего, мол.
        - Баб, чего это Тимоха к нам приходил?
        - Ко мне приходил,  - поджала она губы.
        - А зачем?
        - На спрос, а кто спросит, на том черти катаются,  - проворчала бабка, но потом сменила гнев на милость: - Черники целое лукошко принес, ты ж любишь ее.
        - Ага!  - обрадовалась я.  - И что, уже много ее?
        - Много, сказал. И возле заимки, и на вырубке.
        Я уставилась на бабку во все глаза:
        - Кто сказал, Тимоха? И как это он сказал?
        Она смущенно хмыкнула:
        - Пошутила я, Тонь, не обращай внимание,  - и отвернулась от меня.
        Что за дела? Но за черникой хорошо бы сходить, Симку надо подбить на это дело, вот что!
        Все уже было сказано, и не один раз, и упреков в мой адрес я выслушала столько, что на год вперед хватит, а он все на что-то надеялся. А что бы ему не надеяться, если я сижу рядом с ним на лавочке, мерзну и слушаю ругань его несправедливую?!
        - Валер, ну на что я сдалась тебе? Что ты прицепился ко мне намертво, разве больше женщин нет?
        - Ты хоть слышишь, что говоришь? Как будто вся моя забота в том, чтобы бабу себе найти. Да у меня их знаешь сколько?  - Он тут же опомнился.  - То есть могло бы быть, если бы я только захотел. А я вот все тебя уговариваю да уламываю, а ты как камень!
        Я передернула плечами и встала.
        - А ты не уговаривай, что я тебе, коза, что ли, или ребенок маленький? Ты предложение сделай, как полагается, руки и сердца, а то я только про работу слышу от тебя, а про любовь что-то ни словечка.
        Валера тоже вдруг вскочил и расставил руки. На мгновение мне показалось, что он придушить меня намеревается или влепить мне оплеуху.
        - Я же говорил тебе, что мои родители ни за что…
        - Да слышала я, слышала!  - перебила я его.  - Только что ж ты родителей не спросил, прежде чем меня на сеновале заваливать?
        - Что-то я не заметил, чтобы ты против была! А теперь уж не знаешь, в чем еще обвинить?  - От злости он совсем забыл, что мы рядом с домом и бабка услышать может. Голос его звенел металлом до такой степени, словно он не говорил, а резал меня. Я не отрываясь смотрела в его лицо.  - Что ты уставилась на меня? Говори же, ну?!  - Он уже тряс меня за плечи.  - Сколько я времени на тебя убил, куклу бесчувственную, а теперь ты кобенишься?
        От его последних слов мне стало легче, словно лопнул мучивший меня нарыв. Я и не вырывалась даже, смотрела в его перекошенное злобой лицо и удивлялась сама себе. Что я в нем такого необыкновенного находила? Ну да, красивый, и что? Разве заменит это доброту или любовь? Ничего ко мне он не чувствовал никогда, просто удобна была ему чем-то, а сейчас из себя выпрыгивает потому, что оскорблен отказом. Я почувствовала ожог пощечины на щеке слева, потом справа, голова мотнулась из стороны в сторону. Отскочив, я запнулась о скамейку, попятилась, но не удержалась и упала, сев с маху на землю, упершись спиной в забор и об него же крепко приложившись затылком. В голове загудело, как в колоколе. Валера стоял, пригнувшись надо мной, и смеялся! Вся кровь словно бросилась мне в голову, я себя не помнила. Схватив его за ногу, дернула на себя что было силы. Он упал и не смог сразу подняться, а я убежала домой.
        На вырубку мы не пошли, а все из-за Симки, кто-то ей сказал, что на той стороне черники просто море.
        - Так если близко от Печор, они там все и оберут,  - пыталась я ее образумить.
        - Ой, кому там обирать-то, одни старики и старухи остались.
        Пришлось за реку идти, хорошо хоть Воровка совсем обмелела. Ягод было, правда, не так много, как Симка расписывала, но бидончик набрать удалось. Может, и второй набрала бы, да подружка змею заприметила, домой заторопилась.
        - Вот если правда, что Бог все создал, то змеи ему зачем понадобились?  - размышляла она вслух обратной дорогой.  - Ведь нет от них никакой пользы, а уж противные, страх один!
        - Уж больно ты горазда за Бога решать!
        - А тебе змеи нравятся? Вот скажи, нравятся, да?  - приступила она ко мне. Я только вздохнула в ответ.  - То-то же! Ой, что это?  - И она застыла, вперив взгляд в землю впереди себя.
        Я опасливо отшагнула, неужели опять змея? Но, судя по тому, что Симка упала вдруг на колени и принялась шарить в траве, змеей это быть не могло.
        - Гляди-ка,  - удивленно проговорила она нараспев и поднесла раскрытую ладонь к моему лицу. На ладони, черной от ягод, лежал золотой крестик с разогнутой дужкой.
        - Странный какой,  - просопела Симка, рассматривая свою находку.
        - Может, католический?  - сделала я смелое предположение.
        - Ну да,  - не поверила она,  - откуда?  - взвесила еще раз на ладони и посмотрела на меня.  - Тяжелый, попробуй. Вдруг золотой?  - спросила с надеждой.
        - Да, похоже на золото, но на золоте всегда клеймо ставят, поверни-ка.
        Клеймо было, и Симка возликовала:
        - Вот повезло-то мне! Да ты глянь как следует, на!
        Но я не взяла и постаралась охладить ее пыл:
        - Ты что, забыла, Сим, чужой крест в руки не берут.
        Она сморщилась и отмахнулась:
        - Да что будет-то? Не укусит же он меня?
        - Укусит не укусит, но я не взяла бы.
        - Это потому, что я нашла, а не ты, мне просто завидуешь.
        Я заговорила о другом, решив ей не перечить. При переходе речки Симка оступилась и упала бы в воду, но я успела удержать ее за локоть. Она, видимо, не придала этому значения. Я же подумала: а не начало ли это неприятностей? Мы остановились с Симкой там, где и всегда расставались после прогулок, я начала что-то говорить о следующем походе за ягодами, но тут из окошка показалась Чегодаиха, мы чересчур близко на этот раз подошли к ее дому.
        - Стоит, лясы точит!  - обратилась она ехидно к моей подружке.  - Мать у нее там при смерти валяется, ногу себе напрочь оттяпала, а дочка и в ус себе не дует!
        Симка охнула, уронила крестик в пыль, мгновение смотрела на него жалобно, однако не выдержала все же, схватила в горсть, побежала.
        Я за ней, может, помочь чем надо.
        - А уж кровищи-то, кровищи, целая лужа!  - прокричала нам вслед вредная баба.
        Во дворе и сенцах Симкиного дома толпился народ, в основном старые бабки. Увидев их, моя подружка побледнела и грохнулась бы в обморок, если бы я быстренько не подхватила ее. Двери в дом и в залу были настежь. Симкина мать, мрачная, с перевязанной ногой, сунутой в разношенную галошу, замывала пол, тряпка в ее руках имела красный цвет, да и на полу были кровяные разводы. Но удивило меня не это, а то, что Симкин отец, не обращая ни малейшего внимания ни на жену, ни на любопытствующие лица соседей в дверях, с блаженной улыбкой на грязной физиономии сидел за столом и наворачивал какую-то еду большой ложкой прямо из кастрюли.
        - Дорвался-таки, ирод!  - прокомментировал кто-то.
        Поскольку стало ясно, что ничего ужасного не произошло и отпаивать корвалолом Симку не нужно, я пристроила подругу на стул и ушла. Позже она рассказала мне, что у них там тогда случилось. Ее отец, роясь по какой-то надобности, случайно нашел спрятанные матерью деньги, которые она откладывала на какую-то большую покупку. Нисколько даже не усомнившись в своем праве, папашка их взял, да и пропил с дружками. Несчастная обворованная жена, обнаружив пропажу заветной заначки, призвала пьянчугу к ответу. Но тому хмель все еще туманил голову, поэтому каяться он не стал, наоборот, обложил жену цветистыми выражениями, да еще и обеда потребовал. Симкина мать, и так-то нрава скандального, тут и вовсе озверела: схватила топор и принялась бегать за мужем. Тот хоть и пьяный, но оказался проворнее, выскочил в окно, сметя с подоконника на пол цветы в горшках, которые жена так любила. Забыв о муже, она бросилась к ненаглядным своим цветикам, да впопыхах уронила себе на ногу топор. Топор был острым, плотничьим и довольно глубоко вонзился углом ей в ногу, потому и крови столько было. Далее Симка, хихикая, рассказала,
что, пока мать плакала, ахала и обихаживала себя и дом, папашка, не будь дураком, вернулся в дом через окошко и вплотную занялся обедом. Я знала, что Симка отца больше любит, он никогда и пальцем ее не тронул, не то что мать, но все же меня покоробило ее хихиканье. Моя бабка на удивление тоже захихикала в кулачок:
        - Кровушку себе пустила, хорошо, может, поумнеет, а то орет как оглашенная, дело не дело.
        Возвращаясь с работы, я опять встретила Тимоху у нашего дома.
        - Баб, чего это Тимоха повадился к нам, чего ему надо?  - крикнула я в сторону кухни.
        В ответ - тишина. Нет ее, что ли? Но потом высунулась.
        - Уж человек и в гости ко мне зайти не может?  - осведомилась бабулька сухим тоном.
        Что за дела у них могут быть? Попозже вечером, собирая на стол, она невзначай обронила:
        - Федосья видеть тебя хочет, сходи к ней в субботу.
        Я чуть не выронила хлеб.
        - Меня видеть?! Зачем я ей сдалась?
        - Вот сходишь и узнаешь,  - отвернулась бабка, поправляя скатерть и не давая мне возможности взглянуть ей в лицо.
        - А если я не пойду, что тогда?
        Бабка живо вскинула голову и посмотрела на меня, поджав губы. Я вздохнула и потупила взгляд.
        - Могут ведь у меня в субботу свои дела быть?
        Бабка промолчала, но ее молчание устрашало больше, чем ругань.
        Налегке идти, как я надеялась, мне не пришлось - бабка опять навьючила меня, положив в рюкзак соль, чай, муку и даже молодую картошку. Надо же, мы сами еще не пробовали, а Федосье - неси!
        Вышла я рано, но росы почти не было, не иначе как гроза сильная сегодня будет. Сначала я шла весело, даже песенку мурлыкала, а потом стало мне казаться, будто кто-то идет за мной. Остановлюсь, ничего, все тихо, а как пойду, вроде крадется кто-то. Я с перепугу долетела до Федосьиной избушки в рекордные сроки. Она кивнула без улыбки, вид у нее был такой, словно я помешала ей. Вот, думаю, лучше бы я с Симкой опять по ягоды пошла. Но делать нечего, зашла в дом. Федосья как углядела розовую чистую картошечку, так усмехнулась.
        - Спасибо за деликатес,  - говорит, а сама так смотрит, словно знает, что я этой картохи для нее пожалела. И вправду ведьма!
        Целый день у нее провела и ночевала, а что делала, помню плохо. Чай меня посадила пить, это помню, а к чаю какое-то хитрое варенье подала, по запаху так вроде малиновое, а вкус совсем другой, даже и не разберешь, из чего оно сварено. Потом она меня в баню повела, или это позже было? А ночью и вовсе чудно стало. Спать, помню, легла в кровать, а проснулась… в озере. Вода почти горячая, знакомые пузырьки со дна всплывают. Окончательно проснулась рано, ощупала все вокруг, лежу в обычной кровати, ну не странно ли?
        Иду обратной дорогой, как вдруг на мужика наскакиваю, он нагнувшись за кустом стоял. Распрямился. «Здравствуй, птичка»,  - говорит. Мне его усмешечка не понравилась, и глаза недобрые, а больше всего встревожила мысль: что он тут делает? Здесь и дороги-то никакой нет. А мужик вдруг за руку меня схватил и молчит, но дышит часто-часто. Стала я вырываться, да куда там! Мужик некрупный, с меня ростом, но силища у него немереная. Со страху у меня даже сознание мутиться начало. А он вдруг цапнул зубами меня за ухо, да так сильно, что кровь брызнула. Это он хорошо сделал, потому как на меня такая злость накатила, что заехала я ему коленом в самое чувствительное место. Он замычал, согнулся, я пнула его - он и повалился, как пенек гнилой. Но удар не впрок оказался, за ногу меня уцепить попытался. Тогда я ему опять врезала и с одной и с другой ноги. Подобрала рюкзак, пошла своей дорогой, слышу, догоняет. Ну, думаю, вражина проклятый! Сук на глаза попался, не больно большой, но сгодится. Успела только разок в мужика ткнуть, зато прямо в лицо попала. Вдруг слышу, кричит кто-то. Глядь, а это Ромка, я даже от
изумления ветку уронила. Этот откуда взялся? А Ромка на меня внимания не обращает, без надобности я ему, сразу шасть к мужику, и ну крыть его всякими последними словами! Называет его при этом Чиж. А ругает этого Чижа за пьянство, за то, что ушел без спросу.
        Ночью я проснулась с отчетливой мыслью: это даже хорошо, что ничего у нас с Ромкой не вышло. Не нравятся мне его нынешние знакомства. Бедная его Галка.
        Я усиленно зазывала Симку на бабкины пироги с малиной, но она не соглашалась.
        - Да ладно тебе, пошли давай, чего ты? Не укусит тебя моя бабулька, а пироги такие вкусные получились, объедение просто.
        Она заколебалась.
        - А что за праздник у вас?
        - Да так просто.
        Симка встрепенулась.
        - Ильин день же нынче! А еще отпуск у меня с сегодняшнего дня,  - вздохнула я.
        - Вот здорово!  - порадовалась за меня подружка.  - Только не больно ты веселая.
        - А чего веселиться? Ну отпуск, и что? Как была дома, так и останусь в нем.
        - А куда тебе надо-то?  - удивилась она.
        - Белые люди в отпуск далеко куда-нибудь ездят, на море например. Я не видала его сроду, а так хочется!
        - То ж белые люди ездят, сама говоришь, а мы с тобой как негры какие, прости господи!  - Теперь Симка завздыхала. Потом, воровато оглянувшись по сторонам, подвинулась поближе и засвистела мне на ухо жарким шепотом: - Что скажу тебе… Только это секрет.
        - Раз секрет, то и не говори,  - попробовала я отодвинуться.
        - Да ты слушай лучше!  - зашипела Симка.  - Галочка вчера хвасталась мне, мол, разбогатеют они скоро, большую деньгу зашибут. И шубу норковую ей Ромка купит, представляешь? Я так и обмерла вся!
        Я нахмурилась:
        - Вот как? И откуда же они у них возьмутся, деньги-то эти?
        Симка важно завела глаза под небеса.
        - Бизнес какой-то очень денежный.
        - Ну да, бизнес, держи карман шире! Как бы с этим его бизнесом Ромке не загреметь туда, куда Макар телят не гонял!
        Симка разозлилась:
        - Тихо ты, сказано тебе, секрет, а ты орешь на всю деревню!
        Я потащила ее за руку в дом:
        - Пойдем, пирогов поешь.
        Насилу она выпила у нас чашку чаю и съела один пирожок, настороженно следя за каждым бабкиным движением. Я не стала длить пытку, сказала бабке, что мы воздухом подышим, и пошли мы с Симкой на скамейку, захватив с собой по два пирога для поддержания сил и настроения. На скамейке Симка повела себя загадочно, стала вдруг ерзать и томиться. Я предложила ей посетить ближайшие кустики. От кустиков она решительно отказалась, но ерзать не перестала.
        - Выкладывай давай, подруга, что у тебя там случилось?
        В ответ Симка усиленно завозила ногами.
        - Ну-у, точно я пока не знаю, но, может, скоро замуж выйду,  - выложила вдруг безмятежным тоном.
        - Не может быть!
        - Чай, и я не хуже других.  - Симка сделала вид, что обиделась, но кокетливый ее тон этому противоречил.
        - Да потому, что не за кого тебе выходить! Ну вот за кого ты выйдешь, за Семку Банникова, что ли?
        - Ты думаешь, что кроме Марсианина никто и не позарится на меня?!  - теперь уже всерьез обиделась подружка.
        Я больше не стала ее торопить, сама все выложит, не утерпит. И правда, помолчав для важности, она вымолвила:
        - Познакомили меня тут с одним таким, в общем, ничего, симпатичный.
        Я вздохнула:
        - Сим, да ты объясни мне все, я же не знаю. Кто тебя познакомил и с кем? И не могло это знакомство быть давним, небось пару дней всего назад?
        - Ну ежели и пару, то что?  - дернула она плечом.
        - Да больно уж быстро, Сим. За два-то дня разве узнаешь человека, чтобы замуж за него идти?
        Она удрученно промолчала.
        - Ты не молчи, Сим, ты рассказывай, что за человек такой, откуда взялся? Кто познакомил-то вас?
        - Ромка,  - выдавила она из себя, и вдруг ее как прорвало: - Его Леней зовут, правда, красивое имя? И знаешь, он такой высокий, сильный, а глаза голубые-голубые. Вот только рыжеват малость. Но это ничего, не страшно, а так симпатичный очень. Он мне туалетную воду подарил, французскую, в такой красивой коробочке, дорогая!
        - А работает он кем?
        - Не знаю,  - беззаботно пожала она плечами.
        - Ну вот, самого главного ты и не знаешь. А замуж он тебя звал?
        Симка порозовела и потупилась.
        - Не звал, но намекал.
        Бабулька моя обычно по утрам редко бывает разговорчивая, а нынче и вовсе как воды в рот набрала. И на расспросы не отвечает, вон губы-то как поджала. Господи, твоя воля! Ведь сегодня же день рождения моей мамки! Как же это я забыла? Теперь мне понятно стало, с чего это бабка так пристально мою физиономию рассматривала.
        - Ну, уразумела, наконец?
        - Ой, вспомнила, баб, вспомнила. И что делать мне теперь, а?
        - Ну вот!  - опять осерчала бабка.  - Твоя мать - твоя и забота, думай.
        - Так разве я отказываюсь от нее, баб? Конечно, она моя мать, и я люблю ее, ты же знаешь. Эх, кабы она одна была, или хоть с другим кем, то я бы уж побежала сразу, но ведь в доме этот гад обретается, как же мне идти-то туда?
        - Если бы да кабы, то росли бы во рту грибы,  - проворчала в ответ бабка и вздохнула, отвернувшись.  - Так не пойдешь, что ли? Не то я пирог испекла бы, а ты снесла бы ей, ведь мать она тебе все же.
        Я силилась удержать подкатившие слезы, потому только головой покачала.
        - Ну ладно, ладно,  - услышав мое подозрительное шмыганье, пошла бабка на попятный.  - Истинная твоя правда, хоть и притих он немного, только напьется ведь сегодня, зверь-то из него наружу и полезет, тогда уж беда, коли под руку ему подвернешься.  - Бабка закончила свои показательные выступления, подняла крышку большой желтой кастрюли и потянула носом. Кастрюлю эту она использовала всегда как квашню, и я выпучила глаза, увидев в ней уже подошедшее тесто.
        - Чего это у тебя, бабуль?
        - Тесто,  - спокойно пояснила та.
        - Да я и сама вижу, что тесто. Зачем ты его завела-то? Я же сказала, что не пойду, значит, не пойду!
        - И что же, теперь выбросить его прикажешь или как? Пробросаешься! Пирогов напечем, сами натрескаемся, да оглашенной своей снесешь. Ее мать уж сколько годов не пекла, некогда ей, все скандалы скандалит.
        Бабка начала возню с тестом, а я ушла белье полоскать. Когда же вернулась, в зале на столе стояла большая миска пирогов с картошкой и грибами, изрядно сдобренных жареным луком, самые мои любимые! Но все же что-то не так уж их было много, я ожидала больше. Любопытствуя, заглянула в кухню и увидела, как бабка ставит в печурку аккуратный круглый пирог. Заморгала глазами и немедленно смылась. Ох, горе горькое, что делать? Хоть надвое разорвись! С бабулькой мы больше ни о чем таком не говорили, занятые домашними делами, но вечером занесло меня на кухню водички попить, с обеда во рту все горело, и я увидела пирог. Он гордо красовался на лучшем бабкином блюде, обмазанный земляничным вареньем и сверху еще обсыпанный крошкой. Просто загляденье, а не пирог! Поглазев на это чудо кулинарии, я глубоко вздохнула и пошла переодеваться. Переодевшись, накрыла пирог чистой марлицей и направилась к выходу.
        - Кофтенку возьми с собой, а то прохладно уже вечерами,  - мирно посоветовала мне вслед бабка, не оборачиваясь. Она чинно сидела перед телевизором в самом нарядном своем платке и делала вид, что ее интересует передача, в которой нудно бухтели два мужика.
        Мой стук в дверь никто не услышал, шум и гам в доме стоял такой, что меня оглушило, когда я вошла. За двумя сдвинутыми столами сидела орава народу, и все они активно пили, жевали, говорили, даже песни пели, и все почти одновременно. Сразу бросилось в глаза раскрасневшееся лицо Наташки Зареченской, которая во всю силу могучих своих легких выводила «Хасбулат удалой» и дирижировала в такт вилкой с наколотой на нее шпротиной, щедро орошая сидящих рядом маслом. Мать в белой кружевной блузке и длинной черной юбке танцевала с нашим главным механиком весьма причудливый танец. Мне даже показалось на минуту, что они танцуют аргентинское танго, настолько размашистыми были их движения. Но скоро я поняла, что оба уже хороши и их просто заносит на поворотах. Я перехватила налитый кровью, злобный взгляд отчима, направленный на разухабистых танцоров, и поспешила вмешаться.
        - Ой! Доченька моя пришла, То-о-нечка, а мы гуляем, дочк! Мне ведь сегодня сорок годочков уже стукнуло, ик!  - Мать, расчувствовавшись, собралась обнять меня, но ее резко шатнуло.
        Я успела поддержать ее, чуть не выронив при этом пирог. Она тотчас забыла обо мне, отошла к отчиму и попыталась с неловким кокетством облокотиться на его плечо. Грубым рывком он усадил ее и, не глядя на меня, молча ткнул рукой в сторону свободного места. Я поколебалась, но все же села, чего уж там выламываться, коли пришла. Все как-то немного попритихли, и я решила не тянуть кота за хвост, момент подходящий, встала и громко произнесла здравицу матери. Гости обрадованно зашумели, торопясь наполнить стаканы и кружки, и все полезли чокаться со мной, отчего сделались гвалт и сумятица.
        - Ты что воду-то пьешь? Ишь фря какая!  - забурчал сосед, предлагавший мне водку.
        Я несказанно изумилась, разглядев его. Это был Семка Банников, по прозвищу Марсианин. Ну надо же, обалдеть можно, первый раз я видела его в приличном виде, думала, незнакомый кто. Кой же черт его сюда пригласил? Да Марсианина ни в один дом не зовут, а тут на тебе! Опять затеялись танцы, и Семка энергично принялся дергать меня за рукав. Для счастья мне не хватало только танцев в обнимку с Марсианином! Я пробормотала:
        - Сейчас, минуточку одну, доем вот,  - но только он, успокоившись, отвернулся, быстренько дала деру, и из-за стола, и вообще из дому. Погостевала - хватит! Возле нашей калитки я задержалась, а потом вовсе присела на лавочку, все никак не могла слезы унять, все льются ручьем да льются, предатели.
        - Чего это ты, интересно знать, ревешь, а?  - раздался вдруг низкий голос чуть ли не у самого моего уха.
        Я сильно вздрогнула от неожиданности.
        - Кто здесь?
        - Ну что ты так перепугалась? Я это, я, не шарахайся.  - От куста отделилась чья-то тень.
        Я вгляделась сквозь непросохшие еще слезы:
        - Александр Николаевич, вы? Да как же вы это? А где же ваша машина?
        - Ну вот, что же мне теперь, без машины и появиться уже нельзя? Да за углом моя машина.
        - Александр Николаевич, а вы чего приехали-то? Поговорить хотите?  - спохватилась я и покосилась на него.  - Может, лучше в другой раз? А то поздно уже, мне домой надо, бабушка уже ждет.
        - Раз ждет, иди,  - разрешил он мне равнодушным тоном, а сам пошел ссутулившись и не попрощался даже.
        Обиделся на меня, наверное. Да только о чем говорить мне с ним? Нет у нас ничего общего, мы с ним как с разных планет. Ужасно, что он не понимает этого, умный вроде мужик, а не понимает. Эх, и чего не везет так хорошим людям? Совсем понурая вошла я в дом, все думала, как буду бабке про мамкин праздник рассказывать, но мудрая бабулька ни о чем не спросила, погладила меня по голове да молча кружку своего излюбленного молока мне подвинула.
        - Тоня, вставай, детка, беда!  - говорила надо мной бабка каким-то не своим, сдавленным голосом и трясла меня за плечо.
        С трудом разлепив веки, я огляделась. Чувствовалось, что еще очень рано.
        - Да что такое случилось-то, баб? Я сильно спать хочу, может, еще посплю, а? Хоть пять минуточек.
        - Дом сгорел, Ми-и-тин дом сгорел,  - с тихим подвыванием и совсем непонятно ответила она.
        - Да какого еще Мити, баб?  - Но не успела я договорить, как поняла уже и схватила бабку за сухонькую ее руку.  - А мама, мама моя где?
        Бабка молчала, только губы у нее дрожали на белом, неживом лице, да и все ее тельце тряслось, как осинка под ветром. На нее было страшно смотреть, я отвернулась и напялила на себя первое, что под руку попало, и рванулась к двери. Бабка перехватила меня, прижала к себе с неожиданной силой и тоненько закричала:
        - Не пущу! Вот что хошь делай, не пущу!
        Я рвалась как безумная из ее цепких рук.
        - Горит ведь, тушить же надо, мамка моя там!
        - Нечего уж там тушить, детка, нечего. Что потушили, что само погасло,  - по-прежнему прижимая к себе мою голову, тихо, но твердо сообщила мне бабка.
        - Врешь ты все, не верю я тебе, не могла она сгореть, где она?!  - закричала я и, захлебнувшись воздухом, закашлялась.
        - Нет, не сгорела мамка твоя, только немножко обгорела. Вытащили ее из огня-то. Набежали люди и вытащили. Не сгорела она.
        - Да что же ты мне сразу-то…
        Но она не дала мне договорить, опять прижала меня и шепотом в самое ухо досказала самое страшное:
        - Топором он ее, ирод, топором, а дом-то уж потом поджег. Не ходи туда, Тонечка, не ходи, кровинушка моя, страсть там одна.
        Я рванулась от бабки прочь, чтоб не слышать больше ее жутких слов, они мне дышать мешали, эти ее слова, и мне захотелось на улицу, на воздух, где солнце встает румяное и веселое, где ждет меня улыбающаяся мамка и с папкой все в порядке, просто он задержался где-то.
        Несколько дней были у меня смутными. Я то без сознания была, то плавала в каком-то зыбком мареве. Однажды проснулась на рассвете с отчетливой мыслью, что жить мне больше не стоит. Я так обрадовалась пришедшему решению, что повторила эту мысль вслух.
        - Нет, что ты, надо жить. Ты молодая, еще все хорошо у тебя будет,  - послышался чей-то тихий, незнакомый мне голос, странно выговаривающий слова, словно бы с акцентом. И большая, шершавая ладонь пригладила мне волосы на лбу.
        Чтобы посмотреть, кто говорит со мной, я повернула голову. На самом краешке постели сидел Тимоха и поглаживал через одеяло мою руку.
        - Ты что, шпион?  - вяло поинтересовалась я.
        Он удивился:
        - С чего это ты решила?
        - Ты говоришь как-то чудно, как иностранец.
        Тимоха расплылся в улыбке:
        - Я же не говорил долго, недавно начал, не привык еще.
        Тут я вспомнила, что он немой и говорить не может никак, ни с акцентом, ни без акцента, и подивилась реальности моего бреда.
        - Вот здорово, Тонь, ты выглядишь прямо как скелет!  - восторгалась Симка.
        - Чего же тут хорошего?  - удивилась я странному комплименту подруги.
        - Ну да! Ты глянь лучше на меня.  - И она вытянула вперед округлую, сильно загорелую и покрытую светлым пушком руку.  - Видала? Толстая, как корова!
        - Ну что ты дурью маешься, Симка! Да уж лучше бы я растолстела, как бочка, только мамка была бы жива.
        Симка побагровела и опустила глаза.
        - Извиняюсь, я забыла просто,  - прошелестела она виновато.
        Я было подивилась ее смирению, но оказалось, что это состояние у нее ненадолго. Помолчав, Симка мне выдала:
        - Не переживай, у тебя все равно мамки почти и не было.
        Ну вот что с ней такой делать?
        - Слушай, Тонь, а где твой отчим, как думаешь?  - разбила Симка вдребезги мою задумчивость неуместным вопросом.
        - Откуда же мне знать, где эта погань обретается?  - сморщилась я.
        Но Симка не унималась:
        - Может, сгорел он, а? Вот как есть весь сгорел и головешек не осталось!
        - Ты, Симк, совсем сбрендила!  - разозлилась я уже не на шутку.  - Как он мог сгореть, когда пожар-то был совсем ничего, в таком пожаре и кошка не сгорит.
        - А ежели не сгорел, то где он?  - округлила она глаза и рот.
        Я поймала себя на сильном желании треснуть эту дурищу по ее глупой голове, поэтому молча отвернулась от нее. Но долго молчать Симка не умела.
        - А ты что, жить там теперь будешь?  - прицепилась она ко мне с другого бока.
        - Мне и так почти каждую ночь ужасы снятся, ору как недорезанный поросенок и бабку своим криком бужу, а там я и вовсе свихнусь.
        - Ну да, я тоже боялась бы. Только что тогда там Тимоха копошится?
        - Где это он копошится?  - привстала я от удивления с лавки.
        - Вот непонятливая какая! В доме твоем. Все делает, прибивает… Или он сам там жить собирается?  - Подруга пытливо и подозрительно посмотрела на меня.
        - Да не знаю я ничего, Сим, ей-богу, не знаю! И бабка не говорила мне ничего,  - покачала я головой, удивляясь новостям, которые уж я-то, кажется, совсем не от Симки должна была бы узнать.
        - Жить ему негде, в лес-то не набегаешься, вот и надумал. Тимоха хоть и дурак, а руки у него дай бог всякому.
        - Да никакой он не дурак вовсе,  - машинально отмахнулась я, думая о своем.
        - Ну да, ну да,  - хитренько прищурилась подружка.  - Я уж давно чую, к чему у вас дело идет. Вдвоем вам сподручнее будет.  - И она уже откровенно хихикнула, очень довольная своей проницательностью.
        - Вот как? И к чему же это у нас дело, по-твоему, идет?  - Я говорила спокойно, хотя внутри у меня все так и кипело. Рукой я даже нашаривала на земле прут потолще. Настала пора вздуть эту ехидину как следует.
        - Только попробуй!  - вскочила Симка с лавки, мигом разгадав мои намерения.  - Так тебе дам! В Америку улетишь, там жить будешь, вот только Тимоха плакать станет,  - продолжила она ехидничать.
        Проклятущий прут наконец-то нашелся, но моим планам вздуть Симку не дано было сбыться. Только что приплясывавшая и кривлявшаяся Симка уже не смотрела на меня. Лицо ее порозовело, а рот приоткрылся. К нам подходил незнакомый здоровенный детина лет тридцати, не меньше, как мне показалось. Был он страшно конопат, соломенные волосы на голове торчали коротким ежиком.
        - Ленечка!  - выдохнула подружка и всплеснула пухлыми ручками.
        - Здорово, а вы птиц гоняете?  - приветствовал он нас, косясь с подозрением на прут в моих руках.  - Сим, в клуб пойдем? Там картину новую привезли, хорошую, боевик американский,  - обратился он уже непосредственно к ней.
        Она же только пялилась на него, блаженно улыбалась и молчала. Такую Симку я, пожалуй, и не видела никогда.
        - Так не пойдешь?  - явно огорчился конопатый кавалер моей подружки.
        - Пойду, пойду,  - очнулась она от сладкого своего сна.  - А ты когда приехал-то, Лень?
        - Приехал вот,  - совсем невразумительно ответил ей ухажер.  - Это тебе, на!  - И без дальнейших околичностей он сунул ей в руки бархатную синюю коробочку.
        Симка торопливо принялась открывать ее дрожащими руками, а как открыла, то остолбенела. Брошь в коробочке поблескивала даже в скудном свете заходящего солнца, и, судя по белой бирочке, блеск этот был натуральным. Я подумала, что парочка будет чувствовать себя свободнее без свидетелей, и стала тихонько подвигаться к калитке. Но зря я так уж старалась, могла бы топать и шуметь, как носорог в чаще, ничего они не услышали бы. Симка все еще пялилась на подарок, а ее кавалер столь же неотрывно - на Симку.
        После нескольких холодных, дождливых дней выглянуло солнце, подсушило грязь и мокрую траву. Бабулька давно убрела домой, а я все сидела на чурбачке возле уже просевшего холмика. Прошел месяц, как мамки нет, а душа по ней болит у меня почти так же, как и в первый день. Как подумаю, что ей бы еще жить и жить, разве это возраст, сорок-то лет? Нельзя мне было тогда уходить с праздника, оставлять ее на милость этого изверга, может, при мне он и не убил бы ее, кто знает? Тут мне вспомнился тот ужас и состояние беспомощности, испытанные несколько лет назад, когда этот садюга в пьяном угаре зверски избивал мать, а я полезла заступаться за нее. Мне тогда так досталось, что я едва выжила, три месяца провалялась в больнице и до сих пор хромаю.
        Симка опять потянула меня за реку, но я уперлась, что называется, всеми четырьмя конечностями. Поэтому она ныла до тех пор, пока не наткнулась на россыпь лисичек. Тут сразу замолчала, а как следом за ними приметила и красные шляпки подосиновиков, то даже взвизгнула от удовольствия. С этого момента я только пыхтение ее и слышала. Мне сразу повезло. Откинув кучку еще не слежавшихся желтых листьев, я нашла целое семейство боровиков, крепеньких, как камушки. Симка, увидав мою находку, вздохнула и начала с удвоенной энергией шарить кругом. Нас охватил охотничий азарт. Корзина моя наполнилась довольно быстро, и я поняла, что обратной дорогой, пожалуй, изрядно натру себе плечо лямкой.
        - Сим, может, хватит, а? Не последний же день.
        Но Симка не слушала меня. Я полюбовалась, как она, не разгибаясь, споро передвигается на карачках от находки к находке, и достала из кармана большой пакет. Подняв в очередной раз голову, я заприметила впереди что-то странное, не похожее ни на один гриб. Это была кепка, очень грязная и совершенно мокрая. Я позвала Симку, показала ей на странную находку, валяющуюся в траве, поднимать я ее, конечно, не стала. Симка дернула плечом и пренебрежительно хмыкнула. Эка невидаль!
        - Нашла что показывать, грибник какой-нибудь потерял, а ты радуешься.
        - Ежели бы грибник, то она чистая была бы, а то глянь какая, аж корой от грязи обросла.
        - Ну не грибник, так алкаш, ты что ко мне пристала?
        Я все-таки продолжала сомневаться:
        - Откуда здесь, посреди леса алкаш возьмется, что ему тут делать?
        Она промолчала, ей было плевать на мои рассуждения. Я подняла прутиком мою находку вверх.
        - Да она вся в крови, глянь, Сим!
        Тут уж и подружка не утерпела, подошла. Оглядела, сморщив нос, кепку:
        - И что тебе все неймется, Тонь? Теперь в деревню эту пакость потащишь?
        - Нет уж, пускай валяется.
        - Нечего было мне голову зря морочить!  - рассердилась Симка.
        На обратной дороге усталая, но очень довольная она похвалила меня за то, что я привела ее в эти места. Я только плечами пожала. А Симка вдруг ойкнула и ткнула рукой в сторону большого куста.
        - Глянь, Тонь, что там такое?
        Я глянула, но близко подходить не стала, что-то там определенно было, непонятно, что именно, но у меня засосало под ложечкой. Симка затопталась на месте. Чувствовалось, что ей до смерти хочется посмотреть и в то же время страшно. Я решительно двинулась в другую сторону, надеясь, что она, как обычно, поплетется за мной, но просчиталась. Ее любопытство оказалось сильнее страха. Обернувшись, я увидела, что Симка мелкими шажочками, как-то боком, словно ворона к падали, подходит к раскидистому кусту. Я нисколько не удивилась, когда она заорала дурным голосом, разглядев, что же скрывал куст. Странным было то, что орать-то она орала, но с места не трогалась, разглядывая окровавленный труп с каким-то непонятным мне жадным вниманием. Меня замутило при одном только взгляде на него, а она стоит как вкопанная и смотрит, смотрит. Еле утащила я ее оттуда.
        - Жуть-то какая, Тонь! Это что же делается? В лес стало нельзя ходить, на что-нибудь да наткнешься!  - весьма энергично взялась причитать Симка.
        - Слушай, Сим, а ты не разглядела, кто это? Ты же так долго на него таращилась,  - поразмыслив, спросила я.
        - Да как же разглядишь, коли башки у него нет?!
        Я даже остановилась:
        - Что, совсем нет? А мне показалось, вроде есть.
        - Разбита вся, не разглядишь, прямо всмятку все!
        Я поежилась после ее слов и ускорила шаг. Симка права, что-то неладное творится у нас в округе, а ведь раньше тише наших мест в районе не было.
        Наше с Симкой сообщение о находке в лесу окровавленного трупа вызвало в деревне целый переполох. Впрочем, я-то сразу устремилась в администрацию, а ей велела помалкивать. Но разве ее удержишь! Она успела прямо на ходу двоим-троим встречным несколько слов кинуть, сгущая и без того мрачные краски. Петр Семенович, выслушав меня, сразу принялся звонить в милицию. Потом повернулся ко мне:
        - Одна морока мне с тобой, Кострикова. То пожар у тебя и труп, теперь опять труп, на этот раз неизвестно чей.  - И он поджал губы, отчего нос его стал казаться еще острее, прямо не нос, а птичий клюв.
        - Я-то тут при чем?  - с трудом отведя взгляд от его носа-клюва, вяло возмутилась я.
        Устала я сегодня просто ужасно, сколько по лесу ходили, потом находка эта страшная, а глава велел мне милиции дожидаться, да еще ко мне придирается, чурбан бесчувственный! Симка рядом возмущенно заерзала.
        - Это же я его нашла, я! А вы ноль внимания на меня!  - выпалила она и добавила ни к селу ни к городу: - А я такая же трудящаяся… почти.
        Менты и вправду приехали в рекордно короткие сроки, наверное, потому, что сам глава их вызвал. Пришлось опять все подробно рассказывать, где, как и что, после чего они велели проводить их к этому месту. Симка ничего не имела против, она вся так и таяла от усиленного внимания стольких мужиков сразу, но у меня от одной только мысли, что придется опять возле того куста оказаться, начался приступ нешуточного отчаяния. Неожиданно заявилась моя бабулька, и на сегодня я была избавлена от дальнейших приключений. Оказывается, нашлась какая-то добрая душа, не поленилась, добежала до моей бабки и объявила ей, что меня арестовали за убийство и собираются увозить в тюрьму. Хорошо, что от такого известия бабка не скончалась на месте, быстро взяла себя в руки, полетела жаловаться, а обнаружив ментов и меня, подняла такой крик, что меня отпустили. Наверное, решили, что и одной Симки хватит.
        - Вот только посмей не прийти, Тонь, насмерть обижусь! Ты подруга или нет?
        - Подруга, но не могу я пойти, как ты не понимаешь? Какие мне праздники праздновать, когда я только мамку похоронила?
        - Ничё себе только, когда давно уже!  - завопила Симка, однако, заметив в окошке бабкину голову, понизила тон.  - Как хочешь, но чтоб была! Знать никаких твоих настроений не хочу!
        Я вздохнула, уперлась она помолвку праздновать, насмотрелась в сериалах!
        - Бабуль, меня Симка на помолвку зовет, не придешь, говорит, обижусь,  - выпалила я новости, зайдя в дом.
        - Куда она тебя зовет?  - изумилась бабка.
        - На помолвку, ну, сватовство, обручение по-нашему, или как там, сговор, что ли?
        Бабулька помолчала, подумала, потом вымолвила:
        - Иди, если зовет.
        - Бабуль, я же в трауре, какой мне праздник?
        - В этом трауре, детка, ты всю жизнь будешь. Вот только подарить тебе ей нечего,  - запечалилась она.
        - Вот еще!  - фыркнула я.  - Какие подарки? Главный подарок для нее - это Леня! Так он теперь всегда при ней будет.
        - А какой он из себя-то? Я и не видала его,  - заметно оживилась бабка.
        Я усмехнулась:
        - Вроде ничего, симпатичный, здоровенный такой, и к Симке хорошо относится, задарил всю.
        - По первости они все подарки подносят,  - рассудила бабка.  - Пусть живут да милуются на здоровье.
        Я так сильно волновалась, что мне вдруг смешно сделалось: разве это моя помолвка? Принаряженная Татьяна Сергеевна стала пристраивать меня возле Валеры, который от меня демонстративно отвернулся. В этот момент ко мне подлетела Симка, одетая в новое голубое платье из кашемира. На груди у нее полыхала брошь, подаренная женихом. Не говоря ни слова, она сдернула меня со стула и потащила на место рядом с собой, невзирая на неодобрительные возгласы матери.
        - Рядом со мной будешь, ты ж подруга моя самая близкая.
        Справа моим соседом оказался какой-то незнакомый мне, сильно чернявый парень. Густая шапка волос закрывала ему весь лоб, а под широкими, сросшимися бровями глаза посверкивали как два уголька.
