Полуночное солнце Рэмси Кэмпбелл
        Бен Стерлинг наследует дом своих предков и решает переехать туда с семьей, не зная о странных историях, которые ходят в местном городке о лесе, что раскинулся вокруг древней дубовой рощи. В ней когда-то давно нашли тело прапрадеда Бена, который, прежде чем переехать в Англию, изучал ледяные просторы далекого Севера, где, как говорят, шаманы практиковали древние ритуалы, чтобы полуночное солнце светило над снежной пустыней. Теперь, спустя три поколения, Бен пробуждает невероятную силу и вскоре вся местность вокруг оказывается во власти льда и метели. А тех, кто приближается к лесу, ждет самая незавидная судьба.
        Рэмси Кэмпбелл;
        Полуночное солнце
        Посвящаю с любовью Крис и Лиз это зимнее чтение у камина
        RAMSEY CAMPBELL
        MIDNIGHT SUN
        Published by arrangement with Lester Literary Agency & Associates
        Перевод с английского: Елена Королева
        
        Семена
        Авторы [работающие в жанре хоррора], которые когда-то старались внушить благоговейный трепет, а вызывали страх, теперь стараются внушить страх, а вызывают лишь омерзение.
        Дэвид Эйлворд.
        Месть прошлого: культурное значение сверхъестественной фантастики
        Глава первая
        Он уже успел пересечь половину Англии и почти добрался до дома, прежде чем его заметили. Июньский день разгорался, и железнодорожные вагоны нагревались все жарче и все сильнее воняли куревом, а на пересадочных станциях толпилось все больше народу. В поезде, выехавшем из Нориджа, ему пришлось убеждать по-матерински заботливую женщину с мяукающей корзиной на коленях, что в Питерборо его встречают. Хуже всего было ожидание очередного поезда, и в Питерборо, и потом, почти пять часов спустя, в Лидсе: вокзалы превратились в пещеры, полные великанов, каждый из которых мог его схватить. Но стоило ему сесть в Лидсе на поезд до Старгрейва, как он решил, что теперь в безопасности. Ему и в голову не пришло, что чем ближе к дому, тем больше вероятность, что кто-нибудь его узнает.
        У него в носу стоял затхлый запах вагона, а сердце стучало громко, словно колеса поезда. Он жалел, что не купил в дорогу еды, но после оплаты проезда из Нориджа от его сбережений осталось всего несколько пенни. Он с трудом сглотнул пересохшим горлом и принялся старательно дышать, пока не исчезло ощущение угрозы, порожденное влажной жарой раннего лета и поездом, который, раскачиваясь, несся через городскую окраину к вересковым пустошам Йоркшира. С каждой новой остановкой открытые всем ветрам холмы за домами как будто придвигались ближе и становились круче. Теперь пассажиры чаще выходили, чем входили, и когда за окном распахнулось поросшее вереском пространство, он и вовсе остался в вагоне один.
        Небо становилось бледнее по мере того, как поезд приближался к нему. Склоны холмов, глянцевые от травы или ощетинившиеся английским утесником и вереском, подпирали голые известняковые кряжи, возносившиеся над рельсами. Зазубренные каменные стенки, напоминавшие ему хребты динозавров, разграничивали пастбища, по которым врассыпную бродили овцы. Ему показалось, что знакомые пейзажи приветствуют его. И это ощущение, и еще усталость от долгого пути, позволили ему погрузиться в дремоту и забыть, ради чего он возвращается домой.
        Когда поезд подъехал к небольшой открытой платформе перед Старгрейвом, он заморгал, открывая глаза. Поезд с тяжким вздохом остановился, и на платформу торопливо поднялась женщина, одетая не по сезону тепло, в фиолетовое пальто, с платком на голове, и двинулась к ближайшей двери, подталкивая вперед одного из своих сыновей сумкой на колесиках и волоча за собой двух других, близнецов. Бен увидел ее лицо, освещавшееся красным огоньком каждый раз, когда она затягивалась опасно укоротившейся сигаретой, торчавшей из угла рта, и отпрянул назад, скрываясь из виду. Это была техничка из старгрейвской школы.
        Может быть, она не успела его заметить. Он сполз по сиденью, когда у него за спиной с грохотом распахнулась дальняя дверь. Трое мальчишек, жизнерадостно галдя, ввалились в проход: близнецы тузили и пихали друг друга, младшенький вопил у них за спиной, чтобы подождали его, а их мамаша, вроде бы, была слишком сосредоточена на детях и удостоила одинокого пассажира лишь беглым взглядом.
        - Прекратите немедленно, не то получите. Ну-ка, сели сюда! - скомандовала она и шлепнулась на сиденье через проход от Бена. - Сейчас же ко мне.
        Она затушила окурок, но как только поезд тронулся, тут же закурила новую сигарету. Деревенские домики из песчаника сменились одиночными холмами, усеянными камнями и напоминавшими полуразрушенные постройки, и Бен постарался развернуться к окну всем телом. Он не столько боялся быть узнанным, сколько не сдержать эмоции, которые он подавлял целый день, приберегая до места назначения.
        - Сидите смирно, вам говорю, - прикрикнула женщина, а затем Бен ощутил, как она перегнулась через проход, рассматривая его. - Ты что, голуба, один едешь? - спросила она.
        Он попробовал притвориться, будто не слышит, но невольно еще сильнее развернулся к окну.
        - Я с тобой разговариваю, голуба, - произнесла она, повышая голос. - Я же тебя знаю, правда? Ты не должен разъезжать в одиночку.
        Близнецы зашушукались.
        - Это он? - спросил один из них. - Он, да, мам? Тот мальчик, у которого и мама, и папа, и вообще все погибли на пустоши?
        Бен зажмурился, чтобы подавить нахлынувшие чувства, и тогда женщина опустилась на сидение рядом с ним.
        - Все в порядке, сынок, не нужно бояться, - зажурчала она так близко, что он ощутил на щеке жар от ее сигареты. - Я знаю, что ты сын Стерлингов. Откуда ты едешь? Очень плохо они поступили, те, кто должен был за тобой присматривать. Отпустить восьмилетнего ребенка одного.
        Он испугался при мысли, что из-за него у тети будут неприятности. Та ведь так старалась, чтобы ему было хорошо - как она себе это представляла. Он закусил нижнюю губу, причмокнув так, что близнецы захихикали, и принялся мусолить ее, чтобы успокоиться.
        - Не обращай на нас внимания, Бен, - продолжала женщина. - Поплачь. Вредно держать все в себе.
        Зажмуриться еще сильнее он не смог, поэтому открыл глаза. Перед ними все плыло, как будто поток слез, который он силился сдержать, все-таки прорвался наружу. У него возникло ощущение, будто она украла его горе и выставила на всеобщее обозрение. Бену хотелось ударить по ее пухлому лицу, казавшемуся угрюмым от тревоги за него, по этому носу, ноздри которого раздувались и опадали при каждом вдохе и выдохе, по рябому двойному подбородку, из которого торчали жесткие рыжеватые волоски.
        - Останешься пока с нами, - решила она, - и мы найдем того, кто о тебе позаботится, бедняжка.
        Он мог бы сказать, что едет не в Старгрейв, а дальше, только она никогда особенно не прислушивалась к словам детей. И ему пришла мысль, настолько ясная, что он похолодел и ощутил пустоту в душе: остается лишь открыть дверь вагона и выпрыгнуть. По крайней мере, тогда он точно будет со своими родными. Он потянулся рукой за спину и нащупал ручку, ощутив, как подрагивает дверь. Ему достаточно лишь надавить на ручку и вывалиться из поезда спиной вперед. Когда дверь поддастся, он закроет глаза. Вагон качнуло, и его отбросило на ручку, он почувствовал, как она опустилась, а в следующий миг дверь громыхнула, женщина схватила его за руку и подтащила по сиденью к себе.
        - Нельзя баловаться с вагонными дверями, сынок. Все вы, мальчишки, одинаковы.
        Он едва не заплакал злыми слезами, не столько из-за того, что она помешала, сколько из-за того, что она причислила его к своим детям. Он бросился бы к двери, дождавшись, когда она отпустит его, и доказал бы, что она ему не указ, однако из-за возникшей задержки он понял, каково будет выпасть из поезда, и ему не хватило храбрости. Ее детей он почти не воспринимал - так, какое-то непрестанное недоброе копошение на противоположном сидении, - пока она не вцепилась в него еще крепче, пригрозив им свободной рукой:
        - Сидите смирно. Через минуту уже выходим.
        Один из близнецов копался в корзине и при звуке ее голоса зарылся еще глубже.
        - Хочу конфеты.
        Младший братец взвыл:
        - Нечестно! Они всегда съедают все зеленые.
        - Прекратите, - взвизгнула она, выпустив руку Бена. Из корзины вывалилась картошка, когда младшенький выдернул оттуда пакетик с конфетами и побежал прочь. Поезд замедлил ход, переезжая через мост над шоссе на окраине Старгрейва, за окном показался Лес Стерлингов, тенистый серебристо-зеленый массив над террасами улиц, застроенных коттеджами из песчаника и домишками цвета старого пергамента. Младший мальчишка запрыгнул на сиденье в конце вагона, размахивая пакетиком конфет над головой, но потом близнецы вцепились в его добычу с такой силой, что пакет лопнул. Женщина собрала картошку и, пошатываясь, бросилась в проход, погрозив Бену похожим на желтоватую сосиску пальцем. - Не смей никуда уходить!
        Он всегда слушался взрослых. Из тетиного дома он выскользнул до рассвета, оставив записку, в которой просил не волноваться за него, и, приоткрывая входную дверь, боялся, как бы она не проснулась и не окликнула его. И вот теперь его пригвоздило к месту чувство долга. Близнецы смеялись над младшим братом, который так и сжимал в руке разорванный пакетик от конфет, пока он не пнул одного по ноге, а другому не ткнул кулаком в глаз.
        - Прекратите, вы же покалечите друг друга! - надрывалась их мать, раздавая подзатыльники тем, до кого удавалось дотянуться. - Больше никто не получит ни конфет, ни шоколадок, ни чипсов. И обещанные игрушки я вам не куплю, а новые ботинки сдам обратно в магазин…
        Внезапно Бен исполнился презрения к ней, настолько сильного, что сам испугался. Поезд подкатил к станции. Бен рванул к двери и нажал на ручку. Дверь широко распахнулась, пятки больно ударились о землю, и он побежал к началу платформы быстрее поезда.
        Начальник станции, неторопливый старик с подкрученными кверху усами, пожелтевшими от табачного дыма и никотина, вышел ему навстречу из своей будки. Он взглянул на билет Бена, а потом так резко вскинул голову, что Бен невольно проследил за его взглядом. Женщина в фиолетовом пальто одной рукой колотила по окну, а другой силилась открыть дверь, крича начальнику станции, чтобы он задержал Бена. Бену показалось, это слышит весь Старгрейв, хотя ее голос был заглушен стеклом.
        - Придется подождать, - сказал начальник станции.
        Он перегораживал Бену выход со станции. У Бена заныло в груди, и он снова задышал, только поняв, что начальник станции имеет в виду женщину.
        - Кажется, ей бы пора уже научиться открывать двери, - заметил начальник станции и подмигнул Бену, забирая его билет.
        Бен торопливо пошел к выходу, втянув голову в плечи из страха услышать за спиной окрик. Где-то слева, со стороны моста, звякнул колокольчик в дверях магазина. Справа, на площади, разбирали торговые палатки, и их металлические ребра бряцали о булыжник. Впереди, по направлению к лесу, извивались узкие боковые улочки, как будто уставшие подниматься напрямик. Услышав, как шумно открылась дверь вагона и женщина заорала на своих детей, требуя от них заткнуться, Бен перебежал Рыночную улицу, обогнув лужу разлитого машинного масла рядом с безлюдной стоянкой такси, и помчался вверх по переулку, соединявшему две боковые улицы.
        Он не замедлял бега, пока станция не скрылась из виду, тогда он перешел на торопливый шаг, поднимаясь по склону холма между высокими, грубо сложенными стенами задних дворов. Кто-то заколачивал гвозди под комментарий кого-то другого: «Краску не обдери!», кто-то учил шумного попугая повторять свое имя. Спортивный комментатор вопил в микрофон так, что радиоприемник зашкаливало, а где-то в комнате на верхнем этаже женщина говорила: «Посмотрим, подойдет ли тебе ее старое платье». От возможности слышать голос города, оставаясь невидимым для него, Бен ощутил себя шпионом на секретном задании - задании, смысл которого теперь, когда он приближался к месту назначения, становился все менее понятным.
        Грузовик, натужно ворча, обогнул Круглую площадь и свернул к строительной площадке. Как только он проехал мимо, Бен метнулся через дорогу к следующему переулку, который еще круче забирал наверх. Между неровными выпуклыми булыжниками змейками вились отложения засохшей грязи, нанесенной дождем. Через два поворота переулка Бен увидел Черч-роуд, и сердце, как ему показалось, затрепетало в груди. Он на цыпочках подбежал к выходу из переулка и внимательно оглядел дорогу, спускавшуюся с холма и справа, и слева от него; убедившись, что здесь некому его остановить, Бен ринулся на другую сторону к кладбищенским воротам. Он поднял засов и приоткрыл железные ворота ровно настолько, чтобы проскользнуть внутрь, затем заставил себя медленно закрыть их, чтобы они не заскрипели снова.
        - Я проведать родных, - произнес он вслух, после чего ему пришлось развернуться навстречу реальности.
        Оказалось, никто за ним не гнался. Несколько маленьких мраморных ангелов, угнездившихся на надгробьях, созерцали небеса. В церковном окне рядом с крыльцом возвышался святой Христофор [1 - Имя святого означает «носящий Христа» и перекликается с преданием о том, как Христос явился Христофору в образе мальчика, которого тот перенес через реку. Именно поэтому он часто изображается с ребенком на плече.]: массивной витражной рукой он придерживал мальчика, сидевшего у него на плече, а в другой руке сжимал ручку маленькой девочки, - вся эта картина была как будто сложена из дюжин обломков неба и закатов. Бен окинул взглядом сеть тропинок, расходящихся от церкви, и двинулся между могилами к белому мраморному обелиску.
        Обелиск возвышался среди самых старых могил кладбища, между треснувшей каменной урной и иссохшим почерневшим венком. И высотой он был почти с одиночные деревья, благодаря которым кладбище казалось пограничной полосой между Лесом Стерлингов и городом. Мрамор обелиска так ярко сверкал на солнце, что Бену пришлось прищуриться. Пока он читал выбитые надписи, заслоняя глаза ладонями с переплетенными пальцами, растянувшийся на мили лес выше по склону холма, за полосой общинных земель и живой изгородью, казался большой тенью, наползающей на пейзаж перед ним. Имена отца и деда были теперь вырезаны на обелиске над именем Эдварда Стерлинга, чьи годы жизни и смерти датировались девятнадцатым столетием. Только матери Бена не было здесь, потому что его тетя похоронила сестру в фамильном склепе в Норидже.
        Бен всматривался в имена, словно они могли объяснить ему, ради чего он здесь. Уехав так далеко, он чувствовал, что все-таки не доехал. Он сжимал переплетенные пальцы, пока не заболели руки, словно эта боль была беззвучной молитвой, способной наставить его на верный путь. Наконец ему пришлось расцепить пальцы, и боль понемногу затихла, оставив ему чувство пустоты и утраты, лишив возможности действовать, - он мог лишь смотреть, как его дыхание вырывается перед лицом облачками пара.
        Он созерцал этот пар довольно долго, прежде чем до него дошло, что в такой жаркий день не может быть пара от дыхания. К этому времени он уже успел обхватить себя руками, чтобы унять дрожь. Снова пришло ощущение, и куда более сильное, чем недавно у ворот, что за ним наблюдают. Он поднял глаза и заставил себя всмотреться в лес сквозь туманную завесу.
        На кладбище что-то появилось. Бену пришлось прикрыть глаза дрожащей от холода рукой, чтобы защититься от блеска обелиска, прежде чем он смог рассмотреть это. Между ним и живой изгородью, обозначавшей границу общинных земель, часть пространства шириной в несколько надгробий и высотой больше обелиска сверкала от каких-то переливающихся частиц, ослепительных, словно осколки зеркала. Под ними, на траве, блестела тонкая бледная линия, и Бен видел, что эти осколки движутся к нему в неспешном танце.
        Когда переливающиеся частицы прошли под деревом, с него упало несколько листьев. Бен видел, как они побелели, спланировав на землю. Ему показалось, за время их полета он сделал несколько глубоких вдохов, но пара от собственного дыхания он больше не видел. Его тело как будто замедляло все жизненные процессы, делаясь спокойным, словно мрамор, хотя ему казалось, он по своей воле замер, чтобы не поддаться нарастающей панике. И тем не менее руки его двигались почти незаметно для него, поднимаясь, чтобы приветствовать приближавшееся нечто. Когда ладони оказались на уровне глаз, он заметил, что пальцы блестят от пушистых снежинок, зависших в воздухе. К нему подступала тишина, куда более глубокая, чем тишина кладбища. Он отстраненно сознавал, что шагает к лазу в живой изгороди, за которой начинались общинные земли, следуя за танцующими снежинками, уходящими прочь. Он чувствовал, что если пойдет за ними, то, возможно, поймет, на что намекает этот танец.
        Прозвучал мужской окрик, однако Бен пропустил его мимо ушей. Он был уверен, что еще есть время, чтобы добраться до деревьев и спрятаться. Ему казалось, этот умиротворяющий танец уже скрыл его от чужих глаз, потому что ослепительные искры замедляли свое кружение рядом с ним, словно приглашая присоединиться к их хороводу. Исчезающие узоры, которые они чертили в воздухе, едва различимый шепот, который он силился уловить, кажется, обещали раскрыть невероятные тайны.
        А в следующий миг он замешкался перед лазом в живой изгороди, сквозь которую просочились переливающиеся частицы. Какой-то мужчина положил руку ему на плечо, отдернул в изумлении, но затем усилил хватку.
        - Да он холодный как ледышка, бедняга, - проговорил мужчина, и Бен услышал, как женщина - та, в фиолетовом пальто, - заворковала что-то сочувственное. Он увидел, как несколько деревьев на краю леса заискрились, а потом потускнели, и под деревьями не осталось ничего, кроме угрюмой зеленоватой тени. Он ощущал себя брошенным, сбитым с толку, и был способен лишь трястись от холода.
        Глава вторая
        Полицейский участок Старгрейва находился в маленьком домике, где переднюю комнату разделяла надвое стойка. Женщина-полицейский с крупными морщинистыми руками завела Бена в комнатку поменьше, рядом с кухней, и принесла ему стакан молока.
        - Только что из-под коровы. Давай пей.
        Полицейский, обнаруживший его на кладбище, проговаривал вопросы очень медленно, и Бен догадался, что так тот старается выказать добродушие, однако лично он видел в этом лишь снисходительность. Знает ли Бен свой адрес? Он проделал весь этот путь в одиночку? Рассказывал ли он кому-нибудь, куда едет? Даже если он и оставил тете записку с просьбой не волноваться, неужели он думает, что она не волнуется?
        - Я надеялся, - промямлил Бен, чувствуя себя маленьким и гадким.
        По крайней мере, его больше не трясло, хотя тело оставалось таким напряженным, что, казалось, от малейшего прикосновения затрясет снова. Пока полицейский, зайдя за стойку, звонил тетушке Бена, женщина в форме держала его за руку и рассказывала о своей дочери, которая хотела стать машинистом поезда, когда вырастет. Довольно скоро полицейский позвал Бена к себе.
        - Просто скажи тете, что с тобой все в порядке, хорошо?
        Пока Бен тащился к телефону, он слышал, как ее голос требует ответа: звук был такой, словно прямо в стол была вмонтирована ее уменьшенная копия. Он поднял телефонную трубку обеими руками и отставил подальше от уха.
        - Тетя, я здесь.
        - Скажи спасибо Всевышнему, - произнесла она так безучастно, что он подумал, уж не велит ли она ему сделать это буквально. - Тебя там кормят? Или ты весь день на голодном пайке?
        - Я ничего не хочу, - сказал он и тут же понял, что подобная правда не принесет ничего хорошего. - В смысле, я до того перекусил.
        - Поговорим, когда вернешься домой. Передай трубку полицейскому.
        Бен еле-еле доплелся обратно до своего стула с полным ощущением, что идти ему некуда.
        - Мы за ним присмотрим, вам не о чем переживать, - говорил между тем полицейский, а потом его тон стал деловитым и официальным. - Да, мэм, разумеется, мне известно, кто такие Стерлинги… Трагическая утрата для нашего города… Я уверен, мы сможем, мэм, после чего я лично прослежу, чтобы его благополучно вернули к вам.
        Теперь Бен уже не знал, куда деваться от смущения. Каждый раз, когда полицейский произносил «мэм», он напоминал ему тех детей в поезде.
        - Я бы не стал пока называть точное время, мэм… Когда мы его обнаружили, он был в таком состоянии… - И это все? Неужели он действительно не увидел того, что видел на кладбище Бен, ведь он стоял так близко к нему? - Полагаю, врач уже здесь, мэм, - сказал полицейский.
        Врачом оказалась маленькая и круглая, но очень стремительная женщина, от которой пахло мятными леденцами, и один из них звякнул о ее зубы, когда она передвинула его языком за хомячью щеку.
        - Как его зовут? - поинтересовалась она, глядя Бену в глаза и щупая рукой его лоб, и ему показалось, что его здесь нет, что его увлекли за собой танцующие снежинки на кладбище. - Что с ним случилось?
        Полицейскому наконец удалось завершить телефонный разговор.
        - Он просто захотел вернуться в Старгрейв, чтобы, как я понимаю, побывать на могиле родных, ведь прошло всего несколько месяцев. Верно я говорю, сынок? У тебя ведь все в порядке там, где ты сейчас живешь?
        - Моя тетя хорошо ко мне относится, - заверил Бен с виноватой поспешностью, от которой даже слегка задохнулся.
        Врач держала Бена за запястье и смотрела на свои часы.
        - Напомните-ка, чего ради меня вызвали? В данный момент он в полном порядке.
        - Его трясло как осиновый лист, когда я взял его за руку, - сказал полицейский, и Бен вспомнил, как побелели те листья. - Он дрожал от холода в такой день. Кроме того, как мне показалось, я видел тучу насекомых, кружившую вокруг него, пока я не подошел.
        - Это были не насекомые, - возразил Бен.
        Врач поглядела на него так, словно только что заметила.
        - А-а-а, - протянула она и уставилась на его рот, пока он не догадался, что она ждет, чтобы он повторил за ней. - Шире, шире, - потребовала она и наконец посмотрела ему в глаза. - Что ты там говорил? - спросила она, нацеливая на Бена градусник так, словно собиралась зарезать им, как только услышит достаточно.
        Пока она внимательно осматривала его горло, он решил сохранить тайну.
        - Я не видел никаких насекомых.
        - Они там были, сынок, целая туча. И улетели в лес, как только увидели мой мундир. - Врачу полицейский сказал: - Я просто подумал, что вам следует знать.
        Она заставила Бена наклонить голову в одну сторону, затем в другую, словно изучая его шею.
        - Подозреваете, что его покусали? Следов укусов нет. - Она сунула Бену в рот градусник и все время, пока не пришла пора его вынимать, постукивала по линолеуму подметками поношенных туфель. - Ничего у него нет. Слишком долго ехал, а потом бегал на пустой желудок, вот и все дела. Лично я бы прописала ему большую порцию пюре с сосисками.
        Она со щелчком захлопнула свой потертый чемоданчик и бодро вышла из комнаты.
        - А пирог и жареная картошка с подливой подойдут? - спросила у Бена женщина-полицейский.
        - Да. - На него вдруг навалилась такая усталость, что воспоминания о встрече на кладбище начали ускользать от него, становясь нереальными, - такая чрезмерная усталость, что он даже забыл о хороших манерах. - Спасибо, - прибавил он, и женщина-полицейский потрепала его по голове.
        Когда она принесла ему еду из ближайшей закусочной, он понял, что умирает с голоду, но при этом не в силах пошевелить налившимися свинцом руками. Ему вспомнился один неожиданно жаркий день, когда он чувствовал себя точно так же. Мама тогда посадила его себе на колени и кормила супом. Он помнил, как она то и дело наклоняла голову, чтобы поцеловать его в висок, и улыбалась, стараясь скрыть проскальзывавшую во взгляде тревогу. А он был такой сонный, ему было так уютно, что он был готов сидеть так вечно. На мгновение ему захотелось, чтобы женщина-полицейский заметила, как сильно он устал, и покормила его.
        Однако она говорила по телефону.
        - Врач признал его совершенно готовым к поездке, мэм. И при виде еды он приободрился… Уверяю вас, мы хорошо его кормим, мэм… Сюда уже едет человек из полиции округа, который доставит его к вам…
        Когда Бен макал в подливку последний ломтик картофеля, прибыл этот самый полицейский из округа, долговязый, неулыбчивый тип, нижняя челюсть которого составляла не меньше трети его лошадиной физиономии, и еще Бен решил, что в своем кепи с длинным козырьком он похож на шофера.
        - Как только будешь готов, - бросил он Бену.
        - Не спеши. Нам не нужно, чтобы в довершение ко всему тебя еще и стошнило в полицейской машине, - добавила женщина-полицейский.
        Она проводила Бена до машины и застегнула ему воротник, сказав полицейскому с лошадиной физиономией:
        - Береги его. Он хороший парень, на которого свалилось слишком много горя, какого никто не заслуживает.
        Бен был ей благодарен, хотя и не возражал против того, что водитель видел в нем всего лишь досадную помеху, с которой нет нужды разговаривать: пока он сидит без дела в тишине, наверное, сможет вспомнить, что именно произошло на кладбище. Машина бежала через вересковые пустоши за собственной вытянутой тенью, и Бену казалось, он оставляет позади частицу себя. Когда он обернулся на лес, солнце ослепило его. Он зажмурился и увидел сияющую кляксу, которая разрослась, потемнев. Ему показалось, что солнце выжгло его воспоминания, которые он так и не смог ухватить в полной мере. Он прикрыл глаза ладонью, пытаясь вспомнить, но почти тут же заснул.
        Он то и дело просыпался, словно от толчка. И каждый раз понимал, что воспоминания ускользают от него все дальше. Он начал думать, что уже лишился их, не удержав сразу. В моменты бодрствования он видел города, названий которых не знал, небо, расчерченное полосами заката, дорогу, которая, кажется, вела на край мира, и еще бульвар с фонарями, похожими на бетонных динозавров, чьи головы одновременно налились оранжевым светом на фоне темно-синего небосвода. Один раз его разбудил водитель, чтобы он пересел в другую полицейскую машину. Очнувшись от сна под чистым черным небом с сонмом мерцающих звезд, он на какой-то миг вдруг понял: все, что он не в состоянии уловить, - это секретное сообщение, предназначенное для него одного. Но потом миг прошел, и, как он ни старался противиться, его сморил сон.
        Когда он очнулся в следующий раз, то понял, что полицейская машина стоит. С трудом разлепив веки, он увидел за стеклом дом тети. Небольшие спаренные дома с аккуратными садиками и припаркованными автомобилями окутывала темнота, приглушавшая свет уличных фонарей и будто льнущая к нему. Он нащупал ручку двери и кое-как выбрался из машины.
        Полицейский, которого Бен так и не смог вспомнить, уже нажимал на кнопку звонка. Бен увидел в окно, как его тетушка вскочила со стула и тут же ухватилась за спинку, чтобы не упасть, - видно, заснула, дожидаясь его возвращения. Когда он, спотыкаясь, побрел по садовой дорожке между кустами, черневшими в ночи, тетя открыла входную дверь. Ее пружинистые темные кудряшки сбились набок, очки в роговой оправе сидели косо, а над воротником кардигана торчал выбившийся ярлычок. Она скорбно поглядела на Бена и скрестила руки на груди.
        - Никогда больше так не делай, если не хочешь моей смерти, - произнесла она.
        Глава третья
        Сначала Бену показалось, что она преувеличивает. Она поблагодарила полицейского и проследила, чтобы тот закрыл за собой калитку.
        - Иди наверх, - вот и все, что она сказала Бену, взмахивая руками, словно от этого он мог бы взлететь на второй этаж.
        Держась за перила, он дотащился до ванной комнаты, где крышка унитаза была замаскирована белыми перьями, в полусне принялся чистить зубы и понял, что таращится на свое отражение в зеркале. Собственное худощавое лицо показалось нереальным, словно маска: голубые со стальным блеском глаза запали от усталости, бледный рот с искусанными губами разделяла ровно пополам тень от острого носа, светлые волосы с серебристым отливом топорщились во все стороны над большими ушами. Он все еще размышлял, что же должно означать это зрелище, когда в ванную торопливо вошла тетя, чтобы его причесать. Расческа скребла по коже и дергала за волосы, но даже это не помогло взбодриться. Он поплелся в свою комнату, кое-как застегнул пижаму, забрался под одеяло, и его веки сомкнулись раньше, чем голова коснулась подушки.
        Его разбудили полуденное солнце и хриплое пение большой шарманки. Он прикрыл глаза рукой, наслаждаясь неспешным возвращением в реальность и ощущением, что можно валяться так сколько угодно, понемногу узнавая в этих звуках мелодию фургона с мороженым. Она понемногу затихала, удалялась, наконец угасла, словно искра, и только тут он осознал, что не слышит в доме свою тетю.
        Он вскочил, оттолкнувшись от кровати с такой силой, что затряслись руки, и бросился вниз по лестнице, в надежде, что его громкий топот вызовет ответ с ее стороны. Ее не оказалось в кухне, только плита и металлическая раковина сверкали, как будто она начистила их минуту назад; ее не было в столовой, только черные стулья стояли, выпрямив спинки, вокруг пустого черного стола, над которым висели в рамках коричневатые фотографии с морскими видами Норфолка; ее не было и в гостиной, только радиоприемник застыл на верху вращающейся книжной полки.
        Обычно этот приемник, сделанный из грязно-белого пластика, напоминал Бену тостер-переросток, но сейчас он как будто превратился в воплощение той тишины, что стояла в доме, - ему представилось сердце, переставшее биться. Он во все глаза смотрел на приемник, боясь пошевелиться, когда сверху послышался звук: придушенный всхрап, вдруг оборвавшийся.
        Должно быть, она тоже проспала, как и он. Ему не полагается заходить в ее спальню, но она же не станет возмущаться, если он принесет ей чашку чаю. Он поставил чайник в раковину, послушал, как звон струи из-под крана становится все глуше. Проследил, как закипает чайник, и схватил его за ручку, как только крышка начала подрагивать, залил кипятком ложку чая в заварочном чайнике, заставив себя терпеть, когда пар обжег пальцы. Наверняка она уже не так сильно на него сердится. Он пошел наверх, поднимаясь на каждую ступеньку с одной и той же ноги, чтобы не расплескать наполненную до краев чашку на блюдце, и добравшись до двери тетушки, робко постучал по косяку. Когда на его долгий стук не последовало ответа, он опустил чашку с блюдцем на пол и чуть приоткрыл дверь.
        В этой комнате было теплее, чем у него, словно ее убранство - стеганое одеяло, свешивавшееся с обеих сторон кровати до самого пола, маленькие подушечки на туалетном столике, ощетинившиеся шляпными булавками, мягкое кресло, уставившееся на свое отражение поверх булавок, - источало собственный жар. Его тетушка свернулась клубочком под стеганым одеялом, отчего казалась сейчас меньше обычного. Лицо ее приобрело сероватый оттенок и расплылось из-за расслабленно отвисшей челюсти, по которой сползала струйка слюны. Бен не смог определить, дышит ли она.
        Затем она всхрапнула и закрыла рот, ее веки дрогнули, открываясь. Увидев Бена, она тут же села на кровати, завернувшись в одеяло и торопливо утирая подбородок тыльной стороной ладони.
        - Тетя, я заварил тебе чай, - с запинкой пробормотал он.
        Пока он донес чашку до кровати, она успела накинуть на себя кофточку и надеть очки. Ее примятые кудряшки понемногу расправлялись, но лицо все еще выглядело более серым, чем обычно.
        - Оставь на маленьком столике, - сказала она, когда он попытался дать ей чашку на блюдце прямо в руки. - Будь хорошим мальчиком, ступай к себе, пока я не встану.
        Возможно, она еще не до конца проснулась и поэтому говорила как-то невнятно, но его это напугало.
        - Тетя, ты хорошо себя чувствуешь?
        Она поднесла руку ко лбу, словно определяя температуру у себя самой.
        - Надеюсь, теперь уже да. Но не смей больше расстраивать меня так, как это было вчера, ты меня понимаешь?
        - Я больше никогда не буду, - пообещал Бен и вышел из спальни.
        Если она умрет, он останется совсем один, и куда ему тогда идти? Чтобы отвлечься от подобных мыслей, он принялся прибирать в комнате, расставляя в ряд на подоконнике модели машинок, которые неизменно получал в подарок на Рождество с тех пор, как ему исполнилось три года. В памяти возникли морозные узоры на окнах и искры от горящей оберточной бумаги, улетающие в дымоход.
        Он отнес вниз, в гостиную, стопку своих книг. Развязал бечевку, и книги как будто с облегчением расправили обложки: и сказки Андерсена, подаренные отцом, и ежегодные сборники библиотеки приключений от тетушки. Самой лучшей из них, потому что до сих пор оставалась совершенной загадкой, была последняя книга Эдварда Стерлинга «О полуночном солнце».
        Он только начал переворачивать страницы, когда в комнату спустилась тетя.
        - Не заталкивай в мой книжный шкаф слишком много томов, а то он потеряет вид. Мы же не хотим, чтобы люди подумали, будто наша мебель куплена на распродаже? - сказала она и нахмурилась при виде книги в его руках. - А это что за старье? Не нужна она тебе. Там наверняка полно микробов.
        Бен пожал плечами.
        - Но, тетя, она мне очень даже нужна. Ведь эту книгу написал прадедушка. А дедушка подарил мне и сказал, что нужно время от времени пытаться ее читать, пока не откроется смысл.
        - В ней нет никакого смысла, Бен. Хорошие мальчики должны читать такие книги, какие я тебе подарила. А в этой нет ничего, кроме сказок, сочиненных людьми, которым понадобился Эдвард Стерлинг, чтобы их записать, потому что сами они не умели. Мерзкие сказочки, некоторые похожи на Ганса Андерсена, только еще хуже. И примерно из тех же краев. - Она протянула руку, и он заметил, что та у нее слегка дрожит. - Если эта книга так тебе дорога, я сохраню ее. И это будет особый тебе подарок, когда я решу, что ты уже достаточно взрослый.
        - Но ее можно поставить в шкаф, чтобы я видел? Она напоминает мне о деде.
        Его тетушка силилась совладать с чувствами.
        - Теперь мне кажется, что я напрасно потратила деньги, покупая для тебя книжки, - проговорила она и с трудом вышла из комнаты.
        К обеду ей, похоже, удалось взять себя в руки. Они, как и обычно, ели рагу из мяса и овощей - она часто повторяла Бену, что эта пища именно то, что требуется растущему мальчику. Как и обычно, на запах рагу было куда лучше, чем на вкус, словно тот весь растекся по воздуху. Бен делал вид, что ему нравится, и после нескольких глотков произнес:
        - Я люблю, когда ты покупаешь мне книги, тетя. И я их читаю.
        - В самом деле? Честно говоря, идея была не моя. Твоя мать считала, что книги могут направить твои мысли в правильное русло. - Он подцепила на вилку овощное месиво и взглянула на Бена, опустив ее на край тарелки. - Постарайся понять, Бен: мне это тоже нелегко. Одно дело, когда ты время от времени приезжал погостить на недельку, но мне и в голову не приходило, что я после стольких лет одиночества буду жить вместе с другим человеком, пусть даже и вместе с таким хорошим мальчиком, как ты. Не подумай, что я жалуюсь, просто дай мне время, чтобы привыкнуть, хорошо? Я понимаю, что никогда не смогу заменить тебе мать, но если я могу чем-то тебя порадовать, в рамках разумного, не стесняйся об этом попросить.
        - В таком случае, можно мне взять одну фотографию из тех, что ты привезла из нашего дома?
        - Разумеется, можно, Бен. Ты хочешь взять какую-нибудь, где ты с мамой?
        Бен проглотил еще немного рагу, однако это не помогло ему удержаться от вопроса.
        - Тетя, почему ты не любила моего отца и его родных?
        Она закрыла глаза, словно его взгляд обжигал ее.
        - Ты прав, Бен, я сказала глупость. Я найду фотографию, на которой вы все вместе.
        - Но за что ты их не любила?
        - Наверное, я тебе расскажу, когда ты повзрослеешь.
        Бен решил, что она винит их в смерти своей сестры. Если он будет настаивать на ответе, она передумает отдавать ему фотографию. Позже, когда он убирал со стола, она поднялась к себе в комнату и задержалась там надолго - Бен уже испугался, что она решила ему отказать. Наконец она вынесла ему фотографию, на которой он был запечатлен младенцем на руках у матери.
        - Твои крестины. Это я уговорила твою мать тебя крестить.
        Отец то ли поддерживал мать Бена, то ли сам опирался на нее - вид у него был такой, словно ему хочется утереть блестящий от пота лоб. Летняя жара, из-за которой пожухли листья на деревьях во дворе перед церковью Святого Христофора, явно обессилила и бабушку с дедушкой. Все они, даже тетя, улыбались не слишком весело, словно устав дожидаться, пока вылетит птичка. Бен глядел на фотографию с ощущением, что каким-то образом упускает суть происходящего, пока тетя не обняла его, обдав ароматом лавандовой воды.
        - Если будет нужно, ты всегда можешь поговорить со мной о них, - заверила она. - Ты ведь убежал, потому что я не оставила тебе времени, чтобы как следует попрощаться, да?
        Вопрос прозвучал буднично, однако Бен почувствовал, с каким напряжением она ждет ответа:
        - Да, тетя, - согласился он, не в силах решить, какую часть правды можно открыть. - Как ты думаешь, что с ними со всеми случилось? Никто мне так и не объяснил.
        - Беспечность, Бен. Что там еще могло случиться, среди бела дня посреди ничего. Никогда не отвлекай человека за рулем. - Она взяла его руки в свои теплые, пухлые, немного морщинистые ладони. - Слава богу, ты в ту неделю гостил у меня. Мы не можем вернуть никого из них, зато мы сделаем друг для друга все, что в наших силах, правда? А теперь пора спать. И не спорь, тебе завтра в школу. Хорошая я была бы опекунша, если бы позволяла тебе нарушать режим.
        Уже лежа в постели, он позвал ее. Она позволила ему остаться под одеялом, а сама опустилась на колени рядом с кроватью и вместе с ним прочла молитву. Ее мольбы об упокоении их душ еще звучали у него в ушах, когда она подоткнула ему одеяло, плотно, словно спеленала. Почему-то мысль о вечном покое потянула за собой воспоминание, как отец нес его на плечах, и ему казалось, он может срывать звезды с их черного ледяного ложа, откуда они уже и сами падали, оставляя в ночном воздухе блестящие мазки. Конечно же шел снег, и было странно, что отец несет его в лес в такую ночь, в самую чащу, откуда уже были не видны огни Старгрейва. Куда же нес его отец, что Бен весь дрожал в предвкушении? Разум Бена словно съежился от воспоминания, а вскоре путаница мыслей, похожих на наложившиеся друг на друга радиоволны, унесла его в сон.
        Он проснулся в темноте, понимая, что ночь в самом разгаре. Его разбудила одна мысль - мысль о том, что темнота, или нечто, таившееся в ней, хочет ему что-то сообщить. Он полежал, глядя в потолок и пытаясь вспомнить, что же от него ускользнуло. Уж это точно не из тех тайн, до которых ему нужно еще дорасти. Это напомнило ему о последней книге Эдварда Стерлинга, о дедушке, который рассказывал, как Эдвард Стерлинг, желая закончить книгу, отправился далеко в ледяные пустоши под полуночным солнцем, и из этого безымянного места его пришлось выносить на руках, скорее мертвого, чем живого, и он скончался в Старгрейве, как только дописал книгу. «Что же он нашел там?» - хотел знать Бен.
        Дедушка тогда пристально поглядел на него, больше похожий на собственное отражение в кривом зеркале - иссохший, бледный, с одеревеневшими руками и ногами, - и Бен подумал, что, наверное, Эдвард Стерлинг выглядел так же. «Однажды ты узнаешь», - ответил дедушка.
        Бен весь подобрался, словно пловец перед прыжком в воду, и быстро выскользнул из кровати. Тетушка храпела так громко, что наверняка крепко спала. И все же он не стал включать свет на лестнице, спускаясь на цыпочках в гостиную. Дом стоял в пятне темноты между двумя уличными фонарями, в домах напротив свет не горел, но он все же сумел разглядеть на полке книгу Эдварда Стерлинга, корешок которой был темнее остальных. Его пальцы сомкнулись на этом корешке из старинной кожи, и он уселся на корточки под окном за шторой.
        Книга раскрылась на фронтисписе, где был помещен портрет иссохшего старика, сидевшего, скрестив ноги по-турецки, и бьющего ладонями в барабан. В полумраке его глаза были похожи на бусины из черного льда. Бену часто казалось, что его прадед, должно быть, один из волшебников, которым месяцами приходится бить в барабан, чтобы светило полуночное солнце, однако сейчас эти глаза привели его в смятение. Он принялся переворачивать страницы, всматриваясь в отдельные строки нерифмованных стихов, которые в книге назывались магической поэзией, но смысла ее он так и не смог постичь. Он подумал, надо бы включить свет, но тут же обнаружил то, что искал, - впрочем, звезды этой ночью светили достаточно ярко, чтобы читать. В самом деле, он начал различать отдельные напечатанные строки на страницах. Ему казалось, что свет сам тянется к нему. Он не знал, как долго просидел так, но был уверен, что вот-вот сможет разбирать слова и поймет вложенный в них смысл, когда услышал, как тетушка выкрикивает его имя.
        Она неуклюже сбежала по лестнице, включив свет. Должно быть, она обнаружила пустую кровать, пока он был поглощен изучением книги и даже не услышал, как она встала. Когда она тяжело ввалилась в комнату, лихорадочно нашаривая выключатель, он вскочил на ноги.
        - Тетя, я не мог заснуть. Я всего лишь хотел…
        Он не знал, что еще сказать, впрочем, она, видимо, не слушала: с посеревшим лицом она уставилась на книгу у него в руках, словно та была красноречивее всех его слов. Он поставил книгу на полку рядом со сборником из библиотеки приключений и двинулся к двери, и тетушка отступила в сторону, словно тюремная надзирательница.
        Терзаясь угрызениями совести, что снова расстроил ее, он не смог заснуть до самого рассвета, однако она, явившись утром будить его в школу, улыбалась, словно новый день перечеркнул все ночные события. Ему сразу стало лучше, раз ей хорошо. Если она так переживает из-за того, что он читает эту книгу, он дождется, пока тетушки не будет дома.
        Однако этим же вечером, когда он прокрался в гостиную, чтобы тайком взглянуть на портрет шамана с барабаном, оказалось, что в шкафу стоят только тома библиотеки приключений. Он побежал в кухню, где тетушка нарезала овощи.
        - Тетя, где моя книга?
        Она поглядела на него без особого интереса, что нисколько его не обмануло.
        - Знаешь, Бен, я как-то не подумала. Заходила женщина, просила книги на благотворительность, и мне не захотелось отпускать ее с пустыми руками. Но это ведь неважно, у тебя же есть фотография, которую я тебе дала. А то была всего лишь старая книга.
        Глава четвертая
        Следующие недели тетушка пыталась загладить свою вину перед Беном. По субботам, когда они отправлялись за покупками, она показывала ему самые старые части Нориджа с мощеными булыжником улочками, где стоявшие в полном беспорядке дома, казалось, вот-вот скатятся с холма. По воскресеньям после церкви она часто возила его на побережье, где на каменистых пляжах пыталась играть с ним в футбол или гуляла вместе с ним вдоль утесов, чьи обращенные к морю бока осыпались под ветром мелким песком. Как-то она отправилась с ним к самой высокой точке побережья, на заметно выдающийся холм в Шерингеме, возносившийся на несколько сотен футов над морем. Бен созерцал травянистую равнину, почти такую же ровную, как море, и мечтал, чтобы завтра уже наступило, потому что он придумал, как ему достать копию книги. Отец одного из его одноклассников держал книжный магазин.
        Мальчика звали Домиником, а больше Бен не знал о нем почти ничего. Кажется, у того не было близких друзей, во всяком случае, в их число точно не входили ни Питер, ни Фрэнсис, ни Кристофер, позволившие Бену играть вместе с ними в их игры. Питер с Фрэнсисом колотили друг друга по несколько раз на дню и корчили друг другу рожи на уроках, пытаясь рассмешить одноклассников и навлечь на тех наказание. От чего Кристофер спас Бена в первый день в школе, когда замаскировал приступом фальшивого кашля его смех, а Фрэнсис на следующий день раскусил шоколадный батончик на две части и предложил Бену кусочек поменьше, блестящий от слюны. Бен проглотил подношение вместе с чувством брезгливости, и с этого момента считалось, что они вчетвером друзья. Но Бен не позволит этому обстоятельству помешать знакомству с Домиником.
        В понедельник тетушка как обычно отвела его в школу, хотя в Старгрейве он благополучно добирался до школы сам. Она сказала: «Старайся», и когда он попытался ускользнуть от нее в ворота, шлепнула его по заду - ей казалось, что подобный жест смутит его меньше, чем поцелуй на глазах у одноклассников. Июльское солнце нагревало макушку и отражалось от приоткрытых окон школы, пока он махал тетушке вслед, а когда она скрылась из виду, Бен прошел через вымощенный булыжником двор, запруженный учениками.
        Доминик стоял перед входом для мальчиков и мурлыкал что-то себе под нос, сунув руки в карманы мешковатых шортов и уставившись на свои ботинки, которые выстукивали ритм его мелодии, какого-то приджазованного церковного гимна, от которого у него даже сползли носки. Лицо у него было как будто только что растерто махровым полотенцем, короткий широкий нос и крупный рот терялись на фоне высокого лба, над которым стояли торчком медно-рыжие волосы, напомнившие Бену зачищенный провод. До Бена вдруг дошло, что Питер, Фрэнсис и Кристофер наблюдают за ним, и он выпалил единственный пришедший на ум вопрос:
        - Тебя Доминик зовут?
        Доминик глядел на свои ноги, переставшие отбивать ритм.
        - Хочешь поиздеваться?
        - Нет, а с чего бы?
        - Просто подумал, что ты мог бы. - Доминик наклонился, чтобы подтянуть носки. - Ты мог бы сказать «Никидом» или «Нодиким». Хотя, мое любимое «Модиник». Похоже на название какого-то лекарства. - Он распрямился и поглядел куда-то мимо Бена, словно ему не нравилось то, что он видит перед собой. - В таком случае, чего ты хочешь?
        - Твой отец продает книги, верно?
        - А твой кормит червей.
        Бен разинул рот, не зная, что на это ответить.
        - Когда мы в классе рассказывали, чем занимаются наши родители, мистер Болгер освободил тебя от задания, - продолжал Доминик, - но мне интересно, что бы ты ответил.
        Бен закусил губу и понял, что, хоть он и пытается сдержать свои чувства, это вовсе не горе. И вдруг эти чувства выплеснулись из него так бурно, что ему пришлось утереть рот:
        - Наверное, я бы сказал, что они лежат в могиле.
        На лице Доминика отразилось такое потрясение, что Бен зашелся от смеха. На этот раз было почти не больно, почти отпустило.
        - И что бы сказал на это мистер Болгер, - в радостном предвкушении продолжил Доминик.
        - Он бы сказал… - тут Бен заговорил, понизив голос: - «Да как ты смеешь осквернять мою классную комнату подобными выражениями, ма-альчик?»
        Доминик засмеялся, по крайней мере, закивал головой, растянув губы, что означало веселость.
        - Так что ты там говорил насчет книг? Ни разу не видел никого из вашей шайки в нашем магазине.
        - Я не в шайке, - возразил Бен и обернулся, чтобы проследить за взглядом Доминика.
        Питер и остальные стояли у него за спиной: физиономии надутые, глядят угрожающе.
        - Над нами ржете? - спросил Питер у Доминика.
        - Только над учителем, - ответил Бен. - Мы разговариваем. Это личное.
        - Тогда, может, пойдете в девчачий туалет? - предложил Фрэнсис, всплеснув руками.
        - Да о чем тебе с ним говорить? - угрюмо поинтересовался у Бена Кристофер. - Он считает себя лучше всех только потому, что его отец - тупой лавочник.
        - Он не тупой, он книгами торгует. Это ты тупой, если так думаешь. Мой прадед когда-то писал книги.
        - Ах, простите, ваша светлость, - хмыкнул Питер, низко кланяясь.
        - Ваши светлости, - подхватил Фрэнсис и повторил погромче, словно призывая всех оценить его остроумие.
        Кристофер нагнул голову, как будто собирался боднуть Бена.
        - Смотри, кого ты тупым называешь.
        - А я смотрю.
        Кристофер толкнул Бена, прижав к стене, а потом, когда в двери появилась учительница, с важным видом удалился в сопровождении своих прихвостней.
        - И что же писал твой прадед? - спросил Доминик.
        - Собирал старинные легенды и все, что не было записано раньше. И я хотел, чтобы ты спросил у своего отца, издают ли еще одну из таких книг. Эдвард Стерлинг, «О полуночном солнце».
        - Что, моему отцу отложить ее для тебя, если у него есть?
        - Лучше сначала скажи мне, сколько она будет стоить, - ответил Бен, но тут учительница дунула в свисток, требуя, чтобы все построились, и он закрыл рот, чтобы она не услышала, как он болтает после свистка, и не отправила его к директору, мистеру О’Тулу.
        Когда его класс зашел в здание, ботинки Бена, купленные ему теткой к новому учебному году, по-мышиному запищали по линолеуму, и он увидел, как стоявший в коридоре директор наклонил голову - этим жестом он все время напоминал Бену оскалившуюся лошадь. Пока класс маршировал к месту назначения, Бену казалось, что жара, запах вымытого пола и тошнотворно зеленая краска со стен сплетаются внутри него в единое целое. В голове так сильно пульсировало, что он с трудом расслышал, что говорит ему мистер О’Тул:
        - Я бы смазал их на твоем месте, тогда они бы так не скрипели.
        - Да, сэр, - с запинкой промямлил Бен, ощущая себя отрезанным от всех остальных, уязвимым и сгорающим от стыда.
        Они только что прошли мимо директора, и Бен чуть не споткнулся, когда Доминик у него за спиной пробормотал:
        - Прикол, при-кол.
        Бен едва не задохнулся от смеха и ужаснулся сам себе. Он не посмел обернуться, но улыбнулся Доминику, когда они проходили мимо рядов складных сидений в актовом зале. Пока мистер О’Тул громогласно читал молитвы перед залом, полным детей, а учителя с мольбой поглядывали на них, Бен больше не чувствовал себя одиноким. В классе он даже поднял руку, когда мистер Болгер задал вопрос, и отметил, что ладони у него больше не потеют.
        Он был рад, что тетушка не спросила, с чего это он так доволен собой, - похоже, ей было достаточно самого факта. Ночью он никак не мог заснуть от предвкушения, словно был канун Рождества. Возможно, скоро он узнает, кого повстречал Эдвард Стерлинг за время своего последнего исследования и что они ему поведали. Но когда Бен торопливо вошел в школьный двор, даже не дожидаясь, пока тетушка скроется из виду, Доминик развел пустыми руками.
        - Мой отец рассмеялся.
        - В смысле?
        - Он велел передать, жаль, что у тебя нет этой книги, он дал бы тебе за нее годовой запас карманных денег. Он позвонил своему другу, который торгует антикварными книгами, и тот сказал, что за всю жизнь не встречал ни единого экземпляра. С тем же успехом можно искать прошлогодний снег, так сказал мой отец.
        Глава пятая
        Зато у Бена появился в школе настоящий друг, чего никогда не бывало в Старгрейве. Тетушка позволяла ему оставаться у Доминика дома, куда заходила за ним, возвращаясь с работы в налоговой инспекции. Должно быть, она была довольна, что больше не приходится работать в обеденный перерыв и что у него в Норидже появился кто-то, кроме нее. Родители Доминика одобрили Бена, а вот ему понадобилось время, чтобы привыкнуть к ним. Миссис Миллиган то и дело предлагала ему перекусить без всякой системы, наверное, потому что мистер Миллиган находился в вечном движении: даже во время обеда он мог схватить книгу с буфета, со стула, с дюжины других предметов мебели, которыми были набиты комнаты маленького дома, и, расхаживая взад-вперед, словно актер на репетиции, принимался читать вслух.
        - Вы только послушайте, - начинал он, поднимая к потолку широкое лицо и прикрывая глаза под кустистыми рыжими бровями. Он как будто не читал, а нюхал страницы, пока у матери Доминика не лопалось терпение, и она не набрасывалась на него, словно терьер на добычу: понадежнее упираясь в пол короткими ногами, она всем телом толкала мужа к столу, наклонив голову так, что подбородок сливался с крепкой шеей.
        - Их мозгам пища нужна не меньше, чем их утробам, - слабо протестовал он, пока жена изымала книгу, ворчливо приговаривая:
        - Не прививай детям свои манеры.
        Когда Бен впервые пришел в книжный магазин Миллигана, он увидел, как тучный мужчина с портфелем, переваливаясь с ноги на ногу и спотыкаясь о булыжники, удирает от магазина, словно испуганный пингвин, а мистер Миллиган кричит ему вслед:
        - Задержите этого человека, он зарабатывает неправедным трудом! Где полиция? А ну-ка покажи им ту страницу, которую ты не хотел, чтобы я читал вслух, - загромыхал он, и коммивояжер перешел на неуклюжий бег. - Вот, никакого уважения ни к книгам, ни к людям, - сказал мистер Миллиган Бену, впуская его в магазин. - Можешь читать все, что способен осилить, при условии, если у тебя чистые руки.
        Так Бен провел почти все лето. Он прочел все мифы, все легенды и фантастические истории, какие сумел найти, частично из-за того, что тетушка не одобрила бы, а еще кое-что из научной фантастики, которой увлекался Доминик, и научная фантастика потянула за собой книги по астрономии. Исследования пространства и времени, фотографии далеких звезд и светящихся точек, о которых было доподлинно известно, что это скопления тысяч звезд, наполняли его благоговейным трепетом, граничившим с восторженным страхом. По временам он даже бывал рад, когда миссис Миллиган спасала его от размышлений, принося из дома миску хлопьев или сэндвич с омлетом. На мистера Миллигана тоже можно было положиться в этом смысле: он то зачитывал вслух какой-нибудь отрывок перспективным клиентам, то пытался отговорить покупателей заказывать книги, которые лично он не одобрял, то выуживал из их памяти имена авторов и названия, - все это в такие моменты, когда мысли Бена принимали уж слишком мрачный и темный характер.
        Однако по вечерам в постели отвлекать его было некому, особенно с началом осеннего триместра, когда с каждым днем смеркалось все раньше. Уже скоро в воздухе стала ощущаться осенняя прохлада, и ему казалось, что лето не смогло предотвратить ее наступление, как дневной свет не может сдержать натиск ночи. Ночи все удлинялись, и у него было такое чувство, что темнота разрастается. Он не понимал, почему его так тревожат усиливающийся холод и темнота, он даже не был уверен, что ежевечерняя молитва перед фотографией семьи сильно помогает. Каждый вечер отражение неба в зеркале туалетного столика, на котором стояла фотография, делалось все темнее. Один раз ему показалось, что небо вовсе исчезло, не сумев сдержать наступление звездной пустоты, и тогда он молился изо всех сил.
        Каждый вечер он выбирался из кровати, чтобы помолиться уже после того, как тетушка подтыкала ему одеяло, но он не подозревал, что она его слышит, пока она не повела его к отцу Флинну. В то воскресенье часы перевели назад, чтобы дать ночи лишний час. Может быть, по этой причине церковная служба показалась ему какой-то далекой, священник и его помощники неспешно совершали обряд, и их молитвы, как и ответы паствы, трепетали под арочными сводами, словно пойманные птицы. После мессы Бен попытался потихоньку удрать с церковного крыльца, однако тетушка заставила его подойти к священнику.
        - Спасибо за прекрасную мессу, - сказала она.
        - Все мы стараемся изо всех сил, мисс Тейт. - Святой отец до середины обнажил в улыбке мелкие ровные зубы и дежурно потрепал Бена по голове. - Но ведь не юному Бену это объяснять, верно?
        Бен испугался, уж не догадался ли святой отец по его лицу, что во время службы он витал в облаках, и мысли в ужасе поскакали врассыпную: чудная служба в большой луже, месса-масса, массовое месиво…
        - Хочу, чтобы ты знал: я восхищаюсь тем, как ты несешь свой крест, - сказал ему священник.
        - На самом деле, отче, именно об этом мы бы и хотели поговорить, - сообщила тетушка Бена. - Об этой трагедии.
        Лично Бен ни о чем не хотел с ним разговаривать.
        - Мои двери всегда открыты, - заверил священник.
        Наверное, зимой у него в доме ужасно холодно, подумал Бен, силясь сдержать усмешку, но никто на него не смотрел.
        - После мессы я всегда пью чай, а это, как и все остальное в жизни, лучше делать в компании, - продолжал святой отец.
        Дом священника находился в конце улицы, где стояли спаренные дома, разделенные садиками, и ряд невзрачных магазинчиков. Дверь им открыла престарелая экономка, чью жилистую шею украшало ожерелье с огромными бусинами, похожими на желуди.
        - Еще одну чайную чашку, - беззаботно велел ей святой отец, - и, как мне кажется, нам понадобится стакан молока.
        В гостиной, перед выложенным изразцами камином, в котором потрескивали угли, выстроился ряд из нескольких стульев, а перед ними стоял еще один. В углу комнаты под старым граммофоном возвышалась гора пластинок.
        - Ты сядь сюда, - велела Бену тетушка, подтолкнув его к стулу напротив места священника, а сама присела на краешек соседнего с ним. - Надеюсь, вы сумеете все ему объяснить, отче.
        - Полагаю, для того я и нужен. А о чем речь?
        - Как и было сказано, о трагедии. Он еще не прожил ее, хотя никто этого от него и не ждет. Просто я слышу, как он молится за них, словно у него сердце разрывается. Господь же не хочет, чтобы дитя испытывало подобные чувства?
        - Не стоит рассуждать о том, чего именно хочет Господь, мисс Тейт. Меня учили, что у нас может уйти целая вечность, чтобы лишь начать подозревать о части его намерений. - Священник кивнул на Бена. - Может быть, наш маленький солдат захочет рассказать нам своими словами, что именно он чувствует?
        Он говорил таким тоном, будто предлагал Бену увлекательнейшее занятие, однако Бену вовсе так не казалось.
        - О чем это? - смущенно уточнил он.
        - Ну, что ты переживаешь с тех пор, как Бог забрал твоих родных к Себе.
        Бену удалось облечь часть своих мыслей в слова:
        - Я все время спрашиваю себя, куда они ушли.
        - Ну, Бен, уж это-то, как мне кажется, хороший мальчик, который посещает католическую школу, должен знать.
        - Речь идет о Чистилище, Бен.
        - Ты же это знал, верно? И я уверен, ты можешь рассказать нам из своего катехизиса, что это означает.
        Бен попугаем выдал ответ. Вероятно, тетушка почувствовала растущее в нем разочарование, потому что сказала:
        - Маленькому мальчику трудно ухватить суть.
        - Трудности даны для стойкости, мисс Тейт. Хочешь, Бен, я расскажу кое-что, что тебя удивит? Подозреваю, ты испытываешь примерно то же, что испытывал я в твоем возрасте. Видишь мою бабушку? Я потерял ее, когда мне было девять.
        Он говорил о пожелтевшей фотографии в овальной рамке, которая стояла на каминной полке, и мысли Бена пустились вскачь.
        - Я никак не мог понять, почему пожилая дама, никогда не причинявшая никому вреда, должна ждать целую вечность, пока ее пустят на Небеса, - продолжал святой отец.
        Это точно было не то, о чем Бен старался не думать с момента аварии.
        - Как вы считаете, она до сих пор там? - спросил он.
        Его тетушка потрясенно ахнула, однако святой отец лишь снисходительно улыбнулся Бену.
        - Этого нам знать не дано, верно? Если бы мы считали иначе, мы бы перестали молиться за родных, а этот как раз та работа, которую ждет от нас Господь на Земле: возносить Ему молитвы, чтобы наши возлюбленные поскорее отправились на Небеса.
        Бен начал паниковать, потому что все это мало что значило для него.
        - Но ведь у некоторых умерших людей на Земле нет никого, кто мог бы за них помолиться.
        Святой отец сверкнул зубами, улыбнувшись тетушке Бена.
        - Сообразительный парень. Прекрасно, что вы ведете его к вере! - Обратившись к Бену, он добавил: - Вот потому-то мы и молимся за все души в Чистилище, а не только за те, которые принадлежат нашим родным.
        - Теперь тебе легче, Бен? - спросила тетушка таким тоном, словно он ободрал коленку. - Ты теперь знаешь, где твоя мама и все остальные, и ты знаешь, что помогаешь им.
        Ничего подобного он не знал. Нельзя же, чтобы в Чистилище было больше душ, чем звезд на небе, но ведь мистер О’Тул сказал как-то на собрании школы, что из-за одного-единственного не упомянутого на исповеди греха придется остаться в Чистилище до конца времен. Если твои молитвы помогают даже тем покойникам, о которых ты понятия не имеешь, какой смысл молиться за своих отдельно? А если, молясь за своих поименно, ты сокращаешь их срок пребывания в Чистилище, это же совершенно несправедливо по отношению к тем, за кого некому молиться поименно. Подобное устройство поразило его своей неразумностью вплоть до полной бессмысленности, и это его ужаснуло.
        Святой отец подался к нему почти доверительно.
        - Наверное, ты пытаешься понять, ради чего столько страданий. Я угадал? Такой сообразительный мальчик, конечно, пытается. Так вот, Бен: что бы ни случилось с нами в этой жизни и после, какими тяжким ни казались бы испытания, как думаешь, встреча с Богом стоит того?
        - Я не знаю.
        - Я хочу сказать, если бы нам пришлось страдать, заслуживая награду, разве возможность целую вечность созерцать Бога не была бы наградой, превосходящей все мыслимые?
        - Наверное, да.
        Священник распрямился на стуле.
        - Полагаю, пока что достаточно, мисс Тейт. Нашему молодому человеку будет о чем поразмыслить. Если все это покажется тебе слишком сложным, Бен, не стесняйся задавать вопросы. О, что тут у нас для хорошего мальчика? Похоже, это стакан молока.
        Бен вежливо поблагодарил экономку священника и сосредоточился на молоке. Вопросов у него было хоть отбавляй, но он понимал, что ответы найдет не здесь. Должно быть, святой отец ошибается, он ведь сам сказал, что не знает намерений Бога. А если и церковь ошибается насчет смерти и того, что ждет после? Бен обдумал все это, и ему показалось, что отец Флинн еще больше отдалил его от его родных, отправив его семью еще дальше в неизведанную темноту.
        В тот вечер Бен молился за них горячее обычного - про себя, чтобы не услышала тетя. Он молился сначала перед фотографией, а потом - лежа под одеялом, пока не уснул. Он то и дело представлял их себе в Чистилище, голых, извивающихся, словно насекомые, брошенные на раскаленные угли, и неспособных даже умереть. Он стискивал пальцы молитвенно сложенных рук, словно боль в них могла успокоить боль во всем теле, и молился так горячо, что переставал понимать слова. Когда видение наконец отступило, осталась только холодная темнота, которая как будто обещала успокоение.
        Глава шестая
        В канун Хэллоуина на улицах пахло туманом и сожженными листьями. Бен весь день чувствовал, что его окружают знаки, слишком таинственные, чтобы их истолковать: танец палых листьев на ветру; длинные тени в тех местах, где в ожидании зимы затаилась осенняя прохлада; словно налитое кровью солнце, которое вечерний туман утягивал вниз, за казавшиеся вырезанными из картона дома. Бен почти смог поверить, что предвкушение, какое внушили ему удлинившиеся ночи, было просто предпраздничным волнением, отражавшимся на лицах всех детей вокруг, но тогда почему же он так встревожен?
        Миллиганы пригласили их с тетей провести праздничный вечер у них дома. После обеда тетя повела Бена по улицам, каждый раз крепче стискивая его руку, когда навстречу им попадались фигуры, облаченные в маски или остроконечные шляпы.
        - Это просто дети в маскарадных костюмах, - бормотала она себе под нос, не подозревая, что лично Бена пугает, как бы они не подняли на смех его наряд: простыню, которую тетушка одолжила ему с большой неохотой и которую ему пришлось намотать на кулак, чтобы не запутаться и не упасть. Наконец-то они добрались до места, и в окне гостиной их приветствовала улыбающаяся тыква, а мистер Миллиган открыл дверь.
        - Ого, у нас римский сенатор, - громогласно объявил он. - Вешай на крючок свою тогу, Бенний, и входи.
        Из кухни выскочила миссис Миллиган с двумя фартуками и яблоком, от которого звучно откусила.
        - Он больше похож на старого языческого жреца, - сказала она, но тут же добавила с жаром, отчего у нее даже выскочили изо рта крошки яблока: - На самом деле, ничего подобного, Бен. Ты лучшее привидение из всех, какие я видела сегодня. От одного взгляда на тебя пробирает дрожь.
        Она выдала им с Домиником фартуки, чтобы они могли вылавливать ртом яблоки, плававшие в тазике для мытья посуды, который стоял в комнате на банном полотенце. От воды и яблока, которое Бену в итоге удалось ухватить зубами, пахло мылом и еще свечами, освещавшими комнату. Позже миссис Миллиган подала на большом овальном блюде сосиски, торчавшие из сугроба картофельного пюре, а за сосисками последовали остроконечные кексы, изображавшие крысиные морды, из которых пришлось выдергивать несъедобные усы. Тетушка Бена с несчастным видом поглядывала на тени сосисок, лежавшие на скатерти, словно скрюченные в угрожающем жесте пальцы, а к крысиным кексам она даже не притронулась. Миссис Миллиган убрала со стола и вернулась в комнату - ее тень вздымалась у нее за спиной, словно часть темноты из коридора решила присоединиться к их компании.
        - Пора рассказывать истории, - объявил мистер Миллиган.
        - Ничего неподобающего, - предостерегла тетушка Бена. - Ничего такого, от чего прибавляется седых волос.
        - Расскажи о человеке, который нашел на пляже в Феликстоу свисток, - предложил Доминик.
        Мальчики устроились по бокам от камина, спиной к огню, и Бену казалось, что прохладные изразцы не дают волнам жара схватить его. Мистер Миллиган рассказал о свистке, который вызывал призрака в саване, но когда призрак перегородил герою рассказа единственный выход из его спальни, оказалось, что в саване никого нет. Бен завороженно слушал, и ему казалось, он сидит у ног великанов с освещенными огнем лицами, чьи тени то сливаются, то расходятся, то переползают на потолок, куда их влечет подвижный сгусток еще более глубокой черноты. Когда мистер Миллиган договорил, позволив герою выскочить из комнаты, Бен услышал, как тетя тяжко вздохнула, не одобряя.
        - Мальчики, это просто выдуманная кем-то история. Ничего такого в жизни не бывает, - сказала миссис Миллиган, чтобы успокоить ее.
        - И так ясно. Зачем об этом говорить, - недовольно буркнул Доминик.
        - Лично мне кажется, что такое вполне могла сочинить твоя мать, - сказала Бену тетя.
        - А вы знаете какие-нибудь истории, Берил? - поинтересовалась миссис Миллиган.
        - Если вы имеете в виду о сверхъестественном, таких историй полно в Библии.
        - Теперь очередь Бена, - заявил Доминик.
        Бен подумал, что Доминик, возможно, хочет таким образом усилить царившее в комнате напряжение, впрочем, ему было все равно. Его охватило необычайное волнение, словно рассказ мистера Миллигана разбудил спавшую внутри него историю.
        - Я попробую, - сказал он.
        - Нам уже скоро пора уходить, - вставила тетушка.
        - В таком случае, Бен, занимай место рассказчика, - предложил мистер Миллиган, уступая ему свое потертое кресло.
        Бен глядел на пламя, и ему казалось, что он сидит у костра, а темнота у него за спиной огромнее целого мира. История, которую он собирался поведать, чтобы узнать ее самому, вроде бы сконцентрировалась в нем, однако он не знал, с чего начать. Мистер Миллиган принес из соседней комнаты стул и уселся рядом с камином.
        - Попробуй начать с «давным-давно», Бен.
        - Давным-давно… - начал Бен и ощутил, как от этой фразы оживает сказка. - Давным-давно на краю самого холодного места на свете жил один мальчик. А было там так холодно, что лед не таял никогда, с тех пор как в мире вообще появился лед. Отец мальчика каждый день ходил на охоту, а мальчик с мамой поддерживали огонь в кострах, постоянно горевших с незапамятных времен, потому что если угасал хотя бы один костер, духи, обитавшие за пределами пламени, пытались спуститься с гор, где они жили среди льдов, и миновать защищенный кострами перевал, чтобы поработить весь остальной мир. Отец мальчика рассказывал ему, что однажды отец его отца, когда был маленьким мальчиком, едва не дал одному костру догореть и увидел, как приближаются духи. Их глаза были, как лед, который никогда не тает, а дыхание каждого было подобно снежной буре, а звук их шагов был такой, словно весь снег, лежавший до самого горизонта, заскрипел разом. От одного лишь взгляда на них его собственные глаза начали превращаться в лед. Но в тот раз отец прадеда выхватил пылающую головню из соседнего костра, отогнал духов и бросил головню в почти
догоревший костер, после чего они никогда не позволяли пламени угасать.
        Да, слушать тот рассказ было страшно, но все-таки мальчику хотелось бы увидеть хотя бы одного из этих духов, просто чтобы знать, как они выглядят. Рассмотреть вершины гор не удавалось из-за тумана и костров, кроме того, родители, замечая, что он всматривается в горы, каждый раз колотили его. А потом в один прекрасный день мать сказала, что скоро у нее будет ребенок, и ему придется поддерживать огонь самому до тех пор, пока ребенок не родится, и она заставила мальчика дать слово, что он не позволит ни одному костру догореть и не станет ни на минуту вглядываться в пространство позади них…
        Его тетушка неловко заерзала на стуле, когда он заговорил о рождении ребенка, но рассказ продолжался: Бен не меньше Миллиганов жаждал узнать, чем все закончится.
        - В тот день, когда мать отправилась к себе и легла в постель, мальчик поднялся до зари и принес дрова, которые они с отцом натаскали из леса заранее, а затем он развернулся к кострам спиной и оборачивался лишь время от времени, посмотреть, не нужно ли подкинуть еще дров. Он наблюдал, как его тень разворачивается вместе с движением солнца, и когда она сравнялась высотой с деревом, он услышал позади себя голос. Голос был похож на треск льда, брошенного в костер, - подобный звук часто слышали в той местности, однако мальчик понял, что это именно голос, потому что тот звал его по имени. И он побежал за дровами и подбросил их в костры, и он не глядел по сторонам, а только в огонь, пока его отец не вернулся с охоты. Однако он не рассказал отцу об услышанном, потому что боялся, что тот поколотит его, раз он позволил духу подойти так близко.
        Ночью мальчик то и дело вскакивал проверить, не угасает ли какой-нибудь из костров, потому что и отец, и мать крепко заснули, утомленные ожиданием ребенка. А на следующий день мальчик снова поднялся до зари, чтобы поддерживать огонь. Он развел такие костры, что не мог подойти к ним ближе, чем на двадцать шагов, и не мог даже взглянуть на них. Поэтому он наблюдал, как его тень разворачивается на восток и становится даже длиннее, чем накануне, по мере того, как солнце движется на закат, а потом он услышал, как кто-то окликает его по имени из-за костров, и голос этот был похож на треск замерзающего потока. И он побежал в лес за дровами, и подкидывал их в огонь, пока пламя не сделалось таким жарким, что ему пришлось отойти на тридцать шагов, откуда он уже не слышал голос. Зато он чувствовал, как из-за стены пламени за ним следят ледяные глаза.
        Мальчик мог бы рассказать обо всем отцу, потому что эти глаза были страшнее побоев, но, когда отец вернулся, неся на плечах оленя, у его матери начались роды. Она кричала всю ночь, и утром крики так и не затихли; поскольку мяса теперь хватило бы на целую неделю, отец остался с ней, и мальчику снова пришлось поддерживать огонь, хотя он совсем не спал накануне. И он развел такие высокие костры, что они могли бы растопить лед на горах, а потом наблюдал, как поворачивается его тень, и прислушивался к крикам матери, пока тень не сделалась такой громадной, что могла бы одним махом проглотить отца, ведь наступил самый короткий день в году, и солнце висело совсем низко. А как только солнце коснулось горизонта, мальчик услышал, как кто-то зовет его по имени голосом, похожим на грохот снежной лавины, и костры разгорелись так жарко, что он, как ни сопротивлялся, заснул.
        Он проснулся только тогда, когда его затрясло от холода, и проснувшись, сразу же понял, что один из костров потух. Он кинулся в лес за дровами, однако от заготовленного запаса осталось всего одно полено, потому что все предыдущие дни он разводил такие огромные костры. Вернувшись с поленом обратно, он увидел, что костер не просто погас, но еще и покрылся слоем инея толщиной в палец.
        И тогда он побежал к дому, чтобы рассказать обо всем маме и папе, но не услышал ни криков матери, ни пенья отца, утешавшего ее, - там было тихо, как в сугробе. Он заглянул в дом, и ему показалось, что там два белых медведя, которые сожрали его родителей, но на самом деле это и были его мама и папа, покрытые слоем инея, настигнувшего их, когда они пытались бежать. Единственным живым созданием в доме оказался младенец, белый, словно облачко. И мальчик вошел, чтобы забрать ребенка, но, когда тот открыл глаза, мальчик увидел, что они изо льда. Он уже хотел убить младенца поленом, когда тот заплакал, и его дыхание было подобно снежному урагану неистовой силы; ураган взрезал на мальчике кожу и заморозил хлынувшую кровь, и последнее, что он увидел в жизни, - мир, покрывающийся белым саваном. Вот рассказ о том, что бывает, когда лед выходит из темноты…
        Голос Бена затих. После долгого рассказа голова шла кругом, и теперь, когда он закончил, стало немного неловко. Он заметил, что огонь в камине почти догорел. Тут мистер Миллиган пришел в себя и подкинул в камин угля из ведерка, оживляя пламя.
        - Вот это я понимаю, высший пилотаж, Бен, - произнес он. - На твоем месте я бы все это записал и попробовал опубликовать.
        Тетушка Бена хлопнула себя по коленям и рывком поднялась с места.
        - Собирайся, Бен. Я и так позволила тебе остаться дольше, чем следовало. С вашего позволения, я включу свет. А то ничего не видно.
        Миллиганы еще щурились от яркого света, когда она уже принесла из прихожей пальто Бена и сунула его руки в рукава. Она ничего ему не сказала, пока Миллиганы не закрыли за ними дверь.
        - Откуда ты это взял?
        Она имела в виду его сказку.
        - Мне дедушка рассказывал, - ответил Бен то, что больше всего походило на правду.
        - Ладно, надеюсь, ты это забудешь. В твоем возрасте нечего увлекаться подобной чепухой. Тебе будут сниться кошмары - и мне, кстати, тоже. Ты уж меня извини, но я спрошу у твоего учителя, какие книги он порекомендует тебе читать.
        - Мама с папой позволяли мне читать все.
        - Насчет твоей матери я бы не стала утверждать наверняка, - ответила она и прибавила, смягчаясь: - Я ведь не смогу как следует о тебе заботиться, если буду постоянно за тебя бояться, понимаешь? Ты и без того пережил достаточно, и нечего забивать себе голову глупыми сказками. Будешь читать их, когда станешь старше, раз уж тебе так надо, но я уверена, что к тому времени ты их перерастешь.
        Она ошибается, подумал Бен, и во многом, хотя он не смог бы сказать, в чем именно. Даже если она будет указывать ему, что именно читать, она не в силах добраться до историй у него в голове. А там были и другие, которые проявятся в нужное время, не сомневался Бен. Туман приглушал свет уличных фонарей, превращая пространство за ними в темную тайну, разгадать которую он не мог, даже подходя ближе. От этого зрелища, подкрепленного его размышлениями, он едва не задыхался в радостном ожидании. Может, и нет нужды искать последнюю книгу Эдварда Стерлинга. Может, он так часто перелистывал ее, что вся суть книги уже перешла в его сознание и дожидалась, пока он поймет.
        Глава седьмая
        В Ночь Гая Фокса небо раскрасили многоцветные огненные фонтаны, затмившие звезды. В магазинах уже продавалось все для Рождества, и витрины сверкали искусственным снегом, как обещание снега настоящего. В школе тоже начали рано готовиться к Рождеству, проявляя мало добросердечности, зато умножая число вопросов, на которые дети должны были отвечать без запинки, чтобы на них не наорали или даже что-нибудь похуже. Бена ждало первое Рождество без родителей, и он чувствовал, что его горе только и поджидает момента, чтобы выплеснуться наружу. В некоторые ночи, когда он молился перед фотографией, губы у него так дрожали, что он не мог даже шептать.
        В оставшиеся до Рождества недели тетушка изо всех сил старалась утешить его. В первые выходные декабря она развесила по дому украшения, балансируя на верхней площадке стремянки, которую Бен придерживал за ножки. Впервые в жизни она купила елку, норвежскую ель высотой с Бена. Та наполнила дом прохладным хвойным ароматом, и на ковре заблестели хвоинки, как от деревьев из Леса Стерлингов в их доме в Старгрейве, но все было не так, хотя Бен не мог определить, в чем именно. И платные Санта-Клаусы в универмаге: толстяк, чихавший так же часто, как хохотал, и худой, которому была велика борода, - никак не помогли воскресить радостное предчувствие, охватывавшее его в это время года в Старгрейве, хотя оба они гладили его по голове и бормотали что-то невнятное, как и положено таким Санта-Клаусам, когда он просил принести ему астрономический телескоп. Он знал, что это просто люди, наряженные так, как тот, кого не существует, но причина была не в этом - он еще на прошлое Рождество узнал, что Санта-Клаус ненастоящий.
        Вскоре мистер О’Тул взялся готовить школу к праздникам. Когда вы будете открывать подарки и есть рождественские угощения, надрывался он, надо думать о Сыне Божьем, отправленном на землю страдать, потому что люди стали такими греховными, что никакая меньшая жертва не смогла бы искупить их грехи. Он утер слюну с губ большим носовым платком из грубой ткани и обвел актовый зал покрасневшими глазами.
        - Неужели у вас нет души? - возопил он, едва не срываясь на визг. - Все подходите по очереди к яслям и думайте о благословенной матери Христа, которой предстояло увидеть своего единственного сына, подвергнутого бичеванию, увенчанного терновым венцом и прибитого к кресту, где он умер, испив уксус вместо воды. И я увижу слезы еще до окончания собрания, а если нет, я знаю, как их вызвать!
        Ясли размером и формой напоминали кроличью клетку. Обложенную соломой колыбель окружали три одинаковых овечки из игрушечной фермы, два пластмассовых пастуха и Дева Мария с посеревшими от слоя пыли волосами. Над всем этим великолепием висела вырезанная из фольги звезда, один луч которой печально обвис. Колыбель и спеленатый младенец в ней были непомерно большими для такого окружения, и Доминик уверял Бена, что, если младенца посадить, он вякнет «ма-ма». Но сейчас, тащась мимо яслей, Доминик все-таки испустил тяжкий вздох.
        - Достань носовой платок, мальчик, - проворчал директор вполголоса, похоже, не без зависти одобрив представление Доминика. Перед Беном оставалось всего три девочки, которые почти разом зашмыгали носами, и Бен вдруг понял, что окажется первым ребенком, не сумевшим заплакать, неспособным отреагировать на ясли, нелепое наполнение которых, похоже, было проверкой на силу веры. Но его испугало не столько это, сколько вид директора, сверкавшего глазами из-за яслей. Если то, что изображали эти ясли, было правдой, зачем же нужно, чтобы люди, подобные мистеру О’Тулу, запугивали других, заставляя верить? Как можно допустить, чтобы кто-то вытворял такое ради Него? Вопросы пугали его больше, чем директор, и он, к собственному изумлению, разрыдался, поравнявшись с яслями.
        Сначала ему показалось, он просто оплакивает родных, понимая, что никогда больше не встретит Рождество с ними. Он помнил, как трещали хлопушки, когда вся семья, сидя за накрытым столом, взрывала их разом; как дедушка говорил: «За зиму», и все поднимали бокалы с вином; как он долгими вечерами сидел у камина на коленях у матери, пока они с бабушкой пели рождественские гимны, которые словно воплощали это время года, этот ледяной блеск бескрайней ночи над Старгрейвом и ветер, рвущийся с вересковых пустошей через лес и постукивающий в окна, - и он осознал, что наблюдает за самим собой со стороны. Вероятно, то был единственный способ справиться с сумбуром в голове. Ощущение было такое, словно он смотрит на ясли, на директора и на себя откуда-то с огромной высоты, куда не добираются его переживания. И эта новая ясность распахнула его разум, и он с обескураживающей живостью вспомнил, как учился ходить. Отец с дедом танцевали за пределами досягаемости, уводя его за собой все глубже в лес, и на их лицах отражались гордость и легкая тревога. Вся семья глядела на него точно так же, когда он начал понимать,
что Санта-Клаус выдумка, но что за тайну он должен был постигнуть в лесу? Внезапный ужас, природу которого он не хотел уразуметь, вернул его обратно, он явственно увидел перед собой ясли, и на мгновение показалось, что в них источник его страха, а вовсе не успокоения.
        Последние несколько дней школьного триместра Бену казалось, что нечто, которое он почти сумел уловить, следит за ним из засады на периферии его мыслей. Дни становились все холоднее, и то была не липкая промозглость тумана, а настоящий жестокий мороз, из-за которого ему казалось, что промерзшие кости отделяются от плоти, пока он топал от тетиного дома до школы. Бен старался отвлечь себя уроками и символической вечеринкой, которую мистер О’Тул устроил - явно под нажимом учителей - в последний день триместра, однако уроки казались такой же ерундой, как и эта вечеринка. Он сидел в бумажном колпаке, ел бутерброды, запивая лимонадом, играл в морской бой с Домиником в тетради в клеточку, чувствуя, что просто оттягивает неизбежное, и он боялся узнать, что же это.
        - Радуйтесь Рождеству, - сказал им учитель, когда прозвенел последний звонок, - но не объедайтесь, а то не влезете потом за парты.
        Некоторые одноклассники вручили Бену рождественские открытки, и Бен пожалел, что не догадался принести тоже, хотя бы для того, чтобы подольше задержаться в классе. Но тетушка уже ждала его у ворот. Вдохнув поглубже и подняв воротник пальто, Бен заставил себя выйти из школы.
        Тумана не было. Первая звезда низко висела в вечернем небе, как будто выкристаллизовавшаяся из глубокой синевы. Звезда ярко переливалась, чистое небо блестело как стекло, и он подумал, что синева вот-вот расколется, и на землю хлынет звездная ночь. Крыши домов и голые ветви деревьев казались вырезанными бритвой, и Бен решил, это знак: скоро все прояснится. Дома и деревья недвижно застыли на фоне неба, которое, кажется, сделалось плотнее, потемнев, и цепко держало верхушки крыш и концы ветвей, освещенные закатным солнцем. Пока они с тетей шли домой, залитые солнцем ветки посерели, и Бен вспомнил, что сегодня самый короткий день в году.
        Когда тетушка открыла входную дверь, вслед за ней внутрь ворвался поток воздуха. Бен услышал, как на ковер упали хвоинки, и принес из-под раковины на кухне веник с совком. Подметая еловые иголки, он увидел свое отражение в серебристом шаре на дереве: раздутая голова, плотно прижатая к коленям, - и решил, что похож на головастика, скованного льдом. Дедушку вечно приходилось умолять, чтобы тот согласился украсить елку, принесенную из Леса Стерлингов, - он был твердо уверен, что самой елки, и того, что она символизирует, достаточно.
        Тетя подала на ужин рождественский пудинг с сосисками и поймала по радиоприемнику концерт, где исполняли рождественские гимны. После ужина, убирая со стола, она подпевала последним гимнам, вроде бы надеясь, что Бен подхватит. Однако, когда он задолго до сна заявил, что хочет подняться к себе, она сказала лишь:
        - Если понадоблюсь, я здесь.
        Бен не стал включать свет на лестнице, поднимаясь наверх, к звездам, светившим за окнами спальни. Он смотрел из окна на них, с трудом пронзавших черноту, в глубинах которой галактики кружили, словно снежинки. Эта чернота всего лишь намекала на бесконечную тьму, где мир людей был меньше пылинки. Он представил себе, что одна звезда движется в точности так, как об этом рассказано в рождественской истории. Мысль встревожила его, и он даже не хотел знать почему. Он включил в спальне свет и опустился на колени перед фотографией.
        Но от молитвы не было толку - слова ничего не значили для него. Неужели директор школы лишил их смысла, или то был отец Флинн? Даже фотография пугала Бена, причем не столько замороженными улыбками женщин, сколько выражением, застывшим в глазах отца, и деда, и его самого. Он выключил свет, чтобы не видеть этих глаз, и вернулся к окну.
        Мигнула одна звезда, за ней другая. На мгновение показалось, что какая-то из них точно сдвинулась с места. Тетушка внизу переключила приемник на юмористическую программу, которую они часто слушали вместе. Бен решил, она нарочно прибавила звук, в надежде выманить его из своей комнаты, но музыкальная заставка с тем же успехом могла звать его из другого мира, потому что он наконец понял, что движущаяся звезда на самом деле вселяет уверенность, ведь как бы там не было темно, холодно и пусто, похоже, бесконечности не все равно.
        Ему казалось, он выпадает из этого мира. Бескрайняя тьма как будто тянулась к нему сонмом своих звезд, светом, казавшимся таким же безрадостным, как и пространство между ними, и, вероятно, родившимся раньше этого мира. Он решил, что способен ощутить, как свет движется к нему, немыслимо быстро и все же медленнее снежинок, если учесть бесконечность времени. И он в один миг поверил, что директор школы прав: истина, которую воплощает рождественский вертеп, гораздо страшнее и удивительнее. Он заметил, что дрожит всем телом, и отпрянул от окна, потянувшись к выключателю. Но звездная тьма была и в зеркале, как и он сам, рядом с фотографией. Тьма таращилась на него его собственными глазами.
