Право крови Ричард Аллен Кнаак
        DiabloТрилогия Войны Греха #1
        От начала времен небесное ангельское воинство и орды демонов из глубин Преисподней ведут нескончаемое сражение за будущее всего сущего. Ныне это сражение развернулось и в Санктуарии - мире людей. Преисполненные решимости склонить человечество на свою сторону, силы добра и зла ведут тайную войну за души смертных. Это история Войны Греха - конфликта, который навсегда изменит судьбу рода людского.
        За три тысячи лет до того, как Тристрам окутала тьма, Ульдиссиан, сын Диомеда, был простым крестьянином из деревушки Серам. Вполне довольный спокойной, идиллической сельской жизнью, Ульдиссиан до глубины души потрясен зловещими событиями, с невероятной быстротой разворачивающимися вокруг него. Ошибочно обвиненный в зверском убийстве двух странствующих миссионеров, Ульдиссиан вынужден бежать из родных мест и пуститься в трудные, опасные странствия, дабы восстановить свое доброе имя. К немалому его ужасу, в нем начинают пробуждаться странные силы - силы, о коих никто из смертных не мог даже мечтать. Теперь Ульдиссиану приходится вести борьбу с собственной мощью, растущей день ото дня, не то новые силы поглотят все, что остается в нем от человека.
        Ричард А. Кнаак
        Право крови
        Фантастический роман
        RICHARD A. KNAAK
        DIABLO: THE SIN WAR. BOOK ONE. BIRTHRIGHT

* * *
        Печатается с разрешения компании Blizzard Entertainment International.
        Все права защищены.
        The Sin War Book One: Birthright, World of Warcraft, Diablo, StarCraft, Warcraft и Blizzard Entertainment являются товарными знаками и/или зарегистрированными товарными знаками компании Blizzard Entertainment в США и/или других странах.
        Все прочие товарные знаки являются собственностью соответствующих владельцев.
        Пролог
        Мир тогда был еще юн, и лишь немногие знали, что именуется он Санктуарием, а ангелы с демонами не только существуют, но сам Санктуарий сотворен некоторыми из их числа. В те дни губы смертных еще не шептали имен немногих могущественных, зачастую ужасных - Инария, Диабло, Ратмы, Мефисто и Баала.
        Времена те были намного проще. Не ведавшие о нескончаемой битве меж Небесами и Преисподней, люди бедствовали и процветали, жили и умирали. Откуда же им тогда было знать, что вскоре обе бессмертные стороны устремят на них алчные взгляды, и это положит начало противоборству, которому суждено продлиться не одну сотню грядущих лет?
        Самым слепым из самых ужасных невежд, ни сном ни духом не подозревавших о жуткой участи Санктуария, по праву мог называться Ульдиссиан уль-Диомед - то есть, Ульдиссиан, сын Диомеда. Однако ему-то, слепцу, и предстояло оказаться в самом центре событий, впоследствии названных книжниками, изучающими тайную историю мира, Войною Греха.
        Нет, то была не война в смысле столкновения воинств, хотя и без таковых, конечно же, не обошлось - скорее, то был искус, испытание, уловление душ. Войне той предстояло навеки покончить с невинностью, с простотой Санктуария и его обитателей, навеки изменить всех - даже тех, кто ни о чем и не подозревал.
        Война та завершилась победой… но в то же время и поражением…
        Из «Книг Калана»
        том первый, лист второй
        Глава первая
        Тень, упавшая на стол Ульдиссиана уль-Диомеда, укрыла не только большую часть столешницы, но и его руку, и до сих пор не тронутый эль. Кто помешал его краткому отдыху от дневных трудов, светловолосый крестьянин понял, даже не поднимая взгляда. Он слышал, как новоприбывший говорил с прочими гостями «Кабаньей головы», единственной таверны в захолустной деревушке Серам - слышал, какие речи он вел, и беззвучно, но истово молился, чтоб незнакомец не подошел к его столу.
        Ну, не смешно ли: сын Диомеда молится о том, чтоб незнакомец держался подальше, тогда как перед ним, дожидаясь, когда же Ульдиссиан соизволит поднять взгляд, стоит не кто-нибудь - миссионер из Собора Света! Облаченный в сияющие белизной и серебром (если не брать в расчет серамской грязи по краю подола) ризы с высоким воротом, он, несомненно, вогнал в благоговейный трепет немало ульдиссиановых односельчан, однако в Ульдиссиане его появление пробудило самые жуткие воспоминания. Охваченный злостью, крестьянин изо всех сил старался не отрывать глаз от кружки.
        - Узрел ли ты Свет, брат мой? - удостоверившись, что потенциальный неофит твердо намерен не замечать его, осведомился новоприбывший. - Коснулось ли Слово великого Пророка души твоей?
        - Другого кого поищи, - буркнул Ульдиссиан, невольно сжав свободную руку в кулак, и наконец-то глотнув эля в надежде, что на этом нежеланный разговор и завершится.
        Однако отвадить миссионера оказалось не так-то просто.
        Накрыв ладонью предплечье крестьянина - и таким образом помешав Ульдиссиану сделать еще один глоток эля - бледный юноша продолжал:
        - Если уж не печешься о себе, так подумай о своих близких! Неужто ты откажешь их душам в…
        Крестьянин взревел, лицо его раскраснелось от неудержимого гнева. Одним движением вскочив на ноги, Ульдиссиан ухватил перепуганного миссионера за шиворот. Стол опрокинулся, забытый хозяином эль выплеснулся на дощатый пол. Прочие гости, что сидели вокруг, включая и пару редких для Серама проезжих, уставились на ссору с тревогой и любопытством… однако, наученные опытом, предпочитали держаться в сторонке. Кое-кто из местных, прекрасно знавших Диомедова сына, покачал головой, другие негромко забормотали между собою: нашел, дескать, этот пришлый, с кем да о чем разговор заводить!
        Ростом миссионер превосходил Ульдиссиана, тоже человека довольно высокого, куда выше шести футов, на целую пядь, однако плечистый крестьянин был много тяжелее, и все - благодаря мощным мускулам, изрядно укрепленным долгими днями пахоты и ухода за домашней скотиной. Квадратная челюсть и грубые черты обрамленного бородою лица сразу же выдавали в Ульдиссиане уроженца земель, простиравшихся к западу от огромного города-государства под названием Кеджан, «жемчужины» восточной части мира. Казалось, темно-карие глаза Ульдиссиана вот-вот испепелят дотла сухощавого, светлоглазого, на удивление юного проповедника из Собора.
        - Души большей части моих родных Пророку уже не достанутся… брат! Они мертвы уж без малого десять лет, и всех их сожрала чума!
        - Тогда мне надлежит помолиться за… з-за них…
        Но эти слова лишь разъярили Ульдиссиана сильнее прежнего: долгие месяцы он сам молился за страждущих родителей, за старшего брата и двух сестер. Молился день и ночь, нередко без сна, любой высшей силе, какая о них ни заботится, вначале об исцелении, а после, когда надежд уже не осталось, о быстрой и безболезненной смерти.
        Однако и эти молитвы пропали впустую. Родные, один за другим, умерли в страшных муках на глазах убитого горем, беспомощного Ульдиссиана. Только он да младший брат, Мендельн, и уцелели, дабы похоронить остальных.
        Уже в те времена в деревню зачастили миссионеры, уже в те времена вели они речи о душах родных и о том, что именно их сектам известны ответы на все мыслимые вопросы. И все, как один, сулили Ульдиссиану: если-де он последует их путем, то непременно обретет покой, примирится с утратой близких.
        Но Ульдиссиан, некогда - человек глубоко верующий, во всеуслышанье поносил всех проповедников до одного. В речах их не чувствовалось ничего, кроме пустоты, а со временем его отповеди неизменно оказывались вполне справедливыми: секты этих миссионеров уходили в небытие с той же неуклонностью, с какой за севом приходит страда.
        Уходили… однако не все. Собор Света, пусть и основанный совсем недавно, казался куда устойчивее большей части предшественников. Мало того, он, да еще чуть более традиционная, освященная временем Церковь Трех вскоре сделались двумя главными силами в борьбе за души кеджанского народа. На взгляд Ульдиссиана, истовость, с коей обе стороны стремились завлечь к себе новообращенных, граничила с жестокой борьбой, в корне противоречащей духовным воззрениям и тех и других.
        Это и было для Ульдиссиана еще одной причиной держаться подальше от обоих культов.
        - Помолись за себя, а не за меня с близкими, - прорычал Ульдиссиан.
        С легкостью поднятый в воздух за шиворот, миссионер вытаращил глаза…
        Но тут из-за прилавка таверны выскользнул, вмешался в происходящее коренастый, лысеющий человек. Гораздо старше годами, силой с Ульдиссианом Тибион равняться не мог, однако он был добрым другом покойного Диомеда, и его слова на разъяренного крестьянина подействовали.
        - Ульдиссиан! Не думаешь о себе, так подумай хоть о моем заведении, а?
        Ульдиссиан замешкался: словам владельца таверны удалось пробиться сквозь пелену его гнева. Оторвав взгляд от бледного, узкого лица миссионера, он оглянулся на круглолицего Тибиона, вновь повернулся к проповеднику и, досадливо хмурясь, разжал пальцы.
        Миссионер, к вящему своему унижению, мешком рухнул на пол.
        - Ульдиссиан… - начал было Тибион.
        Но сын Диомеда не желал больше ничего слушать. С дрожью в руках, грохоча поношенными сапогами по плотно пригнанным половицам, он вышел из «Кабаньей головы» на улицу. Снаружи веяло свежестью, и это помогло Ульдиссиану несколько успокоиться, а остыв, он едва ли не сразу начал жалеть о содеянном. Нет, даже не о содеянном - скорее, о том, что случилось все это на глазах у множества тех, кто его знает… и далеко не впервые.
        И все-таки появление в Сераме приверженца Собора здорово раздражало. Гибель родных сделала Ульдиссиана человеком, верящим только в то, что видят глаза и могут пощупать руки. Видя, как меняются небеса, он понимал, когда с работой в поле следует поторопиться, а когда времени хватит, чтобы закончить труды без особой спешки. Выращиваемые его трудом из земли урожаи кормили и его самого, и других. Вот этим вещам он доверял без оглядки, а как можно верить бормочущим молитвы святошам и миссионерам, не принесшим его семье ничего, кроме напрасных надежд?
        Народу в деревне Серам проживало душ этак двести, по меркам одних - ничто, но на взгляд других - очень даже немало. Пройти ее от края до края Ульдиссиан мог бы, не сделав и двух сотен вдохов. Его угодья начинались в двух милях к северу от Серама. Раз в неделю Ульдиссиан отправлялся в деревню, за разными нужными разностями, и неизменно позволял себе ненадолго завернуть в таверну, перекусить и выпить. Поесть он поел, эль, увы, пропал зазря, осталось лишь перед уходом завершить кое-какие дела.
        Кроме таверны, служившей также постоялым двором, других чем-либо примечательных заведений в Сераме имелось всего четыре - молельня, фактория, казармы деревенской стражи и кузница. Выстроены они были на тот же манер, что и остальные серамские здания: островерхие крыши, крытые тростником, и обшитые досками стены, возведенные на основании из нескольких рядов камня и глины. Согласно обычаю большинства тяготевших к Кеджану земель, на каждую сторону выходило, ни более ни менее, по три стрельчатых окна. Правду сказать, издали один дом ничем не отличался от другого.
        Сапоги вязли в грязи: кому в захолустном Сераме придет на ум мостить улицы тесаным камнем или хотя бы булыжником? Да, в нужную сторону от таверны вела неширокая сухая дорожка, однако идти в обход Ульдиссиану не хватило терпения, а кроме того, крестьянствуя, он с детства привык к единству с землей.
        На восточной, а значит, ближайшей к Кеджану околице Серама находилась фактория - самое оживленное место во всей деревушке, не считая таверны. Сюда местные жители несли товары для обмена на всевозможные необходимые вещи, а то и для продажи проезжим купцам. Когда в продаже появлялось что-нибудь новое, над парадной дверью фактории поднимали синий флаг. За этим занятием Ульдиссиан, подойдя ближе, и застал причесанную по-вечернему дочь Кира, Серентию. Семья Кира управляла факторией уже четыре поколения и в деревне числилась среди самых зажиточных, однако одевались он сам и его домочадцы ничуть не роскошнее всех остальных. Нет, носа перед покупателями, в большинстве своем жившими по соседству, торговец вовсе не задирал. К примеру, Серентия была одета в простое платье коричневого полотна, со скромным вырезом на груди и подолом до щиколоток. Подобно большинству деревенских жителей, ходила она в незатейливых сапогах, пригодных и для езды верхом, и для прогулок по грязной, ухабистой главной улице.
        - Что-нибудь интересное? - спросил Ульдиссиан, пытаясь, сосредоточившись на других делах, забыть и о неприятном происшествии, и о разбуженных им воспоминаниях.
        Дочь Кира оглянулась на его голос, встряхнув густыми длинными волосами. Со своими васильковыми глазами, кожей цвета слоновой кости и от природы алыми губами, она, всего-навсего одетая в приличное платье, несомненно, могла бы на равных соперничать с первыми красавицами среди дам голубой крови, проживавших в самом Кеджане. Невзрачный наряд вовсе не скрывал ее фигуры и ничуть не умалял грации, с которой ей каким-то непостижимым образом удавалось двигаться в любых обстоятельствах, чем она ни занималась.
        - Ульдиссиан! Ты весь день здесь?
        Прозвучало это так, что крестьянин едва не поморщился. Младше годами на добрый десяток лет, Серентия, можно сказать, выросла из девчонки в девушку у него на глазах. Ульдиссиан относился к ней, будто к одной из покойных сестер, а вот она, очевидно, видела в нем нечто гораздо, гораздо большее. И неуклонно отвергала внимание со стороны крестьян помоложе и побогаче, не говоря уж об ухаживаниях заезжих торговцев. Единственным, кроме Ульдиссиана, к кому она проявляла хоть какой-либо интерес, был Ахилий, ближайший Ульдиссианов друг и лучший в Сераме охотник, но не кроется ли причина тому в его близкой дружбе с крестьянином, сказать было трудно.
        - Пришел в самом начале второго часа дня, - ответил Ульдиссиан.
        Приблизившись, он углядел на задах заведения Кира, по меньшей мере, три крытых повозки.
        - Солидный караван для Серама. Что тут у нас происходит?
        Закончив поднимать флаг, Серентия затянула веревку узлом и бросила взгляд на повозки.
        - На самом деле, они просто сбились с дороги, - пояснила она. - А направлялись в Тулисам.
        Тулисам был ближайшим поселением по соседству, городком, по меньшей мере, впятеро крупнее Серама. Вдобавок, располагался он ближе к пути от центральной части Кеджана к морю - к нескольким крупным портам.
        - Должно быть, провожатый попался из новичков, - проворчал Ульдиссиан.
        - Ну, что бы их к нам ни привело, они решили немного расторговаться. Отец с трудом сдерживает восторг. Ульдиссиан, у них столько прекрасных вещей!
        На взгляд Диомедова сына, прекрасными вещами могли быть разве что крепкие, надежные орудия труда, или теленок, родившийся на свет в добром здравии. Так он и собирался ответить… но тут заметил особу, прогуливавшуюся возле повозок.
        Одета она была наподобие аристократки, принадлежащей к одному из Домов, стремящихся заполнить собою прореху во власти, образовавшуюся после недавних распрей меж правящими кланами магов. Ее пышные золотистые локоны были стянуты на затылке серебряной лентой, целиком открывая взглядам царственный, безупречной белизны лик. Слегка приоткрыв тонкие, идеальные во всем губы, кутаясь в мех, накинутый на плечи поверх роскошного изумрудно-зеленого платья, она рассматривала пейзаж к востоку от Серама. Корсет платья был затянут - туже некуда, и наряд ее, явный знак принадлежности к высшим кастам, не оставлял никаких сомнений в женской красе заезжей аристократки.
        Стоило красавице перевести взгляд на Ульдиссиана, Серентия тут же схватила его за плечо.
        - Ты бы, Ульдиссиан, зашел к нам да сам глянул!
        Увлекаемый к дощатым двустворчатым дверям, крестьянин украдкой оглянулся назад, но благородной дамы и след простыл. Не знай он, что на этакие затейливые фантазии неспособен - пожалуй, счел бы заезжую красотку игрою воображения.
        Едва ли не волоком втащив его внутрь, Серентия, дочь Кира, на удивление громко захлопнула за собой дверь. Поглощенный беседой с купцом в опущенном до бровей капюшоне, ее отец повернулся к вошедшим. Очевидно, старики вели торг за тюк довольно роскошной, на взгляд крестьянина, пурпурной ткани.
        - А-а, добрый Ульдиссиан!
        Этим словом торговец предварял имя каждого, кроме собственных домочадцев, чем неизменно заставлял Ульдиссиана улыбнуться. Казалось, собственной привычки сам Кир за собою не замечает.
        - Как у вас с братом дела?
        - Э-э… в порядке дела, мастер Кир.
        - Вот и ладно, вот и ладно.
        С этим торговец вернулся к делам. Венчик серебристых волос вокруг голого, точно колено, темени и живой, умный взгляд - все это делало Кира куда больше похожим на лицо духовного звания, чем любой из облаченных в ризы священнослужителей. Положа руку на сердце, Ульдиссиан и в речах его находил куда больше смысла, и относился к Киру с немалым почтением - отчасти потому, что торговец, один из самых образованных в Сераме людей, взял под опеку Мендельна.
        Вспомнив о брате, проводившем в фактории куда больше времени, чем на ферме, Ульдиссиан огляделся вокруг. Подобно брату, ходивший в полотняной рубахе, килте и сапогах, схожий с братом чертами лица - особенно карими глазами и шириной носа, Мендельн с первого же взгляда заставлял всякого невольно усомниться: да вправду ли перед ним простой крестьянин? И в самом деле, с хозяйством-то Мендельн помогал без отказа, однако призвания к крестьянскому труду явно не чувствовал. Его всегда привлекало другое - изучение, постижение сути всего на свете, будь то жуки, копошащиеся в земле, или слова на каком-нибудь одолженном у Кира пергаменте.
        Ульдиссиан тоже умел читать и писать, и достижением этим немало гордился, но видел в нем только практическую пользу. По нынешним временам приходилось заключать множество договоров, а условия каждого требовалось записать, а затем еще убедиться, что в них все сказано верно… Вот такую грамоту старший из братьев вполне понимал. Ну, а чтение ради чтения, учение ради познания того, что наверняка не пригодится в повседневных трудах… нет, Ульдиссиана подобные увлечения обошли стороной.
        Брата, на сей раз приехавшего в деревню вместе с ним, поблизости не оказалось, однако внимание Ульдиссиана привлекло еще кое-что - посетительница фактории, взглянув на которую он вновь вспомнил о неприятном происшествии в «Кабаньей голове». Поначалу он решил, что перед ним спутница того самого миссионера, подвернувшегося под горячую руку, но затем, когда юная девушка повернулась к нему лицом, крестьянин увидел: нет, ее одеяния совсем не таковы. Грудь ярких лазорево-синих риз украшало золотое изображение барана с огромными витыми рогами. Ниже располагался переливавшийся всеми цветами радуги треугольник, достававший вершиной до самых бараньих копыт.
        Остриженные по плечо, волосы девушки обрамляли округлое, пышущее юностью и весьма, весьма миловидное личико. Однако, на взгляд Ульдиссиана, в нем кое-чего не хватало, и это начисто отбивало всякое влечение к ней. Казалось, она - не человек, а лишь пустая видимость, кукла.
        Подобных ей - истовых, непоколебимо твердых в собственной вере - Ульдиссиан уже видывал. Видал он и подобные одеяния, и, отметив, что эта девица одна, с внезапным ужасом огляделся вокруг. Эта братия никогда, никогда не странствовала в одиночку - только втроем, по одному из каждого ордена…
        Серентия принялась показывать ему какие-то дамские безделушки, однако Ульдиссиан слышал лишь ее голос, но не слова. Может, уйти отсюда, от греха подальше?
        Но тут рядом с девицей возник еще один тип - человек средних лет, подтянутый, крепкий, с аристократическими чертами лица. Пожалуй, его слегка раздвоенный подбородок и высокий лоб должны были казаться прекрасному полу не менее привлекательными, чем мужчинам - внешность девицы. Одет он был в золотые ризы с глухим стоячим воротником, также украшенные переливчатым треугольником, однако на сей раз над треугольником красовался зеленый лист.
        Третьего из их шайки поблизости видно не было, но Ульдиссиан знал: он (или она) наверняка где-то рядом. Служители Церкви Трех надолго друг с дружкой не расставались. Если миссионеры Собора нередко странствовали в одиночку, последователи Трех всегда орудовали тройкой. Проповедовали они путь Троицы, трех духов-покровителей - Балы, Диалона и Мефиса, якобы неусыпно заботящихся о всяком смертном, что твои любящие родители либо благосклонные наставники. Диалон был духом Целеустремленности - отсюда и упрямый баран. Бала воплощал собой Созидание, а символом его служил лист. Мефис же, служитель коего куда-то исчез, был воплощением Любви. Послушники этого ордена носили на груди изображение красного круга - повсеместно распространенного в Кеджане символа сердца.
        Не раз слышавший проповеди представителей всех трех орденов и не желавший рисковать повторением учиненного в таверне скандала, Ульдиссиан отодвинулся в тень. Но тут Серентия поняла, что Ульдиссиан ее больше не слушает. Упершись руками в бедра, она уставилась на него тем самым взглядом, что в детстве неизменно заставлял его уступить.
        - Ульдиссиан! Я думала, ты хочешь взглянуть на…
        Но он оборвал ее:
        - Серри, мне ехать пора. Твои братья собрали, о чем я просил?
        Серентия задумчиво поджала губы. Ульдиссиан тем временем не сводил взгляда с пары миссионеров, с головой ушедших в какой-то разговор. Оба казались странно сбитыми с толку, будто что-то пошло не так, как, на их взгляд, полагалось бы.
        - Тиль ни о чем мне не говорил, не то я бы раньше узнала, что ты в Сераме. Давай я разыщу его и спрошу? - предложила Ульдиссиану девушка.
        - Я с тобой.
        Все, что угодно, только бы обойти стороной охотничьих псов Церкви Трех! Церковь была основана за несколько лет до Собора, но теперь их влияние разделилось более-менее поровну. Поговаривали, будто в учение первой уверовал верховный судья Кеджана, тогда как приверженцем второго, по слухам, сделался лорд-генерал кеджанской городской стражи. Распри меж кланами магов, в последнее время граничащие с войной, подтолкнули к поискам утешения в том или другом учении многих и многих.
        Но не успела Серентия отвести его на задний двор, как Киру вздумалось окликнуть дочь, и та виновато взглянула на Ульдиссиана.
        - Подожди здесь. Я скоро.
        - Я Тиля сам поищу, - предложил он.
        Должно быть, Серентия заметила быстрый взгляд, брошенный им в сторону миссионеров. В глазах ее тут же отразился упрек.
        - Ульдиссиан, ты опять за свое?
        - Серри…
        - Ульдиссиан, эти люди - посланники духовных общин! Они не хотят тебе зла! Если б ты только открылся, если бы выслушал их!.. Нет, я тебя не призываю примкнуть к Собору, или же к Церкви, но проповедуемые ими учения внимания очень даже достойны!
        Таким же манером она отчитывала его и прежде, сразу же после недавнего визита в Серам посланников Церкви Трех. Дождавшись их ухода из таверны, Ульдиссиан поднялся и долго распространялся насчет того, что простым людям от всей этой братии нет никакого толку. Может быть, проповедники предложили помочь в стрижке овец, или в сборе урожая? Может быть, пособили со стиркой измазанной грязью одежды, или хоть забор кому починили? Нет, дудки! А в завершение Ульдиссиан, как и при всяком удобном случае, напомнил: приходили они за одним - нашептывать людям в уши, будто их секта лучше прочих. Людям, которые едва понимают, что такое ангелы с демонами, не говоря уж о том, чтобы верить хоть в тех, хоть в других!
        - Складно говорить они, Серри, могут сколько угодно, но я вижу одно - как они состязаются друг с дружкой: дескать, кто больше дураков завлечет к себе в стадо, тот и молодец!
        - Серентия! - снова окликнул дочь мастер Кир. - Поди сюда, девочка!
        - Отцу нужна помощь, - уныло сказала она. - Я сейчас. Пожалуйста, Ульдиссиан, веди себя смирно!
        С этим она поспешила к отцу. Проводив ее взглядом, крестьянин принялся сосредоточенно изучать товары, выставленные факторией на продажу и для обмена. Кое-что из имевшегося здесь инструмента вполне могло пригодиться на ферме - к примеру, мотыги, лопаты и всевозможные молотки. Ульдиссиан попробовал пальцем остроту лезвия новенького железного серпа. Серпа лучшей работы в селениях вроде Серама было бы не сыскать, однако он слышал, будто на помещичьих фермах в окрестностях Кеджана кое-кто из владельцев выдает работникам стальные. Такие известия впечатляли Ульдиссиана куда сильнее любых речей о духах и душах…
        Тут кто-то быстрым шагом прошел мимо, направляясь к задней двери. Краем глаза крестьянин заметил собранные на затылке золотистые локоны и намек на улыбку, адресованную - в этом сын Диомеда мог бы поклясться - ему.
        Не сразу осознав это, Ульдиссиан двинулся следом. Аристократка уверенно, словно у себя дома, скрылась за дверью черного хода фактории.
        Не прошло и минуты, как Ульдиссиан тоже выскользнул за нею на задний двор… но поначалу нигде ее не обнаружил. Увидел лишь, что его повозка действительно полным-полна. Тиля на заднем дворе не оказалось, но этому удивляться не стоило: скорее всего, старший из братьев Серентии отправился помогать отцу с другими делами.
        Загодя расплатившийся за покупки, Ульдиссиан направился к повозке, но, подойдя, внезапно увидел возле коня нечто ярко-зеленое.
        Да, это была она. Стоя по ту сторону четвероногого животного, аристократка что-то бормотала коню, гладила изящной ладошкой конскую морду, а конь Ульдиссиана даже не шевелился - замер, будто завороженный. Вообще-то старый конек животиной был своевольной, норовистой, и подойти к нему, не рискуя оказаться укушенным, мог только тот, кто хорошо его знал. А вот у нее получилось, и крестьянину это говорило очень и очень многое.
        Тут аристократка тоже заметила Ульдиссиана. Лицо ее озарилось улыбкой, в глазах словно бы замерцали неяркие искорки.
        - Прошу прощения… это твой конь?
        - Мой, миледи… и твое счастье, что рук у тебя до сих пор больше одной. Горазд он у меня кусаться…
        Аристократка снова погладила конскую морду, и конь по-прежнему даже не шелохнулся.
        - О, меня он кусать не станет, - заверила девушка, склонившись лицом к самому носу коня. - Не станешь ведь, верно?
        Ульдиссиан едва не бросился к ней, внезапно испугавшись, что она ошибается, но и на этот раз ничего страшного не случилось.
        - Когда-то у меня был конь, с виду очень похожий на этого, - продолжала аристократка. - Мне так его не хватает…
        - Госпожа, - заговорил Ульдиссиан, внезапно вспомнив, где они оба находятся, - не место тебе здесь. Уж лучше держись с караванщиками. Не хочешь же ты отстать от них?
        Порой путешествующие отправлялись в дорогу вместе с купцами - под защитой купеческой охраны. Точно так же, рассудил Ульдиссиан, поступила и она… хотя где же тогда ее свита? Ведь юной девушке опасно путешествовать в одиночку даже под защитой охранников каравана!
        - Но я с караваном дальше и не собираюсь, - пробормотала аристократка. - Я вовсе не собираюсь никуда уезжать.
        Ульдиссиан не поверил собственным ушам.
        - Миледи, да ты, несомненно, шутишь! Что может ждать тебя в деревушке вроде Серама?
        - В любых других местах меня тоже ничто не ждет… так почему б не Серам? - неуверенно улыбнувшись, отвечала она. - И обращаться ко мне «госпожа» да «миледи» совсем ни к чему. Ты можешь звать меня Лилией…
        Ульдиссиан открыл было рот, собираясь ответить, но тут услышал скрип распахнувшейся за спиной двери и голос Серентии:
        - Вот ты где! Тиля нашел?
        Ульдиссиан оглянулся назад.
        - Нет, Серри, но все покупки, вижу, на месте.
        Вдруг его конь всхрапнул, отпрянул от хозяина прочь. Схватив его под уздцы, Ульдиссиан принялся успокаивать вздорную скотину. Конь таращил глаза, широко раздувал ноздри, будто чем-то ошеломленный, или напуганный. В чем дело - поди разбери: Серентию он жаловал куда больше, чем самого Ульдиссиана. Что же до аристократки, она…
        Аристократка исчезла. Ульдиссиан украдкой огляделся, гадая, как ей удалось ускользнуть столь быстро, да еще без малейшего шума. Видеть он мог довольно далеко, однако увидел только несколько других повозок. Куда она могла подеваться, крестьянин не мог даже вообразить. Разве что забралась в одну из тех, крытых?
        Слегка озадаченная его поведением, Серентия подошла ближе.
        - Что ты ищешь? В повозке не хватает чего-то нужного?
        - Нет… как я и говорил, все на месте, - слегка оправившись от изумления, ответил Ульдиссиан.
        Тут за дверь выскользнул некто знакомый… и в данный момент совсем нежеланный. Будто ища что-то или кого-то определенного, миссионер принялся озираться по сторонам.
        - Что с тобой, брат Атилий? - спросила Серентия.
        - Я ищу нашего брата Калиджо. Нет ли его где-нибудь здесь?
        - Нет, брат, здесь только мы, а больше никого.
        Брат Атилий уставился на Ульдиссиана… но без обычного религиозного пыла, который крестьянин давно привык видеть в глазах ему подобных. Мало того, во взгляде миссионера таился намек на… на подозрительность?
        Кивнув Серентии, Атилий убрался прочь, и дочь Кира вновь повернулась к Ульдиссиану.
        - Тебе непременно нужно поскорей уезжать? Знаю, рядом с такими, как брат Атилий и те, прочие, тебе неуютно, но… не мог бы ты задержаться, еще немного побыть со мной?
        На сердце по какой-то самому Ульдиссиану неясной причине стало тревожно.
        - Нет… нет, возвращаться пора. И, к слову о поисках братьев: ты Мендельна не видала? Я думал, он здесь, с твоим отцом.
        - Ох, надо же раньше было тебе сказать! К нам незадолго до тебя завернул Ахилий. Хотел Мендельну что-то показать, и оба направились в западный лес.
        Ульдиссиан досадливо крякнул. Мендельн обещал, что к отъезду домой будет готов вовремя. Обычно брат, давши слово, держал его твердо, однако Ахилий, видать, набрел в лесу на что-нибудь необычное. Величайшей слабостью Мендельна было неуемное любопытство, и уж кому-кому, а охотнику следовало бы знать: этой черты поощрять в нем не стоит. Заинтересовавшись новым предметом для изучения, младший из Диомедовых сыновей забывал о времени начисто.
        Конечно, уезжать домой без единственного брата, оставшегося в живых, Ульдиссиан даже не думал, но и в деревне, пока здесь околачиваются посланники Церкви Трех, оставаться не желал.
        - Нет, задерживаться я не могу. Поеду на повозке к лесу: надеюсь, там они и отыщутся. А если Мендельн вдруг воротится, разминувшись со мной…
        - Да, я передам ему, где ты ждешь, - не скрывая огорчения, подтвердила Серентия.
        Чувствуя себя неловко в силу более прозаических причин, крестьянин наскоро - исключительно дружески - обнял ее и забрался на козлы. Дочь Кира отступила назад, и Ульдиссиан подстегнул старого конька вожжами.
        Когда повозка тронулась с места, он оглянулся назад. Видя его мечтательный взгляд, Серентия просияла, но Ульдиссиан этого словно бы не заметил. Мысли его занимала вовсе не дочь торговца, не девушка с волосами, черными, точно вороново крыло.
        Нет, лицо, накрепко запавшее в память, принадлежало другой - той, чьи локоны отливали золотом.
        Той, чье положение намного, намного превосходило положение простого крестьянина.
        Глава вторая
        Мендельн прекрасно знал, что брат не на шутку рассердится, но совладать с любопытством никак не мог. Кроме того, это же все Ахилий, честное слово - уж Ахилий-то, по крайней мере, должен был соображать, что к чему!
        Разница в возрасте оставшихся в живых сыновей Диомеда составляла добрых девять лет - вполне довольно, чтоб в некоторых отношениях счесть их не братьями, а кем-то еще. Ульдиссиан нередко держался так, будто доводится Мендельну дядюшкой, а то и отцом. Правду сказать, согласно его собственным смутным воспоминаниям о патриархе семейства вкупе со всем тем, что в последующие годы рассказывали Кир, Тибион и еще кое-кто из стариков, Ульдиссиан вполне мог бы сойти за брата-близнеца Диомеда - и с виду, и по характеру.
        Кое-какие общие черты у Мендельна с братом имелись, однако ростом он был ниже Ульдиссиана на целых полфута и, хотя труд земледельца поневоле укреплял мускулы, значительно уступал ему в силе. Узкое, вытянутое лицо Мендельн - так люди говорили - унаследовал от матери, а его необычайно черные глаза блестели, как темные самоцветы. Откуда такие взялись, никто в деревне сказать не мог, но Мендельн еще в детстве обнаружил вот что: устремленный в упор, его взгляд мог обескуражить кого угодно, кроме брата, да охотника, с которым он отправился в лес.
        - И что ты об этом скажешь? - пробормотал Ахилий, державшийся позади.
        Мендельн с трудом оторвал взгляд от изумительной находки охотника. Ахилий был светловолос, жилист и почти так же высок, как Ульдиссиан. В отличие от Мендельна, одетого почти как брат, если не брать в расчет более темной рубахи, носил он зеленый с коричневым костюм из штанов и кожаной куртки, прекрасно сливающийся с лесными зарослями. В сапогах мягкой кожи Ахилий шел по лесу беззвучно, словно любой зверь, а за худобой его, свидетельствовавшей о проворстве, скрывалась недюжинная сила. Как-то брат Ульдиссиана попробовал выстрелить из длинного лука, отрады и гордости Ахилия, но даже тетивы натянуть не сумел. По-ястребиному горбоносый, лучник был не просто лучшим в своем ремесле среди жителей Серама, но - по крайней мере, насколько Мендельн мог судить - мог бы дать фору многим охотникам со всего света. Не раз наблюдавший, как Ахилий состязается в мастерстве с бывалыми воинами из охраны караванов, что проходили через Серам, Мендельн ни разу не видел друга побежденным.
        - Похоже… похоже, древняя штука, - наконец отвечал он.
        Больше он не смог сказать ничего, и немного смутился: уж это-то Ахилий наверняка сообразил сам. Однако охотник кивнул, будто внемля речам высокоученого мужа. На полдесятка с лишним лет старше, с младшим из Диомедовых сыновей он держался так, будто Мендельн являл собой кладезь мудрости всего мира. В том заключалось одно из немногих разногласий меж Ахилием и Ульдиссианом, который не видел в познаниях брата никакой практической пользы, хоть и не препятствовал его заумным изысканиям.
        Лучник запустил пятерню в густую, точно львиная грива, копну волос.
        - Понимаешь, в чем тут загвоздка… Я в этих местах бывал много раз, и могу поклясться: раньше его здесь не было!
        Мендельн молча кивнул и вновь повернулся к находке товарища. Зоркости глаз Ахилия он мог только завидовать, собственное же зрение нередко вынуждало Мендельна склоняться над пергаментами как можно ниже, дабы разобрать в дорогих его сердцу письменах хоть словечко.
        К этой же штуке он придвинулся особенно близко, так как непогода и время во многих местах стерли символы, вырезанные на ее поверхности, почти без остатка. Некоторых Мендельн не смог бы разобрать, даже уткнувшись в камень носом. Находящийся перед ним предмет явно подвергался воздействию природных сил с давних-предавних пор, однако как это могло получиться, если он, согласно утверждению Ахилия, только-только тут появился?
        Припав перед камнем на колено, Мендельн оценил его размеры. Стороны квадратного основания чуть больше длины ступни; в высоту, если встать рядом, на ширину ладони ниже колена, а плоская верхушка уступает размерами основанию примерно вдвое… Да, при такой величине не заметить резного камня невозможно было никак.
        Мендельн пощупал землю у основания.
        - А вокруг в последнее время ничего не изменилось?
        - Нет.
        Младший сын Диомеда едва ли не благоговейно обвел кончиками пальцев очертания одного из самых разборчивых символов. «Разборчивых», правда, в том смысле, что он мог их разглядеть - понятнее они от этого не становились. Один, особенно выдающийся, представлял собой этакую замкнутую загогулину, спираль без начала и без конца. Стоило прикоснуться к нему, и от спирали словно повеяло невероятной древностью.
        Мендельн невольно покачал головой. «Нет, не древностью - вечностью», - подумал Ульдиссианов брат.
        На этой нежданной мысли разум, ни с чем подобным раньше не сталкивавшийся, слегка споткнулся. Вечность… Как же такое возможно?
        Сам камень был черен, однако резные символы блестели, как серебро - еще одно изумительное обстоятельство, так как тут дело явно было не в краске. Да и резьба… пожалуй, такого искусного резчика не найти ни в Сераме, ни даже в любом крупном поселении западных областей!
        Только тут Мендельн и осознал, что Ахилий трясет его за плечо. Зачем бы это?
        - Что?
        Тревожно нахмурившись, лучник с опаской склонился к нему.
        - Ты до него дотронулся и тут же замер! А после этого долгое время глазом не моргнул и, клянусь, даже дышать перестал!
        - А я… а я и не заметил.
        Мендельну тут же ужасно захотелось дотронуться до резного камня еще раз и поглядеть, повторится ли то же самое, вот только Ахилию это, следовало полагать, пришлось бы не по душе.
        - Ты сам его до этого трогал?
        Лучник надолго замялся.
        - Да, - наконец отвечал он.
        - Но с тобой ничего подобного не произошло, верно?
        Вспомнив о чем-то, Ахилий вмиг побледнел.
        - Нет. Нет.
        - Так что же случилось? Что ты такое почувствовал?
        - Почувствовал… почувствовал я пустоту, Мендельн. Пустоту, напомнившую о… о смерти.
        Как охотник, со смертью светловолосый Ахилий имел дело чуть ли не каждый день. Обычно то была смерть им же убитой дичи, однако случалось так, что столкнувшись с диким вепрем, рысью или медведем, он на время становился дичью сам. Но тон, которым Ахилий заговорил о смерти сейчас, придавал этому слову новый, куда более зловещий смысл, как ни странно, не пробудивший в сердце товарища страха, а лишь подстегнувший его любопытство.
        - О какой смерти? - в азарте спросил Мендельн. - Можешь подробнее объяснить? Возможно, тебе…
        Внезапно замкнувшись, окаменев лицом, Ахилий прервал его резким взмахом руки.
        - Нет. Это все. После я сразу же пошел за тобой.
        Очевидно, охотник о многом умалчивал, но брат Ульдиссиана решил не настаивать на продолжении. Возможно, со временем, мало-помалу, он и без того все узнает, а сейчас ему было вполне довольно камня с загадочными письменами.
        Нашарив поблизости обломок сухой ветки, Мендельн разрыхлил землю у основания камня. Похоже, таинственный памятник уходил в почву на изрядную глубину - но как глубоко? Может, там, под поверхностью, куда больше, чем на виду?
        Тут ему снова ужасно захотелось коснуться камня, но на сей раз - обхватить обеими руками и посмотреть, нельзя ли извлечь его из земли. Насколько удобнее было бы изучать находку дома, на ферме, никуда не спеша…
        При этой мысли Мендельн вскинулся, точно ужаленный.
        «Ферма! Ульдиссиан!»
        Вскочив на ноги, он здорово напугал обычно невозмутимого Ахилия. Похоже, находка растревожила лучника до глубины души: таким Мендельн его еще не видал. Всю жизнь славившийся бесстрашием, сейчас Ахилий взирал на Мендельна так, точно искал у него поддержки - определенно, впервые.
        - Возвращаться надо, - объяснил он охотнику. - Наверное, Ульдиссиан меня уже обыскался.
        Огорчать старшего брата Мендельну вовсе не хотелось, пусть даже Ульдиссиан никогда не выказывал подобных чувств. О жутком бремени, легшем на Ульдиссиановы плечи после болезни и смерти родных, он не забывал ни на миг. Не забывал, и потому - не говоря об иных более мелких причинах - чувствовал себя перед старшим братом в долгу.
        - А с этим как же? - проворчал Ахилий, указав луком в сторону камня. - Просто так и оставим?
        - Ветками закидаем, - чуточку поразмыслив, отвечал Мендельн. - Помогай!
        Оба принялись собирать палые сучья и ветви густолистых кустов. Вскоре камень был надежно упрятан от посторонних глаз, однако Мендельну казалось, будто артефакт до сих пор может обнаружить первый встречный. Поразмыслив, не прикрыть ли находку получше, он все-таки решил оставить все как есть, но при первом же удобном случае вернуться сюда.
        Сосредоточившись на обратном пути, Мендельн не сразу заметил странную, совершенно неожиданную перемену погоды. С утра день был довольно ясным, безоблачным, но теперь на западе, точно предвещая нешуточную грозу, начали собираться тучи, да и ветер заметно усилился.
        - Странное дело, - пробормотал Ахилий, очевидно, тоже заметивший перемену погоды только сейчас.
        - Уж это точно.
        Ветер, да и погоду вообще, брат Ульдиссиана мерил не охотничьей меркой, как спутник, но с точки зрения скорости и направления воздушных течений и прочего тому подобного. С наблюдениями за погодой сообразовывал он все стороны крестьянской жизни, и тут уж даже Ульдиссиан, знавший о погоде одно - как она сказывается на посевах да на скотине, а по поводу умствований брата вечно качавший головой, вынужден был признать: да, в кои-то веки Мендельн придумал нечто, малость облегчающее каждодневный труд.
        Тучи быстро сгущались. О странностях погоды Мендельн не сказал Ахилию больше ни слова, но, стоило лучнику на шаг опередить его, оглянулся назад, в сторону камня.
        Оглянулся… и призадумался.

* * *
        Ульдиссиан тоже заметил странную перемену погоды, однако отнес ее на счет тех самых капризов природных стихий, к которым, крестьянствуя, давным-давно попривык. Думал он об одном - чтобы Мендельн, куда бы Ахилий его ни уволок, поскорее вернулся в деревню. По всему судя, братьям и без того предстояло проделать часть пути домой под дождем. Тучи, внезапно собравшиеся над головой, предвещали грозу необычайной силы, но Ульдиссиан надеялся, что гроза малость повременит, подождет, и лишь после обрушит на землю всю свою мощь. Если до ливня им с Мендельном удастся хотя бы миновать развилку в низине, где дорогу часто заливает, дальше все будет в порядке.
        Сидя на козлах, крепко сжимая вожжи, он вглядывался в даль - туда, куда, по словам Серентии, ушли Мендельн с Ахилием. Должны же они заметить то же, что и он, и сообразить: пора возвращаться… по крайней мере, Ахилий уж точно должен!
        За ожиданием в памяти снова всплыло лицо, обрамленное золотом. Да, Ульдиссиан видел красавицу-аристократку всего дважды, и то мельком, но знал, что лицо ее забудет не скоро. И дело тут было не просто в красоте, очень даже запоминающейся сама по себе, но в манере держаться и разговаривать. Имелось в этой аристократке нечто, внушавшее невольное стремление оберегать ее, как никого другого… будь то хоть младший брат в дни смерти родных.
        «Лилия…»
        Это имя крестьянин мысленно повторял снова и снова, наслаждаясь его почти музыкальной красотой.
        В небе зарокотал гром, заставив вернуться из прошлого в настоящее. Вспомнив о Мендельне, Ульдиссиан поднялся, чтоб лучше видеть, что там, впереди. Теперь-то оба наверняка вот-вот вернутся в Серам…
        И тут его внимание привлекло нечто зеленое, мелькнувшее на опушке, но вовсе не лесная зелень охотничьего наряда Ахилия. Нет, эта зелень отливала изумрудом, что тут же заставило Ульдиссиана вскинуться, напрочь забыв о брате и друге.
        Лилия медленно шла к лесу, прочь от безопасных пределов деревни. Судя по ее безучастности, она, вполне возможно, даже не замечала угрожающе хмурящихся небес. А ведь грозы в эти краях могли в один миг разгуляться так, что рвали с корнями деревья…
        Спрыгнув с козел, Ульдиссиан привязал повозку и побежал догонять аристократку. Устремился он за Лилией отчасти потому, что тревожился о ней, а отчасти из-за какого-то странного волнения. Разумеется, насчет собственных шансов на благосклонность особы ее происхождения он вовсе не заблуждался, однако при мысли хотя бы о новой встрече, о разговоре с красавицей-аристократкой сердце в груди застучало, как бешеное.
        Едва Ульдиссиан вновь увидел ее, ветер усилился вдвое, но, несмотря на буйство ненастья, Лилия по-прежнему словно не замечала ничего вокруг. Губы ее были поджаты, взгляд устремлен под ноги - очевидно, отягощавшее ее думы бремя весило немало.
        Как Ульдиссиан ни спешил, а догнать ее смог, только порядком углубившись в лес. Приблизившись, рослый крестьянин протянул мускулистую руку, но тут же опомнился: пугать девушку сверх нужды ему ничуть не хотелось.
        Не видя иного выхода, Ульдиссиан звучно откашлялся.
        Лилия резко выпрямилась и оглянулась на звук.
        - Ах, это ты!
        - Прощенья просим, миледи, но…
        На губах ее тут же заиграла робкая улыбка.
        - Я же сказала: для тебя я - Лилия. Той, кем я была прежде, мне больше уже не стать. Однако, - добавила она, видя недоумение Ульдиссиана, - как же мне называть тебя, сэр крестьянин?
        Ульдиссиан и думать забыл, что сам ей так и не представился.
        - Я - Ульдиссиан, сын Диомеда.
        Тут новый раскат грома напомнил ему, что творится вокруг.
        - Ми… Лилия, не стоит тебе здесь гулять. Похоже, гроза назревает нешуточная! Укройся-ка лучше, скажем, в таверне. Таверна - одна из самых крепких в Сераме построек.
        - Гроза?
        Подняв взгляд к небу, Лилия словно впервые заметила перемену погоды. Тучи сгустились настолько, что день едва не обернулся ночью.
        Рискуя навлечь на себя ее возмущение, Ульдиссиан, наконец, взял Лилию за запястье.
        - Да, и, сдается мне, времени у нас - всего ничего!
        Но Лилия устремила взгляд в другую сторону… и миг спустя негромко ахнула.
        Взглянув туда же, куда и она, Ульдиссиан не увидел ничего примечательного. Однако аристократка застыла на месте, словно увиденное потрясло ее до беспамятства.
        - Лилия… Лилия, что там?
        - Кажется, я… кажется, там… но нет…
        Крестьянин шагнул к ней, встал рядом, но и после этого никаких причин для тревоги разглядеть не сумел.
        - Где «там»? Что ты такое увидела?
        - Вон! - воскликнула Лилия, указывая в сторону особенно густых зарослей. - Я… кажется…
        Как ни велик был соблазн попросту увести ее в деревню, а сюда воротиться после грозы, столь бурная реакция внушила Ульдиссиану тревогу: что ж там такого страшного? И тут ему разом вспомнился Мендельн. Мендельн, не вернувшийся из лесу до сих пор.
        - Останься здесь.
        На ходу вынимая нож, Ульдиссиан двинулся к зарослям.
        Подлесок становился все гуще и гуще, а дикие травы порой достигали пояса. Как Лилии удалось там что-либо разглядеть, он не понимал, но был уверен: страхи ее не напрасны.
        Стоило ему приблизиться к нужному месту, волосы на затылке поднялись дыбом. Охваченный ужасом, дюжий крестьянин едва не попятился назад.
        Ноздри защекотал слабый, но тошнотворный запах, немедленно вызвавший в памяти воспоминания о чуме, о судьбе родных…
        Подходить хоть на шаг ближе отчаянно не хотелось, и все же Ульдиссиан шагнул вперед.
        Открывшаяся картина заставила крестьянина пасть на колено - только так ему и удалось удержать в желудке недавний обед. Нож выскользнул из пальцев, совершенно забытый перед лицом ужасного зрелища.
        На клочке земли у подножья первых деревьев распростерлось то, что было некогда человеком (по крайней мере, упавшему на колено Ульдиссиану показалось именно так). Торс убитого был умело рассечен снизу доверху - примерно так же крестьянин рассек бы тушу забитой коровы. Заливавшая все вокруг кровь местами превращала землю в багровую топкую грязь. Потроха жертвы частично вывалились наружу; над источающей жуткую вонь поживой уже кружили целые полчища мух.
        Похоже, взрезанное вдоль туловище показалось убийце не слишком ужасным: горло убитого тоже было рассечено, но не вдоль, а поперек, да так, что в рану свободно вошел бы кулак. Листья и прочий лесной сор украшали залитое кровью лицо, точно некое причудливое, устрашающее праздничное блюдо. Приглядевшись к убитому так и сяк, Ульдиссиан решил, что человек этот - примерно его ровесник, с черными волосами, слипшимися от запекшейся крови - ему незнаком.
        Только остатки разодранных в клочья одежд и позволили Диомедову сыну понять, кому же настолько не посчастливилось. Одного цвета риз для этого было вполне довольно, а уж символ ордена миссионера сомнений не оставлял.
        Убитым был брат Калиджо, пропавший служитель Церкви Трех.
        Сдавленный вскрик за спиной заставил крестьянина вздрогнуть. Обернувшись, Ульдиссиан увидел позади Лилию, уставившуюся на жуткое зрелище во все глаза.
        Внезапно красавица побледнела, закатила глаза под лоб, так, что зрачки их совершенно скрылись из виду… и начала оседать наземь.
        Вскочив на ноги, Ульдиссиан ухитрился поймать ее за миг до того, как она упадет, и замер с бесчувственной девушкой на руках, не зная, что делать дальше. Наверное, об убийстве следовало кому-то сообщить - к примеру, капитану Тиберию, командующему серамской стражей, да и деревенскому старосте, Дорию, тоже узнать об этом не помешает…
        Но тут аристократка на руках застонала, и Ульдиссиан решил, что первым делом следует позаботиться о Лилии.
        По счастью, нести ее рослому, широкоплечему крестьянину оказалось нетрудно. Шел Ульдиссиан как можно скорее, стараясь не подвергать опасности драгоценную ношу. По пути он постоянно смотрел под ноги: всякий неверный шаг мог завершиться падением.
        С великим облегчением Ульдиссиан добрался до деревенской околицы. В небе по-прежнему грохотало, но гроза пока не началась.
        - Ульдиссиан!
        Услышав оклик, крестьянин споткнулся, едва не выронив Лилию, но удержал равновесие и оглянулся на голос.
        При виде спешащих к нему Мендельна с Ахилием великий страх в сердце рассеялся, исчез без следа. Оба явно тоже только что воротились в деревню. Мендельн слегка запыхался, а необычайная бледность Ахилия, надо думать, вполне могла бы сравниться с бледностью старшего из Диомедовых сыновей… хотя о его жуткой находке Ахилий наверняка знать не мог.
        - Там, позади, в лесу - мертвое тело! - прорычал Ульдиссиан, как только оба остановились рядом. - На опушке, где лес начинает густеть!
        - Несчастный случай? - пробормотал охотник, не сводя глаз с ноши крестьянина.
        - Нет…
        Ахилий угрюмо кивнул, наложил на тетиву вынутую из колчана стрелу и без колебаний направился в ту сторону, куда указывал Ульдиссиан.
        - А с ней что? - спросил Мендельн. - Кто это? Ранена?
        - Просто сомлела. Она тоже видела тело, - пояснил снедаемый недобрыми предчувствиями Ульдиссиан.
        Он надеялся, что Лилия вот-вот очнется, но та по-прежнему безжизненным грузом покоилась у него на руках.
        - Может, к Джорилии ее отнести?
        Джорилия была серамской целительницей, преклонных лет женщиной, кое-кем полагаемой чуть ли не ведьмой, но всеми уважаемой за мастерство в своем ремесле. Именно она давала братьям травяные снадобья, по крайней мере, немного облегчавшие страдания захворавших родных. И Ульдиссиану, и Мендельну она помогла куда больше, чем все молитвы на свете, взятые вместе.
        Ульдиссиан покачал головой.
        - Ей просто надо бы отдохнуть. Должно быть, в «Кабаньей голове» у нее имеется комната, вот только… вот только нельзя же ее в таком виде туда с парадного хода тащить…
        - В таверне есть задняя дверь, совсем рядом с лестницей, ведущей наверх, - куда спокойнее, чем всякий другой в этаком положении, сказал Мендельн. - Ты внесешь ее со двора, а я войду с улицы, тихонько переговорю с Тибионом и выясню, какая из комнат занята ею.
        Предложение брата показалось Ульдиссиану разумным.
        - Так и сделаем, - с облегчением выдохнул он.
        Мендельн окинул его пристальным взглядом, возможно, заглянув в душу брата куда глубже, чем бы тому хотелось. Для младшего из Диомедовых сыновей Лилия была совершенно чужой, однако Ульдиссиан явно знал ее лучше.
        Решив отложить объяснения на потом, Ульдиссиан поспешил к таверне. Мендельн, нагнав его, зашагал рядом. Занятые делом, оба умолкли.
        Благодаря внезапному ненастью, от изумленных встречных прятаться не пришлось. Сие обстоятельство Ульдиссиана порадовало, но в то же время и раздосадовало не на шутку: да, ему хотелось благополучно доставить Лилию в таверну, однако о зверском убийстве следовало поскорей сообщить властям. В конце концов он рассудил, что стражникам либо старосте обо всем наверняка расскажет Ахилий, и на том успокоился.
        Едва они подошли к «Кабаньей голове», Мендельн двинулся дальше, а Ульдиссиан обогнул дом со двора, отыскал заднюю дверь и после некоторых ухищрений внес аристократку внутрь, ни на миг не выпустив ее из рук.
        Внутри он, не тратя времени даром, направился к деревянной лестнице. По счастью, немногочисленные гости таверны как раз отвернулись к брату, очевидно, нарочно подгадавшему с появлением так, чтобы войти одновременно с Ульдиссианом. Взбегая по ступеням наверх, Ульдиссиан услышал, как Мендельн приветствует нескольких завсегдатаев чуточку громче обычного.
        Наверху крестьянин остановился и принялся ждать. Казалось, в ожидании прошла целая вечность, но вот, наконец, младший брат поднялся к нему.
        - Нет у нее здесь комнаты, - сообщил Мендельн, - так что пришлось договариваться с Тибионом, чтоб предоставил и на наш счет записал. Ты ведь не против?
        Ульдиссиан, кивнув, обвел взглядом двери пяти комнат для постояльцев.
        - Которая?
        - Вот эта, - отвечал брат, указывая на одинокую дверь в стороне от других. - Там будет спокойнее.
        Взглянув на брата с мрачным одобрением, Ульдиссиан знаком велел отворить дверь. В захолустном Сераме комнаты для проезжающих были обставлены более чем скромно. Кроме деревянной кровати под опущенным пологом, стола и кресла у единственного окна, другой мебели внутри не имелось. Под вбитыми в стену крюками для плащей и прочей верхней одежды было оставлено место для сумок или сундука постояльца.
        Последнее Мендельн заметил еще до того, как Ульдиссиан успел хоть что-то сказать.
        - Должно быть, ее пожитки - там, у караванщиков. Давай я дойду до Серентии, и мы позаботимся о них?
        Втягивать в это дело дочь Кира очень не хотелось, но других вариантов Ульдиссиану в голову не приходило.
        - Давай.
        У порога Мендельн приостановился и, встретившись с братом взглядом, спросил:
        - Откуда ты ее знаешь?
        - Случайно познакомились, - коротко ответил Ульдиссиан.
        Слегка помедлив, Мендельн кивнул и вышел, а крестьянин, бережно опустив аристократку на кровать, задержался, чтобы еще раз взглянуть на нее. «Что же могло заставить ее странствовать по миру в одиночку?» - подумал он, вновь пораженный совершенством ее красоты. Ведь среди множества богатых аристократов для Лилии наверняка нашелся бы достойный супруг. Может, она в кровном родстве с каким-нибудь потерпевшим поражение кланом магов? Это могло бы все объяснить…
        Едва он подумал об этом, Лилия открыла глаза, ахнула и поспешила сесть.
        - Что… что случилось?
        - Ты помнишь лес?
        Вновь ахнув, Лилия прикрыла губы ладонью.
        - Так, значит… так, значит, все это было правдой? Все, что я… видела?
        Ульдиссиан кивнул.
        - И ты… и ты принес меня сюда… только где это мы?
        - В «Кабаньей голове». Другого постоялого двора в Сераме нет, гос… то есть, Лилия. Мы думали, у тебя здесь, вероятно, имеется комната.
        - Но у меня нет здесь никакой…
        - Мой брат позаботился об этом, так что комната у тебя теперь есть, - пожав плечами, объяснил Ульдиссиан. - А Мендельн пошел к караванщикам, за твоими вещами.
        Лилия надолго задумалась, пристально глядя Ульдиссиану в глаза.
        - Мендельн и твой брат… это, как я понимаю, одно и то же лицо?
        - Да.
        Аристократка кивнула собственным мыслям.
        - А… а тело? - спросила она.
        - А им занялся мой друг. Уж он-то, Ахилий, точно сделает все, как надо - и стражу, и нашего старосту предупредит.
        Ничуть не заботясь о том, что помнет роскошное платье, Лилия обхватила руками поджатые к подбородку колени.
        - А тот… тот человек, которого мы нашли, тоже твой друг?
        - Этот? - Ульдиссиан покачал головой. - Нет, этот - какой-то треклятый миссионер… из Церкви Трех. Я слышал, как спутники его разыскивали, - пояснил он, и тут вспомнил кое о чем еще. - Они прибыли с караваном. Может, ты…
        - Да, я их видела, но разговаривать с ними - не разговаривала. Не верю я их проповедям… да и проповедям посланцев Собора, к слову заметить, тоже.
        От этого признания, столь близкого его собственным взглядам, на сердце почему-то сделалось гораздо легче, однако крестьянин немедля упрекнул себя в душевной черствости. Как бы ни претила Ульдиссиану стезя убитого, такой ужасной кончины тот не заслуживал.
        Подумав об этом, Ульдиссиан понял: так дела оставить нельзя. Обнаружив убитого миссионера первым, он должен сообщить деревенским властям все, что он знает.
        А что же аристократка? Крестьянин задумчиво изогнул бровь. Упоминаний о Лилии он будет избегать, насколько это возможно. Лилия и без того натерпелась.
        - Оставайся здесь, - велел он, сам изумляясь тому, как разговаривает с особой из высшей касты. - Оставайся здесь и отдохни. Я должен увидеться с теми, кто будет заниматься убийством. Тебе со мной ходить ни к чему.
        - Но ведь и мне следует с ними поговорить… разве не так?
        - Только если возникнет надобность. В конце концов, ты видела не больше моего. И с убитым, как и я, не знакома.
        Лилия не возразила ни словом, но у Ульдиссиана сложилось отчетливое впечатление, будто она прекрасно понимает: оберегая ее, он рискует собственной репутацией.
        Помолчав, аристократка вновь улеглась на подушки.
        - Хорошо, если тебе так угодно. Я буду ждать от тебя известий.
        - Вот и ладно.
        С этим Ульдиссиан, составляя в уме объяснения, направился к двери.
        - Ульдиссиан!
        Крестьянин оглянулся на оклик.
        - Спасибо тебе, Ульдиссиан.
        Покрывшись румянцем, крестьянин шагнул за порог, и, несмотря на изрядную дородность, бесшумно спустился вниз. У подножия лестницы он приостановился и бросил взгляд в общий зал. Все, кого ему удалось разглядеть, держались как ни в чем не бывало, а это значило, что вести о трупе ушей их, спасибо сдержанности Ахилия, еще не достигли. Вскоре Серам будет здорово потрясен: последнее убийство в деревне случилось больше четырех лет тому назад, когда старый Ароний, изрядно «под мухой», повздорил с подвыпившим пасынком, Геммелем, из-за прав на земельные угодья, и вышел из схватки победителем. Едва протрезвившись, Ароний признал за собою вину и был увезен на телеге в большой город, расплачиваться за содеянное по совести и по закону.
        Однако кровавая расправа, свидетелем коей сделался Ульдиссиан, была учинена вовсе не с пьяных глаз. Это, скорее, напоминало работу какого-нибудь безумца либо злодея, причем наверняка пришлого - скажем, разбойника, проходящего через окрестные земли.
        С каждым шагом убеждаясь в верности этой догадки все крепче, Ульдиссиан поклялся завести о ней речь в разговоре со старостой и командиром стражи. Серамцы с радостью вызовутся прочесать окрестности в поисках этого ублюдка, и на сей раз с преступлением разберутся здесь, на месте: добрая прочная веревка завершит дело, как подобает. Большего такой зверюга не заслужил.
        Отворив заднюю дверь, он тихо выскользнул наружу…
        - Вот он! Вот человек, о котором я говорил!
        От неожиданности Ульдиссиан отпрянул назад, замер в дверном проеме. Перед ним стоял Тиберий - быкоподобный здоровяк, с которым крестьянин частенько боролся в дни ярмарок и чаще проигрывал, чем побеждал, а с ним - седоволосый, похожий на лиса Дорий, таращившийся на Ульдиссиана так, будто видел его впервые в жизни. За ними столпилась еще добрая дюжина человек, большей частью из стражников, но кроме того среди них обнаружился и Ахилий… и двое заезжих служителей Церкви. Тот, что постарше, слова эти и произнес, да еще обвиняюще ткнул в ошарашенного крестьянина пальцем.
        Придя в себя, он перевел взгляд на охотника.
        - Ты им все рассказал?
        - Не разговаривай с ним, охотник, - вмешался Дорий, прежде чем Ахилий успел ответить. - Не время. До выяснения всех обстоятельств - рот на замок!
        - Обстоятельства уже известны! - объявил посланник Церкви Трех. - Ты во всем и виноват! Твои же собственные слова тебя и изобличают! Покайся же - хотя бы ради спасения души!
        Его спутница, юная девица, кивала в такт каждому слову. В эту минуту, указующий на крестьянина, обличитель отнюдь не казался ни мирным, ни праведным.
        Сдержаться, не позволить отвращению к служителю Церкви взять верх над разумом, стоило Ульдиссиану немалых трудов. Если крестьянин верно понял этого человека, его только что обвинили в том самом убийстве, о котором он собирался сообщить властям!
        - Я? Думаешь, это моя работа? Клянусь звездами, мне бы взять тебя, да…
        - Ульдиссиан, - негромко, взволнованно пробормотал Ахилий.
        Сын Диомеда взял себя в руки.
        - Ахилий! - сказал он, повернувшись к лучнику. - Это же я сказал тебе, где искать тело! Ты и лицо мое видел, и…
        Тут он запнулся, не желая втягивать в разбирательство Лилию.
        - И вообще всю жизнь меня знаешь! А ты, Дорий, с покойным отцом дружил! Так вот, могилой его поклянусь: я - не тот зверь в человеческом облике, что подло зарезал товарища этого пустоголового болтуна!
        Ульдиссиан добавил бы и еще кое-что, но староста взмахом руки велел ему замолчать.
        - Говорим мы, Ульдиссиан, сейчас не о нем, - сурово откликнулся Дорий. - Нет, речь о другом… хотя, может быть, нам и к этому вскоре нужно будет вернуться: в подобные совпадения я, знаешь ли, не верю.
        - О другом? О каком еще «о другом»?
        Капитан Тиберий щелкнул пальцами. Полдюжины человек - полдюжины человек, знакомых Ульдиссиану с детства - немедля двинулись вперед и обступили крестьянина со всех сторон.
        - Дорий, - вмешался Ахилий, - без этого что же, никак? Это ж Ульдиссиан.
        - При всем уважении к твоему ручательству, юный Ахилий, таков наш долг, - сказал староста, кивнув окружившим Ульдиссиана. - А ты, Ульдиссиан, не волнуйся: уверен, мы во всем разберемся. Но пока позволь уж нам поступать, как требует положение!
        - Да за что же меня?..
        - Как подозреваемого в человекоубийстве, - буркнул капитан Тиберий, поглаживая рукоять меча у пояса.
        При оружии командира стражи Ульдиссиан, за все те годы, что знал его, видел всего несколько раз. Обычно меч он носил лишь по случаю упомянутых выше ярмарок и прочих торжеств.
        Единственным исключением был день убийства Геммеля.
        - Да я же говорю: не убивал я его товарища, не убивал! - взревел крестьянин, отчаянно замотав головой.
        - Так речь и не о нем, - объявил Дорий, - а о другом человеке тех же занятий, отчего положение, юный Ульдиссиан, становится еще хуже. Убитым нашли посланника Собора Света, вот какие дела…
        - Того самого, что…
        Ульдиссиан осекся: в голове его все перемешалось.
        «Но я же совсем недавно с ним разговаривал! Меньше часа назад, а может, и получаса с тех пор не прошло!»
        Разговаривал… а в разговоре - угрожал ему, да еще при свидетелях…
        - Ага, вижу, ты его помнишь. Да, юный Ульдиссиан, почтенный посланец Собора был найден с перерезанным горлом… а нож, в ране оставленный - твой!
        Глава третья
        На внутреннее убранство штаб-квартиры стражи Ульдиссиан никогда особого внимания не обращал. Сколько раз проходил мимо - не счесть, но под арест за выпивку либо драку в жизни не попадал, а потому и внутри побывать повода у него раньше не находилось.
        Однако теперь он сидел под замком, за решеткой одной из двух комнат в дальнем углу здания. Чтобы попасть сюда, посетителям - и заключенным - требовалось миновать дощатую внутреннюю дверь и пройти небольшим коридором. Сидя в ближней из камер, Ульдиссиан чувствовал себя полностью отрезанным от всего мира. Стул, стол и кровать ему заменяла обшарпанная деревянная лавка. Провел он здесь уже четыре дня, в течение двух из которых хозяйство оставалось, можно сказать, без присмотра. Между тем посевы нуждались в прополке и поливе, за скотиной требовался уход!.. Да, обо всем этом обещал позаботиться Мендельн, но Ульдиссиан подозревал, что в одиночку младшему с хозяйством не справиться - особенно в тревоге за старшего брата. Мало этого: та, первая гроза, словно в насмешку, почти сразу же унялась, не учинив особого буйства, однако тучи застилали небо над Серамом до сих пор, заставляя опасаться, как бы за этой бурей не последовала еще одна, и, может быть, много сильнее. На первый раз ферме Ульдиссиана повезло, но второе ненастье вполне могло разорить хозяйство.
        Впрочем, Ульдиссиан понимал: о ферме сейчас следует волноваться в последнюю очередь. Обстановка вокруг убийств складывалась куда хуже, чем он мог бы вообразить. Оба убитых принадлежали к влиятельным сектам, и посему Дорий счел себя обязанным отправить весточку в Тулисам, где и у Церкви, и у Собора имелись постоянные штаб-квартиры. Дорий просил представителей какой-либо секты, либо обеих, прибыть в Серам и помочь в разбирательстве. Вместе с гонцами отправились в путь и оставшиеся в живых миссионеры, дабы лично изложить вышестоящим обстоятельства дела. Вдобавок, снова и снова заверяя Ульдиссиана, будто в итоге все кончится благополучно, староста неуклонно настаивал на том, чтоб капитан Тиберий все это время держал Диомедова сына под замком - не то, дескать, в беспристрастности серамского суда могут возникнуть сомнения.
        Случившееся со вторым миссионером потрясло Ульдиссиана до утраты дара речи. Согласно тому, что рассказал ему позже бессменный начальник деревенской стражи, посланник Собора был найден лежащим на спине, с лицом, искаженным «всепоглощающим», как позволил себе выразиться Тиберий, ужасом, а из груди его торчал нож крестьянина, деревянную рукоять коего Ульдиссиан украсил собственной меткой.
        По сравнению с телом, обнаруженным им самим, второе осталось почти нетронутым, но преступление от этого менее страшным не становилось. Правду сказать, трагедий с таким множеством жертв в деревне не помнили со времен прихода чумы… той самой чумы, что свела в гроб родных Ульдиссиана.
        Серентия, навещавшая его каждый день, всякий раз передавала узнику слова ободрения от многих других - от тех, кто не мог его навестить. Все знавшие его были согласны: Ульдиссиан совершенно ни в чем не виноват, а одному из рискнувших предположить обратное Ахилий уже успел подбить глаз.
        Сидя на лавке, подпирая ладонями подбородок, Ульдиссиан размышлял, но не о себе - о Лилии. С тех пор, как его посадили за решетку, аристократка не заглянула к нему ни разу, да он на это и не рассчитывал. Напротив, крестьянин надеялся, что она и впредь будет держаться в стороне, не то и ее, чего доброго, втянут в это безумие. «Скоро, скоро», - уверял он себя самого. Скоро его отпустят, и тогда они смогут встретиться снова.
        Если, конечно, она вправду останется в Сераме…
        Мысли о том, что аристократки ему больше никогда не увидеть, распаляли и без того едва сдерживаемое нетерпение еще сильнее. Казалось, вся его жизнь обернулась каким-то кошмарным сном. Подобного Ульдиссиан не чувствовал даже после смерти родных, но теперь память о них тоже прибавила тяжести жуткому, непосильному грузу, свалившемуся на его плечи.
        В который уж раз ему чудилось, будто стены крохотной камеры придвигаются ближе и ближе! Родившийся и выросший на ферме, Ульдиссиан в жизни не знал, что такое неволя. Когда умерла мать, он убежал в поля и завопил от нестерпимой муки, зная, что никто, кроме брата, его не услышит.
        «Выбраться бы отсюда… выбраться бы отсюда…»
        Эти слова звучали в голове без умолку и с каждым повторением будто бы набухали, обретали все больший вес. Не в силах смириться с замком и решеткой, Ульдиссиан не сводил мутного взгляда с двери. Что ж он - скотина, чтобы в загон его запирать? Ну нет, он…
        Что-то негромко заскрипело и щелкнуло.
        Дверь камеры с металлическим скрежетом приотворилась.
        Изумленный, Ульдиссиан немедля отпрянул к дальней стене. Дверь на его глазах распахнулась настежь, лязгнув о прутья решетки, отгораживавшей камеру от коридора.
        Путь к свободе оказался открыт нараспашку, однако Ульдиссиан не сделал ни шагу вперед. Крестьянин не понимал, что произошло, и дверной проем, несмотря на жгучее желание убраться из этих стен, ничуть его не соблазнял.
        В этот миг дощатая дверь в конце коридора отворилась тоже, и к камерам прошел Тиберий с двумя своими подручными.
        Увидев ульдиссианову камеру отпертой, капитан застыл на месте, как вкопанный.
        - Какого…
        Оправившись от изумления, он щелкнул пальцами, и стражи немедля ворвались внутрь, преграждая узнику путь. Они не подпускали Ульдиссиана к выходу, пока Тиберий пристально осматривал дверь.
        - Целехонька. Ни единой царапины, - сказал он, смерив крестьянина грозным взглядом. - Обыщите его, поглядите, чем он мог замок отпереть.
        Стражники так и сделали, однако их обыск оказался бесплодным, в чем Ульдиссиан ни минуты не сомневался.
        Подойдя к узнику, Тиберий взмахом руки велел стражникам отойти, склонился поближе и прошептал:
        - Ульдиссиан, держать тебя здесь у меня охоты не больше, чем у тебя самого - сидеть взаперти. Может, ты, старина, этому и не поверишь, но, по-моему, в случившемся с этими двумя твоей вины столько же, сколько и моей.
        - Так отчего же…
        - Может, тут у нас всего-навсего Серам, но стражей я буду командовать, будто в самом Кеджане! Отец мой отслужил в тамошней страже три года, а после заправлял делами здесь, и я не опозорю его памяти несоблюдением долга! Все будет сделано согласно закону, как бы мерзко это ни выглядело.
        Точку зрения Тиберия Ульдиссиан вполне уважал, но легче от этого не становилось ни на грош.
        - Я просто хочу, чтобы все это кончилось поскорее! Я же не сделал ничего дурного!
        - И невиновность твою мы докажем. Вот увидишь. Но вот такое делу только во вред, - пояснил капитан, кивнув в сторону двери.
        - Я к ней даже не прикасался! Она просто открылась сама по себе.
        Тиберий разочарованно вздохнул.
        - Я был о тебе лучшего мнения, Ульдиссиан. С дверью-то все в порядке. Я проверил.
        - Отцом клянусь!
        Нахмурившись пуще прежнего, капитан досадливо крякнул, отвернулся и вышел из камеры. Стражники последовали за ним. Один из них запер дверь и встряхнул ее, проверяя, не откроется ли.
        - Заперта надежно, - доложил стражник командиру.
        Однако Тиберий проверил это сам, ухватившись обеими руками за прутья и изо всех сил дернув дверь на себя. Решетчатая стена задребезжала, но с места не сдвинулась ни на дюйм.
        Несмотря на всю эту демонстрацию, капитан Тиберий отпустил прутья, приник к решетке и сказал крестьянину:
        - Больше такого не делай. Иначе я буду вынужден отдать приказ, исполнения коего совсем не хотел бы видеть. Терпение, Ульдиссиан, терпение.
        Встревоженный - и не на шутку растерянный - узник смог только кивнуть. Удовлетворенный, капитан повел стражников прочь.
        Вскоре один из них вернулся с миской похлебки, снова подергал дверь и, кивнув, просунул пищу крестьянину в камеру.
        За едой Ульдиссиан снова задумался, отчего разбирательство могло так затянуться. Он явно был невиновен. Вдобавок, он не уставал дивиться необычайному проворству истинного убийцы: ведь времени между первой ужасной находкой и убийством миссионера из Собора Света прошло - всего ничего. Чтобы добраться от одного до другого, едва завладев ножом крестьянина, злодею на крыльях лететь бы пришлось! Ахилия, как возможного убийцу-безумца, Ульдиссиан исключил сразу: охотник - не только хороший человек, но и его верный друг… а, кроме того, рядом с ним все это время был Мендельн.
        Но тогда… тогда кто же?
        Из коридора донеслись шаги, но шаги куда легче, деликатнее топота тяжелых сапог Тиберия и его стражников. Подняв взгляд, Ульдиссиан увидел… приближающуюся к камере Лилию.
        - Мне нужно с тобой повидаться, - с робкой улыбкой пробормотала она, очевидно, опасаясь, как бы он не разозлился на ее ослушание.
        Однако в эту минуту Ульдиссиан уже не мог ее в чем-либо упрекнуть. Ждала она долго, а, кроме того, он был даже рад, что аристократка вовсе не улизнула из Серама, бросив его на произвол судьбы.
        И все же приветствия он начал со слов:
        - Не следовало тебе сюда приходить.
        - Я больше не могу оставаться у себя. Все это несправедливо! И повторяется снова и снова!
        - Что повторяется?
        Лилия прижалась к прутьям решетки. Ульдиссиан, отставив миску, подошел к ней. Как же ему хотелось стиснуть ее в объятиях и успокоить!.. Казалось, это не ему - ей угрожает опасность.
        - Ты был очень добр к незнакомке, - прошептала девушка, просунув руку меж прутьев, коснувшись его руки и опустив взгляд долу. - К незнакомке, которой некуда податься. А знаешь, из-за чего? Из-за тех самых игр, что ведут Церковь с Собором!
        - Из-за чего?!
        Лилия подняла глаза на Ульдиссиана, и их красота буквально околдовала мужчину. В этих глазах хотелось утонуть, утонуть безвозвратно.
        - Из-за их игр. Все это для них игра, а побеждает в ней тот, кто сумеет остаться в живых. Они ничему, никому не позволят встать у них на пути, а пуще всего те и другие ненавидят еретиков.
        Такой поворот разговора пришелся Ульдиссиану вовсе не по душе.
        - К чему ты… Лилия, к чему это ты клонишь?
        Оглянувшись на дверь в помещения стражников, Лилия все так же, шепотом, отвечала:
        - Такое уже случалось и прежде. С моей семьей. У нас имелось влияние и богатство, а обеим сектам хотелось прибрать то и другое к рукам. Но мы прилюдно отвергли их… и после этого вся наша жизнь перевернулась вверх дном! Неподалеку было совершено преступление, поджог небольшого храма, и многие верующие ужасно обгорели в огне. Пожар перекинулся на соседние здания… а после каким-то образом выяснилось, что поджог - дело человеческих рук, причем в нем замешана наша семья.
        Ульдиссиан невольно разинул рот.
        - Все - ложь! - поспешно добавила Лилия, очевидно, приняв его изумление за уверенность в виновности ее семьи.
        Однако крестьянин даже не думал подозревать в этаких ужасах Лилию… как, впрочем, и кого-либо из ее близких.
        - Я тебе верю, верю, - немедля откликнулся он. - Продолжай же.
        - В то время как мы отвергли их, к обеим сектам примкнули многие другие, пользовавшиеся гораздо большим влиянием. Обвиненная без подлинных доказательств вины, моя семья, однако ж, лишилась всего достояния. Отца с матерью уволокли из дому, и больше мы их не видели! Мой брат был отправлен в темницу, а сестру принудили стать женой одного из виднейших сторонников Собора. Подобную участь готовили и для меня, но я собрала все деньги, какие сумела, и бежала из города…
        - И отправилась к нам, в Серам?
        - Не сразу… и уж точно не в обществе прислужников того самого зла, от которого ищу спасения! - ответила Лилия и закусила губу. - Я рассказала тебе так много… и теперь вдруг испугалась, как бы ты не решил, будто вина в случившемся с этими двумя может лежать на мне!
        Ульдиссиан без раздумий замотал головой.
        - Ну, это вряд ли возможно! Убийства совершены человеком намного сильнее, и наверняка куда кровожадней, чем ты! Скорее уж, во всем этом разумнее подозревать меня…
        Стоило ему только подумать об этом, как он пришел к еще более мрачному выводу.
        - Однако ты никому этого не рассказывай! Могут подумать, будто я сделал это по твоей указке!
        Пораженная, Лилия прижала ладонь к губам.
        - Я и не думала…
        - Неважно. Тебе лучше уйти и больше сюда не возвращаться. Все будет в порядке…
        - Не тут-то было! Я слышала в таверне! Завтра сюда прибудут инквизиторы Собора Света, а еще кто-то намекал, что следом за ними не замедлят явиться и мироблюстители из Церкви Трех! Все происходит в точности так же, как и со мной!
        Услышав это, Ульдиссиан невольно вздрогнул. О прибытии в Серам инквизиторов либо мироблюстителей ему никто ни слова не говорил. Служившие двум самым влиятельным сектам вершителями правосудия, те и другие заменяли собою и судей, и стражу. Да, дело шло об убийстве их посланников, однако во всем, что касалось Ульдиссиана, ни судей, ни стражи не требовалось!
        Крестьянин замер, собираясь с мыслями, но первой молчание нарушила аристократка.
        - Ульдиссиан, мы совершили ошибку, позволив им действовать первыми, а этого никак нельзя допускать! Они вывернут все наизнанку, и, пусть даже ты ни в чем не виновен, для окружающих твоя вина станет очевидной! Ты должен дать им отпор! Говори вызывающе, непокорно, как говорил всегда! Друзья поддержат тебя, я знаю! Поддержат, и тогда ни Собор, ни Церковь не смогут использовать твою враждебность к ним против тебя!
        - Я…
        Кое с чем тут Ульдиссиан мог бы поспорить, однако перед поразительной красотой ее глаз все возражения меркли, обращались в ничто. В конце концов Ульдиссиан решил, что Лилия права: воспользовавшись горьким опытом ее семьи, он спасется сам… и спасет от беды ее.
        - Ты должен, - выдохнула она. - Прошу тебя… ради нас обоих…
        Внезапно прижавшись лицом к прутьям решетки, аристократка поцеловала его. Крестьянин замер, не зная, что и подумать, а Лилия, вспыхнув румянцем, поспешила наружу.
        Проводив ее взглядом, Ульдиссиан моргнул, вспомнил о двери и по примеру стражника попробовал, надежно ли она заперта. Дверь, как ей и следовало, не поддалась.
        Для Ульдиссиана все это окончательно решило дело. Лилия совершенно права. Он должен за себя постоять. Инквизиторы… и мироблюстители, при условии, что они тоже в пути, будут искать доказательства его вины, а вовсе не невиновности.
        Ну что ж, он постарается оставить их с носом.

