Судья Харботтл Джозеф Шеридан Ле Фаню


        #

        Судья Харботтл

        ПРОЛОГ

        Доктор Гесселиус снабдил записки об этом случае кратким комментарием «Рассказывает Хармен» и дал ссылку на собственный, чрезвычайно интересный труд «Внутреннее восприятие и условия его проявления».
        Сноска отсылает нас к тому 1, часть 317, примечание 2a. В примечании говорится:
«Здесь приведены два отчета о замечательном случае достопочтенного судьи Харботтла. Один из них представила мне миссис Триммер из Тэрнбридж-Уэллса (июнь
1805 г.); другой составлен гораздо позже Энтони Харменом, сквайром . Мне гораздо больше нравится первый из них, отчасти потому, что написан он куда точнее и подробнее и выказывает как глубокие познания автора, так и ее осторожность в суждениях; кроме того, письма доктора Хедстоуна, включенные в него, содержат сведения, чрезвычайно важные для понимания природы этого явления. Случай судьи Харботтла - один из наиболее характерных среди известных мне примеров проявления внутреннего восприятия. В нем также дало о себе знать явление, хорошо иллюстрирующее закон возникновения специфических условий внутреннего восприятия, а именно заразительный, так сказать, характер вторжения мира духов во владения мира материального. Едва духи овладевают каким-либо несчастным страдальцем, как он обретает специфическую энергию и начинает, иногда ощутимо, иногда еле заметно, облучать ею других. Вначале внутреннее зрение открылось у ребенка, затем оно проявилось у его матери, миссис Пайнвек; вскоре и у судомойки появилось сразу и внутреннее зрение, и слух. Явления эти объясняются законом, приведенным в томе II , части 17 - 49.
Общий связующий центр, вызываемый одновременным действием различных объектов, существует в объединенном виде в течение некоторого, хорошо измеримого периода, как сказано в части 37. Максимальный срок его существования может достигать нескольких дней, минимальный срок не превышает секунды. Действие этого принципа отчетливо проявляется в наиболее тяжелых случаях лунатизма, эпилепсии, каталепсии, мании, не отягощенных потерей дееспособности».
        Сколько я ни старался, мне так и не удалось отыскать среди бумаг доктора Гесселиуса описание случая судьи Харботтла, писанное миссис Триммер из Тэрнбридж-Уэллса, которое доктор считает лучшим из двух. В его секретере я обнаружил расписку, из которой следовало, что он дал почитать эту рукопись доктору Ф. Хейну.
        Я написал сему ученому джентльмену и получил ответ, полный извинений и беспокойства за сохранность бесценного манускрипта.
        В оправдание свое доктор приводил записку доктора Гесселиуса, в которой тот благодарил его за своевременный возврат рукописи. Следовательно, из этой подборки остался лишь рассказ мистера Хармена.
        Однако в том же труде, несколькими абзацами ниже, Гесселиус пишет: «В том, что касается фактологической (не медицинской) стороны изложения, рассказ мистера Хармена чуть не уступает изложению миссис Триммер». Мне строго научная точка зрения вряд ли заинтересует широкого читателя; и, возможно, будь в моем распоряжении обе рукописи, я выбрал бы для публикации именно отчет мистера Хармена, который и приводится без сокращений на нижеследующих страницах.
        ГЛАВА 1. ДОМ СУДЬИ

        Случилось это лет тридцать назад.
        Как-то раз ко мне зашел один знакомый, которому я три месяца выплачивал небольшую ренту. Этот тихий сухопарый старичок с печальным лицом знавал, по всей видимости, лучшие дни и на всю жизнь сохранил необычайно мягкий характер. Трудно представить более подходящего персонажа для истории с привидениями.
        Он-то и рассказал мне о своем приключении, хотя и с видимой неохотой. Все началось с того, что он принялся объяснять, почему пришел за рентой не по истечении недели, какую обычно, мне в виде отсрочки после установленного дня платежа, а на два дня раньше (хотя я этого и не заметил), а потом незаметно перешел и к рассказу. Причиной такой срочной потребности в деньгах явилось внезапное решение переменить квартиру.
        Он проживал на сумрачной улочке в Вестминстере, в просторном старинном доме, необычайно теплом благодаря тому, что стены сверху донизу были обшиты деревянными панелями, а окна были не огромные, во всю стену, как диктует нынешняя мода, а узенькие, уютные, заключенные в очень толстые рамы.
        Дом этот, как гласило объявление в окне, сдавался внаем или предлагался на продажу. Но никому из прохожих, казалось, дела до это го не было.
        Заправляла домом молчаливая худощавая матрона, имевшая привычку вглядываться большими встревоженными глазами в лицо каждого посетителя, словно пытаясь прочесть, что же увидел он в лабиринте темных коридоров. Помогала ей одна-единственная служанка, мастерица на все руки. Мой друг поселился в этом доме вследствие необычайной дешевизны. Он прожил там почти год без малейших неудобств, оставаясь единственным квартиросъемщиком. Занимал он две комнаты: гостиную и спальню со стенным шкафом, в котором держал книги и ценные бумаги.
        Однажды вечером старик, крепко заперев входную дверь, лег на постель, однако уснуть ему никак не удавалось. Он зажег свечу, почитал немного, потом положил книгу возле себя. Часы на лестничной площадке пробили один раз. Вскоре после этого старик в ужасе увидел, как дверца стенного шкафа, которую он запертой, медленно приоткрылась, и оттуда на цыпочках вышел стройный смуглый человек лет пятидесяти, с лицом, носившим печать самых дурных страстей. Одет он был в траурное платье старомодного покроя - такие костюмы можно увидеть на картинах Хогарта. Следом за ним шел человек постарше, высокий и плотный, покрытый болячками от цинги. Черты лица его, застывшие, как у покойника, были отмечены низкой чувственностью, коварством и злобой.
        Пожилой толстяк был одет в расшитый цветами шелковый халат и рубашку с плоеным воротником. На пальце у него поблескивало золотое кольцо, голову венчала бархатная шапочка, какие в давние времена мужчины носили дома, сняв, наконец, пышные пудреные парики.
        В украшенной кольцами и гофрированными манжетами руке гнусный старик держал моток веревки. Странные фигуры эти пересекли комнату наискосок, прошли мимо изголовья кровати и скрылись за дверью, ведущей в коридор.
        Мой друг не пытался описывать чувства, охватившие его при виде призраков. Он просто сказал, что за все богатства мира не только не заночует еще раз в этой комнате, но и не войдет в нее даже при свете дня. Наутро он проверил обе двери - в стенной шкаф и в коридор - и обнаружил, что обе они заперты, как он и оставил их с вечера.
        В ответ на мой вопрос друг сказал, что ни тот, ни другой призрак словно не заметили его присутствия. Они не скользили над полом, а шли, как живые люди, только совершенно беззвучно, однако пол под их шагами слегка подрагивал. Ему настолько тяжело было говорить о случившемся, что я не стал далее мучить старика расспросами.
        В его рассказе было столько совпадений, которые никак не могли оказаться случайными, что я с ближайшей почтой отправил письмо к другу, жившему тогда в отдаленном уголке Англии. Он был гораздо старше меня и мог сообщить о таинственных призраках много интересного. Он не раз обращал мое внимание на этот дом и рассказывал, правда, вкратце, историю, которую на сей я просил его изложить как можно подробнее. Ответ друга вполне удовлетворил меня; сущность его изложена на последующих страницах.
        Из вашей записки, писал он, я понял, что вам желательно узнать кое-какие подробности последних лет жизни мистера Харботтла, занимавшего некогда высокое положение в Суде общих тяжб. Вы, должно быть, имеете в виду необычайные события, благодаря которым эта пора его жизни стала предметом бесконечных сказок, передаваемых из уст в уста зимними вече камина, а также метафизических рассуждений. Волею судьбы знаю о тех таинственных событиях больше, чем кто-либо другой, на земле. В последний раз я видел старый особняк во время одного из наездов в Лондон, более тридцати лет назад. Позже узнал, что за прошедшие годы Вестминстерский квартал подвергся радикальной перестройке и преобразился до неузнаваемости. Если бы я знал наверняка, что старинный дом был снесен, я бы непременно назвал вам улицу, на которой он стоял. Но, поскольку то, о чем я собираюсь рассказать, наверняка повлияет на арендную плату за проживание в этом доме, я не создавать себе неприятности и умолчу о его точном расположен
        Этот дом очень, очень стар. Не знаю точно, сколько ему лет. Говорят, его построил Роджер Харботтл, удачливый торговец, во времена короля Иакова I . Я не специалист в этих вопросах, тем не менее, несмотря на то, что ныне дом пребывает в упадке запустении, могу в общих чертах описать, как он выглядел лучшие годы. Построен он из темно-красного кирпича, окна и двери облицованы светлым песчаником, который от времени пожелтел.
        Этот дом стоит на несколько футов дальше от дороги, чем остальные строения на улице, немного выбиваясь из общей линии. К парадным дверям ведет широкая лестница, огороженная ажурными железными перилами; над ними, среди изящных кованых листиков и завитков, длинную череду ламп венчают два приспособления, называвшиеся в старину
«гасильниками» и похожие на конические колпачки фей. В былые времена лакеи, сопровождавшие высоких гостей, помогали хозяевам высадиться из кареты, провожали их по лестнице до дверей, а потом гасили об эти колпачки свои ярко пылавшие факелы.
        Парадный зал от пола до потолка отделан деревянными панелями, в углу темнеет большой камин. С обеих сторон вестибюля расположено по две или три комнаты. Окна в них высокие, набраны из мелких стекол. Пройдя через арку в дальнем конце парадного зала, вы попадаете на широкую лестницу с просторными пролетами. Есть в доме и черная лестница. Особняк очень обширен, и в нем, соразмерно его величине, далеко не так светло, как в современных домах. Когда я увидел его, там давно никто не жил.
        Дом пользовался дурной славой; говорили, что там водятся привидения. Повсюду свисала с потолка и затягивала углы густая паутина, шаги тонули в толстом слое пыли. Окна за полсотни лет потемнели от грязи и дождей, и тьма внутри стала почти непроглядной.
        Впервые я посетил этот дом еще в детстве, вместе с отцом, в 1808 году. Мне было лет около двенадцати, и я, подобно всем мальчишкам этого возраста, отличался живым воображением. Я с благоговейным ужасом оглядывался по сторонам.
        В незапамятные времена этот дом был ареной загадочных приключений, о которых долгими зимними вечерами рассказы-рала мне нянюшка, а я слушал ее, цепенея от восхитительного страха.
        Отец мой женился в возрасте без малого шестидесяти лет, остававшись до тех пор старым холостяком. Судья Харботтл скончался в 1748 году. В детстве отец не раз видел старого лиса в мантии и парике на судейской кафедре. Внешность старого судьи Харботтла неприятно поразила мальчика; он долго не мог без содрогания вспоминать уродливого старика.
        Судье в те дни было шестьдесят семь лет. Крупное лицо его цветом напоминало ягоду шелковицы; большой угреватый нос, пылающие яростью глаза и тонкие губы, вечно изогнутые в злобной ухмылке, отнюдь не добавляли ему привлекательности. Мой юный отец подумал, что ни разу в жизни еще не встречал яйца столь внушительного, ибо лепка головы и морщины на лбу свидетельствовали о недюжинных умственных способностях. Голос у судьи был громкий и хриплый, и он охотно давал волю сарказму, своему излюбленному оружию в судебных прениях.
        Старый судья пользовался самой дурной репутацией из всех судей в Англии. Даже на кафедре он то и дело выказывал полное пренебрежение к советам компетентных людей. Он вел дела так, как ему заблагорассудится, не оглядываясь ни на адвокатов, ни на власти, ни даже на присяжных, пускал в ход и лесть, и жестокость, не гнушался даже мошенничеством. Он никогда не связывал себя никакими обещаниями - старик был слишком хитер для этого. Говорили, что он человек кровожадный, не останавливается ни перед чем, однако самому ему собственный дурной характер не причинял ни малейших хлопот. Приятели, с которыми он делил часы досуга, старались не обращать внимания на причуды злобного старика.
        ГЛАВА 2. МИСТЕР ПИТЕРС