        Уж не цыган ли?  - удивилась я. Да вроде бы не было ни у Симки, ни у ее родителей знакомых цыган. Парень был интересным, но мне он не понравился. Раздражал его цепкий, так и шныряющий по мне взгляд. Парень настаивал, чтобы я выпила водки. Прицепился ко мне не на шутку. А когда поднес к самым моим губам стакан, собираясь насильно влить в меня эту гадость, я изо всех сил вцепилась ногтями в его руку, жалея, что не отрастила их подлиннее. Он резко дернулся, расплескав свою драгоценную жидкость.
        - Ты что, совсем чокнутая?
        - Еще какая! Если не отстанешь, я тебя так укушу, что на всю жизнь отметина останется.
        Больше он ко мне ни с водкой, ни еще с чем-либо не приставал, только косился иногда угрюмо.
        - Почему Эдик на тебя так странно смотрит?  - полезла ко мне с расспросами Симка, как только начались танцы.
        - Это который Эдик? Вон тот, черный, как жук? Да он придурок!
        - Небось ты сама ему что-нибудь ляпнула, я ж тебя знаю!
        - Твой распрекрасный Эдик хотел насильно водку в меня влить, представляешь?
        - Не-а, не представляю,  - безмятежно отозвалась Симка.  - Мой Ленечка мне вообще пить запретил, только сухенького немножко и смогла тяпнуть.
        Не знаю почему, но именно в этот момент, когда она так хвастливо говорила о своем женихе, я вдруг остро осознала, что теряю мою единственную подругу. И так тошно мне вдруг сделалось, что захотелось уйти. Я принялась искать в сенях на вешалке мою куртчонку. Почти ничего не было видно, но тут кто-то открыл из комнаты дверь, и я сразу увидела мою одежду - ее перевесили на другой крючок. Я даже не успела ничего понять, как оказалась вдруг прижатой к стенке, и горячие, злые губы ожгли мне рот.
        - Ох и не везет же мне!  - вслух подумала я.
        Колючая щеточка усов щекотала мне лицо.
        Было страшно и противно, но я все-таки тяпнула его за губу и при этом прихватила кончик языка, потому что он зачем-то все пихал мне его в рот. Усатый резко отпрянул от меня, да и я в этот момент с силой оттолкнула его от себя. Он отлетел к входной двери, натолкнулся на человека, вошедшего с улицы, и оба они рухнули на пол. Дверь осталась открытой, и я выскользнула в нее, обойдя эту кучу-малу. А упавшие с энтузиазмом тузили друг друга.
        Меня вдруг начало сильно трясти. Подумала: «Если в таком виде заявлюсь домой, бабулька сразу заметит». И тогда я пошла бродить по улицам. Добрела до околицы, постояла там, ежась от ветра, и решила возвращаться домой. Пришлось идти мимо мамкиного дома. Я увидела в окнах свет. Открыв рот, словно зачарованная смотрела, как уверенно он льется. И рамы уже не обгорелые, кто-то заменил их новенькими, вот только покрасить не успел. Из глубины дома слышался мерный стук молотка.
        - Что-то ты синяя такая?  - спросила, пристально разглядывая меня, бабка.  - Неужто успела так озябнуть, пока от свиристелки шла?
        - Баб, ты чего это, мамкин дом продала?  - задала я ей встречный вопрос.  - А почему тайком, почему мне ничего не сказала?
        Бабка немедленно отвернулась от меня, делая вид, что ее интересует чайник.
        - Не мамкин, а папкин уж, ежели по самой правде-то,  - нехотя вымолвила она, не оборачиваясь.  - И не продала я его вовсе, а так отдала.
        Я пристала с расспросами:
        - Как это отдала? И кому?
        - Тимоше я его отдала, пусть живет, его избушка вся сгорела, там и чинить нечего. Митин дом обгорел не сильно, в добрых-то руках как игрушка будет. Разве мы с тобой починим там все? А без хозяина дом сирота, начнет рушиться.  - Бабка пожевала губами, помолчала и после тяжкого вздоха добавила уже потише: - Или ты, детка, захотела бы отцов дом в чужие руки продать, на деньги позарилась бы?
        Я отрицательно замотала головой, чувствуя, как краска заливает мне лицо и шею.
        - Тонь, я умру!
        - Да погоди ты! Может, и не случилось еще ничего?
        - Ну да, как же, не случилось, когда случилось! А если не случилось, то где же он тогда?
        - По делам уехал, он же мужик, Сим, у мужиков вечно какие-то дела.
        - Де-е-ла! Скажешь тоже,  - передразнила меня Симка плачущим голосом.  - Разве по делам он уехал бы не попрощавшись? А-а? Ночью, тайком? Ой, чую я, чую, не к добру это!
        - А откуда ты знаешь, что именно ночью?
        - Оттуда!
        - Так вы спите вместе?  - обуяло меня несвоевременное любопытство.  - Прямо в доме? А как мать твоя к этому относится?
        - Тонь, да иди ты к черту! Какая мать? Мне что, тринадцать годов? Он мой жених, и ее не колышет, что мы с ним делаем.
        - Сим, послушай, машина вроде подъехала.
        - Ой, может, это Ленечка мой приехал? Родненький мой!  - проскулила она и тут же вдруг перешла в другую тональность: - Ну я ему щас волосенки-то повыдергаю! Будет знать, как меня пугать!
        Однако шум машины стих. Кто-то, плохо различимый в темноте, показался из-за угла, судя по силуэту, мужик.
        - Сим, пойди сюда,  - позвал он подругу.
        - А кто это?  - поинтересовалась она немного дрожащим голосом.
        - Да я это, я, не видишь, что ли?  - нетерпеливо отозвался голос.
        - Ну, темно же!  - машинально возразила подружка.  - Ром, ты? А Ленька мой где?
        - Так ты подойдешь или нет?  - потерял терпение Ромка.
        - Не ходи!  - шепнула я ей, стараясь подавить внутреннюю дрожь.
        - А что?  - также шепотом осведомилась она, и я поняла, что она трусит не меньше моего.
        - Не знаю, но не ходи, не к добру он тебя зовет, пойдем лучше в дом.
        - С кем ты там шепчешься, с Тонькой небось?
        - Ага! С ней!  - крикнула подружка в ответ, а мне вполголоса сообщила: - Это ж Ромка, я у него про Ленечку спрошу и сразу назад.
        Тем временем она все ближе продвигалась к углу, возле которого неподвижно, словно приклеенная, маячила темная фигура Ромки. Я двигалась за ней, недоумевая, что он там стоит, почему сам не подойдет?
        - Ром, Ленька где?  - уже требовательно и громко спросила Симка и схватила его за рукав.
        Ромка повел себя странно, он вдруг стал пятиться за угол. Подруга моя решила, что именно за углом и находится ее ненаглядный Ленечка, зашагала охотно. Я поплелась следом, морщась от дурных предчувствий, как от зубной боли. Пройдя таким манером несколько метров по дороге, мы остановились. Я сразу же ухватилась за подол Симкиной куртки и стала тянуть подружку к себе, потому что предчувствия мои достигли такой силы, что меня затрясло.
        - Отпусти ее сейчас же, слышишь, ты, скотина!  - выкрикнула я и увидела темный, лоснящийся бок какой-то машины, но больше я ничего не успела, ни подругу оттащить, ни сама уйти, потому что на мою голову опустилось что-то очень большое.
        Я разбила любимую мамкину чашку с золотым ободочком поверху. Чашку было жалко, я плакала, мамка в сердцах отшлепала меня маленькой, но жесткой, пахнущей едким мылом рукой. Это был сон, однако просыпаться не хотелось. Я и без того знала, что еще рано, на дворе темень, во всей деревне ни огонька, а значит, можно спать в свое удовольствие. Я завозилась, пытаясь устроиться поудобнее, правая рука затекла, потому что я на ней лежала, но в голове сразу же возникла такая боль, что стон слетел с губ сам собой. Не успел он замереть, как раздался снова, но почему-то со стороны. Эхо, что ли? Я удивилась, сроду у нас в доме не водилось никакого эха. Стон повторился, протяжный, низкий, и такая была в нем мука, что мурашки по коже забегали.
        - Бабуль, это ты стонешь?  - спросила я и с удивлением услышала свой надтреснутый, слабый голос.
        Никто не ответил мне, слышался только шорох, и такой противный, словно кто возил ногами по песку. Я открыла глаза и ничего не увидела. Вокруг расстилалась такая кромешная тьма, что я засомневалась, открыты ли они у меня. Я дернулась, силясь поднять руки, не получилось, руки совсем не слушались меня, похоже, что все-таки сплю, но вот голова болит зверски и тошнит. Я осторожно потерлась щекой о подушку, и тут же в нее что-то больно впиявилось. Никак камень, ни фига себе подушка! Где же это я, интересно бы знать? Стон невдалеке от меня послышался опять, а подальше еще отголосок, словно ребенок скулит. По всему выходило, что я не одна, сколько нас тут, где это мы и что тут делаем? Скулеж усилился, и чей-то сорванный голос позвал меня:
        - Тоня, Тонечка, ты живая или нет?
        - Не знаю,  - отозвалась я. Мне было так муторно, и я на самом деле не понимала, на каком свете нахожусь.
        - Жива, жива, Тонечка!  - радовался, скулил и плакал голос.
        - Лучше б померла, может, не так голова бы болела,  - проворчала я себе под нос и поинтересовалась: - А где я?
        - Не знаю, наверно, в пещеру затащили нас гады, чтоб им подавиться хлебом!
        Слово «пещера» мне что-то напомнило, только вот не вспомню что.
        - Кто?  - слабо поинтересовалась я.
        - Ромка-сволочь и его дружки, кто ж еще?!  - прошипел голос.
        При этом имени память включилась, но лучше мне от этого не стало. Наоборот, все болевые ощущения, словно хищные рыбы пираньи, разом набросились на меня.
        - Не знаешь, давно мы тут?
        - Давно, ой давно! Я уж кричала тебе, звала, звала, а ты ни гугу. Я испугалась, что ты померла,  - тараторила Симка. Судя по голосу, она чувствовала себя куда бодрее, чем я.
        - А что не подходишь, чего в сторонке скулишь?
        - Связана же я!  - удивилась она.
        Плохая новость, я надеялась, что руки у меня просто затекли, вот черт возьми!
        - А кто еще здесь, кроме нас?
        - Кто?  - переспросила неуверенно Симка.
        - Не знаю, но стонет кто-то, слышишь?  - Подумав, я предположила: - А может, это Леня твой? Может, стал за тебя заступаться, они его тюкнули и сюда пихнули?  - Мое предположение заставило Симку заметаться в отчаянии, она зарыдала, забилась, возя ногами по земле.
        - Ой, он умирает! Тоня, милая, делать-то что?!
        - Да тихо ты, чумовая, свод обрушишь, ползи сюда.
        Послышалось продолжительное пыхтение, потом опять скулеж:
        - Не получается, давай ты ко мне.
        - Нет, у меня тем более не получится, я тела своего почти не чувствую, видно, мне больше досталось, чем тебе, да и стоны ко мне куда ближе. Ты вот что, Сим, не можешь ползти, катись.
        - Как это?
        - Обыкновенно, с боку на бок. Направляйся на мой голос, я говорить буду, а ты катись.
        Катилась она долго, со стоном, с подвыванием, пару раз, судя по звуку, головой ударилась, но все-таки докатилась, и довольно удачно, поскольку голова ее на уровне моих рук оказалась.
        - Пощупай ртом, чем они там связали меня, может, развяжешь?
        - Скажи еще, перегрызешь. Что я тебе, крыса?  - пропыхтела Симка, прежде чем приступить к обследованию.  - А ведь и перегрызу!  - заявила вдруг после довольно продолжительного сопения и чмоканья.
        - Такая тонкая?
        - Бумажная, эта, как ее? Бечевка.  - И она немедленно принялась за дело.
        Пусть веревка и была бумажной, но ведь и Симка не крыса, не бобер, дело у нее двигалось чрезвычайно медленно и трудно. Несколько раз Симка в изнеможении замирала, уткнувшись в меня тяжелой головой. Я даже сквозь одежду ощущала, какая она у нее горячая, или мне так казалось? Но глухие, страшные стоны, время от времени доносившиеся до нас, заставляли ее вновь и вновь приниматься за работу. Мне показалось, что прошло уже несколько часов, когда она пропыхтела мне, что одна веревка готова. После небольшого отдыха Симка принялась было за вторую, но тут вдруг послышалось какое-то шуршание, потом удары.
        - Что это?  - прошептала Симка, уткнувшись мне в спину.
        - Не знаю, дальше где-то стучат, на всякий случай лежи тихо, как мертвая, что бы ни происходило.
        Сама же я, напротив, напружинивала затекшие руки, которые стали немного отходить, наверное, потому, что я шевелилась много, да и Симка теребила меня достаточно долго. Мои старания не пропали впустую, с тихим чмоком лопнули измочаленные и размокшие от Симкиных слюней веревки, но порадоваться я не успела. Непонятный шум, совсем было смолкший, возобновился с новой силой, кто-то словно бился в стену, и даже как будто голоса какие-то звучали, но совсем глухо, как сквозь толстый слой ваты. Я завертела головой, пытаясь определить, откуда идут звуки, как вдруг заскрипело что-то, бахнулось об стену, словно наотмашь пущенная дверь, и нас оглушила ругань, звуки ударов и пыхтение. Я замерла и закрыла глаза, а Симка вроде бы даже дышать перестала, только все так же стонал кто-то рядом, но уже совсем тихо. Послышался топот, который смолк возле нас, и чей-то глумливый голос произнес прямо над нашими телами:
        - Глянь, все-таки сползлись, суки! До чего живучие, одно слово, бабы!
        Мне вспомнился чернявый Эдик, которого я видела у бедной Симки на помолвке, и я невольно вздрогнула.
        - Да черт с ними,  - деловито отозвался Валера, его я сразу узнала по голосу, и душная волна ненависти звоном отдалась в моей голове.
        - А этот рыжий кабан еще жив, добить его, что ли?
        Значит, точно Ленька стонет, подумала я, замирая от страха, что Симка тоже поймет, о ком речь, и как-то проявит себя. Но она лежала неподвижно, словно мумия. Сознание, что ли, со страху потеряла?
        - Ты давай не отвлекайся, все равно они все сдохнут, вот и этого туда же брось, вместе им веселее помирать будет.
        Ромкин голос звучал настолько бесстрастно, что мне подумалось: ему самому и тошно, и страшно. Видать, понял, идиот, в какую жуткую историю вляпался, рад бы назад повернуть, да поздно, вот и храбрится. Что-то тяжелое бросили возле нас, задев мне по ногам, судя по всему, чье-то тело, но кто это мог быть, мне совсем уже невдомек было. Еще долго возле нас топотали, пыхтели, носили что-то мимо, потом все шаги смолкли, заскрежетала, закрываясь, дверь. Я решила, что шевелиться рано, нужно выждать еще какое-то время, чтобы убедиться, что эти сволочи действительно ушли, но зашевелившаяся Симка свела мои намерения на нет.
        - Подожди, Сим, надо выждать, вдруг они не ушли, спрятались и подслушивают?  - прошептала я ей, едва шевеля губами.
        - Не могу я ждать,  - ответила она мне так же тихо.  - Это же бедный мой Ленечка стонет.  - И она потянула зубами веревку, которая легко сползла с меня.
        Я забарахталась, с трудом действуя онемевшими руками и ногами.
        - Ну что ты едва волохаешься, давай быстрей!  - просипела раздраженно подруга.
        - Никак что-то,  - виновато призналась я,  - все мышцы затекли.
        - Не знаю ничего, шевелись давай, Ленечка помирает мой, а ты разлеглась тут!  - И она стукнула меня головой.
        Этот ее тычок, как ни странно, помог мне, и я, сделав неимоверное усилие, повернулась сначала на бок, а потом и вовсе села, скинув какую-то тяжесть со своих ног. Симка, невидимая в кромешной тьме, нетерпеливо пыхтела рядом и нещадно меня подгоняла. Я вспоминала, в какой куртке была и что у меня в ней распихано по карманам. Если не выпал, пока меня волокли сюда, у меня должен быть перочинный нож с неплохим лезвием. С недавних пор я всюду носила его с собой, и вот, пригодился-таки! Теперь Симка с наслаждением растирала онемевшие пальцы, а я продолжила свои поиски по карманам.
        - Ты что там шебаршишься?
        - Огарок у меня, лампочку в сенцах вворачивала, им светила, а спичек что-то не найду, вот незадача!
        - На, растеряша!  - И Симка начала чем-то тыкать мне в спину.
        Я перехватила ее руку и на ощупь узнала зажигалку.
        - Вот здорово! А чего ты ее с собой таскаешь, ведь не куришь?  - без толку чиркала я зажигалкой, но не только пламени, даже искр не было.
        - Она не пустая, Тонь,  - дрожащим голосом проговорила подруга.  - Это Ленечка ее выбросил, а я подобрала на память. Ты чиркай, чиркай, загорится огонечек,  - уговаривала она не то меня, не то зажигалку. И смилостивилась над нами Ленькина зажигалочка - выметнулось пламя невысокое, но ровное, хватило свечку затеплить. Свет жалкого свечного огарка показался таким ярким, что заставил прищуриться. Симка кинулась к любимому, принялась ощупывать его, сдавленно запричитала.
        - Тише ты, не кричи над ним,  - одернула я ее, подобравшись поближе на карачках.
        - Да помирает ведь он, Тонь, помирает! А у нас даже и бинтов никаких нет. Смотри, кровь у него.
        - Воды бы ему надо,  - нахмурилась я, глядя на избитое, все в кровоподтеках лицо лежащего.  - Видишь, как губы пересохли?
        - А где ж ее взять-то?!  - ужом завертелась Симка и вдруг, наклонившись, облизала его разбитые, запекшиеся губы, казавшиеся в этом неверном свете почти черными.
        Леня застонал, дернулся, плотно сомкнутые веки его затрепетали, но глаз он не открыл.
        - Пить хочет,  - горестным шепотом прокомментировала Симка и вдруг накинулась на меня: - Ищи, Тонька, воду! Я тебя развязала, веревки зубами, как крыса, перегрызла, ищи воду!
        - Постой, давай посмотрим, кого еще нам подкинули? Я посмотрю, а ты пока пошарь в карманах у своего Лени, нет ли там чего полезного. Нам сейчас самая малость сгодится.
        Пока подруга, вздыхая, делала обыск, я пыталась понять, кому может принадлежать это крупное тело, неловко раскинутое у моих ног. По лицу определить было нельзя, оно было сильно расквашено и так перепачкано кровью, что и не поймешь, кто это. Пульса нащупать не удалось, но показалось, что мужчина дышит. «Ну полный лазарет,  - подумала я с отчаянием,  - вот только мы не врачи и даже не медсестры!»
        - Кто это?  - спросила Симка без всякого любопытства, протягивая мне найденную ею добычу, состоящую еще из одной зажигалки, на этот раз полной, мятой пачки сигарет и небольшой коробочки.
        - А это что?  - заинтересовалась я коробочкой.
        - В кармане было у Ленечки.
        Я отколупнула треснувшую крышку упаковки и достала небольшой продолговатый флакончик.
        - О, он духи тебе нес, Сим.
        - Дай сюда,  - протянула она дрожащую, перепачканную землей руку,  - на память сохраню.
        - Да на фиг сейчас твоя память нужна! Это ж какое-никакое, а лекарство!
        - Духи лекарство?  - выпучила Симка припухшие глаза.
        - Они же на спирту! Поняла?
        - Тонька! Неужто ты ему духи внутрь вливать будешь?
        - Успокойся, не стану я никуда их вливать, раны ими протрем.
        - А-а, так бы и сказала сразу.
        - Но воду надо срочно как-то добывать, без воды даже нам кранты, а уж им-то и вовсе. Ты посиди тут возле них со свечкой, а я пойду с зажигалкой, посмотрю, что там с дверью.
        Симка явственно затряслась, очень уж страшно было ей одной оставаться, но возражать не стала, только спросила:
        - Ты так и не разглядела, кто это?
        - Непонятно, лицо все кровью заляпано, но если судить по росту, то это вполне может быть Тимоха.
        - Как Тимоха?!  - поразилась Симка.  - Что он тут делал?
        - Наверно, хотел выручить, а попал этим гадам в лапы.
        Щеколда на двери была не задвинута, но дверь не открывалась, подперли ее, что ли, с другой стороны. Она даже не шелохнулась, невзирая на все мои усилия. Было ясно, что даже если я позову Симку, то и вдвоем мы ничего не сможем сделать с этой дверью. Я поплелась обратно, соображая, что остался только выход через ту щель на поляне, в которую мы с Симкой когда-то ввалились. Но когда я выложила мои соображения Симке, она вдруг заартачилась:
        - Умная какая! Ты смоешься, а я одна с ними останусь?
        - Сим, не ерепенься, у меня и так сил нет, а вода нужна.
        - Не насовсем уходишь?  - обрадовалась Симка.  - А как ты ее притаранишь, нет же ничего?
        - Платок намочу, вот гляди, чистый совсем, в кармане у Тимохи нашла, или кто он там. Дожди часто идут, надеюсь, что в щель хоть немного, да натекло.
        Я отобрала у Симки свечку, которая сделалась совсем уже маленькой, и первую зажигалку, авось сгодится еще на разок, а вторую просила поберечь, не палить зря, посидеть и в темноте можно. Дорогой я мысленно просила у Бога помочь нам, больше ни на чью помощь я уж не рассчитывала. Совсем измученная добралась я до щели, огарок сразу же задуло порывистым ветром, и я спрятала его в карман, чтобы не обронить ненароком. Когда пригляделась немножко, мне показалось, что почти светло. Видимо, по сравнению с подземельем. Наверху шел дождь, и холодные редкие его капли, попавшие на мое лицо, показались мне благословением свыше. Времени терять было нельзя, но все-таки я постояла с минуту, ловя дождевые капли и дыша чистым воздухом. Мне повезло, почти сразу я наткнулась на тонкий ручеек, стекавший по стенке вниз. Судя по тому, что рукой я ощутила не глину, а мелкие камешки, вода должна была быть не мутной. Я напилась как следует, впрок, почувствовала себя немного лучше, смочила обильно платок и заторопилась назад. На зажигание огарка я не стала тратить время, то ли он еще загорится, то ли нет, а зажигалка-то
пустая. Я почти уверенно пробиралась в темноте, ведя рукой вдоль стены. Привыкла, должно быть.
        Симка обрадовалась мне так, словно не была уверена, что я вернусь, захлюпала даже, но тут же взяла себя в руки, зажгла огарок и стала обихаживать своего ненаглядного, смачивать ему губы, стирать с лица кровь. Я же при помощи зажигалки решила обследовать пещеру. Кто ищет, тот найдет! Вскоре я с торжеством предъявила Симке, которая не заметила моих раскопочных работ, два солидных свечных огарка и слегка сплющенную пустую банку из-под пива.
        - Свечки - это здорово, а жестянку брось, пустая же,  - заявила она мне, изучив мои трофеи.
        - Ты просто дура, Сим! В ней же воду можно принести, сейчас расправлю ее. Не только Ленечке твоему, но и тому, второму, хватит.
        - Тимохе?
        - Ну да, если это он.
        За водой мне пришлось лазить несколько раз, не так уж много ее в жестянку набиралось, а лицо у Тимохи все так запеклось, аж коркой покрылось, отмывалось очень плохо, да и боялась я очень сильно тереть, хоть он и был без сознания. Затеплив последний из огарков, правда самый большой, я кое-как расстегнула рубаху у него на груди, и… вот черт! Все именно так, как я боялась, не кровоподтек, а самая настоящая рана, да еще какая! И кровищи! Симка, уже обиходившая, как сумела, своего Леню, а теперь помогавшая мне, зажмурилась и отвернулась. Мне тоже захотелось зажмуриться, оставить все как есть, я же ничегошеньки не смыслю в ранах! Но я сцепила зубы и стала осторожно промывать грудь раненого водой.
        - Как это его?  - подала голос Симка.
        - Как-как… Ножом ткнули, наверное. Духи давай, остались еще?
        - Остались, я не трогала их. Только ты не все выливай, мне жалко, Леня подарить хотел,  - завздыхала подруга.
        - Не жалей, он тебе еще купит!  - оборвала я ее, а про себя подумала: купит, если жив останется.
        Духи, конечно, ушли все, даже маловато оказалось, да и то сказать, сколько их там в этом флакончике-то было? Симка посопела немного, но ничего не сказала. Тимоха вдруг застонал и открыл глаза. Я подняла свечку повыше, чтобы он сразу увидел, что никаких врагов рядом нет, только мы, две глупых овцы, и вылила ему последние капли воды в рот. Он слабо улыбнулся мне и послушно проглотил воду.
        - Еще? Еще пить хочешь?
        Но он уже снова потерял сознание.
        - Эх, не жилец он, видно,  - прошептала Симка, сидя рядом на корточках.
        - Много ты понимаешь,  - буркнула я, раздумывая, идти ли мне еще за водой. Сил у меня уже совсем не было.
        Но тут вдруг мы внезапно услышали звук, от которого волосы у нас на голове встали дыбом.
        Заскрипела открываемая дверь, но не уверенно, как раньше, а как-то медленно, словно нехотя.
        - Господи!  - простонала я шепотом.
        - Свечку гаси,  - испуганно прошелестела Симка.
        Во вновь наступившей темноте, которая казалась такой плотной, словно драповая ткань, послышались неуверенные шаги, по стенам замелькали отблески света, потом тот, кто шел, споткнулся и грубо вполголоса выругался. Шаги стихли, видимо, человек, а судя по шагам, он был один, осматривался вокруг. Спина у меня взмокла от напряжения и страха. Я только по слуху ориентировалась в происходящем, но ничего не видела, кроме кругов блуждающего света по стенам, потому что стояла на четвереньках над беспомощно лежащим Тимохой, стараясь загородить его своей неширокой спиной. Почему-то я была уверена, что пришли по его душу, добить его хотят, и собиралась побороться за него, правда, сама не знала как. Что делала в это время Симка, мне неизвестно, но не шевелилась. Тишина стояла такая, что было слышно, как где-то, кажется за дверью, осыпается тонкой струйкой земля.
        - Тонь, Тонь, ты здесь?  - послышался мужской, неуверенный и совсем незнакомый голос.
        Не вставая, я повернула голову и увидела, что пришедший светит фонариком совсем в другую сторону и руки у него дрожат.
        - Тонь, ты живая? Что молчишь?
        Пока я думала, отзываться мне или нет, ведь все равно скоро он меня обнаружит, голос вдруг подала Симка:
        - Опять Тоня! Как что, так сразу она! А меня как будто и нету?  - В ее словах отчетливо слышался ядовитый оттенок, значит, она уже ни фига не боялась.
        Человек повернулся на голос:
        - Ах вот вы где!
        Я наконец вышла из оцепенения, в которое меня запеленал страх, и запалила свечу. Подняв ее повыше, вгляделась и несказанно изумилась при виде перемазанной, но довольной рожи Хорька.
        - А ты-то откуда здесь взялся, хотела бы я знать?
        - Не больно ты мне рада, как я вижу, а я-то, словно рыцарь какой, спешил, думал, спасать надо, даже скорую вызвал.
        - Господи! Так ты не с ними?  - выдохнула я с облегчением.
        - Тоньку спасать летел?  - сурово поинтересовалась Симка.
        - Не-е, не ее, честно говоря, Тимоху. А где он, не с вами? А, вот вижу. Черт возьми, да он и не шевелится даже! Неужто помер?! Вот ё-моё, опоздал я, стало быть. Жалко.
        Я поспешила его успокоить, что, мол, жив пока Тимоха, без сознания просто. Я даже не знала, чему дивиться больше: внезапному появлению Хорька с его невиданной заботой о Тимохе, которого он вовсе никогда не любил, или Симке с ее неуемной жадностью на парней. Есть ведь жених, чего ей еще надо? А может, она боится, что все-таки помрет Ленька, и на всякий случай Хорька хочет приветить? Поразмыслив, я попросила Хорька не околачиваться здесь зря, а пойти встретить у входа врачей. По тому, с какой охотой он бросился выполнять мою просьбу, стало ясно, что ему было муторно находиться здесь, под землей, да еще рядом с ранеными.
        - Надо же, слабонервный какой стал, прямо мальчик-одуванчик. А каким гоголем ходил, помнишь?
        Но Симка не пожелала отозваться на мои слова, она сидела, склонившись над Ленькой. Что ж, теперь нас скоро вызволят отсюда, опасность бесславно сгинуть уже не угрожает, можно и в обиды поиграть. Я вспомнила, как Симка, сопя и давясь, перегрызала на мне веревки, и улыбнулась. Все-таки она настоящая подруга, а все ее взбрыки - это так, пустяки, характер у нее такой.
        К моменту нашего триумфального выхода из пещеры набежало столько народу, что на берегу яблоку некуда было упасть. Здорово работает у нас «сарафанное радио». К моему облегчению, я увидела в толпе мою бабульку и помахала ей рукой, мол, не волнуйся. В старой, замызганной моей куртке пробиралась она сквозь толпу, работая острыми локотками. Но как она ни рвалась меня обнять, ей этого не позволили, даже поговорить не дали. Меня принялись запихивать в машину с красным крестом. Потом я узнала, что после сообщения Хорька, да еще услышав про пещеры, в районе струхнули, решили не рисковать и бухнули сразу в областной МЧС. Потому и понаехало столько машин. Уже из машины я смогла крикнуть бабке, что ничего особенного со мной нет, скоро, мол, вернусь.
        В обшарпанном, воняющем хлоркой приемном покое немолодой врач с то ли с отекшим, то ли заспанным лицом, стараясь дышать в сторону, поставил мне предварительный диагноз: сотрясение мозга и успокоил, сказав, что дня через три все пройдет и я буду как новенькая. Ох и тяжко мне дались эти три дня! В еде я неприхотливая, но ту еду, что дают в больнице, есть невозможно. Месиво, что принесли нам на завтрак в палату, было серого цвета и полусырое, без следа масла, хотя бы и постного, а кусок селедки, полуразложившийся на вид, вонял так, что хоть нос затыкай. Никто этой гадости есть не стал. Странно то, что на эти продукты ведь истратили деньги, так почему бы не потратить их с толком, особенно если их мало? Не понимаю. Говорят, что персонал мало получает за свой труд, плохо, конечно, но ведь больные в этом не виноваты!
        Первый день я лежала не шелохнувшись, как и велел врач, но уже на второй смекнула, что после обхода почти все так резво вскакивают совсем не потому, что им это разрешили, а потому, что знают, некому их одернуть. В общем, я встала и пошла искать Тимоху. Я знала, что он тоже лежит где-то здесь, Симку сразу отпустили, неизвестно куда Леню увезли, а Тимоху определили сюда, и вроде бы надолго. В процессе поисков я миновала ширмочку, стоящую в коридоре, и, бросив туда взгляд, обнаружила Тимоху. Потом я узнала, что все мужские палаты были переполнены, и многих мужиков клали в коридор, но не таких же тяжелых, в самом деле!
        Тимоха находился в сознании и не спал, но, кажется, был не рад видеть меня, отводил глаза, ерзал и краснел. Наконец я сообразила, что он может ерзать по вполне прозаическим причинам, уж тут я помочь не могла, надо было просить кого-то. Искать долго не пришлось. Выйдя из-за ширмы, я натолкнулась на коротко стриженного дяденьку, весело скачущего на костылях. Одна нога у дядьки была в гипсе, но он совсем не унывал. Стесняясь, я попросила его помочь мне найти санитарку, чтобы дать Тимохе судно, полагая, что ему это сделать трудно, ведь он за костыли держится.
        - Если не я, то кто?  - гордо ответил мне дядька и засмеялся, когда я покраснела.  - Не волнуйся, девица-красавица,  - сказал он мне,  - буквально все для кавалера твоего делаю, и утку подаю, и соки ему наливаю.
        - Соки?  - удивилась я.
        - Ну да, соки, а что такого? Мать ему целую сумищу принесла и попросила поить почаще.
        А ты небось его к матери ревнуешь? Брось! Никуда не денется, да и куда ему деваться от крали такой?  - И он весело мне подмигнул.
        Я пояснила, что ничего такого нет, просто мы из одной деревни. Дядька был на редкость веселый, мои слова почему-то вызвали у него такой приступ смеха, что я начала бояться, как бы он не грохнулся со своих костылей.
        На третий день мне приспичило навестить Тимоху совсем поздно, уже одиннадцать пропикало. Меня не то предчувствие томило, не то я выдрыхлась днем. Выскользнула тихо, чтобы не разбудить спящих, стояла, озираясь на пороге, вдруг мимо меня тенью скользнул по коридору силуэт мужчины. Направлялся он в сторону, где стояла койка бедного Тимохи. Все мои предчувствия разом всколыхнулись. Такой же тенью, стараясь дышать потише, я пошла за мужиком. Так мы прошагали полкоридора и поравнялись с палатой, откуда падал свет, и я увидела, что в руке у мужика что-то блеснуло.
        Нож!  - мгновенно поняла я, а до Тимохи уже всего ничего осталось. И тогда я завизжала.
        От моего визга мужик подпрыгнул на месте, из рук его что-то упало и сильно звякнуло. Он развернулся ко мне и со словами «Убью, стерва!» стал надвигаться на меня, подняв руки со скрюченными пальцами.
        В коридоре зажегся свет, около меня столпилось множество людей, все допытывались, что со мной случилось. Я уже не визжала, но еще хрипела. Наконец дядька на костылях, который тоже притащился и громче всех допытывался, чего мне надо, догадался шлепнуть меня по щеке, и я наконец замолчала.
        - Ты чего бузу развела?  - наклонился он ко мне.  - Чего тебе неймется? Орешь, спать никому не даешь, жениха своего с постели подняла. Сергея Ивановича до того перепугала, что он, бедняга, бутылку водки разбил, с трудом добытую.
        - Какой Сергей Иванович?
        - Как какой? Да вон он, у стеночки жмется.  - И дядька ткнул пальцем в сторону ночного татя.
        - Он убийца! Он Тимоху убить хотел.
        Брови дядьки круто взлетели, повернувшись, он внимательно оглядел предполагаемого убийцу и покачал головой.
        - Он?! Вряд ли, жидковат слишком, да и зачем бы ему это? Это же Сергей Иванович, дежурный врач, ты что, не узнала его?  - И, развернувшись в сторону врача, добавил: - Говорил я, что нельзя весь свет в коридорах гасить, экономисты хреновы! Васька Чутыкин из соседней палаты полчаса назад так навернулся, чуть вторую руку не сломал!
        В коридоре все сильнее пахло алкоголем, щедро вылившимся из вдребезги разбитой бутылки.
        Наутро меня моментально и без предисловий выписали. Я вышла на больничное крыльцо, ломая голову, как мне попасть теперь домой?
        И вдруг заметила мою бабульку, вынырнувшую из-за угла. Она спешила ко мне, семеня ногами, и я улыбнулась.
        Дома бабка сразу же уложила меня в постель, я поведала ей историю моей скорой выписки. От смеха у бабки слезы на глазах выступили, которые она промокала ладонями.
        - Так говоришь, за Тимошу вступилась? Ну и ладно, ну и хорошо! А нечего водку таскать в больницу и на работе ее трескать! Врач, называется! Не врач, а грач!
        Вечером пришла Симка и рассказала мне, что Ленечка тоже лежит в больнице, но в тюремной. Я поразилась:
        - А почему, Сим, он же ничего не сделал?
        - Он заодно был с ними, с Ромкой, с Валеркой, с этой тварью Эдиком, вместе они дел наворотили. Это уж потом Леня завязать хотел из-за меня, вот они его и отдубасили. Разозлились сильно, да испугались, потому и убить хотели, да не вышло у них, он ведь сильный, Ленечка-то.  - В ее голосе звучала гордость.
        - Слушай, а что они делали-то? И пещера им на что сдалась? Лаз замуровали, прятали что-то там?
        Симка порозовела.
        - Иконы у них там были.
        Я присвистнула.
        - Иконы?!
        - Ага, иконы, старинные такие, дорогие!
        - А где они их взяли? Их так просто не найдешь. Из храма какого украли? Но это же ужасный грех!
        Она отвела глаза и завозила ногами по полу.
        - Взяли где-то, греха не забоялись, видно.
        По виноватому виду Симки можно было подумать, что она самолично храм обчистила.
        - Да будет тебе, все наладится,  - попробовала я ее утешить.
        - Да-а, тебе легко говорить, а он чувствует себя плохо.  - Симка хлюпнула носом.
        - Выправится он, сама же хвастала, что он сильный.
        Она улыбнулась мне сквозь слезы и, наклонясь ко мне пониже, сообщила:
        - Я ведь беременная, Тонь.
        - Ну да?! И что теперь делать будешь?
        - Рожать!  - ответила подруга твердо, и я кивнула, соглашаясь с ее решением.  - Как Ленечка на ноги встанет, поеду к нему, пусть распишут нас. Мне теперь, Тонь, о ребеночке думать надо.  - И Симка похлопала глазами, кажется сама удивляясь своей ответственной позиции.
        - Тонь, ты как тут? Голова не болит? Вот и ладненько. Пойдем вечером в клуб, кино привезли, новое, говорят.
        - В клуб? Так ты же беременная вроде?  - бестактно вытаращила я глаза.
        - Ну и что?  - обиделась Симка.  - Беременная, не припадочная же!
        Дел никаких особых на вечер у меня не было, и я поддалась на ее уговоры. Фильм оказался действительно новым, и даже не американским, а нашим. Время показывали революционное, революционеры, убивавшие всех направо и налево, были такими мерзкими, так неприлично и непонятно выражались, что публика разочарованно зашумела.
        Я полезла с претензиями к Симке, но она отмахнулась, с увлечением глядя на экран. Я тоже посмотрела, действие уже скакнуло к Гражданской войне, белые и красные дрались почему-то врукопашную, махались ногами на манер Чака Норриса. Мне стало грустно, я решила уйти. На крыльце Симка меня догнала.
        - Ты чего? Смотрела бы, или боишься возвращаться? Так много наших, не одна, с компанией пойдешь.
        - Там дерутся и стреляют, а в моем положении вредно всякие страсти глядеть.
        Я с уважением посмотрела на важно вышагивающую подругу и предложила:
        - Слушай, раз с кино не вышло ничего путного, пойдем к нам чай пить?
        Болтая, мы вошли в дом и замерли на пороге, выпучив глаза. За столом сидели и мирно пили чай Федосья, Александр Николаевич Самойленко и моя бабулька. Что могло их вместе свести?
        Симка тихо ойкнула и дала задний ход. Удерживать я ее не стала. Мне же пришлось присоединиться к гостям. За столом царила суровая сдержанность, все чаевники больше налегали на пироги и варенье, чем на беседу, но зато буравили друг дружку взглядами. Видно, бури здесь разыгрались нешуточные. После того как гости разошлись, я принялась допрашивать бабку. Она запираться не стала.
        - Зашел человек в гости, чайку попить. Хороший человек, культурный.
        - Бабушка, ну что ты юлишь? Говори, о чем разговор шел, обо мне?
        - Знамо дело, о тебе,  - проворчала бабка и длинно вздохнула, но тут же захихикала.  - Он, Самойленко, все кружева плел да тебя нахваливал. Какая ты хорошая, разумная, смирная. Я так понимаю, он на тебе жениться мечтает.
        - На мыслях перебьется.
        - Стало быть, совсем он тебе не нравится?  - вроде бы огорчилась бабка.
        - Не то чтобы совсем, человек он хороший, добрый, только замуж я за него не хочу. А скажи-ка мне, чего это ты с Федосьей не поделила?
        - А и не ссорились мы с ней, чего мне с ней ссориться? Просто настроения у нее не стало.
        - Интересное дело. И с чего оно испортилось? Давай колись, баб.
        - Ты чего такие слова родной бабке говоришь - колись! Что я тебе, полено какое, что ли?!  - Бабка сделала вид, что обиделась, но недолго выдержала, опять захихикала.  - В отцы, говорит, ты ей годишься! Самойленко и надулся как мышь на крупу.  - И бабка раскатилась меленьким смешком.
        - Федосья так сказала Самойленко? Вот дает! Только ей-то какая забота?
        - Забо-ота!  - протянула бабка.  - Самая забота и есть. Уж с каких пор тебя за Тимошу ладит, ты еще девчонкой махонькой была, а она уж наперед решила!  - неожиданно выложила она.
        - А он?  - глупо спросила я.
        Бабка расплылась в улыбке.
        - Он-то?  - И вдруг улыбаться перестала, уставилась на меня ехидно.  - А то сама не видишь! Он в тебе души не чает, одна ты для него на свете.
        Нельзя сказать, чтобы бабкины слова были для меня большим откровением, видела я его пристальные взгляды, смутно догадывалась, что у него на уме, только верить этому не хотела, и Симкины намеки вызывали во мне только досаду.
        - Я тебе так надоела, баб, что ты меня сбыть хочешь? Или не любишь меня совсем?
        - И-и, детка! Как это не люблю? Ты ж кровиночка моя единственная! Только мне ведь не век жить, помру скоро, одну тебя на свете оставлю, беззащитную.
        Нелегкий этот разговор кончился тем, что мы поплакали, пожалели друг дружку, а потом решили еще по чашке чаю выпить.
        - Стало быть, замуж ты не хочешь, стало быть, обоим от ворот поворот. Ну а делать-то что станешь?  - Бабка положила на край блюдца обкусанный кусочек сахара и посмотрела на меня влажными от недавних слез глазами.
        - На работу ходить буду, с тобой чаи гонять. Может, вон Симке скоро понадоблюсь,  - дипломатично отозвалась я.
        - Ребенка, что ль, ей нянчить собралась? Мать у нее на то имеется. Своего надо родить и наперед замуж выйти, а не на чужих детей зариться,  - отрезала, вновь осерчав, бабка.
