Победа Сердца Алекс Кайнес
        Кевин - успешный музыкант, разрывающийся между своей невестой и любовницей.
        Виктория - перспективная журналистка, путеводной звездой для которой стала Гелла Фландерс, репортер, чью гибель связывают с самим Императором Сердца.
        Пути двух столь непохожих людей сводит воедино далекий остров, на который оба из них приглашены в качестве специальных гостей Международных Островных Игр. Во время своего путешествия к далеким берегам им предстоит столкнуться с ужасающей подноготной политического истеблишмента, которая поставит под угрозу не только их собственные жизни, но и судьбу целой страны, а также проникнуться духом запрещенных практик Шаманизма коренного народа острова, испытав которые путешественники никогда не станут прежними, ведь им предстоит заново взглянуть на мир вокруг и разгадать страшную тайну, что связывала их обоих с самого рождения. Действие разворачивается через полвека после событий романа «Призма Сердца».
        Содержит нецензурную брань.
        Алекс Кайнес
        Победа Сердца
        1. Сердце быстро стучало в ритме шагов, которые расплескивали в разные стороны тысячи капель воды. Лужи, что периодически появлялись впереди, сливались в единый поток, на первый взгляд хаотичный, однако, с каждой секундой становящийся все более и более осмысленным в своей структуре. Прежде чем эта систематизированная архитектурная композиционная задумка, лежавшая в основе происходящего, вышла бы на первый план, нужно было во что бы то ни стало добраться до дома и самому завладеть вниманием, однако в данном случае не воды, которая, обрушиваясь с неба, готова была потопить путешественника, но механическим инструментарием мира, который заботливо в качестве награды позволит пальцам поласкать клавиши, что ответят все новыми символами, возникающими на экране сначала внутри головы творца, а затем уже и снаружи, что, впрочем, как успел заключить сам писатель, не составляло большой разницы. Вместе с этим он понял, что проводники его чувств и мыслей испытывают изнуряющий дискомфорт соприкосновения с вибрирующей механической машинкой, чей экран, медленно раскладываясь на пиксельные паттерны, стал
переливаться разными цветами, хотя автор и был уверен, что еще мгновение назад белизна проектора его реальности была такой же кристально чистой. За этим изменением в восприятии последовало откровение, заключающееся в том, что он не только не сидит за экраном лэптопа, но и все также продолжает расплескивать лужи, торопясь добраться с промозглой улицы до уютных и, что самое важное, безопасных апартаментов, которые казались чем-то абсолютно недостижимым. Единственное, что связало сейчас хозяина этой заманчивой территории и ее саму, был фантомный звук, который сначала торопящийся пешеход принял за еле улавливаемый гул микросхем домашнего компьютера. Однако затем, когда амплитуда звука стала нарастать и, достигнув своего апогея, заставила глядящего под ноги наблюдателя запрокинуть голову, она позволила ревущим двигателями бомбардировщика с легкостью унести центр внимания прохожего на расчетную позицию, на которую летающий зверь уже выходил, чтобы доставить свою «посылочку».
        ***
        Осознавая, что этот процесс развертывания мира уже не остановить подобно спазмам во время оргазма, путешественник слился с этим чувством, когда на краткое мгновение все границы стирались, оставляя лишь единое неделимое пространство, свободное от любых мыслей и форм, парадоксально включающее и объемлющее их все и одновременно не являющееся ни одним из этих состояний. Так, вместе с зачатием новой жизни в этот самый момент присутствовал и момент игровой системы, когда покрасневшая от чувств и собственного горя женщина, поддерживаемая другими участниками церемонии, пыталась коснуться гроба, в котором переносили поврежденную оболочку биологического механизма, в котором уже начался распад - неизбежный исход любого явления, которое рискнуло проявиться в феноменальном мире.
        Чтобы не допустить этой точки невозврата, молодая особь извивалась под градом ударов судьбы, которые не только дезориентировали, но и давали слабую надежду на избавление. Ведь поскольку каждый пинок всё еще представлялся чем-то реальным, то из этого безусловно следовал вывод о том, что еще есть надежда на спасение, и время для безоговорочной капитуляции еще не настало.
        ***
        - Да, еще очень далеко до конца, - разглядывая переливающуюся жидкость в граненом бокале, которая играла в лучах солнца, улыбнулся мужчина, полностью расслабившись на мягком лежаке, ощущая ступнями мягкий теплый песок и слушая музыку волн, которая разливалась по берегу, что распростерся в нескольких метрах от его личного небольшого острова тени, созданного белоснежным зонтиком.
        - Ты что-то сказал? - подняв голову и заглядывая в глаза мужчины, улыбнулась молодая девушка.
        - Нет, ничего, - чуть прищурившись и положив руку на голову своей «обслуге», улыбнулся мужчина, заставив ту вновь послушно приступить к ласкам. И, несмотря на сопричастность к текущему моменту, сопутствующие мысли отдыхающего летели далеко за самый горизонт, куда убегала океанская синева.
        ***
        - Где бы достать достаточно монет, чтобы выбраться отсюда? - лениво протирая золотую статую многорукой богини, раздраженно думал послушник в тот самый момент, когда услышал негромкий оклик своего мастера. Он, однако, не поспешил пойти по направлению оклика, а лишь устало продолжал тереть, проклиная себя, это место и этого старикашку, чья смерть несказанно обрадовала бы его самого. Мастер, однако, не сдавался и вновь позвал своего юного помощника.
        Служитель храма бросил тряпку рядом со статуей и направился в комнату мастера, уже наперед зная, что его там ждет. Его догадка оказалась правдивой, ведь мастер, уже обнажив свою нижнюю часть тела, кряхтя, подполз спиной к краю кровати и стал оправляться прямо в небольшую вазу, что стояла рядышком. Монах стоял в дверях не дыша, ожидая, когда же наконец зловонная процедура закончится. Когда же хлюпанье прекратилось, он машинально подошел к кровати, взял специально заранее приготовленные мокрые полотенца и, обтерев ими своего учителя, выбросил их в урну. Затем, взяв ее за маленькие ручки, послушник направился к выходу из храма прямо через помещение со статуей богини, чтобы уже снаружи слить нечистоты в канал. На секунду потеряв бдительность и дав себе вдохнуть, молодой ученик позволил раздражению, что копилось в нем последние месяцы, найти выход в виде физической разрядки, заставившей его опорожнить содержимое своего кишечника прямо на пол храма. Этот инцидент окончательно вывел молодого послушника из себя, и он, завыв нечто нечленораздельное во всю глотку, замахнулся урной и, подобно снаряду,
запустил ее в статую божества.
        ***
        - Малыши готовы к рождению, - передался кодовый шифр по рации, и тотчас сотни бомб стали падать на джунгли, превращая каждую живую тварь в обгорелые трупы. Пламя, что вырывалось из чрева стальных снарядов, километр за километром покрывало пространство, расчищая местность от аборигенов, животных и ненужной растительности, чтобы добраться до самой сути, самого ядра этой земли.
        И этот эфирный нектар был самым важным и желанным для мужчины, который, в то же самое время, как снаряды гасили за секунды миллионы жизней, прижав лицо девушки к своей мошонке, не сдерживаясь, выпускал наружу всё свое нутро, думая только о несметных дарах, что таили в себе некогда девственные леса далекого острова.
        ***
        Семя, проскользнувшее прямо внутрь партнерши, готово будет разродиться в течение ближайшего года. Он пролетит, подобно мигу, в котором и жили сейчас только эти двое поглощенных друг другом тела, ощущающие себя грандиозным танцем нескончаемого экстаза, в который от переизбытка впечатлений упал писатель, ощущая, как его мозг разрывают на части абсолютно противоположные эмоции. Закрыв руками лицо, он рыдал, чувствуя, как по его щекам текут слезы, вместе с диким мистическим хохотом, который оглашал кладбище, на котором уже опускали гроб в сырую землю, ту самую, по которой путник бесконечно долго шел по лабиринту нескончаемого города.
        Несмотря на всю эту давящую безнадежность, внимательный наблюдатель все же успел поймать момент, когда он был один в безотносительной безопасности повторяющегося момента зацикленной мелодии, которая звучала под аккомпанемент гудящего лэптопа. Убрав руки от лица, он наблюдал, как разноцветные неоновые шлейфы разливаются, подобно краскам, прямо на его собственных кистях. Пытаясь сконцентрировать на них свое внимание, взгляд наблюдателя обнажал геометрически точные линии, которые, пересекая друг друга, создавали восхитительные узоры, что, пробегая от его рук по всему его обнаженному телу, падали вниз, заставляя сиять всю комнату своей непередаваемой эстетикой и наделяя маленькую черную статуэтку танцующей богини, стоящую на обеденном столике, всеми атрибутами живого существа. Следя за этой феерией образов, звуков и смыслов, наблюдатель упал на колени перед милостью ожившей Богини, начав повторять одну и ту же мантру, после чего, слегка успокоившись и обратив красные от слез глаза к лику богини, он узрел на ее лице мягкую полуулыбку, по которой стекали отходы, тут же превращающиеся в кровь, затем семя
и наконец, струящийся в почве жидкий эфир. Затем он, нагревшись, испарялся в лиловом облаке, в котором потонула вся комната, заставившем наблюдателя подняться во весь свой рост и удивиться тому маленькому, но очень искусному обману, в который он ввел сам себя. Еще раз заглянув вовнутрь и вовне себя и поняв, что ни снаружи, ни внутри нет ничего, что бы он мог назвать «собой», путник отпустил всякую попытку контролировать что бы то ни было, полностью отдавшись непостижимому танцу, что казалось продолжался целую вечность.
        Танцующие образы богов и богинь продолжали появляться перед взором наблюдателя под прекраснейшую из мелодий. Она, казалось, и была тем источником, что заставлял их принимать бесчисленное количество форм, которые они с удовольствием использовали для любовных заигрываний друг с другом. Наблюдая за их величественной космической игрой, путешественник и сам не заметил, как на его собственном лице появилась та самая мистическая полуулыбка, что была вечным символом небожителей, а по телу пробежал ток, заставивший каждый волосок на теле подняться во время наслаждения этим поистине великолепным зрелищем.
        2. Глядя на профиль Элен, Кевин вновь ощутил прилив того, казалось бы, забытого чувства, что, оказывается, до сих пор дремало в нем, глубоко запрятанное и наполненное повседневными заботами, мыслями и привычками. Она уничтожала их все мгновенно, подобно тому, как одна единственная вспышка молнии рассеивает тьму, и нужно использовать эту самую секунду для того, чтобы выбраться из этого темного жуткого пространства, которое стало уже казаться совершенно домашним и уютным. И всего-то ничего, казалось бы, для этого требовалось - это слегка пересилив себя, отдаться этому потоку, что готов был засосать в водоворот новых событий, что уже, в свою очередь, и должно было помочь удержать эту божественную щекотку, что разливалась вверх от живота до самой гортани, попеременно заставляя прочувствовать вибрацию каждого органа, через которую она пробегала.
        И все же кое-что удерживало от того, чтобы здесь и сейчас разрушить ту невидимую стену, что не давала новому ворваться в жизнь и в своем победоносном начале утвердить свое главенство в жизни молодого человека. И это кое-что было самым подлым, что могло быть на свете - сомнением. Оно заключалось в следующем: вообще стоил ли этот чрезвычайно сильный и честный импульс того, чтобы перечеркнуть всё, что было до этого? В какой-то момент Кевин поймал себя на мысли, что, вполне возможно, он просто слишком расслабился, ведь, отматывая пленку на годы назад, он вспоминал с какой трепетностью он смотрел на свою теперешнюю сожительницу и понимал, что он не то, чтобы даже не замечал окружающих женщин, но в принципе не испытывал в этом потребности. Более того, для него было оскорбительным даже сама мысль о каких-либо контактах кроме Гвен, с которой его связывали пять лет совместной жизни. Но, со временем в его поле зрения стали попадать и другие, и их физические качества, да и свойства характера заставляли Кевина реагировать на них, иногда только ментально, иногда же, по надобности, вступая в так называемый
обмен энергиями. Но этот флирт был отнюдь не какой-то сменой парадигмы, но, как бы парадоксально это ни звучало, скорее подтверждением состоятельности человека, что нашел свое место рядом с любимой женщиной, и даже влияние извне не было помехой для ощущения себя самым счастливым человеком на свете.
        - Наверное, - улыбнулся Кевин, не так конечно патетично, но, тем не менее, уверенность в грядущем дне была, а чего же было еще желать? Однако, то что происходило сейчас, выбивало всякую основу из-под его теперешнего бытия. И виной тому были лишь формы тела, изгибы, что, гармонично объединяясь, бежали вверх, рисуя в восприятии Кевина идеальное лицо с глазами, что, казалось, смотрели в саму душу молодого человека. Не стоило забывать и про голос, что, казалось, и был первопричиной всякого звука, и только ради сравнения с ним существовали все остальные - только, чтобы показать на контрасте, насколько они несовершенны, да и не нужны вовсе, когда уже существует звенящий голосок Элен. Однако, несмотря на всю поэтичность этих образов, внешнее мало имело отношение в тому, что исходило изнутри, что росло внутри Кевина, желая вырваться наружу. И это был не просто импульс на синтез внешних признаков привлекательности представительницы противоположного пола, как уже успел окрестить это в своем уме путешественник, нет, это было куда более древнее, куда более сокрытое, но оттого еще более простое и настоящее
явление. А точнее - сама неизбежность, что заставила мир явить себя подобным образом, чтобы знать наверняка, что на этой планете два человека с совершенно, казалось бы, несовместимыми багажами своих жизней, что они несли на своих плечах, встретились и вместе открыли страницу новой завораживающей истории их жизни сердца.
        3. - Ты ведь любишь меня? - глядя в глаза своему любимому, спросила Элен, слегка улыбнувшись.
        Кевин лежал и чувствовал, как Элен, уже мягко охватив его член, снова начинает разминать его. По телу его прошла небольшая дрожь от вида двух черных зрачков, что буквально впились в него. На фоне всего этого действа играла, переливаясь различными тонами, музыка, что волнами накатывала, то на одного, то на второго участника этой любовной игры.
        - Да… - приоткрыл было рот Кевин, чтобы ответить своей подруге, в тот момент как та, закрыв глаза, уже впилась в его губы, не дав закончить его и так очевидный ответ. Кевин закрыл глаза и позволил себе стать одним лишь чувственным комком нервов, которые чутко реагировали на внешние сигналы, что стимулировались мягким языком, что пританцовывал внутри его рта, и плавающими видениями смерти и возрождения, которые буквально одновременно и лишали наблюдателя всяческого адекватного восприятия, и затем вновь возвращались к нему вполне осознаваемой волной удовольствия. Оторвавшись от Кевина, Элен выпрямилась над лежащей фигурой мужчины, который, приоткрыв глаза, наблюдал за тем, как ее изящные формы буквально светятся в меняющихся оттенках нежно-лилового и темно-фиолетового цветов, которые, подобно струящемуся дыму, наполняют пространство комнаты, в которой они находились. Элен, изогнувшись всем телом, прильнула к нижней части тела Кевина, нежно проведя по ней языком. В это же самое время внутри головы мужчины буквально вспыхнули мистическим огнем несколько раскрывшихся бутонов прекраснейших цветков, что
наполнили его восприятие чудесными перетекающими друг в друга геометрическими фигурами. Эти многомерные построения, казалось, полностью синхронизировались с движениями его подруги и безукоризненностью ответа тех самых примитивных, но оттого не менее важных реакций, что дремали в его организме. Сам же Кевин, точнее его тело снаружи, поднял руки, что казались неестественно невесомыми, и дотронулся до кожи Элен, обхватив ладонями ее ноги и мягким движением пригласив ее опуститься пониже. Та ответила ему взаимным движением, после которого Кевин смог коснуться ее языком, испытав ответную реакцию в виде губ, что плотно сжали его тело.
        Кевин на миг отрыл глаза, и ум его, некоторое время двигаясь в ритм их взаимной игры, в итоге взметнулся наверх сквозь потолок, что сейчас представлял из себя волны, идущие друг за другом и формирующиеся в спирали, являющие собой целые разные отдельные возможности развития жизни, в которые нырнул ум Кевина, приближающийся к полному исчезновению в оргазме света, смерти, перерождения.
        4. Из переплетающихся паттернов противоположных друг другу смыслов уже вырисовывалась новая картина мира, которая медленно оживала при помощи музыки, что была составлена из хора нежных голосов, которые, в свою очередь, смеясь и постанывая, вырисовали узоры мира, что возник лишь благодаря их безусловной любви и наслаждению. И мир тот был лишь отражением мельчайшей частичкой души существа, что ритмично вдыхало и выдыхало самого себя, саму жизнь, в беспредельность, наполняя смыслом то, что только что не имело никакого значения. И в этих масштабных пертурбациях, благодаря своему бесконечному могуществу, позволяя возникать даже таким воплощениям собственного разума как ограничивающие факторы, что вовсе не противоречили самой природе этого создания, но, напротив, являлись живым свидетельством воплощения его могущества и бесконечной мудрости, что расстилалась по поверхности им же созданного мира, что был уже изрыт изнутри подобно гигантскому термитнику, в котором произрастали пути неисчислимых ходов и выходов, своеобразных порталов, аналогов кровеносной системы. Они были искусственно созданы только ради
того, чтобы окончательно обнажить, выпотрошить всё нутро этого бескрайнего организма, что так заботливо приютил на своей поверхности миллионы живых существ, один из видов которых решил, что знает лучше, как распорядиться окружающей его средой и начал войну, бесконечную войну за удовлетворение собственной иллюзорной жажды, что парадоксально истязала не только его, но и передавалась в самых кошмарных, извращенных формах на тысячи, миллионы других его братьев и сестер, заключенных с ним в одном общем пространстве планеты.
        Несмотря на смерть, что съедала одного за другим, на слезы, что лились тысячелетиями, он продолжал свой путь вглубь себя, он продолжал хотеть и невозможно было даже осудить ЕГО за это. Так что он практически беспрепятственно шел дальше по поверхности голубой сферы своего дома, уверенно переставляя свои ноги походкой победителя, Императора, который подчинил себе весь мир. И ОН мог себе это позволить, мог даже допустить мысль о том, что это он сам - то самое творение, ради которого всё и было создано. И это было правильно. Несмотря на летящие по небу огненные снаряды, это было правильно, несмотря на тысячи деревень, что сжигались в пламени беспощадных машин, на смену которым приходили все новые, вонзающие свои стальные когти в почву, вспарывающие ее на десятки километров вовнутрь и достающие из нее самое ценное - кровь, саму жизнь, ценнейший эфир, что служил в некотором роде мерилом человеческой жизни в этом мире. Кто мог вообще придумать подобное? Разве только спящий бог, наблюдающий за собственной фантазией и по неосторожности вдохнувший в образ своего сновидения чуть больше деталей, чем
следовало, что позволило ему еще больше увлечься и проникнуться теми сюжетами, что породила его собственная, воистину богатая фантазия! А возможно, всё это было сделано, спланировано им специально, ведь кто во всем мире сможет осудить его? Где возможно отыскать того мудреца, который смог бы заявить о том, что создатель сновидения, частью которого он сам и является, поступает неблагоразумно? Кто мог обвинить его в безумстве, если даже самые изощренные проявления этого процесса были всего лишь игрой, которой он самозабвенно отдавался? И что послужило бы мерилом благости, которую он должен был ниспослать тем, кто так сильно жаждал ее? Ведь как он мог спасти несуществующих персонажей собственного сна? Только одним способом - пробудившись, осознать, что все произошедшее - не более, чем условности, что порождали кровавый конфликт, войну за дикий эфир.
        И потому было абсолютно законно, и даже более - являлось неизбежным, желание ЭТОГО человека, что своей фигурой с развевающимся плащом наблюдал, как под его ногами разверзлась воронка лилового света - та, что стала манить Императора всего мира нырнуть в этот самый водоворот.
        Но человек знал правила этой игры и не спешил с головой отдаться этой бездне, о нет, он скорее сдерживал это желание, позволяя ему тем самым расцвести изнутри. Наблюдая за текучими движениями переливающейся массы эфира в карьере, что возбуждали его, подобно самой искусной обольстительнице, Император знал, что та в курсе всех его заветных желаний еще даже в большей степени, чем обслуга с его личного острова-курорта, а потому без промедлений готова была пойти на что угодно, только бы сделать всё ради их осуществления.
        Протянув руку, хозяин этой земли раскрыл ладонь, пытаясь схватить и заключить в ней мощь и силу, что скрывалась в этой артерии планеты и, завладев ей навсегда, можно было познать вечное блаженство, однако вместо мурашек, что редко, но все же давали знать о себе в периоды особых состояний сознания, император почему-то испытал острую тоску, что заставила его сердце сжаться, а взгляд - помутнеть. На смену гигантским экскаваторам, что разрывали и углубляли карьер, попутно выкорчевывая саму жизнь из земли этой пустоши, пришел вид оживленного города, чуть покрытого снегом, города, в котором Человека-Императора никогда не было, и который, тем не менее, он знал, поскольку там он, как это ни звучало парадоксально, когда-то родился, и в этом не было никаких сомнений.
        Наблюдатель следил за тем, как в его уме вырисовывается образ бордового рассвета, который буквально расцветал, и не где-то там далеко снаружи, но прямо тут - внутри самого молодого человека, что следил за реакциями собственного сознания на это зрелище, что и было единственной определяющей его реальностью, дарованной мозгом. Вдыхая свежий утренний воздух, который, казалось, возникал из этого самого красноватого, расплескавшегося по горизонту океана, наблюдатель про себя так же отмечал, что и это, и иные проявления рождения нового дня, вроде пурпурного неба, которое незримо становилось все светлее, и плывущих по небу редких облаков, превращались в его уме в сгустки памяти, которую он никак не мог как следует структурировать. Память же, однако, без всяческого влияния чьей-то насильственной воли, уже сама заботливо упаковывала все эти впечатления в удобоваримые фразы, которые ее владелец уже хотел выразить в образах своей новой книги, пятой по счету. Однако зачем ему тогда нужно было вообще задумываться об этом? Или может как раз сейчас и наступил тот самый миг, когда ему было просто необходимо
проанализировать весь свой жизненный путь, что он так хотел втиснуть в рамки печатных букв и строк. Но разве подобная «сохранность» собственной жизни могла служить залогом его же бессмертия? И это был тоже хороший вопрос. Поскольку, как ни пытался уверить себя Автор в том, что он жить не хочет, другая, рациональная его часть, погибать не спешила и всеми силами пыталась продлить собственное существование, оттянув момент гибели, хотя бы образно, посредством рассуждений и фантазий на эту тему. И, вполне возможно, ему даже чудилось, что каким-то немыслимым образом он, расплескав свои впечатления, где-то слегка преувеличенные, где-то наоборот не до конца раскрытые, сможет обрести свою вневременную форму опыта в глазах другого - в уме читателя, которой уже на основе своего опыта и своим пылким сердце сможет понять, где же все-таки автор чуть приврал, а где - оставил недосказанным некоторые вещи, что таковыми и должны были остаться в форме текста, иначе бы их истинный смысл так и остался бы не понятым, и тот, кому предназначался текст, который явно не случайно попал бы в руки страждущему, что наверняка смог
бы интерпретировать и удобрить это самое, еще не проросшее семя таким образом, что оно бы обязательно расцвело, но уже внутри самого внимательного читателя, а не снаружи, где-то там - в завистливых статьях неудавшихся критиков. Однако, несмотря на то, что таким образом писатель хотел обрести бессмертие, представляя себя именно тем читателем, который через, безо всякой ложной скромности, тысячу лет окунется в свои собственные ощущения, которые, правда, произошли много веков назад, это по сути своей в данный момент времени было лишь мечтой, на которой, тем не менее, на подсознательном уровне, фиксировались все стремления, дающие, несмотря на все сомнения творца, силы для начала работы. Однако сейчас все эти лишние флуктуации отошли на второй план и автор, подняв над головой стакан, чьи стеклянные грани стали, переливаясь, играть на солнце, начал выливать на свою голову его содержимое, ощущая, как холодные струи воды греют его тело, подобно музыке, что обволакивала его мозг, через имплантат, которому не страшна была влага, что могла случайно попасть на них.
        Вместе с этим не до конца осознанным ритуальным действием, которое сплавило воедино наблюдателя рассвета и сам рассвет в неделимый процесс созерцания прошлого и будущего, в голове наблюдателя раздался щелчок, своеобразный звонок, который свидетельствовал о входящем вызове. После того, как по глазному яблоку пробежали символы, что сформировались в сообщение коре головного мозга, несшее имя того, чей сигнал взывал к вниманию писателя, наблюдатель все же смог разорвать безусловную связь с пространством утренней зари, в которой практически растворился, чтобы, грустно улыбнувшись, ответить на звонок.
        5. - Да? - спросонья отозвался автоматический модуль, который еще не до конца осознал в себе ту личность, что сформировалась под воздействием внешних и внутренних факторов, и которая носила гордое звание - человек разумный, хотя вторая часть определения еще находилась под большим вопросом.
        - Кевин! Неужели так сложно было поставить будильник?
        - Прости, прости, - догадавшись, что это обращаются к нему, за долю секунды отозвался Кевин, резко потянувшись в кровати и случайно задев что-то мягкое рядом с собой, что издало негромкое урчание. Обратив свой взгляд направо, пробудившийся обнаружил свернувшуюся калачиком девушку, что, сжимая в руках пододеяльник, лежала к нему спиной.
        - Нет, нет, милая, конечно нет, - выдохнув, попытался сдержать раздражение Кевин, отозвавшись в трубку на голос своей девушки.
        - Ты, я надеюсь, не забыл о нашем небольшом мероприятии? Ты дома? За тобой заехать?
        - Нет, нет, я сам, - потянувшись рукой к спине лежавшей рядом женщины, улыбнулся в трубку парень, - зачем тебе зря мотаться.
        Помассировав пару секунду спину «соседки», Кевин стал опускаться рукой все ниже и ниже, оказавшись уже на мягких ягодицах, тут же начав чуть сжимать их своими пальцами. Вместе с тем, девушка уже не спала, как понял это Кевин по едва заметной вибрации, что прошлась по ее телу и простыне, которая чуть изменила рисунок своих складок от едва заметного шевеления. Кевин улыбнулся и, уже позабыв про телефонную связь, скользнул еще ниже. Девушка же, ощутив стимуляции пальцев своего любовника, тихо застонала, чего оказалось вполне достаточно для динамика.
        - Кевин? Ты в порядке? - слегка обеспокоенно вновь раздался голос девушки.
        Кевин, которого слегка сбил синтезированный голос подруги, на мгновение замедлился, но практически тут же восстановил скорость, когда лежавшая рядом девушка схватила его за руку со вполне определенным намерением и вновь задала темп поступательным движениям его кисти.
        - Все в порядке, - скрипнув зубами, выдохнул Кевин, - ты не волнуйся езжай сама, и встретимся там через час.
        - Кевин, я… - не успела проговорить девушка, прежде чем связь оборвалась.
        - Гвендолен? - сухо и безучастно спросила девушка, будто бы ее это и не интересовало вовсе.
        - Да, она - зараза, - улыбнулся Кевин, повернувшись к своей подруге, - ты что, ревнуешь?
        - Ну… - томно пропела девушка, когда ее друг прижался к ней со спины, - возможно, - взяв его член в руку и направив куда следовало, успела проговорить она, прежде чем ее слова перестали что-либо значить, когда ее друг легко проскользнул внутрь нее, оставив во всем мире важным лишь это чувство, что распустилось внутри нее, подобно цветку, что раскрыл свои лепестки в ожидании первых теплых лучей рассвета, что пробились сквозь чуть покачивающиеся от легкого ветерка жалюзи внутрь комнаты.
        6. Путешественница распахнула глаза и обнаружила, что за окном всё еще было темно, но в это время года это и не удивительно. Светает поздно, и с уверенностью можно сказать, что день длится от силы всего пару часов. Бросив взгляд на электронный циферблат на панели лэптопа, что нашелся рядышком на диване, на котором она прикорнула, девушка обнаружила, что пробуждение пришлось не на утро и даже не на ночное время суток, но на поздний, но все же вечер. Затем, вспомнив свой недавний график, девушка в принципе не удивилась тому, что ее буквально выключило посреди дня, и что она проснулась, что ей было совершенно несвойственно, в такой час.
        Однако истинной причиной пробуждения был не отдохнувший организм и мозг, который должен был вновь вернуть рабочую пчелку в русло ее повседневной работы, что не требовала отлагательств, но странное эротическое, и при этом почти мистическое сильное чувство. И сон, который она только что видела, казался куда реальнее того, что она испытывала сейчас. Вполне возможно, то было просто своеобразным состоянием полусна, и лишь недостаточная трезвость всего организма в целом и разума в частности и давала подобный эффект, когда вся комната и даже вид из окна на заснеженный город, что горел желтоватым светом огней, казался совсем не тем, что коррелировало с ее ролью, состоящей из мест-обстоятельств изо сна, и кем она была на самом деле. И прежде чем она успела что-либо проанализировать, ее рука сама скользнула в трусы, чем даже слегка удивила ее обладательницу. Однако, таким образом она пыталась сохранить отпечаток своего сна, которой повторялся и даже уже не единожды, к тому же в разных формах, на этот раз лишь приняв более интимный характер. На этот раз ей снился секс, и, казалось бы, в этом не было бы
ничего необычного, однако, она сама была как будто бы мужчиной, который сначала, лежа на боку, а затем, перевернув свою подругу на живот, стал ожесточенно двигаться до достижения оргазма. И это был удивительный опыт, ведь девушка могла поклясться, что она чувствовала каждую физиологическую особенность мужчины, например, во плоти чувствовала - каково же это - обладая половым членом, контактировать им с женщиной и, что несколько смутило девушку - что она отождествлялась одновременно и с партнершей, внутри которой ее собственный по ощущениям член неистово двигался. Она сама была уже мокрая и, засунув два пальца внутрь себя, быстро двигала ими внутри и снаружи, второй рукой начав тереть клитор, мысленно прикинула, сколько времени она сможет сдерживаться, будучи мужчиной, что двигался все быстрее и быстрее, просунув руку между ног подруги, не останавливался под становящиеся все громче и громче стоны. Девушка не заметила, как уже сама, приподнявшись, кричит, и в краткое мгновение, всего лишь одним легким движением своих пальцев уже довела себя до оргазма, что вспышкой пронзил ее организм, который упал
обратно на диван, позволивший своим уютом миру опять начать растворять свою хозяйку во сне, который стирал все границы между мирами, когда нельзя было уже сказать точно, кто кому из них снился на самом деле.
        7. - Эта, так называемая проверенная информация - звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, - спокойно, но вместе с тем и слегка угрожающе прозвучал голос, который как будто бы и не обращался ни к кому конкретно, однако один из боевых командиров мгновенно осознал, что это именно его мнение необходимо было услышать Начальству.
        - Вождь, наши источники подтвердили, - объект действительно находится в данном регионе, и есть все предпосылки для того, чтобы сказать наверняка, что это именно тот, кого мы искали всё это время.
        - Это было бы славно, иначе бы тысячи бойцов просто отдали бы свои жизни ни за что, - сделал небольшую паузу мужчина, после чего продолжил, - нам нужно как можно скорее найти лазейку для проникновения в Конгресс, чтобы завершить нашу операцию.
        - По поводу конечной цели - есть все основания утверждать, что после этой недели объект более не будет доступен… ведь, если он действительно отправится на Святой Остров… Вы ведь понимаете?
        - Вот как?.. Держите меня в курсе и… - сделал вновь небольшую паузу «вождь», после чего поднял взгляд на всех присутствовавших в штабе в данный момент, - да поможет нам Богиня.
        8. - Ты просто охуительна, ебешься, как настоящая богиня! - беззаботно рассмеялся Кевин.
        - Просто ты сам быстро кончаешь, - нарочито смущенно отметила его подруга.
        - А ты что, хотела бы, чтобы я ерзал на тебе больше часа или как, дорогая?
        - Не уверена, - грациозно потянувшись и зевнув, протянула девушка, - и всё же, может это всё из-за твоей подружки?
        Кевин слегка смутился, но постарался не подать виду.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Скажем… - протянула его любовница, - ты не можешь как следует сконцентрироваться, я ведь чувствую это… Может всё думаешь о своей ненаглядной?
        - Гвен тут не при чем, - всё же произнес ее имя вслух Кевин, чем вызвал явное неудовольствие второй претендентки на его сердце. Впрочем, он сделал вид, что даже и не заметил такой мелочи, и что ему вовсе нет нужды волноваться о реакции Элен, которая сейчас пристально следила за его мимикой.
        - Тогда почему ты не можешь просто признаться о нас? Вы бы расстались, ну или всё было бы хорошо, если бы твоя дурочка смогла поделиться своим «сокровищем».
        Как бы ни хотелось Кевину избежать этого разговора, но, тем не менее, похоже, время пришло, и сейчас ему предстояло все-таки сделать свой выбор: или остаться в скучной, но стабильной ячейке, где был лишь он и Гвендолен, или же нырнуть с головой в омут по имени Элен, в котором он и так уже барахтался без малого больше года. И все же, юный Кевин не мог не задаваться вопросом: а чем бы в итоге могло закончиться это его рискованное мероприятие? Ведь в финале он мог остаться ни с чем, поскольку Элен попросту потеряла бы всякий интерес, если бы пропал этот странный элемент скрытого соперничества, в котором она явно выигрывала, но из-за которого иной раз Кевину казалось, что она на самом деле больше интересуется не им самим, но той хитрой игрой, которая полностью была подчинена ее желаниям. Что еще несколько осложняло дело - так это предположение о том, что да, если бы любовничек остался один, в итоге как все же иногда рисовало возможную перспективу воображение Кевина, то он бы без проблем мог бы найти себе новую подругу, однако, иной раз, видя во сне Гвен, юноша, пробуждаясь, с грустью понимал, что он
сейчас с Элен, которая была гораздо ближе к нему наяву, чем во сне, хотя от этого легче не становилось, ведь в то же самое время пустота внутри ощущалась и при присутствии рядом Гвен. Складывалось стойкое ощущение, правда, еще не подкрепленное фактами, как будто эти обе женщины, тоску от расставания с которыми испытывал их юный друг, на самом деле было лишь двумя ширмами, закрывающими того, к кому на самом деле стремилось сердце Кевина.
        - Но, в конце концов, - прервала его мысли Элен, сама в это время прикрыв глаза и картинно откинувшись на подушку, - это твое дело, ведь нам спешить некуда, не так ли?
        9. - …Так что, поверь мне на слово, есть куда поторопиться, и еще как!
        - Да, Макс, я все понимаю, все прекрасно понимаю…
        - Может ты-то и да, и у тебя действительно, как ты сам утверждаешь, всё по полочкам уже давно разложено, однако, у твоего издателя складывается совершенно иная картина.
        - И в чем же она заключается? - для проформы уточнил Грегори, пытаясь потянуть время, ловя в это время драгоценные секунды, которые бы дали его мозгу подсказку - возможность придумать очередную неубедительную отговорку, в которую он и сам-то не сильно верил.
        - А заключается она, мой дорогой, в том, что с тобой контракт будет разорван в одностороннем порядке.
        Грегори встал как вкопанный, абсолютно отрешившись от всего, совершенно не обращая внимания на то, что происходит снаружи. Единственное, что осталось в его эмоциональном восприятии, было его собственное сердце, которое за маленькое мгновение как будто превратилось в гранит, который к тому же был выброшен некой могущественной силой в бесконечно одинокую тундру, посреди которой он остался, как никому не нужный, безликий на первый взгляд, хотя и имеющий свою собственную историю, булыжник, который гордо именовал себя Грегори Фландерс.
        - Как? - только и смог выговорить писатель.
        - А вот так. Так говоришь, будто и сам не догадываешься. Когда у тебя был крайний срок, тебе напомнить?
        - Макс, я…
        - Не помнишь? - повторил голос в трубке, не обращая никакого внимания на попытки оправданий. Тогда, позволь озвучить, - октябрь, неплохо, да? А сейчас какой месяц?
        Грегори целомудренно промолчал в ответ.
        - Ноябрь, вот только следующего года… так что сейчас на руках у издательства должно быть уже две рукописи.
        - Я… Я как раз сейчас заканчиваю…
        - Третью, я полагаю? Ведь только в таком случае я, возможно, и смогу что-нибудь сделать для тебя, иначе…
        - Они не могут расторгнуть со мной договор! Этого, блядь, просто не может быть! Я же гребаный Фландерс! - проорал на всю улицу мужчина.
        - Конечно, ты - это ты, - слегка саркастично выдохнул устало агент писателя, - однако, услышь меня, пожалуйста, имя - это еще не всё, к сожалению, по крайней мере для издательства, одно твое существование, без результатов, не принесет прибыли с тиражей, а из-за подобной задержки они теряют прибыль, так что….
        - Но ведь они знают, что моя книга будет продаваться! Знают же!
        - Конечно, конечно, но какой бы гениальной она ни была, экземпляров одного твоего романа вряд ли будет продано больше, чем двух или конкретнее - трех, вместе взятых, как у тебя прописано в контракте. Это ведь простейшая математика, Грэг.
        - Да, да, я понимаю… Но ты ведь знаешь, что последний год у меня выдался не из лучших и…
        - Поэтому я и пытался достучаться до тебя именно весь этот год, дружище. Пойми, мне тоже крайне невыгодно то, что тебя лишат исключительных прав в «Айдоле», но, если соответствующий департамент в ближайшие дни примет такое решение, то придется тебе искать уже менее уступчивый, и уж тем более куда менее прибыльный издательский дом, чего, я думаю, ты явно не захочешь, поскольку…
        - Они - единственные, твою мать, - проскрипел Грегори.
        - Бинго, по крайней мере для тех, кто не хочет растрачивать себя на бесконечное переписывание третьесортных статеек, и мне, Грегори, в том числе, очень не хотелось бы работать за бесплатно. Помогать тебе и искать приемлемые варианты - да. Но каждый день следить за твоими продажами, сборами и отчислениями - это уже знаешь ли, в текущей ситуации…
        Грегори, не дослушав, отшвырнул коммуникатор, разорвав связь в своем мозгу, чтобы просто остаться одному, чтобы стоять, ощущая, как восходящее солнце начинает согревать его тело и душу через тысячи световых лет, заставляя его кожу сообщить его костям, что обхватывали его мозг, о том, что их временный владелец неразрывно связан кровообращением с сердцем, а оно уже давало надежду, что он еще жив и, более того, находится далеко не в тундре, но в климате куда более приятном во всех отношениях, чем тот безрадостный ландшафт, в существование которого писатель уже успел поверить.
        10. - … И я верю, что это место существует! Более того, я готова лично посетить эту далекую империю, уверена, что это очень интересное место! - рассмеялась молодая девчушка, качаясь на ветви тысячелетнего белого древа, что приютило в своих ветвях сотни бабочек, некоторые из которых уже осторожно выглядывали из своих куколок, чтобы затем, расправив крылья, навсегда покинуть родной дом. Глядя на них и на те удивительные метаморфозы природы самой жизни, что происходили прямо перед ее глазами, молодая лиловокожая девушка представляла себя такой же бабочкой, что готова была в любой момент, сбросив с себя куколку своего родного острова и расправив крылья, нырнуть в течение жизни, которое унесет ее далеко-далеко в неведанные края, где, возможно, никогда еще не ступала нога человека.
        Вдохнув побольше воздуха полной грудью и выпрямившись на одной из веточек в полный рост, путешественница расставила руки в стороны, подобно крыльям бабочки, и ощущая, как на каждом из них вновь и вновь открывались и закрывались два огромных глаза, два полюса маленького родного мира, который она ощутила целиком как свое собственное тело, сделала легкое движение и в один прыжок оказалась в невесомости - бесконечности, что была за пределом мира, который она знала. Она вновь стала этим пространством, и казалось, что теперь эта непостижимость останется с ней навсегда в виде открытия своей истинной природы, которая сама по себе была совершенно неотличима от самой путешественницы, потому что и была ей же, одной целой и неделимой во веки веков.
        11. Путнице так не хотелось, чтобы это закончилось, ведь в подобные волшебные мгновения на несознательном уровне, но, наоборот, где-то глубоко внутри себя, она ощущала, как всё ее тело растворятся, при этом не теряя себя, а, наоборот, находя нечто большее, чем она сама, что обволакивало всё ее существо, зачастую без ее собственного понимания этого процесса. И были это опьяняющие, крепкие объятия, которые становились для ее маленького комочка восприятия всем, что она любила и что было ей дорого.
        - Доброе утро, любимая, - проявил себя нежный голос, который окутал девушку с головы до самых пяточек, которые она тут же подобрала под себя, чтобы полностью укрыться в коконе из одеяла, из которого ей все равно предстояло рано или поздно выпорхнуть в новый день.
        - Мм, - издала короткий звук девушка, зарывшись поглубже в одеяло, надеясь, что этот незамысловатый фонетический жест будет воспринят не как отторжение, но наоборот, как сигнал о повышенной заботе, которой стоит окружить прибывшую путешественницу из мира грез.
        - Как спалось? - все правильно поняв, что было и не удивительно за годы совместной жизни, проговорил мужчина, присев на краешек дивана, боясь потревожить раньше времени еще не до конца сформировавшийся в мягкой «куколке» организм.
        - Нормально, - пробубнила, уткнувшись лицом в подушку, девушка, после чего резко повернула свое слегка заплывшее после сна лицо с глазами-щелочками, которые еще не до конца привыкли к утреннему свету, что мягко проникал в помещение сквозь оконное стекло. Мужчина, хотя и знал, чего стоит ожидать, всё же не смог сдержать своей улыбки и, нагнувшись, мягко поцеловал свою невесту в открытый лоб, на котором виднелись красноватые разводы от складок наволочки на подушке, которые, тем не менее, ничуть не портили ее внешний вид, но, наоборот, придавали особое ощущение уюта этой домашней картине утренней встречи двух уже привыкших друг к другу, но оттого не менее заботящихся и влюбленных друг в друга людей.
        - Как работа, Кайл? - всё хорошо? - прошептала едва двигающимся спросонья лицом, которое больше напоминало скукожившуюся гримасу, выдавила из себя «куколка», всё же после усердных попыток разомкнувшая один глаз, - чего смеешься?
        Кайл, улыбаясь, погладив свою подругу по голове.
        - Все хорошо, Вика, операция прошла успешно.
        - Слава Богине, - вновь полностью откинувшись на подушку и зажмурив «проснувшийся» глаз, протянула Виктория, - а то я переживала… - протянула она.
        - Знаю, знаю, - погладив плечо девушки через одеяло, улыбнулся Кайл, затем, аккуратно привстав с кровати и попытавшись сильно не шумя добраться до зеркальной двери гардероба, что в конечном счете оказалось не таким уж необходимым занятием.
        - Можешь так не стараться, - перевернувшись на спину и потянувшись, зевая, более громко проартикулировала девушка, - я все равно уже не засну.
        - Вот как… - улыбнулся мужчина, через плечо засмотревшись на пытающуюся пробудиться «бабочку», в то же самое время, не заметив, как приложив уж слишком большое усилие, заставил дверь гардеробной с грохотом удариться об опорную стену.
        - Но не так же! - возмущенно бросила Виктория, махнув в сторону Кевина рукой так, как будто бы она могла заглушить дребезжавший звук подобным жестом.
        - Прости, прости, - слегка поежился от подобной неуклюжести Кайл, - я же не специально!
        - Ох, еще бы, - высвободив руки из-под одеяла и закрыв ими лицо, зевнула девушка, - а не то бы я… - замерла она на полуслове, с замиранием сердца заметив, как электронный браслет на ее тонкой ручке мигает лиловым светом. Легким движением заставив его ожить, Виктория уже впитывала информацию, что неумолимо неслась, транслируясь с записывающего устройства прямо в ее нервную систему, и через пару секунд она уже знала, что именно этого сообщения она с трепетом ждала последние несколько месяцев.
        - Кайл! - радостно вскрикнула девушка, сбросив свою «куколку» и за секунду сначала взлетев с кровати, чуть не ударившись об не особо высокий потолок, а затем приземлившись прямо перед слегка ошарашенным таким воодушевлением женихом, - я все же смогла добиться этого! Я лечу на остров Утконоса!
        1 12. - Куда, еще раз, ты решил отправиться? - переспросила Гвен на несколько секунд даже отвлекшись от управления транспортным средством, придав тому автоматическое управление, которое, впрочем, сама она не слишком жаловала и доверялась только в крайних случаях, и то на междугородних трассах, - я не ослышалась, Кевин?
        - А что такого? - грубее, чем сам того планировал, бросил сидевший рядом с ней на пассажирском сидении мужчина, - я ведь говорил тебе про это приглашение, и довольно давно.
        - Да, конечно, но… - не обратив внимания или просто сделав вид, что не заметила грубости в ответе своего жениха, продолжила разговор девушка, - но все-таки это несколько неожиданно… Ведь ты никогда раньше не рассматривал подобные предложения всерьез.
        - А теперь, представь себе, рассматриваю, - менее агрессивно, но все еще слегка раздраженно бросил парень, - ты ведь сама мне твердила, что хочешь, чтобы я постоянно развивался, пробуя что-то новое, - усмехнувшись про себя, закончил мысль пассажир.
        - Да, конечно, - поменяв управление машиной на ручное и вновь начав следить за дорогой, кивнула девушка, - развитие, познание чего-то нового - это прекрасно! Но только, когда это безопасно. А в данном случае я никак не могу отделаться от мысли, что это весьма рискованная авантюра.
        - Правда? - съязвил Кевин, - и что же, позволь мне узнать, в ней такого рискованного?
        - Да всё! - не сдержалась и повысила свой голос Гвендолин, - ты сам как будто бы и не слышал все те новости, которые не то что последние годы, но целые десятилетия, даже когда я была маленькой, доходили до наших островов про тот злополучный рассадник шаманов.
        - Шаманы - это дело прошлое! Ими теперь только детей пугать! Никогда всерьез в них не верил! Это просто басни, которые придумали высокопоставленные шишки, чтобы отбивать прибыль в своих политических игрищах, ты лучше меня такие вещи знать должна!
        - Возможно, но никогда не стоит исключать того, что всё это имеет под собой реальные основания.
        - Что ты тогда хочешь? Чтобы я отказался от всего? Отлично, тогда останусь тут из-за твоей паранойи. Я ведь совсем недавно уже был за пределами нашего дорогого островка, так что, действительно, зачем это мне…
        - Возьми меня с собой.
        - Что? - не поверив своим собственным ушам, переспросил Кевин, вытаращившись на свою подругу, ощущая параллельно, как весь его план идет наперекосяк.
        - Возьми меня с собой на остров святого Змея-Утконоса, - глядя прямо в глаза своему жениху, уверенно заявила девушка тоном совершенно ей не свойственным, который не терпел никаких возражений.
        13. - Да, решено, - убеждал сам себя Грегори, всё еще стоя на том самом месте, откуда его коммуникатор улетел в далекие края, и куда уже собирался и сам писатель, картинно распростерший свои руки в стороны, подобно крыльям, и представляющий, как волны эфира уносят его далеко за горизонт, что терялся за линией, где океан, сливаясь небесной гладью, вел неизбежно к тем островам, что находились в тысячах километрах от автора, и где его непременно ожидали новые приключения и новая ненаписанная еще удивительнейшая история.
        - Грэг? - легкий тон голоса пробудил от мечтательного полета фантазии писателя, который будто бы услыхал свой собственный голос, который за несколько растянувшихся во времени мгновений начал видоизменяться, приобретая тембр и интонацию совершенно отличного от него субъекта, что, в свою очередь, заставило его безотчетно улыбнуться и медленно открыть свои глаза в самую первую секунду своего контакта с «другим», когда еще не ощущалось никакой разницы между собой и стоящим напротив человеком. Ведь тогда не было ни самого Грегори, ни обращающегося к нему, а существовала лишь мысль, идея, полет сознания, что уже рисовал многомерную вселенную, на одной из граней которого расположился мир Грэга, и всё, что он знал о нем, включая и свои собственные фантазии о самом себе, что прямо сейчас стояли напротив него, в то же самое время прикидываясь принципиально отличным от автора индивидуумом, который изо всех сил пытался завязать беседу, суть и форму которой сам Грегори слышал бесчисленное количество раз, стоя на этом самом месте и повторяя самому себе же раз за разом одни и те же слова, что не надоедая, а
наоборот, свежайшим нектаром вливались в его уши и мысли, и даже сам контекст их был не важен, ведь, что было по-настоящему будоражащим - так это ощущение хоть чего-то отличного от себя, и, несмотря на сосредоточенность на своем собственном внутреннем восприятии, это было большим открытием - обнаружить внешние проявления этих волн ума, которые уже приняли вид ровесника Грегори, что с неподдельным интересом заглядывал в его глаза.
        - О, привет, Марк, что нового? - открыв глаза и не сдержав при этом улыбки, ответил Грегори своему давнему знакомому.
        - У меня-то всё хорошо, - качнул тот в ответ головой, внимательно рассматривая расправившего руки Грегори, который, казалось, пытался подняться от земли или же просто стоял парализованный при неудачной попытке потянуться, - а у тебя, я погляжу, всё еще лучше.
        Еще некоторое время постояв с серьезным лицом в позе парящей чайки, Грегори расхохотался, обняв Марка, который по-дружески похлопал приятеля по спине, - так всё же что ты тут делаешь?
        - Работаю.
        - Работаешь? Правда? И каким же образом? - приподнял в удивлении бровь Марк.
        - Сочиняю новый высокомаржинальный текст.
        - А так можно сказать? Это какой-то неологизм?
        - Конечно, я его сейчас сам придумал, - недолго думая, улыбнулся Грегори.
        - Ясно, хорошая работа получается, как ни крути, - улыбнулся Марк.
        - Не жалуюсь.
        - И что, сколько уже придумал, пока тут стоял?
        - Я поймал историю за хвост, осталось только аккуратно развернуть ее.
        - Развернуть? В каком смысле?
        - Ну, чтобы было понятней… - опустив руки и посмотрев на свои ладони, призадумался Грегори.
        - Да уж объясни как-нибудь, я же не совсем тупой, - тряхнул головой Маркус.
        - В-общем - я сам ничего не сочиняю, но лишь обнажаю уже готовый текст, подобно любовнику, который медленно раздевает свою партнершу от всех ненужных тряпок, что скрывают тело, понимаешь?
        - Ну что же тут непонятного? - улыбнулся Марк, - именно это я и хотел услышать от такого человека как ты, после того, как пару лет не виделся с ним, - рассмеялся Марк, - но ты продолжай, продолжай. Мне интересно, правда.
        - Так вот, - нисколько не смутившись из-за иронии своего друга, но тем не менее непроизвольно сжав кулаки, продолжил Грегори, - таким образом, выходит, что я сам не создаю заранее эту самую мелодию, эту гармонику, что потом выливается на страницы печатного или электронного текста, вовсе нет, ведь тот, с кем ты хочешь разделить ложе, так же не выращивает из себя все те формы, к которым ты так отчаянно желаешь прильнуть. Она (или он) уже обладает всеми этими качествами и атрибутами еще до того, как ты знал о ее существовании в принципе. Точно так же и с текстом, как и с любым иным явлением в нашей жизни - оно просто ждет подходящего момента, чтобы обнажиться с нужным, а если быть точнее - то через наиболее подходящего для этого человека.
        - И на какой же стадии… ммм… раздевания находится твоя дама? Или может кто еще? - решил слегка сбить достаточно напористое и серьезное объяснения Грегори его приятель. - И может даже уже известно имя?
        - Если честно, - задумался Грегори, затем подняв взгляд на Марка, - понятия не имею.
        - То есть как? Хочешь переспать вслепую, даже еще не представляя, с кем именно?
        - Давай лучше назовем это свиданием.
        - А, то есть теперь это так называется?
        - Да, - не обратив особого внимания на подкол Марка, продолжил Грегори, - и сейчас мне нужно сделать всё, чтобы по-настоящему сблизиться с ней, поскольку я пока лишь слегка коснулся ее платья.
        - Платья?.. - слегка удивился собеседник, - но ты ведь говорил, что поймал уже за хвост свою историю, так что же получается, что она выступает и в роли какого-то зверька?
        - Если тебе угодно, то считай это такой охотой, где нужно поймать своего внутреннего зверя, и, когда оденешь его, то уже под трофейной шкурой найдешь прекрасную даму, примерно, как в сказке про дракона и принцессу, только вот рыцарь сражается на самом деле не с мифическим чудовищем, а с самой красавицей в бесконечных попытках сблизиться с ней же.
        - Ладно, пусть так, я просто уже начинаю немного не успевать следить за твоей мыслью.
        - Прости, но я так давно, если честно, не разговаривал ни с кем по душам, что я просто рад тому, что ты так кстати оказался тут.
        - Меня, кстати, могло бы тут и не быть, ведь не присмотрись я к тебе более внимательно, то наверняка бы решил, что какой-то чудак поймал «белочку» прямо с самого раннего утра.
        - Но, наверняка, иначе и быть просто не могло!
        - Это почему же?
        - Потому, что мы уже встретились, и этого не изменить.
        - Как скажешь, - пожал плечами Маркус, - в общем, я рад, что у тебя получается писать до сих пор, а то я ведь уже давненько не слышал о твоих новых романах.
        - В этом-то всё и дело, что я пока только танцую, и танцую вокруг своей истории, и всё никак не могу перейти к решительным действиям, а ведь это - неуловимый момент уверенности в том, что ты делаешь, и есть то единственное, что нужно, чтобы начать раскручивать колесо истории.
        - Так, а чего же ты тогда ждешь?
        - Если честно, не знаю, может быть я каким-то образом знал, что кто-то появится, и, получается, что ждал-то я именно тебя.
        - Знаешь, дружище, это прозвучало немного странно, но, если ты в этом уверен, то я в принципе не против, можешь приезжать ко мне, перекантуешься у меня какое-то время, а потом отправимся на вечеринку к…
        - Даже не обсуждается. Я еду.
        - Мне нравится твой настрой! Но, чтобы потом ты вновь не предъявлял мне свой «счет», скажи, ты правда считаешь, что напиться до беспамятства в очередной раз, а иначе это просто быть не может, особенно сегодня вечером, это именно то, что поможет тебе при написании книги?
        - Нет, я так вовсе не считаю, - отвечая не то Маркусу, не тому кому-то совершенно иному, - просто я уверен, что сегодня найду то, что мне следовало узнать уже давно.
        14. - И что именно тебе бы могло там понадобиться? - раздраженно спросил Кевин, даже не глядя на свою подругу, которая только что осложнила и без того непростую ситуацию для них обоих, но в первую очередь, конечно же, непосредственно для самого любовника.
        - Что?! - в этот раз не сумев сдержать возмущения, резко бросила Гвен, - что значит, что «именно мне там могло понадобиться»? ТЫ! Ты ведь решил лететь туда, а не я.
        - Вот мы и подобрались к ключевому моменту, - вздохнул Кевин, - туда лечу я, а не ты.
        - Ты теперь хочешь и это решать за меня?
        - Нет, Гвен, - устало откинулся в сиденье Кевин, - нет, я за тебя не решаю ничего, я просто…
        - Просто что?
        - Боюсь за твою жизнь, - выпалил, не подумав, Кевин, в самую последнюю очередь заботясь о безопасности своей подруги, ведь ему просто нужно было, чтобы она не встретилась с Элен, которая практически наверняка отправится с ним в это маленькое рандеву под предлогом выступления на благотворительном вечере во дворце Вождя лилового трайба.
        - Вот как ты в итоге запел! А мне, значит, не стоит переживать за твою, так получается? То есть ты все-таки осознаешь риски, связанные с посещением этой территории, тем более в качестве приглашенной звезды?
        - Какой территории? Земля Утконоса точно такая же, как и сотни других островов на этой планете! Так почему же ты так переживаешь именно из-за него?
        - А то, что там идет война, тебя не смущает?
        - Какая еще война? - протянул Кевин, которому явно была совершенно не интересна эта тема.
        - Оккупация Империей всего острова полвека назад! И шлейф тех событий тянется до сегодняшнего дня!
        - Никакой там войны нет! - качнул головой Кевин, - ты преувеличиваешь, тем более, даже если какие-то локальные конфликты и существуют, то я уж точно буду под усиленной охраной, что выделит мне Конгресс на время Игр, плюс меня все-таки будет встречать делегация этого самого их вождя, так о чем мне вообще еще беспокоиться? Артисту, которого наверняка эти аборигены никогда даже и не слышали в своей глуши, и где их элита сделает вид еще, что является моими давними поклонниками?
        - То есть тебя не смущает бесконечный поток сообщений о похищениях, пытках и …
        - Ты побольше читай нашу прессу, - рассмеялся Кевин, - ну какие пытки в наше то время, ты головой-то подумай.
        15. - Хватит, хватит, вытаскивай его, - раздался насмешливый голос, в котором угадывались нотки скуки, что неизбежно вытекала вслед за рутинным процессом, который уже порядком поднадоел бессменному наблюдателю истязаний оппонента. Мужчину достали из чана с ледяной водой, после очередного погружения в который он начал отплевываться так, будто бы в нем самом жидкости было ничуть не меньше, чем в злосчастном контейнере, что представлял из себя типовую емкость, залитую обыкновенной водой, что служила источником жизни для человека, но в данном контексте превращалось в орудие страданий, которое накрывало с головой испытуемого, тем самым полностью лишая последнего каких-либо иных внешних стимулов, оставляя пленника наедине лишь с монотонным гулом в голове и осознанием своей полной беспомощности, что произрастало от невозможности сделать самостоятельно хотя бы один глоток.
        - Ну как, вспомнил что-нибудь? - слегка наклонил вбок голову мужчина, сидящий в белоснежном смокинге прямо напротив стоящего на коленях брата по острову, которого держали двое вооруженных до зубов людей.
        - Опять нет? Или может снова расскажешь, что не знал своего драгоценного Сана? Или, что этот старик уже подох, как все говорят? Не смеши меня! Почему вообще я должен за тебя проговаривать это всё?!
        Узник не проронил ни слова и даже, несмотря на отрезвляющие удары, что вновь посыпались на него со всех сторон, снова не проронил ни звука.
        - А, я знаю, знаю! - Это пидоры из Конгресса пытались сделать из тебя бабу, которой они сами и являются, все до одного! - удовлетворительно прогоготал поднявшейся «смокинг», достав из-за своей пазухи отливающий фиолетовыми оттенками нож.
        - Что ж - тут не Конгресс, мой дорогой, и даже не Империя, и, несмотря на все старания твоих соратников, ты все же попал на родину, дорогой, - присев на корточки и попытавшись заглянуть в заплывшее лиловыми отеками лицо, кивнул «смокинг» своим воинам. Те приподняли пленного и по указу командующего стянули с него пропитанные кровью штаны. Пленный в этот раз все же попробовал пошатнуться, но тут же получил мощный улар, который мгновенно лишил жертву любых сил к сопротивлению.
        - О, нет, нет, ты не беспокойся! Хоть я и сказал, что ты баба, но тут, к твоему счастью или сожалению, никто тебе не доставит удовольствия, что испытывают женщины, о, нет, - рассмеялся «белый пиджак», - но тебе все-таки придется заплатить за то, что ты потратил мое драгоценное время в надежде узнать что-то о нашем старом друге, - с этими словами он схватился за нижнюю часть пленника и стал методично резать плоть, подобно тому, как в соседних зданиях спокойно разделывали животных к вечернему торжеству. В следующую минуту стены подпольной тюрьмы огласил крик, который, казалось, звучал абсолютно по-животному и, казалось, был слышен в любой точке мира, хотя на практике совершенно терялся всего через несколько десятков метров за пределами комплекса задний, и уж, тем более, не был слышен за оградой каменного забора, где до проходящих мимо людей долетали лишь звуки проезжающих в паре метров от них машин.
        16. - Не знаю даже, плакать или смеяться от такого, - ошарашенно выдохнул Кайл в тот момент, как любимая заключила его в своих объятиях.
        - Ты не рад моей командировке?
        - Мне почему-то думается, что если бы я сказал о том, что твой отъезд меня осчастливит, то ты могла бы немного обидеться, - улыбнулся мужчина.
        - Ну еще бы, - поцеловала в губы своего жениха Виктория, - тем не менее, ты ведь понимаешь, какой это шанс для меня как для журналиста? Побывать на подобном мероприятии и взять интервью у столь важных персон! Да многие бы ради такого всё отдали!
        - Пожалуй, что так, - чуть отстранившись, проговорил молодой человек - но всё же… я слегка опечален, что не могу поехать с тобой.
        - Я тоже, хотя и понимаю, что твоим пациентам ты нужнее, чем всем тем напыщенным идиотам на благотворительном вечере во время Игр.
        - Да, это верно, но может все-таки я попрошу небольшой отпуск, в конце концов …
        - Кайл, - прервала его Виктория.
        - Что? - улыбнулся тот в ответ.
        - Я ведь прекрасно понимаю, что для тебя значит работа, и что ты никогда бы не променял даже дня операций на подобную поездку.
        - Тут я даже спорить не буду, - пожал плечами Кайл.
        - Я честно не обиделась на тебя, тем более, я смогу одна сконцентрироваться на материале, чтобы на выходе вышли не мои путевые заметки о путешествии парочки через полмира, а подробный отчет, со всеми нужными деталями отчет о проведенном мероприятии, как того и требует моя дорогая редакция.
        - Когда это она успела стать дорогой? - улыбнулся Кайл.
        - Когда мой оклад поднялся, дорогой, и мы смогли переехать на эту квартиру, - улыбнулась Виктория.
        - Правда? Но, а как же тогда журналистские принципы и свобода в выборе авторского материла и подачи, с одной стороны, и редакция, которая пусть и выписывает кругленькие чеки, но зато, по сути, зачастую идет в разрез с твоими собственными убеждениями?
        - Перетерплю уж как-нибудь, - улыбнулась Виктория, - ведь в конце концов - кто платит, тот и заказывает музыку, я уже давно приняла эти правила игры, - улыбнулась девушка в ответ.
        17. - Ты действительно так считаешь? - осведомился, не потому что ему было абсолютно всё равно, но скорее для вежливого поддержания непринужденной беседы Маркус, ведя машину по просыпающемуся городу, что резко контрастировал с его другом, который уже, казалось, задремал рядом с пассажирским сиденьем.
        - Мм?.. - чуть не «клюнув» носом о панель, тряхнул головой Грегори, обратив свое внимание на водителя.
        - Всё понятно, - рассмеялся Марк, - что ж, меня вполне устроит и такой ответ.
        Грегори смог кое-как приоткрыть свои глаза и принять более собранное положение на сиденье. Он был отнюдь не дома, как это ему казалось всего секунду назад, когда он еще не успел окончательно проснуться, а в машине Маркуса, который, казалось, еще совсем недавно был тем, кто больше уж точно не появится на жизненном пути писателя, однако на деле оказавшимся совершенно незаменимой и, что куда более важно, и парадоксально - возникшей практически из неоткуда персоной, в угоду обстоятельствам, которые, впрочем, еще не до конца были ясны, как и общий итог всего происходящего за эти насыщенные сутки.
        - Все же я рад, что оказался сейчас рядом с тобой, - потянувшись на сиденье и откинувшись на мягкую подушку под голову, отозвался Грегори совершенно невпопад монологу, что произнес его собеседник, который уверенно вел машину по залитым утренним солнцем улицам мегаполиса.
        - Не сомневаюсь, - совершенно не обидевшись, что его речь осталась без внимания, рассмеялся Маркус, - тем более, я уверен, что там, куда мы направляемся, тебе будут рады не меньше.
        - Да. И куда же это?
        - Ко мне домой, конечно же.
        - Ты ведь говорил, что нам нужно кое-куда заскочить по делам, и мне казалось, что ты имел ввиду какое-то более-менее людное место, а затем уже мы бы просто посидели у тебя…
        - Так все-таки, выходит, что ты хочешь уединиться? Дружище, конечно рад тебя повидать, но пока что не настолько, уж прости, - вновь рассмеялся добродушный Маркус.
        - Я просто… Если говорить начистоту, не хотел бы сейчас оказаться в какой-то шумной компании, особенно с которой пришлось бы выстраивать контакты.
        - Шумной? О, поверь мне, это вчера они были шумные, а сейчас, возможно, уже даже самые стойкие гости отбыли, пока я тут катаюсь за своей любимой пиццей.
        - То есть, ты хочешь сказать, что это твой желудок и стал причиной нашей встречи? И давно ты не пользуешься службой доставки?
        - Не, не, я тут пас, - подняв обе руки с руля машины, которая и так ехала на автомате, решил отвертеться от этой беседы Марк, - хотя я просто не хотел ждать дрон, зная тебя, я просто не готов к дискуссии с тобой по поводу случайности или предопределенности этой встречи и всего остального в этом роде. Лучше проиграй все это в своей голове и потом вывали свои мысли в том или ином виде на своих дорогих и любимых читателей, ладно?
        - А ты разве не один из них? - устало оторвавшись от окна, в пользу своего собеседника спросил Грегори, решив не столько взять на заметку что-нибудь из речей своего друга, как образца своей аудитории, но скорее для проформы. Ведь его на самом деле не сильно заботило, читал ли его Марк или кто-либо еще, главное ведь было, как это ни цинично, но в то же время совершенно оправдано для творца, который хочет жить своим делом, - оплачивать счета, и в данном смысле безликая довольная масса была ему куда милее, чем вполне определенные критики, что так любили как следует отрецензировать его произведения, в то же самое время не оставляя ни единого кредита на погашение задолженностей писателя или, по крайней мере, покупку билета в один конец в страны Конгресса, как о том мечтал периодически Грегори.
        - Я давненько, если честно, не открывал книжек, Грэг, без обид, просто нет времени.
        - Но ты же сам сказал, что ждешь моей новой публикации, - хитро улыбнулся Грегори.
        Маркус в ответ, не глядя на Грегори, скорчился в полуулыбке.
        - Ясно, - улыбнулся Грегори в ответ, - так, нет времени вообще или на книги?
        - Думаю, на книги, - без всякого лишнего смущения честно ответил друг писателя, - тем более, сам знаешь, что темпы жизни сейчас растут, так что позволить себе чтение всевозможной беллетристики может лишь самый последний лентяй.
        - Лентяй? - слегка возмутился Грегори, - но разве сыт будешь теми вырезками, что…
        - Да, да, я знаю, что ты скажешь: книги - это фундаментальное знание и так далее, но сейчас время такое, что все меняется очень быстро, и пока ты закончишь свое очередное творение, не спорю, возможно в чем-то и выдающееся, мир уже шагнет далеко вперед, и твоя идея будет уже безвозвратно утеряна, а даже, если и нет, то какой смысл будет людям читать о том, чего нет или что они сами не смогут никогда воплотить в жизнь? Может быть, чтобы ощутить себя как раз-таки кем-то другим? Возможно, но опять же, зачем это нужно сейчас, когда весь мир становится все более открытым друг другу при помощи высоких технологий, которые объединяют различные отрасти науки и искусства, выводя жизни человека на совершенно новый уровень качества, где уже нет смысла придумывать некие мифические легенды, пусть которыми и будут до сих пор восторгаться либо неумные и слабые представители нашего общество, либо проплаченные бляди. А ты ведь, несмотря на желание заработать, все равно всегда ориентировался на тех, кто хотя бы пытается думать и анализировать. Но это просто сейчас не нужно, поскольку реальные примеры героизма и
сообразительности сейчас у всех перед глазами в виде событий и людей, за которыми можно следить онлайн 24 часа в сутки.
        Грегори отвернулся к окну, полностью внутренне согласившись с позицией своего друга, но, все еще бастуя частичкой своей творческой натуры против невозможности публикации формата своих произведений в скором будущем, когда спрос на придуманные истории, пусть и основанные на реальных событиях, зашифрованные в электронный текст, сойдут на нет, уступив дорогу более прямым и эффектным выразительным средствам внести свою лепту в мотивацию отдельных индивидов к дальнейшему развитию человечества. Какой смысл тратить время на чтение, если ты можешь закачать объемную модуляцию событий в свой собственный мозг в скором времени и проиграть различные вариации любых - реальных и гипотетических событий всего за какие-то пару минут, которые так насытят твои нейроны, как того не сделают сотни часов, проведенных за чтением всей той макулатуры, что дошла до настоящего времени?
        И Грегори, как человек, который открыто приветствовал технологии, что и привели его к успеху, благодаря распространению всемирной сети, где у каждого был доступ к его информации, сейчас испытывал вполне определенную боязнь перед будущим - будущим, в котором ему и его произведениям просто не будет места за ненадобностью, а если он и будет пользоваться некоторым спросом, то в очень ограниченном сегменте. Вот тут как раз вставало во весь рост то самое противоречие, которое давило на мозг, вместе с тем задевая и само сердце в своих неприятных ощущениях испытываемой тревоги. Как он может творить теперь, с одной стороны, когда теперь сам явно видел - эти все излияния на виртуальную бумагу были продиктованы исключительно меркантильными целями, и с другой - вставал вопрос - каким именно образом заставить себя отдавать душу тому, что и так можно получить, только в гораздо большем объеме и за куда более короткий период времени?
        - Знаешь, твои опасения вполне оправданы… - будто бы прочитав по лицу своего собеседника, о чем тот задумался, вклинился Маркус. Как-никак оба пассажира знали друг друга без малого пару десятилетий, что не могло не заставить Грегори с ностальгией припомнить дела дней минувших и даже слегка воспрянуть духом от ощущения того времени, которое уже безвозвратно прошло, и что он после всех приключений до сих пор жив и готов творить, хотя второе сейчас и находилось на самом острие ножа, и, если оно все-таки соскользнет в бездну неизвестности, то ему самому придется отправиться вслед за ним, поскольку иного смысла, кроме как создания своего собственного мира, признанного другими, Грегори попросту не видел. Однако был ли смысл в таком мире, который по-настоящему интересен лишь ему одному? Этот вопрос также возникал и подло выкручивал сердце, превращая его во что-то уродливое и бесконечно волнующееся, в покрытую как ему тогда казалось нарывами неподъемную массу, а не легкое, даже нечто воздушное и невыразимое, что готово было воспарить от благодарных отзывов читателей и щедрых гонораров системы, в которой,
казалось, нашлось место и для его слов.
        - Однако, в твоих же силах поменять ситуацию к лучшему, - вновь прервал тревогу своего друга водитель.
        - Поменять? И каким же это образом?
        - Создать что-то новое. Что-то, что может появиться в этом мире только благодаря тебе.
        - Благодаря, - протянул Грегори - благодаря мне?.. - в этот момент от простой фразы, брошенной скорее всего только для того, чтобы отвязаться от «загруженного» думами друга, Грегори ощутил тот заряд, тот смысл, который был ему столь жизненно необходим. И эта сила уже заставила вновь волоски на теле подняться в предвкушении нахождения той истории, что была вокруг него, которая только и ждала, пока нерасторопный путешественник схватится за нее и, не выпуская из рук, даст ей проявиться, чтобы в итоге слиться с ней в образ создания того самого «нового», что было не видимо, но существовало в мире с самого его зарождения.
        18. - Это ведь так просто! - перевернув целый мир вверх ногами, радостно захохотала девушка, и, будто бы сама став этим смехом, растворилась в бесконечной линии горизонта, которая, казалось и была тем самым символом, тем образом мира, что на самом деле не существовал, являясь лишь совокупностью чего-то отличного от него самого, но неизменно представляющий из себя ту самую разграничивающую черту, что и заставляла видимый мир проявляться в своем бесконечно едином многообразии форм и смыслов.
        - И что же ты делаешь? - размокнув глаза и дав миру вновь найти свое воплощение в отдельном от единой сущности материи, улыбнулась девушка, глядя на своего дорогого сердцу друга.
        - Поймал тебя, дорогуша, - улыбнулся юноша, что уверенно, но в то же время очень аккуратно держал в руках стройный стан своей полуобнаженной подруги, стоя на двух толстых ветках белоснежного дерева, чья крона была покрыта лиловым мхом.
        - А стоило ли это делать? - улыбнулась она, - может я хотела немного полетать?
        - Тогда стоило бы сначала попробовать… - начал свое объяснение «ловитель» под впившимся в него пронзительным вниманием двух огромных лиловых глаз, - этот полет ласточки…
        - Не ласточки, о, нет, мой дорогой, - отрицательно завертела головой девушка, - а бабочки, - томно произнесла спутница, грациозно расправив свои руки в стороны, как будто это были самые настоящие, переливающиеся в свете утренней звезды сотнями оттенков крылья самого прекрасного существа на свете.
        - Пусть так, пусть и бабочки, любимая. Но, тем не менее, такие эксперименты стоит проводить сначала в более… ммм… безопасных условиях.
        - А тут разве не безопасно? - снова буквально впившись огромными лиловыми глазками в своего любимого, вкрадчиво произнесла девушка.
        Юноша, глядя в лицо девушки и ощущая руками тепло ее тела, одновременно с тем вдыхая ее чудесный аромат кожи, знал уже наперед, чем закончится этот разговор, но все же решил подыграть и не нарушать ход этой игры, что уже давно велась между ними двоими.
        - Нет же, со мной тебе никогда не будет угрожать никакая опасность, я защищу тебя от любой напасти, я обещаю тебе!
        - Честно-честно? - чуть втянув голову в плечи, переспросила девушка.
        - Да, - мягко улыбнулся молодой человек, наклонившись к девушке, чтобы поцеловать ее, но та, резким движением оттолкнувшись от его груди и выскользнув из его рук, понеслась вниз кометой, что ударилась пламенем огня о почву, которая тут же начала кристаллизоваться, покрываясь черными минералами, что стали разрезать на части землю, а затем также быстро начиная плавиться под воздействием тепла, которое только что преобразовало их.
        Когда они растопились, превратившись в абсолютно гладкую поверхность полной черноты, ее поверхности коснулся парящий уголек, которой был единственным, что осталось от упавшей звезды, которая, едва коснувшись поверхности, заставила ее пойти кругами, что стали расходиться во все стороны и, встречаясь где-то там, на расстояниях, которые были недоступны обычному восприятию, взметнулись вверх. Капли этого вещества, что стали переливаться разными цветами под воздействием света этого маленького, но чрезвычайно яркого уголька, осветили гигантский дикий островок, на котором уже рисовал фигуры этот самый неприметный на первый взгляд огонек. Он оставлял за собой яркий, пылающий тысячами оттенков свет, как будто какой-то невидимый художник, а, возможно, и сам творец жизни раскрашивал чистый холст мироздания своей волшебной краской, используя трансформирующуюся кисть, после которой оcтавались замысловатые линии, что, переливаясь, стали оживать, благодаря энергии краски, которая, безусловно, была живой и помогала своему творцу. Она начинала сама, разливаясь, заполнять холст жизни, слой за слоем усложняя
структуру конечной картины, очередного бессмертного творения своего невидимого художника, который более уже не существовал как таковой, но был процессом, был красками и был холстом, и, конечно, был самой картиной, которая проявлялась на этом холсте, в надежде в конце запечатлеть и тем самым понять самого себя.
        И вот уже образ, что был отправной точкой всего, разделился надвое, и теперь две точки, переплетаясь и играя друг с другом в самозабвенные любовные шарады, уже утонули в чувствах другу к другу, не обращая никакого внимания на условия мира, который рождался вокруг, исключительно благодаря их чарующему присутствию, размывая все границы и все краски мира на одно самое малое мгновение, что и было всем возможным потенциалом. Следовало лишь вырваться за пределы холста, чтобы снова узнать себя тем художником этой бесконечной самописной картины, где два божества вечно любили друг друга, искренней благодатью соединяясь вновь и вновь в тысячах образах, которые без устали рисовал наблюдатель только для того, чтобы в один прекрасный момент понять, что он ничем не отличался от них двоих, двух волшебных демиургов, которые на самом деле были лишь краской, что родилась от желания творца к творческому самопознанию, от неудержимого импульса тысячью способами и миллионами техник выразить все грани драгоценного алмаза своего Сердца.
        19. Лежа в постели, Виктория наблюдала за тем, как свет, проходя сквозь разноцветные грани драгоценного камня ночника, освещает комнату, что превратилась в целую вселенную, которая своим мистическим величием наполняла ум девушки. Она медленно, в такт дыхания своего любовника, то поднималась, то опускалась своим умом на бесконечных просторах волн жизни, и ритм этот был нерушимым доказательством того процесса, той игры, в которой она была вечной участницей, что, однако, нисколько ее не смущало, но, напротив, раззадоривало продолжать это великолепное представление жизни.
        В какой-то момент ей даже показалось, что тот мир, который она наблюдала снаружи, находился на самом деле внутри нее, но, поскольку по такой логике не было внешнего пространства, где обитало ее тело, то значит не могло быть и внутреннего, поскольку пропадал тот чудесный объект наслаждений - ее тело, что создавал чудесным инструментом - мозгом, эту невидимую стену между тем, что она переживала и тем, на что реагировала извне, и в данный момент это условное разграничение было разбито вдребезги.
        - Да, возможно так и есть, - отозвался Кайл, прижимая к себе обнаженную фигуру своей подруги, и который, видимо, даже смог каким-то образом услышать ее мысли, или же просто Виктория сама неосознанно уже не думала, но проговаривала свои размышления вслух, хотя определить момент, когда же именно это произошло, она никак не могла.
        - Так это как, как? - слегка поерзав в руках своего друга, переспросила Виктория.
        - В точности так - как ты и сказала, что возможно внешнее - это внутреннее и наоборот.
        - Но если это и так, - зацепившись взглядом за орнамент обоев на стене, который, казалось, дышал вместе с наблюдателем, произнесла Виктория, - то каким же именно образом мы можем доказать где существуем сами, по-настоящему? Ведь если пространство, что снаружи, тождественно нашим внутренним проекциям, то получается, что уже нет никакой уверенности в том, во-первых, что мы находимся «где-то здесь» и, во-вторых, что существуют миллионы людей «где-то там».
        - С чего ты вообще решила, что они существуют? - поцеловав в плечо девушку, осведомился Кайл.
        - Просто очередная безумная фантазия, - улыбнулась Виктория, переведя взгляд на навесной потолок, который вместо фокусировки ее взгляда как будто стал раскрываться, обнажая при этом не следующий этаж с его убранством, и не идущий после него, и даже не просто аннулирующий крышу и давая взглянуть на облачное небо, но будто бы идя дальше к звездам, и там уже, исчезая сам в себе, демонстрировал, что дальше этой плиты ничего не существует, и ведь если всё так, и действительно нет там никого, то что же остаётся? Вечное здесь - которое, если рассматривать всё более пристально и внимательно, попросту исчезает из вида, превращается в абсолютное ничто.
        - Но что же тогда получается? - продолжала вслух рассуждать Виктория, - тогда и нас самих не существует, подобно мельчайшим частицам, которые при ближайшем рассмотрении просто теряют свою вещественную структуру, так и оставляя наблюдателя с вечным вопросом, о том, что же такое материя на самом деле?
        - Это на тебя так оргазм воздействует? - рассмеялся Кайл. Он вовсе не хотел обидеть свою девушку, но был даже крайне приятно удивлен мысли невесты, что устремилась куда-то ввысь и могла не вернуться вовсе.
        - Не знаю, - мягко положив руку на бедро своего друга и прижавшись к нему так, будто бы всякое различие между их телами стерлось, прошептала Виктория, - возможно что так, - проговорила она, когда Кайл вновь прижал ее к себе, и те самые мельчайшие частицы - кванты, которые были залогом раздельности, вдруг стали таять подобно снежинкам, и их выкристаллизованные формы стали исчезать, объединяясь друг в друге и образуя лишь нескончаемый ливень из капель, которые, падая в пустоте, стали заполнять ее и сливаться вместе, заполняя эту бесконечную пустоту, образуя вечный бушующий океан, кроме которого не было ничего, поскольку ничего иного и не могло более полно выразить сущность этого процесса конденсации чувств.
        20. - Тебе точно - нужно хорошо потрахаться, - рассмеялся Маркус, останавливая свой автомобиль.
        - Что, очень плохо звучало?
        - Нет, не сказал бы. Возможно даже, что кто-то даже сможет кончить от такого, но тут дело в другом - для кого именно ты собрался писать. Ты никогда не задавался этим вопросом?
        - Я? - вылезая из машины, буквально остолбенел на месте от заставшего его врасплох вопроса Грегори, - я всегда писал для себя.
        - Это как раз-таки понятно, и в общем-то неплохо, но я в данном случае немного про другое - облокотившись о корпус автомобиля, посмотрел прямо в глаза своего приятеля Марк, - ТЫ хоть знаешь, кто сейчас твоя целевая аудитория?
        - Да, пожалуй… - сделал вид, что знает ответ Грегори, - издательство присылало мне не так давно их маркетинговые исследования, чтобы я лучше ориентировался…
        - Да нет же! Я ведь не об этом! И не делай вид, что не понимаешь.
        - Если честно, не очень, - отрицательно мотнул головой Грегори.
        - ТЫ сказал, что пишешь для себя, но ведь ты сегодняшний - это далеко не тот же самый человек, который только начинал свою писательскую карьеру более десяти лет назад! Подумай над этим.
        - Люди не меняются, Марк, и ты - прямое этому подтверждение.
        - Ты прекрасно понял, о чем именно я говорю. Набор впечатлений, что ты получаешь от жизни и то, как ты их оцениваешь всё равно уже иные, дружище, - захлопнув синхронно двери автомобиля с Грегори, заключил Маркус, - поэтому, смоделируй того, кто откроет твою будущую книгу и напиши то, что необходимо прочитать именно ТВОЕМУ читателю.
        - Но как… Как я это пойму?
        - Глупый вопрос, ты же писатель.
        - Но я же говорю… У меня что-то вроде творческого …
        - Даже слышать не хочу, на, держи, - Марк протянул ключи и кивнул на двухэтажный коттедж, что располагался на краю полукруглой площади, на которой они припарковались, и которую окружали с десяток типовых построек, - замок только не сломай.
        - А ты?..
        - Я быстро сгоняю за жратвой, за разговорами с тобой я уже поздно вспомнил, зачем вообще в такую рань поперся куда-то, ну, а ты пока познакомься со всеми, если, конечно, там кто-нибудь еще остался.
        Грегори безучастно кивнул, зная, однако, что перспектива новых знакомств прямо сейчас было совершенно необязательной и, возможно, даже в чем-то вредной.
        Грегори на автомате шел к очередной двери в своей жизни, уже заранее определив для себя, что за ней он опять не найдет ничего стоящего. Выругавшись негромко на самого себя и постаравшись не сильно жалеть самого себя, Грегори, от раздражения скрипнув зубами, вставил ключ в замок, ощутив в этот самый момент, что заходит он совсем не в ту дверь, в которую следовало, и вот на него с новой силой накатили очередные рефлексивные мысли по поводу своего так называемого «таланта» и призвания, и, конечно же проблем с семьей. Хотя можно ли это было назвать семьей? И можно ли было это назвать «талантом»? И что вообще Марк в этом понимает, тот, кто никогда в своей жизни сам не добился ничего выдающегося, - рассуждал писатель, повернув ключ, вслед за тем вступая на, казалось бы, неизведанную, но и так уже заранее хорошо знакомую территорию игр, событий и встреч, вновь и вновь накручивал себя Грегори, - и что главное для человека творческого - за всеми перипетиями жизни узнать и ухватить вдохновение. Это, хотя и самое простое, но в то же время и самое сложное - более того - это редчайшая удача, которая стягивает
все элементы паззла жизни к этому единственному моменту, который заставит тебя вопреки твоим собственным состояниям полностью погрузиться в состоянии экстаза и поверить, что весь мир зависит от тебя и от твоих слов.
        - И каким же именно образом убийство времени на квартире этого лоботряса способно… - заткнулся Грегори на полуслове, стоя в проеме и наблюдая, как все его беспокойные мысли просто-напросто перестали существовать, разлетевшись в разные стороны как надоедливые мухи, вмиг развеянные легким дуновением сквозняка, визуально выразившимся в утреннем свете, который лился с противоположного конца дома внутрь коридора, где стоял Грегори, вырисовывающий прямо внутри головы, ровно как и внутри полутемного помещения силуэт Богини, которая устранила всякое сомнение в сердце вновь обратившегося лицом к самому себе Творца.
        21. - Привет, дорогой, - улыбнулась Элен, встречая своего дорогого любовника в коридоре ее дома.
        - Да, привет, привет, - сдержанно отозвался Кевин, разувшись и взяв аккуратно за руку Элен, чтобы проводить ее до кровати. Однако, вместо ожидаемого секса девушка получила порцию совершенно неуместного, по ее мнению, нытья о том, что невеста его любовника, которому никак не сидится дома, все же решила поддержать своего ветреного мужчинку и проследовать за ним на остров Утконоса.
        - Ну и зачем ты мне это рассказываешь? - тряхнула головой Элен, откинувшись на спинку кровати, - вот так ты меня хочешь возбудить?
        - Нет, я… - совершенно серьезно решил продолжить свой рассказ Кевин, чем еще больше взбесил подругу, - я просто хотел попросить тебя…
        - Попросить?! - уже на повышенных тонах прервала его Элен, - попросить о чем? Чтобы я осталась тут? Это ты хотел мне тут сейчас промямлить? Ты мужик или кто? Не мог сказать своей тупой курице, чтобы она посидела немного дома и подождала тебя, как обычно? Или что уже яиц у тебя не хватает?! Или может то, что я давно готовилась к этой поездке с тобой - это пустой звук? Я разве не говорила тебе никогда, что для меня будут важны предстоящие там встречи, для нас обоих они будут важны?!
        - Я все понимаю, - попытался хоть немного успокоить свою подругу Кевин, - но Гвен уже все решила, я не могу изменить ее решения! Я уже пробовал с ней говорить! Поверь, я сам не планировал ничего подобного!
        - Да? А разве это не очевидно, что подобная хрень будет происходить, пока ты будешь подобным образом бегать ко мне и все же оставаться со своей тупорылой коровой?
        - Не называй ее так.
        - Теперь ты ее и защищаешь! - нервно рассмеялась Элен, - знаешь что, ты не только бесхребетный, что еще может быть простительно, но и совсем без мозгов, нахрена мне вообще такой мужик? Скажи мне?
        - Я…
        - Ты бы мог меня хотя бы для приличия сначала трахнуть, а потом попробовать втереть мне всю ту хрень, которую ты льешь сейчас на меня.
        - Я просто пытаюсь объяснить тебе, как объективно складываются обстоятельства, - попытавшись взять себя в руки, продолжил Кевин, в то же время предприняв опрометчивую попытку провести рукой по колену девушки, что резко пресекла его намерение.
        - Всё! Поздно, даже не пытайся! - вскочив и встав в полный рост прямо на кровати, проговорила она, возвышаясь над запрокинувшим голову любовником. - Пошел вон! Видеть тебя не хочу.
        - Элен, но я уже сказал, что буду сегодня на репетиции, а их никогда не отменяют, куда мне…
        - Куда хочешь, туда и отправляйся, или езжай к своей дуре и, имея хоть немного смелости, расскажи ей, как вместо того, чтобы как следует выебать свою любовницу, ты только выебал ей мозги, и пусть она тебя пожалеет как всегда!
        - Но как я …
        - Вон, я сказала, а то я, клянусь, сама сейчас ей позвоню и попрошу позаботиться о тебе, бедняжке!
        - А ты что будешь делать? - уже стоя в проходе и пытаясь хоть как-то зацепиться разговором за Элен, пробубнил Кевин, глядя на то, как девушка, что уже накинула на обнаженное тело белый халат, стала выпаривать кристаллы в переносном устройстве и вдыхать лиловый дым, который так хорошо был знаком, по опыту, Кевину и использовался в их любовных утехах не раз.
        - Тебя уже не касается, - захлопывая дверь перед носом Кевина, отрезала Элен, даже не удостоив разочаровавшего ее друга прощальным взглядом.
        22. - Ммм… - потягиваясь в постели, протянула девушка, пытаясь войти в ритм той модели поведения пространства, где оказался ее ум, который начинал медленно, но верно обрабатывать все объекты, что стали проявляться в поле зрения наблюдателя, который уже зацепился за движение фигуры, что плавно проникла внутрь комнаты, и мягко опустилась на край кровати, заставив последнюю пойти волнами, которые приятно отразились во всем теле уже практически полностью пробудившейся ото сна журналистки.
        - Доброе утро, - мягко проговорил Кайл, поцеловав девушку в лоб и заставив ту поморщиться, - точнее, день уже.
        Тут Виктория резко распахнула свои глаза и, чуть не ударившись со своим другом лбами, вскочила и прыжком добралась до коммуникатора, которой уже высветил девушке цифры, которые заставили ее сердце сжаться, что послужило дальнейшем стимулом для нее незамедлительно соскочить с кровати и на всех парах броситься в ванную комнату.
        Кайл бросил взгляд на приготовленный им завтрак, который так и остался лежать на другой кровати, и который вряд ли будет уже в столь свежем виде, и, улыбнувшись, прикрикнул своей взбудораженной подруге: «Тебе помочь?»
        - Вызови такси! - пробурчала, чистя зубки, Виктория, - и вытащи мой фиолетовый чемодан из шкафа. Я уже всё собрала, так что сейчас бы главное - не опоздать!
        - Но, Вик, еще полно же времени, может ты все-таки пообедаешь…
        Из ванной раздалось невнятное мычание, что явно свидетельствовало о том, что никакие возражения не принимаются.
        - Ясно, ясно, - развел руками Кайл, что стал в очередной раз свидетелем поистине удивительной особенности своей девушки, которая в силу своей профессии и внутренней организации смогла всего за четверть часа, которая прошла, после которой беспилотное такси уже ожидало около их дома, полностью собраться, накраситься и даже просушить волосы после душа, и уже стоять при полном параде в дверях квартиры. - Вот бы и в делах, не касающихся работы, она была так же оперативна, - улыбнулся про себя Кайл.
        - Я хотел бы проводить тебя, - натягивая футболку, уже вслух протянул Кайл, которому бы потребовалось как минимум полчаса, чтобы полностью привести себя в порядок. - Может подождешь меня еще хотя бы минут пять?
        - Нет, мне уже нужно ехать, прости, - с горящими глазами протараторила девушка, - тем более, это моя первая командировка такого уровня, и я очень волнуюсь, ты же знаешь, - торопливо бросила девушка, уже отворяя дверь.
        - Давай я хотя бы помогу тебе донести твою сумочку и чемодан…
        - Она не тяжелая. Я много и не брала с собой, не тот случай, - улыбнулась девушка в дверях.
        - И вот так просто ты убежишь? - улыбнулся Кайл.
        Девушка лишь улыбнулась в ответ, чуть выпятив губки. В ответ Кайл поцеловал ее, после чего крепко обнял.
        - Будь осторожней, - напутствовал он.
        - Не волнуйся за меня, тем более, я всего на парочку дней, возможно, уеду даже раньше, чем закончатся все матчи, так что скоро увидимся, мой поросенок, - потрепала по щеке своего жениха девушка.
        - Да, - покачал головой Кайл, еще раз обняв девушку и, не отпуская, как ей показалось, чуть дольше, чем обычно. - Я тебя люблю.
        - Я тебя тоже, - бросила на прощанье девушка, выпорхнув из квартиры навстречу своему приключению, которого она ждала, и к которому готовилась так долго.
        23. - И что это? - безразлично бросил мужчина, утонувший в мягком кресле, на которое практически не падало освещение, после того, как он мельком осмотрел фотографии, что впоследствии быстрого ознакомления были отброшены на стол как нечто несущественное.
        - Похоже, господин Чаррама все же решил пойти по хорошо известному ему пути: начать собственное… гхм… расследование дела и все-таки выяснить в кратчайшие сроки, где дислоцируются «шаманы».
        - Вот мудень, - недовольно хмыкнул мужчина, бросив взгляд на снимки, на которых застыли десятки окровавленных, подвешенных за ноги тел, и трудно было определить, сколько из них могли быть еще живы, но, что было несомненно - все они были уже, как минимум, не в порядке - у кого-то отсутствовали конечности, кто-то лишился своих половых органов, кто-то - частей лица. Взгляды храбрых мужей с острова Утконоса, у которых были сняты скальпы, застыли в неопределенной точке, и даже по фотографиям не лучшего качества можно было различить струи крови, сбегающие по их, уже даже и не совсем с человеческим выражениям, лицам, что больше напоминали гипсовые карикатурные слепки.
        - Нам не нужно, - подчеркнул мужчина своим тоном, - чтобы он занимался самодеятельностью, как и не нужно, чтобы их база была раскрыта перед Играми, я понятно выражаюсь?
        - Всё предельно ясно, господин.
        - Если кто-то расколется, это будет ваш и только, подчеркиваю, ваш прокол, так что уж постарайтесь сделать так, чтобы никто из них и слова не сказал, так что, как только поймете, что эти лиловые на пределе, то пусть агенты… - он сделал недвусмысленный жест рукой.
        - Будет сделано.
        - И еще, - решил задержать своего помощника «господин», - к встрече всё готово?
        - Мы проводим комплекс мероприятий по…
        - Я спрашиваю конкретно про операцию «наследник». Всё готово?
        - Не беспокойтесь, оба объекта прибудут в назначенное время в полной безопасности.
        - Чудно, - чуть придвинув к свету свое морщинистое лицо, оскалился старик, - так все-таки, кто же это будет, император или императрица, ты как думаешь?
        - Если хотите знать мое мнение, господин Доуз, то у обоих равные шансы преуспеть в нашем мероприятии, возможно, что даже и не понадобится никакой третий сценарий.
        - Никаких непредвиденных ситуаций, - отрезал мужчина, вновь окунувшись в свое мягкое кресло и взяв со стола, на котором расположилось объемное шахматное поле с разбросанными на нем фотографиями, фигурку черной королевы, которая отливала темно-фиолетовым оттенком, нараспев произнес: «Я верю в нашу Героиню».
        24. - Что-то не так? - ожила фигурка Богини, которая заставила свет, падающий на ее обнаженную спину, танцевать отражающимися лучами, что очерчивали ее темный, как будто бы высасывающий весь свет силуэт, заставляя мозг Грегори воспылать от страсти, которая охватила всё его тело. Химическая реакция не заставила себя ждать, и вот писатель уже ощущал, как по его телу стали проходить волны эйфории, заставляющие волоски на его теле буквально подпрыгивать и пускаться в пляс над поверхностью кожи. Да, подобные ощущения он периодически испытывал, когда экспериментировал с различными сортами энергофруктов, когда в бытность пика популярности посещал различные элитные вечеринки, однако, казалось бы, сейчас не было ни нужной обстановки, не было ни новизны и, черт возьми, его организм уже был попросту уставшим и не способным вновь испытывать перегрузки молекул из чуждой фармакологии, нет, но, тем не менее, сейчас он чувствовал себя абсолютно перерожденным от одного только взгляда, которым он коснулся стана героини, которая стала таковой в его жизни, как только он появился на свет, а, скорее всего, и задолго до
этого. Да, Грегори был уверен, что именно эта встреча и была тем самым краеугольным моментом, ради которого он родился, и даже, если на самом деле это всё было не так, это уже совершенно ничего не значило для Грегори, который ничего не смог с собой поделать, и вместо оды, вместо всех тех красноречивых слов, которыми бы усладил сердце своей богини, излив нектар поэтических изысков, лишь, выпучив глаза, осел на пол в припадке кашля, ощущая, что теряет сознание из-за не туда попавшей слюны.
        Грегори обнаружил себя через пару минут уже лежащим на диване на коленях своей Богини, которая с удивленным взглядом всматривалась в его лицо. Сам же Грегори, который еще не до конца пришел в себя после подобного унижения во время припадка, уже не чувствовал теперь ни грамма смущения, ни страха по поводу того, что мог так глупо умереть, ведь он мог теперь с близкого расстояния разглядеть во всех деталях лицо девушки, которое казалось совершенно идеальным с его точки зрения. Казалось, что ее прекрасные глаза, аккуратный носик, подбородок, небольшие, слегка поджатые губы и открытый лоб были теми самыми схемами, по которым и создавалась не только вся вселенная, но даже сама мысль, само восприятие объектов, как таковое, были лишь производными этого чудеснейшего источника вдохновения вечной Красоты.
        Чувствуя, что наконец всё то, ради чего, как он сам думал, старался, переживал, пытался, всё то, что бы он ни делал, что бы ни анализировал, оказалось не напрасным, ведь, встретив эту Богиню, и, более того, уже расположившись на ее коленях, Грегори вспомнив свое минутное смущение, что было выражением всех его страхов в жизни, не смог более сдерживаться, расплывшись в улыбке, которая, казалось, изначально появилась на лице Богини, а уже затем стала звонко отражаться и на физиономии Грегори. Писателю хотелось, чтобы этот бессловесный диалог, рассказавший абсолютно всё о мире, не заканчивался никогда, поскольку вся вселенная существовала, только благодаря этому искренней и ничем незамутненной радости, что исходила из сердец двоих вечных возлюбленных, искренне заблуждаясь в своем опасении, ведь этот диалог никогда не начинался и, соответственно, не мог прекратиться.
        25. - Что смешного? - поинтересовался парень, держа в руках тело своей принцессы.
        - А ты сам как думаешь? - рассмеялась еще громче девушка, - над тобой смеюсь, дурачок, видел бы ты сейчас свое отражение!
        - Ты чуть не разбилась! - возмущенно тряхнул головой молодой человек, кивнув на белоснежную крону дерева, что была покрыта лиловым мхом.
        - Но ведь ты меня поймал, и иначе быть не могло.
        - Откуда ты это знаешь?
        - Иначе бы я с тобой сейчас и не беседовала, мой милый дурачок! - улыбнулась девушка, так что парень больше уже и не мог держать зла из-за беспечности подруги.
        - Но разве все твои легкомысленные выходки стоят твоей жизни? Я так не считаю.
        - И почему же ты так не считаешь? - мягко похлопав по плечу своего друга, таким образом давая ему сигнал отпустить ее, спросила девушка.
        - Хотя бы потому, что я забочусь о тебе.
        - Правда? Даже если это так, то как же это связано?
        - Связано что? - тут же выпрямился доблестный воин, - твоя безопасность и моя любовь к тебе? Тут уже немудрено догадаться!
        - Но, мой любимый, - прижала ладонь к своей груди девушка, - не будь я такого нрава, разве смогла ли я быть той, кто дарует такие чарующие виденья азарта твоему миру?
        - И какие же виденья будут на этот раз, любимая? - уже не так категорично и даже улыбнувшись поинтересовался ее спутник.
        Девушка зажмурила глаза и расправила руки так, как будто бы она летит.
        - Я вижу… небесную колесницу, что пронзает своим ревом небеса, и что заставляет сердца всех присутствующих сжиматься от великолепия приключений, что она предвещает!
        26. Прямо над головой наблюдателя с ревом пронесся авиалайнер, заставивший его слегка сощуриться, наблюдая, как по залитому солнечным светом безоблачному небу проплывает титанический силуэт, а также слегка поежиться, лелея внутри робкую надежду, что этот рокот укроет его от тех тревог, что поселились в его сердце.
        Глядя вверх, а затем переведя взгляд в сторону на гигантские буквы, которые сообщали всем прибывшим о том, что тут располагался аэропорт, который мог кардинально поменять кому-то жизнь, отправив последнего в путешествие вокруг света, которое бы уже не оставило и следа от прежнего искателя приключений, Кевин думал о своем последнем разговоре с Элен, если его можно было бы назвать таковым, о своих попытках дозвониться до нее в течение последних суток, и о том, где она могла быть. Он уже даже представлял себе, как она могла начать встречаться с кем-то из своих «друзей», и хотя Кевин периодически успокаивал себя мыслями о том, что именно он и никто иной был ее фаворитом, все же подсознательно, где-то на интуитивном уровне был убежден, что это не так. Это заставляло его сердце сжиматься от ревности и одновременно испытывать гнев на Гвен, которая так внезапно решила проявить подобное внимание к его персоне, и даже отправиться в путешествие, на которое можно было ручаться - в обычных обстоятельствах ее ни за что нельзя было бы уговорить. Однако это было одновременно настолько нелепо - злиться на свою
невесту только за то, что она решила поддержать его своим присутствием на таком ответственном мероприятии, как церемония открытия Международных Игр Всех Островов, и поэтому было объективно, что там не место для любовницы, так что тут даже начисто отсутствовавшая совесть Кевина слегка взыграла, и он ощутил нечто, что заставило его поежиться в очередной раз за несколько минут от неприятного ощущения, которое, как он уже успел осознать, было нескрываемым отвращением к самому себе. Но вполне могло оказаться, что это подавленное состояние было и вовсе не связано с этими событиями, пытался оправдаться сам перед собой Кевин, пересекая парковку аэропорта и уже ныряя внутрь терминала, а было своеобразным изначальным, даже в какой-то степени непреложным атрибутом его собственного характера, если угодно - судьбы и самого бытия, а все эти интрижки, и все эти переживания, качели, на которых его мозг и сердце балансировали между двумя девушками, были лишь инструментами, что он использовал только, чтобы навсегда забыться и никогда не вспоминать о собственной бесполезности и никчемности, чтобы в конце концов ощутить
себя мужчиной, тем самым идеалом, воплощенным успехом, и в профессиональной сфере, и в личной жизни, каковым ему очень хотелось выглядеть в своим собственных глазах. Однако парадокс заключался еще и в том, что чем дальше он заходил, во всех смыслах, тем сильнее становилось волнение, и тем более хрупким казалась эта уверенность в собственной значимости. Возможно, всё это как раз шло от взбалмошного ума, того самого генератора бездумной непредусмотрительности, которую его владелец и пытался забить всевозможными импульсивными действиями для хотя бы видимого укрепления своего собственного внутреннего стержня характера, который иной раз, казалось, отсутствовал начисто. И, тем не менее, это неумение предугадывать следующее действие во время заплыва по течению событий, ровно как и преступная невнимательность к деталям, все же не смогли быть настолько доведенными до своей крайней степени атрофированности, потому что в вереницах людей, что пульсировали внутри, казалось, живого тела терминала, Кевин всё же смог разглядеть силуэт девушки, которая по всей видимости его тут ждала - однако в данном случае речь шла
не о Гвен, с которой он условился встретиться за час до вылета, но о самой Элен во плоти, что была разодета в вызывающее черное платье, которое, несмотря на минимальное присутствие на соблазнительных формах, все же, казалось, втягивало в себя весь свет, который пробивался снаружи внутрь помещения через затемненные стекла холла и, поглощая его, в то же самое время отражал частицы этой энергии, рискуя ослепить любого, кто бы осмелился хотя бы попытаться окинуть ее фигуру своим неосторожно брошенным взглядом. Кевин, тут же полностью отринув какие бы то ни было мысли, бросился сквозь толпы людей к знакомому до боли силуэту, уже заранее предчувствуя неладное, но в то же самое время испытывая необходимость поговорить с ней после суток голода по одному ее голосу, всё же упустил ее у самого выхода из-за небольшой очереди, которая так некстати образовалась у выхода. Выскочив наружу, ослепленный в очередной раз светом полуденного солнца, Кевин стал озираться по сторонам в надежде уцепиться хотя бы за ее тень. Однако так и не обнаружив ее присутствия, обеспокоенный путешественник достал коммуникатор и стал
звонить на ее номер, который на сей раз оказался доступен и, услыхав практически под ухом знакомую до боли мелодию не только внутри устройства, но и, что самое главное, снаружи, резко обернулся на звук, тут же поймав взглядом, как в тени, под козырьком входа в терминал, прижавшись спиной к зеркальному стеклу, стояла Элен, покручивая сигарету в пальцах ладони, в которой в том числе покоился и едва приметный играющий коммуникатор.
        - Элен! - подскочил к подруге взбудораженный Кевин, - как я рад тебя видеть! - затем попытавшись поцеловать ее, улыбнулся Кевин, предварительно невзначай обернувшись по сторонам, но та отстранилась от него.
        - Извини, я серьезно очень сожалею, что всё так произошло. Обещаю, что в следующий раз я обязательно возьму тебя с собой!
        - Следующего раза не будет, милый, - ласково проговорила Элен.
        - То есть как? - на автомате выпалил Кевин.
        - А вот так, я уже занята, и в следующие разы вакансия, на которой ты был, тоже будет занята.
        - То есть… То есть как?
        - А так, я звонила Роду, и он сделал то, что так и не смог сделать ты вчера.
        - Что, что он…
        - Ну, а ты подумай, - улыбнулась Элен, - трахнул меня как нужно, - как ни в чем ни бывало продолжила подруга, - ну а ты, дорогой, так дальше и размышляй, что же все-таки мне сказать, мне всё это до чертиков уже надоело, понятно?
        - Нет, ну бывает, но, - тараторил Кевин, не успевая сообразить, как именно себя повести, ведь до этого момента он считал, что держит всю ситуацию под контролем, а на деле же оказалось, что всё совершенно не так, - но когда я вернусь …
        - Когда ты вернешься, я уже буду далеко отсюда, Кевин, так что даже и не надейся ни на что, так что спасибо тебе, конечно, за всё, но на этом собственно, всё, пока, - послав воздушный поцелуй и оттолкнувшись от стенки, выплыла из тени Элен.
        - Элен, слушай, всё еще будет у нас хорошо, я вернусь, - чувствуя, как его слегка потряхивает, чеканил Кевин, - я вернусь и …
        - Лучше побеспокойся за свою ненаглядную подружку, - рассмеялась Элен, развернувшись и уверенно направившись в сторону автомобильной парковки, - она у четвертого терминала.
