Глубина Алма Катсу
        Говорили, что этот лайнер роскошнее, чем любой из существующих кораблей. Говорили, что он непотопляем. Но «Титаник» затонул в первом же плавании, и ещё прежде, чем корабль столкнулся с айсбергом, на борту его творилось нечто зловещее… и потустороннее.
        Энни Хеббли пережила гибель «Титаника». Она годами пыталась оправиться от произошедшего - не только от катастрофы. Она хотела забыть об ужасах, творившихся на борту лайнера, но прошлое невозможно стереть. На борту плавучего госпиталя «Британник» Энни придётся погрузиться в страшные воспоминания. Ведь «Британник» - близнец «Титаника», и кошмар повторится вновь…
        Книга основана на реальных событиях!
        Хвалебные отзывы Сары Пинборо ("В её глазах"), Джоша Малермана ("Птичий короб") и других именитых авторов. Книга получила заслуженное признание у читателей на Западе, множество оценок на Goodreads и Amazon. Номинации на премию Брэма Стокера и премию Локус.
        Алма Катсу
        Глубина
        Посвящается памяти
        душ, погибших во время трагических крушений
        «Титаника» и «Британника»
        Alma Katsu
        THE DEEP
        
          including the right of reproduction in whole or in part in any form. This edition published by arrangement with G.P. Putnam’s Sons, an imprint of Penguin Publishing Group, a division of Penguin Random House LLC.
        Перевод с английского Ксении Гусаковой
        
        Падение на миг кажется чем-то совершенно иным - кратким, безумным проблеском свободы.
        Но поверхность является слишком быстро, разбиваясь вдребезги о ее кожу пеленой стекла, вышибая из легких воздух. Или, может, это разбилась она сама. Она уже словно и не человек вовсе, не цельное существо, а летящие сквозь тьму фрагменты. Жжение в легких становится невыносимым; разум прекращает сопротивляться, уступая место боли.
        Сквозь холод приходят странные мысли: здесь нет красоты.
        Такая малость - и нежданное утешение.
        Однако тело жаждет своего: прошу, умоляет оно. Тело начинает бороться, взгляд устремляется к скудному звездному свету вверху, уже такому далекому. Кто-то однажды сказал ей, что звезды - это лишь булавки, которые удерживают черное небо, дабы оно не рухнуло на мир и не удушило его. Краткое спокойствие сменяется паникой. Ее захватывает страшное, неудержимое желание - не жизнь взывает к ней, требуя попытаться еще раз, но любовь. Мы все заслуживаем второй шанс. Мысль возникает как будто не внутри, но вокруг нее, пусть течения утягивают все глубже, пусть холодный туман окутывает разум.
        Поверхность остается совсем далеко, непостижимая, недосягаемая. Холод повсюду, он давит, умоляет его впустить.
        Я дам тебе еще один шанс, будто бы шепчет вода. Я заставлю все уйти, только впусти.
        Обещание. Волны уже не тянут вниз, они обволакивают объятиями, ожидая ответа.
        Она все-таки открывает рот. Вода врывается внутрь, становясь ответом.
        1916
        18 СЕНТЯБРЯ 1916 Г.
        ЛИВЕРПУЛЬ,
        ЛЕЧЕБНИЦА МОРНИНГЕЙТ
        К сведению главного врача
        Любезный сэр,
        пишу в надежде, что вы посодействуете в крайне деликатном вопросе.
        Четыре года назад моя дражайшая дочь Энни неожиданно исчезла из нашего дома в деревушке Баллинтой. С тех самых пор мы с женой без устали ее разыскиваем. Мы наводим справки в больницах и оздоровительных учреждениях, ведь в последний раз видели нашу дочь не в себе от пережитого - и, быть может, в то время недооценили глубину ее скорби. Начали с заведений поблизости, в Белфасте, и Лисберне, и Бангоре, однако, когда обнаружить ее не удалось, мы постепенно расширили круг и в конце концов пересекли Ирландское море и добрались до Ливерпуля.
        Мы написали в пятьдесят пять больниц. Когда удача нам так и не улыбнулась, появилась мысль включить в поиски и заведения вашего профиля. С самого детства наша Энни крайне подвержена чувствам, присущим всем представительницам ее пола. Сии чувства, однако, способны быть как благословением, так и проклятием: женщина без оных качеств станет воистину холодным и бессердечным существом, но нет ничего хорошего и в том, когда любовь обуревает безо всякой меры. Как отец, я временами невольно жалею о том, что не нашел способа усмирить сие качество моей дражайшей Энни.
        И посему пишу вам, любезный сэр, вопрошая, нет ли среди пациенток вашего учреждения женщины, подходящей под описание моей Энни. Ей стукнуло уже двадцать два, в ней пять футов шесть дюймов роста. Застенчивая, тихая девушка, способная прожить неделю, не промолвив и словечка.
        Молюсь, чтобы вы сумели покончить с кошмаром, во власти которого мы пребываем, и вернуть нам нашу Энни. Да, в двух словах: она сбежала из дома, где мы ее холили, но подозреваем, что дело исключительно в ее страхе перед осуждением. Прошу, сэр, знайте, мы занимаемся этим вопросом, не привлекая закон, дабы уберечь частную жизнь и достоинство Энни. Молю вас о молчании. Полагаю, при вашей работе вам доводится встречать изрядное количество женщин в сходной ситуации.
        Энни - наша единственная дочь, и несмотря на ее наклонности, ее слабости, несмотря на что угодно, что она могла сотворить, мы горячо ее любим. Передайте ей, что братья еженощно молятся о ее возвращении, что комната остается нетронута с тех пор, как Энни ее оставила, в надежде, что мы вновь примем ее в объятия любящей семьи.
        С уважением,
        Джонатан Хеббли
        Община Баллинтой, графство Антрим, Северная Ирландия
        25 СЕНТЯБРЯ 1916 Г.
        Уважаемый господин Хеббли,
        я получил ваше трогательное письмо касательно вашей дочери Энни в прошлую пятницу. Не могу не сочувствовать вашей беде, однако с сожалением должен сказать, что помочь не способен.
        Закон о невменяемости 1890-го привел к множеству изменений в ограничениях правового характера, действующих для учреждений, подобных Морнингейту. Закон вынуждает ввести невиданные доселе меры, призванные, по моему мнению, скорее защитить заведение от ложных судебных претензий, нежели послужить на благо больных. Здесь, в Морнингейте, эти меры распространяются и на защиту частной жизни наших пациентов. Посему, при всем уважении, вынужден вам отказать. Речь, видите ли, идет о сохранности личного пространства больных, которые зачастую немало страдают от предрассудков общества в отношении тех, кто подвержен расстройству нервов и разума.
        Прошу, не сочтите сей ответ ни подтверждением, ни опровержением присутствия вашей дочери в Морнингейте. Будучи управляющим сего учреждения, я обязан подчиняться закону.
        Ваш покорный слуга,
        Найджел Давенпорт
        Главный врач, лечебница Морнингейт
        Байшор-Мьюз, Ливерпуль, Англия
        Глава первая
        ОКТЯБРЬ 1916 Г.
        ЛИВЕРПУЛЬ
        ЛЕЧЕБНИЦА МОРНИНГЕЙТ
        Она не безумна.
        Энни Хеббли втыкает иголку в грубую ткань серого цвета, нежного, подобно оперению голубей, что застревают в местных дымоходах, бьются там и кричат, и временами расшибаются насмерть в тщетной попытке высвободиться.
        Она не безумна.
        Взгляд Энни следует за иголкой, снующей то внутрь, то наружу вдоль края ткани. Внутрь и наружу. Внутрь и наружу. Острая, блестящая, идеальная.
        Но в ней есть нечто, привлекающее безумие.
        Энни начала понимать беспорядочные поступки сума-сшедших - приступы рыданий, бессвязное бормотание, не-истовые размахивания руками и ногами. За долгие дни, недели, годы в них появляется некий умиротворяющий ритм. Но нет, она не одна из них. Это ей предельно ясно.
        Ясно как Господь и Дева Мария, как сказал бы папа.
        Над шитьем трудится еще дюжина пациенток, отчего в комнате тепло, даже душно, несмотря на скудный огонек в камине. Труд якобы временно облегчает нервные расстройства, и посему столь многие обитатели получают работу, в особенности те, кто здесь скорее по причине собственной нищеты, нежели из-за некоего недуга как разума, так и тела. Большинство нуждающихся держат в работных домах, однако Энни обнаружила, что довольно многие умудряются пробраться в лечебницы, как только освобождается койка. Не говоря уже о падших женщинах.
        Какие бы причины ни привели их в Морнингейт, большинство женщин здесь довольно кротки и покоряются воле медсестер. Однако есть некоторые, кого Энни по-настоящему боится.
        Она съеживается во время работы, не желая даже мимолетно их касаться, не в силах избавиться от подозрения, что безумие способно передаваться от человека к человеку, как обычная зараза. Что оно зреет, словно споры плесени в забытой на солнце бутылке молока. Сначала незаметно, но вскоре прокисает и портится все молоко.
        Энни сидит на жестком стульчике в швейной, держа на коленях свою работу на утро, но письмо, спрятанное в кармане, то и дело против воли всплывает в мыслях, словно тлеющий уголек, жжет сквозь льняное платье. Энни узнала почерк еще до того, как увидела имя на конверте. Она перечитала письмо с дюжину раз, не меньше. Под покровом ночи, когда никто не видит, она целует его, будто распятие.
        Словно притянутая греховностью ее мыслей, у плеча возникает сестра милосердия. Энни задается вопросом, сколько же она уже стоит там и смотрит на нее. Эта сестричка новая. Она еще не знает Энни - вернее, знает, но плохо. Энни всегда оставляют на новеньких, которые пока не научились ее бояться.
        - Энн, милая, тебя хотел бы увидеть доктор Давенпорт. Я отведу тебя в его кабинет.
        Энни поднимается со стула. Ни одна из женщин не отрывает взгляда от шитья. Сестры никогда не поворачиваются к пациентам Морнингейта спиной, так что Энни волочит ноги по коридору, и присутствие сопровождающей подталкивает ее, будто раскаленная кочерга. Если бы Энни удалось улучить миг, она бы тут же избавилась от письма. Бросила бы за шторой, сунула бы под ковровую дорожку. Нельзя, чтобы его нашел доктор. Ей так стыдно даже подумать об этом, что мурашки бегут.
        Но в Морнингейте Энни не бывает одна.
        В пыльном отражении коридорных окон они кажутся парой призраков - Энни в сизой больничной пижаме и сестра в длинной кремовой юбке с передником и в головном покрывале. Мимо долгой череды запертых дверей, палат, где бормочут и воют больные.
        О чем они кричат? Что их так терзает? Для некоторых это джин. Других сюда отправили мужья, отцы, даже братья, которым не нравится, как их женщины мыслят, что они не скрывают своих убеждений. Но настоящих безумцев Энни сторонится, не желая узнавать их судьбу. Там, несомненно, предостаточно несчастий, а в жизни Энни и без того хватает печали.
        Само здание большое, путаное, его в несколько этапов перестроили из старого склада Ост-Индской компании, который закрылся в 1840-х. Во дворе, где женщины по утрам делают зарядку, на стенах красуются потеки пота и слюны, отпечатки ладоней, бурые пятна крови. К счастью, газовые лампы светят совсем тускло экономии ради и придают грязи приятный теплый оттенок.
        Они проходят мимо мужского крыла; иногда из-за стены доносятся голоса, но сегодня там тихо. Мужчин и женщин держат раздельно, потому что среди последних есть те, кто страдает от особого нервного расстройства, от которого у них вскипает кровь. Такие женщины не выносят вида мужчины, сразу начинают трястись, срывать с себя одежду, прокусывать собственный язык и падать в конвульсиях.
        Так говорят. Сама Энни еще ни разу не видела. Тут любят поговорить о пациентах, особенно о женщинах.
        Но здесь Энни в безопасности от огромного мира. Мира мужчин. Вот что главное. Маленькие помещения, узкие каморки не слишком отличались от старого дома в Баллинтое с четырьмя крошечными комнатками и бушующим в каких-то двадцати шагах от двери Ирландским морем. Здесь, во дворе, воздух тоже пропах солью, но даже если вода и рядом, Энни ее не видит - не видела уже четыре года.
        Это одновременно и утешение, и проклятие. Бывают дни, когда Энни просыпается от кошмаров, где черная вода хлещет в открытый рот, обращает легкие в холодный камень. Океан глубок и безжалостен. Сколько она себя помнит, семьи в Баллинтое теряют в море отцов и братьев, сестер и дочерей. На ее глазах воды Атлантического океана были завалены сотнями тел. Это больше, чем похоронено на всем кладбище Баллинтоя.
        И все же есть другие дни, когда Энни просыпается - и у нее под ногтями штукатурка со стен, которые она скребла, отчаянно пытаясь выбраться наружу, вернуться к нему. Ее кровь бурлит в такт морскому прибою. Энни жаждет попасть к нему.
        Они пересекают двор и входят в маленький вестибюль, ведущий к кабинетам докторов. Сестра знаком просит Энни отступить, а сама стучит и, получив команду войти, отпирает дверь в кабинет доктора Давенпорта. Тот поднимается из-за стола и указывает на стул.
        Найджел Давенпорт молод. Энни он нравится; он, ей кажется, заботится о благополучии своих пациентов. Она однажды подслушала разговор медсестер, как трудно приходу заставить докторов оставаться в лечебнице. Такая работа их удручает - слишком уж мало больных поддаются лечению. Да и быть врачом общей практики куда выгоднее, вправлять кости да принимать роды. Доктор Давенпорт всегда к ней добр, пусть и официозен. Завидев Энни, он всякий раз вспоминает о том случае с голубем. У всех так. Как ее однажды нашли с мертвой птицей в руках, которую она качала, словно ребенка.
        Энни знает, что это не ребенок. Просто голубь. Он рухнул из дымохода в очаг, взметнув опавшие перья. Грязная, покрытая сажей птица - и все же в своем роде красивая. Энни всего лишь хотела ее подержать. Подержать в руках что-то свое.
        Давенпорт складывает на столе руки. Энни смотрит, как переплетаются его длинные пальцы. Гадает - сильны ли они? Вопрос приходит не первый раз.
        - Слышал, вчера ты получила еще одно письмо.
        Ее сердце трепещет в груди.
        - Не в наших правилах чересчур вмешиваться в частную жизнь пациентов, Энни. Мы не читаем почту, которую получают пациенты, как поступают в других приютах. Мы здесь не такие.
        Он ласково улыбается, но меж бровей залегла едва заметная морщинка, и Энни охватывает престраннейшее желание коснуться ее пальцем, разгладить. Она, конечно, не осмелится. Умышленные касания запрещены.
        - Здесь нам показывают почту лишь по своей воле. Но ты ведь понимаешь, что эти письма могут нас обеспокоить, правда?
        Голос Давенпорта мягок, он обнадеживает, почти физически ласкает в своей неподвижности. Наживка. Энни хранит молчание, словно заговорить - все равно что дотронуться в ответ. Может, если она не ответит, доктор перестанет давить. Может, если сидеть достаточно тихо, она просто исчезнет. Энни постоянно играла в эту игру на необъятных полях и скалах Баллинтоя. Воспоминание возвращается, поразительно ясное: игра в исчезание. Как правило, у нее получалось. Энни могла целыми днями бродить по лугам за домом, придумывая истории, так, что ее даже никто не видел, никто с ней не заговаривал. Как призрак во плоти.
        Доктор вытягивает шею из высокого воротника. Шея у него сильная, крепкая. Как и руки. Он с легкостью сумеет совладать с Энни. В этом, наверное, и вся суть этой силы.
        - Быть может, ты хочешь показать мне письмо, Энни? Для своего же спокойствия? Нехорошо хранить секреты… они тяготят, гнетут.
        Она вздрагивает. Она жаждет поделиться и сгорает от страстного желания все скрыть.
        - Оно от подруги.
        - Подруги, которая работала с тобой на борту пассажирского судна? - Давенпорт замолкает на миг. - Вайолет, верно?
        Энни охватывает паника.
        - Теперь она работает на другом корабле. Говорит, им остро необходима помощь, и спрашивает, вернусь ли я на службу.
        Вот. Тайное стало явным.
        Давенпорт изучает ее взглядом темных глаз. Энни не способна сопротивляться, его ожидание давит. Она совсем не умеет говорить «нет»; все, чего ей всю жизнь хочется, - это угождать людям: отцу, матери. Всем. Быть хорошей.
        Какой она когда-то была.
        «Моя милая Энни, Господь благоволит хорошим девочкам», - говорил папа.
        Она лезет в карман и отдает доктору письмо. Смотреть, как он читает, невыносимо, словно обнажилось не послание, а ее собственное тело.
        Затем доктор поднимает взгляд, и его губы медленно растягиваются в улыбке.
        - Понимаешь, Энни?
        Она сцепляет руки, лежащие на коленях.
        - Понимаю что?
        Она знает, что он скажет дальше.
        - Ты ведь понимаешь, что не больна, как остальные, правда? - Давенпорт произносит слова ласково, словно пытается не задеть ее чувства. Словно она этого не знает. - Мы сомневались, насколько этично тебя тут держать, но не спешили выписывать, потому что… ну, откровенно говоря, мы не знали, как с тобой поступить.
        Когда Энни поместили в лечебницу Морнингейт, она ничего не помнила о своем прошлом. Она проснулась на узкой постели, руки и ноги были покрыты синяками, не говоря уже о жуткой ноющей ране на голове. Энни обнаружил констебль за питейным заведением. Проституткой она не выглядела - одета была отнюдь не для сего занятия, и от нее не несло джином.
        Однако никто не знал, кто она такая. В то время Энни сама едва себя знала. Она даже не могла назвать свое имя. Врачу не оставалось ничего, кроме как подписать постановление о помещении ее в психиатрическую лечебницу.
        Память со временем начала возвращаться. Впрочем, не вся; когда Энни пытается вспомнить определенные вещи, не выходит ничего путного, лишь туман. Ночь, когда затонул огромный корабль, разумеется, врезалась в память с кристальной безупречностью глыбы льда. А вот то, что было до, кажется нереальным. Она вспоминает двух мужчин, каждого по отдельности, хотя иногда ей кажется, будто они слились в ее разуме в одного - или во всех мужчин в мире. А до того - обрывки зеленых полей и бесконечных проповедей, распевных молитв и воющего северного ветра. Мира, слишком огромного, чтобы его постичь.
        На протяжении четырех лет единственным ее спутником становится ужасное, пронзительное одиночество.
        Разумеется, лучше оставаться здесь, в безопасности, а мир с его тайнами, войнами, лживыми обещаниями пусть остается снаружи, за широкими кирпичными стенами.
        Доктор Давенпорт смотрит на нее со все той же задумчивой улыбкой.
        - Тебе не кажется, Энни?
        - Не кажется что?
        - Было бы неправильно держать тебя здесь, пока идет война. Занимать койку, которую можно отдать тому, кто действительно болен. Солдаты страдают от контузии. Аллея Эвертон кишит несчастными сломленными душами, которых терзают пришедшие за ними с полей боя демоны.
        Темный, очень спокойный взгляд устремляется в глаза Энни, задерживается.
        - Ты должна отправить письмо в «Уайт Стар» с просьбой восстановить тебя на прежней работе, как предлагает подруга. В сложившихся обстоятельствах так будет правильно.
        Энни ошеломлена - не суждениями доктора, но стремительностью происходящего. Ей трудно поспевать за его словами. В груди медленно растекается ужас.
        - Ты в порядке, моя дорогая. Просто испугана. Само собой. Но ты будешь в полном порядке, как только увидишься с подругой и снова начнешь трудиться. В самом деле, уже пора, тебе не кажется?
        Энни упрямо не может избавиться от ощущения, что ее отвергли, практически вытолкали за порог. На протяжении четырех лет ей удавалось вести себя так, чтобы оставаться здесь. Она хранила свои тайны. Старалась нигде не вмешиваться, не сделать ничего плохого.
        Энни была такой хорошей девочкой.
        А теперь ее жизнь, ее дом и единственную безопасную гавань отнимают, вновь вынуждая отправляться в неизвестность.
        Но пути назад уже нет. Энни знает, что не может ему отказать, не способна отказать ничему, что говорит доктор. Не когда он так добр.
        Давенпорт складывает письмо, протягивает его Энни. Ее взгляд задерживается на его сильных руках. Пальцы мимолетно касаются его пальцев. Запретный плод.
        - С радостью подпишу бумаги, - говорит ее доктор. - Поздравляю, мисс Хеббли, с возвращением в мир.
        3 ОКТЯБРЯ 1916 Г.
        Моя дорогая Энни,
        надеюсь, письмо тебя найдет. Да, я снова тебе пишу, хоть и не получала ответа с тех пор, как ты отправила весточку через главное управление «Уайт Стар Лайн». Ты понимаешь, почему я продолжаю писать. Молюсь, чтобы твое состояние не ухудшилось. Было горько читать о твоем нынешнем положении - впрочем, по твоему письму мне не показалось, что ты нездорова. Простишь ли, что я потеряла твой след после той Жуткой Ночи? Я не знала, жива ты или мертва.
        К слову о вопросе, который все еще, вероятно, тебя гнетет: я больше не получала известий о судьбе той девочки. Весь тот холодный, ненастный вечер, ожидая в спасательной шлюпке и умоляя Господа нас пощадить, я крепко прижимала ее к груди. Но затем, когда нас спасла «Карпатия», как я упоминала в прошлом письме, меня вынудили отдать ее команде, и я думаю, что ее, по всей видимости, оставили в сиротском приюте. Ты должна понять, что мы, возможно, потеряли ее навеки.
        Мне очень жаль, Энни.
        Позволь теперь уделить внимание тебе, дорогая подруга. Мне горько думать, как ты чахнешь в застенках лечебницы. Какая бы меланхолия ни терзала тебя с той роковой ночи, ты должна ее преодолеть. Я знаю, ты можешь. Я помню девушку, ставшую моей соседкой на том обреченном корабле. Никогда не забуду, как увидела тебя в последний раз - как ты спрыгнула в эти темные, ледяные воды. Мы думали, ты лишилась рассудка, утратила разум от потрясения. Однако лишь ты заметила, что ребенок упал в воду. Лишь ты понимала, что нельзя тратить ни мгновения. Энни Хеббли - самая смелая девушка, которую я только встречала, подумала я той ночью.
        Поэтому я и знаю, что ты выживешь и в нынешних обстоятельствах, Энни. Ты сильнее, чем считаешь.
        Я уже не стюардесса, а сестра милосердия - военные нужды. Корабль, на котором я сейчас служу, - близнец того прелестника, который мы обе так хорошо знали. Однако представь, если можешь, что все его пышное убранство преобразилось, как Золушка, вернувшись к жизни судомойки! «Британник» волей Его Величества превратили в госпитальное судно. Никаких больше хрустальных канделябров и бархатных обоев у парадной лестницы. Теперь все замазано побелкой, затянуто брезентом и пахнет антисептиком, вездесущим антисептиком. Танцевальный зал стал чередой операционных, в кладовых теперь хранятся запасы хирургического оборудования. Палаты способны вместить тысячи пациентов. Сестры и команда поселились в каютах первого класса, где мы с тобой когда-то заправляли постели и хлопотали над пассажирами.
        Энни, «Британник» до сих пор отчаянно нуждается в сестрах милосердия. Снова умоляю тебя обдумать возвращение к морской карьере и поработать со мной бок о бок. Не стану лгать: мы видим до невыносимого кошмарные ранения. В газетах пишут правду: это воистину война, что положит конец всем войнам, ведь нам уже никогда не превзойти ее ужасов. Ты нужна мальчишкам, Энни, - поднять дух, напомнить, что ждет их дома. Ты станешь для них лучшим в мире лекарством.
        И, если честно, ты будешь лучшим в мире лекарством для меня. Я страшно по тебе скучаю, Энни. Мало кто поймет, что мы пережили. Мало кому можно признаться, что кошмар все еще преследует меня по ночам, что я вижу его каждый месяц, каждую неделю и что иногда кричу от страха. Мало кто способен понять, почему я по-прежнему зарабатываю на жизнь морем, почему к нему привязана, когда оно явило мне, на какие ужасы способно.
        Ты, я уверена, поймешь. Удивлюсь, если ты не страдаешь от тех же горестей и страхов, потому как сама привязана к морю. Я всегда в тебе это чуяла.
        Напиши, Энни, и скажи, что присоединишься ко мне на «Британнике». Я уже подала в лондонское управление рекомендательное письмо на твое имя. Мы отбываем из Саутгемптона двенадцатого ноября. Молюсь, чтобы увидеть тебя до отплытия.
        С нежной любовью,
        Вайолет Джессоп
        Глава вторая
        11 НОЯБРЯ 1916 Г.
        САУТГЕМПТОН, АНГЛИЯ
        ГСЕВ[1 - ГСЕВ (госпитальное судно Ее Величества) - во время мировых войн корабль ВМС Великобритании, предназначенный для оказания медицинской помощи, лечения и медицинской эвакуации раненых и больных.]«БРИТАННИК»
        Чарли Эппинг - человек, что уважает талантливое ведение войны так, как иные уважают отменно сделанные часы.
        Люди столь часто не понимают, что есть война, считают ее беспорядочной, хаотичной. Однако это невероятно хитроумная, постоянно движущаяся система шифрованных сообщений и сведений, статистики, приказов, тел, снабжения, чисел, логистики. Тот, кто способен в совершенстве постигнуть эти закономерности, способен спасти бесчисленные жизни. А что в этом мире может быть лучшим занятием?
        Чарли глубоко затягивается сигаретой. Небо над Саутгемптоном дивно голубое, стоит свежий, бодрящий осенний день - из тех, когда хочется радоваться тому, что ты жив, хотя с наступлением ночи в открытом море станет холодно и мороз будет пробирать до костей.
        Чарли подается вперед, упираясь одной ногой в перила, чтобы посмотреть на деятельность внизу. Он на шлюпочной палубе, неподалеку от своего поста в радиорубке. С насеста в пяти сотнях футов над пеной бьющих о сваи волн ему как на ладони открывается вид на все действо, на людей на других палубах и пирс внизу. Словно колония муравьев: черные точки, снующие туда-сюда, чтобы подготовить огромный корабль к завтрашнему отплытию.
        У Чарли и самого миллион дел - и у Тоби Салливана, второго радиста: нужно удостовериться, что беспроволочный телеграф Маркони работает как положено. Беспроволочная связь - новинка. Как большинство радистов Маркони, Эппинг вызвался на обучение добровольно, как только вступил в армию. Ему нравится возможность освоить профессию; Чарли считает, что будущее за беспроволочной связью.
        У радистов день на день не приходится - бывают загруженные, бывают не очень. В море можно поймать сигнал, только если в пределах видимости другой корабль или неподалеку радиостанция. Технология ненадежная, капризная. На передачу сигнала влияют погода, время суток. Нужно запоминать коды, числа, которые обозначают служебные команды. А еще есть азбука Морзе. Эппинг знает ее так хорошо, что ловит себя на том, как мысленно переводит слова в точки-тире даже во время разговора, и клянется, что слышит постукивание ключа сквозь сон.
        Чарли бросает окурок за перила, провожает его взглядом - летящий росчерк на фоне одинаковых белых барашков. Затем проверяет карманные часы: утренняя корреспонденция уже должна быть доставлена. Приказы и разведсводка от Южного командования в лагере Тидворт прибывают два раза в день, и обязанность их разобрать ложится на плечи радистов. Дел станет меньше, когда корабль выйдет в море, но пока что им с Салливаном приходилось изо всех сил поспевать.
        «Британник» переделали из величественного океанского лайнера - самого роскошного из когда-либо созданных. Ну, или так рассказывают. В отличие от изначально изготовленных по военному заказу судов на нем не трапы, а настоящие лестницы. Коридоры широкие. Полным-полно иллюминаторов. На этом корабле не чувствуешь себя будто в клетке, как бывает на линкоре или крейсере. За последние несколько лет Эппинг настолько привык к тесноте, что огромное пространство на борту «Британника» иногда вызывает у него ощущение, словно он не знает, куда деть собственные руки.
        У этого корабля есть весьма печально известный брат. Командование изначально говорило о крушении «Титаника» открыто; они собрали весь экипаж и рассказали о всех улучшениях «Британника» вследствие трагедии. Удвоили борт, выстроили водонепроницаемые переборки до самого верха. Этот корабль куда безопаснее того, заверяли экипаж. Не о чем беспокоиться.
        Эппинг и не из тех, кто беспокоится. Как тут беспокоиться, когда у тебя плавучий бальный зал, переделанный в палату для раненых и умирающих: разорванных на куски, словно тряпичные куклы, лишенных рук и ног, с искромсанными шрапнелью лицами, уничтоженными фосгеном легкими. Врачи говорят, эта война куда более жестока - во-оружение нынче гораздо смертоноснее.
        Забрав почтовую сумку с крючка на пирсе, Эппинг возвращается в радиорубку, где Тоби Салливан указывает ему на стопку бумаг у телеграфа.
        - Мы забыли отправить в Тидворт обновленный список экипажа. Займешься?
        Чарли не против; он в три раза быстрее управляется с ключом, чем Тоби, который еще не запомнил морзянку целиком и застревает на буквах - и не только на редко используемых, вроде Q, X и Z, но и на более частых J и V. Усевшись перед судовым журналом, Чарли находит имена всех, кто присоединился недавно и не попал в предыдущий доклад, делает рядом с каждым карандашную пометку. Вместе с именем члена экипажа необходимо отправить еще и сведения: последняя занимаемая должность, возраст, место постоянного проживания, родственники.
        Затем Чарли настукивает вступительную часть: «ГСЕВ Британник Южному командованию, лагерь Тидворт… тире тире точка, точка точка точка…»
        Чарли скользит пальцем по журналу, находит первую запись.
        «Эдгар Доннингтон. Аксбридж-Шоринг, 34 года, Икенхем, миссис Агнес Доннингтон (супруга)».
        Затем следующую.
        «Энн Хеббли. «Титаник»…»
        Он прерывается. Выжившая. Чарли берет на заметку - нужно разведать больше. Девчонка наверняка либо двужильная, либо невероятно везучая, раз выбралась оттуда… либо и то и другое. Остается только воображать, какие истории она, должно быть, может поведать.
        Чарли продолжает выстукивать сведения о ней: «Возраст: 22 года, Ливерпуль». И касательно родственников он быстро выдает тире точка пауза точка пауза тире.
        Нет.
        Глава третья
        12 НОЯБРЯ 1916 Г.
        САУТГЕМПТОН, АНГЛИЯ
        ГСЕВ «БРИТАННИК»
        Стоя вот так на пристани, щурясь против яркого утреннего солнца, Энни легко представить мир без прошлого, с одним лишь будущим. Перед ней вздымается величественный «Британник», а позади него простирается открытое море.
        Теперь, оказавшись здесь, Энни ощущает прилив решимости и острой необходимости действовать. Она правильно сделала, что приехала.
        Все путешествие из Морнингейта Энни чувствовала себя изможденной, беззащитной, изнуренной тем, что вокруг повсюду люди. Водители и владельцы гостиниц, и полицейские, и чистильщики обуви, и уличные торговцы. Доктор Давенпорт распорядился, чтобы перед дорогой сестры пару раз сводили ее в город, помогли приспособиться к толпам и шуму. Но с тех пор жизнь превратилась в мощный ревущий прибой, который в нее врезался: поезд в Лондон, затем станция Ватерлоо и пересадка на другой поезд в Саутгемптон, к великому порту. Сперва все казалось почти невыносимым, и Энни приходилось сидеть в поезде с закрытыми глазами, прижимая к груди маленькую сумочку на ремешке, потому что она боялась ее потерять - боялась потерять себя саму. Страх был цепным псом, пугающим, жестким, всегда опасно близким, когда натягивал поводок, обнажая клыки.
        Когда Энни добралась до Лондона и покончила с первым этапом путешествия, она уже привыкла к постоянному движению под собой и давлению стольких тел. Привыкла, что ее вновь окружают чужие голоса, запахи, взгляды, пусть они и по-прежнему казались ей пленкой паутины на коже.
        Пусть даже, куда бы она ни смотрела, Энни ожидала увидеть среди толпы знакомое лицо, будто бы замечала Марка - волну темных волос, красивые черты, понимающий взгляд.
        Пусть даже всякий раз, когда это был не он, а лишь незнакомец, в груди вновь вспыхивала старая боль.
        В Морнингейте Энни тоже частенько думала, что видела его среди пациентов или как он прогуливается по улочке за стенами лечебницы. Но теперь Энни знает, что это всего лишь разум играет с ней злую шутку. Марк погиб четыре года назад в ледяных черных водах Северной Атлантики.
        В Саутгемптоне ее вновь захлестывает суета вокруг. В какой-то мере Энни помнит это ощущение еще с первого раза, когда она только начала работать на «Титанике». Тогда Энни оказалась в полнейшем смятении: дитя, если не по возрасту, то по своему нраву, сбежавшее из Баллинтоя. Тогда ее как будто вела незримая рука - ангел-хранитель? Она нутром чуяла, на какой поезд сесть, какая улица приведет к штабу «Уайт Стар Лайн». Потерянной на вид девушке предлагали помощь незнакомые мужчины, и этот ангел-хранитель подсказывал, кто направит на верный путь, а кто попытается увести в глухую аллею.
        Не доверие и не интуиция - в их отсутствие ее направляло нечто иное.
        Человек в штабе «Уайт Стар Лайн» тоже хороший - у таких взгляд не осуждает, руки не касаются дольше необходимого. Он провожает Энни к судну, настояв, что должен понести ее сумку, отчего Энни слегка колет стыд - сумка-то слишком легкая. В ней всего-то несколько личных предметов: выданная в Морнингейте расческа, несколько заколок и вещиц, доставшихся от обитателей лечебницы в обмен на услуги, и, конечно, брошь, куда более ценная, нежели остальное, - та, за которую Энни цепляется еще со времен «Титаника».
        Служащий, несомненно, думает, что она девушка совсем бедная, раз взяла так мало с собой. Энни не может объяснить, что у нее ничего и нет, кроме серой льняной пижамы Морнингейта, что платье, шляпку и туфли ей выбрали из кучи старой одежды, которую пожертвовали лечебнице, что деньги на билеты и еду ей выдал доктор Давенпорт из собственного кармана. Теперь она играет в другую игру в исчезание - влезть в одежду, предназначенную иной женщине, иного телосложения, иного времени. Передвигаться среди всех этих людей, будто Энни одна из них, даже зная глубоко внутри, что это не так. Что она как-то отдельно. Что она по-прежнему одинока.
        Пробираясь через доки, Энни возвращается в свой первый день на «Титанике». Толпы, хаос. Повсюду тела, все будто направляются в разные стороны. Переулки забиты фургонами, которые, в свою очередь, завалены корабельным грузом и багажом. Экипажи для богатых пассажиров ползут в толпе - извозчики надрываются, силясь перекричать шум, лошади нервно фыркают. Энни приподнимает юбку, чтобы не смотреть под ноги и не сводить глаз с мужчины из «Уайт Стар Лайн», который то и дело исчезает из виду.
        - А вот и он, - произносит мужчина, когда они подходят к причалу, и протягивает ей листок бумаги. - Передайте старшему помощнику.
        Мужчина опускает сумку у ног Энни. Потом уходит.
        Энни прижимает шляпу ладонью и, задрав голову, смотрит вверх, вверх, вверх, на четыре огромных трубы корабля, похожих на башни замка. «Британник» как две капли воды похож на брата, «Титаник», если не считать покраски, отличающей госпитальное судно. При воспоминании о том, первом, корабле по телу Энни, с головы до ног, пробегают знакомые мурашки. Плавучий дворец во всех смыслах: парадная лестница, прекрасно обставленные столовые, шикарные каюты. Энни, конечно, ярче всего помнит пассажиров первого класса в двенадцати каютах, которые обслуживала в качестве стюардессы. Они были богаты, некоторые - знамениты. Особенно Энни запомнились американцы с их своеобразным акцентом и забавными манерами. Столь прямолинейные, напористые, вольные. Но затем Энни вспоминает, что многие уже мертвы, и одергивает себя.
        Нет. Сейчас не время для скорби. Энни знает, что произойдет, если слишком долго оглядываться, знает, как черные волны вновь сомкнутся над головой и она утонет. Как горя, и потерь, и ужаса станет невыносимо много.
        Сейчас Энни нужно не потерять головы, найти первого помощника и заняться делами. У нее, в конце концов, еще есть цель.
        Где-то - где-то там - дитя. Ребенок Марка.
        Энни поднимается по трапу. Там все без исключения в униформе, причем серьезной, это не ливрея «Уайт Стар Лайн», к которой она привыкла. Мужчины одеты в тускло-оливковую шерсть, сестры - в длинных синих юбках, с накидками на плечах, чтобы не замерзнуть, лица обрамлены платками. Все заняты, все сосредоточены на поручениях. На Энни никто не обращает внимания.
        Внутри все совсем иначе. Ей трудно представить, что этот корабль когда-то был как «Титаник», так сильно он изменился - как женщина после родов, измученная, бледная, опустошенная.
        Внутри - как в любой больнице. Если не стоять рядом с иллюминатором или дверью, даже не поймешь, что ты на корабле. Все, что делало «Титаник» сверкающим и величественным, было отнято. Нет ни шезлонгов, ни карточных столов, ни хрустальных люстр, ни плетеных кресел. Кругом лишь антисептики и униформа. Ряды коек для пациентов, шкафы, заполненные бинтами и лекарствами. И везде суета. Сестры милосердия следят, как мужчин грузят на носилки. Санитары уходят с полными носилками к каретам «Скорой помощи», что дожидаются внизу на причале, затем возвращаются с пустыми для следующей партии. Некоторые пациенты добираются на своих двоих - руки на перевязи, головы замотаны, обычно в сопровождении сестры или санитара. Столько же суматохи, что и в день посадки на «Титаник». Энни помнит, какую давку устроили люди на трапе, и невольно делает глубокий вдох. Столько людей… ее как будто захлестнула гигантская волна. Захлестнула и утянула вниз.
        Но это все не гости, а только выжившие, и у каждого в бинтах спрятана история - раны, боли, видения со шрапнелью, взрывами и ужасами, которые Энни не способна и вообразить. Это полумертвые.
        И суетящийся персонал прибыл сюда, чтобы о них заботиться, либо вернуть их в наш мир, либо проводить в другой. Путешествие совсем иного рода.
        Впереди двое мужчин совещаются с еще одним, серьезным на вид, в накрахмаленной униформе - видимо, офицер. Энни приближается, протягивает бумагу.
        - Прошу прощения, я надеялась найти первого помощника, не подскажете? Мне велели доложить ему о своем прибытии.
        Трио прерывается и смотрит на нее. Высокий оглядывает Энни с головы до ног неодобрительным взглядом школьного учителя, затем выхватывает листок и быстро читает.
        - Здесь говорится, что вы новая штатная сестра милосердия, так? Мисс Хеббли? Явились на службу?
        - Да, верно.
        - За вас отвечает старшая сестра. Эппинг, - передает он лист спутнику, худощавому парню с волосами цвета соломы, - отведи мисс Хеббли к сестре Меррик, хорошо? Нельзя же ей блуждать по палубам, правда?
        Она, словно в тумане, следует за Эппингом, а тот, взяв ее сумку, ведет Энни по переходам, знакомым и незнакомым одновременно. Он легко лавирует в потоке людей, постоянно оглядываясь через плечо на подопечную, и на его лице играет кривая улыбка, будто солнечный свет на воде.
        - Мы прибыли всего несколько дней назад, поэтому все бурлит. Надо выписать более тысячи пациентов. Скоро снова в путь.
        - Вы санитар?
        - Не. Я из радистов, - он протягивает руку. - Чарли Эппинг.
        Его рука не большая, но и не маленькая. Рукопожатие теплое, но формальное. Движения отточенные.
        - Энни Хеббли, - представляется она, и ее голос мягок под напором прикосновения. - Могу я открыть вам тайну, мистер Эппинг? Я ничего не знаю о сестринском деле.
        Энни не понимает, почему об этом заговорила, но он светло улыбается, и это дарит ей ощущение безопасности. Или не безопасности, но хотя бы не невидимости.
        И это, в конце концов, не совсем так. Энни последние четыре года наблюдала за сестрами милосердия и знает, что они говорят и делают. Она чувствует, что может им подражать. Ей часто кажется, что так она и потратила свою жизнь - подражая чему-то.
        Она не уверена, на какой ответ надеялась, но Чарли просто пожимает плечами.
        - Научат. Приставят старшую сестру, она введет в курс. Втянетесь в мгновение ока.
        К этому времени он уже подвел Энни к парадной лестнице, которую, как она рада видеть, не сняли и не заменили чем-то более сдержанным. Энни кажется забавным, что уже нет красивых бархатных обоев, под ногами не пружинят мягкие ковры и мимо проносятся не дамы в дорогих шелках и мужчины в вечерних костюмах, но солдаты с сестрами милосердия, а все равно - знакомо.
        - Я помню это, - произносит Энни, касаясь резных перил.
        Чарли бросает на нее скептический взгляд.
        - Бывали здесь? В записях ничего не сказано.
        Ее щеки заливает румянец.
        - Не на этом корабле, на «Титанике». Полагаю, теперь вы сочтете меня очень невезучим человеком.
        - Ничуть! Теперь я вспомнил запись журнала. Вы должны знать мисс Вайолет Джессоп…
        - Она и уговорила меня приехать. Мы были хорошими подругами.
        Эппинг широко улыбается.
        - Она мне как старшая сестра. Позвольте представить вас сестре Меррик, а затем поищем Вайолет.
        Есть нечто в его щедрости, доброте, отчего Энни чувствует себя подавленно и грустно. Он жизнерадостен, он из другого мира, который куда более прост для него, чем ее мир для нее. Его пальцы скользят по краям сигареты, которую он вертит в руке, и все, о чем Энни может думать, - это легкость. Энни еще никогда ее не чувствовала. Она больше похожа на саму сигарету, прошедшую путь от руки ко рту и к земле, высосанную досуха и забытую.
        Или она - дым, летящий в воздух, исчезающий, как только губы вновь смыкаются.
        Как только они находят сестру Меррик, становится ясно, что посмаковать воссоединение с Вайолет не выйдет - по крайней мере, пока. Женщина глядит на Энни сверху вниз, вздернув длинный нос.
        - Благодарю, Эппинг, что привели ее ко мне, но на этом все. Уверена, вы нужны в другом месте.
        Она явно не хочет, чтобы он задерживался здесь, в ее владениях, и потому Чарли касается кепки, прощаясь с ними обе-и-ми, и оставляет Энни рядом с этой внушительной женщиной.
        Она поворачивается к Энни, вновь присматривается. Сестра Меррик высокая, крепкая, с таким обширным бюстом, что верх передника натягивается.
        - Все по порядку. Раздобудем вам форму и устроим в каюте. Затем начнется дежурство.
        - Мэм?.. - Энни едва стоит на ногах, полуживая от усталости. Она проснулась в шесть утра, чтобы собраться и успеть на поезд.
        Сестра бросает на нее испепеляющий взгляд.
        - Вы явились к нам без опыта ухода за больными, мисс Хеббли. В считаные дни мы окажемся в зоне военных действий и начнем принимать новых пациентов. Вам предстоит многому научиться, и нельзя терять ни минуты. - Меррик подзывает еще одну сестру, молодую, с добрыми глазами. - Найди ей койку и пусть переоденется как положено, потом пусть возвращается сюда, ко мне.
        Молодую медсестру зовут Хейзел - это девушка из Лондона, чей возлюбленный сражается на континенте. Она уже была в одном рейсе «Британника» и весело болтает, провожая Энни к интенданту за униформой, а затем в каюты экипажа на нижних палубах.
        - Работы по горло, но наше дело того стоит, - говорит Хейзел у двери, пока Энни переодевается. - А сестра Меррик не такая уж противная, когда узнаешь ее получше, но лучше, конечно, с ней не ссориться.
        Энни всем сердцем желает прилечь на койку и немного отдохнуть от суеты и шума, но послушно следует за Хейзел обратно к палатам. На несколько часов она становится тенью Хейзел. Молодая сестра милосердия показывает Энни, где находятся бинты и лекарства, где найти одеяла для замерзших и воду для тех, кого мучит жажда. Раненые ждут, когда их заберут с корабля, им не терпится, но карет «Скорой помощи» не так много. Они снова и снова останавливают пару медсестер и требуют, чтобы их отпустили.
        - Дождитесь клерка с документами о выписке. Вы же военный, так что все должно быть чин чином, - говорит Хейзел мужчине, который угрожает самостоятельно уйти с корабля. - Иначе посчитают самоволкой и отправят за вами полицию.
        Энни быстро понимает, что самая важная ее работа - слушать, когда они хотят поговорить. Поначалу ей непросто смотреть на раненых - она впервые видит настолько пострадавших людей, некоторые и вовсе гротескно обезображены. Есть люди вообще без конечностей, или у которых снесло половину лица. Те, кто борется за каждый вздох, с поврежденными газом легкими, и те, кто знает, что долго не проживет. Те, кто тихо, безостановочно бормочут сами себе… ну, таких Энни уже встречала в Морнингейте, поэтому они беспокоят ее не так сильно. И после нескольких часов выслушивания, пока Энни меняет повязки, поправляет постели, приносит воду и опорожняет утки, она боится их уже меньше. Работа на удивление приносит ей удовольствие. Приятно в кои-то веки оказаться на другой стороне, на той, которая помогает, а не принимает помощь. Мужчины, которых она встретила, обескуражены и напуганы, не зная, что их ждет. Они ранены и в большинстве случаев навсегда останутся калеками. Их будущее внезапно оказывается под вопросом. Смогут ли они когда-нибудь снова работать или лягут на плечи семей постоянным бременем? Будут ли близкие их
по-прежнему любить? Некоторые рассказывают Энни о своих семьях дома и - редкие счастливцы - о женщинах, которые их ждут. Энни хочется сказать грустным: «Ты думаешь, ты все потерял, но тебе повезло куда больше, чем ты считаешь. Ты ведь здесь, не так ли? На этом величественном корабле!»
        Ей интересно, что бы сказали эти мужчины, узнай они, что считаные дни назад она сама была пациенткой. Может, это их подбодрило бы, но она боится, что нет. Боится, что ее осудят, что станут ее страшиться, как персонал в Морнингейте.
        Она близка к тому, чтобы рассказать об этом мужчине с большими печальными глазами. Он лежит на койке, уставившись в потолок. Он не так молод, как многие пехотинцы, ему, наверное, слегка за тридцать. Он потирает бедро чуть выше того места, где теперь кончается его нога.
        - Как я буду работать, когда вернусь домой? Я не могу стать моей Мэйзи обузой, - говорит он.
        Энни знает, что ее работа - заменять его жену.
        - Это ее волнует меньше всего, - отвечает Энни, взбивая ему подушку. - Она будет благодарна, что вы живы и вернулись к ней. Вот увидите.
        Мужчина нервно разминает ногу.
        - Вы не знаете мою Мэйзи.
        - Но я ведь женщина, верно? И я знаю, что женщина чувствует, и говорю вам: ваша жена хочет, только чтобы вы вернулись домой.
        В груди просыпается знакомая глухая боль. Энни хочется, чтобы на всем белом свете нашелся кто-то, испытывающий такие чувства к ней.
        После четырех часов, проведенных в палате, Энни не скажет наверняка, что не последовала бы за тем нетерпеливым молодым солдатом вниз по трапу, будь у нее такая возможность. Она находит стул в углу и садится спиной к толпе, прижимая ко лбу стакан с водой. Ноги пульсируют, мир кружится.
        Она как раз собирается встать на ноги - уверенная, что вскрикнет от боли, - как вдруг к ней подбегает Хейзел.
        - Давай скорее, ты нужна, - дергает она Энни за рукав.
        Энни видит, что дело плохо, еще на входе. Волнение посреди моря кроватей. Мужчина корчится и кричит, отбиваясь от санитара, который пытается его удержать. Даже с другого конца палаты Энни замечает повсюду кровь. Алое море. На мгновение она отшатывается, чувствуя тошноту.
        - Помоги Джеральду, - слегка подталкивает ее Хейзел. - Я найду врача.
        Лишь у его постели Энни понимает, что стряслось: мужчина пытался покончить с собой. Он сорвал повязку со свежей ампутации, распорол швы. И, кажется, перерезал горло неровной линией, хотя Энни не очень понимает, как он умудрился. Она смотрит на него, слишком ошеломленная, чтобы реагировать. Джеральд, санитар, пропитанный кровью этого человека, прижимает его к матрасу, но больше ничего не может сделать. Он бросает на Энни через плечо взгляд выпученных глаз.
        - Ну и? Пробуй остановить кровь. Бегом!
        Потеря крови серьезная: мужчина под весом Джеральда уже постепенно теряет сознание.
        Кровь проступает сквозь повязки, краснеет, чернеет по краям. Энни не знает, что делать. Мечется и через миг вдруг замечает на полу чулки пациента. И начинает двигаться почти без раздумий: подхватывает один и затягивает вокруг бедра пациента, словно жгут - так туго, как только может. Второй - на шею, но так, чтобы не перекрыть дыхание. Энни разрывает простыню на полосы и обматывает ими его горло, словно мумию. Вот и все, что она успевает, прежде чем мужчина обмякает, и Джеральд наконец бросается к шкафу за нормальным жгутом и бинтами. Энни склоняется над лежащим без сознания мужчиной, продолжая удерживать жгуты, пока не вернется Джеральд.
        И только теперь она понимает, что узнает лицо этого пациента. Она разговаривала с ним совсем недавно. Тот самый, с печальными глазами. Его жену зовут Мэйзи. До войны он был кровельщиком. И как теперь сможет работать с одной-то ногой? Так по лестницам не покарабкаешься. Что ему делать? Он сказал, что уже слишком стар для поисков новой профессии.
        Хейзел возвращается с доктором. Они оба на миллисекунду искоса смотрят на Энни в окровавленной одежде - и бросаются к пациенту. Доктор выкрикивает приказы Хейзел и санитару; вокруг словно крушение поезда. Энни выползла из-под обломков; ее момент ушел, и она способна лишь оцепенело отойти в сторонку. Это все ее вина. Что-то упустила, когда говорила с ним? Энни не может не чувствовать, что должна была догадаться о его задумке лишить себя жизни. Должна была ощутить, как желание жить ускользает от него, словно нечто телесное, как перемена давления воздуха.
        Каким-то чудом в коридоре Энни, безумно покачивающуюся, находит Вайолет Джессоп.
        - Нельзя вот так стоять на виду вся в крови, - заявляет она так же бодро и деловито, как на «Титанике», как будто все это время они так и трудились бок о бок, а не расставались.
        Вайолет берет ее под руку, и Энни, слабая и подавленная, почти не сопротивляется. После ряда проб и ошибок - Энни никак не может вспомнить дорогу к себе, несмотря на то что план палубы здесь точно такой же, как на «Титанике», - они находят нужную каюту. Вайолет устраивается на койке, пока Энни оттирает руки и лицо и переодевается обратно в сброшенное платье.
        - Мне так жаль, что это случилось с тобой, и так скоро, - произносит Вайолет, встряхивая густые волосы Энни, словно может разом стряхнуть и тяжесть этого дня.
        Она берет щетку, принимается расчесывать Энни. Та сидит на табуретке, будто школьница. Онемевшая.
        - Хотела бы я сказать, что так случается не всегда, но вообще-то тут бывает нелегко. По словам врачей, они еще не видели ранений хуже. Это душераздирающе - то, что творится с этими беднягами.
        - Я говорила с ним час назад.
        - Не вини себя. - Вайолет начинает закалывать густые пряди наверх. - Если кто и виноват, так это сестра Меррик. Нельзя было так давить на тебя в первый же день. Давай-ка раздобудем тебе покушать… ты вообще сегодня что-нибудь ела? А потом в постель и спать.
        После ужина Вайолет уходит: начинается ее смена, по-это-му Энни отправляется побродить, подышать свежим воздухом, прежде чем лечь спать. Она смотрит на воду, как та непрестанно поднимается и опускается. Энни подставляет лицо ветру и вспоминает, каково это - быть в море. Все время двигаться вперед, к чему-то невидимому - снова к берегу или всего лишь к представлению о нем.
        - И кого же я вижу! Ну что, расскажи, как первый день? - рядом с ней у перил вдруг оказывается Чарли Эппинг с самокруткой в зубах. Ветер приносит дым Энни в лицо.
        - Все немного… чересчур. - Ей трудно смотреть ему в глаза.
        - Поначалу всегда тяжело. Все наладится. - Чарли снова затягивается. - Ты крепкая девчонка, выживешь. Откуда мне знать? Потому что ты выбралась с «Титаника». Не расскажешь, как все было? Вайолет не любит распространяться.
        - А не испугаешься?
        Над их головами пролетает струйка дыма.
        - Не-а. Считаю, раз там кто-то выжил, значит, случись что с этим стариной, мы тоже выкарабкаемся.
        Что она помнит о своем пребывании на «Титанике»? Нужно лишь закрыть глаза - и все возвращается. Коридоры, суета, шум. Страхи, шепотки, секреты. Скрытое желание. Удары волн о борта, так далеко внизу, что их пена казалась игрой света, а не смертельным холодом, которым была на самом деле. Падение. Крики. Темнота ночи и маленькие спасательные ракеты, тщетно подпрыгивавшие, пока одна за другой не погасли.
        Энни выбирает безопасное воспоминание, такое, чтобы не напугать.
        - Я в основном помню, какой холодной была вода. - Она машинально потирает плечи, будто может стереть с себя этот призрачный холод.
        - Вайолет говорила, ты прыгнула спасать ребенка.
        Энни чувствует глухой удар в затылок, словно молотком о колокол.
        - Да… Точно. Да.
        Как она могла забыть?
        - Тогда вы героиня, мисс Хеббли, - со смехом произносит Чарли.
        И все же при этом воспоминании она ощущает только холод и пустоту, а вовсе не героизм. И совершенно не помнит, что было потом.
        Она снова смотрит через перила на волны, бьющиеся о борт корабля. Темная серовато-зеленая вода, оборчатые белые гребни. Ветер дразнит выбившиеся пряди волос, бросая их в глаза… и она вновь чувствует вокруг себя воду, обволакивающую, зовущую - некую силу, которую она познала так близко, но не могла дать ей название. Некий голос, зовущий домой.
        1912
        Глава четвертая
        10 АПРЕЛЯ 1912 Г.
        САУТГЕМПТОН, АНГЛИЯ
        Энни сверилась с крошечными часиками, приколотыми к переднику, и ахнула. Уже 8:38 утра, а посадка пассажиров начнется в десять. Капитан Эдвард Джон Смит ясно дал понять, что все должны придерживаться его графика.
        Когда она откинула прядь волос назад, пальцы задели цепочку украшения, которое она всегда носила, - тонкого золотого крестика. Должно быть, выскользнул из-под выреза блузки. Энни быстро заправила его на место. Католиков среди персонала предупредили, чтобы во время путешествия они не держали свои религиозные символы на виду: никаких четок, медальонов со святыми, крестиков. Однако Энни успокаивало ощущение прохладного металла на коже.
        Она вернулась к прежнему занятию и убрала последнюю салфетку из дамаста, изящно свернутую в виде лебедя. Было время, когда обширный обеденный зал и его эхо заставляли Энни содрогаться, но она привыкла, что гигантский корабль пуст. И он действительно казался совсем пустым, даже с почти девятью сотнями членов экипажа на борту. Энни не могла даже представить, что будет, когда к ним присоединятся тысячи пассажиров.
        Теперь «Титаник» стал для нее больше, чем домом, - он был ее миром. Словно ее жизнь началась именно в тот день, когда она ступила на корабль, будто она выползла из своего прошлого, как из могилы, и возродилась на свежем морском воздухе. Она словно училась всему заново, подобно ребенку: как правильно носить накрахмаленную униформу «Уайт Стар Лайн», как выражаться внятно, несмотря на ирландский акцент, как ходить по мягко покачивающемуся кораблю.
        Энни твердо решила не пугаться всей этой новизны, а лучше погрузиться в работу. На этом огромном корабле никогда не было недостатка в делах. Уложить свежевыглаженные скатерти в бельевые шкафы. Застелить постели; ей говорили, что на борту семь тысяч пятьсот одеял, и временами ей казалось, что она разгладила, подоткнула и завернула все до единого. Подсчет чашек, блюдец, стаканов, наборов изысканной, дорогой посуды - достаточно, чтобы у каждого мужчины, женщины и ребенка в первом классе был полный набор, - и занесение цифр в бухгалтерскую книгу квартирмейстера, чтобы затем, когда корабль пришвартуется в Америке, проверить количество разбитых. Весь персонал трудился от рассвета до заката, и это на пустом корабле. Энни не могла представить, как справится, когда двенадцать назначенных ей кают заполнятся настоящими живыми пассажирами.
        «Будешь на ногах по пятнадцать часов», - предупреждала соседка по комнате, Вайолет Джессоп. Энни была рада, что ее поставили в пару с Вайолет, девушкой из Лондона, которая много лет работала на кораблях и была в глазах Энни невероятно умудренной.
        Вечером, закончив работу на сегодня, Вайолет наставляла Энни о том, чего ожидать от пассажиров.
        - Я родом из маленькой деревни в Ирландии, - призналась ей в первый день Энни. - У нас никогда не было слуг. Я не знаю, как мне себя вести.
        Вайолет поразило, что Энни вообще получила эту работу.
        - «Уайт Стар» отбирают женщин крайне придирчиво, - пояснила она.
        Вайолет знала об этом не понаслышке. Чтобы получить должность, ей пришлось преодолеть немало трудностей, потому как господа, ее нанимавшие, подозревали, что молодые и красивые девушки вроде Вайолет будут отвлекать мужскую половину пассажиров и членов экипажа. Либо уволятся в течение года, чтобы выскочить замуж.
        Энни пожала плечами.
        - Может, решили, что я достаточно незаметная. И я сказала, что горю желанием помочь.
        - Ничего удивительного, - Вайолет сощурилась. - Наверняка именно твоя заботливая натура и убедила менеджера по найму рискнуть. Просто помни правило: не переусердствовать с заботой. Некоторые мужчины попытаются прощупать, как много им в итоге сойдет с рук, особенно если они решат, что ты наивная. - Она выгнула бровь. - Впрочем, если собираешься влюбиться в пассажира, то лучше уж богач, чем бедняк. На «Титанике» поплывут очень состоятельные люди. Женщины с драгоценными камнями таких размеров, что глаза слезятся от одного вида. Младенцы с золотыми кольцами для прорезывания зубов. Вот увидишь.
        И теперь, меньше чем через час, она действительно увидит.
        Энни, воспользовавшись моментом, полюбовалась тем, что окружало ее в необъятной тишине пустого пространства. Энни любила этот корабль; она никогда прежде не бывала на чем-то таком же большом и красивом. Ей нравилось прикасаться к тарелкам в обеденном зале, где она будет прислуживать в составе персонала, и поражаться фарфору, такому изящному и невероятно тонкому, словно бумага. Нравилось прогуливаться по каютам с шелковыми обоями, превосходной мебелью, хрустальными люстрами и отделкой из красного дерева - по образцу легендарного отеля «Ритц» в Лондоне, как с гордостью рассказывали Энни, пока она обучалась, - и притворяться, что это принадлежит ей, что все это ее. Она могла пропустить мимо ушей случайный окрик товарища по работе или стук и грохот молотка во время наведения последних штрихов, отгородиться от всего, кроме тонкого звона хрустальных капель над головой.
        Готовы ли они принять пассажиров - Энни гадала, разглаживая скатерть напоследок. Готова ли она сама утратить величественную тишину своего корабля?
        В дальнем конце обеденного зала возник стюард с колокольчиками. Три звонка. До посадки остался час.
        - Старший стюард назначил собрание в курительной первого класса, - позвал вошедший и тут же удалился.
        Не повезло. Курительная комната первого класса находилась тремя палубами выше. Пришлось поторопиться.
        Спеша по коридору, Энни встретила Джона Старра Марча, который направлялся в противоположную сторону, и улыбнулась, когда он коснулся козырька и кивнул ей. Джон был много старше, ровесник ее отца. Он служил почтовым клерком и отвечал за почтовые мешки, которые грузили на «Титаник» для доставки в Нью-Йорк, однако также должен был помогать персоналу по снабжению продовольствием. Среди работников Джон считался в некотором роде знаменитостью, потому что пережил восемь происшествий в море. «Раз в год, как по часам, - поделился он с Энни, смеясь. - Я уже даже не задумываюсь. Такая у меня работа». Присутствие Джона Марча на борту обнадеживало Энни, как и многих новичков.
        В курительной она с облегчением обнаружила, что пришла не последней. Скользнув на свободное место рядом с Вайолет, она вздрогнула - подруга схватила ее за руку. Энни осознала, что к ней прикоснулся другой человек, впервые с тех пор, как она покинула дом. Она поразилась тому, что сделал этот маленький жест - она внезапно почувствовала себя заземленной, защищенной.
        Остальные собравшиеся стюарды напоминали ей бедняков Белфаста: изможденные, с беспокойными глазами, встревоженные. Некоторые были полными, раздутыми от диеты из картофеля и капусты и от выпивки. Женщин - лишь около двух дюжин, и они с Вайолет одни из самых юных; компания печально славилась убеждением, что молодые одинокие женщины, которые служат на корабле, приводят к моральному разложению, и почти всегда отказывалась их нанимать. Энни не могла с уверенностью сказать, что они не правы, если судить по поведению, которое она наблюдала на палубах для персонала в нерабочее время. Женщины, как и мужчины, бродили из каюты в каюту, прихватив крепкое пиво или виски, в поисках собутыльника; в коридорах играли в карты или кости. Мужчины шептали на ухо непристойности, когда думали, что им за это ничего не будет.
        Но, с другой стороны, Энни удивляло почти все, что касалось пребывания на этом корабле: все вокруг было такое оживленное, энергичное и неудержимое. До этого единственным местом, где она оказывалась в обществе большой группы мужчин, была церковь по воскресеньям, и она знала имена каждого. Теперь эти имена растворились в легком весеннем тумане, ускользнув от нее.
        Прошлое Энни - стремительно меркнущее серовато-зеленое видение. Все, что осталось, - едкий привкус во рту.
        Вайолет еще раз сжала руку Энни, когда Эндрю Латимер, старший стюард, прочистил горло и прикрикнул, призывая беспокойно переговаривающихся стюардов и стюардесс к тишине. Энни проводила с Латимером не так много времени, однако у нее сложилось впечатление, что он знает свое дело и любит определенный порядок. А вот был ли он справедливым или добрым, Энни не имела понятия.
        - С этого момента и до тех пор, пока мы не причалим к месту назначения, вы должны помнить, что ваша первостепенная задача - благополучие пассажиров. - Лицо Латимера над высоким белым воротником униформы было ярко-красным. - Независимо от предъявленных к вам требований, независимо от ваших иных обязанностей и задач, независимо от времени суток потребности пассажиров всегда стоят на первом месте.
        У Энни сжалось нутро. Что это значит? Если Энни будет выполнять свое поручение, например нести еду тому, кто чувствует себя плохо и не может спуститься в обеденный зал, и ее остановит другой пассажир, который хочет, чтобы она принесла что-то из каюты, чему подчиняться? Она отвечала за дюжину кают, за группу пассажиров величиной практически с весь ее прежний приход, и должна была отвечать на все просьбы и призывы, удовлетворять любые прихоти - и это в дополнение к уборке кают, заправке кроватей и прислуживанию в обеденной зале во время приемов пищи.
        - Вы должны поддерживать у наших пассажиров - у наших пассажиров первого класса - впечатление, что они остановились в отеле мирового класса. Да, мы гордимся «Титаником» - это лучший океанский лайнер класса люкс в мире, мы никогда не должны об этом забывать! Но мы обязаны подчеркивать, как много удобств доступно нашим пассажирам. Убедитесь, к примеру, что они знают о спортивном зале и библиотеке.
        В библиотеке первого класса хранится тысяча книг, вспомнила Энни. Им так вбили в головы эти сведения, что цифры легко соскакивали с языка. Во втором классе - пятьсот.
        Вес одних только книг и содержащихся в них историй казался ей слишком тяжелым для любого корабля. Бассейн с подогревом, всего шиллинг за посещение. Детская игровая комната. Прогулочные палубы.
        - Вы также должны знать, о чем не следует говорить пассажирам, дабы не помешать им наслаждаться путешествием. - Латимер посмотрел на каждого присутствующего по очереди, как бы желая убедиться, что они все внимательно его слушают. - Фамильярность не поощряется. Не позволяйте втягивать себя в разговоры о себе. Не позволяйте обращаться к вам по имени.
        Им уже вручили лист с напечатанными правилами, которые они должны были вызубрить, но слышать их - совсем другое дело. Правила всегда помогали Энни ощутить себя в безопасности.
        Латимер помолчал. У него были очень темные глаза. Энни почувствовала, что, несмотря на цвет его лица, в нем было нечто бескровное, холодное, жесткое.
        - Еще иногда бывают пассажиры с болезненным складом ума, которые могут зациклиться на страхе перед естественными угрозами, что несет в себе открытое море, - продолжал расхаживать туда-сюда Латимер. - Вы должны сделать все возможное, чтобы отвлечь их от подобных раздумий. Если вас спросят, заверьте, что «Уайт Стар Лайн» славится лучшей репутацией в области безопасности во всей отрасли, а затем переключите их внимание на вечернюю музыкальную программу, на шафлборд или игру в кольца.
        Латимер закончил, как раз когда раздался звон: час прошел, и настал момент, который они все так ждали. В одно мгновение гул за железными переборками перерос в рев.
        Латимер что-то выкрикнул, но на него уже никто не обратил внимания. Энни выбежала вместе с остальными и, охнув, судорожно вцепилась в перила.
        Причал внизу кишел людьми. Они стояли в очередях и ожидали, когда их пустят по трапам, нетерпеливо налегая на цепи. Сыпали наружу из экипажей. Читали нотации грузчикам, которым приходилось помучиться с их багажом. Так много людей, больше, чем Энни когда-либо видела одновременно. От одного только зрелища у нее закружилась голова.
        Пассажиры были разделены на классы. У дальнего конца корабля - третий. В основном мужчины в рабочей одежде - лучшей, что у них была, с вещевыми мешками на плечах, как у моряков. Затем шел второй - опять же в основном мужчины, получше одетые, в выходных костюмах. Крепкие середняки: лавочники, проповедники, учителя и подобные.
        А вот первый класс был совсем иным. Мужчин и женщин поровну, все разодетые едва ли не в королевское облачение - Энни видела такое разве что в журналах; в Баллинтое никто не мог позволить себе такую одежду. Шелка, атлас и страусиные перья, ленты без конца и края. Платья, которые могла сшить лишь лучшая швея - так точно они облегали фигуры их обладательниц. У большинства за спиной стояли один или двое слуг, чопорные, в черной униформе; они несли чемоданы или присматривали за детьми. Энни силилась рассмотреть у кого-нибудь золотое кольцо для прорезывания зубов, хотя была вполне уверена, что Вайолет ее просто разыгрывала; золото слишком мягкое, чтобы его так грызть и не поломать, это понимала даже сельская девчонка.
        Ровно в десять часов утра цепи, преграждающие проход, были опущены, и люди хлынули на трапы. Энни казалось, будто по палубам разлилась темная бурлящая волна, угрожающая ее утопить. Энни попятилась. Давка тел, какофония голосов… для нее все это, после относительной тишины последней недели, было слишком. Энни боролась с безумным желанием убежать, спрятаться в комнате, которую она делила с Вайолет, и каким-то образом ускользнуть с корабля прежде, чем он покинет гавань. Она перевела дыхание. Пусть она и была напугана, но чувствовала всем существом: это мгновение, этот корабль - вот ее судьба.
        Энни развернулась - и тут же отпрыгнула назад. Перед ней откуда-то возник молодой человек немногим старше ее, с ребенком на руках, которого он пытался успокоить и укачать. Энни тут же преисполнилась сочувствия. Он выглядел таким несчастным, неспособный унять свое дитя, которое извивалось, неприкаянное и недовольное. Младенцу Энни тоже сочувствовала - тот, несомненно, желал вернуться в прохладу детской, где ему было спокойно и уютно.
        - Могу я помочь? - удалось ей выдавить каким-то образом.
        Молодой человек распахнул глаза и окинул ее взглядом. Глаза были добрые, серо-голубые, как полумрак пещеры. И почему-то знакомые.
        - О… простите! Не заметил вас.
        Ребенок заворковал, и все шерстяное пальто пассажира оказалось заляпано спереди белой жижей.
        - Позвольте, я помогу.
        Энни вытащила из кармана тряпочку для уборки и потянулась за ребенком. Мужчина передал его с готовностью, словно повинуясь инстинкту.
        Ребенку было не больше нескольких месяцев. Крошечное, но здоровое создание с темными глазами и прядями светлых медово-русых волос, выглядывающих из-под чепчика.
        Малыш удобно, почти привычно лег в руки Энни, хотя она почти не имела опыта обращения с младенцами, так как была младшим ребенком в семье.
        Однако дитя вскоре умолкло, поерзав и уткнувшись Энни в грудь носиком.
        Молодой отец промокнул пальто тряпочкой.
        - А вы ей понравились, да?
        Он был красив, заметила Энни теперь, когда он больше не выглядел столь обеспокоенно. И в нем было что-то настолько знакомое, что Энни почти ни о чем другом не могла думать. В голове звучало нечто похожее на сигнал тревоги. «Вы когда-нибудь бывали в Баллинтое?» - хотелось ей спросить. Но сама идея казалась нелепой. Лондонцы не ездили в Баллинтой.
        - Такая красавица, и здоровенькая, - произнесла Энни вместо этого.
        Крошечный розовый кулачок вдруг поднялся к ее лицу, пытаясь ухватиться за подбородок. Мужчина с улыбкой покачал головой.
        - Чувствует себя как дома. Мисс?..
        - Стюардесса Хеббли.
        - Что ж, мисс Хеббли, вы посланы мне небесами. Очень благодарен вам за помощь.
        - Могу я проводить вас в каюту? Номер каюты, пожалуйста?
        Он вытащил билет и показал ей, будто сам не был до конца уверен. Энни с разочарованием поняла, что в число вверенных ей он не входит.
        Марк Флетчер. По телу Энни вдруг прошел еще один разряд чистого электричества. «Я знаю вас», - хотелось сказать ей. И в то же время она понимала, что это не так, что они никогда не встречались, что этот красивый мужчина, который казался таким знакомым, на самом деле был ей незнаком.
        - С удовольствием покажу вам, как пройти, мистер Флетчер. Проследуете за мной?..
        Однако в этот момент с трапа сошла женщина и протянула мужу руку. Энни ощутила неуместный укол разочарования. Неужели надеялась, что матери у этой малышки каким-то образом не было? Каким ужасным было бы это желание. И все же чувство, которое она испытала при виде Марка Флетчера, стало таким внезапным, острым, почти животным.
        Кажется, она была обречена тянуться к мужчинам вне ее досягаемости.
        Женщина, что появилась рядом с Марком, была невероятна - самоуверенность, блеск, фейерверк в человеческом обличье, уверенная в силе собственного счастья. Она была одета как королева из сказки, которые выдумывала Энни; одна только шляпка, с тонкой, изящной сеточкой, которая идеально оттеняла ее лицо… одна лишь шляпка стоила бы зарплаты Энни за целый год. Эта женщина была будто бы из тех молодых матерей, которые смотрятся беззаботно и легко, и ребенок для них не обуза, а красивая вещица в их коллекции чудес.
        - Прости, что задержалась, - обратилась она к Марку, и Энни мгновенно услышала резкий звон американского акцента, тягучего и небрежного, - я увидела на пирсе ван Алленов, хотела их поблагодарить за тот вечер…
        Она устремила темные глаза на Энни, в ее взгляде не было строгости.
        - А это кто?
        - Я нашел стюардессу, она проводит нас в каюту, - Марк представил их друг другу, забирая у Энни малышку и передавая ее немолодой женщине, которая возникла рядом с его женой. Няня, разумеется.
        Энни остро ощутила, как ребенок вдруг пропал из ее рук.
        - Пойдем? - миссис Флетчер взяла мужа под локоть.
        Флетчеры приобрели билеты в люкс сразу за рядом кают, которые были отведены Энни, с гостиной в дополнение к спальне. Няню разместили внизу вместе с другими слугами и командой. Багаж уже был доставлен и свален кучей около двери: огромный сундук, шляпные коробки, полдюжины чемоданов поменьше. Два потрепанных саквояжа - наверное, нянюшкины. Маленькая колыбелька.
        Такая груда застигла Энни врасплох.
        - Надолго в Америку? - спросила она, когда няня поспешила с ребенком в спальню: вероятно, заняться испачканным подгузником. - Или вы там живете?
        Женщина проследила за взглядом Энни и рассмеялась.
        - Вы про все это? Вынужденная необходимость при путешествии с младенцем. - Она вытащила из шляпки булавки, положила ее на стол и распушила легкие волны золотисто-каштановых волос. - А как насчет вас, моя дорогая? Впервые в Америку?
        - Да, мэм, - произнесла Энни и сразу же пожалела. Считается ли такое разговором о личном?
        - Собираетесь там остаться? Слышала, многие подписались на эту работу, чтобы туда попасть.
        Так, наверное, и было. Энни слышала такого рода разговоры поздними ночами в каютах экипажа, когда лились пиво и джин. Однако она боялась сказать слишком много, в ушах звенело предупреждение старшего стюарда. Никакой излишней фамильярности.
        - Я? Нет, мэм. То есть я еще не решила.
        На самом деле Энни вообще не думала о будущем, оставаясь здесь и сейчас.
        - Но вы не против маленького приключения, правда?
        Вопрос был достаточно невинным, однако Энни стало немного не по себе, поэтому она решила, что лучше промолчать. В этот же момент Марк Флетчер принялся расхаживать по каюте, распаковывая вещи. Энни остро ощущала, что он сзади, что ходит туда-сюда, его присутствие обжигало ей спину словно солнце.
        Женщина улыбнулась - тепло, искренне, хотя в ее глазах мелькнуло нечто, отчего Энни вновь испытала неловкость.
        - Меня зовут Кэролайн Флетчер.
        - Рада познакомиться с вами, миссис Флетчер, - Энни присела в книксене, и женщина рассмеялась.
        - Не называйте меня так. Мы ведь почти ровесницы, правда?
        Энни понимала, что никто не хотел ее задеть - это было лишь еще одно проявление американского дружелюбия, - но невольно ощутила свою бедность по сравнению с положением миссис Флетчер. Одинокая стюардесса, чьи пожитки наверняка уместились бы и в одну из этих шляпных коробок.
        - А как я могу называть вас? - спросила женщина, кружась по комнате и распаковывая ослепительный набор личных вещей так легко и привычно, что у Энни едва не закружилась голова.
        - Можно просто Энни, - отозвалась она, наблюдая, как миссис Флетчер открыла один из самых больших чемоданов и начала развешивать столько ярких платьев, что и за месяц не надеть, не говоря уже о недельном путешествии на корабле. Энни попыталась помочь, пристроив несколько книг на боковом столике, в то время как Кэролайн, взявшись за шкатулки, открывала их, чтобы выставить серебряные и золотые подвески и кольца напоказ, словно люкс был ее личной ювелирной лавкой. Зачем нужно столько драгоценностей? Не говоря уже о том, чтобы беззаботно выставлять их вот так напоказ - кто угодно ведь может увидеть и позариться. Ожерелья, браслеты, блестящая брошь размером почти с кулак Энни.
        Впрочем, прежде чем она успела что-то сказать, в открытую дверь постучали. В каюту заглянул, словно сквозь решетку местного зоопарка, пожилой мужчина.
        Марк, раскладывавший расчески и туалетные принадлежности, выпрямился.
        - Могу я чем-нибудь помочь? Как видите, эта каюта занята…
        Вопрос, казалось, позабавил мужчину.
        - Благодарю, любезный, однако моя каюта как раз по соседству.
        Незнакомец выглядел как-то не так. Такого старухи в деревне Энни назвали бы чудаком. Все дело в бороде, решила Энни, густой седой бороде, растрепанной и неухоженной на конце - она выглядела странно на фоне дорогой одежды. И глаза - они постоянно что-то искали, то поднимаясь, то снова опускаясь.
        - Услышал голоса и подумал, что надо бы проверить, вдруг поблизости стюард. - Его голос затих, а взгляд наконец остановился на Энни.
        Соседняя каюта и правда находилась в ее ведении. Энни сделала книксен, слегка радуясь, что избавилась от назойливого, пусть и доброжелательного любопытства Кэролайн.
        - Вы не ошиблись, сэр, ваша каюта и впрямь под моей ответственностью. И если я больше не понадоблюсь этим пассажирам…
        Пожилой мужчина кивнул.
        - Конечно-конечно. Не хочу причинять неудобств. Не собирался вас похищать…
        - Никаких неудобств, сэр, - бодро отозвалась Кэролайн. Энни заметила, как дернулась рука, которой она взмахнула. - Мисс Хеббли нам уже не нужна, верно, Марк? Она свободна и может идти.
        Энни подавила желание попросить позволения еще раз взглянуть на ребенка. Она в очередной раз присела в реверансе, избегая взгляда Марка Флетчера - не уверенная, сумеет ли сдержаться, - а затем закрыла за собой дверь каюты и последовала за стариком в толпу пассажиров, пробирающихся по узкому коридору.
        - Неужто меня и впрямь будет обслуживать женщина? - он искоса взглянул на Энни. - Необычно для мужчины, путешествующего в одиночку.
        Она вздрогнула, затем сложила руки, чтобы ничего не теребить.
        - Нам отведены группы кают, - пояснила Энни. - Но я могу попросить старшего стюарда назначить вам мужчину, если вы пожелаете, сэр.
        Придется побегать в разные концы палубы, однако это можно устроить.
        Он склонил голову, будто внимая голосу, что слышал лишь он.
        - О, да бог с ним. Уверен, что разницы не будет. - Затем в качестве представления сказал: - Уильям Томас Стед. Вы знаете, кто я такой?
        Энни, разумеется, не знала, но не хотела, чтобы он так думал. Она поколебалась.
        - Мне следует, сэр?
        Стед отпрянул, и Энни испугалась, не задела ли его чувства.
        - Нет, полагаю, что нет, нет… Просто людям нравится меня обсуждать. У них у всех свое мнение.
        - И какое же мнение должно быть у меня? - Энни спрашивала искренне, однако Стед улыбнулся, будто она пошутила.
        - Ну, я прежде всего газетчик. - Затем его лицо помрачнело - словно его вниманием вновь овладел неслышный голос.
        Стед распахнул дверь в свою каюту и, когда Энни вошла, искоса на нее взглянул, но она сделала вид, что не заметила.
        Энни отметила, что для одного человека эта каюта довольно велика. Даже больше, чем у Флетчеров; в прихожей стоял стол со стульями, и от спальни ее отделяла дверь.
        У Стеда оказался длинный список вещей, требующих внимания Энни: дополнительные одеяла и письменные принадлежности, более плотные шторы для иллюминатора, свечи (электрическое освещение вредит здоровью, настаивал он), подушка из утиных, а не куриных перьев. Стед поделился с Энни своими предпочтениями на завтрак (овсянка на сливках, два утиных яйца всмятку - перепелиные, если утиных нет, куриные лишь в крайнем случае, и все должно быть доставлено к его двери не позднее половины шестого утра) и строго приказал не беспокоить его в промежуток между двумя и четырьмя часами утра (кому, по его мнению, понадобится беспокоить его в такое время, удивилась Энни, но уточнять не стала). Он пояснил, что в это время работает над речами и колонками и его нельзя отвлекать. Энни пообещала разыскать потерявшуюся часть багажа, и ее отпустили.
        Энни вышла в коридор и перевела дыхание. Она видела яйца в одной из прохладных, темных кладовых - сорок тысяч, говорил повар, показывая ей стеллажи с упаковками, которые высились до самого потолка, - но была почти уверена, что там нет ни одного утиного или перепелиного. Энни не знала, что скажет этому мужчине, из-за которого наверняка будет сбиваться с ног каждый день. Она надеялась, что остальные ее пассажиры не окажутся столь же требовательными.
        В коридоре было столько суеты. Пассажиры в замешательстве возбужденно метались вокруг в попытке увидеть все и сразу. Стюарды сновали туда-сюда словно вспугнутые кролики.
        К ней шагнула Вайолет.
        - Ты в порядке, Энни? Что-то случилось?
        - Просто делами завалило.
        Вайолет поморщилась.
        - Понимаю. Ты вообще когда-нибудь видела такие толпы? Как будто на борт одного корабля втиснулся весь Лондон. Слышала? Среди них парочка профессиональных боксеров. Я их видела - здоровяка-шатена и блондина поменьше ростом. Ты еще никогда не встречала мужчин с такой горой мышц!
        Энни хотела было что-то сказать, но к ним подошел Томас Уайтли, один из помощников старшего стюарда.
        - Проблемы, дамы? Нет? Тогда предлагаю вам вернуться к работе. Сейчас не время для болтовни.
        Когда женщины начали расходиться, Уайтли поднял палец.
        - Минутку, Энни. Мистер Латимер просил меня передать, что твоей помощью интересовалась пара из каюты си - восемьдесят пять. Они спрашивали о тебе лично. Сказали, мол, их няня загружена и нуждается в подмоге. Только по запросу - это не должно мешать твоим обычным обязанностям. - Уайтли, должно быть, неверно истолковал выражение ее лица, поскольку быстро добавил: - За эту услугу они обещали доплатить. Если думаешь, что не справишься…
        Энни думала о пушистых волосах малышки, о ее сладком запахе. О нежной, словно лепесток розы, коже. Она думала и о глазах Марка, о надвигающейся буре в них.
        - О нет, вовсе нет. С удовольствием.
        - Вот и умница. Именно это мистер Латимер и любит слышать.
        Но после того, как Уайтли ушел, Энни ощутила, как ее охватывает нечто, похожее на страх. Она знала это чувство. Желание. Стыд.
        «Я никогда не останусь наедине с Марком Флетчером», - пообещала она себе.
        «Клянусь», - подумала она, потянувшись под воротник униформы в поисках распятия, которое висело у нее на шее с тех пор, как она была маленькой.
        «Поклянись на кресте, перед всем добрым и святым. Господь благоволит хорошим девочкам, Энни».
        Но крестика не было. В суматохе дня цепочка, должно быть, порвалась, и он пропал.
        Глава пятая
        Дэвид Джон Боуэн снял кольцо с мизинца потной правой руки и опустил в карман жилета, прежде чем повесить одежду на крючок в раздевалке спортивного зала. Это было простое латунное кольцо с маленькой выгравированной буквой «Б», не слишком дорогое, и даже не стоило утруждать себя тем, чтобы его прятать.
        Сила привычки. И каким бы обычным оно ни было, кольцо имело для него личную ценность. Оно принадлежало его отцу. Он не знал, где папаша его взял - мог и украсть, - но теперь оно принадлежало Даю, и тот не собирался его терять. Не то чтобы у него были основания полагать, что кто-нибудь из прекрасных дам и джентльменов в спортивном зале для пассажиров первого класса опустится до кражи латунного кольца-печатки. А вот внизу дело обстояло иначе. В третьем классе нашлось несколько отчаянных персонажей - за свою жизнь он повидал достаточно мелких воришек, чтобы это заметить.
        Лесли Уильямс усмехнулся, снимая пиджак и жилет. Бесстрашный Лес. Стремительный. Вообще-то это ему принадлежала мысль купить билеты. Америка - вот где водились деньги. «Человеку с талантами Дая было бы глупо туда не по-ехать», - сказал Лес. Он слышал, например, о боксере, который за один только титульный бой заработал пятнадцать тысяч.