        Я оторопела:
        - А откуда ты знаешь?
        - Откуль, откуль, да все оттуль! Вся деревня знает. Всем сорока твоя раззвонила, всем похвасталась,  - насмешливо фыркнула она.
        - Ну надо же, а мне говорила, что это секрет.
        - Какие у Симки могут быть секреты? В ней ничего не держится, как вода в заднем месте!
        - И то правда.
        Дверь библиотеки приоткрылась, и в нее просунулась голова Петра Семеновича, главы нашей администрации. По всегдашнему обыкновению, полностью он не вошел, словно опасался самого воздуха библиотеки, и на меня посмотрел косо.
        - Кострикова, ты это, помоги там Людмиле Павловне, дело-то общее.
        - Какой Людмиле Павловне?  - сделала я непонимающее лицо, покривив душой.
        - Какой-какой! Завклубом, одна она у нас. Новый год на носу, одна она не справится, учительницы уже подключились, в школе и репетируют, давай впрягайся.
        Завклубом была высокая костистая женщина с большими круглыми глазами и крупным крючковатым носом, чем напоминала сову. По отчеству ее звали только глава да еще малышня зеленая, а я Людой звала, хотя знала, что она обижается. Грешна, не жаловала я ее. Да и старше она была на какой-то десяток лет, подумаешь Павловна, обойдется!
        Вот не думала, что подготовка праздника такая морока. Меня запрягли так, что вздохнуть было некогда. Дали две роли в малышовом спектакле, хорошо, небольшие, но заучивать-то надо! Большая роль в спектакле для ребят постарше, да мало того, еще стихи под уличной елкой читать надо. Эх, и зачем только завели моду наряжать елку на улице? Теперь в новогоднюю ночь не посидишь всласть у телевизора, придется в час ночи тащиться к елке, а все эта Людка, до нее не было ни у кого привычки по ночам шастать. Бабка как узнала, принялась охать и ахать, ругать все начальство, здешнее и районное, даже областное зачем-то приплела, только что президента трогать не стала. Пожалела, должно быть. Я поторопилась успокоить ее, что народу соберется много, не одна я выступать буду, все будут свои, деревенские, что мне может грозить? Раньше опасения бабке в голову не пришли бы, но после моего приключения нервы у нее поистрепались.
        - Ну, давайте, девочки, еще разок сценку с Бабой-ягой, потом с зайчатами, но только поживее, а то вы будто спите на ходу. Особенно это тебя, Тонь, касается. Надо плавно ходить, а ты ковыляешь кое-как, словно Серая Шейка.
        Одна из новеньких учительниц засмеялась, ей показалось забавным, что меня с уткой сравнили. Обычно я довольно спокойно отношусь, когда прохаживаются на мой счет, но на этот раз обидно мне стало. Уж не Людке с ее физией сумасшедшей совы и грацией бегемота делать мне замечания! Да она когда читает свои собственные стихи, мухи с тоски дохнут! А как прошлой зимой на свадьбе сестрицы двоюродной плясать взялась, так полстола свадебного своротила и стекло в серванте раскокала! До сих пор сестра на нее дуется. Только я собралась все это ей высказать да еще пару случаев добавить, как заявился Петр Семенович в компании с каким-то мужиком. Не знаю, где Петр откопал этого мужика, но был он молодцеватым, хорошо одетым и смотрелся рядом с нашим главой весьма странно.
        Училки наши встрепенулись, приняли кокетливые позы и призывно замигали глазками, а вслед за ними и Людка стала повторять те же приемы. Но это она зря! То, что у молоденьких, хорошеньких училок выглядело вполне приятно и мило, в ее исполнении вызывало оторопь.
        - Вот, полюбуйтесь, наша самодеятельность, сплошные таланты, новогодний спектакль репетируют,  - с гордостью пояснил глава.
        Пришелец с улыбкой оглядел всех женщин очень подробно, а напоследок вдруг подмигнул мне. Я-то надеялась, что они осмотрят школу и уйдут, но мужчины уселись смотреть репетицию. Если я и раньше Петра Семеновича недолюбливала, то сейчас мысленно пожелала ему провалиться куда-нибудь поглубже и на долгий срок.
        Между тем репетиция шла своим ходом, Людка и училки заходили павами, голоса их сделались тонкими и сладкими. Я же предвидела, что под чужими взглядами непременно оступлюсь и тогда меня уже не уткой, а еще похуже как назовут. Но Людок меня удивила, она начала репетировать сцену, которая у нас получалась хорошо и считалась законченной. Глядя, как она ходит размашистым шагом и громко выкрикивает реплики, я не могла понять: перед кем она выпендривается? Скосив глаза на вечно хмурого главу и усмотрев вдруг его блаженную улыбку, я кое-что уразумела.
        Так они что, снюхались? И когда только успели? Пока я предавалась этим мыслям, ко мне обратился незнакомец:
        - А что же такая интересная девочка сидит, скучает?
        Я вздрогнула и молча отвернулась. Глава засуетился, заявил, что им еще куда-то надо, подхватил своего спутника под руку и поволок. Уходя, глава ожег меня неприязненным взглядом.
        - Это что, новое районное начальство?  - спросила я у Людки.
        Та пренебрежительно фыркнула.
        - Ты, Тонь, как с луны свалилась, ничего не знаешь. Это же пред-при-ни-ма-тель!  - выговорила по слогам это заветное слово.
        - А что ему надо в нашей деревне? Какие у него дела с Петром Семеновичем?
        - А вот это секрет, и вообще не твоего ума дело!  - ухмыльнулась Людка.
        - Да знаем мы эти секреты!  - откликнулась Светка, самая молодая из учительниц, и, повернувшись ко мне, пояснила: - Этот деятель молокозавод строить собирается, вот Петя его и обхаживает, выгоду чует.
        - Неужели у нас в Чернышах собирается строить?  - поразилась я.
        - Да кто же его планы знает? Может, и у нас, он еще только приглядывается.
        - У-у, так это еще бабушка надвое сказала,  - разочарованно вздохнула я.  - Вон в позапрошлом году тоже говорили, что какой-то заводик построят, консервный вроде, да раздумали.
        - Твоя правда, Тонь, а как было бы хорошо!  - вздохнула Татьяна Ивановна.
        Я кивнула в знак согласия. Большое и грязное производство нам ни к чему, а вот маленький заводик молочный или консервный, или там пекарня какая нам бы пригодились. И работа бы появилась у многих, и у администрации денежки завелись, глядишь, и детский садик бы открыли, и школьный автобус починили. Да мало ли на что нужны деньги? Колодец, что подальше, чистить давно пора, а у ближнего ворот проржавел.
        - Подруга, называется, даже глаз не кажешь! Я, может, померла, а тебе и горя мало!  - ругалась Симка, усаживаясь за стол. Но зудела скорее по привычке, наоборот, была довольна, что бабульки нет и мы можем поговорить в тепле, за чашкой чая, а не мерзнуть у забора, словно бездомные собаки. Она уже заметно округлилась, животик начал победно выпирать.
        - Во-первых, я к тебе заходила два раза, тебя где-то носило. А во-вторых, с чего тебе помирать? Вон щеки какие наела, аж со спины видать, и животик видно. Сколько уже?
        - Пятый месяц пошел, долго еще.  - Она шумно вздохнула, подумала и положила еще две ложки сахара себе в чай, теперь их у нее стало пять.
        - Ты, Сим, неправильная какая-то.
        - Чегой-то неправильная?  - встревожилась она.
        - Обычно беременных на соленое тянет, на фрукты, а тебя - на сладкое. И живот большой, ты сроки не перепутала?
        - Вот дура! Испугала! Я-то думала что серьезное. Ничего я не перепутала, мне и докторица сказала. А если ты хочешь намекнуть, что это не Ленин ребеночек, так зря, я до Лени девочкой была,  - победно заключила она.
        - Да ну?  - застыла я с чашкой.  - Ты мне сама говорила, что с Хорьком у тебя было, и в прошлом году признавалась, что с приезжим, не помню, как зовут, тоже было пару раз, как же ты девочка теперь?
        - Да мало ли что я говорила,  - неспешно молвила Симка, отдуваясь от горячего чая и обмахиваясь пухлой рукой.  - Может, не хотела казаться хуже всех.
        - Вот наоборотка!  - хмыкнула я.  - И ничего про Леню не рассказываешь, как он, выздоровел?
        - Говорят, что выздоровел. Не пустили меня к нему, передачу взяли, и все,  - зашмыгала она носом, словно собираясь заплакать, но не заплакала.
        - Ты держись, Сим, держись,  - поторопилась я ее подбодрить,  - тебе расстраиваться из-за маленького совсем нельзя. Все у тебя наладится, и Ленечка твой вернется. А ты его встретишь с ребеночком, красивая, веселая.  - И я осторожно погладила ее по животу.
        - Да я стараюсь, но иной раз сил нет терпеть, до того обидно мне! У всех как у людей, а у меня…  - И она опять сморщилась.
        - Сим, ты не знаешь, у Людки-то чего с главой нашим? Уж больно она на него смотрит,  - поторопилась я отвлечь ее.
        - У какой Людки, у Зайчихи?  - округлила она глаза.  - Ты, Тонь, с дуба рухнула? Они уж два года любовь крутят. Потому он и Райку из клуба выпер, а Людку Зайчиху на ее место сунул.
        - Два года?  - поразилась я.  - Я и не знала, думала, у них только начинается, глазки друг другу строят.
        - Глазки строят, скажешь тоже! Ты как дите, Тонь, малое, ничего не замечаешь.
        - А как же его жена?
        - Чья жена?  - вытаращила глаза Симка, наверное, отвлеклась немного, забыла.
        - Так Петина же! Или не знает ничего?
        - А-а, да малахольная она у него, сильно тормозит. И что он на ней женился? Она недоразвитая и в школе не училася. Вот ежели б кто на моего Ленечку только глянул, я бы той заразе живо волосенки повыдергала и глазки бесстыжие повыцарапала!  - Симка воинственно распрямила плечи и покрутила головой, видать, крепко в роль вошла!
        Я заранее настраивала себя против новогоднего гулянья, а зря. Еще до полуночи к нам с бабулькой неожиданно пришли Федосья с Тимохой. Конечно, я знала, что его уже выписали из больницы и что чувствует он себя хорошо, но, увидев его на пороге, чуть язык от удивления не прикусила. А уж Федосья-то одета была как картинка. Я даже не удержалась, пощупала край ее платья, когда за столом сидели. На бархат не похоже, но тоже пушистенькое такое. И все же, несмотря на праздник, веселья у нас за столом не было, все сидели притихшие. Прилетела я к елке в половине первого, дорогой думала, что первой буду. Какое там! Народу уже тьма пришла! Людка Зайчиха уже всеми командует, только ее не слушают, а как она свои стихи читать принялась, ей и вовсе посоветовали заткнуться. Глянула я на ее разобиженное лицо, и мне ее жалко стало. Что ж, думаю, для всех веселье, а для нее одни огорчения? Ну я и рявкнула, что бог силы дал. Немножко угомонились, попритихли, как раз тишины хватило, чтоб мне заученный стих зачитать да Людке два своих. Пока мы с ней старались народ просветить, пришедшие пили и закусывали тем, что из дому
прихватили, потом загомонили, зашумели, смеяться стали и ногами притоптывать. Я посоветовала Людке погодить пока с викториной, лучше танцы устроить, люди на месте не стоят. Она согласилась, покладистая что-то стала. Танцы получились очень смешные, сразу и под магнитофон, и под гармошку, причем музыка звучала разная, но это никого не смущало, отплясывали кто как умел. Я не танцую с тех пор, как отчим сломал мне ногу, но этой ночью все же прошла круг вальса, который вдруг очень громко и чисто выдал на гармони Колька Зареченский. Я бы не стала, но меня пригласил Тимоха, неожиданно появившийся возле меня. Танцевал он, оказывается, очень хорошо, в его руках я летала как пушинка.
        - Ишь ты, глянь, как танцует!  - В расстегнутой на груди шубейке, в сползшем с головы платке, Наташка Зареченская пьяно улыбалась. А под глазом у нее зрел и наливался синячище. Не скучно живут некоторые люди! Заметив, что я разглядываю ее, она презрительно хмыкнула.  - Иди отсюда, дурочка!  - И энергично махнула рукой, чтобы показать мне верное направление.
        От этого резкого движения шаткое ее равновесие нарушилось, и она грузно шлепнулась в снег, высоко задрав ноги в валенках с галошами, чем изрядно повеселила окружающих. Викторина, которая мне казалась загубленной на корню, тем не менее состоялась и прошла на ура! Людок старалась изо всех сил, а изрядно подогретый и вовсю раздухарившийся народ встречал радостными воплями любую отгадку, не обращая ни малейшего внимания на то, верная она или нет. Раскрасневшаяся от мороза, людского внимания и бутылки дешевого портвейна, которую она успела выдуть целиком, Людок щедрой рукой раздавала направо и налево призы, даже мне сунула в руки резинового зайца, хотя я ничего и не думала отгадывать. Заяц был ядовито-оранжевого цвета, с широкой ухмылкой на морде и пищалкой на заднице. Повертев его в руках, я отчего-то вдруг расчувствовалась, словно сроду игрушек в руках не держала. Домой я притащилась почти в пять часов утра, жутко усталая, но довольная. Пожалуй, это был самый веселый новогодний праздник в моей жизни с тех пор, как сгинул отец.
        Новогодние мероприятия, которые мне надо было отработать, на этом, к сожалению, не кончились. Елки для малышни сделали тридцатого и второго, а вот праздник для старшеклассников назначили на шестое, в канун Рождества. Утро шестого у меня началось с того, что я ошпарила себе кипящим маслом руку. Ощущения были те еще! И меня посетила мысль, что раз утро плохое, то и весь день не задастся. Как в воду глядела! Поначалу наш доморощенный спектакль очаровательные детки встретили насмешками и злыми репликами, заставив растеряться актеров-самоучек. Постепенно все наладилось. Нам даже долго хлопали по окончании спектакля. Только я собралась пойти переодеться, как меня отловила Валентина Ивановна, учительница химии. Оглядев меня в мишуре и накрашенную на манер матрешки, она улыбнулась:
        - А тебе идет, Тонь, правда, сразу взгляд на тебе останавливается,  - и тут же посерьезнела.  - Ты на банкет идешь?
        Я заморгала, не совсем понимая, о чем она спрашивает.
        - Если идешь, то марш в класс на стол накрывать,  - скомандовала она по учительской привычке, видимо забыв, что я уже давно не ее ученица.
        - Зачем?
        - Как это - зачем? Надо на стол накрыть да еще в зале убрать, дети насорили, после банкета вряд ли у кого возникнет желание здесь полы подметать.
        - Что за банкет вдруг, откуда? Я ничего ни про какой банкет не знаю!
        - Да Анатолий Сергеевич получил разрешение на строительство, даже участок ему выделили, вот он и решил это дело обмыть и нас пригласил. Но если ты ничего не знаешь, то, значит, не идешь.
        - Ага, не иду,  - с облегчением согласилась я.
        - Идешь, идешь,  - засмеялась за моей спиной Светка,  - Петр Семенович про тебя говорил.
        Злить Петрушу мне не хотелось, он и так на меня большой зуб имеет, пришлось идти. Но вот все уже было порезано и открыто, начали рассаживаться за импровизированный банкетный стол, составленный из школьных парт, и я поняла, что пора делать ноги, а то потом поздно будет. Состроив задумчиво-тревожную мину, я устремилась к двери. Людке, окликнувшей меня, я сказала, что сейчас вернусь. Я была уже за дверью, как откуда-то вывернулся Петруша и ухватил меня за руку.
        - Ты что же это, Кострикова?  - неодобрительно повел он своим птичьим носиком.  - Неуважительно к людям относишься? Анатолий Сергеевич для нас всех расстарался, а ты?  - Он пониже наклонился ко мне и полушепотом добавил: - А он про тебя, между прочим, спрашивал.
        - Ну и что, что спрашивал? Мне домой надо, меня бабушка ждет,  - тоскливо защищалась я.
        - Подумаешь, бабушка, пойдем, выпей хоть пару рюмок да с людьми посиди.
        Когда мы ввалились в класс, он же банкетный зал, за столом сидели еще не все. Виновник всей этой кутерьмы, Анатолий Сергеевич, стоял, окруженный стайкой женщин, и что-то с большим увлечением объяснял им. Глава, пригласив всех сесть, начал подпихивать меня в спину, норовя усадить рядом с нашим будущим спонсором, я мешкала и озиралась. И тут Светка невольно выручила меня, усевшись на предназначаемый для меня стул.
        - Слушай, ты водку пьешь?  - спросила меня химичка, оказавшаяся рядом.
        - Не-а, только вино, да и то чуть-чуть.
        - Я тоже ее не очень жалую, но нет больше ничего, давай водку пить.
        - Ой, да вы что?! Уж лучше я водичку газированную буду.
        Она посмотрела на меня с сомнением, полный отказ от выпивки казался ей странным. Потом быстро набравшаяся Валентина Ивановна принялась рассказывать мне повесть первой любви. Было интересно, только удивительно, что так часто она упоминала всякие вечеринки и застолья. Конечно, она была тогда молодая, но если студенты и правда так много веселятся и гуляют, то когда же они учатся? Пока я раздумывала, любовная лодка в рассказе бедной Валентины Ивановны наскочила на камень в лице ее закадычной подруги. Меня это поразило, я-то думала, что такая история могла приключиться только со мной.
        - Ну что мы все едим и едим? У меня сейчас живот лопнет! Давайте танцевать!  - раздался громкий и капризный Светкин голос, и все ее поддержали.
        Лично для себя я предвидела только неприятности, но уйти не было возможности. Химичка цепко держала меня и досказывала любовную драму, которая мне уже казалась длиннее сказок «Тысячи и одной ночи» и зануднее лекции по правилам противопожарной безопасности. Одно было хорошо: все немногочисленные кавалеры были разобраны, и мне можно было не беспокоиться за мою ногу. Любовная повесть химички внезапно кончилась, непонятно чем именно, как-то я прослушала, а сама она неожиданно заплакала, выпила еще водки, похлопала глазами и не нашла ничего лучшего, как улечься в свою тарелку головой. Я хотела вынуть ее оттуда, но подошедшая Татьяна Ивановна отсоветовала:
        - Не надо, не трогай ее, Тонь. Она поспит, потом сама встанет. Небось о любви своей тебе рассказывала?
        - Ну да, а вы что, слышали?
        - Она всем одно и то же говорит, когда выпьет.
        - Пойдем потанцуем?  - грянуло на меня приглашение.
        Я вздрогнула. Вот черт! Из-за этой слезливой химички утратила всякую бдительность. Анатолий Сергеевич, судя по блеску в глазах и краске на лице, хотя принял на грудь, держался на ногах твердо, вот только на ухо нашептывал пошлости, которые я старалась не слушать. Но, когда он упомянул о моей красоте, я не удержалась и фыркнула. С чувством выполненной неприятной работы отошла я от него, но не успела сделать пару шагов, как начался следующий танец, быстрый на этот раз.
        - Эй, ты куда? За стол еще рано, давай еще разок спляшем.
        - Ой, нет, я такие не танцую,  - затрясла я головой,  - мне нельзя быстрые танцевать.
        Но он только смеялся, не слушая меня. Я попятилась в надежде отыскать лазейку между танцующими, но не успела. Анатолий Сергеевич дернул меня за руку куда-то вбок, не то желая закрутить штопором, не то отойти в сторонку.
        Пытаясь сохранить равновесие, я перенесла вес на больную ногу, она же, подлая, отозвалась такой болью, что я приостановилась, но, все еще влекомая за руку, пошатнулась, отлетела к окну, хрястнулась боком об подоконник, отлетела к доске и грохнулась во весь рост на пол. Когда я очнулась, услышала обрывок фразы Татьяны Ивановны:
        - …Не думаю, она мало пьет, но у нее недавно сотрясение мозга было, а тут еще это.
        - Да сами вы пьяные, она одну газировку пила, я видела,  - выступила в мою защиту Валентина Ивановна, уже вынырнувшая из своей тарелки.
        Я села на пододвинутый кем-то стул, чья-то добрая рука протянула мне стакан, я обнаружила в нем водку и попросила воды. Немного посидев и не дождавшись воды, я огляделась и увидела, что прерванное моим падением веселье возобновилось с еще большим жаром. Пошатываясь, я тихонько двинулась к двери, никто меня не удерживал. Домой я шла как в тумане.
        - Да ты никак пьяная!  - всплеснула руками бабка.
        - Нет, я только упала,  - попробовала я объяснить ей мое состояние.
        - Еще бы тебе не упасть, ведь на ногах не держишься! Зачем пьешь, коли нельзя тебе, ведь знаешь же?  - ворчала бабка, усаживая меня на кровать.
        - Да не пила я, хочешь, дыхну? Эти дурачки танцевать заставили, а у меня нога сегодня не слушается. Я упала.
        Убедившись в моей трезвости, бабка еще сильнее закачала головой и погрозила сухоньким кулачком неизвестно кому. В собственной кровати я ощущала себя словно в безопасной пристани, даже голова меньше болела, а слабость казалась почти приятной. Тогда я отдалась на ее волю, рассчитывая часочек поспать.
        Проснулась я уже утром, глянула на будильник: мать моя! Хотела вскочить, но вспомнила, что сегодня рождественский праздник, который сделали выходным, и успокоилась. Пришедшая с парным молоком бабулька закряхтела огорченно, увидев мою нездоровую бледность. Предложила попить молочка и снова лечь в постель - два ее излюбленных метода лечения. Но и на следующее утро самочувствие мое было не лучше, я расстроилась, ведь мне же на работу надо, а я квашня квашней! Видя мои безуспешные попытки встать, бабулька принялась собираться. Я удивилась:
        - Ты куда это собралась, баб?
        - Не волнуйся, ворочусь, а ты пока поспи, сон всякую болезнь сгоняет.
        Вернулась она, когда уже темнеть стало, да не одна, Федосью с собой притащила.
        - Ой, бабуль, я думала, что ты пошла предупредить главу, а ты вон в какую даль шастала!
        - Вот за кого ты не беспокойся, так это за Петю! Предупредила я его, он теперь не скоро меня забудет! А то ишь большого начальника строит, это передо мной-то! А я его еще мальчонкой помню, как он без штанов бегал да голой задницей сверкал!
        Федосья принесла с собой какие-то травы, сразу прошла на кухню, принялась вместе с бабкой колдовать у плиты, снадобья какие-то готовить. Федосья напоила меня горьким отваром с резким запахом и велела бабке дать его еще раз уже к ночи, а мне посоветовала на работу завтра не ходить.
        - Если я и завтра не пойду, глава добьется в районе моего увольнения.
        Наверное, я потащилась бы девятого на работу, но тут дела завертелись вовсе чудные. С утра неожиданно приперся Петр Семенович, отродясь ко мне домой не заходил, так еще и бизнесмена этого чертова приволок, Анатолия Сергеевича. Пока глава отбрехивался от бабульки, она опять к нему с ехидными замечаниями прицепилась, второй нечаянный гость вдруг велел мне собираться.
        - Ты куда это ее, ирод, тащишь? Не пущу!  - подскочила к нему мигом отцепившаяся от Петра бабка, тряся у него под носом кулачком.
        Тот рассмеялся:
        - Мадам, что за недоверие? В санаторий я ее тащу, подлечиться немного.
        - Какая я тебе мадама?!  - взвилась было бабка, но новость требовала раздумья, и она ненадолго примолкла.  - В какую еще санаторию? Покажь билет, билет должен быть, ежели в санаторию.
        Анатолий Сергеевич, усмехаясь, жестом фокусника достал из внутреннего кармана путевку. Путевку она дотошно рассмотрела и моментально обиделась:
        - Опоздавшая она!
        - Это ничего, еще целая неделя осталась, зато бесплатно, и до места я ее сам доставлю,  - поспешил вмешаться Петр Семенович.
        Бабка задумалась, потом вздохнула.
        - Езжай, детка, хоть неделя, да твоя будет. Может, и вправду подлечат там тебя.
        - А как же ты?  - как-то по-детски растерялась я.
        - А что мне, старой, будет?  - Она повернулась к гостям и поклонилась им.  - Спасибо вам за заботу вашу, мы мигом соберемся, через полчаса Тонечка готова будет.
        Я только молча подивилась светским талантам бабки.
        - Паспорт не забудь,  - напомнил мне глава уже в дверях.
        В регистратуре санатория очень удивились, что я столько дней пропустила, но не ругались и определили в четырнадцатую палату, сказав, что она хорошая и теплая. Двухместная палата на самом деле оказалась теплой, и, что удивительно, ничьих вещей в ней не было. Значит, я одна в ней буду. Открытие это меня обрадовало, я стеснялась моей, может, и не нищенской, но бедной одежды, особенно белья. Расписание я уже знала, поэтому разложила вещи и пошла вниз, где-то там находилась столовая. Столовая встретила меня сдержанным шумом, и я растерялась, но из глубины зала ко мне уже шла высокая, полноватая женщина в белом халате. Она приветливо улыбнулась, и на ее румяных, крепких щеках появились ямочки. Я почувствовала к ней симпатию.
        - Мне только что сказали, что у нас новенькая. Я старшая сестра-хозяйка, меня зовут Тамара Михайловна. Пойдем, я покажу твое место. Ничего, что я с тобой на ты?
        - Ничего, я еще молодая,  - попробовала я пошутить, любуясь ее веселым, красивым лицом с черными бровями вразлет над темными, как вишни, глазами. Наверняка у этой женщины в жизни все просто отлично, вон она какая веселая и спокойная, подумала я, опускаясь на указанный стул и здороваясь с соседями по столу.
        Их оказалось двое. Женщина лет пятидесяти с лишком, очень полная, с сильно подведенными глазами, в яркой кофточке с рюшами представилась Аллой Евгеньевной. И лысый мужчина неопределенного возраста, которого звали Николаем Ивановичем. Обед прошел в полном молчании, каждый смотрел в свою тарелку и усиленно работал челюстями. Суп мне не понравился совсем, но рис с тушеными овощами и мясом был вкусным, и я успокоилась. На третье вместо компота дали сок, и я совсем повеселела.
        - Тоня - это сокращенно, а полное имя как?  - вдруг прервала молчание Алла Евгеньевна.
        Я удивилась вопросу, но ответила.
        - Как-как? Антонина?  - Она пожала плечами, колыхнув величественным бюстом, и продолжила расспросы, напугав меня: - У вас нервное?
        - Ч-что нервное?
        - Как что?  - немного театрально изумилась соседка, высоко подняв брови и округлив рот буквой «О».  - Заболевание, конечно.
        - Нет.  - Я не стала слушать дальше, а, пробормотав извинения, пулей вылетела из-за стола, даже не вспомнив про больную ногу. Здешних порядков я не знала, и меня испугало ее любопытство. Никакой болезни, кроме хромой ноги, у меня не было, но можно ли в этом признаваться, я не имела понятия. Ведь это санаторий, сюда люди приезжают лечиться, а я, здоровая кобыла, приехала, воспользовавшись счастливым случаем. Однако, прогулявшись по территории, поняла, что не стоит чувствовать себя виноватой, народу в санатории было явно немного, значит, свободных мест полно.
        - Потому что зима, люди неохотно едут, да и развлечений у нас, честно говоря, маловато. Вот летом совсем другое дело, летом все места заняты, и мы изобретаем, где можно разместить еще хоть несколько человек,  - пояснила мне Тамара Михайловна, с которой я столкнулась у входа в корпус, когда возвращалась с прогулки. Она была полностью одета и с сумкой, видно, рабочий день ее закончился.
        Я загляделась на ее круглую, кокетливо набок сдвинутую шапочку, мех которой то серебрился, то отсвечивал голубым, я не видела таких раньше.
        - Что, шапка моя понравилась?  - улыбнулась сестра-хозяйка.  - Ей уж много лет, а все как новая, правда? Потому что мех прочный такой, голубая норка, муж подарил.
        - Дорогая, наверное?  - с замиранием сердца спросила я, мысленно представляя эдакую прелесть на собственной голове.
        - Да уж не дешевая,  - рассмеялась она.
        - Раз такие подарки дарит, то, верно, сильно любит вас муж-то?
        - Кто ж его знает, говорит, что любит. Мне пора уже, муж пришел, встречает меня.
        От ворот по аллейке к нам направлялся какой-то мужчина. Я попрощалась и отправилась искать библиотеку, чтобы выбрать себе какую-нибудь книжку почитать в ожидании ужина. За ужином Алла Евгеньевна вела себя со мной еще более странно, она молчала, но молчание ее было такое густо-неодобрительное, такое плотное, хоть руками трогай.
        И следующий день в санатории прошел спокойно. Я гуляла, ела, читала. Соседи по столу смилостивились надо мной, начали разговаривать, так что жизнь налаживалась. На третий день с утра сияло солнце, и воздух пах так хорошо, словно арбузом. После завтрака я отправилась гулять, просто грех было бы сидеть в помещении в такую погоду. Сделав три круга по парку, я соскучилась и решила разведать окрестности. Только дошла до ворот, как меня нагнал Николай Иванович, сосед по столу, который в теплой шапке и короткой дубленке смотрелся еще круглее. Он предложил мне прогуляться до ближайшей деревни, и я с удовольствием согласилась, всегда ведь приятнее идти с какой-то целью, чем не зная куда. Только в самом начале нашего знакомства Николай Иванович помалкивал, но уже на следующий день стал разговаривать, и даже весьма оживленно. Рассказывал всякие смешные случаи, какие с ним случались в командировках, и вообще был милый, забавный. Вот и сейчас он семенил рядом короткими ножками в теплых замшевых сапожках и говорил, говорил. К тому моменту, как мы достигли деревенского магазина, я уже знала, что у него трое
детей, и как их зовут, и многие их привычки, и половину их проказ. Правда, большую часть его болтовни я пропускала мимо ушей, смотрела по сторонам, думала о своих делах. Дети - это, конечно, прекрасно, но какое мне дело до его детей? Но было приятно сознавать, что он из тех мужчин, которые преданы семье, и любит своих хулиганистых ребятишек. Деревенский магазин был открыт нараспашку, и Николай Иванович немедленно стал меня уговаривать туда зайти. Я решительно отказалась, чего я там не видала?
        - Может, по пиву взять?  - предложил вдруг Николай Иванович и смущенно потупился.
        Я удивилась:
        - Конечно берите, если вам хочется, а я его терпеть не могу.
        Теперь уже удивился он:
        - Да? Как странно! А почему?
        - Да что в нем хорошего?
        - Ну нет так нет,  - повеселел Николай Иванович и стал болтать еще жизнерадостнее.
        В жизни не видала такого болтуна и весельчака. Я уже как-то устала. На обратном пути он болтал меньше, наверное, сам устал. Возле входа в корпус мы столкнулись с Аллой Евгеньевной. При виде нас, разрумянившихся от мороза и смеющихся, она сморщилась, словно в рот ей что-то кислое попало, и процедила сквозь зубы:
        - Гуляете? Ну-ну! До чего только догуляетесь?!
        Я пожала плечами ей вслед и посмотрела на Николая Ивановича. Он молчал, но, как только эта странная женщина скрылась из вида, шепнул мне:
        - Не обращайте на нее внимания, Тонечка, у нее, знаете ли, период такой.
        Ни о каком периоде я ничего не знала и спросила: что он имеет в виду? Он засмущался, покраснел, потоптался, наконец выпалил:
        - Ну, это когда женщины бесятся, вы же должны знать.
        В палате меня осенило, что он вполне мог иметь в виду климакс, правда, я никогда не слышала, что женщины от него бесятся, но я об этом очень мало знала, ни к чему было. Если моя догадка правильная, то не очень-то деликатный человек этот весельчак и балагур Николай Иванович. Ишь ты, бесятся, видите ли!
        Обед был вкусный и сытный, меня сразу в сон потянуло, сказывалась долгая прогулка по свежему воздуху. Проспала я часа полтора и встала как чумная. Голова болела, пришлось опять идти на улицу в надежде, что на воздухе голова пройдет. Стоило полчаса погулять, и все как рукой сняло. А уж хорошо как было! На западе виднелась желтая полоска от скатившегося за лес солнца, и небо там было еще ярко-синим, а на востоке уже фиолетовое, почти черное. И луна взошла, прелесть до чего хорошо! Я так долго стояла с задранной головой, что у меня даже шея заболела.
        - Что, Тонечка, луной любуетесь?  - нарисовался возле меня Николай Иванович.
        Я ужасно смутилась.
        - А почему вы на танцы не ходите? Или тоже не любите, как и пиво?  - захихикал он.
        Далось же ему это пиво!
        - А разве здесь есть танцы?
        - А как же! Тонечка, как можно в санатории без танцев? Они бывают вон там.  - И он повел рукой в сторону заснеженных елок, стоявших плотной стеной.
        - Что, прямо на улице?  - не поверила я.
        - Ну как же, разве вы не видели?  - загорячился он.  - Мы же мимо этой верандочки сегодня проходили.
        - Верандочки? Нет, я… а-а, беседка, круглая такая, да?
        - Вот именно. Каждый вечер танцы, редко когда пропустят. Народу приходит не так много, но есть, даже гармонь имеется, и поют, знаете ли, есть тут любители народных песен,  - закончил он не без некоторого ехидства свои объяснения.
        Вот только я не поняла, на чей счет относилось его ехидство, на мой или любителей пения.
        - А вы не любите народных песен, Николай Иванович?  - поинтересовалась я.
        - Ну, не то что не люблю,  - смутился тот,  - но как-то это не современно, отошло, знаете ли. Я эстраду люблю, хорошие песни исполняют, просто удовольствие иной раз слушать. Мне группа «Блестящие» нравится,  - признался он с гордостью.
        Мы еще погуляли, на этот раз Николай Иванович говорил меньше, все вздыхал, огорчила я его, что ли? Потом он вдруг вздумал меня под руку взять, а я так не люблю, приходится приноравливаться к чужому шагу, я спотыкаться начинаю. Руку я у него отняла, и он завздыхал еще горше. В холле и вовсе учудил: торжественно пожал мне руку, словно поздравлял с чем, и, наклонившись, доверительно спросил:
        - На ужин придете, Тонечка?
        Вопрос показался мне странным, я только и смогла, вытаращив глаза, молча кивнуть. Пьяный, что ли?
        - Тогда и поговорим,  - пообещал Николай Иванович таинственным шепотом.
        Я решила на всякий случай настороже быть, если что, орать буду. За ужином, однако, никаких разговоров не было, все дружно молчали, как воды в рот набрали. Алла Евгеньевна хмурилась, Николай Иванович сидел таинственный и бледный, но аппетит все-таки не терял и наворачивал макароны по-флотски. Поужинав, я с независимым видом поплыла к себе в палату. Однако Николай Иванович скоренько догнал меня в коридоре. Надо же, толстенький, а как быстро бегает.
        - Тонечка, у вас должна быть в точности такая же комната, как и моя,  - заметил он,  - но я не такой счастливец, как вы, Тонечка, у меня сосед есть. Он так храпит во сне, вы просто представить себе не можете, ревет ну просто как самолет на взлете!
        Я с облегчением рассмеялась, обнаружив, что этот забавный толстячок лишь хотел пожаловаться на невезение, а я-то уж испугалась. Когда я открыла дверь, он вдруг сделал к ней шажок, продолжая жаловаться на своего соседа.
        - Вы хотите войти?  - вытаращила я глаза.
        - Ну да,  - потупился он. Вид у него был огорченный, мне стало жаль его.
        - Вы комнату хотите посмотреть? Но там же нет ничего интересного,  - удивлялась я.
        Он молча и споро протиснулся мимо меня и стал озираться в комнате, словно ожидал найти что-то диковинное: слона или бегемота. Все-таки моя первая догадка была правильной, у этого типа не все ладно с головой. Я еще больше утвердилась в этом, когда он захихикал и, потирая ручки, сказал:
        - А коечка-то у тебя пошире моей будет,  - потом вдруг нахмурился.  - Что же ты стоишь? Ты давай это…  - И он энергично закивал в сторону окна.
        О господи! Неужели он собирается выкинуть меня в окно? А ведь такой тихий сначала был!  - испугалась я, но решила не злить его. Где-то я слышала, что психов нельзя ни в коем случае злить, надо или соглашаться с ними, или отвлекать их.
        - Может быть, пойдем погуляем?  - робко предложила я.
        Он немного подумал.
        - Можно, но потом. А ты чего не раздеваешься, или ты того… в одежде любишь?  - И опять хихикнул.
        Мелькнувшая догадка показалась до того невероятной, что я мгновенно откинула ее и осторожно поинтересовалась:
        - Люблю что?
        - Как это что?  - слегка побагровел он.  - Ты это, не придуривайся, сама же меня сюда заманила, так давай…  - И он снова мотнул головой в сторону окна.
        Чувствуя, как во мне закипает бешенство, я подошла к графину, налила полный стакан воды. Он следил с любопытством и был сильно ошарашен, когда я плеснула эту воду ему в лицо.
        - Ты чего, ты чего? Что за шутки, зима ведь?!
        Воды мне показалось мало, хотела схватить его за грудки, но передумала и схватила за уши. Он был чуть ниже меня, да и уши у него призывно оттопыривались.
        - Если ты, старый, толстый козел, еще хоть раз посмотришь в мою сторону, я откушу тебе нос!
        Он тоненько завизжал, отпрыгнул, вырвавшись из моих рук, понесся к двери, стукнулся об нее, открыв, поскакал по коридору заячьими прыжками и скрылся за углом.
        Проводив его задумчивым взглядом, я закрыла дверь и попыталась понять, виновата ли я сама в этой мерзкой истории? Он настолько старше меня, женат, все время рассказывал о своих детях, мне даже не приходило в голову, что он может хотеть от меня чего-то неприличного. Ночью мне приснилось, что Николай Иванович, гадко хихикая, выбрасывает меня в окно, я лечу по воздуху, падаю, падаю и все никак не могу упасть.
        Утром я выглядела не лучшим образом, но не это заботило меня, я не могла решить, идти ли мне в столовую, ведь там я обязательно встречу этого облезлого донжуана. Пусть он сам меня боится! Приняв это героическое решение, я повеселела.
        Николай Иванович за завтраком не появился, и я торжествовала победу - не я, а он струсил. Но на выходе из столовой я столкнулась с ним в дверях. Он вежливо пропускал впереди себя женщину лет сорока, придерживая ее за локоть, и что-то нашептывал ей на ушко. Женщина улыбалась. На меня он даже не глянул. Значит, просто пересел за другой стол, поняла я. Но каков пострел! Этак до конца путевки он успеет еще парочку женщин охмурить. Ну и пусть, мне-то что? Хоть всех пусть завлечет, кроме меня.
        - Ну что, милочка, и твой черед пришел? Невесело быть брошенной, а?  - раздался за моей спиной ехидный голос.
        Оглянувшись, я увидела торжествующую Аллу Евгеньевну.
        - И вовсе нет! Это я его, козла облезлого, отшила,  - объявила я ей весело, пока мы шли из столовой.
        Она посмотрела на меня скептически.
        Недоверие подхлестнуло меня, и я перешла в наступление:
        - Что, не верите? Да я даже уши ему накрутила, видали, какие они у него красные? А вы что же, не могли меня предупредить, ведь видели, что я не понимаю ничего в его намерениях?
        - Да будто бы!  - процедила она все еще с обидой, но потом как-то быстро оттаяла и оживилась, похорошела даже.
        Мы сговорились вместе погулять, и действительно погуляли, но потом я от нее поспешила отделаться, чтобы не слушать ее излияний. Она принялась рассказывать про свой роман с ненасытным Николаем Ивановичем, а оно мне надо? Вокруг было так свежо и красиво, так сказочно смотрелись деревья, покрытые пушистым инеем, зачем портить себе отдых?
        После обеда спать я не стала, опять отправилась гулять. Дошла неспешно до деревни, повернула обратно, постояла у ворот, от этого места далеко было видно, вот я и стояла, наблюдая, как за дальним лесом садится солнце, кутаясь в сизо-лиловую дымку.
        - Ага, вот и ты! Какая ты молодец, что много гуляешь, даже за такой короткий срок и то поздоровела, выглядишь лучше, и лицо округлилось немного,  - приятно улыбаясь и показывая аппетитные ямочки на щеках, заговорила со мной Тамара Михайловна.
        От нее пахло какими-то нежными духами, напомнившими мне запах ванили, но разве ваниль кладут в духи, это же не плюшки? Я улыбнулась, мне было приятно ее видеть. Шапка на ней сегодня была другая, белая и мохнатая, такой мех называется песец, это уж я знала, у мамки когда-то была похожая шапка, немного победнее разве только. Я сморщила весело нос, собираясь пошутить, мол, не пора ли ей открыть шапочный музей? Но осеклась, и улыбка сползла с моего лица. Незаметный за разговором, к нам подошел мужчина, взял у Тамары Михайловны сумку из рук, поцеловал в щеку и повернулся ко мне. Во мне все помертвело. Господи! Лучше бы я умерла давно или вообще не рождалась на свет! Передо мной стоял мой десять лет назад утерянный, погибший и тысячи раз оплаканный отец! Этого не может быть, так не бывает! Не бывает, но вот он стоит, смотрит на меня потерянным взглядом. Господи, на все воля твоя! Сделай так, чтобы это был не он, все остальное я вынесу, но только не это! У стоящего передо мной мужчины задрожала нижняя губа, она всегда у него дрожала, когда он сильно волновался. Я закрыла глаза, я не в силах была видеть
его лицо.
        - Это мой муж,  - растерянно проговорила Тамара Михайловна, она никак не могла понять, что, собственно, происходит.