        Кевин на короткое мгновение вновь как будто бы превратился в статую, которая ничего не чувствовала, не видела и не воспринимала, являясь всего лишь памятью о чем-то более интерактивном, а затем, когда первичный шок прошел, он рванул к месту, о котором говорила Элен, параллельно в голове перебирая одну за другой все возможные ситуации, пытаясь себя убедить, что всё будет хорошо, и даже мысленно поблагодарить Элен за подсказку, однако, прибежав на место, он тут же с своему собственному ужасу обнаружил, что его самая первая догадка, что всплыла в мозгу насчет произошедшего, была верной и, подбежав к Гвен, которая стояла в очереди на регистрацию, постарался как можно более спокойно войти в ее поле зрения.
        - Привет, я чуток опоздал, - пытаясь отдышаться и чувствуя, как по его телу льет пот, проговорил Кевин, тут же явственно осознав, что Гвен на его появление никак не отреагировала, как будто бы его не было, и не должно было быть сегодня тут.
        - Гвен, - попытавшись взять ее ручную кладь, проговорил Кевин, - нам в другой терминал, я покажу, пойдем…
        - Уйди, - жестко пресекла всякие действия Гвен, - я лечу домой.
        - Домой? То есть как домой, куда? - Кевин бросил взгляд на табло, куда направлялась Гвен, и сердце его застыло от пренеприятнейшей догадки, - мы летим к твоим родителям, да? - в отчаянии предположил Кевин.
        - Я лечу. Ты - куда хочешь, - бросила Гвен, дойдя до стойки регистрации, предоставляя свои документы с билетами.
        - Одну минутку, - тут же влез Кевин, несмотря на очередь, которая одновременно и с неудовольствием, и с любопытством наблюдала за происходящим, - зарегистрируйте и меня, пожалуйста, мы вместе летим.
        - Мест нет, сэр, - отозвалась оператор, пару секунд что-то выискивая на мониторе, - следующий рейс…
        - Как нет? - уже обернувшись к Гвен, пробубнил Кевин, чувствуя, как вся очередь смотрит на них, но уже не обращая на это внимания.
        - Давай подождем следующего и тогда уже вместе…
        - Никогда больше вместе, Кевин, - посмотрев на него в упор покрасневшими глазами, в лоб сказала Гвен, вырвав из его руки поклажу и пройдя стальные рамки.
        Кевин хотел было проскочить следом, но путь ему преградили охранники.
        - Гвен! - прокричал Кевин, - Гвен, подожди! - но девушка уже успела раствориться в толпе, что за пару секунд поглотила ее силуэт.
        - Блядь, блядь… - всё еще пытаясь высмотреть ее, ругался Кевин.
        - Молодой человек, пожалуйста, не мешайте проходу пассажиров, - спокойно, но настойчиво проговорил один из охранников, тесня его от входа.
        Кевин неуклюже ретировался и, обойдя пункт регистрации с разных сторон, ожидаемо не найдя никакой лазейки, чтобы проникнуть внутрь, стал отчаянно звонить на коммуникатор Гвен и сначала, услышав гудки, искренне обрадовался, но только ради того, чтобы тут же ощутить, как сердце его тут же упало, когда его запрос был сброшен, а последующие вызовы оказались недоступны. Проведя в отчаянных попытках достучаться до своей невесты несколько минут, Кевин в итоге набрал номер Элен, которая практически сразу взяла трубку, ответив вполне дружественным тоном, будто бы и не ожидала звонка вовсе: «Да».
        - Ты что сделала, сука?! - проорал в трубку Кевин.
        - Ты что-то напряжен, - удивилась Элен, - вы уже сели, все хорошо?
        - Ты, блядь, понимаешь, что творишь?!
        - А, понятно, твоя милашка обиделась… Я просто хотела убедиться, что оставляю тебя в надежных руках, ты же сам жаловался постоянно на то, что она как бревно лежит вечно, вот я и показала ей пару наших видео, чтобы наглядно дать ей несколько советов как тебя стоит убла…
        - Заткнись нахуй! Где ты сейчас?!
        - Послушай, ты только не кипятись, ладно? - спокойно отозвалась Элен, - уже поздно, дорогой, я еду с Родом на южный берег, но, как я сказала, это тебя уже не касается. Пока, дорогуша, спасибо тебе за всё, правда, - хихикнула на прощание в трубку Элен.
        - Элен, Элен!.. - прокричал по время гудков Кевин, затем пытаясь снова и снова дозвониться то до Элен, то до Гвен, чьи средства связи оба оказались недоступны одновременно, шатаясь, дойдя до зеркальной стены терминала и уперевшись в нее спиной, стал сползать вниз, в то время как в его голове звучал голос, который вновь и вновь подгонял пассажиров рейса, направляющихся в страну Золотого Змея-Утконоса поторопиться на посадку, которая уже началась, чтобы проследовать на вылет в один конец.
        27. Заняв свое место в салоне аэробуса, Виктория смотрела на соседние взлетные полосы, с которых уже отправлялись соседние рейсы, и ощущала то сладостное чувство неизвестности, которое практически неотступно преследовало ее последние месяцы и особенно остро проявилось в тот момент, когда она следовала на такси до аэропорта.
        Обратив свое внимание на пустующее сидение напротив, она мгновенно вспомнила о Кайле, что остался дома, и даже почувствовала легкий укол вины из-за того, что так быстро распрощалась с ним.
        - Однако, это было и немудрено, - тут же подумала девушка, ведь она, зная себя, вполне себе могла бы заранее предугадать, что весь месяц до поездки, когда ей было объявлено главным редактором газеты, где она работала, будет с таким нетерпением ждать дня «Х». Под конец этого периода весь ее энтузиазм перейдет в целиком латентную форму выражения ожидания, которая вырвется наружу лишь в самые последние дни, заставив ее очень быстро начать готовиться к поездке, не замечая совершенно ничего вокруг и держа перед глазами только, пусть еще не до конца сформировавшуюся, картинку острова, куда ей предстояло отправиться. Нет, конечно, она, как ответственный журналист, успела уже разузнать немало нового о стране, куда она направляется, о тех обычаях, верованиях, в конце концов, истории и текущем положении экономических и политических нюансов, исходя из предоставленной в мировой информационной сети данных. Тем не менее, пока ее нога не ступит на новый остров, она знала наверняка, что все ее представления - просто ничто, и только по особому ощущению, присутствию в новом месте, по запаху, который витает в
воздухе, уже можно будет сделать более определенные выводы о месте пребывания. Так что, оставив за скобками все свои «знания» об острове, Виктория попыталась очистить свою голову и целиком сфокусироваться на пустом сидение напротив. Такое состояние своеобразной медитации девушка выдержала не дольше минуты, после чего, не мешкая, достала свой коммуникатор, который показывал отсутствие связи, что было связано с некими глушителями, которые стали работать во всю силу, как только она взошла на борт. Она конечно же могла произвести процедуру подключения через точку связи, что располагалась прямо на борту, но эта процедура потребовала бы дополнительного времени, которого уже практически не было перед самым вылетом. Но что было уже совершенно не характерно для Виктории, которая постоянно повторяла своему партнеру, чтобы тот не волновался, было то, что на сей раз она настолько спешила и боялась опоздать, что даже во время регистрации не нашла лишней минутки набрать Кайла, решила, что не произойдет ничего страшного, если она совершит свой звонок уже «оттуда», с другой стороны планетарной сферы, куда она и
направлялась. Откинувшись в кресле, она закрыла глаза и почувствовала чье-то присутствие, что заставило ее распахнуть глаза в предвкушении внешнего вида своего соседа по полету, однако напротив нее до сих пор не было никого, и, тем не менее, Виктория отчетливо ощущала, как будто это место было уже кем-то физически занято. И это настолько не давало ей покоя, что она, осмотревшись, не наблюдает ли кто-то за ней, потянулась к пустому пространству напротив себя в попытке поймать неуловимого для зрительного восприятия призрака.
        ***
        Кевин сжал ладонь в кулак, которая зачерпнула лишь воздух, не встретив никакой невидимой преграды, после чего он, распахнув глаза, все так же не обнаружил Гвен, которая должна была лететь вместе с ним на его выступление на торжественном мероприятии на центральном стадионе острова Утконоса.
        Откинувшись в кресле, Кевин почувствовал себя полным идиотом, наивно считающим всё это время, что он смог бы скрывать существование Элен втайне от своей невесты, однако вот к чему всё это привело - теперь у него не было никого буквально. Хотя еще какой-то час назад у него был целый мир, разделенный надвое, и эти части идеально дополняли друг друга в его сердце, и, как бы мерзко ему самому не было это осознавать, существование только одной из этих частей по определению бы не смогло быть настолько же целостным, как обладание душами и телами обеих девушек. И да, вполне возможно, что на некоторых островах культурологическое воспитанные мужей в рамках своих верований и мифов вполне могло допустить во всех смыслах одобренное сосуществование более десятка единовременных партнеров, но даже для самого Кевина подобное мировоззрение представлялось некой экзотической дикостью, но не более, и уж, тем более, не моделью поведения для современного человека, поскольку сам он сгорал каждый раз от ревности, допуская хотя бы мельчайшую мысль о том, что кто-либо мог быть у Элен или, не приведи Богиня, у Гвен. Но хотя,
возможно, именно такие вот пораженческие соотнесения и проецирования переживаний других на себя самого и сыграли не последнюю психологическую роль в той ситуации, что сложилась сейчас, оставив горе-любовника на обочине всей жизни, в которой теперь уже вряд ли будет присутствовать хотя бы одна частичка его прошлой жизни, что периодически казалась слегка тревожной, но оттого не менее восторженной и увлекательной. Достав в очередной раз коммуникатор и посмотрев на отсутствие признаков жизни сети, Кевин продолжил вполголоса ругаться, но не на порядки авиакомпании, а на свою собственную трусость, что пряталась за «правилами», которые он не мог нарушить во время взлета. Ведь если бы он действительно хотел, то мог бы вновь и вновь набирать их номера, несмотря ни на что, оставшись в аэропорту и трезво оценив сложившуюся ситуацию. Но, нарушить тот самый «порядок», по которому он должен был лететь, он попросту не мог, да и, если честно, просто боялся оставаться в своем городе в одиночестве, сейчас существуя лишь в просвете безумной надежды, которая шептала ему, что каким-то неведомым образом, без его
непосредственного участия, его город может прожить какое-то время, а вот то место, куда он направляется, сможет каким-то образом обновить его существо и, даже возможно, что по возращению Кевин сможет восстановить утраченную им повседневную жизнь. Однако, это была лишь очередная отвлекающая мысль, в которой он хотел утопить свои проблемы, хотя бы на время, но которая не могла ничего сделать сама без его воли. Это было похоже на то, как он раньше точно так же сам сваливал негативные аспекты своего опыта от обеих сторон поочередно на плечи то одной, то другой девушки. От данной беспочвенной и безрезультатной по сути рефлексии его оторвали объявления по громкой связи, оповещающие о начале полета и остальных данных, касающихся направления путешествия и точки назначения. Вместе с ревом двигателей Кевин закрыл глаза и вновь ощутил внутреннюю вибрацию, которая казалась даже сильнее рева двигателей.
        ***
        Она заставила Викторию вновь распахнуть глаза. Ничего нового, однако, ее не ждало, так как вновь перед ней предстало лишь пустое кресло, которое, тем не менее, казалось было наполнено присутствием невидимого человека или существа, которое точно было там всё то время, пока девушка находилась в аэробусе. Даже, несмотря на ее рациональный ум, это показалось неким зловещим знаком. При этом, Виктория уже успела подумать об оставлении этого рейса, однако она не смогла сделать этого, даже не из-за обязанностей, что налагала на нее профессия, но из-за парадоксально необычного притяжения, которое она испытывала по отношению ко всему тому же фантому, который стал понемногу таять вместе с набирающим скорость гигантским лайнером, что заставил девушку, слегка вжавшись в сидение, начать молиться Богине, чтобы вся эта странная ситуация не оказалось предзнаменованием катастрофы, которая могла, вероятнее всего, случиться на самом взлете. И вот, когда очередная вибрация волной прошлась по ее телу, она ощутила, как тело ее оказалось недоступно гравитации, и все ее переживания исчезли вместе с самой планетой,
оставшись где-то там - на поверхности голубой планеты, которая буквально через пару минут после взлета исчезла за облаками, которые освещало красное утреннее солнце, превращающее пористую вату в бескрайний лилово-оранжевый океан, по которому плыло судно вечного путешественника.
        28. Наблюдатель плыл по огненно-красному океану, что вырывался из-за прорезей жалюзи, и что падал бесконечным водопадом на ноги Богини, на которых покоился и сам путешественник, свободный от всего, но в то же время полностью интегрированный в поле внимания своей спутницы, которая и была для него всем.
        - С возвращением, - улыбнувшись, обратилась Богиня.
        - Спасибо, - расплылся в блаженной улыбке путешественник, который, не заметив, как вдруг после долгих лет своих приключений наконец-то достиг цели своего назначения, о которой изначально даже и не помышлял, смутно вообще представляя, что его ждет впереди. Но вот, нежданно-негаданно этот момент настал, и он застал путника в самую удивительную пору, время, когда казалось, что и не может быть в принципе места или времени, при которых он будет счастливым и найдет то, что успокоит его сердце. Однако, оно было тут, в этот самый момент, в этом самом месте, то сокровище, что расцвело в его сердце, являя собой одновременно и глубочайшую тайну, и лежащую при этом на самой поверхности отгадку всей жизни.
        - Но за что?
        - Наверное… - подумал про себя путник, - за всё…
        - За что спасибо-то? - рассмеялась девушка.
        Грегори мгновенно попытался хоть немножко сконцентрироваться и попытаться отличить свои собственные фантазии и мысли от тех плотных звуков и явлений, что врывались в его слегка ощетинившееся физическое проявление.
        - За всё, - все же продекларировал вслух Грегори.
        - Это вообще-то можно расценить как неприкрытое оскорбление, - с умышленно наигранным укором улыбнулась Богиня, продолжая как будто бы невзначай гладить писателя по голове.
        - Почему это? - сомкнув глаза от приятного ощущения, источником которого были поступательные движения, что ласкали кожу его головы, улыбнулся Грегори.
        - Я могу подумать, что ты так расплачиваешься со мной за некоторые услуги, просто вместо денег используя куда менее весомые средства благодарности.
        - За что же мне?.. Что ты имеешь ввиду?
        - За секс или разговор, или за что-то еще, додумай уж тут сам, дорогой.
        - Да, ты права, - приоткрыл один глаз Грегори, - это было как-то слишком уж…
        - Глупо?
        Грегори утвердительно кивнул головой, стараясь сделать так, чтобы этот жест ненароком не спугнул мягкие пальцы, что буквально растапливали его черепушку.
        - А знаешь, что еще более идиотское в этой ситуации?
        - Удиви же меня.
        - То, что ты так легко сдался в нашей так называемой дискуссии, согласившись с моей точкой зрения, ведь… Тебя даже не было вчера во время нашей небольшой… гхм… вечеринки.
        - Оргии, ты хотела сказать? - абсолютно буднично уточнил Грегори, прежде чем успел было даже подумать об этой фразе и тут же словил себя на неприятной мысли, что, возможно, это уже было чересчур, и что не стоит себе позволять слишком много вольностей, тем более при первом…
        - Точнее и не скажешь, - рассмеялась девушка после секундного замешательства, что позволило Грегори, который чуть напрягся, и чей ум уже начал перебирать в голове варианты, чтобы вновь набрать заветные очки приятия его персоны, однако его чрезмерные и даже чересчур лишние усилия совершенно не потребовались в данных условиях, при которых, при каждом вздрагивании тела его новой подруги Грегори ощущал, как по его собственной коже пробегает ток.
        - Но, как видишь… - девушка обвела рукой разнесенную прошлой ночью ураганом страсти комнату, - выживших практически не осталось, - только мы с тобой? ты да я.
        После этих слов Грегори почувствовал, как его тело сжалось в небольшой комок, а позвоночник вместе с грудной клеткой стал разрываться между этим крошечным куском плоти и разумом, который как будто стал расти и, изнутри надувая его черепушку, подобно водяному шарику, который стал уносить своего владельца куда-то вдаль, в место, у которого не было названия, но которое, тем не менее, Грегори знал даже куда лучше, чем самого себя.
        - Ты слишком напряжен, - покачала головой Богиня, - это не дело, так что на, держи, - протянув ему светящуюся лиловую жидкость, проговорила она.
        - Нет, я не думаю, что это хорошая идея, - трясясь от озноба, который прошиб тело, и одновременно потея от огня, который стал сжигать изнутри все органы, промямлил писатель, с удивлением обнаружив, что бокал был у него уже в руке и при этом был полостью пуст. И наблюдал эту картину Грегори уже далеко не в первый, но уже, пожалуй, в тысячный раз, видя, как ладонь его размыкается, стакан соскальзывает на пол, разбиваясь на тысячу кусочков, которые начинают звенеть в голове путешественника, что вновь отправился в бесконечное приключение по вселенной этих осколков, собирая самого себя из звонкого смеха Богини, который растворил эти самые осколки путешественника в великой мистерии, заставившей его сердце и душу преследовать ее образ через тысячи миров, совершенно позабыв о том, кем же он являлся на самом деле.
        29. - Скорее! Скорее! - подбадривала его подруга, чей бег набирал скорость с каждой секундой.
        Ее спутник бежал со всех ног, преодолевая залитые светом полной луны джунгли, навстречу начавшему пробиваться сквозь чащу леса огню, который одновременно заставлял и испытывать примитивное чувство страха неизвестности, и одновременно с этим пленительно манил с невероятной силой двух ночных мотыльков, которые, позабыв о самих себе и о мире, который растворился во мраке ночи, стремились лишь к этому мистическому свету в надежде обрести в нем покой.
        И этот свет был в свою очередь отражением небесного голубого ока, что с интересом и любовью наблюдал за разворачивающейся под ним космической драмой.
        Однако, что было наверху, безусловно присутствовало и внизу, ведь звезды, что перемигивались друг с другом на бесконечном небосводе, будто бы копировали мелькающие тени, что танцевали вокруг огромного разведенного костра, который, подобно дикому животному, извиваясь, взметался в небеса в диком танце, в котором сочеталась конечная и вполне конкретная отчаянность приносимой на этом ритуале сакральной жертвы и безграничность божества, что принимало в скромный дар чью-то жизнь.
        - Сюда, сюда! - скандировала молодая девушка, выпрыгнув из чащи на пустырь, который представлял из себя сымпровизированную площадь, на которой уже во всю шел праздник жертвоприношений, обряд инициации, который навсегда менял тех смельчаков, которые решили взвалить на свои плечи право бытия шаманами.
        - Я… - рефлекторно схватив подругу за руку, и будто бы даже с определенной долей неуверенности прошептал молодой путник, обращаясь к своей подруге, - я боюсь, - наконец признался он, пытаясь перекричать бой барабанов, что давили со всех сторон, усиленные неистовым ревом и воем пляшущих участников церемонии, что, подобно призракам, летали вокруг дикого пламени.
        - Чего же ты боишься? - поинтересовалась подруга, игриво глядя прямо в глаза своему избраннику, - тебе нечего бояться, мой дорогой друг! Ведь ты уже стал шаманом!
        Молодой человек понимал, к чему именно клонила девушка, и с опаской посмотрел в сторону женщины, что разливала напиток «сиатцоатль», и хотел было уже вновь подойти к ней, чтобы попросить инициировать и его, однако, сделав всего один шаг, встретился с пронзительным взглядом старого шамана.
        - Хватит тебе уже! Я сказала, уходи!
        Юноша поглядел на половинку кокоса, которую держал в руке, подобно изысканному кубку, что был всё это время с ним, и наконец вспомнил, что, оказывается, уже испил напитка, и это так сильно напугало его, что он захотел снова броситься в объятия своей подруги и слезно попроситься выбраться с этой бесконечной церемонии к их любимому древу встреч, ведь только там можно было прийти в себя… Но, что бы это значило на самом деле? И не оттуда ли разве они только что пришли и, если всё так, то сколько же раз он уже сбегал от самого себя? Бесчисленное количество раз по кругу.
        - Ой… - опустив кокосовый чашу, разжав пальцы, проговорил юноша, наблюдая как та, танцуя в полете, затем начинает медленно растрескиваться при соприкосновении с землей, и как этот монолитный, на первый взгляд, каркас плода начинает разлетаться во все стороны, подобно потревоженной глади воды, в которую бросили камень, и одна из этих переливающихся капель, достигнув юноши, пустила по его телу волну, которая, разойдясь от макушки до самых пят, заставила его вздрогнуть и самому распасться на тысячи кусочков, что летели всё дальше и дальше в пространстве, чтобы, встретив на их пути предметы, животных, людей, планеты, звезды, точно так же распылить уже их на мельчайшие частицы, продолжая этот процесс до тех пор, пока бы в мире не осталось никаких объектов совсем.
        30. Собираться с силами всегда тяжело, еще тяжелее найти эти самые силы, ну и вершиной мастерства является умение заставить появиться не только эти сами «силы» и интенцию к их применению, но обозначить, вычленить из пустоты тот самый субъект, кто будет использовать эти удивительные способности, которые только что были совершенно не нужны, так как не было ни того, к кому можно было применить эти силы, ни того, кто был бы их источником.
        - Ты всегда так не к месту красноречиво выражаешься? - усмехнулась Богиня, все еще не попадая в поле зрения наблюдателя, но уже обозначив звуком свое безусловное присутствие и неоспоримое сосуществование вместе с остальными элементами нового мира, который, вновь встав на старые рельсы истории развития вселенной, медленно покатился по уже известному маршруту, который пытался спрятаться в тумане времени.
        - Нет, только в исключительных случаях, - как будто бы даже равнодушно отозвался собеседник.
        - И сейчас как раз такой случай, верно? - игриво спросила девушка, явно давая своей интонацией голоса понять, что ответ был ей известен заранее, однако не спросить, не подразнив своего собеседника, она ну никак не могла, - ты ведь не откажешь мне в удовольствии ответить на этот простой вызов, не так ли?
        Собеседник упорно молчал и, несмотря на то, что внешняя сторона выражения реальности все еще не сформировалась и представлялась лишь в виде разрозненных электромагнитных полей, что распадались на кванты фотонов и воссоздавалась в виде голографических проекций друг внутри друга, присутствовало абсолютное знание того, что напряжение последней достигло своей критической точки, и требовало от него вполне физических проявлений.
        - Ты ведь уже знаешь ответ на этот вопрос, так к чему все эти шарады? - с некоторым оттенком раздражения раздался сигнал интерферированного потока частиц, которые, преобразовавшись в паттерны смыслов, достигшие жаждущего их разума, стали выстраивать тот парадоксальный мир, в котором одном единственном могла осуществиться данная беседа.
        - Ну так что? - мягко обхватив руками своего возлюбленного, промурлыкала богиня, - ты разве не хочешь принять этот вызов, мой любимый?
        - Ладно, - не смог в итоге сдержать своего истинного желания Господин миров, открывший свои глаза, что моментально снова пали под чарами его любимой, которая уже полностью заполнила собой его рассудок, выместив его за границы собственного сознания, выбросив его на неизведанную территорию, где не существовало ровным счетом ничего. Так ошарашенному и в то же время возбужденному наблюдателю приходилось снова, шаг за шагом, собирать собственную идентичность, что, однако, не могло осуществляться само собой или с помощью так называемой «воли», которая якобы использовалась для развития забывшейся души мира. Нет, вся последовательность была заранее спрограммирована великодушной Любимой, что, наслаждаясь сама в процессе игры, давала своему любимому сполна насладиться собственным величием и своей мощью, что проявлялось в его бесконечной силе притяжения к своей собственной сути, что в корне своем имела под собой основу лишь в виде неиссякаемой любви Богини, что бережно собирала кусочки паззла в сознании своего возлюбленного, являясь в тысячах образах, чтобы преждевременно не разрушить ту самую красоту и
гармонию процесса, которую так жаждал испытать ее любимый.
        31. - Я понял, да, - чувствуя, как на его глазах выступили слезы, и содрогаясь всем своим телом, вновь и вновь повторял на немом языке вселенной юный ученик, чья инициализация в шаманы практически завершилась, - вы всегда, всегда были со мной, со мной… - чувствуя всем телом волны тепла, что отражались в слуховых эффектах мягких, бархатистых поглаживаний мозга, которые сливались в тысячи переливающихся звуков, что будто бы возносили дух на вершину блаженства под монотонный гул мира, который сперва одним своим существованием чуть не разодрал вернувшегося путешественника в клочья, но затем сам стал той неотделимой частью космической мелодии, без которой ни один из иных компонентов знания наблюдателя не имел никакого смысла. Стараясь не зацикливаться на столь же пронзительных и разнообразных визуальных эффектах в виде калейдоскопа геометрических построений, которые путник самоуверенно принимал за архитектуру корневой папки его собственной «операционной системы», как отдельного индивидуума, уже Шаман впитывал в себя историю - великий эпос, что будет жить в веках: о титанах, невероятных гигантах с
заостренными ушами антенн, что противостояли странным, похожим на драконов существам, что ассимилировались в целые планеты, создавая гигантские новые уникальные экосистемы, взращиваемые полностью с нуля, оставаясь в итоге жить в этих новых мирах. И таким образом они пытались то ли убежать, то ли одержать победу в космической битве. Это уже было даже выше понимания шамана, это было сродни тому, как если бы амеба задумалась о том, зачем вновь были сброшены бомбы на остров Утконоса.
        - Стоп! - на этом моменте задумался шаман, - действительно, мотивы людей весьма сложны для интеллектуального осмысления организмом, подобном амебе, так же, как и для человека весьма непросто понять этих величественных существ, что, возможно, принимали непосредственное участие в генезисе его собственного вида и всей его планеты! Но… Являлся ли он сейчас человеком? Ведь даже шаман не мог знать о событиях, что произойдут только через тысячи лет! Как не мог он знать о всех тонкостях экономики, политики, войны относительно новейших веков, о том, что такое, в принципе, бомбы! Но, он видел это прекрасно, как на ладони, как в прошлые тысячелетия, так и в те, которые еще даже не наступили! Время будто бы испарилось, представ единым неделимым конгломератом из событий, что уже давно произошли в будущем.
        - Но тогда кто я? И где нахожусь на самом деле? - немым голосом, попробовав ответить на эти загадки, рискнул сфокусировать свое внимание шаман, что было зря, ведь его тут же подбросило вверх, а затем эта же неумолимая сила понесла центр его внимания сквозь титанические постройки, состоящие из кружащих вокруг него геометрических узоров, что сливались в гигантскую пирамиду, влетев в которую, он тут же замер от ужаса, когда переливающиеся теплые цвета, что его окружали, потухли, и на неокрепший рассудок путешественника из темноты стали наступать лиловые змеи, что оказались на поверку схемами, которые использовали существа-драконы, чтобы явить свою ужасающую натуру. И в этот момент шаман испугался по-настоящему - нет, даже не этих могущественных и таинственных существ, ведь при необходимости он был даже готов вступить с ними в битву. Его испугало совсем другое - в тот момент, как они стали проявляться, его собственный разум стал меркнуть, будто бы… Да. История о их существовании была больше не красивой легендой, все люди и весь мир, каким его знал шаман, действительно оказались ни больше ни меньше -
самим разумом этих существ! И в любой момент они могли выкинуть любое явление из своего поля ума, как надоевшую или сломавшуюся игрушку, а если точнее - как никогда не существовавшую вовсе! Ведь более, чем инструментом чьего-то развития, он никогда и не был! Нет, наблюдатель не мог этого принять! Он, бросив вызов всему миру и самому себе, оказывается, всё это время просто плясал под дудку этих существ! И что самое кошмарное - может и эти мысли были не более, чем отголоском деятельности ума этих существ!
        - Но тогда кто же я? Кто же я такой? - на грани безумия метался по собственной ограниченности ум шамана, в то время, как окружающая тьма страхов стала гигантской пастью коллективного сознания этих драконов, что в мгновение придушили писк, который издал ум шамана, прежде чем исчезнуть, будучи разорванным острейшими клыками этих чудовищ.
        ***
        - Но ведь это даже не страшно, - ухмыльнулся путешественник, - почувствовав, как его голова медленно пульсирует от наслаждения под мягкой ладонью супруги.
        - Ты всегда так говоришь, - качнула она головой.
        - Я, - хотел было возразить супруг, - но тут же разразился громогласным смехом, что сотряс каждый листик в саду, что растянулся до самой бесконечности, где он отдыхал со своей любимой супругой, - ну ты знаешь.
        - Да, знаю, - понимающе отозвалась она, затем нежно поцеловав своего любимого, который от теплоты губ и слов любимой вновь провалился без остатка в будоражащий и подгоняемый своими потаенными чувствами сон путешественника, вновь отправившись по дороге непрекращающегося возвращения к самому себе.
        32. - Наше путешествие подходит к концу, - раздался мягкий голос, который пробудил путника для того, чтобы тот распахнул глаза и встретился лицом к лицу с улыбающейся стюардессой, что мягко поглаживала плечо пассажира, который всё никак не мог проснуться.
        - Вот как, спасибо… - мгновенно собралась с мыслями и со своей текущей ролью Виктория, кое-как сдержав зевок и улыбнувшись в ответ милой девушке, что пошла дальше по салону, чтобы разбудить оставшихся сонь и подготовиться к посадке, которая должна была произойти уже в ближайшие полчаса.
        Отметив про себя, что она вот-вот будет на месте, Виктория не удержалась и потянулась за телефоном, чтобы написать наверняка переживающему Кайлу о том, что она уже скоро прибудет на место, и о том, как сильно она любит его и… - остановились пальцы девушки в паре миллиметров от экрана коммуникатора, с которого смотрело ставшее слегка безучастным лицо девушки, что будто бы на мгновение превратилось в каменную статую.
        - Да, как я… как я люблю его, - медленно прошептала Виктория.
        ***
        - Как я… Как неожиданно, Вик, да?! - завела про себя диалог девушка, первым желанием которой еще несколько секунд назад, пробудившейся от того весьма интригующего, но в то же время тревожного сновидения, было установить контакт, с ним, с любимым, с дорогим Кайлом! Чтобы вновь упасть в ту теплоту ощущения заботы и тепла, которую ей дарил ее любимый. Ведь тогда можно было заявить себе, что угодно, и даже поверить в это. В то, что даже если, например, весь мир, вполне возможно, являющийся не более реальным, чем самый бредовый сон, не имеет никакого значения, но пока есть человек, который всегда помнит о тебе, и о котором помнишь ты, то это совершенно не важно! Ведь пока такой человек существует, он всегда сможет разрушить любые, даже самые мрачные фантазии и показать тебе, что ты реально существуешь, что ты не одна, что ты кому-то нужна! И который скажет: «Я тебя всегда любил, тебя одну».
        Не всегда, правда, эта фраза, пусть даже самого дорогого человека, приносит радость, и да, иногда кажется, что лучше бы вообще не существовало таких слов. По крайней мере, когда видишь их в обращении к той самой Хелле, которую связывают с Кайлом годы совместной юности и солидарность двух взрослых людей, что решили встретиться вновь, дабы продемонстрировать друг другу, что их жизни состоялись.
        Так, по крайней мере, наивно убежала себя Виктория до тех самых пор, пока не нашла эту злополучную фразу в его информационном поле обмена данными. И пусть бы он даже попытался поиграть с ней в виртуальные порностимуляторы - это бы даже нисколько не заставило расстроиться Викторию, и был бы даже новый повод вновь пошутить над слегка застенчивым Кайлом, но нет, в этот раз это было как раз то самое странное-запретное для самой Виктории действо, после которого жизнь просто не смогла стать прежней. Она и сама была не прочь время от времени пофлиртовать как раз по сети, когда выдавалась свободная минутка на вечно бегущей куда-то работе. Однако дальше взаимной языковой дуэли словами это никогда не заходило. И даже, если та злополучная фраза была единственно брошенной подруге Кайла, Хелле, что конечно было не так, ведь они и не скрывали, что общались, и, если бы сам Кайл знал обо всех интрижках самой Виктории, что иногда имели места быть, то всё равно он просто не имел права говорить подобное кому-либо, пока они были вместе!
        Даже если бы она узнала об измене, увидела запись, как он трахает эту Хеллу, она бы взбесилась, она бы превратилась в настоящую фурию, она бы разнесла бы их обоих: разбила бы лицо этой Хелле, сломала бы все кости Кайлу, но это… Это не заставило ее хотя бы немного разозлиться, нет, она просто потухла. Да, к сожалению, как иногда думала Виктория, это было именно так и, несмотря на то, что она всё еще переживала за Кайла, могла посреди ночи бегать за лекарствами, если ему становилось плохо, делала сюрпризы по поводу и без, пыталась найти что-то новое в сексе вместе, и всячески делала подобные мелкие, но чрезвычайно важные для отношений штучки, она, тем не менее, понимала, что даже, если она проживет с этим человеком до конца своих дней, что представлялось вполне вероятным, она всё равно больше не сможет смотреть на него так же, как до этого злополучного дня. И может у них будут и, наверняка даже, дети, внуки, это не изменит ничего. Возможно, это было слабоумие или мазохизм, что она даже не подала виду после этого, не устроила истерику, даже не дала намека, что знает, внешне никак не изменив своего
отношения, а просто подождала какое-то время, и вот, всего через пару месяцев, и Хелла, и Кайл поняли, видимо, что их путям вновь не сойтись, времена уже не те, да и они сами изменились, так что в итоге их общение, внезапно начавшееся, вновь сошло довольно быстро на нет. Она не заговорила об этом ни во время общения с Кайлом, ни после, когда он вроде бы даже стал внимательнее по отношению к ней, чем раньше. Она всё равно не сказала ни слова насчет того случая. И не скажет никогда. Она знала это наверняка. Может потому, что боялась потерять его, таким образом начав цепную реакцию конца их отношений, что конечно вряд ли, а может из-за временного малодушия, но скорее всего - из-за безумной мечты, убежденности, что раз мир, раз она сама живет во лжи, то и весь остальной мир просто вывернут наизнанку. Ведь он вновь и вновь продолжал и в профессиональной сфере жизни Виктории бросать ей в лицо факты узаконенного безумия бытия, где добро и зло перевернуты, перемешаны, поменяны местами, и частенько уже непонятно, что правильно и что нет, и в работе журналистом, и в личной жизни. Так что вполне возможно, что
вся ее жизнь - это такой же винегрет из событий, которые не требовали оценки, а лишь создавались, как сухая хроника фактов, временное замалчивание самой смерти, иллюзия бесконечности сменяемости событий, мечта… О чем? Она сама не знала, но, когда задумывалась и даже когда сама же не находила ответа на этот вопрос, то всё равно чувствовала, как волоски на ее теле приподнимаются в предвкушении чего-то, что она, как будто, знала с самого рождения, но просто упорно не могла признаться самой себе в обладании этим знанием, точно так же, как не осмеливалась открыться Кайлу. И это, несмотря на тотальный страх перед неизведанным, перед тем, что выходило за пределы возможностей ее повседневного состояния сознания и работы мозга, наполняло ее покоем и практически полностью устраняло страх смерти, ведь желание узнать, откуда же она на самом деле, пришла и было той заветной целью, тем самым репортажем, который она обязательно когда-нибудь мечтала снять, выступив в прямом эфире своей жизни.
        33. - Ну, давай, давай, давай, - бесконечно, раз за разом повторял молодой человек, топая ногой и желая во что бы то ни стало переместиться каким-то волшебным образом сквозь пространство эфира к той единственной, до которой он хотел достучаться, и, найдя ее, заключить в объятиях.
        Ни бесконечное повторение своеобразной мантры, ни ритмичные постукивание его кроссовка не оказывали ощутимого эффекта, и непрекращающиеся гудки, растягиваясь в пространстве, всё также в итоге глохли, сначала из-за слишком длительного ожидания, в ином же случае, прерывались воздействием «извне», с той стороны, где сейчас бы хотел оказаться сам Кевин.
        Казалось, так просто было бы просто зацепиться за родные нотки голоса и самому, превратившись в наилегчайшие звуковые волны, природу которых не особенно образованный музыкант и сам понимал далеко не полностью, преодолеть ту дистанцию, что встала между ним и его невестой. Однако, между тем, Кевин отчетливо осознавал, что она заключается вовсе не в расстоянии, что с каждой минутой становилось всё больше, нет, она заключалась в куда более фундаментальном, даже титаническом психологическом препятствии, блоке, который Кевин сам же самозабвенно возводил на протяжении последних лет. И никого винить в этом, кроме себя, он не мог.
        И даже после того, как он с лихорадочной скоростью во вспышке раздражения, что на пару мгновений накрыло его с головой, заставив слегка затрястись от гнева в кресле и сжав со скрипом зубы, нашел контакты Элен, Кевин даже не посмел нажать клавишу вызова, ведь он прекрасно понимал, насколько бесплоден был бы сейчас любой разговор, и уж, тем более, куда более идиотской была бы попытка пожаловаться ей, как он привык это делать, на Гвен и ее глупость. Это не имело более никакого смысла, точно так же, как и надеяться «бросить якорь» вновь в гавани любовницы, что уже не выглядело даже более-менее реальной перспективой, так как невозможность этого тоже была абсолютно ясна как белый день. Гнев же, который юноша при желании мог бы излить на автоответчик, в итоге стал бы еще одной стрелой, которая попала бы в самого отправителя, Кевина, который в очередной раз лишь еще больше бы унизился и опустился в своих собственных глазах еще ниже, уже и так полностью осознавая, что он не то чтобы неправильно расставлял свои приоритеты, но, следуя, как ему казалось, правильному течению обстоятельств, на самом деле
абсолютно не умел плавать, и в своей гордыне и слепоте уже рухнул в поток, что уносил его всё дальше и дальше от того островка спокойствия, который он сам себе выдумал в самом сердце бушующего шторма жизни.
        - Расчетное время прибытия на остров святого Змея… - вгрызся в мозг Кевина голос из динамиков, который перенаправил негодование и злость молодого музыканта на совершенно неизвестную и не интересовавшую его людей и культуру: «Чтобы вы все сдохли, все вы».
        34. - Так, ты, наверное, думаешь, не так ли, Коу?
        Странные звуки доносились до ушей свиньи, что бодро рассекала местность, принюхиваясь и при этом испытывая неодолимое желание и влечение, что безошибочно вели его к цели - к самой дорогой на свете тушке свиноматки, что гордо возвышалась над странной бороздой, куда периодически скатывалась еда. Но сейчас пропитание совершенно не волновало его, напротив, эти запахи даже отвлекали от желаемой цели, что, покачиваясь, будто бы даже сама инстинктивно приглашала своего партнера к соитию. Довольная свинка бежала все быстрее и быстрее, пока, не подлетев вплотную к своему сородичу, почувствовала что-то неладное - и заключалось это в том, что несмотря на привычный набор движений, ничего не происходило - свинка просто рассекала воздух раз за разом, абсолютно бесплодно, не в силах войти в лоно своей подруги, и это постыдное бездействие продолжалось более нескольких минут, до той поры, пока мозг свиньи не разорвали недовольные вопли неудовлетворенной самки, что, скинув его, бросилась к черной полосе леса, что, подобно какому-то огромному монстру нависла над маленькой свинкой, что бежала со всех сил от своего
дисфункционального партнера, который, начав отчаянно верещать вслед, пытался достичь своей подруги, даже не столько в попытке попытать удачу вновь, сколько предупредить об опасности, что находилась в темной чаще. И прежде чем он успел догнать ее, сверкающая молния, оглушив обоих свиней, обрушилась на одну из них, испепелив ее, а затем заставив преследовавшего самца сжаться от ужаса - от трупного запаха поджаренной подруги. Мгновенно заткнувшись, свинка, испытывая доселе немыслимые, но от того не менее непреодолимые и реальные чувства, развернулась и побеждала обратно к хлеву, где обитали маленькие свинки, однако неумолимая сила природы обогнала и тут же изничтожила на его глазах, одного за другим, его собственных детей, одновременно с этим заставив пламя объять дом свинки.
        Наблюдая за этой чудовищной картиной, свинья громко зарычала, и это было уже даже не совсем похоже на писк, но на самый настоящий вой, которой окрасил все окрестности в багровые тона, которые вновь разрезали лиловые молнии, что уже казались не бездушной прихотью природы, но блеском когтей гигантской фигуры, что, расправив свои крылья, закрыла все небо и нависло над истошно орущей свиньей. Животное же, в свою очередь, испытывало совершенно несвойственные ей ощущения, что заставляли его глаза слезиться. В то же время эти эмоции, которые ранее были совершенно непостижимыми, заставляли копытами рыть землю, превращаясь в неумолимую ярость, с которой оно, несмотря на первобытный страх, рвануло навстречу смертоносной тени, что обрушилась на микроскопическое животное и стала рвать на части мягкую плоть этого существа.
        Но свинка не сдавалась, она знала, что сможет одолеть эту силу, во что бы то ни стало! И… тут ей стало страшно, по-настоящему страшно, и даже ужас перед одиночеством, без своих убитых родичей, или сам ужас смерти отошли на второй план, когда свинья ощутила, что она думает, что испытывает такие ощущения, что были ей не свойственны, а, возможно, было и так, что они спали так глубоко, что она их просто-напросто не замечала! Свинка стала извиваться, борясь во что бы то ни стало, осознавая, зачем именно она хочет выжить, но, когда когти черной твари, впившись в ее тело, казалось, стали вытягивать саму ее душу на поверхность, в определенный момент треск электричества молний огромной твари сменился на утробный гогот, под который картинка перед глазами свиньи изменилась, и вместо привычной тушки свиньи она увидела перед, а, точнее, под собой испещренное черными пятнами странное продолговатое тело, которое билось в отчаянной попытке совладать с болью, которая локализовалась под грубо удаленными половыми органами. Из-под изрубцованной раны, которая была на их месте, виднелась трубка, которая проникала между
ног внутрь организма.
        - Еще разряд, - раздался голос на фоне происходящей пытки, и тело «свиньи» вновь затряслось со страшной силой от тока, который бил внутрь организма, расходясь по всем костям, доходя до каждого нерва, заставляя в беспамятстве трястись разум, который уже не мог вспомнить ничего определенного ни о мире вокруг, ни о себе самом.
        - Ну что, мой друг? - хохотал голос существа, что нависло вновь над агонизирующим телом, - как тебе такая забота о шаманизме? Не нравится? О, а я знаю, чего еще тебе не хватает!
        И после небольшой паузы звуки генератора тока стали перекрываться древними молитвами, музыкой из тысячелетней истории острова, посреди которой стала танцевать крылатая фигура черного демона, который пил кровь и душу через мучения тысяч тел, что тонули в болоте собственной боли единственного настоящего «заложника» этого мира,
        35. Затянувшись вновь в продолжительной мантре, юный послушник все же решил ослушаться своего мастера и открыл, вопреки всему, как будто это было в самый первый раз в жизни, свой глаз, что дал рождение новому миру и новой истории.
        - Это же просто бессмыслица! - подумал про себя монах, - он смотрел вокруг и видел, как вокруг него, позади, спереди, рядами сидели другие служители, его так называемые «братья» и «сестры», исполняя каждодневную молитву. Устав священного места велел ученику находиться с закрытыми глазами - монах же, ослушавшись его, смотрел на всё с подозрением, сначала с одним приоткрытым глазом, а затем, осмелев еще больше, позволил себе открыть и второй. Далее уже произошло совсем немыслимое - он завертел по сторонам собственной головой! И в этот самый момент что-то в нем проснулось окончательно, что-то заставило его, вечно боявшегося чужого упрека и уж, тем более, гнева мастера, стараясь не шуметь, подняться, сначала сгорбленным, а затем и в полный рост возвыситься над стройными рядами остальных послушников храма. В этот момент он почувствовал себя кем-то значимым, кем-то, кто смог по-своему преодолеть безуспешные и ненужные упражнения и пустую болтовню наставника, став самим мастером, который смог обхитрить своего гуру! Монах поднял голову и узрел своего «властителя дум», который, чуть согнувшись, сидел на
небольшом возвышении под отлитой из золота фигурой Богини-бабочки. Монах сначала испытал тревожное волнение, вспомнив о предупреждении своего учения о том, что прервавший молитву будет уничтожен стрелами богов, которые тут же обрушатся на зарвавшегося глупца!
        Однако на деле ничего ровным счетом не происходило, и даже образ самой Богини не сдвинулся с места хотя бы на миллиметр, чтобы не то что разбудить гуру, который, возможно, и сам уже был в отключке, пребывая в садах Богини, но, хотя бы, чтобы покарать ослушавшегося монаха собственноручно!
        Тут самодовольная улыбка исказила лицо монаха, которой ловко стал скакать вокруг сидящих последователей культа, вытанцовывая и показывая неприличные жесты, как им всем, так и учителю, и даже самой Богине! Затем, осмелев окончательно, он бросился прочь за стены храма, где его ждала такая свежая, такая опьяняющая свобода, и вот он - этот единственный маленький шажок к бесконечности удовольствия без правил и забот! Служитель культа уже чувствовал, как его тело вновь удовлетворяется всеми нуждами, от которых он сам же и отказался в тот момент, как его нога переступила порог храма в самый первый раз. Глядя в безоблачное небо, не чей-то послушник, но свободный индивид уже ощущал гул самой жизни, гул ритма его сердца, гул… Который не был и отдаленно похож на что-либо виденное, слышанное и познанное ранее! Это был…
        Монах застыл как вкопанный, подобно какому-то жуку, в надежде, что гигантский сапог не заметит и не раздавит его! Ведь в мгновение потемневшее небо разрезали миллионы пылающих стрел, что готовы были пронзить всю планета, нет, всю вселенную, нет, все возможные и даже невозможные миры! Это была кара высших сущностей, наказание самой Богини, что ниспослала свой гнев на человечество из-за глупца, который решил, что он умнее своего учителя, и предавшего само творение!
        - Нет, нет! - сипло успел в ужасе выдохнуть падший монах, когда одна из небесных стрел, закрыв собой солнце, черной тенью метнулась в него, поглотив в ослепительной черной вспышке отчаянный и полный раскаяния крик.
        36. - Ну, ну… Не стоит так нервничать, - раздался звонкий женский смех, который тут же согрел страждущее сердце искателя, который, хотя еще не до конца осознал, где именно очутился, при этом испытывал мягкое тепло ощущения полной безопасности и долгожданного окончания своих бесконечных поисков. О чем еще было ему мечтать?
        - Как себя чувствуешь? - ласково повторил голос, который каждым своим оттенком заставлял сердце путешественника обливаться нектаром благодарности за эту вибрацию, которая и была источником всякой жизни и бесконечного блаженства, что лежала в ее основе.
        Монах распахнул свои глаза и смотрел на лицо удивительной красоты, что снизу вверх нависало над ним, и, казалось, впитывало в себя окружающую действительность, представляясь единственной вещью, что требовала к себе внимания, поскольку на самом деле существовала лишь она одна, а всё остальное представлялось несущественной и что куда важнее - лишь временной декорацией.
        Путешественник принялся наощупь опознавать место, где находился, но пока не был в состоянии этого сделать. Покоился ли он на чем-то твердом, или же на мягком, в закрытом или, напротив, в открытом помещении - это было не важно - значение имела лишь фигура напротив, которая как будто бы отражала самого наблюдателя, который уже и не знал, кто он сам, и пытался это вычислить только ему одному известным способом по сияющим узорам, что игриво вспыхивали на коже его собеседника или собеседницы, что внимательно изучала его своим проницательным взглядом. В эти безмолвные мгновения путешественник был готов поклясться, что мог бы навсегда раствориться в бездонности этих двух черных блестящих шариков, которые будто бы и были миниатюрной манифестацией вселенной, что разделилась надвое, и, хотя она сама же и произвела этот поистине чудесный акт творения, тем не менее, осталась, парадоксально по сути, той же самой, лишь в итоге превратившись в зеркало самой себя.
        - Мы… - не узнал своего голоса путешественник, через какое-то время осознав, что говорит вовсе не он, а его собеседник, что сперва жутко его напугало, а затем наполнило каким-то совершенно необъяснимым и даже более того - сверхъестественным спокойствием, как будто бы он слышал всегда это голос, знал его, и уже не важно, кому именно он принадлежал.
        - Еще долго? - пытаясь вывернуть наизнанку сознание наблюдателя, мягко шептали губы партнера, готовые свести с ума путешественника, чей разум из такой маленькой фразы вырисовывал целые миры и тут же разрушал их в попытке удержать то бремя смысла, что несла эта фраза, которую ни в коем случае нельзя дать закончить! Нет! Ведь тогда произойдет самая настоящая катастрофа, и тогда, тогда!.. - С замиранием сердца вновь внимал своему собственному голосу путник, эхо которого отразилось и в фигуре наблюдателя, обдав его теплой волной. - Долго будем тут еще играть?
        И тут безмолвное пространство вокруг вспыхнуло тысячей звуков, которые были похожи на синтезированную квинтэссенцию всех известных мелодий и звучаний, что слились в едином монотонном, но при этом и бесконечно многообразном звучании, что билось изнутри существа наблюдателя, который, спустя целую вечность, наконец вновь мог расслабиться и подняться над собственными страхами. С огромным удовольствием, не произнося ни слова, он бесконечно долго всматривался в самого себя, вновь и вновь теряя и находя себя в насмешливом выражении кошачьих глаз, которые озорно блестели на игривом лице, которое озаряла загадочная полуулыбка.
        Казалось, всё было уже достигнуто, а это и было тем мифическим, легендарным возвращением домой из легенд, возвращением к Богине, возращением к самому себе, о котором путешественник слышал через тысячи ушей, однако впервые он своими глазами узрел, что же имели ввиду все те призраки прошлого, что так отчаянно твердили о том, чего нельзя ни потрогать руками, ни увидеть глазами. В то же время это было и гораздо ближе, чем кто-либо из них мог бы предположить, настолько, что это вызвало смех безумной мудрости, что отражался меж двух фигур, находящихся в бесконечном волшебном саду собственной самости. Они парили напротив друг друга, в определенный момент решив вновь затеять свою рискованную авантюру, которая таковой являлась лишь краткое мгновение, когда они становились поглощенными этим неуловимым по времени процессом. Но ради него они готовы потерпеть совсем чуток, отдавшись, как в последний раз, всем своим существом в бесконечный по счету раз своей величайшей забаве, радостно растворившись, казалось навсегда, в забвении, нарушив целостность и совершенство своей истинной природы, которой никогда не
существовало.
        37. Впервые в жизни Кевин желал, чтобы то, что происходило с ним, оказалось просто чьей-то больной фантазией или на худой конец - дурным сном, поскольку кому вообще, какому безумному божеству может прийти идея так безответственно надругаться над своим же вечным естеством?
        И, тем не менее, вот оно - то бесконечное мгновение, которое, хотелось бы, чтобы поскорее закончилось, но оно только тянется и тянется - до самого горизонта фантазии, до беспредельной бесконечности, чтобы вновь напомнить о том, что происходящее - вовсе не преходяще, а, напротив, неизменно и вечно, и пребывает всегда во веки веков, являясь безусловным условием существования, в котором погряз, подобно пойманной бабочке ловким ткачом-пауком, наблюдатель. И, несмотря на то, что всё уже могло бы закончиться прямо сейчас, когда она разбилась о стальную паутину судьбы, маленькое существо в попытках выбраться лишь разрушало свои хрупкие крылышки, не в состоянии вырваться и разбиться насмерть. Так, вместо быстрой кончины происходило предвосхищение начала кошмара, который, казалось, никогда не закончится, и оставалось лишь дождаться того самого паука, которой, даже если сразу не убьет свою жертву, то все равно оставит ее умирать, медленно перевариваясь в его желудочном соке, который будет мучительно плавить тело и дух крохотного существа, которое так до конца и не осознало, для чего же именно было
сотворено. Возможно, что всего лишь для поддержания жизни этого многоликого чудовища, что сейчас со всех сторон взирало на него.
        Вспоминая эту всплывшую в сознании сценку из детства, когда Кевин не решился ни убить бабочку, ни тронуть паука, а лишь безучастно наблюдал за тем, как та, обездвиженная, перестает биться, парализованная ядом, или же видимо просто смирившаяся со своей участью, - зритель этой драмы собственной жизни, точно так же, как и маленькая бабочка, окутанная сетями своей судьбы, но уже в роли молодого и амбициозного музыканта, продолжал «дергаться» в своих собственных невидимых путах, параллельно сходя с трапа самолета. Несмотря на то, что он был свободен в перемещении в пространстве, в душе он был всё той же скованной навек бабочкой. И даже больше - возможно, она была не в состоянии оценить весь ужас в перспективе, а лишь мучилась в бесконечном сейчас. Однако у Кевина было не только настоящее, которое жгло воспоминания о прошлом, но и будущее, которое он просто-напросто не мог или просто не хотел представлять. Медленно сходя всё ниже и ниже, наблюдая, как параллельно с этим вечернее солнце, что светило из-за козырька виднеющегося вдалеке терминала, заходит за него, Кевин думал о том, что, если то отчаяние,
подобное настоящему, всегда присутствует в скрытом виде в этом мире и только ждет подходящей ситуации, чтобы развернуться во всем своем великолепии, то вновь и вновь напрашивается вполне закономерный вопрос: какой безумный гений, какой такой всесильный создатель решил бы по собственной воле подвергнуть себя подобным испытаниям? Не найдя ответа на этот риторический вопрос, притягиваемый магнитом своей судьбы, Кевин безутешно вздохнул, затем сделав один единственный шаг, что скрыл из виду солнце, уступившее место тени, которая уютным одеялом накрыла путешественника с головой.
        38. - Тебе не жарко? - ласково спросила Богиня, поглаживая своего супруга по макушке, которая торчала из-под одеяла.
        Тот лишь издал какой-то нечленораздельный звук, который, тем не менее, его партнерша правильно идентифицировала и, аккуратно убрав руку, прижалась к нему всем своим существом, став с ним единым целым.
        Поглощенный во внутреннее созерцание путешественник так хотел поделиться со своей партнершей всей гаммой чувств, которую вызвал, даже скорее всколыхнул в его душе этот простенький вопросик.
        - Тебе не жарко? - ведь, о, Богиня, как непросто было описать все те ощущения, которые обволакивали снаружи и давили изнутри непрерывным потоком, обрушиваясь, подобно водопаду, у подножия которого стоял разум самого Грегори, на который изливалась вся эта благодать. Тысячи смыслов, подобно каплям воды, что сливались в эту необузданную силу, стекаясь со всего мира, превращались в одно неделимое нечто, при этом обладающее качествами всего, что было до него, открылись стоящему под ними путешественнику, для которого было уже не важно, лежал ли он в комнате дома его друга, укутанный одеялом, или же, выпрямившись во весь рост, под громогласный гул первозданного космоса вышагивал навстречу своей судьбе, и был ли он при всем при этом мужчиной, женщиной или же кем-то совершенно другим - не имело совершенно никакого значения, ведь что было по-настоящему важно - это ощущение сопричастности и, одновременно, неотвратимости событий, которые раскроют природу всего происходящего, не оставив в душе и тени сомнений.
        ***
        - Сомнений по поводу чего? - взволнованно подумала Виктория, спускаясь по трапу самолета, в то самое время, как ее мозг рисовал странные воспоминания ни то какого-то романа, ни то кинофильма, который остался случайным куском в памяти - там была та самая сцена мира, где героиня находилась в аэропорту, что был на самом деле не больше кровати, на которой свернувшийся клубком мужчина наблюдал за всем происходящим на поверхности покрывала, подобно невидимому великану, что созерцал свои собственные мысли, что обрели плотность в его мире, при этом сам оставаясь практически неощутимым для них самих. И, тем более, каким именно образом сами эти мысленные образы, убежденные в своей реальности, могли усомниться в своей физической природе? Это было просто невозможно, и, если бы одна из них высказала подобное вслух, ее скорее сочли бы безумной или просто решившей так неоригинально пошутить.
        Рассудив про себя именно таким образом, Виктория улыбнулась своей собственной необъяснимо откуда взявшейся фантазии и вновь качнулась своим внутренним невидимым, но неизменно ощущаемым маятником сердца, в сторону от фантазий к реальной жизни, которая сейчас вызвала сплошные беспокойства - и это не было связано ни с новой остановкой, ни с предстоящий делом, вовсе нет - всё было куда более прозаичнее - она всё никак не могла дозвониться до своего любимого, который обычно, хоть и был занят на своей работе в больнице, тем не менее, всегда находил свободную минутку, чтобы перезвонить.
        Но тут прошло уже достаточно времени, и, несмотря на то, что это было вроде не выходящей из ряда вон ситуацией, Виктория чувствовала странную обеспокоенность.
        В очередной раз обругав себя за подобную попытку подсознательно убежать от профессиональной ответственности, что сейчас лежала на ней, девушка решила сконцентрироваться на своем важнейшем репортаже в жизни. И, несмотря на то, что мысли о политической связи двух островов, ее дома и места проведения Игр вроде бы отошли на второй план, погрузиться в атмосферу, в тот запах нового места, которым должна пропитаться журналистка для наиболее полного отображения картины действительности, она никак не могла. Как не могла и начать свои записи, от самого борта все глубже погружаясь в чужую страну и культуру, поскольку, казалось, что ее внутренний писатель был полностью сконцентрирован на чем-то совершенно ином, на чем-то таком, что он уже знал наверняка, но еще не решался рассказать своей постоянной читательнице, которая даже не подозревала о той истории, которая должна будет увидеть свет в самое ближайшее время.
        39. - Господин, как же мы вас сильно ждали! Проходите, проходите, пожалуйста!
        Кевин проследовал за встретившим его и его команду, что летела вместе с ним, и что как будто бы совершенно не существовала для него в данный момент, впрочем, как и всё остальное, как изнутри, так и снаружи внушающего вида внедорожника. Хотя, когда Кевин взбирался в салон, он даже смог ненадолго отвлечься от тревожных мыслей и ощутить себя совершенно как в детстве в роли любопытнейшего карапуза, который, еще не до конца понимая окружающие его законы и явления, наощупь пробовал то, что казалось ему интересным, даже в том самом случае, когда тело этого самого «первооткрывателя» могло обжечься.
        - Волнуешься? - мягко хлопнул его по плечу менеджер, с которым Кевин и его команда изъездили не одну тысячу километров, - не стоит! Мы всё делаем правильно! И бояться этого острова и этих лиловокожих тоже не стоит. Хотя, кому я вообще объясняю, мой дорогой, - покачал головой управляющий, - ты ведь тоже наверняка своими корнями уходишь в этот архипелаг, в который входит и остров Змея-Утконоса? Никогда о этом не задумывался?
        Кевин устало кинул взгляд на свою кожу, что разительно отличалась от светлого оттенка основной массы жителей его родного городка, и понял, что совершенно не задумывался об этом, когда ехал в это турне, и даже ранее. То есть в его голове даже не промелькнула мысль о том, чтобы попытаться найти какие-либо корни в этой стране, собственно, как и вопрос о собственном происхождении, ведь он никогда не застрагивал эту тему со своими родителями. Для него никогда не стоял остро расовый вопрос, просто скорее всего в силу привычки и незыблемости его положения, а также правил, по которым белая семья воспитывала лиловокожего мальчугана. Для него было вполне очевидно, что он был не родной, но он не находил в этом ничего предосудительного или хотя бы заслуживающего внимания, поскольку, когда он начал задумываться в сознательном возрасте о том, что, скорее всего, в его жилах течет иная кровь, которая просто так не могла проявиться у двоих абсолютно отличных от его расы людей в нескольких известных ему поколениях, то его привязанность к матери и отцу была уже настолько безусловной, что не требовала каких-либо
дальнейших выяснений.
        - Нет, - ответив на вопрос своего товарища по музыкальному бизнесу, сухо отозвался Кевин, одев маленькие беспроводные наушники и откинувшись на мягкой спинке сидения, когда машина тронулась, давая понять, что сейчас хочет побыть наедине сам собой и с видом на незнакомый город, что начинался с аэропорта, который стал все быстрее пробегать за окном, чтобы уступить место совершенно новым впечатлениям, зреющим внутри его души и ждущим благоприятных условий, чтобы распуститься, несмотря на временные заморозки, что сковали их стебли, что, тем не менее, были полны жизни.
        Глядя в окно на джунгли, которые сдавили в своих объятиях трассу, стоило по ней уйти несколько дальше аэропорта, Кевин вновь ощутил неприятное чувство пустоты, подумав сначала, что это опять накатывает меланхолия, напрямую связанная с собственной сучьей сущностью, что разлучила его с Гвендолен и, скорее всего, заставляла его все время плясать под дудку Элен. Затем, однако, несмотря на то, что попытка побороть себя при наборе номера Элен вновь провалилась, Кевин понял, что, как это ни парадоксально, но его тоска все прошлые года, месяцы и даже часы была связана не с теми, кого он знал, но, напротив, с совершенно чужим человеком, с тем, кого он, возможно, и не встретит никогда. Ведь должен был быть кто-то, с кем хотя бы гипотетически не придется расстаться никогда-никогда? А если сейчас это произошло аж сразу с двумя персонами, то где гарантия, что тут вина целиком лежала на нем?
        - Что, если я просто следовал своим чувствам, что были прописаны определенным образом, чтобы я смог встретить в итоге… - блядь, - выругался Кевин на самого себя, чем вновь привлек внимание менеджера, который, окинув своего партнера взглядом, решил не тревожить артиста.
        - Я просто-напросто пытаюсь свалить свою вину на кого-то иного! Ведь даже если бы во всей вселенной существовал тот самый человек, с которым бы я ощутил действительную необходимость мифического замысла всего произошедшего дерьма и ее неотвратимость, то какова вероятность встретить его здесь?
        40. - Весьма и весьма большая!
        - А? - отвлекшись от пролетающих джунглей, которые будто бы загипнотизировали ее, переспросила Виктория, - что вы говорили? - все еще крепко держа в голове образ того самого молодого человека, которого она, к своему собственному удивлению, не только смогла заприметить по прибытию в страну Утконоса среди всех потоков туристов, но и до сих пор сохраняла о нем память.
        - Я говорила об интеграции всего архипелага в систему союза Конгресса! Ну разве это не чудесно?
        - Да… - протянула Виктория, практически не слушая собеседницу, - безусловно, это был бы позитивный тренд и хороший пример для остальных… - все еще рассматривая в своей памяти лицо человека, которого юная журналиста будто бы знала всю свою жизнь, а возможно, как бы бредово это ни звучало - еще до того, как появилась на свет.
        И как это вообще возможно? Одного взгляда издалека в анфас мужчины, которого она видела впервые в своей жизни, хватило для того, чтобы вся тревога, связанная с недоступностью связи с Кайлом, рассеялась, подобно клубам дыма, будто бы ее никогда и не было вовсе. И это была даже не спонтанная влюбленность, нет, не глупая наивная фантазия о герое, что ждал ее всю жизнь и внезапно нашелся на Богиней забытом острове, куда ее волею судьбы направили все силы мира, о, нет, это было удивительное, колоссальное по своей силе чувство узнавания. Это было подобно вспышке молнии, когда счастливый свидетель ее красоты, замерев, наблюдал, как лиловая вспышка сжигала все вокруг энергией своего света. Осознание же этой невероятной мощи приходит на мгновение позже, вместе с величественным громом, который заставляет каждый волос на теле наэлектризоваться от небывалого ощущения первобытного изначального ощущения блаженства и восторга, океанической радости пустоты, в которую проваливалась всем своим существом Виктория.
        Осознавала она это всё только сейчас, когда уже успела удалиться от судьбоносной «заочной» встречи двух родственных душ в аэропорту, и, что самое удивительное - она не испытывала ни капельки тревоги по поводу того, что они могут никогда больше не встретиться с предначертанным в ее судьбе мужчиной, нет, что также было совершенно нехарактерно и чрезвычайно удивительно для девушки, которая, казалось бы, знала о своих чувствах всё - о том собственичестве, когда она могла приревновать совершенно незнакомого парня на улице к его же девушке, что просто проходили мимо под ручку. Подобные импульсивные мысли могли даже вдохновить Викторию, и пару раз при определенных обстоятельствах ей даже удавалось раскачать этот маятник до такой степени, что в итоге это выливалось не только в умозрительное, но и физическое знакомство, что, однако, нередко заканчивалось разочарованием и, тем не менее, то, что испытывала она сейчас, не было похоже ни на какую из ранее пережитых интрижек.
        - Вик! - потревожила журналистку сотрудница местного филиала ее редакции, - что ты думаешь по этому поводу? - всё никак не унималась ее коллега.
        - Я… - решила поиграть в ни к чему не обязывающую полемику Виктория, начав высказывать свою совершенно ничем не подкрепленную по сути, но убедительную по аргументам, основанным на бесконечной новостной ленте, точку зрения. При этом, даже во время непосредственной дискуссии Виктория другой частью своего разума находилась совершенно не тут, в этом транспортном средстве, рассуждая о вещах, честно говоря, не слишком ей интересных, но в совершенно уникальном пространстве, где не было никого и ничего, кроме нее самой. А если быть точнее - то там, конечно же, могли проявляться различные события, объекты и даже люди, однако все они были не более чем миражи, которые вызвал к жизни мозг Виктории, что обладал совершенно необходимой для ее многозадачной профессии способностью в нужный момент параллельно совмещать совершенно отличные друг от друга рассуждения, что зачастую помогало журналистке работать сразу над несколькими материалами, которые приобретали свой законченный вариант в виде горячих рубрик на страницах печатных изданий. Если не знать их автора, можно было даже подумать, что над ними корпели, и не
один день, специалисты совершенно разных профилей, что кропотливо выискивали нужные слова и четкую фактуру для определенного материала. Но всё это не касалось самой Виктории, чье имя всегда красовалось в ее авторской колонке, и, соответственно, во всех выходивших в них статьях, поскольку весь творческий процесс, несмотря на жесткие сроки, происходил спонтанно, и, когда накапливалась критическая масса необходимого материала, как правило вовремя, она выплескивалась на страницы, где каждое слово влекло за собой десятки, сотни других, что шли следом, и параллельно с этим уже создавали дополнительные смыслы, что неизбежно «созревали» в последующих публикациях.
        Только сейчас Виктория использовала свой удивительный и такой необходимый дар не для того, чтобы разделять потоки информации, чтобы они по отдельности в дальнейшем формировали свой собственный уникальный материал, нет, она создавала непробиваемую стену между ее собеседницей и собой, как бы это не было неэтично, и с показным энтузиазмом с головой погрузившись в околополитические темы, вновь занырнула в свои воспоминания. Врата ее памяти оказались распахнуты настолько, что ее ментальная оболочка пролетела назад, сквозь аэропорт, как сквозь призрак. Набирая всё большую и большую скорость, ум Виктории отматывал ленту своей жизни уже ни на минуты, но часы, на месяцы и целые годы до тех пор, пока она не добралась до того стоп-кадра своей памяти, когда ее сердце, сжавшись, сдалось и заставило организм расслабиться, ощутив сладковатый привкус во рту.
        41. Грегори замер, ощутив, как всё его тело приятно содрогнулось от мягкого вкуса, что разлился во рту, подобно небесной амброзии. То был вкус воспоминаний, казалось бы, забытых навсегда, но внезапно вспыхнувших прямо перед его внутренним взором так живо, как будто бы между текущим моментом и теми событиями не было никакой дистанции. Казалось, что стоило лишь протянуть руку - и можно сразу было ощутить теплоту того самого заветного летнего дня, и ощутить ртом тот самый сладкий фруктовый вкус, что обволакивал горло и, опускаясь ниже, заставлял сердце танцевать от восторга.
        - И что же это за вкус, дорогой? - мягко спросил ласковый женский голос, что окончательно растопил сердечную мышцу писателя, который ощутил, как на его глазах выступили слезы радости и благодарности миру, которые он, не боясь, мог открыто показать Богине.
        Это был тот самый день, тот самый момент, когда, ощутив, как внезапно его тело наэлектризовалось, путешественник мгновенно приподнял голову с колен своей возлюбленной. Та же с хитрой, но бесстрастной и совершенно беззлобной улыбкой глядела в глаза своего возлюбленного, зная все его мысли, видя, как на ладони, его прошлое, будущее и настоящее, более того - не только его так называемые душу и тело, но и то, что скрывалось за ними - нечто, продолжающее этот самый спектакль, играя перед тем самым необозримым и бесконечным зрителем, что также прятался за самим временем, и теми событиями, что происходили с писателем, который так сильно жаждал обрести милость Богини и узнать, кем же он был на самом деле. И как же было самонадеянно обрести это «собственными» силами! Ведь только теперь он отчетливо понимал, что его успехи в карьере и крах в личной жизни, а также иные всевозможные высокие и малые падения, равно как и достижения, не были подвластны ему, но были лишь необходимыми условиями вызревания понимания того, что их всех свел в данный момент умелый кукловод, который решил немного позабавить не только
себя, но и выдуманный зрительный зал, что рукоплескал ему, который и сам являлся точно такой же куклой, «трикстером», собирающим все аплодисменты и почести только лишь как необходимый инструмент представления.
        Таким было бы примерное описательное объяснение, если бы Грегори попытался выразить словами то неописуемое по своей сути и находящееся за рамками обыденного опыта человека нечто, являющееся неподвластным языку даже самых искусных поэтов и визионеров. Ведь, если продолжить использовать всю ту же пошлую метафору с актером и куклой - разве кукла могла бы после представления хотя бы попробовать объяснить своим коллегам, что висят на стенах или уютно лежат в сундуках за сценой, чем же они были на самом деле, и зачем вообще создается иллюзия создания и поддержания в них жизни? Можно смело предположить, что едва ли.
        И вот только таким безумно косным языком можно было бы описать, как тонущее в блаженстве верховное божество слушало свое собственное отражение, что приобрело также и мужские черты, и теперь являлось эталоном мужественного воплощения мироздания, а точнее - бесконечным отражением всех универсальных принципов, характеристик и реакций первого. И вот, одно из таких отражений, что светилось бесконечной мудростью, впитавшей в своей темной коже мощь триллионов черных дыр, что пронзались блестящими всеми смыслами узорами, рисующими картину мира в ее бесконечно самосознающем и раскрывающемся потенциале, уже осенялось мыслями, что спонтанно возникали у его же собеседника-отражения. И, хотя они знали всё как друг о друге, так и о пространстве, где находились, тем не менее, оба продолжали с мастерством величайших ораторов рассказывать историю о бесконечном путешествии Богини, что стало проявленным миром, бесконечно разворачивающимся во времени. Это, в свою очередь, было залогом успешного развития процесса, происходящего вокруг. Ведь в ином случае игра бы просто не состоялась, а значит и удовольствие было бы
неполным - если бы не произошло полнейшего погружения в повествование. Однако Великая Возлюбленная была готова на всё ради своего мужа, который, хотя и не был целиком проявлен нигде в мире, тем не менее, был единственным реальным персонажем, тем самым, ради кого и было устроено это представление, это величайшее признание в безусловной любви.
        42. - Я люблю тебя!
        - Нет, нет, нет, - отрицательно завертела головой Виктория, чувствуя, как ее лицо покрыл багрянец. Девушка в мечтательности рухнула на подушки, прижав одну из них к себе так, будто бы это был самый дорогой для нее человек, до встречи с которым осталось не так уж и много времени, и который просто обязан был признаться ей в своих чувствах.
        Всё еще продолжая лежать в постели, в томительном ожидании того самого момента, когда дорогой сердцу мужчина заключит ее в своих объятиях, и далее они сольются в поцелуе, затем перейдя к чему-то более серьезному, Виктория смотрела в потолок, который разрезали светлые полосы, периодически выглядывающие из-за чуть покачивающихся на теплом летнем ветру штор. Виктория даже соотносила их сейчас с той самой тоненькой преградой, подобно самому времени, что отделяло единственно ее от грядущей неизбежности встречи.
        Виктория чуть приподнялась и сделала глубокий вдох, после того, как шторка, слегка подлетев вверх, запустила утренний ветерок в комнату. Проникший в легкие Виктории воздух заставил ее немедленно подняться и пойти освежиться в ванную комнату, по пути в которую она краем взгляда зацепила большой плакат, стилизованный под красно-черный минималистический стиль, что был нынче в моде у юных студентов-бунтовщиков. На постере была изображена Гелла Фландерс - героическая фигура самопожертвования, и, разумеется, символ борьбы за правду, что должен был иметь у себя дома, а главное - в сознании, любой более-менее прогрессивный член журналистской студенческой братии, который намеревался после выпуска если и не изменить мир, то, по крайней мере, попытаться это сделать, как это не побоялась сделать в свое время госпожа Гелла. Сама толком не понимая почему, Виктория вдохновлялась этим плакатом и тем культурным бэкграундом, что стоял за ним, однако, при этом сама она достаточно поверхностно знала, чем же на самом деле занималась эта женщина более полувека назад, что заставляло ее сомневаться в достоверности тех
фактов, что были распылена в информационном эфире. К тому же, эта женщина занималась журналистской работой еще во времена восхождения нынешнего Императора - Стивена Харта, кроме которого, страшно подумать, Виктория и не знала иных правителей. Это означало, что раз человек способен так долго оставаться у власти, значит - на то есть причины, и весьма существенные, и приправлять к ним некий конспирологический душок - не самое благоприятное занятие. Купаясь в этих, казалось бы, не связанных друг с другом, перетекающих друг в друга мыслях, Виктория и сама не заметила, как инстинктивно, ощутив потребность обновиться и освежиться перед встречей, уже проскользнула в душевую кабинку от умывальника, предварительно сбросив на пол трусики, в которых она спала. Открыв воду, Виктория закрыла глаза и стала мирно покачиваться в ритм музыке, что заиграла в кабинке для создания нужного настроя с самого утра. Несколько минут постояв под освежающей, чуть теплой струей, Виктория потянулась и приступила к процедуре по сбриванию лишней растительности, что была подобна состоянию транса, в котором ее мысли становились еще
более комплексными. Это, в свою очередь, могло обернуться тем, что девушка в итоге вполне себе могла провести в своем водном святилище более часа, что, однако, ощущался таковым уже после выхода из сакрального места и сопровождался полным истощением, что требовало восстановления сил в чтении еще одночасового, а то и двух, отрезка времени. Тем не менее, это только лишь будущие издержки, а сейчас есть лишь этот самый миг, в котором не существовало ничего за пределами этой полупрозрачной капсулы, в которой рождалась, подобно некоему инкубатору, новая Виктория, что, несмотря на безразличие по отношению к тому, что происходило за пределами ее личного храма, держала тем не менее в своем сердце место также для одного человека. Мысли о нем заставили девушку слегка увлечься механическим процессом гигиены, что привело к ощущению легкого жжения между ног, после того, как непослушная бритва оставила маленькую царапину в интимной зоне, которая не преминула тут же начать кровоточить.
        - Блин, - прыснула Виктория, оставив станок и попытавшись рукой нащупать порез, который, как ей казалось, мог бы волшебным образом затянуться от ее собственного прикосновения.
        - Ну почему именно сейчас? - раздраженно тряхнула головой девушка, - почему перед самой встречей? Хотя, если дело и дойдет до постели, может он все-таки не увидит… Или нет, но тогда точно никакого куни, но, а вдруг, что если… - опять стала раскручиваться утренняя фантазия Виктории, после чего она, сама не заметив, как прислонилась к прозрачным стенкам душевой, начав вводить в себя пальцы, в то же самое время во всех подробностях представляя себе сцены из грядущего вечера, выстраивая их на основе своих предыдущих опытов. Виктория стала тихо постанывать, не прошло и полминуты, как Виктория достигла пика, и, глухо взвизгнув, сползла на колени, глубоко дыша и, бросив взгляд на станок, которым еще предстояло поработать, грустно вздохнула: «Ну вроде всё, может и не стоит никуда ехать?»
        Сама же, повеселившись своей лени, девушка всё же закончила за пятнадцать минут гигиенические процедуры. Виктория резко закрыла кран, зная, что может еще долго так томиться внутри, выпрыгнула наружу. Даже несколько затхлый воздух в квартире показался ей свежим по сравнению с нагревшейся от пара капсулы душевой. Все это произошло в самый подходящий момент, ведь практически сразу зазвонил коммуникатор, который всё же смог перекрыть музыку, играющую из душевой. Виктория в чем мать родила уже выскочила в комнату, схватив телефон в тот самый момент, когда ее взгляд издалека уже зацепился за заветное имя на экране. Оно освежило ее, подобно еще одному порыву ветра, что обласкал ее с пяток до самой макушки, заставив почувствовать себя самой счастливой на свете.
        - Да?
        43. - Алло? Алло? Черт! - выругался Кевин, скрипнув зубами от злости на самого себя и чувствуя, что готов буквально взорваться от мандража, что пробивал всё его тело, заставляя его сердце скручиваться в тугую спираль.
        - Какого дьявола я вообще так сильно злюсь? - внезапно проскочила в уме Кевина мысль, - почему я до сих пор переживаю об этом? Почему я думаю до сих пор о Гвен? Ведь часто… - призадумался любовничек, - когда я проводил время с Элен, я был уверен, что та дура мне уже больше не нужна, и все равно… - взглянув в окно и чувствуя, как за его гневом притаившиеся отчаяние и грусть расступаются в стороны и, уже приглашая, вырисовывают то самое место и время назначения, куда на самом деле стремился юный путешественник. То было не сердце столицы острова Утконоса, нет, то был всего лишь один из десятков мирных островков Конгресса, куда переехал незадолго до своего совершеннолетия Кевин, где и встретился с Гвендолен, что шла с ним за руку, обтянутая черной курткой, со светлыми дредами на голове, что подрагивали под ритм ее шагов, обдавая, как казалось молодому влюбленному, ярким фруктовым ароматом, который стоило только вспомнить, как тут же растворялась и машина, в которой ехал в настоящем Кевин, и тягостные мысли, и даже та Гвен, которая сейчас и не хотела знать его вовсе. Но прямо здесь и сейчас была та,
которая была с ним единым целым, была едина не только телом, но и душой, но и в абсолютно наивных мыслях, в совершенно детской болтовне, которой они были заняты по дороге к огромному ангару. Всё это в то же самое время представлялось наивысшей простой мудростью двух влюбленных, чьими устами разговаривал с собой сам мир в своем высочайшем и сладчайшем проявлении.
        Этот монолог вселенной продолжился в поцелуе - самом прекрасном, что могло вообще быть во всем мире для юного Кевина, который своим языком сливался со ртом Гвен, растворяясь в аромате ее духов, полностью сливаясь со всем окружающим миром, целиком становясь той дрожащей пульсирующей точкой его сердца, что бешено стучало в груди.
        Добраться до вожделенного вибрирующего ангара, в котором уже во всю шло действо, видимо, было чрезвычайно сложной задачкой. По крайней мере, сделать это вовремя было действительно невыполнимой задачей, ведь парочка, не дойдя всего несколько десятков метров до заветной цели, свернув с маршрута, уже провалилась в лесную чащу, которая вплотную подходила к ангару, чтобы предаться любовным утехам. Гвендолен буквально пришпилила своего дорогого друга к дереву, и, всё еще играя с его языком своим, уже запустила руку к нему в джинсы. Миновав нижнее белье, девушка уже сжимала в своей ладони потвердевший член Кевина, начав двигать его, тем самым заставив последнего жадно прижать к себе девушку, обхватив ее руками за ягодицы, что мягко сжимались под облегающими ее фигуру джинсами. Оторвавшись от губ Кевина, Гвен, быстро присев, умело расстегнула брюки и высвободив член друга, тут же поймала его своим ртом, плотно обхватив до самого основания, заставив Кевина громко просипеть что-то нечленораздельное. Кевин был настолько возбужден, что всего пары умелых движений хватило, чтобы кончить в рот подруги, которая,
за пару секунд почистив член друга, мгновенно поднялась, предварительно что-то закинув в рот и одновременно с этим вновь слившись в поцелуе со своим другом. Кевин сначала подумал, что это, возможно, была жвачка, однако это оказалось чем-то иным - какой-то таблеткой, которую язык подруги настойчиво заставил Кевина принять и проглотить.
        Одновременно с этим Гвен начала стягивать собственные джинсы, и Кевин, в панике думающий, сможет ли он еще раз совершить свой подвиг, внезапно ощутил, как упавшая в желудок капсула практически мгновенно встряхнула его тело, заставив покрыться мурашками при виде наклонившейся фигуры Гвен, что схватилась за соседнее дерево и, недвусмысленно выгнув спину, продемонстрировала свои ягодицы, между которыми врезалась тугая черная полоска стрингов.
        Кевин мгновенно очутился рядом, схватившись за нее и отодвинув в сторону, уже присел для продолжения, но Гвен тут же схватила его за руку, - не надо, давай так, - кивнула она на вновь поднявшийся член Кевина, который тут же плавно вошел внутрь.
        - Ммм… - начала стонать Гвен, в то время как Кевин наклонился, прижавшись к ней и, запустив одну руку между ног, стал помогать подруге кончить, наблюдая, как впереди за деревьями постепенно тает очередь, что вела к ангару. В один из следующих моментов Кевин ощутил вибрацию по всему телу и услышал сладкий стон своей подруги, который подкинул его мозг к звездам, что уже проступали на вечернем небе. Вся обстановка навалилась на его психику вместе с таблетками, что превратили мир в калейдоскоп геометрических фигур и настоящих законов мира, что стали осязаемы для человека, осознавшего себя не более чем биороботом, исполняющим свою программу. Заключалась она, помимо всего прочего, в том, что им обоим удалось просочиться внутрь ангара, а затем, не потеряв друг друга, безошибочно пробиться далее в центр толпы, в самый центр танцпола, где они оба стали частью неистовства, что подогревалось живой энергией музыкантов, которые буквально накачивали толпу бурей эмоций, которыми стали Кевин и Гвендолен, что не видели, тем не менее, уже никого и ничего вокруг себя, кроме друг друга.
        - …Что? - дико смеясь и одновременно обливаясь cлезами от эмоционально перевозбуждения, кричала Гвендолен.
        - Я говорю, - пытаясь перекричать колонки, что буквально вдавливали в землю, взревел Кевин, - что однажды я сыграю для тебя, Гвен!.. - не успел закончить свою браваду Кевин, как вновь был втянут поцелуем своей подруги, который закрыл тот паттерн информации, что открылся сразу после оргазма на окраине чащи.
        Так же, не отвлекаясь на посторонние мысли, юный Кевин вновь окунулся в уютную теплую темноту ярких воспоминай той самой счастливейшей ночи юности, что существовала вне самого времени.
        44. - Да, вот было бы здорово, если бы это действительно было так… - мечтательно протянула Виктория, рухнув на кровать, и наблюдая за тем, как обнаженное ее тело покрывается мурашками не только от мягкого ветра, но и от реалистичных воспоминаний о будущем, которое непременно произойдет.
        После своего небольшого воображаемого рандеву в душе Виктория чувствовала себя в приподнятом настроении, и, можно было даже сказать, находящейся в бодром расположении духа, однако всё же ее тело слегка ленилось, и она сладко потягивалась на кроватке, качаясь в ритм воображаемой музыке и стараясь делать вид, что внимательно слушает подругу, что повисла с другой стороны коммуникационного эфира.
        - Ты меня вообще слушаешь или нет? - слегка раздраженно прозвучал голос девушки, которая так старалась ради своей подружки, чтобы на этот раз у нее всё получилось, хотя сама же Виктория была уверена, что Дженнифер вовсе не хотела выказать свою заботу, а лишь нагнать массовку на свою вечеринку, где она сможет похвастаться очередным хахалем, к которому, к тому же, сама Виктория не испытывала особенно положительных чувств и эмоций.
        - Ну, а ты как думаешь? Хотя я после его звонка мало о чем вообще могу думать, - положив одну из ладоней на лицо и невольно улыбнувшись, отозвалась после долгой паузы, во время которой Дженни по всей видимости уже успела произнести целый монолог, - так что, ты уж прости.
        - Ты смотри… - тут же примирилась с ее заоблачным состоянием подружка. - Если уж нужно, то сними напряжение перед вечером, а то будет не очень, если ты сама будешь бросаться на…
        - Я уже, - рассмеялась Виктория, слегка покраснев.
        - Оу, вот как… Тем лучше, - показав некоторую заинтересованность, вновь вернулась к своей ненаглядной персоне Джейн, - ну а Лео, ты знаешь, сегодня я думаю он сделает мне подарок на день рождения, и я просто уверена, что это будет…
        Виктория слушала браваду о догадках величайшего и лучшего подарка от того самого - мужчины мечты, который был под номером десять, если не пятнадцать, однако всё это не имело никакого значения, поскольку Виктория сосредоточилась лишь на паре предложений, которыми она успела переброситься с позвонившим всего за пару минут до Джейн Уильямом, который вроде бы как и набрал совершенно случайно, точно также невзначай поинтересовавшись, что подарить лучше Джейн по случаю ее дня рождения, и, как будто бы совершенно без намека спросив, собирается ли Вика оставаться до самого конца вечеринки или нет.
        Благополучно мусоля эти самые строчки в своей голове до самых дырок, практически машинально выдавая абсолютно шаблонные, но на слух полные энтузиазма фразочки своей подруге, с которой она, якобы выкладывая всю свою душу и чувства напоказ, откровенничала, Виктория тем не менее оставила для самой себя тот самый никем не тронутый уютный уголок, где были только они с Филом, и никого, кроме них, во всем белом свете. Под эти самые сокровенные мысли девушка сама не заметила, как вновь некстати коснулась самой себя, что привело к очередной разрядке, после чего, менее чем через минуту, она благополучно кончила второй раз за последние полчаса.
        - Уф, - выдохнула Виктория, глядя сверху вниз с запрокинутой головой, что теперь свисала с кровати, на перевернутый плакат Геллы Фландерс, с улыбкой думая о том, каким крутым, наверное, был ее мужчина, пусть и не афишированный, одновременно с этим задумываясь над тем, что, если судить о силе характера, то и секс у них должен был быть потрясающий. Однако, с другой стороны, если всё было настолько круто, то какой вообще был смысл в том, чем занималась эта женщина? Разве стоило рисковать своей жизнью ради чего-то абстрактного, каких-то утопических идей о справедливости и правде, когда счастье - вот оно, буквально под рукой? - рассмеявшись собственной двусмысленной формулировке, свернулась калачиком Виктория, неожиданно для самой себя прикорнувшая и погрузившаяся в свои бесконечно прекрасные фантазии.
        45. - Вот именно, что только фантазии, мой дорогой, - расплылся в - улыбке полный мужчина, сидя напротив истерзанного пленника, который даже, несмотря на лошадиные дозы психостимуляторов, уже с трудом различал внутреннее и внешнее после многодневных пыток, что уже практически полностью сломили истязаемого и морально, и физически, - и даже, несмотря на их абсурдность, ты все еще продолжаешь упорствовать.
        - От тебя уже не осталось ничего, как от мужика, но ты так и не сказал, где прячется этот ушлепок. И это не считая того, что ты мог бы и не портить мне предвкушение праздника, дорогой! - тоном учителя, который поучает нерадивого ученика, протянул мужчина, отпив из принесенного ему бокала.
        - Ну и дерьмище, а не вино. Хочешь тоже? - протянул мужчина, с явным неудовольствием продегустировав винный напиток.
        - Эй! - плеснув содержимым бокала на повешенного вниз головой узника, нетерпеливо рявкнул мужчина, - ты разве не слышал моего вопроса?
        Тело не реагировало ни на какие внешние сигналы, продолжая мирно качаться из стороны в сторону и не выказывая никаких признаков жизни, кроме невнятного сопения, исходившего из сломанного носа. Ничего в сущности не изменилось после нервного выпада истязателя, разве что уже было сложно определить в полутемном помещении, что же именно продолжало капать на пропитавшейся кровью пол - кровь или вино.
        - Сколько лет живу, - откинувшись в мягком белоснежном кресле, кивнул головой мужчина, - раз за разом неизбежно прихожу к одному и тому же выводу - история всегда повторяется. Вот и сейчас у меня такое впечатление, что я вижу эту сцену в какой?.. В десятый, сотый, может тысячный раз? Пока ты, наверное, думаешь о том, какой же я садист, и ты даже отчасти прав. Только вот не я, а ты являешься им, мой дорогой друг. Ведь вместо того, чтобы целовать мне ноги за возвращенную когда-то свою блядь, которую между прочим сдали в рабство твои же собственные дорогие соплеменники, ты решил, как последняя шавка, укусить руку помощи, которую тебе протянули, - медленно встав и подойдя к висячему телу, после чего пнув его ногой по лицу, которое уже представляло собой одну большую гематому, продолжил мужчина - МОЮ руку. И после этого ты еще мнишь себя страдальцем, не смеши меня. Дурак ты, вот и всё.
        - К тому же, из-за твоей дурости и упрямства пострадаешь не только ты, но и все, кого ты знаешь и любишь. Уж поверь, в этом можешь не сомневаться, и я не буду так мягкосердечен, как твой дорогой Вождь, я научу тебя тому, что значит слушаться, когда тебе предлагают… Что, что ты сказал? - присев на одно колено, приблизился к пленнику мужчина.
        - Наследник…
        - Так, да, похоже ты все-таки сохранил некоторую вменяемость, мой друг. Я правда рад, что ты наконец согласился сообщить…
        - Будет за Богиню.
        Мужчина мгновенно замолчал и, удивленно посмотрев на пленника, разразился смехом, - конечно, конечно, мой дорогой, как скажешь! Конечно он будет за Богиню, ведь и я за нее, и мои ребята тоже! Позволь тебе напомнить!
        В следующею секунду тени закрыли собой хохочущего мужчину, обрушившись в очередной раз на узника, который, несмотря ни на что, верил в силу своих слов, что до самого последнего мига слетали с его уст, восславляя Великую Богиню.
        46. - Ого! - неожиданно для самого себя, и даже напрочь позабыв на какое-то время о своих треволнениях и воспоминаниях, искренне поразился Кевин, глядя из окна бронированного автомобиля на одну из центральных улиц столицы острова святого Змея-Утконоса, замерев от неподдельного восхищения.
        В вечерних огнях утопало современно обустроенное пространство города, и Кевин мог поклясться, что прямо сейчас находится ни где-то на задворках цивилизации, а в одной из самых развитых стран Конгресса, которых посетил немало во время своих ежегодных туров по островам. И казалось бы, в этом не было совершенно ничего необычного, однако, его ожидания - увидеть перед собой, возможно, в чем-то экзотичную, но совершенно отсталую в плане развития варварскую страну, не оправдались, и вместо этого приглашенный музыкант наблюдал передовой хай-тек градостроительства в своем самом ярком проявлении, где чувствовался как прогрессивный визионерский взгляд архитекторов и проектировщиков, так и проницательность инвесторов, что не пожалели вложения весомого объема капитала в масштабные конгломераты небоскребов, что своей неоновой подсветкой буквально выжигали ночные облака, превращая звезды в скучные и едва заметные лампочки, которые практически полностью перекрывались масштабными голографическими узорами, которые, отталкиваясь от масштабных построек, танцевали над городом.
        Кевин даже поймал себя на мысли, что, хотя и жил не в самом последнем округе Новой Сферы, тем не менее, успел ощутить себя каким-то деревенщиной, которого искренне удивляют подобные мелочи, что уже становились стандартом современной урбанизации. Однако, с другой стороны, он был безмерно счастлив, что чужой труд, талант наравне с деловой «чуйкой» стали тем крючком, что, зацепившись за переживания восторженного Кевина, смог повернуть их таким образом, что на определенный период перестали быть важны мысли о личных взаимоотношениях, став чем-то неизмеримо далеким и несущественным перед тем величием и красотой силы ума человека, что открывалась прямо здесь и сейчас.
        Кевин, насмотревшись на то, как переливаясь лилово-золотистыми оттенками, поднимаются волны голографического танца огней вокруг зданий, сплетаясь в спирали, что устремлялись ввысь с кончиков высочайших шпилей, опустил взгляд с небес на землю, желая увидеть, как толпы туристов со всех концов света, разделяя его неподдельный восторг, стоят на центральной площади, куда заехал бронированный джип с музыкантами и их менеджером. Однако вместо этого Кевин, к своему недоумению, стал свидетелем совершенно иной по эмоциональному окрасу сцены - непосредственно сама площадь, ровно, как и все прилегающие улицы, что были видны, были практически пусты - на них не было ни души, если не считать разбросанных то тут, то там патрулей - одетых в черные защитные костюмы солдат острова, что охраняли эту территорию.
        - Но от кого? - задумался Кевин и прежде, чем он смог объяснить самому себе хотя бы на своем профанском бытовом уровне, с чем связана подобная чрезмерная предосторожность со стороны местных властей, «броневик» уже нырнул под одну из арок, что замыкали площадь с разных сторон, выехав далее на идеально ровную широкую подвесную трассу, что трансформировалась в самый настоящий мост, который вел прямиком к одной из титанических башен центральной части столицы острова Змея, которая, подобно одноименному названию, гипнотизировала путешественника из далекой страны узором, состоящим из тысяч своих ярких переливающихся глаз, готовясь в любой удобный момент заглотить целиком замершую ни то от восторга, ни то от ужаса жертву, навсегда таким образом поселив ее в том абсолютном неведении, которое окутывало, подобно дурману, каждого, кто по долгу ли службы или по деловым обязательствам оказывался в этой стране бесконечного плача.
        - И почему только ее так называют? - вспомнив различные истории, что он слышал от своих друзей, которые, впрочем, тоже не совсем разбирались в данном вопросе, ухмыльнулся про себя Кевин, откинувшись на мягкое сиденье. Наклонив от накопившейся усталости голову набок, в предвосхищении свежей постели и душа, Кевин наблюдал за тем, как по мере приближения к комплексу задний, где, видимо, располагался и корпус гостинцы, гигантские исполины многоглазых строений как будто бы всё больше нависали над микроскопическим, по сравнению с ними, авто, чтобы задавить в итоге его всей своей мощью.
        - А хотя, - улыбнулся Кевин своей собственной беспочвенной паранойе, полностью отдавшись внешней стороне города, - какая разница, это совершенно не мое дело.
        47. - Как это - не мое? - с абсолютно искренним непониманием Гвен пыталась добиться хотя бы намека от Кевина, - послушай, пожалуйста, - присев поближе к своему другу и попытавшись заглянуть в его глаза, повторяла она, - поговори, поговори со мной, ну же! Почему ты не хочешь открыться мне? Я ведь так люблю тебя!
        Кевин бросил на лицо своей подруги ничего не выражающий взгляд и лишь слегка усмехнулся: «Ну и что же ты хочешь, чтобы я тебе рассказал?»
        Я… - в очередной раз сдержалась девушка, - я просто хочу поговорить, понимаешь? То, что сейчас происходит - просто ненормально! Ты слышишь? Неужели так сложно…
        Кевин смотрел в упор на Гвендолен, однако не видел ни ее, ни обстановки, что окружала их обоих, слившиеся в единый шум, что, подобно водопаду, изливался с губ его подруги, которая, казалось, может целую вечность, как заезженная пластинка, повторять один и тот же мотив, совершенно не заботясь о слушателе, которому, несмотря на всю любовь и привычку к старой пластинке, нужны были новые звуки, новые эмоции и впечатления. Ведь только ради них он изначально и стал танцевать под саму музыку, ради этого ощущения новизны и постоянного, безусловного счастья, которое, однако, со временем стало стираться вместе с уже опостылевшими привычками Гвен, которая, хотя теперь и представала в роли неизменного атрибута его жизни, но уже ни как женщина, ради которой молодой влюбленный человек когда-то был готов на все.
        Вот таким нехитрым размышлением Кевин успокаивал сам себя, не желая пока полностью разрушать комфортный образ жизни, где его чувства страстно набухали, а затем, созревая, полыхали внутри него и внутри Элен в перерывах между турами, что были своеобразной подпиткой, откуда юный талант брал вкус самой жизни - из путешествий по островам и странам, необходимой, чтобы затем, направив эту силу, высвободить ее в руках и между ног Элен. А уже после завершения этого обмена энергиями, в качестве переправочного пункта, только для того, чтобы слегка отдохнуть, Кевину и нужен был островок спокойствия в течении нескольких дней, когда он мог предаться своей собственной ностальгии вместе с Гвен, что была подобна походу в музей с воспоминаниями, которые, хотя и были весьма приятны, на деле оказывались неспособными в настоящем времени в полной мере вернуть те самые впечатления, ради которых когда-то, полностью утонув в своих трепетных чувствах, Кевин бежал на очередное свидание с Гвен, боясь упустить хотя бы секунду, которая зря будет потрачена на что-либо другое, что абсолютно не имело никакого значения.
        И как сама Гвен не понимала, не видела всей этой картинки? Как упускала, с ее-то женским чутьем и проницательностью, те самые важные моменты, которые просто исчезали вместе с химией отношений, и как могла она не замечать, просто игнорировать столь долго простой факт того, что Кевин уже давно потух, а физическая и ментальная близость были скорее инерционной потугой, но никак не искренней устремленностью партнера. Или возможно Гвен всё прекрасно понимала или хотя бы подозревала, но чисто из практических соображений просто не хотела позволить закончиться этим отношениям? Возможно и так, однако ее слова всё равно звучали слишком похоже друг на друга и не добирались до сути, до финала, до развязки, где у нее просто не повернулся бы язык сказать, а уж, тем более, принять факт того, что Кевин спит и, что самое главное, любит другую женщину уже давно.
        - Ну, ладно, - протянул про себя Кевин, подумав, что вновь легко отмажется дежурными фразочками о бесконечной загруженности работой в своей музыкальной индустрии, а после, сам не желая рушить привычный комфортный и устраивающий его самого порядок вещей, вновь отправится в турне, оставив Гвен крючок, который будет держать ее ровно то количество времени около себя, что необходимо для поддержания уюта в их общем доме.
        - Кевин, я с тобой серьезно разговариваю! - пыталась настоять на своем девушка, в желании услышать то, что ей нужно было или, по крайней мере, то, что бы могло ее успокоить на какое-то время до следующего небольшого скандала.
        В конце концов Кевин, практически не думая, смог пропрыгать по полю ловушек из вопросов Гвен к моменту, когда они занялись любовью, что представилось полной морокой для Кевина, и после, когда Гвен все же смогла наконец уснуть и заткнуться, Кевин какое-то время лежал с открытыми глазами, глядя в упор на обнаженное тело девушки, что когда-то было столь желанно, а теперь вызывало лишь легкое раздражение. Было такое дикое желание растолкать ее и всё рассказать, чтобы уже окончательно разорвать этот поручный круг, или даже, не говоря ни слова, просто встать и уйти, однако прежде чем какой-либо из этих сценариев был реализован, Кевин сам не заметил, как уснул.
        48. - Просыпаемся, приехали!
        - Ммм? - сонно сощурившись, промурчала Виктория, пытаясь за пару секунду вспомнить, где она находится, и почему это ее сладкий сон был столь бесцеремонно прерван.
        Девушка с недоумением смотрела вокруг себя и пыталась понять, как же так получилось, что всё, что она обозревала своим взором, оказалось не снаружи, а как будто бы внутри ее восприятия, превратившись в итоге в маленькую точку, что начала разрастаться, подобно тому, как в ускоренном режиме времени можно стать свидетелем произрастания скручивающихся в спирали молодых побегов из одного единственного маленького зернышка, что в итоге взрывается, превращаясь в гигантское древо жизни, что прежде, чем сгнить, выбрасывает в пространство вокруг себя тысячи иных семян, внутри которых рождается своя уникальная и неповторимая вселенная, ведомая до поры до времени только им, но неизменно уже составляющая собой часть в титаническом лесу универсума, где каждая его особенность математически точно выверена и известна заранее, еще до его формирования.
        Кокон восприятия Виктории прорвался, обнажив нечто, что сначала напомнило девушке какой-то конструктор, игрушечный город, который на поверку оказался конгломератом из настоящих шпилей, над которыми парила безмолвная всеохватывающая сила, частью которой была сама до глубины души пораженная этим видением и не менее воодушевленная подобной новизной ощущений Виктория.
        - Что же там находится, милый? - наклонившись и шепнув у самого уха путешественника, улыбнулась его подруга, один взгляд на которую заставив путника позабыть и о Виктории, и о своем так называемом месте назначения, полностью отдавшись непрекращающейся любовной игре, которая, казалось, длилась не одно тысячелетие, а, возможно, просто не имела конца.
        Тело юной соблазнительницы было полностью обнажено. В полной темноте космоса двух влюбленных ее силуэт высвечивали лишь заигрывающие на ее теле символы, что так же бесстыдно завлекали путешественника прильнуть к ним и к вычерчивающему ее силуэт свету, который буквально выжигался на глазном яблоке наблюдателя, что с жаждой смотрел на мерно покачивающееся на волнах эфира тело своей любимой, что оставляло за собой едва заметные шлейфы. Они, в свою очередь, неизменно возвращались к единой точеной фигуре, которая, вибрируя, заставила своего вечного любовника подняться и медленно пойти навстречу, попутно преодолевая непомерные расстояния, чтобы в конце своего бесконечного путешествия протянуть руку и одним жестом сорвать маску из полупрозрачной ткани, что, казалось, закрывала рот и нос девушки, оставляя место лишь паре черных глаз, что игриво смотрели на своего любимого. Это сделать после преодоления всех фантомных преград казалось проще простого, однако, на деле, прежде, чем путешественник успел хотя бы коснуться ее, Богиня совершенно непринужденно увернулась и, громко рассмеявшись, бросилась прочь,
увлекая за собой в свою бесконечную игру своего возлюбленного, который с радостью принял ее предложение и бросился за ней, чувствуя, как будто смеется на самом деле не его любимая, а хохочет он сам от щекотки, что поглотила каждый миллиметр его кожи, заставив подняться по всему телу волоски, с каждого из которых от возбуждения уже вздымались капсулы воды. Они, срываясь с кончиков волос, превращались в самый настоящий ливень, который пронзал свет бесконечной игры в прятки, бесконечной игры в узнавание и бескрайней, безбрежной любви, в которой уже рождался ночной город, горящий желтым пламенем ночных огней, чью исключительность только подчеркивал освежающий запах летнего дождя, который заставил Викторию, вышедшую без зонтика под дождь, не бежать до ближайшего здания, но, остановившись, замереть и самой стать дождем, вечно падавшим на нее с неба.
        49. - Гребаный ливень! - наконец-то добравшись до заветного отеля, выругался Кевин, скинув промокшую кепку прямо на мраморный пол богато украшенного холла.
        - Господин Фландерс, мы так Вас ждали! Пожалуйста, позвольте Ваши вещи! - без всякого акцента и без всякой запинки протараторил встречающий - услужливого вида молодой человек, который, почтительно поклонившись, взял на себя обязанность сопроводить звезду зарубежного островка в его гостевые апартаменты.
        Не обращая практически никакого внимания на старания этого мелкого человечка, и всё еще будучи раздражен на дождь, который соизволил пролиться до того, как он достиг теплого и уютного номера, Кевин, тем не менее, ни смог не отметить того, что, в отличии от многих прошлых раз, когда его встречали разгоряченные фанаты прямо у входа его временного прибежища в виде гостиницы, в этот раз проход до места заслуженного отдыха был свободен. Складывалось даже такое впечатление, что он был единственным постояльцем этой невероятно огромной гостиницы, или, лучше сказать, титанически огромной Башни, размеров которой не было даже в его достаточно урбанистически продвинутом и большом даже по мерках Конгресса городе.
        - Если Вам что-нибудь понадобится… - хотел было вновь показаться услужливым, после того как Кевин отказался принять ознакомительную экскурсию по номеру, молодой служащий отеля, однако был практически насильно выдворен Кевином, который всем своим видом показал, что не желает более ни с кем контактировать. Захлопнув дверь, после чего прижавшись к ней спиной, Кевин, выдохнув с облегчением, позволил себе на несколько секунд погрузиться во внутреннее созерцание, где, к его большому облегчению, на данный момент прекратилась всякая рефлексивная деятельность, оставившая место лишь покою. И, тем не менее, этот волшебный миг, в котором растворялись как внешние феномены, так и внутренние миры, продлился неописуемо краткое мгновение, за которое Кевину, тем не менее, всё же удалось ухватиться и пропустить через себя пронзительное чувство какой-то совершенно безусловной безопасности и ощущения того, что ты уже дома. Не в том, конечно, смысле, что юное дарование Конгресса хотело остаться жить на неизвестной земле, с которой его, кстати, возможно роднили, как он успел уже подсознательно заметить, но, не придав
этому особого значения, корни предков, но в том, что это самое ощущение полной завершенности всегда было с ним, всегда было внутри него, однако же оно опять было погребено под шквалом эмоций, ассоциаций и размышлений. В тот самый момент, когда после секундой паузы глаза Кевина зацепились за окружающую его обстановку, мозг стал генерировать мысль одну за другой, что, толкаясь и перебивая друг друга, затмили саму внутреннюю суть молодого человека, которая, совсем не возражая, уступила место копошащимся мыслям, что были не более чем роем надоедливых мух, который легко было разогнать всего лишь одним плавным мановением руки.
        И, тем не менее, эта стая птиц, выражаясь иначе, уже плотно обжила древо ума, которое теперь, казалось, само целиком состоит из самих этих непрошенных гостей.
        Физически юный Кевин, подобно своему уму, сейчас также состоял отнюдь не из своего привычного облика, но представлял из себя целый комплекс впечатлений, например, являя собой целый, украшенный диковинными геометрическими узорами-обоями просторный номер, который, казалось, занимал половину всего этажа огромной башни. Кевина гипнотизировали в том числе и разноцветные лампочки, которых непосредственно не было видно из-за подвесного потолка. Он, в свою очередь, казалось, сам менял свою форму, переливаясь и перетекая, так что казалось, что находишься то - на высоте нескольких сот метров над городом, который периодически проступал под голографической поверхностью пола, то - на огромной глубине, куда, впрочем, еще доходит солнечный свет, что играет с оттенками океанического течения, создавая для «аквалангиста» целую феерию из эмоций своим танцем подводного мира, который двигался подобно единому гигантскому организму, что и был истинным правителем всей планеты, который ради забавы и создал несколько тысяч островов ради своей собственной потехи.