        Покупая билеты, они доплатили за посещение спортивного зала. Он оказался неплох, но не похож на тот, что в Понтиприте, где тренировались они с Лесли. Тот - строго для боксеров. С настоящим рингом, боксерскими грушами, мячами для упражнений. Там пахло потом, дымом сигар и кровью. А этот - для богатых лондонцев; с гимнастическим конем, булавами и матами для акробатических упражнений.
        Очевидно, прошел слух о том, что два профессиональных боксера намереваются провести спарринг, судя по небольшой толпе, собравшейся посмотреть. Что, впрочем, не стало неожиданностью. Лес всегда притягивал толпы, куда бы ни шел. Это все его улыбка, его бравада, его любовь хорошо проводить время - и что-то еще, что люди не могли назвать, но хотели от него, даже не зная, что хотят. Когда дело касалось Лесли Уильямса, женщины имели обыкновение терять нижнее белье, а мужчины - кошельки или достоинство. Сегодня днем женщин было немного; вероятно, остальные все еще увлеченно распаковывали вещи по каютам, каждая размером с четыре общих каюты в третьем классе, или дремали после долгого обеда. Дай был разочарован. Ему нравилось, как на него смотрели эти богатые женщины. Он был мужчиной иной породы, не такой, как их мужья и любовники. Им нравились его мускулы, они хотели посмотреть, как он их использует. «В этих глазах светятся деньги», - сказал бы Лес.
        Ну, женщин, может, в толпе и было немного, зато мужчин - хоть отбавляй, и Даю показалось, что он узнал нескольких щеголей, на которых ему мимоходом указали: Джон Джейкоб Астор, считающийся богатейшим человеком Америки, и Бенджамин Гуггенхайм, не совсем равный Астору по средствам, но вдвойне превосходящий его по апломбу. Сэр Космо Дафф-Гордон, муж богатой светской модистки.
        Они с Лесли легко расчистили себе пространство: немногие посетители, которые пришли сюда на тренировку в спортивных костюмчиках, робко скрылись из виду. Это место стало их собственностью. Дай сжал и разжал кулаки. Они с Лесли бились голыми руками. Они были в майках и повседневных брюках - так лучше для представления. Когда пуговицы летят во все стороны. Когда сквозь плотный хлопок просачивается пот.
        Дай расправил плечи, стоя напротив Лесли, поднял кулаки, как делал это тысячу раз, и будто взял мальчишеское лицо Леса на прицел. Лесли подмигнул, сверкнул улыбкой: давай устроим шоу.
        Дай наносил отмеренные короткие удары, которые со стороны выглядели более впечатляющими, нежели были на самом деле. Лесли держался так, чтобы удары, казалось, проходили в дюйме от его лица. Он умел отскочить назад в последний момент. Лесли был невероятно легконогим; «годы побегов», - как он это объяснял сам. Относясь к категории легчайшего веса, Лес был почти на два стоуна легче Дая, да и руки у него были и близко не такие. Лесли, может, и умел двигаться, но на стороне Дая оставался навык и вес. Если бы они дрались как положено, он победил бы Лесли за каких-то два раунда; иногда ему ужасно хотелось показать всем правду. Настоящую правду.
        Краем глаза Дай увидел, как богатые щеголи с чистыми белыми ручками сгрудились и следят за каждым его движением, уже делая ставки.
        - Дам два к одному на темненького… есть желающие?
        - Дай мне три к одному.
        - По рукам.
        Всего спустя несколько минут они неплохо разогрелись. Светлые кудри Лесли прилипали к взмокшему лбу, майка просвечивалась от пота, а мышцы на плечах блестели, словно смазанные маслом. Вот такой Лес нравился Даю больше всего: голубые глаза горят, все мышцы напряжены, дыхание жесткое, ритмичное. Во время такого спарринга Лес будто принадлежал только ему. С момента посадки их окружали незнакомые люди; в третьем классе были люди, куда ни плюнь, по четыре пассажира в каюте. Тем не менее лучше так, чем общая комната с двухэтажными кроватями, занимающая середину одной палубы, где теснились двести тел.
        Дай нанес удар, а затем явно открылся, практически вызывая Лесли не остаться в стороне и треснуть его по челюсти. Лесли возможностью не воспользовался. Дай попробовал еще раз, поколебавшись целую секунду - чего никогда бы не сделал на ринге, где секунды были равны целой жизни. Это было равносильно тому, чтобы умолять Лесли его ударить. Выстрелить.
        На этот раз Лес понял намек. Ему удалось нанести быстрый апперкот в подбородок Дая и отбросить его на два шага. Чувствуя, как заскрежетали зубы, Дай расслышал рев толпы. Подавив желание ударить в ответ, он шатнулся вперед и упал в объятия Лесли. Они влажно прижались друг к другу грудью. Ушибленный подбородок покоился на плече Лесли. Дыхание Лесли шумело над ухом. А затем Лесли его оттолкнул.
        Все было кончено. Позади них слышались ругань, шлепки бумаги и плоти. Звуки денег, переходящих из рук в руки. Дай взял полотенце. Черт, махровое! Полотенца богатеев, еще и новенькие. В третьем классе они похожи на мешковину.
        - Это мы, знаешь ли, зря, - Лесли ткнул пальцем Даю в грудь. - Ты должен был выиграть. Они ждали твоей победы. Сперва их надо прикормить, успокоить. А потом уже ударить. - Он посмотрел через плечо Дая на расплачивающихся друг с другом мужчин. - У нас было бы больше шансов. А так выгоду получают лишь они, и они едва ли в ней нуждаются…
        Лес кисло уставился на деньги, переходящие из одних рук в другие, но затем - возможно, ощутив неодобрение Дая - оторвал взгляд. И хлопнул Дая по животу.
        - Не важно… Что сделано, то сделано. У нас еще будет шанс. Когда мы еще получим доступ к такому сборищу накрахмаленных воротничков одновременно?
        У Дая сжалось нутро.
        - Нет, Лес. Уж слишком опасно.
        Их зрители начали расходиться, возвращаясь в гостиные и личные комнаты. Даже вытираясь полотенцем, Лесли наблюдал за ними - за женщинами в спортивных костюмах с объемными панталонами, собранными на коленях, в которых они выглядели немного по-детски, но затем превращались обратно во взрослых женщин, напудренных, в перьях, словно экзотические птицы.
        - Как думаешь, - продолжил Лес, пропуская слова Дая мимо ушей, - трехкарточный монте?
        - С нами нет Мыла, - тянул время Дай.
        Чтобы провернуть этот трюк, они обычно работали с мошенником по имени Мыльный Марвин. Тот еще ловкач. Ни один боксер с разбитыми костяшками, с распухшими пальцами не обладал достаточной проворностью для аферы на ловкость рук. Дай и Лесли работали в толпе. В первом раунде обычно побеждал Лесли: с его природным обаянием он умел хвастать своей удачей и делать так, чтобы игра казалась легкой. Дай был подстрекателем, он вмешивался и перебивал ставку жертвы, если тому случалось выбрать верную карту, чтобы они не потеряли кучу денег. А еще он мог быть вышибалой, если дело принимало жаркий оборот; эта роль ему не нравилась - задирать людей, которые имели право задавать вопросы.
        Они выросли в худшем районе Понтиприта, и почти все, кого они знали, в то или иное время оказывались замешаны в аферах. Дай мог понять необходимость схитрить. Но ненавидел ложь.
        - Это светские люди. Их так просто не одурачишь.
        - А мы не будем пытаться со всеми. Выберем цель. Эдакий междусобойчик. Чисто для своих.
        Эти губы. Эта улыбка.
        - Нет. Слишком опасно. - Они же застрянут здесь как минимум на неделю.
        Лесли помрачнел. Словно солнце скрылось за тучами.
        - Ладно. Я придумаю что-нибудь другое.
        И тем не менее Дай знал, чем все кончится. Он не мог долго отказывать Лесли. Никто не мог. Лес уже шагал прочь.
        - Пошли наверх, - сказал он через плечо, - примерим одежку для ужина. Если собираемся есть с королевскими особами, надо бы попытаться сперва довести до ума свой вид…
        - Лес, нет.
        - Сегодня самое время нанести удар, - продолжал Лес. - Эти джентльмены только что нас видели. Они будут рады пообщаться с нами, с профессионалами. Вымойся, и встретимся на палубе.
        Именно Лесли, разумеется, уговорил его заказать костюмы для поездки. Они даже пропустили более ранний рейс, которым изначально должны были отправиться в Америку, потому что чертовы костюмы не успели пошить.
        Лесли взялся за дверь в раздевалку, но замер, и теперь Дай понял почему. На противоположной стороне спортивного зала стояла женщина в белой теннисной форме. Она улыбалась им - нет, она улыбалась Лесли. Она была старше Леса лет на десять, может больше, но любой, кто мог позволить себе одежду для игры в теннис, в настоящее время оказывался достаточно привлекателен.
        «Стой», - чуть не сказал Дай.
        Однако Лес уже развернулся. И нацелился на женщину в белом, несомненно, чтобы предложить ей пару-тройку советов, как держать ракетку - спаситель с наброшенным на плечи, словно плащ, полотенцем. Эта улыбка. Опасно.
        Глава шестая
        Самым замечательным в детстве было то, что никто не обращает на тебя внимания. А раз никто не обращал внимания, ты по большей части мог делать что тебе угодно, независимо от положения - пока тебя не поймают.
        А Тедди превосходно умел не попадаться.
        Он сжимал кулаки, заставляя мышцы вздуваться, и мчался вверх по крутой черной лестнице. Тедди слышал, что до ужина валлийские боксеры, скорее всего, будут здесь, на большой палубе, и он хотел быть первым, кто с ними встретится. Его хозяйка, миссис Астор, только и говорила что о двух боксерах и об их бое сегодня днем в гимнастическом зале, и Тедди очень жалел, что не видел этого сам, не в последнюю очередь потому, что никогда не бывал в гимнастическом зале и только узнал, что такие бывают.
        Как только Тедди толкнул дверь на прогулочную палубу, его ударил порыв ветра, но Тедди было плевать, что там так холодно и ветрено, а он без пальто. Вот такой Тедди крутой. Не важно, что он должен быть внизу и следить за Китти, эрдельтерьером мистера Астора (Китти! Какое глупое имя для собаки). Вот где происходило все действо: леди и джентльмены из первого класса как раз покидали каюты, и Тедди в мгновение ока оказался окружен яркими шелковыми юбками, плотными шерстяными пальто и радушным смехом богатеев. Так уж вышло, что роста в Тедди было ровно столько, чтобы прямо на уровне его лица растеклось море толстых пальцев пожилых дам, унизанных сверкающими кольцами, иногда по два на одном. Перед смертью матушка велела Тедди быть хорошим мальчиком, а брать вещи, которые ему не принадлежат, - это нехорошо. Но Тедди всегда считал, что блестящие вещи лучше всего, и когда увидел, сколько же блестящего перед его глазами, даже отвлекся от поиска боксеров и подумал: заметит ли кто, если одна или, ну, разве что две штучки пропадут, хотя бы ненадолго, чтобы он смог ими немного полюбоваться сам.
        И тут произошло кое-что престраннейшее: Тедди послышалось цоканье, будто покойная матушка вдруг услышала его позорные мысли. Он обернулся, но ее, разумеется, нигде не было, а в духов Тедди не верил, что бы там хозяйка ни говорила. И этому его научила матушка: не верь тому, что говорят богачи. Господь свидетель, есть только жизнь и смерть, и ничего между ними.
        Но потом… женский голос. Тихий, словно издалека.
        Тедди развернулся и оглядел толпу, но так и не смог определить, откуда доносился звук; подумал, что на палубе, наверное, исполняют музыкальный номер. Тедди слышал, что на борту плывет знаменитая певица, а он любил певиц, хоть и не так сильно, как боксеров.
        Тихая мелодия все звучала, Тедди не мог разобрать слов, и все же песня напомнила ему ту, которую пела матушка, пока лущила горох для пюре им на ужин, когда Тедди был совсем маленьким. Очень красивая песня на древнем языке, которого он никогда не понимал, но от нее всегда по коже пробегали мурашки.
        Как и сейчас - и дело было не только в отсутствии пальто.
        Ветер взъерошил ему волосы, и Тедди направился к нему - к ветру или голосу, откуда бы тот ни доносился, - потому что внезапно понял, что должен разобраться. Должен увидеть эту певицу, которая была невидимой и которая была его матушкой, хотя это, конечно, не так.
        Ноги отяжелели. Цветные юбки задевали его руки, но он их не чувствовал. Он шел вперед. А впереди были перила, и за ними море, неспокойное и суровое. Волны - как синие волки. Он видел их белые клыки. Пели волки? Нет, волками управляла женщина, ведьма глубин, и это ее песня. Вот что он подумал, хотя знал, что звучит слишком похоже на детскую сказочку, а для них он уже становился слишком взрослым. Перила - и никто не смотрит. Металл обжег ладонь холодом, Тедди начал подниматься. Тедди никогда не разрешали смотреть на всякое интересное, а тут он возьмет и увидит первым. Он найдет женщину, которая поет эту прекрасную песню. Холод его не беспокоил. Холод теперь ему нравился. Тедди подтянулся. Песня превратилась в рев ветра. О, Тедди нравился этот рев.
        Руки стягивали его с перил, и он сперва замер, а потом начал биться и вырываться. Кто бы его ни схватил, держал крепко, и теперь песня стихла, и Тедди услышал, как все вокруг ахали и глазели, а он не привык, чтобы на него глазели.
        - Тихо, малец, все будет хорошо! - крикнул мужчина.
        Глаза Тедди прояснились, и на него, вытесняя гнев, нахлынула радость.
        Его нашел боксер! Тедди узнал его по фотографии, которую показывала всем миссис Астор.
        - Ты что делаешь? - мужчина встряхнул Тедди за плечи.
        Тедди хотелось заплакать от стыда, но вместо этого он прикусил губу.
        - Ничего, - ответил он. - Пожалуйста, не говорите никому.
        Из всех людей он больше всего боялся расстроить боксера.
        Боксер, которого называли Дай, присел так, чтобы они оказались лицом к лицу, и протянул Тедди свой носовой платок.
        - Я понимаю. Я тоже слышал. Все в порядке. Ты в безо-пасности.
        Он спросил Тедди, чей он: «Кто твоя хозяйка?» - и Тедди, замешкавшись на мгновение, чуть не указал на море: «Она». Но затем снова начал мыслить здраво и указал на столик, где сидела миссис Астор в обществе светских дам, которых недавно встретила; на всех под мехами красовались шелковые платья, ярко-голубые, кремовые, золотистые, а на пальцах сверкали блестящие украшения. Миссис Астор была сильно моложе двух своих собеседниц, ближе к возрасту Тедди, чем эти взрослые женщины. Одна - Кэролайн Флетчер, а другая - леди Дафф-Гордон. Тедди знал их, потому что слуг заставляли заучивать имена всех новых друзей четы Асторов, а он схватывал все на лету.
        Женщины были увлечены разговором, и Тедди занервничал, потому что не привык, чтобы его ловили. К тому же миссис Астор становилась все раздражительнее по мере того, как рос ее живот с ребенком внутри. Тедди попытался спрятаться за ногами Дая, но боксер подтолкнул его вперед.
        - Простите, что прерываю, дамы, - произнес Дай, - но, быть может, этот бедный крошка принадлежит кому-нибудь из вас?
        Хозяйка вскрикнула:
        - Тедди! Это мой. Где он был?
        - Боже правый, что все это означает? - вопросила одна из ее собеседниц, леди Дафф-Гордон.
        Она была, наверное, раза в три старше миссис Астор. Она оглядела Дая самым проницательным взглядом, который он только видел, затем устремила глаза на Тедди, а потом снова на боксера.
        - Ничего страшного, мэм. Кажется, мальчик немного испугался у перил. Малость высоты боится, я б сказал. - Дай подмигнул Тедди, и тот ощутил прилив гордости. Даже слегка плечи расправил. Этих дам он не боялся.
        Миссис Астор с усилием встала, ее большой живот показался над столом. Вот-вот лопнет, говорили другие слуги. Она потянулась к Тедди и взяла его за руку.
        - Тедди, что ты здесь вообще делаешь? Ты должен быть внизу, присматривать за Китти, пока мы на ужине. Забыл?
        - Мадлен, дорогая, не беспокойся, в твоем-то положении, - произнесла та, кого звали Кэролайн Флетчер.
        Несмотря на «положение», миссис Астор была вполне способна сильно дернуть Тедди за руку, чтобы он встал рядом с ней, и снова села.
        - Что касается вас, - обратилась леди Дафф-Гордон к боксеру, - вы настоящий герой. Спасли мальчишку.
        Присмотревшись, Тедди увидел, что вечернее платье этой женщины усыпано бисером и вышивкой. На пальце поблескивал огромный розовый камень в окружении сверкающих бриллиантов, превосходнейший, ему бы на Всемирную выставку, где целая очередь ждала бы возможности на него поглазеть по пенни за вход.
        - Пустяки, мэм, - ответил боксер. - Я лучше пойду.
        - Чепуха. Я не позволю вам скрыться из виду, когда у меня появилась возможность узнать вас поближе, - она протянула руку. - Вы тот боксер, о котором говорил мой муж, не так ли? Он сказал, вас сильно потрепали.
        Хозяйка Тедди продолжала его держать. Пусть у него не хватило смелости отстраниться, он не сводил с боксера глаз, словно так мог заставить мужчину тоже ответить ему взглядом.
        - А было больно? Саймон Чедли однажды дал мне в нос, и я даже не заплакал. - Его свободная рука скользнула к груди. - Кровь натекла на рубашку и все такое. Мама чуть не убила.
        Хозяйка рассмеялась, высоко и нервно. Тедди сразу понял, что смутил ее.
        - Хватит, Тедди. Ты же знаешь, что не следует перебивать.
        Дай глянул на Тедди, и на его лице мелькнула сочувственная улыбка. Затем он снова заговорил со старшей дамой:
        - Пустяки, мэм. Просто застали врасплох.
        - Космо был весьма вами впечатлен, пусть и потерял, как полагаю, несколько фунтов. Так, вы просто должны присоединиться к нам за ужином. Супруг рассердится, если узнает, что я позволила вам ускользнуть прежде, чем он познакомился с вами лично.
        - Мне пора…
        - Не вижу причины. - И леди Дафф-Гордон снова уставилась на боксера кристально чистым, всевидящим взглядом. - Вы ведь не пассажир первого класса, верно? И действительно так торопитесь вернуться… к чему бы там ни было?
        Она умолкла, и наблюдающий за происходящим Тедди увидел в ее глазах твердость.
        - Присоединитесь к нам. Гарантирую, вы прекрасно проведете время, и еще лучше отужинайте. И, быть может, я в долгу не останусь… Представлю вас наследнице-другой…
        Боксер вежливо улыбнулся:
        - Я не стремлюсь быть представленным каким-либо наследницам, ваша светлость… Я помолвлен.
        - Да будет вам известно, я не привыкла, чтобы мужчины мне отказывали.
        Боксер закусил губу, изображая осознание, что спорить с дамой и дальше лучше не стоит, и та разразилась приятным смехом.
        - Значит, решено, - произнесла она. - Не могли бы вы проводить меня к нашему столику? Полагаю, мой супруг будет ждать нас там. Ему сказали, что на борту всего две тысячи бутылок вина, и он хочет сделать заказ до того, как будут выпиты лучшие.
        - В этом, вероятно, есть смысл, - подала голос Мадлен Астор. - Мне говорили, что в этом плавании тринадцать сотен пассажиров. Значит, меньше двух бутылок на нос за целую неделю!
        - Ну, раз так… вы, наверное, правы. Какая бессовестная оплошность, - произнесла леди Дафф-Гордон со смехом.
        Она встала, направляясь внутрь, к великолепному обеденному залу первого класса.
        Мадлен Астор и Кэролайн Флетчер поднялись, чтобы последовать за ней, и миссис Астор потянула за собой Тедди.
        - Давай найдем мистера Хаверфорда и попросим его отвести тебя обратно в каюту, - произнесла она и добавила шепотом: - И я дам тебе конфетку, если будешь себя хорошо вести, как и обещала.
        Но Тедди, шагая за дамами с большой палубы в теплый переполненный коридор, больше представлял вкус тающего на языке сахара. Все, о чем он мог думать, - это как ему пела вода. Как она его звала. Свои чувства в тот момент, будто он мог сделать все, что говорилось в песне, потому что музыка заставила его ничего не бояться. Тедди поежился. Он еще никогда не испытывал такого - такого желания упасть.
        Глава седьмая
        10 апреля 1912 г. 21:15
        Внесено в журнал доктора Элис Лидер
        Строго конфиденциально
        Пациент: Кэролайн Флетчер
        Возраст: 23 года
        Миссис Флетчер обратилась ко мне поздно вечером первого дня на борту. Она рассказала, что принимает настойку опия с момента рождения дочери, примерно пятью месяцами ранее, для облегчения головных болей и недомоганий, которые иногда принимают форму острого тревожного возбуждения и могут быть очень сильными. Она спросила, не могу ли я выписать для нее новый рецепт, так как она по неосторожности забыла вовремя заказать больше к поездке. Похоже, что путешествие она спланировала в большой спешке. Она добавила, что ей приходится принимать вдвое больше настойки, чем обычно, но облегчения наступает вдвое меньше.
        Я предложила миссис Флетчер в качестве более предпочтительного лечения попробовать кокаин и выписала рецепт на унцию в прессованной форме, чтобы ее супруг получил его в кабинете доктора О’Лафлина. Инструкции предписывают принимать не более четверти чайной ложки в четверти или половине стакана воды каждые два часа или в случае необходимости. Еще одним преимуществом кокаина является то, что он, как считается, не вызывает привыкания в отличие от настойки опия. Лучше перестраховаться.
        Я встречусь с миссис Флетчер послезавтра, чтобы узнать, подходит ли ей рецепт. Кроме того, у меня есть некоторые подозрения относительно оправдания миссис Флетчер. Действительно ли она забыла свое лекарство или же исчерпала весь запас и устыдилась просить у своего постоянного врача еще? Я видела множество случаев, когда жены становились зависимы от настойки опия. Напряжение и скука, связанные с ведением домашнего хозяйства и выполнением супружеских обязанностей. Посмотрим, окажется ли кокаин более щадящим для нее лекарством.
        Глава восьмая
        В тот вечер после ужина Кэролайн сидела за туалетным столиком в каюте и, пристально глядя на свое отражение в зеркале, расчесывала мягкие золотисто-каштановые волосы. Провести расческой сто раз, как учила ее мать. Рука почти не дрожала.
        - Хуже вечера у меня еще в жизни не было. - Марк забивал трубку яростными, резкими тычками. - Если для вас, - он имел в виду американцев, - это норма поведения, то я даже не знаю, чего тогда ждать в Нью-Йорке.
        Когда Марк хотел казаться очаровательным, то комната заполнялась его голосом, его непринужденностью. Но когда он хотел ходить с кислой миной, то у Кэролайн кровь в жилах стыла. Как будто предложение провести спиритический сеанс, по-детски несерьезное, сделало инфантильным и надутым и самого Марка.
        - В шутку же предложили. Никто не хотел задеть или подразнить старика. Кроме того, не причисляй меня к ним.
        Неприятности начались с той старой сплетницы, леди Дафф-Гордон: она хвасталась своим новым молодым героем, боксером, который, судя по всему, спас мальчика от падения за борт. У. Т. Стед назвал происшествие - как он там сказал? - зовом пустоты. Старик верил в привидения: он практически сам признался в этом за ужином, распинаясь о мире духов и о том, как тот манил маленького слугу Асторов, отсюда и пошла идея спиритического сеанса.
        - Как они издевались над бедным Уильямом Стедом, - фыркнул Марк. - В Англии его имя практически стало нарицательным. А у них к нему ни капли уважения.
        - Брось, Марк, - вздохнула Кэролайн. - В любом случае все согласились участвовать после того, как настояла Мадлен Астор. Уверена, она просто не способна придумать иное развлечение. И ты должен признать: тебе любопытно, не так ли?
        Ей ведь было что сказать, не так ли? О том, как тяжко Лиллиан властвовала в ее мыслях. Марк тоже должен был подумать об этом. Кэролайн старалась не признаваться, как часто ощущала присутствие этой женщины за своим плечом. Неужели она будет следовать за ними до самого конца?
        - Это неуважение. Извращенная снисходительность. Умоляю тебя, Кэролайн, пусть мертвые покоятся с миром.
        Руки Кэролайн дрогнули, когда она разгладила платье, и она не подняла взгляд на Марка. Пусть мертвые покоятся с миром. И все же он так и носил с собой дневник Лиллиан, словно постыдную, грязную тайну, хранил его в нагрудном кармане, у сердца. Как будто Кэролайн не знала. Как будто она не знала всего - как ужасно, прерывисто он дышал, как пронзительно кричал по ночам от кошмаров - тех же самых, она была уверена, что незаметно вплетались в ее собственные сны в те ночи, когда она вообще спала.
        Что касается Стеда, Кэролайн слышала, будто он сидел в тюрьме за какое-то жуткое преступление, связанное с проституцией, однако вряд ли знала все детали. Она хотела сказать Марку, что у нее возникло дурное предчувствие по поводу Стеда - что ей неуютно путешествовать бок о бок с газетчиком, ведь они всегда задают вопросы, - но пока придержала язык. Нынче нельзя было предсказать, когда Марк вспыхнет от единственного словечка.
        Кэролайн провела расческой уже тридцать семь раз и тут вздрогнула от громкого стука в дверь. Она тут же встала, опасаясь разбудить ребенка. Марк бросил на нее вопросительный взгляд, но промолчал, вместо этого двинувшись впереди Кэролайн к двери, будто хотел защитить от того, кто окажется по другую сторону. Иногда Кэролайн хотелось плакать от этого притворства. Как будто ее по-прежнему могли защитить. Как будто их обоих не коснулся болезненный ужас.
        Но это была всего лишь стюардесса, та самая хорошенькая мисс Хеббли. Кэролайн целую минуту не могла понять, почему та стоит на пороге с подносом - она принесла теплое молоко, которое они запросили доставлять в этот час каждый вечер.
        - Входите, пожалуйста, - Марк посторонился, пропуская мисс Хеббли.
        Именно в этот миг Ундина решила проснуться, нарушив тишину пронзительным криком.
        - Молоко… перелить его прямо в бутылку? - спросила мисс Хеббли.
        - Нальете?
        Пока стюардесса возилась с кувшином и хрупкой стеклянной бутылочкой, Кэролайн не могла отделаться от мысли, что маленькие ручки мисс Хеббли как будто созданы для такой хлопотной, требующей аккуратности работы. Своим рукам Кэролайн не доверяла: они постоянно дрожали, особенно перед Марком.
        Тем временем Ундина все вопила - жалобные ноты повторялись, как удары метронома. Требовательные, обвиняющие.
        - Могу я сделать для вас что-нибудь еще? - спросила стюардесса.
        Ее взгляд упал на плачущую малышку, словно она удивлялась, почему Кэролайн до сих пор ее не успокоила.
        - Нет, благодарю. - Слова прозвучали резче, чем хотела Кэролайн, но ее разочарование в Марке превращалось в облако еще большего раздражения - из-за непокорности мужа, ребенка, самого по себе звука, поселившегося в их маленькой каюте, словно еще один постоялец.
        Она думала, что лекарство должно помочь. Но оно не снимало напряжение, оно заставляло мысли еще быстрее нестись в голове, а не создавало там тишину и покой, как Кэролайн хотела. Если понадобится, она пойдет к корабельному врачу и потребует рецепт на опий.
        Когда стюардесса покинула каюту, Марк повернулся к жене.
        - Неуместно вышло, не думаешь? Она всего лишь пыталась помочь.
        - Мне не нравится, как она смотрела на Ундину. - Как только Кэролайн произнесла эти слова, она поняла, что это правда.
        Она оставила ребенка на Марка. Вой хоть и не умолк, но поутих, словно яростный шторм постепенно утрачивал мощь. Кэролайн наблюдала, как Марк поправляет пеленки со сноровкой, что сбивала ее с толку. Она вздохнула. Марк не виноват, что отлично управляется с ребенком. Что до нее он любил другую. Все это не означало, что он любит ее меньше. Скорее наоборот, он должен любить ее больше, правда? После всего, через что они прошли вместе.
        Делало ли это ее ужасным человеком - ощущение, что она мечется на месте, в ловушке собственной паутины?
        А потом - ребенок. Сколько бы ей ни помогали, Кэролайн не могла отрицать, что материнство попросту изматывает ее. Внутри ее все время грызла жажда свободы, которой у нее больше никогда не будет.
        Невинность и свобода ее прошлого задохнулись и умерли, не так ли?
        Кэролайн потянулась за шалью, заколола ее вокруг плеч любимой брошью. Один из немногих подарков, которые сделал ей Марк. Они оба знали, кому брошь принадлежала прежде.
        - Уверен, что не хочешь пойти? - спросила Кэролайн, понимая, что его позиция по поводу сеанса не изменилась.
        - Я не верю в привидения, - ответил Марк, не поднимая глаз. И не нужно. Слова жалили, подобно шипам. Кэролайн знала, что лучше к ним не прикасаться.
        Девочка, наконец успокоившись, вцепилась в бутылочку. Марк мягко ее придерживал. Он кивнул Кэролайн, но все его внимание было по-прежнему сосредоточено на ребенке. Его шипы стали терновой крепостью, окружившей Ундину. Не подпускающей Кэролайн. Она ощутила укол зависти - из-за такой защиты, или из-за их близости, или из-за всего сразу, она не могла сказать. Почему лекарство не подействовало? Оно должно было ее успокоить. Его слишком мало, вот в чем проблема. Щепотка порошка в наперстке воды.
        Кэролайн коснулась броши, подвески в форме сердца так близко к ее собственному.
        Она пошла долгим путем, по нижней палубе, и поднялась по запасной лестнице, предназначенной, вероятно, для слуг. Кэролайн как раз оказалась на верхней площадке, когда мимо нее размытым пятном проскользнул мальчик-слуга Асторов, Тедди. Или, может, не проскользнул, а остановился сказать что-то по секрету. Неужели она действительно опустилась на корточки, чтобы узнать, что он хотел?
        - В чем дело, Тедди? У тебя для меня секрет?
        Но в голове у Кэролайн стучало, проход был узким и темным, и она никак не могла сосредоточиться на его словах, отчаянно желая, чтобы лекарство магически подействовало, чтобы можно было вырваться наружу, в ночь.
        К тому времени, как она вышла на прогулочную палубу, доза, к счастью, начала делать свое дело. Кэролайн хотела подышать свежим воздухом, прежде чем встретиться с остальными для спиритического сеанса у Стеда. Разумеется, она собиралась присутствовать, несмотря на опасения мужа и очевидную фривольность затеи. Как она могла такое пропустить?
        Кроме того, Кэролайн манил туда не просто зов тьмы или любопытство, не постоянная дрожь или ощущение, будто нечто преследует ее из могилы. Она не хотела признавать, насколько ей понравилась компания за сегодняшним ужином. Неприятно было думать, что ей просто нужен повод уйти из каюты, оставить мужа и ребенка.
        В этот час на открытой палубе собралось куда меньше народу, чем раньше. Редкие молодые парочки, чьи негромкие разговоры разносились над водой, прогуливались рука об руку или стояли, облокотившись о перила, и любовались звездами - огромным куполом бархатной темноты, перемежающейся точками сверкающего света. Кэролайн тихонько втянула воздух. Вдали от города ночное небо выглядело гораздо красивее, и от этого ей захотелось плакать, хотя она и знала, что слез не будет.
        Мать всегда говорила: красота существует, чтобы мы чувствовали, что жизнь - это идеальный союз страдания и радости.
        То, чего ее покойный муж, Генри, никогда не ценил. То, что в том числе изначально и привлекло ее в Марке, - он понимал. Его волновали и приводили в трепет маленькие проявления красоты, переплетенной с печалью: вырванная страница, подхваченная внезапным порывом ветра; голубь, который, трепеща крыльями, купается в полной масляных разводов луже; осыпающиеся руины, поросшие колышущейся крапивой; незнакомец, силящийся подавить тайную тоску. Генри всегда называл ее безнадежным романтиком, а Марк видел в этом нечто большее.
        Лиллиан - тоже. Кэролайн понимала любовь Марка к Лиллиан. Во многих существенных отношениях Кэролайн и сама любила Лиллиан столь же сильно. Та была сложной, пламенной, такой… ищущей. Кэролайн сразу же к ней потянуло, она завидовала ее пылу и страсти Марка к ней. Желала - нет, нуждалась в том, чтобы стать частью этого хоть в самой малой мере.
        Сперва ее подругой была Лиллиан - так Кэролайн и познакомилась с Марком. Пусть Лиллиан и была всего-то швеей - из хорошей семьи, которая из поколения в поколение, увы, теряла вес в обществе, - они стали близки как сестры.
        На какое-то время, во всяком случае.
        Холодный ветер скользнул под рукав, Кэролайн поежилась. Шаль висела на плечах слишком свободно.
        Воздух здесь был морочным, он ждал от нее чего-то.
        Того, что она никогда не позволила бы себе выдать.
        Правды.
        Кэролайн подошла к перилам и энергично потерла руки под легкой шалью. Вечернее платье с иголочки, которое она надела сегодня вечером, было одним из многих, заказанных за границей, на этот раз бледного сине-фиолетового оттенка. Он заставлял ее вспоминать гортензию, которая раскрывалась, словно облака, перед летним домом ее семьи на острове Нантакет.
        Теперь выбор платья казался необдуманным - Кэролайн не учла ночной ветер и этот поток темных воспоминаний.
        Корабль покинул вторую остановку за день в Шебуре во Франции где-то после обеда и завтра должен был прибыть в ирландский Квинстаун. А пока что они были слишком далеко от земли, чтобы разглядеть ее очертания или ореолы огней.
        Со всех сторон плескался черный океан.
        Кэролайн снова потерла руки, наполовину взволнованная, наполовину потерянная от мысли о всем этом расстоянии, о всей этой тьме куда ни глянь. В этом даже было нечто эротическое: непостижимая массивность мира и маленькая роль человека в нем.
        Может, они действительно сбежали от того ужаса, который оставили позади.
        Может, здесь все начнется заново. С чистого листа.
        Из иллюминаторов мужской курительной комнаты сочился табачный дым. Для удовольствия пассажиров-мужчин первого класса на борту имелось восемь тысяч сигар, с гордостью сообщил Кэролайн стюард, как будто ей было до того дело. Пахло так, словно этим вечером раскурили их все до единой. Но Кэролайн почувствовала себя виноватой. Марк, вероятно, предпочел бы общество других мужчин за бренди и табаком, а его оставили возиться с ребенком, пока Кэролайн гуляла по ночному воздуху. Ей не следовало так убегать. Ей не следовало относиться к Ундине как к игрушке, которую можно передать другому, когда станет скучно. Кэролайн хотела, отчаянно хотела, чтобы Марк был счастлив.
        Однако к ней с потрясающей ясностью пришла правда, когда Кэролайн проходила мимо нежно воркующей пожилой пары. Марк несчастлив.
        И она тоже.
        Брак был таким поспешным. Прежде все было лишь в теории, безумная путаница планов, взволнованный шепот и покупки в последний момент. А теперь они заключены в клубящуюся массу тайн, связанные вместе и неизбежно плывущие к далеким берегам. И нет пути назад.

* * *
        Когда Кэролайн постучала, дверь в каюту Стеда ей открыл Бенджамин Гуггенхайм. Она встречала его за ужином и испытала облегчение, увидев снова.
        И улыбка, которой он ее одарил, свидетельствовала, что он тоже рад новой встрече. Гуггенхайм был окутан табачным дымом, в руке тлела недокуренная сигара.
        - Вы одна, миссис Флетчер?
        Она узнала выражение его глаз - нерешительно-игривое. Он был женат, при детях примерно ее возраста, если Кэролайн правильно помнила газетную статью, которую когда-то читала, однако было известно, что в путешествие он отправился с любовницей, французской певицей. Кэролайн не была наивна, она знала, что подобные договоренности - обычное дело, пусть они и редко совершаются столь напоказ. И все же Гуггенхайм произвел на нее хорошее впечатление во время их беседы за ужином: он не выглядел мужчиной, которого женщины интересуют лишь как предмет завоевания.
        Чувствуя, как от этой мысли вспыхивает лицо, Кэролайн оглядела каюту Уильяма Стеда. Он преобразил все пространство. Кэролайн представлялось, что изначально все было как и у нее: квадратная коробка, обшитая деревянными панелями, со столом и четырьмя узкими стульями, с унылыми электрическими бра на стенах. Но здесь свет был выключен, вместо него принесли пару изящных серебряных канделябров с длинными свечами, увенчанными колеблющимися огоньками. Дополнительные стулья стояли кольцом вокруг стола, который теперь украшала ниспадающая белая скатерть. Иллюминатор был оставлен приоткрытым и впускал звуки снаружи: приглушенные разговоры и смех. Этому мистеру Стеду каким-то образом удалось создать нужную атмосферу. Гуггенхайм упоминал, что англичанин - известный оккультист. Быть может, он хранил все атрибуты при себе, в коробке, как коммивояжер.
        Кэролайн, несмотря на принятый порошок, ощутила нервную дрожь.
        Мадлен Астор, очевидно, сумела уговорить своих друзей присоединиться. Сэр Космо и леди Дафф-Гордон уже сидели за столом, последняя - с озорной улыбкой на лице. Она не ждет, что из этого что-нибудь выйдет. Для нее это просто забава.
        Места за столом уже заняли и Асторы. Джон Джейкоб кивнул Кэролайн, однако в целом выглядел несчастным. Кэролайн не могла сказать наверняка, явился ли он сюда лишь затем, чтобы угодить супруге. Мадлен расположилась при нем, гордо вздернув подбородок. Ее лицо было накрашено самыми модными средствами - темные изогнутые брови и пухлые алые губы, - и все же милая округлость делала ее больше похожей на школьницу, нежели на светскую даму. Так молода. И беременна: живот был заметен даже под юбками искусно сшитого вечернего платья.
        Нигде не было видно боксера, мистера Боуэна. Несомненно, ни у кого и мысли не мелькнуло его пригласить, хотя мальчика спас именно он. На мгновение Кэролайн представила, что бы сказал Марк: для этих богатых людей любой, кто не принадлежит к их классу, невидимка.
        - Могу я проводить вас к месту? - Гуггенхайм подтолкнул Кэролайн к столу, положив руку ей на поясницу. - Мои друзья повально увлеклись оккультизмом, - пробормотал он, - однако должен признать, что нахожу его скучным.
        Последние слова Гуггенхайм прошептал, щекоча теплым дыханием ей ухо.
        - Не верите в жизнь после смерти?
        Вопрос был искренним; Кэролайн вдруг поняла: она надее-тся, что он лучше ее знает правду. Сможем ли мы когда-нибудь сбежать?
        Он отодвинул для нее стул.
        - Я не против самой концепции, попрошу заметить, но никому не удалось удовлетворить меня доказательствами. Пока, во всяком случае.
        Гуггенхайм выпустил в воздух колечко дыма, и по его губам скользнула озорная улыбка.
        - Однако если мы пытаемся выяснить, что же зачаровало того мальчика… Я поставил бы на сирен. Всегда был неравнодушен к этому образу. Знаете, эдакие морские нимфы, что околдовывают мужчин своей песней и заманивают, чтобы те разбили свои корабли о скалы и погибли. - Он улыбнулся и покачал головой. - Не знаю, что говорит обо мне такое увлечение.
        - Что вы романтик.
        - Очень льстящее мне толкование, миссис Флетчер. Однако не могу сказать, что с вами все согласятся. - Гуггенхайм усмехнулся, и Кэролайн на мгновение ослепил блеск его зубов.
        Пока хозяин вечера доставал из открытого чемодана вещи, разговоры за столом стихли. Первой появилась чаша, украшенная красивым восточным узором. Стед положил в нее что-то и чиркнул спичкой. К потолку потянулась тонкая струйка дыма, и комнату наполнил мускусный запах.
        - Благовония, Уильям? - спросила леди Дафф-Гордон.
        - Особая смесь, которую я обнаружил в Гималаях. Ее используют монахи, когда желают пообщаться со своими умершими.
        Затем Стед разместил посреди стола большое неглубокое блюдо. Внутренняя его часть светилась, будто выложенная перламутром. Стед наполнил блюдо водой из кувшина.
        - Вам доводилось видеть чашу прорицания?
        - Пожалуй, нет, - ответил Космо Дафф-Гордон, по-видимому, за всех.
        Стед окунул палец в воду.
        - Если нам повезет, здесь покажутся духи. Или позволят нам увидеть их мир сквозь эту поверхность.
        - Как сквозь портал? - спросил Гуггенхайм.
        - Именно, сэр, - просиял Стед.
        Последней он извлек тарелку. На ней лежала маленькая хрустящая булочка.
        - Это что, с нашего обеденного стола? - расхохотался Джон Астор.
        - Это для мертвых. Духи покойных приходят к нам в поисках разных вещей. Пропитания, - он указал на булочку. - Света, тепла, - указал на свечи. - Все на этом столе находится здесь не просто так.
        - Ясно, - леди Дафф-Гордон вскинула бровь.
        Кэролайн тоже ощутила беспокойство. И неверие. Что это они все притворяются?
        - Я должен вам сказать еще кое-что. - Стед взглянул на каждого по очереди, продолжая говорить.: - Мы не знаем, откуда явился тот дух, который сегодня вступил в контакт со слугой Асторов. Мы не знаем, связан ли он с их мальчиком. Это может оказаться кто-то совершенно иной - не исключено, что даже тот, кто хочет вступить в контакт с одним из вас. Есть вероятность, что если с нами свяжется призрак, он или она будут известны кому-то из присутствующих. Кто-нибудь из вас недавно терял близких?
        И Кэролайн вновь поежилась. Хотя вопрос был глупый: все теряли, не только она. Болезнь, эпидемия, несчастный случай, война: смерть всегда где-то рядом. Тем не менее тревога мелькнула на лице у каждого.
        - Очень хорошо. Наши дорогие усопшие, любимые умершие, - произнес Стед. - Вспомните их имена.
        Каюта вдруг показалась маленькой и тесной. Даже при открытом иллюминаторе воздуха не хватало, а то немногое, что у них оставалось, было густо пропитано благовониями и соленым запахом моря.
        Стед оглядел собравшихся за столом.
        - Займем наши места.
        Стало гораздо торжественнее, когда они все расселись, окутанные мерцающим светом свечей.
        - Теперь возьмемся за руки, - продолжил Стед. - Однако, дамы, вынужден просить вас снять перчатки. Мы должны касаться кожа к коже.
        Кэролайн расстегнула ряды крошечных пуговичек на запястьях, затем стянула перчатки. Пошевелила пальцами; руки казались совсем голыми. Вложив пальцы в теплую ладонь Гуггенхайма, Кэролайн ощутила, как между ними прошел электрический разряд трепетной дрожи. Она нечасто касалась незнакомого мужчину голыми руками.
        - Прошу тишины.
        Все умолкли. Стед закрыл глаза, сосредоточенный и торжественный, как священнослужитель.
        - Мы собрались сегодня здесь, дабы побеседовать с мертвыми. Сегодня с мальчиком на корабле связался дух. Собравшиеся здесь желают понять, что привело этого мальчика на грань гибели. Если этот дух сейчас с нами, мы просим, яви себя…
        Кэролайн подглядывала сквозь полузакрытые глаза. Пламя свечей было ровным, лишь едва заметно мерцало, в чаше прорицания мягко, в такт движению корабля плескалась вода.
        Стед попробовал снова.
        - Мы желаем поговорить с любыми духами, здесь присутствующими. Умоляем, дайте знак…
        В сознание Кэролайн начали проникать звуки откуда-то с корабля: женский смех, обрывки скрипки, высокие и мелодичные.
        - Прошу, дайте о себе знать. Мы верим. Мы приглашаем вас присоединиться к нам, - в голосе Стеда послышалось напряжение.
        Мадлен Астор кашлянула.
        - Неужели должно быть столько дыма? Не знаю, сколько еще вынесу… - намекнула она на свое положение.
        - Моя дорогая, ты же сама все это предложила, - произнес Джон Астор тоном, который Кэролайн не совсем поняла - укоризненный или поддразнивающий?
        - Да, предложила, - раздраженно отозвалась Мадлен, пристально глядя на супруга. - Я отношусь к этому очень серьезно, жаль, что ты - нет…
        - Прошу, тише, - Стед прочистил горло. - Мы призываем любого духа, присутствующего сегодня в этой комнате, обратиться к нам.
        Когда ничего не изменилось, Кэролайн почти испытала облегчение.
        Затем она заметила, что в каюте стало холоднее.
        Это морской воздух, потому что иллюминатор открыт. Пустяки.
        Тоненькие струйки дыма, поднимающиеся от свечей, казалось, сплетались, гоняясь друг за другом, словно дети вокруг майского дерева.
        Опять же - иллюминатор. Из-за него воздух и завихряется. Простое объяснение.
        - С нами в комнате дух, - заявил Стед, взволнованный, как мальчишка рождественским утром. - Дух, дай нам еще знак. Подтверди намерение. Если ты здесь, постучи по столу…
        Стол под руками Кэролайн задрожал, запрыгал, как вода на раскаленной масляной сковороде. Ей пришлось стиснуть зубы, чтобы те не заклацали.
        Мадлен взвизгнула.
        - Это родители Тедди? Пожалуйста, пусть это будут родители Тедди!
        Пламя свеч вдруг взметнулось, осветив лица всех присутствующих. По комнате пронесся тихий стон.
        Это всего лишь ветер свистит в иллюминаторе. Вот и все.
        - Еще! Говори! Назови нам свое имя! - подсказывал Стед. - Тебя знает кто-нибудь из нас? Почему ты вошел с нами в контакт? Почему?
        Вода в чаше взбурлила, словно штормовое море, а затем выплеснулась на белую скатерть. И расползлась серыми пятнами.
        - Говори, дух! Что ты пытаешься нам сказать? - теперь Стед почти кричал, его руки так крепко сжимали ладони партнеров, что побелели костяшки. - С кем ты заговоришь?
        Дверь внезапно распахнулась. Полоса электрического света из коридора, словно кинжал, пронзила полумрак.
        Энн Хеббли, стоя на пороге, отпрянула, как испуганная кошка.
        - Боже милостивый, что происходит?
        По каюте пронесся ветер, раздувая пламя, - и затем огоньки потухли, из фитилей взмыли извилистые струйки дыма. Все погрузились в темноту, единственный свет лился из-за спины Энн Хеббли, очерчивая ее силуэт.
        Хеббли присела в книксене, и глаза Кэролайн постепенно начали привыкать к мраку.
        - Прошу прощения, но горничная миссис Астор, мисс Бидуа, послала меня отыскать миссис Астор и мистера Гуггенхайма. Я приношу извинения за то, что помешала, сэр, но она спрашивает, не могли бы вы немедленно привести своего врача в каюту Асторов.
        Асторы переглянулись, Мадлен машинально потянулась к животу. Астор сощурился, как будто подозревая, что его разыгрывают.
        - Не понимаю… В чем бы ни была проблема, наше присутствие, безусловно, не требуется. Передайте мисс Бидуа, что она должна справиться самостоятельно…
        - Это из-за мальчика! - выпалила Хеббли.
        Стед наконец включил свет, и Кэролайн увидела в глазах стюардессы ужас.
        - Мисс Бидуа сказала, что у Тедди случился припадок. Она боится, что он…
        Раздался шорох белого шифона - Мадлен Астор вскочила из-за стола, а за ней и ее муж, и они выбежали из комнаты.
        Их каюта располагалась почти по соседству, и все же Кэролайн не могла заставить себя туда пойти или пошевелиться, ее как будто приковало к стулу.
        Вдалеке открылась дверь. В коридор просочились обеспокоенные голоса - как будто во сне. Остальные слуги Асторов? Дверь, должно быть, оставили открытой, поскольку Кэролайн услышала Мадлен - только голос, слов она не разбирала, словно сквозь толщу воды. На мгновение все стихло и замерло.
        А потом раздался крик. Мадлен Астор. Крик, исполненный такого ужаса и печали, что у Кэролайн не осталось сомнений в случившемся еще до того, как она в порыве душевного волнения бросилась на звук и увидела все своими глазами.
        Маленький мальчик-слуга, которого она видела снующим по прогулочной палубе ранее, не старше восьми-девяти лет, неподвижно лежал на полу. Рядом с ним - наполовину сдернутое с кровати с балдахином покрывало, словно мальчик пытался за него ухватиться, подтянуться, но не смог. Врач, держа на шее мальчика два пальца, смотрел на остальных с отсутствующим выражением в глазах. Кэролайн по привычке потянулась за брошью, но обнаружила, что той нет на месте. Вместо этого Кэролайн сделала единственное, что сумела придумать: подошла к Мадлен и крепко прижала ее к себе. В конце концов, девушке было всего восемнадцать - сама еще практически ребенок.
        Глава девятая
        Приторный запах благовоний висел в воздухе упреком. Стеду ни за что бы не удалось от него сегодня избавиться, но это беспокоило его гораздо меньше, чем вид маленького мальчика, что скрючился на полу спальни Асторов - он, несомненно, пробрался сюда поиграть. Его глаза оставались открытыми, пока врач не наклонился бережно их закрыть.
        «Приступ», - определил врач, выслушав рассказы свидетелей-слуг.
        Стед распахнул иллюминатор как можно шире. Воздух, коснувшийся лица, был холодным и влажным. Над черной водой плыли клочья тумана, похожие на облака. Облака в небе и холодный, солоноватый ад.
        Стед повернулся к иллюминатору спиной. Сеанс вышел тревожным. Журналист схватил булку со стола и швырнул в иллюминатор. Потерял ее из виду среди тумана, но был уверен, что она упала в океан.
        Если повезет, за ней проследует и призрак.
        Электрические лампы наполняли каюту ярким желтоватым светом. Обычно Стед терпеть не мог такое освещение, но сейчас был ему рад.
        Стед встал у стола и намеренно расфокусировал взгляд. Он увидел сегодня вечером достаточно и больше глядеть не хотел. Что произошло за столом? Стед не сомневался, что случай сверхъестественный - он посещал спиритические сеансы на протяжении пятнадцати лет и сталкивался как с наглым мошенничеством, так и с необъяснимыми явлениями, - и тем не менее с трудом мог понять, что же случилось этим вечером. Эти умные светские господа и дамы высмеивали его за ужином, а при первых же признаках беспокойства побежали куда? К нему, разумеется. Им сразу понадобилась его помощь. Или, во всяком случае, она понадобилась молодой (слишком уж молодой) Мадлен Астор, а что Мадлен Астор хотела, то она получала.
        Убирая со стола, Стед подумал, не прибегнуть ли к услугам этой девицы Хеббли, стюардессы - или, возможно, позвать ее, просто чтобы отвлечь его от гнетущей тишины, - но он едва мог выносить ее присутствие. Вот настоящая причина, почему следовало бы попросить другого стюарда.
        Он с трудом мог признаться себе в том, что девушка напоминала ему Элизу.
        Это было нелепо. Он не видел Элизу Армстронг с тех пор, как в 1885-м в «Пэлл-Мэлл газетт» вышла его статья «Жертвоприношение девы в современном Вавилоне». Тогда ей было тринадцать, а значит, сейчас уже исполнилось сорок.
        Кроме того, Элиза и эта Энн Хеббли совсем не походили друг на друга. И все же было в стюардессе нечто такое, что выбивало его из колеи. Заставляло чувствовать грусть и… вину. Ужасную вину.
        Вину, от которой он не мог избавиться. Он думал, что примирился с ней. Отсидел три месяца в тюрьме Колдбат за то, что, как он настаивал по сей день, было лишь просчетом. Однако этого, очевидно, было недостаточно.
        Призрак, что посетил их этим вечером, - была ли это Элиза?
        В таком случае она мертва. А отчет частного детектива говорил об обратном. И он должен быть правдив. Стед поставил на кон все, чтобы увидеть ее снова, в последний раз. В Америке.
        Он отогнал эту мысль.
        Кроме того, какова может быть связь между Элизой и слугой Асторов?
        Нет, с мальчиком случилось нечто иное.
        Врач Гуггенхайма настаивал, что с мальчиком случился приступ эпилепсии, последовавший за бредом, который, вероятно, начался раньше тем же днем, но Стед знал, как было на самом деле.
        Приступ - один из самых распространенных признаков.
        Стед ничуть не сомневался: на борту этого корабля скрывается демон. Пока они все собрались здесь, в каюте Стеда, пытаясь достучаться до духа, он ускользнул от них, нашел одинокого мальчика, заманил в укромное место, а затем запустил призрачные пальцы ребенку в грудь и принялся пробираться вверх, пока не задушил изнутри.
        Мальчик умер, словно так ему и было предначертано судьбой.
        А дух все еще среди них - дух, который чего-то жаждет, хотя можно лишь догадываться, что это может быть.
        Глава десятая
        Когда жена вернулась, Марк Флетчер уже час как лежал в постели, но не спал.
        Вместо этого он думал о том, как зудят руки от желания взять колоду карт, о полной дыма комнате, о мгновенно опьяняющем риске. Он думал о числах, красных и черных, дразнящих предложением колоссального успеха или неудачи. О том, как бегут в Эпсоме и Ньюкасле лошади, сверкающие, грохочущие копытами. А еще были собачьи и петушиные бои в грязных лондонских переулках. В самые отчаянные дни он даже ставил на крысоловов в пабах на углу. Но от всего этого он отказался.
        Отказался и от респектабельной, пусть и низкооплачиваемой должности адвоката, чтобы сейчас оказаться здесь и начать что-то новое - с ней. С Кэролайн.
        Когда она выбежала из каюты, он ждал, что она вот-вот вернется, но затем минуты превратились в часы, а Кэролайн все не было. Марк не злился, правда - скорее, беспокоился, как будто кожа вдруг стала слишком тугой. Каким бы огромным ни был корабль, полный тысяч похожих на лабиринт коридоров, они все равно на нем застряли. Не прошло и дня с начала путешествия, а Марка уже тошнило от этой посудины, этого набитого и раздутого чудовища. Позолоченного, украшенного, избыточного во всех отношениях. Марк не привык к такой головокружительной роскоши. Он находил все это непристойным. Оскорблением почтенного величия океана, по которому они плыли.
        Может, в этом-то все дело. Его восприятие было измотано до предела.
        Когда Кэролайн наконец проскользнула в спальню, его охватило облегчение. Марк приподнялся на локтях, чтобы взглянуть ей в лицо.
        - Где ты была? Я беспокоился… Боялся, что ты заблудилась в каком-нибудь бесконечном извилистом коридоре или…
        - Я не собиралась уходить так надолго, - произнесла Кэролайн и сняла перчатки. Она начала раздеваться, но Марк заметил, что она ведет себя странно. Отрешенно. - Сегодня случилось ужасное. Мальчик-слуга Мэдди Астор умер.
        «Какое тебе дело до слуги Асторов?» - хотел спросить Марк, но Кэролайн в этот момент выглядела такой отстраненной - как будто была не в каюте, а безвольно плыла в воде снаружи, готовая вот-вот ускользнуть в ночной туман, - что он не смог.
        - Мальчик, который чуть не упал за борт? - уточнил Марк вместо этого. - Которого спас тот боксер?
        Лицо Кэролайн оставалось отсутствующим, словно она увидела призрак.
        - Наверное. У него случился какой-то приступ во сне. Позвали доктора, но… было уже поздно. Я… я его видела, Марк.
        - Видела кого?
        - Мальчика!
        - Ребенок наверняка плохо себя чувствовал с самого утра, не понимал, где находится. Это бы все объяснило.
        Сперва едва не упал в море, затем умер. Оба события, несомненно, связаны: слишком странно для простого совпадения.
        Кэролайн вздохнула, натягивая в темноте шелковую ночную сорочку через голову, под взглядом Марка.
        - Это было ужасно. Он же совсем маленький. И глаза у него были такие странные, затуманенные.
        Ребенок умер. Марк почувствовал себя ведром, которое ухнуло в пустой колодец.
        Мягкое, почти неощутимое покачивание корабля вдруг показалось ему слишком сильным. С тех пор, как у него появился собственный ребенок, Марк заметил, что стал более чувствителен к смертности - прежде он помнил о ней, но относился бесшабашно. Теперь она ему шептала, похлопывала по плечу, оттягивала внимание, когда все стихало.
        - Мне жаль, - сказал Марк жене.
        Он не знал, что имел в виду - их ссору, свое упрямство до того или то, что она столкнулась с таким ужасным происшествием одна, а его не было рядом, чтобы поддержать ее. Или то, что увиденное теперь никак не перестанет стоять у нее перед глазами.
        Марк потянулся к ней, когда она подошла к постели; его обычно так влекло ее тело, но сейчас Кэролайн казалась ему чем-то мягким и хрупким, нуждающимся в защите.
        - И мне, - прошептала она, когда его пальцы обхватили ее запястье.
        Кэролайн села к нему спиной.
        Марк провел пальцами по ее обнаженным лопаткам, столь четко очерченным и идеальным в лунном свете, льющемся из иллюминатора. Поцеловал тень во впадинке и ощутил, как Кэролайн вздрогнула.
        - Мне жаль, - повторил он, щекоча шепотом ее кожу, поглаживая ее руку.
        Марк притянул ее к себе, вдохнул запахи. Духи, которыми она всегда пользовалась, теперь смешались с соленым океанским воздухом. С сигарами. И еще кое с чем: с растительным ароматом с дымком, который Марк не мог определить, хотя он напоминал мужской одеколон.
        Тело жены всегда вызывало у Марка голод, и сейчас еще больший, чем когда-либо. Впадинка на пояснице. Совершенство ее груди, которое наполняло его мальчишеским благоговением.
        Этот властный мускус на ее коже, которого там не должно быть.
        Марк начал целовать ее шею чуть ниже линии волос. Ему нравились ее волосы. Постепенно Кэролайн отозвалась на ласку, слегка выгнув спину и наклонив голову, а затем наконец повернулась и поцеловала его сама. Облегчение от ее возвращения сменилось внезапной острой жаждой - он должен был овладеть ею. Иначе она снова ускользнет, исчезнет навсегда. Он должен ее удержать, оставить ее у себя.
        Она слегка ахнула, когда он схватил ее за бедра, задирая тоненькую ночную сорочку. Теперь Кэролайн сидела у него на коленях, ее ноги обхватывали его за пояс, но он перевернул ее на спину. Его захлестывала волна желания, овладевшего им. Ее бедра приподнялись, и теперь он держал ее запястья у нее над головой, и они оба стонали, дыхания не хватало, все это было слишком быстро, и она закричала - от боли или наслаждения? Марк вдруг понял, что не знает. В ее глазах стояли слезы. Он целовал ее щеки и двигался толчками внутри ее, пока не кончил с мощью, которая пронизала его дрожью.
        - Ш-ш-ш, - прошептала Кэролайн дрожащим голосом. - Мы могли разбудить ребенка.
        Марк все еще переводил дыхание. Ощутила ли она глубину пыла между ними или только он? Обычно он знал; обычно он чувствовал ее тело, то, как оно отзывалось на него. Но сегодня все было морем, темным, непостижимым, странным.
        - Ребенок, - шептала Кэролайн.
        - Она спит, - заверил ее Марк.
        Однако Кэролайн перекатилась на бок и села.
        - Марк, почему она не проснулась? Мы слишком шумели, мы…
        Она была взбудоражена и еще не успокоилась. Марк знал, что она взволнована. Из-за мальчика, разумеется. Ужасное зрелище.
        - Я проверю, как она, - сказал Марк, отчасти чтобы рассеять ее тревогу, отчасти чтобы выбраться из постели. Ему вдруг стало неуютно из-за Кэролайн, из-за того, что все как будто рушилось, спонтанно и необъяснимо, безо всякого предупреждения, - их брак, тонкие нити близости, которые, как Марк думал, держали их вместе. Что-то еще беспокоило Кэролайн этим вечером, помимо смерти мальчика.
        Марк натянул пижамные штаны и вошел в смежную комнату. Там царила тишина. Не слышно было даже легкого сопения, которое он часто замечал в детской в Лондоне. Наклонившись над кроваткой Ундины, Марк увидел, что малышка каким-то образом забралась под одеялко. Его пронзило тревогой. Одеялко полностью закрывало ее лицо - нет, оно было у нее во рту, словно кляп.
        Марк дернул ткань даже прежде, чем успел об этом по-думать, - ребенок не дышал.
        Через мгновение Ундина уже была у него на плече, и он стучал ее по спине, и наконец она закричала, просыпаясь, и только тогда его сердце, казалось, забилось вновь. Он еще никогда не был так счастлив слышать ее плач. На этот миг все остальное исчезло, и единственным, что имело значение, было это крошечное существо.
        Неужели ему примерещилось? Нет, она задыхалась, он был уверен. Если бы они не догадались ее проверить…
        Марк стоял так с ребенком на руках, воющим ему на ухо, несколько минут и просто дышал, чувствуя ее тяжелые короткие вздохи. Его пронизывал страх. Он даже подумал, что сейчас разрыдается. Но с малышкой все было хорошо. Она была в порядке. С ними все было в порядке.
        Преодолев головокружение, вызванное короткой паникой, Марк отнес девочку в спальню.
        - Что там? - спросила Кэролайн, когда Марк вернулся, но тот не ответил, не желая ее всполошить.
        Марк вложил ребенка ей в протянутые руки.
        - Ну не плачь, все хорошо, - забормотала Кэролайн, мягко прижимая мизинец ко рту малышки. Обхватив палец губками, Ундина успокоилась.
        Кэролайн довольно улыбнулась. А потом начала петь колыбельную. Марку нравилось пение Кэролайн - неумелое, но милое и чистое.
        Марк забрался в постель и некоторое время лежал на боку, подложив руку под голову, рядом с женой и ребенком, а пение все звучало и звучало, мелодия лилась, словно теплый мед, рассеивая этот странный вечер, растапливая мимолетный страх.
        Веки вскоре стали слишком тяжелыми. Под одеялом было тепло. Мысли блуждали, плывя на плоту посреди океана. Мягко покачиваясь вверх и вниз. Вокруг - черная вода. Вверх и вниз. Плещет о руки, затем о грудь. Затем доходит до шеи. Неуклонно поднимается, пока он не оказывается ею окутан. Вода касалась его всего, словно ладони любопытной, но незнакомой любовницы, чей нрав он еще не мог предугадать.
        Но затем вода сомкнулась у него над головой, и его потянуло вниз, вниз, вниз. Выбраться было невозможно, да он и не хотел, даже когда руки закрыли ему рот.
        Он погружался в чернильную бездну, и прекрасный голос Кэролайн звучал все дальше и дальше, пока не превратился в едва слышимый шепот.
        На дне, где царили тьма и тишина, ждала Лиллиан, которую он и не надеялся больше увидеть. Лиллиан, о которой он старался не думать. И вот же она, ждала его, и он пришел к ней с последним глотком уверенности.
        1916
        Глава одиннадцатая
        17 НОЯБРЯ 1916 Г.
        НЕАПОЛЬ, ИТАЛИЯ
        ГСЕВ «БРИТАННИК»
        Одну за другой Энни отдергивает тяжелые шторы, закрывающие массивные иллюминаторы по всей главной палате, которая когда-то была обеденным залом первого класса. Ей требуется больше получаса, чтобы обойти всю палату со всеми ее пациентами, которые начинают просыпаться и звать ее, просить о том, чего Энни не может им дать. Уверенности в будущем. Еще одну дозу морфия. Энни не дозволено даже касаться повязок на ранах, чтобы не занести инфекцию, отчего время тянется дольше и изнурительнее - это постоянное ощущение беспомощности, даже когда ей поручают разносить завтраки, кормить раненых кашей, вытирать рты, опорожнять утки, менять простыни, лить уксус в трещины в полу в попытках вычистить оттуда остатки крови, рвоты или мочи. И прежде всего - слушать, пока истории и потоки слов не сольются воедино постоянным ропотом ярости, страха и боли.
        Для Энни удивительно, как быстро это новое существование стало рутиной. Как будто она снова на «Титанике», как будто ужасная трагедия и последние четыре года были всего лишь долгим кошмарным сном. Два корабля настолько похожи, что пережитое начинает сплавляться воедино. Здесь те же длинные, широкие коридоры, та же планировка, так что Энни без труда находит дорогу. Та же непрерывная качка под ногами, когда корабль рассекает волны. Тот же бодрящий соленый воздух наполняет легкие и треплет волосы. На корабле Энни постоянно мерещится, что она так и не покидала «Титаник» и что всегда была в море. Что море - ее дом.
        Люди и обстоятельства, конечно, совсем иные - и, как ни странно, Энни предпочитает «Британник». Лучше обслуживать пациентов, чем привередливых богатых пассажиров.
        Она закрепляет завязку и переходит к следующей шторе. Поднимается пыль, кружась в голубовато-серых лучах морского рассвета. Дождь с силой барабанит по стеклу. Прошло уже почти пять дней на борту «Британника», но все едва устаканилось; воспоминания смазываются, когда Энни смотрит, как струйки воды сливаются воедино и стекают прочь.
        По крайней мере, она думает, что это воспоминания. Иногда она не может отличить свое настоящее детство, древние сказки, которые рассказывала бабушка Эшлин, и случайные фантазии, изменчивые, мимолетные, странные.
        В них девочка в муслиновом платье и толстом шерстяном свитере бежит под дождем к огромным утесам, выходящим на Ирландское море, и холодный воздух обжигает юную кожу. Но воспоминания сливаются воедино, и тогда она становится молодой женщиной, танцующей на шумных, многолюдных улицах Лондона - она смеется, поднимая лицо к небу, и чуть не опрокидывает стойку с жареными каштанами, и ловит ртом капли дождя, горького от угольного дыма. Потом они обе становятся третьей - девушкой, что наполовину тюлень, наполовину человек, и ее тело движется в изгибах прилива, когда она плывет к поверхности, а дождь бьет по ней, словно пули. Девушка преображается: гладкость звериной шкуры становится нежностью детского тела, и две ноги отчаянно бьют по воде, когда она прорывает гребень волны, испуская первый человеческий вздох.
        Рядом с Энни мужчина хватает ртом воздух. Она резко отворачивается от окна и дождя и бросается к ближайшей кровати, где пациент, кажется, задыхается, словно что-то попало ему в глотку.
        Он пожилой, с сединой в волосах и щетиной на лице. Глаза округлились, расширились от страха. Энни пытается помочь ему сесть - неужели чем-то подавился? - и в считаные секунды к ней присоединяются сестра и дежурный врач. Он быстро и грамотно проверяет глаза, заглядывает в рот, щупает пульс на шее, а потом объявляет, что с мужчиной все в порядке.
        - Всего лишь приступ паники, - поясняет доктор Энни, когда они отходят от постели обсудить случившееся. - Дам ему дозу морфия. Присматривай, пока не заснет.
        Энни убирается вокруг кровати, ожидая, когда мужчина сомкнет веки, но тот не проявляет никаких признаков сонливости. Возможно ли стать невосприимчивым к морфию? Энни попросила бы у доктора еще дозу, но он и сестра заняты более серьезным пациентом в другом конце палаты, и она терпеть не может их беспокоить.
        - Простите, что со мной возни, как с ребенком, - смущенно говорит мужчина и кивает в сторону иллюминатора. - Просто я боюсь моря. Не путешествую по воде, если могу этого избежать, но военные не спрашивают. Я так и не научился плавать. И мы, похоже, в любую минуту пойдем ко дну, верно?
        Серый океан и правда выглядит особенно плохо. Энни может понять, почему его страшатся.
        - Не волнуйтесь. Вы в полной безопасности. Это «Британник», побратим «Титаника»…
        Мужчина перебивает ее, взревев как осел:
        - И от этого мне должно стать легче? Мы оба знаем, чем там дело кончилось, так ведь?
        - Этот корабль другой. Он лучше. Его изменили, основываясь на том, что узнали после потопления, - говорит Энни. Она надеется, что не слишком ошибается. Она не уверена, что предприняли в «Уайт Стар Лайн»; они, как говорят, винили больше айсберг, нежели недостатки корабля, нехватку спасательных шлюпок и пренебрежение мерами безопасности. Заглушенный телеграфный сигнал. За последние несколько лет сменилось столько теорий, что Энни сбилась со счета.
        Она щурится, глядя на обожженную солнцем светлую кожу мужчины, на пятнышки на носу, похожие на веснушки, которые пытаются вновь проявиться.
        - Ирландец, да? Тогда вы знаете, кто такая дубеса, - говорит Энни, и ирландское произношение - дуб-хе-са, как всегда говорила бабушка, легко соскакивает с языка. - Нет, никогда не слышали? - спрашивает она, когда мужчина, глядя на нее, хмурит брови. - Разве бабуля не рассказывала сказки про нее? Дубеса присматривает за всеми моряками, за всеми, кто в море.
        Это не вся история, но Энни не хочет пугать его еще больше, а он явно не слышал о той, кого всех в Баллинтое учат уважать и бояться практически с рождения.
        - Не беспокойтесь… если быть хорошим человеком, она спасет. - Энни улыбается мужчине так сильно, что болят щеки. - А вы вроде бы хороший.
        Старик смотрит на нее с сомнением.
        - Не знаю, милая. Я, в конце концов, сражался на войне.
        Но он, кажется, успокаивается и все-таки засыпает. С концом смены Энни может уйти на завтрак. Она спускается в столовую, где по привычке берет миску овсянки, садится рядом с Вайолет за длинный, ничем не украшенный стол и смотрит на жижу без особого аппетита. Иногда по утрам она с трудом вспоминает, что такое голод, как будто за ночь забыла.
        - И не смог выбраться? - спрашивает Вайолет радиста, Чарли Эппинга.
        Тот кивает. Он сидит верхом на скамейке с противоположной стороны стола, опершись одним локтем рядом с вилкой, и жестикулирует кружкой кофе.
        - Стучал, видать, почти все три часа. Парню чертовски повезло, что Мортимер случайно оказался рядом и услышал… А так бы помер с голоду в подсобке, так себе смерть, а?
        - Кто помер бы? - спрашивает Энни, помешивая содержимое миски.
        Чарли заговорщицки к ней наклоняется.
        - Один санитар. Стэнли Уайт. Сперва из операционной пропадает целый поднос скальпелей, а потом, когда он идет за новыми…
        - Входит в подсобку, и дверь за ним запирается! - заканчивает за него Вайолет. - И никто не замечает, что его нет!
        - Это не случайность была, - вставляет другой санитар, сидящий с дальней стороны от Эппинга. - Вы же знаете, что на этом красавце живут призраки. - Он проводит рукой в воздухе, подразумевая весь корабль.
        Вайолет смеется. А когда смеется, она напоминает Энни безупречную ирландскую девчонку с густыми золотисто-каштановыми волосами и улыбчивыми серо-голубыми глазами. Милая красавица, всегда готовая повеселиться.
        - Не, я б так далеко не заходила, да и тебе б лучше по-осторожнее с такими разговорами. Капитану точно не понра-вится. - Однако Энни не упустила быстрый взгляд, который Вайолет сперва на нее бросила.
        Энни сглатывает, не в силах поесть. Это не первый слух о привидении, который, как она теперь знает, здесь обычное дело. Разве не ходят такие истории о всяком большом корабле, особняке, глубоком и темном лесу? Только вчера один пожарный клялся, что видел мужчину в смокинге, который шел к нему по коридору, но растворился как раз в тот миг, когда они вот-вот бы столкнулись. Божился, что почувствовал, как похолодел воздух, когда мужчина прошел сквозь него и исчез. Мол, в коридоре даже запах сигары остался.
        С другой стороны, Энни знала, что многие члены экипажа проводят время по ночам в коридорах, передавая друг другу сигару, делясь крохами утешения, - отсюда, вероятно, и запах.
        «Ну, некоторые пациенты уже не совсем в себе, - напомнила Вайолет вчера вечером, когда Энни заговорила об этом перед сном. - Неудивительно, что слышат и видят всякое. Пока это пациенты, а не мы, бояться нечего», - добавила она вроде в шутку, но затем, наверное, поняла, что могла невольно задеть Энни - ведь та еще меньше недели назад жила в сумасшедшем доме, - и с робкой улыбкой зажала себе рот ладонью.
        Она не сумасшедшая.
        Но в ней есть нечто, привлекающее безумие.
        Теперь, прежде чем Энни успевает подобрать слова, Вайолет поворачивается к ней, явно желая сменить тему. Она мягко касается броши, приколотой к переднику Энни.
        - О-о! Красивая какая. Я видела ее раньше?
        Энни трогает украшение кончиками пальцев. Крошечное золотое сердечко, свисающее со стрелы. На щеках вспыхивает румянец - смущение оттого, что на нее обратили внимание.
        Вайолет, очевидно, принимает ее молчание за застенчивость, потому что подмигивает Эппингу и санитару.
        - Должно быть, подарок от кого-то особенного.
        Теперь щеки и вовсе горят.
        - Ха! Так и знала. Такие штучки женщины сами себе не купят, и я точно знаю, потому что - я рассказывала вам про?.. - И Вайолет делится очередной историей о поклоннике на трансатлантическом рейсе, который проникся к ней симпатией и хотел подарить любимый браслет своей матери. Но Энни теряет нить, она все еще касается броши и не поднимает глаз.
        И зачем она только сегодня надела эту брошь? Наверное, ей просто нужно было крошечное напоминание о том, кто она такая.
        Словно маленький золотой якорь.
        Только теперь она вместо этого чувствует себя беззащитной и уязвимой, словно на груди пылает алая записка, как в непристойном романе. Энни поднимает глаза и видит, что на нее смотрит Чарльз Эппинг, и на его мальчишеском лице мелькает веселье. Энни улыбается в ответ, и жар стекает с лица к груди и животу. Такой мужской взгляд всегда напоминал Энни огонь, отчасти несущий уют и тепло, отчасти - опасность.
        Есть нечто зловещее в этом ощущении, в том, как он на нее смотрит. Во всех историях о призраках. Во всем духе этого корабля. В воспоминаниях, что постоянно вздымаются вокруг нее темной волной.
        Нечто ужасающее, как будто похороненная, гниющая правда пробирается ей в душу, как поедающие мертвое тело личинки.
        Думая о таком, овсянкой давиться невозможно, поэтому она встает и возвращает поднос.

* * *
        Когда госпитальное судно прибывает тем же днем в Неаполь, дождь хлещет изо всех сил. Энни выходит на палубу вместе с горсткой медсестер: все жаждут ступить на землю после пяти дней в море. Город, что раскинулся за гаванью, выглядит грязным, убогим; дождь выкрасил все здания в коричневые и мокро-серые оттенки, темные переулки, спускающиеся по склону холма, испещряют город прожилками. В доках стаи детей, одетых в лохмотья, бегают от корабля к кораблю, выпрашивая монеты или еду.
        Чарли рассказывал Энни, что они остановились пополнить запасы угля и воды, однако она, выглянув за борт, замечает караван людей и носилок, приближающийся к трапу. Значит, новые раненые.
        В условиях войны, бушующей по всему континенту, этот стратегический портовый город переполнен войсками. Их больница наверняка полна раненых. И медики, очевидно, не собираются упускать возможность передать самых тяжелых.
        Энни прячется под плащом, мысленно начиная игру в исчезание - я здесь; я не здесь, - и ждет, когда старшая сестра Меррик решит, куда пойдет какой пациент и какая сестра сопроводит его в назначенную палату. Парад из раненых ковыляет к Меррик по одному, длинная очередь одетых в грязно-коричневое и оливково-серое в тон улицам, из которых они вышли. Многие на костылях, некоторые примотаны к носилкам. У всех одинаковые неживые лица, на них лежит печать контузии. Запахи - от них Энни всегда бросает в дрожь. Иногда солдаты проводят в окопах дни, даже недели в окружении собственных экскрементов, буйных крыс и останков погибших товарищей. Многие раны уже гноятся от шрапнели и грязи и настолько глубоки, что ничего нельзя поделать, кроме как удерживать несчастных, пока те кричат в разгорающейся лихорадке.
        - Этого в палату Д, - говорит Меррик Энни и указывает на мужчину на носилках, будто Энни охотничья собака и должна споро выбежать вперед по команде. Меррик ведет себя так, словно она директриса школы для девочек, а ее медсестры - послушные ученицы.
        Энни рада подчиниться железной воле старшей сестры. Послушание - то, что всегда давалось ей легко. Почти всегда.
        Она коротко кивает Меррик и бормочет «сюда, пожалуйста» санитарам, несущим носилки.
        Ей, однако, грустно уходить из-под холодного дождя, который так напоминает о прежних временах, когда она была цельной, юной и совсем иной. Дождь всегда напоминал ей об этом, когда касался кожи. Словно поцелуй моря.
        Взгляд Энни на мгновение останавливается на лице следующего в очереди, и на долю секунды ей кажется, что она знает его. В его лице нечто знакомое.
        Нет. Это просто тоска, не более. Та же тоска, что заставляла ее видеть Марка по дороге из Ливерпуля в Саутгемптон, на вокзалах и углах улиц.
        Они берут на борт всего несколько человек, но это ее первые настоящие пациенты, и теперь Энни воображает, что случится, когда они через несколько дней причалят в Мудросе и ее окружат раненые. Энни представляет, что это будет, по сути, сродни тому, как она стюардессой обслуживала более дюжины пассажиров.
        Выбравшись из-под дождя и устроившись в палатах, часть мужчин малость оживает. Некоторые даже перебрасываются с сестрами шутками, спрашивают, когда мимо прокатят тележку с чаем. Пациент на носилках, которого сопровождала Энни, - молодой человек со светлой кожей англичанина, усыпанной золотыми веснушками. Его глаза открыты, но взгляд устремлен мимо Энни. Отстегнув ремни и откинув одеяло, она видит, что у него нет обеих ног ниже колена. Она наклоняется помочь ему перелечь на койку, изо всех сил стараясь просунуть под него обе руки и не сильно его потревожить. Энни на собственном горьком опыте убедилась, что часто даже те, кто, казалось бы, не мучается, кричат от боли, если обращаться с ними слишком неосторожно. А такая простая вещь, как перемещение человеческого тела с одной поверхности на другую, может потребовать огромных усилий. Энни уже вся задыхается, когда наконец подтыкает свежевыданное одеяло у груди пациента, мысленно отмечая, что нужно зарезервировать для него одну корабельную инвалидную коляску.
        - Воды? - спрашивает Энни и, когда ответа не следует, просто подносит стакан к губам пациента и наклоняет, пока тот делает несколько глотков. Значит, реагирует, в сознании.
        Энни ставит стакан с водой на тумбочку рядом с койкой.
        - Вам нужна утка? Не хотите еще одно одеяло? - терпеливо спрашивает она и снова не получает ответа.
        Она расправляет на нем одеяло и быстро заправляет концы под край матраса.
        - Вот так, хорошо и уютно… Пожалуйста, дайте знать, если что-то нужно, а врач скоро подойдет.
        Молодой человек по-прежнему молчит, опустив глаза.
        - Здесь вы в безопасности, - слова вырываются в отчаянной попытке его утешить. А может, и себя тоже. Дурное предчувствие цепляется за нее, как тень, с самого утра. - Это Госпитальное судно Его Величества «Британник». Самое большое во флоте. Он непотопляемый, между прочим.
        Ничего.
        Энни собирается уходить. А потом видит мужчину, которого приняла за Марка Флетчера, в другом конце палаты. Двое санитаров поднимают солдата с носилок и укладывают на постель.
        Она понимает, это глупо, но душевная боль тянет ее к нему. Энни пробирается сквозь раненых, словно повинуясь некой невидимой силе.
        Теперь между ними стоит незнакомая ей сестра, она плотно укутывает пациента одеялом.
        - Как он? - спрашивает Энни из-за плеча женщины.
        - Без сознания, - отвечает та, не поворачиваясь. - Ранение в голову. Говорят, вчера впал в кому, бедняга.
        Наконец сестра отходит, оставляя Энни с ним наедине. Теперь она может изучать его лицо сколько угодно, удовлетворить любопытство, убедиться, что глаза ее обманывали, что фантазии снова взяли верх, что…
        Она вглядывается.
        Она всматривается в него, кажется, целый час, хоть на деле проходят лишь считаные секунды, - спрашивая себя, не настигло ли ее очередное видение, наполовину воспоминание, наполовину сон.
        Но нет.
        Это - Марк.
        Этот человек - Марк.
        Он кажется постарше Марка - Марк, разумеется, и должен был повзрослеть. Серые проблески на висках, губы запали, в уголках глаз морщинки - как маленькие трещинки на вазе, которые делают ее еще ценнее, напоминая о ее хрупкости.
        Но сомнений нет.
        Дрожь узнавания проходит по телу Энни; прочие сестры пробегают за ее спиной, не обращая на нее внимания.
        Это он.
        Марк здесь.
        Марк Флетчер вернулся к ней.
        Вот оно… вот что было целью всего этого. Вот почему она знала, что должна ответить на письмо Вайолет, должна оказаться здесь, на этом корабле, в этом странном морском путешествии с умирающими.
        Каким-то образом она так этого желала, что все сбылось. Каким-то образом между ними возник безмолвный зов. Даже спустя столько времени. И теперь вот он, лежит здесь. Полумертвый, но не мертвый.
        И на этот раз он больше никому не принадлежит. Он один.
        Он только для нее.
        1912
        Глава двенадцатая
        11 АПРЕЛЯ 1912 Г.
        КУИНСТАУН, ИРЛАНДИЯ
        Энни стояла на открытой палубе, дрожа под плащом от холода и сырости. Корму окутывал туман, такой плотный, что затмевал бледный рассвет, и настолько густой, что она едва видела, как что-то движется в двадцати футах перед ней. Силуэты, темные и нечеткие, появлялись и исчезали в изменчивой белизне. Слуги, должно быть; вряд ли Асторы встали в такой час, тем более для похорон прислуги.
        Море как будто сговорилось с людьми, создав туман, дабы скрыть похороны мальчика от любопытных глаз. Оно провожало его в последний путь, лелея в мягчайшем одеяле облаков.
        Голову Энни тоже как будто заполнял туман. Шел всего второй день путешествия «Титаника» из Саутгемптона в Шербур и Куинстаун. После сегодняшней остановки дальше будет только открытое море. Согласно маршруту, им предстояло провести в море еще пять ночей, прежде чем они пришвартуются в Нью-Йорке - если, конечно, их не задержит непогода. Ночь выдалась ужасная, девушка не смогла заснуть после того, как сбегала за Гуггенхаймом и помогла ему найти своего врача, а потом отвела их обоих в каюту Асторов. Вайолет уже спала, и как бы Энни ни хотелось поговорить, ей не хватило духу разбудить подругу. Она ворочалась, казалось, несколько часов, а потом наконец заснула… Лишь для того, чтобы дикие сны замучили ее - в одном, например, ей явился мужчина, и это точно был Марк Флетчер. Пусть Энни не могла вспомнить подробностей, кроме тепла дыхания на коже и рук, ласкающих шею, сон оставил постыдное и обжигающее послевкусие.
        Она поплотнее запахнула плащ.
        Энни подобралась ближе, движимая почтением к усопшему и, если уж начистоту, любопытством. Ей, разумеется, уже доводилось видеть мертвых, но лишь после того, как деревенские бабули их вымыли и переодели, а потом уложили в гостиной, чтобы остальные простились. У мальчика Асторов не было гроба: его обернули в парусину и утяжелили балластом из трюма. Вышел совсем небольшой сверток - такой легко спутать со связкой белья или спасательных жилетов, зачем-то скованных тяжелой железной цепью.
        Асторы попросили, чтобы тело похоронили в море как можно скорее. Мальчик был сиротой, а потому не было причин оставлять его на борту. Его не ждала семья, а до Куинстауна, последней остановки перед Нью-Йорком, добрых шесть-семь часов. Скорее всего, просто хотели избежать скандала. И тем не менее Энни это казалось чересчур поспешным; смерть мальчика была внезапной и неестественной, и все это выбило ее из колеи.