        Это зрелище парализовало его. Он вспомнил глаза старика с барабаном из книги Эдварда Стерлинга, но почувствовал, что сейчас нечто куда более древнее - такое древнее, что от одной мысли об этом перехватывало дыхание, - глядит на него. Он не знал, сколько простоял, скорчившись перед зеркалом на столике и не замечая, что опирается всем весом на костяшки пальцев. Он нечаянно качнулся вперед, и зеркало затуманилось от его дыхания, вспыхнув искрами, словно звезды вокруг его головы осели на стекло. Ему показалось, что сам он только иллюзия, мелькнувшая на мгновение во всеобъемлющей тьме, пока он смотрел сквозь самого себя в черноту. Он боялся пошевелиться, но если стоять тут и дальше, он увидит то, что наблюдает за ним из лишенной света темноты.
        Кто-то звал его по имени. Голос был слишком далеким, чтобы докричаться до него, но он его отвлекал. Это звала его тетя, остановившись у подножья лестницы и силясь перекричать музыкальную заставку в конце юмористической программы. Должно быть, она недоумевала, почему он так надолго застрял в своей комнате, хотя лично ему казалось, что время вообще не движется. Если он не отзовется, она отправится его искать.
        И она найдет его в темноте, завороженно глядящего на самого себя, и это ее убьет. Его побег в Старгрейв уже едва не убил, а если она увидит его в таком состоянии, не сомневался Бен, она как минимум перепугается. Подумав об этом, он содрогнулся от страха за нее и ободрал пальцы о грубую древесину. Дурацкая музыка замолкла, и он услышал, как тетушка начала подниматься по ступенькам, с тревогой окликая его.
        Руки в приступе паники одеревенели, но он сумел отпрянуть от зеркала. Хватая ртом воздух, кинулся к выключателю.
        - Я здесь, тетя, - с запинкой выговорил он. - Задремал просто.
        В следующий миг, испугавшись того, что она может увидеть, заставил себя снова развернуться к зеркалу.
        Но там не на что было смотреть: только его собственное лицо и фотография, и ничего в глазах, лишь недоумение и угасающий страх, и вовсе ничего таинственного в лицах на фото. Если что-то и заставило его увидеть то, что он видел, теперь оно наверняка кануло обратно во тьму.
        - Я уже спускаюсь, тетя, - крикнул он, сумев овладеть голосом.
        Услышав, что она остановилась и в итоге начала спускаться обратно, он судорожно выдохнул. Он двинулся вниз по лестнице, как только сумел скрыть следы паники, убеждая себя, что Рождество значит для него все то, что значит для нее. Он больше не должен видеть такое, пожалуйста, Господи, ради нее.
        Глава восьмая
        Мейбел Бродбент уже запирала свой магазин в канун Рождества, когда прибежала дочка киоскера, такая печальная, что Мейбел спросила, чего она хочет.
        - Всего лишь синие нитки, - ответила Анита так, словно незначительность ее покупки была волшебным «Сезам, откройся». - Я почти закончила вышивать рождественский подарок для мамы.
        Мейбел невольно сжалилась над ней. Она снова открыла магазин только для того, чтобы отыскать среди множества синих ниток нужный оттенок, образец которого Анита намотала на указательный палец, а деньги велела занести после праздников - дневную выручку она уже отправила в банк. Девочка убрала моток ниток в карман и привстала на цыпочки, чтобы неуклюже запечатлеть на щеке Мейбел поцелуй, пахнувший шоколадом.
        - Счастливого Рождества, мисс Бродбент, - выпалила она.
        - Похоже, у меня оно уже началось, милая. И тебе того же, - ответила Мейбел, а девочка пересекла площадь и побежала вверх по холму. Запирая магазин, Мейбел осталась на городской площади одна. Без торговых прилавков, которые еженедельно вырастали вокруг полуразрушенного каменного креста, та была гулкой и пустой. Плотнее обмотав шею шарфом и натянув перчатки, Мейбел бросила последний оценивающий взгляд на магазин с затемненной витриной - она, как и обычно перед Новым годом, поменяла там натюрморт из клубков шерсти и схем для вязания, - прежде чем отправиться домой.
        Солнце уже село за вересковые пустоши. Над Старгрейвом и мрачным массивом Леса Стерлингов, на фоне желтоватого неба вырисовывались зубчатые контуры кряжа из песчаника. Магазины, разбросанные между террасами жилых домов на Рыночной улице, главной дороге через площадь, которая протянулась на полмили параллельно железнодорожным путям, были закрыты до следующей недели. Рядом со станцией местный риелтор с женой загружали горы сделанных в последнюю минуту покупок в самое большое в городе такси, пока предпоследний предпраздничный поезд, пыхтя, уходил на север. Мейбел остановилась у газетного киоска, чтобы купить пачку сигарет «Дю Морье» и пропустить стаканчик шерри, который киоскер предлагал всем покупателям в канун Рождества, после чего снова храбро двинулась в ночь, пока алкоголь согревал изнутри.
        Газетный киоск был последней торговой точкой на главном шоссе. За ним стояли только несколько беленых домиков с террасами из грубого кирпича и просторными садами, стены которых украшали причудливые куски породы, принесенные их хозяевами с вересковых пустошей. По другую сторону железнодорожных путей тянулись акры вереска, отделявшие город от ферм, где, словно упавшая звезда, светилось одно окно. Домик Мейбел был последним перед железнодорожным мостом, но не последним в этой части города. Выше него, в нескольких сотнях ярдов по пустынной грунтовой дороге, которая отходила от главного шоссе рядом с ее садом, стоял дом Стерлингов.
        Мейбел уже была у своей калитки, когда на шоссе показалась идущая из города машина. Положив руку на щеколду, Мейбел дождалась, пока фары автомобиля осветят погруженный в темноту дом. Ей была неприятна мысль, что какие-нибудь дети могут забраться туда, хотя у них в эту главную ночь года наверняка имелись занятия поинтереснее. Машина миновала поворот дороги, и свет фар сделался ярче, когда городские фонари остались позади. Поток света залил сад Мейбел и перетек на дом Стерлингов.
        И дом, и лес над ним как будто выступили на шаг вперед. На несколько мгновений дом и блестящая масса деревьев сделались самым ярким в Старгрейве пятном. Мейбел всегда казалось, что этот высокий трехэтажный дом с крутой крышей и нависающей над ним короной из непропорционально больших дымовых труб как будто вырван из городского викторианского пейзажа - словно ему не хватает чего-то для цельного образа, - но сейчас ее охватило пугающее чувство, что свет попал на здание как раз в тот момент, когда оно перешептывалось с лесом о чем-то тайном. Должно быть, потому что все шторы на окнах задернуты, решила Мейбел, однако она никак не могла отделаться от воспоминания о Бене Стерлинге и о том, как она не сумела вступиться за него. Тени причудливых камней, выстроившихся на стене неухоженного сада, плясали вокруг дома, пока машина подъезжала к мосту, после чего темнота ринулась в занятое постройкой пространство. Подавив приступ дрожи, Мейбел торопливо зашагала по подъездной дорожке.
        Она отперла дверь своего дома, и он приветствовал ее запахами полевых цветов, которыми она оплела овальное зеркало в прихожей и верх шкафа в передней комнате. Мейбел включила электрический камин в гостиной, где круглые коврики лежали идеальными островками снега на большом зеленом ковре. Рядом с креслом, в котором ее дожидался роман Агаты Кристи, она взяла стоявший на полу приемник размером с дамскую сумочку и настроила на Би-би-си, направившись в кухню, чтобы разобраться там с капающим краном.
        Хотя Мейбел закрутила кран, приложив все свои силы, стоило ей подумать, что она справилась, как капля снова звонко ударила по каменной поверхности раковины, а потом ударила опять. Придется после праздников позвать кого-нибудь из работников Элгина, чтобы занялись краном. Пока разогревалось жаркое, она слушала, как по радио сытый голос, напоминавший о пудинге, читает Диккенса, и делала песочные корзиночки, укладывая слой теста в формочки, заполняя ягодной начинкой и накрывая крышкой из теста, не забыв наколоть ее вилкой. Такого количества хватит на всех, кто заглянет к ней в ближайшие дни: Эдна Дейнти с почты, Чарли, который работает на железной дороге, Хэтти Соулсби с мужем, за которых Мейбел молилась каждый вечер, сочувствуя их попыткам завести детей, а еще учительница-пенсионерка из дома по соседству, не говоря уже обо всех постоянных покупателях, которые неизменно приносили ей рождественские подарки. Она положила себе добавки жаркого, наслаждаясь ощущением отлично сделанной работы, когда порыв ветра пронесся со стороны дома Стерлингов, такой холодный, что всколыхнул тепло ее кухни, и такой
свирепый, что скрипнуло окно.
        Скрип был такой, словно перед домом вырастало дерево. Мейбел, держась за край массивной каменной раковины, одним глазком выглянула в окно. Удалось рассмотреть только лужайку, испещренную ходами дождевых червей и ограниченную полосой вскопанной земли, где спали многолетние цветы, и еще беспокойно шуршавшую живую изгородь, к которой льнула ночная темнота. Мейбел покончила с ужином, когда по радио дочитали «Рождественскую песнь в прозе», после чего она выключила приемник, хотя кран по-прежнему капал, и закурила сигарету. Она дожидалась, пока испекутся песочные корзиночки, и глазела в окно на темный дом Стерлингов, и вдруг на нее нахлынули воспоминания.
        Она никогда не возмущалась по поводу семейства Стерлингов, как многие другие в городе. Разве что в детстве они нагоняли на нее некоторый страх: каждый раз, когда их большая, покрытая пылью черная машина, напоминавшая катафалк, тихо скользила мимо сада, ее, даже в самый жаркий день, пробирал озноб при виде мужчин с тонкими острыми лицами и нереально светлыми волосами и женщин, которых как будто специально подбирали им в тон. Однако когда Мейбел стала старше, она решила, что они просто вырождающийся род. И если они потратили наследство Эдварда Стерлинга, чтобы, выполняя его завещание, насадить лес в память о нем вокруг той рощи, где он умер, - что в этом такого? Большинство жителей города, кажется, не одобряли того, что Стерлинги получили столько денег, не работая, но ведь теперь и отец, и сын преподавали философию в Лидсе. Принимая во внимание отношение к ним в Старгрейве, неудивительно, что все семейство держалось особняком. Впрочем, Мейбел не было дела до их образа жизни, по крайней мере, она так считала, пока бабушка Бена Стерлинга не начала захаживать в ее магазин.
        В Шарлотте как будто сконцентрировалось все потрепанное величие Стерлингов. В тот февральский день она была в черном вельветовом пальто длиной до лодыжек, таком толстом, что руки казались раза в два пухлее, чем полагалось бы при таких хрупких запястьях. Она размотала с головы несколько витков черного шарфа, забросив концы за плечи, и подошла к прилавку. Седые волосы были уложены в высокую прическу, закрепленную тяжелыми гребнями, кожа на вытянутом остром лице напоминала папиросную бумагу.
        - Несколько катушек зеленых ниток, самых дорогих, с вашего позволения, - обратилась она к Мейбел с королевской учтивостью. - Это все, что у вас есть? В плотный пакет, спасибо. Пожалуйста, не утруждайтесь, - прибавила она, когда Мейбел попыталась отсчитать сдачу, несколько пенсов. Она набросила шарф на голову и стремительно удалилась, оставив Мейбел в таком изумлении, что та даже не рассердилась.
        Через несколько недель Шарлотта пришла снова.
        - Вы уже пополнили свои запасы? Надо мне было сразу пояснить. Я собираюсь регулярно приходить к вам за зелеными нитками высшего качества. А пока что покажите мне ваши белые.
        - Должно быть, вы очень любите вышивать.
        - Как оказалось, - коротко ответила Шарлотта.
        Зато на этот раз она взяла сдачу, что положило начало общению. Она продолжала захаживать в магазин, очень и очень постепенно проявляя свое расположение к Мейбел: однажды она сделала комплимент ее платью, в другой раз заметила, что хозяйка магазинчика, такая, как Мейбел, наверняка успела перевидать все типы людей. Ободренная таким отношением, Мейбел в итоге решилась спросить:
        - А что такое объемное вы вышиваете?
        Шарлотта поглядела на нее так пристально, что у Мейбел защипало в глазах от попытки выдержать этот взгляд. Наконец пожилая дама ответила:
        - Когда закончу, мне бы хотелось, чтобы вы посмотрели…
        Мейбел задрожала от холода и направилась к духовке, чтобы вынуть противень с готовыми корзиночками. Она задвинула внутрь последнюю партию пирожных и осталась стоять рядом с плитой, обхватив себя руками. Полупрозрачные морозные узоры незаметно расползались по стеклу. Мейбел торопливо зашла наверх, чтобы взять самую толстую кофту, а потом вернулась и уселась спиной к окну и к капающему крану. Ничто не прогонит ее из кухни, однако, пока она вспоминает Стерлингов, лучше не смотреть на их темный дом и еще более темный лес за ним.
        Чуть больше года назад Шарлотта принесла ей свою вышивку, вынув из потертой черной сумки, достаточно большой, чтобы вместить целый кассовый аппарат. Оказалось, это вышитая сентенция, «БОГ ЕСТЬ ДОБРО», вставленная в тяжелую деревянную раму.
        - Это для Бена, моего внука, - сообщила Шарлотта с какой-то мрачной гордостью.
        Сентенция была окружена сложными узорами, с помощью которых Шарлотта как будто пыталась сохранить значение слов на века. Мейбел эти орнаменты показались навязчивыми до ненормальности, а их симметричность вселяла тревогу.
        - Подумать только, сколько труда вы вложили, - сказала она вслух. - Должно быть, вы все время думаете о внуке. Вы им довольны?
        Поскольку Шарлотта пристально посмотрела на нее, Мейбел решила, что позволила себе лишнее, но в следующий миг Шарлотта ухватилась за край прилавка и придвинулась к Мейбел так близко, что та даже ощутила исходивший от нее запах лекарства.
        - Его мать довольна, - шепотом призналась пожилая дама, - а вот ее сестра - нет.
        Было совершенно ясно, на чьей она стороне. Прежде чем Мейбел нашлась, что еще спросить, Шарлотта отодвинулась от прилавка и втянула ртом воздух с такой силой, что у нее побелели губы. А еще через миг дверь магазина распахнулась, и вошли оба старших Стерлинга: их бледные ноздри трепетали, пока они едва ли не по-собачьи вытягивали острые носы, белесые брови одновременно взлетели в одинаковом мягком упреке.
        - А мы уже тебя потеряли, мама, - произнес младший из Стерлингов.
        - Пойдем же, Шарлотта. Ты ведь вечно твердишь, что не любишь холод. Давай уложим тебя обратно в кровать. К тому же, ты потеряешь свою вышивку, если будешь выносить ее из дома, а ведь она дарит тебе столько радости.
        Когда мужчины подхватили ее под руки с обеих сторон, Шарлотта бросила на Мейбел взгляд, в котором читалась едва ли не мольба о помощи. От этого воспоминания Мейбел содрогнулась и быстро обернулась к окну, словно ее мысли мог кто-то подслушать. Смотреть там было не на что, только иней расползался по траве - ночной холод сделался видимым. Она отвернулась и придвинулась ближе к духовке.
        …Не исключено, что Шарлотта была не в себе или даже выжила из ума, как это пытались представить мужчины. Не исключено, что она сама боялась своего состояния и пыталась защититься от него, сохраняя лицо на публике. Мейбел отогнала нехорошую мысль, что мужчины разыгрывали перед ней представление, но все же интересно, каким будет Рождество у маленького мальчика. Каждый раз, когда черный автомобиль проезжал мимо ее дома, она высматривала Бена, который сидел рядом с водителем, тревожно сверкая глазами, и невольно проникалась мыслью, что он лишен нормального детства, впрочем, дети ведь, кажется, всегда считают свое собственное детство нормальным? Она подумывала пригласить Стерлингов к себе на рождественских праздниках, и один раз даже двинулась вверх по грунтовой дороге, но, войдя в тень леса, замерзла так, что пришлось повернуть обратно. Позже, в тот же день, она с изумлением наблюдала, как оба старших Стерлинга и маленький мальчик ушли по тропинке в лес, когда на улице было почти темно. Она хотела посмотреть, как они возвращаются, но, должно быть, пропустила момент. Не могли же они остаться там после
полуночи, когда она уже легла спать.
        В начале января Шарлотта вернулась в магазин. Она выглядела усохшей, изможденной, едва в силах удержать на себе вес пальто. Она стояла у прилавка, раздраженно откидывая с лица седые пряди, больше не сдерживаемые шарфом, пока Мейбел не спросила:
        - Вашему внуку понравился подарок?
        Пожилая дама держалась за край прилавка, словно боялась упасть.
        - Я еще не закончила, - сказала она.
        По всей видимости, она имела в виду свою вышивку, но почему же тогда ее голос сорвался? Мейбел этого так и не узнала, потому что в этот момент увидела, как мать Бена торопливо идет через площадь. Она подумала, что стоит предостеречь Шарлотту, но было уже слишком поздно. Пожилая дама испуганно вздрогнула, когда мать Бена открыла дверь.
        - Вот ты где, Шарлотта. Карл с отцом переживают из-за тебя.
        Ее лицо как будто расплылось за рождественские праздники и казалось безжизненным от подавленных эмоций и от неукоснительного исполнения долга так, как она это понимала, отчего Мейбел сразу ощутила к ней неприязнь. «Вы знаете, где меня найти, если вдруг захотите поговорить», - чуть было не сказала Мейбел пожилой даме, но что, если та придет к ней домой, когда, очень может быть, ее безумие усилится? Оглядываясь назад, когда было уже слишком поздно, она решила, что та вряд ли пришла бы. Шарлотта с высоко поднятой головой покинула магазин так внезапно, что матери Бена пришлось едва ли не бежать, чтобы догнать ее. Мейбел больше ни разу не видела Шарлотту и не смогла поговорить, но уж это точно не повод, чтобы чувствовать себя виноватой в той аварии.
        Никто не знал наверняка, в чем была причина, даже если единственная свидетельница заметила, как Стерлинги ссорились, когда их машина проезжала мимо нее, даже если свидетельнице показалось, что она видела, как на заднем сидении два человека, мать Бена и его дедушка, пытались утихомирить пожилую даму. Не исключено, что Шарлотта в конце концов вышла из себя из-за того, как с ней обращались, но хватило бы этого, чтобы на дороге, ведущей через вересковую пустошь, где видно все на мили вперед, произошла авария? Должно быть, да. Разумеется, нет нужды задаваться вопросом, уж не спровоцировала ли сама Шарлотта ту аварию, чтобы прекратить нечто, по ее мнению, ненужное или же защитить Бена от его родных?
        Мейбел повторила себе, что в поведении Шарлотты ей тогда просто почудилось отражение собственных страхов за маленького мальчика, и она придвинулась еще ближе к духовке. Вероятно, ей не стоит больше думать о Стерлингах, по крайней мере, пока она не поделится своими мыслями с кем-нибудь еще - в данный момент из-за них она чувствовала себя уязвимой. Может, она простудилась? Она, конечно, очень расстроится, если придется пропустить полуночную мессу, но, подумалось ей, вероятно, разумнее будет глотнуть бренди и улечься в постель сразу, как только вынет из духовки последний противень с песочными корзиночками. По крайней мере, кран наконец перестал капать, однако же придется собрать волю в кулак, чтобы дождаться пирожных, когда ее так сильно знобит. Неужели она не закрыла входную дверь? Нет, холодом тянет от окна, у нее спина буквально заледенела. Должно быть, рама каким-то образом приоткрылась. Мейбел, покачнувшись, поднялась со стула, ноги дрожали, и она взмахнула руками, чтобы разогнать неожиданно появившийся от дыхания пар.
        Окно оказалось плотно закрытым. Оно было закрытым, однако с крана свисала сосулька. Поначалу Мейбел вообще не поняла, что еще она видит перед собой. Даже когда она задержала дыхание так, что закружилась голова, окно все равно осталось каким-то побелевшим и затуманенным. Она изо всех сил захлопала в ладоши - руки успели закоченеть и стали какими-то чужими - и в следующий миг поняла, что белая мгла висит не в воздухе - а затягивает само окно. По всему стеклу расползались морозные узоры, и так быстро, что она видела, как разрастаются полупрозрачные усики.
        Мейбел была не в силах пошевелиться. Ноги сделались ватными и совсем ослабели, она едва не падала. Замысловатый круглый орнамент расползался из центра окна, как будто источник мощного холода приближался к стеклу. Как будто маска, с пугающей ясностью подумала Мейбел, маска для лица, которое должно быть шире, чем она осмеливается представить себе, лица некой внеземной силы, настолько холодной, что одно ее приближение заставляло лед обретать форму, - силы, внимание которой, внезапно осознала Мейбел, она сама привлекла к себе своими размышлениями. Она ощущала громадность этой силы в темноте за пределами дома. Пожалуйста, пусть это уйдет, пожалуйста, пусть ее избавят от необходимости увидеть то, что скрывается за маской изо льда. Она молила Господа, чтобы больше не думать об этом, чтобы оно ушло прочь…
        А потом ее пронзила такая мысль, что она стиснула бы руки в кулаки, если бы только могла ими пошевелить. Если одни лишь воспоминания о Бене Стерлинге привели к ней это из ночной темноты, что же этому нужно от Бена? Она чувствовала, как арктический холод окутывает ее, словно сделавшийся осязаемым сон, но поддаваться нельзя: кто-то ведь должен защитить маленького мальчика от того, что его поджидает. А потом изморозь с окна расползлась по стене, словно искусно оживленный мрамор, и Мейбел ощутила, что то же самое происходит внутри нее. Когда она беспомощно повалилась на плиту, все ее мысли потухли, словно спичка.
        Подслушанное
        Поймите меня, когда я говорю о чистоте. Я имею в виду не какую-то мелочь, а мою чистоту - чистота, которую я подразумеваю, она отличается и стоит особняком… метафизическая, от звезд… от огромных пространств…
        Дэвид Линдсей. Утес Дьявола
        Глава девятая
        Дети ждали, что поездка в Лондон станет настоящим приключением, и так оно и получилось. Эллен уже поздравляла себя с тем, что благодаря ее штурманским указаниям, и несмотря на полуденное движение, их «фольксваген» благополучно добрался до Вест-Энда, когда путь преградил знак, сообщавший, что Оксфорд-стрит закрыта для личного транспорта. Теперь Эллен поняла, почему на карте вокруг этого места столько стрелок, означавших одностороннее движение. Автомобиль, шедший впритык за Беном, загудел в ответ на его резкое торможение, а бизнесмен, переходивший улицу перед ним, помахал двумя растопыренными пальцами, как будто это Бен гудел в клаксон.
        - Не делай так, - посоветовала десятилетняя Маргарет младшему брату.
        - Надеюсь, это он пожелал нам успеха, - сказал Бен. - «V» означает победу. Не подумайте, что я ухожу от темы, но куда мне ехать теперь?
        Карта как будто превратилась в сплошную массу стрелок, которые наползали друг на друга и расходились в разные стороны, как на диаграмме турбулентности.
        - Вперед и первый поворот направо, - скомандовала Эллен, поскольку этот путь казался единственно возможным.
        Маршрут проходил мимо Британского музея.
        - Это здесь выставлено много оружия, пап? - поинтересовался семилетний Джонни. - А можно пойти посмотреть, если у нас останется время?
        - Вряд ли у них найдется старый танк, на котором мы сможем добраться до места напрямик, - посетовал Бен, оскалив зубы при виде знака «Въезд запрещен!»
        - Ну, только если останется время, - повторил Джонни жалобно. - Мы ведь не опаздываем? А вдруг они не напечатают вашу книгу, если мы опоздаем?
        - Они обязательно напечатают, милый, - успокоила Эллен, обернувшись, чтобы улыбнуться сыну, мальчику с худым бледным лицом, почти уменьшенной копии отца за исключением волос - те были черные, как у нее. - Посидите тихо, пока мы не доедем до места.
        Шафтсбери-авеню вывела их к Кембридж-Серкус. Миновав перекресток, Бен прибавил скорость, опережая поток встречного движения, и на волосок разминулся с двухэтажным автобусом, отчего Джонни радостно завопил, Маргарет взвизгнула, а Эллен задержала дыхание. Инспекторы дорожного движения и женщины в сетчатых чулках вышагивали по лабиринту улиц, ставших еще у?же из-за неправильно припаркованных машин, некоторые из которых были заблокированы колесными зажимами. Каждый раз, когда в общем потоке образовывался просвет, туда пыталось втиснуться очередное такси. Бен барабанил по рулю, словно готовый вовсе его бросить, а затем, лихо наехав на край тротуара, свернул на улицу с односторонним движением.
        - Чудо! Свободное место.
        Большинство парковочных автоматов были накрыты мешками, но один, в дальнем конце улицы, работал. Бен вписал автомобиль в пространство рядом с ним и выскочил на тротуар. Он уже опускал руку в карман, когда прочел табличку на автомате.
        - Сколько-сколько за десять минут? Да при таких расценках мы только дойдем до конца улицы и обратно. Будь проклят тот, кто это придумал. Пусть их носы превратятся в сосиски, и их сожрут собаки, пусть у них ступни вырастут так, что придется завязывать их в узел, чтобы прогуляться…
        На овальном, удлиненном лице Маргарет тревога сменялась веселостью, а веселость унынием, потому что она не взяла с собой денег.
        - А что будет после носов и ступней?
        - Не спрашивай, а то это случится с тобой, - сказала Эллен, копаясь в кошельке. - Боже мой, я оставила всю мелочь у молочника.
        - Мама, может, мне спросить у той леди в дверях, не разменяет ли она банкноты? - предложил Джонни.
        - Боюсь, она неверно поймет тебя, Джонни, - сказал Бен, сжав колено Эллен и подмигнув ей, когда садился обратно в машину. - Будем ошибаться дальше. Теперь мне ясно, что это большая игровая доска, на которой главное - избегать Оксфорд-стрит. Надеюсь только, что это разрешенный ход.
        Он сдал задом до перекрестка и собирался повернуть налево, когда Маргарет спросила:
        - А как называется ваше с мамой издательство?
        - В любое другое время я бы повторил это название с удовольствием. «Эмбер», филиал «Файербренд Букс».
        - Мы только что его видели.
        - На другой стороне улицы, откуда ты уехал, - торопливо вставил Джонни, а Маргарет прибавила:
        - Там, где какая-то леди прыгает и машет.
        Эллен обернулась. Через перекресток от них молодая женщина, указывая одной рукой на их машину, другой манила их обратно за перекресток.
        - Она предлагает нам дважды повернуть налево и вернуться, - догадалась Эллен.
        - А вдруг она просто так развлекается, раздавая чужакам неверные указания?
        Когда им удалось вернуться на перекресток, молодая женщина была все еще там. Она подбежала к машине, как только они повернули направо. На ней был костюм серо-зеленого цвета, зеленые колготки и темно-зеленые туфли, и Эллен подумала, что в целом она похожа на пикси [2 - Мифические существа из британского фольклора, эльфы, которые обожают зеленую одежду и любят повеселиться, в том числе и сбивая путников с дороги.], даже улыбка казалась непропорционально широкой для ее маленького треугольного личика.
        - Вряд ли по Сохо разъезжает много семей с детьми. Если бы я знала, что вы поедете на машине, я бы объяснила дорогу подробнее.
        - Нам показалось, на машине выйдет дешевле, чем на поезде, - признался Бен.
        - Давайте я покажу вам нашу парковку, а потом мы пойдем перекусить. Дети, наверное, умирают с голоду. - Она трусцой побежала рядом с машиной, когда та покатилась по пандусу под здание издательства. - Меня зовут Керис Торн, если вы еще не догадались, - сказала она, когда Стерлинги выгрузились из автомобиля. - Счастлива увидеть вас обоих вживую после стольких телефонных разговоров. Как насчет итальянского ланча? Можно чавкать, это же спагетти, что скажете, детишки?
        Джонни захихикал.
        - Да он почти всегда чавкает, - наябедничала Маргарет.
        - Слышала бы ты, как я ем китайскую лапшу, Маргарет, - вступилась за Джонни Керис.
        - На самом деле, меня зовут Марджери.
        - А мама с папой знают?
        - Нам сообщают обо всех изменениях, - сказала Эллен и поцеловала насупившуюся Маргарет.
        Керис повела Стерлингов в тусклый январский день, через путаницу улиц, к ресторану и пробежалась с Джонни наперегонки до дверей, когда они подошли к нужному зданию. Толстенный официант, судя по виду, готовый в любой момент перейти на пенье, провел всю компанию к столику, как только увидел Керис, и принес им бутылку шампанского «Круг».
        - Выпьем за бестселлер. Успеха и долгих лет жизни всем нам, - провозгласила Керис, подтолкнув локтем Джонни, который сморщился, попробовав символическую капельку из своего бокала, тогда как Маргарет с наигранной серьезностью цедила свою. - Нам приходится пить эту пакость, потому что мы взрослые, - пояснила Джонни Керис и помогла разобраться с меню, размером едва ли не с него самого. Когда он вслух изумился ценам, раньше, чем Эллен попросила его помолчать, Крис снова пихнула его локтем: - Платит «Эмбер». Можешь выбрать все, что тебе разрешают мама с папой, - вполголоса пробормотала она ему на ухо, и Эллен поняла, что эта девушка нравится ей все больше и больше.
        Как только официант принял их заказ, Керис достала из сумочки блокнот.
        - Дети, сейчас я буду расспрашивать ваших блистательных родителей о них самих, чтобы наш рекламный
        отдел знал, что нужно рассказать читателям, но, если у вас появятся свежие идеи, делитесь. С кого мне начать? Бен, вы пишете книги, основываясь на рисунках Эллен? Эллен, вы как-то говорили, что каждому из вас требуется по полгода?
        - Бен пишет осенью и зимой, а затем я иллюстрирую книгу весной и летом, когда освещение лучше, а дети еще в школе.
        - Бен уже писал, когда вы познакомились?
        - Нет, он начал, когда мы уже были женаты несколько лет. Мне удалось его убедить, и он записал несколько сказок, которые обычно рассказывал детям, и убедить его удалось далеко не сразу, верно, Бен?
        - Не сразу.
        - Не переживайте, Бен, мы еще дадим вам слово, - заверила его Керис. - Нам хочется, чтобы публика услышала вас обоих, когда мы отправим вас в рекламный тур. Мы бы задействовали вас и в рекламе предыдущих ваших книг, если бы я тогда уже работала в «Эмбер».
        - Если учебный год еще не закончится, мы сможем отправится по одному, - сказала Эллен.
        - И тот, кто останется дома, будет тогда вдохновлять другого. Газетчики ухватятся за такую идею. - Керис откинулась на спинку стула, когда принесли их заказ, и официант удалился, послав на прощание воздушный поцелуй в знак одобрения их выбора. - Ну, то есть, если это правда. Как думаете, Бен, вы бы стали писателем, если бы не Эллен?
        - Сомневаюсь, что вообще стал бы кем-то.
        - Разрешите, я задам вопрос, который обожаю задавать писателям. Как по-вашему, откуда приходят ваши сюжеты?
        Бен поднес ко рту кусочек телятины «Марсала», но затем опустил вилку на тарелку.
        - Не уверен, что мне полагается это знать. Лучше всего получается, если я просто позволяю истории излиться через меня. Мне кажется, писатели слишком уж озабочены техническими приемами, и тем, что они пытаются сказать, и тем, кто именно на них повлиял. Подозреваю, на меня повлияло все, что я успел прочесть, особенно в детстве.
        - Но я бы сказала, ваши сказки не похожи ни на что. Кто, по-вашему…
        - Никогда не понимал этого желания писателей обрести собственный голос. Мне кажется, если уж у тебя есть голос, он куда лучше развивается, если не перенапрягать его в попытке услышать самому. Я просто пытаюсь рассказать сказку так, словно вы слушаете меня. Извините, я вас перебил.
        - И я рада, что вы это сделали, - заверила Керис, а Эллис ощутила облегчение, потому что его воодушевление побороло смущение, какое Бен всегда испытывал в обществе незнакомых людей. - Но не дайте еде остыть. Я всего лишь хотела еще спросить, какие книги вы сами читали.
        - Любые, если они помогали моему воображению жить. - Бен жевал так, словно пробовал воспоминания на вкус. - Детское фэнтези, рассказы с привидениями. Одно лето было посвящено научной фантастике. А когда я стал старше, все книги, какие попадали мне в руки, даже те, за чтение которых мне грозило адское пекло, во всяком случае, так утверждала моя тетушка, воспитавшая меня. Только не думайте, что я порицаю тетю Берил. Просто избыток фантазии пугает некоторых людей.
        - Но, насколько я могу судить, не ваших детей. Какая ваша любимая книжка у Стерлингов?
        - Новая, - ответили дети хором.
        - «Мальчик, который поймал снежинки»? И у меня тоже. Как думаете, что рассказать о ней детям, чтобы они захотели ее прочесть?
        - То, как он загадывает желание не чувствовать холода, - сказала Маргарет, - а потом снежинка падает ему на ладонь. И он видит, что она не тает.
        - И как он загадывает второе желание, чтобы в мире больше не было холода, и весь холод входит внутрь него.
        - Расскажите, как ледники начали таять, моря начали затапливать землю, и все птицы и другие создания начали погибать. Это было грустно.
        - Но в конце все хорошо, потому что он использует третье желание, чтобы вернуть холод в мир.
        - И еще покажите им мамины рисунки, - посоветовала Маргарет. - Мне нравится та, где мальчик стоит в снегу и две снежинки сидят у него на ладонях, словно птички.
        - Это лучшая. Думаю, мы поместим ее на обложку.
        - Помните, я упоминала, что когда-то работала в рекламе, - сказала Эллен. - Я подумала, вдруг вы захотите выслушать мои предложения по этому поводу.
        - Прямо в точку. Я познакомлю вас с девушкой из нашего рекламного отдела, и вы сможете все с ней обсудить, - пообещала Керис. - Но я только что заметила, как кое-кто провожал глазами тележку с десертами, думая, что никто не видит.
        Прошел почти час, прежде чем она повела все семейство в офис издательства «Файербренд», где они познакомились с таким количеством сотрудников, пожелавших книге успеха, и пожали столько рук, что Эллен тут же перезабыла все имена. Покидая издательство, она чувствовала общую благожелательность, и это в какой-то степени сглаживало разочарование от того, что не удалось встретиться с главой рекламного отдела.
        - Познакомитесь, когда приедете в следующий раз, - утешила Керис, увлекая их через отдел детской литературы в свой кабинет и успев по пути прихватить стопку книг для Маргарет и Джонни.
        Она расчистила на столе место среди опасно нависающих гор рукописей, записок и книг, пока ее помощница ходила за молоком для детей и кофе для взрослых - Бену особо крепкий. Когда напитки принесли, Керис подняла свою чашку для заключительного тоста.
        - Пусть этот год будет годом Стерлингов, - провозгласила она.
        Глава десятая
        На шоссе, ведущем из Лондона, сгущались сумерки и поток машин. Джонни заснул задолго до Кембриджа. Все-таки он совсем еще ребенок, подумала Эллен, поглядев на его лицо в свете фар встречных автомобилей, впрочем, он уже достиг того возраста, когда его раздражает, если с ним обращаются, как с маленьким. Когда проехали Кембридж, все трое, Маргарет, Эллен и Бен, по очереди начали высматривать смешные названия на указателях: Стоу-кам-Квай [3 - Название деревни возникло после слияниях двух поселений. Одно называлось просто «место», название второго можно перевести как «коровий остров».], Улиткин колодец, Грязный док, Траус Ньютон… Теперь они уже были на окраине Нориджа и ехали по кольцевой к своему пригороду, и Маргарет широко раскрывала глаза, словно вставив в веки невидимые спички, и заверяла, что нисколечко не устала.
        - В таком случае, ты такая одна, - заявил Бен и громко захрапел, сворачивая с кольцевой. - Ай, Маргарет! Не пинайся.
        - Если ты не устала, - сказала ей Эллен, - тогда уберешь книги и игрушки, которые вы с Джонни разбросали по гостиной.
        - Джонни должен мне помогать.
        - Он убирает, когда ты уходишь на урок танцев. Только не дуйся, а то мы решим, что ты все-таки недостаточно взрослая, чтобы ходить на рынок с подружками.
        - Мама… - запротестовала Маргарет, но не стала продолжать, хотя, когда отец остановил машину перед их домом, она с подозрением покосилась на брата на случай, если тот каким-то жестом выдаст, что на самом деле не спит. Убедившись, что все-таки спит, она сменила гнев на милость и попыталась донести его до дома, как делала это, когда они были младше, однако сумела лишь поддержать, когда Джонни, проснувшись, заковылял сам.
        - Иди в постель, если устал, - сказала Маргарет.
        - Я есть хочу, - промямлил он.
        А Эллен так изумилась ангельским интонациям в голосе Маргарет, что даже обняла ее.
        - Вечно ты хочешь есть, Джонни. Убери свои вещи, пока мы с Маргарет что-нибудь приготовим, - сказала она, отперев дом.
        Входная дверь, открываясь, смела с коврика кучу конвертов и рекламных буклетов. Джонни набросился на них, передавая матери буклеты - точилка для ножей, газетное бинго, переработка рождественских открыток для нужд благотворительности - и сортируя конверты, в надежде найти хотя бы один для себя.
        - Одни счета, - посетовал он.
        - В таком случае, отдадим их счетчику, - отозвался его отец. - Хотя, если подумать, отдай их лучше мне. А то вдруг счетчик живет еще хуже нас.
        - Разве мы не хорошо живем? - удивилась Маргарет.
        - Хорошо, потому что мы есть друг у друга, тебе так не кажется? И в ближайшее время нам вряд ли придется оставлять кого-то из вас в банке в качестве залога. - Бен шутливо ткнул Джонни в подбородок, чтобы согнать угрюмое выражение с лица мальчика. - Более того, у меня такое ощущение, что мы стоим на пороге великих дел, как ты считаешь, Эллен?
        - Надеюсь, что так, - отозвалась Эллен, направляясь в кухню. Там она добавила в кастрюлю с готовым бульоном разных овощей, пока Маргарет делала сэндвичи. Они услышали, как у входной двери зажужжала заводная машинка Джонни, врезаясь в какие-то препятствия. - А вот это немедленно уберите! - крикнула Эллен.
        - Но мы уже и так убрали все остальное, - ответил Бен.
        Маргарет громко вздохнула.
        - Мальчишки, - произнесла она таким тоном, каким могла бы сказать женщина в несколько раз ее старше.
        - Наверное, если бы ваш папа не сохранил в себе что-то мальчишеское, он не написал бы все эти книги.
        Маргарет понесла в комнату блюдо с сэндвичами и тарелки, а Эллен пошла за ней следом, неся суп. Поскольку это была самое просторное помещение в доме, оно совмещало в себе и столовую, и гостиную, и игровую, а в маленькой комнате рядом с кухней Эллен и Бен работали. Джонни положил заводную машинку в коробку с игрушками в угловом шкафу и побежал к столу хлебать суп, глядя при этом за спину матери на угольный набросок водопадов Озерного края.
        - Когда мы поедем в горы? - спросил он между быстрыми глотками. - Вы ведь обещали.
        - Может быть, уже в этом году. Раньше мы с вашим отцом каждые выходные отправлялись в поход, но затем родилась Маргарет, а к тому времени, когда она достаточно подросла, чтобы ходить с нами, появился ты.
        - Но я люблю ходить, - запротестовал Джонни. - Я столько миль прошел вокруг школьной площадки в пользу голодающих детей.
        - Хорошо, что ты не увидел ту еду, которую им купили, - вставила Маргарет, - а то слопал бы все сам.
        - Нам придется взять с тебя слово, что ты не станешь сильно забегать вперед, Джонни, - вмешался Бен. - Мы же не хотим, чтобы ты свалился с края утеса. Я вот один раз чуть не сорвался, и твоей маме пришлось меня спасать. Так мы и познакомились.
        - Расскажи нам, - взмолилась Маргарет.
        - Сколько тебе было лет? - спросил Джонни.
        - Я был в три с лишним раза старше тебя, поэтому даже не думай повторять то, что сделал я. А твоя мама была еще моложе, чем сейчас, - добавил Бен, увернувшись, когда Эллен попыталась его стукнуть. - Мы с тетей приехали на неделю в Эмблсайд, и я бродил по всей округе, пока тетя ездила на экскурсии в компании четы пенсионеров, с которыми она разговорилась в отеле. И вот, за день до возвращения домой я решил, что пройду по горным хребтам прямо до соседнего озера, откуда мог бы уже и вовсе не вернуться.
        Может, поскольку я поднялся так высоко, и ничто не заслоняло мне обзор, или, может, такой там был воздух, настолько чистый, что можно было ощутить его чистоту на вкус, но внезапно все вокруг меня засияло, словно внутри зажегся свет. Все скалы, и трава, и вереск были как будто созданы из той же яркой материи, что и небосвод с облаками. Именно это я пытался передать в нашей первой книжке, где целый мир словно делает шаг навстречу герою и приветствует его своими формами, и красками, и всем остальным, но все это лишь доказывает, как я далек от того, чтобы передать этот опыт словами.
        - Мне нравится тот отрывок, - сказала Маргарет, и Джонни энергично закивал.
        - Я помню, что вам понравилось. Иначе я бы не оставил его. Вы оба и ваша мама - единственные читатели, которым я хочу угодить, вы же знаете. Как бы то ни было, в тот день я был совершенно опьянен всем увиденным и поначалу просто не понял, что не успею вернуться в гостиницу к ужину, если пойду обратно по хребту, - не то чтобы я боялся умереть с голоду, просто не хотел, чтобы тетушка разнервничалась. И тогда я совершил одну из худших ошибок, какую можно совершить в горах: я выбрал, как показалось, самый короткий спуск. И уже через час я не мог подняться обратно и не мог понять, как же мне спуститься.
        - Почему ты не мог подняться обратно? - хотела знать Маргарет.
        - Потому что съехал по крутому склону, усыпанному сланцем. Подняться по куче таких мелких обломков невозможно. Сверху все выглядело отлично, просто узкая тропинка между двумя каменными стенами, из которых наружу торчало достаточно выступов, за которые можно цепляться, но на середине спуска я оступился, и все эти выступы, когда я пытался за них ухватиться, обламывались у меня в руках. И вот так я проехал на спине ярдов двести, навстречу, как мне показалось, голому обрыву, и когда мне удалось затормозить, зарывшись в сланцевые обломки пятками и локтями, до края оставалось не больше пятидесяти ярдов.
        - Не стоило тебе спускаться тем путем, - укорил Джонни тоном спасателя.
        - Ты читаешь мои мысли. Только другие маршруты выглядели гораздо опаснее, и когда я двинулся вниз, мне показалось, что за краем должен быть довольно легкий спуск. Но надо было оказаться там и увидеть своими глазами, что последние пятьдесят ярдов еще круче и куда ненадежнее, чем та осыпь, по которой я только что съехал. И единственный выход, который представлялся мне возможным, если там за краем вообще была тропа, - сползать вниз и надеяться, что силы небесные вернут меня в безопасное место, если тропы все же не окажется. В общем, я распаниковался. Я принялся хныкать и умолять о помощи всех, кто мог бы меня услышать, а когда это не принесло результата, я сказал себе, что придется подниматься обратно по сланцевой осыпи. Я сказал себе, что все пройдет нормально, если я буду заранее просчитывать каждый шаг, прежде чем сделать его, а сделав, буду выдерживать паузу. И вот я начал дюйм за дюймом подниматься обратно, вжимаясь спиной в склон, в надежде добраться до какого-нибудь места, достаточно безопасного, чтобы развернуться к нему лицом. Но не успел я куда-либо сдвинуться, как половина осыпи, на
которой я лежал, поехала подо мной.
        Я до сих пор помню тот звук, с которым сланец сыпался с края скалы - как будто кости загремели. Помню, больше всего меня испугало, что придется падать долго. Я с такой силой стискивал кулаки, что мне показалось, я вцепился в куски породы, только то оказались мои собственные ногти, впившиеся в ладони; я с такой силой вжимался локтями и затылком в толщу сланца, что эти места болели потом еще несколько дней. И как раз в тот момент, когда я понял, что меня больше не несет вниз, я услышал голос.
        - Это была мама! - выкрикнул Джонни.
        - Я ведь уже говорил, что мне был необходим ангел, способный меня спасти. Впрочем, придется признать, ее слова были далеко не ангельскими.
        - Слова были примерно: «Что за козел там пытается устроить камнепад», - припомнила Эллен.
        - Я же вместо ответа спросил, есть ли там спуск для меня, хотя пришлось кричать во всю мочь из-за ветра, который, как я опасался, может сдуть меня с горы. Она объяснила, что слева от меня довольно легкий спуск. Под углом к скальному выступу, добавила она. Но я подумал, что она, должно быть, хочет сказать, справа от меня, потому что слева я видел лишь сланцевую осыпь, почти вертикальную. Мы едва не повздорили из-за того, какое «лево» она имеет в виду, и я уже хотел попросить ее подняться как можно выше, чтобы показать мне путь, но, подозреваю, этого моя мужская гордость не перенесла бы. Поэтому мне оставалось лишь довериться ей и враскоряку сползать на спине к тому месту, которое, по ее заверениям, было для меня безопасным. Я почти добрался до края, но поскользнулся и почувствовал, как меня увлекает к обрыву головой вперед.
        - Но ты спасся, - с нажимом произнес Джонни.
        - Да, потому что ваша мама догадалась, что мне требуется помощь, и она уже поднималась, пока я скользил вниз. Она ухватила меня за плечо и поддерживала, пока мне не удалось перекинуть одну ногу через другую и сделать первый шаг, после чего я словно по лестнице спустился на каменный выступ размером с эту комнату. Надо сказать, я не замечал всего этого, пока мои руки и ноги не перестали трястись. Несколько минут мы сидели на каменном выступе и болтали, выяснив, что оба приехали на каникулы из Норфолка. Потом она спросила, не проводить ли меня, чтобы я не влип в еще какую-нибудь историю. И я, разумеется, сказал «нет», ведь я же мужчина.
        Эллен вспомнила, как он затопал вниз по извилистой тропе, шагая нетвердо, но решительно. По временам Джонни напоминал ей Бена, каким он был в тот момент, когда она, как ей казалось, видела его в последний раз в жизни. Один раз Бен споткнулся, взмахнув руками, как раз в том месте, где и она оступилась, поднимаясь к нему. И она двинулась за ним следом, тревожась за него, но и в то же время радуясь поводу, который он, похоже, ей предоставил, чтобы пойти за ним, однако в следующий миг она увидела, что он уже выпрямился. Она посмотрела, как он скрывается из виду, после чего вздохнула и вернулась к своему наброску водопада, однако обнаружила, что пейзаж, который она пыталась запечатлеть, застилается от нее разочарованием. Она сунула альбом в рюкзак и направилась к своей гостинице, сожалея, что не предложила этому типу, как бишь его там, встретиться в Норфолке, виня себя за то, что не предложила, удивляясь себе самой, что ждала этого от него сразу после его злоключений на сланцевой осыпи, возмущенно фыркая на себя за то, что упустила свой шанс.
        - Вы ведь могли больше никогда не встретиться, - обвиняющим тоном заявила Маргарет отцу.
        - В таком случае, тебя бы не было здесь, чтобы сообщить мне об этом. Поверь мне, всю дорогу я бранил себя за глупое бахвальство и пытался придумать предлог, чтобы вернуться. Однако продолжение истории мы отложим до следующего раза. Утром в школу, так что - пора умываться и спать.
        Позже, когда обнаженная Эллен лежала рядом с ним под одеялом, он сказал:
        - В тот день, после того как ты спасла мне жизнь, ты видела, как я едва не свалился, спускаясь с горы?
        - Яснее некуда.
        - Я обернулся поглядеть на тебя, поэтому поскользнулся. Много лет мне снилось, как ты сидишь, погруженная в себя, с альбомом и карандашом, на фоне гор. А иногда мне снится, что ты, как добрая горная фея, появляешься, когда та осыпь уже готова прикончить меня.
        Эллен перевернулась на бок и положила ногу ему на бедро.
        - Я буду поплотнее феи, и ты сейчас это прочувствуешь.
        - Согласен. Представляешь, я еще вспоминал, как ты выглядела в джинсах. Они были довольно-таки узкие, - сказал он, проводя пальцем по внутренней поверхности ее бедра. - Это была еще одна причина, по которой я надеялся, что ты будешь на выставке, афишу которой увидели Миллиганы. Но я все же рассчитывал заполучить художника, а не художества.
        - Я не могла позволить тебе заплатить за рисунок, когда поняла, как много он для тебя значит.
        - Помнишь, как твой бойфренд пытался убедить тебя поднять цену?
        - И удрал, разгневанный, когда я сказала ему, что работала над этим рисунком, когда мы впервые с тобой встретились. - Она одной рукой нежно сжала пенис Бена. - На самом деле, Хью был неплохой парень. В школе искусств он всегда был готов помочь, когда я нуждалась в помощи, убеждал меня быть посмелее в продвижении своих работ. И еще он переговорил с другом своего отца, чтобы меня устроили в «Нобль», хотя я к тому времени уже встречалась с тобой. Он не мог предвидеть, какие неприятности меня ждут в этом агентстве. Мне кажется, он всегда хотел, чтобы я выжала из своего таланта больше, чем он надеялся выжать из своего.
        Бен подсунул одну руку ей под плечи, когда его пенис запульсировал, силясь вырваться на свободу из ее хватки.
        - Никому из нас нет нужды испытывать то же, что и он. Надеюсь, Керис и все остальные в «Эмбер» сумели убедить тебя в этом, - сказал он, целуя ее грудь.
        - Я не написала бы эти картины, если бы ты не заставил меня увидеть их.
        - Я не написал бы книги, если бы не надеялся увидеть в них твои картины.
        - Ты же знаешь, что это не так, - произнесла она, хотя эта мысль ей понравилась. Чувствуя, как твердеют соски, она взяла Бена за подбородок и развернула лицом к себе, чтобы видеть его глаза. - Как думаешь, эта книга станет той самой?
        - Книга! - провозгласил он, словно церемониймейстер, объявляющий о прибытии особы королевских кровей, но затем посерьезнел. - Думаю, если Керис настоит на своем, наша книга будет на всех прилавках.
        - Только прилавках?
        - А еще в книжных магазинах городов, деревень, аэропортов и даже в той гостинице в Грасмире, где книжки в мягких обложках на вертящихся полках покрыты таким слоем пыли, что их трудно отлепить друг от друга.
        - Мы так и не вернулись туда после женитьбы, чтобы сунуть менеджеру под нос свидетельство о браке. И я до сих пор уверена, что он специально включил пожарную тревогу среди ночи, чтобы поймать меня, когда я выскочу из твоего номера. И еще я думаю, та престарелая леди нарочно отправила своих пуделей вниз, чтобы он споткнулся, потому что она едва не подмигнула, поглядев на меня. - Эллен поцеловала Бена долгим, глубоким поцелуем, чувствуя, как его язык прикасается к ее, и обхватила его бедрами. - Будет здорово, если книга действительно станет бестселлером, правда? Дети будут в восторге.
        - Управляющий в банке тоже.
        - Ему не на что будет жаловаться, как только я вернусь в рекламный бизнес. Послушай, я действительно не против немного поработать, так что не переживай. Куда бы я ни отправилась, я все равно вернусь.
        - Ничего другого мне и не надо, - сказал Бен и вошел в нее.
        Она обняла его, замедляя его движения и подстраивая под свой ритм, теплые волны внутри нее становились все больше перед девятым валом. Когда все закончилось, она опустила голову ему на грудь, вдыхая смешанные запахи их тел, прежде чем провалиться в сон. По временам такой секс нравился ей больше всего: спокойный и привычный, он казался воплощенной стабильностью. Если благодаря книгам их жизнь поднимается на новые высоты, нельзя об этом забывать.
        - Не слишком-то заносись, - сонно пробормотала она в лицо спящего Бена.
        Глава одиннадцатая
        Вечером, накануне собеседования в «Рекламе без границ» Эллен переворачивала листы своего портфолио, и ей ничего не нравилось. Она уже предпочитала этим работам иллюстрации для книг Бена, но теперь она видела, что дело тут не просто в развитии ее талантов - почти на всех работах в портфолио стояли даты. Понятно, что некоторые образцы - магазин подростковой одежды, сеть дискотек, огни которых должны были разгонять зимнюю тьму в десятке городов Норфолка, однако погасли еще до рождения Джонни, - требовалось датировать, но она же не ждет от агентства, что там сделают на это скидку? Ей очень даже нравилась реклама для компании, сдававшей на выходные плавучие дома, однако этого недостаточно. Она вынула те работы, которые казались ей совсем уже устаревшими, и с тоской поглядела на разоренное портфолио, прежде чем принять решение.
        - Я им покажу «Бродз Бест».
        Бен оторвался от прошлогодних рождественских открыток, с которых списывал адреса.
        - Я на это и надеялся. Это ведь твоя работа.
        - Все не так просто.
        - Так нужно упростить, и если кто-то способен это сделать, то только ты. И если ты когда-нибудь столкнешься с Сидом Пикоком, передай ему от меня: чтоб его перекосило.
        - Даже представить себе не могу, что увижусь с ним снова, - бросила Эллен, выходя из комнаты.
        У письменного стола рядом с большим окном, благодаря которому днем комната наполнялась светом до отказа, стоял книжный шкаф с широкими полками, где хранилось по нескольку экземпляров двух первых книг Стерлингов, видавшая виды электрическая печатная машинка Бена и стаканы с кисточками Эллен, похожие на засохшие букеты цветов, застывшие в ожидании весны, которая вернет им прежние краски. Нижнюю полку занимали папки с работами Эллен. Она извлекла папку «Бродз Бест» и положила на письменный стол, склонилась над ней, опираясь о стол локтями, но папку не раскрыла. Она вдруг испугалась, а вдруг окажется, что все это не настолько впечатляет, насколько ей помнилось.
        И впечатляло это, по-видимому, не только ее, судя по поведению Сида Пикока. Он возглавлял то, что сам предпочитал называть своим департаментом «Благородной рекламы» [4 - Примерно так и можно перевести название агентства «Noble Publicity».] - офис, где он работал вместе с Эллен и пожилым мужчиной по имени Натан, геем, который открыто выказывал ему свое презрение. Сид был на три года старше Эллен, он считал свою широкую загорелую физиономию и оксфордский выговор настоящими подарками от него миру и обожал одеколоны с экзотическими названиями. Каждый раз, когда шефы агентства поручали ему рекламную кампанию, он объявлял мозговой штурм, досуха выжимая из Эллен с Натаном все идеи, как правило останавливаясь в итоге на своей собственной. Три года такой жизни без намека на повышение начали приводить Эллен в отчаяние, но ничего другого в Норидже для нее не находилось. Затем агентство узнало о прибылях «Бродза», а она потеряла невинность.
        «Бродз» были старейшей пивоваренной компанией в Норфолке, и хозяевам захотелось создать ей новый имидж. Все в агентстве были счастливы, по крайней мере, до тех пор, пока «Бродз» не отклонили все предложенные проекты кампании. Пивоварам не понравились космонавты, пьющие их эль в свободном падении, плевать они хотели на все варианты с компьютерами и особенно ополчились на идею связать название их продукта с какой-нибудь эстрадной или киношной звездой, современной или же вынутой из ностальгического нафталина. После нескольких отказов Сид вихрем ворвался в офис.
        - Все равно что с мумиями говорить! Какого лешего они притащились сюда, если считают, что знают лучше нас о современных тенденциях?
        И Эллен подумала, возможно, агентство не понимает сути - возможно, они обеспечили бы будущее пивоварни, покопавшись в ее прошлом. Ей показалось, она когда-то что-то слышала об этом эле, и за выходные ей удалось изучить историю норфолкской пивоварни.
        «Кое-что, чего вы, возможно, не знаете о „Бродз Бест“», - записала она в блокноте, и еще: «Десять фактов, которые вы, возможно, не знаете…» В понедельник Сид, вроде бы, не выказал особого восторга, однако велел ей зайти позже, если удастся развить идею. В пятницу, по дороге домой, она увидела в витрине магазина игрушек паззл, и ее осенило, как организовать кампанию; ей настолько не терпелось поделиться мыслями, что она договорилась с Сидом о встрече в офисе в субботу утром. Она позволила ему себя обнять, чтобы выразить свое восхищение идеей, но, когда он попытался грубо ухватить ее за грудь, ткнула его в живот.
        - Принеси посмотреть, когда будет готово, - пробрюзжал он тоном директора школы, увернувшись от удара.
        От этих воспоминаний ее все сильнее охватывал гнев, и она заставила себя открыть папку на столе. Ее работы до сих пор производили такое же впечатление, какое они, должно быть, произвели на Сида. «Этот человек однажды сказал, что это самый благородный эль Англии», таким был первый факт о «Бродз Бест», которого могла не знать публика, помещенный на десятой из картинок, поэтапно сложившейся из девяти предыдущих рекламных лозунгов, и на ней был портрет Генриха Восьмого с пивной кружкой в руке. Но когда она показала это Сиду, тот сморщился.
        - Мне тоже когда-то казалось, что люди так и кинутся избавляться от зубного камня, если я изображу зубную щетку, изгоняющую Чингисхана. Перемудрила, - добавил он, и она ощутила себя такой разочарованной и уязвленной, что даже не задумалась, почему он вдруг решил оказать ей незаслуженную любезность и забрал рисунок, чтобы показать начальству.
        Она должна была догадаться, что затевает Сид. Натан наверняка предостерег бы ее, только он на той неделе уехал в отпуск в Марракеш. Через несколько дней, когда младший партнер компании поздравил ее с тем, что она помогла Сиду воплотить идею для «Бродз Бест», она от негодования потеряла дар речи, а когда ее гнев потребовал словесного выражения, было уже слишком поздно и показалось бы просто ложью. Кроме того, она достаточно хорошо изучила начальство: партнеры сочли бы субботний инцидент пустяком и наверняка списали бы ее обвинения на попытку отомстить. Хуже всего, Сид всем своим самодовольным видом давал понять, что обошелся бы с ней куда справедливее, если бы она ему поддалась.
        Она тогда убедила себя, что вся эта гнусная история не имеет значения, раз уж Сид Пикок перевелся в лондонское агентство, а она уже была беременна Маргарет, но сейчас она понимала, что должна была отстоять авторство своей работы ради будущего. Может быть, еще не поздно, подумала она, забирая с собой папку, чтобы показать Бену.
        - Ты взял бы меня на работу?
        - Даже не сомневайся, и любой здравомыслящий человек возьмет.
        - Да, но ты ведь на мне женился.
        - И любой здравомыслящий человек женился бы, - заверил он и скорчил рожу, опровергая утверждение о собственном здравомыслии. - Как только тетя приедет домой и сможет посидеть с детьми, мы отправимся в ресторан. Нам необходимо столько всего отпраздновать.
        Утром Эллен повела детей в школу. Джонни бежал впереди, останавливаясь у каждого перекрестка, и оглядывался на нее, ожидая разрешения перейти дорогу. Маргарет держала ее за руку и болтала о платьях, музыке, о том, что в следующем году ей предстоит перейти в другую школу, об однокласснице, которая, по слухам, не ходит на занятия, потому что у нее случились первые месячные… Это детям всегда есть что отпраздновать, думала Эллен, но, пока ее семья счастлива, что еще нужно? Временами она переживала, вырастут ли дети нормальными, когда их отец писатель, а мать художница, но они постоянно напоминали ей, что это не имеет значения. У школьных ворот оба торопливо чмокнули ее в щеку и побежали к своим друзьям, а она отправилась домой, чтобы приготовить обед до назначенного собеседования.
        Бен оставил ей «фольксваген» с запиской на водительском сидении:
        Если ты гордишься собой хотя бы вполовину так же сильно, как горжусь тобой я, ты их порвешь!
        Она улыбнулась и поехала в Норидж, ей хватило времени, чтобы прогуляться от парковки по пешеходным улочкам до собора, рядом с которым стояло длинное современное здание из желтоватых камней, куда она и вошла примерно за пять минут до назначенного срока.
        Лифт, благоухавший духами и мурлыкавший что-то монотонное, вознес ее на четвертый этаж. Она прошла мимо бухгалтерии, где женщины печатали то, что им диктовали в наушники, мимо еще одной двери, на стекле которой чья-то фамилия была словно скрыта под слоем инея, и нашла приемную «Рекламы без границ» за стеклянными дверями шириной во всю стену. Пухлые синие диванчики, стоявшие друг напротив друга и разделенные толстым синим ковром, терялись на фоне плакатов размером с хороший рекламный щит. На диванчиках ждали двое мужчин, они поглядели на Эллен и тут же снова напустили на себя равнодушно-безмятежный вид, пока она здоровалась с секретаршей за стойкой, чьи глаза и вишневые губы казались приклеенными к лицу.
        - Миссис Стерлинг? Вы пойдете первой, - сказала секретарша.
        Эллен виновато улыбнулась конкурентам и присела на диванчик. Ее сосед, мужчина средних лет с галстуком-бабочкой в горошек и в великоватом ему твидовом костюме, сидел, уставившись на свои короткие толстые пальцы так, словно они замышляли что-то против него. Второй мужчина, которому на вид было не больше тридцати, сжимал свое портфолио костистыми коленями и сложенными ладонями, как будто молился или же пытался успокоиться. Эллен прислушивалась к неловкому молчанию и звукам, которые лишь подчеркивали его: скрип новых ботинок «твидового костюма», нервно шевелившего пальцами на ногах, барабанная дробь, которую выбивала по ковру левая подметка второго соискателя, - а секретарша то и дело произносила в телефон:
        - «Реклама без границ», - она говорила тоном ведущей телешоу, которая описывает приз победителю. Наверное, этот повторяющийся возглас не будет восприниматься, когда Эллен начнет здесь работать, конечно, если получит место. - Это был наш мистер Раттер, - говорила между тем секретарша. - Ему пришлось неожиданно выехать в Лондон. А мистер Хипкисс не сможет его заменить? Что у вас за проект? Попрошу вас немного подождать… - Эллен все еще ждала, когда же она попросит, а та уже продолжала: - Боюсь, мистер Хипкисс в данный момент занят. Он может вам перезвонить. Боюсь, мистер Фьюдж с мистером Пикоком сейчас на собрании. Я передам мистеру Хипкиссу, что вы звонили, как только он освободится.
        Она положила трубку и уставилась в стол, демонстрируя пробор, словно предлагала собравшимся поспорить, натуральная ли она блондинка, и Эллен пришлось дважды повторить вопрос, прежде чем секретарша подняла голову.
        - Как вы сказали, кто сейчас на собрании?
        - Все партнеры, за исключением мистер Раттера. Но они уже вот-вот освободятся, - произнесла секретарша с живостью, в которой угадывался легкий упрек.
        - Мистер Фьюдж и мистер…
        - Пикок. Он когда-то работал в нашем городе, потом уезжал, но мистер Раттер уговорил его вернуться. А что, вы с ним знакомы?
        Эллен набирала воздуха в грудь, чтобы ответить, но тут прожужжал коммутатор и пронзительный голос заговорил с секретаршей.
        - Они вас ждут, - сказала та Эллен. - Я вас провожу.
        Эллен поднялась. Она могла бы просто покинуть агентство, и пусть Сид Пикок теряется в догадках, но она не позволит ему выйти сухим из воды - она хочет увидеть, как он себя поведет. Она прошла за секретаршей по коридору в глубине здания, мимо большого офиса, где несколько мужчин, сняв пиджаки, трудились над чертежными досками, и оказалась в конференц-зале.
        За длинным тяжелым столом, занимавшим почти всю комнату, сидели двое мужчин. Один из них, румяный толстяк, пуговицы на жилете которого угрожали в любой миг отлететь, поднялся навстречу Эллен.
        - Миссис Стерлинг, - произнес он голосом густым, словно сироп. - Прошу прощения, что заставили вас ждать. Я Гордон Фьюдж, а это Сидни Пикок.
        Значит, теперь он стал Сидни, подумала Эллен, напрягшись, когда Пикок отложил бумаги, которые просматривал, и протянул ей руку. Его широкая физиономия казалась изнуренной, загар приобрел багровый оттенок из-за лопнувших вен. Когда она на секунду крепко сжала его руку, он поднял на нее глаза, словно смущенный такой грубостью, а потом его взгляд скользнул на ее грудь.
        - Рад познакомиться, - произнес он.
        Усаживаясь на предложенное место, она была уверена, что он притворяется, будто не узнал ее. А он наблюдал, как она садится, словно это было испытание, входящее в собеседование.
        - Итак, миссис Стерлинг сумеет прорекламировать себя нам?
        Эллен пристально смотрела на него, пока он не отвел взгляд, уставившись в бумаги, лежавшие перед ним. Она наслаждалась его явным замешательством, когда он произнес:
        - Не бойтесь повторить то, что сказано в вашем резюме. Я не успел его прочесть. Я просто временно заменяю Макса Раттера.
        Неожиданно и остро она невольно почувствовала себя оскорбленной. Да как он посмел ее забыть после той обиды, которую нанес? Он заслужил то потрясение, какое ждет его, когда он узнает работу из ее портфолио.
        - С чего вы хотите, чтобы я начала? - спросила она таким сладким голоском, что едва не ощутила на языке вкус.
        - Обрисуйте нам накопленный вами опыт.
        Они оба выжидательно уставились на ее папку. Ей хотелось швырнуть ее на стол, откинуться на спинку стула и наблюдать за физиономией Сида Пикока, но тут Фьюдж произнес:
        - Как вы втянулись в эту игру?
        - В рекламный бизнес? В художественном колледже нам вечно твердили, что именно к этому следует стремиться. Кроме того, за рекламу платят достойные деньги, которые оказались не лишними, когда я вышла замуж.
        - Вот это я и хотел услышать.
        Эллен мысленно неспешно досчитала до трех.
        - А что хотели бы услышать вы, мистер Пикок?
        - Дизайнер, который даже не пытается впечатлить нас, называя себя художником?
        - Ну, к искусству я приобщаюсь, когда работаю над очередной книгой.
        - Миссис Стерлинг иллюстрирует книги своего мужа, - пояснил Фьюдж.
        - Я о нем слышал?
        - Зависит от того, в каких компаниях он вращался, - сказала Эллен.
        - Он пишет книги для детей, Сидни.
        - В таком случае, это не ко мне. Детишек хотела моя жена, она их получила, и все, что связано с этими цветами жизни, - ее забота. Если вы, миссис Стерлинг, со своим супругом и повелителем дарите миру книги вместо детей, полагаю, это блестящая идея.
        - Мы дарим и то, и другое.
        - Что ж, посмотрим, что вы готовы предложить нам, - сказал Пикок.
        Эллен протянула ему портфолио. Она вовсе не чувствовала себя такой отстраненной, как ожидала: ей было неприятно сознавать, что сердце тяжело колотится и что во рту внезапно пересохло. Пикок перевернул первые страницы, издав горлом такой звук, словно прокашлялся, чтобы сделать заявление, но передумал в последний момент, и она вспомнила, что точно так же он делал, выдаивая из них с Натаном идеи. Она вздрогнула, сердце ухнуло, когда Фьюдж произнес:
        - В вашем письме не упоминалось, в каких агентствах вы работали.
        - «Но…» - Эллен сглотнула комок в горле, чтобы заговорить громче. - «Нобль паблисити».
        - Ты ведь тоже работал там какое-то время, верно, Сидни?
        - Да, постигал там азы. - Пикок хмуро глянул на Эллен, продолжая переворачивать страницы. - А когда вы там работали, миссис Стерлинг?
        Эллен выдержала паузу, дожидаясь, пока он перевернет еще два листа.
        - Тогда же, когда и вы.
        Он не поднял головы. Он только что открыл первую из работ для «Бродз Бест», и она увидела, как нарочито равнодушное выражение сбежало с его лица. Его партнер глянул на рисунок, чтобы понять, отчего на нем задержался Пикок, и изумленно хохотнул.
        - Ого, а ты, Сидни, ведь тоже участвовал в той кампании? Только не пытайся меня убедить, что никогда не встречался с этой художницей. Что это вы двое затеяли, а? Миссис Стерлинг, что вам наобещал наш Сидни?
        - Я уверена, мистер Пикок знает, что я ничего от него не жду, - произнесла Эллен, чувствуя, как щеки заливает румянец, наблюдая, как Пикок усилием воли заставляет себя взглянуть на нее.
        Однако он всего лишь произнес.
        - Как неловко вышло. Простите, я сразу вас не узнал, миссис Стерлинг. Столько воды утекло за… почти одиннадцать лет? - Своему партнеру он бросил: - Могу поспорить, если бы сюда сейчас заявились все, с кем ты работал за свою жизнь, ты мало кого вспомнил бы по именам.
        - Все равно, на месте миссис Стерлинг я бы оскорбился.
        Тут Пикок посмотрел ей в глаза. Если он посмеет сказать, что нисколечко она не оскорбилась, подумала Эллен, она за себя не ручается.
        - Позвольте заметить, миссис Стерлинг, после рождения детей вы превратились в по-настоящему цветущую леди. Надеюсь, вы примете это в качестве извинения за то, что сначала я вас не узнал.
        - Как ловко вы выкрутились.
        - И я надеюсь, вы согласитесь, что мы оба вправе гордиться кампанией для «Бродз Бест».
        «Вечно ты на что-то надеешься, Сидни. Не такой хам, каким был раньше, по крайней мере, при свидетелях. Я вовсе не хотела исключать вас из общей беседы, мистер Фьюдж. Разрешите мне объяснить…» Однако теперь, когда миг настал, месть показалась мелочной и унизительной для нее, не стоило рисковать, чтобы пожалеть об этом впоследствии. И вслух она сказала только:
        - Не стану с вами спорить.
        - Взгляни на это, Гордон, - произнес Пикок, передавая коллеге папку. - Значит, вы не растеряли полученные навыки, после того как ушли из «Нобль», миссис Стерлинг?
        Он продолжает собеседование, решила она, чтобы его коллега не заподозрил что-нибудь не то. Она отвечала автоматически, мечтая только покончить с этим притворством и оказаться на свежем воздухе.
        - Благодарим за уделенное нам время, миссис Стерлинг, - произнес он, когда Фьюдж закрыл папку и сложил руки на животе, словно только что проглотил сытный обед. Пикок придвинул к ней папку и поднялся одновременно с ней. Когда Фьюдж с усилием привел себя в вертикальное положение, уверяя Эллен, что получил настоящее удовольствие от знакомства, Пикок посмотрел ей в глаза, и не совсем равнодушно.
        - Нам еще предстоит собеседование с другими соискателями, - произнес он.
        Эллен успела выйти из здания, когда ее осенило, на что он намекал. Все собеседование она исходила из того, что работы не получит, однако выражение его лица в конце подсказывало, что он желает сделать ей одолжение. С учетом сопутствующих обстоятельств, это означает только одно: он готов ее принять. Первым ее движением было решительно вернуться обратно и сообщить ему, куда он может засунуть себе эту должность, но что потом? Сможет она работать с ним снова, даже при полной уверенности, что он не станет распускать руки? Эллен выбралась из толпы, одновременно угнетающей и равнодушной, и села в машину. Пока не обсудит все с Беном, лучшее, что она может предпринять, - выпить чашку хорошего крепкого чая.
        Еще на полпути домой ей представлялось, каким будет первый глоток на вкус. Она съехала с кольцевой и свернула на свою улицу, и тут во рту сделалось кисло. Перед их домом стояла полицейская машина, и человек в форме нажимал на кнопку звонка.
        Она наспех припарковалась позади полицейской машины и побежала по дорожке к дому, чувствуя, как учащается пульс.
        - Что случилось? Чем могу помочь?
        Полицейский обернулся, так старательно делая бесстрастное лицо, что у нее перехватило дыхание.
        - Мистер Бенджамин Стерлинг здесь проживает? - спросил он.
        Глава двенадцатая
        В то утро Бен проснулся с ощущением, что его жизнь скоро переменится. Предчувствие походило на обрывок какого-то сна, который он не мог вспомнить как следует. Дети пронеслись мимо него в ванную, а он спускался по лестнице так, словно пересчитывал ступеньки. Эллен выхватила из духовки его тарелку с завтраком и стянула с руки протертую прихватку-варежку, дуя на пальцы, и он тогда подумал, что его ожидание скорых перемен, должно быть, связано с предстоящим ей собеседованием. Он крепко обнял ее, как будто прося прощения, что почти забыл об этом, пожелал ей удачи и поцеловал обожженные пальцы.
        - Береги себя.
        Он еще доедал завтрак, когда она повела детей в школу. Странно, но стоило ему остаться в одиночестве, как предчувствие усилилось, хотя и осталось таким же неопределенным. Когда он чистил зубы, то поймал себя на том, что пристально смотрит в глаза собственного отражения в зеркале ванной, и он, чертыхнувшись, спросил себя, чего он надеется там увидеть. От его вздоха отражение в зеркале затуманилось, и он поспешил вниз по лестнице, чтобы оставить Эллен записку в машине.
        День оказался не таким холодным, как пророчило серое небо. К тому времени, когда Бен добрался до магазина Миллиганов, успев пробежаться за автобусом и потолкаться среди горожан в толстых зимних пальто, ему показалось, что предвкушение выпарилось из него вместе с потом. Доминик менял выставленные в витрине книги, складывая их у двери и сдувая с обложек фальшивый снег.
        - Слава богу, пережили! На следующее Рождество в нашем магазине точно не будет всей этой чепухи, - проворчал он. На его плоском лице горели красные пятна, почти такие же яркие, как его жесткие рыжие волосы. - Книги, которые никто не купил бы себе, на которые ни одна из этих морд с телеэкрана не поставила бы свое имя, не будь они уверены, что всем известно - на самом деле они этой дряни не писали.
        Обрывки елочной мишуры поблескивали в косых лучах солнца, улетая в сточную канаву, и Бен ощутил, как какое-то воспоминание сверкнуло и угасло, так быстро, что он не успел его ухватить.
        - Не смотри с таким подозрением, - сказал Доминик, широко раскрывая глаза, отчего его высокий лоб пошел морщинами. - Ты евангелист по сравнению с этими бездушными свиньями. Давай, помоги мне вытащить их из витрины.
        Когда часы над крышами начали отбивать девять, Доминик перевернул табличку на двери, объявляя, что магазин открыт.
        - Старик, на этой неделе мы сами по себе. Фионина мамаша говорит, что она нездорова. Если хочешь знать мое мнение, из этого и состоит современное воспитание: одни только модные тряпки, фастфуд и слабохарактерность. Когда мы с тобой были школьниками, народ выстраивался в очередь, умоляя отца открыть магазин, впрочем, тогда в школах учили читать и умели согнать с тебя семь потов.
        - Покупатели вернутся, как только придут в себя после рождественских трат.
        Доминик принялся вышагивать по магазину, высматривая книги, которые можно убрать с полок.
        - Я занялся этим делом, потому что считал, что книги до сих пор помогают людям получать образование, но последнее, чего хочет современная публика - сознавать, что можно сделать себя лучше. По крайней мере, в твоей новой книжке имеется смысл: она объясняет детям, что мы сотворили с климатом.
        Смысл в магии, хотел возмутиться Бен, в магии воображения, языка, пробуждающего мечты, в новом обретении ребенка в себе, чтобы увидеть мир его глазами, - но это лишь спровоцировало бы Доминика на новый монолог.
        - Хотя бы эта зима похожа на те, что были раньше, - выбрал Бен самый безопасный ответ и принялся упаковывать книги, чтобы отправить обратно поставщику.
        Когда начали появляться покупатели, Доминик приободрился. Двое студентов зашли, чтобы обменять подарочные сертификаты на учебники, потом заглянул какой-то заторможенный толстяк - с красным, словно у клоуна, носом, - который громко фыркал каждые несколько секунд, рассматривая корешки книг. Пока он расплачивался за словарь, методично выписывая чек, прежде чем вырвать его из книжки и фыркнуть раз десять, убеждаясь, что все правильно, чья-то бабушка зашла в отдел детской литературы, выбирая книгу в подарок. Бен наблюдал, как она подошла к их с Эллен книжке, прошла мимо, даже не взглянув, затем вернулась, сняла книгу с полки, прочла аннотацию и, не выпуская из рук, принялась осматривать соседние полки. В итоге она взяла томик Энид Блайтон [5 - Энид Мэри Блайтон (1897 - 1968 гг.) - английская писательница, автор многочисленных сказок, рассказов и приключенческих повестей для детей и подростков. Она до сих пор остается, по результатам опросов, любимой писательницей большинства британцев.] и пошла с ним к прилавку, сунув на освободившееся место книжку Стерлингов.
        - Ничего страшного, - сказал позже Доминик, - на прошлой неделе мы продали одну из ваших книг.
        Вскоре появилась мать Доминика с двумя мисками, ложками и кастрюлькой овсянки.
        - Мальчики, это вас согреет, - пообещала она, суетливо пытаясь им помочь, несмотря на хромоту, вызванную артритом. - Да, Доминик, доктор приходил. Твоему отцу прописаны ежедневные прогулки, и если он не будет от них уставать, то сможет заходить в магазин. Так, время от времени, но ты же знаешь, как он от этого счастлив.
        - Дай-то бог, мама. Оставь кастрюлю, я сам потом принесу.
        Доминик проследил, чтобы она скрылась из виду, вынес кастрюлю на улицу, когда там было относительно пустынно, и вытряхнул ее содержимое в урну, скорчив Бену рожу. Бен часто задавался вопросом, когда его друг начал превращаться в такого трезвомыслящего и нетерпимого человека, состарившегося раньше срока - но может, в Доминике он видит некоторые свои черты, которые ему не нравятся и о которых он предпочел бы не знать? Он снова принялся механически сортировать нераспроданные книги, прежде чем подписать им приговор, и даже впал в какое-то сонное оцепенение, когда его привел в чувства Доминик.
        - Это твоя жена?
        Доминик распаковывал коробку с книгами. На какой-то миг Бену показалось, он ошибочно приписал авторству Эллен рисунок на обложке, но затем понял, что Доминик смотрит поверх книги в окно. В дальнем конце улицы Эллен стояла, пережидая поток машин. Должно быть, ей не терпится рассказать ему о собеседовании, она так и пришла в сером костюме и белой блузке, перехваченной у горла бабушкиной брошкой. Он подошел к двери, помахав над головой сцепленными руками, но, пока она переходила дорогу, он уронил руки. С какой бы новостью она ни пришла, по ее лицу он понял, что ей очень не хочется ему рассказывать.
        Ее овальное лицо немного округлилось после рождения детей. Длинные черные волосы она по-прежнему носила распущенными, несмотря на успевшие появиться первые седые пряди. По временам, в минуты покоя, ее лицо казалось почти невзрачным, но никогда - если в больших голубых глазах отражались чувства. И теперь ее потухший взгляд привел Бена в смятение. Он закрыл за собой дверь и торопливо пошел к ней навстречу.
        - Не принимай близко к сердцу, любимая. Им же хуже.
        - Ты о чем? - На мгновение он, похоже, неприятно поразил ее. - Ах, собеседование. Я не совсем уверена, мне нужно все обдумать. Нет, Бен, послушай…
        Он подхватил ее под локти и убрал с пути фургона, парковавшегося задом на краю тротуара. Только не дети, подумал он, ощущая, как в животе разрастается лед.
        - Я слушаю, - произнес он вслух.
        - Может, пойдем куда-нибудь, где поменьше народу?
        - Ради Бога, скажи мне сейчас же!
        - Бен, прошлой ночью умерла твоя тетя.
        - Тетя Берил? - глуповато переспросил он, прекрасно понимая, что у него только одна тетя. - Кто сказал?
        - Утром об этом сообщили в полицию, и полицейский только что приезжал к нам домой. - Она завела Бена в магазин, поглаживая его руку. - Он сказал, в ее смерти нет ничего подозрительного, однако он хочет, чтобы ты зашел в участок, когда освободишься.
        - С Новым годом, Эллен! - сказал Доминик, но тут увидел выражение ее лица. - Э… прошу прощения, я не…
        - Нам только что сообщили, что моя тетя умерла, - пояснил Бен.
        Доминик коснулся своего лба, груди, левого плеча, правого:
        - Да покоится она с миром. Она была прекрасная женщина, это огромная потеря для всех нас. Хочешь взять выходной? Я и сам смогу справиться.
        - Спасибо, Доминик. Мне в любом случае надо зайти в полицию. Может быть, я еще вернусь после обеда.
        Горе начало прорастать в нем, пока он шел вслед за Эллен к машине. Он ощутил облегчение, когда тетя отправилась на Рождество и Новый год в гости к друзьям - облегчение от того, что не придется, как обычно, два дня поддерживать вежливые разговоры и излучать праздничное настроение. Она получила открытки, которые дети нарисовали ей на Рождество, подумал он, но они больше не нарисуют ей открытки на день рождения. Он никогда не благодарил ее за то, что вырастила его, и вот теперь слишком поздно. Он сглотнул комок в горле и сжал кулаки, и даже сумел не разрыдаться, пока не сел в машину, где Эллен его обняла. В конце концов он с трудом выговорил:
        - Давай выясним, что им известно.
        Он высморкался, пока она выруливала в поток машин.
        - А они сказали, как это случилось?
        - Насколько я понимаю, она не сильно страдала, Бен. По-видимому, она умерла от переохлаждения.
        - Как это? Что там у этих ее друзей творится?
        - Она не ездила к друзьям. Она была в том городе, где ты родился.
        - В Старгрейве? И что она там делала?
        - Я не догадалась спросить.
        В глазах у него щипало, во рту стоял привкус горя, недоумение сгущалось, словно гроза, которая никак не может разразиться. Он спешно ринулся в полицейский участок, пока Эллен парковала машину. В окошке за перегородкой сидел полицейский, почему-то странным образом напоминавший швейцара.
        - Чем могу помочь?
        - Я Бен Стерлинг. Мне сообщили, что моя тетя скончалась на севере страны. Вы случайно не знаете, что она там делала?
        Если полицейский и счел странным такой первый вопрос, то не подал виду. Он ушел в кабинет, откуда доносился стрекот пишущих машинок. Когда он вернулся с кипой бумаг в руке, Эллен уже успела присоединиться к Бену и сочувственно пожимала ему руку.
        - Ваша тетя - это та леди, которую обнаружили в местечке под названием Старгрейв?
        - Должно быть, она, только я не понимаю, зачем она там оказалась.
        - По сведениям местной полиции, она проведывала свой дом.
        У Бена закружилась голова, и он ухватился за край перегородки.
        - Какой дом?
        Полицейский внимательно изучил верхний лист в стопке.
        - Тот дом, который она много лет сдавала в аренду. Прошу вас, следуйте за мной, - прибавил он.
        Глава тринадцатая
        На следующий день после похорон Маргарет спросила:
        - Папа, а сколько у нас теперь домов?
        Они шли по тропинке, протоптанной вдоль края береговой скалы, где завершалась их воскресная прогулка. На сером небосклоне выделялось лишь одно сияющее облако, серебристым зеркалом зависшее над морем. Широкие неторопливые волны накатывали от самого горизонта, чтобы разбиться о тронутые ржавчиной волноломы, которыми щетинилась береговая линия, где выстроились закрытые на зиму отели. Вопрос Маргарет захватил Бена врасплох, прервав поток грез, которые он тут же позабыл.
        - Только тот, в котором мы живем, - ответила за него Эллен.
        - Но папа сказал, тетя Берил хотела, чтобы мы получили все, что у нее было.
        - Позже, - пояснил Бен. - И только если мой давно потерянный брат-близнец Шеклтон Стерлинг, которого вывезли за границу раньше, чем он научился ходить, и который с подросткового возраста исследовал до сих пор неисследованные земли, не заявит свои права.
        - Но у тебя же нет никакого брата, - заныл Джонни.
        - У меня только мама и вы двое, ну и еще тот, кто зародится в моем воображении.
        - Если больше никого, то все шансы, что у нас будет много домов.
        - Всего три, Марджери, - сказала Эллен, - и я бы не надеялась сохранить их все.
        - Но мы же оставим тот, в горах, где родился папа? Можно будет поехать и посмотреть этот дом?
        - Правда, папа, можно? - воскликнула Маргарет. - Как бы я хотела увидеть этот дом.
        - Полагаю, это возможно.
        Резкий порыв ветра поднял песок, который зашуршал по траве на краю утеса.
        - Пошевеливайтесь, а не то замерзнем так, что никто ничего не увидит, - сказала Эллен.
        На обратном пути к машине Бен плелся в хвосте. Значит, размышлял он в очередной раз, его тете удалось преодолеть свою неприязнь к Стерлингам настолько, что она не просто приняла доставшийся в наследство дом, но еще и наняла в Старгрейве риелтора, который все эти годы собирал арендную плату со съемщиков. Должно быть, она скрывала все эти факты от Бена, поскольку боялась, как бы он не вспомнил из своего детства то, что она старалась вычеркнуть из его памяти, но почему же она не рассказала ему все, когда он повзрослел? Тогда он мог бы ездить в Старгрейв вместо нее, и она не умерла бы там в одиночестве на склоне холма, где очевидно упала и поранилась на обратном пути от дома до отеля. Но почему она не пошла вдоль главного шоссе, а оказалась на общинных землях рядом с лесом, слишком высоко над городом, чтобы ее вовремя заметили?
        - Бестолковая старушка, - пробормотал он себе под нос, и ему пришлось подавить подступавшие слезы, прежде чем нагонять своих.
        Позже, когда дети уже спали, Эллен сказала:
        - Раз уж ты собрался смотреть старый дом, можем мы поехать с тобой?
        - Дорога довольно долгая.
        - Но мы могли бы поехать на выходные. Если, конечно, ты не против взять нас с собой.
        Он тут же ощутил себя законченным эгоистом. Вдруг это их единственный шанс увидеть Старгрейв, кроме того, он всегда сможет отправиться на одинокую прогулку, если нахлынут воспоминания.
        - Надо выяснить, есть ли в гостинице свободные номера.
        Администратор гостиницы, судя по голосу, была польщена таким вопросом и забронировала им на субботу два номера.
        - Можно будет немного пошалить в выходные, когда дети заснут, - сказала Эллен, отвечая улыбкой на его улыбку. - А порепетировать можно прямо сейчас, если хочешь.
        После того, когда он накрыл их обоих теплым одеялом и опустил голову ей на грудь, она прошептала:
        - Открой мне одну тайну.
        - Да у меня вроде бы нет от тебя никаких тайн.
        - Тогда скажи, что ты лучше всего помнишь о своем детстве в Старгрейве.
        - Ожидание, - произнес он в итоге. - Чувство, что я все время ждал чего-то наподобие Рождества, только оно так ни разу и не наступило.
        - Бедный ребенок.
        - Нет, я не хочу сказать, что был разочарован. Я хочу сказать, те годы моего детства казались началом какого-то приключения. Все вокруг меня было как будто предисловием к некоему событию, которому я не могу подобрать название.
        - Похоже на вполне хорошее детство.
        - Полагаю, именно так и было, - отозвался Бен, но ему показалось, она свела реальность к какому-то клише, которое помешало ему вспомнить. - Все равно, я лишился этого, переехав из Старгрейва. Время от времени я по-прежнему переживаю схожие ощущения, иногда, когда пишу.
        - Но не со мной?
        - И с тобой, конечно, - заверил Бен, целуя ее, чтобы разогнать ее печаль. - Я и сейчас это чувствую.