* * *
        Увидев выходящую из штаб-квартиры стражи Лилию, Серентия поспешила спрятаться за угол. Веских причин для этого не имелось, кроме, пожалуй, ревнивой зависти: ну, не смешно ли, с какой быстротой Ульдиссиан втрескался по уши в эту блондинку! Одной только внешностью ей удалось добиться того, на что Серентия надеялась многие годы. Еще девчонкой она восхищалась Ульдиссиановой непоколебимостью, внутренней силой, а особенно - тем, как он пережил ужасную гибель родных.
        Свернув к «Кабаньей голове», Лилия скрылась из виду. Дочь Кира, выждав еще немного, выступила из-за угла кузницы…
        И нос к носу столкнулась с Ахилием.
        - Серри! - только и смог сказать он. - А ты здесь…
        - Прости, прости, я нечаянно!
        Серентия почувствовала, как щеки обдало жаром. Если она большую часть жизни бегала за Ульдиссианом, то Ахилий с давних пор бегал за нею самой. Конечно, это не могло ей не льстить - ведь он и лицом симпатичен, и уважением в деревне пользовался немалым, и обходился с ней так, как всякой девице хотелось бы. Здравый смысл подсказывал, что дочери торговца следовало бы принять его ухаживания без раздумий, однако Серентия, хоть и радовалась его обществу, с мечтой о завоевании сердца Ульдиссиана пока что расстаться была не готова.
        Но все это, конечно же, до появления Лилии…
        - Вообще-то я искал Мендельна, - в конце концов выдавил из себя Ахилий, тоже слегка покраснев. - Однако нежданной встрече с тобой очень рад!
        Веселость охотника показалась Серентии не ко времени: ведь Ульдиссиан сидел под замком за дела, которых в жизни не мог совершить! Должно быть, Ахилий заметил ее раздражение, так как мигом забыл о любезностях и сделался предельно серьезен.
        - Прости меня! Я никакого легкомыслия в виду не имел! Ты с Ульдиссианом шла повидаться?
        - Да… но не захотела его беспокоить. К нему в гости еще кое-кто заглянул.
        Охотник приподнял бровь.
        - Вот как? А-а, прекрасная Лилия…
        Услышав, что и Ахилий отзывается о ней в этаких выражениях, Серентия расстроилась пуще прежнего. Да, аристократка была настоящей красавицей, однако дочь Кира знала, что и она тоже может привлекать взоры мужчин… кроме того единственного, кого бы хотелось.
        - Она только что ушла. По-моему, вернулась на постоялый двор.
        Ахилий почесал подбородок.
        - Интересно, как принял это Ульдиссиан. Он говорил, что ей лучше держаться от него в стороне, чтобы не ввязываться в это дело больше необходимого.
        В сердце Серентии забрезжила надежда на то, что появление Лилии могло рассердить Ульдиссиана, однако сразу же после она заподозрила: нет, дело обернулось совсем иначе. Подобно большинству мужчин, Ульдиссиан наверняка простил Лилию, стоило ей поднять на него взгляд да улыбнуться.
        И тут ей вспомнились слова Ахилия.
        - Мендельна я не видела. Правду сказать, не видела уже два дня. Он хоть к брату-то заходил?
        - Насколько я знаю, да, но давненько - три дня назад, - заметно встревожившись, отвечал лучник. - А приехав к ним на ферму, я обнаружил там, за работой, молодого Юстивио, второго из сыновей Марка уль-Амфеда. Он сказал, Мендельн заплатил ему за работу, но куда сам собирается, не объяснил.
        Отчего Мендельн мог оставить хозяйство на того, кто куда больше смыслит в крестьянском труде, Серентия понимала, но почему он немедля после этого не приехал к брату и не остался в деревне, постичь не могла. В Ульдиссиане Мендельн души не чаял, а услышав последние вести о брате, все обвинения отрицал с таким пылом, какого в нем, юном тихоне-книжнике, никто и не подозревал.
        - Тревожно мне за него, Серри, - продолжал Ахилий. - По-моему, без Ульдиссиана он жизни себе не мыслит… нет-нет, я вовсе не имею в виду, что Ульдиссиан может быть обвинен в этих жутких преступлениях! Нет, речь только о Мендельне. С тех пор, как мы… с того самого дня он здорово изменился.
        Тут дочери Кира показалось, будто Ахилий говорит не об убийствах - о чем-то другом, но что могло бы с ними сравниться, она сказать не могла.
        - Может быть, он у отца, - наконец предположила Серентия. - Домой я с утра не заглядывала.
        - Возможно… но я все гадаю…
        Взгляд охотника скользнул в сторону, как будто ему пришло на ум что-то еще.
        - Ладно, - добавил он, помолчав и покачав головой. - Ты, Серри, ступай себе к Ульдиссиану, а Мендельна я наверняка вскоре отыщу. Ты только не…
        Ахилий внезапно осекся, умолк и с тревогой уставился на что-то за спиной у девушки. Охваченная недобрыми предчувствиями, черноволосая дочь торговца оглянулась… и обнаружила, что в опасениях своих ничуть не ошиблась.
        В деревню въезжал отряд верховых. Ехали они неспешно, уверенно, держась, будто полновластные хозяева всего, что только видно окрест. Ошибиться на их счет, с кем-либо спутать их было бы невозможно: сверкающие серебром одеяния и кирасы, пусть даже без золотого лучистого солнца в самом центре последних, могли принадлежать одним только инквизиторам Собора Света. Голову каждого венчал округлый, украшенный гребнем шлем - лишь всадник, ехавший во главе, прятал густую седую гриву волос под золотым капюшоном. Сверкающий плащ его, развевающийся за спиной, едва ли не ослеплял коня, шедшего следом. Лицо священнослужителя было выбрито дочиста, как и лица всех тех, кто состоял в подчинении у самого Пророка. Причиной тому являлись не просто личные предпочтения, но и особый, целенаправленный умысел. В конце концов, сам Пророк бороды не носил… и, если слухи не врали, с виду мог бы сойти за внука этого священника, хотя годами якобы был много старше.
        Всадников в отряде насчитывалось не менее дюжины, и их количество не на шутку поразило обоих случайных свидетелей. Дорий не раз давал односельчанам понять, что ожидает от силы двоих, и положением куда ниже того, кто в эту минуту сошел с седла.
        Мастер-инквизитор - Серентия знала: обладать меньшим рангом столь блистательная особа просто не может - оглядел Серам, словно бы сомневаясь, что целью его путешествия могло оказаться этакое захолустье. Заметив обоих, он немедля поманил их к себе. Прекрасно понимая, какую власть имеет этот человек над участью Ульдиссиана, Серентия тут же повиновалась, а лучник, держась на шаг позади, двинулся следом.
        - Я - брат Микелий! - прогремел мастер-инквизитор, будто желая оповестить о том всех, проживающих на милю вокруг. - Значит, это и есть Серам, место свершения столь ужасающих дел?
        - Да, о святейший, это и есть Серам, - смиренно отвечала Серентия, склонившись перед ним в реверансе.
        Не в пример Ульдиссиану с Ахилием, она отчасти верила в учения и Собора, и Церкви Трех, только еще не решила, какое из вероисповеданий предпочесть. Церковь Трех ставила во главу угла могущество каждого человека в отдельности, тогда как Собор учил, будто к высшей цели Человечеству надлежит стремиться объединенными силами, сообща.
        - Кто здесь за главного? Нас должны были встретить.
        - Дорий, наш староста. Он…
        - Неважно! - оборвал девушку брат Микелий. - Ты! - указал он на Ахилия. - Известно тебе, где покоится тело нашего многострадального брата?
        Следуя примеру Серентии, охотник отвесил поклон.
        - Сдается мне, я знаю, где он похоронен.
        Мастер-инквизитор нахмурил брови.
        - Прошло около недели, святейший, - разведя руками, пояснил Ахилий. - Пришлось оба тела предать земле, не то они могли… ну, сам понимаешь.
        - Разумеется, сын мой, разумеется. Что ж, отведи нас к могиле.
        - При всем к тебе уважении, святейший, проводить тебя к ней, скорее, приличествует мастеру Дорию, или же капитану Тиберию…
        - Мы - здесь, - непреклонно оборвал его брат Микелий. - Их здесь нет. С ними мы побеседуем при первой же возможности… и с жестокосердным еретиком - тоже.
        Услышав подобный эпитет в адрес Ульдиссиана, Серентия едва сдержала возглас возмущения. Что же такое наговорил мастеру-инквизитору гонец Дория? Похоже, брат Микелий не сомневается, будто настоящий убийца уже пойман…
        - О святейший, - начала она.
        Но брат Микелий в сопровождении четверки охранников уже проследовал мимо. Остальные из его отряда рассыпались веером, будто готовясь взять Серам приступом, и, положа руку на сердце, с виду казались вполне способными выиграть подобную битву, пусть даже значительно уступая противнику в числе.
        - Сюда, - покорно сказал Ахилий.
        На Серентию мастер-инквизитор внимания больше не обращал, но в то же время и не прогнал прочь, когда она двинулась следом. Больше всего дочери Кира хотелось помчаться к Ульдиссиану и предупредить его о приезде посланцев Собора, но прежде следовало поглядеть, что скажет или же сделает брат Микелий, пусть даже если Ахилий тоже увидит все собственными глазами.
        Между тем из окрестных домов, полюбопытствовать, что происходит, потянулись наружу жители деревни, вероятно, встревоженные громким голосом мастера-инквизитора. Властной поступью шествуя к кладбищу, брат Микелий приветствовал их - кого взмахом руки, кого благочинным кивком.
        Над головами зарокотал гром, но в остальном клонившийся к вечеру день казался необычайно спокойным. Странное дело: даже в воздухе - ни ветерка… Вошедшей на деревенское кладбище позади остальных, Серентии почудилось, будто вокруг в молчании столпились духи умерших.
        Кладбищенские земли окружала осклизлая каменная ограда высотою по пояс. Там и сям в кладке зияли бреши, свидетельствовавшие о некоторой запущенности. Отыскать, где захоронены тела убитых, оказалось совсем не трудно, так как могилы их были не только самыми свежими, но и располагались в углу, вдали от остальных. Деревенские жители, ни слова о том друг дружке не говоря, надеялись, что чужаки погребены здесь лишь временно, что и Собор, и Церковь востребуют их тела, после чего Серам сможет со спокойной душой предать случившееся забвению.
        Забудут об этом в деревне, или же нет, однако брат Микелий действительно намеревался что-то проделать с телом убитого служителя Собора. Оглядевшись, он указал на пару прислоненных к ограде лопат, и двое из его вооруженного сопровождения немедля направились за инструментом.
        - Теперь ты нам более ни к чему, - сказал мастер-инквизитор Ахилию… а вместе с тем и пристроившейся за его спиною Серентии. - Далее дело касается только Собора.
        Охотник благоразумно поклонился и отступил назад.
        Деревянные столбики над могилами украшали резные символы орденов погребенных. Пренебрежительно хмыкнув в сторону символа Церкви Трех, брат Микелий шагнул ко второй могиле. Двое вооружившихся лопатами охранников следовали за ним по пятам.
        Опустившись перед столбиком на колено, мастер-инквизитор коснулся рукою в перчатке вырезанного на нем символа, негромко забормотал что-то - должно быть, молитву, накрыл ладонью вершину могильного холмика…
        И почти в тот же миг отдернул руку, точно из земли к нему устремился сонм ядовитых скорпионов.
        Помрачнев пуще прежнего, брат Микелий вновь наклонился и снял с шеи цепочку, укрытую под одеяниями. На цепочке покачивался золотой медальон в виде лучистого солнца, а середину его украшал чистейшей воды самоцвет, ярко блестевший вопреки затянувшим все небо тучам.
        Удерживая медальон над могилой, священнослужитель вновь что-то забормотал, и вновь, словно бы ужаснувшись, отпрянул прочь.
        Гневно сверкнув глазами, брат Микелий повернулся к Ахилию и Серентии.
        - Кто это сделал? Кто осмелился на такое кощунство?
        Ахилий взглянул на Серентию, но она тоже терялась в догадках. Мастер-инквизитор выпрямился, расправил плечи и указал на могилу.
        - Ты! Судя по одежде и этому луку, твое ремесло - охота!
        - Так оно и есть.
        - Значит, глаз у тебя наметан. Пусти его в дело! Подойди ближе и ответь, что здесь видишь!
        Ахилий нехотя повиновался. Под бдительными взорами охранников инквизитора он подошел к могильному холмику.
        - Смотри внимательно, - велел брат Микелий.
        На глазах изумленной Серентии Ахилий, в точности так же, как мастер-инквизитор, опустился на колено и даже осторожно коснулся ладонью того же самого места.
        И, в точности как брат Микелий, невольно отдернул руку от могильной земли.
        Очевидно, иных подтверждений своим подозрениям священнослужителю в золотых ризах не требовалось.
        - Да, вот и ты, охотник, то же самое видишь, не так ли?
        Дочь Кира двинулась было вперед, однако закованный в кирасу охранник непринужденно преградил ей путь. В полном недоумении глядела она, как Ахилий медленно поднимается и поворачивается к мастеру-инквизитору.
        - Возможно… мелкий зверь, о святейший. Серам, как-никак, окружен лесами, и…
        - Это сделал не зверь, - едва ли не прошипел брат Микелий.
        Мелькнувшие в голове подозрения касательно предмета их разговора заставили Серентию ахнуть. Брат Микелий тут же устремил гневный взор на нее.
        - Кто это? - властно спросил он, как будто ей был известен ответ. - Кто это сделал?
        - О святейший, - пролепетала Серентия, - я не понимаю…
        Тут в дело вмешался Ахилий.
        - Не может же она…
        Но их протестов никто не пожелал даже слушать. Сверля обоих властным взглядом, мастер-инквизитор с силой рассек воздух ребром ладони.
        - Повторяю в последний раз, коротко и без околичностей…
        Охранники разом сдвинулись с мест, окружили обоих, будто преступников.
        - Кто осквернил могилу и тело нашего злодейски убитого брата?
        Глава четвертая
        Уже не впервые с тех пор, как брата огульно обвинили в гибели миссионеров, у Мендельна жутко разболелась голова. Прислонившись к дереву, росшему в лесной чаще к северу от деревни, брат Ульдиссиана в надежде унять боль прижал ладонь к виску.
        Но куда хуже невыносимой пульсирующей боли было другое: вот уже в третий раз он временно впал в беспамятство. Помнил лишь, как покинул ферму, чтоб повидать брата, а дальше… дальше - словно отрезало.
        Ущипнув себя за переносицу, младший из сыновей Диомеда крепко зажмурил глаза. Может, хоть это облегчит страдания…
        Все мысли из головы вмиг вытеснил образ пронзительно вопящего человека в долгополых одеждах.
        Жалобно закряхтев, Мендельн отшатнулся от ствола дерева и огляделся. Сомнений быть не могло: то, что он видел, происходит в это самое время, прямо у него на глазах.
        Но нет, лес оказался безлюден. Мало-помалу Мендельн сообразил, что человек тот не издал ни звука, хотя и разевал рот - шире некуда. Помнил он буйный шелест травы, помнил и раскат грома, а вот голоса, крика не припоминал.
        Кошмарное видение? Причуды переутомленного разума, порожденные чудовищным человекоубийством? Мендельн вполне готов был поверить, что так оно все и есть… однако видение выглядело уж больно настоящим.
        Голова загудела под натиском нового приступа боли. Не в силах стерпеть ее, Мендельн невольно зажмурился.
        Стоило сомкнуть веки, все мысли Мендельна снова вытеснил, заслонил собой образ того же самого человека, только на сей раз человек лежал, беспомощно распростершийся на земле, а над ним возвышался кто-то еще. Лицо миссионера, тщетно старавшегося отползти от приближающегося прочь, искажала гримаса невыразимого ужаса.
        Мендельн открыл глаза… видение пропало.
        Однако теперь Ульдиссианов брат понимал: то, что он видит - не причуды воспаленного воображения и не события, происходящие в настоящем. В лесу он точно один. На этот раз видение длилось так долго, что Мендельн успел узнать одежды кричавшего, если не его самого.
        Облаченный в ризы служителя Церкви Трех… человек этот мог оказаться только тем самым, столь жестоко убитым ее посланцем.
        Мендельна затрясло. Что все это значит? Откуда вдруг эти видения гибели миссионера?
        О ведунах среди родных со стороны отца либо матери он ни от кого не слыхал и сам сомневался, что таковые имелись среди его предков. Нет, всему этому наверняка существовало другое, более разумное, незатейливое объяснение…
        Нос зачесался. Поспешно смахнув нечто, прилипшее к переносице, Мендельн был вознагражден несколькими крупицами земли на ладони. Мало этого, только сейчас он заметил, что и пальцы его изрядно измазаны свежей землей.
        А это-то когда могло произойти? Ульдиссианов брат был не на ферме, и в поле работать давненько уж не выходил - только и думал, чем бы Ульдиссиану помочь. Может быть, отчего-то с коня на скаку упал? Этим вполне могло объясняться и беспамятство, и грязь на ладонях.
        - Что же… происходит? - пробормотал Мендельн.
        Его жизнь от роду была совершенно обычной и даже изрядно скучной. Теперь же все перевернулось с ног на голову. Припадки беспамятства, отчаянное положение Ульдиссиана, древний камень в лесу…
        Камень.
        В случайные совпадения Мендельн не верил. До прикосновения к древнему камню памяти он не терял никогда. Выходит, камень-то и подействовал на него каким-то непостижимым образом? О, ребенком Мендельн слышал немало сказок о волшебных местах и созданиях… но это ведь всего-навсего сказки!
        Все это заставляло задуматься: отчего же сейчас ему видится именно убийство служителя Церкви Трех? При первой пришедшей в голову мысли младший из сыновей Диомеда побледнел, как полотно.
        «Нет… нет, не может быть! Это не я!»
        Неужто он видит убийство… да еще под таким углом, будто стоит прямо перед жертвой… оттого, что сам - так ли, иначе - в нем виноват?
        Однако здравый смысл возобладал над страхами. Во время убийств он, Мендельн, был не один, а с Ахилием, а, следовательно, невиновен в этих гнусных деяниях - как, разумеется, и Ульдиссиан.
        Вот только это не могло объяснить ни испачканных рук, ни странных, становящихся все продолжительнее припадков беспамятства. Между тем, сии обстоятельства вселяли в душу нешуточный страх.
        Мендельну снова вспомнился томящийся за решеткой брат. Представив себе Ульдиссиана в неволе, младший сын Диомеда собрал волю в кулак. Собственными неурядицами он займется, когда время позволит, сейчас же важнее всего позаботиться о том, чтобы Ульдиссиан не томился в камере дольше необходимого.
        Выпрямившись, расправив плечи, Мендельн направился назад, в Серам, однако же на ходу принялся тщательно оттирать ладони от грязи. Возможно, эта грязь ничего и не значила, но рисковать ему не хотелось. Слишком много тревожного произошло вокруг - как знать, не намекают ли невинные крохи земли на какую-нибудь новую беду? Если его вдруг заподозрят еще в одном преступлении, помочь брату он не сумеет ничем…
        Подумав об этом, Мендельн досадливо крякнул: каких только глупостей в голову не придет! Ну, о каком преступлении могут свидетельствовать испачканные землею ладони здесь, в крестьянских краях?
        И все-таки Ульдиссианов брат старательно оттирал землю с рук об одежду всю дорогу в Серам.

* * *
        Двое стражников явились за Ульдиссианом как раз в ту минуту, как он наконец-то сумел забыться тревожным сном. Он заворочался, когда стражник громыхнул дверью камеры и отпер замок.
        - Идем с нами! - рявкнул тот, что повыше ростом, плосколицый юнец, насколько Ульдиссиану было известно, доводившийся племянником Дорию. - Идем, да гляди у нас: без озорства!
        Вместо ответа крестьянин спокойно завел руки за спину и повернулся так, чтоб стражники смогли надеть на него кандалы. Покончив с этим, его вывели в коридор.
        У двери, ведущей наружу, их встретил Тиберий. Скрывать недовольство капитан деревенской стражи даже не пробовал, но и объяснить Ульдиссиану причину сего расположения духа не удосужился. Следовало полагать, крестьянину это не предвещало ничего хорошего.
        И вправду, едва они выступили за порог, Ульдиссиан понял: дела его не просто плохи - сквернее некуда. Высокопоставленного служителя Собора Света он увидел немедля и сразу же сообразил, что перед ним не просто какой-то жрец из соседнего городка. То был сам мастер-инквизитор, одна из самых высокопоставленных особ во всей секте. Что еще хуже, этого властного типа сопровождали около полудюжины мрачного вида охранников… а еще здорово приунывшие Серентия и Ахилий.
        Жрец подошел к нему и, задрав нос, чрезмерно громко провозгласил:
        - Ульдиссиан, сын Диомеда! Знай: я - брат Микелий, волею величайшего, сияющего златом Пророка, мастер-инквизитор окрестных земель! Прибыл я с тем, чтобы установить глубину твоей вины и рассудить, что потребно для очищения души твоей от греха! А также, - после недолгой паузы добавил он, - для очищения от греха души того нечестивца, что осквернил могилу нашего посланника!
        Ульдиссиан побледнел. Речи брата Микелия не оставляли сомнений: судебное разбирательство он считал делом решенным. Но ведь Дорий обещал Ульдиссиану совсем не то!
        Прежде чем он успел раскрыть рот да хоть что-нибудь возразить, мастер-инквизитор повернулся к старосте, удрученный вид коего тоже пришелся Ульдиссиану вовсе не по душе.
        - С твоего позволения, мастер Дорий, для допроса его мы воспользуемся твоим жилищем. Естественно, прошу извинения за доставленные неудобства! Сколь ни претят Собору подобные разбирательства, порой без них, сам понимаешь, не обойтись.
        - Но я ведь писал и в Кеджан, прокуратору, - отвечал Дорий в надежде вновь взять положение в свои руки. - Вестей от него не получено, но он наверняка пришлет сюда лиц, наделенных надлежащей властью, чтобы…
        Однако брат Микелий, не дослушав его, покачал головой.
        - Волею Пророка, благословенно будь его имя, я сам наделен властью, достаточной для данного случая! Прокуратор же поверит моему слову безоговорочно…
        «И, судя по тону этого мастера-инквизитора, - подумалось Ульдиссиану, - Дорию с остальными тоже придется безоговорочно поверить его слову, понравится им оно или нет».
        При этой мысли крестьянин поморщился. Исходя из того, как брат Микелий вел разбирательство до сих пор, Ульдиссиану вряд ли будет позволено сказать хоть что-нибудь в свою защиту… если только он не надумает признать за собою вину.
        - Вдобавок, дело касается и Церкви Трех, - добавил Дорий. - Поскольку один из их служителей также пал жертвой…
        - Собор здесь, Церковь же - нет. Если Церковь Трех не спешит призывать к ответу убийцу ее собственного чада, сие упущение - на ее совести.
        Обескураженный, староста умолк. Ульдиссиан едва сдержался, чтобы не выругаться. Похоже, брата Микелия не остановит ничто.
        Одно утешение: хотя бы Лилию во все это не вовлекли. Такого крестьянин бы не перенес. Она и без того слишком многое претерпела от рук обеих сект, и…
        Стоило Ульдиссиану вспомнить о Лилии, в уголке глаза мелькнуло то самое, весьма приметное изумрудно-зеленое платье. Крестьянин в смятении вздрогнул и невольно бросил взгляд в ее сторону.
        К несчастью, туда же устремил взгляд и мастер-инквизитор.
        Лилия замерла, будто загнанный в угол зверь. Похоже, она украдкой выбралась на улицу со двора «Кабаньей головы», поглядеть, как разворачиваются события, и в тревоге за Ульдиссиана начисто позабыла о его предостережениях.
        Брат Микелий, несомненно, сразу же понял, что она не из местных. Само по себе это вполне могло ничего не значить, однако, стоило ему встретиться с нею взглядом, в глазах его мелькнуло что-то вроде узнавания.
        Человек в долгополых ризах устремил обвиняющий перст в сторону аристократки.
        - Ты, там! Ты…
        И тут в небе снова ударил гром, да такой силы, что кое-кому из собравшихся, в том числе - брату Микелию, пришлось прикрыть ладонями уши.
        Внезапно поднявшийся ветер взвыл, точно голодный волк. Яростный шквал отшвырнул всех прочь - даже охранники инквизитора не смогли устоять на месте. Под его устрашающим натиском остались недвижны - по крайней мере, на время - лишь трое.
        Брат Микелий, Лилия и Ульдиссиан.
        Однако мастер-инквизитор удержался на ногах лишь с огромным трудом. Оторвав взгляд от Лилии, он вновь повернулся к узнику. На лицо его страшно было смотреть. Брат Микелий ожег крестьянина взглядом, исполненным ярости… и в то же время немалого ужаса.
        - Во имя Пророка! Что все это…
        Жуткий разряд молнии ударил в самую середину деревни, и…
        Пораженный им, мастер-инквизитор не успел даже пискнуть. В ноздри ударила тошнотворная вонь горелого мяса, живо подхваченная неистовым ветром. Удар молнии превратил брата Микелия в бесформенный обугленный ком. Жертв подобных ударов Ульдиссиану видеть уже доводилось, но сейчас мертвое тело выглядело много страшней.
        Рядом с первой молнией ударила в землю вторая. Кто-то отчаянно вскрикнул, и люди бросились врассыпную. Ураганный ветер, продолжавший завывать над Серамом, валил с ног тех, кто не успел ухватиться за что-либо попрочнее.
        Ульдиссиан огляделся в поисках Лилии, однако нигде ее не нашел. Порыв ветра швырнул ему в лицо пригоршню мусора, и крестьянин невольно вскинул вверх локоть, прикрывая глаза.
        Только тут он и обнаружил, что снова свободен. Оковы его болтались на одном из запястий, а, стоило ему потянуть, оставшийся браслет разомкнулся, будто никто его и не запирал.
        Не тратя времени на раздумья о беспечности стражников, Ульдиссиан сосредоточился на том, как быть дальше. Однако вооруженная охрана брата Микелия решила этот вопрос за него - двинулась к освободившемуся узнику, несмотря на ужасный ветер. Троим уже удалось подобраться к нему почти на расстояние удара, а четвертый отставал от товарищей разве что самую малость.
        Но как только передний потянулся к крестьянину, ураган швырнул навстречу ему увесистую деревянную скамью, в коей Ульдиссиан не сразу сумел признать ту, что обычно стояла у входа в таверну. Импровизированный снаряд поразил охранников без промаха, одного уложив навзничь, а остальных сбив с ног и отшвырнув прочь.
        В некотором отдалении позади упавших вновь показалась Лилия, одной рукой вцепившаяся в угол кузницы. Другой рукой она махала Ульдиссиану, призывая его следовать за собой.
        Ошеломленный, крестьянин без раздумий рванулся к аристократке. Мимо, подхваченные ураганом, то и дело со свистом пролетали самые разные вещи. Люди со всех ног разбегались по домам. Еще одна молния ударила в деревенский колодец, почти целиком разрушив окружавшее его каменное ограждение.
        Но, несмотря на этакое множество опасностей, Ульдиссиан добрался до Лилии целым и невредимым. Девушка тоже оказалась жива и здорова - только несколько прядей золотистых волос выбились из прически.
        Тревога о ней затмила собою все прочие мысли.
        - Лилия! Тебе нужно где-нибудь спрятаться…
        Лилия схватила его за руку, но вместо того, чтобы вместе с ним броситься к дверям кузницы, потащила Ульдиссиана в сторону леса. Удивленный ее неожиданной силой, крестьянин, не рискуя противиться, а значит, дольше необходимого оставаться на открытом месте, послушно побежал следом, за околицу Серама. Конечно, Ульдиссиан понимал, что самым разумным было бы укрыться в каком-нибудь из домов, но отчего-то не сомневался: столь же надежное убежище отыщется и в лесной чаще.
        И в самом деле: стоило им углубиться в заросли, как ветер вроде бы поутих. Мимо по-прежнему летел всяческий мусор, но беглецов - вот чудеса! - не зацепило ничто тяжелее листочка с дерева.
        Со стороны Серама донесся уже знакомый обоим треск. Небо на миг озарилось сиянием, как будто сквозь пелену туч внезапно пробился луч солнца. Ульдиссиан оглянулся было назад, но Лилия волокла его за собой. Гром продолжал грохотать, словно копыта коней тысячи верховых, и это напомнило крестьянину об инквизиторах и злосчастном брате Микелии. Как только ненастье уймется, его охранники наверняка пустятся за Ульдиссианом в погоню - особенно после весьма настораживающей гибели вышестоящего. Конечно, сам Ульдиссиан относил жуткую смерть священника на счет непредсказуемости природных стихий - пусть даже ни разу в жизни не видывал такой диковинной, смертоносной перемены погоды, однако не сомневался, что участь, постигшую брата Микелия, с ним, так ли, иначе, свяжут наверняка, сколь нелепо бы это ни выглядело.
        - Беги! - крикнула ему Лилия, оглянувшись назад. - Беги, не мешкай!
        Однако в тревоге о нем аристократка забыла о том, что лежит впереди. Рытвину в земле Ульдиссиан углядел за миг до того, как нога Лилии коснулась ее края. Крестьянин хотел было предостеречь спутницу, однако та уже оступилась, выпустила Ульдиссианов локоть, взмахнула руками и, коротко вскрикнув, рухнула наземь.
        Упав, Лилия скорчилась от боли. Ульдиссиан, едва не споткнувшись, бросился к ней. Невидящий взор лежащей был устремлен в пустоту.
        - Лилия!
        Все страхи перед зловещим ненастьем и охранниками инквизитора рассеялись без следа. В эту минуту крестьянин забыл обо всем, кроме девушки, распростертой у его ног.
        К невероятному его облегчению, аристократка моргнула, взгляд ее вновь сделался осмысленным, а выражение обращенного к Ульдиссиану лица заставило его покраснеть.
        Пытаясь скрыть смущение, Ульдиссиан подал ей руку. Однако, попробовав встать, Лилия вдруг застонала, а ее правая нога подвернулась в щиколотке.
        - Кажется… кажется, вывихнула, - с трудом проговорила она. - Не мог бы ты посмотреть?
        Как ни хотелось бы отказаться, оставить ее страдать от боли Ульдиссиан не мог. Бормоча извинения, он сдвинул кверху край длинной юбки - ровно настолько, чтоб обнажить щиколотку, не более.
        Щиколотка оказалась иссиня-черной и уже малость вспухшей. Стоило крестьянину легонько коснуться ее, Лилия снова ахнула.
        - Тебе к лекарке нужно, - пробормотал он.
        - Нет! В деревне тебя снова схватят! Этого я им не позволю!
        Ульдиссиан сдвинул брови. На что она в конечном счете рассчитывает? Вот так, запросто, бежать отсюда прочь он не может. Здесь его дом. Семья их жила в Сераме многие поколения - возможно, с самого ее начала. Вдобавок, как же оставить здесь Мендельна? Ведь Мендельн наверняка поплатится, если его брата не смогут найти! А Ахилий, известный всем как лучший Ульдиссианов друг? А Серентия? Ее тоже вполне могут во все это впутать!
        Но в то же время как тут вернешься? Конечно, инквизиторы рано или поздно уберутся восвояси, однако Тиберий непременно сочтет своим долгом арестовать Ульдиссиана, едва тот покажется на глаза. К тому же, по его душу еще вполне могут явиться мироблюстители из Церкви Трех, дабы учинить над убийцей суд и расправу…
        Присев на корточки, Ульдиссиан напрочь забыл о ладони на щиколотке спутницы и крепко задумался. Что делать? Судьба Лилии волновала его не меньше собственной, а, если б не этот вывих, их положение сделалось бы немного легче…
        - Ульдиссиан…
        Поглощенный заботами, Ульдиссиан не откликнулся. Быть может, ее удастся отнести на ферму, а оттуда отправить на лошади в соседнее поселение? В одном из тех, что побольше, она получит необходимую помощь, а после отправится в путь. Таким образом, аристократка будет спасена.
        А что до самого Ульдиссиана, это уж дело дру…
        - Ульдиссиан!
        Голоса Лилия не повышала, но на сей раз в нем явственно слышалась резкая нотка. Не сомневаясь, что их обнаружили, Ульдиссиан поспешил оглядеться, однако поблизости не оказалось ни души, не говоря уж об инквизиторах или страже.
        - Ульдиссиан, - повторила она. - Я не о том. Щиколотка… боль унялась.
        Обнадеживающие новости встревожили Ульдиссиана сильнее прежнего. Если Лилия не чувствует боли, значит, щиколотка онемела, а это ничего доброго не предвещает. Опасаясь того, что увидит, он отвел руку в сторону…
        Но обнаружил, что нога Лилии выглядит целой и невредимой.
        - Э-э…
        Ульдиссиан во все глаза уставился на поврежденную ногу, не сомневаясь, что зрение шутит с ним шутки. Как же так? Щиколотка минуту назад заплыла жутким кровоподтеком… а теперь от него и следа не осталось!
        Охваченный недоумением, он поднял взгляд, однако при виде выражения лица Лилии на сердце сделалось еще неуютнее. Ее глаза сияли восторгом, немыслимым восторгом, граничащим с… с благоговением?
        - Ты отвернулся, - пролепетала аристократка, - но руку от щиколотки не убрал. Я видела, что ты ее не касаешься, но вдруг почувствовала удивительную теплоту, и боль просто… просто совершенно прошла…
        - Так не бывает… этому наверняка есть разумное объяснение! Подобные вывихи не исцеляются сами собой.
        - Это все ты.
        Вначале Ульдиссиан не поверил собственным ушам, а убедившись, что не ослышался, изрядно опешил: неужто аристократке вправду могла прийти в голову такая нелепая мысль?
        - Я же не маг и не ведун! - в ошеломлении возразил он. - Ясно, как день: ногу ты вовсе не вывихнула, и это единственно верный ответ!
        Лилия покачала головой. Во взгляде ее появилось нечто новое - обожание… Казалось бы, это должно прийтись крестьянину по душе, но на деле только встревожило еще сильнее.
        - Нет. Я помню, какую чувствовала боль. Помню волну тепла от твоей ладони… и твердо уверена: после этого боль исчезла, как не бывало.
        Ульдиссиан отступил от аристократки на шаг.
        - Но я ничего подобного не делал!
        Светловолосая девушка поднялась и шагнула к нему. Двигалась Лилия без малейших намеков на хромоту.
        - Если не ты, то кто же? Кто совершил такое чудо?
        Последние слова вогнали Ульдиссиана в дрожь. Нет, нечего ее слушать, нечего!
        - Не время шутки шутить.
        С этим он поднял взгляд кверху. Небо вроде бы успокоилось - по крайней мере, поблизости. Со стороны же Серама все еще грохотало, над деревней сверкнула новая вспышка молнии.
        - Гроза, - другого слова для странного ненастья Ульдиссиану в голову не пришло, - вроде бы застряла на месте. Хоть в этой малости нам повезло!
        - По-моему, дело тут не в везении, - пробормотала аристократка.
        - Так в чем же тог…
        Крестьянин осекся, вмиг побледнел.
        - Нет, Лилия… ты этим даже не шути…
        - Ульдиссиан, разве ты сам не видишь? Как вовремя поднялся этот ветер! Сколь справедливо та молния поразила спесивого брата Микелия, готового обвинить тебя в злодеяниях, которых ты не совершал!..
        - А теперь ты утверждаешь, будто я властен над силами, вправду погубившими человека! Об этом подумай, женщина!
        В эту минуту Ульдиссиану впервые с тех пор, как они познакомились, захотелось оказаться от Лилии где-нибудь подальше. По-прежнему желанную, аристократку наверняка поразило какое-то слабоумие. Наверное, несчастья с семьею, наконец, взяли свое - иначе ее поведения не объяснить…
        Да, но чем объяснить вывих, который Ульдиссиан видел собственными глазами? Человеком буйного воображения он себя никогда не считал, а если так, каким образом его разум ухитрился породить подобный бред?
        - Нет! - зарычал крестьянин на себя самого.
        Продолжая рассуждать в том же духе, он, чего доброго, вскоре поверит в несуразные предположения Лилии… а уж тогда ему лучше всего самому сдаться на милость инквизиторов или стражи, пока вправду не подверг риску чью-либо жизнь.
        Нежные, теплые пальцы, коснувшиеся руки, заставили вспомнить о настоящем. От Лилии его отделяло не больше дюйма.
        - Я знаю, Ульдиссиан: исцелил меня ты… и ураган, и молния в минуту нужды, уверена, тоже призваны тобою.
        - Лилия, прошу тебя! Послушай сама, какой вздор ты несешь!
        Лицо безупречной красоты заслонило собой все вокруг.
        - Хочешь, чтоб я убедилась в обратном? Так докажи же, что я неправа.
        С этими словами аристократка мягко взяла его за подбородок и развернула туда, где остался Серам.
        - Молнии все еще бьют по деревне, верша суд и возмездие. Небеса рокочут, разгневанные ложными обвинениями. Ветер воет, возмущенный наглостью тех, что взялись судить тебя, когда сами во всем и виновны!
        - Лилия, прекрати!
        Но умолкать она даже не думала.
        - Докажи, дорогой мой Ульдиссиан, что я неправа! - до дерзости непреклонно сказала Лилия, прикусив нижнюю губу. - Пусти в ход всю свою мощь, вели небу угомониться - нет, даже очиститься, и если из этого ничего не получится, я охотно признаю, что самым прискорбным образом заблуждалась. Охотно…
        Ульдиссиану не верилось, будто Лилия настолько помутилась умом, что полагает нечто подобное ее предложению выполнимым. Однако если аристократка говорила всерьез, то это самый простой и быстрый способ вернуть ее назад, к действительности.
        Ни слова более не говоря, крестьянин поднял взгляд к бушующим небесам. Конечно, Ульдиссиан мог бы просто постоять так, глядя на небо да делая вид, будто сосредоточился, но чувствовал, что это будет предательством по отношению к спутнице - пусть даже был твердо уверен в своей правоте.
        Итак, сын Диомеда сощурился и напряг разум. И пожелал, чтоб буйное ненастье утихло, а тучи рассеялись. И - хотя бы ради Лилии - изо всех сил постарался подойти к делу как можно серьезнее.
        И ничуть не удивился, когда все осталось, как было.
        Уверенный, что предоставил заблуждениям Лилии все шансы, какие возможно, крестьянин с усталым вздохом повернулся к ней. Он ждал, что аристократка не на шутку расстроится, но нет, Лилия попросту терпеливо ждала.
        - Я сделал, как ты просила. Сама видишь, что из этого вышло… вернее, что не вышло из этого ничего, - мягко сказал он. - Ну, а теперь, Лилия, позволь, я уведу тебя отсюда. Надо подыскать место, где ты… где мы сможем отдохнуть, собраться с мыслями и…
        К несчастью, вместо того, чтоб согласиться, Лилия продолжала выжидающе смотреть ему за спину.
        В конце концов терпение Ульдиссиана лопнуло. Да, Лилия завладела его сердцем в тот самый миг, как он впервые увидел ее, но это не повод потакать ее бреду до скончания века! Для ее же блага, если на то пошло.
        - Лилия, да соберись же ты, соберись! Я сделал, как ты просила, и…
        - И все сбылось, - прошептала она, и лицо ее внезапно вновь озарилось благоговейным восторгом.
        Легонько стиснув в ладонях плечи крестьянина, Лилия снова развернула его лицом к деревне.
        Собравшийся было продолжить внушение, Ульдиссиан так и замер с разинутым ртом.
        Над Серамом сияло яркое солнце.

* * *
        Великий Храм Трех, располагавшийся в двух днях езды верхом от Кеджана, являл собою обширное треугольное сооружение с тремя высокими башнями по углам. Сами башни также были трехгранными, и каждую стену их украшал символ одного из священных орденов. От вершин до подножия башен тянулись ряды треугольных окон.
        Той же тройственной природой обладало почти все в этом здании. Дабы достичь обращенного к Кеджану входа, паломникам требовалось подняться на три яруса, преодолев три раза по тридцать три ступени, а далее три массивные бронзовые двери - также треугольной формы - открывали правоверным путь внутрь, в просторный приветственный зал.
        В зале паломников, естественно, встречали величественные изваяния трех духов-покровителей. Слева высился Бала, Творец, андрогинного вида создание, облаченное в одеяния своего ордена. В руках Бала держал чудесный молот и мешок, в коем, согласно проповедям священнослужителей, хранились семена всего живого на свете. Этот дух покровительствовал всем триумфам созидания - как природным, так и человеческим.
        Справа над входящими нависал Диалон, мраморная статуя, во многом подобная первой, только он прижимал к груди Скрижали Закона. Диалон даровал Человечеству цель, а скрижали его учили, как достигать блаженства. Подобно Бале, облачен он был в одеяния того же цвета, что и ризы посвятивших себя идее Целеустремленности.
        Ну, а посреди них стоял Мефис, не державший в руках ничего, но сложивший ладони чашей, точно нянча в них самого хрупкого из младенцев. Без Любви, Созидания и Целеустремленности не достичь процветания - так учил великий жрец, Примас, по словам некоторых, несомненно рожденный на свет самим Мефисом, столь велика была его забота о пастве.
        Под титаническими статуями сверкали бронзой новые двери, ведущие в главные молитвенные залы каждого из орденов. Паломники и новообращенные, отдававшие предпочтение одному из них перед прочими, направлялись туда, слушать речи верховного жреца избранного ордена. Новоприбывшим помогали выбрать дверь по душе стражи-мироблюстители в капюшонах, в кожаных доспехах с символами всех трех покровителей на груди. В каждом из залов могли преклонить в молитве колени более полутысячи человек за раз.
        Когда же перед паствой появлялся сам Примас, стены меж владениями орденов (а стены те, хоть и облицованные камнем, сделаны были из дерева) отодвигались в потайные ниши, дабы каждый пришедший мог лицезреть всеблагого великого жреца воочию. Взойдя на особое возвышение, глава Церкви Трех возвещал перед окормляемыми волю Троицы.
        В тот день, однако ж, прихожанам пришлось молиться самим по себе, так как Примас держал совет с тремя самыми любимыми из приверженцев - с верховными жрецами трех орденов. Возглавлял их рослый, атлетически сложенный Малик, старший над всеми, равными ему положением. Сего высочайшего сана он, некогда ревностный, энергичный послушник, достиг благодаря целеустремленности, созидательному складу ума, а главное - преданности господину.
        Одним словом, Малик - и о том знали все, включая двоих остальных - был правой рукой самого Примаса.
        Уединенные покои, где они собрались, были невелики и почти пусты. Здесь не имелось никакой мебели, кроме трона Примаса, спинка коего, украшенная треугольным символом секты, возвышалась над его головой. Освещала овальную комнату пара факелов в стенных нишах. Правда, смотреть здесь, кроме как на сидевшего в кресле, было особенно не на что… но в том-то и состояла вся суть.
        Взирая на всех троих сверху вниз, Примас негромко вещал, вел речи, предназначенные только для их ушей. В самые сокровенные тайны Церкви Трех Малик с собратьями были посвящены, как никто другой.
        Голос великого жреца звучал, точно чистейшая музыка, лицо без единого темного пятнышка могло показаться вырезанным из мрамора, длинные пышные волосы и коротко, безупречно остриженная бородка сияли серебром; резкие, угловатые скулы и подбородок, изумрудный блеск глаз… Ростом он превосходил многих и выглядел много сильнее большинства, но, несмотря на внушительную внешность, неизменно двигался с необычайным смирением.
        До этой самой минуты.
        Неожиданную легкую дрожь заметил лишь Малик, украдкой взглянувший на великого жреца из-под темных бровей. Свою обеспокоенность этим наблюдением верховный жрец Ордена Мефиса ничем не выдал, но, очевидно, от Примаса она, невзирая на все старания Малика, не укрылась.
        Совладав с собой, всеми любимый глава Церкви Трех едва уловимо кивнул в сторону двери, а черноусый Малик немедля предупредил о сем жесте остальных, коснувшись их плеч. Низко склонив головы, трое старших жрецов поспешно удалились из личных покоев главы Церкви Трех.
        Примас безмолвствовал, глядя перед собой, в пустоту. Вдруг пламя факелов заплясало, как бешеное, словно по комнате пронесся порыв сильного ветра.
        К тому времени, как факелы вновь запылали ровно, от благожелательности на лице Примаса не осталось даже следа. Теперь в нем не чувствовалось никакой святости - напротив, всякий, ставший тому свидетелем, первым делом вспомнил бы о совершенно обратном… а, вспомнив, весьма вероятно, испугался за свою душу.
        - К западу от города, - проскрежетал он, и в эту минуту голос его походил, скорей, на змеиный, чем на человеческий. - К западу от города…
        Глава пятая
        Как только Серам объял хаос, Ахилий первым делом подумал не о себе и даже не об Ульдиссиане. Первым делом подумал он о Серентии, подобно многим другим, застигнутой ненастьем на улице. Увернувшись от стремительно вращающегося в воздухе тележного колеса и крестовины с ошметками огородного пугала, охотник бросился к дочери Кира.
        Издали донесся крик, и Ахилий увидел торговца, тоже бегущего к ней. Однако Серентия, стоявшая ближе к охотнику, не заметила Кира и не услышала отцовского оклика.
        В этот миг ветер сорвал с крыши штаб-квартиры стражи огромный кусок кровли. Он закружился в воздухе, точно гигантская черная птица в предсмертных конвульсиях… затем с точностью топора палача устремился вниз, к не замечающему опасности Киру.
        Ахилий предостерегающе завопил, но ураган заглушил его голос, как и голос торговца. Разом похолодевший, охотник понял: выбора у него нет.
        Улучив момент, Ахилий рванулся к Серентии, сгреб ее в охапку и бесцеремонно, почти как дичь, что вот-вот вырвется из силка, повалил наземь. Лучник думал лишь об одном - о том, чтоб уберечь дочь Кира от страшного зрелища, остальное было неважно. Помочь самому Киру он не мог ничем: до торговца было слишком далеко.
        Однако, успев заслонить от нее отца, сам Ахилий невольно увидел все. Точно завороженный жуткой картиной, смотрел он, как кусок кровли настиг Кира сзади. Сила, с которой острая кромка ударила старика чуть ниже затылка, не оставляла торговцу ни малейших надежд. С необычайной, ужасающей легкостью перерубила она кость и плоть, и опытный охотник, даже ничего не услышав за воем ветра, мог точно сказать, какой звук сопутствовал отсечению головы Кира от туловища.
        К счастью, кусок кровли тут же рухнул поверх мертвого тела, накрыв его целиком. Именно в этот момент Серентия, наконец, вырвалась из рук охотника, подняла на Ахилия взгляд, удивленный… и малость смущенный, если румянец на щеках хоть о чем-то да говорил. Ахилию тут же сделалось очень не по себе - и вовсе не только из-за того, что он стал свидетелем гибели ее отца.
        - Позволь встать, пожалуйста! - потребовала она, с трудом перекрикивая ветер. - Ты Ульдиссиана не видел?
        Охотник смутился сильнее прежнего. Не знавшая о жуткой смерти Кира, Серентия, естественно, первым делом подумала о крестьянине и ни о ком другом. И уж точно не об Ахилии.
        Однако ее тревоги об Ульдиссиане дали охотнику какую-никакую отсрочку, позволили малость повременить с рассказом о происшедшем. Сейчас Серентии не время было об этом знать. Вдобавок, решив высвободить из-под обломков тело отца в разгар безумного ненастья, она запросто могла погибнуть с ним заодно.
        - Я видел, как он бежал в сторону кузницы! - наконец прокричал он.
        Несмотря на изрядную силу легких, Ахилию пришлось повторить ответ дважды, прежде чем дочь торговца сумела хоть что-то расслышать. Поднимая девушку на ноги, охотник не позабыл развернуть ее к жуткому зрелищу спиной.
        - Держись за руку крепче, не то ветром сдуть может!
        К немалому его облегчению, Серентия послушалась без возражений, и Ахилий поволок ее туда, где в последний раз видел друга. Буйный ветер бил, толкал в грудь с силой дикого кабана. Что они будут делать, если вправду отыщут Ульдиссиана, охотник не знал. Крестьянин считался арестованным, в глазах некоторых - возможным убийцей, и долг повелевал Ахилию убедить друга вернуться, предстать перед правосудием, либо, если добром уговорить не удастся, заставить вернуться силой. Однако на «правосудие» это охотник уже насмотрелся, а посему мысли о выдаче Ульдиссиана инквизиторам - или хотя бы Тиберию - Ахилия вовсе не прельщали.
        Мало этого: приведя Ульдиссиана назад, в Серам, он, несомненно, на веки вечные очернит себя в глазах Серентии…
        В то время как остальные местные разбегались кто куда, оба помчались к околице. Ко всякой увесистой всячине, то и дело проносившейся мимо, прибавились доски, сорванные ветром со стен и крыш. Одного из людей Тиберия сшибла с ног, опрокинула на спину бадья от деревенского колодца, угодившая стражнику прямехонько в грудь. Ахилий хотел было остановиться у распростертого навзничь тела да поглядеть, жив ли упавший, но побоялся тем самым подвергнуть опасности Серентию.
        С несказанным облегчением вбежал он в заросли, таща за собой дочь Кира… и, благодаря остроте чутья, немедля заметил разницу между погодой в лесу и безумством стихий над Серамом. Как будто дверь за собою захлопнул! Листва еле-еле подрагивала, вой урагана почти утих…
        Но, несмотря на это, охотник не замедлял шага, пока оба не отбежали подальше от деревенской околицы. Только здесь, невдалеке от исполинского дуба, Ахилий и осмелился остановиться - и то больше ради спутницы, чем ради себя самого.
        - Ты в порядке? - не мешкая, спросил он.
        Серентия, тяжко дыша, кивнула и обвела заросли ищущим взглядом.
        - Найдем мы его, Серри, найдем, - проворчал охотник, слегка расстроенный этаким невниманием после того, как помог девушке спастись от беды.
        Но, стоило Ахилию вспомнить о Кире, ему сразу же сделалось совестно.
        - Интересно, а если…
        Но тут дочь торговца разом умолкла: все вокруг неожиданно стихло.
        Оба оглянулись на родную деревню. Удары молний прекратились, и ветер в селении унялся, и тучи, что удивительнее всего, не просто поубавились, но выглядели так, будто сквозь них уже пробивается солнце.
        - Хвала высшим силам! Чудо! - выпалила Серентия.
        Однако в сердце Ахилия, напротив, зашевелился тот самый, ни на что не похожий страх. Подобное он испытал лишь раз в жизни… впервые коснувшись древнего камня, найденного в лесу.
        Серентия шагнула назад, к деревне, но охотник потянул ее глубже в лесные заросли.
        - Ульдиссиан! - напомнил он, хотя возвращаться в Серам ему не хотелось не только из-за крестьянина. - Нам туда, помнишь?
        Дочь торговца согласно кивнула. На ее прекрасном лице вновь отразилась небывалая решимость. Как бы Ахилий хотел, чтобы такое выражение чувств хоть раз предназначалось ему.
        Собственными глазами видевший, как Ульдиссиан направляется в эту часть леса, охотник, однако же, обнаружил, что отыскать след друга куда труднее, чем он ожидал. Следов за собою Ульдиссиан почти не оставил. Правду сказать, Ахилию нередко приходилось идти наугад, так как крестьянин двигался по лесу неприметней любого зверя. Кабы не особое чутье - чутье, о коем Ахилий никогда никому не рассказывал, но неизменно помогавшее ему в поисках дичи, - искать бы ему Ульдиссиана до скончания века.
        Вдобавок, то же чутье, то же знание, что позволяло Ахилию не сбиться с верного следа, подсказывало: в лесу Ульдиссиан встретился с кем-то еще. След этот охотнику был незнаком, а, судя по легкости шага, оставила его та самая аристократка, кому же больше? Неведомая сила, укрывавшая Ульдиссиана от посторонних глаз, покровительствовала и ей: сосредоточиться на следах аристократки оказалось даже трудней, чем отыскивать след крестьянина.
        Отчего-то это снова напомнило Ахилию о древнем камне. С тех самых пор, с этой самой находки, и началась череда странных, тревожных событий, некоторые из коих казались охотнику бесспорно противоестественными. Вспомнив вырезанные на камне знаки, Ахилий задумался: удастся ли Мендельну со временем их перевести? Ведь Мендельн очень умен. Возможно, он даже сумеет найти объяснение ужасной буре, и…
        Охотник замер, как вкопанный. Не ожидавшая этого, Серентия врезалась ему в спину. Ахилий оглянулся назад.
        Решив, что за ними кто-то идет, дочь Кира последовала его примеру.
        - Что там?
        - Нет, ничего…
        С этим Ахилий двинулся дальше и потянул ее за собой. Возвращаться за Мендельном было нельзя. Придется Ульдиссианову брату позаботиться о себе самому. Где бы он ни был, ему наверняка ничто не грозит - ведь лучник даже не помнил, чтоб видел его, когда Ульдиссиана вывели пред очи брата Микелия.
        «Он вполне может сам за себя постоять, - снова и снова твердил себе Ахилий. - Мендельн - он очень смышлен. Очень многое знает. О ком волноваться надо - так это о Серри. Надо придумать, как ей об отце рассказать… может, после того, как отыщем Ульдиссиана… может, тогда и… да, а с Мендельном тем временем все будет хорошо…»
        Последнее охотник повторял в голове вновь и вновь, надеясь - рано ли, поздно - поверить, что книжник Мендельн вправду не влипнет в какую-нибудь беду.
        Надеясь… но не слишком на это рассчитывая.

* * *
        К деревенской окраине Мендельн подошел как раз в ту минуту, когда небеса словно бы объявили односельчанам войну. Не в пример прочим жителям Серама, он остался на месте, точно завороженный, наблюдая за природными силами, ведущими себя в манере, совершенно противоположной той, которую он полагал единственно верной. Грозы не обрушиваются на столь ограниченное пространство ни с того ни с сего. Ветру не положено дуть с ураганной силой в пределах деревни, и при этом практически пропадать там, где сейчас стоял Мендельн!
        Лишь после того, как сей феномен - все так же, ни с того ни с сего - прекратился, Мендельн сдвинулся с места и вошел в Серам. Центр деревни превратился в развалины, на земле покоилось не одно неподвижное тело. Только тут юноша и начал постигать масштаб происшедшего… а еще понял, что все это оказалось весьма кстати для Ульдиссиана.
        В этой последней мысли Мендельн утвердился, миновав обугленные останки человека в длинных одеждах, в котором ему каким-то чудом удалось узнать одного из высших служителей Собора Света, судя по виду - самого мастера-инквизитора. Устрашающий разряд молнии спалил его почти без остатка, а от вони горелого мяса Мендельну следовало бы шарахнуться прочь… однако некое нездоровое любопытство повлекло младшего из сыновей Диомеда к жуткому мертвому телу.
        Но стоило ему приблизиться на расстояние вытянутой руки, его словно изо всех сил ударили увесистым кулаком. Встревоженный, Мендельн отшатнулся назад: казалось, кто-то неведомый в ярости закричал, завопил на него.
        Утратив всякий интерес к обгорелым останкам, младший сын Диомеда продолжал отступать, но тут за спиною воскликнули: «Где же она? Никак не отыщу ее… никак не отыщу…»
        Обернувшись на голос, Мендельн не обнаружил позади ни души. Нахмурившись, он решил, что с него хватит, и двинулся на поиски брата.
        «О, добрый Мендельн! Ты ее не видал? Не видал ли ты моей дочери?»
        Краем глаза Мендельн заметил чей-то силуэт возле громадного куска кровли, сброшенного ветром на землю с крыши одного из домов. Однако стоило ему повернуться туда, силуэт будто бы исчез… а может, его и вовсе там не было.
        Но на сей раз Мендельн вроде бы понял, кто это.
        - Мастер Кир? - неуверенно позвал он. - Мастер Кир?
        Ответа не последовало, однако Мендельн, снова охваченный неодолимым влечением, двинулся вперед, к обломку крыши посреди улицы. Приблизившись, он углядел под досками что-то еще, склонился и потянул край обломка кверху. Дощатая кровля оказалась куда тяжелей, чем он думал, но, догадавшись откинуться назад и вложить в рывок всю тяжесть тела, Ульдиссианов брат сумел добиться кой-какого прогресса. Мало-помалу сокрытое под досками оказалось на виду…
        И тут Мендельн, бессвязно вскрикнув, выпустил обломок кровли из рук, замотал головой. Такого смятения он за собою не помнил с тех самых пор, как горевал, сраженный безвременной смертью родных.
        Но в этот миг знакомый голос снова спросил: «Где же она? Где же моя Серентия?»
        Только теперь Мендельн понял: этот голос звучит в его голове. Неудержимо дрожа, он попятился прочь от обломка крыши и того, что скрывалось под ним…
        И тут нечто твердое, острое кольнуло его в поясницу. Не успел он обернуться, как оказался бесцеремонно схвачен не одной парой рук.
        В считаных дюймах от его носа возникло суровое лицо одного из охранников инквизитора.
        - Ты! - рявкнул охранник. - Ты состоишь в родстве с обвиняемым, еретиком и убийцей по имени Ульдиссиан уль-Диомед? Признавайся! Кое-кто уже указал на тебя, как на его брата!
        Все еще силясь понять, что случилось минутой раньше, Мендельн безмолвно кивнул. К несчастью, сие послужило пленителям сигналом к тому, чтоб поволочь его через деревню, к группе односельчан, с опаской поглядывавших на еще четверых из сопровождения инквизитора, карауливших их с четырех сторон. Серамцев Мендельн насчитал почти два десятка. Широко раскрытые глаза, робость в движениях… все это живо напоминало отару овец, следующих на бойню.
        Дорий вел жаркий спор с одним из служителей Собора. Тиберия поблизости не оказалось. Несколько его стражников стояли с Дорием рядом, но явно не знали, что делать.
        - Но вы не вправе держать под стражей этих добрых людей! - настаивал староста.
        - Соглашения, заключенные Собором Света с властями Кеджана, даруют нам право на все, что нам необходимо, и на все, чего мы пожелаем! - надменно ответил старший над охранниками. - И исходя из этого, - добавил он, обращаясь к людям Тиберия, - власть вашего капитана переходит к нам! Теперь вам надлежит повиноваться всем приказам Собора, а первым из них будет следующий: старосту увести в его жилище и там запереть!
        Один из местных робко протянул руку к Дорию.
        - Что же нам следует…
        - Я шагу отсюда никуда не ступлю! - упрямо ответил Дорий.
        - Ну что ж, если твои люди не подчинятся, я буду вынужден приказать моим людям разобраться с тобой… а после и с ними.
        Бросив взгляд на его грозных воинов, затем - на собственных стражников, староста покачал головой, нехотя развернулся и повел своих прочь.
        С уходом Дория, в отсутствие Тиберия (теперь Мендельн заподозрил, что капитан тоже пал жертвой ненастья) судьба Ульдиссианова брата и прочих согнанных сюда серамцев оказалась всецело в руках охраны инквизитора Собора. Нет, Мендельн не то чтобы полностью разделял неприязнь брата к этой секте, но в эту минуту не мог бы вообразить себе худшей участи, выпавшей на долю любого ни в чем не повинного человека. Скорее всего, эти воины считали происшедшее результатом какого-то колдовства, а подобного вывода не мог бы с уверенностью исключить даже сам Мендельн. Никакие разумные объяснения к случаю уж точно не подходили.
        - Шагай в круг! - рявкнул один из схвативших его.
        Едва не споткнувшись, Мендельн шагнул к остальным. Ближайшие тут же шарахнулись от него прочь, в страхе прижались к товарищам по несчастью. Даже те, кто знал Мендельна с детства, смотрели на него, точно на какого-то изгоя.
        Или, скорее, на брата такового.
        - Это он, - сказал тот же охранник, что толкнул младшего из Диомедовых сыновей вперед.
        Мендельн повернулся к нему лицом. Охранник, хоть и на пару дюймов уступал крестьянину в росте, без труда взирал на него свысока. Широкое, грубой лепки, лицо его куда лучше подошло бы разбойнику с большой дороги, чем представителю духовного ордена.
        - Брат того самого еретика и чародея, так? - властно, тоном, ясно дававшим понять, что ответа от Мендельна вовсе не требуется, осведомился главный охранник. - Где Ульдиссиан уль-Диомед? Отвечай живо, и, может быть, не разделишь его судьбу.
        - Ульдиссиан не сделал ничего дурного!
        - Его виновность доказана, его владение нечистыми искусствами несомненно! Его душе ничем не помочь, однако твоя еще может очиститься от греха! А нужно для этого всего-навсего выдать нам еретика!
        Его слова показались Мендельну сущим вздором, но сам охранник, несомненно, свято верил во все, что говорил. Невзирая на то, что сам же подписывает себе приговор, Мендельн без колебаний покачал головой.
        - Что ж, тогда начнем с тебя… и пусть твой пример послужит вот этим, остальным, как нам доподлинно известно, якшавшимся с еретиком, наглядным уроком!
        С тем же проворством, с каким втолкнули его в круг, охранники инквизитора выдернули Мендельна из толпы и поволокли на простор. Под взглядом брошенного на колени крестьянина главный охранник прошел к коню и снял с седла прицепленный к оному длинный, плетеный, свернутый кольцами бич. Распустив стягивавшую бич петлю, охранник встряхнул зловещее оружие, развернул его во всю длину, для пробы взмахнул им. Резкий щелчок бича заставил Мендельна содрогнуться вернее любого, самого грозного раската грома.
        Решительно хмуря брови, главный над охранниками направился к Мендельну. В ожидании жуткой боли Мендельн зажмурился, что было сил…

* * *
        Все это было случайностью. Случайностью, и не более. Простым совпадением.
        Однако глядя вдаль, в сторону Серама, Ульдиссиан чувствовал назойливые сомнения, гложущие его изнутри. Вновь вспомнилось, как жутко выглядела щиколотка Лилии… и как, спустя не больше минуты, от кровоподтека не осталось даже следа. А устрашающая гроза, разразившаяся над деревней, едва брат Микелий принялся его обвинять? А велики ли были шансы на то, что молния поразит его со столь безупречной точностью?
        «Совпадение! - в который раз сказал себе Ульдиссиан. - Случайность, не более!»
        И все-таки до конца в это не верил даже он сам.
        Не в силах решить, что предпринять дальше, крестьянин стоял и стоял на месте. Но вдруг перед его мысленным взором нежданно-негаданно возникло лицо - лицо, знакомое не хуже собственного.
        Мендельн… Лицу брата сопутствовала страшная тревога, предчувствие скорой неминуемой беды.
        С невнятным возгласом Ульдиссиан ринулся назад, к деревне.
        - Ульдиссиан! - окликнула его Лилия. - Что с тобой?
        - Брат! Мендельн! - только и смог сказать он.
        Неодолимое стремление добраться до Серама, пока с Мендельном не случилось чего-то ужасного, овладело им целиком. Откуда ему известно, что брат в беде, Ульдиссиан не задумывался. Твердо он знал лишь одно: Мендельна нужно выручать, даже если из-за этого его снова схватят.
        И тут перед ним, откуда ни возьмись, возникли двое бегущих навстречу. Ульдиссиан приготовился к схватке… но в следующий же миг узнал в них Ахилия с Серентией.
        - Ульдиссиан! - выпалила дочь торговца. - Хвала высшим силам, ты цел!
        Лучник тоже о чем-то заговорил, но Ульдиссиан, несмотря на то, что видеть их был рад, не замедлил бега. Он чувствовал: время на исходе. Без извинений растолкав обоих, крестьянин помчался дальше. Казалось, лихорадочно бьющееся сердце в груди криком кричит: «Поскорей! Поспеши!»
        Вот впереди показалась околица Серама. Крестьянин малость воспрянул духом.
        Однако из-за домов донесся резкий, хлесткий щелчок, и от этого звука сердце Ульдиссиана пронзила жгучая боль.
        Скрипнув зубами, тяжко дыша на бегу, сын Диомеда рванулся в Серам.
        Открывшееся его глазам зрелище исполнило душу гнева пополам с ненавистью. На лицах односельчан, согнанных в стадо, как скот, отражался страх и смятение. Вокруг, направив на них оружие, с мрачными минами стояли охранники инквизитора.
        Но куда хуже - намного, намного хуже - оказалось то, на что были устремлены взгляды односельчан. У разрушенного колодца, перед главным охранником инквизитора, стоял на коленях Мендельн. Еще один латник стоял рядом, не позволяя Ульдиссианову брату подняться. Кто-то разорвал рубаху Мендельна сзади, и теперь вдоль спины брата, точно лента, тянулась длинная багровая полоса.
        Багровая полоса, оставленная длинным плетенным из кожи бичом главного над охранниками.
        Наконец-то заметивший Ульдиссиана, поборник Собора Света приготовил бич к новому удару.
        - Сдавайся добром, Ульдиссиан уль-Диомед, не то я буду вынужден причинить твоему брату еще большие муки!
        Эти лживые речи - заявление, будто в новом ударе бичом по Мендельновой спине будет виновен он, Ульдиссиан - лишь разъярили крестьянина сильнее прежнего. Эх, вот этих бы сейчас бичом - всех, кто осмелился бичевать его брата…
        Бич начальника охраны изогнулся змеей, взвился в воздух, точно подхваченный внезапным порывом ветра. Изумленный, истязатель дернул оружие на себя, книзу, но вместо этого плетеный кожаный ремень бича обвился вокруг его шеи.
        Мужчина потянулся к бичу, чтоб размотать его, однако бич в тот же миг туго сдавил его горло. Вытаращив глаза, начальник охраны инквизитора выпустил рукоять, ухватился за ремень обеими руками, коротко, сдавленно всхрипнул.
        Охранник, стоявший к Мендельну ближе всех остальных, бросился выручать командира, на бегу вкладывая оружие в ножны. Однако его рука вдруг повернулась так, что клинок, пройдя мимо ножен, каким-то непостижимым образом выгнулся кверху и вонзился в тело охранника чуть ниже кирасы.
        Ошеломленный, с обагренными кровью ладонями, охранник покачнулся, навалился на своего начальника, а тот, страшно пуча глаза, в отчаянии дергал, рвал с горла чудовищную удавку. Наконец раненный собственным клинком осел наземь подле Мендельна, в ужасе шарахнувшегося прочь, а поборник Собора Света в последний раз захрипел и присоединился к собрату по вере. Бич так и остался туго затянутым на его шее.
        - Ульдиссиан! - откуда-то сзади крикнула Лилия. - Берегись остальных!
        Покосившись вбок, крестьянин увидел уцелевших охранников инквизитора, сбегающихся к нему. В глубине души Ульдиссиану захотелось пуститься наутек, но ярость пересилила страх, и он устремил гневный взгляд навстречу вооруженным противникам, посмевшим запугивать мирных крестьян во имя своей непорочной секты.
        Один из бегущих споткнулся, поднял руку с оружием, и…
        Острие его клинка вонзилось точно под подбородок охранника, бежавшего рядом. Воин, забулькав горлом, упал, а, падая, выронил собственное оружие, удачно подвернувшееся под ноги еще одному из охранников. Споткнувшись, охранник развернулся в воздухе на пол-оборота и рухнул, ударившись об утоптанную землю затылком. Слышно хрустнула кость, и инквизитор замер с нелепо, неестественно вывернутой головой.
        Однако за это время остальные охранники взяли в кольцо Ульдиссиана, смотрящего на них, как на паразитов, пожирающих его урожай. На его взгляд, от полевых вредителей эти слуги Собора не отличались ровным счетом ничем. Ульдиссиан вспомнил, как однажды обнаружил в хозяйстве зараженный паразитами целый амбар зерна. Способ избавиться от вредоносных тварей, не дать им размножиться, добраться до остального урожая, был только один. К этому-то способу он и прибег - сжег амбар, сжег дотла, вместе со всеми паразитами…
        Спалил их всех без остатка…
        Охранник, оказавшийся впереди остальных, пронзительно завопил, выронил меч и в ужасе уставился на собственные пальцы, чернеющие у всех на глазах. Никто и моргнуть не успел, как его руки обуглились, жилы и мускулы обернулись пеплом, и даже кости темнели, темнели, пока не истаяли вовсе.
        Когда руки охранника обратились в прах, его самого постигла та же участь. Лицо мужчины сморщилось, все тело затряслось, латы утратили блеск, почернели, точно брошенные в пылающие угли пекла. Охранник пронзительно завопил, но его вопль оборвался, едва язык рассыпался в мелкое крошево.
        Следом за языком исчезли глаза, с ужасающей бесповоротностью стекшие в глубины глазниц. Рассыпавшееся в прах, почерневшее тело рухнуло наземь грудой костей, задымившихся и тоже распавшихся на угольки.
        Товарищи, не успевшие даже разинуть рта в страхе перед его судьбой, пали с ним вместе. Их предсмертные крики, перешедшие в визг, оказались недолги, смерть же была ознаменована лязгом о землю пустых лат да оброненного оружия.
        Лишь после того, как все они обратились в пепел, Ульдиссиан опомнился, пришел в себя… и, потрясенный, уставился на чудовищную картину, коей по сию пору не мог в полной мере связать с самим собой. Однако не мог он отрицать и охватившего его пламенного гнева - гнева, обращенного им на злосчастных охранников-инквизиторов.
        Над Серамом нависла неестественная тишина. Кое-как оторвав взгляд от жутких останков, Ульдиссиан повернулся к брату, замершему в паре шагов от него. Тяжко дыша, очевидно, все еще страдая от боли, причиненной безжалостным ударом бича, Мендельн взирал на старшего брата с отвисшей челюстью.
        - Ульдиссиан, - наконец-то сумел прошептать он.
        Но Ульдиссиан уже перевел взгляд за его спину - туда, где, по-прежнему сбившись в кучу, хотя всех их пленителей постигла смерть, стояли остальные серамцы. В глазах их крестьянин не видел даже малой толики облегчения - один только страх.
        Страх перед ним…
        Бывшие пленники негромко зароптали. Стоило Ульдиссиану протянуть к ним руку, все, как один, отодвинулись от него прочь.
        Видя это, Ульдиссиан, в свою очередь, отступил на шаг назад. Оглядевшись вокруг, он увидел и прочих жителей деревни, мало-помалу выбравшихся из укрытий. Все эти люди, которых он знал с самого детства, взирали на него точно так же, как и освобожденные пленники.
        - Я ничего такого не сделал, - пробормотал сын Диомеда, скорее, себе самому, чем кому-то еще. - Ровным счетом ничего, - чуть громче прежнего запротестовал он.
        Но жители Серама, ясное дело, смотрели на все иначе. Теперь они твердо верили: да, это он прирезал обоих миссионеров. Как же им было этому не поверить? На их глазах одного человека поразила молния, другой был задушен собственным же бичом, и остальные погибли в манере, которую никому на всем свете не придет в голову назвать заурядной!
        Тут Ульдиссиан заметил невдалеке Тибиона и двинулся к хозяину «Кабаньей головы». После гибели Диомеда старик, можно сказать, отца ему заменил. Кто-кто, а Тибион должен бы понимать, что…
        Однако приземистый, коренастый хозяин «Кабаньей головы», закаменев лицом, не слишком скрывая тревогу и отвращение, безмолвно покачал головой и подался назад.
        Кто-то потянул Ульдиссиана за рукав. Мендельн…
        - Ульдиссиан… идем-ка отсюда, - морщась от боли, прошептал брат. - Идем отсюда, да поскорее!
        - Я должен вернуть их в разум, Мендельн! Не могут же они всерьез верить, будто…
        - Сам видишь, верят. По-моему, даже я в это верю, но дело не в том! Оглянись вокруг! Для них ты больше не Ульдиссиан! Для них ты - тот самый изверг, которым ославил тебя мастер-инквизитор из Собора! И это все, что они сейчас видят!
        Мучительно морща лоб, Ульдиссиан огляделся по сторонам, но увидел только все те же мрачные лица.
        Из-за угла вышел Дорий… а с ним и Тиберий. Рука капитана стражи висела на перевязи, поперек его правой щеки тянулась свежая царапина. Следом за ними шли те самые стражники, которым было велено запереть старосту в доме.
        Капитан Тиберий и оказался тем, кто, наконец-то, заговорил с Ульдиссианом.
        - Замри, Ульдиссиан, не двигайся. Даже не шевелись, будь оно все проклято - только руки сложи за спиной, и…
        - Не виноват я во всем этом! Не виноват! - возразил крестьянин, с самого начала твердо уверенный, что все его оправдания снова пропадут даром. - Ты меня всего-навсего выслушай…
        - Вокруг расставлены лучники, - в нетерпении перебил его Дорий. - Прошу тебя, Ульдиссиан, прислушайся к голосу разума…
        Крестьянина охватила дрожь. Никто, никто не желал его выслушать! Умопомешательство окружало его со всех сторон. Все видели в нем, в Ульдиссиане, только душегуба, чудовище.
        Отвлеченный сумбуром в мыслях, он едва не проморгал украдкой поданного Тиберием знака. Тут ему разом вспомнились слова старосты. Лучники… Те, кто еще недавно были его друзьями, скорее, убьют его, чем поймут, в какую он угодил передрягу…
        - Нет! - воскликнул Ульдиссиан. - Нет!
        Земля задрожала. Люди вокруг попадали с ног. Что-то свистнуло в воздухе у самого его уха.
        В то время, как весь Серам заходил ходуном, чья-то рука потянула Ульдиссиана прочь. Однако рука та принадлежала не Мендельну - Лилии.
        - Это наш единственный шанс! Уйдем отсюда!
        Не в силах, да и не желая ни о чем больше думать, крестьянин покорно последовал за ней, к околице. Никто вокруг не мог устоять на ногах, однако и Ульдиссиан, и аристократка бежали, как ни в чем не бывало.
        Кто-то окликнул Ульдиссиана по имени. Как Лилия ни волокла его за собой, Ульдиссиан оглянулся и увидел позади Мендельна на четвереньках. Брат явно пытался нагнать их, однако его постигло то же несчастье, что и всех прочих серамцев.
        Не обращая внимания на протесты Лилии, крестьянин бросился назад, за Мендельном. Схватившись за руку старшего брата, Мендельн тут же уверенно поднялся на ноги. Крепко сжимая его ладонь, Ульдиссиан потянул младшего за собой, подальше от общей неразберихи.
        - Кони! - заорал Мендельн, перекрикивая шум. - Коней надо взять!
        Ульдиссиан приготовился возразить: нет у них, дескать, времени, чтоб лошадьми разжиться - тем более, не одной, а целыми пятью, но вдруг, обогнав их, мимо пронесся конь. За первым конем последовали еще несколько - под седлами, в упряжи цветов Собора Света. Все они без раздумий устремились в лес… прямиком в руки поджидавшего их Ахилия.
        Искусный в обращении с животными, охотник без труда поймал сразу трех. Еще одного удалось изловить Серентии, а вот пятого она упустила.
        Ульдиссиан остановился перед охотником, и двое давних друзей пристально взглянули один другому в глаза.
        - Убираться отсюда надо, - заговорил, наконец, Ахилий, передавая крестьянину поводья двух из трех пойманных коней. - Убираться, да поскорее. И не возвращаться, пока они не образумятся.
        Однако оба прекрасно понимали: этому не бывать никогда. Да, Ахилий с Серентией могли бы вернуться в деревню, и воротятся, если Ульдиссиану удастся настоять на своем. А вот самому Ульдиссиану - и, по вине кровного родства с ним, Мендельну, - похоже, придется распрощаться с родным домом навеки.
        - Коней у нас только четыре, - выдохнула дочь торговца. - Ульдиссиан, мы с тобой можем…
        - Ульдиссиан, с тобою поеду я, - вмешалась в разговор Лилия. - Она же вольна выбрать любого из трех остальных коней.
        Казалось, Серентия готова затеять спор, но Ульдиссиан, едва услышав слова аристократки, не мешкая, вернул одни из поводьев Ахилию. Охотник без промедления передал узду Мендельну, уставившемуся на нее так, будто ремни обернулись ядовитыми змеями.
        - По коням! - скомандовал лучник всем остальным. - Сдается мне, землетрясение на убыль пошло!
        И верно: суматоха в Сераме мало-помалу стихала. Ульдиссиану сделалось интересно, возобновит ли земля судорожные биения, если он того пожелает, однако сын Диомеда тут же принялся ругать себя на все корки за то, что хотя бы помыслил о подобных вещах. Виноват он в случившемся хоть сколько-нибудь, или нет, а раненых и даже погибших из-за всех этих событий уже набралось более чем достаточно. Пожелать того, что может снова подвергнуть людей опасности, казалось ему почти столь же ужасным, как и те преступления, в которых он был обвинен.
        Ульдиссиан обвел взглядом немногих, оставшихся рядом. Самой невинной из них, конечно, была Серентия. Уж ей-то наверняка можно вернуться домой сейчас же, не дожидаясь никаких перемен.
        - Серри! Ступай назад, в деревню! Тебя, скорее всего, никто с нами не видел! Возвращайся к отцу с братьями, и…
        Серентия упрямо поджала губы.
        - Ни за что, пока не удостоверюсь, что ты в безопасности!
        К немалому удивлению Ульдиссиана, Ахилий решил поддержать не старого друга, ее.
        - Ей лучше всего уехать с нами - на время, пока в Сераме не угомонятся. Все, хватит болтать!
        - На юго-восток! - ни с того ни с сего предложила Лилия. - Едем на юго-восток! Там безопаснее всего!
        Незнакомый с юго-восточными землями, Ульдиссиан вопросительно взглянул на охотника, однако Ахилий только пожал плечами. Он если и отъезжал от Серама дальше, чем спутники, то ненамного.
        Лилия потянулась губами к самому Ульдиссианову уху. От ее дыхания веяло приятной, воодушевляющей теплотой.
        - Доверься мне, - прошептала она. - На юго-востоке…
        - Ладно! На юго-восток, так на юго-восток! - буркнул он остальным. - Главное - подальше от этого сумасшествия…
        Руки аристократки обхватили его за пояс, висок коснулся спины, и Ульдиссиан уль-Диомед пришпорил коня. За ним (Ахилий - последним) тронулись все остальные.
        «Все разрешится, - мысленно убеждал крестьянин себя самого. - Все разрешится». Так ли, иначе, а он во всем разберется и снова заживет прежней, привычной жизнью - хотя, наверное, уже не в Сераме. Все его связи с односельчанами разорваны навсегда. Он никогда больше не сможет довериться им, а они никогда больше не доверятся ему. Память об обвинениях в его адрес, пусть даже неявно, останется с ним на всю жизнь.
        А вот где-нибудь в других краях Ульдиссиан запросто сможет начать жизнь заново, позабыв обо всем, что случилось в Сераме. Что нужно крестьянину? Клочок земли да крепкие руки. Руки имеются, земля найдется. На этой земле он выстроит новый дом - и, может статься, побольше, в расчете на семью. Лилия многим пожертвовала ради него, а если так, выходит, он для нее что-то да значит, несмотря на всю разницу в происхождении. Вместе, вдвоем, они оставят прошлое позади и начнут строить новое будущее.
        Начнут… если, конечно, Церковь с Собором позволят.
        Глава шестая
        Для ночлега они остановились у обочины горного тракта. Вдали виднелись бескрайние джунгли, окружавшие более обжитую центральную часть кеджанских земель. Естественно, раздобыть какой-нибудь дичи на ужин выпало Ахилию. Мендельн принялся разжигать костер, а Серентия с Ульдиссианом направились в разные стороны, поглядеть, не найдется ли рядом воды и съедобных ягод. От всего сердца радуясь поводу сосредоточиться на чем-то еще, кроме собственных невзгод, крестьянин в изгнании забрел дальше, чем договаривались. Тишина поросших лесами склонов впервые за многие дни исполнила сердце покоя. Правду сказать, он наслаждался этой тишью так, что лишь изредка вспоминал, зачем отправился в лес.
        Однако покой его внезапно нарушил шорох палой листвы. Рука Ульдиссиана сама собой потянулась к ножу, который он давным-давно потерял.
        Но едва он осознал собственную промашку, шуршавший листьями бросился прямо к нему. Сердце его затрепетало, но не от страха - от радости.
        - Прости, - негромко сказала Лилия, глядя в его лицо снизу вверх. - Я и сама испугалась! И мне… мне так захотелось оказаться рядом с тобою, Ульдиссиан…
        От прикосновения ее белых, точно слоновая кость, пальцев кровь ударила в голову. В лучах луны, пробивавшихся сквозь густую листву, глаза Лилии замерцали, точно сами звезды.
        - Здесь нечего бояться, - заверил ее Ульдиссиан, смакуя прикосновение. - Завтра дела пойдут на лад, вот увидишь.
        Аристократка заулыбалась.
        - Как глупо… ты утешаешь меня! Ульдиссиан, ведь это твоя - не моя жизнь в опасности…
        - Серам остался далеко позади. Вскоре там обо мне позабудут.
        Это было очевидной неправдой, но ничего другого крестьянину в голову не пришло.
        - Ну нет, не позабудут. По-моему… Ульдиссиан, спасти нас от необходимости бежать и бежать до скончания века может только одно. Я уже говорила об этом, а теперь, увидев дарованную тебе способность творить чудеса, еще тверже убедилась в собственной правоте.
        Такой поворот крестьянину ничуть не понравился.
        - Лилия…
        - Прошу тебя…
        И тут светловолосая аристократка ни с того ни с сего поцеловала его. Долгий, затяжной поцелуй исполнил Ульдиссиана желания.
        - Нам нужно отправиться в великий город, - наконец, отстранившись, сказала Лилия. - Ты должен поговорить с людьми! Не с кланами магов, не с аристократией - с простым народом! Простой народ поймет тебя…
        Ульдиссиан с горечью расхохотался.
        - Да ведь меня и в родной деревне не пожелали понять! Приняли за какое-то жуткое чудище!
        - Все это лишь из-за ужасного стечения обстоятельств, Ульдиссиан! А вот там, в городе, ты сможешь начать все заново! Тебе достался небывалый, невиданный дар! Ты должен указать людям путь истинный!
        - И что ж мне, по-твоему, им проповедовать? Чтоб почитали меня, будто божество или духа, не то истреблю, как тех, из Собора? Что я могу принести им, кроме страха и ненависти?
        Разом посерьезнев, Лилия пристально взглянула в его глаза.
        - Ты можешь пообещать им, что и они станут такими, как ты! Добьются гораздо большего, чем в силах дать им хоть Собор Света, хоть Церковь Трех!
        Крестьянин не верил собственным ушам. Да в своем ли она уме?
        - Что и они станут такими, как я? А на что им становиться такими же? Чтобы и их постигли те же самые беды? И, кстати сказать, я до сих пор не знаю, верю ли во все это сам…
        Лилия подняла руку, прижала палец к его губам.
        - Тогда попробуй еще. В последний раз. Здесь, сию же минуту.
        - Попробовать…
        - Убедиться во всем окончательно, - оглядевшись вокруг, пояснила аристократка. - Вот. Кое-что невеликое, но существенное. То, чего никак невозможно отрицать.
        С этим она повела Ульдиссиана к ягодному кусту из тех, которые они и искали. Однако этот куст зачах, и, кроме скукоженных листьев, мог предложить путникам всего пару сморщенных ягодок.
        - И что мне с ним делать? - недовольно проворчал Ульдиссиан.
        - Коснись его. Представь, чего от него хочешь. Всего-то навсего.
        Крестьянину вспомнилось, как он исполнил ее прошлую просьбу. В случившемся тогда еще можно было усомниться, но вот теперь…
        Однако отказать Лилии он не мог. «Представь, чего от него хочешь…» Ульдиссиан беспокойно поежился. Чего же еще хотеть от этого куста, если не толики свежих ягод? Вот только пору плодоношения куст давно миновал и, правду сказать, выглядел, будто при смерти. Будь растение молодым, полным жизненных сил - наверняка плодов принесло бы немало…
        Опустив руку, Ульдиссиан коснулся иссохшего куста. На ощупь листья и ветви оказались хрупки. Нет, куст вовсе не увядал, куст погиб безвозвратно.
        Продолжать смысла не было.
        - Лилия…
        Лилия нежно накрыла ладонью его руку, не позволяя отвести ее от куста.
        - Прошу тебя… всего один только раз.
        Несмотря на тревогу, ему больше всего на свете хотелось доставить ей радость. Чувствуя тыльной стороной ладони тепло ее пальцев, сын Диомеда задумался и о кусте, и о сочных, спелых ягодах, которые хотел бы на нем найти, да побольше, чтобы хватило для всех. Уж об этом-то он, после всех бед, выпавших на его долю, а заодно и на долю спутников, из-за будто бы имеющегося у него дара, попросить вполне мог…
        Ахнув, Ульдиссиан отдернул от куста руку.
        Не в пример тому случаю с грозой над Серамом, сейчас никаких сомнений в связи его желания с исполнением оного не оставалось. Даже в неярком свете луны свершившееся на его глазах превращение нельзя было счесть ничем иным, кроме как настоящим чудом.
        Зачахший, иссохший куст разросся в несколько раз против прежнего, покрылся пышной листвой. Пара засохших ягодок обернулась обильными гроздьями свежих, налитых соком плодов. Вдобавок, все это изобилие вовсе не ограничивалось ягодами, обычно произрастающими на подобных кустах: среди них Ульдиссиан без труда мог насчитать более полудюжины разных сортов. Кроме ягод, воскресший куст украсили цветы, наполнившие окрестности сладкими ароматами.
        Да, по сравнению с грозой это преображение могло показаться сущим пустяком, но именно оно навсегда положило конец всем сомнениям в том, что он, Ульдиссиан, действительно наделен силами, каких прежде не мог себе даже вообразить. При этой мысли сын Диомеда задрожал, затрепетал, как никогда в жизни - даже перед лицом охранников из Собора.
        - Отчего ты так дрожишь? - спросила Лилия, обойдя его и остановившись напротив. - Взгляни!
        Протянув к кусту руку, прекрасная аристократка сорвала с ветки несколько ягод, отправила их в рот, принялась с аппетитом жевать, а, проглотив, в изумленном веселье округлила глаза.
        - Восхитительно! - подытожила Лилия. - Попробуй сам!
        Прежде, чем Ульдиссиан успел отказаться, она сорвала с куста еще гроздь и поднесла к его губам. Щекой она припала к Ульдиссиановой груди, ни на миг не сводя с него глаз.
        Ничего не попишешь, угощение пришлось принять. Сунув ягоды ему в рот, Лилия ненадолго задержала пальцы на его губах.
        - Попробуй же, - повторила она, неторопливо убрав руку.
        Ничего вкуснее Ульдиссиан не пробовал никогда в жизни. Каждая ягода сама по себе была настоящим сокровищем, сладкой, точно сладчайшее из вин…
        - Твоего дара следует страшиться лишь тем, кто тебе позавидует! Увидев, какое добро он может творить, все остальные всё поймут… а после… а после ты сможешь учить их…
        - У… учить? Чему?
        - Тому, о чем я уже говорила! Чтобы люди смогли найти, открыть в себе силы, подобные твоим! Покажи людям, что им ни к чему в страхе склоняться перед кланами магов, перед Церковью, перед Собором… Покажи им, Ульдиссиан! Пусть знают: в каждом таится величие, даже не снившееся ни одному из самозваных пророков и священнослужителей…
        Осекшись, Лилия ненадолго умолкла.
        - Я знаю, что говорю, любовь моя, - продолжала она. - Ты можешь указать им путь… можешь, не сомневайся! Смотри же… смотри…
        С этими словами аристократка потянулась к одному из цветов, нежно коснулась его кончиком указательного пальца.
        Из сердцевины цветка стремительно потянулся наружу тоненький стебелек с круглой ягодкой на конце. Быстро налившись соком, ягодка лопнула, открыв взорам крохотный бутон, а бутон, в свою очередь, тут же раскрыл лепестки и на глазах изумленного Ульдиссиана превратился в точную копию первого, изначального цветка.
        - Получилось! Я знала, я чувствовала!
        Смех Лилии казался чудесной музыкой.
        - Чувствовала с тех самых пор, как ты исцелил меня, будто бы сделанное тобою всколыхнуло, пробудило силы, дремлющие внутри! В сравнении с тем, что совершил ты, это не так уж много, но уже кое-что…
        Лилия вновь повернулась к нему, в ее голосе зазвучали нотки решимости.
        - Ты пробудил во мне эти силы, любовь моя! А значит, можешь сделать то же и для других! И после этого ни одному лжепророку не засорить их уши обманом! После этого уже никого не обольстят пустыми посулами да бесплодными надеждами! И все - благодаря тебе!
        Пугающие, но в то же время весьма соблазнительные, слова золотоволосой красавицы вихрем кружились в Ульдиссиановой голове. Из глубин памяти снова всплыла и смерть родных, и слащавая назойливость проповедников, являвшихся обратить его горе к собственной выгоде. Тревога и страх вновь уступили место негодованию.
        Лилия привлекла Ульдиссиана к себе, едва не коснувшись губами его губ.
        - Скольких еще, подобно тебе, постигла беда, дорогой мой Ульдиссиан? А ведь ты можешь позаботиться о том, чтоб такого ни с кем никогда больше не повторилось!
        Никаких больше священнослужителей. Никакой Церкви Трех. Никакого Собора Света. Люди начнут полагаться только на самих себя, строить жизнь по собственному разумению…
        Сын Диомеда широко улыбнулся. Эта мысль ему очень понравилась.
        - А я… я, - выдохнула Лилия, - всегда буду с тобою рядом. Мы с тобой всегда будем вместе, вдвоем… однако единым целым.
        Страстно, надолго прильнув губами к его губам, она потянула его за собою, на мягкую траву…