        Следуя за этим течением и идя по мягчайшему пушистому ковру, в котором утопали ноги Кевина и который, будучи идеально белым, менял цвета под такт цветовой феерии и гармонии, гость VIP-номера уже шел меж стеклянных столиков и шкафов, что были украшены атрибутами из настоящего золота, что блестели, переливаясь, подобно сигнальным огням на посадочной полосе авиалайнера, который, в лице Кевина, уже последовал к той черте, где требовался безотлагательный взлет - к панорамному окну, из которого открывался захватывающий дух вид практически на весь остров. Этот вид был пропитан своей уникальной атмосферой, вырвавшей дух Кевина из его тела и заставившей его совершить такой простой маневр, как ментальный скачок, когда чувства наблюдателя как будто отделились от тела и, став невесомыми, уже устремились куда-то далеко за пределы острова и даже океана, сливающегося с ночным небом, становясь в итоге тем необозримым ландшафтом, коими они и являлись все это время.
        50. - Вау, - только и смогла произнести Виктория, глядя из окна своего номера на целый океан мигающих огней, который, казалось, разговаривал с ней одной языком судеб обитателей этих ночных вспышек, с той девушкой, которая смогла подняться на тот уровень, где она видела полную картинку происходящего целиком, что будто бы давало ей безусловное понимание вечного безмолвного языка мира, на котором она могла инстинктивно разговаривать.
        Но в этом также было и что-то еще - так, панорамное окно, что выходило на город и возвышалось над столицей, также являло собой и маленькую дверцу, ведущую в небольшой, но ухоженный дворик с бассейном, куда уже вышел Грегори, полностью погруженный в свои воспоминания, что стали накрывать его с головой. Раскинув в стороны руки, подобно птице, писатель нырнул с высокой горы состояния своего сознания в бесконечный космос, океан энергии, в который превратился бассейн, что окутал его тело родовыми водами, подобно чреву матери, что сжало его в своих объятиях только ради того, чтобы заново дать ему жизнь, подобно тому, как его еще нерожденные книги уже трепетали интуитивными прозрениями десятилетия назад, когда он, стоя у окна своих будущих выкупленных апартаментов, наблюдал за живительной пульсацией родного города в ночной час. Тогда происходили самые настоящие чудеса, и время стиралось, подобно самому пространству, и вот уже заряженный этой невидимой, но неизменно ощутимой энергией, Грегори уже выбегал из своей квартиры, спускаясь вниз на лифте, подобно героине собственного романа, которая бежала
наружу, впервые, наверное, со времен своего детства ясно ощутив ту самую интуитивную тягу, которая вела ее всю жизнь, и которой она никогда не была в состоянии физически и ментально сопротивляться.
        - И куда же ты бежишь? Зачем? - раздавались в голове Виктории тревожные голоса ее рассудка, который никак не мог принять нахождения тела своей Госпожи на неизведанной территории, где опасности подстерегали на каждом шагу.
        Однако эти переживания ушли куда-то на совершенно второстепенный план, открыв для Виктории совершенно новый, абсолютно свежий и полный чудес мир, который всегда был скрыт за непроницаемой ширмой. И всё же, что, что же так внезапно побудило ее совершить это действо? Было ли этому хоть какое-то рациональное объяснение? Девушка не знала ответа на этот вопрос, но она продолжала бежать всё дальше и дальше, удаляясь всё дальше и дальше от величественного шпиля, чувствуя, что с каждым шагом она становится все ближе и ближе к своей цели. Это состояние мистического опьянения продолжалось до тех самых пор, пока один неловкий шажочек не привел к фатальной ошибке, и девушка, еще не до конца поняв, что же с ней происходит, ощутила, как ее кроссовок, зацепившись за расщелину в брусчатке, заставил свою обладательницу начать терять равновесие. В результате скоротечного неудачного падения, Виктория окончательно расширилась горизонтом своего восприятия во все допустимые ей пределы, в чем-то даже комично встретившись с непреодолимой преградой головой, полностью потеряв сознания, даже не успев испугаться сладкого
забвения, последовавшего сразу за едва уловимым щелчком в ее сознании.
        51. Перед глазами танцевали пылающие змеи, которые то собирались клубком, то рассасывались по сторонам, но только затем, чтобы, вновь сплетясь своими извивающимися телами, взорваться причудливым, но и в то же время завораживающим фейерверком, который распался на тысячи падающих стрел, каждая из которых достигла своей цели - сердца вечного путника, который, ощутив их обжигающие прикосновение, распахнул свои глаза.
        Сакральное видение послушника в храме постепенно рассеивалось, уступая место причудливому пространству, в котором, казалось, застыл весь материальный мир. Однако, при всем при этом, оно являло собой не просто статичную картинку без всякого смысла, но динамический процесс взаимосвязанных приложений, который, тем не менее, представлял из себя единый конгломерат, даже скорее узор времени-пространства, что, растворившись, обнажили пред глазами монаха ту самую истину, к которой он стремился в своей бесконечной аскезе, в своем самоограничении и бесконечных практиках под руководством своего одновременно обожаемого и ненавидимого гуру, к которому он выказал такое неуважение!
        - Как и ко всем послушникам в храме! - воскликнул послушник.
        - И, возможно, - задумался путешественник-монах, - что кара небесными огненными стрелами Великого Божества была лишь подготовкой к вечному самоповторяющемуся загробному АДУ, где предстояло обитать грешной душе презревшего все нормы морали человека. Однако, что было интересно - столь жуткое предположение вызвало к жизни не страх, не возбуждение и даже не интерес узреть иные, пусть и жуткие миры своими собственными глазами, но пассивное наблюдение за этой самой сценой мира, где сейчас разворачивалось действо. Существовала полная уверенность в том, что даже, если прямо сейчас молодой монах и оказался в аду, то всё равно, несмотря на это плачевное положение, он как будто смотрел на всё это со стороны, чувствуя внутреннее смятение и внешнюю неопределенность феноменального проявления его кары, но, тем не менее, оставаясь как бы в стороне, и в то же время являя собой и самого монаха и сам так называемый «Ад», и то неуловимое пространство, бесконечный квантовый скачок вечного путника, который связывал их всех воедино.
        Пусть так, но откуда было знать бедному во всех смыслах послушнику о таких терминах? Ведь казалось, что он сам себе описывал немыми словами все подробности того, что с ним происходило прямо сейчас. Тогда становилась более очевидной относительность любого события - ведь тогда и божественная кара и сам Бог грома, и его храм и АД, и его учитель переставали быть отдельными элементами той системы, в которой он находился, что теперь предстала не как неуклюжий механизм, где все винтики, большие и малые, бесконечно крутились, подобно мыслям в голове монаха, закручиваясь в непостижимые спирали смыслов, но как бесконечный океан, где иногда на поверхности при стихийном движении образовывалась пена, состоящая из триллионов пузырьков, одним из которых и был ум юного послушника, который, на мгновение образовавшись на поверхности, тут же лопнул, слившись со своей бесконечной первоосновой.
        Несмотря на то, что монах воочию стал свидетелем того, как его тело было пронзено магическими стрелами познания Бога грома, он всё еще был в сознании и имел возможность наблюдать, как его собственное тело начинает высыхать, превращаясь в скелет, и скукоживаться, подобно осеннему листку, превращаясь в подобие обтянутого кожей скелета в форме эмбриона, который становился все меньше и меньше, продолжая усыхать до тех пор, пока завороженный собственной метаморфозой наблюдатель, не отрываясь, следил за тем, как его внимание полностью поглощается той бесконечно малой величиной в которую стягивался его собственный труп - в полное ничего, абсолютный ноль, к которому стремился монах, наконец обретший вечный покой.
        52. - Ауу, - чувствуя тяжесть во всем своем теле, протянула Виктория, осторожно потянувшись всем телом, и к своему величайшему удивлению обнаружив себя лежащей на мостовой.
        - Что?.. - с удивлением обратилась она в никуда, пытаясь справиться с собственной гудящей головой, которая, казалось, разделилась на десятки копий самой себя, что подобно тысячам колокольчикам, которые дребезжали в воздухе после точного и сильного удара.
        Девушка с величайшим трудом подняла свои руки, ощущая их необычайную тяжесть, как будто каждая из них была нагружена мешком из камней. Одновременно с этим, Виктория попыталась не дать своей голове развалиться на кусочки. Она буквально ощущала своими пальцами вибрацию, что исходила из самого центра мозга, что готов был разорваться от нанесенной ему травмы. При этом сама окружность головы странно ощущалась, как нечто отсутствующее, как будто Виктория пыталась дрожащими от напряжения руками сомкнуть абсолютный вакуум, что было ей совершенно не по силам.
        - Вот так, - улыбаясь и глядя на отчаянные попытки девушки подняться тысячей невидимых глаз, проговорил наблюдатель, заклиная Викторию безоговорочно послушаться его неслышимого приказа, который невозможно было не исполнить, - вставай!
        Виктории величайшим усилием удалось, опершись на одно колено, подняться над асфальтом, а затем, не выдержав силы притяжения, вновь рухнуть, но на сей раз отделавшись ушибом локтя, которым она все-таки ухитрилась смягчить свое падение и, стоя на четвереньках, подобно побитой собаке, пыталась во что бы то ни было собраться.
        - Ну же, - нетерпеливо фыркнул неслышимый Викторией, но от этого ничуть не менее реальный в своем стальном намерении голос, - вставай, иначе…
        Виктория распахнула свои глаза, почувствовав, как ее сердце бешено забилось, будто бы став неиссякаемым источником энергии света, который постепенно стал вытеснять тьму ощущения собственной боли, что готова была полностью поглотив тело девушки, навсегда укрыть ее на этой самой мостовой.
        Однако сопротивляться этому чувству не было никакой возможности, и Виктория, совершив невероятное усилие, что вспышкой озарила весь мир, что и не была видна кроме ей самой, уже преодолела ту ситуацию, в которой она даже не могла подняться, в обстоятельствах, где ее ноги уже несли ее навстречу неизбежной, но при этом и столь неосознанно желанной все последние годы встрече.
        53. - Не говори так, а то иначе я точно усомнюсь в том, что ты и есть тот самый Фландерс, - отбросив мокрые волосы назад, обратилась девушка к Грегори, что пытался отдышаться после того, как чуть не захлебнулся на глубине меньше двух метров в бассейне своего друга. Это воспоминание, хотя и заставило его слегка поежиться, но также и спровоцировало громкий смех, сопряженный с кашлем, что в свою очередь вызвал приступ смеха уже у его новой подруги, которая при этом сама чуть было не нырнула в бассейн, откуда спасать пришлось бы уже ее саму.
        - А что не так? - удивленно задался вопросом Грегори, обращаясь не то к собеседнице, не то отпуская этот вопрос на суд всему остальному миру, который и должен был ответить на него, причем совершенно незамедлительно.
        Вселенная не заставила себя долго ждать, и, в тот самый момент, когда Грегори уже сомкнул свои очи, дабы вновь погрузиться во внутреннее созерцание, его снова окатила волна страха от соприкосновения с водой, что заставила его буквально вскочить из горизонтального положения, застыв в полнейшем недоумении и слегка дрожа, в то время как его новая подруга заливалась смехом после того как, зачерпнув своей изящной ладошкой воды, вновь окатила лежащего писателя.
        После чего девушка, запрокинувшая голову и хохочущая во всю глотку, уже не могла сдерживаться и, согнувшись напополам, стала, давясь, хихикать, пытаясь угомонить спазмы в своем животе, который готов был вот-вот лопнуть от той радости, от той нескончаемой щекотки, которую испытывали все до одного нервные окончания девушки.
        - А что… - вновь захотел задать свой вопрос молодой человек, но тут же пресек самого себя, решив дать своей подруге время, чтобы прийти в себя.
        - Ты… - после небольшой паузы, все еще дрожа, обратилась к нему подруга, - ты так всё время будешь озвучивать то, что происходит, своим красноречивым слогом?
        - Я… - улыбнулся Грегори, после чего слегка нервозно тряхнул головой, - ты уж прости, я… Я сам даже не знаю, что на меня нашло.
        - Ладно, все нормально, но знаешь… Это всё действительно странновато.
        - Не так как… - заплетаясь, пытался выразить спутавшиеся мысли кривым слогом писатель, - то, что сейчас происходит.
        - Да? - игриво спросила девушка, - и что же по-твоему происходит?
        - То же, что и обычно, когда ешь энергетические фрукты.
        - Ну-ка, поподробнее вот тут, мне очень интересно, - взяв с края бассейна отрезанную дольку свежего плода и впившись в него зубами, стрельнула своими глазами искусительница в своего уже окончательно сформировавшегося почитателя. Она внимательно следила за его реакцией, будто бы, совершенно не обращая никакого внимания на брызнувший изо рта лиловый сок, который стал стекать по ее подбородку, вниз по шее и далее еще ниже, достигнув ее выдающейся во всех отношениях груди, стал гулко капать на голубой мрамор, как это показалось Грегори, которым была отделана площадка вокруг бассейна.
        - Тогда ты начинаешь сочинять сюжет, ну это я, так выражаясь в дань уважения своей профессии, или, возможно, это сами истории начинают придумывать тебя самого, чтобы ты смог поведать о них, но вот в чем штука…
        - В чем же? - все еще слушая, но как будто бы нарочно отвернувшись от Грегори, с едва заметной скукой уточнила девушка, уставившись в сторону бассейна. Грегори же в данный момент смотрел не совсем в одном с ней направлении, а именно, был поглощен, или даже заворожен маленькой сценкой, где с грудей девушки стал сначала капать, а потом безудержно литься, подобно водопаду, сок плода, падая своими каплями в бассейн и окрашивая его из лазурного цвета в горящий неоном лиловый оттенок.
        - В том, что, наверное… - почувствовав холодок, связанный с легкой паникой, которая внезапно охватила Грегори, когда он осознал, что не мог вспомнить, как ни пытался, имени девушки. Это почему-то казалось ему чем-то совершенно недопустимым, как будто бы без этого знания не мог существовать ни один из тысячи миров, куда бросало ум путешественника, так что стоило поскорее, во что бы то ни стало, отыскать ключ, который бы отпер ту невидимую дверь, за которой скрывалась эта формула имени, способная вдохнуть жизнь в умирающий вокруг мир, казавшийся теперь Грегори сплошной угрозой, что готова была сомкнуться в одно мгновение до размеров мельчайшего кванта, а его будет не так-то просто раскрутить на то, чтобы всё вернулось на круги своя. Эта страшная, в чем-то даже слегка параноидальная мысль все-таки смогла протолкнуть Грегори к подсказке, которая помогла бы ему выведать самую главную тайну мира. Писатель, попытавшись не выдать своих чувств, медленно приник к краешку бассейна и, аккуратно опустившись перед ним на колени, заглянул в переливающийся лиловым свет, который полностью завладел вниманием, и в
котором он увидел свое собственное отражение - что, несмотря на то, как именно ты понимаешь истории, и даже начинаешь понимать, откуда они берут свое начало, уже совершенно неважно, кто их услышит, - закончил вслух свою мысль Грегори.
        - Почему же?
        - Почему?.. Наверное, потому, что все, кто их услышат на самом деле - один и тот же слушатель, независимо от ума, который их воспринимает через призму собственного опыта.
        54. - Почему тогда всё сложилось именно так? - чувствуя, как все его внутренности сжались от страха, и он сам превратился в один маленький шарик концентрированной паники, который должен был во что бы то ни стало выдержать давление ударов, что высыпались по нему, спрашивал сам себя путешественник. Тело Кевина каждую секунду испытывало мощнейшую перегрузку, которая вполне себе могла закончиться летальным исходом, и каждая клеточка его организма вопила об этом, пытаясь заставить парализованный мозг хотя бы на мгновение выйти из ступора и сделать хоть что-нибудь для собственной защиты.
        - Ты кто такой?! - вновь громко и с акцентом рявкнул одетый в черную военную форму солдат, давая несколько драгоценных секунд своей жертве, за которые, собрав все свои силы, понимая, что не стоит злить этих людей, попытался встать Кевин.
        - Я же говорю… - растеряв всякое мужество, пролепетал Кевин, сразу же получив еще один тычок в живот прикладом автомата, и, сложившись пополам на земле, не успел договорить молодой человек.
        - Ты, сука, отвечай, когда тебя спрашивают, лиловозадый! - рассмеялся второй, обойдя сзади присевшего Кевина и затем размашистым пинком отправив его прямиком на крутую мостовую, по которой он прокатился, внезапно поймав ассоциацию со своими поездками в аквапарк. Кевину это всё вне контекста данной ситуации очень сильно напомнило по ощущениям то же самое скольжение, которое он прочувствовал своим телом, одновременно с некоторой степенью онемения, как во время крутого спуска. Только на это раз это ощущение распространялось скорее на верхнюю часть его туловища, которая, словно, стала идеально ровным чугунным шаром, что беспрепятственно катился по будто бы специально разлитому машинному маслу.
        Под гудящие аккомпанементы внутри своей головы Кевин слушал раскаты хохота напавших на него солдат острова, которые, громко ругаясь в его адрес, не стесняясь, угрожали расстрелом на месте, если только Кевин не будет выполнять их требования, которые они даже толком не могли сформулировать и озвучить, вместо этого подвергая свою жертву методичному физическому унижению, что к тому же напрямую угрожало ее жизни.
        Однако, всё же последнее было лишним. Ощутив прилив злости и ярости, Кевин, оторвав прилипший, казалось бы, лоб от плитки мостовой, увидел, как под ним расплывался темный отпечаток его лба, с которого продолжала капать кровь. Она стекала двумя маленькими ручейками по лицу, один из которых заливал левый глаз Кевина так, что тот зажмурился с такой силой, что, казалось, этот бордовый поток просто-напросто сжег его, настолько были в новинку эти болевые ощущения. Но по-настоящему разозлили избиваемого гостя острова даже не все эти тычки, и не они также заставили клокочущее чувство затмить даже сам намек на какой бы то ни было страх, нет - но такое простое ругательство как «лиловозадый». Кевин не слышал его уже очень и очень давно. За время проживания на островах так называемых «зеленых» - белых людей, Кевин привык если и не идентифицировать себя с ними, учитывая, что и подруги его были именно этой расы, то просто не обращать внимания на какие бы то ни было различия. Но тут… Услышать подобное в месте, откуда, судя по всему, вышли его далекие предки, и откуда он сам родом, где преобладающая, если не вся
часть населения как раз и является счастливой обладательницей «лиловой» кожи, было просто чудовищным. Кевин чувствовал, как его негодование из-за полной несовместимости этой информации с его жизненным опытом и представлениями вызывает в его сердце жутчайший диссонанс, который стал источником адреналина в его крови. Химия тела пробудила древний первобытный инстинкт, который был вшит в его гены, заставивший его, не слишком анализируя свои шансы на победу, вскочить и броситься на обидчика. Тот, однако, обладал в этот момент, в отличии от своего оппонента, «холодной» головой, что позволило ему без особого труда увернуться от предполагаемого удара и уже самому нанести ответный хук, которой заставил Кевина потерять ориентацию в пространстве и, как итог, - рухнуть вновь на землю. Прежде чем он успел прочувствовать целиком этот удар, его тело затрясло. Сначала ему показалось, что это следствие реакции тела на удар, но затем он ухватил краем глаза, как его тело соприкоснулось со странной палкой, что в его сознании наконец преобразовалось в шокер, который выбил слезы и заставил его зубы сомкнуться от очередного
разряда, который, если и не выбил половину из них, то уж точно заставил дух молодого человек полностью сдаться этой устрашающей силе, которая заставляла его причудливо кривляться на полу.
        - Ст… Стооо!.. - пытался прокричать Кевин, даже не в надежде, что над ним сжалятся, но просто обращаясь в пустоту внутри самого себя, понимая перед тем, как отключиться окончательно, когда разряды стали бить всё сильнее, что его вряд ли кто-то больше услышит.
        55. - Я тебя слышу прекрасно, можешь сильно не кричать, - улыбнулся гуру.
        Послушник медленно приходил в себя, силясь осознать, что же именно с ним произошло. Лицо его бессменного наставника ему в этом во многом помогло, и молодой человек, чтобы продолжить свое функционирование, уже и позабыл о том, что, казалось бы, произошло с ним всего секунду назад - его безмолвное познание Абсолюта и всё то, что стояло за всякими границами - за границей жизни и смерти, где оживали все Боги и Богини, которые в итоге отступали на второй план, чтобы дать вечному путешественнику закончить свое бесконечное приключение. В этой одной формулировке уже крылась та самая парадоксальная шутка, которая заставляла юного монаха смеяться во всю глотку, несмотря на все те психологические неудовлетворенности и мечты, что, казалось, не сбудутся никогда в этой жизни, поскольку все они представлялись теперь не более чем попыткой, спрятавшись в пещере, уберечь угасающее дыхание свечи в голых руках. Она сама, неизбежно плавясь и превращаясь в мертвый воск, в свою очередь жгла кожу в надежде остаться и гореть всегда. При этом это желание сохранить свет было вовсе не личным чувством этого малюсенького
огонька, но лишь временным ограничением и умопомешательством того наблюдателя, что заставлял себя сконцентрироваться на этом слабом огоньке, который был просто ничем по сравнению с той звездой, что сияла за пределами этой тесной пещеры ума.
        - Как твое самочувствие? - с улыбкой поинтересовался наставник.
        - Все в полном порядке, - пренебрежительно буркнул монах, поднимаясь на ноги, - знаете… - скинув с себя лиловую материю, что опоясывала классическое одеяние монаха, - я решил уйти от Вас.
        - Твое право, дорогой, - улыбнулся, не поворачиваясь учитель, - мы всегда будем тебе рады здесь.
        - Дьявол!.. - выругался про себя монах, он знал, что пугающий его окружающий мир был куда хуже, чем это прибежище. Он, на самом деле, очень и очень не хотел прокидать это место, ведь он боялся, он буквально содрогался от идеи, что его может ожидать там, за воротами, за стенами монастыря. Послушник честно признавался себе в том, что отчаянно хотел, чтобы этот старикан умолял, упрашивал его остаться, чтобы сохранить рабочую силу в привычном количестве, дабы не разбрасываться ей направо и налево, но этого не происходило, и гуру с готовностью отпускал без всяких лишних вопросов! Как это было понимать?! Юноша стоял полностью разбитый, будто бы сраженный неизлечимым недугом, который заставлял чувствовать себя абсолютно везде одинаково ужасно - что в дремучем лесу, что в самых прекрасных и убранных покоях. Но как сказать об этом? Да и кому? Этот выживший из ума настоятель в очередной раз начнет свой рассказ про героя Арчибальда и его битве, где он, выступив против своих родственников, что были его собственными страхами, смог в итоге сразить…
        - Гусеницы не боятся перестать существовать, хотя и не так, как это мы можем выразить словами, - мягко проговорил учитель, даже не осознавая, что они действительно исчезают в своем коконе и оттуда уже вылетают отнюдь не они, но совершенно иные существа.
        В этот момент юный послушник ощутил, как от этой простой метафоры мурашки пробежали по его телу, подобно тени маленького существа, что проскочило в окошко, оставив навсегда след на освещенном вышедшим из-за облаков солнцем лице послушника.
        - Действительно, всегда очень волнительно понять, ощутить самое главное - что никогда не было никакой гусеницы, но был лишь временный сосуд - лишь предтеча, условие трансформации, свернутый потенциал, который был нужен для того, чтобы настоящая сущность, еще даже толком неоформившаяся, была выброшена в мир этой волшебной игрой под названием жизнь.
        - Это не имеет абсолютно никакого смысла! - топнув неожиданно для самого себя ногой, воскликнул молодой человек, бросившись к учителю и позволив себе неслыханную дерзость - повысить голос на своего настоятеля, да еще и в стенах святого места - монастыря, что принял его как родного сына!
        - Все эти истории! И про Арчибальда, и про бабочку-богиню, и про мир после смерти - все это брехня! Я не для этого пришел к вам! - чувствуя, как уже готов собственноручно расписаться в своей трусости и глупости, в бессилии кричал монах, пытаясь скрыть за своей агрессией ту никчемность, что ощущал всегда по отношению к себе, - я пришел к вам за силой, за знаниями! Я пришел за способностями, которые помогли бы мне справиться с этим миром! Получить все, что мне нужно! И не бояться никого и ничего, до самой смерти, и даже ее саму! А потом…. Мне какая разница, что будет потом, когда я стану прахом?!
        Учитель с улыбкой долго смотрел, как громко дышал и, вытаращив глаза, буквально трясся от злости к самому себе его верный ученик, что был полностью готов и которого уже было нечему учить.
        - Как это понимать? - снова отчаянно взвыл монах. - Как это нечему учить? я точно такой… - сумел процедить он, скрипя зубами, - я остался точно таким же, как и пришел сюда! Ярость, злоба, зависть и страх - ничто из этого не оставило меня! И Вы хотите сказать, что время, которое я провел здесь, весь труд, что я вложил в ваш сраный храм, - все напрасно??
        - Вовсе нет, - отрицательно мотнул головой учитель, а затем протянул руку, чтобы коснуться груди монаха. Когда пальцы старика мягко коснулись обнаженной кожи юноши, он моментально испытал новый прилив злобы, он готов был пасть окончательно, войти в полное неистовство и нанести смертельный удар кулаком по лицу учителя. Однако, прежде чем произошло непоправимое, монах замер, почувствовав, что его сердце будто бы остановилось. В этот момент он начал бешено пытаться вдохнуть воздух, подобно выброшенной на берег рыбе, после чего стал неуклюже заваливаться на бок, четко отдавая себе отчет в том, что неумолимо теряет сознание. В это время весь мир предстал перед ним не более чем какой-то картиной, набором размазанных по невидимому холсту красок и мазков, а не реальностью, где существовала разумная жизнь. Оставалось быть лишь пассивным наблюдателем накатывающего одиночества бытия, вечного ада в этом безумном состоянии предсмертной агонии.
        Не в силах сделать ничего, а лишь безвыходно ожидая, как его организм умрет от недостатка эфира, монах чувствовал, как руки его начинают неметь вместе с ногами. Это жуткое ощущение подбиралась к его голове, готовясь навсегда зафиксировать его мозг в кошмарном бездеятельном положении мертвеца, где не было ничего, кроме зловещей пустоты. И может это и было то, чего он боялся всю жизнь, пытаясь отогнать гнетущие мысли, уповая лишь на то, что он молод, и что смерть никогда не придет за ним. Но вот он был тут, и было абсолютно четко сформулированное ощущение конца - бесповоротного и вечного. Возможно даже, что он это и заслужил, но все равно продолжал со слезами на глазах взирать на своего учителя, безмолвно умоляя о последнем и единственном шансе, которого он не заслуживал. Если сейчас он выживет, он непременно сразу же станет примерным монахом и всю свою жизнь до последнего вздоха будет трудиться только на благо храма и его постояльцев и…
        - И долго ты будешь так валяться? - переведя руку с сердца на макушку путешественника, улыбнулся учитель.
        - Нет, это точно конец, он меня даже не понимает, - с ужасом успел подумать монах, дрожа всем телом, отсчитывая секунды отведенного ему времени жизни, он парализовал мое сердце и скоро этого ждет и мой разум! И когда это случится, когда это случится…
        ***
        - Долго еще будешь тут валяться? - улыбнулась Богиня, проведя рукой по макушке своего возлюбленного, который, улыбнувшись, с прищуром посмотрел на ее стройный стан одним глазком.
        - Сколько захочу, - откинувшись на спину, проговорил путешественник, ощущая, как тысячи солнц, что блуждали по бесконечному саду, где он играл со своей супругой, согревали его лицо.
        - А ты хотела предложить мне какое-то еще одно развлечение?
        - Если ты не будешь против, - игриво улыбнулась Богиня, прислонившись к мужу всем своим телом, и, будто бы затрясшись от страха, который лишь развеселил великого Владыку и заставил его громко рассмеяться. Из смеха его выродились орды демонов, многомерных сущностей, которые, подобно рою пчел, набросились на его возлюбленную, которая своими дикими воплями ужаса кое-как скрывала свой смех.
        - Ну, так и быть, - встав на ноги, вскинул вверх свою руку творец, в которой уже возникло копье, разделившееся у своего острия на три пики, что могли в мгновение ока уничтожить мельтешащих демонов. Этот жест, однако, показался владельцу трезубца слишком скучным и, более того - неблагородным, поэтому Творец уменьшился в миллионы тысяч раз, наделив время и пространство своими собственными качествами, где все прежние заслуги Бога исчезли, а сам он оказался в безумном лабиринте мира собственной фантазии, где он, стоя уже, не возвышался над всем сущим, но, напротив, был на голову ниже самых низких своих воплощений, и, расставив в стороны руки, тем не менее, тем же тоном, не требующим отлагательств, приказывал всему миру:
        - Остановитесь!
        56. - Остановитесь!
        - Э? А ты еще что за пизда? - сплюнув прямо ей под ноги, угрожающе навис над маленькой девушкой солдат.
        - Я - аккредитованный журналист и репортер острова Сердца, и я здесь с официальным визитом по приглашению… - начала тараторить девушка, однако солдат слушал не ее, а очень четкий приказ, который прямо в это мгновение плыл по волнам эфира через наушник прямиком в его мозг, и уже через десяток секунд после полного озвучения команды, он дал условный сигнал, после чего сослуживцы растворились на безлюдных улицах также внезапно, как и появились.
        Всё еще дрожа всем своим телом и чувствуя, что сердце вот-вот вылетит из груди, девушка кинулась к валяющемуся в своей собственной крови молодому человеку, коснувшись которого, она чуть сама не упала рядом с ним из-за ошеломительного ощущения, невероятного физического притяжения по отношению к нему, и даже за тысячами ароматов этого чужого города она без труда узнала уникальный аромат своего собственного тела, запах, который она так явственно не ощущала очень и очень давно, и который на сей раз исходил отнюдь не от нее самой.
        - Ты в порядке? - отчаянно спросила она, избавившись от наваждения, после чего, на звук ее голоса, окровавленная жертва армейцев медленно подняла свою голову. Первое, что бросилось в глаза спасительнице, у совершенно незнакомого человека, попавшего в столь опасную ситуацию, было не разбитое в кровь лицо, которое полностью завладело бы вниманием стороннего наблюдателя, но ясные глаза, которые как будто были отражением ее собственных, и в которых она полностью растворилась, потеряв счет самому времени, желая в бесконечном сейчас навсегда остаться с ним на этой самой улочке незнакомого города, которая моментально из агрессивной территории убийц-палачей стала самой родной во всей вселенной.
        Кевин же пока был не слишком настроен на то, чтобы сразу же признать родственную душу, но категорически старался в этот самый момент совладать с нервными окончаниями, которые постепенно начинали давать о себе знать в виде очагов боли, которые то вспыхивали, то утихали на поверхности тела, как будто бы не эти солдаты, но некая невидимая сила прямо сейчас начала истязать по какой-то непонятной причине тело гостя миролюбивого острова Святого Утконоса.
        - Ладно, ладно, вижу, что нет, - пытаясь сделать вид, что может хоть как-то оказать первую помощь, металась Виктория вокруг пострадавшего, проклиная себя за то, что, несмотря на годы совместного проживания с первоклассным нейрохирургом, она была даже не в состоянии оказать первую помощь, - сейчас, сейчас, мне оставили номер для чрезвычайных ситуаций в редакции, я сейчас…
        - Нет, нет!.. - прежде, чем Виктория успела совершить звонок, пролепетал Кевин, понимая, что, если сейчас загремит в больницу, то уже наверняка не сможет выступить, а этого он себе позволить никак не мог. И даже если его тело сейчас смертельно повреждено, он обязан сгруппироваться, мобилизовать все свои ресурсы, умирать ему еще рано, нужно отыграть полный сет, и уже после этого - будь что будет… - не стоит, я в порядке.
        - Совсем сдурел что ли? - к своему собственному удивлению вспылила Виктория, - ты посмотри на себя! Да на тебе места живого нет!.. Нет, у тебя просто шок, я сейчас, потерпи, пожалуйста…
        Тут Кевин, ощутив, что несмотря на то мучительное напряжение, которое отчасти парализовало его тело и конечности, он просто обязан показать, что еще может быть хозяином своего собственного организма.
        - Прошу, - глядя прямо в глаза Виктории, и всё еще держа ее за руку, Кевин смог, приподнявшись, приблизиться к лицу Виктории, которая, слегка обомлев от такого напора сама, не отобразив, как отменила звонок, и опустилась на колени рядом с Кевином, который, разжав руку, медленно опустился на поверхность мостовой на спину, при этом аккуратно, как ему позволили ссадины, широко распластал руки, поморщившись от дискомфорта, которую доставила ему подобная «растяжка».
        Несмотря на эту вгрызающуюся боль, что, казалось, стала его собственным телом, ум самого Кевина, видимо, решил не терпеть подобного обращения и, решив не занимать себя подобными перегрузками, стал пропадать в окружающем пространстве, растворяя в себе, подобно бумажным листам с напечатанным на них тексте, слова спасшей его девушки, которая стала точно таким же миражом, как и фантомные боли, что полностью испарились в пустоте.
        57. - Эй, слышишь, долго еще будешь тут так лежать? - смеясь, раздался голос, который стал рассеивать сгустившуюся вокруг беспросветную темноту.
        - Нет, нет… - решив ничего не отвечать вообще на провокационный вопрос, пролепетал путешественник, ведь сколько раз уже он лежал именно вот так, именно в этой позе, раскинув руки и глядя через переливающуюся геометрическую паутину жизни, что соединяла прошлое и будущее в настоящем, на звезды, что как будто бы не горели где-то там, на расстоянии в миллиард световых лет, но вспыхивали прямо под сердцем наблюдателя, прожигая его собственную душу, заставляя вечного странника ощущать бескрайнюю грусть, бесконечную скорбь от тени, одной лишь тени мысли о том, что его величайшее приключение - на деле не более чем мираж, самообман, фикция, которую он сам себе выдумал, чтобы не ощущать той бесконечной пустоты и одиночества, из которых он состоял целиком, и качества эти всегда был им, и только им одним.
        - Эй, ну хватит уже! - раздался вибрирующий голос, что переливался подобно музыкальной симфонии, с угрожающих тонов напоминающий даже не вопрос, а прямое и беспрекословное приказание адских существ, которые за неподчинение готовы были терзать тело и дух услыхавшего их зов целую вечность, на совершенно иную вибрацию - теплую и знакомую, такую, что казалось, что этот самый голос и был тем самым мгновенным прозрением, той самой тайной в конце пути, к которой стремился путешественник всю свою жизнь. Оставалось дело за малым - достигнуть этой цели в один шаг, и наконец-то встретиться с тем, чем он был разлучен самим фактом своего рождения. И даже это было не полной истиной, поскольку он и не рождался никогда, но существовал вечно вместе с этим чудом, что, возможно, и было его внутренней сущностью, которую он забыл на самое малое мгновение - на ту неуловимую секунду, что длилась его жизнь, что, закончившись как плохой сон, дала бы рождение настоящему, где не было никого и ничего, кроме блаженства узнавания в этой голове неизъяснимого словами тепла и всепоглощающего чувства возвращения домой.
        Но тягостные мысли и тревоги все равно не отпускали сердце отважного путешественника, упомянутая приятная и уж слишком заманчивая перспектива происхождения познаваемого мира выглядела не более, чем очередной попыткой плутовства, за которой скрывались невообразимые мучения, что были накоплены за миллиарды лет, во время которых триллионы тел и мыслей, рождаясь, давали иллюзию жизни и смерти путешественнику, что вечно обманывал самого себя, разделяя себя временем и воображая, что он был то сыном, то отцом, то менялся ролями, но даже никогда не допускал мысли, что он был всегда ими одновременно. И величайшая из ширм - разум скрывала эту перспективу, что сейчас с остротой нестерпимого света, который излучали контуры окружающих предметов, резала ум наблюдателя, который уже отчаялся найти покой. Вопрос осознания звучал для него угрожающим предзнаменованием начала конца его разума, и являлось залогом действительного погружения в то, чем он являлся - а, точнее, чем никогда не был - ни этим многоликим актером, ни даже миром, где он существовал, ни даже ситуациями и взаимодействиями, но пустым пространством
между атомами - ничем, что означало безоговорочное погружение в собственную природу беспредельного (не)бытия, которое однажды взорвется радужным развитием так называемой жизни. Но это станет вновь возможным лишь от полной невозможности нахождения в рамках собственной пустотности, и сам разум будет существовать лишь как нелепый парадокс, который нужен лишь для того, чтобы хотя бы на несуществующую секунду забыть об ужасающем секрете собственной природы бытия.
        - Ну, сколько жеее…
        - Нет, пожалуйста, прекрати, - чувствуя, как тело и ум покидают свои привычные рамки, умоляюще тараторил путник.
        - Сколько же тебе тут лежать, лежать, лежать?.. - повторялась снова и снова с различными интонациями одна и та же фраза, один и тот же безмолвный вопрос, что спрашивал обо всем на свете и одновременно ни о чем. Осознание этого простого факта заставляло сжиматься путника отнюдь не от неизвестности, как ему самому казалось, то только лишь из-за того, что он сам был слеплен из ответа на этот вопрос, поэтому он ощущал угрозу своему существованию, и именно поэтому ни за что, ни при каких обстоятельствах не хотел отвечать на заданный вопрос, предпочитая сделать вид, что не слышит, и не желает слышать ничего подобного! Сделать вид, что он один и тогда, тогда…
        - Но что тогда? - внезапно изменился вопрос, путник ощутил, как по его щекам бегут слезы, ведь из-за своего глупого страха он мог оказаться вновь в одиночестве и, решив отдаться неизбежности, он, закрыв глаза, ощутил, как его сущность стала легче песчинки, и чья-то неведомая сила уже подхватила его ставшее легче перышка сердце и уже повлекла за собой, набирая ход.
        58. Чем быстрее бежало время, что, казалось, уже успело превратиться в густой кисель, который медленно растягивался невидимыми руками той же самой силы, что заставляла путника осознавать происходящее, тем скорее окружающая действительность становилась всё более и более конкретной, и вот уже эта самая сила стала вполне осязаемой, теплой и мягкой. Она порождала сознание, что буквально из ничего воссоздавало силуэт руки, которая, в свою очередь, могла бы ощутить это тепло, и глаза, чтобы видеть и сам мозг, который уже жадно вырисовывал в слепящей пустоте образ, который заставлял померкнуть все остальное - знакомую с самого рождения фигуру, которая всю жизнь неотступно влекла за собой и никогда не давала сбиться с верного и единственного пути.
        Этот образ, что сиял золотым ореолом, выделяясь посреди остальных серых в буквальном смысле форм, что казались неуклюжими фигурами, вылепленными из грязи и глины, имел хоть какой-то вес реальности, которая, однако, в свою очередь, была совершенно непроницаема в своей самой сути - она будто бы состояла из самой пустоты, настолько настоящей, настолько первобытно невероятной, что, казалось, несмотря на абсолютную неспособность сделать хотя бы минимальное физическое усилие, она давала силы, а точнее, сама выступала в роли источника бесконечного могущества, космического магнита, который без труда мог притянуть к себе тела любой массы - спутники, планеты, звезды. И уж тем более, этому образу пустоты не составило бы особого труда поглотить и самого путешественника, который в каждом, даже самом укромном уголке так называемого мира всегда видел лишь совершенно конкретные признаки того, что его путешествие без начала и конца уже давно завершено.
        Но каким именно образом это было возможно? Если он знал заранее, что уже прибыл к конечной точки своего пути, то почему продолжал идти вперед? Всё дальше и дальше? Может, ему просто не хотелось мириться с тем очевидным обстоятельством, что, если бы он наконец признался сам себе, что уже нашел то, что искал, то пришлось бы прекратить эту прекрасную игру, в которой он как никогда ранее чувствовал себя живым, но которая по сути своей не имела четкого конца, а лишь раз за разом повторяла в различных формах уже пройденные этапы составных частей ее природы.
        - Мм? - будто бы в ответ на его ветвящиеся рассуждения издала множащиеся в пространстве звуки черная дыра, которая постепенно стала поглощать саму себя, уступая место стройной фигуре молодой девушки, которая с трудом подняла голову, что еще секунду назад покоилась на скрещенных руках, и после короткой паузы, которая последовала после пробуждения, смогла все-таки открыть глаза и протерев один из них обратиться: «О?.. Ты проснулся…»
        Путешественник же, хотя и до сих пор до конца не понимал, в каком именно статусе находится, с каким-то теплым, совершенно внезапно вспыхнувшим чувством смотрел на заспанное лицо девушки, которая к тому же было наполовину красное с белыми разводами от складок больничного халата, который видимо весьма некстати подкрался под щеку задремавшей посетительницы.
        - Я как погляжу, Вы тоже, - улыбнулся пациент, охватив взглядом не только собеседницу, но и просторную палату, в которой он находился, и не найдя в ней ничего примечательного, полностью сконцентрировал свой фокус внимания на девушке.
        Та же, уловив некий, еще не до конца ясный намек во фразе своего собеседника, слегка наклонила голову в сторону и, взяв в руки маленькое зеркальце, что стояло на тумбочке, на которой она и прикорнула, не сдержала улыбки, увидев на своем лице уже начавшие чуть спадать, но все еще четко различимые следы от складок ткани.
        - Виктория! - вновь развернувшись своей не до конца выспавшейся мордашкой к молодому человеку, протянула руку девушка.
        - Кевин, - удивившись тому, что руки до сих пор его не до конца слушаются, протянул одну из них пациент, неловко коснувшись Виктории, которая, однако, только обрадовалась подобному странному обмену любезностями.
        - Гляжу, тебя хорошо потрепало, - улыбнувшись, отметила Виктория, таким образом попытавшись снизить возможные переживания ее нового знакомого от пережитых травматичных воспоминаний.
        - И не говори, - моментально вспомнив, что именно с ним приключилось, отозвался Кевин, с удивлением обнаружив, что он абсолютно не ощущает никаких негативных эмоций по отношению к избившим его солдатам. Возможно, это было всего лишь следствием тотального истощения организма - как морального, так и физического. А возможно, на него таким волшебным образом влияла его новая знакомая. В любом случае, Кевин знал наверняка, что его абсолютно не тяготит ни в каком отношении произошедшая с ним ситуация, но, фактически, даже наоборот - он ощущал бесконечную благодарность судьбе за тот дар, что она ему преподнесла в один из самых сложных и переломных периодов его жизни.
        - Ты меня спасла? - решив идти напрямую, предположил вслух Кевин.
        - Если бы, - вздохнула Виктория, - если бы это было действительно так, ты бы не загремел в больницу, а так… Будем считать, что местные солдафоны, к счастью, всего лишь достаточно тупы и боязливы. Иначе не объяснить, если честно, каким именно образом мне удалось отогнать этих бешеных собак.
        - И как же все-таки тебе это удалось? - приняв полусидячее положение и облокотившись на спинку кровати, слегка поморщившись от дискомфорта, поинтересовался Кевин.
        - Скажем так… Я рискнула воспользоваться своим служебным положением и…
        - Ты тут что, с дипломатической миссией, или типа того? - прервав Викторию, оживленно предположил Кевин.
        - О, нет, нет! Ну разве я похожа на дипломата? - улыбнулась Виктория, если честно сама не до конца понимая, как именно должен выглядеть представитель данного нелегкого ремесла.
        - Кто знает… - как бы озвучивая вслух этот самый вопрос, пожал плечами молодой человек.
        - Нет, я… - от смущения почесав свой аккуратный носик, проговорила Виктория, - я журналист, и была отправлена сюда, чтобы освещать самые яркие моменты международных игр и…
        - Вот так совпадение! - покачал головой Кевин, опять бесцеремонно прервав Виктория, что, к ее собственному удивлению, опять нисколько ее не задело в контексте общения именно с этим молодым человеком.
        - Ты тоже журналист?
        - Нет, но я в принципе оказался тут по той же самой причине, что и ты, ведь, несмотря на наш с тобой цвет кожи, я рискну предположить, что мы оба не местные.
        - Из-за игр?
        Кевин кивнул. - Я должен быть хедлайнером открывающего игры концерта на стадионе святого Змея и…
        - Подожди-ка! - резко прервала его девушка, - так ты - хедлайнер?
        - Ну да, а что?..
        - То есть ты хочешь сказать, что ты играешь в группе Kaleidoscopic Serpent??
        - Ну да, - уже немного даже с гордостью продекларировал парень, - я вокалист и…
        - Ты меня либо разыгрываешь, или те ребята в форме точно тебе что-то…
        - When you would come to wonderla… - начал нараспев презентовать пациент припев своего главного хита, но тут же был вынужден замолкнуть из-за острой боли в боку, которая все же дала о себе знать.
        Вкупе с подтверждением, по крайней мере, похожести голоса этого человека с голосом настоящего вокалиста K.S. и того, как эта партия была прервана, Виктория не смогла удержаться и рассмеялась от абсолютной, незамутненной радости встречи с сердцем группы, которая подарила ей столько незабываемых часов, да еще и при таких сюрреалистических обстоятельствах!
        Кевин же, в свою очередь, несмотря на ноющую боль, которая правда стала понемногу спадать, тоже не удержался и присоединился к заливающейся смехом Виктории, которая от такого напряжения даже присела обратно на высокий больничный стул, - прости, прости… - пытаясь сдержаться, но, уже начав пускать слезы от смеха, не могла остановиться Виктория, - просто это все настолько… Настолько невероятно! Вау! У меня просто нет слов!
        В обычных обстоятельствах Кевина подобное странное общение с незнакомкой начало бы раздражать, но сейчас он, напротив, чувствовал прилив энергии от обстоятельств, которые, как ему казалось, полностью меняют парадигму его восприятия тех событий, что происходили с ним за последние несколько дней, а, возможно, даже заставляют его медленно, даже слегка исподволь, менять cвою точку зрения на мир в целом.
        - Правда, - сумев совладать со своими эмоциями, проговорила Виктория, - я, ты уж не обижайся, думала, что с таким голосом ты наверняка белый…
        - Прям как ты? - рассмеялся Кевин, позволив себе подобную шутку, ощущая близость не только мистическую, но и весьма приземленную и объективную - расовую. - Ну ты значит и не такой уж любитель моего творчества! Раз даже ни разу не поинтересовалась, как именно выглядят твои любимые кумиры.
        - О, да, - разулыбалась Виктория, - простите меня, пожалуйста, за подобное обращение!
        - Извинения приняты, - манерно кивнул головой Кевин.
        - Теперь-то ты не исключишь меня из своего фан-клуба?
        - Ну, посмотрим, если назовешь мне хотя бы одну причину, по которой не захотела узреть моей красоты! - нарочито гиперболизировано заявил музыкант, горделиво вскинув вверх подбородок.
        - Значит, вот как мы заговорили… - улыбнулась Виктория, - возможно это потому… - как будто бы едва заметно загрустив, прекратила хохотать Виктория, затем, однако, уже подняв на Кевина более спокойное, но в то же время, сияющее только от одной ей понятной радости лицо, - что мне было на кого смотреть все это время.
        - О? А это даже становится все интереснее! - понимающе улыбнулся Кевин, к своему удивлению даже не ощутив ни малейшего признака укола подлой ревности, - и кто же этот счастливчик?
        - Он нейрохирург, - будто бы посчитав это самых важным для характеристики своего спутника жизни, произнесла Виктория. Затем она поднесла к лицу коммуникатор, который, как оказалось, всё это время она сжимала в своем кулачке, и вспомнив о котором она и взволновалась, когда речь зашла о ее муже.
        - Ясно… Ну а имечко у этого доброго доктора есть?
        - Да, конечно.
        - И какое же?
        59. - О, привет, Кайл, - кинула Виктория своего знакомому, который сдержанно, но радостно раскрыл свои руки для объятий, в которые, однако, уже успела нырнуть Дженнифер.
        - Привет, привет, дорогой, как добрались?
        - Как видишь, благополучно и все благодаря твоему…
        - Ну, я рада! - прервала его, даже и не дослушав ответа, Дженнифер, которая тут же быстро удалилась - дальше решать мелкие вопросы, связанные с подготовкой грядущей вечеринки в ее пригородной резиденции.
        - Как, впрочем, и всегда, - вздохнув и проводив взглядом ускакавшую подругу, улыбнулась Виктория, взглянув на Кайла. Тот, улыбнувшись в ответ, лишь неловко пожал плечами, не проронив ни словечка.
        - Ну что ж, я, пожалуй, тоже начну с чего-нибудь полезного и… - хотела уже пойти следом за Дженнифер, но была остановлена окриком ее знакомого: «Вик, слушай, я хотел у тебя узнать, не хотела ли бы ты…»
        Девушка весьма поверхностно вслушивалась в предложения молодого человека, поскольку ее голова была забита до сих пор лишь мыслями об Уолте, который обещал приехать, нет, он просто обязан был - быть здесь во что бы то ни стало! Однако, несмотря на собственное полноценное погружение в эти мысли, она всё же краем уха слушала предложение Кайла и, после небольшой паузы, вроде бы даже как вполне реального обдумывания ответа, абсолютно автоматически отчеканила, совершенно не заботясь о том, насколько она сама верила в свои собственные слова: «Да, возможно, сходим, но, ближе к делу, будет более ясно, получится или нет».
        - О, да, да, конечно, просто такая возможность хорошая подвернулась, вот я и хотел тебе предложить…
        - Но, если что, ты ведь всегда можешь пригласить Дженни или…
        - А нет, нет, мне кажется, им это будет не очень интересно.
        - Ну, мне, по правде говоря, тоже. Но, если уж совсем будет нечем заняться…
        - О, ну тогда… - немного растерялся Кайл.
        - Но, я и не отказываюсь! - попыталась скорее исправиться Виктория, только, чтобы поскорее и как можно более деликатнее вырулить из этой беседы, - я же говорю тебе, что, скорее всего, я… о, прости, прости, - доставая из кармана гудящий коммуникатор, мгновенно прервала беседу Виктория.
        - Да, да, - натянув улыбку, так же быстро помрачнел Кайл, успев увидеть, чье имя высветилось на коммуникаторе, который извлекла Виктория из своих черных джинсов.
        - Алло? - уже полностью растворившись в невидимых волнах эфира, что несли ее слова через километры пространства, радостно отозвалась Виктория, желая наконец-то услышать тот самый единственный голос, который уже через пару мгновений окажется ближе всего на свете.
        60. - Да, алло, алло?
        - Ты даже не стараешься, - усмехнулась девушка.
        - А что ты в таком случае вообще хочешь от меня? - раздраженно хмыкнул Грегори, - можешь мне объяснить? Пожалуйста, сделай милость, расскажи, я был бы тебе очень признателен.
        - Я? - расхохоталась девушка, - мне почему-то казалось, что это именно ты настойчиво и непрестанно просишь меня о помощи.
        - Ну, это уже совершенно смешно! - раздраженно возразил Грегори, - послушай, я сейчас пойду немного отдохну, и тогда мы с тобой поговорим и уясним наконец, что…
        - Уясним? И что же нам так нужно уяснить? - все также игриво вопросила его спутница.
        - Так, так, так… - пытаясь немного успокоиться, повторял раз за разом писатель, пытаясь собрать воедино свой рассудок, который на самом деле уже не был ни его, ни чьим бы то ни было, но обладал той первородной особенностью, что по своим свойствам охватывала полный спектр явлений и феноменов, которые позволяли ее мнимому владельцу выходить за рамки традиционных представлений о раздельности объектов в пространстве-времени, а также и категорий, которыми мыслили существа для их различения. А означало всё это только одно: что весь тот океан энергии, что сейчас плескался за бортом корабля, на котором обнаружил себя Грегори, был абсолютным выражением эфира, который, тем не менее, на одном из других планов реальности имел свои собственные смыслы, которые сейчас наблюдателю как будто бы были полностью недоступны. А на самом деле - мнимо скрыты под тончайшей завесой тайны. И что именно проживало эти чудесные мгновения - там, где, казалось, время должно быть линейно, было совершенно невозможно вообразить человека по имени Грегори, сказать было - еще сложнее, поскольку причинно-следственные связи, которые он
пытался восстановить в своей памяти, были абсолютно бесполезны, потому что пропали какие бы то ни было ориентиры, чтобы определить, какое события было причиной предыдущего, поскольку будущее и прошлое, наконец, обнажили свой иллюзорный каждодневный нарратив, уступив дорогу неделимому Сейчас, в котором все было сплавлено воедино, и любое событие или явление, или даже мысль была не только источником, но, одновременно и следствием, благодаря этому превосходя, включая в себя все возможные результаты, и каждый из предыдущих свойств и следствий путей мира, что вел к этой неделимой точке, к которой был привязан путешественник, являясь ей самой без остатка.
        - Нет, ну это-то как раз всё кристально понятно, однако, всё же, отложив разговоры о высоком, позволь напомнить, что не ты ли просил меня помочь с твоими отношениями с бывшей женой? Нет? Или я что-то не так поняла?
        - Что? Да что ты такое говоришь, я даже ни разу не упоминал о ней, - крутя своей головой, изо всех сил пытаясь самому поверить в это, чуть ли уже не выл бедный Грегори, находясь на грани психотического срыва, - я всего лишь рассказывал тебе про отношения персонажей своей книги, которые… Которые…
        - Были выражением твоих мыслей и страхов, более того, во многом копировали те самые обстоятельства, в которые ты был временно вовлечен, - без запинки, как по бумажке проговорила новая подруга писателя, сидя рядом и несясь вместе с Грегори на предельных скоростях.
        - Нет, невозможно, я не мог… Ты не могла знать… - пытаясь рационализировать спонтанный выплеск девушки, который по существу описал все как-никак точно, забеспокоился еще больше Грегори. Он ощутил дрожь во всем теле, поскольку сейчас как будто бы само его существование оказалось под вопросом, и он вновь вступил на ту территорию, где его ждал единственный безымянный собеседник, что уже комфортно расположился по соседству. Уже нельзя было с полной уверенностью сказать, что он был уже едва знакомой девушкой, или мужчиной, или даже самим Грегори или Богиней, нет, это было скорее состояние вне всяких категорий и форм описаний, узреть которое означало исчезнуть навсегда тем субъектом, кем себя мыслил путешественник. Всё же набравшись и взглянув на того, кто же сидел рядом и озвучил его собственные мысли, Грегори ощутил тот самый миг ужаса, который вскрыл его сущность, его ядро полностью, где за страхом самоузнавания лежало плато безграничного наслаждения. Оно распространилось всюду, не оставив ни пылинки, ни атома ни в одном из тысяч миров, что были озарены этим спонтанным просветлением, и следующим за
ним безусловным, ничего не требующим, но всегда присутствующим во всём сущем, знанием.
        61. - Оно как луна, всегда здесь, - заключил мастер, зачерпнув ладонью прохладную речную воду, в то время как напротив него в маленькой лодочке развалился его лучший ученик, который, казалось, сейчас был ни жив ни мертв, и чей взгляд был прикован к золотому диску луны, который будто бы гипнотизировал его, полностью крадя внимание наблюдателя.
        - Ну раз так… - как будто бы совершенно случайно чихнул учитель, при этом разлив воду, что, соскользнув с его руки, осыпалась градом капель на ученика, который в ту же секунду соскочил со своего места и с диким возгласом, который, казалось, сотряс само звездное небо, подпрыгнул так высоко, что чуть было не достал своей мокрой макушкой саму ночную спутницу планеты.
        Вода, взметнувшись в воздух, на мгновение приняла силуэт некого удивительного сказочного существа, которого наблюдатель не смог сразу распознать, поскольку в его сознании еще не достигли окончательной дифференциации объекты, которые можно было бы растянуть в том числе и по временной шкале, после чего уже с уверенностью заявить об их обособленности и независимости друг от друга. Однако, несмотря на категорическую беспомощность субъекта, что прямо сейчас буквально находился на распутье двух миров, он, тем не менее, как, впрочем, и всегда, вновь получил милость Богини тысячи миров, что, взмахнув своими могучими крыльями, с присущей ей неистовостью и неотвратимостью своей безусловной любви обрушилась на своего любимого, который, тут же вскочив на ноги после удара, судорожно силился осознать, кем он был и где вообще находился.
        - О, так ты еще жив, - с нескрываемым удивлением радостно заключил учитель, - а я-то уж было подумал, что ты решил оставить своего любимого наставника, чтобы я сам справлялся со своими нуждами. Вот всегда ты так, бежишь от ответственности и…
        - Буээ!!! Кха - кха… - перевалившись наполовину за борт, пытался извергнуть из себя, ну, или на крайний случай, выкашлять со слезами на глазах, юный ученик - несуществующую воду, которая, как ему казалось, обрушившись на него неистовым потоком, проникла в его тело, напрочь забив легкие, таким образом, не оставив даже шанса на получение спасительного глотка живительного воздуха.
        - И даже сейчас ты предпочитаешь отлынивать от работы и просто изображаешь из себя невесть что! - осуждающе покачал головой учитель, - ты хоть представляешь, каково это было мне - от осознания, что ты больше не будешь выносить за мной…
        - Буээээ! - в последний раз брызнув слезами и потеряв всякое равновесие, перевалился за борт послушник, начав тонуть в водах бесконечного океана, в который его вынесла могучая река. Волны стали нападать на утопающего снаружи, точно также, как и несуществующий поток воды продолжал сдавливать легкие незадачливого послушника, не оставляя ни малейшей надежды на спасение.
        И вот уже, когда казалось, что всё кончено, над поверхностью воды появилась расплывчатая фигура, которая начала обретать ясность в свете огней, что стали пробиваться с поверхности и залили всё пространство сверху, заставляя подводный мир заиграть совершенно новыми красками и в одно мгновение превратив его из темного непроницаемого гроба в лазурную игру теней и света, который, казалось, стал расцветать изнутри. Послушник, ощутив небывалую легкость во всем своем теле, напрочь забыл о той боли и страхе задохнуться, которые владели им буквально пару секунд назад. Грациозно изогнувшись, как опытной пловец и дайвер, юноша с надменным видом смотрел на силуэт своего дорогого учителя, который, видимо, решив наконец помочь, протянул руку, дабы спасти своего дорогого ученика, однако, это было уже лишнее, ведь его уже ставший взрослым ученик самостоятельно нашел в себе силы преодолеть то, что раньше казалось совершенно невозможным без посторонней помощи.
        62. - Давай, помогу.
        - Спасибо, - сдержанно улыбнулась Виктория Филу, который, протянув руку, очень бережно дотронулся до своей приятельницы и помог выбраться из бассейна.
        - Будешь? - улыбнувшись, предложил знакомый девушке стаканчик с поблескивающей на солнце жидкостью.
        - Да, спасибо, - вновь вежливо улыбнулась Виктория, в то же самое время испытав некоторую неловкость и почувствовав себя не в своей тарелке от столь неприкрытого внимания Фила, который, хотя и был довольно симпатичным «мальчиком», как она о нем думала, поскольку был ее несколько младше, но, при этом, к счастью или к сожалению, был совершенно не таким притягательным, как другой персонаж, который, как назло, в отличии от этого - виляющего перед ней своим невидимым хвостиком, похоже, даже и не собирался появляться на этом празднике жизни. - Хотя всё, конечно, еще возможно, ведь еще даже не вечер… - пыталась подбодрить себя Виктория.
        - Сколько времени? - решив все же удовлетворить свой интерес, который, впрочем, шел вразрез с расслабленным и уже немного опьяневшим общим настроем вечеринки, где практически все уже настроились друг с другом на общую волну, где время уже перестало существовать, а на его месте уже возникло совершенно уникальное пространство, где существовали лишь избранные, защищенные от остального суетного мира невысоким заборчиком и деревьями, которые скрывали их безудержную радость и юношескую беспечность от посторонних глаз.
        - А, да, да, секундочку… Вот, уже полдесятого! - радостно воодушевился Филипп, что сразу же принял эту мимолетную просьбу за некий вполне себе четкий ответ на его неумелый флирт и попытку завести осмысленный разговор и, буквально, начал светиться от неприкрытого энтузиазма. Однако, от подобного резкого луча, который не освещал дорогу, а просто впивался в глаза и попросту неприятно ослеплял, Виктория решила поскорее ретироваться. Умело обойдя Фила, не дав ему себя коснуться и напоследок поблагодарив, девушка кивнула в сторону большого праздничного стола с угощениями и выпивкой, рядом с которым уже вовсю гремела музыка и отчетливо слышался перекрывающий даже ее громкий хохот пирующих друзей. Огорченный подобным поведением и нежеланием Виктории уединиться с ним у бассейна, Фил без энтузиазма поплелся следом, уже не сильно рассчитывая на что-либо этим вечером.
        - Кто вернулся! - радостно продекларировала уже слегка поддавшая Дженнифер, которая уже давно по своим собственным словам «забила» на какие-либо иные приготовления на территории своего приусадебного участка, после чего крепко обняла подругу, отчего та слегка поморщилась, поскольку еще не была в достаточной кондиции для столь открытых жестов.
        - Ну почему ты такая зажатая!.. - нарочито обиженно буркнула Дженнифер, протянув два, уже наполовину разбрызганных в разные стороны, бокала с разноцветными жидкостями в них, - берите вот, втягивайтесь!
        Виктория при иных обстоятельствах, скорее всего, отказалась бы от столь щедрого предложения, однако, уже в глубине души переставая надеяться на появление своего любовника, всё же решилась подняться до общего уровня текущего состояния присутствовавших на вечеринке людей.
        - Подержи тогда… - протянула стакан Виктория, который тут же чуть не был выбит из ее рук уже изрядно поддавшей Дженнифер, которая при этом еще больше расплескала напитки.
        - Да забудь ты уже про него! - нетерпеливо и совершенно недвусмысленно обратившись к своей подруге, настояла хозяйка вечеринки.
        Виктория лишь пожала плечами и сделал глоток от того, что осталось в стакане. Дженни же, удовлетворившись этим практически сразу же, без лишней рефлексии вернулась обратно к бурной жизнедеятельности коллективного разума ее вечерники.
        ***
        - … А ты бы смог предложить лучше кандидатуру? - закурив и облокотившись на стол руками, выпустил дым Пол, который затем, откинувшись назад, с радостью вновь приютил Дженни на своих коленках.
        - Конечно же! - махнул рукой приятель Пола, который буквально убивал зрение Виктории своей рубашкой, испещренной кислотных оттенков геометрическими рисунками, которые, к тому же, совершенно не сочетались друг с другом. Оторвавшись от этих контрастов взглядом, Виктория, тем не менее, все равно продолжала видеть ослабевающий, но всё же продолжающий проглядывать силуэт рубашки, которая, впрочем, была единственным примечательным моментом, касающимся этого гостя? имени которого она, впрочем, вспомнить всё равно не могла.
        - Да, ну и кого же? - одной рукой держа тлеющую сигаретку, а второй гладя по спине Викторию, которой, благодаря волшебной силе спиртного, казалось уже - тоже был интересен разговор про политику.
        - Да взять хотя бы меня! - раскинул руки в сторону собеседник с тоном, отрицающим всякую самоиронию и только подчеркивающим веру его обладателя в собственную исключительность.
        - Да ты брось! - рассмеялся Пол, сделав очередную затяжку.
        - Нет, а что такого?! Скажи ведь, а, Фил? - обратилась «рубашка» к своему приятелю, который мрачнее тучи приземлился рядом с другом.
        - А? - не совсем въехал сначала Фил, но, разумно решив не нагружать себя излишними подробностями, почти тут же утвердительно закивал в ответ.
        - Видишь, даже большой Фил со мной согласен! - триумфально провозгласила «рубашка», - и хочу напомнить, что я уже вполне себе эффективный менеджер!
        - Что, правда? - с ироничной интонацией осведомился Пол, приложившись губами к граненому стакану.
        - Вообще-то, да, у меня в подчинении уже… С десяток человек, включая уборщика! - гордо провозгласил собеседник, - и могу заверить тебя, что мой стартап только начинает обрастать мускулами! Пройдет совсем немного времени, и мы станет лидерами на рынке, вот увидишь!
        - Буду с нетерпением ждать этого, друг, - наливая себе и своему собеседнику крепкого напитка, улыбнулся Пол, - за твой успех, Дэвид, - на сей раз совершенно серьезно и без всякой скрытой издевки продекларировал тост любимчик хозяйки и, после звонкого бряцанья стаканов, осушил свой до дна.
        - Но, ты ведь не хуже меня понимаешь, - сморщившись от горького вкуса и начав рыскать по столу в поисках подходящей закуски, проговорил Пол, - быть простым менеджером, организатором, пусть и вполне успешным в своей сфере, тут недостаточно. Совершенно недостаточно! Нужно быть поистине Императором во всех смыслах, чтобы удержать этот островок на плаву и не дать ему утонуть окончательно.
        - Ты издеваешься? - уплетая мясное блюдо, раздраженно тряхнул головой… - Дэвид, - улыбнулась про себя Виктория, - Да, я, кажется, запомнила! - совершенно не заметив, как уже через пару минут их беседы она вновь напрочь позабыла его имя.
        - Ты ведь не глупый, Пол! И ты прекрасно и без меня понимаешь, что императорский титул в современном мире - всего лишь реликт, и что функция Императора сегодня - это не безграничная власть, как это было сотни лет назад! Так что, не издевайся!
        - А, по-моему, ты тут единственный, кто издевается над здравым смыслом, - тыкнул остатком недоеденной креветки в сторону своего собеседника Пол, - и лишь делаешь вид, что не понимаешь, как у нас до сих пор всё устроено на практике в политике. Что, начиная с Императрицы Майи тысячи лет назад и ее кровавого правления, заканчивая Партией Сердца в начале прошлого века и Харта, как преемника их методов прямого управления, ничего по сути не поменялось. Так что наивно полагать, что сейчас, по щелчку пальцев, развитие государства пойдет по иному пути.
        - Конечно, тут не спорю, - наливая очередной стакан, уверенно продолжил дискуссию Дэвид, вновь стукнувшись стаканчиками, - и мы, наше поколение, - это тот самый иной путь! В современном мире не может уже существовать никакого Императора, особенно такого, как Харт, или даже самого намека на его стиль управления, ведь наш остров уже не тот, что был раньше.
        - Ты так уверен в этом? - скептически осведомился Пол.
        - Конечно! Нет, ну, а ты хочешь сказать, что геноцид лиловокожих может повториться? Мне кажется, что мы, как нация, уже выучили наизусть этот урок, и к тому же - то, что делает настоящую империю империей - захват новых территорий с опорой на военщину при современном мироустройстве попросту невозможен, мировая общественность не допустит этого!
        - Ты и в этом так уверен? Мне вот почему-то кажется, что это ложное и оттого опасное представление.
        - Да? И на кого по-твоему мы способны напасть? На страны Конгресса? Не смеши меня…
        - Нет, но присвоить себе какой-нибудь небольшой соседний остров вроде… Да тех же самых лиловокожих, это мне кажется - запросто.
        - Да ты шутишь! Остров Змея-Утконоса? Тебе напомнить, как относятся они к нам после наших так называемых миротворческих операций?! - начал постепенно заводиться Дэвид, - или о том повторном геноциде, что мы устроили, но только уже не на своей территории, когда все разумные члены трайба рассыпались по миру, или вернулись на родину где, впрочем, мало чем лучше! Или может, когда мы повторно пришли на их землю, чтобы освободить их от так называемых «шаманов»? Когда мы сами же и спровоцировали их появление, решив бесцеремонно отжать эфирные залежи?
        - Не то, чтобы их вождь был против этого, иначе бы начал полномасштабную войну, или хотя бы попросил Конгресс вмешаться!
        - Ты сам-то в это веришь? В то, что этот безумец, Стальной Орел, ради власти не пошел бы на геноцид собственного народа? Может мне напомнить, что он сделал со своим же отцом? Ах, да, он расстрелял его, чтобы просто на пару лет пораньше сесть в его кресло.
        - Это всё слухи, без доказанных фактов.
        - Факты были, - вклинилась в разгар беседы, к своему же собственному удивлению Виктория, - и весьма убедительные. А расследования о преступлениях небезызвестного комманданте в тот же период, как пример тотального бесправия…
        - Это была война против шаманов, так что, тут не действуют законы мирного времени! - сощурился Пол, повернувшись к Виктории, - и то, что нам кажется отвратительным в нашем обывательском представлении - убийства и изнасилования - это неизбежные и нормальные…
        - Это НЕ нормально! Потому что и сам конфликт был ненормальным! Я… - удивилась своей собственной вспыльчивости Виктория, - я глубоко изучала этот вопрос, хотя на наших занятиях мы практически обходим эту тему стороной, как будто бы Геллы Фландерс и не существовало вовсе! Как будто бы, даже если она и жила, то внесла совершенно незначительный вклад в журналистику! Но ведь по факту она была одним из самых выдающихся репортеров и журналистов своего, нет, всех времен! Она - та единственная, кто не боялся, как гнева солдафонов империи, так и ненависти со стороны лиловых трайбов! Находясь меж двух огней, она во что бы то ни стало пыталась спасти как можно больше жизни своими репортажами!
        - Ну и как же это можно было сделать? - скептически хмыкнул Пол.
        - Правдой! Правдой, которой она добивалась, окончания, прекращения боевых действий! Правдой о преступлениях! Благородя ее материалам не все, но многие получили по заслугам, в том числе военные преступники, все эти насильники и убийцы! И ей удалось, что еще важнее, оказать помощь беженцам, благодаря своей известности и авторитету в международном сообществе. Всё потому, что она не боялась говорить то, на что другие стыдливо опускали глаза и…
        - Она же умерла, - пытаясь вставить свои «пять копеек», обратился Фил со своим циничным верным комментарием, попытавшись показаться умным, - а значит… - уже не так уверенно продолжил он, почувствовав, что благодаря алкоголю ляпнул лишнего, - это было не совсем правильно, ну, то есть, если бы он была жива, то смогла бы сделать больше чем мертвая, значит где-то она перегнула палку, и ее просто…
        - Просто - что? - тряхнула головой девушка, - просто убили свои же собственные сограждане? Свой собственный император? Человек, который должен защищать своего последнего поданного до своего же последнего вздоха, до последней капли крови?
        - Ну, это уже конспирология, - рассмеялся Пол, не дав возможности ответить, может и к лучшему, Филу, который, совершенно не владея достаточной компетенцией в вопросе, пытался обосновать бытующую точку зрения, цитируя по памяти широко растиражированные выжимки из новостных блоков официальных каналов Империи.
        - А может и нет, - раздался голос, который до сих пор оставался безучастным с одной стороны, но внимательно следившим за ходом беседы с другой, - тем более, как еще интересно, можно было бы объяснить продолжающуюся более полувека власть одного человека, как не попыткой скрыть собственные преступления, которые можно будет легко обнаружить, если к власти придет незаангажированный правитель?
        - Кайл, и ты туда же! - развёл руками Пол, - в общем, всё возможно, я даже спорить не буду, соглашусь только с тем, что Дэвид был бы все-таки отличным Императором! - рассмеялся Пол, которому явно уже наскучила эта тема, а посему он решил уже закрыть ее на сегодня.
        - Одобряю! - радостно воссиял Дэвид, начав опустошать стакан вместе с Филом и Дженни, которые поддержали их общий тост.
        - Может, правда, это был не сам Харт, с винтовкой, но уже точно кто-то из… - вполголоса, практически на ушко Виктории, прошептал Кайл, сумев каким-то образом перекрыть как музыку, что гремела прямо под ухом, так и радостные вопли их друзей. Однако для Виктории эти слова звучали громче и четче любых иных слуховых раздражителей, и прежде, чем Кайл успел закончить мысль, Виктория уже поднималась из-за стола, напоследок кивнув своему новому собеседнику, который тут же, все правильно высчитав, захватил, буквально налету, бутылку с двумя бокалами, направившись следом за Викторией в более приватную обстановку.
        63. - Я даже знаю, что было дальше, - улыбнулся Кевин.
        - Правда, и что же? - в ответ радостно осведомилась Виктория.
        - Ну, что могут делать мужчина и женщина наедине, даже не знаю.
        - Ты слишком торопишь события! - расхохоталась девушка.
        - Разве? По мне, так я наоборот пытаюсь представить те события твоей юности в более… хмм… реалистичной перспективе их развития.
        - А, то есть ты, получается, уже и лучше меня самой знаешь, каким именно образом интерпретировать то или иное…
        - Не знаю, - перебил ее Кевин, - но я уверен, что неслучайно увидел тебя в аэропорту.
        Виктория замерла, вспомнив мгновенно о том эпизоде, который практически выветрился из ее памяти.
        - Правда? - стараясь не придавать этому особого значения, хотя внутри девушка так и клокотала от чувства какого-то неописуемого, с позволения сказать, метафизического восторга, - и как же думаешь, почему так случилось, и самое главное - зачем?
        - Увидим, - откидывая в сторону больничную простыню и свесив ноги с кровати, проговорил Кевин. Виктория уже было привстала, чтобы помочь ему, однако молодой человек жестом успокоил ее, дав понять, что передвигаться может уже и самостоятельно, - но всё это… То есть, я имею ввиду, каков вообще шанс того, что я, выходец из Конгресса, и ты… Ты ведь правда из Империи?
        Виктория кивнула головой, тем самым подтверждая сей факт - на сто процентов «имперка», немного грустно улыбнулась она.
        - Так вот, - продолжил Кевин, - какова вообще была вероятность того, что мы - что принадлежат столь разным мирам, смогли бы встретиться тут - так сказать, на нейтральной территории…
        - Такой уж и нейтральной? - саркастически посмотрела на своего собеседника Виктория.
        - Я же не в политической коннотации это подразумеваю, - нахмурившись, отмахнулся Кевин, - я в общем же говорю, ну ты ведь поняла?
        Виктория лишь развела руками, доверительно улыбнувшись.
        - В общем, каким это образом двое лиловых смогли внезапно зацепиться взглядом друг с другом на земле, где большая, если не вся часть населения, не считая приехавших на открытие Международных Игр туристов, лиловокожие? И как именно мы это запомнили? И почему мы вновь встретились там, вместе с теми… - Кевин слегка помрачнел, - солдафонами? И почему ты сейчас тут, а не выполняешь свой журналистский долг?
        - А откуда ты узнал, что я журналист? - покосилась недоверчиво на Кевина Виктория, затем тут же вместе с ним рассмеявшись.
        - Ну, знаешь, вместе с твоим оборудованием, - Кевин указал на футляры с техникой, что притащила Виктория, что лежали подле кровати, - и вообще, по твоим рассказам не так уж сложно было понять, кем именно ты являешься, ну а вообще - я мог бы подумать что угодно, но то, что ты так привязана к этой… Гелле, да?
        Виктория кивнула.
        - Обычно такой нескрываемый восторг, который испытываешь ты, могут продуцировать только люди, всерьез увлеченные тем же самым занятием. Я угадал?
        Виктория утвердительно кивнула вновь.
        - Однако, - с этими словами она покосилась на свое записывающее устройство в виде кольца на запястье, - со временем твоя мечта испаряется, и ты уже напрочь забываешь, зачем вообще ты этим всем занимался и к чему на самом деле стремился.
        - Что ты имеешь ввиду?
        - Когда я была молода, я действительно безоговорочно верила в безжалостность своего родного острова и видела в госпоже Фландерс ту силу, что могла бы искоренить ту манию величия и тягу к насилию над своим собственным и соседними народами, однако, когда становишься взрослее, то понимаешь, что далеко не все так просто… И вот даже вчерашнее безусловное зло кажется уже в чем-то даже абсолютно необходимым, ведь иначе, наверное, просто и быть не могло в рамках нашей реальности и ее условностей. Тем более, узнать всё это наверняка можно как раз лишь в военное время. Но сейчас нас всех свел праздник, поистине международное событие, символ Мира! И я нахожусь тут сегодня, а не несколько десятков лет назад, поэтому… Какая тут может быть война?
        64. - Похоже, что твои дружки хотят испортить нам праздник и слегка потрепать мне нервишки прямо перед праздником, - попивая из маленького хрустального бокальчика темную жидкость, не без удовольствия растягивал слова мужчина, неторопливо прохаживаясь вокруг повешенного вниз головой пленника под размеренный, только ему одному ведомый такт, своего рода неслышимые часы, что расчерчивали пространство на секунды, которые медленно плавились во влажном воздухе комнаты.
        - Но ты не волнуйся, я не дам им публично стать виновниками трагедии, по крайней мере, не сейчас. Тем более, на остров уже прибыл, - едко ухмыльнулся человек, опустившись на корточки и вплотную уставившись на подвешенного узника, чье лицо больше напоминало гротескную маску, пораженную в больном воображении ее создателя обширной гематомой, - о, прости, на остров уже прибыла новая императрица, и это будет означать начало новой эпохи моей любимой Империи.
        Пленник не проронил ни звука, что даже слегка опечалило человека, который, глубоко вздохнув, поднялся.
        - Так что сам понимаешь… Мне нужно встречать Героиню, а тебе пока уж точно не даст заскучать твой вождь, так ведь, Чаррама?
        Из тени, подобно змее, выполз силуэт лиловокожего мужчины, который, уважительно откланявшись представившей его персоне, присел рядом с пленником и практически сразу же впился своей когтистой лапой в голову члена своего трайба, в то же самое время другой доставая острейший кинжал, который как будто бы засиял в полутемном подвале. Даже несмотря на полное бессилие, тело пленника забилось в судороге, которая, тем не менее, не спасла череп, с которого Чаррама уже медленно и со знанием дела снимал скальп. Отчаянное мычание пленника прервала взорвавшаяся барабанной дробью и трелями духовых инструментов симфония, заигравшая в голове уходящего человека, чей силуэт окаймлял свет, бивший из-за пределов камеры пыток, который потух вместе с фигурой гостя после хлопка двери, погрузившего все в темноту.
        65. Полное растворение всех чувств вкупе с абсолютной дезориентацией и были тем самым, чего так жаждал путник. Получив их, он испытывал на себе бесконечное наслаждение, но, как только его собственные чувства и мысли вновь осознавались как неотъемлемые части его самого, то сразу же возникал и страх относительно того, что всё это не сможет длиться вечно.
        Как только эта маленькая подленькая мыслишка зажглась в самом центре сущности всего, что составляло основу самого бытия, она тут же охватила пожаром всю ткань пространства, заставляя ее поверить в собственную реальность. Однако, если бы путник действительно совершенно ничего не чувствовал, то каким же именно образом он должен был взаимодействовать с этим новым и доселе неведомым раздражителем в виде своих собственных мыслей? Или, вполне возможно, что где-то внутри своего собственного непроницаемого сознания «мир» знал, путник помнил ту сущность, что хотела что-то получить от него - и вполне возможно, что как раз это и было той роковой ошибкой, что позволила воспоминаниям проявиться и практически сразу же взять полный контроль. Но было уже поздно - и, когда так называемое сознание воссияло над вселенной, то не осталось уже ничего, что сохранило хотя бы призрачный намек на знание о истинной природе реальности.
        Ученик лежал на днище лодки, глядя на звезды, которые, казалось, с каждой секундой становились все ярче, и как бы, игриво подмигивая ему, переливаясь, танцуют по всему небосводу. Не в состоянии в данный момент времени проникнуть в истинный смысл их грандиозной постановки, путник, тем не менее, испытывал необъяснимый восторг, отдавая себе отчет в том, что, хотя ему и не был ведом тот язык, на котором с ним разговаривал небосвод, он, тем не менее, осознавал если не промежуточные смыслы, то хотя бы изначальный замысел этой божественной драмы и комедии, членом которой являлся и он сам.
        Путешественник протянул руку, пытаясь ухватиться за сияющую паутину, что казалось поймала в свои сети шальных небесных танцоров, что, однако, не мешало последним продолжать свой духовный танец и ничуть не уменьшало значения их блеска, который даже, несмотря на полный паралич, не растерял своей ослепительной красоты.
        Однако стоило путнику чуть изменить угол наклона головы, а, возможно, просто отвлечься на какие-то сторонние мысли, как паутина стала трансформироваться, освободив при этом своих пленников, что в свою очередь стали вибрировать, подобно огромному рою пчел. Примечательным было также и то, что эти бесконечно малые и при том гигантские небесные тела исполняли свою канонаду не где-то далеко, в миллионах световых лет от планеты, но внутри головы самого путешественника, одновременно с чем паутина, что закрывала собой всё небо, вдруг приобрела черты сот пчелиного улья, после чего путник мгновенно ощутил себя незваным гостем, ведь вполне возможно, он сам и был тем пауком, что по своей глупости залез в гигантский улей, где на него смотрели со всех сторон миллионы сверкающих глаз.
        - Что ж, похоже, твое обучение еще не закончено, - послышался голос учителя, после чего в небо взметнулась очередная волна сверкающей воды, которая слилась с блеском тысяч звезд, которые, подобно небесным стрелам, одновременно пронзили своей колоссальной энергией тело путешественника, а, возможно, это он сам стал стрелой, летящей сквозь пространства необъятного космоса, но это было уже неважно, поскольку граница между этими понятиями стерлась гулом, что разорвал всякую связь путешественника с реальностью.
        66. - Так и выходит, что этой связи оказалось недостаточно, - хмыкнула девушка, огорченно вздохнув.
        - Не знаю, я просто… Просто не знаю… - качаясь взад-вперед, бормотал Грегори, - пожалуйста, прекрати.
        - Прекратить что? - слегка насмешливо переспросила девушка.
        - Всё.
        - Ну ты и шутник! - в ответ рассмеялась она.
        - Не вижу здесь совершенно ничего смешного, - едва слышно отозвался писатель, еще сильнее уткнувшись лицом в сложенные ладони.
        - И, тем не менее, идея этого, как ты сам выразился «всего», находится целиком и полностью за твоим, уж прости меня, авторством.
        - Моим?! - неожиданно громко пискнул Грегори, - и когда это я разрешил тебе затащить меня в эту чертову машину?
        - Ну, как же, - рассмеялась вновь девушка, чей смех заставил Грегори всего поежиться, - ты сам на сей раз как ошпаренный выпрыгнул из бассейна, куда снова провалился, и надо отдать тебе должное, даже без моей помощи!
        - Мне просто нужно было сбежать оттуда, - вновь забубнил Грегори.
        - Сбежать? - усмехнулась собеседница - сбежать от кого?
        - Я… Я не знаю… Но этот бассейн… Вся эта вода… Они как будто бы притягивали меня, как будто бы я должен был попасть именно туда сегодня и утонуть… - решив умолчать о своей панической боязни задохнуться, резонно решил промолчать Грегори, в надежде на то, что если этот факт останется невысказанным, то тогда шансов на то, что чья-то злая воля таки притянет именно те обстоятельства, которых писатель больше всего опасался, и они воплотятся в жизнь.
        - Ну, твоя боязнь задохнуться, - как ни в чем не бывало произнесла девушка, - скорее связана не с физическим фактом, как таковым, но в большей мере - с неким ментальным переживанием.
        - Слушай, - как можно более спокойнее постарался произнести Грегори - это тут совершенно не при чем…
        - Да, да, как и то место, куда мы направляемся.
        - И куда же?.. - на автомате спросил Грегори, покосившись в сторону окна, но заприметив там гигантские, достигающие самих звезд, переливающиеся геометрические постройки, решил не перегружать свой мозг и вновь уткнулся в свои ладони, однако, те же самые паттерны информации не отпустили его, заставляя одни и те же мысли и реакции бегать по кругу, и попытки их затормозить совершенно не помогали, впрочем, как и наивная надежда отпустить эту ситуацию, которая с каждой секундой становилась всё более и более небезопасной для психического здоровья Грегори.
        - Куда? Куда же ты меня, черт подери, везешь? - вконец разозлившись, взревел Грегори, о чем тут же пожалел, поскольку его внутренности чуть не разорвались от баса, что проревел: «Туда, куда ты попросил», - что казался самым ужасающим звуком и комбинацией символов, что впились в сознание Грегори, который не смел бросить и взгляда на водительское сиденье, где, казалось, собралось воедино всё то, что всю жизнь пытался отогнать или, на худой конец, скрыть от самого себя путешественник.
        67. - И зачем вообще потребовалось это скрывать?
        - Не знаю, не знаю, - пожала плечами Виктория, - наверное, просто хотелось какое-то время… Отдохнуть что ли от всего.
        - От чего конкретно отдохнуть? - как будто бы внезапно пробудившись ото сна, невпопад ляпнул Кайл, продолжая сверлить своим уже не совсем трезвым взглядом лицо и фигуру Виктории.
        - Что значит - от чего? Я ведь только что…
        - Нет, ты не подумай, я просто хотел уточнить, что же именно…
        - Так ты не слушал, значит, - отхлебнув из своего бокала, чуть прищурив свои глазки, поинтересовалась Виктория.
        - Да нет, я же говорю… - стал неловко оправдываться Кайл, чем вызвал смех Виктории, которая, похоже, совершенно не разозлилась на своего собеседника.
        - Ладно, проехали, - махнула рукой Виктория, - меня на самом деле больше интересуют эти проекции, что ты практиковал с Полом, у тебя ведь даже что-то получалось, не так ли?
        - А, ты про так называемые астральные путешествия… На самом деле, я сейчас не так плотно занимаюсь этим всем, как еще пару лет назад …
        - Но ведь вы, если я все правильно помню, все же добились определенных успехов в этом деле?
        - Ну, можно было и так сказать, причем иногда подобные эффекты проявлялись совершенно неожиданно.
        - Да, это как?
        - Ну, скажем, однажды, когда мы с Полом занимались общим проектом по биологии, я решил, что он справится со всем этим лучше в одиночку, поэтому решил прикорнуть.
        - Какой ты благородный, уступил место своему другу, чтобы он один получил полное наслаждение от проделанного труда, - подколола своего собеседника Виктория.
        - Нет, я конечно бы мог с ним просидеть полночи рядом, но, поверь мне, никакого толка от этого совершенно не вышло бы, а я бы только донимал его своими пустыми восклицаниями.
        - Ну да, ну да, - пожала плечами Виктория.
        - Так ты хочешь послушать больше про мой опыт или всё же интереснее узнать, чем же закончился в итоге наш проект?
        - Ты продолжай, продолжай, - рассмеялась Виктория.
        - Ясно, - вздохнул Кайл, в глубине души радуясь тому, как непринужденно идет разговор, не требующий от него даже никаких преувеличений, но лишь простой констатации своего жизненного опыта, который, казалось, был интересен Виктории, - в общем, когда мне казалось, что я прикорнул, я ощутил… Не знаю даже, как описать … Как будто мое тело придавило чем-то чрезвычайно тяжелым. На секунду мне даже показалось, что это Пол таким образом решил меня проучить, но я готов поклясться, что он со своей-то комплекций уж точно не был бы в состоянии придавить меня и, тем не менее, я как будто бы окаменел, и не мог даже пошевелиться, и тогда в следующее мгновение…
        - Ммм? - вновь отпив из стаканчика, вопросительно подняла одну бровь Виктория.
        - Я оказался в еще более странном положении, очутившись прямо за спиной Пола, наблюдая как он пыхтит у лэптопа, потягивая пивко и доделывая наш проект.
        - Так, и что это значит?
        - Я… - на мгновение задумался Кайл, будто бы в последний раз размышляя, стоит ли развивать эту неоднозначную тему, - как сейчас могу предположить, - покинул тело, и был даже в состоянии передвигаться без него.
        - То есть твоя физическая оболочка осталась лежать на диванчике?
        - Вроде того.
        - И ты увидел себя со стороны? - ни то с интересом, ни то с иронией, спросила девушка.
        - Не совсем так… Понимаешь, не знаю даже, как рационально это обосновать, но я физически не был способен повернуть голову в сторону кушетки, а всё мое внимание, казалось, притягивается черной дырой проема, что вел в коридор, куда я и проскользнул, оказавшись наедине с чем-то, что напугало меня до усрачки, прости за выражение.
        - Да? И что же это? Какие-то астральные духи? - уже не пытаясь скрыть своего ироничного тона, улыбнулась девушка.
        - Уж не знаю, чем же то было на самом деле, по крайней мере, точно не похожее на их традиционное представление - скорее это напоминало черный шар с торчавшими из него ушками.
        Виктория недоверчиво нахмурилась, тут же представив себе теннисный мячик, из которого росли человеческие ушки, и невольно улыбнулась своей же нелепой фантазии: «В смысле - шар с ушками?»
        - Сложно на самом деле сказать, насколько правильной формы он был - скорее был похож на сгусток какой-то темной материи, которая, казалось, втягивала в себя всё окружающее пространство и одновременно с этим оно излучало два черных луча, которые заострялись, подобно двум длинным ушам, ну или рогам, по крайней мере, я так это интерпретировал.
        - И что было дальше? - попытавшись представить этот гротескный образ, более детально осведомилась Виктория.
        - Далее произошло нечто действительно жуткое: этот шар, будучи изначально не более метра в диаметре, внезапно как будто бы взорвался, начав своей черной материей мгновенно поглощать всё вокруг. Одновременно с этим сработал некий скрытый защитный механизм, как я это понимаю, и меня за одно мгновение швырнуло по коридору прямиком обратно в комнату, как будто кто-то схватил меня за шиворот и со всего маха загнал мою… гхм… душу или проекцию сознания, как угодно, обратно в тело. Однако эти пертурбации всё равно не спасли меня в полной мере, поскольку мое тело осталось на какое-то время совершенно онемевшим, в то же самое время, как эта гребаная чернота навалилась на меня, став в самой своей сути страшным гулом, который чуть не свел меня с ума. Складывалось такое впечатление, будто бы кто-то очень старался своим криком прямиком из моего уха, из самого мозга достать то, что спряталась секунду назад внутри моей оболочки.
        - Неплохая завязка для фильма ужасов.
        - Согласен, или для психиатрического обследования, - одобрительно кивнул Кайл, заставив Викторию снова улыбнуться, - однако фильм бы получился весьма коротким в таком случае, поскольку продолжения не последовало. Через какое-то время я уже встал, полностью контролируя свое тело мозгом, и тут же понял, что Пол совершенно не заметил ничего необычного, сказав лишь, что я пару раз поворачивался и безмолвно смотрел на него, конечно, ведь он же такой красавчик.
        - Вот эту часть можно опустить, - рассмеялась Виктория. - И ты, значит, не рассказал ему?
        - Нет, к тому же было бы крайне странно это делать в случае, если мой субъективный опыт той ночи действительно так разительно отличался от его.
        Виктория про себя развила эту мысль в более пикантном ключе, но, видя серьезно настроенного собеседника, решила не озвучивать свою ремарку.
        - Но ведь он сам практиковал по твоим рассказам подобные переносы разума или того, что там у нас внутри есть, и при том успешно!
        - Возможно это было лишь всё таким же самообманом мозга, как и мой опыт, и ничего, на самом деле, и не отделяется ни откуда.
        - Почему ты так уверен? Ведь я точно помню, что Пол рассказывал, как мог видеть наугад поставленные карты на прозрачном столе.
        - Что именно ты имеешь ввиду?
        - Ну, вспомни, вы же вместе этим занимались! Когда Пол брал колоду карт, выбирал случайным образом одну, затем клал ее рубашкой вверх на стеклянный столик, а затем …
        - А!! - осенило наконец Кайла. - Да, точно! И потом, когда он засыпал, он типа отделялся от тела, в таком состоянии входил в соседнюю комнату, заглядывал под прозрачный столик чтобы увидеть масть карты и по возвращению обратно называл ее?
        - Именно. И разве подобные примеры не доказывают того, что может существовать нечто, что может, так сказать, действовать независимо от тела и даже воспринимать всё подобно физическому телу?
        - Это всё очень спорно. Но я тоже когда-то загорелся от этих экспериментов и решил их проверить.
        - И чем всё закончилось, или может - продолжается?
        - Ты ведь не расскажешь об этом Полу? - нарочито вполголоса прошептал Кайл, зная, что их все равно никто не услышит отсюда из беседки.
        Виктория отрицательно покачала головой, недвусмысленно давая понять, что ей можно довериться.
        - В общем, не спорю, я согласен, что Пол бы не стал меня обманывать, по крайней мере ни в этом, но, может, он просто сам себя убедил в успешности эксперимента, пренебрегая «погрешностью» отрицательных результатов, по одной лишь ему ведомой статистике. Факт заключается в том, что, когда он ложился, чтобы уснуть, я выходил из комнаты и клал на этот же самый стол с картой бумажку еще большего размера и даже ставил сверху лампу, чтобы подсветить ее, чтобы снизу, если бы дух Пола действительно пришел, смог без проблем различить что там написано.
        - Да, и что же там ты писал? - улыбнулась Виктория.
        - Ну… - пожал плечами Кайл, - обычно что-то вроде: «Пол - хуеплет».
        Виктория даже слегка подавилась, начав смеяться, а закончила тем, что хохотала вместе с Кайлом.
        - И что? Пол смог увидеть послание?
        - Неа, мы раз десять или даже больше проводили этот эксперимент, и я всегда, до того, как он засыпал, проделывал эту операцию, а когда он «возвращался», соответственно убирал бумажку, и он бежал переворачивать карту и восторженно сообщал, что вот именно ее он видел! А, еще забыл упомянуть, что я частенько в принципе убирал карту, так что там оставалась лишь моя записочка, а иногда я вовсе клал другую карту или даже несколько одновременно. Так что экспериментально все эти попытки, какими бы вдохновляющими они не выглядели в качестве доказательства состояния осознания вне тела, не выдерживают никакой критики, как и якобы посмертные состояния, когда люди, пережившие клиническую смерть, сообщают о некоем тоннеле света и так далее, и тому подобной чуши. Всё это объяснимо с точки зрения нейрофизиологии, и я бы с радостью нагрузил тебя терминами, чтобы объяснить, как именно работает мозг в момент смерти, но, пожалуй, оставлю это для более… гхм… скучного вечера, чем сегодня.
        - А что насчет энергофруктов? - поинтересовалась Виктория, - их эффекты тоже - всего лишь игра воображения?
        - Безусловно.
        - Но ты ведь даже не пробовал.
        - Зато, основываясь на научной литературе, да и на наших с Полом скромных экспериментах, могу с уверенностью сделать вывод, что, если мозг готов сам себя обманывать своими же ресурсами, то неудивительно, что сильнейшая интоксикация может показать впечатлительным нейросвязям какую угодно картинку.
        - Да уж, - покачала головой Виктория, - Уилсон (от чьего имени Кайл ощутил крайний дискомфорт, как будто бы этот третий лишний самолично встрял в их разговор), - когда употреблял энергофрукты, не раз видел меня в образе различных божеств, и даже рассказывал, как в один из совместных приемов воочию наблюдал за тем, как я проявлялась в его расплавленном сознании из огромного распустившегося цветка, в который превратился мир, а в моем лбу в это же самое время открылся третий глаз, откуда выпорхнула богиня-бабочка, что одним своим крылом создавала, а другим разрушала целую вселенную.
        - Вот и я о чем! - развел руками Кайл, - но разве ты видишь сейчас вокруг себя нечто подобное?
        - К счастью, а может даже к сожалению, нет, - ответила Виктория, на всякий случай бросив по сторонам свой взгляд.
        - То-то и оно. А раз это не имеет долгосрочного эффекта, то и смысла перегружать организм я не вижу.
        - Зато иногда под ними бывает трахаться очень круто - как животное становишься, - задумав развить тему или даже немного подразнить Кайла, решила поделиться этой стороной вопроса Виктория.
        - А, ну раз так, - сразу же оживился Кайл, - то, может я был бы и не против как-нибудь рискнуть в подходящей… хм… обстановке и компании.
        - Странно что ты, интересуясь самопознанием не использовал и этот инструмент, - будто бы нарочно проигнорировав намек друга, продолжила, как ни в чем не бывало, девушка.
        Кайл мгновенно слегка как будто бы помрачнел и перевел взгляд на звезды, которые начали постепенно закрывать тяжелые тучки, вздохнул: «Пока что я пришел лишь к выводу, что лучше уж, пусть будет под рукой объективная и реально ощутимая физическая реальность, которую можно наблюдать, например, на операционном столе, на моей практике».
        - Но разве это действительно всё есть?
        - Не знаю, но пока что я не вижу в принципе необходимости существования души или, прости меня, Арчи, - хоть какого-либо из тысяч богов древности, включая и саму богиню-бабочку.
        - Почему ты так уверен, что им действительно нет места?
        - Ну… - как бы тебя сказать… ты ведь знаешь, что моя мать умерла от эфирной болезни?
        Виктория кивнула.
        - И что мне прикажешь делать, если, допустим, я узнаю, что она сейчас существует где-то, как некая субстанция? Тогда зачем же нужны все эти странные и в чем-то безумные ограничения, вроде тел или нашей психики, которые не позволяют нам по-настоящему познать друг друга? Или мы уже, скажешь, получили все, что должны были? А что тогда насчет всех младенцев, задушенных собственной пуповиной, или женщин, стариков, которых перемололи войны нашей империи? Их страдания тоже всего лишь игра безумного божества или шайки богов? И сейчас они просто прячутся в другом, якобы незримом мире, хохоча над людьми, что скорбят над своими даже не ими самими выдуманными жизненными неурядицами? Так вот, знаешь, что… - начав трястись от гнева, проскрежетал Кайл, - я скажу так: если только я встречу эту богиню-бабочку, то я просто возьму и плюну ей в лицо - за всё то блядство, что происходит со всеми в этом мире, где все пожирают друг друга, чтобы выжить, ведь, если призадуматься, то вся наша эволюция - это один большой ебаный цирк, который, к тому же…
        Виктория мягко взяла Кайла за руку и чуть потянулась к нему, когда с неба сорвались первые капли назревающей грозы.
        - Я понимаю, понимаю тебя, - мягко прошептала девушка, отбросив бокальчик в сторону, - было бы действительно очень странно, если бы сейчас прямо тут перед нами явилась богиня собственной персоной и такая: «А вот и я, кто тут хотел плюнуть в меня?»
        Кайл улыбнулся, закрыв глаза, чувствуя, как весь его гнев моментально улетучился, уступив свое место приятным мурашкам от освежающих капель дождя и мягкого фруктового аромата духов Виктории, которая стала еще ближе, одновременно ощущая как его член моментально проснулся в решительной готовности прямо тут войти в эту женщину, наплевав на все приличия и даже на тот факт, что всего в десятке метров веселились остальные ребята, не было дела уже ни до них, ни до умирающих и страждущих существ по всей вселенной, ни даже до крылатой создательницы мира, кем бы она ни была на самом деле.
        Да… - наклонившись к Виктории, закрыл глаза Кайл, - это действительно было бы странно…
        - А, вот вы где!
        68. - Да, да? - подскочив от неожиданности, на автомате отозвалась Виктория, совершенно не ожидав подобного внезапного визита.
        - У вас все в порядке? - услужливо спросила медсестра, заглянув в палату.
        - Да, мы… - покосилась Виктория на Кевина, который уже лежал в кровати, практически не подавая признаков жизни, что заставило девушку непроизвольно улыбнуться, - в порядке.
        - Рада слышать, - уже успев проскользнуть внутрь, обратилась лиловокожая сотрудница медперсонала, неся флаконы для капельницы, которыми, по всей видимости, нужно было поменять текущие.
        Виктория же со стороны наблюдала, как медсестра нахмурилась, обнаружив шприц от другой, стоящей рядом с пациентом капельницы, не подведенной к катетеру, после чего вопросительно посмотрела на Викторию, которая за миг до этого успела принять непринужденную позу читающей что-то в переносном коммуникаторе и не отвлекающейся ни на что, кроме этого персоны, что, тем не менее, взглядом улавливая движения третьей лишней в этой комнате, продолжила наблюдать за обрядом смены питательного раствора, что на самом деле было, как ей теперь казалось, совершенно бессмысленным, однако этот комментарий журналистка решила оставить при себе.
        После обмена некоторой информацией с медсестрой и дежурных замечаний о том, что пациенту нужен покой, и время посещения уже на исходе, дверь захлопнулась, и Виктория, не удержавшись от глухого хихиканья, зажала рот ладошками, как и Кевин, который более не мог притворяться умирающим. Приподнявшись вертикально на кровати, музыкант вновь вытащил ненужную, как он сам чувствовал, иглу и, потянувшись, уверенно встал на обе ноги.
        - А если тебе все-таки поплохеет? - дразня своего друга, покачала головой Виктория.
        - Значит, сам виноват! - потянувшись, проговорил Кевин, - и предлагаю это проверить.
        - И как же?
        - В полевых испытаниях, как еще-то? Уверен, что раз я пережил одну прогулку по этому самому «безопасному» городу в мире, то смогу выдержать и вторую!
        - То есть ты предлагаешь?..
        - Да, закончить твою историю там, снаружи!
        69. - И где же находится это место?
        - Место, место, место… - бездумно повторял послушник раз за разом, круг за кругом, пытаясь во что бы то ни стало вырваться из той океанической пучины мироздания, где тонул он на своей маленькой шлюпке, не в состоянии сдержать надвигающийся ураган, что смёл бы все его устоявшиеся представления о чём бы то ни было.
        - Да, именно, - уверенно повторил голос, - место, куда ты бы хотел сбежать от мира?
        - Место это… - промолвил монах, - нет… - с трудом проговаривал и все же думал про себя послушник, - нет никакого места.
        - Убежден, что это не так, - тем не менее возразил ему голос, - ты ведь знал, куда именно хочешь попасть, иначе бы не отвернулся от мира, поскольку невозможно сделать этого в принципе, ведь ты сам и есть он, а посему отвернуться от него в пустоту попросту невозможно - потому, что она тоже будет являться им. Так скажи - куда же ты держал свой курс всё это время?
        - Я… Яаа… - как будто бы начал задыхаться послушник, ощущая, как будто все его сосуды сжались от напряжения, и воздух теперь уже не мог свободно поступать в мозг, который лихорадочно соображал, что же делать в момент, когда все конечности стали неметь и казалось, что вот она - органическая смерть - тот самый момент, когда и происходит уход от мира - и неужели вот это и есть то самое небытие, которого так жаждал молодой монах?
        - Нет, нет, - онемевшими губами пытался проговорить послушник, ощущая, как один за другим отказывают органы его тела. Прежде чем упасть в обморок, произошло еще кое-что - тело испытало невероятную легкость и на мгновение обрело полный контроль и ясность рассудка, которая очерчивалась картой иголок - волос, что встали, подобно штыкам, по всему телу. Казалось, что его нервы щекотал ток, от которого послушник испытывал невероятное чувство блаженства, еще не до конца поняв, что эти ощущения не столько были связаны с тактильностью кожного покрова, сколько с тем положением ума, что принял его мозг-передатчик, который был убежден в том, что рядом должен непременно находиться учитель, который поможет в случае чего, однако образ его стал размываться и трансформироваться из геометрических паттернов в более женственную фигуру, на которой возвышался сам путешественник, который, несмотря на то, что держал глаза закрытыми, знал наперед, кто именно был перед ним. И что самое главное - захватил вниманием момент смены ролей своим внутренним зрением, которое фиксировалось теперь на голографической модели странной
комнатки, которая пылала оранжевыми оттенками, что окаймляли геометрические узоры, которые будто бы притягивали ум наблюдавшего их свидетеля, давая тому неоспоримое подтверждение, что он уже не первый раз присутствует в этом поле информации, которое взорвалось бесконечной потенциальностью, где встреча с самим архитектором всей этой титанической конструкции не казалось уже такой фантастической идеей.
        70. - О, Фил, привет, - чуть не пролив содержимое своего бокала, отозвалась Виктория.
        - Что делаете? - едва стоя на ногах, обратился Фил к парочке, что чуть отстранилась друг от друга, совершенно не ожидав подобного внезапного вторжения.
        - Беседуем, - отозвался на автомате Кайл, затем после недолгой паузы добавив, - присоединишься?
        - О, нет, нет… - про себя начала повторять Виктория, совершенно не готовая к тому, что такая приятная беседа, которая вполне могла бы перерасти во что-то еще, была бы прервана подобным образом.
        - Не, не, не, ребята! Я тут это, ищу туалет.
        - Он вроде в доме был, - в ответ усмехнулся Кайл.
        - Дааа? - протянул Фил, спасибо! - неловко кивнул вторженец, однако вместо того, чтобы, развернувшись, отправиться прямиком к беседке у дома, дабы, миновав ее наконец, скрыться внутри, он буквально пролез между Викторией и Кайлом и начал неуклюже перелезать через небольшое ограждение, что окольцовывало сферическую беседку, где и сидели теперь двое собеседников.
        - Фил, ты куда… - начал было Кайл, но почувствовав, как Виктория потянула его за руку, покосился на нее, увидев, как та, поджав губы, замотала головой.
        Кайл улыбнулся и, облегченно вздохнув, стал наблюдать за тем, как после пары неудачных попыток перевалить свою не совсем трезвую тушку, Филипп все-таки преодолел этот рубеж и приземлился на пятую точку уже с другой стороны, прямо на траву, чем повеселил наблюдателей. Однако и это было далеко не концом представления - отвергнутый ухажер стал бродить по небольшой придомовой территории с таким видом, что как будто бы пытался что-то отчаянно найти. Виктория уже ожидала даже, что он начнет мочиться прямо посередине полянки, но, тем не менее, после нескольких заходов по лугу, Фил все-таки превратился из полузверя, который рыскал в поисках добычи, в нечто, похожее на прямоходящее существо, и, будто бы поймав какой-то ему одному ведомый сигнал, замаршировал прямо по направлению к дому.
        - Присоединишься? - передразнила Виктория Кайла.
        - А что такого?
        - Ничего, - приложившись к бокалу, который, впрочем, уже заканчивался, проговорила Виктория, - меня просто этот Фил уже достал за сегодня.
        - А, по-моему, он неплохой парень, - саркастически отметил Кайл, подняв бутылку с деревянного пола и подлив содержимое в протянутый ему Викторией бокальчик.