        - Тося!  - позвал пришелец из прошлого, позвал хрипло, неуверенно. Никто, кроме отца, не звал меня Тосей, только он, он один.
        Глянув на его виноватое, растерянное лицо, я пискнула что-то и побежала в ворота, по аллейке, к розовому корпусу, виднеющемуся вдали. Скорее в палату, лечь в постель, накрыться одеялом, а сверху еще и подушкой, согреться и уснуть. А когда проснусь, то ничего этого не будет, я даже помнить ничего не буду. Будет зимнее, веселое солнце, длинные сосульки по краю крыши, синие тени на снегу от елок, запах подгоревшей пшенной каши из столовой. А через два дня домой, к бабушке. Какое же счастье увидеть бабушку, ее сухонькое личико, ее птичьи лапки-руки, услышать ее воркотню!
        Он догнал меня на половине пути, прижал к себе, молчал, только дышал тяжело. Вот так же тяжело дышала у матери сильно заболевшая телочка. Мать всю ночь сидела с ней, а к утру она все равно сдохла, я плакала, мне лет двенадцать тогда было. Мать! Она встала у меня перед глазами окровавленная, обгоревшая, с пробитым черепом.
        - Тось! Прости меня, прости! Я сотни раз собирался написать, но… это так тяжело, я…
        - Ты совсем не терялся, это мы, глупые, так подумали: мать, бабушка, я. Бабушка первая сказала, что ты умер, погиб. «Если бы мой сын был жив,  - говорила она,  - он подал бы весточку, где бы ни был. Он любит меня и знает, что я его люблю больше жизни своей, значит, он умер». Вот как она сказала.
        - Тось, подожди, Тось. Я это… не терялся, то есть я потерялся… В общем, я долго блуждал тогда по болоту, замерз, вымок и так обессилел, что потерял сознание. Меня нашли просто чудом, я сильно болел тогда, даже память на какое-то время потерял. Врачи думали, что я не выживу, это она меня выходила, Тамара. Если б не она…  - Он все еще цеплялся за мои плечи.
        Я сняла его руки, строго посмотрела ему в глаза.
        - И как долго у тебя не было памяти?  - устало спросила я.
        Отчего-то, не знаю отчего, я очень устала, до дрожи в ногах, до сбоя затрудненного дыхания, и ничто уже меня не интересовало, ни этот человек, ни то, что с ним когда-то произошло, потому и спрашивала вяло, просто так спрашивала, из вежливости. Уж больно потерянный у него был вид, а у меня шевелилось внутри смутное ощущение, что я еще что-то должна этому чужому, незнакомому дядьке, но совсем уже немного, можно сказать, почти расплатилась с ним.
        - Теперь уж и не вспомню точно, месяца два или три, но не в этом дело, Тось. Она, Тамара…
        Я перебила его:
        - Не надо про нее. Наверное, она хорошая, и уж точно, что с ней тебе гораздо лучше, чем когда-то с мамой. И она ни капли не виновата в том, что случилось с нами, с нашей семьей, я понимаю. Не о ней речь, о тебе. А я? Разве я была в чем-то виновата, мне ведь было всего десять лет?! А бабушка? Это ведь только мне она бабушка, а тебе она мать, и ты у нее единственный оставшийся ребенок… был.
        Лучше бы я наотмашь ударила его, такое стало у него лицо после моих слов. Я повернулась и пошла, не было никаких сил длить эту жестокую пытку, да и к чему? Ничего уже не вернешь, ничего не поправишь, никого уже не воскресишь.
        - Ты ей скажешь обо мне?  - крикнул он мне в спину надтреснутым голосом.
        Я приостановилась.
        - Зачем? О мертвых не говорят,  - ответила я как могла твердо, не поворачиваясь. Господи! Да она же сразу умрет, как только узнает, как трусливо и подло предал ее сын, любимый сын, которым она всегда так трогательно гордилась, считала лучшим из людей.
        Как ни странно, но в постель я не легла, только в одеяло закуталась. Мне было очень холодно, несмотря на огненно-горячие батареи. Походила по комнате, волоча край одеяла по полу, ноги держали плохо. Некстати вспомнила, как бил меня отчим, как сломал мне ногу, которая до сих пор беспокоит меня. С кого за нее отчет спросить: со зверя отчима, с матери, так глупо растратившей свою небольшую жизнь, с отца, который, судя по всему, счастлив и доволен? Стоп! Вот об этом я думать не буду.
        На ужин я не пошла, не было аппетита и никого не хотелось видеть. Дочитала книгу и через минуту уже не помнила, о чем она, легла спать. Без конца просыпалась, лежала, слушала тишину, ни о чем не думала, ничего не чувствовала, словно мне особый такой наркоз сделали от чувств, и никакие ужасы мне не снились, ничего вообще не снилось. Впрочем, что такое страшное могло меня напугать во сне? Чудовища какие-нибудь? Они нисколько не страшнее иных, очень близких людей. Что могут сделать чудовища? Только сожрать. Люди оставляют жить и мучиться, наносят такие раны, которые ничем не залечить и память о которых не избыть. Утром на завтрак идти тоже страшно не хотелось, но все же я пересилила себя, пошла. Выпила полстакана какао, поковыряла творожную запеканку. После завтрака сдала в библиотеку книжку и отправилась в администрацию, чтобы разузнать, как можно отсюда уехать. Внизу меня окликнули, я вздрогнула, у меня появилось желание убежать. Но я напрасно волновалась, это был Александр Николаевич. Вот это удача! Я была в таком взвешенном состоянии, что даже не удивилась его внезапному появлению.
        - Вы на машине? Отвезете меня домой? Пожалуйста, мне очень надо,  - вот все, что я ему сказала. Уже возле своей деревни я сообразила, что должна быть какая-то причина его приезда, зачем-то он меня искал? Но спросить не успела, он сам прервал затянувшееся молчание:
        - Я вижу, ты все уже знаешь?
        Я насторожилась:
        - Что я знаю?
        - Ты не обижайся, Тонь, ты хорошая девушка, но…
        - Господи! Вы все прямо как сговорились мучить меня. Да не молчите вы, говорите!
        Он удивился:
        - Ты чего так всполошилась? Женюсь я, вот чего случилось.  - И он покосился на меня, ожидая моих слов.
        А у меня вообще никаких слов не было, одна пустота в голове и обморочный звон.
        - Вот как, значит, женитесь. И что?  - вяло переспросила я его, чтобы хоть что-нибудь сказать.
        - Ну как что?  - начал он понемногу злиться, подруливая к бабулькиному дому.  - Женюсь-то я не на тебе.
        - Это как раз мне понятно.
        Александр Николаевич посмотрел на меня обиженно и покрутил шеей.
        - Я подумал, что тебе уж кто-нибудь доложил, вот ты на меня и рассердилась, мол, ухаживал-ухаживал, а сам на другой женится.
        Я через силу улыбнулась:
        - Что вы, Александр Николаевич, кто мне мог доложить? Да и сердиться мне на вас не из-за чего. Наоборот, я вам от души желаю счастья. Теперь я за вас спокойна буду.
        - Хотел бы и я быть за тебя спокойным,  - сказал он мне, когда я уже выходила из машины,  - да боюсь, что не скоро это произойдет.
        Бабулька сначала очень удивилась моему досрочному приезду. Потом встревожилась, что в санатории произошло что-то нехорошее, потому я и сорвалась оттуда. Мне пришлось выдержать град ее вопросов, отнекиваться, разубеждать. И, только убедившись, что ничего плохого со мной там не произошло, она обрадовалась, прослезилась даже втихомолку. Потом мы с ней сели чай пить и заедать его блинами. Я есть не хотела, но как увидела румяные бабулькины блинчики, такой аппетит во мне разыгрался, словно век ничего не ела.
        - А завтра утром, детка, я тебе такую яишню зажарю, пальчики оближешь! Молодая курица вдруг хорошо нестись стала, та белая, с рыжими перьями, это зимой-то!
        Я ела, слушала нехитрые бабкины новости, улыбалась ей, и вроде бы не столь черно на душе у меня делалось, отступало горе. Верно люди говорят, что дома и стены помогают.
        В первый же день на работе меня навестил Петр Семенович, поинтересовался моим самочувствием, спросил, как отдыхалось. Уж не заболел ли он, с чего бы таким внимательным стал?
        - Все хорошо, спасибо за путевку, санаторий хороший, и мне там понравилось.
        - Ясное дело, понравилось, отдыхать ведь не работать. А за путевку не меня, Анатолия Сергеевича благодари, он твой благодетель.
        До конца работы я все ждала появления Симки, но напрасно. Опять, что ли, к Ленечке усвистала? Я решила разузнать поточнее, глядь, подружка замуж выйдет, а я и знать не буду. Однако в дом к ней я зайти не смогла, застряла в дверях, потому что в доме шла третья, или, скорее, сто сорок третья мировая война между Симкиными родителями. В воздухе летали подушки, валенки, какие-то тряпки, пролетела шкатулка, раззявив нутро, из нее горохом посыпались разноцветные пуговицы и раскатились по полу. Я только и успевала вертеть головой, следя за полетом боевых снарядов, опасаясь прямого попадания в меня и ожидая хоть малюсенькой паузы, чтобы встрять с вопросом. Но когда над самой моей головой лихо просвистал заварочный чайник и с всхлипом шмякнулся об дверь, я поняла, что ждать мне нечего, этак они скоро утюги начнут кидать!
        - Симка через два дня вернется!  - прокричала мне в спину Татьяна Сергеевна, улучив минутку среди ратных дел.
        Понятно. Пока дочери нет, родители на свободе предаются забавам. Интересно, как Симка будет растить ребенка в таких условиях? Дома я расспросила бабульку:
        - Симкины родители, они что, всегда дрались?
        - Всегда!  - почти с удовольствием подтвердила та.  - Как начали еще до свадьбы, так и по сю пору продолжают.
        - То есть как до свадьбы?  - поразилась я.  - А зачем же тогда женились? Неужто и впрямь любовь у них такая, пополам с дракой?
        - Ну, любовь там не любовь, а вот живут ведь, не расходятся, опять же двоих детей настрогали, не мешает им, значит, драка-то.  - И она закатилась мелким смешком.
        По мне, эта драчливая любовь смешной совсем не выглядела, но бабка, лукаво глянув на меня, состроила вдруг забавную рожицу, развела руками, и я начала хохотать и все никак не могла остановиться. Уже встревоженная бабушка хлопотала, подсовывая мне кружку молока и чистую тряпицу, чтобы обтереться.
        - Что ты, детка, что ты? Али случилось что в санатории этой? Ты сама не своя оттуда приехала.  - И она пристально посмотрела мне в глаза.
        Я покачала головой.
        Последние несколько ночей я спала просто отвратительно. То и дело мне снился отец, он заставлял меня слушать, как он потерялся на болоте, я не хотела, но он все говорил и говорил. И я начинала видеть то, о чем он говорил. Вот зловонная болотная жижа засасывает его по пояс, по грудь. Я протягиваю к нему руки, хочу вытащить, но он отталкивает меня. То он снился мне веселым, щегольски одетым и, выставляя свое довольство напоказ, издевался надо мной. «Я тебя не люблю,  - говорил он мне,  - ты нищенка. И мать твою никогда не любил, она просто дура, я вот кого люблю». И передо мной появлялась Алла Евгеньевна, совсем располневшая, в каких-то немыслимых пестрых нарядах, и они оба издевались надо мной, а я никуда не могла от них деться. Почему-то во сне мне казалось, что если я уйду от них, то они непременно замучат бабушку до смерти, этого я уж никак не могла допустить. Я часто кричала во сне и однажды проснулась с криком:
        - Как ты мог нас бросить? Из-за тебя мамку убили!  - Я зажала себе рот трясущейся рукой и прислушалась, но все было мирно вокруг. Монотонно стучали ходики, отсчитывая время, шуршала чем-то мышь на чердаке, тихонечко скреблась в окно вьюга.
        Просто удивительно, что бабушка, всегда так чутко реагирующая на мои ночные кошмары и сразу же сующая мне кружку молока, чуть только я пискну, ни разу не подошла ко мне. Спать она, что ли, так крепко стала? И я радовалась крепости ее сна, что бы со мной было, если бы начала она расспрашивать меня, почему я ору? Как бы я стала врать и выкручиваться? Страшно подумать. Но бабушка спала и тихонько посвистывала носом во сне, или это не она, а ветер посвистывал через крохотную щелку в окне? Наутро после таких снов я вставала разбитая и раздраженная, должно быть, поэтому ничего толком не видела вокруг себя. Но вот как-то я обратила внимание на плохой вид бабули. Если она и раньше плотной не была, то сейчас истончилась донельзя. Тоненькие косточки обтянуты неживой пергаментной кожей, и взгляд отрешенный, словно она прислушивается к чему-то очень далекому.
        - Бабуль, что с тобой, ты заболела?
        - Я здоровая,  - ответила она мне спокойно, но в лицо мне не посмотрела.
        - Ну да, я вижу, какая ты здоровая. И давно ты болеешь? Что ж мне не сказала? А я-то, дура, и не вижу ничего. Антон Макарычу сказать надо, он тебе таблеток каких-нибудь пропишет,  - заметалась я по избе, собираясь бежать к фельдшеру.
        Бабка словно бы вернулась из своего далека, улыбнулась мне, как ножом по сердцу полоснула.
        - Что ты, куда ты, детка? Нет его, Антона нашего, в отпуске он, к сыну в Ярославль уехал. Да и не больна я вовсе, говорю же тебе.
        Я напоила ее чаем, закутала в теплый платок, она благодарно принимала мои заботы, и мне показалось, что щеки ее немного порозовели. Два дня я пристально наблюдала за бабкой, она была такой непривычно тихой, не насмешничала ни над кем, а вот по хозяйству возилась все так же проворно, все успевали ее ловкие руки, и от моей помощи, с которой я то и дело к ней совалась, решительно отказывалась. Я успокоилась, а она еще через два дня слегла. В пятницу я встала раньше, чем она, небывалый просто случай.
        - Бабуль! Ты чего, проспала, что ли? И меня не разбудила.
        - Проспала, детка. Что-то все спится мне сегодня, к метели, должно быть.
        Я не обеспокоилась, зимой и вправду все время хочется спать, беда просто. Мне надо было бежать на работу, я напоила ее горячим сладким чаем и улетела. Когда же вернулась с работы в полной уверенности, что она выспалась и снует по дому, как всегда, то увидела ее все так же лежащей. Завтрак, что я оставила ей уходя, был даже не тронут. Градусник, который я немедленно, с перепугу ей сунула, показал почти нормальную температуру, чуть ниже обычной. Я боялась повышенной и на эту внимания не обратила. Бабка твердила, что ничего у нее не болит, и от всех лекарств наотрез отказывалась, хоть я и пыталась подсунуть ей то одно, то другое. Когда же она и в субботу не встала, то я не нашла ничего лучшего, как заплакать. Мои слезы, из-за которых она всегда так беспокоилась, на этот раз ее не взволновали. Посмотрев на меня светло и спокойно, бабка сказала:
        - Не стоит плакать, детка, никто не может жить вечно.
        От этих слов я зарыдала еще горше.
        - Ты же еще не старая, баб, ты не должна умирать! Это… это просто нечестно.
        - Ну что ты, что ты? Успокойся, не кричи, я посплю немного.  - И она вроде задремала.
        Я отошла на цыпочках, но, когда через час заглянула проведать ее, она вовсе не спала, лежала тихо и смотрела перед собой. От ее блестящего, немигающего взгляда, которым она так пристально рассматривала что-то в неведомом мне далеке, на душе у меня стало тяжко. Я подошла, тронула ее за руку:
        - Ты все знаешь, баб?
        - Знаю,  - равнодушно отозвалась она.
        - Значит, ты все-таки слышала, как я во сне орала, а я так надеялась, что нет. А может, сказал тебе кто?
        - Кто может сказать? Здесь никто не знает, и не говори никому, стыдно. А во сне да, ты сильно кричала.
        Вот так мы и стали с ней жить. Она вставала только в туалет, потом снова ложилась. От еды отказывалась, и по стойкому отвращению на ее лице, которое появлялось при виде пищи, я понимала, что она не нарочно, ей правда не хочется есть. Стакан молока в день - это было самое большее, что мне удавалось в нее впихнуть. Конечно, на работу я не могла не ходить, но нигде ни на минуту не задерживалась, пулей летела домой, с Симкой совсем не виделась. Впрочем, ее по большей части и не было в деревне, то и дело она ездила к любимому. А в первую субботу февраля Симка вдруг, радостная, ввалилась ко мне.
        - Ой, Тонь, что сделалось-то! Расписали нас, представляешь?! Давай поздравляй меня, я теперь тебе не абы кто, я теперь мужняя жена!  - И она возбужденно завертела перед моим носом рукой с обручальным кольцом на пальце.
        - А ну покажь!  - раздался из кухни негромкий, но уверенный голос бабки.
        Сердце у меня радостно и горячо забилось. Симка с готовностью полетела демонстрировать кольцо и ей и протараторила всю историю с тюремной свадьбой. Слушая ее, бабка спустила с кровати худенькие ноги в теплых шерстяных носках. Я поспешила подложить ей под спину подушку и незаметно поплевала через левое плечо. После ухода Симки бабка еще посидела с полчаса, потом безропотно выпила куриного бульона, даже уговаривать ее не пришлось, и легла подремать. Часа через три, управившись по хозяйству, я зашла к ней, она спала, но тотчас проснулась и похлопала по краю постели, приглашая меня присесть. Я присела, решив, что она хочет поговорить со мной, но бабка молчала, думала о чем-то, улыбалась.
        - Чего-то ты, баб, того, уж больно Симкиному замужеству обрадовалась, с чего бы это?  - не выдержав, прервала я ее молчание.
        - А ты, что ль, нет?
        - Конечно рада, да еще как! Но мне-то она подруга близкая, а ты ж ее не жаловала никогда, свиристелкой звала.
        - Свиристелка она и есть.
        - А чего же тогда радуешься, словно подарок дорогой получила?
        - Да загадала я.
        Я недоверчиво покосилась на нее:
        - На нее, на Симку, загадала? И чего же ты на нее загадала?
        - Коли свиристелка твоя замуж выскочила, то, стало быть, и ты скоро выйдешь. Вот увидишь, детка, все сбудется, до лета еще замуж выйдешь.
        Бабулька продержалась на ногах до четверга, бродила по дому закутанная в пуховой платок, в пестрых носках из козьей шерсти. Когда в четверг я уходила на работу, она еще спала, дышала тихонько, но размеренно, а когда пришла, она хоть и не спала, но лежала, и было видно, что и не вставала и опять ничего не ела. Глянув на это безобразие я, ни слова не говоря, оделась и побежала к Антону Макарычу, слух прошел, что он вернулся из затянувшегося своего отпуска. Фельдшер действительно был дома, пил чай, в одной руке у него была большая глиняная кружка с чаем, в другой он держал большой, как лапоть, пирог и примеривался откусить. Я ворвалась, забыв и постучать, и поздороваться, и с порога зачастила про помирающую бабку, которая никак не хочет жить, сколько я ни стараюсь. Он закашлялся и положил пирог.
        - Что ж ты, окаянная, даже чаю человеку не дашь попить,  - огрела меня сзади кухонным полотенцем по спине Надюша, фельдшерова жена.  - Зря только ноги била, не пойдет он никуда, в отпуске он еще.  - И тут же всхлипнула, увидев, что муж уже снимает полушубок с вешалки.
        Надюша, все в нашей деревне только так ее и звали, была небольшого росточку, бела, румяна и кругла, просто сдобная булочка, да и только. Мужа своего она обожала, что было такой редкостью среди наших семейных пар, что хоть над ними и насмешничали, но делали это беззлобно, по привычке.
        Антон Макарыч от бабульки меня прогнал. Торчал он возле нее долго, или мне так показалось от волнения? Когда же наконец вышел, я уже места себе не находила. Вид у Антона Макарыча был странный, смущенный, что ли? Он откашлялся и деликатно отвернулся, чтобы не дышать на меня перегаром, как будто я и без того не знаю, что он крепко попивает.
        - Что у нее? Все очень ужасно, да? Что вы молчите-то?! Неужели рак?!!  - ахнула я и зажала себе рот рукой.
        Фельдшер заметно округлил глаза и махнул на меня рукой, как бы в испуге.
        - Да что ты, какой рак? Окстись! Что ты! Здорова она, только, понимаешь…  - он сморщил лицо и почесал затылок,  - жить она не хочет, вот что, а в таком разе что я могу?  - И он широко развел руками, словно показывая свое бессилие, потоптался немного, а потом решительно пошел одеваться.
        Я бросилась за ним, схватила его за полу пальто.
        - Антон Макарыч, миленький, что же вы это? Ну, выпишите ей что-нибудь, таблетки хорошие или микстуру, а? А может, импортное что? Если у вас нет, то я найду машину, мигом в район слетаю, только скажите.
        Он длинно вздохнул, оттопырил губу и сердито посмотрел на меня.
        - Да говорю же тебе, что нету от этого никаких лекарств.  - Он говорил и отводил глаза, ему было неловко.
        - А что же мне делать?
        В ответ он вышел и хлопнул дверью, вымещая на ней все свое раздражение.
        На следующий день я отпросилась с работы, отловила Тимоху и попросила его срочно привести Федосью.
        - Бабушка моя совсем не встает, может, она чем поможет.
        Он кивнул, развернулся и пошел в другом направлении, словно только и ждал моих приказаний. Федосья пришла даже раньше, чем я ожидала. С собой она притащила мешочек всяких трав да еще порошок какой-то белый в маленькой баночке темного стекла. Эта ее банка выглядела до того подозрительно, что мне невольно подумалось: а не из сушеных ли змеиных голов этот самый порошочек? Ах, да какая разница! Пусть хоть гадюку живую тащит или жабу бородавчатую, слова против не скажу, лишь бы бабушка выздоровела. Но банку эту темную, что на такие подозрения меня навела, Федосья в сторонку отставила и из всех трав только две какие-то взяла, залила кипятком, настояла и стала бабку мою поить. Через малое время бабка приободрилась немного, и они принялись шептаться вдвоем, даже дверь в кухню закрыли, ну да пусть их. Я все ждала, когда они наговорятся, да и задремала на стуле, ночь у меня беспокойная была. Очнулась я от сквозняка, глядь, а уж Тимоха в доме и за стол усаживается.
        - Как бабка-то?  - спрашивает он меня.
        Я онемела, сплю я все еще, что ли?
        - Т-ты… ты говоришь разве?
        - Ну говорю, да. Только не очень складно, да и не люблю, отвык. Да я говорил с тобой, когда мать твоя погибла. Не помнишь разве?
        - Помню, но думала, что бред у меня такой.
        - Не бред, значит. Так что там?
        В этот момент показалась из кухни Федосья. Лицо у нее было совсем спокойное, но она молчала. Стала травы свои, разложенные кучками по столу, собирать и обратно в мешочек складывать. Она складывает и молчит, и я молчу, потому что спросить боюсь, от страха горло перехватило. Из кухни донесся негромкий и странный звук, не то чихает, не то икает бабуля моя. Федосья мешочек свой бросила, на кухню метнулась и меня с собой поманила. А за нами вслед и Тимоха потянулся. Бабушка лежала спокойно, только морщилась, видать, и вправду чих ее пробрал. При виде меня бабушка загримасничала еще сильнее и стала перебирать пальцами руки, лежащей на покрывальце. Холодея от неясных дурных предчувствий, я поторопилась вложить мою руку в ее ладошку, и она успокоилась, только взгляд на Тимоху перевела, и так смотрит, словно просит о чем-то. Он придвинулся и тоже взял ее за руку, только за другую. Оказывается, наши руки были нужны ей, чтобы приподняться. И она действительно медленно приподнялась, села, светло улыбнулась нам, открыла рот, собираясь что-то сказать, но вместо слов изо рта у нее вырвался свист, потом
клокотание, она выпустила наши руки, упала на подушку и затихла. Я ждала, когда приступ отпустит ее и она заговорит, что-то она ведь сказать хотела. Но тут Федосья выдвинулась вперед, коснулась лица бабушки, словно погладить ее хотела, и вдруг легким быстрым движением закрыла ей глаза. Я удивилась, хотела спросить: зачем? Страшная догадка стала распирать мне грудь, я замотала головой, затопала ногами, принялась рваться из рук Тимохи, но он прижал меня к себе, начал пятиться из кухни и тащить меня за собой. Мы оказались с ним в комнате, он держал меня крепко, прижимал к себе так, что рыдания мои были еле слышны. Сколько времени я плакала так, уткнувшись ему в грудь, измочив слезами синий его грубошерстный свитер, не знаю, но долго. Вдруг он резко оторвал меня от себя и сунул мне кружку с какой-то пахучей жидкостью. Я подняла голову, возле нас стояла Федосья, видно, она принесла из кухни это снадобье.
        Бабушку мою похоронили вчера или позавчера? Не помню. Помню только, холодно было, ветер так страшно завывал, мел поземкой, а бабушка в легком платье, любимом своем, крепдешиновом, даже без пальто, ей ведь зябко там. Но разве стал кто меня слушать? Я сплю уже второй день или третий? Не помню. Холодина в избе, аж зубы стучат, чего же это холодно так? Ах да, я ведь печь не топила совсем, забыла как-то про нее. Затопить разве? Нет, не буду, да и не так уж холодно, вот третье одеялко, мое еще детское, накину, почти тепло будет. А то затоплю, кто-нибудь дым из трубы увидит, придет. И так покою нет, то и дело то в дверь барабанят, то в окна стучат. А я молчу, нет меня. Света не зажигаю, да и не встаю, чего мне вставать? Постучат да и угомонятся, решат, что уехала куда-нибудь.
        Очнулась я от звука падающих капель. Что бы это могло капать? Глаза открывать не хотелось. Но капли не унимались, стучали весело и даже с каким-то вызовом. Открыв глаза, я ничего путного не увидела. Почти темно, вроде густых сумерек, и тени какие-то мельтешат. Повернулась на другой бок, машинально отметив, что лежу на чем-то жестком, и глаза от удивления распахнулись сами собой. Передо мной простиралось громадное, сумеречное пространство пещеры. Только издалека, сквозь невидимую щель, в пещеру прорывался луч солнца, падал на громадную сосулину, свисающую с потолка, отражался на обледенелой стене и затухающими бликами разбегался по всей пещере. Вот это да! Где это я нахожусь? Это не наши пещеры, те маленькие, совсем темные, и никаких сосулек в них нет. Я неловко слезла с каменного ложа и зябко поежилась. Еще бы не холодно, когда я на мерзлом камне дрыхну! А я-то, дурочка, думала, что изба у меня не топлена, где она эта изба? С большой сосулины непрерывно стекали капли и падали в большую чашу на толстой извилистой ножке. Хотя нет, кажется, это не чаша, а тоже сосулька, только растущая снизу, а
падающие капли выдолбили в ней углубление. Словно волшебный магнит меня притягивал солнечный луч, и я пошла посмотреть, через какую щелку он попадает в пещеру. Никакой щели не было, конец пещеры причудливо изгибался, и, завернув за угол, я увидела выход из нее, полукруглый и очень большой. Грузовик смог бы въехать без помех. Я заторопилась к выходу, мечтая согреться на солнышке, но свежий и какой-то вкусный воздух был холодным, холоднее, чем в пещере. Ну да, зима же, вспомнила я. А я во что одета? Я посмотрела вниз и не увидела моих ног. Вытянула вперед руку, которую хорошо чувствовала, но и ее не увидела тоже. Что за чертовщина такая?! На сон не похоже, сроду мне таких снов не снилось, или все-таки сон? Донесшийся издалека мелодичный звук отвлек меня. Какая-то темная масса копошилась ниже меня по склону. Дороги, кроме как вниз, не было, и я побрела по ней, стуча зубами и сотрясаясь от холода. Снега ни на дороге, ни на обочинах не было, только пучки какой-то травы ржавого цвета с толстыми стеблями и колючими шишками на кончиках. Вот на этой траве и паслись небольшие животные, по виду что-то вроде
низкорослых ослов, но, в отличие от них, с рогами на крупных головах. На шее у каждого были ожерелья из колокольцев, они звенели, когда животное встряхивалось. На меня это диковинное стадо не обратило ни малейшего внимания, жадно скусывая колючие шишки. Хотя на что они будут обращать внимание, если я невидимка? Кстати, если это и в самом деле стадо, а не группа диких животных, тогда пастухи должны быть, хотя бы один. Ага, вон и в самом деле двое каких-то вывернулись из-за скалы. Один ростом примерно с меня, а другой - совсем маленький. Ребенок, что ли? Смотрят на меня разинув рты. Господи! Ну и рожи у них! Что у одного, что у другого, жуть просто! Лбы низкие, глубоко вдавленных глаз из-под них почти не видно, если бы еще волос побольше, то ни дать ни взять питекантропы из учебника истории. Но у этих руки-ноги голые, волос нету, на теле одежда теплая, меховая вроде, да и на ногах какие-то чеботы, сразу и не приметила из-за травы. Таращатся на меня изо всех сил и молчат. Но позвольте, позвольте, я же невидима! Глянула я на себя, да, невидима, а эти-то видят! Вот так приключение, час от часу не легче. Да
пусть таращатся, подумаешь, что я, питекантропов не видала, что ли? Да сколько раз, и на картинке, и по телику. И я прошла мимо них гордо, независимо.
        Дорога огибала большую иззубренную скалу, и я следовала за ее изгибами, старательно глядя себе под ноги. Камней было полно, а я хоть и невидимка, но если навернусь, то мало не покажется. Наконец, скала осталась позади, дорога стала шире и ровнее, я посмотрела вперед и ахнула. В круглой котловине, образованной кольцом гор, теснилось селение, пестрое скопище красных и зеленых крыш. Отсюда домики казались совсем маленькими, игрушечными. Чем дальше шла я по дороге, уже совсем ровной, мощенной желтоватым камнем, тем больше мне встречалось жителей, и все они как один таращились на меня, но уже тревожно и даже злобно. Уж не принимают ли они меня за врага? Когда я была близко от них, они угрюмо молчали, а стоило отойти на пару шагов, принимались яростно стрекотать между собой. Я ни слова в этом стрекоте не понимала. Игрушечные издали домики, когда я оказалась возле них, оказались все же вполне нормальными домами, небольшими, конечно, но я вполне могла бы в таком жить, не трескаясь то и дело макушкой об потолок. И они были ухоженными, опрятными, по крайней мере большинство из них. Разглядывая дома с
наличниками и ставнями, я проходила одну улицу за другой, впрочем, улочки тут были небольшие, меньше наших переулков. Мне очень хотелось прижаться вплотную к какому-нибудь окну и разглядеть внутренность такого домика, но я не осмелилась, жители и так смотрят на меня как на чуму какую-то. Незаметно для себя я оказалась на небольшой площади, которая располагалась, как я думаю, в центре деревни. К этому моменту вокруг меня собралась уже довольно густая толпа, не приближаясь ко мне, они взяли меня в кольцо. Ростом жители были с меня, многие и пониже, выше никого не было, и крепкими мускулами вряд ли кто из них мог похвастаться. Но, если они все скопом вздумают навалиться, от меня мало что останется. Затренькали колокольчики, толпа оживилась, заколыхалась. А может, они вовсе и не по мою душу толпятся на площади? Такая догадка порадовала меня. А что? Ждут свое диковинное стадо, время к вечеру катится, пора скотину по домам загонять.
        Я подняла голову и обомлела: слепящий сиреневый глаз небольшого светила висел низко над горизонтом и строго смотрел прямо на меня, словно душу до дна высвечивал. Господи! Где же это я? Спохватившись, что я не в том положении нахожусь, чтобы ворон считать, я перестала таращиться вверх и сосредоточила внимание на окружающем. Хорошего было мало. Вовсе не стадо звенело колокольцами, а четыре всадника подъехали ко мне на таких же животных, только чуть крупнее. В руках они все держали, растягивая ее, одну большую серую тряпку и, прежде чем я смогла сообразить, что это за штука, накинули ее на меня. Тряпка оказалась крупноячеистой сетью, и я в ней запуталась прочнее, чем бабочка в сачке. Но каковы питекантропы? Умные черти! Тем временем два всадника спешились, спеленали меня в сетку, как в кокон, и собрались было водрузить на рогатого скакуна, которого им услужливо подвел кто-то из толпы. Но для двоих мужчин я оказалась слишком тяжелой кладью, пришлось спешиваться оставшейся паре. Вчетвером они легко положили меня поперек какого-то подобия седла и прикрутили веревкой для прочности. Надежда на то, что я
смогу видеть дорогу, поскольку сетка не мешала смотреть, не оправдалась. То есть дорогу-то я видела, но совсем не вдаль, а лишь под копытами осла, на котором болталась, как большая сарделька. Поза вниз головой ничего другого не позволяла, хорошо еще, что пыль в нос не лезла, земля была подмерзшей. В связанном состоянии, да еще неподвижно, я настолько замерзла, что рук и ног своих не чувствовала, но странно то, что никакого страха я тоже не ощущала, казалось бы, у меня все поджилки от ужаса должны сейчас трястись, а меня лишь любопытство мучило.
        Животное шагало медленно, и бока его подо мною вздымались тяжело. Трава на обочине уже не мелькала, кругом были мелкие и крупные камни, мы явно поднимались в гору. Обнаружив это, я решила, что меня снова хотят водворить в ту пещеру с сосульками, откуда я так неосмотрительно ушла. Но откуда же мне было знать, что это вызовет у них такое неодобрение? И выход был вовсе ничем не закрыт. Впрочем, о чем это я? Наверное, подействовал прилив крови к голове в такой неудобной позе. Когда я была в пещере, ни о какой деревне и уж тем более ни о каких ее средневековых жителях я понятия не имела. Я вообще думала, что нахожусь на Земле, в земной пещере. В то время как я… где? На Марсе? Оттуда солнце вполне может казаться меньше по размеру, все-таки Марс расположен дальше, но вряд ли оно будет сиреневого цвета. Тогда что? Планета Сириус? Какие еще бывают звезды? Не помню, что я, астроном, что ли? Я скромный сельский библиотекарь, и как меня занесло сюда, не имею никакого представления. Не иначе, как за грехи мои, как говаривала бабушка. Я вспомнила бабушку и вздохнула. Животное подо мной остановилось, и я
вздрогнула, приключения продолжаются. Меня отвязали от седла, поставили на землю, даже сеть сняли, но связали руки спереди, оставив длинный конец веревки. За эту веревку двое потащили меня в пещеру, но я слегка притормозила и огляделась. Нет, это совсем не та пещера, местность похожа, но не та, другая. Мои конвоиры, обозленные задержкой, так дернули за веревку, что я еле устояла на ногах. Представив себе, что они потащили бы меня, упавшую, по земле, я зашагала проворнее, еще не хватало мне только морду об камни обдирать! Куда они только так торопятся, домой, к женам, детям и вкусной каше? Или просто злюки такие?
        Пещера, куда меня привели, была небольшой, освещалась двумя горящими палками, с намотанным на них каким-то смолистым тряпьем, ну точно, я угадала, в аккурат Средневековье и есть, я даже обрадовалась, будто моя догадка могла мне помочь. И пещера эта была не пуста, два каких-то низкорослых типчика вскочили с охапок травы при нашем появлении, они явно исполняли здесь обязанности сторожей. Я только очень приблизительно смогла их рассмотреть. И не столько из-за скудного освещения, а потому, что они беспрестанно приседали и кланялись, слушая, что говорят им мои конвоиры. Судя по замшелому виду стражников и их угодничеству, они были существами очень низкого ранга. Почему-то это приободрило меня. Классовое общество, мать их! Настрекотавшись вдосталь (долго же у них длится инструктаж!), меня проволокли еще чуть дальше в совсем уже маленькую пещеру. Сторожа притащили следом еще две палки-факела и вставили их в подобие колец в стене. Мне кинули свободный конец моей веревки и преспокойно ушли, закрыв за собой жутко скрипящую дверь.
        Веревку развязать с ходу мне не удалось, что не особенно расстроило меня, потом еще раз попробую или же пережгу ее на огне, факелы невысоко висят, я видела, как это делают в кино, кажется в «Айвенго», как раз средневековое время. Помещение, судя по всему, давно служило тюрьмой.
        - От сумы да от тюрьмы…  - пробормотала я и огляделась.
        В двух противоположных углах лежали скудные охапки травы, надеюсь, без колючек, посередке валялась миска, до того грязная, что и не поймешь, из чего она сделана. На одной из стен, как раз напротив входа, мое внимание привлек рисунок. На нем был изображен громадный зверь с множеством длинных острых рогов на лобастой башке. Пригнув голову и выставив вперед свое природное оружие, зверь наступал на две тщедушные фигурки, которые стояли перед ним на коленях и воздевали руки в мольбе. Но, равнодушный к их мольбам и отчаянию, зверь явно собирался пронзить их хрупкие тела насквозь и вдобавок растоптать в лепешку. Нехилые тут зверушки живут, однако! А может быть, здесь ничего подобного не водится, или когда-то водились, да вымерли за ненадобностью, а неведомый шутник художник таким манером изобразил неотвратимость кары? Но кто бы он ни был и какую бы цель ни преследовал, художником он был отличным, даже мне это понятно. Зверюга изображен как живой. В этом неверном, мятущемся свете факелов так и кажется, что сейчас прыгнет. Чем же он, интересно, рисовал? Я подошла поближе и обнаружила, что рисунок вовсе
даже не нанесен краской, как я думала, а процарапан в камне, и довольно глубоко, то-то его не стерли. Потрогав онемевшими пальцами края царапин, я убедилась, что они совсем не крошатся, камень оказался очень твердым. У меня даже засвербело в позвоночнике при мысли, сколько времени понадобилось, чтобы сделать этот рисунок, чем бы его ни царапали, и я нервно огляделась, не лежит ли где скелет неведомого художника. Но ничьих останков вокруг не наблюдалось. Вполне может статься, что мои будут здесь первыми, мрачно подумала я, ведь ни воды, ни какой-либо пищи мне не дали.
        Чтобы отвлечься от столь устрашающих перспектив, я продолжила осмотр. В одном месте стена показалась мне какой-то странной, и я подошла поближе. Да, все правильно, мне не показалось. Вверху, весьма относительном, впрочем, так как пещера была низкой, там, где стена смыкалась с потолком, зияла внушительная выбоина. Я прикинула, куда может выходить эта стена, и у меня получилось, что куда бы она ни выходила, но только не в помещение сторожей. Взять факел не проблема даже со связанными руками, но, чтобы дотянуться до пролома, надо на что-нибудь встать. Я огляделась, хотя и так знала уже все, что здесь имеется. В моем распоряжении были одна довольно плоская миска и две жухлые охапки травы, которые моментально расползутся под моими ногами. Вот жалость какая, а ведь в пролом явно пройдет моя голова, а если очень постараться, то и плечи тоже. Нашла о чем жалеть, идиотка несчастная! Допустим, дотянулась бы я до пролома и даже пролезла бы в него, а на ту сторону свалилась бы вниз головой? Веселенькая перспективка! И все-таки табуретка или стремянка мне бы очень сейчас пригодилась. Хотя бы заглянула туда, а
там, кто знает, вдруг бы исхитрилась как-то просунуть сначала ноги и не так страшно было бы прыгнуть.
        Пока я строила планы, переходя от отчаяния к надежде, послышался глухой шум, я насторожилась, потом решила, что это сторожа несут мне поесть. На всякий случай я отошла от заманчивой стены, чтоб не подумали чего, и приблизилась к двери. Шум стал тише. Что бы это значило? Ох, как это я сразу не подумала! Здесь вполне может быть много таких вот тюремных камер, и другой несчастный узник шебаршится где-то или даже роет подземный ход? Эк меня фантазия заносит, прямо как у Дюма. Впрочем, в здешних условиях и его придумки кажутся бледноватыми, здесь я во что угодно скоро верить начну.
        Из пролома в стене донеслось пыхтение и скатился камешек, заставив меня вздрогнуть. Несомненно, кто-то живой, пыхтящий елозил с другой стороны по стенке, пытаясь, наверное, взобраться к пролому. С замиранием сердца я ждала, кто высунется из дыры, а вдруг тот зверь, что на рисунке? Да нет, у того голова не пройдет, рога слишком большие.
        Пыхтение усилилось, и в дыру пролезло нечто несусветное. Батюшки, никак ящер! То, что всунулось, напоминало больше всего одну из голов Змея Горыныча из любимой моей детской книжки. Сколько раз я разглядывала картинку с таким вот змеем, и у меня, помнится, мурашки бежали от ужаса от одного только разглядывания мерзкой твари, а теперь я его увидела наяву. У змея были выпуклые глаза, в полутьме горящие красным светом, круглый выгиб больших ноздрей, кучковато сидящих на морде, тусклая серая чешуя. Того и гляди, поприветствует меня гулким басом и огнем дохнет из пасти, горячий прием устроит. А я кости предшественников искала, да это чудо здешней природы, эта ящерица неимоверная, с костями заглотит и не поморщится! Огнем дышать на меня он не стал, может, не умел, может, не захотел, вместо этого высунул язык, оказавшийся вовсе не красным, а зеленым, и обстоятельно облизал всю свою морду, включая глаза. К предстоящей трапезе, что ли, гад, готовится? Только как он меня, интересно, жрать собирается, когда мы с ним по разные стороны баррикады? Язык у него длинный, что и говорить, но не настолько, чтобы с его
помощью он подтащил меня поближе. Пора брать факел, в случае чего стукну его им по чешуйчатой морде, а не то идолище поганое и взаправду слопает. Но оказалось, что я в очередной раз недооценила здешних обитателей. Идолище не только языком ловко шуровало, но и поднаперло с той стороны на несчастную стенку, и та пошла змеиться трещинами.