        Однажды вечером, в сессию 1746 года, старый судья сел на носилки и велел нести себя в Палату лордов ждать решения по тяжбе, в результатах которой были заинтересованы и он, и его клиент.
        Дождавшись, он собрался так же, в носилках, возвращаться домой; однако вечер был так хорош и тих, что он передумал, ото слал паланкин и отправился обратно пешком, в сопровождении двух слуг с факелами. Однако вследствие подагры пешеход из него был никудышный, и ему не скоро удалось преодолеть две-три улицы, отделявшие его от дома.
        В узком переулке, застроенном высокими домами, где в этот поздний час не было ни души, судья, как ни медленно он шагал, обогнал старика весьма причудливой внешности.
        Незнакомец был одет в бутылочно-зеленое пальто с пелериной и большими пуговицами, лицо прикрывала широкополая шляпа с низкой тульей, из-под которой выбивался пудреный парик с буклями. Он сильно сутулился, шаркал ногами и едва ковылял на подгибавшихся коленях; чтобы не упасть, немощный старец опирался на кривую узловатую трость.
        - Прошу прощения, сэр, - скрипучим голосом обратился старик к тучному судье и умоляюще протянул дрожащую руку.
        Судья Харботтл заметил, что одет старик очень бедно, однако манеры выдают в нем джентльмена.
        Судья остановился и привычным повелительным тоном спросил:
        - Чем могу служить, сэр?
        - Не укажете ли мне дом судьи Харботтла? Мне нужно гадать ему известие чрезвычайной важности.
        - Вы могли бы сообщить его в присутствии свидетелей? - спросил судья.
        - Ни в коем случае; оно предназначено только для его ушей, - горячо запротестовал старик.
        - Ежели так, сэр, вам нужно пройти со мной несколько шагов до моего дома и испросить личной аудиенции, ибо я и есть судья Харботтл.
        Немощный джентльмен в пудреном парике охотно принял приглашение. Минуту спустя он уже стоял в так называемой передней гостиной дома судьи лицом к лицу с проницательным служителем Фемиды.
        За время прогулки старик так устал, что вынужден был сесть на кресло и долго не мог говорить; затем на него напал приступ кашля, вслед за ним - приступ одышки; таким образом прошло минуты две или три, в продолжение которых судья положил на кресло свой короткий плащ и бросил сверху треуголку.
        Вскоре достопочтенный старец в белом парике снова обрел дар речи. Они довольно долго беседовали за закрытыми дверями.
        В ту ночь судья Харботтл устраивал в доме одно из тех сомнительных увеселений, от которых у людей богобоязненных волосы встают дыбом. Изо всех гостиных второго этажа доносились голоса, громкий смех, женское пение под клавесин.
        Должно быть, старик в пудреном парике сообщил судье нечто, чрезвычайно его заинтересовавшее, ибо иначе вряд ли мистер Харботтл пожертвовал бы скучной беседе хотя бы минут десять, оторвав их от участия в веселой пирушке, где он был царь и бог.
        Слуга, проводивший пожилого джентльмена до дверей, заметил, что багрово-красное прыщавое лицо судьи побелело до изжелта-грязного цвета. В голосе судьи сквозила непривычная рассеянность, словно он глубоко погрузился в некие тревожные размышления. Слуга пришел к выводу, что разговор, видать, шел очень серьезный и хозяин не на шутку напуган.
        Вместо того чтобы тотчас отправиться наверх, где его ждали веселые нечестивцы-друзья и огромная фарфоровая чаша пунша - точно такая же, в какой покойный епископ Лондонский, царство ему небесное, крестил когда-то новорожденного дедушку судьи, - теперь эта чаша, увешанная колечками лимонной кожуры, под звон серебряных черпаков ходила по кругу; повторяю, вместо того чтобы вползти, отдуваясь, вверх по лестнице в эту пещеру Цирцеи, почтенный судья расплющил толстый нос об оконное стекло, провожая взглядом немощного старика, который осторожно спускался на мостовую, крепко уцепившись за железные перила.
        Едва за стариком захлопнулась парадная дверь, как почтенный судья, топая массивными ногами и потрясая кулаками, ринулся в вестибюль и принялся громогласно раздавать слугам спешные приказания, для пущей выразительности уснащая свою речь такими крепкими оборотами, какие в наши дни изредка позволяют себе разве что отставные полковники, да и то если их как следует разозлить. Он велел лакею догнать старика, вежливо проводить до дому и не показываться назад, не выяснив, кто он такой, где живет и все остальное.
        - Ей-Богу, сэр! Провалиться мне на этом месте, если все не разузнаю.
        Дюжий слуга, зажав под мышкой тяжелую трость, скатился по лестнице и огляделся в поисках приметной фигуры.
        Вскоре я расскажу вам, что с ним случилось. А пока послушайте, о чем шел разговор за закрытыми дверями.
        Старик, удостоенный аудиенции в величественной гостиной, рассказал судье очень странную вещь. Судья колебался: то ли этот мерзавец состоит в заговоре против него, то ли просто чокнутый, а может быть, его слова - чистая правда.
        Оказавшись наедине с судьей Харботтлом, пожилой джентльмен в бутылочном пальто долго не решался заговорить. Казалось старик чем-то сильно обеспокоен. Наконец он начал разговор такими словами:
        - Возможно, вы не знаете об этом, сэр, но в тюрьме город Шрусбери содержится заключенный, обвиняемый в подделке векселя на сумму в сто двадцать фунтов стерлингов. Зовут его Льюис Пайнвек, он бакалейщик из этого города.
        - Неужели? - молвил судья, хорошо знавший, о ком речь.
        - Да, господин, - подтвердил старик.
        - Тогда лучше и не пытайтесь говорить со мной об этом; иначе, ей-Богу, я отдам вас под суд! Ибо судить этого поручено мне, - сверкая глазами, гордо провозгласил судья.
        - Что вы, что вы, сэр, мне и в голову прийти не может просить за него. Я ничего не знаю ни о преступлении, ни о заключенном, мне до них и дела нет. Однако мне стал известен один факт, заслуживающий вашего внимания.
        - И что же это за факт? - полюбопытствовал судья. - Я тороплюсь, сэр, и прошу вас говорить покороче.
        - Мне стало известно, сэр, о гнусном заговоре; некие лица хотят создать тайный трибунал, который будет расследовать правильность ведения дел некоторыми судьями. Первым в списке у них стоите вы, сэр.
        - Кто входит в этот трибунал? - спросил судья.
        - Я не знаю ни одного имени, ваша милость. Мне известно лишь о существовании этого трибунала, это чистая правда.
        - Я заставлю вас дать объяснения перед тайным советом, сэр, - пригрозил судья.
        - Я и сам того хочу, ваша светлость. Я дам объяснения, но только через день или два, не раньше.
        - Почему же?
        - Как я уже сказал вашей милости, мне пока не известно ни одного имени. Но, возможно, дня через два-три мне удастся добыть список зачинщиков этого заговора и некоторые секретные документы.
        - Только что вы сказали - через один-два дня.
        - Около того, сэр.
        - Это якобитский заговор?
        - В основном, сэр, полагаю, да.
        - Так, так. Значит, тут замешана политика. Я не судил ни одного государственного преступника и не имею ни малейшего желания заниматься этим и впредь. Тогда какое отношение этот заговор имеет ко мне?
        - Насколько мне известно, сэр, кое-кто из членов заговора питает жажду личной мести некоторым судьям.
        - Как они назвали свою клику?
        - Высочайший апелляционный суд, господин.
        - Кто вы такой, сэр? Как вас зовут?
        - Хью Питерс, господин.
        - Судя по имени, вы виг?
        - Так точно, сэр.
        - Где вы живете, мистер Питерс?
        - На Темз-Стрит, сэр, как раз напротив таверны «Три короля».
        - «Три короля»? Будьте осторожны, мистер Питерс, вам хватило бы и одного. И каким же образом вы, добропорядочный виг, узнали о якобитском заговоре? Отвечайте.
        - Сэр, в этот заговор оказался невольно вовлечен человек, к которому я питаю живейшее участие. Узнав, однако, о дерзкой жестокости их планов, он решил стать информатором и сообщать обо всем властям.
        - Это мудрое решение, сэр. И что он говорит об участниках заговора? Кто у нас в зачинщиках? Он с ними знаком?
        - Только с двумя из них, сэр. Но через несколько дней его введут в тайное общество, и он надеется, прежде чем вызовет подозрения, узнать точный список заговорщиков и получить подробные сведения об их планах, о принимаемых обетах, о времени и местах собраний. И когда он узнает все это, сэр, куда ему лучше обратиться?
        - Прямо к королевскому генеральному прокурору. Но вы сказали, что заговор этот касается прежде всего меня? И что там с этим заключенным, как его, Льюисом Пайнвеком? Он один из них?
        - Не могу сказать, сэр. Но по некоторым причинам для вас лучше было бы не давать хода этому делу. Если вы ослушаетесь совета, то дни ваши сочтены.
        - Насколько я понял, мистер Питерс, дело это пахнет кровью и государственной изменой. Кто-кто, а королевский прокурор хорошо знает, как поступать в таких случаях. Когда я смогу снова встретиться с вами, сэр?
        - Если позволите, сэр, то давайте встретимся или перед заседанием суда, или завтра, сразу после него. Я приду и расскажу вашей светлости все, что произошло.
        - Отлично, мистер Питерс, жду вас завтра в девять часов утра. И смотрите, не вздумайте меня надуть, а не то, ей-богу, худо вам придется!
        - Не бойтесь, сэр, не надую. Подумайте сами, разве я пришел бы сам и стал все это рассказывать, если б не желал услужить вашей милости, да и совесть свою успокоить?
        - Хотелось бы верить вам, мистер Питерс, хотелось бы верить.
        На этом разговор и закончился.