* * *
        Сжавшись в комок, Серентия сидела у костерка. На небольшом лоскуте, расстеленном рядом, лежала ее скромная добыча. Большая часть ягод вряд ли годилась в пищу, но, по крайней мере, они были под рукой. Кроме этого, Серентии удалось отыскать пару съедобных цветков.
        Стоявший напротив Мендельн, не отрываясь, глядел в темноту позади костерка. Ахилия ждать было еще рановато, но Ульдиссиану с Лилией уже следовало воротиться, и оба они это понимали. Однако Мендельн тревожился лишь о том, как бы с братом чего не случилось, а вот мысли дочери торговца были гораздо сложнее.
        - Она там, с ним, - пробормотала Серентия.
        В ее голосе слышались нотки чувств, от которых Мендельну всегда становилось неловко. Серамские девушки им не интересовались вовсе, а он, в свою очередь, так и не смог доискаться, каким образом изменить положение дел.
        - Возможное дело, я думаю, - откликнулся он и повел разговор о другом. - Надеюсь, Ахилий сумеет поймать хоть одного кролика. В седельных сумках охранников не нашлось почти ничего, кроме вяленого мяса да сухарей.
        Однако сменить тему не получилось.
        - Волнуюсь я за него, Мендельн, - произнесла Серентия. - Когда эта женщина с ним, Ульдиссиан начисто разум теряет.
        - Ну, это вряд ли. Уж я-то брата знаю хорошо.
        Серентия вскочила на ноги. От неожиданности ее собеседник отступил на шаг.
        - Ей нужно всего-то пошептать ему на ухо, и он идет за ней, будто щенок несмышленый!
        - С влюбленными такое случается, - ответил Мендельн, и лишь после этого осознал, что говорит.
        К немалому его ужасу, Серентия глядела на него так, точно он вонзил кинжал ей в самое сердце.
        - То есть, я не о том… я только хотел сказать…
        К счастью, его жалкий лепет был прерван появлением… нет, не Ульдиссиана, Ахилия. В левой руке охотник нес пару кроликов и птицу и широко улыбался, однако при виде выражения на лице Серентии его улыбка вмиг испарилась.
        - Серри… что с тобой?
        Ахилий перевел взгляд с девушки на Мендельна, и глаза его вспыхнули так, что брат Ульдиссиана всерьез испугался: как бы не стать следующей жертвой, новой добычей охотника.
        - Ты ей все рассказал? Мендельн! Как ты мог? Серри, мне так жаль твоего отца…
        Мендельн замахал на него руками: молчи, дескать, молчи… но было поздно. Ужасное выражение лица, адресованное младшему из Диомедовых сыновей, обратилось к лучнику.
        - А с отцом моим что?
        Ахилий, точно не слыша вопроса, двинулся к Мендельну.
        - Мендельн, помоги-ка все это приготовить! Испекутся не скоро, и потому лучше нам поспешить…
        - Ахилий!
        Дочь Кира, обойдя костер кругом, встала между обоими.
        - Что случилось с отцом? - настойчиво спросила она и перевела взгляд на Ульдиссианова брата. - Ты тоже знаешь, так?
        - Серентия, я…
        Но Серентия лишь взволновалась сильнее прежнего.
        - С ним что-то случилось! И я хочу знать, что!
        Бросив добытое, охотник крепко обнял ее за плечи. Мендельну пришло было в голову то же, но он - как обычно, когда дело доходило до девушек - малость замешкался, и его тут же опередили.
        - Серри…
        От обычной жизнерадостности Ахилия не осталось даже следа.
        - Серри… Кир мертв.
        Серентия неистово замотала головой.
        - Нет… нет… нет…
        - Это правда, - со всей возможной осторожностью подтвердил Мендельн. - Его… одним словом… несчастный случай.
        - Как?
        Ульдиссианов брат немного замялся.
        - Частью кровли, сорванной ветром.
        Темноволосая девушка поникла головой.
        - Ветром…
        Мендельн начал опасаться, как бы она не обвинила в отцовской смерти Ульдиссиана, но нет, Серентия только бессильно опустилась на землю у костра и, спрятав лицо в ладонях, заплакала.
        Первым к ней, ясное дело, подошел Ахилий. Присев рядом, лучник ободряюще обнял девушку. Ни в его взгляде, ни в этом жесте не чувствовалось ничего, кроме сочувствия и заботы. Но Мендельн-то знал, насколько Ахилий неравнодушен к Серентии - более, чем к кому-либо, включая себя самого. И неравнодушен, конечно же, вовсе не в той манере, как Ульдиссиан, до сих пор видящий в ней лишь девчонку, всюду таскающуюся за ним хвостом…
        Но, зная и Серентию, Мендельн искренне жалел охотника: этой добычи, при всей его охотничьей сноровке, ему не видать.
        Смущенный, Мендельн потихоньку ускользнул прочь от костра. Дичи Ахилий принес достаточно, и, как только все подуспокоится, они смогут взяться за приготовление ужина. Ну, а сейчас ему хотелось лишь одного - оставить Серентию на попечении лучника.
        Нет, наедине он оставил их отнюдь не только из вежливости. Ускользая в темноту лесной чащи, Мендельн понимал: удаляется он и ради собственного же спокойствия. Что, что он мог бы сказать Серентии дальше? Что отец искал, звал ее после смерти? Что он мог бы поклясться, будто сам видел Кира стоящим над собственным обезглавленным трупом?
        Прислонившись спиною к дереву, Мендельн задумался. Что же с ним происходит? Припадки беспамятства, грязь на ладонях, и, наконец, этот голос, эти видения…
        Все это свидетельствовало об одном - об умопомешательстве. Однако творившееся на его глазах вокруг брата вполне можно было назвать точно так же. Несомненно, Ульдиссиан так именно и полагал.
        Полагал… но явно ошибался. Доказательством тому мог послужить сам Мендельн. Кровавый рубец, оставленный на его теле ударом бича, бесследно исчез, исцелился - по всей вероятности, когда братья в спешке покидали Серам. К тому времени, как беглецы остановились на ночлег, рубца уже точно не было.
        В воздухе веяло ночной прохладой, однако со лба Мендельна струился пот. Утерев лицо, он велел себе успокоиться. Сейчас брат нуждался в нем, как никогда. Сосредоточиться следовало только на этом. Только на…
        Тут Мендельн почувствовал на себе чей-то взгляд.
        Повернувшись вправо, младший из Диомедовых сыновей мельком увидел фигуру в длинном черном одеянии поверх странных пластинчатых доспехов. Лицо незнакомца целиком укрывал огромный капюшон.
        Однако… еще миг - и фигура исчезла, в точности так же, как призрак Кира.
        Это уже было слишком. Точной ужаленный развернувшись в сторону лагеря, Мендельн пустился бежать.
        Но путь крестьянину преградила огромная тварь, спрыгнувшая с ветвей дерева и приземлившаяся на четвереньки прямо перед ним. Холка ее, даже припавшей к земле, оказалась почти вровень с Мендельновой макушкой, а поднявшись на задние лапы, она, несмотря на согбенную спину, превзошла Мендельна ростом более, чем в полтора раза.
        Жуткая тварь разинула пасть наподобие лягушачьей. В неярком свете луны человек явственно разглядел ряды острых, точно кинжалы, клыков и мелькнувший меж ними мясистый язык. Чуть выше сами собою поблескивали, мерцали адским огнем полдюжины черных глаз.
        - Ммммя-а-а-асссо-о-о, - проскрипело чудовище, протянув вперед пару лап, заканчивавшихся острыми когтями длиной в человеческую ладонь. За спиной его в нетерпении задрожал, застучал оземь мускулистый хвост. - Иди-и-и ко ммммне-е-е, ммммя-а-а-асссо-о-о…
        Повиноваться Мендельн даже не помышлял, но у его тела, очевидно, нашлись на сей счет другие, куда более ужасающие соображения. Шаг, другой - и ноги медленно, но неумолимо понесли Мендельна прямо в когтистые лапы, протянутые навстречу.
        В ноздри ударила вонь - вонь мертвечины, словно бы гнившей добрую сотню лет. Мендельн против собственной воли шагал вперед, а жуткая тварь терпеливо ждала. Она уже вполне могла бы вырвать ему горло или выпустить потроха, но, судя по участившемуся дыханию, явно наслаждалась ужасом, охватившим жертву.
        Мендельн хотел закричать, но не смог издать и звука. Однако, как только истекающая слюной тварь нависла над ним, в голове вспыхнули, чередой промелькнули перед глазами знакомые символы. Были они сродни тем, высеченным на древнем камне, к которому привел его Ахилий, но среди них попадались и новые. Вдобавок - вот странность! - в тот раз Мендельну не удалось разобрать в них ни аза, теперь же он точно знал, как каждый из них произносится.
        Знал - и не замедлил произнести.
        Огромное создание тут же недоуменно рыкнуло, отвело взгляд от Мендельна, уставилось куда-то за его спину. Когтистая лапа мелькнула в воздухе совсем рядом с телом опешившего человека, и тварь, очевидно, не на шутку разозлившись, шумно потянула ноздрями воздух.
        Только тут крестьянин и сообразил, что чудовище в одночасье ослепло…
        Вдобавок, Мендельн снова почувствовал власть над собственным телом. Не задумываясь, откуда вдруг такая удача, он осторожно шагнул в противоположную сторону. Зверь повернулся, но не к нему - скорее, прочь от него. Затаив дух, Мендельн осмелился отодвинуться еще на шаг.
        Должно быть, без шума не обошлось - жуткая тварь живо обернулась к нему и взмахнула могучей лапой. Мендельн со всем возможным проворством отпрянул прочь, однако кончик одного когтя успел зацепить рукав рубахи. Под действием инерции Мендельна развернуло, и он рухнул наземь. Его разум отказывался принять то, что демон оказывается, неплохо слышит. А он отчего-то полагал, что слепоте должна сопутствовать и глухота.
        Тварь потянулась к нему…
        Неподалеку раздался крик, а после - шипящий свист выпущенной стрелы. Негромкий глухой удар, яростный рык беспощадного врага - и зверь вроде бы отвернулся от Мендельна.
        - Мендельн, беги! - крикнул ему Ахилий. - Беги!
        Мендельн послушался, но не прежде, чем крикнул в ответ:
        - Глаза! Он на время ослеп, но цель по глазам!
        Скорее всего, в его подсказках опытный охотник ничуть не нуждался, однако Ахилий спас ему жизнь, и Мендельн был просто обязан хоть какой-нибудь малостью помочь другу. Сейчас им играла на руку только внезапная слепота зверя, да и то, сказать правду, не очень.
        - Еще-о-о ммммя-а-а-асссо-о-о, - глумливо протянул зверь. - Где-е-е ты та-а-амммм? Где-е-е?
        Ахилий выпустил во врага вторую стрелу, но цель его, хоть и ослепшая, что-то почуяла и отодвинулась вбок. Стрела отскочила от чешуйчатой шкуры, не причинив зверю вреда. Только тут Мендельн и разглядел, что древко первой стрелы торчит из-под мышки чудовища, где шкура не столь толста. С первой попыткой Ахилию попросту повезло: в других местах тело ужасного создания было защищено куда лучше.
        Стоило лучнику изготовиться к новому выстрелу, страшилище по-лягушачьи прыгнуло в его сторону. Однако к врагу, крепко сжимая в обеих руках увесистый, охваченный пламенем сук из костра, бросилась сбоку Серентия. Обладай великан способностью видеть, тут бы ей наверняка и конец, но его слепота позволила дочери торговца поразить огнем самое уязвимое место - глаза.
        Пронзительный вой, огласивший окрестности, пробрал Мендельна до глубины души. Ноздри защекотала новая вонь, на сей раз - вонь горелого мяса.
        Опаленная тварь отчаянно замахала лапами. Увернуться Серентии не удалось. Когти зверя полоснули ее вдоль спины. Упав в траву, девушка замерла.
        - Серри!
        Словно одержимый, Ахилий выстрелил в зверя снова. Третья стрела попала в глаз монстру. Великан вновь пронзительно взвыл и вырвал стрелу из глазницы. Едва он развернулся к охотнику, Мендельн понял: к врагу возвращается зрение. Если так, всем им опять угрожала опасность, о которой знал один он.
        - Ахилий, в глаза не смотри! - в отчаянии закричал младший сын Диомеда. - В глаза не смотри, иначе к нему потянет!
        Увы, с предостережением он опоздал. Ахилий вздрогнул, выронил лук, руки его бессильно повисли вдоль туловища, и оцепеневший охотник замер на месте, перед надвигавшимся на него ужасом. Зверь, разразившись жутким скрежещущим хохотом, потянулся к беспомощной добыче.
        Однако в последний миг когти его остановили движение, не в силах коснуться Ахилия. Еще мгновение - и земля под адским созданием словно бы сделалась жидкой. Зверь рванулся было назад, но его задние лапы только увязли в земле глубже прежнего.
        Жуткая тварь огляделась вокруг в поисках причины этакого несчастья, но не увидела никого.
        - Что-о-о?! - проревела она. - Кто-о-о?!
        Взгляд чудовища остановился на Мендельне, единственном, кто попался ему на глаза. Мендельн без колебаний покачал головой в знак того, что он тут совсем ни при чем, однако чешуйчатый ужас повернулся к нему, устремив на человека завораживающий взгляд.
        Но, не успел зверь сосредоточиться, земля под ним хлынула вверх, как будто стремясь поскорее забрать его себе. Разом забыв о Мендельне, тварь снова рванулась на волю… но тщетно. Ползущая кверху земля быстро облекла туловище. Когтистая лапа вцепилась в нее, но только увязла в земле, как в клейком загустевшем меду. Пойманный зверь потянулся к застрявшей лапе когтями другой, но и вторая лапа увязла намертво, не высвободив первой.
        В считаные секунды на воле осталась одна только жуткая голова.
        - Ввввели-ки-и-ий Ллллюцио-о-онннн! - проскрежетало чудовище, извернувшись и задрав морду к небу. - Сссспаси-и-и ссссвоего ве-е-ерррного сссслугу-у-у! Ввввели-ки-и-ий Ллллюцио-о-онннн! Сссспаси-и-и! Ввввели-ки-и-ий Ллллю…
        В последний раз прянув вверх, земля сомкнулась поверх лягушачьей пасти и, наконец, погребла жертву целиком.
        Ахилий, всхрипнув, задрожал и пал на колени. Не слишком уверенный в том, что чудовища более нет, Мендельн с опаской поднялся. Оглядевшись, он, наконец, подошел к Серентии и робко осмотрел ее раны. Раны оказались устрашающе глубоки, но, по крайней мере, девушка была еще жива… правда, как знать, надолго ли?
        И вдруг прямо над ним раздался голос Ульдиссиана:
        - Не волнуйся, Мендельн, я о ней позабочусь.
        Старший брат стоял рядом, по ту сторону израненной девушки, и Мендельн уставился на него почти с тем же изумлением, что и на зверя. Несмотря на глухую ночь, Ульдиссиана он видел прекрасно, точно его озарял некий внутренний свет. С голым торсом, брат словно совершенно не чувствовал ночного холода. Мало этого, Мендельн никак не мог постичь, что означает выражение на его лице, однако вмиг почувствовал себя еще более ничтожным, чем обычно. Стоило брату опуститься на колени рядом с Серентией, младший из Диомедовых сыновей невольно подался назад, точно счел себя недостойным быть рядом с ним в такую минуту.
        Ни сном ни духом не ведая о реакции брата, Ульдиссиан повернул руки ладонями книзу, простер их над спиной девушки, в каком-то дюйме от располосованной кожи, и устремил взгляд на ее раны. Охваченный изумлением и любопытством, Мендельн во все глаза уставился на него.
        В следующий же миг ужасные кровоточащие раны на глазах младшего из братьев исцелились сами собой. Вначале концы их сузились, края сомкнулись, как будто притянутые друг к дружке незримой нитью, вдетой в невидимую иглу, а после следы когтей (нередко - длиной в целый фут) съежились, сгладились, и все это - не более чем в три удара бешено бьющегося в груди сердца Мендельна!
        Еще удар… и спина Серентии вновь стала целой и невредимой.
        С губ девушки сорвался негромкий стон. Видя, что дочь торговца зашевелилась, Ульдиссиан удовлетворенно кивнул и отступил назад, а озарявший его внутренний свет приугас.
        Естественно, первым, кому хватило ума сбросить рубаху и прикрыть ею поднимающуюся Серентию, оказался Ахилий. Тем временем Мендельн встал и повернулся к брату.
        - Что… что это ты сейчас сделал?
        - Что следовало, разумеется, - ответил Ульдиссиан, взглянув на Мендельна так, будто тот спрашивал, для чего посевам необходимы дожди.
        - Но… как? - Однако младший из сыновей Диомеда тут же замотал головой. - Нет, я не об этом… Ульдиссиан… все, что произошло в Сераме… это все ты?
        Разом принявший более привычный, знакомый Мендельну вид, Ульдиссиан чуть заметно кивнул.
        - Должно быть, да. И это, не стану отрицать, тоже, - отвечал он, указав подбородком в сторону жуткого монумента, всего, что осталось от поглощенного землей чудища.
        - Что это за тварь? - зарычал Ахилий, придерживая за плечи ошеломленную Серентию. - Одни когти чего стоили… а уж глаза…
        Однако ответил ему не кто иной, как Лилия - Лилия, появившаяся за спиной Ульдиссиана столь же внезапно, как и он сам несколькими минутами раньше.
        - Ясно, как день, - объявила аристократка, властно, по-хозяйски обняв брата Мендельна, - это и есть тот самый убийца, которого разыскивали в Сераме. Тот самый изверг, что лишил жизни злосчастных миссионеров, кто же еще!
        Ульдиссиан и Ахилий с Серентией приняли этот ответ без сомнений, и даже Мендельн вынужден был признать ее суждение вполне очевидным. Действительно, при виде ужасных когтей состояние мертвого тела одного из проповедников наводило на определенные мысли. Вдобавок, диковинная тварь была изрядно хитра, и даже с легкостью говорила по-человечески. Несомненно, при помощи завораживающего взгляда она лишила обе жертвы способности двигаться и сделала свое гнусное дело, ну, а ее невероятное проворство вполне объясняло, как ей удалось совершить оба убийства в столь краткое время.
        Однако до конца его все это не убедило. Более того - кое-что в этом ответе весьма его беспокоило.
        - Да, но как она могла оказаться здесь? От Серама мы уже далеко.
        - Что значит «как»? Естественно, отправившись следом за Ульдиссианом! Не забывай: виновным все полагали его. Стоило ей прикончить Ульдиссиана, и никто даже не заподозрил бы, что виновата во всем эта мерзость!
        Опять-таки, вполне резонное объяснение… однако Мендельн никак не мог представить себе, чтоб ужасающее создание пустилось в погоню за Ульдиссианом только ради этого. О подозрениях, будто в убийствах виновен этакий сверхъестественный зверь, ни деревенские жители, ни мастер-инквизитор не обмолвились ни словцом. Все полагали убийцей человека, а многие - слишком многие - сочли этим человеком Ульдиссиана.
        И тут ему вспомнилось еще кое-что.
        - Она кого-то звала, - выпалил Мендельн. - Под самый конец она звала кого-то на помощь.
        - Точно так, - подтвердил и Ахилий, помогая Серентии встать. - Я тоже слышал.
        Лилия обняла Ульдиссиана крепче прежнего.
        - Вздор это все.
        Но старший из Диомедовых сыновей согласно кивнул Мендельну.
        - И я слышал, да, вот только имя из головы вылетело.
        Мендельн сосредоточился, вспоминая все заново.
        - Великий… Великий Люцион. Да, Люцион, - проговорил он. Отчего-то один звук этого имени заставил его содрогнуться. - Вот к кому она обращалась.
        К сожалению, это имя ему ни о чем не говорило, и во взглядах других узнавания он не заметил - даже как можно пристальнее, как можно неприметнее вглядевшись в лицо Лилии, не обнаружил в нем ни намека на осведомленность.
        - Должно быть, это кто-то из кланов магов, - внезапно объявил Ульдиссиан, угрожающе сверкнув глазами. - Убитые были посланцами Церкви и Собора. Кому же за ними охотиться, если не магам?
        - Да, - немедля согласилась Лилия, на взгляд Мендельна, едва ли не обрадовавшаяся сообразительности брата. - Это кланы магов. Конечно же, это они. Мендельн, разве ты не согласен?
        С этим она одарила Мендельна улыбкой, какой до сих пор улыбалась лишь брату. Мендельн почувствовал, что краснеет.
        - Кланы магов, - с воодушевлением произнес он, энергично кивая. - Да, разумеется.
        И все-таки Мендельн не смог не задаться вопросом: какое кланам магов, безнадежно увязшим в противоборстве друг с дружкой, дело до пары скромных миссионеров, проповедующих в захолустной деревушке?
        Однако все прочие на этом и успокоились. Ульдиссиан оглядел остальных, будто отец - детишек.
        - С этим мы можем разобраться позже. Все только лишний раз подтверждает правильность моего решения.
        Мендельна охватили дурные предчувствия.
        - Какого решения?
        - Серам для меня теперь - прошлое, а не настоящее и не будущее, - заговорил Ульдиссиан. Тем временем Лилия, не убирая руки с его талии, шагнула вперед и встала с ним рядом. - Я о том никогда не просил, однако какая-то сила удостоила меня дара…
        - Дара? По-твоему, случившееся - это дар?!
        - Цыц ты, Мендельн. Помолчи.
        Изумленный, Мендельн уставился на Серентию: от нее он подобного не ожидал. Кому-кому, а ей бы в первую очередь счесть все случившееся ужасным и уж точно - не даром свыше. Однако сейчас в ее голосе явственно слышалось благоговение… благоговение перед Ульдиссианом.
        Тогда Мендельн взглянул на Ахилия, но охотнику, по всей видимости, не хотелось идти наперекор чувствам любимой девушки. Лицо его оставалось непроницаемым.
        - Да-да, именно дара, - продолжал Ульдиссиан, будто Мендельн - несмышленое дитя, которому все нужно растолковывать попросту. Сделав паузу, он улыбнулся. - На самом деле, такой дар имеется в любом из нас. Идемте. Вернемся в лагерь, и я все объясню. Потом поедим, а после надо бы как следует отдохнуть. Как-никак, до Кеджана скакать почти неделю.
        - До Кеджана? - Не ожидавший ничего подобного, Мендельн едва не поперхнулся этим названием. Выходит, теперь они едут в Кеджан? - Но… но как же насчет моря?
        - До Кеджана, - повторил Ульдиссиан, не сводя взгляда с Лилии. - С чего ж еще лучше начать преображение мира?
        Пока они с аристократкой упивались друг другом, Мендельн в смятении взирал на Серентию и Ахилия. Преображение мира? Уж не ослышался ли он? Глядя на других спутников, он ждал от них хоть какого-то понимания, даже помощи, но, к немалому его огорчению, дочь торговца явно разрывалась между благоговением перед новым, изменившимся Ульдиссианом и ревностью к Лилии, а охотник всего-навсего с вожделением глазел на нее. Похоже, чудовищности происходящего не сознавал в полной мере никто, кроме него, Мендельна.
        Похоже, никто, кроме него, не понимал, что брат отправляется не иначе, как навстречу верной гибели… и, весьма вероятно, тащит с собою в могилу всех остальных.

* * *
        Малик зло хлопнул крышкой крохотной, усыпанной самоцветами шкатулки, врученной ему Примасом. Округлый зеленый камень, вставленный в одно из четырех гнезд, только что рассыпался в прах, а это значило, что для верховного жреца он внезапно утратил всякую ценность. Призванного Маликом охотника не стало.
        Однако к злости прибавилось и нарастающее любопытство, ибо Малик был послан выяснить, откуда взялись волны силы, учуянные его господином, и, если окажется, что исходят они от некой особы, препроводить эту особу в Храм, для изучения и возможного обращения в истинную веру. Теперь Малику, по крайней мере, сделалось ясно: гонится он отнюдь не за призраком.
        Не прекращая хмуриться, рослый священнослужитель сунул шкатулку обратно в поясной кошель и вернулся к коню. Закованный в латы, укрывший лицо под капюшоном мироблюститель подал Малику поводья и отступил к собственному скакуну. За ними возвышались в седлах два десятка хорошо вооруженных правоверных воинов, готовых мчаться, куда б ни велел предводитель, и сделать все, что он сочтет необходимым. Пусть всей правды касательно Церкви Трех они не ведали, однако не хуже самого Малика понимали: невыполнение возложенной миссии - дело немыслимое.
        Малик окинул их пристальным взглядом, ища в ком-либо слабость или сомнения, а затем устремил взор вперед. Ночная тьма ничуть ему не препятствовала: благодаря дару Примаса, Малик видел путь впереди так же ясно, как днем.
        «Скоро, - думал верховный жрец. - Скоро…»
        До цели было недалеко, а скакуны, пожалованные господином, мчались быстрее любых других. Может быть, с виду они и казались всего-навсего статными вороными жеребцами, но то была лишь иллюзия, предназначенная для тупоумных масс. Покрыть такое расстояние за столь малое время не в силах ни одно из смертных животных.
        - Вперед, - приказал Малик, пришпорив коня.
        Добыча была близка. Пусть демон и оплошал, но он, верховный жрец, поручение выполнит. Положения правой руки самого Примаса Малик достиг ценой немалых усилий. Его руки были по локоть обагрены кровью соперников - и в переносном, и в буквальном смысле этого слова. Успеха он добьется, непременно добьется.
        Тем более, что иного выбора нет.
        Глава седьмая
        Путь Ульдиссиан продолжал совсем другим человеком. Становиться защитником народа, преобразователем мира он никогда в жизни не помышлял. Прежде ему вполне хватало жизни простого крестьянина, пашущего землю, собирающего урожай да приглядывающего за скотиной. Какой ограниченной, какой простой казалась прежняя жизнь теперь! Причем внезапной, свершившейся всего в одну ночь перемене мировоззрения и жизненной цели он нимало не удивлялся, как не удивлялся и силе, бурлящей внутри. Так уж все повернулось, а прочее было неважно.
        Произошедшие с ним перемены Ульдиссиан в немалой степени относил на счет девушки, ехавшей за спиной. Стоило Лилии заговорить, все разом обретало смысл. Все, что угодно, казалось вполне возможным. Вдобавок, Ульдиссиан был рад не просто ее присутствию - ее опыту, осведомленности. Лилия знала мир, лежавший за пределами Серама, со всеми его западнями и прочими подвохами. Кроме того, она понимала стремление народных масс более не зависеть от непредсказуемых козней, чинимых кланами магов, либо нечистоплотными сектами вроде Церкви Трех или Собора Света. Рядом с нею Ульдиссиан чувствовал себя в силах совершить все, что ни пожелает.
        Ну, а все предстоящее было рассчитано от и до - по крайней мере, на его взгляд. Доехать до великого города, там отыскать место на главной городской площади, куда сходится проповедовать множество самозваных пророков. Однако если на них смотрят, точно на дурачков да помешанных, уж с ним-то, с Ульдиссианом, дела обернутся иначе. Уж он-то сумеет показать людям истинный путь, продемонстрирует тот самый дар, что им предлагает. Пусть убедятся воочию: он - не какой-нибудь шарлатан. А как только первые слушатели узрят истину, вести о ней, точно лесной пожар, разнесутся повсюду!
        С этими мыслями Ульдиссиан покосился вправо, на ехавшего рядом брата. Мендельн, как и все прочие, смотрел вперед, на дорогу, но Ульдиссиан знал: брат среди них - единственный, кому его замысел не слишком-то по душе. Мендельн с самого начала во всем сомневался, то и дело выдумывал новые причины для беспокойства…
        По счастью, у Лилии на все его сомнения отыскивалась достойная отповедь, а случившаяся с нею беда прибавляла словам веса. Сомнения да колебания будут лишь на пользу завистникам в их кознях. Из-за чего могут пострадать неповинные люди - как, к примеру, произошло с красавицей-аристократкой и ее семьей.
        Нет, Ульдиссиан в выбранном пути был совершенно уверен. Да, брата он любит, но если Мендельн так и не сможет понять истинного положения вещей, придется с ним что-то делать. Неважно будет выглядеть со стороны, если собственный родной брат, родная кровь, окажется не столь уж верным последователем дела Ульдиссиана…
        Крестьянин поморщился. Что за мысли такие в голову лезут? Брат для него дороже всего на свете! Только присутствие Мендельна и уберегло его от помешательства, когда умерли все родные…
        Ульдиссиану сделалось невероятно стыдно. Без брата он себе жизни не представлял.
        «Ничего, со временем он все поймет, - заверил самого себя старший из Диомедовых сыновей. - Чтоб Мендельн - да вдруг не понял…»
        Поймет, непременно поймет. Сам во всем убедится.
        Ни в этот день, ни назавтра, направляясь к цели, они не встретили по дороге ни единой живой души. Предвкушение встречи с великим городом час от часу набирало силу, а серамская жизнь чем дальше, тем больше казалась Ульдиссиану всего-навсего дурным сном.
        Ахилий отправился вперед, на разведку, а Ульдиссиан, считавший, что надобности в том - при его-то могуществе - нет никакой, не стал возражать. К товарищам лучник вернулся не скоро, лишь после того, как они устроили лагерь, и принес с собой пару изрядной величины зайцев на ужин.
        - Перед самым закатом я видел там, вдалеке, дым, - заметил Ахилий, передавая зайцев Мендельну с Серентией. - Возможно, небольшой городок. И, может быть, - с улыбкой добавил он, - для нас там найдется пара кружечек доброго эля!
        Мендельн задумчиво прикрыл глаза.
        - Парта, - поразмыслив, сказал он. - Кажется, в этих краях есть городок под названием «Парта».
        Навещая заведение Кира, Мендельну более всего нравилось слушать рассказы проезжих о тех местах, где им довелось побывать, а еще - изучать скопившуюся у торговца коллекцию карт. В отношении последних памятью Мендельн обладал, можно сказать, безупречной.
        - Большое селение? - разом оживившись, спросил Ульдиссиан.
        - По-моему, да, крупней Тулисама. На прямом пути между великим городом и самыми главными из морских портов.
        Парта показалась Ульдиссиану местом идеальным, да не в одном - во множестве отношений. Сейчас ему, пусть с некоторым запозданием, пришло на ум испытать силы в каком-нибудь месте попроще Кеджана. Пара дней в Парте наверняка положат конец всем сомнениям (особенно сомнениям Мендельна) в способности Ульдиссиана показать людям присущий каждому чудесный дар!
        До сих пор, несмотря на то, что он каждый вечер пробовал раскрыть этот дар в спутниках, только ему да Лилии и удалось воспользоваться тем, что таится внутри. Казалось, у Серентии тоже вот-вот все получится, но что-то мешало ей, сдерживало. Что до Ахилия - тому, по всей видимости, вполне хватало охотничьего мастерства, изначально, как полагал Ульдиссиан, полученного, пусть и в иной манере, из того же источника, что и его собственные возможности. Охотником Ахилий, спору нет, всю жизнь был удачливым - очень и очень удачливым, и в его случае крестьянин надежд пока не терял, только на скорый успех не рассчитывал. А вот Мендельн… Мендельн от воплощения скрытых способностей в жизнь отстоял дальше всех. Отчего? Этого Ульдиссиан, полагавший, что уж брат-то наверняка окажется искуснее всех, кроме него самого, не понимал. Пожалуй, самый резонный ответ накануне вечером пришел в голову Лилии, предположившей, будто Мендельну, как и Ахилию, скорее всего, препятствует склад характера.
        Но с этой материей - по крайней мере, пока - тоже можно было повременить. Городок впереди открывал перед Ульдиссианом множество, множество новых возможностей.
        - Парта, - пробормотал он.
        Но Лилия склонилась к нему, едва не уткнувшись носом в ухо. При виде этого во взгляде Серентии мелькнуло явственное уныние.
        - Нет, ехать нужно прямо в город, - прошептала аристократка. - Чем скорее тебя услышит и увидит как можно больше народу, тем скорее начнется преображение мира…
        - Да, ты права, - согласился Ульдиссиан, немедля признав ее правоту и даже подивившись, с чего ему вдруг пришло в голову тратить силы на крохотные захолустные городки вроде Парты. - Прямо в город. Так будет лучше всего.
        Ахилий заметно приуныл, однако согласно кивнул. Лицо Серентии застыло, точно маска. Мендельн встревожился, нахмурил брови, однако к тревогам брата Ульдиссиан уже попривык. Главное, никто не возражал, а остальное было неважно.
        И все же Ульдиссиану требовалось испытать силы. Поднявшись на ноги, он высвободился из рук Лилии.
        - Серри, не прогуляешься ли со мной?
        На миг взгляд девушки прояснился… однако лицо ее тут же вновь превратилось в неподвижную маску.
        - Конечно… конечно, - сказала она и поднялась тоже.
        - Ульдиссиан, - окликнула его Лилия.
        - Я скоро, - заверил ее крестьянин.
        Светловолосая девушка умолкла, устремив взгляд в пламя костра.
        Взяв дочь торговца за руку, Ульдиссиан повел ее мимо озадаченных Ахилия с Мендельном за собой, в глубину леса. Вскоре отсветы костра исчезли из виду, и тогда он, остановившись, развернул Серентию лицом к себе.
        Серентия с надеждой во взгляде ждала. Ульдиссиан помолчал, тщательно взвешивая все, что собирался сказать.
        - Еще раз, Серри: мне очень жаль, что с Киром так вышло, - заговорил он. - Слов нет, как жаль.
        - Ульдиссиан, я…
        Ульдиссиан приложил палец к ее губам.
        - Серри, возможно, погиб он из-за меня…
        Девушка подалась назад.
        - Нет! - воскликнула она, но тут же понизила голос. - Нет, Ульдиссиан. В пути я много об этом думала. Может быть… может быть, грозу и породил ты… я в этом еще не уверена… но ты же вовсе не желал ничего дурного. Брат Микелий обвинил тебя в ереси и убийстве! Если ты как-то и вызвал эту грозу, то только потому, что он тебя вынудил! А ты попросту защищался!
        Ульдиссиан в изумлении уставился на нее. Услышав такое от той, кто - это он знал прекрасно - любила отца больше всего на свете, да еще издавна уважала учения обеих крупнейших сект, Ульдиссиан почувствовал невероятное, немыслимое облегчение. До сих пор он даже не сознавал, насколько в глубине души тревожится о том, как скажется на ней смерть родителя.
        - Серри, но, даже если и так… отчего ты, вместо того, чтоб следовать за мной неведомо куда, не вернулась домой? Опять же, и братья… они наверняка за тебя переживают…
        - Я уже достаточно взрослая, чтобы самой в жизни с пути не сбиться, - с прежним упрямством объявила Серентия, уперев кулаки в бедра. - Тиль с остальными поймут, где я и с кем, и как всегда, препятствовать мне не станут.
        Все это было сказано с такой непреклонностью, что Ульдиссиану оставалось лишь скорбно улыбнуться. Настаивать на своем, отговаривать ее далее он даже не подумал. К тому же, в компании Серентии ему было куда уютнее, как и в обществе брата с Ахилием.
        - Ну, ладно. Я должен был об этом спросить. Мне нужно это знать. Больше ни словом об этом не заикнусь.
        - Но я тоже должна сказать кое-что… если ты разрешишь…
        Миг - и дочь Кира опять превратилась в благоговеющую перед ним последовательницу.
        - Мое разрешение тебе ни к чему.
        - Ульдиссиан… я вижу, что ты делаешь, и верю в тебя всем сердцем, - начала Серентия и, осекшись, откашлялась. - Однако тревоги Мендельна тоже заслуживают внимания. Знаю, Лилия говорит, нам нужно ехать прямиком в город, но…
        Ульдиссиан сдвинул брови.
        - Так дело в Лилии, Серри?
        Девушка покачала головой, однако он ясно видел: да, это так, но в то же время - не так. Похоже, Серентии просто не удавалось отделить одну заботу от другой.
        - Нет… я вот о чем… Ульдиссиан… я разговаривала с миссионерами из Церкви и из Собора, и вовсе не все они таковы, как брат Микелий. По-моему, в них вправду есть что-то хорошее…
        Воспоминания о мастере-инквизиторе заплясали, вихрем вскружились в памяти.
        - Вот это вряд ли, - окаменев лицом, перебил ее сын Диомеда.
        Серентия ненадолго умолкла, явно отыскивая иной подход.
        - Я просто… да, знаю, Лилии они причинили куда больше горя, чем нам… но не во всем же ее теперь слушаться!
        Ее слова только насторожили Ульдиссиана сильнее прежнего.
        - К Лилии я прислушиваюсь точно так же, как и к любому из вас. Просто так уж выходит, что ее советы кажутся мне разумными чаще.
        - Скорее, не «чаще», а всякий раз…
        - Довольно.
        В душе закипела беспричинная злость, но Ульдиссиан сумел обуздать ее. Смысла продолжать разговор он не видел. Он собирался всего-навсего начистоту поговорить с Серентией об отце, и с этим было покончено. «Очевидно, - подумалось Ульдиссиану, - чтоб положить конец ее чувствам ко мне, требуется больше времени. Надо набраться терпения. Да, терпения».
        Подняв руку, он накрыл ладонью ее голову - точно так же, как в те времена, когда она была совсем крохой.
        - Серри, - прошептал он, - ты говорила, будто веришь в меня - в того, кем я стал, так?
        Дочь торговца кивнула. Во взгляде ее до сих пор отражалось все, что она думает о сказанном чуть раньше.
        - Я знаю: то, что пробудилось во мне, рвется на волю и из тебя, но высвободиться пока что не может.
        - Я стараюсь, - упрямо ответила девушка, - но…
        Ульдиссиан, чуть опустив руку, потрепал ее по плечу.
        - Вижу. Позволь, я попробую указать ему путь к пробуждению. Держи меня за руки.
        Серентия повиновалась.
        - Если получится, - продолжал Ульдиссиан, - мне станет понятнее, как показать то же самое другим людям, когда мы достигнем Кеджана.
        - Но что же… ах!
        Лилия полагала, будто таившуюся в ней силу всколыхнула, пробудила их близость, слияние воедино. Разумеется, повторить того же с другими, особенно с Серентией, Ульдиссиан не мог, однако вполне мог попробовать нечто, как можно более схожее. С этими мыслями он сосредоточился на стоявшей перед ним девушке, постаравшись заглянуть в самое ее сердце, в самую душу, устремив туда токи собственной силы в надежде возжечь в ней огонь.
        Казалось, все вышло, как он и задумал. Ладони налились теплом, и тепло это явно шло от нее, от Серентии. Между тем Серентия, часто-часто дыша, закатила глаза под лоб, так что на виду остались одни лишь белки.
        Вскоре Ульдиссиан, к немалому своему изумлению, почувствовал, как в ней встрепенулось что-то сродни силе, таившейся в нем самом. Сосредоточившись на Серентии, он тут же смог удостовериться: да, сила исходит от девушки. В сравнении с его собственной она была невелика, но чем дольше тянулся он ей навстречу, тем больше ее сила крепла, тем верней пробуждалась к жизни.
        При виде столь быстрого успеха Ульдиссиана охватил благоговейный восторг. Лилия вновь оказалась права: ему удалось разбудить в Серентии ту же самую мощь!
        Но вдруг девушка неудержимо задрожала, затряслась всем телом, сверкнула белками глаз, испустила негромкий стон…
        Ульдиссиан не на шутку встревожился. Серентия только что преодолела высочайший порог, хотя вся его грандиозность станет очевидна только со временем. Однако сейчас ему надлежало остановиться, позволить ей двигаться дальше самой. Поспешишь - и с ней вполне может случиться что-то дурное.
        Едва Ульдиссиан выпустил ее ладони, дочь торговца ахнула и рухнула на него. Подхватив девушку на руки, Ульдиссиан придержал ее, пока она не пришла в себя.
        - Как будто… как будто…
        Однако других слов она подыскать не сумела.
        - Понимаю, - в надежде успокоить ее откликнулся Ульдиссиан. - Понимаю…
        Внезапно Серентия замерла, отпрянула от Ульдиссиана, точно от прокаженного… и бросилась бежать в сторону лагеря.
        Ульдиссиан замер в растерянности. Он ждал чего-то вроде той самой эйфории, о которой рассказывала Лилия, а тут…
        Серентия скрылась в тени за деревьями. По-прежнему не понимая в чем дело, Ульдиссиан проводил ее взглядом, пару секунд подождал и тоже направился к лагерю. Он не сомневался, что все сделал верно, так что ж на нее нашло?
        Вернувшись к костру, Ульдиссиан нигде ее не обнаружил. Встревоженный, он подступил с расспросами к брату, но Мендельн безмолвно покачал головой, а после кивнул вправо. Там, в полутьме, и лежала Серентия. Укутанная в одно из одеял, нашедшихся в седельных сумках охранников из Собора, она повернулась к костру спиной.
        Ульдиссиан шагнул к ней, однако подошедшая Лилия нежно придержала его за плечо.
        - Ее лучше оставить в покое, - шепнула аристократка.
        Крестьянин открыл было рот, чтоб ответить, но так ни слова и не сказал. Похоже, есть на свете кое-какие вещи, которых Ульдиссиану, несмотря на все обретенные силы, не постичь никогда…

* * *
        Наутро Серентия держалась, как ни в чем не бывало, однако Ульдиссиан, благодаря собственной мощи, расцветающей день ото дня, почувствовал: за ночь ее сила заметно окрепла. Впрочем, дочь Кира этого ничем не показывала, и, наконец, он решил ни на чем не настаивать. Пусть сама выбирает, когда принять собственный дар. Ему было достаточно знать, что дар у нее имеется. Если так, Ульдиссиан вправду сумеет направить на тот же путь и других, а с опытом это наверняка будет удаваться ему куда быстрее и проще.
        Едучи дальше под затянутым тучами небом, Ульдиссиан не без смущения задался вопросом, сможет ли разогнать тучи. Пробовать, однако ж, не стал, опасаясь (если вправду сумеет) выдать себя тем, кто может пожелать, чтобы он не добрался до великого города никогда. Лилия настоятельно советовала дождаться прибытия в Кеджан, и уже там проявить себя. Тогда, по ее словам, скрывать правду от людей будет уже поздно.
        Несмотря на беспросветную хмарь, дождя не случилось, и за день они снова проделали немалый путь. Парта так и осталась тоненькой спиралью дыма вдали - изменилось лишь направление, в коем ее следовало искать. По расчетам Мендельна, подтвержденным и Лилией, еще через три (самое большее, через четыре) дня впереди покажется точно такой же дым - дым, предвещающий близость великого города.
        Здесь пятеро путешественников, наконец, повстречались с другими путниками - в данном случае, с повозкой, катившей в противоположную сторону. Возница, бородатый старик, направлявшийся к морским портам по торговым делам, поначалу приветствовал их отряд настороженно. Его подмастерье, долговязый, рыжий, точно морковка, юнец со слезящимися глазами, в тревоге потянулся к поясу - к мечу в обшарпанных, многое повидавших на своем веку ножнах.
        По-прежнему стремившийся как можно скорее добраться до Кеджана, Ульдиссиан решил не рассказывать встречным, кто он таков. Вместо этого он принялся расспрашивать торговца о новостях касательно положения вещей в легендарном городе.
        - Ну да, кланы магов сейчас перемирие заключили, - объявил коренастый старик, раскуривая длинную глиняную трубку. - Только продлится оно не дольше прежних - иначе сказать, скоро ему конец. Может, даже уже. Аристократы - те наблюдают, да ждут, да строят друг другу козни, пока кланы допустили их до кой-каких городских дел, чтоб развязать себе руки и смекнуть, как соглашение о перемирии обойти, - с мрачной усмешкой пояснил он. - Одним словом, в Кеджане все, можно сказать, как всегда.
        Его слова окончательно убедили Ульдиссиана в правоте Лилии. Все это значило, что направляться, действительно, нужно прямо туда, не заглядывая в Парту и прочие мелкие поселения. Учтиво поблагодарив торговца, он повел остальных вперед.
        На ночлег они остановились у берега тихой реки, струившейся через окрестные земли. Здесь граница между лесом и джунглями несколько утрачивала четкость. Только теперь Ульдиссиан осознал, сколь невелика область леса в сравнении с бескрайними просторами джунглей, по слухам, покрывавших собою львиную долю страны. От останавливавшихся в Сераме заезжих торговцев он даже слышал, что джунгли будто бы мало-помалу поглощают все остальное. Ясное дело, правдой это быть не могло, но, видя столь странную, можно сказать, противоестественную перемену в окружении, Ульдиссиан невольно чуточку засомневался в собственной правоте.
        Он надеялся, что за день пути неловкость меж ним и Серентией сгладится, но девушка с локонами цвета воронова крыла вновь и вновь находила повод держаться от него в стороне.
        - Пусть лучше сама в себе разберется, - наконец шепнула ему Лилия, нежно ткнувшись носом в его щеку. - Пройдет время, и она примирится с новым положением вещей, вот увидишь.
        Кивнув, Ульдиссиан велел себе озаботиться делами более важными. Чем ближе к великому городу, тем чаще давали о себе знать нервы. Когда он признался в этом Лилии, та посоветовала пораньше улечься спать, а хлопоты по хозяйству доверить остальным.
        - Ко дню въезда в город ты должен быть полон сил. Ступай, поспи. Когда ужин будет готов, я принесу твою долю.
        Снова поцеловав его, Лилия отошла, а Ульдиссиан немедля последовал ее доброму совету. Земля оказалась мягкой, ночь - куда теплей предыдущей, и он решил, что подремать часок, действительно, будет кстати. Лилия, как всегда, знала, что говорит. Не представлявшему без нее будущего, крестьянину казалось, будто они вместе всю жизнь.
        Убаюканный приятными мыслями, Ульдиссиан погрузился в дрему.

* * *
        Серентия понимала: противоречивые чувства касательно Ульдиссиана нужно преодолеть. Да, она верила в доброту того, кем он стал, настолько, что даже не думала винить его в ужасной смерти отца, но в то же время не могла отделить нового Ульдиссиана от прежнего… от человека, которого любила, как никого иного.
        От человека, полюбившего другую… полюбившего другую, едва познакомившись с нею.
        - Нам нужно побольше хвороста для костра, - заметил Мендельн.
        - Я схожу, наберу, - поспешила ответить Серентия, сразу же ухватившись за новую возможность побыть одной. - А ты пока последи, чтоб костер не угас.
        Покинув лагерь, она принялась собирать небольшие сухие ветки. Внимания поиски почти не требовали, что помогло обратиться мыслями к темам не столь запутанным и не столь болезненным. Однако, собрав едва половину охапки, дочь Кира почувствовала что-то вроде легкого покалывания в затылке и оглянулась назад.
        - Лилия?
        Изумленная, слегка напуганная появлением аристократки, Серентия выронила из рук несколько веточек и уставилась на светловолосую красавицу во все глаза.
        Ступая мягко, неслышно, как кошка, Лилия подошла к ней.
        - Прости меня, - негромко пробормотала она, - я не хотела тебя напугать…
        - Что… что ты здесь делаешь? Помощь с хворостом мне ни к чему.
        - Я хотела только поговорить с тобой, вот и все.
        - Поговорить со мной? - переспросила дочь торговца, опасаясь, что предмет разговора ей известен заранее. - Ни к чему это все…
        Лилия придвинулась ближе.
        - Очень даже «к чему», дорогая Серентия, очень даже «к чему».
        Пристально глядя в глаза Серентии, она мягко коснулась ладонью ее плеча.
        - Ты ведь небезразлична Ульдиссиану, а значит, небезразлична и мне. Я хочу, чтобы всем его друзьям было рядом со мною уютно. Хочу, чтобы ты считала меня не просто его возлюбленной, не просто его будущей женой, но и своей доброй подругой…
        Если Лилия рассчитывала всем этим утешить Серентию, то добилась совершенно обратного. Сердце Серентии исполнилось неизъяснимой тоски, слова «возлюбленная» и «жена» эхом отдались в голове. Стоило ей сообразить, что Лилия знает о ее ревности, дочь торговца едва не сгорела от стыда. Как ни боролась она с водоворотом нахлынувших чувств, как ни внушала себе, что они преувеличены, в итоге чувства взяли над разумом верх.
        Ударившись в слезы, Серентия стряхнула с плеча ладонь Лилии. Позабытый хворост выпал из ее рук, и дочь Кира, не разбирая дороги, помчалась прочь - все равно, куда, лишь бы подальше, подальше от всех, знающих, что у нее на уме.
        Ветви деревьев цепляли ее за одежду. Не раз и не два она спотыкалась на неровной земле, а как-то запнулась за изогнутый кверху корень. Но ни одна из этих помех не заставила остановиться и, может быть, образумиться. Серентия просто раз за разом вскакивала на ноги и продолжала бег. Буйство чувств туманило разум.
        Вдруг ей навстречу из зарослей выступил человек. Не обращая внимания на встречного, Серентия помчалась дальше и, только почувствовав его стальную хватку, начала мало-помалу возвращаться к действительности.
        То есть, открыла рот, чтоб закричать… однако ладонь в латной рукавице немедля заглушила крик. Серентия рванулась из рук неизвестного, но еще один, появившийся сзади, удержал дочь торговца на месте.
        Первый склонился к ней ближе. Низко надвинутый на глаза капюшон придавал ему жутковатый, едва ли не призрачный вид.
        - Тихо, девчонка, - прошипел он. - Тихо, не то придется тебя наказать!
        Тут Серентия разглядела во мраке еще несколько точно таких же силуэтов - воинов в латах, в капюшонах, скрывающих пол-лица… Поначалу она приняла их за охранников инквизитора, однако символ, блеснувший в лунном луче на кирасе переднего, оказался знакомой треугольной эмблемой Церкви Трех.
        Серентия попыталась хоть что-то сказать, хоть как-то объясниться, однако прибытком от всего этого оказалась лишь быстрая, болезненная пощечина.
        - Брат Рондо! Поосторожнее с девочкой!
        Негромкий, мягкий, сердечный, этот голос напомнил Серентии отцовский. К двоим державшим ее подъехал темный, немалого роста всадник на чудовищной величины жеребце. Едва всадник спешился, суровые воины, окружавшие девушку, отпустили ее и пали перед ним на колено. Никем более не удерживаемой, Серентии отчего-то захотелось последовать их примеру.
        - Прошу простить меня, о преосвященный, - с тревогой пробормотал воин по имени Рондо.
        - Твое усердие весьма похвально, брат, однако над деликатностью требуется еще поработать.
        Коснувшись капюшона Рондо рукою в перчатке, новоприбывший вновь устремил взгляд на Серентию.
        - Не нужно так трепетать при виде меня, дитя мое. Не бойся, я тебе друг.
        Вблизи дочь торговца смогла разглядеть черты лица незнакомца. Сильную бледность кожи оттеняли пышные, волнистые темные волосы и густые брови. Элегантные усики придавали ему весьма царственный вид, улыбка, подобно голосу, напомнила Серентии об отце.
        - Я - Малик, верховный жрец Ордена Мефиса, одного из…
        - Из орденов Церкви Трех, - почти беззвучно пролепетала Серентия, невольно склонив голову.
        - Да ты нашей веры! Какая радость! - воскликнул Малик, протягивая ей руку, и девушка, не без колебаний, протянула в ответ свою. - От всей души прошу извинить излишнее рвение нашего брата Рондо. Всем нам не терпится завершить поиски, и…
        Последние слова заставили Серентию насторожиться. Ей тут же вспомнилось все, что случилось в деревне - особенно как люди Собора вмиг объявили Ульдиссиана виновным, не дав ему слова сказать. Если поначалу с появлением Малика на сердце сделалось легче, то теперь…
        Должно быть, верховный жрец заметил ее тревогу.
        - Ну, полно, дитя мое! - заговорил он, склонив голову набок. - Я ведь сказал: я тебе друг! Теперь же я чувствую в тебе отторжение… а еще… а еще…
        Сдвинув брови, Малик без позволения коснулся ложбинки между ее грудей.
        - А еще чувствую, что ты - не та, кого мы ищем. Да, в тебе есть некая искра, но она слишком, слишком слаба…
        - Ульдиссиан! - против собственной воли выпалила Серентия.
        Густые темные брови Малика поползли вверх.
        - Ульдиссиан? Вот, значит, как его звать… И ты полагаешь, он - тот самый, кто нам нужен?
        Серентия накрепко стиснула зубы.
        Коленопреклоненный брат Рондо встрепенулся, приподнялся, но Малик взмахом руки велел ему опуститься. Верховный жрец склонился вперед так, что его лицо, а особенно - глаза, заслонили от взора Серентии все остальное.
        - Вижу, ты напугана… но чем? Вот если только…
        Тут он заулыбался шире прежнего, блеснув в полумраке безупречными, без единой щербинки зубами.
        - А-а, Собор! Ну, как же, как же! Несомненно, все дело в их инквизиторах!
        Однако Серентия упорно молчала, хотя точность его догадок заставляла задуматься: уж не умеет ли он читать мысли?
        - Собор… тогда твое недоверие вовсе не удивительно. Брат Рондо, не привозил ли кто из гонцов известий о гибели не только наших братьев, но и служителей Собора?
        - Так точно, о преосвященный, привозил. В деревне Серам, как было сказано. Убийство нашего миссионера отличалось особой жестокостью…
        - Да-да.
        Знаком велев ему замолчать, Малик обратился к Серентии:
        - Ну, а Собор обвинил во всем твоего Ульдиссиана, не так ли?
        - Да, - наконец, отвечала девушка, чье недоверие мало-помалу пошло на убыль.
        - Обычный для них подход. Если им чего-либо не постичь, от непостижимого непременно нужно избавиться. Сколь горестен день, когда этот Пророк начал проповедовать свою вздорную ересь…
        Шагнув к Серентии, верховный жрец встал с нею рядом и ободряюще обнял ее плечи.
        - Но мы-то не из Собора, дитя мое! Церковь Трех неизменно учит решать дела миром, тебе ведь об этом известно? Вот и хорошо! Мне вовсе не хочется, чтоб ты полагала, будто мы явились ради того же самого, что и они! Нет, мы здесь затем, чтоб поступить в точности наоборот, а наша с тобою случайная встреча в сию благословенную минуту, несомненно, есть знак, ниспосланный свыше! Ты сможешь отвести меня к своему Ульдиссиану, и со всеми нашими затруднениями будет покончено…
        - Но…
        Внезапно Серентия почувствовала, как трудно ей собраться с мыслями. Все в голове перепуталось - совсем как в ту минуту, когда с нею заговорила Лилия. Однако тут ей кое-что вспомнилось. Ульдиссиан направлялся в великий город… и уж точно не желал иметь дело ни с какой сектой, будь то хоть Собор, а хоть Церковь.
        - Нет, не могу. Ульдиссиан не хотел бы, чтоб я…
        Малик напружинился всем телом. Рука его внезапно скользнула за спину Серентии, легла на шею у основания черепа. Почувствовав боль в затылке, Серентия хотела было вскрикнуть, да только язык не послушался. Тело тоже слушаться не желало. По-прежнему исправно служил ей один только разум, но он оказался пленником недвижной бренной оболочки.
        - Как жаль, что ты не желаешь прислушаться к голосу разума, дитя мое, - заметил рослый священнослужитель. В его голосе больше не чувствовалось ничего умиротворяющего. - Однако к своему Ульдиссиану ты нас все же проводишь. По коням! - скомандовал он, бросив взгляд на мироблюстителей. - Живей!
        Мироблюстители дружно повскакивали в седла, а Малик подвел Серентию к собственному коню. Вблизи его жеребец отчего-то внушал нешуточную тревогу, но ноги Серентии, послушные воле верховного жреца, не позволили отпрянуть прочь. Вместо этого она взобралась на спину коня впереди пленителя, а тот, одной рукой ухватив поводья, крепко обнял ее второй.
        - Ну же, - прошептал он ей на ухо тем же доброжелательным тоном, каким говорил вначале, показавшимся дочери Кира насмешкой над ее беспомощностью. - Ну же, дитя мое, укажи мне дорогу.
        Левая рука Серентии сама собой поднялась, безошибочно указывая в сторону лагеря.
        - Хорошо. Превосходно! Смотри же: увидишь своего друга - не забудь об улыбке. Мне очень не хотелось бы вселить в его сердце тревогу…
        Уголки ее рта поднялись кверху. Малик негромко хмыкнул… и пришпорил коня.
        Глава восьмая
        Во сне Ульдиссиана охватило странное беспокойство. Казалось, над ним вдруг нависло нечто недоброе, стремящееся завладеть его душой, пока он, спящий, беззащитен.
        Беспокойство набрало такую силу, что Ульдиссиан начал пробуждаться. Однако, открыв глаза, он увидел над собой вовсе не какую-то адскую тварь вроде той, что напала на спутников, а безупречно прекрасный лик Лилии. Присевшая рядом, аристократка склонилась к нему.
        - Не захворал ли ты, любовь моя? - прошептала она.
        - Давно ли… давно ли ты здесь, со мной?
        - Только что воротилась. Ты так мирно спал, что мне не хотелось тебя тревожить. Прости, если нарушила твой покой.
        Ульдиссиан сдвинул брови. Теперь, после пробуждения, его тревога многократно усилилась… только причина ее находилась не в лагере - скорее, где-то поблизости.
        - Лилия, - пробормотал он, - ступай-ка к костру, к остальным. Ступай прямо сейчас.
        - Отчего? - подняв брови, удивилась она. - Что случилось?
        - Делай, что говорят…
        Быстро поднявшись, Ульдиссиан едва не толчком отправил светловолосую девушку к середине лагеря и, к немалому собственному смятению, обнаружил у костра только Мендельна.
        - Где Ахилий? - резко спросил он брата. - Где Серри?
        - Ахилий пошел поохотиться, - оглядевшись, отвечал Мендельн. - А Серри, по-моему, должна быть где-то неподалеку. Она всего-навсего отправилась собрать побольше хвороста…
        - Ульдиссиан, я уверена, она вот-вот вернется, - вмешалась Лилия, пытаясь унять тревогу дюжего крестьянина. - Причин для волнений нет…
        Однако Ульдиссиан чуял недоброе, причем где-то близко, совсем близко. Еще немного, и…
        За спиной Мендельна послышался шорох. Испуганный, брат Ульдиссиана поспешил к остальным.
        Из зарослей выступила Серентия.
        Ульдиссиан перевел было дух… но тут позади дочери торговца на свет костра вышел незнакомый темноволосый человек. Превосходивший ростом даже Ульдиссиана, он несколько уступал ему в ширине плеч, но силой явно обладал немалой. Лицо новоприбывшего лучилось благожелательностью, а манера держаться кое в чем напомнила Ульдиссиану отца… однако все это утратило важность, как только крестьянин разглядел, во что незнакомец одет.
        Одет он был в ризы служителя Церкви Трех - и притом, надо заметить, одного из высших ее иерархов.
        - Ульдиссиан, - заговорила Серентия, - я привела с собой друга. Его зовут Малик, и он хочет помочь нам.
        Ульдиссиан едва не нахмурился. Кому-кому, а Серентии следовало бы понимать, как он воспримет появление священнослужителя - особенно после смуты в Сераме. Конечно, Серентия всю жизнь была девицей довольно верующей, но он полагал, что теперь-то все это для нее позади. О чем она только думает?
        - Я пришел предложить вам заступничество Церкви Трех, - учтиво добавил Малик и развел руки в стороны, будто показывая, что безоружен. В глазах его ярко вспыхнуло отражение пламени костра, устремленный на Ульдиссиана взгляд едва ли не завораживал. - Сие дитя рассказало мне об ужасной несправедливости, учиненной над тобою от имени Собора Света. Церковь Трех отнюдь не одобряет столь чудовищного поведения. Мы убережем тебя от всех угроз со стороны пособников Пророка…
        Несмотря на все, с ним случившееся, несмотря на глубочайшее отвращение к подобным Малику, Ульдиссиану в глубине души захотелось послушаться этого человека. В этом священнике чувствовалось некое понимание. Казалось, ему ведома по-прежнему таящаяся в сердце крестьянина боль. Ульдиссиан открыл было рот, собираясь пригласить пришедшего в лагерь…
        Но в этот миг пламя костра прянуло вверх, взметнулось выше темени рослого священнослужителя. Малик невольно отшатнулся прочь от разбушевавшегося огня… а, отшатнувшись, оторвал взгляд от Ульдиссиана.
        Казалось, чья-то рука сорвала с крестьянина накинутое на голову одеяло. Казалось, он ненадолго ослеп, ослеп подчистую… и только теперь понял, что Малик, пусть на короткое время, заворожил его, подчинил себе его мысли и чувства.
        - Серри! - взревел Ульдиссиан, вмиг закипев от ярости. - Серри, живее ко мне! Живее!
        Без заминки, словно Серентия не расслышала или отчего-то не смогла послушаться, не обошлось. Но вот, охваченная сильнейшей дрожью, темноволосая девушка вскрикнула и отбежала от Малика. Не успевший схватить и удержать ее, жрец взглянул на Ульдиссиана с невыразимой злобой.
        Как только Серентии удалось улизнуть, в лагерь толпой хлынули воины - конные, пешие, в латах, в сдвинутых на лоб капюшонах… Подобных Ульдиссиан уже видел и неприязнью к ним проникся не меньшей, чем к инквизиторам из Собора Света. Возможно, воины Церкви Трех и звали себя «мироблюстителями», но на поверку были ничем не лучше головорезов под командованием недоброй памяти брата Микелия. Стремились они к одному - к власти над людскими умами и душами, а тех, кто, вроде Ульдиссиана, не преклонял перед ними коленей, отыскивали способы обвинить во всех смертных грехах.
        В мгновение ока крестьянин заново пережил несчастья, постигшие Серам, снова увидел ту же самую ненависть, снова услышал ту же самую ложь…
        - Ну, нет! - прорычал он бегущим к нему. - С меня хватит!
        Воздух подернулся рябью.
        Словно сметенные незримой дланью, мироблюстители разлетелись во все стороны. Двоих с такой силой швырнуло о ближайшие деревья, что их тела обвились вкруг стволов, точно стебли ползучих вьюнов. Еще один воин, взлетев над землею на добрый десяток ярдов, скрылся в густой листве. Прочие, оглушенные, попадали наземь у границ лагеря.
        - Впечатляюще, - все тем же отеческим тоном объявил Малик, не в пример своим прихвостням, не поддавшийся действию неведомых сил. - Какие таланты ты мог бы развить, при должном обучении… Подумать только, что ты сумел бы освоить…
        Глаза его сузились, снова необычайно ярко сверкнули в отсветах пламени.
        Под навалившейся сверху сокрушительной тяжестью Ульдиссиан рухнул на четвереньки. Казалось, его вот-вот вомнет в слежавшуюся землю. Каждый мускул напрягся, каждая жила вздулась, в голове зазвенело, будто череп готов разлететься в куски. Крестьянин отвел взгляд в сторону, но от сотворенных священнослужителем чар освободиться не смог. Мендельну с Серентией пришлось еще хуже: оба уже распластались ничком по земле. Лилии Ульдиссиан не видел, однако мысль о том, что в эту минуту она тоже изо всех сил борется за жизнь, придала ему сил, помогла пусть с трудом, но встать на колено.
        - Весьма, весьма сильная воля, - отметил человек в одеяниях Церкви. - С каким удовольствием господин окончательно сломит ее!
        Мощь, пригибавшая Ульдиссиана книзу, многократно усилилась. Снова упав, он ткнулся в землю лицом. Переносицу пронзила резкая боль. Сомнений быть не могло: нос сломан. Из ноздрей заструилась кровь.
        - Связать его, - велел церковник.
        До ушей Ульдиссиана донеслось шарканье подошв: прислужники Малика бросились выполнять приказание.
        - Прочие нам ни к чему.
        «Прочие ни к чему…»
        С долгим, исполненным муки криком Ульдиссиан поднялся на корточки. Голова гудела, сердце билось, как бешеное, однако все это затмило собой чувство невыразимого торжества. Встав на ноги, он обнаружил перед собою пару весьма удивленных мироблюстителей. Не успели они опомниться, как сын Диомеда схватил обоих за горло.
        Пальцы едва коснулись их шей, но над поляной разнесся звучный хруст кости. Мироблюстители дернулись и рухнули к его ногам, причем позвонки их сокрушила вовсе не обычная сила мускулов.
        Однако его воскресение особого впечатления на Малика не произвело. Взглянув на огонь, разрушивший его магнетические чары, он вновь устремил взгляд в сторону Ульдиссиана.
        - Все это можно уладить куда более приятным образом, дитя мое. Для тебя приготовлено место в Церкви. Примас почувствовал твою силу и рад будет принять тебя, как сына…
        - Я не хочу иметь никаких дел ни с тобою, ни с ним!
        - Недальновидное решение, дитя мое. Будущее этих земель и всех земель в мире - за Церковью Трех. Тем же, кто не узрит света, суждено пасть, навеки кануть во тьму…
        Но именно тьму, одну только тьму, Ульдиссиан и видел перед собою, глядя на верховного жреца. Малика окружало нечто такое, чего измученный крестьянин никоим образом не мог связать с чем-либо чистым и светлым. Напротив, незримый ореол, излучаемый Маликом, внушал Ульдиссиану отвращение, какого он отроду не испытывал. Теперь он был уверен: приближение верховного жреца и заставило его пробудиться.
        Мироблюстители быстро оправились, окружили лагерь кольцом. Серентия стояла рядом с Мендельном, словно бы погруженным в глубокие раздумья, а слева от себя Ульдиссиан наконец-то увидел Лилию. Держалась она так же спокойно, как Малик, однако ее спокойствие, очевидно, порождала твердая вера в возлюбленного. Лицо аристократки лучилось непоколебимой уверенностью… уверенностью в способности Ульдиссиана спасти их всех.
        Воодушевленный этим, он перевел взгляд на брата с дочерью торговца и, наконец, вновь повернулся к священнику.
        - Я же сказал, что не хочу иметь с Церковью ничего общего. Убирайся немедля, не то…
        - Искренне сожалею о том, к чему ты меня принуждаешь, дитя мое, - отвечал Малик, бросив взгляд за спину намеченной жертвы. - Как же прискорбно, что из-за твоей несговорчивости остальным придется мучиться много более необходимого!
        Глаза его угрожающе сузились.
        - Как же это прискорбно… а ведь виноват во всем только ты.
        Мироблюстители подались вперед. В тот же миг из костра сами собой выпрыгнули несколько пылающих сучьев. Упав на землю у самых Ульдиссиановых ног, они немедля сделались гораздо длиннее и толще. Языки пламени плясали на них по-прежнему, но дерева более не пожирали.
        Увеличившись в несколько раз против прежнего, сучья собрались вместе и приняли новый облик… обернулись куклой, карикатурным подобием человека. Два самых длинных сука стали ногами, два покороче - руками, а шишковатый древесный нарост сошел за голову.
        Словно бы порожденная кошмарным сном, кукла из палок ничуть не уступала крестьянину ростом. Шишковатая «голова» повернулась к Малику.
        - Взять его, - бесстрастно велел священнослужитель.
        Охваченный пламенем, голем ринулся к Ульдиссиану. Пылающие руки чудовища сомкнулись вокруг его собственных, притянули их к телу не хуже петли палача.
        Жар оказался невыносим. Пламя едва не лишило Ульдиссиана зрения. Тогда он зажмурил глаза, но свет пламени пронизывал веки насквозь. Задохнувшись, Ульдиссиан жадно втянул ртом воздух, но все его старания завершились лишь обжигающей болью в легких.
        Однако же его муки должны были оказаться куда как страшнее. Правду сказать, Ульдиссиану следовало бы уже сгореть заживо, плоти его - обратиться в пепел, костям - почернеть…
        Но нет, тут-то Ульдиссиану и вспомнилось, что смерти его Малик не хочет. Малику хочется привести к господину, к Примасу, сговорчивого, готового принять его веру новообращенного. Верно, он может измучить крестьянина, довести его до грани отчаяния, но рисковать жизнью того, за кем охотится, верховный жрец не осмелится.
        Стоило осознать это - и ход схватки повернулся в пользу Ульдиссиана. Настрого приказав себе забыть о боли, он испустил вызывающий рев и вырвался из объятий голема.
        В лицо дунуло сильным холодом, за коим последовал оглушительный грохот и треск. Ульдиссиан вздрогнул, а как только прояснилось в глазах, увидел перед собою груду дымящихся сучьев - все, что осталось от творения Малика.
        Впрочем, на сем дело не завершилось. Едва Ульдиссиан бросил взгляд на обожженные руки, ожоги начали исцеляться. Устрашающе почерневшая, побагровевшая кожа на глазах сделалась свежей, розовой - ни пятнышка, ни единой родинки. Даже одежда больше не источала ни струйки дыма, не говоря уж об огне.
        Но радость победы, преодоления нового трюка верховного жреца, быстро померкла: Ульдиссиана вновь охватила тревога за Лилию и остальных. Беззащитным, им вряд ли удастся выстоять против умелых, жаждущих крови мироблюстителей…
        Однако все трое оказались целы и невредимы. В самом деле, воины Церкви Трех обступили их со всех сторон, но ничего иного злодеям добиться не удалось. Все прочее завершалось пшиком. На глазах Ульдиссиана нацеленный в брата клинок всего-навсего отскочил от него, остановленный чем-то в нескольких дюймах от жертвы. Другой мироблюститель, вознамерившийся схватить за горло Ахилия, едва не сломал пальцы о воздух близ шеи охотника. То же самое творилось и вокруг Серентии, как раз в этот миг встретившейся с ним взглядом. В отличие от атакующих, не понимавших, в чем дело, она поняла все. Округлив глаза, дочь Кира кивнула, склонила голову перед могуществом Ульдиссиана.
        Что же до Лилии… аристократка стояла прямо позади него, также под яростным, однако тщетным градом ударов оружия ревностных служителей Церкви Трех. Окруженная врагами со всех сторон, держалась она безмятежно, выжидающе, а на Ульдиссиана, подобно Серентии, взирала, будто твердо зная: он защитит, убережет от любой опасности.
        Этого оказалось довольно, чтобы его лицо, вопреки обстоятельствам, озарилось улыбкой. Не прекращая улыбаться, Ульдиссиан повернулся к виновнику всех бед.
        Малик, в кои-то веки, не улыбался и равнодушия более не изображал. Брови его были сдвинуты к переносице, а в темных, темнее ночи глазах Ульдиссиан углядел с трудом сдерживаемую ярость. В руках верховный жрец держал небольшую, инкрустированную самоцветами шкатулку, обращенную крышкой к скудоумному противнику.
        - Что ж, ты сам это на себя и навлек. Господин получит тебя живым, дитя мое, пусть даже я представлю ему только твое едва бьющееся сердце.
        С этими словами он откинул крышку шкатулки.
        Ульдиссиан невольно втянул голову в плечи… но тут же увидел, что в шкатулке нет ничего, кроме трех блестящих драгоценных камней. Несмотря на неверный, пляшущий свет костра и отделявшее его от верховного жреца расстояние, он, сам не ведая как, сумел разглядеть каждый - и синий овальный камень, и золотистый, прямоугольный, и самый крупный, чистой воды бриллиант, имевший форму слезы. Самоцветы лежали в шкатулке в специальных выемках, количество которых указывало на наличие четырех камней, однако четвертое гнездо было пустым.
        - Ты что же, мзду мне предлагаешь за обращение в твою веру? - охваченный любопытством, спросил он.
        В ответ Малик провел по каждому из самоцветов кончиком пальца.
        - Нет. Я намерен заставить тебя молить о позволении обратиться к ней.
        Мироблюстители разом прекратили свои бесплодные атаки и отбежали к верховному жрецу. Малик не обратил на них внимания. Его больше интересовало открытое пространство между ним и Ульдиссианом.
        Миг - и там, над землей, заклубился едкий дым, никак не связанный ни с костром… ни с каким-либо прочим зримым источником.
        Одолевший и магнетические чары, и сокрушительную тяжесть, и ожившее пламя, дыма Ульдиссиан не страшился. Набрав в грудь побольше воздуха, он шагнул вперед. Ему бы только пройти сквозь дым, а там и до горла церковника недалеко…
        Однако сзади раздался необычайно пронзительный, тревожный крик Лилии:
        - Нет, Ульдиссиан! Не так, не так! Берегись прячущихся в дыму!
        Не успел ее голос отзвучать, прямо перед крестьянином возникла жуткая тварь. В клубах дыма мелькнули бритвенно-острые шипы над чем-то вроде трех рук и огромная, формой напоминавшая луковицу голова, с виду слишком тяжелая для любого обычного живого существа. Зловеще блеснув двумя парами изжелта-белых глаз, диковинная тварь шагнула Ульдиссиану навстречу…
        И тут страшилище в мгновение ока окуталось сверкающим серебристым ореолом. Высоко вскинув все имеющиеся конечности, тварь испустила негромкий сдавленный хрип… а затем попросту растаяла в воздухе.
        Но если от этого ужасающего противника Ульдиссиан каким-то чудом избавился, из дыма на смену ему появились еще два потусторонних создания - каждое в своем роде еще причудливее того, которое только что сгинуло. Тело первого с виду казалось только-только освежеванным, и состояло из ног, с когтистыми ладонями вместо ступней, вкупе с бочкообразным туловищем да жилистым шипастым хвостом. Головы у монстра не было - лишь зияющая дыра наверху, уснащенная кошмарными острыми выростами вроде зубов, щелкнувшими в воздухе перед самым Ульдиссиановым носом.
        Его адский собрат являл собой нечто вроде скелета с головою изголодавшейся хищной птицы. Над плечами птицеголового торчала пара недоразвитых перепончатых крыльев, руки заканчивались не ладонями, не когтями, но многочисленными присосками, а ноги изгибались назад, точно лапки кузнечика.
        Где-то позади них, в отдалении, за пеленой дыма, прозвучал голос Малика.
        - Люцион, - только и вымолвил верховный жрец.
        Птицеголовый с невероятным проворством прыгнул вперед. Только что стоял перед Ульдиссианом, а в следующую секунду врезался в крестьянина. Сбитый с ног на землю, Ульдиссиан услышал басовитый скрежещущий звук с той стороны, где возникла вторая тварь.
        Конечности с присосками потянулись к груди и горлу человека, и способ помешать врагу у Ульдиссиана нашелся только один. Схватив руками устрашающие лапы врага за запястья, мужчина стал удерживать верхнюю часть птицеголового от себя как можно выше.
        - Они, дитя мое, оставят в тебе как раз достаточно жизни, чтоб Примасу было, над чем потрудиться, - небрежно заметил Малик, перекрывая шум схватки. - Не более.
        Попробовал Ульдиссиан изгнать их, подобно огненному голему, но эти создания оказались, скорее, сродни тому самому демоническому охотнику из лесной чащи. Нет, эти даже превосходили ту тварь. Сам не понимая, отчего, Ульдиссиан был уверен: монстр, уничтоженный им на днях, куда ничтожнее этих злобных чудовищ.
        Над головой Ульдиссиана навис длинный острый клюв. Он ожидал, что тварь схватит его, а то и попробует пробить клювом череп… но вместо этого враг, разинув клюв во всю ширь, испустил раздирающий уши визг, от которого в теле крестьянина затряслись, задрожали все косточки, визг без конца и перерыва…
        Казалось, под напором этого жуткого визга Ульдиссиан вот-вот лишится чувств. Оставалось одно. Превозмогая боль в ушах, крестьянин решился выпустить одно из запястий птицеголового, потянулся освободившейся рукой к его клюву, но, стоило разжать пальцы, присоски тут же прилипли к груди.
        Где бы они ни коснулись кожи, тело пронзала тупая, леденящая кровь боль, но Ульдиссиан, как и прежде, не мог допустить, чтобы она взяла над ним верх. Напрягая все силы, он дотянулся до клюва монстра и с громким натужным воплем сжал его, накрепко сомкнул челюсти. Птицеголовый замотал головой в попытках освободиться, однако тянуть из человека то, что Ульдиссиан счел ничем иным, как жизненной силой, не прекращал.
        По-прежнему одолеваемый головокружением, Ульдиссиан попытался отпихнуть врага от себя. Но тут кто-то схватил его за ноги и, заодно с навалившимся сверху птицеголовым, поволок по земле… да не куда-нибудь - прямо туда, где он в последний раз видел второго демона.
        Вовсе не жаждавший выяснить, какие ужасы готовит ему вторая тварь, Ульдиссиан удвоил усилия, но от первого врага освободиться не смог. Та сила, что исправно защищала его до сих пор, отказала напрочь, и ему оставалось только гадать, в чем тут дело. Может быть, в том, что он непривычен подолгу управляться с нею в столь безрассудной манере? Будь у него время, Ульдиссиан наверняка разобрался бы, как без труда одолеть и то и другое страшилище, но времени-то сейчас и нет!
        Смерти он, памятуя о том, что нужен Малику живым, не боялся, однако в остальных отношениях его самочувствие верховного жреца более не заботило. Измочаленного, окровавленного, едва дышащего обрубка, очевидно, будет вполне довольно, чтобы порадовать его господина, загадочного и явно не отличающегося состраданием Примаса.
        Тем временем ненасытные присоски птицеголового уже порядком изнурили его. Ульдиссиана охватил страх: что станется с остальными, если он проиграет бой? Особенно ярко вспыхнул в памяти доверчивый взгляд Лилии… Несомненно, их всех истребят, если уже не истребили. Ульдиссиан ведь понятия не имел, хватает ли его защиты хоть кому-то из троих спутников, и, кстати сказать, что случилось с Ахилием, который ушел охотиться, да так и не вернулся. Вдруг лучник погиб первым, убитый мироблюстителями еще в лесу…
        Онемение, охватившее ступни, мало-помалу ползло дальше, кверху, и винить в этом - Ульдиссиан знал - следовало не птицеголового. Выходит, за него принялись оба демона, а если так, ему наверняка конец.
        - Л-лилия, - промычал он. - Л-ли…
        Внезапно все тело его содрогнулось, но вовсе не из-за того, что творили с ним чудовищные враги. Сын Диомеда почувствовал колоссальный, невиданный прилив сил. Миг - и он не только будто родился заново, но стал много могущественнее, чем когда-либо прежде. Какой же ничтожной казалась теперь объединенная мощь обеих тварей! При одной мысли о том, что он так опасался потерпеть поражение от им подобных, Ульдиссиана охватил безудержный смех.
        Взбодрившийся, Ульдиссиан еще крепче сомкнул пальцы на клюве первого демона. Однако на сей раз он намеревался не просто отвести клюв в сторону.
        Стоило ему разок поднажать, клюв чудовища треснул. Демон, забулькав горлом, принялся вырываться. Темно-зеленый гной, брызнувший из трещин, обдал Ульдиссиана с головы до ног, но жжение, причиняемое каждой из тошнотворных брызг, затмил собою азарт, неодолимое желание испытать, на что он еще способен. Новая сила бурлила в нем, точно река, вышедшая из берегов, питала его непрестанно. Казалось, тело растет, прибавляет в величине. В сравнении с врагами он стал исполином, титаном.
        Да что там «титаном» - богом…