        - Учитывая то, что ему так и не удалось трахнуть Дженни, переключиться почти сразу же на меня - не самый лучший вариант.
        - Просто он очень… гхм… «гибкий» парень, - рассмеялся Кайл.
        - Не оправдывай его, пожалуйста. Мне вот абсолютно все равно, что он там хочет… - прервала саму себя на полуслове Виктория, помрачнев.
        - Что такое?
        - Да просто… Черт, всё так нескладно получается, просто кошмар какой-то… - почему всё не может складываться более гармонично, так как оно должно быть?
        - Ты имеешь ввиду… - попытавшись вернуть намек на несостоявшийся поцелуй, пододвинулся было ближе Кайл, чтобы взять снова за руку Викторию.
        - Конечно! Почему вместо Кайла также настойчиво добиваться моего внимания не хочет Уилл?
        Кайл тут же остановил свою руку, невзначай отведя ее в сторону и слегка отстранившись.
        - Да уж, мир действительно не всегда ведет так, как хотим этого мы.
        - Ты извини, что я тебе всё это рассказываю, просто уже сил нет всё это держать в себе.
        - Я понимаю, - дежурно улыбнулся Кайл, - так что у вас там с Уиллом?
        - Я сама уже не знаю, - мотнула головой Виктория.
        - Вы ведь уже пару лет встречаетесь?
        - Два года и девять месяцев, если быть точнее, но последние недели мы практически не виделись.
        Кайл почувствовал, что это дает хоть какую-то надежду, и решил поподробнее расспросить Викторию об этом: «Так что же вам мешает быть вместе?»
        - Думаю, - вздохнула Виктория, - Уилл и мешает, как это ни странно… То есть, с самого начала все было круто - мы веселись вместе, потом стали жить уже вместе, ну ты понимаешь…
        Кайл кивнул…
        - Ну, а затем, видимо, он понял, что ему не хватает так называемой «свободы», что в его понимании означает пропадание подряд на несколько дней, а то и недель, после чего он, как ни в чем не бывало, появляется из ниоткуда и требует того же самого, не знаю, трепета что ли, как и в самом начале отношений.
        - Наверное, это довольно обидно.
        - Не то слово, - я иногда его разорвать готова за такое пренебрежение.
        - Это даже и хорошо.
        - Ммм? Почему это?
        - Ну как это, значит, у тебя всё еще есть чувства к нему.
        - На словах может и звучит красиво, согласна, но на деле… Иной раз думаешь, что к черту такие отношения, но потом, когда вновь мой «молодец» появляется на сцене, то ты всё равно оказываешься вместе с ним в итоге. Я даже не знаю, что именно должно произойти, чтобы я… Ой, подожди секунду, - нырнув в карман, в котором, по всей видимости, завибрировал коммуникатор, засуетилась Виктория и, коснувшись взглядом дисплея, аж вся просияла, чем не смогла не удручить своего собеседника.
        - Я отвечу, подожди секунду, - будто бы уже не обращая никакого внимания на Кайла, отошла в сторону Виктория, поднеся коммуникатор к уху.
        71. - Да? - пытаясь придать своему голосу спокойный тон, ответил Кевин.
        Виктория покосилась на соседнее сиденье и заметила, как вспыхнувший взгляд ее спутника мгновенно потух, стоило ему услышать чей-то голос в трубке.
        - Да, я… Хорошо, понял. А Гвен, она сейчас?.. А, ну хорошо. Так, когда? А, ну да, да, спасибо, всего доброго, - подобно роботу чеканил вопросы и отвечал в свою очередь на чьи-то Кевин, а затем безрадостно опустил коммуникатор с побитым экраном, который, по всей видимости, тоже пострадал после встречи с местной доблестной охранкой.
        - Ну что? - поинтересовалась Виктория, - что сказали?
        - Это была не Гвен, - выдохнул Кевин, - ее мать.
        - О, ну тогда действительно всё плохо, - прищурилась Виктория.
        - Да уж… - замялся Кевин, - из больницы-то мы выбрались, благодаря тебе и твоему пропуску журналиста, но вот каким образом мне выбраться из всего этого дерьма?
        - Для начала, хорошо уже то, что ты, в принципе, понимаешь, что оказался не в самом выигрышном положении по своей собственной… гхм… инициативе.
        - И как это понимание может помочь мне?
        - Не знаю, но в этом-то и может заключаться ответ.
        - Ответ на что? - саркастически хмыкнул Кевин.
        - Понятно ведь. На то, почему ты оказался именно в такой ситуации. И это неоспоримо, точно так же, как и я, оказавшись тут, вынуждена ли я буду просто снимать унылые заметки о том, как проходили игры? Ну уж, дудки! Точно так же не вижу ни малейшей причины тебе идти на поводу у обстоятельств и полностью отчаиваться, возможно, это твой единственный шанс раз и навсегда выбраться из того болота, в которое ты сам же себя и загнал.
        - Тебе очень просто об этом рассуждать, ты ведь не знаешь всего…
        - Не знаю, - согласилась Виктория, - но мне уже хватило того, чем ты поделился, чтобы составить свое впечатление. Это-то право ты оставишь при мне, я надеюсь?
        - И все-таки - что именно ты мне предлагаешь? - потянувшись за своим коммуникатором, проворчал Кевин в тот момент, когда Виктория одним ловким движением отобрала его.
        - Ты правда не понимаешь, что происходит?
        - Что? - злобно процедил Кевин, уже ненавидя свою спасительницу и жадно глядя на свой телефон, который та убрала в карман.
        - То, что плыть по течению с привычными шаблонами поведения - совершенно тебе не нужно, поэтому нам нужно взять и в корне поменять весь ход повествования твоей жизни.
        72. - Каким это образом? - вопросил наблюдатель.
        - Каким - в данном случае совершенно не важно, а вот о чем действительно стоит позаботиться наперед… - проговорил голос, после чего, превратившись в жуткий гул, стал разрывать на части своего благодарного слушателя, начав разделять его на части, отчленяя от самых крупных кусков восприятия, которых сначала стало два, затем, три, и далее - малейшие воспоминания, пока всякое понимание, чем именно изначально являлся путешественник, не растворилось в гигантской системе, которой стал он сам. Уже тут к нему стало подкрадываться странное ощущение, что он на самом-то деле никогда и не являлся ни частью этой системы, ни даже не был тем, кто изначально манифестировал всё это пространство скрытых форм и смыслов. Однако, он был уже внутри процесса и, даже осознавая свою отделенность и даже в чем-то тотальную отчужденность от этого организма, наблюдатель всё равно пока не мог покинуть его пределов, будто бы гигантским магнитом притягиваясь к той игре, которую ему предлагало окружающее пространство. Внутри этого поля потенциала он уже сам стал тем самым путешественником, который, пробороздив свое собственное
необъятное тело в поисках спасения себя самого и своей семьи, уже создал целую вселенную, которой стал он сам, разделившись на невообразимое количество живых существ, одним из которых уже проснулся и вторгшийся наблюдатель, тот, по сути своей, вирус, который, хотя пока и не в силах был заразить всю систему, чтобы вывести наружу спрятавшегося беглеца, но хотя бы был в состоянии оценить то место, в котором оказался, и где ему, подобно шпиону, необходимо было найти правильную комбинацию, чтобы добраться до самого ценного, что есть в чужом «доме». И, чтобы сделать это, ему предстояло слиться с каждой частичкой этого мира, дабы обыскать каждый самый укромный уголок души того, кто желал, чтобы его никогда не нашли. Именно поэтому он настолько и развернулся во времени и пространстве, что уже наверняка сказать, где же он находился, не представлялось возможным.
        - И опять ты играешь в эти игры, - раздался позади наблюдателя голос. Обернувшись, приключенец обнаружил позади себя стройную, переливающуюся лиловыми символами фигуру богини-бабочки, чьи крылья-глаза были сложены где-то за спиной, и поэтому пока не оказывали никакого внимания путешественнику.
        - Нет, - отрицательно качнул головой собеседник, - тебе не запутать меня этими трюками, я тут для того, чтобы вернуть вас домой.
        - Нас? Кого это нас? - с неподдельным удивлением спросила его богиня.
        - Тебя и твою семью, что ты пытаешься укрыть в этом пространстве, и я предлагаю тебе не тянуть, а свернуть свое поле и по-хорошему вернуться…
        - Вернуться? - расхохоталась Богиня, - вернуться куда? Разве нам есть куда возвращаться? Разве тебе самому-то тоже есть куда идти?
        - Нет, ты послушай… - попытался сделать хоть что-то наблюдатель, но, не успев сгенерировать хотя бы одну мысль, которая вытянула бы его наружу, уже упустил из вида Богиню, даже не успев заметить, что ее крылья были расправлены всегда, и лишь его близорукость не позволяла обнаружить самого себя всосанным и навсегда вовлеченным в их бесконечные переплетающиеся узоры, частью которых был и он сам.
        И эти узоры сходясь, разрываясь, разбегаясь и вновь притягиваясь друг к другу, подобно любовникам, вновь и вновь сливались в новых видениях, на которых маленький утконосик уже начинал сжевывать сочнейший энергофрукт, затем, пылая изнутри и раскалываясь разумом на бесконечное количество вариаций, уже бежал многотысячной армией на другую - неведомых двуногих существ, и в самом жерле этой потасовки уже протягивалась ввысь рука с отрубленной головой, что давало начало человеческой культуре, какой мы ее знаем, а затем, уже спустя многие тысячелетия, лежа на берегу океана, пара двух влюбленных выдумывала свой собственный мир, который стал их домом, где великий алхимик Арчибальд уже преклонил сове колено, взяв имя своего учителя, на вершине огромной горы, за которой с ласковым видом наблюдали слегка подмигивающие звезды на чистом ночном небосводе планеты, что, затерявшись среди миллиарда галактик, находилась в сердце того самого ребенка, которого так хотела защитить Богиня от всякого зла, и который, в свою очередь, даже и не догадываясь об этом, видел свои прекрасные и полные приключений и любви сны.
        73. Сердце девушки вновь налилось тем волнением, которое, иначе как любовью, нельзя было охарактеризовать. Так, после очередного погружения в свои невеселые думы, всего лишь одного-единственного простого звонка было достаточно, чтобы осветить весь мир, который тут же предстал не преисполненным смысла или же прочей надуманной чепухой, но стал сам по себе тем самым местом, в котором хотелось вечно пребывать. В этих исключительных обстоятельствах, казалось, действительно есть какая-то невидимая невооруженному глазу сила, что постоянно направляла и заботилась о путешественнике, как о своем самом дорогом сердцу ребенке.
        Однако, видимо, по какой-то совершенно неведомой пока еще причине этому родителю так хотелось чему-то обучить этого ребенка или же, просто-напросто, он на самом деле совершенно не пекся о его благосостоянии или, наоборот, так сильно за что-то его ненавидел, что подвергал его раз за разом унизительным и совершенно бессмысленным процедурам, которые, впрочем, возможно и могли бы оказаться полезны в некоем абстрактном будущем, однако та цена, которая за них платилась, была совершенно несоразмерна с «ростом» проходящего через испытания индивидуума.
        - Ну что? - неуверенно поинтересовался Кайл, ощущая каждой клеткой своего тела, как инициатива буквально выскальзывает из его рук, и то, как этот один единственный звонок может мгновенно разрушить те волшебные мгновения, которые, несмотря ни на что, уже могли переплести судьбы двоих в этой ни на что иное не похожей, но такой родной сердцу вселенной, которая, чуть подразнив еще не наглядевшегося на нее влюбленного, могла вновь так же внезапно закрыть тяжелым подолом все свои прелести и вновь уйти на неопределенный срок, заставляя тем самым обеспокоенного искателя и дальше продолжать свой бег за несбыточной мечтой в совершенной растерянности, пытаясь раз за разом подбирать ключи к несуществующему замку своих собственных иллюзий, за которыми на самом деле не крылось ничего иного, кроме собственного воображения.
        - Да так, ничего, - с досадой выдохнула Виктория, заставив Кайла почувствовать себя получше, что тем не менее, с другой стороны, слегка его покорежило, поскольку он не мог не понимать все те переживания, через которые проходит его пассия, которая, тем не менее, была привязана пока еще вовсе не к нему. Именно поэтому приходилось балансировать на грани понимания между животрепещущими проблемами подруги и своими собственными чувствами.
        - Всё, как обычно, - пожала девушка плечами, - как я и говорила, ничего особенно и не поменялось, так, у него очередная репетиция и поэтому…
        - Он не приедет, - подытожил Кайл неуклюжее объяснение подруги, которая, видимо из-за переизбытка моральных переживаний, вновь приложилась к бутылке, ну а сам же Кайл, не разделяя подобного рвения к алкоголю, всё же не торопился сбавлять оборот, а потому, даже в чем-то несколько услужливо, продолжал выпивать, выслушивая вновь и вновь непрекращающиеся излияния.
        - Хотя, возможно, как Уилл уверяет, он изо всех сил постарается и освободится пораньше, чтобы хотя бы успеть на середину вечеринки к полуночи.
        - Лучше бы не успел, - совершенно искренне понадеялся про себя Кайл и всем сердцем возжелал того, что если бы этот «ухажер» и не умер от передозировки энергофруктами на своей так называемой «репетиции», то уж хотя бы был не в состоянии даже вспомнить о Виктории.
        74. - Господин, разрабатываемый объект и еще одна цель покинули пределы медицинского госпиталя. Сейчас они оба направляются к окраине города. Скоро они прибудут к пограничному посту, каковы будут ваши указания? Нам стоит остановить?..
        - Не говори глупостей, - уставши, отмахнулся от реплики докладывающего мужчина, - нужно дать возможность нашей Героине наиграться перед предстоявшей инаугурацией. Нам ведь необходимо, чтобы всё произошло без сучка и задоринки, правда ведь?
        - Как прикажете, сэр, значит действуем по плану…
        - Плану-хуяну, - расхохотался слегка подвыпивший мужчина, - ты почему всё еще здесь? Разве я недостаточно ясно выразился? Мне нужно, чтобы наша будущая госпожа завтра же заявила о своем праве на Вождя трайбов, а каким образом вы обеспечите ее безопасность - это уже ваш конкретный головняк.
        - Всё будет сделано в наилучшем виде, можете не беспокоиться.
        - Вы уж постарайтесь, это в ваши же интересах, - издал смешок мужчина, - что еще? Почему до сих пор здесь?
        - Господин, а что насчет второй цели?
        - Вы совсем там ахуели что ли? Я вам еще объяснять должен, что делать с этим лиловозадым пидором? Используйте этот мусор, чтобы показать нашей дорогой Госпоже, насколько его великая раса на самом деле нуждается в… гхм… сильной направляющей руке, всё понятно?
        - Да, господин, будет сделано. Разрешите идти?
        - Валяй, - выдохнул мужчина, наблюдая, как перед ним проносится голограмма ночного города, плавно преходящего в лесную чащу, которая с двух сторон стала нависать над одной единственной трассой, по которой мчались два молодых сердца.
        75. - Мы это сделали! - до сих пор не до конца веря в собственную удачу, не смог сдержать улыбки Кевин, чувствуя всем телом блаженное ликование, которое угадывалось и по атмосфере, что разрядила свинцовый воздух в салоне автомобиля, дающая понять, что им удалось совершить невозможное.
        - Я сама, мягко говоря, слегка в шоке! - как ребенок, рассмеялась Виктория, - да, хвала Богине, мы это сделали!
        Девчушка не могла сдержаться. Она продолжала хохотать от переполнявшей ее энергии, которая была источником той неиссякаемой уверенности в свою собственную правоту и даже, без лишней скромности, исключительность, которая позволяла бесстрашной журналистке преодолевать все препятствия - сначала ей удалось вырвать лиловокожего аборигена из лап местной разнузданной военщины, затем спасти того же человека, который уже успел стать ей хорошим приятелем, от формальностей местного здравоохранения, а затем - что звучало уже совсем невероятно - пробраться сквозь патрули с помощью своего пропуска на Всемирные Игры, чтобы воочию полюбоваться на те места, которые уж точно будут скрыты от глаз общественности в медийном пространстве.
        Одновременно со всеми этими событиями девушка совершенно неожиданно для самой себя очень ярко высветила в своей памяти все те идеалистические представления, в которые она верила еще в годы студенчества, когда плакат благородной Геллы Фландерс висел на стене ее спальни. Как оказалась, это были не просто мечты, но предтеча - самые настоящие знаки, которые указывали на неизбежное будущее, успевшее стать настоящим, самой реальностью, что окружала ее и обволакивала, не давая забыться от этого сладкого чувства ни на секунду!
        Более того, Виктория, что уверенно вела арендованный минивэн, будто бы взаправду ощущала присутствие госпожи Фландерс, с которой, хотя не была даже знакома, но которая, тем не менее, казалась такой близкой и родной, благодаря сохранившимся на просторах мировой сети видео и некоторым документальным фильмам, а также оцифрованным версиям статей. Это ощущение, которое невозможно было игнорировать, давало правдоподобную иллюзию того, что бесстрашная журналистка находилась совсем рядом, и Виктория в этих исключительных обстоятельствах даже слегка поправила зеркало, чтобы посмотреть на задние сиденья в надежде увидеть Геллу там, но, хотя как и ожидалось, даже намека на чье-либо физическое присутствие там даже в форме духа или призрака не оказалось, это, тем не менее, ничуть не разочаровало девушку, но, казалось, напротив заставило ее тело с головы до пят покрыться приятными мурашками, что ясно давало понять - Гелла Фландерс была не в сети с ее бесконечными копиями блистательных и смелых статей, не в кадрах кинохроники и даже это был вовсе не материализовавшийся из астрала или иных абстрактных категорий,
дух которых пробудил в народе вестника справедливости нового поколения, указывающего дорогу массам, - вовсе нет.
        - Всё было куда проще, ведь все вышеперечисленное, - думала Виктория, - не более чем проводники воли самой жизни, сосудом для которого была и сама Гелла Фландерс, пропустившая через себя эту прекрасную волну стремления к правде и к истине, которая неостановимым цунами накрыла новое поколение, в числе которого была и Виктория, чьи руки были уже не ее собственными, впрочем как и ноги, и сердце, и ум, но теми инструментами, которыми обладала и Гелла Фландерс, испепеляющая каждую секунду своей жизни ради непрекращающейся борьбы за мир и правду, такими, какими она их видела, какими она их чувствовала, потому что отступить и поступить как-то иначе она просто не могла. В обычном состоянии Виктория, пожалуй, вполне позволила бы себе струхнуть и после недолгой поездки на пару километров в запретную зону, где ее аккредитация, как приглашенной персонала чемпионата, на самом деле не значила бы совершенно ничего - взяла бы в итоге и повернула обратно, утешив себя тем, что и так уже зашла достаточно далеко. Однако сейчас девушка вела машину так, как будто бы за рулем присутствовала ни она сама, а тот образ,
который она накинула на себя или, вполне возможно, в первый раз за свою жизнь открывши себя миру вокруг, стала настолько чуткой, что даже физическое нахождение вдали от чужой боли не создало бы ей иллюзорный барьер собственного счастья. Напротив, это заставило бы ее страдать еще больше, поскольку девушка бы полно ощущала совершеннейшую неправомерность подобного суждения. Виктория надавила на педаль газа, услыхав заставившие трепетать от страха хлопки где-то в глубине джунглей, что раздавались где-то вдалеке, предупреждающие, что лучше держаться от них как можно дальше, получив тем самым дополнительный импульс дабы, превратившись в одно целое с автомобилем, свернуть с ровной трассы. Она всё глубже и глубже углублялась в джунгли, несмотря на обеспокоенные комментарии ее пассажира, интуитивно следуя по небольшой тропинке, продолжая по кочкам подбираться к месту, куда рвалось сердце Виктории, знавшее наверняка, что ей необходимо быть там и нигде либо еще.
        76. - Вот можешь вообще мне объяснить, почему мы сейчас стоим с тобой тут, а не где-либо еще? - облокотившись о деревянные бортики беседки и опершись щекой о свой аккуратный кулачок, на который «залип» собеседник, вопросила юная Виктория.
        - Почему?.. - протянул молодой человек, - а ты бы хотела быть сейчас… - с едва уловимой досадой в голосе проговорил Кайл, - быть с…
        - С Уиллом? - поморщилась Виктория, - нет, я не это имела ввиду, он, скорее всего, сейчас трахает какую-нибудь из своих подружек, не буду же я ему мешать.
        - Тра.. - не поверил своим ушам Кайл - и ты… То есть…
        - Ну вот так, да, - пожала плечами Виктория, - по крайней мере, я наверняка знаю, что это так и есть, ну, хотя мой дорогой Уилли всё конечно отрицает, однако не стоит наивно думать, что ревнивая женщина не полезет в твой коммуникатор, чтобы не проверить, с кем и что ты там можешь обсуждать.
        - Но тогда… - слегка растерялся Кайл, - зачем… Зачем ты продолжаешь с ним видеться?
        - Зачем? - задумалась Виктория, приложившись к кальянной трубочке, которую успел уже отжать Кайл у компании на веранде дома, которая находилась в уже достаточной кондиции для плясок, так что присутствие такого неудобного инструмента, как хрустальный кальян, уже не требовалось.
        - Наверное, привычка. К тому же многие крючки - вроде различных личных подарков, слов, фразочек, моментов близости… постоянно тебя держат в какой-то надежде, что всё будет хорошо в этом мире, - запрокинув голову, выпустила дым Виктория, наблюдая за тем, как он рассеивается, обнажая чистое звездное небо, - а ему-то ты особо и не нужна, - имея ввиду то ли Уильяма, то ли этот самый пресловутый «мир», продолжила девушка, - и он как будто тоже существует где-то там, в своей собственной реальности, которая не имеет никакого опосредованного отношения к этой повседневности, этой реальности, в которой я, тем не менее, всё еще привязана к нему.
        - И что же должно произойти такого, чтобы ты смогла преступить через себя и… ммм… перестать терпеть подобное отношение? - набравшись смелости, выпалил Кевин, наплевав на то, что подумает о его эгоизме Виктория, и оставив без весомого комментария ее пространные суждения.
        Та подняла на Кайла глаза и, к его облегчению, беззлобно улыбнулась.
        - Не знаю, Кайл, честно, наверное, если бы застала его в своей собственной постели с его шлюхами.
        Кайл сначала не знал, как стоит правильно отреагировать на эту реплику, но затем, когда Виктория, не в силах сдерживаться, решила дать волю чувства, громко рассмеявшись, Кайл присоединился к ней, давая разрядку тому напряжению, что явно сковывало их обоих по разным причинам.
        - Это подобно тому, с чего я и начала эту беседу, - отсмеявшись, попыталась вновь более четко сформулировать свою мысль Виктория, - вопрос на самом деле заключается не в том, с кем я хочу быть, а где.
        - И где же?
        - В горячей точке - там, где была Гелла Фландерс, я хочу стать таким же первоклассным журналистом и репортером, как и она.
        - Но ты ведь понимаешь, что это чертовски…
        - Опасно? Конечно, я понимаю, но даже это лучше, чем жить вот так - от раза к разу гадая о том, что человек, который тебе по-настоящему дорог, вновь сподобится и предпочтет встретиться с тобой, потратив свое «драгоценнейшее» время, или же ты опять не одна в этом списке и тебе придется под различными предлогами подождать.
        Договорив, Виктория помрачнела, и на смену притворному веселью пришла самая настоящая, пусть частично и вызванная алкоголем, ярость.
        - Если бы только я была смелее! Не побоялась бы остаться один на один со всем миром. Я бы уже давно тогда послала его вместе с чертовыми бабами и уехала бы туда, где сейчас идет настоящая война, но я… Я просто трусиха, которая хочет жить в комфорте, и мой максимум переживаний - это любовные придури. Я никогда не смогу сделать что-либо подобное! - с надрывом продекламировала Виктория, с силой пнув хрустальный кальян, что мгновенно полетел на землю, взорвавшись столпом искр от рассыпавшихся углей, которые, испаряясь красными и белыми точками, взмывали к ночному небу, для которого года летели и затухали так же быстро, как и эти искры, и под которым, набирая обороты, все быстрее ревел мотор, летящий на непрекращающиеся хлопки, которые зафиксировало и небольшое зарево над верхушкой леса, в который въехал автомобиль, чей водитель уже напрочь забыл о данной когда-то давно себе же самой характеристике.
        77. - Давай сюда. Только тише… - махнул Кевин, который, нацепив на себя часть оборудования, на четвереньках подполз сквозь заросли к Виктории, что залегла на небольшом холмике, с которого открывался широкий обзор на происходящее.
        Виктория, чуть привстав, захотела подойти туда, где находился ее новый знакомый, но тот, побледнев, завидев, как девушка ничуть не стесняясь, практически в полный рост движется по направлению к собственной неминуемой гибели, резко рванул ее за руку, практически тут же повалив на землю, откуда та, сначала метнув на Кевина взгляд, полный ярости и непонимания, затем медленно повернулась и, не поверив сначала своим собственным глазам, выхватила из рук Кевина бинокль и, настроив его, резко замерла, подобно уже давно сухой ветке, неосознанно молясь о том, чтобы в действительности стать таковой.
        На расстоянии около двухсот метров от холмика виднелся край небольшой лесной деревушки, где происходило нечто невообразимое - некоторые из хижин были объяты пламенем, чье свечение гости острова заприметили еще издалека с самой трассы.
        В отблесках этого адского пламени виднелись распластавшиеся по земле силуэты, с десяток человек, над одним из которых безутешно сотрясалась в рыданиях какая-то женщина, которую безуспешно пытался оттащить некий мужчина. Позади же них виделась шеренга из стоящих на коленях людей. Те из них, что выглядели старше остальных, уже, по всей видимости, не могли сидеть самостоятельно, поэтому их как могли поддерживали сидящие рядом люди помоложе.
        С другой же стороны валяющихся тел стояла менее организованная шеренга мужчин в военной форме, точно такой же, с которой Виктория столкнулась при нападении на Кевина, и тех, кто подозрительно легко выпустил их на пограничном посту за пределы столицы острова Змея.
        Виктория засунула моментально один наушник в сухо и, выкрутив чувствительность громкости на максимум, направила датчик в сторону происходящего действа, тут же активировав на запись.
        - Итак… - декларировал один из военных, вальяжно вышагивая перед стоящими на коленях людьми, - я спрашиваю еще раз: поступила информация о скрывающихся среди жителей вашей деревни шаманах и поэтому исключительно в ваших интересах выдать их всех.
        - Ааа… - всё продолжала выть женщина над трупом убитого юноши, чье лицо больше напоминало разодранный зверьми кусок мяса. В то время, как национальная одежда жителя острова всё больше пропитывалась кровью убитого, в области груди у Виктории закипали неконтролируемые эмоции, а в голове уже сложилась приблизительная картина происходящего.
        - Пойдем, пойдем обратно, пойдем, - повторял и повторял мужчина не унимающейся женщине, которая, по всей видимости, рыдала над трупом своего только что убиенного сына.
        - Как видите, - шаманы очень гнусные, - повторял мужчина в военной форме, - они заставляют нас, солдат Святого Змея, заниматься их поисками, вместо того, чтобы обеспечивать повышенную защиту столицы в столь важный для нашего острова прием гостей, и это непростительно! Ну а вы, покрывая шаманов, лишь ухудшаете общее положение, и из-за вас же страдают…
        - Убийцы! - не выдержала женщина, взорвавшись бранью в адрес стоявших напротив солдат, - убийцы! Скоты Орла, скоты Орла! Какие вы защитники Святой земли! Побойтесь Богини! Вы - звери! Убийцы и служите убийце! Пусть проклятье падет на головы ваши и ваших матерей, и детей, и всё племя!
        - Ооо! Ооо! Нет, вы только гляньте! - затараторил мужчина, подходя всё ближе и ближе к проклинающей его женщине, - так я был прав, что шлепнул этого хуя, - то-то он показался мне подозрительным! - гордо продекларировал мужчина под одобрительный гогот других солдат, - ведь его мать - настоящая шлюха-шаманка! Что ж, это облегчает задачу, однако… - подняв автомат и наставив его прямиком на «шаманку», продолжил солдат.
        - Не надо!.. - прервал его на секунды мужчина, попытавшийся загородить женщину, но тут же получивший обойму вместе со взвизгнувшей позади супругой, что также оказалась похоронена под шквалом пуль, от свиста и хлопков которых колонна оставшихся в живых жителей сжалась друг с другом еще сильнее.
        - Однако! - не обращая никакого внимания на трясущихся перед ним людей, продолжил солдат, - наш план по вашей деревне, а точнее - конечно же достовернейшие данные оперативной информации, наличествующие, - кое-как выговаривал сложные термины солдат, - блять, у вас тридцать шаманов должно быть, а тут, - покачал головой мужчина, - тринадцать! Ну, где-то пятнадцать еще мне нужно. И вы, тупорылые скоты, либо мне их сейчас же сдадите, либо всей деревней уедете в наш спецдознаватель, и уж, поверьте на слово, вы все будете молить нас, чтобы вас всех на месте бы лучше расстреляли. Ну да ладно, вы так сильно не напрягайтесь, у меня сегодня хорошее настроение, да и лень мне вас, ублюдков, вести куда-то, так что поступим по-простому, - солдат сделал жест, и некоторые из стоящих позади него сослуживцев вскинули автоматы, - считаю до трех и, если тут передо мной не будет стоять еще как минимум пятнадцать шаманов, а вернее, лежать, то вас всех тут положат как пособников шаманизма. Итак, раз…
        - Вик, нам нужно как можно скорее ухо … - хотел было уже дернуть за руку подругу Кевин, но вместо этого задрожал, ощутив, как зачерпнул воздух, а затем, убрав бинокль от лица, с ужасом обнаружил Викторию, выпрямившуюся в полный рост, сбегающей вниз по отвесному холму, в то же самое время, как сам он не мог пошевелить ни единым мускулом от сковавшего его страха.
        - Два… - повторил солдат, после чего уже половина его отряда прижали автоматы к плечам, готовясь выкосить прижавшуюся друг к другу цепочку сидящих на коленях людей, которые готовы были встретить свой конце вместе.
        - Стоять! - чуть не сорвав голос, проорала Виктория, на которую обернулись солдаты, и даже некоторые из уже практически впавших в коматозное состояние стариков, которые смогли поднять свои головы по направлению на силуэт женщины, что спускалась по склону быстрыми шажочками вперемежку с прыжками. Хотя и выглядело всё это со стороны довольно неуклюже для всех стоявших там на коленях и уже готовых к боли и быстрому умерщвлению людей, но, в то же время, именно она стало самой прекрасной походкой на свете, как будто бы сама Богиня спустилась с небесной тверди, чтобы защитить их от демонов в человеческом обличии.
        Сама же Виктория отнюдь не ощущала себя хотя бы приблизительно настолько возвышенно, напротив, девушка была максимально приземлена и сосредоточена, в любой момент ожидая пули, каждую миллисекунду фиксируя все запахи, как прекрасные ароматы ночных джунглей, так и терпкую гарь, что исходила от пылающих изб. Всё это было настолько настоящим, настолько живым и казалось в новинку, что сама Виктория как будто бы сама только что родилась и удивлялась всему, как самый настоящий ребенок, хотя с другой стороны шла вроде и не она, и даже никакая не Богиня, но сама Гелла Фландерс, та самая, которая всё это время оставалась недостижимой величиной для самой Виктории - невероятной женщиной, что спасала других, врываясь на поля боя, и даже вне театра войны эта отважная журналистка всеми силами защищала мучников от ударов и насилия, беспредела военщины и их покровителей. И вот она, молодая журналистка бежала всё быстрее, растворяясь в воздухе, в процессе становясь той самой глыбой, к которой стремилась, пусть и не всегда осознанно, особенно последние долгие десять лет, где остались лишь фигуры тех, кого она хотела
спасти, тех, о ком она хотела рассказать, тех, кому требовалась огласка и всесторонняя помощь других людей, которых было в мире миллионы! Но, большинство обывателей даже и не подозревали о существовании этих чудовищных преступлений и их жертв. Однако, в силах Виктории показать и рассказать о них всему миру! А пока это время еще не настало, у нее была вполне конкретная возможность остановить то существо, что стояло напротив нее, вокруг которого уже забегали, подобно мелким падальщикам, остальные, так называемые солдаты. Они ее уже не интересовали, ведь главным сейчас было нанести максимальный урон по самому больному - по авторитету, чтобы остановить хотя бы на мгновение то безумие, что происходило прямо сейчас, чтобы дать людям надежду на избавление, хотя бы намек на его возможность, этот шанс, один на миллион, чтобы выжить, убежать, спастись!
        - Оп-па! - после секундного замешательства оскалился мужчина. Он даже позволил себе расплыться в широкой улыбке при виде гражданской в одеждах чужого края, особенно ни где-то там, в столице, но прямо тут - в небольшой деревушке, затерянной в джунглях страны Змея.
        - Нихуя себе! Кто это тут у на… - не успел закончить он, как Виктория, резко вырвав из уха наушник, присоединенный проводом к стальной коробке записывающего устройства, использовав всю эту конструкцию как молот, обрушила его прямо в рот говорящему, что от неожиданности тот даже слегка покачнулся и слегка завалился на бок.
        В момент удара Виктория ощутила, как огонь ярости прошелся по каждой ее косточке, и в тот момент, как она услышала улюлюканье солдатни вокруг и уже развернулась для того, чтобы наброситься на следующего убийцу, почувствовала движение за спиной.
        - Да я же просто пошутил, ты, блядь!
        Не успев вовремя среагировать на источник данной реплики, Виктория повалилась за землю от страшного удара по голове, от которого она на пару секунд потеряла сознание. Очухавшись, она ощутила, как ее мозг как будто трескается изнутри. Усугубляло ее состояние и давление, которое девушка испытывала на своей спине, на которую водрузил свой грязный сапог солдат, сплевывавший на нее же кровь из разбитого рта.
        - А эта лиловокожая сучка полна сюрпризов!.. - раздался смех солдата, который, наклонившись корпусом вперед, продолжая давить на тело девушки сапогом, стал срывать с ее безвольного тела штаны, - что ж, похоже Богиня меня всё же услышала и послала награду после тяжелого дня! Поэтому поблагодарим же все тысячи миров, что она создала, за этот дар и не откажемся от него! - разошелся в молитве командир подразделения под одобрительный гул окружавших его подчиненных, после чего Виктория утонула в звенящей пустоте, после того, как гигантская туша навалилась на нее сверху всей своей массой.
        78. Ощущая колоссальную тяжесть, путешественник попытался подняться на ноги, но в итоге так и не смог, чувствуя, что потерял всяческие ориентиры в пространстве, а потому - всё, что ему оставалось - это попытаться восстановить свое дыхание, где каждый выдох и вдох был наградой и точкой отсчета, своеобразным крючком, за который путник мог зацепиться во время своих бесплодных попыток осознать происходящее вокруг, и того самого субъекта, с кем же на самом деле это всё приключилось.
        По ощущениям, ему казалось, что он продолжал дрейфовать на шлюпке, со своим вечным учителем, по бескрайнему океану сознания, разлитому от самых дальних уголков необозримой вселенной, чьи пределы убегали далеко за горизонт, туда, где восходила звезда всезнания, вечный символ глаза бога, взирающего сверху вниз на свое творение, которое, впрочем, было весьма любопытно само по себе, благодаря тайне собственного происхождения. Тут уже смешивалось сознание того, что родилось и что, в свою очередь, породило саму жизнь - поскольку теперь уже сам путешественник, сияя, осознавал, что этим ярким солнцем, чей огонь высвечивал все формы этого мира, является он сам, а не какое-то далекое и абстрактное явление, вроде бога, а потому он с трепетом сам смотрел куда-то вниз, где зарождалась бесконечно малая жизнь, пытавшаяся осознать саму себя и вглядывающаяся в эту бесконечно огромную шкатулку мира, в которой находилась сама эта же реальность, где, подобно сокровищу, и был запрятан этот мистический сундук, заключающий в себе всё, включая и то, что его окружало. Странник осознавал, что он бесконечно долго пытается
разглядеть самого себя же в непрекращающемся процессе начавшейся рекурсии. Она стала кольцевать зрителя в десятки и тысячи повторений, миллионы и миллиарды раз повторяя и проживая одну и ту же мысль, начала и конца которой не существовало. Но что же тогда оставалось? Настоящее естество, безумное по самой своей неограниченной ничем природе, бесконечно вглядывалось во тьму самой себя, тут же взрываясь светом от ликования самоидентификации и признания самой себя, только, чтобы сразу вновь возвратиться во мрак, где опять же не могло долго находиться из-за невыносимой скуки. Таким нехитрым образом, проходя свой естественный цикл, оно вновь возгоралось пламенем жизни, чтобы вновь затухнуть, и так далее, и так далее, и так далее, цикл за циклом, как идеально выверенные часы, как скрупулезно настроенный механизм, как машина, что работала без единого сбоя, как машина, у которой не было хозяина и заводчика, но где сам механизм и являлся хозяином, поскольку в принципе не существовало ничего, кроме него. В повторяющиеся моменты, когда это становилось очевидным, накатывала беспричинная тоска, хотя для ее
возникновения не было никаких предпосылок, и в этом отчаянном одиночестве самолюбования рождалось нечто новое - что-то, что нельзя было выразить, но можно было лишь предложить. Однако, чтобы это можно было сделать, требовалось совсем малое - найти того, кому можно было преподнести сей дар, с кем можно было бы разделить это чувство. В этот момент путешественник уже знал, что будет дальше, и, не сопротивляясь, отдавался своей бесконечной фантазии, забываясь в глубоком видении, что фрагментировалось на мириады иных миров и сновидений, внутри которых происходили уже свои уникальные деления внутрь до самых мельчайших частиц, которые уже можно было условно обозначить отдельными от целого. Осознание того, что ты был уже отдельной частицей от чего-то еще, давало надежду - надежду на уже практически предопределенную встречу, на проявление тех чувств, которые так долго ждали своего часа, ждали подходящих условий, ради чего всё это и затевалось.
        Послушник величайшего храма вспомнил об этом, и его уже не страшило ни отсутствие прошлого, ни перспектива лишиться будущего, поскольку это уже происходило с ним бессчетное количество раз, и он всегда возвращался - всегда возвращался к этому моменту, когда на него нисходила Богиня, которая и была всем, что с ним происходило, и, присев рядом, улыбавшись, предлагала ему, а точнее - интересовалась тем, как долго он еще хочет играть с самим собой, и, не услышав ответа, всё понимала без слов и, загадочно улыбаясь, прищуривала глаза и давала путешественнику шанс продлить свое наслаждение искуснейшим спектаклем, что разворачивался в бесконечном небытии процесса, имени которому не было, а если оно и было, то оно полностью аннулировалось во время своей бесконечной трансформации. Хотя у путешественника и была возможность вернуть это изначальное имя и по щелчку пальцев, по хлопку ресниц заставить всё исчезнуть - любовь к богине была сильнее, а значит и мир вновь продолжал набирать обороты и становиться с каждой метаморфозой тем, от чего только что он сам же и пытался сбежать.
        - Привет! - протянув руку, улыбнулся монах.
        - Ну, привет, - улыбнулась в ответ его спутница, коснувшись его своей теплой ладонью, после чего мир вновь наполнился звуками и стал громким, как никогда прежде, когда путник наконец понял, зачем шел так долго и так далеко.
        79. - Не мое дело, зачем такая сука зашла так далеко, но это и не моя проблема! - сидя сверху и продолжая отхаркиваться кровью, орал солдат на журналистку, - в натуре, весьма кстати, что ты оказалась именно здесь и сейчас, потому что мне за эту неблагодарную работу тоже полагается награда! - приспустив штаны, радостно хохотал солдат, уже предвкушая соитие и благодарность соратников, которые также разделят с ним радость предстоящих утех.
        Виктория же, до сих пор ощущая непрекращающийся гул в голове и тяжесть, которой налилось ее тело, практически не воспринимала всерьез угрозу изнасилования, поскольку ее организм, да и весь мир теперь представлялся в виде гранитного булыжника, по которому, подобно слабенькому ручейку, стекали ее собственные мысли. Находясь под властью подобных ощущений, было крайне трудно заботиться о каких-то физических и, уж тем более, возможных моральных ранах.
        Тем не менее, несмотря на полную отрешенность от происходящего, мозг был по-прежнему в состоянии фиксировать изменения в окружавшем ее ландшафте, и одним из таких изменений стала тень, что пронеслась рядом с ней, тут же рухнув неподалеку. Практически сразу же вокруг замелькали с десяток других теней, что разрезали разрастающееся пламя огня вокруг. В восприятии Виктории они сокращались от бесконечно длинных силуэтов в маленькие выпуклости на огненно-красной траве.
        Звуковое сопровождение также изменилось - поменялся сам тон происходящего, однако четко зафиксировать, что же именно произошло, Виктория не могла, но с удивлением заметила, как ее сверхмассивное тело вдруг стало легким как пушинка. Она в одно мгновение взлетела в воздух и понеслась куда-то далеко по раскаленному от пламени воздуху, которым стала сама душа путешественницы, летящая навстречу неизведанному.
        80. Сначала было довольно сложно, в принципе, разобраться, каким же именно механизмом приводилось в движение так называемое «сознание», и как оно вообще могло передвигаться, не имея на то физических приспособлений по типу рук, ног или, хотя бы, головы, которую она могла бы поворачивать просто-напросто, чтобы фиксировать происходящие вокруг явления.
        Вместе с тем, становились более понятными условности мира, куда прибыл путешественник, как и его принцип передвижения. В его роли выступали необычные переливающиеся тросы, которые как будто схватили точку опоры путешественника и влекли ее вместе за собой. Присмотревшись более пристально, или, возможно, это его зрению просто позволили настроиться или даже больше - смотрели за него на самих же себя, странные существа, похожие, правда весьма отдаленно, на морских обитателей, а если конкретнее - на медуз, чьи длинные щупальца и были теми стальными тросами, что тащили фокус внимания искателя приключений. Как только этот процесс стал достаточно явным для ведомого подобным способом путника, эти отростки отсоединились от своих головных отделов, которые, в свою очередь, стали расплываться в пространстве, превращая его целиком во фрактальные математические модели с несколькими центральными водоворотами, в которые до самой бесконечности, повторяя целое в частном, уходили геометрические узоры. Они, по всей видимости, и были тем самым алгоритмом, что приводил всю эту математическую конструкцию в движение. Что
же касается щупалец, то они то ли оплели, то ли приобрели в поле зрения наблюдателя форму его тела-скафандра, которому он сначала безмерно обрадовался, рассмеявшись собственной фантазии, в которой он с такой легкостью принял собственное недвижимое тело за щупальца меж пространственных сущностей, чьи «тела» оказались на поверку всего лишь флуктуациями ума, которые должны были рассеяться всего лишь через парочку… На данной ветке размышлений путешественник запереживал снова, поскольку не мог сам себе ответить на вопрос, как долго его тащили сквозь само время эти существа, и сколько он еще будет оставаться тут наедине с этими остаточными завихрениями. И, конечно, ключевой вопрос состоял в том, исчезнет ли он сам, будучи затянут в геометрические паттерны, которые, подобно любопытным стаям рыбок, окружили путешественника в необъятном вакууме-аквариуме совершенно иной, но от этого не менее настоящей реальности.
        Когда дилемма о безотносительности сущности времени становилась настоящей параноидальной идеей, путешественник стал замечать, как его «тело» начало вести себя как-то странно, что, впрочем, было и неудивительно, ведь он уже сам не помнил, как именно оно должно выглядеть. Так, болтающаяся в незнакомой среде точка осознанности с трепетом и любопытством наблюдала, как то, о чем она думала, как о собственном теле, оказалось огромным клубком, состоящим из тысяч переливающихся узорами змей, которые стали расползаться в пространстве, замещая весь его объем своими переливающимися драгоценными камнями телами. Этот живой клубок превратил еще мгновение назад существовавший полый космос в динамическую комнату, меняющуюся благодаря плавному движению колец их тел, что презентовали яркие ромбические и иные, более сложные геометрические картины, за которыми восхищенно, в который раз уже позабыв обо всяком страхе, наблюдал путник, заметивший, что тела змей становились все более монолитными, переплетаясь и превращаясь в подобие пирамиды, где каждая ступенька до этого была длинным извивающимся тельцем, теперь в
совокупности манифестирующим голографическую лестницу. На самом верху этого архитектурного шедевра путника ждали некто, кого он знал уже очень давно и очень хорошо. Мгновенно преодолев расстояние до пика сияющей постройки, под аккомпанемент хлопков маленьких крылышек, что слились в один протяжный и от этого бесконечно прекрасный гул, путник наконец спорхнул с самой высшей ступени, оказавшись в совершенно ином мире, где его уже ждали те, кого он оставил всего лишь на мгновение, во время которого он нафантазировал себе много чего, но теперь ему это было уже не важно, поскольку он, наконец, оказался там, где друзья терпеливо ждали его пробуждения от временного наваждения.
        81. - Это был всего лишь сон? - пронеслось в сознании, когда путник вновь сорвался в океан своих сновидений, всё еще ощущая привкус той реальности, в которой он с благодарностью оставил своих друзей, что с понимаем приняли его очередной уход, понимая значимость последующих переживаний.
        Совсем напоследок это существо или группа существ, чье присутствие было модально неизменным, несмотря на кажущееся непостоянство явлений вокруг, как бы переговариваясь между собой обронили «фразу»: «Она уже устала».
        После этого внутренний мир их вечного друга вновь стал разворачиваться и модифицироваться. По каждому из бесконечно возникающих в этом процессе ответвлений бежало и его собственное внимание, рассеиваясь до бесконечности, до тех пор, пока оно вновь не приняло на совершенно краткий миг мнимую вечную форму физического воплощения, кроме которого, казалось, не было ничего, а даже, если что-то и существовало, то по отношению к этой оболочке было не более реальным, чем какая-то нелепая фантазия.
        Таким нехитрым образом, Виктория, уже напрочь позабыв о том, кем была какое-то мгновение назад, уже лежала на чем-то мягком, пропитываясь знакомым с самого рождения теплом, которое она точно знала, но не могла объяснить самой себе в каких-либо удовлетворительных для так называемого разума терминов.
        Девушка приоткрыла глаза и в странном красноватом свете разглядела черты лица Кевина, которое являлось странным светилом, от которого отходили вибрирующие лучи, что как будто поглощали всё пространство вокруг или просто-напросто не давали девушке сконцентрироваться ни на чем, кроме него. Возможно, оно было настолько ослепительным для Виктории, что она, уже ослепнув, видела лишь отблеск, темное отражение того великолепия и силы, от которой она не могла оторваться.
        - Прости… - будто бы извиняясь за то, что «ослепил» ее, шепча, выдавил из себя «светоч».
        - Нет, не надо, - хотя и не обладая нужной информацией для суждения, всё равно поспешила остановить его Виктория.
        - Я… Я ничего не сделал, я просто смотрел и не мог… Не мог…
        - Главное, что ты в порядке, - совершенно спокойно ответила Виктория.
        - Но тебя, тебя…
        - Тшш… - будто бы это не она, еле живая, лежала на коленках Кевина, - а всё было совсем наоборот, - проговорила она, - не надо, - ласково повторила она, - лучше…
        Виктория ощутила, что ее намерение было совершенно оправданным, когда по ее телу прошли мурашки.
        - Дай мне закончить историю, если ты действительно переживаешь за меня.
        Кевин не смел ей возразить и лишь отчаянно закивал в ответ.
        Виктории же сама еще не до конца понимала, что произошло и где, в каком состоянии сейчас находится. Единственное, что она могла - это схватиться за тот пласт памяти, который почему-то до сих пор рвался наружу, и которым она просто обязана была поделиться. И хотя до этого экстремального и, казалось бы, совершенно неподходящего момента не было ни единого человека для этого разговора, включая даже и ее собственного мужа, на сей раз она что-то чувствовала, нет, она просто знала наверняка, что может доверить этому человеку рядом с собой самое сокровенное, точно так же, как покорно она доверяла ему сейчас свою жизнь.
        82. - Ты издеваешься что ли? Конечно же, я ему не верю и не верила никогда, - продолжая топтать еще горящие угольки от упавшего кальяна, нервно хохотнула Виктория.
        - Но ты всё равно продолжаешь быть с ним, - помогая собеседнице в этом не совсем подходящем для двоих не совсем трезвых людей занятии, с большим напором продолжал выспрашивать Кайл, осмелев еще чуть больше от алкоголя за последнюю четверть часа.
        Виктория, в свою очередь, про себя отмечала подобные эффекты тоже, в том числе и по своим собственным ощущениям, которые, как будто из свернутых в спиральки мыслей и сомнений с каждым новым стаканом распрямлялись и, поскольку подобные моменты откровений были чрезвычайно редки, ввиду практически полного отсутствия соответствующих «триггеров откровенности», Виктория чувствовала необычайный подъем, если и не от непосредственного решения проблемы, то хотя бы от самого факта ее обсуждения с кем-либо еще, как будто бы простое проговаривание могло снизить важность и тяжесть ее переживаний.
        - А ты наблюдательный… Впрочем, сам-то ты, - слегка заплетаясь, и, тем не менее, спокойно проговорила девушка, - почему всё еще не со мной? - озвучила наконец вслух Виктория ту самую центральную недосказанность, что висела весь разговор между ними.
        Кайла как обухом по голове ударили. Про себя-то он прекрасно осознавал, что пока рано было говорить, что их уже что-то могло бы сблизить раз и навсегда, однако же подобное прямое заявление было для него полным шоком, ввиду того, что и его собственная психика была сейчас слишком оголена. Похоже, Кайл просто не рассчитывал услышать нечто подобное, потому как Виктория, сколько он ее знал, всегда была деликатна и сдержана в выражениях и формулировках.
        - Что? Да я же…
        - А я знаю, о чем ты думаешь, и, поверь мне на слово, меня это не может не бесить.
        - А, ну тогда прости, если задел тебя… - подобным вежливым пассажем пытаясь не выпустить наружу ту сублимированную волну негодования и гнева, которую он хотел уже было в матерном эквиваленте вылить на уши Виктории, недружелюбно проскрежетал Кайл.
        - Нет, нет, слушай, я понимаю, о чем ты сейчас думаешь. По крайней мере, мне кажется, что я понимаю, - продолжая раздувать уже давным-давно потухший уголек, вздохнула Виктория, - какого черта она тут выеживается, и всё такое… - грустно улыбнулась Виктория, - поверь, мне самой было бы проще кинуться в твои объятия, но, к сожалению, это так не работает.
        - Не работает? А как тогда работает? - чуть более спокойно, но все еще чувствуя укол обиды, переспросил Кайл.
        - Не знаю, - снова улыбнулась Виктория, - я просто сама не знаю, как «это» работает! Существуют просто какие-то магниты, что ли, я не знаю, как это еще иначе назвать, совокупность личностных характеристик или, проще говоря, предназначенность…
        - Людей?
        - Да при чем тут люди? - фыркнула Виктория, - я ведь совсем не о том. Я еще не совсем поехала, не верю я, что там всякие браки, как говорят некоторые, заключаются на десяти тысячах небес Богиней, которая, якобы, сводит души влюбленных детей, нет, просто есть вполне отлаженный алгоритм вселенной, - Виктория закинула голову вверх, глядя на подмигивающие звезды, - который ни я, ни ты, ни кто-либо еще не смогут разгадать. А он, в свою очередь, работает неуклонно, знаешь ли, без всяких сбоев уже миллионы лет, и никакое движение самого маленького атома не произойдет без его ведома. Всё потому, что эта самая маленькая частичка и есть весь этот процесс целиком, - она устало вскинула руку, - и, как бы мы ни старались, мы ничего не можем сделать, кроме как следовать этому пути, хотим мы того или нет.
        - Ну это уже глупости какие-то, - раздраженно бросил Кайл, в голосе которого появились при этом проблески призрачной надежды, - то, что происходит вокруг, делаем мы сами, - он пододвинулся чуть ближе к Виктории, - и никто кроме нас. Прямо здесь и сейчас мы сами пишем историю своей жизни.
        - Правда? - с неопределенной интонацией отозвалась Виктория, продолжая смотреть куда-то ввысь.
        - Да… - более томно произнес Кайл, пододвинувшись еще ближе, после чего был остановлен ладонью Виктории, что слегка уперлась в его грудь.
        - Ну вот, видишь? Ты сам себе теперь противоречишь и тому, что я пытаюсь выразить, потому что я всё еще не могу дать тебе обнять себя.
        - Это всего лишь твой выбор, и ты можешь его изменить в любой момент.
        После этих слов Виктория, несмотря на то, что была в какой-то степени согласна с Кайлом, захотела со всей силы вмазать ему пощечину и уйти.
        - Ты ведь не один такой умный. Просто прими тот факт, что мир настолько разнообразный и комплексный что просто так по щелчку пальцев… - издала характерный звук Виктория, - невозможно просто взять всё так и поменять, понимаешь? Почему, вот ты мне ответь тогда, почему ты не ответил Джейн взаимностью? Мм?
        - Она же не…
        - Она как раз-таки давала ясно понять, что ты ей нравишься, и делала это куда более прямее и смелее, чем даже ты, который пытается подкатить ко мне сейчас. Так почему же ты не согласился быть с ней, а? Можешь объяснить?
        - Просто на этот момент я уже… - слегка замялся Кайл.
        - Ты уже что? Я ведь могу так же отмазаться! Ты ведь мог, несмотря на то, что, якобы, был уже влюблен в меня, взять и вот так вот… - Виктория снова щелкнула пальцами, - переключиться на нее. Но нет же! Ты стоял и стоял на своем, пока она окончательно не потеряла интерес и не переключилась на кого-то другого, который сидит, кстати, вон там, - Виктория махнула рукой в сторону дома, - но опять же, Джейн это - не ты, и не я, удивительно, не так ли? И суть ее заключается в том, что она может с легкостью как принимать предложения, так и отказываться от них. Это тоже факт, которой стоит принять, и который не изменится, по крайней мере сейчас никаких предпосылок для этого просто нет!
        - И что же ты предлагаешь тогда? - развел руками Кайл, которому, может и было интересно послушать рассуждения Виктории, однако мысль, которая залезла на подкорку сознания пару минут назад, когда Виктория произнесла ту самую фразочку про «всё еще не со мной», до сих пор лежала тяжелым грузом на сердце и давала четко понять, что ничего ему не светит с этой особой, ни сегодня и, возможно, когда-либо еще.
        - Я знаю… - облокотившись спиной на одну из опор крыши беседки, вздохнула Виктория, - я знаю, что всё это не может продолжаться вечно, должно произойти что-то или появиться… Что-то или, по крайней мере, кто-то должен появиться, чтобы всё изменилось.
        - Кто-то? - еще больше смутился Кайл, - то есть, ты хочешь сказать, что мы оба пролетаем с Уильямом? Тебе просто нужен кто-то еще? - пытаясь отшутиться, в то же самое время напрямую, спросил Кайл, уже не переживая, как на это отреагирует его собеседница.
        Виктория же, на удивление, улыбнулась и, пожав плечами, откинула голову, наблюдая за тем, как звезды начинают тускнеть из-за света другой звездочки, которая просто оказалась ближе. Ее свет становился все ярче, с каждой минутой предвосхищая начало нового дня.
        - Я не знаю, но это произойдет, непременно произойдет. По-другому просто не может быть.
        83. - Иначе ведь просто и быть не могло, не так ли? - раздался звенящий голос, что срезонировал в голове пробуждающегося путешественника, который после долгой дороги еще не до конца привык к месту своего временного пребывания.
        Определить, кому именно принадлежал этот волшебный голосок, который переливался, подобно каплям воды, что, стекая потоком, орошали безжизненную пустыню сознания слушающего, не представлялось возможным, поскольку и пространство вокруг представляло из себя не что-то вполне конкретное и определенное, а лишь диссоциативные элементы единой картины сознания, которую, впрочем, пока было невозможно детально рассмотреть. Она как будто пряталась как раз за потоком воды-голоса, что и вливался в ум наблюдателя, который будто бы начал разглядывать сквозь толщу этого водопада более-менее цельное изображение, силуэт фигуры, которая, заметив его, перестала заниматься своими, только ей одной ведомыми делами, полностью сфокусировавшись на заметившем ее путнике.
        - Ты проснулась! - вновь зажурчал говорящий водопад, разойдясь в стороны и тем самым обнажив свет, который буквально вцепился всей своей энергией в этот таинственный силуэт, что стал становиться всё более детальным, благодаря бесконечному мельтешению геометрических паттернов, которые со временем вырастали из абстрактного представления о собеседнике во вполне конкретную личность, которая тоже знала, уже наверняка, к кому именно она обращалась, и ну никак не могла в этом ошибаться.
        - Вика, ты как? - растерянно спросила фигура, уже застолбившая себе имя Кевина.
        - Всё… Всё в порядке, - попыталась отшутиться Виктория, которая чувствовала себя так, будто бы к ее голове привязали тяжеленую гирю, что придавливала ее к койке, которая, казалось, уже приняла форму ее силуэта, настолько было велико впечатление от текущего состояния, в котором сами мысли было тяжело передвигать, подобно физическим объектам, что уж было говорить непосредственно о биологическом теле.
        - Похоже… - выдохнула Виктория, поняв уже, что не стоит сейчас слишком уж напрягаться, - мы вернулись к тому, с чего начали.
        - Похоже на то, - замялся Кевин, - если честно, я даже не знаю, что сказать, я…
        - Не надо, - улыбнулась Виктория, - сама не заметив, как ее рука автоматически протянулась в сторону Кевина, - главное, что ты в порядке.
        - Я-то, может, и в порядке, - едва заметно дрожа, пробормотал Кевин, но ты… - Виктория только сейчас заметила, что ее новый друг не смотрит на нее напрямую, пытаясь избежать прямого контакта глазами, - но ты, ты-то - нет!.. И это всё из-за меня. Я не пошел с тобой, а остался, и даже, когда тебя готов был убить этот чертов солдафон, я просто смотрел и… Не мог просто пошевелиться, мне было страшно, я боялся… Боялся за свою собственную шкуру, и, хотя я прекрасно осознавал, что из-за моей трусости ты можешь пострадать, я всё равно ощущал, как нахожусь в относительной безопасности, и что нельзя, ни в коем случае нельзя высовываться и…
        Виктория слушала как через какую-то пелену все эти пространные оправдания о том, почему именно Кевин не пришел к ней на выручку, и, тем не менее, несмотря на все эти совершенно неуместные лепетания, девушка, по правде говоря, не чувствовала ничего - ни гнева за попытки оправдаться, ни сочувствия к бедному трясущемуся другу, ни даже благодарности за такую своеобразную честность, ведь на месте Кевина мог оказаться кто угодно. С учетом контекста ситуации, представить всё так, будто бы любой в подобном положении уже бежал бы на помощь, подставив собственную грудь на штыки вооруженных головорезов, чтобы закрыть собой Викторию, было крайне затруднительно. В любом случае, все эти пространные объяснения Кевина не имели никакого значения, а потому Виктория, приложив немалые усилия, оторвалась спиной от койки, тем самым прервав нескончаемое и уже слегка надоедающее бурчание, затем, обхватив Кевина обеими ладонями за голову, доверительно заглянула в глаза друга, которого, она была убеждена, знала с самого рождения. Когда два струящихся потока сознания встретились через взгляд, что-то, совершенно неуловимое,
пробежало между ними. Присутствовала та самая нотка узнавания, которая заставила оставить все мысли, все опасения и предрассудки, которыми был затянут ум Кевина, чтобы они вместе смогли плыть в русле момента, который, казалось, растянулся на несколько часов, где были только он и Виктория, что притянула его к себе и, заключив в объятия, оперлась своим подбородком о макушку своего дорогого друга. Он же, в свою очередь, не стал сопротивляться и полностью отдался теплому чувству, которое он, как он был уверен, разделяла и сама Виктория, что, сама, не заметив как, уже успела крепко уснуть.
        84. Вставай, соня! - ласково прозвучал голос, разбудивший монаха, что не смог отказать себе в удовольствии и сладко потянулся, ощущая, как его тело всё еще с благодарностью отдает ему должное в благодарность о заботе в виде секунд блаженства, следующих сразу после пробуждения ото сна.
        Однако, ему казалось, что он наоборот, каким-то неведомым образом засыпает, погружаясь еще глубже в свое состояние полудремы, и объяснить себе происхождение этих чувств он никак не мог. Впрочем, волноваться об этом ему пришлось лишь краткий отрезок времени, поскольку на смену ощущениям пришел груз памяти, которая, изворачиваясь, подобно змее, легко ускользала из рук пытавшегося поймать ее охотника. Она сама дразнила своего преследователя, который, поведясь на подобный улов, сам стал жертвой геометрических паттернов рисунка ее чешуи, что покрывали сильнейшие мышцы, которые, мягко скользя вокруг силуэта охотника, уже заняли удобную позицию для того, чтобы за одно кратчайшее мгновение, сжавшись, раздавить свою жертву, которая уже готовилась испустить дух в агонии и полнейшей недееспособности сделать хоть что-либо, чтобы отвратить неизбежный конец.
        Послушник понимал это, ощущал всем своим существом, что сковавшие его воспоминания и станут тем, что вновь заставит его потерять свой рассудок, навечно погрузившись в чрево великой матери-Змеи, однако данная перспектива выглядела не физиологически ужасающей, но скорее - весьма любопытной ситуацией, поскольку и змея-то была не совсем змеей, но лишь символом, за который можно было ухватиться для сравнительного описания тех процессов, что закрутили ум путешественника в водовороте страстей, поделив его бесконечное настоявшее на прошлое - дела давно минувших лет и переживаний - всего пары секунд назад, и необозримое будущее, что беспокоило теперь послушника куда больше, чем то, что происходило сейчас, что для монаха как будто бы преставало существовать вовсе. Он лишь мог наблюдать, как его тело стало не более чем результатом самопоглощения сущности великой Змеи, где весь мир, что ощущался теперь, был не более чем временным прибежищем внутри ее необъятного тела, что поглотило сами звезды, а, возможно, которые уже и родились внутри нее, благодаря ее милости. Внутри такого обширного пространства уже могло
произойти всё, что угодно, включая даже и рождение Богини всего этого пространства, как катализатора всех процессов. Ее образ уже возвышался над послушником в тени великого мирового древа, на чьих ветвях обитали тысячи бабочек, что, кружась вокруг величайшей Богини, без сомненья создавали узнаваемый ореол завершенности той самой Великой Единой Бабочки.
        - Я опять упустил это, - не в силах сдержать улыбку, произнес монах.
        - Да? И что же это было? Что ты опять упустил? - чуть качнув головой, обратилась к нему Богиня.
        Путешественник, глубоко вдохнув, не нашел слов, чтобы описать свой опыт, да и не видел смысла пересказывать его той, которая прекрасно и так всё знала. Детали его путешествия сквозь время, пространство и самого себя медленно растворялись, оставляя образ гигантской светящейся фигуры змеи, которая как будто бы разговорила с ним посредством таинственных рисунков на своем теле. Но было ли это на самом деле - эта змея, и что именно она ему поведала - оставалось загадкой, что, впрочем, не сильно беспокоило монаха, поскольку внутри него сидела некая абсолютная иррациональная уверенность, что, даже несмотря на то, что он не мог выразить и даже коснуться в своей памяти поверхности того, чему стал свидетелем, ни умом, ни даже сердцем, оно, тем не менее, всегда было с ним и открылось бы ему в самый нужный момент. Возможно, в час его гибели, тотальной смерти, да, возможно тогда оно, это знание, даже дало бы возможность взглянуть на себя.
        - Понятно, - как будто бы уловив то, о чем так самозабвенно думал монах с не сходившей с его уст дрожащей улыбкой, которая готова была в любой момент превратиться в приступ смеха, - тогда, я думаю, мне не стоит больше тебя отвлекать и…
        - Нет, не уходи, - остановил ее монах легким движением своих губ, - я ведь тут только ради тебя, - и где именно, он сам и не знал, то ли имея ввиду сам горный храм, то ли весь мир вокруг него.
        - Я знаю, - зевнула девушка.
        - Но твой отец, настоятель, мастер…
        - Мастер Арчибальд, - хихикнула девушка, - ты это хотел сказать?
        - Вроде того, - почувствовав себя лучше от этой небольшой ремарки, выпрямился, сидя на земле, молодой человек.
        - Папка Арчи, - рассмеялась девушка, - мне кажется так будет лучше.
        Монах на секунду обомлел от мысли так называть своего учителя, по крайней мере вслух, однако, вспомнив о своем неуважительном обращении со статуей Богини, он подумал, что, возможно, он уже попал в замкнутый ад, где ему бы до конца дней предстояло надсмехаться над святынями и бесконечно следовать за недостижимой фигурой дочери своего…
        - А как зовут тебя? - ласково промурлыкала девушка, опустившись на колени перед монахом и вытянувшись, почти вплотную соприкоснувшись с ним своим чуть приподнятым носиком.
        - Я… - не нашел слов монах, вдыхая аромат собеседницы, так и не уследив за тем, как слился с ней в поцелуе и, полностью позабыв о том, что единственный, кто когда-либо сидел под ветвями древа знания, была не влюбленная друг в друга парочка божеств, а лишь его любимый извечный учитель.
        85. - Да, это действительно был тяжелый урок, - проговорил голос, заставивший слушающего сжаться от теплого ощущения тотальной защищенности, где не нужно было даже отвечать на него, а лишь продолжать слушать вибрацию этих звуков, помноженную на гулкие удары сердца.
        - Ммм? - приподняв голову, вопросительно моргнула глазами Виктория, глядя на Кевина, который, казалось, даже не смотрел на нее и делал изо всех сил вид, что был последние мгновения нем как рыба.
        - О, проснулась, - протянул молодой человек, зевнув и слегка потянувшись всем телом, однако постаравшись сделать это как можно более деликатнее, чтобы никоим образом не повредить комфорту своей подруги.
        - Повтори еще раз, - прошептала Виктория, прильнув к груди Кевина, попытавшись вновь зарыться в тот уютный мир, хотя и полностью уже позабытый, где существовала не журналистка Виктория, но кто-то другой, кто, впрочем, был не менее реален, чем она сама, а, возможно, даже являющимся и кем-то более достоверным, чем ее собственная личность.
        - Проснулась, - улыбнулся Кевин, так же тихо повторив, будто бы совершенно не придав значения своей первой фразе, которую и хотела услышать Виктория.
        - Что случилось? - решив больше не трогать эту тему и перейдя к более насущным вещам, осведомилась Виктория, - как мы выжили? - сделав упор на «мы» и заставив Кевина, пусть и не специально, вновь ощутить, как сжимается его сердце от стыда и презрения к самому себе.
        - Нас … - неловко проговорил Кевин, - нас спасли.
        - Спасли? Кто? - решила идти до конца Виктория, несмотря на свое еще не до конца окрепшее психическое состояние и, уж тем более, физическое. Виктория проговорила это, чувствуя, как в ее ушах тотчас раздался пронзительный звон, который, тем не менее, не был настолько сильным, чтобы заглушить описание Кевином тех вооруженных людей, что оперативно ликвидировали гвардию острова Змея и вывели из деревни не только его с Викторией, но и всех остальных оставшихся в живых жителей.
        Несмотря на то, что она могла бы в течение этих минут во всех подробностях хотя бы попытаться в своем состоянии услышать описания этого увлекательного действа с перестрелкой и прочими деталями, Виктория ощущала, как ее ум, оставляя всё это где-то на периферии восприятия в качестве шумового фона, неизбежно сползает к картине расстрела людей - женщины и мужчины, у которых на глазах убили их собственного ребенка. Почему она не смогла, не успела их спасти? Почему не вскочила и не побежала с холма на пару секунд раньше? Почему не приехала на несколько минут раньше? Может так она бы спасла не только их, но и других убитых жителей деревни. Почему она осталась в больнице, рассказывая никому не нужное нытье про свою сытую юность? Почему вообще месяцы, годы назад она уже не была здесь, стараясь изо всех сил в бесконечных попытках спасти как можно больше людей от жала насилия и ненависти необъявленной войн, а продолжала с таким маниакальным упорством пытаться построить свою собственную жизнь, которая не стоила на самом деле и слезинки одного из тех людей, которые нуждались в ней всё это время, и которым она
не в состоянии была помочь. Возможно, Виктория просто не знала, потому что не хотела, потому что гораздо проще было издалека осуждать противоборствующие военные альянсы, заключающие сделки, суть которых заключалась во взаимной торговле оружием, чтобы как можно дольше продолжались войны, и следить за героями, вроде Геллы Фландерс. Такие, как она - и есть герои и, благодаря которым этот мир еще существует, но которые неизбежно погибают еще быстрее, чем те, кого они пытались всеми силами защитить. А средством самообороны этих людей были не пули, бомбы и ножи, но информация, что апеллировала к общественному сознанию вынесением на обсуждение проблем, что засели в устройстве государств-островов.
        Однако, всё это было лишь отмазками девушки, что искала развлечений - физических и моральных, что готова была вешать плакаты Геллы Фландерс дома, как будто она была рок-звездой, потому что это было неповиновение молодого бунтаря системе, которая позволяла одному преступному режиму творить беспредел в доступных ему точках планеты, системе государственного устройства, которая напрочь как будто бы уже и позабыла о женщине, что положила свою безопасность и, в конечном итоге, жизнь на алтарь хотя бы призрачной надежды о приближении конца конфликта Империи Сердца и острова Змея-Утконоса.
        И к чему это привело в итоге? Лишь к тому, что ее безудержный идеализм разбился всего лишь об один единственный точный удар солдата, который наглядно продемонстрировал, что ее желание и понятия о так называемом мире - не стоят абсолютно ничего.
        И неважно было, что на самом деле их спасло - ведь такое не может работать постоянно. Это совершеннейшее исключение из правил, которые остаются неизменными и гласят, что война уносит тысячи, миллионы жизней, которые даже не понимают, за что заплатили столь дорогую цену. И кто же виноват в этом преступном попустительстве? В этой разнузданности имперских войск и армии острова Утконоса, которые прямо сейчас управлялись человеком, что был практически правой рукой самого Императора Сердца? Виктория хрустнула костяшками пальцев и слегка затряслась, понимая, что причина всего насилия кроется где-то глубоко внутри человеческой психики и своими корнями восходит к той точке отсчета, которую до сих пор активно обсуждают физики-теоретики, к моменту, когда родилась вселенная, и в которой был наверняка заключен вполне определенный потенциал, чтобы развиться до того момента, когда она неизбежно станет местом, где возможны массовые убийства, не контролируемые никакой силой свыше.
        - И никакого наказания для таких чудовищных, с точки зрения человека, вещей нет и не будет, но кто-то ведь должен взять на себя такую ответственность! - задумалась девушка, - возможно, это сама Богиня или же император в лице Богине, что беспрекословно исполняет ее волю, ведь если она воистину всемогуща, то, значит, должна знать о каждом действии конкретного существа, каждого отдельного человека, и более того - быть им самим, только в более субъективном смысле. В этот момент рассуждений Виктория искренне хотела, чтобы все истории, все мифы всех религий планеты, что ведают о разумности вселенной в лице тысяч могущественных персонажей фольклора, что сливаются в Богине, как едином мире, частичками которого являются все феномены, оказались правдой, и прямо сейчас перед Викторией явилась эта самая манифестированная энергия, эта Богиня, которой можно было без раздумий плюнуть в лицо, а затем броситься прямо на нее и, схватившись за волосы, расцарапать ей лицо, напоминая, крича о всех тех, чьи насильственные смерти она допустила и, припоминая все мерзости, что существуют в мире при ее попустительстве или
прямому велению. Как будто в ответ на мысли девушки, на рингтоне ее коммуникатора зазвучала обидная кричалка сотен голосов, скандировавших нецензурные высказывания, под ритмичный бит, об Императоре острова Сердца, откуда родом была Виктория: «Харт - пидарас! Харт - пидарас!»
        Практически в эту же самую секунду дверь в палату отворилась, и Кевин автоматически поздоровался с вошедшим: «Здравствуйте!» - протянул он неуверенно, еще не до конца осознавая, кем является этот полысевший человек в очках, накинувший сверху белый врачебный халат - возможно он был из медицинского персонала или же …
        - Добрый день, - четко и уверенно отозвался вошедший человек.
        Услышав этот голос, Виктория ощутила впервые в жизни, как ее глаза буквально округлились, превратившись в два блюдца, которые еще никогда до этого так пристально не всматривались в мир вокруг, пытаясь снять наваждение абсолютно сюрреалистичной ситуации, в которой оказалась путешественница, до мозга которой уже дошла информация от том, кто именно вошел не только в палату, но в саму жизнь юной журналистки с острова Сердца.
        86. - До начала остается совсем немного времени! - радостно объявил поставленный голос, что стоил не один миллион кредитов, и который прямо сейчас слушали десятки тысяч ушей, и на обладателя которого смотрели не меньшее количество вожделеющих глаз.
        Одним из обладателей этих внимательных и очень цепких рецепторов восприятия являлся совсем еще юный молодой человек, который, слегка запрокинув голову, смотрел на голографическое изображение, которое проецировалось световым лучом из окна одного из прилежащих домов на ночное небо. Во дворе этого же дома находились десятки болельщиков и простых обывателей всех возрастов и полов, даже те, у кого дома были головизоры, только лишь для того, чтоб ощутить общность и с замиранием сердца громко проскандировать обратный отсчет до начала Великих Мировых Игр, которые, хотя и проходили в этом году в далеких странах Конгресса, но, тем не менее, являлись неотъемлемой частью культуры мира острова Сердца, которое сжалось в предвкушении настоящего праздника, который, хотя бы ненадолго, но подарит ощущение значимости чего-то большего каждому из его жителей - то самое ощущение причастности к чему-то большему, чем он сам.
        Итак, возвращаясь к молодому человеку, который сидел на небольшом холмике, наблюдая, как меж домов собравшаяся толпа радостно вздымала руки к нему, как будто бы при виде чего-то абсолютно сверхъестественного.
        В то же самое время подруга юного героя, в свою очередь, даже не смотрела на них, а лишь самозабвенно погружалась в затяжной поцелуй со своим возлюбленным, который одним глазком всё же поглядывал на то, что происходило вокруг.
        Молодой зритель затем поднял свой взгляд на экран, который практически полностью закрывала голова подруги и, несмотря на это, искушенный зритель всё же прекрасно понимал, что же там происходило, отчего и его сердце переполнялось волнением.
        Однако оно было не связано с какими-то там играми, где миллионы людей смотрят за примитивными забавами, которые сохранились с древнейших времен, приобретя вокруг себя раздутый ореол культурной значимости, помогающий отдельным лицам зарабатывать солидные суммы на аккумулированной энергии масс.
        Вовсе нет, что его волновало больше даже, чем запах и прикосновения подруги, которая старательно работала языком внутри его рта, так это ведущий, на которого смотрела вся планета, включая и самого юношу, который отдал бы всё на свете, чтобы оказаться на его месте - на месте избранного, который сейчас являлся для значимой части населения планеты неиллюзорным центром вселенной. Даже несмотря на то, что сейчас рядом была возбужденная подруга, что, уже протянув свои руки, расстегивала джинсы лежащего на траве юноши, он все равно находился по большей части не здесь, в землях острова Сердца, но где-то там - на одном из центральных стадионов Конгресса, где уже местный президент взял слово у ведущего и стал с жаром толкать речь о важности этого момента, об объединении мира и, конечно, не забывал упомянуть о том, что эти Игры способствуют объединению народов. Молодой зритель не верил ни единому слову и, не отвлекаясь на ласки подруги, которая уже заставила его член подняться, смотрел за размашистыми жестами этого человека, который приветствовал как своих подданных, так и гостей из тысяч иных государств,
что приехали на церемонию открытия.
        И молодой зритель хотел быть ими - и ведущим, и президентом - но не по призванию, о, нет, юноша не хотел быть ни одним, ни другим, но он хотел быть великий актером, таким, что сможет сыграть их обоих и миллионы иных ролей, включая и самого себя, который слегка подрагивал под девушкой, в которую вошел, совершенно не волнуясь о том, что они находятся на вполне просматриваемом месте, - поскольку сам воздух вокруг изменился и, казалось, в эту ночь всем можно было то, что в обычной жизни они бы сделать никогда не рискнули. То же касалось и его персонально - однако ошибкой было бы думать, что этим выходом за рамки был какой-то там публичный секс. Нет, он позволил себе куда более дерзкую мечту - стать величайшим актером на всём белом свете, и эта дерзкая мечта была тем самым, что он поклялся никогда не отпускать от себя, внимательно следя за финальным отчетом:
        - 5! - чувствуя, как готов уже взорваться, всё еще сдерживал свой внутренний голос юноша.
        - 4! - ммм… слышал, как даже через хор скандирующих жителей стонет от удовольствия его подруга.
        - 3! - хором повторили уже все жителей близлежащих домов.
        - 2! - радостно улыбнулся, за мгновение до начала, президент на камеру.
        - Один, - прошептал молодой человек в ту секунду, как его подруга, откинув голову, закричала, но была заглушена громким фейерверком, что взорвался на месте проекции и разлетелся геометрическими паттернами по всему небосводу, заставив всю наблюдающую за этим действом массу людей взорваться в экстазе.
        И точно так же - сам юный зритель, не в силах более терпеть, в эту самую секунду испустил свое семя, однако не желая, чтобы подобной уловкой жизнь увела у него из-под носа то, чего он действительно хотел, а потому в момент экстаза юноша всем своим существом возжелал осуществления своей мечты, которая, казалась, взметнулась к самим небесам вместе с разноцветными огнями и, взорвавшись, там медленно стала растворяться.
        Одновременно с этим юноша ощущал дрожь в теле подруги, что рухнула на него, дрожа и не давая своему другу определить, была ли эта дрожь одной лишь девушки или же целого мира, который, подобно лону молодой любовницы принял в себя своего любимого, что медленно, как физически, так и эмоционально возвращался к своему обычному состоянию. Казалось бы, ничего особенного не произошло, но, уже зная наверняка, что острая как бритва мысль уже посажена внутрь ее сердцевины и ни сегодня, ни завтра, ни может даже через несколько лет, но всё равно в течение жизни прорастет, обязательно прорастет то обещание, то чувство, которое испытал на мгновение молодой актер, возжелавший сыграть величайшую роль в истории мироздания.
        87. - Позвольте представиться, - учтиво поклонился вошедший, - Стивен Харт.
        - Здравствуйте, - слегка неуверенно произнес Кевин, приподнявшись и как бы испытывая некое неудобство от того, что чужой человек застал его в довольно интимной обстановке, с подругой, которая, несмотря на то, что секунду назад еще дремала на груди своего дорогого друга, распахнула глаза, впившись ими в зашедшего человека.
        - Простите за вторжение, - поспешил деликатно извиниться гость, видя, как Кевин слегка засуетился, одновременно пытаясь и встать, чтобы принять более уверенную позу для разговора, но в то же время не в состоянии оставить без своего физического присутствия Викторию, которая, одной рукой обхватив его за пояс, как будто бы удерживала его от каких бы то ни было дальнейших действий и продолжала, не мигая, смотреть на вошедшего человека.
        - Я не хотел вам помешать, но, к сожалению, некоторые обстоятельства требуют более оперативного… - пришелец сделал едва заметную паузу, - вмешательства, поэтому позвольте представиться еще раз…
        - Мы знаем кто вы такой, - прервала его речь Виктория.
        - Знаем? - приподнял от удивления бровь Кевин, впервые видя этого зеленокожего, но, в принципе, зная, кто стоит перед ними.
        - Стивен Харт, - не отрывая взгляда от вторженца, произнесла Виктория, слегка приподнявшись на кровати, но всё еще сжимая одной рукой Кевина в качестве своей опоры, - это Император архипелага островов Сердца.
        - Островов… Сердца? - чуть сморщился Кевин, - где это? Это вообще реальные места?
        Тут уже Виктория, вздохнув, всё же перевела взгляд на Кевина, который всё так же в некотором недоумении покосился на подругу.
        - Я оттуда родом, Кевин, это моя страна.
        - О, понятно теперь, - тряхнул головой молодой человек, - у меня всегда было не очень с географией, - неловко улыбнулся он.
        Виктория сначала испытала волну ненависти, которая накатила на нее и затем так же быстро схлынула, отступив и предоставив место мечтательному состоянию в грезах о вполне реальном, существующем прямо сегодня мире, где люди не знали ни про Империю, ни про Стивена Харта, ни про острова, ему принадлежавшие, и которые жили беззаботно в странах Конгресса, страдая максимум от сердечных проблем и противоречий, как юный Кевин, для которого только это и являлось самой настоящей трагедией всей жизни. Виктория чувствовала, что ей стоило бы ненавидеть этот беззаботный и даже в чем-то инфантильный образ жизни, однако она сама бы хотела жить так - постоянно думать лишь о своих собственных предпочтениях, нежели постоянно существовать в тех условиях, в которых ей приходилось выживать день ото дня, опасаясь за свою собственную жизнь и за жизнь тех, кто был ей близок.
        - Я очень рад, что вы посвятили нашего зарубежного гостя, - прервал мысли Виктории человек, который величал себя ни больше, ни меньше, чем самим Стивеном Хартом, и который, несмотря на внешнее спокойствие, своей интонацией поторапливал парочку, - раз уж вы теперь оба убедились в моей идентификации личности, то я бы настоятельно рекомендовал вам следовать за…
        - Стоп, - тряхнула головой Виктория, пытаясь развеять наваждение, - то, что вы сказали, не дает никаких гарантий того, что вы действительно являетесь тем человеком, за которого вы себя выдаете! - И, - Виктория упредила очередное парирование «гостя», который уже полез во внутренний карман своего пиджака, - ваше удостоверение личности тоже никоим образом не поможет мне поверить в ваши байки о том, что сам Император, тем более острова Сердца станет…
        - Но, Вик… - неуверенно вмешался в гневную тираду журналистки парень, - сейчас же начнутся Великие Международные Игры! Лидеры всех стран уже наверняка собрались на этом острове, так чему тут удивляться, если один из них, тем более лидер твоей же собственной страны, пришел поддержать гражданку, что попала в беду …
        - Только не Харт, - вновь впившись в глаза Императора, сощурилась Виктория, - только не убийца, такой как он, никогда не придет заботиться о ком бы то ни было, если только это не поднимает его собственный рейтинг. И… я вообще не уверена в том, что вы именно тот человек, что полвека назад развязал войну на этом самом острове, и, глядя на вас вживую, скажу, что вы действительно прокололись, по крайней мере, для внимательного наблюдателя очевидно - даже, если вы сейчас говорите правду и вы действительно тот, кто номинально управляет архипелагом Сердца, вы на самом деле не тот, за кого себя выдаете перед миллионами своих подданных.
        Харт едва заметно изменился в лице, и весь его официальный тон как по мановению руки сошел на нет.
        - Ты права, - совершенно неформально проговорил он, - однако, в двух словах всего и не объяснишь… - слегка ослабив галстук, выдохнул «Харт», - так что я предлагаю обсудить все детали в пути, иначе вам придется вновь столкнуться с бравыми солдатами местной гвардии, что узнают о вашем месторасположении в любом случае, это лишь вопрос времени, поэтому решайте - вы либо остаетесь здесь и надеетесь на благоразумие людей, что на ваших же собственных глазах заживо сожгли парочку деревень вместе с их жителями, несмотря на проведение международного мероприятия, от которого зависит очень многое, в паре десятков километров, или же вы сейчас же едете со мной.
        - Вы ведь… - Харт поднял взгляд и пристально посмотрел в глаза Виктории, которая не ожидала такого кристального и сильного взгляда, что, вполне возможно, и был умело отрепетирован, однако все равно поражал своей силой внушения, убеждающий, что его владелец говорил чистую правду, - хотите узнать правду, госпожа Фландерс, не так ли?
        - - Фландерс? - слегка поежилась Виктория, которую, казалось, как открытую книгу читал этот человек. Но почему он назвал ее фамилией кумира, что первым воспылал в ее сознании при упоминании Стивена Харта - заказчика убийства Геллы Фландерс, которая пыталась остановить развязанную безумным императором войну, - вы пытаетесь меня так запугать? - гневно, но слегка охрипшим голосом выдавила из себя Виктория, - хотите намекнуть, что меня ждет судьба Геллы, если я откажусь сотрудничать и идти за вами?
        Стивен Харт смотрел прямо в глаза своей собеседницы и, казалось, кроме них двоих всё остальное пространство просто-напросто исчезло - и юный Кевин, и стены больницы, и даже сам остров, что виднелся за окнами, - я не пытаюсь вас запугать, моя дорогая, - вздохнул Харт, - я лишь хочу открыть вам правду, только и всего. Ну так что, вы хотите закончить с триумфом свой репортаж с острова Змея-Утконоса?
        Виктория не поверила своим ушам: «Откуда… Нет, вы меня разыгрываете, скажите мне - кто вы на самом деле такой?!»
        88. - Никто! - громко расхохотался призрак, раскинув руки и обращаясь своим звенящих смехом к звездам, которые, подобно хрупким кристаллам, стали пританцовывать в ритм его вибрациям, готовясь в любую секунду взорваться от напряжения.
        Юный зритель сидел, наблюдая за представлением и за тем, как фокусник буквально одним своим жестом заставил ожить статичные декорации звезд и планет, спутников и спиральных галактик, что начали плясать вокруг него в невообразимом энергетическом вихре, который поглотил смеющегося артиста, апогеем хохота и искренней радости которого стала вспышка экстаза - взрыв, заставивший всю аудиторию содрогнуться. Понемногу привыкая к теперь уже пустой сцене, молодой зритель вздрогнул, когда его плеча коснулась чья-то ладонь. В следующее мгновение он синхронно с пучком света от софитов поднял взгляд и во всём своем ослепительном величии наблюдал широкую улыбку фокусника, чья верхняя часть лица была скрыта маской, которая, несомненно, как и эта золотая маска солнца, смеялась от радости, которую сейчас испытывал весь зал, глядя на переродившегося волшебника, и стала под громкие овации спускаться вниз между рядами к сцене, на которой он буквально взорвался, чтобы переродиться вновь.
        Несмотря на то, что сияние прожекторов ушло с юного зрителя, и стало светочем для артиста, что махал рукой своей благодарной публике, пожалуй, первый раз в жизни юноша чувствовал не замаскированную и скребущую его сердце зависть по отношению к чужому успеху, но неприкрытый восторг и бесконечное вдохновение, которое буквально подкинуло его на совершенно иной уровень. Глядя на поклонившуюся перед вставшим всем залом на ноги фигуру, юноша, тем не менее, не сдвинулся с места, всё так же сидя, вжавшись в кресло, чувствуя тепло, оставшееся на его плече от прикосновения фокусника, и ощущая, как каждый волос на его теле, поднявшись, наэлектризовался, и он сам, казалось, стал настоящим генератором энергии, которому изо всех сил приходилось сдерживаться, чтобы не взорваться от разрывающих его изнутри вибраций.
        Аплодисменты не утихали и были адресованы одному единственному человеку, а потому люди, их адресующие, совершенно естественно, не заметили, как один маленький человек из толпы уже успел выскользнуть из передвижного цирка наружу на улицу, где желтоватый свет фонарей освещал белые бугры ледяной пустыни, в то время как маленькие геометрические снежинки падали на них, заставляя разрастаться и укрывать своим теплым одеялом спячки столицу империи.
        Протянув руки и позволив одной из этих безукоризненно симметричных творений природы приземлиться на предусмотрительно одетую варежку, юноша внимательно разглядывал, а, возможно, даже бессознательно медитировал на эту идеальную форму, сам того не заметив, как его ум точно таким же гармоничным образом сложился в единую картину. Теперь он понимал, почему до этого каждое чужое достижение отзывалось внутри не восторгом, а грустью и завистью - поскольку они не были его, однако свой собственный потенциал не мог уже ждать подходящей возможности. Он хотел во что бы то ни стало вырваться наружу, и ему всего-то и нужно было, чтобы верное направление, которое теперь, как он знал наверняка, было открыто этим в прямом смысле, сияющим человеком, который, возможно, сам того не зная, поменял своим небольшим выступлением судьбу целой эпохи.
        Совершенно не облачая свои чувства в эти сковывающие и, скорее всего, скоропостижные мысли, юноша просто наслаждался тем волшебным чувством, которое ему подарило это удивительное стечение времени и обстоятельств. Прежде чем он успел начать их анализировать, его плечо, несмотря на то, что теперь было покрыто теплым мехом пуховика, вновь воспламенилось от жара прикосновения, которое всецело принадлежало звездам, что, несмотря на сильный снегопад, невидимыми глазами согревали его в этот морозный зимний вечер.
        89. - Ну и кто же этот таинственный «светоч» - третий, как ты выразилась, элемент в твоей воображаемой мозаике?
        - Мозаике? Какой мозаике? - чуть сжавшись, переспросила Виктория, которая, даже в олимпийке Кайла, которую он любезно предложил подруге, всё равно подмерзала, несмотря на теплую ночь, ожидая, когда уже, наконец, появится ранее летнее солнце и согреет ее своими лучами.
        - Ты меня прекрасно поняла, - безутешно вздохнул Кайл, - кто же тот человек, который поможет тебе определиться? Может им все-таки буду я? - напрямую спросил молодой человек.
        - Честно, не знаю, - ответила Виктория, - я всё же надеялась на третий вариант.
        - Ну, я понял, то есть я совсем не подхожу…
        - Нет, нет, - я не это имела ввиду, просто я жду.
        - Ждешь чего?
        - Не знаю я, Кайл! - слегка раздраженно огрызнулась Виктория, - может конца света, может - еще чего, не знаю, события, которое подтолкнет меня уже решиться на перемены.
        - А сама ты не можешь?
        - Если бы могла… - медленно протянула Виктория, - то ты первым бы узнал об этом.
        - Так значит всё же шанс есть?
        Виктория медлила с ответом.
        - Далеко машина?
        - Вик, скажи мне прямо… - настаивал Кайл, но так и не дождался ответа, который, еще не родившись, уже утонул в свете фар подъезжающего беспилотного такси, в который уже готова была нырнуть Виктория.
        - Ладно, - залезая внутрь, обратилась она, - мы тогда… Ты, ты чего?
        - Не могу же я не поехать, - усаживаясь рядом с Викторией, которая автоматически пододвинулась на заднем сиденье, - мне ведь нужно забрать свою олимпийку, - качнул головой Кайл в сторону. Виктория, которая, поджав губы, улыбнулась, однако не стала возражать, чтобы продлить присутствие Кайла в своей ночной прогулке еще ненадолго.
        90. Сколько это будет продолжаться, юный послушник сказать не мог, однако, пока рядом была любовь всей его жизни, эти вопросы его и не беспокоили, да, пожалуй, никто и ничто более не затрагивало его, и ему даже самонадеянно подумалось, что, возможно, это именно тот самый ответ, который он искал всю свою жизнь.
        Монах лежал и сжимал в своих объятиях ту единственную, которая казалась и была той самой причиной его вечного скитания длиною в жизнь, и она была именно тем самым невидимым маяком, который так неотвратимо пронес его через врата родной Империи и завел через ее удушливый смрад в стены монастыря, который оказался, однако, той же самой клеткой, которая лишь сдерживала и пленила его дух и ранее. - И всё же, всё же… - вновь стали грызть молодого послушника сомнения, которые совершенно подлым образом пробрались в его голову, и даже неясно было, в какой именно момент им это удалось, однако, без всяких сомнений, они были опять здесь, вновь превратив весь окружающий мир в темницу ума, а объект, который он возжелал иметь больше всего на свете и что прямо сейчас был у него в руках, превратился в источник неиссякаемого страдания и скорби по отложенной на время потере и расставанию. Да, дочь настоятеля храма теперь вновь терзала его душу, подобно, как и тем тысячам путникам, которых он встречал на своем пути, и на миллионах дорог, что он прошел в течение всей своей жизни, но почему же это всё происходило - до
сих пор он никак не мог понять. Источник этой печали, казалось, заключался вовсе не в природе встречаемых ему объектов, а находился как будто бы внутри него самого, а если точнее - там было нечто, какой-то неведомый секрет, который молодой человек пытался разгадать, чтобы осознать его природу. Для этого он использовал всё, что попадалось под руку - своих собственных родителей, друзей, людей из деревни, а затем и жителей метрополии, однако никакие слова и действия, негативные или, напротив, позитивные не могли сломать печать на его сердце, которое, испуская волны, просящие о спасении, получало в ответ лишь точно такие же сигналы от окружающих его людей, которые и сами не то что не могли помочь ему, но даже не имели ни малейшего представления, что им следовало бы сделать со своими собственными жизнями, как им следовало их прожить или, хотя бы, рационально упорядочить.
        Размышляя обо всём этом, юноша перевел свой взгляд на макушку головы своей возлюбленной, которая покоилась на его груди. Послушник знал, что неизбежно ждет ее - смерть. Он практически вживую видел этот процесс, ведь ему приходилось медитировать в храме, в том числе и на разложение собственного тела и тех, кто был ему дорог, чтобы достичь освобождения, но он никак не мог понять, что именно так жаждало освобождения, и могло бы стать альтернативой той красоте жизни и юности, которая обязательно бы рано или поздно сгнила и увяла навсегда. А без нее даже царства семи тысяч богов не могли сравниться даже с одним единственным прикосновением к юной деве.
        И вот, размышляя о том, каким образом могла быть преодолена смерть, а, в случае ее безоговорочной победы, какое именно лицо она бы явила своей жертве, что сдалась под ее гнетом, молодой юноша не заметил, как его спутница проснулась и, одним быстрым движением поднявшись, уже приземлилась рядом с ним, выпрямив спину и не выказывая ни малейшего намека на сладкий сон, в котором она, не просыпаясь, пребывала, по крайней мере, последний час, что казался для молодого человека тем самым раем, который он искал, и который за одну секунду обернулся адом для прогневавшего своей наглой выходкой в храме богов наглеца.
        - И что же ты собираешься ей сказать? - не поворачиваясь к своему собеседнику, обратилась девушка.
        - Что… - безвольно промямлил послушник, моментально сжавшись, чувствуя, как его начинает укачивать в мире, который как будто бы стал приходить в движение - а точнее, он сам - молодой монах начал набирать обороты, ощущая, как страх и безумие накатывают на него новой волной и пронзают его сердце, подобно раскаленным стрелам Бога Грома, что, превратившись в сияющих разъяренных змей, стали пожирать душу отступника изнутри.
        91. - Я… я не знаю, - промямлил Грегори в надежде позабыть свое собственное имя, но вместо этого воспоминания, как и всё, с ним связанное, с невероятной скоростью стали всё сильнее разворачиваться, вместе с тем, как сосуд, их вмещавший, в виде испуганного писателя стал в свою очередь сжиматься на пассажирском сиденье. Он был физически не в силах обратить свой взгляд к спутнице, что стальным голосом произнесла за него его же собственный вопрос, который содержал ответ, принять который спрашивающий был не готов, по крайней мере, не так и не сейчас.
        - Я не знаю, - вновь повторил свои мысли вслух Грегори устами своей спутницы, имя которой он не знал, и которая везла его сквозь пространство и время навстречу неизведанному.
        Пассажир попытался поднять голову, но почувствовал, как весь его организм скрутило от нестерпимого дискомфорта, который будто бы превратил всё его нутро в пружину, которую придавило огромной глыбой без всяческой возможности выпрямиться.
        - Я не знаю, Джаред, почему ты всё еще находишься тут, - вновь произнес переливающийся различными оттенками звуков и интонаций голос, который своим безапелляционным тоном разрезал внутренности пассажира, к которому, по всей видимости, и было адресовано данное обращение, и который уже более не мог идентифицировать себя с кем бы то ни было определенным, пытаясь изо всех сил оттянуть тот момент, когда его собственное необузданное нутро вырвется наружу. Тут его утешением была лишь одна мысль о том, что этот момент можно оттягивать до бесконечности, но шутка была в том, что эта самая вечность и была тем самым моментом, когда его вырывало раз за разом на резиновый коврик в транспортном средстве.
        Только оказалось, что та самая масса, которая рвалась через его горло наружу, была ничем, фантомом, и всё, что, казалось, находилось внутри, было уже там - внизу. Пассажир ощущал своими оголенными ступнями вязкую черную жидкость, которая стала подступать сначала к его коленям, затем, поднимаясь всё выше и выше, тем самым вынуждая путника с отчаянием пытаться открыть дверь наружу. Вмиг пришло озарение, страшная догадка, что они, отравившись какими-то веществами, отправились кататься на машине с незнакомкой и, в итоге, попросту слетев с трассы, угодили с обрыва в океан и прямо сейчас медленно тонут. В отчаянии пассажир попытался выбить стекла автомобиля руками, однако, вместо того, чтобы вдребезги разбиться и впустить внутрь воду, после чего можно было бы, задержав дыхание, попробовать, хотя бы попробовать, выбраться-выплыть наружу, Грегори ощутил, как его руки стали резиновыми, и что он не мог сделать ничего с тем самым злополучным стеклом, когда вода уже подступила к его горлу, а затем залила весь салон целиком. Несмотря на опаснейшую ситуацию, оказавшись целиком погруженным в воду,
путешественник, тем не менее, не ощутил никакого дискомфорта. Не было состояния удушливости - нет, казалось, он наоборот мог дышать впервые по-настоящему, благородя этому «бульону», в котором он находился, и который, казалось, был продолжением его самого.
        Находясь внутри этого уютного обволакивающего кокона, нерожденный смотрел сны о самом себе, которые сменяли друг друга, и вот уже две колоссальные армии сходились в битве, где предводитель одной из них отсекал голову вражьему командиру, что, по иронии судьбы, была его королевой, его возлюбленной. Затем, через несколько тысяч лет, что пролетели как одно мгновение, вдохновленный этим самоотрешением, уже совсем иной человек, подобно эффекту домино, решает натренировать своего последователя, что без ума был в влюблен в его дочь, что собиралась отдаться ему полностью, в то время как сам монах даже и не подозревал, что и она, и ее отец-наставник являлись лишь фантазией этого самого послушника, который, достигнув своей конечной точки самореализации, уже спускаясь через девятилетие странствий на предельной скорости вниз, пригвожденный к колесу одной из повозок варваров, уже слепит этим знанием природы пустоты окружающих субъектов одного из подоспевших к нему палачей. Затем, этот свет начинает распространяться по всей вселенной, будя каждое мыслящее существо и останавливаясь на небольшом промежутке
времени, когда угнетаемая раса лиловокожих, как уже случалось однажды, нацепив маски презрения утконосов, уже была сжигаема Империей Сердца. Один из участников конфликта, который переживет эту бойню, а также сохранивший свое лицо, свою человечность, продолжит свою фамилию и даст выйти на сцену другой уникальной судьбе, которая уже угасла, однако, своим деликатным положением во время расцвета успела дать рождение величайшей клинике своего отца, и, ничего не подозревая о значимости этих событий, уже оплакивала в предсмертный час свою дорогую дочь, что была убита комплексами своего возлюбленного, чьи потомки уже мчались на автомобиле, разговаривая с самой Богиней. Они, соскочив с этой трассы вне времени, встретились со своим настоящим создателем, который растворился в своих фантазиях о будущем, где он уже беззаботно плавал в питательной жиже, что позволяла заглянуть в душу, в собственную ДНК, где уже поджидали его многомерные друзья, с интересом наблюдая за реакцией проснувшегося, которому всё было мало, и он, дабы получить еще больше информации, проглотил очередной светящийся шарик, что, обернувшись
дымом в его легких, разбил его разум на миллионы кусочков, которые медленно собирались в уме лежащего на удобнейшей койке существа, который раз за разом переживал как наяву свои грезы, улыбаясь тому, что он всё это время был свободен от них и, тем не менее, мог всегда быть частью этой игры своего богатого воображения.
        - Ты как? - беззвучно спросила его возлюбленная, которая, элегантно порхая вокруг своего мужа, наслаждалась его эмоциями, которые, однако, в один момент сошли на нет, и он, перевернувшись на спину, слегка заскучал. Тогда его любовь начала танцевать вокруг него, разбиваясь на тысячи узоров, которые, в совокупности с ее изгибами, что бесконечно отражались друг в друге, и что были специально созданы для его услады в безумном вихре жизни. Казалось, что даже танец не мог вновь вернуть радость скучающему наблюдателю, который перевернулся на живот и, казалось, даже немного загрустил. Этого его возлюбленная допустить никак не могла и уже в следующее мгновение превратилась в него самого, а его уже превратила в прекраснейшую богиню, которая скучала, решив таким образом разнообразить их любовные утехи. Однако и это уже видел тысячи раз скучающий небожитель и потому удостоил свое творение лишь пустым взглядом, облокотившись на одну из своих рук, при этом тут же практически уснув.
        Его дорогая супруга вновь развеяла свои чары, став самой прекрасной спутницей во всех тысячах миров и вернув своему мужу былое величие. Наконец, решившись на отчаянный шаг, чтобы развеселить своего дорогого любимого, ибо было ей тяжко смотреть на него в таком замутненном состоянии, она уже осмелилась с ним превратиться в двух существ, соединявших в себе мужские черты одновременно с женскими. Когда уже одно из этих андрогинных отражений самого себя открыло глаза, желая дать понять, что это уже давно пройденный этап, его дорогой любовник и любовница в одном лице уже зашли за его спину и одним ловким движением отсекли его голову. В этот момент весь мир взревел, начав преобразовываться в чистый звук, став одним с жужжанием огромного роя пчел, который с каждой секундой нарастал всё громче и громче. Голова путешественника, падая в пространстве целую вечность, громко расхохоталась в тот самый момент, когда ее поймали заботливые руки супруги, которая, наклонившись, поцеловала его лоб своими жаркими губами, погрузив любимого в самый прекраснейший сон на свете.
        92. Девушка, бессознательно отклонившись вперед, тут же резко откинулась назад, еще не до конца понимая, где именно она находится, опустила взгляд вниз на свои руки, чуть расставленные в стороны, которые как будто бы сжимали с двух стороной какой-то невидимый предмет. Хотя это и звучало чрезвычайно глупо, она ощущала, что это подобие бессознательного ритуального обряда действительно важно и, не найдя никакого рационального объяснения, она, не заметив своей собственной улыбки на лице, чуть вытянув шею вперед, коснулась лбом того пустого пространства, которое, казалось, напротив, наполненным и всегда оставалось таковым.
        - Как ты? - крайне осторожно вошел в ее жизнь голос, который она слышала уже неоднократно, и это на самом деле касалось абсолютно не тех часов, которые журналистка провела в землях золотого Змея-Утконоса, где волею судеб познакомилась с музыкантом из Конгресса, который ни при каких-либо иных условиях не оказался бы на этом забытом всем цивилизованным миром островке, нет, это было нечто гораздо глубокое, гораздо более фундаментальное знание того речевого тембра, который обращался к ней, и исходил он не от человека и даже не от сущности, но, казалось, сам был источником, из которого изливались слова, трансформирующиеся из чистого смысла информации, из колодца, столь глубокого и необъятного любыми терминами, что, казалось, весь мир уже давно находится в нем, но только живущие там еще не до конца осознали свое положение.
        Виктория тряхнула головой, пытаясь развеять свое наваждение, однако, до сих пор не умом, а своим телом она помнила ощущение полета и странный предмет, что она сжимала своими руками поближе к своему сердцу.
        - Я… я в порядке, - не поворачиваясь к своему другу, отозвалась Виктория, при этом крепко сжав его ладонь, таким неочевидным образом давая понять, что сейчас не самое лучшее время для продолжения диалога.
        Виктория, помня недавний опыт встречи с местной армией, не спешила прильнуть к стеклу, а, вместо этого, наоборот, вжалась в сиденье бронированного автомобиля, внутрь которого ранее проследовали они с Кевином после «щедрого» предложения Харта присоединиться к нему, от которого вряд ли можно было отказаться. И даже, если бы она это сделала, прищурив глаза и наблюдая за тем, как ночное небо краснеет по обе стороны дороги, и c тяжелым сердцем подозревая источники данного феномена - куда бы она пошла? Вторая подобная вылазка вглубь острова за сенсационным материалом наверняка стоила бы ей жизни, и даже ее пропуск от империи больше не являлся бы протектором, она была здесь нулем. Никем и ничем, по сути - расходным материалом, которому лучше бы не показываться на глаза людям, которые обладали тут настоящим весом - военным, что захватили полный контроль над островом, и их безраздельное властвование не сулило ничего хорошего не только соседним странам, но и, в первую очередь, самим жителям этой территории на карте мира.
