Роджер Желязны

        ПРОИЗВЕДЕНИЕ НЕОБЫКНОВЕННОЙ КРАСОТЫ

        [= Ужасающая красота]

        (пер. И. Павловский)

        Как же зрители, в такое мгновение, как сейчас, похожи на богов Эпикура! Бессильные изменить ход событий, но знающие сюжет лучше, чем персонажи, они могли бы вскочить и крикнуть: "Не делайте этого!" - но Эдип все равно ослепит себя, и петля, затянувшаяся поверх пурпурных одежд Иокасты, неотвратимо остановит ее дыхание.
        Впрочем, никто из них и не собирается вскакивать. Их не проведешь. Они тоже связаны странными узами трагедии. Боги могут только наблюдать и знать, они не в силах ни изменить ход событий, ни бороться с Ананке.
        Мой хозяин уже предвкушает наступление того, что он называет "катарсис". Мой поиск завел меня далеко, и выбор я сделал хороший. Филип Деверс живет в театре, как червь живет и яблоке, как паралитик - в аппарате для искусственного дыхания. Театр - это весь его мир.
        Ну а я живу в Филипе Деверсе.
        Десять лет его глаза и уши - мои глаза и уши. Десять лет я вкушаю тонкие ощущения великого театрального критика, а он даже не осознает этого.
        Конечно, кое о чем он догадывается - ум его живой, а воображение - достаточно богатое, но его классически обученный интеллект привык рассуждать слишком здраво, и его знакомство с психопатологией слишком глубокое, чтобы разрешить тот заключительный прыжок от логики к интуиции и признать, что я существую на самом деле. Время от времени, перед тем как погрузиться в сон, когда ослабевают путы здравого смысла, он забавляется с идеей побеседовать со мной, но на следующее утро он всегда отвергает эту мысль - самое разумное решение. Что бы мы могли сказать друг другу?
        - А теперь тот извечный вопль на рассвете, и Эдип, объятый ужасом, прокрадется по сцене!
        Как утонченно!
        Мне бы хотелось познать обе половины эстетического восприятия. Деверс утверждает, что полное восприятие состоит из двух частей - движения души, направленного вовне и называемого состраданием, и движения души, направленного на себя и называемого ужасом. Увы, я ощущаю лишь вторую часть, я всегда ищу ее, стремлюсь к ней. Но первая половина никак не дается мне, я ее не понимаю, даже когда мой хозяин дрожит и взор его влажно затуманивается.
        Я с удовольствием развил бы в себе полное восприятие трагического. К сожалению, мое время здесь ограничено. Я охотился за красотой среди тысяч звездных систем и здесь узнал, что человек, которого звали Аристотель, дал ей точное определение. Как ни печально, мне придется уйти отсюда, так и не познав всю палитру эстетического восприятия.
        Но я задержался. Другие уже ушли. Звезды тихо движутся в небе, время бежит, часы пробьют...
        Бешеные овации. Воскресшая Иокаста, улыбаясь, кланяется рядом со своим королем, чьи глазницы - две багровые впадины. Рука об руку, они упиваются нашими аплодисментами - но даже бледный Тересий [1] не видит того, что открылось мне. Очень печально.
        А потом мы возвращаемся на такси домой. Сколько времени сейчас в Фивах?