«Или он сильно напудрил лицо, или серьезно болен», - думал старый судья.
        Выходя из комнаты, старик низко поклонился. Яркий свет свечи выхватил из темноты его лицо - оно казалось неестественно бледным, точно вымазанное мелом.

«Черт бы его побрал! - неблагодарно думал судья, глядя, как старик тяжело ковыляет по лестнице. - Чуть ужин не испортил».
        Но никто, кроме судьи, не заметил появления в доме удивительного старика, а если заметил, то не придал этому никакого значения.
        ГЛАВА 3. ЛЬЮИС ПАЙНВЕК

        Тем временем лакей, посланный вдогонку за мистером Питерсом, быстро поравнялся с немощным джентльменом. Услышав шаги за спиной, старик встревожено обернулся, но, узнав знакомую ливрею, тотчас успокоился. Он с благодарностью принял предложение проводить его до дому и оперся трясущейся рукой о локоть слуги. Не успели они пройти и десяти шагов, как старик внезапно остановился.
        - О Господи! - пробормотал он. - Сдается мне, я и впрямь потерял последнюю монету. Вы, наверно, услышали, как она упала. Боюсь, глаза мне изменили, да и наклоняться низко я не могу. Это была гинея, я нес ее в перчатке. Если вы мне поможете, я отдам вам половину.
        На тихой улочке не было ни души.
        Едва слуга опустился на свои, как он выражался, «окорочка» и принялся шарить по мостовой в указанном месте, как вдруг мистер Питерс, который, казалось, еле ноги переставлял и даже дышал с трудом, обрушил ему на затылок чудовищный удар чем-то тяжелым, затем еще один. Оставив беднягу истекать кровью в сточной канаве, старик сломя голову помчался по переулку и исчез.
        Когда час спустя караульный притащил человека в ливрее, сих пор не пришедшего в себя и окровавленного, домой, Харботтл обложил несчастного лакея отборной бранью, клялся, что мерзавец пьян до бесчувствия, что его подкупили, грозил отдать под суд за то, что злодей якобы предал хозяина, а под конец помнил, что дорога от Олд-Бейли до Тайберна очень коротка, а там и до виселицы недалеко.
        Несмотря на демонстративные громы и молнии, судья остался доволен.
        Незнакомец оказался подсадной уткой, которую наняли, чтобы запугать его. Номер не удался.

«Апелляционный суд» наподобие того, о каком рассказал мнимый Хью Питерс, где единственной мерой наказания является убийство из-за угла, мог бы доставить немало хлопот «судье-вешателю», каким слыл достопочтенный судья Харботтл. Неумолимый и жестокий администратор, он твердо придерживался английского уголовного кодекса, представлявшего в те времена свод самых фарисейских, самых кровавых и гнусных законов в мире, и имел собственные мотивы усадить на скамью подсудимых именно Льюиса Пайнвека, ради спасения которого и была задумана эта зловещая шутка. Что бы ни случилось, он все равно будет его судить и отправит на виселицу. Никакие силы на свете не вырвут у него изо рта этот лакомый кусочек.
        В глазах всего мира судья, разумеется, никогда не был знаком с Льюисом Пайнвеком. Он будет вести дело в своей обычной манере, не ведая страха, не делая одолжений, невзирая на симпатии.
        Но разве не помнит мистер Харботтл высокого худого мужчину в траурном костюме, в чьем доме в Шрусбери снимал он квартиру вплоть до того дня, когда разразился скандал из-за дурного обращения хозяина с женой? Разве забудет когда-нибудь скромного на вид бакалейщика с неслышной походкой, с узким лицом, смуглым, как красное дерево, с длинным острым носом, посаженным чуть косовато?
        Из-под тонко очерченных бровей пристально смотрели темно-карие глаза, а губы вечно кривились в легкой неприятной улыбке.
        Кто скажет, что у этого негодяя нет причин свести счеты с судьей? Разве не доставил он в свое время мистеру Харботтлу кучу хлопот? Или он, судья, забыл, как звали этого мерзавца? Да, да, Льюис Пайнвек, в прошлом бакалейщик из Шрусбери, а ныне заключенный в тюрьме этого города.
        Как видим, судья Харботтл отнюдь не страдал угрызениями совести. Читатель, возможно, сочтет его за это добрым христианином. Это, несомненно, так. Да, не скроем, лет пять-шесть назад он, как ни прискорбно, обошелся с этим шрусберийским бакалейщиком, фальшивомонетчиком - называйте как хотите - не вполне благородно. Но сейчас достопочтенного судью тревожили не грустные воспоминания, а возможный скандал и связанные с ним осложнения.
        Разве ему как юристу не ясно, что для того, чтобы пересадить человека из его лавки на скамью подсудимых, нужно иметь девяносто девять шансов из ста за то, что он и вправду виновен?
        Человек слабый, наподобие его ученого коллеги Уитершинза, никогда не станет истинным судьей, способным поддерживать порядок на больших дорогах и нагнать страху на преступный мир.
        Старый судья Харботтл приводит злоумышленников в трепет, уж ему-то под силу омыть мир потоками нечистой крови и тем спасти невинных, в полном соответствии с припевом из старинной песенки, которую судья любил повторять:

