Невероятное подземное путешествие барона Трампа Ингерсол Локвуд

        Впервые на русском языке издаётся невероятный фантастический роман американского писателя, который лишь сейчас, спустя 100 лет после смерти автора стал бить все рекорды популярности. Теперь и отечественный читатель сможет ознакомиться с невероятными прозрениями и пророчествами американского провидца, заглянувшего в третье тысячелетие…

        Ингерсолл Локвуд
        Невероятное подземное путешествие барона Трампа

        

        От издательства. Невероятные романы заурядного адвоката

        Ингерсолл Локвуд
        (1841 -1918)

        В этой невероятной истории всё поначалу обстояло совершенно просто и обычно. Чудеса начались уже потом. Вначале в заурядной американской семье родились и выросли три брата-адвоката, два умных… да и третий не дурак, хотя и звёзд с неба не хватал. Ингерсолл Локвуд (Ingersoll Lockwood, 1841 -1918) родился в в штате Нью-Йорк. Немного поучаствовал в Гражданской войне Севера с Югом, слегка продвинулся по дипломатической части, попробовал себя на литературной ниве, издал пару детских фантастических романов, один взрослый, женился-развёлся, да и почил в Бозе в 1918 г. в возрасте 77 лет, ничем иным себя не зарекомендовав. И романы его на современников никакого особенного впечатления не произвели. Они были встречены читающей публикой безразлично и так и не вошли в анналы детской литературы. Рецензент 1891 года писал об одном из романов Локвуда: «Автор хорошо потрудился над сочинительством трёхсот страниц фантастического и гротескного чтива, время от времени выбивая искру остроумия; но эти искры дают мало света и совсем не излучают тепла, в поисках которого приходится обшаривать весь роман».
        Вот, собственно, и всё. На этом история заурядного адвоката заканчивается и спустя ровно 100 лет после его смерти начинается самая настоящая фантастика…
        Сможет ли кто-нибудь объяснить читателю, почему в герои своих фантастических романов писатель избрал некоего барона фон Трампа? Неужели на свете иных имён не нашлось? Почему его героем стал именно малыш-коротышка (как потом частенько рисовали рослого американского президента Трампа). Почему реальному г-ну 45-му президенту взбрело в голову назвать своего сына Бэроном?
        Спустя 100 лет после смерти автора литературоведы, критики, журналисты, политики, да и просто зеваки накинулись на книги Локвуда в поисках прозрений и пророчеств и остались под двойственным впечатлением. С одной стороны действительно, некоторые моменты биографии президента Трампа оказались буквально списаны с натуры, то бишь с его литературного прототипа. С другой - а много ли вообще мы знаем об этом нашем мире и о природе пространства-времени?
        Свой первый роман «Путешествия и приключения маленького барона Трампа и его замечательного пса Балджера» Локвуд опубликовал в 1889 году, а его продолжение «Удивительное подземное путешествие барона Трампа» вышло в 1893 году. В этих романах рассказывается о приключениях немецкого мальчика (или же большеголового коротышки) Вильгельма Генриха Себастьяна фон Трумпа (или Трампа), который повсюду выступает под именем «барон Трамп», обнаруживает странные подземные цивилизации, то и дело оскорбляет туземное население, частенько вмешивается в международные конфликты, избегает связей с местными женщинами и повторяет эту схему, пока не возвращается домой в родной замок Трамп (ну как тут не вспомнить про Нью-Йоркский небоскрёб Trump-Tower?).

        Бегло ознакомившись с творчеством Локвуда Хайме Фуллер написал в журнале «Политико» (2017 г.), что локвудовский барон Трамп «не по годам развит, беспокоен и склонен попадать в неприятности», часто упоминает о своем массивном мозге и оскорбляет большинство туземцев, которых он встречает. Фуллер также отмечает, что барон Трамп обитает в здании, названном в его честь «Замок Трампа»; в то время как реальный Дональд Трамп десятилетиями жил в Башне Трампа. Кроме того, младшего сына Дональда Трампа зовут Бэрроном. Журналист Крис Риотта в Newsweek отметил, что подземные приключения барона Трампа начинаются в России (добавим, что первый роман про барона происходит в Юго-Восточной Азии и в частности в Китае). Риотта также упомянул другую книгу И. Локвуда «1900 год или Последний президент», в котором Нью-Йорк после шоковой победы кандидата-популиста на президентских выборах 1896 года раздирают протесты, что приводит к восстанию против богачей и к дальнейшему падению американской республики.
        «Весь Ист-Сайд находится в состоянии хаоса»,  - кричали полицейские по улицам, предупреждая горожан о необходимости оставаться дома на всю ночь. «Огромные толпы объединяются под руководством анархистов и социалистов и угрожают разгромить и разграбить дома богатых, которые обижали и угнетали их в течение стольких лет».
        «Отель Fifth Avenue Hotel будет первым, кто ощутит ярость мафии»,  - продолжает роман со ссылкой на адрес в Нью-Йорке, где сейчас стоит Башня Трампа.  - «Успеют ли войска его спасти?»
        Именно для таких аналогий существует русское выражение «Как в воду глядел».
        Это не первое путешествие во времени, с которым сомнительно связано президентство. В позапрошлом году человек, который называл себя путешественником во времени, адвокат из Сиэтла Эндрю Басиаго, сделал невероятное и малоизвестное предложение Белому дому. (Он заявил, что якобы выиграет либо президентский, либо вице-президентский пост до 2024 года.) Философ Джон Хосперс, который выиграл один голос на выборах в 1972 году, однажды задал вопрос: «Возможно ли логически вернуться в прошлое, скажем, в 3000 г. до н. э., и помочь египтянам построить пирамиды? Мы должны быть очень осторожны с этим». В 2003 году один из публицистов в Эшвилле задался вопросом, был ли Джордж Буш первым президентом, путешествующим во времени, а в 1989 году журнал Spy даже в шутку отметил, что было что-то подозрительное в том, как Дональд Трамп, «человек с явно ограниченными способностями, стал баснословно богатым, купив недвижимость в нужных местах в нужное время». Кто-то нашел время, чтобы самостоятельно опубликовать на Amazon книгу об альтернативной реальности, в которой Альберт Гор стал президентом, будучи путешественником во
времени. Зацикленность на хитросплетениях истории не ограничивается высшими руководителями. Для июльского (1941 года) номера журнала Weird Tales бывший сенатор шт. Массачусетс Роджер Шерман Хоар написал рассказ под названием «Я убил Гитлера», в котором рассказчик с помощью таинственного свами возвращается в 1899 год и душит молодого Адольфа только для того, чтобы по возвращении в настоящее время обнаружить, что тот за эти годы превратился в диктатора…

        Л. Моргун.
Октябрь, 2020

        Предисловие. История Вильгельма Генриха Себастьяна фон Трампа, более известного как «маленький барон»

        Поскольку «неверующие Фомы», похоже, получают особое удовольствие от того, что сомневаются во всех похожих случаях, то в данной конкретной ситуации неплохо было бы остановить их, доказав, что барон Трамп был самым настоящим бароном, а не просто вымыслом. Он происходил из семьи французских гугенотов - де-Ла-Тромп - которые после отмены Нантского эдикта в 1685 году укрылись в Голландии, где приняли имя Ван дер Трумп, как и многие другие французские протестанты, переведя свои имена на голландский язык. Несколько лет спустя, по приглашению курфюрста Бранденбургского, Никлас Ван дер Трумп стал подданным этого принца и приобрел большое поместье в провинции Померания, снова сменив фамилию, на этот раз на фон Трамп.

        Наш герой, «Маленький Барон», названный так из-за своего невысокого роста, родился где-то во второй половине XVII века. Он был последним представителем своего рода по прямой линии, хотя его двоюродные братья и сейчас являются хорошо известными померанскими дворянами. Он начал свои странствия в самом раннем возрасте и наполнил свой замок такими странными предметами, подобранными им там и сям в самых отдаленных уголках мира, что простодушные крестьяне считали его наполовину волшебником. Отсюда проистекало множество мифов и причудливых историй об этом неутомимом путешественнике. Дата его смерти не может быть установлена с какой-либо точностью, но можно сказать следующее: среди портретов знатных померанцев, висящих в ратуше в Штеттине, есть один, изображающий человека невысокого роста и с головой, слишком большой для его тела. Он одет в какой-то диковинный костюм и держит в левой руке причудливый предмет из слоновой кости, очень искусно вырезанный. Его лицо полно ума, а большие серые глаза светятся добродушным, но насмешливым взглядом, который неизменно привлекает к себе внимание. Правая рука мужчины
покоится на спине собаки, сидящей на столе и глядящей прямо перед собой с таким достоинством, которое показывает, что она знала, что пишут ее портрет.
        Если посетитель спрашивает гида, кто этот человек, он всегда получает ответ: «О, это наш маленький барон!»
        Но вот вопрос - кто этот маленький барон? и ещё - почему это не может быть тот самый знаменитый Вильгельм Генрих Себастьян фон Трамп, которого обычно называют «Маленький барон Трамп», и его замечательный пес Балджер?

        Глава I
        Балджера очень раздражает фамильярность деревенских собак и самонадеянность домашних кошек.  - От этого страдает его здоровье, и он умоляет меня снова отправиться в путешествие. Я охотно соглашаюсь, ибо читал о мире внутри мира в старинной рукописи, написанной ученым Доном Фумом.  - Прощальные беседы со отцом-бароном и милостивой баронессой-матерью.  - Подготовка к отъезду.

        В тот вечер мой Балджер не был похож на себя, дорогие друзья. В его глазах застыло какое-то тусклое выражение, и когда я заговорил с ним, его хвост ответил мне лишь слабым вилянием. Я говорю, что виляние его показалось мне слабым, потому что мне всегда казалось, что хвост Балджера был напрямую связан с его сердцем. Аппетит у него тоже пропал вместе с бодростью, и он редко делал что-либо большее, чем принюхивался к изысканной пище, которую я ставил перед ним, хотя я пытался соблазнить его жареной куриной печенью и поджаренными петушиными гребешками - двумя его любимыми блюдами.
        Очевидно, у него было что-то на уме, и всё же мне никогда не приходило в голову, что бы это могло быть. Потому что, честно говоря, это было нечто такое, чего я никак не мог себе вообразить…
        Возможно, я бы и раньше догадался, в чём тут дело, если бы как раз в это время не был очень занят. Слишком занят для того, чтобы обращать внимание на кого-либо, даже на моего дорогого четвероногого друга. Как вы, возможно, помните, дорогие друзья, мой мозг весьма активен, и как только я заинтересуюсь каким-либо вопросом, сам замок Трампа может вспыхнуть и сгореть и ножки моего стула начнут обугливаться, прежде чем я услышу шум и хаос или даже почувствую запах дыма.
        Как-то раз в период уныния Балджера случилось так, что старший барон по доброте своего старого школьного друга завладел рукописью XV века, вышедшей из-под пера знаменитого мыслителя и философа, ученого испанца дона Константино Бартоломео Стрефолофидгегуанериусфума[1 - В оригинале «Don Constantino Bartolomeo Strepholofidgeguaneriusfum».], широко известного среди ученых как Дон Фум, озаглавленной «Мир внутри мира». В этой работе Дон Фум выдвинул замечательную теорию, что есть все основания полагать, что внутренняя часть нашего мира обитаема; что, как хорошо известно, наша с вами Земля, огромный земной шар не является телом твердым, напротив, во многих местах он является совершенно пустым; что много веков назад на его поверхности произошли ужасные катаклизмы, которые заставили жителей искать убежища в обширных подземных камерах, столь обширных, что они даже заслужили название «Мир внутри мира».
        Эта книга, с ее мятыми, рваными и потемневшими от времени листами, источающими запахи сводчатого склепа и изъеденного червями сундука, произвела на меня особое впечатление. Весь день напролет, а часто и далеко за полночь, я сидел над ее затхлыми и заплесневелыми страницами, совершенно забыв о нашем поверхностном мире. В моих мыслях звучали подземные глубины, а в посещающих меня фантазиях я созерцал и слушал их обитателей.
        Пока я был занят этим, Балджер сидел в своей любимой позе на причудливо расшитой кожаной подушке, которую я привез с Востока во время одного из моих путешествий и положил на край моего рабочего стола, ближе всего к окну. С этого места Балджеру открывался полный вид на парк, террасу и подъездную аллею, ведущую к порт-кошеру[2 - Порт-кошер (porte-cochere)  - в старинных усадьбах крытые въездные ворота для кареты или коляски.]. Ничто не ускользало от его внимательного взгляда. Здесь он просиживал час за часом, развлекаясь тем, что наблюдал за приходами и уходами самых разных людей, от разносчиков безделушек до самых знатных людей в графстве. Однажды мое внимание привлекло, что он внезапно спрыгнул со своей подушки и издал низкий недовольный рык. Я почти не обратил на это внимания, но, к моему удивлению, на следующий день примерно в тот же час это произошло снова.
        Мной овладело любопытство, и, отложив старинную рукопись Дона, я поспешил к окну, чтобы узнать причину раздражения Балджера.
        И вот, тайна была раскрыта! Там стояло с полдюжины дворняг, принадлежавших арендаторам баронских земель, и они смотрели в окно, пытаясь своим лаем и криками выманить Балджера на прогулку. Дорогие друзья, должен ли я вас уверять, что подобная фамильярность была крайне неприятна Балджеру? Такой наглости он не мог вынести. Позвонив в колокольчик, я приказал своему слуге выпроводить их. После чего Балджер согласился снова занять свое место у окна.
        На следующее утро, как раз когда я устроился поудобнее, чтобы почитать, я почти испугался, когда в комнату ворвался Балджер с горящими глазами и оскаленными от гнева клыками. Ухватившись за край моего халата, он резко дернул его, что означало: «Отложи свою книгу, маленький господин, и следуй за мной».
        Я так и сделал. Он повел меня вниз по лестнице через холл в столовую, и тут мне стало совершенно ясно, в чем новая причина его недовольства. Там, столпившись вокруг его серебряной тарелки для завтрака, сидели старая полосатая кошка и четыре котенка, которые преспокойно ели его завтрак. Взглянув мне в лицо, он издал резкий жалобный вой, как бы говоря: «Вот, мой маленький господин, посмотри на это. Разве этого не достаточно, чтобы вывести меня из себя? Неужели ты удивляешься, что я не радуюсь всем этим неприятным вещам, происходящим со мной? Говорю тебе, мой маленький барон, это уж слишком, слишком для того, чтобы с этим мириться».
        И я тоже так подумал и сделал всё, что было в моих силах, чтобы утешить моего несчастного маленького друга. И поймите мое удивление от того, что когда я, вернувшись в свою комнату, приказал ему занять свое место на подушке, он отказался мне повиноваться.
        Это было нечто экстраординарное, и оно заставило меня задуматься. Балджер заметил это и радостно залаял, а затем бросился в мою спальню. Он исчез на несколько минут, а потом вернулся, неся в зубах пару восточных туфель, которые положил к моим ногам. Снова и снова он исчезал, возвращаясь каждый раз с каким-нибудь предметом одежды во рту. Через несколько мгновений он уже разложил на полу перед моими глазами полный восточный костюм; и поверьте мне, дорогие друзья, это был тот самый костюм, который я носил в своих последних путешествиях по далеким землям, когда мы с ним потерпели крушение на острове Гогула, в Стране круглых тел[3 - Ситуация описана в первом романе И. Локвуда «Путешествия и приключения маленького барона Трампа и его чудесного пса Балджера».]. Что всё это могло значить?
        «Маленький господин, неужели ты не понимаешь своего дорогого Балджера? Он устал от этого скучного и бездуховного существования. Он устал от этой все возрастающей фамильярности со стороны дворняжек из соседнего района и от наглости этих кухонных котов и их семей. Он умоляет тебя оторваться от этой жизни, полной грёз и бездействия, и позаботиться о том, чтобы честь Трампов снова была восстановлена».
        Наклонившись и обхватив руками моего дорогого Балджера, я закричал:
        - Да, теперь я понимаю тебя, мой верный спутник, и обещаю тебе, что прежде, чем эта луна вновь заострит свои рога, мы с тобой повернемся спиной к замку Трамп и отправимся на поиски врат в мир внутренних миров Дона Фума.
        Услышав эти слова, Балджер разразился самым диким, самым безумным лаем, прыгая туда-сюда, как будто сам дух озорства внезапно поселился в его сердце. В самый разгар этих безумных игр негромкий стук в дверь моей комнаты заставил меня прикрикнуть:
        - Тише, тише, дорогой Балджер, кто-то стучит.
        Это был старый барон, мой почтенный батюшка. С мрачным видом и величавой поступью он приблизился и сел рядом со мной под балдахин.
        - Добро пожаловать, почтенный отец!  - воскликнул я, беря его руку и поднося ее к своим губам.  - Я как раз собирался разыскать тебя.
        Он улыбнулся, а затем сказал:
        - Ну, маленький барон, что ты думаешь о мире внутри мира Дона Фума?
        - Я думаю, милорд,  - был мой ответ,  - что Дон Фум прав: такой мир должен существовать, и с вашего согласия я намерен отправиться на поиски его врат со всей возможной поспешностью, как только моя дорогая матушка, милостивая баронесса, сможет заставить свое сердце расстаться со мной.
        Старший барон на мгновение задумался, а затем добавил:
        - Маленький барон, как бы нам с твоей матерью ни было страшно думать о том, что ты снова лишишься надежной защиты этой почтенной крыши, черепица которой покрыта мхом и укрывала столько поколений Трампов, всё же мы не должны быть эгоистами в этом вопросе. Боже упаси, чтобы такая мысль заставила нас тебя остановить! Честь нашей семьи, твоя слава исследователя чужих земель в самых отдаленных уголках земного шара, призывают нас быть сильными сердцем. Поэтому, мой дорогой мальчик, приготовься и снова отправляйся на поиски новых чудес. Карта ученого Дона Фума будет рядом с тобой, как надежный и верный советчик. Помни, маленький барон, наш девиз, Per Ardua ad Astra - путь к славе усеян ловушками и опасностями. Но одна мысль будет мне утешением, что если твой острый ум потерпит неудачу, безошибочный инстинкт Балджера будет вести тебя.
        Когда я наклонился, чтобы поцеловать руку старого барона, в комнату вошла милостивая баронесса.
        Балджер поспешно поднялся на задние лапы и лизнул ее руку в знак почтительного приветствия. Слезы накатывали на ее глаза, но она сдерживала их и, с любовью обняв меня, много-много раз поцеловала меня в щеки и в лоб.
        - Я знаю, что всё это значит, мой дорогой сын,  - пробормотала она с самой печальной улыбкой,  - но никогда не будет сказано, что баронесса Гертруда фон Трамп стояла на пути своего сына, добавляющего новую славу к семейному имени. Ступай, ступай, маленький барон, и небеса в свое время благополучно вернут тебя в наши объятия и в наши сердца.
        При этих словах Балджер, который слушал наш разговор с навостренными ушами и блестящими глазами, издал протяжный радостный вопль и, прыгнув ко мне на колени, покрыл мое лицо поцелуями. Сделав это, он излил своё счастье в череде оглушительного лая и серии самых безумных игр. Это был один из самых счастливых дней в его жизни, так как он чувствовал, что оказал значительное влияние на то, чтобы сломить мое сопротивление снова отправиться в путешествие.
        И вот топот спешащих ног и громкий ропот тревожных голосов разнесся по коридорам замка, а внутри и снаружи все время слышались возгласы, то шепчущие, то откровенные:
        - Маленький барон готовится снова покинуть дом.
        Балджер сновал туда-сюда, осматривая всё вокруг, отмечая все приготовления, и я слышал его радостный лай, когда доставал какой-нибудь знакомый предмет, которым я пользовался в своих прежних путешествиях.
        Двадцать раз на дню моя нежная мать приходила ко мне в комнату, чтобы дать какой-нибудь хороший совет, повторить какое-нибудь ценное предостережение. Мне казалось, что я никогда не видел ее такой кроткой, такой величественной, такой милой.
        Она очень гордилась моим великим именем, как, впрочем, и все мужчины, женщины и дети в замке. Если бы я не ушел, я был бы буквально задушен добротой, а Балджер - убит сладким пирогом.