        Когда Энни услышала, что на службе должны присутствовать слуги Асторов, то решила тоже прийти, пополнить скудные ряды. Она пересчитала присутствующих: старший дворецкий, две горничные миссис Астор, камердинер мистера Астора, двое младших дворецких, все в шляпах и в застегнутой на все пуговицы одежде оттенков черного и угольного, и два матроса - помочь с телом. Скорбящие были так же беспокойны, как и Энни, они топтались на месте, расхаживали, заламывали руки. Никто, казалось, не знал, что делать и чего ожидать. Протокол требовал, чтобы похоронами распоряжался капитан - но к маленькому слуге это, конечно, не относилось.
        Наконец из тумана появился пожилой мужчина в черном костюме, с Библией под мышкой, в котором Энни узнала одного священника из второго класса. К нему подошел старший дворецкий и после минутного разговора велел остальным выстроиться вокруг завернутого в саван тела.
        Священник открыл свою книгу и начал службу, но Энни, стоявшая позади, едва слышала слова, уносимые ветром. Она незаметно скользнула вперед на пару шагов, не осмеливаясь подбираться слишком близко, чтобы не потревожить скорбящих. Ей понравилось то, что удалось услышать: как мертвые в море спят без надгробий, и потому между богатыми и бедными нет различий. Теодор Вутен - имя слишком строгое и формальное для крошечного мальчишки - будет покоиться с королями и крестьянами, и все они равны в глазах Господа.
        Когда священник закрыл книгу, матросы присели на корточки по обе стороны тела, затем взяли доску с маленьким свертком парусины на плечи. Немного неловко подняли ее над перилами - и все, сверток скользнул в море. Край борта высоко поднимался над водой, и Энни услышала плеск - тело встретилось с волнами. Она снова содрогнулась.
        Энни всегда хорошо плавала; мать настояла на том, чтобы она научилась, после того как ее дядя погиб в море. Раньше Энни любила задерживать дыхание и открывать глаза в теплой воде прилива в конце лета, где, как ей всегда казалось, и покоится дробное сияние высшей истины. И все же… Глядя, как океан смыкается над бледным силуэтом, она представляла, что это ее собственное тело погружается в стылую воду, как холод охватывает ее, а цепи тянут вниз своими ужасными объятиями.
        Кто-то из младшей прислуги глухо застонал, старшая из горничных громко плакала в носовой платок, а вот Энни с удивлением обнаружила, что не испытывает никакого желания к ним присоединиться. Наверное, потому, что они мальчика знали, а она - нет. Жаль только, что умер таким юным. Может, с ней что-то не так?
        И только сейчас она заметила Уильяма Стеда, стоящего рядом и одетого будто для утренней прогулки за городом: в твидовый пиджак и коричневую фетровую шляпу. Он, судя по всему, наблюдал за всей церемонией с самого начала. Энни опешила; как человек своего положения, он выделялся.
        - Мальчик Асторов, я так понимаю? - спросил Стед равнодушно.
        - Вы пришли на похороны?
        - Нет… Я работал и решил размяться. Увидел собравшихся и… - Он обвел всех рукой. Посмотрев вместе с Энни, как скорбящие расходятся, он повернулся к ней: - Рад вас видеть, мисс Хеббли. Хотел поблагодарить за вчерашнее - за вещи, которые вы разыскали по моей просьбе.
        Она помнила лишь смутно, сквозь туман тревоги из-за внезапной смерти ребенка. Странный набор вещиц: простая булочка, дополнительные свечи, большая миска для бритья.
        Стед, казалось, хотел ей что-то рассказать.
        - Рада предоставить все, что понадобится. - Это была одна из фраз, которую Энни выучили произносить, когда у пассажиров первого класса случалось настроение поговорить.
        Стед пожал плечами, но не стал смотреть ей в глаза.
        - Сегодня мне, скорее всего, снова понадобятся свечи и хлеб.
        - Будет сделано. Прошлых оказалось недостаточно?
        - Боюсь, волны жаждут большего, - ответил Стед, глядя на воду.
        - Волны?..
        - Видите ли, хлеб был не для меня, а для мертвых, что вернулись голодными. Им предлагают хлеб, дабы задобрить и, возможно, услышать, что они могут сказать.
        Энни затошнило. Этот человек безумен?..
        Наверное, он заметил, насколько Энни изменилась в лице, потому что улыбнулся, как бы успокаивая ее.
        - Я практикую спиритические сеансы уже много лет. Уверяю, я знаю, о чем говорю. - Стед сделал паузу, но Энни промолчала. - Случалось ли вам побывать на таком?
        - Нет, сэр, - поспешно ответила она. - В Баллинтое нет ничего подобного.
        По крайней мере, насколько Энни помнила. Там, дома, священники не одобрили бы ничего подобного.
        Стед сощурился, глядя в сторону неразличимого в тумане океана.
        - Все отпуска я провожу у моря. Очень укрепляет силы - гулять по берегу, смотреть на волны… Иногда я замечаю, как ветер над водой звучит подобно женскому голосу. Есть, знаете ли, истории о существах, которые стремятся заманить мужчин в море, на верную смерть. Кто-то зовет их сиренами, кто-то - русалками.
        Энни знала все эти истории. Баллинтой - рыбацкий городок, с рыбацкими же суевериями и преданиями. Мужчины утверждали, что слышали зов сирен, когда уходили далеко в море. Поговаривали, что те, которые пропадали, позволяли штормам унести их за борт, навстречу сиренам.
        Энни вдруг вспомнила кое-что - она пыталась забыть об этом, хотя теперь это воспоминание почему-то оказалось единственным, что она помнила четко. Энни была совсем маленькой и бродила по пляжу в Баллинтое недалеко от дома тетушки - они устроили здесь пикник всей семьей. Тетушка Риона, вдова рыбака, жила у моря с матерью, Эшлин - бабулей Энни, - и совсем недалеко от дома, в котором жила Энни с матерью, отцом и четырьмя братьями. Обычно Энни любила море, несмотря на страх, который пытались вселить ей родители, - те говорили, что если ее унесет течением, то ей ни за что не справиться с волнами, и тогда они навсегда ее потеряют, как дядю Уилмота.
        Но в тот день, когда Энни пробегала по скалам, у нее разболелась голова, а перед глазами все побелело, расплылось. Стоял весенний день, ясный и холодный. И все же было в нем нечто такое, что даже сейчас вселяло в нее ужас…
        У нее было видение. Иного слова не подобрать. Жуткое видение - из-за него Энни бросилась обратно к месту пикника, к отцу, и попыталась залезть к нему на колени и спрятать лицо у него на груди. Но ничего не вышло. Он сказал, что Энни слишком взрослая, чтобы сидеть на коленях. А когда потребовал объяснить, что так ее напугало, Энни рассказала, что видела: это была дубеса. Темная владычица воды. Морская богиня. Демоница. Та, что стремилась оберегать и защищать своих любимых девочек и никогда больше не позволяла им вернуться на поверхность. По крайней мере, так гласили предания.
        Вместо того чтобы утешить дочь, отец на глазах Энни побагровел от ярости - той, что, казалось, бурлила под самой кожей. Он наорал на нее при всех.
        - Видишь, что выходит из этих дурацких сказок?! - орал он на жену. - Что сказал бы отец Малруни? Все твоя мать постаралась…
        - Это старые предания, - вступилась тетушка Риона, выпятив подбородок, и буйные черные кудри взметнулись, обрамляя ее лицо. Тетушка была единственной в семье, кто осмеливался возражать Джонатану Хеббли.
        - Языческая чушь, и я запрещаю такое в своем доме! Ты слышишь, Энни?
        Тогда они провели последний семейный пикник с тетей Рионой и бабушкой Эшлин, и Энни навсегда запретили навещать бабулю, которая рассказывала ей о маленьких народцах и фейри, и ее главных любимицах, шелки - женщинах, что могли надевать и снимать красивые шкуры из тюленьей кожи, чтобы ходить по земле в поисках тех, кого когда-то любили.
        Энни с усилием отогнала воспоминание. Она не в Баллинтое, и она уже не маленькая девочка.
        Открыв глаза, Энни увидела, что Стед без единого слова продолжил прогулку по палубе, постепенно растворяясь в тумане.
        Когда она пришла в себя - нужно было еще спуститься на нижнюю палубу, заняться пассажирами, - к ней приблизился матрос. Один из тех, что отправили тело Теодора Вутена в пучину.
        Матрос коснулся козырька фуражки.
        - Прошу прощения, мисс, вы из стюардесс первого класса? Отдать вам, что ли?
        Он достал из кармана униформы носовой платок. В ткань было что-то завернуто - маленький белый комок, напомнивший Энни о закутанном теле на палубе.
        Матрос вложил его ей в руку. Развернув платок, Энни увидела украшение. Брошь в форме сердца, свисающего со стрелы с застежкой.
        - Меня снарядили готовить тело, ну и нашел на нем, - пояснил моряк. - Красивая штучка такая, подумал, наверное, чья-то из первого класса. Малец мог стащить. Проследите, чтоб законному владельцу вернулась?
        Энни перевела взгляд с украшения на моряка. Заниматься похоронами наверняка назначили кого-то из низших чинов. Такой мог бы и прикарманить сам, продать. Никто бы не узнал. Энни была тронута тем, что он ей доверился, разглядел в ней порядочность.
        - Да, конечно.
        Когда матрос, шаркая, вернулся к своим делам - забрасывать уголь, смазывать механизмы в недрах машинного отделения, - Энни вновь взглянула на украшение. Довольно крупная брошь, из золота, но без камней, с мелким детальным узором по всей поверхности. Энни изо всех сил пыталась вспомнить, где видела эту вещицу раньше. Все ее пассажирки везли с собой украшения и так спокойно разбрасывали их по туалетным столикам, словно это были простые безделушки, а не самые драгоценные вещи, какие Энни вообще видела. Ей приходилось в упор их не замечать, чтобы не искушать себя - но такую, как эта, Энни сразу бы захотела.
        А теперь, как оказалось, мальчишка все-таки не устоял, печально размышляла Энни, переворачивая брошь на ладони. Неужели такой малыш задумал ее продать? Нет, наверняка она ему просто понравилась - это была самая красивая вещь, какую он только видел, и он опрометчиво решил, что не может без нее жить.
        И тут она вспомнила, откуда ей знакома брошь: туалетный столик Кэролайн Флетчер. У Энни еще мелькнула мысль, мол, как странно, это украшение так отличается от остальных. Мог ли мальчик действительно ее украсть? Что ему делать у Флетчеров? Попасть в каюты непросто: никто не оставляет их незапертыми, а кроме пассажиров ключи есть только у стюардов. Тедди никак не мог попасть к Флетчерам - если они, конечно, его не пригласили.
        Глупости.
        Энни провела пальцами по броши, размышляя. Что, если все было наоборот - не Тедди пошел к Флетчерам, но Кэролайн отправилась его проведать? Могла ли она зачем-то искать мальчика? Отдать ему брошь? Тоже бессмыслица.
        Но так, наверное, всегда кажется, когда только приступаешь к разгадыванию тайны.
        Корабль несся вперед сквозь массивные волны; назойливая тревога, которая не покидала Энни с тех пор, как умер мальчик, - нет, с тех пор, как она увидела на борту Марка, - переросла в смутный, холодный страх. Что-то не так. Энни чувствовала это в глубине души, эхо подозрения, беспокойство, источник которого она никак не могла определить. Оно витало в стылом воздухе, скользящем по коже даже сейчас, словно один из голодных духов Стеда.
        Энни накрыла брошь платком, боясь, что кто-нибудь увидит и мигом сделает неверный вывод, что это она украла. Потому что Энни не собиралась возвращать брошь Кэролайн Флетчер - пока что. Придержит ненадолго. Так надо, ведь украшение - это доказательство, хоть Энни пока и не понимала чего.
        Самым странным было то, что сейчас - держа брошь, вспоминая Флетчеров, - Энни испытывала сильнейшее желание увидеть Ундину. Взять малышку на руки, прижать к себе, вдохнуть ее восхитительный аромат, теплый и сладкий. Защитить ее, убедиться, что с ней не случится того же, что с бедным Тедди Вутеном, чье тело теперь вверено заботам моря.
        Энни сунула завернутую брошь поглубже в карман - тяжесть украшения стала для нее якорем, который удерживал ее среди всех этих дурных предчувствий и тумана, - и нырнула в темный лестничный колодец, чтобы подготовиться к утренним обязанностям. Уже совсем скоро проснутся остальные пассажиры.
        Глава тринадцатая
        11 апреля 1912 г. 10:30
        Внесено в журнал доктора Элис Лидер
        Строго конфиденциально
        Пациент: Мадлен Астор, урожденная Талмедж-Форс
        Возраст: 18 лет
        Общее состояние здоровья хорошее; пациентка, по ее словам, на пятом месяце беременности, однако, судя по обхвату живота, может быть на более позднем сроке (шесть месяцев? семь? примечание: вероятно, попытка скрыть, что зачатие имело место до свадьбы?). Цвет лица достаточно бледный, однако температура в норме, дыхание и пульс в приемлемом диапазоне. Заметный отек суставов - следует ожидать при беременности.
        Я не намеревалась вести лечебную практику во время этого путешествия; более того, пыталась объяснить миссис Мадлен Астор, когда она пришла ко мне, что нахожусь в отпуске со своими друзьями, Кеньонами и миссис Маргарет Уэллс-Смит, и не готова никого принимать. Однако миссис Астор обнаружила антипатию к доктору О’Лафлину, корабельному врачу, и настояла на встрече со мной, чувствуя, что ей будет комфортнее проконсультироваться с женщиной. С учетом ее положения, как и состояния в указанное время, я не сочла разумным расстраивать ее еще больше.
        Миссис Астор явилась на нашу встречу без сопровождения, настояв на приеме без мужа (примечание: нет доказательств разрешения со стороны мужа; побеседовать с ним отдельно?).
        Пациентка выглядела утомленной и невыспавшейся. Не знала, куда деть руки. На вопрос, зачем она ко мне пришла, миссис Астор не ответила, вместо этого спросив, верю ли я в оккультизм. Я честно сказала, что хоть и не слишком с ним знакома, некоторые мои друзья - заядлые практики. Это помогло ей расслабиться.
        Миссис Астор поведала, что на корабле, по ее мнению, находится злой дух, стремящийся ей навредить. Когда я спросила, почему она так считает, миссис Астор объяснила, что один ее слуга, маленький мальчик, незадолго до смерти сказал ей, что слышал, как «женщина на воде звала его к ней». Я заверила пациентку, что дети часто утверждают, будто видят и слышат мертвых. Что, учитывая жизненные обстоятельства ребенка - недавнее сиротство, по словам миссис Астор, - совсем неудивительно. Это несколько успокоило миссис Астор, однако она призналась, что тоже верит в существование духа и, более того, что дух имеет виды на ее нерожденного ребенка. Она допустила, что это, по ее мнению, как-то связано с ее браком с мистером Астором и скандалом вокруг его развода, хотя и отказалась вдаваться в дальнейшие подробности. Впрочем, в этом едва ли была необходимость. Пусть сама я сплетнями не интересуюсь, мне попадались на глаза газетные статьи о шокирующем бурном романе мистера Астора с гораздо более юной девушкой.
        В любом случае, зная, что потакание ее иллюзиям не принесет ей никакой пользы, я объяснила миссис Астор, что в связи со смертью слуги она склонна чувствовать беспокойство. И пребывать в расстройстве - вполне естественно. Однако есть риск развития истерии: счастливое волнение из-за недавнего замужества, последующее внимание газет, беременность.
        Назначила разведенную настойку опия с дальнейшим разведением в соотношении 1:20, принимать по четверти стакана каждые два часа. Скептически настроенная, но заметно успокоенная, миссис Астор покинула мою каюту, предварительно договорившись о новой встрече на следующий день.
        Глава четырнадцатая
        Солнце, как золотистый яичный желток, пробивалось сквозь иллюминатор каюты Асторов, заливая комнату сверкающими осколками света, отражаясь от каждой поверхности, от набора гребней из серебра и слоновой кости, от украшений, небрежно брошенных на туалетном столике, бриллиантов, изумрудов, сапфиров, рассыпанных, словно детские игрушки. Свет отражался от хрустальных флаконов духов и граненых графинов с виски. От него сброшенное прошлой ночью платье засияло столь ослепительно, что не задержишь взгляд дольше мгновения. Они будто пробудились внутри зеркального фонаря.
        Мадлен Астор поморщилась, сидя в кресле в их укромном уголке для завтрака у окна. Нынче тело никак не позволяло ей удобно устроиться, даже если уютно завернуться в просторный халат, как будто в бархатную палатку. И Мадлен никак не могла согреться, вспоминая, что тело Тедди сбросили в воду на рассвете, задолго до их пробуждения. От одной мысли тошнило. Она хотела поприсутствовать, но Джон Джейкоб - Джек, как он любил, чтобы его называли, - решительно запретил.
        «Только не хватало, чтобы ты упала в обморок на похоронах слуги», - сказал он.
        Мадлен сходила поговорить с женщиной-врачом о своей тошноте, беспокоясь, что та связана с беременностью. Доктор Лидер, здравомыслящая, хоть и не критически настроенная, предположила, что все дело в событиях предыдущего вечера, а также в затяжных вине и страхе Мэдди.
        Доктор заверила, что не стоит считать себя виноватой. В конце концов, в смерти Тедди не было ее вины. Просто иногда так случается. Ни с чем не связанное событие, ничего не значащее.
        Но все-таки в произошедшем была ее вина. Для нее это было яснее ясного.
        - У нас кончился чай, миссис Астор. Послать за добавкой? - спрашивала служанка, хотя слова словно долетали к ней сквозь толщу воды.
        Ее супруг зашелестел газетой.
        - Дорогая… мисс Бидуа задает тебе вопрос. Ты хочешь еще чаю или нет?
        Джек смотрел на нее тем взглядом, который уже спустя всего несколько месяцев брака стал раздражать ее. Как будто он школьный учитель, а она - непослушная и не очень способная ученица.
        - Нет, благодарю.
        Горничная кивнула и вышла.
        Затянувшийся медовый месяц в Европе и Египте был для них способом избежать внимания прессы - столько домыслов о сроках их брака, столько насмешек, - но все оказалось намного лучше, чем Мадлен ожидала. Они чудесно провели время. Все - и даже близость - происходило между ними легко и искренне. Пусть он и почти в три раза старше, и некоторые ее школьные друзья шептались и хихикали, представляя, на что это будет похоже, Мадлен с удивлением выяснила, что все далеко не так ужасно. Джек добивался ее удовольствия с терпением человека, который никогда не знал спешки, не знал нужды. Того, кто построил жизнь вокруг удовольствия, который стремился лишь к вещам, которых желал, а не в которых нуждался. Он был щедр с Мадлен - физически, эмоционально, финансово.
        Все, чего он просил взамен, конечно, была полная, абсолютная верность.
        И у нее не было причин отказывать ему в этом - кроме тех, которые рождал ее собственный разум. Иногда Мадлен задавалась вопросом: не была ли она просто создана идти против течения? Раньше она считала это любопытством. Так говорил отец. Учителя не всегда бывали столь снисходительны. «Не своевольничай. Леди это не к лицу», - говорили они ей не раз.
        Теперь она гадала, не были ли они правы. Что, если она по природе своей была своевольна?
        Другие, конечно, назвали бы ее избалованной. Но может же человек быть просто создан для несчастья? Не для страданий, заметьте, - просто для тихой, щекочущей неудовлетворенности тем, как обстоят дела, как бы замечательно все ни оказывалось на самом деле?
        Если так, то вот она, болезнь Мадлен, ее личное проклятие.
        И теперь, спустя шесть месяцев, они возвращались в Нью-Йорк, и в ее груди постепенно поселилось темное, трепещущее беспокойство, словно мотылек, невидимо пожирающий ее, пожирающий, пожирающий…
        Что-то не так. Неужели никто не замечает?
        Мадлен крепко зажмурилась, пытаясь прогнать назревающую головную боль.
        Джек опустил газету.
        - Тебе нехорошо, дорогая? Может быть, лучше вернуться в постель?
        Постель и правда манила. В котором часу Мадлен наконец удалось заснуть? Она все ворочалась и ворочалась, думая о мальчике. И о пророчестве…
        - Наверное, ты прав.
        Она встала и медленно направилась в спальню на опухших и слабых ногах. Но еще сильнее, чем спать, ей хотелось оказаться дома, и не в Ньюпорте, а в Нью-Йорке, среди настоящих друзей, девчонок, с которыми она выросла. А не среди этих девушек, которые заискивали перед ней в поездках: таких же наследниц и молодых жен, - в общем, обычного общества в путешествии.
        На протяжении стольких лет ее призванием, ее стремлением был «удачный брак», думала Мадлен, проскальзывая в шелковые простыни. В ее семье даже не пытались притворяться. Мадлен дали лучшее, что они могли себе позволить: частные школы, занятия по танцам и пению, теннис. Вечеринки в лучших домах и отдых в нужных местах. Все это сработало для ее сестры, Кэтрин, обеспечило ей завидный брак и положение в обществе. Должно было сработать и для Мадлен.
        И эти ожидания ее не беспокоили. Мэдди любила школу, была прилежной ученицей, прирожденным лидером в своем кругу и светской красавицей. Начинания давались ей легко, однако она всегда ловила себя на том, что жаждет вызова.
        Их семью, бывало, обсуждали, называли их выскочками, зазнавшимися торгашами, но родители не обращали на это внимания. «Так было веками, - фыркала мать всякий раз, когда какая-нибудь матрона или кто-нибудь еще пренебрежительно о них отзывался. - Так вперед и продвигаются, путем рассчитанных союзов. Так и куются великие семьи». А их семья, само собой разумеется, была именно такова.
        Мадлен познакомилась с Джоном Джейкобом в Бар-Харборе летом 1910-го. Ей было семнадцать, ему - сорок пять. Они отдыхали в загородном доме общих друзей, Мэдди играла с другой девушкой в теннис, выставляя напоказ отличное тело. Джек подобрал улетевший мячик и преодолел весь путь до корта, чтобы его вернуть. Мадлен поняла, что значил взгляд Джека, когда тот вручил ей мячик и представился. После этого мать и вовсе начала из кожи вон лезть: «Тобой заинтересовался мистер Астор, моя дорогая! Мы должны разыграть эту партию очень осторожно, очень, очень осторожно!»
        Мадлен не нужно было напоминать. Долгая партия - то, во что она как раз и любила играть. Мэдди, как и ее друзей, растили и холили для того, чтобы выйти замуж за принца. Быть дебютанткой высшего света - спорт кровавый. И Мадлен победила, заставив богатейшего мужчину в мире сделать ей предложение. Ее успех стал предметом зависти всех подруг. У одной даже случился нервный срыв.
        В конце концов, девичьей фамилией Мэдди была Форс, «сила».
        Китти, эрдельтерьер Джека, лежала у ее ног - она всегда спала с ними на кровати. Теперь собака тихонько скулила, словно вторя беспокойству Мэдди.
        Тошнотворная смесь вины и страха взметнулась вверх от желудка, едким комком подступила к горлу - Мадлен вспомнила, что за Китти отвечал Тедди. Собака, наверное, плакала, потому что ей не хватало пропавшего друга.
        - Какие вы обе сегодня с утра горемычные, - заметил супруг, стоя над ними.
        - Ты же не ждешь, что я не буду ничего чувствовать к бедному мальчику.
        - Не то чтобы он был твоим ребенком, - произнес Джек под нос.
        Мадлен встала и подошла к платяному шкафу резного красного дерева и попыталась выбрать, что надеть, тихонько клокоча от бурлящих чувств.
        Она поняла, что злится - и даже боится.
        Во всем была виновата Ава, первая жена Джека. Муж не хотел в это верить - Мэдди и сама не горела желанием, однако пришла к выводу, что тот мерзкий слушок, который дошел до мамы, на самом деле был правдой. Развод у Джека вышел и правда паршивым; случился он, к счастью, еще до их знакомства, но это не мешало Аве Уиллинг-Астор жаждать мести. Она ужасно взъярилась на бывшего супруга, когда тот объявил о намерении снова жениться. Они развелись меньше года назад; он брал новую жену возмутительно быстро, и она, конечно же, была возмутительно юна. Ава боялась последствий для своих сына и дочери - что будет, когда появится второй выводок детей Астора, маленьких, красивеньких, живущих с отцом изо дня в день?
        Мать Мэдди через свою шпионскую сеть разведала, что Ава наняла цыганку, чтобы наложить на девушку проклятие. Мэдди сочла бы это поводом посмеяться - если бы в то время оккультизм не стал настолько повальным увлечением, если бы не знала наверняка, что многие светские дамы обращаются к медиумам, чтобы поговорить с мертвыми или прочитать судьбу по линиям руки. Цыганка Авы, хорошо известная среди манхэттенской публики, держала маленькое экзотическое ателье в престижном районе и давала рекламу в «Таймс». Шпионка матери дала им с Мэдди полный отчет о предполагаемом проклятии. «Твой муж и его новая жена не будут счастливы долго, - выдала она, подражая славянскому акценту цыганки. - У него никогда не будет ребенка, коего он будет любить больше тех детей, кои уже есть, и новая жена потеряет всех, кого когда-либо любила».
        Джек только отшутился: «Ава? Цыганка? Невозможно. Она самая рациональная женщина, которую я знал». Однако мужчины часто списывают со счетов силу и важность пророчеств, всего того, что не могут увидеть или удержать - или чем не могут владеть.
        Мэдди ждала прибытия в Каир, чтобы проконсультироваться с собственным мистиком, одноглазой каргой, известной среди приезжих. Женщина поведала, что видит, как за Мэдди следует злой дух, связанный с ней проклятием цыганки. «Избавьтесь от него, - невольно повысила голос Мадлен, пытаясь не заплакать. - Мне нужно защитить ребенка. Я заплачу сколько угодно». Однако старуха настаивала, что Мэдди должна прогнать духа сама: «Докажи, что ты сильнее врага своего». Правда, она плохо говорила по-английски, и Мэдди сомневалась, что именно старуха имела в виду. Мадлен была не из тех, кто пасовал перед трудностями, но как ей прогнать то, что не способна ни увидеть, ни коснуться? Она решила нанять медиума, известного экстрасенса, в Нью-Йорке.
        И теперь жалела о потерянном времени.
        Что-то нужно было делать прямо сейчас, не дожидаясь Нью-Йорка. Мадлен не нравилась тень, которую бросила на нее - и на все вокруг - смерть Тедди. У нее было скверное подозрение, что проклятие на этом не остановится.
        Мадлен в самом деле очень сблизилась с Тедди: она пожалела его, когда узнала, что его родители умерли, и настояла, чтобы ему нашлось место в доме. Он стал как член семьи. Почти. Мэдди мечтала его усыновить - не формально, конечно, Джек никогда бы этого не стерпел - как и двое его детей от прежнего брака. Они были ненамного старше самой Мэдди и, как она подозревала, когда смотрели на своего отца, в сущности, видели одни лишь долларовые знаки. Мадлен представляла, что Тедди будет ей как племянник, что она станет хорошо одевать его и досыта кормить, воображала, как он привяжется к ней, может, даже полюбит. Станет воплощением всего хорошего, на что она способна.
        Теперь это, разумеется, никогда не сбудется.
        Хуже всего, что Мадлен прекрасно осознавала свою вину, что бы там ни говорила доктор Лидер в утешение. Если бы не она, Тедди не отправился бы с ними в путешествие. Он остался бы в Бичвуде с остальными слугами, полировал бы серебро да выполнял поручения, ожидая возвращения хозяев. Когда Мадлен попросила насчет Тедди, Джек вскинул брови, но уступил, чтобы ее порадовать. Даже не стал жаловаться, когда Тедди потерял Китти в Египте - собака сбежала от мальчишки, а тот слишком боялся в этом признаться. Джек заплатил, чтобы пара слуг осталась искать собаку, но у них ничего не вышло. Они наткнулись на Китти несколько дней спустя лишь по чистой случайности - собака тайком плыла на барже с другими богатыми американскими туристами. Мадлен была уверена, что Джек захочет избавиться от мальчишки, но нет.
        Мадлен любила Тедди - по-своему, конечно, - и злой дух его отнял. Как и сказала цыганская старуха Авы.
        Супруг заметил, как Мадлен смотрит на собаку, пока переодевалась из халата в платье.
        - Я понимаю, что тебе жаль Тедди, - произнес Джек. - И я восхищен тем, как ты чувствительна. Но постарайся об этом не думать. Вся эта меланхолия вряд ли идет ребенку на пользу.
        Мадлен закатила глаза. Можно подумать, он разбирался, что для ребенка полезно.
        Они, Асторы, никогда ни в чем не спешили. Даже подготовка к началу обычного дня была целым событием, и сегодняшний ничем не отличался, несмотря на омрачившую все ужасную смерть Тедди. Так что уже было далеко за полдень, когда прическу Мадлен наконец уложили как надо, и супруги обнаружили друзей за столиком кафе «Веранда» - те выпивали и играли в карты.
        Нет, не друзей. Круг общения. Некоторые - приблудыши, которые обычно не соответствуют стандартам остальных, но мгновенно поднялись к их рядам благодаря странной перетасовке на корабле - будут забыты, как только все сойдут на берег, отброшены, словно ненужный зонт.
        Кафе «Веранда» напоминало Мэдди о поездке во Флориду, когда ей было тринадцать. Неописуемо диковинные тогда пальмы, песчаные пляжи и милые маленькие аллигаторы теперь бледнели в сравнении с тем, что она увидела в Каире и Александрии. И все-таки кафе вызвало в памяти то счастливое семейное путешествие - о нем напоминали миниатюрные пальмы в горшках, плетеная мебель, громадные вентиляторы, что лениво крутились над головой. Яркая зелень и коралловые подушки давали передохнуть от бесконечной серости океана и неба снаружи.
        Однако, оглядев собравшуюся здесь компанию, Мадлен вновь почувствовала себя нехорошо: У. Т. Стед и Дафф-Гордоны, Кэролайн Флетчер и ее муж, красивый молодой человек по имени Марк, который все время беспокойно хмурился. Как будто они вновь собрались на спиритический сеанс, разве что к ним добавилась доктор Элис Лидер. Прошлая ночь кончилась трагедией; собираться вместе вновь казалось Мэдди неправильным. Их объединяло нечто невысказанное. То, как погасли все свечи.
        То, как из ее горла вырвался крик, когда она увидела распростертого на полу спальни Тедди.
        Мадлен опустилась в плетеное кресло, радуясь мягким по-душкам. Она смотрела, как мужчины тянутся к Китти, как их небрежные ладони ласкают ее, но чересчур грубо. Мужчины любят своих домашних питомцев - вернее, негласное позволение обращаться с животным как им заблагорассудится.
        - Вот умница, - похлопал собаку по морде сэр Дафф-Гордон.
        - Почему бы вам не присоединиться? Если вы оба играете, составим еще четверку, - предложила Люси Дафф-Гордон, не отрывая взгляда от карт.
        Она была на год или два старше Джека, но выглядела не старше тридцати трех. Она была элегантна и высокомерна, так что многие женщины просто блекли на ее фоне, но Мэдди обратила внимание, что ее резкие шутки никогда не задевали. Люси Дафф-Гордон была красива, умна, сообразительна и нелегко поддавалась попыткам произвести на нее впечатление; она обладала всеми качествами, которые Мэдди надеялась со временем развить и в себе. И это была успешная деловая женщина - бесспорно, редкость. Среди громких историй - то, как она снабдила Габи Делис, французскую театральную актрису, полным гардеробом ночных рубашек и пеньюаров, которые та носила, когда за ней ухаживал король Португалии. После этого все в кругу Мэдди заказали похожие облегающие шелковые наряды, хотя никто, насколько она знала, не осмеливался их носить.
        - Сможем задействовать мистера Флетчера и мистера Стеда - что они сидят, словно дамы на балу без кавалеров, - заметила Люси.
        - Я гораздо опытнее как наблюдатель, нежели как игрок, - отозвался Стед со свойственной ему отчужденностью.
        - А я слышала совсем иное, - парировала Люси, изогнув идеальную бровь.
        Мадлен понимала, на что та ссылается: опыт Стеда как журналиста. А в частности, скандал с Элизой Армстронг. Об этом знали все. Все об этом перешептывались. Что он был отнюдь не только наблюдателем. Как он инкогнито нанял служанку - девочку тринадцати лет, знаете ли, - и увел ее на ночь в публичный дом, и все это ради «исследования». Стед намеревался разоблачить легкость, с которой в цивилизованной Англии, прямо у всех под носом, велась секс-торговля. А добиться ему удалось лишь волны подозрений и возмущений среди высших кругов.
        Если подумать, это было очень по-американски.
        Однако произошел этот случай еще до того, как Мэдди родилась, и мысли о нем вызывали у нее беспокойство. Ей вновь вдруг захотелось перенестись к своим настоящим друзьям, домой. Шесть месяцев путешествия - это ужасно долго.
        Ее внезапно охватило желание, отчаянное желание убраться с этого корабля.
        - В любом случае я не люблю бридж, - говорил Джек. - Всегда считал, что женщины куда искуснее в подсчете карт, нежели мужчины. Еще одна женская загадка.
        Он почесал живот Китти. Собака лежала на спине, задрав лапы и вывалив язык. Китти умела вызывать у Джека любовь. Мэдди поразило неожиданное осознание: они с Китти находятся для ее мужа на одном уровне. Она тоже умела заставить супруга мурлыкать как котенок. Этому быстро учишься.
        - Тогда мне хотелось бы знать, - произнесла Люси Дафф-Гордон, - почему столь многие из нас не занимаются бизнесом, со всеми-то нашими загадочными талантами?
        Ее муж, сэр Дафф-Гордон, кашлянул в рукав.
        - Я уверен, не все девушки интересуются этим, дорогая. Миссис Астор, можете взять мою раздачу, если пожелаете, - он поднялся из-за стола, протягивая Мадлен карты. - Правда, тогда вам придется играть в паре с моей супругой. Делайте ставки на свой страх и риск.
        - Никому не смешно, - заметила Люси, сортируя карты в руке.
        - Я не смогу, - поспешно возразила Мэдди.
        По правде сказать, она просто не любила бридж. Слишком уж сильна оказывалась ассоциация с обществом матери; с долгими часами обмена сплетнями за чаем и шерри под шлепки карт по стеклянному столу. Ей не хотелось подобного будущего, пусть Мадлен и знала, что таковым оно и будет. Даже если сплетни приносят выгоду.
        Мадлен предпочитала более активные игры. Теннис, верховая езда, даже парусный спорт. Она слышала, что на борту есть корт для сквоша с балконом для зрителей. Профессиональный инструктор и все такое. Мадлен жалела, что сама не в состоянии играть - о беге не могло быть и речи. Господь свидетель, как она нуждалась хоть в капле движения… а они наверняка просидят весь вечер на мягком месте с самого ужина и до фортепианного концерта в гостиной, на который все планировали сходить. Гостиная, по крайней мере, была прекрасной, с обюссонскими гобеленами и витражными окнами.
        Мадлен, однако, осталась следить, как они разыгрывают партию: леди и сэр Дафф-Гордон против миссис Флетчер и доктора Элис Лидер. В основном чтобы посмотреть, не скажет ли Люси что-нибудь едкое о ком-нибудь еще на корабле. Единственное, что Мадлен ненавидела больше, чем сплетни, - оставаться от них в стороне.
        Кроме того, ей нравилось наблюдать за людьми. Можно столько всего узнать о человеке, который не догадывается, что на него смотрят.
        Элис Лидер, однако, вызывала у нее неловкость, но Мадлен почему-то никак не могла сформулировать причину. Казалось забавным видеть доктора в этой компании - в темно-коричневой юбке и в строгих очках, с чопорно заколотыми волосами. В отличие, скажем, от леди Дафф-Гордон, которая всегда так красиво одевалась. Сегодня - в нежно-розовый шелк с крошечными бутонами роз. Эти две женщины были словно день и ночь.
        - Где Гуггенхайм? Берет уроки вокала у своей французской певички? - поинтересовался Джек, и мужчины зафыркали.
        Не оттенок ли зависти различила в его тоне Мадлен? Все знали, что нанятая певица, которую Гуггенхайм взял с собой в поездку, по ночам отнюдь не учила его французскому. Не французской музыке, по крайней мере.
        - Полагаю, что да, - отозвался сэр Дафф-Гордон, сбрасывая карту; его выбор заставил супругу застонать.
        - Может, отсыпается после увлекательной ночи, - съехид-ничал Марк Флетчер.
        Доктор Лидер оторвала взгляд от своих карт.
        - Увлекательной?
        «Не упоминайте сеанс при докторе», - хотела сказать Мэдди, но понимала, что эта компания все равно не послушает.
        - Вчера мы провели спиритический сеанс, - как обычно прямолинейно ответила леди Дафф-Гордон. - Вышло вполне… живенько.
        - Вы, полагаю, выступаете против подобного, - заранее обиделся мистер Стед, как Мадлен и предполагала.
        - Многим моим коллегам спиритизм кажется весьма занимательным, - ответила доктор Лидер.
        - Какой дипломатичный ответ, - заметила леди Дафф-Гордон с резким смешком.
        - Но не вам, как я понимаю, - сказал Стед. - Даже неверящий человек не стал бы отрицать, что у нас вчера случился контакт с другим миром. В комнате было… нечто.
        Его слова проникали Мэдди под кожу, холод пробирал до костей. Старик, как и она сама, знал правду о том, что произошло.
        - Стол под нашими ладонями содрогнулся, - продолжил он.
        И Мэдди вспомнила. Прошлая ночь казалась ей сном, но теперь она убедилась, что все было реально. Слишком реально.
        - Налетел ветер и задул свечи, - говорил Стед, - и в каюте стало холодно. Все классические признаки присутствия духа.
        «Перестань болтать, - мысленно приказала ему Мадлен, подсознательно опасаясь, что дух можно призвать одними лишь разговорами о нем. - Дух вам не игрушка, не диковинка. Он опасен».
        - Я занимаюсь оккультизмом уже много лет, - все не унимался Стед, - и часто в обществе великих медиумов. Могу честно сказать, что еще никогда не ощущал столь сильного присутствия, как прошлой ночью.
        Мэдди глубже вжалась в кресло, все с б?льшим отчаянием желая сбежать. Холод теперь пробирал ее насквозь, зарождаясь в животе и переползая в грудь, словно ледяная морская вода.
        - Быть может, потому, что мы на воде. Она легче земли. Духи сталкиваются с меньшим сопротивлением. Да, это объяснило бы многое из того, что мы видели вчера. - Стед кивнул, хотя никто с ним не спорил; он говорил так, будто дух обладал телесностью…
        - Итак, вы утверждаете, что на воде духи более могущественны, нежели на суше, - подала голос Кэролайн Флетчер, перебирая карты в руке, - потому что они встретили бы меньшее сопротивление? Как с электричеством?
        - Совершенно верно, - подтвердил Стед. - Как телеграф. Как та машина Маркони. За исключением того, - он умолк, и Мэдди поежилась в повисшей тишине, - что духи могут обитать не только в воздухе, но и в людях.
        - Что? - вырвалось у Мэдди прежде, чем она это осо-знала.
        Муж бросил на нее косой взгляд.
        - Вы имеете в виду некую одержимость? - спросила Люси.
        - Именно, мадам, - ответил Стед. Он мрачно переводил взгляд с одного присутствующего на другого. - И, овладев телом, они становятся наиболее опасны. Дело в том, что тогда они обретают плоть и кровь. Они могут действовать в соответствии со своими желаниями, каковыми бы те ни были.
        - Прошу прощения. - Мэдди вскочила на ноги - насколько вообще могла вскочить в нынешнем положении.
        Жажда убежать стала непреодолима. Мадлен рисковала вызвать переполох, но больше не могла сидеть.
        - Я плохо себя чувствую. - Она слабо улыбнулась, указывая на живот, потому как знала, что никто не будет расспрашивать дальше.
        Мэдди толкнула стеклянные двери и поспешила по палубе, не обращая внимания на оклики мужа. Позже скажет, что ей стало так нехорошо, что она не могла его дождаться. Он не разозлится на ее уход. Он плохо переносил любые болезни. Джек был в ладах с великим множеством вещей - притворство, собаки, бесполезные изобретения, - но не с болезнями. Не в его характере.
        Мэдди просто не могла вытерпеть больше ни минуты. Остальные могли потешаться над сеансом и вести себя так, словно это некий трюк, но она знала, что никаких трюков не было. Все по-настоящему.
        Они прикоснулись к злобному духу, который забрал Тедди, к чистому злу, чем бы оно ни оказалось.
        И он все еще здесь, навис над кораблем. Что, если он принял чей-то облик, кого-то из той каюты, кого-то, кто скрывается в коридорах, поджидая новую жертву? Стед только что сказал, будто это возможно, что этот злобный дух способен проскользнуть в тело живого человека и подчинить его своей воле. Теперь все происшествия и несчастья их грандиозного тура обрели смысл. Слуга, выпустивший Китти из гостиничного номера в Каире, и масса беспокойства по этому поводу. Провожатый, который дал ей слишком горячую лошадь в Монтре. Вор, что загнал Мэдди в переулок у открытого рынка во Флоренции. Джек сказал, мол, это обычный карманник, однако Мэдди видела в его глазах нечто зловещее. Все они, все до единого - марионетки демона, посланные воплотить проклятие.
        Разумеется: вот так Тедди и погиб. От руки кого-то на борту этого корабля, кто даже, возможно, не подозревает о том, что натворил. Может, поэтому в ней по-прежнему таилось это дурное, гнетущее чувство?
        Некоторые могли счесть ее юной и наивной - даже избалованной, - по сравнению со всеми этими маститыми, знаменитыми людьми наверху, смеющимися, играющими в карты, но Мадлен Астор понимала, как они беспечны. Они хотели верить в духов и призраков, но закрывали глаза на опасность. И понятия не имели о том, что смерть простерла над ними костлявую длань.
        Над всеми ними.
        Мадлен догнали шаги, и она резко обернулась. За ней следовала Кэролайн Флетчер.
        - Ты в порядке? Решила тебя проводить в каюту, ты нас здорово напугала.
        Прежде чем Мэдди успела хоть что-то сказать или сделать, Кэролайн бросилась вперед и крепко взяла ее за локоть, чем напомнила мать. Мадлен позволила себя сопровождать. Ощущение теплого человеческого тела рядом успокаивало, удерживало.
        - Меня очень тревожат все эти разговоры о духах, - произнесла Мэдди. - Просто мы с Джеком натерпелись страха, пока путешествовали. Болтались от одного замка к другому, и всякий обязательно с привидениями, если судить по рассказам, - она подавила рыдания. - А теперь еще потеряли бедного милого Тедди…
        - Не стоит недооценивать влияние беременности, - Кэролайн кивнула на раздутый живот Мэдди. - Из-за нее ты куда чувствительнее ко всему вокруг. Почти невыносимо чувствительной.
        - Да… Ты понимаешь… Ты и сама не так давно это переживала, да?
        Мэдди подумала о ребенке Флетчеров, прекрасной малышке; жаль, что ее чаще всего оставляли с няней. Мэдди не отказалась бы от возможности немного поупражняться в обращении с настоящим младенцем. Кэролайн лишь улыбнулась - такой блаженной улыбкой могли одарить лишь молодые матери. Мэдди с нетерпением ждала, когда сможет так же.
        Они вошли в ритм, шагая в ногу, словно лошади в упряжи. В тот момент могло даже показаться, что Кэролайн - одна из ее давних подруг. По крайней мере, она была ближе по возрасту, чем остальные дамы, и общаться с ней было легко.
        - Я тоже чувствую. На борту корабля кто-то есть. Все об этом говорят, не только ты.
        Как бы ни было жутко получить такое подтверждение собственных страхов, оно одновременно и обнадеживало. Она это все не выдумала.
        - Где бы мы ни останавливались в Европе, там обязательно водились призраки. Джек повторял, что бояться нечего… Что призраки не могут причинить вреда, это ведь лишь холодный воздух и вообще чепуха! Но ты слышала Стеда. Неужели призрак и правда может завладеть телом?
        Если так, то опасность, которую навлекало проклятие Авы, была вполне реальна.
        И представьте: на корабле более двух тысяч душ - как узнать, кто хочет ей навредить? Мэдди оказалась окружена потенциальными врагами. Газеты ненасытно жаждали написать о них, толпы репортеров подстерегали их в Европе и в Египте, поджидали их у пристани, чтобы поймать, как они поднимались на борт «Титаника». Казалось, ей желал зла весь мир.
        Теперь ее вела Кэролайн, крепко прижимая руку Мэдди к своему боку. Кэролайн больше не смотрела на нее, нет; она опустила взгляд, словно шла по невидимой тропинке.
        - В городе, где я выросла, жило много католиков. Я дружила с одной, и она рассказала мне историю о приходском священнике, старике, который в свое время провел немало экзорцизмов. Но был один случай… Он отказывался говорить о нем, но зато говорили прихожане. Это было связано с парнем из городка поблизости. Его обвинили в убийстве брата в порыве ревности, потому как тот женился на его возлюбленной, на которой парень надеялся жениться сам.
        Мэдди начала уставать - из-за беременности она часто страдала одышкой - и попыталась выскользнуть из хватки Кэролайн, однако та держала крепко и продолжала тащить ее по длинному пустому коридору. Волокла, словно упрямое дитя.
        - Семья была убеждена, что их сын одержим духом убитого брата. Он переехал в дом покойника, спал в его постели, наслаждался его женой - это покойник использовал живого, чтобы вернуть жизнь, которой его лишили.
        Мэдди фыркнула, не в силах совладать с языком.
        - Как глупо. Никакая это не одержимость, очевидно же, убийца с самого начала этого и хотел. Убил брата, чтобы заполучить любимую девушку, и оправдался одержимостью. Семья просто не могла смириться, что их сын способен на такое зло…
        - Констебль тоже так подумал. Однако семья занимала в городе влиятельное положение и смогла на несколько дней нанять священника. - хватка Кэролайн становилась все болезненнее. - Тот перепробовал все обычные способы: связывал парня и часами читал над ним молитвы, окроплял святой водой, заставлял целовать распятие. Ничего не помогало. Наконец, понимая, что время на исходе, священник в порыве отчаяния отвел парня к пруду за домом семьи и… погрузил под воду. Полностью, всего. Хотел обмануть духа, заставить его решить, что человек вот-вот умрет, и таким образом изгнать.
        Мэдди ахнула.
        - Вот что сделал священник. Он держал парня под водой, пока тот бился и пытался выбраться. Держал, чтобы спасти.
        Мэдди чуть ли не теряла сознание от боли. Кэролайн сдавливала ей пальцы, превращая их в раздутое месиво.
        - Чуть не утопил парня - чуть! - но вытащил из воды в последнюю минуту. Тот отплевывался и хрипел, но был жив. И священник с облегчением обнаружил, что этот способ таки сработал. Он изгнал дух мертвеца. Это снова был тот брат.
        - Убийца, - уточнила Мэдди.
        Коридор кончился. Кэролайн вывела ее на палубу, и они встали у перил на корме, где серо-зеленый океан уходил вдаль парой спиральных волн. Мэдди посмотрела вниз, на холодную, темную воду, на непостижимую бездну далеко-далеко внизу.
        Где же все? В этом уединенном уголке казалось, что они совсем одни на корабле. Мэдди прошиб озноб. Почему Кэролайн Флетчер привела ее сюда? Они прошли прямо мимо лестницы к каюте Асторов с уютной, безопасной кроватью.
        Наконец Кэролайн отпустила ее руку. Они стояли у перил и смотрели на гипнотические волны; Мэдди растирала онемевшие пальцы.
        - Дух был изгнан, и когда брат - убийца, как ты говоришь, - очнулся, он пришел в ужас. Потому что, находясь под влиянием второго брата, он убил девушку. Мертвый брат заставил его это сделать, сказал он священнику. Клялся, что внутри его обитал мстительный дух. Увидел на лице девушки счастье, когда они прелюбодействовали - она ведь с самого начала хотела быть с первым братом, - и впал в ярость. Убил девушку и брата тоже задумал прикончить. Такова сила ревнивого сердца, даже лежащего в могиле.
        Сила ревнивого сердца… Пусть это и всего лишь история, Мэдди не сомневалась в ее правдивости. Она слишком живо чувствовала боль и замешательство того брата.
        Кэролайн продолжала глядеть на море.
        - И теперь первый брат, видя, что натворил, что мстительный дух заставил его натворить, был вне себя от ярости и раскаяния. Что еще ему оставалось, кроме как покончить с собой? Он вонзил нож себе в сердце, как только вернулся в родительский дом.
        Она перевела взгляд на собеседницу. Привиделось ли Мэдди или обычно теплый взгляд Кэролайн Флетчер стал холоднее?
        - Когда слышишь такую историю, не остается сомнений, что одержимость реальна. Другого объяснения тому, что он сделал, попросту нет.
        Палуба под ногами вдруг дернулась, и Мэдди схватилась за перила, чтобы не упасть. Это просто корабль качнуло на огромной волне или виной тому был рассказ Кэролайн? Это мстительный дух явился за ней?
        Далеко-далеко внизу серо-зеленые волны хлестали корабль, терзали его, словно волки.
        И в этот миг Мэдди поняла, что должна сделать, дабы спасти себя и нерожденного ребенка.
        Глава пятнадцатая
        Когда Дай Боуэн зашел в каюту Асторов в тот вечер вслед за Лесом и Вайолет, раздался слабый звон хрустальных капель. Если там кто-то был - кто-то из Асторов или слуги, - Дай не смог бы объяснить их присутствие. Вайолет Джессоп, открывшая дверь своим ключом, конечно, обслуживала эту каюту, но если бы Асторы вернулись с концерта пораньше, они удивились бы, обнаружив при ней двух боксеров.
        Могла ли Вайолет неправильно рассчитать, сколько продлится фортепианный концерт? Или кто-то из слуг остался почистить обувь или разложить наряды на завтра?
        Нет: ни шороха. Это корабельная качка потревожила хрустальные подвески. Корабль сделал последнюю остановку в ирландском Квинстауне сегодня днем и к настоящему времени уже вышел в открытое море, направляясь в Нью-Йорк.
        Они на цыпочках вошли в комнату. Даю пришлось отдать девушке должное: хитрая и смелая Вайолет спланировала все тютелька в тютельку. Всех, кто прислуживал пассажирам первого класса, угощали особым ужином (заливными угрями и пирогом из голубей) в столовой для экипажа. Вайолет знала, что каюты будут пусты, и решила воспользоваться возможностью и предложить им небольшую обзорную экскурсию.
        Не то чтобы Дай был удивлен: он знал, какое впечатление они с Лесом производят на девушек. Как только те попадали под чары - улыбки, легкое поигрывание мышцами, поддразнивание в голосе, упоминания о режиме тренировок, - они все делались для Дая одинаковыми. Море сладкого смеха, парфюма и доверительных интонаций. Они вставали слишком близко, пахли слишком цветочно, все из себя - пышные прически, розовые губы, белые зубки.
        Дай этим не гордился. И определенно не мог приписать себе заслугу в том, что его волосы так завивались у лица или что на щеках проявлялись симметричные ямочки - их ему подарила красавица мама. И он знал, что в мире полным-полно других мужчин с кудрями, волевыми подбородками и мускулами… Вот только они не были боксерами. Современными гладиаторами.
        И ему не нравилось напрасно обнадеживать ее - вы не в моем вкусе, мисс, - но прикрытие было отличное. Приходилось подыгрывать.
        Кроме того, он соблазнил ее в качестве одолжения Лесу.
        Даю казалось, будто они с Лесом выглядят неуместно в этой красивой комнате с панелями из красного дерева и мягким ковром, с оббитыми бархатом стульями и таким количеством покрывал и халатов, что можно зимой согреть целую деревню в Уэльсе. Совсем не похоже на их каморку в третьем классе, которую они делили еще с двумя мужчинами, где нельзя было развернуться, не ударившись головой о двухъярусную койку. На самом деле Дай чувствовал себя не в своей тарелке на всем корабле, и его терзало смутное подозрение, что корабль пришел к тому же выводу и втайне сердился всякий раз, как Дай ступал на любую из верхних палуб. Знай свое место, беспризорник.
        Вайолет прошлась по комнате и зажгла еще две лампы - у пассажиров первого класса такой избыток света, подумалось Даю, - и Лес следовал за ней по пятам. Даю не понравилось, как заблестели глаза Леса, когда тот осматривал имущество Асторов. Тот помедлил у туалетного столика с красивыми вещицами миссис Астор: расческами из слоновой кости и нефрита, набором серебряных щеток. Еще там был китайский лакированный поднос с повседневными украшениями мистера Астора. Две пары запонок и часы на цепочке. Вайолет, как заметил Дай, тоже занервничала, и неудивительно: если что-то пропадет, рисковать работой будет она. Теперь он понимал, почему Лес так рвался на эту маленькую экскурсию: вовсе не посмотреть, как живет другая половина пассажиров. Он хотел присмотреть жертву.
        Кровать была заправлена - постаралась какая-то трудолюбивая служанка, наверное даже сама Вайолет, - но Дай подошел ближе, памятуя о слухах, которые весь день ходили по каютам второго и третьего класса. О маленьком мальчике, том самом, которого Дай только вчера спас от падения в воду.
        - Так вот, где он… Где все случилось, - произнес Дай, не желая, чтобы слово «умер» звучало в одной с ним комнате, словно оно могло оставить пятно. Дай ощутил укол грусти - мальчик так восхищенно на него смотрел. Тогда Дай был его героем. И вот…
        Что бы ни тревожило мальчика настолько, что заставило его вскарабкаться на перила, оно продолжало к нему взывать, пока он не нашел смерть иным способом. Зловещее дело.
        - Лучше не вспоминай, - сказала Вайолет. - Я весь день об этом думаю, каждый раз, как остаюсь здесь одна. Мурашки по коже.
        - Суеверная? - поинтересовался Лес и сунул нос в шкаф. - Слыхал, что некоторые шишки думают, мол, на корабле водятся привидения, - добавил он, оглянувшись через плечо с кривой усмешкой.
        Вайолет шагнула было вперед, словно хотела помешать Лесу рыться в ящиках, затем передумала и задержалась рядом с Даем.
        - И экипаж. На корабле странно, тут не поспоришь.
        Лес рассмеялся.
        - Да откуда ж тут призраки? Он новехонький. На нем никто не умирал, кроме…
        - Кроме мальчика, - Вайолет потерла плечи, будто ее пробрал озноб. - И не он один: в каждом рейсе случаются смерти, просто большинство пассажиров о них не слышат. Члены экипажа по большей части. Несчастные случаи. В этом рейсе что-то не так. Я бывала на многих, мне виднее.
        Дай не был уверен, верит ли Лес в призраков. Сам он вырос в окружении всего этого, с верой в волшебный народец и злых духов, которая приживалась в основном среди бедных и необразованных - по иронии судьбы, это были самые верующие люди, каких он только знал. Такие бы потребовали казнить его публично, если бы пронюхали о желании, которое он таил в душе, а потому Дай давным-давно решил не иметь с ними - и с их восприятием магии - ничего общего.
        - Ага! - воскликнул Лес и развернулся с бутылкой. На вид это был чрезвычайно модный американский виски - вроде бы его называли бурбон. - Ви? - фамильярно позвал Лес, доставая стакан. - Да не волнуйся… Плеснем в бутылку воды. Он ни за что не заметит разницы.
        - О нет, мне нельзя, - нервно отозвалась Вайолет, хоть и не велела ему прекратить. Никто никогда не говорил Лесу прекратить.
        - Ну, значит, только джентльмены, - заявил Лес, наливая себе напиток и протягивая второй стакан Даю.
        Дай отхлебнул - обжигающее тепло было приятным и помогало расслабиться. Одновременно вскинулись противоречивые чувства: желание напиться с Лесом виски для богачей - и плевать на последствия, зато они посмеются от души… А с другой стороны - крошечный ручеек страха. Голос, который нашептывал: «Держись. Опять то же самое».
        Лес налил третью порцию, поменьше, и поставил на боковой столик.
        - Если передумаешь, - подмигнул он Вайолет.
        Она покраснела.
        Лес плюхнулся в мягкое фиолетовое кресло у иллюминатора и, скрестив ноги, откинулся на спинку.
        - Знаю, что не следовало бы, - произнес он со все той же лихой усмешкой, - но так классно быть богатым!
        Лес погладил кресло, словно приласкал экзотическое животное. А затем достал колоду карт.
        - Партию в покер, м-м?
        Лесли уже шутил, что научит Вайолет играть в покер на раздевание - сам он научился в джиновых барах Понтиприта. «Такая порядочная девушка вряд ли разбирается в таких вещах», - поддразнил он ее, но Вайолет лишь усмехнулась. Если она хотела притвориться крутой оторвой - что ж, ее выбор. Она понятия не имела, во что ее может втянуть Лес, но Дай понимал, почему таких, как Вайолет, привлекают такие, как Лес: рядом с ними девушки ощущали себя взбалмошными и свободными. Становились безрассудными.
        Как будто их жизнь совсем иная.
        Примерно те же чувства Лесли вызывал и у самого Дая.
        Вот так они и оказались за столом, где Асторы пили чай. Лес сдавал, карты скользили по гладкой полированной столешнице, словно птицы над озером.
        Девушка либо не умела играть в карты ни на грош, либо намеренно поддавалась. Она проиграла три раздачи подряд. Сначала робко заявила, что аксессуары тоже должны учитываться, и отдала значок «Уайт Стар Лайн» и расческу, но затем уже самозабвенно сбросила передник. Ее руки зависли над пуговицами блузки, обещая интересное продолжение. Лес устремил взгляд ей на грудь, широко улыбаясь, отчего у Дая сжалось нутро.
        Дай просадил две партии, за что снял шейный платок и кольцо. Когда в проигравших наконец оказался Лес, он великодушно снял жилет и - чтобы наверняка - рубашку. Покрутил шеей до хруста, напряг бицепсы - как бы невзначай, но Дай все равно увидел, что он это нарочно. Вайолет уже вовсю хихикала, раскрасневшись, и даже Дай невольно раз-другой хохотнул над шутками Лесли.
        Ему было жарко, хотелось двигаться. Он встал поразмяться и налил им еще по стакану. Долив в бутылку воды из графина, Дай глянул через плечо и заметил, как Вайолет строит Лесу глазки. Она как будто поняла, что на нее обращает внимание именно Лес, и отвечала взаимностью. Как легко женщины приспосабливаются.
        В конце концов Дай начал расслабляться, представляя, что они сидят в каком-нибудь старом пабе в Понтиприте или, может, в Нью-Йорке, куда они и направлялись. Все будет в порядке - главное, убрать за собой и ускользнуть до одиннадцати. Он посмотрел на изысканные медные часы на каминной полке - лишь половина девятого. Асторам только-только подают закуски.
        Все время, пока они играли в карты, Лесли оглядывался, отмечая тот или иной предмет. Комната была до предела забита вещами Асторов, словно им было необходимо наследить даже во временном жилище. Сундуки с костюмами мистера Астора и платьями миссис Астор распахнуты для ознакомления. Книги беспорядочно свалены на приставном столике вместе с канцелярскими принадлежностями, чернильницей и набором ручек. Драгоценности разбросаны у зеркала, будто Мадлен Астор несколько раз меняла выбор, прежде чем покинуть каюту.
        Лесли поднялся на ноги.
        - Давайте-ка сменим игру, - внезапно объявил он. - Я слишком уважаю ваше взаимное ханжество, чтобы продолжать в том же духе.
        Вайолет снова рассмеялась.
        Лесли прошелся по комнате, и Вайолет, не вставая, развернулась проследить за ним.
        - Вещи могут столько всего рассказать о хозяине, не думаете? - Пальцы Лесли заплясали над стопкой книг, но остановились на дневнике в кожаном переплете, открытом на испачканной чернилами странице. - Что это?
        - Не трогай его вещи, - сказала Вайолет. - Ну ты и шалун, Лесли!
        - Я осторожно. Эти руки, - он пошевелил пальцами, - всегда нежны, уверяю тебя.
        Вайолет зарделась, захихикала.
        - Он никогда не узнает. - Лес взялся за дневник; бегло просмотрел страницу, затем перевернул. - Ваш мистер Астор - настоящий мыслитель. Не дает мозгам продыху, а? Тут всякие заметки про какую-то штуку. Что-то, связанное с велосипедом. - Лес перевернул еще лист. - А вообще похоже на какое-то изобретение.
        Он углубился в начало дневника, нахмурив брови, словно уловивший запах грызуна терьер.
        Вайолет собрала карты.
        - Я слышала, как мистер Гуггенхайм однажды что-то такое сказал мистеру Астору, поздравил с патентом, который тот как раз получил, в таком духе. Он, должно быть, очень умен.
        Лесли яростно перелистывал книжицу.
        - Тут еще кое-что. Обрывки текста… Может, мнит себя еще и поэтом.
        Он вернул дневник на стол, не забыв аккуратно открыть на нужной странице. Затем передвинулся к сундуку с одеждой. По крайней мере, Лес не обращался с вещами Астора грубо, заметил Дай с облегчением. Он относился к ним с уважением, будто со своими собственными.
        - Весьма броские вещички для светского богатея, не правда ли? Пред нами человек, который любит, когда на него смотрят, когда им восхищаются. Ему нравится быть в центре внимания. Он ведет себя так, будто он на сцене.
        Пока Лесли разыгрывал для Вайолет свое маленькое представление - потому что это определенно было именно оно, - Дай чувствовал, будто отрывается от реальности, парит над ней, словно есть лишь он, жар виски и наблюдение. Лес всегда был таким - казалось, он способен считать человека с первого взгляда, словно прорицатель. Сколько бы он ни излучал - тепла, энергии, опасности, - он и впитывал многое, заставлял ощутить себя видимым, возбужденным, живым. Он подмечал то, что другие упускали из виду, - детали, возможности, чаяния, желания.
        Именно это отчасти и привлекло в нем Дая. Их познакомил их тренер, Джордж Кандик. Они были просто мальчишками, что околачивались в боксерском зале, хотя Дай занимал более высокую ступень, потому что Кандик видел в нем неплохие задатки. Лес же был простым уличным мальчишкой, которому взбрело в голову, что он может стать боксером - с его-то впалой грудью и ручками-палочками. Поначалу Дай обходил его стороной: он не доверял притворщикам и оппортунистам; но со временем они подружились - в основном потому, что он убедился в искренности, с какой Лес любил Кандика и восхищался им. И если Кандик разглядел нечто в этом тощем светловолосом мальчишке, то, может, Даю тоже стоило.
        Потом они стали соседями по комнате - пока однажды все это не переросло в нечто совершенно иное. Лесли каким-то образом знал о Дае то, чего тот не знал сам, или, по крайней мере, не мог сформулировать словами.
        Из-за этого Дай чувствовал себя рядом с Лесли будто нагим, будто Лес понимал… Понимал и все же никогда не пытался выразить, испытывал ли то же самое, или же Дай был для него лишь мимолетным интересом среди прочих, бесчисленных источников развлечения.
        Цокот в коридоре разрушил чары, которые Лесли соткал над каютой Асторов, и Дай снова вспомнил, какая случится катастрофа, если их поймают. Они с Вайолет, куда более пьяные, чем Лес, заметались, лихорадочно наводя порядок, а затем все трое со сдавленным смехом выскользнули за дверь, добрались до задней лестницы и только тогда побежали вниз. Вайолет хихикала, зажимая рот ладонями.
        Однако веселье еще не закончилось.
        - Давайте сюда, - с блеском в глазах Лес толкнул узкую дверь и повел их дальше, к третьему классу.
        Они следовали за ним, доверчивые и покорные, по переполненным коридорам, словно зачарованные дети за Крысоловом. Судя по тому, как Вайолет испуганно шарахалась от людей, Дай понимал, что она впервые здесь, где все настолько отличается от первого класса, в котором она обычно проводила дни. Воздух был наполнен запахом пота, пива, домашней колбасы, которую везли в багаже. Дети проносились мимо вереницей, словно дикие щенки в погоне за добычей. Взрослые играли в карты прямо на полу, вынуждая обходить их. По коридору разнеслись звуки гармошки, а за ними ритмичный стук джиги.
        Наконец троица нырнула в пустынный коридор недалеко от котельной. Дай слышал приглушенные разговоры угольщиков, шорохи угля, падающего в печи, но никого не видел. Они были одни.
        - Что, припас еще игру, Лесли? - спрашивала Вайолет, переводя дыхание.
        - М-да?..
        Лес наклонился, почти соприкасаясь с ней бедрами, почти устремляясь взглядом в декольте.
        - А ты в моем вкусе, Вайолет, - произнес он, и та резко вдохнула. - Смышленая. Тебя ведь не проведут эти богатые придурки наверху, правда? В смысле, таких, как мы, они ни во что не ставят. Так что и мы им ничего не должны.
        Лесли скользнул руками ей на талию. Дай представлял, какая в этих руках заключена магия. Лес всегда знал, чего хочет.
        Вайолет поежилась в его объятиях, но не пыталась убежать - пока не пыталась.
        У Дая оборвалось сердце. Вот он, план Леса.
        - К чему вы клоните, сэр? - игриво поинтересовалась Вайолет, бросив быстрый, опасливый взгляд на Дая.
        Дай - надежный. Дай не допустит ничего совсем уж безумного. Вот что, казалось, говорило выражение лица девушки.
        Лесли одарил ее ослепительной улыбкой.
        - У меня есть к вам предложение, мисс Джессоп. О как! Только заметил, что твое имя звучит похоже на джулеп. Мятный коктейль, минт джулеп, вот как мы должны тебя называть. Так вот, моя задумка… Она принесет тебе малость деньжат. Гораздо больше, чем чаевые от богатеев.
        - О чем ты?
        Еще взгляд на Дая. Тот изо всех сил постарался улыбнуться и пожать плечами. Он и правда не знал. Вернее, не знал точно, однако было у него ощущение…
        - Все, что тебе нужно сделать, - это впустить меня в их каюты…
        - Нет, Лесли. Если что-то пропадет, я первая под подозрением. Это моя работа, Лесли, - произнесла Вайолет. - Ты не представляешь, как трудно было попасть даже на собеседование. Меня видеть не хотели, мол, я буду отвлекать пассажиров-мужчин, путешествующих в одиночку. - В ее голосе зазвучала обида; несправедливость по-прежнему причиняла ей боль.
        Лес наклонился ближе, почти вплотную.
        - Разве ты никогда не боялась, что все это отнимут? Что какая-то женщина пожалуется, потому что ей не нравится, как на тебя смотрит ее муж? Или дотошная матрона потеряет дешевую брошь и обвинит тебя, но ни за что не признается, что начинает терять память?
        Вайолет шмыгнула носом, и Дай понял, что Лес поймал ее на крючок.
        - Ничего не пропадет. Поверь мне. - Губы Лесли оказались в считаных дюймах от щеки девушки. - Задумка у меня надежная, как скала.
        - Хм-м, - отозвалась Вайолет и на этот раз не попыталась отодвинуть его локтем.
        Когда она слегка вздохнула, Дай понял: пора ускользнуть. Он понятия не имел, что запланировал его друг, но был уверен, что не хочет этого знать. В чем бы ни заключалась афера, он не желал становиться свидетелем того, как Лесли скрепит эту сделку.
        Поднимаясь по ступенькам на верхнюю палубу, Дай понял, что не в настроении общаться. Лес наверняка сейчас целовал эту стюардессу. Даю стало даже почти ее жаль. Вайолет была невинна, и ее, наверное, даже никогда еще не целовал такой мужчина, как Лес. Разве что сухо и целомудренно клевали в щеку кузены, да какой-нибудь инженер с нижних палуб все обещал жениться. Страсть была ей незнакома, о таком девушка лишь фантазировала, однако поцелуи Лесли пробудят в ней жар. Было в них нечто такое, что заставляло хотеть еще - его всего и даже больше.
        Он заставлял желать целые невозможные миры.
        Как будто желать Лесли Уильямса недостаточно невозможно само по себе.
        Глава шестнадцатая
        Второй день путешествия выдался долгим - солнце уже опустилось за море, оставив кровавое пятно, которое наконец превратилось в черноту ночи, - но Энни понимала, что не сможет сразу заснуть. Происходило что-то очень странное. Сперва смерть мальчика, потом загадочная брошь. От тяжести всего этого кружилась голова. Нужно было с кем-то поделиться. Хотя бы развеять собственную тревогу. Однако количество работы вышло таким ошеломляющим, что после беготни по многочисленным палубам корабля Энни уже вся занемела.
        Сейчас она возвращалась к каютам первого класса - проверить, все ли в порядке, в последний раз перед сном. Она весь день проносила в кармане завернутую в носовой платок брошь в виде сердца и стрелы, и подозрение, шевельнувшееся в ее собственном сердце, лишь усилилось. Пришло время вернуть украшение Кэролайн Флетчер и, если выйдет набраться смелости, спросить ее, что мальчик Асторов делал у нее прошлой ночью, перед смертью.
        Энни помедлила на верхней площадке лестницы. Подъем на шлюпочную палубу, верхний уровень корабля, был долгим. Энни постояла у салона для пассажиров первого класса, чтобы отдышаться. Здесь женщины парами и тройками прогуливались по палубе в элегантных платьях; поверх многие накидывали меха, чтобы не мерзнуть. Сквозь окна можно было увидеть кафе «Веранда», оформленное в тропическом стиле: плетеные столы и стулья, группы людей, пьющие кофе после ужина или играющие в карты, - это были те, кто не пожелал присутствовать на концерте.
        Когда Энни проходила мимо двери салона, ее взгляд упал на сидящую в углу фигуру. Это был Марк. Она узнала его через окно. Он сгорбился над книгой в одиночестве в конце комнаты. Энни быстро оглядела людей, но Кэролайн нигде не оказалось.
        Она, конечно, твердо решила избегать Марка, не позволять себе влипать в неприятности - Господь благоволит хорошим девочкам, Энни! - но, кажется, это была судьба. Энни обнаружила, что ее странным образом к нему тянет. Она рассматривала это влечение со всех сторон с тех самых пор, как они только повстречались - почему ее настолько очаровал этот незнакомец? - и не смогла предположить ничего лучше, чем то, что он напомнил ей кое-кого из родной деревни, единственного мужчину, в которого она позволила себе влюбиться. Они не были особенно похожи, если не считать доброты в глазах и застенчивой, непринужденной улыбки. Но было что-то такое в том, как Марк с ней говорил, столь нежно и тепло, как обращался с ней, что она не могла не ощутить к нему близость. Так, словно они уже знали друг друга. И не важно, сколько раз Энни тихонько напоминала себе, что Марк не Десмонд и что нельзя чересчур увлекаться, все забывалось, стоило ей посмотреть в его голубые глаза.
        Как-никак он может знать о броши своей жены, рассуждала Энни. Совсем не помешало бы подойти и поговорить.
        Энни вздрогнула и по привычке попыталась нащупать под горлом крестик, но вспомнила, что потеряла его. Без него она чувствовала себя голой и какой-то растерянной.
        Когда Энни проскользнула в двери и двинулась по переполненному салону к месту, где сидел Марк, в ее голове закружилась история: старая сказка о девушке с зеленой лентой, повязанной вокруг шеи. Несмотря ни на что, постоянно предупреждала людей девушка, никогда не развязывайте ленту. Развязать - и всему конец: лента, видите ли, удерживала голову девушки на месте, а без нее она была лишь ходячим трупом. Эта байка всегда вызывала у Энни мурашки по коже - она была такой издевательской, и в ней скрывалось некое предупреждение. Правда, Энни никак не могла понять, какое именно. Что девушки хрупкие, словно бантик с одним узелком, и их необходимо оберегать любой ценой? Или что они способны доказать правдивость своих слов, только умерев за нее?
        Или что девушки - лишь красивая обертка, повязанная лентой, но стоит ее снять, как магия улетучится и они потеряют всю свою ценность?
        Марк поднял глаза и улыбнулся ей через салон, полный людей, - и словно луна заглянула в иллюминатор и залила все светом и теплом; воспоминание о зеленой ленте, затрепетав, развеялось на ночном ветру.
        Подойдя к Марку, Энни присела в книксене.
        - Добрый вечер, Мар… мистер Флетчер. Простите, что прерываю ваше чтение.
        - Не стоит. Я искал повод отвлечься.
        - На этом корабле, безусловно, можно найти множество развлечений.
        Тысяча книг в библиотеке первого класса. Бассейн, один шиллинг за посещение.
        - Мне нужно отвлечься, а не просто заполнить свободное время.
        Его глаза блеснули, однако Энни ощутила в них нечто беспокойное, неприкаянное.
        - На самом деле, мисс Хеббли… Не могли бы вы уделить мне минутку? Хотел обсудить с вами кое-что. Наверняка это весьма необычно для пассажира - так вот сразу откровенничать с вами, - его щеки порозовели, - однако я чувствую, что могу вам доверять и, надеюсь, вы тоже.
        Энни перевела дыхание. Он тоже ощущал связь между ними, это не ее выдумки.
        - Конечно, - услышала она себя будто со стороны.
        Марк зашагал через переполненное кафе, и Энни последовала за ним, словно ее тянула невидимая нить. Они толкнули двери в конце коридора и вышли на прогулочную палубу. Здесь стало тише и темнее. Должно быть, перевалило за десять вечера. Пассажиры расходились отдыхать по каютам, а кто-то уже ушел.
        Снаружи, в уголке подальше от шума, Марк повернулся к Энни. Они были наедине, лишь корабль мягко покачивался под ногами - то, чего обычно не замечаешь, пока не воцарится полная тишина.
        - Я стал свидетелем того, чему не могу найти объяснения, и задался вопросом, вдруг вы видели нечто схожее. Это связано с Ундиной. Сегодня утром, когда я только проснулся, я мог бы поклясться, что на лице малышки было нечто похожее на царапины. Но затем… они исчезли. Прямо у меня на глазах. Сначала это были пунцовые кровавые борозды, потом тонкие белые линии, а потом… ничего. Осталась просто гладкая кожа. - Марк задержал дыхание, явно готовый к насмешкам.
        Энни сперва встревожилась: неужели он обвиняет ее в причинении вреда ребенку?
        - Не могла ли она сама поцарапаться? У детей так бывает.
        - Я сам проверил ее ногти, они аккуратно подстрижены. Мисс Флэтли, похоже, на что-то таки годится. - Марк плотно сжал губы. Начал было говорить, умолк, потом чуть расслабился. - Не знаю, стоит ли признавать это, но да. Это очень… необычно. Почти… сверхъестественно. И еще кое-что… кое-что произошло прошлой ночью, Энни… Ундина сейчас в порядке, я подчеркиваю, но тогда… - Он содрогнулся.
        По спине Энни словно прошелся ледяной палец. Тронул, подтолкнул.
        Говори же.
        - Мы проснулись и обнаружили, что Ундина задыхается… Моя жена… - начал Марк и снова умолк, словно это на его собственном горле сжались чьи-то руки.
        Неужели это Кэролайн душила ребенка? Неужели Марк думал, что это его жена виновата в царапинах? Энни слышала истории о том, что матери иногда делают со своими детьми. Всякое плохое. Кэролайн Флетчер не казалась женщиной подобного толка. И все же… Что еще это могло быть? Энни всем сердцем сочувствовала Ундине, беспомощной малышке.
        Опять же, в кармане Энни, в носовом платке, лежала брошь Кэролайн, найденная на теле мертвого мальчика.
        Бедняга истерзался, это было очевидно.
        Он подозревает жену.
        Как только эта мысль пришла в голову, Энни уже не могла от нее избавиться, хоть внутри все и переворачивалось.
        - Я могу чем-нибудь помочь?
        В глазах Марка стояла такая печаль; Энни сделала бы что угодно, лишь бы ее изгнать.
        - Давайте найдем место потише. Здесь слишком много людей, - произнес Марк, хотя это было неправдой - публика на палубе заметно поредела, поблескивало темное ночное море.
        Тем не менее он потянул Энни дальше во мрак, в безлюдный уголок, преступно укромный, где стюардессе будет трудно объясниться, если ее застанут там с женатым пассажиром, - и вновь развернулся к ней. Ветер трепал волосы у его лица, заставляя что-то внутри Энни воспарить.
        - Надеюсь, вы не возражаете, что я вам открываюсь, мисс Хеббли. Понимаю, это неуместно и ужасно навязчиво, однако… Я чувствую, что мне не с кем поговорить… Эти люди, - он имел в виду пассажиров первого класса, предположила она, - они - общество моей жены, не мое.
        - О?.. - удивилась Энни, хотя мгновенно ощутила, что знала это о нем - именно поэтому ее и тянуло к нему с такой силой. Дело было не только в пылкости его взгляда, задевающей нечто внутри ее. Вот что Энни ощущала: что он тоже здесь не на своем месте, как и она. Что этот корабль, со всеми его удобствами, - не ее мир, как и не его.
        - Я не родился в достатке, - пояснил Марк с натянутой улыбкой. - Те, кто всегда при деньгах, не могут понять, каково это, чувствовать себя так…
        - Беспомощно, - прошептала Энни.
        - Отчаянно.
        - В западне.
        - Да, - Марк моргнул. - Да, именно так. Иронично, не находите? Такой огромный корабль, а мы на нем как в ловушке, и некуда бежать.
        Энни поежилась.
        - Человек, однако, всегда заключен в ловушке внутри самого себя.
        Она не знала, откуда взялась эта мысль. То ли где-то слышала, то ли вычитала в книге, хотя ни за что не вспомнила бы где.
        Марк уставился на нее, озабоченно наморщив лоб. Неужели она позволила себе лишнего? Но затем в уголках его глаз появились морщинки, и улыбка, гораздо более яркая, искренняя, озарила его лицо.
        - Что?
        - Ничего, просто… - Марк покачал головой; улыбка по-прежнему играла на его губах, словно солнечный свет на воде. - Одна девушка, которую я знал, говорила точно так же.
        - Кто она?
        На мгновение Марк Флетчер преобразился. Больше не угрюмое, его лицо излучало тепло, которое приходит лишь от воспоминаний о любви столь сильной, что Энни ощутила укол ревности.
        - Она была для меня очень дорога. Ее звали…
        Но затем он замолчал, и улыбка погасла на ветру.
        - Не берите в голову. Я оказываю вам медвежью услугу, Энни. Я не должен вас беспокоить интимными подробностями своей жизни. Вы же обслуживающий персонал корабля.
        Слова хлестнули, словно пощечина, пусть Марк и говорил правду: им нельзя проводить время вот так наедине. Им нельзя открываться друг другу. Она не имела права чувствовать такую близость к этому мужчине, совершенно незнакомому.
        - Я… Я сожалею, сэр, я…
        - Я не это имел в виду… У вас нет выбора, когда пассажир приходит к вам со своими проблемами… Вы обязаны выполнять свою работу. Это я прошу прощения. Вы можете вернуться к своим обязанностям.
        Энни сделала книксен, чувствуя тошноту.
        Начала уходить, как вдруг Марк ее окликнул:
        - Энни?
        Она обернулась.
        - Да?
        Мгновение Марк молчал, уставившись на нее. И ей снова показалось, будто он видит ее впервые и изучает ее черты так пристально, но не узнает. Что бы он ни надеялся в ней разглядеть, этого он не находил.
        - Не берите в голову, - наконец произнес он.
        Энни смотрела, как Марк возвращается в салон, и радость покидала ее, словно душа покидает тело. Ей хотелось посидеть минутку, опуститься в какое-нибудь кресло, предназначенное для пассажиров, и хорошенько поплакать. Она была сбита с толку и подавлена: слишком исполнена вины, чтобы приблизиться к его жене, хоть и до сих пор держала у себя брошь Кэролайн. Хранить украшение так близко к телу вдруг показалось ей неправильным, почти грязным. Удивительно, что от украшения не разило смертью. Брошь, в конце концов, сняли с трупа мальчика. А вот желание увидеть Ундину снова тянуло Энни за рукав.
        - Мисс Хеббли! Вот вы где! - раздался голос с противоположного конца палубы.
        Это был Джон Старр Марч, почтовый клерк. Он бежал к ней трусцой, с конвертом в руке. Энни вспыхнула, ощутив нахлынувшую волной вину, но клерк, разумеется, не мог разглядеть этого в темноте.
        - Я искал вас, мисс Хеббли. Вам кое-что пришло, - Марч сунул ей конверт.
        На мгновение они оба на него уставились. Конверт был мятый, скомканный, будто его намочили, но высушили. Марч смущенно улыбнулся.
        - Вы знаете, мы не должны доставлять почту, пока находимся в море. Я передаю их властям США, когда мы причаливаем, однако один пакет намок, и я сушил письма, дабы свести ущерб к минимуму, и вдруг увидел на этом ваше имя! Адресовано кораблю. Думаю, нет никакого вреда, если я отдам послание сейчас…
        Скорее всего, ему просто стало скучно сидеть в четырех стенах почтовой каюты, вот он и выискивал любую причину сунуть нос в чужую почту, а потом пошнырять по верхним палубам, чтобы ее доставить.
        Энни перевернула конверт. Клапан был распечатан. Письмо явно было вскрыто. Энни посмотрела на Марча, слишком взволнованная, чтобы злиться на него за вторжение в личную жизнь.
        - Прочитайте, Энни. Я за этим его и принес.
        Она вытащила письмо. И узнала почерк, хотя строки разбухли от воды, став едва читаемыми. Письмо было от отца Десмонда Фланнери. Энни как раз вспоминала его из-за Марка, но теперь его имя, написанное вот так, всколыхнуло в памяти темный поток. Синие глаза цвета разъяренного океана. Худощавое, но крепкое тело. Тонкие, длинные ладони, как у музыканта.
        Энни… неужели это действительно ты? Целая и невредимая, плывешь на корабле в Америку? Ты должна знать, я искал тебя с того дня, как ты исчезла…
        Она опустила письмо, чувствуя на себе взгляд Марча.
        - Поклянитесь, что никому не скажете об этом письме… Никому.
        - Но этот человек ужасно о вас беспокоится. Не знаю, что там случилось, что привело вас сюда…
        Энни отпрянула.
        - Я не хочу об этом говорить. Я оставила все позади. Не хочу бередить старые раны. Понимаете?
        - Да, слишком хорошо понимаю. Однако случалось ли вам когда-нибудь задумываться - вдруг жизнь не желает, чтобы вы двигались дальше, поэтому этот парень вас и разыскал? Вы знаете, после того как в прошлом году умерла моя супруга, дочери умоляли меня отказаться от моря. Хватит с тебя смертельной опасности, говорили они.
        Среди экипажа ходили легенды о чудесных спасениях Джона Старра Марча. Он пережил по несчастному случаю на каждом корабле, на котором служил.
        - А я все равно вернулся, потому что такова моя судьба. Я хотел их осчастливить, но в глубине души понимал, что если покину море, то никогда не смогу с этим смириться. И вот я здесь - там, где мне и место. Вы могли бы спросить себя, верно ли то же самое для вас, девочка.
        Слова Марча обрушились на нее, словно огромная волна, увлекая под воду, не давая всплыть. Клерк не прав, Энни знала: если она перестанет убегать, прошлое поглотит ее. Он примирился со своим - это хорошо и здорово. Он ведь не совершил ничего и близко столь же плохого - столь же гибельного, - как она.
        Когда Энни думала о Десмонде Фланнери - отце Фланнери, - ее охватывала паника. И Энни не могла точно сказать почему. Что-то стояло на пути воспоминаний, словно занавес, скрывающий что бы там ни стояло на другой стороне. Однако Энни помнила его голос, нежный - и убедительный. Мальчишескую улыбку, изгиб его губ. Ощущение этих губ, ощущение его рук. Имя, шепотом на ее языке. Дес.