        Жалость - что беда:
        Рушит города.
        Нет, дело верное, этого негодяя непременно нужно повесить. У него, судьи Харботтла, глаз наметанный, он быстро распознал, каков этот мошенник на самом деле. Он сам будет его судить, с никто другой.
        На следующее утро в кабинет судьи заглянула кричаще разряженная женщина, еще сохранившая следы былой красоты. Увидев, что судья один, она вошла. Красотка была одета в платье из китайского шелка с кружевами, веселенький чепец с синими лентами, на пальцах сверкали многочисленные кольца. Она слишком хороша для своей должности - а служила она у графа экономкой.
        - Вот еще одно письмо от Льюиса, пришло с утренней почтой. Неужели ты ничего не можешь для него сделать? - капризным тоном заявила она, обвила судью рукой за шею и принялась тонкими пальчиками поигрывать мочкой его багрового уха.
        - Попытаюсь, - ответил судья Харботтл, не поднимая глаз от газеты.
        - Я так и знала, что ты меня послушаешься.
        Судья прижал к сердцу скрюченную подагрой руку и иронический поклон.
        - Что ты с ним сделаешь? - спросила она.
        - Повешу, - хихикнул судья.
        - Ты ведь этого не натворишь, правда, малыш? Ты его повесишь. - Она окинула взглядом свое отражение в зеркале.
        - Будь я проклят, ты, кажется, на старости лет влюбилась в своего мужа! - воскликнул судья Харботтл.
        - Будь я проклята, ты, кажется, меня к нему ревнуешь! - со смехом ответила женщина. - Ну, ну, успокойся, я его никогда не любила. Я с ним давно покончила.
        - А он с тобой, разрази меня гром! Заполучил все твое состояние, отнял все ложки да сережки, и больше, ничего ему от тебя не нужно. Выгнал жену из собственного дома, а когда обнаружил, что ты неплохо устроилась, спохватился! Снова отобрал все твои гинеи, и серебро, и сережки, а тебя отпустил еще на полдюжины лет на заработки, собирать для него новый урожай. Не можешь же ты после всего этого желать ему добра!
        Женщина дерзко рассмеялась и наградила грозного Радаманта игривым шлепком.
        - Хочет, чтобы я присылала ему деньги для уплаты адвокату, - заявила она, а взгляд ее тем временем блуждал от зеркала картине на стене и обратно. Непохоже было, чтобы угроза, нависшая над мужем, сильно беспокоила ее.
        - Проклятый наглец! - загремел старый судья, откидываясь в кресле, словно находился на привычной судейской трибуне, гд е его речь, как всегда, произвела фурор. Рот его злобно скривился, глаза готовы были выскочить из орбит. - Если ты решишь отправить ему ответ из моего дома, то знай, что прежде сам напишу кое-кому. Знаешь, моя милая колдунья, я не позволю долго мне докучать. И хватит дуть губки, хныканьем вшу не поможешь. Ты за этого негодяя медного фартинга не дашь, я тебя хорошо знаю. Ты пришла просто пошуметь. Как буревестник: куда бы ни прилетел, тут же поднимется буря. Уходи, женщина! Прочь отсюда! - повторил он, топая ногой: у
«одной двери раздался стук, а судье отнюдь не хотелось, чтобы его застали наедине с экономкой.
        Вряд ли стоит говорить, что достопочтенный Хью Питерс больше не появлялся. Судья в разговорах никогда не упоминал о нем. Но, каким бы странным это ни показалось, если вспомнить, с каким презрением высмеивал он жалкую уловку, разлетевшуюся в пух и прах после первого же щелчка, мистер Харботтл долго не мог забыть удивительного гостя в белом парике и тайный разговор в томной гостиной.
        Сквозь толстый слой красок и прочих ухищрений, какие можно позаимствовать в любом театре, проницательный глаз судьи разглядел в сухощавом лице мнимого старика, оказавшегося слишком крепким орешком даже для дюжего слуги, тонкие черты Льюиса Пайнвека.
        Судья Харботтл отправил секретаря к королевскому стряпчему с просьбой сообщить, что в городе появился человек, обладающий удивительным сходством с узником Шрусберийской тюрьмы по имени Льюис Пайнвек, и велел с ближайшей почтой сделать запрос о том, содержится ли в тюрьме некто, выдающий себя за Льюиса Пайнвека, и не удалось ли ему каким-либо образом бежать.
        Заключенный находится в своей камере, гласил ответ, и никаких сомнений по поводу его личности не возникало.
        ГЛАВА 4. ПРЕРВАННОЕ ЗАСЕДАНИЕ СУДА

        В положенный срок судья Харботтл отправился в свой округ на выездную сессию, и в положенный срок суд прибыл в город Шрусбери.
        Новости в те дни путешествовали долго, и газеты, развозимые дилижансами и почтовыми каретам, часто добирались до места лишь через несколько дней. Миссис Пайнвек осталась в доме судьи управлять заметно поубавившимся хозяйством - большинство слуг судьи Харботтла уехало вместе с ним, ибо он не пользовался казенным экипажем, а путешествовал в собственной карете - и по большей части не выходила из дома.
        Несмотря на все ссоры, попреки, оскорбления, которым долгие годы полнилась ее семейная жизнь, несмотря на то, между нею и мужем давно уже не было ни любви, ни привязанности, ни даже терпимости - сейчас, когда Пайнвеку грозили скорая смерть, женщину охватило что-то вроде жалости к нему. Она знала, что в эти дни в Шрусбери решается его судьба. Миссис Пайнвек не любила мужа, но если бы пару недель назад ей сказали, что в решающий час она не будет места себе находить, она бы не поверила.
        Ей был хорошо известен день, на который назначено судебное разбирательство. Мысли о муже ни на минуту не шли у нее из головы; к вечеру бедняжка едва не падала в обморок.
        Прошло дня два или три; она знала, что судебное заседание давно закончилось.
        Весеннее половодье отрезало Шрусбери от Лондона, и никаких новостей не поступало. Она молила Бога, чтобы половодье не кончалось никогда. Ужасно было в бездействии ждать новостей; понимать, что все давно свершилось и лишь по прихоти своевольных сил природы она не получает известий об этом, но еще ужаснее - то, что в конце концов реки вернутся в свои берега и она узнает все.
        Она питала смутные надежды на доброту старого судьи, а еще - на счастливый случай. Ей удалось найти способ переправить мужу деньги для уплаты адвокату. Слава Богу, он не останется без поддержки опытного юриста.
        Наконец новости пришли - точнее, хлынули бурным потоком. С одной и той же почтой прибыли письмо от подруги из Шрусбери, копия приговора, высланная судье, и, наконец, самое важное, потому что прочитать это можно было скорее всего, - репортаж со Шрусберийской выездной сессии суда присяжных в «Морнинг Эдвертайзер», составленный кратко, однако весьма напыщенным тоном. Подобно нетерпеливым читателям романов, прежде всего открывающим последнюю страницу, женщина сразу заглянула в конец статьи и невидящими глазами пробежала список казненных.
        Двоим исполнение приговора было отсрочено, семеро казнены. В конце печального списка она наткнулась на строчку:
        Льюис Пайнвек - подделка документов.
        Она прочитала эту строчку с полдюжины раз, но смысл сухих слов никак не доходил до нее. Весь абзац гласил:
        Приговорены к смерти - 7 человек. В пятницу, 13 числа сего месяца, в соответствии с приговором казнены через повешение следующие преступники:
        Томас Праймер, он же Дак - грабеж на больших дорогах;
        Флора Гай - кража на сумму 11 шиллингов 6 пенсов;
        Артур Паунден - кража со взломом;
        Матильда Маммери - мятеж;
        Льюис Пайнвек - подделка документов: векселя на сумму...
        Она перечитывала эту строчку снова и снова, дрожа от внезапно охватившего ее холода.
        Домашние знали пышногрудую экономку под именем миссис Карвелл - расставшись с мужем, она вернула себе девичью фамилию.
        Никто в доме, кроме хозяина, не знал, кто она такая на самом деле. Представляя слугам новую экономку, судья снабдил ее хитроумной вымышленной историей. Никому в голову не приходило, что прошлое почтенной дамы сочинено старым негодяем в алой мантии с горностаем.
        Флора Карвелл бегом поднялась по лестнице. В коридоре ей встретилась дочка, девочка лет семи. Она торопливо схватила малышку в охапку, сама не вполне понимая, что делает, отнесла в спальню и усадила на кровать. Слов не было. Она лишь молча держала девочку перед собой, глядела в ее удивленное лицо и заливалась горючими слезами.
        До последней минуты она надеялась, что судья спасет Льюиса. И это было вполне в его силах. Сходя с ума от ярости на старика, она тискала и целовала свое дитя, а девочка лишь изумленно хлопала круглыми глазенками.
        Сама того не зная, девочка потеряла отца. Ей всю жизнь говорили, что папа умер давным-давно.
        Женщина грубая, необразованная, пустая и жестокая, наподобие миссис Карвелл, не может отчетливо разбираться в своих мыслях и чувствах; но сейчас, заливаясь слезами, мать осыпала себя укорами. Ей стало страшно перед собственным ребенком.
        Однако миссис Карвелл жила не чувствами, а скорее мясом да пудингом. Успокоив себя чашечкой пунша, она не стала предаваться чересчур долгим сожалениям. Вульгарная материалистка, она твердо стояла на земле обеими ногами и неспособна была долго горевать о невосполнимой утрате.
        Вскоре судья Харботтл вернулся в Лондон. Кроме подагры, нечестивый эпикуреец не знал иных поводов для дурного расположения духа. Смехом, лестью и угрозами он быстро развеял слабые угрызения совести молодой женщины, и вскоре она перестала вспоминать о Льюисе Пайнвеке. Судья втайне посмеивался, поздравляя себя с тем, как ловко ему удалось избавиться от назойливого мужа, который со временем мог бы стать невыносимым.
        Вскоре после возвращения старому судье выпало вести в Олд-Бейли судебные процессы по ряду уголовных дел. Едва мистер Харботтл обратился к присяжным с обвинительной речью по делу о фальшивомонетничестве, обрушив на голову подсудимого громы и молнии, приправленные, по его обыкновению, едкими остротами и циничными насмешками, как вдруг замер на полуслове и в молчании застыл на месте. Вместо того чтобы смотрел на скамью присяжных, велеречивый судья уставился, разинув рот, на какого-то человека в толпе.
        Среди простого люда, выстроившегося вдоль стен, высилась рослая фигура худощавого человека в потрепанном черном костюме с тонким смуглым лицом. Он протянул судебному глашатаю письмо и лишь потом поймал на себе пристальный взгляд судьи.
        Судья в изумлении узнал Льюиса Пайнвека. На тонких губах играла прежняя неуловимая усмешка; казалось, он не замечает всеобщего внимания. Пайнвек приподнял выбритый до синевы подбородок и крючковатыми пальцами поправил шейный платок, медленно поведя головой из стороны в сторону так, что судья отчетливо заметил на его шее вздувшуюся багровую полосу - след от веревки.
        Вначале человек этот вместе с другими стоял на ступеньках, откуда ему было лучше видно заседание суда. Потом он спустим вниз, и судья потерял его из виду.
        Его светлость яростно махнул рукой в сторону, куда скрылся повешенный, обернулся к приставу, но вместо слов изо рта у него вырвалось нечленораздельное шипение. Он прочистил горло и приказал оторопевшему служителю арестовать наглеца, посмевши прервать судебное заседание.
        - Он только что ушел вон туда. Арестовать его и привести ко мне. Чтобы через десять минут он был здесь, а не то я у вас с плеч сорву! - гремел он, обшаривая глазами зал в поисках должностного лица.
        Поверенные, адвокаты, просто досужие зрители дружно повернули головы в направлении, куда, потрясая изуродованным кулаком, указывал судья Харботтл, и обменивались впечатлениями. Никто не заметил никакого смутьяна. Все спрашивали друг друга, не лишился ли достопочтенный судья рассудка.
        Поиски ничего не дали.
        Его светлость закончил обвинительную речь куда более спокойным тоном. Когда присяжные удалились на совещание, он принялся рассеянно оглядывать зал; казалось, его ни на грош не волнует, повесят обвиняемого или нет.
        ГЛАВА 5. КАЛЕБ СЫЩИКС