        Прощание с замком фон Трампов

        Глава II
        Таинственные указания Дона Фума.  - Мы с Балджером отправляемся вначале в Петербург, а оттуда в Архангельск.  - Рассказ о нашем путешествии до самого Ильича на Ильиче.  - Извозчик Иван.  - Как мы пробирались на север в поисках порталов в мир внутри мира.  - Угрозы Ивана.  - Недоверие Балджера к этому человеку и многое другое.

        Согласно рукописи ученого Дона Фума, врата в мир внутри мира находились где-то на севере России, возможно, как он полагал, где-то на западном склоне верхнего Урала. Но великий мыслитель не мог точно определить их местонахождение. «Люди подскажут тебе,  - вот загадочная фраза, которая снова и снова повторялась на заплесневелых страницах этой чудесной рукописи.  - Люди тебе всё расскажут». Ах, но какие люди будут достаточно образованны, чтобы сказать мне это? Это был мучительный вопрос, который я задавал себе во сне и наяву, на восходе солнца, в полдень и на закате, при первом крике петуха и в безмолвные ночные часы.
        - «Люди подскажут тебе»,  - сказал учёный Дон Фум.
        - Ах, но какие люди скажут мне, где найти порталы в мир внутри мира?
        До сих пор в своих путешествиях я выбирал полувосточное одеяние, как из-за его живописности, так и из-за его лёгкости и теплоты, но теперь, когда мне предстояло проехать несколько месяцев по всей России, я решил надеть русский национальный костюм, ибо я свободно говорил по-русски, как говорил и ещё на десятке или более языков живых и мертвых. Таким образом, я мог появляться и исчезать, не привлекая к себе внимания и избегая нарушения хода моих мыслей любопытными попутчиками, что было очень важно для меня, так как мой ум обладал необычайной способностью автоматически выполнять любую поставленную перед ним задачу, если только он не был внезапно сбит с пути каким-нибудь нелепым вмешательством. Например, однажды, когда я как раз собирался открыть вечный двигатель, милостивая баронесса вдруг открыла дверь и спросила, не обрезал ли я в последнее время ногти на больших пальцах ног, потому что заметила, что на нескольких парах моих лучших чулок появились дырки.
        Была где-то середина февраля, когда я выехал из замка Трамп, и я ехал днем и ночью, чтобы к первому марта добраться до Петербурга, так как знал, что правительственные поезда[4 - Имеются ввиду обозы.] будут отправляться из этого города к Белому морю в течение первой недели этого месяца. Мы с Балджером были в прекрасном расположении духа и здоровья, и усталость от путешествия нисколько не сказалась на нас. Прибыв в российскую столицу, я обратился к императору с просьбой разрешить мне сесть в один из правительственных поездов, что было мне весьма любезно дозволено. Наш путь почти на самый север продолжался в течение нескольких дней; в конце концов мы достигли берегов Ладожского озера. Его мы пересекли по льду на санях и снова двинулись по суше, пока не достигли Онежского залива, пересекли его также по льду и таким образом добрались до одноименной станции, где остановились на день, чтобы дать нашим лошадям заслуженный отдых. Отсюда мы по прямой отправились через снежные поля к Архангельску, важному торговому порту на Белом море.
        Так как это был конечный пункт назначения правительственного поезда, я после нескольких приятных дней пребывания в правительственной резиденции расстался с его комендантом и отправился в путь, сопровождаемый только моим верным Балджером и двумя слугами, которые были приставлены ко мне имперским комиссаром.

* * *

        Теперь мой путь лежал вверх по Двине до самого Сольвычегодска; оттуда я продолжал свой путь по замерзшим водам реки Вычегда, пока мы не добрались до правительственного поста Яренска, а оттуда мы направились прямо на восток, пока наши выносливые маленькие лошадки не доставили нас в живописную деревню Ильич на Ильиче[5 - Так у автора: «Ilitch on the Ilitch». Точнее определить географию этого места нам не удалось: и Википедия, и словарь Брокгауза и Ефрона давали совершенно разные ориентиры, преимущественно в южных областях России. Лишь поселок Ильича в Кунгурском районе на реке Юрман более или менее подходил под описание, однако создан он был спустя полтораста лет после описываемых в романе событий.]. Здесь мы были вынуждены оставить наши сани, так как снег исчез, как по волшебству, открывая широкие просторы зеленых полей, которые майское солнце через несколько дней усеяло цветами и душистыми кустарниками. В Ильиче мне пришлось оставить двух верных правительственных слуг, сопровождавших меня из Архангельска, так как они уже достигли самой западной точки, которую им было поручено посетить. Я очень
привязался к ним, как и Балджер, и после их отъезда мы оба чувствовали себя так, словно впервые оказались среди чужих людей в чужой стране. Но мне удалось нанять, как мне показалось, надежного извозчика по имени Иван, который заключил со мной контракт за хорошее жалованье, чтобы отвезти меня на сто миль дальше на север.
        - Но ни шагу дальше, маленький барон!  - упрямо повторил парень.
        Теперь я действительно был у подножия холмов Северного Урала, потому что скалистые гребни и покрытые снегом вершины были видны как на ладони.
        Я часто задумчиво смотрел вверх, на дикие вершины, заключенные в отвесные скалы и парапеты, ощетинившиеся черными соснами, и низкий, таинственный голос шептал мне на ухо, что где-то, ах, где-то в этой ужасной глуши я однажды найду врата в мир внутри мира! Несмотря на все мои старания, Балджер очень невзлюбил Ивана, а Иван - его; и если бы сделка не состоялась и деньги уже не были выплачены, я бы стал искать другого извозчика. И все же это было бы очень глупо, потому что у Ивана, как я сразу увидел, были две отличные лошади и, кроме того, он очень заботился о них, на каждом посту растирая их, пока они совсем не высохнут, и никогда не думал о собственном ужине, пока их не напоили и не накормили.
        Его тарантас тоже был совсем новый, добротно сколоченный и хорошо отделанный мягкими одеялами, в общем, настолько удобный, насколько это вообще возможно для повозки, у которой нет других рессор, кроме двух длинных деревянных перекладин, тянущихся от оси к оси. Правда, они были несколько эластичны. Но я заметил, что Балджер не слишком любил ездить в этом странном экипаже, с грохотом передвигающемся вверх и вниз по горным дорогам, и часто просил разрешения выскочить и следовать за ним бегом.
        Наконец Иван доложил, что всё готово к отъезду; и хотя мне хотелось бы выехать как можно незаметнее, но всё село вышло провожать нас - семья Ивана, отец, мать, сестры и братья, жена и дети, дяди, тети и двоюродные братья. Это были десятки людей, которых хватило бы на целый городок. Они радостно кричали и махали платками, Балджер лаял, а я улыбался и приподнимал фуражку со всем достоинством Трампов. И вот мы наконец отправились в дорогу: Иван на козлах, а мы с Балджером сидели сзади, тесно прижавшись друг к другу, как два брата - две груди с едиными ударами сердца и два мозга, занятых одной и той же мыслью, что впереди грядут опасности или внезапные нападения, но грядёт ли скрытая угроза или смелый и открытый натиск, мы должны стоять вместе и падать вместе! Много-много раз, когда лошади Ивана ползли вверх по длинной горной дороге, а я лежал, растянувшись на широком мягком сиденье тарантаса, с одеялом, свернутым вместо подушки, я ловил себя на том, что бессознательно повторяю эти таинственные слова Дона Фума:
        - Люди подскажут тебе! Люди подскажут…
        Дороги были так круты, что за день мы проезжали не больше пяти миль, а иногда приходилось останавливаться на несколько часов, чтобы Иван мог подтянуть подковы своих лошадей, смазать оси или сделать что-нибудь нужное в своей повозке. Это была медленная работа. Да, она была очень медленной и утомительной, но какое значение имеет, насколько или как велики трудности для человека, решившего выполнить определенную задачу? Останавливаются ли аисты или дикие гуси, чтобы сосчитать тысячи миль между ними и их домами, когда им приходит время повернуть на юг? Разве муравьи останавливаются, чтобы сосчитать сотни тысяч песчинок, которые они должны пронести через свои длинные коридоры и извилистые проходы, прежде чем они зароются достаточно глубоко, чтобы спастись от зимнего мороза?
        Было много Трампов, но ни один из них не вскинул руки и не воскликнул: «Я сдаюсь!» И чтобы я был первым, кто это сделает?  - Никогда! Даже если бы это угрожало навеки расстаться с милым старинным замком Трампов!
        Однажды утром, когда мы зигзагами поднимались по особенно скверному участку горной дороги, Иван вдруг резко развернулся и, даже не сняв шляпы, закричал:
        - Маленький барон, послушай, сегодня я пройду последнюю милю из ста. Если ты хочешь ехать дальше на север, то тебе придётся нанять другого извозчика?
        - Молчать!  - сказал я сурово, потому что этот человек прервал очень важный ход моих мыслей.
        Балджер тоже возмущённый наглостью этого человека, зарычал и оскалился.
        - Но, господин барон, прислушайтесь к голосу разума,  - продолжал он уже более почтительным тоном, снимая шапку,  - моя семья будет ждать моего возвращения. Я обещал своему отцу, что буду ему послушным сыном.
        - Нет, нет, Иван,  - резко перебил я его,  - обуздай свой язык, чтобы он не повредил твоей душе. Знай же, что я говорил с твоим отцом, и он обещал мне, что ты пройдешь со мной еще сотню миль, если понадобится, но при условии, что я заплачу тебе двойную плату. Так и сделаем, и вдобавок ко всему будет хороший подарок для твоих домочадцев.
        - Ах, маленький барон, ты жестокий господин,  - прошептал мужчина.  - Да если бы твоя прихоть овладела тобой, ты бы велел мне прыгнуть в колодец великанов, чтобы просто посмотреть, есть ли там дно. Святой Николай, спаси меня!
        - Нет, Иван,  - сказал я ласково,  - я не знаю такого слова, как жестокость, хотя признаю, что иногда могу показаться грубым, но ты был рожден, чтобы служить, а я - чтобы повелевать. Провидение сделало тебя бедным, а меня - богатым. Поэтому мы с тобой нужны друг другу. Исполни свой долг, и ты найдешь меня справедливым и внимательным. Ослушайся меня, и ты увидишь, что эта короткая рука сможет протянуться от Урала до самого Петербурга.
        Иван побледнел при этой моей завуалированной угрозе, но я счел необходимым повиноваться, потому что я так же, как Балджер, почуял предательство и неповиновение этого грубияна, чьей единственной хорошей чертой была его любовь к собственным лошадям. И всегда моим правилом было широко открывать глаза на добро, которое есть в человеке, и закрывать их на его недостатки. Но, несмотря на мои ласковые слова и доброе обращение, как только мы миновали рубеж в сто миль, Иван с каждым днём становился все угрюмее и угрюмее.
        Балджер наблюдал за ним таким пристальным и задумчивым взглядом, что тот даже вздрагивал. С каждым часом он становился все более беспокойным, и однажды, выйдя из придорожной таверны, я в первый раз с тех пор, как мы оставили его родное село, заметил, что парень выпил слишком много кваса. Он выругался и поднял руку на своих лошадей, с которыми до этого момента обычно был очень ласков.
        - Берегись этого человека, маленький барон - прошептал трактирщик - Он в безрассудном настроении. Боюсь, он бы не остановился, даже если бы перед ним зиял колодец великанов. Да хранит тебя Святой Николай!

        Глава III
        С Иваном становится все больше хлопот.  - Балджер внимательно наблюдает за ним.  - Его трусливое нападение.  - Верный Балджер спешит на помощь.  - Извозчик который нужен.  - Как меня доставили в безопасное место.  - В руках у старицы Юлиании.  - Колодец великанов.