        И он в самом деле чувствовал неотвратимое приближение чего-то, предвкушение явилось с первым зыбким светом над горизонтом, еще до восхода солнца. Когда утром он проснулся, это ощущение было с ним и не покидало его всю неделю. К вечеру пятницы он так же сгорал от нетерпения, как и дети. В ту ночь ему снилось, что он стоит на горе, и под ним нарастает лед, вознося его к самым звездам.
        Однако утром дети поначалу не желали подниматься, и их не соблазняла даже перспектива завтрака в придорожном кафе. Маргарет накануне послушно отправилась в постель, но потом долго лежала без сна, а Джонни и вовсе уложили с трудом, и вот теперь им пришлось вставать до зари. Следующие полчаса все семейство, спотыкаясь, брело в ванную и обратно, сонно наталкиваясь друг на друга, словно им не хватало места. Они вразброд вышли к машине под тяжелое, набрякшее небо - Бену показалось, оно похоже на липкую грязь, и именно оно не дает ему до конца проснуться. Он потащился обратно в кухню и пригоршнями плескал холодную воду в глаза, пока наконец не ощутил, что в силах вести машину.
        Дорога уводила их прочь от рассвета. Он целый час ехал в темноте, давившей так, словно она вобрала в себя всю тяжесть долгой ночи, прежде чем дети начали возвращаться к жизни. Маргарет принялась играть с матерью в «кто громче выкрикнет название с указателя»: Свинсхед, Стрэгл-Торп, Коддингтон, Кламбер-Парк, - тогда как Джонни вполне довольствовался видами просыпавшихся городков, где по улицам со стонами катили тележки молочников. Когда дорога повернула на северо-запад, к скоростному шоссе, Бен увидел, как верхушки голых деревьев на кромке леса окрасились золотистым светом зари. Это зрелище было настолько красноречивым обещанием, что у него разом гора упала с плеч.
        Прежде чем машина повернула на запад, вдалеке показались горные вершины, сверкавшие от снега. Теперь дети в один голос уверяли, что умирают с голоду. Бен притормозил у первой же заправки с кафе, хотя, будь его воля, он ехал бы до самого Старгрейва без остановок.
        - Напитки допьете в машине, - объявил он, как только они поели, а потом, дожидаясь их, в нетерпении топтался под дверями туалетов, как какой-нибудь новоиспеченный папаша из анекдота - под родильным залом.
        Спустя полчаса он поторопился свернуть со скоростного шоссе, чтобы проехать через Лидс. Самый прямой, как ему показалось, путь до Старгрейва, шел по улицам, которые буквально кишели субботними бездельниками, игнорировавшими автомобили до такой степени, что он с трудом сдерживался, чтобы не навалиться на клаксон всем телом. Наконец толпы остались позади, и дорога пошла вдоль реки. Нажав на педаль газа, он ощутил, как суета города отхлынула, словно он вырвался из душной комнаты на свежий воздух.
        После Лидса по обеим сторонам шоссе время от времени появлялись террасы домов, обозначавшие немногочисленные маленькие городки, но потом исчезли и они. Шоссе забирало вверх, извиваясь между каменными стенками: промерзшие камни, уложенные друг на друга без раствора, тянулись на мили, отделяя поля от пустошей, поросших утесником и вереском, из которых торчали приземистые скалы, покрытые лишайником, - словно вересковая пустошь поглотила разрушенные дома. Дорога понемногу поднималась, и через полчаса они уже были на известняковых хребтах, голых, если не считать корки снега, сверкавшей под неярким солнцем. Дым одиноких фермерских домов растворялся в выбеленном небе, где не было ни облаков, ни птиц. Утесник и вереск колыхались под ледяным ветром, и Бен, каждый раз переваливая через очередной хребет, ожидал увидеть Старгрейв. Он, разумеется, понимал, что город стоит не сразу за вересковыми пустошами, как это казалось в детстве, но ожидание будоражило нервы, и, чтобы отвлечься, он начал говорить.
        - Когда я был немногим старше тебя, Джонни, я однажды проехал все это расстояние самостоятельно.
        Мальчишка в восхищении разинул рот.
        - А зачем?
        - Ты ведь знаешь, что родители папы погибли, когда он был маленький, - вмешалась Эллен. - Тетя Берил сразу взяла его к себе, и он даже не успел как следует с ними попрощаться, потому-то он и вернулся.
        Бен раскрыл рот и снова закрыл. Ему показалось, она стащила его воспоминания и превратила их в банальность. Он пытался вспомнить, что именно было у него на уме, когда он вернулся в Старгрейв в прошлый раз, но тут Маргарет упрекнула его:
        - Нельзя рассказывать такое Джонни, а не то он захочет сделать, как ты.
        - Ты ведь не сбежишь и не бросишь нас, Джонни? - спросила Эллен.
        Да помолчите вы хоть минутку, едва не заорал Бен, дайте мне подумать, но затем дорога повернула, огибая зазубренные каменные стенки, и вынырнула на открытое пространство, и он увидел впереди железнодорожный мост. Ветка была заброшена уже давно, по обеим сторонам от платформы буйно разрослись темно-зеленые сорняки, уходившие куда-то за высокие глыбы известняка, которые за годы его отсутствия как будто обрели еще более причудливые очертания, едва ли не зловещие. Нога на педали газа задрожала, потому что Бену вдруг стало холодно. Он вцепился в руль, проезжая под низко нависшей темной аркой.
        Дорога забирала вверх вдоль заросших железнодорожных путей, и вот показались вересковые пустоши над Старгрейвом, на фоне которых особенно выделялись известняковые утесы, похожие, как подумал Бен, на айсберги. Эллен при виде этого пейзажа счастливо выдохнула, а он поймал себя на том, что задерживает дыхание. Машина достигла вершины холма, и им навстречу, приветствуя их, поднялись Лес Стерлингов и дом Стерлингов.
        Это одновременное движение превратило их в единое целое, словно бы высокий серый дом с крутой крышей был поставлен часовым перед лесом, занимавшим больше места, чем город. Лес был пятном тьмы, нависшей над Старгрейвом, десятки тысяч корней под сенью мрачного зеленого полога. Прежде чем Бен успел осмыслить все эти образы, они улетучились при виде таблички «Продается», выставленной на повороте к дому Стерлингов.
        Там, где от главного шоссе отходила грунтовая дорога, ведущая прямо к дому Стерлингов, стоял незнакомый ему одноэтажный коттедж, Бен притормозил рядом с ним и в недоумении уставился на табличку, сообщавшую о продаже дома его детства.
        - А нам можно туда зайти? - спросила Маргарет.
        Его неожиданно напугала мысль оказаться в доме, когда там живут чужие люди. Он понимал, что это его собственные арендаторы, во всяком случае, станут ими, когда завещание тетушки вступит в силу, но это лишь усилило его смятение. По меньшей мере, один из жильцов был сейчас там - кто-то только что появился в окне комнаты на втором этаже, старой комнаты Бена. И из-за этого размытого бледного лица в окне он почувствовал себя выселенным из родного дома.
        - У меня нет ключа, - сказал он и поехал в город.
        На первый взгляд все в Старгрейве осталось таким, как он помнил: приземистые дома, съежившиеся под вересковой пустошью; Черч-роуд, ведущая вверх от главного шоссе к церкви над вокзалом и спускающаяся с другой стороны холма к базарной площади; Круглая площадь ниже Черч-роуд, которую огибала петля дороги поменьше; узкие и извилистые боковые улочки, карабкавшиеся на вершину холма от Рыночной улицы. От этого зрелища его охватила ностальгия, не отпустившая, даже когда он проехал мимо разорванной афиши, сообщавшей, что в Лидсе дает концерт группа под названием «Моча в лохани»; ностальгия покинула его, когда он увидел вывески нескольких новых заведений: «Деревенская пицца», «Вселенная видео», «Бутик для сорванцов», столовая «Кормушка»… Вероятно, некоторые из них появились для привлечения туристов - железнодорожный вокзал был переделан в информационный центр для любителей скалолазания и пеших прогулок, а по бокам от него стояли магазин звукозаписи «Бибоп-шоп» и мебельная мастерская «Гарнитур из-под пилы».
        - Пол-ума хуже, чем никакого, - пробурчал Бен, направляясь в гостиницу «Вокзальную».
        Это кряжистое трехэтажное строение занимало целую
        сторону площади. В фойе, отделанном темными панелями, под люстрами, напоминавшими сталактиты, склонившись над конторской книгой, сидела в задумчивости женщина, расставляя в графах галочки огрызком карандаша, изжеванного, словно игрушечная собачья кость.
        - Мистер и миссис Стерлинг с детьми, - провозгласила она с йоркширским акцентом, таким же могучим, как она сама. - Распишитесь, и я провожу вас наверх.
        Поскольку старинный лифт не работал, она повела их по широкой лестнице, с сопением переводя дух на каждой ступеньке, отвечавшей ей скрипом.
        - Руки в карманы, мальчик, - приказала она Бену, когда тот попытался дать ей чаевые.
        Дети включили у себя в номере телевизор и принялись скакать по кроватям, а Бен прилег на несколько минут, чтобы расслабиться.
        - Как тебе возвращение домой? - спросила Эллен из ванной.
        - Пока еще не знаю, - отозвался он и спустил ноги со стеганного, чуть потертого покрывала, как только ей удалось закрутить допотопные краны. - Съезжу-ка я к риелтору. Вдруг они не работают после обеда.
        - Дети, собирайтесь! Мы снова едем в город.
        - А можно пообедать в пиццерии? - заныл Джонни.
        - Если мы не найдем ничего более сногсшибательного, - пообещал Бен.
        Агентство недвижимости Тоуви располагалось в северной части Рыночной улицы. Фотография дома Стерлингов вспыхивала и гасла на вращающейся стойке в витрине. Бену навстречу двинулся грузный молодой человек с белозубой улыбкой и бровями, похожими на перевернутые мексиканские усы, и пожал ему руку.
        - Генри Тоуви. Чем могу помочь?
        - Я племянник Берил Тейт. Вижу, вы выставили дом на продажу.
        - Мы действительно его продаем. Позвольте мне выразить соболезнования. Я всего раз лично виделся с вашей тетушкой, но вести с ней дела было одно удовольствие.
        - Вам уже поступали предложения? - поинтересовалась Эллен.
        - Пока еще нет, однако в это время года дела всегда идут вяло. Обычно мы не выставляем недвижимость на продажу сразу после кончины владельца, однако мисс Тейт особенно настаивала, чтобы это было сделано как можно скорее.
        Значит, тетушка Бена приезжала в Старгрейв, чтобы избавиться от дома.
        - А что думают о продаже арендаторы, вы не знаете? - продолжала Эллен.
        - Большинство из них уже разъехались. Мы так поняли, что именно по этой причине мисс Тейт решилась на продажу.
        - Я хотел спросить, можно ли нам осмотреть дом, - сказал Бен.
        - До сколько угодно. У вас найдется какой-нибудь документ, чтобы я смог обновить наши записи? - Тоуви взглянул на дубликат завещания, который предъявил ему Бен. - Обычно мы сами показываем людям дома, но, я уверен, в вашем случае такой необходимости нет. И ключи можете оставить себе.
        - А жильцы не станут возражать, если мы вот так запросто заявимся?
        - На этот счет не беспокойтесь, мистер Стерлинг. - Тоуви придержал для них входную дверь и добавил: - Последний арендатор вашей тетушки съехал, как только пошли слухи, что она хочет выставить дом на продажу. В данный момент в доме ни души.
        Глава четырнадцатая
        Чтобы осчастливить Джонни, они пообедали в «Деревенской пицце». За прилавком с разложенными на нем порциями теста стояла крупная женщина в пластиковом переднике, украшенном изображениями поросят в слюнявчиках, она шлепала тестом по прилавку в ритме популярной песни, дребезжавшей из приемника так, что каждый удар по тарелкам звучал, словно неуместный чих. Водрузив на их стол - шаткий диск, задрапированный клетчатой тканью, - поднос с щедро нарезанными кусками пиццы, хозяйка сделала вид, что не замечает Стерлингов. Точно так же вели себя и другие посетители: компания из нескольких детей и одного взрослого в бумажном колпаке, праздновавшая чей-то день рождения; пожилые супруги, по очереди командовавшие своей немецкой овчарке «Лежать!»; женщина, которая читала газету, подчеркивая в ней отдельные строки, и яростно мешала свой чай каждый раз, прежде чем сделать глоток, - хотя Бен не сомневался, всем им интересно, зачем чужаки приехали в город, и он осознал, что сам не очень хорошо это понимает. Он вяло мусолил свою пиццу, пока Маргарет не предложила:
        - Может, пойдем посмотрим дом прямо сейчас?
        - Не торопись. Сначала я хочу как следует прогуляться после стольких часов за рулем. - Когда она скорчила недовольную рожицу, он добавил: - И тебе тоже неплохо прогуляться после этой пиццы, а то скоро превратишься в толстенькую косулю.
        За пару мгновений ее лицо сморщилось, затем на нем отразился гнев из-за того, что она чуть не расплакалась на публике, и даже Джонни не рискнул засмеяться.
        - Папа ведь сказал «превратишься», а не «превратилась», - утешила ее Эллен. - Я бы хотела посмотреть на вересковые пустоши, а ты разве нет? Вдруг завтра не получится погулять.
        Бена так и подмывало отправиться прямиком в лес, но он не хотел вызвать еще одну ссору. На улице он извинился перед Маргарет, но та вырвала у него свою руку. Однако, когда они оставили позади поредевшие домики на северной оконечности Рыночной улицы, где та переходила в Ричмонд-роуд, Маргарет позволила Бену помочь ей взобраться на приступок у стены из крупнозернистого песчаника и спуститься на ближайшую тропинку, уводившую в вересковые заросли.
        Не успел Бен ступить на эту тропинку, как ощутил, что готов бродить здесь целыми днями. Замерзшая трава была пружинистой, как проволока, время от времени что-то похрустывало под ногами. Искрящаяся изморозь подчеркивала ажурность вереска, крохотные хрустальные шарики, висевшие на кустиках утесника вдоль тропинки, переливались в лучах догорающего солнца. Примерно в миле выше по склону, на фоне растительности, сиявшей в лучах заката, все гротескные формы утесов из известняка вырисовывались особенно четко. Темно-голубое небо над головой казалось твердым и замороженным ночью, которая уже сгущалась за горизонтом - ему представилось, как синий лед расползается по небу, вынуждая солнце идти на закат. Одинокая птица, зависшая над западным кряжем, испустила тонкий, пронзительный крик, и показалось, что весь ландшафт вторит этой ошеломительно ясной ноте.
        Джонни побежал вперед в поисках луж, на которых можно разбивать лед, и Эллен торопливо зашагала за ним. Маргарет сделала несколько шагов и обернулась, явно обескураженная такой огромной пустотой.
        - Папа, быстрее, а то мы отстанем.
        Ему показалось, она встала между ним и его пониманием этого пейзажа, смыслом, который он почти смог уловить. Когда они с Маргарет нагнали остальных у скального выступа, Джонни уже стучал от холода зубами.
        - Здесь, наверху, чудесно, но, кажется, нам лучше пойти обратно, - сказала Эллен.
        - Вы возвращайтесь втроем. А я скоро спущусь.
        - Я бы не стала оставаться здесь одна. Стемнеет так быстро, что и не заметишь, а нужно видеть тропинку.
        Он так и стоял, словно вкопанный, глядя, как она ведет детей по тропинке в сумерки, которые как будто сгущались по мере того - и это было очевидно, хотя и совершенно непонятно, - как уменьшались три фигуры. Когда Эллен бросила на Бена взгляд, в котором читались и мольба, и укоризна, он потащился за ними следом, понимая, что его влечет обратно, в пустоши. Поля и вересковые заросли за железнодорожными путями тянулись до самого горизонта, но дело было не только в пейзаже - бесконечность пространства, к которому он, как ему казалось, приближался, была обширнее этого. Должно быть, он предчувствовал ночь, притаившуюся за горизонтом, ночь на краю безграничной тьмы, и на какой-то миг он ощутил, что край этой темноты гораздо ближе и нависает над самым Старгрейвом. Это, конечно же, был Лес Стерлингов, и ночь пришла сначала под деревья, а уже потом расползлась дальше, словно стекая с верхушек сосен до самой земли.
        Не успел он добраться до приступка у стены, а лес уже навис над ним. Хотя до ближайших деревьев было несколько сотен ярдов, ему казалось, что тень леса падает на него, леденящая, бодрящая тень, которая помогла ему разглядеть первую звезду на восточном небосклоне, яркую, немигающую звезду - символ ясности, которой он так стремился достичь. Но тут Эллен принялась корчить ему рожицы с другой стороны стены.
        - Похоже, ты решил пустить здесь корни, - сказала она.
        Пока он топал вслед за ней в Старгрейв, зажглись фонари. За цепочками желтых огней, напоминавших огромное двойное ожерелье, тянулся к вечерней звезде силуэт дома Стерлингов. Бен пристально глядел на него, когда Джонни спросил:
        - Мы сейчас туда пойдем?
        - Я же сказал, не надо торопиться. Завтра у нас будет полно времени.
        - Не забывай, последний раз папа был здесь примерно в твоем возрасте, - вставила Эллен. - Наверное, все это странно для него.
        - Тогда пойдем на детскую площадку, которую я тут видела, - предложила Маргарет.
        Когда они с Джонни побежали в сторону площади, Бен спросил Эллен вполголоса:
        - В каком смысле «странно»? Скажешь мне потом?
        Игровая площадка находилась на самом верхнем изгибе Черч-роуд, между церковью и школой. Два фонаря стояли часовыми при входе, но на площадке никого не было. По цепочкам фонарей и освещенных окон домов, выстроившихся плотными рядами, было видно, как улицы, извиваясь, спускаются к железной дороге; церковь и школа возвышались массивными сгустками полумрака, оживленные лишь отблесками света на кирпичной кладке и стеклах окон. Ничто из увиденного не вызвало в Бене никаких чувств, кроме обезличенной ностальгии - все детские воспоминания, порожденные этим зрелищем, оказались слишком далекими и ничтожными, чтобы стоило за ними гнаться. Он подошел поближе к Эллен, которая бежала на месте, чтобы согреться, пока дети, толкаясь, усаживались на качели; а когда они начали раскачиваться - кто выше, - с каждым новым движением все дальше уносясь в темноту, тени от цепей вытянулись до самого леса.
        - Так в каком же смысле это «странно»? - снова спросил Бен.
        - Я подумала, на тебя, наверное, нахлынуло разом так много воспоминаний, что требуется время, чтобы в них разобраться. Мне показалось, ты пока что не хочешь возвращаться в дом.
        Значит, она не заметила лица в окне спальни. Теперь, когда он удостоверился в этом, его неожиданно охватила грусть.
        - Я не вспомнил ничего такого, чем стоило бы поделиться, - признался он, пожимая ей руку.
        Пока все семейство возвращалось в гостиницу, Бен чувствовал, что он не вполне с ними, - он словно уже был на пути туда, куда обязан отправиться. За ужином он говорил Маргарет и Эллен, как прекрасно они выглядят, помог Джонни нарезать бифштекс и незаметно поднял кусочки, которые тот уронил на ковер, - все это время поддерживая непринужденный разговор о разных пустяках. Супружеская пара в вечерних костюмах, единственные их соседи в обшитом деревянными панелями обеденном зале, занимавшем половину нижнего этажа гостиницы, поглядывала на них с все нарастающим одобрением. Когда Стерлинги поднялись, собираясь уходить, женщина жестом поманила к себе Эллен.
        - Ваша семья делает вам честь, - сказала она.
        Когда дети вышли из ванной, Бен пересказал им сюжет своей будущей книги, о маленьком мальчике, которому приходилось поддерживать огонь, чтобы не выпустить на волю духов льда. И этим вечером вся история представилась ему настолько ясно, что, будь они дома, он тут же начал бы писать. Он набросал несколько заметок, пока Эллен укладывала детей, а когда она вернулась к нему, он уже принял решение:
        - Ты выглядишь усталой, - сказал он. - Не возражаешь, если я пойду прогуляться, а?
        - Только не буди меня, если я уже буду спать, когда ты вернешься. Ты же не на вересковую пустошь пойдешь в такой час?
        - Конечно, нет.
        Он поцеловал и обнял Эллен, сам удивляясь своему нежеланию ее отпускать. Должно быть, это чувство вины за то, что он с такой легкостью скрыл от нее свои намерения. Он снова поцеловал ее на прощанье и быстро вышел из комнаты, потом - из гостиницы, направляясь к дому Стерлингов.
        Глава пятнадцатая
        Рыночная улица была пуста. Экраны телевизоров во многих домах мерцали, словно блуждающие огоньки. Пока Стерлинги ужинали в гостинице, снаружи еще сильнее похолодало. Холод и звук собственных одиноких шагов будоражили Бена, он чувствовал себя почти как в детстве: один на ночной улице незадолго до Рождества. За фонарем, стоявшим рядом с газетным киоском на самой окраине Старгрейва, поблескивало асфальтированное шоссе, вдоль которого выстроились несколько последних домов. Но они словно потонули в ночи, когда вперед выступил дом Стерлингов, подобный монолиту, увенчанному короной из каменных труб и звезд. Ни в одном из окон, сливавшихся с кирпичной кладкой, не было света, и Бену дом показался еще чернее, чем ночь вокруг, таким же темным, как лес, нависавший над ним сзади.
        На стене нового одноэтажного коттеджа у шоссе висел прожектор, выбеливавший своим светом живую изгородь и сад и освещавший начало грунтовой дороги. Когда-то на этом месте жила приятельница его бабушки, интересно, с чего вдруг потребовалось перестраивать ее дом. Он прошел мимо коттеджа по грунтовке над обломками скал и их вытянутыми тенями, которые напоминали глубокие колеи в промерзшей земле.
        Навстречу ему, из леса, дунул морозный воздух. Он услышал его долгое, медленное дыхание, похожее на шум волны на невидимом берегу, и увидел, как лес шевельнулся, пробуждаясь, и это невнятное движение, кажется, передалось контурам дома. Лес скрипнул, словно гигантская дверь. Завитки пара от дыхания Бена едва заметно серебрились перед ним - призраки, ведущие его к дому, и от их присутствия он почувствовал, что уже скоро обретет воспоминания. Все то же предчувствие и необходимость тщательно выверять каждый шаг на неровной дороге полностью поглотили его, и он даже не заметил, как оказался у калитки. Однако, как только он поднял глаза на дом, все мысли вылетели у него из головы. В окне по-прежнему было лицо.
        Или не лицо? Пока он стоял, задрав голову, над утыканной трубами крышей, задевая звезды, проплывали облака, похожие на обрывки луны, всходившей над лесом, и весь дом как будто подался к нему. Наверняка то бледное пятно просто какой-то дефект на стекле - не бывает таких идеально круглых лиц, кроме того, оно сейчас на том же самом месте, где он заметил его в первый раз. Бен таращил глаза, пока восходящая луна не вышла из-за холма, и чернота дома как будто уплотнилась вокруг пятна в окне. Вздрогнув, словно очнувшись от гипноза, Бен шагнул в тень дома и открыл калитку в каменной стене, доходившей ему до груди.
        Конечно, он никак не мог почувствовать тень, однако же ему вдруг стало холоднее. Он опасливо двинулся по хрустевшей под ногами дорожке, которую обрамляли заросшие сорняками цветочные бордюры, и остановился на крыльце между таинственно узким окном гардеробной и давно немытым окном в эркере под балкой оттенка свинца. Когда-то входная дверь казалась ему входом во владения великана, и она до сих пор была на несколько голов выше его. Пока он нашаривал замочную скважину, с двери слетела чешуйка краски, выставляя напоказ дубовую древесину. Сунув ключ в замок, он ощутил запах старого дерева и услышал, как ошметки краски шуршат под ногами. Он повертел ключом туда и сюда, однако тот никак не мог войти в механизм замка. Тогда Бен в сердцах толкнул дверь, и она открылась вовнутрь, словно отпертая кем-то с другой стороны.
        В дверном проеме он видел лишь темноту, настолько глубокую, что ей, казалось, нет конца. Опустив ключ в карман, Бен выждал, пока привыкнут глаза. Он еще сильнее, чем раньше, чувствовал себя ребенком: словно проснулся посреди ночи, чтобы увидеть, как изменяется дом, и вот теперь не в силах дышать, оттого что сердце бьется где-то в горле. Понемногу он начал различать кое-какие контуры: толстые перила, начинавшиеся в пустоте в нескольких шагах впереди и исчезавшие где-то во мраке наверху, края двух приоткрытых дверей и их рамы справа от себя. Он рассмотрел бы больше, если бы кухонная дверь в дальнем конце коридора была открыта, но он и так достаточно хорошо припоминал обстановку, чтобы шагнуть вперед и потянуться к латунному выключателю рядом с гардеробной. Рычажок мгновение сопротивлялся, затем щелкнул, опустившись в своем гнезде, едва заметно перекошенный влево. Все здесь было в точности, как он помнил, вот только свет в прихожей не загорелся.
        Бен даже видел лампочку, выпуклость, парящую в полумраке. Он прошел вперед по истертому ковру и широко распахнул ближайшую дверь. За ней оказалась лишенная мебели комната в двадцать квадратных футов, с голой лампочкой под потолком. Он зашлепал ладонью рядом с дверным косяком и нащупал прохладный выключатель, однако лампочка не зажглась. Должно быть, электричество в доме отключено. Он не мог вспомнить, где находится щиток, к тому же опасно искать его без фонарика. Вздохнув, Бен вышел из комнаты, и тут с грохотом закрылась входная дверь.
        - Ну, ладно, раз тебе так больше нравится, - произнес он.
        Конечно, это порыв ветра - ему показалось, он слышит, как слабо поскрипывают деревья за кухонной дверью, - но впечатление было такое, словно сам дом велит ему остаться. Бен держался за столбик перил, дожидаясь, пока сердце немного успокоится, и рассматривал узоры света на полу комнаты, длинные косые полосы, настолько призрачные, что он усомнился, видит ли их на самом деле. Обещание света манило его в комнату.
        Эхо его шагов сделало комнату гораздо просторнее, чем она была. Если бы не круг на потолке, из которого свисала лампочка, круг с лепным орнаментом, сложным даже в темноте и всегда наводившим его на мысль о готовом растаять морозном узоре, он запросто поверил бы, что потолок здесь выше самых высоких деревьев в лесу. Когда он остановился под орнаментом, ему показалось, он сделал очень много шагов, чтобы пересечь комнату, как это было в детстве. Это впечатление и огни Старгрейва в окне справа от него вызвали дрожь во всем теле, настолько сильную, что ему показалось, он сбрасывает камень с души.
        - Господи, - прошептал он.
        Бен не видел Старгрейва, только его огни. В таком виде город казался всего лишь символом, ключом, способным отпереть его память. Примерно в это время года эта комната бывала полна света, стеклянные цветы сверкали на елке, которую Стерлинги приносили из леса, и сейчас вид Старгрейва заставил его поверить, что все, пережитое когда-то комнатой, до сих пор царит вокруг него в темноте. Он едва не услышал голос деда, рассказывающего зимние сказки, от которых, казалось, снежинки начинали плясать на горных кряжах и ветер колыхал лес и вереск на пустошах под звездами. Эти сказки дед брал из книги Эдварда Стерлинга, подумал Бен, да и сам он пересказывает их в собственных книгах, они до такой степени сделались частью его, что он не понимал, откуда они приходят. А теперь ему казалось, он упускает их главную суть, он чувствовал, как что-то в темноте готово предстать перед ним. Внезапно слишком разволновавшись, чтобы стоять неподвижно, он вышел обратно в прихожую.
        Она показалась уже не такой темной, или же более знакомой. Он дошел до двери кухни и распахнул ее. На стенах висели открытые шкафчики, заполненные темнотой; очертания раковины и плиты поблескивали в свете поджарого полумесяца над лесом. Помогать на кухне бывало настоящим приключением, особенно перед Рождеством: ему позволяли протыкать жареную птицу гигантской вилкой, а дед обещал позже научить его украшать пирог в честь солнцеворота, на котором сам он вырисовывал глазурью такие узоры, что от одного взгляда на них у Бена кружилась голова. Как же он мог все это позабыть? На мгновение он поверил, что если оглядеться по сторонам, то увидит этот узор, поблескивающий где-то в темноте. Он развернулся спиной к лунному свету и распахнул дверь столовой.
        Просторная комната была лишена мебели, однако он мог вообразить, что большой круглый стол из дуба по-прежнему здесь, в темноте, мог вообразить, что его родные ждут, пока он присоединится к их кружку, чтобы они все вместе одновременно взорвали хлопушки, подавая сигнал к началу танца, который исполнял его дед, трижды огибая стол в одну сторону, а затем в другую. В конце ужина дедушка разрезал пирог и давал первый кусок Бену, приговаривая: «Впусти в себя немного зимы». Бен нервно хохотнул, поражаясь, сколько всего он забыл. И когда комната засмеялась вместе с ним, он вышел в прихожую.
        На этот раз он заметил дверь под лестницей. Ну, разумеется, в этом чулане находятся распределительный щит и главный рубильник. Он мог бы включить свет, но теперь предпочел этого не делать - воспоминания проведут его по дому; и еще он подумал, они получаются такими живыми частично благодаря тому, что он не может рассмотреть комнаты в подробностях. Воспоминания начали казаться важными лишь потому, что были средством добраться до конца, но какого конца? А еще надо выяснить, что же такое он видел в окне своей прежней спальни.
        Поднимаясь по ступенькам и держась за ледяные перила, он ощущал, что тьма на лестнице воспаряет над ним. Он представил себе, как карабкается по склону холма под ночным небом, и компанию ему составляет лишь призрак его дыхания. Он дотащился до верхней площадки и поймал себя на том, что не хочет отпускать перила.
        - Повзрослей уже, - выкрикнул он, но голос как-то потерялся в темноте. Он рывком отцепился от перил и плечом открыл дверь своей старой спальни.
        Здесь было пусто, если не считать ковра и продранного абажура, залихватски сдвинутого набок над лампочкой. Еще с лестничной площадки он разглядел небо над вересковыми пустошами за железной дорогой. Неужели это те же самые звезды, за которыми он наблюдал, лежа в постели в этой самой комнате, звезды как обещание снов, таких необъятных, что невозможно даже вообразить, пока бодрствуешь? Однако что-то мешало ему смотреть. Он сосредоточил взгляд на окне. То, что он видел раньше, до сих пор было здесь: круглое пятно в верхней части рамы, отметина, напоминавшая ледяную заплатку, размером в два раза больше человеческой головы.
        Он даже не догадывался, что пятно такое большое. Должно быть, он счел его размеры гораздо более скромными, потому что при первом взгляде решил, что это лицо. Бен на цыпочках двинулся через комнату, задерживая дыхание. Чем ближе он подходил, тем больше пятно походило на лед - растрескавшийся лед, на котором тысячи изящных линий образовывали абстрактную мандалу, настолько симметричную, что он остолбенел. Что же могло породить подобное пятно на стекле? Он ухватился за подоконник и потянулся вверх, чтобы потрогать отметину. Как только кончики пальцев коснулись края, он понял, что линии тянутся через все стекло. А в следующий миг покрытая трещинами заплатка рассыпалась.
        Большая часть осколков хлынула наружу, зазвенев по траве под окном, когда он отскочил назад. Он так и остался стоять, уставившись на почти идеально круглую дыру в стекле и ощущая себя малолетним хулиганом, которому нельзя доверять и оставлять дома одного, потому что он не умеет себя вести. Он отправился на поиски чего-нибудь, чем можно заткнуть дыру. В дальнем углу лестничной площадки, на полу ванной комнаты рядом с белеющим раскрытым гробом ванны, он обнаружил циновку, настолько истертую, что содрогнулся от омерзения, поднимая ее, хотя никаких насекомых под ней не оказалось. Он засунул циновку в дыру в стекле и обтер ладони о пальто, чувствуя себя так, словно лишил дом магии, которую тот ему предлагал.
        Следующая голая комната оказалась комнатой бабушки с дедушкой. Он вспомнил, что слышал, как бабушка покашливает в постели, где она проводила все больше и больше времени в те месяцы, которые предшествовали автомобильной аварии. Она вроде бы вышивала ему какой-то подарок, однако он так ни разу его и не увидел.
        - Нельзя настолько стремиться к совершенству, - пробурчал он печально, снова поднимаясь по ступенькам.
        Первая комната на самой верхней лестничной площадке принадлежала родителям. От царившей здесь пустоты он едва не расплакался, в особенности потому, что помнил, как мама спускалась к нему, когда он рыдал из-за снов, навеянных ему звездами над вересковыми пустошами. Его тетушка, приезжая погостить, спала в соседней с родителями комнате, а за ней было мансардное помещение. Вот, где была его любимая комната, полная сломанных игрушек, настолько старых, что их вид завораживал, негодной мебели, разрозненных книг, страницы которых осыпались по краям, когда он пытался их читать. Теперь комната была разорена: судя по четырем вмятинам в ковре, заметным и в ночном освещении, и по глубоко въевшейся вокруг них грязи, еще недавно здесь была спальня. И все равно он вошел, потому что эта комната оказалась самой светлой в доме.
        Должно быть, так, ведь он разглядел вмятины на ковре. Он даже не ожидал, что все в комнате будет настолько хорошо различимо в свете такого тонкого месяца. Когда он подошел к мансардному окошку, сосны цвета луны, кажется, вытянулись, чтобы приветствовать его. Он немного постоял у окна, прежде чем понял, что луна висит где-то за домом, и он ее не видит, а сияние испускает сам лес.
        Может, иней покрыл деревья, пока он исследовал дом? Уж точно не хватит одного лунного света, чтобы лес сделался таким бледным, что деревья стали напоминать гигантские ледяные перья. Пока Бен с широко раскрытыми глазами наблюдал за этим спектаклем, лес, казалось, понемногу светлел, и комната, как ему почудилось, тоже. На кромке леса между деревьями возникло какое-то движение, приближающееся свечение. Бен нащупал задвижки на окне и распахнул обе створки. Его пронзил ночной холод, когда он увидел, что там движется. Под деревьями, залитые лунным светом, танцевали снежные хлопья.
        Как это снег может идти там, если над лесом его нет? В самом деле, впечатление было такое, будто снег падает на одном-единственном пятачке размером с этот дом. Бен высунулся из окна, пытаясь уловить суть происходящего и едва ли сознавая, что под ним ничего, кроме крутого ската крыши. Ему казалось, в этом беззвучном светящемся танце постоянно рождаются какие-то узоры, и если только ему удастся их рассмотреть, за этим последуют невообразимые откровения. Однажды он почти сумел увидеть, вспомнил он наконец, когда в детстве сбежал в Старгрейв, и на этот раз никто не помешает ему отправиться за танцующими снежинками в лес.
        Он не знал, сколько простоял так, завороженно застыв в окне, пока его не пробрал озноб. Он захлопнул раму и побежал вниз, и эхо его шагов обгоняло его. Он с усилием закрыл за собой входную дверь, потряс, убеждаясь, что она крепко заперта, и уже торопливо огибал садовую стену, когда на ближайшем городском доме пробили часы.
        Бен прислушался к далекому звуку и помотал головой, озадаченный. Не может же быть два часа. Он выпростал из рукава запястье и всматривался в циферблат, пока не поверил увиденному. Он каким-то образом умудрился провести в доме четыре часа. Какие ужасы успела напридумывать о его судьбе Эллен? Тревожась за нее, он все-таки поднялся мимо дома по грунтовой дороге до того места, откуда был виден Лес Стерлингов. Деревья и тени под ними застыли совершенно неподвижно, и в воздухе не было даже намека на снег.
        Бен ощущал глубокое разочарование, но вынужден был признать, что и облегчение тоже. Если больше всего он ценит предвкушение, разве ему не удалось сохранить его, позволив загадке остаться неразгаданной? Теперь, когда наваждение прошло, недра леса казались скорее зловещими, а не притягательными, даже деревья больше не светились. Но все равно, спустившись к началу грунтовки, освещенной прожектором, он остановился, закрыл глаза, дожидаясь, пока померкнут пятна света на сетчатке, и обернулся в последний раз. Он еще не успел открыть глаза, когда до него дошло, о чем он позабыл, отдавшись наваждению. То, из-за чего растрескалось окно, было не просто пятном на стекле. Он же видел, как оно появилось из ниоткуда, когда он приехал в Старгрейв, и именно поэтому он принял пятно за лицо.
        Он распахнул глаза, но, вероятно, недостаточно быстро. На мгновение он поверил, что за ним наблюдают, ему даже показалось, он заметил наблюдателя, скрывшегося в темноте, но куда? Впечатление от мелькнувшего движения продлилось, когда он перевел взгляд с дома на лес, а с леса - на небо. Ничто не двигалось, если не считать мерцания звезд. Разумеется, он видел всего лишь слепой циклопический глаз заткнутого окна, твердил он себе, возвращаясь к главному шоссе, однако чувствовал при этом, что спускается с покоренной вершины, растеряв всякий смысл того, что пережил на самом деле.
        Когда впереди показалась базарная площадь, из всех чувств осталось только смущение, ведь придется кого-то разбудить, чтобы его пустили в гостиницу. В ответ на ночной звонок дверь с трудом отпер подносчик багажа, чей левый глаз, по-видимому, никак не желал просыпаться.
        - Стерлинг, из шестого номера, - неловко пояснил Бен. - Никто не интересовался, где я?
        Носильщик поглядел на него с подозрением, особенно красноречивым, поскольку смотрел он одним глазом.
        - Если кто и интересовался, мне он не докладывал.
        Бен поблагодарил его и шмыгнул на лестницу. Эллен спала, раскинувшись посреди двуспальной кровати, вытянув одну руку, словно искала его. Бен был одновременно тронут этим зрелищем, но и обрадован, что она не потребует с него объяснений, куда он запропастился. Когда он забрался в постель рядом с ней, она задрожала и сонно пробормотала что-то протестующее, перекатываясь на свою сторону кровати. Бен лежал без сна, стараясь запечатлеть в уме все пережитое в доме, но чем сильнее старался, тем более неуловимыми казались воспоминания. Он не заметил как заснул. Если ему что-то снилось, оно было слишком объемным, чтобы запомниться.
        Его разбудили дети, прыгая по кровати и требуя завтрака.
        - И потом мы поедем смотреть дом? - почти взмолилась Маргарет.
        - Подумаем, - ответил Бен, уже не уверенный, какая часть ночных переживаний ему приснилась. За завтраком он проглотил несколько чашек кофе, после чего все-таки согласился навестить дом.
        Все семейство неторопливо двинулось по извилистым улочкам в сторону церкви. Когда они дошли до грунтовой дороги, ведущей к дому Стерлингов, у Бена промелькнуло ощущение, будто они прихожане, свернувшие не туда. Конечно, так и есть, подумал он, ведь его точно можно считать христианином, утратившим веру. Дом выглядел обшарпанным и заброшенным, его уединенное местоположение лишь подчеркивали мрачный лес и блеклое, низко нависшее небо.
        - А что с окном? - спросила Маргарет.
        - Наверное, кто-то разбил, - нервно ответил Бен.
        - Так и вчера было, - заметила Эллен. - Я еще подумала, что окно как-то странно выглядит. Значит, вот это я видела - то, чем оно заткнуто.
        Бен чувствовал себя виноватым, скрывая правду, но что он мог сказать? Разве только: «Не убегайте от нас с мамой», - пока отпирал входную дверь. Но лишь переступив порог, он уже не сомневался, что ему не о чем переживать, - это просто старый дом, в котором он жил когда-то, дом, лишенный всего, кроме дневного света. Бен подумал, что вот именно подобного разочарования он и опасался, потому-то с такой неохотой согласился прийти сюда, пусть даже осознанно и не чувствовал никакого страха.
        Отправившись исследовать все этажи, он позволил детям с криками носиться по комнатам.
        - В него придется вложить денежки, - сказала Эллен, но в основном она помалкивала, вероятно, из уважения к его воспоминаниям. Когда дети устали от догонялок, он повел всех обратно в гостиницу и выписался, жалея, что не сможет остаться еще на ночь, чтобы вернуться в дом с наступлением темноты. Он выехал из Старгрейва, пытаясь придумать предлог, чтобы поскорее вернуться сюда. Когда машина проезжала под мостом, он увидел, как темнота заполняет зеркало заднего вида, поглощая дом. Машина неслась через вересковые пустоши, и он заметил, как Джонни подтолкнул локтем Маргарет, после чего она подалась вперед, чтобы перехватить в зеркале его взгляд.
        - Папа, а мы не можем сюда переехать? - спросила она.
        Глава шестнадцатая
        Эллен успела влюбиться в окружавшие Старгрейв пейзажи. Она подумала, что может никогда больше их не увидеть, учитывая, насколько обескураженным выглядел Бен после этого возвращения на родину. Она жалела, что не хватило времени получше изучить вересковые пустоши, однако после посещения дома Бен сделался таким неразговорчивым, и она не рискнула попросить его немного задержаться. Чем скорее они вернутся домой, а дети окажутся в постелях, тем скорее она сможет помочь ему излить свои чувства. Погружение в себя было частью его работы как писателя, однако она не понимала, что полезного в том, чтобы мрачно зацикливаться на воспоминаниях.
        Машина стремительно пронеслась мимо дома и, все еще набирая скорость, приближалась к мосту, когда она заметила, как Бен ловит отражение дома в зеркале заднего вида. Когда она погладила его по колену, он, кажется, вообще не заметил. Чувствуя себя отверженной, она положила руку на собственное колено, когда машина миновала мост. Она мысленно уговаривала себя не глупить, когда Маргарет спросила:
        - Папа, а мы не можем сюда переехать?
        Бен не сводил глаз с расстилавшейся перед ним дороги, и его лицо и голос ничего не выражали, когда он ответил:
        - Все может быть.
        Джонни начал подскакивать на сидении, дергая ремень безопасности.
        - Можно? Можно?
        - Ну-ка, успокойся, Джонни, - велела Эллен. - Разве вам не нравится место, где мы живем сейчас?
        - Не нравится, - со смущением в голосе признался Джонни.
        - И мне тоже, - сердито выпалила Маргарет.
        Эллен решила, что пора уже закрыть тему.
        - Успокойтесь. Дайте папе сосредоточиться на дороге.
        Еще в гостинице она предлагала повести машину, однако теперь было ясно, что Бену полезно самому посидеть за рулем, чтобы отвлечься. Где-то через полчаса, когда петлявшая через вересковые пустоши дорога распрямилась, спускаясь в первую из деревень рядом с Лидсом, он нарушил молчание, прочитав один из абсурдных стишков, какие часто сочинял для детей на семейных прогулках:
        Осушим кружки и нальем,
        Гуся намажем жиром.
        Гаральдагайд усоп в мешке,
        Заваленный инжиром…
        - Давай еще, - потребовал Джонни, но тут движение впереди опасно застопорилось. Когда дорога снова расчистилась, Бен продолжил:
        Вомбаты в кухне завелись,
        На лестнице тапиры.
        Медведи делят у окна
        Морские сувениры…
        Вид солнца, идущего на закат в Линкольншире, вдохновил его на следующее:
        Утром небо красно, рыбы не клюют,
        Ночью небо красно, жабы не поют.
        - Нет, поют, - сонно возразила Маргарет.
        - Лучше, «жабы зевают». Не спи, а то мы не сможем перекусить на трассе.
        Когда машина пересекла границу Норфолка, спали и Маргарет, и Джонни. Бен поглядел в зеркало, когда фары встречных машин, идущих по извилистой дороге, осветили лица, и признался Эллен:
        Богач все время вкусно ест,
        Бедняк и дряни рад.
        А вот голодный съест дерьмо,
        И скажет: «Рафинад!»
        - Какой кошмар, - отозвалась она, усмехнувшись. - Я так понимаю, тебе стало лучше по мере приближения к дому?
        - Рано или поздно приходится вырастать. Может, стоит подумать о книжке для взрослых?
        Бен не ответил прямо на ее вопрос, но сейчас было не время и не место настаивать на ответе. Когда он начал высматривать придорожные закусочные, она сказала:
        - Пусть дети спят, поедим уже в Норидже.
        Эллен поняла, что и сама задремала, когда очнулась от того, что Бен положил ей на колени какой-то горячий сверток. Их машина стояла на парковке перед закусочной, где подавали рыбу с жареной картошкой. Несколько подростков с торчавшими во все стороны сосульками волос, склеенных гелем, размахивали руками, втолковывая что-то китайцам за прилавком. Запах завернутой в газету еды разбудил детей, они начали потягиваться, словно их тела жаждали подкрепиться. Как только они добрались до дома, Эллен сразу отправила их в ванную и спать.
        Бен выглядел измотанным сильнее, чем обычно после таких путешествий.
        - Сладких снов, - пожелала Эллен, забираясь под стеганое одеяло и обнимая Бена, однако он уже провалился в свою персональную темноту. Следующее, что она осознала: тонкий завиток сероватого пара, танцующий над головой, - кружка дымящегося кофе стояла на прикроватном столике. Дети уже целовали ее, желая доброго утра.
        - Я отведу их в школу, а потом сразу к Миллиганам, - произнес Бен где-то у них за спиной.
        Услышав, как они вышли на улицу - Джонни, судя по звукам, изображал взлет космической ракеты, а Маргарет болтала с отцом о книжках, - Эллен села в кровати, откинувшись на подушку и ощущая себя настоящей сибариткой. Она провалялась в постели, пока почтальон не сбросил в щель в двери письма. Спустившись по лестнице, она увидела, что это не счета - никаких угрожающего вида толстых серых конвертов. Она отнесла их на письменный стол в дальней комнате, чтобы рассмотреть. Два письма в длинных белых конвертах были из «Эмбер Букс», еще одно - из «Рекламы без границ».
        - Ну, выкладывай, что там у тебя, - обратилась она к письму и заставила себя рассмеяться, чтобы снять напряжение, пока подсовывала палец под клапан конверта и выуживала из него одинокий листок.
        Дорогая миссис Стерлинг!
        Благодарим Вас за участие в собеседовании на соискание позиции в нашем агентстве. Мы с Гордоном Фьюджем отдали должное Вашей презентации, однако наш старший партнер Макс Раттер высказал одно опасение: его беспокоит, что после двенадцатилетнего перерыва Вы могли утратить напористость, какую наши клиенты ждут от рекламы. Только по этой причине мы предлагаем испытательный срок на год, считая с 15 февраля, с оговоренной ранее ставкой. Макс Раттер просил меня упомянуть, что данный контракт не предусматривает декретного отпуска. Разрешите мне высказать от себя лично, как я счастлив сотрудничать со столь зрелым специалистом. Прошу Вас как можно скорее сообщить о своей готовности приступить к работе, если означенные условия Вас устраивают.
        Искренне Ваш,
        Сидни Пикок
        Прочитав письмо, Эллен уставилась на него с разинутым ртом, а потом подбросила в воздух. Когда оно приземлилось на письменный стол, она прочла его еще раз. Она так и не смогла определить, содержит ли письмо в основном завуалированные оскорбления, или Пикок действительно такого высокого мнения о ней, но она разъярилась настолько, что изумилась сама себе. Ее подмывало сразу швырнуть письмо в мусорную корзину, но пусть сначала Бен тоже его прочитает, хотя бы смеха ради. После чего она распечатала один из конвертов от издательства «Эмбер».
        Дорогие мистер и миссис Стерлинг!
        Мне одиннадцать лет. Сначала я хочу рассказать, как мне нравится ваша книжка «Мальчик, который упал вверх с горы». И всем моим друзьям нравится, кроме одной девочки, которая говорит, не бывает таких высоких гор, чтобы можно было упасть в небо, а не скатиться вниз. Я ей говорю, что, может, все происходит на луне, к тому же на вашей книжке написано, что это фантазия, и это мне нравится больше всего.
        Когда я вырасту, то хочу быть художницей, как миссис Стерлинг. Как вы думаете, у меня получится, если я уже сейчас очень стараюсь? А обязательно нужен агент, если хочешь напечатать свои работы? Я вложила несколько рисунков в письмо, чтобы вы посмотрели и сказали, что думаете. Надеюсь, вы захотите высказать мне ваше общее мнение.
        Ваша поклонница,
        Мелани Тиллиджер
        Под этим листком бумаги обнаружились еще три, достаточно маленькие, чтобы их не пришлось складывать, опуская в конверт. Это оказались иллюстрации к книге. На первой мальчик прошел уже больше половины горы, потому что его посох, который вначале был выше его роста, теперь стерся до размеров обычной прогулочной трости. На втором рисунке он стоял среди птиц, так высоко, что все они побелели от инея, и на последней картинке он, вероятно, достиг своей цели - вершины, где мог на мгновение зависать в воздухе в одной-единственной точке, из которой можно понять смысл мира, прежде чем ветры не сбросили его вниз, и он очнулся у подножья горы, и только истертый посох служил доказательством, что все это ему не приснилось.
        - «Когда он попытался рассказать жителям своей деревни, о чем узнал, его обозвали сумасшедшим и прогнали в лес… Все это случилось много лет назад, но, может быть, он до сих пор скитается по миру в поисках человека, который захочет его выслушать», - процитировала Эллен самой себе, разложив картинки на залитом солнцем столе. Они были красочными, высокохудожественными, с тщательно прорисованными деталями, а еще они стоили дюжины положительных рецензий, хотя столько книга и не получила. Эллен размышляла, как ответить на это письмо, а сама между тем распечатала третий конверт.
        Стерлинги, привет!
        Надеюсь, кто-нибудь из вас или все вы вместе, скоро снова будете в городе, чтобы я могла угостить вас обедом. А пока что обзаведитесь автоответчиком, что ли, - я несколько дней пытаюсь до вас дозвониться. Эллен, если у вас в ближайшее время появятся новые идеи по рекламе для «Мальчика, который поймал снежинки», сможете прислать мне на рассмотрение? Бен, если расскажете мне, о чем будет ваша следующая книга, я предложу контракт на две сразу. Мы в «Эмбер» не хотим упустить вас в тот момент, когда вы вот-вот прогремите на всю страну!
        Поцелуйте за меня детей и расскажите им кучу сказок.
        С любовью,
        Керис
        - Ну и дела, - сказала Эллен. Она приготовила обед, чувствуя, как голова идет кругом, и время от времени возвращаясь к письменному столу, чтобы перечитать письма, а затем заставила себя сесть и написать Мелани Тиллиджер вдохновляющий ответ, прежде чем перейти к наброскам для Керис. Спустя час идеи в голове так и роились, и она не успела зарисовать все, потому что пришло время забирать детей из школы.
        На Джонни письмо от поклонницы произвело даже более сильное впечатление, чем сами книги, а Маргарет спросила, можно ли ей тоже написать этой девочке.
        - Займитесь чем-нибудь полезным, пока я не завершу работу, - велела им Эллен.
        Они, слава богу, попытались. Джонни смотрел телевизор, приглушив звук до минимума, а Маргарет писала Мелани Тиллиджер. Когда Джонни наскучили мультики, в которых персонажам не хватало сил, чтобы их лица и тела двигались одновременно, он немного почитал, а потом побрел в кухню, объявив, что желает рисовать. Уже скоро Эллен пришлось разбирать ссору из-за карандашей, после чего дети принялись обличать друг друга в мелких грешках, распаляясь все сильнее. Только она приказала им устроить несколько минут тишины, как домой вернулся Бен.
        Он выглядел каким-то подозрительно довольным царившим в доме бедламом.
        - Помолчите пока, - велел он детям. По поводу писем сказал: - Ясно.
        Поскольку после этого он умолк, она потребовала:
        - Посвяти-ка меня в свою тайну.
        - Потом, когда подрастешь, - отшутился он, но поцеловал ее, чтобы не схлопотать подзатыльник. - Когда прочие члены семейства улягутся спать, - прибавил он Эллен на ухо.
        Она погнала его в гостиную, как только уложила детей.
        - Ну так что?
        - Я вот подумал, если бы у нас было побольше комнат, мы бы нашли им применение.
        - Продолжай.
        - Так вот, если жить здесь и использовать дом моей тети в качестве офиса, у нас будет покой, так необходимый для работы.
        - Это глупо и, что еще хуже, затратно.
        - Полагаю, так и есть, когда у нас имеется еще один дом, который по размерам превосходит два этих вместе взятых. Мы можем продать наш дом или дом тети, оставив один на тот случай, если захочется вернуться сюда.
        - Похоже, ты все уже продумал.
        - Будешь меня за это винить?
        - Нет, конечно. Я рада, что ты так настроен. Мне было непонятно, как на тебя повлияло возвращение в город детства.
        - Дело не только во мне. Сегодня утром дети снова спрашивали, можно ли нам переехать.
        - Интересно, они сами-то понимают, какие перемены это повлечет, ведь придется ходить в новую школу и оставить здесь всех друзей.
        - Они утверждают, что это неважно. Они, по всей видимости, считают, что это будет приключение.
        - Но какую работу ты сможешь найти? Я что-то не заметила там избытка вакансий.
        - Я как раз подумал, не воспользоваться ли нам шансом, которого мы так ждали.
        - Писать и рисовать полный рабочий день, ты имеешь в виду?
        - Ты ведь по-прежнему этого хочешь, правда? Иначе ты бы и слова не стала слушать из того, что я тут наговорил. Прошло уже несколько лет с той годовщины, когда мы поднимали бокалы и пили за день, когда сможем быть теми, кем мы на самом деле являемся.
        Она понимала, как много это для него значит - даже больше, чем это значит для нее. Его предложение, похоже, разрешит массу проблем, и потому она интуитивно заподозрила какой-то подвох.
        - Дай мне время все обдумать, - попросила она и едва не растрогалась, потому что он сразу же отошел к письменному столу, чтобы поработать над новой книгой. Он напомнил ей ребенка, который находит себе занятие, чтобы не думать о том, чего неудержимо желает. Примерно через час он снова подошел к ней.
        - Хочу выйти подышать ночным воздухом.
        Он аккуратно закрыл за собой входную дверь, впустив в дом холодный воздух, зашуршавший бумагами на столе. Она слушала, как ветер уносит прочь звук его шагов, и чувствовала, что это ее нерешительность лишает его покоя. Когда он вернулся с блестящими от холода глазами, она сказала ему:
        - Сначала я съезжу в Старгрейв, чтобы взглянуть на все еще раз.
        Глава семнадцатая
        Спустя два дня, когда над Нориджем, словно громадный пожар, пылала заря, Эллен выехала в Старгрейв. Она поймала себя на том, что стоит ей оказаться на свободном от машин участке шоссе, как она принимается сочинять ответ на письмо Сида Пикока.
        Дорогой мистер Пикок!
        Хотя я оценила Ваше предложение стать напористее, мне кажется, Вы предпочли бы обратное…
        Дорогой Сидни!
        Отдавая должное Вашему умелому подбору слов, сомневаюсь, что Вы действительно нуждаетесь в моей помощи…
        Дорогой Сид!
        Благодарю за письмо, в котором Вы ясно дали понять, что не растеряли прежней галантности…
        Дорогой Пикок!
        Выше нос…
        Нельзя рассуждать так, словно все уже решено, повторяла она себе. Она едет в Старгрейв понять, что нужно сделать в доме.
        Оставив позади деревни за Лидсом, она старалась не слишком любоваться пейзажами за окном. Когда дорога между кочками блестящей от влаги травы начала забирать вверх, к пегому небу, машина спугнула из вересковых зарослей куропатку. Проследив за полетом птицы, Эллен взглянула на первые хребты, темные массивы бородавчатых камней, над которыми были бессильны и растительность, и погода, и ей показалось, этот ландшафт обнажает перед ней душу. Она проехала полчаса, не встретив ни одной машины, и ужасно обрадовалась, когда впереди показался железнодорожный мост. Чувство одиночества было не лишено приятности, вот только у нее имеется семья, о которой не следует забывать.
        - Решили отдохнуть от семьи? - сказала администратор в гостинице «Вокзальная» и проводила Эллен в маленький номер в фасадной части здания. Лифт по-прежнему не работал. - Вот так находишься, и никаких прогулок не надо, - тяжело дыша, проговорила она, отпирая номер Эллен.
        Эллен привела себя в порядок с дороги и отправилась в агентство недвижимости, где Генри Тоуви встретил ее своей белозубой улыбкой.
        - Все еще нет предложений? - спросила она.
        - Одни люди из города сказали, что дадут нам знать. Вы, наверное, заметили, что в основном местные предпочитают недвижимость более компактную. Но я гарантирую, что Элгин придаст дому более привлекательный вид.
        В свой первый приезд они с Беном попросили Тоуви порекомендовать им подрядчика, и вот теперь риелтор вел Эллен к нему на площадку. Она располагалась по диагонали от школы, между двумя петлями дороги, вдоль Круглой площади и Черч-роуд. Когда Тоуви открыл калитку в деревянных воротах, какая-то женщина, переходившая Черч-роуд в окружении детей, которые галдели «миссис Венейбл», улыбнулась Эллен, прежде чем войти на школьный двор, где ее буквально поглотила толпа учеников. Ах да, это же она ужинала с мужем в гостиничном ресторане, когда там останавливались Стерлинги.
        - Школьная директриса, - пояснил Тоуви, пропуская Эллен в калитку.
        Мясистый мужчина в комбинезоне и черной вязаной шапочке захлопнул капот единственного в мощеном дворе фургона и двинулся им навстречу, вытирая руки тряпкой, которую потом затолкал в карман. Глядя на его румяное широкое лицо и чуть пританцовывающую походку, Эллен решила, что он похож на сошедшего на берег моряка.
        - Стэн Элгин, - представился он и осторожно пожал Эллен руку двумя пальцами, большим и указательным. - Я позабочусь о ней, Генри. Постелю в фургон тряпку.
        И он застелил пассажирское сидение, как ей показалось, кружевной скатертью.
        - Я тут подумал, можно показать вам работу, которую мы уже сделали, - сказал он. - Поедем смотреть или сначала к вам, как желаете?
        - Давайте сначала к нам.
        - Ваша воля.
        Он выехал через нижние ворота на Круглую площадь, где дома, отказавшись от своих садиков, превратились в магазины. Когда они доехали до конца Рыночной улицы и в начале грунтовой дороги, ведшей к дому Стерлингов, показался новый коттедж, подрядчик указал на него, не выпуская руля.
        - Помогал отцу его строить.
        - Выглядит очень уютно.
        - На этом месте когда-то жила старая миссис Бродбент. Ваш муж должен ее помнить. Она держала магазинчик с товарами для шитья, когда он уехал из города. - Подрядчик свернул на грунтовку, добавив: - Ее дом сгорел в то Рождество. У нее случился сердечный приступ или что-то подобное. Упала на плиту, когда работала духовка, и, вероятно, сорвала газовую трубу.
        - В Рождество, - скорбным эхом отозвалась Эллен, и ее голос дрогнул в такт движению машины по кочкам. Когда подрядчик припарковал фургон рядом с домом, на травянистом пятачке, промерзшем до твердости бетона, она произнесла: - Наверное, родным моего мужа стоило бы привести в порядок эту дорогу.
        - Сдается мне, они были не настолько зажиточными, как считали местные, да и гостей принимать им было особо некогда.
        Эллен выбралась из фургона, подумав, каким одиноким этот дом, должно быть, казался ребенку. Лес и мили таинственных теней вокруг него выглядели более реальными, чем город. И она внезапно твердо вознамерилась спасти этот дом от его собственного одиночества. Она отперла входную дверь, и ее дыхание облаком разошлось по вытянутой обшарпанной прихожей.
        - Что этому дому пригодится, так это система отопления, - объявила она.
        - Сделаем. - Подрядчик вошел вслед за ней и принялся топать по полу, закатывая ковры и тыкая в половицы отверткой, открывая и закрывая двери, пристально рассматривая потолок, постукивая по стенам и время от времени опуская на них ладонь, как будто слушал сердцебиение. При этом он постоянно делал заметки в блокноте таким почерком, словно ему приходится сражаться с ураганным ветром. На верхнем этаже он подошел к мансардному окну, высунулся наружу, упираясь локтями в сланцевый шифер, и внимательно осмотрел крышу.
        - Нам придется поставить лестницы с противоположной стороны, но это, конечно, скала, а не дом, - сказал он. - Гидроизоляция, отопление для вас, новое окно взамен разбитого и хороший слой краски снаружи - по большому счету, только это и нужно. Завтра утром могу завезти смету в гостиницу, если вам понравится, как мы отремонтировали те дома, которые я хочу показать.
        - Это было бы просто идеально, - согласилась Эллен, выглядывая из окна, которое он освободил. Отсюда, сверху, лес, кажется, подавлял еще сильнее. Потому что видно больше деревьев, сказала она себе. - А люди по этому лесу гуляют?
        - Да не особо. Дорожек тут нет, главное, не обмануться и не решить, что идешь по натоптанной тропе. Это не то место, где стоит гулять одному, хотя некоторые пробовали.
        - И что с ними случилось?
        - Заблудились и не смогли выйти до наступления темноты. Пришлось заночевать в лесу, и они замерзли насмерть. - Он медленно покачал головой и развернулся к лестнице. - Во всяком случае, если они не отправились туда посреди ночи.
        - С чего бы им вдруг такое делать?
        - Вот и я о том же, - отозвался он таким тоном, словно она выразила больше недоверия, чем было на самом деле. - Но, если послушать кого-нибудь из ровесников моего отца, можно подумать, это лес виноват, а не они сами - шляются где ни попадя, когда ни один разумный человек и носа наружу не высунет, была бы его воля. Если хотите знать мое мнение, некоторые такими уродились. Если не застрянут на скале, потому что решили потягаться с Эдмундом Хиллари [6 - Сэр Эдмунд Персиваль Хиллари (1919 - 2008) - новозеландский альпинист, исследователь и филантроп, который вместе с шерпом Тенцингом Норгеем первым покорил Эверест 29 мая 1953 года.], то попытаются доказать, что у них в жилах больше льда, чем у всех остальных, когда дело касается погоды.
        - А что, здесь очень холодно зимой?
        - По большей части, так же как сейчас. Но если вдруг мороз по всей стране, тогда надо смотреть в оба. Может, эти люди от холода с ума сходят, - произнес он таким тоном, словно объяснение только что пришло ему в голову, - поэтому и бредут в лес после наступления темноты.
        Когда она заперла входную дверь, он повез ее к дому, стоявшему на другой стороне железнодорожных путей. Миссис Рэдклифф, которая попеременно то кашляла, то затягивалась сигаретой, гордилась своей новой теплицей, выходившей на вересковую пустошь, даже больше, чем сам подрядчик, хотя он свою гордость тщательно скрывал.
        - Если хотите хорошие окна, вы знаете, к кому обратиться. И размерам нет предела, как все время говорит мой старик, - сказала она Эллен, провожая ее до садовой калитки.
        Следующей остановкой стал дом где-то в середине сплошного ряда домов на Хилл-лейн, узкой улочке, которая вела от станции к Черч-роуд, извиваясь так, словно не было особой нужды торопиться. В доме жили Уэсты, встретившие Эллен так же тепло, как и подрядчика. Пока они показывали Эллен все работы Стэна Элгина - камин из песчаника, встроенные книжные стеллажи, раздвижные двери между двумя комнатами внизу, - она успела узнать, что Терри водит по Старгрейву фургон с передвижной библиотекой, а Кейт помогает воспитательнице в общественном детском саду. На каминной полке из песчаника Эллен заметила фотографию мальчика и девочки немногим старше Маргарет и Джонни.
        - Они уже в среднюю школу ходят?
        - С прошлого сентября, - сказал Терри.
        - Здесь, в городе?
        - Здесь у нас нет, - ответила Кейт. - Каждое утро Стефан и Рамона отправляются на автобусе через перевал, почти час до Ричмонда и столько же обратно. Дорога хорошая, так что они успевают сделать домашку, и мы бы горячо рекомендовали эту школу. А что, у вас имеются кандидаты?
        - Только одна, десять лет.
        - Если вам понадобится помощь с обустройством, просто скажите. Нет ничего хуже, когда переезжаешь куда-то и никого не знаешь.
        Последняя остановка в экскурсии была у дома на Круглой площади, где улица изгибалась так круто, что крыльцо имело форму клина. Хозяйка, Хэтти Соулсби, морщинистая маленькая женщина лет шестидесяти, в одежде которой насчитывалось с полдюжины ярких цветов, угостила Эллен и Стэна чаем из глиняного чайника, огромного, как футбольный мяч, прежде чем провести их по дому; она подпихивала Стэна Элгина локтем, приговаривая: «Это его», - каждый раз, когда они доходили до очередной его работы: новый потолок, встроенная кухня, центральное отопление, похожее на теплое дружеское объятие. В гостиной Хэтти взгромоздилась на стул и спросила у Эллен:
        - Муженек сегодня работает?
        - Да, в книжном магазине.
        - И еще он сочиняет книжки, верно?
        - Мы с ним вместе работаем.
        - Вы точно женщина его мечты, - заявила Хэтти, подаваясь вперед. - Я просто хотела сказать, надеюсь, вы приехали одна не потому, что он побоялся встретить здесь холодный прием.
        - А он мог?
        - Уже нет, насколько я знаю обитателей Старгрейва. Когда в детстве он сбежал от тетки сюда, добрая половина моих друзей усыновила бы его, если бы имелась такая возможность, так что он вполне мог бы остаться там, где чувствовал себя как дома.
        - А что они думали до того?
        Хэтти, похоже, смутилась.
        - Вы ведь знаете, как люди воспринимают то, чего не могут понять. Мне кажется, его родные без проблем влились бы в местное общество, если бы позабыли об этом старом путешественнике.
        - Об Эдварде Стерлинге? Но что с ним не так?
        - Его душевное состояние, когда его пришлось привезти обратно в Англию. Мой дед говорил, об этом писали все газеты.
        - Простите мое невежество, но в каком состоянии он был?
        Хэтти удивленно вскинула брови, но тут на помощь пришел Стэн Элгин.
        - Его нашли во льду и снегах в чем мать родила. Иногда холод заставляет людей срывать с себя одежду, но только тогда, когда они уже умирают от переохлаждения. Жизнь в экспедициях, похоже, закалила его.
        - Я понятия не имела, что его нашли в таком виде, - призналась Эллен.
        - Ну вот, теперь знаете, - сказала Хэтти. - Видимо, вашего муженька это не волнует, иначе он рассказал бы вам. А вы передайте ему от меня лично, что тем, с кем стоит водить дружбу, на это плевать.
        - Какой была его семья?
        - Они воспитывали вашего муженька на свой манер. Не думаю, что это причинило ему какой-то вред. - Хэтти этот вопрос показался, вроде бы, неуместным, однако она продолжила: - Мне бы хотелось чаще видеть ребенка за игрой, но неудивительно услышать это от меня, ведь мы с Кейт работаем в детском саду. Моему старику приятно, что есть дети, которых можно отправить по домам, потому что своих-то у нас нет.
        Эллен сказала несколько комплиментов ее дому и подрядчику, а потом пешком отправилась к гостинице по улицам, которые внезапно заполнились детьми, болтающими, играющими, дерущимися. Она с полчаса полежала на кровати, компенсируя нехватку отдыха, на который не было времени с момента приезда в Старгрейв, а потом позвонила домой. Никто не ответил. Она приняла ванну и спустилась на ужин, надеясь, что в ресторане будет с кем перекинуться словечком. Там человек шесть отмечали день рождения своей коллеги, молодой женщины, работавшей на углу площади - в банке, размером с маленький домик, все они загалдели и замахали флажками с другой стороны зала, приглашая Эллен к себе. Она выпила с ними и присоединилась к хору, распевавшему: «С днем рожденья, наша Мона». После того как к ее громадной чашке кофе ей прислали кусок именинного торта, она вернулась в номер.
        На этот раз Бен снял трубку.
        - Только что выудил Маргарет из ванны, чтобы рассказать им сказку на ночь.
        - Только не слишком длинную, ладно? Джонни в это время уже полагается спать. И не забудь положить им одежду на утро. Что они, кстати, ели на обед?
        - Каждый получил по «Биг Маку», - сообщил он, и это объясняло, почему она не смогла дозвониться раньше. - Как тебе мой дом?
        - Стоит крепко, как утверждает подрядчик. Мне он, кстати, показался надежным парнем.
        - Как бы я хотел быть сейчас там.
        - Со мной, я надеюсь.
        - Со всеми вами.
        «Возможно, так и будет», - чуть не сказала она, но еще оставались вопросы, которые она хотела задать ему с глазу на глаз. Не успела она что-то ответить, как он произнес:
        - Тут Джонни рвется с тобой поговорить, и еще мокрая Маргарет.
        Она велела Джонни как следует почистить зубы, а Маргарет - собрать утром волосы в хвост, Бену она послала на прощанье поцелуй.
        - Не скучай там один в постели, - сказала она.
        После долгого дня она была почти без сил. Уже собираясь лечь в постель, она подошла к окну, чтобы бросить на город последний взгляд. Фонари цепью тянулись над Рыночной улицей к церкви, но ей показалось, это лес притягивает их к себе. В воздухе над ним что-то слабо поблескивало. Туман, подумала она, блестит в свете лунного серпа в безоблачном небе. Он что, движется? Когда она присмотрелась, то не смогла понять, где заканчиваются вершины деревьев и начинается призрачное свечение. Если бы она наблюдала достаточно долго, то решила бы, что этот неяркий свет и лес сливаются, приобретая новые очертания. Она задернула шторы и сильно потерла глаза, а потом, дрожа от холода, забралась в кровать. Не должен ли Бен теперь взять на себя заботу о Лесе Стерлингов? Наверняка, это не смертельно дорого - проложить через лес дорожки. Если их семья переедет сюда жить - если переедет, повторила она про себя, словно донося мысль до нетерпеливого ребенка, - тогда меньшее, что они могут сделать для города, - дать людям возможность гулять по лесу.
        Глава восемнадцатая
        На накрытом к завтраку столе лежал конверт от Элгина. Цена в смете оказалась настолько низкой, что Эллен поначалу не поверила цифрам - примерно десятая часть суммы, которую можно выручить за любой из домов в Норидже. Это означает лишь то, что они смогут привести в порядок дом Стерлингов, сказала она себе, но она еще должна взглянуть на среднюю школу. Она набрала номер, оставленный Кейт Уэст, и секретарь предложила ей приехать и увидеть все собственными глазами. Эллен уложила чемодан и выписалась из гостиницы.
        Как только машина проехала между первыми хребтами, Старгрейв исчез. Еще пару миль Эллен ехала в окружении скал, напоминавших дуги нескольких концентрических кругов из камня, слишком больших, чтобы увидеть их целиком, или же фрагменты чего-то такого, чью изначальную форму можно постичь лишь после сотен лет исследований. Эти скалы наводили на мысль, что ландшафт еще когда-то давно пытался сложиться в какой-то орнамент над лесом. Пятнадцать минут езды от Старгрейва, и хребты уменьшились до каменных валов в милю шириной, состоявших из сотен скальных обломков, позади которых расстилался, напоминая клетчатую шотландскую ткань, вереск с известняком да трава, усеянная каменными барашками. Если не считать барашков настоящих и криков одинокого кулика, единственным признаком жизни здесь было пятно, поблескивавшее впереди. Пятно оказалось зеленым двухэтажным автобусом, который возвращался из Ричмонда в Лидс. Водитель автобуса помахал Эллен, ее «фольксваген» качнуло воздушной волной от большой машины, а затем он исчез из виду, лишь отблеск его стекол вспыхнул в ее зеркале заднего вида. Когда автобус скрылся за
горизонтом в стороне Старгрейва, она услышала где-то над головой пронзительный птичий крик, в такой вышине, что звук успел истончиться, спускаясь оттуда. По какой-то причине, которую сама она не смогла понять, ей представилось, как автобус, перевалив через гору, превратился в чайку, темную и огромную, как ночное небо.
        - Придержи воображение, - посоветовала она самой себе и передернула плечами от неожиданного озноба.
        Ричмонд представлял собой скопление домиков из коричневого кирпича под сланцевыми крышами, напомнившими Эллен гигантское гнездо птиц с вересковых пустошей. Она влилась в поток транспорта, держа путь на обелиск с каменным шаром на верхушке, и остановилась рядом со школой. Пересекая пустынный двор, она услышала звуки оркестра, более-менее попадавшего в ноты. Долговязая школьница в коротенькой юбке, разносившая по классам сообщения, проводила ее к директрисе, пышной даме со спокойным голосом, которая предложила Эллен кофе и подробно расспросила о Маргарет и Джонни, прежде чем показать свою школу. Ученики здесь казались сообразительными и радостными, и на Эллен произвели впечатление и учебный процесс, и его результаты.
        - Если вы решите записать к нам свою дочь, - сказала директриса, - я бы хотела узнать об этом пораньше.
        Эллен больше не видела причин затягивать с решением.
        - Я хочу записать ее прямо сейчас, - сказала она и тут же ощутила себя совершенно свободной от всяких сомнений.
        Она ведь всегда сможет отказаться, если вдруг передумает, решила она, направляясь на юг через долину Йорка, но с чего бы ей передумать? Спустя несколько часов, в лучах блеклого заката, она въехала в Норидж, и когда сворачивала на свою улицу, уже зажглись фонари. Дети, услышав, как хлопнула дверца машины, выскочили из дома ей навстречу.
        - Мы туда переедем? - выкрикнула Маргарет.
        А Джонни подхватил эхом:
        - Переедем?
        - Дайте мне хотя бы в дом войти. И неужели никто не хочет меня поцеловать?
        Джонни затопал к дому с ее чемоданом, а Маргарет, взяв ее за руку, принялась болтать о том, как прошел день в школе, словно ей была невыносима тишина, в которой повис ее вопрос.
        - Я бы не отказалась от чашечки чаю, - намекнула Эллен, упав в кресло в гостиной.
        - А мы еще десять минут назад догадались, что так будет, правда, дети? - отозвался из кухни Бен. Уже скоро он появился с исходившими паром чашками в каждой руке и поцеловал ее таким долгим поцелуем, что она побоялась расплескать свою чашку, которую он успел ей отдать. - Ты сегодня сразу поехала домой?
        Эллен предпочла бы отдохнуть, прежде чем начнется кутерьма, но не надо было заводить детей, сказала она себе, если хочешь отдыхать.
        - Нет, я заглянула там в среднюю школу.
        Маргарет подскочила на месте и выпучила глаза, словно все ее тело обратилось во внимание.
        - Она хорошая? Тебе понравилось?
        - Послушай, Маргарет, я еще не сказала, что мы туда переедем.
        Маргарет стиснула кулаки и зубы, шлепнувшись на стул.
        - Ну, мама…
        Эллен стало ее жалко.
        - А ты, Бен, что думаешь теперь?
        - Насчет Старгрейва? То же самое, что я говорил перед твоим отъездом.
        Она протянула ему смету от подрядчика, отметив, что он приятно удивился.
        - А вы двое, слушайте меня, - объявила она детям. - Я хочу удостовериться, что вы сознаете, на что будет похожа жизнь там, жизнь, а не просто воскресная поездка. Подумайте, насколько тот городок меньше Нориджа. Подумайте о тех местах, куда вы не сможете там пойти…
        Только это она и успела сказать, потому что дети вскочили с мест и заплясали по комнате, а потом кинулись ее обнимать.
        - Когда мы переезжаем? - выкрикнула Маргарет.
        - Через несколько месяцев, самое раннее.
        Когда дети отпустили ее и, взявшись за руки, закружились по комнате, она обернулась к Бену.
        - Что ж, похоже, решено.
        - Пора нам уже отправиться в большой мир.
        Он выглядел довольным, однако она предпочла бы, чтобы он высказался более прямо. Позже, слишком уставшая после целого дня за рулем и способная только лежать в постели рядом с ним, она сонно пробормотала:
        - Знаешь, как они нашли Эдварда Стерлинга?
        - В недрах леса, который тогда еще даже толком не вырос.
        - Я не о том разе, когда он погиб, я имею в виду, когда ему пришлось вернуться в Англию.
        - Где-то под полуночным солнцем, там, где может оказаться только чокнутый или же англичанин.
        - Как думаешь, чего он искал?
        - Кого-нибудь, кто сможет рассказать ему самую древнюю сказку на свете, наверное, - ответил Бен и улыбнулся немного презрительно. - На самом деле, понятия не имею. Я всегда считал его больше легендой, чем родственником. Он был фольклористом, а о книге, которую он писал, когда умер, я помню, что это было собрание сказок и легенд о полуночном солнце. Насколько я знаю, в книге не говорилось о том, что именно он обнаружил в самом конце.
        - А ты знаешь, что, когда его нашли, он был без одежды?
        - Нет, не знаю, хотя, наверное, мог бы догадаться. От деда я слышал, прадед с трудом дождался, пока оттает, перед тем как его зачать. Должно быть, Эдвард был горячий перец, раз холод так на него воздействовал. А кто тебе рассказал?
        - Подрядчик. Мне кажется, об этом знает весь Старгрейв.
        - Ага, кроме меня.
        - Неужели никто из твоих школьных приятелей не разболтал тебе?
        - У меня не было настолько близких приятелей. Подозреваю, это семейная черта.
        - Как думаешь, твоих родных беспокоило, что столько народу это знает?
        - Насчет старины Эдварда? Подозреваю, что да. Они все-таки были не настолько странными.
        - Возможно, поэтому они держали остальных на расстоянии?
        - И поэтому, и еще потому, что не желали смешиваться со стадом. - Бен уперся локтем в подушку, приподнявшись над Эллен. - К чему ты ведешь? Что за загадка?
        - Мне просто непонятно… если они испытывали в Старгрейве подобные чувства, почему не уезжали оттуда?
        Она вдруг испугалась, что копнула его воспоминания слишком глубоко или слишком грубо, потому что в его глазах появился холодный блеск.
        - О чем ты на самом деле? Ты передумала? Пытаешься убедить меня не возвращаться туда?
        - Конечно, нет, Бен.
        - Потому что если у тебя имеются хоть какие-то сомнения, мы просто останемся там, где мы сейчас.
        - Я действительно хочу переехать. Я уверена, что люди там будут нам рады. Я только хотела удостовериться, что будешь рад и ты.
        - Тогда хватит переживать. - Он коснулся ее щеки так нежно, что сначала она не поняла - он утирает с ее лица слезу. - Я не хотел говорить раньше, - продолжал он, - и я не могу объяснить, откуда такая уверенность, поскольку и сам не знаю, но я чувствую, что стану там другим человеком.
        - А можно мне оставить того, за которого я вышла замуж?
        - Погоди, сперва испытаешь новую улучшенную версию, - подмигнул он и провел пальцем вдоль ее позвоночника, вызвав сладкую дрожь. Когда его рука остановилась на ее ягодицах, она свернулась клубочком, прижавшись к нему, и почти сразу провалилась в сон.
        Г
        лавным событием недели стало предложение от Керис Торн: двадцать тысяч фунтов аванса к авторскому
        вознаграждению за две следующие их книги, на которые издательство «Эмбер» покупает права.
        - Это доказывает, какие надежды мы возлагаем на ваши книги, - заверила их Керис, когда они позвонили ей. Бен держал трубку между своим лицом и лицом Эллен. - Мы будем выступать в качестве вашего агента, поскольку своего у вас нет. Давайте я пришлю контракт, и если что-то в нем вас не устроит, сразу звоните.
        - Звучит отлично, - одними губами проговорила Эллен, и Бен сказал в трубку:
        - Звучит отлично.
        Контракт прибыл через три недели, и Керис, судя по голосу, обрадовалась, когда они попросили кое-что изменить.
        - Вы в любом случае сохраняете права на публикацию и удваиваете число авторских экземпляров. Я с вами, чтобы вы были счастливы.
        К этому времени Эллен уже отправила веявшее ледяной вежливостью письмо Сиду Пикоку, благодаря его за участие и выражая надежду, что он будет рад узнать о полученном ею более выгодном предложении. А еще она возвратилась в Старгрейв, чтобы понаблюдать, как идет ремонт дома, поскольку Доминик Миллиган попросил Бена обходиться пока без выходных. В заново оштукатуренных стенах нижнего этажа, со снятыми с пола потертыми коврами, ее шаги отдавались таким эхом, словно она ступала под арочными сводами. Она слышала, как работники Элгина возятся на крыше, словно огромные птицы, и один раз ей показалось, она услышала голос откуда-то из пространства над крышей. Должно быть, это был один из строителей, однако в тот момент ей показалось, что она услышала свое имя. Возможно, по этой причине она смутно подумала о Бене, хотя высокий пронзительный голос нисколько не напоминал голос Бена.
        Стэн Элгин предложил ей заново обставить дом. Выбирая в Старгрейве ковры, краски и обои она уже ощутила себя частью городка. На следующий день, в Норидже, она узнала, что одна супружеская пара, оба учителя, предложила цену за ее дом. Картина ее жизни и жизни ее семьи вырисовывалась, но она все равно не могла не ощущать смутную тоску, расставаясь с домом, где ее дети жили с рождения. Интересно, разделяет ли Бен ее хандру - он казался настолько поглощенным какими-то мыслями, что она решила не задавать вопросов.
        Скоро она приободрилась. Еще одна супружеская пара подписала договор о найме дома, оставшегося от тетушки Бена, а Доминик Миллиган провел собеседование с одной молодой женщиной, которая, как он решил, идеально подходит для работы в книжном магазине. Она еще не приступила к работе, когда пришло время в последний раз проверить, как продвигается ремонт в доме Стерлингов.
        Дом как будто переменился. Снаружи он был покрашен в красный цвет осени, за исключением деревянных деталей - они были ярко-желтыми. Эллен включила центральное отопление и прошлась по всему дому, упиваясь запахами новизны. Единственное обновление, по поводу которого она усомнилась, оказались обои в коридорах и над лестницей с узорами из сосен, настолько темных, что требовалось присмотреться, чтобы увидеть зеленый цвет, однако она научится с ними жить.
        - Твое здоровье, Стэн Элгин, - провозгласила она вслух, и ей показалось, она услышала, как эхо повторило последнее слово, хотя голос не был похож на ее. Впрочем, если подумать, должно быть, это донесся чей-то голос с улицы.
        Супруги-учителя взяли ипотеку и хотели переехать в Норидж через шесть недель. И у Стерлингов подготовка к переезду заняла столько же времени: завернуть в газету все хрупкие вещи; упаковать картонные коробки - целые горы коробок поднимались едва ли не до потолка в тех комнатах, содержимое которых они вместили, - позже Бену пришлось разбирать эти горы, чтобы написать на каждой коробке, в какую из комнат в Старгрейве она предназначена; а еще убедить детей, что они переросли, по меньшей мере, некоторые свои книжки и игрушки… В этой суматохе Бен еще умудрился завершить текст их новой книги, перепечатать его и отправить Керис за день до отъезда из Нориджа.
        Утро переезда выдалось солнечным и холодным, весенний день из тех, что словно балансируют на грани, готовые сорваться обратно в зиму. Джонни потребовал, чтобы ему разрешили помогать грузчикам заполнять их огромный фургон, а потом стоял, тяжело дыша и наблюдая, как вырывается изо рта пар от дыхания.
        - Мы оставляем за собой свое дыхание, - сообщил он.
        Маргарет поглядела на нарциссы, цветущие вдоль садовой дорожки, и кинулась в дом, чтобы скрыть слезы, и Эллен позволила ей остаться там, пока не пришло время проверять, все ли они погрузили. Бен разок прошелся по комнатам так, словно не мог дождаться отъезда, Эллен утерла Маргарет глаза и уговорила ее выйти из оголенных стен.
        - Это был хороший маленький домик, но новые хозяева позаботятся о нем. А ты только подожди и увидишь, как нам уютно будет в новом доме. Прямо как под теплым одеялом, - пообещала она.
        Ростки
        Стать отца, душа и ум,
        Затихает ливня шум,
        Поднимается Звезда.
        Элджерон Блэквуд. Звездный экспресс
        Глава девятнадцатая
        Бену снилось, что он стоит под выцветшим небом, окруженный льдом. Со всех сторон, до идеально круглого горизонта, расстилалась, испуская сияние, ровная пустая белизна. То ли сам лед, то ли нечто, затаившееся внутри него, знало о присутствии Бена. Он всматривался в лед, на котором стоял, и лед заиграл лунным светом, только еще прохладнее и бледнее, когда то, что скрывалось в его толще, ринулось к Бену, и он проснулся в темноте.
        Он не закричал, но развернулся к Эллен и уже раскрыл рот, когда увидел, что она спит. Только что он был готов рассказать так много, но вдруг обрадовался, что придется сохранить все при себе, по крайней мере, пока. Бен отстранился от Эллен и на цыпочках выбрался из спальни.
        Они спали на самом верхнем этаже дома, над комнатами детей. Рядом с ними находилась гостевая спальня, а за ней - рабочий кабинет, который еще недавно был просто мансардным помещением. Бен постоял в темноте, прислушиваясь к сонному дыханию в доме, чувствуя, как тело бодрит прохлада, угнездившаяся где-то в середине дома, словно в ожидании, пока включится центральное отопление, а потом он чуть приоткрыл дверь в кабинет.
        Едва ступив в комнату, он увидел лес. Должно быть, призрачный свет октябрьской зари уже коснулся его, потому что, подойдя к письменному столу у окна, Бен различил ряды деревьев, их очертания, проступавшие из темноты. Он уселся за стол, пристально глядя на лес, и позволил мыслям течь вольно.
        Если охватившее его предчувствие было невозможно выразить словами, то новое понимание себя - вполне. Ему казалось, он наконец-то повзрослел. В детстве он почти верил, что Эдварду Стерлингу удалось изучить ритуал, способный поддерживать жар полуночного солнца, и даже взрослому Бену эта идея казалась притягательной, однако теперь он ясно понимал, что это чепуха: никакие человеческие действия не в силах повлиять на солнце. Эдвард Стерлинг, должно быть, наблюдал подобный ритуал, однако не смог постичь его смысла и тогда отправился на поиски его источника. Если он и обнаружил что-нибудь значимое в безлюдных, скованных морозом землях, то разве только причину, породившую подобную церемонию, - причину, по которой люди так боялись, что свет полуночного солнца угаснет.
        Если бы только Эдвард Стерлинг записал все, что ему удалось узнать! Однако последние записанные им слова, очевидно, были его последней волей. Как только он, доставленный домой, в Англию, достаточно окреп для нового путешествия, он со своей женой Катрионой двинулся на север. Вероятно, Старгрейв был всего лишь местом очередной ночевки. Не исключено, что на разум предка повлиял декабрьский холод, потому что он поднялся посреди ночи и отправился в вересковые пустоши, по пути срывая с себя одежду. Утром его обнаженный труп нашли посреди рощи древних дубов. Он лежал, раскинув в стороны руки и ноги, словно пытаясь обнять ночь или же раздавленный ее тяжестью; широко раскрытые глаза были белыми, как лед, и он то ли улыбался, то ли стискивал зубы. Ногти у него были сломаны, потому что на земле перед собой он успел выцарапать два слова: «растите деревья». По словам дедушки Бена, однажды рассказавшего эту историю в канун Рождества, нашедшим прадеда людям пришлось обламывать тонкие сосульки замерзшей крови, соединявшие его пальцы с похожей на мрамор землей.
