Кабы я был царем… Саша Чёрный
Солдатские сказки
«Встал бы утречком, умылся, чаю с бубличком напился, кликнул бы нашего фельдфебеля:
- Здорово, Ипатыч. Чай пил?
- Так точно, ваше величество. Какой же русский человек утром чаю не пьет?
- Асолдаты пили?..»
Саша Чёрный
Кабы я был царем…
Встал бы утречком, умылся, чаю с бубличком напился, кликнул бы нашего фельдфебеля:
- Здорово, Ипатыч. Чай пил?
- Так точно, ваше величество. Какой же русский человек утром чаю не пьет?
- Асолдаты пили?
- Никак нет. По раскладке в армейских частях натурального чайного довольствия не полагается.
- Вишь ты, Ипатыч. Аони, поди, тоже не венгерцы. Русские, не хуже тебя. Отдай чичас через старшего писаря приказ, чтобы кажному солдату утром-вечером чаю полную миску выдавали, хочь залейся. Исахару по четыре куска.
- Ипо одному хватит, ваше величество. Солдат и вприкуску попьет. Ато вся армия в день пуда четыре схряпает, - расход-то какой!
- Эх ты, барабан пузатый. Тебе с ротного котла не то что внакладку, и на варенье с приплодом твоим хватает. Асолдатские куски на весах прикидываешь? Сею ж минуту распорядись, чтоб парадный мой золотой портсигар в империалы перелить, - на чай-сахар солдатам, поди, на год хватит. Яв случае надобности и из серебряного покурю.
- Как же, ваше величество, возможно! Ежели к вам шах персидский в гости приедет, - у него портсигар весь червонного золота, алмаз на алмазе, а у вас простого серебра. Несоответственно выйдет.
- Не бубни, Ипатыч. Фазана, поди, видал: зад у него да хвост золотистый, аж солнце перешибает, а что он против русского серого орла может? Ась?
* * *
Ополдень ко мне адъютант с докладом заявляется. Кого чином повысить, кого в отставку, какому полку шефские вензеля за отлично-усердную службу презентовать.
- Ну, это дело не важное. Не горит. Морсу, ваше скородие, не угодно ли?
- Покорнейше благодарим.
- А вы стульчик возьмите. Яхочь и царь, однако обхождения простого… Хочу я, ваше скородие, распоряжение по всем войскам сделать, чтоб солдат под гребенку до голого места не стригли. Пущай кажный с фантазией себе прически делает, кому что по вкусу.
- Да ведь по уставу, ваше величество, не полагается. Другой себе такой дикий чуб отпустит, что всю линию строя испортит…
- Аты мне уставом глаза не коли. Как захочу, так устав твой и поверну. Завидно тебе, что ли? Сам небось паклю себе взбил, девушкам на погибель… Опять же казаки во какие чубы носят, однако ж империи от этого никакого убытка.
- Так то ж кавалерия, ваше величество. Казакам для форсу начес полагается. Для устрашения супротивника…
- Апехота, по-твоему, шиш собачий, что ли? Не перечь, а то прикажу тебя самого под нулевой номер обкорнать, вот тогда, сокол, и поговоришь…
Насупился мой адъютант, морсу не допил, вон вылетел. Ну что ж… Ужели я, царь, у адъютанта на поводу ходить буду?..
* * *
Только я его сбыл, в дверь специальный зауряд-военный чиновник вкатывается.
- Эстафета от шведского короля. Хочет он свою племянницу, природную принцессу, к вашему величеству в гости прислать. Как она себя во всей форме в девицах сохранивши, а вы человек холостой, желает король, надо полагать, вас на брак подбить. Ему лестно, да и нам не зазорно… Хочь мы шведов и били, однако ж держава не последняя.
- Пошли, - говорю, - ты шведского короля на легком катере к шведской матери… Ежели мне в голову вступит, на своей, русской, женюсь. Шведки ихние из себя голенастые, - разве с нашей пшеничной сравнить!
- Никак, ваше величество, невозможно. Министры вам воспретят. Потому им желательно по ходу политики со Швецией марьяжный интерес вести…
- Звание, - говорю, - у тебя полуофицерское, а в голове у тебя тараканы портянку сосут. Мои министры пущай хочь на венгерских козах женятся, а я патреот. Что ты мне политикой козыряешь? Сам-то небось на русской женат?
- Так точно. На Авдотье Кузьминишне. Дамочка из себя оченно авантажная.