        Когда мы остановились на ночлег, то только пригрозив этому человеку суровым наказанием по возвращении в родное село, я мог заставить его насухо натереть лошадей, накормить и напоить их как следует. Но я проследил за ним до тех пор, пока он полностью не выполнил свою работу, ибо я знал, что в этой стране таких лошадей нельзя купить ни за любовь, ни за деньги, а если они захворают простояв влажными на холодном ночном воздухе, это может вылиться недельную задержку.
        Едва я лёг на жёсткий матрас, который трактирщик называл лучшей постелью в доме, как меня разбудил громкий и шумный разговор в соседней комнате. Иван пил и ссорился с местными жителями. Я вошел в комнату, стрелы негодования летели из моих глаз, а верный Балджер следовал за мной по пятам.
        Как только Иван увидел нас, он отпрянул, и наполовину всерьез, наполовину в шутку крикнул:
        - Эй, посмотри на этого мазунчика![6 - В тексте «mazuntchick».] Как он умно выглядит! Он меня пугает! Посмотрите на его глаза, как они блестят в темноте! Гляньте-ка на этого маленького демона на четырех лапах рядом с ним! Спасите меня, братья! Спасите меня - он бросит меня в колодец великанов! Моя Маришка больше никогда меня не увидит! Никогда! Спасите меня, братья!
        - Успокойся, парень - строго сказал я.  - Как ты смеешь упражнять свое тупое остроумие на своем господине? Немедленно отправляйся спать, а не то я велю местному констеблю высечь тебя за пьянство.
        Иван вскарабкался на печь и растянулся на овчине. Затем, обратившись к трактирщику, я запретил ему под каким бы то ни было предлогом давать моему слуге еще пить водку.
        - Ах, Ваше сиятельство!  - воскликнул трактирщик с жестом отвращения.  - Эти дураки никогда не знают меры. Не имеет значения, что скажет им кабатчик. Они заявляют, что делают нам торговлю. Ах! Они не знают, когда остановиться. У них же глотки глубокие, как колодец великанов!
        - Колодец великанов! Колодец великанов!  - пробормотал я себе под нос, снова укладываясь на мешок с сеном, служивший тюфяком для тех, кто мог позволить себе заплатить за него. Странно, что эти слова звучат из уст почти каждого местного крестьянина. Но тогда я уже не думал об этом, сон одолел меня, и, как обычно пожелав спокойной ночи старому барону и милостивой баронессе, моей матери, я погрузился в сладостное забытьё.
        Хорошо, что я обладал способностью засыпать сразу по своему желанию, потому что мой беспокойный мозг постоянно пульсировал от избытка информации. Постоянно постукивая по тонким костяным панелям, которые покрывали его, как заключенный изобретатель стучит в дверь своей камеры и умоляет выпустить его на дневной свет со своими планами и замыслами. Если бы не эта способность - я бы просто сошел с ума.
        Как бы то ни было, одной лишь силой мысли я приказал сладкому сну прийти мне на помощь, и так послушен был мой добрый ангел, что все, что мне нужно было сделать, это просто установить время, когда я хотел проснуться, и это было сделано с точностью до минуты.
        Что же касается Балджера, то я никогда не делал вид, что устанавливаю для него какие-то правила. У него вошло в привычку засыпать только тогда, когда он был убежден, что никакая опасность мне не угрожает, и даже тогда я склонен верить, что он, как встревоженная мать над своим ребенком, никогда не закрывал оба глаза сразу.
        Хотя к рассвету мой Иван совершенно протрезвел, он все же взялся запрягать лошадей с такой неохотой, что мне пришлось несколько раз упрекнуть его, прежде чем мы покинули трактирный двор. Он был подобен злобному, но трусливому животному, которое трепещет перед сильным и твердым взглядом, но не упустит возможности броситься на вас, если вы повернётесь к нему спиной.
        Я не только обратил внимание Балджера на действия этого человека и предупредил его, чтобы он был очень осторожен, но также принял меры предосторожности и проверил заряд пары испанских пистолетов, которые я носил за поясом.
        Едва мы выехали на дорогу, как низкий рык Балджера вывел меня из задумчивости; и за этим рыком последовал такой тревожный вой моего четвероногого брата, что когда он поднял на меня свои говорящие глаза, я поспешно перевел взгляд с одной стороны дороги на другую. Вероломный Иван намеренно попытался опрокинуть тарантас и избавиться от навязанной ему задачи перевозить нас дальше по дороге.
        - Негодяй!  - воскликнул я, вскакивая и кладя руку ему на плечо.  - Я прекрасно понимаю, что у тебя на уме, но предупреждаю тебя самым серьезным образом: если ты еще раз попытаешься опрокинуть свою повозку, я убью тебя на месте.
        Вместо ответа он с молниеносной быстротой нанес мне удар наотмашь своим хлыстом.
        Удар пришёлся мне в правый висок и я упал на дно повозки, как кусок свинца.
        На мгновение удар лишил меня сознания, но затем я увидел, что трусливый злодей развернулся и взмахнул тяжелым хлыстом, намереваясь сразить меня вторым, более уверенным ударом.
        Несчастный глупец! Он напрасно рассчитывал обойтись без своего хозяина, потому что в следующее мгновение Балджер с яростным воплем прыгнул ему на горло, как камень из катапульты, и глубоко вонзил зубы в плоть противника.
        Иван взревел от боли и попытался стряхнуть с себя этого неожиданного противника, но тщетно. К этому времени я уже полностью осознал, в какой страшной опасности оказались мы с Балджером, потому что Иван выронил хлыст и потянулся за ножом в ножнах.
        Но он так и не вытащил его, потому что я метким выстрелом из моего пистолета попал ему в предплечье. Я не хотел лишать его жизни, а только ранить.
        Шок и боль настолько парализовали его, что он упал почти в обмороке, а затем полностью выпал из повозки, волоча за собой Балджера. Лошади встали на дыбы. В ушах моих раздался шум, похожий на рев разъяренных вод, а затем свет жизни совсем погас в моих глазах и я лишился чувств.
        Мне показалось, что я лежу на спине на дне повозки, свесив голову набок, но это, конечно, были только минуты. Меня разбудило ощущение покалывания в левой щеке, и когда я медленно пришел в себя, то обнаружил, что это от гравия, летящего из под передних колес повозки, потому что лошади неслись во весь опор, а на козлах сидел мой верный Балджер, держа поводья в зубах. И когда я сел и прижал руку к своей бедной больной голове, вся правда обрушилась на меня:
        В тот момент, когда Иван упал на землю, Балджер отпустил его горло и, прежде чем тот успел прийти в себя, вскочил на место кучера и, схватив поводья зубами, туго натянул их и положил таким образом конец поднятию на дыбы и падению испуганных животных. Он пустил их вскачь, оставив разъяренного Ивана размахивать ножом и извергать проклятия на мою и Балджера головы, когда увидел, что его лошади и повозка исчезли вдали. Но тут до моих ушей донесся безумный крик, и я мельком увидел с полдюжины крестьян, которые, обнаружив этот, как им показалось, пустой тарантас, приближавшийся все ближе и ближе, бросили свою работу и помчались его перехватывать.
        Судите об их изумлении, дорогие друзья, когда их взоры упали на спокойного и умелого возницу, который крепко держался в седле и часто повторял обратные взмахи головы, призывая своих лошадей нести своего любимого хозяина всё дальше и дальше от коварного возницы.
        Когда крестьяне схватили животных и остановили их, я, шатаясь, поднялся на ноги и обнял моего дорогого Балджера. Тот был более чем доволен тем, что сделал, и с жалобным стоном лизнул мой ушибленный лоб.
        - Святой Николай, спаси нас!  - воскликнул один из крестьян, благочестиво осеняя себя крестным знамением.  - Видит Бог, даже если я проживу достаточно долго, чтобы наполнить колодец великанов камнями, я никогда больше не увижу ничего подобного.
        - Колодец великанов, колодец великанов!  - пробормотал я себе под нос, следуя за одним из крестьян к его жилищу, стоявшему чуть поодаль от дороги, поскольку весьма нуждался в отдыхе после только что пережитого ужаса. Удар хлыстом потряс мой мозг, и я был достаточно опытен в медицине, чтобы понимать, что такая рана требует немедленного внимания. К счастью, под одной из крестьянских крыш нашлась одна из тех ветхих старух, возможно, она была ведьмой, у которых есть рецепты на все случаи жизни и которые знают каждую траву для любой болезни. Осмотрев порез, оставленный хлыстом, она пробормотала:
        - Она не так широка, как овраг, и не так глубока, как колодец великанов, но все же достаточно плоха, мой маленький господин.
        «Опять они про колодец великанов,  - подумал я, укладываясь на самую лучшую постель, какую только можно было себе представить на тот момент.  - Интересно, где он может быть, этот гигантский колодец, и насколько он глубок? И кто пьет воду, которую из него черпают?»

        Глава IV
        Моя рана заживает.  - Юлиания рассказывает о колодце великанов.  - Я решаю посетить его.  - Подготовка к восхождению в горы.  - Что случилось с Юлианией и со мной.  - Размышление, а затем действие.  - Как я ухитрился продолжить восхождение без проводника.

        Прошел день или около того, прежде чем я начал уверено держаться на ногах, и тем временем я делал необычные усилия, чтобы успокоить свой разум, но, несмотря на все мои усилия, каждое упоминание о гигантском колодце вызывало во мне странный трепет, и я вдруг начинал ходить взад и вперед, повторяя снова и снова слова: «Колодец великанов! Колодец великанов!»
        Балджер был сильно встревожен и сидел, глядя на меня с самым растерянным видом. Я думаю, он подозревал, что жестокий удар хлыстом повредил моему рассудку, потому что временами он издавал низкий жалобный скулёж. И в тот момент, когда я обратил на него внимание и стал больше походить на самого себя, он начал играть вокруг меня в самом диком восторге. Тем временем я велел крестьянам гнать лошадей Ивана обратно к посёлку Ильича, пока они не встретят этого негодяя и не доставят его сюда, то теперь у меня не было никакой возможности продолжать свой путь на север, если только я не отправлюсь, как многие мои знаменитые предшественники, пешком. Однако у них были более длинные ноги, чем у меня, и они не были нагружены столь тяжелой головой, которая была бы пропорциональна их размеру, а также мозгом, который почти никогда не спал, по крайней мере крепко. Мне слишком не терпелось добраться до врат в мир внутри мира, чтобы потащиться пешком по пыльной дороге. Мне нужны были лошади и еще одна повозка или хотя бы крестьянская телега. Я должен был следовать дальше. Теперь моя голова совсем зажила, и жар спал.
        - Послушай, маленький господин,  - прошептала Юлиания, так звали старуху, которая заботилась обо мне,  - Ты явно не тот, кем кажешься. Я никогда раньше не видела таких, как ты. Если бы ты захотел, я думаю, ты сказал бы мне, как высоко небо, как густы горы и как глубок колодец великанов.
        Я улыбнулся, а потом сказал:
        - Ты когда-нибудь пила из колодца великанов, Юлиания?
        В ответ на это она покачала головой и ухмыльнулась.
        - Послушай, маленький господин,  - прошептала она, подойдя ко мне вплотную и подняв один из своих длинных костлявых пальцев.  - Ты не обманешь меня, ты же знаешь, что у колодца великанов нет дна.
        - Нет дна?  - повторил я, задыхаясь. Вдруг у меня в голове пронеслись таинственные слова Дона Фума,  - «народ подскажет тебе!»  - Нет дна, Юлиания?
        - Нет, если только твои глаза не лучше моих, маленький господин,  - пробормотала она, медленно кивая головой.
        - Послушай, Юлиания,  - воскликнул я,  - где же этот бездонный колодец? Ты проведешь меня к нему; я должен увидеть его. Ну же, давай начнём прямо сейчас. Я хорошо заплачу тебе за твои труды.
        - Нет, нет, маленький господин, не так быстро,  - ответила она.  - Это место находится далеко в горах. Дорога туда крутая и неровная, тропинки узкие и извилистые, один неверный шаг может означать мгновенную смерть, если бы не будет сильной руки, чтобы спасти тебя. Откажитесь от своей безумной мысли, когда-либо попасть туда, разве что на крепких плечах какого-нибудь горца.
        - Ах, добрая женщина,  - был мой ответ,  - ты только что сказала, что я не тот, за кого себя выдаю, и ты сказала правду. Знай же, что ты видишь перед собой всемирно известного путешественника Вильгельма Генриха Себастьяна фон Трампа, обычно называемого «маленьким бароном», который хоть и невысок ростом и слаб телом, но главное, что есть во мне,  - это железо. Вот тебе, Юлиана, золото, (я выдал ей царскую монетку), а теперь веди меня к колодцу великанов.
        - Тише, тише, маленький барон,  - прошептала старая крестьянка, когда ее сморщенная рука ощутила золото.  - Я ещё не всё тебе рассказала. Среди всех, кто живёт в округе, нет, как мне кажется, ни одного живого существа, кроме меня, кто знает, где находится колодец великанов. Спроси их, и они скажут: «Это там, в горах, далеко-далеко, под сводом небес». Вот и всё, что они смогут сказать. Но я, мой маленький господин, и только я знаю, где он находится, и та самая трава, которая исцелила твою больную голову и спасла тебя от верной смерти, охладив твою кровь, была сорвана мной с края того самого колодца!
        Эти слова вызвали во мне трепет радости, ибо теперь я почувствовал, что нахожусь на верном пути, что слова величайшего мастера среди всех мастеров, Дона Фума, сбылись.
        «Люди сами тебе подскажут!»
        Да, люди мне подсказали, ибо теперь у меня не осталось ни малейшей тени сомнения в том, что я нашел врата в мир внутри мира! И Юлиания должна будет стать моим гидом в этом походе. Она знала, как пробраться по узкому проходу, свернув в сторону от нависающих скал, одно прикосновение к которым могло бы вызвать камнепад, найти ступени, высеченные природой в скалах, и безопасно продолжить свой путь через расселины и ущелья, вход в которые мог быть невидим для обычных глаз. Однако для того, чтобы суеверные крестьяне сохранили дружеские отношения со мной, я дал им понять, что собираюсь отправиться в горы в поисках диковинок для своего кабинета, и попросил их снабдить меня веревками и снаряжением, а также двумя крепкими мужиками, которые понесут их для меня, пообещав щедрую плату за услуги.
        Они поспешили снабдить меня всем необходимым, и на рассвете мы отправились по горной тропе. Юлиания, чтобы не казаться одной из нас, вышла вперед еще при свете луны, сказав своим соседям, что она хочет собрать некоторые травы до того, как солнечные лучи коснутся их и высушат целебную росу, покрывавшую их листья.
        Все шло хорошо, пока солнце не поднялось высоко над нашими головами. Вдруг я услышал пронзительный женский крик, то была Юлиания. Примерно через минуту загадка была раскрыта. Старая ведьма стремительно спускалась с горы, ее тонкие седые волосы развевались на ветру. Руки у нее были связаны за спиной, и двое молодых людей с березовыми розгами били ее при каждом удобном случае.
        - Поворачивайте назад! Назад, братья!  - кричали они двум моим носильщикам.  - Этот маленький колдун договорился со старой ведьмой. Они идут к колодцу великанов. Они освободят злых духов. Мы все будем околдованы. Скорее! Скорее! Бросайте груз, который вы несете, и следуйте за нами.
        Двое моих носильщиков не стали дожидаться второго предложения и, побросав поклажу на землю, исчезли, как молния. Еще в течение некоторого времени я слышал крики бедной Юлиании, когда эти молодые негодяи били старуху своими березовыми розгами.
        Ну, дорогие читатели, и что вы на это скажете? В каком я оказался положении? Один на один с Балджером в этой дикой и мрачной горной местности, где черные скалы нависали над нашими головами, как хмурые великаны и людоеды, с карликовыми соснами вместо волос, с клочьями белого мха вместо глаз, с огромными зияющими трещинами вместо ртов и узловатыми и искривленными корнями вместо ужасных пальцев, словно готовые в любой момент протянуть руку к моему бедному хрупкому телу.
        Но разве я сдался? Разве я поспешил вниз по склону горы? Разве храбрость покинула меня? Нет! Иначе я не был бы достоин имени, которое носил. Всё, что я сделал,  - это бросился во весь рост на ложе из мха, позвал Балджера и закрыл глаза на внешний мир.
        Я слышал, что великие люди порой ложатся спать в полдень, чтобы предаться размышлениям, я и сам частенько проделывал такое. И что же вы думаете? Через четверть часа, наблюдая за солнцем на склоне горы,  - я решил проблему. Теперь передо мной стояли две задачи: найти кого-то, кто показал бы мне путь в гору, и, так как я не мог нести снаряжение, мне предстояло найти кого-то, кто мог бы это сделать вместо меня. Внезапно я заметил скот, пасущийся у подножия горы, и, более того, этот скот носил на своих шеях очень своеобразное ярмо.
        - А для чего эти хомуты?  - спросил я себя, потому что сделаны они были совсем не так, как те, что я когда-либо видел, и состояли из прочного деревянного ошейника, снизу которого между передними лапами зверя выступал прямой кусок дерева, вооруженный железным шипом, направленным в землю. Наверху к рогам животного кожаным ремнем было привязано ярмо. Поэтому до тех пор, пока зверь держал свою голову естественно или даже опускал ее, чтобы пастись, ярмо было вытянуто вперед, и крюк был оторван от земли, но в тот самый момент, когда животное поднимало голову, крючок сразу же опускался в землю, и оно не могло сделать ни шагу вперед. Дорогие читатели, вы можете знать, а можете и не знать, что когда парнокопытное животное начинает подниматься по крутому склону, в отличие от непаркопытного, оно поднимает голову вверх, а не опускает ее, и поэтому мне сразу пришло в голову, что цель этого ярма - не дать скоту подняться по склону горы и заблудиться.
        Но зачем им карабкаться по горным склонам? Просто потому, что там росла какая-нибудь трава, которая была для них деликатесом. И зная, на какой риск пойдут животные и какую усталость они перенесут, чтобы добраться до любимого пастбища, мне сразу пришло в голову, что если бы я дал им возможность добраться до этой своей любимой пищи, они были бы очень рады подвезти меня по дороге. Сказано - сделано. Я тотчас же вернулся назад, к месту где паслись животные; и мне не потребовалось много времени, чтобы освободить их от удерживающих приспособлений. Больше ничего не мешало им подниматься на холм.
        Они были очень рады своему внезапному освобождению от ненавистного ярма, которое позволяло им лишь издалека видеть их желанные пастбища. Я снова двинулся в гору, неторопливо следуя за своими новыми друзьями.
        Добравшись до того места, где крестьяне побросали снаряжение на землю, я взвалил его на спину самого спокойного животного из всех и вскоре снова отправился в путь.

        Глава V
        Путь наверх через каменоломни демонов.  - Как животные шли по следу, и как мы наконец подошли к краю колодца великанов.  - Террасы благополучно пройдены.  - Начало спуска в сам колодец.  - Все трудности преодолены.  - Мы подходим к краю воронки Полифема.