        Пронзительно завизжав, я отступила поближе к двери и даже постучала по ней ногой. Что там, сторожа мои спят, что ли? Или ушли куда? Давно пора им бросаться мне на выручку. А может быть, все именно так и задумано, чтобы дракон этот сожрал меня здесь в назидание потомкам или кому там, не знаю. Но если я всего лишь ужин для этой милой животины, то чего нас поместили в разные пещеры? Уж подсунули бы ему меня под самую морду, и вся недолга. А может, дракоша любит, чтобы потруднее было, он тогда удовольствия больше получает? Устав колотить в дверь, я подбежала к стене, которая еще держалась, но явно из последних сил, и подперла ее своим отнюдь не атлетическим телом. Пусть рухнет прямо на меня, если и не задавит сразу насмерть, то авось сознание потеряю, все лучше, чем наблюдать, как тобой закусывают. Подбежала я вовремя. Через несколько минут стена и вправду рухнула, стукнув меня увесистым камушком по голове. Что было потом, не знаю, потому что я потеряла сознание.
        Словно кто толкнул меня изнутри, я открыла глаза и застонала. Вот, черт побери, все, кажется, начинается сначала: темнота, жуткий холод, мельтешение теней на стене. Ну теперь уж дудки, никуда я из этой пещеры не пойду, даже и не ждите, сдохну на этой каменной лежанке. Все лучше, чем в зубах доисторической твари. Черт! Как стучат, дверь, что ли, выламывают? Так чего ломятся, сами же с той стороны ее закрыли, не я. Или это и не сторожа вовсе?
        Я приподняла голову, слабо светилось от уличного фонаря окно, освещая ходики на стене, старую свадебную фотографию деда с бабкой, под ней рассохшийся комод, покрытый вязаной салфеткой. О господи! Да я же дома. Ф-фу, приснится же такое!
        Жалобно застонав, рухнула выломанная дверь, и в комнату ворвались двое. Я сжалась в комок, страшный сон все еще длился. Сухо щелкнул выключатель, зажглась лампочка в пыльном оранжевом абажуре, и я заморгала от яркого света. А когда проморгалась, то ничего страшного не увидела. Подбоченившись и выставив вперед живот, на меня надвигалась Симка в едва сходящейся на животе шубейке и шапке, съехавшей на одно ухо. Возле поверженной двери возился Тимоха, пытаясь хоть как-то ее приладить.
        - Ты, Тонь, совсем дура, да?  - приступила к допросу подруга, сурово сдвинув бровки.  - Ты ж не генерал, прости господи!
        - Какой генерал?  - Я не могла решить, сон это или явь, и Симкин вопрос дела не прояснял.
        - Да этот, как его? Ну которого фашисты заморозили! Ты тут труп из себя изображаешь, да? Нервы мне мотаешь, а у меня они и так не железные, ты что творишь?  - Она плюхнулась на стул, держась за сердце и глядя на меня с обидой. Но Симка есть Симка, долго молчать она не умела и принялась для разнообразия за Тимоху: - Говорила я тебе, башка твоя садовая, не могла она никуда уехать, говорила или нет?
        Ответа от Тимохи не последовало, он только коротко глянул на нее, сидя на корточках. Дверь Тимоха кое-как успел пристроить и теперь угрюмо растапливал печь. Из дальнейших речей Симки ничего путного узнать не удалось, кроме того, что Тимоха легковерный остолоп, а я стопудовая дура. На ругань я не обратила внимания, но мысль, зароненная подругой, свербила мне мозг.
        - Карбышев!  - выпалила я.
        - Что?! Какой Карбышев?  - вздрогнула от неожиданности Симка.
        - Генерал, про которого ты говорила. Его фамилия Карбышев.
        Симка посмотрела на меня, сузив глаза, и засопела. От злости у нее даже щеки покраснели.
        - Видала я чокнутых, но ты, Антонина Дмитриевна, сто раз чокнутая! Вот как есть, вся, насквозь! Сидит, фамилии какие-то замшелые вспоминает. Ты так и не поняла, что этот чудило тебя уже замуж выдал?
        - Меня замуж? Но за кого?
        - А за Самойленку,  - хлопнула в азарте по коленке Симка. Настроение у нее уже поменялось, от злости она резко перешла к веселью.  - Представляешь, эта пьяная ехидина, Наташка Зареченская, сказала ему, что ты за Самойленку замуж вышла и укатила с ним в этот, как его… ага, медовый месяц. А Тимоха уши развесил, поверил ей, нашел кому! Сюда идти даже не хотел, веришь ли, пинками его гнала!  - с гордостью сообщила мне Симка.
        Я представила себе, как круглая, словно колобок, она катится по улице, погоняя пинками здоровенного Тимоху, и поневоле улыбнулась.
        - А ты тоже мне, подруга, даже и не сказала мне ничего!  - вдруг снова насупилась Симка.
        Переходы ее настроения из одной крайности в другую были так стремительны, что утомили меня.
        - Что я тебе не сказала?
        - Что он говорящий!  - И она ткнула растопыренной пятерней в сторону подошедшего Тимохи.
        Тот с ловкостью фокусника сунул ей в эту пятерню чашку, от которой поднимался парок, другую, не глядя, протянул мне. По тому, как он старательно отворачивался от меня, было ясно, что обиделся, только непонятно на что: на то, что дверь не открывала, или на то, что эта дура Наташка приписала мне Самойленко в мужья? Симка, вытянув губы дудочкой, с шумом тянула горячий чай и отдувалась. Я тоже хлебнула из моей кружки, но это был вовсе не чай, а какой-то горячий напиток из красного вина с травами и сахаром.
        - Самойленко меня из санатория привез, сказал, что женится,  - сочла нужным я пояснить.
        - Ой! И на ком же это?  - немедленно встрепенулась расслабившаяся Симка.
        - Да я-то почем знаю? Нашел, значит, на ком.
        - Жалко, хороший мужик,  - задумчиво обронила она.
        - Чего тебе жалко? Ты теперь замужняя, о муже думать должна.
        - А я и думаю,  - сразу надула губы Симка.  - Почитай, и не сплю совсем, только об нем и думаю.  - На глазах ее показались слезы.
        - Эй, подруга, ты с этим делом завязывай, тебе рожать скоро, а ты ревешь.
        - И вовсе не скоро, еще три месяца почти,  - хлюпнула она носом.
        - В самом деле, завязывай, нечего сырость разводить,  - прорезался вдруг Тимоха. Это были его первые слова с момента появления здесь, но, как оказалось, не последние.  - Собирайся,  - сказал он вдруг мне, по-прежнему глядя в сторону.
        - Куда это?  - захлопала все еще мокрыми глазами подруга.
        Он посмотрел на нее, как на дуру, и не соизволил ответить. Но она, крепко ухватив его за рукав, потребовала разъяснений.
        - Да вы обе не в себе!  - с мужским презрением выдал Тимоха.  - Как здесь жить? Дверь я сломал, теперь не закрывается. И опасно, сволочуга бродит, говорят, видали его неподалеку.
        Симка виновато шмыгнула носом и понурилась, я, наоборот, встрепенулась:
        - Кто бродит?
        - Отчим твой! Никак не поймают гада. У него ружье есть, раздобыл где-то,  - угрюмо пояснил мне Тимоха, упорно разглядывая пол. Потом перевел взгляд на Симку, словно требуя подтверждения.
        - Ага, бродит,  - вяло подтвердила она и еще больше понурилась.
        - Никуда я не пойду, эта дверь сломана, я уличную покрепче закрывать стану.
        - А мы ее это…  - кашлянула Симка.  - Там щеколда теперь погнута, и петля одна еле держится.
        - Ну вот, все вы мне поломали!  - всхлипнула я, но тут взъерепенилась подружка:
        - Дверь ей жалко, глядите-ка! А себя не жалко? Дура! Лежит тут в холодине, помирает, а мы тебя спасли, мы же и виноваты!
        - Все. Базар окончен. Собирай вещи,  - отрубил Тимоха.
        - Послушай, ну куда я из своего дома пойду? У меня же тут все, и хозяйство, и скотина. Ай!  - подхватилась я в тревоге.  - Коза-то бабкина! Я и забыла про нее совсем. Как она там?
        - Эвона!  - насмешливо хмыкнула Симка.  - Она там, поди, давно сдохла!
        Я засуетилась в поисках теплого платка, но Тимоха остановил меня:
        - Не тормошись. Коза твоя у меня. Я ее перевел к себе, думал, ты уехала.
        Словно и не я, а другая женщина входила в когда-то родной мне дом. Сколько я здесь не была? Всего несколько месяцев, а кажется, что лет. Конечно, мебель была другая. Кое-что из прежней нашей мебели забрала бабка, а оставшуюся рухлядь Тимоха или выбросил, или сжег, почти все у нас было самодельное, отцом еще сработанное.
        - Ты больная совсем, ложись в постель, я постелил уже,  - буркнул Тимоха.
        Я вздрогнула:
        - В какую постель?
        - В свою постель, ты теперь в спальне будешь, а я в зале. Места хватит.
        Неплохая у меня теперь комната, с широкой софой, тумбочкой возле изголовья, на которой стоит лампа с желтым абажуром, можно читать лежа в постели, удобно! Права была бабулька, когда намекала мне, что не так уж плохо Тимоха живет. Ой, и телевизор маленький есть, на комоде стоит. Надо же, зачем маленький, когда в зале здоровый стоит? Один ведь все время живет. С теткой у них странные отношения. Ругаться не ругаются, но оба чересчур спокойные, холодные. Женат Тимоха никогда не был, неужели ему никто не понравился за все это время? А ведь в деревне красивых девок и женщин хватает. Хотя, может, кто и понравился, только кроме пьяницы Наташки на него никто и не смотрел, все за дурака держали. Вот разве теперь, когда говорить стал, по-другому о нем думать станут.
        Проснулась я поздно, солнце уж всю комнату заливало. Как бабушка умерла, я на работе не была ни разу, небось уволили меня давно. На что жить буду, о чем думаю? Приживалкой при Тимохе? Вот уж срам-то! А откуда он сам деньги на жизнь берет? И немалые деньги, как я теперь вижу. Неужто кони ему такие деньжищи приносят? Кроме них, он ничем не занимается, в деревне ни на какой работе не оформлен. Я оделась, чувствуя вялость во всем теле, словно встала после долгой болезни. В зале все было убрано и тихо. В кухне на столе стоял завтрак, состоящий из кружки молока, вареного яйца и большой ватрушки, которую наверняка пекла Федосья, не сам же он пек?
        Тимоха пришел домой только около восьми, несло от него лошадиным потом и навозом, и выглядел он жутко усталым. Сразу же полез в душ. Я днем заглянула в тот закуток, что еще отец когда-то отгородил на кухне и сделал там душ. Понятное дело, что пользовались мы им только летом, когда приятно в жару поплескаться под холодной водичкой. Теперь же в кабинке сверкал новенький электрический нагреватель. Пока Тимоха плескался и фыркал в душе, я накрыла на стол. В холодильнике у Тимохи, в морозилке лежало много мяса. Кое-как я отпилила кусок, потушила с луком. И картошки наварила. Вот это все я и подала ему, прибавив хлеб. Он было начал есть, потом поднял голову:
        - А ты?
        - Я уже поела.  - И собиралась добавить, что чаю с ним попью, но после моих слов он так на меня зыркнул, что я сочла за лучшее убраться к себе в комнату.
        Я думала, что когда он поест, то позовет меня, поговорить там, или телик вместе посмотреть, или чтобы посуду убрала. Но Тимоха не позвал. Через некоторое время я услышала, что он телевизор смотрит, боевик, видимо, потому что были слышны крики и выстрелы. Я тоже включила телевизор, не столько потому, что действительно хотела смотреть, сколько в отместку ему. Телевизор был хоть и маленький, но показывал очень хорошо и в цвете. У нас с мамкой никакого не было, отчим грохнул, а нового так и не купил, у бабули был старенький черно-белый, изображение в нем было не ахти. Когда выключила ящик и прислушалась, то ничего не услышала. Странно, а который час? Половина двенадцатого. Я приоткрыла дверь и высунула голову. В зале темно. Понятно, значит, Тимоха спать лег, а я и не слышала. Так прошел мой первый день на старом-новом месте. На следующее утро я встала в начале восьмого, как всегда вставала по будним дням, когда у бабушки жила. Ни в зале, ни в кухне Тимохи не было. Да он козу доит, осенило меня, однако в сарайчике его тоже не оказалось. Вернувшись на кухню, я обнаружила в банке теплое молоко, значит,
уже подоил и смылся. Рано же он уходит, и куда так торопится? Наверное, просто встречаться со мной не хочет.
        Вот так мы и стали с ним жить: он сам по себе, я - сама по себе. Обязанности как-то сами собой распределились: он утром козу доит, я - вечером. Тимоха оставляет мне завтрак, не готовит, а так, на скорую руку яйцо сварит или пару бутербродов сделает, по-мужски, в общем. Я готовлю ужин. Собственно говоря, не ужин, а вообще готовлю, если бы он днем приходил, то мог бы щей похлебать или борща навернуть, у меня борщи хорошо выходят. Но он не приходит. Бутерброды мне вскоре надоели, я раньше на завтрак кашу ела и сказала ему, чтобы не делал ничего. Тимоха кивнул и перестал оставлять мне завтрак. И ужинали мы всегда врозь, как повелось с первого дня, так и пошло. Видела я его только тогда, когда ужин подавала, хоть это осталось за мной, а то бы и вовсе не видела. Он мне ничего не говорил и ни о чем никогда не спрашивал, кроме все той же фразы по вечерам, ела ли я. Я подумала, что можно попробовать разговорить его. Спросила, как дела у него, как настроение. В первый раз он буркнул в ответ, что нормально, а во второй - и отвечать не стал, отвернулся, и все. Не хочет разговаривать, и не надо, как-нибудь и
без разговоров проживу. Непонятно только, зачем он меня сюда жить приволок, оставил бы там, и дело с концом.
        Наступила суббота, которую я ждала с любопытством, все-таки выходной день, не будний. Как-то он пройдет? Выкатившись утром из своей комнаты, я была разочарована и озадачена: Тимохи не было, то есть ничем эта суббота от рабочих дней не отличалась, но все же я еще надеялась. Он появился раньше, чем обычно, притащил полные сумки продуктов и молча вручил их мне. Среди продуктов были и такие, каких в деревне не купишь, это дало мне повод спросить:
        - Ты что, в райцентр ездил? Дела там были или только за покупками?
        - Ездил.
        Содержательный разговор получился, ничего не скажешь.
        И все-таки я еще попыталась:
        - А что на ужин сделать, котлеты или рагу?
        - Что хочешь.
        Я плюнула и стала готовить рагу, его проще делать, чем с котлетами возиться, но про себя ворчала, а может, и не очень про себя, может, ему слышно было, что я ворчу, потому что он вскоре появился на кухне.
        - Что тебе не нравится?
        Я как-то не сразу поняла, о чем это он, и посмотрела вопросительно.
        - О чем ты?
        - О нашей жизни,  - выдал он неожиданный ответ.
        - Да уж какая там жизнь!
        - Нормальная, по-моему. Я тебе деньги на буфете оставлял, почему не взяла? Или не видела?
        - Деньги видела, когда пыль вытирала, но что для меня, не поняла. А зачем ты мне их оставлял?
        - Совсем без денег жить нельзя, вот зачем.
        - Можно, ты ведь все равно продукты сам покупаешь.
        Он повернулся и вышел. С одной стороны, без денег и вправду нельзя, а с другой стороны, с какой стати мне их брать? Когда ужин был готов, я, накрывая на стол, по привычке поставила одну тарелку и только тут сообразила, что я тоже не ужинала, он рано приехал. Ужин прошел в полном молчании. Воскресенье было таким же, только продуктов он не приносил. Ужинали опять вместе, опять молчали. Только когда я уже стала собирать грязную посуду со стола, Тимоха вдруг спросил:
        - Ты чего вещи не приносишь, ты же мало взяла с собой?
        - А откуда ты знаешь, может, принесла?
        Он криво усмехнулся:
        - Дверь-то я у тебя сломал там.
        - Ну и что же?
        - Так я сделал другую, новую. И замок в ней новый, а ключей ты у меня не спрашиваешь.
        Я вдруг разозлилась:
        - А чего я у тебя просить все должна? Мог бы и сам сказать, не развалился бы, молчишь, как бирюк!
        Позже, когда я домыла посуду и собиралась погасить на кухне свет, Тимоха заглянул туда:
        - Ключи рядом с деньгами лежат. Ты, если надо что, спрашивай, я могу сам и не сообразить, бирюк ведь.
        Так я и не поняла, обиделся он или пошутил просто.
        Симка воззрилась на меня с любопытством:
        - Тонь, ты мне прямо скажи, было у вас или нет? Только не финти!
        - Сим, что ты привязалась ко мне?
        Она насупилась и обиженно запыхтела.
        - Тонь, ты мне не подруга, а… а прямо ехидна! Сто лет не видались, я пришла, хотя у меня своих дел полно, а ты даже говорить не хочешь.  - И она сделала вид, что привстает с табуретки.
        - Да успокойся ты! Не было у нас ничего, понятно?
        Симка немного посидела с обалделым видом, пошлепала губами, потом нахмурилась:
        - А что вы делаете по вечерам?
        - Телевизор смотрим, он у себя, я - у себя в комнате.
        - Кучеряво живете! А что ты тянешь? Что отказываешь мужику, цену себе набиваешь?
        Слова о цене меня задели.
        - Ничего я не тяну и не отказываю.
        Симка выпучила глаза:
        - Неужто не пристает совсем? Тимоха парень огневой, сила в нем так и играет, это ты небось недотрогу из себя строишь! А как жить-то станешь, если бросит он тебя? А ведь бросит, ей-богу бросит! Ты глянь на стол-то! Красота какая, и колбаска лежит копченая, и сырок, и конфеты шоколадные. Когда ты так жила?
        Мне сказать было нечего, Тимоха не скупился.
        - Кстати, праздник сегодня,  - только и заметила я.
        - Какой такой?  - изумилась Симка.
        - День защитника Отечества.
        - Ой! Правильно, забыла совсем, я же еще посылочку Ленечке посылала. Денек прямо как по заказу! Сделай, Антонина, мужику подарок, авось не развалишься и не убудет от тебя.
        - Ты, Сим, уже достала своими дурацкими советами.
        - Советы вовсе не дурацкие, а жизненные!  - Она грозно посопела, решая, обижаться на меня или погодить, потом глянула на часы, ойкнула и начала собираться домой.  - А ты работать не собираешься? Тимоха конфетами тебя кормит, только деньги лишними не бывают, опять же стаж. Петруша наш серчает на тебя, заявление, говорит, даже не написала.
        - Напишу,  - не слишком уверенно пообещала я.
        Неспешно убирая со стола, я ломала голову над опостылевшими проблемами. Уже неделя, как я здесь живу, а мы по-прежнему с Тимохой будто чужие. Впрочем, о чем это я? Мы и есть чужие, родные, что ли? Судьба горькая меня под одну крышу с ним привела да жить рядом заставила, а чувств у меня к нему нет, откуда же им взяться, от его нелюдимости, что ли? То вовсе не смотрит на меня, а то как зыркнет, аж душа в пятки со страху уходит.
        Хоть и нелегко мне это далось, но взяла я себя за шкирку да на работу потащилась. И никто меня не съел, даже орать не стали, пожурили вяло. Я по работе так соскучилась, что первые два дня не просто убирала библиотеку, а все вылизала дочиста и книжки расставила, а некоторые и подклеить успела, одно слово, соскучилась. Дверь отворилась, и заглянул глава.
        - Как работа идет, Кострикова?
        - Работаю, Петр Семенович, все хорошо. Спасибо, что в отделе культуры за меня слово замолвили.
        - Вот и работай, ты молодая, чего тебе дома сидеть?
        Да, с работой все образовалось, зато другая проблема осталась, самая трудная - Тимоха. По всему выходит, что надо мне возвращаться в бабкин дом, одной там жить. Страшновато немного, одна я никогда еще не жила, да ничего, и этот страх переборю, другие-то живут, и ничего. Замки мне Тимоха там крепкие поставил, а про отчима я ничего больше не слышала, как в воду канул.
        Я накрывала стол к ужину, Тимоха, заявившийся сегодня пораньше, бродил по дому как неприкаянный и насвистывал негромко.
        - Не свисти, денег не будет,  - думая совсем о другом, машинально сделала я ему замечание.
        - А на что они тебе? Вон на буфете лежат который день, уж запылились, поди,  - усаживаясь за стол, пробурчал он.
        - С какой, интересно, стати мне их брать? За то, что ужин готовлю или полы мету, за это?  - взвилась я. Эти его дурацкие деньги мозолили мне глаза и бередили душу.
        Он уронил вилку и посмотрел на меня удивленно.
        - При чем тут ужин, что-то не пойму?
        - Тут и понимать нечего, с чего я буду у тебя их брать, ты ведь мне не брат?
        Брови его слегка поднялись.
        - А что, разве только у братьев деньги берут?
        - Не только, еще у родителей берут, у мужей, но вроде бы ты мне не папа?  - хмыкнула я. Хотела насмешливо, а получилось - горько.
        - И не муж, хотела ты сказать? Понятно.
        Я вспыхнула, но что там ему понятно, допытываться не стала. Еще подумает, что я ему в жены набиваюсь. После ужина он читать не стал, сел телик смотреть, я принялась посуду мыть. Доделала на кухне дела и улизнула к себе, хотела журнальчик полистать, но глаза слипаться начали, пора ложиться. Только ночнушку натянула, вдруг дверь открывается: здрасте пожалуйста, Тимоха!
        - Ты чего это так входишь? Даже не постучал, или запамятовал, что теперь я тут сплю, а не ты?
        - С памятью у меня все в порядке, не жалуюсь, но только я теперь тоже тут спать буду.
        У меня от такого заявления просто челюсть отвисла.
        - То есть как это тоже?! Ты же сам распорядился, чтобы я тут спала, а теперь гонишь?
        - Я тебя не гоню. Это спальня, правильно? Значит, и надо тут спать. А та комната гостиная, чтоб гостей принимать, телевизор смотреть и все такое,  - обстоятельно и неторопливо объяснил он мне.
        Пока я хлопала глазами, силясь понять, что означают эти новости, Тимоха уже рубаху стянул, а потом и вовсе свет погасил. Когда он подошел ко мне вплотную, я так перепугалась, что у меня зубы застучали.
        - Ты это…  - но больше я ничего не успела сказать, он мягко, однако настойчиво повалил меня на кровать и задрал подол рубашки. Я рванулась, да только от него не вырвешься, не руки - стальные захваты. А потом поздно стало вырываться. В эту ночь я долго не могла уснуть, он уже давно и сочно посапывал, а я лежала, глотала слезы. Все думала, что же я такая невезучая уродилась, ни любви, ни нежности.
        Утром я не смогла смотреть ему в лицо. И, только ополаскивая чашки после завтрака, сообразила, что это наш первый совместный завтрак был, а я и не заметила за переживаниями. Чего это он на работу, интересно, не идет? То в выходные с самого ранья улетает, а то в будний день не торопится, что это с ним? Тимоха ходил по комнате, ерошил волосы, зачем-то переставил стулья с места на место. Я засобиралась на работу.
        - Узнай у Петра, какое число там подходящее?
        - Подходящее для чего?  - застыла я, стоя в одном сапоге, а с другим в руках, на нем «молнию» все время заедало.
        - Расписаться же нам надо? Надо. Вот и узнай у него, какого числа лучше будет. В субботу поедем с тобой в райцентр, сапоги тебе новые купим, чего ты все с этой «молнией» страдаешь,  - свалил он в одну кучу и сапоги, и свадьбу.
        - Зачем это нам расписываться?  - скривила я рот и отвернулась, опасаясь, что не выдержу и зареву от такого «романтического» предложения руки и сердца.
        - Не дури!  - слегка повысил он голос.
        Я вышла и дверью хлопнула назло и ему, и себе.
        Овцой я оказалась еще худшей, чем о себе думала, потому что все-таки согласилась выйти за него. Живем-то мы с ним в одном доме, нет ни одного человека в деревне, кто бы не знал об этом, небось судят да рядят. Так не лучше ли оформить по закону непутевую нашу с ним жизнь, хоть глаза никто колоть не будет, что в любовницах живу. В общем, расписали нас.
        - Слушай, Тонь, ты замуж вышла, я тебя поздравляю и все такое. Но если нет у вас ничего, то зачем женились-то?  - шептала мне на ухо Симка, продолжая ловко орудовать ножом и успевая исподтишка улыбаться Мишке Хорьку.
        - Зря волнуешься,  - шепнула я ей в ответ, нарезая буженину,  - все у нас с этим делом как надо. Я вот только не пойму, чего ты лыбишься? Ты замужняя баба, живот у тебя уже на нос лезет, а ты вздумала с Хорьком амуры крутить. На что он тебе?
        - Ничего я и не кручу!  - моментально обиделась Симка. Но тут до нее дошло, что я сказала ей, и она схватила меня за руку, чуть не полоснув по ней ножом.
        - А не врешь? Когда же это вы, а?
        Я пожала плечами в знак того, что много времени на это не требуется.
        - И как?
        Но в кухню вошла Федосья, чтобы забрать уже наполненные блюда, и Симка испуганно примолкла, потому что трусила перед ней до ужаса.
        За столом подружка тоже вела себя очень тихо. А Федосья словно сжалилась над ней, посидев немного и выпив пару рюмок за наше счастье, ушла, и Симка развернулась.
        - Ну вот, всегда так!  - вздыхала она, с вожделением глядя на бутылку вина.  - Как что хорошее, так мне сразу нельзя.  - Она еще разок вздохнула и вдруг предложила: - Ну, горько, что ли?!
        Я показала ей кулак, стараясь сделать это незаметно, но Тимоха увидел и насупился.
        - Положи себе того салатика, ты его еще не пробовала,  - предприняла я отвлекающий маневр.
        Маневр удался, Симка послушно занялась едой. Теперь заторопился куда-то Хорек, за ним вышел Тимоха.
        - И все же странно, что Тимоха выбрал его в свидетели, конечно, он здорово помог нам в пещере, но они никогда не дружили, а еще более странно, что Хорек слушается Тимоху.
        - Что тут странного? Начальник как-никак,  - заметила с набитым ртом Симка.
        - Кто это начальник?
        Симка проглотила то, что у нее было во рту, и пояснила членораздельно:
        - Твой Тимоха начальник Мишки Хорька, ты что, не знала?
        - Это шутка такая, да? Где он может быть над ним начальником?
        - Ты, Тонь, с Марса, не иначе. Тимоха с конями возится, верно? А Мишка взялся помогать ему, работает он на него, поняла? Твой недавно одну коняку хорошую продал богатею какому-то, много денег за нее огреб, вот и тратится.  - Она с неприкрытой завистью в сотый раз оглядела мой наряд.
        Наряд в самом деле был хорош. Удивительно, что Тимоха без всякой примерки так точно его высмотрел. Вчера, когда бухнул он мне пакет на колени и я достала бледно-розовый, пушистый, теплый и вместе с тем невесомый костюм, то первая моя мысль была, что, если он не будет мне впору, я не переживу этого. Но костюм сидел как влитой, а в сочетании с белыми кожаными сапожками, что мы купили в субботу в районном универмаге, я казалась сама себе просто красавицей. Впрочем, самое большое потрясение я испытала не из-за костюма, а когда мы собрались с Тимохой ехать в райцентр. Вышли из дому, он пошел зачем-то на зады огорода, за баню, велев мне ждать.
        Я и ждала его, уже злиться начала, как вдруг он подъезжает на машине, я-то думала, на попутке поедем. Машина оказалась не новой, но она ездила, это самое главное, ведь с тех пор, как год назад отменили автобус, до райцентра стало так трудно добираться. Тимоха заметил мое удивление и пожал плечами.
        - Я думал, ты знаешь, она еще с того лета у меня.
        Весь путь до магазина я думала только о машине, разглядывала ее, гладила сиденье рукой, зато обратной дорогой была занята уже сапогами. Прижимала к себе коробку и все нюхала ее, потому что она пахла кожей совсем новых белых сапожек. Этот запах казался мне лучше всяких духов. Симка чуть не заплакала, когда меня во всем этом великолепии увидала, значит, и в самом деле хорошо.
        Я лежала тихо, не шевелясь, стараясь не шмыгать носом. А все из-за свадьбы я расчувствовалась. Пусть маленькая и скромная, но это была моя свадьба! Эх, ни мамка, ни бабушка не дожили до нее, обидно-то как. Бабулька так мечтала меня выдать замуж, получилось так, как она хотела, я знаю, она за Тимоху хотела выдать меня. Его она всегда на уме держала, он у нее в любимчиках ходил, и вот не порадовалась, умерла. Господи! А я теперь одна осталась, то есть не одна, раз замужем, а все одна, как ни крути. Да, он не жадный, обновок мне накупил и на машине катать будет, но разве это главное? Главное, что каждый сам по себе, это ужасно. Я вытерла щеки, вздохнула и осторожно покосилась в его сторону, пытаясь разглядеть лицо на подушке, но ничего не разглядела, слышалось только дыхание спящего. А мне спать не хотелось. Я закрыла глаза и тут же открыла их, но оказалось, что уже утро и зеленоватый свет льется через переплет окна и ложится веселыми квадратиками на кровать и пол. Вот и ночь пролетела, а я и не заметила как. Какое-то время я бездумно смотрела на эти квадратики, потом нахмурилась, что-то не помнила я
у нас таких рам, вроде бы совсем другие были? Или это в бабушкином доме другие? Вставать пора уже, я повернулась, чтобы посмотреть, проснулся ли Тимоха, и ахнула.
        - Опять ахаешь? Когда же привыкнешь? Уж давно пора, иди завтрак готовь.  - Он толкнул меня в плечо шершавой рукой.
        В одно мгновение я скатилась с кровати и чуть не упала - до того высока она была, а приступочку к ней я не сразу заметила. Опять! Господи! Что же это делается, куда же это я то и дело попадаю? И неужели я вот с этим чучелом любовью ночью занималась? Ведь лежали на одной постели, как муж и жена. Стараясь больше не смотреть на него, я вышла в соседнее помещение, должно быть кухню, и подошла к окну. Скудно мощенная небольшая площадь, дома, крытые черепицей, по ее краям, сиреневое светило бодро карабкается к зениту. Знакомый вид, знакомые места. Странно, в прошлый раз я ни слова не понимала, а сейчас все понятно, будто по-русски говорят.
        - Работай, работай. Женщина должна работать, иначе нет смысла ее держать,  - заворчало чучело, появляясь за моей спиной в немыслимой длинной фуфайке, в опорках на босу ногу.
        Коленки у него тоже были голые, без штанов, что ли? Ничего себе нравы. Он потянулся на верхнюю полку за миской, фуфайка задралась, и я собралась мысленно плюнуть, заранее морщась от омерзения, а зря. Никакой голой щетинистой мужской задницы я не увидела, под кофтенкой на нем были кожаные короткие шорты. Он достал миску, любовно обтер ее ладонью и бережно поставил на дощатый стол. Ишь ты, как трясется над ней, посуда у них, что ли, дорогая? Я стала вспоминать, что было написано об этом в учебнике истории, но не вспомнила, поскольку ни черта там про жизнь простых людей написано не было, мол, тяжело жили, да и все. Только про королей разных да про их войны. Мужик в фуфайке, устав ворчать и буравить меня злым взглядом, принялся сам стряпать завтрак. Это он правильно сделал, я не знаю тут ничего. Подвинув к себе хилый гибрид табуретки с троном, я уселась и стала с неподдельным интересом следить за тем, что он делает. Он каменной колотушкой давил в миске какие-то сморщенные коричневые не то грибы, не то овощи, совсем не аппетитные на вид, и при этом кряхтел от натуги, должно быть, изрядно жесткими они
были, эти дары местной природы.
        - У тебя все отлично получается, я все равно никогда бы не догадалась, что вот это едят,  - одобрила я его действия.
        - Вот на что ты мне? Зачем я только согласился тебя в дом взять?  - печально вопросило чучело.
        - А и правда, зачем?  - заинтересовалась я.
        Он посмотрел на меня темными, маленькими, очень глубоко запрятанными глазками и неожиданно улыбнулся, показав редкие желтые зубы. Правильно говорят, что улыбка способна украсить любое, даже очень невзрачное лицо. Морщинки разбежались, смуглая зеленоватая кожа слегка порозовела, и стало видно, что он вовсе не стар и не так суров, каким хочет казаться.
        - Понравилась ты мне,  - честно признался он.  - На вид крепкая такая, я думал, что ты всю работу быстро переделаешь, а ты бездельницей оказалась, все самому приходится делать.  - И вновь посуровел.
        Комплимент меня приятно удивил, надо же, здесь я выгляжу крепкой, а там у нас дохлятиной считаюсь. Я оглядела себя, совсем забыв, что в этих странных снах я себя не вижу. Ан нет! Кое-что было видно, не слишком отчетливо, но разобрать вполне можно, это вот руки, а это - ноги.
        - Работать не хочешь, а есть любишь,  - продолжал он воспитывать меня.  - Если не исправишься, завтра Уклю тебя отдам.
        - Какому еще Уклю? А-а, это Змею Горынычу, что ли?  - сообразила я.
        - Ты про кого говоришь?
        - Ну, этому ящеру вашему, с длинным таким языком, он им еще глаза облизывает, я видела.
        - Ну да, Уклю.
        - И что он будет делать, этот Укль, съест меня?
        Чучело задумалось, и я поняла, что про этого ящера он и сам толком ничего не знает.
        - Может, и не съест, может, ты ядовитая какая,  - нашелся вдруг он.
        - Сам ты ядовитый,  - хладнокровно возразила я, глядя, как он поливает молоком из грубо вылепленного кувшина неаппетитную на вид тюрю.
        Видно, на этом вся готовка закончилась, потому что он достал ложки, чем очень порадовал меня, я уже опасалась, что есть придется руками. Но поесть нам не дали. На площади раздался какой-то неясный шум, тут же затопотали под окном, стукнули дверцей, и в дом без всяких церемоний ввалились два типа, похожие на тех, что в прошлый раз повязали меня.
        Неужели опять арестовывать пришли? Ну что за дела, я так не играю, только размечталась поесть, на тебе! Но они в мою сторону не глянули даже, а подступили к чучелу и давай верещать.
        Пусть меня слопает этот их дурацкий Укль, если я хоть что-нибудь поняла! То есть это не было похоже на нечленораздельное стрекотание, как в прошлый раз, слова были, но непонятные. Несколько языков у них, что ли, в ходу? Мудрено как-то уж очень. Незваные гости перестали верещать, однако не уходили, чего-то ждали. Чучело почесало в затылке, чем очень напомнило мне наших мужиков в период раздумья, тяжко вздохнуло, потом буркнуло что-то и показало рукой на дверь - выметайтесь, мол. Из этого смелого жеста я сделала вывод, что чучело их вовсе не боится, скорее досадует на них. Я была вполне солидарна с ним: что такое, пожрать не дадут спокойно, вваливаются как к себе домой. Проверещав что-то напоследок, типы вышли. Я расшифровала это как прощальные приветствия и порадовалась, что наконец завтракать будем. Но с дешифровкой у меня ошибочка вышла, наверное, последними их словами были: «Давай скорее». И чучелко принялся давать, подпоясался внушительной ширины ремнем, потом надел на голову маленькую шапочку, сильно смахивающую на детский чепчик.
        Неплохой прикид, подумала я, только слюнявчика не хватает. Чучелко словно мысли мои прочитал, спохватился и надел кожаный нагрудник. Видимо, вся эта одежда была не просто так, а неким отличительным признаком, вроде униформы, потому что он посмотрел на меня так горделиво, словно по меньшей мере облачился в царские доспехи.
        - Отлично выглядишь, прямо воин Золотой Орды.  - Я понятия не имела, как должен выглядеть ордынский воин, но он так простодушно гордился, что надо было как-то похвалить.
        Вряд ли он понял меня, но величаво кивнул. Потом вооружился какой-то палкой, обмотанной толстой веревкой, несколько неожиданное оружие, надо сказать. Палка была небольшой и не очень толстой, как раз, чтобы в руку взять, что он может ею делать? Чучелко вышел, а я осталась в растерянности, поскольку была уверена, что он позовет меня с собой. С одной стороны, хорошо, можно перекусить быстренько, но с другой стороны, любопытно посмотреть, что там стряслось у них? Я решила, что успею и то и другое. Зачерпнула деревянной ложкой тюрю и понюхала ее. Запах был пряный и совершенно незнакомый, но пахло не противно. Мысленно перекрестилась и попробовала. А ничего, вполне съедобно, действительно тюря, по вкусу очень похоже на белый хлеб с молоком, даже сладко немного. Я съела примерно треть того, что было в миске, и еле удержалась, чтобы не слопать больше. Вкусно, елки-палки! Но надо и чучелке оставить, наверняка у него никакой другой еды нет. На площади между тем шум усилился, и я заторопилась к двери.
        На сравнительно небольшом пространстве клубилась толпа, в воздухе висела пыль, слышались какие-то глухие удары, сопровождаемые ревом и визгом. В нетерпении посмотреть, что же такое там творится, я стала пробираться ближе к центру сборища, энергично раздвигая стоящих, причем мне-то казалось, что я делаю это легонько, но разлетались они от меня словно сухие прутики, уж больно мало в них было весу. Недовольно ворча, потирали они ушибленные плечи, но, увидев, кто причинил им эти неудобства, строили брезгливые гримаски и пропускали меня.
        «Ага, я еще не совсем своя для них, но уже не вызываю ни особого удивления, ни явной враждебности»,  - подумала я с удовлетворением, однако зрелище, представившееся мне, отвлекло от этих мыслей. Дракон, который разломал стенку пещеры в мое прошлое попадание сюда и так сильно напугал меня, теперь, опутанный какой-то сбруей, удерживаемый десятком канатов, плетенных из кожи, пластался по площади, приседая на коротких толстых лапах при каждом ударе бичей. С ума сойти можно, да это же, это же они его наказывают! Так вот, значит, что за короткая палка с веревкой была у моего чучелки, зря, выходит дело, я на нее хмыкала. Продвинувшись еще немного, я принялась рассматривать все подробно, где и когда еще удастся увидеть подобное зрелище? Десяток мужичков с напряжением всех своих сил удерживали зверюгу на канатах, четверо хлестали, а один стоял почти перед самой мордой ящера, тряс каким-то ворохом тряпья и что-то яростно выкрикивал. Чем это он там, интересно, трясет? Я выдвинулась вперед и сильно удивилась - вовсе это никакие не тряпки, а… птицы, что ли? Ну да, похоже на птиц, вон лапки беспомощно
болтаются, синие перья неопрятно торчат во все стороны, похожи на наших молоденьких петушков, только цвет больно неподходящий. Интересно бы знать, к чему устроили весь этот спектакль птицы какие-то дохлые? Но тут вдруг я поняла, что выкрикивал тип, тряся птицами перед мордой зверя: «Будешь, будешь?!» И после каждого его «будешь» следовал четверной удар, от которого ящер прогибался и жалобно визжал, а в перерывах между ударами обиженно ревел.
        Ясненько, он у них, должно быть, передушил кур, непонятно, правда, зачем. Ведь если бы есть хотел, то и сожрал бы, а они вон целые, не растерзанные, скорее развлекался так, хулиганил, одним словом. Что ж, за такие художества и у нас в деревне собак бьют, только спектакль из этого не устраивают. Впрочем, если бы наши собаки были размером с этого ящера и если бы их приходилось с таким трудом удерживать на растяжках, небось вся деревня сбежалась бы поглазеть на такое увлекательное зрелище. Тулово у зверюги было с крупного, хорошо кормленного борова, на толстых, но коротких лапах, хвост у основания широкий, быстро сходил на нет. Интересно выглядела шея - она казалась тонкой по сравнению с телом, но на самом деле была крепкой и довольно длинной, увенчивалась смешной, совсем не страшной головой. Теперь мне уже казалось странным, что я так сильно испугалась в прошлый раз этого зверя. А ведь давно уж они его лупцуют, могли бы и перестать, сколько можно? Я перевела взгляд с жертвы на палачей и поняла, что совсем не туда жалость свою адресую. Наказываемая зверюга хоть и орала благим матом, но выглядела
вполне благополучной и бодрой, что вовсе не мудрено при такой-то шкуре! А вот вся четверка палачей, включая моего чучелку, еле стояла на ногах, пот с них катился градом, и вид у них был отнюдь не грозный, а жалкий. Я уже почти решилась влезть и скомандовать прекратить, только раздумывала, как это будет воспринято окружающими, но надобность в моем вмешательстве вдруг отпала. Послышался чей-то громкий протяжный вопль, потом еще один, удары прекратились, и все почему-то дружно задрали головы.