        Тотчас же по окончании заседания судебный пристав передал мистеру Харботтлу письмо, врученное таинственным незнакомцем. Знай судья, кем оно прислано, он, несомненно, тотчас же прочитал бы его.
        Однако, взглянув на адрес:


        Достопочтенному
        Лорду-судье
        Элайе Харботтлу,
        Председателю Королевского Суда общих тяжб,


        мистер Харбрттл просто сунул письмо в карман и не вспоминал о нем, пока не добрался домой.
        Дома он надел теплый шелковый халат, сел поудобнее в библиотеке и не торопясь достал этот конверт вместе с другими из объемистого кармана пальто. Внутри оказалось письмо, явно написанное рукой клерка, и листок пергамента размером с книжную страницу, мелко исписанный плотным «секретарским» почерком, как назывались принятые в те дни среди юристов угловатые каракули.
        Письмо гласило:
        Господину судье Харботтлу.
        Ваша светлость!
        Высочайший Апелляционный суд уполномочил меня сообщить Вам, дабы Вы успели должным образом подготовиться к судебному разбирательству, что против Вас выдвинуто обвинение в убийстве некоего Льюиса Пайнвека из Шрусбери, добропорядочного гражданина, казненного такого-то числа предыдущего месяца по облыжному обвинению в подделке документов. Убийство совершено посредством умышленного искажения свидетельских показаний, несоразмерного давления на присяжных, а также недозволенного сокрытия улик, причем Вы, Ваша светлость, хорошо сознавали противозаконный характер собственных действий, в результате которых истец, обратившийся за защитой в Высочайший Апелляционный суд, лишился жизни.
        Далее имею честь сообщить Вашей светлости, что достопочтенный судья Двукратс, председатель вышеупомянутого Высочайшего Апелляционного суда, назначил судебное разбирательство по выдвинутому против Вас обвинению на десятое число последующего месяца с.г., в каковый день оно и состоится.
        Далее во избежание недоразумений уведомляю Вас, что слушание Вашего дела значится в распорядке указанного дня под номером первым и что вышеупомянутый Высочайший Апелляционный суд заседает без перерыва денно и нощно. По приказу вышеупомянутого суда высылаю Вашей светлости извлечение из Вашего судебного дела, за исключением обвинительного акта, где, тем не менее, полностью содержится существо и улики выдвинутого против Вас обвинения.
        Далее сообщаю Вам, что ежели после рассмотрения дела присяжные заседатели признают Вашу светлость виновным, то высокочтимый председатель суда назначит, в соответствии со ним приговором, Вашу казнь на десятое число месяца, следующего за датой судебного заседания.
Подпись Калеб Сыщикс,
Секретарь королевского стяпчего
Королевство жизни и смерти.
        Судья пробежал глазами пергамент.
        - Черт! И они думают провести меня этим шутовством?
        Грубые черты судьи насмешливо скривились, однако лицо его побледнело. Кто его знает, вдруг это и вправду заговор. Странное дело: они что, собираются пристрелить его прямо в карете? Или просто запугивают?
        Судье Харботтлу было не занимать инстинктивной звериной храбрости. Он не боялся разбойников на больших дорогах и в годы адвокатской практики не раз сражался на дуэлях, большей частью из-за своей привычки сквернословить. Никто не сомневался в том, что он отчаянный боец. Но в том, что касалось Льюиса Пайнвека, ему приходилось быть настороже. Разве не замешана тут разряженная темноглазая кокетка, его экономка Флора Карвелл? Если недоброжелателям удастся напасть на след, то любой житель Шрусбери с легкостью опознает в ней миссис Пайнвек. Разве он сам не поработал как следует над тем, чтобы понадежнее упрятать нежелательного соперника в тюрьму? И разве не знает, как отнесется к этому делу Коллегия адвокатов? Такой скандал способен погубить любого судью.
        Дело принимало неприятный оборот, но и только. Впадать в панику было не из-за чего. День или два судья глядел мрачно и больше обычного грубил окружающим.
        Он запер бумаги в сейф и неделю спустя вызвал экономку в библиотеку.
        - У твоего мужа есть брат?
        Когда он столь неожиданно коснулся заупокойной темы, миссис Карвелл вздрогнула и испустила образцовый «поросячий визг», как мило называл проявление ее эмоций мистер Харботтл. Но сейчас у него не было настроения шутить.
        - Перестаньте, мадам! Не злите меня. Оставьте ваши шутки и отвечайте на мой вопрос, - сурово приказал он.
        Экономка повиновалась. Нет, у мистера Пайнвека нет брата; был когда-то, но давно умер на Ямайке.
        - Откуда вы знаете, что он мертв? - спросил судья.
        - Он сам мне сказал.
        - Не покойник же!
        - Пайнвек сказал.
        - И все? - ухмыльнулся судья.
        Время шло. Судья долго размышлял над загадочным происшествием и становился все угрюмее. Помимо воли дело это занимало его мысли куда сильнее, чем он полагал вначале. Но так случается всегда, когда мы не можем поделиться с кем-то нашими неприятностями; а эту тайну он не мог раскрыть никому.
        Настало девятое число. Мистер Харботтл радовался: говорил же он, что с ним ничего не произойдет. Однако беспокойство не оставляло его. Ну что ж, завтра все кончится.
        (Что случилось с этим письмом? Никто не видел его ни при жизни судьи, ни после его смерти. Он рассказывал о нем доктору Хедстоуну; была найдена копия, снятая рукой судьи. Может быть, письмо было галлюцинацией, игрой больного мозга? Я считаю, что это, скорее всего так.)
        ГЛАВА 6. АРЕСТ