        Как правило, люди с чрезмерно большими головами от природы физически не сильно развиты, но это был не мой случай. У меня были очень крепкие ноги, и я без труда поспевал за своими новыми четвероногими друзьями. Они, к моей радости, совсем скоро убедили меня, что уже бывали здесь раньше. Они ни на мгновение не останавливались ни на одной развилке и все время продолжали двигаться вперед, часто проходя по таким участкам, где не было никакой видимой тропы, но вскоре мы с неизменной точностью снова наталкивались на неё. Лишь однажды они остановились, чтобы утолить жажду в горном ручье, и мы с Балджером последовали их примеру.
        Было совершенно понятно, что они следуют к конкретному пастбищу и не хотят довольствоваться никакими другими; поэтому я позволил им идти своим путем, который следовал все выше, выше и выше. Я чувствовал, что мне необходимо следовать за ними.
        Вскоре характер горного склона совсем изменился. Ущелья становились всё уже, и временами нависающие скалы почти полностью закрывали нам солнечный свет. Мы вступали в область особой первозданности и фантастического величия.
        Я часто читал о том, что путешественники называли «каменоломнями демонов» на Северном Урале, но до сих пор не имел ни малейшего представления, что означает это выражение.
        Нарисуйте себе мысленно обычный вид разрухи и опустошения вокруг каменоломни, созданной человеческими руками, затем представьте себе, что каждый обломок представляет собой блок, а каждый блок - массу; увеличьте в четыре раза размер каждой плиты, столба и фронтона, а затем направьте могучий поток через это место, перекатывайте, извивайтесь и поднимайте все в диком беспорядке, нагромождая скалы друг на друга, пока эти дикие воды не приостроят фантастические порталы к храмам, еще более фантастическим, и сводчатые ущелья с каменными крышами, которые, кажется, подвешены так небрежно, что дыхание или звук шагов могут обрушить их с ужасным грохотом. И может быть тогда, дорогие друзья, вам удастся получить слабое представление о величии той сцены, которая предстала передо мной.
        Знал ли скот, который теперь так смело вел нас с Балджером вверх по склону горы, где найти вход в эту дикую глушь? И самое важное, знали ли эти животные, как найти обратный выход из этих темных лабиринтов стен и парапетов, с этих улиц и площадей, грубо вымощенных, как будто нетерпеливыми демоническими руками,?
        Дорогие друзья, человек всегда был слишком недоверчив к своим четвероногим собратьям. Но у них есть многое, что они могли бы нам рассказать, если бы у них была такая возможность. Я часто доверял им, когда это казалось совершенно безрассудным, и ни разу у меня не было повода раскаяться в этом.
        Итак, мы с Балджером со спокойным сердцам последовали прямо за нашими молчаливыми проводниками. Хотя, я должен признаться, мои ноги уже начинали чувствовать ужасное напряжение, которому я их подвергал, но я решил идти вперед, по крайней мере до тех пор, пока мы не пройдем через каменоломню демонов. А затем я планировал остановить мое маленькое стадо, и провести остаток дня и ночи в заслуженном отдыхе.
        Но как только я очутился в каменоломне, вся усталость исчезла, и зачарованный глубокой тишиной, ужасным величием, таинственными огнями и тенями этого места, я почувствовал новый прилив сил. Наконец мы миновали этот город безмолвия и мрака и снова оказались в ярком сиянии полуденного солнца.
        Внезапно мое небольшое стадо, игриво вскидывая головы, пустилось в бега, но мы с Балджером припустили за ним по пятам. Это была бешеная гонка, но, дорогие друзья, когда она закончилась, я снял свою меховую шапку и с диким криком радости подбросил ее высоко в воздух, а Балджер разразился громким лаем. Животные паслись прямо передо мной, и с легким ветерком я почувствовал запах трав Юлиании, которыми она лечила мою больную голову. Да, мы стояли почти на самом краю гигантского колодца.
        Не смотря на восторг, я чувствовал себя слишком усталым, чтобы сделать еще хоть один шаг вперед, слишком усталым, чтобы даже поесть, хотя у меня был при себе запас сушеных фруктов, а также я заметил, что в гнездах диких птиц было много яиц. Освободив животных от снаряжения, я лег на землю и вскоре крепко заснул, а мой верный Балджер свернулся калачиком у моей груди.
        Утром моего маленького стада нигде не было видно, но я не беспокоился об этом, так как знал, что старуха Юлиания будет послана за ними, как только их хватятся. После обильного завтрака, состоявшего из полудюжины жареных яиц и сушеных фруктов с ягодами, мы с Балджером подошли к краю гигантского колодца или, скорее, к краю обширных скальных террас, ведущих к нему. Каждая из этих террас была от тридцати до пятидесяти футов в высоту.
        Прежде чем я пойду дальше, я должен напомнить вам, что я эксперт и в морском деле, и у моряков нет таких узлов и петель, которые были бы мне неизвестны. Это не должно вас удивлять, дорогие друзья, если принять во внимание тысячи миль, которые я прошёл по воде.
        Напоминаю я вам это потому, что я не хочу, чтобы вы не доверяли мне, когда я продолжу описывать наш спуск в колодец великанов, так как вы, конечно же, будете задавать себе вопрос, как мне удалось справиться с этой задачей в одиночку?!
        Знайте же, что это была лишь самая малая из моих неприятностей, ибо, как скажет вам любой моряк, вам нужно только воспользоваться так называемым «дурацким узлом», к одному концу которого вы привязываете простую веревку, а как только вы достигнете дна, резкий рывок за веревку развязывает дурацкий узел, и ваша снасть падает вниз вслед за вами. Мой метод состоял в том, чтобы опустить вниз сначала Балджера, а затем спуститься самому вслед за ним. Так мы шли от парапета к парапету, пока наконец не оказались на самом краю огромного колодца, на существование которого так таинственно намекал Дон Фум в своей рукописи. Устье его было, вероятно, футов пятьдесят в ширину, и, приглядевшись, я увидел, что с одной стороны есть скальный выступ. Насколько я мог судить, он был примерно в семидесяти пяти футах внизу и чтобы добраться до него потребовался бы каждый фут моей веревки. Я уверен, что вы не обрадуетесь, когда я скажу вам, что прижал Балджера к своей груди и нежно поцеловал его, прежде чем спустить его вниз. Он ответил на мои ласки и своим радостным визгом дал мне понять, что полностью доверяет своему
маленькому хозяину.
        Через несколько мгновений я присоединился к нему на этом узком скальном выступе, под нами теперь была тьма. Но вы думаете я колебался? Нет! Я знал, что мои глаза скоро привыкнут к полумраку, и еще я знал, что если мои глаза подведут, то зоркий взор Балджера всегда готов будет мне помочь.
        Теперь я подготовился с особой осторожностью, потому что на этот раз, действительно, опускал своего четвероногого друга в своего рода неизвестность.
        Вскоре он скрылся из виду, и сердце мое замерло. Но, послушайте! Его резвый, громкий лай отчетливо доносится до меня, а это значило, что он приземлился на безопасную площадку или выступ. В следующее мгновение мои ноги обхватили веревку, и я начал бесшумно скользить вниз, в тихие глубины, а радостный лай пса звенел у меня в ушах.
        Снова и снова я спускал вниз своего мудрого и бдительного друга вперед себя, пока наконец, подняв голову вверх, я не увидел ничего от могущественного внешнего мира, кроме яркого серебряного пятнышка, похожего на крошечный лучик света, пробивающийся сквозь крошечное отверстие в занавеске в моей комнате.
        Но подождите, неужели мы достигли дна колодца великанов? С каждым новым спуском я понимал, что стены больше не такие отвесные, спуск становился настолько плавным, что мне едва ли уже нужна веревка, чтобы продолжить его. Зажигая одну из своих маленьких свечей, я осторожно пробираюсь вдоль края и через полчаса вновь оказываюсь на месте старта. И тогда впервые выражение, использованное Доном Фумом в рукописи, и до сих пор остававшиеся для меня загадкой, встало перед моими глазами, словно написанное огненным пером на этих черных стенах в тысячах футов под внешним миром, который я покинул несколько часов назад. Эти была воронка Полифема! Да, в этом не могло быть никакого сомнения: я достиг дна колодца великанов. Я стоял на краю воронки Полифема!

        Спуск в воронку Полифема.

        Глава VI
        Мое отчаяние, когда я обнаружил, что воронка слишком мала для моего тела.  - Луч надежды для меня.  - Полный отчет о том, как мне удалось пройти через воронку.  - Мой проход через нее.  - Своевременная помощь Балджера.  - Мраморная дорога и некоторые любопытные вещи, касающиеся входа в мир внутри мира.

        Каменистые края воронки Полифема были отполированы, по-видимому, так же хорошо, как и у любой другой жестяной воронки, которую я когда-либо видел, висящей на кухне замка Трамп, так что, крепко привязав себя и взяв Балджера на руки, мы двинулись вниз по склону.
        До дна пути оставалось около ста футов. И прежде чем продолжать спуск к самой вершине этого гигантского конуса, я зажёг свечу и огляделся.
        Дорогие друзья, в этот момент меня охватили дрожь и ужас, потому что взглянув на трубу воронки, я сразу понял, что она слишком мала, чтобы я смог пролезть через нее. В голове у меня промелькнула мучительная мысль, что я совершил ужасную ошибку - что принял за колодец великанов какую-то огромную яму, что в безумной и беспричинной спешке я разрушил жизнь Балджера и свою собственную, что я никогда не достигну чудесного мира внутри мира.
        Или, подумал я, может быть, мастер Дон Фум сам допустил ошибку, утверждая, что труба воронки Полифема достаточно велика, чтобы пропустить человеческое тело?
        В этом почти безумном состоянии я подошел к самому устью воронки и, опустившись в нее, позволил своему телу погрузиться так далеко, насколько это было возможно.
        Плечи мои не проходили, и после тщательного осмотра я был вынужден прийти к мучительному выводу, что мой верный Балджер и я прошли вместе нашу последнюю милю.
        Нам ничего не оставалось делать, как лечь и умереть.
        Лечь и умереть? Никогда! Спускаясь в колодец великанов, я заметил, что одна из его сторон была очень похожа на стену, выложенную каменными блоками. С Балджером, привязанным к моей спине, я рассчитывал подняться наверх, пока силы не покинут меня. А еще я надеялся, что старуха Юлиания ещё вернется собирать свои травы, и, возможно, мне удастся позвать ее.
        В отчаянии я вздохнул и сжал кулаки, и в этот момент одна из моих ладоней коснулась чего-то холодного и скользкого, похожего на жир. Взяв немного этого вещества, я задумчиво потер его между большим и указательным пальцами, и тогда луч надежды прорвался сквозь ужасный мрак, который так безжалостно окутывал меня. Это был графит - сомнений быть не могло. Вероятно, он просочился сквозь трещину или щель в воронке Полифема. Я подумал, что если натереть им внутреннюю часть воронки, а также хорошеньки измазать им себя, то, может быть, мне все-таки удастся проскользнуть в мир внутри мира!
        Во всяком случае, я твердо решил двигаться внутрь, несмотря ни на что.
        Чтобы основательно собраться с мыслями и затем уже шаг за шагом двигаться в том безупречном порядке, который так характерен для всех моих чудесных подвигов, я сел и, обняв милого Балджера, добрых полчаса беседовал сам с собой.
        План был готов! И чтобы доказать вам, дорогие друзья, насколько осторожен был Балджер, чтобы не прервать ход моих мыслей, я должен рассказать вам, что даже когда небольшая крыса высунулась из расщелины в скале, пока я сидел в размышлениях, и как я мог видеть при свете моей крошечной восковой свечи, она имела наглость сначала понюхать хвост Балджера, а затем игриво укусить его, даже и тогда мой верный спутник ни на волос не сдвинулся с места.
        - Раз разум приказал, теперь пусть руки делают!  - воскликнул я, вскакивая и начиная снимать с себя верхнюю одежду. Сделав это, я вскарабкался на край воронки и начал собирать куски графита, которые положил рядом с отверстием трубы. Следующее, что нужно было сделать,  - это спустить Балджера через трубу, перед тем, как начну спускаться я сам. С этой целью из своей одежды я сделал некое подобие сумки для пса, и начал спускать его вниз.
        Через шестьдесят пять или семьдесят футов он ударился о дно и своим громким лаем дал мне понять, что с ним всё в порядке, и что теперь я могу спуститься сам. Услышав его голос, я несколько раз резко дернул за веревку. Он сразу понял, что я имею в виду, и через мгновение не только сам вылез из импровизированной сумки, но и освободил мою одежду, чтобы я смог вытащить веревку.
        Мой следующий шаг состоял в том, чтобы найти способ утяжелить себя на время спуска, так как я был уверен, что никак не смогу проскользнуть через трубу, если только что-то не будет тянуть меня вниз.
        Отрезав около десяти футов веревки, я привязал один ее конец к большому, длинному куску скалы весом около ста фунтов. Его я положил рядом с устьем трубы. Теперь предстояло самое трудное - подвести плечи к груди и крепко привязать их в этом положении. Это, как я рассчитывал, уменьшит мое тело в ширину, по крайней мере, на добрых два дюйма.
        Эти два дюйма, приобретенные или, скорее, потерянные таким образом, могли бы позволить мне проскользнуть через трубу воронки Полифема и достичь огромного подземного хода, ведущего в мир внутри мира. Накинув петлю на грудь, как раз под ключицами, я подтянул плечи к груди так туго, как только мог, и жестко зафиксировал их; затем, привязав другой конец веревки к краю воронки, я начал оборачиваться ей, как это часто делают домохозяйки с колбасой, чтобы она не лопнула. Закончив с этим, я принялся кататься по черному графиту, пока полностью не вымазался им.
        Теперь, прежде чем бросаться в устье воронки, оставалось сделать еще только одно, а именно, привязать к ногам груз. Это была нелегкая задача, так как я был обвит веревкой и руки мои были привязаны к телу, но с помощью скользящих узлов я, наконец, справился и с этой задачей. Я сел, сунул ноги в трубу и глубоко вздохнул, потому что чувствовал себя так, словно на меня надели смирительную рубашку.
        Наклонившись, я окликнул Балджера. Он ответил радостным визгом, который придал мне уверенности и новых сил. Теперь наступил главный момент, который должен был закончится грандиозным успехом или сокрушительной неудачей. Неудача! О, до чего же это страшное слово! И все же как часто человеческие уста произносят его! Быстро опустив свой импровизированный утяжелитель вниз, я соскользнул с края отверстия и, выпрямившись, проскользнул в трубу. Остановился ли я, как пробка, или всё же двигаюсь? Да, двигаюсь, вниз, вниз, осторожно, медленно, бесшумно я скользил через воронку Полифема. Какое мне было дело до того, что из-за этого веса веревка врезалась мне в лодыжки? Я двигался, я приближался все ближе и ближе к Балджеру, чей радостный лай я слышал время от времени, чем ближе я становился к вратам мира внутри мира!
        Но горе мне! Я внезапно останавливаюсь, и, несмотря на все мои усилия продолжить спуск, извиваясь и поворачиваясь, тело отказывается опускаться даже хотя бы на дюйм. Я застрял!
        - Ах, Балджер, Балджер,  - простонал я,  - мой верный друг, если бы ты только мог дотянуться до меня. Всего один рывок мог бы спасти твоего верного друга!
        Охватываемый диким отчаянием, я постарался расслабиться и успокоить себя на сколько мог в своем положении, и через мгновение или около того я обнаружил причину своей столь внезапной остановки. Я застрял в той части трубы, которая имела что-то наподобие резьбы и мне пришла в голову мысль, что если бы мне только удалось придать вращательное движение своему телу, то я бы с каждым поворотом опускался бы все ниже и ниже к концу трубы.
        Я чувствовал, что костяшки моих рук и кончики пальцев были покрыты синяками и рваными ранами от этой тяжелой работы, но какое мне было дело до этой острой боли, которая пронизывала мои руки от кистей к запястьям и от запястий к локтям! Это было все равно, что медленно вкручивать винт в длинную гайку, только резьба в этом случае была на гайке, а пазы в винте, и этот винт был моим бедным, ушибленным, маленьким телом!
        Внезапно, по раскачиванию груза, я понял, что он освободился из трубы. Он безжалостно тянул меня за нежные лодыжки, но я больше уже не мог пошевелиться, силы мои были на исходе. Я был уже на грани обморока, когда услышал громкий лай Балджера, а в следующее мгновение я почувствовал сильный рывок. Я застонал от боли, но этот рывок спас меня! Это Балджер, подпрыгнув и, схватив зубами веревку, вытащил своего маленького хозяина из плена воронки Полифема!
        Все мы свалились в одну кучу: Балджер, я и камень, который служил мне утяжелителем. Последствия могли быть очень серьезными для меня, если бы мое падение не пришлось на груду моей одежды, помещенную прямо под отверстием. И, дорогие друзья, что бы вы не говорили, вы не сможете заставить меня поверить в то, что мой четвероногий брат не положил туда эту одежду сознательно. Вещи ведь не были свалены в кучу как попало, а лежали друг на друге специально, чтобы смягчить мое падение.
        Освободившись от веревок, я зажег одну из своих восковых свечей, и поспешил сбросить с себя нижнее белье, покрытое черным графитом. Переодевшись, я внимательно осмотрел пол. Он был выложен из огромных блоков мрамора разных цветов, отполированных почти так же гладко, как будто рука человека сделала это и тогда я понял, что нахожусь на той самой мраморной дороге, ведущей к городам подземного мира, о которой упоминал Дон Фум в своей рукописи. Я вспомнил также, что он говорил о великолепных природных мозаиках, огромных фантастических фигурах на стенах этих высоких коридоров, составленных из разноцветных блоков и фрагментов, которые тысячи лет назад были уложены один на другой как будто по какому-то замыслу, а не просто дикой прихотью природных сил. После нескольких часов отдыха, в течение которых я пытался подлечить свои разбитые руки и ушибленные пальцы, мы с Балджером снова поднялись и отправились в путь по этой широкой, великолепной мраморной дороге. Сложно передать, но нас окружала не чернильная тьма обычной пещеры, через которую нас вела извилистая дорога, о нет, это было далеко не так. Мрак был
смягчен слабым сиянием, которое постоянно сопровождало нас по пути, словно заблудившийся луч сумерек. Как бы то ни было, Балджер, как я заметил, прекрасно видит; поэтому, привязав кусок веревки к его ошейнику, я послал его вперед, убежденный, что более надежного проводника мне сейчас не найти.
        Время от времени наш путь на мгновение освещался вырывающимися наружу маленькими язычками пламени то с боков, то с крыши галереи пещеры. Какое-то время я был озадачен, не зная, откуда они исходят, но наконец увидел источник или, скорее, создателя этого явления. Вспышки исходили от похожего на ящерицу животного, которое обладало способностью испускать эту внезапную и чрезвычайно яркую вспышку фосфоресцирующего света, и при этом раздавался резкий треск, похожий на звук от электрической искры. Балджер был в восторге от этого зрелища; и, видимо, не в силах совладать со своим чувством восхищения, он громко залаял, после чего около десяти тысяч этих маленьких факиров в одно мгновение наполнили обширное пространство пещеры вспышками света почти молниеносной силы.
        Пёс был так напуган таким результатом своего поведения, что после этого постарался больше не шуметь.