        Я тоже задрала, но ничего не увидела, кроме того, что здешнее светило уже близко к зениту и здорово слепит глаза. Я решила, что задирание голов по окончании церемонии это просто часть местного ритуала, не стоит обращать на него внимания. Пока все стояли как истуканы и старательно пялились в небо, я подобралась поближе к зверю, он вызывал у меня жгучее любопытство, и потрогала пальцем его хвост. Чешуя на нем была, но не жесткая, как я ожидала, а упругая, теплая, кое-где между чешуйками торчали шерстинки, и все вместе было довольно приятным на ощупь. Совсем расхрабрившись, я провела ладонью по всему хвосту и даже слегка пошлепала по нему в виде, так сказать, ласки. Ящер повернулся, посмотрел на меня с явным любопытством, словно был разумным, потом стал умываться своим длинным языком как ни в чем не бывало, словно бы не его только что так волтузили. Кто-то тронул меня за руку, я обернулась, рядом стоял мой чучелко. Он тяжело дышал, и лицо его было мокро от пота, он показывал вверх. Я послушно задрала башку и, к своему удивлению, увидела в небе над площадью кружащуюся птицу, но какую! Вот это птичка,
обалдеть можно! Такую бы ящер уж не придушил. Впрочем, она и была таким же почти ящером, только телом куда тоньше, и у нее были перепончатые, большие крылья. Выходит дело, что я попала во что-то вроде парка юрского периода, с поправкой на местный колорит. Подробностей птицы рассмотреть мне не удалось, потому что солнце било прямо в глаза. Птица совершала над площадью круг за кругом, толпа молчала, словно бы оцепенела, тишину нарушало только сопение дракона, который, высунув до предела зеленый свой язык, старательно вылизывал уголок глаза.
        Что-то они все так притихли, чего ждут, может, неприятностей каких? Ага, и головы у них уже не задраны, наоборот, опущены, смотрят в землю, птицы, что ли, этой боятся? Так разбежались бы, уж в домах-то она их не достанет. Раздался резкий свист, тень накрыла нас, толпа шарахнулась в сторону и замерла там. Птице надоело кружить, и она совершила посадку. У нее было две ноги, как и положено каждой приличной птице, а вовсе не четыре, как у дракона, и ноги эти были тоньше и выше. Затем птица подобрала под себя ноги, как бы села на них, словно курица на яйца, и по ее боку соскользнул на землю всадник в яркой металлической каске, таком же нагруднике и щегольских кожаных сапожках. Мама моя, они летают на птицах! Хотя чему я удивляюсь, ничего такого уж необыкновенного в этом нет. Небось и мы летали бы, если бы у нас такие были, ведь если подумать как следует, то на них летать куда удобнее, чем на самолетах и вертолетах. Сунул ей в морду сена или чего она там жрет, и никакого бензина-керосина не надо, аэродромы тоже не нужны, она же куда хочешь сядет, и никакого тебе рева двигателей, от которого уши
закладывает. Про выгоды для экологии и говорить нечего. Опять же, если такая птичка ненароком и грохнется, то уж точно не взорвется, красота просто!
        Пока я предавалась радужным мечтам, как изменилась бы моя жизнь, заведись в моем деревенском хозяйстве такая пташка, и строила планы, куда бы я на ней в первую очередь полетела, птичий всадник держал перед толпой речь. Чего он там верещал им, не знаю, но слушать его было неприятно. То взлаивающие, то взвизгивающие звуки его речи резали мой нежный слух. Я заметила только, что он без конца тыкает в сторону дракона небольшим своим кнутиком. Опустив головы, все его почтительно слушали, даже Укль и тот перестал умываться, сопеть и притих. На меня никто не обращал ни малейшего внимания, и я начала потихоньку перемещаться поближе к птичке, надо же успеть рассмотреть ее, а то этот напыщенный фрукт закончит свою речь, да и улетит, а мне, может, больше никогда не доведется увидеть ее так близко.
        Вблизи птица производила довольно жалкое впечатление, несмотря на свои потрясающие размеры. Перья на ее боках, там, где елозили по ней ноги всадника, были почти все вытерты, кое-где даже виднелись ссадины, в том числе свежие, из них сочилась зеленая кровь, да и вся птица была грязная, худая. Бьет ее этот гад все время, что ли? Вот садюга!
        - Ты чего это? К ней нельзя подходить… рассердится,  - услышала я вдруг шепот чучелки рядом с собой.
        - Кто?
        - Кыкль,  - ответил он мне, если я только правильно поняла его, но скорее всего правильно, такое имечко как нельзя лучше подходило к надменной морде летающего начальника.
        - А чего он хочет, зачем прилетел?  - продолжила я беседу шепотом.
        - Хочет Укля у нас забрать.
        - Слушай, а как тебя зовут?  - Не совсем подходящий, конечно, момент для подобного вопроса, но мне как-то очень уж захотелось узнать его имя. Вопросу он удивился, уставился на меня черными блестящими глазками.
        - Я муж твой, а ты моя жена.
        - Это мне понятно, но имя твое как, есть у тебя имя? Или у вас жене не положено к мужу по имени обращаться?  - продолжила я расспросы.
        Думал он не меньше минуты, то ли все не мог решить, стоит ли открывать мне тайну своего имени, то ли вспоминал, как его зовут.
        - Аль,  - прошептал он наконец.
        - Аль? Здорово. Слушай, Аль, у тебя отличное имя, мне нравится, а меня Тоня зовут. Скажи мне, Аль, зачем этому Кыклю так срочно понадобился ваш Укль?  - Как у меня язык не заплелся, черт ногу сломит в их именах! Ответить-то он мне ответил, зачем понадобился дракон этому чинуше, только я ни слова не поняла, сплошные идиоматические выражения и ни единого знакомого.
        Видя мое искреннее недоумение, он еще немного подумал и пояснил совсем уже коротко:
        - Почетно.
        - Ага. А вам он зачем, тоже для почета?
        Аль кивнул, и по его глазам было видно, что ящера отдавать ему совсем не хочется, хоть тот, озорник, и душит у них кур. Во всяком случае, именно так я истолковала печальное выражение его личика.
        - Ну и не отдавайте тогда, а то он его тоже заморит, смотри, что он с птицей сотворил,  - посоветовала я негодующим шепотом, показывая на ссадины на боках перевозочного средства.
        - Нельзя,  - горестно вздохнул Аль.
        - Ладно, подожди переживать. Не заберет же он его прямо сейчас. Куда он его денет, не на птицу же посадит? «Боливар не выдержит двоих»,  - попробовала я его утешить, жаль только, что он вряд ли что понял.
        Тем временем противный Кыкль, видимо, уже утряс с жителями все свои вопросы, потому что собрался отправляться обратно. При его приближении птичка задрожала отчетливой дрожью и даже попробовала спрятать голову в свое пышное грудное оперение, но всадник вытянул ее кнутом по многострадальному боку, и хорошо так вытянул, с оттяжкой.
        - Ах ты, охламон, ах ты, фашист недобитый!  - с чувством выдала я, подскочила к нему и выхватила у него кнут.
        Он выпучил глаза и весь аж почернел от злости, щеки его надулись так, что я не удивилась бы, если бы с громким треском они вдруг лопнули. Он прокричал что-то с натугой и закашлялся. Я из его крика поняла только слово «взять» и разозлилась окончательно. Неизвестно, как пошло бы дальше наше общение, но тут вперед выдвинулся Аль, почтительно поклонился и просительно залепетал. Слова его были понятны, только говорил он их как-то присюсюкивая, из почтения, что ли? Аль извинялся перед этим садистом за то, что его жена, ничего не понимая, вмешалась, за что он ее обязательно накажет, но только сам. В общем, я так поняла, что он меня защищал, как умел. Начальник был сильно зол, поэтому обещание наказания его не устроило, ему нужно было немедленно найти выход своему гневу, и он ткнул Аля кулаком в грудь. От этого тычка бедняга отлетел и шлепнулся в пыль. Всадник с идиотским именем Кыкль заухмылялся довольный, что так ловко справился со строптивым мужиком. А еще бы ему не справиться, когда он в три раза толще и ничем не был утомлен, в отличие от Аля. В это критическое мгновение я вспомнила, зачем мой так
называемый муж взял меня в дом. Кажется, он хвалил мою силу, или как он там сказал, крепость? Вот и пора бы мне уже ее доказать.
        После моего тычка Кыкль отлетел уже не на метр, как Аль, а на добрых три, споткнулся обо что-то, вертанулся вокруг себя и упал ничком. Когда же вскочил с разбитой мордой и принялся ругаться, захлебываясь словами и размахивая руками, я поняла, что дела мои не слишком хороши. Не очень охотно, но повинуясь приказам Кыкля, три остальных палача стали подбираться ко мне поближе с намерением схватить и связать. В руках одного из них была веревка. Я оглянулась. Аль уже поднялся и стоял довольно уверенно, значит, ничего особенно плохого с ним не произошло. На меня он не смотрел, что в общем-то было понятно: выбирая между собой и женой-лентяйкой, свалившейся на его голову неизвестно откуда, он выбрал себя. Эх, была не была, где наша не пропадала! Я рванулась, свалив по дороге неосторожно приблизившегося ко мне мужика с веревкой, подскочила к птичке и с маху влетела в седло, сама удивляясь своей прыти. Меня никто даже не попытался стащить с моего насеста, все не только оторопели, но дружно подались назад, на их лицах было написано не удивление, а неподдельный ужас, видно, мой поступок был совсем уж из ряда
вон выходящим. Только ящер смотрел, как мне показалось, с юмором. Аль стоял отвернувшись.
        Как обращаться с такими птицами, я не знала, но на лошади сидеть приходилось, поэтому я осторожно сжала ее бока ногами. Птица вздрогнула всем телом, встала на ноги, сделала шаг, другой, побежала быстро-быстро, размахивая крыльями, и вдруг взлетела. Никогда даже и представить себе не могла, что испытаю такие ощущения. Раньше мне часто снилось, что я летаю, и это было очень приятно. Но то, что я испытывала сейчас, ни с чем сравнить было нельзя, на ум приходят такие слова, как восторг, упоение, но и они слишком бледные и невыразительные. Птица сделала круг над площадью, клекотнула и полетела куда-то прочь. Да здравствует свобода! От счастья полета я закрыла глаза, быстро спохватилась, открыла их снова, но было уже поздно - я оказалась в своем мире.
        - Вот черт! Ну что я за клуша такая? Представилась чудесная возможность, а я упустила ее, хоть бы еще немножко, еще несколько минут полетала бы,  - ворчала я себе под нос, ворочаясь в постели.
        - Что ты там бормочешь?  - крикнул из кухни Тимофей.  - Вставай, завтрак почти готов.
        Замечание насчет завтрака почти примирило меня с действительностью, я ухмыльнулась про себя: «Ага, и этот не стал ждать, когда я раскачаюсь, сам взялся готовить».
        - Ты хотел бы иметь летающего ящера, но не злого, а доброго, прирученного?  - спросила я, едва усевшись за стол.
        Тимоха скривился:
        - А я-то гадал, чего это ты все мечешься и стонешь во сне? А тебе, оказывается, ящеры снятся? Ну просто детский сад!
        Я обиделась и не стала с ним разговаривать, но, по-моему, он этого даже не заметил, думал о чем-то своем. Что и говорить, прекрасное утро после свадьбы, лучше не придумать!
        Потянулась моя замужняя жизнь скучной серой лентой, один день ничем не отличался от другого. Тимофей опять стал приходить поздно.
        Ясное дело, что он не гулял, не пил, а занимался делом, но одно то, что каждый вечер он являлся не раньше девяти, ел, смотрел телевизор или палки свои строгал, вырезать он любил, вся эта однообразная жизнь ничего, кроме зевоты, не вызывала. Одно хорошо, что мне хватило ума на работу выйти. Что бы я иначе делала - весь день напролет мужа ждала? Веселое занятие! А ведь он пытался меня тогда остановить. Зачем, говорит, тебе работать, денег, что ли, тебе не хватает? В библиотеке люди бывают, поговорить можно, иной раз и похихикать, не то что дома. Тимофей за все это время один раз всего и улыбнулся, о своих делах ничего не рассказывает, о моих никогда не спрашивает, бирюк и есть бирюк. Я теперь думаю, может быть, его Федосья уговорила на мне жениться? Недаром она все шепталась с бабулькой перед ее смертью. Небось взяла с нее бабка слово пристроить меня за Тимоху. Вот и пристроили. А он теперь злится, жалеет, что на теткины уговоры поддался. Потому и слова ласкового мне ни разу не сказал, да что там слова, и не глядит даже, вот какая у нас с ним любовь! Вот только ночью… Ночью никакой тоски нет, а что
именно есть, я и не знаю, но что-то определенно есть. Я задумалась и вздрогнула, когда открылась дверь и живым колобком вкатилась Симка.
        - Привет, подруга, что грустная такая? Ты теперь замужем, вон какая нарядная ходишь. Свитерок-то, гляжу, новенький у тебя небось? Тимоха купил?
        - На Восьмое марта подарил.
        - Везет же некоторым! Ты теперь должна от радости летать.
        - Ты тоже, Сим, замужем, чего ж не летаешь?
        - Эвона, сказала тоже! Куда ж мне с таким пузом летать? Я и по земле-то еле хожу.  - Она хихикнула, но тут же погрустнела.  - Опять же, твой мужик при тебе, а мой сама знаешь где.  - И длинно, со всхлипом вздохнула. Но долго грустить Симка не умела. Обведя радостным взглядом помещение, она вдруг спросила: - Ну что, подруга, вместе поедем?
        - Куда это мы с тобой поедем?  - удивилась я.
        Симка покрутила головой.
        - Суд послезавтра, ты что, забыла?
        - Я не знаю ни о каком суде.
        - Повестка не пришла тебе? Странно. Хотя твое дело сторона, ну тюкнули тебя тогда по башке, ты даже не видала кто. Но Тимоха! Уж он точно при деле, его обязательно должны вызвать, он не сказал тебе?
        - Когда он мне мог сказать, если мы и не разговариваем с ним, так, одно-два слова, не больше.
        - Красиво живете, был он немой, а теперь молчуном заделался? Да это ничего, не переживай. Ты еще не беременная?  - свернула Симка разговор в неожиданную для меня сторону.
        Я испуганно уставилась на нее:
        - Да вроде бы нет, не знаю.
        - Еще успеете, время-то мало прошло.  - И она весело подмигнула мне.
        Поболтав еще немного, Симка ушла, а я осталась сидеть как оглушенная. Я ведь забыла и думать, что от этой самой любви по ночам можно забеременеть. Что ж, ради ребенка можно и помучиться немного. Но… но вместе с радостью, при мысли о ребенке, пришли и другие, совсем не такие радостные мысли. Если у меня родится ребенок, то уж тогда моя замужняя жизнь с Тимофеем навсегда. Какое бесповоротное слово «навсегда», оно режет под корень мои смутные надежды, что когда-нибудь, пусть в отдаленном будущем, и у меня будет настоящая любовь, и нежность, и доверие, словом, все то, чего мне так сейчас не хватает. Я вспомнила невыразительное лицо мужа и вздохнула.
        Тимофей перестал жевать и посмотрел на меня как-то странно, мне даже захотелось поежиться от его взгляда, но я сдержалась.
        - Я не понял, чего ты? Повестка пришла мне, а не тебе. Сиди дома.
        Сам суд меня не привлекал, я хотела поддержать Симку. Но едва сослалась на нее, как Тимофей отрезал, что с ней будет мать, а мне нечего лезть. Таким раздраженным я его еще не видела, он вскочил и пнул скамеечку, подвернувшуюся ему под ноги. От его злости и грохота скамейки я невольно вздрогнула и втянула голову в плечи. Моя естественная реакция обозлила его еще больше.
        - Ты чего вздрагиваешь? Я тебя что, бью?
        - Нет, ты меня не бьешь,  - сказала я вслух, а про себя подумала: по крайней мере, руками. И, не сдержавшись, заплакала, хотя пообещала себе, что буду непременно держать себя в руках.
        От моих слез Тимофей побелел и сжал губы, крутанулся и выскочил из дому. И вот это все называется семейной жизнью? Пока я делала обычные дела, в голове у меня появилась мысль, что нам с Тимохой нужно развестись. От этого решения у меня на душе посветлело. Когда он через некоторое время вернулся спокойный, но мрачный, я не рискнула заговорить с ним, оставила на потом, но дала себе слово, что непременно заговорю с ним об этом.
        Из города Тимофей приехал очень поздно. С порога я ни о чем его расспрашивать не стала, пусть поест сначала. Он тоже молчал, у меня сложилось впечатление, что он специально тянул время, мне назло. Я поняла, что мне не дождаться рассказа, и начала разговор сама.
        - Так что там с Леней?  - бодро начала я.  - Сколько ему дали или все же пожалели?
        Муж хмыкнул:
        - Его не оправдали, хотя парень того стоил. Два года ему впаяли.
        Я вздохнула:
        - Хорошо, что два, а не больше, но Симку ужасно жалко, ей рожать в мае, а муж в тюрьме.  - Задумавшись о Симкиной судьбине, я стала машинально убирать со стола, но Тимофей остановил меня:
        - Подожди, куда тарелку цапнула? Я не доел еще. А больше никто, кроме Лени, тебя не интересует?
        Я пожала плечами, но потом вспомнила:
        - Разве Ромка только? Галка-то его родила не так давно, плачет, жалко.
        - Ну да, ты у нас добрая, за всех подруг переживаешь, а за друзей?
        Я остановилась и воззрилась на него:
        - Какие друзья, ты о ком?
        Он посверлил меня взглядом и ничего не сказал. Потом собрался телик смотреть, а я вдруг решилась.
        - Мы плохо живем с тобой,  - начала я немного дрожащим голосом и посмотрела ему в лицо. Тимофей выглядел заинтересованным, и я продолжила: - И вот я тут думала… думала…  - Тут мой голос совсем упал, я прикрыла глаза, боясь заплакать и все испортить этим.
        - И что же такого ты надумала?  - спросил Тимофей спокойно.
        Я набрала побольше воздуха и бухнула:
        - Давай разведемся!  - подождала немного, ничего не услышала в ответ и рискнула открыть глаза. Странное дело. Выражение его лица после моего рискованного заявления нисколько не изменилось. Он молчал, я неловко топталась рядом.
        - В общем, так. Если тебе невмоготу со мной жить, неволить не стану, я не изверг и развод дам, можешь не переживать. Как только отчима твоего поймают, сразу и дам, тянуть не буду.
        Пока Тимофей говорил, у меня так сильно колотилось сердце, что я напрягала слух, чтобы все расслышать в точности. Почему-то я очень удивилась его словам. Может быть, я все-таки была уверена, что он будет возражать, приводить доводы против? Он, вероятно, вперед меня про развод решил, только такая наивная дурочка и могла еще верить, что он хоть немного мною дорожит.
        - Здравствуй, Тоня, я тебе не помешала?
        Я посторонилась, пропуская Федосью в дом. Интересно бы знать: сказал ей Тимоха про развод или нет? От обеда гостья отказалась, чем вызвала у меня вздох облегчения, сегодня я не была уверена в моем борще, нынче не наваристый получился. Пока заваривала чай, обменялись с ней парой фраз о погоде. И вдруг:
        - Значит, не годится тебе Тимофей в мужья?
        Я похватала ртом воздух, потом пришла в себя и подумала: «Какого черта я так боюсь ее?»
        - Мы плохо с ним живем, совсем как чужие.
        - И что ты, как женщина, сделала, чтобы было по-другому?  - задала она неясный для меня вопрос.
        - Я делала все, что положено: и еду готовила, и белье стирала, и в доме все прибрано, можете проверить.
        Она подавила вздох:
        - Ты бы села, а то трудно говорить с человеком, когда он мечется по комнате. Тима мне не чужой, я его вырастила, да и тебя не первый день знаю, потому и хочу помочь вам.
        - Мало того что он не обращает на меня никакого внимания, так он бесчувственный совсем!  - выпалила я заветное.
        - Все значительно хуже, чем я думала. Он не бесчувственный, поверь мне. Он привык все скрывать в себе, да и говорить не мастак, может показаться нелюдимым, но это не так. Ну ладно, а твои чувства, каковы они?
        - А что мои чувства? С ними все в порядке,  - несколько выбилась я из колеи.
        - А я не уверена в этом. Где твоя нежность, к примеру?
        - Это к Тимохе, что ли, нежность?  - вырвалось у меня.
        Федосья нахмурилась:
        - Так ты что, его Тимохой зовешь?
        Я смутилась, досадуя на свою оплошность:
        - Да нет, я оговорилась просто.
        - Раз ты его Тимохой называешь, пусть иногда, значит, относишься к нему пренебрежительно, значит, для тебя он дурачок, не стоящий настоящих чувств. Вот от этого и все беды твои идут.
        - А он разве уважает меня? Да он даже никогда меня ни о чем не спросил!
        - Не речист Тима, согласна. А о чем ты его спрашиваешь, насколько делами его интересуешься?
        Я вспомнила, что не очень-то его и спрашивала.
        - Вот видишь, ваша семья - это вы двое, он и ты, почему же ты от него только ждешь и внимания, и привета, и ласки? С чего ты решила, что он тебе должен, а ты ему нет? Именно от жены всегда исходит и понимание, и сочувствие, и ласка. Но это если она любит. А ты не любишь его, правда? Только пользуешься им. Большой недостаток Тима, что он так и не научился проявлять свои чувства, но они у него есть. И он любит тебя, так что, извини, бесчувственная, выходит дело, ты, а не он.
        - Любит, вы говорите?! Это не любовь, а… а… просто даже не знаю что!
        - Тим тебя любит и всегда любил, еще когда ты совсем девчонкой была. Неужели ты никогда не задавалась вопросом: почему чужой, взрослый парень все время крутится возле тебя, постоянно приходит тебе на помощь? Ты же не глупая, а рассуждаешь как маленькая балованная девочка.
        - Не знаю,  - проскулила я,  - думала, что он просто так.
        - Опять просто так? Что же это за слово у тебя такое волшебное, скажешь его, и разбираться ни в чем не надо, задумываться не надо?
        Мне вдруг стало так тошно, казалось, что сейчас потеряю сознание, грохнусь в обморок.
        - Что с тобой, Тоня? Ты так сильно побледнела, на вот, выпей чаю.
        Выпить я не успела, рот наполнился соленой слюной, и я полетела на кухню, к помойному ведру. Прополаскивая после рвоты рот и умываясь, я обнаружила неподалеку Федосью. Напоив меня какой-то травкой, кажется ромашкой, она помогла мне лечь, даже одеяльцем укрыла.
        - Ну вот что, хорошая моя,  - присела она рядом на краешек постели,  - по всему видно, что ты беременна.
        - Не может быть! Вы ошиблись, это я от нервов.
        - Почему же не может быть?  - удивилась она.  - Вы ведь спали вместе? Было у вас что-то?
        - Ну да, было, все было. Но я не беременна,  - продолжала я рыдать, уткнувшись в подушку.
        - Чего ты тогда ревешь?
        - Потому что я не хочу, не хочу ребенка!
        - Вот тебе на! А я-то думала, что хорошо в людях разбираюсь. Я даже и предположить не могла, что ты не любишь детей.
        - Неправда! Я люблю детей!  - оторвала я зареванное лицо от подушки.  - И я обязательно рожу, но не сейчас, сейчас я никак не могу.
        - Понятно,  - невозмутимо заметила Федосья.  - Ребенка ты в принципе хочешь, но только не от Тимофея.
        Я зарыдала еще горше.
        - Как же я разведусь с ним, если жду от него ребенка?
        - Ты боишься, что нарушатся твои планы, и потому плачешь, не думая о том, что это может повредить малышу. Ведь ты беременна, уж я-то кое-что смыслю в этих делах, недаром половина деревенских баб прошла через мои руки.  - Она говорила и тихо гладила мое плечо, меня потянуло в сон, но и сквозь дрему я чувствовала, как она гладит.
        Хлопнула дверь, это вернулся Тимофей и о чем-то забубнил на кухне. Федосья ушла туда к нему и начала что-то втолковывать ему, а он, видимо, возражал, потому что бурчал недовольно. Сон приглушал все звуки, растекался приятным теплом по телу, становилось спокойно и весело.
        Городок словно вымер, вдалеке мелькнул всадник, и больше ни души. Я смутно помнила, что домик Аля стоял на самой площади. Который же из двух почти десятков? Этот? Или тот? После бесплодных шатаний под окнами домов я наметила для вторжения один из них, он показался мне чуть-чуть побольше и получше других. От ошибки меня спасло появление самого Аля, вывернувшего из-за угла соседнего дома, чуть ли не самого ветхого из всех. Он уже собирался войти в него, как увидел меня и вытаращился так, словно я была привидением с мотором, самым лучшим в мире привидением. Я заулыбалась, замахала рукой и двинулась к нему, предвкушая еду и отдых. Не тут-то было! Таращиться он перестал, но насупился и встал у двери, явно преграждая мне вход.
        - Ты зачем пришла?  - проворчал он неприветливо.
        - В гости,  - пролепетала я.
        - Какие еще гости? Разве таких, как ты, в дом пускают?
        Вздохнув, я решила немного пококетничать:
        - Какой ты неприветливый! И ругаешься на меня. Разве я такая плохая? Есть ведь и хуже.
        - Нету хуже. Ни одна женщина не станет жить одна, а ты стала, это большой позор. Ни одна женщина не уходит сама от мужа, только муж может прогнать жену, по-другому не бывает, а ты сама ушла от меня, это еще худший позор. Вот скажи, чем я тебе не угодил, чем? Еда в доме была, бить я тебя не бил, хоть и надо было бы. Почему ты ушла?
        Ответа на этот вопрос я не знала, поэтому перевела стрелки на него:
        - Да ты хоть взгляни на меня, что ты отворачиваешься? А ведь говорил, что я тебе нравлюсь, ведь говорил?
        Он потупился, завозил ногой по камню, заменявшему ступеньку у порога, при этом сопел, как паровоз, но молчал. Потом вдруг бухнул, заставив меня вздрогнуть:
        - Я нашел себе другую женщину, моложе и лучше тебя, и она добрая.
        - Моложе - это вряд ли,  - хмыкнула я, но тут вспомнила, что прежде и на девочках женились, и, разозлившись, продолжила: - А меня ты, значит, злюкой считаешь?  - Втайне я надеялась, что он возьмет свои обвинения назад.
        - Злой,  - качнул кудлатой, нечесаной головой мой здешний муж.  - Ты не заботилась обо мне и не жалела, а я тебя жалел, хотя все соседи смеялись надо мной, как я тебя жалел.  - Последние слова он договорил совсем тихо и вздохнул.
        Может, я его и не жалела раньше, а сейчас пожалела, чувствовалось, что, несмотря на все нелестные слова в мой адрес, он горюет обо мне, горюет о нашей жизни с ним. Долго жалеть мне его не пришлось, вздохнув еще разок, он, видимо, со вздохом выбросил все хорошие воспоминания обо мне из своей головенки, потому что тон его разительно и резко изменился.
        - Не шляйся больше сюда, нечего тебе здесь делать, свои вещи ты уже забрала, даже лишние прихватила. Я-то давно приметил, что ты на ту мисочку заришься и на синий кувшин. Как ты ушла, так и они пропали!  - ехидно заявил он мне.
        - Вот жадина!  - возмутилась я, хотя ни про мисочку, ни про какой кувшин знать ничего не знала.  - Кувшин пожалел для жены, пусть и бывшей!
        Он сжал кулаки и обвел меня ледяным взглядом.
        - У тебя теперь свой дом есть, вот и сиди в нем, может, и забудут про тебя. А будешь честным людям глаза мозолить, тебя плетьми отстегают или вовсе камнями побьют, я тебе теперь не защитник.  - Он поспешно скрылся в доме, дверь захлопнул и даже заскрежетал чем-то, засов, наверное, задвинул.
        Ворча себе под нос и вздыхая, я побрела дальше, раздумывая, что, собственно, имел в виду Аль, когда говорил о камнях? Как-то года два назад я смотрела по телику исторический фильм, так там за измену, которой и не было вовсе, несчастную молодую женщину забили камнями до смерти. Помнится, я еще возмущалась, что бедняга стоит безропотно, даже не пытается убежать. Тогда мне и в голову не пришло, что бежать-то ей некуда, никто не защитит ее, никто не даст ни убежища, ни еды. Камнями в меня не кидают, по крайней мере пока, но вот куда мне идти, я не знаю. Аль сказал, что у меня есть теперь свой дом. По идее отдельный дом гораздо лучше, но чтобы в нем была хоть какая-то еда, я ведь понятия не имею, откуда и как здесь добывают еду. Уж точно, что не в магазинах покупают.
        Городок кончался, остался последний дом в самом конце улицы, сейчас я миную его, а что же дальше? За спиной раздался топот, почему-то я сразу решила, что это бегут за мной с камнями в руках, и растерялась, не зная, куда мне спрятаться. Но это был просто очередной всадник, ехавший куда-то по своим делам. Я отступила с дороги, чтобы не угодить под копыта, но, видно, не слишком проворно, потому что всадник огрел меня с маху хлыстом и засмеялся, довольный собой. От неожиданности я шарахнулась в сторону, споткнулась и влетела головой в небольшой каменный столбик, за какой-то надобностью врытый у последнего дома. Сознание я потеряла не сразу, потому что успела ухватить две мысли: первая - вот смешно, если это как раз мой дом, и вторая - кажется, кидать в меня камни уже не понадобится.
        В зале трезвонил будильник, который завел Тимофей, чтобы встать пораньше. Я накрылась одеялом с головой в надежде еще немного подремать, но не получилось. Стала зачем-то прислушиваться, как муж по дому ходит, стараясь ступать потише, да только плохо у него это получалось, легче слона научить ходить тихо, чем его. Ну да ничего, вот родится у меня ребенок, враз научится тихоней быть, чтоб младенца не разбудить. От этой мысли я загрустила. Значит, я и вправду беременна, раз такие мысли в голову приходят? И что же делать мне теперь? Дурацкий вопрос, рожать, конечно! Не избавляться же от ребенка, грех-то какой ужасный! Да и жалко, он такой крохотный, а боль небось уже чувствует. Эх, горемычные мы с ним!
        - Ну, как ты себя чувствуешь, Сим?  - задала я вежливый вопрос.
        - А то сама не видишь?  - проворчала подружка, широко разводя руки по сторонам, чтобы во всей красе показать свой объемистый живот.
        Ее габариты меня ужаснули. Сказать ей, что и я скоро такой же стану? Авось полегчает у нее на сердце? Нет, погожу еще. Симка вялой тушей плюхнулась на стул, а ее мать, Татьяна Сергеевна, засновала по дому, накрывая стол к чаю, попутно пересказывая нехитрые события, которые я и без того знала, но в основном жалуясь на Симку. Оказывается, врачиха в районе ругает ее ужасно за то, что такая толстая, велит есть поменьше, а двигаться - побольше. Симка же делает все наоборот. Услышав про врачебные указания, я изумилась, мне казалось странным, что беременных нужно ограничивать в еде, ведь это же такой естественный процесс, при котором организм сам знает, что ему надо. Но наверное, врачам виднее.
        - А если я есть хочу?  - нахмурилась Симка и тут же цапнула большую плюшку, которую ее мать собралась нарезать на тонкие полосочки, чтобы дочке не так много досталось.
        Плюшка была так себе, покупная, почти и не сдобная, но подружка с таким удовольствием уписывала ее за обе щеки, что и мне вдруг невыносимо захотелось плюшки, я потянулась за кусочком второй плюшки, которую ее мать успела нарезать. Пока я жевала доставшийся мне кусочек, Симка сметелила остальное, аппетит у нее и в самом деле был немаленький. Симкина мать, выпив с нами за компанию чаю и еще немного поругав дочку, собралась и ушла, оставив нас одних. Самое время поговорить, пока еще кто-нибудь не приперся.
        - Сим, я не просто в гости зашла, мне кое-что у тебя спросить надо. Но только ты не отвечай мне сразу, ты сначала подумай как следует, ладно?
        Симка меланхолично кивнула, продолжая намазывать большой ломоть белого хлеба свежесбитым маслом, булок ей оказалось мало.
        - Сим, ты моя подруга и давно меня знаешь, вот скажи мне, какая я?
        Она выпучила глаза и закашлялась. Я спокойно ждала, уверенная, что Симка размышляет над заданным вопросом. Доев хлеб, она облизала пальцы, вздохнула, поерзала на стуле, отчего тот, бедняга, жалобно заскрипел, и разразилась вопросом:
        - Что ты спросила-то?
        Настал мой черед вздыхать и ерзать.
        - Вот какая я, на твой взгляд?
        Симка заулыбалась, потом нахмурилась:
        - Тощая такая, и пиджачок на тебе супер.
        - Балда ты, Симка, я же совсем не про то спрашиваю. Скажи, плохая я или хорошая?
        Симка принялась чесать в голове, задвигала носом, и я поняла, что на этот раз она действительно думает.
        - Когда хорошая, когда не очень,  - важно изрекла она.  - А что спрашиваешь? С Тимохой поссорилась?
        - Да нет,  - досадливо отмахнулась я,  - не ссорились мы, да и как с ним поссоришься, когда он и не разговаривает почти? Я вот о себе, о своем характере все думаю. Знаешь, Сим, мне казалось, что я ничего в общем-то, не очень вредная, но в последнее время все только и знают, что ругать меня.
        - Кто это все?  - живо заинтересовалась подружка.  - Если глава, то начхать на него, он ко всем придирается. А если Людка Зайчиха, то и вовсе наплюй, она дура.  - И она откинулась на стул, довольная тем, как разрешила все мои вопросы.
        - Да что ты, Сим, стала бы я на них внимание обращать, мало ли что по работе бывает. Федосья сказала, что я эгоистка, а муж - что я злая.
        - Да ну! Это Тимоха тебе сказанул, что ты злая? Да сам-то он кто? Как есть ведьмак и леший!
        Я отрицательно затрясла головой, собравшись объяснить, что другой муж сказал, но вовремя спохватилась. Вот ляпнула бы сейчас! Она же тем временем продолжала:
        - А вот Федосья права. То есть не эгоистка ты, но на то похоже.
        Очень вразумительный ответ, ничего не скажешь.
        - Так эгоистка я или нет?
        - Вот зануда. Говорю ж, похоже.  - И она беспомощно зашлепала губами, силясь найти подходящие слова.  - Тебя вроде как и нет!  - вдруг радостно выдала она мне.
        - Как это нет?  - поразилась я.  - Ты что? Вот я, перед тобой сижу.
        - Ну да, есть, есть, а потом раз - и нет!  - развела Симка руками и даже помахала ими, должно быть, для убедительности.
        - Кончай махать руками, и вообще, не зли меня. Что значит, раз - и нет?
        - А ты не злись, а не то я тоже скажу, что ты злая,  - весело хихикнула подружка, разговор ее явно развлекал.  - Ты, Тонь, рассеянная какая-то, говоришь, говоришь с тобой, ты все в облаках лётаешь, все думаешь.
        - Думать разве плохо?
        - Хорошо, да не очень. Говорю с тобой, советуюсь, а ты все думаешь, и только о себе. Из-за чего тебя Федосья эгоисткой обзывала, небось из-за Тимохи? Вот ужинаешь ты с ним вечером, и о чем ты думаешь?
        Я посмотрела на нее внимательно, уж не издевается ли она надо мной? Вроде нет. Стала припоминать:
        - Ну-у, думала, что картошку зря пожарила, надо было сварить, больше бы получилось. А еще, что белье надо погладить, все пересохло.
        - Вот и выходит, эгоистка ты!
        - А хотелось бы мне знать, откуда такое твое мнение вышло?  - сощурила я глаза, начиная уже и вправду злиться.  - Не из того ли, что я готовлю ему, стираю, убираюсь?
        Симка сникла было перед моим железным доводом, но тут же, сообразив что-то, ехидно ухмыльнулась:
        - Ведь ты и за козой ухаживаешь, и за кошкой, не считается это.
        Я даже привстала от такого ее наглого заявления, но она замахала на меня пухлой своей ладошкой:
        - Вот гляди. Я когда ужинала с моим Ленечкой или там завтракала, думала, что он мне нравится, и смотреть на него нравилось, даже как ест нравилось. А тебе ведь Тимоха не нравится, нет?
        Я поджала губы, вопрос ее прозвучал словно щелчок в лоб.
        - Сим, ты же знаешь, почему я за него вышла. Одна я осталась совсем, и изверг этот все бродит где-то, никак не словят его.
        - Разве Тимоха виноват, что ты одна осталась? Он-то к тебе всей душой разбежался, а ты?
        - Ну да, всей душой, как же! Слова лишнего не скажет, даже и не глядит почти.
        - Как умеет! Ты и вовсе никак!  - отрезала сурово Симка.  - Другая за счастье сочла бы, а ты все морду воротишь, все принцев ищешь. Не будешь ценить Тимоху, он тебя бросит, вот помяни мое слово!
        - Да ну тебя, Сим, на фиг! То ты равняешь мужика с козой, то начинаешь грозить, что бросит,  - потеряла я терпение.
        - Да не мужика с козой я равняю, а как ты относишься к ним, поняла, дурочка? Ты о мужике своем думаешь не больше, чем о кошке какой.  - И она вдруг показала мне язык, чем привела в полное замешательство.
        - Что бы ты на обед хотел?
        Муж в ответ плечами пожал, не повернув ко мне головы. На жертву дурного обращения он не тянет, ох не тянет!
        - Утюг опять не работает, и табуретка на кухне разваливается.
        Он просиял, можно было подумать, что я невесть что приятное ему сказала. Ясно, что на утюг и табуретку я рассчитывать смогу, а вот на общение с мужем вряд ли. Ну зачем я вышла за этого молчуна и нелюдима? А теперь еще и ребенка от него жду, а он даже полсловечка на эту тему не сказал. Или не сказала ему Федосья? Я же слышала тогда в полусне, как она ему о чем-то долго толковала, о чем еще, если не об этом?
        - Кострикова, ты тут?  - показалась в двери голова Петра Семеновича.
        - Нет, не тут,  - ответила я ему из-за стеллажа, старательно обтирая корешки книг.
        - Ты мне не шути давай. Я к тебе не шутки пришел шутить, а по делу,  - посуровел он и вдвинулся полностью.
        - Я и не шучу вовсе, Замятина я, а не Кострикова.
        - Ах, ну да, позабыл. Тут это, звонок из района был насчет тебя.
        Я мигом выскочила, прижимая к груди стопку книг, и замахала на него свободной рукой.
        - Не поеду я никуда, и не уговаривайте даже. Послезавтра майские праздники начинаются, а они на тебе, семинар придумали!
        Глава немного оторопел от моего натиска:
        - Не шуми зря. Из милиции звонили, просили, чтоб ты подъехала к ним. Подарок они тебе сделали.
        - Какой еще подарок?  - изумилась я.  - За что?
        - Отчима твоего изловили наконец. Что, скажешь, плохой подарок?  - И он довольно ухмыльнулся.
        Я повертела в руках надтреснутую чашку и вдруг запустила ею в стену. В кухню заглянул удивленный Тимофей.
        - Чашка разбилась,  - сумрачно пояснила я ему.
        Он ничего не сказал, хотя вполне мог бы, поскольку осколки злополучной чашки валялись там, где их никак не могло быть, если бы она случайно упала.
        - Мне в район завтра надо, отвезешь?  - спросила я его уже за ужином.
        Он подумал немного и кивнул лобастой башкой.
        - Если после обеда, то могу.
        - После какого обеда? Перед праздниками у всех короткий день, кто меня в милиции ждать станет?
        - Вон оно как, милиция! А что тебе вдруг так срочно понадобилось там? Паспорт ты уже получила, а что еще?
        - Вызывают, Петру звонили, отчима вроде бы поймали.
        Тимофей изумился.
        Когда приехали домой, то обнаружилась, что обеда-то нет. Принялась я за готовку, все валилось из рук, упала головка лука, тут же я уронила ложку, но пережила это спокойно. Зато когда сковородка вылетела и, описав дугу, шмякнулась на стол и разбилась тарелка, я не выдержала и выматерилась, хотя при муже никогда не ругалась. Тимофей, который делал вид, что смотрит юмористическую передачу по ящику, возник на пороге.
        - Да не переживай ты так, уйду я,  - заявил он мне, и сказал это таким тоном, словно собирался сделать мне одолжение.
        - Куда это ты, интересно знать, уйдешь, в лес, что ли?  - взвилась я.
        - Да хотя бы и в лес, зато никто попрекать не станет.
        - Это я тебя попрекаю? Когда это я тебя попрекала и чем?
        - Да всем! Не вижу я разве, что невмоготу тебе со мной, что ты еле терпишь меня? Я же тебе обещал, что как только поймают эту скотину, так я сразу уйду.
        - Вот уж напугал. Да катись, если хочешь! Или ты думаешь, что держать тебя стану? Не стану, и не надейся даже. Тоже мне сокровище какое выискалось!
        - Может, и не сокровище, только измываться над собою не позволю.  - По его голосу было слышно, что он сильно обиделся. Первый раз он выказал мне свою обиду, не злость, а именно обиду. Мне бы остановиться, да подумать, да остыть, но не до этого мне было. Меня свои обиды захлестывали через край.
        - Вам не кажется, что вы ведете себя как дети малые?  - раздался голос от порога.
        Я вздрогнула от неожиданности и порезала себе палец. Федосья, подошедшая так неслышно, переводила укоризненный взгляд с него на меня.
        - Ты чего подкрадываешься?  - буркнул Тимофей.
        - Случилось что?  - спросила я ее недовольно, не ко времени был ее приход.
        - Как же вы так? У вас семья, а вы так легко ее разбиваете, несерьезно это. Нельзя действовать сгоряча.  - Она повернулась к Тимофею, заговорила мягко, почти просительно: - Тим, ты ведь старше, мог бы быть терпимее, зачем же сплеча рубишь?
        - А ты не вмешивайся!
        Вот и все, что Федосья услышала в ответ на ее усилия помирить нас или хотя бы заставить прислушаться к голосу сердца. Но продолжать ругаться при ней мы уже не могли. Ужин подоспел, мы втроем сели за стол. Но если Федосья надеялась, что мы падем в объятия друг другу и помиримся, то с этим она просчиталась. Орать больше не стали, а холодно и сухо договорились, кто, где и как будет теперь жить. Сначала Тимофей уперся как баран и заявил, что уйдет из этого дома, а я останусь здесь. Но я восстала против этого:
        - Ты все тут отремонтировал, нет уж, оставайся ты тут, а я в бабушкин домишко перейду, там мне сподручнее будет жить.