* * *
        Уже не впервые почуяв неладное, Малик озабоченно сдвинул брови. Вначале, едва демоны материализовались, деревенщина нанес удар практически моментально. Столь легкая победа Ульдиссиана над пирио, обладателем бритвенно-острых шипов, самым грозным из слуг, предоставленных ему в услужение господином, ошеломила верховного жреца куда сильнее, чем могло показаться со стороны. Все завершилось настолько быстро, что Малик даже не почувствовал всколыхнувшейся в крестьянине мощи.
        Но два оставшихся демона взялись за дело согласно его желаниям и, судя по всему, были вполне готовы живо разделаться с жертвой. Дабы они наверняка не увлеклись - обычно демоны к этому склонны - и не погубили Ульдиссиана, Малик пустил в дело всю остроту чувств, следил за каждым их движением. Говоря откровенно, верховный жрец участвовал в этой схватке, как будто бился с крестьянином собственноручно… и потому тоже заметил нежданный, невероятной мощи ток силы, струящийся сквозь того, кто мгновение ока назад выглядел всего-навсего жалким, беспомощным фигляром.
        Заметил… и не сумел постичь, как это могло произойти. Казалось, Ульдиссиан черпает силы откуда-то со стороны.
        Не без труда оторвавшись от схватки, Малик обвел взглядом троих остальных. Серентию, едва ощущавшую силу, растущую в ней, священнослужитель исключил сразу же, как и юного олуха, с озадаченным видом стоявшего рядом с девицей и, надо думать, доводившегося Ульдиссиану братом. Да, в этом братце чувствовалась некая странность, однако источником силы был явно не он.
        И тогда верховный жрец перевел взгляд на единственную оставшуюся особу - ту самую, что поначалу заинтересовала его менее всех других. К ней Малик присмотрелся особенно пристально, взглянул так, как мог взглянуть лишь жрец вроде него.
        Всмотрелся… и увидел нечто такое, чего увидеть даже не помышлял.
        - Великий Люцион! - вырвалось у него, в кои-то веки не сумевшего сохранить видимость абсолютной уверенности в себе пополам с пренебрежением к врагу.
        Рука Малика поднялась, указуя на цель, губы зашевелились, бормоча слова заклинания…
        Спину рядом с левой лопаткой пронзила острая боль. Прекрасно разбиравшийся в устройстве человеческого тела и ранах, влекущих за собою отсроченную или мгновенную смерть, Малик вмиг рассудил: угоди то, что его поразило - надо думать, стрела - еще дюймом ближе к хребту, пожалуй, его не спасли бы даже все его силы. Оценив положение, он, дабы не только не истечь кровью, но и не лишиться чувств, немедля пустил в ход полученный от господина дар.
        К несчастью, это значило, что он больше не может ни управлять боем, ни чего-либо поделать с потрясающим новым открытием. Стараясь не утратить сосредоточенности, Малик пошатнулся, но, стоило только оглянуться назад, увидел оседающего наземь брата Рондо: вторая стрела поразила мироблюстителя в горло. Между тем, в зарослях на краю поляны мелькнуло гибкое, ловкое тело. Простой лучник? Вот тебе и на! Одна мысль о том, что Малик едва не погиб от рук человека, не смыслящего в высоком искусстве ни аза, оскорбляла его до глубины души.
        И тут с той стороны, где Ульдиссиан бился с демонами, донесся странный, настораживающий хрип. Поначалу Малик подумал, что одна из его тварей, оставленных без хозяйского присмотра, разорвала крестьянина на куски. Но нет, Ульдиссиан вновь вырвался на свободу. Мало этого: в левой руке он держал безжизненно обмякшее тело клювастого демона… только теперь - начисто лишившегося клюва. Под взглядом священника Ульдиссиан отшвырнул мертвое чудище прочь и обеими руками ухватил третьего демона за толстый, клейкий язык. Минуту назад этот язык на глазах Малика захлестнул ноги простофили, поражая противника холодом, вмиг превращающим почти всякого смертного в глыбу льда.
        Однако Ульдиссиан не только вытерпел этот холод - теперь он волок последнего из адских прислужников Малика к нему. Клыки демона сомкнулись на запястьях крестьянина, и верховному жрецу на миг показалось, будто Ульдиссиан совершил роковую ошибку.
        Но нет, жуткие клыки с хрустом рассыпались, точно стеклянные, обломанные о бренную человечью плоть!
        Скрипнув зубами, Ульдиссиан рывком высвободил одну руку и подхватил с земли скользкие от гноя пополам с сукровицей обломки клюва первого демона. Перехватив длинные, острые обломки на манер кинжала, крестьянин с силой вонзил их в мясистую морду врага, чуть выше чудовищной пасти.
        Демон пронзительно заверещал… и мешком рухнул наземь. Из огромной раны, заливая мертвое тело, хлынула густая черная жидкость.
        Тем временем стрела, вонзившаяся Малику в спину, повинуясь его воле, пробкой выскочила из раны, а рана сомкнулась и затянулась. Спина немного побаливала, но главная причина его слабости заключалась в сочетании исцеления со стараниями удержать в узде демонов.
        «Да, это уже не по плану», - подумал Малик, глядя на гибель последнего из слуг. Несомненно, Примас будет разгневан. При мысли о том, какую форму может принять этот гнев, верховный жрец содрогнулся. Он помнил, как выглядел гнев господина, на его глазах постигший одного из прежних верховных жрецов другого ордена. После и для погребения-то почти ничего не осталось.
        Однако простое на вид поручение оказалось не столь уж простым. Малик до сих пор не мог бы сказать, с какого момента, с какой ошибки дела пошли вкривь и вкось, но нутром чуял: в игре появилась фигура, не замеченная даже Примасом… сколь это последнее ни невероятно.
        Ульдиссиан поднял взгляд на священника, и его взмокшее от пота лицо приняло выражение, весьма напоминавшее Малику гнев, да такой, на который, как он полагал, не способен никто, кроме Примаса.
        Разом забыв о прислужниках, Малик поспешил принять меры к защите собственной персоны.
        Поразившая и его, и мироблюстителей сила во сто крат превышала ту, что в начале боя расшвыряла воинов в стороны. На сей раз тела взвились в воздух, точно пущенные из катапульт. Мироблюстители закричали. Кое-кого швырнуло о деревья, других отбросило в заросли. Одного из мироблюстителей ударило о ствол дуба так, что дуб с треском рухнул на те, что росли по соседству.
        На ногах, пусть и с великим трудом, сумел устоять только Малик. Не веря собственным глазам, смотрел он, как Ульдиссиан неумолимо шагает к нему. Глаза крестьянина налились кровью, и священник понял: сейчас его, так сказать, «жертва» учинит над ним нечто гораздо хуже всего, учиненного до сих пор.
        Поняв это, Малик сделал самое разумное, что только мог.
        Перед Ульдиссианом возник, закружился в воздухе вихрь, немедля подхвативший с земли всю пыль пополам с мелким мусором. Рукотворный смерч ударил Ульдиссиану в лицо, на миг лишив его зрения.
        Священнослужитель сосредоточился, и…

* * *
        Отмахнувшись от густой пыли, Ульдиссиан разозлился на себя самого за то, что не ждал чего-нибудь в этом роде. Ослепленный, он приготовился к самому худшему: ведь за первым ударом Малика наверняка последует и второй, куда более подлый.
        Однако пыль тут же осела… а от верховного жреца на поляне не осталось даже следа.
        Сын Диомеда растерялся и замер, ожидая какого-нибудь подвоха, но Малик даже не думал, возникнув из ниоткуда, продолжить бой. Вместо этого изящные, тонкие руки обняли его сзади, и голос Лилии объявил:
        - Ты одолел их, Ульдиссиан! Ты спас нас всех и от церковника, и от его демонов!
        Оглядевшись вокруг, Ульдиссиан увидел лишь трупы мироблюстителей да двух адских тварей. По крайней мере, трое из церковников оказались поражены стрелами, а это значило, что он защищал своих не один. Ахилий уже стоял рядом с Серентией, утешал дочь торговца, как мог.
        - Прости ее беспечность, любовь моя, - негромко добавила Лилия. - Она вовсе не думала подвергать нас опасности.
        Ульдиссиану захотелось подойти к Серентии и объяснить: дескать, он понимает, что Малик завладел ее разумом… но, поразмыслив, крестьянин решил предоставить дело охотнику. Кто-кто, а Ахилий уж постарается успокоить безутешную девушку!
        - Ты был просто изумителен! - продолжала аристократка, едва не захлебываясь от восторга. - Теперь видишь, любовь моя? Теперь видишь, что тебе все по плечу, что ничему на свете не преградить тебе путь к нашей цели, к нашей мечте?
        Естественно, он все понимал, и сам не уставал дивиться собственным же свершениям. Один из высших иерархов Церкви Трех обратил против него и чары, и воинов, и чудовищ, однако остался с носом. Что еще в силах противопоставить ему любой из тех, кому не по нраву его существование? Ну, конечно же, ничего…
        Однако без новых попыток не обойдется… а значит, все остальные, особенно Лилия, целиком зависят от него до тех пор, пока сами не выучатся пробуждать таящиеся в них силы.
        - Пусть приходят, кто пожелает, - сам того не сознавая, пробормотал Ульдиссиан. - И этот пускай приходит, - добавил он, вспомнив о Малике.
        Лилия, обойдя его, встала сбоку. Глаза ее ярко блеснули в свете костра.
        - Ульдиссиан! Ты слышал, что сказал этот церковник? Он назвал имя, ты слышал?
        Этого Ульдиссиану припомнить не удалось.
        - Имя? Какое имя?
        Губы Лилии приблизились к самому его уху.
        - Он сказал: «Люцион». Церковник назвал это имя демонам!
        С этими словами она устремила взгляд на подходящего Мендельна. Ульдиссианов брат вздрогнул.
        - Вот ты! Ты ведь слышал, не так ли?
        Мендельн заметно замешкался, собираясь с мыслями, и согласно кивнул.
        - Да. Я слышал от него это имя. Я слышал, Ульдиссиан.
        Люцион… К этому самому имени взывал перед смертью тот, первый демон. Сегодня им воспользовался и Малик.
        Нет ли какой-нибудь связи между Церковью Трех и загадочным Люционом? Между Примасом и неведомым повелителем демонов?
        При этой мысли Ульдиссиана охватила нешуточная тревога. Демоны в услужении у Церкви Трех… Что это может значить?
        И кто же тогда таков Примас? Ведь Люционом вполне может зваться и он?
        Глава девятая
        Малик кричал и кричал… снова… и снова… и снова…
        Кричал, но никто его не слышал… только не здесь, в тайной обители его господина. Кричал, моля об избавлении от мук, пусть даже знал: без позволения Примаса никто не придет… что может вообще никогда не случиться. Господин может устроить так, чтоб мучения Малика длились вечно!
        Подстегнутый страхом, верховный жрец закричал вновь.
        Но вдруг боль разом унялась. Задохнувшись, Малик мешком рухнул на каменный пол. Осязаемость пола привела его в немалое изумление: ведь он мог бы поклясться, что окружен бескрайним морем игл и огня.
        - Вместо тебя я мог бы поручить дело любому послушнику-первогодку и достичь столь же блестящего результата, - раздался над головой голос Примаса.
        В его голосе не чувствовалось ни намека на мягкость и незлобивость, коими глава Церкви славился среди правоверных. Однако ж Малику сей леденящий кровь тон был знаком, прекрасно знаком. Правда, прежде он неизменно адресовался другим, а вот ему еще никогда…
        А из тех, к кому он был обращен, покоев Примаса не покинул никто. Ни один человек.
        - Как я разочарован в тебе, - продолжал Примас. - Я возлагал на тебя столь большие надежды, мой Малик, столь большие надежды! Кто пробыл моим фаворитом много дольше любого другого из смертных?
        Вопрос был отнюдь не риторическим, это Малик понял сразу.
        - Й… й-я, о великий…
        - Да… да, мой Малик, именно ты. Ты прожил на свете вдвое дольше любого человека и за это время - возможно, ты помнишь? - стал свидетелем преждевременной смерти доброй полудюжины собратьев…
        Вот теперь верховный жрец Ордена Мефиса окончательно убедился в том, что жизнь его подошла к концу, и, набравшись решимости, поднял на господина взгляд.
        Примас, взиравший на своего слугу с высоты трона, надолго умолк. Столь продолжительное молчание ввергло Малика в трепет, как ни старался он сохранить уверенный вид перед лицом смерти, а то и чего-либо худшего. Обычно господин погружался в подобные раздумья, дабы измыслить нечто особенно ужасное.
        Многомудрый великий жрец поднялся с трона и неторопливо спустился к оплошавшему слуге. Казалось, глядя на Малика, Примас что-то обдумывает, взвешивает, и в сердце верховного жреца - впервые с той самой минуты, как он из последних сил перенесся в Великий Храм - забрезжил слабый проблеск надежды. Быть может, его удостоят помилования?
        - Я многое вложил в тебя, мой Малик, - мрачнее прежнего проговорил Примас.
        Каждый слог из его уст сочился ядом, в каждом слове звучал глас рока. Верховный жрец снова понурил голову, не сомневаясь, что на его шею вот-вот падет меч…
        Но вместо этого увидел лишь руку господина, протянутую к его собственной. Охваченный трепетом, Малик подал Примасу руку, и господин помог ему встать.
        - Я - его сын, мой Малик, и потому в ответе перед ним, как ты - передо мной! На сей раз я подарю тебе жизнь, ибо пришел мне на ум вопрос, коего не в силах постичь даже ты, и он вполне может быть связан с этим созданием по имени Ульдиссиан…
        - От всего сердца благодарю тебя, господин! Я живу лишь ради того, чтоб служить тебе! Клянусь!
        Не выпуская руки Малика, глава Церкви Трех кивнул.
        - Да… так и есть… а чтобы ты помнил об этом, я награжу тебя весьма долговечным памятным даром.
        Верховный жрец закричал вновь: руку в ладони Примаса - словно огнем обожгло. К немалому его изумлению и страху, рука изогнулась, скрючилась, меняя облик. Нежная плоть и жилы исчезли как не бывало, сменившись чем-то бугристым, сочащимся зеленой слизью. Кожа превратилась в толстую чешую, уходящую вверх далеко за запястье, пальцы сделались узловатыми, когтистыми, безымянный с мизинцем срослись в единое целое.
        После того, как превращение завершилось, боль не унялась, и не унималась еще долгое время. Пасть на колени Примас Малику не позволил - так и оставил священнослужителя на ногах, лицом к себе. Взгляд господина сковал слугу по рукам и ногам.
        - Теперь, мой Малик, ты будешь носить на себе наш знак… наш с отцом знак, - подытожил Примас, наконец-то выпустив его руку. - Отныне и навсегда.
        Малик содрогнулся всем телом, но падать не пожелал. Пошатываясь из стороны в сторону, он устремил взгляд в пол и выдохнул:
        - В-велик Люцион, всеведущий и всемогущий… но превыше… превыше - отец его, преславный и милосердный…
        Тут человек осмелился вновь поднять взгляд.
        - Преславный и милосердный Мефисто!
        Люцион улыбнулся. Его безупречные зубы вдруг заострились, сузились книзу, лик потемнел, окутался тенью, однако свет здесь был совсем ни при чем. Всего на миг предстал он пред Маликом в истинном облике, однако и этого оказалось довольно, чтобы верховный жрец сделался бледен, как никогда.
        С тою же быстротой, с какой поменял обличье, Примас принял прежний благостный вид. Рука его легла Малику на плечо. Нет, священник не дрогнул, но чего ему это стоило…
        - Ты хорошо усвоил урок, мой Малик! Потому и останешься моим фаворитом. Пока. До времени. Ну, а теперь идем! Полагаю, этим вопросом лучше заняться внизу…
        - Как пожелаешь, о великий.
        Сжимая в ладони изуродованную, ноющую кисть, Малик пристроился сбоку от Примаса и вместе с ним двинулся вперед. Больше он, не желая вновь обратить на себя гнев господина, не сказал ничего.
        Тот, кто на самом деле звался Люционом, сыном Мефисто, подвел Малика не к дверям в тайные покои, но к стене позади трона. Приблизившись к ней, Примас начертал в воздухе дугу.
        На стене вспыхнула, запылала, сама собой удлиняясь в обе стороны, дугообразная линия. Не успел Малик перевести дух, как концы ее достигли пола, и очерченная линией часть стены исчезла… открывая путь в освещенный факелами коридор, ведущий вниз, под землю, словно к некоей древней гробнице. Но самым зловещим в нем казались многие шеренги каменноликих воинов, тянувшиеся вдоль стен: их устрашающие латы ни в одной мелочи не напоминали доспехов мироблюстителей.
        Едва Люцион с верховным жрецом Мефиса ступили в подземный ход, суровые стражи, все как один, взглянули в их сторону и тут же встали навытяжку. Из-под черных шлемов, формой напоминавших безрогий бараний череп, на вошедших взирали отнюдь не глаза - бездонные темные дыры. Кожа воинов цветом была подобна могильному камню, а нагрудные пластины кирас украшал символ их нечестивого ремесла - кровоточащий череп, пронзенный парой мечей, обвитых змеями.
        Эту братию Малик знал хорошо - многих он сам отобрал в их ряды. В отличие от господина, они не внушали ему страха: им предначертано было во имя Примаса встать под знамена верховных жрецов в тот день, когда Церковь овладеет всем Санктуарием и сможет отринуть всяческое притворство.
        «Санктуарий…» Название это было известно немногим, и большая часть их отнюдь не принадлежала к смертным. Малик узнал сию истину о собственном мире от господина, в соответствии с занимаемым положением знавшего о мироздании более многих. В конце концов, разве в жилах его не текла кровь (если уместно здесь выразиться столь упрощенно) Владыки Ненависти, коего некоторые объявили демоном, правящим Преисподней заодно с братьями, Баалом и Диабло?
        Понятия добра и зла давным-давно утратили для Малика всякую важность… ну, кроме их самого общего, книжного смысла. Верховный жрец понимал и признавал только власть, а Примас представлял собой высшую власть во всем мироздании. Разве не Трое, сошедшись вместе, создали мир Санктуария и населили его плодами собственного воображения? Разве не они, обманутые тем, кого почитали союзником, были изгнаны из Санктуария на многие сотни лет? Однако ж, несмотря на его предательство, ныне они вновь обрели опору в ими же созданном мире, и вскоре вырвут его из лап захватчика. Он-то, проклятье на его голову, полагал, будто теперь Санктуарий принадлежит ему безраздельно, будто теперь он может играть его обитателями, как заблагорассудится. Однако он недооценил Троих, а более всего, согласно авторитетному мнению Малика - сына одного из них, Люциона.
        Кто, как не Люцион, спустя столь долгое время заставил предателя высунуть нос из укрытия, показаться им на глаза? А ведь это и стало первым шагом к отвоеванию Санктуария, к возвращению его в надлежащий вид… дабы немногие достойные, такие же, как сам Малик, возвышенные над ним, помогли Троим превратить все сущее в отражение их истинного величия.
        Ну, а подобным Малику это сулило могущество, далеко превосходящее силы всех кланов магов, всех жалких аристократишек, вместе взятых.
        Что именно могло в таком случае потребоваться Примасу от этого Ульдиссиана? Этого до конца не понимал даже верховный жрец. На взгляд Малика, Ульдиссиан, скорее всего, мог бы возглавить очередной легион воинов Троицы. Ну, а на что еще он может сгодиться? Его возможности Малик видел - на себе, так сказать, прочувствовал - и потому в верности своих выводов не сомневался. Надлежащим образом сломленный, крестьянин охотно поддастся воле Владыки Люциона, а затем станет ему безупречным слугой, готовым исполнить любой, самый ужасный приказ.
        «В точности как эти морлу», - подумал священнослужитель.
        Словно в подтверждение последней мысли, коридор наконец-то привел владыку Церкви Трех и Малика к цели. Двум жрецам, великому и верховному, преградила путь прекрасно знакомая Малику завеса, мерцавшая ядовито-зеленым.
        И вновь сын Мефисто взмахнул рукой. Повинуясь жесту, завеса обернулась дымом, рассеялась… и перед ними с внезапным, раздирающим уши лязгом металла о металл, отворился вход в логово морлу.
        Это название дал солдатам в «бараньих» шлемах сам Люцион. Морлу… Слово немалой силы: два слога, и оба насквозь пронизаны магией родителя Примаса! Ну, а морлу были не просто фанатиками - морлу дышали и жили желаниями Владыки Ненависти. Они больше не спали, они больше не ели: морлу только и делали, что дрались.
        Именно за сим занятием Малик с его господином и застали морлу, переступив порог подземелья, имевшего форму огромной чаши, сокрытого глубоко под Великим Храмом. Озаряемая отсветами неторопливых, пышущих жаром рек раскаленной лавы, текущих во все стороны от края до края громадной пещеры, открывшаяся им картина являла собою кошмар, достойный любого демона. Необъятное море облаченных в доспехи воинов колыхалось, самозабвенно, восторженно рубя, рассекая, полосуя, пронзая друг дружку насквозь. Тело каждого украшали дюжины глубоких кровоточащих ран. Скользкий от гноя и сукровицы каменный пол был усеян отрубленными конечностями. Десятки, сотни мертвых тел устилали пещеру, насколько хватало глаз. Малик заметил, что головы валяются отдельно от тел, и рты тех, что не лишились челюстей, так и остались разинутыми в предсмертном крике. У многих голов недоставало глаза, а то и обоих, или же носа, или же уха, но в том они почти ничем не отличались от большинства живых - изрубленных, изувеченных, однако в пылу сражения не замечавших полученных ран. Обрубки прочих частей тел плыли по течению, лежали вдоль берегов
лавовых рек, а рьяные бойцы пополняли их россыпи с каждым истекшим мгновением.
        С первого же взгляда было ясно, что в бушующей внизу битве нет ни складу, ни ладу, ни сколь-нибудь различимых противоборствующих сторон. Подобные мелочи морлу не заботили: каждый воин бился сам за себя, объединяясь с собратьями только для достижения некоей общей цели… после чего недавние союзники обращались друг против друга, рубили друг дружку с радостью, с теми же титаническими усилиями, с какими встретили бы любого врага извне. Только против таковых они и выступали воистину единым фронтом, ибо этого в первую очередь желал от них повелитель. Им предстояло стать моровым поветрием, повергающим в прах тех, кто не пожелает обратиться к истинной вере, а стало быть, весьма вероятно, служит предателю - по собственной воле, или же по неведению.
        Люцион поднял взгляд к потолку, однако Малик прекрасно знал, что могущественному господину нимало не интересны свисающие вниз сталактиты. Примас взирал за пределы бренного мира, в те края, куда не заглянуть ни верховному жрецу, ни любому другому из смертных, сколько он этому ни учись.
        - Мы пришли весьма вовремя. Час близок, мой Малик, - негромко, с чем-то весьма близким к отеческой нежности родителя, гордого своими детьми, сказал Примас. - Давай подождем и сполна насладимся красотою всеобщего обновления…
        Вновь обратив взгляд вниз, к полю нещадной битвы, Владыка Люцион указал в самую ее гущу - туда, где по сию пору шла самая страшная сеча. Там, посреди побоища, поблескивал черный самоцвет величиной почти с человека, венчавший мраморную колонну в кроваво-красных прожилках (естественно, мрамор тот так и назывался «кровавым»). Самоцвет же господин Малика называл «Поцелуем Мефисто», однако, памятуя о кое-каких прежних его ремарках, священнослужитель имел основания полагать, что некогда он назывался в честь кого-то еще, о ком Владыка Люцион не желал говорить.
        - Смотри же, мой Малик…
        Казалось, само время прекратило свой бег: воины-морлу разом замерли, кто где стоял. Остановились клинки, наполовину вошедшие в животы, прервали падение катившиеся с плеч головы. В чудовищной величины подземелье воцарилась мертвая тишина.
        Поцелуй Мефисто вспыхнул, заливая пещеру круговой волной черного света. Нет, вовсе не тьмы - именно света, только полностью, совершенно черного.
        Едва черный свет коснулся бьющихся и павших, все они обмякли, выгнулись так, точно кости их обернулись жидкостью. Отрубленные конечности взвились в воздух, прирастая к телам, зияющие раны сами собой затянулись, искромсанные трупы затрепетали, вновь возвращаясь к жизни. Глядя на разворачивающиеся события, Малик вдруг вспомнил о перемене, недавно пережитой им самим, и снова схватился за изуродованную ладонь.
        Воинство морлу было готово к новым сражениям. Воскресшие, воины поднялись даже из глубины дымящихся алых рек магмы. Латы их, докрасна раскаленные в испепеляюще-жаркой купели, замерцали и тут же угасли, обрели прежний неприветливо-черный оттенок.
        Воскрешение мертвых, исцеление раненых… все это казалось Малику истинным чудом, пусть даже он знал, что на деле перед ним происходит нечто другое. Способностью возвращать жизнь погибшим смертным камень не обладал. Убитые сегодня или когда-либо прежде, морлу более не принадлежали к людскому роду. Скорее, то были ходячие мертвецы, кадавры, поднятые на ноги нечестивым величием Мефисто, ибо так пожелал сын его, Люцион. Ныне в каждом из них обитала некая демоническая сущность, притворяющаяся прежней, живой душой. Непрестанные битвы были настолько жестоки, что всякий новый воин-морлу быстро примыкал к рядам оживленных, однако все они почитали это за честь и свято верили, будто их души по-прежнему с ними.
        Но что на самом деле происходило с их душами, наверняка знал только Владыка Ненависти - по крайней мере, так полагал Малик.
        Не прошло и минуты, а подземелье вновь наполнилось неуемными воинами в самом расцвете сил. Некоторые зарычали друг на друга, вскинули над головами мечи, палицы, топоры и иное оружие, приготовившись к бою с любым возможным врагом. Кровь, обагрявшая пол подземелья, без остатка впиталась в камень. Взглянуть со стороны - о недавней битве не напоминало ничто.
        - Дамос, - прошептал Владыка Люцион.
        Из глубины подземелья, из самой гущи рядов, на обоих, повернувшись к ним, поднял взгляд особо огромный, устрашающий морлу. Вскинув кверху изрядной величины меч, он испустил громкий гортанный крик, приветствуя своего господина.
        Примас кивнул и, в свою очередь, поднял вверх растопыренную пятерню. Дамос, кивнув в ответ, растолкал соседей, ринулся сквозь шеренги собратьев, без лишних слов ухватил одного за ворот и сдернул с места. Морлу последовал за Дамосом, а избранный командир Примаса двинулся искать следующего. Отобранная таким манером, пятерка воинов с Дамосом во главе вскоре подошла к входу, туда, где ждали Люцион с Маликом.
        - О великий, - проскрипел Дамос, преклоняя колено.
        Голос его был подобен голосам всех морлу, хоть однажды погибшим в бою. Казалось, изобразить человека вселившаяся в него темная сущность, как она ни старайся, не в силах: смертному голос Дамоса принадлежать уж точно не мог бы никак.
        Пятеро за спиной главного морлу тоже преклонили колено. Люцион коснулся верхушки «бараньего» шлема Дамоса, благословляя его. Затем Дамос повернул голову в сторону Малика.
        - Верховный жрец…
        Малик благословил его на манер господина.
        - Встань, Дамос, - велел сын Мефисто.
        Главный над морлу послушался, и Примас продолжил:
        - С этой минуты ты под началом верховного жреца и будешь повиноваться любому его приказанию.
        - Слушаюсь, о великий…
        - Вам предстоит охота. Дело идет о жизни, и в то же время - о смерти. Разницу ты понимаешь.
        Воин склонил увенчанную шлемом голову, подтверждая правоту хозяина. Иметь дело с Дамосом Малику уже приходилось. Шлем лишь отчасти скрывал от взгляда лицо, выглядевшее так, будто даже Поцелую Мефисто не удалось воссоздать его в полной мере. От носа, кроме пары зияющих дыр, не осталось почти ничего, а нижняя челюсть словно бы принадлежала другому, еще больших размеров созданию - может статься, медведю. Впадины на месте глаз темнели одна выше другой. Однако если не брать в расчет опустевших глазниц, выглядел Дамос примерно так же, как и в день вступления в ряды живых новобранцев-морлу. Человеком он был отвратительным, уродливым и снаружи, и изнутри, и его темная душа еще в те времена опровергала известную поговорку, будто о книге не стоит судить по обложке. Одним словом, тот, смертный Дамос мало чем отличался от твари, что ныне обитала в его оболочке.
        - Верховный жрец укажет, кого надлежит взять живым, остальных же ты истребишь, - продолжал Люцион. - Но будь настороже. Берегись кое-кого еще.
        Последние слова повелителя демонов изумили Малика не на шутку.
        - Кое-кого еще? - невольно выпалил священнослужитель, внезапно вспомнив, о чем лепетал в оправдание собственной неудачи, когда Примас выбирал ему кару.
        Сейчас в голосе господина слышались нотки, которых Малик за все годы службы великому не замечал за ним ни единого раза. Что это? Неуверенность?
        «Нет, нет, - поспешно одернул себя человек, - быть такого не может!»
        Неуверенности Люцион не проявлял никогда.
        Никогда…
        - Я чувствую, - после долгого, столь же настораживающего молчания продолжал сын Мефисто, - чувствую: все не таково, каким может казаться с виду. В дело вмешался кто-то еще, кто-то… другой…
        Погрузившись в раздумья, он оборвал фразу на полуслове. Морлу беспокойно зашевелились, а Малик встревожился сильнее прежнего. Подобное поведение господину было совершенно не свойственно. Никогда еще он не делал подобных пауз, никогда не колебался, как в эту минуту.
        Что происходит? Кто этот «кто-то другой»?
        Малик вновь вспомнил о собственных подозрениях, возникших во время позорного поражения в схватке с крестьянином. Он не сумел устоять перед невероятной мощью бесхитростного Ульдиссиана в сочетании с мастерством, каким этот глупец обладать просто не мог. Тут-то верховному жрецу и подумалось, что, так сказать, за кулисами всего этого происходит нечто еще, что расклад сил не таков, каким кажется с виду.
        И вот теперь… теперь Малик заподозрил, что и Владыка Люцион думает то же самое. Похоже, Владыка Люцион поверил его словам.
        Устрашающе помрачнев, сын Мефисто покачал головой.
        - Нет… невозможно.
        Лицо его вновь прояснилось, угрюмый вид сменился прежней, привычной Малику абсолютной уверенностью в себе.
        - На сей раз вы во всем разберетесь, - с внезапным спокойствием продолжал Примас, обращаясь и к Дамосу, и к верховному жрецу. - На сей раз вы опознаете скрытого врага. Он должен быть уничтожен. Крестьянина этого - Ульдиссиана уль-Диомеда - надлежит взять живым, но ни его, ни тех, кто окажется рядом, остаться в живых не должно. Понимаете?
        Подтверждая, что все понимает, главный из морлу склонил голову. Малик тоже кивнул, по-прежнему сжимая в человеческой ладони другую, преображенную.
        От Люциона последнее не укрылось.
        - Это действительно дар, мой Малик, - с благосклонной улыбкой сказал он человеку. - Вот увидишь. Вот увидишь…
        Услышав это, верховный жрец заметно воспрянул духом и вновь пригляделся к ужасающей кисти. Господин никогда ничего не делает сгоряча, не подумавши… выходит, это и вправду дар?
        Новые пальцы гнулись ничуть не хуже старых, а порой - так, как старых было бы не согнуть ни за что. Боль тоже наконец-то пошла на убыль. Вдобавок, как это ни странно, священник чувствовал себя сильнее.
        - Ну, а теперь, - подытожил сын Мефисто, сложив ладони «домиком», - пора отыскать зовущегося Ульдиссианом снова. На сей раз неудачи я не потерплю, понимаете?
        И Малик, и Дамос безмолвно кивнули.
        - Тогда на этом - все. В путь отправляйтесь немедля.
        Избранные морлу собрались за спиной Малика, склонившегося перед господином. Страх в сердце уступил место азарту. Верховный жрец мысленно поклялся доставить Ульдиссиана уль-Диомеда к Владыке Люциону, даже если придется изувечить крестьянина. Изувечить так, чтоб остались лишь проблески жизни, коих будет вполне достаточно, чтобы Примас сумел извлечь из жертвы надлежащую пользу.
        Уводя за собою Дамоса и пятерых других морлу, Малик задумался также и о стороннем вмешательстве, о котором помянул господин. Каким бы могуществом ни обладал этот «кто-то», Владыке Люциону он был ни к чему. Его господин пожелал уничтожить, не сохранить, и верховный жрец нутром чуял: господин знает, откуда он и кто таков.
        Нет, предавать господина Малик даже не думал - уж он-то не настолько глуп. Однако, выяснив, о ком шла речь, он наверняка ничего дурного не совершит, а после, как только удовлетворит любопытство, сразу же велит морлу уничтожить его.
        Главное - этот тупоголовый крестьянин…

* * *
        За отбытием Малика Люцион не следил. Он был уверен: на сей раз священник его не ослушается. У смертного попросту не имелось иного выбора.
        Легионы морлу рвались и рвались в бой, но Люцион удерживал их в ожидании. Он не раскрыл своим слугам всей правды, ни словом не намекнул, чем озабочен в действительности.
        «Не может быть, - спорил он с самим собой. - Нет, это не… не она. Не может ее здесь быть…»
        Тут он невольно задумался о сопернике - о том, с кем вел он игру, с кем состязался за власть над умами и душами смертных. О сопернике, похожем на смертных столь же мало, сколь и он сам. Не мог ли он приложить ко всему происшедшему руку? Уж не уловка ли это, призванная сбить с толку Люциона с отцом? Ведь это куда вероятнее ее появления…
        Отца он пока ни о чем извещать не собирался. Если Малик справедливо боялся кары Примаса, то сам Люцион боялся гнева родителя не меньше. В сравнении с характером Владыки Ненависти меркла даже его собственная чудовищная натура. Нет-нет, Мефисто он до поры не скажет об этом ни слова.
        Но если это вправду она… тогда Люциону - рано ли, поздно - придется предстать перед отцом.
        «Я должен разузнать обо всем этом побольше».
        Утаил он от Малика вот что: живой или мертвый, снова столкнувшись с крестьянином, священник поведает Люциону правду о той, второй силе, прячущейся от его взора за человеком. Новая рука привязывала Малика к господину куда крепче, чем он мог подумать. В этой руке таились возможности, позволявшие уничтожить даже ее… ценой, разумеется, служащего ему человека. Да, Малика Люцион находил очень и очень полезным, однако его утрата - ничто, если речь о сохранении за собой Санктуария… и тем более об ограждении Санктуария от нее.
        Дабы на душе стало легче, Примас кивнул воинам, ждавшим внизу.
        С дружным воинственным кличем морлу вновь бросились друг на дружку. Металл зазвенел о металл. В первый же миг под ударами пало не менее сотни воинов. Пол огромного подземелья оросила кровь, под сводами эхом отдались вопли раненых, услаждавшие слух их господина, точно чудесная музыка.
        И все-таки, даже в то время, как Люцион упивался резней, учиненной неуемными слугами, мятежные мысли его вновь и вновь возвращались к прежним материям. Нет, это не она, это никак не могла быть она. Она исчезла - возможно, навеки изгнана, возможно, мертва. Преодолеть то или другое не хватит сил даже ей. Ведь он знает ее от и до, не так ли? Разве не он некогда был близок к ней, как никто другой? Лучше, чем Люцион, ее могли знать только двое, и один из этих двоих - его отец.
        А вот второй был его соперником… тем, кто в итоге и стал причиной ее низвержения.
        Все это вновь выдвигало на первый план тот самый вопрос, на который Люциону хотелось бы получить ответ.
        «Если все это - не его козни… чует ли он ее возможное возвращение, подобно мне?»
        Глава десятая
        Поразмыслив, Ульдиссиан решил, что на прежнем месте оставаться нельзя, и несогласных с этим среди спутников не оказалось. Правда, Серентии хотелось, по крайней мере, собрать тела мироблюстителей вместе и устроить им хоть сколь-нибудь достойное погребение, но на трупы врагов Ульдиссиану было плевать. Эти люди готовили самому ему плен, а его спутникам - смерть, и потому бросить их на поживу лесным пожирателям падали показалось ему вполне справедливым.
        Путники поискали коней мироблюстителей, однако скакунов нигде поблизости не обнаружилось. Никто не припоминал, где и когда в последний раз видел хоть одного, а следов конских копыт не удалось отыскать даже остроглазому Ахилию. Вскоре они бросили эту затею, оседлали собственных коней и поскакали дальше, в глухую ночь.
        Всю дорогу Ульдиссиана не отпускало страшное напряжение. Нет, за себя он не слишком-то опасался, но вот за других - особенно за Лилию… Ее близость к крестьянину верховный жрец, Малик, несомненно, заметил, и теперь - это уж наверняка, вернее, чем кровное родство Ульдиссиана с братом - будет стремиться обратить их отношения к собственной выгоде.
        Вспомнив о Мендельне, Ульдиссиан оглянулся назад, на младшего, скакавшего следом сквозь мрак. Лица Мендельна было почти не разглядеть, однако во взгляде его старший брат чувствовал ту же тревогу, что и раньше. Похоже, братишку резня потрясла даже сильней, чем Серентию. Когда все завершилось, Ульдиссиан видел, как Мендельн бродил от трупа к трупу, над каждым задерживался, протягивал руку куда-то во тьму… Что ж, дело ясное: очевидно, он до сих пор в себя никак не придет.
        Крякнув, Ульдиссиан вновь устремил взгляд на черную полосу тропы впереди. Быть может, Мендельна лучше оставить где-нибудь по пути? Зла брату Ульдиссиан вовсе не желал и опасался, как бы уязвимость Мендельна не оказалась ему помехой в будущем. Он с детства знал, что брат уступает ему в грубой силе, но полагал, будто уж характером-то Мендельн наверняка крепок… и, очевидно, ошибся.
        Подумав об этом, он вновь оглянулся назад. Да, Мендельн выглядел так, будто его преследуют призраки. Если дела не пойдут на лад, придется с ним что-то делать…

* * *
        Кони скакали быстрей и быстрей, ветром мчались сквозь непроглядную ночь. Как ни старался, как ни силился Мендельн глядеть только вперед, избавиться от них это не помогало.
        С братом и остальными ездоков было пятеро. Пятеро, и не более. Пять человек на четырех конях.
        Однако рядом с пятеркой путников вперед мчались еще почти два десятка всадников, и видел их, судя по всему, только он, Мендельн.
        С обеих сторон от тропы вилась, трепетала в воздухе полупрозрачная серо-белая дымка. Клубы тумана неярко мерцали, то появляясь, то исчезая из виду, и в каждом Мендельну виделись изможденные бледные лица, виделись шлемы, кирасы мироблюстителей. Набравшись храбрости покоситься в их сторону, он всякий раз натыкался на их немигающие, невидящие взгляды. Казалось, эти эфемерные создания ждут от него неких слов.
        Однако никаких слов для теней людей, убитых братом и Ахилием, у Мендельна не имелось. Никаких, никаких… кроме безмолвной мольбы оставить его в покое. Однако они не только не уходили, но с каждым разом словно бы придвигались к Мендельну ближе и ближе. Верхом на невидимых конях, фантомы мчались вперед вровень с измученным крестьянином. Пожалуй, если б в бою погиб хоть один из их скакунов, он тоже примкнул бы к потусторонней погоне…
        При этой мысли Мендельн сдавленно, нервно хихикнул, и Ахилий, ехавший невдалеке, смерил его обеспокоенным взглядом.
        Не рассказать ли о происходящем лучнику? Пожалуй, Ахилий - единственный, кто может его понять. Вспомнив тот странный, жутковатый камень, охотник, как и сам Мендельн, сразу же свяжет одно с другим.
        Однако если в Ахилии имеется хоть капля здравого смысла - в чем Мендельн нимало не сомневался, - то после этого светловолосый лучник немедля начнет сторониться злосчастного крестьянина. И тут уж Мендельн ни в чем не смог бы его упрекнуть. Сейчас ему самому хотелось бы держаться от себя самого как можно дальше. Увы, такой возможности он был лишен, а посему ему оставалось только надеяться, что со временем призраки отправятся на покой, туда, куда им полагается.
        Да, надеяться-то на это Мендельн мог… но сильно сомневался, что ему так посчастливится.

* * *
        Ночь уступила дорогу туманному, хмурому утру, но, хоть Ахилий и предлагал остановиться, Ульдиссиан гнал и коней, и спутников вперед почти до полудня. Только когда впереди показался ручей в окружении высоких ветвистых деревьев, он наконец-то скомандовал привал.
        К этому времени даже сам Ульдиссиан чувствовал себя порядком усталым. Спешившись, он поспешил помочь Лилии сойти на землю. Ахилий помог с тем же самым Серентии, а Мендельн, соскользнув со спины коня, поспешил к ручью, утолить жажду.
        Однако, едва потянувшись горстью к чистой воде, брат Ульдиссиана немедля, точно укушенный, отдернул руку. Устремив взгляд в даль, младший сын Диомеда задумался, моргнул и повернулся к спутникам.
        - Вода испорчена. Заражена, - не без некоторых колебаний сообщил он. - Лучше отсюда не пить. Иначе, самое меньшее, серьезно захвораем.
        - Откуда ты знаешь? - усомнилась Серентия.
        Мендельн нахмурился, отчего, на взгляд Ульдиссиана, сделался очень похож на ребенка, уличенного во лжи.
        - Я видел… видел рыбешку… и не одну… плывшую мимо. Дохлые, да еще сплошь в пятнах. Похоже, какая-то хворь…
        - Я тоже подобное видывал, - вмешался Ахилий. - Если Мендельн все описал точно - да, из ручья лучше не пить.
        - Но ведь нам нечего бояться, - объявила Лилия, на полшага отступив от Ульдиссиана и подняв на него взгляд. - Ведь тебе, несомненно, по силам справиться с таким пустяком.
        - Справиться?
        - Ну, разумеется: взять, да очистить воду!
        Остальные с недоверием уставились на нее. Даже Ульдиссиану в подобное как-то не верилось, но чем дольше Лилия смотрела ему в глаза, тем серьезнее размышлял он над ее предложением.
        - Что ж, ладно.
        Идя к ручью, он мельком взглянул на брата. Мендельн предостерегающе вскинул ладонь, но Ульдиссиан, чувствовавший на себе взгляд Лилии, ни слова не говоря, обогнул его стороной. «Отчего бы, - решил он, - не уступить ей в такой малости?» Именно ее уверенность, ее любовь всякий раз указывала ему верный путь. Может, и сейчас выйдет так же?
        Пальцы Ульдиссиана коснулись воды. Ладонь тут же покрылась множеством брызг, и он сосредоточился, веля ручью очиститься от заразы. Сие желание он мысленно повторял снова и снова - пока, наконец, не решил, что либо добился успеха, либо тратит время напрасно.
        - Но как мы теперь узнаем, получилось ли? - спросила Серентия после того, как он вынул руку из воды.
        И тут Лилия вновь доказала веру в Ульдиссиана на деле. Без колебаний проскользнув мимо него, она опустилась на колени, склонилась к самой воде.
        Это показалось слишком даже Ульдиссиану.
        - Лилия! Не…
        Однако Лилия быстрым движением поднесла к губам полную горсть воды и выпила все до капли.
        Опасаясь, что на этот раз оплошал, а значит, подверг опасности ту, кто дороже для него всех на свете, Ульдиссиан приготовился броситься ей на помощь. Как ни странно, избавить его от тревог поспешил не кто иной, как Мендельн.
        - Ручей… Ульдиссиан… ручей… от заразы чист. Клянусь, брат: волноваться не о чем.
        Ульдиссиан не стал спрашивать, откуда Мендельну это известно, но некие нотки в голосе брата убедили его: да, так и есть.
        - Он совершенно прав, - объявила аристократка. - Поверь, любовь моя, со мной все в порядке.
        Крестьянин схватил Лилию за плечи, крепко-накрепко прижал к себе.
        - Не смей больше так делать! - выдохнул он ей в ухо. - Тем более, из-за меня…
        - Но я же знала, что твой дар защитит меня… защитит всех нас. И не ошиблась ведь, верно?
        - Просто… не надо…
        - Как хотите, а я, к примеру, после всего этого умираю от жажды, - во весь голос сказал Ахилий, подводя к берегу коней. - Как и эти великолепные животные…
        Его вмешательство разом вернуло общее настроение в обычную колею. Ульдиссиан с остальными, отойдя чуточку выше по течению, принялись утолять жажду, а Ахилий, позаботившись о конях, вскоре присоединился к ним.
        Однако, напившись и выпрямившись, лучник внезапно устремил взгляд за ручей, как будто заметил на том берегу что-то особенное. Ульдиссиан тоже уставился в заросли, но разглядеть ничего не сумел.
        - Я скоро, - пробормотал Ахилий.
        С этим охотник, перепрыгнув ручей, вмиг исчез за деревьями, а к Ульдиссиану подступила Серентия.
        - Может, нам следом пойти?
        Однако крестьянин друга знал превосходно. Если речь шла о преследовании дичи в лесу, угнаться за Ахилием с трудом удавалось даже ему.
        - Похоже, он просто углядел в кустах кролика или еще какую-то дичь нам на обед. Волноваться не о чем: ты же слышала, что он сказал. Он и без нас управится.
        И вправду, вернулся Ахилий спустя неполных десять минут, но остальные провели все это время в нешуточном напряжении. Бежал охотник быстро, однако ж ничуть не запыхался… вот только на лице его отражалось все, что угодно, кроме радости.
        - Тут городок неподалеку. Пешком - меньше часа, а верхом - и того быстрее.
        Сидевшая на камне Лилия разом вскочила на ноги.
        - Городок? Быть такого не может!
        Ахилий, склонив набок голову, окинул встревоженную аристократку насмешливым взглядом.
        - Не просто может, миледи… вся штука в том, что это Парта.
        На лицах всех остальных отразилось то же самое, что и на лице Лилии.
        - Это как же? - вырвалось у Мендельна. - Мы ведь ехали совсем не туда!
        - Знаю, знаю… но это действительно Парта. Я побеседовал с одним из местных юнцов.
        По крайней мере, одно Ульдиссиану сделалось ясно.
        - Так это за ним ты в лес побежал?
        - Точно, за ним. Приметил движение в зарослях и не хотел потерять его из виду. Да, он, конечно, бандит, но всего лишь мальчишка… Назвался Седриком, сказал, что в лес поохотиться вышел, - пояснил Ахилий, впервые с самого возвращения позволив себе слегка улыбнуться. - Что ж, в охоте мальчишка неплох, на ногу легок… не сразу и выследить удалось.
        Оставив суждения лучника об охотничьих задатках мальчишки без ответа, Ульдиссиан призадумался: как же путникам удалось описать этакий круг и вернуться сюда? Ведь Парта должна была давным-давно остаться далеко позади!
        - Малик, - наконец проворчал он.
        Остальные изумленно уставились на него.
        - Сами не видите? Это все он, верховный жрец! - пояснил крестьянин. - Тут пахнет какими-то чарами! Кто еще мог бы такое устроить?
        - Да, разумеется, он! - немедля встала на его сторону Лилия. - И, зная, что в городке нас ждет его ловушка, мы уж точно туда не поедем! И из окрестностей Парты нужно немедля бежать!
        - Но Седрик не похож на орудие церковника, - заспорил с нею Ахилий. - А жители Парты славятся добрым нравом и честностью…
        Но Лилия от своего отступаться не собиралась.
        - Неважно, что представляют собой ее жители! Малик обратит их против Ульдиссиана, как пешки, вот о чем нельзя забывать!
        К некоторому удивлению Ульдиссиана, Лилию поддержала Серентия.
        - Ахилий, она права. Такой поворот не может оказаться случайностью. Должно быть, Малик задумал что-то ужасное.
        Ульдиссиан поглядел на брата, но Мендельн, против обыкновения, оставался безмолвен. Странное дело: вопреки вполне разумным советам Лилии, Ульдиссиану страшно хотелось отправиться в Парту. Если Малик надеется застать его там врасплох, то обнаружит, что намеченная жертва более чем готова закончить предыдущее столкновение.
        - Едем в Парту.
        На лицах спутников отразились самые разные чувства. Ахилий откровенно обрадовался, Лилия же взглянула на него с осуждением. В глазах ее вспыхнул огонь, какого Ульдиссиан еще ни разу за нею не замечал, однако аристократка вмиг взяла себя в руки, с дрожью перевела дух и согласно кивнула.
        - В Парту, так в Парту, - согласилась она, наконец, улыбнувшись. - Хоть на край земли, хоть за край, лишь бы с тобою, любовь моя.
        Такой перемене чувств Ульдиссиан был очень рад. А злилась она, должно быть, всего-навсего из опасений за него. В конце концов, это его Малик желает взять в плен…
        Однако ей-то, и всем остальным иерарх Церкви Трех готовил смерть! Но ничего, ничего. Если Малик вновь нанесет удар, Ульдиссиан позаботится, чтобы они опять остались целыми и невредимыми. Как же иначе? Ведь из-за него им тоже предстоит мчаться навстречу возможной опасности!
        С Ахилием во главе все пятеро тронулись к городку и, следуя указаниям охотника, остановились невдалеке от окраины. Действительно, как Ахилий и говорил, до окраины Парты оказалось меньше часа пути. Величиной Парта намного превосходила Серам, и даже Тулисам. Здесь Ульдиссиан впервые в жизни увидел своими глазами дома о четырех этажах. Рядом с ними амбары самых богатых соседей казались жалкими хижинами. Каменные и деревянные фасады покрывал гладкий слой штукатурки, придававшей домам непомерно роскошный вид. Арчатые крыши покрывали внахлест, наподобие черепицы, резные деревянные плашки, а уж улицы…
        Улицы городка - и те были не земляными, каменными! По каменным мостовым дробно цокали копыта коней, колеса повозок грохотали, словно небо в грозу! Столько народу, как в Парте, Ульдиссиан, пожалуй, не видал за всю жизнь, а разнаряжены многие были так, что рядом с ними он чувствовал себя нищим оборванцем. Правду сказать, из всех пятерых одной Лилии было бы не стыдно показаться здешним жителям на глаза.
        Тут путников кто-то окликнул. Помня о том, что в Парте никто из них никогда не бывал, Ульдиссиан замер, насторожился. Но нет, это оказалась совсем не засада: прямо к коню Ахилия подбежал сбоку какой-то юнец.
        - Ага, а вот и Седрик! - воскликнул охотник, взъерошив копну волос на макушке мальчишки. - Я же сказал, что мы скоро будем!
        - А я и отца позвал, да! - едва переводя дух, отвечал Седрик.
        И вправду, следом за мальчуганом к путникам подошел царственного вида господин, по крайней мере, десятью годами старше Ульдиссиана, облаченный в просторные, коричневые с черным одежды, при виде коих в сердце крестьянина немедля встрепенулось недоверие. Выходит, отец Седрика - тоже какой-то священнослужитель?
        - Спокойно, спокойно, - поспешил заверить его Ахилий, - это торговец, совсем как наш Кир. Возможно, даже знавал Кира, если мальчишка ничего не напутал.
        - Это они, Сед?
        С этим родитель будущего охотника, затвердев лицом, откинул со лба черные с серебром волосы длиною до плеч и пристально оглядел новоприбывших. На Лилии взгляд его задержался, а на Серентии вовсе застыл.
        - А ведь я тебя знаю, хотя ты теперь совсем уже взрослая! Ты ведь - малышка Кира… Сара, если не ошибаюсь?
        - Серентия, - помрачнев, ответила дочь Кира.
        Тут же заметивший это, отец Седрика принял куда более серьезный тон.
        - Прости, девочка. Не стоило тебе о нем напоминать.
        Серентия, не ответив ни словом, благодарно кивнула.
        Тем временем неподалеку, с любопытством разглядывая заезжих путников, начали собираться прочие горожане. Часть этого любопытства явно следовало отнести на счет встречавшего их человека, наверняка занимавшего в городке весьма высокое положение.
        - Друзья, меня зовут Итон уль-Гараль, и я, хоть и сожалею о смерти старого товарища, сердечно приветствую его родных и знакомых.
        Ульдиссиан пристально взглянул на Ахилия.
        - Похоже, они оба в нашем приезде не сомневались.
        - Я поставил на то, что ты скажешь «да», только и всего. А когда Седрик сказал, что его отец - один из первых купцов в городке, позволил себе, прошу прощения, Серри, воспользоваться именем Кира… ведь Кир, сколь мне помнится, знал в этих землях всех собратьев по ремеслу. Ну, а Седрик ответил, что побежит и расскажет отцу и о нас, и о сказанном мною о старике…
        Вспомнив былое, мастер Итон лукаво сощурился.
        - Да, торговался Кир просто на славу, - вставил он.
        - Одним словом, я и рассудил: раз уж путь привел нас почти к самой Парте, видно, самой Судьбе угодно, чтоб мы заглянули сюда.
        - Это Малику угодно, чтоб мы заглянули сюда. Не забывай о Малике, Ахилий.
        - В чем дело, друзья? - вмешался купец, очевидно, стремясь предотвратить назревавший меж ними спор. - Что-то неладно?
        - Об этом здесь говорить не стоит, - вполголоса ответил Ульдиссиан. - Об этом нам, мастер Итон, лучше побеседовать без лишних ушей. И вашему старосте сообщить тоже следует.
        - Поскольку я, кроме прочего, всеми избранный глава Парты, с этим делом трудностей не возникнет! Однако же… с кем я имею удовольствие говорить? Серентию я знал еще маленькой, и с тех пор она сделалась краше прежнего. Ты, - кивнул он в сторону Ульдиссиана, - мне тоже смутно знаком, а вот остальные - нет. Особенно некоторые, - добавил Итон, снова остановив взгляд на Лилии, - а ведь я славлюсь отменной памятью на лица.
        - Я - Ульдиссиан уль-Диомед…
        - А-а, Диомед из Серама! Сильный душой, откровенный в речах землепашец! Да и ты на него очень похож. Если не ошибаюсь, ты - его первенец.
        Оценив по достоинству превосходную память купца, Ульдиссиан представил ему Мендельна с Ахилием, а затем, с заметной неохотой, и Лилию. Он ожидал, что купец начнет перед ней лебезить, но мастер Итон всего лишь с поклоном сказал:
        - Судя по лицу и одежде, ты откуда-то с севера от великого города, так?
        Лилия, в свою очередь, склонила голову.
        - Да, - подтвердила она.
        Отец Седрика явно ждал продолжения, однако немногословность Лилии воспринял с тем же хладнокровием, что и молчание Серентии. Не настаивая на подробностях, он оглядел всех путников разом.
        - Ну что ж, друзья, знакомство состоялось, а теперь прошу пожаловать в мое скромное жилище!
        Поначалу Ульдиссиану захотелось отказаться от приглашения. Да, Итон им ничего дурного не желал, однако не в гости же они сюда приехали! А впрочем… если уж он - один из самых видных горожан, глава города, кого еще предупреждать о возможной опасности для местных жителей?
        Оставалось только надеяться, что, едва узнав правду, старый друг Кира не отправит его дочь и всех остальных за решетку. В конце концов, ведь это они навлекают опасность на городок…
        Встречать их Итон вышел пешком, и потому путники тоже спешились, взяли коней под уздцы и последовали за ним. Ульдиссиан отметил, что теперь местные принимают их, точно заезжих сановников, кланяются, проходя мимо. Очевидно, мастера Итона в городке уважали не только из-за высоты положения, но и самого по себе.
        Ульдиссиана здорово беспокоило то, что он явился без личной охраны. Неужто жители Парты настолько доверчивы? А может, дело в чем-то другом? Может, против них затевается какое-то злодейство? Хотя, если все это подстроено Маликом, ловушка уж слишком мудрена. Ульдиссиан не находил в ней ни складу, ни ладу. На вид окружающие казались людьми добропорядочными, честными. Вдобавок к поклонам, многие любезно кивали гостям, а те, кто оставался позади, мало-помалу возвращались к своим делам, явно не подозревая чужаков ни в чем дурном.
        - В Сераме я не бывал уже много лет, - объявил Итон, ведя путников за собою по оживленным улицам. - Как там дела? Прежде заедешь туда по пути - тишь да гладь! Признаться, заворачивая в Серам, я радовался тамошнему покою не меньше, чем жарким торговым спорам с мастером Киром!
        - Недавно Серам постигла сильная буря с грозой, - встрял в разговор Мендельн.
        Ульдиссиан быстро взглянул на брата, но обнаружил, что продолжать Мендельн не собирается.
        - Вот оно как? - хмыкнул Итон. - Надеюсь, ничего более волнующего там, на ваше счастье, не произошло! Я Парту люблю всей душой, но в городке нашем столько дел, столько дел - глаз, понимаете ли, не сомкнуть. Порой охотно поменялся бы местами с твоим отцом, госпожа Серентия.
        Тут Ульдиссиан решил кое в чем убедиться.
        - А служители Церкви или Собора не предлагают помочь в делах хотя бы мудрым советом?
        - Эти-то? - хмыкнул купец, оглянувшись на Ульдиссиана. - Никто из этих блаженных в Парту уж больше года носа не кажет. Нам они здесь ни к чему. Мы и без них своей судьбою довольны. А проповеди пусть приберегут для тех, кто пожелает их слушать, прошу прощения за этакие слова!
        Ульдиссиан согласно кивнул. Сказанное мастером Итоном подтверждало все, примеченное им вокруг до сих пор. А видел он дородных, благонравных горожан с горожанками, жизнерадостно следующих по делам либо прервавших труды, чтобы перекусить или поболтать с друзьями. Видел он чистые, мощенные плитами улицы и ухоженные дома из камня и дерева. И одевались встречные весьма опрятно, хоть в простые одежды, хоть в более роскошное платье… одно слово - уютный городок, населенный достойными людьми.
        Разумеется, это не означало, будто Парта безупречна со всех сторон. Среди горожан имелись и немощные, и увечные. Как-то раз путникам встретился дряхлый, почти беззубый старик, ковылявший по улице на одной ноге - вторую ему заменял костыль. Затем Ульдиссиану попался на глаза маленький мальчик со ссохшейся, видимо, от рождения недоразвитой левой рукой. Еще один встречный, с виду крестьянин, лицом сразу напомнивший Диомедову сыну его самого, щеголял жуткими шрамами на шее и плечах, вероятно, получивший их из-за какого-то несчастного случая.
        Впрочем, соседи их вовсе не сторонились, и, мало этого, каждому помогали спутники. Очевидно, под управлением Итона в Парте смотрели на вещи весьма и весьма широко: в этом у местных жителей даже серамцам было, чему поучиться.
        Ульдиссиан снова взглянул на мальчишку. Ссохшаяся рука малыша живо напомнила ему о младшей из сестер, об Амелии. Правда, ее правая рука была надлежащей, обычной длины, но всегда оставалась завернутой за спину, а толщиной не превосходила соломинки… но, несмотря на это, среди родных Амелия неизменно выделялась особым дружелюбием, особой готовностью прийти другому на помощь.
        Мальчуган скрылся из виду. Вспомнив покойную сестру, Ульдиссиан с горечью стиснул зубы. Отчего люди вроде Малика живы-живехоньки, расхаживают по земле королями, а ни в чем не повинные дети страдают из-за превратностей судьбы либо, возможно, капризов какого-то духа?
        Подумав об этом, он замер на месте, как вкопанный.
        - Мендельн…
        - Что случилось? - замедлив шаг, откликнулся брат.
        - Держи-ка.
        Сунув Мендельну в руку поводья своего коня, старший из братьев рванулся обратно.
        Не заметивший, что произошло позади, мастер Итон принялся показывать путникам кое-какие из местных достопримечательностей.
        - Пожалуй, вам любопытно будет взглянуть на то здание с остроконечной крышей, вон в той стороне…
        Лилия, заметившая его маневр, не сказала ни слова, но на лице ее мелькнула понимающая улыбка. Что до Серентии с Ахилием, не успели они оглянуться, а Ульдиссиан уже умчался далеко назад.
        Пользуясь немалым ростом, Ульдиссиан вглядывался в толпу горожан. Партанцы в большинстве своем не обращали на него внимания - лишь несколькие поглядывали на чужака с некоторым любопытством.
        Предмет поисков никак не отыскивался, и в сердце Ульдиссиана мало-помалу росла, набирала силу досада. Где он в последний раз видел мальчишку? А, вот! С бешено бьющимся сердцем сын Диомеда едва разминулся с изумленным лавочником, поглощенным раскладкой товара. Впереди показалась женщина - знакомая, ее он сегодня уже встречал.
        Стоило ему подбежать ближе, женщина повернулась. Повернулся навстречу Ульдиссиану и сухорукий мальчик, шедший с ней рядом.
        Более не обращая внимания на женщину, Ульдиссиан присел перед ребенком.
        - Покажи руку… пожалуйста.
        Со всем простодушием, свойственным юному возрасту, мальчуган протянул вперед руку, насколько сумел. Однако мать его, разумеется, не на шутку встревожилась и поспешила оттащить сына от незнакомца подальше.
        Ульдиссиан поднял взгляд на нее.
        - Прошу тебя. Я ничего дурного не замышляю. С моей сестрой было то же самое. Зла ему я не сделаю, только позволь на его руку взглянуть. Это недолго.
        Никаких причин соглашаться у женщины не имелось, однако, слегка смягчившись, она кивнула и позволила Ульдиссиану осмотреть иссохшую руку мальчика.
        Крестьянин осторожно ощупал тоненькое предплечье. Теперь, вблизи, ему было видно, что у мальчишки с рукой еще хуже, чем у сестры. Воспоминания об Амелии породили в сердце целую бурю чувств. Только сейчас Ульдиссиан наконец-то понял, что многие годы носил эти чувства в себе, взаперти. На глаза навернулись слезы. Как жаль, что он не сумел сделать для сестренки - для всех родных - больше, чем сделал! С теми силами, какими обладает сейчас, он, наверное, мог бы спасти хоть кого-то из них от чудовищной, изнурительной хвори…
        Слезы текли по щекам, но Ульдиссиан, сам того не сознавая, не выпускал из рук иссохшей детской ручонки. Казалось, время повернуло вспять, и в его руках ручка Амелии. Из всей семьи ей в жизни не посчастливилось больше всех: и родилась увечной, и умерла, не успев повидать почти ничего.
        Перед мысленным взором замелькали образы покойной сестренки - с одним только отличием. Сейчас у нее было крепкое, здоровое тело. И совершенно здоровые руки. Ульдиссиану тут же представилось, как она ловит брошенный мяч, или, еще того лучше, крепко-крепко обнимает его самого…
        Только довольно долгое время спустя Ульдиссиан вправду почувствовал чьи-то объятия. Вернувшись мыслями в настоящее, он… обнаружил рядом того самого мальчугана.
        Что было сил обхватившего его парой крепких ручонок.
        Ульдиссиан перевел взгляд на его мать. Та, в свою очередь, уставилась на него, не в силах поверить собственным глазам. По щекам ее текли слезы. Еще около десятка горожан, сгрудившихся за нею, тоже взирали на крестьянина в остолбенении.
        Высвободившись из объятий ребенка, Ульдиссиан оглядел окружающих. Из глубин памяти вновь всплыло все, пережитое в Сераме. Встревоженный, он подался назад.
        - Я не хотел… Я не думал…
        Однако он именно что захотел. Заметил ребенка и тут же был охвачен неодолимым желанием поглядеть, сумеет ли сделать для мальчика то, чего не смог сделать для Амелии. И - вот, поди ж ты - на что понадеялся, того и достиг.
        И сейчас партанцы тоже обратятся против него, объявят волшебником, или кем-нибудь того хуже…
        Мать мальчугана рванулась к нему и… крепко обняв крестьянина, принялась осыпать его поцелуями.
        - Спасибо тебе! Спасибо тебе!
        Один из стоявших за нею, в первых рядах растущей толпы, поклонился. Его примеру последовал еще один, за ним еще, и еще, и еще…
        И тут кто-то решил преклонить колено, чем побудил остальных поступить точно так же. Не прошло и минуты, все вокруг опустились перед Ульдиссианом на колено, будто перед королем.
        Будто перед королем… а то и кем-то повыше.
        Глава одиннадцатая
        Облаченные в белые ризы до пола длиной, шесть златокожих юных дев, высоко подняв головы, пели хвалы ему, полулежавшему на роскошной тахте посреди своих личных покоев. Ни одна из дев не состояла с другими в родстве, и даже внешнего сходства меж ними вроде бы не имелось, однако фанатичный огонь в их глазах каким-то не слишком понятным образом придавал им всем совершенно одинаковый вид.
        Их преклонение перед ним не знало границ, и каждая с радостью приняла бы его знаки внимания… но ничему подобному случиться когда-либо было не суждено. Их красота значила для него не более, чем красота монументальных фресок на стенах и потолке или затейливых ваз, венчавших высокие мраморные постаменты. Девы были попросту частью внутреннего убранства, помогавшей ему ненадолго - да и то лишь отчасти - вернуться в чудесное прошлое, добровольно оставленное им далеко позади.
        Ясные серебристо-голубые глаза Пророка взирали вверх, в сторону мастерски изображенных художником эфемерных крылатых созданий, реющих в небесах. Художник, с какой мерой к нему ни подступись, был просто великолепен, однако и он не сумел постичь истинной сути желаний заказчика. И все же плоды его долгих трудов хоть как-то напоминали Пророку, кем он некогда был… и от чего отрекся.
        С виду он выглядел едва-едва вошедшим в мужской возраст, хотя внешность может быть - и очень даже бывает - крайне обманчива. Его белоснежную кожу не оскверняло ни единой щетинки, ни единого пятнышка, а золотистые кудри волнами ниспадали много ниже плеч. Телом Пророк был гибок и очень силен, но не чрезмерно мускулист подобно стражам из инквизиторов, стоявшим навытяжку за дверьми в его святая святых. Любому, кому довелось его лицезреть, он казался самим совершенством.
        Лицо его хранило спокойный, задумчивый вид, но в этот вечер о какой-либо безмятежности Пророк отнюдь не помышлял. Произошло невозможное, и он этого не потерпит. Слишком близок он к воплощению своей мечты в жизнь, слишком близок к воссозданию утраченного рая.
        Невдалеке от места его отдохновения, опустив взгляды долу, преклонили колени в молитве четверо высших иерархов Собора, облаченные, согласно сану, в серебристо-белые ризы с высоким воротом. С виду каждый годился Пророку в отцы, а то и в деды, но и они, подобно девицам, преклонялись перед ним безоглядно.
        Внезапно Пророк обнаружил, что хор такого множества голосов раздражает слух. Стоило ему поднять руку - и пение смолкло. Мгновением позже, едва священнослужители уловили перемену в его расположении духа, смолкли молитвы.
        - Я должен собраться с мыслями перед следующей проповедью, - объявил Пророк.
        Его голос разнесся по залу звуками лиры.
        Певицы послушно покинули покои, а следом за ними немедля засеменили к выходу и священнослужители.
        Выждав минуту-другую, Пророк потянулся мыслью наружу, дабы удостовериться, что его святая святых надежно ограждена от всякого, кто б ни задумал войти или подслушивать под дверьми. Удовлетворенный, он вновь устремил взор к потолку, на фантастические картины, особенно же - на изображения великолепных крылатых созданий. Внимательнее приглядевшись к ним, Пророк слегка сдвинул брови. Их крылья были покрыты перьями, точно птичьи - приблизиться к истине еще более разум смертного не смог… и тем не менее остался невыразимо далек от нее. Лица их были подобны его собственному - юными, чистыми, но в то же время исполненными древней мудрости. За один этот штрих художник заслуживал всяческой похвалы: пожалуй, благодаря ему, образ и оказался особенно точен, несмотря на великое множество ошибок во всем остальном…
        С тех пор, как он открыл истину хотя бы себе самому, минули годы - нет, многие сотни лет. Одной из причин тому послужили его непрестанные старания предать забвению прошлое и только ковать, ковать будущее - чистое, непорочное, избавленное от всякого несовершенства.
        Однако главная причина была прямо связана с ней… и ее ужасающим предательством. Очень уж не хотелось ему ни вспоминать о былом, ни гадать, как все могло бы обернуться. С полдюжины жизней ушло у него лишь на то, чтоб оттеснить мысли о ней на задний план, и еще дважды по стольку же - чтобы похоронить воспоминания столь глубоко, будто ее якобы вовсе не существовало.
        И вот теперь… похоже, все его старания пропали втуне.
        Что ж, ладно. Тогда он даст волю своему праведному гневу, и она, и все прочие узнают, что значит строить против него козни. Тогда они вспомнят, кто он таков… прежде чем будут повержены в прах.
        Пророк воздел руки ввысь… и его самого, и весь зал залило светом. Картины, фрески - все, украшавшее стены, поблекло, истаяло, будто роса в лучах жаркого утреннего солнца. Следом исчезло буквально все прочее - затейливые вазы на величественных мраморных постаментах, и длинные клиновидные ковры, и развешанные меж ними венки из свежих цветов… и даже та самая тахта, на которой он отдыхал. Вокруг не осталось ничего, кроме Пророка.
        Еще одна его мысль преобразила сами покои. Весь зал до последнего дюйма, от потолка и до пола под ногами Пророка заблестел, засверкал зеркалами. В зеркалах тех Пророк отразился тысячу раз, и сколь бы далеко ни отстояло отражение от оригинала, его величия сие не умаляло ничуть.
        Однако на самом деле это был все еще не он. Пророка охватило незнакомое прежде чувство - желание, неодолимое желание увидеть себя в прежнем облике, от коего он давным-давно отказался. Миг - и противиться этому желанию сделалось невозможно. Вглядевшись в ближайшее отражение, Пророк напряг память и тут же превратил воспоминания в явь.
        Призванный им свет сосредоточился на нем, стал таким ярким, что всякий обычный человек тут же ослеп бы, как он ни прикрывай глаза. Но и после этого свет продолжал набирать силу, уподобился испепеляющему белому пламени… а затем воистину стал им.
        Однако языки пламени не причинили Пророку никакого вреда: ведь они были частью его в той же мере, что и он - частью их. Стоило белому пламени омыть его с головы до ног, ложный облик юного человека, в коем он пребывал долгое-долгое время, растаял, исчез без следа.
        На его месте возвышался некто в долгополых одеждах с капюшоном, широко распростерший в стороны крылья из языков все того же белого пламени. Лица в понимании смертных у него не имелось - лицо заменяло дивное сияние меж тонких, длинных серебристых сполохов, отдаленно напоминавших роскошную гриву волос, укрытую в тени капюшона.
        Огонь поугас, дабы не препятствовать ему вновь и вновь любоваться собою во всем блеске собственной славы. Его ризы сияли всей чистотой света солнца, огромная кираса сверкала медью. Некоторые нашли бы в нем явное сходство с рыцарем, только не принадлежащим ни к одному из человеческих орденов. Не будь у него даже огненных крыльев, простершихся от стены до стены, любому с первого взгляда стало бы ясно: снисходить до материй столь низменных, как Род Людской, у подобных ему не в обычае. Его истинным обликом был струившийся из-под капюшона свет, уникальное сочетание чистой энергии и звуковых колебаний, которое определяло его индивидуальность среди множества солнцеликих сородичей.
        И тут он неспешно прошептал имя, отринутое в ту роковую минуту - то самое имя, коему некогда пели хвалы высочайшие из высочайших.
        То самое имя, которое так часто с любовью шептала она.
        - ИНАРИЙ… ИНАРИЙ, - разнесся по залу голос… нет, скорее, даже не голос, а некое ощущение, воспринятое одновременно и разумом, и душою, и слухом. - Я СНОВА ИНАРИЙ…
        Стоило объявить о том себе самому - и его охватило безудержное ликование. Он вновь стал Инарием, некогда - одним из Ангирского Совета, некогда - предводителем Небесного Воинства…
        Некогда взбунтовавшимся разом и супротив Небес, и супротив Преисподней.
        Едва он вспомнил об этом, радость его слегка померкла. Померкла, однако до конца не угасла. Поступил он так вот почему: обе стороны настолько увязли в противоборстве, что не могли осознать абсолютной бессмысленности бесконечной войны. Начиная с самой зари мироздания, когда два неземных царства появились на свет, а вскоре после того меж ними возникла рознь, их неисчислимые силы бились друг с другом за власть над Всем Сущим. Целью ударов и контрударов становилось все хоть сколь-нибудь ценное… обычно переходившее из рук в руки до полного его уничтожения. Ангелы - так назвали бы его сородичей люди - и демоны гибли целыми легионами, и все - во имя Ангирского Совета, правившего Небесами, и их извечных соперников, троицы Великих Воплощений Зла.
        Однако Инарию до смерти надоели бесконечные битвы, интриги и контринтриги. Все это ровным счетом ни к чему не вело. Будь он во главе Совета - повел бы дело иначе, но ведь даже его брат (брат в том смысле, что их звуковые колебания, их сущности имели явное сходство в сравнении с остальными) не желал прислушаться к голосу разума. Даже сам Тираэль, тот, кто воплощал собой Справедливость, узреть истину не мог, а может быть, не желал.
        Вот потому-то Инарий в конце концов и решил отстраниться от этой борьбы. Однако он никак не мог отделаться от ощущения, будто единомышленники у него есть, и не только на Небесах, но даже в самой Преисподней. Связаться с таковыми, будто то его сородичи, а уж тем более - демоны, оказалось задачей не из простых, но он, Инарий, стал членом Совета вовсе не за здорово живешь. В подковерных играх Небес он разбирался прекрасно и хорошо понимал, как с ними обстоят дела в Преисподней, и это позволило ему обойти сторожевых псов той и другой стороны. Вскоре он начал отыскивать единомышленников и втайне собирать их вокруг себя. К немалому его удивлению, таковых оказалось гораздо больше, чем он предполагал. О таком множестве не видящих смысла сражаться друг с другом до скончания века он не смел даже мечтать. Что еще удивительнее, среди демонов отыскалась особа, задумавшаяся о том же, о чем и Инарий, задолго до того, как ангел осмелился позволить себе этакую крамолу.
        Она… Та самая, что, спустя недолгое время, пробудит в его сердце любовь и, в свою очередь, полюбит его. Та самая, с кем он начнет творить мир - место, известное возглавляемому ими отряду мятежников под названием «Санктуарий».
        Та самая, что превратит его мечту о рае в кровавый кошмар.
        Глядя на собственные отражения, Инарий снова увидел рядом с собою ее. Нет, теперь она явится в мир не в прежнем, памятном ему облике, это уж точно. Если ей вправду удалось отыскать путь назад, то под чужой личиной - скорее всего, женской, но, может быть, и мужской. Хитроумная, обольстительная… она являет собою угрозу всему, принадлежащему ему по праву.
        - САНКТУАРИЯ ТЫ У МЕНЯ НЕ ОТНИМЕШЬ, - отрезал Инарий, обращаясь к ее образу в памяти. - ВНОВЬ ПУСТИТЬ ПО ВЕТРУ МОИ МЕЧТЫ Я ТЕБЕ НЕ ПОЗВОЛЮ! САНКТУАРИЮ И ВСЕМУ, ЧТО В НЕМ ЕСТЬ, ТВОИМ НЕ БЫВАТЬ - ДАЖЕ ЕСЛИ МНЕ ПРИДЕТСЯ САМОМУ УНИЧТОЖИТЬ ЕГО… НА ЧТО Я ИМЕЮ ПОЛНОЕ ПРАВО…
        В конце концов, это ведь он, Инарий, уберег все от распада после ее чудовищного предательства. Это ведь он положил конец посягательствам Великих Воплощений Зла и Люциона после того, как те обнаружили сей мир, а Ангирский Совет до сих пор держит о нем в неведении. Выходит, и судьбу этого мира со всеми его обитателями, чьи жизни так быстротечны, решать ему - ему, а более никому!
        Ее образ ангел развеял с… люди сказали бы «с горечью», но нет, в эту минуту Инарием овладели вовсе не столь простые, примитивные чувства. Разумеется, он-то был выше подобных вещей. Чувства его, как всегда, соответствовали требованиям момента, не более.
        Правду сказать, Инарий уже принял кое-какие меры на случай ее возвращения. Да, пряталась она, надо признать, неплохо, но все-таки недостаточно хорошо. Уж от него-то ей было не скрыться: он знал ее лучше всех - даже лучше родного брата. Догадавшись, что она действительно вернулась в Санктуарий, Инарий сразу прикинул, где ее можно найти. Задачка, учитывая ее очевидные замыслы, продолжение той самой давней одержимости, оказалась сущим пустяком.
        «НЕТ, ПРОБУЖДЕНИЯ НЕФАЛЕМОВ Я БОЛЬШЕ НЕ ПОТЕРПЛЮ, - подумал он, вспомнив случившееся в прошлый раз, - И РАСПЛОДИТЬСЯ ЭТИМ ОТРОДЬЯМ СНОВА НЕ ДАМ!»
        Внезапно Инарий сделался больше прежнего. Крылья ангела заполнили собою просторный зал, Собор задрожал от его гнева сверху донизу, хотя паства наверняка обвинила в том обычный подземный толчок.
        «НАПРАСНО ОСМЕЛИЛАСЬ ТЫ ВОРОТИТЬСЯ… НАПРАСНО ОСМЕЛИЛАСЬ ВОРОШИТЬ ТО, ЧТО ДОЛЖНО КАНУТЬ В ГЛУБИНЫ ПРОШЛОГО НАВСЕГДА», - думал Инарий, глядя на собственные отражения. Род человеческий имел перед ангелами одно преимущество, и ангел решил вновь прибегнуть к нему. Легким усилием мысли он изменил облик, воссоздав под капюшоном лик, подобный лику златовласого Пророка. Глаза по-прежнему сияли чистым светом, но все прочие черты приняли некое сходство с чертами лиц смертных.
        Но самое главное, на лице Инария появились губы, немедля скривившиеся в суровой, гневной гримасе, что позволяло выразить охватившую его ярость куда лучше. Взглянув на собственное отражение, ангел остался доволен.
        - Напрасно, напрасно осмелилась ты воротиться, - повторил Инарий, смакуя и жесткость движения губ, и хрипотцу, прибавлявшую тону его выразительности. - Напрасно, - добавил он, наслаждаясь злобным оскалом зубов, - осмелилась ты, Лилит, вновь встать у меня на пути…