        Вечером девятого числа судья Харботтл отправился на спектакль в Друри-Лейн. Судья был из тех сибаритов старой закалки, кого в поисках развлечений не смущает ни поздний час, ни риск случайной стычки на кулаках. Он договорился с двумя закадычными приятелями из Линкольнз-Инн отправиться после спектакля к нему домой и вместе отужинать.
        Приятели должны были встретить мистера Харботтла у входа и сесть в его экипаж, и теперь судья, который терпеть не мог ждать, нетерпеливо поглядывал из окна.
        Судья зевнул. Он велел лакею дожидаться господ адвокатов Тэвиса и Баллера, а сам, зевнув еще раз, положил треуголку на колени, закрыл глаза, поуютнее устроился в углу, запахнул наитию и принялся размышлять о прелестях очаровательной миссис Эйбингтон.
        Мистер Харботтл умел засыпать, как пожарник, в любую минуту, стоило ему только захотеть, вот он и решил вздремнуть. Нечего заставлять почтенного судью ждать понапрасну.
        Через минуту до него донеслись голоса приятелей. Повесы-адвокаты, по своему обыкновению, смеялись и перешучивались. Один них сел в экипаж - карета дернулась и качнулась; за ним последовал второй. Дверь захлопнулась, колеса застучали по мостовой.
        Судья до сих пор немного дулся на приятелей. Он и не подумал сесть прямо и открыть глаза. Пусть думают, что он спит. Заметив, что судья задремал, они, как ему показалось, захохотали скорее со злобой, чем с добродушием. Ладно же, дайте только доехать до дверей, там-то он отвесит им хорошего пинка, а до тех пор будет делать вид, что спит.
        Часы пробили двенадцать. Беллер и Тэвис молчали, как надгробия. Странно, эти пройдохи самые отъявленные болтуны.
        Внезапно чьи-то грубые руки схватили судью и вытолкнули из угла на середину сиденья. Он открыл глаза - с обеих сторон от него сидели приятели.
        Ругательство, готовое сорваться с губ, застряло у судьи в горле. Он увидел, что охраняют его вовсе не приятели, а двое незнакомцев самого зловещего вида, с пистолетами в руках, одетые, как приставы из уголовного полицейского суда.
        Судья дернул шнурок колокольчика. Экипаж остановился. Он в растерянности огляделся по сторонам. Домов не было; вокруг, на сколько хватало глаз, тянулась вересковая пустошь, залитая лунным светом, черная и безжизненная. Гниющие остовы деревьев вздымали в небо скрюченные ветви, словно с чудовищным веселием приветствуя судью.
        К окну подошел лакей. Судья тотчас узнал его вытянутое лицо и глубоко посаженные глаза. Это был Дингли Чафф; пятнадцать лет назад он служил у Харботтла лакеем, но одна судья в припадке бешеной ревности выгнал его и упрятал решетку, обвинив в краже серебряной ложки. Бедняга скончался в тюрьме от лихорадки.
        Судья изумленно попятился. Вооруженные спутники молча сделали знак кучеру, и карета заскользила дальше по незнакомой пустоши.
        Старый обрюзгший подагрик подумал было о сопротивлении. Но дни, когда он был молод и силен, давно миновали, тянулась безлюдная пустошь. Помощи ждать неоткуда. Он в плену у очень странных личностей. Даже если считать, что мертвый лакей ему примерещился, слуги у них тоже очень подозрительные, нечего, оставалось только покориться.
        Внезапно карета замедлила ход, чтобы пленник смог как следует налюбоваться зловещим видом из окна.
        Возле дороги высилась огромная виселица. На каждой из длинных перекладин, расположенных треугольником, висело по десять трупов; с некоторых из них спали все покровы, и скелеты, покачиваясь, печально позвякивали цепями. На вершину сооружения вела длинная лестница; на торфяной земле под ней высокой грудой лежали кости.
        На одной из перекладин, нависавшей над дорогой, где покачивалась длинная вереница несчастных в цепях, возлежал, развалясь и болтая ногами, палач с трубкой в зубах - ни дать ни взять ленивый подмастерье со знаменитой лубочной картинки, хотя на сей раз скамья его располагалась высоко в небе. От нечего делать он развлекался тем, что брал кости, сложенные кучкой возле локтя, и бросал их в висячие скелеты, сбивая на землю то ребро-другое, то руку, то ногу. Человек с хорошим зрением сумел бы различить черты его лица, худого и смуглого; оттого, что он долго сидел наверху и смотрел на землю, нос, губы и подбородок его вытянулись в чудовищную гротескную маску и болтались, как маятник.
        При виде кареты палач вынул изо рта трубку, встал и дурашливо запрыгал на перекладине, выкидывая коленца. Потрясая в воздухе свежесвитой веревкой, он закричал голосом далеким и пронзительным, как вороний фай над виселицей:
        - Веревка для судьи Харботтла!
        Карета снова прибавила ходу.
        Такие высоченные виселицы не снились судье даже после самых сытых обедов. Судья решил, что он бредит. А мертвый лакей! Мистер Харботтл похлопал себя по ушам, протер глаза, но проснуться не удавалось.
        И нет смысла грозить этим негодяям. Brutum fulmen может налечь на его голову настоящую беду.
        Придется подчиниться этим извергам и найти способ ускользнуть из их лап; зато потом он перевернет всю землю вверх дном, но разыщет негодяев и примерно накажет их.
        Карета обогнула длинное белое здание и въехала в porte-cochere.
        ГЛАВА 7. ВЕРХОВНЫЙ СУДЬЯ ДВУКРАТС