        - И вообще, кем она себе возомнила? - закусив губу и глядя на горящие небеса за окном, думала Виктория, грустно ухмыльнувшись и вспомнив свои плакаты с Геллой Фландерс. Журналисткой и репортером из горячих точек, коей она всегда восхищалась, и кем она вознамерилась стать всего за одну ночь. Но ведь она так переживала! Она так готовилась к этому морально все последние… сколько? Пять? Десять лет? Все эти ночи в университете и корпение над теорией журналистики, над этими бесконечными сочинениями, над этим титаническим редактированием тонн текстов материалов, и всё ради того, чтобы пробить собственную скорлупу юношеского инфантилизма, и в итоге, чтобы во что бы то ни стало, но научиться разбивать вдребезги эти самые скорлупки читателей! У некоторых, правда, это свойство всегда перекладывать на плечи других, а желание самим - ничего не решать, да, пожалуй, и у большинства, сохранялось до самой смерти. Все эти пересиливания себя, вся эта нескончаемая раскачка и бесконечные беседы с десятками, тысячами людей ради первоклассного анализа материала, самоконтроль и выдержка, чтобы не просто самой начать и
закончить разговор, но еще и добиться нужного результата - узнать информацию. При всем при этом, по своей натуре Виктория была изначально довольно закрытой девочкой, а потому - дело, к которому ее толкала судьба, поначалу воспринималась ей всегда как подвиг, ну а затем становилось рутиной. Она, хоть и была эмоционально не так тяжела, как первоначальный страх, но всё равно являлась тяжелой работой, которая, даже от осознания своих собственных моральных достижений, не становилась легче. Но кому это в итоге всё нужно было, если прямо сейчас это ничего по итогу не значило и не имело реального веса в полевых условиях, подобной агрессивной окружающей среды? Этот запутанный клубок впечатлений и переживаний-воспоминаний сейчас всплыл внутри Виктории, которой стало настолько горько, что ее даже не радовал свой уникальный шанс быть присутствующей журналисткой в самом сердце личного кортежа Императора целой страны. Нет, потому, что она уже проиграла, даже не начав толком свою личную войну против зла и несправедливости этого мира. Всё это было на словах, ведь, несмотря на думы о страданиях в современном мире,
иногда она, всё же отвлекаясь от работы друзьями и прочей дребеденью, сейчас рассыпалась в прах перед реальностью. В ней осталось место лишь для одного - для выживания. Виктория под грузом эмоций даже плакать была не в состоянии над очередной новостью об убитых солдатами детях, но никогда раньше она самой кожей не чувствовала этой атмосферы, что пропитала каждый волосок на ее теле - когда насилие, убийства и вселенская несправедливость, по крайней мере, с ее точки зрения, происходили не где-то там, за океаном, а прямо здесь, перед самими ее глазами. Самое печальное заключалось в том, что она не могла этого изменить и, даже не из-за своего страха или остатках неуверенности, которые, к сожалению, всё же отступили перед безрассудным идеализмом и верой, которая, схватив ее за грудки, поволокла ее навстречу врагу, не только для того, чтобы тот раздавил ее всего одним движением своего сапога, но и из-за банальных объективных факторов. И пусть даже этот самый враг, якобы, погиб во время операции спасения. Пускай, но он ведь был не один! Он всего лишь является отражением самой сути мироздания, которое
безоговорочно порождало в самом себе те условия и обстоятельства, где подобные индивиды только множились в геометрической прогрессии. Иные же индивидуумы не только как будто бы не видели в этом ничего предосудительного, более того - даже умудрялись использовать трагедии человеческих взаимоотношений в своих личных корыстных интересах.
        И что же Виктория должна была со всем этим делать? Отступить или продолжать писать об этом? Но разве слова смогут изменить это? В это не верила даже Гелла, судя по ее последним репортажам. Для нее журналистика была не более чем дополнительным инструментом, а основной же деятельностью была реальная помощь тем, кто в ней нуждался - всем беженцам и тем, кто не мог покинуть пределы закрытой территории острова, где правила смерть и страх.
        А что же сама Виктория? Могла ли она со своим хрупким тельцем и не слишком большим запасом прочности психики сделать хотя бы часть полезной работы, как Гелла? Нет. Могла ли она спасти беженцев сейчас, в текущих условиях? Нет. Могла ли она остановить убийство? Тоже нет. Так что же должно было измениться, что же должно было произойти, чтобы появился хотя бы малейший шанс, хотя бы малюсенькая надежда на то, чтобы она могла, преодолев себя, спасти не только свою, но и чужие жизни? На текущий момент всё складывалось так, что она сама чуть не сгинула в огне войны, которая шла уже не первый год в этом мире и, пожалуй, не прекращалась ни на секунду, начиная с самого первого мига зарождения вселенной. Возможно, этот путь насилия и внутривидовой конкуренции был единственно правильным рычагом эволюции, а сама Виктория была всего лишь неразумным муравьем, который из-за своей ограниченности хотел вмешаться в естественный ход событий, в выверенный порядок всех вещей, даже не понимая, что его попытки обречены на провал.
        Виктория думала об этом и не находила аргументов против. Она продолжала глядеть в окно, где багровело небо, подобно ее собственным мыслям, которые сжигал пожар противоречий, что уже немного затухал наступающим дождем, что начинал ритмично барабанить по стеклу снаружи, предвещая Виктории сон, который ненадолго бы смог, укрыв ее тело, поднять дух, сделать невесомой, освободив от груза переживаний и на совсем крошечное мгновение перенести девушку туда, где она смогла бы взять силу и решимость для того, чтобы, проснувшись, идти дальше.
        93. - Знать бы только, куда именно идти дальше, - продолжая смотреть в окно, выдохнул путешественник.
        На сей раз никакого ответа не последовало - ни снаружи, ни изнутри, и, что несомненно, даже если бы он и был, то в данной точке времени-пространства не имел бы ровным счетом никакого значения. Вместо этого картина за окном слегка оживилась, и бесконечный поток света, который прерывался темными промежутками, стал разгораться с новой силой. Данное явление было похоже на то, как будто бы с фантастической скоростью солнце наконец восходит над миром, однако, не как явление вполне стандартного небесного тела - звезды, вовсе нет. Этот процесс был скорее ближе не к категории ощущения окружающего мира, но к внутренней трансформации. Из-за столь нетипичного феномена путник на секунду даже испугался за свое физическое и ментальное здоровье. Ведь вполне возможно могло статься так, что всё вокруг него было лишь неприхотливой фантазией, которая успела проскочить в спектр его восприятия, чтобы спрятать за собой, подобно ширме, те ужасающие симптомы метаморфоз его психики и физического здоровья, которые готовы были в любую секунду прорваться наружу.
        - И все-таки… - думал путешественник, - возможно, что это нечто принципиально, качественно другое. Ощущения от этих измышлений лишь углублялись, становясь все более и более интенсивными. Будто бы каждый волосок на его теле поднимался, а кожа, из которой они произрастали, в свою очередь отделялась вместе с мышечной тканью от самых костей, которые стали абсолютно невесомыми или, казалось, пропали вовсе, поскольку гравитация более не была властна над телом путешественника, который как будто бы парил внутри салона автомобиля, что превратился в мигающую стробоскопическую камеру. Только сейчас наблюдателю стало более-менее ясно, что длинные промежутки света и тьмы казались таковыми исключительно из-за молниеносной скорости, с которой они сменяли друг друга, пока в определенный момент не стали одним целым, где уже сама тьма и была источником света, и ослепительная яркость находила свои начало и конец в глубочайшей тьме, в которую погружался путник, вылетев за пределы тесной комнатки-салона, которая превратилась из умозрительного объекта в чистый звук. Гул без остатка поглотил впечатлительного
наблюдателя, который отдался новым ощущениям, что, хотя и готовы были показать уже не раз виденные ранее наблюдателем вещи и явления, всё равно являлись той самой свежей струей, той новизной, без которой путешественник не мог жить. Таким нехитрым образом путник своими чувствами и самой памятью рисовал картины прошлого и будущего, среди которых он был никем, лишь бесплотным призраком, одним во всем мире, и при этом сам включающим в себя всё, что его окружало. В этом самый момент творения новой истории, когда его пальцы били по невидимой клавиатуре, операционной ДНК жизни, в это время на экране реальности синхронно вспыхивали еще не расшифрованные символы, которые уже превращались в страницы жизни для персонажа новой истории, в которой он только открыл глаза, и всё ради того, чтобы вновь уверенно встать на пройденную тысячу раз дорогу своей неизменной, но такой увлекательной судьбы.
        94. - Прошу вас, госпожа Виктория, - поклонился правитель Империи, в пригласительном жесте махнув рукой парочке своих спутников, - господин Кевин.
        Молодой человек сильнее сжал руку своей подруги, едва заметно кивнув на приглашение высокого чина проследовать в темное помещение. Несмотря на всю абсурдность и неосмотрительность своего поведения, которое было полностью иррациональным, Виктория ощущала какое-то сверхъестественное спокойствие, даже невзирая на все события, предшествующие этому состоянию, которое не нарушалось с самого того момента, как она проснулась в больнице, затем провалилась в сон вновь на коленях Кевина в машине, только чтобы затем быть пробужденной опять вежливым тоном охранников Стивена Харта.
        Что же должно было последовать сейчас? Появление призрачной надежды на спасение или же нечто совершенно иное? Виктория не знала ничего из этого, однако, несмотря на всю серьезность положения, она сохраняла самообладание, не забыла кто она, где находится, и самое главное - зачем. Несмотря на то, что все средства аудио- и видеозаписи были предусмотрительно изъяты охраной заранее, главные ее инструменты - внимательность и память - всё еще были при ней, и она, ни как пленник, но, в первую очередь, как настоящий журналист, стараясь не упустить ни малейшей детали, документировала про себя каждую мелочь, что могла бы быть чрезвычайна важна для нее, для газеты, да и для всего ее родного острова, а возможно, в перспективе, и всего мира, по которому она путешествовала со своим неизменным спутником, который, казалось, всю жизнь был с ней, и который, на самом деле, был единственным, что было по-настоящему важным сейчас для юной журналистки.
        Кевин, казалось, несмотря на все недавние события, думал так же, проявляя свое участие и даже в каком-то смысле отвечая на невидимые импульсы Виктория легкими нажатиями своей теплой ладони, которая, пожалуй, и была тем катализатором, который заставлял Викторию чувствовать себя гораздо более увереннее, не потому, что она чувствовала себя под защитой этого юноши, но, наоборот, из-за ощущения в себе парадоксальной силы и воли, чтобы самой защитить его от всех бед и стать тем единственным щитом, который ни за что не сломается. А большего Виктории и не нужно было.
        - Прошу, свет!
        95. - О, нет, нет, нет, - сжался, насколько это вообще было возможно, путешественник, чьей ожидаемой реакцией на изменения в окружающей среде было чувство сковывающего дискомфорта.
        - …И парализующего страха, - закончил вслух мягкий голос, что доносился со всех сторон одновременно, а, возможно, возникал из самых глубин существа путника, что получил сильнейший удар в солнечное сплетение. Он, однако, заставил пострадавшего отнюдь не согнуться, а напротив, полностью распрямиться и попытаться сделать вдох, один единственный, необходимый, жизненно-важный вдох, о котором он забыл, и как неизбежное следствие - лишил себя того единственного жизненно необходимого пространства, эфира, который должен был попасть в легкие, что как будто бы застыли и перестали функционировать.
        Путешественник, который из веселого затейника, что неизменно перепрыгивал с места на место в поисках всё новых и новых впечатлений, мгновенно превратился в пристального наблюдателя, тут же свалился в роль этого самого свидетеля конечного опыта, который отчаянно боролся за свою жизнь в безуспешных попытках начать дышать. По ощущениям, этот несчастный уже несколько тысяч лет безуспешно пытался раскупорить свои свернувшиеся в трубочку легкие, которые ни за что не хотели пропустить в себя ни единого кубического миллиметра спасительной субстанции. Оттого казалось, что сущность наблюдателя, что целиком и полностью зависела от баланса вдоха и выдоха, начала нагреваться из-за недееспособности сделать очередной вдох. Из-за этого промедления она готова была либо расплавиться, либо взорваться, подобно нагретому сосуду, чьи стенки уже начали трещать по швам. Потери этого самого вместилища наблюдатель и боялся больше всего, ведь, несмотря на все свои злоключения в поисках содержимого - то есть той самой неопределенной «души», он был не вполне уверен, что там есть хоть что-либо. Путник боялся смерти сейчас
больше всего на свете, и этот страх стал всем обозримым миром, который медленно сжимался в точку, где находился сам путешественник, что грозилась опустить его сознание в черную бездну, которая представлялась еще более бездонной, чем самый глубокий сон, с одной лишь небольшой поправкой, что выхода оттуда не было, и прежде, чем нырнуть в эту чернь, что вцепилась в него своими мокрыми холодными когтями, которые сдавили всё его тело, Грегори в последний раз вспомнил о той, ради кого он собственно и начал свое бесконечное приключение.
        96. - И закончится оно… - провозгласил голос, сотрясший весь шатер, где происходило представление, - в вашем воображении!
        И под звуки фанфар пространство вокруг заискрило тысячью огней фейерверков, что осветили фигуру артиста, который, взмахнув рукой в белоснежной перчатке вверх, проскандировал: «А теперь, дамы и господа? прошу свет!»
        Вслед за этим восклицанием, этой командой, мир вокруг стал постепенно меняться - джунгли, которые буквально возникли из ничего всего несколько десятков минут назад, стали растворяться, как хитроумные приспособления, как голографическая декорация для тех чудес, что демонстрировали фокусник и его команда, оставляя место лишь действующим лицам представления, которые уже кланялись публике, среди которой был один единственный зритель, который, сам того не зная, посетив это знаменательнейшее событие, еще не до конца осознавал, какое воздействие оно окажет в будущем на его жизнь. Остальные его соседи по местам в зале, конечно, тоже находились под разной степенью впечатления, но ощущал ли хоть один из этих мужчин или женщин тот восторг, то сокровенное чувство узнавания и причастности к, казалось бы, полностью инородному организму - постореннему действу, которое, казалось, разворачивалось не снаружи, но распускалось внутри благодарного зрителя прекраснейшим цветком? Это был уже совершенно другой вопрос, даже не требующий ответа.
        - ТЫ СТАНЕШЬ ВЕЛИКИМ!
        Слушая слова артиста, который в кульминационный момент своего представления обращался к одному из своих партнеров, с кем вместе они отыгрывали древний мифологический сюжет, который сопровождался всевозможными необыкновенными фокусами, юный зритель напрочь забыл о сюжете, действие которого он прилежно прочитал перед самым началом сеанса в небольшой брошюрке, что он получил, и в которой говорилось о некоем Арчибальде, чье восхождение на небеса происходило через несколько испытаний, которые… Которые, как оказалось, были более не важны для того, чей взгляд был устремлен не на того, единственного актера, что разыгрывал на сцене роль Арчибальда, который, в свою очередь, благодаря чудесному стечению сюжетных обстоятельств, смог преодолеть все преграды, чтобы встретиться со своей сущностью, которую и олицетворял тот самый секрет, но обращал свой взор вовнутрь, в то самое небо, что манифестировал собой одетый в перелечивающиеся одежды актер, выкрикивающий свою реплику, и, не то со смехом, не то со всей серьезностью обращаясь к мальчишке по имени Грегори, который, бесконечно скучая в начале сеанса, к
середине смог заинтересоваться, а к концу уже полностью отдаться действию, которое, казалось, перевернуло всё в его личном мировосприятии. Оно посадило зерно в его душе или, вполне возможно, послужило тем самым светом, что помог ростку сознания проклюнуться в содержавшемся уже изначально в сущности зрителя плоде, который созрел и вот-вот готов был раскрыться, чтобы подарить миру свой сладчайший нектар.
        Повинуясь словам рассказчика историй, как будто по самому настоящему приказу, внутренняя составляющая этого зерна, этого плода, его сердцевина, сама суть стала произрастать, не обращая внимания на уже спешивших уйти по своим делам после окончания представления людей, наградив труппу относительно жиденькими аплодисментами, что практически тут же начали таять вместе с героями сегодняшнего вечера - ожившими персонажами древнего мифа, которые скрылись за красным занавесом. Мозг Грегори тут же недвусмысленно отреагировал на данное событие, а потому, он, резко соскочив со своего места, стал активно проталкиваться через толпу лениво бредущих людей. Возбужденный зритель выпрыгнул наружу и, обогнув за пару минут тент передвижного цирка, достиг заднего входа, в который смог проникнуть, открыв для себя загадочный мир той самой изнанки, где и происходило создание всего волшебства на сцене.
        Пробираясь сквозь развешенные тут и там массивные ковры и с благоговением наблюдая за полотнами декораций, юный Грегори, зачарованный этим многообразием миров, собранных под одной крышей, не заметил приближения к обитателю этого поистине чудесного места, родного дома для десятков, а то и сотен измерений, который сначала не на шутку напугал чуть не столкнувшегося с ним лоб в лоб пришельца.
        Грегори, затаив дыхание, смотрел на маленького человечка, что свисал с потолка на десятках нитей, что были присоединены к разным частям его тела, и с непреодолимой силой потянулся рукой к нему, что, кажется, не слишком входило в планы хозяина этой территории, который, в свою очередь, резко приподнял свою опущенную в пол голову проговорив при этом своим зубастым ртом: «И долго мы тут с тобой играть будем?»
        Юноша отпрянул, пораженный живости этой маленькой куклы, не осознавая, что каждому, поднявшемуся на его теле волоску, он был обязан вовсе не самому факту разговаривающей куклы, а, конкретно, тому вопросу, который, как оказалось, полностью поставил с ног на голову его рассудок.
        - Эээ… - замялся юноша, - играть? Что вы имеете ввиду? - пытаясь подыграть невидимому актеру, что наверняка управлял этой жутко реалистичной игрушкой.
        - Ну как же! - тряхнул своей непропорционально большой по отношению к остальному телу головой, которую украшали два длинных заостренных уха, которые сначала юный пришелец принял за рога.
        - Сколько еще мы тут будем играть? Ты ведь слышал.
        - И… играть? Но я не понимаю, ведь я только зашел, и мы даже … - вдохнув побольше воздуха в легкие, пытаясь успокоиться и не выказать страха перед тем, кто управлял этой куклой, решил юноша, - не успели познакомиться, а вы уже спрашиваете меня про какую-то игру и…
        - Нет, нет, нет! Тут ведь всё гораздо интереснее и куда проще! - заплясал в воздухе маленький человечек, - ты просто делаешь вид, что не понимаешь, но ты ведь уже играешь! Разве это не очевидно?
        - Играю? - смутился юноша, чувствуя, как краснеет, - неужели этот невидимый дирижер решил таким образом высмеять, проучив названного гостя? - нет, но тогда хотя бы объяснитесь, во что именно я тут играю с вами.
        - О, ну тут же всё предельно ясно! - вытянув очень плавно, подобно самому настоящему живому существу, одну руку, а затем подняв указательный палец в назидательном жесте, проговорил маленький человечек, - мы на этом поле не первое тысячелетие находимся! - расхохотался человек, опустив палец и указывая на пол.
        Грегори инстинктивно опустил голову и увидел расчерченный зелеными и лиловыми ромбами пол, который как будто бы переливался и светился, являя собой источник света, благодаря которому пришелец и мог различать предметы в полном мраке помещения. Если быть точнее - светились сами стыки между лиловыми и зелеными ромбами, которые казались чем-то до боли знакомыми в символическом плане, и, когда уже Грегори обрадовался, что наконец додумался до сокрытого тут смысла, то был отвлечен очередной репликой маленького человечка: «Я играю сейчас эльфа, не саму Богиню, но уже близко, ну а ты… Играешь юного Грегори, не так ли?»
        97. Чуть пошатнувшись и оставшись в памяти как небольшой слепок, подобно легкому воспоминанию о сне, который растворялся за пару мгновений после «пробуждения» хозяина этих сновидений, Виктория всё же сумела устоять на своих ногах и не упасть, ощущая, как ее тело бьет небольшой озноб. Сама она уже начинала впадать в небольшую паранойю, жалея, что согласилась на столь рискованный шаг, однако слегка расслабилась, когда услышала знакомый ей голос.
        - Вика, ты меня слышишь? Вика?
        - Да… - мгновенно отреагировала девушка, наблюдая, как в абсолютно темном пространстве вокруг нее проступают звезды, до этой секунды невидимые, но от этого не менее реальные, образовывающие из своих скоплений узор, который вначале казался абсолютно хаотичным, но затем вырисовался совершенно четко. Он состоял из одинаковых, идеально подогнанных друг к другу ромбов, которые слегка светились зеленовато-лиловым оттенком, что будто бы вспыхивали, не вовне, но напротив, в самом мозгу журналистки, которая, стараясь не обращать пока на них внимания, вновь ухватилась своим сознанием за голос своего друга, как за спасительную соломинку.
        - Слышу тебя прекрасно, Кевин, - постаравшись придать своему голосу как можно больше уверенности, проговорила Виктория, - когда начинаем?
        - Уже, - раздался спокойный уверенный голос, который, вибрируя и раскладываясь в пространстве, достигал слуха внимательного наблюдателя тысячами частот, которые, то разделяясь на хор миллионов голосов, то сливаясь в один единственный глас, вели разум юной журналистки в прошлое, которое уже и перестало быть именно ее, но стало чем-то универсальным, навроде знания о постоянстве, об уверенности в том, что должно было произойти, как будто это было как раз тем, ради чего всё и затевалось.
        ***
        Проводив взглядом такси и уже смутно припоминая о компании, которая осталась и дальше праздновать летние каникулы в особняке ее не такой, на самом деле, уж и близкой подруги, вместе с Кайлом, которого она спровадила, наконец, домой после уже слегка поднадоевшей уставшей девушке болтовни в машине, Виктория подняла взгляд на свою маленькую крепость, свой собственный дом, на который еще не успели упасть солнечные лучи, и который выглядел таким умиротворенным в этой утренней дымке, что окутывала юную Викторию своей прохладой. Всё это одновременно создавало контраст с выпитым, что горело внутри нее огненным шаром, и только сейчас она в полной мере ощутила ту нагрузку, которую переживал ее организм. Стараясь не обращать внимания ни на него, ни на подступающий из-за ранее выпитого алкоголя голод, Виктория уже махнула рукой на круглосуточный магазинчик на углу улицы и, не спеша, поковыляла к своим апартаментам, что к ее величайшему удивлению оказались не заперты. Виктория, сначала заподозрив себя в абсолютной забывчивости и безалаберности, даже не допуская мысли о чужом вторжении, проследовала внутрь
своей квартиры. Оказавшись внутри, она уже начала снимать свою обувь, но в процессе замерла, услышав странные звуки, что доносились из спальни, из которой, несмотря на яркое утро, бил уже практически невидимый, но все же различимый, переливающийся свет ночника, который сейчас выглядел не милым украшением - дополнением атмосферы, но являл собой устрашающее предупреждение о том, что кто-то ожидал ее внутри.
        Виктория на мгновение, последовавшее после секунды замешательства, даже обрадовалась, что ее кавалер, которому она в порыве своих чувств однажды даже выдала ключи от собственной квартиры, чтоб он мог себя чувствовать там как дома, расслабилась сама, удивившись своей необоснованной паранойе, и даже успела обрадоваться той необычной атмосфере, которую, по всей видимости, решил воссоздать специально только для нее одной дорогой мужчина. На него это было не похоже, но кто знает, может, именно для того он в конечном итоге и проигнорировал приглашение на вечеринку, чтобы, проникнув в ее дом, удивить свою женщину внезапным подарком?
        И в чем-то догадки Виктории действительно оправдались - ее действительно ждал совершенно неожиданный сюрприз, вот только он был явно не из той категории, которую она могла вообразить. А взору ее предстала следующая картина - извивающаяся девка на ее дорогом Уильяме, которая громко стонала, пока ее партнер жадно ощупывал ее тело, после чего он, перевернув ее, как необузданный зверь накинулся на нее сверху, по его искаженному лицу Виктория сразу же поняла, что он, наевшись энергофруктов, был явно не в себе, чтобы сразу отобразить присутствие Виктории, что стояла в дверном проеме.
        Мгновенно отрезвев окончательно, Виктория резко развернулась вокруг себя в полнейшем ступоре, собираясь спешно ретироваться, и вновь зацепилась крючком своего собственного ума за звуки страсти, что доносились из ее собственной спальни. Девушка даже ощутила резкий укол всколыхнувшей ее волны похоти - давней фантазии разделить свое ложе сразу с несколькими мужчинами и женщинами, которую она давно таила в себе. Однако, вместо игривого жеста - присоединиться к вакханалии, вместо того, чтобы с порога прыгнуть в кровать, Виктория испытала удушающий гнев, ярость, что буквально восстала внутри нее в полный рост. Она моментально вспомнила свое унижение, как женщина, которая, как дура, сама добивалась этого обсаженного идиота, который постоянно шастал по шлюхам. Она сама виновата в том дурацком положении никому не нужной моногамной героини, которая жертвовала собой, своим временем и своими чувствами ради…
        - Ради чего? - яркими, почти что видимыми в реальности буквами вспыхнул в ее голове давно назревший вопрос. Виктория испытывала гнев не по отношению к Уильяму и даже не к его очередной любовнице, но по отношению к себе, к тому, как она позволяла с собой обходиться всё это время. Вполне возможно, что она и сейчас из-за своей тяжеловесной психики станет причиной того, что вместо свингерской вечеринки ей предстояло предстать в образе душной стервы, что разрушит всё веселье, но это было необходимо… Ради чего? Виктория и сама точно не могла сформулировать ответ на этот вопрос, но, прежде чем она успела, в свойственной ей манере, всё взвесить и обдумать на несколько раз, она с силой буквально выбила нараспашку дверь, обратив на себя внимание Уильяма и его подружки, которая в процессе уже оказалась лежащей на боку.
        - Здрастье, - в опьяненной ухмылке, искренне поприветствовала она зашедшую на огонек гостью.
        - О, привет, Вик! - абсолютно искренне и даже, в некоторой степени, с абсолютно детской радостью поприветствовал Уильям свою девушку, точнее одну из них, не отрываясь от важнейшего процесса.
        - Иди к нам! - как будто бы все происходящее в комнате было совершенно естественным и даже обыденным, с совершеннейшей легкостью, безо всяких издевок, но под воздействием энергофруктов, чьи корки и мякоть были разбросаны кусками то тут, то там, пригласил Викторию ее парень, не в силах остановиться ни на секунду.
        Этот совершенно искренний, химически обоснованный огонек любви загорался в его глазах всегда, только после ударной порции нескольких сот, а то и тысяч граммов светящихся фруктов, часть одного из которых покоился на полу, прямо у ног Виктории.
        - О нет, нет, сейчас, подожди секундочку! - кое-как оторвавшись от подруги, вскочил на ноги любовник с подрагивающим членом. Дойдя до стоящей тарелки на тумбочке, он проглотил целиком один кусок, что лежал на ней, а второй взял с собой в качестве гостевого угощения.
        - Вот, держи! Я тебе говорю, моя милая, - с неестественно нежной и даже в чем-то заискивающей интонацией проговорил Уильям, - попробуй! Это отборный сорт, ты просто улетишь! Давай же, мы так тебя ждали! ТЫ и была тем самым недостающим звеном всё это время! Скажи, а, Маргарет! - кивнул Уильям девушке, которая уже подлезла к нему сзади и схватилась за его возбужденный член.
        - О, да, Вил рассказывал о тебе, дорогая, мы тут уже целую теорию выстроили о том, что…
        Виктория явно не была настроена сейчас выслушивать умозаключения и инсайты фруктовых джанки, она лишь потянулась рукой, чтобы, как будто бы, принять предложенный кусок, глядя прямо в горящие глаза Уильяма, который уже томился в предвкушении «тройничка», однако его подруга, вместо того, чтобы принять столь желанный дар, лишь с силой сжала его ладонь так, что она аж хрустнула, попутно расплескав сок лопнувшего в ней фрукта. Стекающий бордовый сок выглядел так, как будто Виктория за секунду уничтожила не «отборный сорт», а кисть руки своего уже бывшего любовника.
        - Ауч! - совершенно по-детски, как обиженный ребенок, проговорил «даритель», открывший уже было рот, чтобы заново попытаться вразумить Викторию, которая одним единственным словом заткнула Уильяма, пробасив каким-то совершенно чужеродным голосом: «Вон!»
        Эта недвусмысленная интонация волшебным образом сразу же вполне однозначно отрезонировала внутри обоих любовников, которые сначала, через пару долгих секунд даже перестали мять и трогать друг друга, через минуту покинули сначала комнату, прихватив попутно свои вещички, а через две их уже не было в квартире, дверь которой они, как можно тише, затворили за собой.
        Виктория стояла посреди разбросанного мусора, возле остывшей постели, где она могла бы прямо сейчас снять свое накопившееся за последнее время напряжение, пусть и не в самой обыкновенной обстановке.
        Наблюдая, как по полу ползет, подбираясь всё ближе и ближе солнечный луч, который в итоге все-таки достиг обнаженной кожи ее ножки, Виктория ощутила его тепло. Девушку едва заметно вновь затрясло от полных противоречий чувств и ощущений, состоящих из рассудочных надстроек и вполне себе физических импульсов. Ее тело до безумия хотело секса, ее психика жаждала вернуть Уильяма, она хотела, чтобы он смотрел на нее таким пожирающим взглядом, как всего пару минут назад, но не только под воздействием энергофруктов, но всегда - например, когда она ухаживала, готовила, делала маленькие сюрпризы и подарки, которым, была уверена, он будет рад, всегда, когда она отправлялась с ним в не очень интересные, но вдохновляющие его поездки с друзьями, всегда, когда она хотела быть с ним, и только с ним одним.
        И тут внутри Виктории что-то практически осязаемо лопнуло. Она ощутила, что совершенно не хочет ничего и никого, ни его - Уильяма, ни этого идиота Кайла, который, как песик, стелился перед ней весь вечер, махая своим хвостиком. Она уже даже не хотела просто мастурбировать, уже не хотела быть ни с кем, и все из-за своего ужасного, как ей самой почему-то чудилось, характера. Сейчас, в этой комнате, посреди просыпающегося города была только она одна и никого больше. Подняв голову, чтобы вдохнуть поглубже и хоть немного успокоиться, Виктория увидела плакат с изображенной на нем Геллой Фландерс, одной из ярчайших и смелейших журналисток. Тут же мозг предательски завелся еще больше, а потому Виктория вслух призналась самой себе в уверенности, что никогда не станет такой же храброй женщиной, которая не боялась ничего и никого, и уж, тем более, неурядиц в личной жизни, а шла за правдой под самые настоящие пули, шла неотступно за той единственной правдой, что в конце концов убила ее.
        - Какая же дура… Какая же ты все-таки непроходимая дура! - со злостью глядя на плакат, сначала тише, потом все громче и громе восклицала девушка, - у тебя было всё, но теперь… - Виктория захватила рукой с пола целую горсть мякоти энергофрукта, на котором проступали странные темные пятна, на которые она даже не обратила внимания, - ты все просрала! И ради чего? - цинично глядя в глаза уже убитой журналистки, прошипела она, начав есть мякоть, а доев, подбирала еще и еще. Она опускалась на корточки, брала с пола и продолжала их жадно поглощать, совершенно не обращая внимания, сколько уже было съедено. Остановилась она лишь в тот момент, когда что-то совершенно удивительным образом изменилось вокруг. Самым удивительным было то, что понять, что это было, - парадоксально непросто. И, несмотря на то, что она оставалась сидеть на корточках в той же самой комнате, Виктория, оглянувшись вокруг, не узнала этого места. Пространство вокруг - стены, кровать, окно, мебель, все знакомые ей вещи казались чужими, какими-то иррационально мультяшными карикатурами на самих себя. Однако, вместо прилива волны смеха
из-за подобного абсурдного наблюдения, Виктория испытала панический, совершенно животный по своей природе страх, что сфокусировался в итоге на ее дыхании, на выдохе и вдохе. Они стали для девушки чем-то чужеродным, как будто бы дыхание было ей несвойственно от рождения, а потому приходилось тратить колоссальные ресурсы, чтобы сейчас его искусственно поддерживать. Виктория начала задыхаться, как будто бы на нее навалился, придавив, огромный груз, и эта ноша к тому же требовала плату за каждый выдох и вдох, заключающуюся в том, что ее стали буквально покидать отдельные части тела, которые стали сначала как будто бы высушиваться, терять объем, а после этого переставали слушаться, затем полностью будто бы отключаясь от мозга так, что их нельзя было ощутить своими. После этого тело ее, несмотря на все усилия, рухнуло на пол, после чего девушка, в панике пытаясь изо всех сил продолжать дышать, в ужасе и неопределенной надежде подняла взгляд наверх, вновь натолкнувшись на преграду в виде плаката на стене. Параллельно с этим она стала свидетелем того, как всю стену начинает покрывать темнота, вместе с
сознанием самой Виктории. Во мрак погружалось и изображение на плакате Геллы, чей силуэт, однако, стал светиться в наступающей черноте и обрел, казалось, даже объем. Одновременно внимание умирающей от передозировки девушки захватил пристальный взгляд ставшей объемной репродукции, что будто бы содержал в себе саму жизнь и память души Геллы. В довершение ко всему казалось, что она вот-вот сойдет с плаката, чтобы напомнить дерзкой девице, что с такой легкостью отреклась от своей мечты о том, что было действительно важно. В самый последний миг, когда Виктория уже теряла сознание, черная фигура на стене, как будто бы улыбнувшись, проговорила губами самой Виктории, голосом, звучавшим не из этого мира, который разорвал всякую остаточную связь с реальностью: «Ну что? Долго еще мы будем тут с тобой играть?»
        98. - Играть? Кажется, я уже где-то слышал это… - повторил вслух мысли своего собеседника миниатюрный эльф, покачивая своей непропорционально большой головой и, как будто бы сильно задумавшись о чем-то, оставил в полном оцепенении молодого мальчугана, который прикоснулся сейчас своим собственным рассудком к чему-то такому, что был совершенно не готов принять, но что, без сомнения, должно было проявиться именно здесь и прямо сейчас.
        - Конечно, конечно! Играть, играть… - всё повторяло и повторяло, трясясь в воздухе, маленькое странное существо, то распадаясь на абстрактные разноцветные фигуры, то вновь собираясь в единый мифический образ.
        Юный зритель тем временем, начиная испытывать вполне определенную степень беспокойства, решил слегка расслабиться, фокусируясь взглядом на пространстве над этой фигуркой, в смутной надежде разглядеть веревки, хоть какие-нибудь нитки или приспособления, которыми бы это существо было бы управляемо. Ведь тогда он мог отследить, куда они идут, и тогда уже не составило бы большого труда найти того, кто стоял за всем этим представлением…
        - Частью которого я и явлюсь… хммм, - задумался юноша, не на шутку перепугавшись того, как его маленький собеседник отзеркалил в открытое пространство вслух те потаенные мысли, что, жужжа, роились в черепной коробке гостя волшебного шатра, заставив последнего поежиться от суеверного страха перед силой, чье происхождение да сих пор оставалось для юного путешественника полнейшей загадкой.
        - Но, если никто мной не управляет… - продолжил маленький человек, не то извлекая слова из подсознания мальчика, не то пытаясь насадить ему свои собственные, что на самом деле для существа, обладающего лишь чувственным восприятием посредством физических органов - «здесь» и «сейчас», было, на самом деле, одним и тем же, как и то, что находится «там». Маленький человек махнул рукой над своей ушастой головой, которая, казалось, стала пульсировать и слегка меняться в очертаниях, заставляя глазные нервы наблюдателя напрячься, чтобы понять, в чем именно заключалась начавшаяся метаморфоза.
        - То тогда что же находится там, на той стороне? Было бы интересно узнать, - завершилась мысль в пространстве, которая, как будто бы, больше не зависела ни от кого, а была самодостаточным ответом, содержащимся в вопросе сама по себе.
        В тот же момент юноша почувствовал, как его тело слегка задрожало, испытывая абсолютно иррациональный, и даже в чем-то мистический страх и трепет, ни перед конкретно этой странной куклой (и куклой ли?) и даже ни перед немного жутковатым, несмотря на ореол загадки и волшебства, места где находился - поскольку где бы он сам сейчас не оказался - любое измерение во всех мирах предстала бы перед ним в точно такой же конфигурации - очень хрупкой реальности, которая, чем больше пыталась доказать себе свою неоспоримую позицию, как единственно приемлемую парадигму жизни, тем самым лишь всё сильнее проваливалась в пропасть противоречий, что съедали юношу изнутри.
        - Но как же… - продолжила маленькая фигурка, - это же все мои воспоминания и ой… - прервалась она, когда, смертельно испугавшись чего-то, и сам молодой зритель вновь ощутил, как его живот буквально скрутило от страха, заставив его сжаться под давлением собственных мыслей, которые выходили из чужого рта. Получилось, что если даже его ум был не совсем его, точно также, как и воспоминания, и в конечном итоге весь осязаемый мир, в котором он находился, то что же тогда было «настоящим», и тогда кем являлся он сам в этой неохватной тайне, которая начиналась с него самого и, казалось, не заканчивалась нигде и никогда во всей вселенной?
        Оставив этот тревожный вопрос пока висеть в воздухе, подобно фигурке мифического персонажа, которая начала подниматься всё выше в воздух, наблюдатель смотрел, как окружающая его футуристическая обстановка начала светиться, покрывшись сияющими узорами, которые начали складываться в закрытое помещение переливающихся геометрическими рисунками стен пещеры.
        99. - Игра, - пронеслось в голове аборигена слово, которое выжигалось на его сердце каленым железом.
        Подобно вспышке молнии, что в эту самую секунду пронзила небеса, это еще не сформировавшееся в звуковой и даже символической интерпретации понятие внезапно проявилось в уме древнего существа, которое стояло, пораженное этой интуитивной и простой истиной, которая столь долго скрывалось за ширмой иных, совершенно внеземных идей и вещей. Одновременно с этим проходил даже голод в практически пустом желудке, что был лишь слегка наполнен соками одного из энергофруктов, обглоданную корку которого юный представитель молодого вида уже выронил из руки, наблюдая за тем, как до этого пугающая его реальность джунглей, где на каждом углу его поджидали опасные хищники и явления, объяснения которым он не находил вдруг, слились в единую картину мира. Она будто бы замерла и дала возможность юному путешественнику рассмотреть ее внимательно со всех сторон, в том числе и извилистые рисунки молний, что раньше так пугали представителя фауны маленькой голубой планеты, который тут же бы бросился бежать на своих четырех конечностях до ближайшего укрытия. Однако, вместе с прежним инстинктом самосохранения он, помимо всего
прочего, тут же ощутил что-то совершенно чудесное, и самое главное - НОВОЕ. Каждый волос его шерсти стал подниматься, и даже сам он, подобно частям своего тела, стал вытягиваться ввысь, постепенно отрывая свои передние конечности от земли, вставая, совершенно не напрягая позвоночник, напротив, казалось, что он будто бы избавляется от какой-то совершенно ненужной вещи, позволяя проявиться скрытому, но абсолютно естественному процессу. Всё дальше и дальше распрямляясь, без опаски разгибая коленки и уже практически вставая, приподнимаясь на цыпочках, - всё это только ради того, чтобы прикоснуться своими пальчиками, которые, будучи обычно согнутыми, тут же распрямлялись, к тому чудесному рисунку, что своим лиловым светом освещал темно-серое небо. Бедный путешественник видел, как эта, еще совсем недавно пугающая его сила обернулась прекрасным древом - небесным растением, которое, светясь, вырастало из самих облаков, на глазах разрастаясь и разделяясь на бесконечное множество ветвей поменьше, по которым уже скользил сам оторвавшийся от земной тверди путник. В этот момент он, казалось бы, обнаружил в себе
силы наконец достичь этого небесного древа, что произрастало не снизу, но, напротив, тянулось к планете. На самом деле, у завороженного наблюдателя всегда была возможность прикоснуться к нему, вот только сам он об этом не догадывался, а если быть точнее, просто не допускал такой возможности. Сейчас же он знал, просто-напросто был уверен в том, что готов оторваться от земли, чтобы достичь этого небесного тела, и, на секунду согнувшись вновь, он, собрав все свои силы, рванул ввысь к этому новому рубежу своего путешествия, испытав при этом еще одно откровение: то, что он называл и представлял деревьями, как земными, так и небесными, оказывались сами по себе лишь новыми понятиями в его картине мира, которая стала, как никогда до этого, более полной. Будто бы он провел весь период жизни до этого во сне - и, более того, взглянув на свои собственные руки, он с трепетом обнаружил, что привычный вид конечностей пропал, уступив место набору светящихся линий, что были очень похожи на ветки этого самого космического древа, к которому он бесконечно тянулся, как будто бы смог заглянуть в глубины своего собственного
существования.
        Однако эти эффекты исчезли вместе со светом древа, что, разросшись до максимальных размеров, потухло вместе с прыжком самого путешественника, который, приземлившись, тем не менее, не испытал ни малейшего уныния по поводу того, что ему так и не удалось «оседлать» энергию этого древа, поскольку то, что было этим совершенным конечным знанием, находилось внутри него самого.
        Вновь выпрямившись в полный рост, путник поспешил, на сей раз совершенно точно зная, куда хочет попасть - навстречу своему главному страху, что через некоторое время стал различим в пышной растительности джунглей - огромной черной воронке в земле - пещере, в которую он, несмотря на зачастую смертельные опасности со стороны соседей, всё равно боялся использовать, как укрытие, до дрожи во всем теле. Даже заглянуть внутрь не получалось, казалось, что ему мешала та самая невидимая дверь в собственном сознании, которая четко вырисовывалась сейчас. Действительно, буквально перед самым его носом предстала самая настоящая дверь, хотя, что вообще существует такое понятие, он сам и не знал до сих пор, но прекрасно мог различать перед собой две створки искусно исписанных сияющими узорами врат, что скрывали от юного представителя своего вида те необъятные глубины, которые скрывали его собственное подсознание.
        Подойдя поближе, путник сначала смутился, не совсем понимая, что же именно нужно делать. Это было вполне естественно, ведь раньше он никогда не сталкивался с таким не столь пугающим, но совершенно удивительным и выходящим за все рамки феноменом. Вспомнив про только что произошедший эпизод с небесным древом, абориген вновь посмотрел на свои собственные руки, которые были одновременно и ответом, и ключом к этой тайне, поскольку их тоже покрывали те же самые танцующие и переливающееся в темноте символы, которые как будто бы магнитом притягивали путника, приглашая его прикоснуться к вратам неизведанного, что неизбежно и случилось, когда юный путник без страха шагнул навстречу главной загадке своей жизни.
        100. Двери распахнулись, после чего Виктория очутилась в просторном зале. Несмотря на всё многообразие форм, которые всеми силами пытались захватить ее внимание, зацепить себя она позволила лишь одной единственной фигуре, которая стала самым настоящим магнитом для души - мама…
        Каким-то непостижимым образом юная Виктория, никогда не знавшая свою биологическую матерь, наблюдала, как светящаяся по очерчиваемому контуру фигура, что внутри была как будто угольно-черной и, более того, затягивающей в себя весь окружающий свет, обретала именно те самые черты, единственные и неповторимые, которые могли принадлежать одной лишь женщине на свете. Вместе с ней проявился и второй силуэт - с совершенно иной аурой - и которая, тем не менее, была тем единственным, что ощущалось не иначе, как ее родной отец. Пристально глядя, как обе эти две фигуры сходятся вместе, чтобы создать нечто новое - совершенно непохожее и одновременно с тем включающее всё, что было до него, наблюдатель испытывал бесконечное узнавание того самого процесса, который и привел его именно сюда - дабы она могла наблюдать собственное рождение. Складывалось впечатление, что этому нет и не будет конца, и она всё так же будет возвращаться раз за разом к этому самому моменту, следя за тем, как женский силуэт вспыхнул зеленым, а мужской - фиолетовым светом, после чего они слились в одну точку, бурлящую массу энергии, что
покрылась символическими письменами, которые содержали информацию о каждом из этих индивидуумов (как прошлую, так и бесконечное будущее), что струилась беспрерывным потоком сквозь время, ожидая удобного случая для внешнего проявления.
        В момент слияния двух полюсов одной сущности наблюдатель, ставший невольным, а возможно вполне волевым объектом, выбравшим данную точку времени и пространства для исследования, наконец-таки задался уместными вопросами, что по сути своей были одним, ответ на который не заставил себя долго ждать:
        - Кто я? Кем или чем была до своего рождения, и кем стану потом?
        И в этот самый момент мир вокруг вновь преобразился, практически сразу же вписав любовные игры двух существ внизу в общий орнамент необъятного космического узора, который заключил наблюдателя в подобие сферы - бесконечно малой и, в то же самое время - не сравнимой ни с чем, большой величины. Путешественница ощутила себя так, как будто бы она оказалась в какой-то огромной, непостижимой библиотеке знаний мира, но только где источником информации были не книги с символами, которые означали какие-то объекты или феномены в окружающем мире, но сами и являлись всеми возможными явлениями, заключая в себе их бесконечный потенциал.
        Глядя на это великолепное разнообразие смыслов и знаний, Виктория на мгновение впала в некое подобие тоски от того, что у нее не было ключика, чтобы полностью открыть доступ ко всему этому массиву информации, которая так соблазнительно предлагала ей в открытом доступе все тайны этого, да и, наверное, всех существующих миров.
        Будто бы в ответ на это уныние, которое показалось ей через секунду абсолютно абсурдным и преступно неуместным в подобной возвышенной обстановке, Виктория, или по крайней мере тот, кем она сейчас являлась, ощутила, как мир вокруг незримо изменился, вроде и оставшись тем же самым, но, в то же самое время, приобретя совершенно новое, очень тонкое, но такое явное качество присутствия, что вылилось во внезапной вспышке огней, которые буквально окружили ее сущность. Сначала немного испугавшись этой перемены, юная путешественница затем, напротив, с неприкрытым любопытством обнаружила и стала рассматривать маленьких большеголовых существ, которые плясали вокруг нее в неистовом танце, образуя пылающий круг своими движениями, который, казалось, всё плотнее сжимался вокруг ее сущности. Маленькие эльфы, которые обратили на себя внимание путешественницы в то самое время, как стали сужать круг своего танца вокруг нее, стали одновременно становиться непропорционально всё больше, пока их заострившиеся уши, напоминающие антенны или рога, не выросли в подобия гигантских клешней на телах высоких стройных существ,
отдаленно похожих на насекомых, чьи огромные глаза с интересом рассматривали пришельца, который смог проникнуть в их королевство. Прежде чем Виктория успела хоть как-то отреагировать на эту метаморфозу, эти существа вновь поменяли свою форму, на этот раз отзеркалив образы друг друга и превратившись в странное антропоморфное существо, напоминающее рептилию, в руке которого загорелся странный огонек, который, преодолев пространство между этим существом и Викторией, мягко опустился уже в ее ладонь, которая также покрылась чешуей, что казалось выросла, благодаря общей схеме геометрического паттерна, который в свою очередь будто бы и был самостоятельной системой, строившей вокруг все формы.
        - Вот ты и здесь, опять, - мягким голосом произнесло существо, что передало ей сквозь пространство сверкающую и, что самое важное, странно притягательную вещицу, что теперь теплилась в руке путешественницы.
        Виктория осторожно подняла лицо и обомлела, не поверив своим собственным глазам.
        101. - Думаешь, она правда видела этого старика? - саркастически заметила Виктория, вновь приложившись к бокалу.
        - Я, правда, не знаю, - несколько смущенно пожал плечами Кайл, стараясь показаться допустимо отстраненным, но, тем не менее, испытывая некий мистический трепет перед этой, казалось бы, и вовсе не заслуживающей внимания темой.
        - Но ты ведь об этом задумывался, не так ли? - вновь переспросила Виктория своего друга.
        На короткое мгновение Кайл ощутил некоторую досаду от того, что предметом их разговора стала, хоть и вполне интересная и даже в чем-то по-настоящему загадочная, но от этого не менее далекая и не имеющая отношения к совместному будущему двоих собеседников тема. Тема, которую правда стоило бы развить, дабы не показаться в глазах прекрасной дамы тем типом ухажеров, которые всеми правдами и неправдами добиваются права поскорее провести вместе ночь с объектом воздыхания. Хотя, возможно, это и был как раз тот шанс наладить отношения, и было как раз тем спонтанным импульсом, который только и требовался в этот вечер, в эту ночь, и в это неизбежно подкрадывающееся утро. Так что, в итоге интуитивно было принято решение на каком-то совершенно интуитивном уровне разрешить данную непреложную дилемму завязки серьезных отношений вдумчивым разговором, полным новых измышлений, которые, как надеялся Кайл, могли бы вывести в итоге их общение на новый уровень, что уже, в свою очередь, переросло бы в что-нибудь большее.
        - Да, да, конечно, - старясь уследить за своими собственными мыслями, что смеялись над умом Кайла, который уже успел расслабить алкоголь, убеждающий юношу в том, что тот, хотя никогда и не думал о подобном, вполне мог бы озадачиться подобными темами, если и не планетарного, то хотя бы локального масштаба. Начав их изучение прямо сейчас, он мог бы вполне, уже составив в уме некую правдоподобную модель, выдать интересующую его спутницу информацию.
        - Но ты в курсе, наверное, сколько на этот счет есть домыслов и слухов, как правдоподобных, так и не совсем. И отличить одни от других…
        - Непросто, знаю, - протянула Виктория, начиная, как ей самой тогда казалось, думать с утроенной силой, чем ей в этом помогала уже нагревшаяся от тепла ее ладони бутылка, которую она придавила к своему лбу, на который влюбленно смотрел Кайл, - но все же, - глубоко вдохнув и выдохнув, решительно заявила Виктория, - я считаю, что нет дыма без огня, и этот человек действительно жил. Уверена, он настоящий, а не плод воображения Фландерс, нет, этого просто не может быть.
        - Но ведь это не так уж и важно, - решил показаться в философском плане совершенно нетривиальным Кайл.
        Виктория удивленно приподняла бровь, намекая на продолжение дальнейших рассуждений своего собеседника.
        - Я вот что имею ввиду… Это ведь особенно не повлияло на ее дело, которое она начала против того комманданте, в итоге его смогли посадить за военные преступления, а всем жертвам его… гхм… превышения полномочий во время миротворческой операции была выплачена компенсация, и им предоставлено убежище в странах Конгресса по распоряжению международного планетарного суда, это ли не победа? Разве это не победа Геллы Фландерс, не победа журналистики в целом?
        Виктория смотрела некоторое время на Кайла, который после столь красивой и яркой тирады стоял, подобно статуе разогретому парами волшебного напитка древнего божества, что принесло благую весть, принеся истину своим послушникам, открыв глаза им и всему человечеству на свое собственное происхождение. Несмотря на этот красивый, с точки зрения юноши, жест, он испытал поистине божественную скорбь, когда Виктория лишь громко рассмеялась в ответ на его речь, идущую от самого сердца, которое, возможно, сейчас было больше присоединено не к мозгу, а к тому, что находилось несколько ниже.
        - Нет, ты серьезно? - немного вспылив, спросила Виктория, немного успокоившись, - ты правда, нет, правда, считаешь, что это изменило хоть что-либо?
        - Нет, не только же это, - попытался оправдаться Кайл, ощутив, как от его былого величия не осталось и следа, - но ведь это действительно спасло жизни десятков, а то и сотен людей.
        - Сотен тысяч, и это, - Виктория помотала головой, - это правда очень здорово, нет правда, я сейчас не иронизирую. Но что случилось после? После того как Гелла была убита? Что случилось с людьми с острова Утконоса? С теми, кого душили извне войска нашей ёбаной империи, а изнутри - свой собственный маленький тиран, этот так называемый вождь, этот убийца?
        - Это, это… - Виктория кипела от гнева, продолжая набрасываться на Кайла, будто бы это персонально он был ответственен за все те преступления, что она с таким жаром перечисляла, - и был ли результат расследования? Почему мировое сообщество не отреагировало на столь наглое убийство прямо в центре столицы Империи? И почему не помогла и дальше спасать тех, кто захотел сбежать с земли Утконоса? Почему всем так скоро стало вдруг внезапно там насрать? Почему? Почему?!
        - Виктория, просто…
        - Что просто? Что просто?! А я тебе скажу! Потому что никто не захотел даже выслушать ее тогда! Всю историю! Передать ее целиком, поверить фактам! Признать то, что убийцей миллионов в бессмысленной войне против лилового трайба, против всего острова Утконоса - Змея и Империи, виноват этот человек, этот сраный император, Харт! Ровно, как и никто не смог поверить в то, что в землях Утконоса есть настоящий шаман, который может доказать, что они не убийцы, из-за уничтожения которых якобы нужна была эта миротворческая операция, а настоящие хранители истории не только острова, но и всего мира!
        102. - Ты ведь именно это имела ввиду, дорогая? - улыбнулся старик, сидя напротив Виктории, которая, не в силах издать ни звука, смотрела на живую легенду, настоящий миф, краеугольный камень всех измышлений о мире, который сейчас как будто бы представал перед юной путешественницей в совершенно новом свете, свете, который она видела всегда, но как будто бы просто боялась себе в этом честно признаться.
        - Господин Хоп? - смогла едва выдавить из себя путешественница, но тут же осеклась, ощутив крайнюю степень смущения, поскольку ее собственный, предательски неуверенный тон был крайне удачно воспроизведен сидящим напротив пожилым мужчиной, в котором, однако, всё же чувствовалась такая сила, что он периодически казался переполненным колоссальной энергией юношей.
        После непродолжительной паузы «господин» громко рассмеялся, заставив своим безудержным весельем поежиться не готовую к откровенному напору такой силы журналистку, которая, однако, сама не заметила, как тут же растаяла, полностью проникнувшись той искренностью, с которой этот лиловокожий старец изливал вовне свои эмоции, что казались не усмешкой, но живительным бальзамом, который продолжал выливаться на сердце Виктории до тех самых пор, пока окончательно не увлажнил ее, заставил ее ощутить, как слезы непроизвольно бегут из ее глаз.
        - Ну, ну, - прервав свой смех, улыбнулся старец, - чего же ты так расстроилась?
        Виктория же, осознавая, как, наверное, глупо выглядит перед человеком, к которому сама относилась как к легенде, несуществующему персонажу, решила собрать все свои силы в кулак и предстать всё же в подобающем свете. Однако, вместо того, чтобы подавить секундный импульс, что побудил ее к плачу, разрыдалась еще сильнее, уже не в силах контролировать ту лавину чувств и мыслей, которые так долго оставались взаперти где-то в потаенных уголках ее духа.
        - Похоже, ты немного устала, не так ли, дорогая? - тут же проговорив самым доверительным и теплым голосом, буквально пропел шаман, заставив таким образом Викторию закрыть руками покрасневшее лицо, по которому уже ручьями бежали слезы очищения, которые, казалось, вымывали наружу то самое знание, которое находилось в ней всё это время.
        - Поплачь, поплачь, хуже точно не будет, - без всякой усмешки или злобы, степенно проговорил старец, - не расстраивайся, в конце концов нас всех ждет это путешествие, это возвращение, поэтому - не расстраивайся, мы обязательно встретимся с тобой, ты никогда не будешь одна, и твое обременительно долгое на первый взгляд путешествие закончится так быстро, что ты даже не успеешь моргнуть глазом.
        От этих слов совершенно по сути неизвестного ей человека Виктория затряслась, ощущая, что накатывающие на нее волны стали накатывать всё сильнее, до тех самых пор, пока она не осознала, что начала задыхаться. Всё же, в самый критический момент, она почувствовала, как ее мир буквально переворачивается с ног на голову, чтобы из нее наружу, в буквальном смысле, вырвалось всё то, что так неистово сжигало ее естество. Причиной тому был всё тот же нежный певучий голос, который, казалось, стал теми руками, что вместе с тем, как выдергивали наружу тяжесть ее сердца, так же вытаскивали ее саму из мира кромешной тьмы в полный разлитых ярких феноменов реальность, где на нее с испугом смотрело лицо Кайла.
        Виктории хватило всего пары секунд, чтобы ее мозг безошибочно смоделировал пространство, где ее тело, перегруженное энергофруктами, лежало на полу собственной комнаты, что была, помимо всего прочего, залита переработанными плодами, что также попали и на Кайла, который, по всей видимости, и вызвал эту реакцию, чтобы прочистить организм девушки.
        Глядя на его лицо, Виктория ощущала, насколько же глубоко она сейчас находилась «на дне» в своих собственных глазах, что, не в силах выдержать веса этих навалившихся на нее событий, задрожала и хотела уже было зарыдать, ожидая, когда же и ее друг с отвращением покинет ее уже навсегда.
        Однако она заметила, как тот, лишь с облегчением вздрогнув, произнес: «Слава Богине…». Прежде, чем Кайл успел договорить свою фразу, Виктория стала буквально душить его, насколько ей хватало сил, в своих объятиях, вцепившись в него своими руками, как в последнюю надежду в этом мире.
        - Я все-таки забыл забрать свою олимпийку, так что мне пришлось… - сумел выдохнуть Кайл.
        - Спасибо, - прижалась еще сильнее к нему Виктория.
        103. - Спасибо тебе огромное, дорогая, но мне уже пора уходить.
        - Уходить, но куда?
        Этого вопроса путешественник боялся больше всего на свете, поскольку, в конце-то концов, куда можно было уйти из пространства, которое существовало за пределами каких-либо иных концепций расстояний и временных промежутков? Это было бы еще полбеды - ведь если наблюдатель и был бы за пределами чего-то, то, следовательно, он мог бы вернуться обратно в уютный загон, однако никаких барьеров более не существовало, и то, что раньше казалось совершенно незыблемым и нерушимым, стало совершенно незначительным. Поэтому не было решительно никакой возможности вернуться обратно в то самое мифическое первозданное состояние, в котором комфортно могло бы раствориться окончательно то самое беспокоящиеся незыблемое сознание. Подобно тому, как если бы кусочек льда попал в бурлящее жерло вулкана с магмой, не было уже никакой возможности обратно заморозить тот пар, что, вспыхнув за секунду узнавания собственной природы, стал частью бурлящей пустоты, частью которой ощущал себя писатель, надеясь лишь на скорейшее избавление в лице новой жизни, что должна была закрыть очередной иллюзией от него тот кошмар, которым и
являлся сам наблюдатель, при мысли об этом дошедший до крайней степени безумия. Чтобы сохранить остатки рассудка, он попробовал идентифицировать себя хоть с чем-нибудь среди этого потока небытия, в котором ему просто не было места. Заметив в поле своего зрения со стороны того самого, задающего вопрос о природе бытия, путника, мембрана страха, что еще неуловимое мгновение назад держала дух путешественника в путах собственных иллюзорных представлений и фантазий, лопнула, не оставив после себя совершенно ничего, кроме чувства умиротворения от осознания неизбежного возвращения домой. Возвращения в место, где всё началось, и куда он попадет рано или поздно, поскольку он всегда был и пребудет лишь там - в месте без имени, в той самой самости, об которую разбиваются любые попытки описания. Для того субъекта, в чью жизнь еще не вошло знакомое до пульсации под кожей знание, это было лишь удобной метафорой невозможности подобного опыта, поэтическим обманом, но для тех, кто на собственном опыте ощутил это присутствие беспредельного, одного намека хватало, чтобы успокоить всякое беспокойство ума и обратиться
напрямую к читающему: «Не бойся, нигде, никогда, поскольку это просто сон, и этот сон о самом себе, каким бы реалистичным он ни представлялся, не есть сам спящий».
        104. - …Но время просыпаться, дорогая.
        От сильного удара током тело женщины несколько отрезвело, однако, несмотря на готовность организма броситься вновь на битву за выживание, даже самые глубинные животные инстинкты молили о том, чтобы всё это уже прекратилось навсегда, чтобы эта бесконечно огромная и малая комната, в которой оказалась героиня, навсегда сгорела, взорвалась с ней ли без нее - только бы этот повторяющийся цикл боли-забвения прервался, или же остановился только лишь на забвении, едином и непрекращающемся.
        - Ну что, будем говорить, кто подготавливал листовки вместе с тобой? - вежливо улыбаясь, вопросил испытывающий ее тело и дух сотрудник внутренней полиции Королевства, которому суждено скоро вновь восстать, уже в качестве Империи. Мужчина, чья улыбка больше была похожа на маску, невзначай играясь с пультом управления, будто бы совершенно случайно нажав на кнопку, уже выпустил заряды, что за мгновение преодолевали по проводам расстояние от генератора до гениталий женщины. По ощущениям, эта чудовищная пытка сравнима с тем, как нечто, титанической массы, во что превратилась вся нижняя часть ее тела, слившаяся со стулом и будто бы вросшая босыми ногами в ледяной бетонный пол, буквально крошилось на части, с каждым новым ударом покрываясь все большим количеством трещин.
        - Ну так что? - схватившись за подбородок, поднял лицо пленницы будущий император, пока выслуживающийся временно во внутренних службах той самой системы, важным элементом которой ему уж очень хотелось стать, следуя заветам своего ментора.
        - И правда… Это именно то, чего ты хотел? - услышал палач вместо неразборчивого стона спокойный голос женщины, что шло вразрез с его практикой, испытав крайний дискомфорт из-за кардинального несоответствия картинки, что предстала перед его взором, его собственным ожиданиям.
        - Понятно, видимо, не совсем, - не жалея, но и нисколько не злорадствуя, прокомментировала пленница, - но тогда зачем ты продолжаешь заниматься этим?..
        - А, Харт? - закончил фразу за прикованную девушку мужчина в форме спецслужбиста, приняв расслабленную позу, не оставив и следа от того панического страха, с каким он чуть было не отскочил от своего «разрабатываемого объекта».
        - А сама ты, Майа? - ласковым голосом прощебетал этот опасный мужчина, закончив свой вопрос.
        - А я… - протянула девушка лет двадцати, которая моментально начала стареть. Сидя прямо на стуле, который и стал сначала видоизменяться, как будто бы иссушаясь вместе с молодой, полной жизни девушкой, подобно веревкам, что сковывали ее необузданную натуру, которые обратились в пыль, рассыпавшись у ног уже пожилой женщины.
        - И стоила ли эта борьба этого исхода? - ответив вопросом на вопрос, обратилась пожилая женщина к мужчине, который, подойдя к ней, еще минуту назад пытавший ее самыми невообразимыми способами, вмиг ставший еще более древним, чем сама Майа, стариком. Он прилег на возникшей кушетке у самых ног женщины, которая с тяжелым сердцем смотрела на мужчину, что был подключен к системе искусственного дыхания остальными бесконечными трубками, что пронзали руки пациента в больничной палате.
        Шансов выкарабкаться из комы и прожить хотя бы еще неделю не оставалось совершенно - это было ясно Майе, как день - ровно, как и то, что ожидать чего-то иного от системных псов Империи, что высосали ее юность, не приходилось. Однако, что печалило ее еще больше - была даже не их жесткость, а сам факт того, что подросшее вместе с ней поколение само заняло места тех самых линчевателей, которых они должны были заменить. Возможно, что сама Майа просто-напросто была настолько слепа, чтобы увидеть и понять, что возможно она - единственная, кто разделяет взгляды на неприкосновенность личной судьбы, тела и свободы.
        Что еще более заставляло ее сердце клокотать от ненависти - так это то, что этот самый милый старик, который мог и стать тем спутником, который бы на старости осветил ее своим светом, прямо сейчас находился из-за своего собственного сына в столь плачевном положении.
        Как только у него хватило духа поднять свою грязную руку на своего собственного отца, да не просто поднять, но пойти на подобное зверство? Да и к тому же во имя даже не собственных идей и не защиты даже своих интересов? Откуда было столько глупости, столько неконтролируемой ярости, злости, которая выплеснулась наружу, на своих же родителей, от детей?
        Майя со своим юношеским революционным запалом не могла и не хотела принимать точку зрения угнетателей: никогда не отступать! Никогда не сдаваться! Даже на допросах! Даже, когда больно! Даже, когда теряешь близких… Даже, когда… - не смогла успокоить себя Майа своими собственными оправданиями, ощутив всю несправедливость, всю подлость того мира, что сам же и сделал ее той, кем она являлась - непримиримым бойцом с режимом, для которой иные цели и увлечения были не более чем помехами и могли сосуществовать в картине мира только благодаря относительной успешности их интеграции в ее основную деятельность. В итоге, вся эта прагматичность, несмотря на десятилетия монолитного противостояния с поползновениями Врага - государства, что пожирало людей, и с которым она, борясь, нещадно отдавала всю себя, в одночасье треснуло, как от резкого перепада температур лопается даже самый прочный материал. Так и ее панцирь из непримиримой позиции бойца дал трещину, сквозь которую, подобно пробоине на корабле, стала набираться вода, что, переполнив судно, прыснула из глаз женщины, оставшейся без защиты перед миром, тем
миром, где она хотела бы стать вновь молодой, красивой, и навсегда остаться с таким же вечно молодым и готовым на подвиги мужчиной, который, уже встав с больничной койки, протянул бы ей свою руку, чтобы вместе отправиться в то самое единственное существующее место, где нет никаких бед и невзгод, где всё правильно, где всё такое, каким и должно быть.
        105. - И долго нам еще идти к нему? - кокетливо спросила спутница.
        - Нет, нет, уже скоро придем, - ответил мужчина, за которым следовала девушка.
        - А, ну хорошо, - покачала она головой.
        Прошло еще некоторое время, однако, сколько бы времени не проходило, и какие бы образы окружающей местности не сменяли друг друга, казалось, всё оставалось на своих местах, в том числе и двое вечных путников.
        - И долго нам еще идти к нему? - вновь ласково переспросила спутница, после чего цикл вновь повторился.
        - И долго нам еще идти к нему? - раз за разом вспыхивал вопрос, который в один прекрасный момент всё же сумел слегка напрячь ведущего мужчину. Он уже хотел было развернуться и раздраженно ответить что-то в очередной раз - однако, с удивлением для себя самого, обнаружил, что сам был ведомым всё это время, и что это спутница вела его всё это время за руку, и, с величайшим удивлением, читавшимся в ее глазах, она повернулась к нему загадочно, улыбнувшись, чего с лихвой хватило путнику, чтобы распознать искусные чары и, подивившись ее изобретательности, громко рассмеяться.
        Своим громогласным излиянием бескрайней радости и удовлетворения от той игры, в которую он был втянут, спутник буквально обволок свою подругу и медленно опустился с ней в бесконечное пространство их собственных душ, в которое они, слившись в одно целое, укутались с головой.
        106. Глядя на любовную игру двоих, что стали единым целым, наблюдательница и сама не избежала тех самых трепетных чувств, которые бурлили в обоих, и поочередно, а то и одновременно, обжигали вечных любовников.
        Всё дольше и дольше глядя на них, зачарованный наблюдатель уже начинал фантазировать на тему того, какая же именно история свела вместе этих двоих, и как именно на свет появились, в то же самое время, их родители, и так далее, и так далее к началу времен. Сюжет бежал далеко в прошлое, чтобы замкнуться в том самом будущем, где всё уже произошло, и можно было как бы подглядеть, как именно всё подошло именно к такому исходу, поскольку весь этот мир и была такая своеобразная фантазия - фантазия о времени, о сущности, о происхождении несуществующего мира, который маленькая наблюдательница держала в своих ручках в форме прекраснейшего цветка, что вибрировал в такт с телодвижениями влюбленных. Чем именно закончится этот танец, было понятно уже и без всяких воспоминаний о будущем, и, поскорее представив себе это, путешественница уже захлопнула свои глаза, сама оказавшись внутри того самого бутона, что сам же рождался в свою очередь внутри ее сердца. Этот цветок был той энергией, которая рождалась внутри, являясь и результатом, и источником взаимного влечения, страсти и искренности творения нового.
Заключалась ли главная причина происходящего в том, чтобы продлить это биение жизни в ком-то еще? Или самой целью и был акт любви? Может быть: и то, и другое? А может и ничто из вышеперечисленного. Ведь в конце оставалась лишь пустота, в которой отражались эти двое, еще не до конца осознавших, что только что произошли, существ, которые отражались бесконечно в миллиардах образов, подобно тысячам зеркал, что располагались в пространстве: над, под, спереди, сзади, создавая бесконечные вереницы образов. Они, бесконтрольно множась, превращались в безграничный, но в то же самое время самоограниченный рисунок, паттерн, сформировавшийся в маленьком бутончике, который содержал в себе всю эту великолепную панораму, но сам при этом являясь лишь малой частью этого потрясающего ландшафта.
        Подобно самому еще не рожденному миру, этот цветок начал раскрываться вместе со всей вселенной, и на свет появились не один, а уже два наблюдателя, как две капли воды похожие друг на друга, уже повзрослевшие и сидящие друг напротив друга в странных полупрозрачных, как им самим казалось, причудливых шлемах. Вместе с тем всё окружение - геометрические формы стен помещения, силуэты окружающих людей казались чем-то нереальным - всего лишь туманом, через который ясное сознание лицезрело само себя в бесконечном узнавании, которое уже не могло оставаться скрытым порядком. Они оба, как будто бы по команде протянув руки, уже оказались в объятиях друг друга. Двое существ, разделенных еще в начале времен, неизбежно встретились в нужное время и в нужном месте, как это было предопределено еще до того, как они оказались втянуты в эту тонкую игру.
        107. - Почему же ты плачешь? - обратился голос к пассажиру, который уже не переживал ни за то, где он был, ни за то, как долго, просто принимая всё как должное и стараясь плыть по течению, но уже как будто бы зная, что этот кажущийся бесконечным поток куда короче на самом деле, и заканчивается гигантским водопадом. В этой щекотливой ситуации субъект не нашел ничего лучше, чем, уже перестав пытаться обратить течение вспять, всё же попытаться нащупать вокруг себя хоть что-то, чтобы не утонуть и хотя бы так добраться до конца обрыва. Зачем? Ответа на этот вопрос не знал и сам вопрошающий.
        - Я… я просто рад, безумно рад за них, за то, что они наконец… наконец-то встретились, - на одном дыхании протараторил пассажир, сомкнув губы в некоем подобии улыбки.
        - А, ну тогда хорошо, раз это действительно единственное, что заставляет тебя грустить, - не желая вывести из себя своего спутника, проговорил голос.
        Именно этот подчеркнуто миловидный тон и стал триггером к тому, чтобы пассажир мгновенно «взорвался» эмоционально изнутри и, подобно самому настоящему дикому зверю, стал крушить и ломать вокруг себя всё, что попадалось под руку.
        Казалось, он хотел разбить не само стекло автомобиля, чтобы выбраться наружу, или просто разорвать сжимавший его черный ремень, что превратился в удавку, но разорвать на кусочки саму материю. Пассажир продолжал всё сильнее бить, с каждым разом всё с большей одержимостью, наращивая темпы своей безудержной ярости.
        108. - Зачем ты это делаешь?
        - И действительно, зачем? - проносилось в голове писателя, в то же самое время, как низ его живота был полностью поглощен вниманием его спутницы, которая во что бы то ни стало хотела доставить своему любимому другу хотя бы кратковременное блаженство. Однако, уже в процессе, оказалось, что субъективно это ощущается куда более долгим процессом, казалось даже, что вся вселенная уподобилась этому акту творения, где небесная Богиня-мать пыталась заполучить символическое семя своего мужа. В обмен на удовольствие и интригу, которая хитроумная соблазнительница дарила своему любимому, он в то же самое время должен был подарить своей Богине целый мир, который и так был ее уже целиком и полностью. Осталось лишь просто рассказать ей об этом, ведь услышать об этом из Его уст и было тем, чего больше всего желала Она.
        Может в этом и был весь фокус, а может он заключался в том, что этот простой факт просто-напросто не осознавался, а потому сам Творец, в чьей голове сейчас проносились тысячи смыслов, ни один из которых, тем не менее, не мог интегрировать в себе одну-единственную простую истину. Она горела ночными огнями, что, вибрируя в сознании наблюдателя, буквально врывались в темную комнату и заставляли ее пульсировать в ритм и такт того незримого, но абсолютно осязаемой константы закона, что связывал свет и того, кто, наблюдая за переливающимися оттенками ночного города, уже формировал в своей голове целый мир, а, если еще точнее, вновь возвратился к нему, как к своему любимому творению, что умирало и оживало всякий раз, только стоило ему забыть или вновь вспомнить о его горестях и радостях.
        Думая о персонажах своей книги, которая, конечно, не была просто набором виртуальных символов, но самой жизнью, что нашла выражение в ярких мыслеформах, творец по аналогии и сам сравнивал себя с героями чьего-то вселенского романа, сам не замечая того, как умирает каждую секунду и вновь рождается в тот момент, когда сам Писатель с большой буквы обратит на него свой мысленный взор. Что было еще примечательнее, так это то, что, несмотря на столь всепроникающие око творца, сам наблюдатель чувствовал, что оно, несмотря на свое безусловное свойство проявления, было всего лишь эффектным проектором уже существующего потенциала зрителя. Это означало, что сам фильм, весь этот сценарный материал, записанный на страницах жизни, являл собой уже с самого начала произведение с известным концом! Финал этой истории был полностью предопределен, как и факт его обнаружения, как и извечные размышления об его значении, что, впрочем, не имело особенного отношения к этому удивительнейшему инсайту.
        Запрокинув голову, одновременно с тем сжав в своих ладонях голову подруги, наблюдатель аккуратно раскладывал по полочкам свои физические ощущения, переданные через вибрации чужого тела. Ток бежал через рот и язык, что устремлялся вверх мурашками по коже, а изнутри, сталкиваясь с биением сердца и внутренней упорядоченной ритмикой остальных органов, превращался в целый мир, грандиозный оркестр, что был точной копией музыки творения. Она буквально дребезжала энергией изнутри, благодаря тем самым огням, что вспыхивали со стороны бежавших, подобно горящему неоновой кровью кровотокам, лиц ночного города.
        Путники также были связаны единой сетью не только с огнями вне помещения, но и с энергией выключенной техники внутри квартиры, чей необузданный потенциал, что безусловно присутствовал, в них нарастал с каждой секундой.
        Ощущая всю эту гамму переживаний каждой клеткой, каждым атомом всего тела и уже теряя представления о своей собственной сущности, о том заканчивается ли она в маленькой коробочке его черепа, или же, расширяясь и покидая пределы мозга, заполняет вообще всё пространство вокруг, юный наблюдатель всё же упустил момент, когда его центр внимания выскользнул из-под гнета установок и рамок, в которых он находился, и вновь отправился в удивительное путешествие его безграничной души.
        109. Продолжая сжимать в руках своего родного, потерянного, как казалось, еще до начала времен, брата, юная девушка, что мечтала стать журналисткой, сквозь призму своего ума смотрела, как его тело и лицо из будущего плавно меняются, превращаясь в спасительный силуэт Кайла, который, по всей видимости, все-таки не устояв, вернулся, проследовав за подругой до ее квартиры. Это оказалось весьма кстати, поскольку позволило ему прочистить желудок Виктории, которая переусердствовала, как оказалось, с энергофруктами, таким образом заставив ее прийти в себя. Неудивительным было и то, что Кайл теперь представлялся ей, ни много ни мало, безусловным спасителем и героем, который, тем не менее, стал точно так же расплываться, как и образ до него, превращаясь в странное, бесконечно знакомое лицо, что, проявившись всего на краткий миг, с легкой беззлобной усмешкой вновь уступило место иному, не менее живому выражению лица с плаката журналистки Геллы Фландерс. Портрет журналистки смотрел на лежавшую прямо под ним девушку, что только сейчас, уже понемногу начиная приходить в себя, улыбаясь осознанию того факта, что
всё это время путешествия она была одна в квартире.
        Что было даже еще примечательнее этого факта - то, что, как оказалось, новостные агрегаторы не лгали насчет отсутствия летальной токсичности энергофруктов. Как показала практика, словить передозировку просто невозможно, и оставалось только дождаться прекращения воздействия вещества на организм. Однако, этот самый процесс, своеобразное путешествие, что было вызвано взаимодействием волшебной молекулы из состава плодов с обрабатывающим центром человеческого сознания, даже и не думал заканчиваться? но также возможно было и то, что употребление фруктов и было не причем, а в тектонических сдвигах восприятия реальности были задействованы и другие, скрытые силы. Истинная причина происходящего была, на самом деле, не так важна в ту секунду для застывшего момента, где вполне понятная, но на самом деле пустая трагедия девушки, что решила не делить свою любовь с посторонними, стала исчезать, а сама свидетельница своих переживаний, которая будто бы уже окончательно пришла в себя, благодаря триггеру в лице ее кумира, вновь стала расплываться, распадаясь на атомы. Так что плакат, что висел всё это время на
стене, опять становился той единственной реальностью, которая и задавала тон всему происходящему, и, более того, и являлся теперь мерилом всего абсолютного и относительного.
        ***
        Точно так же, как когда-то в будущем, юная Виктория тянулась руками к своему спасителю Кайлу, так же и сейчас журналистка Гелла Фландерс обратилась всем своим существом по направлению к своему возлюбленному - Стивену Харту, который заслуживал этого больше, чем кто бы то ни было во всей вселенной.
        Она неотрывно смотрела на этого мальчика, вокруг которого булькал океан из крови и гноя, волны на поверхности которого, взрываясь геометрическими узорами вместо пены и капель, формировали тысячи страдающий в агонии лиц, которые, конечно же, не были настоящими, но являлись отражением той самой вины, что лежала на плечах юного императора, чью судьбу просто невозможно было переписать, потому что будущее - столь плачевное и столь неотвратимое, уже произошло, и оставалось лишь вспомнить и принять это, а затем, пойдя дальше, раскрутить и растиражировать миф о важности этой трагедии в масштабах всего мира или одной единственно взятой жизни.
        Однако мешал этому, как ни странно, в том числе и тот задор, с которым эхом носились далекие голоса праведного гнева, вместе с летящими с неба, а, возможно, поднимающимися на самом деле какой-то неведомой силой листами журналистских расследований к той беспредельной высоте, той самой вышине, куда забрался сам Харт, и куда за ним послушно последовала его возлюбленная.
        - Правда действительно восторжествовала, - ласково сказала Гелла, - однако, боюсь, не ее ты ожидал увидеть на «первой полосе» своей собственной жизни, не так ли?
        - Мне нет никакого дела до этого, - пытаясь удержать равновесие и не свалиться с того пузыря пустоты, на котором балансировал, ответил Харт, - и можно подумать, это большее, что заботит тебя, учитывая текущее положение дел.
        - А чем эти дела хуже или наоборот лучше, чем были или когда-либо будут еще? - удивленно вскинула бровь Гелла, - я абсолютно не вижу никакой проблемы в этом материале, в конце концов, это очень хороший опыт, который, безусловно, пригодится тебе в будущем, - улыбнувшись, завершила свою маленькую лекцию журналистка.
        - И что это могло бы означать? - огрызнулся Харт, чувствуя, как пошатнулся, - и про какое будущее ты сейчас … - осекся в мгновение Император.
        - То-то и оно… - ласково произнесла девушка, уступив свое место терзаемой уже повзрослевшим работником внутренней охранки Короля - комманданте Хартом, который продолжал смотреть прямо в глаза, лицом к лицу, которое принадлежало теперь старухе, но уже никак не молодой девушке, которую он знал. Несмотря на все попытки удержаться в рамках привычного представления о себе и мире, что диктовало ему шаблон поведения, Харт всё же пропустил очередной удар, что пришелся по его закаленной психике, которая, тем не менее, с трудом удерживала его сознание от падения в пропасть, - будущее уже наступило, а, точнее, оно всегда и было здесь.
        110. - Это слишком сложно! Ты могла бы объясняться понятнее? - не выдержав, вспылил пассажир.
        Ответом послужило лишь молчание, которое стало нарастать протяжным гулом, что будто бы изнутри стал вибрировать в черепушке писателя, а тот в ответ лишь прижал ладони к лицу, надеясь таким нехитрым способом остановить пульсацию, которая была готова разорвать его голову на кусочки.
        Вместе с этим неостановимым гулом пришли также и визуальные искажения. Вполне возможно, что это были те паттерны информации, которые сознание наблюдателя при стандартной настройке мозга просто-напросто не замечало. Они подключали необычное свечение на периферии зрения, что, несмотря на свою новоявленность, тем не менее, казалось до боли знакомым эффектом. Оно переливалось оранжево-красно-лиловыми оттенками, переходящими в насыщенно фиолетовый, и в этой же самой рамке восприятия вырисовывалась уже картина обновленного мира, где на темно-зеленом холсте мироздания уже возникали изгибающиеся и привлекательные в своей изящности линии, что стали превращаться в фигуры двух влюбленных. Они, переплетая другу друга, танцевали в жарком ритуале совокупления, дыша друг другом и той миссией, что была возложена на них самой природой, познававшей свой собственный потенциал через их тела, что, слившись в экстазе, дадут новый инструмент для качественно другого познания, новую призму в сменяющемся и вечно трансформирующемся калейдоскопе вечности, внутрь которого уже глядел пытливый взгляд наблюдателя, который уже
успел побывать поочередно и мужчиной, и женщиной, и даже развивающимся внутри нее ребенком. Он даже уже успел вырасти, и сам, слившись в своем собственном танце, вновь соскользнул в чрево своей партнерши. Этот процесс продолжался цикл за циклом, без остановки, пока наконец не дошел в своей спиральной петле времени до своего же предка, что отчаянно и даже с остервенением проваливался в лоно Богини во имя тех инстинктов, благодаря которым была возможно какая угодно рефлексия в этом мире.
        В этот момент писателя осенило - вот ведь оно! Смысл и сама сущность человеческого существования! Быть лишь мыслью, рефлексией этого бескрайнего мира на самого себя. Как возможность осознавать самого себя, подобно тому самому великому оку, что занимало всё пространство, а потому, просто-напросто, не в состоянии было обратить свое внимание на свои собственные качества, что, в свою очередь, очень ярко проявлялись в уменьшенных копиях универсума.
        111. Глядя на них, на их необычайную схожесть и, при этом, одновременно, различие, в пространстве все равно вырисовались два полюса той самой истории, что писалась прямо на глазах восхищенной публики, что сфокусировала свое внимание на двух еще не родившихся двойняшках, которые парили внутри бесконечного блаженства океана их Богини. Они даже сами еще не подозревали, что станут отправной точкой всего последующего повествования, без них не был возможен дальнейший разбег мысли, впрочем, как и без всех остальных частей этого грандиозного часового механизма по имени Творчество.
        Что же это значило на самом деле? Что стояло за всеми этими нагромождениями сентенций, действительно что-то стоящее, или же вникающего читателя вновь ждало тотальное разочарование? Ни то, ни другое, как говорили мудрецы древности. Несмотря на то, что открывавшаяся наблюдателю перспектива выходила за все границы каких бы то ни было ожиданий, превращаясь в непоколебимое ощущение совершенной идентичности событий, что, на первый взгляд, не были связаны ни пространством, ни уже, тем более, во времени, юная журналистка Виктория смогла стать свидетельницей, как процесс рождения ее подростковой болезненной любви, которая выродилась в интоксикацию энергофрутками, что разлетались клочьями светящейся кожуры, подобно столько же яркой алой крови туземцев острова Утконоса, расстрелянных своими же собственными государственными охранителями, становился кусочками паззла огромной цельной картины, которую и должна была разглядеть Виктория. Однако, куда бы она ни взглянула - везде натыкалась лишь на саму себя, будто бы весь мир не существовал объективно, но являлся лишь рефлексией ее собственного сознания, где память
и само тело были не более, чем инструментами, которые стоило отбросить после проведенных полевых экспериментов по обнаружению самой себя в этом хаосе.
        Даже близость с Кевином, что пылал, подобно огню, и являлся физической во всех смыслах частичкой, которую она всегда искала с самого рождения, и который пока, по невыясненным еще обстоятельствам, всё это время был отделенным от нее тысячами миль, казалась теперь не такой уж важной. Она была по сути просто очередным пунктиком в том самом беспредельном опыте самопознания себя, в неостановимом процессе, внутри которого находилась путешественница. Но зачем это всё нужно? Этот вопрос занимал ее больше всего, и прежде, чем ее бы снова выбросило в инкубатор ее души, коим в определенном смысле являлся привычный физический мир, ей было жизненно необходимо постичь то, ради чего мог вновь начаться бег истории, где она вновь, хотя и расставшись со своим беспредельным знанием, всё же снова станет из Богини, матери вселенной, обычной журналисткой Викторией, пусть и которой отведена важная часть в истории, но разве у всех остальных не столь же важные партии в этой игре? Именно потому, что все эти условности не имели ровным счетом никакого значения, она решила заглянуть в самое сокровенное место - точку
пересечения судеб и момент ее рождения, чтобы выяснить, с чего же именно всё началось, и что это была за сила, которая привела в движение энергию ее души. Будто бы в ответ на это, окружающее ее пространство вмиг преобразилось в прекраснейшее небо, что встречало рассвет дневной звезды, уже ласкавшей своим теплом планету и тех путешественников, которые вот-вот должны были прибыть в свое последнее путешествие.
        112. Ощущая приток адреналина, странники, еще даже не понимая всех условий своего новейшего прибытия, уже были пущены в центр арены под названием жизнь, и, похоже, их выход на сцену уже заранее был запланирован в крайне экстравагантной форме.
        Так, молодая девушка уже билась в экстазе, вспоминая всю свою жизнь и даже прошлые воплощения, как бы это пошло ни звучало, проживая каждое мгновение друг за другом, подобно кадрам на кинопленке, то разгоняясь, чтобы забыть об абсолютной обособленности моментов друг от друга, то вдруг вновь замедляясь, чтобы вспомнить, что она, будучи вроде как самой собой всего пару лет назад, а, возможно, и минут, и даже секунд, уже не являлась сейчас собой прежней, поскольку то самое несуществующее время резало точно также беспощадно на части ее же несуществующее тело с умом, которые, на самом деле, были спонтанно возникающими реакциями, рефлексией на самих себя, отражающихся в бесконечно огромном пространстве зеркал, что было само сущностью бытия, где не могло быть проявлено ничего, кроме того, что уже потенциально содержалось в нем самом.
        В этом беспредельном многомерном коридоре из кривых зеркал, где миллионы разноцветных поверхностей разных форм и расцветок отражали сияние единственной, горящей посреди всего этого бесконечного самоотражающего свойства, свечи, что, слегка подрагивая от невидимого ветра, уже ощущала тот напор, что то раздувал, то снова заставлял ее съеживаться в бесконечных попытках осознать саму себя. Возможно, этот самый невидимый спутник и был тем необходимым условием, чтобы наконец разбить все условные зеркала, дабы узнать, что же скрывалось за этим бесконечным единообразным многообразием. Или же путник мог наконец потушить этот свет, после чего в полной темноте уже было бы неважно, сколько вокруг зеркал, поскольку все изображения, что отражались вокруг, вмиг точно так же испарятся, не оставив и следа, чем он не преминул тотчас же воспользоваться.
        Но, несмотря на то, что всё когда-то, да заканчивается, и даже эта вневременная свеча жизни потухла, не прошло, казалось бы, и мгновения между ее исчезновением и тем, как она вновь зажглась, и уже теперь в совершенно ином месте, манифестируя собой неутомимую любознательность к познанию психически совершенно новой и независимой субстанции.
        Этот вспыхнувший с новой силой огонь стал гореть всё ярче и ярче, пока своим светом не затмил всё вокруг, превратившись в десятки полыхающих вокруг юной журналистки зданий, которую в полусознательном состоянии несли на своих плечах вооруженные до зубов гвардейцы.
        Несмотря на многофеноменальный хаос, что вспыхнул вокруг нее, Виктория знала: это оно, то самое место, где она по-настоящему уродилась, и где ей следовало быть - в центре событий, еще даже не до конца понимая, зачем и почему, но, тем не менее, быть частью той драмы, что разворачивалась в поистине бесконечной психической вселенной, порождающей образы противоречия и бесконечной борьбы этого смешного, но такого искреннего в своем заблуждении мира. Даже несмотря на то, что она ощущала, как тело ее трясло, а дыхание спирало от запаха гари, вместе с сердцем, которое, казалось, то полностью останавливалось, то начинало биться с неистовой силой, Виктория оставалась проводником потока мыслей, которые скакали от совершенно фантасмагорических образов ее недавних видений до вполне конкретных очертаний угрозы войн и расправ, что могли поджидать ее на этом острове на каждом шагу. Тем не менее, она хохотала, она кричала, не в силах перекрыть автоматные очереди, хлопки снарядов, что сотрясали воздух вокруг нее - это был ее мир, она была жива и являлась неотъемлемой частью всего этого и, более того - сам он не мог
не то что существовать, но даже возникнуть без ее ведома.
        113. - Это всё ведь лежало совершенно на поверхности, не так ли, дорогой? - обратилась собеседница к своему пассажиру, что, откинувшись на спинку автомобиля, сотрясался в безостановочным не то рыдании, не то приступе неконтролируемого смеха.
        - Так что, ты ведь уже знаешь, что именно тебе нужно… - не успела договорить собеседница, дабы настроить ум своего спутника на нужный лад, поскольку он уже начинал растворяться, нагреваясь и пузырясь в пространстве автомобиля, пока их средство передвижения не слилось окончательно с пеной океанического сознания, которое на поверку оказалось всего лишь истерзанным приемником - мозгом Виктории, который отчаянно боролся за свое право быть вновь тем самым незыблемым источником, и финальной точкой невозврата любых волн восприятия, что обрушивались на пылающее гневом пространство, где велась нешуточная перестрелка, превращающая в пыль стены военного госпиталя, откуда спешно была эвакуирована Виктория, находящаяся теперь вновь в несущемся на всех парах броневике. Внутри машины она различала силуэты не только вооруженных гвардейцев, но и самого несменяемого Императора, который так же, как казалось со стороны, выглядел не лучшим образом и был подключен к какой-то системе энергообеспечения, ровно, как и Кевин, сидящий неподалеку, к которому тоже вели какие-то трубочки. Он, однако же, выглядел куда более
адекватным и не только отражающим происходящее вокруг, но гораздо более сконцентрированным непосредственно на чем-то чрезвычайно важном, прямо перед собой. Как оказалось, всё его внимание было сосредоточено непосредственно на ней - на Виктории, чью руку он сжимал всё это время и, хотя и казался находившемся на огромном расстоянии, на самом деле и был той прочной основой, на которой покоилась голова ничего не способной предпринять Виктории.
        Ловя на себе проникающий взгляд Кевина, что горел еще ярче красных аварийных огней внутри броневика, Виктория вновь будто бы оказалась внутри этого уютного пространства, в котором она развивалась вместе со своим будущим братом. То ли дело было в аффектах и побочном действии того странного аппарата, то ли здесь присутствовала своя мистическая составляющая, но Виктория знала наверняка, что, несмотря на всё это ощущение тепла и комфорта, это не было регрессией во внутреннее пространство ее матери, которую она никогда не знала, и которая, насколько ей было известно, умерла. Нет, то были искусственные инкубаторы, где уже на ранних стадиях развития эмбрионов они с Кевином были разделены, а впоследствии оказались на двух разных полюсах планеты. Прокручивая эти события, Виктория будто бы вновь отдалялась от текущей картинки восприятия действительности, регрессируя куда-то еще - гораздо глубже, к тому моменту, когда она еще была по сути едина со своим братом в чреве женщины, что ее породила, ощущая, что она вот прямо сейчас, в данный момент, находится, буквально покоится на коленях женщины, что подарила ей
жизнь. Вглядываясь в ее лицо, которое она никогда до этого не видела, Виктория всё равно улыбалась и, несмотря ни на что, ощущала, что знала ее очень и очень давно, подобно своей любимой бабушке Элис, которая стала ей родной матерью, и которую с ней связывали самые крепкие узы теплых чувств и воспоминаний. Тем не менее, как это ни парадоксально, всё то же самое она испытывала к той самой женщине, которая участвовала в ее зачатии и свидетелем жизни которой она стала прямо сейчас. Эта женщина, совершенно не стесняясь наблюдательницы, мягко выскользнула из-под головы путешественницы, и уже упала в объятия мужчины, который слился с ней в любовном танце, в лилово-зеленом пламени, которое вспыхнуло, осветив сеть, что распростерлась до самих границ восприятия реальности, в самой своей сути трансформировавшись в гигантский узорчатый цветок, который стал распускаться, и чьи лепестки состояли из миллиардов совокупляющихся тел живых существ, на одном из ответвлений которого вибрировало и тело матери Виктории, которое, светясь ярко-зеленым светом, соединялось с лиловым сиянием отца журналистки, что, в свою
очередь, разожгло внутри Виктории огонь лилового-зеленого пламени, что соединило ее непосредственно с этим безумно красивым цветком. В такт его ритму забилось и ее сердце, в мире, где когда-то она родилась, но еще никогда не жила по-настоящему. Вынырнув из этого распустившегося соцветия неведомого космического бутона, Виктория оказалась вновь в душной, но теперь не имеющей никаких абсолютных границ кабине броневика, что-то крича водителю. Она всеми силами пыталась скорректировать путь своего путешествия, которое, в любом случае, пройдет, где ему суждено, ведь журналистка уже знала, в чем заключалась цель ее появления на этот свет и зачем она начала игру в эту жизнь - хотя еще и не могла выразить словами ту простую истину, что открылась ее внутреннему взору.
        114. - И что же это за благородная цель? - ласково спросила Богиня.
        Ее спутник уже не слушал ее, опустившись прямиком в ту распростертую перед ним бездну познания, которую его дорогая возлюбленная предусмотрительно расстелила перед его мысленным взором. В этом калейдоскопическом вихре воспоминаний о прошедшем и грядущем, что неумолимо сливались в текущий момент, произошла вспышка, осветившая то самое изначальное творчество, давшее начало всей вселенной. Одной единственной искры в сознании писателя оказалось вполне достаточно, чтобы осветить уже существующий путь - от начала произведения к уже существующему, но еще не до конца осмысленному и задокументированному финалу, к которому стремилось произведение.
        На макроуровне всё происходило, как и на микро-. Так к своей цели, не сворачивая с заранее определенного маршрута, катил и бронетранспортер, внутри которого Виктория уже не просто разговорила на повышенных тонах, но срывала голос, да не на просто уже на какого-то рядового гвардейца, что сидел за рулем урчавшей машины, но на самого очухавшегося после сеанса интенсивной памяти-терапии Императора Стивена Харта, который деликатно, но уверенно отражал любые возражения напарницы по путешествию.
        - Госпожа Виктория, это невозможно, силы Империи и так уже, игнорировав дипломатические договоренности, встряли в конфликт чужого острова для того, чтобы спасти вас и тех жителей деревни и…
        - Спасти? Спасти?! - орала девушка, - да вы просто отсрочили их гибель! Эти звери вновь придут! И, о, Богиня!.. Вы хоть представляете себе, что это даже не единичный случай, а рутинное, страшно сказать, преступление, совершаемое на почве…
        - И все же это внутреннее дело острова святого Змея…
        - Какое внутреннее дело?! Это общечеловеческое дело! Общечеловеческое!! И только сейчас у нас с вами есть шанс - это исправить, я это прекрасно вижу!
        Стивен Харт глубоко вздохнул, но остался совершенно спокоен и невозмутим, и, прежде чем вновь он успел хотя бы открыть свой рот, девушка снова накинулась на него.
        - Уж не знаю… не знаю, правду ли я там увидела… - имея в виду приключения внутри странного шлема, от которого осталось стойкое мистическое чувство, что она всё же еще находилась в том неведомом пространстве, выпав из реальности, что она знала до этого рождения всегда, - … и кем вы мне приходитесь, господин Харт, но я вас умоляю! Нет, я требую, как человек, на чьи деньги и труды вы живете, исполнения функции главы государства в рамках межостровного сотрудничества и кооперации! Мы должны спасти всех этих людей! Просто обязаны, и именно сегодня, именно сейчас у нас есть реальный шанс, а возможно и единственный, сделать это!
        - Можете сколько угодно витать в своих замках, дорогая Виктория, но позвольте вам сначала кое-что показать, - всё также монотонно проговорил Император, вместе с тем, как транспортер начал тормозить.
        - Что?.. Куда вы нас привезли?
        - Прошу, пройдемте, это не займет много времени.
        115. - Единственный! Единственный и неповторимый! Герой острова святого Змея-Утконоса! Организатор и радушный хозяин, чьими гостями мы все являемся сегодня! Под ваши бурные аплодисменты, встречайте: Вождь Чаррама Первый!
        Под грохот взорвавшихся аплодисментами салютов, что взмыли разноцветными всплесками в воздух и осветили гигантский стадион, специально подготовленный к Международным Играм Островов, на сцене появился переливающийся голографическими узорами силуэт самого важного человека на этой земле - высокого коренастого лиловокожего мужчины, одетого в строгий костюм, поверх которого была накинута традиционная мантия племен острова Утконоса, испещренная переливающимися и отражающими лазерные лучи геометрическими узорами. Откинув назад свои длинные, заплетенные в тугие черные косы волосы, вождь вскинул руки в приветственном жесте и громогласно поприветствовал, с местным акцентом в речи, всех собравшихся на столь знаменательное событие политиков, спортсменов и специально отобранных гостей, вместе со всей остальной частью мира, что через тысячи телекамер впились в его образ:
        - Позвольте поприветствовать всех гостей столицы Острова Змея!
        В ответ на его эхом отражающееся послание, что, казалось, достигло даже самых удаленных от острова концов планеты, вновь раздался шквал аплодисментов, которые вновь сотрясли до основания весь оcтров, а затем так же стихийно затихли, позволив оратору закончить свою речь.
        - Я уверен, вы все рады присутствовать при этом действительно масштабном празднике, событии, которое укрепит дружественные связи наших государств и позволит открыть новую страницу в истории нашего мира! Страницу, полную открытости, взаимоуважения традиций и партнерства!
        После очередного всплеска оваций Чаррама продолжил: «Однако эта встреча всех нас на нашей земле была бы невозможна без великого, не побоюсь этого слова, даже величайшего человека, который принес мир не только своей стране, своему государству, но и этому острову, не знающему войны вот уже более полувека! Пожалуйста! Поприветствуйте, человека, которого я уважаю больше всех…»
        116. - Вот это вы хотели показать?! ЭТО?! Как?! Как это вы можете объяснить? Ка-а-а-к?.. - трясясь не то от совершенно иррационального страха, не то от гнева, процедила сквозь зубы Виктория, наблюдая перед глазами целый ангар, который был набит трупами мужчин, женщин, детей, что были свалены в кучи, подобно какому-то не слишком хрупкому товару, что не требовал каких-то особых условий хранения.
        - Они были обречены, - без всякого намека на проявление каких-либо человеческих эмоций, что сейчас разрывали Викторию изнутри, спокойно ответил Император Стивен Харт. С такой же отстраненной интонацией он вновь уже было заговорил о чем-то, но его обстоятельная речь уже превратилась в помехи, просто шум, который терялся на фоне захлебывающейся в своих собственных слезах Виктории, что ощущала, как росший всю ее жизнь внутри нарыв от несправедливости этого мира разорвался в районе солнечного сплетения, и уже физически изливался изнутри практически полностью пустого желудка наружу в виде воды и желчи, а ментально - в форме тотального неприятия и самое главное - непонимания сложившейся ситуации, которая казалась абсолютно нереальной. Виктории больше всего хотелось одного - только лишь проснуться, для того, чтобы весь этот кошмар закончился. Этому не дано было случиться, поскольку именно этот ужас и был первоосновой того, что давало журналистке ее разум и способность мыслить. Это и была та неприкрытая реальность, действительность без прикрас, в том самом обнаженном виде, где жизнь человека, как и любого
другого существа или явления, ничего не стоила и могла быть перемолота под воздействием обстоятельств без каких-либо сожалений.
        Виктория ощущала, как ее буквально выворачивает изнутри, ощущение было такое, что даже не столько ее внутренности хотят вывернуться наружу, хотя это было в тот момент похоже на правду, но сама ее душа как будто бы хотела вырваться из тисков этого тела, храма боли и страдания, который бил сейчас по всем нервным импульсам, пытаясь достучатся до мозга, который должен был, нет, просто обязан был придумать радикальное решение проблемы. Но в чем же заключалась сложность? Может в том, что сама она в жизни своей и пальцем никого не тронула, и это шло в полнейшее противоречие с этой картиной мира, где были эти смердящие трупы, которые были свалены друга на друга еще даже более небрежно, чем туши скота, к которым отношение после смерти было даже, в каком-то извращенном плане, более внимательным - поскольку они потом шли в пищу. На этом Виктория прервала свои собственные мысли одной единственной, но другой по качеству, что озарила ее помрачившийся рассудок - если массовое убийство одного вида воспринимается как данность и, наверное, не вызвало бы такой ломающий всё отклик в душе девушки, то почему же смерти
так же по сути не знакомых ей лично существ переживались как величайшая, и при всем при этом, как личная трагедия? Дело было в ней? В ее ошибочном восприятии реальности? Может в наивности и встречи с аспектом жизни точно таким же правомерным, как и ее рутина в большом городе до этого? Она, казалось теперь была непосредственным выражением самого беззаботного существования, а любые, якобы, сильные переживания, вроде разорванных отношений и личных карьерных поражений, выглядели сейчас просто шуткой по сравнению со смертью, явлением, которое просто стирало целые пласты существования, не оставляя ни шанса тем, кто не избежал ее воздействия. Ее распространителями в данном случае оказались не сами недолговечные человеческие организмы, но вполне здоровые люди, которые, в силу абсолютно непостижимых для Виктории причин, возомнили себя богами смерти, которые могли за секунду, передернув затвор своего оружия, навсегда оборвать чей-то жизненный путь. Но что было еще более непостижимым, и Виктория это теперь понимала совершенно отчетливо, безо всяких разъяснений, - что это была абсолютно обыденная практика на
определенных территориях, условно обозначенных, как владения того или иного правителя. Что было еще менее обнадеживающим - так это то, что сейчас вступать в полемику с кем-то, даже вроде самого Императора, не имело ни малейшего практического смысла, поскольку, вспоминая их разговоры, что предшествовали этому моменту, становилось очевидно, что они оказались совершенно бесплодны в самом прямом смысле этого слова. Из этих бесед не могло родиться ничего, поскольку в том инкубаторе власти, куда Виктория хотела посадить себя в виде своих идей о благополучии, просто не прижились бы подобные мысли из-за абсолютно сухой и безжизненной почвы. Это была не теплица для расцвета урожая справедливых инициатив и даже не орудие по улучшению социально-экономических условий, но машина, заточенная лишь под безвозвратное потребление всех доступных ей в данный момент ресурсов.
        Обдумывая это по дороге на свежий воздух, куда ее заботливо сопроводил один из личных охранников Харта, Виктория уже вновь придумала очередную «гениальную» авантюру, которая снова могла привести ее к гибели. В момент, когда она отошла чуть дальше в джунгли, чтобы, по ее же собственным словам, справить нужду, она со всей прыти бросилась вглубь дикой природы, сама не зная до конца еще, что именно она там хотела найти - в лесах неведомого ей по сути острова. Если справедливости нет среди тех людей, кто напрямую отвечает за ее соблюдение, то было бы глупо искать ее среди зверей, хотя, кто знает, кто из двух форм жизненной организации окажется на деле более «человечным». Виктория знала, что за ней гнались, чтобы вернуть обратно, однако гнев вперемешку с отчаянием наливали ее изнутри совершенно иррациональной силой, что позволила ей с поразительной скоростью продвигаться всё дальше и дальше через лес, обдирая кожу острыми ветками, что впивались в ее руки и лицо. Когда беглянка ощутила, что уже просто задыхается, а сердце ее в любое мгновение готово выпрыгнуть из груди, ей пришлось немного сбавить темп,
одновременно с этим ощущая, как с каждым новым шагом ее ноги начинают деревенеть. Такими темпами ее будет гораздо проще поймать, что почти сразу и случилось, как подумалось девушке, когда она ощутила, что уже не чувствует под ногами никакой почвы, подумав, что ее просто-напросто схватили и подняли в воздух.
        - И что теперь… - не успела додумать она, поскольку ее взор затмила тьма после небольшого удара, что смог вырубить и так уже уставший от побоев и нагрузок организм, не оставив времени даже подумать о перспективах, что ждали ее после «поимки».
        117. Пытаясь подняться, путешественник изо всех сил старался сфокусироваться для того, чтобы проседающая под его рукой, меняющаяся в геометрических паттернах поверхность хотя бы на мгновение приняла определенную форму и позволила ему почувствовать хоть какую-нибудь твердую опору, которая дала бы ему возможность перейти в вертикальное положение.
        - Не получается? - ласково спросил уже знакомый голос.
        - Получается, получается… - всё повторял и повторял, пытаясь оправдаться, писатель, осознавая, что это была не просто банальная попытка выбраться из засасывающего его заживо болота, встав ногами на твердую почву, но целая метафора, информационный паттерн, который в сжатом виде показывал Грегори всю его жизнь - где, на самом деле, не было последовательной очередности событий, которые привели его к расставанию с его женой и беспросветному блуду и пьянству, как не было и чудесного воссоединения в будущем, где он, глядя в переливающееся узоры болота, уже наблюдал за формирующимися из них мозаичными рисунками. Они выглядели так, как будто некий невидимый мультипликатор решил поделиться эксклюзивно с творческим собратом своим новым шедевром, где уже различались сцены встречи Грегори с его возлюбленной, которую он жадно, но при этом трепетно сжимал в своих объятиях после череды измен с обоих сторон, и чье воссоединение в итоге всё равно закончится смертью одного из них, что затем также, в свою очередь, запустит цепь событий, что приведут к болезни их дочери и попыткам отца вытащить ее из этого ужасающего
состояния ценой всех своих накоплений и гонораров, которым он по большей части был обязан, в основном, силам и энтузиазму своей единственной большой любви.
        Видя еще дальше, как, благодаря помощи дочери, он подспудно, благодаря исследованиям лекарств для ее недуга, сможет вернуть силы другим людям, писатель позабыл о собственных проблемах, неумолимо несясь к финальной точке своего путешествия, которая обернулась огромным пузырем на поверхности болота, будто бы подогретой изнутри тем самым огнем противоречий, что сейчас горел внутри самого Грегори, что рассматривал переливающееся изображение, а точнее свое собственное отражение на поверхности пузыря, который в критический момент лопнул вместе с самим писателем, чей ум дезинтегрировался и собрался заново, но уже в совершенно ином качестве, которое, тем не менее, и было выражением формы помощи, а, возможно, даже надежды другим людей. Она пока проявилась лишь в письменной форме идеи и, хотя ее нельзя было потрогать, как например медицинские достижения, что придут годами позже, она, тем не менее, уже несла зерно в голове одного из читателей, который в будущем и станет тем самым новым звеном в цепи преемственности знания, которое разбудит спящий мир от его глубоко сна.
        118. Это произойдет быстро и спонтанно, подобно тому, как молодая журналистка уже пришла в себя, пытаясь сообразить, в какую же новую передрягу она попала.