* * *
        Ему понесли дары - цветы, угощения, немало иного добра. Многие подарки попросту обнаружились у ворот имения мастера Итона, оставленные там неизвестными горожанами, услышавшими о случившемся от других.
        - Парта повидала немало всяческих проповедников, распинавшихся об исцелении духа и тела, - сказал Ульдиссиану хозяин дома. - Вот только подтвердить пустопорожние речи делом ни один из них не сумел!
        - Но я сделал лишь… я сделал лишь то, что хотел бы сделать для сестры, - в который уж раз беспомощно объяснил старший из сыновей Диомеда.
        Вести об исцелении мальчика разнеслись по городку, будто лесной пожар. Все без исключения - особенно благодарная мать - называли свершившееся чудом. По словам Итона, мать мальчугана только и делала, что ходила из дома в дом, показывала всем и каждому исцеленного сына да расхваливала Ульдиссиана до самых небес.
        - Я эту женщину знаю. Зовут ее Бартой, а мальчик - единственное ее дитя, единственное ее сокровище. Его отец погиб незадолго до того, как он появился на свет. Упал с лошади, - со скорбной улыбкой пояснил торговец и глава городка. - И всю жизнь она опасалась за паренька, хотя - уж я-то знаю - ему этого никогда не показывала. Пыталась растить сына сильным и крепким…
        - Пусть они перестанут приносить мне все эти вещи, - перебил его Ульдиссиан, выглянув в обращенное к воротам окно.
        На его глазах закутанный в плащ человек воровато подбросил к воротам корзину с несколькими ковригами хлеба и бутылкой вина. Подчеркнуто отвернувшиеся в другую сторону, стражники сделали вид, будто ничего не замечают, и выручать Ульдиссиана не торопились. Судя по всему, они благоговели перед ним не меньше, чем прочие горожане.
        - Мои земляки - народ щедрый, отзывчивый. Им всего-навсего хочется отблагодарить тебя за доброе дело - что ж тут дурного?
        - Ульдиссиан, нам лучше уехать, пока все это не приняло еще больший размах, - заметила Лилия. - Пора продолжить путь в большой город.
        Изначально путники согласились остаться в имении Итона всего на одну ночь, однако одна ночь обернулась двумя, а затем и тремя. Итон об их отбытии даже не заикался, а Ульдиссиан быстро обнаружил, что очень соскучился по простым удобствам вроде настоящей постели и пристойной еды. Ему нравилась Парта, нравились ее жители - особенно гостеприимный купец… вот только эта чрезмерная щедрость не на шутку смущала: казалось, подобного он не заслуживает.
        - Не могу, - наконец ответил Ульдиссиан. - Рано еще.
        Ни слова более не говоря, он направился к двери.
        Остальные поднялись на ноги.
        - Куда это ты? - первым из них спросил Ахилий.
        - Наружу. Сделать, что следует. Подождите здесь.
        Возможности затеять спор Ульдиссиан им не оставил. Особенно волновало его, что скажет Лилия, если он вдруг замешкается. Да, он по-прежнему собирался ехать в Кеджан… только… только еще не сейчас.
        По лестнице он промчался, едва касаясь ногами ступеней, но стоило ему устремиться к выходу, сзади его нагнал, с горящими от восторга глазами, и зашагал рядом тощий, пронырливый Седрик.
        - Ты, наконец, выйдешь к людям? Выйдешь, покажешься всем, да? А что-нибудь этакое, как в прошлый раз, сделаешь?
        Крестьянин поморщился.
        - Да, выйду, но выйду один. А ты, Сед, останься дома. Останься, так оно безопаснее.
        - Безопаснее? Да чего там опасного-то?
        Вместо ответа Ульдиссиан ускорил шаги и ступил за порог, самую малость опередив мальчишку. Однако, когда сын Итона вознамерился выйти следом, двери захлопнулись перед его носом, хотя до створок никто не дотронулся даже пальцем.
        Выйдя из дома, Ульдиссиан с облегчением перевел дух. Да, он надеялся, что двери ему подчинятся, но, стоило этому вправду произойти, все-таки был здорово удивлен. Теперь дверей не открыть никому, пока он, Ульдиссиан, не доберется до главной площади Парты, ну а к тому времени отговаривать его будет поздно…
        К несчастью, если он рассчитывал добраться до площади незамеченным, в этом новые способности его подвели. Не успел Ульдиссиан выступить за ворота имения, а поблизости уже начал собираться народ. Как будто все в городке ждали, когда же он выйдет наружу… что, на его взгляд, вполне могло оказаться истинной правдой. Однако никто вокруг не проявлял к нему ни неприязни, ни страха. Скорее, наоборот. Скорее, на лицах партанцев отражалось нечто близкое к… преклонению?
        Подобных чувств ему от них вовсе не требовалось. Примерно так же на него смотрела Серентия, отчего он до сих пор чувствовал себя крайне неловко. Он ведь простой человек. Он пришел предложить людям сравняться в возможностях с ним, освободиться от власти аристократов и магов… а, главное, от власти Церкви с Собором. Становиться предметом всеобщего поклонения Ульдиссиан ничуть не хотел.
        Ну что ж, для начала нужно показать всем: совершенное им - не такое уж чудо, подобные «чудеса» они вполне могут выучиться творить сами!
        К тому времени, как он добрался до главной площади, за ним следовала внушительная толпа, но никакой угрозы со стороны окружающих Ульдиссиан по-прежнему не чувствовал. Возможно, напрасно он побоялся сразу же взять с собою друзей… однако поблизости еще вполне мог отыскаться тот, кто сочтет его порождением зла, чудовищем, каким он был объявлен в родной деревне.
        Центр Парты представлял собой открытую, мощенную камнем площадь, куда по утрам съезжались купцы и крестьяне, торговавшие с повозок разными разностями - особенно мясом и прочей провизией. Повозки кольцом окружали широкую чашу фонтана с изваянием длиннобородого мудреца, держащего под мышкой несколько двойных свитков, посередине. Мастер Итон рассказывал, что это Протей, один из основателей Парты, призывавший людей к мягкосердечию и взаимопониманию. «Пожалуй, здесь, под сенью Протея, лучше всего и начать», - подумал Ульдиссиан.
        Бортик фонтана украшали изваяния четырех изогнувшихся в прыжке рыб, а из пастей их били вверх струйки воды. Прямо между двумя из них сын Диомеда и выбрал себе местечко: так Протей будет взирать на толпу из-за его спины.
        Торговля на рынке шла бойко, однако, едва он остановился, горожане разом притихли. Внезапно Ульдиссиана охватила тревога. Во рту пересохло, захотелось сунуть голову в фонтан - и не только затем, чтоб утолить нежданную жажду, но чтобы спрятаться от тех самых слушателей, ради которых он сюда и явился.
        Но тут Ульдиссиан заметил в толпе весьма знакомое лицо - ту самую женщину, Барту, а опустив взгляд, обнаружил с ней рядом и ее сына, лучезарно улыбавшегося тому, кто его исцелил, будто родному отцу.
        Увидев их, крестьянин разом обрел ненадолго утраченное присутствие духа. Сам того не сознавая, он принял ту же позу, что и статуя над фонтаном, обвел взглядом толпу и во всеуслышанье провозгласил:
        - То, что я сделал, вовсе никакое не чудо!
        Некоторые встретили его слова с недоверием, на лицах других отразилось немалое замешательство, а Барта заулыбалась, будто он этак кротко, смиренно пошутил. Кто-кто, а уж она-то видела все сама, и сын служил живым свидетельством тому, что глаза ее не обманули.
        Однако Ульдиссиан, взглянув на нее, покачал головой и продолжил:
        - Никакое это не чудо… поймите: в каждом из вас таится способность совершить то же самое, а то и большее!
        В толпе поднялся ропот: очевидно, этому заявлению многие из собравшихся поверили не больше, чем предыдущему.
        - Да послушайте же меня! - во весь голос закричал сын Диомеда. - Послушайте! В прошлом, совсем недавно, я ничем не отличался от любого из вас! Возделывал землю, разводил скот и ни о чем не заботился, кроме повседневных трудов. Ни о чем, кроме них, не задумывался. И жестокая грызня между кланами магов меня вовсе не волновала, если не брать в счет надежды на то, что она не затронет родной деревни! И пустословию миссионеров из Собора и Церкви я тоже значения не придавал, зная, что они ничего не сделали для родных, долго страдавших от чумной хвори, да так по итогу от нее и зачахших!
        Тут на лицах многих отразилось сочувствие, а кое-кто из толпы понимающе закивал. Среди собравшихся Ульдиссиан углядел, по крайней мере, нескольких, судя по рябым, изъязвленным шрамами лицам, переживших чуму. Быть может, Парта в целом очень и очень преуспевала, однако отдельным ее жителям, ясное дело, довелось хлебнуть горя сполна.
        Сын Диомеда покачал головой.
        - Да, то, что я совершил - вовсе не чудо, но вот со мною чудо однажды произошло. В тот день во мне пробудилось что-то такое… сила, власть… да называйте ее, как хотите! Вокруг меня начали твориться необычные вещи. Кое-кто испугался этого, кое-кто - нет.
        Углубляться в историю того, что случилось в Сераме, далее Ульдиссиан не рискнул. Если горожане когда-нибудь в будущем узнают правду, так тому и быть. К тому времени он убедит их в своей правоте… либо убедится в собственном безумии.
        - Я обрел дар проделывать самые разные вещи, помогать людям…
        С этим Ульдиссиан указал на мальчишку и, только сейчас сообразив, что по сию пору не знает, как его звать, поманил к себе. Барта слегка подтолкнула сына в сторону Ульдиссиана. Со всех ног бросившись к рослому крестьянину, ребенок обнял его, что было сил.
        - Вот и ему смог помочь, - добавил Ульдиссиан, показывая всем исцеленную руку улыбающегося мальчишки. - Однако то, что сделал я, сможете делать и вы. Пускай не сразу, но сможете.
        Многие покачали головами либо сдвинули брови. Одно дело - поверить, будто он способен творить чудеса, а вот отыскать подобные возможности в самих себе… нет, это казалось им непостижимым.
        Вздохнув, Ульдиссиан призадумался. Возможно, какими бы понимающими ни оказались партанцы, он слишком торопится? Возможно, им надо попросту взять и показать, что да как?
        - Барта, - заговорил Диомедов сын, - подойди ко мне тоже, будь так добра.
        Женщина, просияв, бросилась к нему бегом.
        - Да, о святейший?
        Подобное величание заставило Ульдиссиана поежиться. Оказаться в одном ряду с Маликом и его братией ему не хотелось ничуть. Что угодно, только не это…
        - Барта, я - просто Ульдиссиан, а по рождению - крестьянин, каких ты знаешь множество.
        Судя по выражению лица, эти слова она пропустила мимо ушей.
        - Будь так добра, зови меня просто Ульдиссианом, - со вздохом закончил он.
        Барта кивнула. Пожалуй, на большее в эту минуту надеяться не стоило.
        - Встань со мной рядом.
        После того как Барта послушалась, Ульдиссиан отыскал взглядом среди толпы лицо, обезображенное чумным поветрием страшнее всех остальных.
        - Вот ты! Поди-ка сюда.
        Недолгая заминка - и светловолосый человек подошел к Ульдиссиану, держа перед собой снятую шапку, будто бы для защиты.
        - Как тебя звать?
        - Йонас, о святейший.
        Ульдиссиан снова едва не втянул голову в плечи. Ничего, с этим он покончит… рано ли, поздно ли, но покончит.
        - Позволь нам коснуться твоего лица.
        Вновь пауза, но, наконец, подошедший согласно кивнул.
        - Конечно. Конечно, о святейший.
        Подняв нежную руку Барты, Ульдиссиан направил ее к изувеченной плоти, а Барта безропотно коснулась лица Йонаса, несмотря на его устрашающий вид. Это произвело на Ульдиссиана немалое впечатление. Одно дело - видеть подобное уродство, а вот почувствовать, каковы эти шрамы на ощупь… Похоже, выбирая, с кого начать, он не ошибся.
        Когда пальцы обоих коснулись рябого лица, Ульдиссиан смежил веки и представил, будто никаких шрамов на нем нет и в помине. В то же время он потянулся мыслью к Барте, пытаясь заглянуть в ее душу, показать, что да как делает, ей.
        Барта вмиг задрожала, но руки не отдернула. Обрадованный этим, Ульдиссиан сосредоточился на стоявшем перед ним горожанине. Тот, ясное дело, был не на шутку взволнован - видимо, из-за того, что оказался в центре общего внимания. Ульдиссиан понял: надо поторопиться, хотя бы затем, чтобы Йонас, охваченный малодушием, не удрал.
        Сын Диомеда принялся вспоминать те самые чувства, что накрыли его с головой, когда он исцелял руку мальчика. Как ни странно, извлечь их из глубин памяти удалось легче, чем в прошлый раз.
        Сердце исполнилось боли и горечи. Он знал и других, изуродованных чумой точно так же, как этот несчастный, своих земляков, которым теперь помочь уже не сумеет. Возможно… возможно, если все пойдет, как задумано, Ульдиссиан когда-нибудь сможет вернуться в Серам и помириться с ними, но…
        И тут, будто эта самая мысль оказалась ключом, отворившим замок, таящаяся внутри него сила хлынула, заструилась наружу. От Барты снова повеяло изумлением - изумлением пополам с безграничной радостью.
        Йонас тоже почувствовал устремленные к нему - особенно к изуродованному лицу - токи силы.
        В толпе удивленно заахали. Набравшись храбрости, Ульдиссиан открыл глаза, и…
        Кончики пальцев уже чувствовали, что у него получилось, однако при виде плодов своих стараний Ульдиссиан удивился, по крайней мере, не меньше собравшихся. Поврежденная кожа сделалась розовой, гладкой… правду сказать, на ней нигде не осталось ни единого шрама, ни даже прыщика.
        - Новое чудо! - выдохнула Барта.
        Предмет Ульдиссиановых опытов принялся щупать собственное лицо, дивясь гладкости кожи, а затем повернулся к товарищам, дабы и те смогли как следует его разглядеть.
        Не дожидаясь, когда его вновь начнут восхвалять до небес, сын Диомеда громогласно спросил:
        - Барта, ты ведь почувствовала? Почувствовала, или нет?
        На лице Барты отразилась растерянность.
        - Я чувствовала, как ты его исцелил…
        Но Ульдиссиан оборвал ее:
        - А в себе, внутри что почувствовала? И чувствуешь ли сейчас?
        Барта коснулась ладонью сердца. Толпа, включая и исцеленного, уставилась на нее.
        - Чувствую… чувствую, - с блаженной улыбкой залепетала она. - Такое чувство, о свя… мастер Ульдиссиан, будто от сна только что пробудилась! Не знаю даже, как описать…
        Удовлетворенно кивнув, Ульдиссиан повернулся к собравшимся.
        - Вот так все и начинается. Теперь это чувство будет расти и крепнуть. Быть может, понадобится время, но мало-помалу… мало-помалу… вы станете точно такими же, как я… а то и сильнее. Возможно, гораздо сильнее.
        Нешуточное обещание… и потому Ульдиссиан пожалел о нем, едва оно сорвалось с языка, однако идти на попятную было поздно. Ну, ничего. Вот разберется он в своих возможностях получше и остальных тому же будет учить - хотя бы до тех пор, пока кто-нибудь не превзойдет его самого.
        Все это означало, что с Кеджаном придется подождать дольше, чем предполагалось. Не может же он со спокойной душой оставить жителей Парты на произвол судьбы, не удостоверившись, что они разобрались, как и что!
        Тут Ульдиссиан сразу вспомнил о Лилии. Да, поначалу она расстроится, это уж наверняка, но потом, как и прежде, со всем согласится. Увидев, как восприняли новость партанцы, аристократка уж точно рассудит, что здесь нужно задержаться на сколько потребуется.
        По крайней мере, Ульдиссиан на это надеялся всей душой.
        Тем временем исцеленный вновь повернулся к нему.
        - Мастер Ульдиссиан… а не мог бы ты… не мог бы ты и мне показать то же самое?
        Ульдиссиан потянулся было к нему, но тут же опустил руку, заулыбался, сам удивляясь, как ничего не почувствовал раньше.
        - По-моему, в этом нет надобности. И ты сам должен бы это знать. Загляни в себя глубже - увидишь…
        Йонас нахмурил брови… и вдруг засиял от радости, не имевшей ничего общего с исцеленной кожей.
        - Кажется… кажется, и я чувствую то же самое, о чем говорила госпожа Барта! - истово закивав, вскричал он. - Как будто… как будто от сна пробудился…
        В его голосе слышалось такое благоговение, что толпа разразилась восторженным ропотом. Кто-то шагнул к Ульдиссиану, а за ним дружно подались вперед все остальные: каждому хотелось стать следующим.
        Захваченный общим порывом, Ульдиссиан принялся принимать одного за другим, уделяя каждому времени, сколько потребуется. Руки тянулись к нему отовсюду. Конечно, не все ощутят пробуждение так же быстро, как Барта с Йонасом, и он, прежде чем пробовать, предупреждал о том каждого, однако в конце концов это произойдет, произойдет непременно. В это Ульдиссиан верил всем сердцем, а его вера внушала веру и всем, кому он помогал.
        А еще с каждым новым подступавшим к нему просителем он все крепче и крепче убеждался в правильности принятого решения. Парта действительно оказалась прекрасным местом для испытания сил. Если здесь все обойдется благополучно, то… Одна мысль о том, как пойдут дела в большом городе, просто потрясала воображение.
        Нет, недолгая передышка в Парте, определенно, делу не повредит…

* * *
        Окруженный огромной толпой, Ульдиссиан не замечал, что издали за ним исподволь наблюдает та, чьим мнением он дорожил больше всего на свете. Стоявшая у подножия лестницы, что вела от фонтана наверх, Лилия упивалась происходящим. Странно, но, несмотря на броскую красоту аристократки, ни один из множества сошедшихся на площадь людей ее не замечал. Однако она примечала все, и видела, что затея Ульдиссиана обещает затянуться надолго - точнее сказать, очень, очень надолго, а между тем сейчас ему следовало бы уже подъезжать к Кеджану. Именно таковы были ее планы, тогда как этой весьма и весьма сомнительной остановки в какой-то - кто бы подумать мог! - Парте эти планы вовсе не предусматривали.
        Однако, поразмыслив минутку, Лилия заулыбалась. Планы затем и создаются, чтоб постоянно меняться сообразно сложившимся обстоятельствам.
        - Ну, если не с Кеджана - сделай одолжение, начни отсюда, любовь моя, - прошептала светловолосая красавица-аристократка. - В конце концов, место значения не имеет. Так ли, иначе, а то, что по праву мое, ты, Ульдиссиан, мне принесешь… да, принесешь… пусть даже при этом погибнешь…
        Глава двенадцатая
        Серентию Ахилий нашел не там, где ожидал. Охотник полагал, что дочь Кира будет помогать Ульдиссиану, однако обнаружил темноволосую девушку сидящей там, откуда она могла наблюдать за собранием, но в то же время достаточно далеко, чтобы не участвовать. Конечно же, взгляд ее был устремлен на Ульдиссиана (ни на что другое Ахилий даже не рассчитывал), и лишь приблизившись, остроглазый лучник заметил, что девушка, глядя на Диомедова сына, то и дело украдкой косится на Лилию.
        - Я тут воды тебе принес, - сказал он, отыскав в том благовидный предлог для вторжения в уединение, и протянул Серентии прихваченный с собой бурдючок, наполненный чистой водой в имении мастера Итона. Практичный в любых житейских делах, кроме сердечных, Ахилий прежде позаботился о питье и лишь потом устремился на поиски подруги.
        Благодарно кивнув, Серентия приняла бурдючок. Выпила воды она прилично, и охотник понял, что девушка сидит здесь, попросту наблюдая, уже довольно давно. Очевидно, всю дорогу сюда Серентия в страхе перед какой-то вымышленной угрозой бежала бегом, тогда как Ахилий, почему-то не сомневавшийся, что с Ульдиссианом все обойдется благополучно, никуда не спешил.
        - Воистину потрясающе, Серри, не так ли? - заметил он, когда девушка напилась и вернула ему бурдючок.
        - Да, так и есть.
        - А ведь мы же - друзья с самого детства…
        Не спрашивая позволения, Ахилий уселся с ней рядом. О большей вольности он не мог и помыслить. Многим казавшийся парнем компанейским, охотник куда уютнее чувствовал себя в лесу, один на один с намеченной жертвой. На людях он в глубине души полагал себя разве что самую малость, всего на шаг превосходящим Мендельна, а рядом с Серентией становился точно таким же неловким.
        Услышав его замечание, дочь Кира окинула охотника пристальным взглядом, заставившим Ахилия призадуматься, уж не ляпнул ли он чего-нибудь не того? Похоже, Серентия собиралась что-то сказать, но, прежде чем вымолвить хоть слово, молчала почти целую минуту. Когда она, наконец, заговорила, речь пошла совсем не о том, чего мог бы ждать от нее Ахилий.
        - А почему вы с ним дружите, Ахилий? Казалось бы, во многом так непохожи…
        - Думаю, просто так вышло, - пожав плечами, ответил охотник. Иного ответа у него не нашлось. - Мы подружились сразу же, как только познакомились. С детьми такое случается.
        - Наверное, да…
        Серентия ненадолго умолкла.
        - А ты о ней стал бы грезить? - спросила она.
        Вот теперь разговор принимал тот самый оборот, о котором Ахилий и думал: Серентия просто начала слишком уж издалека.
        - О Лилии? Сказать по правде, она очень красива, и никто из мужчин, взглянув на нее, не сможет этого не заметить, однако то же самое можно сказать не только о ней, но и еще кой о ком.
        На его собственный взгляд, выразиться прямолинейнее вряд ли было возможно, но Серентия явно не поняла, что под «еще кое-кем» Ахилий имел в виду ее.
        - Знаю, Ахилий, для нас она необычна, и могу представить себе, что Ульдиссиан в ней нашел, но все это случилось так быстро…
        - А что, вполне возможное дело.
        Да, вот и с самим Ахилием в каком-то смысле вышло именно так. Еще накануне он видел в Серри лишь озорную девчонку, а всего день спустя она стала прекрасной девушкой. Донельзя изумленный этаким преображением, Ахилий целую неделю кряду возвращался из лесу без добычи.
        Серентия вновь надолго умолкла. Ахилий тоже молчал, довольствуясь ее обществом… на чем подобные положения обычно и завершались. Оба смотрели, как Ульдиссиан приветствует подходящих партанцев, одного за другим. Всякий раз, как другу Ахилия удавалось проделать задуманное, его безмерная радость отражалась на лице того, к кому он прикасался, словно в зеркале.
        - Ты то же самое чувствовала? - набравшись храбрости, спросил охотник. - То же самое, что и они?
        - Да.
        Однако тон Серентии заставлял усомниться в искренности ответа.
        - А сделать что-нибудь тебе удается?
        На сей раз дочь Кира откликнулась не так быстро.
        - Не знаю.
        - Но как ты сама можешь не знать…
        - Не знаю, и все тут, - тверже прежнего отвечала Серентия.
        В обычных обстоятельствах Ахилий не стал бы ни на чем настаивать, но сейчас оставить этого разговора не мог.
        - Серри, что ты имеешь в виду?
        Серентия опустила глаза и, даже не посмотрев в его сторону, уткнулась взглядом в сложенные на коленях ладони.
        - Я чувствую в себе то же, что и многие из них, но это все. Больше никаких перемен не замечаю. Пыталась представлять себе разное, сделать так, чтоб оно сбылось, но… но, насколько сама могу судить, у меня ни разу ничего не вышло.
        - И все-таки? По-моему, хоть что-то уже должно бы…
        Вот тут Серентия повернулась к нему. Взгляд ее оказался твердым, как сталь.
        - Поверь, я думаю то же самое. В точности то же самое.
        Это показалось Ахилию сущей нелепостью. Как же так? Лилия уже не раз проявляла новообретенную силу, заставляя ягодные кусты цвести и плодоносить и исцелив слегка оцарапавшегося в зарослях коня. А еще она как-то раз приманила к путникам кролика, избавив Ахилия от необходимости идти на охоту, однако тот случай оставил у лучника ощущение, будто зверька обманом лишили законного шанса спастись.
        - А как насчет тебя самого? - внезапно спросила Серентия. - Я ведь и за тобой ничего этакого не замечала.
        Правду сказать, Ахилий чувствовал что-то внутри, чувствовал, как оно стремится расти, но всеми силами сдерживал его рост. Сдерживал и никому ни слова об этом решении не говорил. Возможно, дар, предлагаемый Ульдиссианом, с радостью приняли бы многие… но не его лучший друг. Ахилий был вполне доволен собою таким, каков есть - простым человеком, охотником.
        - Наверное, я - не лучший из Ульдиссиановых учеников, - отвечал он. - Скорее, наоборот.
        - Но ведь его-то никто ничему не учил! Для Ульдиссиана все началось так же внезапно, как та гроза над Серамом… которую, по всей видимости, он сам и вызвал!
        - Серри, Ульдиссиана обложили со всех сторон. Брат Микелий обвинил его в зверском убийстве. Инквизиторы наверняка утащили бы его с собою, в Собор, а там, может статься, сожгли б, как злодея! У него просто не было выбора!
        Однако Серентии эти доводы не показались убедительными.
        - Да, все это ужасно, но отчего - именно в тот день? Отчего не в то время, когда его родные медленно, в муках, от чумы умирали? Отчего не тогда? И, кстати сказать, отчего именно он? Многим еще больше горя хлебнуть довелось, однако о таких потрясающих происшествиях мы с тобой в жизни не слышали! Уж о таком-то весть бы и до Серама дошла, сам понимаешь!
        Ахилий кивнул, соглашаясь с сим доводом.
        - И, если уж на то пошло, отчего он, а, к примеру, не Мендельн? - продолжала Серентия. - Ведь Мендельну тоже досталось не меньше! Все родные в могиле, а брат в ужасном преступлении обвинен, однако с Мендельном ничего подобного не произошло! За Мендельном я ничего необычного не замечала… а ты?
        Вспомнив о Мендельне, Ахилий невольно вздрогнул. Заметив это, Серентия сощурилась.
        - Ахилий, в чем дело? Что с Мендельном? Проявлялся ли у него тот же дар, что и у брата?
        Но лучника вогнали в дрожь вовсе не этакие предположения - скорее, нежданные воспоминания о совсем другом месте, о совсем другом времени. Стоило Серентии завести речь об Ульдиссиановом брате, Ахилий заново пережил тот момент, когда вдвоем со вторым из лучших друзей осматривал загадочный камень невдалеке от Серама. В эту минуту лучник не только снова увидел Мендельна замершим без движения перед таинственным камнем, но и сам словно вновь прикоснулся к нему… вновь ощутил ту самую ужасающую пустоту, что окружала его со всех сторон, пока он наконец не отдернул руку.
        - Нет, - наконец сумел выдавить он. - Нет… с Ульдиссианом - ничего общего.
        Однако Серентия на этом не успокоилась.
        - Ахилий, что…
        И тут охотника ни с того ни с сего охватил немыслимой силы страх… только не за себя. Страх этот порождало жуткое ощущение, будто с Мендельном вот-вот случится беда.
        Ахилий вскочил на ноги, да так, что Серентия вздрогнула от неожиданности.
        - Что с тобой? Что стряслось?
        Как ни хотелось ответить, предчувствие близкой беды пересилило. Не проронив ни слова, Ахилий пустился бежать и даже не оглянулся на встревоженный оклик Серентии.
        Однако, едва скрывшись с глаз возлюбленной, Ахилий замер на месте, как вкопанный. Нет, опасения за судьбу Мендельна ничуть не ослабли, однако продолжить бег лучник не торопился.
        Правду сказать, Ахилий просто не представлял, куда же Ульдиссианов братишка мог запропасть.

* * *
        Улицы, которыми шел Мендельн, были странно пусты. Здания вокруг внезапно приобрели тревожный серый оттенок, нигде не слышалось ни звука, не чувствовалось ни ветерка. Пожалуй, в эти минуты Мендельну сделалось бы весьма и весьма одиноко… если бы не одно «но»: его по-прежнему окружали со всех сторон тени убитых Ульдиссианом воинов.
        С той самой минуты, как они въехали в городок, ему стоило колоссальных усилий сдержаться, не сознаться во всем остальным. Либо эти тени воинов существуют на самом деле, либо он повредился умом… либо и то и другое разом. И еще неизвестно, что хуже. Известно Мендельну было только одно - как ему хочется рассказать о творящемся с ним хоть кому-нибудь.
        Однако он никому ничего не сказал. Ни слова не проронил - даже после того, как путники въехали в Парту и надежды на то, что призраки отвяжутся, рассеялись, как только первая из теней впорхнула в пределы городка вслед за ним. До тех пор Мендельн полагал, что надолго наваждение не затянется, теперь же боялся, как бы мертвые не остались с ним навсегда.
        Впрочем, «боялся» - это, наверное, громко сказано. Разумеется, кое-какую тревогу их присутствие вызывало, но чем дольше они оставались рядом, тем меньше он их опасался. В конце концов, ничего дурного духи не делали - только таращились на него. Не обвиняюще, нет, а будто бы ожидая от Мендельна каких-то слов, но разговоров с ними Мендельн пока что не заводил. Разок попросил уйти по-хорошему, однако они не послушались, а если так, какой смысл в новых просьбах?
        К тому же, в эту минуту ему было вовсе не до теней. Блуждая по улицам городка, Мендельн начал примечать вокруг кое-что крайне странное: дома становились все старше и старше на вид, будто Парта - некое древнее, давным-давно обезлюдевшее поселение. С каждым шагом перемены становились все явственнее, общая серость окрестностей темнела, темнела, все больше и больше переходя в черноту…
        «Тут что-то неладно», - подумалось Мендельну. Куда же все подевались? Куда подевался Ульдиссиан, за которым он и пустился в погоню? Судьба брата его очень и очень тревожила: мало ли, что могут учинить с ним партанцы! Слишком уж ярко младший из Диомедовых сыновей помнил случившееся в Сераме - как люди, знавшие Ульдиссиана всю жизнь, обратились против него…
        Но тут впереди открылась картина, при виде коей Мендельн замедлил шаг и разом забыл о брате. Развернувшись, он вознамерился бежать прочь, да как можно дальше… но обнаружил перед собою то самое, что по всем законам природы должно было остаться у него за спиной.
        То же самое - то есть, дорожку, ведущую к кладбищу, долгое время пребывавшему в небрежении. К кладбищу, каковое, судя по видимой древности, никак не могло быть партанским.
        Со всех сторон окруженный тенями мертвецов, брат Ульдиссиана не ждал от шастанья среди заросших могил ничего, кроме дурного. Однако, стоило ему попятиться назад, кладбище только придвинулось ближе. Невзирая на это, Мендельн сделал еще шаг назад…
        И в мгновение ока обнаружил себя за полуразрушенными кладбищенскими воротами.
        Сдавленное мычание - вот и все, на что он оказался способен, тщетно стараясь осмыслить происходящее. В эту минуту он истово молился о том, чтоб все это оказалось дурным сном, но умом понимал: нет, молитвам его сбыться не суждено. И тут ему вспомнились необычные припадки беспамятства. Может быть, это - некое причудливое их продолжение? Иного ответа в голову уж точно не приходило.
        Вдруг Мендельн заметил еще кое-что весьма любопытное… и весьма настораживающее. Тени убитых воинов не последовали на кладбище за ним. Призраки так и остались парить перед арчатыми воротами, будто крылатая горгулья, венчавшая арку, преграждала им путь. Тут Мендельну в первый раз захотелось, чтобы они остались при нем - хотя бы из-за того, что к ним он уже относительно попривык. Без них он оставался совершенно один, а как знать, что поджидает его впереди?
        Но, едва Мендельн повернулся назад… словно бы чья-то рука толкнула его дальше, в глубину кладбища. Споткнувшись, он пролетел пару шагов, оглянулся и гулко сглотнул: естественно, сзади не было ни души.
        Крестьянин бросил взгляд под ноги, на первую из могил. Место захоронения украшала каменная плита в форме полумесяца, а сама могила была такой старой, что холмик зарос многими поколениями сорных трав и даже слегка осел вниз. Мендельн хотел было отвернуться, но пригляделся к камню внимательнее.
        Едва различимые в странном сером сумраке, на камне виднелись такие же письмена, как и те, что ему довелось увидеть в лесу, невдалеке от Серама.
        Против собственной воли завороженный новым открытием, Мендельн со всем уважением к покойному присел рядом с камнем на корточки и склонился пониже. Да, вблизи он обнаружил, что глаза его не обманывают. Вдоль полумесяца тянулись строки из множества тех же самых значков, только порядок их оказался незнакомым.
        Без колебаний провел он пальцем по первой строке и тут же почувствовал некую силу, исходящую от загадочных символов. Слышавший прежде о заклинаниях, коими якобы пользуются порой в кланах магов, Мендельн мог предположить лишь одно: перед ним - нечто схожее.
        Подняв голову, брат Ульдиссиана оглядел ряды надгробных камней, без конца и края тянувшихся вдаль. На разных могилах и камни выглядели по-разному. Вдобавок к полумесяцам, имелись здесь и плиты в форме звезды, и приземистые прямоугольники, и много чего еще. Вглядевшись в даль, Мендельн заметил впереди могилу, увенчанную внушительной статуей - крылатой, с оружием в руке.
        Заинтригованный этой статуей, он, огибая могилы, двинулся к ней, дабы разглядеть ее, как подобает. Страх уступил место безудержному любопытству. Он непременно должен был разузнать обо всем этом как можно больше. Может, здесь какое-то особое место упокоения умерших, принадлежавших к кланам магов? А если так, нет ли какой-либо связи меж ними и тем, что происходит с ним, Мендельном… и, раз уж на то пошло, с Ульдиссианом? Прежде он в этом наверняка усомнился бы. Согласно скудным сведениям, почерпнутым из рассказов заезжих купцов, некогда всемогущие кланы ныне едва ли не заперлись от всего мира, поглощенные бесконечными магическими поединками друг с дружкой, а если так, вряд ли им сейчас до возни с парой крестьян вдали от великого города.
        Казалось бы, статуя высилась в отдалении, в глубине кладбища, однако, стоило Мендельну сделать к ней пару шагов, внезапно нависла прямо над ним. Мендельн остановился, пытаясь понять, кого она изображает. Крылатое существо, лицо скрыто под капюшоном так, что на виду только губы да пряди ниспадающих на плечи волос… Длинные одеяния и кираса весьма напоминали одежды и латы инквизиторов из Собора, однако изваяны были, словно изготовленные из куда более тонкой материи. Вдобавок, нагрудную пластину кирасы украшали письмена - новые надписи все на том же загадочном языке.
        Снова взглянув на крылья, Мендельн отметил, что на птичьи они непохожи. То, что он принял за оперение, при более внимательном рассмотрении оказалось, скорее, вышедшим из-под резца ваятеля пламенем. Легенд о каких-либо существах или духах с подобными крыльями Мендельн не слыхал никогда - таковых не встречалось даже в тех сказках, какие рассказывала мать, когда он был еще совсем мал. В левой руке исполинская статуя держала огромный меч, упиравшийся острием в постамент. Другая рука ее указывала вниз - по ощущениям Мендельна, не только на могилу под постаментом, но и на те, что вокруг. Вдобавок, у Мендельна складывалось определенное впечатление, будто указание адресовано лично ему, но что оно могло значить, брат Ульдиссиана не понимал.
        Не понимал, и это, невзирая на обстоятельства, раздосадовало Мендельна просто невероятно. В общем-то, он с детства был терпелив, но сейчас кто-то явно старался вывести его из терпения - и, надо заметить, весьма в этом преуспел.
        - Что ж, ладно! - закричал он. Отзвуки его голоса заскакали, заплясали над головой в гробовой тишине. - Если тебе от меня что-то нужно, так объясни же, что! Я требую: объясни!
        Ответом ему был оглушительный скрежет камня о камень. Сглотнув, Мендельн в ужасе вытаращил глаза: указующая рука изваяния повернулась и теперь указывала в сторону надписи на постаменте.
        Мендельн подождал, не сделает ли статуя чего-либо еще, однако крылатый страж снова застыл без движения. Мало-помалу собравшись с духом, брат Ульдиссиана опустил взгляд ниже.
        Увы, на постаменте не обнаружилось ничего нового - только все те же древние письмена. Вряд ли он ждал чего-то иного, однако досада его усилилась пуще прежнего.
        - Но я же не могу ничего здесь прочесть! - проворчал он. - Я же ни слова здесь разобрать не могу!
        Сощурившись, Мендельн принялся вспоминать слова, сами собою возникшие в голове в тот жуткий час, когда демон застиг его в лесу одного. И знаки перед глазами, и произношение слов вспомнились довольно легко, но разобрать письмена на постаменте Мендельну это не помогло.
        Донельзя утомленный бессмысленностью всего этого кошмара, Мендельн осмелился опереться на могильный холмик, склониться к надписи ближе и изучить каждый символ в отдельности. Губы зашевелились, произнося их, но на том дело и кончилось. Ничто, абсолютно ничто ясности в письмена не вносило.
        - Что же здесь сказано? - вполголоса прорычал он. - Что же здесь сказано?
        «Выбор Дракона пал на тебя…»
        Вздрогнув, Мендельн вскочил на ноги. Подобный голос он как-то раз уже слышал - дома, в Сераме, а схож он был с голосом Кира.
        С голосом Кира… после того, как торговец погиб.
        В глубине души ему захотелось закричать, потребовать, чтоб этот, новый, убрался из его головы, но разум сосредоточился на услышанном. «Выбор дракона пал на тебя…»
        Уставившись на древние строки, Мендельн начал читать их снова.
        - Выбор дракона пал на меня… то есть, «на тебя»… выбор… Дракона… пал… на тебя…
        И вдруг брат Ульдиссиана сумел прочесть эту строку! Мало этого, теперь и другие знаки казались куда более осмысленными. Мендельн почувствовал, что подступил вплотную к разгадке всей надписи целиком, а значит, и к постижению сути происходящего.
        Вот только к чему эта фраза на самом деле могла относиться?
        Снова присев на корточки, Мендельн пригляделся к символу, изображавшему самое важное слово - «Дракон». Замкнутая спираль без начала и без конца… Что такое дракон, Мендельн знал из преданий. Отчего же подобное создание обозначено таким символом? И при чем здесь драконы вообще?
        - Что же произошло? - негромко спросил Мендельн… и тут же нахмурил брови, отметив, в какие слова облек сей вопрос. Ведь он хотел спросить, что происходит, так почему же вдруг…
        Земля под ладонями внезапно вздрогнула, зашевелилась, точно погребенный решил выбраться из могилы наружу.
        Вытаращив глаза, Мендельн поспешил отползти прочь. Отпрянув, он ненароком оперся о другую могилу, в которой, к еще большему его ужасу, тоже что-то зашевелилось.
        Мало этого, в следующий же миг он увидел, что могильные холмики ожили, зашевелились повсюду вокруг. Многие уже украсились курганчиками взрыхленной земли, и Мендельн немедля представил себе человеческие костяки, рвущиеся из могил на свободу.
        Однако, едва ему показалось, что плоды его фантазии вот-вот станут чудовищной явью, под сенью крылатой статуи возник некто, с ног до головы закутанный в черное. На миг перед глазами Мендельна мелькнуло лицо незнакомца, отчасти схожее с его лицом, исполненное любви к познанию, но в остальном совсем, совсем не такое. Это лицо лучилось невероятной, неестественной красотой, какой может достигать разве что изваяние, или портрет кисти искусного живописца.
        Незнакомец начертал в воздухе символ, кинжалоподобный знак, на краткий миг вспыхнувший ослепительно-белым огнем. Над кладбищем разнеслось нечто наподобие вздоха, сорвавшегося с уст исполина, и…
        Могилы угомонились, закутанный в черное незнакомец исчез… и в этот момент все вокруг Мендельна разом переменилось.
        Да, вокруг простиралась все та же Парта - уж это-то Ульдиссианов брат, невзирая на пережитое потрясение, сообразил без труда, - однако вовсе не кладбище. Теперь Мендельн стоял у кладбищенских ворот, а венчавшая их арку горгулья скалилась от уха до уха, словно бы насмехаясь над его умственным здравием. Вдобавок кладбище больше не выглядело древним да неухоженным, но содержалось, как и все прочее в Парте, в полном порядке.
        Вот только как Мендельн ни щурил глаз, а никакой крылатой статуи посреди кладбища не увидел.
        Тут кто-то тронул его за плечо. От неожиданности брат Ульдиссиана взвизгнул, будто пес, получивший пинка. Чьи-то сильные руки схватили Мендельна сзади и развернули кругом.
        К невероятному его облегчению, позади оказалась не злобная тварь из могилы, а всего-навсего Ахилий.
        - Мендельн! С тобой все в порядке?! Как тебя сюда занесло?
        Пожалуй, лицо охотника было не менее бледным, чем Мендельна. Оторвав взгляд от друга, Ахилий с крайним отвращением оглядел кладбище за его спиной.
        - Ты туда, за ворота, ходил? - продолжал он.
        - Я… нет, нет.
        Рассказывать о случившемся и объяснять все как есть, на взгляд Мендельна, пожалуй, не стоило: он ведь и сам не понимал, что с ним произошло. Что это было - морок? Мираж? Горячечный бред?
        Вместо этого он обратился мыслями к новому, весьма интригующему вопросу.
        - Ахилий, друг мой, а тебя что сюда привело? Неужто меня выслеживал?
        На сей раз уже не он - лучник заколебался, замялся и столь же подозрительным тоном ответил:
        - Да. Точно так.
        Внезапно Ахилий осклабился и хлопнул крестьянина по плечу.
        - Просто не хотелось мне, чтобы ты, Мендельн, тут заплутал! Городок-то немаленький, столько вокруг всякой всячины - сам не заметишь, как с дороги собьешься, а?
        Пожалуй, на этакие замечания стоило бы обидеться, однако Мендельн предпочел - и ради Ахилия, и ради себя самого - оставить их без внимания. Возможно, в другой раз он сможет поделиться с Ахилием собственными секретами, а охотник в ответ раскроет ему свои. Все эти секреты, согласно глубокому его убеждению, сходились в одну точку - к тому злосчастному камню в лесах возле родной деревни.
        - Ты непременно должен пойти со мной, на главную площадь. Ульдиссиан…
        Совсем позабывшему о брате, Мендельну сделалось невероятно стыдно.
        - Ульдиссиан! - выпалил он, нервно потирая ладони. - С ним все в порядке?
        - Не то слово, - отвечал Ахилий. - Только тебе самому нужно на это взглянуть, иначе не поймешь…
        Тут взгляд его скользнул по Мендельновым ладоням, и охотник удивленно приподнял бровь.
        - Да у тебя все руки в грязи! Откуда?..
        - Споткнулся на улице как раз перед тем, как сюда завернуть, вот и выставил перед собою ладони, чтоб носа о мостовую не расшибить, - поспешно объяснил Мендельн. - Ну, а там… а там грязно было, - не слишком-то убедительно прибавил он.
        К немалому его облегчению и удивлению, светловолосый лучник принял ответ за чистую монету.
        - Споткнулся на улице и упал! Ты становишься таким рассеянным, что до добра это не доведет! Так, давай-ка поищем, чем бы тебе руки вытереть, и пойдем…
        Не отыскав поблизости ничего более подходящего, Мендельн в конце концов отер ладони об одежду. Крестьянин, он к таким вещам привык с детства, но здесь, в Парте, у всех на виду, чуточку застеснялся давней привычки. Однако вернуться в дом мастера Итона перед походом на площадь они не могли: Мендельну страшно хотелось взглянуть, что же там происходит.
        Двинувшись вслед за Ахилием, Мендельн сделал было пару шагов, но тут же приостановился, убедился, что друг на него не смотрит, и быстро огляделся вокруг.
        Призраки, неотвязно державшиеся рядом с самой битвы в лесной глуши, исчезли, как не бывало… будто закутанный в черное незнакомец, отправляя обитателей могил обратно в вечный покой, заодно отправил туда же и тени мироблюстителей из Церкви Трех.
        - Спасибо тебе, - прошептал Мендельн.
        - Ты что-то сказал? - переспросил лучник, замедлив шаг и подождав, пока Мендельн не нагонит его.
        - Нет-нет, - отвечал Мендельн, истово замотав головой. - Нет, ничего…
        Этот ответ Ахилий принял так же, как и все прочие, чему брат Ульдиссиана обрадовался от всей души. Однако пока оба поспешно шагали к главной площади городка, Мендельн думал вовсе не о положении брата, но о настораживающих - нет, даже зловещих событиях, только что пережитых им самим.
        Больше всего не давало покоя одно. Нет, не именно то, что случилось, а новый вопрос, порожденный странным видением… точней, даже два вопроса, накрепко связанных воедино.
        Кто таков этот Дракон… и почему именно на него, на Мендельна, пал его выбор?

* * *
        Несмотря на внешнее благодушие, на душе у Ахилия было гораздо мрачнее, чем в ту минуту, когда он отправился разыскивать Мендельна. Обнаружить братишку Ульдиссианова у самого входа в такое место лучник вовсе не ожидал. Это заставило во второй раз сполна пережить те жуткие ощущения, которые охватили Ахилия после прикосновения к камню в лесу.
        Разумеется, душевные муки он тут же поспешил скрыть и очень обрадовался тому, что Мендельн, с головой погрузившийся в собственные размышления, ничего не заметил. К несчастью, его задумчивость, в свою очередь, привлекла внимание лучника… и не давала Ахилию покоя до сих пор.
        Когда лучник спросил, входил ли Мендельн на кладбище, тот принялся решительно все отрицать - дескать, и не входил, и даже не думал. Однако Ахилию вовсе не требовалась острота чувств бывалого охотника, чтобы понять: грязь на руках друга совсем не такова, какая могла бы отыскаться на улице. Эта земля была куда суше, судя по виду, пролежала на месте непотревоженной не один год, да вдобавок в ней зеленели обрывки травинок.
        Подобную грязь, скорее - и очень просто - отыщешь на кладбище.
        Все это, в свой черед, напомнило Ахилию тот день, еще дома, в Сераме, когда брат Микелий пожелал осмотреть могилу убитого миссионера… а затем объявил лучнику и остальным, что могила кем-то осквернена. При этом мастер-инквизитор полагал, будто и тут без Ульдиссиана не обошлось. Без Ульдиссиана… или кого-нибудь к нему близкого.
        И вот, пожалуйста: Мендельн возле другого кладбища, и руки его перепачканы в земле. Вдобавок, во время большей части серамских событий Мендельн странным образом пропадал неведомо где.
        Вдобавок… вдобавок, с недавних пор Мендельн в какой-то мере пугал Ахилия похлеще, чем Ульдиссиан.
        Глава тринадцатая
        Дни шли один за другим, а делу, начатому Ульдиссианом в Парте, не видно было конца. Да, скрытая сила - он чувствовал - пробуждалась во многих, почти во всех, кто к нему приходил, однако загвоздка состояла в другом: после ее пробуждения стремительных успехов, подобно ему и даже Лилии, не достигал никто, и это ввергало Ульдиссиана в нешуточное недоумение. Как-то раз, лежа рядом с красавицей-аристократкой в постели, среди роскошно обставленных покоев, любезно отведенных им мастером Итоном, он решил посоветоваться с нею и обнаружил, что Лилию его неудачи нимало не огорчают.
        - Отсюда, любовь моя, следует, что ты еще более необычен, и я это уже знаю, - проворковала она, нежно поглаживая его грудь. - Но подожди еще денька два-три. Думаю, ты еще увидишь то, к чему стремишься.
        - Рад, что ты так считаешь, - угрюмо ответил он. - И особенно ценю это, так как знаю, что ты была вовсе не рада, когда нас вместо окрестностей Кеджана занесло сюда.
        - Что-что, дорогой мой Ульдиссиан, а приспосабливаюсь к обстоятельствам я превосходно. Жизнь научила.
        Пожалуй, Ульдиссиан усомнился бы в ее замечании, но, повернувшись к ней, обнаружил, что Лилия уже задремала. Спустя пару минут он тоже уснул, позабыв обо всех заботах до утра.

* * *
        Спустя неполных два дня предсказание аристократки сбылось. К этому времени Ульдиссиан удостоил прикосновения почти всех жителей городка. Колебавшихся, опасаясь пробудить таящийся внутри дар, оказалось на удивление мало, а тех, кому он мог отказать, и того меньше.
        Тех, кому доступ к Ульдиссиану следовало запретить, указывал мастер Итон. Все это были преступники, личности подозрительные, неблагонадежные. Глава партанского суда, большинство таковых купец помнил в лицо и, едва узнав, что происходит на площади, неотлучно находился при Ульдиссиане.
        - Вон тот, - объявил Итон. - Ему давать что-либо поостерегись…
        Пошарив взглядом в толпе, он указал на второго.
        - А вот этот, скорее всего, горло тебе перережет, как только протянешь ему руку, так что за ним поглядывай тоже.
        Вначале Ульдиссиан безропотно его слушался, но в этот день снова увидел невдалеке первого из указанных мастером Итоном, сомнительного бородатого типа по имени Ром. Его лысину почти от края до края пересекал рваный шрам - несомненно, память о каких-то темных делишках. Едва заметив, что его тоже разглядывают, Ром отвернулся и двинулся прочь. Однако Ульдиссиан вдруг решил, что ему хочется поговорить с этим малопочтенным субъектом.
        - Ром! Ром! Поди-ка сюда!
        Взгляды сотен собравшихся устремились в сторону Рома. Хочешь не хочешь, пришлось ему выйти вперед, несмотря на мрачные мины городских стражников и многих других.
        Мастер Итон этому тоже отнюдь не обрадовался.
        - Ульдиссиан! Знаю: ты, парень, хочешь только хорошего, но ведь такие, как он, получив дар, сделаются намного опаснее прежнего…
        Лилия нежно коснулась плеча торговца.
        - Но, дорогой Итон, откуда тебе знать: возможно, некоторые другие, подобные Рому, уже получили помощь Ульдиссиана? Вправе ли ты заявить, будто тебе известны все до единого злодеи в Парте?
        - Нет, миледи, не все до единого, но знаю я их, прошу простить за этакое выражение, дьявольски много, а этот числится среди самых отъявленных!
        Однако Лилия настаивала на своем:
        - Ты видел лица тех, кто испытал пробуждение. Ты испытал его сам. Подумай, прислушайся к себе самому: способен ли ты хоть раз использовать полученный дар во зло?
        Итон разом увял.
        - Нет… нет, это уж точно… но…
        - И никто другой не способен, - твердо сказала Лилия. - Никто другой.
        Не тратя времени даром, не дожидаясь, что их гостеприимный хозяин на это ответит, Ульдиссиан потянулся к Рому. В эту минуту Ром выглядел не столько заядлым преступником, сколько напуганным мальчишкой: плешивого бородача окружало множество добропорядочных горожан, полагавших Ульдиссиана кем-то вроде святого.
        - Не бойся, - успокоил его Ульдиссиан и обратился к толпе: - Расступитесь, освободите ему побольше места. Все будет хорошо.
        Собравшиеся повиновались, а сын Диомеда потянул Рома поближе к себе. Ром сдвинул брови, но сопротивляться не стал.
        Стоявшая рядом с мастером Итоном Лилия подалась вперед, не сводя пристального взгляда с Ульдиссиана.
        Прочие горожане с опаской взирали на Рома. Очевидно, в Парте его прекрасно знали и приготовились в случае чего броситься Ульдиссиану на помощь.
        Однако сам Ульдиссиан подобных опасений не испытывал. Едва он коснулся рук Рома, таившаяся в нем сила хлынула вперед, и Ульдиссиан немедля почувствовал, как ее ток пробудил в Роме нечто новое. Плешивый бородач тихо ахнул, на лице его отразилось изумление пополам с необычайным восторгом. Казалось, он стал совсем другим человеком - таким, которому Ульдиссиан доверил бы и собственную жизнь.
        - Это ж… это ж… - пролепетал Ром.
        - Да, так и есть.
        С этими словами Ульдиссиан, как обычно, отступил назад, предоставляя «пробудившемуся» возможность без помех сжиться с переменами в себе самом. Ром улыбался, будто мальчишка, по щеке его скатилась слеза. В попытках понять, что с ним произошло, он с силой растер обеими ладонями темя.
        Стоило ему опустить руки, Лилия тут же воскликнула:
        - Ульдиссиан! Смотри, что у него получилось! На шрам его посмотри!
        Но на шрам Рома Ульдиссиан посмотреть больше не мог: никакого шрама на лысине не было. Там, где еще недавно красовался рваный рубец, кожа сделалась такой же розовой, гладкой, как и на обновленном лице Йонаса.
        И он, Ульдиссиан, ради этого даже пальцем не шевельнул.
        Не сразу сообразившие, в чем дело, горожане разразились рукоплесканиями, приписывая и эту заслугу ему. Поспешно подняв кверху руки, Ульдиссиан подождал, пока толпа не угомонится, и закричал:
        - То, что вы видели, сделано вовсе не мной! Вовсе не мной! То, что вы сейчас видели… чудо, свершившееся на ваших глазах… все это Ром сделал сам!
        В толпе недоверчиво зароптали, и Ульдиссиан заговорил тверже:
        - Это вам я говорю, а уж я-то знаю, чье это дело! Кто из вас назовет меня обманщиком?
        Назвать его обманщиком не смог бы никто. Многие с изумлением воззрились на Рома, а тот все качал и качал головой, отрицая истину столь же горячо, как и его недоверчивые соседи.
        Но Ульдиссиан допускать этого не собирался.
        - Ром, подойди, встань у фонтана рядом со мной! Пусть все увидят!
        Ни слова не говоря, бородач присоединился к нему. Остальные сгрудились перед ними, негромко переговариваясь и указывая на исцеленное место. Мало-помалу Ром начал густо краснеть. Теперь он ничем не напоминал закоренелого преступника, на коего мастер Итон указал Ульдиссиану прежде всех остальных.
        - Невероятно, - пробормотал купец за спиной Диомедова сына. - Неужели этакое вправду возможно?
        Лилия крепко стиснула плечо гостеприимного хозяина.
        - И еще как! - выдохнула она Итону в самое ухо. - Ну? Теперь понимаешь?
        - Да… да… теперь-то, пожалуй, да…
        Тем временем Ульдиссиан снова привлек общее внимание к себе.
        - Возможно, сила проявится снова вовсе не сразу, однако теперь вы сами видите: ничего невозможного в этом нет! Не сомневайтесь, со временем каждый из вас сможет сделать все то же самое… и даже больше!
        Этого оказалось довольно, чтобы толпа хором взревела. Многие, пав на колени, принялись благодарить, славить Ульдиссиана, весьма огорченного таким поворотом событий.
        - Встаньте же! Встаньте! - закричал он.
        Потрясенные его яростью, почитатели в страхе уставились на него, но Ульдиссиана их страх нимало не обеспокоил. Они должны, должны были понять…
        - Нечего тут мне кланяться! Я не король, не патриарх клана магов! Я был и до сих пор остаюсь обычным крестьянином! Пусть дом и землю я потерял, но крестьянином остаюсь даже при этаком даре! Я пришел поделиться им с вами, а не повелевать! Никогда, ни за что не становитесь передо мной на колени! Здесь господ нет! Здесь все меж собою равны!
        Еще не успев досказать всего этого до конца, Ульдиссиан понял: тут партанцы с ним не согласны. За ответами на вопросы, за указаниями они будут обращаться к нему. Оставалось одно - утешать себя мыслью, что он станет им не господином, а лишь учителем, лишь наставником. Не за горами день, когда многие запросто смогут обойтись без него. Возможно, найдутся даже такие, кто превзойдет его, и тогда сам Ульдиссиан, в свою очередь, будет учиться у них.
        Однако сейчас, в эту минуту, все зависело от него одного. Разве что неожиданное свершение Рома вселяло в душу новые надежды. Двух одинаковых людей на свете не существует. Кому, как не крестьянину, знать, сколь по-разному может расти посеянное? Сейчас нужно одно - терпением запастись.
        Действительно, спешить было некуда. В Кеджане его никто не ждал, а стало быть, Ульдиссиан вполне мог оставаться здесь, пока окончательно не убедится в успехе. Вдобавок, после этого он куда лучше, увереннее будет чувствовать себя, представ перед жителями великого города!
        Воодушевленный этими мыслями, Ульдиссиан повернулся к следующему просителю… и еще к одному… и еще…

* * *
        На сей раз Малик взялся за дело куда осторожнее. Нет, не потому, что опасался новой схватки с Ульдиссианом - просто очень хотел выполнить поручение безукоризненно. В некоторых отношениях морлу являли собою палку о двух концах: весьма умелые воины, в склонности к кровопролитию они, пожалуй, могли бы дать фору даже демонам. По счастью, господин отдал ему под начало Дамоса, слугу очень и очень толкового, а Дамос ничуть не ошибся, подбирая себе пятерых подчиненных. Все вместе они составляли силу куда более грозную, чем стражи и демоны, коими священнослужитель командовал в прошлый раз.
        Сейчас Дамос двигался во главе отряда, принюхиваясь, точно хищник, ищущий след. Прочие морлу нетерпеливо ерзали в седлах, ожидая известий о жертве.
        - Оттуда они приехали, - проскрежетал Дамос, задрав к небесам наличье «бараньего» шлема и вновь потянув носом воздух. - А здесь повернули… туда.
        Малик взглянул, куда указывает его вытянутая рука.
        - Ты в том уверен?
        Главный над морлу осклабился, обнажая в улыбке острые, пожелтевшие зубы.
        - Я чую кровь, о верховный жрец…
        - Они направлялись к Кеджану. Когда я наткнулся на них в прошлый раз, приближались к долинам и джунглям. Поворот в эту сторону означает изрядный крюк.
        В ответ Дамос только пожал плечами. Его братии подобные рассуждения были ни к чему. Главное - отыскать жертву, а где, в какой стороне она бегала до начала охоты, это уж дело десятое.
        Священнослужитель машинально, сам того не сознавая, погладил чудовищную кисть руки: да, превращение свершилось совсем недавно, однако это уже успело войти в привычку. Когтистые пальцы хищно скрючились. Перед тем как отряд отправился в путь, господин наконец-то поведал, на что способна эта рука, и теперь Малику не терпелось опробовать ее в деле… но для этого жертву следовало настичь.
        - Значит, едем туда, - в конце концов объявил верховный жрец.
        Крякнув, Дамос вернулся к своему черному скакуну. Необходимость идти по следу для всех морлу была вполне очевидна, однако каждый из них знал свое место, а посему совершенно ненужный приказ священника воины приняли как должное. Пожелав того, верховный жрец мог бы послать их хоть на смерть - при условии, что сие пойдет Церкви на благо. Перечить его приказаниям им и в голову не придет, если только господин не распорядится иначе.
        Возглавляемый Маликом, отряд сорвался с места в галоп. Странно, однако бешено скачущие кони не оставляли за собою следов, и, мало этого, даже не грохотали оземь копытами. Окажись рядом случайный свидетель этой скачки, он мог бы заметить, что копыта коней самую малость не достают до земли…

* * *
        В городке под названием Парта вновь воцарилась ночь. Выбившийся из сил, Ульдиссиан рухнул в кровать, едва заметил, как рядом скользнула под одеяло Лилия, и сразу же после этого крестьянина сморил сон.
        Вскорости в его дрему вторглись и сновидения - сладостные, отрадные картины, в коих он без труда помогал больным и увечным со всего света выучиться исцелять любые недуги, а выжженные земли превращать в цветущие сады. На глазах Ульдиссиана мир сделался сущим раем, люди достигли невообразимого совершенства…
        Но вдруг посреди всеобщей любви и согласия разразилась беда. В земле разверзлись расселины, и даже по небу зазмеились трещины. Казалось, родной мир Ульдиссиана заключен в огромных размеров яйцо, и теперь некая сила разбила это яйцо извне.
        В следующий же миг небеса от края до края заполонили крылатые силуэты, из расселин наверх хлынули орды чудовищных чешуйчатых тварей. Два грозных воинства немедля сшиблись друг с другом, а Человечество оказалось ровнехонько посредине. Мужчины, женщины, дети - воины обеих сторон рвали, рубили в кровавые клочья всех без разбора. В мгновение ока пали мертвыми многие тысячи человек.
        - Стойте! - взревел Ульдиссиан. - Остановитесь!
        Никто из сражающихся не обратил внимания на его крики. Тогда он, пытаясь привлечь их внимание, пустил в ход свой дар, но и из этого никакого толку не вышло.
        - Они валят на нас отовсюду! - крикнул невесть откуда взявшийся рядом Ахилий. - Сделай же что-нибудь! У меня стрелы уже на исходе!
        Действительно, лучник сумел сразить почти сотню бойцов, однако волна атакующих неуклонно стремилась вперед, к ним с Ульдиссианом.
        - И все это из-за тебя! - с неожиданной яростью прорычал Ахилий. - Из-за тебя!
        - Нет!
        Отвернувшись прочь от охотника и его обвинений, Ульдиссиан встретился взглядом со стоящей поодаль Серентией. Со всех сторон окруженная бушующим океаном битвы, она словно бы не замечала угрожающей ей опасности. Клинки свистели над самой ее головой, однако дочь Кира, подобно многим, собравшимся сегодня на городской площади, не отрываясь, смотрела на Ульдиссиана.
        - Я верю в тебя, - объявила она. - Я…
        Выщербленное в жутком бою лезвие топора аккуратно отсекло ее голову от тела. Из перерубленной шеи ударила кровь, голова покатилась наземь, однако лицо Серентии по-прежнему лучилось непоколебимым доверием - верой в него, в Ульдиссиана…
        - Серри!
        Сдавленно вскрикнув, Ульдиссиан рванулся к погибшей девушке сквозь толпу, но чья-то рука вдруг увлекла, потянула его назад. Оглянувшись, он обнаружил позади не кого иного, как собственного же брата… однако вид Мендельна вогнал его в неудержимую дрожь.
        - О ней больше не беспокойся, - ровно, бесстрастно проговорила фигура брата, жуткая, точно ходячий мертвец.
        Лицо Мендельна осунулось, посерело, и сам он казался словно бы призрачным. Темный плащ, запахнутый от головы до ног, трепетал, развевался, невзирая на то, что вокруг не ощущалось ни единого дуновения ветерка.
        - О ней больше не беспокойся. Теперь она тоже принадлежит мне.
        Только тут Ульдиссиан заметил за спиной Мендельна немало знакомых - знакомых и по Парте, и по Сераму. Однако лица их казались точно такими же, как у брата, иссохшимися, посеревшими, а опустив глаза, приглядевшись, старший сын Диомеда увидел и колотые раны, и рассеченную плоть…
        Все они были мертвы.
        Высказав сие заявление, Мендельн проплыл мимо Ульдиссиана, будто тень, призрак. Трупы невинных, сгрудившиеся за его спиной, двинулись следом. В схватке вокруг тела Серентии - невзирая на гибель, дочь Кира осталась стоять на ногах - образовалась брешь.
        Мендельн взмахнул рукой, и обезглавленное тело девушки, развернувшись, шагнуло к нему.
        - Постой! - воскликнул Ахилий, рванувшись вперед, отшвырнув лук, подхватив кровоточащую голову Серентии и устремившись за Мендельном. - Подожди!
        Ульдиссиан направился следом за ними, но ему бьющиеся легионы дороги не уступали. Волны крылатых воинов и их звероподобных противников снова сомкнулись, хлынули друг другу навстречу, но, несмотря на множество потерь с обеих сторон, число их не убывало. К тем и другим бесконечным потоком, заполняя мир от горизонта до горизонта, шли подкрепления.
        От рая земного, еще недавно окружавшего Ульдиссиана со всех сторон, не осталось даже следа. Земля превратилась в пылающую бойню, горящее небо затянула дымная пелена.
        И тут, готовый распрощаться со всеми надеждами, Ульдиссиан услыхал голос Лилии, зовущей его. В отчаянии он огляделся вокруг и, наконец, заметил красавицу-аристократку, в сверкающем платье скользившую сквозь гущу боя к нему. Сражение Лилию ничуть не затрагивало - напротив, бьющимся словно не терпелось поскорее убраться с ее пути. С разбегу бросившись прямо в объятия Ульдиссиана, она обняла его так же крепко, как он ее.
        - Лилия, - с невероятным облегчением выдохнул сын Диомеда. - Лилия… а я уж думал, что и тебя потерял…
        - Ну нет, любовь моя, без меня ты не останешься никогда, ни за что, - проворковала она, обнимая его крепче прежнего и уткнувшись лицом ему в грудь. - Мы с тобой - ты и я - связаны друг с другом навеки…
        Обрадованный, Ульдиссиан склонился к ней с поцелуем. Лилия подняла голову, повернулась к нему лицом, и…
        Едва не задохнувшись, крестьянин тщетно рванулся прочь от аристократки, однако объятий Лилии разомкнуть не сумел. Охваченный ужасом, смотрел он, как ее губы приближаются к его губам.
        - Разве ты не поцелуешь меня, любовь моя? - спросила она, улыбнувшись… и обнажив в улыбке множество острых зубов.
        Мало этого, глаза ее были лишены зрачков и мерцали под веками ровным зловещим багрянцем. Кожа покрылась чешуей, меж прядей волос торчали длинные остроконечные уши. Сами волосы ниспадали на плечи по-прежнему, но превратились в жесткую изумрудно-зеленую ость наподобие игл дикобраза.
        Несмотря на все эти жуткие перемены, в ней до сих пор оставалось нечто, исполнявшее Ульдиссиана желания - желания столь неодолимого, что его охватил страх. Великолепное платье ее исчезло, исчезло без следа, а чешуя, покрывавшая все тело, ничуть не скрывала того, на что человеческие наряды разве что намекают.
        - Нет! - выпалил он, что есть силы отталкивая ее от себя. - Нет!
        Но Лилия лишь рассмеялась над его потугами. Ее хвост с тремя кинжалоподобными выростами на конце игриво застучал, забарабанил по залитой кровью земле. Пристукнув копытами - точно такими же, как у имевшихся в хозяйстве Ульдиссиана коз, - она отступила на пару шагов, дабы явить его округлившимся от изумления глазам все свое великолепие.
        - Ну? Разве я - не все, о чем ты только мечтал? Разве я - не все, чего ты мог бы пожелать?
        Тут демонесса вновь рассмеялась, и ее смех распалял желание в злополучном крестьянине сильнее прежнего, невзирая на пробегающий по спине холодок.
        - Иди же ко мне, любовь моя, - продолжала Лилия, когтистыми пальцами маня Ульдиссиана к себе. - Иди же… ты ведь всецело мой, мой телом и душой, душою и телом… ступай же ко мне…
        Оба воинства разом прервали битву, повернулись в сторону Ульдиссиана и неторопливой поступью, в такт ритму голоса Лилии, двинулись на него.
        - …телом и душой… душою и телом… телом и…
        Зайдясь в бессловесном крике, Ульдиссиан очнулся, открыл глаза, а повернувшись на бок, увидел склонившуюся над ним Лилию. Ее лицо - ее прекрасное лицо - было исполнено неподдельной тревоги.
        - Ульдиссиан, любовь моя! Не захворал ли ты?
        - Я видел… других… и тебя…
        Спрятав лицо в ладонях, он мало-помалу собрался с мыслями.
        - Все это - сон… сон… и более ничего. Попросту скверный сон.
        - Кошмар?
        Гладкая, безо всяких когтей, ладонь Лилии нежно коснулась его щеки. Живо вспомнив, какой она предстала перед ним в сновидении, Ульдиссиан невольно втянул голову в плечи.
        - Должно быть, кошмар твой был вправду ужасен, - добавила Лилия, - если ты так пугаешься даже меня!
        - Лилия… прости.
        Аристократка встряхнула головой, отчего ее волосы водопадом рассыпались по обнаженным плечам. Краса ее ошеломляла даже во тьме. Ульдиссиана вновь охватила страсть, и страшный сон мало-помалу начал ускользать в забвение.
        - Дай-ка я успокою твой разум, - шепнула Лилия, обвив его шею тонкими, изящными ручками, - успокою и покажу, что тебе незачем меня бояться…
        - Лилия, я…
        - Тихо!
        Губы их встретились, и поцелуй продолжался до тех пор, пока Ульдиссиан не начал задыхаться. Когда же он перевел дух, аристократка захихикала, и смех ее оказался не только крайне приятен, но и ничуть не похож на тот, соблазнительный, однако ж глумливый смех из кошмарного сна.
        - И это, можешь не сомневаться, только начало.
        Пальцы Лилии пробежались по плечам, коснулись волос на груди, скользнули книзу…
        Последние отголоски страшного сна исчезли, как не бывало. Игриво зарычав, Ульдиссиан рванулся вперед и сгреб Лилию в объятия. Оба перевернулись на бок, и сын Диомеда, опрокинув Лилию на спину, принялся трудиться без устали - трудиться, чтоб память о жутком видении не вернулась к нему никогда…

* * *
        Вновь засыпая, Ульдиссиан пребывал в расположении духа, навевающем только приятные, а уж никак не кошмарные сны. Лежа на животе, он энергично похрапывал, а рука его небрежно обнимала Лилию.
        Однако Лилия не спала. Улегшись на спину, она, не мигая, смотрела на нечто, сокрытое в недрах собственной памяти, нечто безмерно далекое и от этой кровати, и от Ульдиссиана.
        Среди рода людского имелось немало верящих, будто сны предвещают будущее, и Лилия знала, что от истины они не слишком-то далеки. Сны вполне могли предвещать будущее, и ей это было известно лучше, чем многим другим. Во время любовной игры Лилии удалось собрать воедино немало мелких подробностей, о коих Ульдиссиан проговорился, сам того даже не сознавая. Все вместе они сложились в картину, из-за которой аристократка на миг утратила самоконтроль. К счастью, ее способности тут же исцелили то, от чего в других обстоятельствах крестьянин остался бы с глубоким жутким шрамом на спине.
        Да, предвещать будущее сны очень даже могли. Возможно, и Ульдиссианов сон вправду был вещим. Однако у сновидений имелось еще одно свойство, встревожившее Лилию куда больше.
        Сны - а ночные кошмары особенно - могли служить также предостережением.
        О чем предостерегает Ульдиссианов сон, Лилия знала точно. Не знала другого: кем этот сон был послан. Она сделала все возможное, дабы скрыть свое появление от любого, кто мог бы ее узнать. Несомненно, теперь-то они кое-что заподозрили, однако и им нужно блюсти осторожность. В противном случае обо всем этом станет известно на Небесах, а извещать Небеса о существовании Санктуария наверняка не желает никто - даже он.
        Таким образом, преимущество по-прежнему, насколько она понимала, оставалось за ней.
        Однако этот сон не давал ей покоя. С одной стороны, на происки тех, кто хотел бы помешать ей достичь цели, вроде не похоже… с другой же - чем он еще может быть?
        «Ладно, неважно», - сказала самой себе Лилия. Чего опасаться? Она хозяйка положения. Не кто-нибудь, а она пробудила в лежащем рядом олухе силы нефалемов, и с его помощью взрастит ее во всех смертных, в каких только возможно. Помешать ей не в силах ничто.
        А если Ульдиссиану уль-Диомеду вдруг вздумается взбрыкнуть, сорваться с ее поводка, Лилия попросту прикончит его и подыщет другую, более покладистую марионетку. В конце концов, на свете так много мужчин…
        Глава четырнадцатая
        Минуло еще четыре дня… и за эти дни Ульдиссиан еще больше свыкся и с Партой, и со всем, что его здесь окружало. Целью будущего по-прежнему оставался Кеджан, но с каждым прошедшим днем это будущее становилось все более и более отдаленным.
        Со временем к горожанам прибавились окрестные крестьяне и жители небольших селений в пределах дня пути от Парты, прослышавшие об Ульдиссиане от тех, к кому он уже успел прикоснуться. Естественно, Ульдиссиан был рад каждому из новоприбывших и делал для каждого все, что только мог. Правда, дела шли на лад крайне медленно, но теперь он, по крайней мере, убедился, что сказал им чистую правду: вдобавок к Рому, кое-какие признаки пробужденной силы проявили еще дюжины две человек. Признаки эти оказались самыми разными - от исцеления незначительных ран или распускавшихся по чьему-нибудь повелению цветов до нежданной способности маленькой девочки призывать птиц прямо к себе на ладонь. Двух в точности одинаковых среди них не нашлось, что само по себе повергло Ульдиссиана в немалое удивление, и он потратил какое-то время, пытаясь постичь, отчего получающееся у одного не получается у другого.
        От повторения кошмарного сна судьба его берегла, и вскоре Ульдиссиан, захлопотавшись, совсем о нем позабыл. Тем временем ряды просителей начали разрастаться на новый, совершенно нежданный манер. Парта жила торговлей, а посему в городке каждый день останавливались гости из самых разных краев - особенно купцы, направлявшиеся куда-нибудь по делам. Помимо собственной воли поддавшись всеобщим восторгам, а нередко и попросту из любопытства, они тоже являлись к Ульдиссиану с просьбами о прикосновении. Не все, разумеется - ведь даже кое-кто из партанцев еще колебался, но с каждым новым «чудом», наподобие старика, ослабшего зрением и исцеленного собственной дочерью, поначалу того не заметившей, число колебавшихся неуклонно шло на убыль. Правда, повторить «чуда» дочь исцеленного не смогла, однако Ульдиссиан почему-то был уверен: еще чуть-чуть, еще самую малость - и многие, многие переступят этот порог вслед за ним.
        Несмотря на колоссальные изменения в самих себе, большинство горожан пытались продолжать прежнюю, обыкновенную жизнь. А что им, собственно говоря, было делать? Нужно же и урожай собирать, и детишек кормить! Вот и мастер Итон охотно признался, что труд - единственная его отрада: жена несколько лет назад умерла, оба старших сына три месяца, как отправились попытать счастья в Кеджане…
        Из-за этой-то отрады ему и пришлось на будущий вечер оставить гостей одних.
        - Прошу прощения, добрый Ульдиссиан, но сегодня вечером меня с вами не будет. Старый друг, также купец, пригласил навестить его караван и взглянуть на образчики кой-каких новых товаров! Он, как и я, подходил к тебе за прикосновением, но… да, в душе оба мы - прежде всего купцы!
        - Зачем же просить прощения, мастер Итон? Ты и так к нам невероятно щедр, и вообще столькое для нас сделал!
        - Я? Я?! - рассмеялся старик-купец. - Ох, Ульдиссиан, по-моему, человека скромнее тебя я в жизни еще не видывал! Я «столькое сделал»… а ты всего-навсего навсегда изменил судьбу каждого из горожан!
        Так, со смехом, Итон и ушел, оставив Ульдиссиана в некоторой растерянности.
        Чуть позже Лилия решила его ободрить.
        - Тебе бы радоваться, Ульдиссиан! Ведь ты, любовь моя, просто остаешься самим собой! - целуя его, сказала она. - Но - да, учитывая всю правду, ты действительно на удивление скромен.
        - Может, и так… может, и так…
        Внезапно Ульдиссиана охватило странное беспокойство.
        - Надо пройтись.
        - Куда же мы направимся?
        Беспокойство усилилось.
        - Лилия, мне бы хотелось погулять одному, - ответил Ульдиссиан.
        - По Парте? - удивленно, слегка насмешливо откликнулась Лилия. - Осмелюсь предположить, дорогой мой Ульдиссиан, далеко тебе не уйти, однако - ну что ж, попробуй. От всей души желаю удачи.
        О чем идет речь, Ульдиссиан понимал. Как только кто-нибудь увидит его, вокруг, точно по волшебству, соберется толпа. Однако вечернее время могло подойти для прогулки лучше всего. К этому часу большая часть горожан должна разойтись по домам. Правда, в тавернах и на постоялых дворах еще открыто, но такие места Ульдиссиан собирался обходить стороной.
        - Я просто пройдусь по улице направо от имения, а после, наверное, сразу же и вернусь.
        - Бедненький Ульдиссиан! Зачем же докладывать мне обо всем, что собираешься делать?! - воскликнула Лилия, одарив его еще одним, более долгим поцелуем. - Приятной тебе прогулки!
        Услышав это от кого-либо другого, Ульдиссиан непременно подумал бы, что над ним насмехаются, но со стороны Лилии чувствовал только любовь да заботу. «Как же мне с ней повезло, - в который раз подумал он. - Нас будто сама Судьба свела вместе…»
        С третьим, еще более страстным поцелуем он оставил Лилию в кабинете мастера Итона. Перед уходом его уже не впервые охватило искушение отыскать брата, однако Ульдиссиан заподозрил, что Мендельна и на сей раз поблизости не окажется. Все прочее вроде бы шло на лад, а вот с Мендельном они все больше и больше отдалялись один от другого. Ухудшало положение и то, что раза два-три Ульдиссиан мог поговорить с братом, но всякий раз без исключения ему мешало появление новых просителей. Не желая отказывать в таких просьбах, он упускал драгоценные шансы один за другим.
        «Однако время для этого нужно найти непременно».
        Ульдиссиан был уверен: с Мендельном что-то неладно. Младший брат скрывал от него нечто важное. Что именно - пожалуй, знал один только Ахилий, но и охотник, будто нарочно, исчезал без следа, как только Ульдиссиан собирался поговорить с ним по душам, и даже неизменное присутствие на городской площади Серентии его не удерживало.
        «Все скоро изменится», - в который уж раз поклялся Ульдиссиан себе самому. Так ли, иначе, а правду он выяснит. Ну, а сейчас ему бы проветрить голову да отдохнуть…
        В этом вечерний воздух помог ему сразу же. Стоило подойти к воротам, ведущим наружу, люди Итона молча отсалютовали ему. Подобно многим, все они тоже испытали пробуждение внутренней силы, однако куда уютнее чувствовали себя на прежнем, привычном месте. И, к счастью, уже научились не лезть в Ульдиссианову жизнь сверх необходимого.
        - Я ненадолго, - сказал он им.
        - Как пожелаешь, мастер Ульдиссиан. А когда вернешься - мы здесь, к твоим услугам.
        Отучить их - да и всех остальных - от этого обращения он уже не надеялся. Ладно, уж лучше пусть так, чем «святейшим» или кем-то вроде, как его величали некоторые.
        Выбрав хуже всего освещенную улицу, он быстро свернул туда. Темнота навевала покой, вуаль сумрака внушала чувство безвестности, неприметности, а именно это Ульдиссиану сейчас и требовалось. На ходу он начал думать о брошенной ферме. Хозяйство наверняка пришло в совершеннейший беспорядок, или оказалось в руках какого-нибудь предприимчивого соседа, сумевшего по достоинству оценить бесхозные земли. Оставалось только надеяться, что кто-нибудь догадался как следует позаботиться о скотине…
        Негромкие голоса предупредили: навстречу кто-то идет. Предпочитая остаться в одиночестве, Ульдиссиан свернул в еще более темную боковую улочку и поспешил прочь, пока его не заметили. Судя по тону донесшихся до него обрывков беседы, то были всего-навсего двое городских стражников, совершавших очередной обход, но даже такая встреча обещала слишком уж много общения с горожанами.
        Куда ведет новая улица, Ульдиссиан не представлял, но, соблазнившись ее безлюдностью, двинулся по ней дальше. Вскоре голоса за спиной стихли, и мало-помалу в душе его воцарился покой, какого не помогал обрести даже сон. Впервые после серамских бедствий сын Диомеда снова почувствовал себя простым, обыкновенным человеком.
        Но тут его внимание привлек новый голос - чей-то негромкий шепот. Казалось, он доносится слева, и Ульдиссиан повернулся туда.
        Однако справа тоже зазвучал шепот - подобно первому, настолько тихий, что ни слова не разберешь… вот только в тоне его слышались некие нотки, заставившие Ульдиссиана насторожиться.
        - Кто тут? - окликнул он. - Кто тут?
        В ответ ему слева вновь зазвучал первый голос. Не тратя слов понапрасну, Ульдиссиан рванулся на звук… однако протянутые вперед руки нащупали только тень.
        Откуда-то спереди послышался третий голос. Зло зарычав, Ульдиссиан повернулся вперед… но и там ничего осязаемого не обнаружил.
        С опаской отступив на несколько шагов, он оглянулся. Там, позади, оставалась другая, прежняя улица, однако Ульдиссиан увидел за спиной только мрак.
        Внезапно все три голоса возобновили безумное бормотание. Мало этого, к ним тут же присоединилось еще с полдюжины голосов, и каждый шептал с таким пылом, что нервы Ульдиссиана натянулись, точно стальные струны. Сын Диомеда завертелся по кругу, заозирался в поисках хоть одного из шептунов, или же выхода, но ни того ни другого отыскать не сумел.
        - Покажитесь же, будьте вы прокляты! - в конце концов заорал он. - Покажитесь же!
        С этим он призвал на помощь новообретенную силу… но потерпел неудачу. Решив прибегнуть к иной тактике, Ульдиссиан представил себе яркий свет - лучший способ разыскать преследователей, прячущихся во тьме, или даже сильный ветер, что унесет его отсюда подальше, но и из этого ничего не вышло.
        Ничего…
        Внезапно один из голосов зазвучал словно у самого уха. Ульдиссиан повернулся к нему… и тут нечто толстое обхватило его шею, стиснуло горло со стороны спины.
        Задохнувшись, Ульдиссиан напряг все силы в попытке освободиться от… от… он даже не мог понять, рука это, или какое-то щупальце, чувствовал только одно - хватку тверже железа.
        Не в силах вдохнуть, Ульдиссиан подумал о Лилии. Дело было яснее ясного: без Малика здесь не обошлось, и потому он опасался, что после этого верховный жрец доберется и до нее. Увы, даже эти тревоги не придали сил, не помогли освободиться…
        Вдруг неизвестно откуда раздалось шипение, немедля перешедшее в злобный звериный рык. В этот же самый миг все мускулы Ульдиссианова тела, подхлестнутые неким инстинктом, напряглись до предела.
        Воздух подернулся рябью. Ночную тьму всколыхнуло гортанное восклицание, за коим чуть погодя последовал оглушительный грохот.
        Хватка на горле Ульдиссиана тут же ослабла, исчезла, как не бывало, а с нею умолк и зловещий шепот из темноты. Миг - и в ночной тишине слышно лишь его собственное дыхание… да мягкие, торопливые шаги.
        - Ульдиссиан! - окликнул его с детства знакомый голос. - Ульдиссиан! Кажется, я видел… Проклятье! Даже не знаю, что я такое видел…
        Но, очевидно, эта досадная мелочь не помешала Ахилию попасть в цель: выстрелил он исключительно метко. В такой темноте стрела вполне могла угодить в Ульдиссиана, и, окажись на месте Ахилия любой другой лучник, весьма вероятно, именно так дело бы и обернулось. Однако сноровку друга детства Ульдиссиан знал прекрасно, а посему понимал: что-что, а стрела его жизни точно не угрожала.
        - С-спасибо, - еле переводя дух, выдавил он.
        Закинув лук за спину, Ахилий помог Ульдиссиану выпрямиться.
        - Не стоит благодарности. Жаль, уложить насмерть схватившего тебя не удалось… хотя будь я проклят, если понимаю, отчего так вышло! Я же ему, уж кто б это ни был, прямо в затылок попал! Будь то убийца, ему бы сейчас мертвым у нас под ногами лежать…
        Убедившись, что Ульдиссиан удержится на ногах сам, охотник присел на корточки.
        - Да, что-то есть, - спустя пару секунд пробормотал Ахилий, - только на кровь не похоже - по крайней мере, на свежую. Нет, это не из того, кто на тебя напал…
        Слишком хорошо помнивший, какого сорта тварей до сих пор посылали по его душу, в этом Ульдиссиан сомневался, однако суждению Ахилия решил довериться.
        Упруго вскочив на ноги, охотник поспешил в ту сторону, откуда донесся грохот. Спустя минуту Ахилий вернулся, и на лице его отразилось немалое недовольство, явственно различимое даже во мраке.
        - В стену вон того дома врезался кто-то увесистый, - сообщил он, указывая в темноту, туда, откуда пришел. - Кладка здорово треснула… но этот, кем бы он ни был, очевидно сразу вскочил и удрал.
        Это Ульдиссиана тоже нисколько не удивило. Затеяв новое нападение, Малик, конечно же, послал за ним прислужников более дельных, чем прежние. На этот раз с засадой враги рассчитали лучше, дождавшись, чтоб он вышел из дому один. Да, в расчетах верховный жрец не ошибся - как знал, что добычу рано или поздно потянет побыть в одиночестве!
        И тут ему пришла в голову новая мысль: а как здесь, рядом, мог оказаться лучник? В случайных совпадениях Ульдиссиан давным-давно разуверился.
        Но прежде, чем он успел спросить об этом, Ахилий заговорил:
        - По-моему, нам лучше уйти куда-нибудь, где чуточку больше народу. Может, одиночество тебе и в радость, но не настолько же.
        Согласно кивнув, Ульдиссиан двинулся вслед за другом обратно. Похоже, Ахилий видел в темноте куда лучше. Вскоре лучник вывел его к имению мастера Итона. Только здесь оба остановились и с облегчением перевели дух.
        - Вот так-то лучше, - заметил светловолосый охотник.
        - Еще раз благодарю тебя, - откликнулся Ульдиссиан. - Ну, а теперь объясни, каким образом ты ухитрился оказаться рядом именно в ту минуту, когда мне помощь потребовалась?
        Ахилий склонил голову на сторону.
        - А отчего тебе потребовалась моя помощь, Ульдиссиан? Что с тобой там стряслось?
        Но попадаться на удочку встречных расспросов Ульдиссиан вовсе не собирался.
        - Ответь мне, Ахилий.
        Ответ последовал далеко не сразу:
        - Просто подумалось, что ты вот-вот в беду попадешь.
        Облеченное в этакую форму, признание Ахилия здорово озадачивало.
        - Что это значит?
        - Ну, появилось предчувствие, будто с тобою вскоре что-то случится, вот я к нему и прислушался. Всего-то навсего.
        - И это предчувствие привело тебя прямо ко мне.
        Лучник пожал плечами.
        - Ничего нового. Отец сказал бы: простое чутье. Наверное, потому из меня такой хороший охотник и получился.
        В свое время отец Ахилия тоже промышлял охотой, и славы его не удалось затмить никому, кроме родного сына. Однако Ульдиссиан полагал, что дело тут вовсе не только в чутье. Нет, вслух он ничего не сказал, но заподозрил, что у Ахилия имеется дар, такой же, как у него самого, только сознательно обращенный в исключительное охотничье мастерство… и, если вдуматься, семья лучника вполне могла обладать этим даром уже не первое поколение.
        Все это значило, что корни растущей в них силы уходят куда глубже, чем он полагал. Возможно, Ульдиссиан даже узнал об этаком даре не первым - попросту первым понял, насколько он изумителен.
        - Что это была за тварь? - спросил Ахилий. - Ты ее разглядел?
        - Думаю, одна из зверушек верховного жреца, - ответил Ульдиссиан, решив пока Ахилия больше не расспрашивать. - Кажется, - поразмыслив добавил он, - она приняла человеческий облик… а еще я вроде бы латы на ней почувствовал.
        - Ну, моя стрела уж точно попала не в латы, это я по звуку могу сказать. И вонзилась она не в латы, и урона куда больше должна была нанести…
        Но это Ульдиссиана уже не заботило: ему пришло в голову кое-что поважнее. Нападение в самом сердце Парты подтолкнуло его к некоему решению.
        - Ахилий, я должен просить тебя об одной услуге. Обещай, что сделаешь.
        - Ну нет, дружище, пока не услышу, в чем дело, обещать ничего не стану! Кто-кто, а ты должен меня знать!
        - Тогда слушай внимательно и подумай, хорошенько подумай. Кроме тебя, Ахилий, я этого дела доверить не могу никому. По-моему, остальные здесь лишь понапрасну рискуют собой. Ты должен увести их от меня как можно дальше. Ну, сделаешь?
        - Полагаю, под этими «остальными» ты прежде всего Лилию имеешь в виду?
        - Всех вас… но - да, само собой, надеюсь, ты и ее без помощи не оставишь.
        Ахилий огляделся по сторонам, нет ли кого поблизости, но улицы были пусты.
        - Я понимаю, отчего ты хочешь отослать Лилию, Серри и Мендельна отсюда подальше… и, сам знаешь, больше всего хочу Серри от опасности уберечь.
        - Ахилий…
        Охотник махнул рукой, оборвав его на полуслове.
        - В ее глазах мне никогда не сравниться с тобой, но я как-нибудь переживу. Выходит, мы оба согласны, что здесь им оставаться нельзя… и обо мне ты, ясное дело, тоже заботишься, - с усмешкой добавил он, - вот только я знаю: никто из них уйти не согласится. Даже твой брат, Ульдиссиан. Никто из них ни меня, ни тебя не послушает.
        - Но оставаться вам всем опасно! Доказательства ты только что своими глазами видел!
        - Ну да, ну да, а рассказать им об этом - только еще сильней заупрямятся… и тут я их ни в чем упрекнуть не смогу! Нет, старый друг мой, ни от них, ни от меня тебе не избавиться. Никак не избавиться…
        Положим, один способ избавиться от спутников Ульдиссиан видел… да только такой, что хуже и не придумаешь. Продолжать спор не имело смысла, однако попробовать стоило, и Ульдиссиан открыл было рот… но цокот копыт заставил его умолкнуть. Друзья насторожились, Ахилий вытащил из-за спины лук.
        Но нет, всадник, выехавший на свет из темноты переулка, оказался не кем иным, как мастером Итоном. Увидев обоих, купец осадил коня прямо перед ними.
        - Ульдиссиан? Лучник? С чего это вы здесь стоите и смотрите с этаким недоверием?
        - Нервы шалят, мастер Итон! - осклабившись, отвечал Ахилий. - Нервы шалят, только и всего!
        Сын Диомеда поспешил согласно кивнуть.
        - Мне просто на свежий воздух выйти потребовалось.
        - И я этим вовсе не удивлен! - Сойдя с коня, старик придержал поводья, а свободной рукой хлопнул Ульдиссиана по плечу. - Ты столькое сделал, Ульдиссиан уль-Диомед, столькое сделал… А если, - чуть поразмыслив, добавил он, - я могу помочь тебе чем-либо сверх того, чем уже помогаю, прошу: не стесняйся ко мне обратиться.
        Ульдиссиан был не на шутку смущен. По счастью, Итон вдруг повернулся к Ахилию.
        - Лучник, а говорил ли я, какой у тебя замечательный лук? С тех пор, как впервые увидел, глаз с него не свожу.
        - Отцовский лук, мастер Итон! Отец сохранил его точно таким, как в тот самый день, когда он был вырезан, и я за ним тоже ухаживаю, стараюсь изо всех сил! Все мастерство охотника наполовину зависит от лука…
        - Думаешь, наполовину, не меньше? А позволь посмотреть? - попросил купец, протянув к луку руку.
        - Сделай одолжение.
        С этим Ахилий подал гостеприимному хозяину лук. Итон огладил превосходной работы оружие, окинул его опытным взглядом, и Ульдиссиан, сам восхищавшийся луком Ахилия и даже выстреливший из него с полдюжины раз за долгие годы дружбы, словно увидел его впервые. Немного на свете отыскалось бы мастеров искуснее отца Ахилия, Тремаса…
        Вот только не был ли непревзойденный талант Тремаса к работе с деревом еще одним проявлением того же самого дара?
        Внимательно оглядев лук со всех сторон, мастер Итон, наконец, вернул его владельцу.
        - Да уж, роскошная вещь. Жду не дождусь, когда вновь увижу его в деле!
        Услышав сие замечание, друзья быстро переглянулись. Глава Парты даже не представлял себе, о чем просит. Ульдиссиан был уверен, что засада на темной улице - лишь самое начало куда более зловещих событий… возможно, грозящих захлестнуть весь городок.
        Возможно, грозящих и Парте, и всем ее жителям гибелью…