        Судья очутился в коридоре, очень похожем на тюремный: тусклые масляные лампы, голые каменные стены. Стражники передали его в руки других караульных. То тут, то там маршировали костлявые солдаты громадного роста с мушкетами на плечах. Они глядели прямо перед собой, стиснув зубы в холодной ярости, и не издавали звука, если не считать громкого топота сапог. Судья видел их урывками, из-за угла или в конце коридоров, однако они ни разу не прошли мимо него.
        Протиснувшись в узкую дверь, мистер Харботтл очутился на скамье подсудимых. Прямо перед ним восседал судья в алой мантии. Этот храм Фемиды ничем не отличался от здания самого заурядного суда, какие можно встретить в любом уголке Англии. Несмотря на обилие свечей, внутри было довольно сумрачно. Только что закончилось слушание очередного дела, и в дверях исчезала спина последнего присяжного. Повсюду за столами важно восседали стряпчие; одни из них деловито обмакивали перья в чернила, другие углубились в изучение толстых папок с бумагами, третьи взмахом пера призывали поверенных, в великом множестве сновавших повсюду. Клерки разносили бумаги, секретарь с напыщенным видом подавал их судьям, судебный пристав концом жезла делал над головами толпы таинственные знаки королевскому прокурору. Если это и был Верховный Апелляционный суд, заседавший, как говорилось в письме, без перерыва денно и нощно, то только беспрерывной работой и можно было объяснить потрепанный и утомленный всех его участников. Бледные лица присутствующих хранили невообразимо мрачное выражение; никто не улыбался. Казалось, все втайне от
чего-то страдают.
        - Король против Элайи Харботтла! - возгласил клерк.
        - Присутствует ли в зале податель апелляции Льюис Пайнвек? - громовым голосом вопросил председатель Двукратм, и сотряслись деревянные панели, и прокатилось эхо по гулким коридорам.
        Пайнвек поднялся.
        - Призвать обвиняемого к ответу! - прогремел председатель и скамья подсудимых затряслась под судьей Харботтлом. Задрожали и пол, и деревянные поручни.
        Заключенный in limine заявил, что суд этот самозванный с точки зрения закона просто не существует; что, будь даже этот суд утвержден законом (судья входил в раж), он все равно не имел никакого права судить его, Харботтла, за неугодную кому-то манеру вести дела.
        Председатель громко рассмеялся, и смех его подхватили все, кто присутствовал в зале. Оглушительные раскаты хохота гремели, как овация. Со всех сторон в судью впивались выпученные глаза, кали оскаленные в ухмылке зубы. Однако, несмотря на всеобщий громовой хохот, ни на одном из лиц не мелькнуло и тени веселья. Внезапно все смолкло, наступила полная тишина.
        Судья зачитал обвинительный акт. Судья Харботтл, к собственному удивлению, взмолился о пощаде! «Признайте невиновным», - молил он. Коллегия была приведена к присяге. Процесс начался. Судья Харботтл вконец растерялся. Такого просто не быть! Наверно, он сошел с ума.
        Сильнее всего поразило его одно обстоятельство. Верховный судья Двукратс, который без конца изводил его насмешками и вгонял в дрожь громовым голосом, был точной копией его только увеличенной в два раза. И багровый цвет свирепого лица, и пылающие злобой глаза - все стало вдвое выразительнее.
        Как ни взывал обвиняемый к суду, что ни возражал, какие ни приводил аргументы в свою защиту - процесс неумолимо шел к катастрофической развязке.
        Председатель, казалось, хорошо сознавал свою власть присяжными и буйно шумел и торжествовал им напоказ. Он размахивал руками, метал в их сторону горящие взгляды, и, казалось, достиг с ними полного взаимопонимания. Свет в углу зала горел очень тускло. Присяжные выглядели бесплотными тенями; судья Харботтл различал сквозь сумрак лишь, двенадцать пар сверкающих глаз. И когда судья, зачитывая заключительное обращение к присяжным, оказавшееся непочтительно кратким, отпускал очередную колкость, длинный ряд глазных яков на мгновение исчезал - это присяжные дружно кивали в ответ.
        Наконец со слушанием было покончено; громадный судья откинулся в кресле, тяжело дыша, и смерил обвиняемого презрительным взглядом. Все обернулись и с ненавистью уставились на скамью подсудимых. Присяжные пошептались - в наступившей тишине прозвучало долгое «ш-ш-ш!»
        - Господа присяжные, огласите свой вердикт: виновен подсудимый или невиновен? - вопросил распорядитель. И присяжные в один голос заявили:
        - Виновен!
        Свет в глазах подсудимого медленно померк; теперь он не различал ничего, кроме блеска зрачков, обращенных на него с каждой скамьи, из каждого уголка, с каждого балкона. Бедняге казалось, что он может объяснить, и вполне основательно, почему не следует выносить смертный приговор, однако господин председатель презрительно отмел все его возражения и приступил к оглашению приговора, назначив датой казни десятое число следующего месяца.
        Повинуясь приказу «Уведите обвиняемого!», судья Харботтл, не успевший оправиться после чудовищного фарса, покорно поплелся следом за караульными по длинному коридору. Лампы померкли окончательно, и путь освещали лишь раскаленные печи да тлеющие костры, бросавшие тусклый багровый отблеск на могучие стены, сложенные из огромных неотесанных камней, покрытых трещинами и пятнами плесени.
        Судью ввели в сводчатую кузню; двое палачей, раздетых до пояса, с бычьими головами и могучими плечами, ковали раскаленные докрасна цепи. Молоты их мелькали, как молнии, грохотали, как раскаты грома.
        Они метнули на судью свирепый взгляд налитых кровью глаз и на миг опустили молоты. Старший из них сказал товарищу:
        - Готовь кандалы для Элайи Харботтла, - и помощник щипцами потянул конец цепи, свисавший из печи.
        Палач взял в руки холодный конец цепи и зажал в тисках ногу судьи.
        - Один конец замкнулся, - произнес он и надел кольцо на лодыжку. - Другой конец, - ухмыльнулся он, - поджаривается.
        Железный брус, готовый сомкнуться кольцом вокруг свободной судьи, лежал на полу, раскаленный докрасна, и по его поверхности весело плясали огненные искры.
        Помощник схватил громадными ручищами ногу судьи и крепко ступню к каменному полу, а старший палач, умело орудуя клещами и молотом, в мгновение ока обернул мерцающую полосу вокруг лодыжки так плотно, что кожа и сухожилия под ней, испустив зловонный дымок, покрылись крупными пузырями. Судья Харботтл издал вопль, от которого каменный пол и зазвенели цепи на стенах.
        В мгновение ока исчезло все: и цепи, и своды, и кузнец сама кузня. Осталась лишь боль. Лодыжка господина судьи, которой только что трудились адские палачи, болела невыносимо.
        Приятели его, Тэвис и Беллер, испуганно вздрогнули; вопль судьи Харботтла оторвал их от приятной болтовни об одной готовящейся помолвке. Судья бешено метался от ужаса. Он пришел в себя лишь при виде уличных фонарей и огней собственного парадного подъезда..
        - Мне очень худо, - сквозь стиснутые зубы простонал он. - Нога горит, как в огне, И кто мне так ногу обжег? Подагра, подагра! - пробормотал он, полностью очнувшись. - Мы что, со вчерашнего дня едем из театра? Черт возьми, что стряслось по дороге? Я, кажется, полночи проспал!
        Как выяснилось, поездка прошла без приключений; карета, не задерживаясь, быстро добралась домой.
        Судью, однако, скрутила жестокая лихорадка да в придачу разыгралась подагра; приступ, очень короткий, оказался на редкость острым. Через пару недель судья поправился, однако привычная свирепая веселость покинула его навсегда. Зловещий сон - а он предпочитал думать, что это был сон - не шел у головы.
        ГЛАВА 8. КТО-ТО ПРОНИК В ДОМ

        Люди стали замечать, что судья совсем пал духом. Врач советовал ему съездить недели на две в Бакстон.
        Впадая время от времени в задумчивость, судья то и деле повторял засевшие в памяти слова смертного приговора: «по происшествии одного календарного месяца с этого дня», а затем - обычная формулировка: «будете казнены через повешение» и так далее.

«Десятое число скоро настанет, и никто меня не повесит, - размышлял судья. - Я-то хорошо знаю, какая чушь может присниться после сытного ужина. Смех один. Однако этот сон почему-то глубоко запал мне в душу, словно дурное предсказание. Скорее бы миновал назначенный день. Скорее бы излечиться от подагры и стать таким же, как всегда. Хандра это, вот и все».
        Он часто, посмеиваясь, перечитывал копии пергамента и письма, возвещавшего о судебном процессе. То и дело в неподходящих местах, в самые неожиданные моменты ним возникал зал суда, являлись люди, терзавшие его в сновидении, и на мгновение переносили его из реального мира в
        Судья растерял все свое неиссякаемое бахвальство, стал угрюм и замкнут. В адвокатской коллегии тоже заметили произошедшие с ним перемены. Друзья считали, что он заболел. Доктор заявил, что у судьи ипохондрия, что его организм истерзан подагрой, и отправил больного в стародавний приют всех страдальцев на костылях, в край меловых холмов - Бакстон.
        Настроение у мистера Харботтла было хуже некуда. Он не на шутку боялся за свою жизнь.
        Однажды он вызвал экономку и за чашечкой чая в своем кабинете рассказал ей, какой странный ему приснился сон по дороге из театра Друри-Лейн. Судья впал в то тревожное уныние, в каком люди не слушают разумных советов и легко подпадают под влияние всяческих шарлатанов, астрологов и прочих бабушкиных сказок. Может быть, странный сон означает, что с ним случится приступ и десятого числа он умрет? Экономка так не считала. Напротив, утверждала она, в этот день с ним непременно произойдет что-нибудь хорошее.
        Судья воодушевился и впервые за много дней стал на минуту-другую похож на самого себя. Он игриво похлопал экономку по щеке.
        - Ах ты милочка! Ах ты душечка! Ах, моя мошенница! Чуть не забыл. У меня ведь есть племянник, Том, ну, этот, молоденький, помнишь, лежит больной в Хэрроугейте. Так, может, он в этот день преставится и поместье отойдет мне? Я-то, болван, вчера спрашивал доктора Хедстоуна, не грозит ли мне приступ, а он рассмеялся и сказал, что если кто в городе и отойдет в эти дни в мир иной, то только не я.
        Судья отослал почти всех слуг в Бакстон подыскать жилье и подготовить все необходимое к его приезду. Он собирался отправиться в путь через день-другой.
        Настало девятое число. Еще день, и он от всей души посмеется своими видениями и предчувствиями.
        Вечером девятого числа в дверь судьи постучал лакей доктора Хедстоуна. По полутемной лестнице доктор поднялся в гостиную. Тусклый мартовский день близился к закату, в каменных трубах тоскливо завывал восточный ветер. Судья Харботтл в парике с косой и в красном халате как нельзя лучше дополнял собой зловещую атмосферу сумрачной комнаты, залитой багряными лучами заходящего солнца, точно адским пламенем. Судья поставил ноги на табурет, его хмурое багровое лицо было обращено к огню, и казалось, что крупные черты то раздуваются, опадают в такт пляшущим языкам пламени. На него опять напало тоскливое настроение, он подумывал о том, чтобы оставить судейскую практику, удалиться на покой, и о тысяче других вещей, одна мрачнее другой. Но доктор, энергичный потомок Эскулапа, не стал слушать беспочвенных жалоб и заявил, что мистера Харботтла просто-напросто замучила подагра, что в таком состоянии ни один судья не способен здраво судить даже о самом себе и что он охотно обсудит все эти вопросы через пару недель.
        А до тех пор судье следует быть чрезвычайно осторожным Организм его пересыщен подагрой, и он должен стараться не вызвать нового приступа, покамест воды Бакстона не сослужат ему службу.
        Возможно, доктор немного кривил душой, утверждая, пациент его находится в добром здравии, ибо тот заявил, что желает отдохнуть и немедленно ляжет в постель.
        Лакей, мистер Джернингэм, помог судье раздеться и дал капли. Судья велел ему остаться в спальне, пока он не заснет.
        В ту ночь случилось странное происшествие, о котором потом рассказывали три человека, причем каждый по-своему.
        В эти тревожные часы экономка сняла с себя заботы о маленькой дочурке, отправив девочку в гостиные посмотреть фарфор и картины на стенах с обычным непременным условием - ничего трогать. Малышка бегала по комнатам, пока не угас последний заката; лишь когда тьма сгустилась настолько, что неразличимы стали краски фарфоровых статуэток на каминной доске, девочка вернулась к матери.
        Поболтав немножко о картинах, фарфоре, о двух больших париках судьи на стене в гостиной, девочка поведала матери о необычайном приключении.
        По обычаю тех лет в вестибюле стоял роскошный портшез, которым временами пользовался хозяин дома. Портшез этот был обтянут тисненой кожей и обит позолоченными гвоздями. Дверцы этого допотопного средства передвижения были заперты, окна подняты, красные шелковые занавески задернуты, но не настолько чтобы не нашлось щелочки, куда могло бы бросить взгляд, любопытное дитя.
        Прощальный луч заходящего солнца заглянул в окно задней комнаты, проник через открытую дверь и, просочившись через алые занавески, тусклым багряным отблеском озарил портшез изнутри.
        Девочка с изумлением увидела внутри портшеза, в тени, худощавого человека в черном костюме; лицо у него было смуглое, с резкими чертами, нос посажен чуть косовато, карие глаза смотрели прямо вперед. Рука его покоилась на колене, он застыл в неподвижности, точно восковая фигура на Саутуортской ярмарке.
        Детям постоянно внушают, что взрослые всегда правы, и что высшая добродетель - в послушании; их так часто ругают назойливые вопросы, что со временем они начинают безоговорочно принимать на веру все, что видят. Девочка восприняла присутствие в портшезе смуглого незнакомца как нечто само разумеющееся.
        И лишь когда малышка, подробно описав внешность незнакомца, спросила маму, кто был этот человек, и увидела испуганное материнское лицо, она начала понимать, что видела нечто необъяснимое.
        Миссис Карвелл сняла с гвоздя над полкой ключ от портшеза и, ведя за руку перепуганную девочку, со свечой в руке спустилась вестибюль. Она остановилась на почтительном расстоянии от поршеза и сунула девочке подсвечник.
        - Загляни еще раз внутрь, Марджери, посмотри, есть там кто-нибудь, - шепнула она. - Держи свечу сбоку, чтобы свет падал через занавеску.
        Девочка заглянула, на сей раз с очень серьезным видом, и тотчас отметила, что незнакомец исчез.
        - Посмотри как следует, - велела мать.
        Девочка подтвердила, что внутри никого нет. Тогда миссис Карвелл, поправив кружевной чепец с вишневыми лентами, о восседавший на темно-каштановых волосах, бледная, как отперла дверь и заглянула внутрь. Там и вправду никого не оказалось.
        - Видишь, малышка, тебе померещилось.
        - Вон он! Мама, смотри! Спрятался за угол, - воскликнуло дитя.
        - Где? - Миссис Карвелл шагнула вперед. - Убежал вон в ту комнату.
        - Да ну тебя! Это просто тень мелькнула, - сердито воскликнула миссис Карвелл, потому что не на шутку испугалась. - Я передвинула свечу, только и всего. - Однако, не в силах пройти через комнату к двери, на которую указала девочка, она схватила один шестов для портшеза, прислоненных к стене, и яростно постучала им об пол.
        На стук примчались повар и две кухарки.
        Вместе они обыскали комнату; в ней было пусто и тихо, нигде нашлось ни следа незваного гостя.
        Кое-кто полагает, что это таинственное происшествие придало мыслям миссис Карвелл непривычное направление, что и явилось причиной странной галлюцинации, посетившей ее пару часов спустя.
        ГЛАВА 9. СУДЬЯ ПОКИДАЕТ ДОМ