- Ну вот видишь… Асам ко мне с эстафетой суешься. Разжалую вот тебя в первобытное состояние, - и следа от тебя не останется…
- Аможет, ваше величество, шведскую-то хочь для просмотрения пригласить? Чай, не слиняет? Не контракт же с ней заключать с одного маху… Авдруг она из себя антрекот с изюмом? На сливках вскормлена, обхождение специальное - одним словом, прынцесса.
- Дадено, видно, тебе в ручку. Да как же я с ней без языка легкий любовный разговор вести буду?
- Переводчика к вам, ваше величество, из генералов приставят.
- Ну вот, братец, сразу и видать, что, окромя чернильницы да Авдотьи Кузьминишны, ты ни к одному женскому предмету и не прикасался. Какой в таких делах переводчик? Как же это я на гармонии через чужие руки играть буду… Проваливай к псам… Житья от вас царю нету. Ступай на конский завод, там и распоряжайся, - а я когда хочу, на ком хочу и сам обженюсь…
До того он меня, братцы, разбередил, что цельную бутылку мадеры я один без закуски выцедил, дверь на крючок замкнул, под царским балдахином распростерся и до самого обеда, как бугай, провалялся.
* * *
Просыпаюсь. Чего, думаю, закусить-выпить? Аты у меня, стало быть, Сидорчук, в денщиках. Чего ж ты, дурак, заржал? Не в фельдмаршалы же тебя, вахлака, сразу определять.
- Эй, - кричу, - Сидорчук! Индюшка у нас со вчерашнего дня осталась?
- Так точно, ваше величество… Лапки я, действительно, сгрыз, а около гузка еще сладкого мяса наскрести можно.
- Тащи сюды. Экой ты до лапок интересующийся. Да рябиновой новый штоф откупори. Садись супротив, хватим по лампадке. Спешить в летнее время некуда.
- Как же я, ваше величество, при вашей должности выпивать с вами буду? Сокол когда пьет - мелкие пташки за кустами трепещут.
- А я тебе повелеваю. Все, брат, теперь в моей власти. Сегодня ты денщик, а завтра, захочу, - хоть в бабы тебя произведу.
- Покорнейше благодарим.
- Само собой - лохань ты свою чичас настежь и мало что не с рюмкой рябиновую заглотал.
Выпили мы по второй. Две сестры милосердия над нами веерами для температуры машут.
- Что ж, Ваня, - спрашиваю я тебя. - Теперь я царь, пользуйся. Отчего ж для землячка не постараться. Только ты не очень загибай, линию свою помнить надо.
- Да вот, ваше величество, - отделенный, ефрейтор Барсуков, оченно уж себе дозволяет. Вчерась я бляху на поясе не до жару заворонил, так он меня бляхой, извините, в скулу.
- Своротил?
- Никак нет. Язавсегда назад поддаюсь. Да обидно уж очень - давно ли его самого хлестали…
- Ладно. Барсуков, говоришь. Назначаю я его при тебе в денщиках состоять. Вот и отыграешься… Чего регочешь-то? Шиш какой твой отделенный. Захочу, хочь в водовозную бочку его запрягу, ежели он моих солдат почем зря бляхой потчует.
Охватили мы с тобой штоф. Генералы в дежурной комнате покашливают. Да мне куды ж спешить? - чай, все с кляузами, друг под дружку подкапываются. Глянул я в фортку - а на дворе все та же хреновина: солдатики с разгону чучелу колют.
- Эй! - кричу. - Отставить. Будет вам, черти, соломенную кровь проливать. Распускаю всех на три дня, три ночи… Кажному по рублю, а кто из моей губернии, - четвертак прибавлю… Вали в город. Только чтоб без безобразиев: кто упьется, веди себя честно, - в одну сторону качнись, в другую поправься.
Рота, само собой, довольна. Сгрудились земляки под окошком, морды красные, орут, аж дворец золотой трясется:
- Покорнейше благодарим, ваше величество! Ауже насчет поведения, будьте покойны, - не подгадим… Только позвольте доложить, нельзя ли всем по рублю с четвертаком, а то обидно. Чай, и прочие губернии не хуже твоей…
Вышел я на малахитовый балкон, с ласковостью отвечаю:
- Пес с вами. Мне четвертаков не жалко, сколько захочу, столько и начеканю.
Грохнули землячки, аж железо на крыше загудело:
- Уррра!.. Сейчас тебя, ваше величество, качать придем.
- Нельзя, братцы, должность моя не позволяет… Смирно! Водну шеренгу стройся. На первый и второй рассчитайсь. Какой там хлюст на правом фланге разговаривает? Я тебе поговорю! Ряды вздвой! Отставить. Чище делай!.. Сидорчук, вали с ротой за старшего. Вслучае чего я тебе голову отвинчу… Спасибо, орлы, за службу! Сбогом!.. Ать-два, ать-два… Дай ножку!..