* * *
        Паства хлынула из Храма наружу, ни сном ни духом не ведая, что стали еще на шаг ближе к утрате собственных душ… и не только душ… во славу великого Люциона.
        «Нет-нет, не в мою, - тут же подумал Примас, пряча внезапную тревогу за напускным благочестием. - Конечно же, во славу отца и двух других Великих Воплощений Зла».
        Однако погреться в лучах их славы сын Мефисто был очень даже не прочь.
        Но, чтобы греться в них и далее, чтобы в итоге власть над Санктуарием оказалась в нужных руках, все должно было идти согласно замыслам Люциона… а между тем недавние события подобного исхода более не гарантировали. В делах следовало навести надлежащий порядок. По меркам демонов, Люцион был созданием весьма дисциплинированным: ему просто по душе был строгий порядок.
        Два верховных жреца, Эродий и Бальтазар, подошли к нему и почтительно поклонились. Обычно, обратившись с проповедью ко всем трем орденам, Примас созывал к себе самых верных адептов, дабы без лишних ушей обсудить с ними новые успехи Церкви Трех на пути к возвышению.
        Однако сегодня вечером ему было не до разговоров. Сегодня Люциону следовало сосредоточиться на восстановлении статус-кво. Да, пользы его слуги приносили немало, но во всем, что касалось построения планов, Люцион полагался лишь на себя самого.
        - Соберемся вместе для разговора завтра ввечеру, с восходом луны. Ступайте, займитесь делами…
        В обязанности верховных жрецов, среди прочего, входило посвящение достигших определенного рубежа правоверных в истинные доктрины Церкви… Ненависть, Разрушение и Ужас. Способов, коими Примас и его слуги медленно, исподволь подталкивали глупцов в эту сторону, существовало великое множество - от вполне прозаических вплоть до колдовских. Часть паствы (те, что послабее умом) были к ним более чутки - таких, тщательно выбирая их из общей массы, приглашали на особые проповеди. Кое-какие тонкости этих особых проповедей, не предназначенных для всех и каждого, проникали в самую глубину разума смертных, отыскивая путь к таящемуся в самых темных его уголках.
        Но эти дела Люцион вполне мог на время доверить паре верховных жрецов. Отпустив их, он поспешил вернуться в свою святая святых. Необходимость действовать втайне весьма и весьма раздражала, однако тут требовалось совершить кое-какие жертвоприношения… особенно если в дело действительно замешана она. В этом отношении старания Малика послужат прекрасной ширмой, отвлекут ее от того, что еще намерен предпринять Люцион.
        Завидев его, четверо стражей встали навытяжку. С виду они походили на мироблюстителей, но на деле были морлу. Любой глупец, что попробует проникнуть в покои Примаса без позволения, быстро почувствует разницу… за миг до того, как его разрубят на части.
        В покоях царил полумрак: предстоявшее Люциону дело как нельзя лучше подходило для темноты. Люцион бросил взгляд на еще двоих морлу, карауливших сжавшегося от страха юношу в серых одеждах священнослужителя низшего ранга. В начале учения избранники верховных жрецов не носили одежд определенного ордена, ибо решение, кому им лучше служить, принимал только Примас.
        - Икарион…
        Лицо Люциона сохраняло самое доброжелательное выражение, однако юнца, знавшего, кто таков его господин, это не обмануло.
        - В-велик мой владыка, - пролепетал Икарион, преклонив перед ним колено. - Велик и милосерден…
        Разбиравшийся в самом себе много лучше, чем этот смертный, Примас негромко хмыкнул и, протянув к коленопреклоненному юноше руку, погладил избранника по подбородку.
        - Дорогой мой Икарион. Тебе ведь известно, чем жертвуешь ты, дабы удостоиться риз священнослужителя, не так ли?
        - Да, и на жертвы сии я с радостью согласился!
        - Вот как? Тебе надлежало привести к нам сестер, сделать их верными нам служанками…
        При всей высоте своего положения Люцион питал весьма приземленное пристрастие к юным девицам - особенно нетронутым. Подумать только, сколь беззаветно преданы ему приспешники, охотно приводящие на его ложе родных сестер и дочерей, лишь бы доказать любовь к нему делом!
        - Однако они, как оказалось, отправились в долгое путешествие… - продолжил великий жрец.
        - Господин, я…
        Рука, гладившая подбородок Икариона, резко хлестнула снизу по челюсти, принуждая юношу замолчать.
        - Впрочем, - все в той же задушевной манере продолжал Люцион, - благодаря твоему доброму другу, необычайно усердному брату Томалу, далеко они не уехали. Не далее, как минувшей ночью, я имел удовольствие побеседовать с ними об их способностях…
        - М-м-мгх!
        Замычав, Икарион бросился на господина, и эта ошибка стала для него роковой. Один из морлу, обнажив огромный топор, одним быстрым взмахом снес голову с плеч мятежного юноши.
        Отрубленная голова пала прямо в ладонь Люциона, повернувшего ее теменем книзу, дабы сберечь содержимое. Убивать сын Мефисто обычно предпочитал сам, но никак не мог упрекнуть воина в чрезмерном усердии.
        - Оставьте труп, - велел он морлу. - Вы свободны.
        Латники с поклоном удалились. Немного подождав, Люцион устремил взгляд к потолку, в самый темный угол над головой.
        - Астрога! Знаю, знаю, ты наблюдаешь за мной! У меня есть для тебя угощение…
        - А какова же цена? - с шипением, с присвистом откликнулись сверху. - Какова же цена ему, а, Люцион?
        - Цена тебе, верный пес Диабло, вполне по карману… но это обсудим после. Забирай труп…
        С потолка к лежащему на полу телу немедля спустилось нечто белое, вроде веревки. Больше всего это напоминало выпущенную пауком нить паутины, только намного, намного толще, будто во тьме под сводами потолка каким-то образом ухитрилось спрятаться существо, по крайней мере, не уступавшее сыну Мефисто в величине.
        Увлекаемое «паутинной веревкой», обезглавленное тело взмыло вверх и скрылось во мраке, а в следующий же миг из темноты донеслось ужасающее чавканье.
        «Этот куплен, - мысленно подытожил Люцион. - Очередь за вторым».
        Свободной рукой Примас начертал в воздухе треугольный символ, очень похожий на знак Церкви Трех. Вспыхнув буйным багрянцем, знак плавно опустился на пол и замер поверх каменных плит.
        Люцион бросил голову брата Икариона в самую его середину. Голова легла безупречно: выпученные глаза обращены к потолку, челюсть отвисла, точно в предсмертном крике, лужа крови, растекшейся по полу, питает пылающий символ энергией…
        - Гулаг… у меня для тебя кое-что припасено. Иди же сюда, угостись.
        Каменный пол под отрубленной головой задрожал, будто сделавшись жидким. И магический знак, и камень остались целехоньки, но всколыхнулись, заходив ходуном, точно волны бурного моря.
        И вдруг… рядом со знаком в полу разверзлась дыра наподобие водоворота. Дыра была круглой, однако внутри виднелся частокол острых зубов. Дважды обогнув знак кругом, «пасть» попыталась его проглотить.
        Однако все ее покушения знак встретил снопами темных искр. Наконец зубастая дыра замерла, словно бы в недоумении.
        - Глупый Гулаг, - раздался сверху ужасающий голос Астроги. - Как и хозяин его, он…
        - Ты получил свою долю, арахнид, - упрекнул его Люцион, - так помолчи же…
        Демон под потолком умолк - разве что возобновил чавканье, принялся уплетать угощение. Тем временем чудовищная пасть снова потянулась к отрубленной голове, но знак снова отразил ее посягательства.
        - Встань, Гулаг…
        Пол вспучился, вздулся и принял облик странного существа, отчасти смутно похожего на человека, отчасти же - на свинью. Тело его по-прежнему казалось сложенным из каменных плит, однако примерно там, где положено быть голове, над плечами поднялись, закачались три глаза на длинных глазных стебельках.
        - ЛЛЛЛЛюцио-о-о-о-оннннннннн… ххххочу-у-у-у-у…
        Этот голос звучал, точно последний вздох умирающего.
        - И получишь, слуга разрушения, получишь, служитель Баала, но чуть погодя. Вы с Астрогой должны помочь мне в сотворении кое-какого заклятья. Что скажешь? Согласен?
        Чавканье под потолком стихло.
        - Сдается мне, угощение-то обойдется недешево…
        Черты лица Люциона заострились, глаза утонули в глазницах, а сам он вдруг сделался в полтора раза больше прежнего.
        - Однако ж ты принял его, паук, а уговор есть уговор, пусть и заключен, не подумавши…
        - Уговор есть уговор, - с неохотой откликнулся первый из демонов.
        Вновь обретя легкое сходство с добродушным, благостным Примасом, сын Мефисто обратился ко второму из демонов:
        - А ты, Гулаг? Может, тебе будет угодно отказаться от моего угощения, даже цены не узнав?
        - Разззззрушшшшшение-е-е-е-е?
        Люцион улыбнулся сему незатейливому вопросу.
        - Да, вполне может быть.
        - Ггггголову-у-у-у-у…
        Ответа, более близкого к согласию, от одного из прислужников Баала дожидаться не стоило. Повинуясь Люционову жесту, окружавший голову знак исчез.
        Гулаг немедля разинул пасть во всю ширь, и голова брата Икариона, скатившись вниз, канула в его бездонное чрево.
        Челюсти демона с лязгом сомкнулись, узоры каменных плит расплылись, образуя подобие карикатурной улыбки.
        Кивнув, Люцион сложил руки «домиком» и задумчиво смежил веки.
        - Прекрасно. Ну, а теперь… вот что мне от вас требуется…
        Глава пятнадцатая
        С тех пор как иллюзия покоя рассыпалась в прах, тревога не отпускала Ульдиссиана ни на минуту. Малик таился где-то неподалеку и, несомненно, замышлял какую-то новую гнусность. По обыкновению, Ульдиссиан опасался не столько за себя самого, сколько за Лилию и остальных. Однако Ахилий был прав: по собственной воле они его не оставят, а каким образом переубедить их, сын Диомеда даже не представлял.
        На следующий вечер, мастер Итон, заметив его мрачное расположение духа, отвел Ульдиссиана в сторонку.
        - Ты просто сам не свой. Что тебя гложет?
        - Ничего. Ничего.
        Карие глаза Итона буравами впились в него.
        - А по-моему, что-то да гложет, только ты не желаешь об этом рассказывать, - возразил купец, сдвинув брови. - Прошлой ночью я предложил помочь тебе всем, чем только смогу. Похоже, вот надобность и настала. Быть может, если мы побеседуем наедине, когда остальные уснут, вдруг я сумею что-нибудь посоветовать?
        Со времени смерти родителей Ульдиссиан обычно обходился собственным умом, лишь время от времени обращаясь за советами к Киру либо другим отцовским друзьям. Однако купец многое повидал, многое пережил - наверняка он смотрит на вещи куда шире простого крестьянина!
        Поразмыслив, Ульдиссиан благодарно кивнул хозяину дома.
        - Спасибо. Твоей помощи я буду рад.
        - Тогда увидимся позже, - негромко откликнулся мастер Итон. - Скажем, за час до полуночи?
        Снова кивнув, Ульдиссиан вернулся к Лилии и остальным. С этого момента он только и мог, что скрывать нетерпение. Минуты казались часами, каждый час тянулся целую вечность. Наконец, извинившись перед Лилией (к его полуночным прогулкам аристократка начала привыкать), Ульдиссиан помчался к мастеру Итону едва ли не бегом - уж так ему не терпелось поскорее добраться до его кабинета и рассказать обо всех своих тревогах.
        По пути он чуть не столкнулся с Седриком. Когда мальчишка поднял на него взгляд, Ульдиссиан увидел, что лицо сына хозяина необычайно бледно.
        - Сед? Ты почему еще не в постели?
        Мальчишка глянул по сторонам, словно ему не терпелось убраться от Ульдиссиана подальше.
        - Отец… отец хотел меня видеть. А теперь я спать иду.
        Чувствуя, что опаздывает к назначенному мастером Итоном часу, Ульдиссиан потрепал сына купца по плечу.
        - Ну да, конечно. Ступай, ступай.
        Не дожидаясь ответа мальчишки, он двинулся дальше. В коридорах царил полумрак: ночную тьму разгоняли лишь несколько масляных ламп. Стражей Ульдиссиану по пути не попалось. Видно, в своих владениях купец ничего не боится… однако, как только услышит рассказ гостя, обстановка тут же и переменится.
        Дверь в кабинет оказалась затворена, и света из-под нее наружу не пробивалось. Окинув взглядом безлюдный коридор, Ульдиссиан постучался.
        - Входи, - откликнулся изнутри мастер Итон.
        Облегченно вздохнув, Ульдиссиан скользнул в кабинет и поспешно притворил за собой дверь.
        Комнату освещала единственная свеча на небольшом, красного дерева столике, придвинутом к самой стене. Рядом с подсвечником стоял графин и два кубка, один из которых хозяин дома, сидевший у столика в кожаном кресле, поднял, как только глаза крестьянина приспособились к полумраку.
        - По-моему, в ночной тишине куда как спокойнее, - пояснил мастер Итон, глотнув вина. - И думается куда лучше.
        Ульдиссиан опустился в кресло, указанное мастером Итоном.
        - Спасибо, что уделяешь мне время.
        - Ну, а как же не уделить - после всего, что произошло? Как же отказать тебе, Ульдиссиан, в такой малости? Прошу, - сказал Итон, кивнув на второй кубок. - Настоятельно рекомендую.
        Как ни хотелось бы сохранить ясность мысли, Ульдиссиан вдруг почувствовал страшную жажду и позволил мастеру Итону налить себе немного вина. Багряный напиток хлынул в горло восхитительным пламенем.
        - Крепкий сорт, выдержанный, но, так сказать, радует душу, - пояснил Итон, отставив свой кубок в сторонку. - А ты не на шутку встревожен, сын мой.
        Стиснув кубок в ладонях, Ульдиссиан подался вперед и рассказал, отчего беспокоится за друзей… и за всю Парту. Старик слушал молча, лишь время от времени понимающе кивал головой.
        Но вот Ульдиссиан закончил рассказ, и мастер Итон задумчиво почесал подбородок. Огонек свечи, отраженный в его глазах, заплясал, замерцал, приковав к себе взгляд Диомедова сына.
        - Опасения за товарищей и моих сограждан делают тебе честь, Ульдиссиан. Остается только надеяться, что и я в твоем положении держался б не хуже…
        - Но как же мне уберечь их - всех вас - от беды? Я ведь не знаю, сумею ли защитить от сил Церкви Трех каждого! Было дело, считал, будто это мне по плечу, но после той ночи…
        Глава городка поднялся, неторопливо зашагал перед Ульдиссианом из стороны в сторону, морща в раздумьях лоб.
        - Да… та ночь, судя по твоему рассказу, выявила в твоем даре непостоянство, которого я бы не ожидал. Самым наглядным образом выявила…
        Итон ненадолго умолк, глядя на Ульдиссиана сверху вниз.
        - Может статься, ты прав, - продолжал он, - и твоих сил против могущества Церкви окажется маловато. Служителей у Церкви Трех - тьма тьмущая. Слышал я из достоверных источников, будто есть у них воины-фанатики, в сравнении с которыми мироблюстители покажутся образцом кротости. Некоторые говорят, этих темных латников даже обычное оружие не берет…
        Эти слова угодили точно в цель, заставив Ульдиссиана кое-что вспомнить.
        - Да! Тот нападавший, на той самой улице! Как я и говорил! Стрела Ахилия должна была его замертво уложить, однако только спугнула…
        Отступив от столика со свечой, старик почти скрылся во тьме, окутавшей дальний угол кабинета.
        - Выходит, толика истины в этих историях есть. Пожалуй, я бы тут предложил… но нет, на это ты не пойдешь.
        Однако Ульдиссиан был готов пойти на все, что угодно, лишь бы уберечь от беды ту девушку… тех людей, которых он полюбил.
        - На что? Скажи же!
        Мастер Итон вновь повернулся к нему. Если б не пламя свечи, отразившееся в глазах хозяина дома, выражение его лица так и осталось бы для Ульдиссиана загадкой, но в этом взгляде крестьянин увидел решимость, что, в свою очередь, придало решимости ему самому.
        - Есть один способ их уберечь… и их, и мою любимую Парту, но мне такое даже предлагать совестно.
        - Прошу тебя, мастер Итон! И никаких обид на тебя не затаю! Ты все это время был нам добрым другом и гостеприимным хозяином!
        - Что ж, ладно. Похоже, достичь желаемого ты, юный Ульдиссиан, сможешь, только покинув их без предупреждения. Уйдя посреди глухой ночи, умчавшись из Парты прочь, как будто ищейки Церкви уже здесь, на подходе. Езжай из города, встреть там этого Малика и…
        Вскочив на ноги, Ульдиссиан выронил кубок и опрокинул кресло.
        - Что?
        - Выслушай до конца! Малик охотится за тобой! Ему нужен только ты! Чем бы ни кончилась ваша с ним встреча, оставив Парту и спутников, ты выведешь их из-под удара! Церковь Трех их больше не потревожит!
        Что самое страшное, подобный выход Ульдиссиану в голову уже приходил… однако, высказанная напрямик, эта мысль сделалась осязаемой, веской, тяжким грузом навалилась на сердце.
        «Однако все они, особенно Лилия, останутся целы и невредимы…»
        И все-таки тут следовало подумать кое о чем еще.
        - Но ведь прислужники верховного жреца уже здесь, в Парте. С этим-то что теперь можно поделать?
        - Они выслеживают тебя и отъезд твой наверняка заметят, даже если решишь отбыть сию же минуту. Подобные твари тут же последуют за добычей… или, по-твоему, я ошибаюсь?
        На взгляд Ульдиссиана, купец был совершенно, ужасающе прав, однако что-то в предложенном мастером Итоном плане казалось ему сомнительным.
        «Но ведь другого способа нет!» - настаивал разум.
        Купец умолк, предоставив Ульдиссиану бороться с сомнениями самому. Да, оставить спутников будет решением самым верным, единственно верным: ведь дело касается только его и Малика…
        - Думаешь, они все бросятся следом за мной? В смысле - все твари верховного жреца…
        - Уверен. Поступить наоборот с их стороны просто нелепо.
        Это-то и развеяло последние сомнения.
        - Значит, так я и сделаю.
        Хозяин дома склонил голову, признавая, сколь нелегко далось гостю принятое решение.
        - Я помогу тебе всем, что в моих силах. Всем, чем только смогу.
        С этими словами Итон протянул крестьянину руку. Ульдиссиан невольно повторил его жест, но прежде, чем их ладони сомкнулись в рукопожатии, Диомедова сына охватила невесть откуда взявшаяся тревога. Отдернув руку, он взглянул в глаза Итона. Что-то с ними не так…
        Почувствовав внезапную необходимость взглянуть наверх, он оторвал взгляд от лица Итона… но было поздно. Из мрака под потолком на крестьянина рухнул огромного роста латник. Удар поверг Ульдиссиана на пол, половицы затрещали, не выдержав их общей тяжести.
        - Всякий раз, всякий раз что-нибудь да пустит самые безупречные планы наперекос! - прорычал кто-то, и этот голос принадлежал отнюдь не купцу. - Поневоле задашься вопросом: уж не из-за твоего ли необычного, непредсказуемого дара?..
        Пусть и поглощенный борьбой с нежданным противником, новый голос Ульдиссиан узнал сразу. Говорил Малик - Малик в облике мастера Итона…
        - Казалось бы, все проще простого… по крайней мере, так было задумано! Выманить тебя в глушь, а там управиться с делом без лишних осложнений. Но, как и в прошлый раз, если речь о тебе, крестьянин, без трудностей не обходится!
        - Где… г-где Итон? - прохрипел Ульдиссиан, едва ли не вдавленный носом в пол.
        - Что значит «где»? Вот он, - откликнулся голос, на сей раз принадлежавший и Малику, и купцу. - Пусть посмотрит, - велел священник воину, державшему Ульдиссиана сзади.
        Огромная рука, схватив пленника за волосы, вздернула его голову кверху, вынуждая поднять взгляд. Перед Ульдиссианом стоял все тот же мастер Итон.
        - Вот он, во плоти, - продолжал Итон голосом верховного жреца. - Точнее сказать, это я в его плоти, - с усмешкой добавил он.
        Подняв руку, «мастер Итон» дотронулся до собственной правой щеки. Там, где ладонь коснулась лица, кожа вмиг заструилась книзу, точно расплавленный воск, крупными сгустками стекла с подбородка, повисла жуткими комьями.
        Ульдиссиана едва не вывернуло наизнанку. Напрягая все силы, рванулся он из вражеских рук, однако чудовищный воин вцепился в него мертвой хваткой.
        Мало-помалу сквозь этот жуткий фасад начала проступать мрачная мина верховного жреца. Опустив руку, Малик прервал леденящее кровь течение плоти и показал Ульдиссиану ладонь.
        Тут взгляду крестьянина открылась картина еще ужаснее «воскового» лица: рука Малика оказалась вовсе не человеческой и, надо заметить, прекрасно подходила к его демонической натуре. Верховный жрец хищно согнул то, что заменяло ему пальцы, и Ульдиссиан пришел в немалое изумление: ну, хорошо, обличье - обличьем, но как же он не заметил уродливой кисти руки?
        - Очень просто: отвлечение внимания и обман чувств, - объяснил Малик, вероятно, обо всем догадавшись по его лицу… а может, и прочитав его мысли. - Пожалована господином, дабы облегчить мне эту охоту, и дважды испытана в деле перед тем, как морлу изловили этого купца по дороге домой. Согласись, такую возможность грех было бы упустить.
        Ульдиссиан плюнул в противника, однако желаемого результата, к сожалению, не достиг. Державший его воин - «морлу», как выразился верховный жрец - вознаградил старания строптивого пленника, вновь с маху вмяв Ульдиссиана носом в пол.
        - Ну, хватит. Довольно, - распорядился Малик, быть может, обращаясь к пленнику, а может, и к стражу. - Поднимите этого недоумка.
        Еще пара сильных рук вцепилась в плечо справа, а первый морлу сдвинулся влево. Теперь оба закованных в латы великана держали Ульдиссиана с обеих сторон.
        - Изначальный замысел был не таков, но сойдет, сойдет…
        Дверь отворилась. Покосившись на скрип, Ульдиссиан с ужасом обнаружил у порога вернувшегося Седрика.
        - Беги! - закричал он юнцу. - Беги живее!
        Но вместо того, чтоб послушаться, или хоть испугаться, Седрик словно не услышал предостережения.
        - Женщины в спальне нет, - доложил он Малику.
        Ульдиссиан побледнел. Голос, которым заговорил сын Итона, походил на мальчишкин не больше, чем голос Малика - на голос купца.
        - Нет, - выдохнул он. - Нет…
        - Должна быть там! - возразил священнослужитель. - Я ее прямо сию минуту там чую, и рука это подтверждает тоже. Руку, как и сказал господин, влечет к ней. Ты просто ошибся комнатой.
        Но Седрик покачал головой, небрежно повел плечом в сторону разинувшего рот Ульдиссиана и проворчал:
        - Вот этим пропахла вся комната… и кровать. А ее там нет. Ни запаха, ни следа.
        Малик задумался.
        - Ясно, ясно. Изворотлива жертва. Куда изворотливее, чем этот фигляр…
        Из их разговора Ульдиссиан понимал далеко не все, но одно светлое пятнышко в нем углядел. Малик отправил это чудовище (при мысли о том, что случилось с парнишкой, на глаза навернулись слезы) отыскать Лилию, но поиски, к счастью, пока что к успеху не привели.
        - Дамос, разыщи ее поживее, - продолжил верховный жрец. - Во все уголки загляни. Мои чары и дальше заглушат любой шум, но только в стенах дома. Ни на минуту об этом не забывай.
        - Я отыщу ее, о великий. И долго она после этого не проживет.
        Подчеркнув это зловещее замечание плотоядным смешком, фальшивый Седрик снова вышел за дверь.
        - Полагаю, эту особу мы не упустим, - с улыбкой сказал Малик пленнику. - Ну, а затем ты отправишься в путь: тебя давным-давно ждет аудиенция с Примасом.
        - Вашу шайку, церковник, из Парты не выпустят! - зарычал в ответ Ульдиссиан. - Горожане любят мастера Итона! Тебя изловят, а узнав, что ты сделал, на куски разорвут!
        - Но зачем же им меня ловить? - злорадно осведомился верховный жрец, снова коснувшись лица чудовищной кистью руки.
        На глазах потрясенного Ульдиссиана стекшая с подбородка плоть зашевелилась, поползла вверх, пряча от взгляда то, что оставалось открытым. Спустя каких-то пару секунд Малик вновь обрел полное сходство с купцом, несмотря даже на разницу в росте. Да, чары, позволявшие ему расхаживать в теле Итона, являли собой настоящее, пусть и леденящее кровь в жилах чудо!
        - С чего бы им вдруг ловить своего же всенародно любимого главу городка?
        В самом деле, теперь-то Ульдиссиан понимал: причин для этого не имелось. И стража, и случайные прохожие обманутся так же, как и он сам - тем более, в темноте.
        - Должно быть, она с кем-то из остальных, - продолжал Малик, возвращаясь к вопросу о Лилии. - Возможно, уже соблазняет кого-то из них занять твое место…
        Сказать чего-либо еще более ужасного верховный жрец бы не смог. Кровь крестьянина закипела, разум затмил неудержимый гнев. Пытаясь высвободиться из рук воинов, Ульдиссиан что есть сил толкнул обоих спиной.
        Но вместо того, чтобы сделать пару шагов назад (а при этом, быть может, хоть один из противников да споткнется), и Ульдиссиан, и оба морлу, взвившись в воздух, отлетели прочь через весь кабинет.
        Через весь кабинет… и угодили прямо в окно.
        Осыпаемый градом осколков, Ульдиссиан вместе с морлу полетел вниз. Вопреки нежданной опасности, звероподобные воины вцепились в крестьянина так, точно от этого зависела - ни больше, ни меньше - их жизнь. Тем временем Ульдиссиан, памятуя о том, что до земли не слишком-то далеко, насколько сумел, сжался в комок.
        Падению их сопутствовал глухой удар. В воздух взвилась туча пыли, и до ушей Ульдиссиана донесся явственный хруст сломанной кости. Один из морлу, отрывисто вскрикнув, выпустил плечо пленника.
        Ульдиссиан немедля рванулся из рук второго, но этот морлу хватки не разжимал. Перевернувшись, оба противника оказались нос к носу. Черты лица морлу скрывала ночная тьма, но черных впадин там, где положено быть глазам, сын Диомеда со столь близкого расстояния не заметить не мог.
        Удара кулаком в подбородок морлу словно бы не заметил. Тогда Ульдиссиан схватил его за горло, и враг немедля проделал то же самое. Казалось, пальцы воина вот-вот размозжат кадык, однако морлу отчего-то придержал руку.
        Понять, в чем причина, Ульдиссиан сумел лишь через несколько драгоценных секунд. После всего происшедшего его по-прежнему намереваются взять живьем. Ну да, разумеется, зачем бы еще тайком его похищать?
        С одной стороны, это внушало кое-какие надежды. С другой - целиком сбрасывать со счетов то, что морлу, позабыв о приказе, в конце концов прикончит строптивого человека, не стоило тоже. Того, кто взирал на Ульдиссиана из-под жуткой маски «бараньего» шлема, счесть человеком было нельзя: к людскому роду враг явно больше не принадлежал, а значит, в любой момент мог не совладать с жаждой крови.
        Собрав волю в кулак, Ульдиссиан снова призвал на подмогу ту же самую силу, что зашвырнула его вместе с двумя немалого роста соперниками так далеко, стиснул зубы и нанес врагу новый удар, на сей раз направленный в единственную цель - в грудь, защищенную прочными латами.
        Морлу перехватил его запястье, замедляя удар. Кулак Ульдиссиана сам собою разжался, ладонь легонько шлепнула по нагрудной пластине кирасы. Такой шлепок вряд ли мог бы нанести хоть какой-то урон, однако…
        Казалось, морлу вмят в землю огромным незримым молотом, да так глубоко, что тело врага скрылось, исчезло под землей без следа.
        Не успел Ульдиссиан опомниться, как кто-то снова схватил его сзади. Повсюду поднялся крик: вероятно, стражники мастера Итона бросились защищать нанимателя и его имение. Ульдиссиану захотелось предупредить их об ужасающем маскараде Малика, однако оставшийся морлу, оправившись от падения, принялся за него всерьез.
        Впрочем, слово «оправившись», пожалуй, не слишком-то подходило к случаю. Стоило воину развернуть Ульдиссиана лицом к себе, сын Диомеда обнаружил, что голова противника склонена на сторону, прижата ухом к правому плечу. Немалая часть шеи морлу самым невероятным, непристойным образом торчала наружу, однако разъяренную тварь все это, видимо, нимало не волновало.
        Горло Ульдиссиана вновь стиснули крепкие пальцы. Морлу поднажал, но не настолько, чтоб задушить его насмерть - попросту оставил Диомедова сына без воздуха. Ульдиссиан понял: врагу требуется всего-навсего подождать, пока он не лишится чувств. Тогда Малик получит желанную добычу… а спасти Лилию уже не сумеет никто.
        Вскинув руки, Ульдиссиан ухватил морлу за голову, скрипнул зубами и дернул, что было сил.
        Голова, ужасающе чавкнув, отделилась от туловища. Содрогнувшись всем телом, морлу выпустил Ульдиссианово горло, слепо потянулся за головой, но Ульдиссиан отдернул ее назад.
        Так, будто кукловод, управляющий жуткой марионеткой, сын Диомеда повел обезглавленного врага к стене, окружавшей имение мастера Итона, остановился в нескольких шагах от нее и изо всех сил швырнул голову за стену, наружу.
        Тело рванулось за ней, но лишь с разбегу натолкнулось на стену. Повторный рывок закончился точно так же. На третьей попытке обезглавленный морлу споткнулся, осел наземь и, наконец, замер.
        Переведя дух, Ульдиссиан поспешил оглянуться назад, в сторону дома. За окном кабинета никакого движения не наблюдалось, однако во дворе уже вовсю суетились стражники. Двое из них подбежали к Ульдиссиану.
        - Там, внутри! - крикнул он, махнув рукою на дом. - Внутри еще есть! Берегитесь! Им головы нужно рубить!
        Оба воззрились на него с заметным испугом. Поверили ли? На это Ульдиссиану было плевать. Опасаясь, что Малик успел найти Лилию… или, к слову заметить, кого-нибудь из остальных, он побежал мимо стражников к дому.
        Ворвавшись внутрь сквозь парадную дверь, Ульдиссиан споткнулся обо что-то в потемках. Не поднимаясь, он развернулся и с ужасом обнаружил на полу, у порога, мертвое тело одного из домашней прислуги купца. Тут Диомедова сына снова едва не вывернуло наизнанку: убитого дочиста выпотрошили, словно свинью.
        Вначале Итон с сынишкой, а теперь и этот бедняга…
        Ульдиссиан замер, раздираемый отвращением и нестерпимой горечью. Каждая из этих смертей могла быть связана с ним, однако он был не так глуп, чтоб возлагать всю вину на себя. Главный виновник - Малик, он-то все эти гнусности и совершил. Совершил по велению Примаса.
        Крестьянина вновь охватил неудержимый гнев. С загадочным Люционом Ульдиссиан ничего поделать не мог, но вполне мог позаботиться о том, чтоб верховный жрец уж точно никому больше не причинил зла, пусть даже ради этого придется пожертвовать жизнью.
        Стражники, встреченные им во дворе, остановились у входа. Факел в руке одного осветил жуткую сцену, и оба, вытаращив глаза, подняли взгляды на Ульдиссиана.
        - В доме берегитесь всех, кто вооружен, а еще любого, похожего на хозяина либо на его сына. Если вам встретится настоящий Итон или Седрик…
        Вскипевшие в сердце чувства пришлось безжалостно заглушить, не то стражники могли бы догадаться, что случилось с хозяином и его сыном на самом деле.
        - Если вам встретится настоящий Итон или Седрик, они наверняка поймут, что под замок вы их запрете ради их же собственного блага!
        - Под замок? - с изумлением пролепетал один из стражников.
        - Ради них же самих, и ради вас тоже, поверьте!
        Окажись на месте крестьянина любой другой, люди Итона, скорее всего, отмахнулись бы от этаких распоряжений, но об Ульдиссиановых чудесах им было известно. Ульдиссиан мысленно выругался, всей душой пожалев о том, что сила, подобная его собственной, проявилась лишь в жалкой горстке людей. Будь их побольше… да что там, в эту минуту он даже Рому или Йонасу был бы рад!
        Или Ахилию…
        Да, кроме лучника, надеяться было не на кого. Совсем недавно Ахилий едва не прикончил Малика, а после мог бы убить одного из морлу, если бы только знал, как.
        Оставив стражников собираться с мыслями, Ульдиссиан рванулся наверх, на второй этаж. На бегу он уже представлял себе Лилию лежащей замертво посреди коридора, и страх перед тем, что это окажется явью, гнал его вперед, несмотря на все раны, на всю усталость.
        Их общая спальня располагалась прямо впереди. Собравшись с силами, Ульдиссиан с разбегу врезался плечом в дверь. Дверные створки с треском рухнули внутрь, и сын Диомеда, перевернувшись через голову, немедля вскочил, готовый схватиться хоть с целой сотней Маликов разом.
        Однако жуткого священнослужителя в спальне не оказалось… и Лилии - тоже. В дальнем углу жалась к стене перепуганная юная девушка. Девушку Ульдиссиан знал: то была одна из служанок, приставленных мастером Итоном к аристократке, дабы заботиться обо всех ее нуждах, пока та гостит в его доме.
        - Где она?! - взревел он, не обращая внимания на ее испуг. - Где Лилия?!
        Девица, ни слова не говоря, указала на огромный, мореного дуба платяной шкаф. Вдобавок к тому, во что Лилия была одета по приезде, хозяин дома снабдил ее другими, новыми нарядами и тем же образом позаботился обо всех прочих гостях. Все это время Ульдиссиан видел от мастера Итона только учтивость да заботу, и постигшего купца кошмара не забудет вовеки…
        Мало того, теперь он опасался, что то же самое случилось с его возлюбленной. С чего бы еще служанке показывать на закрытый шкаф да дрожать в этаком ужасе?
        И тут его осенила кое-какая догадка. Служанка… девица из домашней прислуги…
        Ульдиссиану немедленно вспомнился фальшивый Седрик - с виду совсем невеликий, однако некие чары наверняка укрывали под личиной мальчишки еще одного великана-морлу или кого-то вроде.
        Что, если?..
        С этой мыслью он развернулся… и едва-едва не опоздал.
        Перепрыгнув через кровать, к нему бросилась жуткая тварь, не умещавшаяся в чужом, далеко не по росту теле. Кожа «служанки» треснула, полопалась во многих местах, а сквозь прорехи видны были латы. Девичье лицо исказилось, будто маска, с грехом пополам натянутая на огромную голову, и в тот самый миг, как устрашающий воин всей тяжестью рухнул на Ульдиссиана, сын Диомеда вновь против собственной воли подивился колдовскому искусству Малика: надо же, ни рост, ни ширина плеч ему не помеха!
        Оба врезались в шкаф, разлетевшийся в мелкие щепки. Стряхнув с себя клочья чужой кожи, кошмарный воин-морлу вскинул руку… а в руке его хищно блеснул топор с полукруглым лезвием.
        С хриплым, скрежещущим хохотом морлу обрушил топор на Ульдиссиана.
        Глава шестнадцатая
        Вздрогнув, Ахилий открыл глаза, как можно скорее оделся и подхватил со стоявшего рядом кресла лук с колчаном. Нет, лучник не слышал ни звука, но каждый нерв, каждая жилка натянулись так, что тронь - зазвенят. Подкравшись к двери, он замер, прислушался.
        Поначалу за дверью все было тихо, но вдруг из коридора донеслись едва уловимые шаги. Судя по звуку, приближавшийся был совсем невелик ростом, либо исключительно легок на ногу. Закинув лук за спину, Ахилий обнажил охотничий нож, который всегда носил при себе, с величайшей осторожностью чуть приоткрыл дверь и выглянул в щелку.
        Тусклого света единственной слабенькой масляной лампы, укрепленной на стене коридора, оказалось довольно, чтоб остроглазый охотник сумел кое-что разглядеть. Идущий как раз переступил границу освещенного круга, но то был не мастер Итон и не один из домашней прислуги: слишком уж мал.
        Сказать по правде… больше всего он напоминал юного Седрика.
        Мальчишка медленным шагом двигался вдоль коридора, то и дело приостанавливаясь у дверей. Вот он остановился под дверью, ведущей в спальню Серентии, малость помедлил и пошел дальше. Видя это, Ахилий, сам не зная, отчего, облегченно перевел дух.
        Чем занят купеческий сын? Этого лучник себе даже не представлял. Держался Седрик совершенно необычно. Мало-помалу Ахилий начал опасаться, не повредился ли мальчишка умом… или, если припомнить недавние события, не одержим ли он кем-либо посторонним.
        Эта-то мысль и помогла охотнику принять решение. Ступая беззвучно, как кот, Ахилий шагнул в коридор и приготовил нож… правда, сам не зная, к чему. Резать злосчастного мальчишку он, уж конечно, не собирался - все-таки сын Итона невинный ребенок.
        Тем временем Седрик не только продолжал осматривать двери, но также заглядывал во все ниши, а порой даже поднимал взгляд к потолку. «На потолке-то он что думает отыскать?» - удивился Ахилий, но тут же решил, что этого ему лучше не знать.
        Вскоре глаза охотника приспособились к полумраку. Крадучись следом за ничего не подозревающей жертвой, Ахилий добрался до двери Серентии. Здесь он замедлил шаг, склонил ухо к притолоке. Негромкое, мерное посапывание изнутри ободрило охотника: выходит, Серри жива и здорова.
        Выпрямившись, Ахилий снова сосредоточился на Седрике… точнее, сосредоточился бы, однако мальчишки нигде поблизости не оказалось. Стоило лучнику, беспокоясь о судьбе Серентии, отвлечься на пару секунд, Седрика и след простыл.
        Нахмурив брови, Ахилий направился дальше. Сын мастера Итона наверняка должен был отыскаться где-нибудь впереди, если только не ухитрился проскользнуть в одну из последних комнат так, что Ахилий этого не заметил… а проморгать вещи столь очевидной охотник, конечно, не мог.
        Однако, приближаясь к концу коридора, Ахилий решил, что Седрик действительно скрылся в одной из спален - иначе его исчезновения было не объяснить. Но самая многообещающая из дверей оказалась заперта на защелку, а поворот дверной ручки он бы непременно услышал.
        Еще несколько шагов привели Ахилия к тупику. Озадаченный, он провел ладонью по преградившей путь стенке. Может быть, в ней потайная дверь? Но нет, к несчастью, никакой двери он не нащупал. Подаваться стена не желала.
        Внезапная тревога заставила его поднять взгляд… но, оглядев потолок, он всего лишь обнаружил, что там, в темноте, не таится никакого кошмара.
        Ахилий наморщил лоб. Отчего же ему вдруг показалось, будто оттуда, сверху, угрожает опасность? По-прежнему озадаченный исчезновением Седрика, он повернулся назад…
        Сын мастера Итона, стоя в каком-то ярде от него, мрачно взирал на рослого лучника снизу вверх.
        Ахилий едва не подпрыгнул от неожиданности.
        - Сед!
        - Я ищу эту девушку, - негромко, монотонно отозвался юнец. - Ту, что с Ульдиссианом.
        - То есть, Лилию? Но зачем тебе…
        - Лилию, - повторил Седрик, как будто заучивая ее имя. - Не знаешь ли ты, где она?
        - Полагаю, с Ульдиссианом, как ты, парень, только что и сказал, - хмыкнув, ответил Ахилий. - Но я бы на твоем месте не стал их беспокоить. Сейчас это, знаешь ли, очень уж не ко времени может прийтись!
        - Нет, сейчас она не с ним.
        - А тебе-то откуда знать?
        Сам не зная, отчего, лучник похолодел и склонился к мальчишке.
        - Сед, с тобой…
        Сын мастера Итона толкнул его к стене с такой силой, что за спиною охотника жалобно треснули доски.
        Мысленно поблагодарив судьбу за то, что треск этот - не хруст его костей, Ахилий соскользнул на пол. Кулак Седрика ударил в стену над самым теменем, проламывая дерево с силой, совершенно невозможной для столь тщедушного мальчишки… да и для Ахилия, кстати сказать, тоже.
        В надежде сбить противника с ног охотник лягнул его. Чувство было такое, что нога угодила в неподъемный валун. От удара содрогнулось все тело, а Седрик, как ни в чем не бывало, остался стоять на ногах. Мало этого, Ахилий мог бы поклясться, что, глядя на его жалкие потуги, мальчишка заулыбался.
        Между тем худосочный парнишка потянулся к нему, и охотник обругал себя за глупость. Как мог он до сих пор полагать, будто дерется с купеческим сыном? Нет, это не Седрик, а может, даже вовсе не человек! Демонов посреди лесной чащи Ахилий помнил, да еще как. Наверняка и это один из них…
        С ловкостью, порожденной выслеживанием самых хитроумных лесных зверей, Ахилий увернулся от цепких рук, метнулся вперед и проскользнул мимо фальшивого Седрика.
        Увы, едва охотник попытался подняться на ноги, пальцы противника, наконец, ухватили его за ворот. Торжествующе крякнув, «Седрик» швырнул Ахилия вдоль коридора.
        Упав, Ахилий порядком ушибся, но звук падения оказался странно приглушен. Пожалуй, кроме Ахилия, его бы никто и не расслышал. Очевидно, тут не обошлось без еще одного заклятья, и это встревожило лучника не меньше, чем неведомая тварь под личиной мальчишки. Это значило, что целое войско - разумеется, под командованием верховного жреца Малика - может разгуливать по дому, сколько душа пожелает, и никто ничего не заметит до самой последней минуты.
        Сомнений быть не могло: злодеи явились за Ульдиссианом. Возможно, даже уже изловили его. Однако зачем им тогда нужна Лилия? Одно из двух: либо он ошибается, друг его в лапы верховного жреца не попался, а значит, аристократкой хотят воспользоваться вместо приманки… либо Ульдиссиан, как Ахилию прежде всего и подумалось, все-таки схвачен, а Лилия требуется, чтобы держать его в повиновении.
        Но, как бы там ни было, с Ульдиссианом ее сейчас нет.
        Поблагодарив судьбу за сей проблеск везения, Ахилий поспешил вскочить на ноги, пока противник снова не бросился на него. Исчезновение Лилии означало, что кое-какая надежда у них еще есть.
        Однако времени размышлять о судьбе Ульдиссиана и Лилии у охотника не оставалось: в руках Седрика вдруг появилась пара жуткого вида мечей почти в его рост длиною. Откуда могло взяться оружие, Ахилий не знал, но клинками неведомая тварь орудовала с невероятной сноровкой. Мечи свистнули в воздухе, рассекли попавшие под удар деревянные панели коридора, от чего во все стороны брызнули щепки.
        Кроме этого, противника Ахилия постигла еще одна перемена. Мальчишечье тело вспучилось, вздулось, словно бы кто-то, заключенный внутри, рвался из человеческой кожи на волю. Представив себе участь мальчишки, с которым успел подружиться, мальчишки, который так хотел стать умелым охотником, подобным ему самому, Ахилий похолодел пуще прежнего.
        Лицо и тело Седрика полопались, покрылись множеством рваных трещин, кожа справа, начиная от подбородка, обвисла вниз лоскутом, явив взору нечто иное, мертвенно-бледное, закованное в черный металл. Теперь существо, минуту назад казавшееся сыном Итона, не уступало в росте Ахилию, изрядно превосходя его шириной плеч.
        Не успело преображение завершиться, как на охотника обрушился град ударов. Едва успевая перевести дух между двумя прыжками, Ахилий принялся уворачиваться от вражьих клинков. Любой другой на его месте давным-давно был бы разрублен в куски, и он понимал: первая же оплошность означает верную смерть. Тревожился он не столько о себе, сколько об остальных: погибни он, что станется с Мендельном и Серентией? Из страха, как бы они, выйдя из спальни, не угодили под удар, Ахилий не смел даже крикнуть, предостеречь их. Вдобавок, если он не ошибся насчет колдовства, его крика вполне могли не услышать.
        Один из клинков снова впился в панель обшивки и на сей раз увяз в прочном дереве. Враг ненадолго замешкался, а большего Ахилию не требовалось. Нож лучник обронил при ударе о стену, но теперь с привычной легкостью вытянул из-за спины лук и наложил стрелу на тетиву. Дать промах с такого расстояния он, конечно, не мог. Вопрос в другом: куда именно целить? Наверняка тварь эта - вроде той, нападавшей на Ульдиссиана посреди ночи, а значит, простой выстрел в жизненно важное место может пропасть впустую. Правду сказать, если уж бить наверняка, то бить надо только в…
        Все это промелькнуло в его голове в какую-то долю секунды. Миг - и Ахилий спустил тетиву, целя во вражеский глаз. На месте глаз жуткой твари зловеще зияли темные дыры, будто зрачков у нее нет - одни только глазницы, но видеть-то она как-нибудь да должна…
        Попасть в цель для него было проще простого. Похоже, подумав о том же самом, страшилище вскинуло клинки кверху, прикрывая лицо. Однако стрела мало того, что не попала в глаз - вопреки всякой логике глубоко впилась в стену за спиною противника.
        Звероподобная тварь захохотала, сорвала с себя остатки плоти несчастного Седрика и тут же снова прибавила в росте и в ширине плеч, превратилась в громадного латника с ужасающим шлемом в виде бараньего черепа на голове.
        Выругавшись, Ахилий отступил на шаг, изготовился к выстрелу и, вспомнив полет первой стрелы, вновь спустил тетиву.
        На сей раз стрела отскочила от латного наплечника.
        Устрашающий воин осклабился.
        - Плоховато, - глумливо проскрежетал он. - Не лучший твой выстрел, не лучший…
        От его голоса - замогильного, немедля напомнившего лучнику тот миг, когда он коснулся странного камня невдалеке от Серама - по спине Ахилия волной пробежала дрожь. Клинки мечей замелькали в воздухе, точно пара смерчей, и на этот раз Ахилий отскочить не успел. Один из мечей полоснул по бедру. Вскрикнув, охотник рухнул на пол.
        - Из тебя выйдет добрый морлу, - пророкотал закованный в латы гигант. - Похуже меня, Дамоса, однако же неплохой. Быть может, я доставлю твой труп господину…
        С этими словами он вскинул оба меча…
        Из-за спины Дамоса донесся чей-то негромкий голос. Казалось, Ахилию он знаком, но в то же самое время этот голос звучал столь же неестественно, как и голос морлу.
        Громадный воин дернулся, будто кукла-марионетка в руках неловкого кукловода, зашипел, развернулся лицом к стоявшему сзади. Ахилий потянулся за луком, однако замешкался, не зная, куда стрелять. Единственным незащищенным местом оказалась шея под самым затылком, но в прошлый раз пущенная туда стрела с врагом не покончила.
        - Кто ты таков? - спросил Дамос. - Что это ты говоришь?
        Второй голос откликнулся, однако язык ответа оказался Ахилию неизвестен.
        Морлу испустил вой, согнулся едва ли не пополам, выронил один из мечей.
        - Перестань! Перестань!
        Взмахнув оставшимся в руке мечом, Дамос рванулся вперед, но словно наткнулся на неодолимую стену, негромко ахнул и пал на колено. Второй меч зазвенел об пол, разделив судьбу собрата.
        Темная фигура позади морлу произнесла один-единственный слог.
        Дамос вновь взвыл, затрясся всем телом. Со стороны морлу внезапно пахнуло густой вонью - вонью мертвечины.
        С последним жалобным стоном закованный в латы гигант безжизненно осел на пол. Вонь мертвечины усилилась.
        Зажав нос и рот, Ахилий изумленно уставился на того, кто возвышался над вражьим телом.
        - Мендельн?!
        Ульдиссианов брат взирал на Ахилия, будто бы глядя не на него - сквозь него. От Мендельна веяло чем-то, вогнавшим лучника в дрожь, точно такую же, как в тот момент, когда он понял, что происходит с Седриком. Нет, зла в Мендельне Ахилий не чувствовал - чувствовал нечто иное, вновь живо напомнившее о прикосновении к камню.
        - Кир и' Траг'Ул дискай, - наконец сказал Мендельн, как будто эта абракадабра разом все объясняла.
        Поднявшись, Ахилий взглянул на морлу. Судя по запаху, да и по виду, он мог бы поклясться, что эта тварь мертва далеко не первый день, а то и не первую неделю. Казалось, тело гниет, разлагается прямо на глазах.
        Тогда охотник снова поднял взгляд на Мендельна, бледного, точно труп у его ног. Внезапно младший из братьев моргнул, лицо его вновь озарилось жизнью, однако при виде открывшейся перед ним картины исполнилось изумления и ужаса.
        - Ахилий… что… где…
        И в этот миг дом исполнился шума. Внизу и где-то неподалеку раздались треск и чьи-то крики, откуда-то со стороны покоев, отведенных Ульдиссиану с Лилией, донесся оглушительный грохот… а ведь лучник, исходя из слов фальшивого Седрика, полагал, будто в их спальне нет ни души.
        Одна из ближайших дверей распахнулась настежь, и в коридор, крепко сжимая у горла ворот халата, подаренного мастером Итоном, выбежала Серентия. Первым ей на глаза попался Ахилий, за ним - Мендельн, а после она, наконец, заметила и омерзительный труп на полу. К чести ее, дочь торговца сдержала крик и тут же спросила:
        - Где Ульдиссиан с Лилией? Что с ними?
        Прежде, чем Ахилий успел ответить, в коридоре снова раздался жуткий треск - на сей раз уж точно из-за дверей Ульдиссиановой спальни. Охотник, развернувшись туда, бросился на шум. Серентия рванулась за ним.
        - А вы здесь останьтесь! - крикнул Ахилий. - Делайте, что говорю!
        Послушаются его, или нет, он не знал, однако надеялся, что Мендельну, по крайней мере, хватит здравого смысла не соваться под руку и удержать от того же Кирову дочь. Как Мендельну удалось расправиться с грозным морлу, для Ахилия оставалось загадкой, что именно Мендельн проделал с ним - тоже, однако охотник всем сердцем надеялся, что в случае нападения та же сила выручит их из беды. Как знать, сколько еще в доме этих подлых тварей…
        По лестнице взбежали наверх двое стражников, очевидно, направлявшихся туда же, куда и он. Первый, дотянувшийся до дверей, стиснул дверную ручку…
        Из спальни, соседствовавшей с покоями Ульдиссиана, выскочил в коридор еще один великан-морлу. Тараном врезавшись в изумленных стражников, он сбил одного с ног, и тот кубарем покатился вниз. Второй стражник развернулся навстречу врагу, однако чудовищный воин рассек его грудь топором, обрызгав все вокруг кровью. Мертвое тело рухнуло на спину, глаза злополучного стражника, не мигая, уставились на Ахилия снизу вверх.
        Охотник уже приготовил и натянул лук, но прежних неудач отнюдь не забыл. Быстрый расчет, помноженный на чутье, отточенное необходимостью учитывать направление ветра и внезапность прыжков лесного зверья - и стрела, наконец, сорвалась с тетивы.
        Согласно логике, стрела должна была пролететь далеко мимо цели, однако в последний момент, как Ахилий и надеялся, вильнула вбок. Теперь он не сомневался: на его лук наложены какие-то чары, хотя когда это могло произойти, сказать бы не смог. В последнее время, кроме него самого, к луку прикасался только Ульдиссиан, да еще мастер Итон…
        Стрела угодила точно туда, куда он и хотел. Взвыв, морлу потянулся к древку, торчащему из темной глазницы.
        К этому времени Ахилий снова натянул лук, не мешкая, выпустил во врага вторую стрелу и с мрачным удовлетворением усмехнулся: стрела вонзилась прямиком во вторую глазницу.
        Закованный в латы гигант осел на колени. Рука, потянувшаяся к древку первой стрелы, обмякнув, упала на пол, за нею последовала и другая, сжимавшая обагренный кровью топор, но падать и замирать морлу не спешил.
        Подбежав к демоническому воину, Ахилий подхватил оброненное им оружие. Морлу вяло, из последних сил потянулся к нему, однако охотник отскочил прочь, закинул лук за спину и поднял топор повыше.
        Еще миг, и лезвие топора глубоко вошло в шею морлу, с одного удара отсекло вражью голову. Лишь после этого тело морлу ничком рухнуло на пол.
        Держа топор наготове, Ахилий взглянул в сторону Ульдиссиановой двери. К немалому его смятению, там, у порога, уже стояла Серентия с остроконечным обломком перил в руке, а рядом с ней - Мендельн.
        - Я же велел вам держаться подальше…
        Вопреки его предостережению, Серентия распахнула дверь настежь. В страхе за жизнь Кировой дочери, Ахилий рванулся за ней.
        Вбежав в спальню, они обнаружили там Ульдиссиана и еще одного морлу, вцепившихся друг другу в горло. Серентия, ахнув, бросилась к морлу со спины. Ахилий ожидал, что она ударит врага обломком перил, словно дубиной, однако девушка развернула обломок острым концом вперед и вонзила в незащищенный загривок.
        По справедливости, ее оружие должно было сломаться, не причинив противнику никакого вреда, или, в самом уж лучшем случае, нанести неглубокую ранку. Однако, как только Серентия налегла на деревяшку всей тяжестью, острие вспыхнуло, засияло ослепительной белизной… и вошло в шею морлу, будто нож в масло.
        Противник Ульдиссиана закашлялся, разжал руки, отчаянно вцепился в обломок, но, не успев выдернуть его из раны, упал на колени.
        До глубины души пораженная собственным подвигом, Серентия подалась назад. Ульдиссиан же, напротив, попросту склонился над морлу, ухватил деревяшку покрепче и с силой повернул так, что едва не оторвал голову врага от тела.
        Морлу упал.
        - Голова… самое главное - голова, - объявил Ульдиссиан, подняв взгляд. - Лилия! Лилия с вами?
        - Нет! - тут же откликнулась Серентия.
        - Один из этих дьяволов искал ее, - добавил Ахилий, - но здесь, поблизости, ему, видимо, не посчастливилось.
        - Ничего не понимаю… хотя…
        С этими словами Ульдиссиан, растолкав товарищей, бросился к двери.
        - Должно быть, она меня искать пошла! И, верно, направилась в кабинет… где я оставил Малика!

* * *
        За братом и остальными, бросившимися аристократке на выручку, Мендельн не побежал. Нет, разумеется, он был вовсе не прочь пособить им, но что-то заставило его задержаться и вновь приглядеться к морлу - и к только что поверженному, и к оставшемуся в коридоре. Едва он подошел к ближайшему, в сердце зашевелились дурные предчувствия. Казалось, несмотря на безжизненный вид, в ужасающем мертвом теле все еще теплится искорка… искорка… нет, не жизни - скорее уж, некоего потустороннего жизнеподобия.
        Сам не зная, зачем, он простер руку над спиной мертвого тела. Перед мысленным взором тут же возникли странные письмена. На сей раз Мендельн смутно понимал, что они означают, а произношение, как и прежде, вспомнилось само по себе.
        Стоило прочесть письмена вслух, из развернутой книзу ладони заструилась прохлада. Тело морлу под рукой озарилось неярким, вроде лунного света, сиянием, содрогнулось, будто вот-вот поднимется на ноги. Устоять на месте оказалось непросто, однако некое внутреннее чутье предупреждало: отскочишь - не миновать беды.
        Поверженный морлу забился в отчаянных судорогах, а затем над его телом поднялось, заклубилось черное облачко не больше яблока в величину. Ненадолго зависнув в воздухе, облачко устремилось к ладони Мендельна… и, едва коснувшись ее, тут же рассеялось.
        Морлу вновь замер. Казалось, мертвое тело слегка осело, сдулось, будто опустошенный бурдюк, а внутри него Мендельн больше не чувствовал ничего.
        Подойдя к лежавшему в коридоре, он повторил над ним тот же ритуал, оглянулся и пригляделся к первому, которого застал за схваткой с Ахилием. Как поднялся с кровати, как оказался в коридоре, отчего этот морлу рухнул к его ногам - ничего этого младший из Диомедовых сыновей не помнил. Наверняка Мендельн знал лишь одно: после слов, сказанных этому морлу, ритуалов, подобных исполненному над двумя предыдущими, не требуется.
        Что самое любопытное, еще Мендельн вдруг вспомнил, что, расправляясь с этим созданием, чувствовал, будто он не один. Он мог бы поклясться: нужные слова шепнул ему на ухо некто, стоявший позади, за плечом, и как раз вовремя.
        «Но кто это мог быть? - спросил себя самого Мендельн. - Кто?»
        И тут ему пришло в голову, что воинов в жутких шлемах вполне могло быть гораздо больше. А вдруг остальные где-то затаились, или сочтены мертвыми? Нет, он, Мендельн, должен взглянуть на каждого и над каждым проделать тот же ритуал. Лишь после этого можно будет не волноваться: ни один из них вновь не поднимется.
        Содрогнувшись от этой мысли, Ульдиссианов брат поспешил следом за остальными.

* * *
        В кабинете, наверняка в кабинете… Сам не зная, почему, Ульдиссиан не сомневался: Лилия отправилась туда. И, не колеблясь, уверенная, что возлюбленный там, обсуждает с мастером Итоном какое-то дело, переступила порог.
        Ну, а Малик, конечно же, не преминул схватить ее, чтоб, угрожая ей, подчинить себе Диомедова сына. Знает, подлый: Ульдиссиан сделает что угодно, только бы Лилии не причинили зла!
        От ярости в жилах Ульдиссиана вскипела кровь. Ну, если с ней сделали хоть что-то дурное…
        Странно, но двери в кабинет оказались затворены - при том, что по всему дому сломя голову носятся, пытаясь разобраться в происходящем, стражники и прислуга. То, что ни один в поисках нанимателя не заглянул в кабинет, не предвещало ничего хорошего: от всего этого явственно пахло проделками церковника.
        Одолеваемый тревожными мыслями, Ульдиссиан с разбегу ударил плечом в створки дверей.
        Двери с грохотом распахнулись, одна из створок качнулась назад с такой силой, что сорвалась с петель. Покатившись по полу, Ульдиссиан немедля вскочил на ноги, заозирался, пытаясь понять, что происходит внутри.
        - Малик! - взревел он, ожидая самого худшего. - Все это касается только тебя и…
        При виде открывшейся его взгляду картины крестьянин запнулся и разом умолк. Посреди кабинета лежал еще один морлу, с аккуратно отсеченной от туловища головой и черным пятном гари посередине груди. Казалось, голова его злобно таращится в потолок из-под маски «бараньего» шлема.
        Однако зрелище это совершенно затмевало собою то, что лежало чуть дальше. В глубине кабинета распростерся по полу труп, начисто лишенный плоти, истекающий кровью из тысячи порванных вен. Высокого роста, атлетического, судя по ошметкам мускулов и сухожилий, сложения, освежеванный, точно свиная туша на бойне, мертвец каким-то непостижимым образом сохранил на себе остатки одежды.
        Изуродованное тело принадлежало Малику, верховному жрецу ордена Мефиса.
        Глава семнадцатая
        Демоническая рука Малика намертво вцепилась в грудь у самого горла. Чудовищные пальцы дважды дрогнули, согнулись, будто в них, вопреки жалкому виду хозяйского тела, все еще теплилась жизнь.
        Венцом этого жуткого зрелища оказалась дрожащая Лилия, взиравшая на Ульдиссиана из-за мертвого тела Малика.
        - Любовь моя! - воскликнула она, со всех ног устремившись к нему и крепко стиснув его в объятиях.
        От волос Лилии веяло ароматом лаванды и каких-то других цветов, совершенно не подходящим к ужасающей обстановке. Полной грудью вдохнув этот запах, Ульдиссиан от души пожалел, что все остальное - не просто кошмарный сон.
        Но нет, к несчастью, все окружавшее их было явью. Отстранившись от светловолосой красавицы, Ульдиссиан пригляделся к покойному священнослужителю.
        - Лилия… что здесь произошло?
        - Это… тут дело отчасти в везении, отчасти же - в пробужденном тобою даре. Увидев, что тебя нет рядом, в постели, я направилась сюда, услышала голоса изнутри, постучалась… Из-за дверей откликнулся наш дорогой мастер Итон, и, когда я вошла, купец ожидал меня стоя…
        Вновь задрожав, аристократка уткнулась лицом в Ульдиссианову грудь.
        - Прошу, Ульдиссиан, не заставляй продолжать!
        - Вдохни поглубже и успокойся. Твой рассказ нужен нам, очень и очень нужен. Возможно, здесь произошло что-то важное, только ты сама этого не сознаешь.
        Проскользнув вперед, Мендельн присел на корточки над телом морлу. Этаким нездоровым любопытством Ульдиссиан остался слегка недоволен, но с выражением недовольства предпочел малость повременить.
        - Я… я попробую, - взяв себя в руки, согласилась Лилия. - Переступила я порог… и двери тут же за мною захлопнулись. Я отскочила от них и увидела вот это, - кивок в сторону слуги Малика, - вот это страшилище. А после заметила, что окно выбито полностью. Вдруг Итон расхохотался, и голос его изменился. Стал голосом верховного жреца. И тут… и тут… представь себе, Ульдиссиан, он нарядился в кожу несчастного Итона, как в маскарадный костюм!
        - Знаю, Лилия, знаю. Та же участь постигла и Седрика, и одну из служанок.
        - И мальчика? Какой ужас!
        Ульдиссиан обнял Лилию еще крепче.
        - Ну, а потом?
        - Малик, - слегка оправившись, продолжила аристократка, - он… потянулся ко мне этой… в жизни подобной руки не видела!.. И мне отчего-то подумалось: сейчас со мной случится то же, что с Итоном! И тогда я - откуда только силы взялись - бросилась к Малику и ткнула его же рукой ему в грудь!
        Оторвавшись от морлу, Мендельн подошел к трупу священника.
        - И вот результат? - спросил он. - Так быстро? Вопреки его воле?
        - Как будто кто-то сорвал полотняный покров с новой статуи! В жизни этого зрелища не забуду! Он не успел даже вскрикнуть, а уж тем более - о чем-либо подумать…
        Справедливость такого исхода Ульдиссиан оценил сполна и от души понадеялся, что Малику пришлось, по крайней мере, так же худо, как и любой из его жертв, особенно юному Седрику.
        - А этот морлу? - спросил брат, оставив в покое окровавленный труп. - Ты и его ухитрилась прикончить?
        Глаза Мендельна сверкали от любопытства. Похоже, об отвращении, внушаемом кровавым зрелищем, он и думать забыл.
        Лицо Лилии окаменело.
        - Едва увидев гибель хозяина, эта тварь бросилась на меня! Не помню даже, что я такое сделала - отмахнулась, словно рубя ладонью, и… сами видите, что получилось.
        Однако Ульдиссиан прекрасно понял, что здесь произошло. Угроза неминуемой гибели пробудила в Лилии силу точно так же, как в нем самом. Воля к жизни возобладала, и, к счастью, подсказала любимой единственно верный способ покончить с морлу.
        - У него еще грудь прожжена, - заметил Мендельн. - И, надо сказать, глубоко.
        - Должно быть, это случилось в тот же самый момент. Не помню. И вспоминать не хочу.
        Снаружи послышался топот и голоса. Ульдиссиан крепче прижал к себе Лилию.
        - Хватит об этом, - сказал он брату. - Всем нам посчастливилось остаться в живых, так что…
        Мендельн согласно кивнул, но тут же задал новый вопрос:
        - Ульдиссиан, а с другими схватиться тебе довелось?
        - Да. Еще двое - там, снаружи. Один глубоко под землей, другой, за вычетом головы, у внешней стены.
        Глубокомысленно, точно ученый книжник, кивнув, Мендельн поспешил к двери. Не в силах постичь, отчего эти сведения для него так важны, Ульдиссиан озадаченно заморгал.
        В дверном проеме показался один из стражников. Заглянув внутрь, он с ужасом отшатнулся назад.
        - Мастер Итон! Где он?
        - Мастер Итон убит, вместе с сыном, - ответил Ульдиссиан, - а тела где-то спрятаны. И с виду выглядят… с виду выглядят, как вот этот, - добавил он, ткнув пальцем в сторону Малика.
        - Клянусь душой!.. Мастер Ульдиссиан… что здесь произошло?
        Но времени на повторение всей истории заново не было.
        - Злодеяние, вот что произошло! Давайте-ка здесь приберем и будем молиться о том, чтоб поскорей отыскать купца с сыном, дабы их похоронили, как подобает. Боюсь, мастер Итон может оказаться где-нибудь за городом…
        К первому стражнику присоединился второй. Оба перекинулись парой слов, и новоприбывший ушел.
        - Я останусь здесь, в карауле, - пояснил друзьям первый. Лицо его исказилось от жуткой тоски. - Мастер Ульдиссиан… а ты им не сможешь ли чем-то помочь?
        Не сразу сообразив, о чем речь, Ульдиссиан сглотнул, немало обеспокоенный этакой мыслью.
        - Нет, не смогу, - отвечал он. - Прости, не смогу.
        Стражник угрюмо кивнул и встал у дверей в коридоре.
        Плеча Ульдиссиана коснулась рука Ахилия.
        - Пожалуй, нам лучше отсюда уйти.
        - Пожалуй, нам лучше бы вовсе покинуть Парту, - зло огрызнулся Ульдиссиан. - И, правду сказать, чем скорее, тем лучше.
        Вот и сбылись его опасения. Ни в чем не повинных людей, ставших ему друзьями, постигла страшная смерть… и все это из-за него.

* * *
        Останки сына Итона долго искать не пришлось. Седрик лежал в собственной кровати, и с уверениями Ульдиссиана, будто мальчик расстался с жизнью во сне, спорить никто не стал. Думать иначе никому не хотелось.
        Трупы морлу и верховного жреца, не церемонясь, сожгли. Сообщить обо всем в Церковь Трех никто даже не подумал, хотя все в городке, не сговариваясь, рассудили, что рано или поздно судьбой пропавшего священника кто-нибудь да заинтересуется. Однако разбирательства с церковниками каждый из горожан был вполне готов отложить до лучших времен… а если получится, то и навсегда.
        Согласно партанским обычаям, тело Седрика предали огню с почестями, а прах поместили в фамильную усыпальницу на следующий же день после прискорбных событий. На церемонии никто не проронил ни слова, но проводить мальчика в последний путь явилась почти вся Парта.
        Самого мастера Итона отыскали только спустя два дня. Тело купца морлу спрятали надежно, и, если бы не Ахилий, заметивший скопление пожирателей падали, от него и для погребального костра вполне могло ничего не остаться. Пепел Итона обрел последний покой рядом с прахом супруги и сына, а после скорбящие не один день повязывали через плечо темно-синие кушаки: так среди кеджанцев было принято отдавать великим людям последние почести.
        Ульдиссиану хотелось покинуть городок поскорее, чтобы из-за него партанцев не постигли новые беды, но в этом ему раз за разом что-нибудь да мешало. Вначале - похороны Седрика, затем - разговоры со всеми, кто шел к нему за утешением… а, стоило с этим покончить, нашелся мастер Итон, и все началось заново. Каждый считал необходимым обратиться к Ульдиссиану за напутствием - это к нему-то, по-прежнему считавшему себя простым крестьянином!
        Как ни странно, смириться с утратой горячо любимого главы городка партанцам помог еще кое-кто - Мендельн. Однажды перед домом собралась очередная горстка желающих повидать Ульдиссиана, но тот отлучился поговорить с другими, и Мендельн неожиданно взял разговор на себя. Речь его оказалась весьма необычной, и старший брат, узнав о ее содержании, не на шутку встревожился, однако некоторое успокоение слушателям она принесла.
        Говорил Мендельн о смерти, но не как о чем-то непоправимом. По его словам, смерть являла собой всего-навсего одну из ступеней жизненного пути. Мастер Итон с сынишкой вовсе не остались в холодной гробнице навек, но продолжили существование в другом, ином мире. Все тяготы бренной жизни остались для них позади, и теперь обоих ожидали новые восхитительные приключения.
        - Нет, - утверждал Ульдиссианов брат, - смерти не нужно бояться, смерть нужно принять и постичь.
        Казалось, больше всего эти мысли удивили самого Мендельна. В ответ на расспросы он даже не смог объяснить, когда все это пришло ему в голову. Пришло, дескать, и все тут.
        О намерении Ульдиссиана уйти жители Парты даже не подозревали, и это устраивало его как нельзя лучше. Крестьянин всерьез опасался, как бы весть о его отъезде не взбаламутила городок настолько, что многие, отринув прежнюю жизнь, устремятся следом за ним. Лилия, по всему судя, полагала, будто в этом нет ничего дурного, однако его появление уже принесло партанцам достаточно бед. Ульдиссиану хотелось достичь великого города без новых утрат по пути, а уж в Кеджане - так говорил он себе самому - дела обернутся иначе. Кто сможет напасть на него, когда вокруг столько людей?
        Конечно же, то был самообман… однако Ульдиссиан предпочитал в него верить.
        К немалому собственному удивлению, вскоре он обнаружил, что спутников у него останется куда меньше, чем ожидалось. Вести об этом принес Ахилий, и касались они обстоятельств, о которых сын Диомеда даже не помышлял.
        До задуманного бегства оставалась всего пара ночей. Лилия упорно убеждала Ульдиссиана забыть о тайном отъезде. Если уж люди пожелают отправиться с ним, утверждала аристократка, что в том дурного? Разве ему не хочется предъявить Кеджану доказательство собственной правоты? Что может быть лучше многих дюжин добровольных свидетелей, а среди них - тех, кто сам может продемонстрировать кое-какие способности, пусть они пока очень и очень скромны?
        Вместо того чтобы спорить с любимой, Ульдиссиан снова отправился прогуляться по ночным улицам. Теперь он, не желая угодить в новую засаду, старался держаться более людных мест. Да, тварей Малика поблизости, скорее всего, не осталось, но мало ли что…
        Несмотря на все предосторожности, он вскоре почуял кого-то, тихонько идущего за ним следом, и лишь свернув за угол да подождав, обнаружил, что это лучник.
        - Эй, там! - пожалуй, излишне громко окликнул его Ахилий. - Я не морлу, клянусь!
        - Сам знаешь, я тебя слышу и жду, - ответил Ульдиссиан. - Не захотел бы - я бы ничего не заметил.
        - Верно, верно, - с ухмылкой подтвердил друг. - Куда тебе до меня!
        - Что тебе нужно?
        Ахилий разом забыл о веселье.
        - Поговорить с тобой нужно, но чтобы без лишних ушей. И по-другому, похоже, не выйдет. Прости, если я вдруг некстати.
        - Ахилий, с тобой я всегда готов поговорить, и ты это знаешь. О чем угодно.
        - И даже… о Серентии?
        - Серентии?
        Крестьянин удивленно приподнял бровь. Подобно Ульдиссиану, охотник всегда называл дочь Кира уменьшительным именем, так отчего же теперь изменил давней привычке?
        Собеседник откашлялся, прочищая горло. Ни разу в жизни Ульдиссиан еще не видал Ахилия чувствующим себя так неловко.
        - Да. Ей так больше нравится.
        - И чего же ты хочешь?
        - Ульдиссиан… все это, между тобой и Лилией… оно по-прежнему сильно?
        Такой поворот разговора уже кое-что объяснял.
        - Сильнее весенних ветров. Сильнее бурной реки.
        - А между тобой и Серентией ничего нет.
        - Она мне - будто любимая сестренка, - подтвердил Ульдиссиан.
        Ахилий вымученно улыбнулся.
        - А для меня - много большее. Ты знаешь.
        - Давным-давно знал.
        На это лучник негромко хмыкнул.
        - Да, это, похоже, ни для кого не осталось секретом… разве что для нее.
        - И она тоже знала.
        В этом Ульдиссиан мог бы ручаться головой. Кем-кем, а дурой Серентия отнюдь не была, и страдания влюбленного Ахилия от нее не укрылись.
        - Ну, а теперь выкладывай, к чему это все. А то времени у нас - всего ночь до утра.
        - Ульдиссиан… Серентия хочет остаться здесь, когда ты уйдешь. И я тоже хочу остаться.
        Желание Серентии остаться в Парте оказалось для Ульдиссиана полной неожиданностью, а вот то, что с нею останется и Ахилий, удивительным уже не казалось. Что ж, новость его обрадовала, хотя расставаться с друзьями было немного жаль.
        - Мне с самого начала не хотелось тащить вас за собой, и если Серри… Серентия хочет остаться здесь, я вовсе не возражаю. И если ты, Ахилий, останешься с ней, буду только рад, вот только… знает ли об этом она? А если да, уж не ожидается ли между вами каких-нибудь перемен?
        Улыбка Ахилия прибавила в ширине.
        - Судя по кое-каким недавним намекам, ожидается.
        Еще лучшая - да что там, отрадная новость!
        - Тогда я рад вдвойне. Мне ведь, Ахилий, давно хотелось, чтобы она оценила тебя по достоинству… и то, что вы оба останетесь здесь, в безопасности, тоже не может не радовать.
        - Да, и последнее. Кому-кому, а мне не следовало бы бросать тебя одного. Опасностям-то еще не конец: рано или поздно по твою душу явятся новые Малики! Тут бы моя помощь и пригодилась, а я…
        - А ты, - оборвал его Ульдиссиан, - уже сделал куда больше, чем следовало, и Серентия с Мендельном тоже! Я уже говорил: не хотелось бы мне вас за собою тащить. Ты прав, новых Маликов будет еще предостаточно - особенно пока Церковью Трех заправляет Примас, и хорошо бы, чтобы при новой встрече никого из вас рядом не оказалось. Никого… даже Лилии.
        - Но ведь она тебя ни за что не оставит!
        - Знаю… однако переубедить ее все же попробую. И если сумею, пожалуйста, присмотри за ней вместо меня… и за Мендельном тоже.
        Охотник протянул ему руку, и Ульдиссиан крепко, от всей души стиснул его ладонь.
        - Сам знаешь, тебе я ни в какой просьбе не откажу, - пробормотал Ахилий. - Даже в просьбе остаться здесь, пока ты…
        - Оставь меня, удержи при себе остальных - большего одолжения я даже представить себе не могу.
        - А как же насчет партанцев? Что им сказать, когда они прознают о твоем исчезновении? Им это придется не по душе.
        Ульдиссиан надолго задумался.
        - Скажи: пусть расти продолжают.
        Иного ответа в голову не приходило. То были слова землепашца, а значит, вернее слов ему не подыскать. Оставалось только надеяться, что партанцы поймут его, и не осудят, и простят ему необратимые перемены в их жизни. Отныне и впредь покоя им не видать.
        Ни дня, ни минуты покоя…

* * *
        С виду вполне безмятежный, последние несколько дней Мендельн провел в непрестанной тревоге. За это время он многое успел постичь, однако постигнутое открывало дорогу к тысяче новых вопросов, до сих пор остающихся без ответа. Он все еще не понимал и даже не представлял себе, что с ним творится. Знал лишь одно: совсем не то, что происходит с братом или любым другим. Казалось, их пути ведут к росту, к торжеству жизни… тогда как его путь, очевидно, вел в сторону прямо противоположную.
        В сторону смерти.
        Нет, он не то чтобы возражал. По крайней мере, с недавних пор. Правду сказать, теперь Мендельну стало даже уютнее, заметно уютнее, чем поначалу - настолько уютнее, что он вполне мог проводить большую часть времени вдали от людей. Одиночество, тени - все это словно манило к себе. А еще младшего брата Ульдиссиана кто-то оберегал, теперь Мендельн в этом не сомневался. Оставалось лишь выяснить, кто он таков. Этот вопрос распалял любопытство по целому ряду причин. Да, разузнать, кто ему покровительствует, было бы интересно, однако не менее любопытным оказалось и то, что возможный ответ нисколько Мендельна не страшил.
        Хотя, если по справедливости, должен был.
        Постепенному постижению происходящего сопутствовали некоторые перемены. Всегда одевавшийся малость скромнее, чем Ульдиссиан, Мендельн вдруг обнаружил, что в одежде отдает предпочтение цветам ночного покоя. Еще он отметил, что люди начали относиться к нему с куда б?льшим почтением, однако и с некоторой неуверенностью. Похоже, постепенные перемены в нем видели все, но окружающие понимали их суть еще хуже него самого и, скорее всего, полагали, будто все это как-то связано с даром брата. Полагая так, они, опечаленные смертью главы городка, пришли к нему за утешением, и Мендельн чистосердечно изложил им то, во что верил сам. К немалому его облегчению, услышанным многие прониклись всерьез, пусть даже не вполне понимая, что он на самом деле хотел сказать.
        Привязанность к теням, к сумраку крепла в нем день ото дня. Засыпать Мендельн начал все позже и позже, и во время одного из полночных бдений впервые услышал эти негромкие голоса. Послушав их шепот две ночи, он, наконец, набрался храбрости последовать на их зов.
        Само собой, голоса привели его прямиком к кладбищу.
        На сей раз Мендельн шагнул за ворота без колебаний, хотя ночь выдалась темной - ни луны на небе, ни даже звезд. Страха он не испытывал вовсе: ведь теперь перед ним простирались не загадочные бескрайние ряды могил из того самого видения, а всего-навсего последнее пристанище родных и близких ныне живущих горожан. Иными словами, то было царство покоя, тихих размышлений и вековечных грез.
        Однако в самой его середине имелось нечто еще, нечто куда более древнее. Оно-то и пробуждало к жизни шепчущие голоса, оно-то и манило Мендельна к себе.
        В последнее время Мендельн заметил, что стал куда лучше видеть в ночной темноте. Правду сказать, сейчас он видел немногим хуже, чем днем. Пожалуй, в этом с ним не мог бы сравниться даже Ахилий.
        Стоило подойти к месту, казавшемуся первопричиной происходящих с ним перемен, шепот в ушах зазвучал отчетливее. Большинство голосов доносились от близлежащих могил, и каждый из них говорил о собственной жизни, как будто она продолжается вплоть до этой самой минуты.
        «Надо бобы приготовить, а после хлебы в печь поставить. Рубахи ребятишкам надобно залатать…»
        «Прекрасного жеребенка родила эта кобыла, да, в самом деле, прекрасного, а значит, как подрастет, можно и мастеру Линию его продать…»
        «Папочка говорит: не ходи играть у реки, но она так журчит, и рыбки под водой пляшут! Я только схожу самую чуточку посмотреть, осторожно-преосторожно…»
        Шепоты не смолкали. Сощурившись, Мендельн, кажется, даже мог различить над могилами смутные силуэты - очевидно, тени обладателей шепчущих голосов.
        Но, сколь бы все это ни завораживало, пришел он сюда вовсе не ради них. Главная цель, надо думать, ожидала его в самом сердце кладбища. Но, оглядевшись, Ульдиссианов брат поначалу не увидел там ничего, кроме старого, заросшего сорными травами камня с поблекшими строками.
        Склонившись к камню поближе, Мендельн исполнился разочарования. Надписи оказались старинными, но вполне обыкновенными, вполне разборчивыми, а вовсе не теми загадочными древними письменами, какие он надеялся отыскать. Скользнув по ним взглядом, Мендельн совсем было собрался отправиться восвояси, однако вдруг вспомнил об этом месте еще кое-что.
        Именно здесь в его видении возвышалось огромное крылатое изваяние.
        Призадумавшись, Мендельн снова склонился к надгробному камню, робко коснулся его там, где было выбито имя, и…
        Невероятная сила почти на пару ярдов отринула его от могилы.
        Мендельн упал и порядком ушибся спиной о соседнее надгробие. В глазах помутилось… и над тем, первым камнем, откуда ни возьмись, возникла огромная полупрозрачная фигура. На человека она не походила даже отдаленно, но и ничего демонического в ее естестве не чувствовалось. Зримый облик ее состоял из сумрака пополам со звездным светом - звездным светом, исходившим откуда угодно, но не с небес. Призрачный лик, с виду подобный длинной змеиной морде, повернулся в сторону Мендельна.
        - Ты должен остаться с ним, - нараспев протянуло странное существо. - Брат раскрывает тайну сестры, а за это она готова карать смертью…
        Тут в глазах Мендельна, наконец, прояснилось… и полупрозрачная фигура рассеялась. Все вокруг вновь стало точно таким же, как до прикосновения к камню.
        Однако Мендельн откуда-то знал: это… это эфемерное создание… было вызвано отнюдь не из камня. Суть заключалась в том, что крылось под камнем, в могиле, надгробие лишь служило неким средством контакта.
        «Но что все это могло означать? - думал Мендельн, мысленно повторяя услышанное. - Ты должен остаться с ним… Брат раскрывает тайну сестры, а за это она готова карать смертью…»
        - Какой брат? Какая сестра?
        Казалось, смысла во всем этом нет ни на грош. Более-менее ясно было одно: призрачное создание пыталось предупредить его о том, что некие раздоры между помянутыми братом с сестрой могут кончиться смертоубийством. Странно, однако на сей раз слово «смерть» взволновало его куда сильней, чем в любой из минувших дней. Казалось, оно предвещает некие новые, еще более ужасающие события.
        «Ты должен остаться с ним…»
        Мендельн одним прыжком вскочил на ноги. Вот же он, ключ к разгадке! Предостережение могло касаться его и только его: о ком еще Мендельн подумает в первую очередь, как не о собственном брате?
        - Ульдиссиан!
        В тревоге забыв о почтении к мертвым, он опрометью бросился к воротам. О чем бы ни шла речь в предостережении, случится это очень и очень скоро.
        Если уже не случилось…