        Миссис Флора Карвелл поднималась по парадной лестнице, держа в руках небольшой серебряный поднос с чашкой горячего коктейля судьи.
        Верхняя часть широкой квадратной лестничной клетки огораживалась массивными дубовыми перилами. Случайно подняв глаза, экономка заметила на площадке незнакомца чрезвычайно странной внешности; высокий и худой, он стоял, лениво облокотясь на перила и сжимая в руке трубку. Губы, нос и подбородок его отвисли до необычайной длины. В другой руке незнакомец держал моток веревки, конец ее свисал через перила.
        Миссис Карвелл, не подозревавшая, что странный гость - пришелец из иного мира, решила, что это один из носильщиков, нанятых для того, чтобы нести багаж судьи, и окликнула его, спросив, что он здесь делает.
        Вместо ответа незнакомец развернулся и, в точности копируя ее беспечную походку, прошел по коридору и исчез в одной из комнат. Экономка последовала за ним. Комната, где скрылся незнакомец, не была обставлена мебелью. На голом полу стоял лишь крытый сундук да лежал моток веревки. Экономка огляделась - в комнате, кроме нее, никого не было. Может быть, оно и к лучшему, решила она по зрелом размышлении.
        Миссис Карвелл не на шутку перепугалась; впервые ей в голову, что малышка, возможно, видела того же самого призрака, который только что явился ей. Незнакомец, по описанию девочки, лицом, фигурой и платьем до дрожи в коленках напоминал Пайнвека; однако тот рабочий, что сейчас предстал перед экономкой, не имел с ним ни малейшего сходства.
        Напуганная до полусмерти, на грани истерики, миссис Карвелл сбежала по лестнице к себе в комнату и, не решаясь оглянуться, созвала товарок и, плача, рассказала им обо всем, что случилось. Затем, подкрепив силы сладкой наливкой, она снова заплакала и заговорила, и так продолжалось до десяти часов, когда, по тех давних лет, пора было ложиться спать.
        После того, как все слуги - немногочисленные, как я сказал - легли спать, в кухне осталась одна судомойка, успевшая за день дочистить свои котлы. Эта неустрашимая широколицая особа с густыми черными бровями не уставала повторять, что «гроша ломаного не даст за самого призрачного призрака» и относилась к истерикам трусливой экономки с выразимым презрением.
        Близилась полночь. Старинный дом затих. Слышалось лишь приглушенное завывание холодного ветра, гулявшего по крышам среди каминных труб или сквозившего тугими порывами по узким расселинам улиц.
        Этаж, где находилась кухня, погрузился в темноту. Домочадцы крепко заснули, в огромном доме бодрствовала лишь судомойка. Она то начинала вполголоса напевать про себя, то замолкала и прислушивалась, потом снова принималась за работу. В конце концов она стала вздрагивать от каждого шор хуже экономки.
        В доме была задняя кухня. Оттуда до ушей кухарки донеслись тяжелые мерные удары. Они раздавались где-то под фундаментом, и от размеренного грохота земля содрогалась под ногами. Иногда удары звучали по дюжине раз подряд, с равномерными промежутками, иногда становились реже. Кухарка на цыпочках та в коридор и с удивлением увидела, что из-под двери выбивается мерцающий свет, словно в кухне полыхает огромный багровый костер.
        Судомойка приоткрыла дверь - в кухне стоял густой дым. Она осторожно заглянула внутрь и различила в дыму чудовищную фигуру. Гигант стоял возле печи и ковал огромным молотом толстенную цепь.
        Удары, быстрые и тяжелые, доносились гулко и словно откуда-то издалека. Гигант прекратил работу и указал на какой-то предмет, лежащий на полу. Сквозь дымную пелену кухарка различила очертания мертвого тела. Больше женщина ничего не успела увидеть, но слуги, разбуженные ее пронзительным воплем, нашли несчастную в глубоком обмороке на каменных плитах возле дверей, за которыми ей явилось чудовищное видение.
        Двое слуг, напуганных бессвязными уверениями девушки о том, что она видела на полу труп судьи, обыскали сначала первый этаж дома, а затем поднялись наверх поинтересоваться, ли ладно с их хозяином. Он оказался у себя в комнате, хотя не в постели. Возле кровати на столе горели свечи. Судья одевался. Он в своей обычной манере выругал слуг самыми последними словами, заявив, что у него есть срочные дела и что он пристрелит на месте мерзавца, который посмеет еще раз потревожить его. Больного оставили в покое.
        Наутро по городу прошел слух, что судья скончался. Адвокат Трэверс, проживавший в трех домах от судьи, послал слугу узнать, обстоят дела.
        На стук открыл бледный от страха лакей; он был неразговорчив и сообщил лишь, что судья тяжело болен. С ним произошел несчастный случай; утром, в семь часов, больного навестил доктор Хедстоун.
        Косые взгляды, краткие ответы, хмурые бледные лица - все говорило о том, что над умами людей довлеет какая-то страшная тайна и время раскрыть ее еще не настало. Время это придет тогда, когда за поживой явятся служащие из похоронного бюро и нельзя будет долее отрицать, что в дом пришла смерть. Ибо нынче утром Харботтл был найден повешенным на перилах на самой вершине большой парадной лестницы.
        Никаких следов борьбы и насилия на его теле не было. Никто в доме не слышал криков или шума, указывавшего на драку. Врачи уверяли, что в нынешнем подавленном душевном состоянии судья вполне мог покончить с собой.
        Суд присяжных также постановил, что смерть наступила в результате самоубийства. Однако те, кто был знаком со странными приключениями судьи Харботтла - а он рассказывал о них по меньшей мере двум лицам, - считали, что дело тут нечисто: несчастье произошло утром десятого марта, и вряд ли можно объяснить это простым совпадением.
        Пару дней спустя пышная процессия проводила судью в последний путь. Говоря словами Священного писания, «умер и богач и похоронили его».