        После моего заявления выяснилось, что там уже два месяца живет Федосья. Я примолкла, переваривая новость. А они оба удивились, что я не знала об этом. «Может, я и правда больше в облаках витаю, чем на земле живу?» - мелькнула у меня мысль, но я решительно прогнала ее, живу как умею.
        - Мы вполне сможем там жить вдвоем, если ты ничего не имеешь против?  - Голос Федосьи звучал неуверенно, что не шло ей.
        Я затрясла головой и уверила ее, что ничего против совместного с ней житья не имею. Не могу сказать, что я так уж привязалась к Федосье, но боюсь я одна жить. Вещи свои я собирала второпях, невмоготу мне было видеть каменное лицо мужа. Семеня за Федосьей следом, ломала себе голову: почему это ни Тимофей, ни я даже не заикнулись о разводе? А ведь я собиралась это сделать, чего же язык прикусила? И, уже переступив порог старенького бабушкиного дома, застыла с наполовину снятой курткой.
        - Ну, чего же ты оробела вдруг? Раздевайся, сейчас чайник поставлю, чай будем пить.
        Как во сне, сунула я куртку на вешалку и прошла в комнату, в которой почти ничего не изменилось. Мне померещилось на минуту, что бабушка сейчас покажется из кухни и заворчит на чересчур холодную для майских праздников погоду.
        - А вы… вы разве не сказали ничего Тимофею, что я того… ну, жду ребенка?
        Федосья вздохнула и опустилась на стул.
        - Тоня, как же так? То-то я смотрю, вы дружно молчите про ребенка, думала, до моего прихода обсудили.  - Она с силой потерла себе лицо, встала и прошлась по комнате.  - Разве не от него ты ждешь ребенка?
        - Как вам только не стыдно?! Да я…
        Но Федосья не дала мне договорить:
        - Не кипятись. Ведь именно ты должна сообщить ему об этом, от тебя должен он узнать такую важную новость. Разве не интересы ребенка должны быть у тебя на первом месте?
        Чай мы пили в молчании, но щеки у меня горели и уши тоже.
        - В общем-то понятно, почему ты ему не сказала о ребенке, боялась, что он не согласится на развод,  - задумчиво произнесла Федосья, собирая чашки со стола.
        - И вовсе нет!  - запальчиво возразила я.  - Я думала, что вы ему сказали, и ждала, когда он спросит у меня, а он все не спрашивал.
        - Ну да, я и забыла твои правила: все он для тебя, и ничего ты для него. Детский сад! Что ж, может, и не так уж плохо, что вы разбежались по углам. Ты женою пока быть не готова, у него тоже свои заморочки. Поживем - увидим.
        Мне и самой не совсем ясно было, почему я так упорно молчала о ребенке. Дело в том, что не всегда я шарахалась от мужа, он мне нравился ночью, в постели, очень нравился, я просто млела от того, что он делал со мной. Каждый вечер я с замиранием сердца ждала, что вот сейчас он до меня дотронется, сейчас начнется волшебство.
        Но волшебство, оно и есть волшебство, только что было, и уже нет его. Недели три проделывал Тимофей со мной все эти штуки, а потом вдруг перестал. Перестал, и все, ничего мне не объяснив. А в последние дни и вовсе перешел в гостиную. Наверное, от затаенной обиды на него я и не стала ничего ему говорить, этакая месть, очень глупая, конечно.
        Вдруг я спохватилась, что больше двух недель не видала Симки, уж не родила ли она? Симка была дома, и сразу было видно, что еще не родила. Была она какая-то кислая, и мне не больно-то обрадовалась, но увидела бананы и просияла.
        - Ой, Тонь, как ты угадала-то? Я прямо умираю по этим бананам!
        - Ешь, вот шла к тебе, гадала, родила ты или нет еще.
        - Не, мне два дня еще,  - деловито сообщила Симка, впиваясь в банан.
        - Неужели ты так точно знаешь?  - изумилась я такому строгому подсчету.
        - А то! Я день запомнила.
        Я задумалась, но, сколько ни рылась в памяти, никакого точного дня, а вернее, ночи припомнить не смогла, потом сообразила, что дело не в подружкиных способностях. Ведь в отличие от меня Симка не каждую ночь со своим Леней миловалась, они же не женаты тогда были, когда встретятся, а когда и нет, вот она и запомнила.
        - Счастлива ты теперь?  - перебила мои мысли подруга и сморщилась.
        - Ты о чем?  - не сразу сообразила я.
        - Вся деревня знает, что Тимоха выгнал тебя,  - безмятежно сообщила мне Симка.
        - Он, меня? Да ты что, чокнулась совсем, что ли? Я сама от него ушла, если хочешь знать!
        - Знаю я, какой у тебя характер, потому и спрашиваю, как ты теперь живешь?  - И она опять состроила жалобную физиономию.
        - Нормально живу,  - отрезала я,  - вовсе и не тужу нисколько.
        - Ох! Спина у меня так болит, зараза!  - пожаловалась вдруг Симка, словно бы прислушиваясь к тому, что у нее творится внутри.
        - Так, может, ты того… уже?  - переполошилась я.
        - Сиди, говорю же, два дня еще.  - Она махнула ладошкой, скуксилась и принялась энергично растирать поясницу.  - Неделю болит уже, мать говорит, так и должно быть,  - почти похвасталась она.
        Я успокоилась, мы еще немного поболтали, Симка прикончила все бананы и с сожалением облизала липкие пальцы.
        - Погоди, фотку тебе покажу, я Леньку щелкнула, когда ездила к нему последний раз. Ты обсмеешься, рожа у него такая, умора просто.  - Она с трудом приподнялась и, словно раскормленная утка, прошлепала на кухню, чтобы сполоснуть руки, потом принялась рыться на полках.
        - Эй, постой, давай я посмотрю. Федосья говорит, что нельзя с большим животом ни тянуться, ни нагибаться,  - мигом подскочила я к ней.
        - Да уж больно много она в этих делах понимает, твоя Федосья!  - подозрительно сощурилась Симка, оглядывая меня самым внимательным образом.
        В этот момент я нашарила пропажу и тем отвлекла ее, мы стали рассматривать фотографию и хихикать над ней.
        - Смешной, ведь правда же?
        Я согласно кивнула, чувствуя странную боль в области сердца, наблюдая, с каким умилением смотрит подружка на конопатую физиономию своего муженька.
        - А лапочка-то какой!  - просюсюкала она и вдруг побледнела.  - Ой, ой, мамочки!  - И перевела взгляд вниз.
        Я тоже посмотрела, не понимая, что ее так встревожило, и удивилась. Симкины ноги вдруг стали мокрыми, и даже на полу образовалась маленькая лужица.
        - Воды отошли,  - прошептала Симка и вдруг беззвучно заплакала, разевая рот, словно рыба в аквариуме.
        Я продолжала стоять столбом, ничего не понимая, но, на наше счастье, вошла Татьяна Сергеевна и с одного взгляда все поняла.
        - Началось! Так я и знала, с утра прямо чувствовала.  - И она засновала по комнате, деловито собирая какие-то вещи и документы.
        Родила Симка мальчика без малого четыре кило, и выписали ее как-то на удивление быстро, чуть ли не на пятый день. А я почему-то, дурочка, думала, что в роддоме долго лежат, недели две или три, ведь это очень трудное дело - рожать. Я пошла к ней первого июня, специально выбрав День защиты детей, да и младенчику исполнилось как раз две недели, уже не такой крохотуля. А как глянула на него, так даже испугалась, ведь совсем маленький, страх-то какой!
        - Сим, неужели ты нисколько не боишься трогать его? Вон он какой слабенький, еще сломаешь ему что-нибудь ненароком.
        - Какой же он слабенький?  - разобиделась Симка.  - Он крепыш у меня. Во, глянь какой!  - И она повертела им в воздухе, вызвав у меня дрожь страха.
        - Осторожнее, уронишь ведь!
        - Сразу видно, что ни сестер, ни братьев младших тебе нянькать не пришлось. А я повозилась с братишкой, опыт имею. Во, гляди, как пеленать надо.  - Она поменяла ребенку пеленки, до того споро и ловко все сделав, что я и моргнуть не успела.
        - Здорово ты управляешься, завидно даже. А мне часа два показывать, наверное, надо, пока я смогу запомнить.
        Симка польщенно заулыбалась:
        - Тоже мне высшая математика, да и на что оно тебе? Пока ты рожать соберешься, Тема мой уже в школу пойдет.
        Я опешила:
        - То есть как Тема? Ты же собиралась его Ленечкой назвать?
        - Леонид Леонидович как-то уж слишком, Артемом его назвала.  - И она попробовала вложить в ручку сына подаренную мной погремушку. Ручонка сжалась, но тут же ослабела, игрушка выпала.  - Рано, мал он еще,  - вздохнула Симка.
        Мы сели пить чай с пирогом, который я притащила, аппетит у подружки и после родов не изменился, она по-прежнему любила мучное и сладкое и уписывала пирог за обе щеки.
        - Тему кормить уже скоро, бутылочку надо греть.
        - Какую еще бутылочку, ты разве не сама кормишь?  - И я бросила красноречивый взгляд на ее немаленькую грудь, которая стала еще пышнее.
        Симка покраснела так сильно и так мучительно, что мне даже жалко ее сделалось.
        - Понимаешь, молока у меня нет, ну просто ни капельки, такая беда,  - объяснила она мне шепотом. Потом разогрела маленькую смешную бутылочку с яркой соской в специальном устройстве и взяла младенца на руки.
        Мне очень хотелось тоже поучаствовать в этом процессе, и я робко попросила позволения покормить ребенка. Симка великодушно разрешила, ей нравилось быть как бы начальницей надо мной, велела мне вымыть руки и показала, как держать младенца, чтобы головка лежала удобно.
        - Шейка у него еще слабенькая, только через пару месяцев окрепнет,  - пояснила она снисходительным тоном.
        Я слушала ее пояснения и смотрела ей в рот. Ребенок был таким малюсеньким, а ротик у него словно и не ротик вовсе, а бутон цветка, но он так решительно схватил соску и так громко зачмокал, что удивил и умилил меня. Я рассмеялась:
        - Надо же какой забавный, я и не знала.
        - Забавный, только эта забава на всю жизнь,  - как-то глухо сказала Симка, глядя в сторону.  - Ты с этим делом не торопись.
        Бутылочка заскользила у меня в руке, но я удержала ее.
        - Опоздала ты, Симка, с предупреждением своим, скоро и я рожу.
        - Как же это? Ничего же не видно у тебя.
        - Видно не видно, а в конце ноября мне родить уже.
        - Ф-фу, напугала, это еще не так скоро. Слушай, подруга, а что ты тогда с Тимохой разошлась, если с пузом?
        - Так уж вышло, Сим,  - тихо ответила я и неожиданно горько разревелась.
        Симка утешать не стала, поглядела на меня, посопела тяжело, да и сама заревела.
        - Ты-то чего ревешь?
        - А ты что?
        - Мне-то есть с чего, одна ведь ребенка буду растить, без мужа.
        - А я нет? Тоже одна. Ленька мой сама знаешь где, когда-то еще вернется.
        И мы ревели с ней долго и сладко, сопя и сморкаясь, никто нам не мешал, а наевшийся ребенок безмятежно спал, сначала хмурил белесые, рыжеватые бровки, потом личико его разгладилось и появилась улыбка.
        - Симка, глянь, он улыбается!
        - Рано ему еще, говорили, в три месяца только. И вправду улыбается! Ну надо же, сокровище ты мое!  - Слезы, только что сыпавшиеся по ее круглым щекам, еще не просохли, а она уже вовсю смеялась, счастливая успехами своего крохотного сына.
        Обратной дорогой я размышляла: Симка, конечно, права, что ребенок - это забота на всю жизнь, и вовсе не права, что это обуза. Вот будет у меня ребенок, и я буду так же радоваться его успехам. Но странная, черная тоска, заползшая мне в сердце еще в доме у Симки, не отпускала, продолжала грызть, словно я что-то забыла или потеряла. Возле дома я столкнулась с Федосьей, погруженной в свои, но тоже совсем не радостные мысли. На мой вопрос, откуда это она, Федосья показала рукой:
        - Тиму проведать ходила, посмотрела, как он там управляется.
        - Где он управляется?  - не поняла я ее.  - Ведь дом совсем в другой стороне находится.
        Федосья сухим тоном объяснила мне, что если идти вон по той тропке, то километра через два упрешься в его ферму.
        Весь июнь, который на диво выдался без дождей, я усиленно гуляла в свободное время, дел у меня почти не было. Не успевала я за что-либо взяться, как ураганом налетала Федосья и силком гнала меня на улицу. Пока гуляла, о чем только не думала, и вот додумалась до того, что не просто так Федосья мне про тропочку к ферме сказала, надеется, что стану я гулять в ту сторону, дойду до фермы, встречу Тимофея и непременно с ним помирюсь. Самое смешное заключалось в том, что я на самом деле гуляла по этой тропке, она безлюдная, вьется далеко и тенистая.
        Додумалась спросить у Федосьи, где же она деньги берет. В ответ она засмеялась весело и сказала, что получает пенсию.
        - А разве вы ее получаете? А как же стаж? Вы же в конторе совсем мало работали.
        - В конторе мало, это правда. Но я в городе работала, так что со стажем у меня все в порядке, не волнуйся.
        Я покраснела и, не удержавшись, пробормотала, что бабы по деревне болтали, будто муж у нее был богатый и она при нем не работала.
        - Муж тут совсем ни при чем,  - разъяснила она спокойно.  - А работать я начала рано, вот года и набежали. Я без дела сидеть не люблю. А ты наших баб поменьше слушай, они тебе еще и не то наплетут. Им кажется, что в городе чуть ли не одни миллионеры живут и не работают, непонятно только, как миллионы наживают.
        После обеда я рискнула выйти прогуляться и как-то незаметно отшагала по тропинке с километр. Возвращаться не хотелось, но и вперед было боязно идти, а ну как Тимофей меня откуда-нибудь увидит и подумает, что я из-за него пришла? Вдруг мимо меня пропылила ярко-красная машина. Я решила еще немножко, ну совсем чуть-чуть пройти вперед, а к самой ферме ни за что не подходить.
        Людей видно не было, но какие-то звуки витали в воздухе, и любопытство погнало меня вперед. Прошла я мимо небольшого загона, где щипали траву три небольшие лошадки с необычными гривами, может быть, пони? Стали видны настежь открытые ворота конюшни, но и возле них никого не было. Повертев головой, я увидела, что небольшая кучка людей толпится возле какой-то изгороди. Первым я узнала Мишку Хорька. Он сидел на верхней перекладине изгороди и куда-то пристально таращился. Мои робкие шаги он услышал, кивнул мне и отвернулся вновь. Рядом с ним стояла женщина в белом платье. Чем-то сильно возбужденная, она топталась в траве, пачкая свои изящные босоножки и даже не замечая этого. Спутник женщины выронил пиджак, уцепившись двумя руками за жердину, и так сопел, словно воздушный шар надувал носом.
        - Ща он еще и не такой фортель выкинет, любо-дорого посмотреть будет!  - прогудел сбоку, из-за приезжих не сразу мною замеченный Марюткин.
        В большом загоне оказалась всего одна лошадь. Она сильно металась из конца в конец, то резко шарахаясь, то вставая на дыбы, и все это она проделывала для того, чтобы сбросить с себя всадника, но тот как бы даже не замечал ее усилий, сидел как влитой, словно сам был частью этой лошади. Всадник, обнаженный до пояса и сильно загорелый, хорошо смотрелся на рыжеватой лошади. Это было удивительно красиво, и я залюбовалась. Теперь я уже не удивлялась, что приезжие с таким упоением смотрят представление. И посмотреть было на кого, мужик показывал чудеса ловкости, можно было подумать, что он родился в седле. Интересно бы знать, кто это такой? Наверняка не из нашей деревни. А где же Тимофей? Я разозлилась на него, потому что все-таки пришла сюда, а его и след простыл!
        Тут лошадь выкинула трюк. В самый разгар бешеного галопа она вдруг осела на передние ноги, всадник вылетел из седла, под единодушный вопль, вырвавшийся из всех глоток разом, пролетел над головой коня, в каком-то немыслимом движении извернулся в воздухе и встал на ноги, ни дать ни взять заправский циркач. Приезжая женщина зааплодировала так, что у нее наверняка потом болели ладони. Ее мужик крикнул «Браво!», а я прижала руку к сильно бьющемуся сердцу. В моем положении вредно волноваться, а я только что пережила двойной шок: сначала сильно испугалась за жизнь незнакомого наездника, а потом узнала в этом ловкаче собственного мужа, пусть и бывшего. И как это я его со спины не признала? Хуже всего, что он меня тоже заметил, бросил поводья присмиревшей лошади подошедшему к нему Мишке и направился прямиком ко мне, невзирая на призывы кокетливой дамочки.
        - Привет. Как ты?  - бросил он мне.
        Пахло от него собственным потом и лошадиным, да и навозцем тоже припахивало, но сейчас мне почему-то эта убийственная смесь показалась почти приятной. Я застеснялась.
        - Ничего, потихоньку,  - хрипло скорее прошептала, чем выговорила я и развернулась уходить. Резкий разворот тела натянул на мне просторный сарафан, предательски обрисовал округлившийся живот, который Тимофей моментально заметил. Он сильно побледнел, и глаза у него сузились.
        - Дрянь! Какая же ты дрянь!  - выговорил он негромко, но отчетливо.
        - Во! Я ж говорю, тебя поздравить можно!  - невпопад возгласил подсунувшийся к нам Марюткин.
        Как ни странно, но на месте я не умерла, зато как дошла до дому, совершенно не помню. Федосья не растерялась, сразу принялась растирать мне руки, натерла чем-то пахучим виски, потом подала кружку с каким-то из своих снадобий. Варево горько пахло, и я стала отпихивать ее руку, но она молча и ловко влила в меня содержимое кружки.
        - Ну что ты, что ты,  - уговаривала она меня.  - Разве можно так расстраиваться? Подумай о своем ребенке, каково ему там сейчас?
        Пусть родится ребенок, я буду любить его, и постепенно жизнь опять заполнится запахами, звуками, красками. Я хотела девочку. Девочка - это так здорово! Федосья мне призналась как-то, что она тоже мечтает о девочке, а там уж как бог даст. Пару раз я съездила в район, в женскую консультацию, решилась наконец. Присоседилась к Петру Семеновичу, как-то пережив вопрос: почему меня не возит муж? По деревне как раз прошел слух, что Тимофей купил новую машину. Известила меня об этом конечно же Симка. Сдала анализы, все оказались нормальными. Мне посоветовали еще на ультразвук сходить, сказали, что не вредно. Я плохо себе представляла, что это за штука такая. Молоденькая женщина, что работала на этом аппарате, сообщила мне уверенным тоном, что у меня девочка. Ох, как я обрадовалась! Значит, Бог на моей стороне!
        Федосья сетовала, что я перестала гулять, а я не могла объяснить ей, что, куда ни пойду, всякий раз выворачивается откуда-то Тимофей. Встречи с ним я бы как-то пережила, если бы он один был, так нет же. Как ни иду, а он мне навстречу с кем-нибудь, то с Наташкой Зареченской, то с молодой училкой под ручку и на ушко ей что-то шепчет, а потом и в новой машине ее катал, я видела. Федосья не видела все эти его шествия павлиньи, только языков в деревне много, кто-то ей сказал. Со мной Федосья ни о чем говорить не стала, но Тимофей перестал попадаться мне на дороге.
        Раз дороги расчистились и встреч не предвиделось, я решила к Симке сходить, небось обижается, что не иду. Ребенок ее меня восхитил, за то время, что я его не видела, он сильно изменился и так вырос, прямо на удивление.
        - Ой, какой он уже большой, Сим! Ой, ну надо же!
        - А то! Завтра четыре месяца будет. Совсем мужик!  - с гордостью доложила подружка, хлопоча у стола, пока я тетешкалась с маленьким Артемкой.
        - Сим, смотри, игрушку как крепко держит, а помнишь, у него и кулачок не сжимался?  - продолжала я умиляться.
        - Ох и мешкотное это дело, с ребенком возиться. Мамка никуда не пускает. Добро бы я его грудью кормила, тогда понятно, а из бутылочки она и сама покормит, так ведь нет! Как я дома, она с ребенком сю-сю-пусю, а стоит намылиться мне куда, сразу орет, что не подойдет к нему,  - изливала свои жалобы Симка.
        - А куда ты все намыливаешься, куда тебя несет-то?  - полюбопытствовала я.
        Симка со стуком бросила чайные ложки на стол и вызывающе подбоченилась.
        - А хоть бы и в клуб, что, нельзя мне?
        - В клуб?  - округлила я глаза.  - А как же Леня?
        - Ну ты как мамка моя! Что же мне, засыхать теперь, коли мой дуралей за решетку угодил?
        - Ну, не больно ты сохнешь, Сим, вон какую мордуленцию наела,  - примиряюще сказала я.
        - Дома что еще делать? Только жрать, я и жру в три горла, скоро в дверь перестану пролезать, то-то мамка обрадуется.  - И она засмеялась.  - Ты не замирилась с Тимохой? Не-ет? А на развод подала? Ну и не подавай, сколько еще там тебе присудят, может, копейки какие, а у него деньжищ полно.
        - Да не нужны мне его деньги, что ты мне все про них долдонишь?! И без его денег ребенка выращу.
        - На твои библиотечные три рубля? Да знаю, какие ты там мильоны получаешь. Мне-то мамка хоть и орет, а денежки всегда сунет. А тебе кто? На Федосью надеешься? Кто она тебе? Да никто! А с Тимохи хоть шерсти клок, да твой будет! А с него, поди, жирный клок получить можно, не то, смотри, все на баб потратит.  - Выпалив эту речь, она впилась в меня пристальным взглядом, но у меня сегодня было хорошее настроение.
        - Ты не старайся, Сим, я давно знаю все, сама видела, да и люди просвещают, боятся, что дурочкой помру.
        Первого сентября наши деревенские дети пошли в школу, а в конце месяца открылся наконец и детский садик. Не только крышу перекрыли заново, но и оборудование на кухне поставили другое, все-таки выпросил наш глава денег у предпринимателя Анатолия Сергеевича Павлова. Симка, закатив матери пару истерик с ором и визгом, добилась позволения выйти на работу во вновь открывшийся садик. Симка там уборщица, платят ей чисто символически, и ребенка приходится с собой на работу таскать. Я как-то встретила ее. Иду, а навстречу мне Симка с коляской, в коляске орет благим матом Тема.
        - Привет, чего это он у тебя разошелся?
        - Привет, ты откуда?
        - В район ездила, за декретом. Слушай, он у тебя аж посинел, возьми его на руки, что ли.
        - Жрать он хочет, подзадержалась я маленько, а питание с собой не брала, потерпит.  - И она энергично затрясла коляску, отчего рев младенца стал больше похож на икоту.
        Болтать я с ней не стала, но обратила внимание, что подружка похудела, в глазах странный блеск, на месте не стоит, все приплясывает, словно от возбуждения какого.
        В первый четверг октября с утра вдруг расхворалась Федосья. Сколько я ее помню, она никогда ничем, даже легкой простудой не болела, поэтому я встревожилась, побежала за фельдшером. Антон Макарыч находился, как ни странно, в трезвом состоянии и, видно, поэтому был жутко мрачный. Когда мы пришли, Федосью уж совсем скрючило, она лежала на своем топчанчике, обхватив живот, и еле слышно стонала. Антон Макарыч с ходу определил у нее аппендицит и неожиданно почему-то повеселел:
        - Ищи машину, Тоня, в район ее срочно везти надо, операцию делать.
        Я растерянно всплеснула руками:
        - Ой, а где ж я ее возьму?
        - Ты чего, Антонина Батьковна, от страха совсем, что ли, мозги растеряла? У Тимофея же твоего машина. Давай, давай, поворачивайся, не ровен час прорвет.
        Меня словно ветром вымело за дверь, колобком я катилась по дороге, как же я осмелюсь к нему, к Тиму-то, войти? Хорька по дороге встретила, он с полной кошелкой бутылок и снеди к кому-то шел, к Райке, что ли? Хорек меня заверил, что и четверти часа не пройдет, а машина у крыльца будет. Так и вышло, долго ждать не пришлось. Я с Федосьей в район не поехала, с ней фельдшер отправился, а мне с моим пузом велел зря не мотаться. К вечеру Антон Макарыч, такой молодчина, ко мне зашел и доложил, что операцию Федосье уже сделали, отросток благополучно вырезали, и лопнуть он не успел.
        Одна в доме я никогда не жила. Днем еще туда-сюда, все какие-то дела находятся, то байку начну обшивать, то смешной лоскутный коврик сделала. А вечером беда. Темнеть стало рано, дождь то стихнет, то опять начинает шлепать по окну, ветер воет словно пес приблудный, страшно. Я подсчитала, что сегодня восемь дней, как Федосья уже в больнице, через пару дней вернется, наверное. В уличную дверь сильно постучали, и я от неожиданности выронила чашку с чаем. Прислушалась, и мне показалось, что вроде мяукает кто-то, что за чудеса в решете? Но на мой робкий вопрос отозвался нетерпеливый Симкин голос. Я зажгла свет и отворила дверь, но она не входила, возилась с чем-то и пыхтела. Наконец перенесла через порог и вкатила в сени коляску с ребенком. При виде младенца я и вовсе обомлела.
        - Ты что так поздно, Сим? Полдевятого уже, раньше не могла прийти?
        - Не в гости я, по делу. Слушай меня внимательно и не перебивай, мне некогда. Вот здесь Темкины вещи, а вот памперсы, как их надевать, я тебе показывала, должно хватить. Подмывай его только теплой водой, если где покраснеет, сразу смазывай, вот маслице. В яркой коробке питание, на ней все написано, сама почитаешь. Из этой бутылочки кормить, мой после каждого кормления. Кормить его надо шесть раз или пять, в общем, как получится. Если разоспится, то не буди, позже покормишь. Чай ему делай чуть сладкий и такой, жиденький. Ну, вроде все, я побежала.
        Я стояла столбом, слушая ее деловитые распоряжения, только и могла, что глазами хлопать, но, уразумев, что еще секунда, и она испарится неведомо куда, бросив мне на руки ребенка, с которым я не знаю, что делать, мигом вышла из ступора и ухватила ее за рукав.
        - Зачем ты мне его приволокла? И куда это ты мчишься в такую позднотень?
        - Ах да, забыла сказать. Мишка сейчас в город едет, и меня согласился подбросить, Леню моего проведаю, здорово соскучилась, а мать никак не пускает. Ты справишься, а я быстро вернусь. Только с Ленечкой повидаюсь и вернусь. Ты же подруга моя, не какая-нибудь стерва.  - И она выдернула из моих пальцев свой рукав.
        - Стой, когда ты вернешься, завтра?
        - Не-е, послезавтра, в воскресенье, к обеду вернусь,  - донеслось до меня уже от самой двери.
        Торопливое хлопанье дверей, потом отдаленное рычание мотора, и все стихло. Закрыв за этой шальной все двери, я подошла к ребенку. Он лежал неспокойно, ворочался и морщил личико, явно приготовляясь плакать. Вздохнув, вытащила я его из коляски, потрясла над ним погремушкой, найденной на дне коляски, и в ответ услышала сопение, потом что-то вроде мяуканья, а через секунду дом огласил отчаянный его рев.
        - Ох, бедный ты, бедный, что же мне теперь с тобой делать?
        Я и сама была готова зареветь с ним за компанию. Ребенка утешила бутылочка с еще теплым чаем. Пользуясь временным затишьем, я положила ребенка обратно в коляску и принялась изучать инструкцию на коробке с питанием. Все указания были достаточно просты. Стоп! А во сколько же его кормить? И когда он ел последний раз? Ничего этого подружка мне не сообщила. Ох, Симка, убить тебя мало! Ребенок, который, по моим представлениям, должен был спать, опять завозился и негромко захныкал, при этом он все время ерзал и отчаянно гримасничал. Поизучав его с минуту, я пришла к выводу, что ему что-то не нравится, только бы еще вот знать, что именно? О господи! Ведь я забыла его раздеть, а он лежит в таком теплом костюме в хорошо протопленной комнате.
        Раздетый и положенный на кровать малыш играл и гукал почти целый час, причем погремушка его интересовала мало, лучшими игрушками ему служили собственные руки и ноги. За это время я спокойно смогла разобраться в его вещах, умиливших меня, до того они были яркие и забавные, а еще приготовить ему питание, но здесь меня поджидал неприятный сюрприз. Содержимого коробки оказалось совсем немного. Сверясь еще раз с инструкцией и подсчитав количество порций, я с ужасом поняла, что питания хватит только до вечера субботы. А чем я дальше буду его кормить? Каким местом думала Симка, и думала ли вообще, собирая ребенка? Сомнительно. Роясь в вещах, я обнаружила, что она положила ему только один теплый носок, но это ладно, не страшно, просто не буду с ним гулять, и все, а в доме носки ему не пригодятся, но что же делать с питанием? Откуда я его возьму? В нашем магазине ничего подобного не продается, по крайней мере, я никогда ничего не видела, а можно ли его заменить, например манной кашей, я не имею никакого понятия. А может, и ничего, в детстве мне мать говорила, что манная каша полезная, от нее быстрее
растут. Да, и еще, молоко у меня не коровье, а козье, а вдруг оно вредно такому крохе?
        Занимаясь ребенком, мне было недосуг подумать о причине всей этой кутерьмы, о ветром подбитой мамашке этого ребенка. И только в час ночи, беспрестанно вышагивая по комнате с задремавшим Темой на руках, не было никакой возможности положить его в коляску, он сразу начинал орать как резаный, я вдруг задалась вопросом: а чего это Симку внезапно понесло на ночь глядя в город, когда разумнее и удобнее сделать это с утра? Следующая не менее ценная догадка была, что кто же ей разрешит в ночь-полночь свидание с мужем? Уж не с Мишкой ли Хорьком она опять роман закрутила, на старых дрожжах, так сказать? Дело кончилось тем, что я устроила временного моего приемыша под боком, и мы с ним благополучно проспали до восьми утра. Разбудил он меня не криком, а ухватившись ручонками за меня, и это было не только неожиданно, но и прекрасно, и я рассмеялась, глядя на его забавную рожицу с отросшим клоком рыжих волос над выпуклым, упрямым лобиком.
        - Тема, Тема, ты просто вылитый папа, ну ничего мамкиного, знаешь об этом?
        Тема в ответ радостно заворковал. Ближе к обеду в нашем с ним общении опять возникли трудности, ребенок, такой милый и послушный с утра, теперь вопил практически без передышки даже на руках, и мне никак не удавалось его успокоить, чего бы я ни делала. Повернувшись с ребенком, которого я трясла, пытаясь если не усыпить, то хотя бы заставить замолчать, я вдруг увидела в комнате Федосью и оторопела. Видимо, она вошла тихо, а я не слышала, да и что можно расслышать в таком крике? Она смотрела на меня с не меньшим удивлением.
        - Судя по тому, что твой живот все еще при тебе, ребенок этот не твой. Откуда такой подарок?
        Я вздохнула и покраснела, как будто это я, а не моя подружка подкинула своего младенца, словно кукушонка, в чужое гнездо.
        - Симка подбросила.
        - А сама-то она где же?
        - Да черт ее знает!  - не сдержалась я, но тут же спохватилась: - Она к мужу на свидание собралась, а мать не отпустила ее, она и подбросила мне, а я плохо с ним справляюсь.
        - Странно, ну да ничего. Сейчас руки помою и посмотрю, что такое с малышом, с чего это он такие концерты закатывает?
        На радостях, чувствуя, что с плеч будто свалился огромный камень, я потащилась за ней на кухню.
        - А приехали вы как, неужто на попутке, или привез кто? И как чувствуете себя?
        - Да не волнуйся ты за меня, Тонь, я хорошо себя чувствую, правда хорошо.  - И она засмеялась.  - Меня вчера еще выписали, но Тим был занят, отвозил купленного коня покупателю, а сегодня вот доставил меня с полным комфортом.  - Она перехватила у меня ребенка, повертела его, помяла ему животик, заглянула в рот, видимо, ничего не нашла, потому что задумалась, потом спросила: - Ты поила его?
        В ответ я показала ей бутылочку с чаем и отмерила на ней, сколько он выпил. Разгадка оказалась простой, проще некуда. Выяснилось, что я мало его поила, надо было больше, но мне-то откуда было это знать, Симка о количестве чая ничего не говорила. После того как бедный малыш выдул целую бутылочку чаю и был переодет, он уснул прежде, чем я положила его в коляску. Федосья предположила, что питание слишком сладкое или слишком густое, вот его и мучает жажда. Я тут же поделилась с ней своими опасениями, но она отмахнулась от них, сказав, что козье молоко полезно всем, и оно лучше, чем та дрянь, которой его пичкает мать, и она потрясла коробкой. Как хорошо, как легко, когда есть с кем посоветоваться и разделить ответственность! Что бы я делала, если бы не Федосья?
        До воскресенья мы дожили не так уж плохо, Федосья мне помогла, и мы помыли малыша. После этого он спал очень спокойно и нам дал выспаться. Но когда ходики настучали уже два часа, самое что ни на есть обеденное время, а Симки все еще не было и помину, я вдруг разволновалась так, что у меня даже зубы застучали друг о дружку.
        - Сейчас же прекрати!  - прикрикнула Федосья.  - Младенец жив, здоров, а это главное. Если его мамашка в течение часа за ним не явится, отнеси его бабушке. А если трусишь, то давай я отнесу.
        Я взмолилась, чтобы мы подождали до четырех часов, не верила я, что Симка не придет за своим ребенком, хвостом покрутить она умеет, что правда, то правда, но Тему своего любит, это я точно знаю.
        Без пяти четыре, когда я со страхом следила за минутной стрелкой, вихрем влетела в дом Симка, очень энергичная и веселая. Обнаружив сына спящим в коляске, она обрадовалась и предложила мне проводить ее до дома. Дорогой Симка увлеченно рассказывала, какое красивое шелковое белье она видела в магазине, а еще замшевые сапожки, просто «офигенные», по ее выражению. О муже не сказала ни слова, то есть ни единого, и я поняла, что она его не видела. О ребенке Симка тоже никаких вопросов не задала, очень довольная тем, что он спит. Меня подмывало перебить ее щебетание и спросить, хорошо ли она подумала, что делает, и не станет ли жалеть о своих поступках? Но ничего подобного делать не стала, мне ли читать ей мораль?
        Татьяны Сергеевны дома не было, только пьяный отец спал на полу, но почему-то не в спальне, а на кухне, из комнаты были видны только его ноги: одна в носке и полуботинке, вторая - голая и грязная.
        - Ну глянь, просто полный улет!  - весело прочирикала подруга, обнаружив блаженно спящего папаню, и затеяла тут же чай, чрезвычайно довольная тем, что матери нет и, стало быть, скандал откладывается.
        Я была по горло сыта этой живописной картиной, поэтому повернулась уходить.
        - Ты меня оставишь одну посреди этого бардака?  - жалобно взмолилась Симка.
        Мне было ее жалко, но это была ее жизнь, ее дом. Не первый и, главное, не последний раз все это безобразие здесь творилось. Что я могла сделать, чем ей помочь? Поплакать вместе с ней? Поэтому я только махнула ей рукой, не журись, мол, и поспешно вышла за дверь. Сходя с крыльца, я столкнулась с Татьяной Сергеевной в надвинутом чуть ли не на самые брови платке и замызганной куртенке. Из телятника пришла, наверное.
        - Сучка моя уже вернулась?  - сурово поинтересовалась она.
        Я кивнула, гадая про себя, кого именно Татьяна Сергеевна имеет в виду: мужа или дочь? Все-таки Симку, вроде бы сучками только женщин обзывают. Провожать подружку я выходила с непокрытой головой, было сухо и не холодно, а теперь небо нахмурилось и похолодало. Дождь все наддавал, я подняла воротник куртки, но он мало спасал. Чтобы сократить хоть немного дорогу, я пошла мимо бывшего моего дома, а теперь Тимофеева. Тяжелой рысцой пробегая мимо знакомой калитки, почти налетела на Наташку Зареченскую, которая выходила. Она уцепилась за рукав моей куртки и забубнила о чем-то. Разило от нее как от целого винзавода. Набралась уже, подумала я неприязненно. Наташку я не любила, она вызывала во мне какую-то брезгливость, что ли.
        - Отпусти! Чего ты прицепилась ко мне? Иди своей дорогой!  - повысила я в раздражении голос, и совершенно зря, потому что Наташка моментально поменяла настроение с добродушно-игривого на злобное.
        - Сучка ты, вот кто! Сгубила мужика и радуешься?  - И неожиданно она бурно зарыдала, отчего ее могучая грудь под распахнутой кофтой заходила ходуном.
        Почему-то ее рыдания произвели на меня куда большее впечатление, чем выкрики, я испуганно стала оглядываться, прикидывая, как бы мне побыстрее улизнуть без потерь. Наташка, выставив вперед руки, начала надвигаться на меня всей своей немалой тушей. Мне припомнилось, как она спалила прошлой зимой Тимофееву избушку, едва он, бедняга, живой тогда остался, эта дурища от ревности и злобы на любую выходку способна. В ужасе, не соображая, что делаю, я отпрыгнула от нее, что плохо у меня получилось, поскользнувшись на мокрой от дождя траве, я стала заваливаться назад.
        То ли Наташка передумала нападать на меня, то ли и не собиралась вовсе, а просто так шутила, но только она кинулась поддержать меня. На ногах она стояла нетвердо, и в результате ее «дружеской» поддержки я упала не на спину, как должна была бы, и даже не на бок, а прямо на живот и заорала дурным голосом. В полном ужасе от случившегося я даже не пыталась подняться, а так и лежала, продолжая орать дурниной. Наташка, то ли осознав содеянное, то ли просто за компанию, плюхнулась на мокрую землю рядом со мной и принялась тоже реветь, выводя рулады басом. Совместными усилиями мы подняли такой шум, что ничего удивительного не было в том, что через пару минут надо мной уже слышались голоса нескольких человек, в том числе и Тимофея.
        - Ты что, вообще обалдела? Разве можно в твоем положении так напиваться?  - «нежно» приветствовал меня бывший муж.
        - Это я ее уронила,  - похвасталась Наташка. Появление Тимофея быстро вернуло ей хорошее настроение.  - И сама тоже свалилась, вот умора!  - И она закатилась визгливым, пьяным смехом.
        - Сам ты пьяный,  - возразила я ему, прислушиваясь к своим ощущениям. Внутри меня нарастала острая, режущая боль, и я застонала.
        - Долго ты еще собираешься здесь сидеть? Не лето, уже. Вставай!  - Он сильно потянул меня за руку, но вдруг заговорила Федосья, невесть откуда здесь взявшаяся:
        - Осторожнее, Тим! Что ты как медведь?  - Она нагнулась надо мной.  - Вставай, Тонечка, вставай, обопрись на меня и вставай, вот так, вот так. Ничего, Бог милостив, авось обойдется. А дома я травку тебе заварю, у меня как раз есть подходящая,  - уговаривала она, видимо, не только меня, но и себя, потому что голос у нее дрожал.
        Поднявшись с ее помощью, я вновь прислушалась к себе, вроде бы ничего, ноги только дрожат противно, но это от испуга, это ничего. Но тут новая, еще более сильная волна боли накатила на меня.
        - Господи! Как же моя девочка?
        - Чего ты ревешь, дура?  - ухмыльнулась Наташка, уже давно поднявшаяся с земли, и полезла обниматься к Тимофею, но он оттолкнул ее, и она вновь свалилась кулем.
        Я почувствовала, что плотные мои колготки становятся мокрыми, и ухватилась покрепче за Федосью. Глядя на Тима, я прошипела:
        - Если я потеряю ребенка, нашего ребенка, если девочка умрет, то тебе тоже не жить. Все случилось из-за тебя.
        Я все-таки отключилась. Временами сознавала, что еду в какой-то машине и меня немилосердно трясет, при каждой встряске я издавала стон. Помню ласковый голос Федосьи, уговаривающей еще немного потерпеть, и тревожный голос Тимофея, все время задававшего тетке какие-то вопросы. И помню боль, жуткую, нестерпимую боль, которая раздирала мне все внутренности.
        В больнице я снова очнулась, причем на руках у Тимофея, видимо, каталки не было, или он не стал ждать, пока ее найдут, и понес меня на руках. Рядом с высоким Тимом катилась маленькая женская фигура в белом халате и отрывисто ругалась на него, словно тявкала:
        - Ты куда полетел, мужчина? Куда? Ведь нельзя же, говорю тебе русским языком, что нельзя, а ты прешься! Да еще одетый!
        Слон и Моська, подумала я.
        Девочка родилась живой и даже запищала, но так слабенько, словно это был мышонок. Я задрожала вся с ног до головы от ее голоска и протянула нетерпеливо руки, но мне ее не дали и даже не показали, а торопливо понесли куда-то. Увидев, что уносят моего ребенка, единственную родную мне душу на этой земле, я стала кричать и биться в руках удерживающих меня врачей. Вмешалась старая акушерка и усмирила меня без всякого укола.
        - Ничего плохого ребенку твоему не сделают,  - сказала она.  - Наоборот, ей помогут, девочка родилась слабенькая, недоношенная, ее положат в такой специальный боксик, она там полежит, окрепнет, а потом тебе ее принесут.
        - Хочу ее видеть,  - только и смогла пролепетать я.
        - Увидишь, завтра увидишь.