Упарился я, в кабинет свой взошел. Сестер с веерами к лысой матери отпустил, - тоже и их, поди, женихи в городском саду дожидаются.
Вышел я к генералам, за ручку поздоровался:
- Эк вы, ваши превосходительства, бумаг нанесли, все на нашу солдатскую голову. Ведь вот турки без канцелярии живут, а войско у них знаменитое… На три дня вас распускаю, авось государство не треснет.
Генерал-майорам по два рубля раздал, генерал-лейтенантам - по трешке. Полным генералам, старичкам малокровным, - ни полушки: не пьют, не курят, барышню встретят, - губу на локоть, слюнка по сапогам. Футляр парадный, а скрипка без струн. Куды таким деньги?
- Валите, ваши превосходительства, а я опять сосну. Рябиновая водка нежная. Простой штоф раздавивши, «соловья-пташечку» петь заставил… Атеперь ничего. Счастливо оставаться.
* * *
Кзакату очухался. Изжога у меня, не приведи бог, - будто негашеной извести нажрался. В баню, что ль, сходить, либо для перебоя чувств цымлянского выпить? Однако ж сам себя и осадил: главные законы, думаю, писать надо, а цымлянское от нас не уйдет. Министры, - им что, абы жалованье получать да царю что ни попало подсовывать. Один, скажем, на своем посту находясь, на голой ладони волос бреет, другой, на его должность заступивши, - на той же ладони волос сеет. Только и разницы. А я что ж? Печать к пустой бочке, что ли?
Сел я за столик. Задумался. Перво-наперво, как я человек военный, об войске подумал. Срок службы решил вдвое урезать. Вчетыре года перебежкам да бегу на месте и верблюда обучить можно, - а русский солдат не идеот вяленый, и двух лет ему с горбушкой хватит… Пусть за сбавку службы население пополняют да землю пашут, чем зря казенными подметками хлопать.
Кавалерию, особливо легкую, - мыльное войско, - начисто срежу… Только пыль от них да горничные пухнут. Однако ж, для царских парадов, по случаю приезда афганских прынцев, чтоб плац расцветить, - три легкоженских гусарских полка сформирую. Баба к лошади в линию фигуры вполне подходит, тыл у нее крутой… А ежели по всем швам бляшки да шнурочки, очень ей это соответствует. На войну брать их не буду, - по всему фронту пойдут крутить, ни один солдат в окопах не усидит.
Морячкам тоже фитилек вставлю: год во флоте, год в армейской пехоте. Чтоб, ежели придется, вровень с нами страдали. Ато ленточки пораспустили, штаны с начесом, порция усиленная… Война грянет, - он кой-когда, пес, по пустой воде выпалит, а у нас, сухопутных, что ни день - полный урон…
Летчикам - первое место. Серебром обложу, золотом прикрою. В строю кажный гунявый - герой, - не откажешься. Аон в одиночку на стальном жуке в неизвестном направлении орудует. Облака да бог, - сам бы Скобелев призадумался.
Насчет фельдфебелей по всем частям приказ отдам: чтобы, когда по ротным школам солдаты над грамотой преют, они бы, жеребцы стоялые, нижних чинов за ухи не тянули. Вольноопределяющий только по картон-буквам слогам обучит, а фельдфебель за ухо: «Тяни, сукин кот, гласную букву, чтоб гласно выходило!..» Этак и ушей не хватит. Ичтобы библиотечки ротные везде заведены были. Для чего ж и грамота, ежели в шкапчике, окромя уставчика внутренней службы да жития преподобной Анфисы-девы, - ни боба. Что ж это за модель: печку завели, а топить воспрещается.