        Вопрос, случались ли в Старгрейве такие морозы? Бен как-то никогда прежде не задумывался, кто рассказал деду эту историю - кто-то из обнаруживших мертвое тело или же его мать, Катриона? - и вот теперь уже поздно спрашивать. Но что еще любопытно, не было ли послание Эдварда Стерлинга просто бредовым обращением к той роще, где его обнаружили: «растите, деревья»? Катриона восприняла это как призыв, и ко времени появления на свет дедушки Бена она истратила порядочную часть наследства на покупку дома Стерлингов и на посадку леса, который спустя десятилетия скрыл от всего мира ту дубовую рощу.
        Бен смотрел в окно, пока жиденький солнечный свет не разлился по горным хребтам и не был подхвачен лесом. Услышав, как дети закопошились этажом ниже, он проскользнул обратно в кровать. От звука их голосов он почувствовал себя почему-то куда менее бодрым, чем был, предаваясь размышлениям за письменным столом, таким вялым он и остался, когда Эллен проснулась и прижалась к нему, когда Маргарет с Джонни своими детскими голосами оживили весь дом, когда все по очереди умывались и готовились к прогулке перед воскресным обедом.
        Солнце, маленькое, словно монета, и как будто выгоревшее от собственного жара, низко висело в пронзительно-синем небе. Осень приглушила яркие краски вересковых пустошей по другую сторону железной дороги, и не только растительность, но и дома Старгрейва, подобно хамелеонам, норовили слиться по цвету с древним известняком. Как только Бен открыл новую калитку в садовой стене, деревья затанцевали под первым порывом ветра, принесшим с собой аромат сосновой хвои. Услышав шепот деревьев, Бен ощутил, что у него с ними общая тайна. Но тут залаяла собака, и он со вздохом повернул голову посмотреть.
        Это лаял доберман миссис Дейнти. Эдна Дейнти возглавляла в Старгрейве почтовое отделение, коренастая мускулистая женщина с рыжими волосами, уже начавшими седеть. Она рывками поднималась по грунтовой дороге, то и дело откидываясь назад всем телом, чтобы дернуть поводок Голиафа.
        - Не тяни, не тяни!
        - Отличный день для пробежки, миссис Дейнти, - заметил Бен, не выходя из-за садовой стены.
        - Голли! - выкрикнула она, и пес остановился, свесив язык. - Вот тут вы пальцем в точку, - согласилась Эдна.
        - В лес идете?
        - Наверху для меня сегодня слишком ветрено. И ветер нехороший, - прибавила она со значением, а в следующий миг едва не упала лицом вниз, когда пес рванул поводок. - Прошу прощения, что так плохо стою на ногах, но вы же знаете этих старых собак.
        - Обучению не поддаются?
        Она пристально поглядела на Бена, явно подозревая какой-то подвох, и понеслась дальше, увлекаемая своим доберманом. Ее голос разнесся по дороге, затихая:
        - Голли, не тяни!
        Бен придержал калитку, пропуская своих домочадцев.
        - Раз уж они собираются гулять в лесу, я хочу пойти на вересковые пустоши.
        На лице Джонни отразилось разочарование, и он спросил Эллен:
        - Когда мы проложим в лесу новые дорожки?
        - Лучше спроси у папы. Это он у нас первопроходец.
        - В этом году уже все, Джонни, новых не будет.
        - Но ведь у нас получились такие короткие маршруты, - негодующе вставила Маргарет.
        - Впереди у нас еще много летних каникул, Пегги. Между прочим, тебе не хотелось бы оставить хотя бы некоторые уголки леса только для нас самих?
        - Кроме того, - обратилась к детям Эллен, - у вас не будет времени прокладывать новые дорожки, если вы хотите участвовать в рождественской постановке, а еще по четвергам ходить со Стефаном и Рамоной на кружок, и каждую пятницу ездить в Ричмонд на плавание, и помогать мне ухаживать за садом…
        - И играть со всеми вашими новыми друзьями, - прибавил Бен, возглавляя шествие вдоль дороги. Их разговоры о лесе лишь усугубили его собственное разочарование, однако на сегодня с него было достаточно миссис Дейнти с ее, судя по всему, неистощимым запасом исковерканных поговорок. - Это же просто слова, - пробурчал он себе под нос, переводя детей через шоссе и всматриваясь в полосу встречного движения.
        Они никого не встретили, пока не подошли к газетному киоску. Целое лето Старгрейв осаждали туристы, приезжавшие из Лидса, чтобы бродить по вересковым пустошам, и весь сезон номера в гостинице и десятки частных домов, предлагавших ночлег и завтрак, были нарасхват. Теперь же на скале над городом они увидели всего трех альпинистов, двое были в ярко-оранжевой одежде, третий - в синей, не уступавшей цветом небу, и все поднимались так медленно, что казались примерзшими к камням.
        Почти все обитатели Старгрейва сидели по домам. Проходя мимо ряда окон, Бен видел на экранах телевизоров последовательные кадры какой-то космической баталии, словно читал комиксы. Со стороны школы доносилось металлическое звяканье качелей. Один из одноклассников Джонни бежал от газетного киоска с воскресной газетой, и она хлопала у него в руке. Информационный центр для туристов, устроенный в бывшем вокзале, до сих был открыт; Салли Квик [7 - Quick - фамилию Салли можно воспринимать как приказ: «Быстрее!»] - ее фамилия всегда казалась Бену побуждением к действию, - все лето выставлявшая картины Эллен в своем центре, помахала им через стекло. На другой стороне пустынной площади, рядом с риелторской конторой, старый мистер Вестминстер выпалывал в палисаднике сорняки, мстительно хмыкая каждый раз, когда очередной корень выдергивался из почвы. Этот старик частенько проезжал по улицам Старгрейва на своем проржавевшем «остине» и орал: «Бэ, бэ», - на каждого, кто переходил улицу перед ним.
        - Эй, кто-нибудь, почешите мне спину, - приветствовал он Стерлингов, затем, издав оханье, похожее на стон, нажал на вилы, вгоняя их в землю.
        - Спорим, я первая добегу до верха, - бросила Маргарет Джонни, как только они перебрались по приступку через стену. Оба помчались по заросшей травой тропинке в сторону утесов, на которых так и застыли недвижно три жука: два оранжевых и один синий. Пустошь волновалась под ветром, кустики утесника, вереска и бесконечные кочки травы перемежались камнями, покрытыми мхом и лишайниками, и когда ветер, Бен явственно это услышал, унесся в лес, все мрачные краски вересковой пустоши как будто вспыхнули ярче. Эллен стиснула его руку, словно увидев то же, что видел он.
        - Честное слово, самое лучшее, что мы сделали в жизни, - поженились, завели детей и переехали сюда.
        - Хорошо, очень рад, - отозвался Бен, которому показалось, что она прервала его мысль, готовую вот-вот родиться.
        - Ты не согласен?
        - Не могу представить себе жизни в другом месте. - И чтобы хоть как-то поддержать ее радостное настроение, прибавил: - И с кем-то другим.
        - Надеюсь, что так. Эта часть твоего воображения полностью занята мною. - Она приставила руки ко рту рупором. - Поднимайтесь осторожнее, - прокричала она детям, но ветер отнес ее слова назад. - Не поднимайтесь без меня, - крикнула она и побежала их догонять.
        Бен наблюдал, как она берет детей за руки и они втроем уходят в небо - три фигурки становились все меньше и меньше на фоне сияющего вереска, и его захлестнула волна любви и радости за них. Никогда еще дети не ходили в школу с такой охотой, а почерк Джонни и орфография Маргарет заметно улучшились. В последних картинах Эллен проглядывала какая-то новая решимость, сочетавшаяся с ее прежней чувственностью, и она даже вступила в отряд спасателей, возглавляемый Салли Квик. Что до самого Бена, ему уже казалось, что вся его жизнь между побегом из теткиного дома и окончательным возвращением в Старгрейв была всего-навсего затянувшейся интерлюдией, большую часть которой ему приходилось напрягаться, чтобы что-то вспомнить. Единственная беда - он не мог писать.
        Поначалу он видел причину в перевозбуждении после возвращения домой, которое его отвлекает. Когда в воздухе запахло осенью, он начал насильно усаживать себя за письменный стол каждое утро и не поднимался, пока не напишет хотя бы один абзац, но он чувствовал, что повествование не хочет оживать. И он не спешил рассказывать новую сказку детям, из опасения, что в процессе она вовсе лишится той энергетики, какая в ней еще оставалась. Он уже задавался вопросом, может, контракт, подписанный наперед, подрывает его уверенность в собственных талантах, однако подозревал, что тут кроется гораздо большее. Когда каждое утро он усаживался за стол и глазел на лес, то ощущал, как вдохновение или же видение куда более грандиозное, чем он мог себе вообразить, воспаряет, оказываясь вне пределов его досягаемости.
        - Давай к нам наверх, пап, - крикнул Джонни, и Бен со вздохом отвлекся от своих мыслей. Пока он доплелся до полюбившегося детям утеса, который Маргарет с самого начала сравнила с гигантской булкой, погрызенной гигантскими мышами, его семейство уже было на полпути к вершине. Ветер дергал Маргарет за одежду, пока она вслед за матерью карабкалась на скалу по извилистой тропке, и Бен полез следом, на случай если ей потребуется помощь.
        Джонни уже приплясывал на плоской вершине, напевая:
        - Я король! - пока остальные перебирались через выступ, чтобы присоединиться к нему. Бен помахал им,
        покорившим вершину, и пошире расставил ноги, окидывая взглядом пейзаж. Все, что он разглядел - еще несколько склонов вдалеке и одинокие фермерские домики. Даже если там было на что посмотреть, его внимание было сосредоточено на детях, которые прогуливались слишком близко к краю утеса.
        Спустившись, они пошли от подножья утеса через вересковую пустошь к общинным землям, протянувшимся между лесом и городом. Едва заметная тропка, по которой миссис Венейбл запрещала своим ученикам ходить в школу и обратно, вела через заросший травой пустырь над школой, мимо церковного кладбища и на задворки садов вдоль Черч-роуд. В том месте, где шоссе начинало свой спуск с холма, сады сменялись огородами, протянувшимися на полмили вдоль тропинки и заканчивавшимися у грунтовой дороги, которая проходила мимо дома Стерлингов.
        Когда Стерлинги добрались до своей грунтовки, из леса недалеко от них вывалилась миссис Дейнти, утиравшая свободной рукой лоб.
        - Слава Небесам, это вас я слышала все время, и вы простояли здесь достаточно долго, чтобы я успела вас найти.
        - Но мы только что подошли, миссис Дейнти, - сказала Эллен.
        - Что ж, если я слышала голоса других заплутавших, пусть добрый Господь выведет их оттуда до наступления темноты. Это собака утащила меня с дорожки, и прошли-то мы как отсюда до церкви, а мне показалось, что нам уже никогда не выбраться.
        - Видите, - сказала Маргарет, обращаясь к родителям. - Надо проложить побольше дорожек.
        - На твоем месте, детка, я бы не стала об этом беспокоиться, - сказала миссис Дейнти. - До весны здесь вряд ли кто станет гулять, кроме меня. Люди обычно плохо переносят холод.
        - Спасибо, миссис Дейнти.
        Бен усомнился, услышала ли она его, потому что собака потащила ее дальше, зато услышала Эллен.
        - За что ты ее благодаришь?
        - Она подсказала, где я смогу в одиночестве поработать над книжкой.
        - Подозреваю, тебе нужно только, чтобы на тебя ничего не давило. Мне-то придется приступить к работе не раньше, чем через полгода. Ты, конечно, поступай так, как чувствуешь нужным, главное, не заблудись там.
        - Да как я там заблужусь? - отозвался Бен и подождал, пока она развернется, чтобы двинуться вслед за ней и детьми к дому.
        Он слышал, как лес за спиной поскрипывает и перешептывается, и покачал головой, удивляясь самому себе. Единственная причина проводить там время - поймать вдохновение. И в этом ему вряд ли поможет подозрение, что он использует книгу как предлог, чтобы отправиться в лес одному.
        Глава двадцатая
        Озноб разбудил Бена до рассвета. Он не смог понять, то ли это ночь холодная, то ли холодно только ему. Когда он приобнял Эллен, она задрожала во сне. Лично его дрожь не пробирала, однако от холода он не находил себе места. Бен тихо пробрался в кабинет и смотрел там на звезды, мерцавшие над лесом, гадая, сколько из этих искрящихся алмазов на самом деле призраки мертвых звезд, и их свет жив только в той бездне, какую ему предстоит пересечь. В этот миг, в самый темный час ночи, масса деревьев казалась квинтэссенцией космоса, пропущенного через сито звезд. Бен включил бы настольную лампу, если бы понял, что нашел верную фразу, однако сейчас он был настолько опьянен волнением, что вовсе не помышлял о писательстве. Он смотрел на лес, пока тот не замерцал, а потом и слабо засветился, когда звезды погасли. Это наступил рассвет, но Бену показалось, звездный свет сошел на лес и проник в серебристые ветви.
        В системе отопления что-то щелкнуло, и звук разнесся по всем трубам, приводя Бена в чувство. Скоро проснется вся семья, и ему вовсе не улыбается объяснять, какого лешего он сидит голый за письменным столом, чего он и сам до этого момента не сознавал. Он успел помыться и одеться, а его домочадцы все еще спали. Он принес для Эллен чашку чаю и негромко что-то пропел детям, чтобы разбудить их.
        Он чистил зубы после завтрака, глядя в глаза своему отражению так, словно надеялся прочесть там какую-то тайну, когда услышал, как Эллен раздраженно выговаривает детям:
        - Соберитесь и пошевеливайтесь уже, вместо того чтобы спорить. Вы ведь знаете, что по понедельникам я тороплюсь.
        Дважды в неделю она вела уроки живописи в колледже на окраине Лидса. Там училась племянница Салли Квик, которая и уговорила Эллен заняться преподаванием.
        - Я сам отведу их в школу, - сказал Бен Эллен, спускаясь по лестнице. - А то засиделся за столом.
        - Что-нибудь появилось за утро?
        - На бумаге - ничего. Все пока тут, - он постучал себя по лбу. - Мне просто необходимо дать мыслям пространство для дыхания.
        - Если отправишься в лес, ты ведь не пойдешь дальше проложенных маршрутов?
        - Если это тебя порадует, - отозвался он, чувствуя себя виноватым, ведь он ясно видел, насколько она безоговорочно верит ему. Но незачем ее волновать, раз уж он твердо решил, что именно будет делать. Он лишь хотел, чтобы никто не отвлекал его от игры воображения, вот и все.
        Когда он открыл входную дверь, его пробрал октябрьский холод. Цветы в саду были подернуты инеем, паутины на зазубренной стене превратились в сети из стеклянных нитей. Бен был заворожен чистотой всего вокруг, которая проявилась так очевидно благодаря морозу. Когда он оказался рядом с газетным киоском, мальчишка-газетчик с пустой сумкой на плече как раз входил внутрь, и на Бена так пахнуло жаром от обогревателя, что он едва не отпрянул, отступая на дорогу. Джонни сегодня изображал паровоз, а Маргарет с двумя подружками шествовала сзади, делая вид, что ее отца здесь нет. Пока толпа детей вливалась в школьный двор, Бену казалось, что их притягивает туда лес. Наблюдая за ними, он подумал о сказке, возможно той, какую ему еще предстоит рассказать.
        У школьных ворот Маргарет попрощалась с ним поцелуем и царственным кивком, Джонни умудрился на ходу клюнуть его в щеку, улучив момент, когда никто из друзей не видел. Бен поглядел, как оба они смешиваются с толпой на школьном дворе. Он чувствовал себя каким-то странно уязвимым, словно вернулся в детство. Он спустился по Хилл-лейн до шоссе и снова прошел мимо газетного киоска, недоумевая, почему сразу не отправился в лес, вместо того чтобы тащиться к началу обозначенных маршрутов рядом с их домом. Какая такая причина удерживает его от дальнейшего исследования леса? В конце концов, нижнюю его часть он уже изучил с помощью Эллен и детей.
        Хотя формально за благополучие леса отвечал городской совет, в условиях дарственной четко значилось, что лесом владеют Стерлинги. Летом, по предложению Эллен, они начали намечать маршруты и рисовать на деревьях стрелки. Зеленые стрелки отмечали дорожку, которая вилась от места над домом Стерлингов до лесной опушки рядом с переходом через стенку перед вересковой пустошью; синие стрелки забирались глубже в лес, а затем возвращались, пересекая «зеленый» маршрут, и выводили к общинным землям выше церкви. Стэн Элгин расставил вдоль дорожек верстовые столбы, и городской совет даже заикнулся о том, чтобы отсыпать дорожки гравием, если когда-нибудь появятся средства.
        - Им бы только спорить о деньгах, а не тратить их, - пробурчал себе под нос Бен, размашисто шагая мимо дома.
        Грунтовая дорога заканчивалась, выводя к общинным землям рядом с огородами. Теперь только собственная тень Бена вела его по промерзшей траве к началу «синего» маршрута, где почва, проглядывавшая сквозь рваное кружево мхов, казалась черной. Здесь он притормозил и постоял, прислушиваясь. Он услышал только молчание деревьев - концентрические круги норвежских елей расходились от него, подобные сотням рождественских вечеров, и упирались в сосны, из которых состоял почти весь лес. Двинувшись по маршруту, Бен поймал себя на том, что невольно старается не шуметь.
        Тишина сомкнулась вокруг него, словно вода, ледяная и угрюмо зеленая. Он сделал всего несколько шагов, когда ощутил, что уже находится в недрах леса, - деревья заглушили все звуки города. Уже скоро они обступили его, зеленые макушки, вознесенные рябыми чешуйчатыми стволами на высоту шпиля Святого Христофора. Пока летом он водил свое семейство по размеченным маршрутам, лес часто представлялся ему убежищем от жары, хранилищем зимних теней, как будто деревья управляли временами года. Теперь же он обнаружил, что холод, который может никогда не ослабеть, они держат в плену. От этого осознания у него перехватило дыхание, он зашагал быстрее, почти не помня себя, и очнулся, когда увидел верстовой столб впереди, означавший, что он вот-вот сойдет с маршрута.
        Прокрашенная стрелка, вырезанная из дерева и установленная на столбе высотой в половину человеческого роста, предлагала резко свернуть вправо, и Бен задумался, почему он направил дорожку именно в эту сторону. Должно быть, не хотел, чтобы она уводила глубже в лес. В нескольких сотнях ярдов впереди норвежская ель уступала место соснам, и ему показалось, он сейчас переступает некий порог, пусть даже и невидимый. Он подошел к столбу и опустил на него руку, пытаясь решить, хотел ли он сохранить недра леса для себя одного или же защитить от них Эллен и детей. Вероятно, второе, потому что ему вдруг совершенно расхотелось сходить с маршрута.
        Бен шлепнул ладонью левой руки по правой, лежавшей на вершине верстового столба, и ему вспомнилась игра, в которую он обычно играл с мамой: они по очереди опускали ладони друг на друга, все быстрее и быстрее, словно стремясь добраться до какой-то цели, которой, как ему казалось, не достигали от смеха. Сейчас он разъярился из-за этого детского жеста, рывком оторвался от столба и сошел с дорожки на ковер опавшей хвои, заглушавшей его шаги. Он стремился к центру леса, насколько он сам понимал. И он не станет оглядываться, пока не решит, что дорожки уже не видно. Этот лес принадлежит ему больше, чем кому-либо еще, и у него было ощущение, что он назначен присматривать за ним.
        С каждым новым шагом сосны множились вокруг него. Он следовал за собственной тенью через кучки гниющей хвои к, как ему казалось, краю бескрайнего сосняка, краю, который постоянно отодвигался. Вокруг расстилались ковры опавшей хвои, зеленая хвоя была разбросана по старой, золотистой, бронзовой и всех оттенков слоновой кости в тех местах, где ее тронул мороз, и ему казалось, что лес разрисован узором, который он скоро начнет понимать. Наконец Бен обернулся через плечо и увидел только расходившиеся во все стороны сосны; он не мог сказать, как давно оставил позади еловые посадки. Он зашагал дальше, словно заведенный, а в следующий миг оступился на скользком корне, скрытом сосновыми иголками. Он упал на колени, руки погрузились в колючую подстилку, и когда он уже хотел оттолкнуться и встать, его пронзила мысль, что он - единственный движущийся объект во всем лесу.
        Бен так и замер, упираясь ладонями в бедра, охваченный трепетом, от которого не мог даже пошевелиться. Бессчетные стройные сосны, их кисейные тени окутывали его покоем, наводившем на мысль, что сам воздух превратился в лед. Колонны голых стволов возносились к потолку из темно-зеленых крон где-то на высоте церковных сводов, и ему казалось, будто он стоит на коленях в обширной природной усыпальнице тишины, и все, что его окружает, - всего лишь предзнаменование ее. Что же он сможет найти в сердцевине тишины? И задавшись этим вопросом, он услышал за спиной какой-то звук.
        Звук зародился над ним, пронесся через кроны деревьев и прогремел по стволу. Бен вскрикнул и развернулся на месте, вздымая волну сосновых иголок. Он успел увидеть, как небольшой, коричневый, как воробей, предмет упал со склоненного дерева и приземлился где-то в корнях. На миг, сбитый с толку голосом, отозвавшимся на его крик, он принял этот предмет за паука. Но это оказалась сосновая шишка, и он сказал себе, что только что слышал эхо собственного крика - если бы это был чей-то голос, он бы уже наверняка заметил его обладателя. Но все равно, очень жаль, что он поднял такой шум, ведь из-за него он не расслышал звука, который, если постараться и вспомнить, походил на шепот, несущийся с нескольких сторон сразу.
        - Он легко мог представить себе, что то был голос леса, звавшего его, - забормотал Бен, словно, превращая впечатление в строчку рассказа, отстранялся от него.
        От холода дрожь пробрала его от макушки до пят. Он озирался, пытаясь определить, в какую сторону смотрел, когда обернулся через плечо, а затем увидел, что лес сам подсказывает ему: почти все тени тянулись в ту сторону. И его тень присоединилась к ним, когда он поднялся на ноги, и он стремительно направился вслед за ней, словно надеясь обогнать, если будет двигаться достаточно быстро.
        Вот еще один сюжет для рассказа. Надо не забыть записать, когда вернется домой, а на будущее носить с собой блокнот. Это поможет направить в нужное русло воображение, которое в данный момент, похоже, не поддавалось его контролю. Бен уже склонялся к мысли, что все тени вокруг него и впереди указывают путь, которым он должен идти, как и многочисленные опавшие хвоинки. И уж точно ему не стоит этого бояться, ведь он видит за дальними деревьями синее небо. Там наверняка выход из леса, и он невольно признавал, что чувствует по этому поводу некоторое облегчение. Он будет рад услышать обычные звуки природы, когда окажется на открытом месте. Однако пока он еще в лесу, лучше не слышать ничего, кроме собственного дыхания и приглушенных шагов, которые походили на биение сердца земли.
        Бен ожидал, что клочок открытого неба будет увеличиваться быстрее, ведь он так широко шагал ему навстречу. Но даже когда он припустил бегом, тот остался удручающе маленьким. Мягкая почва заглушала звук шагов настолько хорошо, что ему казалось, тишина концентрируется, проглатывая всякий производимый им шум. А затем он в нерешительности остановился. Лес впереди вовсе не заканчивался - в его центре была поляна. Он это понял, потому что когда-то уже бывал здесь.
        Бен вспомнил, как его водили на эту поляну в такой холодный день, что мама и бабушка старались подсесть как можно ближе к камину. А тогда это место выглядело так же, как сейчас? Сосны вокруг поляны переливались, словно кристаллы льда проступали сквозь кору, а промерзшую траву в середине как будто расшвыряло в стороны взрывом. Воспоминания ускользали от него, потому что тогда он был слишком мал, чтобы осознать суть происходящего, понял он теперь. Это и есть то самое место, где погиб Эдвард Стерлинг.
        Бен прошел между двумя соснами и остановился у кромки травы, изумляясь, как же он это понял. В конце концов, не одна ведь в этом лесу поляна. Однако Эдварда Стерлинга обнаружили в дубовой роще, и здесь, среди сосен, окружавших поляну, виднелись останки погибших дубов. Бен вышел в самый центр открытого пространства и огляделся по сторонам.
        Поляна была круглая, ярдов тридцать в диаметре. И здесь, примерно на равном удалении от центра, стояли четыре засохших дуба. Он предположил, что из-за сосен им не хватило света и питания, поскольку дубы казались совсем иссохшими, с редкими перекрученными ветвями на прогнивших стволах. Они напомнили ему гигантских мертвых пауков. Он ступил на траву, которая резко просела под ним, словно готовый провалиться лед на пруду, и попытался понять, на что еще стоит обратить внимание. Что бы это ни было, ему казалось, оно только и ждет, чтобы он заметил.
        Он всматривался сквозь пар собственного дыхания в деревья, обступавшие поляну ровным кругом, и ему показалось, он заметил. Неужели поляна действительно такая идеально круглая, как кажется? Он постарался встать в самый, насколько он мог судить, центр, и двинулся к краю, ставя ноги вплотную друг к другу цепочкой.
        Сорок шесть таких шагов, и он дошел до края поляны. Фут - это длина стопы, подумал он, только вот теперь он уже не помнил, откуда именно начал отсчет. Он вернулся на сорок шесть шагов назад и положил на клочок промерзшей травы фунтовую монетку, после чего снова двинулся по прямой линии к противоположному краю поляны. Снова сорок шесть шагов. Чутье помогло ему сразу отыскать середину, и ему казалось, он выпустил на свободу какую-то до сих пор запертую часть себя.
        Бен вернулся к монетке и двинулся к краю поляны под прямым углом к первой линии. Сорок шесть шагов, и он поравнялся с соснами. Он удивленно хмыкнул, вернулся к монетке и отправился прокладывать вторую половину диаметра. Носок его правого ботинка достиг края поляны, когда он насчитал сорок шесть шагов, и он невольно задрожал от волнения, или же от напряжения, или от усиливавшегося холода. Не бывает таких ровных полян, сказал он себе и решил это доказать. Пока он не найдет диаметр, который не будет равен девяноста двум шагам, или же радиус, который не составит половину этого расстояния, ничто не отвлечет его от дела.
        Он не знал, сколько времени потратил на поставленную задачу, он больше не глядел на свои ноги, беззвучно отсчитывая шаги, чтобы не нарушать тишину, уверенный, что шестое чувство поможет найти линии между теми, которые он уже протоптал, как будто такая чрезмерная точность скорее позволит отыскать неправильную линию. Вот одна - расстояние от центра до дуба. Он отвернулся от путаницы побелевших ветвей к монетке, отмечавшей начальную точку, которая так заиндевела, что напоминала крошечную луну. Дубы искажают форму поляны, решил он, и этого достаточно - сколько еще он собирается топтаться взад-вперед, словно заводная кукла? Если он в ближайшее время не отправится к вересковой пустоши, то темнота застигнет его в лесу. Просто дойду до оставшихся трех дубов, пробормотал он, так, для очистки совести. По крайней мере, ему показалось, это он говорит, только слишком тихо, чтобы быть услышанным. Слишком слабый голос, точно.
        Именно его неуверенность разрушила наваждение настолько, чтобы он понял: что-то вокруг него изменилось. И он сразу же побоялся отвести взгляд от заиндевелой луны, в которую превратилась монета, и побоялся не отвести. Озноб, кажется, начавшийся где-то под ногами, прошел через все тело и заставил его вскинуть голову.
        Должно быть, изменилось его восприятие, поначалу решил Бен, ведь он немедленно заметил, что шеренги деревьев, расходившиеся кругами от поляны, совершенно одинаковые - не только разделявшее их расстояние, но и формы стволов, и их широко раскинутые ветви, словно некая сила, сочившаяся из центра поляны, выстроила их, притянув, как магнит притягивает металлические опилки. Затем он отметил, насколько похожи друг на друга очертания мертвых дубов, словно то, что их уничтожило, придало им заодно форму. Он нутром чуял, что здесь имеется иной узор, который он боялся узнать. Он пристально смотрел на переливающиеся деревья, на тени, сменившие направление и тянувшиеся к нему с противоположной стороны поляны, а затем он перевел взгляд вниз.
        - Боже, - прошептал он.
        Узор был вокруг него на траве: морозная звезда со множеством лучей, занимавшая собой почти всю поляну. Очертания ее изящных лучей были ошеломительно замысловатыми и все же симметричными вплоть до мельчайших деталей. Бен развернулся, ощущая головокружение и опасаясь потерять равновесие, и заметил, что звезда все же не до конца симметричная: ей не хватало трех лучей, которые указывали бы на те дубы, до которых он так и не дошел. Звезда показывала, где он успел пройтись, словно безграничное ледяное присутствие все это время топало за ним следом.
        Стоило Бену об этом подумать, и он ощутил его за собой или над собой, ждущее, что он обязательно посмотрит. Он не в силах пошевелиться, только поможет ли это? Снежинка опустилась на его трясущуюся руку и улеглась между сухожилиями, идеально симметричная снежинка, подобная оперенной пластинке стекла. Он беспомощно взирал на нее и видел, что она не тает, а растет. Может быть, это признаки жизни, той жизни, которую скрывают мили леса.
        Бен так трясся от холода, что в итоге вышел из паралича. Он, шатаясь, заковылял через поляну, поскальзываясь на промерзшей траве, и бросился в лес, стараясь не смотреть на ровные папоротники между деревьями, которые образовывали симметричный орнамент. Впереди он заметил паука, который перебирал нити паутины среди папоротников, паук был полосатый, словно тигр, и на мгновение даже это показалось кстати - хотя бы живое существо. Однако лес вокруг него потемнел, словно его незримый обитатель устремился к Бену. Папоротники превратились в мрамор, схваченные морозом, вокруг него кружились снежинки, блестя на деревьях драгоценными камнями. Паук выцвел и ссохся, приняв форму, невозможную ни для одного живого существа, и раньше чем Бен успел перевести дыхание после крика, невольно вырвавшегося от этого зрелища, он превратился в хрусталик, центр мандалы из инея и паутины. Потом в лесу стало темно, как в беззвездную ночь, и некое воплощение этой темноты, выходящее далеко за пределы поляны, обхватило Бена.
        Глава двадцать первая
        Когда в то утро Эллен приехала в колледж, оказалось, что натурщица, позировавшая для ее учеников, разболелась.
        - Она уехала, у нее что-то вирусное, - сообщила секретарша.
        На замену не нашлось никого, поэтому Эллен познакомила учеников с азами изображения натюрмортов, импровизируя с помощью случайных предметов, нашедшихся в кабинете: яблоко, связка ключей, нанизанных на английскую булавку, дамская сумочка, шарфик, экземпляр «Мальчика, который позволил огню погаснуть», который одна молодая мамочка принесла, чтобы попросить у Эллен автограф. Эллен предложила своим ученикам поискать детали, которые делают каждый предмет уникальным в тот миг, когда на него смотрят: кривобокость яблока, неправильной формы пятно на его макушке, которое напоминает миниатюрный желтый берет с пожеванным коричневым хвостиком, подобие синяка на его ярко-зеленой щеке… Вы не в силах передать, как сумочка щекочет ноздри запахами невыкуренных сигарет и сухих духов, однако для вас это реальность: в каждом свойстве заключено больше, чем возможно воспроизвести, именно это и делает предмет реальным. Эллен расхаживала между партами, за которыми сидели восемнадцать ее слушателей, и рассуждала о выборе деталей, способных оживить предмет именно для вас. Время от времени возникали разногласия: одна
пенсионерка, никогда не выпускавшая своей сумочки из рук, утверждала, что выбранные Эллен предметы слишком обыденные, чтобы именоваться натюрмортом, а пакистанский шеф-повар настаивал, что сначала необходимо овладеть всеми приемами рисования, прежде чем браться за что-то оригинальное, - это заявление нашло своих сторонников и противников, но потом позабылось в общем споре. Несмотря на все это, к обеденному перерыву у каждого получился свой рисунок. Эллен изумилась тому, что сразу несколько человек выбрали для рисования книгу: как лежат друг на друге страницы в переплете, как слова разной длины образуют неровный орнамент, как играют свет и тень на ее иллюстрации на левой странице. Как жаль, что Бен не видит всего этого.
        - Не забывайте смотреть, - напутствовала она своих учеников, когда они потянулись к выходу.
        Эллен уже выехала из Лидса, когда небо впереди начало темнеть. А после того как позади осталась последняя деревня за Лидсом, горизонт в стороне Старгрейва и вовсе налился зловещей чернотой. Она понадеялась, что Бен уже возвращается домой, раз уж погода решила испортиться. Маленькое холодное солнце освещало вересковые пустоши, и склоны холмов сверкали неестественно ярко на фоне черной полосы неба. Растительность словно помертвела, приобретя металлический блеск, как и голые выступы скал.
        Затронет ли непогода вересковые пустоши над Старгрейвом, ведь они довольно высоко? Чернота как будто зависла только над городом. Эллен вдруг подумала, что должна была побольше узнать о здешнем климате, прежде чем всем вместе переезжать сюда из Нориджа. С тех пор как они переехали, она ни разу не включала в машине приемник, и вот теперь оказалось, что рельеф местности мешает проходить радиосигналу - она не смогла поймать ничего, кроме всеобъемлющего молчания, и она, наверное, подумала бы даже, что оглохла, если бы не шум автомобиля.
        Когда впереди показался железнодорожный мост, небо сделалось непроницаемо черным. Эллен представилось, что небосвод крошится, словно лед, оставляя над городом громадную дыру, в которой сквозит дальний космос. Это всего лишь скопление облаков, сказала она себе твердо, проезжая под аркой моста.
        Темнота сомкнулась вокруг нее, подобная ледяной воде, такой глубокой, что ни единый луч света не смог бы пробиться сквозь ее толщу, и Эллен сильнее вцепилась в руль, чтобы не задрожать. На мгновение она испугалась, вдруг на другом конце моста гораздо темнее, чем на вересковых пустошах. Разумеется, это оказалось ерундой: когда она поднялась по склону за мостом, она увидела, что дома отсвечивают серебром, и только лес выглядит так, словно поглотил всю тьму над головой. Она свернула на грунтовую дорогу к дому, надеясь, что Бен уже пришел.
        Когда она открыла входную дверь, ее встретило последнее дуновение теплого воздуха от батарей отопления.
        - Бен, - позвала она, наклоняясь, чтобы поднять с коврика в прихожей конверт. Но даже когда она покричала, подойдя к лестнице, он не отозвался. Эллен включила отопление и поглядела в кухонное окно на пустую дорогу. Оторвав от рулона бумажное полотенце, она стерла олимпийские кольца черносмородинового сока, которые дети оставили чашками на столе рядом с посудомоечной машиной. Загрузила кофеварку и включила ее - и только тогда вскрыла конверт.
        Это оказалось письмо из «Эмбер» от Керис. Письмо было напечатано, если не считать обращения «Дорогие Бен и Эллис», а еще подписи и нескольких строчек под ней, поэтому Эллен начала с постскриптума.
        «Еще один человек, получивший местечко получше, наш директор рекламного отдела, но его место тут же занял по рекомендации некто Марк Матвей. Позвоните ему, чтобы познакомиться, или попросите об этом Алису, когда приедете в следующий раз. Напомните ему, какие вы классные. Жалею, что меня не будет рядом, чтобы увидеть ваш успех. Желаю огромной удачи!»
        В самом же письме говорилось, что «в рамках кадровой оптимизации» в издательстве «Файербренд и Эмбер» Керис в конце месяца уходит, а ее место занимает Алиса Кэрролл, новый редактор отдела детской литературы, «имеющая многолетний опыт в продажах книг для юношества».
        Эллен глядела в окно, мечтая, чтобы Бен появился на дороге и она перестала бы уже о нем беспокоиться, однако пока она смотрела, небо и лес, похоже, потемнели еще сильнее. Содержание письма засело в голове, словно тупая боль, но она не сможет от нее избавиться, пока не увидит Бена. Когда пришла пора забирать детей из школы, его по-прежнему не было. Эллен прислонила конверт к телефону на четвертой ступеньке лестницы и торопливо вышла из дома.
        Солнце висело теперь за лесом. Люди на улицах поглядывали на небо и качали головами, дыша на замерзшие руки или засовывая ладони под мышки.
        - Самый темный час всегда не без добра, - крикнула миссис Дейнти вслед зеленщику, который выскочил из почтового отделения и кинулся к себе, в соседний магазин, держа в одной руке ленту почтовых марок, а другой застегивая над несвежим фартуком ворот рубашки. На балках под крышей одного дома рядом со школой сидели двое работников Элгина, укладывая кровельный сланец, и их голоса почему-то странным образом приободрили Эллен. Она торопливо двинулась вверх по холму, ощущая небо, лес и темнеющий город частями одного цельного куска тьмы.
        Но то, что она увидела возле школы, тотчас заставило ее позабыть все мрачные мысли. Бен выводил Маргарет и Джонни со школьного двора, и его глаза радостно блестели.
        - Вот подожди, когда услышишь мой рассказ, - пообещал он.
        Глава двадцать вторая
        Но он как будто не торопился рассказывать ей, даже когда дети выпустили его руки и умчались вперед. Его, кажется, не меньше, чем детей приводила в восторг чернота небосвода и обещание скорого снегопада. Когда Эллен воскликнула: «Да ты холодный, как ледышка!» - и принялась растирать ему руки, а потом и щеки, Бен лишь слабо улыбнулся. Он был настолько холодный, что Эллен задрожала от одного прикосновения к его руке, но зато он был здесь, а что еще нужно? Она торопливо увлекла его вслед за детьми, обратно в домашнее тепло.
        Белый конверт так и стоял, прислоненный к белому телефону, и это белое пятно сразу бросилось в глаза, когда Эллен закрыла входную дверь. Бен взял конверт, заморгал, глядя на него, наконец спросил:
        - Хорошие новости?
        - Не самые лучшие. Если будешь читать, включи свет, - посоветовала Эллен и прошла в гостиную, чтобы прекратить спор о том, кто первым выбирает телеканалы. - Отдай пока пульт Джонни, Пег. Твои любимые передачи начинаются позже.
        Бен в прихожей воевал с «молнией», пытаясь снять стеганый анорак, и свободной рукой отмахивался от волн нагретого воздуха. Пока Эллен терпеливо дожидалась развязки, он снова уставился на конверт, сбросил с себя куртку и вынул письмо. Поскольку свет в прихожей он так и не включил, Эллен сделала это за него, когда он, щурясь, начал читать.
        - Ну, ладно, - произнес он.
        - Ладно?
        - Ладно, Марк Матвей звучит как святой «два-в-одном», и разве можно придумать лучшее имя для редактора детского отдела, чем Алиса Кэрролл?
        - Так тебе не кажется, что это серьезно.
        - Есть лишь один способ выяснить это, - проговорил он медленно и выдернул из розетки телефон, чтобы отнести его в кабинет. - Послушаем, что сама Керис скажет по этому поводу.
        Когда Эллен пришла следом за ним, попросив детей пока что им не мешать, он стоял в темной комнате у окна. В темноте лес словно подступил ближе к дому, и, когда она вошла, в окне была сплошная черная масса ветвей, казавшаяся едва ли не отпечатанной на стекле. Эллен включила свет и подошла к Бену, и лес немного отодвинулся назад, хотя все равно ощущение было такое, словно сегодняшняя преждевременно наступившая ночь рисует на склонах холмов какие-то узоры.
        - Ты сам будешь говорить, или лучше мне?
        Бен воткнул телефон в розетку и набрал номер, потом передал трубку ей.
        - Я буду твоим суфлером, если придумаю, что сказать.
        Эллен предпочла бы самостоятельно решить, когда будет готова к разговору. Она шагнула к стулу у письменного стола, чтобы присесть, и тут секретарский голос возвестил:
        - «Файербренд Букс».
        - Керис Торн, пожалуйста.
        - Я соединю вас с ее секретарем.
        Секретарша на телефоне почти не запнулась, однако Эллен все равно услышала.
        - Мне кажется, что-то там случилось, - шепнула она Бену, который опустился на колени рядом с ней, приблизив ухо к трубке с другой стороны. На мгновение ей показалось, он преклонил колени перед темным лесом.
        - Алло, чем могу помочь? - заговорила в трубке секретарь Керис.
        - Это Гейл, да? Говорит Эллис Стерлинг.
        - С кем бы вы хотели поговорить?
        - Да лучше бы с Керис.
        - Ее сейчас здесь нет. Но Алиса Кэрролл на месте, если хотите.
        - Да, пожалуйста.
        Эллен видела, что Бену хорошо слышны реплики с обеих сторон. Он придвинулся щекой к ее щеке и пристально глядел на лес. Она никогда не видела, чтобы деревья стояли так неподвижно. Ей казалось, эта неподвижность захватила и телефонную трубку, из которой не доносилось обычных электрических шумов, звучавших неумолчным фоном. И когда в трубке раздался новый голос, он показался настоящим оскорблением тишины, от которого Эллен вздрогнула.
        - Кто говорит? - спросил женский голос.
        Ударение на первое слово было несильным, но безошибочно узнающимся.
        - Бен и Эллен Стерлинги, - ответила Эллен.
        - Ах да, наша команда из жены и мужа, - отрывисто проговорила Алиса Кэрролл. - Чем я могу вам помочь?
        - Мы хотели узнать, что случилось с Керис.
        - Мы решили, что в данный момент ее должность лучше занять мне, чтобы издательство «Эмбер» могло двигаться вперед.
        Эллен подумала, включает ли это «мы» и Керис тоже.
        - Когда вы снова приедете? - продолжала Алиса Кэрролл. - Хорошо бы встретиться и обсудить ваше направление.
        - От кого?
        - Не в этом смысле, - Алиса Кэрролл натужно рассмеялась. - Возможные направления для исследований. Идеи, которые согласуются с новым имиджем «Эмбер».
        - Вы хотите сказать, что наши книги не согласуются?
        - Мне нравится ваша книжка о снежинках. Думаю, она указывает на путь, которым вы, вероятно, захотите пойти.
        - Что за путь?
        - Развитие экологической тематики, намеки на которую имеются в этом произведении. Мне кажется, вы могли бы выдвинуть ее на передний план, отчетливее обозначить свою обеспокоенность темой. И не бойтесь оттолкнуть читателей, если именно это вас тормозит. Современные дети хотят злободневных тем.
        - Вы так считаете?
        - Меня не было бы здесь, если бы я считала иначе. Вам в последнее время приходилось общаться с вашими читателями?
        - С некоторыми из них.
        - Понадеемся, что мы сумеем организовать встречи еще со многими. У вас есть талант. Все, чего требуется добавить, - ясного понимания их нужд, - отчеканила Алиса Кэрролл еще отрывистее, чем раньше. - Мы, разумеется, напечатаем книгу, которую вы показывали Керис Торн, при условии, что вы сами не передумали, но все же я полагаю, нам надо встретиться, пропустить по стаканчику и поболтать, прежде чем вы приступите к работе над следующей книгой. Когда у вас свободные дни?
        - Керис говорила, мы будем нужны в Лондоне, чтобы участвовать в рекламной кампании «Мальчика, который поймал снежинки».
        - Это решение за рекламным отделом. Я сейчас соединю вас с ними, а потом вы сообщите мне о ваших дальнейших планах.
        На линии повисла мертвая тишина, и это, несомненно, означало, что она переключает их на другой отдел. Эллен выпрямилась на стуле, растирая руки, затекшие от напряжения, а вот Бен остался в той же позе.
        - Ты слышал? - спросила она.
        - Что? - Он вроде бы вздрогнул от ее вопроса, а потом взглянул на нее. - Да, не переживай. Ты все правильно делаешь.
        У нее промелькнула мысль, что он отнес ее вопрос не к телефонному разговору, а к чему-то иному, но что еще он мог услышать?
        - Рекламный отдел, - произнес голос в трубке. - Синт слушает.
        - Могу я переговорить с Марком Матвеем?
        - Изложите, пожалуйста, вашу тему.
        - «Мальчик, который поймал снежинки». Это Эллен Стерлинг.
        - Для кого вы делаете аннотацию?
        - Ни для кого. Я иллюстратор.
        - В таком случае, вам нужен художественный отдел. Не вешайте трубку.
        Когда Эллен сделала вдох, чтобы запротестовать, Бен дернулся, так резко придвинувшись к трубке, что врезался скуловой костью Эллен в щеку.
        - Это Бен и Эллен Стерлинги. Мы пишем и иллюстрируем книги. Мы хотим, чтобы вы соединили нас с Марком Матвеем, пока вы еще занимаете эту должность. Считайте, что наш звонок - ценный урок для вас. Однажды вы еще скажете за него спасибо.
        - Не вали все шишки на бедную девочку, - пробормотала Эллен, когда он отодвинулся от микрофона трубки. Бен захлопал глазами, словно не понял, с чего она потирает щеку, но потом поцеловал ее, извиняясь. Она потянулась к нему губами, но тут их прервал новый голос.
        - Миссис Стерлинг?
        - Да, я.
        - Марк Матвей у телефона. Прошу прощения, Синт неправильно вас поняла. Она здесь новенькая, как и я. Чем могу помочь?
        - Мы хотели узнать насчет рекламной кампании нашей новой книги.
        - Минутку, я только сверюсь с датами. - Она услышала, как перелистываются страницы, после чего он бодро отрапортовал: - Конец ноября. Одна из наших рождественских книжек. Уверен, она сама себя продаст.
        Хотя он не выводил ее из себя до такой степени, как Алиса Кэрролл, Эллен все равно ощущала собственную уязвимость, сомневаясь, насколько она, и Бен, и их книги важны для издательства.
        - Мы должны как-то ее продвигать? - спросила она.
        - Как по-вашему, что поможет ей выделиться на фоне других сезонных книг?
        - Рекламная кампания, надеюсь.
        - Вы говорите как настоящий автор. Мы пока придерживаем наши рекламные фонды для перезапуска «Эмбер» в следующем году. Но я уверен, мы прорекламируем места продажи вашей следующей книги.
        - Но разве мы не будем участвовать в продвижении этой?
        - А у вас найдется свободное время поближе к дате публикации?
        - У одного из нас точно, или даже у обоих.
        - Я прослежу, чтобы наши представители и пресса об этом узнали. - Он кашлянул, прочищая горло. - Прошу прощения, если я выражаюсь недостаточно определенно. Ближе к дате публикации я свяжусь с вами, честное скаутское.
        Похоже, правдивый ответ так и утонул в его любезностях. Эллен передала трубку Бену, на случай если тот захочет что-то добавить, но он просто положил ее на рычаг.
        - Лично мне кажется, что с этого момента они собираются предоставить нас самим себе, - произнесла она.
        - Но должны они понимать, насколько мы хороши?
        - А что, мы в самом деле хороши?
        - Уж поверь, - сказал Бен, и его глаза заискрились. - Если они еще не понимают, поймут, когда услышат мою историю. Хотел бы я посмотреть, как Алиса Кэрролл подгонит ее под рамки своей идеологии. Прозаические личности вечно хотят низвести воображение на тот уровень, который они в силах воспринять.
        - Так ты собираешься мне рассказать?
        Он снова отвернулся к окну. Уже наступила настоящая ночь, которая словно вышла из леса и расползлась по всему ландшафту.
        - Мне нужно еще подумать, - сказал он. - Не хочу записывать, пока ясно все не увижу.
        - Что ж, не рассказывай мне, если ты еще не готов.
        - Нет, я хочу, чтобы ты услышала. Если я расскажу тебе и детям, наверное, это поможет мне увидеть то, что я пытаюсь вспомнить. - Он пристально глядел перед собой, словно темнота могла что-то ему показать, а потом добавил: - Предположим, что в самых холодных местах планеты, в снегу и во льдах, духи из ледникового периода дожидаются момента, чтобы снова воспрянуть.
        - Шансов у них немного, учитывая, что творится с климатом.
        - Они в спячке не из-за климата, а из-за солнца.
        - Я об этом и говорю.
        - Полуночного солнца, я имею в виду. Оно сияет каждый год так много ночей, что они никак не могут скопить достаточно сил, чтобы выйти изо льда.
        - Так как же они живы, если живы?
        - Живы-живы, это я тебе обещаю. Я пока не до конца уверен, но знаю, что тут что-то есть, - пояснил он, постучав себя по лбу. - Если бы только удалось пролить свет…
        - Я знаю, ты сможешь. Похоже, идея отличная. Тебе не кажется, что стоит ее приберечь, пока мы не сдадим Алисе Кэрролл вторую книгу? А потом мы найдем другое издательство, где тебя оценят по достоинству. Или же ты можешь написать книгу, а ей отдать что-то другое. В любом случае, твоя прогулка по лесу не прошла даром, - прибавила она, чтобы его приободрить.
        - Она что-то оживила. Я лишь хочу, чтобы оно поскорее обрело очертания.
        - Значит, когда я тебя сегодня увидела, ты только что вышел из леса? И куда же ты забрел?
        - Не помню. - Он поморщился, словно она отвлекала его по пустякам. - Я в самом деле не знаю. Должно быть, я слишком глубоко погрузился в свой сюжет. Да какое это имеет значение? Я же вернулся.
        - И это самое главное, - заверила Эллен. Она крепко его обняла и встала. - Пойду покормлю голодающих, пока они не успели понять, что голодают.
        Ей показалось, он вряд ли ее услышал. Когда она была уже у двери, Бен переместился на освободившийся стул и сгорбился над столом, подавшись к окну.
        - Выключи свет, - вполголоса попросил он, и Эллен выключила, в надежде, что это поможет ему оживить его сказку. Она чувствовала, как много она для него значит, и его одержимость идеей, подумала она, обещает, что это будет лучшая их книжка.
        Когда обед был на столе, Эллен послала Маргарет позвать отца. Маргарет почти сразу сбежала по лестнице обратно, вид у нее был самый несчастный, но она отказалась объяснить почему. Скоро, щурясь от света, появился сам Бен, с усилием распахнув глаза, он улыбнулся:
        - Прости, если напугал тебя, Пег. Я и не понял, что ты там, пока ты меня не коснулась. Должно быть, я сильно задумался.
        За обедом он принялся заново рассказывать сказку, которую Маргарет больше всего любила, когда была маленькой: как мальчик заблудился в горах и ему пришлось выйти на самый край ужасно опасного, по его мнению, обрыва, откуда его смогла спасти девочка, превратившаяся затем в облако; после чего Бен выдал идеологически правильную версию, где девочка оказалась членом местной спасательной команды и прочла мальчику целую лекцию о том, что можно и чего нельзя делать в горах. Дети так хохотали, что Джонни подавился и его пришлось хлопать по спине, а Эллен, выслушав новый вариант, лишь показала Бену язык.
        - Похоже, на свете остались дети, которым Алиса Кэрролл и иже с нею еще не успели испортить мозги, - заметил Бен.
        Он поддался уговорам еще раз рассказать оригинальную версию, когда Джонни уже лежал в постели. Маргарет устроилась на краю его матраса, куда Джонни не дотягивался ногами. Как только сказка подошла к концу, она убежала к себе. Эллен тоже легла пораньше, спасаясь от холода, волны которого словно просачивались в дом каждый раз, как только насос отопительной системы щелкал, выключаясь. Бен остался в кабинете, и она заснула, не дождавшись его.
        Среди ночи она проснулась от холода. Обхватив Бена за талию, она прижалась к его спине, чтобы согреться. За окном промелькнуло что-то, неритмично застучало по стеклу. Что-то белое, вытянувшееся на всю высоту окна между чуть раздвинутыми шторами, пританцовывало в темноте, трепетало по стеклу, словно птица или бабочка. Дети утром обрадуются, сонно подумала она. На какие-то секунды биение в окно сделалось совершенно ритмичным, только ритм был слишком сложный, чтобы его понять. Она пыталась вслушиваться, но он убаюкал ее, и она провалилась в сон.
        Глава двадцать третья
        Эллен уснула без сновидений и так крепко, как будто ее не стало. Когда ее разбудили детские голоса, она с усилием вернулась в собственное сознание, чувствуя, что неподвижность скопилась в ней, и стряхнуть с себя ее тяжесть было особенно трудно, потому что она оставалась неосязаемой. И эта неподвижность заполняла комнату, и не только комнату. Эллен заставила себя широко раскрыть глаза и кое-как села на кровати, уронив подушку, которая приземлилась на ковер с мягким шлепком. Сколько же лишних часов она проспала, если в комнате так светло? Эллен хмуро поглядела на часы, утверждавшие, что будильник прозвонит еще только через десять минут, и в этот момент по лестнице бегом поднялись дети. Оба постучали в дверь спальни, чуть приоткрыли, а потом все-таки ввалились в комнату.
        - Снег выпал! - прокричал Джонни.
        - И так будет всегда, - отозвался Бен.
        Эллен даже не поняла, что он проснулся, хотя она и сейчас сомневалась, проснулся ли. Он лежал на спине с закрытыми глазами, и его лицо было так же лишено выражения, как и его бормотание. Она приложила палец к губам и тихонько выскользнула из-под одеяла. На цыпочках подошла к окну и выглянула в щель между шторами.
        Весь мир побелел. Под голубыми небесами, соперничавшими по яркости с солнцем, снег, словно рукой художника, превратил вересковые пустоши и поля в простые контуры, протянувшиеся до самого горизонта, до только что поднявшихся новых гор, которые на самом деле были облаками. Полотнища снега свешивались со всех крыш Старгрейва. Несколько автомобилей, покрытых белой коркой, медленно ползли по шоссе в сторону железнодорожного моста. Какая-то хищная птица кружила над вересковыми пустошами, и ее крылья сверкали так, словно они, или же небо вокруг, превратились в хрусталь. Птица камнем упала на какого-то мелкого зверька, метнувшегося через снежную равнину, схватила когтями и понесла над ослепительно сияющей пустошью, а дети, подлезшие под руки Эллен, наблюдали эту картину.
        - Можно мы оденемся и пойдем гулять? - шепотом спросила Маргарет.
        Эллен подтолкнула их к двери. Хотя глаза у Бена были закрыты, она чувствовала, что он не спит, и подумала, возможно, он обдумывает сюжет новой сказки.
        - Хорошо, только смотрите, чур, не замерзнуть и не промокнуть. Я вас позову, когда приготовлю что-нибудь горячее.
        Пока она готовила завтрак, задернув в кухне шторы, чтобы защититься от ослепительного сияния распухшего от снега леса, она услышала, как хлопнула дверь кабинета. Накормив детей и вычесав из их волос подтаявший снег, она заставила их как следует умыться, а потом отправила Джонни передать отцу, что его завтрак в духовке. Джонни постучал в дверь кабинета, выпалил сообщение и, скатившись вниз, выскочил из дома.
        Когда они миновали шоссе, середина которого уже превратилась в слякотное месиво, Эллен позволила Маргарет и Джонни бежать впереди, соскребая снег с садовых стенок и кидая друг в друга снежками. На улицах было полно детей, которые занимались тем же самым, словно весь город включился в битву кремовыми тортами из старой комедии. Эллен оставила детей, раскрасневшихся, в теплых анораках, у школьных ворот и осторожно двинулась вниз с холма. Несмотря на все звуки - скрип утоптанного снега под ногами, шарканье лопат по дорожкам, рычание автомобильных двигателей, возгласы приветствия и реплики по поводу погоды, - город был как будто переполнен тишиной, сосредоточившейся вокруг Эллен, когда она миновала газетный киоск и, преодолевая снега, зашагала по кромке грунтовой дороги в сторону леса. За приглушенным скрипом шагов она услышала, как наверху в доме звонит телефон.
        Телефон еще звонил, пока она, поскальзываясь, подходила к двери. Почему же Бен не снимет трубку? Когда она отперла дверь, звон утих. Она потопала ногами, сбивая снег с ботинок, и вошла, услышав, как открылась дверь кабинета.
        - Эллен? Тебя к телефону, - прокричал вниз Бен. - Салли Квик.
        Должно быть, он находился в другой части дома, когда зазвонил телефон, хотя моргал он так, словно только что пришел в себя.
        - Не забудь о завтраке, - сказала она, и он поплелся вниз, когда она взяла у него телефонную трубку.
        - Салли, привет!
        - Не хочешь покататься по вересковым пустошам?
        - Ты о том, о чем я думаю?
        - Только что звонили из Ричмонда. Там заявили о пропаже человека, который, предположительно, приехал к нам вчера, чтобы прогуляться и полазать по холмам. Он не удосужился сообщать о своих планах нам, - прибавила Салли со вздохом. - Четверых для поисков будет достаточно, если мы начнем с Высокого Хребта, а потом спустимся по разным сторонам, разбившись на пары.
        - Я с тобой, как только переоденусь, идет?
        - У Люси выходной, но она уже едет. Будет у меня через пять минут, и потом я заеду за тобой.
        Эллен натянула непромокаемую куртку и уже зашнуровывала ботинки, когда услышала, как по грунтовке к дому едет «лендровер». Она застегнула «молнию» на кармане, куда положила компас, на случай если станет пасмурно, а потом пошла к Бену. Он открыл шторы в кухне и в задумчивости сидел над своим завтраком, глядя в окно на деревья, накрытые снежной шапкой, по сравнению с которой стволы казались черными, как и недра леса.
        - Кто-то потерялся на вересковой пустоши, - сообщила она Бену. - Если я не вернусь, когда придет время забирать детей из школы, ты же сходишь за ними?
        - Схожу.
        Она поцеловала его в лоб.
        - Сходи, пожалуйста, ради меня.
        Салли разворачивала «лендровер». Эллен пробежала по вздыбленному подтаявшему снегу и забралась на пассажирское сидение, а Салли включила «дворники», заставив их мотаться по лобовому стеклу, прежде чем выехать обратно на грунтовую дорогу. Салли была рыжая, коренастая, с круглым лицом, на котором постоянно блуждала легкая насмешка из-за чуть кривоватого рта.
        - Я отвлекла тебя от чего-нибудь? - спросила она.
        - На этот счет не беспокойся.
        - Ты бы все равно не сказала, даже если и так, верно? Моя племянница считает, ты одна из главных звезд их колледжа. Только заставь их ценить тебя по достоинству.
        Она вырулила на слякотное шоссе и поехала вдоль железнодорожных путей, несколько подросших из-за слоя снега на рельсах. Недалеко от информационного центра для туристов их ждал еще один «лендровер», постарше. За рулем сидел Лес Барнс, который торговал в центре альпинистским снаряжением, а рядом с ним - Фрэнк из мясной лавки. Рация на бедре у Салли ожила, когда они подъехали ближе.
        - Как же мужчины любят такие игрушки, - вполголоса сказала она Эллен, когда Лес заговорил.
        - Проверка связи, прием.
        - Едем наверх, - сказала ему Салли.
        Когда они выехали на пустошь, городские дома словно утонули в снегу. Они уже подъезжали к самым низким холмам, когда вдалеке показался зеленый автобус из Старгрейва. Рация зашипела.
        - Идет автобус, - сообщил Лес.
        - Спасибо, Лес. Мы и сами заметили.
        Когда автобус миновал все повороты дороги и оказался нос к носу с «лендровером», Салли моргнула ему фарами. Водитель опустил стекло и высунулся из кабины, он хмурился, отчего лоб у него сморщился больше обычного:
        - Там за хребтом брошенная машина.
        - Ты случайно не заметил номер, Том?
        - Заметил. - Он покопался в нагрудном кармане и вынул потрепанный блокнот размером с ладонь. Послюнив палец, принялся перелистывать страницы так, словно карты сдавал.
        - Ах, вот ты где, паршивец, - произнес он наконец и продиктовал Салли номер. - Это то, что тебе нужно?
        - Боюсь, что так. Спасибо, Том.
        Рация хрюкала, но Салли не обращала на нее внимания, пока не поднялась на хребет и не остановила машину в самом широком месте дороги. Вокруг раскинулись вересковые пустоши, сейчас показавшиеся Эллен особенно похожими на картину, которая ждет прорисовки деталей, они резко поднимались к утесам над Старгрейвом и тянулись чуть более плавно к Ричмонду. В нескольких сотнях ярдов впереди на обочине возвышался белый сугроб, только формой и номером, который, вероятно, отчистил водитель автобуса, напоминавший автомобиль. Второй «лендровер» остановился позади Салли, и рация поинтересовалась:
        - Это машина нашего туриста?
        Салли вышла на дорогу и подождала, пока мужчины присоединятся к ней.
        - Машина точно его. Надо бы заглянуть внутрь.
        - Можно подумать, Том не заглянул, - хмыкнул Фрэнк.
        - Это не значит, что ты должен отказывать себе в удовольствии, - произнесла Салли таким невинным голоском, что Эллен пришлось подавить нервный смешок, когда она двинулась вслед за ней по колее, оставленной в снегу колесами автобуса. Обычно сюда доносился приглушенный шум шоссе из-за перевала, однако сейчас слышалось только шарканье шагов поисковой группы. Фрэнк подошел к машине и похлопал по крыше, сбивая снег, затем стянул одну перчатку и протер лобовое стекло, соскребая наледь ногтями, - лицо у него при этом было такое же угрюмое, как и каждый будний день в мясной лавке. Он навалился на лобовое стекло и сощурился, заглядывая внутрь.
        - Там ничего, кроме паршивой старой карты.
        Салли, приставив руку козырьком ко лбу, осматривала вересковые пустоши, а потом взяла бинокль.
        - А дело предстоит непростое.
        - Нам известно, как он был одет? - спросила Эллен.
        - Весь в оранжевом.
        У Эллен возникло ощущение, что она видела что-то похожее по дороге к хребту.
        - Можно мне твой бинокль?
        - Забирай. Может, глаза художника нам помогут.
        Сначала Эллен увидела только снег, приближенный так, что закружилась голова. Она перешагнула из одной снежной колеи в другую, чтобы сменить точку обзора, а потом замерла, проехавшись одной ногой по скользкому месту.
        - Вон там.
        Линзы бинокля как будто нарезали горные вершины на ломтики айсберга. Почти у самой макушки утеса рядом с невидимым отсюда лесом выделялось пятно на снегу, отсвечивавшее, хоть и едва заметно, но оранжевым. Эллен передала бинокль Салли, которая признала:
        - Похоже на то. Мы поедем вниз, а мужчины начнут поиски отсюда.
        Она развернула машину, смяв снежные ребра между колеями. Эллен казалось, холод усиливается по мере приближения к Старгрейву, но, возможно, причина была частично в том оранжевом пятне, форма которого начала вырисовываться, заставляя предположить, что это человеческое тело, прильнувшее к скальной поверхности. Салли остановила машину у перехода через стену и навела бинокль на скалу, после чего взялась за рацию.
        - Полагаю, мы нашли его там, куда указала Эллен.
        Эллен перелезла вслед за ней по скользкому приступку через каменную стену. Обе женщины с трудом пробирались по заметенной тропинке, когда у стены притормозил «лендровер» Леса Барнса. Они с Фрэнком довольно быстро, хотя и неуклюже, перевалили через стену и, разбрызгивая подтаявший снег, побежали по тропинке.
        - Девушки могут подождать здесь, если пожелают, - прокричал на ходу Лес.
        - Не валяй дурака, - отозвалась Салли.
        А Эллен была бы не прочь задержаться. Воздух здесь, несомненно, был холоднее, чем на хребте. Возможно, причина заключалась в тенях от скал, тенях, чернота которых на снегу едва ли не сияла, однако Эллен чувствовала, что на нее вот-вот накатит неудержимая дрожь. Она заставила себя пойти впереди остальных, прямо по теням, к подножью скалы.
        Та походила на массивный доисторический монумент, сохранившийся во льдах, и оранжевая заплатка наводила на тяжкие мысли о человеческом жертвоприношении. Эллен вышла на солнечное место, снова двинулась вперед, когда тень скалы на волосок приблизилась к ней, пока Лес с Фрэнком ходили к «лендроверу» за альпинистским снаряжением. Как долго этот турист пробыл там, почти на вершине, у края извилистой тропинки, проделанной в песчанике осадками, ветром и любителями восхождений? Эллен предположила, что туриста застигла вчера на вершине раньше времени наступившая темнота, и ему не хватило смелости на обратный путь. Ведь не полез бы он по такой тропинке после наступления сумерек.
        Лес Барнс размашистым шагом приближался к скале, помахивая лопатой, а Фрэнк тащил от стены в гору остальное снаряжение.
        - Попробуем расчистить дорогу наверх, - сказал Лес.
        Как только он вонзил лопату в снег на пробитой в каменной поверхности тропе, Эллен пробрала дрожь. Скрежет от каждого столкновения металла с камнем отдавался в ее стиснутых зубах. Она пыталась взять себя в руки, когда Салли вдруг закричала и оттащила ее в сторону. Лопата потревожила весь пласт снега, налипший на эту сторону скалы.
        Зазубренный разлом, напомнивший Эллен трещину на яичной скорлупе, пробежал по диагонали вверх от того участка тропы, который успел расчистить Лес. Пара секунд, и разлом дотянулся до самой вершины скалы, а снег ниже этой линии начал сползать. В следующее мгновение и снег выше разлома соскользнул с каменной поверхности. Эллен все это показалось похоже на крушение мраморной стены, только звук, мягкий шорох, раздавшийся вслед за гулким протяжным ударом, был каким-то неестественно приглушенным. Между поисковым отрядом и скалой в воздухе повисла вуаль из белых брызг. Она осела горкой снега, засыпав первые ярды каменной тропы в скале, и поисковики замерли на месте, - кажется, все ждали, чтобы кто-то другой рискнул сделать шаг вперед или хотя бы заговорить. Сердце у Эллен так колотилось, что не хватало воздуха, и у нее получались только короткие сиплые вдохи. Наконец заговорила Салли, высоким испуганным голосом, как будто любые слова были сейчас лучше молчания.
        - Упокой Господь его душу, - почти взвизгнула она.
        Мужчина, теперь отчетливо видимый в вышине, погиб, пытаясь переждать непогоду в укрытии. Он съежился в каменной нише на повороте тропы, вжавшись спиной в скальную поверхность. Руки у него были выставлены перед собой, как будто он защищался от чего-то - от снега, сказала себе Эллен. Но вот его лицо заставило ее отвернуться: губы были растянуты, словно он скалился от ужаса, и глаза на побелевшем лице были цвета снега. Возможно, лицо исказилось из-за трупного окоченения, подумала Эллен, и снег, вероятно, намело на закрытые глаза. Она отважилась на еще один взгляд. И поза, в которой он застыл на скале, тоже, должно быть, результат трупного окоченения. Он выглядел так, словно мороз, убивший его, придал почти идеально симметричное положение телу, вжав его в известняк.
        Глава двадцать четвертая
        Больше недели в Старгрейве только и говорили, что об этой смерти. Дети подначивали друг друга пробраться на тропу на вересковой пустоши и дойти до самого подножья скалы, пока миссис Венейбл лично не потребовала это прекратить. Большинство жителей Старгрейва разделяли мнение Стэна Элгина, что гибель этого человека лишь подтверждает, насколько приезжие горожане не готовы покорять природу, впрочем, высказывая эту мысль Эллен, все давали понять: к ней это не относится. В самом деле, когда как-то утром она шла мимо церкви, отправив Джонни и Маргарет на занятия, ее зазвала к себе Хэтти Соулсби, рассказать, что о ней думают в городе.
        - Мы слышали, вы подали блистательный пример Салли и ее веселым парням.
        - Это для меня новость.
        - Ну как же, Салли говорит, вы даже не шелохнулись, когда сама она чуть не описалась от страха, а остальные члены команды едва не уронили покойника вам на головы.
        Эллен не считала, что повела себя в тот момент как-то особенно браво. Они с Салли вернулись к «лендроверу», после чего привезли двух работников Элгина в помощь Фрэнку и Лесу, чтобы спустить мертвое тело со скалы. Эллен тогда была рада, что не пришлось смотреть на него с близкого расстояния, но вот теперь жалела, что не хватило духу внимательнее изучить его лицо, чтобы увереннее опровергать слухи, принесенные из школы детьми, будто не только волосы покойника, но даже глаза у него побелели от ужаса. Там был просто снег, твердо заявила она им, однако ее беспокоило, насколько странные эти слухи.
        По крайней мере, теперь ее впечатления были подкреплены коронерским расследованием. Накануне вечером ей позвонила Салли, чтобы сообщить вердикт: смерть от переохлаждения, «как будто там могло быть что-то еще». Эллен смотрела, как ясельную группу, шумно топающую своими крошечными разноцветными сапожками, избавляют от пухлых комбинезонов, и это зрелище показалось ей куда более обнадеживающим, чем подобный вердикт.
        - Спасибо за поддержку, - сказала она Хэтти и Кейт, чувствуя облегчение и почему-то коря себя за это. Просто поразительно, как быстро жизнь вернулась в нормальное русло после этой смерти на вершине скалы.
        Впрочем, что касается детей, никуда эта жизнь и не уходила. Улицы, ведущие вниз, к шоссе, превратились в лыжные склоны, а школьный двор - в каток. Временами снег начинал подтаивать, однако по ночам снова подмораживало, сберегая до следующего дня путаницу следов и усеивая водосточные желоба и садовые стенки сосульками, которыми Джонни с друзьями устраивали фехтовальные поединки. Маргарет и Джонни предъявили свои права на снежный пятачок между домом и общинными землями, и, вместе с друзьями, заселили эту местность целыми семьями снеговиков. Каждое утро Эллен, глядя из кухонного окна, наблюдала, как перепады температур придают новые формы десяткам снежных фигур за садовой стеной.
        Когда закончился октябрь и наступил ноябрь, снегу нападало еще больше. Он кружился в свете фонарей на Хэллоуин, украшая хлопьями маски детей, пока они всей семьей шли в гости к Уэстам. Стефан пытался ухватить подвешенное яблоко, изображая из себя павиана и так же вопя, чем насмешил Джонни, а потом он случайно ударился о яблоко носом, вызвав возгласы насмешливого сочувствия у сестры и Маргарет. Рамона несколько минут старалась уберечь от брызг праздничное платье, вылавливая из миски плавающие яблоки, но потом, взвизгнув от нетерпения, плюхнулась в воду всем лицом. Взрослые между тем выпивали и разговаривали, хотя Бен был тише обычного. По дороге домой он молча любовался в свете фонарей падающими снежинками, их белым танцем, становившимся массовым вдалеке, где они сливались с живой темнотой. Бен часто делался немногословным, работая над книгой, но все же редко настолько замыкался от всех. Наверное, рассуждала про себя Эллен, у него сердце не лежит к той книге, которую он готовит для Алисы Кэрролл, хотя и проводит долгие часы за письменным столом.
        В Ночь Гая Фокса Бен и вовсе отказался выходить из кабинета.
        - Неужели ты не спустишься даже посмотреть на фейерверк? - уговаривала его Эллен. - Дети хотели бы, чтобы ты пришел.
        Он сгорбился над страницей текста, где было перечеркнуто больше половины.
        - Скажи им, что мне все будет видно и отсюда. Хотя нет, лучше не говори.
        Эллен спустилась вниз, проклиная Алису Кэрролл. Когда Терри Уэст запустил фейерверк, она увидела в окне Бена. Каждая новая вспышка отражалась в его глазах, и он показался ей похож на маленького мальчика, которого в наказание заперли в комнате. Взрывы ракет притянули ближе к дому заиндевелый лес и толпы снеговиков, а окно кабинета то и дело озарялось ярким сиянием, которое как будто излучало лицо Бена. Когда последняя вспышка угасла, Эллен ощутила на щеке снежный поцелуй. Поскольку окно Бена было единственным освещенным в доме, казалось, снежинки устремляются к нему, выбеливая оконную раму и его лицо.
        Бен не вышел из кабинета, даже когда Кейт и Терри с детьми собрались домой. Эллен уложила Маргарет и Джонни и крикнула в сторону кабинета, что тоже идет спать.
        - Я уже скоро, - отстраненно отозвался Бен, но она успела заснуть раньше, чем он появился.
        Когда она проснулась, словно окутанная коконом тишины, светило солнце. Бен, должно быть, в какой-то момент ложился в постель, но теперь он уже снова был в кабинете. Надо бы как-то уговорить его работать поменьше, думала она, провожая детей в школу. Она вернулась домой, осторожно обходя замерзшую слякоть, припорошенную вчерашним снегом, на цыпочках поднялась по лестнице, приоткрыла дверь кабинета и заглянула.
        Бен сидел за столом, повернувшись лицом к ослепительно сверкавшему лесу и положив ладони по бокам от рукописи. Эллен на миг показалось, она заметила в лесу промельк какого-то движения. Вероятно, комок снега упал с дерева, или даже несколько, хотя движение было каким-то более энергичным; наверное, от дыхания Бена стекло затуманилось, исказив вид, а затем все вернулось в норму. Эллен прошла половину комнаты, когда у нее под ногой скрипнула половица. Он развернулся к ней, глядя с недоумением.
        - Вот теперь я готов, - произнес он.
        Она подошла, остановившись рядом с ним, и увидела написанное под последним абзацем слово: «КОНЕЦ», за которым следовал восклицательный знак, где точку заменяла старательно прорисованная звезда со множеством лучей.
        - Я рада, - сказала она и обняла его, разминая ему плечи и руки, чтобы согреть. Теплее ему не стало - она сама задрожала от исходившего от него холода, а потом зазвонил телефон.
        Глава двадцать пятая
        «Ивсе они жили с тех пор долго и счастливо», - написал Бен и остался сидеть, глядя на эти слова, ручка зависла над ними, словно хищная птица. Слова, кажется, не значили ничего, кроме того, что история окончена, и он видел, что их тут слишком много. Ручка метнулась вниз, чтобы вычеркнуть «все» и «с тех пор», он засомневался над «счастливо», пожал плечами, отодвинув руку от страницы, и ручка тупым концом царапнула стол. Это были просто слова, просто способ освободиться от обязанности работать на Алису Кэрролл. Ему было непонятно, отчего он не ощущает себя свободным от занятия, которое словно стеной огородило все его чувства с того момента, как он узнал об ее отношении к своему творчеству.
        Он изменил во фразе кое-что еще и улыбнулся, то есть подумал, что улыбнулся. «И они жили счастливо какое-то время». Вот это Алиса Кэрролл сочтет достаточно реалистичным, но он не станет притворяться, будто ему это кажется правдой. Он написал «КОНЕЦ» и шумно выдохнул. Теперь ничто не помешает ему заняться историей, которую он принес из леса, историей о том присутствии, которое полуночное солнце не выпускает на свободу.
        Бен начертил насмешливо огромный восклицательный знак в конце слова из заглавных букв, и тут лес в окне привлек его внимание. Формы, которые приняли деревья под снегом, казались ему обещанием - но чего? Возможно, развязки истории, зародившейся в нем после одинокой прогулки по лесу, - из всей прогулки он только и запомнил, что этот сюжет. Уже не впервые воображение поглощало его настолько, что он не сознавал происходившего вокруг себя, вот только непонятно, отчего на этот раз он так этим встревожен. Ему требуется, решил он - чтобы ожили идеи о полуночном солнце и чтобы выяснить, до какой точки в лесу он добрался, - еще одна прогулка. Бен надел на ручку колпачок и взялся ладонями за край стола, собираясь подняться. Вот теперь я готов, подумал он, и эта мысль, словно беззвучный голос, каким-то образом лишила время всякого смысла. Он не знал, сколько просидел так за столом, когда услышал, что кто-то вошел в комнату.
        Он обернулся и увидел Эллен. Хотя он не мог даже помыслить, что увидит здесь кого-то другого, при виде нее он отчего-то испытал разочарование. Тут же устыдившись, он произнес вслух единственные слова, пришедшие на ум, хотя не до конца понимал, к чему они относятся:
        - Вот теперь я готов.
        - Я рада, - ответила Эллен и принялась растирать ему руки и плечи, вероятно, чтобы снять напряжение, в каком он, по ее мнению, пребывал, заканчивая книгу. Когда зазвонил телефон, он схватил трубку, ощущая себя боксером, которого выпустил на ринг удар гонга.
        - Кто говорит?
        - Марк Матвей из «Эмбер». Я вас отвлек от какого-то дела? Может быть, мне перезвонить позже?
        «От какого?» - подумал Бен. Он всматривался в лес так, словно тот мог ответить, чему именно помешали Эллен и этот рекламщик, сам не понимая, зачем он это делает.
        - Это неважно, - произнес он в трубку.
        - Хотите услышать, какой мы утвердили план?
        Бену почему-то представилось, как воздвигают какое-то изваяние, идол.
        - Продолжайте, - пробормотал он.
        - У вас будут выступления в Лидсе и Норидже.
        Бена так и подмывало передать трубку Эллен, пока он пытается обуздать понесшиеся вскачь мысли.
        - Выступления?
        - Ну да, в книжных магазинах. Будете раздавать автографы. Вы уверены, что вам сейчас удобно говорить?
        На мгновение Бену показалось, вопрос задан из-за присутствующей здесь Эллен, но потом до него дошло, что укоризненные интонации в голосе рекламщика относятся к нему.
        - Я же сказал, да. И когда они состоятся, эти выступления?
        - Лидс ровно через неделю, а Норидж в следующую за ним пятницу.
        Эллен улыбалась, и Бен не без труда понял почему.
        - Подписывать книжки в Лидсе мы сможем оба, - произнес он.
        - Я дам знать магазину. Время ланча вас устроит?
        - Все равно.
        Марк Матвей пообещал изложить все подробности в письме, и Бен уже собирался положить трубку на рычаг, когда Эллен остановила его.
        - А что с Лондоном?
        - Моя жена спрашивает, что насчет Лондона.
        - Интервью для нескольких газет за день до Нориджа. Можно совместить это с ланчем у нас.
        - А корреспондент не сможет приехать к нам в гости? - спросила Эллен одними губами.
        - А корреспондент не сможет приехать к нам в гости?
        - Говард Беллами никогда не покидает пределов столицы, если только речь не идет о звездах первой величины, а вот его интервью - сколько угодно. Одно я читал даже в журнале для пассажиров, когда летел домой из Франкфурта в этом году.
        Эллен наклонилась ближе к трубке, и Бен сразу же отдал ее ей.
        - Единственная проблема, мы не сможем присутствовать на интервью оба, - произнесла она. - Даже если детей пригласят с нами, у них сейчас учебный год.
        - Решение иметь детей отражается на карьере, миссис Стерлинг, - сообщил рекламщик и тут же быстро прибавил: - Понадеемся, что Говард Беллами к вам приедет. Между тем, я уверен, что смогу организовать вам встречу с местной прессой, если это вас заинтересует.
        - Очень даже заинтересует. - Эллен поцеловала Бена в лоб, очевидно, чтобы он не обижался на ее дальнейшие слова. - Надеюсь, вы не подумали, что мой муж грубиян или ему на все наплевать. Просто, когда вы позвонили, он как раз закончил книгу.
        - Вот это мы и хотели услышать! Передайте ему, что мы в восторге. Судя по его голосу, он заслужил отдых. Надеюсь, подготовленное нами небольшое турне немного его развлечет.
        - Хорошо бы, - отозвалась Эллен с такой живостью, что Бену стало бы неловко, если бы он не был поглощен сияющей неподвижностью за окном. Даже если они понятия не имеют, о чем говорят, подумал он, может быть, они нечаянно наткнулись на правду. Может быть, когда он останется наедине с собой подальше от дома, то, что в нем зреет - и настолько бурно, что это даже как будто ощущается во всем изменившемся пейзаже, - проявится яснее.
        Глава двадцать шестая
        Всю следующую неделю оттепель только усиливалась. В некоторые дни улицы на вершине холма превращались в потоки истаявшего снега, по которым хлюпали сапогами дети, а сточная канава на Рыночной улице походила на настоящий горный поток в миниатюре. Все дни то и дело слышались шлепки снега, съезжавшего с крыш, и пронзительные вопли детей, стоявших внизу. Впрочем, стоило солнцу опуститься за лес, и в воздухе разливался холод, а по утрам садовые стены обрастали инеем, и несчастные растения искрились кристаллами. Снег на вересковых пустошах и горных вершинах еще лежал, но ближе к шоссе дорожки превратились в болото. Единственным местом, где снег казался совершенно не тронутым, был лес, и это означало, что тропинки там относительно твердые. Эдне Дейнти осточертело таскаться по грязи и слякоти, и потому она решила, что в четверг поведет собаку на прогулку в лес.
        Четверг был коротким днем. К часу дня в почтовом отделении стало так людно, что Эдне пришлось буквально пробивать себе дорогу через толпу - через всех восьмерых, - чтобы запереть дверь перед носом у опоздавших.
        - Почтовое ведомство могло бы подобрать вам помещение и попросторнее, - заметил старый мистер Брайс, прижимая одну руку к сердцу, а другой указывая на дверь таким жестом, словно знакомил с ней Эдну.
        - Они бы не стали запихивать нас сюда, как селедки в бочку, живи мы в Лидсе или Ричмонде, - заявила миссис Тозер и снова принялась вслух пересчитывать свою пенсию.
        Мистер Уотерс, вечно недобро косившийся на собаку Эдны, наконец перестал с подозрением рассматривать подошвы своих ботинок.
        - Точно так же было, когда я работал в шахте. Можешь хоть всю жизнь орать во всю мочь, а начальство тебя так и не услышит.
        - С глаз долой и растереть, - подытожила Эдна, проскальзывая за свою перегородку. Элфи отпросилась из-за простуды, а Кэт вечно тушевалась перед длинной очередью. Поэтому Эдна собственноручно отсчитывала пенсии, выражая сочувствие получателям, не все из которых с готовностью выслушивали ее банальности, и даже уговорила мистера Уотерса понадежнее упаковать посылку с гостинцами для внуков. Мистер Брайс упорно пропускал вперед себя всех женщин в очереди, низко им кланяясь и подкручивая свои армейские усы, хотя, когда он сам дошел до окошка, оказалось, ему всего лишь надо наклеить марку на открытку для племянницы из Эдинбурга. Эдне удалось выпроводить его из отделения, когда он договорился до того, что непременно набросает петицию о полном несоответствии помещения его назначению, и все остальные ее подпишут. Она закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, а потом жестами принялась подгонять Кэт. - Убирайся-ка отсюда подобру-поздорову.
        Когда Кэт ушла, оставив после себя шлейф духов, которые всегда ощущались сильнее, если она тушевалась, Эдна опустила жалюзи и прибралась в отделении: разгладила рекламные брошюры, помятые малышней, и вернула их в кармашек над ручкой на веревочке, собрала зубчатые обрывки от блоков марок, липнувшие к рукам, и выбросила их в мусорную корзину. Она проверила записи в бухгалтерской книге, сделанные Кэт, сосчитала деньги в ящике стола, переложила их в денежный ящик и заперла его в сейф. Когда она выходила из почтового отделения, минутная стрелка на часах позади перегородки почти завершила свой подъем к двум часам.
        Домик Эдны находился в трех минутах ходьбы вверх по Черч-роуд, на другой стороне от почтового отделения. Она еще не дошла до дома, а Голиаф уже залаял, узнав ее шаги по тротуару, расчищенному от снега. Пес стоял в окне, упираясь лапами о подоконник и прижимая нос к стеклу, а мисс Баузер в окне соседнего дома полностью копировала его позу.
        - Просто на его улице сегодня праздник, - пояснила Эдна и прибавила, когда мисс Баузер с высокомерным видом отвернулась: - У нас в стране свобода слова, даже для собак.
        Прежде чем отпереть дверь, она закричала: «Лежать!», чтобы доберман не сбил ее с ног, бросившись приветствовать. Когда она потрепала его по блестящему черному боку, он заворчал от удовольствия и кинулся в комнату выкапывать из-под дивана остатки последней игрушечной косточки из резины. Судя по виду дивана и кресел, он успел поваляться на всех по очереди, а один из стульев стоял, перекошенный, словно пьяный.
        - Плохой мальчик, знаешь, что бывает с плохими мальчиками? - закричала она, но тут же сжалилась над ним, как только он завилял хвостом. - Если не сидится там, где тебя посадили, тащи свою задницу в другое место.
        Пес побежал в кухню, уронил игрушечную косточку в свою корзину, чтобы принести поводок, и развернулся так резко, что растянулся на линолеуме, как будто тот вдруг обледенел.
        - Жди здесь! Сидеть! Стоять! - приказала Эдна из своей спальни, но он взлетел по лестнице и остановился рядом с ней у зеркала на туалетном столике, свесив язык. Она убрала несколько поседевших прядей еще недавно рыжей шевелюры под свою лыжную маску и скорчила рожицу отражению. - Мир это переживет.
        После первого рывка Голиафа за поводок, она слетела с крыльца на тротуар, на ходу захлопнув дверь. Битва за власть продолжалась до самой окраины Старгрейва: Эдна дергала поводок каждый раз, когда он пытался притормозить. Когда они миновали газетный киоск, она позволила псу присесть на обочине шоссе, а потом игнорировала его настолько успешно, что едва не потеряла равновесие, когда он припустил к грунтовой дороге, ведущей в лес.
        Шлепая по грязной грунтовке, она заметила, как ей показалось, какое-то движение рядом с домом Стерлингов, возможно, среди толпы снежных фигур за домом или же в его длинной тени, по диагонали пересекавшей грунтовую дорогу. Нет, Стерлинги сейчас раздают автографы в Лидсе, и детей они взяли с собой. Она вовсе не завидовала их популярности, пусть даже они добились ее всего лишь тем, что написали и нарисовали несколько книжек. Она была очень рада, что Бена Стерлинга нет дома, потому что каждый раз, встречаясь с ним, она подозревала, он так и ждет, чтобы она допустила в речи какой-нибудь ляп.
        - Хватит с нас любителей учить правильной речи, правда, Голли? - произнесла она.
        Ее муж Чарли принадлежал к их числу. Когда он раньше времени вышел на пенсию после того, как в Старгрейве закрыли железнодорожную ветку, казалось, он ничего уже не ждет от жизни. Обычно он сидел на диване, закинув ногу на ногу и покачивая тапочкой, и читал вчерашнюю газету, которую брал взаймы у мисс Баузер, хотя и знал, что это задевает гордость Эдны. Уже скоро у него осталось одно-единственное занятие, способное его взбодрить, - он исправлял речевые ошибки Эдны. «За деревьями леса не видишь, а не лесов», - вспомнила она. - «Не говори гоп, пока не перепрыгнул, а не прыгнул». Он настолько увлекся выискиванием в ее речи фраз, к которым можно прицепиться, что перестал вникать в смысл ее слов. Уже скоро ей надоело, что она боится раскрыть рот, и она придумала способ борьбы: Эдна нарочно искажала все фразы, какие только возможно. Почти год муж багровел лицом, плевался и пинал мебель, и, должно быть, это возымело действие, потому что в один прекрасный летний день он объявил, что переезжает в общежитие для пенсионеров-железнодорожников. Если не считать документов на развод, которые она подписала с таким
яростным рвением, что сломала кончик ручки, и ежегодных открыток на Рождество, которые она рвала, не вскрывая конвертов, она больше не слышала о нем. Как оказалось, от привычки искажать фразы трудно отделаться, но это вовсе не стало ее пороком. Ведь миру нужно больше разнообразия, а не меньше.