        - То, что вы увидели в этом письме, - не моя судьба, - проговорила Энни, возвращая лист в конверт и засовывая его в карман передника. Пряди непослушных пшеничных волос выпали из-под шапочки, и Энни нетерпеливо смахнула их с лица. - Как вы сказали, это не ваше дело, и буду благодарна, если вы сохраните все в тайне. А теперь прошу простить. Я опаздываю к своим каютам.
        Энни бросилась прочь, не дожидаясь от него больше ни слова, по коридору кают первого класса. Клерк исчез из виду, а она все продолжала шагать, не обращая внимания куда, и лишь когда споткнулась о порог, осознала, что находится в курительной комнате. Делать здесь ей было нечего, она сама не понимала, зачем пришла. Несколько пассажиров попыхивали сигарами и с отстраненным любопытством разглядывали одинокую стюардессу. Она осмотрела прокуренное помещение, не уверенная, кого ищет, и вдруг сообразила, что надеется снова найти Марка. Она хотела увидеть, как его лицо озарится, как при словах о той женщине, наверняка бывшей возлюбленной. Марк мог бы утешить, позаботиться об Энни.
        Она хотела Марка - что не имело никакого отношения к Десмонду Фланнери.
        И это нельзя было отрицать.
        Мистер Марч ошибался: ее тянуло на «Титаник», потому что так было суждено. Ей было суждено встретиться с Марком. Он и есть ее судьба. Она чувствовала это каждой каплей крови своего тела.
        А что касается прошлого - она ведь все решила, когда отправилась в Саутгемптон и уговорила компанию взять ее на корабль, не так ли?
        Она потянулась к зажигалке для сигар - тяжелой латунной штуковине, предназначенной специально для модной курительной комнаты, - подожгла уголок конверта, а затем уронила его на поленца, аккуратно разложенные в камине для вечерней публики. Она смотрела, как оранжевое пламя тянется кверху, и коротко молилась. Огонь очистит ее прошлое, унося Деса - его слова, его обещания, даже его веру - прочь в клубах дыма.
        Глава семнадцатая
        Марку хотелось курить.
        Куда подевалась Кэролайн? Он не помнил, обещала ли она встретиться с ним в салоне или гостиной. Няня присматривала за Ундиной во время ужина и давным-давно уложила ее спать. Да и самому Марку уже пора было ложиться. Однако кое-что задевало его за живое.
        Во-первых, разговор со стюардессой, мисс Хеббли, и странная фраза, которую та произнесла. Человек всегда заключен в ловушке внутри самого себя. Марк не мог сосчитать, сколько раз Лиллиан говорила ему нечто подобное. Она считала душу истинной сущностью человека, но, в отличие от многих, иногда жаждала, чтобы ее душа сбросила смертную оболочку. «Разве не было бы чудесно освободиться от самого себя?» - неоднократно спрашивала Лиллиан; Марк, откровенно говоря, не понимал этого желания. У Лиллиан случались мгновения, когда она пылала ненавистью к себе, говорила о странной тяге избавиться от своего прекрасного тела и лица. Абсурд - особенно учитывая, сколь многие женщины все бы отдали, лишь бы заполучить такие волосы цвета воронова крыла и сверкающие глаза. Лиллиан иногда становилась ходячим противоречием. Так работал ее разум, странный и мрачный. Марк знал, что ему нельзя так обожать даже ее меланхолию, ее причуды, но увы. Он любил их. Ему нравилась та смута, которую он в ней ощущал, даже находясь на другом конце комнаты. Нарастающее напряжение, когда Марк знал, не понимая откуда - просто по выгнутой
брови или постукиванию ноги, - что вот-вот грянет бой.
        Лиллиан обожала битвы. И билась без пощады, ранила словами, словно когтями. Однажды она сказала Марку, что это неправда, это не она злобна, а просто он предпочитал верить любой жестокости, что срывалась сгоряча с ее уст.
        Да, разумеется, он верил. Ее слово было для него Богом, а ведь он даже не верил в Бога. Он верил в Лиллиан. Жестокую, мрачную, странную, чудесную Лиллиан. Марк понимал, что любил ее слишком сильно - сродни тому, как любил азартные игры. Он любил слишком глубоко, и однажды это затянет его на дно.
        Нужно перестать о ней думать. Что такого в этом морском путешествии, что заставляло его снова чувствовать такую близость к Лиллиан, словно она здесь, витает поблизости?
        Марк покачал головой - он был как будто пьян, хотя после ужина выпил всего бокал бренди. Сегодня Марк вел себя хорошо. Он избегал игры, хотя руки отчаянно чесались, а в ушах словно стоял тонкий собачий вой, далекий, настойчивый, призывный. Марк взял с собой книгу и сидел, уткнувшись в нее носом, пока мисс Хеббли не заставила его вынырнуть.
        Не важно.
        Его чертова жена - вот чего он хотел. В чем он нуждался.
        Но с тех пор, как они ступили на этот корабль, Кэролайн стала часто исчезать. А когда наконец появлялась, на ее губах играла лукавая улыбочка, и говорить об этом Кэролайн отказывалась, настаивая, что все отлучки Марк просто надумывает.
        Теперь он знал, что еще отвлекло Кэролайн в ночь спиритического сеанса: Гуггенхайм. Она проговорилась, что той ночью они беседовали, и с тех пор миллионер с раздражающей периодичностью как бы случайно появлялся то тут, то там. Он занял за завтраком соседний столик, в тот же день подсел играть в бридж, и взгляд его все время возвращался к Кэролайн - и задерживался на ней.
        Если уж начистоту, Марк мог понять, почему Кэролайн откликалась на знаки внимания человека столь знаменитого и богатого, как Бенджамин Гуггенхайм. Тот был больше похож на Генри, покойного супруга Кэролайн: немолодой, с таким отческим видом, который Марк, будучи почти ровесником Кэролайн, никогда не смог бы при ней на себя напустить. И уверенный в себе - Гуггенхайм излучал тот сорт самоуверенности, что всегда сопутствует огромному состоянию.
        Марк выгнал себя в курительную комнату. И только когда понял, что там никого нет - все уже наверняка ушли спать, - осознал, как бешено колотится его сердце. Стыд прокатился словно холодный пот. Марк явился сюда с иррациональной надеждой застать их вдвоем. Он хотел разобраться с этим миллионером, заставить его держаться подальше от своей жены. Чушь - Марк это понимал. Ничего же не случилось. Так почему он ведет себя как одержимый маньяк?
        Марк никогда таким не был: ревнивым, мелочным. Только не с Лиллиан. С ней их страсть была взаимной, равноценной. Ему никогда не приходило в голову, что можно думать иначе. Это Лиллиан была ревнивой и беспокойной. И теперь… как будто воспоминание о ней стояло за плечом, нашептывая Марку завистливые мысли. Нужно вернуться в каюту. Кэролайн уже наверняка там и напевает Ундине колыбельные. Это ведь даже не Кэролайн пропала, правда? Это он сам. Это он скитался, потерянный, плывущий по течению.
        Марк шагнул к двери, но его остановил едкий запах дыма.
        Марк настороженно обернулся.
        Искра из-за тяжелого отполированного стола.
        Позади него жарко пылал камин.
        Мерцание теней на стене, оранжевый свет, танцующий за мягкими креслами.
        О господи.
        Пожар.
        Марк действовал не раздумывая. Он бросился через комнату прямо к камину, едва не споткнувшись о стоящий на пути стол.
        Вокруг ни души. Ни экипажа, ни стюардов. Он должен был что-то сделать.
        На стене рядом со входом для слуг висели ведра с песком. Марк снял два ведра с крючков и бросился обратно к огню, который уже вышел за пределы камина, пожирая край ковра. Марк высыпал содержимое ведер, и песок помог пригасить пламя. Прежде чем огонь полностью потух, ему пришлось сбегать еще дважды.
        По лицу стекал пот. Ковер был весь в песке. Стена закоптилась. Казалось ужасно странным, что огонь в камине столь неконтролируемо вспыхнул - впрочем, на корабле уже произошла целая череда странных происшествий. Повинуясь чутью, Марк протянул руку проверить дымоход. Пальцы обожгло жаром, и пришлось их быстро отдернуть, но стало ясно, что заслонка закрыта. Чертовская безалаберность персонала.
        Однажды пожар уже чуть не разрушил его жизнь. Лиллиан удалось избежать этой ужасной трагедии лишь божьей милостью. Фабрика, где она проводила большую часть дня, сгорела дотла, унеся с собой жизни почти всех женщин, с которыми Лиллиан работала.
        Однако она оказалась спасена, ведь владелец фабрики отослал ее с поручением. Тогда Марк видел в этом подтверждение от самой Судьбы, что этой женщине, этому совершенному созданию, не суждено умереть.
        А потом это чудо стало ироничной насмешкой, ведь она ушла от них спустя неполные девять месяцев.
        Марк полез в карман за носовым платком, чтобы вытереть лицо, и краем глаза увидел клочок бумаги, засунутый в наполовину сгоревшую стопку дров. Б?льшую часть листа поглотило пламя. Остался лишь почерневший, мятый уголок.
        Марк его вытащил. И первым, что бросилось в глаза, было имя Энни Хеббли.
        Остальное было не разобрать, лишь цепочку отчаянных слов, написанных мужским почерком.
        Марк, пошатываясь, рухнул в мягкое кресло, позабыв про спасенный клочок. Эта ночь оказалась слишком долгой и тяжелой - огонь все воскресил, всю его прошлую жизнь. Жизнь, которую он намеревался провести с Лиллиан.
        Марк знал, что не стоит, но все равно это сделал. Сунул руку в карман пальто и вытащил тонкий потрепанный дневник. Дневник Лиллиан. Саму ее суть, излитую на страницы.
        Последнюю частичку ее души, оставшуюся в живых, - и даже мысль о том, чтобы с ней расстаться, была для него невыносима.
        1916
        Глава восемнадцатая
        17 НОЯБРЯ 1916 Г.
        НЕАПОЛЬ, ИТАЛИЯ
        ГСЕВ «БРИТАННИК»
        Он принадлежит ей - и все же не принадлежит.
        Он так и не не проснулся. Она не знает, проснется ли вообще.
        Энни сидит на раскладном стуле у койки Марка. До сих пор нелегко поверить, что Марк рядом - так близко, что его можно коснуться. Живой - а ведь она годами считала, что он погиб. Он лежит в постели, его голова плотно забинтована. Он изменился, хотя и не настолько, чтобы Энни его не узнала. Она изучает его. Он постарел сильнее, чем должен был за минувшие четыре года. Таким он должен был стать в среднем возрасте. Волосы, насколько их видно под бинтами, подстрижены по-военному коротко - ему очень идет, но Энни скучает по его прежней прическе. Чуть длинновато, и это придавало ему богемный вид, как у какого-нибудь знаменитого британского художника, живущего в Париже и загубленного абсентом и сифилисом.
        И все же возраст, болью и страданиями запечатленный на лице, делает его лишь красивее, мужественнее, чем прежде. Ему едва за тридцать, а он уже видел немыслимое. Был на передовой. Рисковал жизнью.
        Выжил.
        Энни вдруг понимает, что в последний раз видела его еще тогда. До всех этих ужасных событий.
        Воспоминания о той ночи на «Титанике» возвращаются слишком легко: крики и паника, члены экипажа, хватающие за руки, когда Энни пробегает мимо, зовущие сесть в спасательную шлюпку. Черная вода, несущаяся по наклонной палубе, впивающаяся ледяными когтями…
        Энни содрогается. Руки Марка сложены поверх одеяла. Покрытые шрамами, бледные - и без кольца. На «Титанике» Марк носил обручальное кольцо, а сейчас его нет.
        «Проснись, проснись», - хочет сказать ему Энни. Она хочет встряхнуть его за плечи, увидеть, как распахнутся голубые глаза. У нее для него есть новости, и они его обрадуют. И он будет так благодарен: он подхватит ее на руки, прижмет к груди и, наверное, даже…
        В глубине сознания вспыхивает образ - очередное видение, или воспоминание, или что-то еще. Его губы прижаты к ее губам. Его руки в ее волосах - и ее волосы намного длиннее, чем сейчас. Она чувствует, как пряди оплетают его пальцы, а его лицо и тело так ей знакомы, как… Не может быть. Этот голод не нов, но он острый и точный, как лезвие ножа.
        Энни трясет головой, развеивая этот образ, это желание. Жаль, на ней так и нет крестика, способного удержать ее в реальности. Стать ее якорем.
        Но есть брошь - брошь по-прежнему на лацкане, и Энни поглаживает украшение, чтобы успокоить себя, обводит пальцем сердечко и стрелу. Чтобы напомнить себе.
        У нее есть подарок для Марка. Он должен проснуться хотя бы для того, чтобы она могла ему рассказать.
        В ту ночь его дочка, Ундина, не умерла.
        Она все еще жива.
        Вайолет написала об этом в письме, заверяя Энни, что ее прыжок в воды океана не был напрасным. Вайолет держала Ундину на руках всю ночь, пока спасательная шлюпка не подошла к борту «Карпатии». Однако во время хаотичной высадки ребенка кто-то выхватил. Вайолет предполагала, что кто-то из экипажа судна действовал по приказу свыше. Как только они прибыли в Нью-Йорк, вновь воцарился хаос: на выживших обрушилась пресса, и Вайолет потеряла след Ундины в водовороте празднеств и речей. Главный офис «Уайт Стар Лайн» заверил ее, что все осиротевшие в результате потопления дети либо воссоединились с семьей, либо были переданы под опеку соответствующих административных органов. Сделать больше Вайолет уже не могла.
        Энни смотрит на неподвижное лицо Марка, спокойное, пустое. Он словно призрак. А она будет той, кто вернет счастье в его безрадостную, полную боли жизнь.
        Энни тянется, берет его за руки.
        - Марк, я должна сказать тебе кое-что очень важное, - говорит она, будто он может услышать.
        Так проходят часы. Часы сливаются воедино, «Британник» отплывает из неаполитанского порта, и все же Энни остается рядом с Марком.
        Лишь глубокой ночью, не раньше, она вдруг чувствует какое-то шевеление.
        Наклоняется ближе.
        - Марк? - шепчет она так тихо, так осторожно.
        Его глаза открываются.
        Она так поражена, что чуть не вскрикивает.
        - Отче наш, сущий на небесах… - шепчет Энни, когда Марк моргает, глядя на нее.
        Он пристально смотрит. Его взгляд скользит по ней, будто он видит призрака. Марк отмечает ее улыбку, руки, даже блестящую золотую брошь на лацкане.
        А потом… у него случается какой-то приступ.
        Он болен. Нездоров. Что-то не так. Что происходит? Энни хочет позвать врача, но уже так поздно, ей сказано не беспокоить их, разве что в экстренных случаях… Но они же наверняка захотят узнать, что пациент вышел из комы?
        Марк сам не свой, он практически отползает назад, съеживается при виде нее. Глаза вращаются, как у испуганной лошади. На мгновение грудь Энни будто сдавливает огромная тяжесть - почему он не рад ее видеть, как рада она? Но его реакция нормальна. Может, потому, что очнулся в незнакомом месте? Вот он в неапольском госпитале, а в следующую минуту вдруг плывет на корабле. Да, все так. Он сбит с толку. Он не понимает, что с ним происходит.
        - Марк, это я. Это Энни, мисс Хеббли с «Титаника». Ты меня помнишь, правда? - говорит она, пытаясь его успокоить, растирая его руки, поглаживая его по щеке, но как будто лишь усугубляет ситуацию.
        Марк отдергивает руки. Он дрожит. Бедняга.
        Почему он так ничего и не произнес? Он не может, хоть бинты и не мешают. У него травма головы, так что это, наверное, плохой знак. Повреждение мозга, инсульт. Энни видела солдат, впавших в кататонию, неподвижно сидящих в инвалидном кресле, несмотря на совершенно здоровые ноги, глядящих в никуда пустым взглядом. Очень плохой знак! Нет, пожалуйста, Боже. Ты только что нас воссоединил. Я была хорошей девочкой. Пора меня вознаградить.
        - Жди здесь, Марк, - говорит она, поворачиваясь, чтобы уйти. - Я позову врача.
        Сейчас уже все равно рассвело, скоро придет следующая смена.
        - Я быстро. Все будет хорошо. С тобой все будет хорошо. Обещаю. Теперь мы вместе. Это самое главное.
        Глава девятнадцатая
        19 НОЯБРЯ 1916 Г.
        ГСЕВ «БРИТАННИК»
        В радиорубке по ночам нарочно царит полумрак. Горит только одна лампочка - и то слабо. Чарли Эппингу так больше нравится.
        Этот час, перед самым рассветом, - его любимое время. Никакой суеты. Все тихо, только мягко постукивает случайная телеграмма, ритмично, убаюкивающе. Море похоже на раскинувшееся впереди огромное серебряное поле.
        Чарли работает один. Тоби Салливан, второй радист, должен был дежурить вместе с ним, но Эппинг сказал ему отдохнуть этой ночью. Дел не так много, а Чарли предпочитает не сидеть сложа руки. А еще: уж лучше тишина, чем слушать нервную болтовню скучающего Тоби.
        Эппинг разбирает вчерашнюю пачку депеш из штаба командования, подготавливает их на утро для помощника командира Дайка. Там есть и обыденные, такие как смена часов работы столовой и новые правила использования мест отдыха, и важные. Он перечитывает каждую и раскладывает их в примерном порядке срочности на свой выбор, а что достойно внимания командира, дальше уже будет решать Дайк. Все знают, что капитан Бартлетт поручает повседневные задачи Дайку. Бартлетт мнит себя человеком высокого полета и не любит отвлекаться на мелочи.
        За спиной Эппинга раздается стук. Странно: в такой час приходит не так уж много телеграмм. Чарли записывает. Через несколько сообщений в передаче он понимает: шифровка. Отчет разведки. Значит, все не так просто. Нужно будет расшифровать, а затем все напечатать, чтобы Дайк прочитал, когда встанет. Командование отправило бы отчет с утренней почтой, но «Британник» уже вышел в море, чуть позже запланированного, когда шторм достаточно поутих.
        Прежде чем сесть за расшифровку, Эппинг опускает жалюзи. Таким образом, пока он будет записывать секретное сообщение простым текстом, в рубку не заглянет никто из проходящих мимо - правда, не то чтобы кто-то был на ногах, за исключением ночной смены. Тем не менее того требует протокол. Такова работа Чарли - защищать секретную информацию, и он относится к ней очень серьезно.
        Затем он отпирает ящик, достает шифровальную книгу и смотрит ключ на этот день. Ключ определяет расстановку букв и меняется каждый день, и если использовать не тот, получится белиберда. Потом Чарли берет заточенный карандаш и лист миллиметровки и начинает записывать.
        Уходит большая часть часа, но Эппинг расшифровывает всю передачу. Пока он этим занят, он не обращает внимания на слова, которые у него складываются. Все дело в охоте на буквы. Только теперь, закончив, он откидывается на спинку стула и перечитывает отчет, желая убедиться, что все сделал правильно и послание несет смысл. А еще ему просто любопытно.
        Немецкий осведомитель сообщил британцам, что пролив Кея заминирован. Эппинг сверяется с навигационной картой, приколотой к стене, хотя в этом нет необходимости. Они уже проделали пять рейсов к Мудросу, где забирали раненых, и каждый раз проплывали через этот пролив. Слухи о его минировании ходили и раньше, но капитан решил рискнуть. Возможно, немцы распространяли дезинформацию в надежде обманом заставить Англию перебросить часть тральщиков, которые держат Ла-Манш открытым.
        Чарли проводит пальцем по потертой бумажной карте, прослеживая линии долготы и широты в отчете разведки, к усеянному островами проходу, проливу Кея. Предполагаемые мины лежат прямо на пути, по которому должен пройти «Британник». Уставившись на точку на карте, Эппинг, обычно не склонный нервничать, чувствует, как его пробирает дрожь. Как будто кто по твоей могиле прошелся, как сказала бы мама.
        Он садится за пишущую машинку, вставляет чистый лист бумаги и начинает печатать. Дайк захочет увидеть это с самого утра.
        1912
        ВЕСТЕРН ЮНИОН,
        12 АПРЕЛЯ 1912 Г.
        Кому: мистеру и миссис Райерсон,
        пассажирам первого класса
        Позвольте заверить Вас, что в соответствии с Вашими требованиями были приняты меры для похорон Вашего сына, Артура-младшего. Похороны запланированы на 19 апреля в 15 часов, в епископальной церкви Святого Марка на Локуст-стрит. Как прискорбно, что Вам пришлось прервать свое путешествие, дабы принять участие в этом душераз-дирающем событии. Город был потрясен и опечален этим трагическим происшествием. Примите наши глубочайшие соболезнования.
        «Уайт Фьюнерал Парлор», Куперстаун, Нью-Йорк
        Кому: Кристоферу Митчеллу
        Южная Седьмая авеню, Нью-Йорк
        Хотела бы заручиться Вашими услугами для конфиденциальной консультации. Общие знакомые заверили меня в Вашей осмотрительности. В настоящее время я на пути в Нью-Йорк и должна приплыть 18 апреля, после чего вскоре свяжусь с Вами. Дело касается крайне беспокоящего меня вопроса. Еще раз - рассчитываю на абсолютную конфиденциальность.
        Миссис Мадлен Талмедж-Форс-Астор
        Кому: Бенджамину Гуггенхайму,
        пассажиру первого класса
        Рекомендую соблюдать осторожность при высадке в Нью-Йорке. Адвокат Вашей супруги сообщил, что та начнет процедуру развода, если в газетах появится имя мисс Обер. Возможно, сейчас самое подходящее время отправить мисс Обер отдохнуть за городом. Предположим, две недели на курорте в Пенсильвании? А у причала ее будет ждать частная машина? Если Вы согласны, мы немедленно все устроим.
        Джозеф Себринг, Адвокатские конторы Манчестера и Коутса
        Глава двадцатая
        12 АПРЕЛЯ 1912 Г.
        «ТИТАНИК»
        Вверх и вниз.
        Земля вздымается под ней, вверх, вверх, пока на мгновение не замирает…
        Легкий наклон…
        И спуск, плавно вниз, вниз, вниз.
        Ритмично, словно движение корабля.
        Как езда верхом на лошади. Вздымается мощный вал из мышц.
        Рядом с Энни тело. Теплое, крепкое, сильное. Они поднимаются и опускаются вместе, сталкиваются, ударяются, а затем сцепляются вместе, их тела переплетены. Пальцы, руки, ноги. Их кожа липкая от пота. Жар пронизывает ее, словно огонь в печи.
        Но есть в ней еще нечто, столь глубокая тоска, что она чувствует внутри пустоту. Господь любит хороших девочек, Энни.
        Энни моргнула, туман перед глазами наконец прояснился.
        Она стояла в коридоре у кают первого класса. В темноте, словно светлячки, сияли крошечные электрические лампы. На Энни была лишь тонкая хлопковая ночная рубашка, ни халата, ни тапочек. Светлые волосы, распущенные, ниспадали по плечам. Кожа покрылась мурашками, зубы стучали от холода. Этот стук, должно быть, ее и разбудил.
        Энни потерла глаза. Наверное, ходила во сне. Такого с ней еще никогда не случалось.
        Она скрестила руки, прикрывая грудь. Где же?.. Энни попыталась рассмотреть номера на дверях в скудном свете, но была почти уверена, что знает, где находится: у каюты Флетчеров.
        Из-за двери доносились звуки. Энни их узнала: пара занималась любовью. Она узнала даже голоса, хоть они и не произнесли ни единого слова, узнала по тембру и тону, когда они рычали и хихикали, вздыхали и стонали. Марк ублажал жену так, как ублажал Энни в ее снах.
        Холод исчез, сменившись смущением, от которого она вся вспыхнула. Энни не могла отрицать своего влечения к Марку, столь глубокого, что оно овладело ею во сне и привело, шаг за шагом, к его двери. И хуже всего было то чувство, от которого Энни, услышав этих двоих, не могла избавиться. Что она поймала Марка на измене ей.
        Энни поспешила прочь, спрятав руки под мышками; лицо холодили ручейки слез. Она молилась, чтобы никто не заметил, как она бродит по коридорам, словно призрак безумной жены. Может, никто еще и не видел, но Энни поймала себя на мысли, что корабль знает. Корабль знает и теперь во мне разочарован. Он поймет, что я не такая хорошая, как он думал.
        Направляясь к каютам экипажа, Энни бормотала себе под нос обещания. Она больше не будет думать о Марке. Она с ним покончила. И с Кэролайн. Единственная Флетчер, которая нуждается в ее помощи, единственная Флетчер, о которой она позволит себе заботиться, - это Ундина. Бедная беспомощная Ундина. Энни знала - чувствовала, - что малышка нуждалась в ней с того момента, как она ее увидела. Эти невинные глаза изучали ее лицо, словно пытались что-то ей сказать. Защити меня. Спаси меня. Ты мне нужна. И разве в последнее время малышка не выглядела хуже, бледнее, угасая на глазах? Нет, Энни никогда не смогла бы отказать Ундине.

* * *
        Некоторое время спустя под веки Энни ворвался белый свет, пытаясь их открыть.
        Это был холодный свет раннего утра, она знала это как служанка, которой каждый день приходилось вставать рано.
        Которая должна просыпаться до рассвета.
        Она проспала.
        Энни резко села. Машинально бросила взгляд на узкую койку Вайолет в другом конце комнаты. Пусто. Вайолет встала и даже не потрудилась ее разбудить.
        Энни сбросила одеяло и побежала к умывальнику. Вода была ледяная, но в кои-то веки Энни была этому рада: бодрящий холод помог проснуться. С зажмуренными глазами она нащупала полотенце и энергично растерла лицо, снова его согревая.
        Когда Энни открыла глаза, ее внимание привлек маленький белый прямоугольник на полу. Судя по всему - сложенный лист фирменной бумаги, подсунутый под дверь. Энни его подхватила. Почерк был незнаком. Дрожащий и легкий, он выглядел так, будто принадлежал очень больному человеку. И написанное не имело никакого смысла:
        Ты знаешь, кто я.
        Ты знаешь, чего я хочу.
        На мгновение все, о чем Энни могла думать, стало лицом женщины, которую она однажды увидела на пляже в детстве. Обнаженная, прекрасная, она грелась в лучах солнца у скалы, а ее тело и волосы были опутаны водорослями. Как она смотрела на Энни темными, бездонными глазами. Как Энни сразу поняла, кто и что эта женщина - дубеса. Госпожа из бабушкиных сказок. Темный дух моря - она забирала невинных девочек и заботилась о них глубоко под волнами, о своих бессмертных дочерях.
        Энни содрогнулась.
        Она повертела записку, ища, не написано ли там что-нибудь еще, но нет, больше ни капли чернил. Разум силился понять, что происходит. Может, послание предназначалось кому-то другому, а Энни его подсунули по ошибке? Нет, это неудачная шутка - наверняка все так и есть. Кто-то из экипажа дразнил Энни за ее застенчивость. Некоторые парни, работающие в котельной, были сущими детьми, как школьники. Одевшись, Энни сунула записку в карман передника. Надо докопаться до сути.
        Энни увидела Вайолет позже тем же утром, когда они работали в отведенных им каютах.
        - Это что? - прошипела она, потрясая запиской. - Это что значит?!
        - Не понимаю, о чем ты, - отозвалась Вайолет, бросив беглый взгляд на бумагу.
        - Это не ты написала? - Энни посмотрела на тонкие, словно паучьи лапки, каракули; желудок задергался, словно вода на раскаленной сковородке.
        - Впервые вижу.
        Прибираясь в каюте Стеда, Энни снова уставилась на записку, как вдруг вошел сам Уильям Стед. Он кивнул на листок в ее руках.
        - Что там, дорогая? Здесь обнаружили?
        Он говорил достаточно любезно, однако явно посчитал, что Энни рылась в его вещах. От мысли о том, что ее примут за воровку, желудок сжался еще сильнее.
        - Нет, сэр. На полу своей каюты.
        Стед одарил ее ласковой улыбкой, будто родной дедушка.
        - Любовное послание, м-м? Кто-то из экипажа проникся симпатией?
        - Нет, сэр. Вовсе нет… Но, честно говоря, я не знаю, как это понять. - Смешавшись, Энни машинально протянула ему записку.
        Стед прочитал, и его улыбка сменилась хмурой миной. Он сунул листок обратно в руки Энни.
        - Бессмыслица. Наверняка мистификация.
        - Кто же мог так поступить?
        - Бумага корабельная, так что мог кто угодно. - Стед проследил, как Энни убрала записку в карман. - Враг среди персонала?
        Она покачала головой. Она чувствовала себя виноватой: вряд ли мистер Латимер одобрит подобные разговоры с пассажирами, однако довериться Стеду вышло так естественно, будто само собой разумелось.
        - Мне было интересно, сэр… Вы так много знаете об этих вещах… Как вы считаете, это может быть дух, который пытается со мной связаться?
        - Дух?
        Энни отступила на шаг, нервно сплетая пальцы.
        - Говорят, тот мертвый мальчик слышал женщину, зовущую его из воды, и это напомнило мне историю, которую моя бабушка Эшлин рассказывала мне в детстве. О духе моря…
        - Моя дорогая, - ласково произнес Стед, - как местный эксперт по духам, я могу заверить вас, что они сущности бестелесные…
        - Бестелесные?
        - У них нет плоти, они невесомы. Они призраки. Они не способны удержать ручку или подсунуть записку под дверь. Следовательно, никакой дух не мог написать вам это послание, мисс Хеббли. Если, конечно, не нашел, в кого вселиться.
        Энни снова стало жарко, на этот раз настолько сильно, что ей показалось, будто у нее лихорадка.
        - Как я упомянула, бабушка рассказала мне историю… И-и я знаю, что в океане есть духи, потому что однажды одного повстречала. Величайшую из всех, ведьму-королеву моря, она была…
        Стед покачал головой.
        - Королева моря, говорите?
        - Это случилось, когда я однажды чуть не утонула возле дома бабушки…
        - Тонула? Ну, вот и все: галлюцинация, вызванная травмирующим опытом. - Тон Стеда был доброжелательным, но отстраненным - как у опытного журналиста. - Однако разве вы не говорили, что отлично плаваете? Что в детстве каждый день проплывали много миль? Так где же правда, мисс Хеббли? Тут одновременно никак.
        Энни отшатнулась. Из-за лихорадки ее охватила слабость. Каюта закружилась перед глазами. Энни говорила как безумная, да? Даже известный оккультист счел ее страхи необоснованными, глупыми. Ей хотелось с ним поспорить: она знала наверняка, но англичанин все перевирал, заставлял ее сомневаться в себе, даже когда говорил мягко и ласково, словно она испуганный зверек…
        Энни коснулась своего лба; он был липким от холодного пота. Ведьма-королева моря… Откуда это взялось? Кто-то рассказал или она где-то прочитала? Призрачная фигура танцевала в памяти, безликая и расплывчатая, но почему Энни была так уверена, что она реальность, а не галлюцинация? Чем больше Энни об этом думала, тем больше все казалось сном.
        Все какая-то бессмыслица. Наверное, Энни в самом деле заболела. История вырвалась откуда-то изнутри ее струйкой пузырьков, маленькая и озорная, словно воздух из подземной лагуны. Ладонь нашла в кармане смятый листок бумаги. Ты знаешь, кто я.
        Энни вытерла вспотевший лоб тыльной стороной ладони, шатко присела в книксене.
        - Простите, мистер Стед, сама не знаю, что говорю. Не знаю, что на меня нашло. Должно быть, заболела…
        Стед взял ее под локоть и попытался усадить в кресло.
        - У вас нездоровый вид, моя дорогая. Не хотел ничего говорить, но… Возможно, вам следует показаться корабельному врачу…
        - Нет, я…
        Энни отстранилась.
        - Мне просто нужен воздух.
        Она бросилась в коридор и припала к стене, чтобы не рухнуть на колени. Энни пока не могла позволить себе визит к врачу: приколотые к переднику часы говорили, что пришло время нести Флетчерам теплое молоко.
        Энни, спотыкаясь, спустилась на кухню. Там, то и дело пригибаясь, чтобы не попасть под руку занятому главному повару, принесла и осторожно, чтобы не свернулось, подогрела молоко в маленькой кастрюльке. Проверив его мизинцем, сняла кастрюльку с огня. Немного задержалась, чтобы молоко самую малость остыло. Вытащила брошь Кэролайн из кармана, где она теперь постоянно лежала. Провела пальцем по гладкой поверхности. Потом убрала, пока молоко не успело совсем остыть.
        Энни бросилась в каюту Флетчеров, едва способная удержать поднос. Постучала в дверь сильнее, чем хотела, и встала, нервно ожидая, когда ее впустят. Прислушалась к звукам по ту сторону, к бормотанию и тихим шагам по ковру. Больше не было стонов и вздохов, хотя от воспоминаний о них снова сдавило в груди, бросило в жар и закружилась голова.
        Энни ворвалась, не дожидаясь приглашения, как только дверь распахнулась. Она знала, что делать: поставила поднос на то же место, что и прежде, сняла с кастрюльки крышку, повернулась за стеклянной бутылочкой.
        Кэролайн уложила ребенка на кровать, в центр белого покрывала. Ундина как-то изменилась. Энни сразу это заметила. Ребенок был ненормально тихим. Вялым. И под глазками виднелись жуткие синяки. Малышка больна. Что-то явно не так. Марк не зря беспокоился.
        Энни окинула внимательным взглядом Кэролайн, которая прилегла рядом с дочерью. Вряд ли мать должна так смотреть на свою новорожденную малышку, на столь беззащитное существо. В ее взгляде было нечто расчетливое. Изучающее. То, что заставило Энни вновь испугаться за Ундину.
        - Энни, вы меня слышите? Мисс Хеббли? - говорила ей Кэролайн. - Вы можете идти. Дальше я сама.
        В ее голосе звучал холод. Она стала другим человеком - уже не той жизнерадостной болтушкой, которая поднялась на борт два дня назад.
        - Да, мэм, конечно.
        Энни медленно побрела по коридору, прижимая к груди металлический поднос. Внезапная перемена в Кэролайн очень пугала, а в голове звенели слова Стеда. Призраки бестелесны.
        Или нет.
        Подменыш. Каждая мать в Ирландии знала о подменышах. О том, как феи пробирались по ночам в детскую, вытаскивали младенца из колыбели, забирали невинное дитя и оставляли свое. Считалось, что больные дети - это подменыши. Уродливые, в чем-то нечеловеческие малыши. Отец называл это невежеством. Не более чем предлогом, чтобы избавиться от ответственности за появление на свет несчастной крохи.
        Корабль резко качнулся под ногами, взбрыкнул, словно дикая лошадь, отбрасывая Энни к стене. Она вцепилась в перила, чтобы удержаться на ногах, пока мир вокруг вращался.
        Все стало для нее полной бессмыслицей.
        Что, если подменышем был не ребенок, а мать? Могли феи - или недобрый дух - утащить Кэролайн и оставить вместо нее кого-то из своих? Потому что Кэролайн вела себя иначе: за то короткое время, что Энни ее знала, она превратилась из умной, теплой, заботливой в холодную и уклончивую. Она выглядела иначе - бледнее, настороженнее; когда она думала, что никто не смотрит, у нее дрожали руки. Даже супруг сказал Энни то же самое… Или, во всяком случае, намекнул.
        Дух пытался найти путь в материальный мир… Сперва был мертвый мальчик. Теперь Кэролайн.
        Энни помотала головой, словно могла вытряхнуть оттуда ядовитую мысль. Слишком дикую. Фантастическую. Энни знала, что о таких мыслях сказал бы отец. Он обозвал бы ее сумасшедшей, такой же безумной, как его теща, которая верила в магические силы.
        Может, она и правда сошла с ума.
        Энни провела рукой по вспотевшему лицу. Нет, не сошла… Ей просто нездоровится. Она ведь направлялась к корабельному врачу, так?
        И все-таки ей казалось, что есть только два возможных варианта: либо в Кэролайн вселился злой дух, коварная тварь из мира фей, либо она, Энни, теряет рассудок. И она не верила, что теряет рассудок. От нее зависели десятки пассажиров, и она совершенно ясно все помнила. Она убирала закрепленные за ней каюты, помнила, кто хотел, чтобы ему по ночам доставляли чай, кто предпочитал свечи электрическому свету. Не было ни жалоб, ни промашек.
        Энни была в порядке. В полном порядке.
        А значит, вариант оставался лишь один.
        Глава двадцать первая
        Мэдди Астор больше не узнавала себя.
        За считаные месяцы она стала кем-то, кого не узнала бы бывшая одноклассница. Не только по статусу, но и физически. Ее тело больше ей не принадлежало.
        Она застонала и перевернулась на кровати. Еще одно утро в постели казалось невыносимым, особенно учитывая, как руки Джека блуждали ночью, даже во сне, желая ее - и не важно, что девичья фигурка расплылась и округлилась, а ноги опухали так, что любимые туфли начали жать.
        В голове настойчиво звучал вчерашний фортепианный концерт, и Мэдди вдруг поняла, что почти не спала; образы духов шелестели среди мыслей, тревожили ее.
        Мэдди все возвращалась мыслями к пугающей истории про одержимого, которую ей рассказала Кэролайн. Продолжала прокручивать в уме спиритический сеанс, который они провели два дня назад, ломая голову в поисках подсказок. Дух вот-вот собирался проявить себя, как сеанс оказался прерван - явилась та стюардесса, мисс Хеббли, разыскивая доктора. Для Тедди. Значит, злой дух, которого Ава Уиллинг-Астор послала за Мэдди, был не в каюте Стеда, а с мальчиком. Жаль, что она не понимала, как все это устроено. Может ли дух оказаться в двух местах сразу?
        Мэдди вспомнила слова Стеда, что дух способен вселиться в тело. Мог ли Тедди быть одержимым?
        Она снова прокрутила в памяти события: напевные вопросы, свечи. А затем порыв ветра, когда к ним влетела мисс Хеббли, который и потушил все огни сразу.
        Мэдди села - осторожно, чтобы не разбудить Джека.
        Неужели появление мисс Хеббли так повлияло на свечи? Мэдди вспомнила, как они все резко и жутко погасли, словно затушенные одной и той же невидимой рукой. Представила бледное лицо Энни Хеббли в темноте - как у привидения.
        А может, это мисс Хеббли одержима?
        Нелепость, конечно.
        Однако сомневаться в том, что в стюардессе есть нечто необычное, не приходилось. Ее появление всякий раз странно влияло на окружающих. Никто не задерживался в ее обществе надолго. От одной лишь мысли о ее навязчивом, ищущем взгляде у Мэдди пробегал мороз по коже.
        Она снова вспомнила слова Кэролайн. Мэдди определенно не была одинока в подозрениях, что происходит нечто ужасное. Она не ошиблась, поверив пророчеству. Никакая это не истерия, как назвала бы это доктор Лидер. Все происходило на самом деле.
        Так ведь?
        Мэдди выбралась из постели. Ей нужно было оказаться среди людей.
        Беременность невыносима, рассуждала Мэдди, переодеваясь в такой спешке, что даже не позвала на помощь горничную. Ненавистна даже сама мысль, что в конце концов ребенку придется как-то из нее выкарабкиваться. Как демону, которого изгоняют из тела его жертвы - разве не так люди появлялись на свет?
        Мэдди выхватила из кучи вещей в своем сундуке черную шаль - у нее все-таки траур. Не только по Тедди, но и по самой себе, по той, что играла, и училась, и общалась, и флиртовала. По девушке, перед которой были открыты все пути, у которой все было впереди. Странно, даже ужасно, как можно свернуть по дороге жизни за угол и превратиться из юной, энергичной, стоящей на пороге всего самого прекрасного в постоянно усталую и надутую, словно готовый вот-вот лопнуть воздушный шарик.
        Она уже была у самой двери, когда муж, зевая, заворочался в постели, потянулся.
        - Иди на завтрак без меня, - сказала Мэдди через плечо. - Я собираюсь найти девчонок и прогуляться по палубам. Ходьба полезна для моих опухших лодыжек, мне так сказал доктор Прендергаст.
        В гостиной на палубе «А» Мэдди обнаружила сестер Фортун - Элис, Этель и Мейбл, - склонившись друг к другу, они, несомненно, сплетничали. Сестрам было по двадцать - двадцать пять лет, так что они были куда ближе к Мадлен, чем прочие женщины их круга. Более того, ей даже нравилось изображать мудрую замужнюю даму рядом с Этель, которая была помолвлена и собиралась выйти замуж по возвращении в Виннипег. У сестер имелась масса вопросов о том, что они называли «постельными искусствами».
        А это, безусловно, отлично отвлекало от пророчества.
        - О, Мэдди, присоединяйся!
        Она знала, что сестрам льстит ее внимание. Мейбл похлопала по креслу рядом с собой, пока Элис наливала чай.
        Мэдди опустилась в кресло, радуясь мягкой подушке сиденья.
        - Что затеяли?
        Этель подалась ближе.
        - Хотим разыскать мистера Уильяма Слопера… Ты ведь уже встречала мистера Слопера, правда? Элис ему весьма приглянулась.
        Та опустила ресницы и зарделась, как и положено должным образом воспитанной юной леди, но Мэдди видела, что Элис гордится, словно львица, убивающая первую жертву.
        - Мы познакомились в Париже, - тихо произнесла Элис. - Просто два соотечественника встретились во время путешествия.
        - Он сменил рейс, чтобы они подольше побыли вместе, - добавила Мейбл. - Ну разве не романтично?
        - Он красив? - спросила Мэдди.
        В этом была вся суть. Лицо - это важно, когда тебе смотреть на него за завтраком еще двадцать или тридцать лет.
        - Очень, - ответила Этель.
        Элис опять опустила ресницы и покраснела с удвоенной силой.
        - Тогда давайте его разыщем во что бы то ни стало. Я и сама хотела бы на него взглянуть.
        От мысли о красивом мужчине у Мэдди участился пульс. Не то чтобы Джек был уродлив, но - Господи, прости! - он был просто не в ее вкусе. Ничего выдающегося. По мнению Мэдди, лицо у него было моложавое, почти глуповатое. Так что она заслужила хотя бы посмотреть на красавца, когда предоставлялась возможность. Это было ее тайное развлечение.
        Им повезло: даже не пришлось обходить полный круг по шлюпочной палубе. Мистер Слопер обнаружился в спортивном зале с толпой других пассажиров первого класса, наблюдавших за очередным спаррингом боксеров. О, эти боксеры… Люди, казалось, не могли ими насытиться. Для мужчин они были как призовые лошади или быстрые машины, не более того: объекты восхищения. А вот для женщин…
        Мэдди знала, почему женщин здесь не меньше, чем мужчин. Как часто предоставляется возможность увидеть мужчину в столь прекрасной физической форме раздетым до исподнего? На боксерах были специальные костюмы: облегающие льняные кальсоны и рубашки без рукавов и воротника, чтобы не становилось слишком жарко. Женщинам редко доводилось видеть так много мужского тела - художники рисовали их не так часто, как полуодетых девушек, - и теперь, получив такой шанс, Мэдди не могла отвести взгляд.
        Может, она все-таки беременна не девочкой, а мальчиком. В последние несколько месяцев она испытывала вполне себе мужской прилив желания.
        Оба боксера были определенно хороши собой. Блондин нравился Мэдди больше. Второй, пусть и с несколько детским лицом, был слишком крупным, массивным. Легко представить, как вся эта мускулатура тебя раздавит. Блондин же был ниже ростом и стройнее. Наверняка отлично танцевал. Он был более утонченным и в правильной одежде мог бы казаться весьма изящным. На его лице читалось лукавство.
        Если бы Мэдди подошла к нему побеседовать, она бы полностью овладела его вниманием - из-за того, кто она такая. Миссис Астор, супруга Джона Джейкоба Астора. Было бы забавно заполучить такого красавца до конца путешествия, чтобы приносил напитки, взбивал подушки и растирал ей ноги - уж этот бы растер, попроси она. Правда, было бы еще и слишком досадно, что красавец заискивает перед ней только напоказ, а не из истинного интереса.
        Краем глаза Мэдди увидела Энни Хеббли. Внезапное появление стюардессы, о которой она вспоминала какой-то час назад, заставило ее похолодеть. Фантазии об измываниях над белокурым боксером тут же развеялись: все внимание Мэдди оказалось приковано к бледному призраку в серой униформе, что пробирался сквозь толпу. Такому ищущему, пустому лицу с голодным взглядом самое место украшать собой гробницу. Она шла незамеченная, и ее как будто больше никто не видел, кроме Мэдди. Словно на самом деле ее там и не было.
        И еще кое-что. Стюардесса проходила мимо окон, но не отражалась в стекле. Мэдди моргнула, напрягла глаза изо всех сил… И не увидела ни следа Энни Хеббли. Ни намека на эту странную девушку-ирландку.
        Ее снова охватил озноб.
        Глава двадцать вторая
        По правде говоря, Дай чувствовал себя несчастным.
        За ужином их с Лесли окружили светские женщины, разодетые в цветные шелка и атлас, в высоких перчатках до локтя. Блондинка справа, рыжая слева, три брюнетки, как бусины, нанизанные на нить браслета, напротив. По выражению их лиц Дай не мог понять, что у них на уме; светские мужчины часто приходили в боксерские залы и вовлекали его в болтовню, а вот с их женщинами ему приходилось общаться совсем не часто. Хоть они и улыбались, но глаза их оставались острыми, словно кинжалы, ищущие трещину в фасаде Лесли, чтобы вонзиться. Как будто они знали, что он вовсе не тот, кем так сильно пытается казаться.
        Слух, что Лесли обладает телепатическими способностями, уже разнесся - Лес работал быстро. Дай предполагал, что важную роль в столь быстром распространении этой сплетни наверняка сыграла Вайолет, и теперь вокруг Лесли радостно толпились женщины, шумно требуя прорицаний. «Мне, мне, мне» - звенели голоса, высокие, красивые, мелодичные. Лес, конечно, не станет прорицать им всем: он успел проскользнуть всего в несколько кают, и поэтому цели были определены заранее. Но пусть считают, что он просто скромничает.
        Все это - часть игры.
        В данный момент мишенью была мисс Этель Фортун, старшая дочь каких-то богатых канадцев. За короткий визит в их каюту Лесу удалось выяснить о ней все, что только можно. Семейство - три дочери, сын и пара флегматичных родителей - только что завершило грандиозное путешествие по Европе, которым мисс Этель воспользовалась, чтобы приумножить свое приданое. Однако среди платьев и шелковых ночных рубашек обнаружилось и кое-что полюбопытнее.
        - Ой, да брось, - как по команде произнес Дай. - Лесли, они же никогда не поверят, если ты не покажешь. Клянусь, дамы, это что-то из ряда вон, сколько бы он ни отнекивался.
        Лесли притворно застонал, но его глаза блеснули, и у Дая потеплело на душе. Пусть он и ненавидел аферы, в тот момент ему все равно было приятно проворачивать ее с Лесом. Быть с ним на одной стороне.
        - Ох, ну ладно-ладно. Предскажу… Но только одной! - Лесли повернулся к Этель, поймал ее взгляд. - Я чую, что дома вас ждет мужчина, мисс Фортун, - произнес он медленно, будто мысль постепенно приходила к нему в голову. Дай клялся, что Лесли прирожденный актер; где он вообще научился так держать лицо, со столь серьезным, но отсутствующим, почти страдальческим выражением?
        Младшие сестры мисс Этель ахнули, остальные зрительницы скептически переглянулись.
        - Ой, это правда! - воскликнула Мейбл Фортун, хлопая в ладоши. - В Торонто ее ждет жених! Они поженятся, как только мы вернемся.
        - Однако этот жених немало старше вас, - строго сказал Лес.
        - Да, - ответила Этель Фортун. - И что с того?
        - Я не хотел обидеть… Но вижу вокруг вас массу поклонников, мисс Фортун. - Руки Лесли трепетали, словно он просеивал приходящие к нему по воздуху мысли. - Многие молодые люди пытались завоевать ваше сердце. Некоторые пытаются до сих пор.
        Сестры Этель снова захихикали, а сама она залилась краской.
        - Есть один… молодой человек, очень… особенный для вас. - Лес закрыл глаза и коснулся лба, якобы изо всех сил сосредоточившись. Эдакий провидец, способный повелевать духами, заставляющий их нашептывать ответы ему на ухо. - Он весьма любит ездить верхом, верно? Настоящий всадник. И, полагаю, его инициалы… эр… дж… нет, простите, «эр» и «ка»? Не совсем улавливаю…
        Мейбл Фортун взвизгнула. Пронзительная нота отразилась от хрустальных подвесок люстры и винных бокалов. С другого конца обеденной залы оборачивались люди.
        Их стол взорвался щебечущим гомоном. Этель Фортун прикрылась платком и отказывалась подтверждать слова Лесли, несмотря на досаждающих ей спутниц. Однако на деле подтверждение даже не было нужно: им в полной мере служили пунцовые щеки Этель Фортун.
        Все оказалось так просто. Лес нашел шкатулку из модной лондонской шорной лавки, в которой лежал прекрасный, сшитый вручную хлыст для верховой езды; на рукояти у него имелась серебряная бляшка с гравировкой «Р. Дж. К.». Там же было и небольшое послание, написанное рукой Этель. Единственным подарком жениху среди многих ее покупок оказался дешевый набор туалетных принадлежностей из серебра. И никакой тебе гравировки.
        «Мне, мне, мне!» - громко требовали женщины за столом, проталкиваясь к Лесли, все с накрашенными губами и глазами и с кожей гладкой и белой, как сливки. Доведя зрительниц до исступления последним трюком, Лесли с хитрой улыбкой удерживал их. Он оказался гением обмана: в гостиной Асторов они побывали все втроем, и роскошь ослепила их, но возможность углядел один только Лес. Дай не знал, поражаться ему или бояться.
        В разгаре всего этого Лес незаметно кивнул, подавая сигнал к поиску следующей жертвы. Путешествие завершалось через несколько дней, а потому было необходимо как можно скорее определить следующие мишени. Дочери состоятельных американских торговцев бывали достаточно доверчивы, чтобы принять телепатию Лесли за чистую монету, но мало что могли предложить в качестве оплаты, кроме драгоценной побрякушки или поцелуя в щеку (впрочем, Дай опасался, что этим поцелуям Лес только рад). Однако на борту находилось несколько весьма богатых мужчин, достаточно заскучавших или любопытных, чтобы поддаться на заговаривание зубов. Дай извинился и встал из-за стола. В его обязанности входило подслушивать, вести светские беседы с пассажирами первого класса и задавать наводящие вопросы. Самые доверчивые, как правило, любили поговорить о себе; любой мошенник знал это.
        Дай направился в курительную первого класса, куда после ужина удалилось большинство мужчин. Комнату окутывали клубы густого едкого дыма. Дай не курил и, как многие спортсмены, считал эту привычку вредной для дыхалки. Даже просто осматривать комнату было неприятно.
        Мужчин здесь собралось довольно много, хотя и близко не столько, как будет, когда отужинают оставшиеся. Курильщики сидели дружными парами и тройками, между затяжками поднимая к губам бокалы с бренди и виски. В дальнем конце зала шла игра в карты. Обходя курительную по краю, Дай на мгновение забеспокоился, что им эти люди не по зубам. Это ведь не уличная партия в карты. Он узнал несколько лиц. Притворяясь, что ищет кого-то, Дай подслушивал и избегал официантов, уверенный, что они сразу спросят, что он забыл в первом классе. Однако ни один стюард так и не подошел, а потому Дай не поднимал головы и продолжал обходить комнату. А может, костюм таки сотворил волшебство, и Дай вливался в толпу лучше, чем ему казалось.
        Когда он решил, что никто не смотрит в его сторону, он прихватил полупустой стакан виски, как будто это его собственный, чтобы лучше раствориться на фоне собравшихся. Дай слонялся туда-сюда, прислушивался к разговорам, искал… что? Признаки легковерия, отчаяния - всего, что можно счесть слабостью и использовать. «Крючок», как любил называть Лес, шанс. Даю это скорее казалось уязвимым местом, ахиллесовой пятой. Их тренер, Джордж Кандик, учил их тому же: следить не только за сильными сторонами противников, их коронными приемами, но и за тем, что скрывали эти ходы. Например, когда кто-то наносил удары под одним и тем же углом из-за слабой задней ноги в стойке.
        Целься в слабину.
        Джордж подарил им обоим жизнь, средства к существованию, путь вперед в мире, который не всегда предлагает верный путь к успеху для таких мальчишек, как они. Все, чему учил Джордж, Дай считал священным.
        Целься в слабину.
        Даю приходилось изо всех сил сосредоточиться, чтобы разбирать американские акценты, коих было немало. Американцы, казалось, говорили только о делах, что ждали их дома, о своих предприятиях в маленьких городишках: о магазинах кормов и лесопилках, сталелитейном заводе и прочей скукоте. О спорте под названием «бейсбол». Никто не упоминал бокс. Все это были флегматичные пузатые мужчины, которые довольно попыхивали сигарами да пялились остекленевшими глазами в пространство, ожидая, когда жены за ними пошлют. Дай почти не жалел, что одного придется отдать на растерзание Лесу.
        Он уже собирался подойти к пожилому дородному джентльмену, склонному хохотать после всего, что исходит из его собственных уст, как за соседним столиком поднялся крик.
        Дай обернулся: компания спорила за игрой в карты. Среди них был Марк Флетчер, и он пытался успокоить остальную четверку. Кто-то, должно быть, обнаружил мухлеж. Дай видел Марка где-то день назад, и тот показался довольно приятным молодым человеком, пусть и не вписывающимся в компанию всех этих промышленников. Дай счел его странной парой для его супруги, которая определенно имела более высокое положение в обществе.
        Марк полез в карман и, вытащив женский браслет, положил его на стол. Довольно скромный, но явно хорошего качества. Нить изящных золотых звеньев с тяжелой фигурной застежкой. Украшение явно принадлежало его жене.
        Дай ощутил почти знакомый укол стыда, словно сам украл вещицу. Он наблюдал, как игроки один за другим уставились на браслет, а затем покачали головой, отказываясь принимать его в оплату. Марку не оставалось ничего, кроме как схватить украшение, сунуть обратно, швырнуть карты на стол и уйти.
        Дай нашел его несколько минут спустя за баром, где он потягивал напиток.
        - А, приятно вас здесь встретить, мистер Флетчер. Не думал, что вы курите.
        - А я не думал, что курите вы. - Марк выудил из кармана купюру и положил на стойку, когда бармен подошел со вторым стаканом. Чистый виски. - Что вы здесь делаете?
        - Должен был встретиться с человеком, который якобы связан с боксом в Америке, но он, похоже, не явился.
        Дай с болью осознал, что в последнее время ложь давалась ему так легко. Лесли бы гордился. Дай поймал взгляд бармена и кивнул на стакан Марка. От подхваченного для маскировки напитка он избавился, но решил для облегчения беседы выпить виски, пусть и дорогого.
        Некоторое время они пили в тишине, пока Дай силился найти что сказать. На ум пришло лишь самое банальное.
        - А где же этим вечером ваша очаровательная супруга?
        Марк вздохнул.
        - Не знаю, - ответил он, и в голосе послышались ледяные нотки. - После ужина она ускользнула.
        - А-а. Слышал, жены бывают так независимы. Сам я не знаю наверняка. Никогда не был женат.
        Марк осушил первый стакан и потянулся за вторым.
        - Я женат всего лишь год и не могу сказать, что рекомендую.
        - Не может же все быть так плохо.
        Марк печально усмехнулся, но не стал ничего объяснять.
        - Она кажется очаровательной. Вы наверняка ее любите, иначе б не женились.
        У Марка заходили желваки.
        - Честно говоря, не уверен, что веление сердца когда-либо приводило к чему-то хорошему.
        - Тут уж я не мастак.
        Дай не очень понимал, почему ведет подобную беседу с Марком Флетчером. Это был почти незнакомый ему человек. Однако сейчас Дай ощущал с ним некое родство. Он знал, каково это - не доверять собственному сердцу. Сколько раз Дай твердил себе, что он дурак. И все же оставался. От любви, как бы там ни было, нет избавления. Можно лишь научиться жить с этой болью.
        Дай приподнял стакан, салютуя Марку, затем проглотил остатки виски. Тепло разлилось волнами по телу.
        - Вы женились, потому что любите ее, - продолжил он, становясь смелее вместе с тем, как внутри разгорался жар. - Вы ее выбрали, и теперь вы принадлежите друг другу. Назад не повернуть, как бы тяжело… Как бы плохо все ни складывалось.
        - В ваших устах звучит как наказание, - пробормотал Марк в стакан.
        Дай рассмеялся, удивляясь самому себе. Засмеялся и Флетчер.
        - Так оно и есть, Марк Флетчер. Так оно и есть… Иногда. Но еще это и самый таинственный, самый удивительный опыт в жизни мужчины.
        Дай отмахнулся от бармена, подошедшего обновить напиток, и решил, что не сможет… маркировать Марка как цель. Пришедшая на ум шутка вызывала очередной приступ веселья.
        Марк наконец улыбнулся - и Дай увидел, что он очень красив, когда хотел это показать. И ему все давалось легко, пусть он этого будто не замечал. Жениться на прекрасной женщине, которая родила ему очаровательного здорового ребенка. Он последовал зову сердца и попал прямо в рай. Если кому-то и светит счастье, думал Дай, то таким, как Марк.
        Глава двадцать третья
        Резкий стук в дверь пробудил Энни ото сна, плотного и воздушного, полного дождя и искажений памяти. Изумрудные поля клевера, взрезанные городскими улицами; океан, бьющий о скалы Баллинтоя; океан, скалящий белые клыки, простирающий белые руки; зов океана, плач, голоса, заключенные в его ловушку…
        Энни моргнула и потерла глаза. Вряд ли она проспала долго; она будто и вовсе только что стянула форму и забралась на узкую койку. Собственное тело в ночной рубашке казалось маленьким и голым. В темноте, на другом конце комнаты, застонала Вайолет. Кто бы ни стоял за дверью, он разбудил их обеих.
        Она открыла и увидела Александра Литтлджона, помощника старшего стюарда Латимера. Он отвечал за ночную смену и следил за небольшой командой, которая готовила корабль к новому дню: они поправляли шезлонги, полировали поручни, пополняли запасы, опорожняли пепельницы и плевательницы. Литтлджон стискивал шляпу: необходимость постучать в каюту стюардесс посреди ночи явно заставила его понервничать.
        - Простите, что разбудил, мисс Хеббли, однако вас вызывают.
        Энни и Вайолет переглянулись: пассажиры крайне редко требовали обслуживания после определенного часа, да и в таком случае скорее отвечал кто-нибудь из команды мистера Литтлджона.
        - Какая каюта? - спросила Энни, потянувшись за туфлями.
        - Это миссис Астор.
        Совсем не ее каюта. Литтлджон, верно, ошибся.
        - Тогда вам нужна Вайолет.
        Литтлджон вздохнул.
        - Я это понимаю, мисс Хеббли, но зачем бы тогда я сюда спустился? Миссис Астор запросила лично вас. Вы знаете, что они друзья Исмея? - Он имел в виду Джозефа Брюса Исмея, председателя компании «Уайт Стар Лайн», тоже находившегося на борту первого рейса «Титаника». - Что миссис Астор хочет, то миссис Астор и получит.
        Энни поспешила по коридору в одной ночной рубашке и легкой накидке. Ночью на корабле было очень темно, перед глазами то появлялись, то исчезали мерцающие огни ламп. Ее подгоняла тревога. В прошлый раз Энни вызывали на помощь Асторам в ночь смерти их маленького слуги.
        Она потянулась к броши, но вспомнила, что та осталась в кармане передника. Без нее Энни почему-то чувствовала себя неприкаянной.
        Зачем Мадлен Астор вдруг понадобилось вызывать Энни? А еще выражение лица Вайолет… Та явно заподозрила, что Энни пытается переманить ее пассажиров, надеясь получить щедрые чаевые в конце путешествия. И не важно, что Энни клялась, что все не так и что она едва знает Мадлен Астор. Она не могла стереть с лица Вайолет обиду.
        Когда Энни вошла, миссис Астор уже была одета в отороченное мехом пальто. На плечах шаль, туфли застегнуты, из-под рукавов выглядывали кружевные манжеты ночной рубашки. В остальном каюта выглядела совершенно нормально для этого часа, там царили темнота и тишина; ее муж и их эрдельтерьер, Китти, наверняка крепко спали в соседней комнате.
        - У меня бессонница, - Мадлен Астор указала на свой живот, в котором носила ребенка, хотя под тяжелым, похожим на палатку пальто нельзя было сказать наверняка. - Мне нужно прогуляться, и я хочу, чтобы вы меня сопровождали.
        «Почему я? - хотела спросить Энни. - Почему не прислуга, муж или хотя бы Вайолет?» Происходило что-то странное, даже очень. И еще более странным было то, какими отсутствующими казались глаза Мадлен, словно та ходит во сне… Что напомнило Энни о том, как она сама ходила во сне буквально прошлой ночью… Что, в свою очередь, вызвало вспышку беспокойства, не сон ли это. Может, все не взаправду?
        Реальным происходящее уж точно не казалось. В это время ночи, когда темные сны все еще цеплялись за мысли, Энни была готова поклясться, что ощущала покачивание корабля под ногами куда острее - она чувствовала, что он проплывает над безмерными морскими глубинами в гордыне прогресса, человеческой изобретательности. Энни не находила разумных причин, по которым такой огромный корабль вообще способен плыть. Она ничего не смыслила в физике и не понимала, как такое возможно.
        Но такова современная жизнь, она полна невозможностей… Энни вздрогнула. А если все возможно, тогда и дух способен преследовать живого, и разум способен поддаться безумию в любой момент. Все это может быть правдой - или ничего.
        Ладонь Мэдди легко, но твердо лежала на руке Энни, и та не могла не почувствовать, что они не просто беззаботно прогуливаются по коридорам.
        Неужели Мэдди ее куда-то ведет?
        - Вас беспокоит что-то конкретное? - спросила Энни.
        Она пыталась успокоить себя, мол, ее тревога неоправданна. Эта бедная девочка моложе Энни, а уже замужем и ждет ребенка - ей, вероятно, просто одиноко. Может, она расстроена смертью мальчика, Тедди. Он, в конце концов, был ближе к ней по возрасту, чем ее муж.
        - Боюсь, все дело в беременности. Мне слишком неудобно спать. Теплое молоко не помогает, чтение тоже… Единственное, что способно помочь, - это долгая прогулка. Мой разум… Вы когда-нибудь читали Шекспира, мисс Хеббли?
        Вопрос уколол, будто острая булавка. Такие, как Энни, не читали Шекспира. Хорошо, если они вообще умели читать.
        - Нет, мэм.
        - Ну, не берите в голову, просто в «Макбете» есть строка… Ой! - Мадлен зажала рот ладонью. - Название пьесы нельзя произносить вслух, Джек говорил, это плохая примета - хоть я и не суеверна. В любом случае там есть строка, которую я люблю, - прошептала она, когда они с Энни свернули в очередной пустой коридор.
        - Да? - Энни, честно говоря, была озадачена всем, что говорила Мэдди.
        - О друг, мой разум полон скорпионов![2 - У. Шекспир. «Макбет», акт 3, сцена 2. Пер. М. Лозинского.] Разве не точно? Прямо-таки описывает все беспокойные мысли, что посещают нас по ночам?
        Образ выходил неприятный, жуткий. Энни никогда не видела скорпионов, но знала, что это такое.
        - Да, миссис Астор, - произнесла она, хоть и не была согласна: от одной лишь мысли о куче ядовитых, извивающихся и ползающих друг по другу существ по коже пробегали колкие мурашки.
        - Прошу, зовите меня Мэдди, - сказала девушка.
        Снова эта американская фамильярность, кого она обманет-то. Они не равны.
        Из-за двери донесся тихий мужской храп. Такой странный звук, нежный и грубый одновременно. Знакомый и тревожащий. Злой и в то же время успокаивающий. Он напоминал Энни об отце, чей ужасный храп было слышно по всему дому. О тиране, который заставлял жену и детей съежиться всего парой рычащих слов.
        Гуляя с Мэдди по ночному кораблю, Энни казалась себе феей, эльфом или духом, что бесшумно летает по дому, когда все уже легли спать. Ищет ребенка или золотую монету, чтобы украсть. Или даже скорее призраком, пойманным в ловушку в ином измерении, узником в плену отдельно от живых.
        Энни искала на дверях номера, но все они сливались воедино. Она не могла ничего понять. Где они? Мэдди сказала, что хочет пройтись в ее сопровождении, чтобы не заблудиться, но настойчиво вела сама, и Энни уже так запуталась, что вряд ли смогла бы найти дорогу назад.
        - А теперь скажите-ка мне, мисс Хеббли, откуда вы родом? Произношение у вас, как я слышу, не британское.
        Не допускайте излишней фамильярности с пассажирами.
        - Из маленькой деревушки в Ирландии. Вы вряд ли ее знаете.
        - Полагаю, вы правы, поскольку я не бывала в Ирландии. А как насчет ужасов беременности? Тут мы с вами похожи? У вас есть дети?
        Вопрос ее почему-то обеспокоил, вызвал в животе холодок.
        - Нет, мэм, - ответила Энни медленно. - То есть Мэдди. Ребенка нет…
        - И мужа тоже нет? - допытывалась та. - Или… возлюбленного?
        - Нет, Мэдди. - Вихрь внутри становился все холоднее, в груди намерзал лед.
        - Да, видимо, и правда нет.
        - Что вы имеете в виду? - тихо спросила Энни.
        - А, просто… есть в вас нечто весьма… нетронутое.
        - Нетронутое? - повторила она, хотя знала, о чем говорит эта богатая наследница.
        - Невинное. Вы как дитя.
        Энни затошнило. Господь благоволит хорошим девочкам, Энни.
        - Но, разумеется, - продолжала Мэдди, - у вас есть интересы, не так ли, мисс Хеббли? Хобби? Практики?
        - Практики?
        - Верования - ну вы поняли. Вы, к слову, верите в духов?
        Они добрались до безлюдной задней лестницы.
        - Думаю, нам пора бы развернуться, - тихо произнесла Энни. - Вряд ли вам захочется подниматься и спускаться по стольким ступенькам. Это наверняка для вас вредно.
        - О, напротив. Давайте сходим на разведку, - отозвалась Мэдди со странной решимостью. Как будто притворялась довольной, а на самом деле привела Энни сюда с некой целью. Но это ведь невозможно, правда?
        Или же вся жизнь - одна большая невозможность?
        И вновь Энни почувствовала, что больше не понимает, где правда, а где нет. Она понимала лишь то, что не ощущает себя в безопасности.
        Они медленно спустились по лестнице, которая увела их дальше в темноту корабля.
        - Я все хотела вас кое о чем спросить, - вдруг произнесла Мэдди.
        А вот и она, причина, по которой миссис Астор ее вызвала. Энни замерла в ожидании.
        - Когда вы пришли в каюту мистера Стеда два дня назад… за врачом. Что вы… ну, я хотела бы узнать, что вы увидели. И объяснить, что мы там делали.
        Энни и так знала. Она помогала Стеду собрать все необходимое. Но все равно выслушала.
        - У нас был спиритический сеанс. Чтобы вызвать духов. В основном забавы ради… Кто-то сказал, что слышал голос, зовущий из воды, что-то в таком роде. Но затем появились вы, а потом Тедди…
        - Я очень сожалею о случившемся, миссис Астор. Вы, должно быть, ужасно себя чувствовали, - осторожно произнесла Энни.
        Мэдди крепче стиснула ее руку.
        - Да, но дело не только в этом. Я считаю, здесь таится опасность. Нечто на борту желает причинить нам всем вред. Разве вы время от времени этого не чувствуете?
        Энни хотелось возразить, сказать Мэдди, что ее тревога глупа и необоснованна.
        Однако она сама как раз этим утром говорила мистеру Стеду, что верит в то же самое.
        Просто совпадение?
        - Я не отрицаю… - медленно проговорила Энни, пытаясь придумать ответ, который мистер Латимер счел бы уместным. - Я не отрицаю, что иногда на корабле такого размера можно чувствовать себя очень… уязвимо.
        - Будто в западне, вам не кажется? Никому не спастись, если произойдет нечто ужасное.
        Энни и правда чувствовала себя как в западне. Особенно сейчас.
        - Наверное, нам стоит вернуть вас в постель, - мягко произнесла она.
        Мэдди резко остановилась.
        - О-о, смотрите!
        Они оказались, поняла Энни, совсем рядом с бассейном. Он, разумеется, в такой час не работал, однако в дверях были круглые окошки, которые мерцали зелено-голубоватым светом ламп вокруг бассейна. Вид был потусторонний.
        - Пойдемте, - шепнула Мэдди, толкая створку.
        Та поддалась. Энни знала, что двери в общие комнаты запирают редко. Библиотека, курительные и игровые, даже детская комната: для пассажиров открыто все. Вернее, для пассажиров первого класса.
        - Давайте сходим. Для беременности это полезно, - заявила Мэдди, протискиваясь в двери.
        - Нам не следует… - заикнулась Энни, но стало очевидно, что Мэдди не собиралась ее слушать.
        Энни последовала за дамой в безлюдное помещение. Оно было огромным. Выложенные белой плиткой стены зловеще светились в полумраке. Свет отражался от мягко плещущей воды, играл беспорядочными пятнами на потолке, создавая впечатление, что там есть что-то живое, некий поджидающий в тенях зверь.
        Мэдди расстегнула тяжелое пальто, сбросила его на стул. Затем стянула через голову ночную рубашку - просторную, прозрачную и, несомненно, сшитую из тончайших импортных тканей. Богатейшая женщина мира стояла перед Энни в одних панталонах и шелковой камисоли.
        Энни не оставалось ничего иного, кроме как опуститься на колени и помочь ей снять туфли.
        Когда Мэдди разделась, Энни сняла свое пальто и первой скользнула в воду, резко втянув воздух от холода. Бассейн должны были подогревать, и Энни совсем не ожидала такой температуры даже в этот час. Она помогла Мэдди спуститься по ступенькам и войти в воду, все время удивляясь, зачем та делает все это. Не похоже, чтобы она наслаждалась. Мэдди стиснула зубы, погружаясь дюйм за дюймом.
        - Итак, расскажите мне о своем воспитании, - слегка клацая зубами, произнесла Мэдди.
        Почему она себя так ведет, почему задает личные вопросы? Это было утомительно.
        - Тут нечего рассказывать. - Энни придержала Мэдди за локоть, пока та крошечными шажками передвигалась по скользкому мраморному полу. - Я обычная деревенская девушка, каких в Ирландии сотни.
        Мэдди загадочно улыбнулась.
        - Уверена, это неправда. Уверена, в вас найдется много любопытного. Я хочу узнать настоящую Энни Хеббли.
        - Не понимаю, о чем вы, мэм.
        Происходящее вызывало уже не просто раздражение, а самый настоящий страх. Как будто с этой женщиной… ну, девушкой было что-то не так. Несмотря на красивую, модную одежду и раздутый живот, Мэдди Астор все еще оставалась совсем девчонкой. Это понимала даже Энни.
        - Пожалуйста, не спрашивайте меня больше о прошлом, миссис Астор. Я не люблю о нем вспоминать.
        - Как вы можете так говорить? - Мэдди нахмурилась. - Прошлое - это то, кто мы есть. Откуда мы пришли.
        Она ступила глубже в воду. И Энни снова не оставалось ничего, кроме как шагнуть следом.
        Богачке легко так говорить. Ее прошлое было, несомненно, полно радужных воспоминаний. Ничего не заставит плакать, ничто не заставит жалеть, что она вообще появилась на свет.
        Энни чувствовала, как губы посинели, а кожа вся покрылась пупырышками. Вода доставала уже до середины груди.
        - Еще не хочется спать, мэм? Быть может, пора отвести вас в каюту…
        Но молодая женщина вдруг резко замерла на месте.
        - Я привела вас сюда не просто так, мисс Хеббли. Есть вопрос, на который я хочу получить ответ.
        Ладонь на руке Энни вдруг стала жестокой, налилась силой, которую она даже не могла представить. Мэдди удерживала Энни выше локтя, словно считала, что та сбежит.
        Только зачем Энни сбегать? Эти люди - ее подопечные…
        - И вопрос - та ли ты, за кого себя выдаешь?
        Обвинение было странным, и от него сердце Энни, словно кинжалом, пронзил страх. Она содрогнулась от холода, от ощущения, что не знает, что ответить. Что иногда она даже не знает, кто она на самом деле. Ее прошлое не просто причиняло боль, оно было туманно. И будущее тоже. Она как будто застряла в эдаком временном пузыре, существовала лишь в текущем мгновении, в этом странном коридоре между двумя землями.
        «Кто я?» - думала Энни, уставившись на рот Мэдди, искривленный страхом. Она смотрела не на Энни, а на воду. Как Стед с его чашей прорицания, будто в ней можно предсказать будущее.
        Мэдди Астор потянула ее за руку.
        - Смотри, Энни. У тебя нет отражения.
        Энни уставилась на воду. Вокруг было темно. Света не хватало, ничего не разглядеть, что уж говорить об отражениях.
        - Почему у тебя нет отражения? Тебе это не кажется странным?
        - Я не понимаю, о чем вы…
        От их движений по воде шла рябь, круг за кругом.
        - Ох, Энни, - тихо прошептала Мэдди. - Мне так жаль.
        А потом она дернула Энни… Дернула так сильно, что голова той погрузилась под воду. Энни так испугалась, что взбрыкнула, не понимая, что происходит. Но руки Мэдди становились все яростнее, решительнее. Все было спланировано.
        Мадлен Астор пыталась ее утопить.
        Она запустила пальцы обеих рук в волосы Энни и крепко держала ее под водой. Рот и нос мгновенно залило. Глаза щипало от соли, которую стюарды засыпали в бассейн.
        Энни пыталась освободиться, но Мэдди была необычайно сильна для своего роста. Ладони на макушке удерживали Энни на месте, сколько бы та ни билась. А еще Энни даже сейчас опасалась навредить беременной женщине или - Боже, упаси! - сделать что-то такое, что причинит вред ребенку.
        Мгновения утекали в агонии. Энни захлебывалась. В груди пылало.
        Что-то тяжелое - меховое пальто, смутно подумала она - навалилось сверху, и пусть бассейн не был глубоким, Энни опускалась на дно и никак не могла вырваться на поверхность.
        Ей нужно было вдохнуть или…
        Все происходило на самом деле. Энни билась, но медленно теряла волю к борьбе за себя.
        В каком-то смысле смерть принесла бы облегчение. Мысль ее испугала… Откуда она взялась? Энни устала бороться. Устала убегать. Устала от попыток забыть все, что с ней сделали.
        Господь благоволит хорошим девочкам, Энни.
        Примет ли Он ее?
        Пузырьки воздуха, которые она взметала, казалось, поднимали ее вверх. Хотели унести прочь.
        «Забери меня», - подумала Энни.
        А затем пришла еще одна мысль. Откуда-то изнутри - и в то же время нет, из самой воды…
        Нет. Ты еще не закончила.
        Она услышала эти слова так ясно, как не слышала ничего в жизни.
        Ты еще не закончила.
        И голос оказался ей знаком.
        В эти суматошные мгновения, борясь с силой, давящей сверху, борясь с невыносимым желанием втянуть еще воды, вдохнуть, Энни вдруг вспомнила: тот день на пляже, когда она была совсем малышкой и бегала по скалам. Красивая леди с длинными темными волосами, ждущая возлюбленного, того, кто никогда не придет. Странное мерцание ног этой леди, похожее на переливающуюся рыбью чешую. Энни снова услышала ее голос, далекую нотку одиночества в нем, тоску по ее Невинным.
        Ты еще не закончила.
        Энни вырвалась на поверхность, словно поднятая гигантской рукой. Вылетела, сбив с ног Мэдди Астор, ушедшую с головой под воду.
        Отплевываясь, Энни добралась до края бассейна и вылезла наружу. Поползла, откашливая воду. Холодная, вымокшая одежда давила, пригвождая к кафельному полу. Ладони вжались в плитку, окружающую предательский бассейн, словно Энни могла удержаться на месте лишь кончиками пальцев. Она благодарила пол под собой и глотала воздух, такой сладкий, а по лицу ручьями текла вода.
        Мэдди рухнула рядом с ней на колени, словно мокрая до нитки Мадонна. Ее трясло.
        - Энни, прости! Не знаю, что на меня нашло. Мне так жаль, я просто думала…
        Энни невольно отпрянула.
        - Не трогайте меня!..
        Мэдди подняла руки, подчиняясь.
        - Разве ты не понимаешь? Это единственный способ убедиться наверняка. Так говорят! У тебя не было отражения, Энни. Так я и поняла - что-то не так. Я думала… думала, ты одержима.
        - Что?! - выплюнула Энни.
        Мэдди, как ни странно, плакала.
        - Я не собиралась тебя топить, Энни. Я всего лишь пыталась изгнать дух…
        Это верно, она чуть не испустила дух. Энни посмотрела на бассейн, вода которого по-прежнему колыхалась, подмигивая светлыми бликами.
        - Меня преследует злой дух. Я верила… верила, - Мэдди глубоко вздохнула, - что он внутри тебя. Что он тобой завладел. Я пыталась защитить своего ребенка. Поэтому так и поступила, разве ты не понимаешь? Чтобы уберечь дитя, мать пойдет на все, ты ведь понимаешь…
        Энни с трудом поднялась на ноги, едва не запнувшись о край собственной мокрой ночнушки. На Мэдди Астор она не глядела. Единственное, чего ей хотелось, - как можно скорее убраться подальше от этой сумасшедшей.
        - Медиум сказал, что все, кого я люблю, умрут. Ты должна мне поверить. - Мэдди побрела за ней, обхватив себя голыми, мокрыми руками, чтобы хоть как-то согреться. - Тедди был мне как младший братик. У меня только он и был! Я не могу потерять и ребенка. Ты ведь понимаешь, правда? Ты не расскажешь Джеку… мистеру Астору об этом, да? Он так расстроится. И не знаю, что сделает. Эти газеты, они печатают о нас столько ужасного… Ты должна пообещать, что не пойдешь с этим в газеты. Я заплачу те…
        Голос Мэдди Астор стих позади - Энни бросилась прочь по коридору, перекинув пальто через одну руку и сжав туфли в другой, оставляя за собой тоненькую дорожку воды.
        Мэдди ничего не угрожало, хоть она этого и не понимала. Сумасшедшая богачка не знала, что Энни ни за что не пойдет в газеты. Туда не ходят, когда бегут от своих демонов.
        И, кроме того, в тоненьком, умоляющем голосе Мэдди звучало нечто столь жалобное, столь жалкое, что Энни почти - почти - ощущала ее печаль и отчаяние как собственные.
        1916
        Глава двадцать четвертая
        19 НОЯБРЯ 1916 Г.
        ГСЕВ «БРИТАННИК»
        Корабль кренится у Энни под ногами. Волны снаружи достигли тридцати футов. Они вскидывают плавучий госпиталь в воздух. В одну минуту в небо устремляется нос, а в следующую - уже корма. Они пробыли в Неаполе лишний день, пытаясь переждать шторм, и когда тот попритих, капитан отдал приказ «Британнику» выйти в море. Половина пациентов страдают ужасной морской болезнью и лежат пластом, то и дело извергая содержимое желудка в ведра, стонут и жалуются тем немногим из персонала, кто остались на ногах. Вода хлещет с палубы, просачивается под двери, разливается по полу, отчего ходить становится очень опасно. Пациентов просят оставаться на койках, чтобы избежать травм.
        Из-за влажной шерсти - стюард умудрился намочить все одеяла, а они удерживают воду как губки - и ведер рвоты в палате стоит жуткая вонь, кислая и затхлая одновременно. От нее мутит, она стоит в воздухе, густая и тяжелая, словно миазмы. Из персонала осталась жалкая горстка: многие сестры и санитары, тоже страдающие морской болезнью, отсиживаются в каютах. Ходят ворчливые слухи, что некоторые просто бьют баклуши, используя бурное море как повод побездельничать перед основным потоком раненых из Мудроса. Не то чтобы это имело значение: корабль заполнен всего на треть, врачей и сестер предостаточно.
        Энни работает - она не возражает. Ей лучше занимать себя делом. Так она может присматривать за Марком, и меньше людей задастся вопросом, почему она постоянно задерживается рядом с этим раненым. Энни слышала, что он снова пришел в себя, и ее сердце сжимается от воспоминаний, каким потерянным он казался в первый раз, каким… напуганным. Но сейчас ему наверняка лучше. Энни сможет его приободрить. Все будет так, как должно.
        Энни заглядывает в столовую, прихватить для него чашку чая и крекеров. Стоя в очереди, она подслушивает разговор двух сестер о красивом лейтенанте с травмой головы, который недавно очнулся. Это, должно быть, Марк. Похоже, он попросил сестру Меррик его перевести. Мол, хочет, чтобы за ним присматривала другая сестра.
        Они болтают без умолку:
        - С каких это пор пациентам разрешается выбирать, кто за ними ухаживает? Вот уж наглость у некоторых мужчин. Офицер, ну конечно, - разве не знаешь, они считают, что везде главные…
        Энни ошарашена. На мгновение она даже забывает, где находится. Марк ведь в ее палате. Это ведь она его сиделка. Какое-то недоразумение. Наверное, из-за девушки в другой смене. Он ведь ни за что не попросил бы о переводе, если бы знал, что потеряет Энни.
        А с другой стороны, это означает, что он может говорить! Мысль почти невыносима, и Энни едва дышит.
        Но когда она входит в палату, его койка пуста. На миг разум затмевает ярость: не сейчас, когда мы воссоединились! Не сейчас, когда мы так близки!
        Спустя двадцать минут поисков во всех палатах Энни наконец попадает в уединенное местечко с полудюжиной коек, лишь две из которых заняты. Сестер нет. Атмосфера здесь напряженная, и Энни задается вопросом, не особая ли это палата для самых тяжелых случаев: головы обоих пациентов замотаны бинтами, оба лежат пугающе неподвижно, только едва заметно поднимается и опадает грудь под одинаковыми одеялами.
        Энни замирает на пороге, почти боясь войти - боясь, что это Марк. Она просматривает список назначенных в эту палату сестер - имена ей знакомы: мисс Дженнингс и мисс Хоули, обе с хорошей медицинской подготовкой. Такие устроят ей нагоняй, если вернутся и застанут ее здесь.
        В углу лежит Марк.
        Когда Энни подходит, он разворачивается. Его лицо ни с кем не спутать, даже с повязками на челюсти, даже с уродливой раной на правой щеке. Его глаза открыты.
        И в этот момент что-то внутри Энни обрывается. Потому что она знает, она чувствует по тому, как меняется атмосфера в палате, как Марк цепенеет, что он не рад ее видеть.
        Значит, слухи не лгут. Он попросил перевестись от нее. Но почему?
        - Слышала, ты проснулся, - произносит Энни с наигранным весельем.
        Марк ерзает под одеялом, чувствуя себя неуютно. В ловушке. Если бы Энни не знала его лучше, решила бы, что он снова испуган. Он просто-напросто травмирован, приходит ей в голову мысль. Каково ему лежать навзничь на очередном огромном корабле после того, что Марк пережил, что пережили они оба. Ее настороженность смягчается сочувствием.
        - Энни, - произносит он.
        - Так ты меня помнишь, - отзывается она, и голос вдруг наполняется облегчением, радостью.
        - Ты меня выследила.
        - Скорее судьба свела нас вместе. - Энни чувствует, как пылают ее щеки.
        - Я давно перестал верить в такую вещь, как судьба.
        Бедняга. Энни подается ближе, пытается взять Марка за руку, но тот отдергивает ладонь.
        - Как видишь, - говорит он, - меня перевели в другую палату. Думаю, это значит, что я больше не твой пациент.