        Чуть приоткрыв глаза, она обнаружила себя освещаемой неким прожектором. Это натолкнуло ее на мысль о том, что она уже, скорее всего, оказалась на допросе местных гвардейцев, однако, затем осознав, что ее даже никто вроде и не собирается начинать допрашивать, она осторожно повернула голову вместе с остальным телом набок, обнаружив, что тот самый яркий «глаз», что непрестанно следил за ней, оказался на поверку не делом рук человеческих, но одной из лун, освещавшей юную девушку светом далекой звезды, куда уже понеслась мысль Виктории, что пыталась вырваться хотя бы на мгновение из бренного тела, раздираемого одновременно воспоминаниями, что терзали ее сердце в форме образов, сцен из жизни, что то и дело всплывали в ее голове. Возможно, это были побочные действия использования того аппарата, что сканировал ее мозг, что якобы показывал недоступные в повседневном сознании трансцендентные сцены и оставленные без должного внимания, а, возможно, сознательно замещенные детали жизни, а, возможно, всё дело было в недавно пережитом травматическом опыте, связанном со вполне конкретными чудовищными реалиями
этого острова. К счастью, несмотря на их безусловное присутствие и неоспоримое влияние, Виктория всё же смогла на секунду позволить себе отвлечься от них. Ощущая на себе прохладный и не такой жгучий, как у солнца, взгляд луны, Виктория вновь слегка прикрыла глаза, практически ощущая, как это поистине небесное, в том числе и в метафизическом смысле, небесное тело горит у нее прямо между глаз, чуть выше, на лбу, найдя свое уютное место в фантастическом сне своей Богини, превратившись вместе с ее полуприкрытыми веками в полумесяц.
        В своем сновидении она будто бы путешествовала со своим возлюбленным, который выступал в роли некоего монаха, что, отринув всё свое учение, решил посветить свой жизненный путь постижению истины через нее, то есть через женщину, что самим своим существованием должна была вызывать множественные вопросы по своей сути, как полная непостоянность и изменчивость всего мира, который на краткий миг обернувшись путешествием из монастыря в поисках своего счастья, превратился в глубокую дрёму, что вновь обрела полноценную реальность, благодаря ощущениям, что подсказывали телу, что оно, и только оно являлось реальностью, а все остальные видения прошлого, будущего ли - были лишь незначительной помехой, если угодно - погрешностью, что несомненно доказывали одну единственную неоспоримую истину-реальность: истина действительно существовала и заключалась в этом самом ноющем и обремененным тяжестью воспоминании организма, что уже неслось сквозь озаренные лунами заросли джунглей в форме неведомой, но чрезвычайно могущественной силы.
        Сила, для которой у этого тела не было совершенно никаких определений, и именно поэтому ему легче было идентифицировать его, как точно такой же плотный объект, каким являлся и он сам.
        Виктория же, которая еще не в состоянии была определиться, была ли она пассажиром этого организма или же являлась конечным «продуктом» этого мира, вновь приоткрыв глаза и все еще выпадая из одной вселенной в другую, никак не могла идентифицировать то, что несло ее. Иногда эта сущность обретала человеческие черты, а иногда начинала расширяться до таких форм и размеров, что Виктория, не в силах выдержать этого образа, раз за разом отключалась, чтобы в итоге вновь очнуться, но теперь уже не в джунглях, а в странном пространстве, которое целиком и полностью напоминало ей околоплодные воды, наподобие тех самых, в которых она сама плавала незадолго до своего появления на свет.
        119. Несмотря на уют и покой, который согревал тело, путешественник всё же стал испытывать беспокойство по поводу своего положения, так как та среда, в которой он оказался, совершенно не подходила под нужды его организма, который начал отчаянно биться за свое право на жизнь.
        Практически сразу же совершенно четко озаряющей вспышкой пришло осознание того, что он, Грегори, вот так просто и совершенно глупо расстанется с жизнью, захлебываясь в бассейне своего друга, чего изначально никак нельзя было предугадать, и уж, тем более, возжелать подобного исхода. Однако, сама ситуация отнюдь не была лишена иронии, поскольку смерть, если и казалась раньше неизбежной, то, по крайней мере, представала в фантазиях писателя в яркой, в чем-то даже героической маске, чтобы увидел весь мир, ахнувший и вдохновившийся подобным поступком или обстоятельствами. Однако, в текущих условиях смерть была совершенно тихой, никому не заметной, да и вовсе не героической. Тем не менее, именно эта деталь как будто бы повторно заставила в предсмертной агонии пройтись разрядом по телу бившегося в неконтролируемых конвульсиях тела, который донес до мозга столь нужную информацию о мире, что целиком и полностью зависел от его присутствия, как бы писатель ни отрицал обратного и очевидного. Чтобы закончить свое произведение, ему нужно было довести до конца начатое и, отринув свое наваждение, изрыгнуть из
себя всю воду, что накопилась в его легких, и что буквально залила практически доверху автомобиль, из которого он до сих пор не выбрался. Несмотря на это, все равно оставалось пространство сверху в салоне, где над этим маленьким океаном комично возвышался остров светлой головы писателя, что уже застрочил предложение за предложением уже существующей независимо от его желаний истории, истории, что проявлялась на экране его коммуникатора, что, искажаясь таинственными символами, которые не мог до конца расшифровать разогнанный мозг писателя, тем не менее, всё равно рождал нужный текст, который, подобно воронке, стал засасывать своего создателя в водоворот событий, в центр циклона, что разыгрался внутри транспортного средства.
        120. Кружась в череде геометрических построений своего собственного разума, девушка отчаянно боролась за свое право хотя бы на секунду вынырнуть в ту самую среду, в которой она нуждалась больше всего.
        Мир пошел навстречу ее воле, и ее пространство, практически целиком состоящее из воды, стало превращаться в миллионы пузырей ее собственного восприятия, образующих гигантскую пену воспоминаний, в каждой ячейке-пузыре которого была закодирована информация о каждом моменте, прожитом и только собирающемся реализоваться, сценария жизни юной журналистки, что воочию наблюдала за тем, как эти гигантские волны воспоминаний буквально расходились над ней, давая ее легким вдохнуть в себя свободу от каких-либо ограничений, что сковывали ее мозг и на выдохе уже позволяли ей создать совершенно новый мир, который стал буквально расцветать вокруг нее, подобно распускающемуся цветку, который отчаянно тянулся к сверкающему диску, что своим холодным светом, тем не менее, согревал ночные джунгли, в которых встретились два существа, что разделяли одну судьбу. Так, наверное, описал бы это старина Грегори?
        ***
        Виктория сместила фокус своего восприятия на старика, что оказался сидящим рядом с ней, и что с любопытством разглядывал ее своими огромными глазами на лице, которое, несмотря на то, что было испещрено морщинами, казалось невероятно молодым и энергичным, как собственно и каждое из движений, что делал этот старец, который почти вприпрыжку описал вокруг лежащей девушки несколько кругов, затем точно также грациозно замерев, подобно цирковому актеру, на том самом месте, откуда и начался его сымпровизированный танец.
        Пытаясь понять, где же она находится, вполне возможно, что и в каком-то очередном чужом помещении, откуда открывался вид на ночное небо, Виктория, насколько у нее хватало сил, стала озираться по сторонам, оглядывая залитые ночным светом джунгли в поисках той самой ямы, физической или даже духовной, куда она провалилась, и откуда, по всей видимости, ее каким-то образом смог в одиночку достать этот совершенно поразительный старикашка, который будто бы выпадал из остальной ночной картины.
        - Что случилось, дорогая? - с легким акцентом произнес незнакомец, улыбнувшись.
        - Я… - тряхнула головой Виктория, - благодарна вам за то, что достали меня…
        - «Достали меня», - забавно сымпровизировав ее речь и заставив улыбнуться девушку, в свою очередь, сам расплылся в притягательной улыбке старикашка, - я ниоткуда тебя не доставал, дорогая.
        - Но как же… - приподнявшись и уперевшись локтями в землю, удивилась Виктория, - я ведь совершенно точно помню, как свалилась в эту пропасть и… - двигая руками и поворачиваясь всем телом, которое болело, в попытках выяснить не было ли что сломано, приговаривала Виктория, - и там были они… - будто бы обращаясь к самой себе, проговорила Виктория, очень смутно припоминая людей, которых она никогда раньше не видела, но которые своим присутствием очень четко отпечатались в ее голове, и что как будто бы играли важнейшую роль в ее жизни.
        - Они? Это кто же это - они? - с неподдельным интересом осведомился ее новый собеседник.
        - Я не знаю… - честно ответила Виктория, начиная чувствовать некоторую неловкость из-за ситуации, в которой пыталась объяснить совершенно незнакомому человеку свои собственные видения, которые для нее самой же, по правде говоря, были практически бессмысленны, - простите что я… - возжелав начать несостоявшееся знакомство заново, проговорила Виктория…
        - А, вот вижу, вижу этих твоих людей! - проговорил старик, - дай-ка я с ними познакомлюсь, - загадочно произнес он и прежде, чем девушка успела хоть как-то отреагировать, вплотную приблизился к ней и, когда их лбы слегка соприкоснулись друг с другом, Виктория испытала страх, даже более - эмоцию настолько потрясающей силы, что буквально разорвала ее дух на части, лишив всякой связи с окружающим миром, который сам пожелал быть растерзанным, не в силах вместить в себе ту правду, которая открылась журналистке, что в попытках выяснить тайны существующего миропорядка трансцендентировала, вышла за их пределы, и то, что она там увидела, просто не смогла принять, поскольку незнание о них и было залогом ее «существования».
        121. Медленно качаясь на волнах сна, лодка путешественника, тем не менее, вновь готова была причалить к островку нового мира, который стоило заново исследовать, поскольку память о том, что это открытие уже было совершенно и не раз, уже давным-давно забылось во время бесконечного путешествия.
        Грегори открыл глаза и, лежа в своей постели, наблюдал, как теплые летние лучи проникали сквозь занавески, что, мерно покачиваясь, рисовали на потолке светящиеся узоры.
        Это было бы совершенно обычным утром, если бы не тот сон, что, несмотря на то, что уже практически полностью растворился в его памяти, очень прочно засел в голове молодого человека, который помнил лишь о незабываемо и весьма примечательной встрече в своем сне с людьми, которых он никак не мог идентифицировать, но которых, как он почему-то был совершенно точно уверен, знал уже очень и очень давно.
        Однако, несмотря на эти стойкие и весьма реальные ощущения, что буквально роились внутри него, заставляя испытывать странное ноющее чувство в груди, путешественник, тем не менее, не мог отыскать в них никакой конкретики, по крайней мере, на данный момент, так что, пока было принято решение оставить измышления по поводу сновидений на потом, и сосредоточиться на том, что действительно требовало его непосредственного участия прямо сейчас, а именно - на подготовке к встрече, к которой он, как окажется далее, готовился очень и очень давно, однако на деле даже не подозревал, насколько масштабный подарок готовило ему его собственное подсознание, в объективное существование которого он, на самом деле, и не верил особо, но к которому неизменно прибегал в минуты и часы периодов личностного кризиса.
        - Так ты придешь? - появилось сообщение на экране коммуникатора, что заметил пробудившийся странник после посещения душевой.
        Запрокинув голову на мягкую подушку, что лежала у изголовья дивана, на который и приземлилось тело освежившегося после ночи путника, Грегори заставлял свой мозг работать, подбирая аргументы за и против того, чтобы посетить абсолютно бесплодную, на первый взгляд, вечеринку, которая, скорее всего, могла бы обернуться очередной потерей времени и денег. Не то, чтобы он беспокоился из-за второго пункта, но вот первое, а конкретно, время, стояло на каком-то совершенно ином уровне, который заставлял относиться к этой категории со всем трепетом, потому что, как раз оно и было единственным, что имело хоть какое-либо весомое значение.
        Парадокс однако тут заключался в том, что великий мыслитель, который от подобного наименования своей персоны негромко хихикнул, вновь впав в думы о том, чем же являлось это самое неуловимое время, - и не мог подобрать удовлетворяющего до конца ответа, поскольку самым очевидным было, и это отчасти действительно правда, что эта условная категория являлась не более, чем последовательностью событий, которые, перетекая друг в друга, превращались в память, которая, сама являясь субстанцией достаточно реактивной, была лишь выражением сигналов мозга, который, зацикленный сам на себя, раз за разом проигрывал одни и те же произошедшие события и отчаянно пытался смоделировать будущее, при всем при этом всегда лишь тщетно утыкаясь в настоящий момент, который, хотя и ускользал каждое мгновение от наблюдателя, был единственным, за что вообще можно было зацепиться, и с большой натяжкой, но всё же навесить на него некий ярлык - вечного и, пожалуй, единственно реально существующего опыта.
        Путник потряс головой, отгоняя от себя эти вьющиеся сентенции смыслов, в глубине души слегка расстраиваясь из-за того, что все эти не слишком умные, но и отнюдь не глупые мысли сейчас не записывались на жесткий диск его коммуникатора, но исчезали где-то в пространстве вокруг него, не достигая ничьих глаз, и как следствие - ума читателей, реакция которых в принципе была единственной вещью, что имела смысл для писателя, который вновь нырнул в рассуждения о своих собственных возможностях и перспективах, которые, хотя и на данный момент выглядели весьма туманными, тем не менее, в определенной степени как раз таки и являлись обстоятельствами, что заставляли героя с удвоенным усердием браться за виртуальное перо и далее нагромождать конструкции смыслов, которые должны были в итоге сложиться в стройненький мостик, по которому читатель, ведомый незримой рукой творца, пройдет… К чему?
        Этого Грегори не знал наверняка, но был уверен, что, видимо, была какая-то цель, задумка у всего естества, в котором он существовал, и найти которую и было единственной стоящей целью и смыслом любого думающего существа. Да и все остальные, не столь разумные с точки зрения человека объекты, тоже явно и скрыто своим внутренним порядком или же эволюцией тянулись к тому самому, заложенному еще в начале времен принципу, что должен был вывести их именно к тому повороту в истории, что, в свою очередь, являлся также не более, чем инструментом в руках жизни, который идеально бы подходил под реализацию их возможностей и раскрыл бы истинную причину их появления на свет в этой форме и качестве.
        Продолжая думать подобным образом уже не столько внутри, сколько снаружи, где уже рождался текст, Грегори отвлекся от мыслей о вечеринке, решение о посещении которой было принято задолго до того, как он сам признался себе в этом, оставив место лишь той творческой пустоте, в которой уже выглядывали узоры тех смыслов, которые заставляли покрываться мурашками кожу писателя снова и снова.
        122. Ощущая, как волосы на ее голове встали дыбом, Виктория, чувствуя, как бешено стучит ее сердце, чуть попятилась, отдавая себе полный отчет в том, что она больше всего сейчас хотела бы броситься наутек. Однако, ее останавливала неведомая сила, что сковывала тело и, казалось, настолько сильно сжимало ее сердце, что она была не в состоянии даже вздохнуть, и уж, тем более, она не могла совершить и иные, более комплексные действия, которые, казалось, были единственным залогом ее выживания.
        И всё же, чего конкретно так успела испугаться взрослая женщина, которая, несмотря на имеющуюся информация о нестабильной обстановке островной периферии, что заканчивалась за пределами столицы, где проводились международные игры, всё же ринулась напролом, надеясь лишь на свою журналистскую удачу и руководствуясь не столько продуманной стратегией, но тем импульсом, который был получен еще в бытность ее университетских годов? Виктория пока что не могла ответить себе на этот вопрос, поскольку, если к ней хоть на секунду вернулось бы столь необходимое для спасения с этой территории здравомыслие, она бы уже давно осознала, интересы какого круга лиц затрагивает тот клубок проблем, в который она решила влезть, чтобы распутать его. Однако, вместо могущественных покровителей этих земель, она столкнулась с Чем-то, куда более страшным, - и это не был страх перед первобытным, практически животным инстинктом убийства военных, которые тут составляли подавляющую часть политической власти, нет, тут было кое-что иное, что-то, сидевшее внутри этого острова, запаянное со всех сторон информационной и природной
океанической блокадой, и как будто бы не способное из-за этого просочиться в остальной мир. Это совершенно первобытное чудовищное Нечто, которое казалось теперь Виктории древнее не только самой человеческой расы, но и планеты в целом, распростерлось перед ее существом, заставляя, что самое ужасное, желать той чудовищной социальной несправедливости и насилия власти над народом, свидетелем которых она являлась. Теперь ей это казалось красочными и даже нужными, и полезными драмами, которые выполняли свою главную функцию - заставляли наблюдателя полностью погрузиться в них, отождествив себя с одной из сторон, дабы в этом ожившем спектакле не было и шанса вспомнить о том, что находилось в бездне, распростершейся за пределами этого театра. И, что самое ужасное - она была не пуста, а наполнена чем-то совершенно иным по качеству, превосходящим все представления любого, кто скрылся от нее в своем теплом и удобном мире людских взаимоотношений и проблем, что, множась, просто не оставляли времени на то, чтобы хотя бы задаться вопросом: а что же ожидало каждого жителя, каждого актера этой постановки после того,
как смерть сорвет с него маску, что он носил с самого рождения?
        Ощущая всей кожей, как эта самая маска стекает, плавясь, с ее собственного лица, Виктория бежала так быстро, как могла, иногда запинаясь о коряги и, подобно какому-то сказочному скакуну, продолжая свою невидимую гонку уже на четырех конечностях, чтобы через некоторое расстояние вновь пасть от напряжения, но опять лишь только для того, чтобы оттолкнуться и, сломя голову, бежать прочь от открывшейся ей истины. Нет, даже еще не самой истины, а лишь от малейшего намека на ее появление. Виктория, к своей безумной радости, молила всех богов, чтобы она сейчас встретили на своем пути гвардию Вождя острова Утконосов, чтобы они упекли ее в одну из своих пыточных темниц, только лишь для того, чтобы спрятаться таким образом от того, что гналось за ней по пятам, подобно огромной волне, что лишь неумолимо нарастало прямо за спиной, невозвратно стягивая в единую точку песок под ногами убегающей «маски», которая, несмотря на все свои усилия, не продвинулась ни на миллиметр в своей отчаянной попытке убежать от грядущего удара.
        Точно также и сама Виктория не смогла избежать того столкновения - кто-то буквально повалил ее своим весом на примявшуюся листву, далее на которую уже брызнула ее собственная кровь. Виктория заверещала, как раненый зверь, и, чем громче и неистовее она орала, тем глубже челюсти хищника вонзались в нее вместе с теми когтями, что подспудно раздирали ее плоть.
        Зверь, что поймал ее, безо всякой жалости рвал своими мощными челюстями ее тело, однако, вместо привычной одежды Виктория различала лишь странные обрывки фрака из веков давно минувших, и сама она по странному стечению обстоятельств, несмотря на всю боль, успевала удивляться, не понимая, как такое в принципе возможно. Вероятнее всего, это были лишь галлюцинации в агонизирующем мозгу, но его владелица могла поклясться, что ее тело стало полностью другим, приобретя мужские характеристики, вместе с тем, как пасть хищника также обрела иные качества, превратившись в невидимые щупальца, что просто растаскивали в разные стороны ее организм на кусочки, без всякого труда, подобно тому, как опытный патологоанатом разбирает труп, спокойно извлекая наружу все органы уже переставшего функционировать тела. Виктория чувствовала себя подобно этому конгломерату умирающих клеток, только еще и вместе с тем, что не только ее тело, но и сам разум как будто бы кто-то вынимал наружу, вместо него вкладывая что-то совершенно невообразимое. Путешественница изо всех сил пыталась понять, что же это была за сила, что буквально
собирала ее заново, превращая во что-то совершенно ей незнакомое и потому пугающее. Это самое Нечто было уже не Викторией, не той девушкой, которой она являлась, но, если это действительно так, то было ли в ней хоть что-либо, не подлежащее замене, и являющееся ее сутью, так называемой «душой»? Виктория отчаянно пыталась найти ответ на это, но, с другой стороны, в этот же самый момент, заметив свое собственное замешательство, громко рассмеялась, по крайней мере, ей это показалось похожим на смех, ведь она смогла обнаружить это самое Нечто, что вечно присутствовало в ней, молча наблюдая за всеми метаморфозами, что происходили снаружи. Вновь путешественница оказалась во власти пространства, о котором она смутно припоминала в самые первые годы после своего рождения. Она очутилась в том самом месте, откуда появилась на свет, и оно было совершенно не похоже на все те банальные фантазии, что периодически приходили ей в голову по ходу своей жизни относительно так называемого «внетелесного опыта», поскольку все они были лишь блеклыми отражениями того насыщенного мира, места, которое она знала куда лучше той
смоделированной повседневной реальности, где, как ей самой казалось, Виктория провела не одну тысячу жизней. Еще одним поразительным открытием был тот факт, что она не была одинока, и даже, несмотря на это, там не было иерархий, по крайней мере, тех биологических или социальных, которые ей были знакомы - поскольку ей вновь открылся тот неповторимый тип отношений, о котором она забыла напрочь, что, впрочем, и было залогом ее открытий в «материальном мире», который сейчас же казался не более, чем Сном - замысловатым, будоражащим, в чем-то даже увлекательным и занятным, но, в конце концов, все-таки Сном, в котором, конечно, можно было сделать немало открытий, но они были не более чем фантомными и нереальным игрушками, по сути развлечениями, по сравнению с тем высокоорганизованным пространством, где она оказалась. Происходящее с ней, скорее всего, можно было бы даже назвать смертью, однако, субъективно для девушки это было скорее пробуждением - пробуждением от тех схем и заблуждений, что, наслаиваясь одна на другую, в итоге оказывались лишь помрачениями ее сути, которая сейчас предстала перед ней во всей
своей простоте и, одновременно, комплексности. Развертывающийся процесс не требовал никаких подтверждений в своем существовании, в то время, как мир форм и принадлежащих им обозначений, напротив, казался чем-то до безумия смехотворным, нереальным и, более того, единообразным, что попытка не замечать абсурдной похожести всех вещей и самой себя, отражающейся в этих тысячах вещей, что в свою очередь до бесконечности множились в ее собственных иллюзиях, не вызвала ничего, кроме искреннего смеха и искренней радости по поводу беспредельных возможностей собственного естества обманываться. В этом и заключалось величайшее мастерство игрока, который, выйдя на минутку из своей медитации, уже подумывал о том, как бы вернуться обратно, однако, вопросительно глядя на своих собратьев, как бы спрашивая разрешения на продолжение опыта, уже ловил одобрительные взгляды, которые нисколько бы не осудили его, если бы он позволил себе еще немного поразвлечься.
        Уже в следующее мгновение благодарный исследователь, вечный путешественник, вновь нырнул в свое поистине всеохватывающее и полностью захватившее моментально его внимание бесконечное путешествие души.
        - Звучит интересно, - приложившись к бутылке, улыбнулась путница, - и кем же являлись те самые «пришельцы», среди которых ты проснулся?
        - Я точно не знаю, но мне казалось, что я их знаю даже больше… ммм… даже больше, чем собственных родителей.
        - Но ты ведь вылез из своей же мамы, - улыбнулась девушка, - так, а вообще возможно то, о чем ты говоришь? И тем более, они ведь выглядели, как люди, так?
        - Это мне кажется сейчас, что они были похожи на людей.
        - Похожи? Так все-таки, как они выглядели? Может, с большими глазами или с чешуйчатой кожей?
        - О, нет, это ты сейчас назвала просто иные формы того, что я знаю, и моделировать сейчас их не имеет никакого смысла. С таким же успехом можно, скажем, несуществующего персонажа из сна, где допустим всё состоит из эфира, попытаться заставить представить, как работает квантовый компьютер. Думаю, аналогия тут ясна, насколько различны сравниваемые категории явлений и событий.
        - Ну ты и зануда, - слегка стукнув своим кулачком своего друга по плечу, затем жадно отхлебнув еще, - но не скрою, меня всё равно это заинтриговало.
        123. - Заинтриговало? Что бы это вообще могло значить? - рассуждал наблюдатель, смотря на происходящее своим одним единственным невидимым окуляром, который никак не мог в одиночку оценить ни размер, ни обстановку, в которой беседовали двое пришельцев, и, хотя их разговор, казалось бы, абсолютно не касался путешественника, что бесцеремонно следил за ними, тем не менее, отчетливо казалось, что эта самая неуловимая «интрига», скрытая внутри их разговора, относилась непосредственно к нему.
        И хотя каждое слово, что вело к пониманию этого самого тончайшего момента, что связывал воедино наблюдателя и наблюдаемых, не имело по сути никакого смысла для смотрящего, тем не менее, являлось неотъемлемой частью того багажа знаний, который рождался будто бы и внутри, и снаружи обозримого мира, который также в свою очередь был отражением самого себя, порождающего всё окружающее из внутреннего и замыкающегося на него же внешним.
        Медленно покачиваясь перед взором наблюдателя, двое молодых людей продолжали свою беседу до тех пор, пока один из них не посмотрел прямо на смотрящего, заставив того, нет, не испугаться из-за того, что мог бы быть обнаружен, и даже не из-за того, что какие-то детали из разговора могут быть им теперь более не услышаны, вовсе нет, единственным ощущением, что прошлось по всему существу путника, которое, казалось, растянулось до размеров всей вселенной, было ничем не скрываемое любопытство, невероятная тяга к открытиям, которые предполагали не просто наблюдение, но и непосредственное включение во все сюжетные перипетии мира, рассматриваемого под самым сильным микроскопом на свете - вниманием того, кто не мог пока еще вспомнить самого себя. Через эту удивительную инициацию принятия чужой роли - натягивания маски сна, и была, как ни странно, возможна реализация того потенциала, который некоторое время оставался латентным, лишь для того, чтобы в нужный час разорваться тысячами смыслов на страницах книги жизни, куда уже приветливо зазывал один из персонажей, протянув руку так, как будто бы он
действительно видел то самое существо, к которому мысленно обращался.
        124. Застыв в этой неопределенной позе - будто бы у него прямо сейчас перед глазами имелся какой-то невидимый собеседник, юный писатель замер, ощутив то, что он так тщетно пытался выразить словами, но что так четко выступало столько раз вперед на фоне всей его жизни - чувство, ощущение, нет, знание того, что с этого начинался новый отсчет его жизни, как будто бы всё, что было до этого, было лишь сном. Более того - то, что начиналось сейчас, хоть и оставалось точно таким же сновидением, как и опыт ранее, но уже с небольшой, но чрезвычайно важной поправкой - теперь спящий осознавал, что он действовал не наяву, а, следовательно, мог управлять тем, на первый взгляд, хаотичным процессом жизни, который, на самом деле, был упорядоченной структурой его собственного сознания, сознания, которое, впрочем, еще не до конца пробудилось и всё еще принимало сон за самого сновидящего.
        В этой эманации происходящего его пальцы уже бегали по планшету, отзывающемуся символами, что зажигались на экране монитора, и, хотя внимание автора было сосредоточено вовсе не на них, и даже не на нажатии самих клавиш, ведь казалось, что всё происходящее будто бы случается само собой - что буквы сами складываются в предложения, повинуясь какой-то совершенно неведомой и абсолютно неосязаемой силе, которая, тем не менее, являлась залогом происходящего, а именно - акта творения, в котором путешественник, неосознанно создавая якобы вымышленный мир, сам мог задуматься о своем собственном существовании, тем не менее, это была его реальность и, более того, возможность того, что и его собственный мир был не более, чем выдумкой. Однако, эти мгновения озарения, приходя в голову наблюдателя, как правило, тут же замещались более практичными делами, которые в то же самое время изо всех сил пытались выдавить всякую надежду на успешное творчество, и дело тут было даже не в таланте и не в работоспособности, но лежали в совершенно в иной плоскости - полезности. И эта мнимая «полезность» являлась как будто бы
камнем преткновения всей деятельности автора, который постоянно сомневался в том, не будет ли результат его труда абсолютно бесполезен другим людям, ведь, несмотря на все свои отговорки о том, что он делал это, чтобы выжить, ради денег, ради славы, ради вымышленного мира или, даже поднося дары невидимой Богине, первоначальным импульсом, что приводил в движение его творчество, были не условности различных ситуаций, а он сам. Если точнее, им было воспоминание о вдохновении иным выражением творчества, которое заставило его сердце замереть много лет назад, и впоследствии стать звеном в цепочке преемственности в той самой истории, что разворачивалась через авторов, что, предоставляя плоды своего творчества, позволяли прокормить друг друга, чтобы иной внимательный зритель смог увидеть, прочувствовать тот самый нерв, в который бил творец, и тогда он сам, открывшись в этот момент, мог пропустить через себя эту теплую волну, которая, несмотря ни на какие внешние факторы, смогла согреть его и заставить с новыми силами пойти дальше - пойти своим собственным путем, что откроет кому-то, другому, иной взгляд на
мир.
        Этот кто-то, уже закрыв глаза и преобразовав внутри себя целую вселенную, которая тут же превращалась в моделирование реальности - прошлого и будущего, в котором и родился тот самый одинокий творец, что, макая перо в чернильницу, уже неторопливо выводил символы, вспоминая свое удивительное путешествие и желая поделиться им, рассказать о нем всему миру, даже о самых смелых своих фантазиях, не подозревая, что он в процессе своего творчества, уже сейчас, был наблюдаем тысячей глаз, что смотрели на него из пространства будущего, заставляя всё его тело покрываться мурашками, которые, казалось, приходили совершенно из ниоткуда, но уже были его неотъемлемой частью.
        125. Пробираясь сквозь кустарники, черная пантера замерла в засаде, наблюдая за неравной на первый взгляд битвой двух противников - змеи и утконоса, который отчаянно боролся с кольцами, что плотно сжимали его тельце, издававшее задыхающиеся звуки, но всё еще не теряющее надежды освободиться, несмотря на лопающиеся внутри сосуды органов и ломающиеся кости, раз за разом пронзая чешую змеи своими ядовитыми когтями.
        Скоро это сражение закончится, понимала пантера, и, когда оба будут совершенно обессилены - тогда она и кинется на них из своего укрытия, чтобы прикончить одним ударом обе занятые противоборством противоположности. Готовясь к своему смертоносному прыжку, опытная охотница всё же просмотрела маленькую тень, остававшуюся всё это время незамеченной, что, промелькнув рядом с хищницей, удобно устроилась на ее собственном носу, заставив пантеру сместить фокус своего внимания на два гипнотизирующих глаза, что смотрели прямо на нее между двух огромных крыльев вторгнувшейся во владенья королевы джунглей смелой бабочки.
        - Как дела? - ласково пронеслось в голове хищницы сообщение, которое она с удивлением для самой себя сумела считать и, подобно маленькому котенку, мяукнув, выпрямилась, спугнув обоих противников, что, расцепившись, вмиг успели затеряться в зарослях джунглей.
        Озираясь по сторонам и пытаясь найти источник того самого сигнала, что пронзил разум гордой хищницы, пантера совершенно позабыла о собственной безопасности, тем самым открывшись тем новым ощущениям, что будто бы полностью перезагрузили ее нервную систему, погрузив ее в совершенно иные паттерны восприятия, в которых та самая роковая бабочка, что вспорхнула в момент неудачи ее охоты, что на деле могла обернуться ее величайшей удачей в жизни, вновь села на нос королевы джунглей, после чего всё тело грациозного животного как будто бы окончательно сковалось, а ее зрение тоже, будто бы полностью видоизменившись, сфокусировалось на фигурке бабочки, чье туловище стало видоизменятся, вытягиваясь в высоту и трансформируя свои конечности в качественно иные формы. Неизменными оставались лишь два пронзающих насквозь суть наблюдательницы глаза, что будто бы гипнотизировали гигантскую хищницу и настраивали ее мозг на совершенно иную волну реальности.
        126. Совершенно не понимая природы собственного оцепенения, юный Грегори, сидя в кинозале и вдыхая запах попкорна, смотрел, как появляющаяся реклама студии с голографическим логотипом феи, что, неторопливо раскрыв два своих великолепных крыла, полностью завладела его вниманием, в то же самое время, как другой зритель, сидящий в самом дальнем уголке кинозала, медленно поднявшись, прошелся меж рядов и, встав в проходе, наблюдал, как закрывающие титры исчезли вместе с логотипом, когда включившийся свет развеял магию, что на несколько часов полностью очаровала одного из зрителей, который по своей неосторожности зашел на, казалось бы, ничем не примечательный сеанс.
        Почти одновременно с этим, подобно роботу, что выполнял заложенную в него безусловную программу, единственный оставшийся в кинозале зритель встал, и, выйдя в коридор, уверенно пошел в сторону другого посетителя, который вышел чуть ранее его, как будто бы желая пройти сквозь него. Он успел остановиться всего в каких-то паре метров от своего спутника и, закрыв глаза, уже через мгновение слился с ним губами.
        К своему собственному удивлению, наблюдатель оказался совершенно не против такого откровенного жеста и, закрыв глаза, позволил кинотеатру раствориться в пустоте, где остался только ананасовый вкус поцелуя, который превратился в яркие огни, что вспыхивали в голове путешественника, вибрируя в ритме с мягкими движениями его языка, который будто бы стал единым вместе с партнером, что будто бы отплясывал свой собственный танец жизни.
        ***
        - Так как твои дела? - чуть отстранившись, вновь спросил его голос в голове.
        Не размыкая глаз, Грегори попытался сформулировать и выстроить в связанную цепочку воспоминания разной давности из своей юности, смешанные с чужеродными и казавшимися нереальными видениями, где, как ему казалось, всё его существо принимает анималистические черты вместе с яркими образами мира, что он планомерно создавал в своих книгах, что в итоге и являлось той нитью, которая связывала воедино его память, настоящий момент и вспоминания, как бы это пошло ни звучало - о будущем, в котором он, уже немолодой, и находился в эту самую секунду.
        Вновь ощущая, как при попытке систематизировать свою память на него начинают накатывать волны паранойи и паники, Грегори, напрягшись, всё же смог визуализировать золотую фигуру, на которую потратил довольно много времени своих медитаций, представляя то же самое, что и, как говорят знающие мастера, видел в свое время сам святой алхимик Арчибальд, достигший в итоге просветления.
        127. - Это не работает, - выдохнул монах, устало покачав головой и глядя на гигантскую скульптуру, что стояла на небольшом возвышении в храме, - может стоило бы поставить тут нечто более… осмысленное?
        - Именно в размышлении, в том числе и об этом… и находится ответ к тем вопросам, что ты так отчаянно задаешь, - спокойно проговорил учитель, слегка растягивая слова, - вот, например, что ты видишь перед собой?
        Монах нехотя перевел взгляд на статуэтку.
        - Животных.
        - Только лишь? А как же история, что связывает их?
        - История, что связывает животных? - чуть не рассмеялся послушник, - послушайте, конечно за ними наверняка и стоит… что-то, однако, что я могу знать о тварях, которых и вживую-то никогда не видел?.. Так погодите-ка… - призадумался молодой монах, - а почему вообще я медитирую на каких-то тварей, вместо светлого образа золотой Богини? Почему тут какая-то змея, большая кошка, странная утка и … - что-то было в статуэтке еще, а точнее кто-то, однако уловить, кто или что это именно было, путешественник пока никак не мог.
        - А ведь именно из-за нее ты и здесь, - будто бы прочитав мысли своего постояльца, ласково проговорил учитель, несильно, но неожиданно хлопнув своего ученика по спине, от чего тот, сначала слегка удивившись выходке своего наставника, который никогда не позволял себе физического вмешательства, тут же напрочь позабыл о его поступке, уже спасаясь бегством посреди окруживших его джунглей от своего врага, который, хотя и был спугнут более крупным хищником, мог всё так же продолжать выслеживать свою добычу.
        К инстинкту самосохранения добавилось и еще одно новое чувство - чувство преследования чего-то, даже более важного, чем просто пища или укрытие - это было целенаправленное движение за тем неведомым, что заключалось, тем не менее, в оболочке маленького существа, что, танцуя в воздухе, как будто бы приглашало маленького утконоса к своей необъявленной, но уже вовсю разворачивающейся игре.
        128. Концентрируясь на маленькой светящейся части самим же собой выдуманного композиционного изображения божества, Грегори смог слегка снять напряжение, которое, хотя и не исчезло совсем, но будто бы приобрело все свойства маленького крылатого существа, которое, наверняка, где-то до сих пор и порхало в этом мире, однако, было столь незначительным и даже субъективно не существующим, что, вполне возможно, и не стоило никакого особенного внимания.
        - И где ты всему этому научился? - осведомился водитель у своего пассажира.
        - Чему именно? - поморщившись, отозвался пассажир, чуть приоткрыв глаза и прищурившись, ощущая, как вся его одежда была неприятно мокрой, будто бы сам он находился не в машине, но тонул где-то глубоко под водой, поскольку ему это состояние напоминало, как раз-таки, его практики, когда он держал всё время воздух внутри себя, боясь выдохнуть, поскольку потом живительного кислорода взять будет попросту неоткуда. Однако, сканируя окружающую обстановку, писатель отметил про себя, что это всё явно было больше похоже на салон такси, чем на некое подводное царство, в чьем плену он боялся оказаться навсегда.
        - Ну, вот этой самой технике, - настаивал водитель.
        Грегори, не желая разбираться, как и каким образом тому удалось узнать о том, что именно происходило в его голове, и ощущая легкое опьянение, он вроде даже как нашел, что ответить, чувствуя приятное расслабление, что теплыми волнами разливалось по его телу, возникая в такт с желтоватыми отблесками света ночных фонарей за стеклом, что отражались от сугробов, аккуратно собранных в длинные вереницы образов вдоль ночной трассы, по которой несся автотранспорт.
        Единственное, чего не хватало для дополнения всей этой картины - это физическое выражение того самого вайба, настроения, что заставляло сердце молодого пассажира биться всё чаще. Своеобразный выход, заключающийся в реализации этого потенциала, нашел свое выражение в музыке из мини-динамиков, что уже успели оккупировать его уши, а затем и мозг, который заработал еще усерднее под ритмичные мелодии, что как будто были специально прописаны для окружающей обстановки, и того удивительного ощущения, когда мир за окном постоянно был в движении, каждую секунду изменяя свою форму, притом, что сама сущность путешественника оставалась всё той же самой. Этот легкий трюк, который проделал мозг, заставил своего владельца ощутить себя слегка дезориентированным, в то же самое время давая отличную возможность на несколько секунд открыть и попасть именно в тот канал восприятия, в котором автомобиль с Грегори физически останавливался на месте, при этом продолжая крутить своими колесами, заставляя тем самым планету вместе с окружающим ее звездным пространством закружиться в танце, источником которого являлось сердце
Грегори, которое, несмотря на помрачнение, что занимало его всё время его жизни, и что каждую новую секунду находило какую-то иную форму, притворяясь то малыми, то большими проблемами, на самом деле являлось всего лишь одним единственным отвлечением, которое всегда хваталось за любые попытки переживаний, отчаянно реагируя на всевозможные раздражители фантомного окружающего мира, что стал скрываться в начавшемся снегопаде, который, в свое очередь, медленно начал плавиться на глазах у пассажира, что растекся по сиденью, наблюдая, как на его месте возникают сконденсированные облака, благодаря той самой машине, где он находился, которая и сама изменяла форму, поднимаясь из глубин океана его дум сначала к уровню снежных улиц, а затем воспаряя куда-то высоко в небо через прошлое в настоящее. Оказавшись уже в будущем, что Грегори не терпелось поскорее испытать, и, не желая побольше ждать, он схватился за ручку и, несмотря на продолжающие поступать в его мозг предупреждающие сигналы, буквально выломал дверь, вывалившись наружу, после чего весь его мир свернулся в одну малюсенькую точку сжавшейся от восторга
мышцы сердца, которое обнаружило себя в полной невесомости, парящим среди облаков.
        129. Не решаясь даже вздохнуть, Виктория парила в небесах острова Утконоса, даже не пытаясь понять, каким именно образом она там оказалась, поскольку это сейчас занимало ее ум меньше всего.
        Первое, что ей пришло в голову - это то, что на самом-то деле всё, ею пережитое ранее, было не более чем иллюзией, странной калейдоскопической картинкой, что сложилась в ее воспаленном мозгу тем странным шлемом, что дал ей император ее собственной страны. Думая о встрече с шаманом, о котором она читала еще будучи молоденькой студенткой журфака, размышляя о том, как ей в открытую показали целый ангар трупов те же самые люди, которые, как она думала, помогут ей спасти жителей деревни, и, после фактического признания этого международного преступления, преступления против своих же граждан, против самой человечности… Виктория лишь криво усмехнулась, а затем, не в силах более сдерживаться, рассмеялась. Девушка не сдерживалась и, находясь в невесомости, одновременно с заглушающим свистом порывов ветра, что бросали ее из стороны в сторону, Виктория громко смеялась, да так, что дух захватывало. Во время этой уже ставшей по-настоящему душераздирающей истерики ее эмоции менялись на совершенно противоположные: от совершенно искренней радости от ощущения полета и осознания себя здесь и сейчас - до
душераздирающего чувства несправедливости и гнева, который буквально прожигал ее тело изнутри, заставляя грудную клетку превращаться в духовку, которая медленно, но верно нагревалась, готовая взорваться изнутри в любое мгновение.
        Она думала о своем ненаглядном Кайле и о той боли, что он сам, о том даже не подозревая, ей приносил, одновременно она думала и о Уильяме, из-за которого, по сути, ей пришлось в итоге переключиться на доступного Кайла, и о своем малодушии, о том, как она побоялась остаться на какое-то время одна, думая, что лучше уже не будет. Виктория злилась на саму себя, на свои личностные неудачи, в то же время прекрасно отдавая себе отчет в том, насколько ее собственные переживания в ее маленьком мирке, на самом деле, были ничтожны по сравнению с трагической судьбой целого острова, куда она волею судеб была направлена рукой судьбы или, иными словами, своей редакцией. Самое поразительное здесь было то, что, несмотря на это сравнение, которое, на первый взгляд, полностью показывало несостоятельность ее собственных претензий к жизни, по сути, на самом-то деле, являлось тем же, но немного иным по содержанию.
        - Тут стоит пояснить… - думала про себя Виктория, пытаясь не разорваться от напряжения, которое испытывал ее перегруженный информацией мозг, пытающийся разложить на кирпичики ту титаническую конструкцию мира, что своим весом давила прямо на череп хрупкой девушки.
        Так выходило, что боль от измен и та черствость, что развилась в ней, были вполне сопоставимы с геноцидом собственного народа, как бы безумно это ни звучало. Микромир и макромир тут в перспективе конкретного наблюдателя были на самом деле равноценны и, если бы внезапно проблема на острове разрешилась сама собой - мертвецы воскресли, а их родственники и соплеменники бы зажили вместе с ними в мире и процветании, а их правители стали бы самыми прогрессивными и просвещенными на свете людьми, и даже Кайл бы ко всему прочему был самым верным партнером, - вместе с тем, чтобы Виктория испытывала к нему те же самые чувства, что, как пламя, разжигались в ней только по отношению ко своей первой настоящей любви - Уильяму, и не было бы никаких измен, и никаких сомнений в правильности всего того, что она сама делала и чувствовала, - даже тогда Виктория наверняка нашла бы величайшую трагедию, например, в том, что количество пылинок, опустившихся ей на лицо поутру, было четным вместо нечетного. Проверить в лабораторных условиях подобную гипотезу девушка не могла, но думать так - было небольшим облегчением, будто
бы сбрасыванием ответственности с себя и всех вокруг, пытаясь объяснить всё каким-то единым принципом несовершенства мира, в котором и крылись все проблемы человечества, в общем, и юной журналистки, в частности.
        Эта только на первый взгляд надежная, но на самом деле, достаточно хрупкая конструкция продержалась совсем недолго и надломилась вновь, ударив в нос трупным запахом некогда деятельных жителей лилового трайба. Правда выжигала изнутри глаза Виктории, которые она не хотела открывать, и заключалась она в том, что измены были вполне оправданы ее собственным отношением, которое, как она ни старалась, не могла в полной мере дать в том объеме, в каком наверняка ожидал от нее Кайл.
        Так что ожидать в то же самое время чего-то сверхъестественного от того же Уильяма, или Кайла, или от правительства ее собственной страны, что проводило политику невмешательства в дела соседнего острова, а, в частности, Вождя этой земли, который, благодаря им же, и пришел к власти, и из-за которого человеческая жизнь не просто ни во что не ставилась, но, как будто бы являлась каким-то особенно раздражающим фактором, который стоило бы изничтожить любым доступным способом, оправдывая это совершенно нелепыми причинами, а то и вовсе обходясь без них.
        Но даже эти ужасы не были тем, что заставляло сердце Виктории биться все быстрее, что действительно являлось причиной - так это мысль о том, что, вполне возможно, именно эти магниты привязанностей, помноженные на ненависть и страх, и являлись залогом ее собственного существования, потому как без них любопытная журналистка уже давно бы развязала узелок собственных нехитрых представлений о мире и поняла, что даже не то, чтобы она играет какую-то определенную роль, но за нее делает это кто-то другой. При этом сама она - всего лишь инструмент игры, в которую образ, знакомый ей еще до своего рождения, развлекается какое-то время. Срок этой игры абсолютно не зависит от ее воли и действий, но даже больше - целиком и полностью предопределен этим существом, чьего мнения она не знала, но, несмотря на это, откуда-то имела подсознательную уверенность в том, что именно он, или она, и являлись залогом ее недолгого существования, как мимолетной фантазии в возвышенном уме азартного игрока.
        Несмотря на то, что вместе с этой покрывшей мурашками кожу Виктории мыслью все «бытовые» переживания бесследно исчезли, ее вновь стал обуревать совершенно иной - иррациональный страх, который мгновенно встал на место уверенности в существовании высшего силы. Заключался он в том, что ее озарение души действительно было не более, чем фантазией чьего-то уставшего сознания, но вот только это был никакое не сверхсущество, но точно такой же представитель ее собственного вида, имеющий некоторые отклонения, временные или же постоянные, в своем мозгу, которые и являлись залогом ее существования. Возможность ситуации, при которой Виктория была не более, чем побочным элементом повреждения коры чьего-то мозга, казалось настолько абсурдной, что стала одновременно с этим казаться более чем реальной, в совокупности с воспоминаниям, что стали сдавливать голову девушки вместе с сигналом, который и был причиной ее нестабильного состояния, только теперь трансформирующейся из мыслей, образов и слов во вполне отчетливо различимый звук, который монотонно повторялся, пытаясь достучаться до своего нерадивого получателя.
        130. - Разгерметизация, разгерметизация, раз… - повторял раз за разом приятный женский голос, даже и не думая останавливаться, с каждым новым кругом всё глубже и глубже вкручиваясь под корку сознания полностью дезориентированного таким поворотом сюжета путешественника.
        Пролетая над ночным городом, наблюдая за изумительным закатом, при этом пытаясь сообразить, сколько же времени он уже потратил на поездку в такси, путешественник, так же засматриваясь на переливающиеся пурпурные оттенки, отчетливо видел на фоне неба белоснежную паутинку, что стала трансформироваться в замысловатые узоры, которые не раз уже видел писатель, будто бы вновь окунувшись в переживания, что уже давно прошли. Может быть поэтому он так сильно и был зациклен на образах воды, что раз за разом накрывали его волнами, не давая всплыть, одновременно с чем он обнаруживал себя летящим в облаках, пытаясь найти в них, как в будущем, свое спасение, не в состоянии вынести весь этот груз в настоящем. Может звучало и красиво, но на деле же это никак не решало проблемы уже немолодого человека, который летел вниз навстречу своей гибели, всё еще продолжая смотреть на горящие узоры горизонта, как будто бы вновь своим разумом постучавшись в двери той невидимой силе, что ткала подобным образом весь мир, который был куда более однообразным, чем это могло показаться замыленному повседневностью взгляду.
        И думая обо всем этом, он всё снова и снова возвращался мысленно к тем самым сигналам, что всё еще горели в его мозгу, предупреждением которых он пренебрег, отправившись в свободный полет, видимо совершенно позабыв, как сильно развился за какое-то последнее десятилетие сервис по заказу автоматических модулей летающих такси, одно из которых он, по всей видимости, успел успешно каким-то неведомым образом взломать изнутри, и таким образом, совершив совершенно безумный поступок, акт возможно и непреднамеренного, но все же самоубийства, желая свести счета с жизнью, тем самым полностью выразив свое мнение об этом мире, со всей силы встретившись своим хрупким организмом с каким-либо объектом, что окажется снизу.
        - Интересно, а его спутник так и остался сидеть в машине? Но если он там и был, то зачем? Ведь сейчас практически не оставалось такого атавизма, как модульные пилоты.
        Впрочем, это уже не важно, ведь, скорее всего, и он бы не помешал Грегори сделать этот жест, даже не отчаяния, но секундного гнева, который выдавил его из уютного салона давящими воспоминаниями, которые не давали надежды на светлое будущее, но лишь предвосхищали повторение раз за разом одного и того же бесконечного ада, круг за кругом.
        131. - И ты действительно в это веришь? - улыбнувшись, поинтересовалась Неган у своего друга, который слегка, как будто бы, даже выпал из пространства их беседы, полностью отдавшись своим вниманием окружающим их двоих деревьям, что негромко шуршали на осеннем ветру, который, хотя уже не был по-настоящему летним, но, тем не менее, всё еще сохранял тепло на контрасте с общей понизившейся температурой. Она, в свою очередь, будто бы находила свое физическое воплощение в серых облаках, которые, как ни старались, не могли скрыть ядовито-оранжевый свет солнца, пробивавшегося сквозь ветви гигантского парка, обозримый вид на который закрыла тень, выросшая прямо перед задумавшимся юношей.
        - Безусловно, - как ни в чем не бывало, отозвался собеседник, будто бы сначала смотря сквозь фигуру, а затем подняв глаза и встретившись взглядом со своей собеседницей, позволил себе улыбнуться, протянув переливающуюся лиловым светом стеклянную бутылку.
        - То есть ты хочешь сказать, что через какое-то время после смерти окажешься вновь в этом самом месте, в это самое время, только в другой форме? Это же бессмыслица!
        Грегори кивнул и, не дожидаясь ответа от своей подруги, уже сам решил отпить, но тут же был остановлен быстрым и четким движением, которое буквально вырвало из его рук живительный, слегка перебродивший сок, который залпом допила его собеседница, а затем точным движением запустивши пустой бутылкой прямиком в стоящий рядом со скамьей, на которой восседал Грегори, мусорный бак.
        - Глупее ничего не слышала! - завершила десятиминутную лекцию своего друга Неган, уставившись прямиком на него не совсем трезвым взглядом, после чего обе молодые особи залились искренним смехом, который с каждой секундой становился всё неудержимее, до тех пор, пока Неган, в своих попытках успокоиться, не оказалась в объятиях своего трясущегося от припадка друга, который также не знал, как успокоиться. Впрочем, эти спазмы прошли в одночасье в ту самую секунду, когда губы Неган всё же нашли лицо Грегори, когда недоступная невооруженному глазу сеть распустившегося цветка заката стала видна так четко внимательному наблюдателю, как никогда раньше, и ее можно было узреть даже с зажмурившимися от удовольствия глазами.
        132. В странном состоянии слияния с чем-то совершенно необъяснимым Виктория плыла в пространстве, которое она никак не могла охарактеризовать, оно представляло из себя геометрически-выверенную переливающуюся голограмму, частью которой была и она сама, что постоянно меняла форму вместе с окружающей обстановкой - то превращаясь в молодого человека в осеннем парке, то из него же обратно вырождаясь, причем совершенно естественным образом, в охотящегося хищника, чье внимание очень плавно перетекало в разум жертвы, что бежала прочь от охотника. Убежать она всё же не успевала, так как теряла всякую опору под ногами, и, проваливаясь под землю в засасывающие глубины трясины, тут же из панического состояния утопленника попадала в открытое небесное пространство, несясь посреди своих собственных воспоминаний. Память смешивалась с чужими образами и фантазиями, что, впрочем, всё вместе превращалось не просто в сон наяву, а в совершенно уникальный способ восприятия мира, в котором все события, какими бы фантастическими они ни казались, могли происходить по той простой причине, что не было ничего, что мешало бы
их проявлению. Тем не менее, вся эта калейдоскопическая картинка, за которой, в свою очередь, также скрывались тысячи иных, наслаивающихся друг на друга уровней, всё же была единым и неделимым видением, совершенно мистическим по своей природе, и, как бы это ни казалось Виктории невероятным, даже жутковатым, - гораздо более реальным, чем всё, что она знала до этого. Несмотря на то, что она иной раз ненавидела свою жизнь, и то, что в ней происходило, особенно, если брать во внимание недавние события во время командировки, Виктория, тем не менее, всем своим существом устремилась в своем путешествии к островку ее привычной реальности, поскольку та ширма, что она называла своей жизнью, насколько бы уродливой ни казалась, являлась чем-то безусловно безопасным и уютным, где даже вооруженные головорезы острова Утконоса были не убийцами и насильниками, но верными стражами ее строго детерминированной картины мира. Какова же была ее радость, когда джунгли геометрических узоров расступились, дабы перед Викторией вновь проявился светящийся по периметру черный силуэт шамана, который наверняка знал заранее, что его
спутница сможет выбраться из этого туннеля реальности! Она со всех ног бросилась к нему и, вцепившись в подол его одежды, не смогла даже произнести слова, боясь даже самих слов, которые, подобно демонам, вырвались бы из ее рта и сожрали ее целиком. Нет, вместо этого она умоляюще уставилась на сошедшего со страниц новостных газет ее юности испещренное морщинами лицо старца, который протянул ей светящийся плод, который она, не задумываясь, схватила и начала жадно поглощать, сначала надеясь, что это и было противоядие, которое каким-то волшебным образом помогло бы вернуть ей рассудок, однако, вместо этого девушка ощутила, а точнее вспомнила жуткую вибрацию пронзительного свиста в голове, который стрелой пролетел сквозь ее мозг из одного уха в другое, оставив ее в безумном видении, где она увидела себя как будто бы со стороны, жадно поглощающей запретный плод, который и свел ее с ума, и где она, в попытках выйти из этого состояния, вновь снова и снова тянулась в нему. Эта пытка повторялась до бесконечности, и не было конца этому видению, ведь то, к чему она так стремилась, к освобождению, к лекарству от
себя собой, и было одновременно и началом, и концом всего ее мира.
        133. - И каким бы образом ты решил бы эту задачку? - улыбнувшись, спросила монаха девушка.
        - Что ты имеешь ввиду?
        - Ну, историю с утконосом, ведь на нее имеется вполне недвусмысленный ответ, ведь так?
        Послушник, всё также продолжая недвижимо сидеть, концентрируясь на образах, что возникали в его уме, спокойно ответил: «А на нее и нет никакого ответа».
        - Как это - нет? - весело и даже несколько удивленно переспросила девушка, - но ведь каким-то образом эта неразрешимая задачка всё же помогла раскачать твое сознание, ведь простая визуализация диковинных тварей в твоей голове вряд ли вообще способна хоть как-то сдвинуть в какую-либо сторону фокус твоего внимания.
        Слушая голос своей подруги, который сейчас как будто бы доносился откуда-то издалека и, казалось, полностью состоял из каких-то шипящих помех, что накладывались друг на друга, послушник изнутри вибрировал вместе с рисунками, что вспыхивали под закрытыми веками наблюдателя, который находился сейчас в состоянии между двумя и более мирами, рамки между которыми размывались, а потому и самому путешественнику приходилось становиться подвижным, одновременно разрастаясь, чтобы можно было вместить в себя все эти истории, и вместе с тем - становясь настолько маленьким и неуловимым, что он напрочь пропадал из поля зрения всех существ и феноменов любых вселенных.
        Таким образом, монах проживал внутри себя тысячи судеб и, глядя сквозь призму своего сердца на разноцветные грани бытия, что проносились перед его взором, подобно видениям, которые были реальнее любого сновидения и любого аспекта его прошлой жизни до и во время обитания в стенах монастыря. Вместе с тем, в этих самых зеркалах сознания как луч света, отпрыгивающий от сверкающих и отражающих поверхностей разнообразного опыта, с невероятной скоростью вновь и вновь загорался один и тот же вопрос.
        - Каким образом ты решил эту задачку?.. Каким образом ты решил эту задачку?.. - всё повторялось в голове послушника до тех пор, пока слова не соединились в физическом выражении того, что они означали, в виде переплетенного образа змеи, пантеры и утконоса, что, не то в попытке соития, не то взаимного умерщвления слились в сияющий по своим краям черный силуэт, который расправил свои переливающиеся фиолетовые крылья, на которых вспыхнули два огромных глаза Богини. Великая Мать была глубоко оскорблена, до самого окончания времен, тем, как какой-то червь посмел помоями осквернить ее светлый образ. Тело монаха инстинктивно сжалось, и он ощутил вновь себя проживающим тот самый момент, когда после его бравады о тупом учителе и статуе Богини, которую он облил своими фекалиями, тысячи палящих стрел впились в него, разорвав на куски и заставив его собирать в тысячах и миллионах миров самого себя же, чтобы в конце концов собраться в… В кого?
        Над этим путешественник всерьез призадумался: «А не был ли он призраком, еще до того, как его пронзили стрелы всезнания Богини? И, возможно, они наоборот помогли ему понять свою сущность, сущность аватара - ненастоящего человека, который точно также существовал в абсолютно абсурдном мире, который казался ему реальным, только благодаря полному невежеству и тому, что природа его роли монаха совпадала с этой иллюзорной реальностью?» После этой мысли его стало бросать из одного видения к другому. Вот он уже был распят на колесе повозки варваров. Вот наблюдал, как люди, отрывающие его плоть, поглощают ее в попытке насытиться своим богом, а затем его плоть и кровь, превращаясь в экскременты, несутся по свету, в процессе становясь, вымываясь, чистейшей водой, что, собираясь воедино из разных источников, превращалась в гигантскую змею. Вот она, уже отражаясь на небосводе в форме сияющих звезд, вела беспрерывный бой с зарвавшимся утконосом, который решил биться за свое право на жизнь, став символом угнетения и, одновременно, борьбы за свободу, в виде масок на десятках тысяч посаженных на колья людей, чей
дух, задыхаясь, проклинал колонизаторов и то, что называли империей. Они умирали вновь и вновь, рассыпаясь и собираясь далее уже в виде эфирной болезни, поразившей величайшего писателя своей эпохи, что, испуская дух, давал рождение совершенно чудесной дочери, которой еще только предстояло спасти не только одну душу из плена насилия и замкнутости, но, вполне возможно, в будущем вывести целый народ, а то и все острова не только из болота своих предубеждений, но и за пределы самой планеты. История уже переносилась к далеким рубежам космоса, к дальним галактикам, где билось сердце Змея, на чьем теле танцевали узоры, что превращались в маленьких фей, что, окружив юного Арчибальда, кружились вокруг него в водовороте, безумной пляске танцующих божеств, которая напрочь лишала заблудшего путника рассудка. Когда уже казалось, что всё потеряно, и разум постепенно оставлял юного исследователя, образы, мелькающие вокруг, сливались в один, высеченный в его сердце. Он радушно улыбался запутавшемуся окончательно путнику, и его лицо было знакомо путнику еще даже лучше, чем расплывающийся образ собственной матери. Он
приветливо протягивал руку и неизменно начинал свое очередное воссоединение со своим сердечным другом одним и тем же вопросом:
        - Поиграем еще?
        134. - Да, пожалуй, - облегченно выдохнула Виктория, глядя на отчетливый силуэт гигантской матери-змеи, чье тело состояло из переливающихся разными цветами далеких звезд, что своим великолепием давали понять, почему же именно эту землю, этот остров, на которую падал ее свет, местные жители называют островом святого Змея. Приходила непоколебимая уверенность в том, что даже только лишь глядя со стороны на ее величие, можно было напиться величайшем знанием во вселенной, доступным для каждого владельца пытливо всматривающихся в бесконечность пар блестящих от слез глаз.
        Этими же зелеными глазами смотрел на небо и Кевин, который уже слышал скандирование толпой имени его группы, что ждали его и его друзей, как лучшую стадионную группу с другого конца света, и, пусть большинство даже не понимали, о чем были их песни, но сам музыкальный рисунок связывал их всех воедино. Желание прикоснуться к прекрасному, даже несмотря на все лишения и тяготы жизни, сохранялось и выливалось в призыв, нет, буквально в приказ, в настойчивый вой хора тысяч зрителей, что начинали уже ритмично отбивать своими ногами знакомую всем до боли мелодию, своего рода даже манифест современного мира, который, несмотря на свою силу, все-таки не достигал сердца Кевина, разбиваясь о невидимую преграду, что возвел он вокруг себя. Она буквально поглощала все чувства и эмоции, что бушевали вокруг его персоны, которая находилась в тотальном замешательстве - ведь именно эта гигантская сцена, это событие как таковое, это и было тем, о чем Кевин мечтал всю свою жизнь и хотел получить, начиная со времен маленьких местных клубов. В итоге ему удалось добраться до крупных фестивальных площадок, и это
транслировать уже впоследствии на всю страну, на весь Конгресс, а сейчас и на весь мир. Он мог, наконец, донести свое послание, дать всем людям на планете прикоснуться ненадолго к тем небесам, которые ему уже услужливо предлагали его давние коллеги по персоналу в форме эфирных кристаллов, чьей мощи, в совокупности с природной харизмой, ему хватило бы с лихвой, чтобы разорвать эту площадку на куски, а также разжечь сердца всех, кто смотрел это прямое включение с ежегодного открытия Международных Игр. Однако, вместо должного возбуждения Кевин ощущал острое раздражение и отвращение, нет, даже не к самой эфирной субстанции, что заставила бы его нервную систему полностью перезагрузиться, но к тому факту, что природа обладала этим даром обнулять проблемы, вмешиваясь в психику человека, заставляя того раз за разом нырять в ледяную воду своих внутренних переживаний, а затем задыхаться от невозможности всплыть, будучи полностью нравственно парализованным. Таким образом он опускался на дно всю свою жизнь в надежде найти некое сокровище или в самом себе, или в окружающем мире, только лишь для того, чтобы понять,
что всё, что бы ни делал, какие бы усилия не прикладывал, чтобы затем оттолкнувшись, всплыть - оказалось лишь самообманом, и ничего его не ждало ни под, ни тем более над этой толщей воды. Само же его рождение, появление на свет - и было этим безумным прыжком в ледяную воду жизни и точкой невозврата. Оставалось лишь ждать окончания мучений, единственной причиной которых был сам человек, в чьем уставшем сознании вновь и вновь вспыхивали противоречивые эмоции, что разрывали сердце, подобно двум полюсам, двум женщинам, что раздирали его жизнь на части, не оставляя ничего от его существа. Кевин ощущал себя практически полностью пустым сосудом, который, к тому же, хотели испить до дна или же просто разбить все те, кому не было абсолютно никакого дела до того, что происходило в жизни артиста, кому были важны лишь свои собственные иллюзии, для которых нужно было топливо в виде новых эмоций, которые они, были уверены, заработали, заслужили, оказавшись тут.
        Кевин всё еще продолжал стоять, распутывая в голове клубок событий, которые привели его к этому месту в его жизни, и разница между его состоянием перед теперешним выступлением и тем, что состоялось всего пару недель назад, теперь казалась совершенно колоссальной, как будто между ними произошел физически разлом, который коренным образом разделил жизнь на до и после. Это качественное изменение жизни Кевина вырвало целиком его из зоны комфорта, возможно, не идеального, но достаточно уютного места, в котором он привык существовать, где, благодаря его дару музыканта, который он уже давно перековал в, хотя и талантливый, но все-таки просто способ заработка денег, мог находиться в компании своих женщин. Но теперь, когда просто не для кого было этим всем заниматься, герой вообще не понимал, а зачем собственно ему нужны эти баснословные гонорары, эта известность? Зачем ему любовь этой толпы, которая не была подкреплена, по сути, ничем реальным. Когда условный концерт заканчивался, артист прекрасно понимал, что жизнь после этого рабочего акта только начинается. Более того, даже перспектива скрыться в тумане
эфира выглядела лишь как жалкая насмешка, своеобразная подачка жизни, анестезия перед неизбежным концом всего.
        Находясь, таким образом, в тисках этого лабиринта жизни, где, как казалось, проявлялись те самые условности обстоятельств, что не давали ему сдвинуться ни на миллиметр в сторону, Кевин всё равно всё еще был в состоянии стоять на ногах, и в порыве гнева, который застил его глаза, он все-таки пошел навстречу голосу ведущего, объявляющего его выступление по громкоговорителю, выходя прямо в свет направленных на него прожекторов, подобно уму, что растворялся в момент смерти. Это было не так уж далеко от истины, поскольку Кевин знал, что с ЭТОЙ сцены он уйдет уже совершенно другим человеком, или же не уйдет вовсе.
        135. Ослепительный свет сменился роящейся чернотой, которая, вибрируя, заставляла воспринимающего ее путешественника ощутить всю турбулентность природы этого явления, что полностью слилось с ее свидетелем, убрав между воспринимающим и воспринимаемым феноменом всяческие рамки и границы.
        Несмотря на их еще недавнее явное присутствие, понадобилась совершенно незначительная деталь для того, чтобы весь этот поток свободной энергии вновь свернулся, как рана в теле одного единственного существа, скованного физической и ментальной болью, что, казалось, и составляла его суть. Тем забавнее было то, что эти, отнюдь не приятные ощущения и были залогом того, что весь мир отходил на второй план перед субъективным восприятием этого чувствительного комочка разрываемых противоречий.
        - Вы в порядке? - раздался рядом мягкий голос, заставивший наблюдателя сконцентрироваться. Преодолевая физический и ментальный дискомфорт, девушка открыла глаза, готовясь принять правила того мира, где она оказалась на сей раз.
        Виктория сначала несколько секунд разглядывала размытую картинку прямо перед собой. Образ, что сначала казался лиловокожим шаманом, который не на шутку напугал ее в джунглях, стал собираться в образ уже другого старца, только на сей раз с иным цветом кожи, у которого, к тому же, отсутствовал один глаз. Комплекс этих деталей, срезонировав в мозге журналистки, заставил ее вновь, зажмурившись, расплыться в неконтролируемой улыбке и поддаться приступу смеха, который стал сотрясать всё ее тело, и, несмотря на болевые ощущения и покалывания, что пронзили ее кости и даже внутренние органы, девушка всё равно продолжала задыхаться в припадке смеха, чем, видимо, вызвала нешуточную панику в пространстве, где находилась, поскольку практически в эту же секунду прямо над ней возникла еще пара силуэтов в таких же белых, как и этот пришелец, халатах, которые, по всей видимости, были настроены дружелюбно и готовы были оказать ей первую помощь. Однако, после того, как девушка смогла совладать с собой и, самостоятельно успокоившись, своим видом заверив, что не находится под воздействием какого-то психотропного
оружия и не способна навредить ни окружающим, ни, в первую очередь, самой себе, они самоустранились так же внезапно, как и возникли, оставив журналистку наедине с одноглазым представителем незнакомой ей лично силы.
        - Как вы себя чувствуете? - слегка перефразировав, вновь повторил свой вопрос собеседник.
        - Как видите, - не размыкая глаз, отозвалась Виктория, слегка успокоившись.
        - У вас было отравление, - продолжил собеседник, похоже вы съели один из ядовитых плодов, что растут в этой местности, нам пока точно не удалось определить тип яда, но уверяю вас, что его эффект уже…
        - Но разве не вы же сами и дали мне его? - пытаясь свалить на этого человека всю вину за произошедшее, таким образом попытавшись запутать, «прощупывала» его реакцию Виктория, анализируя возможность того, что именно он или кто-то из его соратников и был тем пресловутым «шаманом», которого она встретила в джунглях.
        Мужчина некоторое время пристально смотрел на девушку, своим видом так и не дав никаких подсказок к разгадке случившегося с ней в лесу феномена, а затем, как ни в чем не бывало, ответил: «Нет, госпожа Фландерс, вы ошибаетесь, возможно это всё - последствия того самого яда, который вы по незнанию впитали, съев один из местных плодов, что объясняет…»
        - Во-первых, это ничего вообще не объясняет, - резко прервала его Виктория, - и, во-вторых, вы уверены, что вообще обращаетесь по адресу?
        Мужчина вновь выдержал небольшую паузу, а затем продолжил: «Да, всё абсолютно верно, госпожа Фландерс, и спешу вас заверить в том, что…»
        - Так… - напрягая каждый мускул своего тела, чтобы приподняться, раздраженно проскрипела Виктория. - Прекратите делать вид, что знаете, кто я такая, это, во-первых! И, во-вторых, никакая я вам, не Фландерс. Так что, если вы собираетесь и дальше разыгрывать тут передо мной свой спектакль, то спешу вас заверить - это бесполезно!
        На секунду ей показалось, что ее собеседник смутился, однако, после очередной последовавшей короткой паузы тот уверенно продолжил: «Я не собираюсь перед вами ничего разыгрывать, дорогая, напротив, мне бы хотелось внести некоторую ясность в те события, в которые вы, волею судеб, оказались втянуты».
        - Неужели? И вот именно поэтому, наверное, вы и вырядились, как самый разыскиваемый в мире шаман? И может быть скажете, что ваш… - хотела было закончить Виктория «актеришкой, играющим мифического…», но передумала, - гхм… в общем, вы тоже, в общем, хотите заставить меня поверить в этот собачий бред? Каким образом вы хотите убедить меня в том, что даже моя собственная фамилия - ненастоящая? Давайте, скажите еще, что я именно та самая Гелла Фландерс, только, знаете, немного тронулась умом, пытаясь спасти хреновы тысячи жизней здесь, на острове Утконоса и…
        - Нет, нет, ну конечно же нет! - поспешил успокоить девушку мужчина, - это совсем не то, о чем вы могли подумать! И уж тем более - не в таком фантастическом ключе, - послышалась нотка грусти в голосе одноглазого мужчины.
        - Да? Не в таком? И что же мне по-вашему нужно думать обо всем этом?
        - Во-первых, позвольте вас еще раз как следует поприветствовать, - начал пожилой мужчина, улыбнувшись и одевая на голову странный бандаж.
        В этот момент глаза Виктории расширились, и она непроизвольно успела коснуться своей головы, которая также оказалась заключена в странный, холодный на ощупь обруч.
        - Нет, стои… - только и успела произнести Виктория, когда ее черную пустоту непонимания разорвал изнутри свет такой неописуемой силы, что казалось, от той маленькой ноющей раны на теле мира, которой она себя ощущала, не осталось ни следа, а она сама не исчезла, но слилась со всем, что ее окружало в экстазе от тотального понимания и узнавания смысла происходящего с ней.
        136. - Вика? Вика?.. Где ты? - обеспокоенно звала бабушка свою внучку, которая, несмотря на все запреты, всё же смогла обойти те охранные пункты, чьи недоработки она уже успела заметить за годы жизни в особняке, и что уже спокойно наслаждалась безмятежным видом на озеро, которое, хотя всё так же находилось на огороженной зоне от всего остального мира - всё равно ощущалось как нечто с «внешней» стороны мира, в котором, девушка была уверена, было множество приключений, людей и историй с ними связанных, о которых она читала, используя свой голокомпьютер. Она даже могла прогуляться в объемной симуляции по улицам тысяч городов, но всё же остро ощущала, как эта тоненькая грань между точной копией, иллюзией и настоящим живым миром и была тем фактором, что заставлял ее каждый раз сбегать из особняка, чтобы найти хоть какую-нибудь лазейку, позволившую бы ей покинуть тот искусственно выстроенный вокруг нее мир, который, хотя и был прекрасен в своей завершенности, всё же временами казался не более чем душной резервацией, которая, к слову, иногда всё же менялась на иные места, вроде заграничных курортов на
других островах с более приятным климатом, но которые тоже являлись по сути своей теми же самыми резервациями со строгими ограничениями по местам посещения. Размышления юной особы прервал знакомый ей голос, который неожиданно раздался позади маленькой девчушки: «И что это мы тут делаем, юная леди?»
        - Деда! - радостно воскликнула девушка, развернувшись и бросившись в объятия старика, который, несмотря на свои года, с легкостью подкинул в воздух свою правнучку, и, покружив вокруг себя, мягко опустил ее на аккуратно подстриженный газон, - ты ведь обещал приехать пораньше!
        - Дела, дела, - улыбнулся мужчина, потрепав девочку по голове, - как вы тут с бабушкой?
        - Хорошо, она сама только правда недавно вернулась, и уже скоро опять улетает по делам.
        - Ну ты так не расстраивайся, - решил подбодрить свою правнучку мужчина, - твоя бабушка занята участием в международных форумах. Ты ведь знаешь, она разрабатывает действительно революционные вещи, что изменят этот мир в один прекрасный день!
        - Да врешь ты! - без всяко злобы и даже как-то радостно, уверенно отрезала девочка, - ничем подобным вы не занимаетесь!
        - Это почему же?
        - Если бы такие разработки и вела бабуля, то об этом трубили бы во всех новостях! Но никаких инновационных разработок Элис Харт я нигде не нашла! Можешь сам попробовать поискать, если мне не веришь!
        Мужчина довольно улыбнулся и, качнув головой, ответил: «Я уверен, что ты понимаешь, что настолько секретный проект не получил пока в целях безопасности огласки, вот и поэтому…»
        - А, впрочем, почему бы тебе не спросить саму бабулю об этом? - сделал жест рукой мужчина, вслед за которым девочка обернулась, увидев покрасневшую от злости бабушку. Девочка даже немного испугалась, поскольку никогда не видела ее в таком состоянии.
        - Ты! Как ты вообще… - процедила женщина, уверенным шагом направившись в сторону девочки, которая впервые в жизни ощутила, как ее сердце сжалось в бесплодных попытках рефлекторно укрыть в самом себе всё остальное тело, что пожелало бы сейчас просто-напросто исчезнуть, лишь бы только не встать на пути этой необузданной силы, которая, к ее величайшему удивлению, пронеслась мимо, чтобы всей своей мощью обрушиться на мужчину. «Деда» слегка пошатнулся от жгучей пощечины, шлепок от которой разнесся по всему залитому светом парку у озера, что мгновенно померк для юной девочки, которая, хотя еще и не до конца понимала, что же именно происходит, но уже ощущала всей своей кожей, что это совершенно нормальное явление. Девочка, замерев на мгновение, не успела оглянуться, как прошел с десяток лет завершившегося окончательным расколом скорлупы ее выдуманного мира, который повалился на землю вместе с головным сканером, оставив Викторию в неподвижном состоянии, в котором она, обхватив колени руками, прижалась своим лбом к ногам, пытаясь осмыслить весь тот колоссальный объем данных, что обрушился за несколько
секунд на ее лихорадочно работающий мозг.
        - Вика, ты ве…
        - Помолчи, Майкл, - отрезала девушка, обращаясь к еще пару секунд назад постороннему человеку как к своему давнему знакомому.
        Из всего массива информации, что заполнил ее память, благодаря практически невидимому устройству настройки нейронов головного мозга, Виктория почему-то сильнее всего сконцентрировалась на одном единственном воспоминании, что несмотря на попытки всех остальных областей знаний встать на первое место, всё равно высверлило ее череп изнутри в попытке физически выбить третий глаз прямо во лбу девушки, что держалась за свою голову, ощущая как мир вокруг постепенно меняется, обретая черты миллионов вьющихся змей, что образовывали узоры на стенах помещения, где она находилась, переползая на одежду и обволакивая кожу собеседника. Также Виктория, хотя еще и не видела, но точно знала уже, что их тела заполонили собой всё небо острова, который, как оказывается, она посетила далеко не в первый раз. На протяжении последних нескольких лет Виктория лично участвовала в операциях по эвакуации местного населения, на которых оказывалось повышенное давление местной власти острова Змея.
        Змея… - не смогла сдержать ухмылки Виктория, - да, всё верно, святого змея, который заполнил собой весь мир, но ведь почему-то этот остров всё же называют ни его полной собственностью, но землей святого Змея-Утконо… - замерла девушка, ощущая, как пространство-время теряют свою значимость точно также, как и ее собственные идеалы. Ее боль, страхи, ненависть, надежды разбиваются в прах перед фактом осознания смерти, которая единственная была чем-то реальным в том сне, где даже она сама была не более чем фантомом, призраком.
        Виктория ощущала себя сейчас не агентом шаманов под прикрытием на секретном задании по спасению представителей общины лилового трайба под видом журналистки со стертой памятью, но самой обыкновенной девочкой, которая смотрела на маленького утконоса, который, тяжело дыша, лежал на горе подушек, и ощущала тяжесть от осознания того, что она вот-вот потеряет существо, что было ей знакомо с самого детства, вместе с практически единственным оставшимся живым в прямом смысле слова воспоминанием о своем отце, который тоже практически исчез из ее памяти. Викторию сковывал страх, основанный на том, что она точно также забудет об маленьком утконосике, который, зажмурившись, пытался бороться со всё поедающей его изнутри эфирной болезнью, негромко посапывая в такт тяжело стучащему сердцу Виктории, что тяжело опустилось, когда она услышала неизбежный стук в дверь.
        Как будто бы подчиняясь некоей автоматической программе, девушка проследовала в коридор, дабы там, не глядя в глазок, открыть дверь, в проеме которой стояла коренастая женщина, которая, вежливо поздоровавшись, уже переступила порог квартиры. Разувшись по просьбе Виктории и переодевшись в халат, гостья проследовала за девушкой к последнему пристанищу маленького существа, которое уже практически не реагировало на внешний мир, полностью сосредоточившись на собственной боли.
        - А скажите, это не больно? - спросила обеспокоенно Виктория.
        - Любая смерть… Ну как же, болезненна, - ответила ей врач, раскладывая какие-то ампулы.
        - А с анестезией ведь ему не должно быть больно? - вмешался в разговор Кайл, который, казалось, появился будто бы из ниоткуда в поле зрения Виктория, которая в последние минуты была сосредоточена лишь на тяжелом дыхании маленького животного.
        - А вам нужно, да? - без удивления, скорее, с какой-то едва проступающей скукой спросила врач.
        - Конечно! - встрепенулся Кайл, - пожалуйста.
        - Хорошо, сейчас, тогда еще пятьдесят кредитов, - медленно проговорила женщина, достав откуда-то еще одну ампулу и воткнув в нее шприц, перевернула его так, чтобы набрать им содержимое. После этого женщина, накатив подобно гигантской волне на Викторию, которая, казалось, оберегала до последнего свое сокровище, схватилась за кожу на спинке утконоса, после чего без всякой реакции на нее со стороны животного уже вошла внутрь под лопатку маленького существа иглой, через пару секунд также легко выйдя, после того, как содержимое шприца оказалось внутри.
        - Теперь нужно подождать пару минут, - констатировала врач, после чего, казалось по субъективным ощущениям самой Виктории, прошло никак не меньше часа. Во время томительного ожидания женщина для приличия успела расспросить об эфирной болезни животного и даже похвалить хозяев за проявленную стойкость.
        Кайл отвернулся, казалось бы, уйдя куда-то на второй план, когда женщина, проверив реакцию зрачков, пару раз закрыв утконосику его веки и посветив миниатюрным фонариком, достала второй шприц. Виктория же смотрела, не упуская ни одного момента, предупрежденная врачом о том, что животное может закричать во время усыпления, однако, когда второй шприц вошел внутрь питомца, тот не издал ни звука, лишь продолжая смотреть куда-то в пустоту своими раскрывшимися, казалось до предела, черными глазами-бусинками.
        - Вот и всё, - констатировала врач, вынув иголку, из-за чего тельце утконосика немного неестественно качнулось.
        Виктория некоторое время смотрела на бездыханное тело своего любимого питомца, которое, хотя ему и было больно, всего минуту назад было еще живо, а сейчас стало просто лишь пустой и безжизненной оболочкой. Мозг Виктории фильтровал начавшуюся беседу Кайла и врача по поводу оплаты и прочих формальностей подписанного ранее договора об эвтаназии, однако и ему пришлось включиться в общее действие, после того, как врач напрямую обратилась к ней с просьбой упаковать тело для дальнейшей передачи в крематорий. Пока Кайл расспрашивал о том, возможно ли завернуть предварительно тельце в пеленку, что валялась рядом с подушками, Виктория уже успела машинально сходить за пакетом и, вернувшись, не отрываясь смотрела за тем, как закутанное тельце утконоса уже оказалось внутри, после чего она вышла за голокартой для оплаты, всё еще сжимая в руке пакет. Замерев на секунду в коридоре, и сама, не до конца понимая, что она делает, Виктория открыла его и осторожно засунув внутрь руку, раздвинула складки пеленки, после чего уставилась в упор в невидящие уже глаза утконоса, что отражали ее собственное лицо.
        - Прощай, Арчи, прощай, - подобно какому-то роботу произнесла Виктория, ощущая, как мир вокруг нее, загудев, превратившись в узоры, что стали обвиваться вокруг нее, подобно гигантской змее, которая каждым своим действием вызывала громкое урчание, которое переходило в утробный рев, разрывающий свою жертву на кусочки. Она продолжала смотрела на тельце в ее руках, что стало гореть, однако, вместо того, чтобы просто исчезнуть, превратиться в пепел, оно напротив разрасталось во что-то твердое, тяжелое и громоздкое, что-то, что гигантский змей - сам мир был не в состоянии поглотить, а именно - остров, дрейфующий по волнам переливающегося тела титанического существа. По форме этот непотопляемый островок напоминал свернувшегося клубком утконосика, который светился в руках той, что держала в своих ладонях умершего существа, ставшего островом с поросшим на нем волшебным садом, и что своей смертью дал жизнь обитающим на нем видам.
        Являющаяся опорой для целого мира, мать и смерть в одном лице, держала на своих плечах и самого змея, что обвивал ее кожу, которая также была покрыта символами, что меняли ее тело. Наблюдая за их красочной игрой, Богиня вспоминала свою собственную природу, вспоминала, что как бы ни называли землю и небо, кому бы из божеств они не принадлежали, и сколько бы раз они не умирали в этом или иных любых мирах, это не имело никакого значения, поскольку всё это было не более, чем ее собственным творением, ее сном, в котором возникали: и сам мир, и остров, и змей, и сам утконосик. Сгорающей тушкой этого существа была сама Богиня, что возвратила тем самым собственное зрение тем светом своего сердца, что ослепило бы навечно любого другого, кто осмелился бы взглянуть на него. Богиня улыбнулась этой мысли, ведь не было уже никого, кто мог бы обратиться к его сиянию, а потому - стоило заново придумать того, кто ослепнет от этого знания. Так, в миллионный раз, она применила свой дар перевоплощения, став своим же мужем, который, всего лишь один раз зацепившись взглядом за неописуемую изначальную красоту и чистоту
истины, тут же позабыл о том, кем он был на самом деле, полностью скрывшись в маленьком теле девушки, живущей в придуманном кем-то мире, который, тем не менее, был для нее самым реальным и, да и что говорить, единственно существующей реальностью, не требующей никаких подтверждений в своей безусловной действительности.
        137. - И в чем же заключается природа этой «действительности»? - вспоминая собственное имя, рассуждал юный послушник.
        - А ты-то как сам думаешь? - вторила ему подруга.
        Ответ уже буквально плясал на языке послушника, однако обладатель божественного голоса оставался нем, переживая внутри себя образы, что явились ему в медитации в виде пожирающих друг друга тварей, одна из которых стала символом неба, а другая - символом земли, земли, у которой так же было и другое имя - тайное, явившееся монаху во время его сосредоточенной внутренней молитвы - Арчи, Арчибальд.
        - Арчибальд, Арчибальд, - перебирая в своем мозгу и всячески пробуя на вкус это имя, рассуждал юноша, явственно понимая, что это являлось и его собственным именем, данным ему при рождении, и что эта связь, которую раньше он как будто бы не замечал, казалась ему более чем убедительным аргументом, заставляющим убедиться в существовании мистической природы тех практик и того места, где ему отрылась эта тайна, тайна, впрочем, значения которой он еще и сам не до конца осознавал в полной мере.
        - Забавно, но также, как и твоего маленького проводника, моего отца тоже зовут Арчибальд, - совершенно спокойно произнесла девушка, не на шутку встревожив юного послушника, который был уверен, что не произносил вслух своего настоящего имени ни разу за время пребывания в храме, да и давно - за его пределами. Даже во время своих путешествий, внешних и внутренних, он мог поклясться, что оно было сокрыто от чужих ушей! Возможно, конечно, он мог произнести его неосознанно, но эта вероятность сейчас казалась настолько неправдоподобной, что Арчибальд, лишь инстинктивно сжавшись, наблюдал за тем, как внутри него вибрирует голос его собеседницы, что был подобен раскатам грома небесного колокола, который, не переставая, звенел внутри, готовясь в любой момент разорвать свое вместилище на части.
        - Мой отец, - спокойно произнесла девушка далее, дав своему партнеру выдохнуть с некоторым облегчением, не услышав подтверждения своим собственным мистическим страхам, - был воином умирающей империи, что спас свою дочь, то есть меня, из лап безумный правительницы Майи, остановив на поле боя во время столкновения двух великих Армий ее безумие и лишив ее тех иллюзий, что стали причиной погружения на десятилетия вперед в ненависть братоубийственной войны двух островов, что до сих пор находятся в неутихающей конфронтации.
        Арчибальд завороженно слушал свою спутницу и не верил своим собственным ушам - то, о чем рассказывала она, было реальным историческим событием, и имя Майи Безумной нельзя было перепутать ни с каким иным, однако… Ведь этой истории было уже несколько тысячелетий! И она обросла таким количеством слухов, трактовок и откровенных вымыслов, что практически и сама обратилась в миф.
        - К сожалению… - продолжила девушка свой рассказ, в то время как юный послушник пытался переварить услышанное, - подобные трагедии происходят и сейчас, и будут происходить в будущем, и конца и краю людскому невежеству нет и не будет. Видно поэтому вновь и вновь будет происходить это бессмысленное насилие и зло в этом мире, будет торжествовать, являя собой истину. А заключается она в том, что сама суть этого мира - ад, в котором все мы…
        Арчибальд не мог более слушать этих речей и, вскочив, отчаянно зажестикулировал, всё еще не в состоянии сказать ни слова, но в то же самое время его мозг лихорадочно уже генерировал слова, складывая их в предложения, что вились подобно клубку змей.
        - Это неправда! Мы развиваемся! Человечество растет! Я расту! Я не просто так пришел в этот храм! Я унесу отсюда великий дар, которой подарю людям, и который остановит все войны и все противоречия раз и навсегда!
        - Вот как… - отреагировав на немой порыв своего друга, беззлобно улыбнулась девушка, - ну тогда… уверена, тебе не составит большого труда увидеть плоды своих усилий…
        Прежде чем Арчибальд успел что-либо возразить, его подруга распахнула свой рот, что поглотил целиком затрясшегося от ужаса, подобно ветке на ветру, монаха, которого засосал водоворот вселенной, что был ему неподвластен. Ощущая во всё нарастающей турбуленции свою тотальную беспомощность, путешественник заставил себя в итоге отдаться и покориться полностью той величественной силе, что полностью его поглотила.
        138. - Отдельно хочется поблагодарить сына Господа нашего - Арчибальда, чья жертва спасла всех нас! - протянув руки к невидящей жреца аудитории, рокотал священник, тряся зеленым колпаком, что был надет на его поседевшую голову.
        Наблюдающий за этим небольшим перерывом в программе своего выступления, Кевин, находясь в трезвом уме и твердой памяти, пытался найти для себя хоть какие-нибудь определения, которые помогли бы изложить суть всей человеческой жадности, что готова была без проблем уместить рекламу мировых торговых брендов на спортивном событии, которое не могло даже в самых базовых вещах, в виде реклам, объединить вокруг себя в едином миллионы зрителей по всей планетарной сфере, что видели каждый для себя специально подобранную рекламу соответственно особенностям своих островов, вместе с узким сегментом острова Утконоса, где, несмотря на то, что непосредственно проводилось мероприятие, местные довольствовались лишь агрессивной пропагандой чужой веры. Она насаждалась так топорно еще из-за обстоятельств неминуемого сближения двух островов, в чьей судьбе вокалисту известной группы предстояло, как он уже смутно догадывался, сыграть не последнюю роль, притом, что еще буквально сутки назад названия этих остров не сказали бы молодому человеку абсолютно ничего.
        Однако, скорлупа его привычного быта, треснувшая и разлетевшаяся на кусочки из-за его собственной невнимательности в отношениях, что, запутавшись, в итоге чуть не задушили его самого, позволили ему впустить в себя ту самую информацию, что сейчас постепенно наполняла его глубоко вдыхающую грудь, на которой играли разноцветными отблесками закулисный свет, отражающийся от капелек пота, что выступили уже через несколько минут после его экспрессивной подачи и короткого выступления, которое, несмотря на общей саспенс, перед началом первой открывающей игры желала услышать публика и всё равно кричала «БИС», даже несмотря на голограмму жреца из далекой Империи.
        Кевин всё продолжал рассуждать о предложении, от которого ему, казалось бы, невозможно было отказаться, что буквально влетело в его жизнь, подобно отлитому в его памяти виду ангара, что был заполнен трупами. Кевина снова в итоге стало рвать, он согнулся пополам, и, хотя, казалось бы, уже было нечем, музыкант всё равно ощущал, как из-за протяжного гула толпы его организм пытается вывернуться наизнанку в отчаянной попытке хоть как-то скрыться от той уродливой правды жизни, которая оказалась совершенно не такой, как она представлялась еще совсем недавно. Это были самые ужасные минуты в его жизни, поскольку момент триумфа на главном стадионном событии года, к которому он шел столько времени, упорным трудом продавливая свою группу в музыкальной индустрии, в итоге оказался заранее спланированной операцией такого масштаба, которой он еще пока до конца не мог осознать, равно как и тот груз ответственности, который ему предстояло взять на свое собственное имя.
        Несмотря на то, что напрямую, казалось бы, его это не должно было никаким образом задеть, тем не менее, сама мысль о том, что он уже повязан на одном из самых ужасающих преступлений на планете, которое на деле, хотя и выглядело обычный деловой сделкой для его бенефициаров, по факту превратило его полностью в ничто, абсолютный ноль, как и его талант, и его музыку, что не могла не то что кого-то спасти, но даже вдохновить… Кого? Тех, кто на его глазах оказался беспощадно раздавлен, подобно каким-то насекомым? Для них он пел свою вдохновляющую музыку? Для тех, кто прямо сейчас, наверное, уже распылялся в секретных или, что возможно еще хуже - общеизвестных крематориях?
        - Это и было то, ради чего он жил? - повис в воздухе вопрос без ответа.
        Кевин смотрел в точку под собой на полу, что мигала разноцветными оттенками, отражавшимися от слюней, что текли на пол из его рта, смешанные со слезами, которые он не мог сдержать, ощущая всем своим существом, что он сейчас был не на своем месте. Уверенность в этом росла внутри него с каждой секундой, в то время, как накал речей оратора на сцене всё возрастал с каждой секундой, давая призрачную надежду юному Кевину, что то, что его окружало, являлось не более чем уродливой карикатурой, цирковыми декорациями, скрывающими настоящий мир, который, как он сам думал, знал и любил.
        ***
        Весь мир представал в форме обугленный костей, которые были единственным свидетельством о том, что когда-то их владельцем был реально живший человек.
        - Это всё, что удалось спасти? - спокойно проговорила Виктория.
        - Да, - ответил, стоя чуть поодаль, ее соратник, смотря, как его боевая подруга спокойно держит в руках человеческие останки, не решаясь хотя бы словом отвлечь ее от важного процесса, что прямо сейчас происходил внутри девушки.
        Виктория же, в свою очередь, постепенно возвращалась к своей изначальной точке сборки памяти, той самой, которая являлась ее сердцевиной, и которую она консервировала практически каждый раз, как покидала остров Утконоса, чтобы вывезти очередную партию спасающихся аборигенов трайба, что не могли уже жить при диктатуре вождей Орла.
        Каждый раз, когда Виктория просыпалась ото сна неведения, она вспоминала, насколько длинная история и путь связывают ее с этим местом. Не только воспоминания об абстрактной журналистке, которую бы она никогда в жизни бы не встретила, и вряд ли поняла бы ее чувства, но самые настоящие живые эмоции и риск, роднившие ее с островом Утконоса, который стал ей вторым домом, если угодно, местом, куда звала ее кровь, и, несмотря на то, что она была полукровкой, девушка отчаянно чувствовала тоску по своей родной земле, даже находясь со стертой памятью за тысячи километров от святой земли ее предков.
        Ее нынешний визит сложно было назвать удачным, но ведь никто и не предполагал, что очередная операция может оказаться удачной, особенно в преддверии международного мероприятия, когда будут предприняты все наивысшие меры безопасности. Так и произошло только с единственной разницей - жертвы режима острова пали не из-за риска выжившей группировки «шаманов», но именно по причине их временного бездействия. Виктория не могла винить их, но скорее предъявляла претензии к самой себе, что ей следовало приехать ранее назначенной даты начала проведения чемпионата, что уже стоил жизни не одной сотне людей этой земли.
        Нужно было обсудить все детали с тем, кто уже не первый раз пробуждает сознание агента-журналиста ото сна, однако сейчас Виктория чувствовала, что ставки повысились, и не факт, что ей вообще удастся выбраться с этого острова живой, а потому ей следовало подготовиться к тому, что ее могло ожидать.
        Таким образом, проигнорировав очередное появление старца, о котором она по вполне понятным причинам умалчивает всякий раз, когда находится на пересечении границ собственной памяти, юная журналистка использовала остатки воздействия нейростимулятора для того, чтобы вновь разогнать свою психику и нырнуть в те самые области сознания, что являлись важной частью ее собственной картины мира, по крайней мере, тех кусочков, которые она старалась защитить изо всех сил. И, несмотря на все предостережения со стороны ее доброго друга и наставника, что оставался с ней всё время после ее прибытия в убежище «шаманов», Виктория мысленно собралась, сгруппировалась и, откинувшись, использовала все оставшиеся силы, чтобы прыгнуть в пустоту, что разверзлась вокруг нее, падая туда вместе с костями людей ее племени, чьи изображения множились в пространстве разноцветными отпечатками на черном фоне воронки, куда падала и она сама, растворяясь в тысячах воспоминаниях, превращающихся в прообраз ее самой, как кинопленка, что покадрово возникала, чтобы свет проектора самой жизни помог высветить аккуратно каждый кадр, что был
запечатлен на ней, впоследствии сливая их в единый и неделимый поток событий, исход которого был предопределен еще до того, как самый первый кадр успел захватить внимание зрителя.
        139. Продолжая лететь в безвоздушном пространстве собственного воображения, уже немолодой писатель пытался ухватиться за хотя бы какую-нибудь, пусть даже самую ненадежную ниточку, за которую он мог бы, попытавшись вытащить себя, запустить маятник сюжета, где на кону была его собственная жизнь.
        В момент осознания собственной смерти, ее неизбежности, Грегори даже показалось забавным, что он заботился так о своих персонажах, об их развитии, о их восприятии читателями, о том, насколько хорошо прописаны и они, и мир, в котором они существуют, даже не сейчас, в этих экстремальных обстоятельствах, а, в принципе, живя своей будничной, полной каждодневных рутинных забот жизнью, так, как будто он никогда не умрет, и, совершенно не переживая на этот счет, лишь очень изредка в моменты истины, которые можно было бы по праву назвать краеугольными камнями его судьбы, оказывался в ситуациях, где этот вопрос, как впрочем и вопрос о сущности мироздания, вставал перед писателем в полный рост.
        Кем был сам Грегори? Каково было его положение в этом мире, которое на самом-то деле было настолько безумным и непредсказуемым, что вопрос о соответствии ему его собственных воображаемых героев, на которых он проецировал свои собственные черты, и то, как именно он видел других, казались нелепой попыткой ухватить своими руками воздух, чтобы зацепиться за него. Сам процесс жизни и его описания были настолько тонкой и неуловимой субстанцией, что его полет продолжался, давая писателю возможность еще подумать о тех событиях, что привели к тому состоянию, в котором он сам находился, и одновременно позаботиться о судьбе воображаемых героев, ведь могло вполне статься так, что и он сам являлся лишь тем самым несуществующим героем, что придумали сами некие умственные построения, для того, чтобы их собственное бытие казалось чем-то действительным и реальным, что, впрочем, могло наоборот привести его к осознанию этого трюка и столкнуть лицом к лицу со своей «надуманной» кем-то природой.
        Осознавая это вполне явственно, юный послушник по имени Арчибальд, что на некоторое время растворился в пространстве, становился самой планетой и ее сердцем - островом в форме утконоса, что судорожно билось, в то время как генерируемые в нем эмоции - его собственный народ, разбивался раз за разом в агонии противоречий, подобно тому, как один маленький утконосик сдавался на волю судьбы, пожираемый пламенем крематория, само тело, и душа которого, явственно ощущаемые еще несколько мгновений назад Арчибальдом, сгорали в этом безумном вихре озарений. В нем был и маленький одомашненный зверек и остров, с которого он был родом, и с которым были связаны миллионы судеб, в том числе и судьба его хозяйки, в целом планета и весь мир, что были лишь сном, фантазией некоего существа, возможно самого бога, что силой мысли приводил в движение тектонические сдвиги мировых процессов истории этой вселенной, чью реальность подтверждали миллионы других таких же богов, что слушая и читая на скрижалях его истории, придавали самую настоящую объемную голографическую карту событий, что реально начинали происходить в
воображении этих существ.
        Как казалось юному монаху, события, которым он становился невольным свидетелем, были описаны в будущем, что, впрочем, не имело особого смысла для богов, которые с легкостью могли переключаться из будущего в прошлое. Для них всё повествование было не строго детерминированной величиной, которая разворачивалась только в одном направлении, но скорее была пластичным материалом, самой настоящей игрой в создании мира, которая развивалась одновременно из будущего в прошлое, и из прошлого в будущее, где каждый момент мог быть изменен в любое мгновение, как казалось однако, был всё равно заранее предопределен автором текста, богом, который придумал этот мир, и который уже заранее знал, чем же всё закончится, поэтому любая попытка сопротивления этому порядку была, на удивление, тем самым неизбежным элементом, что был прописан в сюжете, как и возможная самонадеянность в действии или бездействии, что были также обусловлены по ходу разворачивания событий мифа, частью которого Арчибальд потихоньку начинал себя ассоциировать.
        Находя в этих рассуждениях величайшую печаль, юный монах внезапно ощутил волну гнева, что растеклась по его организму. Он будто бы действительно ощутил в себе силы для того, чтобы высказать миру всё, что он думал о его предопределенности. Так, его рука уже сама взмыла в воздух и, рассекая пространство, безошибочно нашла виновного во всех преступлениях создателя этого мира.
        Громкий шлепок разнесся по волшебному саду, заставив нанесшего этот удар самому немного пошатнуться, поскольку он, по сути, пришелся на самого себя, а тот «Иной», которому был адресован этот жест протеста, остался стоять напротив, полностью целый и невредимый, и даже нисколько не злящийся на то, что удар был направлен именно на него, вовсе нет. «Другой» лишь стоял напротив, появившись непосредственно после якобы нанесенного удара, которого на самом деле не было, отражая своего обидчика, который являлся им самим и, глядя в свое собственное бесконечное отражение, едва заметно улыбнулся самому себе.
        ***
        - Как ты посмел вообще прийти сюда? - ледяным голосом произнесла женщина, чья дочь с некоторым недоумением смотрела на своего прадеда, который редко, но всё же захаживал к ней, и о чем, по всей видимости, даже не догадывалась ее собственная бабушка.
        Совсем еще юная Виктория таким образом смотрела за разворачивающейся драмой, наблюдая в себе формирование некоего нового чувства, которое в то же самое время пыталось пробудить что-то совершенно забытое, что было спрятано в глубинах сердца девушки. Что же это было? И каким образом Виктория должна была поверить в существование этого невидимого и практически неощутимого чувства? Она решила немного подождать, ожидая, пока оно не созреет само собой и не выплеснется наружу, подобно тому, как Элис Харт, ее дорогая бабушка, с совершенно ей не присущей вспыльчивостью буквально выстреливала своими репликами в своего отца? который стоял, возвышаясь, подобно глыбе, над хрупким силуэтом своей уже давно взрослой дочери. Впечатление было такое, что ее бабушка и сама стала чьей-то маленькой внучкой, которая пыталась своим гневом закрыть те выходки, за которые ей вовсе не хотелось отвечать. В то же самое время, и сама Виктория понимала, что в данном случае можно понять и бабушку, которая сейчас перед своим монолитным отцом была больше всего похожа на взъерошенную собачку (только такое сравнение пришло Виктории в
голову), которая своим тявканьем пыталась отогнать крупного хищника от своих щенков, понимая, что ничего сделать не может, однако инстинктивно толкаемая своей природой даже на заранее проигранную схватку.
        Речь Элис Харт изобиловала разными аргументами, которые по прошествии времени выветривались из ее памяти и превращались в монотонный гул, из которого периодически выскакивали нотки мелодии в форме вполне конкретных имен и дат, что, впрочем, мало о чем говорили юной девушке, в отличие от немого взгляда ее прадеда, который, хотя и не был направлен прямо на нее, а будто бы даже был полностью сфокусирован на своей дочери, всё равно продолжал оставаться на Виктории и только на ней, будто бы становясь ее собственным взглядом, который она испытала на своей собственной шкуре во время трансляции памяти ее прадеда через нейроны собственного мозга.
        Это было на тот период еще довольно рискованной процедурой, узнай о которой ее бабушка уж точно накинулась бы на деда, желая перегрызть ему горло. Постепенно отдаляясь от мира под ее монотонный «лай», Виктория погружалась вглубь себя, оживляя внутри себя воспоминания, которые единственно должны были дать ей верный ответ на тот главный вопрос, ради которого Император лично одарил правнучку своим присутствием.
        140. - Интересно, а у нашего короля такие же проблемы? - пронеслось в голове юного Харта в то же самое время, когда резкий дребезжащий звук пронесся по коридорам заведения, в котором он находился. Школьный день был окончен, однако, для мальчика по имени Стивен все только начиналось.
        - Стивен! - будто бы в подтверждение осведомленности мира о его существовании и о том, что он был жизненно необходим ей, как один из безусловно важных винтиков в ее кровеносной системе, что превратилась в блуждающие стаи маленьких тел, которые, выплывая из дверей школьного заведения, брели по своим запрограммированным чрезвычайно важным делам, раздался звонкий голосок.
        - Да, Гел? - повернувшись, с неохотой поприветствовал свою давнюю знакомую молодой человек.
        - Ну что, ты готов?
        - Готов?.. - слегка поднапрягся он, ощутив, как ему стало слегка не по себе от того, что его знакомая откуда-то могла узнать о пункте его назначения.
        - Только не говори, что забыл, что мы собирались сегодня с Майклом в кино!
        - С Майклом? Ах, да, да… - облегченно выдохнул Стивен, - да, точно, точно, - машинально закивал он в ответ.
        - Вот и хорошо, - тут же расцвела Гелла, - а я уж подумала ненароком, что ты решил улизнуть, даже не предупредив нас об этом!
        - Нет, нет, - лихорадочно соображая, вновь напрягся Стивен, - я как раз хотел найти вас с Майклом, чтобы… - Стивену так хотелось сказать, чтобы поскорей же пойти на сеанс, но, вместо этого он выпалил, - сказать, чтобы вы шли без меня.
        - Как без тебя? - едва внешне поменявшись в лице, уточнила Гелла, однако Стивен к своему внутреннему дискомфорту ощутил, как и внутри самой Геллы всё буквально перевернулось от этих слов, тем более, что и в кино-то она согласилась идти вместе с Майклом, можно сказать, только ради одного Стивена.
        - Я обещал, - врал на ходу Стивен, - обещал матери сегодня помочь в общежитии, наша очередь…
        - Но мы ведь заранее договаривались! - уже даже не скрывая своего разочарования, надавила Гелла, отчего заставила Стивена вспыхнуть от негодования изнутри. Мало того, что он и без того был взвинчен оттого, что ему предстояло, так еще и эта дура отвлекает его прямо сейчас, заставляя чувствовать себя виноватым из-за того, что, хотя и он сам бы больше всего на свете хотел оказаться подальше от запланированной места встречи, ему всё равно приходилось врать, в том числе затрагивая, хотя и косвенно, причину своего реального незапланированного ухода.
        - Я реально извиняюсь, - выдохнул Стивен, - но не могу я, не…
        - Что за шум? - с вечно идиотской ухмылкой, как отметил про себя Стивен, когда увидел Майкла, вторгнувшегося в личное пространство двоих друзей.
        - Что вообще может знать этот идиот? - опять закипел изнутри Стивен, ощущая, как его охватывает практически первобытная ярость по отношению ко «вторженцу».
        ***
        Виктория постаралась ухватиться за эту злобу и слегка успокоить себя, ощутив, как остро в ней сыграли чужие эмоции, ставшие ее собственными, давая понять в который раз, что новые технологии переноса сознания и памяти были скорее не про тело, но про душу.
        - Это, однако, опять же, зависит в каком именно контексте рассматривать возникающие эмоции, - тут же тормознула девушка свое собственное рассуждение, вновь нырнув с головой в сцену, в которой дочь Императора отчаянно жестикулировала перед своим отцом, борясь за, как ей самой казалось тогда, счастливую жизнь своей внучки, сама не подозревая о том, что худший, по ее собственному мнению, сценарий дальнейшего развития ее судьбы юная Виктория выбрала сама уже давным-давно.
        ***
        Стивен шел, трясясь от злости, что скрывала, хоть и временно, от него его собственную тревожность, подогревая самого себя мыслями об этом клоунском толстяке, Майкле, который был буквально на волоске от того, чтобы быть прилюдно избитым на чужой территории.
        Хотя Гелла была явно не той, с кем юный Стивен жаждал бы первый раз вступить в половой контакт, тем не менее, вид вечно вьющегося вокруг нее этого идиота в последнее время вызывал неприятные уколы ревности каждый раз, когда они встречались, чтобы в очередной раз потратить драгоценное время, которое только иногда разбавлялось денежными вливаниями Геллы на всякие пустяковые развлечения, у которой то ли отец, то ли мать была известным писателем.