        Проходя в тени дома Стерлингов, Эдна задрожала от холода. Поперек дороги лужицами черной замороженной воды лежали тени от толпы снеговиков. В солнечном свете те из них, у кого имелись какие-то черты лица, как будто искоса поглядывали на Эдну, пока она проходила мимо, и беззвучно поворачивали ей вслед белые головы. Она не обратила на них внимания и пошла вверх по дороге прямо к лесной опушке.
        Колючие еловые ветви, напоминавшие ей рыбьи скелеты, заискрились под слоем снега. То тут, то там солнечные лучи, казавшиеся плотными в туманной дымке, подсвечивали подстилку из опавшей хвои. Лес был придавлен к земле тяжестью смерзшегося снега и ледяных сталактитов, тяжестью, которая не отпускала отсюда тишину. Голиаф резко остановился, заставив и хозяйку притормозить у начала маршрутов.
        - Не делай так, я же упаду, - посетовала Эдна. - Что ты там услышал?
        Пес приготовился бежать: уши навострены, левая передняя лапа застыла в воздухе. Она дважды обернула поводок вокруг руки, прислушиваясь, однако даже высвободив одно ухо из-под лыжной маски, она не услышала ничего, кроме всеобъемлющего молчания леса.
        - Просто старая птица, - произнесла она громко. - И не смей бежать.
        Голиаф как будто испугался, когда она раскрыла рот, и струхнул еще больше, когда она повысила голос. Ей пришлось дернуть за поводок, чтобы он пошел рядом с ней по дорожке.
        - Пойдем «зеленым» маршрутом, - решила она.
        «Зеленый» был самым коротким маршрутом и, судя по всему, самым популярным: когда дорожки расходились, большинство следов оставалось на нем. Тут оказалось грязнее, чем она ожидала, зато отпечатки ног создавали ощущение обитаемости леса, хотя не сказать чтобы она боялась одиночества в компании Голиафа.
        - Ну, двинули, - сказала Эдна собаке и зашагала по кромке дорожки.
        Сегодня он не тянул ее вперед. Скоро она начала раздражаться из-за того, что приходится уговаривать его идти. «Зеленый» маршрут вывел бы их из леса меньше чем через час, задолго до заката, однако не прошли они еще и половины, как ей страшно захотелось срезать путь. Голиаф выводил ее из себя своей нерешительностью, для которой она не видела причин, и этими настороженными ушами, хотя Эдне тишина казалась даже более плотной, чем всегда, настолько всеобъемлющей, что она подавляла желание стянуть с ушей лыжную маску.
        Чем глубже в лес она уходила, тем реже становились солнечные лучи. Рябые стволы деревьев приглушенно поблескивали под своей снежной ношей, тяжесть и неподвижность которой наводили на мысли о зреющей в вышине снежной буре. Если вдруг какая-нибудь снежная шапка сорвется вниз и нарушит тишину, она ощутит себя круглой дурой, впрочем, теперь уже слишком холодно для движения снега. Она подумывала, не повернуть ли назад, но с какой стати? Да ей должно быть стыдно за себя.
        - Мы почти вышли, - сообщила она.
        Эдна чувствовала себя просто обязанной повысить голос, чтобы ослабить давление тишины, однако добилась лишь того, что подчеркнула ее да заставила Голиафа вздрогнуть. Плевать, все равно дорожка вдалеке уже сворачивала к выходу из леса. Она остановилась, чтобы плотнее намотать поводок на руку, потому что ее голос, похоже, пугал Голиафа все сильнее.
        - Я вовсе не на тебя кричу, Голли. Я не знаю, на кого я кричу, - призналась она, а в следующий момент поняла, что его беспокоит вовсе не ее голос.
        Когда она умолкла и чуть отпустила поводок, чтобы поправить перчатку, пес повернул голову, пристально глядя куда-то мимо нее. Его серые губы растянулись, обнажая зубы, и он зарычал, дрожа всем телом. В следующий миг он рванулся вперед, вырвав поводок из ее руки, и кинулся вглубь леса.
        - Голли, вернись, - прокричала Эдна едва слышно, и сама с трудом поверила, что говорит вслух. Но хуже всего была абсолютная тишина за спиной, из-за которой она боялась обернуться. Собака скрылась среди деревьев, и она повернула голову, хотя по шее бежали мурашки.
        Поначалу она не увидела ничего страшного, но это лишь означало, что все вокруг нее нарочно скрывает то, чего нужно бояться. Ее окружал лес с его бесчисленными чешуйчатыми ногами и зелеными костями, просвечивавшими сквозь мраморную плоть. Ей казалось, что тишина - сплошное умелое притворство. Грязная дорожка, единственный признак жизни, словно незаконно вторглась сюда, - путь, ведущий прямо к ней. От этой мысли все ее страхи как будто сосредоточились в одной точке: что-то еще не так с дорожкой, только она не осмелилась посмотреть.
        - Голли! - пронзительно выкрикнула она и услышала, как пес гавкнул в ответ.
        - Подожди! - крикнула она и побежала на звук, увязая в хвойной подстилке. Облачка пара от дыхания и мелькание света и тени мешали бежать. Когда Голиаф снова залаял, она увидела его среди деревьев в сотне ярдов впереди. - Стой! - сипло приказала она и вытянула руку в перчатке, отчаянно желая ощутить в ней поводок.
        Он почти исполнил ее приказ. Ей оставалось всего несколько ярдов, когда он сорвался с места. На этот раз он остановился, заметив ее, но всего на секунду.
        - Плохой мальчик, стой! - выкрикнула она и устремилась следом, отбиваясь руками от веток деревьев, которые росли теперь ближе друг к другу, и их стало так много, что снежные шапки на них совершенно не пропускали солнечный свет. На этот раз Голиаф явно дожидался ее: когда он обернулся на хозяйку, вид у него был испуганный. Только она кинулась за поводком, как он снова дернулся вперед, но остановился, оставаясь в пределах видимости, и бока у него тяжело вздымались.
        - Мы не играем, - простонала она и тут же поняла, что он так и не думает. Должно быть, он знает, куда идет - наверняка он выводит ее из леса, - только почему он не может подождать, пока она возьмется за поводок? Вероятно, он испуган, если это так, то ради бога, пусть он испугался ее голоса. Она рванулась за ним, задыхаясь и не в силах закричать, от ужаса не глядя по сторонам, а только прямо перед собой.
        Эдна сбилась со счета, сколько раз пес останавливался, дожидаясь, пока хозяйка не окажется на расстоянии вытянутой руки. Скоро она совершенно лишилась голоса, легкие горели. Посреди тишины, липнувшей к ушам, внутренний голос в голове непрестанно повторял: «За деревьями лесов не видит». Похоже, это был дух противоречия, последнее проявление себя, попытка вычеркнуть некое знание, способное ее парализовать. Все ее внимание было сосредоточено на Голиафе, однако же она отметила, что контуры деревьев вокруг и снежные шапки, нахлобученные на них, в какой-то момент сделались какими-то неестественными - настолько симметричными, что она боялась приглядеться к ним.
        На этот раз Голиаф сорвался с места, когда до него оставалось ярдов двадцать. Она, спотыкаясь, следовала за ним, пытаясь его окликнуть, но получалось лишь открывать рот, словно она тонула. Потом она слабо ахнула, и это был вздох облегчения. Пес остановился почти на верхней кромке леса, над деревьями позади него она угадывала возносившиеся к небу утесы и вересковые пустоши. Наверняка ей померещился тот симметричный лес: деревья, стоявшие между ней и собакой, казались вполне обыкновенными. Как только она выйдет отсюда, то обернется и посмотрит.
        Казалось, доберман слишком вымотан, чтобы бежать дальше, или же на этот раз дожидается ее, чтобы показать выход из леса. Если не считать тяжелого дыхания, от которого вздымались собачьи бока, он стоял вполне спокойно, чуть развернув к ней морду.
        - Хороший, хороший песик, - сумела прохрипеть она, спотыкаясь на ходу. Она сгорбилась, наклоняясь, спина болела, как гнилой зуб, и намотала поводок на руку.
        И едва не выронила его, потому что ее начала бить неистовая дрожь. Она с трудом видела сквозь белую завесу собственного дыхания.
        - Идем, Голли, - проговорила она болезненным сухим шепотом, а потом увидела, что он тоже дрожит. Он так замерз, что черная шкура побелела от инея.
        В этот миг он закатил глаза, глядя куда-то ей за спину, и она поняла, чего не сумела заметить на дорожке. Все грязные следы, ведущие в ее сторону, еще тогда начали замерзать, на них сверкала ледяная корка, поскольку то, что заставило собаку бежать, прошло через лес. Голиаф оскалился и зарычал, словно бившая его дрожь обрела звук, и понесся в сторону вересковых пустошей, волоча за собой Эдну.
        Она старалась удержаться на ногах и не отставать - альтернатива была слишком жуткой, чтобы хотя бы задуматься о ней. Вот только мир вокруг побелел, не давая разглядеть дорогу, или же виноваты были ее глаза, а лицо так онемело, словно на него натянули несколько ледяных масок. Она бежала вслепую, цепляясь за поводок, стараясь набрать воздуха в грудь, чтобы уговорить Голиафа притормозить и дать ей оглядеться. А потом она упала, распластавшись по земле, и ехать по сосновым иголкам оказалось так больно, что рука разжалась, выпустив поводок. Она слышала, как пес вырвался из леса, а потом на нее навалилась тишина. Лед сковал тело, и ей показалось, что она уже умерла и окоченела. У нее не осталось слов, чтобы защититься от присутствия, которое спустилось к ней, присутствия настолько холодного, обширного и голодного, что, пусть не видя, но сознавая его, она перестала дышать.
        Глава двадцать седьмая
        Бен, похоже, твердо решил блеснуть в Лидсе. Не успело их семейство пробыть в книжном магазине и двух минут, а он уже очаровал весь персонал, похвалив их за выставленного в витрине «Мальчика, который поймал снежинки», один экземпляр которого как будто покрывала корочка льда из серебристых блесток. После чего щедро одаренная подбородками хозяйка магазина и две ее помощницы, одетые в такие же комбинезоны, как она, отчего казались ее уменьшенными копиями, не знали, чем еще угодить Стерлингам: они тревогой спрашивали, достаточно ли удобны стулья у стола, где предполагалось подписывать книжки, приносили им и Маргарет с Джонни напитки, следили, чтобы все входившие в магазин узнавали о предстоящей раздаче автографов - даже низенький мужчина с покрасневшими глазами, который изо всех сил старался оставаться незамеченным, пока, стоя на цыпочках, тянулся к полке с эротикой. Когда начали подходить посетители, Бен разошелся еще сильнее.
        - Это для вас? Как по мне, вы достаточно юны, - сказал он бабушке, пришедшей подписать книгу, которую она собиралась подарить на Рождество внуку. Он болтал с гостями о том, какие книги любят их дети, или, если подходили дети, о приключениях, какие сулят снегопады и удлинившиеся ночи.
        - Это наши мама и папа, между прочим, - сообщал Джонни каждому, кто подходил.
        Три ученицы Эллен приехали, чтобы купить по экземпляру каждой книжки, но то был, несомненно, звездный час Бена, и она была счастлива за него.
        В конце очереди стояли репортер и фотограф из местной газеты. Репортер хотел только убедиться, что они живут достаточно близко, чтобы играть какую-то роль в жизни местного сообщества.
        - Давайте и ваших детишек в кадр, чтобы подогреть интерес, - сказал фотограф, и Бен обнял их так крепко, что Эллен охнула. Когда фотограф сказал: - Снято, - Бен продолжал их обнимать еще несколько секунд, как будто боялся отпустить.
        После того они прогулялись по городу, где вовсю шла подготовка в Рождеству. Хотя Джонни уже начал сомневаться в реальности Санта-Клауса, он захотел навестить его воплощение. Бен с Эллен повели детей в большой универмаг и остались дожидаться у грота, украшенного вечнозелеными пластиковыми растениями, откуда тоненький голосок исторгал рождественские гимны, пока Джонни стоял в очереди, а Маргарет самостоятельно отправилась взглянуть на одежду, чувствуя себя совсем взрослой.
        - Что думаешь? - спросила Эллен у Бена. - Мы хорошо начали?
        Он, кажется, был озадачен жиденьким пением, растекавшемся в воздухе.
        - А ты довольна? - спросил он.
        - Мне кажется, для новичков мы справились неплохо.
        - Если ты довольна, то я тоже.
        - Гораздо важнее, что и книжный магазин, и публика были тобой очарованы.
        - Ты считаешь, мир ко мне готов? Куда бы я ни направился, вокруг меня всегда будут дети? Бен Стерлинг, магнит для воображения, Крысолов коллективного бессознательного. Мифы оживают, пока вы ждете, сказки, которые вы позабыли, заново рассказываются, мечты воплощаются, пока вы придвигаетесь ближе к огню…
        Он смотрел за прилавок с косметикой на свое отражение, обрамленное сезонными блестками, и Эллен поняла, что он едва сознает ее присутствие, если сознает вообще, вероятно, укрывшись за стеной почти автоматических ответов, подготовленных для посетителей книжного магазина.
        - Просто выложись по полной во время своего турне на следующей неделе, - посоветовала она, - а там уже и Рождество.
        - Вот это уж не моя ответственность.
        - Как, а кто же тогда сделает особенным наше первое Рождество в Старгрейве? Я имею в виду, для нас четверых.
        - Я уверен, следующий год весь будет особенным.
        Из грота вышел Джонни, и, судя по улыбке до ушей, ему было что рассказать родителям. Эллен он в этот момент показался особенно похожим на отца, и ее захлестнуло волной любви к ним обоим. Бен иногда тоже так улыбался, словно маленький мальчик, готовый поделиться каким-то секретом, и она надеялась, что он останется таким всегда. Он по-прежнему был тем человеком, в которого она влюбилась, и она просто не имеет права чувствовать себя одинокой, если изредка этому человеку приходится замыкаться в себе.
        - И что же там было смешного? - спросила она.
        - Рождественский дед все время шмыгает носом, - хихикнул Джонни, - и мальчик, стоявший передо мной, спросил, не нюхает ли он клей, которым приклеена его борода.
        - Именно так и можно определить, что он ненастоящий, - пояснил Бен. - Настоящему Санта-Клаусу не нужны химикаты, чтобы ясно все видеть. Он целый год проводит во сне, и ему снится, как он летает над снегами и льдами под звездами, эти сны, словно снежные бури, копятся целый год, и вот когда дни становятся совсем короткими, наступает пора просыпаться.
        - Из этого может получиться книжка, - предположила Эллен.
        - Из чего? - спросила Маргарет, вынырнув из магазина с нарядами для подростков.
        - Я же только что рассказал, - огрызнулся ее отец.
        Разочарование, и неприятие, и робкое намерение не показывать свои чувства на публике по очереди отразились на лице Маргарет, и Эллен бросилась на помощь.
        - Если твой папа будет постоянно пересказывать сюжет, у него может пропасть вдохновение, чтобы его записать, - пояснила она. - Просто была такая идея, что Санта-Клаус почти весь год спит и видит сон о том времени, когда проснется.
        Эта идея так и вертелась у нее в голове, пока она везла всех из Лидса домой. Снег на вересковых пустошах почти растаял, освежив краски растительности и придав яркости влажной зелени, что наводило на мысли о весне. Две книги, которые еще предстояло закончить, вселяли в нее ощущение стабильности. Если по какой-то причине Бена не вдохновит идея, которую он только что озвучил, она, может быть, попытается записать ее сама.
        Когда они вернулись в Старгрейв, над мостом уже помаргивали первые звезды. Мили Леса Стерлингов, сотканные из ночной темноты и льда, каким-то образом сумели приглушить свет городских огней. Дом встретил вернувшееся семейство волной тепла, прогнавшей озноб и рассеявшей пар от дыхания. После ужина они играли в «Монополию» со старым и видавшим виды набором фишек: игровые банкноты измялись за годы, когда дети играли ими в магазин, а один пластмассовый отель навсегда утратил форму, после того как был пожеван и едва не проглочен двухлетним Джонни. Под конец партии Маргарет с Джонни изо всех сил старались не трястись от холода. Переутомились, решила Эллен, отправляя их в постель, хотя, кажется, и в доме зябко, словно холод навалился на него откуда-то сверху. Только Бен не ощущал никакого похолодания, иначе не стал бы приставать, когда дети отправились к себе. Она накинула ему на плечи стеганое одеяло, когда он вошел в нее, а потом изо всех сил растирала его тело, стараясь прогнать озноб. Когда он остановился, она прижалась к нему. Это, похоже, не помогло защитить их постель от холода, но уже скоро ее
сморила дремота, и стало все равно. Она провалилась в сон, мягкий, словно снежный сугроб, однако среди ночи ее разбудил тоненький голосок.
        Это оказался Джонни. Он стоял у кровати, навалившись на край матраса. Она потянулась, чтобы взять его за руку, и почувствовала, как он весь дрожит.
        - Что случилось, Джонни?
        - Он хочет домой.
        Джонни говорил как будто во сне, но в голосе угадывались слезы. Эллен выпустила его руку, чтобы выбраться из постели, ощупью нашла свой халат и повлекла Джонни прочь из спальни.
        - Тебе что-то приснилось, - проговорила она вполголоса. - Давай-ка уложим тебя обратно в кровать.
        Он резко остановился, и она ударилась бедром о перила. На мгновение показалось, что она упадет в зияющую тьму лестничного проема.
        - Я же слышал, - настойчиво проговорил он.
        Она включила свет на лестнице и присела перед ним на корточки, внимательно всматриваясь в его осоловелое со сна, но решительное лицо.
        - Что ты слышал?
        - Собаку, - всхлипнул он, словно бы Эллен нарочно не пожелала услышать. - Там холодно. Собака не может попасть домой.
        - Если это была собака, хозяин услышит ее. Мы ведь не хотим, чтобы ты простудился. - Она пошла вниз по лестнице, ведя его за собой, но он с неохотой сделал лишь несколько шагов и застыл на месте.
        - Вот она, - произнес он со скорбным торжеством.
        Эллен уже сама услышала отдаленный вой где-то над домом. Вой был не просто траурный, он был настолько надломленный, что походил на крик какого-то неведомого существа, потерявшегося во тьме.
        - Чья бы собака ни была, хозяин уже наверняка услышал ее, Джонни. Беги в постель.
        Он не закрывал глаза, пока она не пообещала побыть с ним, чтобы он уснул. Она сидела на краю кровати, обхватив себя руками и мечтая, чтобы сон сморил Джонни раньше, чем собачий вой станет еще пронзительнее - он и так уже походил на тоненький сиплый вопль. Когда Джонни наконец отключился, хотя и старался держаться, она на цыпочках прошла в кабинет. Конечно, никакой собаки оттуда она не увидела. Вид из окна все еще стоял перед ее мысленным взором, пока она старалась заснуть: лес, блестевший, словно чудовищных размеров скелет под мерцающим звездами черным небом, и невидимое существо, завывавшее так, словно неприкаянная темнота вдруг обрела голос.
        Утром рядом с домом уже никто не выл. Джонни вроде бы за ночь позабыл свои тревоги, но только до того момента, пока Эллен не подъехала к группке скорбного вида горожан, столпившихся у почтового отделения.
        - Это же был не Голли, правда? - почти взмолился он.
        - Если даже и он, о нем наверняка кто-нибудь позаботился.
        Эллен припарковала машину у конторы Тоуви и пешком вернулась к рынку, где оставила детей в единственном в Старгрейве подобии книжного магазина: все можно обменять, в основном букинистическая литература плюс десяток новомодных бестселлеров, запаянных в полиэтилен, - а сама отправилась за новостями. Сплетни заполняли проходы между рядами с пучеглазыми рыбами, с ботинками, как будто навострившими уши, с рождественскими открытками и елочными украшениями, с дешевыми игрушками, в изобилии представленными в это время года. Рядом с прилавком, где продавалось домашнее пиво, Стэн Элгин точил лясы со старым мистером Вестминстером:
        - Незачем ей было держать такого здоровенного кобеля, он никогда ее толком не слушался.
        - Один раз он едва не затащил ее мне под колеса, как будто мало на улицах двуногих баранов, которые так и ищут короткий путь на Небеса.
        - Что случилось? - спросила Эллен.
        - Эдна Дейнти упала у вас в лесу и замерзла насмерть.
        Эллен скорбно покачала головой.
        - Где же ее обнаружили? - спросила она, ненавидя себя за надежду, что это случилось не слишком близко к дому.
        - Наверху, почти у самых вересковых пустошей, - утешил ее Стэн Элгин. - Похоже, пес утащил ее с дорожки.
        - Но до пустошей не меньше мили. Зачем же он убежал так далеко?
        Мистер Вестминстер зашелся влажным кашлем и сплюнул за прилавок.
        - Спасался небось от бабьей болтовни.
        - Если хотите знать мое мнение, - сказал Стэн Элгин, - он погнался за каким-то зверьком. Эти собаки прирожденные охотники. Глубоко в душе все мы те, кем родились.
        - Я не стала бы спрашивать, но обязательно спросит мой сын: что же случилось с Голиафом?
        - В него всадили шприц, а потом увезли куда-то в Ричмонд, - с удовольствием сообщил мистер Вестминстер.
        - О нем позаботятся, - пообещал Стэн Элгин.
        Эллен не поняла, говорит ли он это ради ребенка или пытается утешить ее. Когда она передала его слова Джонни, тот сразу приободрился, а Маргарет хватило такта не высказывать вслух свои сомнения, она лишь на миг нахмурила брови. Закупая продукты на следующую неделю, Эллен невольно думала, не винят ли в гибели Эдны Дейнти ее. Сама она слишком плохо знала Эдну, чтобы сильно скорбеть, для нее та была просто эксцентричной горожанкой, но от мысли, что она, стараясь привлечь жителей в лес, могла невольно возродить былую неприязнь местных к Стерлингам, Эллен едва не плакала.
        - Что бы они там ни думали, - сказал вечером Бен, - пусть даже не суются. Они не имеют права срубить ни единого дерева.
        - Да вряд ли они собираются рубить деревья.
        - Лучше знать наверняка, - заявил он и, должно быть, понял, что со стороны кажется, будто он злится на нее. - Миссис Дейнти не требовалось наше приглашение, чтобы бродить по лесу, она ходила туда, куда хотела. По крайней мере, теперь там станет немного поспокойнее.
        Похоже, никто не винил Эллен, кроме нее самой.
        - Никто, с кем стоит считаться, - почти хором заверили ее Кейт Уэст и Хэтти Соулсби, когда она призналась им, что ее тревожит. Они никуда ее не отпустили, пока не убедились, что она им поверила, - пока ей не удалось скрыть свои опасения, все равно нависавшие над ней, словно тень леса, которая с каждым днем подползала все ближе к дому.
        Бен, должно быть, чувствовал ее смятение. В среду вечером он неожиданно спросил:
        - Может, ты хочешь, чтобы я остался?
        Неужели она, не сознавая того, просто боится, что его не будет дома целых две ночи, ведь он никогда еще не оставлял ее с детьми одних?
        - Даже не думай об этом, - сказала она. - Ты просто обязан сообщить миру, что Стерлинги прибудут на Рождество.
        Поскольку выехать ему предстояло до рассвета, он отправился в постель раньше нее. Она обнаружила, что он спит на спине, вцепившись пальцами в стеганое одеяло. Он как будто погрузился в медитацию, лицо его было настолько спокойно, что казалось идеально симметричным. Эллен забралась в постель рядом с ним, уткнулась носом ему в шею и сказала себе, что она не боялась бы так, если бы он не уезжал сразу после гибели миссис Дейнти, но ведь это вовсе не повод для страха.
        Она уснула, а проснувшись, обнаружила, что осталась в постели одна. Ощущение было такое, будто ее разбудил прощальный поцелуй, но ведь губы Бена не могли оставить у нее на лбу такую холодную отметину. Она подошла к окну и увидела, что машины уже нет. Наверное, это ее фары светят на той стороне вересковой пустоши, где горизонт блестит от еще не растаявшего снега, или это какая-то звезда висит так низко? Чем больше она щурилась, пытаясь понять, тем сильнее сомневалась, что видела там свет, что этот свет вообще был.
        - Будь осторожен, - проговорила она вполголоса, жалея, что не проснулась, чтобы сказать это Бену лично, а потом вернулась в постель, где так и не заснула до самого утра от холода.
        Глава двадцать восьмая
        Сначала Бену показалось, он понимает, что с ним не так: он же выехал в Лондон раньше, чем успел толком проснуться. И встал он раньше, чем собирался, разбуженный сновидением, которое оказалось слишком огромным для его спящего сознания и забылось тут же, в миг пробуждения. Бен осторожно двинулся по погруженному в сон дому заваривать кофе и принимать душ и, уже вытираясь, понял, что забыл повернуть горячий кран. Правда, холодная вода помогла ему проснуться, но не удивительно, что Эллен и дети задрожали после того, как он поцеловал всех по очереди в лоб. Он поймал себя на мысли, что ему не хочется их оставлять, и нежелание на мгновение усилилось, отчего стало похожим на страх. Но им не будет никакой пользы, если он отменит встречи, и наверное, предстоящие встречи и стали для него источником тревоги, а если так, это просто смехотворно. Бен подхватил дорожную сумку, стоявшую у подножья лестницы, и вышел из дома, надеясь, что свежий воздух прочистит мозги.
        Было самое начало пятого. Ледяная темнота как будто сгущалась вокруг него. Позади дома подступы к лесу защищал отряд белых неподвижных фигур, бледная масса, похожая на порожденную землей тучу, которая пока еще только обещала бурю. Когда Бен забрался в «фольксваген» и включил фары, темнота едва не придавила лучи света своей тяжестью. Он снял машину с ручного тормоза и покатился под горку на холостом ходу, чтобы не разбудить своих, а мотор завел, только подъехав к шоссе. Проехал под железнодорожным мостом, выбираясь на вересковые пустоши.
        Лучи фар скользили сквозь темноту, делая ее еще чернее, заплаты снега как будто вытягивались, когда их находил свет. Прошел почти час, прежде чем звезды побледнели в свете огней Лидса. Он проехал по пустынным улицам, и глаза заболели от ярких фонарей, затем вырулил на скоростное шоссе, где через темноту с ревом проносились громадные грузовики, каких он никогда не видел днем. Должно быть, с высоты птичьего полета эти огни, пробегающие туда и сюда по спинному хребту Англии, похожи на ставшие зримыми нервные импульсы, подумал он, но затем необходимость следить за дорогой вернула его с небес на землю.
        К тому времени, когда солнце прорезало горизонт слева от него, ему казалось, что не он едет на машине, а машина - на нем. Что-то явно на него давило, и это были вовсе не встречи, назначенные в Лондоне и Норидже. Возможно, новая сказка требует, чтобы ее рассказали, тогда понятно, почему эти два дня кажутся ему такими ненужными. С наступлением утра на шоссе стало оживленнее, и Бен смог отвлечься от мыслей, переключившись на дорогу, а когда он добрался до окраин Лондона, и вовсе стало не до размышлений: ученики автошкол собирали целые процессии автомобилей, медленно волочась по улицам, заставленным разгружавшимися фурами, на фоне которых терялись магазины, куда они привезли товар; пешеходы выплескивались на проезжую часть, огибая строительные леса; ямы в асфальте прорастали дорожными рабочими на разных стадиях развития: от всего лишь говорящих голов, торчавших из одной канавы, до высунувшихся по пояс - из другой. Бен заплутал после одного объезда в Криклвуде, где прорвало водопровод, после чего едва ли не два часа добирался до Сохо и наконец припарковался у самого здания редакции, испустив вздох
облегчения.
        Несмотря на случившуюся задержку, он приехал почти за час до первой встречи. Он прогулялся по Сохо - где как будто стало меньше секс-шопов по сравнению с январем, зато прибавилось рукописных объявлений на дверях, - чтобы взглянуть на «Мальчика, который поймал снежинки», выставленного в витринах книжных магазинов на Чаринг-Кросс-роуд. Он с опаской зашел в самый большой из них, «Фойлз», совершенно не подготовленный к тому, что его ожидало. Во всех магазинах, торговавших детской литературой, продавалась их с Эллен книжка, а в витринах двух книжных красовался не только «Мальчик, который поймал снежинки», но и их предыдущие сочинения.
        Бен как раз стоял, глазея на вторую витрину, когда по улицам потекли толпы народа, спешившего на ланч. В «Фойлзе» ему захотелось, чтобы кто-нибудь купил их книжку, пока он здесь, - он чувствовал себя ребенком, которому не терпится, чтобы его похвалили за работу. Сейчас он пожалел, что с ним нет Эллен и детей. Их восторг наверняка передался бы и ему, а так, каждый раз глядя на очередную полку с книгами Стерлингов, он думал, что эти книги имеют к нему весьма опосредованное отношение - просто продукт определенного этапа его жизни, который он уже оставил позади. Сейчас ему нельзя растерять энтузиазм, он ему пригодится для интервью прессе. Подумав об этом, Бен побрел обратно к зданию «Файербенд Букс».
        Среди книг, выставленных в приемной напротив нескольких мягких кресел, он обнаружил и экземпляр «Мальчика, который поймал снежинки». Дожидаясь Марка Матвея, он пробежал книгу по диагонали и как раз добрался до последней страницы, когда кто-то заметил:
        - Ну, если даже сам автор читает, должно быть, хорошая книжка.
        Это был Марк Матвей, рослый мужчина лет тридцати, уже начавший лысеть. Он, кажется, пытался улыбнуться всем своим вытянутым лицом.
        - А теперь, если вы не против, поторопимся, - предложил он, - на случай, если захотите пропустить стаканчик перед беседой с Говардом Беллами.
        - Думаете, это развяжет мне язык?
        - Мы иметь много способ заставляйт вас говорить, - заверил рекламщик, изобразив немецкий акцент, и прибавил уже нормальным голосом: - Но, насколько я слышал, вас не нужно подстегивать.
        Бен надеялся, что надолго это не затянется. Когда Матвей спросил:
        - Итальянский вас устроит? - Бену на миг показалось, он спрашивает, с каким акцентом ему говорить дальше.
        - Все, что пожелает Беллами, - сказал Бен.
        Как оказалось, имелся в виду итальянский ресторан, где Стерлинги обедали с Керис Торн, и интервьюер уже ждал их: взгромоздившись на барный стул у самого окна, он одной пухлой рукой забрасывал в рот оливки и держал в другой бокал с коктейлем. Беллами увлеченно всматривался в лица прохожих за окном, пока Марк Матвей не кашлянул, тогда газетчик развернулся на застонавшем под ним стуле и вопросительно приподнял круто изогнутые брови.
        - Говард Беллами, Бен Стерлинг, - представил их рекламщик.
        Беллами вяло пожал Бену руку и забрал с барной стойки свой коктейль.
        - Жена подъедет позже?
        - Кому-то же надо было остаться дома с детьми.
        - Может, я предпочел бы прекрасную половину? - сказал Беллами рекламщику, а потом обратился к Бену: - Очень жаль, на самом деле. Она могла бы снабдить мои записи иллюстрациями. Давайте-ка заморим червячка, пока вы тут у нас маринуетесь.
        - Похоже, меня назначили основным блюдом.
        - Кажется, мне понравится этот парень, - объявил Беллами, с грацией морского котика сползая с барного стула и одергивая на брюшке бархатную жилетку. - Вы расслабьтесь, - сказал он Бену. - Нам будет весело.
        И интервью действительно прошло живо и гладко. Как только Беллами поставил рядом с тарелкой пармезана магнитофон на запись, Бен сразу же об этом забыл и развивал любые темы, предложенные Беллами или же зародившиеся в ходе разговора: детство как период мечтаний; удушение воображения под давлением общепринятых норм; воображение как душа человека; неприкрытая сущность мифа и сказки и почему необходимо позволять им рассказывать себя; вероятность, что только дети могут расслышать верно и заново постичь тот самый смысл, какой был вложен в эти истории, когда их рассказывали у костра под неизведанными небесами посреди неизведанной темноты, которая, вероятно, и была подлинным рассказчиком, позаимствовавшим у человека его голос, чтобы сказки смогли ожить… Беллами кивал, улыбался и умудрялся выглядеть все более заинтересованным, поглощая чудовищные порции спагетти. Он не выключал магнитофон до самого кофе, последовавшего после нескольких бутылок вина.
        - Более чем достаточно, - сказал он. - Если только у вас в голове не осталось какой-нибудь мысли, которой вы особенно сильно хотите поделиться с миром.
        Завершение интервью застало Бена врасплох - он достиг той стадии, когда даже не замечал, что говорит вслух.
        - Я как раз сейчас подумал, скольких людей знаю, фамилии которых звучат как прилагательные и наречия: Дейнти [8 - Dainty - можно перевести как утонченный, элегантный.], Квик, - и вот теперь вы. Не избыточный вес, а просто такое удобное беллами [9 - Вероятно, в фамилии журналиста Бену слышится слово belly - живот, пузо.].
        Беллами не спешил улыбнуться на это замечание, но когда все-таки улыбнулся, его улыбка показалась наигранной.
        - Предсказываю: уже скоро мы увидим вас на самом верху. Я приложу для этого все усилия, - произнес он и записал свой адрес на картонной книжечке ресторанных спичек. - Черкните мне пару строк, если вдруг вспомните, о чем позабыли сказать.
        Когда Бен с Марком Матвеем вернулись обратно в «Эмбер», рекламщик произнес:
        - Хочу в следующем году задействовать вас гораздо больше. Просто преступление не использовать такое обаяние и красноречие.
        - Наверное, мне стоит приберечь немного для моего нового редактора.
        - Наверное.
        И внезапно Бену показалось, что та его часть, которая болтала о писательской работе и благополучно вынесла целое интервью, покинула его безо всякого предупреждения, оставив один на один с его нетерпением, а ведь впереди еще два дня. Он испугался, что может нагрубить Алисе Кэрролл, а потом рассердился на себя за этот испуг и понял, что способен нагрубить даже сильнее. Но когда он увидел Алису Кэрролл за бывшим столом Керис, за которым она казалась миниатюрнее самой Керис, его злость испарилась.
        - С Беллами он был просто безупречен, - сообщил Алисе рекламщик. - Я как-то присутствовал при интервью, когда Говарду не понравился собеседник. Неприятное зрелище, скажу я вам.
        Бен вынужден был признать про себя, что Алиса Кэрролл очень даже ничего: легкие румяна на мраморном личике подчеркивали высокие скулы, светлые волосы каскадом спадали до талии из-под ободка, изображавшего змею. Она дважды тряхнула его руку и произнесла:
        - Делайте все, что угодно, лишь бы увеличить продажи.
        Бен рассудил, что она обращается не только к нему, но и к Марку Матвею, отчего ему показалось, что его заслуги признали лишь наполовину.
        - Я хочу позвать редакционного фотографа, чтобы снял вас до вашего отъезда, Бен, - сказал рекламщик.
        - А как же Эллен?
        - Пришлите нам ее фотографию.
        - Можем сфотографировать его прямо сейчас, - сказала Алиса Кэрролл, бросив взгляд на Бена. - Если вы, конечно, не возражаете.
        - Я переживу.
        Она оценила его ответ короткой улыбкой и, приподняв тонкие брови, выразительно поглядела на рекламщика, выставляя за дверь.
        - Кофе, - сказала она Бену таким тоном, словно предлагала ему протрезвиться.
        Пока они дожидались кофе, она болтала с ним о книге, которую называла «Снежинки». Она была довольна продажами «Снежинок» и, похоже, удивлена. Поговаривают о возможности номинировать «Снежинки» на премию за детскую литературу. Наверное, ее комментарии не показались ему такими воодушевляющими, какими очевидно были, потому что у нее все время звонил телефон. А вскоре в ее кабинет из стекла и фанеры явился фотограф.
        - Подержите мои звонки на линии, - велела Алиса Кэрролл секретарше, которая принесла кофе, и кивком предложила фотографу начинать, как только тот будет готов. Бену же она сказала: - Вы хотите услышать, что я думаю о вашем последнем произведении.
        - Естественно, - вежливо отозвался он.
        - Мне кажется, вы слишком сильно стараетесь.
        Затвор камеры издал электронный щелчок, похожий на приглушенный возглас. Фотограф снимал вовсю. И черт с ним, гневно подумал Бен - он хотя бы не застал Бена врасплох, в отличие от Алисы Кэрролл. Бен так старался не выдать своего замешательства, что начал запинаться:
        - Что, чтобы что?
        - Чтобы произвести то, что, по-вашему, хочет получить рынок.
        - Разве вы не об этом просили?
        - Верно, только обычно мои авторы не воспринимают меня настолько буквально. Мне, разумеется, надо было увидеть готовое произведение, прежде чем судить о нем, и в данном случае я бы сказала, книга доказывает, что вы не настолько хорошо следуете нашим указаниям, как вам кажется.
        Быстрые щелчки затвора камеры походили на плохо замаскированный смех.
        - Так что же вы скажете? - Бен постарался, чтобы его голос звучал благожелательно, но с прохладцей.
        - То, что я уже сказала. - Алиса подалась вперед на своем вращающемся кресле, и Бену представилось, как он раскручивает кресло все быстрее, пока совершенно не исчезает под столом. - Если хотите знать мое мнение, что вам делать, - продолжала Алиса, - я бы сказала, вам стоит поменьше тыкать читателю пальцем. Разделяйте его тревоги, но пусть книга доказывает вашу точку зрения вместо вас. Люди не любят, когда им читают нотации, а уж дети и подавно.
        «И я тоже», - парировал Бен про себя. Интересно, не означает ли смешок затвора, что фотокамера запечатлела эту мысль.
        - Еще вы могли бы привнести побольше воображения в текст, - говорила между тем Алиса Кэрролл, - поскольку в этом вы как раз хороши, и это, кажется, продается. Достаточно?
        Ее последняя реплика относилась к фотографу, однако Бена так и подмывало ответить. Когда фотограф ушел, она сказала Бену:
        - Надеюсь, вы не против, что он снимал вас во время нашего разговора. Мне кажется, это добавляет образу живости. У нас уже полно снимков, на которых вы стараетесь выглядеть как писатель.
        - Итак, возвращаясь к нашей теме…
        - Я говорила совершенно серьезно, разумеется.
        Разве Бен подумал или понадеялся на иное?
        - Что ж, все просто, - произнес он, вставая.
        - Я провожу вас до лифта.
        Алиса открыла дверь своего кабинета, пока Бен сражался с рукавами пальто, которое казалось его воплощенным гневом, тяжелым, горячим и еще более бесполезным, а потом она повела его по проходу между рядами столов, не разделенных даже перегородками. Кто-то придержал для Бена открытый лифт, но она жестом велела не ждать.
        - Ваши дети читали эту книгу?
        - Еще нет.
        - Разве вы им не позволяете?
        - Просто времени не было.
        - Может быть, стоит дать им эту книгу и узнать, не совпадает ли их точка зрения с моей? - Когда он ничего не ответил, она нажала кнопку между двумя лифтами. - Между прочим, нет никакой необходимости торопиться, - сказала она. - Я оценила, что вы выложились по полной, чтобы порадовать меня, но мне не обязательно сдавать книгу прямо сейчас. Я бы на вашем месте расслабилась перед Рождеством и посмотрела бы, как пойдет текст в новом году.
        - Спасибо, что были так откровенны, - произнес Бен, наблюдая, как дверцы лифта смыкаются, закрывая ее лицо. Его ярость как будто вылилась в одну-единственную мысль: в новом году она не хотела бы оставаться такой же самодовольной. Он сам не вполне понимал, что имеет в виду, и эта размытость формулировки только усугубляла его раздражение. Когда лифт опустился, он торопливо прошел через стоянку, где прохладный воздух немного его успокоил, и вывел «фольксваген» по пандусу в город.
        Бен еще не успел выбраться из лабиринта улиц с односторонним движением, как его внутренний голос потребовал ехать на север.
        - Еще рано, - пробормотал он, продолжая двигаться на восток, пока не увидел поворот на Кембридж. К тому времени, когда он достиг съезда на скоростное шоссе, там уже тек поток огней. С шоссе он свернул у Стамп-Кросс и поехал в сторону деревни Сикс-Майл-Боттом [10 - Название деревни можно перевести как «шестимильное дно», а можно и как «шестимильная задница».], название которой неизменно вызывало у Джонни приступ хохота. От этого воспоминания Бен неожиданно ощутил себя совершенно одиноким посреди плоского ландшафта, где кометами проносились, скрываясь в темноте, всполохи света от фар. Он позвонит домой, как только приедет к Доминику, пообещал он себе.
        Когда он въехал в Норидж, большинство магазинов были уже закрыты. Как только он остановил машину под единственным деревом на узкой боковой улочке - он помнил, что этот тощий ствол металлического оттенка принадлежит вишне, - отец Доминика выскочил на крыльцо дома Миллиганов и затопал по ступенькам, опираясь на суковатую палку.
        - Приехал! Ставьте чайник, - прокричал он, а потом тем же тоном заговорил с Беном: - Давай свою сумку.
        Доминик торопливо вышел из дома.
        - Привет, Бен. Я сам возьму, папа. Не нужно, чтобы ты перенапрягался.
        - Не о чем тут спорить, - сказал Бен и сам занес свою сумку в прихожую, где его встретила мама Доминика.
        - Правильно, Бен, не позволяй им командовать собой. Чем тебя угостить после долгого пути? Есть чай, кофе, перекус, чтобы ты дотянул до ужина.
        - Я пока не голоден, - заверил он, стараясь отвертеться от ее нелепых угощений, не нарушая при этом приличий. - Надеюсь, Доминик сказал, что я приглашаю всех на ужин в ресторан.
        Многочисленные комнаты дома казались еще меньше, чем он помнил, зато теперь они стали светлее. Дом внутри был перекрашен: прихожая и лестница желтые, стены голубые, плюс по одной зеленой стене в каждой комнате, - и теперь напоминал чуть ли не домик из мультфильма. Он больше не был завален книгами, хотя одна шаткая стопка громоздилась у кресла в гостиной, в которое упал отец Доминика - Бен видел, что старик старается изо всех сил, чтобы в своем возрасте держать себя в форме.
        - Читал твою новую книгу, - сказал ему старик. - Сразу вернулся в то время, когда ты рассказывал нам сказку. Я еще тогда говорил, что тебе нужно найти издателя.
        - Точно, - отозвался Бен, входя в гостевую спальню. До этого момента он не вспоминал о том случае. О чем же еще он мог позабыть? Он опустил сумку на кровать, окруженную книжными шкафами, которые занимали все свободные промежутки между другими предметами мебели, и спустился вниз. - Ничего, если я от вас позвоню Эллен?
        - Еще бы, звони, конечно, - ответила миссис Миллиган, задергивая на входной двери тяжелую занавеску, чтобы защитить дом от сквозняков, и по дороге обратно в кухню закрывая все двери, выходившие в прихожую. - Тебе захочется уединения, когда ты будешь говорить со своей любимой.
        Трубку сняла Маргарет:
        - Рамона?
        - Нет, если только у нее не сломался голос.
        - Ой, это ты, пап. Сколько книжек подписал?
        - Это будет завтра.
        - Мама спрашивает, много напитков ты выпил? Я ее позову.
        Бен надеялся услышать, как ее шаги торопливо удаляются или как она зовет Эллен, но тишина на линии висела такая непроницаемая, что он уже подумал, не разъединили ли. Он вдруг осознал, какая огромная ночь разделяет их в бесконечной темноте. От голоса Эллен он испуганно вздрогнул.
        - Ты вовремя, - сказала она. - Я как раз вынимала ужин из духовки.
        - Я просто хотел сказать привет.
        - Привет. Все прошло успешно? Какой оказалась Алиса Кэрролл?
        - Не склонной к восторгам. Она решила, что я нравлюсь ей больше таким, какой есть.
        - Пусть даже не тянет свои ручонки. Или ты говоришь о новой книге?
        - По ее впечатлениям, там сплошная проповедь и никакой магии.
        - Мне стоит взглянуть еще раз и высказать свое мнение?
        - Книга в твоем распоряжении.
        - Составит мне компанию, когда дети лягут спать. Мне пора, а то ужин остынет. В субботу поезжай осторожно, но постарайся вернуться пораньше. Люблю тебя.
        Тишина опустилась так резко, что он подумал, ее нет на линии, но когда он пробормотал:
        - Люблю тебя, - то услышал обращенные к нему ее прощальные слова.
        - Когда тебя нет, тут становится холодно, - сказала она.
        Глава двадцать девятая
        - Когда тебя нет, тут становится холодно, - сказала Эллен и поцеловала прохладную телефонную трубку. - А, Джонни, ты здесь, хочешь поздороваться?
        Мальчик выбежал из столовой, размахивая приборами, которые он раскладывал на столе, и она забрала у него десертные ложечки, чтобы завершить сервировку. Эллен была тронута и удивлена тем, с какой заботой он накрыл на стол: ножи и вилки уже на своих местах, салфетки на круглом столе на равном удалении друг от друга, во всяком случае, почти на равном, насколько она могла судить на глаз. Дети свято чтут ритуалы, с улыбкой подумала она. Она задернула тяжелые шторы длиной до самого пола, отгородившись от огней Старгрейва.
        - Пег, быстрее неси тарелки, - крикнула она.
        Когда Маргарет принесла тарелки и Эллен разложила по ним говядину в красном вине, Джонни уже прощался с отцом.
        - Папа говорит, там почти нет снега, - сообщил он, усаживаясь на свой стул. - А когда у нас нападает новый снег?
        - Джонни хочет, чтобы снег шел прямо у него в комнате, - сказала Маргарет.
        - Ну уж, нет, - возмутился Джонни, но затем признался: - На самом деле, я был бы не против.
        - Ты бы спал и чувствовал, как он целует тебя.
        - Очень даже неплохо.
        - Из него получилось бы самое тяжелое одеяло на свете, - вставила Эллен. - И такое холодное, что ты не заметил бы, что замерз.
        - Зато можно налепить снеговиков вокруг кровати, - сказал Джонни. - Проснешься ночью, а они все тут.
        Эллен подобная идея вовсе не показалась привлекательной, на самом деле она мысленно содрогнулась от нее. После ужина, унося кастрюлю и тарелки в кухню, она заметила в воздухе снег за окном: пушинки танцевали на ветру, который дул со стороны леса. «Джонни, ты вызвал снег», - хотела крикнуть она, но решила, что его только расстроит такой слабенький снегопад. Кроме того, ее странным образом встревожило едва заметное ледяное сияние вокруг снеговиков. Она опустила жалюзи и вынула из духовки яблочный пирог, радуясь, что тот такой теплый.
        Джонни умял больше половины пирога. Кормить его, все равно что закидывать еду в черную дыру, частенько говорила ему Эллен. Дети помогали ей мыть посуду, когда она спросила:
        - Хотите, я почитаю вам новую книгу?
        - Да, ура! - прокричал Джонни.
        Но Маргарет засомневалась:
        - А папа не против? - спросилась она.
        - Я уверена, он захочет услышать ваше мнение, - сказала Эллен и пошла в кабинет за перепечатанной на машинке рукописью. Снег, или зловещее обещание снега, шуршал по окнам затемненных комнат. Когда она подошла к письменному столу, в окно ударил ветер, такой сильный и холодный, что показался похожим на дыхание леса. Несмотря на ветер, деревья, вроде бы, стояли совершенно смирно. Эллен подумала, что лес
        похож за чудовищно огромное насекомое: тело спрятано под сверкающим панцирем, только несметные тысячи ног торчат наружу. На мгновение она представила себе, как это насекомое вдруг сдвинулось с места, но как оно может двигаться? - Нет уж, стой, где стоишь, - велела она и нервно усмехнулась своим словам.
        Дети устроились у ее ног, когда она села на диван, чтобы читать вслух «Хозяйку горных вершин». Бен в шутку обещал написать версию, которая понравится Алисе Кэрролл, но Эллен показалось, он забыл, что то была шутка: чем дальше она читала, тем сильнее книга напоминала учебное пособие для начинающих скалолазов, сборник разрешенного и еще больше - запрещенного, весьма посредственно замаскированное под художественную литературу. Что же касается призрачной хозяйки, спасшей детей, которые заблудились на вершине горы, она так и не ожила под пером, и с каждым ее появлением Эллен все сильнее охватывала печаль.
        - И они жили счастливо какое-то время, - прочла она наконец, когда горный дух влюбился в смертного, и они поселились в домике на горе, чтобы присматривать за неопытными скалолазами. Эллен уронила последнюю страницу лицом вниз на диван.
        - Это конец? - спросил Джонни.
        - Разве не похоже?
        - Похоже, наверное, - сказал Джонни, явно разочарованный.
        - А что ты скажешь обо всем остальном?
        - Хорошо, - сказал Джонни, но так невыразительно, что его тон явно противоречил словам.
        - Мне кажется, это будет что-то значить только для нас самих, - заметила Маргарет.
        Суждение показалось настолько проницательным, что так и крутилось у Эллен в голове уже после того, как она уложила детей спать. Чтобы не мерзнуть в одиночестве за письменным столом в кабинете, она отнесла рукопись на обеденный стол и перечитала текст еще раз. Уже скоро она поняла, как представляет себе хозяйку горных вершин: глаза серые и сияющие, словно сланец на солнце, бледная кожа, гладкая, как свежевыпавший снег, длинное платье, как будто хитрым образом сотканное из вереска, однако не мешающее ей передвигаться босиком по горам. Эллен подумала сделать наброски, но вместо того наскоро записала все словами, чтобы показать Бену, заодно с несколькими идеями, которые помогут оживить персонажей в тексте. Завершив работу, она поняла, что хочет спать.
        Она задвинула засов на входной двери и заперла замок, хотя все это казалось излишним в Старгрейве, а заодно проверила окна внизу и заднюю дверь. Выключив свет на кухне, она услышала тихий шепоток снега за жалюзи. Однако, поглядев в окно спальни Джонни, она увидела, что небо над вересковыми пустошами ясное. Эллен поцеловала спящих детей и убрала волосы со лба Маргарет, которая хмурилась во сне.
        Ей не сразу удалось согреться под стеганым одеялом, но потом она все же задремала. Наверное, поэтому ей снился холод, хотя сны казались какими-то чужими. Единственным знакомым образом, который все время повторялся рефреном, был Лес Стерлингов, припавший к земле под своим белым панцирем. Позади него и вокруг стояла заледенелая чернота. Если уж она не пошла в лес, то придется отважится на путь под мостом или через неосвещенный город, только она боялась двинуться хоть куда-то, пока не определит, с какой стороны доносится шепот, или же не поймет, о чем говорит этот бескрайний тонкий голос, который выходит из горла, наверное, широкого, как небосвод, - боялась так сильно, что начала просыпаться.
        То был неподходящий сон, чтобы просыпаться от него в темноте одной. И все-таки она почти сразу успокоилась, потому что Бен вернулся домой. Она понадеялась, что он не станет держать дверь нараспашку долго - ледяной сквозняк дотянулся даже сюда, к ней. Она ждала, когда хлопнет входная дверь, и за это время проснулась окончательно, чтобы понять: Бен не смог бы сам войти в дом. И передняя, и задняя двери были заперты изнутри на засов.
        Она просто вообразила его здесь, потому что нуждалась в утешении, сказала она себе. Сейчас она была в полном порядке, сон развеялся. Вместе с ним ушли и остатки дремоты, зато впечатление, охватившее ее сразу по пробуждении, все усиливалось. Она была уверена, что теперь они в доме не одни.
        Подумав о спящих детях, Эллен выскочила из кровати. Схватила халат, расстеленный поверх одеяла для тепла. Продела руки в рукава, затянула пояс и, дрожа от озноба, поплелась к двери. Обхватив одной рукой ручку двери, на ощупь похожую на кусок льда, она распахнула дверь. В темноте перед лицом повисла какая-то белая дымка размером с ее голову.
        Это оказался пар ее дыхания. На лестничной площадке было настолько холоднее, чем в спальне, что она невольно отшатнулась. Холод словно оживлял темноту внизу, некая плотная ледяная масса дожидалась, пока Эллен нечаянно дотронется до нее. Она не стала включать свет в спальне, но сейчас зашарила по стене у лестницы в поисках выключателя и нажала на клавишу, задерживая дыхание, чтобы подавить крик, поскольку внезапно испугалась, что для него найдется веская причина.
        На лестнице никого не оказалось. Двери детских комнат были приоткрыты, в точности, как она их оставила, однако ни из одной комнаты не доносилось ни звука. Перегнувшись через перила, она убедилась, что входная дверь по-прежнему на засове. Наверняка дом не выстудило бы так, если только не открыто окно или задняя дверь. Мысленно она лихорадочно перебирала вещи в кабинете, но не могла вспомнить ничего, что пригодилось бы ей в качестве оружия. Она метнулась обратно в свою комнату и выхватила из платяного шкафа деревянную вешалку, после чего на цыпочках побежала вниз по лестнице.
        Ее колотила такая дрожь, что приходилось держать вешалку подальше от перил и от стен. Даже удары сердца сопровождались дрожью.
        - Не смей трогать моих детей, - прошипела она, стараясь стиснуть стучащие зубы. Она остановилась посреди лестничной площадки, всматриваясь в темноту спальни Маргарет.
        Маргарет лежала в кровати. Когда Эллен различила контуры ее тела, девочка пошевелилась под стеганым одеялом, и волосы рассыпались, свесившись с края матраса. Эллен на цыпочках подошла к смежной комнате и присмотрелась, стоя в дверях. Должно быть, под одеялом Джонни, только он кажется каким-то странно плоским. Она в страхе шагнула вперед и увидела, что это просто тень на одеяле. Джонни в постели не было.
        Она сделала вдох, больше похожий на судорогу, и заставила себя шагнуть в комнату, молясь увидеть то, что, как ей показалось, она увидела, и опасаясь включить свет, пока не убедится. И точно, на кровати лежала тень Джонни. Сам он высунулся из открытого окна, развернув лицо и протянув руки к темноте.
        Должно быть, это приступ лунатизма, иначе почему он даже не шевельнулся, когда она заговорила с ним?
        - Ты простудишься до смерти, Джонни, - сказала она, обхватила его за талию одной рукой, оттаскивая от окна, а другой закрыла оконную раму, за которой, как ей показалось, промелькнул намек на снежный вихрь, завернувший за угол дома и унесшийся в сторону леса. Тело Джонни под пижамной курткой было пугающе холодным. Она понесла его в кровать, пытаясь убедить себя, что чувствует, как он дрожит, однако понимая, что это ее собственная дрожь. Она осторожно опустила его на кровать, а потом, еще не включая света, отважилась взглянуть прямо ему в лицо. Она даже себе не признавалась, что именно боится увидеть, но уж точно не это. Его руки и лицо, кажется, тускло поблескивали, словно покрытые льдом.
        Эллен бросилась к выключателю. Свет ослепил ее. Пока она моргала, подобие хрустального покрытия на лице и руках Джонни растаяло, и теперь он выглядел так, словно его только что умыли. Потом его рот горестно искривился и - слава богу - веки затрепетали, открывшись на миг.
        - Где папа? - пробормотал он невнятно. - Когда он вернется домой?
        - Уже скоро, Джонни, скоро. Давай-ка согреем тебя. - Она усадила его на край кровати и принялась растирать с головы до пят теплым полотенцем, принесенным из ванной. - Как же ты меня напугал, - приговаривала она. - Мы попросим мистера Элгина поставить замок на твое окно, раз уж ты начал ходить во сне.
        Джонни, похоже, не слышал ничего из того, что она говорила.
        - Когда папа вернется домой?
        - Уже в субботу мы его увидим. - Она прижалась губами к его рту, чтобы согреть. - Почему ты все время спрашиваешь? Что тебе снилось?
        - Хотел знать.
        - Ну, конечно, ты хотел. Я понимаю. Он ведь раньше никогда не уезжал от нас вот так. Но не бойся, он вернется.
        Мальчик нетерпеливо мотнул головой и шумно выдохнул.
        - Хотел знать.
        Этот выдох прозвучал словно непроизнесенное слово, и Эллен спросила, не успев подумать:
        - Кто хотел, Джонни? Кто-то из твоего сна?
        Его лицо исказилось, как будто он не был до конца уверен в своих воспоминаниях.
        - Большое белое, - произнес он.
        Ей представилась чудовищно огромная бабочка, и она удивилась, почему этот невнятный образ заставил ее содрогнуться от страха.
        - Оно уже ушло. Ты просто спал.
        Наконец Эллен удалось его согреть, и она смахнула последние капли влаги, задержавшиеся на волосах. Когда она уложила его на матрас и накрыла стеганым одеялом, он почти уже спал. Она загнала задвижку на окне в паз до упора, до полной неподвижности.
        - Больше никаких блужданий, Джонни, - проговорила она вполголоса, целуя его в лоб, и оставила дверь в его комнату открытой. На цыпочках возвращаясь к себе в спальню, она бросила взгляд на входную дверь и невольно пожалела, что та до сих пор не отперта для Бена.
        - Возвращайся скорее, - прошептала она, обхватив себя руками.
        Глава тридцатая
        Бен проснулся с уверенностью, что обязан ехать домой. Он наполовину вылез из постели, прежде чем вспомнил, что должен еще раздавать автографы в книжном магазине. Он прислушивался к миру, просыпавшемуся вокруг него - птичьи трели с ветки вишневого дерева под окном, кто-то из родителей Доминика, шаркающий вниз по лестнице, а потом обратно наверх, - и перелистывал страницы книг, вынутых наудачу из нескольких книжных шкафов. Он не читал, просто убивал время, чтобы не путаться под ногами у хозяев в столь ранний час, а заодно размышлял.
        Накануне вечером он отправился в постель раньше Миллиганов, чтобы отоспаться после долгого дня, и провалился в сон, думая о них. Он слышал, как мать Доминика читает вслух своему мужу, которого подводили глаза, и он не мог читать дольше нескольких минут подряд. Если что-то из прочитанного оживляло у кого-то из них воспоминания, она прерывалась, и они принимались вспоминать вслух. Бен растрогался, но все равно решил, что должен был прочувствовать это сильнее. Сейчас, сдувая пыль с выгоревшей книги, об авторе которой он никогда не слышал, он вспомнил, как накануне вечером его вдруг осенило, чего недостает его собственным книгам.
        Пока он читал по диагонали «Мальчика, который поймал снежинки», ни одна строчка не вдохновила его так, как вдохновляла сама история, когда он воображал ее себе. Иллюстрации Эллен лучше передавали его вдохновение, чем сам текст, к тому же они были еще и более искренними. Бен не сомневался, что они главным образом и привлекают читателей ко всем их книгам.
        Как только Бен встретился накануне с рекламным агентом, у него не было ни минутки свободной, чтобы поразмышлять на подобные темы, зато теперь все это показалось ему вовсе не настолько удручающим, как могло бы. Он выложился по полной ради книг, и вот теперь они от него отдалились. На самом деле, это книги Эллен - Говард Баллами едва ли не прямым текстом сказал об этом при встрече, - однако для Бена это был повод еще сильнее ею гордиться. Беда заключалась лишь в том, что сегодняшняя встреча с читателями в книжном лишь сильнее отвлекает его от истинной цели.
        Наверное, когда эта встреча в книжном останется позади, истинная цель станет ему яснее. Накануне вечером, уплывая в сон в окружении старых книжек, Бен подумал, это как-то связано с Эдвардом Стерлингом. Он понял, что, высматривая на Чаринг-Кросс-роуд свои книги, даже не подумал поискать там последнюю книгу Эдварда Стерлинга. Больше она ему не нужна, это-то он понимал - поскольку в детстве ему было отказано в книге, пришлось самому пересказывать истории из нее, позабыв, откуда он их черпает. Если ему осталось рассказать или выполнить что-то еще, так оно живет внутри него с незапамятных времен.
        К его радости, раздался стук в дверь, и Доминик сообщил, что ванная комната свободна. Бен неспешно помылся и побрился, хотя его размышления уступили место тревожному ожиданию, а потом отважился спуститься вниз навстречу неизбежному завтраку от миссис Миллиган.
        - Давай, подкрепись как следует, - велела она, накладывая ему на тарелку новую горку бекона, как только там освободилось место. - У тебя впереди трудный день.
        - Мы уже несколько недель сообщаем всем нашим покупателям о твоем возвращении к нам, - сказал ее муж.
        - Второе пришествие Бена Стерлинга, - произнесла миссис Миллиган и сама сморщилась от такой нехорошей шутки.
        - Мама, - укорил ее Доминик, развернувшись к Бену: - Что собираешься делать до начала встречи?
        «Есть, судя по этой тарелке», - хотел сказать Бен, но вслух произнес:
        - Хочу навестить кое-какие любимые места.
        На улице, где все припаркованные автомобили лишились зрения из-за ночного мороза, он решил взглянуть на дома, в которых жил когда-то. Дом тетушки изменился несильно, хотя на подоконниках сидели куклы, а из декоративных кустов в саду выбивались несостриженые веточки, чего тетя никогда не позволила бы себе, но в целом дом показался ему маленьким и незнакомым. Когда он прошелся до их с Эллен первого дома, тот тоже выглядел каким-то съежившимся и скрытным, вероятно, из-за тюлевых занавесок. Бен порадовался, что Эллен его не видит, хотя вид дома лишь подтверждал все усиливавшееся впечатление, зародившееся неизвестно когда, что вся его жизнь в Норидже была не более чем задержкой на пути.
        После ланча в пабе, меню которого он позабыл, как только вышел оттуда, он немного побродил по историческим кварталам Нориджа, по старинным неровным улочкам, которые больше не казались ему достаточно старыми, после чего направился к книжному магазину. Их с Эллен фотография стояла в витрине, обрамленная их же книгами. Мистер Миллиган открыл ему дверь и зааплодировал, вызвав изумление у покупателей.
        - Вот наша знаменитость, - объявил он с таким воодушевлением, что Бен невольно порадовался за него.
        За следующий час магазин продал больше сорока книг Стерлингов. Каждый раз, когда за автографом к нему подходил ребенок, Бен жалел, что Эллен здесь нет - лучше бы они встретились с ней, а не с ним. Поддерживая поток разговоров, он чувствовал, что отвечает от ее имени. Но вот последний ребенок отошел от кассы, сжимая запакованный экземпляр «Мальчика, который поймал снежинки» и обещая ни в коем случае не разворачивать книжку до Рождества, как в магазине появилась миссис Миллиган с тортом. На белой глазури, покрывавшей торт сверху, было написано «Отлично, Бен!» таким пронзительно розовым, что все это выглядело совершенно несъедобным.
        - Потрясающе, миссис Миллиган, - сказал Бен. - Жаль, что дети не приехали. Вы не возражаете, если я сообщу Эллен, как у нас идут дела?
        - Да что ты все время спрашиваешь, - упрекнула она, хотя, судя по лицу Доминика, стоявшего у нее за спиной, он предпочел бы, чтобы его спрашивали.
        Пока Бен набирал номер, миссис Миллиган разрезала торт, и он жестами показал, что был бы счастлив получить не такой щедрый кусок. Он послушал гудки, приходившие откуда-то издалека, и в конце концов положил трубку.
        - Не повезло? - спросил Доминик.
        - Должно быть, Эллен ушла за детьми. Я попытаюсь еще раз позже. Как это мило с вашей стороны, - сказал он матери Доминика, впиваясь зубами в бисквит через толщу белой глазури.
        - Если хочешь, мы оставим немного, чтобы ты угостил своих.
        - Вы очень добры. Я им скажу, когда дозвонюсь, - ответил Бен и скрылся в комнате для персонала, в надежде, что несколько минут наедине с собой помогут ему успокоиться. Наверняка, это последний всплеск энергии, благодаря которой он развлекал публику, вызывает ощущение, будто ему до зарезу надо куда-то бежать. Раз или два кто-то из Миллиганов приходил его звать, он болтал с ними, едва ли сознавая, о чем говорит. Он принял из чьих-то рук чашку кофе, потом ее наполнили снова, и к тому моменту было уже четыре часа. Эллен должна вернуться, у детей не намечено никаких мероприятий. Он, улыбаясь, подошел к телефону и принялся слушать гудки, пока его улыбка не сделалась такой деревянной, что пришлось усилием воли расслабить мышцы. Когда стрелки на часах в лавке ювелира на другой стороне улицы беззвучно подползли к пяти, Бен несколько раз подряд набрал номер в Старгрейве, и каждый раз гудки посреди молчания и все сгущавшейся тьмы казались все более и более далекими. Наконец он понял, что больше не в силах это выносить.
        - Я уверен, у них все в порядке, - солгал он, - но мне кажется, что пора возвращаться.
        Глава тридцать первая
        Было почти шесть, когда он наконец выехал в Старгрейв. Мама Доминика проводила его до дома Миллиганов, торопясь изо всех сил и стараясь не уронить при этом тарелку с бисквитом. Бен забрал бы у нее тарелку, чтобы она шла быстрее, но тогда она поняла бы, что он взволнован гораздо сильнее, чем пытается показать. По крайней мере, он успел еще раз набрать домашний номер, пока она искала коробку, чтобы уложить остатки торта. Вот только телефон в доме Стерлингов лишь звонил и звонил где-то далеко в темноте.
        Миссис Миллиган завязывала коробку с тортом праздничным бантом, когда остальные члены семейства вернулись домой и мистер Миллиган принялся изливать свои восторги по поводу выступления Бена в магазине. Он не отпустит Бена, пока тот не подпишет для Миллиганов по экземпляру всех их с Эллен книг.
        - Но ты хотя бы кофе выпьешь перед дорогой, Бен? - почти взмолилась миссис Миллиган, пока он мучился, придумывая разные посвящения для каждой из книг, и похоже, у него закончились слова, чтобы внятно сформулировать отказ. - Мы же не хотим, чтобы ты замерз по дороге домой, - добавила она.
        Пока он старался как можно быстрее выпить обжигающий кофе, она начала рассуждать вслух, почему Эллен не подходит к телефону.
        - Возможно, она отправилась за покупками, чтобы приготовить что-нибудь вкусненькое к возвращению бродяги. Если хочешь, попробуй позвонить еще раз, - предложила она, а когда он попробовал, продолжила: - Может, остановилась посплетничать с кем-нибудь. Ты ведь знаешь, какие мы, женщины.
        - Все мы болтаем слишком много, а говорим слишком мало, - вставил мистер Миллиган.
        Его жена восприняла это на свой счет. Она развернулась к нему спиной и понесла в кухню тарелку и столовые приборы, поставленные для Бена. Бен залпом допил остатки горького кофе, выдернул из-под стула свою сумку и поднялся.
        - Спасибо, что приютили. В следующем году увидите, как я благодарен всем вам, - сказал он, подразумевая книгу, которую собирался посвятить им, хотя на данный момент этот план как будто затерялся где-то в темноте, лежавшей впереди.
        Доминик взял уложенный в коробку торт и поставил на пассажирское сидение, пока Бен закидывал назад дорожную сумку. В свете, падавшем из прихожей, Бен видел, как родители Доминика благополучно помирились, прежде чем, взявшись за руки, выйти его провожать.
        - Передай своим, что мы очень их любим, - сказала ему миссис Миллиган.
        - Счастливого пути, - пожелал Доминик.
        - И счастье в пути в том, чтобы он не превышал скорость, - добавил его отец, на что Доминик ответил лишь беспомощной улыбкой.
        Разворачиваясь, Бен бросил взгляд на всех троих, стоявших под лишенным листьев деревом так близко, как будто они поддерживали друг друга. Эта картина так и стояла у него перед глазами, пока он ехал по освещенным улицам.
        У него ушло несколько часов, прежде чем он выехал на шоссе А1 [11 - Самая длинная нумерованная автодорога Великобритании, которая соединяет Лондон и Эдинбург.]. Движение не позволяло предаваться посторонним размышлениям, но никак не мешало чувствовать. Каждый раз, когда в свете фар всплывали названия населенных пунктов, которые так веселили Эллен и детей по дороге в Старгрейв - Свинсхед, Стрэгл-Торп, Коддингтон, Кламбер-Парк, - он ощущал, как усиливаются его тревоги. В самом начале девятого ему пришлось остановиться на заправке, где оказался таксофон, немного защищенный от рева скоростного шоссе пластиковым колпаком, который в свете фонарей над заправочной площадкой походил на гигантский шлем, покрытый коркой льда. Бен набрал номер и опустил монетку, холодную на ощупь, хотя он достал ее из кармана брюк, после чего принялся слушать слабое биение телефонного пульса. Внезапно в потоке машин возникла пауза, и в наступившей тишине он услышал гудок, отделенный от него бескрайней тишиной. И тут он больше не смог защититься от мыслей, которые так его пугали. Он даже не сознавал, что все сильнее прижимает
микрофон телефонной трубки к губам, пытаясь сообразить, как же быть дальше. Позвонить знакомым в Старгрейве, выдумать какую-нибудь историю, чтобы они отправились на поиски Эллен и детей? Он понятия не имел, где они могут быть и что сказать, чтобы их стали искать, - его воображение отказывалось ему служить и рвалось в Старгрейв. Он бросил трубку на рычаг и побежал к машине.
        По шоссе ехали в основном грузовики, поэтому скоростная полоса была свободна. Бену не следовало оставаться на ней, ему не стоило гнать больше девяноста миль в час - вдруг остановит полиция? Ему казалось, он пытается обогнать свои мысли. Он знал, отчего накануне вечером, засыпая, думал о том, как Миллиганы состарились вместе, и почему ему в память врезался образ Доминика с родителями. Он помнил, как обнимал Эллен и детей в книжном магазине Лидса, обнимал так сильно, сам не зная почему. Должно быть, бессознательно он уже тогда боялся, или начал бояться еще раньше, наверное, в октябре, в тот день, когда смотрел, как Эллен ведет детей через вересковую пустошь. Неужели глубина его нынешних переживаний подготавливает его к тому дню, когда он их потеряет? Ощущение потери походило на разверстую рану в душе и в то же время отчего-то казалось исчезающе малой величиной в бескрайней темноте.
        Наконец показался съезд на скоростное шоссе, ведущее на запад: дуга белых и желтых огней над дугой красных, светящийся клинок, зависший над разрезом, который он проделал от горизонта до горизонта. Бен последовал за кроваво-красным потоком в Лидс и пронесся на максимально возможной скорости по улицам, которые отчего-то казались безжизненными, несмотря на толпы людей, многие из которых стояли рядом с клубами и пабами, одетые так, словно никакого мороза не было и в помине. Каждый раз, проезжая мимо телефонной будки, он удерживал себя от того, чтобы затормозить.
        Темнота начала прорываться на окраинные улицы, а потом и вовсе затопила их. Заплатки снега блестели на вересковых пустошах, словно торчавшие наружу кости; в лучах света от фар висели холодные блестки. Когда наконец впереди вздыбился мост, призрачный серый контур вокруг черной пасти с отпавшей челюстью, с окоченевших губ Бена слетело только одно слово:
        - Умоляю…
        Под мостом свет фар сжался до узкой полосы, а потом снова вырвался на свободу, и Бен увидел Лес Стерлингов под скалами, впивавшимися в небо. Лес словно впитывал в себя городские огни, светил отраженным светом, как луна. Дом Стерлингов на фоне леса стоял темный.
        Эллен с детьми должна быть дома, уже почти одиннадцать - им всем пора ложиться спать. Бен свернул на неровную грунтовую дорогу, лучи от фар задергались, и в их свете по фасаду дома заметались тени причудливых камней, а снеговики за домом приветствовали Бена гротескным танцем. Он торопливо припарковался у садовой стены и побежал к входной двери, звеня связкой ключей. Он повернул ключ во врезном замке, отпер автоматический замок и навалился на дверь плечом.
        Его встретила тишина, всеобъемлющее молчание. Лишь приглушенное эхо его шагов отвечало ему. Он с трудом побрел по всем комнатам, начав с нижнего этажа. Детей в постелях не оказалось, но разве они не могут собраться все вместе на верхнем этаже, все трое в их с Эллен спальне? Он же чувствует, что не совсем один в этой темноте, он поднимается навстречу чему-то живому. Однако, когда он толчком распахнул дверь их с Эллен спальни, поверхность кровати была ровной, словно алтарь. Бен развернулся к кабинету, понимая, что у Эллен с детьми нет причин находиться там, ненавидя разум, который дурачит его, не желая терять надежду: заставляет чувствовать, будто за дверью его ждут. Бен вцепился в дверную ручку, повернул и так и держался за нее, когда дверь отворилась внутрь. Он вошел в комнату, и ему навстречу поднялся Лес Стерлингов.
        Лес как будто льнул к окну, даже когда Бен прошел через комнату к письменному столу. Возможно, это из-за погруженного в темноту дома казалось, что мили леса в снежном саване сияют изнутри, словно облако, однако это свечение о многом сказало Бену. Именно к лесу он стремился, поднимаясь по лестнице, потому что, подумал он, Эллен и дети должны быть там.
        Он не стал задаваться вопросом, откуда такая уверенность. Его с головой затопило ощущение, что ему необходимо туда попасть: оно было похоже на зов, и он почти различал в нем их голоса. Бен бросился вниз по лестнице и прочь из дома, притормозил только для того, чтобы запереть дверь, после чего рысью припустил вверх по грунтовой дороге.
        Достигнув крайних деревьев, он побежал по «синему» маршруту до поворота на выход из леса, тут он сошел с дорожки и побежал дальше. Над заснеженными деревьями висела белая дымка, которую он принял за туман, она затягивала почти весь небосвод, однако он видел все лучше. Стройные стволы деревьев и толстый слой опавшей хвои поблескивали, словно впитывая свет звезд. Он чувствовал, что может бежать без опаски до самого места своего назначения. Но внезапно он оступился, потому что услышал голос Эллен, несомненно, ее голос. Он прозвучал где-то вдалеке у него за спиной.
        Покачнувшись, Бен остановился и схватился за ствол ближайшего дерева, похожий на разрушенную колонну, шершавую и прохладную. В ушах пульсировало от задержанного дыхания, но он услышал, как Джонни с Маргарет возражают против чего-то, а Эллен их успокаивает. Спустя примерно минуту он услышал еще один звук, заглушенный расстоянием, однако безошибочно узнающийся: стук входной двери. Они куда-то ходили, а теперь все вернулись домой.
        Они в безопасности. Эта мысль словно отпустила разум на свободу. Все его страхи отпали, кроме одного, слишком огромного, чтобы ясно его обозначить, настолько огромного, что он воспринимался, скорее, как радостное возбуждение, чем страх. Наверное, тревога за Эллен с детьми была всего лишь способом вернуть его обратно в Старгрейв. В ушах до сих пор стоял далекий хлопок входной двери, и пришла мысль, что надо пересечь порог. Один раз он уже сделал это, здесь, за пределами размеченных маршрутов, однако его память никак не могла справиться с полученным тогда опытом. Но теперь он будет готов как никогда, пообещал он себе.
        Бен оттолкнулся от скользкого ствола и побрел в лес. Он шел по просторному, залитому звездным светом молчаливому собору, который воздвиг сам себя. И сейчас тот был почти достроен, замысловатая отделка из снега и сосулек обретала очертания. Лес был посажен для Эдварда Стерлинга, но не только чтобы увековечить его память, а еще и скрыть место, где он умер, защитить эту точку планеты от мира.
        Бена не покидало ощущение, что нечто, гораздо обширнее его собственного разума, подкидывает эти мысли, нечто настолько же огромное, как тот ужас, который лишил его возможности дышать и в то же время широко распахнул его сознание. Наконец-то весь орнамент сложился. Смерть Эдварда Стерлинга был лишь началом. Лес скрыл то, что высвободила эта смерть, то, что пришло вместе с ним, преодолев границы, обозначенные полуночным солнцем.
        Возможно, оно дожидалось этого момента с тех пор, как на земле появился лед, дожидалось кого-нибудь, с кем можно выбраться за пределы света. Возможно, обратно на родину вернулся вовсе не Эдвард Стерлинг, а всего лишь его оболочка, которую заставили ходить и говорить. Должно быть, в этом и был источник его силы, снова погнавшей его на север в поисках места, где оно могло бы укрыться, вот только тело сломалось раньше, чем удалось отыскать достаточно укромное место. Лес прятал его, и его сила увеличивалась на протяжении долгих ночей, и вот теперь оно пробуждается.
        Бен пытался рассказать себе искаженную версию, бессознательно отрицая, что сказка основана на правде, однако невозможно избегнуть этого понимания здесь, где правда окружает его со всех сторон. Все сосульки над головой, свисавшие с веток, словно замороженный звездный свет, указывали в недра леса, демонстративно опровергая законы гравитации. Они указывали на не видимую отсюда поляну, как будто то, что прятал лес, превращало его в ледяную гробницу.
        Страх Бена уже миновал стадию благоговейного трепета и сменился затаившим дыхание спокойствием. Он едва ли сознавал, что идет, понятия не имел, сколько прошел с тех пор, как остались позади голоса Эллен и детей. Должно быть, поляна уже близко, потому что ледышки, которыми обросли деревья, делались все более и более замысловатыми, образуя формы, которые он не смог бы описать словами. Впечатление было такое, словно деревья претерпели одну и ту же мутацию, являя миру образы, для которых стволы и кроны служили всего лишь скелетом. Хотя они стояли совершенно неподвижно, он чуял, что их неподвижность предвещает рост. Кроме того, не все в лесу сохраняло неподвижность. Он замечал за деревьями впереди какое-то белесое шевеление.
        Это шевеление было таким огромным, что он дал бы деру оттуда, если бы еще мог контролировать свои движения, однако теперь то бездумное влечение, заманившее его в лес, полностью управляло его конечностями, а он только и мог суетливо двигаться вперед. Деревья расступались перед ним и беззвучно смыкались у него за спиной. Еще несколько шагов удавалось верить, что впереди мельтешит снегопад, пусть даже снежные хлопья падают только на поляну; но хотя движение оставалось в границах поляны, он угадывал, что оно при этом чудовищно громадное. И стоило это понять, как он уже не мог отрицать, что вот это, чем бы оно ни было, осознает его приближение. Дрожь ужаса и предвкушения прошла по телу, каким-то образом подготавливая его, и Бен бегом припустил к опушке, беспомощно спотыкаясь.
        Может, он увидел только снег и лед, а может, его разум все-таки не смог справиться с реальностью происходящего. Совершенно точно, густой снег валил только над поляной, хотя казалось, он торжествующе вздымается с земли, а не падает с неба, скрытого снежными хлопьями. А внутри снежного вихря, или же формируясь из него, или и то и другое, что-то иное обретало очертания. Ему представился паук, который припал к земле, заполнив своим телом всю поляну, чьи бесчисленные конечности непрерывно движутся, или же гигантская голова, сплошь покрытая белыми усиками из собственной белой плоти, усиками, между которыми многочисленные глаза таращатся на него. Он отметил, что все здесь идеально симметричное: должно быть, глаза у него со всех сторон, чтобы видеть мир, в который оно входит. Все это лишь намекает на сущность его природы, оцепенело подумал Бен. И снег оно использует как намек на себя.
        Поскольку снежные хлопья закрывали небосвод, а заодно и дальнюю часть поляны, Бен не смог оценить, насколько оно велико в высоту, и это вовсе его не утешило, - наоборот, внушило чувство, что оно, в некотором смысле, уходит в бесконечность. Бену пришлось задрать голову, поскольку блеклые усики нависали над ним, и он испугался, что они сейчас потянутся к нему. Но они лишь трепетали в воздухе вокруг тела - играли с формами, создавая и изменяя их, позволяя принимать узнаваемые очертания, а затем наделяя их идеальной симметрией. Там были человеческие лица, он видел: маски, слепленные из снега, - однако, судя по выражению этих лиц и отчаянному трепыханию в хватке усиков, игравших с ними, некоторые все еще сохраняли подобие сознания. Одно из лиц прямо над ним, которое, кажется, попыталось закричать, как только его половинки сделались одинаковыми, оказалось лицом Эдны Дейнти.
        Для Бена это зрелище стало обещанием новых чудес, преображений еще более великих. Все, что он сейчас наблюдает, просто еще одна метафора, понял он, но даже этого оказалось для него слишком много. Его разум снова старался забыть, чтобы уберечь себя. Бен ощущал на щеках то ли слезы, то ли снежинки. Он глазел на явление посреди поляны и на устроенное им представление с замороженными душами столько, сколько смог вынести, после чего развернулся на трясущихся ногах. В лучшем случае, увиденное будет напоминать полузабытый сон, не успеет он выйти из леса, а назавтра от него останется настолько мало, что он ошибочно сочтет это очередной сказкой, ждущей, чтобы ее рассказали. Подумав об этом, Бен услышал за спиной его голос.
        Звук был не из тех, какие обычно называют голосом, - шуршание снега, слышимое только потому, что оно неизмеримо огромно и заключено в кокон из тишины, шепот узоров, обретающих форму и обрастающих деталями. И тем не менее Бен каким-то шестым чувством смог расшифровать послание. Если хочет, пусть сочиняет сказку о полуночном солнце, чтобы сохранить воображение живым и удержать власть над ним, позволить разуму дорасти и научиться воспринимать то присутствие, какое обитает в лесу. Ждать теперь осталось уже недолго. Бена трясло так, что его возвращение с поляны напоминало какую-то беспомощную ритуальную пляску. Все сказки, которые он успел написать, даже близко не дотягивали до той сказки, в которой он скоро окажется наяву.
        Глава тридцать вторая
        Когда Эллен с детьми свернули на грунтовую дорогу, они сразу увидели у дома машину.
        - Папа вернулся! - закричал Джонни и помчался к дому.
        Интересно, подумала Эллен, Бену хватило одной ночевки у Миллиганов или же на него напала тоска по дому?
        - Только не звони в дверь, Джонни. Вдруг он лег спать.
        Мальчик обежал дом вокруг и спрятался между снежными фигурами.
        - Мама, он сейчас будет бросаться снежками. Они тяжелые, мама, - заныла Маргарет, почти хныча от усталости.
        - Джонни, выходи немедленно. Я разрешила тебе задержаться в гостях, чтобы вы со Стефаном и Рамоной доиграли в вашу компьютерную игру. Мне казалось, ты уже достаточно взрослый и умеешь себя вести.
        Когда она подошла ближе, он выпрыгнул из-за снеговиков, и Маргарет взвизгнула.
        - Я же просила не будить папу, - сказала Эллен, подумав, что Бен вряд ли уже спит: на лобовом стекле машины не было изморози, значит, она стоит здесь недолго. Она поглядела мимо машины на странно симметричное облако, которое, светясь, висело над лесом еще с того момента, когда они вышли от Кейт. Она почему-то никак не могла определить, насколько оно велико и как далеко находится. Отперев входную дверь, Эллен включила свет в прихожей.
        - Сразу идите в ванную, - вполголоса приказала она.
        - А можно нам хотя бы посмотреть на папу? - взмолилась Маргарет.
        - Но только потихоньку. Тихо, как снег идет.
        Временами дети воспринимали указания Эллен слишком буквально исключительно из чувства противоречия, однако сейчас они действительно попытались выполнить их: когда они поднялись на верхний этаж, она уже не слышала их. Стоя у подножья лестницы, она видела, как Маргарет мягко приоткрыла дверь спальни, потом - дверь темного кабинета.
        - Его здесь нет, - сказала сверху.
        Должно быть, Эллен слишком устала, поэтому не поняла, что нет необходимости понижать голос - Маргарет едва расслышала ее.
        - Значит, лицо и зубы, - сказала Эллен. - Я поднимусь через десять минут подоткнуть вам одеяла.
        Пока они были в ванной, она заглянула в комнаты нижнего этажа, на случай если Бен смертельно устал после своего путешествия и заснул прямо там, только в комнатах никого не оказалось. Она заправила кофеварку, включила в розетку, прежде чем выпроводить Джонни в его комнату, убедившись, что он умылся и почистил зубы.
        - Где папа? - повторил он.
        - Должно быть, пошел искать нас. Чем быстрее вы заснете сегодня, тем быстрее пролетит время до встречи с ним.
        Она говорила о Бене, как о Санта-Клаусе, но ей не хотелось, чтобы Джонни переживал и видел кошмары. Она поцеловала Джонни, голова которого утонула в подушке, подоткнула под матрас концы стеганого одеяла и проверила, хорошо ли заперто окно, после чего пошла в комнату к Маргарет.
        - Я приду и скажу тебе, если услышу, как Джонни ходит во сне, - прошептала ей Маргарет.
        - Мне кажется, он больше не будет. Он ведь раньше никогда не ходил во сне. В любом случае, я дождусь, пока вернется ваш отец.
        - Можно мне тоже?
        - Ложись спать. Увидитесь с ним завтра утром, - сказала Эллен, подавив слабые протесты Маргарет поцелуем. Она оставила двери их комнат чуть приоткрытыми и вернулась к булькающей кофеварке.
        Кофе немного помог прогнать холод, проникавший сквозь раму кухонного окна и жалюзи, однако Эллен казалось, что прямо за стеклом сгущается нечто огромное и ледяное. Она потянула за шнурок на жалюзи, подняв брякающие полоски пластмассы. Смотреть там было не на что - только промерзший сад и толпа аморфных фигур на границе пятна света, падавшего из кухни. Она снова закрыла жалюзи и перешла в гостиную.
        Гарнитур, который она привезла из Нориджа, и глубокие кресла, купленные уже в Старгрейве и успевшие сделаться старыми друзьями, составляли всю обстановку комнаты. Она свернулась калачиком на диване, прихлебывая кофе, и принялась рассматривать рисунки на стенах, свои и детей, бархатные шторы, отгораживавшие дом от ночи, каминную полку из серого камня, которую она скоро заставит рождественскими открытками. Она попыталась представить себе, какое впечатление производил дом до того, как стал принадлежать ей и остальным членам семьи, но вспоминалось одно лишь ощущение темной пустоты.
        Она допила кофе и села, надеясь услышать со стороны грунтовой дороги шаги. Бен уже скоро будет дома - за это время можно обойти весь Старгрейв и вернуться обратно. Она вслушивалась в тишину, пока та как будто не начала льнуть к окнам, и тогда Эллен пришлось подавить в себе острое желание нарушить ее. Эта тишина напомнила о ночи за окном и толпе неподвижных фигур за домом, и по какой-то неведомой причине у Эллен в голове начала крутиться фраза: лицо и зубы, лицо и зубы.
        Поняв, что вспоминает ухмылку того скалолаза, замерзшего насмерть на скале, она потянулась за пультом от телевизора и принялась переключать каналы. Ни одна программа не показалась подходящей, чтобы скоротать вечер, даже фильм с Кэри Грантом, который она посмотрела несколько минут. Она сильно убавила звук, чтобы не пропустить возвращение Бена, и в какой-то момент поняла, что действие черно-белого фильма происходит в основном ночью, и ей показалось, он только помогает темноте и тишине сгущаться все сильнее. Она выключила телевизор и закрыла глаза.
        Спать она не собиралась, хотела только успокоить мысли. Сон пришел почти сразу, навалился мягкой тяжестью на веки и на разум. Она не знала, долго ли так продремала, когда ее разбудило холодное дуновение. Должно быть, открыта дверь или окно, и она уже собиралась поднять себя усилием воли, на случай если Джонни ходит во сне, но тут она услышала, как тихонько закрылась входная дверь. Это Бен. Он вернулся.