* * *
        Во мраке ночи Собор в буквальном смысле этого слова сиял огнем маяка, зовущим к себе всех и каждого. Радушно встретить припозднившегося паломника или заблудшую душу здесь были готовы в любой час дня и ночи. Так повелел сам Пророк, объявив, что душеспасение не должно прекращаться всего лишь из-за того, что день подошел к концу.
        Пророк нередко появлялся на людях в столь позднее время, ибо Инарию не требовалось сна. Однако в последнее время ангелом (правда, сам он не признался бы в сем ни за что) овладело нешуточное беспокойство, и потому, за невозможностью предстать перед взорами смертных во всем своем великолепии да воспарить в небеса, он расхаживал вдоль и поперек, из угла в угол величественного сооружения, порой появляясь там, где приверженцы его вовсе не ждали.
        Той ночью светозарный юноша поднялся на вершину высочайшей из башен. Отсюда вид открывался вдаль на многие мили. Плохая замена полетам по небу… однако все лучше, чем никакой.
        Нет, страха Инарий не испытывал, однако должен был блюсти осторожность. Игры, которые он вел с Люционом, требовали от обеих сторон немалого такта: ведь, учинив великую смуту, недолго привлечь к Санктуарию внимание собратьев. Инарий чувствовал, что управиться с демоном ему вполне по силам, пусть даже Люцион сумеет призвать на подмогу всю мощь Преисподней. В конце концов, сей мир сотворен им, Инарием, и собственного творения у него не отнять никому… ни этому демону, ни ей, ни какому-то простому крестьянину, жизнь коего в сравнении с его собственной - все равно что мгновение ока.
        И вскоре они все, все трое, в том убедятся.
        Глава восемнадцатая
        Едва Ульдиссиан в очередной раз набрался храбрости сказать Лилии, что ей придется остаться здесь, желает она того или нет, из коридора послышался крик. Дважды за этот вечер он уже потерпел неудачу, и тот факт, что обе попытки завершились любовной игрой, ничуть не ослабил гложущего сердце чувства вины. И вот теперь, стоило ему, наконец, отдышаться, восстановить силы и твердо решить на сей раз не оплошать, по всему дому мастера Итона эхом разнесся голос брата.
        Похоже, теперь жители Парты считали его домом Ульдиссиана, но Ульдиссиан собирался прожить здесь всего-навсего день-другой… и то совесть здорово мучила. Вот уедет он, и пусть домом владеют Лилия с остальными, пока не разберутся, как им жить дальше.
        К несчастью, с Мендельном, кажется, нужно было разобраться незамедлительно, и Ульдиссиан поднялся с постели, поглядеть, что там стряслось.
        - Не задерживайся надолго, - промурлыкала Лилия, играя голосом, снова маня к себе.
        Кивнув, Ульдиссиан накинул кое-что из одежды, выступил за порог… и тут же едва не столкнулся с братом.
        - Ульдиссиан! Хвала высшим силам! Я опасался самого худшего!
        Тревога Мендельна оказалась весьма заразительной.
        - Что там? Мироблюстители, или морлу? Или инквизиторы из Собора?
        - Нет! Нет! - заверил Мендельн, оглядев Ульдиссиана с головы до пят. - Ульдиссиан, ты в порядке?
        С места в карьер рассказывать о своих намерениях старший из братьев не стал. Об этом Мендельн мог узнать и потом.
        - В полном. Ну, а теперь объясни, что все это значит?
        - Я опасался… думал…
        - Что?
        Мендельн обескураженно покачал головой.
        - Нет, ничего, Ульдиссиан, ничего. Просто кошмар. Дурацкий кошмарный сон, - сказал он, бросив взгляд за спину брата, где, очевидно, отчасти смог разглядеть неодетую Лилию на кровати. - Прости. Прости… Сам не пойму, что это на меня нашло.
        - Ты, Мендельн, день и ночь на ногах, - поразмыслив, напомнил Ульдиссиан. - День и ночь без сна - это не дело. Ты очень помог мне в утешении сердец партанцев после убийства мастера Итона. По-моему, тебе просто нужно как следует отдохнуть.
        - Может, оно и так…
        В голосе брата послышались нотки неуверенности, взгляд его вновь вильнул в сторону, за спину Ульдиссиана.
        - Прошу, прости за то, что тебе помешал…
        Прежде, чем Ульдиссиан успел хоть слово сказать, Мендельн развернулся и поспешил к себе.
        Затворив за собою двери, Ульдиссиан вернулся к Лилии и снова улегся с ней рядом. Лилия томно улыбнулась.
        - Что с твоим братом? Не захворал ли?
        - Просто совсем обессилел.
        Нежные пальцы светловолосой девушки коснулись его груди, принялись играть с волосами.
        - А ты?
        - А я - ничуть, - парировал Ульдиссиан, заключая ее в объятия. - Дай-ка, покажу…

* * *
        Минуло три часа. В эти часы он вновь упивался Лилией. В эти часы оба лежали бок о бок.
        И вот теперь, к исходу третьего часа, Ульдиссиан как раз закончил седлать коня.
        То был единственный выход из положения. Никаких раздумий. Никаких объяснений. Убедившись, что аристократка уснула, он осторожно поднялся, оделся, крадучись - такой мягкой поступью мог бы гордиться даже Ахилий - выскользнул из спальни и вышел на двор. Когда навстречу попались несколько стражников в карауле, поклявшихся служить ему, как и прежнему нанимателю, никто из них его не заметил, однако винить караульных в этом не стоило. На этот раз дар Ульдиссиана подействовал без сучка и задоринки: стоило пожелать, чтоб стражники отвернулись, так оно и случилось.
        Одолеваемый угрызениями совести, Ульдиссиан без шума миновал улицы городка и, наконец, выехал за пределы Парты. Партанцы только-только начинали понимать, что с ними происходит. Ему самому обретенные способности тоже были в новинку, однако сын Диомеда знал, что разбирается в них куда лучше любого другого. Вдобавок, это ведь именно он был в ответе за их преображение. Все это значило, что он должен, обязан немедля вернуться в городок и не увиливать от ответственности.
        Однако гибель ни в чем не повинных людей, разумеется, перевешивала. Быть может, бросив всех и отправившись в Кеджан в одиночку, он поступил просто ужасно, но…
        Пришпорив коня, Ульдиссиан покачал головой. Позволять себе мысли о каких-либо «но» он больше не мог.
        Деревья стояли вокруг, точно безмолвные часовые. Ночная тьма казалась чернее обычного. Ульдиссиан снова пришпорил коня, но конь шел вперед робко, нехотя, словно боялся кого-то, таящегося во мраке.
        Дорога запетляла, огибая череду невысоких холмов. С Кеджаном Парту соединял оживленный наезженный тракт, но Ульдиссиан не желал облегчать жизнь тем, кто вздумает отправиться за ним следом. Теперь-то, кроме Ахилия, который, конечно, поймет его внезапный отъезд, Диомедова сына вряд ли кто-либо сможет выследить. Вдобавок, здесь, на дороге поплоше, наверняка никто не попадется навстречу.
        Большую часть его скромного имущества составляла одежда на плечах, видавший виды, но вполне годный для дела меч и кое-какая провизия, прихваченная по пути из спальни на двор. Еще чем-либо он, за скоропалительностью отъезда, разжиться не успел. Кроме того, имелся при нем бурдючок с водой, наполненный возле конюшен. Запас невелик, однако источник где-нибудь по дороге отыщется наверняка…
        Вспомнив о бурдючке с водой, Ульдиссиан вдруг почувствовал жуткую жажду, отвязал бурдючок от седла и вдоволь напился. На вкус вода оказалась чуточку солоноватой, но вполне сносной.
        Когда бурдючок опустел, сын Диомеда сощурился, вглядываясь во мрак над тропой. На востоке его ожидали низинная местность, а затем и Кеджан. Не так уж далеко пролегала граница джунглей, и если ехать, никуда не сворачивая, вскоре он окажется в более теплых краях. Когда-то, в прошлом, Кир говорил, что эти теплые края начинаются так неожиданно, будто какой-то могущественный проказливый дух поделил мир надвое по собственной прихоти, не подумавши.
        «Сегодня, - рассказывал отец Серентии, - едешь ты, кутаясь в добротную меховую шубу, чтоб уберечься от снега… а назавтра не можешь продохнуть от адской жары, да на каждом шагу отмахиваешься от москитов с доброго воробья величиной!»
        Ульдиссиан его россказням не слишком-то доверял, однако, судя по кое-кому из торговцев, заворачивавших в Серам, на востоке вправду было чему подивиться. К примеру, встречались порой среди них люди смуглые, узкоглазые, и, видимо, чем дальше в джунгли, тем больше их, таких, там проживает. Ходили слухи, будто на свете существуют люди еще темнее, черные, как уголь, и даже люди с кожей золотистого цвета.
        Поговаривали, что в кланах магов этаких людей из чужих народов полным-полно, а уж Кеджан - вовсе огромный котел, где все расы смешиваются воедино. Взять хоть ту же Лилию: мастер Итон даже сумел догадаться, откуда родом ее семья!
        От одной мысли о том, что он, простой крестьянин, едет в огромный город один, Ульдиссиану сделалось очень не по себе. Будь рядом с ним хоть аристократка, куда лучше знающая Кеджан… но нет: если стрясется беда, пусть она лучше окажется где-нибудь подальше. Подвергать опасности Лилию Диомедову сыну хотелось меньше всего на свете. Страх, как бы ее не постигло что-либо ужасное, и послужил самой веской причиной его внезапного бегства.
        Перед глазами, заслоняя собой все вокруг, возникло ее лицо. Возможно, когда-нибудь им удастся воссоединиться, но не раньше, чем Ульдиссиан убедится, что встреча их не завершится несчастьем. Как бы там ни было, Лилия останется с ним навсегда - пусть только в памяти да в сердце…
        - Ульдиссиан, - внезапно окликнули его сзади. - Ульдиссиан, любовь моя…
        Выронив бурдючок, Ульдиссиан, как ужаленный, развернулся в седле и не поверил собственным глазам. Да, то была Лилия, собственной персоной, полностью одетая, верхом на огромном скакуне вороной масти… а ведь на конюшнях такого, помнится, не имелось.
        - Лилия?! Что ты здесь делаешь?
        От одной ее улыбки решимость Ульдиссиана начала таять, как снег на солнце.
        - Сам видишь: следую за тобой.
        - Ты должна была в Парте остаться, - собрав волю в кулак, возразил он. - Я ведь оставил тебя со всеми прочими ради твоего же блага…
        Тронув коленями бока огромного жеребца, Лилия подъехала ближе.
        - Ты можешь бросить всех остальных, Ульдиссиан, но от меня не уйдешь ни за что. Вместе с тобой я все это начала, вместе с тобой и закончу.
        Тронутому такой преданностью, ему захотелось обнять ее, но о злодеяниях Малика он отнюдь не забыл. Рядом с ним Лилия навеки останется желанной добычей для людей вроде верховного жреца… или, хуже того, для их хозяев. Как бы Ульдиссиана ни влекло к ней, с Лилией нужно расстаться.
        - Нет, Лилия. Здесь для нас с тобой все и закончится. Я не хочу тебе зла. Я не хочу твоей смерти.
        - Но ты же видел, как я расправилась с Маликом, а вспомни, насколько он был силен! Поверь, любовь моя, я сумею себя защитить - особенно от тех, кто попробует разлучить нас!
        Да, довод был убедительным: в схватке с прислужником Примаса даже Ульдиссиану пришлось нелегко. Однако собственный опыт подсказывал: Лилии вполне могло попросту повезти, а в следующий раз, столкнувшись с жаждущим крови врагом, она окажется совершенно беспомощной.
        Представив себе, что тогда произойдет, Ульдиссиан мигом обрел прежнюю непреклонность.
        - Нет, Лилия. Положиться на это я не могу. Случись что с тобой, как мне дальше жить? Возвращайся назад. И не спорь. Держись остальных, а за мной снова гнаться даже не думай.
        Но вместо того, чтоб послушаться, светловолосая девушка спешилась.
        - Никуда я не уйду. Последую за тобой, куда бы ты ни направился.
        - Лилия…
        Беспечно, будто бы вовсе не опасаясь, что жеребец куда-нибудь убредет, Лилия бросила повод и потянулась к Ульдиссиану.
        - Обними же меня еще раз, - продолжала она. - Поцелуй еще раз. Докажи, что ты в силах со мною расстаться. Скажешь «уйди» - может, я и передумаю.
        Сам понимая, насколько все это глупо, Ульдиссиан тоже сошел с коня. Всего лишь обнять да поцеловать напоследок… ну что ж, пускай. Хоть память останется. Но после он все же велит ей вернуться в Парту. Слабины он не даст ни за что.
        Однако, как только Лилия слилась с ним в объятиях, как только ее губы коснулись его губ, решимость Ульдиссиана вновь начала таять. Что, если Лилия все-таки устремится за ним? Что, если отправившись следом сама по себе, верней попадет в беду? Может быть, вместе оно надежнее? С даром своим он осваивается не по дням - по часам, а значит, наверняка сумеет ее уберечь…
        Между тем поцелуй затянулся, и вдруг Ульдиссиана охватила дрожь. Не открывая глаз, он отшатнулся прочь и, одолеваемый неожиданной слабостью, едва устоял на ногах.
        - Ульдиссиан! Уж не захворал ли ты?
        Еще миг, и внезапно иссякшие силы столь же внезапно вернулись. Покачав головой, Ульдиссиан поднял веки, но обнаружил, что перед глазами все расплывается, точно в тумане, и поморгал, разгоняя застилавшую взор пелену.
        - Кажется… кажется, уже проходит, - пробормотал он, кое-как разглядев перед собой смутный силуэт Лилии.
        Однако, стоило ее образу обрести некоторую отчетливость, Ульдиссиан озадаченно сдвинул брови. Что-то тут было неладно. Казалось, Лилия изменилась, словно бы…
        Крик сын Диомеда сдержать сумел, но невольно попятился от нее еще дальше и, сам того не желая, наткнулся спиною на собственного коня.
        Конь обернулся, всхрапнул и тоже попятился, как будто и он увидел поблизости нечто пугающее.
        - В чем дело? - заволновалась Лилия. - Ульдиссиан! Что стряслось?
        Однако ответить Ульдиссиан не мог, так как сам этого не понимал.
        Перед ним стояла вовсе не светловолосая аристократка. Заметно превосходящее ее ростом, это создание было покрыто устрашающей чешуей, а волосы ему заменяла копна сияющих игл - длинных, как дикобразовы, игл, тянувшихся вдоль спины к… к змеиному хвосту с хищными острыми шипами на кончике. Нежные руки превратились в когтистые четырех… нет пятипалые лапы, а ступни, к еще большему ужасу Ульдиссиана, стали копытами, раздвоенными, наподобие козьих.
        Лишенное всякой одежды, чудовищное тело каким-то непостижимым образом сохраняло невообразимую женскую привлекательность. Несмотря на все смятение Ульдиссиана, пышные формы манили, приковывали взгляд. Но самым ужасным оказалось другое. Подняв взгляд, сын Диомеда обнаружил в жутком лице - в горящих огнем, лишенных зрачков глазах, в клыках, словно бы созданных только затем, чтобы рвать да терзать - знакомые черты, черты той, кого он любил больше жизни.
        - Все-таки захворал? - спросило чудовищное создание знакомым голосом. С каждым словом меж его острых зубов мелькал раздвоенный черный язык.
        Все это было очень похоже, и в то же время не походило на образ из кошмарного сна. В отчаянии Ульдиссиан взмолился о том, чтобы все это оказалось лишь сновидением, но здравый смысл подсказывал: нет, он не спит… и преображения Лилии вовсе не иллюзорны.
        - Кто… кто ты такая?
        - Твоя Лилия, кто же еще! - озадаченно, слегка раздраженно отвечала она, в нетерпении хлестнув хвостом по земле.
        Невольно покосившись на ее хвост, Ульдиссиан поспешил поднять взгляд, однако Лилия это заметила и оскалилась ужаснее прежнего.
        - Люцион, - само собой сорвалось с ее губ, прежде чем ей удалось опомниться.
        - Люцион? - переспросил Ульдиссиан, безуспешно пытаясь понять, что все это может значить. - А он-то здесь при чем?
        - Очевидно, все это - чары Примаса! Это он сделал меня такой! - воскликнула Лилия, с мольбой потянувшись к нему. - Только твоя любовь в силах меня спасти!
        Ульдиссиан подался ей навстречу… однако какое-то шестое чувство удержало его на месте. Ему вспомнилось, как она оглянулась на хвост - безо всякого удивления, будто на нечто совершенно естественное.
        Казалось, в желудке разверзлась бездонная яма. Гоня прочь подозрения, в правдивости коих уже не сомневался, Ульдиссиан неистово замотал головой. Этого просто не могло быть! Этому должно было найтись какое-нибудь объяснение. Лилия… она же вовсе не… не…
        - Ульдиссиан! - взмолилось демоническое создание. - Ульдиссиан, прошу, обними же меня! Твоя холодность просто пугает! Любовь моя, только ты в силах меня исцелить!
        - Лилия…
        Ульдиссиан снова шагнул было к ней… и снова чутье тут же заставило его отступить. Приглядевшись, он заметил множество иных мелочей, свидетельствовавших о том, что нынешний облик ей знаком и привычен.
        Тем временем его конь, волновавшийся все сильнее, рванулся из рук, да так, что Ульдиссиан едва удержал поводья.
        Вороной Лилии, не в пример ему, стоял смирно. На взгляд человека, знакомого с повадками домашней скотины, слишком уж смирно. Как будто завороженный…
        Мысли пустились в бешеный пляс. Может быть, это вовсе не Лилия? Может быть, Лилия спит, как ни в чем не бывало, а эта демонесса попросту притворяется ею?
        «Да, - рассудил Ульдиссиан, - дело вполне возможное».
        - Не подходи ко мне, демон! - прорычал он, обнажив меч. - Убивать вашу братию мне уже доводилось! И чужим голосом ты меня не одурачишь!
        Жуткое создание слегка оторопело.
        - Ульдиссиан, я в самом деле Лилия! Помнишь первую нашу встречу? Как ты наткнулся на меня, любующуюся лошадьми? Помнишь, как я пробилась к тебе, несправедливо посаженному под замок? Неужто ты все позабыл?
        В продолжение она перечислила еще полдюжины случаев, да с такими подробностями, что все надежды на притворство, на маскарад, улетучились без остатка. Должно быть, таким образом Лилия думала снова привлечь его к себе, но на поверку лишь укрепила уверенность Ульдиссиана в том, что он все это время резвился в постели с каким-то чудовищем.
        Однако, несмотря на усиливающийся ужас, крестьянин глаз от Лилии не мог оторвать. Умом он все понимал, но тело, влекомое ее сверхъестественной притягательностью, неудержимо рвалось к ней. Каждое движение ее прельщало, будто, разыгрывая невинность, она коварно, исподволь заманивает его в свои сети.
        Содрогнувшись, Ульдиссиан с трудом отвел взгляд. Отвел, и тут же услышал резкое, яростное шипение.
        - Взгляни на меня, Ульдиссиан, - повелительно проворковала Лилия. - Взгляни же на то, что имел… и еще можешь сохранить… сохранить… сохранить…
        Что-то подсказывало: посмотришь - тут тебе и конец. Его воля была всего-навсего волей смертного, тогда как та, с кем он делил ложе, принадлежать к смертным никак не могла.
        - Кто ты ни будь, поди прочь! - велел он, по-прежнему глядя чуть в сторону. - Убирайся… не то я разделаюсь с тобой так же, как с теми демонами!
        В ответ он ждал злости, а может, страха - ведь она, конечно же, помнила, как он одолел гнусных тварей, науськанных на него Маликом…
        Малик! Теперь и это обрело новый смысл. Быстрота расправы с коварным церковником изумила Ульдиссиана до глубины души, но если Лилия - не та, кем кажется, удивляться тут было нечему. Бедняга Малик просто не знал, с кем связался. Возможно, кое-что подозревал, но это ему не помогло. В ином положении Ульдиссиан, пожалуй, улыбнулся бы этаким причудам судьбы.
        Как ни странно, Лилия не зашипела, не зарычала, нет… рассмеялась, и смех ее рвал душу в клочья.
        - Бедняжка Ульдиссиан! Милый мой, дорогой! Такой наивный, такой простодушный! Такой доверчивый ко всему, что бы я ни говорила…
        Эти слова едва не заставили Ульдиссиана повернуться к ней, на что, может статься, она и рассчитывала.
        - Что это значит?
        - Неужели ты не удивлялся тому, сколь быстро набирает силу твой пресловутый дар? Неужели ни разу не задавался вопросом, отчего успехи всех остальных - кроме твоей возлюбленной, Лилии - до сих пор столь скромны?
        В самом деле, этот вопрос он себе задавал, а в ее тоне уловил намек на ответ, да такой, что волосы на загривке торчком поднялись.
        - О да, теперь-то он понимает, в чем дело, или, по меньшей мере, догадывается! Да, дорогой, милый мой Ульдиссиан… это я указывала тебе путь на каждом шагу! Все совершенное ты совершил только благодаря мне - мне, не себе! Без меня ты - пустое место! Ничтожество! Это я вызвала ту самую бурю, и направила в цель ту самую молнию, и воплотила в жизнь множество твоих желаний…
        «И не только», - внезапно понял Ульдиссиан.
        - И растерзала первого миссионера, а второго прирезала моим же ножом!
        Лилия захихикала. Некогда ее смех ласкал слух человека, точно нежная музыка, но сейчас порождал в сердце только жгучую ненависть.
        - Весь этот спектакль был разыгран ради тебя, любовь моя! Впрочем, кто они таковы? Всего-навсего пешки в руках вероломного возлюбленного и глупого братца!
        Последнее заставило Ульдиссиана задуматься. Коли верить ее словам, выходит, и Примас, и Пророк хорошо ей знакомы. Один с нею в кровном - если, конечно, в ее жилах действительно течет кровь - родстве, а другой играл при ней ту же роль, что и Ульдиссиан, но до него. Эти новости лишь привели его в еще большее замешательство. Вся его жизнь оказалась не чем иным, как обманом. Считавший себя грозной силой, он все это время был лишь марионеткой, куклой в чужих руках!
        Однако, возмущенный этой мыслью, крестьянин тут же вспомнил о том, что на такой поворот Лилия явно не рассчитывала: недаром ведь, не сдержавшись, помянула о Люционе! Вдобавок, если Ульдиссиан - просто-напросто никчемная пешка, зачем устраивать весь этот балаган? Отчего Люцион не уничтожил его без лишних затей? Одно из двух: либо Ульдиссиан чем-то для Примаса ценен, либо Люцион отчего-то не может расправиться с ним. И если последнее казалось Ульдиссиану сомнительным, то первое было очень похоже на правду - тем более, что слова Малика не раз могли послужить этому подтверждением.
        А если так, выходит, растущая в нем сила что-то да значит. В ином случае, отчего Лилия - если эта демонесса вправду зовется Лилией - выбрала именно его?
        - Я уже сказал, - отвечал он, изо всех сил стараясь держаться как можно увереннее и непокорнее, - убирайся, не то!..
        И вновь Лилия захихикала.
        - Ах, дорогой мой Ульдиссиан, как восхитительно это детское упрямство! Я бы сказала, оно унаследовано от меня, но ведь, может статься, и от него - они же столь чванливы, столь праведны!
        Ульдиссиан непреклонно молчал.
        - А ты ведь даже не знаешь об этом, не так ли? Не знаешь собственной же истории! Со временем, как следует подготовив тебя, я рассказала бы обо всем! Возможно, не стоит откладывать? Мы еще сможем остаться вместе! Ты сможешь по-прежнему дарить мне ласки…
        Чувствуя, как воля дает слабину, Ульдиссиан отшатнулся назад. К несчастью, как раз в этот миг его конь шарахнулся в сторону, вырвав из рук уздечку. Развернувшись, Ульдиссиан бросился было за ним, но поймать коня не сумел. Провожаемый его взглядом, конь ускакал прочь и скрылся в ночной темноте.
        - Бедный Ульдиссиан… а впрочем, к чему тебе эта жалкая тварь? Я могу научить тебя летать, или переноситься куда только пожелаешь! И нефалемы снова возвысятся, и на сей раз займут в этом мире достойное положение! Ха! Я займу здесь достойное положение, как бы сему ни противились Небеса с Преисподней!
        В голосе Лилии зазвучали нотки безумной, маниакально одержимости. Ничего подобного Ульдиссиан за ней раньше не замечал и, забывшись, взглянул на нее.
        Взглянул… и не смог отвести взгляда в сторону. Чуть приоткрыв рот, Лилия облизнула губы, словно бы в предвкушении лакомого угощения.
        - Изгоняя меня отсюда - как полагал, навсегда, - он недооценил моего упорства! Ради детей я истребила их всех, так разве позволю ему невозбранно лепить из моих чад свой царственный образ? Они были неповторимы. Они были куда большим, чем демоны или ангелы! Я сразу же поняла: будущее за ними! Вот кто навеки положит конец всей этой адской грызне!
        Тут Лилия подняла кверху когтистую руку, и Ульдиссиан почувствовал, как его правая нога скользнула вперед. Стоило Лилии поманить его пальцем, примеру правой ноги последовала левая. Напрягая все силы, крестьянин замедлил шаги, однако прекрасно понимал: дело только во времени. Еще немного, и он окажется прямо перед ней.
        Очевидно, прекрасно все это сознавая, Лилия продолжала рассказ, да так, будто все между ними в порядке, будто он был только рад узнать, что делил ложе с чудовищем.
        - То, что ты зовешь даром, любовь моя, есть действительно дар и даже более! И ты… и все люди на свете… порождены нами, нашим союзом! Союз демонессы и ангела породил нефалемов - самое великолепное, что когда-либо было сотворено во вселенной! Сила, пробужденная мною в твоей душе, сила, молившая о свободе, принадлежит тебе - ни больше, ни меньше - по праву крови! Да, ему вздумалось подавить ее, обратить всех вас в бессловесный скот на службе собственному тщеславию… но я… я могу предложить много большее! Гораздо, гораздо большее…
        С этими словами Лилия потянулась к нему.
        - Единственное, что ты можешь мне предложить, это способ забыть обо всем происшедшем! - стиснув зубы, прорычал в ответ Ульдиссиан.
        - Неужели ты вправду хотел бы забыть обо всем, дорогой? Неужели вправду хотел бы забыть обо мне?
        Тут Ульдиссиану, наконец, удалось остановиться.
        - Ничто на свете не доставит мне большей радости, - с искаженным от натуги лицом отвечал он.
        - Вот как? - Глаза Лилии полыхнули мрачным огнем. - Вот как, любовь моя?
        К немалому своему ужасу, Ульдиссиан, спотыкаясь, с головокружительной скоростью ринулся к ней. Только теперь он осознал, что все это время Лилия просто играла с ним, а его усилия попросту смехотворны. На деле он с самого начала не мог устоять против ее могущества. Все его «право крови», как она выразилась - просто пустопорожние сказки.
        Едва он приблизился, Лилия привлекла его к себе, а Ульдиссиан, в свою очередь, обхватил, стиснул в объятиях ее чешуйчатую талию. Иглы, тянувшиеся вдоль спины Лилии, больно впились в ладони. Тело ее оказалось жарким, точно кузнечный горн, однако очень и очень мягким, нежным в нужных местах. Отвращение дрогнуло, грозя отступить под натиском восставшей похоти.
        - Поцелуй же меня, и посмотрим, насколько тебе хочется все позабыть, - с издевкой промурлыкала Лилия.
        Хочешь не хочешь, ослушаться он не мог. Телом его овладела неодолимая страсть.
        «Нет! - мысленно завопил Ульдиссиан, крепче прежнего прижимаясь к Лилии. - Нет! Ее игрушкой я больше не стану!»
        Резкая боль, пронзившая нижнюю губу, заставила вздрогнуть. Лилия укусила его. Почувствовав ее язык, пробующий на вкус кровь, Ульдиссиан задрожал.
        В конце концов Лилия прервала поцелуй и слегка отстранилась. Выражение ее лица говорило ясней всяких слов. Она знала: с одной стороны, Ульдиссиан питает к ней невыразимое отвращение, с другой же - он целиком в ее власти.
        Смерив его взглядом, демонесса хмыкнула. Ульдиссиан заподозрил недоброе, и…
        Невероятная сила ударила его в грудь, швырнула ввысь точно так же, как сам он (якобы сам) расшвырял по поляне мироблюстителей Малика. С криком Ульдиссиан отлетел в заросли, не сомневаясь, что вот-вот разобьется об одно из деревьев.
        Но несмотря на то, что все шансы были против него, в конце концов Ульдиссиан, даже не оцарапавшись, тяжко рухнул на землю и откатился прочь еще на полдюжины ярдов. Казалось, все кости его переломаны, каждый мускул визжит от боли. Остановившись, сын Диомеда замер, не в силах шевельнуть даже пальцем.
        Да, расстояние Ульдиссиан пролетел немалое, однако тут же почувствовал: Лилия где-то рядом. И вправду, не успел он перевести дух, как она остановилась прямо над ним.
        - О великий Ульдиссиан, преобразователь миров! Думаю, теперь-то ты понял, сколь на самом деле велик…
        - Б… будь ты прокл…
        Больше он не сумел выговорить ни звука: легкие все еще ныли, моля о глотке воздуха.
        - По-прежнему непокорен? Что ж, иногда - черта очень даже полезная…
        Лилия присела, позволив ему, несмотря на сумрак, во всех подробностях разглядеть ее прелести. Воспротивиться новому поцелую он не сумел. Прекрасно зная о его противоречивых чувствах, Лилия превратила этот поцелуй в еще более затяжной.
        - Думаю, мы с тобою еще поладим, - промурлыкала демонесса, оторвавшись от Ульдиссиановых губ. - Но прежде тебе, любовь моя, предстоит еще один урок. Прежде я покажу тебе, кто ты таков без меня.
        В тот же миг вокруг поднялся, завыл, точно стая волков, ветер необычайной силы. Иглы на темени Лилии задрожали, как будто живые. Выпрямившись во весь рост, демонесса вскинула руки кверху: очевидно, она-то и породила внезапную перемену погоды.
        - Да-да, давай-ка посмотрим, кто ты таков без меня, - со смехом повторила она. - Давай-ка посмотрим, надолго ли хватит твоего непокорства! По-моему, в скором времени от него и следа не останется, а, любовь моя?
        Призвав на помощь все силы, какие мог, Ульдиссиан отчаянно рванулся к ее лодыжкам. Чего он собирался добиться, кроме как повалить ее с ног? Этого человек и сам не мог бы сказать, но чувствовал: попробовать нужно.
        Увы, попытка оказалась столь же никчемной, как и вся его прежняя самонадеянность. Пальцы едва коснулись чешуйчатой кожи, а Лилия, глядя на его ужимки, даже не шелохнулась.
        - Не спеши, не спеши, дорогой мой Ульдиссиан! Обнять меня ты сможешь лишь после того, как понесешь надлежащее наказание… если, конечно, переживешь мой урок! - сказала она, склонив голову набок. - Если…
        Ульдиссиан, зарычав, вновь потянулся к ней, но ветер, усилившись втрое, с такой яростью хлестнул навстречу, что сын Диомеда кубарем покатился назад. На миг перед глазами все закружилось, легкие снова заныли, требуя воздуха.
        Внезапно ужасающий ураган унялся. Вокруг сделалось тихо. Мало-помалу Ульдиссиан перевел дух и невероятным усилием воли заставил себя оглянуться, гадая, что соблазнительница учинит с ним еще.
        Но Лилия - если ее в самом деле звали именно так - исчезла.
        «Давай-ка посмотрим, кто ты таков без меня…»
        Вспомнив эти слова, Ульдиссиан содрогнулся. Ее исчезновение явно предвещало немалые беды. Демонесса с легкостью доказала, что собственной силы у Ульдиссиана нет, что все его «чудеса» были подстроены ею…
        Перед мысленным взором замелькали образы инквизиторов и мироблюстителей. Казалось, демоны и морлу уже ждут Ульдиссиана во тьме, жаждут его крови, и сдерживает их кровожадность только воля хозяев. Какой из сект ни попадись в лапы, и Примасу, и Пророку он явно нужен из-за этого хваленого «права крови». Однако стоит им обнаружить, что Ульдиссиан - всего-навсего пустышка, пешка в чужих руках, всякая надобность в нем тут же и отпадет.
        Что еще хуже, все, кого он в это втравил, тоже увидят в нем лгуна, обольстившего их пустопорожними обещаниями, падут духом, обратятся против него. Друзья осознают, что все их жертвы были напрасны.
        «Давай-ка посмотрим, кто ты таков без меня…»
        Что ж, кто он таков, Ульдиссиан уже понимал. Глупейший из дураков… осужденный и приговоренный… одним словом, конченый человек.
        Глава девятнадцатая
        Кто-то - в который уж раз - окликнул его по имени. Голос ему был знаком, но отозваться не было сил.
        - Ульдиссиан!
        Ульдиссиан попытался взмахнуть рукой, хоть как-то откликнуться, но ничего у него не вышло. Даже мысли еле-еле ворочались в голове. Вспомнить бы, что с ним произошло…
        Мало-помалу Ульдиссиан вспомнил о Лилии и ее истинной сущности. Ужасающих воспоминаний оказалось довольно, чтобы из горла вырвался бессвязный крик, которого, в свой черед, хватило, чтобы зов ищущего зазвучал отчетливее.
        - Ульдиссиан! Я знаю, ты где-то здесь! Куда же ты…
        Только теперь Ульдиссиан осознал, что этот голос принадлежит Ахилию. Доброму, верному другу Ахилию. Однако выговорить имени охотника ему не удалось, слетев с языка, оно обернулось сдавленным хрипом.
        - Вот! Вот он! - раздался поблизости еще один голос, очень похожий на голос Серентии.
        Обрадованный тем, что она тоже разыскивает его, Ульдиссиан не на шутку встревожился. Муки дочери Кира доставят Лилии особое удовольствие, это уж наверняка…
        Лица коснулись нежные пальцы. Решив, что это Лилия, вернувшаяся по его душу, Ульдиссиан невольно отпрянул назад, но все его опасения тут же рассыпались в прах.
        - Хвала высшим силам! - воскликнула Серентия. - Ты жив! Ахилий! Мендельн! Он здесь!
        Топот и хруст в подлеске подсказали, что и остальные где-то неподалеку. Кто-то - должно быть, лучник - изумленно выругался.
        - Ранен? - скорее, с любопытством, чем с тревогой, спросил Мендельн.
        - Весь в синяках, - отвечала Серентия, - но ни рубленых, ни колотых ран я не вижу! И переломов тоже не нахожу.
        Над поверженным крестьянином склонился кто-то еще.
        - Бледен, как смерть, - пророкотал Ахилий. - А то и хуже.
        Из глубин памяти выплывали наружу все новые и новые подробности. Вспомнилось, как Ульдиссиан опасался за друзей и младшего брата. Еще вспомнилось, как он пошел было назад, но вскоре, точно Лилия лишила его даже воли к жизни, ни с того ни с сего упал без чувств. Не отыщи его друзья - как знать, может статься, и вовсе не очнулся бы… хотя это, пожалуй, вряд ли. В конце концов, смерти ему Лилия вроде не желала - только волю хотела сломить.
        - Как…
        Голос осекся. С усилием сглотнув, Ульдиссиан попробовал снова:
        - Как вы узнали…
        Казалось, он предложил им всем заодно совершить какое-то страшное преступление. Все трое странно встревожились, смолкли, и тут уж Ульдиссиан забеспокоился всерьез.
        - Мы поняли, что твоя жизнь в опасности, - после долгой паузы отвечал Мендельн.
        Ульдиссиан вспомнил, как брат незадолго до его бегства примчался к нему, выкрикивая его имя.
        - То есть, ты почувствовал, что…
        - Мы все почувствовали.
        Охотник с Серентией закивали.
        - Я думала, это кошмарный сон, - добавила Кирова дочь. - Но страх был так велик, что мне непременно понадобилось пойти да самой убедиться… тут-то я и обнаружила, что Ахилий тоже не спит.
        - А не успели мы с нею встретиться, как появился и Мендельн: ему, дескать, очень нужно еще раз повидаться с тобой.
        Младший из Диомедовых сыновей сдвинул брови.
        - Понимаешь, Ульдиссиан, не оставляла меня эта мысль. Никак не оставляла. Я знал, что ты на меня разозлишься, но твердо решил еще раз попытаться тебя предостеречь. Отправились мы втроем к вам… а там никого. Ни тебя, ни… ни Лилии.
        - Лилия! - ахнула темнокосая девушка. - О ней-то мы и позабыли! Ульдиссиан, она не с тобой?
        - Была со мной, - прохрипел в ответ Ульдиссиан… и на сей раз голос подвел его не столько из-за слабости, сколько из-за омерзения, навеянного воспоминаниями.
        И ведь, несмотря ни на что, в глубине души его по-прежнему влекло к ней!
        Спутники беспокойно заозирались по сторонам. Немедля покачав головой, Ульдиссиан с трудом приподнялся и сел.
        - Нет, нет… уж лучше ее… не ищите. Не то… с нашим-то счастьем… чего доброго… еще найдете.
        Чувствуя их замешательство, Ульдиссиан, подхваченный с двух сторон Серентией и Ахилием, кое-как сумел встать. Поднявшись на ноги, он встретился взглядом с братом. Как ни странно, кошмарные прозрения Мендельна вновь поразили Ульдиссиана до глубины души. Смотрел он так пристально, что Мендельн в конце концов отвел взгляд, будто чувствуя за собой какую-то провинность.
        - Ульдиссиан, - пробормотал Ахилий, - что ты такое говоришь? Отчего вдруг нам не захочется отыскать Лилию? Отчего тебе не хочется ее отыскать?
        Если б друзьям уже не довелось столкнуться с чарами и демонами наяву, Ульдиссиан ни за что не смог бы рассказать им обо всем происшедшем. И без того совесть мучила так, что заговорил он лишь после долгой-долгой паузы.
        Стоило ему только начать, всех их охватил тот же ужас, что и его самого.
        - Не может быть! - усомнился охотник. - Тебе все это просто пригрезилось!
        - Демон? - растерянно пробормотала Серентия, покачав головой. - Демон?
        Один лишь Мендельн, оправившись от первоначального потрясения, понимающе закивал.
        - Да, - наконец сказал он. - Если вспомнить все, что произошло, это многое, многое объясняет.
        Пожалуй, Ульдиссиан уверенности брата не разделял. Сам он понимал только одно - что все это время был слеп, глух, а главное, начисто лишен разума. Что все это время позволял Лилии помыкать собой, точно дрессированным псом. И вот результат: ее одержимость, ее безумные грезы о создании мира, населенного удивительными существами, стоили жизни не одному человеку.
        К чести своей, друзья отнеслись к его рассказу предельно серьезно. Ульдиссиан не умолчал ни о чем - даже о том, что их мир, по словам Лилии, называется Санктуарием, а сотворен мятежными демонами и ангелами. Ему казалось очень важным, чтобы хоть кто-нибудь, кроме него, осознал: безумная затея демонессы взбаламутила и Церковь, и Собор, причем обе секты с демонессой каким-то образом связаны.
        Это вновь привело Диомедова сына к последним ее словам. Лилия предоставила его самому себе, дабы как следует проучить, наказать за непокорство, а значит… Значит, всем им грозит опасность.
        - Нам нужно покинуть Парту! - выпалил он. - Бежать нужно, спасаться, иначе конец! Джунгли в низинах - наш лучший шанс…
        - Постой, Ульдиссиан, - оборвал его Ахилий. - О чем ты? Бежать нельзя! Бежать - значит, стать дичью, а дичь беззащитна и безответна!
        - Ахилий, я думал, что многое теперь могу, а оказалось, все это обман! Я тут был ни при чем: это она все подстроила! От начала и до конца!
        Но лучник покачал головой.
        - Знаешь, как-то не верится. Не очень-то на правду похоже.
        - Вот именно! - горячо поддержала его Серентия. - Ульдиссиан, я ведь следила за тобой. Чувствовала, что ты делаешь. Всего этого Лилия никак сотворить не могла! Когда ты прикоснулся ко мне, я почувствовала: это не кто-нибудь - ты! Не сомневайся, я знаю. Я в этом уверена, как… как в самой себе, - слегка зарумянившись, закончила Кирова дочь.
        Ее доброту Ульдиссиан оценил по достоинству, однако согласиться с тем, что его «чудеса» были не просто обманом, представлением, втайне управляемым Лилией, отказывался наотрез.
        - Ты просто не видела, с какой легкостью она водила меня за нос, и как просто показала, что может заставить меня сделать все, чего ей ни захочется.
        - Ульдиссиан…
        - Нет, Серри! Пожелав того, Лилия могла бы с той же легкостью прикончить меня сама, тотчас и без затей. Ты же видела, каким я был, когда вы меня отыскали… да и сейчас из последних сил держусь на ногах.
        Ахилий задумчиво крякнул.
        - Да, тут он прав. Идемте, к коням его отведем.
        При помощи друзей тронувшись в путь, Ульдиссиан отметил, что беспомощен, как новорожденный: борьба с соблазнительницей оставила его совершенно без сил. Да, говоря, что без нее он - пустое место, Лилия отнюдь не шутила. Спустя недолгое время остальные тоже это поймут.
        К несчастью, времени у них почти не оставалось. Рано или поздно по душу Ульдиссиана явится кто-нибудь еще.
        - Твои суждения стоили бы куда большего, - заметил Мендельн, придерживая поводья, пока Ахилий подсаживал Ульдиссиана в седло, - если бы хоть как-нибудь объясняли, откуда Серентия с Ахилием узнали, что ты в беде.
        Дочь торговца не замедлила ухватиться за эту мысль.
        - Да! Уж это-то точно ничуть не похоже на ее гнусные хитрости!
        - Да раскройте же вы глаза! - прорычал Ульдиссиан, вырвав из рук брата поводья. - Все это был обман! Демоны и эти, другие, ведут меж собой какую-то игру, а самым большим дураком в ней оказался я!
        Охваченный горькой обидой, он пришпорил коня и устремился туда же, куда и направлялся с самого начала. Ахилий что-то крикнул ему вслед, но Ульдиссиан не повел даже ухом. Уж лучше бежать, чем подвергать еще большему риску друзей и брата, и сейчас для него это было важней, чем когда-либо прежде.
        Однако за спиной немедля застучали копыта. Ругнувшись, Ульдиссиан пустил коня в галоп. Путь был опасен - тем более, что почти сразу пошел под уклон, но это его ничуть не заботило. Если конь вдруг споткнется, если он расшибется насмерть, лучшего исхода, пожалуй, и не придумаешь. Мало того, что мертвого никому не заставить плясать под чужую дудку, но и Мендельну, и всем остальным нечего станет бояться. Уж от них-то ни Собор, ни Церковь никакой угрозы не ждут, возможного оружия в них тоже не заподозрят, а, стало быть, никто их и не тронет…
        - Ульдиссиан, чтоб тебе провалиться! - крикнул сзади Ахилий. - Постой!
        Голос охотника прозвучал совсем близко. Вздрогнув, Ульдиссиан оглянулся и обнаружил Ахилия всего на корпус позади. Далеко за его спиной маячили неясные силуэты Серентии с Мендельном: им достался всего один конь на двоих.
        - Возвращайся в Парту! - закричал в ответ Ульдиссиан. - И их с собой прихвати! Не желаю я больше ничьих смертей, кроме разве что собственной!
        - Не мели вздора, Ульдиссиан! Сам понимаешь: теперь-то, зная, кто такова Лилия и что она натворила, никто из нас тебя не оставит!
        Остальные двое, отстав, скрылись во мраке. Снова взглянув вперед, Ульдиссиан увидел приближающуюся развилку. Тропа, ведущая влево, почти сразу же угрожающе сужалась, а значит, там Ахилию с ним будет не поравняться.
        Ульдиссиан, не раздумывая, свернул налево. Конь едва не споткнулся: здесь заросли густели, а земля становилась еще более неровной. Очевидно, этой тропой уже который год практически никто не ездил, но Ульдиссиана это не испугало. Хотелось ему одного - задержать, а то и вовсе остановить преследователей.
        Сзади снова раздался голос Ахилия. Что-то заставило охотника выругаться, однако Ульдиссиан, не оглядываясь, смотрел только вперед. Цокот копыт за спиной зазвучал тише. Друг явно отставал.
        И тут впереди, в ночной темноте, показалась целая череда толстых сучьев, перегораживающих тропу поперек. От первого Ульдиссиан успел увернуться разве что чудом, и то не совсем. Ужасный удар в правое плечо отдался во всем теле и лишь благодаря неимоверному усилию воли не оглушил настолько, чтоб следующий, куда толще первого, сук застал Диомедова сына врасплох.
        За первыми двумя тут же последовали третий с четвертым. Пригнувшись, Ульдиссиан отклонился влево, вправо, вновь вправо. Последний из сучьев оцарапал темя. По щеке заструилось нечто горячее - без сомнения, кровь.
        Но, несмотря на все это, Ульдиссиан воспрянул духом. Увидев сучья, Ахилий будет вынужден придержать коня. Таким образом, у Диомедова сына появится шанс оторваться от погони подальше, а то и вовсе затеряться в зарослях: впереди, в тусклом свете луны, виднелись места, сулившие такие укрытия, где даже лучшему из охотников его не сыскать.
        Вдруг сзади раздался треск. От неожиданности Ульдиссиан едва не направил коня прямиком в дерево и без раздумий натянул поводья. Конь сбавил шаг. Треск донесся примерно оттуда, где путь преграждали сучья, коварно нависшие над тропой.
        Сучья… неужели Ахилий на всем скаку?..
        Осадив коня, Ульдиссиан замер на месте, прислушался.
        Тишина… нет, вот конь всхрапнул… только стука копыт не слышно.
        Ульдиссиан пришпорил коня, тронулся с места вперед, но тут же остановился. Сзади по-прежнему не доносилось ни звука, кроме тревожного конского фырканья.
        Выругавшись, Ульдиссиан повернул назад. Он же хотел всего-навсего скрыться от Ахилия! Если случилось что-то дурное…
        Подъем по окутанной мраком тропе оказался таким же сумбурным, как и спуск. Из-под копыт коня сыпались вниз камни и комья земли. На особо крутом отрезке Ульдиссиан едва не соскользнул с седла.
        Вот впереди замаячил огромный темный силуэт - конь Ахилия, но без седока. Где же…
        Откуда-то слева, где тропа угрожающе обрывалась вниз, донесся стон. Опасения Ульдиссиана усилились. Подъехав ближе, едва дождавшись, пока его конь не остановится, он спрыгнул с седла. Каждый мускул словно бы вспыхнул огнем: разозлившись, Ульдиссиан совершенно забыл о собственной слабости, и теперь возмущенное тело напоминало, что он едва держится на ногах.
        Несмотря на это, Ульдиссиан двинулся дальше. Поводья своего коня и коня Ахилия он захлестнул за один из тех самых злосчастных сучьев, а сам заковылял туда, откуда слышались стоны.
        Ну, не смешно ли? Ахилий без оглядки бросился ему на помощь, и вот что получил в награду… Ульдиссиану стало мучительно стыдно. Помнится, он ведь даже надеялся на то, что один из сучьев зацепит Ахилия - пусть не настолько, но все равно: об опасности Ульдиссиан знал, но ни о чем, кроме собственного решения, не позаботился.
        Спуск оказался скользок, земля под ногами осыпалась на каждом шагу. Третьего коня все еще было не слышно, и Ульдиссиан задался вопросом, намного ли отстали от них брат с Серентией. Попросту вытащить Ахилия наверх и оставить там, положившись на то, что они на него наткнутся, он не мог. В чудеса - хоть малые, хоть великие - Ульдиссиан больше не верил.
        Внизу виднелся один только мрак. Отправляясь на поиски, Ульдиссиан рассчитывал разглядеть в темноте светлые волосы охотника, но нет, не тут-то было. Сын Диомеда забеспокоился всерьез. Может, друг вовсе даже не здесь?
        И тут некое внутреннее чутье заставило его принять левее - туда, где он и не думал искать. Однако стоило Ульдиссиану подумать, не повернуть ли назад, он обнаружил, что не в силах этого сделать.
        Нахмурившись, крестьянин двинулся дальше… и почти сразу же углядел впереди нечто округлое. Бросившись вниз, он склонился к лежащему и бережно перевернул его. Тот тут же закашлялся.
        - Уль… Ульдиссиан? Странно. Вроде… вроде бы это я тебя выручал…
        - Прости, Ахилий, прости! Я вовсе этого не желал! Встать можешь?
        Охотник страдальчески закряхтел.
        - Левая нога не гнется, но, кажется, дело просто в сильном ушибе. Дай-ка… дай-ка руку.
        Как только Ульдиссиан подал Ахилию руку, собственное тело тут же снова напомнило обо всем, что ему довелось претерпеть. Оба дружно застонали.
        - К… крепки же мы с тобой, а? - с негромким смехом заметил Ахилий.
        - Помнится, в детстве, - хмыкнув, откликнулся Ульдиссиан, - видали мы с тобой царапины и похуже. И стонать даже не думали!
        - Детишки куда выносливей стариков!
        Медленным шагом оба взошли наверх. Не раз и не два то тот, то другой, то оба вместе оскальзывались. Приближаясь к тропе, Ульдиссиан услышал неспешный цокот копыт. Вот и Мендельн с Серентией, наконец, подоспели…
        - Я же обещал, что мы их отыщем, - с необычайным спокойствием сказал брат. - Вот, видишь?
        Но девушка, не тратя времени даром, соскользнула с коня и бросилась… нет, не к Ульдиссиану - к Ахилию.
        - Ты цел? - с жаром спросила она, обнимая его.
        - Я… цел. Цел.
        Похоже, Серентия этому не поверила, однако же повернулась к Ульдиссиану.
        - Что стряслось?
        Ульдиссиан открыл было рот, но Ахилий опередил его:
        - Моя неосторожность, Серентия… всего-то навсего. По счастью, мой добрый друг понял: что-то не так, и… и вернулся за мной.
        Серентия ощупала руки, грудь, лицо охотника и не успокоилась, пока не удостоверилась, что раны его несерьезны.
        - Хвала высшим силам. Если бы что-то случилось…
        Теперь Ульдиссиан видел: говоря, будто дочь Кира наконец-то обратила взор на него, Ахилий нисколько не преувеличивал. Одна из немногих радостей за эту ночь… из них выйдет прекрасная пара.
        И тут он почувствовал, что ноги перестают его слушаться.
        - Идемте к коням, - ровным тоном произнес сын Диомеда.
        Двигались и он, и охотник с немалым трудом, и, видя это, Серентия снова забеспокоилась об Ахилии.
        - Нога! - ахнула она. - Сломана?
        - Нет, всего лишь ушиб. Моя гордость пострадала куда сильнее. Не заметить ветвей, нависающих над тропой - это, знаешь ли…
        - Дай руку, - велела Серентия.
        Едва не рывком оттащив охотника от Ульдиссиана, она повела его к коню. Несмотря на все пережитое, при виде этой картины Ульдиссиан тут же заулыбался.
        Вдруг чьи-то руки подхватили и его самого.
        - Позволь, я тебе помогу, - сказал Мендельн, появившийся рядом, словно по волшебству. - Держись за плечо.
        Брат… На сердце стало теплее, но в то же время Ульдиссиан едва не сгорел от стыда.
        - Спасибо, Мендельн, - пробормотал он.
        - Кроме нас, у нас с тобой никого не осталось.
        Эти слова поразили старшего из Диомедовых сыновей в самую душу. В заботах о Лилии он совершенно забыл про Мендельна, а куда же это годится? Однако возобновившиеся теплые чувства к брату немедля напомнили, что ожидает и Мендельна, и друзей, если они останутся с ним.
        - Тораджанские джунгли, - ни с того ни с сего негромко заметил Мендельн. - Самые густые и дикие, к юго-западу от Кеджана.
        - Что «Тораджанские джунгли»?
        Моргнув, брат удивленно взглянул на него.
        - Тораджанские… о чем это ты?
        - Ты завел речь о джунглях. И помянул Тораджанские, к юго-западу от великого города.
        - Я… о джунглях? - Мендельн поджал губы, однако внезапному провалу в памяти, похоже, нимало не удивился. - Да, сдается мне, если не возвращаться в Парту, мы можем отправиться туда. У меня с собой, - продолжал он, кивнув в сторону своего коня, - кое-какая провизия и вода. Для начала нам хватит. Признаться, из-за поклажи, да вдвоем на одном коне, мы от погони и поотстали.
        Услышав об этом, Ульдиссиан не сумел скрыть удивления.
        - Ты и припасы в дорогу собрал? Когда только успел?
        - Они уже были приготовлены. Я думал, это твой запасной конь, только тебе почему-то пришлось бросить его в последний момент.
        Окинув взглядом коня, Ульдиссиан удостоверился: нет, это не тот вороной, на котором догнала его Лилия. Однако откуда мог взяться этот конь, навьюченный, оседланный и поджидающий брата как раз в нужный момент?
        Не зная, что это, подарок судьбы, или приманка, Ульдиссиан снова задумался о джунглях. Несмотря на сомнительность происхождения, идея вправду казалась стоящей. Вдобавок, высказанная Мендельном, она вряд ли могла быть внушена демонессой.
        - Тораджанские джунгли, - снова пробормотал он, на сей раз - с куда большей уверенностью.
        - Ты хочешь направиться туда.
        Это был вовсе не вопрос.
        - По-моему, выбора у меня нет, - мрачно кивнув, откликнулся Ульдиссиан.
        - У нас. У нас нет.
        Обрадованный решимостью Мендельна, Ульдиссиан стиснул плечо брата крепче прежнего.
        - Да. У нас.
        - Точности ради, Ульдиссиан, я говорю и об Ахилии с Серентией.
        - Что ты там о нас говоришь? - окликнул его охотник с седла.
        С этими словами он поднял дочь торговца к себе. Удивляться этакой перемене никому из четверых даже в голову не пришло.
        - Мы думаем ехать в Тораджанские джунгли, - без обиняков отвечал Мендельн, прежде чем Ульдиссиан успел облечь предложение в надлежащую форму.
        Ахилий склонил голову на сторону.
        - Тораджанские джунгли… Слыхал, слыхал. Самые густые, самые неизведанные на свете, народу - раз, два и обчелся. Единственный город - Тораджа. Говорят, жители тамошние мажут тела черной нефтью, а зубы затачивают, точно кинжалы, - со смехом сказал он. - Милое, должно быть, местечко!
        Ульдиссиан задумался о предстоящем путешествии. От цели их отделяли другие неведомые, вполне возможно, опасные земли. На самом деле, необъятные джунгли являли собою единое целое, но такова уж человеческая натура: испокон веку люди повсюду пролагают границы и дают землям разные имена. Тораджанские джунгли были лишь одной из многих частей других, куда более обширных. Может статься, сумев добраться туда, путники осознают это лишь через несколько дней.
        Серентию в таких краях он представить себе не мог.
        - Серри…
        - Если ты, Ульдиссиан уль-Диомед, хоть заикнешься о том, чтоб я осталась - слово даю, пожалеешь! Я с вами, и это не обсуждается.
        - Сам понимаешь, я спорить с ней тоже не стану, - заулыбался Ахилий.
        Прекрасно об этом знавший, Ульдиссиан согласно кивнул. Однако все они должны были осознать, насколько серьезно их положение.
        - Если вы остаетесь со мной, в Парту нам путь закрыт. Я туда не вернусь. Слишком уж велики шансы, что уехать оттуда снова, не взбаламутив весь городок, окажется невозможным.
        Мендельн немедля признал его правоту. Видя это, Ахилий с Серентией тоже не возразили ни словом.
        - У меня есть кое-какая провизия и вода, - сообщил им брат Ульдиссиана.
        - А со мной вы в пути не останетесь без свежего мяса, - без тени хвастовства отозвался охотник.
        В том, что Ахилий с легкостью сдержит слово, никто не усомнился. Оставалось сказать лишь одно, и Ульдиссиан решил не затягивать с этим.
        - Спасибо вам… Я предпочел бы уехать один, но… спасибо.
        - С рассветом наше отсутствие обнаружат, - напомнил Мендельн, садясь в седло. - К тому времени нужно уехать как можно дальше.
        Оспаривать его логики никто не стал. Когда партанцы сообразят, что произошло, некоторые из них наверняка первым делом отправятся на поиски Ульдиссиана. Бросать горожан ему отчаянно не хотелось, но это было необходимо для их же блага. Вдобавок, вскоре они обнаружат, что «дар» их на самом деле - ничто, почувствуют себя обманутыми, и общее обожание тут же сменится возмущением.
        Ведя спутников за собой, Ульдиссиан задумался, во что мог бы вылиться их общий гнев. Что, если и до кровопролития дело дошло бы? Что, если, останься в Парте его брат и друзья, гнев горожан обратился бы на них? Конечно, из городка им следовало бежать. В каком-то смысле, с Ульдиссианом Мендельну, Ахилию и Серентии будет спокойнее.
        По крайней мере, до поры до времени.

* * *
        Люцион не сводил пристального взгляда с чаши, доверху наполненной кровью. В блестящей поверхности отражалось все, случившееся после того, как он, сообща с двумя прочими демонами, сотворил те самые чары. Обнаружив ее - Лилит - в объятиях смертного плута, он в нужный момент разоблачил сестрицу перед этим глупцом. Вышло, надо заметить, просто на славу! Все ее самомнение вылилось в пустое позерство да гнев. Обратившись против собственной же марионетки, Лилит бросила ее на произвол судьбы.
        И вот тут совершила величайшую из ошибок.
        Мало-помалу жизненная сила крови таяла, и видение в чаше начало меркнуть. Да, Люцион вполне мог бы возобновить чары, но для этого требовалось заново заключить сделку с Астрогой и Гулагом, и скромным угощением, подобным поднесенному им в первый раз, дело уже не обошлось бы. Вот в чем беда и с демонами, и с людьми: вечно им хочется большего…
        Нет, Люцион управится с этим сам, исключительно сам: награда слишком уж драгоценна, чтобы делить ее с кем-то еще. Сохранить все в тайне от обоих соперников будет несложно, ибо, заняв место Примаса, он сделал немало такого, о чем им неизвестно… о чем неизвестно даже его отцу.
        - Спасибо тебе, дорогая сестрица. Почву ты подготовила, - проскрежетал Люцион.
        Кроме нее, благодарен он был и покойному Малику с Дамосом - слугам, исполнившим долг до конца, знали они о том, или нет. Жаль, жаль их: потеря немалая… но подходящая замена верховному жрецу на примете у Люциона уже имелась, а грозных морлу у него без счета. Самое важное состояло в том, что, коснувшись демонической руки Малика - а подобный исход Люцион, памятуя об алчности Малика и склонности сестрицы к черному юмору, полагал предрешенным, - Лилит не только раскрыла, кто она такова, но невольно, пускай всего-то на миг, избавилась от всей сотворенной ею магической защиты.
        В этот-то миг долготерпеливый Люцион и наложил на нее заклятье, подготовив крушение всех ее замыслов. Это он устроил так, чтобы, когда в игру вступят кое-какие новые элементы, Ульдиссиан уль-Диомед увидел, кто она такова на самом деле. Все вышло просто безукоризненно. Лилит даже кое в чем подыграла ему, в ярости извратив факты так, что ее марионетке нипочем не понять, где истина, а где ложь.
        И после этого оставила Ульдиссиана вполне подготовленным к его, Люциона, манипуляциям.
        Улыбка Люциона прибавила в ширине, но тут же померкла. Охваченный ощущением, будто за ним исподволь наблюдают, Люцион немедля огляделся - но не обычным, мысленным взором. Для виду не сводя глаз с меркнущих образов в чаше, он принялся искать чужака.
        Увы, несмотря на все его старания, в покоях не обнаружилось ни души, кроме него самого. Оставаясь настороже, сын Мефисто быстро оглядел Храм в поисках двух других демонов. Гулаг оказался внизу: там разрушитель, забавы ради, рвал на части морлу. Другие морлу азартно атаковали демона, но нанесенные ими раны в мгновение ока затягивались сами собой. Однако отсутствие каких-либо успехов ничуть не притупляло в морлу жажды битвы: они попросту снова бросались в бой, а Гулаг тем временем разрывал на части еще одного их собрата. Демон разрушения знал, что до тех пор, пока не сожрет ни кусочка, может продолжать бойню, сколько пожелает. По завершении очередного круга морлу, как обычно, воскреснут, а гибель всего-навсего превратит их в еще более грозных воинов, и тем интересней окажется новый бой.
        Порадовавшись тому, что Гулаг здесь ни при чем, Люцион принялся искать Астрогу. Сторонник Диабло, паук был тварью куда более хитрой. Если кому из этой парочки и пришло бы на ум шпионить за Люционом ради неких собственных целей, то именно ему.
        Однако Астрога как ни в чем не бывало сидел в одном из любимых темных углов, да ужинал тем немногим, что осталось от брата Икариона. Вокруг его многоногой, окутанной мраком туши копошились пауки помельче. Плоть от плоти, суть от сути самого демона, они являли собою его продолжение, выполняли его приказы, пока он спокойно ждал.
        «Не мог ли это быть один из них?» - подумалось Люциону. Однако сын Мефисто прекрасно знал, что даже «дети», как называл их Астрога, несут на себе печать его порчи, и он, Люцион, почует Астрогу даже в их облике.
        По-прежнему храня неподвижность, он снова обвел мысленным взором потайные покои и снова не обнаружил поблизости никого. Демоны по самой сути своей склонны к сверхъестественной недоверчивости, и Люцион прекрасно помнил о том, что сам подвержен ей, подобно всем остальным.
        В конце концов он выкинул досадное происшествие из головы. Главное - марионетка Лилит. Лилит указала человечишке путь, и теперь Люцион завершит его образование.
        Либо, если в итоге человек окажется ни к чему не пригодным, уничтожит его.

* * *
        Тем временем в неведомом месте, вполне настоящем, и в то же время несуществующем, появился из ниоткуда некто, с головы до ног укутанный в черное. Окружала его одна только непроглядная тьма, но никаких неудобств он, пребывая там, не испытывал. Напротив, это место казалось ему родным - куда как роднее всех прочих, где он ни побывал, прожив на свете срок, равный тысяче человеческих жизней.
        Ждал он в безмолвии, зная, что тот, с кем ему нужно поговорить, в свое время появится. Да, укутанный в черное понимал: ожидание может затянуться не на один день, не на одну неделю, а то и не на один год, но это его не тревожило. В другом месте - в том, что называется Санктуарием - времени не пройдет вовсе. Назад он вернется в тот самый миг, когда и ушел.
        Впрочем, от опоздания даже это вполне могло не спасти.
        Вокруг не слышалось ни звука, не чувствовалось ни ветерка. Казалось, подошвы сапог упираются в твердую землю, но он-то знал: это всего лишь иллюзия. В этом месте все сущее являло собою всего-навсего грезы его учителя.
        И тут… откуда-то сверху вниз заструился свет - согревающий свет, пробудивший к жизни донельзя усталое тело. Он поднял взгляд. Еще миг - и глаза привыкли к неожиданной перемене. Наверху, в вышине, замерцало множество далеких-далеких звезд. Поначалу сгрудившиеся вместе, крохотные огоньки брызнули во все стороны, прочь друг от дружки… и замерли.
        Выстроившиеся подобно созвездию, звезды начертали над головой исполинский, невесомо-прозрачный силуэт, и в этом образе искушенный взор пришельца немедля увидел зверя, не менее мифического, чем он сам.
        - Все это - дело рук ее брата, - негромко сказал некто укутанный в черное. - Он же - бездействует.
        И означать это может только одно…
        - Да, - отвечал сверху голос, что заставил бы приумолкнуть и ангелов. - Да… грядущую смерть…
        Глава двадцатая
        К джунглям мчались, останавливаясь только в силу необходимости. Ульдиссиан полагал, что путь проделан изрядный, однако, поскольку до начала всего этого безумия никто из них четверых дальше окрестностей Серама нигде не бывал, судить о том мог только по воспоминаниям Мендельна. К счастью, Ульдиссианов брат вновь доказал, что всякая карта, хоть раз, хоть ненадолго попавшаяся ему на глаза, отпечатывается в его памяти навеки: по пути беглецам одна за другой начали попадаться те самые приметы, о которых он и предупреждал.
        Последней из них оказался приземистый пик на горизонте. По словам Мендельна, владелец карты называл его «вулканом». Остальные об этаких вещах прежде не слыхивали, и, получив объяснение, что вулкан есть гора, некогда, точно снаряды из пращи, извергавшая в небо раскаленные камни, воззрились на Мендельна, как будто он повредился умом. Мендельн же, в свой черед, только пожал плечами.
        На скаку Ульдиссиан то и дело оглядывался, не сомневаясь, что придет время, и он обнаружит за спиной жителей Парты, настигающих их по горячим следам… однако партанцев не было и не видно, и не слышно.
        - Этот вулкан - последняя из примет, - продолжал Мендельн. - Расположен он уже в границах джунглей.
        Услышав это, Ульдиссиан расправил плечи.
        - Выходит, тораджанские земли совсем рядом?
        - Нет, ехать еще порядочно, но, по крайней мере, до долин мы уже добрались.
        Действительно, перемену в погоде заметил каждый. Вокруг воцарилась влажная, удушливая жара. Ульдиссиан обливался потом, Ахилий с Серентией тоже изрядно упарились, и только Мендельн жары словно не замечал. Мало этого: казалось, перемены ему по нраву.
        Происходящего с младшим братья пока что не обсуждали: к вечеру нелегкое путешествие изматывало всех до предела. Однако, как утверждал Мендельн, в джунглях будет полегче. Возможно, в придачу джунгли сулили и некие новые опасности, но Ульдиссиан не терял надежды, добравшись туда, найти время для разговора с братом.
        Одежда, подаренная им в Парте, порядком поистрепалась. Однако, целенаправленно избегая населенных мест, возможности подыскать новую, либо уж, на худой конец, как следует почистить и выстирать имеющуюся, они были лишены.
        Зато с водой и пищей, как Ульдиссиан и надеялся, трудностей не возникло. Ахилий дополнял их изначальные припасы дичью, а остальные собирали ягоды. К этому времени большая часть партанской провизии подошла к концу, но раздобытое по пути позволяло продержаться дня три, а за эти дни они раздобудут еще, пополняя запас при всяком удобном случае.
        Прекрасно знакомые всем четверым лесные края три дня, как сменились кустарниками. По словам Мендельна, в верности коих не усомнился никто, назавтра путешественников ожидала первая встреча с растительной жизнью джунглей.
        Исходя из этого, они разбили лагерь перед самым закатом. В отсутствие поблизости хотя бы пары деревьев Ульдиссиан чувствовал себя совершенно беззащитным, однако ради избавления от этаких неудобств следовало либо вернуться на половину дневного перехода назад, к небольшой рощице, либо ехать к джунглям без отдыха, весь день и всю ночь. Остальным тоже было здорово не по себе, и жизни это ничуть не облегчало. Помня о том, что весь его «дар» оказался сплошным надувательством, Ульдиссиан понимал: напади на них сейчас Лилия, или поборники любой из сект, помочь спутникам он ничем не сумеет.
        Но, к счастью, ночь прошла спокойно - настолько, что Ульдиссиан в кои-то веки проспал до рассвета, ни разу не шелохнувшись. Проснулся он отдохнувшим, но и не на шутку злым на Ахилия, позаботившегося, чтоб его не тревожили, даже когда настала Ульдиссианова очередь нести караул.
        Небо затянули зловещие тучи, но грома не слышалось, и ветер подниматься не спешил. С некоторой тревогой оглядевшись вокруг, Ульдиссиан задумался: уж не предвещают ли эти тучи чего-нибудь сверхъестественного? Однако дневной переход шел так гладко, что задолго до захода солнца путники не только достигли границы джунглей, но после недолгого бурного совещания рискнули двинуться дальше.
        Джунгли внушали восторг и в то же время отталкивали. Таких причудливых растений и такой пышной зелени Ульдиссиан в жизни не видел. Казалось, местная растительность воюет с самою собой, каждый вид стремится возобладать над остальными.
        - Какое все зеленое, - изумилась Серентия.
        - А уж всякой пакости насекомой сколько! - добавил Ахилий, прихлопывая какую-то тварь, ползущую по плечу. - Никогда еще подобных не видел.
        - На одной квадратной миле этих земель больше жизни, чем на двадцати возле Серама, - объявил Мендельн.
        Откуда он это знает, никто не спросил, рассудив, что знания могли быть почерпнуты от одного из проезжих купцов. Ульдиссиану, успевшему прихлопнуть на собственном теле множество самых разных диковинных тварей, слова брата показались истинной правдой. Он уже начал всерьез сожалеть о том, что предпочел скрыться в джунглях.
        - Реки где-нибудь впереди нет? - спросил лучник.
        Мендельн задумался.
        - Завтра, - отвечал он. - Завтра к концу дня должна показаться.
        - Ладно. Воды нам до тех пор хватит.
        Густая листва в сочетании с тучами создавала впечатление, будто весь день путники едут в сумерках. Непривычные к джунглям, кони волновались сильней и сильней, то и дело хлестали хвостами по бокам, отгоняя летучих кровопийц.
        Чем дальше Ульдиссиан со спутниками углублялись в джунгли, тем ярче ему вспоминались кое-какие подробности из рассказа Лилии. По ее словам, мир был сотворен шайкой изгоев, дезертиров с обеих сторон неземного противоборства. Ангелы заодно с демонами… Такое немыслимое сочетание сил, определенно, вполне объясняло резкие перемены и в климате, и в природе.
        Вдобавок, все это заставляло вспомнить, сколь велика опасность, угрожающая Ульдиссиану и остальным.
        Когда вокруг стемнело настолько, что ехать дальше стало слишком рискованно, путники остановились. Последние пару часов тропу приходилось торить самим, а дело это нелегкое. Привязав коней поближе к себе, они поужинали имеющимися припасами, а затем все, кроме Ахилия, устроились на ночлег.
        Уснуть Ульдиссиану не удавалось довольно долго: столь непохожие на то, к чему он привык с детства, джунгли не давали ему ни минуты покоя. Издали доносились голоса неведомых тварей, насекомые тянули брачные песни… казалось, ночью здесь куда больше шума, чем днем.
        Как-то раз невдалеке от лагеря мимо прошел некто порядочной величины. Стерегший лагерь Ахилий скользнул в заросли, а спустя пару минут вернулся, не проронив ни слова, однако Ульдиссиану подумалось, что лучнику слегка не по себе.
        С наступлением ночи в джунглях стало прохладнее, однако сырость никуда не делась. Ульдиссиан постоянно чувствовал себя мокрым насквозь - даже волосы липли ко лбу. Неуют джунглей прибавлял силы тоске и страхам. Опять он ошибся в выборе! Нет бы держаться знакомых краев - в привычной обстановке хоть самую малость, да легче…
        К тому времени, как сквозь полог джунглей к земле пробился свет нового хмурого утра, все четверо были более чем готовы продолжить путь. По крайней мере, мысль о реке впереди несколько обнадеживала. Река означала и свежую воду, и шанс увидеть над головою хоть что-нибудь, кроме густой листвы.
        Опять же, насекомые преследовали неотвязно. Волдыри от укусов украшали всех, кроме Мендельна: его бледная плоть обитателям джунглей отчего-то пришлась не по вкусу. Вдобавок, одетый теплее других, брат Ульдиссиана, не в пример спутникам, ничуть не страдал от жары.
        Ближе к полудню путники остановились перекусить и справить прочие нужды. Остаток воды разделили на четверых, и Ульдиссиан настоял на том, чтобы пить последним.
        Однако стоило ему поднести к губам отощавший бурдюк, взгляд его, скользнув по окрестным зарослям, пал на нечто массивное, толстое, будто дерево, но… но, определенно, не дерево.
        Ульдиссиан тут же опустил бурдюк, пригляделся… но обнаружил, что «дерева» и след простыл.
        - Что там? - спросила Серентия, заметив его замешательство.
        - Кажется, я видел… даже не знаю. Думал, дерево, а оказалось…
        - А оказалось, нет? - со странным спокойствием подсказал Ахилий. - Высокого роста, крепко сложенный, верно?
        Это вполне подтвердило Ульдиссиановы подозрения.
        - Ночью ты кого-то заметил. Я так и думал…
        Лучник, словно бы защищаясь, вскинул перед собою ладонь.
        - Постой-постой! Я видел не больше твоего - то есть, почти ничего не разглядел! Но, кто б это ни был, он здешним джунглям свой, не хуже кустов и деревьев!
        - И нас выслеживает? - спросила Серентия, озираясь по сторонам.
        Ахилий задумался.
        - Сперва я подумал, что да, но сейчас… Чем больше об этом думаю, тем больше мне кажется, что друг наш попросту… любопытствует.
        - Не нравится мне любопытство подобного сорта, - проворчал Ульдиссиан. - Как думаешь, много их здесь таких?
        - Мне на глаза попался только этот. Может, имеются и другие, но, сдается мне, живут они поодиночке.
        - Как хищники?
        Охотник поморщился.
        Призадумавшись, все четверо живо оседлали коней и покинули место ночлега. Остаток дня путники одним глазом глядели вперед, а другим поглядывали на густые заросли. Ничего подозрительного никто не заметил, но все согласились на том, что их загадочный спутник по-прежнему держится невдалеке.
        Когда спереди, наконец, донеслось журчанье воды, сей звук внушил Ульдиссиану весьма противоречивые чувства - облегчение пополам с подозрениями. С одной стороны, достичь очередного рубежа, очередной путеводной вехи он был рад, но в то же время река, как ни крути, нешуточная преграда. Помня о неизвестном, идущем по их следам, Ульдиссиан начал опасаться, что путники всего-навсего по собственной воле едут в очередную ловушку.
        Ахилию явно пришло на ум то же самое.
        - Пойду, поищу место, где в случае чего можно быстро переправиться на тот берег, - негромко сообщил он, как только сошел с седла.
        Во всеуслышанье объявив, будто идет охотиться, Ахилий поспешил на разведку. Ульдиссиан устремил пристальный взгляд в сторону дочери Кира, а та, в свою очередь, провожала задумчивым взглядом Ахилия, пока тот не скрылся в зловещих зарослях.
        - С ним все будет в порядке, - неловко заверил ее сын Диомеда, памятуя о том, что, кабы не он, друг не попал бы в подобное положение. - Мендельн, верно я говорю?
        - Да, ничего с ним не сделается.
        Однако ответ Мендельна прозвучал равнодушно, рассеянно, и бодрости духа никому не прибавил. Похоже, его заинтересовало нечто у самой кромки воды, но что именно, Ульдиссиан понять не сумел. Уж точно не какая-нибудь огромная тварь, вроде той, попавшейся на глаза им с лучником. Кого можно найти в реке, кроме рыбы?
        Не успели они наполнить водой бурдюки, как Ахилий вернулся. Завидев его, Серентия едва не бросилась ему навстречу, и удержаться от этого ей стоило заметных усилий. Подойдя к остальным, светловолосый охотник улыбнулся куда уверенней прежнего.
        - Там мост, - жизнерадостно сообщил он. - Всего в паре минут отсюда вниз по течению. С виду порядком изношен, досок в настиле кое-где не хватает, но кони на тот берег перейдут без труда.
        Услышав об этом, Ульдиссиан воспрянул духом.
        - Тогда лагерь устроим на том берегу, - без колебаний сказал он.
        Возражать никто не стал. Все четверо повскакали в седла, и на этот раз первым поехал Ахилий. Следуя указаниям охотника, остальные двинулись вдоль кромки воды и вскоре увидели впереди обещанный мост.
        Сооружен он был из того, что нашлось под рукой, в джунглях. На доски, очевидно, пустили стволы ближайших деревьев. Изнаночная сторона их оставалась покрыта корой, а лицевую неведомые плотники умело остругали и выровняли. Доски три были сломаны и отсутствовали, но если вести коней под уздцы - опасностей не предвиделось.
        Доски были связаны воедино крепкими стеблями лоз и прочих растений подходящей длины. Вдобавок, щели меж досками законопатили неким веществом бурого цвета - видимо, для надежности. Оглядевшись вокруг, Ульдиссиан решил, что строители справились с делом как нельзя лучше. Да, под тяжестью идущих мост немного покачивался, однако держался просто на славу.
        Перейдя реку, путники начали спор, как быть дальше. Ахилию хотелось остановиться на ночлег возле моста, и Серентия с ним согласилась, но Ульдиссиан предпочел бы устроиться немного подальше.
        Ну, а Мендельн… Мендельн оставил решение на усмотрение остальных. Казалось, он, как обычно, с головой погружен в размышления.
        Наконец лучник напомнил о том, что Ульдиссиан совершенно прав, тревожась насчет незримого спутника за спиной, однако на этом берегу вполне может таиться опасность более близкая. Признав его правоту, Ульдиссиан согласился остаться рядом с мостом.
        Расположились как можно теснее, прижавшись поближе к коням и друг к дружке. Только Ахилий ненадолго покинул товарищей, дабы поохотиться, а когда воротился, его встретили с радостью, вызванной не столько видом богатой добычи, сколько тем, что сам он цел и невредим.
        В двух принесенных охотником существах нетрудно было узнать ящериц, однако подобных ящериц никто из путников не видал никогда. Громадные, без малого по пяти футов в длину, считая от ноздрей до кончика хвоста… а одного взгляда на жуткие клыки оказалось довольно, чтоб догадаться: по сути своей они - охотники, не добыча.
        - О беспечности я и не помышлял, - поспешил заверить друзей Ахилий. - Рассудил так: у реки может таиться немало опасностей, но может найтись и дичь. Эта парочка пряталась в зарослях… чего-то вроде камыша. И появления мне подобных, похоже, не ожидала.
        Ульдиссиан с сомнением оглядел незнакомых тварей.
        - Ты уверен, что их стоит есть?
        - Лучшим мясом, которое я добывал дома, было мясо ящериц и змей! Подозреваю, эти в сравнении с нашими покажутся праздничным угощением!
        Не в пример многому в этом мире, убитым зверям удалось совершить небывалое… привлечь внимание Мендельна.
        - Совсем молоды, - сказал он, едва ли не с нежностью коснувшись одной из ящериц. - Детеныши.
        - Вот и я так подумал, - отозвался Ахилий. - А взрослые, пожалуй, раза в три покрупней. А еще, - добавил он, обращаясь к Ульдиссиану, - оба мокрые были, будто только что из воды. Помнится, ты хотел расположиться подальше от моста и реки? По-моему, к этой идее стоит вернуться.
        Так они, не тратя времени даром, и сделали. Отправившись вперед, на разведку, Ахилий отыскал место, на его взгляд, достаточно удаленное от обычных мест обитания речных ящериц. Однако Ульдиссиан настоял на том, чтоб, невзирая на темноту, отъехать от берега еще дальше.
        Ахилий показал новое место. Удовлетворенные, путники наконец-то остановились. В то время как Мендельн с Ульдиссианом отправились за дровами, охотник с Серентией взялись свежевать и разделывать туши.
        - Далеко от лагеря не забредай, - перед уходом напомнил брату Ульдиссиан, встревоженный рассеянностью Мендельна.
        - Я буду осторожен. Ты тоже держись осмотрительнее.
        Деревьев вокруг было полным-полно, однако поиски дров, годящихся для костра, оказались делом не из простых. Вся местная растительность пропитались влагой насквозь. С осторожностью - чего доброго, какой-нибудь гад или зверь, прячущийся в кустах, разобидится на незваного гостя - Ульдиссиан принялся собирать, что попадется. К несчастью, волею обстоятельств ему вскоре пришлось нарушить собственный же приказ держаться поближе: вблизи от лагеря оказалось очень уж мало годного хвороста.
        Дабы хоть как-нибудь искупить вынужденное расширение круга поисков, Ульдиссиан то и дело поглядывал, в какой стороне и далеко ли остался лагерь. Это вдохновило его углубиться в заросли еще дальше. Охапка хвороста под мышкой постепенно росла, превращалась во что-то существенное.
        Вдруг позади раздалось шуршание веток. Помнивший, как далеко забрел, Ульдиссиан заподозрил, что это один из друзей, отправившийся его искать, обернулся…
        И выронил собранный хворост.
        Великан за спиной в полтора раза превосходил его в росте и вдвое - в ширине плеч. Поначалу Ульдиссиан принял его за демона: отчасти похожее на человека - другими словами, обладавшее парой рук, парой ног и головой, во всем остальном это создание оказалось настолько диковинным, что быть порождением сего мира уж точно никак не могло.
        Однако если оно и было демоном, то каким-то на удивление смирным. Вдобавок, хотя лицо его скрывал ночной мрак, Ульдиссиан каким-то неведомым образом чувствовал перед собою разумное существо, движимое не только жаждой убийства да кровопролития.
        Великан шевельнулся, однако тревоги его движение не внушало. Благодаря ему, Ульдиссиан сумел разглядеть странное существо получше. Все его туловище вместо кожи покрывало нечто грубое, шероховатое, напоминавшее - ни больше, ни меньше - кору дерева. Мало этого, одна из рук заканчивалась не ладонью, не лапой - огромной шипастой дубиной с резной вязью рун на плоском спиле ударной части. На другой руке пальцы имелись, однако от локтя к запястью тянулся широкий, резко изогнутый, заостренный к концу нарост, показавшийся человеку чем-то вроде естественного, живого щита.
        Крутолобую, приплюснутую сверху голову венчала пара рогов наподобие крыльев летучей мыши. Ни носа, ни рта Ульдиссиан не заметил, а глаза великана являли собой всего-навсего глубокие трещины.
        Древоподобный гигант странно медленным, неторопливым шагом двинулся к нему. Шагал он совершенно беззвучно, и Ульдиссиану сделалось ясно, что шорох, раздавшийся за спиной, не был случайностью, что таким образом неведомое создание загодя предупредило его о своем появлении.
        - Не ты ли… не ты ли и есть тот, кто шел следом за нами? - в конце концов нарушил молчание Ульдиссиан.
        Ни звука. Вместо ответа великан с изумительной грацией преклонил перед человеком колено.
        В этот момент со стороны лагеря донесся голос Ахилия:
        - Ульдиссиан! Где ты? Ульдиссиан…
        Ульдиссиан оглянулся на зов. Не прошло и минуты, как лучник вышел к нему из зарослей.
        - Мне что же, теперь суждено искать тебя всякий раз, как ты убредешь из лагеря? - жизнерадостно спросил Ахилий.
        Услышав столь заурядный вопрос, когда рядом такое изумительное существо, как неведомый обитатель джунглей, Ульдиссиан невольно вытаращил глаза, оглянулся на древоподобного великана… и понял, в чем причина странного спокойствия друга. Великан исчез - исчез, как не бывало.
        Заметив его напряжение, охотник разом забыл о веселье.
        - Что стряслось?
        - Тут ко мне… он, - да, в принадлежности ночного гостя к мужскому полу Ульдиссиан почему-то не сомневался, - из лесу вышел.
        - Он? Тот самый, кто за нами следит?
        Ахилий потянулся за луком, но Ульдиссиан поспешил остановить его.
        - Он дурного не замышляет. И даже… и даже на колено встал.
        - Перед тобой?
        Как ни хотелось Ульдиссиану ответить «нет», пришлось согласно кивнуть.
        - Встал передо мной на колено, - подтвердил он и наскоро рассказал обо всем, даже в двух словах описал нежданного визитера. - А после, когда я на тебя оглянулся, он просто исчез.
        - И это, дружище, значит, что увидеть ему хотелось тебя. Тебя, и никого другого.
        - Может, он просто людей вроде нас никогда не видал. На моем месте вполне мог оказаться хоть Мендельн, хоть ты. Серентия, с тех пор, как в лапах Малика побывала, от лагеря далеко не отходит.
        Однако товарищ его думал иначе.
        - Поглядеть на меня у него шансов было полно, особенно в тот, первый раз. И на Мендельна тоже. Нет, Ульдиссиан, он хотел увидеть тебя. Хочешь не хочешь, ты должен это признать.
        - Да ведь проку-то в том никакого!
        Ахилий двинулся к лагерю. Шагал он, как ни в чем не бывало, однако лук держал наготове.
        - Только на твой взгляд, Ульдиссиан, только на твой взгляд…

