С колокольчиком Саша Чёрный
        Солдатские сказки
        «Папашу моего в нашем округе кажный козел знает: лабаз у него на выгоне, супротив больницы, первеющий на селе. Крыша с накатцем, гремучего железа. Вбочке кот сибирский на пшене преет, - чистая попадья. Чуть праздник, - в хороводе королевича вертят, - беспременно все у нас рожки да подсолнухи берут…»

        Саша Чёрный
        Сколокольчиком
        Папашу моего в нашем округе кажный козел знает: лабаз у него на выгоне, супротив больницы, первеющий на селе. Крыша с накатцем, гремучего железа. Вбочке кот сибирский на пшене преет, - чистая попадья. Чуть праздник, - в хороводе королевича вертят, - беспременно все у нас рожки да подсолнухи берут.
        По делам прилучится куда папаше смотаться, не то чтобы в телеге об грядку зад бил, мыша пузастого кнутовищем настегивал, - выезжал пофорсистее нашего батальонного. Таратаечка лаковая, передок расписной, - дуга в елочках, серый конек - вдоль спины желобок, хвост двухаршинный, селезенка с пружиной… Сиди да держись, чтобы армяк из-под облучка не ушел… Кати, поерзывай да вожжи подергивай. Колокольчик под дугой, будто голубь пьяненький, так и зайдется. Самбицией папаша ездил, не то чтобы как…
        Покатил он как-то в уездный город соль-сахар закупать. Пыль пылит, колесо шипит, колокольчик захлебывается. Только в городок вплыл, ан тут на первом повороте у исправникова дома и заколодило. Ставни настежь, новый исправник, - бобровые подусники, глаза пупками, - до половины в окно высунулся, гремит-кричит:
        - Стой! Язви твою душу… Аль ты, мужицкое твое гузно, не слышал, что я простого звания людям форменно воспретил по городу с колокольчиками раскатывать? Подвернуть ему струмент!.. На первый раз прощаю, на второй - самого в оглобли запрягу…
        Выскочил тут стражник, холуйская косточка, колокольчик за язычок к кольцу привертел, - смолкла пташка. Обидно стало родителю, аж коня на задние ноги посадил. Да что тут скажешь: поев крапивки, поскреби в загривке… Маленький начальник страшней сатаны. Повернул он с досады таратайку, ну ее, соль-сахар, к темной матери, - взгрел коня, вынесся за околицу… Скажи на милость! Что ж, папаша мой, Губарев, патенту за лабаз не платит, пар у него свинячий заместо души, зад у него липовый, что ли, чтобы он не смел по городу с легким колокольчиком проехать? Чай, и в Питере закону такого нету, - хочь соборный колокол к дуге подвяжи, ежели капитал тебе дозволяет…
        Летит папаша по столбовой дороге, коня шпандорит, направление к станции держит. Про село свое и думать забыл, до того его амбиция распирает. Докатил до водокачки, вожжи работнику бросил.
        - Вертайся, Сема, домой! Лабаз на три дня замкнешь, пока я в Питер, туда-сюда, смахаю. Удавлюсь, а не поддамся.

* * *
        Навернула машина на колеса, сколько ей верст до Питера полагается, - и стоп. Вышел родитель из вагона, бороду рукой обмел, да так, не пивши, не евши, к военному министру и попер. Дорогу не по вехам искать: прямо от вокзалу разворот до Главного штабу идет, пьяный не собьется.
        Взошел он в прихожую, старший городовой, - медали от плеча к плечу так и прыщут, - спрашивает:
        - Эй, любезный, чего надоть? Счерного хода бы пер, а сюда одни господа достигают. Фамилия твоя как?
        - Губарев, братец. Квоенному министру по личному делу. Доложи-ка, почтенный.
        - Гу-ба-рев?! Не сынок ли ваш в пятой роте Галицкого полка изволит служить? Знак за отличную стрельбу имеет?
        - Он самый. Стало быть, о нем и в Питере известно?
        - Как же-с, помилуйте. Ах ты, господи…
        Бросил тут городовой и пост свой, веничком папашу почистил, да голопом за адъютантом, адъютант за флигель-адъютантом. Повели моего родителя под локти, будто сдобного архиерея, к самому министру. Генералы, которые в очереди дожидалися, только с досады отворачиваются.
        Министр, жидкий старичок в густых эполетах, сам навстречу двери распахивает:
        - Губарев?! Слегким вас приездом… Как же, как же, слыхали. Сынок ваш, можно сказать, по параллельным брусьям первый, по словесности первый, запевало знаменитый, знак за отличную стрельбу имеет… Вкреслице не угодно ли… Да, может, вы с дороги, с устатку, не перекусите ли чего, пока до разговора дойдем?
        Отчего же моему папаше и не перекусить. Харч генеральский, да в дороге он с амбицией, не пивши, не евши, аппетит-то нагулял.
        Затрезвонил тут генерал во все кнопки, - денщику самовар заказал, - поворачивайся! Генеральша с закусками вкатывается.
        - Ах, ах! Какого бог гостя послал! Супруга ваша в добром ли здоровьице? Ножки у нее все затекают, слыхала. Бычок ваш, черненький, поди, совсем в возраст вошел? Сынок-то ваш все отличается… Скоро, поди, в ефрейтора его произведут, - отделенным назначат…
        Известно, женщина интересуется.
        Дочка генеральская тут, про сынка услыхавши - про меня то есть, - из-за портьерки хрящики высунула, - сухопарая, питерская жилка:
        - Ах, мамаша! Не прихватили ли они солдатика энтого фотографию? Очинно интересно. Сказывали - чистый шантрет, рост гвардейский, взгляд злодейский… Петрушей зовут…
        Ну, генерал тут на них зыкнул, бабий ихний департамент за дверь выставил.
        Выпил он с родителем чашек по пяти с кизилевым вареньем, чашки перевернули, генерал и говорит:
        - Вали, Губарев! Вчем твоя до меня надобность? Кому же и услужить, как не тебе, голубю. По сыну и отцу честь.
        Папаша ему доподлинно про исправника да про колокольчик и доложил. Разбульонился тут генерал, не знает, в какую кнопку и звонить…
        - Ах он, воевода дырявый! Да что ж он - о двух головах? Тебе, Губареву, да колокольчики воспрещать?.. Который сына такого произвел, пятой роты Галицкого полка, Петра Губарева?.. По всей империи из всех солдат первый. Обдумай сам, гордый старик, - как исправника порешишь, так и будет. Хочь с места его долой, хочь в женский монастырь на покаяние. Воля твоя.
        Папаша, конечно, бороду надвое распустил, солидным голосом выражает:
        - Мы, ваше превосходительство, не черкесы какие. Без молитвы и комара не убьем. Пусть он, ерыкала, на своем месте сидит. Только желаю я бумагу от вас получить форменную насчет колокольчика. Чтобы права свои определить. Ато он мне завтра, серого звания человеку, и чихать воспретит, как я мимо его дома проезжаю.
        - Ладно, не воспретит. Как бы сам не расчихался.
        Кликнул генерал старшего писаря, настрочил папаше орленую бумагу: хочь по всей империи с бубенцами раскатывай, не то что по своему уезду.
        Папаша полой усы обтер, крест-накрест с генералом почмокался, да на ухо ему кой-чего и сказал: «приписку, мол, на обороте такую и такую нельзя ли сделать по энтому самому делу?»
        Усмехнулся военный министр, однако перечить не стал, - приписал. Выдали тут родителю обратный билет по первому классу, генеральша холодных каклет на дорогу выслала да мне шелковый платочек.