        Глава VII
        Наша первая ночь в подземном мире, и как за ней последовал первый рассвет.  - Предупреждение Балджера и что оно означало.  - Мы встречаемся с обитателем мира внутри мира.  - Его имя и призвание.  - Таинственное возвращение ночи.  - Земля постелей, и как наш новый друг предоставил нам одну из них.

        Наконец мои веки так отяжелели, что я понял, что во внешнем мире наступила ночь, и мы остановились. Я растянулся во весь рост на этом мраморном полу, который, между прочим, был приятно теплым на ощупь; и воздух тоже странно успокаивал легкие, так как в нем совершенно отсутствовали запахи земли и сырости, столь распространенные, как правило, в подземных пещерах.
        Мой сон был долгим и глубоким. Когда я проснулся, Балджер уже не спал. Я сел и попытался осмотреться.
        Он начал дергать за веревку, которую я привязал к его ошейнику так, как будто хотел куда-то меня отвести. Я не стал сопротивляться и последовал за ним. К моей радости, он привел меня прямо к водоёму с восхитительно сладкой и прохладной водой. Мы напились и после весьма скромного завтрака из сушеных фруктов снова отправились в путь по мраморной дороге. Внезапно, к моей большой радости, слабый свет этого места начал постепенно усиливаться. Казалось, что вот-вот наступит день, как в верхнем мире, так тонки и различны были оттенки, в которые облекался всё усиливающийся свет; затем, словно испугавшись своей собственной всевозрастающей славы, он снова исчезал, превращаясь почти в мрак. Не пройдет и нескольких мгновений, как это слабое и таинственное сияние вернётся, начавшись с мягких желтых оттенков, затем сменится дюжиной различных цветов, подобно непостоянной деве, не знающей, что надеть. Мы с Балджером бродили по мраморной дороге, боясь нарушить тишину, настолько глубокую, что мне казалось, будто я слышу голоса этих веселых лучей света, играющих на разноцветных камнях, образующих этот величественный
коридор через который мы держали путь.
        После очередного поворота мраморной дороги, на нас обрушился ослепительный поток света.
        Это был восход солнца в мире внутри мира.
        Откуда взялся этот поток ослепительного света, который заставил стены и сводчатую крышу искриться и сверкать, как будто мы внезапно оказались в одном из огромных хранилищ природы, где хранятся миллионы драгоценных камней? Прикрыв глаза рукой, я огляделся вокруг, чтобы попытаться разгадать эту тайну.
        Мне не потребовалось много времени, чтобы понять откуда всё это. Дорогие друзья, потолки, купола и сводчатые крыши этого подземного мира были покрыты металлическими пластинами, швы между ними тянулись повсюду, как жилы гигантских листьев. В опредёленные часы потоки электричества из какого-то огромного внутреннего резервуара начинали струиться сквозь эти металлические узоры до тех пор, пока они не начинали светиться так сильно, что испускали потоки ослепительного света, о котором я уже говорил.
        Это не было внезапным порывом или всплеском, а начиналось всегда мягко и робко, как будто сначала свет нащупывая свой путь. Отсюда и прекрасные смены оттенков, которые всегда предшествовали восходу солнца в этом нижнем мире. Все это и делало его так похожим на солнечный свет нашего внешнего мира.
        Дальше была развилка и дорога разделилась на две части, уходящие вправо и влево, они окружали небольшой, но изысканно украшенный парк, или, если можно так выразиться, развлекательную площадку, оборудованную лавочками из какого-то тёмного дерева, которые были прекрасно отполированы и украшены резьбой. В парке было четыре фонтана, воды которых били из хрустальных чаш и разливались перистыми брызгами, похожими на искрящийся в ослепительно белом свете снег. Когда мы с Балджером направились к одной из скамеек, намереваясь немного отдохнуть, он тихим рычанием предупредил меня, чтобы я был настороже. Я присмотрелся, на скамейке сидел человек. Вне себя от любопытства столкнуться лицом к лицу с первым встретившимся на нашем пути обитателем подземного мира, я все же остановился, решив удостовериться, прежде чем подойти к нему, что он совершенно безобиден.
        Он был небольшого роста и одет в черную, свободно развевающуюся одежду, очень похожую на римскую тогу. Голова его была непокрыта, и то, что я смог разглядеть, было круглым, гладким и розовым, с таким же количеством волос или, скорее, пушком, как у шестинедельного младенца. Лицо его было скрыто черным веером, который он держал в правой руке. О том, как им здесь пользовались, вы узнаете чуть позже. Его глаза были защищены от яркого света очками из цветного стекла. Когда он поднял руку и она оказалась между мной и светом, у меня перехватило дыхание. Я видел его насквозь: кости его были прозрачны, как янтарь, голова его тоже была лишь немного менее непрозрачной. Внезапно мне вспомнились два слова из рукописи Дона Фума, и я радостно воскликнул:
        - Балджер, мы в стране прозрачного народа!
        При звуке моего голоса маленький человек встал и низко поклонился, опустив веер на грудь. Его детское личико было одновременно печальным и торжественным.
        - Да, господин незнакомец - сказал он низким мелодичным голосом,  - ты действительно находишься в стране Миккаменков[7 - Букв. «Mica Men»  - «слюдяных людей»], в стране прозрачного народа, называемой также страной изумленных глаз; но если бы ты заглянул в мое сердце, то ты бы увидел, как мне глубоко больно думать, что я оказался первым, кто приветствовал тебя здесь, ибо знай, почтенный чужестранец, что ты говоришь с Мастером Холодной души, придворным угнетателем, самым печальным человеком во всей нашей стране. И, кстати, господин, позволь мне предложить тебе пару очков для тебя самого, а также для твоего четвероногого спутника, потому что наш интенсивный белый свет ослепит вас обоих уже через несколько дней.
        Я горячо поблагодарил Мастера Холодной души за очки и сразу надел одну пару себе, а другую на моего друга Балджера. Затем я самым учтивым образом сообщил Мастеру, кто я такой, и попросил его объяснить причину его великой печали.
        - Ты должен знать, маленький барон,  - сказал он после того, как я сел рядом с ним на скамью,  - что мы, любящие подданные королевы Галаксы, королевское сердце которой почти истощилось,  - прости мне эти слезы, живя в этом прекрасном мире, так непохожем на тот в котором живешь ты. Он, как говорят наши мудрецы, построен, как это ни странно, на самой внешней стороне земной коры, где она наиболее подвержена воздействию потока ослепляющего снега, ледяному ветру, граду, проливным дождям и удушающей пыли,  - жить так, как мы живем, говорю я, в этом огромном храме, построенном собственными руками природы, где неизвестны болезни, и где наши сердца, аналогично однажды заведенным часам, постепенно замедляют свой ход. Мы склонны, увы, быть слишком счастливыми; слишком много смеяться; проводить слишком много времени в праздном веселье, болтая всё время напролёт, словно бездумные дети, увлечённые безделушками и восхищённые мишурой. Знай же, маленький барон, что мое дело - сдерживать это веселье, положить конец этому детскому ликованию, подавлять дух нашего народа, чтобы веселье не захватило его полностью.
Отсюда моя одежда чернильного цвета, мое печальное лицо, мои слезы и мой голос, всегда настроенный на печаль. Простите меня, маленький барон, мой веер тогда соскользнул; неужели вы видели меня насквозь? Я не хотел бы, чтобы вы видели моё сердце сегодня, потому так или иначе я не могу заставить его биться медленней; оно ужасно неуправляемо.
        Я заверил его, что еще не видел его насквозь.
        А теперь, дорогие друзья, я должен объяснить вам, что по законам страны Миккаменков каждый мужчина, женщина и ребенок должны иметь на своей одежде отверстие на груди прямо над сердцем, и соответствующее отверстие на спине, так чтобы при определенных условиях, когда это позволяет закон, можно было взглянуть на сердце любого жителя этой страны и точно увидеть, как оно бьется - быстро или медленно, скачет или пульсирует спокойно и естественно. Но эта привилегия предоставляется, как я уже сказал, только при определённых условиях, поэтому для того, чтобы не привлекать любопытных взглядов, каждому миккаменку разрешается носить черный веер, которым он закрывает вышеописанное отверстие и таким образом в некоторой степени скрывает свои чувства. Я говорю «в некоторой степени», потому что могу сказать вам точно, что ложь неведома или, правильнее сказать, невозможна в стране прозрачного народа по той причине, что их глаза так удивительно ясны, прозрачны и кристальны, что малейшая попытка соврать, волнует и затуманивает их, как будто капля молока упала в стакан с чистейшей водой.
        Глядя на это странное маленькое существо, сидевшее на скамейке рядом со мной, я вспомнил разговор, который вел с одним русским ученым в Сольвычегодске. Он сказал о своем народе: «Все мы рождаемся со светлыми волосами, блестящими глазами и бледными лицами, ибо мы выросли под снегом». И я подумал про себя, с каким восторгом он смотрел бы сейчас на это странное существо, рожденное не под снегом, а далеко под поверхностью земли, где в этих огромных залах этого мира внутри мира этот странный народ, подобно растениям, выросшим в темном, глубоком подвале, постепенно расстался со всеми своими цветами, пока их глаза не засверкали подобно хрусталю, пока их кости не обесцветились до янтарной чистоты, и их бесцветная кровь не стала течь по бесцветным венам. Пока я сидел в раздумьях, чистый белый свет вдруг начал мерцать и исполнять фантастические трюки на стенах, танцуя в постоянно меняющихся оттенках, то ярко-желтых, то бледно-зеленых, то великолепно пурпурных, то тёмно-малиновых.
        - Ах, маленький барон!  - воскликнул Мастер Холодной души.  - Это был необыкновенно короткий день. Встань, пожалуйста.
        Я поспешил повиноваться. И тут он коснулся какого-то механизма, и скамья, раскрывшись в центре, превратилась в две очень удобные кровати.
        - Через несколько минут наступит ночь,  - продолжал он,  - но, как видишь, что мы не были застигнуты ею врасплох. Я должен объяснить тебе, маленький барон, что из-за капризной манеры, с которой наша река света склонна как начинать, так и прекращать свое течение, мы никогда не можем сказать, как долго продлится день или ночь. Сейчас это то, что мы называем сумерками. В твоем мире, я полагаю, день никогда не заканчивается в тишине, ибо наши мудрецы говорят нам, что в верхнем мире ничего нельзя сделать без шума; что твой народ действительно любит шум; и что человек, производящий наибольший шум, считается у вас величайшим человеком.
        Из-за того, маленький барон, что в нашей стране прозрачного народа никто не может сказать, как долго продлится этот день или как долго нам придётся спать, наши законы не позволяют никому устанавливать точное время, когда будет сделано то или иное дело, или давать обещание сделать что-либо в определенный день, потому что, благослови тебя Господь, этот день может не продлиться и десяти минут. Поэтому мы всегда говорим: «Если завтра продлится больше пяти часов, приходите ко мне в начале шестого часа»; и мы никогда не желаем друг другу просто спокойной ночи, а всегда говорим: «Спокойной ночи, пока она длится». Более того, маленький барон, поскольку ночь часто застает нас врасплох, по закону все кровати в этой стране принадлежат государству, никому не позволено иметь свою собственную кровать, потому что, когда наступает ночь, ты можешь быть на другом конце города, а какой-нибудь другой подданный королевы Галаксы может оказаться перед твоей дверью, и независимо от того, где ночь настигнет нас, каждый в нашем мире обязательно найдет себе постель. Здесь повсюду стоят кровати. С помощью специальных
механизмов, они выдвигаются, как ящики, из стен, могут находиться под столами и диванами, в парках, на базарной площади, у обочин дорог; скамейки, урны, ящики и бочки могут в одно мгновение превратиться в кровати. Это - страна постелей, маленький барон. Но ах! Вот, сумерки и подходят к концу. Спокойной ночи, пока она длится!  - И с этими словами Мастер Холодной души лёг и захрапел, предварительно тщательно прикрывшись, чтобы у меня не было возможности взглянуть на его сердце, если вдруг я проснусь первым. Балджер и я были также рады улечься на настоящую кровать, хотя по тому, как мой четвероногий братец ходил вокруг да около, я видел, что он был не особенно восхищён её мягкостью.

        Глава VIII
        Доброе утро, пока оно длится.  - Откровенный разговор с Мастером Холодной души.  - Чудеса страны прозрачного народа.  - Мы въезжаем в город Миккаменков.  - Краткое его описание.  - Наш подход к королевскому дворцу.  - Королева Галакса и ее хрустальный трон.  - Слезы Мастера Холодной души.

        Я не думаю, что наша ночь продлилась больше трёх часов, может быть чуть подольше, но Мастеру Холодной души пришлось легонько встряхнуть меня, прежде чем он смог разбудить меня.
        - А теперь, маленький барон,  - сказал он, пожелав мне доброго утра с обычным «пока оно длится»,  - если ты не против, я провожу тебя ко двору нашей милостивой госпожи, королевы Галаксы. Наши мудрецы часто беседовали с ней о Высшем мире и ужасных страданиях его обитателей, которые сначала замерзают от безжалостного холода, а затем обжигаются палящими лучами того, что они называют своим солнцем. Она, без сомнения, будет счастлива тебя увидеть, хотя я должен предупредить тебя, что ты по наши меркам весьма некрасив, что ты кажешься мне таким чёрным и жёстким созданием, что тебя едва ли можно назвать человеком, а скорее живым куском земли или камня. Я очень боюсь, что наш народ будет чувствовать свое превосходство по сравнению с тобой. Вот четвероногого твоего спутника мы хорошо знаем в лицо, так как часто видели его образ высеченный из камня в тёмных покоях нашего мира.
        - Мастер Холодной души,  - сказал я на ходу,  - когда ты узнаешь меня получше, ты изменишь свое мнение, и хотя я не смогу показать тебе своего сердца, я надеюсь, что смогу доказать тебе и твоему народу, что оно у меня есть.
        - Конечно, конечно, маленький барон,  - воскликнул Мастер Холодной души,  - не обижайтесь. Мне не менее неприятно говорить тебе эти вещи, чем тебе их слышать, но мне за это платят, и я должен отрабатывать свое жалованье. Тщеславие быстро растет в нашем мире, и я пресекаю его всякий раз, когда вижу.
        К своему великому удивлению, я обнаружил, что в мире Миккаменков есть такие же озера и реки, как и у нас, только они, конечно, были поменьше, но намного чище. На мой вопрос водится ли в них рыба, Мастер Холодная душа сообщил мне, что они буквально кишат как самой вкусной рыбой, так и всякими моллюсками.
        - Но не думай, маленький Барон,  - добавил он,  - что у нас, кроме этого, нет другой пищи. В наших садах также растет множество разных видов овощей. Но мы не много едим, маленький барон, и редко находим нужным добывать пищу из водоемов.
        - А скажите мне, Мастер,  - сказал я,  - где вы берете шёлк, чтобы соткать такую мягкую и прекрасную ткань, из которой сшито ваше одеяние?
        - В нашем подземном мире, маленький барон,  - ответил Мастер Холодной души,  - есть много таких мест, куда не проникает река света, и в этих темных покоях обитают огромные ночные мотыльки, похожие на беспокойных духов. Мы находим и собираем их яйца, приклеенные к скалистым стенам этих пещер. Вылупившиеся из них черви прядут огромные коконы, такие большие, что даже один не уместился бы в моей руке. Их разматывают и это обеспечивает наши ткацкие станки необходимыми нитями.
        - А прекрасное дерево,  - продолжал я,  - откуда оно взялось?
        - Из каменоломни,  - ответил Мастер Холодной души.
        - Каменоломни?  - удивленно повторил я.
        - Ну да, маленький барон,  - сказал он,  - как у вас существуют каменоломни, и у нас есть похожие на них деревянные карьеры. Наши мудрецы рассказывают нам, что много тысяч лет назад леса, выросшие в вашем мире, были поглощены земной корой, так они попали в наш мир. Мы находим их, под толщей затвердевшей глины, которая закрывала их многие века. Смотрите, маленький барон, мы уже въезжаем в город. Вон там дворец королевы - вы пойдете со мной туда?
        Ах, дорогие друзья, если бы я только мог дать вам возможность увидеть этот прекрасный город подземного мира таким, каким он предстал передо мной. В своем великолепии он раскинулся под сверкающими куполами и сводчатыми коридорами, из которых лился на изящно вырезанные и отполированные входы в жилые покои этого счастливого народа потоков белого света, еще более ослепительного, чем наше полуденное солнце!
        Это было настолько удивительно красивое зрелище, что я часто останавливался, чтобы рассмотреть все повнимательней. Молодые и пожилые жители города, все одетые в одни и те же изящно струящиеся шелковые одежды, то пурпурные, то ярко-синие, то ярко-красные, спешили туда-сюда, каждый вооруженный неизбежным черным веером. Детское личико каждого было наполнено жизнью и радостью. Сотни фонтанов, бьющих из хрустальных чаш, сверкали в ослепительном белом свете, и десятки и сотни роскошных флагов и знамен спокойно висели на невидимых проводах. Странная музыка доносилась с баркасов изящной формы с шелковистыми навесами, они бесшумно скользили по поверхности извилистой реки, весла колыхали воду, и след от них напоминал дорожку сквозь расплавленное серебро.
        Когда мы с Балджером следовали за Мастером Холодной души по улицам из полированного мрамора, за нами по пятам следовала толпа миккаменков, шепча о нас всякие нелицеприятные вещи вперемешку с нескончаемыми приступами еле сдерживаемого смеха.
        Мастер строго порицал их за это.
        - Остановите свое несвоевременное веселье,  - сказал он им,  - и займись своими делами. Разве вы не знаете, что все это глупое веселье заставляет ваши сердца биться быстрее и истощает их?
        При этих словах Мастера Холодной души они отступили назад и прекратили свое хихиканье, но это было только на мгновение, и к тому времени, когда мы достигли королевского дворца, позади нас собралась еще более шумная толпа.
        Мастер Холодной души вдруг остановился и, вытащив из кармана огромный носовой платок, неистово зарыдал. Это не прошло бесследно, и с этого момента я понял, что миккаменки стали более серьезно относиться к моему прибытию в их город, хотя только присутствие Мастера сдерживало их приступы смеха.
        В скале над порталами королевского дворца были высечены большие отверстия, чтобы пропускать свет в королевские покои; но эти окна, если их можно так назвать, были завешены шелковыми занавесами нежных цветов, поэтому свет, проникающий в тронный зал, был умеренным и смягчённым. Сама комната была также увешана шелковыми тканями, что придавало ей восточный колорит; но никогда во время всех моих предыдущих странствий среди разных народов самых далеких земель я не встречал такого произведения искусства, которое могло бы сравниться с хрустальным троном, на котором восседала Галакса, королева миккаменков.
        В верхнем мире никогда не удавалось найти кусок горного хрусталя более трех футов в диаметре; но здесь, на троне королевы Галаксы, были четыре великолепные колонны размера, по меньшей мере, пятнадцати футов в высоту и три фута в диаметре у основания. Нижние их части были покрыты золотом, которое переливалось различными оттенками, в зависимости от того какой свет попадал на них. Спинка и подлокотники также были украшены всевозможными кристаллами, обрамленными металлическими вставками. Шёлковый балдахин редкой красоты покрывал трон, по краям с него свисали очень искусно выполненные тяжелые шнуры и кисточки всевозможных цветов.
        У подножия трона сидела юная принцесса Кристалина, а позади нее, расчесывая свои длинные шелковистые локоны, стояла ее любимая горничная Дамозель. Вокруг них группками, стояли лорды и их дамы, придворные и советники, всего их было около дюжины.