        * * *

        Деверс смешал для нас крепкий коктейль, чего он обычно не делает. Я сумею оценить эти последние мгновения здесь, на Земле, тем более что буду смотреть сквозь призму его парящей фантазии.
        Он в странном настроении. Словно догадывается, что должно случиться в час ночи, словно знает, что произойдет, когда атом расправит свою покрытую шерстью грудь, плечом оттолкнет в сторону целую армию Титанов, и Средиземное море устремится вперед, чтобы погрузить свою черно-красную морду в пустующую Сахару.
        Но он не может это узнать, не узнав обо мне, и на сей раз он будет персонажем, а не зрителем - когда начнется представление необыкновенной красоты.
        Мы оба видим бледные серые глаза - отражение на сдвижной дверце аптечки. Деверс перед тем, как выпить, всегда заранее принимает аспирин, и я понимаю, что он смешает нам еще один коктейль.
        Но его рука... Она останавливается рядом с красным крестом на дверце. Окруженные кафелем и нержавеющей сталью, мы оба разглядываем отражение человека, совершенно нам незнакомого.
        - Добрый вечер!
        Десять лет совместной жизни - и теперь эти два слова, да к тому же накануне последнего представления!
        Даже если бы мне удалось активировать его голос, отвечать было бы, пожалуй, неразумно - я мог бы лишить Деверса душевного равновесия.
        Я подождал, он тоже.
        Наконец, словно органист, я нажал на нужные синапсы и взял аккорд.
        "Добрый вечер. Пожалуйста, не останавливайтесь и примите свой аспирин".
        Он так и сделал. Потом взял с полочки стакан с коктейлем.
        - Надеюсь, вам нравится мартини?
        "Нравится. Весьма. Пожалуйста, выпейте еще".
        Он ухмыльнулся нашему отражению и вернулся в гостиную.
        - Что вы такое? Психоз? Диббук? [2]
        "О нет! Ничего подобного - всего лишь зритель".
        - Не могу припомнить, чтобы я продавал вам билет.
        "Вы и в самом деле меня не приглашали, но не думаю, что вы стали бы возражать, если бы я продолжал молчать..."
        - Очень мило с вашей стороны.
        Он смешал еще один коктейль, затем выглянул на улицу, на стоящий напротив дом. Там были два освещенных окна, на разных этажах, - словно два перекошенных глаза.
        - Вы не возражаете, если я спрошу зачем?
        "Ничуть. Я надеюсь, вы даже сможете мне помочь. Я - странствующий эстет. Но у меня нет тела. В мирах, которые я посещаю, мне приходится временно, разумеется, поселяться в чужих телах - предпочтительно в телах существ, чьи интересы сходны с моими".
        - Понимаю - вы незваный гость, "заяц", так сказать.
        "Пожалуй, в каком-то смысле, да. Но я стараюсь не доставлять своему хозяину никаких неудобств. Обычно мой хозяин так и остается в неведении, что я жил в его теле. Но я вынужден вскоре покинуть вас, а последние несколько лет кое-что постоянно не дает мне покоя... И раз уж вы догадались о моем существовании и сумели сохранить здравый рассудок, то я решил задать вам один вопрос".
        - Ну что ж, спрашивайте. - Тон его голоса стал резким и очень раздраженным. Я сразу понял причину случившейся с ним перемены.
        "Не думайте, - сказал я ему, - что я как-то влиял на ваши мысли или поступки. Я только зритель. Мое единственное занятие - смаковать красоту".
        - Очень интересно! - усмехнулся он. - И как скоро это произойдет?
        "Что "это"?"
        - То, из-за чего вы меня покидаете.
        "О, это..."
        Я не знал, что ему сказать. Но что он, в сущности, может сделать? Лишь будет немного больше страдать...
        - Ну?
        "Мое время истекло", - объяснил я ему.
        - Я вижу вспышки, - сказал он. - Песок и дым, и пылающий бейсбольный мяч.
        Он был слишком восприимчив. Мне казалось, я хорошо скрыл от него эти образы.
        "Ну... В час ночи наступит конец света..."
        - Хорошо, что вы меня предупредили. Как это произойдет?
        "По проекту "Эдем" собираются сдетонировать подложку из расщепляющегося материала. В результате начнется чудовищная цепная реакция..."
        - А вы не могли бы как-нибудь остановить ее?
        "Я не знаю как. Я не знаю, что может остановить ее. Мои знания ограничены искусствами и науками о жизни. Вы сломали ногу, когда в прошлом году катались на лыжах в Вермонте. Но об этом вы так и не узнали. С подобными вещами я могу справляться, но..."
        - И завывания сирен гражданской обороны в полночь, - продолжил Деверс.
        "В час ночи, - поправил я. - По Восточному Стандартному Времени".