        - Мы можем это изменить. Я скажу мисс Дженнингс, что…
        - Нет, пожалуйста, - Марк облизывает губы, колеблясь; на лоб падает непослушная прядь волос, в ней пробивается седина. - Так ведь лучше, не думаешь? Нам обоим ни к чему все это. Эти воспоминания. - Он содрогается. - Прошлое лучше отпустить.
        Ее захлестывает чужое воспоминание - не то, о котором говорит Марк. Не о «Титанике» и криках несчастных, падающих в ледяную глубь. Раньше. Что-то из… великой серой пелены былого. У Энни так мало связи с тем, что было до, что все это может просто-напросто оказаться сном. Она помнит: грохот винтовок на рассвете. Ее отец и братья тащили домой благородного оленя; она смотрела, как его свежуют, как вынимают внутренности - целое событие. Слова человека, которого, как она думала, навсегда стерла из памяти, возвращаются к ней эхом. Тихий голос молодого священника, перед которым она, плача, стояла на коленях.
        «Это слишком жестоко», - сказала она ему: об охоте, об убитом олене.
        «Нет, - мягко ответил священник. Теплая ладонь коснулась ее волос. - Нет, Энни. Пусть мертвые остаются мертвыми».
        «Но, Дес…»
        - Но, Марк…
        - Пожалуйста, - его голос срывается. - Оставь все как есть. Оставь меня в покое.
        - Но я так много должна тебе сказать!
        Марк поднимает бровь. Ему интересно, однако он не хочет навлекать беду расспросами.
        - Мы оба знаем, что произошло между нами на «Титанике».
        Слова вырываются торопливой скороговоркой. Энни не хочет быть такой прямолинейной, особенно когда их слышит другой пациент, но у нее нет времени. Марк теперь вне ее досягаемости, и дежурная сестра вернется с минуты на минуту.
        - О чем ты?
        - Ты же не мог забыть. То, как… как ты меня касался. Обнимал. Той ночью. Когда мы нашли друг друга. Дым от огня.
        Ее слова и образы в них беспорядочны. Хаос прикосновений и чувств, желания и замешательства, так глубоко похороненных, что все это больше не имеет смысла - да и вообще, имели ли?
        - В курительной. Той ночью. То, что ты со мной делал, - продолжает Энни, не дыша, - то, что мы делали вместе, - срывается она на горячечный шепот, сдерживая слезы и стремительный поток воспоминаний. Жар его губ. Как закружилась голова от его касаний, как она простонала имя, уткнувшись ему в шею. Пламя в ней такое живое, что Энни удивляется, как оно не вспыхнуло на коже, не зажгло ее всю вспышкой желания.
        Однако Марк смотрит на нее так, будто она говорит на чужом языке, как будто она свалилась с неба. Как будто он никогда не видел ее раньше.
        - Я не понимаю, о чем ты говоришь. Между нами ничего не было, Энни. Может, немного флирта. Понятно, откуда ноги растут. Но больше ничего не было.
        Ударь он ее, боль была бы меньшей. Энни не может поверить, что он вот так отрицает все, глядя ей в лицо. Но он выглядит искренне изумленным. Озадаченным, злым.
        Она невольно хватается за шею в поисках крестика. Но его, конечно, там нет. Она потеряла его на «Титанике» четыре долгих года назад.
        - Марк…
        Она смотрит на сурово сжатые губы, на крепко обмотанный вокруг головы бинт, надеясь, что Марк ей улыбнется, сотрет жгучую боль, которую причинил своим отрицанием. А потом вдруг понимает: он же ранен в голову. То, что лишило его сознания и повредило челюсть, наверняка повлияло и на память. Вот почему он не помнит, чем они были друг для друга.
        Он не помнит, вот и все. Но со временем память вернется! И все же… от стыда, от того, как он смотрит, будто она лгунья, у нее перехватывает дыхание.
        Сзади как раз доносятся вкрадчивые шаги. Вернулась мисс Дженнингс, тонкая блондинка с крошечным носиком и близко посаженными глазами.
        - Что вы здесь делаете, мисс Хеббли? Это не ваша палата, так ведь?
        Она скрещивает жилистые руки на груди; ее наверняка предупредили насчет Энни.
        - Конечно, меня, должно быть, не туда отправили, - торопливо бормочет она, поспешно отворачиваясь от Марка и пробираясь к выходу мимо коек, внезапно желая оказаться далеко-далеко от него и его холодного взгляда. - Прошу прощения за беспокойство, - шепчет Энни, чувствуя себя так, будто случайно ступила в могилу. Грех, боль, предательство наваливаются на нее слой за слоем, как комья земли. Значит, никаких случайностей. Это ее могила.

* * *
        Уже поздно. Энни стоит над хирургическим подносом. За иллюминаторами все еще ночь, но она уже становится такой же серебристой, как ряд аккуратных металлических инструментов, подмигивающих ей бликами.
        Энни должна проверить их все перед операцией, но никак не может сосредоточиться. Чтобы не дать разуму углубиться в блуждания, она касается каждого инструмента по очереди - зажимы, ретракторы, щипцы, скальпели, ланцеты, троакары, - сверяясь со списком.
        Способ не помогает; мысли норовят перескочить вперед, к тому, что случится дальше. Марк придет в себя. Это всего лишь такая фаза, дезориентация. В любом случае он увидит, что Энни ему нужна. Захочет, чтобы она отправилась с ним в Америку на поиски его дочери. Захочет, чтобы Энни была рядом, успокаивала его, веселила. А еще кто-то должен поручиться за него перед властями - тот, кто знал его как мужа Кэролайн Флетчер. И ему понадобится женщина, которая поможет вырастить дочь.
        Слишком поздно она спохватывается, что порезалась. Неосторожно потянулась за скальпелем. Лезвие такое острое, что Энни даже не почувствовала, как оно вошло ей в плоть, но опускает взгляд и все, что видит, - это блеск алой влаги. Кровь стекает по руке, капает на юбку.
        Ее охватывает паника. Порез наверняка глубокий, раз столько крови натекло. Понадобятся швы. Надо бы сходить за врачом, но Энни не может себя заставить. Тогда ведь придется объяснить, как так вышло, признаться, что грезила наяву.
        Подняв руку, чтобы замедлить кровотечение, Энни бежит к шкафчику с бинтами. Вытягивает один моток из стопки, сбивая на пол еще несколько. Они катятся и разматываются, словно клубки пряжи. Энни чертыхается себе под нос, тянется их поднять, но понимает, что нет, сперва нужно разобраться с порезом, и принимается заматывать руку… А раны-то нет.
        Крови нет. Ладонь в порядке. В полном порядке.
        Энни щурится, приглядывается повнимательнее. Неужели исцелилась? Сама по себе?
        Но крови нет: ни на пальцах, ни на рукаве, ни на юбке. Энни не понимает. Что случилось? Чудо?.. Очередное чудо?
        К ней вдруг бросается пол операционной. Кажется, она падает. Свет яркий, слишком яркий. Что с ней происходит?
        Энни…
        Кто-то ее зовет неслышным голосом.
        Рот заполняется кислым страхом.
        Ты же не думаешь, что сумеешь прятаться от меня вечно, правда?
        Это море. Море говорило с ней еще с тех пор, как она была маленькой девочкой и серая, пенистая вода цепляла ее босые ноги на пляжах Баллинтоя.
        Ей становится холодно. Так холодно.
        Я заберу то, что мне причитается. То, что ты мне должна. Ты ведь помнишь, правда?
        Против океана не выстоять. Лишь дурак рискнет.
        Сквозь панику Энни вспоминает ночь, когда Мадлен Астор держала ее под водой огромного корабельного бассейна. Как следующим утром она побежала к Уильяму Стеду, доброму Уильяму Стеду, в поисках объяснения.
        «Мэдди Астор сказала, что я одержима», - призналась она ему, открыла постыдный секрет, что о ней кто-то мог так подумать.
        «Так случается, - ответил он, ничуть не утешив. - Я бывал тому свидетелем: медиумы по своей воле позволяют душе усопшего вселиться в тело, чтобы побеседовать с живыми. Однако я слышал и о тех случаях, когда мертвая душа занимает тело и против воли человека. Обычная душа при необычных обстоятельствах. Одержимость никогда не дается легко. Дело в том, что души борются за власть над телом. А по ночам духи становятся сильнее. Им проще подчинить тело, когда разум спит. Бездействует».
        «Теперь мы должны действовать осторожно, - сказал Стед тогда. - Этот злобный дух, возможно, уже повинен в одной смерти. Все мы можем оказаться в опасности».
        Энни думала, что оставила все это позади. Весь ужас и суматоху «Титаника». Этим она утешала себя на протяжении тех четырех лет в лечебнице. Верой в то, что дух, который ее преследовал, ушел на дно вместе с кораблем. И теперь вот она, Энни, наедине с чьим-то шепотом и ужасом - и уверенностью, что все так и не кончилось.
        1912
        ВЕСТЕРН ЮНИОН,
        13 АПРЕЛЯ 1912 Г.
        Кому: леди Люсиль Дафф-Гордон,
        пассажирке первого класса
        Люси, боюсь, что офис пожарной инспекции с нами еще не закончил. Они не были рады услышать, что Вы покинули страну, однако я их заверил, что Вы готовы ответить на все интересующие вопросы. Отправляю по почте их последний список. Не отчаивайтесь! Это испытание однажды закончится. Передавайте Космо наилучшие пожелания.
        Х. Бенедикт Риджли, эсквайр, «Офисы Бэнкс и Бэнкс»
        Глава двадцать пятая
        Кэролайн ни в коем случае не была мелочной, когда дело касалось ее личных вещей - лучшие наряды и украшения, как ей казалось, предназначены для того, чтобы их носить, восхищаться и наслаждаться, а не бережно хранить в ожидании особого дня, - но даже она ясно видела в свежих лучах утреннего солнца, что у нее пропали два усыпанных рубинами гребня. Кэролайн перебрала поднос с вещицами попроще. Гребни нашлись, но зато она просмотрела большинство украшений и, честно говоря, осталась встревоженной. Не хватало довольно многих. Одно-два она могла забыть или упаковать в ящики с домашними вещами, которые отправлялись обратно в дом ее отца, но в нескольких была уверена, и теперь они исчезли. Пара браслетов, кольцо… И золотая брошь в виде сердца и стрелы.
        Когда Кэролайн поняла, что не хватает броши, у нее подскочил пульс: украшение было важно для нее. Лиллиан любила эту брошь, отметила ее в тот день, когда пришла подогнать по фигуре голубое платье от Люсиль. Они проболтали весь день напролет, как настоящие подруги. У Кэролайн было мало знакомых в Лондоне, всего горстка людей из окружения ее отца, которым ее представили, поэтому случались чаепития, посещения музеев и несколько музыкальных салонов, но не настоящая дружба. До того дня.
        Она порылась в отделениях маленькой шкатулки, все больше раздражаясь. Вместе с гневом пришла нервная дрожь, словно по всему ее телу ползали пауки. Кэролайн казалось, что она вот-вот выпрыгнет из собственной кожи. Не поездка, а катастрофа! Она чуть не швырнула шкатулку о стену.
        Кэролайн не была подозрительна. Она привыкла к большому количеству слуг, которые приходили и уходили, и частенько оставляла ценности незапертыми, у всех на виду. Даже могла не закрыть окна первого этажа, покидая дом. Ей нравилось, когда внутрь проникал воздух, солнечный свет, а плохая энергия утекала прочь. Такой она была и сама - открытым окном. И теперь это заставляло ее чувствовать еще б?льшую обиду и злость, что ею вот так воспользовались. Кэролайн, сдерживая слезы, прислонилась к туалетному столику и услышала, как сзади открылась дверь, из-за которой сразу дохнуло затхлостью и нестираным бельем.
        - Что за шум? - спросил Марк все еще сонным голосом.
        Он, очевидно, ждал извинений.
        Не сегодня.
        - Наконец-то ты встал. Нам надо кое-что обсудить.
        Марк напрягся - он не привык слышать от нее такой тон. Однако вместо того, чтобы клюнуть на приманку и спросить, о чем речь, он огляделся.
        - Где ребенок? Ее нет в кроватке.
        - Ундина капризничала, и няня забрала ее на прогулку. Я решила, что свежий воздух поможет ее унять, - Кэролайн сцепила руки, стараясь говорить спокойно. - Марк, у меня пропало несколько украшений.
        Его реакцией стало странное сочетание потрясения и злости, которые, казалось, боролись за господство над ним. Марк отшатнулся, его лицо стало пунцовым. И только спустя мгновение, на которое он, казалось, утратил дар речи, он спросил:
        - Ты уверена?
        - Я уверена? Разумеется. - Кэролайн едва сдерживалась, чтобы не рявкнуть.
        - Я не сомневаюсь в тебе. Просто… это так странно, нет? То есть кто бы мог их украсть на этом корабле?
        - Ох, я тебя умоляю, Марк. У нас тут не то чтобы много личного пространства. Тут днем и ночью кто-то ходит. И не делай вид, будто я веду себя неразумно.
        - Кэролайн, я понимаю, что ты расстроена, но давай не терять головы. Во-первых, мы тщательно обыщем каюту…
        Не смей говорить, будто я просто положила их не туда, будто я ребенок.
        - Ты, наверное, просто положила их не туда.
        Она подавила желание закричать.
        - Думаешь, я безрассудна? Переменчива? Разве не так ты о ней говорил? Разве не так ты в итоге думал о Лиллиан?
        - Кэролайн, - голос Марка сорвался.
        По гримасе боли, застывшей на его лице, Кэролайн поняла, что зашла слишком далеко. Они пообещали друг другу больше не упоминать ее имя.
        Но Кэролайн уже не могла остановиться. Ее гнев достиг точки невозврата.
        - Где ты вчера был? Я проснулась посреди ночи, а тебя нет! Я прождала несколько часов, а ты так и не вернулся.
        Марк бросил на нее престраннейший взгляд, как будто впервые ее видел.
        - Не мог уснуть, вот и все. Пошел прогуляться и заблудился.
        Опровергнуть такой аргумент было сложно. Но и принимать его Кэролайн не собиралась.
        Однако вместо оправданий Марк сменил тему.
        - Мне кажется, Ундине стало хуже.
        - О чем ты?
        Он подошел к пустой кроватке, с отчаянием в нее заглянул.
        - Вялость, отсутствие аппетита…
        У Кэролайн не хватило на это терпения.
        - Ты же не предлагаешь показать ее корабельному врачу? Он никчемный! Как только окажемся в Нью-Йорке, я отвезу ее к доктору.
        - Да-да, очень хорошо… но в чем, как думаешь, дело? Я беспокоюсь о ней. Должен признаться, после разговора с мисс Хеббли…
        Имя стюардессы звучало как скрип гвоздя по классной доске.
        - Ты говорил со стюардессой о нашем ребенке?
        - В этом нет ничего плохого. Она ведь помогает ухаживать за Ундиной…
        Сперва Кэролайн так вспыхнула злостью, что потеряла дар речи. Получалось лишь что-то нечленораздельное. Но Марк смотрел на нее, как будто она сошла с ума, поэтому Кэролайн заставила себя ответить.
        - Я хочу, чтобы она перестала у нас работать, Марк. Откровенно говоря, мне кажется, с этой девушкой что-то не так. Мне не нравится, как она все время околачивается поблизости, появляется в любой час. Она как будто на нас помешалась. А может, и не только. Может, мои драгоценности…
        - Помешалась? Прошло всего три дня. Ты же не всерьез подозреваешь стюардессу…
        - А кого еще? - Они оба глянули на кресло, в котором обычно сидела няня. - Мы не знаем, что мисс Хеббли делает, когда она здесь одна. И должна сказать, Марк, я возмущена тем, что ты встал на сторону стюардессы.
        - Это нечестно. Я не встал ни на чью сторону…
        - Считаешь, что я дура? Я видела, как она ходит за тобой хвостом, как преданная собачонка. А ты и ничем не препятствуешь. Думаю, тебе нравится такое внимание.
        Вот теперь ей удалось: она ухитрилась наконец его разозлить. Она становилась все больше похожей на Лиллиан, если это было возможно. Марк резко вскинул голову, и ему словно силой пришлось удержаться, чтобы не броситься на Кэролайн. Он затрясся на месте, держа руки на поясе халата.
        - Скажи мне, где ты был прошлой ночью.
        - Сказал же, не мог уснуть. Ходил по коридорам.
        - Тебя кто-нибудь видел?
        - Чтобы подтвердить мои слова? Для этого тебе нужны свидетели? - Марк глухо рассмеялся. - Было уже поздно. Большинство людей спали. Наверное, по пути мне мог попасться кто-то из экипажа… Потом я увидел мисс Хеббли. У нее случилось несчастье. Она промокла до нитки, и я помог ей вернуться в каюту.
        - Несчастье? Какое несчастье?
        Марк нес какую-то бессмыслицу.
        Он застыл.
        - Прости… Она попросила, чтобы я не рассказывал.
        Кэролайн зарычала.
        - Как удобно, даже смешно! Боже мой, Марк. Вот честно, какой реакции ты от меня ждешь?
        - Я жду, что ты, как моя жена, будешь верить в мои слова.
        Перед ней как будто стоял чужой человек. Пальцы Кэролайн подрагивали от желания принять очередную дозу лекарства - нервы горели огнем. Однако она была не в настроении выслушивать мнение Марка по этому поводу.
        Ей пришло в голову, что, наверное, это не Марк чужой человек. А она сама. Ее изменили несколько этих коротких дней на корабле. Захватили ее. Может, она сошла с ума.
        - Мне просто… нужно побыть одной. Поговорим позже.
        Кэролайн оставила Марка стоять в халате, с разинутым ртом. И, обхватив прохладную, твердую ручку ладонью, закрыла дверь за собой.
        Глава двадцать шестая
        Ссору было слышно аж на парадной лестнице.
        Уильям Стед глубоко вздохнул, прежде чем войти.
        Он не мог дождаться окончания путешествия. Вины корабля в том не было - это была прекрасная машина, столь хорошо построенная, настоящая вершина мастерства, - но его несчастье состояло в том, что он оказался заполнен столь неприятными людьми. А несчастье Уильяма Стеда - в том, что нет возможности их избежать. Он пришел в кафе «Паризьен» на завтрак, и они все уже собрались там за плетеным столом. Асторы и Дафф-Гордоны. Невыносимый развратник Гуггенхайм, пахнущий свиданием с той француженкой, которую он привез с собой и держал в отдельной каюте, как будто никто не догадывался о его небольшой интрижке. Рядом с ним только что села Кэролайн Флетчер.
        Когда Стед приблизился к столу, Астор подозвал стюарда, и тот мгновенно к ним подскочил. Персонал, должно быть, следил за Астором, куда бы он ни пошел, чтобы ему не пришлось терпеть ни секунды нужды.
        - Нам понадобится еще один стул.
        Стюард так спешил с этим стулом, будто Стед был дедушкой-инвалидом. Стед мрачно уселся.
        Астор бросил на него взгляд, решая, стоит ли к нему обратиться.
        - Мы обсуждали сегодняшнее мероприятие. Планируете присутствовать?
        - Мероприятие?
        Стед впервые об этом слышал, но, с другой стороны, он стремился избегать мелких развлечений. Его ждала работа: передовица, которую он обещал написать для «Пэлл-Мэлл». Речь, которую он намеревался произнести в Теософском обществе в Нью-Йорке через несколько недель после своего приезда.
        - Капитанский бал, - ответил сэр Космо Дафф-Гордон.
        - Стоило назвать его Исмейским, и дело с концом. Уверена, за всем стоит именно он. Хочет отметить первый рейс чем-нибудь эдаким, - подала голос леди Дафф-Гордон.
        - Бесплатная реклама для вас, нет? Представляю, как вы зададите стандарт нарядов. Дамы выстроятся в очередь за вашей следующей коллекцией, - произнес Гуггенхайм.
        - Неисправимый капиталист! - рассмеялась Люси. - Сделаю все, что в моих силах, дабы ослепить публику.
        Стед сдержал насмешку. Непомерно дорогие тряпки для женщин, у которых слишком много денег и слишком мало скромности, - лишь очередной из множества недостатков общества. Да уж, капитализм. Скорее алчность и легкомыслие.
        Леди Дафф-Гордон повернулась к Кэролайн; та как раз начала грызть последний оставшийся кусочек тоста. Тарелка в центре стола была выскоблена дочиста; завтракали, судя по всему, икрой и яичницей-болтуньей. Голубые узоры на фарфоре пересекали полосы сметаны.
        - Среди нас есть еще одна модница. Вы уже выбрали наряд на вечер?
        Кэролайн опустила тост и слабо улыбнулась.
        - Я что-нибудь придумаю. Мой полный гардероб в трюме, так что возможности немного ограниченны. И я не могу найти любимый браслет… Искала его все утро.
        Астор внезапно насторожился.
        - Миссис Флетчер, вы уверены, что его не украли?
        - Украли?
        - По первому классу прокатилась волна краж, Кэролайн, - произнесла его жена, Мадлен. - Разве ты не слышала?
        - Ну, будет вам, - встрял Стед. - Волна? Звучит малость чересчур. Давайте не будем спешить с…
        - Это случилось и со мной тоже! - провозгласила Люси. - Я и не знала, что краж целый ряд. Но уверена, кто-то украл мое кольцо с опалом и бриллиантом. Единственное в своем роде. Невосполнимая потеря. Я надела его, когда мы поднимались на борт!
        Ну конечно, Стед его помнил: она так им хвалилась, что на корабле не осталось ни души, которая не видела бы это кольцо. С тем же успехом она могла прямо попросить, чтобы ее ограбили.
        - А я думала, что такое приключилось только со мной, - Кэролайн оглядела собравшихся за столом. - У меня тоже не хватает нескольких вещиц. Ничего столь же ценного, как ваше кольцо, но мне они тем не менее дороги как память.
        - Персонал вы, конечно, не подозреваете, - рассудил Гуггенхайм. - Было бы безрассудно красть, когда они привязаны к кораблю без возможности скрыть улики.
        - Преступники обычно не из тех, кто думает наперед, м-м? - Астор поболтал шампанское в бокале, выпуская его аромат. Стед наблюдал за золотистым вихрем в лучах утреннего солнца. Он не понимал, как люди могут вливать в рот столько яда, особенно в такой час. Да еще и с таким удовольствием.
        Стед сделал суровое лицо, которое приберегал для выступлений на публичных мероприятиях в качестве знаменитого редактора, живой легенды.
        - За те несколько коротких дней, что мы провели в море, на этом корабле произошло множество странностей. За это может быть ответственна иная сторона, которую никто из вас не принял во внимание…
        Кэролайн опустила чашку.
        - То есть вы, Стед, хотите сказать, что я не знаю, что происходит в моей собственной каюте? Драгоценности пропали. Это факт.
        Ему стало не по себе. Он не любил вступать в спор с девушками. Он вспомнил пикеты у здания суда, протестующих у здания его редакции.
        Кэролайн вскинула бровь.
        - Вы невысокого мнения о женщинах, не так ли, мистер Стед?
        Он прочистил горло.
        - Не так. Мой послужной список говорит сам за себя. Да я просто поборник женской эмансипации. Вы, американцы, не знаете, но существует британский закон, который носит мое имя…
        - Акт Стеда. Мы все о нем знаем, и о деле Элизы Арм-стронг тоже, - произнесла Люси Дафф-Гордон.
        Было что-то в том, как она произнесла имя Элизы, что его встревожило.
        - Из-за этого дела вы попали в тюрьму, верно? - произнес Астор с легким смешком.
        Стеду показалось, что на горле затянулась петля, хотя он уже должен был привыкнуть к тому, как прошлое швыряют ему в лицо.
        - Вы намерены отстаивать свою невиновность, однако я сомневаюсь, что в Англии невиновных знаменитостей отправляют за решетку, - заметила Кэролайн с жесткостью, которая его удивила. - Судя по тому, что я читала, вы не признавались, пока другая газета не докопалась до правды.
        Она, по крайней мере, была знакома с деталями суда, пришлось отдать ей должное.
        - Чего вы от меня хотите, миссис Флетчер? Я жалею о той ночи: по прошествии времени я осознаю, что совершил ужасную ошибку в некоторых аспектах. Однако я сполна заплатил за них тремя месяцами в Колбате. А это больше, чем могут похвастаться те развратники, что регулярно эксплуатируют юных девочек - таких, как Элиза Армстронг.
        Под оценивающим взглядом Кэролайн Стед на мгновение вспотел. Но если она и собиралась привести очередной аргумент, то он оказался утерян, когда к столу подошел ее муж. И не нужно было обладать детективными способностями, чтобы в считаные мгновения понять, что этим утром отношения между ними натянуты.
        - Я вдруг поняла, что не голодна, - произнесла Кэролайн, вставая.
        Стед множество раз видел, как разыгрывалась подобная сцена, а вот ее муж, разинув рот, смотрел, как она уходит.
        - Ох батюшки… - Стеду стало даже жаль, что она их покинула.
        Марк промолчал, уныло опустившись на ее место.
        Асторы и Дафф-Гордоны вежливо сбежали, как только официанты подскочили убрать использованные тарелки.
        За столом остались Стед и Марк.
        - Полагаю, следовало бы догнать ее и извиниться.
        - Через пару минут, возможно. Ей нужно остыть.
        - Не в обиду вам, но этим утром вы кажетесь особенно грустным.
        - Разве? - Марк тоскливо улыбнулся.
        Стед допил свой кофе.
        - Слышал, у вашей жены… трудности? Среди ее вещей шалит незримая рука? Вы не рассматривали возможность вмешательства духов?
        Марк побледнел.
        - Что вы имеете в виду? Вы говорите о…
        - О призраках, - прямо сказал Стед. - Кто-то из вашего прошлого. Кто-то, недавно умерший. Никто не приходит на ум, о ком бы вы думали?
        Марк нахмурился.
        - Вижу, Кэролайн рассказала вам о Лиллиан.
        Вот это поворот.
        - Лиллиан, - повторил Стед. - Ваша…
        Бывшая жена? Первая любовь?
        - Да, Лиллиан. Моя… мы были очень близки.
        Стед подался вперед.
        - Что произошло?
        Марк напрягся.
        - Ужасный несчастный случай, вот и все.
        - Понятно, - мягко отозвался Стед. - Мистер Флетчер. Живые часто становятся для мертвых якорем. Временами, когда чувства к усопшему очень, очень сильны, они привязывают его к нам. Не позволяют уйти в мир иной. Ваша любовь к этой мертвой женщине, кем бы она ни была, может удерживать ее здесь, с вами, на земле. Даже на этом корабле. Вы не думали?
        Наблюдая, как Марк переваривает услышанное, Стед снова вспомнил Элизу Армстронг. Тоненькая юная фигурка в постели и его собственное смятение терзали его до сих пор.
        Марк с хлопком встряхнул салфетку, расстелил ее на коленях.
        - Нет, не думал, потому что не верю в эту чушь и буду благодарен, если вы больше не будете поднимать эту тему, - произнес он, когда снова подошел официант.
        Стед прикусил язык. И не стал высказывать мысль, которая промелькнула у него в тот момент: что гнев Кэролайн Флетчер на супруга вполне оправдан. Стед просто поднялся из-за стола, отодвинув салфетку в сторону.
        - Посмотритесь в зеркало при случае - долгим, пристальным взглядом. Очевидно, есть нечто, что гложет вашу совесть, и вы должны разобраться с этим прежде, чем оно поглотит вашу жизнь - и ваш брак.
        И ушел, не оглядываясь, по коридорам, бурлящим суетой. Неведение, повсюду неведение и равнодушие, думал Стед. Люди в опасности, это ясно как божий день любому, что найдет время присмотреться, но все эти легкомысленные глупцы способны говорить лишь о капитанском бале. Стед слышал звон - пассажиры по всему кораблю вызывали персонал: звон тщеславия, высокий и пронзительный, как миллион колокольчиков на яростном ветру.
        Глава двадцать седьмая
        10 апреля 1912 г. 21:15
        Внесено в журнал доктора Элис Лидер
        Строго конфиденциально
        Пациент: Энни Хеббли
        Возраст: 18 лет
        Я отдыхала в своей каюте, когда ко мне вдруг обратилась стюардесса по имени Энни Хеббли. Она выглядела измученной, так как весь день провела на ногах: колокольчики вызова прислуги звонили без остановки, поскольку дамы первого класса готовились к вечернему капитанскому балу. Не могу сказать, что этот бал сколько-нибудь интересует меня, поэтому я коротала время за чтением, когда она вошла, спотыкаясь, взволнованная, с безумным взором.
        Есть в ней нечто странное. Она напоминает мне служанок из низшего класса и работниц фабрик, с которыми я работала в психиатрической лечебнице Уиллард. Похоже, что у ребенка, вверенного ей на попечение, появились длинные красные рубцы, похожие на царапины, что стюардессу и напугало. Возможно, девочка поцарапала сама себя. У младенцев, как известно, иногда такое случается, сказала я ей. Затем мисс Хеббли перешла к сути дела: поговаривали, что подобный феномен случился и с погибшим мальчиком-слугой. Она боялась, что на корабле происходит нечто необъяснимое. Глаза мисс Хеббли горели лихорадочным огнем, как у многих моих пациентов. Она явно не спала.
        Я продолжила расспрашивать насчет слухов, которые она якобы слышала, и, разумеется, не получила иного ответа, кроме как бессмысленного бормотания о Мадлен Астор. Моя цель состояла в том, чтобы бросить вызов разыгравшейся в ее сознании паранойе. На данный момент я просто предупредила стюардессу, чтобы она не распространяла слухи о болезни на корабле. Люди могут удариться в панику.
        Как бы то ни было, у меня есть подозрения, что и миссис Астор, и стюардесса Хеббли страдают от легкой истерии. Я не понаслышке знаю, как легко такие состояния развиваются в замкнутом пространстве, где почти не на что отвлечься. Кто-то высказывает беспокойство, и вскоре оно уже у всех на устах. Паранойя сама по себе является своего рода заразой. Люди к ней предрасположены. Я долгое время считала, что это поведение, усвоенное нами от предков, - защитный механизм. Осторожные люди живут дольше, чем неосторожные.
        Я уже встречала подобные случаи в лечебницах. Есть много причин, по которым женщины впадают в истерию, и пусть сами женщины временами пытаются скрыть их за рассказами о явлении ангелов, демонов или (как теперь популярно) мертвых, чаще всего это некая постыдная тайна, что обратила их разум против них же. Все мы, мужчины и женщины, есть порождения желаний, как хороших, так и плохих. Однако все имеет свою цену, и ценой потворства тому, что для нас плохо, часто становится вина, а слишком большая вина приводит к болезни разума. Мы отравили свою совесть, а то, что было отравлено, однажды потребует лечения - или сгниет.
        Но эта стюардесса, мисс Хеббли… Думаю, она беспокоится, что с ней что-то не так. Она не признается, однако я заметила, как дрогнули ее губы и затрепетали веки, когда я сказала, что беспокойный ум никогда не осознает собственной беды - такова горькая правда безумия. Многие безумцы не понимают, что они не в порядке. Я не могу догадаться, на чем основываются ее предположения. Глядя в эти испуганные, затравленные глаза, я и сама была готова уверовать в демонов и духов.
        Глава двадцать восьмая
        - А ты мне нравишься в этом костюме, - прошептал Лес на ухо Даю. - Хотя лучше, конечно, без него.
        Глупая фраза, Лесли это понимал, но Дай вроде бы не возражал.
        Лес отступил на шаг и смахнул с плеча Дая воображаемую пылинку.
        - В любом случае не смотри так страдальчески. Это неплохая практика перед тем, как мы окажемся в Америке и встретимся с организаторами боев. Подойди к зеркалу, глянь, какой ты красавчик.
        Дай повернулся к своему отражению, поправляя тугой галстук-бабочку, а Лес мысленно пробежался по контрольному списку из четырех целей, которые он присмотрел для вечернего действа. Вчерашний день прошел бурно: Лес встретился с Вайолет и, пробравшись в несколько кают, порылся там в вещах. Он боялся перепутать жертв - нужно было держать в голове столько деталей, - и сделал пометки на клочке бумаги. Генри Харпер, бездельник, живущий за счет щедрости своего деда и путешествующий по миру. Они с женой возвращались из поездки с переводчиком, которого подобрали на Ближнем Востоке, красивым мужчиной по имени Хассаб. Лесу хватило одного взгляда на каюту, чтобы понять, чем занимались эти двое мужчин.
        Затем - мисс Хелен Ньюсом, впервые вышедшая в свет девушка, которая боялась матери, и ее снедаемый любовью кавалер, Карл Бер. Серебряные часы были такими красивыми, трогательными - именно такие Лес хотел бы однажды подарить Даю, может, после победы в первом крупном матче в Америке, - что он не мог их не стащить.
        Потом - старый газетчик, У. Т. Стед.
        Дай снова повернулся к нему лицом.
        - О чем задумался? - спросил он, глядя Лесу прямо в глаза.
        Лесли пожал плечами.
        - Потенциальные цели. Как раз думал о старине Стеде.
        - О журналисте?
        Лес кивнул.
        - Он не скрывает, что боится утонуть на борту такого большого корабля. Говорил всем, кто слушал, что газеты должны писать об опасностях плавания со слишком малым количеством шлюпок - или что-то такое. Может, ему понадобится ясновидец - мол, облегчить душу или…
        - С ума сошел? - Дай отступил на шаг и врезался в койку; каюта была крошечной. - Стед не дурак, Лес. И не станет сидеть тихо, если подумает, что ты пытаешься его облапошить. Он же поборник справедливости.
        Не было ничего лучше, чем сказать Лесли, что чего-то не следует делать, чтобы заставить его упереться рогом.
        - Он доверчивый, этот дед. Верит в духов, в призраков и прочую чепуху. Он идеальная цель, говорю тебе.
        - Нет, Лес. Не Стед.
        - Тогда помоги найти другого. - Лес взялся за свой галстук-бабочку, пытаясь сдержать гнев. - Этот вечер - наш единственный шанс. Мы должны извлечь максимум пользы. Найди другого, пока я обрабатываю этих.
        Судя по лицу Дая, он предпочел бы выпить яду.
        - Попроси Вайолет впустить тебя в каюту, осмотрись, потом отчитайся мне. Легче легкого. Об остальном я позабочусь.
        - Я не хочу шнырять по чужим каютам. - Дай опустил взгляд на носки своих ботинок, как делал всякий раз, когда не мог принять решение. - Кажется, я кое-кого знаю… Или это ерунда. Не знаю точно…
        - Говори, я решу сам, - перебил Лес, стараясь выглядеть не слишком уж нетерпеливым, чтобы не спугнуть Дая.
        - Во-первых, ты все не так понял.
        Дай отобрал из рук Лесли бабочку и взялся завязывать ее на его воротнике сам. И Лес обнаружил, что он благодарен одновременно и за помощь, и за взгляд Дая - приятное ощущение тяжести этого взгляда на себе. Не было ничего приятнее, чем знать, что Дай на него смотрит. Что он с ним.
        Занимаясь бабочкой, Дай рассказал, как видел Марка Флетчера в курительной комнате и как тот пытался покрыть карточный долг украшением жены. Каким печальным было его лицо, как он дрожал от вины. Лес, надо признать, был малость изумлен. Он-то считал, что Флетчер из тех, кто играет по правилам, потому что боится быть пойманным. Чем больше Лесли об этом размышлял, тем яснее понимал: адвокат, привыкший обходить закон, чтобы решить дело в пользу клиента.
        - Так-так-так, - произнес Лес. - Я б сказал, звучит многообещающе. Снедаемый виной мужчина с богатой женой.
        - У него трудности…
        - Если не хотел, чтобы я знал, зачем тогда рассказывал? Он идеален, Дай. И, клянусь, едва ощутит укол.
        - Не надо было ничего говорить.
        Дай развернулся, вскидывая руку так, словно хотел, жаждал ударить что-нибудь. В крошечной, битком забитой каюте хватало вариантов, однако он каким-то образом сумел сдержаться.
        - Лес, меня уже тошнит от этого: от всех интриг, лжи, обмана. Где-то должен быть предел.
        - А я устал от того, что ты вечно ведешь себя как самаритянин, - вырвалось прежде, чем Лес успел себя одернуть. - Мы выросли в одном районе, Дай. Ты знаешь, что случается с самаритянами.
        - Ага. Их облапошивают такие, как ты.
        Слова оказались больнее любого удара, который он получал от Дая.
        - Тебе не нравится, чем я занимаюсь, но я делаю это для нас. - Лесли снова к нему приблизился. - Все это для того, чтобы мы выжили. Мы не сможем заниматься боксом всю жизнь. Не сможем зарабатывать тем, что получаем по башке. Я, например, не собираюсь сдохнуть на ринге, как старая кляча, все еще запряженная в повозку.
        - Вся эта ложь, жульничество и мошенничество… Иногда мне кажется, что я тебя не знаю. Что я не могу тебе доверять.
        А вот это уже был пушечный выстрел прямо в сердце.
        - Как ты можешь так говорить? Обо мне? После всего, что я сделал…
        Но Дай уже захлопнул за собой дверь, и Лес остался наедине с запахом его пота и помады для волос в крошечной комнате, заваленной рваной одеждой и вонючей селедкой: эти запахи стали напоминанием, насколько маленькой и безвыходной была их жизнь. Его жизнь в двух словах - извечные начинания и падения, как бы сильно он ни боролся. А он боролся так упорно, что выбивался из сил. Так упорно, что не собирался останавливаться, пока не рухнет замертво, как та кляча.
        То, что он старался для них, - это была правда. Для них обоих. Разве не верх иронии, если это и станет причиной, по которой он все-таки потеряет Дая Боуэна? Ведь это его самый большой страх. Что однажды Дай наконец поймет правду - что Лесли Уильямс никогда не был достаточно для него хорош.
        Глава двадцать девятая
        Когда глубокий кремовый шелк платья, украшенного стеклярусом и стразами, окутал ее распухшее тело, словно мягкие струи воды, Мэдди сцепила руки. Ночью кожа на них растрескалась после… После того, что она сделала, кожа стала сухой, несмотря на масло с ароматом примулы, которое Мэдди неоднократно в них втирала. К счастью, у нее была идеальная пара вечерних перчаток в тон одеянию, светло-ореховых, и бриллиантовое ожерелье под горло.
        Она изучала свое лицо в зеркале, накрашенное так, чтобы скрыть круги под глазами. Ночь вышла очень долгой. От ночной рубашки, промокшей насквозь и пропахшей солью бассейна, разумеется, пришлось избавиться. Никто не должен был узнать, что случилось. А значит, когда Мэдди, мокрая до нитки, наконец взобралась по лестнице для прислуги, она тихонько вернулась в каюту, разделась, завернула испорченную ночнушку в наволочку, надела пальто (из простой коричневой шерсти - вышла неплохая маскировка), а затем выскользнула обратно и, выбросив позорный сверток за борт, проследила, как он растворился в темноте ночного океана. Все это отняло массу сил, да еще и на ужасном ветру, но дело было сделано. Все следы ее кратковременного помешательства сгинули. Если бы еще стереть их из памяти было столь же просто!
        Когда Мэдди наконец добралась до постели, солнце уже показалось из-за горизонта. Мадлен натянула на глаза шелковую маску и провалилась в тяжелый, полный мучительных видений сон - ее душили соленые волны, вокруг плавало зловещее сияние огней бассейна, светящиеся шары, которые, если присмотреться, становились бледными лицами, кричащими «Помоги нам» или «Приди к нам». Потому как Мэдди ненадолго-таки присоединилась к какому-то всеобщему безу-мию, в этом она была уверена. Мэдди винила корабль: тесные каюты, невозможность сбежать от общества. Как будто живешь в улье.
        Она проснулась лишь где-то днем, когда горничная пришла забрать поднос после обеда Джека. Сонная, сбитая с толку - а времени на подготовку к балу оставалось ужасно мало.
        Речи о том, чтобы сослаться на головную боль и остаться в каюте, даже не шло. Асторы были вершиной социальной пирамиды, и Джек настоял бы на необходимости появиться на мероприятии, а отправиться без нее было бы слишком скандально. Ей придется присутствовать, хотя бы чтобы показать, что обществу матрон в Нью-Йорке ее не запугать, ведь она теперь миссис Дж. - Дж. Астор и получит все, что ей причитается.
        Мэдди яростно втирала крем в руки. Что на нее нашло ночью? В ее собственном сознании причины были ясны, но заставить кого-либо еще понять… Невозможно. Она сыграла прямо на руку Аве и ее приспешникам, и если газеты пронюхают, то погубят ее окончательно и бесповоротно. Джек придет в ярость и, может, даже что-то с ней сотворит - ребенок там или нет, не важно.
        Она справилась с последними пуговицами на платье самостоятельно. Мисс Бидуа нашла в третьем классе швею, и та трудилась над нарядом всю ночь, подготавливая к торжественному вечеру. Жаль, конечно, распускать платье на бедрах и талии, но всегда можно подшить обратно после рождения ребенка. Мэдди отметила про себя, что нужно записаться к леди Дафф-Гордон, как только та откроет свое ателье. Заказать несколько платьев специально для беременности. Англичанка, несомненно, придумает что-нибудь шикарное. Столько платьев для беременных так безвкусны, а Мэдди не хотела выглядеть как мешок с мукой. Важно держать марку, несмотря ни на что.
        - Ты готов? - крикнула она мужу в гардеробной.
        Если бы Мэдди могла что-то изменить в супруге, то это стала бы его дотошность относительно одежды. Джек одевался дольше, чем она. У него было больше одежды, чем у любой ее знакомой светской дамы, - все его театральная жилка. Он обожал наряжаться.
        Из гардеробной донеслось невнятное бормотание. Мэдди знала, что это означает.
        - Я спущусь вниз. Обещала подругам, что встречусь с ними в девять, не хочу опаздывать.
        Она не стала дожидаться ответа.
        Мэдди обнаружила Хелен Ньюсом у парадной лестницы, как они и договаривались. Они познакомились на теннисных кортах в Бар-Харборе. Прелестная девушка; жаль, что у нее излишне заботливая мать. Так иногда бывает со вдовами (хотя мать Хелен снова вышла замуж, и выгодно): они одержимы идеей, что их дочери обязаны выйти замуж ради собственной безопасности. Мать собрала в Штатах неплохой улов, однако Хелен во время турне по Европе влюбилась в американского теннисиста. Этот бедный дурачок, Карл Бер, даже плыл с ней на корабле, пытаясь снискать расположение закаленной в невзгодах вдовы. Хелен происходила из семьи со сравнительно скромным доходом, и Мэдди от души ей сочувствовала. Кому не хочется выйти замуж по любви? Иногда она сама казалась себе племенной кобылой: ее тщательно выращивали для одной-единственной задачи. И если выполнять эту задачу, если быть послушной, она получит относительно легкую жизнь до конца своих дней. Выйти замуж по любви казалось невероятно диким, бунтарским поступком. Мэдди не могла сказать наверняка, одобряет она или нет - сама ведь вырыла себе яму, не так ли? - но было забавно
наблюдать за чужими попытками.
        Они расцеловали друг друга в щеки, как француженки. Мэдди восхитилась лиловым платьем Хелен. Девушка была столь превосходно сложена, что смотрелась бы отлично в чем угодно, даже в рваной мешковине. И как ей только удавалось уложить волосы без помощи горничной?.. Надо бы попросить Хелен раскрыть секрет.
        К ним тут же присоединилась Мейбл Фортун. Мэдди была мало знакома с их семьей, но Мейбл привязалась к Хелен как давно потерянная кузина, и избавиться от нее стало совершенно невозможно. Мэдди была уверена, что случилось это ровно в тот момент, как Мейбл заметила их дружбу с Хелен. Быть подозрительной ей не нравилось, но не заметить в самом деле было невозможно.
        - А где мистер Астор? - Хелен оглянулась по сторонам.
        - Подойдет позже. Задержался по каким-то делам, - беззаботно махнула рукой Мэдди. - Пойдемте-ка вниз, м-м?
        Пусть корабль по-прежнему давил узким пространством, в компании подруг ей становилось легче. Тревожность начала отступать; находясь в водовороте красивых платьев, мужчин в черном, оживленной болтовни, Мэдди чувствовала себя как бывалый боевой конь, что почуял запах пороха и услышал стрельбу. Она была создана для этого, рождена и обучена. Банкетный зал был для нее военным советом, бальный - ее полем битвы.
        В качестве бального зала выбрали вестибюль. Обитые дамастом диваны и кресла были убраны, а вот аксминстерский ковер остался. Грани люстр отбрасывали красивые отблески. С дальнего конца, где обычно стоял рояль, доносилась музыка - на корабле, к удовольствию Мэдди, было немало хороших музыкантов. Зал уже заполнили пассажиры, разодетые в свои лучшие наряды. Большинство мужчин облачились во фраки с черным жилетом и белым галстуком, хотя Мэдди была очарована, увидев некоторых в более модном белом жилете и пару-тройку смельчаков с черным галстуком и белым жилетом. Многие предпочли фраку смокинг; это же, в конце концов, всего лишь капитанский бал, не такой требовательный к внешнему виду. Мэдди заметила Гуггенхайма, во фраке и белом жилете, с английским воротником, а не шалевым, стремительно выходящим из моды.
        - Давайте разыщем леди Дафф-Гордон?
        Обычно Мэдди не особо задумывалась о лондонской Люси, пусть та и утверждала, что одевает аристократию, знаменитых певиц и актрис, но теперь, увидев наряды вблизи, смогла оценить качество изготовления и тканей и осталась заинтригована. Кроме того, было бы неплохо снискать расположение старшей женщины, способной стать мощным союзником, если пойдут слухи об эпизоде со стюардессой. О том, что случилось в бассейне.
        Когда Мэдди нашла леди Дафф-Гордон, у нее перехватило дыхание. Она еще никогда не видела подобного наряда. Силуэтом и кроем он напоминал японское кимоно. Платье англичанки представляло собой длинную колонну самого изысканного фиолетового шелка. Ткань лифа была украшена великолепным, вышитым золотой нитью узором из клеток, два пояса - бледно-золотой и цвета слоновой кости, опускающийся на бедро. Одновременно и непринужденно, и очень продуманно… И потрясающе красиво.
        - Должна сказать, ваше платье потрясающее, - едва дыша, обратилась Мэдди к леди Дафф-Гордон.
        - Моя последняя коллекция. Вдохновлено La Japonaise. - глаза леди Дафф-Гордон сияли, как у озорной школьницы. - Я с удовольствием сделаю подобное и для вас, моя дорогая.
        Как же она умна! Трансатлантический рейс был отличным способом оживить бизнес. Пополнить ряды богатых очарованных клиентов.
        Краем глаза Мэдди заметила, как по центральной лестнице спускается ее супруг. Она сжала руку Хелен и отвернулась.
        - Пойдемте, девочки. Мне нужно выпить.
        Они как раз пробирались в глубь зала, как вдруг сзади в них кто-то врезался.
        - Простите, дамы… прошу вашего прощения, - произнес мужской голос.
        Оглянувшись, Мэдди с радостью увидела боксера, который стащил Тедди с перил.
        - О, мистер Боуэн, как приятно вас здесь встретить!
        Он осторожно держал стакан - с края стекало.
        - Боюсь, я не смотрел, куда иду, и, кажется, пролил не-много пунша на платье этой юной леди, - боксер указал на Мейбл Фортун.
        Та, нахмурившись, посмотрела на свой подол.
        - О, пустяки, мистер Боуэн, - я уверена, что она еще до конца вечера сама сделает куда хуже, - произнесла Мэдди, не обращая внимания на оскорбленный взгляд Мейбл.
        Боксер вдруг стал очень серьезным. Он поклонился, все еще нависая над ней - так он был высок.
        - Миссис Астор, я хочу выразить вам свои соболезнования. Слышал, что ваш мальчик ушел из жизни. Жаль, не было возможности сказать об этом раньше.
        - Да, бедный мальчик. Но он же всего лишь слуга, - выпалила Мейбл. - Не сын же все-таки.
        - И тем не менее очень печально, - заметила Хелен Ньюсом.
        - Благодарю, - Мэдди не хотелось об этом говорить. Не хотелось больше слышать ни слова из уст Мейбл Фортун.
        Она начинала чувствовать себя очень неуютно. Люди пялились на ее живот и, несомненно, вспоминали сплетни из газет: «На каком она месяце? А когда была свадьба-то?..»
        - Прискорбно видеть столь прекрасных дам в одиночестве. Леди Дафф-Гордон упоминала, что на борту этого корабля не хватает достойных мужчин, но я ей не поверил, - проговорил боксер, широко улыбаясь.
        - Нам не нужны достойные мужчины, - ответила Мэдди. - Я, как вам известно, замужем, а у мисс Ньюсом есть кавалер. Мы всего лишь пока что без сопровождения.
        - Тогда нам нужно найти вам сопровождение. Таких очаровательных дам нужно защищать от излишнего внимания.
        Боксер протянул руку и схватил проходившего мимо мужчину за рукав. Тот был красив и светловолос, примерно одного возраста с Дэвидом Боуэном, но не так высок. Однако если Боуэн был довольно мил, то этот чем-то отталкивал, заметила Мэдди, когда они встали рядом. Он буквально источал хитрость и изворотливость.
        - Позвольте представить моего друга, Лесли Уильямса, - произнес Боуэн. - Полагаю, вы не знакомы.
        - Мы знаем мистера Уильямса! - Мейбл собственнически положила на его плечо ладонь. - Он прочел судьбу моей сестры! Он пророк.
        Мэдди воззрилась на него с новым интересом. Может, ей все-таки не придется ждать возвращения в Нью-Йорк, чтобы обратиться за помощью.
        - Это правда, мистер Уильямс?
        Он скромно склонил голову.
        - Говорят, у меня талант в этой области.
        - Возможно, вы сумеете мне помочь, - настал черед Хелен придвинуться к Лесли Уильямсу поближе. - Я потеряла кое-что очень для меня важное.
        Он шагнул к ней навстречу. Он буквально источал интимность и сразу же окутал ею Хелен, словно набросив на нее сеть.
        - Разумеется, если я могу быть полезен.
        - Это часы, мужские часы. Из серебра. - Она вспыхнула под пристальным взглядом Мейбл.
        Уильямс взял Хелен за руку, не спросив на то разрешения.
        - Вы брали эти часы в руки не так давно? Они могут хранить частички вашей ауры… Это поможет мне их найти.
        - Они лежали с моими украшениями.
        - Значит, в непосредственной близости от ваших личных вещей. - Он говорил с завораживающей мягкостью и в то же время поглаживал руку Хелен, словно кошку. Он закрыл глаза. - Я… я что-то чувствую. Присутствие, но очень слабое. Однако я удержу это ощущение, и кто знает?.. Быть может, оно приведет меня к вашим часам.
        Хелен сжала его ладонь.
        - О, мистер Уильямс, я буду так благодарна, если вы их найдете! И, разумеется, щедро вознагражу.
        - Награда не требуется - то есть любое вознаграждение остается сугубо на ваше усмотрение, - он широко ей улыбнулся.
        Мэдди понимала: этого человека следует опасаться; и все же потребность в ответах была сильнее любого беспокойства. Сама того не осознавая, Мэдди взяла его за локоть и отвела на несколько шагов от остальных. Не хотела, чтобы остальные услышали то, что она собиралась ему сказать.
        - Я слышала о пророчестве, которое вы сделали для Этель Фортун.
        Мысль об Этель заставила ее на мгновение вспыхнуть. Она была наслышана о том, сколько денег спустила Этель в Париже, о платьях, которые та купила себе в приданое в доме высокой моды «Уорта». Мэдди не могла позволить ничего подобного, когда выходила замуж за Джека. Все должно было пройти тайно, чтобы друзья его первой жены не отравили ему жизнь сплетнями. Небольшая церемония в загородном доме матери Джона Джейкоба, все второпях. Вот почему они сбежали на полгода за границу - но Мэдди все равно приходилось вести себя осторожнее некуда, чтобы не попасть в газеты…
        - Мне нужна ваша помощь в очень серьезном деле, - она сцепила руки.
        Блондин побледнел.
        - Моя дорогая миссис Астор, вы наверняка не нуждаетесь в моих услугах. Даже не могу представить…
        Мало того, что ей пришлось обратиться к нему посреди бала, в присутствии Хелен, и Мейбл, и кто знает скольких других людей - так ему еще и надо поторговаться? И Джек явится в любую секунду - на споры нет времени. Уильямс выводил ее из себя.
        - Мне все же нужны ваши услуги, мистер Уильямс. Разве не этим вы занимаетесь? За деньги? Я могу заплатить, разумеется. Деньги - не проблема. - Мэдди всегда носила с собой немного на мелкие расходы. Она полезла в расшитую бисером вечернюю сумочку, вытащила стодолларовую купюру и сунула ее ему в руку. - Вот? Видите? Вы взяли у меня деньги. Я настаиваю на пророчестве.
        Уильямс, выбитый из колеи, оглянулся по сторонам, проверяя, не смотрит ли кто на них. Он взял ее за локоть и повел в боковой коридор для персонала, который уходил к кладовой.
        - Не хотел вас расстраивать, миссис Астор. Я понятия не имел, что вы так сильно верите в… потустороннее.
        Верит ли?..
        - Не знаю, так ли это на самом деле… Но я отчаянно нуждаюсь в вашей помощи.
        Он погладил уголки губ.
        - Ну, так в чем же обстоит дело?
        Как много ему рассказать? Разве не должен он догадаться сам, если он экстрасенс? Мэдди поджала губы, пытаясь придумать, как правильнее задать вопрос.
        - Как бы глупо ни звучало, но меня, кажется, прокляли. Я слышала… из надежного источника… кто-то заплатил за то, чтобы на меня наложили проклятие. Понимаю, как это звучит. Я и сама не хотела в это верить… поначалу. И все же с тех пор, как я об этом узнала, со мной начали происходить плохие вещи… ужасные.
        Уильямс притих. Он слушал. Наконец-то ее кто-то слушал.
        - Мне сказали, что все, кого я люблю, умрут. Это было несколько месяцев назад. - У Мэдди задрожал подбородок. - А теперь Тедди…
        - Очень прискорбно, миссис Астор, но… Дети умирают. Они слабы и уязвимы. Там, откуда я родом, умирает почти столько же детей, сколько доживает до двенадцатого дня рождения.
        Мэдди знала, что это правда, но знала и то, что Тедди был в добром здравии. Держался молодцом все их долгое путешествие. Да, немного зашмыгал носом, когда они сели на корабль в Саутгемптоне, но это была всего лишь легкая простуда. Дети все время простужаются.
        - Обстоятельства его смерти… необъяснимы. Происходит что-то очень плохое… Я чувствую. В любом случае я не могу рисковать. У меня есть еще один ребенок, о котором я должна заботиться, - ее рука легла на живот.
        Мужчина помрачнел, весьма помрачнел. Он долго поглаживал подбородок, прежде чем наконец заговорил.
        - Я склонен с вами согласиться. С тех пор как я ступил на этот корабль, меня не отпускает дурное предчувствие. Здесь таится какое-то зло. Оно-то и извело вашего мальчика-слугу? Не могу говорить наверняка. Итак, кое-чем я могу помочь… Но дело довольно опасное. Я могу попытаться установить контакт с этим злобным духом. Дабы пойти на такой риск, мне потребуется соответствующее вознаграждение, если вы понимаете.
        - Понимаю.
        - А теперь серьезный вопрос. - Блондин опустил голову и глянул на Мэдди из-под опущенных век. - Позвольте спросить, разделяет ли ваше отношение супруг? Он тоже верит в потустороннее?
        Мой муж верит в веселое времяпровождение, и это все.
        - Нет, не совсем.
        - Тогда… Не хочу показаться бестактным, однако должен спросить, дабы не тратить ничье время - ни ваше, ни мое. Насколько вероятно то, что он согласится на дополнительную компенсацию, которая понадобится мне для столь рискованного мероприятия? Я думаю, вряд ли.
        Неужели этот человек собирается мелочно торговаться, когда на кону и моя безопасность, и безопасность моего будущего ребенка? Мэдди хотелось схватить Уильямса за плечи и как следует встряхнуть.
        - Не беспокойтесь о деньгах. В моем распоряжении более чем достаточно, чтобы заплатить вам, прямо здесь, на корабле. Сколько вы возьмете? Тысячу? Две? Я могу заполучить их в одно мгновение. Мой муж никогда не путешествует, не имея при себе по меньшей мере двадцати пяти тысяч долларов.
        После этого он хотя бы задумался.
        - Однако он, разумеется, поймет, что вы ими воспользовались… Заметит пропажу.
        - Он не узнает! Он их держит в хранилище. Даже не посмотрит на них до прибытия в Нью-Йорк, а потом они отправятся прямиком в сейф у нас дома.
        Уильямс опять потер подбородок.
        - Скажу вам вот что, миссис Астор… Позвольте мне поразмыслить над вашей непростой ситуацией. Я хочу полностью удостовериться, что сумею помочь, прежде чем мы сделаем следующий шаг. Мне нужно время.
        - Но мой ребенок…
        - Это недолго, заверяю вас. И я чувствую, что сейчас вы в безопасности. Я не ощущаю ничего зловещего над вами прямо сейчас. - Он взял ее за локоть и повел обратно на бал, как будто ее в такой момент волновали танцы.
        - Но, мистер Уильямс…
        Мэдди попыталась его остановить, но тщетно. Вокруг нее словно завертелась безумная карусель, калейдоскоп цвета и света. Мерцание и блеск драгоценных камней, отражающийся от шелка и атласа свет, насыщенный черный мужских смокингов. И запахи. Парфюмы и помада, розы в цветочных композициях, креветки и лобстеры в соусе из шампанского, стейки. Нежные звуки скрипок, гул на фоне, похожий на пчелиный улей; низкие мужские голоса, высокий звон женского смеха, пронзающий все это словно нож.
        Джек. Она практически врезалась в него, обтянутая зеленым бархатом грудь вдруг возникла перед ней, словно расшитая мхом стена. Боксер резко отпустил локоть Мэдди, словно их застали за чем-то непристойным. А может, все так и было.
        Супруг хмурился. Почему он ею недоволен? Из-за чужой ладони на ее руке? Потому что он знал, кто этот человек такой? Ну конечно, он знал; Джек почти каждый день ходил смотреть на него в спортивный зал.
        - Пойдем, Мадлен, - холодно произнес Джек, взяв ее под руку.
        Торопливо семеня на цыпочках прочь, она попыталась бросить взгляд через плечо.
        «Мы еще поговорим, - пыталась выразить она. - Не забудьте».
        Глава тридцатая
        Марк никогда не забудет, как впервые встретил Кэролайн. Это случилось вскоре после ужасного пожара на фабрике, где работала Лиллиан. Лиллиан не погибла в огне вместе с остальными только потому, что ее отправили обслужить клиентку - Кэролайн.
        Кэролайн вызвала его к себе в лондонскую квартиру; ему показалось, что это было слишком похоже на приказ, но он все же подчинился, потому что она в некотором роде спасла жизнь его возлюбленной. А еще он с подозрением относился к женщине, которая так быстро сблизилась с Лиллиан, став ей как сестра. Он хотел сам увидеть, в чем дело.
        И понял все с той минуты, как ее встретил. Кэролайн была прямолинейна, но в то же время очаровательна, она сияла, словно солнечный свет, в своем американском стиле. Было заметно, что она столь же искренне обожала Лиллиан, как и он сам.
        Вскоре Марк начал ценить Кэролайн так же, как и Лиллиан. Он любил ее, потому что она любила Лиллиан. Две женщины слились в его сознании воедино. Стало почти невозможно подумать об одной, машинально не вспоминая другую. Но через некоторое время все начало меняться - сперва незаметно, затем вдруг все скорее. Лиллиан стала буйной, завистливой, гневливой. Кэролайн стала его утешением, а он - ее. Привязанности неизбежно сменились, и он не мог здесь ничего поделать.
        Под конец Марк иногда задавался вопросом, не была ли его ненависть к Лиллиан столь же неистова, как его любовь? Не молилась ли Кэролайн, чтобы Лиллиан исчезла - как молился он сам?
        Не произошло ли кое-чего похуже? Не Кэролайн ли заставила ее исчезнуть? Не обманулся ли он, доверившись и влюбившись? Кэролайн всегда казалась ему такой яркой и сильной - ее присутствие развеивало его страхи и сомнения. Но когда ее не было рядом, вопросы возвращались, темные и угрожающие. Настырные и жестокие.
        И поэтому, глядя, как она явилась на капитанский бал тем вечером, Марк со странным всепоглощающим облегчением, даже с радостью понял, что от вида Кэролайн у него по-прежнему захватывает дух, что она все так же излечивает его мрачное настроение. Марк вообще не особо понимал, зачем сам пришел на бал - разве что не хотел оставаться в одиночестве после утренней ссоры из-за мисс Хеббли и после тревожного разговора со Стедом о д?хах и о Лиллиан - что, кстати, было известно этому старику? Марк не в силах был вынести змееподобные мысли, которые извивались внутри.
        Полиция сочла смерть Лиллиан самоубийством - несмотря на то что никаких доказательств так и не было.
        Женская ревность - сильная вещь. Она способна принимать разные формы. Он видел это своими глазами.
        Но сейчас Кэролайн была здесь, входила в вестибюль, и толпа, казалось, расступалась перед ней, словно перед королевой. И даже разум Марка отступил от прежних мрачных размышлений. Она была слишком ослепительна для фальши, слишком тепла для лжи. Это все проделки его собственной вины - он переносил на Кэролайн собственные страхи, неправдивые, невозможные.
        Кэролайн надела платье из золотого атласа - в нем она была словно жезл из самого драгоценного металла, королевский скипетр. В темных волосах была заколка с топазами, и всполохи насыщенного оранжевого напоминали пламя. Марку будто напомнили, как ему повезло, что он женился на этой восхитительной, умной женщине, особенно когда незадолго до этого в его жизни все пошло прахом.
        Она стала для него своего рода божественным вмешательством.
        Она заметила Марка в толпе и направилась к нему. Как она была грациозна! Он взял ее изящную руку, легкую, как бабочка.
        - Музыка замечательная. Я бы хотела потанцевать, Марк.
        - Конечно.
        Он не стал объяснять, что сам собирался предложить это, но лишился при ее появлении дара речи. Он не хотел говорить ничего, что разрушило бы чары, что заставило бы ее вновь разозлиться и похолодеть, как случилось сегодня утром.
        Она превосходно танцевала. Уверенно. Отзывчиво. Гораздо грациознее, чем Лиллиан, которая скакала слишком восторженно и всегда стремилась вести сама, а не следовать.
        Прикосновение ладони к атласу платья на ее спине казалось таким интимным, даже более интимным, чем к коже. До головокружения - если не от счастья, то чего-то к нему очень близкого. От облегчения, удивления и, самое главное, благодарности. Это чудесное создание - моя жена.
        Несмотря ни на что.
        И следом другая мысль, что вечно следовала тенью за этой - что он потеряет и Кэролайн тоже.
        Но нет: она ведь сейчас в его объятиях, верно? Все остальное померкло. Гнев их недавней ссоры, подозрения, беспокойство об Ундине. Все это растаяло. Марк легко провел Кэролайн сквозь толпу танцующих. Они оба были такими легкими. Все равно что листок на ветру. Как будто они могли летать - но только вдвоем. С губ Марка сорвался смех, и Кэролайн рассмеялась в ответ. Как прекрасно они подходили друг другу, ее тело к его телу.
        Они были созданы друг для друга. Если б только остальной мир исчез.
        Переезд в Америку был хорошей идеей - идеей Кэролайн, конечно же. В Америке Марку ничто не будет напоминать о Лиллиан. Не будет ни родственников, ни друзей, задающих неловкие вопросы. Его прошлое исчезнет, неважное для тех, кто знает его лишь как мужа Кэролайн. Он станет человеком без прежней жизни, который существует лишь в отношениях с ней. Это унизительно, но необходимо. Его промах с азартными играми скоро позабудется. Как бы ему ни хотелось прощаться с Англией, так будет лучше.
        Лучше и для Ундины. У них начнется новая жизнь, у всех троих, вместе.
        - Как хорошо, - мечтательно произнесла Кэролайн. - Нам надо чаще ходить на танцы.
        - Обязательно будем. У нас впереди целая новая жизнь, полная всяких новшеств.
        Кэролайн склонила голову в другую сторону, следуя за ним, предугадывая следующий шаг.
        - Прости, что я так долго. С мисс Флэтли ужасно трудно. Говорю тебе, давным-давно пора ее уволить.
        Марк издал неопределенный звук, но в глубине его сознания что-то таки шевельнулось. Уволить… Было кое-что, о чем он забыл… Что-то важное. Он слишком отвлекся на другие вещи…
        Он вспомнил в ту же долю секунды, как Кэролайн это сказала.
        - Ты поговорил с мисс Хеббли? Удалось сказать ей, что мы больше не нуждаемся в ее услугах?
        Сердце ухнуло в пятки. Марк оступился, едва не повалив их обоих на пол.
        Кэролайн остановилась; к счастью, они оказались на краю площадки и не мешали другим танцующим. Как будто мир продолжал двигаться дальше, оставляя их позади. От этого кружилась голова.
        - Не поговорил, так? - тихо спросила Кэролайн.
        Ложь лишь ухудшит ситуацию - это Марк знал наверняка.
        - Боюсь, что так. Я ее не видел, и у меня вылетело из головы…
        - Как ты мог? Она может в любой момент зайти к ребенку, даже сейчас, пока нас нет. Я не хочу даже думать о том, что она способна сотворить в наше отсутствие.
        - Ой, да тут не о чем беспокоиться.
        Марк хотел дать ей понять, как глупо она себя ведет, но осознал, что ничего хуже он и сказать не мог, лишь когда слова сорвались с губ.
        Теплое золотое сияние исчезло - если вообще существовало.
        Кэролайн застыла.
        - Это ведь наш ребенок! Я думала, мы договорились, что с мисс Хеббли что-то не так и что мы не хотим, чтобы она занималась Ундиной.
        - Не думаю, что я соглашался, будто с ней что-то не так…
        Кэролайн отстранилась; его ладони и щека, что была прижата к ее щеке, вдруг ощутили холод и пустоту.
        - Марк, как ты мог? Ты же согласился! Ты будто предал меня!
        Слова кинжалом пронзили его. Марк стоял, потрясенный, - а она бросилась прочь, проталкиваясь сквозь толпу.
        И столкнулась с Гуггенхаймом. Марку оставалось только смотреть на нее сквозь море людей. На свою недоступную жену. Она яростно замотала головой, о чем-то говоря. Ладонь Гуггенхайма легла ей на плечо. Вот, вот! Было в этом жесте нечто собственническое. Как будто они уже были знакомы. Знала ли Кэролайн Гуггенхайма до свадьбы?
        Ты будто предал меня.
        Будь он проклят, если за ней побежит. Марк повернулся, высматривая бар. Там толпились мужчины, для которых пунш из шампанского, что официанты разносили на подносах по всему залу, был не крепче лимонада. Он решил к ним присоединиться. Выбрал место, где чуточку посвободнее, и стал ждать своей очереди. Среди толпы мрачных, несчастных лиц не было ни одного знакомого. Некоторых Марк встречал за карточным столом, но так и не представился. Никто не стремился завести светский разговор с соседом; некоторые даже поглядывали на часы. Хотел ли хоть один присутствовать здесь сегодня?
        На его плечо легла рука - твердая, уверенная. Развернувшись, Марк оказался лицом к лицу с улыбчивым блондином, которого видел рядом с Даем Боуэном.
        - Мы знакомы?
        Блондин хмыкнул.
        - Лесли Уильямс. Пойдемте со мной, мистер Флетчер. Поверьте, это в ваших же интересах.
        Это казалось не очень хорошей мыслью, но он подчинился: выпитое шампанское забурлило внутри любопытством. И страхом. Чего хочет этот человек?
        Уильямс повел его прочь от толпы по боковому коридору, который, судя по всему, использовали только официанты. Он нашел пустую кладовку, и они вошли внутрь.
        - В чем дело? - спросил Марк, враждебно поневоле; ему не нравилось стоять в темной кладовой с этим человеком, чувствовать запах его перегара и помады для волос.
        - Дэвид Боуэн мне приятель, и он рассказал о тебе все. Все. Придется со мной поладить, если, конечно, не хочешь, чтобы женушка узнала, как ты расплачиваешься за свое любимое дельце. - Уильямс сделал паузу, чтобы потрясенный Марк все осознал. - У меня есть предложение.
        Марк хотел было заспорить. Понимаю, как выглядит со стороны, но все не так, как ты думаешь. Просто здесь, на корабле, у меня мало наличных… Твой друг все неправильно понял. Кэролайн знает, что я делаю… Одного взгляда на лицо блондина хватило - Марк осознал, что можно не утруждаться.
        - Ну что за мрачный вид? Все не так плохо. Сделаешь для меня кое-что - и все, соскочил с крючка.
        Звучало довольно хорошо, не мог не признать Марк. А этим вечером он таки нуждался в чем-то хорошем. На какой-то безумный миг Марк даже решил, что он вовсе не жуткий неудачник, а ужасный счастливчик: всегда оступался и падал, но всегда случалось чудо, которое поднимало его обратно.
        Уильямс принял его молчание за согласие.
        - Мне нужно, чтобы ты достал кое-что из грузового отсека. Вот и все. И получишь половину. Половину тебе, половину мне.
        Уильямс хотел, чтобы он что-то украл. Все-таки не счастливчик. Дело худо и только что стало еще хуже.
        - Я не вор.
        - Позволю себе не согласиться.
        Было время, когда Марк подрался бы с тем, кто такое о нем говорил, но сейчас эти слова уже не были грязной ложью.
        Уильямс был мрачен.
        - Либо окажешь мне такую услугу, либо твоя женушка все узнает. Поверь, дело - раз плюнуть. И у тебя на руках куча денег, купишь жене новых цацек.
        Легких денег не бывает. Разве мало он представлял в суде преступников, чтобы этого не знать?
        - Что там?
        - У меня есть достоверные сведения, что Астор хранит в трюме ящик с деньгами.
        - Это смешно. Почему не в корабельном сейфе, с остальными ценностями?
        Уильямс пожал плечами.
        - Кто их знает, этих богатеев? У него вполне может оказаться еще одна заначка и в сейфе. Все, что известно мне: он держит на руках крупную сумму. Найдешь ящик. Только не повреди его, пусть выглядит так, будто ничего не случилось, чтобы не дать им повод заглянуть внутрь.
        Марк озадаченно взглянул на него.
        - И все?
        - Багаж Асторов находится в грузовом отсеке на палубе G, рядом с кортом для сквоша. Понадобится вот это, - Уиль-ямс дал ему медный ключ.
        Марк поднял его к глазам, пытаясь поймать свет. Простой медный ключ, какими пользовался персонал корабля.
        - Где ты его взял?
        - Не важно. Просто верни его сегодня же.
        - Ты хочешь, чтобы я сделал все прямо сейчас?!
        - Лучшего времени не будет. Сегодня из-за этого дурацкого бала весь день таскали багаж туда-сюда: куча дам захотели нацепить платья, которые берегли для Америки. Столько народу ходило туда-сюда, за всеми не уследить. А теперь все развлекаются здесь. На кортах и в банях пусто. Там никого.
        Боксер явно все предусмотрел.
        Марк повертел ключ в пальцах. Увесистый. Надежный.
        - О какой сумме речь?
        Марк попытался выбросить все остальное из головы. Кэролайн, ссору, увольнение мисс Хеббли. Первым делом необходимо вернуться в каюту за пустым чемоданом. Марк шагал с уже привычным отстраненным видом, какой напускал на себя утром, если ночью проигрался в пух и прах. Когда ковыляешь домой, пока разум силится сосредоточиться, а тело - протрезветь. Когда маскируешь запах алкоголя жгучим тоником для лица и свежим костюмом, когда проживаешь рабочий день, думая лишь о картах в руках и о том, что этой ночью все сложится иначе. Обычное для Марка дело: позволить телу выполнять привычные действия, пока разум следует за приятными пьяными фантазиями, надеждами на будущее или воспоминаниями о счастливом прошлом.
        В каюте со спящей Ундиной обнаружилась мисс Флэтли, но ее легко сбила со следа маленькая невинная ложь. Затем Марк спустился прямо на палубу G по черной лестнице. Уиль-ямс оказался прав: внизу было тихо, как в могиле, и его шаги разносились эхом по пустым коридорам.
        Вдали от толпы ему стало спокойно. Безмятежно.
        Марк гадал, не столкнется ли в хранилище с кем-нибудь из стюардов, пытающихся навести порядок после царившего днем хаоса. Если выйдет именно так, он решил, что сделает вид, будто спустился забрать кое-что из своего багажа, и уйдет. Однако ему повезло: в хранилище было пусто, как в склепе. И, вполне предсказуемо, там царил беспорядок. Сундуки и ящики размером с повозки для пони высились грудами в проходах. Чемоданы были как попало свалены на полках. Из углов доносился крысиный писк, и Марк старался не думать о том, как грызуны шныряют в стенах или пробираются в чемоданы, готовые броситься на него оттуда.
        Он протискивался туда-сюда по узким, извилистым проходам, пытаясь понять, как там все организовано. По каютам, как оказалось. Тогда логично, что багаж Асторов должен быть где-то рядом с его собственным. Марк все пробирался по этой пещере и лишь спустя тридцать минут обнаружил вещи Дафф-Гордонов, которых бы хватило на целый обоз. Значит, Асторы явно недалеко.
        И действительно. Марк обнаружил их - гору ящиков и чемоданов, занимающих целых три отделения. Он еще никогда не видел чемоданов лучше: из темно-красной кожи, отделанные кантом и украшенные монограммой JJA. У Мадлен они были шагреневые, выкрашенные в нежный грушевый оттенок, разных странных размеров, наверное для шляпок, нижних юбок и прочих женских аксессуаров. Сундуки и у мужа, и у жены были одинаковые. Любопытно, что многие стояли незапертыми. Возможно, слуги Асторов полагали, что за закрытыми дверями хранилища они в безопасности.
        Все было как-то слишком просто. Люди этой породы все одинаковы. Похожи на его жену - открытые, уязвимые; они словно верили, что раз уж мир рухнул к их ногам, раз жизнь дается им легко, у остальных все наверняка точно так же. Легко. Свободно. Окна нараспашку, двери не заперты.
        Марк помедлил, протянув руку к латунной застежке. Так вот кто я теперь, вор? Нет, врать самому себе он не мог: он уже стал вором, как сказал Лесли Уильямс, причем трусом. Вором, что осмеливался красть лишь у женщин, которые доверились ему, которые никогда не выдвинут обвинения, если узнают. Обокрав Асторов, он станет профессионалом, и уж теперь его будут судить по всей строгости закона, если поймают.
        Он же адвокат. Ему ли не знать.
        Марк принялся за дело, изо всех сил стараясь сосредоточиться и запомнить, в каком порядке чемоданы лежали в отделениях, чтобы вернуть их на место, не вызывая подозрений. Многие оказались заполнены одеждой - так много одежды, особенно Джека, - и столько же чемоданов содержали безделушки, которые Асторы накупили во время путешествий. Впрочем, вскоре Марк сообразил, что это, вероятно, вовсе не безделушки, а дорогие произведения искусства и антиквариат. Он порылся в свертках и наконец убедился, что денег там нет. Запертые ящики Марк тряс как рождественские подарки, чтобы примерно представить их содержимое. Он решил, что если таки наткнется на тот, где могут лежать деньги, то сможет взломать замок или взрезать кожу.
        Наконец он обнаружил искомое на дне короба, под какой-то старинной посудой, завернутой в толстый пергамент. Простой деревянный сундучок. Под крышкой оказался неглубокий лоток с бумагами (вероятно, важными, но отвергнутыми без долгих рассуждений), а под ним - они: восьмидюймовые стопки американских купюр. Всех номиналов.
        Наполняя свой пустой чемодан, Марк попытался оценить улов. Двадцать тысяч долларов? Больше, однозначно. С губ чуть не сорвался эйфорический смех. Марк еще никогда такого не чувствовал, он буквально порхал от счастья. Он как будто стал бессмертен. Неуязвим. И больше никогда не погрузится в несчастье снова. Он не заработал эти деньги и не выиграл, и прибрать их к рукам казалось странным, словно эти деньги - ненастоящие.
        Но настоящие или воображаемые, они все равно заставляли его бредить. Марку хотелось хохотать до слез, и мысль об этом привела его в ужас. Ему не хотелось знать, что ждало в конце этого длинного туннеля.
        Марк был уже на полпути обратно, то ли счастливый, то ли перепуганный до смерти. Его разум все отплясывал пьяную джигу, как вдруг Марк осознал, где находится и что делает. В считаные минуты он вернется в свою каюту и спрячет этот чемодан от жены. Его вдруг осенило, что необязательно ведь говорить Уильямсу правду. Можно извлечь половину добычи, а с ним разделить остаток. Или отдать боксеру жалкую тысячу, сказать, что больше не нашел - откуда Уильямсу знать иное? От ощущения, что он контролирует ситуацию, - в кои-то веки, - кружилась голова.
        Так размышляют профессиональные воры.
        Так и привыкнуть можно.
        Значит, нужно думать как профи. Такой не стал бы хранить улики при себе, в собственной комнате, где их может обнаружить любой, особенно Кэролайн. Нельзя и носить при себе, пока он разыскивает боксера; что, если при нем обнаружат целый чемодан улик? Нет, придется спрятать, как люди прячут сокровища в стенах и зарывают в лесу: в месте, о котором будет знать лишь он, где добыча останется целой и невредимой, где, даже если ее и найдут, он окажется как бы и ни при чем.
        Корабль был огромен, тайников тут явно хватало, однако Марк, к сожалению, не знал, где они. Он просто не осмотрел корабль. А что, если чемодан обнаружит, скажем, ребенок из третьего класса, решивший спрятаться от родителей? Кошмар, представить только, какой переполох поднимется. Нет, нужно придумать что-нибудь понадежнее. Где-нибудь неподалеку от каюты, чтобы он мог забрать чемодан быстро и не вызывая подозрений.
        Мысли вернулись к пожару в курительной. Там была странная небольшая ниша - наверняка из-за своеобразного устройства корабля; и в комнате никого не было. Господи, да даже огня никто не заметил! И сейчас там, возможно, тоже пусто.
        Марк чуть ли не трусцой пробежал по коридору - так быстро, насколько осмеливался, чтобы не привлекать к себе внимания. Однако, шагнув в курительную через боковой вход, он с удивлением увидел в кресле Энни Хеббли.
        Странно. Марк никогда не видел, чтобы персонал сидел, - ни разу. Может, это даже значилось в правилах, подумалось ему вдруг. Пассажиры не должны видеть, как экипаж отдыхает.
        Энни сидела как-то странно: она будто бодрствовала, но на самом деле спала. Бедняжка. Наверняка совсем сбилась с ног, помогая свои подопечным подготовиться к балу. Марк подслушал, как стюард говорил об этом мисс Флэтли. «Сколько ходил по морю, хуже дня не было», - сказал он, и они придвинулись поближе, чтобы никто из пассажиров их не услышал. Наверное, жаловаться другим слугам было в порядке вещей.
        Марк собирался оставить Энни в покое и заняться чемоданом, как она вдруг шевельнулась. Ее веки затрепетали.
        - Марк, это ты?
        По его спине будто ледяным пальцем провели. Мисс Хеббли никогда не называла его по имени. Все в ней стало другим - тон, манера держаться. Гораздо непринужденнее, словно она говорила с равным. С близким другом.
        И в то же время что-то явно было не так. Слова звучали невнятно, неотчетливо. Она поднялась, но неуверенно, будто слишком много выпила. Неужели пьяна? В любом случае она может увидеть чемодан. А если позже возникнут вопросы - то и засвидетельствовать, что видела с ним Марка. В груди поднялась паника, затапливая руки, ноги. Бежать. Бежать! Бросить все, пусть с этой заварушкой разбирается кто-нибудь другой.
        Нет, нужно держать себя в руках.
        Марк незаметно опустил чемодан на пол и шагнул вперед.
        - Мисс Хеббли, с вами все в порядке? Нужна помощь?
        Он направился к ней, протянув руки, как вдруг она рухнула вперед, потеряв сознание. Марку оставалось только подхватить ее. Прижимая мисс Хеббли к себе, пытаясь усадить ее обратно в кресло, Марк невольно уловил запах ее волос - они пахли точно как волосы Лиллиан. Масло, которое она смешивала, чтобы разглаживать спутанные пряди, дарившее аромат лаванды и апельсинов. Марк еще никогда не слышал этого запаха от другой женщины и определенно не помнил его у мисс Хеббли.
        То, как она лежала в его объятиях. Тот же вес. То же тепло. Нежная податливость тела. Мягкость кожи. Лиллиан.
        Энни была совсем другой. Но в этот миг она казалась так похожа на Лиллиан, что, закрой он глаза, поклялся бы, что это именно она.
        И Марк закрыл глаза - чтобы его слезы не упали на лицо стюардессы. Это все галлюцинации, наверняка они. Проклятый корабль, проклятое путешествие. Напряжение из-за ограбления. Ссора с Кэролайн. Все это сводило его с ума. Лиллиан больше нет - и никакие мечты не могли ее вернуть.
        Однако в этот миг, лишь в этот единственный миг, когда они были вдвоем и вокруг ни души, он ее вернул.
        Глава тридцать первая
        Дай Боуэн неуклюже двинулся по боковому коридору, остро чувствуя себя на виду. Звуки из импровизированного бального зала стихали позади. Дай находился на три палубы выше той, где ему следовало находиться: шумной, душной каверны для пассажиров третьего класса. Здесь, среди кают первого класса, царили тишина и безмятежность. Внизу стены были выкрашены белым, а полы представляли собой едва покрытые лаком доски, щедро заляпанные едой и пролитым пивом уже в первые дни рейса. Стены здесь щеголяли полированным красным деревом, а полы были устланы коврами. Так щедро, так богато - легко было представить, как все это рухнет на пассажиров, как их, беспомощных, пригвоздит к полу лавина роскоши и холодные, неумолимые волны утащат их на дно, если океан решит отомстить этим зажиточным чертям.
        Каждый нерв вопил, что Даю нельзя здесь находиться. Уходи, пока тебя не обнаружили. На самом деле бояться было нечего: он знал достаточно пассажиров первого класса, чтобы состряпать оправдание, если его спросят. И, кроме того, все по-прежнему веселились на балу. Однако Дай не мог избавиться от ощущения, что ему здесь не место и такая прогулка доставит ему неприятности.
        Когда они с Лесом появились тут с Вайолет, это было приключение - легкомысленное, даже захватывающее. Разумеется, тогда он тоже нервничал. Но по-другому. Теперь он знал, каким безрассудным и неуправляемым стал Лесли.
        Теперь он знал, что нужно его остановить.
        Проблема заключалась в том, что Лес от него улизнул. Почему он и заволновался.
        Единственное, что Дай предположил, - это что Лесли отправился на поиски новой цели. Он наверняка был за одной из этих дверей, но те хранили молчание. Дай не мог постучать в надежде, что Лес ответит. И как его искать? Ждать нельзя: нужно поговорить. Беспокойство разъедало Дая словно кислота. Такими темпами ему не протянуть до конца рейса; он попросту перелезет через перила и бросится в океан.
        Дай начал напевать колыбельную, которую мама пела ему.
        Ni chaiff dim amharu’th gyntum,Ni wna undyn a thi gam,Ничто твой сон не потревожит, Ничто тебе не навредит.
        Лесли услышит и поймет, что это Дай.
        Но вместо того, чтобы найти Леса за какой-нибудь дверью, Дай с удивлением увидел, как тот минуту спустя вышел из-за угла, держа руки в карманах и насвистывая.
        - Ты чего это тут прогуливаешься? - насторожился Дай.
        Лесли выглядел таким же удивленным.
        - Жду кое-кого, вообще-то. А ты почему здесь?
        - Тебя искал. Чтобы еще раз попытаться отговорить от этой твоей безумной затеи. - Дай сжал его плечи. - Ты должен прекратить. Прямо сейчас. Пока тебя не раскрыли и не арестовали.