        Надо выйти к нему навстречу или хотя бы поздороваться. Но он как будто принес с собой в дом сонную одурь, волну обволакивающей липкой дремы. Она не сознавала, как долго проспала. Она почувствовала, как Бен прошел по комнате и остановился над ней статуей, словно зимняя ночь прибавила достоинства его фигуре, однако ее веки так отяжелели, что она не смогла их открыть. А он подсунул одну руку ей под плечи, другую - под колени. Он понес ее наверх, опустил на кровать, приподнял ноги, освобождая от колокола юбки, раздел. От прикосновения его рук по ее телу прошла волна дрожи, и она захотела его. Однако, когда он плавно вошел в нее, его пенис оказался совершенно ледяным.
        Должно быть, все это ей снится, иначе она обязательно проснулась бы от такого прикосновения - с другой стороны, если это сон, как она может настолько рационально оценивать происходящее? Она стиснула внутри себя эту ледышку вместо пениса, стараясь передать ему хоть немного тепла, пока ее тело сонно отвечало ему. Когда он достиг пика, а потом съежился, ей показалось, внутри нее тает сосулька. Ощущение было настолько похоже на сновидение, что она почти сразу заснула.
        Когда она проснулась в следующий раз, в комнате было темно. Она лежала на своей половине кровати, развернувшись к середине спиной и вытянув под одеялом руки. Сколько же она проспала? Она перевернулась и увидела, что Бен лежит рядом. А только это и имело значение. Она прижалась лицом к его шее, натянула одеяло ему на плечи и провалилась обратно в сон.
        Ее разбудили голоса детей. Она лежала в постели одна. Веки задрожали под напором яркого света - день сочился между шторами. Прикрыв глаза одной рукой и другой опираясь о кровать, она села и снова услышала детские голоса. Они явно веселились.
        Дети с Беном, устроившись в гостиной, смотрели телевизор. Только что закончился подробный прогноз погоды, и глаза Бена блестели даже ярче, чем у детей.
        - Мама, - закричал Джонни, пока его отец смотрел куда-то вдаль, и на его губах играла странная улыбка, которую сам он едва ли сознавал, - на Рождество везде пойдет снег!
        Глава тридцать третья
        Конечно, Джонни понимал, что придется подождать. Синоптик сказал, снег, когда соберется, начнется с самого севера, а к ним придет, может, спустя недели. В любом случае, это означало только то, что синоптик не знает наверняка, когда именно начнется снег, и уж точно никому не повредит, если он, Джонни, будет время от времени посматривать на небо, чтобы узнать, не сгущаются ли тучи. Уже скоро он глядел на небо еще и для того, чтобы позлить Маргарет, заметив, как та от этого закатывает глаза и делает страдальческое лицо. На самом деле, она была взволнована не меньше его, просто старалась казаться взрослой. Однако если ты взрослый, это не означает, что нужно постоянно изображать скуку, потому что Джонни прекрасно видел, с каким нетерпением ждет снегопада их отец.
        По временам папа как будто отгораживался от всех, особенно когда работал над книгой, хотя мама Джонни никогда так не делала, когда рисовала. И в такие моменты Джонни всегда чувствовал, что его отец копит какие-то тайны, готовясь показать их семье и всему миру, и вот теперь он с легкостью определил, что у отца зреет новая тайна. Утром он проснулся и увидел, что папа стоит в дверях его спальни и глядит на него.
        Он смотрел на Джонни так, словно приготовил какой-то сюрприз, только забыл, какой именно. Когда Маргарет вышла из своей комнаты, чтобы поздороваться, отец наскоро обнял ее и поплелся вниз с таким видом, будто не вполне понимая, куда идет. Они услышали, как он включает телевизор, и поспешили за ним, успев как раз к прогнозу погоды. Джонни не сомневался, что отец уже знал о снегопаде - то была часть его тайны, которую он подготовил для них.
        А мама знает? В этом Джонни сомневался: когда она сошла вниз, то явно удивилась, почему это отец выглядит таким довольным собой.
        - Мама, - сообщил он, - на Рождество везде пойдет снег!
        - Кое-кто будет счастлив. И когда, Бен? Сильный снегопад?
        - Сильный как никогда.
        Джонни не показалось, что в прогнозе погоды говорилось о чем-то исключительном, однако папа частенько выбирал слова, от которых явления становились масштабнее.
        - Только не в ближайшие дни, - сказала мама так, словно загадывала желание. - Я вполне обойдусь без субботней поездки в Лидс, когда на носу Рождество.
        - Тебе и не придется.
        Они имели в виду секрет, о котором детям не полагалось знать, - в Лидсе предстояло закупать рождественские подарки.
        - Что ж, начинаем копить силы на зиму, - сказала мама, направляясь в кухню. - Если хочешь поболтать, идем со мной.
        За оживленными голосами детских программ, которые они выбрали вместе с Маргарет, Джонни услышал, как его мать говорит:
        - Тебе было так же одиноко, как и мне? Мне казалось, не хватает частицы меня.
        Джонни смущенно поежился и постарался не слушать, пока мать не спросила:
        - Куда ты ходил вчера ночью, после того как приехал? Неужели не мог подождать?
        - Я не против подождать, когда знаю, что дело стоит ожидания.
        Когда ароматы готового завтрака заманили Джонни в кухню, оказалось, что родители держатся за руки. Они и за завтраком время от времени касались друг друга, словно проверяя, здесь ли каждый из них. Вместо того чтобы хихикать, Джонни поглядывал на небо над нахохлившимся лесом.
        - Мне кажется, еще рано высматривать снег, - сказала в конце концов мама, - не среди ясного же неба.
        Джонни не знал, как именно описать небо над лесом.
        - Оно не ясное, - сказал он.
        - Как и твоя голова, - сообщила ему Маргарет.
        - Не надо спорить, лишь бы спорить, - сказала им мама, - а не то никаких посиделок допоздна.
        - Только с утра пораньше, - вставил папа.
        - А ты мог бы и помочь.
        - Я возьму их проветриться, идет? - предложил он и спросил детей: - Куда отправимся?
        - В Лидс.
        - В Ричмонд, - сказала Маргарет, - посмотрим, какая у меня будет школа в следующем году.
        - Может быть, вашему отцу не стоит садиться за руль, ведь он вчера так поздно вернулся?
        Его явно только что встревожило что-то, и Джонни недоумевал, неужели упоминание следующего года.
        - Как насчет пешей прогулки куда-нибудь? - спросил папа.
        - В лес! - прокричал Джонни.
        - Маргарет?
        - Если хотите.
        - Что скажешь, Эллен? Ты ведь хотела посмотреть, как сейчас в лесу.
        - Хотела, но только не сегодня. Слишком много работы. Кстати, о работе, я набросала несколько мыслей по поводу нашей книги. Там на столе.
        - Ты что, не нашла бумагу? - Он тут же вскочил с места, как будто ему было невыносимо оставаться в одной комнате с этой дурацкой шуткой. - Посмотрим, что там.
        Мама забрала тарелку Джонни, отдав ему бекон, к которому отец так и не прикоснулся. Как только за ним захлопнулась дверь кабинета, мама сказала:
        - Вы сегодня будьте помягче с отцом, дети. Мне кажется, он сильно вымотался за вчерашний день.
        Когда они помогли убрать со стола после завтрака, а отец так и не вышел из кабинета, Джонни подумал, не заснул ли тот за столом. Нет, наверное, он просто читал мамины заметки, потому что спустя несколько минут, в которые Джонни изнывал от нетерпения, он спустился по лестнице, и так тихо, что никто не заметил, пока он не вошел в комнату.
        - Ты гораздо лучше меня проникла в суть книги, - сказал он. - Я не смог вдохнуть в нее жизнь, а ты можешь.
        Мама снова взяла его за руку и сделалась так трогательно похожа на маленькую девочку, что Джонни пришлось скорчить Маргарет рожу, на что она укоризненно нахмурилась.
        - Но ты ведь еще не закончил ее, - сказала мама.
        - Я закончил еще перед отъездом. Теперь твоя очередь. Если хочешь, оставь на обложке мою фамилию.
        - Конечно, хочу. Но, Бен, автор ведь ты.
        - А вы, дети, что скажете? Стоит вашей маме рассказать свою сказку, раз она может?
        - Да! - хором закричали они.
        - Не позволяй своему воображению снова заснуть, - сказал он ей и посмотрел долгим взглядом, пока она не кивнула. - Так, дети, одевайтесь как следует, и мы идем гулять.
        - Но сначала умываться, - велела мама.
        - Не торопись, - крикнул отец вслед Джонни, который рысью кинулся наверх. - У нас времени сколько угодно.
        Джонни старался сохранять терпение, пока сестра целую вечность расчесывала волосы. Он застегнул «молнию» на своем пухлом анораке и вылетел из дома. Небо над вересковыми пустошами было безнадежно ясным, а ярко подсвеченная дымка над лесом, похоже, была какой-то разновидностью тумана, скорее всего, появившегося из-за того снега, который еще оставался на деревьях. Джонни, сощурившись, глядел на эту дымку, топая впереди отца и Маргарет. Она могла бы скрыть что-нибудь очень большое, даже целый лес, думал он, представляя себе гигантскую стаю птиц или рой насекомых, миллионы особей, которые держатся друг от друга на небольшом расстоянии, чтобы парить. Потом он мысленно увидел, как они вырываются из тумана, словно снежный вихрь, только не успел вообразить, как именно они выглядят - но точно не птицы и не насекомые. Джонни споткнулся на грунтовке и ухватился за обледенелую голову снеговика с себя ростом, который и вырвал его из сна наяву.
        Должно быть, именно так он и ходил во сне, подумал он, потому и не смог потом вспомнить, что ходил. Мама улыбалась им из кухонного окна, Маргарет пригнулась на случай, если он запустит снежком, - никто из них, похоже, не заметил ничего необычного над деревьями. Отец обогнал его и, размашисто шагая, миновал огороды, направляясь к лесу, над которым была только туманная дымка. Джонни старался на нее не глядеть, пока шел по хрусткой траве к деревьям.
        Туманная дымка окутала лес сумерками, в которых стволы деревьев, напоминавшие слоистые кости, как будто светились. Как только Джонни ступил на дорожку, он увидел пар собственного дыхания. Он побежал вперед, высматривая деревья, с которых можно было бы стрясти снег, и постарался обогнать своих, чтобы скрыться из виду и устроить им засаду. Только вот деревья не поддавались: он наваливался на стволы всей тяжестью тела, но стряхнуть удалось всего пару снежинок. В какой-то момент ему показалось, что отец с Маргарет прокрались ему за спину, но потом он увидел, как они приближаются по дорожке: глаза отца сияют в сумеречном свете, а Маргарет растирает руки в перчатках. Она, похоже, замерзла и сейчас предложит вернуться домой, поэтому Джонни закричал:
        - Давайте играть в прятки! Папа водит!
        Отец отошел к ближайшему синему столбику, отмечавшему маршрут, и весело поглядел на них, прежде чем закрыть глаза.
        - Я вас найду, обещаю, - провозгласил он голосом, похожим на свист ветра между деревьями. - Прячьтесь!
        Когда Джонни увидел, что сестра осталась недалеко от верстового столба, он на цыпочках помчался в лес. К тому моменту, когда отец досчитал до тридцати, Джонни достаточно далеко убежал от дорожки и уже не видел своих за стволами деревьев. Он метнулся за два дерева, росших очень близко друг к другу, и присел на корточки, глядя в просвет между ними. Он услышал, как отец прокричал: «Пятьдесят!» - и объявил, что идет искать, но его крик прозвучал еле слышно, придавленный лесным молчанием. Джонни еще ближе припал к земле, дожидаясь, пока отец увидит его. Он все еще наблюдал, прислушиваясь к любым движениям в тишине, которую как будто пригвоздили к земле все эти деревья, когда почувствовал, что либо отец, либо Маргарет обошли его со спины.
        Нет, не они. Их дыхание у него на шее не было бы таким холодным, и даже если бы они стояли у него за спиной оба, их присутствие не показалось бы таким огромным. Он развернулся на месте, разметав опавшую хвою. Никого не было, только деревья, словно прутья чудовищно громадной клетки, но на миг показалось, то, что он ощутил за спиной, чем бы оно ни было, только что спряталось за всеми деревьями сразу. Должно быть, померещилось из-за сумерек, а дыхание на шее - просто случайный порыв ветра. Все равно он обрадовался, когда услышал голос отца:
        - Я тебя вижу, Гретель!
        Маргарет разочарованно пискнула, а Джонни теперь мог вернуться обратно к столбу, не опасаясь, что придется водить.
        Когда Маргарет начала считать, он убежал с дорожки. Она чуть ли не кричала, но ее голос тут же становился едва слышным, даже тише, чем до того звучал голос отца. Джонни свернул в сторону, потому что отец тоже направился в недра леса, и спрятался посреди хоровода из пяти тесно растущих деревьев. Он видел, как отец скрылся из виду среди деревьев слева от него, и услышал, что Маргарет пока еще считает, значит, он явно ошибается, когда ему кажется, что он в этом уединенном месте не один. Джонни огляделся по сторонам, поднял голову. Ну, конечно, сгусток тумана висел над ним на уровне деревьев. Бледная дымка над ветвями, отяжелевшими от снега, показалась ему похожей на фрагмент лица - лица настолько громадного, что по такому крошечному кусочку было невозможно оценить его черты. Подумав о лице, которое шире леса и нависает прямо над ним, он рванул обратно к верстовому столбу, как только услышал, что Маргарет перестала считать.
        - Туки-туки, Джонни! - выкрикнула она почти сразу, постучав по столбу, впрочем, без особенной радости. Когда он зашаркал ногами по дорожке, взрывая слежавшуюся хвою, она сказала: - Я больше не хочу играть.
        Теперь, когда она призналась в этом, ему не придется признаваться самому. Когда он пожал плечами, хотя и не так непринужденно, как собирался, она прокричала:
        - Папа, мы больше не играем!
        Наверное, папа решил, что она хитрит, выманивая его, потому что не издал в ответ ни звука. Интересно, он подкрадывается к ним или же неподвижно замер в лесу?
        - Мы больше не играем! - прокричали они более-менее хором, но тишина словно обрубила их голоса, как только они достигли ближайших деревьев
        - Он хочет нас попугать, - жалобно произнесла Маргарет.
        Джонни не понял, это он задрожал или это лес. На мгновение показалось, что деревья каким-то образом сплотились, а потом что-то начало медленно приближаться к ним с Маргарет из-за стволов. Он ничего не различал дальше ближайшего ряда сосен, окутанный паром от собственного дыхания. Когда справа между самыми дальними деревьями, напоминавшими больше сплошную чешуйчатую стену, возникла какая-то фигура, он усомнился, хочет ли знать, кто там.
        Джонни шумно втянул в себя воздух, как будто ледышку в рот положил, и увидел, что это отец. Наверное, из-за мороза тот выглядел каким-то иным - из-за морозной дымки в воздухе, - но когда он решительно направился к детям, его лицо показалось таким пустым и бледным, что Джонни испугался за него. Затем отец заметил, что Маргарет вся дрожит, и на его лице отразилось беспокойство.
        - Ты что, продрогла? - спросил он. - Тогда пойдемте быстрее.
        - Разве мы не возвращаемся домой? - спросила Маргарет.
        - Нет, ну мы ведь никуда толком не ушли. До темноты еще несколько часов.
        Он развернулся на дорожке и зашагал так быстро, что детям пришлось почти бежать, чтобы не отстать от него. Джонни решал, он хочет таким способом согреть Маргарет или же торопится куда-то? Лицо отца было совершенно лишено всякого выражения, но при этом сосредоточенно, и Джонни подумал, интересно, можно ли быть лунатиком, когда не спишь.
        Они почти подошли к той точке, где маршрут начинал выводить из леса. Папа сошел с дорожки, не сбавляя шага, и направился дальше в лес, в лабиринт сосен, которые напоминали Джонни великанов или насекомых: многочисленные ноги с ледяными клешнями,
        тощие чешуйчатые тела, белые головы. Они замерли неподвижно, словно вот-вот набросятся всем лесом. Джонни пошел бы вслед за отцом, если бы Маргарет не остановилась на дорожке, возмутившись:
        - Папа, ты нас там потеряешь.
        - Не нужно бояться. - Он крутанулся на месте и поманил их рукой, а его ноги при этом как-то странно приплясывали, как будто он был не в силах удержаться. - Это последнее место на земле, где я мог бы вас потерять. Совсем наоборот.
        - Мама бы не позволила нам гулять там, где нет никаких дорожек.
        - Там есть дорожки, поверь мне. Сама увидишь. - Однако упоминание мамы задело его. Сначала он рассердился, но затем окинул взглядом выстроившийся рядами безмолвный лес, и его лицо просветлело. - Она должна быть здесь, - пробормотал он вполголоса. - Мы должны быть все вместе.
        Он вышел обратно на дорожку так резко, как будто оттолкнулся от чего-то. Вид у него был озадаченный, на лице снова проступало то самое пустое выражение.
        - Пойдем обратно за вашей мамой.
        - Она сейчас занята, - напомнила ему Маргарет.
        Его глаза опасно заблестели, но затем он улыбнулся, так смутно, как будто сам не понимал причины.
        - Отлично, - произнес он. - Если мы подождем, сможем увидеть больше.
        Пока он вел их по маршруту в сторону вересковых пустошей, он то и дело оборачивался, поглядывая на сосны, хотя, судя по его виду, уже не помнил, что именно
        высматривает. Джонни не хотелось разговаривать, пока они не прошли почти весь маршрут.
        - А чего мы увидим больше, если подождем? - спросил он в итоге. - Больше снега?
        Его отец заулыбался так, словно Джонни разрешил сложную задачу.
        - Снег, какого вы никогда не видели раньше, - пообещал он. - Зима до самого конца.
        Глава тридцать четвертая
        Снега не было почти неделю, да и потом он пошел только по телевизору. Джонни увидел в детских новостях и позвал всех, чтобы они пришли и сами посмотрели. Снежные бури бушевали на севере Шотландии. Еле-еле ползущие вереницы автомобилей успевали побелеть еще сильнее за те секунды, пока их показывали на экране, а желтый свет их фар - потускнеть. Люди, замотанные в шарфы, нагибали головы навстречу белоснежному ветру, чтобы устоять на ногах. Стадо овец в буране было бы совершенно неразличимо, если бы не глаза. Когда телеэкран заполнило изображение соснового леса - Маргарет на какой-то фантастический момент показалось, это Лес Стерлингов, - все краски поглотил белый цвет.
        - Приближается! - завопил Джонни.
        - Мама, у нас ведь не будет так ужасно, как там?
        - А что тут ужасного? - тут же заныл Джонни, словно ее высказывание могло сдержать стихию, - все-таки он совсем еще ребенок. - Отлично все. Я-то думал, ты любишь снег.
        - Но не столько же.
        - Давайте подождем и послушаем, что скажет прогноз, - предложила мама.
        Но до прогноза оставался еще целый час. Маргарет пошла к себе в комнату. На верхнем этаже было темно, должно быть, отец выключил свет в кабинете, чтобы лучше вообразить себе новую сказку. Она оставила дверь своей комнаты приоткрытой, чтобы остальной дом составил ей компанию, и сняла с книжного стеллажа в углу, рядом с битком набитым гардеробом, том братьев Гримм.
        Присев на край кровати, она раскрыла книгу, держа на коленях. Когда она была в возрасте Джонни, то читала ее так часто, что теперь ее можно было держать только так, иначе страницы вылезали из корешка вместе с марлей, на которую были приклеены. Книга раскрылась на сказке о Гензеле и Гретель, и она вспомнила, каким именем ее в шутку назвал отец, когда они играли в лесу. Наверное, она стала уже слишком взрослой для этой истории: сжигать в печи старуху показалось ей бессмысленной жестокостью. Она попыталась полистать книгу Ганса Андерсена, но там все оказалось еще мрачнее - от одной мысли о Снежной королеве ее затрясло. Она оставила обе книги в комнате Джонни и надела наушники, чтобы послушать записи «Кучи коров», любимой лидской рок-группы Рамоны, пока мама не крикнула снизу:
        - Ужин через пять минут.
        Маргарет спустилась как раз вовремя, чтобы увидеть подробный прогноз погоды, и отец тоже. Синоптик, человек, похожий на сову, который, судя по выражению его лица, подсмеивался над самим собой, стоял спиной к карте Европы, через которую ползли белые завитки. Карта сменилась картой Британии, и Маргрет показалось, как будто белая клешня смыкается на острове. Снежные бури ожидались на юге Англии к концу недели.
        - Ну, и почему не здесь? - заныл Джонни.
        - Мама, а если у нас такое растянется на недели? Как же мы будем жить?
        Отец одарил Маргарет ослепительной улыбкой.
        - Ты изумишься.
        - Я завтра поеду в Лидс и закуплю провизии. У нас в морозилке полно места.
        - Насмотрелись уже на картинки со снегом? - спросил папа, выключая телевизор. - Они никак не ускорят его появление.
        Джонни подумал, что все-таки могут, Маргарет поняла это по выражению его лица - его было просто читать, когда он думал, что на него никто не смотрит. Когда все заняли свои места за обеденным столом, Маргарет сказала:
        - Я оставила у тебя в комнате мои старые книги со сказками. Теперь они твои.
        Джонни сказал спасибо и сразу же повеселел.
        - Старые сказки не умирают, - вставил папа.
        После ужина Джонни то и дело раскрывал шторы, чтобы узнать, не пошел ли снег, так что даже мать в итоге потеряла терпение. Из-за него кажется, будто дом в осаде, подумала Маргарет, - ночь снаружи сделалась почти осязаемой и готовой разродиться снегопадом. Ей вспомнилась последняя суббота в лесу, когда она остро ощутила всю тяжесть снега на ветвях и испугалась, что они не выдержат, и она с Джонни и отцом окажется погребенной в сугробе. Должно быть, это часть взросления - любить снег не так сильно, как когда-то.
        Столько всего незнакомого вокруг. Хорошо, хотя бы Рамона уже прошла через это: приступы одиночества, когда ты совершенно их не ждешь; беспричинное желание расплакаться; и младший брат выводит из себя все сильнее и сильнее. Мысль о том, что пока Маргарет растет, ее чувства тоже вынуждены расти вместе с нею, пугала. Она могла поговорить с мамой о том, какие перемены скоро произойдут с ее телом, но ей вовсе не хотелось упоминать чувства, потому что они, как ей казалось, каким-то образом предавали семью. А теперь появилось и кое-что еще, в чем невозможно признаться: она боится, что снегопад застигнет маму на пути из Лидса.
        Вечером Маргарет лежала в кровати, чувствуя себя совсем беспомощной и маленькой. Он еще глупее Джонни - ведь она же слышала, что сказал синоптик. Проснувшись утром, она чувствовала себя так, словно не спала вовсе. Спотыкаясь и путаясь в одеяле, она подошла к окну. Вересковые пустоши до самого горизонта были белыми, словно там лежал снег, но только эта белизна оказалась туманом, похожим на гигантский неспешный выдох. Она наскоро умылась и побежала вниз смотреть прогноз погоды. Снег накрыл южную оконечность Англии и медленно-медленно полз в северном направлении к Шотландии. На карте показали холодные солнышки, они усеивали всю остальную часть страны, выставив лучи, словно крылья. Они напомнили Маргарет ангелов, новые огоньки в небесах, рождественские, хотя к тому времени они уже угаснут. Главное, прогноз сказал ей, что матери ничего не угрожает.
        Вот только прогнозы иногда врут, размышляла она по пути в школу. Она не знала, что сказать. Джонни добежал до школьных ворот и обернулся, дожидаясь остальных, а Маргарет вдруг выпалила:
        - Ты за нами зайдешь?
        Мать поглядела с недоумением.
        - А что, ты хочешь, чтобы вас забирала я?
        - Нет, не вместо папы. Вы можете прийти оба?
        - Мы попробуем. Если я успею вернуться. Милая, я же не на край земли отправляюсь, всего-навсего в Лидс. Может быть, уговорю вашего отца помочь мне носить покупки. В таком случае я все сделаю быстрее. - Мама поцеловала ее и Джонни, а потом снова Маргарет. - Не переживай, это последняя поездка в этом году.
        Когда Джонни с Маргарет вошли на школьный двор, Джонни спросил:
        - Почему мама сказала тебе не переживать?
        - Просто если в Лидсе будет полно народу, она не успеет вернуться, чтобы зайти за нами, - пояснила Маргарет, чувствуя, что он сейчас украл у нее уверенность, которую она обрела, поделившись своими страхами с матерью, чувствуя, как ее пригибает к земле груз ответственности старшей сестры. Джонни побежал играть с друзьями, а Маргарет смотрела, как фигурка матери становится все меньше и меньше, спускаясь с холма, пока небо над головой все сильнее бледнеет, промерзая.
        До того Маргарет с нетерпением ждала, пока начнутся репетиции рождественской пьесы, но теперь это не приносило столько радости, сколько обычно. Они с Сарой и Рейчел играли посетителей таверны - на роль Марии была назначена любимица учительницы, Элли, несмотря на протестующие стоны остальных девочек, - а дети из класса Джонни изображали животных, приходивших в финале к яслям. Обычно Маргарет с удовольствием вспоминала свои реплики из сцены, где она притворялась, будто ей не по вкусу вино, поданное Сарой, - на самом деле, черносмородиновый сок, а теперь ей даже не нравилось наблюдать за Джонни и его одноклассниками, с воплями несущимися в школьный вестибюль. Когда миссис Хоггарт поинтересовалась, что случилось, она смогла лишь промямлить: «Ничего, мисс», чтобы не наябедничать на Джонни.
        На большой перемене она поиграла с Сарой и Рейчел, чтобы отвлечься от мыслей, но все равно ей казалось, будто гул школьного двора недостаточно громок, словно за ним каким-то образом скрывается тишина. Наконец прозвенил звонок, и ее класс вернулся в зал, чтобы продолжить репетицию. Маргарет не пела соло ни в одном из рождественских гимнов и была уверена, что ее голос теряется в хоре, пока миссис Хоггарт не обратилась прямо к ней:
        - Соберись уже и пой, Маргарет, - сказала учительница. - Мы же хотим, чтобы родители тобой гордились, правда?
        И Маргарет вдруг пронзила ужасная мысль: если она не поет со всей душой, значит, ведет себя так, словно не надеется увидеть их снова. Остаток репетиции она пела так, словно только рождественские гимны и могли задержать снегопад.
        - Вот так гораздо лучше. Чувствуется, что тебе есть о чем петь, - похвалила миссис Хоггарт.
        Раздалась пронзительная трель последнего за день звонка, и Маргарет понеслась в класс впереди всех одноклассников. Она схватила коробку для ланча и пальто и принялась пробивать себе дорогу на улицу сквозь толпу детей из других классов. Она еще не успела увидеть школьные ворота, но хотя бы небо за окнами было ясное.
        - Пр’шу пр’щения, - повторяла она, пока наконец не выскочила из здания школы под тень леса. И тут сердце у нее екнуло. Все родители стояли, выстроившись вдоль длинных перил, в ожидании своих детей, но среди них не было ни мамы, ни папы.
        Хотя бы один из них должен быть здесь, если только ничего не случилось. Она пожалела, что не может снова стать такой же маленькой и беспечной, как Джонни, или же наоборот, стать гораздо старше: ужасно несправедливо, что ей придется готовить его к самому худшему в ее-то возрасте. Ей показалось, ясное небо над головой вдруг почернело. Дети, которых она едва замечала, протискивались мимо нее к воротам, а потом она услышала, как во двор выбежал Джонни.
        - Вон моя сестра, - сказал он мальчишкам. - Мне пора.
        На мгновение Маргарет показалось, она сейчас расплачется, однако ей удалось сделать строгое лицо, разворачиваясь к брату. Она старалась придумать, что же ему сказать, когда он попросту прошел мимо.
        Ее охватил гнев, такой жгучий, что она сама испугалась. Она развернулась на месте, пытаясь сдержаться и хотя бы не схватить его, потому что она только сделает ему больно и все окончательно испортится, если такое вообще возможно, но затем она поняла, почему он так уверенно протопал к воротам. По Черч-роуд поднимался к школе отец.
        От облегчения закружилась голова, но все же его появление не принесло той надежной уверенности, на какую она надеялась. Почему с ним нет мамы? Маргарет закрыла глаза, сглотнула комок в горле и бочком протиснулась между двумя детскими колясками к воротам, побежала вслед за Джонни вниз, навстречу отцу, который рассеянно им улыбнулся.
        - Где мама? - спросила она как можно небрежнее.
        - Она загружает морозилку. Мы только что приехали.
        Этот ответ должен был избавить Маргарет от ее страхов, но вдруг тут кроется нечто большее, чем она подозревает, или же это тень леса нагоняет на нее дрожь? Она ухватилась за бугристую каменную стенку чьего-то садика и стояла, пока Джонни с отцом не обернулись посмотреть, почему она не идет.
        - Пойдем же, если ты так торопишься увидеть маму, - позвал папа.
        Она устало потащилась за ними, мимо информационного центра, где Салли Квик успела развесить по стенам мамины картины, вдоль мертвой железной дороги и вверх по неровной грунтовке. Хотя на дом уже легла тень от леса, ни одно из обращенных на эту сторону окон не светилось. Фигуры снеговиков поблескивали - разве это не значит, что в кухне горит свет? Она пробежала мимо дома, хотя на нее чуть ли не набросился лесной холод, но нажимать на кнопку звонка и дожидаться было бы слишком долго. Мама была в кухне, она помахала Маргарет из окна.
        Маргарет захотелось кого-нибудь обнять. Она пронеслась по садовой дорожке и обняла Джонни, который завозмущался: «Отстань!», а потом отца, который поглядел озадаченно. Как только он отпер входную дверь, она бросилась в кухню и крепко обняла мать.
        - Я тоже тебя люблю, - сказала мама, отвечая на ее объятие.
        Маргарет так и подмывало разреветься, но уже не было нужды, слезы больше не имели значения - семья вместе и в безопасности. Она больше не будет обращать внимания на свои фантазии и на любые переживания по поводу зимы. Она снова стиснула мать в объятиях и не спешила выпускать.
        - Мы никогда не забудем это Рождество, правда? - спросила она, как будто давая обещание.
        Глава тридцать пятая
        Помешивая суп, Эллен вспоминала, как встретила Бена в горах. Она помнила запах нагретой солнцем травы, округлые холмы, похожие на бока каких-то животных, слишком больших, чтобы просыпаться, ярко блиставшую рябь, которая лениво тянулась за лодкой на озере и расходилась вширь почти до самых берегов, тишину, которая, казалось, замедляла птичьи трели, превращая каждую ноту в повисшую в воздухе жемчужину, и ей пришла мысль, что это именно те впечатления, которые необходимо передать в последней сцене книги, раз уж она переделывает ее. Наверное, так и чувствует себя Бен, когда сочиняет: сказка либо требует, чтобы ее записали, либо силится обрести очертания даже тогда, когда не сидишь за письменным столом. Он часто говорил, что это самое близкое к беременности состояние, какое он в силах вообразить, но на беременность это не походило - в том новом, что созревало в ней, не было ничего телесного, наверное, по этой причине она чувствовала необходимость записать все, пока оно не улетучилось. Она позвала всех обедать и разлила суп по тарелкам.
        - Вы со мной особо не разговаривайте, - попросила она. - У меня тут вертится идея, которую я хочу записать.
        Дети повели себя, пожалуй, слишком хорошо. Даже когда Джонни забыл, что ее нельзя отвлекать, он тут же вспомнил и зажал рот ладонью. Но мысль о том, что всей семье приходится хранить молчание, чтобы она могла поработать, ее обескураживала.
        - Я вовсе не просила вас всех затаить дыхание, - сказала она, и Джонни закивал, как будто набрал полный рот молчания. Однако тишина вовсе ей не помогла, она лишь подчеркивала звяканье тарелок и стук приборов, и в итоге Эллен сама завела беседу - нелегкое дело, если учесть, что Бен сидел, словно воплощенное молчание.
        Когда с едой было покончено, Маргарет сказала:
        - Мы с Джонни поможем папе прибраться.
        - Ты мой герой, - сказала Эллен Бену и была вознаграждена смутной улыбкой, когда поцеловала его прохладный лоб. Если у него в голове обретает форму идея полуночного солнца, неудивительно, что он так погружен в себя. - Я постараюсь не слишком долго, - пообещала Эллен и отправилась в кабинет, по пути составляя первые предложения. Была почти середина лета, записала она в альбоме для рисования, и вдруг необходимость что-то сочинять отпала - ее впечатления от того дня над озерами сами оживляли персонажей, как будто до сих пор им не хватало солнечного света. Уже скоро она писала, словно погрузившись в медитацию, и почти не сознавала ничего вокруг, пока не закончила работу.
        Эллен услышала, что Бен укладывает детей спать. Она перечитала написанное, а потом поглядела в окно. Кажется, удалось перенести на бумагу все, что она хотела выразить, однако этот тускло освещенный лес каким-то образом обесценил и ее достижения, и ее личность, внезапно превратив в нечто даже меньшее, чем искра в темноте. Вероятно, работа обессилила ее, потому что она дрожала всем телом. И она поспешила к Бену, смотревшему по телевизору прогноз погоды так, словно в нем заключалось зашифрованное сообщение, которое он забыл расшифровать.
        - Как думаешь, это хорошо? - спросила она, протягивая ему альбом.
        - Ну, разумеется. - Он как будто не чувствовал необходимости читать ее сочинение. Но когда он все-таки прочел, то улыбнулся ей с такой тоской, что она оторопела. - Это лучше, чем просто хорошо.
        - А ты помнишь?
        - Помню что? - Едва заметив ее разочарование, он сказал: - Откуда ты это почерпнула, ты имеешь в виду? Как же я могу забыть? - Он пролистнул страницы альбома, на случай если что-то упустил, затем вернул его Эллен. - Теперь это твоя книга.
        - Наша.
        - Если захочешь. Я рад, что нам выпал шанс написать ее.
        - Я обдумывала твою идею насчет Санта-Клауса. Мне кажется, его сны там, откуда берутся все подарки. Может, в один год кто-то разбудил его слишком рано, и он никак не может снова заснуть? Правда, я не знаю, что случилось потом, но мне кажется, вместе мы сможем узнать.
        - Если будет время.
        Разумеется, все это будет после Рождества. Утром на дверном коврике уже лежали первые открытки: два одинаковых пудинга из Нориджа и Санта-Клаус, карабкавшийся по строительным лесам к дымовой трубе на фоне отпечатанного поздравления от Стэна Элгина и его компании, - и Эллен начала испытывать обычную предрождественскую лихорадку. Оставалось ровно две недели до Рождества, а ей еще предстояло закупить открытки, продукты, которые показалось неразумным везти из Лидса, и в последнюю минуту выбрать недостающие подарки.
        - На следующее Рождество я лучше подготовлюсь, - пообещала он Бену как обычно, подумав, что ему необязательно всем своим видом выказывать недоверие. Не настолько ведь она не подготовлена: по крайней мере, на обратном пути из Лидса она сделала запас бензина, заправила полный бак и залила несколько канистр.
        Эллен с детьми провела утро на рынке, где все то и дело требовали «все самое лучшее», и дыхание вырывалось клубами пара, словно от жаровни с каштанами. Домой они вернулись, едва не шатаясь под тяжестью елочных украшений, подарков, хлопушек и открыток. На то, чтобы развесить украшения, у семейства ушла почти вся вторая половина дня, в основном из-за Джонни, который под каким-то жалким предлогом узурпировал стремянку, однако с наступлением сумерек по всему нижнему этажу, кроме кухни, тянулись крест-накрест бумажные гирлянды, с реек для картин свисал остролист, и омела красовалась в дверных проемах.
        - Как думаешь, все так, как надо? - спросила Эллен у Бена.
        Он казался каким-то безучастным, хотя все время что-то делал, и она предположила, что он вспоминает, каким было здесь Рождество в его детстве. Бен обернулся к детям, словно они знали о традициях лучше него.
        - Разве мы что-то забыли?
        - Елку!
        - Джонни, у нас их тут целый лес. Можешь пойти и посмотреть на них, когда только душе угодно.
        - Нет, ту елку, которую можно поставить дома. - Когда его отец поглядел так, словно собирался отказать, Джонни закричал: - У нас всегда была елка! Иначе это вообще не Рождество.
        - Не Рождество, - повторил Бен без всякого выражения, но, похоже, смягчился. - Наверное, одно-единственное дерево погоды не сделает.
        Эллен выключила свет во всех комнатах, когда они выходили из дома. Небо над их крышей было таким ясным, что можно было увидеть россыпи галактик в черных глубинах позади звезд. Она вслед за Беном и детьми прошла мимо скукожившихся снежных фигур, толпившихся за домом в ожидании снегопада.
        - Мы же недалеко пойдем?
        - А сама-то ты как хочешь? - ответил вопросом Бен.
        Над убеленными верхушками сосен светился туман, зловеще клубясь, словно тучи над заснеженной равниной. Из сумрака выступали деревья, ряд за рядом, складываясь в мрачно поблескивающий орнамент, который так и стоял у Эллен перед глазами. Она не сомневалась: если отважиться шагнуть в эти таинственные сумерки, там будет на что посмотреть, только как ей вообще пришла в голову идея, что можно бродить по лесу ночью с детьми? Как-нибудь Бен покажет ей недра леса, но только не сегодня.
        - До ближайшего места, где можно выкопать маленькую елочку.
        - Это вообще не расстояние.
        Он пожал плечами и сошел с отмеченного маршрута, хотя запросто мог бы выбрать что-то из молодой поросли на самом краю леса. Эллен приходилось часто моргать, чтобы не потерять Бена из виду, иначе деревья как будто неощутимо делали шаг вперед, стоило ему пройти между ними. Она уже хотела окликнуть его и спросить, как далеко еще он собирается зайти, но тут он остановился.
        - Вот эта в самый раз, - объявил он.
        Он выбрал елку примерно по своему росту. Опустившись на колени, принялся садовой лопаткой копать вокруг корня.
        - Идите сюда, - позвал он, садясь на пятки, и в его голосе прозвучало больше дыхания, чем слов. - Все должны принять участие.
        На мгновение эта картина - темный силуэт, скорчившийся среди деревьев, блестящий металл в руке, - невольно навела Эллен на мысль о волшебной сказке, или же о кошмаре, приснившемся после ее прочтения. Там просто Бен ждет нас, сказала она себе, и повела детей в лес, сойдя с дорожки.
        Она взяла у него лопатку и воткнула между тонкими корешками, чувствуя, как в воздухе разливается запах растительности и прелых листьев. Когда она освободила корни от земли, их паучьи лапки хлестнули ее по тыльной стороне ладоней, разбросав по сторонам почву, опавшую хвою и блестящих жуков, которые со всех ног кинулись бежать в темноту. Она откопала елку до половины и передала лопатку Маргарет, и не успела девочка воткнуть ее в землю, как тут же отпрянула, когда из толщи хвои выскочил корень, которому не терпелось оказаться на свободе. Джонни рыл, как терьер, пока его не остановил отец.
        - Теперь она точно выйдет, - сказал Бен.
        Когда он поднял деревце, Эллен лопаткой стряхнула землю с корней, а затем поднялась на ноги. Вероятно, она сделала это слишком быстро, потому что, как только елка вышла из почвы, воздух над головой словно потемнел. Эллен показалось, что внезапно проступил космос - как будто деревья разошлись в стороны. Она покачнулась, ощущая головокружение, и посмотрела наверх: белое брюхо тумана опускалось на верхушки деревьев. Она взяла детей за руки и пошла прочь от ямы, где недавно росло дерево, но тут же поняла, что не видит маршрута. Бен же, похоже, знал куда идти, поэтому она двинулась за ним.
        Она погасила в доме все лампы, чтобы свет не слепил глаза на обратном пути, и только теперь поняла, что светящиеся окна помогли бы им сориентироваться. Однако деревья на пути Бена редели, и в итоге она различила за ними темный силуэт, под которым толпились беловатые фигурки: их дом и семейство снеговиков.
        - Побежали, все подготовим, - сказала она.
        Она повлекла Маргарет и Джонни вниз по грунтовой дороге, а Бен размеренно вышагивал позади: на плече у него возвышался тонкий контур елочки, которая размахивала своими лапками у него за спиной. Когда он дошел до дома, Эллен уже успела достать подставку и украшения из чулана под лестницей. Он опустил дерево в подставку и примял землю вокруг корней, а дети помогли развесить на ветках гирлянды. Эллен воткнула их в розетку, погасив в гостиной верхний свет, и вся семья уселась перед сверкающей елкой.
        Для Эллен елка всегда обладала особенной магией, однако в этом году магия была какая-то темная. Огоньки, угнездившиеся в недрах дерева, наводили на мысль о звездах: они висели в темноте, словно прихватив с собой в дом и в комнату черное небо. Когда зимние ночи делались длиннее и холоднее, размышляла Эллен уже лежа в постели, древним людям, должно быть, казалось, что небо опускается на землю. Она заснула, и ей приснилось, что звезды холодные, покрытые льдом, из-за которого они и сверкают, падая на нее, пока она не поняла, что нет света, который они могли бы отражать, и тогда они погасли, и она силилась проснуться в темноте.
        Должно быть, ей приснилось такое, потому что она ждала снегопада. Утром снег так и не пошел, и днем тоже, и еще через день. Несмотря на отсутствие туч, воздух казался тяжелым от скопившегося снега - из-за этого ощущения яркое небо казалось нереальным. Занятия в Лидсе были пока окончены до следующего года, зато было полным-полно предпраздничных хлопот, не оставлявших ни минуты свободной, поскольку Бен настоял, что будет перепечатывать новую книгу. За три дня он переписал в точности то, что она сочинила, хотя она лично надеялась, он добавит что-нибудь от себя, и отправил рукопись в «Эмбер».
        Дожидаясь ответа издателей, Эллен неожиданно разволновалась. Вероятно, она всегда верила, что сказки Бена обязаны нравиться им так же сильно, как нравились ей, а ее иллюстрации были всего лишь приятным дополнением, необязательным для успеха. Слава Небесам за это время года, подумала Эллен в тот вечер, когда они во главе с Хэтти Соулсби собрались петь рождественские гимны, чтобы собрать денег для общественного детского сада. Если бы не это, она наверняка принялась бы мрачно размышлять по поводу своих тревог, которые начали становиться такими огромными и невнятными, что их уже вряд ли можно было списать на книгу.
        Хэтти взяла с собой мужа, крупного застенчивого мужчину в просторном пальто, напоминавшем монашескую рясу. Маргарет и Джонни делили ноты со Стефаном и Рамоной, разбирая их с помощью фонарика. Христославы начали с городской площади, где изморозь блестела на асфальте, словно отражения звезд. На середине гимна мистер Вестминстер распахнул свою дверь, шумно откашлялся и бросил несколько фунтовых монет в пластмассовое ведерко Хэтти. У Салли Квик были напечены песочные корзиночки на всю компанию. Том, водитель автобуса, живший напротив, кажется, смутился, что может предложить только деньги, и присоединился к процессии, когда та двинулась вверх по Черч-роуд. Лес Барнс при виде Тома пришел в восторг - «Так вот, что нужно, чтобы выманить тебя ночью из дома, негодник ты этакий!» - и тоже присоединился к христославам.
        Вот каким должно быть Рождество, размышляла Эллен: воздух такой морозный, что темнота между фонарями сверкает, в окнах домов видны елки и пылающие камины, горожане заново узнают себя. Она стиснула руку Бена, но тот глазел куда-то в небо над городом, на облако, пустившее корни в землю. Терри Уэст начал «Плющ и остролист» высоким сильным голосом, и Эллен поймала себя на мысли, какое множество древних традиций впитало в себя Рождество: языческие остролист и омела, магия рождественского дерева, сама елка, даже дата, которая изначально относилась к зимнему солнцестоянию, самому короткому дню… Возвращаясь домой по грунтовой дороге, она увидела в окне переливающуюся огнями елку, и ей показалось, будто звезды вошли в дом. Когда она открыла входную дверь, то услышала, как скрипнуло дерево, и длинная тень потянулась из гостиной, пробежав по ковру.
        - Елочка здоровается с нами, - сказала она.
        Должно быть, долгая прогулка утомила ее, потому что из всех возможных дней Эллен проспала в день рождественский постановки. А ведь Бен мог разбудить ее и детей, прежде чем отправляться в кабинет. Она торопливо отвела Маргарет и Джонни в школу, на обратном пути зашла в магазин. Входя в дом, она услышала голос Бена наверху:
        - Она как раз вернулась, - говорил он.
        - Кто это?
        Ответом было молчание, и она подумала, может, он разговаривает с самим собой. Она почти дошла до кабинета, когда он ответил:
        - Это тебя. Из издательства.
        Он держал трубку, отставив подальше от лица, словно она вызывала у него негодование.
        - Алиса Кэрролл? - одними губами спросила Эллен.
        - Кто же еще.
        Эллен взяла трубку из его руки и положила на край стола.
        - Здравствуйте, Алиса.
        - Эллен? Рада, что вас застала. Половина моих звонков этим утром сорвалась - линии повреждены из-за снегопада. - Она помолчала. - Вы случайно не знаете, не оскорбила ли я ненароком вашего мужа?
        - Нет, он ничего такого мне не рассказывал, - проговорила Эллен, надеясь, что при этих словах Бен поднимет на нее глаза. Он продолжал таращиться на лес, так пристально, что взгляд расфокусировался, и он даже не шевельнулся, только положил руку, из которой она вынула телефонную трубку, на письменный стол, растопырив пальцы веером, то же самое произошло с другой рукой, и теперь они лежали совершенно симметрично. - А почему вы спросили?
        - Просто он, кажется, совершенно не заинтересован обсуждать новую книгу.
        Он не считает ее своей, подумала Эллен, но неужели он не понимает, пусть даже она написала там каждое слово, это все равно и его книга тоже?
        - Наверное, вы позвонили в тот момент, когда он пытался оживить какой-то другой сюжет, - сказала она, подавив приступ страха, из-за которого она с трудом произнесла: - Расскажите мне о книге.
        - Я вчера вечером собиралась на вечеринку, но снегопад поставил на ней крест, поэтому я решила почитать то, что вы мне прислали. Я подумала, лучше позвонить, чем отвечать письмом накануне Рождества. Мне хотелось, чтобы вы оба узнали: новый вариант - ровно то, что нужно. На самом деле, мне кажется, эта книга станет лучшей из всех ваших работ.
        Эллен была ошеломлена.
        - Я хотела сказать, - добавила редактор, - после того, как вы проиллюстрируете ее.
        - Спасибо, что сказали. Спасибо! - Эллен все еще не знала, что именно чувствует. - Счастливого Рождества.
        - И вам того же.
        Эллен неловко распрощалась и развернулась спиной к окну, чтобы взглянуть Бену в лицо.
        - Теперь книга ей нравится.
        - Рад за тебя.
        - За нас, Бен, за нас.
        Он подпер рукой подбородок и повернул голову, поглядев ей в глаза.
        - Всегда будем только мы, я обещаю, - сказал он.
        У нее осталось неприятное ощущение, что даже сейчас его мысли и взгляд устремлены куда-то еще. Если он пытается работать, нельзя ему докучать.
        - Если понадоблюсь, я рядом, - сказала она и отправилась вниз, удивляясь, почему похвала Алисы Кэрролл никак не утихомирила ее тревоги. Возможно, ей требуется время, чтобы успокоиться.
        Эллен слушала радио, заворачивая подарки, подписывая открытки в ответ на пришедшие с утренней почтой, переписывая изменившиеся адреса в свою записную книжку, покрывая глазурью рождественский пирог, готовя гамбургеры на ужин. Ей пришлось переключаться с одной волны на другую в поисках рождественских гимнов. Между радиостанциями, а иногда и между гимнами, радио намертво умолкало, и ей казалось, его завалило снегом. В выпусках новостей не было почти ничего, кроме снегопадов: несколько скоростных шоссе оказались закрытыми, города и деревни - отрезанными от мира, ожидалось, что ситуация ухудшится. Каждый раз, слыша, что снегопад надвигается, Эллен бросала взгляд на окно, однако небо до самого горизонта оставалось ясным.
        Бен не захотел обедать или пить кофе. Но он же не расстроит детей, отказавшись идти на спектакль?
        - Будь готов через несколько минут, - прокричала она, доставая свою куртку.
        - К чему угодно, - отозвался он, и его голос разнесся по дому, словно ветер. И он почти сразу сбежал по ступенькам, подхватил ее под руку и уже вышел бы из дома, если бы она не напомнила, что надо одеться. Пока он подгонял ее по тропинке, идущей вдоль общественных огородов, а потом тянул через лаз в живой изгороди у церкви рядом со школой, он едва не пританцовывал.
        - Почти готово. Теперь уже скоро, - повторил он безо всякой надобности, и она даже засмеялась, когда они бежали через тень леса. Видя его настроение, она не могла не спросить:
        - День был удачный?
        Он улыбнулся так широко, что она невольно заулыбалась в ответ.
        - Вот подожди, увидишь.
        Самодельная сцена протянулась через весь актовый зал: два сдвинутых стола со стульями изображали таверну у картонной конюшни, присыпанной сеном, позади которой возвышалась фанера с нарисованными пальмами и ночным небом. Фанера прикрывала двери классных комнат, где явно прятались участники представления. Головы то и дело высовывались из-за декорации, высматривая родителей. Маргарет выглянула и одарила Эллен улыбкой, которая лично ей казалась невозмутимой, Джонни же разулыбался так, что запросто мог погубить всю пьесу, и Эллен скрестила за них обоих пальцы. По крайней мере, теперь у нее появился повод для волнения.
        Когда действо началось, на улице уже стемнело. Звезды мерцали в высоких окнах за спинами публики, когда учительница Джонни притушила свет. Миссис Хоггард заиграла на пианино «Тихую ночь», и голоса невидимых детей начали петь.
        В первой сцене Маргарет играла свою роль капризного посетителя таверны с таким вдохновением, что Эллен едва не расчувствовалась. Она была не единственной мамой, чей голос дрожал, когда все запели «В городе царя Давида». Судя по тому, как высоко Иосиф поддергивал на лодыжках свое одеяние из скатерти, он, должно быть, все время спотыкался на репетициях. Мария в сцене в таверне укачивала младенца Христа с такой яростью, что в какой-то полный напряженного ожидания момент показалось, он вывалится, хотя, похоже, этот младенец отскочил бы. Хозяин таверны позабыл почти все свои реплики, и суфлер подсказывал так громко, что родители артиста эхом повторяли его слова, сидя в зале. К этому моменту Эллен сдерживала не только слезы, но и смех, и некоторые ее соседи по скамье испытывали те же проблемы. Настоящее облегчение все испытали, когда артисты на сцене и скрытый в темноте хор грянули «Трех царей Востока», и родители стали подпевать. Эллен показалось, что сломалась система отопления: дети, слишком увлеченные представлением, вероятно, этого не заметили, однако их дыхание стало явственно видно.
        Волхвы поднесли свои сокровища, коробку, наполненную выкрашенными под золото цепями, и две банки, в которых, как подозревала Эллен, были соли для ванны, после чего Джонни и его одноклассники, попискивая, разбежались по всему залу и весьма неохотно собрались в итоге там, где лежало сено. Все запели «Приходите, верующие», и зажегся свет, чтобы родители смогли сфотографировать актеров. Когда Эллен сделала полдюжины фотографий, Бен улыбался так странно, как будто ее действия казались ему излишними, хотя эти фотографии позже будут вызывать добрые воспоминания.
        - Переодевайтесь побыстрее, - сказала она вслед Джонни и Маргарет, растирая руки через куртку, чтобы согреться.
        Миссис Венейбл извинялась за холод, явно заставший и ее, и систему отопления врасплох, когда дети начали выходить из-за фанерного ночного неба. Один из друзей Джонни указывал на окна, и взволнованная болтовня становилась все громче по мере того, как дети скапливались в вестибюле, застегивая пальто и разбирая уложенные в пакеты костюмы.
        - Что ж, вероятно, причина в этом, - заметила миссис Венейбл, проследив за взглядами детей. - Снег наконец-то пошел. Не простудитесь по пути домой. К завтрашнему дню систему отопления починят.
        Джонни подбежал к родителям, по дороге пропищав сестре, занятой крайне важными разговорами с подружками: «Идем». Судя по голосу, он еще не вышел из роли мышки. Эллен стерла остатки усов, нарисованных у него вокруг рта, а потом кто-то увлек в коридор и ее. Но те, кто уже успел выйти во двор, так и остановились там, перекрыв выход, и гул взволнованных голосов теперь больше напоминал недоуменное бормотанье. Изморозь сверкала на школьном дворе и кирпичной кладке здания, но это и все. От той белизны, которая застилала все окна, выходившие на лес, не осталось и следа.
        Глава тридцать шестая
        По дороге домой Джонни продолжал спорить:
        - Снег же шел. Я это видел.
        - И мне показалось, что он пошел, - сказала Маргарет.
        Ее попытка утихомирить брата лишь расстроила его еще сильнее.
        - Он шел, - объявил Джонни, словно если повторять эту фразу и все время глядеть на небо, желание осуществится. - Джим с Дэвидом из моего класса тоже видели. И Мелани Бертон, которая водила меня к миссис Венейбл, когда я порезал ногу на игровой площадке, а она старше тебя.
        - Сестра Мелани учится в моем классе, малыш, и она говорит, Мелани жалкая трусиха, которая без света не может заснуть в собственной комнате.
        - И что с того? Может, ты тоже не могла, когда была маленькой.
        - Вот уж действительно, умный ответ, Джонни, просто блистательный. И кстати, если тебе интересно, я никогда не спала со включенным светом. И это не я хожу по ночам, когда полагается спать, потому что жду не дождусь, когда пойдет снег.
        - А я помню одну маленькую девочку, которая ревела в три ручья, когда разбился ее фарфоровый домик, в котором горел свет, - вполголоса заметила Эллен.
        - Так это потому, что я любила смотреть на домик, когда засыпала, мама. Но темноты я никогда не боялась.
        - Слава богу, никто из вас не боится, потому что там нечего бояться, так что давайте уже прекратим этот спор, - сказала Эллен. - Что же касается снега, Джонни, наверное, мы уже так долго его ждем, что он мерещится нам, вот и все. Тебе так не кажется, Бен?
        Бен шел, всматриваясь в звезды над лесом, наблюдая, как деревья понемногу, почти неуловимо, делаются ярче, предвкушая, как совсем скоро он поймет, что именно видит, по-настоящему поймет, первый раз в своей жизни.
        - Может, это был сон, - произнес он.
        Маргарет закатила глаза и вздохнула.
        - Так ведь мы не спали.
        Его улыбка шла, кажется, из самой глубины души, у него даже зубы заныли от морозного воздуха.
        - Не наш сон.
        Джонни захихикал и тут же понял, что делать этого не стоило.
        - В таком случае, чей?
        - А кто, как ты думаешь, спит и видит снег? Может быть, некто, кому нужно, чтобы стало еще холоднее, чтобы проснуться?
        - Это просто сказка, Джонни, - предупредила Маргарет. - Нечего ему рассказывать всякую чепуху, ему кошмары будут сниться.
        Любовь к ней захлестнула Бена, словно ледяной волной. У него было такое ощущение, словно он смотрит на своих родных и себя откуда-то сверху, где холодно и тихо. Темнота вокруг них была громадным, лишенным телесности объятием, невозмутимость которого он сейчас разделял.
        - Джонни, подумай минутку, - предложил он. - Что именно ты видел?
        Мальчик упрямо уставился на свои ноги.
        - Я же говорил, снег.
        - И что он делал?
        - Как что? Падал, конечно. - Джонни поглядел в небо. - Нет, если точно, не падал. Больше похоже было на висящую занавеску с узором.
        - Ты видел узор? И какой же?
        Джонни закрыл глаза и шел по дороге, держась за руку матери, чтобы не упасть. В итоге заговорила Маргарет:
        - Узора там не было, но Джонни прав, это просто неподвижно стояло в воздухе.
        - Вот видишь, Джонни, не могло там быть снега, - сказала Эллен. - Мне кажется, это были морозные узоры на окнах, и на них играл свет, отражаясь от леса. Но это неважно.
        Бен улыбался в темноте, шагая позади них. По крайней мере, все они заметили промельк того, что видел он. Сгустки белизны, появившиеся в окнах, словно мотыльки, привлеченные светом - или, в данном случае, детьми и их родителями в школе, - неуловимо перемещались, без устали пытаясь сложиться в рисунок, показать им свое лицо. Ожидание длиною в целую его жизнь почти закончилось. Благодаря сказкам ему удалось сохранить живую интуицию, и вот пришло время, и его интуиция обострилась. Его тете не удалось вытравить ее, к тому же тетя слишком поздно спохватилась продавать дом Стерлингов, чтобы он не перешел к Бену. Он мог уже оценить свою жизнь, и она не имела особого значения, только в качестве ниточки, ведущей сквозь темноту сюда.
        Теперь он понял, почему страх погнал его обратно домой, когда он раздавал автографы в книжном магазине. Не потому, что он мог больше никогда не увидеть Эллен и детей, - нет, в глубине души он опасался, что может больше их не узнать. Однако перемены, приближение которых он ощущал, были неспешными, хотя вся его жизнь была полна намеков на это: обрывки ритуала, разбросанные по всему его детству в Старгрейве, день в середине лета, когда снег поцеловал его руку на школьном дворе, словно давая обещание, - а его книжки были всего лишь побочным продуктом постижения им древних истин. Оно скоро будет здесь, и ему нельзя бояться.
        - До тех пор, пока мы вместе, - запел он и, взяв Джонни за свободную руку, затанцевал вместе со всеми вверх по дороге к дому. Завтра самый короткий день в году.
        Глава тридцать седьмая
        Слава Господу за Рождество, думала Эллен, - за то, как предпраздничные дни оживили Бена. Теперь, когда он вернулся к семье, прежний полный энергии Бен, который больше всего на свете любил, когда ее глаза и глаза детей лучатся от радости, она могла сознаться самой себе, что ее тревоги были в том числе вызваны тайным страхом, вдруг его отстраненность вызвана не просто работой. Сейчас она могла посмеяться над собой и над ним, когда он рисовал в воздухе ключом замысловатый знак, прежде чем отпереть входную дверь и широко распахнуть ее, как будто приглашал их войти в куда более просторное помещение, чем дом. Елка в гостиной скрипнула, длинные пальцы тени пробежались по следам разноцветных огоньков, лежавших на ковре в прихожей, словно умирающая радуга, и все чувства Эллен слово оживились: она ощущала аромат хвои и слушала шепот падающих иголок, которые один долгий момент словно не ограничивались пределами комнаты - елка как будто привела в дом частицу леса, леса огромного, как темнота. На миг Эллен содрогнулась, и ей показалось, что она видит пар от дыхания.
        - Вот мы и дома, - торжественно провозгласил Бен и включил в прихожей свет.
        Эллен выдохнула и все-таки не увидела никакого пара.
        - Так странно было. Наверное, сочиняя сказки, помогаешь себе. Мне тут представилось кое-что, как, должно быть, иногда представляется тебе. Скажи, может это немного пугать, пока не поймешь, как сделать из него книжку?
        - Немного пугать? - Он одарил ее такой ободряющей улыбкой, что от нее даже веяло безумием. - Что бы там ни казалось, я буду рядом. Это только сильнее сплотит нас.
        - Ну, ладно, тогда хорошо, - сказала Эллен ему вслед, когда он пошел вслед за детьми в гостиную, приговаривая:
        - Джонни, оставь телевизор в покое. Раскрой свое сознание для чего-то большего.
        - Я хочу посмотреть прогноз погоды.
        - Он не нужен нам, чтобы узнать, что будет дальше. Разве ты не чувствуешь в воздухе? - Джонни подбежал к окну и поглядел в просвет между шторами, но тут же разочарованно отвернулся, и его отец сказал: - Придется нам пробудить твое воображение.
        - И как?
        - Посмотрим, что мы сможем вызвать к жизни все вместе. Помнишь, как у меня родилась идея о полуночном солнце? Давай попытаемся представить себе, чему именно солнце не дает проснуться, и поделимся своими мыслями за ужином.
        Когда Эллен отдалась на волю воображения, разогревая на гриле заранее приготовленные гамбургеры, она поняла, что сосредоточена исключительно на холоде, который ощущается за жалюзи на окне как чье-то присутствие, готовое вторгнуться в кухню, если только система отопления даст сбой. Она легко представила себе, как снеговики толпой ломятся к окну, карабкаются друг на друга и стоят за стеклом, похожие на лишенный лица тотемный столб, дожидаясь, пока она поднимет жалюзи и увидит их. Она поймала себя на мысли, что жалюзи кажутся ей белее обычного, словно в окне застыло нечто, светлее полосок пластмассы. Она отвернулась и ощутила уличный холод, словно чей-то долгий леденящий вздох на затылке.
        - Эй, несите тарелки, - крикнула она детям.
        - Ты меня перебила, когда на меня только сошло вдохновение, - посетовала Маргарет, а Джонни притопал в кухню с таким озабоченным видом, что вряд ли вообще услышал ее. Эллен заправила салат и велела Джонни нести на стол, а сама пошла следом с готовыми гамбургерами.
        - Итак, - сразу же начал Бен, - что же, по-вашему, находится под воздействием полуночного солнца?
        - Давай ты первый, Джонни, - сказала Маргарет.
        - Частица холода, которая выйдет, когда солнце закатится.
        - Нет, - возразила Маргарет, - частица того холода, который существовал еще раньше, чем появились звезды.
        - Может, просто одиночный кристалл холода. - Глаза Бена ярко блестели. - А где же остальной холод, как по-вашему?
        - Он ушел прочь, когда было создано все вокруг.
        - Или же ушел туда, где нет ничего, кроме темноты, - поправила Маргарет.
        Джонни впился зубами в свой гамбургер и быстро зажевал.
        - И что он там делает?
        Эллен чувствовала, что все трое ждут, когда заговорит она. Хуже того, она чувствовала, они ждут, чтобы она озвучила то, о чем думают они сами, поскольку все, о чем они успели сказать, приходило в голову и ей тоже, пока она возилась в кухне. Ей доводилось принимать участие во множестве мозговых штурмов, когда она работала в рекламе, но никогда их участники не говорили словно одним голосом.
        - Он спит, - сказала она.
        - Не совсем. И не только, - возразил Бен. - Ему снится совершенство и то, как он воссоздаст мир вокруг себя в таком виде, какого мы не в силах вообразить.
        - Это просто сказка, не забывайте, - сказала Эллен детям, - сюжет для следующей книги.
        Бен явно был в восторге от того, что они поделились своими фантазиями. Весь ужин он улыбался, словно поощряя семейство высказываться дальше или даже задать ему некий вопрос. После ужина он отправился вслед за Эллен и детьми в кухню, где путался у всех под ногами и глазел на жалюзи, словно мог видеть сквозь них, пока дети помогали Эллен мыть посуду.
        - Чем займемся теперь? - спросил он.
        - Поиграем во что-нибудь, - предложила Маргарет.
        - В лудо! - закричал Джонни.
        - Какая древность, - заметил Бен и принес потрепанную коробку из чулана под лестницей.
        Его как будто заворожили узоры, которые фишки выписывали на доске по мере развития игры, и Эллен не могла припомнить, чтобы они когда-либо раньше выстраивались настолько симметрично. Когда у Джонни начали слипаться глаза, она объявила, что текущая партия последняя, и, к ее изумлению, запротестовали не дети, а их отец.
        - Куда торопиться-то? Можно сегодня посидеть подольше.
        - Но завтра нам встречать Рождество, и мы же не хотим, чтобы все устали уже сегодня и не смогли порадоваться празднику.
        На мгновение Эллен показалось, он собирается поспорить, но что тут можно было возразить? Когда партия завершилась, Маргарет сказала:
        - Джонни, я иду наверх.
        Как только Эллен отправилась туда же, чтобы пожелать детям спокойной ночи, Бен поспешил за ней следом. Конечно же, он тоже хотел пожелать им спокойной ночи, однако в его поведении чудилось что-то детское - возможно ли, что он боится оставаться один? Эллен поцеловала Маргарет и Джонни, накрыла их одеялами до самых подбородков и погасила свет. Бен проворчал:
        - Ну-ка, быстро спать, - но так бодро и напористо, что не мог не понимать - это вызовет обратную реакцию, и задержался там в темноте, пока Эллен не спустилась обратно.
        - Еще партию? - спросил он, вернувшись в гостиную.
        - Мне бы хотелось просто посидеть у елочки.
        - Оба посидим.
        Он выключил верхний свет и опустился на краешек кресла. Тени еловых веток легли ему на лицо, отражения огоньков в глазах походили на осколки льда. Он так пристально всматривался в недра деревца, что Эллен показалось, она явно что-то тут упускает.
        - Хочешь поговорить? - спросила она.
        - Необязательно.
        Должно быть, из-за игры света и тени хвоинки на ветках казались совершенно одинаковыми в тех местах, где их подсвечивали лампочки. Ее взгляд притягивали темные недра дерева, и ей казалось, что его ветки тянутся к ней, пока она не закрыла глаза. Так было спокойнее, она даже могла бы заснуть, вот только каждый раз, когда она начинала дремать, на нее наваливалась тишина, от которой перехватывало дыхание. Она была словно подвешена между сном и бодрствованием этой тишиной, которая подчеркивала биение сердца, и его удары казались все более громкими и быстрыми, какими-то отделенными от нее самой. А потом она поняла, что не все эти мягкие удары издает сердце. Часть из них доносилась со стороны окна.
        Ее глаза распахнулись. Сверкающая елка на несколько секунд ослепила ее, а потом она увидела Бена, который наблюдал за ее пробуждением. Его улыбка сделалась шире, засверкала, словно рот у него был полон льда.
        - Он здесь, - провозгласил Бен.
        Рассердившись на себя за то, что от его слов по спине прошла дрожь, Эллен рывком выбралась из кресла и с трудом подошла к окну. Она еще не до конца проснулась, поэтому запуталась в складках тяжелых штор, пытаясь отыскать их края. Мягкие удары в окно казались такими же нетерпеливыми, как и ее движения. Ногти зацепились за прохладный бархат, а потом она нашла кромку шторы. Раздвинув их, она просунула голову в получившуюся щель.
        Ночь ринулась ей навстречу. Снег валил так густо, что городские фонари светили словно сквозь толщу воды. Хлопья, размером едва ли не с ее ладонь, выплывали из темноты и разбивались об оконное стекло. Никогда в жизни она не видела снежинок со столь четко прорисованными линиями: за мгновение до того, как каждая из них разбивалась и сползала по стеклу, они походили на богато украшенные полупрозрачные звезды. Эллен посмотрела сквозь них, стерев со стекла туман собственного дыхания, и сумела разглядеть мерцание фонарей Старгрейва, тонувшего в белизне. За городом и за железнодорожной веткой плотная завеса, доходившая высотой до неба, колыхалась над вересковыми пустошами. Эллен зачарованно глядела на снегопад, ощущая, как дыхание становится все медленнее и ровнее, входя в ритм этого лишенного красок потока, когда из снега восстала смутная фигура и двинулась к ней.
        Это оказалось отражение Бена. Его лицо походило на обезличенную бледную маску, составленную из множества мелких фрагментов, которая пытается обрести новую форму. Эллен обернулась к нему, чтобы прогнать наваждение, и увидела, что он стоит гораздо ближе, чем она думала. Его глаза и улыбка были как будто подсвечены снегом.
        - Вытащить их? - спросил он.
        - Что?
        - Не что, а кого.
        - Нет, Бен, это точно подождет до утра. Если мы сейчас их разбудим, они уже не заснут.
        - Может, они и так не спят. По крайней мере, пойдем посмотрим.
        Не успела она выпустить из рук шторы, а он уже пересек тень, соединявшую елку с полом. Она нагнала его на лестнице, но снег опередил их обоих, мягко и настойчиво стуча в окна темных комнат детей. Размеренное дыхание за приоткрытыми дверями говорило о том, что Маргарет и Джонни спят.
        - Вот будет им завтра сюрприз, - прошептала Эллен.
        - Верно, - отозвался он со странно неуверенной улыбкой. - Пойдем смотреть.
        Когда он рванул наверх, ей пришлось уговаривать его вести себя тише, и тогда он побежал на цыпочках. Если не считать биения снежинок во все окна, дом казался тихим, как сугроб, даже ее собственные шаги звучали приглушенно, и ей казалось, она движется во сне. Она вошла вслед за Беном, когда он открыл дверь кабинета.
        За окном серебристая ночь коршуном нападала на дом. Когда Бен взял Эллен за руку и подвел к окну, ей показалось, она входит в темноту куда более обширную, чем эта комната. Снег, вероятнее всего, сметало вниз с вересковых пустошей над Старгрейвом, но казалось, будто он поднимается от леса нескончаемой волной, нацеленной на дом. Эллен едва ли сознавала, что ее руки вцепились в дальний край стола, лишь бы за что-то держаться. В воздухе вырисовывалось столько узоров, что у нее кружилась голова, едва ли душа не выходила из тела, - столько разных узоров расходились в стольких направлениях, и казалось, мир разрывается на части прямо у нее на глазах. Белизна потоком лилась из леса, словно семена невообразимых растений, и небо как будто опускалось на Эллен в одном бесконечно долгом падении. Ей казалось, все в мире, включая и ее, замедляется. Ледяные звездочки взрывались на окнах, и она подумала, что скоро научится распознавать формы снежных хлопьев в воздухе.
        Эллен словно издалека слышала собственное дыхание и дыхание Бена, опустившего подбородок ей на плечо, словно у нее вдруг выросла вторая голова. Когда он начал поглаживать жену, его руки скользили по ее телу нарочито медленно, отчего и ощущения казались какими-то далекими. Она подумала, он рисует у нее на коже снежные узоры, узоры, составлявшие часть снежного танца, он, можно сказать, использовал ее тело, чтобы записать то, что видит. Когда кончики его пальцев двинулись вниз по ее бедрам, она раскрылась как цветок. Ее плоть никогда не казалась ей настолько утонченной, настолько способной вырастить нечто неведомое.
        Эллен хотелось взять Бена за руку и увести в спальню, но мельтешение снега мешало думать, а еще она никак не могла отпустить край стола. Она прижалась к Бену спиной, когда он поднял ее юбку и стянул трусики. Когда те сползли до лодыжек, нога где-то там далеко внизу сама отбросила их, а его пенис вошел в нее.
        Он был таким холодным, что она ахнула и начала неудержимо дрожать от потрясения, или наслаждения, или обволакивающего озноба. Узоры разрастались в ночи, его пальцы выписывали на ее теле затейливые орнаменты, а пенис внутри все выше и выше поднимал голову, и волны дрожи расходились по всему телу, кажется, уходя за его пределы. Когда он кончил, как будто лед расцвел пышным цветом. Она стиснула губы, испугавшись, что не сумеет подавить крик, разбудит Маргарет и Джонни, и они прибегут узнать, что случилось
        Ее дрожь понемногу ослабевала, пока пенис постепенно уменьшался внутри. Кожу так сильно покалывало, что она казалась ненадежной, словно мыльный пузырь, а ноги все еще тряслись. Когда Эллен зажмурилась и снова прислонилась к Бену спиной, перед глазами так и вырисовывались снежные узоры.
        - Пойдем в постель. Мне холодно, - сказала она.
        - Да, пока что хватит. - Он так крепко взял ее за руку, что она решила не открывать глаза, когда он повел ее от окна. - И будет еще холоднее, - добавил он.
        Глава тридцать восьмая
        Сначала Эллен поняла только то, что не может пошевелиться. Тяжесть, придавившая ее туловище, была настолько массивна, что даже ноги и руки растопырились в стороны, как будто конечности стремились к симметрии. Ей показалось, она превращается в символ - только чего, хотела бы она знать. Спустя еще миг она догадалась, что та гора, вдавившая ее в землю, и есть она сама.
        Если она была беременна, то таким же было и все вокруг нее. Старгрейв, и деревья, и возвышенности, и вересковые пустоши раздулись из-за новой жизни, обретавшей форму в полнейшей тишине, тишине этой самой жизни, которая вытесняла собой все остальное. Если ей удастся шевельнуться или хотя бы подать голос, поможет ли это, по меньшей мере, замедлить превращение?
        Она начала сознавать, что Бен с детьми где-то рядом, хотя и не слышала их дыхания. Необходимо их разбудить. Она сделала глубокий вдох, судорогой прошедший по всему телу, и эта конвульсия почти освободила ее от паралича. Она сумела кое-как поднять голову, несмотря на тяжесть того, что проросло из ее лица.
        Ей потребовалось еще время, чтобы увидеть: белое свечение исходит не только от окружающих ее предметов и от солнца в черном небе, но и от нее самой. Затем ее ослепленные светом глаза привыкли, или же вернулись в более-менее знакомое состояние, чтобы видеть. И если то, что она увидела, не заставило бы ее закричать, то не заставило бы ничто на свете: зрелище Бена, детей и ее самой.
        Хотя крик так и застрял в горле, он ее разбудил. Она лежала в кровати, раскинув руки и ноги, над ней возвышалась гора, должно быть, скомканного одеяла. За окном не было ни звука: тишина стояла такая же глубокая, как и в ее сне. Несмотря на полный покой, или же как раз из-за него, ей показалось, что дом окружает что-то необъятное.
        - И что это? - потребовала она ответа.
        Она не сознавала, что говорит вслух, пока Бен не отозвался где-то рядом совершенно бодрым голосом:
        - Последний день, - сказал он.
        В его ответе почти не было смысла, если не принимать во внимание ее сон, и ей показалось, что она все-таки еще не совсем проснулась. Теперь, когда она знала, что он здесь, было не страшно провалиться обратно в сон, лишь бы только сновидение не улетучилось. И сон сморил ее почти мгновенно, но там была только тишина, пока в комнату не ворвались Джонни и солнечный свет.
        - Столько снегу навалило! - восторженно сообщил он. - Идем смотреть.
        - Я знаю, Джонни. Только дай мне проснуться. - Она пыталась как-то убедительно объяснить для себя, что же произошло прошлой ночью. Они с Беном занимались любовью перед незашторенным окном, за которым бушевала метель - неудивительно, что ей было так холодно и так странно. Она слышала сейчас Бена этажом ниже, он звал Маргарет подойти к окну. Сегодня тот день, когда семья должна быть вместе, подумала Эллен, и нечего ей валяться в постели. - Посмотрим, что принесет сегодняшний вечер, - сказала она, и Джонни раздвинул шторы.
        Мгновение она видела только белизну и небо, и чувствовала себя так, словно вернулась в сон. Но затем она угадала сглаженные контуры вересковых пустошей, едва различимые под белым замершим морем, раскинувшимся до самого горизонта с вереницей облаков, облаков, которыми снег как будто бы начал украшать себя и дотянулся до синего небосвода. Эллен пейзаж показался незаконченным, ждущим, чтобы его заполнили деталями. Но если в нем и мерещилось что-то зловещее, то только из-за недавнего сна, и нельзя портить детям такой день.
        - Похоже, праздники начинаются отлично, - заметила она и отправила Джонни в ванную.
        Убедившись, что Джонни не просто имитировал умывание и чистку зубов, поскольку ему не терпелось уже играть, она сама направилась в душ и скоро услышала сквозь шум воды его голос.
        - Что ты сказал? - крикнула она.
        Вместо него ответила Маргарет:
        - Мы идем играть в снежки!
        По какой-то причине, назвать которую Эллен не могла, она вдруг встревожилась. Выключив душ, она отодвинула пластиковую занавеску.
        - А снег там глубокий? Вы лучше не ходите близко к лесу.
        - Ничего с ними не случится. Я прослежу, чтобы они не уходили далеко, - произнес за дверью Бен. - Нельзя же терять такой день.
        Она слышала, как дети понеслись вниз и Бен сошел за ними следом. Эллен выбралась из ванны - с нее ручьями стекала вода, и не сразу удалось повернуть мокрую дверную ручку, - и выскочила на лестничную площадку, завернувшись в полотенце, чтобы не замерзнуть совсем.
        - Бен, поднимись ко мне на минутку.
        Он обернулся через плечо, подняв на нее глаза, затем развернулся всем телом. Внизу, у него за спиной, дети натягивали куртки. Он прижал палец к губам, когда они побежали к входной двери, и с грохотом закрыл ее за ними.
        - Что-то вспомнила? - спросил он.
        - Ты говорил со мной ночью, или мне это просто приснилось?
        - Зависит от того, что ты услышала.
        - Что-то насчет последнего дня.
        - Больше похоже на видение, чем на сон, если ты слышала, как это произносит чей-то голос. Может быть, когда ты рисовала и переписывала мою сказку, у тебя расширилось сознание.
        Все это прозвучало настолько неуместно, что она разволновалась еще сильнее.
        - Но это тебя я слышала?
        - А тебе бы хотелось, чтобы это был я?
        Она потеряла терпение.
        - Мне казалось, ты собирался присматривать за детьми.
        - Одних я их не оставлю. - Выражение его лица изменилось, когда он отворачивался от нее. - Нам сейчас нельзя разлучаться, - заявил он и вышел из дома.
        Она услышала, как снег заглушил звук его шагов, когда он закрывал дверь, а потом до нее донеслись радостные вопли детей. Она должна была бы улыбнуться, представляя, как они барахтаются в снегу, но в этот миг она пыталась понять, что же за выражение промелькнуло на лице Бена. Нет, это просто нечестно с его стороны, говорить, что им нельзя разлучаться, как будто она в чем-то виновата - это он играет в словесные игры. И все же, чем дуться, лучше поучаствовать в общем веселье. Она натянула свитер и джинсы и побежала к чулану под лестницей искать ботинки.
        Просовывая руки в рукава анорака, она открыла входную дверь и вышла наружу.
        - Вы где? - крикнула она.
        Под крыльцом снег доходил до лодыжек. Она видела по следам с крошившимися краями, где дети вытягивали ноги из сугробов. Несколько следов оставил их отец. Если не считать этого, снег был таким же цельным, как и тишина, нарушаемая только скрипом под ее ногами. Должно быть, Бен с детьми устроили ей засаду, подумала она и приготовилась уклоняться от снежков, шагая по их следам вокруг садовой стены и вверх по грунтовой дороге к толпе белых фигур, которые за ночь растолстели и еще больше утратили черты. Снеговики расступились, когда она приблизилась к ним, а как только она миновала угол сада, в нее полетели комки снега. Она пригнулась, скорее, от испуга, а не спасаясь от снежков, нагребла горсть снега и запустила в детей, которые кинулись бежать из-под садовой стены.
        - Только не прячьтесь от меня, ладно? - попросила она.
        Она имела в виду и Бена тоже, и когда он встал в полный рост среди распухших снеговиков, она нагребла столько снега, сколько влезло в руки, и бросила в него. Он, похоже, с удовольствием наблюдал, как его семейство резвится: даже когда дети попадали в него снежками, он лишь невозмутимо улыбался в ответ, как будто у него была какая-то тайна. Довольно скоро Эллен почувствовала, как ноги немеют от холода.
        - Бен, поиграй пока с детьми, - сказала она. - А я пойду приготовлю что-нибудь горяченькое.
        Усевшись на лестнице, она стянула ботинки, один из которых, как оказалось, протекает. Она переодела промокшие носки и отправилась в кухню. Поднимая жалюзи, она ожидала увидеть Бена с детьми под окном, но они оказались у кромки леса. И лес нависал над ними, белая масса, изготовившаяся затащить их в костистые недра, где стволы деревьев как будто перемещались, когда между ними искрилась белизна. И Бен, и дети катили в сторону дома снежные комья, и она отвернулась от окна, твердя себе, что подобные страхи просто смехотворны.
        Когда она вернулась к окну позвать всех на завтрак, она увидела, что Бен поставил три огромных снежных шара друг на друга, создав подобие тотемного столба. Он подкатил самый большой ком поближе к маленьким снеговикам, чтобы они поддерживали новую конструкцию, и Эллен подумала, что эти мелкие как будто поклоняются новому снеговику.
        - У него нет лица, - сказал отцу Джонни.
        - Будет потом, - пообещал Бен. - Кажется, нас зовут.
        Эллен порадовалась румянцу на лицах детей, сидевших за завтраком.
        - А потом ты с нами еще поиграешь? - спросил ее Джонни.
        - Сначала я бы купила новые ботинки. Я разве сказала что-то смешное?
        Бена снова охватил приступ непонятного веселья, к которому примешивалась странная тоска. Он потянулся через стол и опустил на ее запястье ледяную руку.
        - Я просто думал, какие глупые мелочи становятся частью нас самих, и с какой легкостью они с нас облетают.
        - Кто-нибудь пойдет со мной, пока оставшиеся моют посуду?
        - Я! - хором выкрикнули дети.
        - Не возражаю. Заблудиться у вас не получится, - сказал Бен.
        Она отправила детей в ванную, и стояла наготове с анораками, шарфами и перчатками, глухая к любым возражениям, когда они сбежали вниз. От порога она видела Бена у кухонной раковины, и над ним возвышался новый снеговик.
        - Принести тебе что-нибудь из города? - крикнула она.
        Он поднял голову, но не обернулся.
        - Только то, что должна.
        Белое безмолвие как будто заглушило хлопок входной двери. Какая-то птица пролетела над вересковыми пустошами, и ее трель надколола тишину, после чего осталось только натужное урчанье автомобильного двигателя где-то в Старгрейве.
        - Что он имел в виду? - спросила Маргарет.
        - Нас самих, я подозреваю.
        - Почему он так говорит?
        - Потому что он писатель, милая. Иногда он и мне действует на нервы. Но он не сказал, что не хочет нашего возвращения. Я уверена, ничего такого он не имел в виду.
        - Мне кажется, с ним все в порядке, - вступился Джонни, и Эллен не поняла, пытается он выразить свою преданность отцу, уверенность или надежду. - Давай до шоссе наперегонки, - сказал он, подталкивая Маргарет локтем, и помчался по грунтовке.
        - Только ноги не подверните! - крикнула Эллен им вслед и с трудом потащилась за ними в своих горных ботинках.
        Когда она шла во главе их маленькой колонны вдоль притихшего, слепящего глаза шоссе к молчаливому городу, твердое покрытие под снегом хрустнуло, и подошва провалилась в замерзшую лужу. Ей представилось, что вся дорога полна подобных морозных ловушек, готовых в любой момент сработать. Она уже пожалела, что не оставила детей с Беном - одна она справилась бы быстрее. Поскольку снег приглушал звук шагов, ей все время приходилось оборачиваться, убеждаясь, что они следуют за ней, и эти подергивания только усугубляли ее вновь проснувшиеся страхи.
        Потребовалось пятнадцать минут, в два раза дольше обычного, чтобы добраться до ближайшего тротуара. На все домики были нахлобучены тяжелые шапки снега. Несмотря на шарканье лопат по плиткам - это владельцы магазинов расчищали снег перед входом в свои заведения, - город был словно пропитан тишиной. Над улицами, которые были забиты автомобилями, укутанными снежным покрывалом, Эллен услышала, как дети играют где-то на общинных землях, и их далекие голоса напоминали птичьи трели. Она увидела их от начала Черч-роуд: крошечные фигурки в ярких одежках, то и дело скрывавшиеся за белыми салютами. Лес вздымался позади них готовой обрушиться волной, но отчего это зрелище так ее тревожит?
        - Идемте, надо подыскать для вашей старушки-матери что-нибудь, чтобы она не тряслась от холода, - позвала детей Эллен.
        Она сидела на единственном стуле посреди забитого товарами магазина в здании станции и натягивала длинные сапоги, которые зашнуровывались у колена, когда ее заметила Салли Квик.
        - Вот сейчас бы нам не помешало побольше раций, - сказала Салли.
        - Надеюсь, никому не пришло в голову в такую погоду отправиться на пустоши?
        - Вероятно, там сейчас только фермеры. Но я говорю о телефонах. Должно быть, линию повредило снегопадом. В данный момент невозможно позвонить даже на городской номер. Только не говори, что ожидаешь звонка от своего редактора.
        Но Эллен вовсе не поэтому испытала приступ страха. Должно быть, она подумала о родителях - если линию не восстановят, они не смогут, как обычно, всей семьей поздравить их с Рождеством.
        - А можно что-нибудь сделать?
        - Придется ждать, пока Лидс не починит, хотя, кто его знает, смогут ли они. Когда Эрик из молочной лавки отправился утром развозить товар, ему удалось отъехать от моста всего на несколько сотен ярдов. А потом оказалось, что снег выше его колес. Придется нам выживать на том, что осталось в городских магазинах и наших кладовых, пока погода не исправится.
        - У меня морозилка забита под завязку, на случай если кому-то потребуется.
        - Понадеемся, что до этого не дойдет, но спасибо тебе за предложение. - Салли подхватила старые ботинки Эллен и пошла вместе с ней к прилавку. - Чтобы испортить Рождество в Старгрейве, потребуется нечто большее, чем пара сугробов, а уж дети-то от снега в восторге.
        Выйдя из здания станции, Эллен снова услышала, как дети веселятся на общинных землях - их голоса были такими тоненькими, словно их вот-вот поглотит тишина, а за крышами домов она видела только лес, нависший над городом. Она стояла в сугробе, пока ноги не начали неметь от холода, но все вокруг выглядело совершенно безмятежно: народ, правда, опустошал продуктовые магазины и даже пункт видеопроката, но в остальном снегопад мало повлиял на жизнь города. Еще рано, подумала она, и тут же сказала себе, что хватит хандрить - неужели она единственная в семье не собирается радоваться праздникам по полной?
        Она пробиралась между обледенелыми колдобинами на дороге, когда из компьютерного магазина выскочила Кейт Уэст.
        - Эллен, гляди веселей! - прокричала она. - Ничего еще не случилось.
        Эллен ответила ей смущенной улыбкой.
        - Я даже не знаю, что именно должно случиться.
        - Если ты переживаешь, чем тебе занять этих двух сорванцов, ты же знаешь, они всегда желанные гости у нас. Я тут на всякий случай купила новую компьютерную игру. Нам с тобой повезло, наши дети читают и умеют сами себя развлечь, но даже они могут решить, что чего-то не хватает.
        - Чего же это?
        - Подозреваю, у вас никто не смотрит днем телевизор.
        - Обычно нет.
        - И ты ничего по нему не увидишь, кроме снега - в смысле, помех. Да и радио, похоже, тоже накрылось.
        Джонни изучал носки своих ботинок, утонувших в чистом сугробе.
        - Кейт, а когда можно прийти к вам и поиграть в новую игру?
        - Да хоть сейчас, если хочешь, - сказала Кейт, подмигнув Эллен, чтобы та воздержалась от упреков. - Надо ведь убедиться, что игра хорошая, а то потом все закроется на Рождество. Эллен, пусть они побудут у нас, а ты заберешь их в любое время после обеда.