        Было душно, влажно и все время что-то звенело в воздухе вокруг меня. Женщины в палате еще спали, значит, раннее утро. Голова у меня кружилась, и я ощущала сильную слабость. Вот какие-то звуки стали доноситься из коридора, наверное, уже скоро мне принесут мою девочку. Вдруг дверь бесшумно открылась, и вошел Тим в белом, застиранном халате, который был ему мал, оттого сидел на нем вкривь и вкось. Я не очень удивилась, словно ждала его прихода. Тим встревоженно огляделся по сторонам, убедился, что все, кроме меня, спят, и подошел к моей кровати. Неловко опустился перед ней на колени, коснулся губами моей руки, лежащей поверх одеяла.
        - Прости ты меня, дурака проклятого, прости. Я не думал, что так все ужасно получится, прости меня.
        - Ничего, все хорошо.  - И я попробовала улыбнуться ему непослушными губами.  - Самое главное, что девочка наша жива. Ты знаешь, я хочу ее Катей назвать, правда, хорошее имя? Так бабушку звали.
        Он кивал в ответ на мои слова и все время тревожно вглядывался в меня, словно что-то его во мне не устраивало, может быть, я слишком бледная? Я хотела повернуться на бок, но у меня не получилось, звон вокруг меня все нарастал, стал таким громким, что уши закладывало.
        - Что это так громко звенит все время?  - спросила я уже не шепотом, а в голос, потому что надо было перекрикивать шум.
        Лицо Тима исказилось, и он торопливо спросил:
        - Тебе плохо, позвать врача?
        Я удивилась:
        - Да нет же, говорю тебе, мне хорошо, так легко, прямо летаю, вот только шум мешает.
        - Ну ладно. Ты поправляйся скорее, а я пойду, еще застукают меня здесь.  - Он опять поцеловал мою руку - и стал подниматься с колен - и вдруг застыл, глядя куда-то под кровать.
        Дверь палаты приоткрылась, неспешно вплыла медсестра с градусниками, увидела Тима, который застыл столбом, и чуть градусники не выронила.
        - Совсем эти папашки ополоумели!  - закричала она, оправившись от неожиданности, и перебудила своим криком всю палату.  - Вон отсюда, сейчас охрану позову! Вы меня слышите или нет? Вы же инфекцию нам занесете!
        Тим вскочил на ноги, как-то хищно осклабился, схватил медсестру под локоть и, невзирая на ее сопротивление, подтащил поближе к моей постели.
        - Гляньте! Это что такое? Вы куда смотрели, медики, мать вашу! Дрыхли небось всю ночь!  - заорал Тимофей во всю мощь своих легких, подтаскивая медсестру все ближе, словно нашкодившего котенка, и тыча в мою сторону свободной рукой.
        Медсестра перестала вырываться, поглядела куда-то на пол, потом сунула зачем-то Тиму градусники и полетела вон из палаты.
        - Пал Иосич, Пал Иосич, беда у нас, беда!
        Вся эта кутерьма вокруг меня была забавной, меня начал душить смех, но смеяться не было сил, я почувствовала, что задыхаюсь и теряю сознание. Последнее, что я слышала,  - это как кто-то, семеня рядом со мной, все повторял:
        - Сейчас, сейчас, успеем, ты потерпи только, совсем немножко потерпи.
        Открыла глаза и не поняла, где нахожусь. Какая-то маленькая белая комната, я лежу в кровати, рядом со мной на полу стоит какая-то сложная штука на длинной ноге, тонкая трубочка от нее тянется к моей руке да еще и примотана к сгибу локтя. Что происходит?  - спросила я чуть ли не вслух и тут же осеклась, увидев кресло ближе к изножью кровати. В кресле, откинувшись, с закрытыми глазами сидела Федосья, дремала, видимо. Лицо ее было, как всегда, красивым, но слишком бледным, под глазами темнели круги. При виде Федосьи я как-то все сразу вспомнила: что родила недавно, что приходил Тимофей, что случилось что-то со мной. Вот не повезло Федосье, только что сама из больницы, а тут я еще подвела всех, неудивительно, что у нее такой усталый вид. Я пошевелила свободной рукой и слегка повернулась. Никакого особого труда мне это не составило, но кровать подо мной предательски заскрипела, от этого скрипа Федосья встрепенулась и открыла глаза.
        - Очнулась? Вот и хорошо. Как ты себя чувствуешь, девочка моя?
        - Да ничего вроде,  - откликнулась я неуверенно.  - А вот вы здорово замучились со мной.
        - Пустяки. Главное, что все нормально с тобой и с ребенком. Мне Тим сказал, что ты ее решила Катей назвать?
        - Ага, Катей, Катюшей. А сейчас что, сегодня или завтра?  - И, видя ее непонимающий взгляд, нетерпеливо пояснила: - Когда я еще в родилке лежала, то мне пожилая акушерка обещала, что девочку мне завтра утром принесут. Ну вот, а утром все и случилось, ребенка я так и не увидела. Так сейчас тот же день или уже другой?
        - Родила ты позавчера вечером. Девочке уже третий день, но тебе ее еще не приносили, ты же без сознания была, да еще и под капельницей. Не переживай, ее непременно принесут, как только будет можно. Молоко к тебе еще только начинает приходить, ты же раньше времени родила, организм перестраивается, нет никаких причин волноваться.
        Я с беспокойством ощупала мою грудь. Ощущения внутри были не слишком приятными, несколько болезненными даже. Федосья улыбнулась мне:
        - Что, гудит молочко-то? Грудь наливается, значит, сама сможешь кормить.
        - А что это за палата такая, почему я здесь одна? Это не реанимация?
        - Просто отдельная палата. Мы с Тимофеем подумали и решили, что тебе гораздо лучше будет одной.
        - А что такое со мной было?  - додумалась я наконец спросить.
        - После родов, ночью у тебя открылось кровотечение, а никто и не видел. Хорошо, что Тим к тебе пробрался и шум поднял.
        - Если я все-таки умру, вы ведь не оставите Катюшку, вырастите ее?
        От такого вопроса Федосья всплеснула руками и сделала строгое лицо.
        - Что это ты глупости надумала? Врач сказал, что ты на поправку идешь. И дочку свою сама растить будешь, и кормить ее непременно грудью будешь, уж я пригляжу за тобой, а то взяли моду младенцев всякой дрянью пичкать.  - Она распекала меня полушутливо-полусерьезно, а мне ее ворчанье было приятно.
        Утром от скрипа осторожно отворяемой двери я заволновалась: неужели наконец ребенка несут? Но в дверь неуверенно просунулась встрепанная голова какой-то зачуханной девахи. Голова повертелась по сторонам, любопытные глазки разом все обежали, увидели, что я одна и уже проснулась, и деваха вдвинулась целиком. На ней был теплый байковый халат пунцового цвета с крупными зелеными и желтыми цветами, до того яркий, что аж глаза резало с непривычки. На голове у нее небрежно вились выкрашенные в соломенный цвет волосы, на руках посверкивали остатки маникюра, в общем, как мне показалось, девица была с претензиями на красоту и почему-то напомнила мне Симку.
        - Привет! Ты как? Получше? А здорово у тебя тут!
        - Спасибо, уже получше. А мы знакомы? Я что-то тебя не помню.
        - Спрашиваешь!  - слегка обиделась девица.  - Ты же в нашей палате чуть не померла, и померла бы, кабы не твой мужик. Так ничего он у тебя, симпатичный такой.
        - Однако!  - вытаращила я глаза. Это что же, она ко мне из-за Тима пришлепала? Ну не мужик, а прямо Казанова какой-то! А у нас в деревне его все за дурачка числили, вот тебе и дурачок, на ходу подметки режет!
        - Ох! И чудачка же ты! Говорю с тобой, а ты ровно и не слышишь, глазищи куда-то уставила, как неживая. Ты это, давай завязывай, у меня ж нервы не железные.
        - Больше не буду, я просто задумалась.
        - Бизнесмен он у тебя или как?  - задала она вдруг неожиданный вопрос.
        - Бизнесмен,  - не совсем уверенно согласилась я.
        - Я так и думала!  - всплеснула руками девица, и глаза у нее аж загорелись.  - И большой ларек у него?
        - Нет у него никакого ларька. Лошадей он разводит.
        - Лошаде-ей? Так это ж не бизнесмен никакой, это ж фермер, фу-у, а я-то думала! А деньги-то у него откуда?
        - Так все оттуда, от лошадей! А почему ты думаешь, что у него денег много?  - додумалась я поинтересоваться.
        - Ой, тоже мне загадка века! А это что?  - И она широко развела руки, словно намеревалась обхватить всю палату.
        - Что - это?  - весьма глупо переспросила я.
        - Ты это, дурочку-то из себя не строй,  - принахмурилась девица,  - уж теперь ничего не скроешь. За палату мужик твой платил? Платил. А она не дешевая, палата эта. А врачам и сеструхам в карманы сколько насовал? Думаешь, никто не знает? То-то. Только зря он совал им, ничего делать не будут, ни без денег, ни за деньги, уж так заведено здесь. Даже и не мечтай!
        - Разве эта палата за деньги?
        У девицы стало такое насмешливое выражение лица, что я поспешила оправдаться:
        - Я же без сознания была, не знаю, кому он там и за что платил. А ты местная?
        - Не-а, не местная. С Орловской области я, слыхала, наверное? Вовка мой служил там у нас в части, цельный год болтался. Вот на танцах меня и заприметил, и ну за мной ухлестывать! У меня ухажер-то был, я ведь девка видная, но он враз отбил, налетел как коршун и отбил.  - И она поправила локон, сползающий на лоб, бессознательно-кокетливым жестом женщины, знающей себе цену.  - Уж как он добивался меня, как обхаживал, ровно голубь вокруг голубки кружил, да не на таковскую напал! После свадьбы, говорю, хоть ложкой хлебай, а до того ни-ни.  - Она мечтательно вздохнула, припомнив, видно, те золотые свои денечки. От глубокого вздоха грудь ее всколыхнулась.
        Ох и молока у нее, наверное!  - позавидовала я невольно.
        - У тебя кто, девочка или мальчик?
        - Пацан у меня, пацан!  - с большой гордостью ответила гостья.  - Уж Вовка мой до того рад, прям не знает, что и делать, аж прыгает. Уж больно он боялся, что девка родится, аж зубами скрипел, во как боялся!
        - А чем же девочка плоха? У меня, например, дочка, и я очень рада.
        - Ой, разве ж в этом дело?  - отмахнулась она.  - Мне по фигу, парень или девка, возиться все одно. У двух Вовкиных старших братьев по пацану народилось, уж до того они этим гордые, ровно индюки ходят, вот он и боялся, что засмеют его, коли у нас вдруг девка будет.  - Она улыбалась, сидя на краешке моей постели и оглаживая свои белые широкие колени. Потом вспомнила что-то и посмурнела.  - А вот палату он мне отдельную не откупил, хоть и рад до смерти, а не откупил,  - затосковала моя собеседница.
        - Зря убиваешься, если чувствуешь себя хорошо, то на что тебе эта палата? Один расход, и ничего больше, а деньги он и так потратил, Вовка твой. Приданое младенцу, да коляска, да кроватка,  - попробовала я ее немного утешить, но не получилось.
        - Да прямо, держи карман шире! Для ребенка все старое пойдет, с племянников, небось ни единой копейки не потратил, тот еще жадюга. А уж на меня ни в жизнь не раскошелится, даже если горы золотые где надыбает, во какой!  - невесело ухмыльнулась моя собеседница. Потом глаза ее заблестели подозрительной влагой, и она добавила почти шепотом, припомнив самую большую свою обиду: - Жратву домашнюю мне носит, а уж чтоб конфетинку какую купить, ни-ни. И цветиков не принес, а я так хотела, чтоб непременно цветики были, как у всех. Вон у тебя какие веники стоят, всю больницу подмести можно, а у меня ни одного.
        Я покосилась на две здоровые банки на тумбочке, наполненные вперемешку розами, гвоздиками и хризантемами. Когда я очнулась, они уже стояли.
        - Уж на рождение сына мог бы купить цветов. А зачем ты замуж за него пошла, сильно любила его?
        Она подумала над моим вопросом и в ответ только пожала плечами.
        И как-то сразу, словно по наитию, мне все стало ясно про нее, будто сама она призналась или объяснил кто. Никакой любви у нее нет, не было и, жутко сказать, может, никогда и не будет. А замуж она вышла, чтобы от подруг не отстать, все ведь выходят, надо и ей выходить. И тут ухажер подвернулся, небось слова какие-нибудь красивые говорил, уж хоть на это-то, я думаю, он способен. Так чего ж не выйти? Но могу голову прозакладывать, что хоть и твердит она про себя, а может, и вслух, что все эти чувства ерунда, каши из них не сварить и шубы не сшить, главное, чтоб не пил, не бил, не гулял, чтоб хозяйственный был, да только в самой глубокой своей глубине переживает она, чувствует какую-то недостачу.
        Девица словно прочитала жалельные мои мысли, встрепенулась, стряхнула с себя уныние, задрала круглый подбородок и спросила почти надменно:
        - Зовут-то тебя как? А то говорим, говорим, а познакомиться позабыли.
        Я ответила, уже зная, что мое имя ей по вкусу не придется, так оно и вышло.
        - Как, говоришь, Тоня? Ну и имечко тебе дадено, впрочем, ты местная, здесь все какие-то чудные, а меня вот Луизой зовут!  - И как ни в чем не бывало она поднялась и поплыла к выходу, очень довольная, что непривычным, иностранным именем своим сквиталась со мной за цветы и отдельную палату.
        Я не знала, смеяться мне ей вслед или пожалеть ее? Все-таки странный мы, бабы, народ, все-то нам надо друг перед дружкой выхваляться, словно дела другого у нас нет.
        Катеньку, кровиночку мою, дочку мою ненаглядную, мне принесли только на пятый день, когда перестали мне капельницу ставить, сказали, чтобы к груди приучала. И предупредили, что не просто будет, и вправду не просто оказалось. Ее ведь, пока не принесли, кормили из бутылочки, молочко из нее само льется, а из груди тянуть надо, стараться. Ох и капризничала же она у меня. Возьмет сосок, почмокает и выплюнет. Я взмокла вся, до того переволновалась с ней. Пришла медсестричка забирать ее, молоденькая такая, но грубая, жуть просто. Девочка моя вроде бы только присосалась, вот я и попросила оставить мне ее, пока не наестся, а то как же иначе приучать-то ее?
        - Щас, раскомандовалась! Не положено, значит, всем не положено!  - уперлась - и ни в какую, хорошо, что Федосья подоспела, сунула ей денежку в карман. Вот за эту денежку мне и оставили ребенка еще на полчаса, но и уходя, сестра все еще ворчала, словно я у нее звезду кремлевскую с башни просила, а не позволения покормить своим молоком своего же ребенка!
        То, что мне притащили на выписку, ни в каком сне не могло присниться. Гладя рукой коричневый мех, я растерянно спросила у медсестры:
        - Это вправду для меня или перепутали что-то?
        Она рассмеялась. Словно в трансе, выплыла я из дверей в длиннополой, щегольской шубе из сверкающего меха, на голове у меня красовалась из того же меха шапочка, чуть-чуть великоватая мне, но все это такие пустяки! Главное, что мы живы - и ребенок, и я,  - что Тимофей гордо несет на руках дочку, а улыбающаяся сквозь слезы Федосья идет рядом с ним, и мы все вместе поедем сейчас домой. Вот что самое главное!
        Дома меня тоже ждали сюрпризы. Спальню, в которой мы с Тимофеем когда-то спали, очень недолго впрочем, он переделал под детскую. Видно, пока я в больнице бока отлеживала, он тут старался, стены оклеил обоями со всякими смешными зверюшками, заново выкрасил пол и бросил на него красивый круглый ковер. Коврами наших не удивишь, они были почти у всех - этот предмет роскоши пользовался в нашей деревне большой популярностью, но вот круглых я что-то ни у кого не приметила, и тут Тим отличился. Помимо детской кроватки, были еще столик со стульчиками, на которых громоздилась масса игрушек. Не иначе как целый игрушечный магазин переселился к нам сюда, ясно было, что для ребенка Тим ничего не жалел, в лепешку был готов расшибиться. Но и моя кровать стояла тоже здесь, что было в общем-то понятно: ребенок еще очень мал, и ночью мне надо быть к нему поближе. А вот то, что подушка на кровати лежала только одна и, значит, Тим будет спать не здесь, отдельно от меня, как-то настораживало.
        Я покормила Катюшку, поменяла ей памперс, бельишко, и та немедленно уснула. В отличие от Симкиного Темы она почти совсем не плакала, по крайней мере пока, только кряхтела, когда ей что-то не нравилось, и много спала. Собственно говоря, она только и делала, что ела да спала.
        Я вышла в гостиную и услышала, как хлопнула дверь, Тим куда-то помчался. Неужто даже сейчас он без своих лошадок часа прожить не может?
        - Представляешь, чего только не накупили, даже ананасы и киви он купил, а про хлеб из головы вон!  - выглянула из кухни Федосья.
        Я бродила по дому, вроде как заново знакомилась с ним. В коридорчике почему-то была распахнута обычно всегда закрытая дверь в чуланчик, и я даже рот открыла от удивления. Тим переделал чуланчик под крохотную спаленку, но все, что надо, в ней было: небольшой встроенный шкаф, еще пахнущий свежим деревом, кровать, покрытая пледом, прикроватная тумбочка, тоже самодельная. Понятно, шкаф и тумбочку ему пришлось делать самому - под размеры чуланчика подгонял. На тумбочке стоял будильник, лежала книга с закладкой, на стуле возле кровати болтался знакомый домашний свитер Тима, значит, он уже обжил помещеньице.
        - Тим с ума сошел!  - решительно объявила я Федосье, входя в кухню.  - В чулане же холодно, вся зима еще впереди, как он там спать собирается? Ведь замерзнет!
        - Ну, совсем-то, пожалуй, не замерзнет, он его как следует утеплил изнутри, да и снаружи обшил. Мне приятно слышать, как ты переживаешь за него, только лучше бы ты ему самому все это сказала. И еще, есть у меня одна догадка, что недельки через две или три ты составишь ему там компанию. Тогда вам не то что холодно, а жарко будет.
        Я порозовела от таких откровенных слов и промямлила:
        - Не знаю, врач вообще-то говорил, что два месяца нельзя.
        - Да сказать что угодно можно, хоть год, только глупо это.
        Лежа в роддоме, чего только я не передумала от тоски и скуки. И про то, что было, и про то, что будет. Каких только прекрасных планов я не построила! Возрождение семьи - это главное, решила я, поэтому по возвращении сделаю все, чтобы мы жили в мире и согласии. Конечно, мы не ссорились и даже разговаривали куда больше, чем раньше, ведь Катюшка и уход за ней давали массу самых разных поводов для этого.
        Тим по мере возможности старался мне помочь. Федосья была так счастлива в первый день, даже смеялась вовсю за столом, когда мы праздновали шампанским рождение Катюшки. Еще дня два она продолжала улыбаться, словно бы по инерции, но уже который день на ее лице вместо улыбки печаль и тревога. Еще иногда мне чудится, что она смотрит с немым укором на меня. В таких случаях я отворачиваюсь поскорее, а она все молчит. Может быть, ждет, когда я заговорю?
        От ухода за ребенком я не уставала, да, собственно, и не от чего было. Ребенок спокойный. Опять же памперсы эти. Может, они и не очень хороши, спорить не буду, сама иногда смотрю на них в сомнении, сплошная ведь синтетика, но зато удобно-то как! Да еще Федосья взялась мне помогать прямо не на шутку: то обед сготовит, то полы намоет, мне почти ничего и не остается.
        Отсутствие подруги я ощущала, ждала ее, а она заявилась только через месяц. Была сумрачная какая-то, похудевшая, говорила на удивление мало. Оживилась, только когда заметила на вешалке мою шубу. Я ее специально в шкаф не вешала, нравилось мне ее трогать, гладить мех, а что мне еще с ней было делать, когда я почти не выходила из дому? Симка уже домой собиралась, всего часок и посидела, и тут вдруг шубу углядела.
        - Ой, Тоня!  - Она схватилась за сердце. Я даже испугалась, что ей плохо сделалось.  - Так это что, норка?! Правда норка? Ну ты даешь! Ни у кого во всей деревне такой нет, только у тебя, всех переплюнула! Ой, еще и шапочка есть?
        Можно я надену, ну хоть на минуточку?  - Несколько минут Сима вертелась перед зеркалом, с улыбкой оглядывая себя то сзади, то спереди, потом улыбка увяла, даже слезы выступили.  - Несчастливая я, не будет у меня никогда такой! Кто мне ее купит?
        - Ну и что же тебе вчера подружка сказала?  - спросила меня Федосья после того, как мы с ней почти полдня промолчали. Она обычно приходила к нам часов в девять утра, а уходила около четырех или пяти.  - Да, Сима не та стала. Не знаю, поделилась она с тобой или нет, только не работает она больше. Мать ей запретила, сказала, чтоб дома сидела с ребенком. Только слышно, ссорятся они слишком, такой крик у них иной раз стоит, что держись. Бедный малыш, в нелегкой семье ему досталось родиться.
        Чего-нибудь в этом роде я и ожидала услышать, поэтому вздохнула, но промолчала, чувствовала, что неспроста Федосья разговор этот затеяла, небось за меня сейчас примется. И точно, как в воду глядела.
        - Вижу, что все по-прежнему у вас, лучше нисколько не становится,  - словно невзначай уронила она.
        - Да, вы правы, все так же. Но я не знаю, что тут можно сделать, просто ума не приложу.
        - И спите вы врозь?  - довольно жестко спросила она.
        Я почувствовала себя так, словно меня в грудь ударили.
        - Да, врозь. Но если вы считаете, что это я должна приставать к нему с ласками и уговаривать его оказать мне великую милость переспать со мной, то сильно ошибаетесь. Не буду, и не ждите!
        - Но хотя бы просто поговорить с ним ты пробовала? Ведь наверняка нет, ты упрямая, а он еще упрямее, вот и молчите оба.
        - Отчего же? Мы разговариваем. Он спросит - я отвечу, а о чем еще говорить с ним, я не знаю. Не думайте, что я от такой жизни в восторге, мне тоже наши отношения не нравятся.
        Собираясь уходить, уже почти перед порогом, Федосья неожиданно сказала:
        - Ты думаешь, что вот я все учу тебя, учу, а сама свою жизнь кое-как прожила, в одиночестве. Только, знаешь, очень горько мне видеть, как ты мои ошибки почти в точности повторяешь.
        - Да нет, я ничего такого и не думала даже,  - поспешила я ее заверить, удивленная и слегка испуганная ее откровениями.
        - Поговори с Тимом по душам, очень тебя прошу. Прерви этот ваш дурацкий заговор молчания, рискни спросить, как он к тебе относится, глядишь, что-нибудь новое узнаешь.
        Федосья уж давно ушла, а я, вконец озадаченная ее советом, весь вечер думала да гадала: имела ли она в виду что-то конкретное или просто так рассуждала?
        Трудно сказать, сколько бы я еще тянула кота за хвост и длила этот, как сказала Федосья, заговор молчания. Но через два дня после нашего с ней разговора ко мне вдруг влетела, размахивая какой-то бумажонкой и приплясывая, Симка, оставив дверь нараспашку.
        - Ты что, совсем сдурела? Ребенка мне простудишь! Не лето небось на дворе,  - кинулась я закрывать дверь.
        Симка продолжала скакать как сумасшедшая и вместо слов выдавать какое-то невразумительное бульканье. Наконец, плюхнулась на диван и важно мне заявила:
        - Все-таки выпустили его, Тонь, представляешь? Вчистую отпустили.
        - Неужели Леню твоего отпустили? Ф-фу, ну, слава богу! Я уж подумала, что отчима отпустили, совсем перепугалась.
        - Леню, Ленечку моего ненаглядного отпустили, освободили досрочно за хорошее поведение, вот!
        Она делилась со мной планами, как хорошо, как весело они теперь заживут, может, даже от родителей удастся съехать куда-нибудь. Потом вскочила, не в силах сидеть на месте. Веселье так и бурлило в ней: она дрыгала ногами и крутилась. Сплясав нечто среднее между гопаком и барыней, Симка тут же умчалась, унося с собой свою радость. Это очень хорошо, что она счастлива, что возвращается к ней ее долгожданный муж, да только моя жизнь показалась мне в этот момент еще более тусклой и безнадежной.
        Когда через час вернулся Тим, а он теперь не задерживался очень уж поздно, еще до времени купания ребенка приходил, я решилась на разговор.
        Накрывая ужин для него, я пересказывала Симкины новости. Он слушал, не поднимая глаз, непонятно было, знал их уже или нет.
        - Хорошо,  - равнодушно обронил Тим, берясь за вилку.  - Теперь она успокоится хоть.  - И бросил на меня непонятный, быстрый взгляд.
        Тим ел, а я раздумывала: о чем это он говорил? О том ли, что Симка перестанет шашни крутить с Хорьком, или же о том, что она будет за мужа спокойна? Потом спохватилась, что забиваю себе голову ерундой, которая меня напрямую не касается, и ринулась в разговор, словно в омут прыгнула.
        - Я давно хотела тебя спросить, Тим, как ты ко мне относишься?
        Он не донес вилку до рта и уставился на меня так, что я даже внутренне поежилась. Ни дать ни взять инквизитор.
        - Ты о чем?
        - О наших отношениях, о чем же еще? Ведь плохо же мы с тобой живем, разве нет?  - Я еще чего-нибудь сказала бы, но не успела.
        Тим крякнул, пробормотал себе под нос какое-то замысловатое ругательство, хотя раньше при мне никогда не ругался, и наконец хрипло выдавил:
        - Что, обратно разводимся?
        - Ты что? Какой еще развод? Разве я об этом тебе говорю?  - оторопела я от такого толкования моих слов.
        - А о чем? О чем ты говоришь? Всю душу ты мне испоганила, все нервы вымотала! Только каждый день и жду, что ты об этом проклятом разводе заговоришь. Думал, раз ребенок, угомонишься ты, но тебе и ребенок не помеха!  - выкрикивал он эти фразы, кружа по комнате.
        Я следила за ним испуганным взглядом и силилась понять, почему разговор принял такой жуткий оборот? Наконец, Тим несколько успокоился и сел, бессильно сгорбившись на стуле.
        - Что ж, насильно мил не будешь. Понимаю, держать не стану, не бойся. Иди куда хочешь, но без ребенка, ребенок останется со мной, это ясно тебе?
        Большим усилием воли я удержалась от того, чтобы не закричать, но голос все же у меня задрожал:
        - Наверное, я очень глупая, потому что ничего не понимаю, куда я должна идти? Ты меня что, решил выгнать? Вот так просто выгнать? Но за что?
        - Вот только жертву дурного обращения из себя не строй!  - скрипнул Тим зубами.  - Терпеть не могу притворства.
        Если минуту назад я едва удерживалась, чтобы не заплакать, то теперь слез и близко не было. Наоборот, от гнева у меня буквально потемнело в глазах.
        - А мне и строить ничего не надо, я и есть эта самая жертва! Я не жена тебе, не любовница, не друг, кто я тебе, домработница, что ли? Ты в мою сторону не глядишь, не то что слово ласковое сказать! Шубу мне подарил, эка невидаль! Да забери ее назад, отдай вон Наташке Зареченской, раз уж ты с ней любовь крутишь. Или училке, небось с ней тоже спал? Говори, спал?  - понесло меня на волне гнева уже куда-то совсем не в ту сторону, но остановиться я не могла.
        Он смотрел на меня как-то так, словно за моими словами был спрятан еще какой-то смысл, и силился его отгадать.
        - А тебе не все равно, с кем я сплю?  - спросил наконец медленно и тяжело.
        У меня перехватило горло, потому я заговорила не сразу, боясь заплакать или сорваться на позорный бабий визг.
        - Мне не все равно. Это тебе все равно, с кем спать, лишь бы другая была, лишь бы не я. Я только не понимаю, зачем ты женился на мне, если до такой степени ненавидишь меня и брезгуешь мною?  - Чувствуя, что вот-вот разревусь как последняя размазня, я схватила грязную тарелку и полетела с ней на кухню. Но Тим перехватил меня, после короткой борьбы выхватил тарелку и бросил ее на пол.
        - С чего это ты решила, что я тебя ненавижу или тем более брезгую тобой?  - И он попытался заглянуть мне в глаза.
        - А чего тут решать? Тут решать нечего, да собака палку больше любит, чем ты меня!
        - Да, я люблю тебя и стараюсь, чтобы тебе со мной было… ну, скажем, не так тяжело.
        Издевается, поняла я. Не надо было вообще затевать этот разговор. И еще сильнее разозлилась:
        - Говоришь, любишь? Ясное дело! Любишь и при этом гуляешь с другими? Любишь и потому даже не глядишь на меня, не целуешь и всякое такое? Вот такую любовь только лютому врагу и можно пожелать!
        Он все еще не отпускал меня, дышал тяжело, и лицо его потемнело.
        - Что у тебя за манера все выворачивать наизнанку? Как будто ты знать не знаешь, почему я не гляжу на тебя и не пристаю со всякими нежностями.  - Он так стиснул мою руку, словно собирался ее сломать.
        Мне стало больно, но псих мой прошел, я как-то вдруг почувствовала, что наступил самый что ни на есть момент истины.
        - И что же такое я знаю? Что-то не припомню никак. Расскажи мне, только поподробнее, пожалуйста, ничего не пропускай.
        - Издеваешься, да? Ну давай, давай! Только знай, что Катюху я тебе все равно не отдам, сколько бы ты ни изгалялась. Что, молчишь? Правильно, молчи. Да она ведь и не нужна тебе, она ведь чья дочь? Моя, урода и недоумка. Зачем тебе такая? Ты со своим любовником себе других настрогаешь, красивых и правильных…
        Тим, кажется, хотел еще что-то такое же умное добавить, но мне уже надоело. Я ударила его по руке, смогла освободить мои покрасневшие пальцы и подула на них.
        - Надо же, чуть пальцы мне не сломал, медведь,  - весело заявила я ему в лицо, очумевшее от ревности, бешенства и недоумения.
        Мне и в самом деле стало весело, невзирая на боль. Кое-что начало для меня проясняться в этой запутанной и глупейшей ситуации.
        - Я-то себя совсем одинокой считала, а оказывается, у меня любовник имеется. Может, подскажешь, кто именно? А заодно уж расскажи, чьих это ты сплетен наслушался, Наташкиных, что ль?
        - Да что ты ко мне пристала с этой Наташкой? Кому нужна эта сучка? А на сплетни не вали, ты, ты сама себя выдала.
        Я заморгала от его слов. Кто-то из нас точно сошел с ума. А что, если… Я ведь то и дело попадаю в какой-то другой совсем мир, может, я лунатик какой? Брожу ночами по улицам во сне, а он увидел и черт знает что подумал? С него ведь станется. Ишь какой ревнивец оказался, а я и не знала. Права была Федосья, давно мне пора поговорить с ним.
        - И как же я себя выдала? Говори, говори, не стесняйся.
        В ответ он только презрительно хмыкнул и повернулся уходить. Но теперь уж я за него двумя руками ухватилась.
        - Стоп, любезный мой! Сказав «А», и «Б» говорить надобно. Уж давай мы с тобой все сегодня друг другу выложим. Еще одного такого аттракциона мне не выдержать.  - И я с силой встряхнула его руку.
        - Ты чувствуешь себя такой уверенной, потому как спала, и не знаешь, что я все слышал, вот и хорохоришься. Но ты запоешь по-другому, потому что я и вправду собственными ушами слышал, как ты, заснув под моим боком, разомлевшая от моих ласк, звала своего любовника по имени, да как еще страстно звала!
        Он отцепился от меня, что не стоило ему никаких усилий, уселся на стул и сложил руки на груди.
        - Пожалуй, я и в самом деле погожу уходить, лучше посижу, послушаю, как ты будешь врать и выкручиваться. Только предупреждаю: все одно не поверю, что бы ты мне сейчас ни наплела.
        Я сначала очень удивилась, что весь сыр-бор из-за такой малости, потом задумалась.
        - Под твоим боком, говоришь? Стало быть, мы тогда еще вместе спали? Речь может идти только об этом проклятущем Валерке, чтоб его черти слопали! Он у меня один был до тебя, больше я ни с кем не спала. Правильно бабулька говорила, чтобы не связывалась я с ним. Да он-то что, тьфу, слова доброго не стоит, а вот ты-то хорош, просто уму непостижимо! Подумаешь, во сне я что-то там такое сказала, очень веское основание для ревности!
        Он ехидно скривился, однако я еще не все вылила, что накипело, к тому же память вдруг выдала размытую картинку давнего ночного кошмара.
        - Точно не помню, не то в начале марта, не то в самом конце зимы мне привиделся жуткий сон, будто этот гад Валерка опять затащил меня в пещеру и ладится забить дверь насовсем, а я из последних сил уговариваю его не делать этого. Теперь мне понятно, почему ты вдруг перестал спать со мной. Чего я только не передумала, но такое мне и в голову не могло прийти, детский сад, честное слово. Можешь не верить ни одному моему слову, меня это не колышет, это ты не мне не веришь, это ты в самого себя не веришь. В общем, справляйся сам со своими комплексами как хочешь, можешь считать себя уродом, недоумком или еще кем-нибудь похуже, но если еще хоть один-единственный раз заикнешься, что моя девочка некрасива, я тебя просто урою, понял?!
        Я подобрала с пола неразбившуюся тарелку и отправилась на кухню разогревать простывшую картошку с мясом. После такого взаимного допроса с пристрастием есть мне захотелось просто до ужаса.
        - Ты же все придумала, ты вот только что все придумала,  - поплелся за мной хвостом Тим.
        Я обернулась от плиты. На лице у него боролись подозрительность и горячее желание поверить мне - дикая, гремучая смесь.
        - Если у меня, как ты уверен, есть любовник, если я люблю другого, а на тебя мне начхать, то зачем мне все это придумывать, скажи на милость, а? Послала бы тебя к чертям собачьим, да и все, а я вместо этого все на разговор набиваюсь, отношения с тобой выясняю, как будто мне больше заняться нечем.
        Он дико глянул на меня, очевидно, такой оборот ему не приходил в голову.
        Я, конечно, тоже хороша, что душой кривить, пустила все на самотек, все жалела себя да грезила незнамо о чем. Много у меня промахов, и глупостей на уме тоже много всяких, да только о своих грехах я потом, на досуге подумаю. Не могла я уже больше ничего выяснять с ним, да и чего там выяснять, когда все яснее некуда? Два идиота сошлись в одну семью, теперь если один из нас не возьмется за ум, причем очень быстро, то вся наша семья прахом пойдет, и будет бедная моя Катюшка мучиться и страдать без отца. Мне это надо? Нет, мне надо, чтобы мой ребенок был счастлив, весел и защищен от тех подлых штучек, которые любит иногда выкидывать жизнь, вот что мне надо. С этими умными мыслями я убралась к себе в спальню, где развила бурную деятельность.
        Первым делом разобрала постель и уголок одеяла этак зазывно откинула. Потом все содрала с себя, накинула розовый почти прозрачный халатик, который Тим мне купил еще в самом начале нашей совместной жизни, а я только один раз его и надевала, уж больно он мне неприличным казался. Но сейчас в самый раз пригодится.
        Тим вперся, когда я безмятежно расчесывала перед зеркалом волосы на ночь, значит, правильно я рассчитала, что не удержится, обязательно придет, хотя бы для разговора. Есть! Полдела сделано.
        Тим начал говорить с порога, но запнулся. Уж не знаю, что больше его обескуражило - постель или халат. Я спиной к нему сидела, не видела жалко.
        И все же смущение он преодолел:
        - Допустим, что ты…
        «Да фиг тебе!  - решила я про себя, как только он вошел.  - Спальня не для разговоров дана».
        - Сдаюсь на милость победителя!  - подняла я обе руки, отчего халатик раскрылся. А Тим от такого моего нахальства поперхнулся на полуслове. Он настолько обалдел, что только и мог, что глазами лупать, а мне его смятение только смелости больше придало. Нисколько не стыдясь, я подошла вплотную и потянула его за свитер к себе. А когда он невольно нагнулся, прильнула поцелуем к его рту.
        «Все!  - подумала я.  - Кончилась наша затяжная война. Ты сам признался мне в любви, значит, теперь ты мой».
        Под теплым боком Тима я уснула очень быстро, но проспала недолго, меня вдруг пробрал озноб. Наверное, он все одеяло с меня стащил, медведь эдакий. Я пошарила рукой, не открывая глаз, но никакого одеяла не нащупала. Под руку попадалось что-то весьма странное, чего на моей постели быть уж никак не могло. Да еще этот знакомый размеренный звук. Открыла глаза в темноту и прислушалась. Капает что-то? Так, кажется, я знаю, что это за капли.
        Я сползла с каменного ложа, вполне уверенно ориентируясь, и пошла к выходу из пещеры. На редкость не вовремя я на этот раз сюда угодила. И почему опять в пещеру? Неужто по второму кругу все пошло? Господи, пошли мне терпения!
        Да, все так же: чернеющий зев пещеры, каменистая тропинка вниз, только колоколов что-то не слышно, да желтая трава растет густо, здесь явно разгар лета. Мне еще вон ту скалу надо обогнуть, чтобы увидеть крыши деревни. Чувствую, что-то я немного волнуюсь. Не успела еще обогнуть, как меня настигли звуки. Ого! Совсем это не маленькие колокольцы на шее у скотины, это звонко и радостно бьют в колокола на башнях. Только вот на каких? Никаких башен в селении нет и колоколен тоже, неужто уже успели построить?
        Обогнула я наконец скалу и застыла, открыв рот. Какая там деревня. Нет и в помине. Передо мной расстилался город - небольшой, правда, но деревней его уж никак не назовешь. Город был совсем сказочным, очень красивым, с множеством двух- и трехэтажных домиков с остроконечными шпилями на крышах. Черепица сверкала на солнце, колокола все звонили, вызывая радостный отклик в душе, а в светлом, ласковом небе носились, трепеща крылышками, стаи вполне обыкновенных птиц.
        Опомнившись, что так и стою с открытым ртом, я тихонько засмеялась и стала торопливо спускаться по тропинке. Не успела дойти нескольких метров до крайнего дома, как оттуда вышла маленькая полная женщина в пышной черной юбке, красном с вышивкой переднике и белом чепчике. Ее лицо мне было незнакомо, нет, я никогда его не видела и не знала, кто это. Тем не менее женщина махала мне рукой и улыбалась.
        - Вот, наконец, и ты! Идем же скорее, все собрались, ждут только тебя.
        - Меня?! Меня все ждут? А зачем?  - пролепетала я.
        Женщина покрутила головой и засмеялась так весело, будто услышала удачную шутку.
        - Так без тебя же праздник не может начаться, раз он в честь тебя устроен!
        Она повернулась и бросилась бежать, махнув, чтобы я поспешала за ней. Видимо, хотела предупредить, что я уже на подходе.
        «Что же здесь такое происходит?  - развеселилась и я, пускаясь за ней вприпрыжку.  - Не иначе как чудеса какие-то, но чудеса веселые».
        Пробежала две пустые улицы, никого не встретив, видно, и вправду весь город собрался в одно место. Мне уже не только звон колоколов, но и выкрики невидимого пока народа стали слышны, и даже детский смех. Должно быть, уже близко. Пожалуй, вон тот угол обогнуть, и все станет видно. Я заторопилась изо всех сил, уж очень мне любопытно было. Как это я не увидела вовремя низко висящую вывеску булочной, сделанную в виде огромного кренделя? На полном бегу, врезавшись в нее головой, я присоединила звон в голове к колокольному победному звону.
        Голова болела уже не так сильно, но звон в ушах еще стоял. Кажется, это и не звон вовсе, а свист. Что-то знакомое до боли. Может, чайник на плите закипает? Немного похоже, но он не так пыхтит. Пыхтит?! Я мгновенно распахнула глаза. Рядом лежал Тим и тихонечко посвистывал носом во сне.
        Жаль, конечно, что я так и не увидела городского праздника в мою честь и, скорее всего, такого шанса у меня в жизни больше не будет. Ладно, переживу, что ж теперь? Зато у меня свой, домашний праздник будет, и хотелось бы надеяться, что он у меня будет долгоиграющим, и уж совсем хорошо, если мне удастся растянуть этот праздник на всю жизнь. Я представила себе, насколько нелегко мне будет поддерживать его. Но ведь и маленькие жители не так просто пришли к своему празднику, я же помню их скудный быт, не слишком дружелюбные отношения. Почему-то мне казалось, что этот прекрасный сказочный городок я видела последний раз. С большим смыслом он мне привиделся - это намек, что мне предстоит большая работа по наведению реальной, отнюдь не сказочной красоты. А если учесть довольно тяжелый характер Тима, мое ослиное упрямство, а подчас и махровую глупость, то далеко не всегда на нашей улице будет праздник. Но ведь будет же? Будет! А там, глядишь, и Катюшка подрастет, поможет маме с папой понять друг друга. Дети чаще взрослых бывают правы, они мудрые.
        И еще какая-то интересная мысль у меня мелькнула, вот только не помню какая. Ага, хорошо бы еще одного ребенка родить. Не сейчас, конечно, а, скажем, годика через два. И будет просто чудесно, если родится мальчик.
        Я засмеялась, настолько эта мысль показалась мне простой и хорошей, но, кажется, это было уже во сне, потому что навстречу мне шла Катюшка в сарафанчике с крылышками и пестрой панамке. В руке у нее покачивалась маленькая круглая корзинка, наполненная клубникой, а за другую ее руку цеплялся совсем маленький мальчишка, едва научившийся ходить, но уже загорелый и в одних трусах. Глаза и улыбка у обоих детей были папины.