        - Возможно, было бы неплохо сделать еще один коктейль, - сказал он, глядя на часы. - Скоро полночь.
        "Мой вопрос..." - я прочистил воображаемое горло.
        - А, да, что вы хотели бы узнать?
        "Меня интересует вторая часть восприятия трагического. Я видел, как вы много раз испытываете жалость, но я не могу ее постичь. Я чувствую ужас, но сострадание - сострадание всегда ускользает от меня".
        - Страх и его высшее проявление - ужас знакомы всякому, - сказал он. - Простейшие, элементарные чувства. Но сострадание... для этого нужно проникнуть в мысли и душу человека - не обязательно так, как это делаете вы, - прочувствовать все, что ощущает он, стоя на краю гибели, прочувствовать так, словно вы вместе с ним стоите над пропастью, и вы уже ничего не можете изменить, хотя вам чертовски бы хотелось, - вот что такое сострадание.
        "О? И страх тоже?"
        - ...и страх тоже. Вместе с состраданием он составляет великий катарсис подлинной трагедии.
        Он икнул.
        "А трагический персонаж, из-за которого вы испытываете эти чувства? Он должен быть достойным и великим, не так ли?"
        - Именно так, - он кивнул, словно я сидел напротив него в кресле. - И в тот последний момент, когда всевластный закон джунглей уже почти восторжествовал, он должен взглянуть в безликую маску Бога, и подняться, на это краткое мгновение, над мольбами своего естества и неотвратимым ходом событий.
        Мы оба взглянули на его часы.
        - Когда вы собираетесь уйти?
        "Минут через пятнадцать".
        - Хорошо. У вас есть время послушать запись, пока я буду приводить себя в порядок.
        Он включил проигрыватель и выбрал пластинку.
        Я смущенно пошевелился.
        "Если это будет не слишком долго..."
        Он посмотрел на конверт пластинки.
        - Пять минут и восемь секунд. Я всегда считал, что эта музыка должна звучать в последний час существования Земли.
        Он поставил пластинку на проигрыватель и опустил звукосниматель.
        - Раз уж архангел Гавриил не пожелал явиться к нам, то это его вполне заменит.
        Он потянулся за своим галстуком, а первые ноты "Saeta" Милеса Девиса неритмично, подобно раненому зверю, взбирающемуся на холм, поплыли по комнате.
        Деверс тихо подпевал, пока снова завязывал галстук и причесывался. Девис рассказывал о белых лилиях языком медных духовых инструментов, и перед нами прошла процессия: проковыляли, ведомые Антигоной, Эдип и ослепленный сыновьями Глостер, и Гамлет, принц Датский, шпагой отдав салют, бросился вперед, и тяжело ступая прошел черный Отелло, а за ними - Ипполит [3], весь в белом, и печальная герцогиня Мальфи прошествовали в воспоминаниях по тысячам театральных сцен.
        Филип застегнул свою куртку, когда отзвучали последние ноты, и выключил проигрыватель. Бережно поместив пластинку в конверт, он поставил ее обратно в фонотеку.
        "Что вы собираетесь делать?"
        - Сказать миру "прощай". Дальше по улице - вечеринка, на которой я не собирался присутствовать. Думаю, я все-таки загляну туда, чтобы выпить. Вам, кстати, тоже до свидания.
        - Да, чуть не забыл, - спросил он после чуть заметной паузы. - А как вас зовут? Я давно догадался о вашем присутствии, должен же я как-то называть вас.
        Он неосознанно предположил одно имя. Раньше у меня не было имени так что я принял это.
        "Адрастея" [4], - ответил я.
        Он опять ухмыльнулся.
        - От вас нельзя скрыть ни одной мысли, не так ли? Прощайте.
        "Прощайте".
        Он закрыл за собой дверь, а я промчался сквозь потолки и полы, и крышу, а затем - еще выше, в ночь над городом. Один "глаз" в доме на другой стороне улицы зажмурился; пока я смотрел, другой сделал то же самое.

        Опять бестелесный, я полетел вверх, желая, чтобы я смог что-нибудь почувствовать.

        ---

        Переводчик И. Павловский
        М.: Аким, Таганрог: Книжная лавка, 1993 г
        Серия: Миры фантастики, том VIII. Роджер Желязны
        Roger Zelazny. "A Thing of Terrible Beauty", 1963

        Примечания

        1

        1. Тересий - в древнегреческой мифологии сын нимфы Харикло, фиванский прорицатель.

        2

        2. Диббук - демон или душа умершего, которая вселяется в тело живого человека и управляет его поведением (евр. фольклор).

        3

        3. Ипполит - герой одноименной трагедии Еврипида.

        4

        4. Адрастея - в греческой мифологии богиня, часто отождествляемая с Немезидой.

        Оглавление

        - Роджер Желязны . ПРОИЗВЕДЕНИЕ НЕОБЫКНОВЕННОЙ КРАСОТЫ . . . . .