Опять же насчет солдатских жен… Я, скажем, холостой, сердце у меня вакантное. Адругой, женатый, наплачется. Он тут прыжки да плавное на носках приседание делает, царскую службу несет, а жена евонная в деревне рассусоливает. То семинарист к батюшке на легкие каникулы припрет, - к кому ж ему, как не к солдатке, припаяться? Сладкая водочка да стручки, - в рощу пойдут комаров считать, - ан глянь, ей теплым ветром и надуло. Снохачи тоже попадаются лакомые: днем поплавок в ланпадке поправляет, а ночью к рыбке по стенке подбирается. Альбо в город которая сама подастся в черные куфарки, - кто мимо ни пройдет, норовит ее за подол: почем аршин ситца? Как горох при дороге…
Занятие это, ребята, я форменно прекращу. Всех солдаток по уездам велю в одну фатеру сбить, правильных старушек к ним, на манер старших, приставлю. Шей, стряпай, дите свое качай, полный паек им всем от казны. Солдаты ихние в побывку раз в полгода заявляются. Честь честью. Акакая против закона выверт сделает, в гречку прыгнет, - в специальный монастырь ее на усмирение откомандировать, чтоб солдатских чистых щей дегтем не забеливала…
Вротах прикажу для легкости прохождения службы всем желающим балалайки выдать либо гармонии, что кому по скусу. Освещение удвою, что ж после поверки утопленниками по темным койкам сидеть… Дисциплина дисциплиной, а час в сутки и дятлы веселятся. По булке с маком кажному предоставлю, ужели в России пшеницы для нижних чинов не хватит?.. Струнки бренчат, чаек кишки греет, кто грамоте горазд - сонник читает, кто земляку на койке салазки загибает. Унтера в стороне за своим чайничком сидят, глазами зыркают, - а насчет замечаниев ни-ни… Потому час не ихний.
Апо праздникам я сам все роты самолично обойду. Да чтоб не тянулись, - смотри у меня! Поздоровкались - и будет. Понанесут мои лакеи и жареного и пареного, корзин со сто. За провизией не постою, - не таковский… Барышень городских пригласим, - Сидорчук у нас мастак… Да как грянем в шесть гармоний кудрявую польку, - аж до офицерского собрания докатится. «Ти-ли, ти-ли, черта брили, завивали хохолок…»
Жалованье вам всем, само собой, утрою. На полтинник в месяц и мышь не разгуляется. Солдат, хочь и нижний чин, чай, из того же ребра сделан. Выпить да покурить и ему хочется, да и мылом-резедой в праздник умыться всякому антиресно. Ворлянку опять же на пуговку от штанов не сыграешь…
Да еще вот. Ежели под ружье солдата ставят, полную выкладку на него навьючивают, - чтобы у чистого крыльца его на потеху фельдфебельским дочкам не выставляли! Ана задворках. Чтоб тихо-мирно он наказание отбыл, чтоб в душу ему помету не подсыпали… Обязательно приказание отдам.
Апо гражданской части уж я, братцы, и не знаю… Созову разных сословий старичков, - умственные из них попадаются. Так, мол, и так, отцы… Государство наше, поди, поболее Турции, а живем кисло. Голова в золоте, тело в коросте. Дворцы да парады, кумпола блестят, в тиатрах арфянки гремят, гостиные дворы финиками-пряниками завалены, - а у нас в деревне кругом шестнадцать. Леший в дырявом лапте катается, сороковкой погоняет, онучей слезы вытирает… Афганскому прынцу пирожок на золотом блюде показываем, а начинка тараканья. Яцарь, мне это досадно. Ежели надо, жалованье мне урежьте, я из солдатского котла попитаюсь, - только полный порядок наведите.
Да засажу я их, чертей-старичков, в отдельный дворец, - пей-ешь, хочь пуговки напрочь, - а кругом строгий караул поставлю. До той поры их, иродов сивоусых, не выпущу, пока до настоящей точки не дойдут… Аль у нас в России золота под землей не хватит, аль реки наши осокой заросли, али земля наша каменная, али народ русский в поле обсевок? Почему ж эдакую прорву лет из решета в сито переливаем, а так до правильной жизни и не достигли?
* * *
Обдумал я все главные дела, ан тут и ночь накатила. Дежурные сестры перину взбили, горностаевое одеяльце отвернули:
- Пожалуйте, ваше величество. Простым солдатам редька с квасом снится, а вам пущай рябчик в сметане. Счастливо оставаться. Завтра чуть свет щиколаду мы вам миску принесем да сала полфунта. Рубашка ночная у вас под подушкой, потому цари в дневной не спят.
Фукнули они за дверь. Один я, как клоп, на одеяле остался. Тоска-скука меня распирает. Спать не хотится, - днем я нахрапелся, аж глаза набрякли. Под окном почетный караул: друг на дружку два гренадера буркулы лупят, - грудь колесом, усы шваброй. Дежурный поручик на тихих носках взад-вперед перепархивает. Паркет блестит… По всем углам пачками свечи горят, - чисто, как на панихиде. То ли я царь, то ли скворец в клетке…
Хлопнул я в ладони, - из задней дверки денщик Сидорчук появляется, сам, стерва, жует чтой-то. До царской куфни дорвался.
- Пойди в роту. Отдай чичас приказание, чтоб койку мою сюда приволокли. А энта бабья мякоть мне без надобности.