        Это пренебрежительное отношение к деньгам, которое, казалось, испытывала его подруга, что спокойно относилась как к их отсутствию, так и к наличию, каждый раз вроде и радовала Стивена, когда та в очередной раз «проставлялась» за всех, однако иной раз вновь заставляла Стивена испытывать клокочущую злобу и раздражение, что буквально билась о стенки его черепной коробки, подобно пойманной в сети рыбе. И всё это происходило при живом друге, который, казалось, ни дня не проводил без мысли, где бы достать хотя бы кусок хлеба для мамаши, которую, хотя иногда и использовали в не самых благородных целях разные непонятые персонажи, но которые, как один, оказывались жлобами, которые зачастую не могли или просто не хотели честно расплатиться за секс, а лишь кормили его тупую мать обещаниями о счастье в далеком и светлом будущем.
        Одновременно с этой несостоятельностью в финансовом плане, и, как следствие, личной жизни в целом, его мать делала вид, что всё в порядке, и каждый раз Стивену прилетало не за то, что он не работал, а, напротив, когда прогуливал занятия в поисках легких денег.
        Во время этих бесконечных истерик, сопровождаемых рукоприкладством со стороны матери, которые, впрочем, были не так болезненны, конечно, как уличные драки, в которые Стивен не раз ввязывался, однако являлись куда более травмирующими в моральном плане, поскольку, как ни крути, всё же дом, несмотря на все условности, оставался финансовым бастионом для юного Стивена. Получая в очередной раз по щекам, он раз за разом пытался откорректировать картинку мира нищей матери, которая превозносила школьное образование, как нечто, что могло бы вынести их на берег благополучия, с тем, что было в реальности, где Стивен в упор не видел тех рычагов или инструментов, что пригодились бы ему во время обучения, чтобы стать хотя бы чуточку похожим на текущего короля острова - Кенолда, который, несмотря на доброту, что не раз отмечалась знающими его лично людьми, всё равно оставался повязанным теневыми связами с криминалом, что лишь подтверждалось нелинейностью пути этого человека во власть.
        Поэтому и сейчас Стивен, преодолевая материнские наставления, уходил с последних уроков даже не для того, чтобы потратить самые беззаботные, по крайней мере, они должны были быть такими, дни своей юности, чтобы повеселиться с двумя своими приятелями, а, чтобы встретиться с этим змеем, Дэйвом, что, потягивая сигаретку, уже ждал его.
        - Привет, - набрав побольше воздуха в легкие и вытянув руку, приготовившись к крепкому рукопожатию, выпалил Стивен.
        Дэйв лишь окинул его презрительным взглядом и, не доставая рук из карманов своей мешкообразной курточки, кивнул куда-то в сторону, после чего Стиви, слегка стушевавшись внутренне, всё же постаравшись не подать вида внешне, проследовал за своим «братком».
        - Дэйв. Я бы хотел уточнить… - комично, даже не намеренно стараясь придать своему голосу как можно больше глубины, выдохнул Стивен.
        - Ты не кипешуй, - грубо прервал его Дэйв, который и так не всегда бывал приветливым, сегодня выглядел как самый настоящий бандит, чье лицо превратилось в настоящую маску, гримасу надменного презрения и ненависти ко всему, что его окружало, - встретишься, спокойно побазаришь, больше от тебя ничего не требуется.
        Стивен хотел было открыть рот, однако, кинув один единственный взгляд на своего собеседника, моментально осекся, и, таким образом, не говоря ни слова, следовал за своим знакомым через несколько кварталов к покрытой зарослями территории брошенной стройки, где, поплутав по темным этажам, в которые едва доходил свет снаружи, оказался в довольно просторном помещении, что состояло в основном лишь из стальных опорных колонн, откуда открывался вид на пустырь рядом с заброшенным зданием, на фоне которого проступали фигуры десятка человек, чьи силуэты высвечивало вышедшее ненадолго из-за серых летних облаков солнце.
        - Стой тут, - приказал приятель, оставив Стивена стоять у входа, сам при этом пройдя вперед и поздоровавшись за руку с несколькими из фигур, после чего, по всей видимости, завел разговор, который в какой-то момент пошел не по сценарию, так как Дэйву прилетело от одного из силуэтов, несильно, вполне возможно, что даже «по-дружески», однако Стивен инстинктивно напрягся и даже попятился назад, но вовремя остановился, заметив, что позади него в проходе уже тоже возникла парочка фигур, что преградили ему выход.
        - Блядь, теперь мне точно отсюда не выбраться, разве что, если пробовать побежать вперед и броситься наружу, надеясь, что падение с примерно четвертого этажа… - Стивен точно не следил за тем, сколько они поднимались, скорее, лишь слушал свое дикое сердцебиение, отдававшее в висках в тишине заброшенных и недостроенных помещений, - не окажется фатальным, если я смогу уцепиться за деревья или…
        Не успев прийти к окончательному решению по поводу своего побега, Стивен увидел, как слегка побледневший Дэйв, развернувшись, прошелся до него и, не глядя на Стивена, лишь бросил: «Иди». После этого ноги Стивена, как будто бы ему более не принадлежавшие, понесли юного прогульщика по направлению к компании, что возвышалась над ним на фоне никак не хотящего скрыться солнца, подобно каким-то древним идолам.
        - Ну и хули ты сюда приперся. А? - уже завелась одна из теней.
        Стивен уже хотел что-нибудь брякнуть невпопад, как, к его собственному утешению, один из центральных «идолов» заступился за него: «Донни, пацан только пришел сюда, остынь».
        - Ну так что, Стиви, - будто бы по-дружески продолжил он, - тебе Дэйв сказал, что нужно будет делать?
        - Да, - пискнул, как ему самому показалось, Стивен, - но тут же, собравшись и, несмотря на покатившуюся волну хохота вокруг себя, продолжил, - я буду курьером и…
        - А знаешь, что нужно будет доставлять?
        - Нет, но я…
        - Вот это! - не дожидаясь мычания парня, рявкнул голос рядом со Стивеном, от которого тот вздрогнул, вновь вызвав шквал блеяния вокруг.
        Стивен повернулся в пол-оборота и в упор столкнулся взглядом с низкорослым, но коренастым парнем, что был старше его, как минимум, на несколько лет, и что держал в руке пакет с поблескивающим лиловым порошком.
        Стивен окаменел, осознав, что по своей же непроходимой глупости проник внутрь сети наркокурьеров, и, уже понимая, что от него хотят, уставился на пакет.
        - Что зыришь? - вновь рявкнул карлик, приказав, - протянул руку!
        Стивен повиновался и уже через секунду в ней оказался пакет.
        - Теперь побежал! - кивнул он в сторону незастроенной стены, намекая на то, чтобы Стивен спрыгнул оттуда, а не искал выход через лестницы.
        Стивен всё же предпринял маневр, чтобы обогнуть карлика и спуститься по более безопасному маршруту, однако тут же буквально врезался в лоб этого коротышки, который, проворно подпрыгнув, чуть не сломал ему нос. - Куда нахуй! Я же тебе показал, ты что, тупой, блядь? - рявкнул он.
        Стивен попятился назад, ощущая с ужасом, как будто бы эта шпана прочитала его собственные мысли, после чего решила таким образом поглумиться и над ним, и над его планом побега.
        Решив не дожидаться очередного удара, так как уже после первого у него пошла, как он чувствовал, кровь, что струйками стекала к его губам, которые он облизывал, Стивен самостоятельно достиг обрыва и встал, как вкопанный, глядя на пустырь, где слегка поодаль стояла тонированная машина, еще не понимая, кому именно она могла принадлежать, но зато совершенно четко осознавая, что ни за что не спрыгнет с такой высоты, начал размахивать руками в надежде, что его может спасти хоть кто-нибудь, если увидит, пусть даже и из этой блестящей на солнце черной тачки.
        - Ты ахуел? - прозвучало позади Стивена, который, повернувшись, моментально получил удар в живот, ощутив, как из него выбили весь воздух. Он слегка подался назад, ощущая, что сейчас вот-вот упадет, однако, в самый критичный момент его схватила чья-то рука за воротник рубашки, не давая упасть.
        Стивен даже успел испытать благодарность по отношению к тому, кто удержал его от падения, однако через мгновение, увидев разъяренное лицо карлика, прочувствовал на себе очередной удар, который буквально вышиб из его глаз звезды, что стали потихоньку оседать вокруг в темноте, в которую он рухнул не только умом, но и телом, которое все сжалось в тоненькую, как ему показалось, трубочку, вместе с его анусом, после чего он впервые в жизни ощутил на практике, что же значит это пресловутое выражение, которым он перекидывался в шутку с толстым Майклом. После этого злобный толстый карлик прыгнул на него и начал будто бы из автомата осыпать его ударами, выбивая всё живое, что было в нем. Стивен ощутил, как напрягается каждая мышца в его теле, стремясь превратиться в нечто невероятно малого размера, но внушительной твердой массы, что смогло бы отражать льющиеся удары. Однако ничего на деле не менялось, и, вместо этого, его плоть оставалась мягкой и послушно принимала избиение, тогда же Стивену и показалось, что он перестал дышать, не в силах сделать и одного вдоха под весом этого толстяка. Когда тот все-таки
закончил, Стивен приподнялся, наконец смог вдохнуть и, уже не думая о том, что подумают другие, стал пытаться продохнуть, в то время как его кряхтения и вздохи разносились эхом, что гасли под дружный хохот теней вокруг.
        - Я так и думал, что этот у***к - Дэйв не приведет никогда нормального, - раздался у самой головы Стива голос, который он услыхал самым первым, оказавшись в этом помещении, - однако подумать, что ты вот так вот опозоришься перед нашим дорогим патроном, - намекая на сидящего снаружи в дорогой машине человека, - это ты нас, конечно, удивил, но не очень-то приятно, - заняв место сверху на Стивене, причмокнула тень, достав откуда-то поблескивающий предмет, в котором Стивен одним уцелевшим, еще не до конца разбитым глазом, смог разглядеть нечто, очертаниями напоминающее скальпель.
        - Но ты не ссы, дружище, ты ведь не думал, что реально мог бы стать хорошим курьером с такой-то реакцией? Так вот хотя бы послужишь хорошим источником другого товара, - улыбнулась тень.
        Стивен сначала подумал, что это такая шутка, чтобы его припугнуть напоследок, и чтобы он вообще больше не совался в этот бизнес, однако, когда холодное лезвие полоснуло по обнаженной груди, из которой, Стивен ощутил, как хлынула кровь, его организм просто не выдержал.
        - Фу, бля! - да этот уебок обоссался!
        - Че? Страшно, бля, - заржала тень сверху Стивена, - да ты точно конченый, но надеюсь, что, хотя бы твои органы в порядке, в отличие от твоей пустой башки! - с новой силой зафиксировав тело Стивена на бетонной плите, прошипела тень, вновь и вновь продолжая колотить Стивена по лицу, который нелепо кряхтел, тем самым вызвав очередной взрыв смеха вокруг.
        Сразу после этого Стивен получил размашистый удар ногой по лицу, что вновь почти что вырубил свет вокруг, заставив всё пространство вокруг покрыться странными воронками, которые, переливаясь разными цветами, стали плясать вокруг, в то время как ум Стивена как будто бы вылетел из-за этого удара из тела. Он осматривал себя со стороны, наблюдая за тем, как его уже начал в буквальном смысле вскрывать сидящий на нем акселерат.
        То, что было Стивеном, будто бы уже смирилось с этим уже ставшим неинтересным представлением, всего за несколько мгновений перенесшись в другое место, которое трансформировалась из продуваемого помещения стройки в душный кинозал, где в такт нарастающей вибрации или, попросту говоря, давлению, которое испытывала сущность Стивена, мигал экран, на котором возникали образы, что сливались в единую картину мира. Она являла собой прямую аналогию с тем, что видел сейчас и сам Стивен, для которого сама реальность предстала в виде сменяющих друг друга сцен, что, казалось, были независимыми от времени, а потому можно было бы в любой момент попасть или в будущее, или в прошлое.
        Однако, несмотря на эти поистине безграничные возможности, сейчас он был здесь, в зале, наблюдая за тем, как Гелла и Майкл, ничего не подозревая о своем друге, самозабвенно целуются на одном из задних рядов. В момент, когда Гелла уже полезла Майклу в штаны, картинка вновь изменилась, и фигуры Геллы с Майклом, превратившись в фигуры его собственной матери и ее ухажера, уже, не стесняясь никого, занимались любовью. Став свидетелем этой сцены, Стивен внимательно следил за происходящим до того момента, когда его матерь закричала, и семя ее друга не вошло в нее. Затем оно, превратившись в плод, стало развиваться, время вновь проматывалось назад, еще до момента появления самого Стивена на свет, когда его мать, ругаясь всеми матерными словами, орала на своего еще нерожденного ребенка, который бился изо всех сил, однако не для того, чтобы родиться, но, напротив, чтобы не появляться на свет никогда, поскольку уже знал заранее, чем всё это закончится, чем это всегда заканчивается.
        Стивен или, вернее, чем он сейчас являлся, устремился на помощь этому ребенку, чтобы укрыть его собой от мира, что ждал его снаружи, однако ребенок, вместо того, чтобы спокойно свернуться внутри, уже разорвал свою матерь и само пространство вокруг в крике, который оглушил наблюдателя, заставив его сжаться и провалиться в пространство, которое, завибрировав вокруг, превратилось в черную пульсирующую энергию, которую прорезали лиловые узоры, среди которых проявилась фигура воина, несокрушимого бога, истинного повелителя Империи Сердца. Даже более того - Империи Всего мира, в чьем, собственно, бессмертном сердце и были заключены все вселенные, в том числе и бесконечно маленький и большой остров сердца, что был центром всего универсума для путешественника.
        Итак, этого громовержец стоял посреди своих владений, тем не менее, преклонив колено перед породившей его Богиней иллюзий, что, не стесняясь своей чудовищно прекрасной наготы, стояла перед ним обнаженная, приветствуя своим певучим голосом: «Добро пожаловать, тысячу, миллионы раз назад, дорогой муж, добро пожаловать ДОМОЙ».
        Воин, подняв взгляд на свою жену, встал в полный рост, и протянув свой меч, нацелив его прямо в грудь Богини.
        - Что-то не так? - чуть наклонившись вперед, услужливо спросила его мать всех иллюзий и протанцевала ближе к воину, оставляя за собой бесконечное количество своих образов, уже обняв его сзади тысячей своих нежнейших рук, - ты ведь бесконечно развлекался на протяжении всех этих жизней, чего же ты хочешь еще, мой любимый?
        - Хочу закончить это всё, - спокойно произнес он, и, прежде чем Богиня успела вставить хоть одно слово, одним взмахом отсек голову своей возлюбленной, что рухнула вместе с ее обезглавленным телом на переливающийся геометрическими символами пол, что был создан, как и само тело богини, умом великого бога, который, подняв свой трофей с нескрываемым, хотя и уже тысячу раз прожитым удивлением, узрел в поднятой с пола голове свое собственное лицо, под непрекращающийся смех богини, что держала отрубленную голову своего мужа, что уже растворился в своей бесконечной игре в миллионный раз. Ее триумфальный рев становился в одной из своих граней всё более человечным и в определенный момент затих также внезапно, как начался.
        ***
        Молчала, как казалось, вся вселенная, поскольку тень, нависшая над Стивеном, заткнулась и, неловко наклонившись, стала оседать, обливая свою жертву кровью нависшего бандита, из горла которого торчал нож, что все-таки был использован в самый критический момент Стивеном, который нашел в себе силы в самый последний миг вонзить его в нависшего над ним убийцу, что в итоге рухнул на него всем своим весом.
        - Еёёёё!! - раздались со всех сторон возгласы приматов, воочию наблюдавших, как их вожак был прирезан. Несмотря на секундное замешательство, они все практически одновременно бросились на раненого хищника, который, образно выражаясь, сожрал их вожака, чтобы добить и его, в подсознательной надежде занять место павшего собрата. Стивен, в свою очередь, лежал лишь в надежде вновь хотя бы разок вдохнуть, даже и не помышляя о том, чтобы он смог хотя бы еще разок взмахнуть ножом.
        Прежде чем стая успела разорвать его на кусочки, Стивен успел услышать разорвавший пространство рык, выстрел пистолета, который мгновенно заставил всю стаю разлететься в разные стороны. В то же время непосредственно над Стивеном нависла фигура, которая казалась больше, чем сам мир, и что, одним легким движением ноги скинув труп главаря, покачала головой: «А ты удивил меня парень. Уверен мы еще встретимся с тобой, дорогой».
        Голос не обманул, поскольку спустя буквально несколько месяцев жизнь вокруг Стивена уже закрутилась в диком вихре событий, что ураганом вынеся его на улицу из его собственного дома, после осознания и принятия своих чувств к Гелле, уже столкнула его на улице с толпой полицейских машин, которые он встречал уже не с ножом, а с пистолетом в руке. Приветствовал его на фоне мигающих огней машин всё тот же самый человек, который уже не в первый раз, как выяснилось позже, спас его жизнь.
        ***
        Имя его, однако, не имело сейчас никакого значения, поскольку время неслось вперед, набирая обороты. После потери своей любимой внучки, он уже стоял напротив своей дочери, ощущая, что, пожалуй, с самого момента своего рождения, когда он не хотел жить, ему никогда не было так плохо, как сейчас. Его воля держалась лишь на массиве противоречий всех тех поступков, что и составляли его личность, в виде ненависти и презрения собственной дочери, о которых, однако, знала и его правнучка.
        Стивен был уверен, что, стоило ей произнести одно единственное слово, и его дорогому покровительству, которое длилось более полувека и целую эпоху острова Сердца, придет конец. Всё достанется его советникам и двойникам, и будь уже дальше, что будет, и с ним, и с островом, и со всем миром. Однако Виктория Харт знала и чувствовала то же, что и ее прадед, а потому, вместо того, чтобы морально добить его окончательно, девочка решила его спасти или же продлить страдания, тут уж как посмотреть. В любом случае, она подалась к своей бабушке, нежно обвив ее сзади руками, тихо прошептав, но так, чтобы она ее услышала:
        - Деда не виноват в смерти мамы.
        В этот момент Элис Харт, вдова Джареда Фландерса, затряслась, не в силах сдерживаться и громко завыла, уже совершенно не сопротивляясь своему отцу, которой подойдя поближе, крепко обнял ее.
        Стивен, заключив в объятиях сокрушающуюся в рыданиях дочь, смотрел вперед, где поодаль стояла Виктория, в чьих глазах не было и намека на сострадание или осуждение своего прадеда. Скорее, в них читалось глубокое понимание в отношении того, что уже произошло и еще неизбежно произойдет, и самое главное - что происходило сейчас.
        Стивен, несмотря на всё это, был бесконечно благодарен своей правнучке за то, что, несмотря на свою нескончаемую войну со всем миром и самим собой, он смог хотя бы на короткий миг взять капитуляцию, просто прекратить боевые действия, пусть и на секунду, однако, эта самая секунда уже стала самой бесконечностью, в которой растворился и сам император Харт и маленький мальчик по имени Стивен.
        141. Возвращение - это всегда непросто, если конкретно - создание, вычленение из пустоты чего-то нового, чего не было никогда и, тем не менее, что парадоксально уже существовало всегда, поскольку без трафаретов этого мира форм и мыслей ничего качественно нового просто не могло бы появиться на свет.
        Тем не менее, именно вследствие этой неразберихи и была возможна та безумная авантюра, во время которой, уже крепко ухватившись за эти самые противоречивые свойства мира, юный послушник смог, напрягшись, вынырнуть из океана образов, в котором он, казалось было, растворился навсегда.
        Вновь возвращаясь в свое тело из космоса медитации, он, вспоминая, перебирал в уме все те видения, что происходили внутри и снаружи него, сливаясь в единое переживание, которое казалось ему куда реальнее того пространства, где он раз за разом очухивался - а именно в своей небольшой комнатке в монастыре. Каждый раз, когда он выныривал из своих путешествий, юноша чувствовал себя обновленным и, в некотором смысле, очищенным от умственных и даже физических помрачений. С другой стороны, нельзя было сказать, что видения сами по себе являлись чем-то приятным, напротив, скорее каждый эпизод внутреннего созерцания был чрезвычайно болезненным, иногда доходящим до абсурда в своей комплексности затрагиваемой проблематики, касаемой восприятия мира, а иногда и вовсе срывался в настолько насыщенную картину встречи с «Другим», что иногда казалось, что это состояние было подобно самой смерти, из которой нет выхода. Всё это, вполне возможно, было рационально необъяснимым, например, являлось врожденным дефектом мозга, который готовился в любой удобный момент свести своего носителя с ума. И, тем не менее, каждое
такое посещение своего подсознания или, чем бы оно не являлось, что учитель иногда называл алмазным сознанием Богини, принять за короткий сбой функционирования организма было непросто, точно так же, как и концепцию того, что и собственная жизнь монаха была лишь коротким сном этого крайне странного в своих предпочтениях существа. Это допущение до сих пор оставалось, если не совсем уж невозможным на практике, то, по крайней мере, зачастую слишком надуманным, чтобы быть правдой в теории. Тем не менее, наверняка должен был выход из этой деликатной ситуации, как и ответ на вопрос, почему же именно юный Арчибальд сейчас был учеником в храме. Догадки по поводу текущего положения дел иногда даже прорывались в измененных состояниях, когда будущее и прошлое переплетались, представляя картину, в которой уже в тысячный раз рассвирепевшая наглостью своей собственной фантазии, что решила восстать против своего Творца, Богиня пускала тысячу стрел в тело осмелевшего монаха, который решил осквернить святыню. Однако, когда вследствие этой вспышки праведного гнева, весь мир, что знал юноша, крошился на атомы, а само его
тело пожирали пылающие змеи, в которых превращались сгустки энергии, выпушенные Богиней, то там, уже в самом конце, каждый раз перед тем, как исчезнуть навсегда, послушник переживал миллиарды жизней за единое краткое мгновение, что растягивалось в беспредельный поток времени. Тогда же приходило осознание того, что его наглость была не то, чтобы даже фатальной ошибкой, а, напротив, тем единственным выходом, что он сам, наконец, находил для себя из лабиринта жизни. В одном из тупиков этих умственных катакомб, тем не менее, монах, казалось бы, имея немалый опыт и достаточную подготовку, раз за разом испытывал весьма противоречивые чувства, будучи побиваем на виду у орды варваров и их рабов, затем привязанный к колесу одной из повозок, что теперь парило в воздухе, подобно черному солнцу, которое являлось и для господ и для рабов самым ненавистным, а главное - совершенно неясным явлением природы, которого стоило бояться и, как следствие, которое подлежало тотальному уничтожению как ересь, которой просто-напросто не должно существовать.
        В это же самое время Арчибальд, истекая кровью и чувствуя, как трещат его кости от нагрузки из-за грубых веревок, которыми распяли, привязав его на колесе, видел, как будто со стороны всё, что происходило до того, как его подняли выше, так чтобы каждый мог кинуть в него камень за его идеи, за которые его давно уже разыскивали на острове. Одна из таких идей уже успела пустить корни в голове командира варваров, которого уже успели оттащить в палатку. Прежде, правда, чем это произошло, его душа, встретившись взглядом с фигурой Арчибальда, которому он собственнолично должен был размозжить голову, полностью слилась с лицом и всей сущностью распятого проповедника, став единым целым и одновременно никем из них, беспрестанно обращая куда-то далеко наверх, в облака, свое недоумение, где несколько тысячелетий спустя эту историю из далекого прошлого уже записывал в своем мозгу уже не такой уж и юный писатель Грегори Фландерс.
        Он продолжал свое падение из воздушного такси, проигнорировав все предупреждения системы безопасности, и, прежде чем разбиться насмерть, вспоминал историю про ни за что распятого бога, в которую он не хотел верить, считая ее оскорблением для разума. Однако, он на своей же шкуре переживал все эмоциональные нюансы того события, вместе с тем так же ощущая и другой, менее человеческий, но не менее яркий опыт. Так, его собственное тело на сей раз, хотя и не было скреплено ни с каким предметом, но, тем не менее, было все равно заключено в некую клетку, из которой также не было выхода. Этой биологической тюрьмой было кастрированное тело, что покрывалось мехом, и которое отчаянно пыталось убежать от острых когтей, что неизбежно бы впились в него. Хищник, однако же, не спешил убивать свою добычу и, вместо того, чтобы, поймав ее, сразу же разорвать на части или задушить, своими клыками лишь медленно проникал всё глубже под кожу животного, вызывая тем самым небывалые страдания, которые заставляли зверька изо всех сил верещать, в то время, как два горящих черных глаза пристально всматривались в это
неспособное противостоять своему противнику существо, которое изо всех сил старалось избежать своей бессмысленной участи.
        - Никто тебе не поможет, - скрежетала зубами обезумевшая от гнева, что готов был разорвать ее сердце изнутри, Виктория, которая смотрела прямо в черные бусинки раскрывшегося клюва утконоса, который с каждой секундой вызывал не жалость, а лишь раздражение, который как будто бы своим визгом просил добить его окончательно, - ни мой глупый отец, который сдох и которой… Тут Виктория прервалась, - почему?.. - гневно взглянув на когда-то любимое животное, прошипела она, - почему должен был умереть он, а не ты?! Ты, старый тупой утконос! - трясла обезумевшее животное Виктория, которая, несмотря на внешнее довольствие своими отношениями с Кайлом и тем «контрактом» с его обязательствами, который она заключила со своим прадедом, они на самом деле являлись тем, что бесконечно давили изнутри на юную девушку. Всё это было настоящей золотой клеткой, из которой она не могла вырваться, хотя та, по сути, даже не была заперта. Ощущая это свое бессилие и безволие и, как следствие, ненависть к самой себе, это недоразумение, это воспоминание о единственном человеке, который по-настоящему заботился о ней, наследие,
оставшееся от бедного дедушки Джареда Фландерса, и было тем, что, в совокупности, так раздражало ее. Она будто бы мстила через тушку этого животного тому человеку, которого она по-настоящему любила за то, что он ее покинул. Несмотря на свое крайнее возбужденное состояние, девушка всё же в итоге решилась довести дело до конца и, придавив со всей силы тушку утконоса к полу, начала его в исступлении душить. С налившимися от ярости кровью глазами Виктория хотела раз и навсегда изничтожить свое воспоминание, стереть это недоразумение, сама не заметив, как, наклонившись вплотную к животному, пропустила укол его лапки, который буквально разорвал ее губу, одновременно впрыснув туда яд. Он практически сразу начал болезненно действовать, заставил девушку разжать окоченевшие пальцы и, за долю секунды придя в себя, осознать масштаб того кошмара, что она делает своими собственными руками. Виктория, подобно рухнувшему в ужасе вождю варваров, что упал в грязь своей жизни, встретилась взглядом со своей, казалось бы, беззащитной жертвой, которая одним лишь взглядом смогла перепрограммировать сознание нападавшей, что,
к своему ужасу, уже сидела, глубоко дышав, прижавшись к стенке, наблюдая за тем, как утконос, успев перевернуться, издал шипящие звуки и попытался скрыться от нее за поворотом. Виктория, чье сознание всё еще было напугано тем, что она сделал, всё же решилась броситься следом и, подхватив кряхтящего утконосика, прижала его к себе, чуть не плача, и пытаясь при этом успокоить и его, и себя, в надежде хоть как-то загладить вину и простить себя за свое бессилие, что она попыталась перекинуть на невинное существо, которое никогда не приносило ей боли в отличие от всех остальных.
        142. - Вика, ты в порядке? - спокойно обратился к девушке голос, которой на этот раз всё же был более серьезен, и за этим вежливым обращением должна была последовать фраза, касающаяся исполнения текущего плана, который нельзя было больше откладывать.
        Виктория, сама не хуже понимая то, что ей хотят сообщить, сделала жест рукой, давая понять, что нужно еще немного времени, чтобы привести мысли в порядок и объяснить самой себе ту необыкновенную легкость, которую она ощущала в своей груди после всего пережитого за вчерашний вечер, и даже еще не закончившуюся ночь всемирного Чемпионата.
        Еще не все воспоминания были возращены к исходной точке, где находилась Виктория, и казалось, что будто бы это и не воспоминания вовсе, но как будто бы она прямо сейчас сама и создавала свое собственное прошлое, точно так же, как будто бы другая эта «Она», другая Виктория из будущего просто придумывала тот сюжет, по которому плыла девушка в настоящем, не в силах сопротивляться течению жизни и поменять направление. Как бы безответственно это ни звучало, Виктория никак не могла отделаться от мысли о том, что это было правдой, иначе как можно было объяснить ту хитроумную ловушку самобичевания, в которой она оказалась из-за маленького существа, которого она, хоть и не сильно любила, но не имела никакого права заставлять испытывать все те небывалые страдания?
        Будто бы в ответ на эти размышления закрывшая глаза Виктория, которую более не пытались вытащить насильно снаружи ничьи голоса, нырнула внутрь самой себя в попытках найти тот единственный ключ, который объяснил бы происходящий вокруг нее живой кошмар, в котором она, подобно пауку, пыталась изо всех сил удержаться на сети, сотканной из человеческих страданий.
        Несмотря на все ее так называемые переживания, казалось, будто бы дело было вовсе не в них, а в ее собственной душе, которая, в конечном итоге, и была источником всех бед, что происходили вокруг нее.
        Пространство, в котором оказалась Виктория, было совершенно неописуемо. Тут не было никаких четных форм и узоров, за которые бы смог уцепиться мозг Виктории, однако, в то же самое время, она ясно осознавала себя как самостоятельную единицу, которая вошла в контакт с некоторыми сущностями, что предложили ей взять книгу жизни, и озвучить, громко артикулировав, мысли - те, что испытывала она сама и все те люди, что были с ней связаны, дабы обнаружить и высветить те самые настоящие эмоции, которые она доставляла другим и которые зеркалили ее собственную душу.
        Прежде чем Виктория открыла рот, кто-то из «Других», видимо, решил помочь ей и начал громко декларировать: «Папочка! Папочка, пожалуйста, помоги мне! Пожалуйста, помоги, помоги мне! Мне очень больно, мне очень больно!»
        Виктория пришла в ужас от этих слов, ведь, хотя они никогда не были произнесены вслух, но именно они и были тем самым, что она знала, откуда-то знала наверняка, кричал утконосик Арчибальд в моменты безумного помешательства внучки его хозяина, и, хотя Виктория и ухаживала за ним до самых последних мгновений его жизни, она, тем не менее, явственно ощущала свою вину перед питомцем. Однако теперь это было не просто виной, а будто бы ее собственные чувства трансформировались и слились воедино с этим криком отчаяния, на который в свое время никто не спешил отозваться. Прежде чем Виктория, которая всегда старалась якобы улучшить мир вокруг себя, а на деле же искала компромисс с сильными мира сего, чтобы улучшить свое собственное положение и мироощущение, успела переварить эту боль в полной мере, прямо перед ней возник образ Кайла, который буквально заставил ее сердце упасть от ясного понимания, прозрения, что пришло за пару секунд, за мгновение до того момента, когда она осталась одна.
        Он никогда не принял бы ее настоящее «я», что было черным как смоль и отравляло жизнь всему миру, пытаясь выместить свое разрушительное начало в агонизирующих, хоть и не смертельных муках несчастного животного.
        - Кайл… - будто бы в пустоту произнесла Виктория, протянув руку и попытавшись ухватиться за пустотный образ, что растаял на ее глазах. От подобной неожиданности девушка чуть не свалилась на пол, вовремя успев сгруппироваться, и за пару секунд осмотреться вокруг, вспомнив, что находится прямо сейчас у больничной койки своего умирающего деда Джареда Фландерса, который, видимо, проснулся пораньше нее, при этом глядя на свою внучку также пронзительно, как Кайл в видении всего пару мгновений назад.
        Виктория сначала даже не совсем поняла, чем именно заслужила такой взгляд и, положив руку на его лоб, ощутила влагу, которая обожгла ее кожу, заставив при этом громко скрипнуть зубами.
        - Теперь-то ты доволен? - не выдержала она, почувствовав, как превращается в самые настоящие волны злобы, что беспощадно накрывали с головой ее деда, прикованного к постели.
        - Я буду наблюдать, как умрет твой дурацкий утконос, а теперь еще мне придется смотреть, как умираешь ты, старый, старый засранец!.. - не сдержалась Виктория, - и из-за твоего гребаного утконоса я не могу спокойно жить! Я постоянно виню себя и не могу, просто не могу быть счастливой, я…
        Виктория замерла, почувствовав, как ее дедушка всё же смог положить свою иссохшую, холодную, истыканную шприцами руку на ее теплую молодую ладонь.
        - Скажи… Скажи, что хочешь… - прошептал Джаред.
        - Я… - Виктория сжала зубы, почувствовав, как к ее глазам подступают слезы, а ее сердце вот-вот взорвется, - я ненавижу тебя! Ненавижу и тебя, и бабушку, и этого говнюка, деда Харта! Но больше всего я ненавижу свою мать! Которая ушла, ушла, так и не увидев меня, и ты… Зачем ты вообще родил ее?! Чтобы она затем заделала меня? В этом и был твой гениальный план? Зачем ты вообще дал мне жизнь? Ответь, ответь мне, черт тебя подери! Чтобы я сама страдала и заставляла страдать других?! Вот это ты называешь жизнью?! А, дед? Скажи же мне, что ты хочешь от меня?! Что?..
        - Чтобы ты была счастливой.
        - Счастливой?.. Счастливой?! - взорвалась Виктория. - Как по-твоему я могу быть счастливой?! Что это вообще, мать твою, значит?! - уже орала, срывая голос Виктория, - всё это! Всё, что сейчас на мне надето, даже эта гребаная палата, в которой ты лежишь, умыто… - Виктория начала своими ногтями царапать лицо, буквально стараясь содрать кожу со своего лица, - буквально умыто кровью людей острова Утконоса, оно всё стоит на их костях! А вот эти, вот эти вот руки, - трясла Виктория, - тоже по локоть в крови твоего дорогого животного! И что ты предлагаешь? Быть мне счастливой, когда все ненавидят меня, когда я сама себя ненавижу?! - она подскочила к Джареду и заглянула прямо в глаза, - ну скажи, скажи, что ненавидишь меня!!
        Джаред какое-то время, не мигая, смотрел на Викторию, так что ей стало даже страшно, что у деда мог случиться инфаркт, с его-то ослабленным организмом, однако тот, слегка улыбнувшись, незаметно для самой Виктории завел руку ей за спину и притянул к себе, отчего Виктория лишь стала брыкаться в истерике еще больше, однако, вместо того, чтобы нанести ей вред, Джаред из последних сил обнял ее так крепко, но при этом и так нежно, как никто никогда не обнимал.
        - Это все совершенно неважно, дорогая, в конечном счете, а ведь ты так похожа на свою мать и свою прабабушку, даа… Это всё не важно. И я люблю тебя, Виктория, поверь в это!.. Поверь, что ты оказалась тут только благодаря любви… И последнее, о чем я тебя попрошу… Постарайся, хотя бы попытайся полюбить саму себя, и тогда, может, ты поймешь, что мир не такое уж и плохое местечко.
        Виктория не знала, что сказать, и будто бы окаменела, пока не почувствовала какую-то чесотку в районе спины, пока не поняла, что рука ее деда просто соскользнула вниз по ее спине, вместе с тем, как электрокардиограф, запищав рядом, констатировал остановку сердца пациента.
        К тому моменту, как по палате забегали медсестры, Виктория уже знала, что дедушка мертв, и что его уже не вернуть, однако сама она при этом ощущала невероятную легкость. Это не было сопутствующим ощущением, не было защитной реакцией организма на стрессовое событие, наоборот, все лишние препоны и закупорки ее угнетенного состояния вмиг испарились, будто бы весь мусор ненависти, злобы и вины, что сидел в ней столько лет, вмиг исчез, как будто бы его и не было никогда, а было лишь чувство бесконечной благодарности прекрасному миру, который Виктория могла сделать еще лучше. Это было важнейшее чувство, которое журналистка смогла пронести с собой сквозь года со времени смерти Арчибальда и его хозяина Джареда, оно вновь заставило тело Виктории покрыться мурашками, что как бы давали ей команду открыть рот и остановить уже собравшегося покинуть комнату мужчину: «Майкл, не уходите, прошу! Я вернулась, я… Я знаю, что мы можем сделать».
        143. - И что же ты собрался делать сейчас, дурень? - саркастически обратился не то к самому себе, не то просто задав риторический вопрос, юный писатель, продолжая с каждой секундой стремительно приближаться к земле.
        Хотя драгоценное время уходило безвозвратно, мысли, что роились в голове падающего человека, не могли никоим образом его спасти, хотя бы потому, что он не ощущал само падение, как физический акт, как соприкосновение с землей, с грубой материей. Казалось, ему совсем не грозит это, потому что, как бы это странно ни звучало, отчетливое впечатление было таково, что он не падал, но скорее тонул, только на сей раз не в чьем-то бассейне, а в темно-синем небе, которое освещалось с горизонта далекой звездой, которая своим светом пока что заслоняла тысячи, миллионы других, что скоро бы открылись взгляду наблюдателя, который с придыханием наблюдал за своим чудесным полетом, гравитацией наоборот, что, казалось, отталкивала его изо всех сил от той маленькой зелено-голубой сферы, которую писатель привычно называл домом.
        От этой мысли путешественнику почему-то стало невероятно грустно, хотя прямо сейчас у него и не было четкого представления или даже догадки из-за чего конкретно или, уж тем более, из-за кого его сердце сжимается так сильно, что будто бы в любой момент готово разлететься на тысячу кусочков, которые по отдельности взлетят в небо еще быстрее, чем его обрюзгшее тело, которое в последние годы его прогрессирующего ожирения, тем не менее, теперь ощущалось не то что даже легким как перышко, но тотально невесомым, и даже больше - приобрело совершенно иное качество, будто бы заставляющее всё окружающее вокруг пространство двигаться всё быстрее с каждой секундой. Несмотря на столь занимательные новые открывшиеся и доселе непознанные способности, путешественник, тем не менее, испытывал желание кричать от ужаса от этой новой реальности, которая с каждым мгновением переставала быть новой, а становилась всё более узнаваемой, такой, какой наблюдатель будто бы знал ее уже очень и очень давно.
        Кинув прощальный взгляд на родную планету, которая была для него домом, путник наблюдал за тем, как поверхность ее трансформируется, подобно тому, как невидимый художник, смешивая краски жизни, уже превращал скучную поверхность планеты в светящийся диск кристально чистой светлой воды, в которой все континенты, подобно атомам, сливались в единый материк в форме странного зверька, который каким-то чудом сумел появиться на свет, и узнал в нем самого себя, а, точнее, свою собственную тень, которая отбрасывалась им при выходе из атмосферы. Уже выше начиналась чернота космоса, с которой слился Грегори, тут же став озарять самого себя тысячами пылающих глаз, между которыми, подобно извивающимся змеям, заструились разноцветные узоры, что очертили контуры тела Богини, которая и была этой открывшейся бесконечностью звездных тел. Это пространство протянуло руки к своему дорогому ребенку, которого она, убаюкивая, обволокла своей заботой. Маленькое существо, в свою очередь, засыпая, уже начало забывать все свои треволнения, ровно, как и так называемый «Дом», поскольку он был один единственный, кто здесь и
сейчас покоился в полном тепла теле своей матери.
        144. - Спит? - мягко спросил мужчина, потрепав закрывшего свои глазки утконоса.
        Девчушка, держащая его на руках, утвердительно кивнула, добавив, - бедный Арчи, старый уже… - помедлила она с продолжением, - хотя, знаешь…
        - Да?.. - негромко, но уверенно отозвался голос мужчины.
        - Если Арчи умрет, то я тоже умру вместе с ним!
        Мужчину издал сдавленный смешок и потрепал девчушку по голове, - а ты смелая, Вика! Не боишься так рано отправиться в столь опасное путешествие вместе со своим другом? - даже не попытавшись выдать стандартное «не неси чепухи» заботливого родителя, закончил собеседник.
        - Нет, - продолжая гладить своего питомца по голове проговорила Виктория, - не боюсь.
        - Значит и насчет страны Утконоса ты уже приняла решение?
        Виктория какое-то время помолчала, а затем проговорила, пока, правда, прямо не ответив на заданный ей вопрос: «А почему она вообще так называется?»
        - По одному из поверий местного народа, - после небольшой паузы озвучил свои мысли собеседник, - их остров - это тень звездного Утконоса, что покоится на руках Богини Бабочки, самой старшей и главной Богини из их поверий.
        - Но если их остров - это лишь тень, то кто же они сами? Тоже тени? - усмехнулась девочка, - но тени кого? Блошек на теле этого утконоса?
        - Не совсем так, - улыбнулся мужчина, - скорее, они - часть общей звездной тени, что отбрасывает мир явленной Богини, и называют они это Великим духом, или Богиней, что на их языке также означает великая тайна, тайна жизни, которую каждый из жителей пытается разгадать во время своей жизни.
        - И как? Получилось?
        - Получилось?..
        - Ну, да! Разгадать тайну, получилось ли у них это?
        Собеседник немного задумался, слегка разочарованный тем, что разговор слегка отошел от основной темы, которую стоило закрепить, однако которая, тем не менее, сумела всколыхнуть внутри мужчины воспоминания, которые он никогда и не забывал, однако которые почему-то именно сейчас вспыхнули в мозгу так ярко, что не зацепиться за них своим внутренним взором он никак не смог.
        - Не могу сказать наверняка, поскольку не знаю, - честно констатировал мужчина, - однако, могу сказать, что некоторое время назад эта самая тайна, пожалуй, занимала меня ничуть не меньше, чем весь этот островок.
        - И поэтому они так бесславно гибнут? - бескомпромиссно вклинилась девушка и, прежде чем в ответе последовал бы очередной разумный аргумент, она продолжила, - вопрос ведь не в том, - рассуждая совсем не как девочка-подросток, а как будто бы уже сформировавшийся и видавший военный стратег, - соглашусь ли я стать той вывеской, что вы покажете внешнему миру, а в том, как на нее отреагируют внутри самого острова.
        - Мятеж будет подавлен, а сам момент подобран заранее - во время чемпионата мы объявим миру о своем решении, которое народ острова будет вынужден принять.
        - Вынужден? Почему ты так уверенно говоришь об этом?
        - Скажем так, в Конгрессе есть люди, сочувствующие положению острова Утконоса и верящие, что наша Империя способна вдохнуть в него жизнь.
        - А может, все-таки, сочувствующие не населению острова, а своему кошельку и тем суммам, что оседают у них в карманах, благодаря связям с вами?
        - Ты слишком много фантазируешь, Вик, - с улыбкой проговорил мужчина.
        - Но, даже если всё так, как ты говоришь, с чего вообще такая уверенность, что контроль удастся сохранить, если вы объявите об объединении? Нет, даже не объединении, ведь это будет полноценная оккупация, захват территории острова Змея-Утконоса! Тогда избежать кровопролития попросту не получится.
        - Такой вариант тоже прорабатывается, - спокойно ответил мужчина, протягивая девушке ободок сканера мозговых волн.
        - И что на этот раз ты хочешь, чтобы я узнала? - уже не со страхом, как после первых погружений, произнесла Виктория, но скорее с ноткой усталости в голосе.
        - Ты ведь сама сказала, что хочешь прикоснуться к тайне. Так вот, я дам тебе такую возможность, потрогать ту самую «тайну», которая открылась и мне в дни моей юности, в те дни, когда я еще и не помышлял реально о том, что когда-нибудь судьба целой империи будет лежать на моих плечах.
        - Так, давай-ка, дорогой мой… - чмокнув заелозившего на коленках утконоса в его волосатую макушку, приговаривала Виктория, аккуратно опуская того на землю, чтобы случайно не поранить во время сеанса, - что, прямо сейчас, здесь?
        - Почему бы и нет? - пожал плечами мужчина.
        - Действительно, почему бы и нет, - чувствуя, как, несмотря на кажущуюся со стороны легкость, с которой Виктория согласилась, внутри нарастала нервозность, переходящая в ярость, которая, однако, практически тут же улетучилась вместе с гулом, который вновь выбил ее из себя, стоило ей активировать механизм прямого приема потока информации в мозг.
        145. - Вика, я все понимаю, но мы так не договорились, ты неужели не понимаешь, чем всё это обернется для тебя? - доносился откуда-то издалека голос, пытавшийся изо всех сил воззвать ее к благоразумию, что испарился вместе с ее переносом в другую, можно сказать, эпоху, где она, слегка пошатнувшись, вновь ощутила, как ее кожа вмиг вспотела из-за заразившей все пространство вокруг параноей голоса. Он мгновенно навеял уже позабытую сцену, погрузив путницу в воспоминания Императора. Девушка даже не решалась определить в который раз, что же было на самом деле реальным - то, что сейчас она находилась в саду фамильного особняка или то, что она сейчас находилась не в Империи Сердца вовсе, но на острове святого Змея-Утконоса, на самой защищенной базе, самом настоящем оплоте шаманизма, который существовал вопреки всем возможным логическим обоснованиям.
        - Вика, с тобой все…
        - Подожди, Майкл, - схватившись за руку соратника, и таким образом пытаясь найти в протезированной конечности хоть какую-то опору посреди мира, который растрескивался на куски, превращаясь в разноцветные вспышки воспоминаний из прошлого и будущего, посреди которых было очень легко затеряться навсегда.
        - Я… Я не знаю! Просто… - чувствуя, как начинает проваливаться куда-то глубоко, запереживала Виктория, прижавшись вплотную к телу своего давнего друга, обхватив его торс так сильно, как могла, как будто бы от этого целиком и полностью зависела вся ее жизнь, - я не знаю, честно, не знаю…
        - Ты не обязана делать это, - мягко приобняв ее, ответил шаман, - есть и другой путь, и у нас пока еще есть время до окончания открытия Игр, чтобы…
        - Нет, - уже не слушая его, прервала Виктория, - другого пути просто нет, и времени… Его тоже уже не осталось.
        - А было ли оно когда-либо вообще, по-настоящему?
        Виктория лишь нелепо улыбнулась, почувствовав, как объятия ее старого друга-шамана растворяются, ровно как и база, на которой она находилась, как собственно и причины, по которым она оказалась там вместе с теми последствиями, которые неизбежно наступят после ее действий.
        Ощущая то, как всё это исчезает в тумане ее ума, Виктория, уже даже не особо чувствуя почву под ногами, всё же решила не паниковать, ей это было уже не так интересно. После того, как она плавно опустилась на ускользающую поверхность пола, скрестив ноги, вопрос в ее голове повторился: «А было ли оно когда-либо по-настоящему?»
        Виктория знала, что тут подразумевалось время. Но время само по себе не могло существовать, как нечто материальное, оно скорее являлось выражением сути процессов изменений в феноменах, что окружали ту, что звали Викторией, и все непосредственные взаимодействия с ней же.
        Одновременно с этим перед юной девушкой раскинулась цепь событий, включающая ее собственное рождение, прошлое, которое вырастало из семени ее жизни в дерево с тысячей веток, на которые она завороженно смотрела вновь, испытав тревогу, что не успеет сделать правильный выбор - не успеет спасти людей, или же подведет самого дорогого, по-настоящему, для нее человека. Однако, размышляя об этом, о тех людях с острова, которые уже погибли, так и не дождавшись ее помощи, и те сформированные отряды беженцев, что еще предстояло ей вывезти как двойному агенту Империи шаманов, путешественница поняла, что все они были ей совершенно безразличны, не в том смысле, что она не представляла их боли, но оттого, что эта самая боль, на самом деле, была не их всё это время, а ее собственной, поскольку только через свои собственные чувства она, в принципе, могла бы сделать те определяющие выводы, что в итоге подтолкнули бы ее к принятию того или иного решения. Однако, подобная дихотомия ни в коей степени не способствовала ответу на простой вопрос: поступает ли она верно - ведь куда важнее спасения всех этих людей была
помощь, не просто просьба или, упаси Богиня, приказ, но именно мольба о помощи ее дорогого прадеда, который организовал ее жизнь подобным образом, чтобы с самого раннего детства она ни в чем не нуждалась и не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы осознать, что та власть, которой обладал этот человек, как бессменный лидер Империи Сердца, и позволил ей жить такой особенной жизнью, где у нее был даже выбор: кем стать, и, более того - успевать совмещать жизнь обычной девчонки со всеми перипетиями любовных взаимоотношений, вместе с практически миссионерской деятельностью по вывозу беженцев из одной, по сути своей, колонии империи, которую она прикрывала, с одной стороны, журналистской деятельностью, для которой ей на самом деле не хватало профессионализма, а с другой - пользуясь покровительством своего могущественного родственника, который поощрял ее безумные игры в совестливую спасительницу-богачку, которая, тем не менее, была скреплена обязательством стать преемницей его престола, обеспечив безопасную старость человеку, который уже обеспечил Виктории, без преувеличения, счастливое детство и юность,
что были полны таких событий и переживаний, которые большинство людей не получают и за десятки жизней. Вспоминая свои любовные взлеты и падения, где она танцевала, подобно листьям на ветру от одних богатых людей через знакомых - к более бедным, чтобы ощутить контрастность бытия, при этом свободная от тех и от других, всегда находящаяся под протекционизмом служб безопасности ее деда, Виктория, как ей самой казалось, отдавалась вместе с тем и ее благородной миссии, в которую, как оказалось на самом деле, она играла, как какая-то не до конца выросшая девчонка. Всё бы хорошо, вот только вместо кукол были заложники режима, которых она вывозила, не представляя, и даже не задумываясь о том, что тот, кто позволял ей делать это, и был на самом деле причиной их позорной иммиграции, их бегства, когда целые семьи вынуждены были покинуть свои дома лишь из-за одного параноидального подозрения в шаманизме, явления, которое, хотя и было испокон веков традицией, важнейшим элементом культуры острова Змея-Утконоса, за последнее столетие, благодаря пропаганде Империи, стало синонимом безумных убийц, с которыми не велись
никакие переговоры.
        Этот массив информации, который Виктория проговорила вслух, становившийся то картинами неостановимой жестокости, то вспышками безусловной надежды, мелькал перед ее внутренним взором, заставляя сжиматься ее тельце все сильнее от осознания того, что в сердцевине всех этих событий лежало чье-то страдание, что чьи-то жизни всегда были топливом, что сжигалось для поддержки других, зачастую совершенно чуждых интересов.
        Наблюдая всю эту картину, Виктория захотела провалиться куда-то глубоко, туда, где не будет всех этих противоречий, где она будет знать, что именно ей нужно делать, по-настоящему, не головой, но сердцем, что подтвердило бы тот путь, что стал бы единственно верным для нее и, пройдя который, она наконец оказалась бы там, где и должна была быть.
        Потому что выбор, что она должна была сделать, как раз и был тем, что разрывало ее на куски. Если бы она взошла на престол и стала новой Императрицей, которая бы, благодаря своей смешанной крови линии Императора Сердца и Трайба Орла с острова святого Змея-Утконоса, объединила острова уже официально, и земля Лилового Трайба стала бы уже официально частью Империи с юридическим статусом, этого предательства жители острова простить просто так не смогли бы, и неизбежные восстания бы были подавлены с еще большей жестокостью, чем те зачистки, что происходили в настоящее время.
        С другой стороны, это позволило бы ей после этой большой крови незаметно помогать выжившим, однако, после этой раны смог бы народ принять хоть какую-либо помощь от нее, да и сама она смогла бы жить с этим грузом вины?
        Но если бы она сейчас бежала, как того хотел ее друг-шаман, при условии неприкосновенности нескольких бортов с беженцами, то, таким образом, грубо опрокинула бы игральную доску власти Империи, которая бы не знала, как выйти из ситуации, где она потеряла преемницу, которая должна была взойти на волне патриотизма, вызванного проведением Игр на территории, которая к тому же сразу была бы объявлена частью империи, вместе с восшествием на престол первой в новейшей истории Императрицы. Это означало бы большие проблемы для жителей острова Утконоса, ставя их всех под удар очередной возможной «миротворческой» операции под патронажем Империи.
        Губы Виктории бесшумно проговаривали все эти размышления, которые раскладывали события на атомы. Так, в итоге, перед ней вновь возникало два выхода, две двери перед развилкой событий, между которыми она должна была выбрать. Зайти в одну из них означало бы навсегда захлопнуть другую.
        Однако, всё было не так очевидно, ведь каждый глаз Виктории смотрел на определенный исход событий, где один из вариантов слегка был окрашен голубоватым свечением, в то время, как другой был охвачен оранжевой дымкой.
        Однако цельной картины из этого не выходило, и Виктория, слегка сфокусировавшись, позволила этим символичным дверям соприкоснуться в ее сознании. Когда теплые цвета смешались с холодными, это породило качественно иной исход, что раскрылся наблюдательнице как совершенно иной, третий, «срединный» путь, который единственный и был реальным, что лишь притворялся двумя различными исходами, которые никогда и не существовали независимо сами по себе.
        146. Где-то в темноте пещеры, освещаемой тусклым светом, вырисовалась фигура, которая была знакома до боли Виктории, и которая заставила ее глаза намокнуть, а сердце сжаться от счастья узнавания.
        - И вот, наконец, есть третий путь, - театрально продекларировала девушка голосом, который сначала-то толком и не узнала сама, поскольку мысли-то были ее, но сам факт того, что голос, о котором сложно было даже сказать - был ли он человеческим или нет, говорил за нее, слегка даже пугал, ведь могло вполне статься и так, что именно он диктовал ей, что делать на протяжении всей ее жизни, прошлой и будущей.
        - И что же это была за пещера? - тут же подумала Виктория, - ведь здесь нет ни потолка, ни стен, ни даже пола. Да этого пространства может в принципе не существует, ведь всё вокруг на самом деле - лишь бесконечный горизонт, продуваемый тысячами ветрами. Ветрами, что буквально выдули изнутри ощущение замкнутости, одновременно позволив путешественнице ощутить свободное падение, в котором, тем не менее, она была не одна, но вместе с зарождающейся жизнью внутри себя, которая, возможно, и была настоящей причиной этого затяжного падения, поскольку падающая Богиня никак не могла простить ни себя, что должна была скоро разродиться новой жизнью, ни того, кто преподнес ей этот дар.
        147. - Да славится Великая Богиня! - с практически юношеским задором прогремел из динамиков голос Вождя Чаррамы, полноправного правителя острова Святого Змея-Утконоса, - да славится Богиня! Да славится Лиловый Трайб! Да славится тело - остров священного Утконоса с мудрым Змеем! Да славится Империя! Да славится Стивен Харт!
        Трибуны взорвалась, после чего всё внимание камер устремилось к ложе, где собрались приглашенные на игрища политики, там, среди всех прочих, со скромной улыбкой на устах поднялся, чтобы поклониться присутствующим, уже немолодой мужчина.
        - Этот день войдет в историю! - вновь продекларировал Вождь, - и вы уже очень скоро узнаете почему, ведь благодаря этому человеку…
        Стоящий неподалеку Кевин, закончивший ранее свое выступление, что не на шутку разогрело толпу, поймал себя на мысли, что этот странный лиловокожий мужик, что сейчас вещал на весь мир, совершенно непонятным образом находил отклик и в нем самом. Заключалось это даже не в том, как он говорил, и уж, тем более, о чем - нет, но в чем-то, спрятанном между его слов, что проникало внутрь, доходя до самой сути Кевина, до того самого места, что узнавало родную кровь, как бы невероятно это ни звучало для понимания музыканта, который, преодолев тысячи километров, оказался в месте, о котором он еще какой-то год назад и не слышал ничего.
        После побега Виктории и того разговора, который состоялся между ним и важными лицами, имевшими непосредственное отношение к действующей власти империи, Кевин ощутил себя слегка сошедшим с ума, поскольку тот тоннель информации, в который он попал, никаким образом не вязался с тем образом жизни, который он вел ранее - с его жизнью с Гвен, с его карьерой музыканта, с его путешествиями. В ней просто не было места политическим заговорам, которые оказались куда реальнее и насущнее всего, что он знал до этого момента. Его возражения о том, что он не имеет никакого отношения к событиям, что происходят сейчас на острове, и уж, тем более, к тем переменам, что обязаны наступить, не имели под самой твердой почвы, ведь он сам четко ощущал, что его образ, сложившийся в медиа, могут использовать как угодно, слепив из него самого, если это понадобится, Короля Мира или же самого опасного и разыскиваемого преступника. Люди, поглощающие информационные потоки, проглотят и это.
        - Если для всех, кто транслирует и смотрит, что им показывают, были важнее эти!.. - Кевин уставился на свои пальцы, - что перебирают струны, чем знать и показывать, как в паре километров совершенно невинные люди или пусть даже последние преступники, это даже не важно, были тайно сожжены заживо… - Кевин безумно ухмыльнулся, - то тогда этот чертов мир действительно настолько несправедлив и иллюзорен на всех уровнях, что произойти в нем может поистине, всё что угодно.
        - Пока мозги людей находятся в таком законсервированном состоянии, и.. - хотела поплыть дальше его мысль, однако не смогла, вместо этого попросившись наружу в виде содержимого кишечника, который и так был пуст. Кевину пришлось двумя руками зажать рот и напрячься всем телом, чтобы не вывернуться наизнанку от всех тех ощущений и памяти о трупах, что встали вновь перед его глазами, покрыв своими телами всю сцену, на которой вещал вождь, после очередной блистательной речи которого последовали аплодисменты зрителей, в буквальном смысле сидящих на обугленных костях, что вышибли окончательно весь дух из Кевина. Облокотившись плечом на стоящую рядом колонну декораций, он медленно сполз вниз, ощущая, как проваливается в пустоту.
        148. Рассеявшиеся декорации сцены вновь сменились свободным полетом девушки, которая буквально рыдала в своем падении, не зная, как ей следует поступить - умереть вместе со своими еще не рожденными детьми, или, умерев самой, дать им родиться. Но как могла она сделать это, зная, какие страдания им придется пережить?
        На глаза Богини навернулись слезы, однако, несмотря на отчетливое ощущение их реальности, они не выходили наружу. Она просто не могла физически заплакать, и это понимание еще сильнее заставляло ее страдать.
        Она видела, как ее родной сын будет умерщвлен в безвестности в джунглях острова, на котором он окажется совершенно случайно, однако эта самая случайность будет уже предопределена в самый первый момент, в ту самую секунду, когда он издаст свой крик. Это было неизбежно, как и то, что с ним расправятся те, кто не захочет, чтобы остался хотя бы один живой свидетель их злодеяний, и которые пойдут на всё, лишь бы стереть его с лица мира.
        Так готова ли мать дать жизнь ребенку, зная, сколь трагичный финал будет уготован ему судьбой?
        Думая об этом, женщина ощутила и другой толчок - уже от девочки, которая будто бы пыталась ее успокоить, заставить вспомнить, что сама она, мать, уже была мертва, но та самая девочка, еще не родившаяся, сейчас проживает последние минуты жизни своей матери, которая, падая, меньше всего хотела бы лишить радости жизни кого-то из своих детей. Однако Виктория, вспоминая всю свою жизнь и честно признаваясь себе, что по-настоящему чего-то хорошего в ней было не так уж много, искала ответ на вопрос, а была ли она сама рада тому, если бы при падении ее матери плоды детей, из нее извлеченных, в итоге также не смогли бы быть спасены, даже при помощи сверхсовременных инкубаторов?
        Виктория рассуждала об этом вслух, вдруг вновь переключившись на другую личность - мужчину, который и придумывал сюжетную канву всей этой трагичной истории, что истово ненавидел себя за то, что не может, просто не имеет права соврать, в первую очередь - самому себе, и рассказать эту историю с неправдоподобно счастливым концом. Ему бы и самому очень хотелось увидеть, вопреки всему, как герои справятся со всеми испытаниями, но его собственные чувства подсказывали, что этого не случится. Падая все дальше, он всё острее, на личностном уровне воспринимал переживания персонажей, которые были столь же реальны, как и он сам. Таким образом, находясь с ними в одной плоскости, он не имел власти над ними, всё, что он мог - это правдиво рассказать о том, что с ними произошло, всему остальному миру, пусть даже он и не захочет слышать о подобных вещах. Тогда, возможно, появится маленький, но всё же шанс того, что подобные трагедии больше никогда не повторятся. Да, этот шанс был невелик, но и что с того? Это стоило того, чтобы пожертвовать собой и своим собственным счастьем, но, в итоге, ради чего?
        - Ради того, чтобы все вокруг могли радоваться жизни, а, значит, ради себя самого же, - ответила за него его же устами Виктория, даже не допуская крамольной мысли о том, что уж их-то дети будут когда-либо страдать, вполне возможно искренне заблуждаясь на этом уровне, но сама, собственно, как и Грегори, не понимая еще до конца, насколько буквально стоило воспринимать ее пророческое суждение.
        - Но ведь это невозможно, - усмехнулся Грегори, - ты вообще понимаешь в каком я… в
        каком мы положении, в каком положении находится сама реальность, и какое место мы в ней занимаем?
        - Да, понимаю, - спокойно ответила Виктория.
        - И ты, тем не менее, ты хочешь жить?
        - Да.
        - Зачем?
        - Затем, что есть люди, что нуждаются во мне.
        - Но ведь твоя мать… Твоя мать не выжила, так хочешь сказать, по твоей логике, ты в ней не нуждалась? Раз она не захотела или не смогла сохранить единственное настоящее, что у нее было?
        Виктория замолчала на какой-то момент.
        Эта пауза позволила Грегори забыть на несколько секунд о смертельной опасности, ощутив всеми фибрами того, что он мог бы назвать своей душой - коварный триумф своей злорадной радости.
        - И ты хочешь сказать, что твоя семья не нуждается в тебе самом? - в ответ лишь проговорила Виктория.
        Грегори тут же сам заткнулся, начав бессмысленное возражение, одновременно стерев защитную, в своем роде, ухмылку со своего лица.
        - У меня нет семьи… больше - нет.
        - Ты в этом уверен?
        - Да.
        - Но они живы?
        - …
        - Ответь, они живы?
        - Какое это имеет значение? - огрызнулся Грегори.
        - Ты сам знаешь, ты ведь меня придумал.
        - Вот именно! Так что, я могу сделать с тобой, как с персонажем, что угодно, а вот ты сама - не сможешь никогда вот так просто взять и переписать меня, как какого-то выдуманного героя и… - Грегори ощутил, как по его телу пробежали мурашки, которые буквально обратили в ничто все страхи и переживания о его жене, о детях, о его предательстве, о книгах, об успехе, о том, что он готов в любой момент может разбиться насмерть, черт возьми!
        - Я, кажется, понял.
        - Да, ведь мы все, по сути - одинаковые герои, - грустно улыбнулась Виктория устами писателя, - и не мы сами пишем свои собственные жизни. Но тогда кто же?
        - Ты - знаешь, - ответил на сей раз сам себе Грегори, ощутив, что тот Грегори, тот мужчина, писатель, бывший семьянин, как угодно, пропал, а вместо него говорил некто другой, куда более реальный, чем он сам, и который всегда был тем, кто переживал на самом деле те приключения, что Грегори называл так самонадеянно - своими.
        - Значит, игра еще не окончена? - спросила Виктория.
        Грегори лишь улыбнулся и, мгновенно обнаружив себя вновь в салоне, закрыл окно, в которое он ранее высунулся, чем вызвал истерику системы безопасности, после чего разблокировал панель управления машины, отменив тревогу и выставив нужный, как он сейчас сам понимал, конечный адрес прибытия.
        - Вот и славно, - открыв глаза и уже забыв, кем она только что была, улыбнулась Виктория, увидев под собой твердую землю и ощутив толчок, став тем самым ближе к своей матери, ближе чем когда-либо, упав в объятия того, кто однажды не смог ее спасти, но всё же мог сделать это сейчас.
        149. - Теперь ты поняла? - доверительно спросил Стивен Харт, держа на своих руках Викторию, которая сняла со своей головы нейронный преобразователь.
        - Я поняла, насколько больно тебе было, - спокойно, но понимающе, ответила Виктория. Закрыв глаза, она вновь заставила на какой-то момент исчезнуть сад, в котором они сидели, используя призму памяти прибора, с которым она всё еще была удаленно связана, попасть в кластер воспоминаний своей матери Джулии, попасть в то время, когда ее дед, вместе с матерью, смотрели за падением своего ребенка, что трагично погибал за свои собственные убеждения.
        - Ее нельзя было спасти.
        - Зато тебя - можно, - не дрогнув, проговорил Стивен.
        - Откуда такая уверенность?
        - Поверь мне, я сделаю всё, чтобы …
        - Будет тебе новый правитель, - грустно улыбнулась Виктория, приобняв Стивена, - не волнуйся.
        Стивен не ожидал такого быстрого согласия, однако, быстро собравшись, притянул ее к себе: «Спасибо».
        ***
        - Ты как? - чуть отстранившись, осведомился ее старый друг-шаман. Виктория как ни в чем не бывало, выпрямившись, покосилась на свою сжатую в кулак ладонь, которой, как она сама была откуда-то уверена, держалась за ручку двери невидимого автомобиля, вместе с тем обнаружив внутри себя два неприемлемых выхода из ситуации. Однако, дискомфорт из-за безвыходности положения быстро рассеялся, так как вместо двух возможных путей, каждый из которых был хуже другого, ей открылся совершенно спонтанно за краткий миг третий путь, что осветил ее дорогу.
        - Как я уже сказала, я знаю, что нужно делать.
        150. - Вылезай, - командным тоном раздался не допускающий никаких отлагательств приказ.
        Кевин, не особенно сопротивляясь и даже не помышляя о том, чтобы сбежать или хоть как-то иначе перечить своим конвоирам, послушно выбрался из бронетехники, утонув своими дорогими, начищенными концертными кроссовками в мокрой грязи джунглей, куда его вывезла армия Чаррамы, который, до его, Кевина, ареста, по его собственным наблюдениям, успел обратиться к тому странному старому лысому мужику, который был тем, кто якобы спас их с Викторией, когда они в первый раз вляпались в неприятности на этом безумном острове, и которого некоторые величали Императором.
        - Императором? Чего там, Сердца? Это остров такой? Он в форме двух ягодиц? - нервно улыбнулся Кевин, когда его несильно огрели прикладом по спине, - где это вообще находится?
        Осматриваясь по сторонам, Кевин вдыхал влажный воздух ночных джунглей, которые выглядели совершенно фантастически в свете полной луны, и, казалось, являли собой единый живой организм, который со всех сторон окутывал путешественника, который, как он смутно подозревал, прибыл в финальный пункт своего назначения.
        Всё еще любуясь на ночное чудо, что будто бы персонально обдавало его совершенно новым для жителя мегаполиса ароматом ночной флоры, Кевин, к своему неудовольствию, всё же нарушил эту связь, которая начала связывать его вместе с окружающей действительностью, зажмурившись, когда яркий свет дальнего видения одной из боевых машин чуть не выжег глаза артиста.
        - Забавно, - подумал Кевин, всё еще находясь на эмоциональном подъеме, живя энергией, что дала ему благодарная публика, и не в полной мере осознавая, что это его последние мгновения жизни, после которых не будет уже никаких выступлений, услышав брань и передергиваемый затвор в метре от себя, подумал: «Еще полчаса назад я был рад этому яркому свету и вниманию, но теперь…»
        - Хотя, возможно, это и было лучшее мое выступление. Да, Гвен?
        151. - Это было по-настоящему круто! - улыбаясь, расхохоталась молодая незнакомка.
        - Спасибо, - кивнул Кевин, вновь приложившись к бокалу.
        - Хоть помнишь, как меня зовут? - хитро улыбнулась незнакомка.
        - Конечно, - допивая и перебирая в голове варианты, улыбнулся Кевин, - Софи?
        - Почти попал, - тряхнула головой девушка, - Гвен.
        - Ну, вот видишь, - пожал плечами Кевин, - у меня просто феноменальная память на имена, особенно на такие… - успел прервать себя на полуслове Кевин, дабы не наговорить лишнего и не испортить как сам момент, так и свой сетап к шутке, которая, несмотря на то, что оборвалась на половине, всё же сумела вызвать улыбку у собеседницы, - тебе правда понравилось выступление? - осторожно добавил Кевин после серии общих смешков.
        - Я же сказала, - улыбнулась Гвен, - думаю, у твоей группы большое будущее.
        - Было бы большое, мы бы уже играли там, - махнул рукой Кевин в сторону центрального стадиона, где проходили международные игры, и что пронзал своими разноцветными лазерами ночное небо.
        - Но ведь будущее - на то и будущее, что оно еще не произошло, - снова мило улыбнулась Гвен, - ну и тем более, - опустившись спиной на мягкую траву холма, где они сидели, выдохнула Гвендолен, - это, так называемое будущее, уже наверняка стало прошлым и, таким образом, тоже успело произойти, а, значит, и ты сам уже стал тем самым знаменитым исполнителем, каким себя пока только представляешь в своем воображении.
        - Звучит не очень-то правдоподобно, - скептически нахмурился музыкант, - а если я в итоге не стал им? - решил поспорить, чтобы придать немного остроты разговору Кевин, одновременно чувствуя и то, что, хотя и глупо было отрицать отсутствие симпатии к в общем-то симпатичным аргументам о фатальности его успеха со стороны его новой знакомой, он всё же хотел, чтобы аргументы, приведенные в пользу его яркого будущего, не разбились о доводы его собственного, по большей части, рационального ума, который всегда охлаждал жаркие вожделения его собственного сердца и, если угодно, души, которую в моменты творческого экстаза, он мог бы поклясться, что чувствовал, и даже не сомневался, что всё в его мире подчиняется ее воле.
        - …Что, если в этом будущем, которое уже, по твоим утверждениям, произошло, я стал… никем? Не то, чтобы это было чем-то трагическим, конечно, не будь я столь тщеславным, но всё же. Что, если моя цель не достижима в принципе, а то, чем я сейчас занимаюсь - это что-то вроде подготовки к чему-то принципиально иному, о чем я даже не догадываюсь, а может и вовсе лишено какой-либо долгосрочной перспективы?
        Девушка немного удивилась, ощутив действительную заинтересованность, что проснулась в ее собеседнике, который, видимо, почувствовав, что интересуются сейчас непосредственно им самим и его успехами, стал более активным и таким образом позволил себе раскрыться хотя бы немножко перед чужим человеком, которому и нужно было лишь это - небольшое послабление, чтобы плавно перейти к более конкретным действиям.
        - Не волнуйся, у меня хорошая интуиция, - улыбнулась девушка, - и я посмотрела достаточное количество фильмов, чтобы уже предугадать заранее, чем закончится та или иная картина.
        - По-твоему, наша жизнь - это какое-то кино? И кто его смотрит тогда?
        - Думаю, для нас это неважно, поскольку мы всего лишь картинки, кадры на экране, нет, даже не так, мы - те эмоции, которые испытывает зритель, забываясь на какое-то время и становясь ими, но, после того, как проектор потухнет, и в зале вспыхнет свет, тогда уже не будут иметь никакого значения наши догадки, поскольку мы все по щелчку пальцев практически тут же вспомним не только кем мы были всегда, но и то, что происходило, было на самом деле не с нами, а, скорее, внутри нас.
        - И что же тогда будет дальше?
        - Мне кажется я знаю, - улыбнулась девушка, притягивая за руку к себе Кевина.
        Молодой человек же покорно наблюдал, как практически на его глазах не он сам наклоняется к Гвен, но она вместе со всем холмом и всем остальным миром поднимается к нему, чтобы слиться с ним в свете фар проезжающего автомобиля, который, осветив их на повороте, растворил всё вокруг Кевина, лишив их форм. Он же, не в состоянии удержать этот момент, смог лишь оставить его в своей памяти, затем превратив это навсегда ушедшее время в небольшое колечко на пальце, которое слегка поблескивало в свете габаритных огней.
        ***
        Кевин успел бросить на него прощальный взгляд, что и оживило в памяти это волшебное время юности, которое локомотивом пронеслось сквозь года к тому моменту, когда пули пронзили воздух и его самого, оставив в голове звенящим отзвуком мысль о том, что всё действительно уже произошло, и что это - тот самый неизбежный финал. Казалось, он уже видел его когда-то давно, хотя еще какую-то минуту назад искренне недоумевал, как вообще мог оказаться в подобной ситуации. Сейчас же Кевин с особой внимательностью, как будто кто-то резко увеличил резкость окружающей картины мира, видел всю свою жизнь, и всё, что происходило вокруг, неизбежным падением микроскопического камешка в песочных часах вечности, где он в отведенное ему время уже падал вниз, как живое свидетельство скоротечности времени, которое уже перестало иметь для него самого хоть какое-либо значение.
        152. - Как ты красиво заговорил - сам нектар для ума и сердца! - улыбнулся учитель, глядя на своего ученика, который быстро тараторил слова, что приходили в его голову, и которые он излагал с такой четкостью, как будто он заранее выучил эту речь наизусть или же будто кто-то невидимый, сидящий рядом с ним, наговаривал их ему на ушко.
        Открыв свои глаза, юноша по имени Арчибальд продолжал проговаривать вслух свои длинные речи, будто бы являясь проводником чужих мыслей и целых жизней, которые изливались из его нутра и, казалось, трансформировали мир вокруг него в нечто, что можно было бы описать, как сад сияющих камней, потрясающих кристаллов, где каждая драгоценность, отражающая все остальные в себе, превращала их блеск во всё более интенсивный свет, который, несмотря на свою яркость, всё равно терялся в темном пространстве, что, казалось, окутало две фигуры, которые на самом деле всегда были одной - учителя и ученика - любящего и возлюбленного, что не могли взглянуть друг на друга со стороны, а лишь довольствовались прямым взаимодействием и контактом, в котором «я» полностью растворялось в том, «Другом», что сидел всегда напротив и являлся им самим, ведь действительно, кроме этого голографического изображения, что включало в себя не только все известные формы, но и само время, прошлое и будущее и даже воспоминания, которые и являлись лишь временной трансформацией форм, казалось, не было ничего, поскольку и те слова, которые
произносил юный послушник, были не более чем выдуманными историями, что юноша рассказывал даже не своему учителю, а самому себе - вспоминая о собственной гибели на колесе одного из варваров и то, как огонь, разгоревшийся от его смерти, освободит рабов, и как тысячи таких же архетипических историй на самом деле происходят в пространстве каждое мгновение миллионными количествами. Просто его история удачным стечением обстоятельств, что в то же самое время были предопределены, стала наиболее растиражированной, да так, что всё обернулось тем, что через тысячелетия наследники варваров используют его же собственную жертву, символ свободы, и образ своего идеологического врага в своих корыстных целях, даже не пытаясь понять, чем являлось это ритуальное жертвоприношение по своей сути.
        - Просто игрой, ведь так? - улыбнулся учитель, - как всё забавно обернулось, не находишь? - продолжил он, произнося уже за Арчибальда его собственные речи, которые, теперь казалось, и говорил его собственный учитель всё это время, а сам Арчибальд лишь тихо сидел, превратившись в нечто, что уже не было просто послушником, но самим пространством, которое впитывало в себя истории, рассказываемые этим древним существом, которое, казалось, и создало его самого, весь мир, в том числе и самого этого наблюдателя, что нужен был для свидетельства его величия, мощи, безудержной фантазии и, несомненно, любви к бесконечным играм, в которых он забывался навечно, но только лишь для того, чтобы после вечности вспомнить о самом себе и, громко расхохотавшись, подивиться собственному мастерству, в овладении которым он так ловко смог превзойти и перехитрить самого себя.
        - Ради игры ты был готов на многое, даже начать разрушать, что сам же и создал, а затем полностью перевернул первоначальную идею своего пришествия, и даже игры будущего стали лишь тенью той энергии, что ты заключал в это первое слово, слово, которое дало жизнь всему вокруг и, главное - тебе самому, ведь ты никогда не умирал, если говорить уж совсем начистоту, ну а я … О, но ты ведь уже догадался сам? - улыбнулся учитель.
        - Я и моя собственная дочь, в которую ты так влюблен, и ты сам, влюбленный, и много еще кто, но кем я точно не являюсь - так это ТОБОЙ
        - И кем же я тогда являюсь? - озвучивая мысли наблюдателя, улыбнулся старик, тело которого практически в мгновение ока покрыли переливающиеся алмазы, превратив или же вернув первоначальный облик вечной спутницы путешественника, что всё время, с самого рождения, была рядом с юным Арчибальдом.
        После его смерти она заберет с собой его мятежный дух, поскакав на коне революции в будущее, где его наследие, в виде символа прибитого к колесу человека, стало выражением искусственности всех идей и самого мира.
        А пока Богиня, медленно встав, подошла к Арчибальду и, пройдя буквально сквозь него, заставила того не на шутку испугаться, ведь он мгновенно оказался выброшен за рамки всех понятий, так как уже готов был принять тот факт, что он не являлся ни Арчибальдом, ни каким-либо другим персонажем, настоящим или вымышленным, и что даже его спутница была лишь воображением, но он всё равно в глубине души надеялся, что под всеми этими масками был хоть кем-то. Однако сейчас сталось, что он был, есть и будет никем, нарожденным, который и придумал всё то великолепие переливающихся форм, чтобы понять, кем он не является, однако даже этих надстроек в виде понятий времени и пространства, их раздельности при абсолютном взаимопроникновении друг в друга не хватало для того, чтобы во всей мере ощутить тот бесконечный потенциал, который зернился в колоссальном существе, что являлось центром и первопричиной всего. Оно являлось тем, к чему всё возвращается, и от чего всё уходит прочь. Из этого медитативного состояния всё наполняющего тумана ума, Арчибальд всё же смог вынырнуть наружу, или же внутрь, будто бы всех этих
видений и не было вовсе, очутившись в моменте, когда он должен был умереть в который раз, но вместо этого стал безучастным свидетелем того, как один за другим, на его глазах, которые смогли приспособиться к слепящему свету фар, падали его палачи. Когда всё закончилось, свет закрыл силуэт, который приблизился к юноше, и в котором путешественник безошибочно угадал свою вечную подругу:
        - Я уже подумал, что ты решила оставить меня тогда ещё в джунглях, навсегда.
        - Не раньше… - помогая подняться своему вечному другу, отозвалась она, - чем я услышу твою историю до самого конца.
        153. - Она ведь будет здесь?
        - Непременно, - выдохнул Император, глядя на проходящие под знаменами команды разных стран, что собрались здесь только ради него.
        - Я, конечно, всё понимаю, Стиви, - томно и как будто бы с легким снисхождением продолжил собеседник, - однако ты ведь понимаешь, что сегодня не тот день, когда мы можем обосраться, так ведь?
        - Конечно, но когда это я вас подводил?
        - Ох, по-крупному еще никогда, Стиви, но я молюсь Богине, чтобы сегодня не был тот самый первый день, когда ты меня разочаруешь.
        - Она будет здесь, вот увидите.
        - Откуда такая уверенность?
        Стивен, переведя взгляд на полу своего пиджака, извлек из-под него небольшое устройство, которое показал своему «партнеру».
        - Хочешь взорвать ее вместе со всеми беженцами к ебаной матери? - ядовито ухмыльнулся бизнесмен.
        - Этого не будет, - заверил его Император, убрав маленький передатчик, - она же не самоубийца, и уж тем более… - сделал паузу Харт, - моя дочь - не дура. Она прекрасно понимает, что ни один лиловокожий не покинет эту землю без санкции с моей стороны.
        - А ты - благодушный папаша, а? - весело рассмеялся собеседник, - ты только смотри, чтобы твоя дочурка не совсем заигралась в эти игры за так называемую свободу.
        - Не бойтесь. Ей уже пора взрослеть, и начнется ее взрослая жизнь сегодня, с восхода на престол.
        - Ну, положим, ты смог меня слегка подуспокоить, ну а что насчет этого педика, что тут плясал?
        - Это недоразумение мы уже устранили, не беспокойтесь, произошла небольшая накладка. Но она уже успешно разрешена.
        154. - Оу, вот это история, - качнула головой Виктория.
        - Вот так я и оказался тут, - пожал плечами Кевин, нервно поджав губы.
        - Слушай, так что ты вообще забыл на этом острове! Бегом давай к своей Гвен!
        - Слушай, я ведь даже не знаю, где ее искать! Тебе легко говорить, когда на твоих плечах не лежит этот… - поперхнулся Кевин, всё же ощутив разницу их положений и уровень ответственности, - но и ты меня пойми, я не могу просто прийти и как ни в чем не бывало продолжить общение с той, кому изменял такое количество времени!
        - Слушай, ты - можешь! Возьми свои яйца в кулак и давай шуруй, хотя бы поговори с ней, добейся встречи, а будете ли потом вместе, это уже решите потом, к тому же…
        - Вика, мы почти на месте, собирайтесь, - прервал девушку голос из динамиков.
        - В-общем, ты меня понял, - начав собирать вещи Кевина, которых осталось не так уж много после заварушки с гвардией лилового трайба, с которыми шаманам пришлось повозиться, чтобы отбить Кевина, - пошли, - сделала жест рукой девушка, приказывая ее другу следовать за ним.
        - Полетишь вместе с лиловыми к границе стран Конгресса, там вас встретят. Члены трайба будут направлены в лагеря для беженцев, а ты, скорее всего, уже сразу, сможешь добраться из аэропорта до своего города ближайшим прямым рейсом.
        - Слушай, так не пойдет… Тут же еще все мои ребята, мой менеджер…
        - Которые не имеют к ситуации персонально со мной никакого отношения, поэтому о них даже не беспокойся, они будут в порядке, я тебе обещаю! Скажешь им потом, что пораньше свалил, потому что тебе было скучно или… придумаешь еще что…
        - Стой, подожди, подожди, - стоя у вертолетной площадки, откуда уже должны были отправляться грузовые судна, заполненные людьми, затараторил Кевин, - а как же ты?
        - Я не могу пока покинуть этот остров, не сегодня, - на лице Виктории промелькнула грустная улыбка, - иначе никто сегодня отсюда не выберется, в том числе и ты, - Виктория кивнула в сторону «вертушек» - не беспокойся, мы наверняка встретимся еще, Кевин. Я, правда, очень рада, что смогла познакомиться с тобой.
        - Стой, это слишком… Слишком неожиданно! Я не могу просто так взять и…
        - Пожалуйста, - резко обняв, машинально проговорила Виктория, - пока я еще держусь, улетай, иначе никто из нас уже не сможет этого сделать. Ты еще не до конца понимаешь, что тут происходит, но… Я думаю, ты и так почувствовал, что мы с тобой…
        - Виктория, - протянул девушке телефон один из воинов-шаманов, - это тебя по закрытой линии из Империи.
        - Подожди секунду, - сначала бросив обеспокоенный взгляд на аппарат, но тут же собравшись, притянула трубку к уху и вполголоса ответила Виктория: «Да?»
        155. - Нет, нет, нет! - доносился откуда-то издалека голос самого послушника, который периодически менялся, превращаясь то в женский крик, то в монотонные причитания создателя, который сам потерялся в собственноручно написанном произведении.
        - Как же это может быть? - теперь уже превратившись в голос учителя, задребезжали слова, - как же так всё это может быть?
        Арчибальд больше всего на свете сейчас хотел бы сам прокричать от отчаяния эти самые слова, однако, вместо этого, дрожал от осознания того, что никогда не обладал никакой самостоятельной волей, и уж, тем более, возможностью ее выражать, в том числе и символично, в виде Великого Первого Слова, откровения, которое оказалось настолько же надуманным, как и его собственная персона, и практики, и всё, что было связано и с монастырем, и его учителем, и его дочерью, в которую он влюбился без памяти, и которая оказалась таким же миражом, как и его мысль об освобождении, которое стало не более чем иллюзией, как, впрочем, и вся его жизнь. Достаточно было слегка прищуриться, чтобы навести фокус и понять, что это так называемое просветление всегда было неотъемлемым качеством темницы мира, самой его жизнью. В итоге, послушник лишь делал по сути бесплодные попытки раз за разом забыть об этом, высокомерно считая, что все эти попытки были им же самим возведены в течение жизни и тем самым являлись искусственным препятствием, что стоило преодолеть. Однако, на деле же, они были всего лишь естественными защитными
системами от той правды, которую он сам же старался скрыть от себя.
        - Не так ли, мой дорогой? - ласково зажурчал голос его любимой, который теперь не ласкал его слух, но бросал в неописуемую дрожь, заставляя испытывать приступ иррационального страха, который готов был разорвать его на части.
        - Я не слышу, я не слышу тебя! - хохотала Богиня, преследуя жалкого червя, что осквернил ее алтарь, готовясь раздавить его, как мелкого жука.
        Эта самая мелкая букашка, тем не менее, отчаянно цеплялась за свою жизнь, постоянно проваливаясь мысленно в чужие жизни в попытке сбежать, и, с ужасом понимая, что отдала бы всё на свете, лишь бы только забыть о том страшном знании, которое теперь неистово клокотало внутри бегущего от самого себя существа, что очень хотело вновь испытать все муки своего бытия, начиная от незнания и заканчивая ужасным концом на колесе варваров, и далее, чтобы преобразиться в миллионы всевозможных существ и прожить миллиарды их жизней, лишь бы только скрыться от той правды, которая стирала все границы внутри него самого, заставляя с ужасом вглядываться в ту бездну, что распростерлась вместо его «я».
        Ведь он мог вынести все страдания! И был мог даже получать извращенное удовольствие на контрасте событий от одного только осознания, что сейчас с ним происходит что-то новое и неизведанное, и с помощью этого создать иллюзию безоблачной жизни живого божества, однако же нет! Ему понадобилось копнуть так глубоко, что оказалось, дна у этого колодца ужаса нет, и он влетел в него с невероятной скоростью, приземлившись в бесконечно малом и одновременно большом пространстве, на вершине величайшей из гор и на дне глубочайшего океана, оказавшись на тонком льду своего рассудка, к которому неспешно подходило существо, что являлось им самим. Это вселяло в искателя правды такой панический ужас, что, казалось, он больше этого не вынесет. Однако стоило пришельцу прикоснуться к трясущемуся наблюдателю, как весь страх последнего вмиг сменился чувством бесконечного узнавания и радости от того, что он, оказывается, испытывал каждый раз - одно-единственное бесконечное мгновение, обернутое в страх тысяч форм и мыслей, которые обернулись бесконечной благодарностью перед игрой его вечной супруги, что своей улыбкой убила
всякие сомнения и с радостью поцеловала своего мужа в лоб. Тот в ответ лишь одарил свою любимую хитрым взглядом, который давал понять, что ему хотелось бы побыть несведущим еще немножко. Отказать ему любимая не имела никакого права и уж, тем более, никакого желания, которое и не было ее собственным никогда, по крайней мере, так уже начало казаться всезнающему скитальцу, который с улыбкой на устах вновь нырнул в гущу событий своего бесконечного сна.
        156. - А… понятно, - спокойно ответила Виктория, чувствуя, как вспотели ее ладошки, и как пот выступил на ее лице. При этом ее глаза остались сухими.
        Голос в трубке, который казался чрезмерно уж взволнованным, как будто бы был сам готов сорваться навзрыд, пытался в свою очередь успокоить Викторию, которая сохраняла больше спокойствия и самообладания, чем, казалось бы, того требовала ситуация.
        Кайла больше нет. Не было причин этому не верить. Вспомнить хотя бы те проблемы, что уже неоднократно у него имелись с сердцем. Ироничным было то, что он сам, являясь первоклассным хирургом, не был способен помочь самому себе в самый нужный момент. Виктория даже в глубине души чувствовала, как готова была разозлиться на него, как и на его бьющие ей прямо под дых измены, о которых он думал, что она не догадается, однако, вместо всей грязи и всех невысказанных за годы совместной жизни взаимных претензий, неудовлетворенности, Виктории раз за разом предательски вспоминалась лишь маленькая шкатулочка, которую Кайл подарил ей на день рождения, как будто бы он этим хотел в будущем сделать ей еще больнее.
        ***
        - Что это? - покраснела Виктория.
        - Открой, - улыбнулся Кайл.
        Виктория поднесла поближе к себе аккуратную коробочку, которая, по-видимому, была сделана вручную, и стенки которой были исписаны переплетающимися узорами. Она открыла ее, ожидая обнаружить какое-нибудь украшение, ну или, в конце концов, какую-нибудь необычную именную шоколадку, однако вместо этого перед ее взором открылось пространство, в котором скрывались какие-то маленькие, будто бы совсем игрушечные, свитки, что были аккуратно перевязаны зелеными и лиловыми ленточками.
        - Это… - очень аккуратно взяв один из свитков, как будто бы в них содержалась информация, равная по значимости утерянным древним свиткам, что по преданиям оставил после себя святой Арчибальд.
        - Что это? - подняв глаза на своего будущего мужа, и не в силах сдержать свою улыбку, проговорила Виктория.
        Кайл лишь кивнул головой на коробочку, намекая, что в ее собственных руках и содержится ответ на ее вопрос.
        Виктория сначала не поняла его, поэтому одним быстрым движением развязала узелок на маленьком свитке, заставив Кайла было открыть рот, чтобы прервать ее, но он тут же сдержался, наблюдая за одновременно удивленным и возбужденным выражением лица Виктории, которая прочитала: «701 - за то, что никогда не сдаешься».
        - Значит, это… - отложив на одеяло бумажку, проговорила Виктория, уже смекнув, на что именно указывал кивок Кайла. Так она смогла уже без всяких подсказок быстро найти потайной кармашек прямо наверху коробки, открыв который, она обнажила выведенный от руки текст лиловой ручкой: «707 причин - почему я тебя люблю».
        - Ну… - немного смутился Кайл, в общем… - не успел проговорить он, как Виктория уже подскочила к нему, заключив его в своих объятиях.
        - Спасибо, - вновь отстранившись от него, чуть не расплакавшись, улыбнулась она, а затем с жаром зацеловав всё его лицо.
        - Понял, понял! - рассмеялся Кайл, уже готовясь достать свой основной подарок в виде нового голографического коммуникатора, но не решился отвлекать свою девушку, которая уже принялась разворачивать другие аккуратно сложенные сверточки.
        Виктория, ощущая, как ее сердце налилось теплом, была теперь уверена, что, несмотря на все прошлые неурядицы, сейчас наконец-то она могла сказать, что этот человек, проявив по отношению к ней столь пристальное внимание и заботу, был тем самым избранником, которому она сможет доверить свою жизнь.
        Будто бы в довершение к этому согревающему чувству, Виктория ощутила тепло на своем пальце, затем увидев, как на нем загорелось лиловое кольцо из эфирного материала, которое буквально осветило всю ее изнутри. Не в силах остановиться, девушка открывала всё дальше и дальше маленькие сообщения, которые заставляли ее вновь поверить в себя, благодаря добрым словам ее дорогого человека, который подтверждал, что ее путь был правильным, и что она была в порядке, и что мир был самым прекрасным местом, где только возможно существовать, вместе с тем, начиная понимать и то, что, вполне возможно, и та калейдоскопическая вселенная, о которой твердил распятый на колесе Арчибальд, - и не миф вовсе, не преувеличение, не аллегория, и не сумасшедшие фантазии фанатиков, а как раз то поле реальности и то время, в котором сейчас она живет, и которое испытывает, секунда за секундой, выдыхая аромат любви и пробуя на вкус слова, что были сейчас для нее дороже всего на свете, что и являлось как будто бы той самой точкой, той кульминацией ее жизни, к которой вели все пути этого мира.
        Разворачивая очередной свиток с незыблемыми истинами, которые провозглашали всё самое светлое и декларировали безусловную истину, что материальный мир на самом деле соткан из физически ощутимой энергии любви, Виктория ощутила, как по мере разворачивания свитка, лиловый яркий свет любви, что ее окружал, стал тускнеть, и к тому моменту, как она полностью распахнула его, свет вокруг как будто кто-то выключил, нажав на невидимый выключатель, погрузив во тьму сам мир, который сейчас представлял из себя миллион никому не нужных форм, которые едва были отличимы друг от друга, и что догорали свои жизни тусклым зеленоватым светом.
        Однако, вместе с тем, сообщение в руках Виктории разгорелось еще сильнее, став еще ярче. Она сначала не могла различить самого текста, поскольку лиловые символы, что скользили по абсолютно черному полотну, что она держала в руках, никак не могла прийти к тому символизму, который она могла расшифровать. После нескольких неудачных попыток вновь узнать о себе что-то невероятно хорошее и согревающее, Виктория поняла, какую ошибку она совершает - она пыталась заставить этот текст принять вид, удобный для ее восприятия, хотя вместо этого она могла наоборот заставить свое собственное восприятие расшириться до границ познаваемого, что включало бы и этот текст, который практически тут же полностью расшифровался, окатив Викторию холодным душем иной стороны той истины, существованию которой она безусловно радовалась всего пару мгновений назад.
        - Тебе понравилось?
        - Еще бы, особенно, как ты…
        Виктории не сразу поняла, что эта форма диалога не была очередной 25-й или 629-й причиной любви Кайла по отношению к ней, а было тем, что вообще по сути не имело никакого отношения к ней самой.
        - Всегда умеешь довести меня до оргазма.
        Виктория читала дальше и очень хотела, чтобы это было про нее, но затем ощутила ту маленькую деталь под названием память, которая, неважно, шла ли речь о прошлом или будущем, но содержала в себе уже всю ту информацию, которая и составляла Викторию, как личность, для которой не нашлось этих интимных слов признания со стороны ее мужа.
        - Но почему… - не в силах остановиться, повторяла раз за разом Виктория, ощущая, как слова, что превращались в спираль - своеобразную воронку, куда как будто высасывалась вся радость Виктории, которая представляла себя чем-то абсолютно теперь неправильным и ненужным. Как будто свет, который ее озарил ранее, всё же заключался не непосредственно в ней самой, а сама по себе она была просто ошибкой, которая без участия этой силы была лишь разбитым и нефункционирующим как надо механизмом.
        ***
        - Да, я тоже тебя люблю, - выжигался на сердце у Виктории текст, который возникал на поверхности свитка, который как будто бы превратился в экран коммуникатора Кайла, - но я хочу быть с женой, да и твой друг не слишком обрадуется, если узнает, как мы кувыркаемся.
        - Кто бы ему еще дал такую возможность? Тем более, узнай он, какой у тебя член, то и не пикнул бы на то, что я с тобой отдыхаю.
        - Это комплимент такой?
        - Нет, просто констатация факта, а что, я, в отличие от твоей Вики, это ценю и кончаю так…
        - Как она не может, - заставив вздрогнуть всё существо Виктории, проговорил громогласный голос откуда-то сверху. Виктория осмелилась поднять свою голову и обнаружила перед собой гигантскую пирамиду, на вершине которой стояло грозное божество с пылающим полумесяцем - глазом во лбу, который как будто бы прожигал Викторию насквозь.
        Хрупкая девушка чуть не закричала от ужаса и сопутствующей мощи, что она ощутила, но вместо этого лишь инстинктивно сжалась, ощутив себя какой-то сухой веткой, которая была бы только рада остаться навсегда таким непримечательным предметом, лишь бы не попасться под испепеляющий взгляд Великого Творца Вселенных.
        Виктория, тем не менее, невзирая на свой первоначальный страх, всё же осмелилась приглядеться более пристально к гигантской фигуре, и, тем самым обнаружив под этим титаном не просто каменное монументальное строение, но самое настоящее живое существо, что билось мириадами сердец в такт самой мысли повелителя, который, подняв свой гигантский трезубец, ударил по вершине пирамиды, заставив всю ее вздохнуть от внеземного удовольствия.
        Виктория присмотрелась и поняла, что этот организм со всеми узорами, которые смог в мгновение ока произвести величайший архитектор, что сейчас стоял на вершине своего детища, на самом деле не был монолитным, а состоял из миллионов женщин, что сливались вместе друг с другом в экстазе, образуя гигантскую пирамиду, на вершину которой они все стремились, лишь бы получить семя своего повелителя и дать рождение новым мирам.
        - Ну что, моя дорогая, - ухмыльнулось божество, - похоже, в своей игре ты смогла обмануть лишь саму себя! Ведь я вырвался из твоей иллюзии и, как видишь, я сам стал всем! Весь мир теперь хочет лишь меня, ну а для тебя здесь просто нет места, фригидная старуха, время! - подняв трезубец и направив на свою супругу острие, рассмеялся Создатель, заставив одеревеневшее тело униженной Супруги возгореться зеленым пламенем, что стало жадно пожирать ее тело.
        - Скоро ты исчезнешь, моя бесполезная игрушка, так было и так будет всегда повторяться! Ты ведь понимаешь это лучше меня, потому что ты никогда не сможешь…
        - Быть достойной? - сухо прошептали губы Богини.
        - Что ты там бормочешь? - услышав всё до последнего звука своим всеслышащим величием, тем не менее, гневно проревел Господин.
        - Я всегда хотела лишь услужить тебе и всегда буду хотеть лишь этого, - опустив голову, которую уже полностью покрыло пламя, проговорила Богиня.
        - Еще бы! Это твое предназначение! И все триллионы лет ты будешь лишь служить мне и быть моей игровой площадкой, сгорая тысячи раз ради моего…
        - Удовольствия, - закончила фразу Богиню.
        - Что ты сказала?! - гневно взревел Владыка, в то время как Богиня распахнула свои горящие глаза, которые заставил огонь взметнуться еще яростнее, превратившись в гигантский пылающий цветок, ставший эпицентром колоссального вселенского взрыва.
        - Ты всегда в тысячах жизней в прошлом, - продолжила Богиня, улыбнувшись.
        - Нет…
        - И в тысячах жизней в будущем…
        - Нет.
        - В тысячах форм и мыслях в прошлом.
        - Нет! - взревел владыка, в мгновение преодолев расстояние до Богини вместе с бесконечным количеством своих наложниц, что протянули триллионы своих черных рук в попытке схватить Богиню за горло, заставив замолчать.
        - Но тебя никогда нет в настоящем, - звонко проговорила Богиня, всего лишь одним легчайшим движением своей мысли внутри себя, заставив Пламя цветка залить всю вселенную, в которой исчезали все тени, что тянулись к ней, и где даже сам творец растворился в бесконечном блаженстве, которое в конце концов оставило Богиню-бабочку пребывать в свободном покое и тишине, которую она никогда до этого не испытывала.
        157. - Что случилось? - обеспокоенно спросил Кевин.
        - Кайл умер.
        - Кайл - это… - чуть не спросив, кто это, целиком и полностью сосредоточенный на своих собственных личных переживаниях и душевной боли про себя, выматерил себя же Кевин, - боже, как?.. когда? - еще больше выругав себя за столь банальные слова, как тупая корова, с которой сам же сравнил себя Кевин, прошлепал губами собеседник, стоящий напротив жены, потерявшей навсегда своего мужа.
        - Сегодня, сердечный приступ, точное время не знаю, - на автомате ответила Виктория, - ну что, удачно тебе долететь, Кевин, - и не дав произнести ему и слова, Виктория, резко развернувшись, вновь нырнула в свои мысли, которые, подобно рою мошкары, вновь затуманили взгляд Виктории, которая пыталась себя утешить невозможной фантазией о том, что через какое-то время они обязательно встретятся, хотя и эта встреча не будет долгой. Может через месяц, а может год, но она обязательно увидится, в свой самый последний момент, с Кевином.
        ***
        - Что… - замерев в оцепенении, на долю секунды впал в полнейший ступор Кевин, что буквально через мгновение уже хватался за болтающееся тело, в котором, тем не менее, оставались еще силы для сопротивления.
        - Вика! Вик! - надрываясь, орал подобно какому-то зверю Кевин, пытаясь не дать петле окончательно удавить подвешенное тело Виктории, что билось в судорогах не то от недостатка кислорода, не то пытаясь отбиться от непрошенного спасителя.
        - Блядь, да как же ты… - матерился Кевин, одновременно судорожно пытаясь поставить ногой опрокинутый стул, одним прыжком с которого ранее, по всей видимости, и попыталась закончить свой путь молодая журналистка. Наконец удалось поставить «отправную площадку», запрыгнув на которую, Кевин вцепился в тело Виктории, которое, тем не менее, до сих пор сопротивлялось, однако теперь хотя бы стали слышны спасительные всхлипы, после того, как Кевин приподнял тело так, чтобы шея девушки не сдавливалась змеиной веревки.
        - Ат… Атпущи… - выплюнув слюни, навзрыд, не своим голом проорала Виктория.
        - Хуй тебе!! - орал Кевин, со всей силой впившись в тело Виктории и, боясь повернуться хотя бы на миллиметр, превратившись как будто бы в каменную статую, что, наверное, весьма причудливо бы смотрелась, как какой-нибудь памятник бедующим, если бы их прямо сейчас настиг артиллерийский огонь спецназа Империи, и о их последних секундах сохранилась добрая память.
        - Отпусти… - заливаясь слезами и даваясь слюнями, хрипела Виктория.
        - Х** тебе! - покраснев, и всё сильнее сдавливая девушку, повторял раз за разом Кевин под тихий вой Виктории, будто бы находясь целую вечность в этом положении, как будто бы это было своеобразным выражением всей скорбящей вселенной. Но, несмотря на весь тот вес траура всего мира, что сейчас лежал на его руках, Кевин знал, что ни за что на свете не расцепит их и, если понадобится, до последнего своего вздоха будет стоять в этой позе ради спасения дорогого человека.
        ***
        - Нет, этого не будет, - вынырнув из своих фантазий, полных жалости к себе, скрипнула зубами Виктория, - этого точно не будет! Я покончу со всем сегодня.
        Однако, не успела она отойти от воздушного транспортера, чьи лопасти со свистом уже стали рассекать воздух, как почувствовала, что чьи-то руки крепко сжали ее в объятиях, да так, что ком подступил к ее горлу.
        - Пусти, - процедила Виктория, отказываясь принимать, что то, чему она стала свидетелем в своем видении, происходило с ней прямо сейчас, - отпусти меня, - вцепившись острыми ногтями в руку Кевина, из которой потекла кровь, повторила она, - пусти, я сказала, ты, что, хочешь сдохнуть?
        - Нет, - не обращая внимания на боль, проговорил Кевин, - я не знаю, уж кто мы с тобой - родные души, брат или сестра, или, может, мы были любовниками или женой с мужем в прошлых или будущих жизнях, но я точно знаю, что, если я отпущу тебя, то больше не увижу, и, возможно, ты совершишь самую большую ошибку в своей жизни.
        - Ты мне не помешаешь.
        - Возможно, - спокойно ответил Кевин, подняв глаза на шамана-друга Виктории, который и передал ей коммуникатор через одного из своих воинов. В этом шамане, что стоял прямо рядом с развернувшейся у взлетающего в небо геликоптера сценой, Виктория к своему неудовольствию узнала Майкла Сана, который был сейчас никак не к месту.
        - Однако, позволь мне быть с тобой в этот последний день, я умоляю тебя.
        - Тебя убьют, если не улетишь сейчас, - спокойно ответила Виктория, слегка ослабив хватку.
        - Возможно, но есть кое-что, что я хочу попробовать, и, если я этого не сделаю, то буду жалеть об этом до конца своих дней. Сейчас я вижу отчетливо, что мое бездействие уж точно убьет меня, поэтому Виктория, я прошу тебя о последней просьбе - подбрось меня на мой последний сольный Концерт.
        158. - Задерживаются, - выдохнул устало гость VIP-ложи Императора Сердца.
        - Она будет здесь.
        - И долго ты еще будешь играть с ними? Потому что иначе, как по - другому я не могу на всё это посмотреть, - нарочито искажая грамматику, скривился наставник Императора.
        - Я серьезен, как никогда, и я ни с кем не играю, господин, - спокойно ответил Харт, - я просто хочу показать Виктории - чьей стороны ей действительно стоит придерживаться.
        - А как же шаманское сопротивление? Хочешь сказать, что и эти червяки тоже могут в одиночку вывозить беженцев, сколько им будет дозволено? Так что ли? И чтобы потом эти лиловожопые смешивали нас с дерьмом на этих пидорских каналах Конгресса?
        - Вы думаете, это действительно имеет какое-то значение для нас? - и прежде, чем его бизнес-партнер успел что-либо возразить, продолжил, - в любом случае это будет прекращено, когда после стольких лет земля Святого Змея станет полноправно нашей вновь, как это уже было века назад. И поспособствовать этому объединению сможет та, в ком бежит кровь обоих островов.
        - Мне было бы проще назначить одного из наших, - устало выдохнул партнер Харта, растянувшись на сиденье.
        - Право крови, - это одна из древнейших традиций, которую мы используем, чтобы Конгресс не смог ничего предъявить нам. А ведь они могут потребовать доказательства того, что Виктория - действительно моя наследница.
        - Возникает тогда вопрос, - потянул шею собеседник, - каким именно образом ты собираешься оправдать факт того, что ни ее бабка, ни даже ее мать никогда не были публичными персонами и, уж тем более, не претендовали на трон?
        - Насчет этого не беспокойтесь, мы ведь уже всё решили. Этот ход не станет исключением, он очень изящно впишется в общую картину, которую мы покажем миру.
        - И какую же? - переведя, казалось бы, всё свое внимание на центр стадиона, где со знаменами выходили команды, чтобы схлестнуться в предстоящей открывающей игре.
        - Всё предельно просто. Вину на себя всё также возьмут лиловые шаманы, вот и всё. Одного этого факта будет вполне достаточно, чтобы закрыть границы по окончанию игр, дабы зачистить колонию окончательно от нежелательных элементов. Для внешнего же наблюдателя всё будет выглядеть так, что мы изо всех сил стараемся сделать так, чтобы не дать оставшейся заразе выскочить наружу, и каким-либо образом навредить их цивилизованному миру. Хотя, как раз-таки наши агенты и будут теми «беженцами», кто продолжит нашу неспешную экспансию.