        - Кейт, ты наша спасительница. Стефан с Рамоной должны в ближайшие дни прийти к нам в гости. А вы оба ведите себя хорошо, пока либо я, либо отец за вами не придем, - наказала Эллен.
        Только она миновала ряд магазинов, как ее окутала тишина, которая расстилалась до самого края света. Дети на общинных землях теперь катали снеговиков. Тень от леса подползала к ним, а деревья, завернутые в саваны, тянулись к низко висевшему солнцу. Эллен протопала вверх по грунтовке, возвращаясь по своим же следам, и вошла в дом.
        После сверкающего снега прихожая показалась темной, словно недра леса. Она услышала, как скрипнула елка, а потом сверху хлынул поток света. Это Бен открыл дверь кабинета.
        - Я одна, - сообщила она.
        Теперь дерево скрипнуло над головой, сбивая ее с толку, пока она не поняла, что это Бен облокотился о перила на лестнице.
        - Где они? - требовательно спросил он.
        - У Кейт. Я подумала, нам не повредит немного побыть наедине.
        - И как долго?
        - Он пообедают там, - ответила Эллен, моргая, чтобы прояснилось зрение. Конечно, это из-за пространства над лестницей его голос прозвучал, словно порыв ветра. - Спускайся. Объясни мне, в чем дело.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Ну, с чего ты в последнее время ходишь такой таинственный.
        Она ждала, но он даже не шелохнулся. Она не смогла понять, это ее слова пригвоздили его к месту, или же он просто витает в облаках, но он явно не собирался спускаться к ней, поэтому она начала подниматься.
        - Не знаю почему, Бен, но все это меня тревожит.
        - Меня тоже. Но, обещаю, теперь уже осталось недолго.
        Ей казалось, будто этот разговор происходит во сне - так сложно было уловить смысл, и настолько слова были отделены друг от друга тишиной. Она молчала, пока не поднялась на лестничный пролет, ведущий на самый верх.
        - Недолго до чего?
        - Эллен… - слово прозвучало как мольба. Он стиснул кулаки, и она заметила, как его с головы до ног сотрясает дрожь. Она кинулась его обнимать, когда он качнулся ей навстречу с лишенным всякого выражения лицом. - Если хочешь, чтобы я говорил, я скажу, когда дети вернутся. Лучше забрать их до темноты, - произнес он и вернулся в кабинет, закрыв за собой дверь.
        Глава тридцать девятая
        «Лучше забрать их до темноты…»
        Он же не вкладывал в эти слова никакого тайного смысла, твердила себе Эллен, однако после них она почувствовала, что взвинчена сильнее прежнего. Ей показалось, он заточил ее в ловушку сомнений, и она сразу пошла бы за ним в кабинет, если бы на нее не накатила волна дрожи, и она заметила, что в доме ужасно холодно. Должно быть, Бен не уследил, и отопление отключилось. Усиленно дыша на сложенные ковшиком ладони, она спешно пошла в кухню.
        Таймер на бойлере отключил систему вскоре после завтрака. Неужели Бен был настолько занят, что не смог включить отопление, или же он выходил из дома? Она подумала, похоже, он лепил лицо снеговику-великану за окном, хотя отметины на круглой голове никак не складывались в то, что она назвала бы лицом: она не могла понять, что именно ей напоминает рисунок, проступивший, вроде бы, еще тогда, когда скатывался снежный шар. Она подкрутила колесико, чтобы переставить таймер, и прислушалась к металлическому звяканью, сопровождавшему движение тепла по дому. Постояла у бойлера, пока не согрелась достаточно, чтобы отойти, после чего направилась в гостиную.
        Елка стояла темная. Эллен включила гирлянду и заодно телевизор. Должно быть, передатчик поврежден снегом: экран показывал бесконечное падение белых хлопьев. Она понадеялась, что Кейт ошиблась насчет радио, но приемник выдал лишь помехи, непрерывное шипенье, которое силилось обрести собственный голос. Эллен сдалась и уселась слушать тишину и собственные мысли.
        По крайней мере, теперь она точно знает, отчего так переволновалась, и, наверное, сумеет убедить себя, что для тревоги нет причины: какую бы тайну ни скрывал Бен, это не может быть что-то скверное, раз он настаивает, чтобы говорить при детях, только к чему вообще так секретничать? Надо бы его расспросить, но тогда она, вероятно, испортит сюрприз - она была почти уверена, что за его загадочностью скрывается мальчишеское желание чем-то их ошеломить. Но если так, почему же ей до сих пор не по себе? Ее мысли и чувства подстегивали друг друга, пока она не закрыла глаза и не опустила голову на спинку кресла. Она не поняла, что вынудило ее открыть глаза и поглядеть мимо елки на дверной проем.
        Бен стоял у подножья лестницы, наблюдая за ней. Она не могла разглядеть его лицо из-за мигающих огней гирлянды, видела только размытое бледное пятно.
        - Я не хотел тебя разбудить, - тут же произнес он. - Просто искал, где ты. Ты поспи, пока есть такая возможность. Я сам могу сходить за детьми.
        - Я не спала, просто хотела дать отдых глазам, - ответила Эллен, но он уже поднимался обратно. - Не обязательно оставлять меня одну, если только ты сам не хочешь побыть один. Мы всегда можем поговорить.
        Он остановился, а потом пошел к ней, так медленно, что стал похож на ребенка, пытающегося найти предлог, чтобы улизнуть.
        - Но мы не обязаны, - добавила она, едва не засмеявшись над его сопротивлением, но все-таки удержалась. - Мы можем заняться всем, чем пожелаешь.
        - Мы ничего сейчас не можем сделать, только ждать.
        Он прошел мимо нее и остановился у окна, глядя на убеленный город. Его лицо было настолько невыразительным, что она подумала, он скрывает свое нетерпение.
        - Пусть побудут с друзьями еще пару часиков, - сказала она.
        Бен потянулся, разминая руки, и уперся ладонями в оконные стекла.
        - Это можно.
        Что же, черт побери, было в его ответе такое, заставившее ее содрогнуться? Только один вопрос, чтобы удостовериться, пообещала она себе.
        - А это будет приятный сюрприз? - спросила она.
        - Какой?
        - Который ты нам готовишь.
        - Готовлю вам… - как-то странно повторил он и оттолкнулся от окна. Рисунки, оставленные его ладонями на стекле, скукожились и растаяли. Они не сильно напоминали отпечатки ладоней, но она была сосредоточена на его лице, на котором застыло умоляющее выражение. - Доверься мне, - попросил он.
        - Я так и делаю, Бен, ты же знаешь. - Конечно же, он дал утвердительный ответ на ее вопрос, что еще он имел в виду? Но все равно ее всю трясло. - Мне холодно, - пожаловалась она.
        - Это из-за лесной тени. Она уже дотянулась до дома.
        Это объяснение как-то не особенно успокаивало. Успокоило бы, если бы он посидел с ней, обнял ее, но просить об этом она не станет.
        - Я иду наверх, - сказал он.
        - И что ты будешь там делать, Бен? Что тебя там держит?
        Он остановился в дверном проеме спиной к ней. Он стоял так неподвижно и так долго, прежде чем заговорить, что она затаила дыхание. Наконец он произнес:
        - Какие ощущения у тебя были, когда ты писала сказку?
        - Нашу книжку? - Вероятнее всего, в вопросе содержался ответ или же какой-то намек на него. - Я словно вспоминала то, что знала и забыла. Как будто я позволила сказке использовать меня, чтобы рассказать себя.
        - Вот именно. Детям будет очень хорошо с нами, потому что мы направим их. - Он снова умолк, поставив ногу на ступеньку. - Обязательно дай мне знать, если выйдешь из дома.
        - Зачем это?
        - Чтобы я не думал, кто есть дома, а кого нет.
        Его требование разозлило ее, однако злость испарилась перед его ответом - только еще одно чувство добавилось к ее смятению. Она слушала, как его шаги удаляются в тишине, как время от времени сдавленно поскрипывает лестница, потом вдалеке громыхнула дверь кабинета, и она вздохнула разок. Если он желает разыгрывать из себя одинокого художника, она тоже так может. Эллен рывком поднялась из кресла и, взбежав на верхний этаж, толкнула дверь кабинета.
        - Я только возьму альбом.
        Бен сидел за письменным столом. По белесому небу за окном в сторону леса скатывалось солнце, похожее на ледяное зеркало. Руки Бена лежали на столе, развернутые ладонями вверх, как будто, пока он не замечал, они тянулись к чему-то, на что он смотрел. В бледном свете они казались лишенными красок.
        - Работай здесь, если хочешь, - сказал он.
        Хотя на мансардном окне, под которым стояла ее доска для рисования, лежал толстый слой снега, она осталась бы, если бы в его голосе слышался хотя бы намек на приглашение, однако она чувствовала, что он едва сознает ее присутствие. Похоже, его больше занимало белое пятно, висевшее над лесом, которое, как она сказала самой себе, никак не могло быть отражением его лица в стекле.
        - Внизу места больше. И мне скоро готовить обед, - сказала она.
        - На меня не готовь.
        - Хочешь попоститься в ожидании рождественского угощения?
        Он не ответил. Комната была как будто заполнена тишиной, которую у Эллен не было сил нарушить. Она схватила свой альбом, несколько карандашей и ретировалась в гостиную, где включила лампу над столом и уселась лицом к окну. Тень леса сползала вниз, через Старгрейв, несколько окон на Черч-роуд уже зажглись, и снежный покров начал тускло поблескивать в сумерках. Она раскрыла альбом на первой же чистой странице и взялась за карандаш, понятия не имея, что собирается рисовать. Это казалось не столь уж важным - главное, она могла оставить след на снежной белизне страницы.
        Может быть, она нарисует то, что поможет оживить новую сказку Бена. Она начертила круг в нижней трети листа, чтобы изобразить полуночное солнце, не торопясь сделала круг идеально ровным, насколько это было возможно, затем набросала в самом низу страницы сосново-еловый лес. Картинке, как она видела, не хватало чего-то, поэтому она начала дорисовывать деревья над и позади первых, все с большей тщательностью прорабатывая ветки со все большим количеством деталей, пока они не стали напоминать, скорее, морозные узоры, чем деревья, а когда она перешла к следующему ряду, и вовсе перестали что-либо напоминать. Рисунок внушает тревогу, решила она, но еще больше тревожило то, что образ возник у нее в голове, когда она этого даже не сознавала. Она перевернула страницу альбома, подумав о новом сюжете: кристалл, родившийся раньше начала времен.
        Конечно, идея принадлежала Бену, а не ей, и она поняла, что не знает, как вдохнуть в нее жизнь. Она позволила кончику карандаша покоиться в центре листа, пока сама пустота в голове, кажется, не пришла в движение. Карандаш нарисовал короткую линию и пересек ее другой, затем наметил углы между ними, разделил концы каждой линии пополам, завершив морозными завитками, затем вернулся к центру и снова принялся делить углы… Задолго до того, как он остановился, она потеряла счет крохотным точным движениям. Но когда он в итоге замер, она увидела, что нарисовала кристалл, или же символ кристалла, форму столь малую и бледную, едва видимую, но при этом настолько многосоставную, что она намекала на образы, лежавшие за гранью воображения. Эллен смотрела на него, пока не решила, что понимает, как его можно вырастить, после чего начала рисовать заново.
        Она не заметила, сколько времени прошло. Поначалу она поглядывала в окно на темнеющую тень леса, но после ушла в работу с головой. Чем дольше она рисовала, тем яснее ощущала, что образ уже здесь, перед нею, дожидается, пока она расшифрует его. Форма альбомного листа приводила ее в отчаяние, но что еще она может взять? Ей казалось, она не сможет выпустить карандаш из руки, пока не покроет линиями каждый дюйм бумаги. Наконец она завершила работу и на несколько долгих минут прикрыла рукой заболевшие глаза, прежде чем взглянуть на результат.
        Он был прорисован до мельчайшей детали и в то же время нисколько не ясен. Все линии были такими же призрачными, как и на ее первом наброске кристалла. Узор наводил на мысль о ряби, замерзшей в тот миг, когда она скрылась из поля зрения, только - что это за рябь, на чем? Ей представилась середина паутины, такой огромной, почти бесконечной. Она всматривалась в рисунок, пытаясь понять, что он означает для нее, пока не пришлось зажмуриться, чтобы стряхнуть с себя ощущение, будто он впечатался в мозг. Но он остался с ней и в темноте. Эллен перевела взгляд на окно, в надежде, что зрение прояснится, и с испугом поняла, что провела за столом бог знает сколько времени. За окном было почти темно.
        Бен уже ушел к Кейт за детьми? Неужели Эллен настолько поглотила работа, что она даже не заметила, как он вышел из дома? Она резко поднялась, едва не споткнувшись о ножки стула, и побежала в прихожую.
        - Бен, ты наверху?
        Ответом была тишина, однако не возникало ощущения, будто она в доме одна.
        - Ты еще там, Бен?
        Она уже сняла с вешалки рядом с перилами куртку, когда пол где-то наверху скрипнул, и она услышала голос Бена. Он доносился словно издалека, и либо она неверно расслышала его слова, либо он хотел так пошутить, но она хотя бы знала, что он в доме.
        - Пойдешь со мной забирать детей? - прокричала она.
        - Но ты же сразу оттуда вернешься домой?
        - Вероятно, да.
        - В таком случае, я подожду здесь.
        Наверное, он заснул за столом, ей показалось, он пытается овладеть голосом.
        - А тебе не будет скучно одному, пока мы не вернемся? - крикнула она.
        - Постараюсь, чтобы не было.
        На этот раз он отвечал гораздо решительнее, голос прозвучал объемнее и сильнее.
        - Мы недолго, - пообещала она.
        Эллен просунула руки в рукава, застегнула «молнию» и открыла входную дверь. Она сделала всего один шаг в сумерки, и зубы застучали от холода.
        Глава сороковая
        Если не считать туманной дымки над деревьями, небо было ясное. К Старгрейву со всех сторон подступала ночь, темнота растекалась над горизонтом позади железнодорожных путей, сливаясь с тенью леса. Эллен видела, что в обоих стоявших в отдалении на вересковых пустошах фермерских домиках горит свет. Эти желтые окошки светили ярче и ровнее, чем звезда, которая моргала в недрах зреющей ночи, но Эллен чувствовала, как темнота вступает в свои права: темнота, и мертвенно-бледное сияние снежного покрова, и над всем этим - холод. Должно быть, температура упала на несколько градусов с тех пор, когда она выходила на улицу. Как будто ледяная клешня вцепилась Эллен в лицо. Она натянула перчатки и поспешила вниз к шоссе, спотыкаясь на замерзших ямках следов.
        К тому моменту, когда она вышла к ряду магазинов, мороз стоял такой, что она с трудом соображала. От каждого вдоха кололо в ноздрях, от каждого шага холод пронизывал подошвы обуви. Снег на тротуарах был притоптан, и идти по замерзшей слякоти было непросто. Большинство магазинов работали, витрины посерели от конденсата, но покупатели внутри еще толпились. Одно семейство с терьером на поводке шло через площадь: снег сдавленно скрипел под ногами, головы низко склонялись, словно признавая победу мороза.
        - Осторожно, не упадите, - сказала женщина с терьером, и Эллен поняла, что они сосредоточены исключительно на собственных шагах.
        Свернув на Хилл-лейн, Эллен притормозила. Белый массив над городом - общинные земли и лес, почти неразличимый, если не считать намека на контуры деревьев - светился. Ей почему-то представилась невероятно огромная смятая страница, подсвеченная изнутри, и похоже, страница эта была не совсем пустая - ей показалось, она различает рисунок, протянувшийся из сумрака под деревьями на краю общинных земель. Она заставила себя сосредоточиться на улице, по которой шла в горку. Должно быть, работа над рисунком сказалась на зрении, однако не стоит обращать внимание на подобные видения, ради детей.
        Уже скоро окрестности города потонули в свете уличных фонарей, которые как будто жались друг к другу, приближаясь к общинным землям. Почти во всех домах светилось хотя бы одно окно в нижнем этаже. Огоньки гирлянд пробивались сквозь шторы и рождественские венки, рассыпаясь по тротуарам и заснеженным садикам. Перед Эллен распахнулась дверь, и хозяйка перебежала на другую сторону улицы, чтобы вручить престарелому соседу исходившую паром кастрюльку, прикрытую салфеткой.
        - Закрывай дверь, смерти ты нашей хочешь! - возмутился где-то в доме хозяин, когда женщина метнулась обратно в дом.
        Дверь с грохотом затворилась, и улица опустела, если не считать Эллен и нескольких снеговиков, белые головы которых торчали над садовыми стенами.
        Пока она добралась до дома Кейт и Терри, лицо у нее превратилось в замороженную маску. Как только она ступила на короткую дорожку к дому, плетистые розы над калиткой стряхнули на нее снег. Она слышала смех Джонни и Маргарет, осторожно переставляя ноги по обледенелой дорожке, рядом с которой в окружении многочисленных следов возвышался снеговик. Эллен вынула руку из кармана, нажала на кнопку звонка, и Кейт подбежала к двери.
        - Судя по твоему виду, тебе не повредит что-нибудь горячительное!
        - Только не открывай ради меня бутылки, предназначенные на Рождество.
        - В этом доме Рождество уже идет полным ходом. - Кейт провела ее в гостиную, где под потолком тянулись развернутые бумажные гирлянды ангелов, и раздвинула двойные двери в столовую. - Скотч - наш ответ морозам!
        - Как я рада, что есть хоть какой-то ответ.
        - Только не думай, что тебе до конца дней своих придется терпеть такую зиму. Здесь бывает холодно, но ничего подобного не случалось еще никогда.
        У Эллен от тепла уже ныла кожа на лице и руках, освобожденных от перчаток. Кейт налила в бокалы односолодового виски, и они чокнулись.
        - Вот средство, чтобы примириться с погодой. У нас всегда есть запас.
        - Как Терри справляется с фургоном?
        - С фургоном - никак. Он целый день проходил пешком с позаимствованной у Элгина тачкой, развозя книжки старикам. Хорошего библиотекаря от работы не удержать.
        - За него!
        - И за то, что поддерживает жизнь во всех нас. За детей и людей в целом. И еще за картины и книжки, которым нужны вы с Беном, чтобы перенести их на бумагу. - Кейт сощурилась, поглядев на пустые бокалы. - Хорошо, но мало. Надо бы еще выпить на посошок - или не на посошок, если хочешь задержаться подольше.
        Она подходила к бару, когда раздался дверной звонок.
        - Эллен, ты не посмотришь, кто там? Должно быть, что-то важное, если люди вышли из дома в такой вечер.
        Может, Бен? Наверное, бокальчик-другой поможет ему расслабиться. Эллен открыла входную дверь, надеясь увидеть мужа. Но это пришел Терри и уже собирался снова ткнуть в кнопку звонка зажатым в кулаке ключом, который он так и не смог вставить в замочную скважину замерзшими руками в перчатках.
        - Еще минута на улице, и вам пришлось бы размораживать меня в микроволновке, - произнес он, плечом закрывая дверь. - Как ваши трубы?
        - Очень даже ничего, насколько я чувствую. А у тебя как?
        - Да я не о внутренностях, я о вашем доме. - Он с трудом стянул перчатки и сморщился, распрямляя пальцы. - Встретил у церкви Стэна Элгина, Кейт. Несколько домов наверху уже замерзли. Он решил обойти народ и сказать, чтобы не выключали отопление на ночь. Я пообещал взять на себя нашу улицу, как только отогреюсь.
        - Я могу пойти вместо тебя, милый. Ты и без того весь день на морозе.
        - Нет, ты лучше сиди дома, по крайней мере, до завтра, а там видно будет. Да, Эллен, я бы на твоем месте не стал затягивать: если вести детей домой, то лучше сейчас, если только вы не хотите остаться до утра, чему мы будем только рады. Верно я говорю, Кейт?
        - Конечно.
        - Когда я пришла, там было не так уж страшно, - заметила Эллен.
        Терри хлопнул в ладоши и поднес к губам стаканчик с виски.
        - По моим ощущениям, температура за последние полчаса опустилась еще на несколько градусов.
        Эллен допила свой скотч и подошла к подножью лестницы.
        - Дети, прощайтесь со всеми. Нам пора идти.
        Она выуживала их ботинки из общей кучи под лестницей, когда все четверо детей сбежали вниз. Маргарет переливалась, словно стеклянная фея на елке.
        - Мамочка, смотри! Рамона сказала, я могу взять ее праздничное платье, потому что она из него выросла.
        - Повезло тебе с подругой. Только не нужно возвращаться в нем домой. Сможешь ослепить им своего отца, когда мы будем уже в тепле.
        Маргарет умчалась наверх в вихре блесток, которые напомнили Эллен танец снежинок на ветру, а Кейт отправилась в кухню, чтобы принести для платья пакет. Стефан с Рамоной играли в ладушки, хлопая в ладоши в такой сложной последовательности, что в итоге сбились с ритма и захохотали.
        - Давай ты, Джонни, - сказал Стефан, и когда они вдоволь нахлопались: - Извини, я забыл достать для тебя карточки с монстрами. В следующий раз отдам все повторяющиеся, ей-богу, чтоб я сдох!
        Кейт вернулась как раз в тот момент, когда Маргарет спустилась в прихожую, она помогла сложить платье и убрала его в пакет.
        - Эллен, если хочешь, мы дадим и тебе, и детям еще теплых вещей, чтобы дойти до дома, только скажи.
        - Не беспокойся, мы отлично дойдем. Вы себя берегите, - ответила Эллен. Когда дети были как следует закутаны, она спешно вывела их на дорожку. - Если что, я рядом, - сказала она Уэстам, с улыбкой глядя, как все четверо столпились в прихожей, и постаралась побыстрее закрыть дверь, чтобы не выпускать тепло.
        Не успела исчезнуть полоса света, в которой она стояла, как Эллен ощутила подступившую ночь. Казалось, за спиной нет ничего, только темнота и холод, такой пронзительный, что сам воздух как будто звенел.
        - Вперед, шерп Пег и шерп Джонни, - подбодрила она.
        Маргарет шла рядом, пока они, скользя, сползали с холма, и одной рукой придерживалась за покрытую изморозью садовую стенку. А Джонни так и катился бы до самой Рыночной улицы, если бы Эллен его не остановила: хотя машин не было вовсе, она хотела, чтобы он оставался рядом с ней в темноте. В конце концов они добрались до ровной дороги, где мраморные копии автомобилей стояли под уличными фонарями. Магазины по большей части уже закрылись, мишура поблескивала в неосвещенных помещениях, как будто там внутри нарос иней, а витрины нескольких еще открытых стали мутными от человеческого дыхания. Единственным признаком жизни была путаница следов на тротуарах, запечатленная во льду. Когда Эллен повела детей к шоссе, Джонни запел:
        Из снега твои уши,
        Из снега твои щеки,
        Глаза твои из снега,
        Из снега башмаки…
        - Заткнись, Джонни, и без того холодно, - возмутилась Маргарет. - Что за дурацкая песня?
        - Про снеговика. Я только что сочинил.
        - А то мы не догадались.
        - Не слушай ее, Джонни. Мне кажется, она завидует, что не сама сочинила. - И все же Эллен была рада, когда он умолк, то ли потому что обиделся, то ли потому что закончились идеи. Песенка напомнила ей о снеговиках, мимо которых она проходила, спускаясь с холма. Она была слишком сосредоточена на том, чтобы не поскользнуться, поэтому бросила на них лишь беглый взгляд, однако все равно осталось ощущение, что в их примитивных лицах было что-то странное - теперь, когда она задумалась об этом, все они были как будто наброском одного и того же образа, который лишь пытался сойти за лицо. - Маргарет, а что ты хотела бы спеть? - спросила она, чтобы утихомирить бредовые мысли.
        - Мне совсем не хочется петь. Я замерзла.
        - А какой у тебя любимый рождественский гимн?
        - Наверное, «Тихая ночь».
        - И у меня тоже, - сказала Эллен и запела, сначала тихо, потом громче, чтобы вдохновить детей и заставить присоединиться. Джонни запел где-то на середине первого припева, а Маргарет подхватила со следующего куплета. Вот только Эллен к этому моменту некоторые строчки текста казались какими-то скверно пророческими. Она все яснее сознавала, что их окружает: тишина вовсе не казалась такой святой, как ей хотелось бы; ясный блеск там, где снег отражал свет фонарей, лишь усугублял темноту; ощущение сонного царства вокруг наводило на мысли, что она с детьми только часть сновидения. Если бы их пение заставило кого-нибудь выйти из дома или хотя бы подойти к окну, Эллен не чувствовала бы себя так одиноко, однако все двери стояли запертые, ни одна занавеска не колыхнулась. Один раз ей почудилось, что к их хору присоединился четвертый голос, но это явно было эхо - оно прозвучало слишком близко, чтобы донестись из дома, слишком близко, чтобы она смогла определить источник звука. Может, это Стэн Элгин отозвался, хотя, если он где-то рядом, почему она тогда не услышала, как он переходит от двери к двери?
        Распевая гимн, они дошли до последнего фонаря. Они как раз спели: «Спи в небесном покое», и свет остался позади. Слева от них запорошенная снегом местность простиралась до самого края безмолвного мира, справа взмывала вверх к гигантской снежной поросли - лесу, и уходила дальше, к айсбергам, в какие превратились хребты. Небо было черное, если не считать редких звездочек, настолько черное, что она запросто могла представить, как звезды мерцают, когда на них напирает темнота. Эллен чувствовала, как тепло утекает из тела в небо и в этот ландшафт.
        Когда они устало прошагали мимо последних домов, Маргарет снова запела. Обычно «Плющ и остролист» была весьма неплохой походной песней, подумала Эллен, но в данный момент она лично предпочла бы не вспоминать, что в песне речь идет о языческой традиции, замаскированной под христианскую, традиции, возраст которой сравним с возрастом древней тьмы над головой. Кроме того, этот гимн не только подчеркивал тишину вокруг, но еще и высвобождал ее, и Эллен снова показалось, что в хоре звучит больше трех голосов. Она проклинала свое воображение, пока Маргарет вдруг не умолкла, всматриваясь в распухшие от снега живые изгороди, которые светились, словно луна в облаке, протянувшись по обеим сторонам дороги. Неужели она тоже слышала тот ледяной шепоток?
        - Это просто ветер в кустах, - сказала Эллен.
        - Мне показалось, там птицы копошатся, - вставил Джонни.
        Когда она вообще видела птиц над Старгрейвом в последний раз? Впрочем, ветра она тоже не ощущала. Скорее всего, она просто слишком замерзла. Миновав очередной домик, она запела сама:
        Бог шлет вам радость, господа,
        В рождественский денек.
        Спаситель родился у нас,
        Нет места для тревог…
        Ну, разумеется, подумала она, эхо гуляет под железнодорожным мостом, пусть и кажется, будто оно отзывается где-то за спиной или даже вокруг, словно невидимый хор, и этот шепот получается невероятно звучным и в то же время почти неразборчивым. Должно быть, это мост превратил эхо ее последних слов в подобие придушенного ледяного хохота. Она попыталась всмотреться в черный зев, куда ныряла дорога, и в намек на проблеск белого по другую сторону тоннеля, но быстро отвела взгляд. Ее снова подвело зрение: белый проблеск сдвинулся вперед, входя в тоннель.
        - Почти пришли, - произнесла она твердо и шагнула с шоссе на грунтовку рядом с освещенным домиком, где окна были закрыты шторами. А в следующий миг она едва не задохнулась, пытаясь подавить рвущиеся наружу слова. Насколько она могла различить отсюда, в их доме свет не горел.
        - Похоже, ваш отец отправился нам навстречу, - сумела выговорить она.
        Покопавшись в кармане, Эллен выудила свои ключи и даже сумела не выронить их в сугроб, осторожно ступая по грунтовой дороге. Как только она окажется дома, ей станет лучше, пообещала она себе. Оставалось лишь предположить, что ее глаза пытаются адаптироваться к затемненному массиву леса, отчего на снегу снова проступили узоры, расползлись по общинным землям и дошли до самого верха хребта. Она поторапливала детей, сжимая в пальцах ключ от входной двери с такой силой, что ощущала, как холод металла просачивается под перчатку. Но не успела она дойти до ближайшей ступеньки крыльца, как дверь темного дома распахнулась сама.
        - А я как раз собирался за вами, - сказал Бен.
        Глава сорок первая
        В данный момент единственно важным было оказаться с детьми в тепле и захлопнуть дверь, оставив мороз снаружи. Эллен втолкнула Маргарет и Джонни в прихожую утратившими всякую ловкость руками и потопала ногами на крыльце. Она куда отчетливее слышала, как комки снега отваливаются с сапог, чем чувствовала собственные подошвы, ударявшие о крыльцо. Покачнувшись, она вошла и привалилась спиной к двери, закрывая ее: оказалось, она не видит ничего, кроме смутно белеющего лица Бена.
        - Ради бога, включите кто-нибудь свет, - попросила она.
        Бен не шелохнулся. Она не могла рассмотреть ни выражения его лица, ни даже его черты, лишь блеклое пятно, в какое его лицо превратилось в ледяном сиянии, сочившемся сквозь стекло на входной двери. Она закрыла глаза, потому что в тусклом свечении его лицо как будто непрерывно кривилось. Щелкнул выключатель, и под веками вспыхнул оранжевый свет. Она заставила себя сразу же открыть глаза.
        Бен стоял у основания лестницы, между ней и детьми, кто-то из которых включил свет. Его лицо было лишено всякого выражения, если не считать какого-то многозначительного огонька в глазах.
        - Вот и вы, - произнес он.
        Она не поняла, приветствует ли он их или же констатирует факт, что при свете их стало видно, однако она решила, что за этим монотонным бормотаньем кроется упрек.
        - Я хотела вернуться домой пораньше, - пояснила она, - но никак не решалась выйти на улицу, не заправившись чем-нибудь горячительным. Дети, снимайте все мокрое и быстро в горячую ванну. Бен, а ты мог бы приготовить для нас горячие напитки, пока я попытаюсь оживить свои пальцы.
        - Что угодно, лишь бы ты была счастлива, - сказал он и развернулся так быстро, что по прихожей пронесся порыв холодного ветра. Наверняка любой сюрприз, какой бы он ни готовил для своего семейства, может подождать еще немного - необязательно разыгрывать из себя обиженного ребенка только потому, что его заставили ждать. Она подойдет к нему через несколько минут, чтобы все уладить.
        Дети скинули уличную одежду кучей у входной двери и ринулись наверх, когда чайник на плите засвистел, плюясь паром. Эллен присела на ступеньку и сняла один сапог о другой, оставшийся стянула неловкими руками, а потом сунула руки под мышки, чтобы снять перчатки. Она сгибала и разгибала пальцы, и когда в них началось болезненное покалывание, расстегнула «молнию» анорака, с трудом поднялась на ослабевшие ноги и прислонилась к батарее отопления в прихожей. В следующий миг она отпрянула от нее, потому что батарея была еще холоднее, чем она сама.
        Она едва не расплакалась при мысли, что придется снова выходить, чтобы найти Стэна Элгина, или же ждать, пока его приведет Бен. Она захромала в сторону кухни, стараясь шевелить пальцами рук и ног. Когда она сошла с ковра на линолеум, то словно ступила босыми ногами на лед. Она быстро пробежала на цыпочках к бойлеру, едва не потеряв равновесие. Потом она покачнулась и пятки ударились о линолеум. Система отопления была в полном порядке - ее просто выключили.
        Она покрутила колесико таймера и услышала, как тепло потекло по батареям, затем она пошатнулась, отступив на шаг назад, и опустилась на ближайшую скамеечку.
        - Бен, когда ты выключил отопление? О чем ты вообще думал?
        Он стоял у окна, распластав ладони по металлической раковине. Снежный силуэт, возвышавшийся за окном, похоже, был в процессе слияния с мелкими снеговиками, которые выстроились гораздо симметричнее, чем раньше.
        - Мы и дети, - произнес он.
        Неужели он настолько был расстроен их отсутствием, что выключил бойлер, даже не заметив?
        - Мы уже здесь, - сказала она, чтобы успокоить его. Услышав, как в ванной наверху льется вода, она отважилась ступить на линолеум, чтобы вернуться в прихожую. - Вода горячая? - прокричала она.
        - Да, - ответил сначала Джонни, затем Маргарет.
        - Что будете пить? Подогретый сок или горячий шоколад?
        - Черную смородину, - ответили они почти в унисон.
        - Именно это я и собирался им приготовить, - пробурчал Бен. - Мы же не хотим, чтобы они заснули.
        - А мне - кофе, - попросила Эллен и прошла в гостиную, чтобы отыскать тапочки. Она со вздохом облегчения сунула в них ноги и опустила руки на батарею, чтобы ощутить, как тепло протекает через радиатор и через нее тоже, а затем она развернулась и села, прижавшись к батарее спиной, пока жар не сделался восхитительно невыносимым. Она вытащила ключи из кармана и бросила в сумочку рядом со своим креслом, затем вернулась обратно в кухню, где Бен разливал кипяток по детским чашкам. - Я сама им отнесу, - сказала она.
        - А я понесу за тобой твой кофе.
        - Ты что, боишься выпустить нас из поля зрения? - с улыбкой поинтересовалась Эллен.
        - Но ведь в этом нет ничего дурного?
        - Я бы сказала, что нет.
        Она осталась бы с ним и доказала, что у него нет причин держаться так настороженно, если бы дети не ждали свои напитки. Она мимоходом обняла его за талию и понесла чашки в ванную.
        Над белой горой торчала только голова Маргарет. На другом конце ванны Джонни потрясал беспалыми рулонами ваты, в какие превратились его руки.
        - Необязательно наливать в ванну столько пены, - заметила Эллен, сдувая пену с его правой руки и целуя пальцы, прежде чем отдать ему и Маргарет чашки. - Осторожнее, горячо, - предупредила она.
        По крайней мере, ванная комната прогрелась, но вот на лестничной площадке на это уйдет больше времени - стоило войти Бену с ее чашкой кофе, как в помещении мгновенно стало прохладнее. Он закрыл дверь и прислонился к ней спиной, сохраняя тепло, но в то же время неожиданно вызвав ощущение клаустрофобии.
        - Мы никуда не уходим, - сказала Эллен, заставив его улыбнуться, хотя он всматривался в неузнаваемо размытое пятно своего лица в запотевшем зеркале, а не глядел на нее. Похоже, он был готов простоять так, пока детям не настанет пора вылезать из ванны. Она, не торопясь, выпила кофе и собрала чашки детей. - Отнесу вниз. Не сидите в воде слишком долго, а не то вас затрет льдами, - предупредила она.
        Она подумала, ей придется просить Бена отодвинуться от двери. Только она сомневалась, услышит ли он ее - его взгляд был таким сияющим и таким пустым. Когда он протянул руку себе за спину и взялся за дверную ручку, ей пришлось сказать ему, чтобы не глупил: не собирался же он всерьез помешать ей выйти? Потом он сам открыл дверь и бочком выбрался на лестничную площадку, где снова было темно.
        - Ты не хочешь зажечь мне свет? - спросила она.
        - Разве нам нужен свет в такую ночь?
        - Только если мы не хотим, чтобы я свалилась с лестницы.
        - Нет, такого я тебе не желаю.
        - Как и других несчастий, надеюсь.
        - Ничего дурного, обещаю, - сказал он, включая свет в коридоре. - Только чудеса.
        Она улыбнулась ему, но его взгляд блуждал где-то в другом месте. Когда она сошла вниз, он остался стоять под дверью ванной. Она поглядела на него из прихожей и увидела, что он наблюдает за ней поверх перил. Выглядел он издерганным и потерявшим терпение.
        - Постарайся продержаться еще несколько минут, - попросила она.
        Из любой точки прихожей Эллен видела снежную фигуру, возвышавшуюся за кухонным окном. Она постаралась побыстрее включить лампу дневного света. Во флуоресцентном свечении фигура словно шагнула вперед, и Эллен закрыла жалюзи. От этого кухня сделалась еще белее, чем была, белая, словно внутренности айсберга. Она не понимала, почему это так ее беспокоит, как и бульканье, начавшееся где-то за закрытыми жалюзи и становившееся все громче, - это всего лишь шум выливающейся из ванны воды.
        - Никто еще не хочет ужинать, правда? - крикнула она в сторону прихожей. - Насколько я знаю Кейт и компанию, вы сегодня весь день объедались сладостями.
        Она услышала, как открылась дверь ванной.
        - Ваша мама говорит, вы не голодные, - произнес Бен. - Есть вещи поважнее еды.
        - Закрой дверь, папа, - вознегодовала Маргарет. - Ты нас заморозишь.
        - Так одевайтесь побыстрее. Не заставляйте нас ждать.
        С чего бы ему намекать, будто Эллен разделяет его нетерпение, с другой стороны, кого еще он мог иметь в виду? Ладно, она хотя бы узнает, чего все они ждали и что положит конец этой отвратительной нервотрепке. Она услышала, как Джонни с грохотом ворвался к себе в комнату, изображая рев реактивного самолета, а потом наступила тишина, пока Маргарет не сказала:
        - Папа, необязательно все время здесь стоять. Я спущусь сама, как только оденусь.
        - Папа похож на тюремного охранника из того фильма, который мы смотрели.
        - Только я здесь, чтобы выпустить вас на свободу, - произнес Бен, и Эллен не поняла, о чем это он.
        - Не стой у них над душой, Бен, - крикнула она. - Не торопи бедную девочку.
        - Я уже тапочки надеваю, - сообщила Маргарет, и спустя миг они с Джонни сбежали вниз.
        Когда Эллен увидела их вымытые розовые мордашки, у нее защемило сердце - такими уязвимыми они показались, почти как новорожденные. Должно быть, они прибежали так быстро, потому что хотят послушать Бена, однако, когда Эллен увидела, как он, погасив наверху свет, торопливо и беззвучно спускается следом, она легко вообразила, что они убегают от него.
        - Кто-нибудь будет еще что-нибудь пить? - спросила она.
        Бен испустил вздох, похожий на дуновение ветра в далеком лесу.
        - Нет, спасибо, - ответил Джонни, а Маргарет просто помотала головой.
        Бен дошел до подножья лестницы и остался стоять между ней и входной дверью.
        - Пойдемте к елке, - предложил он.
        Но сам он не сдвинулся с места, пока Эллен не вошла вслед за детьми в гостиную, зато тогда он оказался в комнате раньше, чем она успела заметить, и прикрыл за собой дверь. Она с детьми уселась на диван, обнимая их за плечи, а он выключил верхний свет и прошел мимо сверкающей огнями елки к окну. Бен успел отодвинуть одну штору, прежде чем Эллен поняла, что он делает.
        - Не открывай, Бен, я тебя умоляю. Ты выпустишь из комнаты все тепло.
        Он замялся, всматриваясь в отражение своего лица, которое словно выступало из сугроба, - размытое пятно, размером с половину Старгрейва.
        - Я подумал, вы сможете наблюдать, пока я рассказываю.
        - Нам хватит и воображения. Задерни шторы, Бен, прошу тебя.
        Когда он наконец сделал это, в комнате уже заметно похолодало. Эллен поднялась с дивана и включила газовый камин, который зашипел и затрещал, разгораясь, а Бен подошел к креслу, стоявшему напротив дивана. Он уселся, опустив руки на подлокотники, лицо его утонуло в тени, только глаза сверкали. Он молчал так долго, что Джонни начал хихикать.
        - Ну, говори же, папа, - не выдержал он.
        - Я просто думал, как лучше подвести вас к теме.
        Джонни больше не хихикал, сраженный неожиданной серьезностью отца.
        - Если я задам вопрос, Джонни, ты ответишь мне откровенно?
        - Д-да, - ответил Джонни лишь с легким намеком на сомнение.
        - Ты еще веришь в Санта-Клауса?
        Джонни снова хихикнул. Но когда отец пристально поглядел на него сияющими глазами, он замямлил:
        - Я не знаю.
        - Но что ты думаешь?
        Эллен почувствовала, как мальчик теснее прижался к ней, словно пытаясь спрятаться.
        - Бен, - предостерегающим тоном произнесла она.
        - Это же часть взросления. - Он устремил на нее глаза, похожие на ожившие осколки ночного неба. - А как насчет тебя, Маргарет? Что скажешь?
        - Мне кажется, тебе лучше оставить его в покое.
        - Слишком поздно уже. Но я имел в виду, ты веришь в Санта-Клауса?
        - Ты же сам знаешь.
        Разумеется, она выросла из этого мифа уже несколько лет назад, но продолжала притворяться, что верит, ради Джонни. И если Эллен сочувствует ей, не означает ли это, что она не желает, чтобы Джонни взрослел?
        - Бен, если ты так себе представляешь рождественский сюрприз…
        - Это просто вступление. Я стараюсь упростить все для всех.
        Она взглядом указала на Джонни.
        - В таком случае, что же случилось с твоим воображением, Бен?
        Он подался вперед, и ей показалось, темнота тоже придвинулась к ней. Она недоумевала, отчего ее вопрос вызвал у него столь грозную реакцию, и тут Джонни заговорил:
        - Мы болтаем на переменах, и кое-кто из моих друзей говорит, что Санта-Клаус - это родители, которые покупают подарки и прячут их.
        То ли он собирался с духом для следующего вопроса, то ли Эллен так разволновалась, но ей показалось, он разделяет ее дурные предчувствия.
        - И что ты на это ответил? - поинтересовался Бен.
        - Я сказал, что, кажется, видел вас разок у моей кровати на прошлое Рождество.
        - Мы с твоей мамой так и подумали, что, наверное, разбудили тебя, но потом все-таки решили, что ты спишь. - Бен восседал в кресле, слово король на троне. - Пора просыпаться, Джонни. Ты и сам будешь рад, когда это случится.
        У Эллен было такое ощущение, будто она слышит его слова во сне - настолько они не вязались с ним. Она обняла Джонни и была готова вмешаться снова, когда Бен продолжил:
        - Я помню, что я почувствовал, когда узнал. Я был, конечно, разочарован, но в то же самое время я понял, что знаю правду уже какое-то время, просто не позволял себе в этом признаться. Такие уж мы, люди.
        Когда-нибудь Джонни придется узнать, а он не так уж сильно расстроился, насколько могла судить Эллен. Но следующие слова Бена показались настолько целенаправленными, настолько наводящими втихую на определенную мысль, что она невольно снова напряглась.
        - А почему люди такие, как ты думаешь?
        - Какие «такие»? - уточнила Маргарет. - Хотят думать о приятном?
        - В смысле, хотят этого больше, чем знать правду? Как думаешь, надо нам бояться правды?
        Джонни завозился на диване, и Эллен выпустила его из объятий.
        - Нет, - громко ответил он.
        - Вот именно, Джонни. Я тобой горжусь. Однако если даже мы боимся правды, нам придется взглянуть ей в глаза, потому что наши страхи не заставят ее исчезнуть. От страха лишь съеживается наш разум, и люди начинают придумывать мифы, достаточно мелкие, чтобы их принять.
        Внутренний голос Эллен велел ей молчать, однако ей казалось, что темнота вынуждает ее говорить.
        - Не понимаю, при чем здесь только Санта-Клаус.
        - А речь и не о нем. - Бен снова качнулся вперед. - Я же предупредил, что это только первый шаг. Я говорю о Рождестве в целом.
        Эллен подумала, может быть, она неправильно его поняла, вот только его неподвижный взгляд явно доказывал, что он действительно затеял то, чего она опасается.
        - Давай обсудим твои идеи в другой раз, Бен. Дети не хотят это слушать.
        - Я хочу, - возразил Джонни, и Маргарет прибавила:
        - Ну, еще бы.
        - Эллен, не останавливай меня, когда мы уже так близко. Я был как раз возраста Джонни, когда почти увидел правду своими глазами, и у меня ушли все эти годы на то, чтобы вернуться к ней. Я подавлял в себе то, что знал, потому что боялся убить правдой свою тетю, но ты же не такая, как она. Ты любишь риск и высоту.
        - Не тот риск, который распространяется на детей.
        - В таком случае, называй это приключением. И постарайся не перебивать меня без крайней необходимости, ладно? Настала пора заглянуть за границы мифов.
        Он смотрел на Джонни, словно дожидаясь от него отклика, и тот откликнулся.
        - О чем ты думал, когда был в моем возрасте?
        - Я скажу тебе, о чем я подумал бы, если бы мне хватило храбрости: я подумал бы, что идея Бога, который сходит на землю в обличии человека, примерно так же правдоподобна, как и мысль о том, что некий престарелый толстяк влезает в дома по каминной трубе.
        На этот раз в хихиканье Джонни угадывалась нервозность. Эллен уже раскрыла рот, чтобы прекратить этот разговор, но тут Маргарет вставила:
        - Но не обязательно верить, что это происходит буквально. Так сказал священник по радио.
        - Вот именно, - обрадовался Бен, хлопая в ладоши. - Это же символ. А символами маскируется все то, чего людям не хочется видеть в подробностях.
        - Не сказала бы, что все настолько просто, - начала Эллен, но Маргарет перебила ее.
        - И что же, в таком случае, маскирует Рождество?
        - Мне кажется, это символ того, как Бог сошел на землю в образе всего, что на ней имеется.
        - И почему же люди должны бояться так думать?
        Бен ответил не сразу, и Эллен поймала себя на том, что сидит, затаив дыхание. Шипение камина казалось таким навязчивым, но он все равно не мог прогнать холод. Бен медленно повернул голову, по очереди оглядев всех троих, прежде чем заговорить.
        - Как вы думаете, что есть Бог?
        - Откуда же нам знать? - удивилась Маргарет. - Никто на самом деле не знает.
        - Но как вам кажется, это старик с бородой, который может быть во всех местах сразу, как Санта-Клаус?
        Дети засмеялись, и даже Эллен подмывало к ним присоединиться.
        - Художники ведь таким его изображают, правда, Эллен? - продолжал он.
        - Наверное, да.
        - Но какой он, если он не такой? Может он хотя бы немного походить на личность, чей разум настолько превосходит наш, что нам не под силу даже примерно представить ход его мыслей?
        - Очень может быть, - согласилась Маргарет.
        - И еще он то, что было здесь до того, как зародилась вселенная?
        - Да, - закричал Джонни, и Эллен почувствовала, как он начал поднимать руку, словно на уроке. - Так сказано в Библии.
        - Именно. Только люди, кажется, никогда не задавались вопросом, о чем там не сказано.
        - Бен, мне кажется, не время…
        - Только послушайте, - произнес он с нажимом и умолк. Естественно, он не призывал их слушать шипение газового камина в наступившей тишине, и Эллен в ее взвинченном состоянии показалось, она слышит еще один звук, какой-то шепоток в подступавшей со всех сторон темноте. - Если что-то обитало в темноте до того, как появились звезды или миры, не говоря уже о живых существах, - сказал он, - оно даже в общих чертах не могло походить на нас.
        - Я не имею в виду, что Бог должен выглядеть как человек, - сказала Маргарет.
        - А вот десятки религий представляют себе Бога именно так. Как думаешь, зачем им это?
        - А что думаешь ты?
        Эллен показалось, Маргарет не столько задала вопрос, сколько упрекнула отца, однако Бен тотчас же ответил.
        - Помочь нам забыть, чего именно мы боимся, ради чего человечество изобрело целые религии, лишь бы отвергнуть существование этого. Все религии, они как сказки, которые люди рассказывали у костра в те времена, когда не было ничего, кроме костра и сказок, чтобы прогнать холод и темноту, потому что людям было невыносимо страшно узнать, что же там снаружи, за пределами света.
        Дети испуганно прильнули к Эллен.
        - Бен, хватит, - попросила она.
        - Нет, не хватит. Нельзя сейчас останавливаться. - Он передвинулся на самый край кресла, отчего показалось, будто он сидит на корточках, и протянул к ним руки, словно предлагая своим слушателям темноту. - С тех пор мы успели поверить, что шагнули далеко вперед по сравнению с нашими предками, ведь они-то считали, темнота скрывает нечто до крайности чуждое, и поэтому населяли ее богами, чудовищами и демонами, но ведь они были правы, так думая, вам не кажется? То, что обитало в темноте само по себе, было слишком не похоже на нас и все, известное нам, и потому оно никак не смогло бы создать нас и остальную вселенную, во всяком случае, сознательно. Я считаю, мы все - его сон, мы и все вокруг нас, а вы ведь знаете, насколько непохожими на реальность бывают сновидения. Но рано или поздно оно должно проснуться, и тогда…
        Эллен почувствовала, что Джонни рвется из ее объятий. Он высвободился и пробежал мимо елки, которая покачнулась и крякнула, и, кажется, сделала все, что в ее силах, чтобы поймать его в свои тени.
        - Погоди, Джонни, - окликнул его отец голосом, похожим на рев зимней бури, когда мальчик распахнул дверь и помчался вверх по лестнице. - Я еще не закончил.
        - Нет, ты закончил, - отрезала Эллен, когда Маргарет выскочила из комнаты вслед за Джонни. Должно быть, горло у Эллен сжалось от гнева, потому что она сама с трудом расслышала свои слова. - Что в тебя вселилось, Бен? Какого черта ты рассказываешь им такие истории в канун Рождества, да и в любой другой день, если на то пошло? Думаю, на будущее, тебе стоит сначала делиться своими идеями со мной, чтобы я была уверена, подходят ли они для детей.
        Он так и сидел на краю кресла, скорчившись в свете камина. Выглядел он озадаченным той реакцией, какую вызвал, и эта его озадаченность тревожила ее даже больше того, что он наговорил. Она развернулась, дрожа от ярости, горя и невнятного страха. Она была уже в двери, когда он поднялся, как-то странно дернувшись всем телом, отчего ей представился мим, который изображает внезапный рост дерева.
        - Оставь нас одних, Бен, - устало попросила она. - Дай мне шанс починить то, что ты сломал.
        - Но мне надо…
        - Неважно, это может подождать, - сказала Эллен, выходя из комнаты. Вид темной прихожей привел ее в смятение и бешенство. Что за игру он затеял, все время выключая свет и расстраивая всех? Когда она включила лампу над лестницей, свет как будто подчеркнул глубину тьмы за его пределами. Ее подмывало включить все лампы в доме, в особенности наверху, где, как она чувствовала, холод и тишина тяжким грузом давят на крышу, словно сама ночь опустила на их дом свои крылья. Нет, сейчас не время для подобных мыслей - воображение причинило достаточно ущерба семье для одного вечера. Она закрыла за собой дверь гостиной и побежала в спальню к Джонни.
        Джонни сидел на кровати рядом с Маргарет, упираясь в матрас стиснутыми кулаками. Как только Эллен вошла, он вскочил и уставился на шеренги пластмассовых солдатиков, выстроенных на туалетном столике: развернувшись к матери спиной, он яростно тер глаза.
        - Папа просто валял дурака, - снова повторила ему Маргарет.
        - Совершенно верно, Джонни. Это была очередная из его сказок, которую ему не следовало рассказывать вам, - подхватила Эллен. - Вы верите в то, во что хотите верить, и это значит, что у вас будет чудесное Рождество.
        Он громко фыркнул и развернулся, кривовато ухмыляясь.
        - Я знал, что на самом деле это вы с папой покупаете нам подарки, - сообщил он.
        На мгновение Эллен сумела поверить, что в остальном все в порядке, а последние полчаса стали просто нетипично трудным эпизодом в жизни семьи, столкновением того рода, после которого все начинают лишь лучше понимать друг друга. Но затем лицо Джонни окаменело, и он с такой неохотой перевел взгляд на дверь, что у нее дрогнуло сердце. И она услышала то, что слышал он: звук шагов, медленно поднимающихся по ступеням.
        Глава сорок вторая
        - Это всего лишь ваш отец, - сказала она.
        Возможно, шаги Бена были такими неспешными, потому что ему требовалось время, чтобы подобрать слова извинения, или, возможно, он заставлял себя пойти к ним, теперь, когда понял, насколько безрассудно себя повел. Он, должно быть, старался приглушить свои шаги, чтобы не расстраивать детей еще сильнее, однако из-за этого они звучали особенно зловеще: мягкие, тяжеловесные, какие-то нарочитые. Эллен видела, что дети дрожат, и внезапно сама ощутила, как холодно в комнате. Иди-иди дальше, мысленно понукала она, наверх в кабинет. Однако его шаги замерли по ту сторону двери, и наступила тишина, если не считать звука, слышать который было совершенно невыносимо - Джонни негромко клацал зубами.
        - Чего тебе нужно, Бен? - спросила она.
        - Поговорить.
        Дети бросали на нее умоляющие взгляды.
        - О чем это? - спросила она.
        Раздался негромкий удар в дверную панель, и дети вздрогнули. Должно быть, Бен прижался к двери, потому что его слова, приглушенные филенкой, которая как раз находилась на уровне его лица, прозвучали словно жужжание пчелы, вылетающей из улья.
        - Ты меня слышишь, Джонни? - прожужжал он.
        - Да, - признался Джонни и, услышав в ответ молчание, явно счел себя обязанным повторить громче: - Да, - крикнул он.
        - Я не хотел сказать, что мы исчезнем, когда оно проснется, если ты испугался этого. Я лишь хотел сказать, что мы изменимся.
        Сначала Эллен не могла поверить собственным ушам. Она двинулась к двери, скрывая свою ярость, чтобы не пугать детей еще больше. Рывком приоткрыв дверь, проскользнула в щель и тут же закрыла ее за собой с ловкостью, порожденной гневом.
        - Ты что, Бен, совсем спятил? - проговорила она тихо, чтобы не слышали дети. - Тебе плевать, что с ними будет? Какого Рождества для них ты желаешь?
        Он вскинул руки, словно собираясь выхватить ее из лап отчаяния. Лицо его было лишено выражения.
        - Того, которого я жду с нетерпением, - проговорил он.
        Она ощутила, как воздух становится холоднее, и Бен как будто подрастает, нависая над ней, хотя их лица находились на одном уровне - нет, она не позволит себя запугать.
        - Если это как-то связано с тем, что ты рассказывал внизу, предлагаю тебе пойти и записать все, чтобы избавиться таким образом от своих идей. Только держись с ними подальше от детей, я тебя предупреждаю.
        Тень недоумения промелькнула по его лицу, и он протянул к ней руки.
        - Я рядом, если понадоблюсь.
        Судя по его виду, он попытался бы успокоить ее, только не мог вспомнить, как это делается. Эллен хотелось взять его за руки и не отпускать, пока не поймет, что с ним случилось, но она не могла позволить ему взять верх так запросто, когда кроме нее некому защитить детей.
        - Ты нужен нам таким, каким был всегда, - сказала она.
        - И буду до скончания веков, аминь.
        Он неуверенно улыбнулся, и Эллен в его улыбке почудилась мольба, поэтому пришлось принять эту не слишком удачную шутку за доказательство, что где-то в глубине души он на самом деле не изменился.
        - Мне, наверное, хватит и этого, Бен, вопрос, что ты собираешься сказать детям?
        - То, что им все еще необходимо сказать.
        На нее напала дрожь, больше похожая на судорогу, оттолкнувшая ее от него, она замотала головой, забила по воздуху руками, чтобы не позволить ему шагнуть к ней.
        - Не смей даже приближаться к ним, пока ты в таком состоянии. Если попробуешь, я уведу их из дома, клянусь.
        - И куда же ты пойдешь?
        Она не собиралась вступать с ним в спор.
        - Хватит, Бен. Более, чем достаточно, если хочешь, чтобы мы были вместе. Только оставь детей в покое до тех пор, пока не сможешь держать свои идеи при себе.
        Когда она схватилась за ручку на двери комнаты Джонни, явно не собираясь ее отпускать, он пожал плечами и направился в темноту на верхнем этаже дома.
        - Буду готов, - пробормотал он. Прозвучало это как-то нелепо, по-бойскаутски, и ей хотелось верить, что его поведение вызвано желанием вернуться в детство, просто привычка подстегивать воображение ради книг временно лишила его способности критически оценивать свои фантазии и понимать, что некоторыми из них лучше не делиться с детьми, пока те не подрастут. Услышав, как мягко захлопнулась дверь кабинета, Эллен заглянула в комнату Джонни.
        - Пойдемте в гостиную. Здесь сидеть слишком холодно, - сказала она.
        Когда дети торопливо проскочили мимо нее, оба с испугом поглядели наверх, в сторону кабинета. Лучше пусть сидит там, пока они снова не начнут ему доверять, думала Эллен в смятении и гневе о переменах, произошедших в их жизни. Она повлекла Джонни и Маргарет в гостиную, где остывал газовый камин, и его керамическая поверхность потрескивала, как будто он силился обрести новую форму. Эллен включила верхний свет, и елка втянула в себя свои тени.
        - Дети, скажите, если хотите есть, - произнесла она.
        - Я не хочу, - совершенно не типично для себя ответил Джонни.
        - Извини, мам, но я тоже.
        - Вот только попробуйте не нагулять аппетит к рождественскому ужину! - с комичной свирепостью произнесла Эллен, стараясь скрыть свое горе. Поскольку это не вполне получилось, она ухватилась за ближайший предмет, способный отвлечь внимание: пульт от телевизора. - Посмотрим, не вернулся ли к нам остальной мир, - сказала она.
        И тут же пожалела, что заговорила об этом. По всем каналам роились белые мухи, которые вроде бы вырисовывали определенные узоры, привлекавшие взгляд. Эллен попробовала включить радио, но то издавало лишь шум, в точности повторявший шипенье телевизионных помех и наводивший на мысль об удручающе нескончаемом снегопаде. Когда она выключила оба прибора, тишина словно окутала мысли одеялом. Она сделала глубокий вдох.
        - Ладно, во что будем играть?
        - В ту игру, где надо рисовать только часть рисунка, и никто до самого конца не видит, что получилось целиком, - сказал Джонни.
        - Ну, давайте, - согласилась Маргарет, словно делая ему одолжение.
        Эллен отправилась за бумагой для рисования. Как только она раскрыла на обеденном столе свой альбом, орнаменты, которые она успела нарисовать, бросились в глаза. Она заморгала медленно и с усилием, пролистнула до чистых страниц, вырвала две и принесла в гостиную.
        - Джонни, раз уж ты предложил эту игру, начинай.
        Джонни взял одну из своих книжек, чтобы подложить под лист бумаги. Он набросал голову и загнул часть листа, прежде чем передать его Маргарет, чтобы она добавила шею и плечи. Эллен пририсовывала к невидимой фигуре верхнюю часть торса, и тут вспомнила, как эту забаву называют сюрреалисты: «изысканный труп». Игра явно старше сюрреалистов, подумала Эллен, и это не показалось ей особенно обнадеживающим. Но рисование хотя бы помогло Джонни развеселиться. Она загнула свою часть листа и передала ему, чтобы он вдоволь насмеялся, изображая живот. Под конец лист бумаги снова вернулся к нему, чтобы он добавил ступни и развернул листок.
        Джонни надеялся, что результат заставит его расхохотаться, и действительно получилось смешно, но не слишком.
        - Неплохо, - одобрила Маргарет, судя по тону, больше из вежливости.
        Если обычно фигуры в конце игры получались смехотворно нелепыми, эта была странной в ином смысле. Она получилась неожиданно симметричной, как будто все они пытались изобразить одну и ту же форму. Эллен показалось, что своими грубыми чертами рисунок напоминает пещерную живопись, примитивную попытку запечатлеть… что? Если бы это действительно было примитивное искусство, она увидела бы в изображении некий образ в процессе обретения себя или же проходящий определенную стадию перевоплощения. При взгляде на выправку существа создавалось ощущение чего-то громадного; узоры внутри контуров его тела намекали на начало какого-то дальнейшего роста. Но сильнее обескураживало другое: чем дольше она смотрела на лицо, которое дал ему Джонни, тем сильнее это лицо походило на карикатурный портрет его отца, такую карикатуру, которая, кажется, готова превратиться в нечто совершенно иное. Эллен рассматривала существо, когда услышала, как открылась дверь кабинета и раздались шаги на лестнице.
        Она не до конца закрыла дверь в прихожую, а закрывать ее прямо сейчас - лишь усиливать страхи детей. Поэтому она взяла чистый лист бумаги и принялась набрасывать новое лицо, когда медленные шаги Бена добрались до середины лестничной площадки. Она старалась казаться безмятежной, чтобы и дети могли успокоиться. Но беда была в том, что лицо, которое она рисовала, слишком сильно напоминало лицо Бена, а когда она попыталась его подправить, оно вовсе перестало походить на лицо. У нее возникло ощущение, будто она призвала Бена вниз, рисуя его.
        Его шаги прозвучали в прихожей, двинулись к кухне, и она услышала, как брякнули жалюзи на окне. Ее карандаш покрывал лицо узорами, вполне тянувшими на ночной кошмар татуировщика, когда размеренные шаги снова прозвучали за дверью и начали подниматься по ступенькам. Ей показалось, прошло слишком много времени, прежде чем она услышала, как закрылась дверь кабинета, и дети выдохнули с таким видимым облегчением, что пришлось задать вслух вопрос, крутившийся в голове:
        - А раньше папа ничем вас не пугал?
        - Нет, - выпалил Джонни, демонстрируя и преданность отцу, и показную храбрость.
        - Я испугалась, когда мы в лесу играли в прятки, и он чуть не потерял нас.
        - Не потерял же.
        - Я и не говорила, что потерял. Мама спросила, бывало ли с ним страшно, если ты слушал.
        - Нет, она не так сказала.
        Даже спор может сейчас оказаться кстати, подумала Эллен, если поможет им снять напряжение, пусть даже их перепалка бьет ее по нервам. Однако спор угас сам собой, и тишина все разрасталась - вот так же недавно растекался по комнате холод от приближения Бена.
        - Будем еще играть? - спросила Эллен, оторвав полоску бумаги с нарисованным лицом. - Очередь Пег начинать.
        Маргарет приняла листок и карандаш, положенные на книжку, и поглядела на чистую бумагу так, словно уже видела там картинку. Она с неохотой взялась за карандаш и провела линию, прикрывая от их взглядов свободной рукой. Какое-то время она рисовала - достаточно долго, решила Эллен, чтобы изобразить не только лицо, - а затем ее глаза расширились, словно она вышла из гипноза, и она смяла листок.
        - Не трать зря бумагу, милая, - упрекнула Эллен, протягивая руку, чтобы забрать листок. Маргарет съежилась в кресле, и Эллен не поняла: она не хочет, чтобы увидели ее рисунок, или же она только что услышала тот звук, от которого дрогнул голос Эллен - звук открывшейся двери кабинета.
        Бен снова спускался. И почему его шаги звучат так гулко и в то же время отдаленно? Если он хотел ее напугать, ему удалось - должно быть, из-за натянутых нервов показалось, что в комнате становится все холоднее. С нее хватит, да и дети пострадали больше чем достаточно. Его шаги прозвучали в прихожей, двинулись к двери, и она почувствовала, как прерывается дыхание. Он размеренно дошагал до конца прихожей и отправился обратно, словно заключенный на прогулке, после чего ступеньки заскрипели под его нарочито мягкими шагами. Услышав, как он миновал лестничную площадку второго этажа, она спросила вполголоса:
        - Вы не хотите пойти в гости к Кейт и остаться на всю ночь?
        Дети ахнули от восторга и с трудом удержались, чтобы не захлопать в ладоши.
        - Да, пойдем, пожалуйста, - зашептали они.
        Эллен прижала палец к губам и прислушивалась, пока не услышала, как хлопнула дверь кабинета.
        - Теперь идем, - предложила она и на цыпочках двинулась к чулану под лестницей, чтобы достать детям верхнюю одежду. Она не боится, что Бен догадается об их уходе, повторяла она себе, просто не хочет никаких споров, которые непременно пагубно отразятся на детях. К тому времени, когда они оделись, она натянула сапоги и уже застегивала «молнию» на своем стеганом анораке левой рукой в перчатке. - Потихоньку, - проговорила она вполголоса, огорченная необходимостью делать это, и торопливо подтолкнула детей к входной двери, стараясь не показать им, как сильно не хочет услышать сверху какие-нибудь звуки. Она перебросила через плечо ремень сумочки, когда Маргарет повернула автоматический замок и дернула дверь, потом дернула снова. Дверь была заперта на врезной замок.
        - Быстрее, - взмолился Джонни и тут же зажал рот руками, чтобы заглушить свой громкий пронзительный голос.
        - Все в порядке, - сказала Эллен, доставая из сумочки кошелек и открывая его свободной рукой. Только все не было в порядке, совсем не было. Ее ключей не оказалось в сумочке, куда она положила их, приведя детей домой. Должно быть, Бен забрал их, пока они сидели в комнате у Джонни.
        Она очень старалась не выдать свои чувства перед детьми, пока мысли набегали одна на другую: дверь в кухне заперта, окна тоже, телефон не работает, но даже если бы линию уже наладили, аппарат все равно в кабинете, - и тут она услышала скрип за спиной на лестнице. Бен стоял на лестничной площадке, каким-то образом спустившись так тихо, что Эллен не услышала ни звука. Он стоял, согнув в локте левую руку, поигрывая ее ключами рядом со своим бледным, лишенным выражения лицом.
        Весь ее до сих пор подавленный гнев стиснул горло, и голос прозвучал тонко и отчетливо.
        - Спасибо, Бен, - произнесла она, протянув руку.
        Она подумала, ей придется подниматься к нему. А потом, конечно, силой забирать у него ключи, если только он не хочет навеки утратить доверие детей. Когда по его лицу молниеносно пробежало какое-то выражение, какого она не успела прочесть, и он, шагая все быстрее, двинулся к ней, она собралась с силами. Но чего бы она ни ждала, только не того, что он вложит ключи ей в руку. Она едва не выронила их - они были такими холодными, что она вздрогнула.
        Когда она развернулась к двери, ненавидя себя за страх, что он передумает и заберет ключи обратно, он заговорил.
        - Вместе пойдем, - решил он. - И я ничего не скажу, пока ты меня не попросишь. Ты сама все увидишь.
        Глава сорок третья
        «Мы не хотим, чтобы ты шел с нами после того, как ты запер нас в доме. Я отведу детей к Кейт, а потом у нас с тобой будет долгий разговор. Мне кажется, тебе требуется лечение, Бен. Возможно, ты переутомился, но, по моему мнению, тебе следует держаться подальше от детей, пока не найдешь того, кто сможет тебе помочь».
        Эллен слышала, как произносит все это, словно тишина вокруг сгустилась до такой степени, что стали слышны мысли - она даже услышала рыдание, которое ей не удалось подавить. Однако нельзя рисковать, затевая спор прямо сейчас, когда она так близко к тому, чтобы выпустить детей из дома. Придется притвориться, что все нормально, чтобы благополучно довести их до Кейт, вот тогда она выскажется. Она мимолетно обняла их, прошептав: «Ни звука», - после чего вставила ключ в замок.
        Ключ еще не завершил оборот, как она уже потянулась к двери и взялась рукой в перчатке за защелку врезного замка. Металл заскрежетал по металлу, и дверь отворилась внутрь. Даже леденящий воздух, тут же впившийся в лицо, воспринимался как облегчение. Когда Джонни вдруг затормозил, уставившись мимо нее куда-то в коридор, она едва не ударила его - причин колебаться не было, снаружи был только снег.
        - Джонни, не копайся там, - проговорила она тихо, но с нажимом.
        Маргарет уже перешагнула порог, ступив на испещренную отпечатками следов мраморно-белую дорожку. Джонни пошел следом, но тут же обернулся.
        - Папа не надел ни куртку, ни ботинки.
        Эллен жестами велела Маргарет открыть калитку.
        - Это проблема папы.
        Лицо у Маргарет окаменело, словно она переживала слишком сильные или же слишком сумбурные чувства, чтобы выразить их.
        - Он схватит воспаление легких, если выйдет на мороз в таком виде, - сказала она.
        Эллен ощутила, как горе сдавливает горло и щиплет глаза, однако она поборола его.
        - В таком случае, лучше ему остаться дома.
        - Я оденусь, если это всех вас осчастливит, - отозвался Бен голосом, заполнившим прихожую как будто в пародии на рождественское веселье. - Я вас нагоню.
        Горе Эллен зачахло, стоило Бену заговорить. Неужели он всерьез надеется их осчастливить, когда только он один виноват в том, что они испытывают совершенно противоположные чувства? Она решительно зашагала по предательски скользкой дорожке, словно пыталась прорваться сквозь облако собственного дыхания. Она была уже у калитки, когда он окликнул:
        - Мы пойдем вдоль общинных земель.
        Эллен обернулась. Бен выглядывал из дверного проема, подавшись вперед и упираясь руками в косяк. Поза была такая, словно он готов пуститься в погоню. Сначала дорога вдоль общинных земель уведет их с детьми в сторону от городских домов, однако это самый короткий путь до дома Кейт.
        - Шагаем бодрее, - сказала она детям, ступая вверх по холму.
        Дом и огромный снеговик, окруженный толпой своих почитателей, остались позади, и теперь ее отделяло от деревьев только снежное полотно. Лес выглядел так, словно напружинился, готовый двинуться и напасть, он выглядел так, словно белый взрыв заморозило в самом начале, прежде чем осколки разлетелись по сторонам. Эллен пришлось отвести глаза, потому что недра леса так и притягивали к себе: деревья выстраивались ряд за рядом и выступали из темноты ей навстречу, демонстрируя скрытые позади них образы, которые явно зародились в результате игры воображения. Но теперь, когда она их увидела, она, кажется, уже не могла их игнорировать, и если бы она позволила себе присмотреться к общинным землям, то уже не отделалась бы от впечатления, что лес окружен узорами на снегу, узорами, которые повторяют и развивают те образы, какие она разглядела в лесу. Она постаралась сосредоточиться на небе, однако его чернота показалась зловеще близкой, и неровно мерцающие звезды не смягчали, а только подчеркивали ее. «Неважно, не может быть важно», - услышала она собственные мысли и крепче взяла детей за руки. Из-за перчаток
казалось, что они гораздо дальше от нее, чем хотелось бы, зато их ответное доверчивое пожатие помогло ей игнорировать все вокруг, кроме необходимости отвести детей к Кейт. Она цеплялась за эту мысль, пока они не обогнули огороды, свернув на узкую тропинку над городом.
        Вид улиц внизу оказался не настолько внушающим уверенность, как она надеялась. Уличные фонари и окна домов светились несколько тусклее, чем должны бы, хотя никаких признаков тумана не было, если не считать пара от их с детьми дыхания.
        - Джонни, не сейчас, - резко произнесла она, когда он уже нацелился сгребать снег с изгороди, которой были обнесены огороды. - Лучше внимательнее смотри под ноги. Мы не хотим, чтобы ты сходил с тропинки.
        Она всего лишь имела в виду, что высокая трава по бокам заметенной тропинки замедлит ход, однако Маргарет испуганно покосилась на лес. От ее взгляда он, кажется, еще сильнее ожил, и Эллен ощутила даже, как невидимое присутствие шагает с ними в ногу, держась в темноте под деревьями. Неужели туда прокрался Бен? Однако это присутствие казалось гораздо объемнее, оно даже не шагало вместе с ними, а оставалось на одной с ними линии, вовсе не двигаясь. Конечно же, это сам лес, потому что теперь она понимала, что это присутствие сравнимо с ним по объему, а если оно при этом вроде бы больше леса и в то же время заключено внутри него, то винить тут нужно собственное взбудораженное воображение. Слава богу, они с детьми почти миновали огороды, где сугробы и замысловатые снежные пирамиды никак не походили ни формами, ни размером на остатки растительности, которая, предположительно, скрывалась за ними. Всего несколько сотен ярдов, и они выйдут на Черч-роуд, вот тогда она сможет убедиться, что фонари вовсе не такие тусклые, как кажется.
        Джонни все разгонялся. Эллен обняла Маргарет за плечи и проговорила вполголоса:
        - Давай тоже прибавим шаг.
        Ей не хотелось, чтобы дети удалялись от нее больше, чем на расстояние вытянутой руки, хорошо они хотя бы не тянутся гуськом сзади. Только она собралась обернуться и посмотреть, идет ли за ними Бен, как ее вдруг осенило, что именно она видит впереди.
        Огороды упирались в сады вдоль Черч-роуд, большинство из которых были испещрены отпечатками ног, словно вырезанными в мраморе. Сосульки превратили бельевые веревки в шипастых полупрозрачных насекомых, пласты снега с волнистыми краями свешивались с крыш так, словно готовы были обрушиться на любого, кто пройдет слишком близко. Все это выглядело вполне нормально, однако, куда бы она ни взглянула, Старгрейв словно вмерз в снег и лед. Все фонари обросли ледяными корками, превратившись в хрустальные фрукты, а каждое окно было в несколько раз толще обычного из-за слоя льда. Там, где окна горели, приглушенный свет превращал этот лед в стеклянный гобелен с узорами, весьма похожими на те, что она старалась не замечать на снегу.
        Но внешний вид города ничего не значит, как и тишина. Эллен вдруг больше испугалась, что если они остановятся, то уже не смогут сдвинуться с места из-за мороза, который почти лишил ее всех чувств.
        - Ну, иди же, Джонни, - жалобно проговорила Маргарет. - Ты нас задерживаешь.
        Он приставил руку в перчатке козырьком к глазам, словно землепроходец.
        - В чем дело, Джонни? - спросила Эллен, морщась, потому что от холода заныли зубы.
        - В церкви что-то интересное творится.
        Не успела она сказать, чтобы шел дальше, или присмотреться к церкви, как голос Бена произнес:
        - Пойдем и посмотрим, что там. Нам всем не помешает развлечься.
        Эллен крутанулась на месте и едва не упала. Бен оказался всего в нескольких шагах за спиной. Как только их взгляды встретились, он улыбнулся, словно прося прощения, и улыбка получилась такая робкая, больше похожая на мольбу, вот только как она могла ответить на нее, когда отпечатки его следов ясно доказывали, что он уже какое-то время приплясывал у нее за спиной, вытаптывая узор на снегу? Эллен разозлилась на себя за то, что не услышала его приближения.
        - Я не такое интересное имел в виду, - возразил Джонни.
        - Но ты же хочешь пойти и посмотреть, правда?
        - Ага, - ответил Джонни, как будто почти уверенный, что действительно хочет.
        - Бежим наперегонки, - объявил Бен и прошмыгнул мимо Эллен так проворно и без малейшего усилия, что она даже не догадалась о его намерениях, пока он не схватил Джонни за руку и не побежал с ним в сторону церкви: Джонни взвизгивал и возбужденно хихикал, поскальзываясь на дорожке, на которой его отец оставлял за собой нелепо огромные и странной формы следы. Эллен ощутила, как паническая судорога прошла по животу. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не оттолкнуть в сторону Маргарет и не помчаться за Джонни, намереваясь вырвать его из рук отца. Она все равно нагонит их у церкви, и пока что она не может назвать место, где Джонни было бы безопаснее.
        - Пойдем поглядим, из-за чего столько шума, - шепнула она Маргарет на ухо, проводя ее мимо школы.
        Неужели следы детских ног на школьном дворе действительно образуют симметричные узоры, как ей кажется? Она успела бросить на них лишь беглый взгляд, потому что Бен уже подтолкнул Джонни к лазу в живой изгороди вокруг церкви и сам протиснулся следом. Она обогнала Маргарет, бороздя снег и высокую траву, которые показались ее онемевшим от холода ногам единой помехой на пути, и понеслась по дорожке, затаптывая следы Джонни. Она пулей проскочила через живую изгородь, отчего по веткам, шурша, побежали ручейки снега - гораздо меньше, чем она ожидала, потому что снег накрепко примерз к ветвям, - и затормозила, скользя по льду, когда увидела Джонни с отцом.
        Они стояли, держась за руки, посреди надгробий и внимательно смотрели на темную церковь. Поначалу она не поняла, почему это витражное стекло с изображением Святого Христофора как будто светится, но затем разглядела, что стекло покрыто льдом, изменившим рисунок на нем. Мальчик, сидевший на плече святого, который поддерживал его могучей рукой, был закутан в белую шубу, девочка, державшаяся за другую руку Христофора, почти исчезла из виду, если не считать верхней части лица со светящимися глазами, позади которых не было никакого источника света. Лицо самого святого скрывал круглый нарост, образованный щетинистой изморозью, - маска, напоминавшая одновременно пятно плесени и пародию на лучистое сияние, которое как будто стекало по его рукам, чтобы добраться до детей, и от которого Эллен содрогнулась. Как только Маргарет бочком проскользнула через лаз в живой изгороди, Эллен торопливо двинулась к воротам, выводившим на Черч-роуд.
        - Слишком холодно, чтобы стоять на месте, Джонни, - окликнула она, подходя ближе.
        Эллен стремилась как можно быстрее покинуть церковный двор не только из-за того, что святой перестал походить на человека. Все надгробия тоже претерпели перемены: каменные кресты превратились в гигантские колючие украшения из мрамора и льда, даже отдаленно не походившие на кресты; статуи ангелов выглядели так, словно силятся вырваться из снежных коконов, чтобы обрести совершенно иную форму. Одна статуя особенно встревожила ее: ангел, кажется, замерз в момент бегства или же попытки дотащиться до лаза в живой изгороди. Под коркой льда его тело было черным, как облачение священника, зато голова и вскинутые в мольбе руки превратились в белые комья. У Эллен не было времени внимательно рассматривать его теперь, когда Джонни с отцом направлялись к открытым дверям церкви.
        - Не входите туда! - крикнула она им.
        - Но я только хотел посмотреть, горят ли огоньки на яслях.
        - Не горят, Джонни.
        Она сказала бы что угодно, лишь бы не позволить ему шагнуть в лишенные света недра церкви, потому что сейчас она стояла достаточно близко к дверям, чтобы ощутить, насколько холодно внутри: холоднее смерти, подумала она, холоднее, чем должно быть в любой из церквей. Ей хотелось верить, что ей только мерещатся какие-то движения за витражными окнами, смутные движения чего-то громадного, размером, по меньшей мере, с само окно, зато она не могла отрицать, что явно видит цепочку следов, ведущих от церковных дверей к незнакомой статуе в полный рост, стоявшей рядом с живой изгородью. Эллен была близка к панике, которая либо лишит ее разума, либо сделает его невыносимо ясным - настолько близка, что понятия не имела, чем ответит, если Бен спросит, куда она так поспешно тащит детей. Однако, когда она рванулась к воротам, чтобы открыть, освободив от сковавшего их льда, Бен прошел мимо и сам распахнул перед ней заскрежетавшие створки.
        Черч-роуд спускалась по обеим сторонам от нее двумя дугами. Обычно казалось, что дорога обнимает разбредающиеся во все стороны улочки, соединяя их в неаккуратную вязанку, однако сейчас у Эллен возникло неприятное впечатление, что дорога, словно тюремщик, удерживает дома внутри периметра, позволяя их замораживать. И как это украшенные к Рождеству улицы с заснеженными фонарями могли натолкнуть ее на подобные мысли? Возможно, причина в тишине, которая напоминала чье-то задержанное дыхание, превосходящее размерами занесенный снегом пейзаж, или же в уличных фонарях, похожих на растительность из какого-то иного мира, или дело во всех этих окошках, ослепших из-за ледяной катаракты. Ощущение было такое, что холод вот-вот овладеет ею, заморозит на месте, но нет, нельзя это допустить. Эллен взяла детей за руки своими онемевшими руками, по чувствительности сравнимыми с перчатками, и повела их через дорогу. «Почти добрались», - сказала бы она, если бы не побоялась, что Бен, который как раз закрывал ворота, услышит даже шепот.
        Как только она решилась ступить на Хилл-лейн, узкая улочка словно сомкнулась над головой. Дома, придавленные тяжестью снега на крышах, кажется, потянулись к ней и детям. Поскольку в верхней части переулка дома были без садиков, тротуар проходил под самыми окнами, и Эллен удалось заглянуть в комнаты нижних этажей, где шторы были закрыты не плотно. Но хотя окна были освещены, а в двух домах даже шторы не были задернуты, она почти ничего не разглядела сквозь ледяной панцирь - только рождественские украшения, недвижно прижатые к стеклу. По крайней мере, в комнатах оставались люди, потому что краем глаза она замечала движение, пусть медленное и размытое, настолько медленное, что напоминало шевеление личинки во сне. Это из-за Бена ей в голову лезут подобные мысли, из-за Бена она чем дальше спускается по переулку, тем сильнее ощущает, что присутствие, какое она, кажется, угадывала в лесу, таится и за этими домами.
        Эллен ускорила шаг, насколько это было возможно, когда они подходили к повороту, от которого начинались дома с садиками и уже был виден в нескольких сотнях ярдов впереди дом Кейт. И от одного вида дома она едва не лишилась самообладания. Ничего удивительного, ведь она подозревает, как отреагирует Бен, когда поймет, что она собирается оставить детей у Уэстов. Эллен удержалась от того, чтобы побежать вместе с детьми вниз по склону, потому что они могли упасть на промерзшем снегу. Пусть уж Бен думает, что у него нет повода пускаться в погоню.
        Заходя за поворот, Эллен обернулась. Бен был на середине первого отрезка пути, неторопливо вышагивал между заключенными в ледяные панцири фонарями и улыбался сам себе, словно наслаждаясь видом обледенелых домов. Прежде чем он успел перехватить ее взгляд, она с детьми скрылась из виду за поворотом, притормозив лишь на мгновение, когда заметила прямо над головой силуэт в окне чьей-то спальни. Побелевшее лицо и руки были прижаты к выбеленному стеклу, словно приклеенные к нему, и еще они казались раздутыми и не подходящими к размытому контуру тела.
        - Поспешим, - сказала она и, увлекая за собой детей, побежала к калитке дома Уэстов.
        Эллен первой миновала арку из розовых кустов, которые успели покрыться новыми прозрачными шипами. Спотыкаясь, он прошла по дорожке, и каждый шаг по льду отдавался болью в ногах, а в носу неприятно щипало от каждого вдоха. Она надавила на кнопку звонка, пока дети ждали, остановившись под розовой аркой. Лица у них так посинели от холода, что она снова нажала на кнопку звонка. Эллен слышала, как трель разнеслась по комнатам, но других звуков из дома не доносилось.
        Она взялась за дверной молоток и тут же поняла, что он примерз к металлической пластине. Контур двери тускло поблескивал, скованный льдом. Неужели дверь намертво замерзла? Даже если так, Терри сумел бы ее открыть, если бы только подошел, а где еще могут быть Уэсты, если не дома?
        - Джонни, звони в дверь, - велела она, испуганно покосившись на тень, выдвигавшуюся из-за поворота переулка, и подбежала к окну гостиной.
        Между оранжевыми шторами был зазор шириной с ее ладонь. Сквозь пышные ледяные узоры на стекле она еле-еле рассмотрела группу фигур под лампой в центре комнаты. Это могли быть только Уэсты, хотя бы кто-то из них, но почему же они не подходят к двери? Она потерла окно ладонями в перчатках, поскребла ногтями, однако это никак не помогло отчистить стекло. Когда тень Бена, пританцовывая, поползла по снегу, Эллен неловко вытащила из кармана ключи и принялась отскребать иней.
        Скрежет металла по стеклу сливался в диссонансный аккорд с трелью дверного звонка, кнопку которого Джонни, нажав, уже не отпускал. Продолжая скрести стекло, Эллен пришлось стиснуть зубы так, что они заныли. Запястье устало раньше, чем она успела процарапать на стекле несколько штрихов, недостаточно прозрачных, чтобы рассмотреть комнату. Она принялась изо всех сил тереть стекло костяшками пальцев. Сначала она отчаянно хотела увидеть, а потом так же отчаянно не хотела верить тому, что увидела. Но теперь неровная заплатка посреди заиндевелого стекла была совершенно прозрачной, а Эллен так и стояла, парализованная зрелищем за окном.
        Комнату, в которой она гостила всего лишь сегодня днем, было трудно узнать. Толстая ледяная шкура покрывала всю мебель, ковер, книги на полках. Под лампой, которую сосульки на абажуре превратили в настоящую хрустальную люстру, на пятачке между креслами стояли на коленях Кейт, Терри и их дети. Она не смогла понять, молились ли они или же просто сбились в кучу, чтобы быть ближе друг к другу, но у нее сложилось жуткое впечатление, что при этом они пытались составить из своих тел какую-то конструкцию, или же что-то сложило из них нарочито симметричный узор. Ей не хотелось верить, что это ее друзья и их дети, не хотелось верить, что это вообще люди. Хотя их одежда была более-менее различима под ледяной коркой, лиц она не смогла рассмотреть. Их склоненные друг к другу головы были всего лишь размытыми пятнами внутри того объекта, который лежал на их плечах - шар, собранный из бесчисленного множества ледяных игл.
        Эллен, наверное, простояла бы там, пока это зрелище и мороз окончательно не сковали ее разум, если бы Джонни не наскучило жать на кнопку звонка. Внезапно наступившая тишина показалась пронзительным эхом.
        - Кто-нибудь откроет? - спросил он.
        Только что Эллен была уверена, что ничего ужаснее картины за оконным стеклом быть не может, но теперь поняла - может, если Джонни и Маргарет увидят это. Совершив над собой усилие, от которого ее затошнило и закружилась голова, она ухватилась за обледенелый подоконник, развернулась и кривовато улыбнулась.
        - Там никого нет. Не важно.
        - Но ты же сказала, можно будет остаться у них. Разве нельзя немного подождать, пока они вернутся?
        Мысль о том, что обитатели комнаты восстанут, чтобы приветствовать Эллен с детьми, ковыляя по-крабьи под тяжестью их новой прозрачной головы, едва не лишила ее способности говорить.
        - Слишком холодно, чтобы ждать, - произнесла она, и ее голос взлетел, когда она увидела Бена в тени розовой арки над калиткой. - Пойдемте домой.
        Она подтолкнула Джонни, и он двинулся прочь от двери, печально, но с готовностью. На секунду ей показалось, Маргарет откажется идти - по выражению ее лица было ясно, она догадалась, что что-то неладно, у нее даже подергивался рот, - но затем, слава богу, она пошла перед Эллен, не произнеся ни слова. Бен шагнул вперед. Когда дети обошли его по бокам, он пристально поглядел на Эллен. Услышал ли он мольбу Джонни? Его как будто больше интересовали ее переживания, он словно хотел увидеть тот ужас, который она так силилась скрыть. То, что он прочел в ее глазах, заставило его шагнуть к дому, чтобы заглянуть в проделанный Эллен «глазок».
        Если только он позволит детям заподозрить правду… Эллен больше не знала, на что он способен. Она взяла детей за руки, чтобы поторопить их, когда Бен отвернулся от окна. Он выглядел виноватым, но нисколько не потрясенным.
        - Готовы идти домой? - спросил он.
        Ей хотелось верить, что он держит себя в руках, как и она, ради детей, но не слишком ли он нарочито беззаботен? Каким было выражение его лица, когда он увидел комнату Уэстов? Казалось, разум сжимается, отказываясь принимать дальнейшее, сосредоточившись на одном-единственном плане, какой сумел породить: она вернется к дому Стерлингов, потому что там стоит машина.
        - Делайте, как велит отец, - произнесла она так, чтобы Бен услышал, и подтолкнула их через розовую арку в сторону Черч-роуд, когда снова увидела тот силуэт в окне второго этажа. Теперь лицо и руки человека были просто громадными, и она поняла, что они примерзли к оконной раме.