Горностай за хвост на пол сдернул, перинку носком поддал.
- Неудобно, ваше величество. Фельдфебель и тот на мягком спит. Апри вашей должности…
- Ты что ж это, присягу забыл? Без рассуждениев! Как двину тебя по мордовской волости, так до самой роты и докатишься. Шарика с собой прихвати, развлекусь хочь с собачкой…
- Да как же, ваше величество, возможно? Разве ж дежурный поручик простого ротного пса пропустит?
- Ая тебе свой перстень дам. Покажешь, - так и кобылу пропустит.
Через пять минут, слышу, волокут мою койку. Шарик, обормот, так козлом с радости на часовых и сигает. Вскочил в опочивальню да меня в губы. Эх ты, собачка, друг закадычный!
Расклали солдатики койку, - Курослеп да Соленый, нашего взвода. Столбами вытянулись, глазами меня так и едят.
- Садись, - говорю, - ребята. Чего там. Чичас нам Сидорчук белую головку откупорит. Востатний раз с вами выпью. Садись, не бойся. Явам повелеваю.
Только это мы расположились, - Сидорчук нам моментальную закусочку соорудил, - сало поджарил, так на сковороде и скворчит… Глядь, из-за двери рука в галунах просовывается, пакет подает.
- Что такое?! Ни днем, ни ночью царю от вас передышки нет. Видишь, люди закусывают. Положь пакет на ларь в передней, авось не примерзнет.
Однако за рукой сам курьер так лапшой в щель и тянется.
- Спешно, секретно, в собственные руки, - прочитайте от скуки. Расписание занятий вашему величеству на завтрашний день.
Принял я бумагу, водку с досады пробкой заткнул, чтоб градус не выдыхался. Курьеру на чай гривенник дал, - человек подначальный: хочь бешеную собаку ему за обшлаг сунь, - обязан доставить.
Вскрыл я конверт, а там скоропишущей машинкой цельная колбаса отбита, лопатой не проворотишь:
«Всемь утра - в манеж гусарскую фигурную езду смотреть; ввосемь - дагестанскому шаху тяжелую антиллерию показывать; вдевять - юнкарей с производством поздравлять; вдесять - со старым конвоем прощаться; водиннадцать - свежий конвой принимать; вдвенадцать - нового образца пограничной стражи пуговки утверждать; вчас - с дворцовым министром расход проверять; вдва - подводный крейсер спускать; втри - греческого короля племяннику ленту подносить…»
Да два парада гвардейских, да один армейский, да вечером бал, - бык с елки упал! - Турецкий посол за моего конвойного есаула троюродную внучку отдает… Анчутка вас задави! Дале я и читать не стал. Дрожки без колес, в оглоблях пес, - вертись, как юла, вкруг овсяного кола…
Подошел я к царскому телефону, шарманку повертел, снова зауряд-чиновника вызвал:
- Дзынь-дзынь. Царь говорит. Реестр я ихний получил, бабку их под каблук… Ачто мне будет, ежели я наряда энтого не исполню?
- Никак невозможно, ваше величество. Солнце цельный день по небу бродит, тоже много чего зря освещает. Не откажешься.
- Да когда ж при таком расписании я настоящее исполнять буду?
Слышу я, усмехается он, стрекулист, по проволоке, шершавым голосом с почтительностью отвечает:
- А может, энто по реестру - настоящее и есть? По всем странам один прейскурант. Поперек койки, ваше величество, не ложись, - а то ножки замлеют…
Плюнул я в трубку, к землякам отошел:
- Ну что ж, землячки, выпьем… Пошлины взяты, товар утонул. Дело энто еще обмозговать надо.
Скука-тоска меня распирает, - аж сало горчит… Допили мы сороковку, не пропадать же царскому добру. Походил я по ковру, жука майского, что сдуру в царскую опочивальню залетел, в окно выпустил… Ан тут меня и осенило:
- Тащи, ребята, койку обратно. Простите, что зря потревожил.
«Что ж, - думаю, - власть моя еще при мне. Не все карты биты, один козырь остался. Авось отыграюсь…»
Сел за столик да и стал приказ писать: самого себя в рядовые приказал разжаловать, да в свою роту тую ж минуту откомандировать. Аза беспокойство повелел себе из царского сундука сапоги на ранту выдать. Исразу ж, братцы, точно утюг отрыгнул, - легко мне стало прямо до невозможности…
Вот, можно сказать, и поцарствовал. Как у нас говорится: нашел леший клобук, а взять убоялся…
|