* * *
        Невзирая на то, что враждебности необычный ночной гость не проявлял, спалось Ульдиссиану сквернее некуда. Казалось, следом за первым странным созданием вот-вот явятся новые, некоторые - наверняка с дурными намерениями. Однако до утра ничего страшного не произошло. Позавтракав остатками мяса, путники вновь оседлали коней и поехали дальше.
        - До окрестностей Тораджи еще далеко? - спросил Ульдиссиан брата.
        - Думаю, дней пять, а то и шесть, - отвечал Мендельн.
        В подробности он вдаваться не стал, и Ульдиссиан снова повернулся вперед. Джунгли ему опротивели до смерти… да что джунгли - он сам себе давным-давно опротивел.
        Среди ветвей порхала разнообразная мелкая живность. Одни создания напоминали нечто знакомое, другие казались не менее жуткими, чем древоподобный гигант, однако Ульдиссиан чувствовал: все это - просто звери да птицы, а вовсе не загадочные разумные существа вроде того, с которым он столкнулся ночью.
        Что могла означать эта встреча? Поверить в правоту Ахилия он решительно не желал: ведь в нем, в Ульдиссиане, нет ничего особенного! Весь его «дар» - просто обман, обман и пустое фиглярство…
        Во власти подобных мыслей провел он весь день и первые часы ночи. Ехали допоздна: отыскать поляну, где места хватит на всех, Ахилию удалось не сразу.
        Покидать покой лагеря не хотелось отчаянно, однако необходимость раздобыть дров для костра, как всегда, погнала Ульдиссиана и остальных в джунгли. На сей раз он старался не отходить далеко, однако скудость добычи снова потребовала расширить круг поисков.
        Ни на миг не теряя бдительности, Ульдиссиан подбирал валежину за валежиной. Все это время он ждал появления вчерашнего великана, однако столкнулся лишь с возмущенной жабой с человеческую голову величиной, выпрыгнувшей из-под засохшей ветки, как только Ульдиссиан поднял находку с земли.
        В лагерь крестьянин вернулся с целой охапкой хвороста, однако мрачнее ночной темноты. Скупо перекусив новой добычей Ахилия - мясом какого-то зверя вроде громадного кролика, он задремал и спал беспокойным сном, пока чья-то рука не встряхнула его за плечо.
        Уверенный, что это тот самый лесной великан, Ульдиссиан отпрянул прочь. Однако то был всего лишь Ахилий, явившийся разбудить друга, так как настала его очередь стоять в карауле.
        - Полегче, полегче! - негромко проворчал охотник. - Уверен, что хочешь сменить меня?
        - Да, лучше уж я поднимусь.
        - Как пожелаешь.
        Подхватив меч, Ульдиссиан отошел к краю лагеря. По общему обыкновению, постояв в карауле на одном месте, он через несколько минут тихонько сменил позицию. Вдобавок к прочему, это помогало оставаться начеку.
        Однако время мало-помалу брало свое. Уверившись, что стоять в карауле дольше не рискнет, Ульдиссиан спрятал меч в ножны и отправился будить Мендельна: настал его черед беречь покой остальных. После Мендельна заступать в караул надлежало Серентии, а за нею, если потребуется, снова Ахилию. Конечно, трое мужчин предпочли бы разделить ночные часы меж собой, но Серентия настояла на своем, напомнив, что с мечом управляется ничуть не хуже спутников… а обучилась этому по настоянию покойного отца.
        Подойдя к походному ложу брата, Ульдиссиан обнаружил, что Мендельна на месте нет. Необычным ему это не показалось: нужда - она и среди ночи нужда, а раз так, надо просто чуть-чуть подождать. Надолго ожидание не затянется.
        Но вот прошло минут десять, а Мендельн все не возвращался.
        Ульдиссиан принялся убеждать себя, что все в порядке, еще немного - и брат вернется, но это «немного» тоже прошло, а возвращения брата по-прежнему ничто не предвещало. Опустив взгляд, Ульдиссиан разглядел на земле одинокий отпечаток подошвы. Будить остальных ему пока не хотелось. Обнажив оружие, он двинулся в ту сторону, куда указывал след.
        Путь оказался нелегок. Вскоре Ульдиссиану пришлось прорубаться сквозь ветви кустов. Дважды он шепотом окликнул Мендельна, и оба раза ничего не достиг.
        Сердце в груди забилось быстрее. Ульдиссиан ускорил шаги. Мендельн ведь явно направлялся сюда…
        Негромкий шорох сбоку заставил его замереть. Шорох не умолкал, и Ульдиссиан повернул на звук. Может быть, это брат, а может, и нечто куда более зловещее.
        А может… а может, и все то же самое, вчерашнее существо.
        Невзирая на риск, Ульдиссиан двинулся дальше. Мендельн где-то здесь, а все прочее - несущественно. Если его последняя догадка верна, древоподобный великан может даже помочь в поисках. Да, на первый взгляд мысль нелепая… однако, наткнувшись на обитателя джунглей, Ульдиссиан непременно попросит его о помощи.
        Чуть в стороне от первого послышался новый шорох. Ульдиссиан снова замер на месте, а едва успев перевести дух, услышал шорох, донесшийся еще с одного, с третьего направления.
        Кто бы ни прятался в зарослях, он далеко не один.
        В памяти замелькали образы морлу. «Пожалуй, в лагерь пора возвращаться», - подумал Ульдиссиан, но было поздно. Теперь шорохи слышались отовсюду, со всех сторон приближались к нему.
        Среди деревьев замаячил темный силуэт, за ним еще один, и еще. Пригнувшись пониже, Ульдиссиан двинулся к ближайшему. Несмотря на все свои неудачи, спокойно стоять да ждать, пока жуткие твари не прирежут и его, и спутников, он вовсе не собирался. Если удастся убить хоть одного, это будет, пусть невеликая, но победа…
        А о большем Ульдиссиан не мог и мечтать.
        Темный силуэт, как по заказу, свернул навстречу. Когда он приблизился, Ульдиссиан заметил, что чудовищным шлемом в виде бараньего черепа, в каких щеголяли демонические прислужники Церкви, голова противника не отягощена.
        Выходит, мироблюстители… а может статься, даже инквизиторы. Как ни странно, Собор Света все это время знать о себе не давал, хотя Ульдиссиан был уверен, что интереса к нему они не утратили.
        Противник приблизился настолько, что Ульдиссиан слышал его учащенное дыхание. Не знай он, кто это таковы - мог бы поклясться: вражеский воин не на шутку встревожен и даже слегка напуган.
        Злорадно усмехнувшись, Ульдиссиан обогнул врага сбоку. Еще немного, и оба окажутся там, где нужно…
        Но темный силуэт вновь резко свернул в сторону и на сей раз двинулся прямо туда, где прятался Ульдиссиан.
        Не желая более ждать, сын Диомеда бросился на него.
        Увы, быстрый смертоносный удар прошел далеко мимо цели: враг избежал его, невзначай споткнувшись и уклонившись вбок. Сцепившись друг с дружкой, оба выронили оружие. Понимая, что эта утрата значит для него куда больше, чем для соперника, Ульдиссиан бессильно выругался. Окруженный врагами, он лишился единственного шанса хоть как-нибудь отомстить за собственную смерть.
        Подумав об этом, крестьянин с еще большей яростью навалился на противника, благодаря одной только грубой силе сумел подмять воина под себя и потянулся к его горлу.
        Но прежде, чем Ульдиссиан успел претворить желаемое в жизнь, его схватили, оттащили от намеченной жертвы и заломили руки за спину. Вооруженные воины окружили его толпой.
        Кто-то принес факел и сунул его Ульдиссиану под самый нос - несомненно, с тем, чтобы какой-нибудь высший иерарх Церкви, а может, Собора, сумел его опознать.
        - Это он! - объявил грубый голос.
        Ульдиссиан приготовился к тому, что его закуют в кандалы… но вместо этого его вмиг отпустили.
        Все, кто столпился вокруг, отступили прочь, один за другим опустились перед ним на колени, оставив на ногах только факельщика. Последний, не сводя с Ульдиссиана глаз, поднес пламя поближе к собственному лицу.
        - Хвала высшим силам! Святейший! Нашелся! - выпалил… Ром.
        Глава двадцать первая
        Мендельн открыл глаза. Казалось, кто-то только что окликнул его по имени. Поначалу решив, будто это брат, он поднялся, огляделся вокруг. Однако Ульдиссиана поблизости не обнаружилось, и Мендельн заподозрил неладное.
        Но тут его снова окликнули.
        - Сюда, - манил голос. - Сюда…
        Куда идти, Мендельн каким-то образом понял без пояснений и ни минуты не колебался. Все страхи, все опасения насчет творящегося с ним остались позади. Теперь им двигала только безудержная любознательность.
        Удостоверившись, что его никто не заметит, Ульдиссианов брат ускользнул в джунгли. Странно, однако здесь Мендельн чувствовал себя куда увереннее, чем дома, в Сераме, как будто оказался в каких-то заветных, милых сердцу краях, о которых до сей поры отчего-то не вспоминал.
        Шагая с обычно не свойственной ему прытью, Мендельн углубился в заросли. Голос, не умолкая, манил вперед, подсказывал, где свернуть, и брат Ульдиссиана следовал его указаниям без тени сомнения.
        Насекомые с тех самых пор, как путники въехали в эти буйно цветущие земли, держались от него в стороне. Кто-кто, а они живо почуяли в нем перемены, инакость, с которой сам Мендельн только-только начал осваиваться.
        Несмотря на темноту, видел он все вокруг без труда. Да, сумеречно… но его зрение обрело необычайную остроту. В какой-то мере, сейчас Мендельн видел много лучше, чем днем: окрестности сделались куда четче, куда определеннее прежнего.
        - Поверни… поверни, - велел голос.
        Послушно свернув, Мендельн прошел еще с десяток шагов и приостановился.
        Однако новых указаний голос ему не давал.
        Недоуменно наморщив лоб, Мендельн сделал еще шаг…
        И прямо перед ним, откуда ни возьмись, появился, вознесся к небу сверкающий глянцем, ничуть не тронутый вездесущей растительностью каменный обелиск. Высотой более чем в два роста Мендельна, вытесан он был, похоже, из обсидиана. В свое время образчики диковинного черного камня, приобретенные Киром у одного из заезжих купцов, привели Мендельна в подлинное восхищение, и то, что оказалось сейчас перед ним, ничем иным, кроме обсидиана, быть не могло. Однако в первую очередь его внимание привлек не столько сам островерхий обелиск, сколько вырезанное на каждой из его граней.
        Новые письмена. Все те же загадочные древние знаки.
        Строки тянулись от вершины до основания, и, если как следует приглядеться, словно бы едва уловимо мерцали. Мендельн, как сумел, произнес их, разобрав достаточно много символов, чтоб получить хоть примерное представление о значении остальных.
        По мере чтения письмена становились понятнее. Взволнованный до глубины души, Мендельн принялся читать высеченное на первой грани снова и снова. С каждым разом смысл начертанного обретал все большую и большую ясность. Лицо Мендельна засияло особым, свойственным разве что детям восторгом: написанное исполняло его благоговейного трепета.
        Позабыв обо всем остальном, Мендельн читал и читал…

* * *
        Не в силах поверить собственным глазам, Ульдиссиан замер, глядя на Рома - на Рома, отъявленного злодея, отрекшегося от прежней преступной жизни.
        - Что… что ты здесь делаешь? - осведомился Ульдиссиан.
        Взгляд его скользнул по нескольким лицам, хоть как-то да различимым в отсветах факела. Большая часть оказались знакомыми. Все это были партанцы.
        - Увидели мы, что ты, о святейший, исчез, и испугались самого худшего - особенно после того, что стряслось с бедным мастером Итоном и его мальчуганом! А Никодим - он у нас следопыт добрый, и кое-кто из остальных тоже! Вот мы и отправились за тобой сразу же, как только смогли! Но ты жив и здоров! - широко улыбнувшись, закончил Ром.
        - Ни к чему было за мной отправляться, - с укором откликнулся Ульдиссиан. - Путь ведь опасен… и, кстати, как же с вашими семьями?
        - Все мы пошли за тобой добровольно, - заверил его кто-то еще. - А родные - с нами, конечно! Не бросим же мы их, верно я говорю?
        - Точно так! Именно! - отвечал ему целый хор голосов.
        Тут Ульдиссиан заметил ближе к задним рядам темной толпы немало фигур куда более хрупких, около полудюжины - совсем невысокого роста. А он-то и не подумал бы, что это женщины, либо, если уж на то пошло, дети…
        Однако зачем им понадобилось тащить за собой, в столь дальние, опасные поиски, родных и близких?
        На сердце сделалось тоскливо - хоть вой.
        - Ром, зачем вы все здесь?
        - Чтобы учиться у тебя и дальше, о святейший, зачем же еще! Чтоб следовать твоим путем, куда он тебя ни поведет!
        Остальные дружно поддержали сие заявление.
        - Не зови меня так! - вскипел Ульдиссиан. - Никогда не зови!
        Ром покаянно склонил голову.
        - Прости меня, мастер Ульдиссиан! Да, я и позабыл!
        - Выходит, - скрипнув зубами, продолжил Ульдиссиан, - вы снялись с места вместе с родными и близкими, чтобы последовать за мной? В своем ли вы уме?
        Все, как один, закивали. Окинув взглядом толпу горожан, Ульдиссиан понял: его гнев ничуть их не обескуражил. Сомнений не оставалось: они совершенно повредились умом, только сами того не сознают.
        Однако едва станет ясно, что больше он их ничему не научит, они наверняка образумятся… и вот тогда уж их гнев падет на его голову.
        Тревоги о Мендельне не унимались, но вначале Ульдиссиану следовало разобраться с этой толпой.
        - Ром, сколько вас здесь?
        - Вокруг тебя, мастер Ульдиссиан, сейчас добрая четверть Парты, а остальные только и ждут вестей об успехе, чтобы за нами податься!
        Тоска усилилась во сто крат, затуманила мысли. В полной растерянности Ульдиссиан развернулся к лагерю.
        - За мной.
        - Хоть на край света, - пробормотал Ром.
        Немедля пожалев о неосторожности в выборе выражений, сын Диомеда зашагал прочь. За спиной раздалось шарканье множества ног, шелест травы и ветвей.
        Приблизившись к краю поляны, Ульдиссиан увидел замершего в ожидании Ахилия - лук наготове, взгляд тверд, губы сурово поджаты. Стоило охотнику бросить взгляд за спину друга, на лице его отразилась целая гамма самых разнообразных чувств.
        - Кого это ты там отыскал? Целое воинство?
        - Партанцев… если не всех, то довольно многих.
        Ахилий окинул взглядом новоприбывших.
        - В Парте хоть кто-нибудь остался?
        - Кое-кто - да, - отвечал Ульдиссиан оглядываясь вокруг. - Где Мендельн?
        - Я думал, с тобой.
        - Я видела, как он проснулся и поднялся, - подала голос Серентия, сидевшая у костра и тоже не сводившая с партанцев изумленного взгляда. - Только почти сразу же снова заснула.
        Ответы оказались вовсе не теми, которые Ульдиссиан хотел бы услышать.
        - Его слишком уж долго нет. Мне нужно вернуться в джунгли и отыскать его.
        - Тогда отчего бы не отправить на поиски всю эту шайку? - прошептал лучник, склонившись к нему поближе. - Дело-то ясное: пришли они за тобой и, судя по восхищенным взглядам, в просьбе помочь с поисками брата тебе не откажут!
        - И половина попадет в зубы местным зверям, а остальных, скорее всего, погубят несчастные случаи или какая-нибудь зараза! Они же совсем не знакомы с джунглями!
        - Мы тоже, но ведь пришли же сюда.
        Пока они спорили, крохотная стоянка все заполнялась и заполнялась народом. Теперь Ульдиссиан явственно видел и женщин, и детей, придвинувшихся поближе к единственному костру. Кое-кто из мужчин, пришедших с охапками хвороста, принялся раскладывать новые костры - для спутников.
        Для спутников, численность коих неуклонно росла.
        - Ты уверен, что это только часть горожан? - поинтересовался Ахилий.
        - Пока что - да…
        Тут Ульдиссиан заметил среди остальных Барту с сынишкой. Та, улыбнувшись, склонилась к малышу, указала в сторону Ульдиссиана. Мальчишка радостно замахал ему, и Ульдиссиан, не сдержавшись, махнул рукою в ответ, но на сердце у него сделалось еще тяжелее: ведь вся их вера была основана на обмане…
        Взглянув на подошедшего Рома, Ульдиссиан вновь подивился его преображению. Куда только подевался тот мрачный, подозрительный тип, каким он увидел Рома впервые, издалека, на главной площади Парты?
        - Позволь, мастер Ульдиссиан, я велю им взяться за приготовление пищи и места побольше расчистить?
        - Еда при вас есть? - осведомился Ульдиссиан.
        Только б они не ждали, что он сотворит ужин для всей их оравы по волшебству…
        - А как же! Мы знали, что догнать тебя можем не сразу! Вьючные лошади вот-вот подойдут.
        И в самом деле: вдобавок к толпе народа, из зарослей уже выступали более двух десятков тяжко нагруженных вьючных лошадей. Глядя на все это, Ульдиссиан едва мог поверить собственным же глазам. Как столь многочисленному отряду удалось так быстро собраться, а уж тем более - так умело взять его след?
        «И каждый ждет от меня несусветного, - подумал он. - Каждый ждет, что я научу его, как стать могущественнее любого из клановых магов…»
        Грандиозность возлагаемых на него надежд - особенно если вспомнить, что оправдать их ему никак не по силам - ранила в самое сердце. Подавленный, Ульдиссиан отвернулся от остальных и, ни слова не говоря, двинулся в заросли. Естественно, далеко уходить он не стал: ему просто хотелось побыть одному, успокоиться…
        Или хотя бы попробовать успокоиться. Даже оставшись в одиночестве, забыть о чувстве бессилия, о жгучем стыде не удалось. Горькие чувства терзали его, как никогда в жизни. В ушах звучал хор голосов, отзывающихся о нем с немыслимым уважением, перед глазами мелькали озаренные благоговейным восторгом лица стариков и молодых, а ярче всего вспомнился сынишка Барты. И мальчик, и его мать видели в нем этакого легендарного целителя, чудотворца, тогда как на самом-то деле новую жизнь мальчугану подарил вовсе не он, а демонесса.
        Лилия… Как она посмеялась бы над его положением! Вполне возможно, в эту минуту она даже наблюдает за ним откуда-то издалека, радуясь его мукам и предвкушая, какой хаос начнется, когда партанцы узнают о нем всю ужасную правду. Помнится, Лилия назвала его ничтожеством, и с каждой прошедшей минутой Ульдиссиан все крепче и крепче убеждался в ее правоте.
        Может статься, искусительница даже исподволь подтолкнула горожан к этой безумной затее, нашептала им в уши, что они должны отправиться следом за ним. Это вполне объяснило бы и их проворство, и удачу в поисках. В конце концов, самой свести все концы воедино - вернейший способ низвергнуть его как можно глубже! Выходит, он снова недооценил ее кару…
        - Ты своего добилась! - закричал Ульдиссиан в темноту. - Теперь оставь же меня в покое!
        Конечно, никто ему не ответил, да он этого и не ждал. Лилия желала ему полного, окончательного унижения, а может, и гибели. Если разгневанные приверженцы разорвут его в клочья, она попросту подыщет себе новую марионетку.
        «Ты думал, что сумеешь одолеть владык Санктуария. Думал, что Церковь Трех с Собором Света падут, и ты, наконец, сможешь избавиться от демонов прошлого».
        Подумав о том, что подвел даже утраченных родных и близких, Ульдиссиан задрожал. Его позор навек запятнает память о них. Вспоминать его семью будут только с проклятиями да черными мыслями.
        - Я просто хотел помочь людям, - пробормотал Диомедов сын. - Просто хотел, чтобы все встало на свои места.
        Убитому горем, ему почудилось, будто кличи ночных обитателей джунглей обратились в издевательский смех. Развернувшись, он сделал шаг в сторону лагеря, но тут же вспомнил, что его там ждет, и оглядел темные заросли в поисках хоть какого-то выхода.
        «А не податься ли в Церковь Трех?»
        Поначалу эта идея показалась пугающе нелепой, но, поразмыслив, Ульдиссиан решил, что кое-какой смысл в ней есть. Да, именно это самое и предлагал Малик, однако теперь Ульдиссиан принялся прикидывать, что может произойти, если он сам, добровольно явится в главный Храм и сдастся на их милость. Ни от кого больше не придется бежать. Конечно, поначалу партанцы возмутятся его двоедушием, но потом-то увидят: справедливость восторжествовала! Что станется с ним самим, Ульдиссиана уже не заботило - главное, все это больше никому не повредит.
        «А может, партанцев лучше тоже взять с собой, в Храм? Пусть сами убедятся, в чем правда».
        Ульдиссиан поморщился. До чего же он докатился, если хоть на минуту всерьез задумывается о столь возмутительной подлости! Сын Диомеда помотал головой, гоня прочь ненужные мысли. Как быть с самим собой - дело одно, но снова обманывать жителей Парты он не станет… и в Церковь Трех их уж точно не поведет.
        Однако… если уж рвать все связи с приверженцами, это следовало сделать как можно скорей. Но как только он вернется в лагерь, его не оставят одного ни днем ни ночью. «Пожалуй, - подумал Ульдиссиан, - туда лучше всего вовсе не возвращаться».
        Вовсе не возвращаться… А что, возможно, на этот раз и получится!
        Ноги понесли его вперед сами собой, еще до того, как крестьянин это заметил. Раздвигая густые ветви, Ульдиссиан ринулся в заросли напролом. Он понимал: с одной стороны, сегодняшнее скоропалительное бегство еще безрассуднее, чем тайный отъезд из Парты, однако с другой - окажется для всех неожиданным. Им и невдомек будет, где его искать. Здесь, в гуще джунглей, он обведет вокруг пальца лучших их следопытов, включая сюда и Ахилия.
        Однако, торя себе путь во мраке ночи, Ульдиссиан призадумался: а далеко ли он сможет уйти без коня? Верхом, по меньшей мере, сквозь джунгли проламываться куда проще, а впереди наверняка отыщутся не столь заросшие тропы, где всадник сможет пришпорить коня. Если б он только догадался прихватить с собой одного…
        Увы, теперь на это не стоило даже надеяться. Не в силах предпринять чего-либо иного, чувствуя, что сейчас все зависит лишь от того, чтоб бежать и бежать, пока не откажут ноги, Ульдиссиан слепо, наугад несся сквозь ночные джунгли. Каждую минуту ему казалось, будто за спиной вот-вот поднимется крик, за ним устремятся в погоню…
        Вдруг в зарослях впереди замаячило, зашевелилось нечто живое… и при том изрядной величины.
        Ульдиссиан замедлил шаг, но, поскользнувшись на мягкой, сырой земле, потерял равновесие, споткнулся и рухнул ничком, носом в грязь.
        Над головой звучно фыркнули. Морда зверя мягко ткнулась в плечо. Наскоро протерев залепленные грязью глаза, Ульдиссиан увидел перед собою огромного белого скакуна. Под мощной шеей коня покачивались поводья. Вдобавок, конь был оседлан. Что ж, дело ясное: конь - один из партанских, потерявшийся по дороге сквозь джунгли.
        Схватив поводья, Ульдиссиан негромко забормотал, уверяя коня, что не сделает ему ничего дурного. Казалось, конь появлению человека был только рад: очевидно, в незнакомых местах ему сделалось не по себе.
        Возблагодарив удачу, Ульдиссиан приготовился усесться в седло…
        - Не вздумай! Отойди от него!
        Испуганный неожиданным окликом, Ульдиссиан вздрогнул, и нога его соскользнула со стремени. Конь буйно всхрапнул, словно бы разъяренный чужим вмешательством, и двинулся от кричавшего прочь, потащив за собой крепко вцепившегося в поводья Ульдиссиана.
        - Тихо! Тихо!
        Заставив коня остановиться, Ульдиссиан повернулся к нежданному гостю.
        Лицо кричавшего оказалось столь бледным, что его удалось разглядеть даже во мраке ночных джунглей. Шагал он торопливо, но ровно, гладко, будто привык к джунглям с самого детства.
        - Мендельн?!
        Неизвестно, отчего, однако Ульдиссиан сомневался, что перед ним действительно брат. Да, это был Мендельн… но вроде бы и не он.
        - Ульдиссиан…
        Голос Мендельна звучал негромко и так размеренно, что старший из братьев снова засомневался, явь перед ним, или морок.
        - Ульдиссиан… оставь эту тварь, отойди. Она - не то, чем кажется с виду…
        Единственной «тварью» поблизости был белый конь, и на вид, и на ощупь вполне настоящий… а вот о приближавшемся Ульдиссиан, положа руку на сердце, сказать того же самого не мог. В памяти вновь всплыли гнусные проделки Малика.
        - Не подходи! - крикнул он Мендельну. - Не подходи!
        - Ульдиссиан… это я.
        - А я в этом не уверен…
        В голове загудело. «Не может быть! Не может быть, это не Мендельн! Еще один демон, наверняка! Поближе его подпустить, а как подойдет - ножом, ножом…»
        - Не слушай его, - негромко сказал, может, Мендельн, а может, и нет. - Не понимаю, о чем он тебе толкует, но знаю: дурному учит.
        Ульдиссиан сдвинул брови. Болезненный гул в голове набирал силу с каждым ударом сердца.
        - Кто «он»? О ком ты говоришь?
        - Да, ты же не можешь видеть его таким, каков он на самом деле. А он склонился к твоему плечу, нашептывает, точно влюбленный, но внушает тебе одну только ненависть. А еще он, по-моему, с нею знаком: сходство во внешности чувствуется.
        «С нею…» Для Ульдиссиана это могло означать только одну особу.
        - С Лилией?
        - Верно, ты звал ее именно так, а помнишь ли, какой в итоге увидел?
        Еще недавно Ульдиссиан полагал, будто истинного облика Лилии не забудет до самой смерти, но теперь, как ни старался, припомнить его не смог.
        - Я… нет… не подходи!
        - Ульдиссиан… это действительно я. Твой брат, Мендельн. Приглядись внимательнее. В глаза мне взгляни. Вспомни все, что мы с тобой вместе пережили. Вспомни боль и страдания отца, матери, братьев, сестер, сожранных ненасытной чумой…
        Тон говорящего переменился. Голос звучал по-прежнему негромко, размеренно, однако теперь в нем слышались нотки нестерпимой муки, тоски, как две капли воды похожей на ту, что таилась и в сердце Ульдиссиана.
        Теперь Диомедов сын понял: да, это и вправду брат, а не какой-нибудь демон, наряженный в кожу Мендельна.
        Это заставило бросить поводья… вернее, сказать, Ульдиссиан хотел было выпустить их, но пальцы не разжимались. Скорее, наоборот - вопреки его воле, стиснули поводья еще крепче.
        Белый скакун всхрапнул и возобновил старания, потянул крестьянина прочь от Мендельна.
        Брат произнес нечто неразборчивое. Конь разом взбрыкнул, встал на дыбы, завизжал, как не могло бы визжать ни одно из животных на свете. Все тело его изогнулось так, будто хребет вот-вот переломится надвое, однако от боли конь не страдал - скорее, пришел в ярость.
        - Давай же, Ульдиссиан! Навались, натяни повод, всю волю вложи в рывок!
        Ульдиссиан без раздумий повиновался. Рука сжимала поводья по-прежнему, хотя взбесившийся конь на глазах утрачивал прежние формы, расплывался, точно вылепленный из сырого сдобного теста. Глаза его, лишившись зрачков, вспыхнули алым огнем, грива, ниспадавшая с шеи на плечи, обрела жесткость и остроту терновых колючек. Несмотря на массивность сложения, жеребец поднялся на дыбы, будто ходить таким образом ему гораздо привычнее.
        Однако пальцы никак не разжимались, хотя Ульдиссиан тянул и тянул, тянул к себе руку, что было сил.
        И тут ему вновь вспомнились слова Мендельна. Вложи в рывок всю волю… «волю», не «силу», а ведь в выражениях Мендельн с детства был исключительно точен…
        Слегка ослабив натяг, Ульдиссиан сосредоточился на желании выпустить поводья, на настоятельной необходимости совладать с собственными же пальцами.
        Ладонь разжалась. Ульдиссиан немедля развернулся кругом, так что поводья выскользнули из кулака.
        Стоило ему освободиться, тварь возле него утратила всякое сходство с конем, приняла новый облик, слегка убавила в величине. Кое-какие изменения претерпела и ее схожесть с демоном: шипы обернулись волосами, тело сделалось более похожим на человеческое.
        Теперь перед Ульдиссианом стоял некто высокого роста, лучащийся добротой, в волнистых, пышных сединах, с безупречно остриженной бородой. Улыбнувшись, он простер руки навстречу Ульдиссиану.
        - Ты оказался человеком весьма достойным, сын мой. Иди же ко мне, позволь благословить твою стойкость!
        - Кто… кто ты такой?
        - Я? Разумеется, Примас, кто же еще, - отвечал незнакомец, улыбнувшись лучезарнее прежнего. - Однако ты можешь называть меня Люционом.
        - Примас?! Люцион?! - в ужасе выдохнул Ульдиссиан.
        - Да, Люцион, - кивнул незнакомец, - и, вижу, демонесса Лилит распускает обо мне лживые слухи.
        - Лилит? То есть, Лилия?
        - Лилит - вот истинное имя этому злу, злу куда старше мира сего, матери лукавства, владычице лжи! Воистину, сын мой, сила твоя велика, если, столкнувшись с нею, ты сумел остаться в живых.
        - Остерегись, брат, - сказал за спиною Ульдиссиана Мендельн. - Ложных образов у него - легион.
        - Разве так разговаривал тот, прежний, знакомый тебе с детства Мендельн? - спокойно откликнулся Примас, прежде чем Ульдиссиан успел хотя бы раскрыть рот. - Разве не замечаешь ты, сколь зловеще переменился он в последнее время? Демонов в этом мире, сын мой, хватает и кроме Лилит… и тень одного из них пала на твоего брата.
        Ульдиссиан оглянулся.
        - Мендельн?
        - Я - по-прежнему я.
        Что бы это могло значить, Ульдиссиан не знал и принялся перебирать в памяти все, происшедшее с братом у него на глазах. Да, Мендельн заметно переменился, но к добру это или к худу?
        - Ты, демон, мне не знаком, - покровительственно, что твой добрый дядюшка, продолжал Люцион, - однако твои замыслы очевидны. Ты стремишься влезть в душу сего достойного человека, проникнуть в ее глубину под личиной того, кто ему ближе, дороже любого другого. Но я этого не допущу. Он под моим покровительством.
        - Покровительством? - парировал Мендельн. - И твой верховный жрец, Малик, несомненно, стремился взять его под крыло при помощи живодерского колдовства и кровожадных морлу?
        - Да-да, именно. Малик… о содеянном им я сожалею безмерно. Я и не подозревал, что некто столь близкий ко мне поддался искусу демонов. Малик был послан мной пригласить Ульдиссиана уль-Диомеда в Храм, на правах моего личного гостя, дабы воздать ему заслуженные почести, не более того, - задумчиво проговорил Люцион. - Ну, а морлу - чудовища, сотворенные так называемым Собором Света, отнюдь не Церковью Трех! Должно быть, оттуда явился и демон, сбивший с пути несчастного Малика.
        Всем видом своим Примас внушал желание поверить в его правоту, однако кое-что из сказанного заставило Ульдиссиана насторожиться.
        - Ульдиссиан, единственный демон здесь - вот, перед нами, - возразил Мендельн, шагнув вперед и заслонив брата от Люциона. - Ты должен поверить.
        Глава Церкви Трех сокрушенно покачал головой.
        - Слова его приукрашены волшебством, и посему наделены немалой силой. Боюсь, ради твоего же блага со скверной придется покончить. Весьма сочувствую твоему горю, дорогой мой Ульдиссиан, однако выбора нет.
        О чем речь, Ульдиссиан догадался не сразу, а, догадавшись, охваченный паникой, протянул к брату руку.
        - Нет! Мендельн…
        Вокруг Примаса вспыхнуло и тут же устремилось вперед кольцо серебристого света. Стоило свету достичь того места, где стоял Мендельн, брат Ульдиссиана разом исчез… исчез без следа.
        Ульдиссиан с Люционом окинули взглядами опустевший клочок земли.
        - Бойся своего брата, Ульдиссиан, - предостерег Примас. - Демон этот могущественен, но пока что убрался отсюда прочь. Нам с тобой лучше всего объединить силы, дать ему бой плечом к плечу…
        - Нет.
        Что происходит с Мендельном, Ульдиссиан не понимал, однако поверить, будто брат превратился в какое-то вместилище зла, отказывался наотрез. Вдобавок, он наотрез отказывался верить и в большую часть сказанного Примасом насчет Малика. Всякий раз, как речь заходила о его господине, верховный жрец становился непоколебимо тверд. По всему судя, Малик служил Примасу верой и правдой, а об измене даже не помышлял.
        - Нет. Оставь меня и убирайся.
        - Дорогой брат Ульдиссиан…
        Казалось, что-то сдавило Ульдиссианов мозг. Скрипнув зубами, крестьянин попятился от лучащегося благосклонностью Примаса прочь.
        - Оставь меня! Не нужно мне ничего ни от тебя, ни от Собора Света! Не нужно!
        Отвернувшись от Люциона, Ульдиссиан двинулся в заросли. Куда? Этого он и сам не знал. Понимал лишь одно: уходить надо, да поскорее.
        За спиной вспыхнул свет - точно такой же, каким предварялось исчезновение Мендельна. Не прекращая бега, Ульдиссиан собрался с духом и приготовился к неизбежному.
        Волна настигшей его силы оказалась странно холодной. Казалось, крестьянина выворачивает наизнанку. Руки и ноги вмиг отказали, и кости, и мускулы словно бы превратились в студень.
        Ударившись о ствол дерева, Ульдиссиан повалился наземь.
        - Возможно, ты вправду ничтожество, как утверждает сестрица, - бесстрастно заметил Люцион. - Возможно, никакой силы в Ульдиссиане уль-Диомеде и нет.
        Все тело охватил легкий зуд. Земля под едва сохранявшим сознание Ульдиссианом вдруг ухнула куда-то вниз. Оглядевшись, сын Диомеда, несмотря на туман в голове, осознал, что парит над землей, на высоте нескольких футов.
        - Пожалуй, для полной уверенности придется испытать тебя вновь, и не раз. И морлу пускай с тобой поиграют. Морлу склонны вселять в сердца тягу к жизни, а та, в свою очередь - пробуждать силу нефалемов… если таковая в тебе действительно есть.
        - Нет во мне… никакой силы, - выдохнул Ульдиссиан. - Я для тебя… не опасен…
        - И никогда не был опасен, человек. Я - Люцион, сын Мефисто, величайшего из Великих Воплощений Зла! Да, в твоих жилах течет кровь нашего племени, однако, разбавленная никчемной сукровицей подобных Инарию, она стала жидка, как водица!
        Развернутый в воздухе, Ульдиссиан снова увидел перед собою пленителя. Какое-то сходство с Примасом Люцион еще сохранял, однако Ульдиссиан ни на минуту не сомневался, что жуткие образы, мельком замеченные во время его недавнего превращения, к истине куда ближе.
        Что там Люцион говорил о Лилии… то есть, Лилит? Выходит, она ему… сестра?
        - Да, придется испытать тебя вновь, и не раз, дабы не допустить ошибки, - с улыбкой повторил демон. Лицо его сохраняло подобие человеческого, однако острые зубы и раздвоенный язык принадлежать человеку никак не могли. - А если окажется, что ты ничего не стоишь… я просто скормлю тебя морлу… живым, разумеется.
        При этом он продолжал улыбаться, но Ульдиссиан понимал: нет, Люцион ни в коей мере не шутит.
        Глава двадцать вторая
        Понимая, как нелегко сейчас другу, Ахилий без колебаний позволил Ульдиссиану уйти. Внезапное появление множества жителей Парты немало встревожило и его самого. Их преданность - пусть даже тому, кому Ахилий доверил бы и собственную жизнь - потрясла лучника до глубины души.
        Ход его мыслей был нарушен Серентией, внезапно ахнувшей и повернувшейся в ту сторону, где на глазах Ахилия скрылся Ульдиссиан. В тот же миг охотник и сам почуял: там, в джунглях, творится нечто ужасное.
        Нечто ужасное, касающееся Ульдиссиана и Мендельна.
        - Останься здесь! - прикрикнул он на Серентию и бросился к зарослям сквозь толпу испуганных горожан, на бегу выхватывая из-за спины лук.
        Он знал: джунгли куда хитрее привычных, родных лесов, но желал всего-навсего одного верного выстрела. Больше ему не потребуется.
        Если, конечно, он еще не опоздал.

* * *
        - Мне хотелось проделать все это в тишине и покое, дабы те, кого еще могут интересовать нефалемы, ничего не заметили, - пояснил Люцион беспомощной жертве. - А интерес к нефалемам могут иметь многие, многие, да… Кроме того, все, чем интересуется моя дражайшая сестрица, вполне заслуживает подобных предосторожностей.
        Глаза его, более не человеческие, живо напомнили Ульдиссиану глаза Лилит. Демон снова и снова мерил крестьянина оценивающим взглядом, отыскивая то, чего - уж это-то Ульдиссиан чувствовал - в нем отродясь не имелось.
        - Хитра она необычайно, разум ее - что твой лабиринт. Узнав спустя не одну сотню лет, что ангел навсегда, без возврата изгнал ее в бескрайнюю пустоту, я не слишком-то опечалился, - со смехом признался Люцион. - Впрочем, если речь о ней, «навсегда» - понятие относительное, уж Инарий-то должен это знать. Ее следовало предать смерти, однако их ангельская братия слишком, слишком сентиментальна.
        Внезапно Ульдиссиана охватил поток синих потрескивающих искр. От боли он вскрикнул, но крик его был заглушен силой магии.
        Если все это для Люциона что-либо и значило, демон о том ни словом не упомянул.
        - Теперь вопрос только в твоем брате и в том, кто мог овладеть им, - сказал он, кивнув себе самому. - Солгал я о многом, но не об этом. Он вправду одержим неким демоническим по природе своей существом, однако создание это - не просто, не просто демон… Пожалуй, займусь-ка я изучением вас обоих. Как тебе это понравится?
        - Будь ты проклят.
        - Спасибо, я уже проклят. Ну что ж, в дорогу?
        Люцион улыбнулся еще шире, и мир вокруг Ульдиссиана подернулся дымкой, утратил зримую основательность. Сквозь него, мало-помалу обретая четкость, проступили смутные очертания величественных, просторных покоев. «Главный Храм!» - охваченный ужасом, подумал Ульдиссиан.
        И в этот миг, озаренная отсветами окружавшей Ульдиссиана магической силы, в горло Примаса вонзилась стрела.
        От сильного удара голова Люциона качнулась назад. Из жуткой раны брызнула кровь. Наконечник стрелы вошел в тело столь глубоко, что Ульдиссиан удивился: как только он не пронзил шею врага насквозь?
        - Ульдиссиан! - крикнул Ахилий. - Ульдиссиан, попробуй освободиться!
        Освободиться Ульдиссиан пробовал с той самой минуты, как был пленен, но всякий раз терпел позорное поражение. Сейчас он вновь воспользовался советом Мендельна, но и это ему не помогло. Может, в тот, прошлый раз вырваться удалось только благодаря счастливому случаю да силе брата? Подумав об этом, Ульдиссиан вновь вспомнил насмешки Лилии. Да, сам по себе он - пустое место… ничто…
        Резкий свист послужил провозвестником новой стрелы, направленной в Люциона. Памятуя о мастерстве Ахилия, Ульдиссиан не сомневался: стрела ударит именно туда, куда лучнику и хотелось бы.
        Однако в последний миг Люцион поймал стрелу, перехватив ее в каком-то дюйме от собственной груди. Без труда переломив древко надвое, небрежно бросив его на землю, Примас потянулся к стреле, вонзившейся в горло.
        Выдернутая из раны, стрела ужасающе чмокнула. Примас сделал глубокий вдох, и сочившаяся из раны кровь сама собою втянулась назад, а края раны сомкнулись, срослись, так, что от нее не осталось ни следа.
        Откуда-то слева до Ульдиссиана донесся голос Ахилия.
        - Да сколько ж можно! - с досадой выругавшись, прорычал друг.
        Люцион бросил взгляд на смоченный кровью наконечник стрелы. Далеко высунув раздвоенный язык, демон дочиста слизнул с острия алую влагу, хмыкнул и отшвырнул стрелу в сторону.
        - Безупречный выстрел, да среди ночи, да из лука, зачарованного на промах! Из тебя выйдет великолепный морлу, - сказал он. - Не хочешь ли примкнуть к нам?
        С этими словами Примас поманил Ахилия к себе. Тот закряхтел от натуги, и Ульдиссиан, услышав шарканье шагов, догадался: охотник идет вперед против собственной воли.
        - А ведь я не занимался ничем подобным уже многие сотни лет, - глумливо заметил их общий пленитель. - И совсем позабыл, какое это удовольствие - проделывать все самому, не полагаясь на склонных к ошибкам смертных…
        И тут в него, откуда ни возьмись, полетел новый снаряд. Но если стрела Ахилия вонзилась точно в цель, то этот - брошенный камень - ударился обо что-то вроде незримого щита вокруг Люциона и отскочил прочь.
        Однако, невзирая на это, следом за первым камнем на Люциона обрушился целый град булыжников, обломков ветвей и прочих непонятных, неразличимых во мраке предметов. Да, точность многих бросков оставляла желать много лучшего, но с десяток наверняка попали бы в цель, если б не та же сила, что преградила путь первому камню.
        И тогда из джунглей, со всех сторон, окружив всех троих плотным кольцом, высыпали жители Парты с Кировой дочерью во главе.
        - А ну отпусти его! - вскричала Серентия. - А ну отпусти их обоих!
        Крик ее подхватили и остальные, а громче всех - Ром, также оказавшийся в числе предводителей. Горожане грозно потрясали примитивными копьями, топорами да вилами, обычным оружием простонародья. В Примаса полетело еще с полдюжины камней, но и из этого никакого толку не вышло.
        Тут на лице демона впервые отразилось что-то помимо самоуверенности. С невероятным интересом обвел он взглядом толпу.
        - Впечатляюще, впечатляюще! - загремел Люцион. - Я ведь и не почувствовал их приближения, пока в меня не швырнули первого камня!
        С этим он, сузив глаза, вновь устремил взгляд на Ульдиссиана.
        - Чья же это заслуга? Неужто твоя? А может, твоего брата? Нет, думаю, дело все же в тебе, в пешке моей сестрицы! Чувствую, всех их кое-что связывает меж собой, но начало сия связь берет в… да, вполне логично, вполне… причина наверняка в…
        Оборвав фразу на полуслове, Люцион с головой погрузился в раздумья. Очевидно, приняв это за колебания, Ром испустил воинственный вопль и с полудюжиной товарищей устремился вперед.
        Люцион с легким недоумением взглянул на атакующих. Земля вокруг него всколыхнулась, вздыбилась, и…
        Люди, деревья, кусты - удар не пощадил ничего. Взрыв разнес джунгли на многие ярды вокруг. Воздух задрожал от пронзительных криков, ночь на миг озарилась ослепительным светом.
        За собственную жизнь Ульдиссиан не боялся: он и сам предпочел бы сейчас умереть, да только демон держал его под защитой. Однако другим на пощаду рассчитывать не приходилось, и сердце Ульдиссиана заныло от боли при мысли о том, что творится со всеми теми, кто пришел сюда из-за него.
        Казалось, это не кончится никогда, но на самом-то деле волшебство Люциона длилось не долее мгновения ока. Когда же оно завершилось, на двадцать шагов вокруг не уцелело ни единого дерева, а земля не только растрескалась и почернела, но замерцала огнем изнутри, словно демон невольно навлек на себя гнев целого мира. Прежде в джунглях царила влажная удушливая жара, теперь же сам воздух обжигал ноздри.
        - Таков и есть вкус грядущего, - подытожил Люцион, не обращаясь ни к кому в отдельности. - Таким и станет сей мир, перестроенный по образу нашего.
        Вокруг послышались стоны. Ноздри Ульдиссиана защекотал ужасающий запах, коего он не чуял с тех самых пор, как хворь погубила родных - едкая вонь пожираемых пламенем трупов. Однако сегодня то были вовсе не жертвы чумы, преданные огню, дабы уберечь от смерти живых, то были ни в чем не повинные люди, погибшие понапрасну, всего-навсего потому, что поверили наивным посулам Ульдиссиана.
        Что-то внутри сжалось, точно пружина. С головою захлестнутый буйным водоворотом самых разных, самых противоречивых чувств, в эту минуту Ульдиссиан пережил заново каждую из своих ошибок, каждую из навлеченных на окружающих бед, и в гневе, в отчаянии вскрикнув, снова рванулся на волю.
        Рванулся… и снова все без толку.
        - Вижу, тебе так же не терпится вернуться в Храм, как и мне, - с глумливой усмешкой заметил Люцион, оглядев с высоты немалого роста им же и учиненную бойню. Отсветы пламенных трещин, змеившихся под ногами, придавали чертам его лица особую, неподражаемую жуть. - Ну, а поскольку здесь ничего ценного более нет, отчего бы нам не отправиться в путь сейчас же, как полагаешь?
        Не успел он закончить, как в грудь ему ударила еще одна стрела. Однако эта, не в пример первой, отскочила в сторону, не причинив демону никакого видимого вреда.
        Покосившись влево, Ульдиссиан краем глаза увидел Ахилия, извлекшего из колчана еще стрелу. Не сводя глаз с демона, светловолосый лучник натянул тетиву.
        Люцион сокрушенно поцокал языком.
        - Да, как я и говорил, из тебя выйдет великолепный морлу, но для этого ты должен умереть.
        Ахилий выстрелил.
        - И посему умрешь, - закончила его жертва.
        Стрела на лету свернула в сторону, описала дугу и устремилась назад. Ахилий попятился, вскинул руку, прикрывшись локтем…
        Наконечник стрелы вонзился ему в горло - в то самое место, куда был поражен Люцион… но ведь Люцион был демоном, а Ахилий - всего-навсего простым смертным.
        Над истерзанными джунглями разнесся отчаянный крик, однако вскрикнул вовсе не охотник - Серентия. Со всех ног бросившись к оседавшему наземь Ахилию, дочь Кира подхватила его за миг до того, как он успел приложиться виском о ствол вывернутого с корнями дерева.
        - Ахилий! Нет, нет!
        Однако у человека в ее объятиях слов для нее не нашлось, и взгляд его опустел. Смерть Ахилия оказалась мгновенной, хотя и вовсе не благодаря Люционову милосердию.
        Между тем Примас простер руку к Серентии.
        - Как это мило! Иди же ко мне, дорогая! Позволь утешить тебя в горе.
        Увлекаемая вперед колдовством демона, Серентия прижала к груди Ахилия что было сил. Власть Люциона влекла ее через дымящиеся, полные лавы расселины, через рытвины в дочерна выжженной земле. Наконец руки Серентии ослабли, разжались, и безжизненное тело охотника осталось позади.
        Похоже, все шло к концу. Унижению Ульдиссиана сопутствовала гибель друзей и брата - следовало полагать, Мендельна тоже в живых больше нет, иначе где он? - а вот теперь и Серри, подобно ему, предстояло стать жертвой, только иного рода.
        А ведь, будь его, так сказать, «сила» настоящей, дело могло бы обернуться совсем по-другому… Тогда Ульдиссиан хотя бы попробовал дать врагу бой, и, может статься, уберег бы друзей от собственной участи. Однако для Люциона он не опасен. Он - пустышка… ничтожество…
        Взглянув в сторону остывающего трупа Ахилия, он вновь перевел взгляд на обреченную Серентию. Оба дрались за него, и не однажды. Дрались за него, верили в него, подобно многим другим…
        Вдруг один из партанцев бросился на подмогу дочери Кира. Ром! Лицо обезображено сильнее прежнего, руки в ожогах… Подбежав к девушке, Ром обхватил ее, повис на ней всей тяжестью. Его примеру тут же последовал еще один из горожан, за ним еще, и еще. Их общая тяжесть замедлила, однако не остановила ее. Глядя на их ужимки, Люцион попросту рассмеялся.
        Но не успел его смех отзвучать, как еще два десятка партанцев снова отважились бросить ему вызов, и на сей раз в ход пошли вовсе не вилы да топоры.
        На сей раз в ход пошло то, что некоторые назвали бы не иначе, как магией.
        Вокруг Примаса засверкали, взвихрились в воздухе отсветы волшебных сил. Откуда ни возьмись, появились камни. Толстый сук, угодивший прямо в миловидное лицо Люциона, безо всякого толку отскочил прочь.
        Среди нападавших оказалась и Барта - глаза полны слез, губы сурово поджаты… В смятении Ульдиссиан отметил, что ее сына нигде поблизости нет. Оставалось только надеяться, что мальчишка, целый и невредимый, где-то в задних рядах.
        - Вижу, вижу, задатки есть, - заметил Люцион, одобрительно кивнув нападавшим, несмотря на всю тщету их усилий. - Но, пожалуй, я предпочел бы испытать только одного, вон того, а обучение прочих начать с чистого листа. Чем меньше переучивать, тем лучше!
        С этими словами он обвел горожан мрачным взглядом.
        В тот же миг земля вокруг Барты с товарищами разверзлась, волна огненной лавы заслонила и ее, и еще с полдюжины человек. В ушах зазвенел их отчаянный крик…
        - НЕТ!!! - во весь голос вскрикнул Ульдиссиан.
        Из-под накрепко сомкнутых век по щекам неудержимо хлынули слезы, кулаки его в ярости забарабанили по земле, из груди словно бы сам собой вновь вырвался исполненный муки вопль.
        - НЕ-Е-ЕТ!!!
        Переведя дух, Ульдиссиан обнаружил, что вокруг снова царит мертвая тишина. В чем дело? Неужто в сравнении с тем, что случилось, меркнет даже резня, учиненная Люционом вначале? Не утирая мокрых от слез щек, сын Диомеда открыл глаза…
        И, к безмерному собственному удивлению, увидел Барту с товарищами, вполне живых и здоровых. Вокруг них возвышалась кольцом стена спекшейся лавы, однако обжечь она очевидно, уже никого не могла: один из партанцев принялся крушить ее, пуская в ход то ноги, то кулаки.
        Едва возблагодарив высшие силы за это чудо, Ульдиссиан обнаружил, что чудеса на сем не исчерпываются. Для начала, Серентия больше не шла к Люциону против собственной воли - Ром с остальными расторопно волокли ее прочь. Ну, а последнее - и, на его взгляд, в некоторых отношениях самое удивительное из чудес - касалось его самого.
        Ульдиссиан уже не парил в воздухе. Только сейчас осознал он, что кулаками молотил по земле и коленями упирается в землю, и что все это сделал вовсе не Люцион.
        Все это сделал он. Сам.
        Лилит обманула Ульдиссиана… и этому вовсе не следовало удивляться. Теперь-то крестьянин догадывался: причина его неспособности противостоять ей заключалась в чувствах, которые он когда-то питал к ней. Воспользовавшись ими, Лилит и сумела до такой степени сломить его дух.
        Опершись на руки, Ульдиссиан поднялся на колено. Устремленный на мучителя, взгляд его сделался страшен. Вероломство Лилит и Люциона, сложенное в уме воедино, исполнило Диомедова сына небывалой решимости.
        - Довольно, - провозгласил бывший простой крестьянин, поднимаясь на ноги. - Довольно всего этого…
        Примас больше не улыбался. В эту минуту истинная, чудовищная сущность демона отразилась на его лице явственно, как никогда.
        - Не стоит дразнить меня, смертный. Сей благочинный, учтивый облик - лишь маска, не более. Бойся разгневать того, кто таится под ней…
        - Ошибаешься, Примас… Люцион… брат Лилит, - покачав головой, парировал Ульдиссиан. - Это тебе следует опасаться навлечь на себя мой гнев.
        Услышав это, демон громогласно захохотал, однако Ульдиссиан мог бы поклясться: его хохот - пустое притворство. Люциону ни к чему было выпускать человека из рук. Свободу Ульдиссиан обрел сам, и это значило, что его дар… нет, не дар - сила, унаследованная, как говорила Лилит, по праву крови, вовсе не выдумка и не обман. Быть может, сила эта не столь велика, не столь покорна ему, как он думал вначале, однако Лилит, сказав, будто без нее он - ничтожество, определенно, лгала.
        - Убирайся, - резко бросил Ульдиссиан. - Убирайся живей, или покончим со всем этим здесь и сейчас.
        Смех Люциона смолк.
        Земля впереди снова вздыбилась, и на сей раз вся ее мощь сосредоточилась на Ульдиссиане. Туча раскаленного пепла окутала его с головы до ног, жгучий жар волной захлестнул тело, почва под ногами сделалась рыхлой, точно зыбучий песок.
        Однако Ульдиссиан упрямо шагнул дальше, к противнику. За первым удавшимся шагом последовал новый. Плевать он хотел и на пепел, и на раскаленную докрасна землю… и потому ни то ни другое не причиняло ему никакого вреда.
        Тут сын Диомеда почувствовал, что его вновь обретенная уверенность в собственных силах придает сил уцелевшим в противоборстве с демоном. Мало этого, живыми и невредимыми осталось куда больше партанцев, чем он полагал. В свою очередь воодушевленный всем этим, Ульдиссиан сумел сделать еще шаг, а за ним - еще и еще.
        Преодолев половину разделявшего их расстояния, он с мстительным удовлетворением отметил, что Люцион невольно подался назад.
        - Что же ты, Примас? Неужели откажешь мне в благословении? В благословении, подобном тому, дарованному твоим слугой Маликом доброму мастеру Итону, и его сыну, и не только им? - заговорил он. Стоило вспомнить об этом, удовлетворение схлынуло, сменившись невыразимым отвращением. - Похоже, тебе подобное по душе…
        - Благословение ты получишь, - проскрежетал демон. Теперь в его голосе не слышалось ни малейшей учтивости, да и, если уж на то пошло, вообще ничего человеческого. - А после… а после я поужинаю твоими потрохами и напьюсь твоей крови из чаши, вырезанной из твоего хрупкого черепа…
        Не успел он закончить, как от его внешнего подобия человеку не осталось даже следа. Новый вид Люциона внушал ужас, особенно Ульдиссиану - уж очень он стал похож на Лилит. Да, Люцион в полтора раза превосходил демонессу в росте, был много шире в плечах, но и его голову украшала грива из острых шипов, тянувшаяся книзу вдоль покрытой чешуею спины. Однако если хвост у Лилит имелся всего один, ее проклятый братец щеголял сразу тремя, от корня до кончика усеянными острыми, точно кинжалы, шипами длиннее Ульдиссиановой ладони.
        Преобразившийся, Люцион шагнул Ульдиссиану навстречу, и сын Диомеда увидел, что ступни ему заменяют копыта - такие же, как у сестры. А вот ладони Люциона оказались другими: пальцы каждой, числом куда больше пяти, завершались когтями вроде барсучьих, однако обильно источавшими слизь, причем наверняка ядовитую.
        Что же до лиц сестры с братом… пожалуй, тут схожими оказались одни только глаза. Притворявшийся миловидным, благонравным ученым священнослужителем, Люцион обернулся тварью, голова коей больше всего напоминала жабью. В пасти, намного превосходившей шириной темя, частоколом сверкали ряды острых зубов. Ни носа, ни даже ноздрей у брата Лилит не имелось, а заостренный подбородок так круто выпирал вперед, что Ульдиссиан немедля представил себе, как им, в случае надобности, можно воспользоваться вместо оружия.
        - Ну? - прохрипел демон, осклабившись в буквальном смысле слова от уха до уха (а уши его были столь длинны и широки, будто принадлежали существу много больших размеров). - Иди же сюда, Ульдиссиан уль-Диомед… Сейчас я тебя благословлю…
        Что и говорить, выглядел Люцион впечатляюще, однако страха шагавшему к нему человеку более не внушал. В эту минуту Ульдиссиан чувствовал только ненависть, ненависть и возмущение тем, что этакой твари позволено осквернять его мир своим существованием. Разгуливать по землям Санктуария - да, таково имя мира сего - твари, подобные Люциону, уж точно не должны. Просто потому, что здесь им не место…
        - Так благословляй же, - предложил он демону. - Давай, благословляй.
        В тот же миг желудок Ульдиссиана встрепенулся, взбурлил, словно стремясь покинуть тело. Затем схожие ощущения возникли в легких, а после и в сердце. Сомнений быть не могло: дай им волю, не удержи - все внутренности немедля вырвутся наружу.
        «Интересно, - подумалось Ульдиссиану, - а понимает ли Люцион, каково приходится жертве этого заклинания? Подвержен ли демон таким же мукам?»
        И тут, как будто мысли его воплотились в жизнь, Люцион схватился за грудь. На устрашающей морде демона отразилось нешуточное недоумение, устремленный на человека взгляд помутнел от боли.
        Волнение в теле Ульдиссиана улеглось. В тот же миг оправился, пришел в себя и Люцион.
        - Жалкие уловки ничтожных тварей, - прошипел демон.
        Не видя нужны в ответе, Ульдиссиан молча шел на врага. Что он намерен был делать? Этого сын Диомеда еще не знал. Понимал лишь одно: нужно действовать и покончить с врагом поскорей.
        Странно, однако ж, чем меньшее расстояние их разделяло, тем менее опасным казался ему Люцион. Почувствовав прилив внутренних сил, Ульдиссиан понял: исходят они от Серентии и партанцев. Они не только все это время продолжали верить в него, но тверже прежнего убедились: он - именно тот, кем все его полагают.
        Осознав и по достоинству оценив это, Ульдиссиан бросился к устрашающему врагу. Сейчас сын Диомеда шел в бой вовсе не ради себя: он думал только о тех, кто безоглядно шел за ним следом.
        Дерзкое нападение ошеломило демона разве что на секунду. Как только оба столкнулись, Люцион изогнул хвосты вперед, на манер скорпиона, хлестнул Ульдиссиана по спине - особенно по спинному хребту - и раз, и другой, и третий. Шипы вонзались в тело на всю длину, но всякий раз плоть тут же выталкивала их наружу, а раны в мгновение ока затягивались, так что Ульдиссиан испытывал разве что некоторые неудобства.
        Наконец один из хвостов удалось поймать, и Ульдиссиан, невзирая на шипы, проткнувшие ладонь насквозь, оторвал его с корнем. От боли и ярости демон взвыл, а Ульдиссиан, с презрением отшвырнув добычу в сторону, потянулся к другому хвосту. Видя это, Люцион поспешил убрать хвосты за спину - несомненно, с намерением снова пустить их в ход, когда риск утраты в бою одного из них, а то и обоих, будет не столь велик.
        - И как она, моя сестрица? - негромко пробормотал повелитель демонов, едва оба вновь сцепились друг с другом. - Оказалась ли всем, о чем ты только мечтал? Всем, чего только вожделел? Лилит, знаешь ли - воплощение грез любого живого существа. Любовников, кроме тебя, у нее имелось без счета, но любила она лишь одного… да только не тебя, не тебя.
        Затыкать ему рот Ульдиссиан и не думал. Да, фальшь любви Лилит ранила в самую душу и боль еще не унялась, но сбить его с толку, отвлечь от главного это никак не могло. Сейчас он думал лишь об одном - об одолении жуткого врага.
        - Да, любила она лишь одного… и имя ему - Инарий! Ничего не напоминает? Не шептала ли она этого имени, деля с тобой ложе? Уж лучше склониться передо мной, человек, чем перед ним! Уж он-то не будет столь милосерден, нет-нет! Ты для него - ничтожество… пыль, прах под ногами!
        «Ничтожество…» Вот оно. Опять. Видать, для подобных созданий и Ульдиссиан, и все прочие люди - вправду не больше, чем пыль под ногами.
        «Ну нет, - внезапно подумал он. - Довольно мне… нам… быть пылью у ног таких тварей!»
        - Я… не склонюсь… ни перед кем! - отвечал Ульдиссиан, ухватив демона за горло.
        Чего бы он ни надеялся достичь, мешкать было нельзя. Чем дольше продолжится схватка, тем вероятнее Люцион отыщет в нем не то, так другое уязвимое место и сразу же этим воспользуется.
        - А уж тем более - перед тем, кто ничтожен передо мной! - продолжал он, вспомнив слова Лилит, однако переиначив их на собственный лад. Нет, он отнюдь не ничтожество, не пустое место, ничтожества - это она и братец ее со всеми ему подобными. - Да, ты, Люцион, менее чем ничтожество - ты просто ничто, а большего не достоин!
        Демон вновь разразился хохотом, но хохот его тут же перешел в жуткий сдавленный хрип. Хрипя, Люцион вцепился в руку, стиснувшую его горло, но вовсе не потому, что Ульдиссиан сжал пальцы сильнее. Правду сказать, таким образом человек всего лишь удерживал чудовищного противника на расстоянии. В эту минуту Ульдиссиану больше всего на свете хотелось лишь одного - чтоб сказанное им сбылось.
        - Ничто, Люцион… ничто!
        Ульдиссиан изумленно моргнул. Демон вдруг сделался необычайно бледен. Кричащие, режущие глаз, цвета его тела поблекли, будто бы вылиняв. Хвосты Люциона бешено замелькали в воздухе, хлеща противника, но на сей раз их шипы даже не оцарапали кожи. Как демон ни тужился, как ни старался, удары хвостов казались чем-то вроде легкого дуновения ветра… а мало-помалу вовсе сошли на нет.
        И тут Ульдиссиан заметил, что видит сквозь тело демона часть ночных джунглей. Это воодушевило, вдохновило усилить натиск. Люционовы когти, отчаянно впивавшиеся в руку, кололись не страшнее булавок.
        - Остерегись, Ульдиссиан уль-Диомед! - не выдержав, вскричал демон. - Она о тебе не забыла! Сестрица никогда не расстается с игрушкой, пока в лохмотья той не изжует! Но мне-то известна вся ее подноготная! Я могу тебе помочь! Могу служить тебе советчиком! Склонюсь перед тобой, назову тебя господином! Только выслушай, выслушай…
        - Я слышу лишь голоса обитателей джунглей, - покачав головой, откликнулся Ульдиссиан, - да еще шелест ветра, и тот уже утихает… а больше не слышу ничего.
        Губы Люциона зашевелились, но теперь демон вовсе лишился голоса. Чешуя под пальцами Ульдиссиана подалась, уступая место пустоте. Тело демона стало прозрачным, жуткая морда исказилась от ужаса: он и понимал, и не понимал, что с ним творится. Повторить проделанного Ульдиссианом не сумел бы никто из людей. Из людей… но не из нефалемов.
        Вот так, волею Ульдиссиана, демон в конце концов и обернулся ничем.
        Сын Диомеда замер, словно по-прежнему сжимая в руках горло врага, затем не спеша разогнул скрюченные пальцы и уставился на собственные ладони, как будто в них заключалась некая великая истина. В поисках этой истины он не сразу заметил человека, осторожно приблизившегося со спины. Заранее зная, кто это может быть, Ульдиссиан неторопливо обернулся, но, несмотря на его спокойствие, Ром вскрикнул и поспешил отскочить на добрых пять-шесть шагов назад.
        - Прости меня, мастер Ульдиссиан! Приближаясь к тебе этаким образом, я никакой измены не замышлял! Просто… ну да, просто ты замер так странно…
        - Все в порядке, Ром. Все в порядке.
        - То есть, все кончено? - уточнил партанец. - А демон? Он мертв?
        - Нет, его просто не стало. Совсем.
        Ответ привел Рома в еще большее недоумение.
        - Исчез демон. Исчез навсегда, - со вздохом пояснил сын Диомеда. - А с нами все хорошо.
        Однако, успокаивая Рома, Ульдиссиан знал: все обстоит как раз наоборот. Вокруг по-прежнему полыхали отсветы огненных трещин в земле, повсюду лежали вырванные с корнем кусты, и деревья, и, что еще хуже, тела многих и многих, последовавших сюда за ним. Некоторым явно было уже не помочь, однако имелись среди них и те, кто еще цеплялся за жизнь…
        Без раздумий отстранив с пути Рома, Ульдиссиан двинулся к первому из пострадавших. Лицо раненого казалось смутно знакомым, но знаком Ульдиссиану он был лишь как один из партанцев. Однако и этого оказалось вполне довольно: от одной мысли о его страданиях, страданиях живой души, на высохшие глаза Ульдиссиана вновь навернулись слезы.
        Склонившись над раненым, сын Диомеда потянулся к нему, чтоб хотя бы уложить его поудобнее… и под его ладонями замерцал неяркий свет.
        Партанец, ахнув, вдохнул полной грудью. Не ожидавший этого, Ульдиссиан едва не отдернул рук, но тут же заметил, что синяки и ссадины на лице раненого исчезают, сходят на нет. Плечо, изогнутое так, будто рука вывихнута из сустава, тоже само собою пришло в порядок.
        Ульдиссиан не отнимал рук, пока последняя из ран не затянулась, а дыхание партанца не выровнялось. Поднявшись, он увидел вокруг прочих партанцев, в благоговейном восторге уставившихся на него.
        Потянувшись к женщине с кровоточащей раной поперек лба, Ульдиссиан проделал все то же самое с нею, а когда убрал руку, от ее раны тоже не осталось ни следа.
        Тогда он двинулся от человека к человеку, от окружающих к тем, кто лежал распростертыми на земле. При этом он старался отыскать среди них тех, кто нуждался в его помощи больше всего, дабы помочь им в первую очередь.
        Сколь долго все это продолжалось, он понял, только заметив первые проблески дневного света среди густой листвы. За ночь Ульдиссиан невероятно устал, но сердце его переполняла буйная радость. Ему удалось помочь всем, кому можно было помочь, сколько бы Лилит ни утверждала обратное. Этот триумф радовал Диомедова сына даже больше победы над Люционом.
        Однако стоило ему, наконец, подойти к Серентии, вся его радость развеялась, будто туман. Все это время Серентия не выпускала из рук головы Ахилия. Как-то раз, посреди ночных трудов, Ульдиссиан едва не свернул к ней, да муки совести не позволили: ведь друг погиб, пытаясь спасти его… и, мало этого, сын Диомеда понимал, что помочь Ахилию не в его силах.
        Рядом с влюбленными, скорбно склонив голову, стоял тот, кого Ульдиссиан тоже уже не чаял увидеть среди живых. Бледный не менее, чем мертвый лучник, Мендельн кивнул подошедшему брату.
        - Ты смог. Она солгала.
        - Солгала, это верно.
        Ульдиссиан собрался было расспросить Мендельна, что делал он в последние минуты битвы, но тут Серентия подняла на старшего из сыновей Диомеда умоляющий взгляд.
        - Ульдиссиан… неужели здесь уже ничего…
        Правду сказать, в эту ночь он уже раз попробовал совершить невообразимое. Один раз попробовал и не сумел. И даже не слишком был огорчен неудачей, пусть даже она лишала друзей последних надежд.
        - Ничего. Прости… ничего.
        Серентия понимающе кивнула. При виде ее горя сердце Ульдиссиана заныло сильнее прежнего.
        Мендельн бросил взгляд за плечо брата, туда, где партанцы складывали громадный костер, готовясь сжечь тела мертвых - таков уж был их обычай.
        - Их следовало бы похоронить в земле, - сказал он, пристально глядя на Серентию с Ульдиссианом. - По крайней мере, Ахилия - уж точно. Что скажете?
        Пусть и слегка встревоженный твердостью Мендельна, Ульдиссиан согласно кивнул. По серамским обычаям покойных действительно хоронили в земле - кроме тех, кого погубили моровые поветрия.
        Однако такое решение следовало принимать не ему.
        - Серри… Серентия, тут выбор за тобой.
        - Да. Он предпочел бы лечь в землю, стать частью если не леса, то джунглей, - без колебаний отвечала дочь Кира.
        Мендельн печально улыбнулся.
        - Я знаю неподалеку как раз подходящее место…

* * *
        К месту погребения братья несли Ахилия сами, сопровождаемые одной только дочерью Кира. Ром и еще двое-трое тоже хотели отправиться с ними, но Ульдиссиан не позволил. Тут дело было глубоко личное.
        Мендельн шагал впереди. Проделав недолгий путь сквозь густой подлесок, брат Ульдиссиана остановился на цветущей полянке, окруженной высокими раскидистыми деревьями. Невдалеке слышалось журчание ручья. Все вокруг дышало необычайным покоем. Указанное братом место понравилось Ульдиссиану с первого взгляда, и Серентия тоже сочла выбор Мендельна верным.
        Вооружившись киркой и лопатой, одолженными у партанцев, братья принялись рыть могилу. Поразмыслив, не стоит ли дать отдых рукам и пустить в ход вновь обретенную силу, Ульдиссиан решил, что Ахилий достоин большего. Земля оказалась мягкой, податливой на удивление. Вскоре могила достигла такой глубины, что никаким пожирателям падали до тела не докопаться.
        Бережно уложив охотника на дно ямы и засыпав землей, сыновья Диомеда и Серентия замерли над могилой в молчании. Никто из них не проронил ни слова, ибо никакие слова тут к случаю не подходили - по крайней мере, в этом все трое были меж собою согласны. Сейчас с уходящим прощались их души, и каждый по-своему провожал его в последний путь.
        Молчание нарушила Серентия. Повернувшись к Ульдиссиану, темнокосая девушка уткнулась лицом в его грудь и зарыдала, а Ульдиссиан обнял ее, как младшую сестренку в последние дни болезни. Мендельн тем временем учтиво отвернулся, негромко бормоча вслед Ахилию какие-то последние напутствия…
        Вот так… так прощание с другом и завершилось.
        Глава двадцать третья
        Проводы в последний путь погибших партанцев заняли весь день. Естественно, Ульдиссиан с братом и дочерью Кира тоже участвовали в похоронах. Смерть каждого ранила в самую душу, но больнее всего оказалось прощание с теми, кого он знал и помнил. Вопреки всем стараниям Ульдиссиана, среди погибших оказалась и Барта. Сердце ее не вынесло гибели сына, и после боя Барту нашли бездыханной, с телом мертвого мальчика на руках. На лицах обоих отражалась тихая умиротворенность вкупе с любовью друг к другу. Обоих - и сына, и мать - сожгли вместе, на общем костре, дабы не разлучать их и в смерти.
        Едва оба исчезли из виду за стеною огня, печать Ульдиссиана снова сменилась бешеной яростью. Яростью на Лилит, на Люциона, на всех, подобных Церкви Трех и Собору Света, заботящихся лишь о собственном превосходстве над прочими, во что бы оно ни обошлось.
        Как ни старался Ульдиссиан, но унять этой ярости не сумел. К тому времени, как последнее тело было надлежащим образом предано огню, а свет дня начал меркнуть, он понял, что должен сделать, на чем сосредоточиться в первую очередь.
        - Мендельн, с Церковью Трех нужно покончить, - сказал он, оставшись с братом наедине. - Возможно, мысль и безумная, но я положу на это все силы и не успокоюсь, пока не сровняю их Храм с землей. Слишком уж много горя они причинили всем нам.
        Он ожидал, что брат примется его отговаривать, но вместо этого Мендельн сказал только:
        - Хорошо. Как пожелаешь, Ульдиссиан. Что бы ты ни решил, я всегда буду рядом.
        Как ни обрадовался Ульдиссиан его ответу, но завершить разговора на этом не мог.
        - Мендельн… скажи, Мендельн… что с тобой происходит?
        На лице брата впервые за долгое время мелькнула тревога.
        - Не знаю, - отвечал Мендельн, совладав с чувствами и снова приняв прежний, бесстрастный вид. - Могу сказать лишь одно: происходящее больше меня не пугает… и я помогу тебе всем, чем оно позволяет помочь.
        В глазах брата Ульдиссиан не заметил ни крупицы лукавства - одно только чистосердечие. Как ни хотелось потребовать от Мендельна продолжения, он понимал: дальнейший разговор ведет за грань, переступить коей ни один из них пока не готов. Ни на чем не настаивая, он попросту хлопнул Мендельна по плечу, и брат с радостью, с облегчением перевел дух.
        - Большего я и пожелать бы не мог, - сказал старший из братьев.
        Он полагал, что Серентия примется осуждать его за одну мысль об этаком деле - тем более, что Ахилий уже поплатился за нечто подобное жизнью, - однако гибель охотника, напротив, прибавила дочери торговца твердости духа. Услышав, что замышляет Ульдиссиан, она согласилась с ним без колебаний.
        - Из-за них погиб мой отец. Из-за них погиб и Ахилий, любивший меня до безумия, а ведь сама я полюбила его так недавно… Если ты хочешь покончить с Церковью Трех и с Собором, то… я с тобой, Ульдиссиан, я с тобой! Об одном лишь прошу: научи меня всему, чему сможешь, чтоб я смогла выйти на битву в первых рядах и расплатиться с ними за все, что они натворили!
        Такой пыл не на шутку встревожил Ульдиссиана: ему отнюдь не хотелось, чтобы Серентия, без оглядки ринувшись навстречу опасности, раньше времени воссоединилась с погибшим возлюбленным. Так бы он ей и ответил, однако Серентия вдруг повернулась к уцелевшим партанцам и закричала:
        - Ульдиссиан сказал свое слово! Церковь Трех должна заплатить за все свои злодеяния! Мы обратим их главный Храм в развалины! Кто с нами?
        На миг все вокруг стихло, но едва Ром с остальными поняли, о чем речь, толпа разразилась дружными, исполненными решимости кличами.
        - Долой Церковь Трех! Смерть жрецам-церковникам! - загремело над джунглями.
        - Кто-нибудь должен отнести весть остальным! - заорал бывший разбойник и вор. - Они охотно к нам присоединятся!
        Вот так, то, о чем с горечью размышлял Ульдиссиан, нашло отклик в людях и ознаменовало начало народного восстания. С изумлением глядя на то, что сам же и сотворил, он - вот странность! - ничуть не жалел об общем накале страстей. На его взгляд, все эти люди были ему вовсе не паствой, но спутниками, товарищами по несчастью, имевшими такое же право на справедливое мщение, как и он сам… пусть против них встанут хоть демоны, хоть любые другие потусторонние силы.
        - Этот мир - наш, - пробормотал он.
        Слова Ульдиссиана немедля привлекли внимание крикунов. Все разом умолкли, чтоб лучше слышать.
        - Этот мир - наш, а мы - его дети! Наши судьбы навек сплетены воедино! - чуть поразмыслив, продолжал он. - А главное, мы - сами себе хозяева! Распоряжаться нашей жизнью властны только мы и никто другой! Это наше право по рождению, точно как и силы, растущие внутри нас, наши по праву крови!
        Над толпой вновь загремели возгласы ликования. Сделав паузу, позволив партанцам выкричаться, Ульдиссиан поднял руки, прося тишины.
        - Ром! - окликнул он бывшего разбойника. - Среди вас еще есть те, кто в джунглях с пути не собьется?
        - Есть, как не быть, мастер Ульдиссиан! А если они не смогут, так я разберусь!
        - Выступаем с рассветом. Направляемся к городу, называющемуся Тораджей. Мендельн, большой там город?
        - Не Кеджан, разумеется, но и не так уж он мал, - поразмыслив, ответил брат. - Да, для начала вполне подойдет.
        Он понимал, что на уме у брата. Для столкновения с Церковью, а после, весьма вероятно, с Собором и кланами магов, понадобится намного, намного больше людей. Ульдиссиан не сомневался: те, кто охотно примет то, с чем он придет к ним, в Торадже найдутся наверняка.
        Однако противники там тоже наверняка найдутся… а значит, Тораджа, вдобавок, станет для мятежников первым испытанием сил, полем первого боя… или же братской могилой.
        - Значит, идем в Тораджу, - подытожил Ульдиссиан. - А несколько верховых пусть скачут назад и сообщат всем партанцам, кто пожелает слушать, что мы с нетерпением ждем их там! Пусть направляются прямо туда, так им и передайте!
        - С вестями я сам поеду, мастер Ульдиссиан! - решительней прежнего откликнулся Ром, а еще трое с не меньшей охотой поддержали его.
        - Тогда вам четверым гонцами и быть. Ну, а вы, остальные, запомните: выступаем с рассветом!
        Горожане снова возликовали, несомненно, представив себе, как твердой поступью шествуют по всему миру, увлекая за собой неисчислимые толпы новообращенных, рвущихся в бой за правое дело. Мешать их радости Ульдиссиан даже не думал, однако прекрасно понимал: все вполне может обернуться совершенно иначе.
        Может статься, их перебьют прежде, чем они хотя бы достигнут ворот Тораджи.
        - Они пойдут за тобой куда угодно, - заметил Мендельн.
        - Хоть в Преисподнюю, хоть на Небеса? - усомнился старший из братьев, вспомнив мифические миры, о которых рассказывала Лилит.
        Вообразить нескончаемое противоборство неземных сил он мог бы разве что с великим трудом, однако род человеческий в роли пушечного мяса для любой из сторон, какая ни возьмет над ним верх, не представлял себе вовсе.
        - Хоть в Преисподнюю, хоть на Небеса, если нужда возникнет, - кивнув, подтвердил Мендельн.
        Ульдиссиан удивленно приподнял брови, не понимая, шутит брат, или как. Пожалуй, тот говорил всерьез. На любителя пошутить Мендельн больше не походил, это уж точно.
        Оба умолкли, не мешая партанцам торжествовать. Небеса - Небесами, Преисподняя - Преисподней, а демонов и прочих потусторонних созданий и здесь, в Санктуарии, найдется полным-полно… в первую очередь - Лилит. Кое в чем Люцион был прав: Ульдиссиан ни минуты не сомневался, что способ вернуться в его жизнь демонесса найдет… а после непременно попробует распорядиться ею по-своему, или вовсе покончить с ней.
        Однако, что бы она там ни замышляла, уклоняться от столкновения Ульдиссиан не станет. Явится - увидит: не так он прост, как ей казалось. Да, в неизбежном противостоянии демонессе многое благоприятствовало, но к встрече с нею Ульдиссиан был готов.
        - Все это принадлежит мне. По праву крови, - прошептал он, но, вспомнив о тех, кто с ним, тут же исправил ошибку. - Все это наше по праву крови. И этот мир. И…
        Стоило вспомнить об Ахилии и остальных, погибших ни за что ни про что, решимость его возросла во сто крат против прежнего.
        - И наши судьбы.
        - Верно, - откликнулся Мендельн, услышавший Ульдиссиана, хотя шептал он едва уловимо. - И все это, и много большее. Гораздо, гораздо большее.
        И, поразмыслив над этим, Ульдиссиан понял: он прав.

* * *
        Главный Храм Церкви Трех охватила тревога. Мало кто понимал, в чем причина, но беспокойство чувствовал каждый. Верховные жрецы держались как ни в чем не бывало, делали вид, словно все идет своим чередом, но, приглядевшись внимательнее, некоторые замечали: даже в их взглядах мелькает явная озабоченность.
        В самом дальнем из верхних углов сокровенных покоев Примаса, во мраке под потолком покачивался Астрога, надежно укрытый тьмою от всякого, кто мог бы войти. Вокруг него копошились с полдюжины восьмилапых тварей помельче, и в суете их чувствовалось волнение, коего сам он никак внешне не проявлял.
        Однако это волнение подталкивало к кое-каким размышлениям. Люцион не вернулся оттуда, куда ушел. Все разумные сроки его возвращения давным-давно миновали. Конечно, сын Мефисто упоминал, куда и зачем собирается, но принимать сказанное на веру Астрога отнюдь не спешил. Он знал: этим человеком Люцион собирался не просто пополнить ряды морлу или иных сил, служащих Церкви Трех. Люцион вплотную приблизился к грани немыслимого… может статься, решив поглядеть, не по силам ли нефалему возвысить его, ни много ни мало, над отцом и прочими воплощениями Единого Зла.
        Однако назад Люцион не вернулся, и теперь Астрога раздумывал, какую выгоду из этого можно извлечь для себя. Что, если ему принять облик Примаса? Что, если встать во главе всех сил Церкви Трех самому?
        Да. В конце концов, не отдавать же власть такому глупцу, как Гулаг! Гулаг - воплощение хаоса, с его ли умишком повелевать?
        Но тут демон почуял: в святая святых Примаса появился кто-то еще… и подобрался, готовясь к прыжку, если нежданный пришелец окажется чужаком. Конечно, Астрога недавно поел, однако отведать крови не отказывался никогда.
        Увы, к немалому его удивлению, пришелец оказался именно тем, кого он вовсе не ожидал.
        - Люцион вернулся, - возвестил демон. - А сделал ли Люцион, что хотел?
        - В каком-то смысле - да, в каком-то смысле - нет, - уклончиво отвечал Примас. - Астрога?
        Демон в образе паука подумал, что как будто Люцион не сразу понял, с кем говорит… но такого быть никак не могло, поэтому Астрога решил продолжить беседу.
        - А Лилит? Ее следов поблизости не нашлось?
        Примас, чуть поразмыслив, кивнул.
        - Кое-какие нашлись, но, надо думать, теперь уж она не скоро вновь попадется нам на глаза.
        - Вот и славно, вот и славно…
        Погладив сиденье высокого трона, на коем обычно восседал в часы аудиенций, Люцион под пристальным взглядом Астроги устроился на нем поудобнее и устремил взгляд во мрак - туда, где прятался собеседник.
        - Астрога, я желаю остаться один.
        - Надолго?
        Подобный приказ сын Мефисто отдавал не впервые. В таких случаях демон-паук, как правило, удалялся в одну из башен до тех пор, пока Люцион не покончит с задуманным делом. Демон, поставленный во главе остальных, Люцион обладал привилегиями, коим Астрога нередко завидовал всей душой.
        - С этой минуты и далее, - сурово нахмурившись, отвечал Люцион. - Подыщи место, где сплести новую паутину. Возможно, в башнях. Ну, а понадобишься, я тебя призову.
        Его изгоняют из потаенных покоев навеки? Астрога едва не запротестовал, но тут же вспомнил: в конце концов, Люцион - сын самого Мефисто, тогда как он - всего лишь в фаворе у Владыки Ужаса. Заступаться за него перед Люционом Диабло и не подумает…
        - Как угодно, - проворчал окутанный сумраком арахнид. - Как угодно.
        С этими словами Астрога призвал к себе детишек, дохнул на паутину, развеяв ее без остатка, и, напоследок смерив Примаса недобрым взглядом, исчез.

* * *
        Восседавший на троне оглядел, ощупал покои незримыми чарами. Нет, поблизости не нашлось никого - даже одного из любопытных сверх меры питомцев Астроги. Силы магии надежно ограждали огромный зал от всех посторонних.
        Примас залился негромким смехом… и в смехе том явственно чувствовалось нечто женственное.
        - Иди же ко мне, любовь моя, - проворковал Люцион голосом сестры. - Жду тебя с нетерпением…

* * *
        Пророк же в Соборе Света удовлетворенно кивнул.
        Все шло именно так, как им и было предписано.
        Об авторе
        Ричард А. Кнаак - автор не одного бестселлера по версиям «Нью-Йорк таймс» и «Ю-Эс-Эй Тудей», создатель примерно полусотни романов и множества рассказов, включая сюда произведения, созданные для таких межавторских проектов, как «World of Warcraft», «Diablo», «Сага о Копье», «Мир Конана» и его собственной эпической саги «Мир драконов». Кроме этого, он немало поработал над комиксами, над мангой и текстовым наполнением для электронных игр. Его произведения переведены на многие языки и широко издаются по всему миру.
        Живет он то в Чикаго, то в Арканзасе, а связаться с ним можно через его веб-страницу, по адресу
        www.richardaknaak.com.
        Конечно, на каждое письмо он ответить не в силах, однако действительно читает все, что ему пишут. Подпишитесь на его новостную рассылку и получайте уведомления о выходе его новых книг и о его публичных выступлениях.
        Благодарности переводчика
        От души благодарю Дмитрия Пуценко, терпеливо помогавшего мне ориентироваться в мироустройстве, истории и повседневной жизни вселенной Diablo.