        Лес поднес к губам палец - тш-ш! - и, вырвавшись из хватки, потянул Дая за рукав. Втолкнул в темный тамбур у лестницы, где они могли уединиться.
        - С ума сошел? Это самая прибыльная из всех моих афер, и такого шанса уже не будет. Осталось всего несколько дней, Дай. Потом мы соскочим с этого корабля, и наши пути больше никогда не пересекутся с этими людьми. Где твое мужество?
        - Что на тебя нашло, Лес? Нам не нужны деньги. До Нью-Йорка нам хватит…
        Смех Лесли был мрачен.
        - Хватит денег? Ты обманываешься, Дай. Оглянись. Мы живем в первом классе с этими богатеями? Нет, мы теснимся вчетвером внизу. Эти люди смотрят на нас свысока, Дай, хотя не имеют на это права. Разве мы не так же хороши? Хороши, конечно. Но ты никогда их в этом не убедишь.
        - Ты их разводишь. Мы не так хороши.
        - Не дури. Тебе не кажется, что они сами всех развели, чтобы получить свое положение?
        - Эти люди не сделали тебе ничего плохого. Они не заслуживают того, что ты с ними творишь.
        - О, всего они заслуживают. Нам они, может, и не сделали ничего плохого, но делают таким, как мы.
        - Что, если тебя поймают? Бросят в тюрьму в чужой стране, где мы понятия не имеем, что с тобой будет. Ты стал слишком безрассудным. Я так больше не могу. Мне нужны ответы, и я их заслуживаю. Разве я не отказался для тебя от всего? Не оставил семью, карьеру? Я всем был готов рискнуть ради тебя…
        - Не говори так, - перебил Лесли. - Тебе не обязательно так говорить.
        В горле Дая встал болезненный ком.
        - Это потому, что ты не чувствуешь того же?
        - Не будь идиотом. Я здесь, с тобой.
        По телу пробежал холодок, словно его лихорадило и вот-вот могло стошнить.
        - Разве? Здесь, со мной? Сейчас ты здесь, а потом снова исчезаешь. Может случиться что угодно. Ты мог бы бросить меня ради той стюардессы или ради первой же богатой старухи, которая стрельнет в тебя глазами…
        У Лесли вырвался стон. Он развернулся на каблуках, чтобы оказаться лицом к лицу.
        - Ты ведешь себя глупо, Дай. Мы ведь вместе, не так ли? Сейчас я с тобой. Почему тебе важно остальное?
        Потому что оно было важно. Всегда было. Даю хотелось поверить Лесу, но…
        - С тобой все - афера. Ты говоришь одно, а делаешь другое. Ты сказал мне сегодня, что задумал сделать… А сам вдруг разгуливаешь по первому классу и песенку насвистываешь! В чем дело, а? Кого ты дуришь, Лес? Я что, просто очередная твоя цель?
        Лесли хотелось разозлиться, заорать ему в лицо - Дай знал его достаточно хорошо и видел, как дрогнули мышцы под новым модным костюмом, - но каким-то образом сдержал гнев.
        - Я нашел аферу получше. Больше. И она в действии прямо сейчас. Вот что я здесь делаю, Дэвид Боуэн. Ты должен научиться мне доверять. Ты говоришь, что я тебе небезразличен, но как, если ты даже мне не доверяешь?
        - Ты действительно думаешь, что мне стоит тебе доверять, Лес? - спросил Дай дрогнувшим голосом. Правильный вопрос, на который он не знал ответа.
        - Я не могу сказать, что тебе стоит делать, Дай. Наверное, тебе стоит убежать от меня далеко-далеко. Я могу ответить только то, чего я хочу.
        Дай затаил дыхание.
        - И чего же ты хочешь? - голос прозвучал отрывистым шепотом; ладони Леса легли на его руки.
        Лес мягко его толкнул к стене. Его губы оказались у уха Дая.
        - Тебя.
        Слово дрожью скользнуло вдоль его челюсти, легкое, словно перышко. Губы Леса нашли местечко у самого края челюсти, куда он однажды получил удар такой силы, что три недели не мог есть ничего, кроме бульона. И затем его губы нашли путь к губам Дая.
        Голод был почти невыносим. Их тела дрожали от этого голода. В накале страсти они дергали за эти дурацкие галстуки-удавки, за пуговицы. Дай развернул Леса так, что теперь тот прижался к стене. Дай, в конце концов, был сильнее. Всегда был, пусть и не всегда это показывал.
        Точно так же, как Лес не всегда показывал то, что показывал сейчас, - обнаженную душу. Их безумную связь; то, как в эти интимные моменты он, казалось, боготворил Дая, боготворил его тело, жаждал его, сливался с ним воедино. То, как у него на глазах выступали слезы. Дай знал, что никто никогда не видел Леса таким. Никто, кроме него. Это был настоящий Лесли Уильямс, и он принадлежал ему, Даю, - по крайней мере, в эти торопливые, жаркие минуты на лестничной клетке. «Он мой», - думал Дай, дергая Лесли за руки, за одежду, цепляя его язык зубами.
        Сердце знало, чего хочет. С ним не поспоришь.
        Когда все было кончено, Дай прислонился к стене, тяжело дыша, пока Лес приводил одежду в порядок, возвращая себе презентабельный вид. Дай заправил полы рубашки; дыхание никак не хотело выравниваться, все тело горело. Натягивая пиджак, он вдруг услышал цоканье женских туфель по металлическим ступенькам и поднял глаза - как раз вовремя, чтобы понять, что их поймали на горячем.
        Глава тридцать вторая
        Люси Дафф-Гордон ушла с бала рано. Мероприятие вышло довольно приятным, но чего можно было ожидать на корабле, даже столь превосходном, как «Титаник»? Помещение прекрасно обставили, это да, но официального бального зала здесь не было. Слишком много ковров для танцев. Потолки, пусть и высокие для корабля, оказались слишком низкими, чтобы создать правильную акустику, и оркестр был неполный. Фуршет неплох: чудесные канапе, шампанское сносное, хоть и в пунше. Леди Дафф-Гордон не придиралась нарочно, просто так получалось само собой: деловая женщина всегда искала способы улучшить ситуацию. Она, разумеется, никогда не сказала бы ни слова Джею Брюсу Исмею, председателю «Уайт Стар Лайн», который следил за приготовлениями к вечеру, но итог больше напоминал танцы у деревенского викария, чем настоящий бал.
        Космо, впрочем, замечательно проводил время, и поэтому она даже не стала пытаться его увести. Не каждый день ему удавалось почесать языками с такими, как Джон Джейкоб Астор и Бенджамин Гуггенхайм. Общество этих глупых американцев выводило ее из себя. Даже Астор - странная птица. Всегда одетый так причудливо, так эффектно. И женившийся на девушке практически того же возраста, что и его собственные дети. Это был человек без стыда. Люси задевало за живое, что ее супруг так обожал Астора, но, с другой стороны, ее супруг делал множество вещей, в которых она не видела смысла.
        Каждому свое. Таково было их негласное соглашение.
        Люси медленно поднималась по ступенькам, предпочтя черную лестницу парадной. На последней она всегда чувствовала какую-то спешку, боялась, что зацепится каблуком за ковровую дорожку и упадет. А на черных лестницах можно было не торопиться. Никто не видел.
        Ей не терпелось добраться до каюты, снять туфли и вытянуть усталые ноги. Теперь она узнала, что происходит - после того как наткнулась на лестничной клетке на двух боксеров, - а она всегда была рада знать то, чего не знают остальные. Никаких краж не было. Боксер-здоровяк, весь красный как рак, во всем ей признался. Он был до смешного беспомощен для столь сильного мужчины, едва выдавливал слова. Они проворачивали аферу, объяснил он, но никакого воровства - просто несколько предсказаний. Они не желали никому зла, только пытались заработать немного деньжат, чтобы начать в Нью-Йорке новую жизнь.
        Было обидно узнать, что он все-таки не такой герой, как она нахваливала его остальным. Ей хотелось бы разоблачить обман перед своими товарищами по путешествию. Швырнуть правду прямо в лицо. Они так тряслись над своими ценностями, хотя никто даже не мог доказать, что их действительно обокрали. Особенно надрывался Гуггенхайм, но ее супруг подозревал, что Гуггенхайм попросту боится того, что «воры» могли обнаружить в его каюте. И теперь этот боксер подтвердил, что они не брали ничего, кроме тайн.
        Лишь очень глупый человек настолько неосторожен, чтобы хранить свои секреты там, где их можно легко найти, например в чемодане, шляпной коробке или среди шелкового исподнего. Камердинер или горничная способны шантажировать не хуже вора. Люси об этом знала, ибо сама большую часть взрослой жизни следила за тем, чтобы ее тайны оставались надежно спрятаны.
        Когда боксер спрашивал, не выдаст ли она их, в его глазах стоял самый настоящий страх. Она не могла выдать пару мальчишек, таивших тот же секрет, что и она. В этом он не признался, но Люси прочла по его лицу. Видела, как его взгляд смягчался всякий раз, когда он смотрел в сторону второго боксера.
        «Вы ведете опасную игру», - сказала Люси ему перед уходом, хотя так и не решилась уточнить, которую игру имела в виду.
        Люси чувствовала, как ему было непросто, словно его боль выплеснулась на нее, когда она прошла мимо него. Потому что она сама через это прошла. Она до сих пор помнила первую женщину, разбившую ей сердце. До сих пор помнила, как они второпях целовались, тайну каждого прикосновения, каждой мысли.
        Это было невообразимо жестоко - или могло быть. Приходилось учиться ориентироваться. Плыть через рифы. Использовать мужчин - мужей, владельцев бизнеса, истинных властителей общества - в своих интересах, подняться достаточно высоко, чтобы они уже не могли причинить вреда. И как только заберешься на нужную высоту - окажешься в безопасности. И тогда уже можно спокойно охранять свои тайны.
        Однако теперь ей приходилось оберегать и другие секреты, в тени которых ее прошлые душевные страдания казались детскими, даже милыми. Безвредными. Нет - то, что ей приходилось скрывать теперь, было черным, как беззвездная городская ночь, и дышало в затылок пеплом.
        Добравшись до каюты, решила Люси, первым делом нужно просмотреть пачку писем, ожидающих ее, - от адвоката, который помогал ей подобрать новую фабрику. Он должен был встретиться с Люси в отеле на следующий день после ее прибытия в Нью-Йорк и начать показ недвижимости.
        Люси предпочла воспринимать пожар, уничтоживший ее бизнес в Лондоне, как знамение. Вместо того чтобы позволить трагедии погубить ее - а Люси потеряла не только материалы и товар, но и всех швей и закройщиц, попавших в ловушку внутри, - она решила увидеть в ней новую возможность. Так судьба велела ей обратить взор на Америку. Это ведь определенно больший рынок, нежели Англия. Поговаривали, что талантливых швей там имелось в избытке: в страну хлынули иммигранты не только из Ирландии и Англии, но также из Италии и Польши. И с каждой неделей их становилось все больше. Рабочая сила, которая заменит всех тех, кого Люси потеряла.
        К тому же так вся скандальная пресса останется позади. Пусть разбираются адвокаты и страховщики. В Нью-Йорке «Люсиль Лтд.» будет носить налет некоего щегольства, а не пятно позора.
        Не то чтобы в Лондоне Люси обвиняли в пожаре. На дознании даже не намекали на это. Здание было старым, но не ветхим. В случае пожара не должно было возникнуть проблем. Не работный дом, господи упаси.
        На фабрике занимались шитьем. Леди Дафф-Гордон если и занималась делами, то отправлялась в салон на Гановер-сквер, где встречалась с клиентками, своими богатыми и титулованными подругами, и болтала с ними в окружении манекенщиц, представляющих текущую коллекцию. Она не могла припомнить, заглядывала ли на фабрику хоть раз, хотя когда-то же наверняка побывала там.
        Вот почему происшествие не давало ей покоя. Вина. Неужели это все ее небрежность? Ей следовало бывать там почаще. И тогда - кто знает… Может, она бы заметила что-то. Не то чтобы она винила управляющего фабрикой: тот ни за что не предложил бы хозяйке потратить немалые деньги, чтобы привести в порядок фабрику или склад. Уделяй она сама больше внимания, все могло быть иначе.
        И тогда бы все эти милые девочки не погибли.
        В течение нескольких дней со страниц газет не сходили сообщения о поминальных службах, за которыми следовали гневные письма о безобразном обращении с рабочими-бедняками. Уличные ораторы-анархисты выступали против высших классов и эксплуатации масс. Люди на улицах носили черные повязки в знак солидарности с семьями.
        Люси отогнала эти мысли прочь.
        Одна девушка выжила - единственная из всех. Лиллиан Ноттинг. Она бы тоже погибла в тот день, если бы леди Дафф-Гордон не послала ее доставить платье клиентке. Ей хотелось, чтобы финальную примерку у клиенток делали красивые девушки. Это производило правильное впечатление, и для такого задания она отбирала самых привлекательных. Леди Дафф-Гордон обратила внимание на Лиллиан Ноттинг, когда ту прислали с фабрики с образцом платья для особенно требовательной заказчицы. Девушка прибежала, прижимая к груди коробку, вся запыхавшаяся, с выбившимися из-под шляпки черными прядями, с пятнами яркого румянца на щеках, и леди сразу поняла, что на фабрике такой цветок лишь пропадает зря, как бы умело она ни шила. Леди Дафф-Гордон помнила и легкий укол влечения к этой хорошенькой девушке. Может, пригласить ее как-нибудь к себе домой на чашечку чая, расспросить о стремлениях и надеждах. Леди Дафф-Гордон иногда поступала так, чтобы сделать безобидное предложение. Давайте работать более тесно. Увидите, это пойдет вам на пользу. Иногда все складывалось хорошо - и для Люси, и для девушки. И Космо никогда не возражал.
        Каждому свое.
        Леди Дафф-Гордон с содроганием вспомнила, что в тот день Лиллиан Ноттинг доставляла платье Кэролайн Флетчер, той самой Кэролайн Флетчер, что плыла на этом же корабле. Она простила себе оговорку: тогда это была Кэролайн Синклер, молодая вдова, еще не вышедшая замуж второй раз. И платье: голубой шелк особого гиацинтового оттенка, на котором настояла Кэролайн. Почему она не вспомнила Кэролайн раньше? Сама миссис Флетчер ничего не говорила: может, не знала, что леди Дафф-Гордон - это Люси из «Люсиль Лтд.»? Ее пробрала дрожь, словно повеяло могильным холодом. Вряд ли это хорошее, благоприятное совпадение. Стед, старый дурак, в одном был все же прав: духи мертвых существовали и они были повсюду, витали, словно невидимый дым.
        Сквозняк скользнул по плечам сквозь шелк платья. От этих мыслей Люси стало холодно. Как только за ней закроется дверь каюты, она закажет ромашковый чай, чтобы согреться и успокоиться.
        Корабль вдруг накренился под ногами, и Люси чуть не упала. Она привыкла к неуклюжей качке корабля за первый же день и уже почти ее не замечала - лишь когда океан становился неспокоен, как сегодня.
        Леди Дафф-Гордон с удивлением заметила силуэт в конце коридора, в дверном иллюминаторе, за которым открывалась прогулочная палуба. Как будто там, снаружи, стояла женщина. В такой поздний час, однако, это было невозможно. Температура неуклонно падала весь день, и холод пробирал до костей.
        Леди прошла мимо своей каюты. Может, дверь заклинило, и бедняжка не могла вернуться внутрь… Может, она запаниковала и не подумала поискать другой вход. А там она замерзнет в мгновение ока. Мысль о смерти еще одной женщины, особенно когда Люси могла что-то сделать, была для леди Дафф-Гордон невыносима. Она перешла на трусцу, приподняв подол, чтобы не споткнуться.
        Добравшись до двери, Люси потянулась к ручке - и замерла.
        Было темно, и тусклого света коридорных ламп не хватало, но теперь, приблизившись, она увидела эту женщину и поняла, что та вряд ли принадлежала к первому классу. Женщина была изуродована. Жуткое зрелище. Она как будто изодрала собственное лицо. Порез, кошмарная рана, оставленная ножом или лезвием, проходила по диагонали от брови, пересекала переносицу и уходила на щеку. С нарастающим ужасом леди Дафф-Гордон поняла, что та похожа на беглянку из сумасшедшего дома. Остриженная голова, неровно торчащие пряди. Пылающие, словно горящие угли, глаза.
        И что самое тревожное - женщина казалась Люси смутно знакомой.
        Она отдернула руку. Нельзя позволить безумице - если та была таковой - свободно разгуливать по первому классу. Может, бедняжка забрела на верхнюю палубу из третьего? Какое еще объяснение тут можно найти? Однако нельзя же подпускать ее к каютам первого класса.
        И все же… безумная или нет, женщина замерзнет, если леди Дафф-Гордон ее не впустит.
        Люси хотелось, чтобы рядом оказался кто-нибудь еще, кого она могла бы попросить о помощи, однако она была одна.
        Нет… нельзя позволить женщине умереть. Совесть пульсировала внутри словно открытая рана.
        Поколебавшись еще мгновение, леди Дафф-Гордон толкнула дверь (ее, как выяснилось, нисколько не заклинило) и шагнула на палубу.
        Но куда же пропала женщина? Ее нигде не было. Леди Дафф-Гордон посмотрела налево, потом направо, хоть в темноте было плохо видно. Дыхание вырвалось призрачно-белым шлейфом.
        Вдруг чья-та рука зажала ей рот.
        Люси испуганно дернулась, но вторая рука впилась ей выше локтя.
        - Тише, - шепнул ей на ухо мужчина. - Не двигайтесь. Вы ее спугнете.
        Это был мистер Стед, тот странный старик, оккультист. Люси кивнула, и он убрал руку от ее рта. Его ладонь была покрыта чернильными пятнами, будто он часами что-то строчил.
        - Вы ее тоже видите?
        - Это дух.
        Люси поняла, что ее трясет.
        - Ба! Исчезла. - Он казался озадаченным и расстроенным - даже печальным.
        Люси оглянулась, но вокруг не было ничего, кроме темноты, порывистого ветра, ночи, окутавшей их огромный корабль, и крошечных точек звезд в небе высоко над всем этим, мерцающих и холодных.

* * *
        Вода была пеной вокруг ее головы, водоворотом пузырьков, несущихся и струящихся повсюду. Вода бросала во все стороны. Вода никогда не стояла на месте, никогда не дремала, никогда не насыщалась. Вода всегда неслась куда-то и везде.
        С водой пришли голоса, разнесшиеся далеко-далеко.
        Ты не понимаешь, дорогая: он потерял бизнес. Он говорит, что его выгнали эти жуткие типы из «Стандард Ойл». Ты что, не слышала об этом? Во всех газетах писали….
        Она ушла и забеременела. Разрушила себе жизнь, и ради чего? Любому ясно, его намерения не были благородны. Не знаю, что мы будем делать, если однажды узнают соседи….
        По его словам, в Америке его ждут лучшие перспективы. А здесь никакой работы.
        Он пошлет за нами, когда устроится. Нет, мне это не нравится, но что я могу поделать….
        Пузырьки коснулись ее щек, приподняли волосы, понесли их, длинные, черные и струящиеся, как водоросли во время прилива. Она отвернулась, словно еще могла их слышать. От голосов никогда не сбежать.
        Я не хочу провести всю жизнь в горничных….
        Ты обманываешься, если считаешь, что так будет лучше…
        Похоже, они так ничему и не научились. Так и не изменились. Их нельзя спасти от самих себя. Лучшее, на что можно надеяться, - спасти горстку юных, жаждущих. Невинных.
        1916
        Глава тридцать третья
        19 НОЯБРЯ 1916 Г.
        ГСЕВ «БРИТАННИК»
        Даже по ночам в палате не удается поразмыслить.
        Кровати в основном пусты, «Британник» направляется в Мудрос, где - как говорят - примет большинство своих пациентов. Тех, кто поднялись на борт вместе с Марком в Неаполе, разместили вместе, чтобы облегчить работу медсестрам и санитарам, и оказавшись среди них, Марк обнаружил, что вокруг полно людей, которым сон причиняет боль. Он лежал в койке, слушая, как они хнычут и скрежещут зубами, мучимые кошмарами. Некоторые бормотали, будто разговаривая с кем-то. Иные бились, сражаясь с оставленными на далеких берегах врагами. Теперь, в маленькой, более уединенной комнате, приходится мириться с криками лишь одного пациента.
        И со своими собственными.
        Марк прикован к постели в основном из-за истощения. Однако он способен ходить с помощью трости, хотя медсестра Дженнингс предпочитает, чтобы он не делал этого в одиночку. Он больше не может лежать спокойно - не теперь, когда он боится открывать глаза, опасаясь снова увидеть над собой это зловеще знакомое бледное лицо. Эти странно пустые, ищущие глаза. Не важно, что сейчас ночь - ночь и день все равно стали для него едины. Марк встает, надевает тусклый халат военного образца и тянется за тростью, которая кажется чужеродной в ладони.
        В столовой обнаруживается еще несколько пациентов, которые бросили надежду уснуть - большинство из них сидят в темноте поодиночке. Один читает при электрическом свете единственной лампочки. Четверка за дальним столом всерьез взялась за карты. В прежние времена у Марка бы зачесались руки к ним присоединиться, но сейчас при виде колоды у него сводит нутро.
        Он выбирает стул и садится в темноте, поглаживая пальцами набалдашник трости, словно лелеет старую обиду. Энни Хеббли жива. Встреча с ней высвободила целый поток воспоминаний, которые Марк так старательно запрятывал подальше. Он очнулся в больнице в Нью-Йорке после крушения «Титаника», чтобы услышать, что потерял тех двух людей во всем мире, которые были ему важны: Кэролайн и Ундину. Ушли месяцы - годы на самом деле, - чтобы выкарабкаться. Сначала ему было плевать. Безумие или самоубийство казались бесконечно проще и легче, чем попытки найти способ жить дальше.
        Лишь спустя полгода он смог взглянуть на список жертв «Титаника», проверить, кого из людей, которых он встретил на борту, уже нет. Он был потрясен количеством погибших - особенно среди богатых американцев, цеплявшихся за некое представление о благородстве, которое, казалось, ускользнуло от британских аристократов - тем удалось найти место в спасательной шлюпке. Например, сэру Дафф-Гордону и Джозефу Брюсу Исмею. У Космо Дафф-Гордона и вовсе возникли неприятности из-за того, что тот влез в шлюпку, а затем пытался подкупить члена экипажа, чтобы лодка отплыла подальше от тонущего судна. Так ему и надо, думал Марк. Лучшие люди - Астор, Гуггенхайм, Стед - пропали без вести и считались погибшими. Впереди ждали месяцы и годы расследований и судебных процессов.
        Марк причислял себя к этой кучке проклятых трусов. Историю своего спасения он услышал, когда пришел в сознание: как его выловили из ледяного океана, пока спасательный пояс еще не успел напитаться водой. Его прибило к шлюпке, на которой еще было место, и какая-то пассажирка уговорила остальных втащить его к ним. После крушения жизнь для него превратилась в один бесконечный кошмар, начавшийся с пробуждения в нью-йоркской больнице. Ему пришлось ампутировать несколько пальцев на ногах, но, по словам врачей и прочих, ему необычайно повезло: мало кого вытащили из этих ледяных вод живым. Марк пробыл без сознания несколько дней. К тому времени, как он очнулся, о великой трагедии на море уже узнал весь мир. Выживших на «Титанике» чествовали по всему городу, заставляли выступать, о них писали в газетах.
        Марк жалел, что не может разыскать ту добрую самаритянку и сказать ей, что он не стоил ее беспокойства: на корабле не нашлось бы менее достойного человека. Лучше бы она приберегла добрый поступок для старика Стеда или кого-нибудь, кто сделал в своей жизни хоть каплю хорошего. А она потратила его впустую на Марка. Стало еще хуже, когда он узнал, что выжил, а его жена и ребенок - нет.
        Он был благодарен за одно: дневник Лиллиан уцелел. Ладонь потянулась к нагрудному карману, где Марк всегда его хранил. Дневник чудом пережил часы, проведенные в воде после крушения «Титаника», как будто так и должно быть. Как будто память о Лиллиан должна сохраниться еще долго после того, как все остальное исчезнет. Высохшие странички тихо шуршали под пальцами.
        Марк долгое время не мог смириться с новостями, особенно касательно Ундины. Ему хотелось верить, что она еще жива, что ее спасли, но власти, не имея ни малейшего представления о ее личности, передали ее в сиротский приют. И она до сих пор где-то в каком-нибудь унылом заведении, воспитанная без любви, как ребенок из печальных романов мистера Диккенса. Или ее удочерили и она выросла, веря, что она другой человек, потому что приемные родители ничего не рассказывали ей о «Титанике» - ждут, пока она подрастет и будет готова справиться с ужасной правдой. Будь она жива, ей бы исполнилось четыре. Через некоторое время Марк начал понимать, что, представляя дочь живой, он видел ее похожей на Лиллиан: изумительным ребенком, сияющим, как солнце, но с темными, спутанными, непослушными волосами.
        Он стал самозванцем в собственной жизни, в собственной шкуре. Его прежнее «я» умерло давным-давно - наверное, даже до того, как он ступил на корабль. Он не знал, кем стал. Может, призраком - а все остальное лишь его чистилище.
        Он не потрудился сообщить семье Кэролайн об их браке. Какой в этом был бы смысл? Когда изучили судовой журнал - в конце концов, они с Кэролайн значились там как муж и жена - он поклялся скорбящему отцу Кэролайн, что это лишь канцелярская ошибка, что он даже не был знаком с его дочерью. Марк не хотел унаследовать состояние Кэролайн и не собирался разрушать воспоминания отца о любимой погибшей дочери. Она принадлежала отцу; оглядываясь назад, Марк не был уверен, что вообще когда-либо знал ее по-настоящему.
        В итоге Марк перенес путешествие через океан, чтобы вернуться домой, в Лондон, и прятался там в своей маленькой темной квартирке, пока не разразилась война. Как ни странно, для него это стало своего рода облегчением - сама мысль о том, что мир разрывает сам себя на части, словно все сошли с ума. Так он ощущал себя менее одиноким. Может, мир всегда был жестоким, беспощадным местом, и теперь, по крайней мере, вскрылась правда. Это ведь уже не его личное несчастье, не темный секрет, пожирающий изнутри.
        Кроме того, ему нравилась идея отправиться на фронт: лучше умереть на поле боя, чем медленно сходить с ума от горечи и одиночества. Вдруг в грязи балканских полей или на холмах Галлиполи он сумеет возродить свою честь?
        За четыре года, минувшие после крушения «Титаника», Марку удалось свести жизнь почти к нулю: двухкомнатная квартирка, дни, которые он проводил за работой клерка в бухгалтерии, ночи, когда он мерил пол шагами или гулял, пока не выбьется из сил и не сможет заснуть. Воскресенье стало днем его покаяния: он ходил по разным кладбищам и сидел перед могилами, заменявшими ему пучину, упокоившую Лиллиан, Кэролайн и Ундину.
        Как он дошел до такой жизни - почти отшельник, несчастный и одинокий? Он вспоминает самые счастливые времена: несколько месяцев после рождения Ундины, когда они с Лиллиан жили у Кэролайн. Такая жизнь была, конечно, необычной и неловкой: тогда Марк не мог никому рассказать об этом. Но он отдал бы что угодно, лишь бы снова вернуть те дни.
        Он пробирается по кораблю, направляясь обратно к своей жесткой узкой койке. Из-за трости получается медленно, особенно на крутых лестницах. Звук шагов и стук трости кажутся слишком громкими в ночной тиши, и Марк чувствует себя чудовищем из кошмарного сна, преследующим испуганного ребенка. Он заглядывает в палату, ожидая увидеть Энни. Ее нигде нет, и эта мысль до боли знакома. Однажды Марк уже был в точно таком же положении.
        Он ее оттолкнул. Увидел в ее глазах замешательство и боль. Он знал, сам не понимая откуда, насколько острым был нож предательства. Как она словно вся сжалась от этого, от его настойчивого требования держаться порознь.
        Что ты наделала, Энни?
        Могла ли она броситься за борт?
        Возьми себя в руки, парень.
        Разве она не знает, что он проклят, что любить его - это проклятие? На нем лежит груз ответственности за смерть двух женщин. Удивительно умных и ярких женщин, которых он не заслуживал. Они умерли не после того, как влюбились в него, нет - они умерли после того, как он их сломил, заставил их сердца кровоточить от боли.
        Он не возьмет на себя еще один такой груз.
        Сна сегодня не будет, это ясно - по крайней мере, без выпивки. Вернувшись к койке, Марк открывает крошечный шкафчик в ногах и достает фляжку. Встряхивает: плещется примерно на четверть. Дежурной сестре, застань она его пьющим, увиденное не понравится, хотя многие мужчины так делают.
        Марк делает глоток за глотком, не утруждая себя паузами, чтобы прочувствовать вкус. Он просто хочет вырубиться. Но в такое отчаяние его приводит не беспокойство за Энни. А то, что он не может ни забыть, ни простить себе - то, как он поступил с Лиллиан. И то, что сделал потом, спустя несколько дней, как ее тело выловили из Темзы. Воспоминание прокручивается в голове снова и снова, пока он погружается в глубокий сон.
        Как он опустился на одно колено и сделал Кэролайн предложение.
        Глава тридцать четвертая
        - Тебе не нужно ничего говорить, - шепчет Энни.
        Марк вздрагивает, просыпаясь.
        От него пахнет виски.
        Он ее боится - его глаза полны ненависти. Но на этот раз Энни готова. Пока он спал, она осторожно привязала его руки к кровати, чтобы он не смог возразить или оттолкнуть ее.
        - Тш-ш, - спокойно продолжает Энни. - Я понимаю, Марк. Правда. Я понимаю, ты не хочешь заново переживать прошлое, и пусть это причиняет мне боль, я тебя прощаю. Но… дай мне сказать. Я пришла сюда по другой причине: я хотела бы помочь тебе вернуть жизнь. Потому что ты сказал, что ты один в этом мире… но это не так, Марк. Ундина все еще жива. Она пережила крушение. Разве тебе не говорили?
        Как будто щелкнул выключатель - и омертвевший, смирившийся мужчина перед ней вдруг оживает.
        - О чем ты?
        Энни рада, что именно она говорит ему об этом, что это она вернет в его жизнь радость. Ясно, как он страдал с самого крушения. Теперь все наладится, и за это он будет благодарен ей.
        - Я была рядом, когда Кэролайн… утонула. Я нырнула в воду следом. Помогла спасти ребенка. Но получила травму и потеряла сознание. Не знаю, что случилось с ней потом, но знаю, что Ундина жива, Марк.
        Он смотрит на нее пристально, с недоверием.
        - Почему ты говоришь мне это сейчас? Почему не попыталась связаться со мной после случившегося?
        Энни кажется, будто он на нее набросился.
        - Я же не знала, что ты выжил той ночью. Я же сказала: я получила травму. Я была больна и только недавно поправилась.
        Она не хочет вдаваться в подробности про Морнингейт, потерянные годы, голоса, неуверенность. Прошлое есть прошлое. Она решила оставить все это позади, будто ничего и не было.
        Энни пытается взять его за руку, но та все еще привязана.
        - Я могу помочь тебе найти ее, Марк. Во-первых, мы должны добраться до Нью-Йорка. Там хранят записи о выживших. Там смогут сказать, что случилось с твоей дочерью, куда ее отправили. Я поеду с тобой. Тебе не придется искать ее в одиночку.
        Но Марка будто не успокаивает все это. Он все еще сердится на нее.
        Обеспокоенная, Энни начинает еще раз:
        - Ты должен мне поверить, Марк: я желаю Ундине только добра. Вот и все, чего я всегда хотела. Мне ужасно жаль, что приходится тебе это говорить, но такова правда: есть еще кое-что, о чем ты не знал.
        Однако он не обращает внимания на то, что она пытается сказать.
        - Откуда она у тебя? - Он смотрит на ее брошь, хочет указать, но вдруг понимает, что привязан. - Украла у моей жены?
        Энни не отступает.
        - Твоя жена мертва, Марк. - Она дает ему впитать эти слова, осознать их вес. - Те жуткие вещи, что творились на «Титанике», - все было в точности, как нам говорил мистер Стед. Это был дух.
        - Довольно, Энни! Хватит! - рявкает Марк, вырывая запястья из пут.
        Его тон резок, хлесток, как пощечина. Энни отшатывается, ошеломленная.
        Марк трет лицо, потемневшее, словно грозовая туча.
        - Я больше не могу слушать эту чушь. - Ей показалось или он выглядит виноватым? - Ты ничего об этом не знаешь. Я вижу, ты не в своем уме. Неприятности на «Титанике» явно не прошли для тебя даром.
        Энни дрожит, плачет. Это унизительно. Но он снова ее отталкивает, и она сомневается, что может это вынести.
        - Нет, ну не плачь, я не злюсь. Просто беспокоюсь за тебя.
        Но его жалость - это уже слишком. От нее только хуже.
        Энни убегает, как никогда потерянная, отчаявшаяся. Она думала, что если что и изменит Марка, то это рассказ об Ундине. Что это заставит его понять.
        Но что-то - или кто-то - явно настроил его против нее с самого начала.
        Она лезет в карман за вещью, которую обнаружила, когда связала его запястья и обыскивала кровать. Какую-то записную книжку. Энни ее спрятала, чтобы изучить позже: Марк проснулся, не дав ей возможности даже заглянуть под обложку.
        Но сейчас Энни вытаскивает ее на свет: это небольшой дневник. Она видела, как Марк хранил его у сердца на «Титанике» - он то и дело читал его в курительной комнате, когда думал, что никто не смотрит. Когда никто не смотрел… кроме Энни.
        Она открывает первую страницу, и от написанного там имени по коже пробегает холодок - пусть Энни и знала, подозревала все это время, что увидит именно его.
        Лиллиан Ноттинг.
        1912
        ВЕСТЕРН ЮНИОН,
        14 АПРЕЛЯ 1912 Г.
        «Карония»
        7:10
        Капитану «Титаника». Пароходы, идущие на запад, сообщают о целых айсбергах, обломках и ледяных полях на 42 с. ш. от 49 до 51 з. д. 12 апреля.
        С ув., Барр
        «Балтик»
        11:55
        Капитану Смиту, «Титаник». С момента отплытия ветер был умеренный, переменный; погода ясная. Греческий пароход «Афины» сообщает о прохождении мимо айсбергов и большого количества льда на 41.51 с. ш. 49.52 з. д…Желаю Вам и «Титанику» всяческих успехов.
        Командир корабля
        «Калифорниан»
        18:30
        Капитану Смиту, «Титаник»: лед замечен на 42.3 с. ш. 49.9 з. д.
        С уважением, капитан Лорд
        Глава тридцать пятая
        14 АПРЕЛЯ 1912 Г. «ТИТАНИК»
        Кэролайн разбудил крик.
        Женский крик.
        Прошло мгновение, прежде чем она осознала, что крик был из ее сна, из ее собственного прошлого. Тогда она была с Марком. Она всегда будет помнить ту ночь, каждую ее секунду: как они прокрались в маленькую комнатку на чердаке, где их точно никто бы не обнаружил. Как они спешили, даже не сняв всю одежду. Шикали друг на друга, так боясь, что их подслушают. Нельзя было, чтобы Лиллиан узнала.
        Кэролайн открыла глаза, дала им привыкнуть к темноте каюты. Под кроватью мягко покачивался «Титаник».
        Она поискала Марка ладонью, чтобы успокоиться, но его не было рядом. Только матрас - еще теплый, примятый. Подушка тоже. Кэролайн не могла избавиться от ощущения, что все это неправильно. Марк не оставлял на постели такой след, да и витающий в воздухе аромат - густой, цитрусовый и мускусный одеколон - принадлежал не Марку. Одеяло на ощупь не такое, как было на их постели: сотканное из шелка, страшно дорогое, у нее такого никогда не было.
        Где она?
        Кэролайн села слишком резко, и комната закружилась. Зажала рот ладонью в страхе, что сейчас стошнит. Еще несколько мучительных витков, и вращение прекратилось.
        Крик остался в сознании лишь далеким эхо. Его заменил звук льющейся воды. Плеск воды о ванну. Время от времени раздавался низкий рокот мужского голоса. Мужчина принимал ванну и разговаривал сам с собой.
        Голос принадлежал не Марку.
        Ее желудок снова сжался. В голове прокручивались крошечные фрагменты случившегося. Сон рассеялся, его место постепенно занимала реальность. Последним, что Кэролайн помнила, был бал. Толпы мужчин и женщин в вечерних нарядах. Огни свечей, отражающиеся от шелка и атласа, драгоценных камней и золота. Музыка и разговоры.
        Ссора с Марком. Подозрение, охватившее сердце. Не о том, что он развлекался с Энни или хотел этого. Лишь о том, что он не любил ее, Кэролайн, что он не способен на это после всего, что случилось.
        Потом она вспомнила, как уходила из танцевального зала. Под руку с кем-то.
        Кэролайн поняла, где находится: каюта Бенджамина Гуггенхайма.
        Она в мгновение ока выскочила из постели и на нетвердых ногах встала посреди рубиново-красного аксминстерского ковра. Как же так вышло?
        Она прижала к глазам ладонь. Слишком много лекарства. Она предпочла бы остаться с Ундиной, но Марк уже ушел на бал, вспоминала Кэролайн теперь, и она боялась разозлить его еще больше, бросив одного.
        Она вспомнила, как Марк взял ее за руку и повел танцевать - и как божественно было танцевать с мужем после долгого перерыва. Ей было так хорошо, так хорошо, как в их лучшие времена. А потом они поспорили из-за той стюардессы. А потом Марк исчез.
        Ее платье было накинуто на спинку стула так, как явно сделал бы слуга. Кто-то видел ее здесь, в постели другого мужчины. В груди взвился стыд. Кэролайн показалось, что она сейчас упадет в обморок.
        Я совершила ужасную ошибку.
        После того как Марк ушел, Кэролайн была расстроена. Она сказала Гуггенхайму, что ей нужно подышать свежим воздухом, ожидая, что миллионер вежливо поклонится и уйдет, но тот последовал за ней наружу. Они стояли у перил. Поначалу ночной воздух казался восхитительным, он смывал ее раскаленный гнев. Гуггенхайм сказал, что видит ее расстроенные чувства, и призвал поделиться тем, что ее беспокоит… И, да поможет ей бог, она поделилась. Он слушал, как она говорила, и то, как он смотрел, заставляло ее чувствовать себя единственной женщиной на земле. Он не пытался ее прервать, или высказаться сам, или объяснить, почему Марк так поступил. Он просто слушал - что Кэролайн отметила с величайшим облегчением.
        В конце концов разговор перешел на другие темы. Кэролайн рассказывала о своем отце в Пенсильвании и о том, как с нетерпением ждала с ним встречи - да и просто жаждала поскорее оказаться в Америке, где она понимала, чего от него ждут, что говорить, как себя вести.
        - Довольно смело было завести ребенка за границей, - заметил Гуггенхайм, пока они глядели на бесконечную черноту.
        Щеки Кэролайн вспыхнули: больше всего ее страшила необходимость объяснить отцу появление Ундины. Да, Кэролайн писала ему, что привезет с собой Марка; а вот их брак стал бы сюрпризом. Лучше отцу сперва познакомиться с Марком, а уж потом она осторожно сообщит новость. Ему понравится уравновешенность Марка, его интеллект и манеры.
        Или она так думала. А теперь она не знала, что делать.
        - Вы замерзли, - произнес Бенджамин, пробежав пальцем по гусиной коже на ее руке. Блаженное облегчение сменилось холодом, и у нее застучали зубы. Люди в мехах и теплых пальто, прогуливаясь мимо, разглядывали ее с любопытством - или, может, это было презрение. Они могли знать Гуггенхайма и его репутацию.
        - Пойдемте в мои комнаты, выпьем. У меня есть кое-что, что вас согреет.
        Гуггенхайм отослал слуг и сам налил коньяку. Пока он был занят напитками, Кэролайн осмотрела каюту. Создавалось впечатление, что она отличается от ее собственной, но такого, конечно, не могло быть. Тем не менее она казалась теплее. Богаче. Стулья обиты узорчатой материей. На столе - прекрасные шахматы с каменными фигурами, партия не окончена. В воздухе висел тяжелый аромат, пряный и мускусный. Кэролайн заглянула в спальню через открытую дверь, где с крючка на стене свисал бордовый шелковый халат. Это была во всех отношениях мужская комната - даже в большей степени, чем любой кабинет, бильярдная или охотничий домик, где ей доводилось бывать; и повсюду виднелась печать присутствия Гуггенхайма.
        Пока они потягивали коньяк, Гуггенхайм рассказывал о себе. Он был где-то возраста ее отца, но Кэролайн обнаружила, что ей с ним легко. Всякий разговор с Марком становился слишком натянутым. Ундина, деньги, где жить, как провести жизнь - каждая тема была проблемой, способной спровоцировать ссору. Кэролайн устала ходить вокруг него на цыпочках. Чувствовать, что ей все время нужно защищаться или извиняться за свои желания.
        С Гуггенхаймом было просто. Может, потому, что у них обоих водились деньги - его состояние, конечно, много больше, но сам принцип был тот же. Они смотрели на жизнь одинаково.
        - Мне неприятно видеть, как вы страдаете из-за одного неверного решения, - произнес Гуггенхайм, легонько поглаживая тыльную сторону ее руки указательным пальцем. Они вернулись к разговору о ее браке. - Неверного, поспешного решения. Я тоже принимал плохие решения. Как и все мы, так? Разве должны мы страдать из-за этого всю оставшуюся жизнь?
        Вот что она сделала с Марком - поступила поспешно. Она сблизилась с ним лишь из-за Лиллиан. Может, именно Лиллиан она и любила все это время, а вовсе не Марка. Он был прекрасным развлечением, проводником к Лиллиан. Но именно Лиллиан, которую она глубоко оплакивала, занимала ее сердце.
        Эта мысль привела Кэролайн на грань слез.
        Что там говорил Гуггенхайм? Минуты пролетали в сладкой дымке. Теперь они сидели бок о бок на кушетке, рука Гуггенхайма покоилась на плечах Кэролайн, придавливая, притягивая ближе. Запах пряностей и мускуса стал насыщеннее, он заполнял легкие и голову. От коньяка онемели губы, Кэролайн было трудно говорить. Гуггейнхайм объяснил, как обстояли дела и чего она могла ждать. Что у него есть жена, с которой он не был близок в течение многих лет, но которую не мог оставить. Дети, которых мало учили заботиться об отце и которые унаследуют все. А он по-прежнему нуждался в теплых отношениях.
        - Я чувствую, что мы необычайно подходим друг другу, Кэролайн. Хотел бы это проверить. А вы? - его дыхание пахло коньяком и сигарами, обдавало ее ухо теплом.
        Гуггенхайм легонько задел ее щеку.
        Кэролайн повернула голову и ощутила на своих губах его губы. Он целовал ее по-джентльменски, а не урывая свой шанс. И не так крепко, как Марк. Поцелуи Марка были всегда жадными, голодными. Гуггенхайм ее испытывал - нежно, почти дразня этой нерешительностью. Кэролайн ответила ему, черпая смелость в коньяке. Она обхватила его гладкую щеку ладонью, погладила. Вот с таким мужчиной я должна быть. Кэролайн вспомнила, как думала, что если скажет это себе достаточно раз, то поверит.
        С ним она чувствует себя в безопасности, говорила она себе.
        Или, по крайней мере, ее одиночество дарило ей это чувство. Как будто оно было под стать его собственному.
        Теперь, шагая по пустым коридорам мимо тихой возни редких стюардов, которые проснулись так рано, чтобы подготовиться к новому дню, Кэролайн разглядела в темноте правду: она совершила ужасное. Ее жизнь обращалась в пепел, рушилась вокруг нее.
        Кэролайн скользнула в каюту, с некоторым беспокойством отметив, что дверь была самую малость приоткрыта - возможно, ее просто не заперли плотно, вот она и приоткрылась из-за качки корабля. Хотя эта деталь вызывала у Кэролайн жутковатое дурное предчувствие. Она беззвучно закрыла дверь за собой. Каким-то чудом Марк был в постели. Кэролайн ожидала увидеть, что он не спит, ждет в халате, со скрещенными руками, с назревающей на лице бурей, готовый на нее броситься. Где ты была? Где ты была все это время? Однако из спальни доносилось его тихое похрапывание.
        Кэролайн сбросила платье - теперь оно было ей отвратительно, это было напоминание о ее вероломстве, годное лишь для сожжения, - и надела халат. Стоя над туалетным столиком, она наткнулась пальцами на упаковку кокаина, который ей выписала доктор Лидер. Кэролайн так не терпелось принять лекарство, что она чуть не рассыпала содержимое глянцевого конверта по всему столику, но все же сумела добавить порошок в стакан и развести водой, как было велено. Получилось больше, чем она должна принимать за один раз, но Кэролайн все равно проглотила лекарство. Чуть больше - какая разница-то?
        Она встала над кроваткой, чтобы взглянуть на Ундину. Вид спящей малышки всегда ее успокаивал. Она спала так безмятежно, в блаженном неведении о невзгодах жизни. Иногда Кэролайн пугала мысль о том, что теперь она несет ответственность за чужую жизнь, но обычно она радовалась этому. Радовалась тому, что есть кто-то, кто будет любить ее безоговорочно. Кто-то, кого нужно растить, защищать. Кто-то, кто всегда будет с ней. Сегодня, глядя на спящего ребенка, она чувствовала вину. Она предала отца Ундины. Будущее вдруг стало неопределенным. Очень неясным.
        Ни с того ни с сего малышка расплакалась. Вернее, это был даже не плач. Ундина еще никогда не издавала таких звуков. Она будто подавилась, будто не могла дышать. Такой звук вызывал у родителя чистую, неподдельную панику. Кэролайн схватила малышку, но не смогла понять, что же делать. Малышка открыла глазки, моргнула, продолжая плакать… Нет, задыхаться. Чем, черт возьми, Ундина могла подавиться? Не раздумывая, Кэролайн перекинула ее через руку и сильно похлопала по спине. Не помогло. Ее охватила паника. Иррациональные, сбивающие с толку вопросы затопили разум вспышкой ярости. Что вообще могло поместиться в такой крошечный ротик? Могла ли эта ужасная мисс Флэтли оставить что-то в кроватке? Кэролайн подняла малышку, пытаясь заглянуть ей в рот. Шли секунды, странный булькающий звук не затихал, Ундина все сильнее краснела, и Кэролайн, не зная, что еще делать, полезла пальцами Ундине в рот.
        Вот. Вот! Кэролайн что-то нащупала. Твердое и металлическое. И потянула.
        В ее плечо вцепилась рука. Кэролайн развернулась, едва не выронив ребенка. Это был Марк, и его взгляд метал молнии.
        - Что ты творишь? Отдай ее мне!
        Он не стал дожидаться и буквально вырвал Ундину из рук жены.
        Кэролайн стояла, дрожа, ее нервы были на пределе. Что это было? Плач прекратился. Марк был в другом конце гостиной, Ундина лежала у него на плече. Малышка угукала, как всегда делала на руках у Марка, и он ворковал ей в ответ.
        Ну-ну… теперь все уже хорошо…
        - С ней было что-то не так, - голос Кэролайн звучал испуганно, виновато. - Я пыталась помочь…
        - Не знаю, о чем ты. Она в порядке, - отрезал Марк через плечо.
        Почему он держал Ундину так далеко от нее? Ей хотелось обнять дочь, убедиться, что все действительно хорошо.
        - Разве ты не слышал? Она издавала такие ужасные звуки…
        - Единственное, что я слышал, - это ты, - голос Марка сочился упреком. - Ты не в себе… Как обычно в последнее время. Опять приняла это свое лекарство, да, Кэролайн? Как-то ты зачастила, я б сказал.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Уже почти утро. Тебе что, правда нужна эта дрянь в такой час?
        Так оно и было. Небо за иллюминатором уже светлело. Кэролайн даже не подумала. Прием лекарств превратился в привычку.
        Марк кивнул в ее сторону.
        - Я слышал, что от кокаина можно серьезно заболеть… А еще от него появляется зависимость, как от опиума. Тебе бы поумерить…
        Кэролайн хлопнула по туалетному столику ладонью.
        - Я следую указаниям врача! Это лекарство!
        Она ждала, что Марк скажет что-нибудь успокаивающее. Ну-ну, моя бедняжечка, ты столько всего перенесла. Погладит ее по спине, принесет воды. Но нет. Марк отвернулся, все еще держа ребенка на руках.
        Кэролайн резко вдохнула, задержала дыхание. Все казалось неправильным. Она не могла сказать наверняка, не искажала ли вина ее восприятие. Воздух стал холоднее, молчание - более зловещим. И что-то определенно было не так с Марком. То, как он смотрел на нее, будто хотел, чтобы она исчезла. Будто он ее ненавидел. И Марк даже не спросил, где она была. Неужели ему все равно? Неужели он догадался? Мог ли он учуять от нее запах другого мужчины или понять все по печально опущенным уголкам ее рта?
        - Я лягу вместе с Ундиной, чтобы она снова заснула, - вяло сообщил Марк, направляясь в спальню.
        И закрыл за собой дверь.
        Кэролайн оперлась о кроватку, ее усталый взгляд остановился на пустом месте, где только что был ее ребенок. Может, Марк прав; может, это лекарство виновато в том, что с ней происходит. Она словно медленно сходила с ума. И да, она действительно принимала много кокаина в последнее время. Всякий раз, когда ее что-нибудь расстраивало, она шла за порошком. Конверт почти опустел, а Кэролайн боялась идти к доктору Лидер и просить новую порцию. Нет худа без добра. Пора прекращать.
        А как же Ундина? Если Марк решил, что Кэролайн зависима, он может отнять у нее ребенка. Они женаты, он в законном праве. От этой мысли по спине пробежал холодок. Она может потерять малышку навсегда.
        Кэролайн потянулась в пустую кроватку, как будто все еще могла ощутить там Ундину.
        Что это, в складках одеяльца? Ладонь нащупала что-то твердое, холодное, металлическое. И влажное.
        И Кэролайн поняла: вот что было в горле Ундины. Она действительно давилась. И Кэролайн ее спасла.
        Она вытащила находку из скомканного одеяла, как ленту, продетую в люверс. Что же это лежало в кроватке Ундины, словно змий в райском саду?
        Это был крестик на цепочке. Крошечный золотой крестик.
        Глава тридцать шестая
        Мир обрушился на Энни внезапно, как удар. Он дрогнул, как в тот раз, в Баллинтое, когда она стояла на утесе и огромная стена земли и камня вдруг отвалилась и рухнула в океан.
        Но мир продолжал сотрясаться. Ее разум лихорадочно пытался понять, что к чему. Она ведь на корабле, на великолепном «Титанике». С чего бы ему трястись?
        Глаза наконец сфокусировались, и Энни увидела, что над ней, щекоча ее лицо распущенными волосами, склонилась Вайолет. Ее испуганный взгляд снова напугал Энни.
        - Слава богу, ты проснулась. - Вайолет отпустила ее плечи. - Я боялась, что с тобой что-то не так. У тебя был припадок, глаза закатились, зубы оскалены. Никогда еще такого не видела. Даже подумала, может, в тебя демон вселился, как предупреждали священники в школе.
        Энни уставилась на Вайолет, желая, чтобы подруга попросту ее разыгрывала, но было ясно, что той не до шуток. Энни содрогнулась.
        - У тебя уже бывали приступы? - спросила Вайолет.
        Энни потерла лицо.
        - Никогда.
        В последний раз на ее памяти припадок случился с маленьким слугой Асторов.
        - Сходила бы ты к корабельному врачу. Убедиться, что все в порядке.
        Энни потерла плечи. Холодно. Очень, очень холодно. Как мог этот корабль быть таким холодным, когда у него имелись такие большие ревущие двигатели, а огни горели день и ночь? Крошечная каюта полностью выстыла. У Энни замерз-ли щеки, а еще кончик носа, уши, пальцы на руках и ногах.
        Из кают справа и слева доносились бормотание и прочие звуки. Значит, остальной персонал уже просыпался.
        - Нет, нет. Лучше займусь работой.
        Энни собралась с духом и села в постели, резко вдохнув, когда холод скользнул по голым плечам, словно ткань. Девушка вскочила с кровати и принялась быстро одеваться. Вещи были ледяными на ощупь, словно их забыли на палубе. Стиснув зубы, Энни натянула нижние юбки так быстро, как только позволили ей онемевшие пальцы. Затем наконец скупо плеснула в лицо водой. Она была тоже ледяной, как будто прямиком из замерзшего ручья.
        Вайолет стояла, глядя, как она одевается.
        - Что с тобой случилось, Энни?
        Та замерла с платьем в руках.
        - О чем ты?
        Вайолет указала на ее руки, и та, опустив взгляд, увидела синяки размером с отпечаток пальца. Еще один, скверный, обнаружился на лодыжке, и еще на бедре. Энни не помнила, как могла их получить. Может, пока занималась дневными обязанностями. Корабль взбрыкивал, как дикий жеребец, когда погода портилась, и тебя вдруг швыряло на перила или в стену, особенно если часто спешишь куда-то с тяжелым подносом по узким переходам для прислуги.
        А потом Энни вдруг поняла, что синяки оставила Мадлен Астор.
        - Ничего страшного. Они не болят, - произнесла Энни, надеясь удовлетворить этим любопытство Вайолет.
        Та пожала плечами и закончила собираться сама, пересказывая сплетни, которые слышала за завтраком тем утром: мол, первый помощник предупреждал, что такой холод стоит из-за льда в воде. Энни слушала вполуха, надевая платье и туфли и пытаясь не поддаваться страху - страху перед тем, что сказал ей Уильям Стед: что на корабле вполне может быть злой дух. И что она тоже может быть его жертвой.
        Энни поспешила заправить постель и приступить к работе, но когда потянула бело-голубое одеяло, чтобы подоткнуть его, наткнулась кончиками пальцев на что-то шелковое. С любопытством, но медленно, словно боясь затаившейся там змеи, Энни отогнула край одеяла и увидела ее - атласно-голубую полоску с изящным рисунком.
        Мужской галстук.
        Энни охватил жар, и она оглянулась через плечо, но Вайолет уже выскочила из комнаты, оставив ее одну.
        Энни осторожно вытащила странную вещь из постели и поднесла к свету. Определенно галстук, формальный, и она видела его раньше. Вчера на балу мужчины носили точно такие же. Накрыв его ладонью, Энни сразу поняла, что этот принадлежит Марку. С ее губ сорвался слабый вздох.
        Что произошло прошлой ночью, после бала? Энни помнила, но смутно, лишь проблесками, как будто сон. Она стояла в курительной. Как она там оказалась? Смотрела в тлеющий камин. Думала в него броситься. А потом… появился он. Прерывисто дыша, с тревогой в глазах. Яркие вспышки - и в то же время такие далекие, будто все случилось с кем-то другим. Как его имя сорвалось с ее губ, как она хватала воздух, цепляясь за его шею, желая быть ближе. Случилось то, о чем она мечтала, не так ли?
        Но все это было слишком, и Энни не могла до конца поверить. Ее сердце готово было вспыхнуть от мысли, что они оба наконец узнали о чувствах друг друга. Она любила Марка. Казалось, прошли не просто дни, а целые месяцы, даже годы с тех пор, как она его встретила - как она его возжелала. Словно они были душами, разлученными в иной жизни, и теперь обретали друг друга вновь. Прекрасные истории из книг, на которые деревенский священник смотрел с неодобрением.
        Что ты наделала, Энни?
        Ее рука задрожала. Ей вдруг стало страшно. Стыдно. Ей не подчинялось собственное тело, прикосновения будто жгли ее, и теперь - вот она, жертва, обожженная, обнаженная, израненная. И воспоминания о прошлой ночи - они накатывали солеными волнами, затапливая легкие.
        За дверью раздался звук шагов. Вспыхнув, Энни сунула галстук в карман, где он угнездился рядом с брошью.
        Первой обязанностью Энни с утра была помощь с завтраком, но до этого ей нужно было успеть приготовить теплое молоко для Ундины. Флетчеры будут ждать - хотя при мысли о том, что она снова окажется рядом с Марком, у Энни едва не подкосились колени. Она поспешила по ступенькам в кухню, где повара уже разогревали огромные кастрюли молока для овсянки. К присутствию Энни уже привыкли, к тому, как она зачерпывала маленькой кастрюлькой чуть-чуть молока, и сегодняшний главный повар, отвечающий за кашу, подвинулся, чтобы дать ей место.
        Энни закончила приготовления и, набросив на кастрюльку чехол, на мгновение задержала на нем руки, чтобы согреть их теплом, что просачивалось сквозь стеганую фланель. Затем сунула руку в карман фартука, где хранила брошь Кэролайн Флетчер. Энни нравилось поглаживать ее в течение дня, это почему-то успокаивало. Как будто ласкаешь кошку. Энни понимала, что должна вернуть украшение Кэролайн, однако никак не могла себя заставить. Оно было таким красивым. Что-то в нем запало ей в самое сердце, словно оно было создано именно для нее. Хранить его, впрочем, было неправильно, и на минуту Энни задумалась, не связано ли это со злом, что как будто преследовало ее по всему кораблю. Она украла брошь - это плохо, а разве плохие вещи не случаются с плохими людьми? Тем больше причин вернуть брошь.
        Энни открыла дверь каюты Флетчеров своим ключом. Странно: шторы все еще задернуты. В комнате было темно, как в склепе. Поставив поднос на стол, Энни подошла к иллюминатору и потянулась сдвинуть тяжелую штору, чтобы впустить утренний свет.
        Она чуть не вскрикнула, увидев Кэролайн в кресле. На краткий миг женщина показалась ей призраком, бледной фигурой, откинувшейся на спинку, будто в обмороке. Почему Кэролайн сидела одна в темноте? И где ребенок?
        Кэролайн резко вскинулась, прижав руку к горлу.
        - Мисс Хеббли! Что вы делаете в моей каюте?
        Энни с замиранием сердца поняла, что разбудила ее. Кэролайн уже успела невзлюбить Энни, и это лишь усугубило положение.
        - Молоко, мэм. - Энни развернулась, надеясь потихоньку ускользнуть. - Я принесла молоко.
        Однако, потянувшись к дверной ручке, она краем глаза увидела золотой блеск. Ее крестик! Лежит на углу комода. Наверное, во время очередного визита сюда цепочка расстегнулась, и он упал на пол, а потом кто-то его нашел - мисс Флэтли? Энни накрыла его рукой и тихонько сунула в карман.
        И тут же зазвенел обвиняющий голос Кэролайн. Словно стрела вонзилась Энни в спину.
        - Я все видела! Ты - воровка! Та самая, что крадет драгоценности!
        У Энни внутри все оборвалось. Это был кошмар. Она повернулась лицом к Кэролайн, хоть и боялась ее.
        - Но это мое. Я потеряла его несколько дней назад…
        - Лжешь. Я его только что нашла. Ты не только воровка, но и лгунья.
        Почему Кэролайн все твердила это? Она тыкала в Энни пальцем, потрясала им у ее лица.
        - Ты была здесь прошлой ночью. Тогда-то и забыла свой крестик. Ты приходила сюда ночью и оставила дверь открытой, когда уходила.
        У Энни задрожали колени. Что происходит? Что, по мнению Кэролайн, случилось? Энни совсем не помнила, чтобы была в этой каюте вечером. Но галстук, галстук Марка… Он лежал у нее немым свидетелем.
        Даже с отдернутой шторой в каюте все еще было темно. Энни потянулась к выключателю, но электрическое бра не работало (стюарды в этом конце коридора жаловались на них), поэтому она достала из кармана свечу и зажгла ее. Подняла свечу, чтобы лучше видеть Кэролайн - и чтобы та увидела Энни, увидела, как она расстроена несправедливым обвинением, - и осталась потрясена. Зрачки женщины были расширены, глаза казались темными, как лакрица, лицо блестело от пота. Она выглядела так, будто почти не спала, ее халат нелепо перекрутился вокруг тела.
        Происходило что-то очень странное.
        - Миссис Флетчер, где Ундина? - Энни повернулась к детской кроватке.
        Пусто.
        Кэролайн бросилась к ней.
        - Держись подальше отсюда! Оставь моего ребенка в покое! Чтобы больше не приближалась к ней, ты меня поняла?..
        Энни ощутила, как ее толкнули под ребра. Она оступилась и ударилась о стену.
        Зажженная свеча покатилась по полу, и взмывший на волну корабль только помог ей.
        Энни могла лишь в ужасе наблюдать, как край халата Кэролайн загорелся, длинный язычок оранжевого пламени взметнулся в мгновение ока. Кэролайн с криком отпрянула назад. Под рукой не было ничего, чем можно было бы потушить огонь, никакого покрывала. Энни попятилась к двери, в ступоре пытаясь придумать, что делать.
        - Боже милостивый, что здесь творится? - раздался голос Марка.
        А затем появился он сам, и его лицо озарилось пламенем. Он сразу же исчез - и возник снова, с тазом из умывальника в руках. Волна зависла в воздухе, а потом накрыла Кэролайн, и запахло дымом.
        Последним, что увидела Энни, выбегая из каюты, было лицо Марка: шок, гнев, неверие. В ушах звенели слова Кэролайн.
        - …она пыталась меня убить!
        И Марк. Слова, которые разбили ей сердце.
        - Держись от нас подальше, Энни Хеббли! Держись подальше от моей семьи! Просто оставь нас в покое!
        Глава тридцать седьмая
        Чемодан, набитый пачками наличных Астора, легко повис в руке Марка Флетчера. Просто оттого, что рядом столько денег, у Марка кружилась голова, его вело. Но он взял себя в руки и двинулся в курительную комнату, чтобы забрать чемодан, а затем, как планировалось, передать его Уильямсу.
        Свежий утренний свет щипал глаза, пока Марк проходил мимо ряда иллюминаторов у входа первого класса на парадную лестницу. Свободной рукой он потер глаза. Ночь выдалась беспокойной и бессонной, чемодан постоянно присутствовал в его сознании, вина и возбуждение, как два скорпиона, сновали по краям поля зрения. Заметил ли его исступление вчера какой-нибудь стюард, что проходил мимо? Не наткнется ли кто-нибудь на его тайник, пока он спит?
        С другой стороны, будущее Марка было в его руках: чемодан, а в нем - украденное состояние, самое большое количество денег, которое у него когда-либо было. Кровь кипела при одной мысли о риске, на который он пошел, и о возможностях. Марк все время представлял, что мог бы сделать с такой кучей наличных. Он слышал, что азартные игры в Америке приобрели эпический размах: казино на речных судах, игровые вагоны в поездах, пересекающих широкие пустынные западные равнины, печально известные притоны развлечений в Новом Орлеане. С такими деньгами он мог бы отправиться куда угодно, попробовать неслыханные в Англии наслаждения. Но опять-таки: что Энни видела прошлой ночью? Случайная встреча казалась жуткой, как будто стюардесса таилась в засаде, просто чтобы поймать его на месте преступления. И эта странная сцена в каюте только что. Пыталась ли она убить его жену, как настаивала сама Кэролайн? Он не мог думать об этом сейчас… Позже, когда передача будет завершена и он сможет спокойно отдохнуть, вот тогда Марк вернется к себе.
        Но до тех пор он чувствовал себя слишком шатко, а большие любопытные глаза Хеббли, казалось, говорили, что она знает больше, чем показывает. Прошлой ночью она была, ну, не в своем уме. Исчезла робкая горничная, которую он встретил всего три дня назад, на ее месте появилась женщина агрессивная и безумная, отчаянная, решительная. И почему-то знакомая, что бесконечно раздражало; появлялось ощущение, что он что-то упускает, как будто вошел в зал в середине пьесы.
        Это была ужасная ночь, ужасная. Марк провел ее в поту, то нервничая, то впадая в экстаз. Ему казалось, что он в любой момент вырвется из собственной кожи. Он был зол, что Кэролайн исчезла, - все еще гневался, конечно, - но вместе с тем испытывал облегчение, поскольку ее исчезновение означало, что ему не нужно объяснять свое странное поведение.
        Но теперь, когда Марк направлялся на встречу с Уильямсом, его охватило непонятное чувство. Безумие прошло за ночь, и в холодном свете утра вернулась совесть. После сделанного прошлой ночью Марк больше не мог притворяться, что он не вор. Он совершил серьезное преступление - и ему это не понравилось. Марк был ничем не лучше тех людей, с которыми встречался во время многочисленных визитов в суды. Мужчины, которые проигрывали последние деньги, когда могли бы заплатить за квартиру или накормить своих детей. Мужчины, которые лгали самим себе о тех ужасных вещах, что они совершили, чтобы продолжать играть в азартные игры. Он презирал этих людей - и теперь стал таким же.
        Нельзя оставлять себе ни пенни. Ни одной хрустящей купюры. Сделай он это, в следующий раз будет легче, а если он заберет деньги, то следующий раз непременно случится. Как только узнаешь, каково это - иметь деньги, они становятся чем-то вроде зависимости, неотъемлемого права. Марк оправдывал бы свое воровство, как и те люди, которых он встречал в тюрьме. И однажды он присоединится к ним: все заканчивали там. Превратиться из адвоката в осужденного: такого позора ему не вынести. Его ужасало, как все это мучительно легко. Соскользнуть.
        Сорваться.
        Марк спустился по лестнице на седьмую палубу, где размещались пассажиры третьего класса. Большая часть пространства здесь была отведена гигантским котлам с их ужасным шумом, грохотом, стонами. Марк еще не видел внутреннюю работу двигателей так близко до этого и невольно задался вопросом, как люди могли выносить такой шум.
        С одного края длинного-длинного прохода располагались машинные отделения, полные турбин - огромных вращающихся механизмов, способных без труда раздавить человека. Марк мельком подумал бросить чемодан туда, позволив механизмам превратить деньги в бесполезные ошметки; однако пусть это и удовлетворило бы его морально, но не принесло бы никакой пользы. Это не помешало бы Уильямсу его шантажировать. Итак, Марк продолжал путь к носу кораб-ля, к отделению почты и посылок, а также к багажу второго класса, где он должен был встретиться с Уильямсом.
        Пассажиры третьего класса просыпались. Они с любопытством смотрели на незнакомца, проходящего мимо. Женщины в дешевых соломенных шляпах или в платках, мужчины в грубых шерстяных брюках и рабочих ботинках. Они направлялись в столовую третьего класса - там были длинные столы и скамейки, как для батраков или слуг; оттуда доносился запах каши, жареной копченой рыбы и пирога с почками. Желудок Марка заурчал; он не мог дождаться окончания этой проклятой сделки, чтобы вернуться на привычные верхние палубы.
        Марк заглядывал в каждую каюту, во всякую открытую дверь. Как много людей здесь набивалось, по четыре и больше на комнату! На него смотрело множество глаз, испуганных или подозревающих. Марк почувствовал, что начинает бояться. Если спросят, зачем он здесь, что он ответит? Или попытаются отнять чемодан? Может, он заблудился? Наконец Марк решился спросить, вдруг кто-то знает, где найти боксеров. Он выбрал кроткого на вид пожилого джентльмена в воротничке священника.
        - Кажется, я слышал, что они расположились у корта для сквоша, - сказал тот, неопределенно махнув вперед.
        К счастью, в этой части корабля кают было меньше. Мелькнула запоздалая мысль, что комнаты просто впихивали куда получалось. Нужную Марк нашел довольно быстро. Дверь была открыта, но внутри находился только Дай Боуэн, следов шантажиста не виделось.
        Боуэн казался удивленным и слегка смущенным.
        - Мистер Флетчер, что вы здесь делаете?
        - Ищу вашего друга, мистера Уильямса.
        Боуэн потер затылок.
        - Боюсь, его здесь нет. Я его не видел со вчерашнего вечера.
        Такой мужчина наверняка нашел женщину, готовую принять его на ночь. Для Марка это стало разочарованием: теперь он не сможет освободиться от этого проклятого якоря, этой цепи, привязывающей его к старым привычкам и старым неприятностям. Как бы сильно ему ни хотелось избавиться от чемодана - и от искушения тоже.
        Марк собрался уходить. Но тут Боуэн потянулся к его руке:
        - Это что? Я могу чем-то вам помочь?
        Марк покачал головой.
        - Нет, ничего особенного.
        Но Боуэн не отпустил его руку.
        - Любые дела Леса - это и моя забота тоже.
        Марк собирался возразить во второй раз, когда понял, что здоровяк говорит правду. Если кто-то и сказал Уильямсу, что он украл драгоценности Кэролайн, то это был Боуэн. Он уже был замешан. Марк сунул чемодан Боуэну.
        - Тогда ладно - вот. Забери его. Меня тошнит от этой проклятой штуки. Скажи своему другу, что это все деньги, которые я смог найти. И все это принадлежит ему. Мне не нужен ни один чертов пенни. - Марк отступил назад прежде, чем Боуэн мог возразить и перебить, стремясь высказаться. - Передай своему другу, что все кончено. Мой долг перед ним оплачен. Я больше не хочу иметь с ним дела - и ему лучше помнить об этом, если его поймают. Все на его совести. Я умываю руки.
        - О чем вы? - боксер потряс чемоданом перед Марком. - Что это?
        Все эмоции, которые бурлили в нем, - негодование, гнев, страх, - осели, оставив Марка странно смущенным, хотя Боуэн, вероятно, знал все, что было на него у Уильямса. Несмотря на то что эти двое мужчин были партнерами, Марк чувствовал - или всего лишь обманывался? - что Боуэн другой. Было видно, что он по-своему честнее. Марк закрыл дверь в крошечное, тесное помещение и тихим голосом, чтоб никто не услышал, случись пройти мимо, объяснил боксеру план Уильямса, провел его через каждый шаг, вплоть до нахождения сундука, в котором хранились деньги, и был рад видеть выражение ужаса, появившееся на лице мужчины.
        Боуэн держал чемодан на вытянутой руке, как будто внутри было что-то мерзкое.
        - И здесь деньги?
        - Все до последней бумажки. Я сделал то, о чем он просил. Теперь я требую, чтобы он оставил меня и Кэролайн в покое. Я… я знаю, что был не лучшим из мужей, но это в прошлом. Я собираюсь попытаться наладить отношения с Кэролайн. Мы едем в Америку, чтобы начать новую совместную жизнь, и я хочу постараться изо всех сил.
        Произнеся это вслух, Марк осознал, что действительно хотел этого больше всего на свете. Какой-то демон был изгнан.
        Боуэн прислонился к двухъярусной кровати, его голова еще чуть-чуть и касалась бы потолка.
        - Рад это слышать. Я бы не стал винить вас, если бы вы сказали мне не лезть не в свое дело, но, если не возражаете, я скажу, что ваша жена кажется чудесной женщиной, и…
        - И я не должен так с ней поступать? - проговорил Марк с горечью в голосе. - Вы правы: она более чем замечательная женщина, и не в последнюю очередь потому, что решилась выйти за такого неудачника, как я. Это не первый раз, когда я на пути к разорению.
        - Карты? - спросил Дай.
        Не только карты. Он часто посещал загородные скачки, собачьи и петушиные бои, проходившие в лондонских переулках, смотрел на хорьков, сражавшихся с крысами в подвалах угловых пабов. В худшем случае - ставил на то, кто быстрее выпьет пинту эля. Но Марк мог признаться только в картах; в карты играли джентльмены.
        И они были его особой слабостью. Марк поймал себя на том, что описывает боксеру худшую из ночей - ночь, когда он спустил сбережения Лиллиан. Он все еще чувствовал ужас свободного падения, бездонную пропасть, разверзшуюся под ним, когда раздача за раздачей его куча денег уменьшалась. Как он продолжал играть и делать ставки, думая, что удача должна повернуться к нему лицом, но этого так и не произошло. В конце концов у него не осталось ни гроша за душой, и джентльмен, который обчистил его, казалось, растворился в воздухе.
        Боксер слушал сначала вежливо, затем с возрастающим беспокойством.
        - А дилер? У него как дела сложились?
        - Почти так же плохо, как и у меня. В ту ночь заведение лишилось приличной суммы.
        - И он ничего не сделал, чтобы спасти деньги? Не вызвал другого дилера? Не направил того игрока за другой столик?
        - Полагаю, все случилось так быстро, он просто не успел.
        Дай выдохнул сквозь сжатые зубы и покачал головой.
        - Что?
        - Пахнет мошенничеством, мистер Флетчер.
        - В смысле?
        - Тот мужик и дилер - пари держу, они были заодно, - тихо объяснил боксер. - Чтоб вас поскорее обчистили, дилеру тоже приходится проигрывать, от этого ход игры кажется естественным. Это называется «свалка».
        - Нет-нет, ничего подобного… Все не так… Не может быть! Я бы знал, - пробормотал Марк, но, даже возражая, он чувствовал, как его затапливает жаром правды. - Откуда вы знаете? С вами такое бывало?
        Марку не нужен был ответ, он видел это по красному от стыда лицу Дая, по тому, как тот пожевал внутреннюю сторону щеки. Дай не был жертвой мошенничества… Он в нем участвовал. Может, не раз и не два. Он и Лесли - они оба мошенники. И все же этот человек потрудился рассказать Марку правду.
        Ему стало невыносимо жарко, как и в ту ночь, покалывание распространилось по рукам до самых пальцев. Мысленно он вернулся в тот момент, к ночи, навсегда изменившей его жизнь. Ночи, которая привела в движение все, что последовало дальше, словно механизм заведенных часов: его и Лиллиан ужасные споры неделями напролет и отвратительное, бурлящее презрение. Затем прощение, отчаянное и настойчивое, полное горячих поцелуев и слез, как это было принято у Лиллиан. Мольбы к его семье о помощи. Отказы и отрицание. Унижение. Наконец, удача: повышение Лиллиан. Ее перевели из швейного цеха в доставку и подгонку одежды. Появилась надежда на то, что теперь, когда они встали на праведный путь, все наладится.
        И вот так она познакомилась с Кэролайн.
        Но Марк ничего не мог сделать, чтобы изменить случившееся. Он тысячу раз прокручивал их в голове. Прошлое было неизменным. Единственное, что он мог изменить, - это будущее. Лиллиан исчезла. Он никогда ее не вернет, и сожаления только сделают его несчастным - и высосут из него все, что есть, через горечь и обиду. У него есть Кэролайн и Ундина. И вот ситуация, в которую он вляпался сам. Марк был обязан попытаться все исправить. Возможно, дальнейший ход событий ему не удастся контролировать, но он может попытаться.
        - С вами все в порядке, мистер Флетчер? - пробился к Марку голос боксера, выводящий его из отчаяния, и он был полон беспокойства.
        Марк открыл глаза.
        - Вам плохо?
        - Нет. Совсем наоборот. Я впервые за долгое, долгое время чувствую себя лучше.
        Марк с облегчением перевел дух, увидев Кэролайн в одиночестве за одним из маленьких столиков с чашкой чая. Прежде чем она его заметила, Марк воспользовался моментом, чтобы понаблюдать за женой. Никто бы не заподозрил ужасную сцену в их каюте сегодня утром, огонь или их ссору прошлой ночью. Хотя Марк знал Кэролайн достаточно хорошо, чтобы заметить печаль в наклоне шеи, в легком изгибе ее красивых губ. Она никогда бы не показала свои проблемы миру.
        Кэролайн была из тех, кто способен пережить любые страдания, что обрушивало на нее мироздание. Посмотреть только, как она пришла в себя после смерти мужа, пересекла океан, чтобы найти сестру в лице Лиллиан. Марку хотелось плакать оттого, что она выбрала его, со всеми слабостями и причудами. Он не мог понять почему.
        Лиллиан всегда была бурей - той, что будоражила, хватала за лацканы и оставляла перед ней беспомощным. Захватывающей. А Кэролайн… Она была маяком. Один только взгляд на нее после нескольких дней, проведенных в море, дней, проведенных вдали от нее, - и Марк преисполнялся благодарности и ощущения глубокого домашнего уюта.
        Марк отодвинул стул напротив нее, прежде чем чувства вышли из-под контроля.
        - Вот ты где. Боялся, что не смогу тебя найти.
        Кэролайн откинулась на спинку:
        - Я бы дождалась тебя, Марк, но ты так выбежал из каюты, что я не была уверена, что ты вернешься…
        Он наговорил ей так много лжи.
        Марк взял Кэролайн за руку. Чья дрожала - его или ее?
        - У тебя есть полное право меня прогнать, Кэролайн, но, надеюсь, ты пойдешь со мной куда-нибудь, где можно поговорить наедине, и я все объясню.
        У Марка чуть не разбилось сердце, когда он увидел, как жена на него смотрит. Настороженно, словно никогда больше ему не поверит из-за всей сказанной лжи. Но Кэролайн кивнула, промокая губы салфеткой. Она позволила ему вывести себя из кафе - в двери и на прогулочную палубу. Было ветрено, даже под защитой палубы выше, поэтому Марк снял пальто, чтобы Кэролайн накинула его на плечи. Они все еще были окружены людьми, пары и группы прогуливались мимо, в основном двигаясь в том же направлении. Как фигуристы катаются на коньках по пруду зимой.
        У перил в самой задней части корабля почти никто не задерживался - слишком ветрено, предположил Марк.
        Они стояли, глядя на кильватерный след корабля, два белых завитка, взрезавших серо-зеленую воду. Завораживающе, словно фокусник вытаскивает из рукава бесконечную вереницу белых носовых платков. Ветер дразнил длинные пряди волос Кэролайн, выбившиеся из узла, играл ими вокруг ее лица, заставлял развеваться бледно-лиловое платье. Кэролайн беспокойно огляделась, словно боясь, что ветер налетит и унесет ее через перила навстречу смерти. Марк притянул ее к себе.
        - Я должен тебе признаться.
        Кэролайн открыла рот, чтобы его прервать - она всегда находила ему оправдания, но хватит. Марк пресек ее попытки перебить.
        - Это настоящее признание, и оно серьезное. Выслушай.
        - Марк, тебе не нужно мне исповедоваться…
        Выражение лица Кэролайн было таким печальным, что Марк знал, что у нее на уме: она обдумывала это всю ночь и пришла к выводу, что им следует расстаться. Что они не подходят друг другу. Что они стали слишком далеки.
        - Нужно… не представляешь, как сильно мне нужно.
        Брови нахмурились, а губы скривились, словно она вот-вот разрыдается.
        - Марк, послушай меня, ты не единственный, кто виноват.
        Она говорила так только потому, что он хотел это услышать, Марк был уверен.
        - Не говори так. Я никогда не поверю. Правда в том, что ты слишком хороша для меня, Кэролайн, и я был слишком горд, чтобы это признать. Но теперь я все вижу, и мне нужно, чтобы ты меня выслушала. Пожалуйста.
        Он сжал руки Кэролайн и не отпускал, пока она не склонила голову в знак согласия.
        Это был самый страшный поступок в его жизни. Страшнее, чем украсть деньги Асторов, страшнее, чем сказать Лиллиан, что он потерял все ее с трудом заработанные сбережения. В конце концов, Марк не думал, что его поймают на воровстве, а даже если б и поймали, он знал, как объяснить свое присутствие. Он пассажир первого класса, вряд ли бы экипаж рискнул обвинить пассажира первого класса в преступлении. Они бы сделали все, что избавило бы их от подобных проблем.
        Если бы дело касалось Лиллиан, Марк знал бы наверняка: она была бы разочарована, но не бросила бы его.
        С Кэролайн ситуация была совершенно иной. Марк мог все потерять, сказав ей правду, но знал, что если не признается, то это лишь вопрос времени, когда их брак рухнет. Единственное условие, при котором она могла его уважать, - при котором он мог уважать себя сам, - это рассказать ей правду о том, что он сделал. И Марк нуждался в признании, теперь он четко это осознавал. Нуждался в ее уважении, прощении, принятии. Ее любви. Иногда он сам не знал, чего хочет, но то, что ему было нужно, стало очевидно. Без Кэролайн у него ничего нет. Без Кэролайн он никто. Возможно, это было самое верное определение любви, которую он когда-либо испытывал. Не то, что он испытал с Лиллиан, не то, что выводило его из себя, доводило до безумия. Но то, что обладало силой закрепить и обезопасить его, заставить стать тем человеком, которым он должен был стать давным-давно.
        И поэтому Марк излил Кэролайн свое сердце. Он рассказал ей об азартных играх, о краже ее драгоценностей (как ее лицо побледнело при этом, даже не от гнева, а от чего-то гораздо худшего: от жалости). О потере сбережений Лиллиан тоже. Марк сказал, что все еще думает о Лиллиан и что любит ее, но любит Кэролайн так же сильно, если не больше. Он рассказал ей, как сомневался в их браке, но теперь понял, что это была всего лишь неуверенность, потому что он не мог поверить, что такая женщина, как Кэролайн, могла любить такого мужчину, как он.
        Кэролайн погладила его по щеке. Ее пальцы были как лед, поэтому он обхватил их ладонями и подышал на них.
        - О, Марк, я… я знала, что тебя что-то тревожит… Я думала, у тебя дурные предчувствия. Я боялась, что ты подумал, что совершил ошибку, женившись на мне.
        Теперь она действительно плакала.
        Марк вытер ее слезы.
        - Пожалуйста, дорогая, не плачь. Надеюсь, ты сможешь меня простить.
        Она прижала к своей щеке тыльную сторону ладони.
        - Мы все грешим и все заслуживаем прощения, разве не так говорят проповедники? Если ты скажешь, что с этого момента и впредь ты изменился - я тебе поверю… и сама поступлю так же. С этого момента и впредь.
        Кэролайн выдохнула, как будто задерживала дыхание. Она смотрела на океан, словно приказывая себе успокоиться.
        - Как только мы окажемся в Америке, станет лучше. Когда у тебя будет возможность познакомиться с моей семьей, и мы переедем в наш новый дом, и сможем оставить все позади.
        И никогда-никогда больше никаких мыслей о былом, пообещал себе Марк. Даже о Лиллиан: Марк отбросил бы все свои мысли и воспоминания о Лиллиан, если бы это спасло его брак.
        Внезапно налетел ветер, сорвал шляпу с головы Кэролайн и швырнул ее в океан. Она исчезла в пенистом кильватере корабля, погружаясь в ледяную воду.
        Прежде чем Кэролайн успела сказать еще хоть слово, Марк опустился на одно колено, все еще держа ее за руки. Краем глаза он видел, как проходящие мимо люди наклонялись друг к другу, чтобы прошептать: «О, смотри, он делает ей предложение».
        - Кэролайн, если ты окажешь мне честь и останешься моей женой, я обещаю, что всегда буду стремиться быть тем мужчиной, которого ты заслуживаешь.
        Кэролайн подняла его на ноги и крепко поцеловала. Ее слезы упали на щеку Марка, холодные, как крошечные градинки.
        - Ах ты, дурачок, конечно же, останусь. А теперь пойдем внутрь, пока не замерзли насмерть!
        Марк обнял ее и прижал к себе, и они зашагали по прогулочной палубе в тепло корабля. В том, что Марк выпутался из этой беды, не было никакого смысла. Но все, что Марк знал, - эта чудесная женщина его простила. Теперь перед ними простиралась вся жизнь, прошлое было вычищено, обновленное будущее сияло.
        Глава тридцать восьмая
        Ярость кипела, как звезды, во тьме мыслей Дая, заставляя его обыскивать корабль сверху донизу, пока он, наконец, не нашел Леса на лестнице третьего класса - тот пытался уговорить двух мужчин сыграть в карты в десять часов утра. Он не поздоровался, никаких «если вы не возражаете, мне нужно поговорить со своим другом». Он просто схватил Леса за руку и потащил прочь.
        Они нырнули в чулан стюарда, тесный, как гроб. Дай обнаружил выключатель. Лицо Лесли Уильямса было белым, как у привидения: он знал, что вот-вот получит по заслугам.