        Хотя руки сами сжимались в кулаки, ей удалось увести детей, не позволив им это заметить.
        - Пойдем по Рыночной улице, - сказала она голосом сдавленным, как и ее разум. Если она будет сохранять спокойствие и сделает все, что в ее силах, чтобы выглядеть такой же безмятежной, каким кажется Бен, если сумеет не ужасаться тому, что они, возможно, увидят, проходя между немыми, слепыми домами, тогда, вероятно, ее страхи не обретут форму - искра ее сознания останется в окружении тьмы.
        Они шли по крутой улице, извивавшейся в сторону главного шоссе, Джонни держал за руки ее и Бена, Маргарет крепко вцепилась в свободную руку Эллен, и тут Джонни закричал.
        - Э-гей! - выкрикнул он.
        Эллен подумала, это отец заставил его закричать, но тут заметила, с каким недоумением смотрит на сына Бен. Маргарет первой догадалась, что он пытается криком нарушить тишину города. Она схватилась за руку Эллен так, словно от этого зависела ее жизнь, и тоже закричала.
        - Проснитесь! - вопила она.
        Ее крик, кажется, исчез так же быстро, как и ее белое дыхание. Ответа не было, ни звука, ни движения внутри мутных ледяных раковин, наросших на каждом окне.
        - Не надо, - шепотом попросила Эллен, дернув детей за руки и чувствуя себя таким же испуганным ребенком. Тишина ужасала ее, это ощущение, что они четверо в Старгрейве одни, но еще страшнее была вероятность, что их крики могут вызвать чей-то ответ. - Поберегите дыхание, - сказала она, хотя произносить слова по непонятной причине было страшно. По крайней мере, они уже на шоссе, а это путь к машине
        Отсюда был лучше виден помертвевший ландшафт: пустая площадь, темные магазины, скованные льдом, путаница следов, словно памятник горожанам, запечатлевший узор танца, в котором те участвовали, не подозревая того. Отсюда дорога вела под мост и дальше, в вересковые пустоши, в большой мир за пределами города. Нельзя задаваться вопросами, есть ли жизнь за пределами вересковых пустошей, бледных, словно луна. Что бы ни случилось со Старгрейвом и его обитателями, это уж точно не могло распространиться на целый мир. Еще будет время, чтобы попытаться понять, что же случилось, когда она вывезет своих в безопасное место.
        Она не оставит здесь Бена, если только сумеет убедить его сесть в машину. Он наверняка не захочет оставаться в мертвом городе, наверняка, даже в его нынешнем душевном состоянии, не помешает ей вывезти детей из Старгрейва. И ничто не помешает, говорила она себе, - уж точно не тишина, пусть даже она кажется неким ледяным присутствием, которое как будто придвинулось ближе, пока они с Беном вели детей мимо последних домов на границе города. Казалось, что мертвый город восстает и нависает над ней, дожидаясь, пока она поглядит наверх и увидит его новое необозримое лицо. Там не на что смотреть, и ничто не заставит ее поднять голову, хотя, отказываясь смотреть, она чувствовала, будто необъятное молчаливое присутствие подгоняет их всех в сторону грунтовой дороги и к лесу. Ей нет нужды бояться леса, потому что до машины они доберутся раньше. Эллен заставила свои онемевшие безвольные руки крепче сжать ладошки детей, когда они подошли к началу грунтовки.
        Машина походила на маленькую скорлупку на фоне огромного леса, на снежную скульптуру, куда менее убедительную, чем фигуры за домом. Потребуется несколько минут, чтобы очистить лобовое стекло и все окна. Ей никак не удастся скрыть свои намерения от Бена, остается только надеяться, что этого и не потребуется, что каким бы спокойным он ни казался, перед лицом опасности им придется объединить усилия.
        - Нам надо завести машину, - сказала она.
        Бен глядел вверх, на грунтовую дорогу, и на его лице так ничего и не отразилось, когда он заговорил.
        - Что ж, попробуй, - произнес он тоном, который мог означать что угодно.
        - Вы с детьми очистите стекла, пока я завожу двигатель.
        Она с неохотой выпустила руку Джонни, чтобы нашарить в кармане связку ключей. Указательный и большой пальцы казались бесконечно удаленными друг от друга, и от нее самой, когда она подцепила ими ключи. Она невольно вспомнила, как Бен вытащил их у нее из сумочки, но в данный момент это не имело значения - имела значение только возможность уехать. Она подбежала к машине и соскребла снег вокруг замка на водительской дверце, после чего ей даже удалось неуклюже вставить ключ в замочную скважину. Рука в перчатке стала такой неловкой, что она повернула ключ слишком сильно и тут же выпустила его из страха сломать. Она успела почувствовать, что замок замерз.
        - Зайдите в дом, пока я вскипячу воды, - проговорила она достаточно быстро, чтобы скрыть дрожь в голосе.
        Эллен обращалась не только к детям, но и к Бену, однако он остался стоять у машины. Она побежала по скользкой дорожке к входной двери, ключ заплясал вокруг замочной скважины, пока она не сумела совладать со своими страхами. Зажав ключ двумя пальцами, которые походили сейчас на пальцы тряпичной куклы, она как-то сумела вставить его в замочную скважину.
        Темная прихожая встретила Эллен слабым дуновением тепла, которое неприятно ассоциировалось с предсмертным вздохом. Она шлепнула по выключателю и бегом пронеслась через прихожую, стараясь не обращать внимания на темноту, нависавшую над головой. Безликий снежный страж возник в окне кухни, как только заморгала лампа дневного света. Чайник с водой стоял в ожидании на конфорке, и ее рука в перчатке хотя бы была в состоянии повернуть ручку на плите.
        - Одежду не снимайте, - велела она детям, - мы через несколько минут выходим. - Она не могла определить, холодно ли ей или жарко, и какая температура в доме, она даже усомнилась, что действительно видит пар от собственного дыхания. - Неужели кто-то не закрыл дверь? - выкрикнула она и понеслась через прихожую обратно, пытаясь определить, что это за негромкие шлепки доносятся снаружи. Бен бил рукой по лобовому стеклу, пытаясь снять снежную коросту.
        - Только без лишних усилий, - крикнула она ему и, закрывая дверь, услышала в ответ:
        - Не переживай.
        Она помчалась обратно в кухню, но чайник еще не нагрелся.
        - Походите, чтобы улучшить кровообращение, - велела она, и дети принялись кругами бродить по кухне, пока ей не стало казаться, будто она в центре какого-то ритуального хоровода. Когда из чайника повалил пар, она схватила его за ручку рукой в перчатке и погнала детей обратно на улицу. Бен почти отчистил лобовое стекло и остальные стекла, остались только призрачные узоры, в которые она предпочла не всматриваться слишком внимательно, моля лишь о том, чтобы они не бросались в глаза, когда она сядет за руль. Эллен плеснула немного кипятка на замок и край дверцы и поставила чайник на снег, с шипением осевший под ним. Нацелив ключ на замочную скважину, она тут же попала в нее - это достижение показалось ей многообещающим. Она повернула ключ, надавила на ручку, и дверца открылась, скрежеща остатками льда. Оказалось, сгибать ноги, чтобы сесть за руль, больно, но придется потерпеть, боль ослабеет, сказала она себе, когда она поведет машину и салон прогреется. Эллен сунула ключ в замок зажигания и повернула, повернула еще раз, повернула, нажимая на педаль газа, повернула, открыв воздушную заслонку. Двигатель
молчал, как и снежный пейзаж вокруг.
        Эллен потянула за рычажок, отпиравший капот, и выбралась из машины, прикусив замерзшую губу. Крышка капота не поднялась, как положено, но только из-за тяжести снега, лежавшего на ней. Эллен смела снежное покрывало и рывком откинула крышку, уставившись на внутренности автомобиля. Она ощущала, как глаза щиплют подступившие слезы, словно превратившиеся в осколки льда. Даже если бы ей удалось разморозить электрооборудование, автомобиль был бесполезен. Радиатор разорвало, и сосульки торчали из него, словно зубы из злобно ощерившейся пасти.
        Конечно, в городе полно машин, только с чего бы им оставаться в лучшем состоянии? Эллен стояла в беспомощности, чувствуя, что каким-то образом подвела семью, и соображала, что же им сказать, когда ощутила, как ее обняла ледяная рука, развернув лицом к дому.
        - Нам надо остаться здесь. Больше нам некуда и незачем идти, - сказал Бен.
        Глава сорок четвертая
        Почти пора, думал Бен. Зима наконец-то выбралась из леса и скоро придет к ним. Все вокруг говорило об этом. Мир ждал этого, сам не зная, маскируя это под мифы, чтобы подавить свои страхи, однако приходится поддаться страху, прежде чем ты сможешь испытать благоговейный трепет. Он сделал бы все, что в его силах, чтобы помочь своей семье пройти эту стадию, однако, защищая Джонни, Эллен помешала ему. И вот теперь они с детьми не готовы, а уже почти пора.
        Но нельзя их винить. Их же не воспитывали так, как его. По меньшей мере, они внимали его историям, а те знаменовали грядущее пробуждение в лесу и отражали его глубоко запрятанные знания - внимали с такой готовностью, что он не сомневался: их разум способен открыться еще сильнее. Он должен проявить терпение, столько, насколько хватит времени. Наверняка теперь, когда она многое увидела в городе, Эллен не может не принять то, что, как он знал, лучше для них. Он подошел к ней поближе и обнял за плечи.
        - Нам надо остаться здесь. Больше нам некуда и незачем идти.
        Он должен был бы испытывать к ней сочувствие - она глядела на бесполезную машину так, словно рухнула ее последняя надежда, - однако он подумал, что теперь, лишенная всех иллюзий, она с большей готовностью примет то послание, которое он обязан передать до конца. Когда он развернул ее лицом к дому, она не противилась, что несколько обнадеживало.
        - Дети, пойдемте с нами, - позвал он. - Надеюсь, прогулка вам понравилась.
        При этих словах Эллен напряглась. Бен не хотел, чтобы по его тону она заключила, будто ему плевать на то, что она видела; но хотя бы дети не узнали ничего такого, с чем они не в силах справиться. Надо ему подбирать слова более тщательно - тут опыта у него предостаточно, - хотя подобная задача тяготила его теперь, когда он со жгучим нетерпением ждал неизбежного приближения того, для чего нет слов, того, что старше любых словесных игр.
        - Мы хотим с вами поговорить, - добавил он.
        Эллен бросила на него взгляд, слишком короткий, чтобы он успел поглядеть ей в глаза. Он неожиданно почувствовал облегчение, что ему и не пришлось глядеть ей в глаза, потому что догадался: его «мы» не включает ее.
        - Мы вместе, - произнес он громко и, выдернув из замка зажигания ключи Эллен, зашагал к дому. - Идем наверх, - скомандовал он.
        - Думаешь, телефон уже заработал? - шепотом спросила она.
        Значит, машина была не последней надеждой. Наверное, всегда остается хотя бы одна надежда в запасе до тех пор, пока ты жив. Бен успел забыть о телефоне, но он с готовностью притворится, будто как раз о нем и думал, если подобное притворство поможет заманить их в кабинет, где ему будет удобно присматривать за ними и за тем, что может появится из леса.
        - Вот и узнаем, - сказал он.
        Стоило надежде возродиться, и Эллен как будто пришла в себя. Когда он уже хотел отпереть входную дверь, она забрала у него свои ключи, мягко, но решительно. Ее целеустремленность он счел одновременно трогательной и разрушительной - ну неужели она не может понять, что это не имеет значения? Она цеплялась за осколки жизни, которой жила всегда, словно в них заключалась какая-то магия, способная оживить нормальность после того, как эта зима подойдет к концу, тогда как в них только отказ принять то, что этого никогда не произойдет. По крайней мере, она открывает дверь, и теперь только от него зависит, станет ли это первым шагом к приятию.
        - Дети, быстрее в тепло, - произнесла Эллен натянуто, подгоняя их взмахами рук, словно пыталась вернуть чувствительность своим онемевшим пальцам, и подтолкнула их через порог, как только они оказались на расстоянии вытянутой руки от нее. Войдя в дом, она остановилась, моргая от яркого света в прихожей. Должно быть, она запоздало задавалась вопросом, почему же их дом до сих пор не захватила зима. Разве это не достаточный намек на то, что с Беном все они под защитой, как бы ни развивались события? Если она это поймет, тогда он успеет убедить ее, что они в безопасности до самого конца, пробуждение завершится, и они переживут его и станут его частью - вот только ее уже переполняли тревоги за детей.
        - Что вы застыли как статуи, снимайте верхнюю одежду и двигайтесь, - подгоняла она их.
        На самом деле, для всего этого времени уже нет, подумал Бен, тем более, когда это не имеет значения, однако если он скажет такое вслух, начнется ссора, которая еще больше их задержит. Он смотрел, как Эллен с детьми стягивают с себя куртки, вешают на крючки, сваливают в кучу ботинки, словно принося жертву ночи, оставшейся за дверью. И только когда они дружно уставились на него, он вспомнил, что сам стоит в одежде и уличной обуви.
        - Ты мог бы проверить телефон, - произнесла Эллен срывающимся, обвиняющим голосом, когда он повесил куртку на последний свободный крючок.
        - Мы не хотим сейчас разделяться.
        Ее глаза вдруг влажно заблестели, и он почувствовал, что ей хочется кинуться к нему. Интересно, о чем она сейчас подумала, вспомнила новый облик, какой обрели Уэсты? По его ощущениям, то, что видит его во сне, использует его слова, чтобы вложить в них больше смысла, чем собирался он сам. Бен так долго работал со словами, что они не отпускали его, только хватит с него уже словесных игр - настало время говорить ясно.
        - Вперед, - скомандовал он.
        Когда Бен пошел по лестнице, Эллен последовала за ним, подгоняя перед собой детей. Он невольно улыбнулся самому себе, когда она зажгла свет над лестничной площадкой - уже скоро все это им не понадобится. Он открыл дверь кабинета и отступил в сторонку, пропуская их вперед.
        Эллен засомневалась после того, как включила свет и шагнула в комнату. На долю секунды ему показалось, она увидела то, что видел он: быстрое стремительное движение за окном, словно окоченевший лес на мгновение отказался от своей неподвижности, хотя он-то знал, что с леса, скорее всего, на миг спала его маскировка, когда он, или же его обитатель, поглядел на Эллен. На самом деле, Эллен всего лишь собиралась с силами, прежде чем снять телефонную трубку, мысленно молясь, чтобы аппарат заработал. Не важно, - главное, она привела детей в комнату, и Бен закрыл дверь, прислонившись к ней спиной.
        - Посмотрим, что у тебя получится, - произнес он.
        Он наблюдал, как она приближается к письменному столу и дети тянутся за ней следом. С его места вся комната, и письменный стол, и доска для рисования, и все остальные предметы, казалось, образовывали портал в лес, и это последнее символическое барахло предстоит отбросить на пути к истине. Он видел, как лес, очень постепенно, начинает сиять, ряды деревьев в глубине светились тускло, но заметно, словно они, или же то, что скрывалось за ними, потихоньку приближается к дому. Это, случайно, не тончайший налет изморози на стене вокруг оконной рамы? Эллен подошла к письменному столу и стояла, глядя на телефон, явно вознося последнюю молитву, про себя, чтобы не напугать детей, а затем она протянула оцепеневшую руку и поднесла трубку к уху.
        Она выронила трубку почти сразу. Трубка с грохотом проехала по столу, словно игральная кость, но провод задержал ее, дернув обратно, и она перевернулась, скрежеща пластиком по древесине. Маргарет вскрикнула, когда трубка упала, а Джонни повторил ее крик, когда она ударилась о стол. Эллен выронила трубку из-за громкого звука, шедшего из нее, и поначалу даже Бену показалось, что это просто шипение помехов. Но затем, когда Эллен протянула трясущуюся руку, чтобы заглушить этот звук, он услышал в шуме гораздо больше.
        - Эллен! - выкрикнул он.
        Она уже успела нажать на рычаг, но это не имело значения: звук из трубки не прекратился. То был шепчущий хор, множество шепотков, которые словно затопили комнату, звук походил на шум ветра в лесу, но при этом куда более многослойный и целеустремленный.
        - Слушайте, все! - произнес Бен голосом, который, как он слышал, сливается с шипением из трубки. - Услышьте, что оно скажет!
        Эллен уставилась на него непонимающим взглядом, а потом на ее лице отразилось омерзение. Она пыталась поднять трубку, чтобы заставить ее умолкнуть, но ее пальцы плохо слушались от гнева, и тут Джонни выкрикнул:
        - Я что-то слышу!
        Он разгадал загадку, и Бен гордился им, хотя расшифровать послание было не так уж и трудно - скорее, требовалось просто успокоиться и позволить звуку самому донести мысль.
        - Оно зовет нас, - сказал Джонни, схватив мать за руку.
        Вот почему шипение было таким многослойным: оно произносило все их имена одновременно своими голосами, похожими на бесконечный снегопад. Бен увидел, что и Маргарет услышала их, и ее глаза широко раскрылись, а веки затрепетали. Затем Эллен удалось ухватить трубку и с грохотом опустить ее на рычаг.
        - Чего ты пытаешься добиться? - шепотом спросила она, испепеляя Бена взглядом.
        Отвечать надо простыми словами, напомнил он себе.
        - Донести до вас мысль, что именно уже на подходе, - пояснил он, - чтобы это не стало для вас большим потрясением.
        Похоже, она могла создать проблемы, когда на их разрешение уже не оставалось времени. Бен вынужден был напомнить себе, что у Эллен не было его преимуществ - ей часть правды открылась без всякой подготовки, тогда как он предчувствовал ее всю свою жизнь, - но нельзя и позволить ей отрицать истину, даже если отрицание, было бы побольше времени, могло бы стать первым шагом к пониманию. Лес, или же сущность, какую он символизировал, снова беспокойно шевельнулся за спиной у нее и детей, и Бен почувствовал, что теряет терпение.
        - Ты же увидела больше, чем они, - сказал он Эллен, понижая голос и давая понять, что эти слова не предназначены для детских ушей. - Неужели ты не поможешь мне подготовить детей? Мы видели всего лишь маленький намек на то, что уготовано нам, да, я понимаю, они твои друзья, пусть так, но разве ты не заметила, насколько это прекрасно?
        Похоже, он ее переоценил. Лицо Эллен словно завязалось в узел вокруг рта, как будто она не доверяла себе самой настолько, чтобы ответить ему. Она бросила взгляд ему за спину, такой быстрый, что он сразу понял: она обдумывает, как ей вытащить детей из комнаты. Он тяжело навалился на дверь, и тело напряглось от нетерпения.
        - Я не говорю, что мы кончим так же, - начал он. - Я не знаю, как именно мы кончим, но мне не терпится выяснить. А тебе разве не интересно, хотя бы чуточку? Ты пойми, мы же будем все вместе, они ведь были, ты сама видела. - Внезапно пришедшая мысль растянула его губы в улыбке. - Если ты спросишь меня, вероятно, в телефонной трубке мы слышали и их, и всех остальных, и они дали понять, что дожидаются нас.
        Бен улыбался столько, сколько смог, но даже когда он вложил в эту улыбку всю свою мольбу, он не добился ответа, и тогда он ощутил, как уголки его рта опустились, словно у клоуна. Бен сочувствовал ей, когда она была сбита с толку в начале, но как ему выразится еще яснее? Неужели она сознательно отказывается принимать правду? Наблюдая за Эллен и детьми, раскрасневшимися в тепле дома, отчего их лица казались неочищенными от скорлупы, он был уверен, что она не может этого не замечать: эти их сырые, мягкие формы вовсе не то, какой должна быть жизнь. Эллен выпал шанс, но он не может и дальше впустую растрачивать на нее время, когда еще предстоит достучаться до детей. По крайней мере, здесь, наверху, ей будет не так просто помешать ему говорить с ними, и в их возрасте они явно должны быть больше открыты всему новому, чем она.
        - Кто-нибудь из вас уже догадался, о чем мы говорим с вашей матерью?
        - Конечно же, нет! - воскликнула Эллен.
        Внезапно Бен понял, что больше не в силах сдерживать свое нетерпение, которое как будто ломало его тело прямо под кожей, придавая ему новую форму.
        - Пусть они сами скажут.
        Маргарет явно силилась ответить, и он улыбнулся, чтобы подбодрить ее. Но все, что она сказала:
        - Перестань, папа, ты нас пугаешь.
        - Ну, ты-то не боишься, Джонни, - обратился Бен к сыну, настолько уверенный в ответе, что даже не удосужился придать своим словам вопросительную интонацию. Мальчик замотал головой и с пристыженным видом придвинулся ближе к матери. Так значит, он хватал ее за руку вовсе не для того, чтобы помешать положить на место телефонную трубку, - на самом деле, он боялся услышать. Вдруг все трое стали внушать Бену отвращение, как и его попытки им помочь. - Я не пытаюсь вас напугать. Совсем наоборот, - произнес он сквозь стиснутые зубы.
        Дети прижались к матери. Все трое смотрели на него огромными глазами. Что ж, по крайней мере, он сумел привлечь их внимание, может быть, теперь они выслушают его, не перебивая - вид у них был такой, словно говорить они не в состоянии. У них за спиной лес снова шевельнулся - паук, ощутивший колебание паутины, хотя, разумеется, все было не так, просто его разум цеплялся за привычные метафоры.
        - Нельзя и дальше просто сидеть и бояться, - заговорил Бен торопливо. - Если вы не взглянете на то, чего боитесь, то никогда не увидите, сколько всего там скрыто, а потом уже будет слишком поздно, чтобы оценить это. Я хочу, чтобы мы разделили этот опыт, неужели вы не понимаете? Вы ведь не хотите остаться с этим один на один, правда?
        Они смотрели на него так, словно не могли поверить всему, что видят и слышат. Да что с ними такое?
        - Ваша мама поняла, о чем я говорю, пусть даже не хочет в этом признаться, - продолжал он, слыша, как его голос делается тонким и холодным. - Не так уж трудно понять, если позволить себе увидеть это во сне, вместо того чтобы заставлять работать сознание. Считайте, это сказка, которая оказалась правдивее всего, что вы считали правдой. То, что случилось со Старгрейвом, всего лишь предвестие того, что приближается, достаточно простой образ, который мы способны понять, словно рисунок в детской книжке для самых маленьких.
        Бен подумал, что такое сравнение рассмешит их, а засмеявшись, они поймут, насколько оно точное, однако, похоже, его слова не тронули их.
        - Если вам интересно, почему Старгрейв начал меняться, а мы еще нет, - сказал он, всеми силами стараясь добавить в голос немного тепла, поскольку сейчас явно был тот самый момент, который должен сблизить всех четверых, - мне кажется, это потому, что Стерлинги всегда были частью происходящего, с тех самых пор, когда Эдвард Стерлинг вышел под полуночное солнце. Думаю, нас оставили напоследок, потому что мы и так уже ближе всего в нему. Ну же, взбодритесь, вы должны радоваться, понимая, что нас избрали за то, кто мы есть!
        - Избрали для чего?
        - Заткнись, Джонни! - вскипела Маргарет, набрасываясь на него. - Я не хочу слышать.
        - Тебе и не придется, - с жаром пообещала Эллен, обнимая их обоих и бросая на Бена вызывающий взгляд. И Бен внезапно понял, что с него хватит. Он пытался понять, отчего эта картина, когда детишки трусливо бегут под крыло своей матушки, которая напрочь отказывается включить голову, кажется ему такой знакомой, а потом его осенило: втроем они в точности напоминают ту безмозглую бабу с ее безмозглыми отпрысками, мешавшую ему вернуться на могилу семьи и в лес в тот день, когда он сбежал из Нориджа. Он смотрел в их глаза, по-коровьи влажные, на их шмыгающие носы на упрямых и тупых лицах, и отвращение переполняло его.
        - Если не слушаете, то можете хотя бы смотреть, - прорычал он и треснул по выключателю с такой силой, что пластмасса хрустнула.
        Лес приливной волной набегал на дом, оставаясь при этом совершенно неподвижным, и его свечение проникало в комнату. Бен надеялся, это привлечет их внимание к окну, потому что там было на что посмотреть: бледный контур, возникший в середине леса, мог быть только лицом, пусть даже шириной в несколько деревьев и собранным из роящихся иголочек инея. Хотя глаз лица он не видел, он знал, что они заглядывают в комнату.
        Оно было там, чтобы они увидели, такое зрелище даже они не смогли бы отрицать, но они не увидят, пока не перестанут с ужасом таращиться на него. Он же не угрожал им насилием, и только отчаяние вынудило его ударить по включателю. Слова были бесполезны. Бен поднял руку и указал на лицо у них за спиной.
        Он так и стоял, и дрожь медленным волнами проходила по телу. Фигура, восставшая из леса, подняла бледную руку и указала на него. Он позволил своей руке упасть, и рука фигуры исчезла в снегу, затем снова появилась, когда он вскинул руку, чтобы коснуться своего лица. Дети рыдали, Эллен цеплялась за них, словно сама не понимала, защищает их или защищается ими. Бен немного не донес руку до подбородка, поняв, что и они, и он видят одно и то же: лицо проступало из морозных узоров, подобных музыке, застывшей во льду и сделавшейся видимой, - его собственное лицо, на отражение которого в стекле он смотрел.
        То была просто еще одна метафора, еще один знак грядущего перевоплощения, однако он так и не смог заставить себя коснуться собственного лица и выяснить, что есть что. Виновата была Эллен с детьми, они отшатнулись от его отражения с таким ужасом, что он уже начал терять самообладание. Он не в силах больше их выносить. Они завизжали, когда он подался к ним, и он подумал, что они могут опрокинуть стол и выброситься в окно. Больше его не заботила их дальнейшая судьба. Он отодвинулся от двери, чтобы открыть ее, чтобы оказаться подальше от них. Развернувшись к ним спиной, Бен схватился за ручку - от его движения иней расползся по дверным панелям, - и вышел из комнаты.
        Спускаясь по лестнице, он слышал, как дети хнычут, а Эллен что-то вполголоса втолковывает им. Пусть говорит о нем что угодно, если это улучшит ее настроение. Уже скоро и она, и дети будут лишены подобного утешения, готовы они или нет. Он рывком распахнул входную дверь и шагнул в объятия ночи.
        Бен уже выходил на грунтовую дорогу, когда услышал, как Эллен повернула ключ во врезном замке. Он ожидал услышать и громыхание засовов, но они, должно быть, замерзли. Он печально улыбнулся - очевидно, его лицо пока еще было на этот способно. Изо всех сил стараясь держаться от него подальше, она лишь напрасно тратила время на свои страхи.
        Он замедлил шаг, продолжая подниматься по грунтовке. Хотя его подмывало бежать во весь опор навстречу тому, что его ожидало, хотелось и увидеть как можно больше, все стадии метаморфозы Старгрейва. Ничто не двигалось, кроме него, но он чувствовал, что эта замороженная тишина сознает его присутствие. Он шел вперед, выверяя каждый шаг, наслаждаясь предвкушением, наблюдая, как лес раскрывает свои мерцающие глубины. А потом его отвлек какой-то слабый звук сзади и сверху, и он обернулся.
        Эллен с детьми стояли в окне кабинета, глядя на него сверху вниз. Портрет его семьи, такой далекой и все же такой близкой, заключенный в ярко светящийся прямоугольник, застал его врасплох. Несмотря на их страх перед ним, он понимал, что они все равно волнуются за него. Эта мысль оживила воспоминания: Эллен спасает его на горе; Маргарет и Джонни появляются из нее в родильном зале; бессонные ночи, которые они с Эллен проводили у детской кровати, когда кто-то из детей болел; долгие годы, когда они пытались свести концы с концами; моменты, когда они вместе смеялись, просто потому, что были друг у друга… Возврата ко всему этому не будет, и к самой семье тоже, однако же Бену не хотелось отводить от них этот последний взгляд - он поймал себя на том, что хочет, чтобы они сами отступили от окна и скрылись из виду, и тогда он мог бы пойти дальше. Но затем он вдохнул поглубже, и легкие заныли, потому что мороз стремительно распространялся вокруг дома, словно языки ледяного пламени.
        Он сделал один, бессознательный, шаг в сторону дома, когда белизна затянула все окна. Окно кабинета сделалось непрозрачным, и единственным признаком, что там внутри Эллен и дети, был приглушенный, тут же затихший крик.
        Глава сорок пятая
        - Не бойтесь! - прокричал Бен. - Держитесь вместе, и тогда вы всегда будете вместе. Это не больно. И это не долго.
        Его голос казался жалким на фоне неба, где звезды сверкали, словно воплотившееся одиночество. Дом светился, усыпальница, мраморные стены которой утолщались, сливаясь со снежным ландшафтом. Его голос наверняка способен пройти через окна, какой бы слой льда их ни покрывал, однако ответа изнутри не прозвучало. Наверное, они слишком его боятся, чтобы ответить, впрочем, он все равно не знал, кто кричал, сколько человек и почему.
        - Все будет хорошо, вы пройдете через это, если будете помогать друг другу, - прокричал он, и тишина отразила его слова, вернув ему. Насколько он понимал, несет он полную чушь. Ему хотелось верить, что он старается подбодрить своих, когда на самом деле старался подбодрить самого себя.
        Бен пристально смотрел на окно кабинета, словно жжение в глазах могло растопить белизну. Он уже видел, какого рода перерождение ждет Эллен и детей - Уэсты ему показали. Он счел их восхитительно прекрасными, но что еще он мог бы сказать о них? Только то, что Уэсты погибли, убиты явлением, которое, по-видимому, использовало их живые тела, чтобы оставить символ своего присутствия, и Эллен с детьми тоже скоро станут таким символом - их тела станут, во всяком случае. Это неизбежно, старался он убедить себя, однако это его не оправдывало. Они умирают, потому что он притащил их в Старгрейв - из-за того, что он тот, кто он есть. Они умрут, потому что его возвращение каким-то образом спровоцировало пробуждение.
        Он не знал, что так будет. Возможно, на нем сохранился отпечаток того, что Эдвард Стерлинг вывел из-под влияния полуночного солнца, и именно это изначально и гнало Бена приехать сюда. Возможно, неукротимо желая возвратиться к своим истокам, этот отпечаток использовал его тоску по родителям и дедушке с бабушкой, чтобы привести его назад, заставить сделать первые наброски тех узоров, которые позволили присутствию из леса закрепиться в мире. А присутствие безжалостно, лишено эмоций, у него нет иной цели, кроме как воспроизводить себя. И вот теперь оно добралось до Эллен с детьми, и они ничего не значат для него - только материал, который можно использовать. Гибель Старгрейва не ужаснула Бена - это была воплощенная идея, потому она могла внушать лишь благоговейный трепет, - а вот последняя мысль ужаснула. Он вдохнул, наполнив легкие, как ему показалось, кусками льда.
        - Эллен, - прокричал он так громко, что его, наверное, услышали бы на дальнем конце Старгрейва, если там еще остался кто-нибудь, способный слышать, - скажи, что ты еще здесь!
        Тишина. Звезды подергивались, словно пытаясь избежать прикосновения тьмы, и это было единственное движение над головой. За спиной, в лесу и вокруг, он ощущал некое необъятное шевеление.
        - Не подходи, - пробормотал он вполголоса, подумав, что Эллен, возможно, не захотела ему отвечать, потому что он напугал детей. - Эллен, дай мне услышать твой голос, а не то я ворвусь в дом, - выкрикнул он, удрученный мыслью, что подобная угроза может подействовать.
        Мертвая тишина. И тут же его слова из угрозы превратились в последнюю надежду для семьи. Он помчался к дому, падая, оставляя синяки на руках, синяки, болевшие так, словно он прижимал к телу лед. Рывком подняв себя на ноги, он подбежал к кухонному окну. Заколотил по стеклу кулаками, не заботясь о том, что порежет руки, если оно поддастся. Однако стекло, покрытое коркой льда, даже не дрогнуло, но одного заметного результата он добился: морозные узоры встрепенулись, тут же отхлынули назад и немедленно принялись воспроизводить себя снова там, где Бен повредил их.
        Он бешено озирался по сторонам, высматривая, чем бы разбить стекло. Рядом стоял чайник, из носика которого торчали сосульки. Бен выхватил его из углубления, которое тот проделал, пока был горячим, и кинулся обратно к окну. Он не добежал несколько футов, когда поскользнулся и выбросил вперед руку с чайником, ударив в окно с многократно увеличенной силой. Но даже это не помогло, лишь снова прозрачные узоры принялись восстанавливать себя. Дом оставался непроницаемым, словно айсберг, и таким же безжизненным, подумал Бен.
        Эта мысль едва не лишила его способности соображать. Он понял, что тупо таращится на чайник в руке, словно этот тусклый серый предмет мог дать дельный совет. Бен отшвырнул его в сторону, и тот упал рядом с машиной, погребально звякнув жестью.
        С бессмысленной ненавистью Бен уставился на машину, раззявившую капот, на бесполезный чайник, на углубление, оставленное тем как единственное достижение в жизни. Он вспомнил, как Эллен плескала из него на замок машины, не желая сдаваться, и дети стояли рядом с ней, словно ее надежда помогала им согреться. Бен набросился на несчастный чайник, собираясь зашвырнуть его подальше в тщетной попытке выразить свой гнев и беспомощность, и тут до него дошло, что этот предмет, похоже, подсказывает ему возможный способ действий. Даже если уже поздно спасать Эллен и детей, возможно, у него имеется средство уничтожить то, что уничтожило их.
        Он позабыл, что замок на багажнике наверняка замерз. Когда он вставил ключ в скважину и повернул, тот просто сломался. И эта новая победа льда взбесила Бена. Он принялся яростно пинать крышку багажника, пока металл не встал горбом, и в образовавшуюся щель можно было просунуть руку, после чего Бен, скрипя стиснутыми зубами, запустил пальцы под крышку, дергая и выкручивая ее. Когда она наконец поддалась, полоска металла справа от замка со скрежетом вывернулась, а ободранные в кровь пальцы Бена задрожали. Однако в них еще оставалась сила, чтобы ухватить за ручки две пятилитровых канистры с бензином и вытащить их из багажника.
        Десять литров могли показаться сущим пустяком по сравнению с присутствием, живущим в лесу, однако Бен каким-тот шестым чувством понимал, что достаточно лишь уничтожить его центр, в точности так, как чайник растопил снег. Достаточно! Он обязан попытаться - обязан доказать себе, что он не просто часть того паразита, который поглотил жизнь Старгрейва. Бен бросил на дом прощальный взгляд, почему-то не теряя бессмысленной надежды, как не теряла ее Эллен, хотя дом стоял совершенно тихий. Покрепче взявшись за ручки канистр и не обращая внимания на боль, похожую на мучительный озноб, Бен двинулся по грунтовой дороге.
        Похоже, лес был готов к его приходу. Когда заметенные снегом огороды остались позади, пространство, отделявшее его от кромки леса, как будто расширилось, и ряды деревьев в глубине начали украдкой отступать. Впечатление было такое, словно реальность, таившаяся под снежным ландшафтом, все яснее сознавала присутствие Бена. Сквозь снежную корку под ногами он различал слои над слоями застывших узоров, уходившие, как он подозревал, корнями в почву под снегом. Ему казалось, он ступает по поверхности разума, и каждый его шаг порождает какую-то невообразимую мысль о нем. Как далеко и как глубоко может зайти перевоплощение? Он вспомнил о фермерских домах за железной дорогой и обернулся.
        Два домика стояли так далеко, что казались бесформенными, всего лишь темные кляксы на снегу, но он все же сумел разглядеть в каждом по светящемуся окну. Эти окна показались ему дружеской компанией. Бен старательно всматривался в них, чтобы запомнить как можно лучше, но понял, что, должно быть, ошибся - окно ближайшего к нему дома не было освещено, оно было белым, словно глаз с катарактой. Почему же оно показалось ему желтым, как окно дальнего дома? Он сощурился, пытаясь убедить себя, что его подвело зрение, но в следующий миг и окно дальнего дома, стоявшего почти на горизонте, потускнело и подернулось льдом.
        Перевоплощение захватывало вересковые пустоши, распространяясь со скоростью пожара. В любой момент он может оказаться в кольце. Однако же он не сразу двинулся дальше. С того места, где он остановился, он видел слабенькое свечение, пробивавшееся сквозь толщу льда на окне кабинета, свечение, какого не было в других окнах, выходивших на эту сторону. Похоже, зима еще не победила до конца, похоже, пока в окне горит свет, в комнате остается жизнь. Возможно, эту мысль породило в нем отчаяние, однако он зашагал через общинные земли, цепляясь за нее с той же силой, с какой цеплялся за пластмассовые ручки канистр. Добравшись до деревьев, он явственно ощутил, что они сознают его присутствие.
        Ему показалось, весь лес развернулся к нему, оставшись при этом совершенно неподвижным. Его пробрала дрожь, а в следующий миг он сделался спокойным, как смерть. Ничто не способно тронуть его теперь, когда у него больше нет Эллен и детей. Он шагнул через порог леса и почувствовал, как деревья смыкаются у него за спиной.
        Дорожки сделались выше из-за наметенного снега, верстовые столбы обросли льдом. То, что сознает его приход, что обступило его со всех сторон, и приведет его в самый центр, если только он не сдрейфит. Ему хотелось только, чтобы бензин не плескался в канистрах при каждом шаге - звук был отчаянно громкий и, как ему казалось, безошибочно узнаваемый, - однако он никак не мог его заглушить.
        - Просто подарочек, который я несу тебе, - проговорил он сквозь стиснутые зубы и зашагал по невидимой дорожке.
        Вокруг него толпились рождественские ели, сосны пятились, поджидая его. Однако сами по себе деревья были почти неузнаваемыми, они обретали форму, для которой их древесина служила всего лишь скелетом: полупрозрачная филигрань обрамляла трещинки в коре, покрывая стройные стволы и возносясь до россыпей мраморных кристаллов наверху. Бен видел все эти подробности, потому что лес сиял своим собственным светом, и каждый хрусталик льда был отчетливо виден. Неужели он действительно намерен испортить все это?
        - Да, - прорычал он.
        Единственный свет, который он желал видеть сейчас - слишком поздно, - свет в глазах Эллен и его детей.
        Наверное, не стоило ему с такой яростью объявлять о своих намерениях. Он мгновенно ощутил, что окружен многочисленными наблюдателями, нацелившимися наброситься на него. Каждое дерево, казалось, скрывало в себе какую-то форму, готовую выйти из-за него или вырваться изнутри. Страх внутри расползался, леденя внутренности, Бена трясло так, что он не мог идти. Неужели это самое большее, на что он способен ради Эллен и детей, или ради их памяти? Он стискивал зубы, пока не задрожала челюсть, пока боль не вернула ему хоть какое-то ощущение себя, и тогда он заковылял дальше так, словно вес бензина тянул его назад.
        - Сделай худшее, на что ты способен, - прорычал Бен, но эта залихватская выходка не придала ему уверенности, а лишь доказала, с какой легкостью тишина способна поглотить его голос. Лес теперь походил на скопление бесчисленных ног, торчавших из черных небес, или же на пальцы невообразимой конечности, не имеющей ничего общего с рукой, с помощью которой темнота загоняла его в ловушку. Ему оставалось лишь углубляться все дальше в лес, то спотыкаясь, то переходя на бег. Он был уже рядом с порогом из сосен, и ему казалось, он перехитрил сам себя, явившись сюда. Куда бы он ни свернул, страхи будут толпиться у него за спиной.
        В данный момент лес, или же его истинная сущность, казалось, просто поджидало в засаде. В блеклом свете Бен различал слои узоров под снегом. Они копошились, он ясно видел, принимая новые очертания по мере того, как расползались к краям леса и дальше, в большой мир. В остальном все было неподвижным, если не считать мерцания звезд в редких черных прогалинах над головой.
        Бен больше не понимал, сильно ли он замерз, сильно ли дрожит. Кисти рук, предплечья, плечи болели так, словно их свело судорогой, однако он не осмеливался выпустить канистры, ведь тогда придется остановиться. Его спотыкавшееся на каждом шагу тело вышло из-под контроля разума. Он чувствовал, как что-то скапливается за спиной, как будто те формы, какие скрывали деревья, выползают наружу, однако он не оборачивался. Если даже это страх подгоняет его, какая разница. По очертаниям деревьев впереди он понимал, что осталось недолго. Каждое дерево было увенчано сферой, похожей на луну, сотканную из зеркальных ворсинок, внутри сферы умещалась вся древесная крона целиком, и под каждой такой сферой болталось что-то белое размером с самого Бена.
        Он споткнулся и пролетел вперед так быстро, что оказался под первым из таких шаров раньше, чем успел сообразить, что это за белые штуковины. Это оказались лица, увеличенные человеческие лица, собранные из кусочков льда и заключенные в ледяной же панцирь, - лица горожан, выставленные, словно охотничьи трофеи, словно украшения в соборе, где прихожане сделались частью материи. Там было лицо старого мистера Вестминстера и лицо Эдны Дейнти. Все они как будто застыли в пародии на умиротворение, однако Бен снова понял шестым чувством, что их метаморфозы только начинаются. Когда он пересек границу, отмеченную этими лицами, еще одно образовалось на дереве слева от него, прошуршав льдом, как будто издав тоненький, приглушенный крик. Со стороны все выглядело так, словно рой снежинок взлетел, или его загнали, на закованное в лед дерево, и оно поймало его. Проявившееся лицо было детским.
        Бен не смог вспомнить имя девочки, хотя, должно быть, встречал ее в школе. Вид этого лица, вмерзшего в лед, словно муха в янтарь, превратившегося в лед, привел его в ужас. А Эллен и дети тоже среди трофеев этого леса? Он озирался кругом, пока не защипало глаза, однако их так и не увидел. Он должен верить, что их пока нет здесь. Он так старался разглядеть, кого именно схватили деревья, что даже не понял, насколько близко к центру подобрался, пока у него над головой не разверзлась дыра в небе, словно вывернутая наизнанку яма.
        Его пробила такая неистовая дрожь, что он остановился. Если бы он не выставил вперед одну ногу, то эта дрожь, прошедшая через все тело сейчас, когда он замер на месте, опрокинула бы его на землю: верующий, вынужденный пасть ниц. Поляна была пуста и светилась, словно под поверхностью почвы заточили луну, и никогда в жизни Бен не наблюдал ничего более жуткого. Ему показалось, он понимает, почему эта пустота так страшит его: на поляне больше не обитало то присутствие, которое притягивало сюда лес, чтобы спрятаться. Теперь это присутствие было вокруг него, простиралось за горизонт, и до каких пределов, он не осмеливался даже подумать.
        Но это были не все его страхи. Какой бы пустой ни казалась поляна, он чувствовал, что его здесь дожидаются.
        Что ж, если он не в силах перестать дрожать, думать-то он еще способен. Если он не пошел искать то, что здесь обитало, оно само пойдет искать его. Теперь уже в любой момент он может выронить отяжелевшие канистры с бензином, а с ними падут и остатки его решимости. Он смотрел через поляну на ряды замороженных лиц, и внезапно они показались единым немым обвинением, брошенным ему.
        - Простите, - прошептал он, а потом прокричал, однако разницы между первым и вторым, похоже, не было среди этой тишины. Ответа он не ждал. Он был один на один с тем, что помог разбудить, один на один с этим и с воспоминаниями о том, как пугал Эллен и детей, а еще - о ледяном панцире, сковавшем дом вокруг них, об умирающем свете в окне. Его охватило омерзение к самому себе, за то, как он обращался с ними, и за свою нынешнюю трусость.
        - Я все еще здесь, - прорычал он и неверной походкой двинулся вперед, и пластмассовые канистры били его при каждом шаге.
        И он невольно остановился на краю поляны. Он-то думал, что открытое пространство заметено снегом, но теперь понял, что трава скрыта под простыней льда толщиной в несколько дюймов. Прозрачные узоры вытекали из середины и разбегались по лесу, слой за слоем, распускаясь морозными цветами - перевоплощение не утолит свой голод, пока не пожрет весь мир. Останки дубов склонили головы, развернувшись к поляне, словно костистые великаны, чьи скелеты не выдержали тяжести их прозрачной плоти. Сосны со своими гигантскими новыми лицами обступали поляну со всех сторон - верующие не из числа людей и не из числа растений, а нечто новое и жуткое, и Бен чувствовал, как эта середина поляны, пока он стоит и трясется, с каждым мигом всасывает в себя все больше мира. Неужели он действительно вообразил, что может бросить вызов такой силище? Если ему удастся хотя бы только объявить о своем нежелании быть ее частью, он докажет себе, что пока еще личность, пока еще человек, который смог бы защитить Эллен и детей, не будь он так глух и слеп. Если больше он ничего не добьется, хватит и этого. Он же видит середину поляны, он
уже дошел бы туда, если бы не поскользнулся на льду, так что же его останавливает? Только волны страха, который он переживет, но разве он не разглагольствовал о том, как надо пройти через этап страха? Он требовал этого от детей, а теперь не в состоянии сделать сам. От этой мысли внутри словно разгорелся пожар. Пусть его трясет, но это не мешает передвигаться. Он поднял ногу, словно готовясь шагнуть в пропасть, и затопал по льду поляны.
        Судорога прошла по телу, волосы шевельнулись на голове. Бен ощутил, как узоры движутся под ногами, создавая нескончаемые вибрации, такие сложные, что они угрожают затопить его сознание, не оставив места для собственных мыслей. Из-за этого шевеления ему показалось, он поставил ногу на поверхность ужасающе чуждого мира. Бен зажал одну канистру между трясущимися лодыжками, силясь открутить крышку второй, а потом выбросил крышку за пределы поляны. Она запрыгала по льду и остановилась под одним из дубов.
        Он и сам не знал, что должно было произойти с крышкой, но похоже, ее полет доказывал возможность благополучного исхода. Бен зажал ногами открытую канистру, запустив через поляну вторую крышку. Поверхность покрыта обычным льдом, что бы там ни казалось. Он предпочел бы не видеть текущих мимо него узоров, потому что из-за них возникало ощущение, будто лед на поляне вписывает его в свой орнамент; от этого течения кружилась голова, словно в начале нескончаемого беспомощного падения. Бен сжал саднящими руками пластмассовые ручки канистр, и запах бензина напомнил ему, что в лесу больше не пахнет сосновой хвоей и вообще ничем, после чего шагнул через последний порог.
        Тьма над головой как будто опустилась ниже, устремляясь к нему. Отчего-то показалось, что эта поляна открыта всем ветрам больше, чем вершина горы, и куда ближе к бесконечной темноте. Поляна притягивает темноту, решил он, потому ему и кажется, что сам он съеживается с каждым новым шагом. Он трясся от холода и страха, который изо всех сил старался приглушить, ведь нельзя допустить, чтобы подобные ощущения помешали ему. Еще несколько шагов, и он окажется в самом центре поляны, и сделает все, что в его силах, чтобы заставить эту нечеловеческую тишину вздрогнуть.
        Бен сделал еще шаг по этому взбудораженному льду, как можно надежнее поставив ногу на поверхность, созерцать и ощущать которую было просто невыносимо, а потом он понял, что именно делает - к чему он в очередной раз позволил себя подтолкнуть. Неудивительно, что он чувствовал себя так, словно уменьшается. Он же отчего-то поверил, что сумеет повлиять на превращение, но это всего лишь последняя иллюзия. Он возвращался к той точке, где сам разбудил узоры, чтобы теперь влиться в них.
        Эта мысль лишила его последней защиты. Бен вцепился в пластмассовые ручки канистр так, словно те были последней связью с реальностью, и скукожился в отчаянной попытке спрятаться. Все это время ему казалось, что он уменьшается, из-за необъятности того, что, как он знал, наблюдает за ним.
        Ему показалось, все защитные слои сдирают с его сознания, словно та часть его разума, где воображение было всего лишь зернышком, пустилась в неукротимый рост. За ним наблюдало нечто, способное поглощать звезды. Куда более громадное, чем поляна, которую оно выбрало, чтобы ощущать через нее мир, куда более громадное, чем лес, казавшийся в этот миг единым организмом, и это нечто бесстрастно сознавало его приход. Перевоплощение, охватывавшее мир, само по себе было лишь передаточным механизмом, через который обитатель темноты между звездами этот мир воспринимал. И мир, и звезды были меньше, чем сон, не более, чем мгновенный провал в его сознании, и перерождение, уготованное этому миру, было бесконечно малым по его понятиям - так, шевеление во сне, мимолетное сновидение об ужасающем совершенстве, которое охватит бесконечность, когда присутствие из темноты проснется полностью.
        Оно все равно в конечном итоге дотянулось бы до этого мира, помогай Бен ему или нет. Но даже если бы он мог спасти Эллен и детей, и многих других, просто сопротивляясь желанию вернуться в Старгрейв, в каком-то смысле это не имело значения: безграничное иное уже подготовило засаду для вселенной. Возможно, оно каким-то образом уже занимает то же самое пространство - возможно, только вселенная и препятствует его пробуждению. Бен не смеет даже надеяться противостоять ему. Канистры с бензином увлекали его вперед, вынуждая сделать несколько последних бессмысленных шагов, и тогда он выронит их и упадет сам.
        А потом его осенила мысль, похожая на искру - слишком маленькая, чтобы увидеть ее, но все же привлекшая внимание. Если он не в состоянии повлиять на происходящее, зачем же его заманили на эту поляну?
        Бен сам говорил детям, что они были избраны, потому что они те, кто они есть. Оглядываясь назад, стоит признать, что его самонадеянность была не просто чудовищной, она была непростительной, но вдруг в ней заключена доля истины? Даже если он - не более чем фрагмент узора, это означает, что для перевоплощения он необходим. Он носитель последних следов наследия Эдварда Стерлинга и всего его рода. Неудивительно, что для наблюдателя из темноты он представляется не более атома - но подобное восприятие себя неожиданным образом освобождает, потому что теперь уже, кажется, не имеет значения, что он делает с собой. Он больше, чем просто фрагмент, если сам выбрал не быть им.
        Пошатнувшись, Бен остановился в нескольких шагах от центра поляны. Выпустив из правой руки канистру, которая глухо стукнулась о лед, и звук мгновенно поглотила тишина, он порылся в кармане, выискивая картонную книжечку спичек, на которых Говард Беллами нацарапал свой адрес, и стиснул ее саднящими пальцами.
        Стоило ему остановиться, и темнота стала лучше видеть его. Небосвод над головой по-паучьи присел, и весь лес развернулся к нему. Бен чувствовал себя насекомым, коснувшимся плотоядного растения. Он растревожил его, подумал он гневно, а ведь он еще даже не начинал. Бен развернул на себя открытую канистру, подсунув одну руку под дно, потому что сил поднять ее за ручку не хватало, наклонил, и жидкость с бульканьем растеклась вокруг его ног. Когда канистра стала полегче, чтобы он смог поднять ее выше трясущимися руками, он плеснул бензина себе на грудь, затем, зажмурив глаза и задержав дыхание, вылил остатки на голову.
        Вроде бы, ничто ему не мешало. От запаха бензина и осознания того, что он намеревается совершить, его едва не тошнило. Теперь останавливаться нельзя - он связал себя обязательством. Бен отшвырнул пустую канистру под деревья и умудрился не потерять равновесие, когда наклонился за полной, поднимая ее с кишащего узорами льда. Пока он выпрямлялся, бензин из канистры потек ему на живот, омерзительно булькая, словно от нетерпения. Он поднял канистру повыше, насколько хватило сил, и заставил себя стоять с вытянутыми к небу руками, пока последняя капля бензина не стекла по голове. Он бросил канистру, не глядя, пнул ее ногой и открыл саднящие глаза, чтобы найти спичку.
        Зажатая в кулаке, картонная книжица не намокла. Для задуманного фокуса хватит и одной спички. Бен раскрыл картонку блестящим от жидкости пальцем и оторвал крайнюю спичку. Чиркнул, вспоминая тот раз, когда уехал от Эллен и детей, а потом так торопился домой, чтобы защитить их, вовсе не понимая, что его подталкивают совершить нечто, совершенно противоположное. Чувство вины, захлестнувшее его с головой, не шло ни в какое сравнение с тем страхом, какой он испытал, когда спичка вспыхнула. Он потряс ею в воздухе, отбросил от себя, и она упала с шипением.
        Звук был такой, словно лед потешается над ним.
        - Поменьше самонадеянности! - рыкнул он и, оторвав следующую спичку, поджег всю картонку.
        Бен сознавал, что делает, понимал, что пути назад не будет. Когда спички загорелись, обе его руки охватило пламя, и он уронил пылающую картонку к ногам. Моментально огонь взметнулся по телу и добрался до лица раньше, чем он успел вдохнуть воздуха, чтобы закричать.
        Кажется, лес закричал вместо него. Снег между деревьями взметнулся и ринулся на него, пронзительно скрежеща ледяными осколками. В мгновения до того, как факел, в который он превратился, ослепил и оглушил его, Бен увидел, как текучие узоры изменили направление и ринулись к нему, словно желая потушить. Он чувствовал, как от пламени закипают глаза, как огонь проникает во все отверстия на лице, и думал, что сойдет с ума от боли раньше, чем умрет, от боли, которая, казалось, может не закончится никогда.
        А в следующий миг боль отступила, хотя он был еще в сознании. Его как будто подхватила и понесла прочь ледяная стая, поднимая в бескрайнюю темноту. Он чувствовал, как сливается со снежной бурей, но в этом было нечто большее: он расширялся, словно галактика. Возможно, его сознание наконец-то делало это; возможно, его страх перед присутствием, промельк которого он заметил в лесу, всего лишь доказывал, что он даже близко не сумел осознать все величие того. Возможно, нынешнее озарение было все, чего он мог ожидать, наилучший итог жизни, на который он лишь смел надеяться, а может быть, это было только начало.
        Эпилог
        Хотя ресторан рядом с Ковент-Гарден был новый, он старался казаться старше. Тротуар перед входом выгибался полукругом, и лестница вела вниз, к толстой дубовой двери с шутейным дверным молотком из тяжелой меди, изображавшим физиономию благодушного повара с кольцом в зубах. Сквозь забранные решетками окна, рамы которых напоминали продолжение гладкой стены, можно было разглядеть размытые силуэты людей, обедавших у камина. На тротуаре у входа, чуть подрагивая под порывами ветра, поддерживали друг друга две черных доски, и одна из них сообщала, что все рождественские праздники, в обеденные часы и в первой половине вечера, публику будет развлекать фокусник.
        - Если хочешь, можно пойти куда-нибудь еще, - сказала Керис. - Я заказала столик здесь, потому что подумала, ты приедешь с детьми.
        - Что, тебе кажется, я старовата для фокусов?
        - Надеюсь, что нет. Готовят здесь неплохо, - добавила Керис, смущенно улыбнувшись. - Ты, главное, скажи, что думаешь.
        - Я подумала, это может стать приключением.
        - Знавала я писателей, рядом с которыми боялась и рот раскрыть, потому что они цеплялись к каждому услышанному слову и мусолили его, пока от него вовсе ничего не оставалось. Но и писатели, которым плевать на слова, тоже нехорошо, - сказала Керис, поворачивая тяжелую круглую ручку и открывая дверь.
        Невысокий потолок в неярко освещенном вытянутом зале с каменными плитами на полу поддерживали новые дубовые балки. Скамьи с высокими спинками, выходившие прямо из стен, стояли перед голыми столами. За рядом отдельных кабинетов горел настоящий дровяной камин, языки пламени играли на каминных щипцах, отчего казалось, они сейчас пустятся в пляс. На оштукатуренных стенах между скамьями, большинство из которых были заняты шумными компаниями, висели рождественские венки. И все убранство ресторана, включая униформу официантов, от которой смутно веяло романами Диккенса, было призвано порождать ностальгию, хотя Керис явно не ожидала увидеть здесь декор в духе старомодного Рождества. Когда они устроились в своем кабинете, и официантка убрала приборы, поставленные для детей, Эллен сидела молча, пока не принесли шампанское, и они с Керис чокнулись.
        - За «Рождественские сны», - произнесла она.
        - И все остальные книжки, которые, я надеюсь, нам предстоит выпустить вместе.
        - Я тоже на это надеюсь.
        Когда пауза начала становиться неловкой, Керис сказала:
        - Ты не хочешь лично поучаствовать в рекламной кампании?
        - Только попробуй меня не допустить! Я бы прямо сейчас отправилась в турне, если бы успела сдать книгу раньше, чтобы она появилась в магазинах уже на это Рождество.
        - Не торопись, у тебя столько времени, сколько тебе необходимо, - ответила Керис, похоже, не ожидавшая от Эллен такой бравады. - Алиса Кэрролл, наверное, наговорила тебе много всего по поводу твоего ухода к нам?
        - После того, как я сказала ей, сколько вы предложили, у нее уже не осталось слов.
        - Мы предложили столько, сколько ты заслуживаешь. Помнишь, я говорила, что если тебе когда-нибудь покажется, что «Эмбер» обходится недостаточно хорошо с вашими… с более ранними книгами, ты знаешь, где им будут рады.
        - Я запомню, Керис. А теперь послушай…
        Но тут у их столика остановилась официантка в чепце, спросив:
        - Готовы сделать заказ?
        Эллен с Керис выбрали блюда из меню, написанного на школьных грифельных досках. Как только официантка удалилась, Эллен произнесла:
        - Керис, тебе не нужно так старательно подбирать слова. Прошел уже год.
        - Я не буду, если от этого тебе только труднее. Просто я не знала, хочешь ли ты об этом говорить, во всяком случае, со мной.
        - Почему же не с тобой? Ты же друг, - сказала Эллен, кривовато усмехаясь тому, как они то и дело меняются ролями советчика и того, кто ждет совета. - Кроме того, если я буду говорить, возможно, это поможет мне вспомнить.
        - А тебе не кажется, что тебе трудно вспомнить, потому что…
        - Потому что мне невыносима мысль, что я потеряла Бена? - Саднящая пустота разверзлась в душе раньше, чем она успела договорить. - Мне так не кажется. Я сознаю, что потеряла его, и всегда буду это сознавать, но я начала проживать это, я даже перестаю чувствовать себя виноватой в том, что начала проживать. Мы с детьми заботимся друг о друге. Они взрослеют.
        Но все равно они бы с удовольствием посмотрели на фокусника, молодого человека в цилиндре и фраке, который устроил представление для трех детей у камина. Пока Эллен наблюдала за ними, он сжег полоску бумаги, на которой старший из детей написал свое имя, а затем, дождавшись, когда в пепельнице останется только зола, достал бумажку с именем из воздуха. Глядя на поглощенных представлением детей в свете камина, она вдруг ощутила такую тоску, что даже поморщилась. Когда юные зрители зааплодировали, Керис оторвалась от зрелища.
        - А как справляются дети?
        - Самое худшее они прошли довольно быстро. Друзья помогли, те, кто остался. Дети могут многое вынести, если придется. Иногда мне видится в этом трагедия, а иногда - чудо. Но помнят они не больше моего.
        - Хочешь поговорить о том, что ты помнишь?
        - Я думала, ты никогда не спросишь, - Эллен сказала это, чтобы Керис не вздумала винить себя за вопрос. Она медленно допила шампанское, стараясь заглянуть в ту пропасть, которая пролегла через воспоминания, но находила там только бескрайние нехоженые снега. - Помню, было так холодно, что мы уже думали, замерзнем насмерть, - произнесла она.
        - Все твердят о настоящем кошмаре, однако там, где вы живете, почему-то было холоднее, чем в остальных частях страны, и синоптики не могут объяснить причину.
        - Так холодно, что, как мне кажется, это как-то повлияло на мозги. Никто не помнит, что именно происходило в самый, как считается, холодный день.
        - Когда город провалился в сон, как сказали по радио.
        - Радио, телевидение, газеты… Слава богу, теперь мир уже забыл о нас, если не считать консультативной службы, которая еще наведывается. Некоторые до сих пор пользуются их услугами, но лично мне от них никакой пользы. Я не жалуюсь. - Она подождала, пока Керис заново наполнит бокалы. - Как ты сказала, из-за холода город погрузился в сон, только этого никто не помнит. Лично я помню, как проснулась на полу на верхнем этаже, совершенно не понимая, как мы с детьми оказались там и зачем. Должно быть, мы пытались согреть друг друга. Не помню, сколько времени ушло, чтобы выпутаться из нашей кучи-малы и подойти к окну. Оно было покрыто толстым слоем льда и заперто наглухо - только все втроем мы сумели сдвинуть раму. Ты можешь подумать, что открывать окно в такую ночь не самая блестящая мысль. Дети именно так и подумали, - прибавила она и умолкла, однако проблеск другого воспоминания успел угаснуть. - Мы его открыли, и снаружи был снег, ничего, кроме снега. Но я почему-то знала, что самое худшее уже позади.
        Эллен так и не поняла тогда, что именно боялась увидеть, и почему вид леса, сгорбившегося под снежным покровом позади выбеленных общинных земель, вселил в нее такую уверенность. Она подальше высунулась из окна, убеждаясь, что воздух, пусть пока все еще ледяной, становится теплее.
        - Должно быть, ты почувствовала… - начала Керис, но умолкла.
        - Я чувствовала себя так, словно еще не проснулась, потому что только в тот момент поняла, что Бена нет. Поэтому мы пошли вниз, через весь дом, и все время звали его, а потом оказалось, что входная дверь заперта. Думаю, он запер нас, чтобы мы не смогли пойти за ним, если бы очнулись раньше. Это доказывает, что он был в совершенном отчаянии, раз забыл, что у меня тоже есть ключи от замка.
        - Думаешь, он отправился за помощью?
        - Остальные догадки лишены смысла. Он бросил нашу машину, обнаружив, что радиатор разорвало, но при этом вынул из багажника канистры с бензином. Должно быть, пошел в Старгрейв в надежде найти машину на ходу, только таких там не оказалось. Мы вышли из дома и звали его, но я не осмелилась уйти с детьми далеко, потому что все равно было еще холодно и темно. Я всегда буду спрашивать себя, если бы я оставила их дома и пошла сама, смогла бы я вернуть его обратно?
        - Но ты же не могла оставить их одних в такую ночь.
        - Именно это я все время себе повторяю. Иногда даже помогает. - Эллен вздохнула и сумела выдавить из себя улыбку, пожала руку Керис, стараясь подбодрить их обеих. - В общем, мы с детьми вернулись ко мне в комнату и накрылись всеми одеялами, какие нашлись в доме, но уже скоро пришлось сбросить большую часть. Спали мы мало. Как только забрезжил рассвет, мы закутались во все, что только можно, и отправились в город.
        - Как там было?
        - Не настолько тихо, как я боялась. На улицах уже появились люди, пытались выяснить, что сталось с их соседями, ломали двери в тех домах, где никто не отвечал на стук. Впрочем, об этом ты знаешь из новостей. Почти двести человек погибли, а большинство оставшихся нуждались в медицинской помощи. По крайней мере, помощь была уже на подходе, поскольку метеорологи осознали, какие морозы мы пережили. Женщина, работавшая в общественном детском саду, взяла на себя всех малышей в городе, и я оставила Джонни с Маргарет ей в помощь, а сама пошла искать Бена. Вот, собственно, и все, что я могу рассказать.
        Глаза Керис увлажнились.
        - И как, помогло? - спросила она с надеждой.
        - Я уверена, что должно помочь, Керис, а уж встреча с тобой точно помогла. А вот и обед, я наконец-то помолчу, чтобы и у тебя был шанс высказаться.
        За обедом Керис изливала свои восторги по поводу «Рождественских снов» и предложила Эллен проиллюстрировать книгу одного детского писателя, которого она недавно открыла. Так что, в конечном итоге получилась деловая встреча. Стоило Эллен пробежать первые страницы и услышать, сколько «Саламандра букс» готова заплатить за ее иллюстрации к этой книжке, и искушение оказалось непреодолимым, в особенности потому, что такая работа оставляла достаточно свободного времени, чтобы она обдумала свою следующую книгу, сказку о человеке, который зажег факел от звезды и остановил приход нового ледникового периода. Это они с Керис отпраздновали еще одной бутылкой шампанского.
        - В следующий раз привези детей, - сказала Керис. - Ты ведь знаешь, я всегда рада их видеть.
        - Они бы приехали и сегодня, только они на рождественском спектакле с подружкой Маргарет из ее новой школы.
        Когда они вышли из ресторана, почти стемнело. Такси, набитые покупателями и празднично упакованными свертками, объезжали пробки по боковым улицам. Когда женщины распрощались на Нью-Оксфорд-стрит, перед большим универмагом, где в витринах над манекенами висела омела и записанный на пленку хор без устали желал всем слушателям веселого Рождества, Керис обняла Эллен за плечи и поцеловала в губы.
        - Передай от меня детям и скажи, что я пришлю им книжек на Рождество.
        Эллен прошлась до вокзала Кингс-Кросс пешком. На площадях поблескивали металлом голые деревья, тротуары между фонарями лоснились, словно каменный уголь. Она чувствовала себя одинокой, но среди друзей, ей не хватало той части себя, которая была Беном, но при этом она открывала в себе новые грани - пусть они никогда не заменят его, но хотя бы уберегут ее от поражений.
        - Счастливого Рождества, где бы ты ни был, - прошептала она. На улице достаточно стемнело, чтобы она позволила себе разрыдаться.
        Когда впереди показались расплывшиеся вокзальные фонари, она утерла слезы. В поезде до Лидса села на место у окна и стала дожидаться, пока заполнится вагон. Тормоза то и дело громко фыркали, словно поезд негодовал, что его не пускают. Он отошел от станции спустя пару минут после назначенного времени. И уже скоро мчался мимо улиц, которые Эллен показались похожими на ледники, составленные из автомобильных огней. Эти улицы уступили место окраинным, полупустым и как будто обделенным фонарями, а потом осталась только ночь и светящиеся окошки одиночных домиков вдалеке, похожие на тлеющие угольки упавшей звезды.
        Она должна была догадаться, что будет скучать по детям, ведь она первый раз оставила их в Старгрейве одних. Эксперты говорили, нет признаков того, что подобная зима в этой части страны может повториться, но она предпочла бы не помнить того, о чем не стала рассказывать Керис: как она брела по замороженным улицам Старгрейва, обещая себе, что Бен окажется за следующим поворотом, что ей всего лишь нужно его нагнать; как спрашивала работников скорой помощи из Лидса, не встретили ли они его по дороге, а затем еще один бесконечный час ждала приезда «скорой» из Ричмонда; как разум словно оцепенел, когда она увидела, как накрытые простынями тела, одно за другим, выносят из домов и складывают выше по склону холма, и это оцепенение было словно приглушенный страх; и как потом поняла, что Бен ушел навеки… Она старалась сосредоточиться на книге, которую Керис предложила проиллюстрировать, клевала носом до середины, а потом заснула.
        Ее разбудил голос, гулкий, словно в пещере. Он объявил, что поезд прибывает в Лидс. Она выскочила на платформу, совершенно пробудившись от этого резкого толчка, и поспешила к своей машине. Двигатель совсем остыл, машина глохла каждый раз, стоило ей остановиться на светофоре. Ночь разделяла деревни за Лидсом, затем отдельные дома, а затем валуны, похожие на дома, которые блестели обледенелыми боками, выступая из темноты. Она уже не помнила, когда в последний раз видела такие ясные звезды, такие ясные, что в их мерцании как будто зарождался новый смысл, а ночь становилась еще темнее. Ну, конечно, сегодня же самый короткий день в году.
        Железнодорожный мост сжал в пучок лучи света от фар, ослепив ее, когда она проезжала под его аркой. Машина вынырнула на открытое место, повернула, забираясь выше по склону, и в несколько этапов появился Старгрейв: кряжи над вересковыми пустошами наверху, лес, растянувшийся на мили и нависающий, словно щетинистая, привязанная к земле туча, ее высокий темный дом, и сам город. Нити уличных фонарей и ярких окон свечками тянулись к многоцветно сияющей церкви. Она доехала по Черч-роуд до дома подружки Маргарет.
        Как только она остановила машину напротив детской площадки, она заметила, как дверь дома приоткрылась. Что такое случилось за время ее отсутствия, если кто-то ждет-не дождется ее возвращения, прислушиваясь к шуму мотора? Ей показалось, она заметила на игровой площадке детей, но качели раскачивал всего лишь ветер со стороны леса. Она заглушила мотор - руки стали непослушными из-за чехарды подавленных страхов в голове, и с трудом выбралась из машины, чтобы увидеть, что делается позади фургона родителей Дженет.
        Обогнув свою машину, она вышла на тротуар, и увидела, что Маргарет с Джонни бегут ей навстречу: Маргарет в праздничном платье и в новом тяжелом пальто с громадными лацканами, у Джонни над взъерошенной головой подпрыгивал капюшон анорака.
        - Вы так рады меня видеть? - спросила она, обнимая их. - Хорошо провели время?
        - Отлично, мам. У Снежной королевы был такой дворец, ледяной, весь сверкал…
        - А когда девочка пыталась спасти мальчика, то за ней погнались тыролли, похожие на снеговиков…
        - Джонни, они называются тролли, а не тыролли.
        - Называй как хочешь, Джонни. Тебе, кстати, не кажется, Маргарет, что тыролли хорошее для них слово? Стоит добавить в книгу. - Она поблагодарила родителей Дженет за то, что приютили детей, и пообещала на каникулах пригласить в гости Дженет с младшим братом. - Прошу меня извинить, но я уже падаю с ног.
        - А я нет.
        - С тобой такого никогда не бывает, Джонни. - Она довела их с Маргарет до машины, провозгласила: - Домой, домой! - и осторожно покатила вниз с холма.
        Табличек «Продается» было совсем мало, и почти не осталось пустующих домов. Город твердо вознамерился возродиться, насколько это возможно. Такое количество украшенных окон - остролист, или разноцветные гирлянды, или бумажные ангелы, созерцающие ночь, - показалось ей каким-то странно двусмысленным, однако то, что она почти вспомнила, казалось совсем далеким и неправдоподобным, словно обрывки сна. Она проехала вверх по грунтовой дороге, остановила машину возле дома и вышла, потянувшись с такой силой, что даже содрогнулась. Она уже открывала калитку, когда Джонни воскликнул:
        - Смотрите, звезда падает!
        Мерцающая крапинка, показавшаяся на миг яркой, как звезда, спускалась с неба, пролетев на фоне крыши. Это оказалась снежинка, одна из множества, лениво падавших на землю.
        - Давайте их ловить! - завопил Джонни и побеждал за той, которую заметил первой. - Мама, я поймал ее, - прокричал он.
        Эллен увидела, как снежинка опустилась ему на ладонь. Она подошла поближе и изумилась тому, насколько она идеальная, эта пушистая звездочка, сделанная из стекла, и как долго, как ей показалось, она не тает. Маргарет тоже поймала одну, но быстро прихлопнула ее ладонями, чтобы она исчезла. Снежинка Джонни тоже успела превратиться в крупную каплю воды, которую он уронил на землю.
        - Я мальчик, который поймал снежинку.
        - Это просто сказка, - напомнила Эллен, не понимая, почему сочла это необходимым, и взъерошила ему волосы, заметив его огорчение. - Но отличная сказка, и она полностью наша. Но наша дальнейшая жизнь будет самой лучшей сказкой из всех.
        Ветер, похожий на согласный шепот, прошелся по Лесу Стерлингов, когда она впускала детей в дом, и с неба посыпались новые снежинки. На самом деле, они тают на руках детей не дольше обычного, сказала себе Эллен. Она отперла входную дверь и включила свет в прихожей, придумав, чем развеселить Джонни.
        - В следующем году, если захочешь, мы попробуем проложить маршрут через весь лес, - пообещала она и вошла вслед за детьми в дом, где их ждала принесенная из леса елка. Она вдохнула теплый воздух, смешанный с хвойным ароматом, и пробормотала вполголоса что-то похожее на молитву, совсем тихо, чтобы дети не услышали: - Пусть это будет Рождество, которое мы пропустили, - попросила она.
        Конец
        Послесловие
        Недостижимые высоты
        Некоторые из величайших классиков нашего жанра через страх добиваются от читателя благоговейного трепета. Такие шедевры, как «Белые люди» Мэкена, «Ивы» Блэквуда, «Цвет из иных миров» Лавкрафта - высоты, которые большинству из нас удастся достичь не больше, чем вершины скалы из того жуткого фильма «Фри-соло». Из современных сокровищ это «Церемонии» Т. Э. Д. Клайна, «37-я мандала» Марка Лэдлоу, а также несколько отменных рассказов Томаса Лиготти и Марка Сэмюэлса. На протяжении писательской карьеры мне довольно часто доводилось забираться на подошвы холмов, а время от времени я пытался подняться повыше. «Полуночное солнце» одна из таких попыток, но позвольте мне для начала вспомнить ее предшественниц, некоторые из которых, вероятно, и дали жизнь этому роману.
        В тринадцатилетнем возрасте я решил превзойти Мэкена в романе, вскоре заброшенном. Самый «мэкеновский» пассаж, абзац, растянувшийся на несколько страниц, на самом деле, был там образчиком выразительной немногословности. Моя первая из опубликованных книг представляла собой серию тирад в духе космических видений Лавкрафта, только большинство из них явно остались привязанными к земле. Даже межпланетные сцены в «Насекомых с Шаггаи» не дотягивали до подлинной инопланетности. Позже я попытался спасти Глааки из обыденной писанины, в которую его заточила моя подростковая фантазия, и сочинил трилогию, оказавшуюся более значимой для Даолота. Не думаю, что мой коррелят Эррол Андерклифф высоко оценил бы пример «Человека, вмешивающегося в чужие дела», написанного, как я не без причины предполагаю, в ответ на ту первую мою книгу, и потому за космические темы я не брался лет десять. Следующей попыткой стала «Буксировка», предоставлявшая некоторый простор для творчества, а еще через три года появился «Голос пляжа», который довольно удачно ткнул пальцем в бесконечность. До меня доходили мнения, что «Образчик»
(«The Pattern») затрагивает тему космоса - возможно, так оно и есть. Если «Паразит» («The Parasite») затрагивает, то космические аспекты в нем замаскированы обилием тривиальных подробностей, вплоть до велосипедов, которые я раздал героям, потому что у меня самого был когда-то такой. А «Голодная луна» действительно создает напряжение, где-то между неохватным ужасом и рядовыми страхами, однако не дотягивает до развязки.
        Мне кажется, я сознавал все эти промахи, когда приступал к работе над «Полуночным солнцем». Подозреваю, я воспринял задачу с необычайной серьезностью, раз уж процесс затянулся на несколько лет. И, несомненно, одним из источников вдохновения стал фильм «Белые ночи», снятый в 1985 году Тейлором Хэкфордом. Я присутствовал на его закрытом просмотре для прессы и почерпнул там заглавную идею, однако писать начал только в конце 1988 года. Эта книга, безусловно, стала самой трудной из написанных мною, и к Пасхе 1989 года я был настолько недоволен своими успехами, что меня подмывало все бросить. Взяв с собой рукопись в поездку на Джерси, я вычитывал ее по утрам, и тогда убедился, что стоит продолжить. Подозреваю, корень моих проблем заключался в сознательном отказе от любого физического насилия, даже от самой угрозы насилием. И если в моих следующих романах я обходился без этого, то так получилось само собой.
        Я перечитал книгу, чтобы написать это послесловие. Спустя тридцать лет я так плохо помнил ее, что словно читал книгу какого-то другого автора. Большое видится на расстоянии, и она показалась мне куда более успешной, чем я запомнил. Я ведь успел позабыть, что благоговейный трепет и ужас, а не просто результат их воздействия, должны были стать главной темой. Ныне покойный, великий Джоэл Лейн был поражен отсутствием любого опознаваемого зла и неприкрытых социальных метафор и выразился по этому поводу так: «Всеобъемлющий смысл в бездонном неведении». В своем благожелательном отзыве С. Т. Джоши интерпретировал финальный переворот в чувствах Бена как символ моего автобиографического отхода от Лавкрафта и переключения интересов на человеческое (или, как мог бы выразится сам Лавкрафт по этому поводу, превращение в «землечёта»). Спустя несколько лет Марк Сэмюэлс обратил внимание, на какую историю похожа моя, хотя сам я того не сознавал. В конце концов, моей книге предшествовал один знаменитый роман, где отец семейства становится все более одержимым и превращается в настоящее зло для родных, и при этом все
они находятся в снежном плену. Наверное, в глубине сознания очень хотелось ухватить неподдающееся четкому объяснению видение, которое возникло в воображении после первой же встречи с простым словом «Сияние», хотя изначально Стив назвал свою книгу «Свет» (и по вполне понятным причинам изменил).
        Я с облегчением понял, что по вводной части «Полуночного солнца» совершенно не заметно, каких усилий она стоила. В первом варианте она была до неприличия многословной, и, наверное, по этой причине в том числе, весь ее запал угасал задолго до конца восьмой главы. Например, женщина-полицейский, у которой во второй главе опубликованного варианта осталась половина предложения, подробно расспрашивала Бена: «Сколько поездов ты сменил? Моя дочка, она твоего примерно возраста, очень бы тебе позавидовала. Она, видишь ли, обожает поезда. У нее на чердаке целая коллекция. Хочет, когда вырастет, стать машинистом…» Конечно, все это обрисовывает характер персонажа, но при этом тормозит движение. Основные части тоже были избавлены от словесного балласта. Так, в пятой главе Миллиганы отправлялись вместе с мальчиками на автомобильную прогулку в выходной, машина ломалась на открытой местности в разгар сентябрьского вечера, и Бен отходил от нее:
        Бен не собирался уходить далеко - ровно настолько, чтобы свет фар не мешал смотреть на небо. Дойдя до поворота дороги, он бросил взгляд назад. Машина осталась дальше, чем он думал, с этого места он видел только изнанку капота между силуэтами родителей Доминика. Свечение, над которым они склонились, было словно костер, к которому жалось племя, и Бен подумал, что он единственный отважный его член, решивший отправиться в неизведанную темноту. Он шагал, уставившись в землю, чтобы, как ему казалось, видеть, куда ступает, но сейчас он осознал, что попросту оттягивает момент, когда придется поднять голову. Как только его закрыла от машины живая изгородь, он заставил себя взглянуть на небо.
        Ему показалось, он выпал из этого мира. Тьма будто бы потянулась к нему сонмом звезд, потянулась к нему светом, таким же холодным, как и пространство между звездами. Он вроде бы даже почувствовал, как именно движется к нему свет, немыслимо стремительно и при этом медленнее, чем снежинки на фоне бесконечного времени. Он понял, что дрожит всем телом, однако ощущение оказалось каким-то слишком далеким, чтобы вернуть его мыслями на землю. Он уже не понимал, где находится, знал только, где обязан быть сейчас - и как будто уже оказался там, - в Старгрейве. И в то же время, из-за безграничности космоса, окружавшего его, казалось, никакой спешки нет. Старгрейв точно может подождать, пока Бен не станет старше, раз уж там скрыто нечто, способное вот так до него дотянуться.
        Достаточно проникновенно и в тему, но при этом до крайности многословно, подумал я тогда и считаю так до сих пор, хотя несколько предложений из этого первого варианта пригодились в переработанном виде. Три из них я перетащил в седьмую главу, где они оказались гораздо уместнее. Шестая глава начиналась с туманных абзацев вместо нынешнего краткого и ясного вступления, да и в целом в первом варианте все происходило значительно медленнее. Я прекрасно помню, как после первой главы повествование стало увлекать меня все меньше, и мне удалось вернуть ему энергию, только сократив текст и, как я надеюсь, улучшив его в процессе переписывания. Сказка о ледяных духах, которую Бен рассказывает в шестой главе, подстегнула мое воображение, зато «рождественская» глава распухла, и пришлось ее урезать. Эпизод с Эдит Дейнти остался по большому счету нетронутым, но при этом он оказался тем самым моментом, с которого я подумывал забросить книжку.
        Помогли ли жена и дети Бена вернуть ее к жизни? Наверное, автобиографическая основа помогла, пусть и совершенно размытая, и, как мне кажется, голос автора отчетливо слышен в девятой главе, когда Бен рассуждает о том, что нужно сказке позволить себя рассказать. Эпизод из десятой главы, когда герой терпит бедствие в Озерном краю, основан на личном опыте, хотя меня спасли незнакомые люди, как и эпизод с покупательницей в книжном магазине, выбиравшей книгу в подарок. Вид гостиницы, закрытой на зиму, промелькнувший в тринадцатой главе, тоже из числа воспоминаний: мы останавливались в гостинице деревни Мандзли в Норфолке, когда наши дети были совсем маленькими, а затем я приехал туда в декабре с лекциями, и было так грустно видеть ту же гостиницу запертой и пустынной. Когда в целом сжатое повествование взрывается в шестнадцатой главе нелепыми виршами, это выглядит как поблажка самому себе. Наверное, мне требовалось как-то расслабиться, чтобы собраться с силами для решения задачи, маячившей впереди. В симфонии подобную вставку можно было бы назвать скерцо, а произведение в жанре хоррор чем-то схоже с
музыкальным сочинением, - например, необходимостью соблюдать темп. Интерьер дома Уэстов из семнадцатой главы позаимствован из нашего первого дома в Ливерпуле на Бакингем-роуд, 54. Скала из девятнадцатой главы прибыла из деревни Турстастон - боюсь, теперь мне на нее уже не подняться. Фраза из двадцать восьмой главы о книгах, что являются «продуктом определенного этапа его жизни, который он уже оставил позади», отчего-то кажется провидческой после того, как я перечитал эту самую книгу. В главе тридцать первой я обнаружил попытку привести в равновесие человеческое и космическое в следующем отрывке: «Ощущение потери походило на разверстую рану в душе, и в то же время отчего-то казалось исчезающе малой величиной в бескрайней темноте». Мне кажется, это еще и первый из моих романов, где большинство диалогов нагружены двойными смыслами. И я никак не мог позабыть один совершенно не поддающийся объяснению случай, попавший в книгу, когда мы с моей дочерью Тэмми отправились на зимнюю прогулку в Турстастоне и увидели, как снег идет над одним полем, а больше нигде. Неудивительно, что именно это видит Бен на
кладбище в первой главе.
        Первый вариант, мои рабочие записные книжки, хранятся в Ливерпульском университете, в центре НФ. Моя изначальная идея была объединить город с еще одним, населенным чародеями, и, возможно, позже я найду ей применение, заодно и с другими ранними концепциями. Прочие поползновения были куда более адекватными, однако отпали в процессе создания книги. «Что-то постепенно выкристаллизовывалось… Громадная ледяная фигура… город в благоговейном ужасе перед ней… Она не движется, однако они охвачены необъяснимым желанием успокоить ее, поклоняться ей - не дать сдвинуться с места? Спящая фигура или незрячая… Возможно ли определить? Или же они должны не позволить ей открыть глаза?» Достаточно выразительно, однако никак не сочетается с тем процессом, в ходе которого Бен оказывается в эпицентре перевоплощения. Мертвец, как выясняется, полностью состоит из снега, а сдвоенный город дышит сибирским морозом, и все, кто оказывается в нем, находят его либо пустым, либо полным самоубийц. В какой-то момент я зациклился на экологии, прямо как новый редактор Стерлингов, и герой, отодвинувший наступление последнего
ледникового периода, мог бы проспать в пещере до того времени, когда понадобится снова только для того, чтобы отравиться насмерть загазованным воздухом. Я сделал кучу заметок относительно персонажей второго плана, некоторые из них вполне могут ожить в каких-то других сочинениях, но вот профессии Бена и Эллен я нащупал только к восемнадцатой странице. Обычно, стоит понять о персонаже именно это, и он обретает жизнь, так и случилось, хотя некоторые подробности в книгу не попали. «Спокойные, рассудительные речи жены угнетают его не меньше, чем нескончаемые мелкие шалости детей… Больше уже не девушка на краю скалы… Дети превратились еще в одну стену, мешавшую видеть». Как же часто в те дни я приходил к заключению, что надо бы все бросить, если бы только тот вариант не привел меня к варианту получше. «Он сознает, что в состоянии глотать лед, раз уж он в бездонном небытии себя самого… По крайней мере, вывести это туда, где оно сможет кормиться только им одним». «Небытие - вероятно, невозможность для него самого уловить смысл увиденного? Или же он не уверен, куда попал? Его ужас перед тем - яма, на краю
которой он стоит, и эта яма - он сам».
        Возможно, в конце концов мне немного удалось уловить смысл увиденного, к которому я так стремился, и небытие внутри меня оказалось способным к творчеству. Какое-то время я просыпался по утрам с очередной его версией, пока оно не начало выдавать идеи, чтобы заполнить себя. Я позволил этому роману повременить с публикацией, однако добрый Пит Крайтер уговорил меня дать ему шанс вернуть книгу к жизни. Надеюсь, она оправдает его рвение. Лично я по-прежнему стараюсь.
        Рэмси Кэмпбелл
        Уолласи, Мерсисайд
        7 июня 2019 года
        Слова благодарности
        Как и всегда, я благодарен моей жене Дженни (моему первому редактору). В этот раз я также обязан сказать спасибо нашим детям, Тэмми и Мэтти, которые появились в этой книге под вымышленными именами. Еще я особенно признателен тем авторам, которые не дают умереть традиционному жанру фантастического хоррора - в их числе М. Джон Харрисон, Т. Э. Д. Клайн, Фриц Лейбер, - и добрым членам Общества Артура Мэкена - по той же причине. И я просто не имею права забыть о своих друзьях по книгоиздательскому делу, которые отправили эту книгу в печать: Питер Лавери, Джон Джэрольд, Том Догерти, Гарриет Макдугал, Джулия Бантон… Моя особая благодарность Карлу Эдварду Вагнеру за то, что подарил книге название.
        notes
        Примечания
        1
        Имя святого означает «носящий Христа» и перекликается с преданием о том, как Христос явился Христофору в образе мальчика, которого тот перенес через реку. Именно поэтому он часто изображается с ребенком на плече.
        2
        Мифические существа из британского фольклора, эльфы, которые обожают зеленую одежду и любят повеселиться, в том числе и сбивая путников с дороги.
        3
        Название деревни возникло после слияниях двух поселений. Одно называлось просто «место», название второго можно перевести как «коровий остров».
        4
        Примерно так и можно перевести название агентства «Noble Publicity».
        5
        Энид Мэри Блайтон (1897 - 1968 гг.) - английская писательница, автор многочисленных сказок, рассказов и приключенческих повестей для детей и подростков. Она до сих пор остается, по результатам опросов, любимой писательницей большинства британцев.
        6
        Сэр Эдмунд Персиваль Хиллари (1919 - 2008) - новозеландский альпинист, исследователь и филантроп, который вместе с шерпом Тенцингом Норгеем первым покорил Эверест 29 мая 1953 года.
        7
        Quick - фамилию Салли можно воспринимать как приказ: «Быстрее!»
        8
        Dainty - можно перевести как утонченный, элегантный.
        9
        Вероятно, в фамилии журналиста Бену слышится слово belly - живот, пузо.
        10
        Название деревни можно перевести как «шестимильное дно», а можно и как «шестимильная задница».
        11
        Самая длинная нумерованная автодорога Великобритании, которая соединяет Лондон и Эдинбург.