        Когда Мастер холодной души приблизился, чтобы приветствовать королеву, толпа зевак, следовавших за нами по пятам, с громкими взрывами хохота ввалилась в приемную. Придворный угнетатель был очень разгневан этим и, повернувшись к толпе, снова заплакал с удивительной силой; но я заметил, что это был всего лишь звук, так как ни одна слеза не упала из его кристально чистых глаз. Затем он начал напевать какую-то песню, которая, видимо, должна была оказать угнетающее влияние на дикое веселье миккаменков. Я могу припомнить только один куплет этого торжественного песнопения. Звучало оно следующим образом:
        - Плачьте, миккаменки, плачьте, о плачьте,
        За слепого человека в городе света,
        За человека безмолвного в беседках изобилия,
        За глухого в царстве музыки,
        За человека без носа в царстве цветов,
        Плачьте, миккаменки, плачьте, о плачьте!
        - Нет, Мастер Холодной души, мы не будем оплакивать их; оплакивай их сам.  - Наконец и королева Галакса подняла тонкую золотую палочку с алмазным наконечником, лежавшую в ее руке, и мгновенно воцарилась тишина, в то время как все взгляды все равно были прикованы к Балджеру и ко мне.

        Глава IX
        Балджер и я представлены королеве Галаксе, владычице хрустального трона.  - Как она нас приняла.  - Ее восхищение Балджером, который во многом показывает свой замечательный ум.  - Как королева сделала его лордом.  - Все о трех мудрецах, на попечение которых мы находимся у королевы Галаксы.

        Благодаря мягкому воздуху, никогда не изменяющейся температуре и отсутствию всякого шума и пыли, миккаменки, хотя и умирают в конце концов, как и другие люди, но, кажется, никогда не стареют. Их кожа остается мягкой и гладкой, а глаза - такими же чистыми и яркими, как кристаллы на троне их королевы.
        Когда мы прибыли в страну прозрачного народа, сердце королевы Галаксы почти уже совсем остановилось. Еще недели через две, и оно тихо и мягко остановится; ибо, как я уже говорил вам, дорогие друзья, сердца миккаменков прекрасно видны, когда ослепительный белый свет во всей своей силе проникает сквозь их тела, так что врачу очень легко взглянуть на него и сказать с точностью почти до минуты, когда оно полностью исчерпает свои ресурсы и остановится. Галакса выглядела настоящей королевой, когда она полулежала на своём славном Хрустальном троне.
        Она была одета в длинные струящиеся шелковые одежды цвета пурпура, на ней были ожерелье и браслеты из драгоценных камней, которые безусловно могли бы затмить драгоценности короны любого монарха из верхнего мира. Ее одежда по покрою и стилю была очень похожа на древнегреческую, а золотые сандалии, которые она носила, только усиливали сходство. Но единственное, что возбуждало моё удивление больше всего,  - это ее волосы, такие длинные, такие тонкие и шелковистые; они были очень густые, и просто ослепительно белые. И когда мы подошли ближе, к удивлению Балджера, но не к моему, ее волосы начали дрожать, шелестеть и подниматься, пока не скрыли полностью из виду весь её трон. Я хорошо понимал, что, когда она сидела на Хрустальном троне, достаточно было малейшего разряда электрического тока, чтобы ее чудесная шевелюра повела себя подобно белым, прозрачным щупальцам какого-нибудь гигантского морского существа, наполовину растения, наполовину животного.
        - Встань, маленький барон,  - сказала королева Галакса, когда я, подойдя к нижней ступеньке трона, опустился на правое колено,  - и добро пожаловать в наше королевство. Пока тебе будет угодно оставаться здесь, мой народ постарается показать тебе всё, на что тебе захочется взглянуть; ибо хотя наши мудрецы часто говорили нам о Высшем мире, всё же ты - его первый представитель, посетивший нас. Твой чудесный спутник тоже желанный для нас гость. Может ли он говорить, маленький барон?
        - Нет, ваше величество,  - сказал я с низким поклоном,  - но он может понимать меня, а я его.
        - Он ведь совершенно безобиден, не так ли?  - спросила королева.
        Вы можете попытаться представить себе, что я почувствовал, дорогие друзья, в тот момент когда я только собирался сказать: «Совершенно верно, ваше величество»,  - и к своему изумлению увидел, как Балджер подошел и обнюхав принцессу Кристалину, затем отошел и оскалился, когда она протянула руку, чтобы погладить его.
        Склонившись над ним, я шепотом упрекнул его и велел встать на колени перед королевой. Так он и сделал, поприветствовав ее тремя очень величественными поклонами, над которыми все от души рассмеялись.
        - Я бы хотела, чтобы он подошел поближе,  - сказала королева,  - чтобы я могла положить на него свою руку.
        По моему знаку Балджер вылизал передние лапы, а затем, вытерев их о ковер, вскочил на ступени трона и положил передние лапы на колени королевы Галаксы.
        Прекрасная правительница миккаменков была в восторге от таких прекрасных манер Балджера, и, чтобы еще больше позабавить ее, я попросил Балджера выполнить несколько трюков и интересных команд, приказывая ему «молиться», «притворяться мертвым», «оплакивать свою возлюбленную», «считать до десяти», «ходить на задних лапах», «хромать и плакать, показывая как это больно».
        Едва он прошел половину круга, притворяясь хромым, как леди Светящийся камень сама заплакала и, наклонившись, принялась ласкать Балджера и целовать его хромую ногу. К моему большому удивлению, Балджер не замедлил ответить на ее ласки, а позже, когда я велел ему выбрать девушку, которую он полюбил больше всего, и поцеловать ей руку, он подскочил прямо к Светящемуся камню и одарил ее не одним, а двадцатью поцелуями. В то же время принцесса Кристалина в страхе и отвращении отпрянула от, по ее словам, «уродливого зверя».
        - Прикажите ему принести мой носовой платок, маленький барон,  - крикнула Галакса, бросая его на пол.
        Я сделал, как велела королева, но Балджер отказался повиноваться.
        - Посмотрите, королева,  - сказал я с низким поклоном,  - он отказывается поднять платок без приказа вашего величества.
        И этот деликатный комплимент очень понравился даме.
        - Как же так вышло, маленький барон,  - спросила она,  - что ты благородного происхождения, а твой брат, как ты его называешь, просто Балджер?
        - Как это часто бывает в мире, где я живу, госпожа Королева,  - смиренно ответил я,  - почести достаются тем, кто меньше всего их заслуживает.
        - Ну что ж, маленький барон,  - весело воскликнула Галакса,  - хоть я и не столь великий государь по сравнению с вашими, но хочу исправить их ошибку. Прикажи своему четвероногому брату встать перед нами на колени.
        По моей просьбе Балджер расположился на ступенях Хрустального трона Галаксы и положил голову к ее ногам. Наклонившись вперед, она легонько коснулась его своей золотой палочкой и воскликнула:
        - Встаньте, лорд Балджер, встаньте! Королева Галакса, восседающая на своем Хрустальном троне, приказывает лорду Балджеру встать!
        В одно мгновение Балджер приподнялся на задние лапы и положил голову на колени королевы, в это время вся комната наполнилась громким ликованием. Каждая дама осторожно хлопала в ладоши своими хрупкими, похожими на стекло руками, за исключением принцессы Кристины, которая притворялась спящей.
        Затем королева Галакса сняла с шеи нитку жемчуга и собственноручно обвязала ее вокруг шеи лорда Балджера - и так получилось, что мой четвероногий брат перестал быть простым Балджером. Затем, повернувшись к своим государственным советникам, королева Галакса приказала им выделить нам с лордом Балджером королевские апартаменты и строго наказала немедленно подвергнуть суровому наказанию любого жителя, который посмеет посмеяться над нами или сделать неуважительные замечания по поводу наших темных глаз, смуглой и обветренной кожи. Ибо, как сказала королева своему народу: «Вы могли бы выглядеть еще хуже, чем они, если бы были вынуждены жить снаружи, подверженные обжигающему солнцу, пронизывающему холоду и облакам удушающей пыли».
        По приказу королевы трое самых мудрых из миккаменков были выбраны, чтобы сопровождать Балджера и меня, заботиться о наших нуждах, объяснять нам всё - словом, делать всё, что в их силах, чтобы наше пребывание в этой стране было как можно более приятным.
        Их имена, насколько я могу их произнести, были доктор Небулос, сэр Эмбер О'Пэйк и лорд Корнукор. Я должен объяснить вам, дорогие друзья, значение этих имен, ибо вы можете подумать, что имена их могут указать на то, что они были не совсем в своем уме. Но как я вам уже сказал, они были тремя самыми мудрыми людьми в стране прозрачного народа, и отсутствие ясности, отображенное в их именах, относилось исключительно к их глазам.
        Как вы знаете, многие ученые нашего мира выглядят иначе, чем обычные люди. Они часто сутулые, длинноволосые, с поджатыми губами, близорукие, с шаркающей походкой. Так вот, единственным отличием, которое после долгих лет глубоких изысканий проявлялось у самых мудрых жителей подземного мира, было лишение их прекрасных хрустальных глаз былой ясности. Теперь, я думаю, вы поймете, почему эти трое учёных народа миккаменков были названы именно так.
        Во всяком случае, несмотря на свои странные имена, это были три весьма выдающихся джентльмена, и сколько бы раз я ни задавал им один и тот же вопрос снова и снова, они всегда были готовы дать мне такой же вежливый ответ, как и тот, который я получил в первый раз. Они сделали для нас всё, что я только мог от них ожидать. Но на самом деле мне хотелось только одного - что бы они позволили мне посмотреть сквозь них.
        Этого они старательно избегали. И как бы ни жестикулировали они во время своих описаний, и как бы я ни старался, поймать удачный момент, непременно черный веер всегда был на моем пути.
        Естественно, не только они, но и любой житель этой страны почувствовали бы отвращение к тому, что совершенно незнакомый человек пытается заглянуть внутрь них, и я не мог винить их за это. И я уже отчаялся когда-нибудь увидеть бьющееся, подобно колебанию маятника, живое человеческое сердце.

        Глава X
        Краткий отчет о моих беседах с доктором Небулосом, сэром Эмбер О'Пэйком и лордом Корнукором, которые поведали мне много такого, чего я никогда раньше не знал, и за что я был им очень благодарен.

        Мы с лордом Балджером были более чем довольны нашими новыми друзьями. Хотя они так старались устроить нас поудобнее, что порой переусердствовали и не оставляли мне ни минуты свободного времени, чтобы сделать, например, записи в моем блокноте. Они были чрезвычайно заботливы, чтобы я даже в мыслях не позволил себе подумать, что у них может быть что-то не так.
        - Потому что,  - сказал сэр Эмбер О'Пэйк,  - теперь, когда ты нашел дорогу в наш подземный мир, маленький барон, я уверен, что каждый год к нам будут приходить гости из твоего народа, и я уже распорядился приготовить по этому поводу дополнительные кровати, как только удастся добыть для этого материалы.
        Доктор Небулос дал мне очень интересный отчет о различных недугах, которыми страдают миккаменки.
        - Все болезни среди нашего народа, маленький барон,  - сказал он,  - чисто психические или эмоциональные, то есть от избытка ума или от излишества чувств. Среди нас нет такого понятия, как телесная немощь. Вино и крепкие напитки неизвестны в нашем мире, а пища, которую мы едим, проста и легко усваивается. У нас чистый воздух и хотя люди мы активные и трудолюбивые, все же мы достаточно много спим. Поскольку наши законы запрещают использование ламп или факелов, исключение возможно только для тех, кто трудится в тёмных шахтах, то мы не можем разрушить свое здоровье, превратив ночь в день. Мы ложимся спать в тот самый момент, когда река света перестаёт течь. Единственная болезнь, которая доставляет мне больше всего хлопот,  - это ибурюфросния[8 - В подлиннике iburyufrosnia.].
        - Скажите, пожалуйста, а какова природа этого недуга?  - переспросил я.
        - Это склонность быть слишком счастливым,  - серьезно ответил доктор Небулос,  - и я с сожалением должен сказать, что несколько наших сограждан, пострадавших от этого недуга, сократили свою жизнь, отказавшись принимать мои лекарства. Она обычно развивается очень медленно, начинаясь с наклонности хихикать, которая через некоторое время сменяется сильными приступами смеха.
        Например, маленький барон, когда ты пришел к нам, на многих из наших людей напала агрессивная форма ибурюфроснии; и хотя господин Холодная душа, придворный угнетатель, приложил большие усилия, чтобы остановить ее, все же он оказался совершенно бессилен. Она распространилась по городу с поразительной быстротой. Сами не зная почему, наши рабочие во время работы, наши дети во время игры, все наши люди начали смеяться, что было для них крайне опасно. Я обследовал несколько самых тяжелых случаев и обнаружил, что при той скорости, с которой бьются сердца большинства из них, они погибнут за одну неделю. Это было ужасно. Был поспешно созван совет, на котором было решено скрыть тебя и лорда Балджера от посторонних глаз. Но, к счастью, мое мастерство одержало верх в этой ситуации.
        - Вы увеличили количество таблеток, которые нужно принимать?  - переспросил я.
        - Нет, маленький барон,  - сказал доктор Небулос,  - я увеличил их размер и покрыл сухим порошком, который чрезвычайно затруднял их глотание, и таким образом заставил тех, кто их принимал, перестать смеяться. Но было несколько случаев настолько жестоких, что их нельзя было вылечить таким способом. Я приказал пристегнуть этих людей широкими ремнями и держать их рты открытыми с помощью деревянных клиньев. Как вы понимаете, это так затруднило их смех, что они очень быстро совсем отказались от него.
        Ах, маленький барон,  - продолжал мудрый доктор со вздохом,  - это был самый печальный день для человечества, когда люди научились смеяться. Я считаю, что этим бесполезным радостным возбуждением мы обязаны вам, людям верхнего мира. Будучи подверженными то пронизывающим ветрам, то морозам, вы приобрели привычку дрожать, чтобы согреться, и мало-помалу эта привычка так разрослась в вас, что вы продолжали дрожать независимо от того, замёрзли вы или нет. И просто называли привычку эту другим именем. Так вот, мои знания в области человеческого тела объясняют мне, что эта дрожь - очень мудрое решение природы, чтобы поддерживать кровь в движении и таким образом спасти человеческое тело от гибели во время холода. Но почему мы должны дрожать, когда мы счастливы, маленький барон? Всякое удовольствие - это мысль, и все же в тот самый момент, когда мы должны поддерживать наши тела в идеальном покое, насколько это возможно, мы подчиняемся этой нелепой дрожи. Разве мы дрожим, когда смотрим на красоты реки света, или слушаем прекрасную музыку, или созерцаем любимый лик нашей милостивой королевы Галаксы? Но хуже
всего, маленький барон, эти бессмысленные трепет и дрожь, что мы называем смехом, в отличие от хороших, глубоких, долгих, здоровых вдохов, опустошают лёгкие, не давая им наполниться снова, и поэтому мы часто видим, как все эти хихикающие и смеющиеся падают в обмороках, буквально задыхаясь от своих собственных диких и неразумных действий. Я всегда утверждал, маленький барон, что только мы одни из всех животных имеем привычку смеяться, и теперь я рад, что мое мнение подтвердилось благодаря моему знакомству с мудрым и достойным лордом Балджером. Понаблюдай за ним. Он так же хорошо, как и мы, знает, что такое быть довольным, веселиться, радоваться, но он не подвергает себя приступам бесполезного смеха. В его искрящихся глазах - истинных окнах души - я вижу, как он счастлив, я могу измерить его радость и отметить его удовлетворенность.
        Я был в восторге от этого разговора с кротким доктором Небулосом и делал для себя заметки, чтобы его аргументы не могли ускользнуть из моей памяти. Тем более я был очень доволен, когда он доказал, что мой верный Балджер так мудро устроен самой природой.
        Еще я расспросил своих новых друзей, сэра Эмбера О'Пэйка и лорда Корнукора, не было ли у королевы Галаксы каких-либо проблем в управлении своим народом.
        - Вообще никаких,  - последовал ответ.  - За много долгих лет только один или два раза приходилось вызывать миккаменков к судье, чтобы исследовать их сердце в потоке света. Единственное наказание, разрешенное нашими законами,  - это заключение на незначительный срок в одну из тёмных камер. Самый суровый приговор, который когда-либо выносился нашим судом - заключение, которое длилось двенадцать часов. Но, честно говоря, мы должны признать, маленький барон, что ложь и обман нам неизвестны по той простой причине, что, будучи прозрачными, миккаменки не могут обмануть, не будучи пойманными на месте преступления. Поэтому зачем пытаться? В тот самый момент, когда кто-то из нас говорит одно, думая при этом другое, то есть начинает врать, его глаза затуманиваются и выдают его, подобно тому, как чистое небо затуманивается при приближении бури в вашем верхнем мире. Но это, конечно, маленький барон, относится только к нашим мыслям, потому что наши законы позволяют нам скрывать свои чувства с помощью черного веера. Никто не может смотреть на чужое сердце, пока его владелец не пожелает этого. Это очень
серьезное преступление - для одного миккаменка смотреть сквозь другого без его разрешения. Как ты понимаешь, поскольку мы по природе своей прозрачны, то совершенно невозможно, например, чтобы в нашем подземном мире брак миккаменков оказался несчастливым. Ведь когда юноша говорит о своей любви к девушке, они оба имеют право по закону посмотреть на сердца друг друга, и таким образом точно понять силу своей любви.
        Это и многие другие странные и интересные вещи рассказали мне мои новые приятели, доктор Небулос, сэр Эмбер О'Пэйк и Лорд Корнукор. И я был очень благодарен доброй королеве Галаксе за то, что она выбрала их сопровождать меня. Хорошие друзья лучше золота, хотя в то время мы, возможно, и не думали об этом.