        - Что, черт возьми, с тобой происходит? - огрызнулся Лес.
        - Я мог бы спросить тебя о том же самом. - Дай поднял чемодан и потряс им перед лицом Леса. - Я столкнулся с Марком Флетчером. Это и есть та афера, которой ты так гордился? Когда ты собирался мне сказать, Лес? Когда?
        На самом деле Дай был зол на себя. Как можно любить кого-то так ужасно, так безжалостно, что позволяешь ему лгать тебе снова и снова? И не важно, каким никчемным чувствуешь себя из-за этого?
        Лес сохранял самообладание, холодно разглядывая маленький коричневый чемодан.
        - Честно говоря, я не думал, что тебе нужно знать.
        Это было больнее, чем удар в живот. У Дая перехватило дыхание.
        - Так что? Ты собирался взять деньги и сбежать от меня?
        А почему бы и нет? Зачем нужен Дай с его моралью и жалобами, его постоянными вопросами, его потребностями? Потому что так оно и было. Это не любовь, это потребность. Даю нужен был Лес, а наоборот - нет.
        - Не будь идиотом. Я бы сказал тебе, что «прикончил» кого-то за столом, вот и все. Нашел какого-нибудь богатого старого придурка, который чудовищно плох в покере.
        Дай вскинул руки, чтобы не задушить его.
        - Ложь - все, что у тебя есть, Лесли Уильямс. Ты когда-нибудь говорил мне правду, хотя бы раз?
        Лес откинулся назад в тесном пространстве и неловко скрестил руки на груди.
        - Я не понимаю, почему ты так ценишь правду, Дай. Правда может тебя убить. Не все могут ее вынести.
        - И что это значит? - Дай почувствовал, как у него вспыхнули кончики ушей.
        Лес вздохнул.
        - Я не понимаю, почему ты расстроен. Все же получилось, ведь так? Марк Флетчер вроде справился, и никто не узнает.
        Он потянулся за чемоданом, но Дай его отдернул.
        - Нет, Лес. Ты не оставишь себе эти деньги. Слишком опасно.
        - Ты рехнулся?
        - Нет, это ты рехнулся. Как ты думаешь, что произойдет, когда Астор обнаружит пропажу? Кто еще знает, что он хранит деньги в багаже?
        Лес нахмурился.
        - Ты зря беспокоишься. Да его женушка любому встречному бы разболтала, я уверен. Мне она рассказала прям охотно.
        - Ты правда думаешь, что власти будут допрашивать всех ее светских друзей? У них нет причин грабить своих. Но боксер без гроша в кармане…
        Лес снова нахмурился, но промолчал.
        - Я верну чемодан и не хочу больше слышать ни слова возражения, тебе ясно? И никаких больше диких планов, пока мы на борту этого корабля, - сказал Дай.
        Лес попытался броситься за чемоданом, Дай его оттолкнул.
        - Не испытывай меня, Лес.
        Слова вырвались низким рычанием, и он увидел, как на лице Леса промелькнул страх. Это доставило Даю короткое удовлетворение.
        - Ты же не серьезно? У нас прямо сейчас есть деньги. Мы свободны и чисты…
        - Нет, Лес. Мы этого не знаем. Кто-то мог видеть Флетчера, мог доложить капитану, пока мы тут говорим. Ты снова подверг нас обоих опасности, и ради чего? Нам это не нужно, - Дай не собирался слушать возражения Леса, не в этот раз, - и я собираюсь вернуть чемодан, прежде чем кто-нибудь обнаружит, что он исчез.
        Глаза Леса выпучились, а лицо покраснело, как будто кто-то его душил.
        - Ты не можешь так поступить, Дай. Он не твой. Он принадлежит мне…
        Смех вырвался сам собой.
        - Ты только послушай себя! Он тебе тоже не принадлежит, и ты это знаешь. Ты хочешь, чтобы я это сказал, Лесли Уильямс? Чтобы прямым текстом? Так я скажу: либо эти деньги, либо я. Выбирай прямо сейчас. Возьмешь чемодан - и наши пути разойдутся.
        Дай боялся, что Лес выберет деньги, потому что знал, как глубоко заложена в нем эта тяга. И не просто так: в их жизни частенько случалось, когда не было ни еды, ни тепла, ни одежды, кроме пожертвованной церковью. Они терпели побои, чтобы на столе был хлеб, и все, что они когда-либо выполняли, приносило парню вроде Астора гораздо больше пользы, чем им самим. Это почти не было воровством, больше похоже на то, чтобы наконец получить часть причитающегося, но закон не рассматривал это таким образом.
        Лес пыхтел. Его щеки раздувались так сильно, что Дай боялся, они порвутся. Но в конце концов он протянул Даю медный ключ.
        Дай был уверен, что помнит, где, по словам Марка, в этом похожем на пещеру трюме находился багаж Асторов. Даже в каком отделении он нашел деньги. У Дая была хорошая цепкая память, которая помогала изучать противников на ринге. До этого момента ему не приходило в голову, что надо было попросить Марка вернуть все, но кто знал, можно ли доверять Марку, в конце концов. Дай не хотел лишний раз его искушать, особенно когда бедняга зашел так далеко.
        Наконец, осторожно расспросив измученного стюарда, Дай нашел багажное отделение. Хорошо, что было достаточно рано, и на этом конце палубы находилось мало людей. Было утро после бала, и Дай беспокоился, что кто-нибудь из гостей попросит стюардов отнести наряды обратно в багаж. Он ускорил шаг.
        В отсеке царил беспорядок, больше не соответствовавший описанию, которое дал ему Марк. Повсюду были сундуки и кофры: огромные опасные груды, загораживающие проходы. Чемоданы и сумки, разбросанные повсюду, как будто прошел торнадо. Может, Лес прав; если бы багаж пропал в конце путешествия, не оказалось бы никакой возможности его отследить. Любой мог войти сюда и забрать вещи другого пассажира. В первый момент с тех пор, как он столкнулся с Марком, Дай почувствовал себя немного лучше.
        Он уже собирался оставить чемодан там, где стоял, и понадеяться на лучшее, когда увидел вещи Асторов. Это был самый захламленный угол. Интересно, это Марк оставил его в таком состоянии, подумалось Даю, или слуги Асторов постарались? Если так, то кто-то мог заметить пропажу денег…
        Дая прошиб холодный пот. Как ему найти нужный сундук во всей этой неразберихе? Один был очень похож на другой; как выяснить, в каком хранились деньги?
        Дай перелез через гору багажа в заднюю часть отсека, отодвинув чемоданы в сторону, чтобы добраться до большого сундука, который соответствовал описанию: темно-красная кожа, ремни с медными пряжками. Он был не заперт. Дай как раз откинул крышку и начал рыться в содержимом, когда услышал звук приближавшихся тихих голосов. Дая обуяла паника. Он понимал, как быстро думать на ринге - как думать телом, - но в подобных ситуациях его разум пасовал.
        Дай пытался запихнуть чемодан Марка в сундук, когда из-за угла выскочил мужчина с масляной лампой в руках. Он посветил фонариком прямо на Дая.
        - Эй, вы посмотреть, кто здесь. Это тот боксер, говорю вам! Поверить не могу, что это тот боксер.
        Мужчина - стюард, судя по униформе - просиял, глядя на Дая.
        Дай заплатил бы ему наличными, чтобы он заткнулся. Это был худший день в его жизни, и чем меньше людей об этом знали, тем лучше.
        К ним быстро присоединились еще двое, которые, похоже, не были столь же рады видеть Дая. Самый пожилой окинул его острым взглядом с головы до ног.
        - Что вы здесь делаете? Эта зона закрыта для пассажиров.
        - Вы даже не пассажир первого класса, если я не ошибаюсь, - подхватил третий мужчина. - И готов поспорить на что угодно, что вы не один из Асторов, так что же вы делаете в их отделении?
        Поскольку у Дая не было ответа на этот вопрос, они сопроводили его на шлюпочную палубу, на мостик, где, как утверждали стюарды, есть хотя бы один офицер, несущий вахту. Даю не нравилось, когда его конвоировали по всему кораблю и все пассажиры смотрели, понимая, что он совершил проступок. Или так казалось со стороны.
        - Я нашел чемодан, говорю вам, и возвращал его. Он даже мне не принадлежит, - сказал Дай первому помощнику, лейтенанту Уильяму Макмастеру Мердоку, как только они добрались до мостика.
        Мердока, казалось, не впечатлили оправдания Дая. Он стоял, заложив руки за спину и покачиваясь на каблуках. Они осмотрели чемодан, и, к счастью, на нем не было ничего - ни монограмм, ни случайных квитанций, - что привело бы к Марку Флетчеру. По крайней мере, эта часть всей прискорбной операции была вне опасности.
        - Если вы ничего не знаете, то как вы догадались вернуть его в багаж Асторов? - спросил Мердок.
        На это у Дая не было ответа. Он вряд ли мог сказать, что так решил, мол, потому что ни у кого другого на борту не могло быть таких денег, кроме Асторов. На корабле плыло так много миллионеров, что это казалось почти богохульством.
        Во время допроса Дай узнал, что у Астора действительно были деньги в банковской ячейке, так много, что им не хватило места, и именно поэтому он был вынужден хранить остальное в багажном отделении.
        - Где вы нашли чемодан? Вам его кто-то отдал? - спросил Мердок.
        У него явно заканчивалось терпение, но чем больше он давил, тем более запутанным становился разум Дая. Он не привык, чтобы его так допрашивали. Его жизнь была простой: кто-то замахивался, он бил в ответ.
        - Я нашел его в машинном отделении. Мне показалось, что я узнал чемодан, принадлежащий Асторам. Я просто пытался его вернуть. - Дай старался, чтобы голос звучал ровно.
        - Если вы думали, что он принадлежит Асторам, почему б не отнести в их каюту?
        К Мердоку присоединился еще второй офицер, Чарльз Лайтоллер. Нервный человек, явно пытающийся произвести впечатление на своего начальника. Мердок расхаживал вокруг них, поглаживая усы.
        - Не знаю. Я… я не хотел их беспокоить.
        За дверью внезапно возникла ссора, послышались звуки толчков, и голоса резко стали громче. Дай узнал один из них по валлийскому напеву. Лесли, должно быть, видел, как его вели по кораблю, или слышал разговоры. Секунду спустя дверь распахнулась, и внутрь ввалился Лес. Его одежда была потрепана, а волосы всклокочены, как будто ему пришлось пробиваться с боем.
        - Вы должны отпустить этого человека. Он ничего не сделал, - сказал Лес, указывая на Дая. - Это все моя вина. Это я виноват. Это все сделал я.
        Головы Мердока и Лайтоллера повернулись в сторону Леса. Дай знал, о чем они думают, эти лондонские мальчишки: конечно, вечно во всем виноваты валлийцы. Кража. Драка. Чего его ждать от деревенского мусора?
        - Дай не брал деньги - он возвращает их, ради всего святого! Вы когда-нибудь видели, чтобы вор пытался вернуть украденное? Это был я: я украл деньги.
        Дай мог только стоять в оцепенении, пока Лес все объяснял, каждую деталь: как он пробрался в каюты первого класса, чтобы спланировать аферу - не упоминая, разумеется, Вайолет. Офицеры наверняка слышали, как пассажиры первого класса говорят о человеке, который предсказывает им судьбу за солидную сумму?
        Потом Лес объяснил, как узнал о тайнике Астора в хранилище, когда рыскал по их комнатам. Он даже утверждал, что украл чемодан у другого пассажира, чтобы сбить власти со следа, если его раскроют.
        Лес все время избегал смотреть на Дая, его покрасневшие глаза были устремлены в пол или умоляюще смотрели на лица офицеров. Куда угодно, только не на Дая, и тот знал почему. Лес сломался бы, если бы посмотрел на него.
        - Вы не можете повесить вину на Дая. Он пытался заставить меня поступить правильно. Это же церковный мальчик, он хороший человек. Слишком хороший, чтобы водиться с такими, как я.
        Все это время Дай ничего не мог сказать. Слова застряли в горле. Он никогда не думал, что доживет до дня, когда Лес сделает что-то подобное. Он видел, как Лес делал так много плохого. Вынимал монеты из чашки слепого нищего, забирал последний шиллинг простака и оставлял его умирать с голоду на улице. И их уже пару раз ловила местная полиция. Лес всегда вытаскивал их под каким-нибудь хитрым предлогом: наобещав с три короба, или откупившись мелочью, или рассказав, что знал о той сестре или этой кузине. Там, откуда они пришли, все было по-другому - все знали всех. Нужно сотворить что-то действительно ужасное, чтобы тебя посадили.
        Но сейчас они были на великом «Титанике», и вот Лес добровольно сдался неизвестным силам правопорядка. Кто знал, каким будет наказание? Все было бессмысленно - Дай чувствовал, что мир перевернулся с ног на голову. Он не знал, радоваться ему или ужасаться. Он не мог позволить Лесу взять вину на себя. Но и это тоже не имело смысла - все это было делом рук Лесли. И все же…
        Корабль дернулся от внезапной волны, и Дай, пошатнувшись, очнулся от мыслей.
        - Дело попахивает, - сказал Лайтоллер Мердоку, а тот потер подбородок. - Думаю, следует запереть их обоих, пока мы не сможем передать их властям в Нью-Йорке.
        Лес взвыл.
        - Это было бы чудовищно несправедливо! Дэвид Боуэн невиновен. Вы не можете посадить невиновного человека под замок. Спросите любого на этом корабле. Он спас ребенка от падения за борт в первый же день! Он герой. Вы не можете его запереть.
        Офицеры быстро сгрудились. Даю не нравились их голоса, сердитые и рычащие, как осы в потревоженном гнезде. В конце концов Мердок позвал мужчин, ждавших за дверью, и указал на Леса.
        - Возьмите этого человека и заприте его в канатном ящике.
        Он повернулся к Лесу.
        - На этом корабле нет гауптвахты - мы не предполагали, что она нам понадобится, - добавил он с презрением. - Тебя будут содержать в канатном ящике, пока не найдем более подходящее место. Мы телеграфируем властям Нью-Йорка и сообщим, что произошло. Они возьмут тебя под стражу, как только мы прибудем.
        - Вы не можете… - начал Дай, но никто не обратил на него внимания.
        Он бросился вслед за одним из членов экипажа, схватил его за руку, но взгляда, который бросил на него мужчина, хватило, чтобы Дай немедленно его отпустил. Он знал, что произойдет, если он перестанет себя контролировать, если что-то натворит.
        Его бы тоже забрали. И тогда действительно не останется никакой надежды. Тем не менее Даю потребовалась вся сила воли, чтобы не сорвать дверь с петель в гневе, пока он наблюдал, как члены экипажа тащат Леса за руки - словно тот мог попытаться убежать с этого корабля-ловушки - и уводят прежде, чем Дай смог хотя бы попрощаться.
        Глава тридцать девятая
        Энни стояла у каюты Флетчеров. В коридоре было тихо. Хотя нет - мимо прошел еще один стюард, слегка покачиваясь вместе с кораблем. Проходя мимо, он кивнул Энни. Та подождала, пока он не окажется за пределами слышимости, прежде чем постучать в дверь.
        Ответа не последовало. Внутри тоже было тихо.
        Девушка воспользовалась своим ключом, чтобы войти. Из соседней комнаты не доносилось ни приглушенных голосов, ни писка Ундины. В номере было тихо, как в склепе, единственное движение - пылинки. Все ушли, включая Марка.
        Нужно дождаться его. Необходимо с ним поговорить.
        Она ходила по комнатам, постоянно ожидая звука шагов Марка за дверью. Весь день тянулся бесконечно. Любая рутинная работа заканчивалась будто за пару минут, а затем Энни приходилось заставлять себя думать о чем-то другом. Утренняя сцена постоянно возвращалась на ум. Кэролайн бросилась на нее из мрака, как призрак. Кэролайн обвиняла ее в воровстве, пытаясь заставить Марка поверить в то, что Энни - злодейка, что все плохое на корабле произошло по ее вине.
        Нужно объяснить Марку, что Энни не виновата. Кэролайн объявила ей вендетту. С первого взгляда на Кэролайн было очевидно, что у нее проблемы. Марку нужно взглянуть правде в глаза, понять, что Энни можно довериться. Что Ундине угро-жает опасность.
        Энни вдруг поняла, что бывала в этих комнатах дюжину раз, принося Ундине молоко, но так и не смогла толком осмо-треться. Она медленно повернулась, скользя взглядом по вещам Флетчеров. Шляпы. Шали. Книги. Зонтик. Детские вещи Ундины: кроватка и стопки одежды, стеклянные бутылочки и резиновые соски. Все это могло быть моим. Эта мысль казалась такой естественной. Если бы я была замужем за Марком, это была бы моя комната. Мои вещи. Мой ребенок.
        Моя жизнь.
        Глупая, невозможная фантазия - и все же в этот миг, наедине с его вещами, она не казалась такой далекой.
        На туалетном столике были разбросаны драгоценности Кэролайн. Энни только что обвинили в воровстве, и первым порывом Энни было ничего не трогать, но потом взгляд упал на простой серебряный медальон. Рука потянулась сама собой. Энни открыла медальон и обнаружила фотографии двух женщин: Кэролайн и еще одной, незнакомой. Такой красивой, что картинка могла быть с рекламы мыла или духов, но Кэролайн Флетчер не из тех, кто хранит красивые картинки из журналов. Энни осторожно вынула фотографию из рамки, перевернула. Ничего, никакой надписи.
        Она открыла чемодан с одеждой и просмотрела куртки и брюки на вешалках. Этикетки оказались незнакомы - лондонские портные, без сомнения, - но одежда была не лучшего качества, большая часть потрепана и поношена. Штопаная, латаная, пуговицы болтаются. То же самое и с ботинками Марка. На нескольких парах меняли подметку. Был только один новый комплект одежды - Марк был одет в него, когда садился на корабль. С другой стороны, одежда Кэролайн выглядела совершенно новой, гораздо более дорогой, чем у ее мужа, и очень хорошего качества. Энни вспомнила, что Марк сказал ей на прогулочной палубе, когда они впервые по-настоящему поговорили. Как он не чувствовал, что принадежит этому кругу, этому обществу. Это был первый признак, первый намек на то, что он несчастлив. Что он жаждет чего-то другого.
        Энни стояла над столиком, руки чесались от желания перебрать украшения, косметику, туалетные принадлежности, щетки и гребни. Вещи Кэролайн занимали почти всю поверхность, в то время как вещи Марка поместились в один квадратный кожаный лоток: подложка для воротника, две пары запонок для манжет, кольцо с печаткой и цепочка для карманных часов с язычком из потертой кожи с эмблемой, которую Энни не смогла разобрать.
        На маленькой тумбочке у его кровати лежала книга, сборник рассказов. Она открылась на закладке: «Человек, который хотел быть королем» Редьярда Киплинга. Энни слышала об авторе, но не об истории. Она взяла книгу только потому, что Марк держал ее в руках. Пролистала страницы - слова словно протекали мимо. В детстве ее учили, что читать романы - грех. Господь благоволит хорошим девочкам, Энни. Вспышка тьмы в глазах. Нет, для этих мыслей было уже слишком поздно.
        Энни вернула книгу на место. Рядом лежало несколько сложенных листков бумаги - квитанции за багаж в грузовом отсеке и записка, нацарапанная незнакомым почерком.
        Кровать была застелена, простыни туго натянуты на матрас, но Энни не смогла удержаться и легла. Ею владела необъяснимая потребность сделать это, гораздо большая, нежели просто любопытство.
        У Энни возникло ощущение, которое она испытывала каждое утро на этом корабле, - как будто ее не существовало до этого момента. Она прижалась головой к его подушке, пахнущей его маслом для волос. Вжалась носом поглубже. Откинула одеяло. Вот где он спит. Она представила Марка в этой самой постели, вдохнула стойкий запах его мыла.
        От этого запаха Энни захотелось заплакать. Недостаточно. Не в силах больше сопротивляться, девушка легла туда, где лежал и он, ощутила вмятину в матрасе. Снова прижалась к подушке, сунула под нее руку, обняла.
        На крошечном ночном столике - блестящая деревянная коробка. Энни приподняла крышку: она была заполнена обычными сентиментальными вещицами. Засохший букетик. Обрывок выцветшей ленты, обвязанный вокруг бальной карточки. Еще фотографии, загнутые по углам, потемневшие. Энни быстро их просмотрела; никого, кто был бы похож на Марка, - вероятно, все со стороны Кэролайн.
        Стоп - вот снова та женщина, женщина из медальона. Она сидела в кресле, одетая в закрытое черное платье, и держала на руках ребенка. Не просто ребенка: Ундину. Это была, без сомнения, новорожденная Ундина.
        Энни поднесла фотографию к лицу, чтобы получше рассмотреть. Женщина не просто держала ребенка на руках: она кормила его грудью.
        Комната внезапно накренилась, как будто кто-то подкрался сзади и похлопал Энни по плечу. Кто станет кормить грудью Ундину, кроме Кэролайн?
        Нет, глупышка. Кэролайн не кормила грудью. Энни сама приносила молоко несколько раз на день.
        Какая странная фотокарточка. Но Энни слышала об этом безумии, об этой моде фотографировать во время кормления грудью, слышала, как ее мать и старухи в Баллинтое говорили: «Глупые лондонцы, что еще понапридумают».
        Энни перевернула фотографию. На этот раз имя было.
        Два имени.
        Лиллиан Ноттинг. Ундина.
        Энни показалось, что она услышала скрежет в двери, хотя сердце грохотало в ушах. Это ключ провернулся в замке? Она бросила фотографию в деревянную коробку и виновато захлопнула крышку. Она не хотела, чтобы Марк застал ее, пока она тут копается.
        Но дверь не открылась. Что бы ни издало звук, больше он не повторился. И снова комнаты замерли в могильной тишине.
        Энни поспешно вышла из комнаты. Она не могла больше там оставаться. Внезапно она ощутила, что она в чужой комнате, что ей нечего там делать.
        Так много запутанных фактов - и что бы это означало? Кэролайн не была матерью ребенка. Правда пронзила Энни насквозь. Матерью была та, другая женщина. Лиллиан Ноттинг. Итак, почему ребенок сейчас с Кэролайн, и почему Марк с ней, и почему они оказались здесь?
        И тут до нее дошло: они убегали.
        Может быть, Кэролайн Флетчер имела какое-то отношение к тем случаям, которые происходили на корабле. Кэролайн за ночь превратилась из милой и теплой в холодную и отстраненную. Марк признался, что опасается - его жена в чем-то виновата, но в чем? Кэролайн каким-то образом заманила мальчика-слугу своей ослепительной брошью, а потом?.. Энни не знала, но не могла этого исключить. Может быть, Кэролайн так же очаровала и украла Марка, украла его у Лиллиан.
        Она не могла придумать иного объяснения.
        Энни вздрагивала, пробегая по коридору мимо людей, бросавших на нее странные взгляды. Она не обращала на них внимания. Девушка чувствовала жар и головокружение. Все это было слишком ужасно. Знал ли сам Марк?
        Они должны были разыскать эту женщину, Лиллиан, или ее родственников - кого угодно - и сообщить, что ребенок в безопасности и что они вернут девочку как можно скорее. Как только появилась эта мысль, в глубине сознания затаилась вторая, более темная, более ужасная.
        Ни одна женщина не оставит своего ребенка по доброй воле. Энни была в этом совершенно уверена, она чувствовала это всем своим существом - никогда ни в чем она не была еще так уверена. Женщина на той фотографии, у которой в глазах были сталь и огонь, не отдала бы своего ребенка без борьбы. Энни знала это. Такая сделает все, что в ее силах, чтобы удержать Ундину при себе. Такая будет сражаться до последней капли крови.
        Надо пойти в радиорубку и попросить радистов отправить телеграмму в лондонскую полицию. И быть готовой к ответному сообщению, что Лиллиан Ноттинг, истинной и законной матери, больше нет. Что Лиллиан Ноттинг вообще-то убита.
        Энни побежала в радиорубку на верхней палубе. Мимо пассажиров, которые неодобрительно бормотали вслед. Мимо стюардов и членов экипажа, которые бросали на нее насмешливые взгляды. Если кто-то и пытался ее остановить, девушка их попросту огибала. У нее не было времени объяснять.
        Наконец, оказавшись на шлюпочной палубе, Энни остановилась на верхней ступеньке лестницы, чтобы перевести дыхание. Она так торопилась, чтобы не оставить себе времени подумать о том, что делает, и сейчас никак не могла отдышаться. Девушка согнулась пополам, едва не сунув голову между коленей, и глотала воздух долгими вздохами.
        Энни еще ни разу не была так близко к мостику. Она знала, что именно там находились офицеры, там происходила навигация и принимались важные решения. Но она видела капитана только издали и не была уверена, что узнала бы кого-нибудь из офицеров корабля, если бы они не были в форме, в двубортных пиджаках с восемью медными пуговицами.
        Мистер Латимер, старший стюард, предупреждал их всех держаться подальше от офицеров.
        «У вас нет причин находиться на шлюпочной палубе перед парадной лестницей, - сказал он им однажды на собрании стюардов. - И если я узнаю, что вас там видели, лучше бы вам найти чертовски вескую причину для этого».
        Была ли эта причина веской? Энни совсем не была уверена. Но на карту было поставлено будущее ребенка. В глубине души Энни знала: она должна довести дело до конца.
        От спешки кружилась голова. Энни почти могла ощутить возмущение Лиллиан, ее опустошение и жажду, что тянулись из могилы через океан.
        Кроме того, она должна была поступить правильно - сейчас больше, чем когда-либо.
        Господь благоволит хорошим девочкам, Энни.
        Никто никогда не ходил в радиорубку, что располагалась за первой трубой, маленькую, размером со шкаф. Радисты сновали туда-сюда, передавая сообщения пассажирам. Энни слышала, что это кропотливая работа - получать странные точки и тире, записывать. Она слышала, что два радиста жили на черном кофе и сигаретах и были дергаными и вспыльчивыми, словно наркоманы. Стоя за дверью в полутемном коридоре, девушка различала резкие звуки. Она чувствовала себя так, словно на нее набросились блохи.
        Энни слегка приоткрыла дверь.
        - Есть кто?
        В комнате было очень темно, только одна голая лампочка светила на стол посреди комнаты. Там царил беспорядок, как будто налетел торнадо: полка, полная книг, опрокинулась набок; повсюду в беспорядке валялись бумаги; чашки и блюдца громоздились башнями по три, как будто кто-то играл в детскую игру.
        Она узнала дежурного Джека Филлипса, старшего радиста.
        У Энни упало сердце. Она бы предпочла Гарольда Брайда, младшего радиста. Дело было не в том, что Филлипс был так уж стар - всего двадцать пять, - но он был нервным и трудным и заставлял нервничать всех, кто с ним общался.
        Радист едва поднял взгляд.
        - Что вы здесь делаете?
        Энни замерла.
        - Кто вы такая? - Теперь он внимательно ее разглядывал и наверняка запомнил в лицо. - Вам не следует здесь находиться.
        - Мне нужно, чтобы вы отправили телеграмму. Это очень важно.
        Радист указал на стопки бумаг.
        - Оставьте тут. Придется подождать своей очереди. Вчера машина вышла из строя, и у нас огромное отставание. Можно подумать, люди никогда не слали телеграммы, но нет, всем нужно послать друзьям телеграмму с «Титаника». Мы как раз сейчас входим в зону досягаемости Кейп-Рейса, и у нас есть короткое окно для отправки сообщений. Так что убирайтесь и не мешайте работать.
        - Уверена, мое сообщение важнее всех остальных.
        Однако стоило ей произнести эти слова, как Энни услышала тихое царап-царап-царап, как будто мышь когтила стопку телеграмм. Настойчивый шум, раздражающий ухо. Посмотри сюда. Ее потянуло, заставляя всмотреться в бланки телеграмм сверху.
        В воде замечен лед…
        Строка цифр, которая ничего для нее не значила, но все равно заставляла пульс участиться. Возможно, координаты.
        ПП «Калиф?рниэн» остановлен льдом…
        Энни же слышала, как пара пассажиров разговаривала о льдах накануне. Двое седовласых мужчин возвращались с прогулочной палубы. «Единственная реальная опасность для такого большого корабля - это лед», - сказал один из них. «Лед и немцы, - ответил другой, - и обоих мы увидим с одинаковой вероятностью».
        - Это ведь входящие сообщения? Разве их не надо доставить на мостик? - руки чесались схватить телеграммы.
        Смотри сюда, это важно. Но зуд прекратился, стоило Энни взять послания в руки.
        - Ты рехнулась?! Отойди оттуда. Они конфиденциальные! - Радист шлепнул ее по рукам. - Будешь указывать мне, как делать работу? Я уже сказал, у нас очень короткое окно с Кейп-Рейсом, чтобы передать все эти сообщения. Брайд отдаст эти телеграммы капитану перед сменой.
        Нет, нет, нет. Энни отскочила подальше от Филлипса, все стискивая сообщения. К скрежету присоединилось жужжание в голове, такое же настойчивое, как звон тревожных колоколов. Опасность, опасность. Кто-то должен обратить внимание. Энни, ты нужна им. Все эти невинные люди на корабле нуждаются в тебе. Вот почему ее привлекли сводки погоды, на которые она обычно не обращала внимания. Спасение корабля зависело от Энни. Ее первоначальная цель на мгновение была забыта.
        - И когда это будет?
        - Тихо. Я едва слышу Кейп-Рейс… И куда это ты собралась с ними? Я же сказал…
        - Но… но это важно. Там написано, что видели лед! Я слышала, в нашем рейсе это особенно опасно… - Ее руки заскользили по бумагам, рассыпая их по полу. - Их нельзя игнорировать…
        Она должна была заставить его понять, осознать то, что она узнала.
        - Но не забудьте мое сообщение - мое сообщение тоже важно. Там пропавший ребенок. Ну, то есть украденный, - ее голос невольно повысился.
        - Что ты несешь? Украденные дети, - радист фыркнул.
        - Нет, я просто неправильно объясняю. Это личное дело большой срочности. Эта женщина - разве вы не чувствуете?
        Теперь Энни могла ощущать страх и гнев Лиллиан, ее жажду, обволакивающую, тянущуюся через волны…
        - Успокойтесь, мисс. Нужно успокоиться.
        - Нет, вы просто не понимаете… Я слышу ее голос. То есть я видела ее лицо, видела, четко и ясно, и это плохо, понимаете?
        - Я вообще не понимаю, что вы говорите, но убедительно еще раз прошу покинуть это помещение, или мне придется позвать на помощь.
        - Но… - Энни бросилась на пол, потянувшись за сообщениями о льдах.
        Единственная реальная опасность - это лед. Даже повторяя это, Энни понимала, что ее слова не имеют смысла - по крайней мере, сказанные вслух. И вместе с тем спешка вызывала в ней новую дрожь страха. Голос, который напугал ее, все же был знакомым.
        Ты знаешь, чего я хочу.
        Ты знаешь, что мне нужно.
        Через окно Энни видела офицерскую открытую палубу, которую использовали, чтобы наблюдать за состоянием моря или подышать свежим воздухом. Там было пусто. Если бы она смогла добраться до этой палубы, путь на капитанский мостик оказался бы открыт. Лучший шанс передать сообщения капитану Смиту.
        Да, да, да. Она почувствовала проблеск уверенности. Вот что она должна сделать: передать сообщения капитану, заставить его понять, что они плывут навстречу опасности. Он бы понял. Она бы спасла положение, и тогда они выслушали бы ее рассказ о Кэролайн Флетчер.
        - Простите, - прошептала она. - Я позволила себе лишнего.
        Энни притворилась, что выскальзывает за дверь, в то время как Филлипс, с отвращением покачав головой, вернулся к передаче телеграмм. Однако пока он занимался своими делами, девушка подхватила ворох срочных телеграмм, прижала их к груди, метнулась мимо него и шмыгнула за дверь прежде, чем он успел встать со своего места.
        Ветер хлестал по открытой палубе, со всей силы бил Энни в лицо. Было так холодно, что девушка едва не застыла на месте. Униформа совсем не спасала. Воздух был таким ледяным, что она легко могла поверить в покрытые льдом чернильные воды внизу. Им сказали - их всех предупредили - об особой опасности, которую нес лед по курсу. Что не так с Филлипсом? Почему он не отнесся к предупреждениям более серьезно; почему он считал, что важнее посылать телеграммы глупых богатеев? Люди, которые выдвигали глупые требования, которые понятия не имели об опасности. Капитан должен был просмотреть эти сообщения немедленно. Слишком много времени прошло…
        Какая-то сила ударила ее сбоку, опрокинула на палубу. Ее голова больно ударилась о холодные влажные доски.
        Белые квадратики выскользнули из рук и заплясали на ветру вне досягаемости. Телеграммы. Они затрепетали в воздухе, перелетели через перила, а затем, подхваченные ветром, поплыли над открытой водой. Они становились все меньше и меньше, пока не превратились в белые точки в темноте, пока звук их трепета не затерялся в реве океана. Пока они не исчезли.
        Предупреждения с указанием местоположения льда были утеряны.
        - Я поймал ее, мистер Филлипс.
        Чья-то рука рывком подняла ее на ноги, как кролика, пойманного в огороде. Гарольд Брайд сбил ее с ног и ухмылялся. Гончая, которая поймала кролика.
        Энни дернулась.
        - Отпустите меня! Разве не видите, что вы наделали? Телеграммы…
        - Начнем с того, что это не твое дело.
        - Это были предупреждения! Впереди лед…
        - Что показывает, как мало ты знаешь, - Брайд надулся, радуясь возможности покрасоваться перед представительницей слабого пола. - Этому кораблю нечего бояться какого-то льда. Он непотопляем, ты разве не слышала?
        - Теперь у вас проблемы, - сказал Филлипс, когда Брайд затащил Энни обратно в радиорубку.
        Комната была слишком мала, чтобы вместить трех человек одновременно, и двое мужчин прижались к Энни. Она чувствовала, что они наслаждаются ее горем. Маленькие радости для маленьких мужчин.
        - Я послал за мистером Латимером.
        Латимер, главный стюард, был крупным, похожим на медведя мужчиной, который едва влезал в униформу «Уайт Стар». Энни и раньше видела, как он сердится - видела, как он замолкал, взгляд становился ледяным и белым и обещал ужасные последствия. У Энни скрутило желудок в узел, хотя она знала, что Эндрю Латимер не мог сделать с ней ничего хуже того, что она уже однажды сделала с собой сама.
        - Что, черт возьми, заставило вас украсть эти телеграммы?
        Теперь их было четверо в радиорубке, Латимер нависал над Энни. Было так жарко и душно, что она боялась упасть в обморок.
        - Это женская истерия, - сказал Брайд с уверенностью, несвойственной его годам. - Я видел такое раньше. Иногда у них бывает корабельная лихорадка. Некоторые женщины не годятся для моря.
        - Нет, я…
        Но мужчины ее не слушали.
        - Я знал, что с этой девушкой что-то не так, с той минуты, как она ступила на борт, - произнес Латимер, как будто Энни не было рядом.
        Он приподнял фуражку, чтобы вытереть пот со лба; Энни смотрела, как капли стекают по лицу стюарда.
        Латимер схватил ее за плечо, совсем как Брайд. Ее так часто хватали и тянули, когда она была ребенком, что это ощущение вызвало странное оцепенение. Когда с тобой обращаются как с неодушевленным предметом, с диким животным, иногда проще всего позволить разуму отключиться. Это была версия игры в исчезание: прикасались как будто не к тебе, а к кому-то другому.
        - Вас запрут в каюте, - заявил старший стюард, - пока я не поговорю с капитаном и он не решит, что с вами делать.
        Энни думала, что ей велят оставаться в своей каюте, той, которую она делила с Вайолет, и поэтому она покорно пошла, но нет. Латимер привел ее в другую, маленькую, как чулан для метел, и без кровати - только гамак свисал с крючка на стене. Там не было ни электрического света, ни свечи, а поскольку комната была внутренней, свет не проникал и снаружи.
        Девушка сказала дрожащим голосом, что боится темноты, и спросила, нельзя ли ей остаться в своей каюте - она обе-щала не выходить, пока не получит разрешение, - но Латимер никак не отреагировал, как будто она не сказала ни слова.
        Может быть, игра в исчезание сработала слишком хорошо.
        Энни села на пол, подтянув колени к груди. Холодно, хотя кабина должна находиться рядом с машинным отделением. Может, Брайд прав? У нее истерия? Что это значит - женская истерия? Отличалось ли это от того, когда мужчины расстраивались, кричали, топали и швыряли вещи, как ее отец в худшие времена? Может быть, она больше похожа на своего отца, чем ей хотелось думать. Энни попыталась вспомнить, что произошло на офицерской палубе. На нее не похоже, совсем не похоже. Она всегда была тихой, кроткой девочкой. Что, черт возьми, заставило ее взять эти телеграммы и выбежать на офицерскую палубу? Она представляла все, как будто наблюдала за другой девушкой. Может, она и правда сходит с ума.
        Мысли все крутились и крутились вокруг последовательности событий и того, что она узнала. Было так много всего, чего она все еще не понимала.
        Жуткая нота, похожая на безумное предупреждение - ты меня знаешь - преследовала ее. Стед подтвердил, что это может быть шуткой… Или что это дух.
        О господи.
        Ее трясло так сильно, что она едва могла думать. Слезы неудержимо текли по лицу. Кусочки складывались воедино в ее сознании. Энни казалось, что теперь она знает, что происходит.
        Кэролайн украла ребенка Лиллиан…
        И Лиллиан Ноттинг мертва.
        Это был дух Лиллиан. Это она трясла стол и гасила свечи на сеансе Стеда. Записка под дверью и, возможно, даже припадки - ее рук дело.
        Лиллиан. Разъяренная. Отчаянная.
        Энни не знала, как долго она пролежала, свернувшись калачиком, безмолвная и одинокая, в темной комнате. Она начала чувствовать себя так, словно ее похоронили заживо, и самое тревожное было то, что какая-то часть ее не возражала. Это были похороны не на суше, а в море, как у Тедди. Она, завернутая в марлю, плыла в глубине, не имея веса. Мирно. Впервые за долгое время она точно знала, куда идет, куда ведет это путешествие боли и одиночества. Она знала место назначения.
        Однако, проснувшись, Энни все еще находилась в темной комнате. Испытания последних нескольких дней не закончились. Все еще оставалась загадка, которую нужно разгадать, дух, которого нужно изгнать. Ей нужно было как-то выбраться отсюда и рассказать Стеду, что она все поняла. Кто-то одержим духом Лиллиан; и, кто бы это ни был, он творил ужасные вещи на борту корабля, и все во имя возвращения Ундины. Но как можно забрать ребенка, если ты уже мертва?
        Паниковать было нельзя. Нужно взять себя в руки. Собраться. Даже если она скоро выберется отсюда, никто никогда не воспримет ее всерьез, если сочтет сумасшедшей. Надо вести себя хорошо, успокоиться и поразмыслить.
        Энни сунула руку в карман фартука и по привычке вытащила брошь. Провела по ней пальцами. Она смотрела на украшение так много раз, что запомнила рисунок, изгибы и завитки, вырезанные на металле. Оно как будто уже стало ее собственным. Ей почему-то стало лучше, как будто она не была такой одинокой, потерянной, запертой в ловушке.
        Пальцы инстинктивно нащупали защелку.
        Защелка?
        Энни не знала, что там есть защелка.
        И все же…
        «Сердце» открылось с приятным легким щелчком. Это была миниатюрная табакерка.
        И в ней что-то лежало… или лежало прежде.
        Энни вдохнула запах порошка. Она знала, что это было: «лекарство» Кэролайн, которым она тайно баловалась, когда думала, что никто не видит. После него она становилась уравновешенной, спокойной.
        Там почти ничего не осталось, только ободок спрессованного порошка. Энни облизнула палец и провела им по краю. На влажный кончик пальца налипли крупицы. Прежде чем она смогла остановиться, Энни сунула палец в рот и облизнула с него порошок.
        Ничего.
        Энни отколола ногтем спрессованный кусочек не больше занозы. Проглотила его.
        Ничего.
        Энни вытрясла оставшееся, еще четыре маленьких кусочка. Они были горькими, как сода.
        И таяли на языке, как крошечные сосульки.
        Как лед.
        Лед, что дрейфует в воде, подстерегая корабль.
        Ребенок, плавающий в воде. Синий, как труп.
        Ундина.
        Теперь она осознала, что ей знакомо имя. Ундина - так звали русалку в одной из бабушкиных историй. Но это же миф, да? Энни не должна была знать о мифах. Как и романы, как и сказки, они были полны греха.
        Господь благоволит хорошим девочкам, Энни.
        Ей хотелось плакать. Нужно было что-нибудь предпринять, но что она могла, запертая в холодной каморке на дне кораб-ля? Когда она сама замерзла, как спящая принцесса в сказке, навечно запертая в своем гробу? Ждет своего принца. Ждет, когда ее освободят.
        Почему она снова оказалась здесь? Энни потрогала голову, как будто прикосновение могло что-то высвободить. Да, она вспомнила, это из-за сообщений, да. Лед. Нет, из-за Лиллиан.
        Нет, из-за Кэролайн и этой броши. Пустой броши, в которой когда-то хранилось очень сильное средство. И она была в руках мальчика Асторов, когда у него случился припадок.
        Теперь Энни поняла правду: мальчика убила не Кэролайн и не какой-нибудь злой, расчетливый дух. Его убила брошь. Или то, что было внутри ее.
        С болезненной уверенностью Энни теперь видела, что происходило.
        Она посмотрела на брошь в своей руке, как будто это была шипящая кобра, готовая напасть.
        Но Кэролайн была виновна в том, что Ундина угасала. Кэролайн доводила Ундину до болезни. Намеренно. Брошь прошипела ей правду. Кэролайн травила своего ребенка все это время, прямо у всех под носом.
        Но Кэролайн хотела, чтобы Ундина была с ней. Почему тогда она, приложив столько усилий, чтобы сделать Ундину своей, пытается ее убить?
        В окрестностях Баллинтоя была поймана жена рыбака, отравлявшая собственных детей мышьяком. Она утверждала, что это изгоняло злых духов и она спасала их души, но ее собственная сестра заявила, что женщине надоело их тянуть, когда муж ушел в море, оставив ее страдать одну. Сказала, что материнство может стать своего рода могилой. От материнства никуда не деться, избавить могла только смерть матери или детей.
        И еще бабушка Эшлин рассказывала Энни о женщине, которая издевалась над своими детьми из-за сочувствия, которое это ей приносило, не говоря уже о приходской милостыне. Женщины совершали безумные поступки, да? Истеричные.
        Истерия.
        Теперь истории проносились в ее голове головокружительным каскадом. Истории, которые она слышала или читала, истории, которые ей, возможно, только снились.
        Энни захлопнула крышку броши, сожалея, что израсходовала весь порошок. У нее не осталось доказательств, только подозрения. Нет способа доказать, что сумасшедшая здесь все-таки не она.
        Глава сороковая
        Дело явно шло к полуночи, но Уильям Стед подавил желание вытащить часы. Они лежали в кармане жилета, спрятанные под несколькими слоями шерсти. Жилет был плотно застегнут на все пуговицы, чтобы защитить от холодной зимней ночи. Стед пробыл здесь около часа - в почти арктических условиях. Корабль наверняка находился в одной из самых северных точек путешествия, и весенняя погода сегодня вечером сменилась на холодную. Нос и щеки задубели. Плотно сжатые губы плохо ощущались. Он потопал ногами, жалея, что не захватил с собой фляжку с горячим чаем.
        Что они - Гуггенхайм, Дафф-Гордоны, капитан - наверное, думают про меня, сидящего здесь в одиночестве, в такую погоду? Наверное, говорят друг другу: «Сумасшедший дед».
        Капитан уже посылал матроса его проверить. «Может, вам будет удобнее в помещении, сэр?» - вежливо поинтересовался тот, подталкивая Стеда к двери как бордер-колли. В конце концов, матрос сдался, когда Стед дал понять, что зайдет внутрь, когда сам захочет.
        «Может быть, именно так закончится моя общественная карьера», - стоически подумал он. В шутку. Количество выступлений уже начало сокращаться; приглашения на загородные праздники, даже на званые обеды, иссякали. Достаточно того, что он был печально известен; Стед не мог позволить себе, чтобы его называли еще и сумасшедшим.
        - Кто вы? Чего вы от нас хотите? - тихо говорил Стед, повторяя одни и те же слова снова и снова, медленно прохаживаясь.
        Обычно на палубе были пассажиры, даже в этот час, но мороз загнал всех внутрь.
        Стед, несмотря на холод и усталость, продолжал вопрошать. Он был уверен, что на борту этого корабля что-то скрывается, и более того, что-то должно произойти в ближайшее время - возможно, сегодня вечером. В воздухе потрескивал электрический заряд, особый заряд, который могли чувствовать только некоторые люди. Люди, настроенные на другой план восприятия.
        Такие, как он.
        Если бы дух был злым… если бы случилось что-то ужасное, Стед не смог бы потом жить. Ему и так было скверно из-за смерти мальчика-слуги (хотя, конечно, вина лежала на Асторах, которые обращались с ребенком как с домашним животным). Так же как он чувствовал себя опустошенным из-за того, что случилось с Элизой Армстронг.
        Он не позволит еще одному невинному пострадать.
        Уильям сделал еще один медленный круг по прогулочной палубе. Ноги немели, температура продолжала падать. Он взывал к духу шепотом, сердцем, разумом. Стед чувствовал что-то в воздухе за пределами досягаемости. Что-то мучительно реальное, полновластное.
        Только вернувшись в исходную точку возле курительной комнаты, Уильям заметил, как над водой сгущается туман. Он парил в воздухе, словно человеческая фигура, над черными плещущимися волнами. Это был не туман, Стед был в этом уверен. Он знал, что это такое. Видел это раньше. Дух пытался ответить. Пытался материализоваться, стать вещественным телом, которым когда-то был. Сердце Стеда наполнилось надеждой и изумлением - и страхом тоже, потому что он не мог не бояться подобного. Как бы ему ни хотелось стать свидетелем материализации, это было так же страшно, как видеть труп, выбирающийся из могилы.
        Дожидаясь, Стед чувствовал, как чудовищный холод давит на него, словно обрел настоящий вес. Будто холод и был чьим-то присутствием. Уильям ощущал себя ничтожеством, простым насекомым, столкнувшимся с этим огромным, уничтожающим проявлением. Стед чувствовал тяжесть другого мира, величайшее притяжение, потому что два мира оказались так близки. И до этой минуты Стед никогда не испытывал похожего.
        Но по мере того как туман обретал форму, становилось понятно, что это не человек, приближающийся во мраке, а нечто более обширное, аморфное. То были не руки, сотканные из кристаллизованного дыхания. Призрак становился все больше и больше - и белее. И так, пока не стало очевидно, что такое надвигалось на корабль из тумана, клубящегося над самой поверхностью океана.
        Выше любого здания в Лондоне. И такой же массивный.
        Айсберг.
        Глава сорок первая
        Марк и Энни лежали бок о бок в поле под цветущим вишневым деревом, и розовые цветы сыпались на них как снег. Его взгляд был мягким, губы напряженными. У нее не было никаких сомнений - он собирается ее поцеловать.
        Предвкушение было почти таким же сладким, как и сам поцелуй.
        Рука Марка коснулась ее щеки, и Энни вздрогнула…
        Когда их губы встретились, она ощутила, как их дыхание смешивается и они дышат как единое целое.
        Его губы отстранились, замерли. Он отпрянул.
        - Нам не следует… - прошептал он.
        Только это был не Марк.
        Это был Дес.
        Десмонд Фланнери. Юноша, которого она любила. Юноша, которого ей нельзя было любить. Потому что он уже был обещан Богу.
        Но разве мог Господь счесть подобное грехом, если они были словно в раю? Мог ли Он? Тогда это казалось невозможным. На всей земле их было только двое: Энни и Дес, что слились воедино в поле.
        Волны бьются вдалеке о скалы. Здесь ничто, даже гнев Божий, не может их коснуться. Дес прижимает ее руку к сердцу.
        Дес говорит:
        - Почему ты так со мной поступаешь?
        Дес бормочет:
        - Господи, прости нас.
        Снова, снова и снова. Крик и молитва одновременно.
        Энни резко проснулась, чувствуя, как крик разрывает ее изнутри. Она рыдала во сне, и теперь ее трясло, а ужасный шум продолжал эхом отдаваться снаружи, над головой и вокруг. Звук не поддавался описанию - глубокий, гулкий стон лавины стекла. Рев и скрежет, словно лист старого металла с силой гнули. Затем последовала дрожь, словно кто-то схватил судно.
        Сверху, казалось, проснулся разом весь корабль. Энни слышала голоса, крики. Инстинктивно рванулась к двери, подергала ручку, но та была заперта. Энни прижалась ухом к двери, прислушиваясь. Какой звук был ближе в мешанине плача, криков, шагов на лестнице и бега по коридорам? Куда все бежали? Голоса доносились приглушенно, слов было не разобрать - что они там говорили?
        Сознание дробилось под тяжестью снов, страха перед духом, перед фотокарточкой Лиллиан и странным эффектом от белого порошка. Сколько прошло времени?
        И тут она вспомнила все: Кэролайн травила ребенка. В ее мысли ворвался звук колокола. Он был для персонала. Колокол сообщал стюардам, распределенным по всему кораблю, что возникла проблема, или передавал приказы. Когда мистер Латимер в первый день знакомил Энни с порядком действий в случае экстренных ситуаций, она перепугалась, но Вайолет заверила ее, что беспокоиться не о чем.
        «Они нам никогда не понадобятся, - проворковала она, похлопав Энни по руке. - Только если случится действительно сильный шторм и корабль станет набирать воду».
        Энни ей доверяла. Вайолет знала жизнь на море.
        Вайолет… догадалась ли она, куда поместили Энни? Явится ли она, чтобы ее спасти?
        Энни заколотила в дверь так отчаянно и сильно, что почти сразу заболел кулак. Она закричала, но никто, похоже, не слышал ее. Все заглушал звук колокола. Девушка попыталась успокоиться и сосредоточиться. Сосредоточься на перезвоне. Судя по схеме, стюардов отзывали. Это означало, что случилось что-то чрезвычайное. Их бы никогда не отозвали, не случись плохого.
        И тут она вспомнила: телеграммы. Телеграммы с других кораблей, телеграммы с координатами и предупреждениями: замечен лед. Сообщения, которые выпали из ее рук, когда она пыталась сообщить о них капитану. Паника - холодная и непроницаемая, как глыба льда, - обступила Энни со всех сторон.
        О боже. Что она наделала?
        Энни продолжала колотить в дверь, пока не рассадила руки в кровь.
        Слышались шаги пробегавших мимо. По-прежнему никто не останавливался.
        Замки на нижних уровнях, в каютах экипажа и в третьем классе, стояли ненадежные; может быть, удастся открыть. Энни начала изо всех сил дергать дверную ручку, но быстро стало понятно, что она скорее выбьет плечо, чем дверь откроется. В отчаянии Энни пнула дверь и навалилась на нее всем весом, крича о помощи. Секунды складывались в минуты, но ее крики растворялись в шуме людей, бегущих по лестницам и коридорам, в голосах стюардов, сопровождавших своих пассажиров. Неужели в страхе за собственную жизнь все забыли о ней?
        И вдруг Энни услышала шарканье ног в коридоре. Прямо за дверью. Она была в этом уверена. И снова забарабанила кулаками по дереву.
        - Там кто-нибудь есть? Помогите мне, пожалуйста! Я заперта здесь. Помогите!
        Дверная ручка задребезжала.
        - Заперто.
        Энни ахнула. Мужской голос. Но она не могла вспомнить чей.
        - Ключ у мистера Латимера! - крикнула она. - Главного стюарда!
        - Нет времени, - проворчал мужчина, его голос странно приглушенно прозвучал сквозь толщу закрытой двери. - Отойдите.
        Энни едва успела отойти в дальний конец тесного помещения, как услышала, что в дверь с грохотом врезалось что-то тяжелое. Дверь содрогнулась, но выдержала. Мужчина бился снова и снова, пока наконец рама не раскололась и дверь не распахнулась.
        Это оказался один из боксеров - тот, что побольше и добрее. Он взял ее за руку.
        - Что вы здесь делаете, мисс? Разве вы не знаете, что у нас чрезвычайная ситуация…
        - П-произошло недоразумение, - пробормотала она.
        Нет времени объяснять. В любом случае она вряд ли могла рассказать ему, что сделала или что ее сочли сумасшедшей.
        - Что происходит?
        - Мы столкнулись с айсбергом.
        Перед мысленным взором Энни белые бумажки летели из ее рук, планировали по воздуху, тонули в черной воде. Радисты совершили ошибку, не предупредив капитана раньше. Это была их вина, а не ее. Не так ли?
        Мужчина повлек Энни за собой, практически таща по узкому коридору к лестнице. Зачем-то стучал в другие закрытые двери, пока они шли мимо.
        - Пассажирам приказано надеть спасательные жилеты и ждать дальнейших инструкций, но не все слушают. Они цепляются за надежду, что корабль непотопляем, но я бы предпочел этого не выяснять. - Боксер вытянул шею, заглядывая в скудно освещенный коридор. - Это здесь держат арестованных? Вы не знаете, есть ли еще кто-то, запертый в этом коридоре?
        - Вы кого-то ищете?
        - Моего приятеля, Леса. С ним тоже произошло… э-э-э недоразумение. Они сказали, что запрут его в канатном ящике. Вы знаете, где это?
        Он очень волновался о друге. Энни слышала это по напряжению в голосе.
        - Простите, не знаю. Могу лишь предположить, что это на самом нижнем уровне.
        Боксер потер плечо, которым выбивал дверь.
        - Тогда я продолжу поиски, - сказал он, подталкивая девушку вверх по ступенькам. - Вам лучше подняться на палубу на случай, если начнут эвакуацию корабля.
        - Благодарю вас. - Она подумала, не предложить ли ему помощь в поисках, но в тот момент ее волновала только Ундина.
        Возможно, за ребенком никто не присматривал. Холодный ужас сжал горло Энни: если с Ундиной что-нибудь случится, она никогда себе этого не простит.
        Она помчалась вверх по лестнице, мимо пассажиров, нерешительно спотыкающихся, ищущих пропавших членов семьи. Многие были одеты в пижамы. Энни хотела им помочь - всем помочь, - но капитан мог снова приказать запереть ее в недрах корабля, когда тревога закончится.
        Энни двинулась сквозь толпу в противоположном направлении.
        Пассажиры в громоздких спасательных жилетах пытались подняться на палубу, теряя самообладание. Некоторые останавливались, не в силах сделать еще один шаг. Энни упорно не останавливалась. Прошла мимо пары женщин из третьего класса, от которых пахло сардинами и сыром. Они держались за руки, чтобы толпа не могла их разделить. Обошла троицу седовласых мужчин в траурных одеждах, которые медленно поднимались по лестнице, пыхтя и отдуваясь на каждой третьей ступеньке. Энни практически сбила с ног двух плачущих детей, тащившихся за матерью и отцом, и не обратила внимания на череду эпитетов, которые отец семейства бросил ей вслед. Это не имело значения.
        Сейчас все это не имело значения.
        Толкаясь, пробираясь и продираясь мимо других, Энни не могла избавиться от растущего чувства, что каждый из этих людей умрет. Несмотря на все, что говорили о «Титанике», насколько он превосходен, насколько хорошо спроектирован, насколько великолепен и благороден - словно он был человеком, личностью, - корабль ничего не сделает, чтобы спасти этих людей. «Титаник» оставался равнодушен к людям, ползающим по его палубам, и охотно принес бы их в жертву морю.
        Энни чувствовала, как холод океана проникает сквозь корабль, поднимается, словно утренний туман над полем боя, медленно ползет вверх палуба за палубой. Потом придет ледяная черная вода. Голодная, жадная вода, требующая своего. Одного за другим вода заберет их, проглатывая целиком.
        Они умрут с испуганными лицами, приговоренные к вечному удивлению: вряд ли кто-то из пассажиров предполагал такую смерть.
        Энни отстраненно наблюдала за пассажирами, которые пытались протиснуться мимо. Старик, ковыляющий с тростями по коридору, - его немолодая дочь держится на шаг позади, стараясь не паниковать и оставаться с отцом. Бедная женщина в изодранной шали, обернутой вокруг ребенка, - она боится, что ее прогонят от спасательных шлюпок, ведь у нее билет третьего класса. Женщина-астматик рухнула в шезлонг, сражаясь за каждый вдох. Их усилия, их жертвы, их страхи - теперь Энни смотрела на все так, словно они были просто дрейфующими призраками из другой жизни. Застыли во времени.
        Но когда момент оттает, они увидят, что все уже давным-давно мертвы.
        Глава сорок вторая
        Ночь была темной и холодной, но электрические фонари горели на всех палубах, и от рокота голосов пассажиров казалось, что все происходит днем. Только вместо полной надежд суеты путешественников, впервые поднимающихся на борт корабля, вокруг разливался хаос, все беспорядочно метались, невозможно было разобрать, что творится. Здесь стюард помогает пожилой даме. Там плачет потерявшийся ребенок. Здесь музыкант открывает свой кейс. Там мужчина закуривает сигару, словно на неторопливой послеобеденной прогулке. Некоторые пассажиры явно смеялись над ситуацией, настаивая, что тревога всего лишь хороший повод для истории, о которой позже можно написать домой, или плохой предлог, чтобы проснуться так поздно. Другие открыто плакали и молились, как будто их жизнь закончилась и бог покинул их.
        Кэролайн стояла в толпе людей, прижимая к груди Ундину. Она нашла мисс Флэтли с ребенком там же, где и обычно, в укромном уголке под навесом, и няня передала ребенка матери почти с облегчением. Кэролайн не могла винить ее в сложившихся обстоятельствах. Марка нигде не было видно. Офицер искал добровольцев, чтобы подготовить спасательные шлюпки, и Марк, получив заверения от Кэролайн, что с ней все в порядке, отправился на помощь. Она пообещала оставаться на месте, пока он не вернется.
        Кэролайн бросила взгляд на девочку на руках - на милое личико, щечки, покрасневшие от океанского ветра. Ундина заголосила, и Кэролайн прижала ее крепче, похлопывая по спине; но по мере того как плач усиливался, страх Кэролайн рос. Ее пугала бурлящая толпа, пугало море внизу - черное, ледяное, бурное.
        Расплата была близка. Она чувствовала ее всем своим существом.
        - Лиллиан, - прошептала она, чувствуя, как стекающие слезы замерзают на щеках.
        Но прошлого не вернуть. Кэролайн это прекрасно знала.
        - Я любила тебя, - прошептала она.
        Пыталась ли Кэролайн успокоить дух - дикий, безрассудный дух, который, несомненно, был здесь, рядом?
        Она пыталась заботиться о подруге. Лиллиан была такой упрямой. Кэролайн было так сложно убедить ее обратиться к своему лечащему врачу.
        - Какое право я имею жаловаться на легкую боль или недомогание? По крайней мере, я жива, в отличие от тех, с кем я работала на фабрике, - говорила Лиллиан всякий раз, когда Кэролайн поднимала эту тему.
        Но боли не прекращались, иногда все тело Лиллиан сотрясалось, и Кэролайн начала всерьез беспокоиться за подругу. В конце концов Лиллиан смилостивилась.
        Кэролайн ждала в кабинете врача, пока Лиллиан одевалась, а старый доктор Брейтуэйт вернулся из смотровой с улыбкой.
        - Я понимаю, почему вы беспокоитесь за подругу. Для организма, пережившего такую трагедию, это может быть большим потрясением. Молодой леди повезло иметь такую преданную подругу, - Доктор вытирал руки о льняное полотенце спиной к Кэролайн, рассуждая о нервных расстройствах, которым подвержены женщины. - Можете быть уверены, ваша подруга полностью здорова.
        Кэролайн облегченно перевела дух.
        - Подобные судороги совершенно нормальны при беременности, - добавил врач.
        Вот так Кэролайн обо всем и узнала.
        Генри, первый муж Кэролайн, никогда по-настоящему не понимал, как сильно жена хотела ребенка. Как Кэролайн могла ему объяснить? Она всю жизнь жаждала любви - в любом ее проявлении. Но как только она вышла замуж, то почувствовала неизбежное разочарование, скрытое за сладостью, таящееся в моментах тишины. Однако она была уверена: с ребенком она наконец ощутит полноту чувства. Кэролайн была создана для материнства, знала это как прописную истину.
        Но врач сказал, что это невозможно.
        В тот момент Кэролайн сделала то, что делала всегда.
        Она открыла двери и приняла Лиллиан в свой дом, в свою жизнь и в свое сердце. Тогда она еще не знала, что тоже влюбится в Марка. Она еще не встречалась с ним. Она знала его только по словам Лиллиан. Откуда она могла знать, что все окажется именно так?
        Холодный, пронизывающий ветер напомнил ей, где она находится: на палубе тонущего корабля. Кэролайн всегда верила, что можно вознестись над жизненными проблемами, но теперь задавалась вопросом: не обманывала ли она себя? Что, если вся ее жизнь - ее соревнования по верховой езде и уроки пения и то, как она держала Генри за руку, когда он уходил в небытие, - все это лишь прелюдия к этому моменту?
        Посмотрев на Ундину - все, что осталось от ее подруги Лиллиан, - Кэролайн внезапно осознала, насколько больна малышка. Это было серое, вялое и, казалось, едва дышащее существо. Ужас пронзил ее: она была так поглощена Энни Хеббли, своим гневом на Марка, своим увлечением Гуггенхаймом, что пренебрегла Ундиной. Что она за мать?
        В этот момент перед ней возник стюард с безумным взглядом и растрепанными волосами.
        - Почему вы тут стоите? - закричал он. - Где ваш спасательный жилет?
        Кэролайн огляделась. И правда: все, кто толпился вокруг нее, были одеты в неуклюжие брезентовые и пробковые жилеты, наброшенные поверх одежды.
        Почему она этого не знала?
        - Не важно. Возьмите! - он довольно грубо пихнул ей громоздкий спасательный жилет. - Берите с собой в спасательную шлюпку. Немедленно.
        Он с силой подтолкнул ее в спину, но она противилась.
        - Я не могу, я жду мужа… Я… Я…
        Стюард только хмуро покачал головой, глядя на нее.
        - Вы не слышали? Только женщины и дети! Вы и ребенок - немедленно в лодку! Сейчас же!
        Глава сорок третья
        Люси Дафф-Гордон не испытывала никакого страха, только раздражение. Возможно, она должна быть благодарна своему воспитанию за это - мало что могло выбить ее из колеи. Она знала, сама не понимая откуда, что выкарабкается. Умение выживать, сражаться, выцарапывать путь, кропотливо планировать, разрабатывать стратегию - все это не позволяло ей проиграть.
        Падения не было, только подъем. Никакого погружения, только плавание. Ты просто держишься в стороне от масс. Ты просто продолжаешь идти. Рушились империи. Тонули огромные суда. Но такие, как Люси, не сдавались.
        «Ты должна ставить себя на первое место, Люси, - однажды сказала ей мать. - Нельзя ожидать, что кто-то другой позаботится о тебе, даже твой муж. Особенно твой муж. Как женщина, ты должна бороться за себя, если хочешь выжить в этом мире».
        После этого она бросила своего первого мужа - пьяницу и не очень хорошего человека. Она приняла совет матери близко к сердцу и научилась уважать себя, носить невидимый щит - лучший из ее нарядов, который никто никогда не увидит. Она позволяла ожиданиям окружающих соскользнуть с нее, будто шелк, и упасть на пол.
        И теперь будь она проклята, если проделала весь этот жизненный путь, чтобы умереть посреди океана.
        Они стояли возле спасательных шлюпок, наблюдая, как люди садятся в одну из них. Этот занудный офицер, лейтенант Лайтоллер, следил за происходящим. Он лично помог каждой женщине перелезть через борт в лодку. Все происходило медленно, но куда более упорядоченно, чем она могла себе представить.
        Космо был важной частью ее жизни. Незамужняя женщина вызывала в некоторых кругах вопросы, а еще была уязвима для всякого рода юридических махинаций. Она повернулась к нему:
        - Космо, сядешь со мной в лодку.
        Он устало на нее взглянул.
        - Ты же знаешь меня, Люси: я не герой. Я бы предпочел спасти свою шею, а не замерзнуть насмерть в этих водах. Но ты слышала офицеров. В первую очередь женщины и дети. Лайтоллер не пустит меня на борт.
        - Ты сядешь со мной в спасательную шлюпку, даже если нам придется надеть на тебя платье и боа из перьев, - сказала она сквозь стиснутые зубы.
        Пассажиры не верили в опасность, когда начали посадку в первые две спасательные шлюпки, но слухи о воде на нижних палубах скоро распространились по всему кораблю. Женщины, поклявшиеся не оставлять мужей, начинали менять решение. Несколько мужчин доказывали, что их тоже следует пустить на спасательные шлюпки, и по крайней мере в одном случае в ход был пущен пистолет. Ходили слухи о насилии и о женщинах и детях в третьем классе, запертых в каютах, чтобы не занимали места в шлюпках. Леди Дафф-Гордон чувствовала, что все может очень быстро выйти из-под контроля. Как мало требовалось, чтобы превратить людей в уродливую толпу!
        И тут она усмотрела свой шанс. Лейтенанта Лайтоллера, похоже, отозвали, оставив за старшего лейтенанта Моуди, шестого офицера. Самого младшего.
        Он выглядел так испуганно. Он, казалось, понимал, что скоро умрет, и не был готов умереть героем, как Лайтоллер. Остекленевшими глазами он наблюдал, как матросы помогали женщинам перелезть через борт лодки, а другие поддерживали почти пустое судно.
        - Сними шляпу и накрой голову вот этим, - сказала она мужу, протягивая ему свою огромную ажурную шаль.
        Люси подтянула край к его носу, прикрывая усы.
        - Ни с кем не разговаривай, просто иди за мной.
        Она подошла к Моуди и показала ему кольцо на правой руке, огромное кольцо с опалом и бриллиантом, которое, как ей показалось, она потеряла раньше. Кольцо, подаренное первой и единственной настоящей любовью. Это кольцо значило для нее больше, чем все остальные драгоценности, и теперь оно должно было спасти жизнь Космо.
        - Можно вас на пару слов, офицер Моуди? - спросила она.
        Он словно очнулся от размышлений и вспомнил, где находится и с чем они столкнулись.
        - Как видите, я очень занят, мадам, и у меня нет времени…
        Говори прямо. Не смягчай удар. Покажи, что тебе можно доверять.
        - Послушайте, офицер Моуди, очень вероятно, что вы умрете сегодня ночью. А что получит ваша семья? Милое письмецо от директоров «Уайт Стар Лайн» и несколько лишних фунтов к последнему жалованью? Смотрите, - Люси сунула перстень ему под нос так близко, что камни можно было лизнуть. - Это кольцо стоит целое состояние. Если вы доставите меня и моего мужа, - она кивнула в сторону Космо; шаль, ниспадающая на плечи, несколько скрывала его пол, - на ту спасательную шлюпку и благополучно отправите с этого корабля, я позабочусь, чтобы ваша семья получила это кольцо. Вы можете быть уверены, что они будут обеспечены.
        Его глаза впервые заблестели. Но были и сомнения. Обстоятельства не располагали к доверию.
        - Я бы не стала обманывать мертвеца, офицер Моуди. Даю вам слово.
        Лейтенант помог Космо перелезть через борт, как будто тот был немощной старухой, и разыграл это представление весьма убедительно. Леди Дафф-Гордон подтолкнула мужа к самым дальним местам, у носа, и села рядом, отгораживая его от остальных.
        - Люси, не знаю, смогу ли я, - прошептал ей Космо.
        Но как раз в этот момент справа раздался оглушительный рев. Одна из шлюпбалок, поддерживающих спасательную шлюпку рядом с ними, начала сминаться, металл просел. Судно начало погружаться в море, но его резко дернуло привязанным к шлюпбалке с другой стороны такелажем. Это происшествие произвело странное впечатление на пассажиров, ожидавших на палубе: они ринулись в лодку, боясь остаться на корабле. Нескольких случайно столкнули за борт, и они с криками рухнули в океан. Люди на спасательной шлюпке тоже кричали, болтаясь под опасным углом на веревочных канатах. Некоторые бросились к снастям, пытаясь проскользнуть в спасательную шлюпку, но большинство оказались слишком слабы, их сбросило, когда лодка качнулась. В считаные секунды все превратилось в столпотворение.
        Космо смотрел, разинув рот, несколько женщин повернули головы, кто-то заплакал, кто-то начал молиться, но не леди Дафф-Гордон. Она перебиралась по пустым скамьям, пока не оказалась у борта лодки.
        Добравшись, она крикнула офицеру Моуди:
        - Помните о нашей сделке. Если хотите, чтобы ваша семья получила это кольцо, немедленно спустите эту лодку на воду.
        - Но половина мест не заняты…
        - И нам понадобится пара матросов на весла.
        Люси хотела сказать, чтобы он поберег дыхание; она знала, что нужно, и проследит, чтобы это было сделано. Ничто не имело значения, кроме ее выживания. Честь не имела значения, как и рыцарство. В любом случае эту историю напишут выжившие.
        Как всегда.
        Моуди снова заколебался.
        - Вы хотите кольцо или нет? - спросила Люси.
        Моуди посадил в лодку четырех членов экипажа и приказал спустить ее на воду. Среди женщин послышалось ворчание:
        - Почему не заполнили все места? Явно поместится больше. И почему уступили места морякам - разве пассажиры мужского пола не могут грести сами, если хотят спастись?
        Леди Дафф-Гордон не позволила членам экипажа слушать плачущих, истеричных женщин. Пусть смотрят. Теперь она главная.
        Она схватила весло и сунула его в руки ближайшему мужчине.
        - Греби, - приказала она.
        Глава сорок четвертая
        Лес за свою жизнь много раз попадал в передряги - чтобы напугать его, требовалось немало усилий. Но только сейчас, когда он бесплодно колотил в запертую дверь сырой камеры, страх начал овладевать им, обвиваясь вокруг шеи, как массивная якорная цепь, которая поблескивала во влажной темноте комнаты позади него. На этот раз он по-настоящему вляпался в дерьмо.
        - Что, если бросят якорь? - Лес спросил матроса, который доставил его сюда, и голос был хриплым от страха.
        Матрос только посмеялся.
        - Вряд ли это произойдет, пока мы не доберемся до Нью-Йорка, а до этого еще несколько дней.
        Матрос оставил ему маленький фонарь, но, когда раздался «крик» корабля - оглушительный металлический скрежет, хаотичный грохот шагов сверху, - луч высветил пару сантиметров морской воды и погас, оставив лишь слабый запах дыма в темноте.
        Лесли пытался спастись. Он колотил и пинал дверь, кричал, пока не перехватило горло, но знал, что его никто не услышит. Дай будет искать его, но чем это поможет? Никто не даст ему ключи, а даже этот милый увалень не сможет сорвать металлическую дверь с петель.
        Лес прислонился к двери, позволяя холодной морской воде просочиться в него. Он так и знал. С самого начала, едва ступив на борт, он знал. С этим кораблем что-то не так: прирожденный смутьян чует проблемы на подходе. Он осознавал это так же ясно, как теперь понимал, что о нем никто не будет беспокоиться. Если возникла серьезная проблема - он станет последним, о чем подумают офицеры и члены экипажа. О нем не вспомнят, пока волны не скроют «воронье гнездо».
        Воображение разыгралось или воды действительно стало больше? Лес вскарабкался на груду цепей и вдруг услышал шум у двери. Задребезжала ручка, заскрежетал в замке металл. Показалось? Такого просто не может быть! С такими, как он, чудеса не случаются. И не должны - разве что ангелы совсем голову потеряли.
        Дверь распахнулась - и появилась Мадлен Астор. Она выглядела так нелепо в меховом пальто и натянутом поверх спасательном поясе, в широкополой шляпе со страусовыми перьями. Пальцами она придерживала юбку, чтобы не намок подол. Лес рассмотрел ее лицо, похожее на лицо маленькой девочки, обращенное к нему.
        - Мистер Уильямс? Это вы там, наверху? Я пришла за вами. Не мешкайте.
        Леса не нужно было просить дважды. Он оказался внизу прежде, чем она бы передумала. Он понятия не имел, что побудило ее прийти ему на помощь. Неужели не знает, почему его взяли под стражу? Ей никто не сказал? Но Лес не стал ничего объяснять.
        - Миссис Астор! Дорогая леди, вы - мой спаситель, мой ангел-хранитель. - Лес с плеском спрыгнул в воду рядом с ней. - Откуда у вас ключ?
        - Вы удивитесь, что можно получить за сотню долларов, - ответила она, протягивая ключ, словно Лес хотел бы оставить его себе на память. - Вы, возможно, не слышали, но у нас чрезвычайная ситуация. Судя по всему, корабль тонет…
        Лес опустил взгляд на воду, которая уже достигла его лодыжек - и ее лодыжек тоже. Быстро.
        - Тогда нам нужно как можно скорее подняться на палубу.
        Мадлен Астор позволила ему взять ее за руку, слегка придерживая второй ладонью за талию, и повести по узкому перешейку. Юбки хлюпали, набрав влагу. Происходящее казалось Лесу нереальным. Почему она его спасла? С каких пор богач хоть чуточку заботился о бедняке? Какое вообще дело самой миссис Астор до его судьбы?
        - Я пришла за вами не просто так, - сказала она через плечо.
        - Да? И почему это… Нет, не останавливайтесь. Продолжайте идти, - отозвался он, стараясь не выдать голосом страх.
        - Потому что у вас дар, мистер Уильямс. Дар, в котором я нуждаюсь. И я правда не могу говорить, когда я к вам спиной! Разве мы не можем на секундочку остановиться…
        Еще один легкий толчок.
        - Нет, не можем. Я прекрасно вас слышу, миссис Астор. Пожалуйста, скажите мне: чем я могу вам помочь?
        Ее голос стал тонким, умоляющим.
        - Мне нужно знать, что со мной будет, мистер Уильямс. Я не могу умереть здесь и сейчас! - Ее рука на мгновение метнулась к животу, словно она успокаивала ребенка внутри.
        Именно этот жест, ее изящная девичья ладонь, прижатая к животу, сделал свое дело. До того Лес подумывал потребовать денег - боже, эта женщина ведь освободила его! - но она раздавала стодолларовые купюры. Сама только что это сказала. А от старых привычек трудно избавиться.
        Но теперь он не мог. Даже если она была богата и заслуживала этого.
        - А как же Джек? Капитан сказал, что в шлюпки могут сесть только женщины и дети. Джек упрямо хочет остаться на корабле. Он не потерпит, чтобы его сочли трусом, - ее голос дрожал.
        - Ваш супруг - храбрый человек, - заметил Лес.
        А вот я полезу в шлюпку, даже если придется вырядиться в лучшее воскресное платье бабули.
        Теперь они поднимались по узкой и хлипкой металлической лестнице, предназначенной для команды, которая сгребала уголь и топила двигатели, и для стюардов с их подносами с чайными принадлежностями и дополнительными одеялами. Ее юбки постоянно цеплялись за металлические края, каблуки за решетку, и Лес подхватывал женщину под локоть, чтобы она не упала на живот.
        - Я… я не могу поехать в Нью-Йорк без мужа, - пробормотала миссис Астор. Ее голос был таким испуганным, совсем девчоночьим. - Они меня ненавидят. Я для них пария. Меня съедят живьем.
        Они сейчас на верхних палубах, рассудил Лес, судя по тому, что окружало их за пределами лестничной клетки. Примерно в одном пролете от шлюпочной палубы. Это было понятно по толпам людей, мечущихся туда-сюда, по испуганному гулу толпы. Он изо всех сил пытался оградить Мэдди Астор, крепко держа ее за руку и отталкивая с ее пути людей. Лес был без пальто и сильно замерз. Зубы стучали, а на шее противно натягивались сухожилия. Но он не мог остановиться.
        - Мы посадим вас в лодку, миссис Астор. С вами все будет хорошо… С вами все будет в порядке, потому что только так должно и быть.
        Они остановились недалеко от того места, где как раз грузили шлюпку. Он взял ее за руки - ее пальцы, обтянутые перчатками из лучшей телячьей кожи, и его - ледяные и обнаженные - и сжал их.
        - А теперь послушайте меня. Доверьтесь мне. Вы обязаны выжить ради этого ребенка. У вас просто нет другого выбора. Только вы можете его спасти. Ваш муж хочет, чтобы вы это сделали. Вы должны - ради него.
        Мэдди плакала. Смотрела ему в глаза и плакала.
        - Будет трудно, но вы справитесь! Я не могу заглянуть далеко в будущее, но это - вижу. Вы должны быть сильной ради мужа и ребенка. Они оба рассчитывают на вас. А теперь - в шлюпку. Вот так.
        Лес сжимал ее руку, пока миссис Астор неуклюже забиралась в раскачивающуюся лодку. Он передал ее члену экипажа в шлюпке, словно отец невесты жениху у алтаря. Передал будущему. Забавно, в этот момент ему не было больше холодно. И он чувствовал себя намного, намного лучше. Даже страх отступил.
        Леса кто-то толкнул. Он обернулся и увидел Дая, ошеломленного и потрясенного. Лес раньше видел такой взгляд у мальчишек, впервые вышедших на ринг. Они считали себя крутыми, только потому, что пару раз дрались на школьном дворе. До Леса дошло, что, скорее всего, Дай до смерти за него боялся и был поражен чистейшей удачей, обнаружив его на свободе. Вместе с ним. Посреди того, что очень смахивало на финал. Финал всего.
        Шлюпку начали спускать, но потом, по какой-то непостижимой причине, остановили. Лесу что-то кричали, но он не мог разобрать из-за гула толпы. Мадлен Астор махала ему рукой, подзывая.
        - Нужен человек, чтобы грести, - крикнул матрос, сложив ладони рупором. - Прыгай! Прыгай вниз! Она говорит, ты спас ей жизнь. Мы тебя возьмем!
        Лес бросил взгляд в переполненную шлюпку. Рядом с уключиной оставался крошечный деревянный квадратик. Место для одного человека, только для одного. Лес вспомнил день, когда встретил Дая в убогом крохотном тренировочном зале на пустом складе в Понтиприте. Казалось, это было целую жизнь назад.
        То был рослый молодой парень, который бил кулаками по мешку с опилками, висевшему на стропилах, с такой силой, что с каждым ударом сотрясалось здание. Мешок почти мгновенно порвался, засыпав опилками весь пол. Все знали, что Дай Боуэн уедет, и Понтиприт не удержит его надолго.
        Так все бы и случилось, не свяжись с ним Лесли.
        Лесли не мог избегать неприятностей. Его жизнь была их чередой, он не успевал вылезти из одной, как оказывался в другой, будь то с властями или букмекерами. И Дай все это время его поддерживал. Он так и не переехал в Лондон, несмотря на все обещания промоутеров и возможных богатых покровителей. Дай просто качал головой и говорил, что пока не может уехать, но не объяснял почему.
        Америка должна была стать для них шансом начать все сначала.
        Последним шансом.
        Они стояли вместе на краю палубы. Перила сняли, чтобы спускать спасательные шлюпки на воду. Лодка висела двумя метрами ниже. Мужчины наперебой требовали внимания лейтенанта Моуди - как пассажиры, так и члены экипажа, - умоляя занять последнее место. Спорить было некогда.
        Это был его последний шанс все исправить.
        Лес наклонился к уху Дая - достаточно близко для поцелуя.
        - Никогда не сомневайся, что я выбрал тебя, - прошептал он и столкнул Дая в шлюпку.
        Глава сорок пятая
        Кто-то схватил Энни за руку, когда она пыталась пройти мимо. Это оказался лейтенант Лайтоллер.
        - Стюардесса, в этой лодке для вас найдется место.
        Шлюпка была плотно набита пожилыми женщинами, одетыми в мешанину тканей и мехов. Спасательные жилеты неловко повязаны, волосы всклокочены, поверх вычурные шляпы. Все страшно напуганы, некоторые плакали.
        Энни узнала человека у руля - тот кивнул, - но не двух матросов на веслах.
        Она отодвинулась от лейтенанта.
        - Но я не хочу уходить… Мне нужно найти одного человека.
        Лайтоллер нахмурился, глядя на Энни как на упрямого ребенка.
        - Это приказ, мисс. Мне нужна стюардесса в лодке, чтобы присмотреть за пожилыми пассажирками. Видите?
        Он тайком кивнул в сторону двух хрупких женщин, сидевших в середине лодки. Они походили на призраков, ночные рубашки выглядывали из-под спасательных поясов, прозрачные белые юбки и рукава хлопали на ветру. Две старухи держались за руки как потерявшиеся школьницы. Как будто так они могли бы спастись.
        Они уже мертвы, хотела она сказать Лайтоллеру.
        Подхватив Энни, лейтенант перебросил ее через борт в лодку, прежде чем она успела вырваться, и спасательная шлюпка была спущена, не дав ей времени опомниться.
        Мужчина у руля тоже боялся, но нахмурился, пытаясь это скрыть:
        - Вы слышали мистера Лайтоллера? Садитесь рядом с этими пассажирками и делайте, что велено.
        Но Энни стояла на месте и осматривала палубу в поисках Марка или Ундины. Ее сердце замирало с каждой секундой: на корабле было так много людей, больше, чем она думала. Она никогда не видела большинство из них раньше, ограничиваясь секцией первого класса. Она начала понимать, что, вероятно, никогда больше не увидит ни Марка, ни ребенка.
        Энни отвернулась, смирившись, что придется занять свое место, когда произошло чудо. По другую сторону шлюпки стояла Кэролайн, держа на руках Ундину. Ребенок плакал и бился, как будто боролся, чтобы освободиться от матери. И на лице Кэролайн было выражение испуга, почти неописуемого - как будто она увидела привидение. Это из-за меня, с ужасом поняла Энни: она боится меня.
        Потому что Энни знала, не так ли? Энни знала ее секрет. Она была виновна - теперь это стало ясно. Энни бросилась к ней, но в этот момент Кэролайн запаниковала, слишком резко повернувшись на своем месте. Она споткнулась о борт. Судно покачнулось от внезапного толчка.
        Энни вцепилась в сиденье. На борту все перетасовалось и перемешалось, как костяшки домино, заставляя лодку снова накрениться (один из моряков неправильно управлял веревками, и шлюпка качалась), и тут же Кэролайн споткнулась. Она ударилась о борт лодки и упала назад через край.
        Ундина была все еще у нее на руках.
        Не переводя дыхания, Энни бросилась к борту как раз вовремя, чтобы увидеть белую пену там, где Кэролайн упала в черную воду. Запах соли разлился в воздухе как вздох моря.
        Ундина.
        Не было ни колебаний, ни раздумий. Энни прыгнула за ними через борт.
        Ледяной холод. Пузыри дразнили ее, как будто кто-то дышал в шею. Вкус соли и грязи заполнил рот, как глубоко запрятанное воспоминание. На какое-то мгновение вода окутала ее, темная, похожая на утробу. Затем Энни всплыла на поверхность.
        Кругом была кромешная тьма. Энни взмахнула руками. Волны продолжали плескаться над ней, поднимаясь вокруг во мраке ночи. Она прислушалась к звуку панических шлепков, попыталась определить направление, откуда они доносились, но повсюду слышался шум: движение других спасательных шлюпок, плещущихся в море, предметы, летящие с верхних палуб «Титаника».
        Люди прыгали вниз, потому что больше не могли бороться со страхом. И над всем этим раздавалось какое-то низкое, чавкающее шипение - ужасающее и всеобъемлющее. Звук самого корабля, отяжелевшего и обреченного. Поддающегося зову глубины.