* * *
        Доехал папаша благополучно. Из первого класса на своей станции с узелком вышел, - борода вперед, живот гоголем, - начальник в красной фуражке так глаза и вылупил. Не иначе, как Губарев подряд в Питере взял: на всю аглицкую нацию мятные пряники поставлять. Однако ж экипажа на мягких рессорах ему не подано…
        Зашкандыбал старый хрен в свое село. Пташки поют, телеграфная проволока гудет, а папаше наплевать. Отмахал пять верст, достиг до своей резиденции. Мамаша колобком с крыльца скатывается: ах да ох! Дакуда же ты, орел, запропастился? Да чайку, соколик, не соизволишь ли? Да баньку, голубчик, не истопить ли?
        Отстранил он мамашу категорически, - кака тут баня… Одно у него в думке: как бы ему скорей исправника выпарить, - а сам-то успеет.
        Приказал работнику в тую же минуту Серого запрягать. Сам в лабаз взошел, выбрал два бубенца - глухаря, которые побасистее, да к дуге их по бокам колокольчика и прикрутил. Для перебойного рокота, для густой политуры…
        Покатил в уезд. Работник рядом на облучке кишки подобрал, удивляется: в игумны, что ли, хозяина произвели, - экое дело он затеял. Однако молчит. Потому мой папаша поведения короткого - чуть на него не потрафишь, такую тебе выволочку задаст, что и фельдфебеля родной матерью назовешь.
        Подъезжает он к городку, - бубенцы скворчат, колокольчик подзыкивает. Серый наш так пухом и стелется. Влетел с перезвоном в улочку, перед исправничьим домом чуть попридержался. Трах, - ставни настежь, - его скородие в архалуке весь фасад на улицу выставил, баки по ветру, глаза пьявками, клюквой весь так и залился.
        - Стой! Трах-тах-тарарах… Ты что ж, шило тебе в глаза, гвоздь в душу, нож в печень, - с тройным звоном ездишь? Над начальником каланчу строишь? Приказаний не исполняешь? Эй, стражник!
        Не успел служивый холуек штанцы подтянуть, из сарая выскочить, ан родитель мой к самой оконнице подкатил да исправнику в баки орленую бумагу и сунул:
        - Не шуми, роща, - дубраву разбудишь… Теперь захочу, хочь Серому весь хвост бубенцами изукрашу. Читай, ваше скородие!
        Глянул исправник в бумагу, архалук запахнул да кота любимого, который с подоконника лапкой его теребил, так о пол и шваркнул. На ком боле злость сорвать…
        Апапаша, умильный старик, тут пару и поддал:
        - Переверни, господин, бумагу-то. Там для тебя самый смак-то и обозначен.
        Обернул исправник папашин патент, а там и прописано - хвост Фоме залупили да репей прицепили:
        «Исправнику имярек за то, что папашу рядового Губарева, пятой роты Галицкого полка, занапрасно изобидел, - форменно воспрещается с колокольцами по своему городу-уезду раскатывать. Езжай, сукин кот, вглухую».
        Съел он блин, даже и в маслице не омакнувши. Как у нас, братцы, говорится: приданое на грядке, а увечье на спине…
        Засвистал папаша, покатил с громом-звоном соль-сахар закупать. Население из окон смотрит, рты настежь, собачки из подворотен, - уши торчком, - удивляются, городовые-стражники в затылках скребут… Апапаше с высокого облучка наплевать. Ишь, как колокольчик наяривает:
        «Трень-брень, телепень, на нос валенку надень…»