        Глава XI
        Приятные дни проведённые среди миккаменков, и чудесные вещи, увиденные нами.  - Призрачный сад и его описание.  - Наша встреча с Дамозель Светящимся камнем, и что из этого вышло.

        Отныне мы с лордом Балджером чувствовали себя среди миккаменков как дома. Один из королевских баркасов был предоставлен в наше распоряжение, и когда мы устали бродить и любоваться чудесами этого прекрасного города подземного мира, мы взошли на борт и стали грести туда и сюда по зеркальной реке.
        И если бы я сам не видел этого, то никогда бы не поверил, что какой-нибудь вид моллюсков можно научить быть настолько услужливым, чтобы выплыть на поверхность и предложить нам на обед одну из своих огромных клешней, вежливо уронив ее нам в руку, как только мы ее взяли.

        На одном из речных берегов я заметил длинный ряд деревянных отсеков, очень похожих на закрома бакалейщика; но вы можете себе представить, как мы с Балджером развеселились, когда, подойдя ближе к этому длинному ряду маленьких домиков, обнаружили, что это черепашьи гнезда и что довольно много черепах удобно устроились в этих своих гнездах, откладывая яйца. Которые, смею вас уверить, были самыми вкусными, из тех, что я когда-либо пробовал в своей жизни.
        Мне кажется, я уже говорил вам, что река, протекающая по земле прозрачного народа, буквально кишит вкусной рыбой, причем карп и камбала были особенно нежными на вкус. И я, зная, как добросердечны миккаменки, был немало озадачен тем, как они когда-либо могли набраться храбрости, чтобы вонзить копье в одну из этих рыб, которые были такими ручными и игривыми, как какие-нибудь котята или щенки. Рыба следовала за нашим баркасом туда и сюда, хватая еду, которую мы ей бросали. Выпрыгивая в воздух, она блестела как полированное серебро, когда белый свет искрился на ее чешуе.
        Но и эта тайна однажды была раскрыта, когда я увидел, как один из рыбаков заманивает десяток или больше рыб в нечто вроде загона, отгороженного от реки проволочной сеткой. Едва он закрыл ворота, как, к моему изумлению, я увидел, что рыбы одна за другой всплывают на поверхность и плавают на боку мертвые, как камень.
        - Это, маленький барон,  - объяснил рыбак,  - комната смерти. На дне этого темного бассейна спрятано несколько электрических угрей огромных размеров и мощности, и когда наши люди хотят получить свежей рыбы на ужин, мы просто открываем эти ворота и заманиваем стаю внутрь, бросая ее любимую еду в воду. Палачи ждут их, и через несколько мгновений рыбы, наслаждаясь своей трапезой и ничего не подозревая, безболезненно, как ты сам видел, предаются смерти.
        Одну из частей города прозрачного народа, которая очень привлекала Балджера и меня, занимал королевский сад. Это было очень странное и загадочное место. Во время моего первого посещения я шел по его тропинкам между беседками на цыпочках, затаив дыхание и тревожно оглядываясь по сторонам. Было ощущение, что в любой момент какой-нибудь гоблин опутает тебя прочной паутиной или сказочный эльф коснется твоих щек своими холодными атласными крыльями.
        Итак, дорогие друзья, прежде всего вам следует знать, что с потерей солнечного света и открытого воздуха цветы, кустарники и виноградные лозы этого подземного мира постепенно расстались со своими ароматами и красками. Их листья, лепестки и стебли становились все бледнее и бледнее, как лица влюбленных девушек, чьи возлюбленные так и не вернулись с войны. Месяц за месяцем тёмная зелень, розовые, золотисто-желтые и темно-синие цвета исчезали, словно тоскуя по утраченному солнцу и ласковому ветерку, которые они так любили, пока, наконец, преображение не завершилось, и все они теперь стояли или висели абсолютно выбеленные, как те фантастические клумбы цветов и венки виноградных лоз, которые пушистый апрельский снег создает на безлистных кустах и деревьях.
        Не могу передать вам, дорогие друзья, какое странное чувство охватило меня, когда я ступил в этот сад, где призрачные виноградные лозы причудливыми формами цеплялись за темные шпалеры, и где высокие лилии, белее пуха, стояли вертикально, как духи, обреченные на вечное молчание, лишенные даже их благовоний. Огромные гроздья снежных хризантем, пушистые, перистые формы которых были так прекрасны, казалось прижимались друг к другу своими мягкими телами, как группы изгнанных небожителей. В их безмолвном отчаянии чувствовалось, как тепло и сияние солнечного света медленно и постепенно покидают их души. Чуть ниже неподвижно стояли огромные розы со снежными лепестками белее морских раковин. Раскрываясь, они словно прислушивались к какому-то сигналу, который разрушит наложенное на них заклинание и вернет им солнечный свет, а вместе с ним и их цвет и аромат.
        Еще дальше как пушистые облака белели клумбы фиалок, казалось, окутанные безмолвной печалью об утрате чудесного аромата, который был у них на земле. Иногда над цветами лилий вырастали длинные, стройные, призрачные стебли подсолнухов, почти невидимые, нагруженные на концах гроздьями снежных цветов. Они походили на поникшие белые лица, смотрящие сквозь безмолвный воздух и ожидающие солнечного света, который никак не приходит.
        А еще выше, над всеми этими призрачными цветами, сплетаясь и обвиваясь, падая гирляндами, ползли и бежали, как длинные ряды ускользающих призраков, призрачные лозы с призрачными цветами, они были согнутые и скрученные, обвитые и свернутые в тысячи странных и фантастических форм и фигур. Белый свет с его чернильными тенями делал их живыми и наполовину человеческими. Так что малейшего движения и голоса было достаточно, чтобы заставить этот сад казаться населенным скорбными духами, изгнанными в эти подземные камеры за странные злодеяния, совершенные на земле. И здесь они были обречены ждать тысячи лет, прежде чем солнечный свет, их цвет и аромат снова вернутся к ним.
        Однажды, прогуливаясь по королевским садам, Балджер вдруг тихо взвизгнул и побежал вперед, как будто заметил знакомую фигуру какого-то дорогого друга.
        Когда я подошел к нему, он сидел рядом с Дамозель Светящимся камнем, которая, отдыхая на одной из садовых скамеек, одной своей мягкой рукой с прозрачной тончайшей кожей она гладила голову и уши Балджера, а другой крепко прижимала к груди черный веер.
        Она посмотрела на меня своими хрустальными глазами и слегка улыбнулась, когда я подошел ближе.
        - Ты видишь, маленький барон,  - прошептала она,  - мы с лордом Балджером не забыли друг друга.
        После того как нас представили двору я все время перебирал в уме причины внезапной привязанности Балджера к Дамозель Светящемуся камню, но так до конца ничего и не понял. Она была всего лишь фрейлиной при дворе, в отличие, например, от той же прекрасной принцессы Кристалины. Но я ничего не сказал, только ответил, что мне очень приятно это видеть, и добавил, что куда бы ни была направлена любовь Балджера, моя непременно последует за ней.
        - Ах, маленький барон, как бы я хотела в это поверить!  - вздохнула прекрасная Дамозель.
        - Можете,  - сказал я,  - конечно, можете.
        - Тогда, если можно, маленький барон,  - ответила она,  - подойдите и присядьте здесь рядом со мной, но только до тех пор, пока я не разрешу вам, не смотрите сквозь меня. Обещаете?
        - Да, прекрасная Дамозель,  - был мой ответ.
        - А ты, лорд Балджер, лежи у моих ног,  - продолжала она,  - и не спускай с меня своих мудрых глаз, а твой острый слух должен быть настороже. Маленький барон, если бы и твой, и наш миры были наполнены скорбью, то моя была бы самой тяжелой из всех. Пожалуйста, выслушай грустную и печальную историю о скорбящей принцессе с пятнышком на сердце и, когда ты все узнаешь, поделись со мной своей мудростью.

        Глава XII
        Печальная история о скорбящей принцессе с пятнышком на сердце и о том, что случилось, когда она ее закончила.
        - Маленький барон и дорогой лорд Балджер,  - начала Дамозель Светящийся камень, после того как три долгих и глубоких вздоха освободили ее душу от тяжкого бремени горя,  - знайте же, что я не Дамозель Светящийся камень, а никто иная, как сама принцесса Кристалина; что та, чьи волосы я расчесываю, на самом деле должна расчесывать мои; что та, кому я служу уже десять долгих лет, обязана служить мне!
        - И подумать только, о принцесса,  - радостно воскликнул я,  - что мой любимый Балджер сразу понял, что она, сидящая на ступенях Хрустального трона, не имеет права на это место. Его тонкий ум первым почуял зло, причиненное тебе, его зоркий глаз первым опустился на дно колодца истины. Но, прекрасная принцесса, меня охватывает любопытство понять, как ты сама узнала об этом.
        - Это ты скоро узнаешь, маленький барон,  - ответила Кристалина,  - и чтобы ты знал всё, что знаю я, я начну с самого начала. В тот день, когда я родилась, в стране миккаменков было великое счастье, и люди собирались перед королевским дворцом, смеялись и плакали, так счастливы были они, думая, что ими будет править другая принцесса после того, как сердце королевы Галаксы остановится. Ибо много лет назад плохой король сделал их очень несчастными, и они надеялись и молились, чтобы такие правители больше не царствовали над ними. Один за одним они начали рассказывать друг другу, какой, по их мнению, должна быть маленькая принцесса.
        - Она будет прекраснее всех, кто когда-либо восседал на Хрустальном троне. Ее руки и ноги будут подобны жемчужинам с коралловыми наконечниками; ее волосы будут белее речной пены; и из ее прекрасных глаз вырвется сияние ее чистой души. И ее сердце… О, ее сердце будет подобно маленькому комочку замерзшей воды, таким чистым и прозрачным оно будет, таким похожим на кусочек чистейшего кристалла, ярким и безупречным, как алмаз. И поэтому пусть ее назовут принцессой Кристалиной, или Девой с хрустальным сердцем.
        Тотчас же раздался крик: «Да, пусть ее назовут Кристалиной или Девой с хрустальным сердцем». И королева Галакса, услышав крик своего народа, послала им весть, что все будет так, как они хотят - что я стану принцессой Кристалиной.
        Но, ах… Я должна была дожить до того, чтобы рассказать об этом! Через несколько дней няня пришла к моей царственной матери, ломая руки и заливаясь слезами, упав на колени, она прошептала королеве: «Госпожа моя, прикажи мне скорее умереть, чем рассказать тебе то, что я обнаружила».