        Энни держалась на холодной воде, медленно вращаясь. Кэролайн не могла быть далеко - если только она уже не ушла под воду. И тут она услышала его, самый отчетливый звук в этой какофонии: детский плач. Он раздавался прямо перед ней. Энни уверенно поплыла на звук: она рассекала океан словно тюлень. Вода была ее стихией, так было всегда. Прямо впереди качалась Кэролайн, посиневшие руки женщины держали ребенка над плещущимися волнами, хотя сама она тонула.
        У Энни был выбор. Протяни руку, и через мгновение Ундина окажется в ее объятиях, а Кэролайн утонет в волнах. Или…
        Энни потащила Кэролайн из воды, стараясь, чтобы ее лицо просто оставалось над поверхностью.
        - Держите Ундину, миссис Флетчер, а я буду держать на плаву вас.
        Она спасет их обеих.
        Что бы Кэролайн ни сделала, она не заслужила смерти. А если и так, то судить об этом должна была не Энни, а Бог и закон. Но Кэролайн прочистила горло и закричала, едва удерживая равновесие. Она бросила ребенка Энни.
        - Ты не сможешь. На мне нет спасательного жилета…
        Сквозь клубящуюся темноту Энни увидела вихрь тяжелой ткани. Полотна пастельных цветов колыхались, как промокшие призраки. Одно из любимых платьев Кэролайн. Энни знала, что мокрая шерсть тяжелая, как мешок с песком; с таким же успехом она могла завернуться в якорную цепь.
        Энни держала Ундину на плече; ребенок плакал ей в ухо, но она не слышала звука - мир погрузился в тишину. Кэролайн что-то говорила, но Энни не могла разобрать, что именно.
        - Спаси ее, - одними губами повторяла Кэролайн. - Спаси ее.
        Энни кое-что вспомнила, пока пыталась тащить Кэролайн за воротник, удерживая лицо женщины над солеными волнами. Кэролайн устала. Она выглядела измученной и наглоталась воды…
        Главное правило выживания в море, Энни. Остерегайся тонущего человека. В панике он потянет тебя за собой. Она слышала это много раз, но когда это ей говорил Дес, он имел в виду совсем другое. Он имел в виду: «Я не могу спасти тебя, Энни».
        Он имел в виду: Бог не может спасти нас всех.
        Он имел в виду: либо ты, либо я.
        И он выбрал.
        Над головой внезапно вспыхнули и зашипели аварийные ракеты, осветив море, и на мгновение Энни показалось, что лицо Кэролайн изменилось. Вода, плескавшаяся над ней, искажала ее черты, так что трудно было сказать наверняка, но она выглядела совсем другим человеком. Хорошенькая девушка, чье лицо было изуродовано жуткими порезами. В голове всплыло имя: Лиллиан.
        Узнавание настолько поглотило Энни, что она вскрикнула и выпустила Лиллиан.
        Нет, Кэролайн.
        И тут Энни поняла. Лиллиан преследовала их, потому что хотела вернуть свою дочь.
        Вода заставила ее проснуться и ожить, казалось, впервые за несколько дней.
        К этому времени шлюпка была уже на воде и направлялась к двум женщинам. Двадцать метров, пятнадцать… слишком поздно. Они не доберутся вовремя.
        Лиллиан исчезла, и перед Энни была Кэролайн. Только она ушла под воду, выскользнув из рук. Ее глаза закрылись, и лицо оставалось полностью под водой. Энни ахнула, удерживая ребенка, и беззвучно кричала, пока развевающееся платье и темные волосы Кэролайн, кружась в чернильно-черной глубине, словно последний флаг капитуляции, не исчезли.
        Глава сорок шестая
        Уильям Стед перегнулся через перила. Было почти невозможно понять, что происходит. Он знал этих людей всего несколько дней, но чувствовал близость к ним, и теперь они были в опасности.
        Стед с трудом мог поверить в то, что только что увидел: его стюардесса отважно выпрыгнула из спасательной шлюпки, чтобы спасти Кэролайн Флетчер и ее ребенка. Вместе со всеми остальными людьми по левому борту он наблюдал, как Энни Хеббли пыталась удержать голову Кэролайн над водой, задерживая дыхание, когда волны снова и снова их накрывали. Он прищурился, чтобы сфокусироваться на лице Кэролайн, боясь за нее, желая ее запомнить… И был удивлен, когда ему показалось, что вместо нее он увидел Элизу Арм-стронг. Элиза покачивается в воде. Элиза выскользнула из рук Энни Хеббли…
        Похоже, глаза сыграли с ним злую шутку - или это его разум. Там, в воде, Элиза, и она в опасности. По мнению Стеда, она всегда будет в опасности.
        - Почему она не передаст ребенка в шлюпку? - проворчал мужчина рядом с ним. - Мать - безнадежное дело. Это чертовски безответственно с ее стороны. Они все могут утонуть.
        Они все могут утонуть. Это была пощечина Стеду, заставившая его проснуться.
        Отважная юная леди могла утонуть.
        Неужели, кроме нее, на корабле не найдется героя?
        Не думай о том, что собираешься сделать. Просто делай.
        Спасательный жилет висел у него в руке, Стед не успел его надеть. Он сорвал с себя пальто и отбросил в сторону шляпу, затем накинул на плечи неуклюжий спасательный жилет. Стед перелез через перила и, прежде чем кто-либо из стоящих рядом с ним людей понял, что он делает, прыгнул.
        Ты уже не юнец, Стед. Это безумие.
        Он даже не мог сказать, когда в последний раз заходил в воду. Лет десять назад Уильям ездил в отпуск в Брайтон и поплескался у берега. Он все еще помнил свой серый купальный костюм. Стед никогда не любил отпуск, не говоря уже о морском побережье. Это нарушало привычный порядок вещей.
        Вода была ледяной настолько, что он с трудом мог в такое поверить. Удивительно, что у него не остановилось сердце. Стед прыгал с открытым ртом и наглотался морской воды. Все это не имело значения. Двигайся, шевелись, или умрешь.
        К счастью, он был недалеко от Энни Хеббли. Она отказалась от попыток спасти Кэролайн Флетчер и - Стед с ужасом осознал это - по какой-то непостижимой причине пыталась доплыть до «Титаника». Она могла грести только одной рукой, второй прижимая к плечу ребенка и удерживая голову над водой.
        Она ни за что не справится.
        Стеду удалось подплыть к девушке.
        - Мисс Хеббли, что вы делаете? Меньше чем в десятке метров позади вас шлюпка - вы должны плыть к шлюпке.
        На ее лице появилось странное выражение, которого он прежде не видел.
        - Нет, я должна вернуться на корабль. Я должна добраться до Марка.
        - Подумайте о ребенке. Ребенок умрет.
        Стед видел, что девушка думает, усталая и ошеломленная.
        Слушает. Он смог подтолкнуть ее к спасательной шлюпке, которая упрямо гребла к ним. Вдвоем они удерживали голову ребенка над водой. Но как только Стед передал девочку в протянутые руки людей в лодке, стюардесса отвернулась и снова направилась к «Титанику».
        Глупая девчонка. От холода не соображает. Надо плыть за ней. Но холодная вода отнимала у него последние силы, а стюардесса гребла как одержимая.
        Что-то мелькнуло над головой в свете с корабля - шезлонг. Кто-то сбросил его, возможно, думая, что Энни Хеббли сможет поплыть на нем, но шезлонг упал на нее сверху. Девушка явно такого не ожидала и исчезла под ним. На одно долгое, ужасное мгновение Стед затаил дыхание, ожидая, появится ли она снова. Но ничего не было, только деревянный шезлонг, покачивающийся на волнах.
        Он поплыл к ней так быстро, как только мог. К тому времени, как он добрался, Энни уже всплыла на поверхность. Ему удалось сорвать с себя спасательный жилет и надеть на нее. Спасательный жилет быстро становился бесполезным, но он поможет ей некоторое время удержаться на плаву. Она была без сознания, поэтому Стед поплыл обратно к спасательной шлюпке, таща ее за собой.
        Женщины перегнулись через борт лодки и втащили Энни к себе. Но когда Стед начал переваливаться через борт, матрос у руля его остановил:
        - Боюсь, в лодке для вас нет места, - сказал он. - Она и так переполнена.
        - Но он герой, - сказала одна женщина. - Мы должны его взять.
        - Держитесь за борт, - сказала ему другая женщина. - Вы будете в безопасности.
        Стед знал, что женщина понятия не имела, насколько холодна вода. Она была не права, до смешного не права. Его зубы неудержимо стучали, пока он барахтался. Разум начал затуманиваться. Было так холодно, тело ослабело, что Стед не чувствовал собственного тепла. Начало клонить в сон. Он потерял счет времени, которое провел в воде. Десять минут?
        Если я засну, то утону. Но он не мог понять, как ему вообще удается бодрствовать.
        Он пытался наблюдать за событиями, разворачивающимися на корабле. Спускали спасательные шлюпки. Борьба на «Титанике» все больше ожесточалась по мере того, как начиналась паника, когда люди понимали, что в последнюю минуту спасения не будет.
        В конце концов смотреть на это стало слишком больно, и ему пришлось отвернуться.
        Он держался за спасательные тросы, свисавшие с борта лодки, пока она стремилась прочь.
        - Вы же не хотите, чтобы нас засосало под воду, когда корабль пойдет ко дну, не так ли? - раздраженно рявкнул мужчина у румпеля женщинам, которые решили, что следует остаться и спасти еще больше прыгунов, когда два члена экипажа взялись за весла.
        Спор продолжался. Пальцы Стеда соскользнули со спасательного троса, и никто не заметил, как он отстал и погрузился под воду.
        «Я любил тебя, Элиза», - была одна из его последних мыслей.
        И еще: «Я бы защищал тебя вечно. Я всегда хотел, чтобы ты это знала».
        ДНЕВНИК ЛИЛЛИАН НОТТИНГ
        8 января 1912 года
        Моя дочь.
        Наконец-то ты здесь.
        И теперь, когда ты здесь, я могу только удивляться, как я могла так бояться тебя, бояться того, что ты значишь в моей жизни. Моей и твоего отца.
        Как ты прекрасна. Ты заслуживаешь большего. Я знаю, что подумают о тебе люди, если я оставлю тебя у себя. Ты проведешь остаток своих дней, опозоренная клеймом незаконнорожденной, и к тебе будут относиться по-другому из-за этого. Это так ограничит твои возможности. Твой мир будет настолько меньше и сложнее.
        Как несправедливо, и все из-за меня.
        Как я, твоя мать, могла так поступить с тобой?
        Вот почему я соглашаюсь на свою часть Сделки.
        Ты заслуживаешь быть в лучшем месте, чем это.
        Я надеюсь только на то, что прошлое, которое привело тебя сюда, не запятнает тебя. На то, что ты всегда останешься невинной, в безопасности - чего не смогла я.
        1916
        Глава сорок седьмая
        20 НОЯБРЯ 1916 Г.
        ГСЕВ «БРИТАННИК»
        Руки Энни дрожат, когда она несет дневник Лиллиан Ноттинг к краю перил. Под ней мерцает темное море. Она прочитала все записи, вплоть до последней, датированной январем 1912 года. Всего за три месяца до того, как «Титаник» отправился в свое первое плавание.
        Энни не вынесла бы смену после ссоры с Марком, по-этому сказала сестре Меррик, что плохо себя чувствует, и попросила отгул на вечер, прежде чем выскользнуть из палаты под подозрительным и настороженным взглядом надзирательницы.
        Энни подумывает перелезть через перила и прыгнуть в море.
        Стоя без плаща, она обхватывает себя руками, чтобы согреться. Как она могла быть такой глупой, чтобы питать какие-то надежды? Очевидно, Марк никогда ничего к ней не чувствовал. Я ошиблась? Но все казалось таким настоящим. Казалось - в то время, - что его действительно тянет к ней. И ощущение этого теплого притяжения было самым искренним чувством в ее жизни.
        А без него она чувствует себя потерянной. После прочтения дневника все потеряло смысл. Мир перевернулся с ног на голову. Она открывает дневник и в тусклом свете одного из ближайших окон еще раз просматривает отрывки.
        17 мая 1911 года
        Судьба пощадила меня, хотя я и не знаю почему.
        Всех моих самых близких подруг больше нет. Бет, Тэнси, Маргарет. Я все время думаю о маленьком сыне Маргарет. Теперь он остался без матери. Думаю о том, как, должно быть, кричала Тэнси. Она была такой робкой, боялась всего. Она говорила, что в здании небезопасно. Но я всегда считала, что она не права.
        Теперь ничего не осталось от фабричных девушек, чьи голоса когда-то наполняли мои дни. От мельницы не осталось ничего, кроме обугленного кирпича.
        23 мая 1911 года
        Сегодня я кое-что поняла: я жива благодаря азартным играм Марка. Если бы не та его ужасная ночь - рыдания, просьбы простить, волны ярости, - я бы не осталась в таком отчаянии и без гроша в кармане. Пока у меня оставались скудные сбережения, у меня, возможно, никогда не хватило бы смелости попросить увеличить зарплату, а если бы я не попросила больше денег, меня бы не привели к самой хозяйке. Она не сочла бы меня достаточно «презентабельной», чтобы встречаться с клиентами, и не отправила бы в дом Кэролайн Синклер на примерку.
        Я бы не стояла на коленях, подбирая подол миссис Синклер, когда на старой фабрике вспыхнул пожар. Я бы не сидела в ее гостиной, смеясь над ее остроумными замечаниями и жадно принимая подарки в виде конфет и похвал. Я бы не держалась за ее руку, пока она тащила меня по своему просторному особняку, демонстрируя покупки, сделанные во время европейского турне: огромное количество платьев всех цветов, сшитых по последней моде, о которых можно только мечтать.
        Я бы не пила чай и не слушала с восторгом, как она излагает свою теорию о том, что жизнь нужна для того, чтобы жить, и что женщины имеют такое же право на жизнь и свободу, как и мужчины. Она сказала мне, что каждый предмет, который она заказала для себя, - это утверждение, что она имеет значение в мире. Я бы не смотрела на нее в зеркало, пока измеряла ей талию, не думала бы, что у встречи с Кэролайн Синклер был некий смысл, не ловила бы свое отражение рядом с ней, видя двух женщин, таких разных, но сразу же тянущихся друг к другу.
        Вот так и Марк, и Кэролайн меня спасли.
        14 июня 1911 года
        Кэролайн снимает дом в Хэмпстед-Хит, на холме с видом на парк. Иногда мы часами сидим в гостиной, из которой открывается прекрасный вид на Кенвуд-хаус, - просто наблюдаем за людьми, приезжающими навестить знаменитую русскую пару, живущую там, и разговариваем.
        Постоянно говорим: о любви, о жизни и о всех наших испытаниях. О ее покойном муже. Даже о сексе. Конечно, я тоже рассказала ей все о Марке. Мне нравится проводить с ней время. Мы даже не утруждаемся притворяться, что я шью для нее платья. Это простая формальность, крошечная часть того, что действительно нас объединяет.
        И я влюбилась в этот дом, потому что это место, где живет она. Надеюсь, она никогда не вернется в Америку. Я уже запомнила все свои любимые места для отдыха, все ее лучшие платья - по одному каждого цвета, чтобы отпраздновать, по ее словам, современное вдовство.
        Она может показаться грубой, но она совсем не такая. Сама по себе наследница, а теперь и наследница состояния покойного мужа, я знаю, что она, должно быть, невероятно богата, но в ней есть какая-то сладость, свежесть, которая кажется такой чистой, такой приятной. Так не похоже на светских дам, которых я знала в Лондоне. Я не могу отделаться от мысли, что одного из ее платьев хватило бы, чтобы погасить долг Марка. Не то чтобы я когда-нибудь говорила ей об этом. Мне не нужна ее жалость.
        1 июля 1911 года
        Это была моя судьба - выжить, говорит мне Кэролайн каждый день. Я не должна испытывать вину за то, что живу, когда умерли мои подруги. Но если это правда, то почему у меня каждое утро такие изнурительные боли? Болит голова, ломит кости, живот сводит спазмом. Я верю, что это вина, но Кэролайн не приемлет подобного. Она хочет, чтобы меня осмотрел ее врач, и настаивает, что все оплатит. Я должна отнестись к этому серьезно, убеждает она.
        Итак, я сдалась. Завтра я должна встретиться с ее врачом.
        5 июля 1911 года
        Я еще не рассказала Марку. Произнесенное вслух только сделает все реальнее.
        И, кроме того, я боюсь, что он догадается о той темной мысли, которую я постоянно прокручиваю в голове, о мысли, которой я поделюсь только на этих личных страницах. Мысль о том, чтобы от этого избавиться.
        Я слышала о подобном. Знахари и им подобные, которые могут дать эликсир, небольшую дозу яда, достаточную, чтобы заставить нерожденный плод истечь из тела кровью. Болезненно, но пройдет через несколько недель. Хотя иногда говорят, что это может стоить жизни матери. Нет никакой уверенности, что это безопасно.
        Кэролайн, милая Кэролайн. Она говорит, что поможет мне. Поможет нам. Она попросила Марка и меня переехать к ней. У меня будет лучший уход. И хотя это необычно - даже безумно, - я испытываю искушение согласиться.
        2 сентября 1911 года
        Все это очень из ряда вон. Я знаю. Но последние месяцы были похожи на лето из очаровательного романа. Кэролайн беспокоится, что, как только ребенок родится, я могу передумать, но она ошибается. Она может дать ребенку жизнь, которую мы не смогли бы дать. А взамен у нас будет достаточно денег, чтобы жить вечно в комфорте, чтобы расплатиться со всеми долгами Марка и навсегда оставить позади безобразное прошлое. Это Сделка, на которую мы согласились. Я не откажусь от своего слова.
        Марк тоже расцвел. Он уже больше двух месяцев не заходил в игорный дом. И хотя он пытался противиться проживанию под одной крышей, но наконец отказался от идеи возвращения в свою унылую квартиру по вечерам. Он оставался с нами, и это делает меня такой счастливой. Наши прогулки по саду. Поздние вечера в гостиной, полной диковинных произведений искусства, выходящей окнами на запад. И хотя Кэролайн выделила ему собственные комнаты, ночи он обычно проводит у меня.
        Иногда мне кажется, что на лице Кэролайн мелькает что-то похожее на зависть, и я ее не виню. Купаться в такой любви, как наша, - это благословение. Я знаю, что это не похоже на то, что она испытывала с Генри, ее покойным мужем. Я знаю, что она тоже жаждет этой любви. Но в каком-то смысле у нее это уже есть, потому что я чувствую, как сердце Марка с каждым днем обращается к ней все больше и больше, как и мое. Мы любим друг друга и любим ее. Это прекрасно.
        1 ноября 1911 года
        Тяжко. Не знаю, с чего начать. Во-первых, мое тело мне не принадлежит. Я ненавижу это гигантское существо, в которое я превратилась. Я жажду Марка больше, чем когда-либо, но мое тело отказывается от него. Я все время чувствую себя ограниченной и больной.
        И легкость Кэролайн, то самое, что всегда заставляло меня так ее любить, теперь заставляет мое сердце страдать от ревности. Я не могу сказать, к чему именно. То ли к ее совершенному, безупречному телу, то ли к улыбке, которая никогда не знает сомнений и тревог, которые выпали мне. Или к тому вечному оптимизму, от которого несет избранностью. Или к тому, что Марк тоже все это видит, только с блеском в глазах и животной похотью. Всегда предупреждала, что могу читать его мысли, и я могу. Я знаю, чего он хочет.
        Он хочет того, чего хочет каждый мужчина, - азартной игры, риска, острых ощущений от того, что рискует потерять все.
        Он хочет того, чего не может получить.
        Он хочет ее.
        12 декабря 1911 года
        Они думают, что я не знаю. Это абсурдно, возмутительно. Марк говорит, что просто беременность выводит меня из себя. Он хочет, чтобы я сомневалась в себе. Как он посмел? После всего, через что он заставил меня пройти в прошлом? После того, как я соглашалась доверять ему снова и снова, независимо от его прошлых поступков, его пороков? Как я обнимала его, когда он плакал и извинялся. После того, как он потратил все мои деньги. После того, как он умолял меня принять его обратно. После того, как он бросался на пол и целовал мои колени. После того, как мы занимались любовью тысячу раз - в его квартире, в его офисе, когда остальные уходили на ночь, даже в парке один раз, в прошлом году. Своей любовью мы завоевали весь Лондон. Мы смеялись, держась за руки, и бежали по улицам, озаряя понравившиеся местечки нашей любовью. Он знает каждую частичку меня. Каждую своевольную, яростную, дикую и гордую вспышку в моем существе. Он видел мои лучшие и худшие стороны. Я буду любить его до конца света, и он это знает. Даже если он меня сломит. Не важно, что он сделает.
        Что бы он сейчас ни делал. Я сделаю все, что угодно, - откажусь от всего. Отдам своего ребенка.
        Я бы даже делила его с другой.
        Так как же он смеет лгать мне?
        Я знаю, что происходит.
        И я знаю, что на месте Кэролайн я бы тоже не смогла устоять перед ним.
        Это уже слишком. Энни снова захлопывает дневник и прижимает его к груди, чувствуя, что ей трудно дышать. Что с тобой случилось, Лиллиан?
        Ребенок родился в январе. После этого записей нет, но Энни чувствует ярость, страх и любовь этой женщины, как если бы они были ее собственными, и это невыносимо. Лиллиан, возможно, заключила сделку с Кэролайн, возможно, пообещала отдать своего ребенка по доброй воле, но что-то изменилось. Она умерла, желая вернуть этого ребенка. Энни в этом уверена. Вот что держит ее здесь, возле Марка, все эти годы.
        Она уже готова пустить страницы по ветру над Атлантикой, когда чувствует чье-то приближение и быстро засовывает дневник обратно в карман фартука. Энни оборачивается и видит Чарли Эппинга, радиста, который бочком подходит к ней, как обычно непринужденный и доброжелательный.
        - Вышли подышать свежим воздухом, сестра Хеббли? - спрашивает он.
        Радист бросает сигарету через перила, затем пристально смотрит на Энни, пытаясь понять выражение ее лица.
        - Тяжелый день в отделении? Хотя, я полагаю, они все нелегкие.
        Он приглашает ее выпить в радиорубку. Беспомощно, с пустотой внутри, она следует за ним. Возможно, призрак Лиллиан не сможет найти ее здесь. Возможно, ей просто нужен мужчина, который защитит ее от всего этого - даже от нее самой. От темноты и страха, которые окружают со всех сторон, когда она остается наедине со своими мыслями.
        Радисты живут в радиорубке; это она тоже помнит по «Титанику». Особенность должности: кто-то должен все время находиться рядом с оборудованием. На госпитальном корабле есть только один радиотелеграфист, и поэтому Эппинг - единственный человек, кроме офицеров, у которого есть свое собственное жилище. Они быстро, молча идут через шлюпочную палубу в маленькую комнатку за первой трубой, в двух шагах от мостика. Чарли достает бутылку из одного из шкафов - в комнате явно имеется множество мелких тайников, в которых хранится всевозможное оборудование, трубочки, провода и тому подобное, - и наливает в два крошечных стакана янтарную жидкость.
        Она принюхивается и морщится от лекарственного запаха, похожего на спирт, которым она обтирает пациентов и чистит столы и оборудование. Эппинг поднимает свой бокал, прежде чем одним махом его опрокинуть. Она делает то же самое.
        Через несколько минут Энни кажется, что она плывет. Когда она поворачивает голову, вид меняется не сразу, а отстает. Все неестественно, отстраненно и абстрактно. Вес, который она обычно чувствует, который давит на грудь каждую минуту, исчез. Она начинает смеяться без причины.
        Восхитительное чувство.
        Эппинг наливает еще выпить.
        Час спустя комната кружится. У Энни проблемы с крошечным откидным сиденьем рядом с рабочим столом Эппинга, и она внезапно соскальзывает с него, как будто корабль качается. Ей трудно расставлять слова в правильном порядке и выталкивать их изо рта, не хохоча. Кроме того, ей жарко. Пришлось снять фартук, расстегнуть воротник и стянуть накрахмаленный чепец. Волосы падают на плечи.
        Чарли сидит по другую сторону стола, в пределах досягаемости. Его лицо покраснело, он вспотел, но улыбка широкая, свободная и непринужденная.
        На нее давно никто так не смотрел. Не замечал ее. Не ценил. Не хотел. В течение четырех лет в Морнингейте она была невидима, как призрак. Она была не человеком, а тенью. Здесь, с Чарли Эппингом, она вышла на свет.
        Остальное как в тумане. Его руки дергают за пуговицы, а она его не останавливает.
        Его губы находят ее шею.
        Даже когда он стонет, все, что она слышит, это голос Деса.
        Что мы наделали, Энни? Что мы наделали?
        Она не уверена, сколько часов прошло. Энни просыпается от шепота Десмонда Фланнери, который все еще звенит в голове.
        Где я? В тесной комнате пахнет мускусом и потом. Рядом спит молодой человек, и тут она вспоминает. Чарли Эппинг. Дешевый виски. Неуклюжие поцелуи.
        Она соскальзывает с койки и собирает свою одежду. Эппинг спит глубоким удовлетворенным сном. Энни медленно одевается, как будто с трудом вспоминает, как это делается. Ей нехорошо. У нее жар и ломота, даже подошвы ног болят.
        Она делает шаг или два, опираясь на мебель, и ее рука падает на бумагу. Большой лист занимает четверть стола. В тусклом свете, льющемся из коридора, она видит, что это карта.
        Это напоминает Энни о той ночи четыре года назад. Карты и координаты, а также точное знание того, где что находится, были очень важны. Она видела цифры, но не знала, как найти эти координаты на карте, поэтому, как только цифры забылись, знание тоже ушло… Энни все еще может представить себе эти крошечные белые квадратики, исчезающие в черноте Атлантического океана, и она все еще сожалеет о том, что сделала.
        Ей кажется, что она все еще плывет по течению в опасном море, и что-то в карте заставляет Энни чувствовать себя в безопасности. Это защита, талисман вроде кроличьей лапки или четырехлистного клевера, поэтому она сворачивает карту, разглаживает ее ладонями, а затем складывает, пока карта не уменьшается настолько, что поместится в кармане ее фартука.
        А потом она уходит.
        До кают сестер милосердия еще далеко, когда Энни осо-знает, что у нее что-то вроде жара. Голова кружится, и девушка боится, что упадет в обморок, прежде чем доберется до своей комнаты, так что утром ее найдут распростертой на полу недалеко от радиорубки. Энни боялась не смерти, а скандала. Боялась, узнают, что она сделала.
        Рядом ванная комната, где пациентов погружают в воду, чтобы промыть раны и снять лихорадку. Внутри большая металлическая ванна и бочки с водой.
        Обычно для пациентов воду нагревают, но Энни не утруждается этим: займет слишком много времени, и, кроме того, она вся горит. Меньше всего ей нужна горячая вода. Она снимает с себя мокрую от пота одежду и залезает в ванну. Вдруг вспоминает, как входила в воду дома, как море вгрызалось холодом в ступни, в лодыжки. Она опускается в воду, сначала медленно, потом рывком.
        Сперва она чувствует себя хорошо, лихорадка отступает. На минуту она ощущает себя в идеальном равновесии. Но затем холод проникает в ее конечности, холодит пальцы рук и ног, покусывает ягодицы, щекочет подмышки.
        Энни мечтает, чтобы холод забрал ее. Все кажется странно знакомым, как будто находишься в объятиях любовника.
        Энни закрывает глаза и уплывает. Вокруг проступают обрывки воспоминаний. Мерцающая поверхность воды в ванне напоминает чашу для гадания, которую мистер Стед использовал для сеанса, ее блестящая перламутровая изнанка сверкает серебром и белизной… Серо-стальные и голубые раковины выбрасывало на берег возле дома ее детства… Ребенком она, казалось, мили могла проплыть с толстыми серыми тюленями, мимо крошечных скалистых выступов, которые усеивали побережье Баллинтоя.
        Следующее, что Энни осознает, - она стоит, вода льет с нее, как дождь через водосточную трубу, капли ударяются о поверхность воды в ванне так громко, что болят уши. Зубы яростно стучат, губы онемели. Как долго она спала в холодной воде? Она могла замерзнуть насмерть.
        А потом она видит свое отражение в стекле шкафчика, настолько хорошо отражающем, что это застает врасплох и солдат, когда они вылезают из ванны. Только в отражении не Энни. В отражении женщина с изрезанным лицом, ее волосы коротко острижены, как у заключенной или кающейся грешницы. Разъяренная девушка с жаждой убийства в глазах.
        Энни, отшатнувшись, отступает на шаг, затем вылезает из ванны. Она сходит с ума. Должно быть, она сходит с ума.
        - Это ты, - шепчет она. - Лиллиан.
        - Нет, - отвечает насмешливо голос. - Это ты.
        И голос доносится из-за спины Энни.
        Энни оборачивается и видит призрак, поднимающийся из воды, фигуру женщины, которая ярко мерцает, как утренний свет на росе. Она стоит, возвышаясь над Энни. Ее вид парализует Энни, но отзывается в ней. Смутное, старое воспоминание проносится в голове.
        Я тебя знаю.
        Это та женщина, которую она встретила на пляже много лет назад, будучи ребенком. Дубеса из рассказов ее бабушки. Энни чувствует, как от этой правды у нее дрожат руки.
        - Повернись и посмотри на отражение. Ты узнаешь это тело, не так ли, Лиллиан Ноттинг? Ты когда-то была ею.
        Уставившись на нее, Энни тянется к своим волосам, готовая нащупать короткую стрижку, но в ее руке длинный, влажный пшеничный локон.
        Это не отражение.
        - Я здесь, чтобы напомнить тебе, кто ты, и о нашей Сделке. Я долго ждала, Лиллиан Ноттинг, но больше ждать не буду.
        Ужасная боль в голове возвращается, боль, грозящая расколоть череп надвое.
        Мерцание становится ярче, настолько интенсивным, что Энни не может на него смотреть.
        - Это прекрасное тело - я подарила тебе его, помнишь? Твое было уничтожено… О, ты ужасно надругалась над ним, да? Ты так хотела вернуться, но тебе был нужен новый сосуд.
        Энни проводит руками по своему обнаженному телу. Это ее тело, единственное тело, которое она когда-либо знала.
        - Я Энни Хеббли, - говорит она больше себе, чем видению.
        - Иногда, когда берешь другое тело, возникают проблемы. Старый дух не хочет уходить. Ум все еще загроможден прежней жизнью, прежними воспоминаниями. Все зависит от тебя, Лиллиан Ноттинг. Ты должна взять тело под конт-роль.
        Боль становится сильнее, настойчивее, лишая Энни возможности думать. Она качает головой, как будто может избавиться от нее таким способом. Это не воспоминания; это просто истории, которые она слышала от Кэролайн или Марка, или даже, вполне возможно, читала однажды в книге или подслушала от соседа. Неважно, откуда они взялись: она знает, что она не Лиллиан. Это невозможно. Она - Энни Хеббли. Просто плохо себя чувствует.
        На нее обрушились другие воспоминания, которые Энни так старалась забыть.
        Из тех несчастливых времен в Баллинтое. Она помнит, как открыла старую жестяную коробочку с леденцами для горла, наполненную крошечными белыми таблетками, украденными у больного соседа. Она не знает, для чего нужны эти таблетки, только то, что они смертельны, если принимать их в большом количестве. В этом воспоминании Энни Хеббли хочет умереть. У девушки, опорочившей себя, со строгим отцом в маленькой ирландской деревушке нет будущего.
        Не тогда, когда отец твоего ребенка - священник.
        Но таблетки действуют не так, как она думала. У Энни начинает кровоточить между ног, и она знает, что это значит, такое слишком часто случается с женщинами ее деревни: у нее выкидыш. И в последнюю очередь она бы хотела, чтобы это произошло здесь. В доме. Ее мать и отец увидят доказательства и поймут, что их дочь - плохая девочка.
        У нее нет другого выбора, кроме как спуститься на пляж, войти в шум прибоя и отдаться на милость моря.
        Энни неуверенно покачивается. Мерцающая женщина в металлической ванне исчезла. Страшный образ, отраженный в стекле, тоже исчез. Энни одна, стоит в луже.
        Была ли история, которую она только что видела, реальной? Или она просто выдумала все, чтобы не вспоминать о худшем? Она помнит, что доктор Элис Лидер сказала ей на «Титанике»:
        «Беспокойный ум никогда не может познать самого себя. Это печальная правда безумия».
        Она так устала сходить с ума.
        Энни видит лишь один выход.
        Только одно ей подвластно контролировать.
        Враг воды - огонь. Дубеса может править водой, но у нее нет власти над огнем.
        Сначала Энни надевает халат - берет из стопки для раненых. Он повисает на ней как попона, но, по крайней мере, он сухой - настолько сухой, что из него вообще-то получится хорошая растопка. Затем она обыскивает шкафы, пока не находит коробку спичек. У нее так сильно стучит в голове, что она едва может думать, но все в порядке. Она не хочет думать. Иначе она не решится пройти весь путь до конца.
        Шик, шик. Энни проводит головкой фосфорной спички по полоске наждачной бумаги сбоку коробки. Искры летят многообещающе, но в последнюю секунду деревянная палочка ломается в ее руке. Она пробует другую. Следующая загорается, но так же быстро гаснет. Потом снова искры, снова сломанные спички. Она слишком сильно давит? Может быть, спички отсырели, испортились. Все идет наперекосяк. Она не замечает слабого ветерка с океана, проникающего из-под двери, который, кажется, задувает каждую спичку прямо перед тем, как она загорается.
        Должна погибнуть в огне. Эта мысль проходит сквозь нее, дымная и головокружительная. Огонь. Пожар на фабрике, в котором погибли все эти женщины - все, кроме нее.
        Все, кроме Лиллиан.
        Она смотрит на свои дрожащие руки и на мгновение видит не спичечный коробок, а мужскую бритву, острую и блестящую.
        Она кричит.
        Глава сорок восьмая
        20 НОЯБРЯ 1916 Г.
        БАЛЛИНТОЙ, ИРЛАНДИЯ
        Мелкий песок с пляжа в доме повсюду, даже в комнате, которой не пользовались четыре года, думает миссис Хеббли, проводя метелкой из перьев по комоду. Раньше она стирала его тряпкой, но тогда песок царапал дерево. И пусть мебель не особо красивая, но это все, что у нее есть, муж новую не купит.
        Она в комнате дочери. Собирается убрать вещи Энни, чтобы сюда могли переехать двое сыновей. Самый младший, Мэтью, стал таким большим, что это действительно наказание - заставлять его делить одну комнату с тремя братьями.
        Наконец-то настал день, когда Тереза Хеббли готова отпустить Энни.
        При этой мысли ее сердце сжимается.
        Она до сих пор помнит, когда в последний раз видела дочь. Энни лежала в этой самой постели. Разумеется, девочка могла просто спать, но мать чуяла. Это был не сон. Была середина дня. Тереза стянула одеяло, чтобы разбудить ее, и увидела ужасное. Что это были за таблетки, Тереза Хеббли понятия не имела. Она не верила в современные лекарства. Они были делом рук дьявола, и вот - доказательство.
        На простынях была кровь. Откуда? На Энни не было ни царапины, ни пореза, ни синяка. Тереза Хеббли трясла и шлепала дочь, пытаясь разбудить ее. Но разбудить ее было невозможно.
        Она умерла? Тереза не знала. Дома никого не было. Мальчики ушли на подработку, а Джонатан все еще был на работе. Тереза понятия не имела, что делать. Бежать к соседям? Женщину подспудно грыз стыд. Как объяснить, что Энни в таком состоянии? Может, спрятать таблетки? И она ненавидела себя за нерешительность, за то, что не знала, что делать.
        «Сходи за доктором», - была следующая мысль, но доктор в Дансеверике, в добром часе пути пешком.
        Она так разволновалась, что сделала то, что всегда делала в минуты стресса и нерешительности: пошла в церковь, чтобы помолиться о наставлении. Джонатана не было, чтобы сказать, что делать, поэтому она будет обращаться к Богу. Церковь стояла не так далеко, и Тереза побежала. Вниз по улице, так быстро, как только могли нести ноги. Тихий молодой священник, недавно приехавший в город, отец Десмонд, был там. Он менял свечи и обратился к Терезе с вопросом, чем ей помочь?
        Она не могла заставить себя сказать ему об этом, потому что он был так молод. В его возрасте просто невозможно стать полноценным священником. И Тереза не хотела позорить Энни перед незнакомцем.
        Потому что знала, зачем дочь приняла таблетки.
        Кровь, так много крови - без порезов или ран - означала, что женщина слаба и опозорена. Она опустилась на колени на скамью перед алтарем, закрыла глаза и начала мысленно читать молитву Господню. Повторение знакомых слов утешало. Они помогли успокоить сердцебиение и замедлить дыхание. Теперь ее сердце не сжималось так сильно. И как только все замедлилось, она была почти уверена, что услышала, как Бог говорит с ней, и он говорит ей вернуться домой. Сейчас она была нужна дочери.
        Тереза побежала обратно по улице, уверенная, что соседи (если кто-нибудь видел ее) подумали, что она сошла с ума, бегая туда и обратно в церковь, словно за ней гнался сам дьявол.
        Когда она добралась до ворот, то осознала ужасную правду. Она помнит это и по сей день: белые занавески хлопают на ветру, входная дверь приоткрыта. Маленькие следы на песке - маленькие, как у Энни, - идущие от дома к кромке воды.
        И ничего, кроме моря.
        В течение четырех лет это воспоминание преследовало ее. Она плакала каждый раз, когда вспоминала, но сегодня она заставляет себя не плакать. Она всегда говорила Джонатану и мальчикам, что Энни не умерла, но теперь Тереза начала позволять себе верить, что это неправда. Она знает, что подвела дочь в тот день, и пришло время начать признавать это и принимать назначенное наказание - она никогда больше не увидит свою дочь.
        Она хотела бы знать отца нерожденного ребенка Энни, но никто так и не пришел. Никто не подошел к двери с бледным лицом и шляпой в руке, спрашивая, куда ушла Энни и есть ли способ связаться с ней. Никто в деревне вообще не спрашивал об Энни, кроме отца Десмонда, и она уверена, что это только из уважения к ней - он видел, как Тереза каждый день молится за душу дочери в тихом уединении церкви.
        Тереза Хеббли считает отца ребенка трусом - это просто и очевидно.
        Она открывает ящик тумбочки. Внутри лежат девчоночьи вещи, вещи, которые Мэтью и его брат Марк не захотят видеть - они будут только напоминать им о потерянной сестре. Ленты и заколки для волос, рисунки красивых платьев или причесок, вырванные из газеты или журнала. Единственная белая перчатка, предназначенная для церкви, ее близняшка потерялась. Маленькая баночка кармина для губ - не то чтобы Джонатан одобрял, что его дочь пользуется косметикой.
        В дальнем углу ящика лежит Библия Энни, та самая, которую ей подарили на первое причастие много лет назад. Простая кожаная обложка высохла и потрескалась, тонкие страницы пожелтели. Тереза Хеббли поднимает ее, вспоминая, как много раз она видела Энни склонившейся над книгой - та читала ее не потому, что была такой уж набожной, а потому, что в доме больше нечего было читать. Она так жаждала историй, особенно после того, как отец запретил ей навещать бабушку, мать Терезы, потому что та забивала ей голову всякой чепухой. Феи, шелки, дубхеса.
        Из книги выглядывает оторванный край газетной бумаги. Еще одна картинка, которая понравилась Энни, думает Тереза и открывает книгу, чтобы посмотреть, что это такое. Но это не картинка, а статья.
        Статья, написанная незадолго до исчезновения Энни, о пожаре на фабрике в Лондоне. Трагическая история, понимает Тереза, читая. Сотни девушек погибли в огне, не сумев вовремя выбраться из смертельной ловушки. Невольно она задается вопросом, почему дочь сохранила статью. Может, Энни думала сбежать в Лондон и работать на такой фабрике, но передумала, когда увидела эту историю? Маловероятно, однако с тех пор, как исчезла Энни, мысли миссис Хеббли разбегаются в тысяче разных направлений. Она знает, что это всего лишь отказ разума принять правду и желание матери, чтобы дочь была жива, наплевав на доказательства.
        Когда Тереза хочет вложить вырезку обратно в Библию, она замечает, что на ней есть примечания. Выцветшие чернила подчеркивают имя: Лиллиан Ноттинг, единственная выжившая в пожаре. Могла ли ее дочь знать эту женщину, задается вопросом миссис Хеббли. Невозможно; как Энни могла познакомиться с лондонской девушкой? И за все время, что Тереза жила в деревне, Ноттингов в Баллинтое не было.
        Так что, должно быть, она просто понравилась Энни. Еще одна девушка, которая пережила такое же ужасное испытание, как и она сама. Своего рода героиня.
        Тереза засовывает вырезку обратно в Библию, с трудом сглатывает и продолжает готовить комнату для сыновей.
        Глава сорок девятая
        21 НОЯБРЯ 1916 Г.
        ГСЕВ «БРИТАННИК»
        Дверь за дверью заперты. Этот проклятый госпитальный корабль заперт на ночь, и неуклюжие поиски алкоголя привели Марка в длинный пустой коридор, темный, если не считать одной мерцающей лампочки в дальнем конце.
        Виски «Глен Олбин» давно выветрился, и Марк не может выбросить из головы настойчивый шепот Энни. Ее обвинения, ужасные и все же недалекие от его собственных подозрений.
        За исключением того, что он подозревал в преступлении не Кэролайн. Нога скользит по мокрому полу, Марк сжимает трость, и на какое-то мгновение ему кажется, что корабль идет под воду. Что они тонут.
        Но нет - вода просачивается из-под закрытой двери. Может быть, из лопнувшей трубы или резервуара? Он толкает незапертую дверь и натыкается на Энни без сознания на полу. От потрясения у него перехватывает дыхание. Вокруг девушки множество сломанных спичек, ее униформа валяется, промокшая насквозь.
        - Энни? - Марк откладывает трость на пол и опускается на колени рядом с ней.
        Вода, теперь он видит, она льется из переполненной ванны, впитывается в его брюки.
        Марк закрывает все еще открытый кран, затем пытается поднять Энни в вертикальное положение, мягко хлопая по щекам и пытаясь разбудить. Он улавливает от нее слабый запах алкоголя, что-то сырое и неприятное.
        Энни внезапно приходит в себя, резко дернувшись, и с удивлением смотрит на него. В этот момент она так хрупка и напугана, что темные подозрения, которые он питал всего несколько мгновений назад, улетучиваются. И Марк желает только защитить ее.
        - Что ты здесь делаешь?
        Энни оглядывается, осматривая беспорядок: повсюду вода, запасы сбиты с полок, аптечный шкафчик перевернут. Должно быть, с ней случился припадок - другого объяснения не находится.
        Ее начинает трясти. На мгновение у Марка щемит в груди, когда он вспоминает о своих словах. Она призналась, что любит его, а он бросил ей все в лицо. С другой стороны, нельзя было просто отмахнуться от ее безумных разглагольствований о Кэролайн. Он должен напомнить себе, что Энни плохо воспринимает реальность.
        Она опасна.
        Марк осторожно накрывает девушку полотенцем.
        - Давай отведем тебя в комнату.
        Энни всхлипывает. Ее глаза покраснели, мокрые волосы растрепались. Губы обкусаны, а обычно бледная ирландская кожа пылает и покрыта пятнами. Трудно представить, что это та самая девушка, которую он встретил на «Титанике».
        - Пожалуйста, попытайся мне поверить, - Энни сжимает предплечья Марка, как будто боится, что он убежит… Словно ждет, что он попытается убежать. - Я не Энни, я Лиллиан.
        Он замирает.
        - Что?
        Она продолжает рассказывать историю о призраках, морских духах и других ирландских суевериях, но Марк не следит за ее мыслью, потому что поражен до глубины души.
        Он уверен, что никогда не называл при Энни ее имени. Откуда она знает? Мурашки пробегают по спине, и он выпускает Энни из рук, словно она охвачена огнем или опутана змеями.
        - Энни, послушай меня… Тебе нужна помощь.
        - Мне нужна твоя помощь! - девушка, радуясь, что Марк все еще разговаривает с ней, бросается к нему. - Марк, я совершила ужасную вещь. Чтобы быть с тобой, я обменяла будущее Ундины. Я заключила сделку с дубесой и не могу ее отменить. Пока я здесь, наша дочь в опасности.
        Он не верит ни единому слову. Все это чепуха, детские фантазии.
        Ей нужен врач. Он подержит ее в покое до утра, пока врачи не вернутся на дежурство. Если станет известно, что сестра милосердия сошла с ума, это деморализует пациентов…
        Но куда ее отвести? Марк не может привести ее в комнату сестер. Сначала ей нужно успокоиться, прежде чем ее увидят коллеги. В поисках выпивки Марк миновал несколько пустых помещений. Никому не придет в голову искать там сестру.
        Когда они заходят в пустую комнату, Марк пытается уговорить Энни попробовать заснуть, обещая присмотреть за ней. Он смахивает пыль с походного стула и садится, прислонившись к стене, чтобы наблюдать за Энни, пока она спит.
        Что случилось с этой девушкой? Марк вспоминает письмо, которое нашел в камине курительной комнаты «Титаника». Оно порядком обгорело, многого было не разобрать, но Марку достаточно было одной строчки, чтобы понять, в чем дело. «Я был не прав, оставив тебя разбираться с этой конкретной проблемой в одиночку». Она забеременела, и ее бросили.
        Марк беспокойно смотрит на спящую девушку. Энни перепутала в уме всю историю, думает он, смешав свое прошлое с тем, что случилось с Лиллиан. Она хочет забыть свое собственное прошлое, вступив в жизнь другого человека.
        Но он не верит в это, как бы ему этого ни хотелось.
        Живые часто служат якорем для мертвых. Ему вспоминаются слова старого газетчика Стеда о том, как мертвые хотят забыть свои беды и убежать в другой мир, но именно живые, неспособные отпустить, держат их здесь. Любовь и отчаяние, как тяжелые цепи, приковывают их к земле. Он был якорем Лиллиан? Разве он виноват? Неужели она вернулась в этом бедном, слабом сосуде?
        Нет, это чепуха. Призраков не существует.
        Марк встает со стула и ищет, чем заняться. Он развесил мокрую одежду Энни, и теперь трогает юбку и фартук, проверяя. Все еще влажная. В кармане фартука лежит что-то громоздкое и жесткое. Марк достает неуклюже сложенный лист. Карта Эгейского моря - точнее, канал Кеа, через который корабль должен пройти, чтобы добраться до Мудроса. Вчера вечером он разговаривал с одним из офицеров, пока они курили на набережной, и тот говорил, что канал труден для навигации, полон узких проливов и скалистых отмелей. Но все это отмечено таинственными символами и кодами.
        Желудок Марка сжимается, когда он снова смотрит на Энни. Он помнит, сколько раз она готовила теплое молоко для Ундины. Помнит, как Ундина казалась такой больной, такой… изменившейся. Он помнит опасения Кэролайн. Марк думал, что это просто еще один случай женской ревности. Теперь задается вопросом, не ошибался ли?
        Марк понятия не имеет, что делать с заявлениями Энни и почему девушка хочет думать, что она Лиллиан. Что-то, связанное с ним, без сомнения. Она хочет оказаться на месте Лиллиан. Иногда разум может творить ужасные вещи. Он видел, как люди сходят с ума в окопах, внезапно веря, что им снова семь лет, они играют в прятки в лесу, пока мамы их ищут.
        В конце концов он берет в пример ее собственные действия и точно знает, что делать. Марк тянется к ремню.
        Глава пятидесятая
        Где я?
        Она помнит, как Марк вел ее по коридору: ее рука лежала у него на плече, а ноги едва касались пола. Затем Энни осторожно опустили на кровать. И на этом ее сознательная память заканчивается.
        Энни становится пассажиром в собственном теле, когда погружается в сон. Не в состоянии говорить, не в состоянии контролировать мысли, не в состоянии заставить тело повиноваться.
        Образы появляются в ее сознании - она сразу понимает, что это воспоминания Лиллиан Ноттинг, - как движущиеся картинки, словно их прокручивают специально для нее.
        Прикроватная тумбочка на стороне Марка. Книга лежит под углом, как будто ее недавно бросили. Простой кремовый конверт торчит между страниц. Она не помнит, чтобы Марк читал вчера вечером или когда-либо еще… В последнее время он не приходил в ее спальню, и поэтому она прокралась в его. Только Марка здесь нет. Она знает, что это должно означать. Она знает, где он должен быть.
        С Кэролайн. Она дотрагивается до книги - без сомнения, одолженной ему Кэролайн, - и когда она поднимает ее, конверт выпадает.
        Она поднимает конверт с пола. В левом верхнем углу написано «Уайт Стар Лайн».
        Внутри лежит билет. «Титаник». Пассажир первого класса: мистер Марк Флетчер.
        Красный оттиск, растянувшийся над словами: ОПЛАЧЕНО.
        Она проводит большим пальцем по красным чернилам. Лиллиан знает, у кого еще есть билет.
        Ее пронзает боль, сильная и резкая, как кинжал, вонзившийся в сердце. Опасная бритва Марка невинно лежит в пределах досягаемости. Она делает это не только для того, чтобы освободиться от мучений - кровь отвлекает ее от внутренней боли, - но и для того, чтобы бросить вызов миру. Вот тебе и женская красота.
        Без нее мы ничто.
        Затем волосы - они обрезаны грубыми клочками, руки Лиллиан дрожат от раскаленной добела ярости, которая сжигает отчаяние, превращая его в решимость, в странный и жуткий источник силы.
        Вот так, чудовищем, она выходит из дома. Идет по дорожке на всеобщее обозрение.
        Все происходит как в тумане. Крики и всхлипы тех, кто ее замечает. Но никто не может ее остановить. Сейчас она мчится, обезумевшая, все еще истекая кровью, и люди отступают, когда она проходит мимо, кошмар во плоти.
        Она следует за запахом воды на ветру. Стоит на мосту, ветер гуляет над ее обезображенной головой.
        Прохлада там, где раньше было только пламя агонии, приносит мгновенное облегчение. На мгновение Лиллиан улыбается. Вот что такое свобода.
        А потом она делает шаг в пустоту. Люди на улице ахают, когда…
        Она ныряет в холодную Темзу. Безжалостная вода немедленно ее окружает. Она цепляется за ночную рубашку и тянет вниз, вниз…
        Лиллиан глотает ледяную воду, втягивает еще больше в легкие…
        Сознание наполняется паникой, борется, чтобы заставить проснуться…
        Нет, нет, нет… Что я наделала?.. Но уже слишком поздно…
        Марк - это все, о чем она может думать, все, что она может видеть. Даже сейчас она прощает его…
        Она хочет все вернуть: своего мужчину, своего ребенка, свою жизнь…
        Но давление в груди невыносимо. Она пытается пробиться на поверхность, но, кажется, погружается все глубже и глубже…
        И затем, в темноте, среди разрывающей легкие боли, раздается голос, чистый, как музыка, сладкий, как у ангела. Голос, который звучит как сама невинность.
        - Я могу дать тебе второй шанс, - говорит голос.
        Это голос воды, голос чего-то огромного и невидимого. Но на последних вздохах Лиллиан видит блеск зеленых глаз, прядь растрепанных волос. Морская богиня или последняя галлюцинация, мимолетное видение - она не знает точно.
        - Я повсюду, - говорит видение. - Я - великая мать - ведьма моря, способная слышать тонущих, где бы они ни находились. Ты хочешь жить? Я исполню твое желание, но ты будешь должна отдать мне взамен невинную душу. В собственное тело тебе не вернуться. Оно никуда не годится. Но я дам тебе новую, свежую оболочку. Девушка только что умерла. Ее тело идеально. Ступай. Верни свою любовь, если ты этого хочешь. Только не забудь: ты должна исполнить свою часть сделки. У меня будут мои невинные дети, и они будут жить со мной в глубине. Оберегаемые и любимые навсегда. Это сделка, которую нельзя расторгнуть.
        Лиллиан открывает глаза и видит, что стоит перед сходнями, ведущими на «Титаник». В руке потрепанный чемодан, на ногах старые босоножки Рионы, тети Энни. Это воспоминания Энни: как она встретилась с Вайолет Джессоп. Как выбрала более тесную из двух коек в крошечной каюте, которую они должны делить, чтобы снискать расположение Вайолет. Как примеряла униформу стюардессы «Уайт Стар Лайн». Как прятала золотое распятие за воротом, чтобы никто не увидел. Как училась складывать салфетки, застилать постели и подавать чай в манере «Уайт Стар». И как стояла на палубе 10 апреля 1912 года и наблюдала, как пассажиры первого класса поднимаются по сходням, гадая, кто из них займет порученные ей двенадцать кают первого класса.
        Именно в этот момент она видит Марка Флетчера, такого респектабельного в прекрасном новом костюме, который купила для него Кэролайн. Мужчина отвлекается, потому что ребенок у него на руках срыгивает ему на пальто.
        Этот ребенок - Ундина.
        Энни просыпается в холодном поту. Но даже наяву образы продолжают стоять перед мысленным взором. Ночами она писала себе записки, отчаянно пытаясь сказать своему бодрствующему разуму правду. Ночами она бродила по кораблю в поисках Марка, слушала Марка, ждала Марка. Как она наслаждалась тем, как он держал ее в своих объятиях.
        Дубеса права.
        Энни - это Лиллиан.
        Все это время ее не преследовали призраки. Это она преследовала живых.
        Она вернулась - не за ребенком, которого забрала Кэролайн. Но за мужчиной.
        Она вернулась за Марком.
        Но самая тошнотворная мысль - о том, чем она согласилась пожертвовать ради любви. Ключевое воспоминание - самое важное с самого начала - брошь. Брошь, которая все это время лежала у нее в кармане, с маленькой потайной защелкой.
        Защелка, которой она рассеянно играла, пока работала. Потому что когда-то брошь принадлежала Лиллиан. Это был маленький подарок от Кэролайн.
        А потом наступает самое худшее, темная, тошнотворная волна правды, когда Энни наблюдает, как она - Лиллиан - наливает и согревает молоко для ребенка утро за утром. И днем тоже. В укромном уголке кухни «Титаника», чтобы не мешать повару.
        Очень осторожно открывая брошь и добавляя порошок в теплую белую жидкость.
        По щепотке каждый раз.
        Да, это она. Это все время была Лиллиан.
        Она представляла опасность для ребенка.
        Она пыталась выполнить обещание.
        В конце концов она должна была отдать дубхесе ребенка. Невинного. Такова была Сделка.
        Она помнит, как подошла к Марку, отчаянно пытаясь привлечь его внимание. Говорила Марку, что он не обращает внимания на свою дочь. Тебе не кажется, что Ундина нездорова? Я думаю, ей стало хуже.
        Я думаю, Ундина в опасности.
        Я думаю, ты должен меня выслушать.
        Я нужна тебе, Марк, разве ты не видишь?
        Я, Марк. Посмотри на меня. Увидь меня.
        Выбери меня.
        Но сейчас… Она пытается вскочить с кровати, найти Марка и заставить его понять. Он должен помочь ей покончить с этим кошмаром.
        Но что-то удерживает ее. Ремень, туго обмотанный вокруг запястий. Она привязана к кровати.
        Или, по крайней мере, Энни Хеббли привязана.
        А Лиллиан Ноттинг - нет.
        Глава пятьдесят первая
        - Кэролайн подходит тебе больше, чем я, - сказала Лиллиан, касаясь его плеча.
        Они сидели вместе в столовой дома Кэролайн и смотрели в окно на Кэролайн с ребенком в саду.
        Лиллиан ничего не упускала. Ее большие голубые глаза, казалось, впитывали все.
        Марк проклинал себя: неужели она заметила, что он слишком пристально смотрит на Кэролайн, прохаживающуюся между ухоженными рядами цветов? Марк всегда мог сказать, что просто чувствует себя в долгу перед Кэролайн, и это было правдой. Они многим ей обязаны, и с этим не поспоришь. Но Лиллиан не дура.
        - Ни одна женщина не может сравниться красотой с твоей, - произнес Марк, целуя ее руку.
        И это тоже правда: Лиллиан могла бы стать моделью для иллюстраций в женских журналах. Если бы она захотела, могла бы стать лицом марки чая, духов или мыла. За исключением того, что было трудно представить ее сидящей неподвижно. Она могла бы выступать на любой сцене в Вест-Энде (если бы она могла играть, но, увы, Лиллиан не могла - для такого в ней слишком много драматизма).
        - Красота увядает, - сказала она, и в ее голосе послышались серебряные жаждущие нотки. - Интересно, ты все еще будешь меня любить? Когда я состарюсь…
        Он рассмеялся.
        - Для меня ты всегда будешь молодой и красивой.
        Марк видел, что ее не удовлетворила его лесть. Лиллиан изменилась за последние несколько месяцев. С тех пор, как появилась Ундина. Ее настроение менялось без предупреждения. Она плакала при виде бездомного котенка, от пятна дождя на рукаве, от чего угодно. Ему всегда нравилось темное, сложное переплетение ее мыслей, но теперь они, казалось, навсегда замерли на краю пропасти. Лиллиан совсем не спала, даже когда спал ребенок.
        Дело в том, что она не ошиблась в своих подозрениях. Марк тоже знал, что меняется, и винил в этом ее. Марк отчаянно сопротивлялся переезду к ним, в идеальный дом, где внешний мир можно было оставить за воротами. В конце концов он сдался и оставил свою одинокую комнату, чтобы жить с этими двумя женщинами, и вскоре едва мог заставить себя расстаться с ними, уходя на работу.
        Его дни были прекрасны. Он приглашал Кэролайн на обед и на долгие прогулки по лесу, образованный ум и острый язык Кэролайн развлекали и радовали его занимательными историями о жизни в Америке. Ночью Лиллиан делила с ним постель. Лиллиан будоражила его кровь.
        Он знал, что ведет себя эгоистично и что это не может продолжаться долго: один мужчина с двумя идеальными женщинами. Но в то же время не мог заставить себя уйти. Чем дольше он будет потакать своим желаниям, тем труднее будет сдаться - потребуется какая-то внешняя сила, чтобы вытащить его из этого любовного гнездышка.
        Этой силой стал грядущий отъезд Кэролайн в Америку.
        Адвокаты закончили работу. У Кэролайн были готовы необходимые документы, и она наконец-то могла вернуться домой. По этому знаменательному случаю Кэролайн решила заказать билет на первый рейс нового пассажирского судна «Титаник», которое считалось самым большим и роскошным лайнером.
        Да, дорого. Но Кэролайн хотела отпраздновать то, что она считала поворотным моментом в своей жизни. Марк не признался бы в этом, но он немного завидовал. Чего бы он только не отдал за шанс начать новую жизнь в новой стране и жить в роскоши, а не экономить и не бороться, как они с Лиллиан до встречи с Кэролайн.
        В тот вечер под конец прогулки Кэролайн вручила ему конверт.
        - Если я неправильно истолковала твои намерения за последний месяц, пожалуйста, прости меня, - сказала она, покраснев. - Но если я упущу эту возможность, я никогда себе этого не прощу.
        Марк открыл конверт: в нем лежал билет первого класса на «Титаник».
        - Едем со мной… Или нет. Так я узнаю твой ответ, - быстро проговорила она, прежде чем стремительно удалиться, оставив его с открытым ртом у калитки.
        Марк провел ночь и следующее утро как в бреду. Кэролайн словно прочитала его мысли, но теперь он сомневался, знает ли, чего сам хочет.
        В ту ночь Марк лежал с Лиллиан в постели, задаваясь вопросом, сможет ли он вынести расставание с ней. Он попытался представить себе жизнь мужа Кэролайн - в самой Америке, не меньше. Возможно ли, что он будет заниматься ее деловыми интересами? Какова будет его роль, если он ничего не понимает в Америке, ее законах и обычаях? Он мог бы стать комнатной собачкой Кэролайн, предметом разговоров («Муж-англичанин, как интересно!») ее американских друзей. И еще нужно было подумать об Ундине. Он возненавидел саму мысль о расставании с ней, о том, чтобы отправить ее в Америку с Кэролайн. Чем больше он думал, тем более бессердечным это казалось. Был ли он бессердечным?
        Лиллиан спала, ничего не подозревая, а Марк ворочался и волновался. В один очень темный момент он чуть было не поднялся, чтобы взять опасную бритву и полоснуть себе по горлу. Кем он стал? Это невыносимо, безумно. Невозможно.
        На следующий день он сидел за работой, склонившись над гроссбухом, и вдруг его озарило: они оба поедут в Америку с Кэролайн. Его больше не волновало, что он будет делать - они с Лиллиан могли бы стать слугами Кэролайн, горничной и дворецким, чтобы оставаться рядом, - но он не бросит свою дочь.
        Во время перерыва Марк сбегал в ломбард, узнать, сколько он может получить за билет первого класса, а затем побежал в офис «Уайт Стар Лайн» выяснить цены на билеты третьего и четвертого класса. Только после всего он расскажет свой план Лиллиан. Он не хотел обнадеживать ее понапрасну, она была слишком мрачной последнее время.
        Но, вернувшись вечером домой, Марк не обнаружил там Лиллиан.
        Билет первого класса лежал на тумбочке, вытащенный из конверта.
        Она нашла билет в страницах книги, куда вчера он поспешно его сунул.
        Лиллиан всегда была подозрительной, даже раньше. Марк должен был догадаться.
        Но худшее было еще впереди.
        Это была ужасная сцена, которую его разум не мог понять. Отказывался понимать.
        Что ты наделала, Лиллиан?
        Это было недоразумение.
        Он найдет ее. Извинится и заверит в своих чувствах так, как только способен человек.
        Он ее любил. Наконец-то он на ней женится.
        Они найдут способ, несмотря ни на что.
        За исключением того, что они этого не сделают. Потому что он больше никогда не увидит Лиллиан живой.
        Марк поднимает бутылку скотча и встряхивает над стаканом, цедя последние робкие янтарные капли. Виски был хорош, бутылка нашлась в ящике стола в одном из кабинетов врачей. Мужчина склоняется над картой, которую нашел в кармане Энни. Она почти просохла и разложена на столе. Углы прижаты книгами. Кое-где карта сморщилась, а чернила немного растеклись, но все можно разобрать. Марк рассматривал ее в течение последнего часа и думает, что разобрался: это карта канала Кеа у греческого побережья. Это на Кикладах, имеющих репутацию ветреных и опасных. Древние греки считали их проклятием для моряков. Он не моряк, но маршрут, безусловно, выглядит очень коварным, усеянным множеством островов, а пространство между ними отмечено быстро меняющимися глубинами и промерами. Больше всего Марка беспокоят недавние, сделанные вручную пометки. Как можно понять, они обозначают расположение морских мин. Марк слышал, что немецкие мины представляют все большую угрозу для кораблей в этом районе.
        И «Британник» в эту самую минуту идет на юго-восточное побережье Греции, приближаясь к Кикладам. Капитан должен немедленно увидеть эту карту. Сворачивая карту, Марк задается вопросом, откуда она у Энни. Он выходит в боковой коридор, гадая, где искать капитана Бартлетта в утренние часы, когда слышит приглушенное пение. Он узнает мелодию: это «Ближе, Господь, к Тебе». Марк тут же вспоминает, что идет утренняя месса - вероятно, в столовой, самом большом помещении. Капитан Бартлетт наверняка там, возможно, даже ведет мессу.
        Марк одергивает одежду, которую не менял со вчерашнего дня. Он чувствует себя мятым и неопрятным, разум плавает в виски. Марк пытается пригладить волосы. От влажности они завились, и сейчас он похож на сумасшедшего, одного из многих неопрятных контуженых солдат на корабле. Он торопится, насколько позволяют его травмы. Не так-то легко ходить по кораблю с тростью, пару раз Марк едва не падает, зацепившись тростью за перила или дверной порожек.
        Спускаясь по лестнице, он нервничает от того, насколько этот корабль похож на «Титаник», даже без изящных деталей, слуг и музыкантов, дам в шелковых платьях и шляпах с дикими перьями, алкогольных паров, сигарного дыма и духов. Как будто он вернулся назад во времени… Или он сам призрак, преследующий сегодняшний день. Звуки слышнее, теперь Марк может разобрать слова:
        В пустыне странник я, и ночь темна, Отдых на камне лишь найдет глава;Но сердце и во снеБлиже, Господь, к Тебе…
        Марк чувствует, что за дверьми множество людей, может представить, как они сидят на скамейках. Моряки в униформе, сестры милосердия в передниках и платках, солдаты в халатах, с подколотым рукавом или штаниной из-за потерянной ноги или руки. В воздухе витает запах давно прошедшего завтрака. Жареная рыба с фасолью, кофе и чай. Человеческие запахи. Поклонение Богу - квинтэссенция человеческого. Колеблющийся звук песни без аккомпанемента.
        Там, за дверью, была жизнь - жизнь и вера, - а он мертв и холоден, и так было все эти четыре года после смерти Лиллиан.
        Перестань думать о Лиллиан. Мы плывем навстречу опасности. Я должен сказать капитану. Марк заставляет себя выбросить все лишнее из головы.
        Энни, Лиллиан, его дочь. Марк крепче прижимает свернутую карту к груди и тянется к двери.
        Но она не сдвигается с места. У него не получается ее открыть.
        Дверь не может быть заперта, во всяком случае не дверь в часовню. Это невозможно. Там всем рады.
        Марк пытается снова, но ручка просто поворачивается в руке. Свободно вращается. Он стучит по дереву. Внутри должно быть слышно - так почему никто не открывает?
        Но ничего не происходит; они словно не слышат его, как будто он в другом измерении. Как будто он призрак.
        Или как будто часовня не хочет его впускать.
        Марк помнит из детской сказки, что ведьмы и демоны не могут переступить порог священного места.
        Все это у тебя в голове, старина.
        Но Марк точно знает, что это не так.
        Он снова колотит в двери, снова дергает ручки, но никто по-прежнему не приходит ему на помощь. Отчаявшись, он ковыляет обратно в коридор. То, что несколько мгновений назад звучало по-человечески, теперь звучит жутко, угрожающе и оглушительно громко. Какофония невинности.
        Пока сознание мечется в отчаянье и замешательстве, в голове Марка проносится безумная идея.
        Может быть, Энни говорит правду. После всего пережитого за несколько дней история Энни - единственное, что имеет смысл.
        Более того - возможно, она не единственный призрак.
        В голову приходит новая мысль, и он оживает. Может быть, еще есть шанс на искупление. Это он виноват в смерти Лиллиан, он знал это всегда. Он жил с чувством вины и пытался заглушить его, женившись на Кэролайн. Он убил Лиллиан своим пренебрежением. Эта дубеса, морская ведьма, или как там ее называла Энни, возможно, и претендовала на Лиллиан, но судьба дала ему шанс спасти свою дочь. Что там говорила Энни… Морской ведьме нужны ее невинные дети? Ундина невинна, но будь он проклят, если море заявит на нее свои права.
        Если утром все на службе, то, значит, в рубке и на мостике почти никого. На пути никто не встанет. Марк знает, что нужно сделать. Чтобы наконец покончить с этим проклятием. Чтобы покончить со всем этим.
        Вот почему карта оказалась у него - важно, чтобы он знал, где находятся морские мины.
        Снова поднявшись на ноги, Марк Флетчер направляется к мостику. И к своей судьбе.
        Глава пятьдесят вторая
        Я сплю?
        Энни пытается согнуть руку, напрягая мышцы. Она дергается на привязи, словно собака на цепи. Запястья обмотаны кожаным ремнем, другой конец привязан к металлической раме кровати. Она тянет с нарастающей яростью, но рама прикреплена к стене и не поддается.
        Энни не помнит, как сюда попала. Не может вспомнить, на каком корабле находится. Время слилось воедино, ее жизни перетекают одна в другую. Она помнит чувство парения, когда ноги не касаются пола. Как она дрейфует по коридорам «Титаника», а не «Британника» - об этом свидетельствуют прекрасные декорации. Вокруг корабль во всей его красе - Энни видит людей, которых знала тогда, теперь мертвых и покинувших этот мир.
        Они оборачиваются, когда она проплывает мимо, Уильям Стед, Бенджамин Гуггенхайм, Джон Джейкоб Астор. Оглядываясь назад, она жалеет их: такие самоуверенные мужчины, державшие лицо до самого конца. Если бы они знали, что им осталось жить всего несколько дней, что они изменили бы?
        И тут появляется Кэролайн - ее милое личико, обращенное к ней, сияет искренней любовью. Ее любимая подруга. Боль пронзает грудь Энни. Душевная боль, мучительная и настоящая.
        И теперь она видит себя со стороны, привязанную к кровати, с растрепанными волосами, похожими на птичье гнездо, с грязным лицом и полосами слез. Как она может это видеть? Потому что она не Энни. Сейчас она - Лиллиан.
        Словно в ответ на внезапное осознание она ощущает легкость. Энни чувствует себя… свободной. Напряжение в запястьях ослабевает. Сначала почти незаметно, затем настолько, что девушка может освободить руки.
        Она и в этом теле, и нет.
        Энни садится, потирая запястья, и оглядывает комнату. Она видит свою одежду, разложенную для просушки, видит, что карта исчезла. И мгновенно понимает: ей даже не нужно догадываться, кто ее взял.
        И что она должна сделать.
        Она идет к мостику, будто не касаясь пола ногами. Забавно, но для большого корабля здесь удивительно тихо и пусто, как будто колдунья наложила на это королевство чары, сонное заклинание.
        Она уже знает, что увидит на мостике. Все так и есть: Марк стоит за штурвалом, разглядывая карту в руках. На полу у его ног растянулись двое мужчин, которые оставались дежурить. Двое мужчин, которые тоже попали под чары и теперь спали. Или он причинил им вред?
        Марк поднимает взгляд, когда она входит, но удивление и замешательство быстро сходят на нет. Она знает, что он видит не Энни, а Лиллиан. И не злую, мстительную Лиллиан, которую он предал, а прежнюю Лиллиан. Красивую и сияющую, без шрамов, с блестящими, высоко уложенными темными волосами, прекрасную, как рассвет.
        Марк тянется к ее руке, его глаза широко раскрыты и полны слез.
        - Это ты.
        Она видит, как покраснели его глаза, - знает, что он выпил.
        Знает, что он едва держится. Впрочем, она уже много раз видела его таким. Он всегда нуждался в ней. Нуждался в ее прощении.
        Их пальцы переплетаются. Его - теплые и сильные, а ее кажутся слабыми, словно вода. Ей хотелось бы крепче прижаться к нему. Они вместе. Наконец. Наконец-то он видит.
        - Я никогда не оставляла тебя, - говорит она, понимая, что это правда. - Ты всегда был главным, Марк. Ты - все, что имеет для меня значение. Ты же знаешь.
        Энни не понимает, произносит ли она эти слова или они просто каким-то образом передаются ему. От сердца к сердцу. Через необъяснимую связь, которая всегда была между ними.
        И хотя она едва чувствует тело, в котором находится, все же что-то сжимает горло. Что-то болезненное и жесткое.
        - Я отдала все, Марк. Я отдала… Я отдала своего ребенка.
        - Но мы оба на это согласились.
        - Не Кэролайн, Марк. Не ей. Я отдала Ундину дубесе, разве ты не понимаешь? Это было мое… мое обещание. Сделка.
        - Не понимаю, - тихо шепчет он, глядя ей в глаза, словно ее взгляд не дает ему сдвинуться с места.
        - Чтобы я могла вернуться к тебе, понимаешь? Чтобы мы снова могли быть вместе. Окончательно. Навсегда.
        На лице Марка мелькает беспокойство, но только на секунду. Ундина. Его ребенок, которого он не видел уже четыре года. Ее мать, однако, стоит перед ним. Держа его за руку.
        Он притягивает ее в свои объятия, прижимая ее тело - нет, это тело - к своему. Руки Марка ощупывают подбородок, затылок, волосы, как всегда, когда она была жива, и ей кажется, что она сделана из чистого пламени. Она так долго, так долго ждала этого. Мысль о нем - потребность в нем, во втором шансе, в этом - пульсировала и болела внутри.
        - Я люблю тебя, - снова шепчет он, словно все еще не веря своим ушам. - Ты вернулась за мной, и я люблю тебя. Я тебя так люблю.
        Когда его губы касаются ее - соленые от слез, - она чувствует, как поцелуй снова делает ее легкой, словно ветер. Чувствует, что из нее словно вытягивает что-то, чувствует, что ее душа находит его и кружится в нем. Вся боль, весь гнев и страх, все компромиссы и предательства, все ожидание. Ужасное темное обещание, которое она дала. Все это привело к этому.
        А потом… потом она отступает назад. И вместо мгновенного блаженства есть только одиночество.
        - Верно, - говорит Марк, не замечая перемены в ней.
        Его глаза изучают ее лицо, впитывая его, словно умирающий от жажды долгий глоток воды.
        - Ты единственная, Лиллиан. Ты всегда была единственной, - Марк почти смеется. - Всегда все дело было в нас. Ты была права. Ты права.
        Одной рукой все еще обнимая Лиллиан за талию, Марк тянется к штурвалу корабля, его глаза сверкают и почти бе-зумны:
        - Так давай закончим с этим.
        - Марк, подожди. Что ты имеешь в виду? Что ты…
        - Так будет лучше и для Ундины, - бормочет он, снова изучая карту. - Она в безопасности. Девочка знает лишь одну семью. Будет лучше, если она никогда не узнает о нас.
        И тут девушка понимает, что собирается сделать Марк. С резким вздохом Энни возвращается в свою собственную оболочку, борясь со скорбной болью Лиллиан внутри.
        Однажды, когда Энни была ребенком, она купалась у берегов Баллинтоя. Ее подхватило волной и засосало под воду, она почувствовала, как воздух вырвался из груди, почувствовала, как солнечный свет исчез. Ее швырнуло вниз головой и выбросило далеко… очень далеко. Тогда она была слишком юна, чтобы думать о смерти. Она еще даже не придумала игру в исчезновение. Когда она барахталась под волнами, ее охватили паника и смятение… Но под всем этим было что-то неосознанное и постоянное - вера в поверхность, уверенность в том, что свет и дыхание вернутся. В детстве не представляешь себе ничего, кроме жизни, кроме света, кроме еще одного шанса, и еще, и еще.
        В тот момент, когда Марк с дикими глазами хватается за штурвал, Энни снова приходит к этой уверенности. Даже сейчас, после всего, что произошло.
        После ужасной ограниченности жизни под бдительным оком отца. После внимания Десмонда, его прикосновений, его окончательного предательства. Божьего предательства. После беременности. Унижения. Желания умереть. После мечтаний о побеге. После всего этого - даже став невольным сосудом другой потерянной души, - у нее все еще есть частица настоящей Энни, и частица истины, веры: этот свет.
        В ее душе все еще есть уверенность.
        Энни цепляется за эту уверенность, когда ее сознание прорывается сквозь чары на поверхность. Она осознает, что творится вокруг, осознает истину.
        Они находятся в канале. Девушка видит сердитые белые шапки, когда вода разбивается и кружится в узком проливе. Если корабль не наткнется на скалы, скрытые под волнами, он столкнется с одной из немецких мин.
        Марк хочет уничтожить корабль. Обречь на проклятие тысячу душ на борту, спящих и не знающих, что их ждет. Как люди на борту «Титаника».
        - Да, - говорит внутренний голос. - Мы всегда будем вместе. - Но это не мысли Энни. Это то, чего хочет Лиллиан, но Энни не может убить всех на борту этого корабля. Она не вынесет ответственности за столько смертей во второй раз.
        - Марк, ты не можешь этого сделать, - говорит Энни, вырываясь из его рук. - Ты же не собираешься убить их всех. Они невиновны.
        Его взгляд - чистое замешательство.
        - О чем ты? Я делаю это для нас. Чтобы освободить тебя от этой Сделки. Это единственный способ для нас быть вместе, разве ты не понимаешь? Эта жизнь для меня окончена. Но для нас, для нас - это только начало.
        Он полон решимости. Но Энни не может быть такой эгоисткой. Она хорошая девочка.
        Она пытается, но не может вырвать штурвал из рук Марка. Это тело все еще не принадлежит ей, никогда не принадлежало. Возможно, с самого рождения. Может быть, женские тела всегда такие. Марк отталкивает девушку. Теперь уже маниакально, отчаянно пытаясь удержать штурвал в брыкающихся волнах, бьющихся о корабль. «Британник» поднимается, опускается и дрожит, как игрушечная лодка, пытающаяся плыть по бушующей реке. Мелькают вспышками воспоминания последней ночи «Титаника». Она падает, как от удара. Электрический заряд надвигающейся катастрофы потрескивает в воздухе.
        Энни уверена, что чувствует запах взрывчатки за долю секунды до того, как они задевают мину.
        В последний момент она делает единственное, что может сделать: освобождает зачарованных от чар, пробуждая их, чтобы они могли попытаться спастись. Возможно, она все сделала неправильно, но она все еще может сделать одну последнюю правильную вещь.
        Тяги для тревожных звонков манят с дальней стороны пульта управления, переключатели и рычаги, шестерни и слайды, которые капитан и команда используют для управления кораблем. Она бежит к ним, молясь, чтобы Марк не бросился за ней, чтобы он не попытался остановить ее, не успел.
        Энни хватается и дергает за веревки, продолжая, даже когда по всему кораблю раздаются тревожные колокола, их резкие крики прорезают туман чар.
        Даже когда они разрывают ее собственное оцепенение.
        Даже когда первый из взрывов сотрясает борт корабля.
        Она будет бить тревогу, пока вода не заберет ее, пока колокола и она вместе с ними не перестанут кричать.
        Пока она больше не сможет держаться.
        Пока она не перестанет быть Энни или Лиллиан.
        Пока все не закончится.
        Эпилог
        «Дейли Миррор»23 НОЯБРЯ 1916 Г.
        ГОСПИТАЛЬНЫЙ КОРАБЛЬ ПОТОПЛЕН ТОРПЕДАМИ
        53 погибших, число растет
        Лондон, четверг, 23 ноября 1916 года
        В результате ужасной трагедии - правительство воспринимает это как личное оскорбление - Госпитальное судно Ее Величества «Британник» было потоплено 21 ноября немецкими минами у острова Кеа в Эгейском море, сообщает корреспондент «Дейли Миррор» в Афинах. Судно было поражено и начало набирать воду в 8:12 утра и, как сообщается, затонуло в течение часа. Считается, что две немецкие подводные лодки дожидались в канале Кеа знаменитый госпитальный корабль, побратим трагически известного «Титаника» и самый большой госпитальный корабль британского флота.
        Это последнее немецкое преступление против человечества тем хуже, что корабль, направлявшийся на север, еще не принял на борт полный комплект раненых солдат, поэтому на борту находились в основном не военные - врачи, сестры милосердия и экипаж.
        Выжившие сообщили, что корабль затонул очень быстро, и в общей сложности прошел час с момента, когда началась эвакуация, до того, как он скрылся под водой. Из-за быстроты не все спасательные шлюпки смогли вовремя развернуться, и это отчасти стало причиной гибели людей. Выжившие приписывают относительно ограниченную гибель людей - всего 53 человека на данный момент - тому, что в момент поражения минами на мостике прозвучал сигнал тревоги. Без сигнала, все выжившие соглашаются, потери были бы значительно больше, возможно, даже приблизились бы к катастрофическим потерям на корабле-побратиме. Считается, что на борту судна находилось около 100 врачей, 200 медсестер и 200 членов экипажа, а также около 500 раненых, взятых на борт в Неаполе, Италия. Корабль, рассчитанный на перевозку до 3000 человек, направлялся в Мудрос, чтобы забрать еще 1000 раненых, когда по нему был нанесен удар.
        Наш корреспондент поговорил с одной из выживших, медсестрой Вайолет Джессоп, которая также была на «Титанике» во время его крушения. Она сообщила, что по сравнению с ним потопление «Британника» было более жестоким.
        - Был сильный взрыв, потом второй. Корабль раскачивался, как игрушечная лодка в детской ванне. Мы все были в столовой на ежедневной службе и побежали на шлюпочную палубу. Вот тогда-то нам и сказали, что мы тонем и что нам нужно занять спасательные шлюпки.
        Однако мисс Джессоп обнаружила, что ужасы еще не закончились, когда ее спасательная лодка попала под одну из массивных лопастей винта, торчащую из воды. Женщине пришлось прыгнуть, чтобы не погибнуть, она ударилась головой и чуть не утонула.
        - Кто-то вытащил меня из воды. Я ничего не помню, - сказала мисс Джессоп о пережитом страшном опыте. - Кроме того, что я слышала, как женщина кричала на «Британнике», когда он погружался. В то время я думала, что это невозможно, так как женщин эвакуировали первыми, но позже я узнала, что одна из медсестер пропала без вести. Самое ужасное, что это была одна из моих самых близких подруг, Энни Хеббли.
        Из-за угла попадания все, кто находился в тот момент на капитанском мостике, погибли. Капитан заявил, что уцелел чудом - он проводил мессу и поэтому выжил.
        Благодарности
        Во время гастролей по продвижению моей предыдущей книги «Голод» я кое-что поняла: читатели очень заинтересованы в исследованиях, на которых основан исторический роман. На каждой встрече большинство вопросов касалось моего исследовательского процесса и того, как автор решает, сколько фактов входит в роман.
        На «Голод» ушло много сил, но «Глубина» его затмила, и это из-за особого места, которое «Титаник» занимает в воображении многих. Существует множество материалов, доступных по «Титанику», - это благо и одновременно вызов для романиста.
        И есть второй корабль, несчастный ГСЕВ «Британник», который не следует забывать рядом с более известным и ярким собратом.
        При написании «Глубины» было изучено огромное количество ресурсов, но я хотела бы особо выделить несколько: справочная онлайн-энциклопедия «Титаника» была бесценной первой остановкой, когда мне нужно было найти экипаж и пассажиров.
        «Олимпик», «Титаник», «Британник»: Иллюстрированная история кораблей класса «Олимпик» Марка Чирнсайда (the History Press) открыла сокровищницу не только истории кораблей, но и фотографий, чертежей, данных и статистической информации. И, наконец, «Выжившая на «Титанике». Недавно обнаруженные мемуары Вайолет Джессоп, пережившей катастрофы «Титаника» и «Британника», написанные Вайолет Джессоп под редакцией Джона Макстона-Грэма (Шеридан-хаус), дали мне более глубокое представление о жизни Вайолет Джессоп, чья любопытная претензия на славу выжившей как на «Титанике», так и на «Британнике» дала искру вдохновения для «Глубины».
        Еще раз я хотела бы поблагодарить моих партнеров из «Гласстаун Интертеймент» - особенно Лексу Хиллер, для которой это был, я считаю, труд любви, - за их помощь в воплощении этой истории в жизнь. Спасибо также редактору «Гласстаун» Дибе Заргарпур, Эмили Берге-Тильманн за ее помощь во всем, что касается маркетинга и рекламы, и Алексе Вейко за ее работу на ранних стадиях.
        Спасибо команде «Инквелл Менеджмент», моему агенту Ричарду Пайну, Элизе Ротстайн и агенту «Гласстаун» Стивену Барбаре за умелое руководство этим проектом.
        Еще раз сердечно благодарю Салли Ким из «Патнэм» за твердую руку и зоркий взгляд, которые помогли довести рукопись до финиша. Ее мастерство редактора никогда не перестает меня удивлять, и я благодарна, что могу воспользоваться ее талантом. Спасибо также всей команде в «Патнэме»: Ивану Хельду за то, что он заставил меня почувствовать себя членом семьи, Алексис Уэлби, Эшли Макклей, Эмили Олли, Габриэлле Монджелли, и особый выкрик в сторону Бонни Райс и Джордана Ааронсона.
        notes
        Примечания
        1
        ГСЕВ (госпитальное судно Ее Величества) - во время мировых войн корабль ВМС Великобритании, предназначенный для оказания медицинской помощи, лечения и медицинской эвакуации раненых и больных.
        2
        У. Шекспир. «Макбет», акт 3, сцена 2. Пер. М. Лозинского.