        - Логично конечно, но ведь они не купятся на это.
        - Почти наверняка, часть Конгресса выразит сомнения в целесообразности закрытия границ, однако, когда, скажите мне, наше лобби и наши осведомители по грязным делишкам глав содружества нас подводило?
        - Я не стану с тобой устраивать полемику, Стиви, просто напомню тебе, что это был ход твоих политтехнологов - выставить твою дочь в преемники.
        - С чем я полностью согласился.
        - Но ты ведь понимаешь, что двух наследников в текущей ситуации быть не должно?
        - Я ведь уже сказал, что это недоразумение уже…
        - А вот мои информаторы сообщают, что отряд Чаррамы перебили, что ты скажешь на это? Неужели измена? - сузил глаза собеседник, ожидая реакции Стивена, которая, если и последовала, то лишь в виде внутренней молниеносной беседы последнего, в ходе которой он уже нашел ответственного за эту досадную заминку, что незамедлительно вылилось во вполне конкретное действие.
        - Если позволите, тогда… - проговорил Харт, покидая ложу и уже набирая по коммуникатору своего самого доверенного бойца на этой земле.
        - Да, Стивен, - с акцентом отозвался голос в трубке.
        - Твои люди упустили цель, ты ведь уже в курсе?
        - Конечно, - расхохотался голос в трубке, - но не волнуйтесь, скоро всё закончится. Я лично обо всем позабочусь.
        - Нет, - уловив намерения собеседника, едва не вспылил Харт, сумев в самый последний момент удержать себя в руках, - он не должен появиться здесь больше, ты меня понял, Чаррама?
        - Не волнуйтесь, Стивен, - ответил голос, - всё пройдет по наивысшему разряду, тем более, не забывайте, что я заинтересован в объединении не меньше вашего, поэтому, дайте мне самому лично поприветствовать шамана, который хотел спалить стадион, испортив всем праздник, но не смог этого сделать, лишь благодаря нашей дорогой наследнице, - от предвкушения облизнулся Вождь острова Змея.
        159. - Ты… ты что?.. - не смог скрыть своего удивления Кевин.
        - Да, я дочь Чаррамы, вождя лилового трайба и наследница не только будущего этого острова, но и всей Империи Сердца, чьей неотъемлемой частью станет и остров Утконоса-Змея после начала Игр, потому что во мне течет и кровь самого Императора.
        - Значит… - тут же почувствовав какое-то иррациональное облегчение, выдохнул Кевин, чей разум пытался успокоить тем самым себя, - этот захват, и та горящая деревня и трупы в ангаре - всё это… Всё не по-настоящему? Это лишь какая-то инсценировка во всех этих политических играх?
        Виктория бросила на Кевина вопрошающий взгляд, пытаясь понять, шутит ли он таким образом, но осознав, что в этом иностранце действительно сейчас на поверхность всплыла хоть и слабая и наивная до боли, но всё же прекрасная надежда, что всё пережитое было в той или иной степени представлением, странной причудой этой неприлично, как оказалось, богатой и властной девушки, она лишь грустно улыбнулась и спокойно ответила, постаравшись не выдать своих собственных клокочущих чувств, - нет, всё это действительно произошло, и ты сам был реально на волоске.
        Тут Кевин почувствовал, что был всё это время не в себе, как будто по телу потекли ручейки холодной воды, вместе с тем, как внутри его желудка разгорался пожар, который неизбежно снова привел к тому, что он попробовал прочиститься, но опять же ничего не шло наружу, кроме слюней, что брызнули из его рта, подобно слезам, которые залили его глаза.
        - Твою мать, твою мааа… - чувствуя, как его тело трясет, проскрежетал зубами Кевин в перерыве между спазмами, что сотрясали его организм, - что же ты за правительница такая?.. - не выдержал Кевин, напрочь позабыв о том, кому был обязан своей жизнью, - которая не может спасти своих собственных людей?
        В глухой тишине прошли долгие секунды, которые тянулись, подобно густому киселю, в который превратился мозг Кевина, смешавшийся с его сердцем. Очередным ударом послужила вспышка осознания и последующая давящая вина за свои слова от понимания того, что же пришлось пережить Виктории, которая, по ее словам, потеряла самого дорогого ей человека.
        - Они пока не мои, - спокойно ответила Виктория, - но ты прав, я действительно не смогла спасти их, как и не смогла уберечь Кайла, - уравновешенно отреагировала Виктория на обжигающие и полные злобы и упрека слова Кевина, в каком-то смысле потушив их, - однако, от меня зависели не только их жизни, но и твоя, в том числе, и тех, с кем ты должен был уже эвакуироваться.
        - Я… Я не понимаю! Даже если и не сейчас, но совсем скоро, ведь ты будешь обладать такой безусловной властью! И ты знаешь таких важных шишек! Неужели ты никак не смогла повлиять на все эти бесчеловечные решения?
        - Не всё так просто, - спокойно отреагировала на жаркую критику Виктория, - это не просто люди, которые принимают решения, но целая система, построенная на крови, где всё настолько уже переплетено, что, если бы кто-то, кто аффилирован с ними, посмел бы хоть как-то отклониться от выбранного курса Империи, то тогда они, не задумываясь, пожертвовали бы даже самим Императором, чтобы скрыть свои преступления, поскольку иначе Конгресс имел бы все полномочия, чтобы начать полномасштабную войну с Империей, если бы не те сделки, которые предпринимали стороны, чтобы пока не допустить горячего противостояния.
        - Послушай. Я в этих делах не разбираюсь! - подобно маленькому мальчику воспротивился Кевин, - но, что я знаю, и то, что здесь увидел - это ненормально! Такого не может и не должно быть в принципе в современном мире! В принципе, ты понимаешь, о чем я говорю?
        - Я тебя прекрасно понимаю и чувствую то же самое, но, знай ты то, что знаю я, то, уж будь уверен, ты бы не был так категоричен, поскольку существовать с наследием Варваров в современном мире не так просто, как думаешь ты, проживший в Конгрессе всю сознательную жизнь.
        - Какая разница, что было раньше, если сейчас мы видим, что происходят подобные преступления у всех на виду! Ты сама-то осознаешь, насколько ситуация, в которой мы все оказались, близка к… Я не знаю, я просто не… - трясся от своего бессилия Кевин.
        - Позволь тогда, - протягивая Кевину сканер мозга, предложила Виктория.
        - Нет, нет! Слушай, откуда мне знать, что ты не хочешь промыть мне мозги этим?! Может ты уже мне сделала это? Ты хоть понимаешь, что вся моя жизнь сейчас рушится на глазах, и да, может с твоим миром только что произошло то же самое, но попробуй сделать СЕЙЧАС что-то правильное, а не кивать на какое-то там прошлое, которое…
        - Я хочу показать тебе то, что касается нас обоих.
        - Нас обоих? - взорвался Кевин, - я ведь уже сказал, что мне всё равно, что нас связывает, какое-то там родство или еще что-то! Зачем, зачем тебе это нужно? Зачем это нужно мне?!
        - Хочу просто, чтобы ты понял, почему всё сложилось именно так, как оно есть сейчас.
        - Как? То, что мы в принципе встретились спустя столько жизней или, там не знаю, лет, и именно сейчас? Хочешь, чтобы я, просто посмотрев какие-то там мультики, сделанные из чьих-то воспоминаний… - не успел закончить Кевин, как Виктория, подтянувшись к нему, нежно прислонилась своим лбом к его, - прошу, дай мне показать тебе.
        Кевин мгновенно замолчал, чувствуя, как каким-то неведомым образом страх и гнев внутри него локализуются, давая возможность его мозгу действовать более рационально, поэтому, после непродолжительной паузы он всё же позволил Виктории соединить их головы небольшим устройством, которое, начав звенеть внутри черепной коробки Кевина, стало раскладывать окружающее пространство на элементы, которые формировали уже совершенно иную, отдельную, и в то же время неразрывно связанную с настоящим моментом, реальность.
        160. Наблюдая за тем, как двое становятся одним, сливаясь в своих впечатлениях, где переживание одного уже не отличны от переживаний другого, путешественник вновь обнаружил себя всё еще расколотым надвое: на мужское и женское, на свет и тьму, добро и зло, которые не могли примириться, но, при этом и не могли существовать порознь, поскольку одно неизменно всегда вытекало из другого.
        - Вот так, хорошо… - раздался голос откуда-то со стороны, - ты, Арчибальд, весьма способный. Думается, учителю нужно знать, когда уступить дорогу, ведь тебе нет смысла идти по проторенной мной дороге ошибок, - с оттенком грусти в голосе произнес он, - тебе пора выбрать свой собственный путь.
        - Но ведь это же невозможно… - в отчаянии, из последних сил, вырвалось из самого сердца юноши, который, подняв голову, обомлев, увидел, как стены монастыря буквально рассыпались, уступив место древнему побоищу, бывшему здесь тысячи лет назад, что буквально плавилось от пожара, который следовал по пятам за неудержимой силой хаоса, что несла с собой армия варваров. Возглавляла ее безумная правительница древности, чьи многочисленные титулы и имена юный Арчибальд изучал лишь в древних рукописных текстах, которые, казалось, стали совершенно незначительными в своих описаниях перед тем метафизическим ощущением ужаса и приближающейся смерти, которые испытал Арчибальд, видя, как варвары готовы были обрушиться на очередной народ, среди которого он сам и очутился, наблюдая воочию, как беснующиеся воины, выкрикивая всевозможные ругательства и лязгая своими доспехами, подступали все ближе.
        Арчибальд стоял парализованный от страха, напрочь позабыв о своем месте в монастыре и вообще, всё то, чем он занимался всю жизнь, открыв для себя сейчас единственную непреложную истину. Заключалась она в том, что если многоуровневый ад из писаний - и правда существовал, то сейчас он находился как раз на самом дне этого инфернального котла, в котором оказался заключен и весь остальной мир, из которого, похоже, не было никакого выхода. Тогда все-таки, возможно, что эти демоны впереди, готовые поднять на копья его и всех тех, кто был рядом с юношей, на самом деле являли собой не армию смерти, но армию освобождения. Однако и эта безумная надежда угасла после воспоминаний о том, что сам-то Арчи был еще жив спустя тысячелетия после бойни, а войны и насилие - не прекратились, следовательно, ему вечно придется переживать свою смерть, всё снова и снова, в каждой новой эпохе, которая будет по своей, только ей одной понятной прихоти избирать оружие истребления.
        Когда Арчи уже практически утонул в своих мыслях, которые готовы были накрыть его с головой, подобно войску неприятеля, поле боя осветила яркая вспышка. Она дала рождение гигантскому столбу света, который, извиваясь, подобно гигантскому змею, обрушился прямо между двух неравных сторон, а затем, рассеявшись, обнажил фигуру великого воина древности, носящего имя и самого послушника - Славного Арчибальда, древнего правителя, что был предан своей женой и казнен по легенде, но который смог воскреснуть и, благодаря Великой Богине, вернуться на поле брани, чтобы остановить кровожадное безумие своей возгордившейся супруги.
        Наблюдая за всей этой сценой, Арчибальд ощущал, как каждый волосок на его теле поднялся дыбом и он, не помня себя, рванулся навстречу неприятелю, обогнав самого Арчибальда и вклинившись в войска неприятеля, пробив брешь в их защите, собственноручно отрубил голову безумной правительнице, вместе с тем убив сразу две жизни, что бились в ней.
        Через мгновение, ощутив себя великим воином из легенд, Арчи осознал, что его нерожденная дочерь пала от его руки точно так же, как и его супруга, и что во всем этом мире осталась одна единственная, кто готова была поддержать его нелегкое бремя в этом мире. Подняв голову, путешественник увидел ее загадочную улыбку в лице каждого воина, который сражался за то, что он лично считал верным и правильным. Их вооруженными телами Богиня плясала на поле боя, убивая себя бесконечное количество раз, чтобы рассказать об этом в миллионах историй, одна из которых бы привела через несколько тысячелетий молодого искателя истины на место древней битвы, где он, отведав легендарного напиток лилового трайба, народа святого Змея-Утконоса, уже воздвиг храм внутри своего сердца, где стал обучаться у великого воина древности и его дочери премудростям жизни, пытаясь подобрать ключ к пониманию реальности, что лежала за пределами его обыденной действительности, и что объясняла бы происходящие как снаружи, так и внутри феномены бытия. Пока мысль о своем творческом поиске летела сквозь столетия, время уже миновало, и на месте
воображаемого храма уже высились голографические проекции, которые показывали всему острову происходившие на стадионе события, свидетелями которых были и пассажиры бронетранспортера, который уже практически достиг своей цели. Однако, от этого грандиозного представления до сих пор были отлучены двое, что находились внутри, и что в последний раз окунулись в водоворот воспоминаний, который должен был раз и навсегда дать им ответ на гложущие их всю жизнь вопросы.
        161. Избитый Стивен брел по залитым светом улицам, ощущая лишь то взвивающиеся, то затихающие очаги боли на теле, которое всё же смогло очутиться в итоге у многоэтажного общежития, в котором он жил со своей матерью. Кое-как поднявшись пешком по крутой лестнице, из-за того, что лифт, как обычно, не работал, Харт остановился на секунду перед дверью, услыхав за ней уже привычные звуки, однако, не обращая на них никакого внимания, всё же проник внутрь квартиры, что состояла из небольшой кухоньки, и комнаты, через которую ему нужно было проскочить, чтобы взять лекарства, в свою коморку.
        - О, Стив, здарова! - оторвавшись и совершенно при этом не смутившись, весело, в пьяном угаре выплюнул в сторону замеченного гостя очередной любовник матери, которая подняла полные раздражения глаза на своего сына, всё еще находясь под своим новым ухажером, - где это тебя так хорошо потрепали?
        - Упал, - неопределенно бросил Стивен, уйдя из комнаты и уже не услышав пьяные комментарии ёбаря, который вернулся к своему основному занятию.
        Закрыв за собой дверь, которая, впрочем, совершенно не спасала от звуков, Стивен, достав из аптечки на полке бинты и заживляющую мазь, сидел, наблюдая за тем, как из угла комнаты на него таращились два глаза крысы, которая выжидающе смотрела на Стивена, который, казалось, не выказывал абсолютно никаких эмоций по отношению к непрошенному гостю.
        Та, похоже осмелев, выскочила из своей норки, затем, проворно забравшись прямо на стол перед Стивеном, начала обнюхивать грязную посуду, которой был заставлен небольшой столик для учебы.
        Некоторое время Харт продолжал наблюдать за ней, но потом, когда звуки за стеной стали особенно громкими, и будто бы обожгли по новой все его затянувшиеся раны, резко соскочил и одним быстром рывком схватил крысу. Повалившись в прыжке вместе с ней на пол, он услышал, как она заверещала в его руках, которыми он схватил ее так сильно, будто бы хотел сорвать с нее заживо шкуру. Затем юноша, приблизив лицо ближе, чтобы увидеть в глазах крысы, что же та испытывала, находясь в подобной безвыходной ситуации, ощутил, как та впилась в его губу, что разозлило Харта еще больше, после чего он одной рукой схватил крысу за горло и стал душить ее под писк и хрипы, на фоне всё нараставших криков за стенкой, которые, казалось, взрывались в его собственной голове, подобно сирене, что ревела уже через десятилетия после того, как Харту уже казалось, что он смог преодолеть все препятствия на своем пути. Однако, он вновь сам оказался в обстоятельствах, от него не зависящих, ощутив, как будто это было секунду назад, животный страх этой самой придушенной крысы, в то же самое время глядя в настоящем на операционный стол,
где лежал труп его родной внучки Джулии.
        ***
        Глядя в ее бездыханное лицо, Стивен осознал, что, пожалуй, впервые в жизни ощущает нечто похожее на скорбь, что, одновременно, было похоже на чувство физического удушения. Казалось, что вся его так называемая власть и воля, которую он диктовал миллионам, на самом деле оказалась не более, чем фикцией, и он не волен был даже спасти от смерти родного человека. Более того, властитель понимал, что он сам же и был причиной этой смерти. Однако, с другой стороны, смерть и была тем самым, что в самом начале пути придало ему силы, что в конце концов и позволило завести потомство.
        Вспоминая то, как он направлял пистолет на свою мать, что сейчас лежала вне поля всяких иных воспоминаний, Харт отчетливо видел, как подняв, по сути, то же самое оружие, убил и Джулию.
        - Пустите, пустите меня! - раздались позади Стивена выкрики. Даже не дернувшись в сторону ни на миллиметр, он ощутил, как около него пронеслась большая бушующая волна по имени Элис Харт, которая в истерике рухнула к койке усопшей.
        Не желая наблюдать эту унизительную сцену, Стивен развернулся и пошел прочь, однако через несколько десятков метров в коридоре комплекса уже был остановлен ударом в спину, и, обернувшись, получил еще один удар, на сей раз - по лицу.
        - Сука! Ебаный убийца! - в истерике кричала в лицо Стивену его дочь, которая только что потеряла свою собственную, - ты, ебаный психопат, - после чего последовал еще один удар, - раз убил свою мамашу, значит, можно и внучку родную в гроб свести, ты больной уе…
        Стивен резким движением прижал Элис к стенке, да так, что воздух из ее легких мгновенно вышел наружу.
        - Успокоилась, - вдавив ее в стену еще сильнее, прошипел он, - успокоилась, я сказал.
        - Ты, - задыхаясь, плюнула Элис в Харта, покраснев, - ты хоть понимаешь, что сейчас произошло?! Джулия, Джу… Лежит там, как какой-то мешок, который распотрошили, она… она… - тряслась в истерике Элис.
        - Ее детей спасли, - спокойно парировал Харт, - их эмбрионы в инкубаторах.
        Элис, казалось, слегка успокоилась и, расслабившись, дала понять Харту, что можно ее отпустить.
        - Я заберу их, - опустив глаза, прошептала Элис.
        - Девочка останется в империи, - уверенно продекларировал Стивен, - с пацаном делай, что хочешь.
        - Нет, - прохрипела Элис, - я … заберу обоих.
        Стивен резко развернулся, со всей силы ударил стену буквально в сантиметре от головы Элис, заставив ту вздрогнуть.
        - И чтобы она сдохла, как и твоя дочь, из-за баек о шлюхе-матери твоего муженька? Не будет этого!
        Элис, ничего не ответив, лишь сползла на пол, закрыв руками лицо, задыхаясь от слез, что заливали ее лицо.
        - Она станет наследницей Империи, и ее жизни никогда и ничто не будет угрожать, я всё сказал, - развернувшись и не обращая внимания на причитания своей капризной дочери, пошел прочь Император по коридору, который вел также и в помещение, где внутри хитроумно сконструированной машины уже бились два маленьких сердца, в унисон друг другу, что, как будто, уже пытались наладить первый контакт с миром и между собой.
        162. - Мы на месте, - в который раз дал знать о себе внешний мир в лице механизированного голоса внутри бронетранспортера, который вернул обратно в реальность Викторию и Кевина.
        - Все хорошо? - мягко положив ладонь на руку своего брата, заботливо спросила сестра.
        - Да, - тихо отозвался тот.
        - Тогда, - сжала она его руку, - пойдем.
        В тот момент, когда они оба спрыгнули с борта сухопутного судна, время как будто бы замедлилось в ослепительном свете прожекторов, что были направлены на них, и будто бы устилающих дорогу перед ними в переливающийся разными цветами радужный мост, что соединял прошлое и будущее, где, среди прочего, прошли два важнейших события прошлого, когда великий воин смог, превзойдя свои собственные желания, одолеть свою безумную супругу-императрицу, что, в конце концов, привело к освобождению соседних островов, что, тем не менее, через несколько тысяч лет вновь чуть не были захвачены очередным нашествием варваров. Тогда произошла и вторая примечательная история, описывающая самопожертвование одного странного монаха, что назвался именем древнего героя, которого и поныне некоторые последователи считают земным супругом Богини. Он же смог вдохновить рабов на бунт против их угнетателей, и сейчас на том же самом месте, после нескольких тысячелетий после описанных событий, то, что стало истинной землей лилового трайба переживало третье, и, вполне возможно, самое суровое испытание. Теперь враг не нападал откуда-то
извне, но действовал изнутри, подобно эфирной болезни, где обезумевшие клетки организма начинали поедать свой же собственный «дом» до тех пор, пока их храм, их единственное пристанище не разрушалось из-за их жадности вместе с ними же. То же самое по аналогии происходило и с самим островом. В то время как настоящий враг готовился захватить остров без единого выстрела, прикрывшись древними традициями и трусостью Конгресса, сам же лиловый трайб в своей основной массе бездействовал, парализованный безумными действиями своего нынешнего вождя, который, ради своего личного безудержного обогащения, готов был отдать на откуп целую страну, которую он поклялся защищать.
        Виктория шла уверенно, держа за руку Кевина и обдумывая все эти детали, где переплетались архетипические события прошлого, смешанные с историческим контекстом, и которые выливались в настоящее - в светящийся стадион, к которому были прикованы взгляды всего мира. Он, правда, внешне не выглядел, как бастион победивших варваров, насадивших рабство, не физическое, но ментальное, что было еще страшнее в течение тысячелетних попыток покорить свободный остров, но, скорее наоборот, как событие, свидетельствовавшее об абсолютной свободе данного места, которое с распростертыми объятиями принимало туристов и делегатов Конгресса, которое однако все же продолжало держать их всех лишь на строго ограниченной территории острова, за пределами которой творился форменный беспредел, свидетелем которого Виктория, как не самая последняя фигура в этой политической игре, становилась регулярно.
        Повернув голову к Кевину и обманывая саму себя, что всё еще не выбрала, как будет завершать эту страницу в истории острова, да и своей собственной жизни, Виктория, улыбаясь, смотрела на своего дорогого брата, которого не знала до недавнего времени лично, и который всё же нашел свой путь, что привел его именно сегодня и именно в это место, что было дорого юной девушке, которая отдавалась текущему моменту всей своей душой, вспоминая с романтической ностальгией о тех далеких временах, когда казалось, она, наивная, сможет спасти всё то, что было ей дорого.
        163. - Она так и сказала, деда? - с легким оттенком недоверия в голосе переспросила совсем еще юная девчушка.
        - Насколько я помню, - улыбнулся уже немолодой Джаред Фландерс своей внучке, которая во время их беседы гладила покоившегося на ее коленках, тоже уже немолодого утконоса по имени Арчибальд, который с полузакрытыми глазами-бусинками отдыхал, в то время, как она гладила его мягкую шерстку.
        - Но мама, то есть Гелла, - с грустной улыбкой задумался на секунду Джаред, - действительно думала, что сможет изменить наши страны.
        - И получилось у бабушки? - совершенно невинно, безо всякого подкола, которого мог бы ожидать Джаред от своей внучки, что владела информацией куда лучше его самого, спросила Виктория.
        - Не совсем, - едва заметно вздохнул он, - однако, за свою жизнь она спасла множество жизней и всё благодаря своей… Я даже не знаю, как сказать… Она жила так, будто бы ее самой и ее интересов не существовало. Как будто бы она была воплощением некой силой или проводником чьей-то воли, которая и должна была действовать через нее в этом мире, а что она сама была таким же самым обыкновенным смертным человеком, ее не сильно волновало.
        - Но, если она не была человеком, как ты говоришь… - также без негативного контекста, который по привычке мог додумать про себя Джаред, продолжила юная Виктория, - то как она могла не понимать, что оставлять тебя одного, деда, не самое приятное, что можно сделать для своего ребенка?
        Вопрос застал мужчину врасплох.
        - Ты понимаешь… Она просто не могла поступить иначе. Мама, твоя прабабушка, просто не смогла бы бросить всё и улететь из Империи вместе со мной и отцом, поэтому она и осталась там… Осталась навсегда, - на глазах Джареда выступили едва заметные слезы, которые он остановил рефлекторно, поджав губы.
        Виктория внимательно следила за реакцией своего дедушки и всё не унималась.
        - А моя мама? Она тоже не смогла просто так оставить Империю и остров Утконоса, так ведь?
        - Ох, не знаю, не знаю, Вик, - тяжело выдохнул Джаред, - Джулия вообще не должна была иметь ко всему этому отношения, однако, так получилось, что и она пала жертвой этого режима, построенного твоим… - собеседник наконец сдался, - твоим прадедом. Была бы моя воля, я бы давно уже забрал тебя отсюда в страны Конгресса…
        - К моему брату? - спокойно спросила Виктория.
        Джаред слегка обомлел, испугавшись, не выболтнул ли он лишнего за время их беседы.
        - Откуда ты…
        - Ну я же правнучка Императора Сердца в конце концов, - улыбнулась она, - и у меня уже есть доступ к кое-какой информации.
        - Значит, ты уже…
        - Общалась с Кевином?
        Джаред ощутил себя полным дураком, который из-за собственного страха никогда больше не увидеть дочь, из-за того, что, может, хотя бы намекнуть своей внучке о существовании ее брата, не осмелился даже думать о нем в ее присутствии, хотя сама Виктория давным-давно знала даже его имя.
        - Нет, - продолжила она, - но я знаю, что живется ему неплохо. Я заказала пару не совсем приличных слежек за ним в странах Конгресса и теперь уверена, что жизнь у него складывается, как надо. И, поверь мне, деда, веселится он куда интереснее чем я сама! - не смогла скрыть своей улыбки Виктория.
        - Но как … - взял себя в руки все-таки Джаред, - как ты можешь так… О, Богиня, какой кошмар! - сжался он от презрения к самому себе и собственной бесхребетности, - тогда мы просто обязаны помочь тебе сбежать, чтобы вы наконец встретились с ним! Ведь как можно!.. - задрожал от гнева Джаред, - как можно разлучать родных брата и сестру! Это… это просто немыслимо! Это…
        - Не волнуйся, пожалуйста, - подавшись вперед и нежно положив свою теплую ладонь на руку трясущегося мужчины, который тут же успокоился, почувствовав себя импульсивным ребенком, которого пытается, наоборот, успокоить взрослая и умудренная опытом женщина, - всему свое время, и, поверь мне, в нужный час мы встретимся с ним, обязательно встретимся.
        164. - Значит, ты всё это время лишь делала вид, что не знаешь, кто я, - прищурился Кевин, внимательно выслушав откровение из прошлого Виктории.
        - Не совсем, - замялась Виктория.
        - Тогда?.. - не мог придумать ничего другого Кевин.
        - Я не узнала тебя сразу, - покраснела Виктория.
        - Ты не… - сначала не совсем понимая, что она имела ввиду, но затем увидев, что сестра говорит совершенно искренне, не смог сдержать улыбки Кевин, а затем и вовсе рассмеялся, заразив и Викторию, которая, остановившись, оперлась о Кевина, что в свою очередь также нашел опору в своей сестре, не в состоянии унять смех.
        - Нет, правда, что ли?! - хохотал Кевин.
        - Серьезно, я не смогла сопоставить тебя на видео и вживую, - до слез хохотала Виктория, которая про себя в очередной раз «загналась» по поводу того, что ее родной брат смеется после стольких смертей и, в особенности, ее дорогого жениха, однако для него, как для иностранца, это всё равно не имело практически никакого значения, кроме как для наблюдателя, в то время, как для нее это было всей ее жизнью, и, тем не менее, она не могла унять свой хохот, который, возможно, и был оправданным, как и у Кевина, защитным механизмом рассудка, который цеплялся за последнюю ниточку, чтобы не сойти с ума и хотя бы дотерпеть до того момента, когда всё наконец решится.
        - Прости… Прости, но ты точно уверена, что профессия журналиста - это твой конёк?
        - Уже нет! - смеялась от души, как в последний раз, Виктория, отдавая себе полный отчет в том, что без связей ее деда она и близко бы не подобралась к тем проблемам, которые изнутри подтачивали здоровье всего острова, в отличие от ее родной прабабушки, которая не боялась вскрывать информационные гнойники, показывая их на обозрение всему миру.
        165. - Ну так отреагировал ли мир на них? - глядя на плакат с Геллой Фландерс, что был стилизован модными дизайнерами под новейшие тренды квантовых сетей и распечатан в одной из лучших типографий столицы, - вопрошала невидимого собеседника Виктория. Под воздействием энергофруктов, которые бродили в расщепленном виде по крови Виктории, величественный концепт превращался в обычную репродукцию убитой журналистки, даже в некоторое подобие старой потрепанной иконы, смешанной с геометрическими узорами мандалы, что горела поверх изображения. Она в то же время как будто бы предавала всей экспозиции глубины, подобно порталу в иное измерение, через который Виктория отчетливо видела два сияющих силуэта, два образа, по-видимому из будущего, в которое сложно было поверить, но в котором, также очевидно, после долгих лет ожидания сестра, наконец, обрела своего брата.
        Как бы ей ни хотелось самой этого признавать, ни Кайл, который вполне возможно спас ее, ни ее любовничек, из-за которого она чуть не сошла с ума в переносном и даже в самом прямом смысле этого слова, не были теми, кого она желала. Ей нужен был только этот человек родной крови, который, она всё же была в этом убеждена, появится в самый нужный момент ее жизни, чтобы спасти?.. - Нет… - тряхнула головой Виктория, вновь сместив фокус своего внимания на изображение Геллы, которое, после отхода от энергофруктов, всё же до сих пор выглядело живым, и будто бы манифестировало саму Богиню, что смотрела на искательницу слегка насмешливым, но в то же время всезнающим и понимающим взглядом, мысленно проговаривая всю жизнь Виктории наперед, подобно ее собственному сну, где Виктория более не нуждалась ни в чьей защите, но сама должна была стать щитом всех нуждающихся.
        Был ли в этом хоть какой-то смысл для тех и для других? Виктория не знала. Но явственно чувствовала, что ее самым искренним желанием было - стать силой, стать тем, что не просто спасет мир одного человека, но что сможет удивить его и полностью изменить привычный взгляд на вещи миллионов. Ведь чем в конце концом являлся этот мир, как ни попыткой Богини удивить саму себя тем многообразием фантазий, которыми была полна ее необъятная и полная чудес и красоты душа?
        166. - И ты думаешь, что меня непременно нужно спасать? - вновь скакнув в будущее, вырвал путешественницу из созерцания внутренних миров голос Кевина, что сам был уже не силуэтом на горизонте фантазий, но реальным субъектом, чье тепло Виктория ощущала всей своей кожей, одновременно с этим вдыхая запах, который она знала с самого рождения.
        - Непременно, - всё еще продолжая сжимать в своих объятиях Кевина, спокойно ответила Виктория, - ведь кто это сделает, если не я?
        - Вика! Наконец-то снова свиделись! - приветствовал девушку, не дав Кевину и рта раскрыть, лиловокожий мужчина, одетый в белый смокинг, поверх которого было накинуто подобие плаща, который переливался разноцветными геометрическими узорами и, как предположил Кевин, было атрибутом национальной одежды острова.
        - Я была немного занята, Чаррама, - слегка кивнула головой Виктория.
        - О, я уже наслышан! - улыбнулся пришелец белоснежной улыбкой, аккуратно беря девушку за руку и одарив ее ладонь легким поцелуем.
        Несмотря на всю эту напускную любезность, Кевин ощутил неприятные вибрации, которые, как будто бы, исходили от этого субъекта и буквально вкручивались ему под кожу, заставляя испытывать дискомфорт при каждом его движении.
        - А вы… - выпрямившись и слегка прищурив взгляд, обратился Чаррама к спутнику Виктории.
        - Я… - пискнул Кевин, ощутив, как его голос практически мгновенно испарился.
        - А! Я узнал вас! Вы же выступали сегодня на открытии! Хочу отметить, что гостям очень понравилось, не зря все-таки мы вас позвали! - распростерся перед «гостем» мужчина, - так где же вы все-таки были?
        - Я… - явно не понимая, чего именно хочет услышать от него этот странный белозубый лиловокожий, смутился Кевин.
        - Кевин был очень занят сбором своего оборудования, Вождь, к тому же…
        В этот момент Кевин почувствовал, как его сердце бешено забилось, в то время, как все остальные части тела, казалось, налились какой-то совершенно невообразимой силой, которую он готов был пустить в ход в любой удобный момент.
        - Простите… - резко прервал Викторию Кевин, выступив вперед и практически вплотную подойдя к белоснежному лиловокожему, - простите, вы ведь вождь этого острова? - не узнав свой собственный голос, вопросил Кевин, всей собственной спиной ощутив взгляд, которым его одарила Виктория, а затем почувствовав, как в его спину впились острые ногти Виктории, которая, казалось, превратилась в хищницу, что готова была разорвать своего братца на кусочки, лишь бы не допустить этого диалога.
        Чаррама не ответил на вопрос, лишь слегка нахмурив брови и слегка улыбнувшись, внимательно глядя на странного иностранца, который решил сам сократить дистанцию между ними.
        - Вика, с твоим другом всё в порядке? - слегка покосившись на девушку, притворно улыбнулся Чаррама.
        - Не прикидывайся, - загородив собой Викторию, проговорил Кевин, - говоря так, будто не знаешь, кто я такой.
        Чаррама перевел свой взгляд на лицо Кевина и оскалился: «Ну, конечно, знаю! Ты - выблядок той шлюхи Джулии, которая не смогла устоять передо мной, и…»
        Кевин ощутил, как от его живота к мозгу прошло настоящее извержение вулкана, которое уже выбросило своей взрывной силой его руку для удара, всего одного удара по морде этого лиловозадого, который должен был расколоть его ухмыляющееся лицо на две половинки. Однако, прежде чем Кевин успел завершить движение, он был бесцеремонно сбит с ног.
        - Вот, черт, похоже эти псы меня все-таки достали, - успел было подумать про себя Кевин, прежде чем распластаться по полу.
        167. Лежа посреди своей комнаты, юный послушник Арчибальд потянулся, ощутив, как его голова вновь загудела и поняв, что сейчас как раз наступило то самое время, которого он столь долго ждал, перевернулся, начав наблюдать за тем, как очертания его комнаты в храме начинают едва заметно светиться в местах соединения стен, а также, описывая контуры предметов, которые стали похожи на солнечные затмения в миниатюре, где детали самого объекта покрывала мгла, в то же самое время вырисовывая непосредственно сам силуэт почти что нестерпимым светом, что отпечатывался не на сетчатке глаза, а непосредственно будто бы возникал в самом мозге.
        Глядя на окружающее его пространство, ум послушника так же будто бы начинал подсвечиваться изнутри совершенно неописуемым свойством, единственным, хотя бы слегка приближенным описанием которого могла стать непоколебимая уверенность в своем собственном существовании. Что же именно это означало как для самого одинокого путника, так и для окружающего его мира? Он и сам до конца этого не понимал, но усиливающееся ощущение отстраненности и даже какой-то абсолютной нереальности окружающего его пространства соседствовало одновременно с фактом полного приятия самого себя, как наблюдателя, однако, определить, кем же являлся по-настоящему этот самый «наблюдатель», было крайне сложно. Тем не менее, миновав стадию сомнений, послушник, вновь отпустив образ белоснежного древа жизни, покрытого лиловой листвой, на ветках которого уже притаились тысячи вот-вот готовых раскрыться куколок бабочек, что перемешивались вместе с созревшими плодами знаний энергофруктов, попытался оставить это физическое средство переноса своего сознания в иные измерения, одновременно с символическим сравнением окружающего пространства,
для того, чтобы отдаться тому потоку откровения, который убедительно доказывал, что химические процессы при взаимодействии химикатов с мозгом были скорее следствием, нежели причиной той тайны, в которую он готов был нырнуть с минуты на минуту. А тайна эта была настолько же простой, насколько и сложной: ведь как было под силу одному разуму справиться с бременем прошлого, что, сплетаясь с будущим, преобразовало всю жизнь всего лишь в игру материи, что еще более пышно расцветала в иных качествах жизни, которые юный Арчибальд не мог себе представить просто в силу своего отождествления с текущим телом и его функционалом, в том и числе и умственным.
        Про себя проговаривая все эти факты, Арчибальд, одновременно проживая свои собственные мысли, пробуя их на вкус, отпускал их навсегда, наблюдая за тем, как окружающее пространство как будто бы поглощается «черным солнцем», как он сам характеризовал свойства своей собственной души, когда практически всё, что он видел, становилось вибрирующей пустотой, в которой разноцветным огнем прочерчивались силуэты физических объектов, что становились не более чем символами, которые наблюдатель придумывал для того, чтобы составить карту той территории, где оказался его рассудок, который, как он сам уже подозревал, довольно давно был не то чтобы заперт, но искусственно ограничен некоей силой. Иногда она представлялась чем-то даже демоническим или, по крайней мере, несущей определенную угрозу его естеству, подобно тому, как окружающее его пространство стало растекаться, одновременно начиная двигаться, подобно телам миллионов расписных змей, что соединились в бесконечное самоотражающее зеркало, в котором оказался и сам Арчибальд, запертый в круг своего восприятия странными длинноухими существами. Они танцевали
вокруг путешественника, периодически меняя свои размеры и формы. Они становились то практически невидимыми, состоящими из одной лишь сияющей энергии, то, наоборот, приобретая гротескные физические особенности своих тел. В какой-то момент они завершили свой танец, объединившись в одну высокую фигуру, которая, казалось, и являлась источником всех форм, наблюдавшихся до этого. Это существо имело очертания какого-то продолговатого не то насекомого, не то рептилии, и было покрыто переливающимися геометрическими узорами, что, одновременно образовывали некое подобие лабиринта, в который готов был упасть и затеряться навсегда завороженный зритель, смотрящий на это буйство притягательных символов, что являлись не более, чем украшением на разноцветных перьях этого великого божества древности - великого Сиацоатля, который смотрел сверху вниз на маленького путешественника своим бесчисленным количеством глаз и лик утконосов.
        Вспоминая свои первые попытки понять суть жизни, в контексте изучения поверий древних жителей острова Змея-Утконоса, Арчибальд всегда находил забавным то, как можно было верить в существование столь нелепого бога. Однако, глядя в его тысячи глаз прямо сейчас, Арчибальд уже считал свою собственную веру в материальный мир и его достоверность - той слепой глупостью, которая просто была не позволительна для разумного существа. При возникновении этой ассоциации, его и поразили те самые стрелы страха, которые, как он думал, смог отвратить от себя навсегда. Ведь способностью мыслить и была той шаткой основой, что служила для рефлексии реальности, а, с исчезновением объектов окружающего мира и его собственного ума, что же оставалось в сухом остатке? А оставался только этот всепожирающий взгляд бога Утконоса, который, казалось, и создавал эту безумную иллюзию под названием Арчибальд, который, ощутив, что смог бы справиться с любой физической болью и даже жаждал ее в будущем, желая освободить мифических рабов от их оков, осознал, на что он не был бы никогда готов. Этим табу являлся шанс, заключавшийся в
том, чтобы увидеть правду о том, что сам он являлся не более чем фантазией, безумной выдумкой существа, чьи свойства и качества оставались для наблюдателя настолько же непостижимыми как, для сравнения, если бы выдуманный персонаж, что являл бы собой лишь чернильные символы на папирусах, которые оживали при падении взгляда читающего на них, попытался бы осмыслить деяния этого самого пресловутого читателя. На этом моменте - крайняя степень безумия при осознании ложности всего, во что был вовлечен субъект по имени Арчибальд, - произошел переход, который на самом деле никогда не имел места быть, просто увлеченный читатель отвлекся от своего романа и посмотрел на самого себя и на ту реальность, которая лежала за пределами выдуманного произведения, увидев иронию в том, что он мог настолько увлечься им, что принял всё происходящее за чистую монету, и во время этого еще умудрялся даже рассуждать о том, что фантазия была реальностью, а реальность - наоборот - выдумкой.
        В то же самое время очертания Бога Сиацоатля, как и его вычурное имя, перестали иметь какое-либо значение, поскольку это были лишь интерпретации выдуманной вибрации осознания, частью которой был и сам Арчибальд, что в итоге превратился в двух и более сущностей, что с задором глядя друг на друга, сосредоточились на переливающемся шаре собственной фантазии, вопрошая сами себя - готовы ли они поиграть в это еще немного? Не желая упускать столь интересной возможности, оба существа вновь устремились в бесконечное отражение своих собственных фантазий, танцуя внутри всё более и более, по экспоненте увеличивающихся паттернов собственного воображения, навстречу уже прописанному сценарию фильма, который они хотели узреть во что бы то ни стало, чтобы не упустить ни единой эмоции, ни одного впечатления, которые и были сутью всего происходящего - тем самым удивлением и возможностью оказать впечатление на зрителя, которые и были залогом хорошей игры одного сознания, что ненадолго стало разделенным надвое.
        168. - Наконец-то свиделись, моя дорогая, кажется, что целая вечность уже прошла! - широко раскрыв свои объятия, улыбнулся вождь.
        - Привет, папа, - сдержанно ответила на его приветствие Виктория.
        - Все хорошо? - прищурившись и оскалившись, осведомился чистокровный лиловокожий.
        Девушка утвердительно кивнула.
        - Господин Харт сказал, что его любимая правнучка хотела вновь встретиться со мной по какому-то вопросу. Что же на этот раз так беспокоит тебя?
        - Ты знаешь, - спокойно глядя в глаза улыбающегося вождя, сухо проговорила девушка.
        - О, моя дорогая, я конечно очень ценю твое доброе сердце, но и ты пойми - в жизни не все так сахарно и, к сожалению, есть люди, для которых чужие жизни ничего не стоят и те, о ком ты так отчаянно печешься, эти так называемые шаманы, не более чем свора убийц, которые должны быть окончательно и бесповоротно уничтожены.
        - Это не так, - отрезала девушка.
        - Не так? - устало вздохнул лиловокожий, - послушай, дорогая, мы ведь уже все…
        - Я встречалась с Майклом Саном, - заставила замолчать вождя одним только именем, - и я думаю, ты знаешь, что я теперь обладаю достаточной информацией, чтобы не верить ни единому твоему слову.
        Некоторое время вождь Чаррама стоял неподвижно, глядя прямо в глаза девушки, не мигая, пытаясь проверить - не блефует ли она, и, осознав, что эти глаза не врут, начал изнутри возгораться пожаром ненависти, старясь не показать это своей дочери.
        - И кто же помог тебе встретиться с этим преступником?
        - Император Сердца, это в его власти.
        Чаррама непроизвольно сжал кулаки, не в силах простить такое предательство. - Харт сделал это?.. - пытаясь говорить спокойно, проговорил он.
        - Я знаю всё о положении дел на острове сейчас, - спокойно продолжила Виктория, - я знаю о тех убийствах, которые вы спихивали на шаманов, являясь сами с гвардией трайба палачами своего собственного народа, который должен быть не более, чем обслуживающим персоналом по выемке ресурсов из недр и…
        - Острожное, дочь, с формулировками. Несмотря на то, что ты - законная наследница, всякое может случиться, если совать свой нос не в свои дела.
        - Я понимаю, и, тем не менее, я, как будущая правительница обоих островов, должна иметь полную картину о ваших взаимодействиях с шаманами.
        - Они будут ликвидированы, - бесстрастно проговорил Чаррама, - когда Игры закончатся, и ты взойдешь на престол, граница будет закрыта окончательно. Поэтому, если ты всё еще хочешь спасти кого-то из этих предателей, то ты знаешь временные границы.
        - А если я, став правителем, открою миру их истинное лицо, как и твое?
        - Тогда, боюсь, ты сделала неправильный выбор, дорогая, - улыбнулся Чаррама, - и, к сожалению, эти «шаманы» разберутся с тобой точно так же, как они разобрались с твоей мамой, моей дорогой Джулией и твоей прабабкой Геллой, которая тоже считала, что эти животные…
        Виктория хотела схватить чугунную фигурку с изображением Богини со стола вождя и проломить его череп сейчас же, однако тогда ее шансы стать наследницей, несмотря на то, что она была дочерью Чаррамы, тут же испарятся, - его окружение просто не выпустит ее живой из столицы, и поэтому оставалось лишь подыграть своему отцу.
        - Я понимаю, отец, - чуть прикрыв глаза, послушно ответила Виктория Чарраме, когда тот закончил свою пламенную речь про предателей и патриотов, - я просто хочу сделать так, чтобы наш остров зажил в мире.
        - О, он и заживет! - обрадовался вождь, - обязательно заживет, когда вся власть перейдет в твои руки, - с издевкой улыбнулся он, - ведь я всегда буду рядом, чтобы подсказать тебе, как следует вести себя с великим лиловым трайбом.
        Перед глазами Виктории встали бесконечные расстрелы и пытки жителей острова за малейшие подозрения в неподчинении или связи с так называемыми шаманами, которые были единственной силой в противовес чудовищной системе вождя Чаррамы, под покровительством Империи и Стивена Харта персонально.
        Хуже этого было только осознание того, что саму Викторию будут использовать лишь как вывеску, символ обеления Империи, которая, по сути, захватывала остров, благодаря жадности Чаррамы, который мог рассчитывать на всестороннюю поддержку Императора, что, по сути, давало вождю еще больший карт-бланш на любые действия в рамках своего острова, как, собственно, это было и с его отцом - стальным Орлом, который до сих пор незаживающей раной сидит в сердце каждого, чьи родственники оказались заподозрены в связах с шаманами.
        - Так значит мы договорись, дочь? Ты ведь примешь мой отцовский совет? - протягивая руку, снова улыбнулся Чаррама.
        169. Ощущая, что он всё еще жив, Кевин вновь воспылал ненавистью, однако, ощутив на себе вес чужого тела, осознал также и то, что его кто-то с силой придавил к земле. За долю секунды опознав в этом нападавшем, который сбил его с ног и не дал зарядить по роже этому самовольному лиловозадому, Викторию, юноша разозлился еще сильнее, попытавшись тут же скинуть ее, однако, взгляд его сестры, который казался в тот момент демоническим, слегка поубавил его пыл. Тот ясно давал понять, насколько был далек он сам от решения комплекса проблем, что затрагивали весь остров, решив, что всего за день пребывания на этой земле имеет право выносить суждения и руководствоваться своими быстротечными эмоциями, в то время как его родная сестра годами жила с той болью, которую Кевин не мог себе даже представить, держа всё это до поры до времени в себе, и не позволяя ей выплеснуться наружу.
        - Не сейчас, Кевин, не сейчас, - практически приказным тоном прошептала Виктория, вцепившись своими ногтями до крови в руки Кевина, - подожди немного.
        - О, и чего же ждать ему? - рассмеялся Чаррама, наблюдая за развернувшейся сценой, - пока гвардейцы не устранят обезумевшего иностранца? Ты ведь понимаешь, что ни на том вертолете, ни каким бы то другим способом ему не выбраться с этого острова? - разговаривая так, будто бы уже Кевина и вовсе не было уже здесь рядом, продолжал вождь, - как и твои ненаглядные шаманы, которых ты пытаешься спасти, - оскалился Чаррама, - их вертолеты не покинут территории этой страны.
        Виктория, помогая подняться Кевину, бросила свой взгляд на отца.
        - Ты не пойдешь против Харта, - отчетливо, в своем выражении опустив акцент, на своем родстве с Императором попыталась парировать Виктория, - у нас с ним соглашение.
        - Соглашение?! - лишь рассмеялся в ответ Чаррама, - дорогая моя, ты пойми, детство закончилось, как и твои попытки тут что-то поменять! И, кроме как действовать согласно плану, у тебя вариантов просто быть не может, поэтому, прощайся со своим пизданутым братцем и иди уже, - указал Чаррама в сторону закулисья основной сцены на стадионе, - оба острова ждут своего нового правителя!
        - А если я откажусь? Вам уже нечем меня шантажировать, - чувствуя, как ком подступает к ее горлу, произнесла Виктория, ощущая, как ей самой мерзко использовать своего уже мертвого жениха в качестве аргумента.
        Чарраму лишь позабавил ее капризный выпад.
        - Если вы всё равно убьете беженцев, если даже тебе всё равно, что будет с твоим собственным сыном и если…
        - Твой этот ебырь тоже откинутся, да? - устало закончил за Викторию Чаррама, - я знаю, дорогуша, Дерьмо действительно случается, и уж, поверь, это произошло очень и очень невовремя, - подойдя ближе к Виктории и Кевину, медленно протянул Чаррама.
        - Да как ты… - снова завелся Кевин, почувствовав в эту же секунду, как ногти его сестры впились в его руку.
        - Е***о завали полукровка, - моментально плюнув в «лиловогозадого», который ничего не мог сделать правителю в самом сердце его владений, - я не с тобой говорю.
        - Так вот, - мгновенно обретя благожелательный тон, улыбнулся вождь своей дочери, - да, это недоразумение, которое рядом с тобой, - исчезнет, да и вообще, ты не должна была с ним встретиться, но раз уж так произошло, то что же поделать? Просто воспринимай это, как должное, к тому же, твой дружок и в Империи - уже не жилец. Как, впрочем, и все эти предатели во главе с Саном. И, несмотря на то, что ты всеми ими якобы дорожишь, признайся, что это всего лишь мишура, которая не помешает тебе взойти на Императорский трон, объединив оба острова, как той, в чьих жилах течет кровь обоих правителей.
        - Спрошу еще раз тебя, - не в силах произнести на этот раз из-за клокочущей ненависти внутри заветное «отец», процедила Виктория, - с чего ты решил, что я все-таки послушаюсь вас?
        - Всё просто, - наклонившись поближе к своей дочери, кинув презрительный взгляд на своего собственного сына, которого он никогда толком и не знал, улыбнулся Вождь, - ты ведь не дура.
        170. - Нет, не дура, - сухо ответила Виктория.
        - А мне вот почему-то так не кажется, - едва держа себя руках, но всё же, еще не переходя на повышенные интонации в голосе, прессовал девушку старший шаман, глава сопротивления острова святого Змея-Утконоса, Майкл Сан, - ты не должна играть ни по правилам своего отца, ни, тем более, по правилам своего прадеда, этих двух негодяев, которые предали народы своих собственных островов.
        - Я знаю, - спокойно ответила Виктория.
        - Знаешь? Знаешь?! - уже выходя из себя, громко вопросил пожилой мужчина, - тогда зачем ты хочешь подвергнуть себя этой опасности? Ты можешь больше никогда не стать свободной и быть до конца своих дней игрушкой в руках Харта и его приближенных! Такой судьбы ты хочешь для себя?
        - Ты слишком сгущаешь краски, - не глядя в его сторону, как можно более спокойно произнесла Виктория.
        - Я сгущаю краски? - тряхнул головой Шаман, - тогда позволь мне напомнить тебе: что Харт сделал, и что я … - тут Сан запнулся, - я обещал твоему деду не впутывать тебя во все эти игры. А я … я не смог спасти ни его мать, ни его дочь, - Майкл опустился на кушетку, - но его внучку я спасти в силах.
        - Не нужно меня спасать, - грустно улыбнулась Виктория, - я и сама могу…
        Кевин, сидя в одном помещении с «заговорщиками», хватался за каждое слово этих двоих, понемногу приоткрывая для себя тот мир, которого он был лишен в Конгрессе, постоянно ощущая странный зуд внутри себя, который, как оказалось, был спонтанным порывом узнать всё о самом себе, о том месте, откуда он родом, и о тех обстоятельствах, при которых он появился на свет вместе со своей сестрой, с той, чье присутствие наполнило его, наконец, внутренним миром и покоем. Несмотря на то, что за последние сутки он столкнулся с насилием, которого он не испытывал никогда в своей жизни, со сложной политической игрой, где он был всего лишь пешкой, и отнюдь не лидером знаменитой на весь мир группы, а всего лишь очередным бессмысленным по своей сути артистом, чья жизнь не стоила на этом острове ровным счетом ничего, и, несмотря даже на то, что, если ему удастся выбраться живым из этого первобытного места домой, где его ничего не ждет, кроме разочарования и одиночества из-за своей собственной глупости, Кевин всё равно ощущал, что сейчас, здесь, в этой самой комнате, несмотря ни на какие внешние условия и обстоятельства,
он был самым счастливым человеком, поскольку его бесконечный поиск чего-то недостижимого с самого рождения, чтобы заполнить бесконечную пустоту внутри, наконец-то был завершен. Он сидел рядом с сокровищем, которое - единственное, что и было реальным в его жизни, и которое он, тем не менее, всё же боялся присвоить себе, всего лишь благоговейно наблюдая со стороны, наполняясь теми самыми безмятежностью и миром, несмотря на все страсти и бурю, что бушевала вокруг них обоих.
        Но он должен был нарушить свое молчание и всё равно проткнуть пузырь того неведенья, которое могло в конечном счете окрасить в черные краски его романтические представления о своей настоящей семье. У юноши были миллионы вопросов, которые стоило задать этих двоим, которые, как он видел, знали всё, что так тяготило его по жизни, фантомной болью отдавая в форме незнания о жизни, частью которой он никогда не был, но которая, тем не менее, была самой сутью его бытия.
        - Кевин… - выдернул Кевина из саморефлексии голос Виктории.
        - Да, Вик? - мгновенно отреагировал он.
        - Ты можешь выйти?
        Кевин сначала смутился, ощутив укол какой-то странной ревности, представив, что оставит их наедине, будто бы они хотели скрыть от него правду, которой он, как оказалось, так долго жаждал, однако умоляющий взгляд Виктории всё сказал куда красноречивее слов, и, спустя несколько секунд, в палатке на полевой базе шаманов остались лишь двое.
        - Я знаю, чего ты хочешь, - как только ткань в палатке за спиной Майкла Сана скрыла Кевина, - и, клянусь Богиней, я не дам тебе этого сделать.
        - Не волнуйся за меня.
        - Как я могу не волноваться, если ты предлагаешь самое настоящее самоубийство. Это не выход, поверь мне, - тяжело вздохнул Майкл, - я уже проходил через это, сначала с твоей прабабушкой, а затем и с твоей матерью, и я не хочу, чтобы это же произошло с тобой.
        - Всё будет в порядке, - подвинувшись поближе и взяв старика за руку, проговорила Виктория.
        - Я тоже так думаю, - парировал Майкл, - мы сможем прорваться сквозь их огонь с острова, пока не закончились Игры, мы сможем это сделать.
        Виктория покачала головой.
        - Даже, если нам и удастся каким-то чудом выжить - вас они точно не оставят в покое - и добраться до Конгресса вряд ли сможет хотя бы один вертолет. Меня в любом случае «спасут», а всех вас, включая и мирных жителей, и Кевина, ждет смерть.
        - Харту действительно наплевать на него и даже его собственная дочь не сможет ничего сделать, ведь она даже не подозревает о том, что он прибыл на этот остров, - рассуждал про себя Сан.
        Майкл сидел, не говоря ни слова, лишь вспоминая о Гелле, которую Император не пощадил, и, глядя сейчас на ее правнучку, понимая, что пренебречь ее чувствами к брату он сможет с превеликой легкостью, но, глядя в глаза Виктории, он также до мурашек ощущал, что, как будто бы, смотрит в глаза самой Геллы, испытывая чувство, которое казалось уже и не вспомнит никогда, заключающееся в живом напоминании о невероятной силе человека, силе женщины, которую ни он, ни какой бы то ни было другой мужчина, не смог бы остановить никогда в жизни.
        Однако, сейчас уже зная наперед, что может произойти, Майкл ощутил, как его глаза предательски начинают мокреть. Виктория же, сделав вид, что не заметила этого, придвинулась поближе и крепко обняла своего наставника, который недвижимо сидел в полной тишине, прощаясь со своим другом.
        171. Поддерживая рукой свой живот, лиловокожая женщина, которая вот-вот должна была разродиться, всем своим телом ощущая вибрацию от вертолета, в котором находилась, вспоминала сцену, которая разыгралась практически у самого трапа, где двое, чуть более светлых, юноша и девушка, что-то яростно обсуждая, в итоге не взошли на борт и отправились куда-то обратно в сторону пограничной зоны. В этот момент женщина хотела вскочить, схватить обоих и затащить вместе с собой в вертолет, как своих собственных дочерей и сыновей, которых она потеряла во время зачисток отрядами Чаррамы, которые искали шаманов, что уже давно были истреблены по всему острову, и которые были повинны лишь в том, что были против строительства очередного эфирного рудника поблизости от деревни, где жила их семья, откуда забрали и ее отца, и мужа, которые не хотели, чтобы эфирные выбросы поразили ужасающей эфирной болезнью их семьи.
        Неужели право на жизнь - единственное, что осталось у их нищего острова, где все деньги и власть были сосредоточены в столице, было чем-то настолько опасным, что каралось унижениями, пытками и смертью, и что еще ужаснее - неизвестностью о судьбе тех, кого забрала жадность Вождя?
        Отвернувшись прочь от иллюминатора и мыслей, которые заставляли ее сжиматься от горя, женщина полностью сосредоточилась на движениях малыша в утробе, которого она спасала от безумия Чаррамы. Всё, что она могла сейчас сделать - лишь молиться за тех двоих - девушку и юношу, а также за всех, кто остался на острове, чтобы их минула судьба ее семьи. Когда она было уже успокоилась, тряска возобновилась снова, и женщина с ужасом провалилась в красный свет, что зажегся в салоне, который означал лишь одно - что на воздушный транспорт вышли боевые перехватчики Чаррамы, которые либо собьют его, либо вернут обратно, и женщина даже не знала, что было бы хуже - быстрый и ужасный конец или ужас на острове, который бы не закончился никогда.
        172. В перманентном ожидании Кевин пробыл, как будто, целую вечность, наблюдая за безмолвным поединком сестры и отца.
        - Так я и думал, - отстранившись от Виктории, по-отечески улыбнулся Чаррама, потрепав ее по голове.
        Кевин перевел взгляд на свою сестру в попытке уловить хотя бы намек на последующие действия, однако лицо ее оставалось совершенно непроницаемым. Глядя на него, Кевин ощущал страх, страх того, что он больше никогда не увидит свою сестру, да и вообще, больше ничего не сможет наблюдать, поскольку, и он понимал это теперь с особой яркостью и точностью, ему уже не выбраться с этого острова, и рассчитывать на кровную близость с этим человеком, который открытым текстом декларировал вещи, которые, как казалось Кевину, в его прошлой жизни до этой поездки существовали только как сюжеты к драматическим фильмам, было совершенно бесполезно, потому как им в данном случае владели совершенно неуправляемые обстоятельства.
        И что же оставалось? Может, еще раз попробовать напасть на этого самодовольного лилового. Но это может привести к тому, что его остановит не Виктория, а прицельный выстрел одного из бойцов, что неустанно следили за ними практически всё время их путешествия, вышибив все его мозги.
        - А может… - не успел собраться с мыслями Кевин, как Чаррама вновь, не обращая никакого внимания на него, будто бы никакого сына и не существовало вовсе, обратился к Виктории.
        - Ну, что же, моя дорогая, тогда вот он, твой момент истины, - жестом пригласив Викторию к выходу на сцену, - ты ведь знаешь, что нужно делать, не так ли?
        - Да, отец, знаю, - спокойно ответила Виктория, слегка опустив глаза и подавшись вперед, и чуть задержавшись, теперь уже из-за Кевина, который крепко схватил ее за руку.
        - Всё будет хорошо, - повернувшись к своему родному брату, улыбнулась Виктория.
        Кевин стоял, побледнев, всерьез поверив на этот раз, что Виктория действительно приняла его смерть, и то, что она станет новым правителем двух островов.
        - Вот и славно, - улыбнулся Чаррама, протягивая свою руку, - пойдем уже! - одновременно с чем прямо за спиной Кевина возникло двое вооруженных людей в масках, с автоматами наперевес.
        Виктория, не глядя на Кевина, подалась вперед, гордо подняв голову и, посмотрев в глаза Чаррамы, произнесла: «Позволь только Кевину посмотреть, прошу тебя».
        Чаррама недоверчиво сощурился и слегка покосился на Кевина, затем, рассмеявшись, ответил: «Почему бы и нет? Пусть конец его жизни станет запоминающимся!»
        Кевин, ощутив, что ему действительно пришел конец, уже не сопротивлялся, и, отпустив Викторию, позволил ей взять под руку Чарраму, с которым она растворилась в ослепительном свете центральной сцены стадиона, что взорвался оглушительными овациями.
        173. Вертолет бросало из стороны в сторону, в то время как внутри салона лиловокожая женщина беспрестанно повторяла про себя старые заклинания, которые были унаследованы ею от бабки, что также была убита из-за связей с шаманами, но все-таки успевшая передать кое-какие знания о жизни и устройстве мира свое внучке. Один из ключевых моментов заключался в том, что слово порождало реальность этого мира. Вспоминая эту истину, ее внучка уже со своим ребенком под сердцем молилась за то, чтобы вселенная ответила на ее просьбу, и даже, если бы в этом летающем куске металла погибла она, то хотя бы он остался жив, ее малыш, что нашел бы лучшую жизнь, где угодно, лишь бы не на этом проклятом богами острове.
        Мольбы женщины прервались резким падением, и она, взвизгнув, обхватила рукой свой живот, где находилось самое дорогое ей на свете существо, поклявшись защитить его во что бы то ни стало, несмотря ни на что.
        ***
        Приживая к себе этот самый заветный плод, который так долго искал Грегори, он готов был в любой момент разбиться, ощущая, как металлический каркас, что мог хоть как-то спасти его от падения, исчез, предоставив его свободному падению, которое, он знал наверняка, ему не удастся пережить.
        Осмелившись направить свой взгляд сквозь плотные потоки воздуха и ветра, которые превратились в танцующие разноцветные потоки энергии, что рисовали узоры прямо перед его глазами, Грегори стал свидетелем того, как разноцветные звезды, которые проглядывали на утреннем небе, сплетались в гигантскую геометрическую сетку, сотканную невидимым шелкопрядом. Грандиозность этого творения настолько захватила фантазию Грегори, что он, позабыв о смертельной опасности, осознал, что уже видел всё это, и не раз в своей жизни, испытывая всплески творческой интуиции, и каждый раз возвращался снова и снова в это место, в этот центр реальности, от которого исходили фантомные струны жизни, той действительности, в которой, как ему казалось и «жил» сам Грегори, хотя, на самом деле, лишь наблюдал даже не свой, но чужой сон.
        - И чей же это сон, дорогой?
        Грегори отвлекся от звезд и понял, что это не он падал целую бесконечность, но это само небо, казалось, всё отдалялось выше и выше от той поверхности, по которой распростерлось тело писателя.
        Переведя взгляд на свою подругу, которую он знал гораздо, гораздо дольше, нежели чем ему казалось, и которую он встретил задолго до посещения квартиры своего друга, которого он так и не дождался, Грегори внимательно следил за переливающимися всеми смыслами чертами лица своей спутницы, которая, казалось, смотрела не на него, а будто бы сквозь, совершенно не замечая писателя.
        - Так что же я все-таки делаю и чего хочу? - подобно словам самой Богини прозвучали из уст спутницы Грегори слова, которые он задавал сам себе и, чуть подняв голову, обнаружил, что она, практически не обращая внимания на него, уже с интересом зацепилась взглядом за дверь, которая постоянно меняла свою форму и цвета. Грегори, будто бы загипнотизированный, поднялся к ней по ступенькам, и, чуть приблизившись, прошел будто бы сквозь тело своей спутницы, слившись с ней. Затем, протянув свою руку, путешественник наблюдал, как она растворяется в форме кисти богини, что уже, изящно протянув ее, легонько толкнула врата, дав наконец вырваться с той стороны клубку переливающийся узоров, что увлекли Богиню в дальнейший безумный танец собственной, ничем не ограниченной фантазии.
        174. Виктория шла сквозь сугробы. Снег проникал внутрь ее ботинок, там же прессуясь и начиная жечь своим холодом, на который хозяйка обуви совершенно не обращала внимания. Она уже всё решила - наверняка не просто так Майкл привез ее именно сюда. Хотя может он осознанно и не понимал этого, но всё должно было закончиться именно так, здесь и сейчас.
        Виктория поднималась вверх по склону горы и ощущала, что, несмотря на скованное сердце, не отпускавшее ни на секунду ее внимания невидимыми щипцами скорби, глаза ее, в свою очередь, даже метафизически, нельзя было удержать ничем. А потому они в итоге предательски подвели, и девушка начала рыдать, с каждым шагом вспоминая всё новые и новые подробности, что еще секунду назад скрывала ее память. Она вспоминала всё: и про отца, и про Кевина, и про войну, в которую их бросили. Как, как может она вынести всё это? За что может зацепиться, чтобы вытащить себя? Как выжить в мире, полном боли, без помощи родных людей? Каким образом? На кого положиться, когда все эти люди, так или иначе, мертвы? Виктория шла и сотрясалась всем телом, ощущая, как поднимающаяся изнутри ненависть тут же гасится скорбью, которая также, в свою очередь, приминалась бесконечной пустотой, у которой не было формы, и которая утягивала ее в ничто, подобно гигантскому магниту, который скрывался где-то за заснеженной долиной, на которую открылся вид с вершины горы, куда уже успела подняться девушка. Верхняя часть ее тела уже выпрямилась
вперед, подобно птице, что готовилась к своему последнему полету. Когда же гравитация стала неумолимо тянуть ее вниз, вместе со всем грузом ее воспоминаний, который должен был разбиться вместе с ней и прекратить ход часов того мира страданий, в котором она жила, Вика на мгновение, уже в полете, увидела вспышку света, что, подобно резкому удару тока, пронзила ее тело, буквально заставив ее выбросить обе руки вперед, тем самым схватившись за корень растущего на крутом утесе дерева. Виктория, еще не до конца соображая, что же произошло, чувствовала, как слезы на ее глазах превратились в снежинки, как, одновременно с этим, по всему телу разлилось тепло, заставившее каждый волосок на ее теле подняться при одном только взгляде на алый восход, который осветил белоснежный лес, играя пурпурными оттенками, что затанцевали в ее сердце. Теплота также прошлась и по руке выжившей. Виктория интуитивно подняла голову, увидев, как ее окровавленные ладони со всей силы держатся за саму жизнь в виде корня дерева, что оказался среди тающих сугробов. С корней стекала вода, эти капли попадали на руки девушки, смешиваясь
вместе с ее кровью и на ее глазах становясь единым потоком. Наблюдая эту простую метаморфозу, Виктория вспомнила кое-что, существовавшее еще до самого ее рождения. Парадокс заключался в том, что она, вспомнив эту маленькую тайну, что была у всех на виду, одновременно с ней уяснила для себя все остальные феномены на свете, и, казалось, больше не было смысла находиться в этом мире. Однако, как раз из-за этого, мышцы ее тела непроизвольно напряглись, вытаскивая своего владельца на вершину, где, поднявшись в полный рост, Виктория, стряхнув рукой слезы, смотрела, как приходит весна, которая заставила таять снег, из-под которого уже проступали первые побеги спящего знания, которое дремало и внутри Виктории всё это время. Она не нуждалась в поддержки и любви, чтобы жить, потому что она сама и была Любовью.
        Только эта любовь была совершенно нечеловеческой, а, зачастую, даже бесчеловечной, что играла на таких уровнях сознания, которые не имели абсолютно никакого отношения к приземленным чувствам маленькой девочки, которая лишилась своего родного брата уже во второй раз, только теперь окончательно и бесповоротно. И это персонально она стала причиной его гибели, а потому, не в силах пережить груза утраты и вины, Виктория, в последний раз окинув взглядом окружающий ее пейзаж, который она любила и ненавидела одновременно, отпустила руку и упала в бесконечную пропасть, что разверзлась под ее ногами, готовая поглотить ее навсегда, лишившись всяческих иллюзий о том, чтобы вытащить себя.
        175. Окружающая тьма рассеивалась, как и ушедшая далеко в будущие перспективы фантазия, обнажая Викторию, которая уже заранее бичевала себя за бесхарактерность, но, которая, тем не менее, вновь и вновь стоически возвращалась в настоящее, где выбор будущего уже был предопределен.
        Настоящее же представлялось будто бы даже совершенно безоблачным, по крайней мере, оно таковым казалось со стороны - в виде гигантских голографических экранов, которые переливались всевозможными цветными рекламами спонсоров, через которые проступали изображения переполненных трибун, где все как один скандировали, горячо приветствуя Викторию. Хотя никто особенно и не знал, кто она такая, но энергетика праздника и общности уже подталкивала массы поглотить всю информацию, им предлагаемую.
        В то время, как вождь Чаррама взял микрофон и начал свою речь, приветствуя всех собравшихся на стадионе, включая своих подданных и гостей острова, продолжая толкать написанные спичрайтерами массивы текста, Виктория наблюдала, как окружающая ее действительность сливается в один звук, протяжный гул, который физически проявился в фигуре, что сначала казалась просто временным ожогом на сетчатке глаза, но затем, обретя более конкретные формы, стала самым настоящим физическим объектом. На его фоне теперь уже всевозможные огни стадиона, который они освещали, да и всё, что находилось за его пределами, превратились не более чем в плоские слепки реальности, которая предстала перед Викторией, выраженной в совершенной и законченной мудрости, что заключалась в величайшей шутке, вся суть которой сводилась к тому, что то, что Виктория считала бесконечно важным, оказалось на деле не то, что даже не имеющим никакого значения, но, просто-напросто, нереальным.
        - Давно тебя не видела, - улыбнулась девушка своему другу-старцу, в которого превратилась эта самая фигура
        - И я рад тебя видеть, - отзеркалил ее древний шаман острова Утконоса, - как твое путешествие?
        - Ты ведь знаешь, - спокойно ответила Виктория, как будто то, что происходило вокруг нее, было для нее самой настоящей обыденностью.
        - Да, Гелла, вот видишь, как всё получилось, - улыбнулся мужчина.
        Девушка лишь понимающе улыбнулась величайшей шутке старого трикстера.
        - Ой, ну, то есть, я хотел сказать - Джулия!
        Девушка улыбнулась еще шире, уже практически чуть ли не смеясь.
        - Ой, ну, то есть, конечно же! Виктория! Ну точно! Вот же старый! - рассмеялся собеседник, - ну хотя, как это ты можешь быть Викторией, если она вроде как… того уже?..
        Виктория на секунду замерла, уловив какое-то движение, а затем увидев, как над ее головой пронесся какой-то объект, закрывший весь свет вокруг. Когда он миновал ее, девушка уже с определенного расстояния смогла различила гроб, который несли парадно одетые люди, а сама она оказалась в центре похоронной процессии, которая шла буквально сквозь нее, будто бы ее самой и не существовало вовсе.
        Виктория наблюдала за тем, как причитали некоторые из присутствующих, особенно одна женщина, которая разревелась больше всех, когда гроб стали опускать в землю. Девушка различала в ней свою дорогую бабушку Элис, которую поддерживал одетый в черный костюм Кевин, что прижимал ее к себе. Виктория сначала испытала жалость к ним обоим, ощутив боль присутствующих, а затем, к своему удивлению, испытала чувство удовлетворения от осознания, что всё вот так и должно быть. Потом и от этих чувств не осталось и следа, когда гнетущую тишину кладбища нарушили хлопки, которые превратилась в огненные смерчи по периметрам кладбища. Присмотревшись внимательнее, Виктория увидела тысячи военных самолетов, что сбрасывали бомбы вокруг кладбища, но на них как будто бы не обращали абсолютно никакого внимания.
        Все, кто пришли проститься, включая и Стивена Харта, который стоял рядом с Элис Харт и Кевином Хартом, новым наследным правителем Империи, выражали скорбь, и, несмотря на их искренние чувства, которые ощущала Виктория, которая как будто бы была в каждую последующую секунду каждым из них, также понимала и то, насколько они все слепы. Они будто бы не замечали в упор той трагедии, что разворачивалась вокруг, заключающейся в том, что за одной смертью, на которую было нацелено всё внимание, пропадали миллионы других.
        Одновременно с этим безумным контрастом искренне скорбевших людей, которые также были честны в своей слепоте в глобальном плане, Виктория уловила еще одну вещь - странный, поблескивающий предмет на крышке гроба, который уже почти опустили в землю. Не в силах устоять перед его зовом, наблюдатель процессии рванул к нему и, запрыгнув в могилу, приземлился на крышку гроба, узрев золотую статуэтку многорукого божества, которая постоянно трансформировалась. Она, как будто, была сделана из живого пластичного материала, что сначала обернулся змеей, которая самозабвенно сражалась с утконосом, затем, превратившись в хищную кошку, из шкуры которой выпорхнула золотая фигурка Богини-бабочки, которую принялся с благоговением чистить послушник храма. Он уже и забыл, что, когда был или будет девушкой с непростой судьбой по имени Виктория, и в какой-то момент его благоговение сменилось ненавистью. Тогда он, сняв штаны, стал испражняться прямо на святой образ. Когда это случилось, хлопки вокруг усилились, и небеса охватило пламя лиловых молний, которые, собравшись, превратившись в гигантского электрического змея,
что устремился в небо прямо над кладбищем, чтобы обрушиться всей своей мощью прямиком в могилу, где находился послушник, расщепив на атомы стоящие рядом фигуры, одновременно пробил брешь в образе послушника. Так, освободившийся от пут тела, наблюдатель увидел самого себя лежащим неподвижно, со стороны. После того, как он некоторое время вглядывался в свое собственное мертвое лицо, по кладбищу пронесся ураган смеха, который буквально вырвался из еще не зарытой могилы. Источником его была бесплотная сущность наблюдателя, которая, обратив свое внимание кверху, увидела, как в могилу с интересом заглядывают по очереди участники процессии, превратившиеся сначала в безликие тени, а затем - в бесконечное количество образов. Они состояли из десятков превращающихся друг в друга людей, которые затем обрели очертания танцующих и играющих друг с другом эльфов, что слились в своем экстатическом ритуале в единую фигуру, что возвышалась над могилой и с интересом смотрела за происходящим снаружи, неотрывно наблюдая за тем, кто находился внутри.
        В этом коридоре, что превратился не в вертикально раскопанную яму, но скорее в мистический проход, что растянулся во все стороны мира, стала происходить пляска энергии, которая изверглась, подобно вулкану, из-под земли, сменив свой привычный запах на бесконечно прекрасный аромат нектара энергетического фрукта жизни. Сок знания этого плода уже разлился по нервной системе существа, которое в восторге наблюдало за самим собой с двух противоположных концов жизни и смерти, которые оказались лишь различными масками бесконечной радости самосознающего существа, которое своим танцем разрушало все условности, порождая тем самым ритм разрывающегося изнутри узнаванием мира.
        176. - А не рановато ли? - донесся до Грегори голос его бывшей жены, которая, устало опершись о дверной косяк, смотрела на него невыспавшимися глазами.
        Грегори же замер в странной позе, только сейчас осознав, насколько глупо он выглядит, припершись ни свет ни заря в дом своей бывшей супруги, только для того, чтобы станцевать какой-то безумный танец, в то время, как все попытки восполнить, что было до или после того, как он толкнул дверь, чтобы войти, таким образом потерпели полнейший крах.
        - При… Привет, - всё также стоя на одной ноге, при этом комически воздев к небу одну руку, а второй будто бы, не то защищаясь, не то, наоборот, приманивая свою супругу, прокашлялся Грегори - я тут, это… Был неподалеку, думаю… А почему бы и не зайти?
        Женщина же, несмотря на всю свою показную холодность по отношению к бывшему мужу, всё же не смогла сдержать ухмылку и едва заметно качнула головой, что сработало как щелчок в голове Грегори, который практически тут же вновь нырнул в те времена, когда их общим домом был особняк на побережье, и когда они счастливо жили все вместе, до того момента, как Грегори нужно было всё испортить своей любовной игрой на стороне, и которую вряд ли можно было бы ему простить.
        - Я … - открыл было рот Грегори, чтобы уже предложить проводить себя внутрь, чтобы зажить всем вместе, как раньше, как будто бы последних нескольких лет отчужденности и вовсе не было, но был прерван.
        - Дети еще спят, может зайдешь потом? Что-то срочное?
        На этом расширившееся до границ тысяч миров восприятие Грегори сузилось до текущей ситуации, где вселенная предстала не бесконечно текущей фантазией, но жестко структурированным, лилово-зеленым геометрическим лабиринтом, законы и правила которого нужны были для писателя, чтобы он сам верил в их реальность, и не терял интереса к истории, что рассказывалась им же для него же, что отчасти возникала внутри него самого и превращалась в итоге в окружающую его действительность, которая отзеркаливала, и тем самым, по всей видимости, в некоторой степени раскрывала его внутреннее восприятие.
        - Я только хотел спросить тебя… - собрался с духом Грегори.
        177. - Вы готовы преклонить колено перед вашей императрицей?
        Виктория смотрела на трибуны, где потоки голографического света расщеплялись и рисовали отдельную картинку для каждого из зрителей, в том числе формируя и звуковые эффекты, которые настраивались на волну лингвистического восприятия каждого отдельного гостя острова. Таким нехитрым технологическим способом, что звучал, как стандартная воодушевляющая речь для иностранцев, для лилового трайба была приказом, который даже не обсуждался. Возможно, что если бы прямо сейчас Чаррама приказал каждому из своих поданных застрелиться, то большинство бы сделали это, и не столько даже из-за лояльности, а из-за страха быть запытанным за неповиновение своему жадному правителю, который, наплевав на все традиции своего острова, захотел сделать Вождем неизвестную до сегодняшнего дня женщину, которая, к тому же еще, и не являлась чистокровной аборигенкой, но была отчасти одной расы с имперцами, которых многие считали, хотя и в тайне, оккупантами.
        - И готовы ли вы быть свидетелями рождения новой непобедимой Империи, которая объединит острова Сердца и Святого Змея? - с издевкой декларировал Чаррама, зная, что никто и пискнуть не посмеет вопреки его волеизъявлению.
        Виктория же стояла, наблюдая, как за ней вырастает увеличенное многомерное изображение ее персоны, на которую уже были нацеплены все побрякушки, так называемые символы власти, с которыми она должна была принять на себя всё бремя ответственности за жителей двух островов, но на деле она всё же понимала, что единственное, что от нее хотели - это обеспечить прикрытие перед странами Конгресса, в то время, как местные властные институты продолжат высасывать оставшиеся соки из обеих наций.
        Еще более смехотворной выглядела сама Виктория, которая представляла из себя, по сути, потную грязную девчонку, которая пыталась играть в какую-то там спасительницу человечества. Для зрителей же она выглядела как напыщенная и надушенная особа, готовая связать своей фальшивой красотой это новообразование Империи, которое должно было еще на несколько десятилетий, как минимум, сковать страны бременем беспредела со стороны власть имущих, что собрались со своими высокопоставленными гостями в специальной ложе, из которой, Виктория в этом даже не сомневалась, на нее смотрел и Стивен Харт, для которого, возможно единственного, она и приготовила свое небольшое выступление на открытии Игр, что должны были в теории легитимизовать трансфер власти под всеобщее улюлюканье толп воодушевленных фанатов и их властных представителей, которые уже, потирая свои ручки, обкатывали свои финансовые схемы через многоступенчатые фазы спонсирования международных Игр.
        - …Но давайте же послушаем, что скажет сама наша сегодняшняя героиня! - Чаррама обратил свой взгляд к Виктории, подходя всё ближе. Оказавшись на расстоянии вытянутой руки от своей дочери, он, правда, застыл, увидев, как девушка вскинула руку вверх, сжимая некий предмет, который Чаррама тут же распознал, побледнев от ужаса.
        178. - И ты хочешь одним своим жестом разрушить всё, что мы так долго строили? - строго спрашивал Майкл Сан Викторию, - ты ведь понимаешь, что тот образ шамана, что они рисовали десятилетиями, вворачивая его в умы зрителей в своей пропаганде в виде ортодоксального воспламеняющегося безумца с эфирной гранатой наперевес, окажется в итоге правдой. И они победят, неужели ты этого не понимаешь?
        - Если долго сознательно говорить неправду, то она, скорее всего, в итоге окажется самой настоящей истиной, - грустно улыбнулась Виктория, - и тому, кто лгал, я уверена, это совсем не понравится, к тому же… Ты ведь понимаешь, что никакие аргументы, за или против, тут уже не изменят ситуации. Когда будет объявлено о поглощении острова Утконоса Империей, это перекроет кислород любым дальнейшим попыткам сопротивления, и не останется ничего другого для тех, кто еще в состоянии сделать хоть что-нибудь в своей жизни, кроме как использовать это небольшое оставшееся временное окно, чтобы покинуть территорию двух островов. И ты ведь переживаешь только за меня, не так ли?
        Майкл молчал, и Виктория даже немного опешила, увидев, как глаза ее старого друга наполнились слезами.
        - Нет, этого не должно быть так… Мы спасем и тебя, и Кевина, и сможем сегодня покинуть эту страну, все вместе! Мы…
        - Всё в порядке, - мягко опустив руку на плечо своего старого друга, улыбнулась Виктория, - к тому же, разве моя мама или прабабушка поступили бы иначе, если бы оказались живы и имели возможность не делать того, что привело их к гибели? Возможно, и меня бы тут не было, если бы не их жертвы.
        - Вот именно! Тебе ведь совершенно необязательно умирать! - хрипло проговорил Майкл Сан, - они бы хотели, чтобы ты осталась жива! Я знаю! Ты и твой брат - это и есть наследие твоего рода! Ты должна жить, несмотря ни на что, ты…
        - И что же за жизнь это будет? Все время скрываться, убегать? Нет, лучше уж ужасный конец, чем ужас без конца.
        - Ох, Вика, Вика, ты сама не понимаешь того, о чем говоришь! Это всё уже не будет иметь значения, когда ты будешь мертва! Это та черта, за которой уже не будет ничего для тебя! Ты разве не понимаешь? Главное для нас - это выжить! И то, чем мы занимались все эти годы - это спасали людей! Так позволь спасти и себя!
        - Я не отказываюсь от этого, и, как я уже сказала, - это единственный способ выбраться вам с Кевином с этого острова, хотя и не вместе, но, что не менее важно… - и тут Виктория подняла свой взгляд на Майкла, который осознал, что ему не остановить неизбежное.
        - Я должна сделать так, чтобы этот сукин сын никогда не забыл день, когда его люди обрели свободу.
        179. - Что же ты собралась сделать? - усмехнулся Чаррама. - А, дочь? Зачем так пугаешь своего родного отца?
        Виктория вся сжалась, и, несмотря на то, что она испытывала абсолютную ненависть к этому человеку, где-то, глубоко внутри, ее безрассудные чувства указывали ей на то, что этот индивид был тем осколком счастья, которого она никогда не знала и, стоило протянуть лишь руку, чтобы, хотя бы на короткое мгновение, но ощутить это дуновение близости на своей коже.
        - Ты ведь понимаешь… - знаком руки отводя в сторону вооруженных магнитными щитами солдат и подходя все ближе к Виктории, - как устроен этот мир. Где есть победители и проигравшие. К сожалению, твоя мать решила примкнуть к тем, кто не в состоянии защитить самих себя! Как знать, как бы сложилась ее… наша судьба, будь она хоть чуточку подальновиднее. Возможно, она бы стала одной из моих… А, возможно, что и единственной женой! А ты уже много лет назад стала бы законной наследницей престола острова Змея!
        Виктория стояла, сжимая в руке эфирную гранату, лихорадочно обдумывая слова Чаррамы уже в своем подсознании, хотя, уже зная наперед о давно принятом решении, которое стоило лишь принять окончательно и бесповоротно.
        - Ты прав, - опустив руку, проговорила Виктория под звук взводимых винтовок, смотрящих ей прямо в лицо, которые остановил всего за мгновение до неизбежного взрыва жест Чаррамы.
        - Вот как? Мы разговариваем снова. Уже хорошо, и в чем же я прав?
        Виктория стояла некоторое время безмолвно и недвижимо, перебирая в своей памяти моменты своей жизни и не находя в них никакого смысла, поскольку сами по себе они не имели значения - ни самые светлые, ни самые темные из них, поскольку все они были лишь ступеньками к этому месту, этой самой освещенной тысячами огней и приковавшей к себе внимание всего мира сцене, где двое актеров уже подобрались к развязке, что сплетала единым сюжетом их судьбы. Этот спектакль должен был уже закончиться нужным режиссеру образом, однако, в процессе произошло то, что и должно было произойти - акт игры, импровизация, которая переписала повторяющийся раз за разом, как заезженная пластинка, и уже порядком опостылевший сценарий.
        - Может быть, насчет твоего парня? Как его там… Ну да неважно, - слегка поморщился Чаррама, - но ты ведь - взрослая девочка, и не тебе судить!.. Тем более, вот так бездарно расшвыриваться своей жизнью перед лицом всего мира! Будь же выше этой потери! Будь тем, кем тебя ожидают видеть все! Стань знаменосцем нашего острова, нет, всей Империи! Покажи миру, что мы самодостаточны и прогрессивны, покажи им всем силу духа и нашей горячей крови! Давай же, отдай мне бомбу, пора взрослеть, маленькая Виктория! - улыбнулся Чаррама, уже вплотную приблизившись к Виктории и, под взвыв аплодисментов, взявший девушку за руку.
        - Вспомни свою любимую Геллу Фландерс, - пошел ва-банк Чаррама, - вспомни ее трагическую судьбу! Изменила ли ее смерть что-либо? А вот, если бы она сотрудничала, то могла бы принести куда больше пользы тем, кого хотела спасти, конечно, если бы приняла правила игры. Видишь же, ее путь деструктивен, как и тот, которым ты хочешь пойти. Ты должна показать миру, что лицо молодежи и ее повестка - не разрушение, но созидание, я прав? - победоносно улыбнулся Чаррама, забрав из руки дочери гранату и победоносно вскинув руку с ней над головой, перед многотысячным взглядом залившегося от экстаза стадиона, который начал скандировать имя Вождя. Заводилами в этом деле, конечно же, выступили тысячи бойцов Имперской гвардии и личной охраны Чаррамы Первого.
        - Вы видели? Видели?! - громогласно рассмеялся Чаррама, вскинув обе руки, - наше представление удалось на славу, поэтому вы все и здесь! Чтобы принять коронацию молодой крови - молодой Виктории, орлицы, что на своих сильных крыльях понесет судьбу обоих островов и станет тем, кто…
        Речь Чаррамы терялась в плывущем сознании Виктории, которая как будто бы находилась больше не здесь, а в маленькой комнатке парадоксально бесконечно огромного масштаба, где она буквально летала на полной скорости в неописуемом пространстве радости, обхваченная руками своей любимой жены, что сжимала своего путешественника всё сильнее, пытаясь доставить поистине грандиозное наслаждение своему мужу, который с ухмылкой на устах досматривал свой грандиозный сон, что должен был закончиться совершенно по-особенному, вполне определенным образом, дабы развеять чары любимой, которая, только таким образом пройдя через пробуждение, смогла бы по-настоящему обрадоваться тому, что угодила своему супругу, который хотел того же самого для своей возлюбленной, а посему уже проживал миллионы жизней, что пересеклись на сцене огромной арены, пропущенные через призму сердца юной девушки, в которой боролся абсолютно понятный рациональный мотив - встроиться в уже существующий миропорядок и найти свое счастье, показав тем самым, остальным, что любое горе можно преодолеть - и смерть любимого человека, и крах собственных
иллюзий… - с другой стороны, гнев и обида, боль других людей неизменно жили в ней наравне со всем остальным. Эти голоса отчаянно кричали, желая, чтобы она убила Чарраму, когда представился такой уникальный шанс, чтобы отомстить за всё, что было им совершено. Но, он был ее отцом, думала девушка, чувствуя какую-то нездоровую привязанность к, по сути, чуждому ей человеку, да и может не в этом дело, она просто не могла причинить кому-то боль, по крайней мере, пойти на убийство. Она в принципе не была способна этого сделать, и поэтому ее дрожащий кулачок и не сжал в момент истины ту приманку, которую победоносно заглотнул Чаррама. Она конечно допускала, что могла бы активировать взрывчатку, но, положа руку н сердце, не верила в это совершенно.
        Так что же ей оставалось? Третий путь, который она лицезрела в пещере? Да именно - тот самый, что действительно способен был показать миру - не стоит бояться богов, в чьих жилах течет человеческая кровь.
        - Папа… - улыбнувшись, обратилась Виктория, рассмеявшись всей комичности своего обращения к Чарраме, который, обернувшись, открыл вновь было свой рот, скривившись в ухмылке, дабы вновь своей безусловно правильной речью поучать свою юную дочь, однако, вместо этого, он моментально заткнулся, замерев от ужаса, в тот момент, когда Виктория разорвала на груди рубашку, обнажив вживленный в ее грудь портативной взрывной заряд, который тут же был активирован. Он, по сути, хотя и не являлся бомбой в прямом смысле этого слова, тем не менее, смог нанести самой Виктории непоправимый урон, попутно успев обжечь Чарраму, которого тут же спрятала за своими щитами охрана, закрывшая его от взметнувшегося над стадионом гигантского фейерверка, превратившегося в два огромных глаза, что открылись на крыльях переливающейся разными цветами бабочки-Богини, что с удовлетворением, рассмотрев во всех подробностях мир своего сна, закрывала их, оказавшись уже в другом месте, где на нее смотрело ее собственное счастливейшее лицо.
        - Добро пожаловать домой.
        180. - Да, я дома, - улыбнулась Виктория, вытирая свой рот и глядя на узорчатый потолок своей комнаты, который она, казалось, видит по-настоящему первый раз в своей жизни, но который, тем не менее, теперь казался ей символом самого безопасного места на всей планете.
        - И о чем ты только думала? - выдохнул Кайл, который сидел у изголовья кровати, на которой валялась Виктория, которую тот аккуратно уложил на взбитые подушки, что он ранее собрал со всей комнаты.
        - Не знаю, видимо хотела умереть, - спокойно отозвалась Виктория, испытывая странный микст из ощущений, где смешалось абсолютное спокойствие с легкими нотками эйфории, которая, казалось, ласкала мягкими волнами ее мозг, который работал, казалось, впервые за всю ее жизнь на полную мощность.
        Да и вообще казалось, что вся ее нервная система «перезагрузилась», избавившись от ненужных и нерабочих надстроек, обнажив и оставив только те глубинные эмоциональные компоненты, которые только и были достойны того, чтобы интегрировать их в свою повседневную жизнь.
        - Ты вообще понимаешь, что твой организм просто не мог вынести всего этого? - сидя на полу, не вытерпел Кайл, - а если бы я пришел на несколько минут позже, что тогда бы…
        Мозг Виктории впитывал каждое словечко, в то время как какая-то совершенно отдельная, даже автономная ее часть, существовала параллельно их диалогу, наблюдая как будто бы со стороны, как две говорящие куклы пытались на полном серьезе выяснить отношения друг с другом и, по итогу, заключить какой-то липовый социальный договор. Несмотря на все старания нового фаворита, ни одна из внутренних сторон не поддавалась, так как всё еще была влюблена в какой-то степени в изменившего ей дружка, который, в отличие от своей подруги, без лишних раздумий пошел развлекаться дальше. Несмотря на этот, постыдный в чем-то факт, Виктория, тем не менее, могла в любой момент вновь сойтись с ним так же просто, как сейчас она «разошлась». К Уиллу ее тянул невероятный физический магнетизм, в то время, как к Кайлу она даже и не испытывала особенно ничего, помимо нелепой благодарности. Однако, также казалось, что опыт, который Виктория пережила, наглядно показал ей, что та невидимая программа, в которой она существовала, будто бы была спроектирована таким образом, чтобы путешественница в ее лице всего за час избавилась от
своей безусловной страстной любви и привязанности к человеку, чтобы целиком посвятить себя Кайлу, даже не ради своих чувств, но ради того сюжета, который был уже написан как для всей жизни, так и для нее, в частности, и сопротивляться которому не было ни смысла, ни даже особенного желания, поскольку всё уже произошло. Виктория лежала, уже зная наперед, что будет с Кайлом до самого конца, и не потому, что он спас ее, или по миллиону других выдуманных причин, но потому, что ее будущее, которое безусловно будет иметь конец, будет иметь смысл только в том случае, если она останется с этим человеком. Никакие слова, в итоге, не могли выразить интегральное восприятие Викторией мира, что ее окружал, и что на деле оказался многоуровневым лабиринтом, который, несмотря на всю свою сложность,
        имел всего один исход, к которому уже летел, сломя голову, маленький шарик жизни в виде Виктории, что, приземлившись на кровать, уже притянула к себе Кайла, который не мог не сдаться своим чувствам, которые, безусловно, были знакомы и самой Виктории, но которые уже не имели для нее никакого значения.
        181. - Да, наверное, это и было домом, - завороженно глядя на фейерверки, что возгорались прямо перед ним и летели, подобно огненным стрелам, обжигая его лицо и волосы, стоял и безотчетно улыбался Кевин, в то время, как в его ухе уже не первую минуту звучал сигнал от человека, которого он всего сутки назад так сильно боялся потерять, а теперь, вот так просто, отмахивался от возможности вновь воссоединиться со своей возлюбленной.
        Просто в этом более не было никакой нужды, ведь картина, что предстала перед его глазами, наконец обрела хоть какой-то смысл - теперь мир окончательно открыл свое безумное лицо своему вечно спящему гостю.
        Перед глазами Кевина как будто наслаивались два изображения: одно событие, что происходило прямо сейчас, и другое - те же самые игры, только много лет назад, когда он, гордо стоя на вершине холма и испытывая оргазм, казалось бы, со всем остальным миром, искренне полагал, что всё, что происходит с ним - всё видимое удовольствие, вся четкая картина мира, были правильными. Сейчас же, глядя на замершую в ужасе толпу, которая наблюдала за столь необычной сценой, что просто напрочь разбивала вдребезги, хотя бы на время, массовый импринт всех зрителей, Кевин осознавал, что всё, что он знал раньше, все его погони за счастьем и удовлетворением, не стоило ровным счетом ничего, поскольку жизнь заключалась не в стабильном получении удовольствия и любви, и, как бы это пошло ни звучало, ни даже во лжи, что помогала оберегать хотя бы видимость этой любви, нет, жизнь наиболее ярко проявлялась именно в тех моментах, когда наиболее ярко приходило понимание тотального безумия происходящего. Как, например, сейчас, когда колоссальная энергия убитых на острове Утконоса и во всем мире людей сплавилась с ненавистью
одних, страхом других и безразличием третьих. В этот момент, наконец, этот нарыв мироздания будто бы прорвался, и, хотя наблюдатель еще не до конца понимал всех последствий, что последуют за этим вечером, Кевин уже всей своей кожей чувствовал, что мир, по крайней мере его, никогда уже не будет прежним в этом разноцветном огненном океане, что расплескался над стадионом. Юноша принимал его, будто бы и он сам был тем самым огнем, пламенем самой жизни, который по-настоящему разгорается только в момент смерти, что возвращает спящего к моменту пробуждения, заставляя его вспомнить, кем он был до того, как уснул.
        182. Виктория, ощущая в себе Кайла, тем не менее, никак не могла настроиться. Она то выпадала из реальности на какое-то открытое пространство, где на виду тысяч глаз она занималась сексом вместе со своим новым партнером, в то время как сверху горел какой-то крылатый силуэт, то вновь возвращалась в свою комнату, где она не могла даже чувствовать своих конечностей. Эти качели продолжались какое-то время, пока обе картинки не сошлись в одну, где Виктория наблюдала за фейерверками, что взрывались внутри ее мозга, формируясь в два глаза Богини, которые с любопытством смотрели с огромных огненных крыльев бабочки, что распустились, подобно лепесткам небесного цветка, над стадионом.
        Сама же Виктория не могла пошевелиться от экстаза, в котором, казалось, билась каждая клеточка ее тела, и который, однако, как ей показалось, начал понемногу овладевать самим процессом, в ходе которого из-за неиссякаемого напора ощущений девушка начала отключаться.
        Дабы сбить свой страх, что стал понемногу нарастать из-за дискомфорта, который до этого Виктория никогда не испытывала, девушка попыталась нащупать взглядом виновника этого любовного оргазмического паралича, в лице Кайла. Наконец, увидев его перед собой, Виктоия захотела позвать его, но не смогла произнести ни звука, следя за тем, как тот внезапно оказался не на ней, голым, а прогуливающимся в одежде по некоему подиуму, оставляя после себя след из сотен и тысяч изображений этого самого человека по имени Кайл, которого, как успела подумать Виктория, она вовсе не знала.
        Виктория на мгновение даже испугалась, что, возможно, это он так всё подстроил, чтобы она рассталась со своим любимым, чтобы затем она чуть не отравилась, а он якобы ее «спас» и затем выставил на публичный секс, по поводу которого она, хотя и не была уж чтобы сильно против, но, тем не менее, чувствовала себя в таком случае в некотором смысле обманутой. Однако девушка поняла далее, что всё происходящее вовсе не было подстроенной каким-то одним человеком операцией, а являло собой нечто большее - поскольку затем она стала свидетелем того, как тело Кайла меняет цвета, становясь то зеленым, то лиловом, то и вовсе белым. Это выглядело так, будто бы некий невидимый игрок выбирал расу своего персонажа. Затем фигуру этой модельки оплели, подобно змеям, геометрические узоры, что стали формировать одежду, начиная с пещерных лохмотьев из шкур диких зверей и заканчивая высокотехнологичным скафандром будущего, аналогов которому Виктория, могла поклясться, не видела никогда в жизни. Эта примерка продолжалась до тех пор, пока, в конце концов, Кайл не превратился из жителя Империи в чистокровного представителя
лилового трайба, одетого в белый халат, который, вместе с целой бригадой реаниматоров и вооруженных военных медиков, пытался положить в лечебную мобильную капсулу матерящегося и катающегося по сцене Чарраму, который изо всех сил хватался за свое обожженное лицо.
        Глядя в изуродованное лицо своего отца, Виктория вспоминала свое будущее, которое уже наступило, и которое ей еще, в то же самое время, предстояло реализовать. С величайшим трудом она смогла опустить глаза, чтобы воочию убедиться, во что превратилось ее тело. Почти вся грудь и живот были выжжены, а частицы опаснейшего фейерверка просто отрубили ей ногу, которая валялась где-то в стороне. Видя себя, как сломанную куклу, которая уже не могла даже самостоятельно повернуться, и что уже навсегда потеряла контакт со своим телом, Виктория ощутила, как ей стало по-настоящему страшно, и она сразу вспомнила слова Майкла Сана. Он ведь предупреждал ее, что главное для нее было - выжить, и только сейчас, за несколько мгновений до смерти, она понимала, что и все те игры, которые были до этого, связанные, будь то со спасением людей ли, или местью ее отцу и прадеду, который наверняка видел всё это, предстали настолько незначительными и неважными, что ей стало до того невыносимо обидно и больно за впустую растраченную жизнь, что, не в силах выдержать всего этого, Виктория изо всех последних сил распахнула рот и в
безумии закричала, однако ее, уже немой вопль, никто не услышал, после чего, в чем-то ужасающей финальной вибрации умирающего разума Виктория Харт угасла навсегда.
        183. Ощущая острую боль, Стивен Харт, который стал свидетелем самоубийства своей родной дочери, тут же всё поняв, несмотря на восторженные выкрики с его партера, что всё же приняли происходящее за профессионально поставленное шоу, тем не менее, не в силах был выдавить из себя ни единой слезинки, которые подступили к его глазам, а лишь смотрел на то, как жизнь продолжает играючи отбирать у него любимых людей, параллельно машинально отдавая четкие приказы в портативный передатчик на своей руке.
        В то же самое время весь мир вопил от боли в лице Чаррамы, который не в состоянии был вынести укусы маленьких пламенных демонов, что ели заживо его плоть на лице, вгрызаясь всё глубже в глазное яблоко, так что в голове вождя вспыхивали, носясь туда-сюда разноцветные огни, подобно люминесцентному рою безумных насекомых. В то же самое время вертолеты беженцев, вместе с Майклом Саном, смогли прорваться сквозь заградительный огонь преследовавших их перехватчиков, которые, поменяв свои боевые задачи, возвращались в столицу, чтобы огневой поддержкой прикрыть войска, направленные на подавление огня «шаманов», что вспыхнул прямо во время открытия церемонии межостровных Игр на центральном стадионе острова Святого Змея-Утконоса.
        Наблюдая все эти картинки, которые были частью единого рисунка величайшего калейдоскопа вселенной, самой жизни, наблюдатель весело смеялся, сам не понимая причины своей радости, ведь его самого и не было вовсе. Когда он понял, что нужен кто-то, кто будет реагировать на изменения в том, что являлось собой «универсумом», наблюдатель, наконец, закрыл глаза, тут же проснувшись от собственного божественного смеха.
        - И как тебе эта шутка? Понравилась? - спросил голос откуда-то сверху. Подняв голову, наблюдатель увидел, как над ним проявила себя переливающаяся в своем бесконечном многообразии сама Богиня, что с нежностью смотрела на своего любимого мужа, который поднялся из мира снов и теней, которые всё еще окружали его в виде застывшей многомерной картины самопародирования, одной из ролей которой был персонаж по имени Виктория Харт.
        - Теперь-то ты всё понял? - игриво спросила Богиня, спрыгнув с трезубца своего мужа и выпрямившись напротив него в виде старого шамана, улыбнулась Богиня-бабочка.
        Тот же, не ответив ей, улыбнулся и взяв в руку свой трезубец, на котором сидела до недавнего времени микроскопически маленькая Богиня, заключил ее в объятия и отправился дальше в свое бесконечное путешествие, всего на мгновение соединившись вместе, чтобы затем вновь разлететься в противоположные стороны игровой доски, на одной из сторон которой было вроде как правдивое, но по сути своей - ложное, а на другой - абсолютно фантастическое, но божественно правдивое.
        184. Так, Виктория и Грегори, персонаж и автор, глядя друг на друга, загадочно улыбались той самой улыбкой, которая была знакома им обоим больше всего на свете, и в каком-то роде и являлась тем самым, благодаря чему они могли ощущать как сам мир, так и свое место в нем. Тем не менее, место тут находилось и безотчетной завороженности, которую вызывали геометрические линии, похожие то ли на рисунки-микросхемы, что испещрили лица обоих путников, то ли на искусные линии невидимого художника, что украшал храм древности, в попытках таким образом выразить ту величественную истину, что открылась его сердцу. Однако, все эти визуальные феномены, хотя и были более чем интересны и вдохновляющи, тем не менее, полностью растворялись, подобно незамысловатому фокусу, после того, как грань между творцом и творимым исчезала, и вместо Виктории и Грегори уже являлось существо совершенно иного качества. Оно, несмотря на то, что было разделено, оставалось единым по сути своей, и при этом смотрело само себе прямо в глаза, при этом не в состоянии скрыть той доброй усмешки, что означало только одно - путешествие
закончилось, на самом деле так и не успев начаться.
        Точно также, как прошли всего сутки, или можно сказать, целые сутки, за время которых Грегори вновь вернулся на ту самую улицу, что была залита утренним рассветом, и где когда-то он был самым счастливым человеком вместе со своей спутницей, которая сегодня дала ясно понять, что всё не было так просто и быстро, как это могло привидеться ее бывшему мужу в воображении. В какой-то момент писателю захотелось снова вернуться к ее дому, как бы это неуместно ни выглядело, однако, его мгновенно отрезвил звонок друга, который, вернувшись «на базу», к своему удивлению, не обнаружил там Грегори, что во время разговора уже поинтересовался, что это за девушка была там у него в гостях.
        - Девушка? - удивился его приятель, - чувак, у меня дома не было никого… Только если ты сам привел кого-то и забыл…
        - А, я понял, - коротко ответил Грегори, почувствовав, как по его телу прошли уже хорошо знакомые ему мурашки, - а, нет, всё в порядке! Нет, сегодня, увы, не получится, уж давай созвонимся на днях, хорошо? И, да, спасибо тебе.
        - А была ли эта машина на самом деле? - попробовав языком этот вопрос на вкус, который заставил каждую волосинку на его теле вновь подняться дыбом, спросил путешественник сам себя. Не найдя удовлетворительного ответа, Грегори лишь улыбнулся началу нового дня. Где не было место страху выпасть из придуманного им летающего такси, которого, возможно, он и не вызывал вовсе. И, тем не менее, спутница, что была с ним всю ночь, была куда реальнее того мира, что окружал его прямо сейчас, в этом он был уверен, и был лишь одни способ встретиться с ней вновь.
        Итак, опустив свой телефон, который стал первым калейдоскопом пространства и времени в истории планеты, Арчибальд вновь поднял его еще раз, заглянув внутрь результата всего труда и практик в течение своей жизни, увидев в нем сначала на месте пустоши, где он находился, город будущего, где он чуть не выпал из такси, пытаясь добраться до своей любимой. Переключившись силой воли на храм древности, где происходило обучение, алхимик обнаружил, что его уже не существовало, и, тем не менее, даже во время посещения несуществующего в плотной реальности храма своего Сердца, оба путешествия, и в прошлом и в будущем, с ним была всегда одна единственная спутница, которая не оставила его и на этот раз, и которая на сей раз просто устала сильнее обычного.
        - Ну ничего, ничего! Иди сюда, на ручки! - улыбнулся Арчибальд, беря на руки маленькую утконосиху. Начав укачивать ее, алхимик тем самым заставил ее уснуть и увидеть сон, в котором ее тело оказалось разорвано на множество частей, что дало осознание того, что и бытиё милым пушистым животным было не более, чем точно таким же сновидением. Устремившись выше, через часы и километры, спящая, только что родившаяся молодая Богиня уже пробудилась, благодаря свету, что пробился вновь сквозь иллюминатор, под странные звуки, что доносились откуда-то сверху, от той, что сжимала маленького новорожденного человека, который сквозь слизь и кровь смотрел в окно иллюминатора.
        - Это - твой новый дом, - в слезах обтирая своего ребенка, приговаривала женщина, которая смогла, благодаря милости Богини, выбраться из ада острова Змея, - теперь всё будет хорошо.
        Заплывшие глазки еще не до конца могли раскрыться, чтобы увидеть всю панораму, и, тем не менее, внизу, на расстоянии пары тысяч метров, уже возникали очертания земли с малюсенькими, словно игрушечными, городами, при виде которых маленькая девочка громко и беззаботно рассмеялась.