        Получив приказ говорить, няня сообщила королеве Галаксе, что в тот день она впервые поднесла меня к свету и обнаружила, что в моем сердце есть пятнышко.
        Королева вскрикнула от ужаса и упала в обморок. Когда она пришла в себя, то велела принести меня к ней и поднести к свету, чтобы она могла увидеть это сама. Увы, это оказалось правдой! В моем сердце действительно было пятнышко. Я не была достойна того сладкого имени, которым наградил меня ее любящий народ. Они с ужасом отвернулись бы от меня и никогда бы не согласились сделать меня своей королевой, если бы правда стала известна. Их не тронули бы материнские молитвы: они были бы глухи ко всем, у кого хватило бы смелости посоветовать им принять принцессу с пятнышком в сердце. Ведь они надеялись, что ими будет править та, которая полностью соответствует титулу, которым они ее наградили.
        Королева Галакса понимала, что что-то нужно делать незамедлительно и что напрасной потерей времени и труда будет попытаться урезонить разочарованных людей. Тогда она придумала план как выйти из этой ситуации. Так вот, случилось так, маленький барон, что в тот самый день, когда я появился на свет, у одной из служанок королевы Галаксы родился младенец; поспешно позвав эту женщину, она приказала ей принести своего младенца в королевскую спальню и оставить его там, пообещав, что он будет воспитываться как моя приемная сестра. Но едва служанка, радуясь, удалилась, как няне было приказано переодеть детей. Уже через несколько мгновений Светящийся камень была завернута в мое богато расшитое одеяло, а меня закутали в ее простое покрывало.
        Как шли дела последующие несколько лет, я не знаю, но однажды… Ах, как хорошо я это помню! Мой маленький ум был озадачен, услышав крик Кристалины: «Нет, нет, дорогая мама, это несправедливо, мне это не нравится. Каждый день, когда ты приходишь к нам, ты даришь Светящемуся камню десять поцелуев, а мне только один». Тогда королева Галакса улыбнулась печальной улыбкой и одарила Кристалину какой-то безделушкой, чтобы она не расстраивалась.
        И так мы с Кристалиной жили год за годом, пока не стали совсем взрослыми девочками. Она сидела на троне и носила королевский пурпур, расшитый золотом, а я была простой фрейлиной. Но все также большая часть поцелуев доставалась мне. И я немало удивлялась этому, но не осмеливалась спросить, почему. Однако однажды, когда я осталась наедине с королевой Галаксой, сидя на своей подушке в углу, я шила и думая о парусе, который мы должны были поставить на реке в этот день, я очень удивилась, увидев, как королева бросилась передо мной на колени. Я почувствовала ее объятия, она покрыла мое лицо и голову поцелуями и слезами. Она рыдала и стонала:
        - О, мой младенец, мой потерянный младенец, мое благословение и моя радость, никогда, никогда, никогда не вернется ко мне? Я потеряла тебя навсегда? Должна ли я была отказываться от тебя… о, должна ли?
        - Нет, госпожа Королева - пробормотала я, более чем удивленная ее словами и действиями.  - Ты во сне. Проснись и посмотри на меня. Я - вовсе не Кристалина. Я - Светящийся камень, твое приемное дитя. Я прямо сейчас пойду и приведу к тебе мою сестру.
        Но она не отпускала меня и вместо ответа осыпала меня все новыми поцелуями, пока я почти не задохнулась, так крепко она прижимала меня к своей груди. Вокруг меня, как сотканная мантия, ниспадали ее длинные густые локоны.
        И тогда она рассказала мне всё-всё, что я рассказала тебе, маленький барон, и велела мне никогда не рассказывать об этом ни одной живой душе в нашем подземном мире. И я дала ей торжественное обещание, что никогда этого не сделаю.
        - И ты сдержала свое слово, как настоящая принцесса,  - весело сказал я,  - потому что я не из твоего мира, прекрасная Кристалина.
        - Теперь, когда я рассказала тебе печальную историю о скорбящей принцессе с пятнышком в сердце, маленький барон,  - прошептала Кристина, устремив на меня свои большие сияющие глаза,  - мне остается только одно: позволить тебе посмотреть сквозь меня, чтобы ты точно знал, какой совет мне дать.
        Сказав это, прекрасная принцесса встала со своего места и, встав передо мной в потоке белого света, падающего ей на спину, опустила свой черный веер. Она велела мне взглянуть на ее тяжелое сердце, которое она несла в себе все эти годы, и точно сказать ей, какого размера было пятнышко, где оно находилось и какого было цвета.
        Я был вне себя от радости, что мне наконец представилась возможность взглянуть на сердце одной из миккаменок. Мое собственное сердце радостно забилось, когда я смотрел и смотрел на это таинственное маленькое существо, нет, скорее крошечное существо, живущее, дышащее, трепещущее в ее груди; то медленно и размеренно, когда она размышляла о своей печальной судьбе, то все быстрее и быстрее, когда в ее душе зарождалась надежда, что, возможно, я смогу дать ей такой мудрый совет, что придет конец всем её горестям.
        - Ну, мудрый маленький барон,  - тревожно прошептала она,  - что ты видишь? Оно очень большое? В какой части оно находится? Оно черное, как ночь, или какого-то другого, менее смертоносного цвета?
        - Наберитесь мужества, прекрасная принцесса,  - сказал я,  - оно очень маленькое и находится с левой стороны. Оно не черное, а скорее красноватое, как будто одна капля крови из вен твоих далеких предков пережила их за эти тысячи лет и затвердела там, чтобы рассказать, откуда пришел твой народ.
        Принцесса заплакала от радости, услышав эти утешительные слова.
        - Если бы он был черным,  - прошептала она,  - я бы легла на это ложе из фиалок и никогда больше не вставала, пока люди не пришли бы, чтобы унести меня в могилу в безмолвную погребальную камеру, не посещаемую рекой света.
        На этой печальной ноте Балджер жалобно заскулил и лизнул руки принцессы, глядя на нее своими темными глазами, пронизанными сочувствием. Этот утешительный жест очень обрадовал её, и я тоже был тронут сердечностью моего друга.
        - Прекрасная принцесса,  - сказал я серьезно - я признаю, что задача не из легких, но надеюсь на лучшее. Я хотел бы, чтобы у нас было больше времени, но, как ты знаешь, сердце королевы Галаксы скоро иссякнет, поэтому мы должны действовать быстро и мудро. Но прежде всего я должен поговорить с королевой и получить её согласие действовать от твоего имени в этом вопросе.
        - Боюсь, что этого она никогда не позволит,  - простонала Кристина.  - Однако ты гораздо мудрее меня, поэтому поступай так, как считаешь нужным.
        - Следующее, что нужно сделать, прекрасная принцесса,  - торжественно добавил я,  - это смело и бесстрашно открыть свое сердце вашему народу.
        - Нет, маленький барон,  - воскликнула она, подскочив,  - этого не может быть! Этого невозможно, ибо знайте, что по нашим законам считается государственной изменой, если кто-то из наших поданных позволит себе посмотреть сквозь лицо королевской крови. О нет! Нет, маленький барон, этого никогда не будет!
        - Подожди, милая принцесса,  - мягко попросил я,  - не так быстро. Ты не знаешь, что я имею в виду, когда говорю про то, что тебе следует смело показать твое сердце народу. Не бойся. Я не нарушу закона, и все же они смогут посмотреть на пятнышко в твоем сердце, и увидят, как оно мало, и услышат, что я скажу о нем. Ты даже не будешь видна им.
        - О, маленький барон,  - прошептала Кристалина,  - если бы это было возможно, я чувствую, что они простили бы меня. Ты так мудр, и твои слова вселяют такую сильную надежду в мое бедное, тяжелое сердце.
        - Нет, прекрасная принцесса,  - прервал я ее,  - мы можем только надеяться на лучшее. Я недостаточно мудр, чтобы предсказывать будущее, но, судя по тому, что я знаю о твоем народе, он мало чем отличается от моего. Может быть, мне и не удастся склонить их на свою сторону и заставить кричать: «Да здравствует принцесса Кристалина!». Но я обещаю тебе, что сделаю для этого всё, что в моих силах. А теперь ступай во дворец и не гнушайся брать в руки золотой гребень еще несколько дней и со всем смирением играть роль Дамозель Светящийся камень.

        Глава XIII
        Как я взялся за дело, чтобы исправить зло, совершенное в королевстве миккаменков, и как Балджер помог мне.  - Признание королевы Галаксы.  - Я назначен премьер-министром, пока она жива.  - То, что произошло в тронном зале.  - Моя речь перед людьми из подземного мира.  - Как меня тянуло в разные стороны и что из этого вышло.

        Первое, что я сделал после того, как настоящая принцесса Кристалина покинула меня,  - это разыскал доктора Небулоса и узнал от него точное число часов до того, как сердце королевы остановится.
        Так как он только что производил осмотр, то смог определить все до минуты: ей оставалось прожить семнадцать часов и тринадцать минут. Довольно короткое время, признайтесь, дорогие друзья, в течение которого я должен был выполнить важное дело, которое я задумал. Затем я направился прямо в королевский дворец и потребовал личной аудиенции у владычицы Хрустального трона.
        По совету сэра Эмбера О'Пэйка и лорда Корнукора она решительно, но любезно отказалась принять меня, сославшись на то, что волнение, которое непременно последует за беседой с «угольным человеком»  - так назвали меня миккаменки,  - сократит ее жизнь по меньшей мере на тринадцать минут.
        Но от меня нельзя было так бесцеремонно отмахнуться. Сев, я взял перо и написал на куске глазурованного шелка следующие слова: «Галаксе, королеве миккаменков, владычице Хрустального трона. Я, лорд Балджер, миккаменкианский аристократ, владелец этого письма, который первым обнаружил, что ненастоящая принцесса сидит на ступенях Хрустального трона, требую аудиенции для моего господина барона Себастьяна фон Трампа, широко известного как „Маленький барон Трамп“, и побуждаемый им, я спрашиваю: „Что значат 13 минут твоей жизни, о королева Галакса, по сравнению с долгими годами горя и разочарования, уготованными твоей дочери?“»
        Взяв это письмо в пасть, Балджер убежал. Через несколько минут он был уже в покоях королевы. Стражники в ужасе отступили, увидев, как он приближается, а его темные глаза сверкают негодованием. Поднявшись на задние лапы, он вложил письмо в руки Галаксы. Едва она прочла его, как упала в обморок, и во дворце и вокруг него сразу поднялась суматоха. Меня поспешно вызвали, и в зале для аудиенций не осталось никого, кроме доктора Небулоса, сэра Эмбера О'Пэйка, лорда Корнукора, лорда Балджера и меня.
        - Пошлите за Дамозель Светящимся камнем,  - приказала королева.
        И когда она появилась, к изумлению всех, кроме Балджера и меня, Галакса велела ей подняться по ступеням Хрустального трона, затем, нежно обняв ее, королева произнесла следующие слова:
        - О, мои верные советники и мудрые друзья, представляю вам - это настоящая принцесса Кристалина, которую я все эти годы злонамеренно и несправедливо лишала ее высоких государственных и королевских привилегий. Она родилась с пятнышком на сердце, и я боялась, что бесполезно просить мой народ принять ее в качестве моей преемницы.
        - Да, госпожа Хрустального трона,  - воскликнул лорд Корнукор,  - ты поступила мудро. Твой народ никогда не принял бы ее как принцессу Кристалину, он никогда бы не поверил, что это пятнышко в сердце принцессы было настолько крошечным, как одинокий кристалл в подлокотнике твоего великолепного трона. Поэтому, о королева, мы советуем тебе не омрачать свои последние часы разногласиями с любящими тебя подданными.
        - Милорд Корнукор,  - сказал я с низким поклоном,  - я осмеливаюсь поднять свой голос против вашего и прошу у королевы Галаксы разрешения вступить в переговоры с её народом.
        - Запретите ему это, госпожа королева!  - яростно закричал сэр Эмбер О'Пэйк, на что Балджер тихо зарычал и оскалил зубы.
        - Ваше величество,  - серьезно добавил я,  - признание ошибки - это уже частичное ее исправление. У этой прекрасной принцессы, правда, есть пятнышко на сердце, которое плохо согласуется с именем, дарованным ей твоим народом. Назначь меня своим представителем до тех пор, пока твое сердце не остановится, и клянусь, я обещаю тебе, что у тебя будет три часа счастья, прежде чем твое королевское сердце перестанет биться!
        - Да будет так, маленький барон,  - радостно воскликнул Галакса.  - Я объявляю тебя премьер-министром.  - При этих словах Балджер разразился радостным лаем и, поднявшись на задние лапы, лизнул руку королевы в знак своей благодарности, в то время как прекрасная принцесса смотрела на меня с любовью, которую невозможно было выразить словами.
        У меня было всего несколько часов, чтобы действовать. Волнение, как уверял меня доктор Небулос, сократило жизнь королевы на целый час.
        Я имел привычку всегда носить с собой маленькую, но отличную лупу для изучения мельчайших предметов, а также для чтения надписей, слишком мелких, чтобы их можно было увидеть невооруженным глазом. Спешно вызвав искусного слесаря, я велел ему поместить линзу в короткую трубку и вложить эту трубку в другую, чтобы я мог удлинить ее по своему усмотрению. Затем, созвав столько самых влиятельных поданных королевы, сколько мог вместить тронный зал, я попросил лорда Корнукора сообщить им о признании, которое сделала королева Галакса, а именно, что на самом деле Дамозель Светящийся камень - это принцесса Кристалина, а принцесса Кристалина - это никто иная, как Дамозель Светящийся камень.
        Эти сведения лишили всех дара речи. Но когда лорд Корнукор рассказал им всю историю и объяснил, почему королева прибегла к такому обману, все они разразились самыми дикими причитаниями, повторяя снова и снова жалобным тоном:
        - Пятнышко на ее сердце! Пятнышко на ее сердце! О страшное несчастье! О горестный день! Она никогда не сможет стать нашей принцессой, если в ее сердце есть это пятнышко!
        К этому времени мои приготовления были завершены. Я поместил принцессу Кристалину прямо за дверью тронного зала, где она стояла, спрятавшись за толстыми портьерами, а рядом с ней я поставил доктора Небулоса с большим круглым зеркалом из полированного серебра в руке. Громко призывая к тишине, я обратился к плачущим подданным королевы Галаксы.
        - О миккаменки, прекрасный прозрачный народ, я счастлив быть среди вас в этот час и получить от вашей милостивой королевы разрешение выступить в защиту несчастной принцессы. Будучи благородного происхождения и жителем другого мира, мне было дозволено посмотреть сквозь скорбящую принцессу, и я это сделал. Да, миккаменки, я смотрел на её сердце, я видел в нём пятнышко! Прислушайтесь, люди, и вы узнаете, как это пятнышко попало туда. Ибо это не угольно-черное пятно, как вы все, собравшиеся в этом прекрасном зале, без сомнения, думаете. О нет, миккаменки, тысячу раз нет: это крошечное пятнышко красноватого оттенка - это капля королевской крови из верхнего мира, в котором я живу. И эта кровь за все эти бесчисленные века текла по венам тысячи королей и все еще хранила свое алое сияние, все еще помнила славное солнце, вызвавшее ее к жизни. А теперь, чтобы вы не подумали, что я говорю не правду, а преследую какие-то свои темные цели, я покажу вам сердце прекрасной Кристалины, в том виде, как оно есть, бьющееся и трепещущее от надежды и страха. Смотрите и судите сами!

        И с этими словами я подал знак тем, кто находился за пределами тронного зала, чтобы они выполняли данные им мои указания.
        В одно мгновение плотные занавесы были задернуты, и тронный зал погрузился в темноту, и в тот же момент доктор Небулос поймал своим зеркалом яркие белые лучи света и направил их на тело Кристалины, в то время как я через отверстие в занавесах поспешил приложить трубку, к которой была прикреплена линза, и, поймав отраженное изображение ее сердца, перенаправил его на противоположную стену тронного зала. Увидев, насколько маленьким было пятнышко и как правдиво я его описал, миккаменки заплакали от радости, а потом, словно в один голос, разразились криками:
        - Да здравствует прекрасная принцесса Кристалина с рубиновым пятнышком в сердце! И десять тысяч благословений на голову маленького барона Трампа и лорда Балджера за спасение нашего мира от жестоких распрей!
        Люди снаружи тоже подхватили этот крик, и через некоторое время уже весь город был заполнен толпами подданных королевы Галаксы, которые пели, танцевали и рассказывали о своей любви к прекрасной принцессе с рубиновым пятнышком в сердце. Я сдержал свое слово - у королевы Галаксы будет по крайней мере три часа полного счастья, прежде чем ее сердце остановится.
        Но внезапно река света стала мерцать и поток ее сверкающих белых лучей потускнел.
        Приближалась ночь. Бесшумно, как по волшебству, миккаменки исчезли из моего поля зрения, ускользая в поисках кроватей, и когда мрак прокрался в большой тронный зал, кто-то нежно потянул меня за руку и тихим голосом прошептал:
        - Я люблю! Я люблю тебя! Никто не может сказать, как я люблю тебя!

        И тут вдруг кто-то более сильный схватил меня за подол пальто и медленно, но верно потащил прочь, сквозь тьму, сквозь мрак, на безмолвные улицы, всё дальше и дальше, пока наконец этот мягкий голос задыхаясь от рыданий, не прекратил мольбы и не прошептал: «Прощай, о, прощай! Я не смею идти за тобой дальше!»
        И так мой мудрый Балджер уводил меня все дальше и дальше из города миккаменков, на Мраморное шоссе!

        Глава XIV
        Мы с Балджером покидаем прекрасные владения королевы Кристалины.  - Чудесная природная переговорная трубка.  - Попытка Кристалины вернуть нас назад.  - Как я удерживал Балджера от возвращения.  - Некоторые эпизоды нашего путешествия по Мраморному шоссе, и как мы пришли к славным воротам из чистого серебра.

        Меня с таким тяжелым сердцем, какое только мог унести с собой смертный моего роста, мудрый Балджер вел по широкой и тихой дороге все дальше и дальше от города миккаменков, пока наконец музыка фонтанов, журчащих в своих хрустальных чашах, не затихла вдали и темнота не осталась далеко позади. Я чувствовал, что мой мудрый младший брат был прав, и поэтому последовал за ним, ни вздохом, ни словом не попытавшись остановить его.
        Но в конце концов он остановился, и, ощупав пространство вокруг себя, я обнаружил, что стою рядом с одной из богато украшенных резьбой скамеек, которые так часто встречаются на Мраморной дороге. Моя физическая усталость уже не уступала по своей силе пронизывающей меня душевной боли, и, протянув руку, я коснулся пружины, которая, как я знал, превратит скамью в кровать. Взобравшись на нее, я вскоре погрузился в глубокий и освежающий сон. Примостившимся рядом уснул и мой мудрый друг Балджер.
        Когда я проснулся и оглянулся на столицу королевы Кристалины, я увидел вдали реку света, льющуюся потоком белых лучей; но только слабое ее отражение появилось там, где мы провели ночь, и тогда я понял, что мой верный спутник привел меня к самому краю королевства миккаменков, прежде чем остановиться. Это было несомненно, потому что, когда я поднял глаза, над кроватью возвышалась тонкая хрустальная колонна, которая знаменовала границу владений, а на ее лицевой стороне я прочел выдержку из королевского указа, запрещавшего миккаменкам переступать этот предел под страхом навлечь на себя самое серьезное неудовольствие королевы.
        Передо мной была тьма и неопределенность; позади меня находилось прекрасное королевство прозрачного народа, все еще видимое, освещенное, как длинная вереница счастливых домов, в которых ярко и тепло пылал огонь в очагах.
        Думаете я повернул назад? Думаете я колебался? Нет. Я видел пару горящих глаз, устремленных на меня, и слышал тихий скулёж нетерпения, уговаривающий меня идти дальше.
        Наклонившись, я привязал к ошейнику Балджера кусок шелковой веревки, взятой с кровати, и велел ему идти вперед.
        Прошло немало времени, прежде чем огни города миккаменков совсем померкли. Но даже когда они перестали быть мне полезными, освещая величие и красоту огромного подземного свода, я всё ещё видел, как они сверкают, похожие на серебряные звёзды, далеко-далеко позади меня.
        Но в конце концов всё исчезло, и тогда я почувствовал, что навсегда расстался с милой маленькой принцессой с пятнышком на сердце.
        Балджер, казалось, не испытывал ни малейших сомнений, идя вперед по Мраморному шоссе. И это было отнюдь не блуждание в кромешной тьме, ибо ящерицы, о которых я уже говорил, разбуженные звуком наших шагов, щелкали хвостами и зажигали свои крошечные факелы в нетерпеливых попытках выяснить, откуда исходит шум и что это за существа вторглись в их безмолвные владения. Мы прошли уже не мало, когда вдруг до моего слуха донесся низкий и таинственный голос, такой мягкий и нежный, словно он упал с чистого звездного неба моего прекрасного мира.
        - Себастьян! Себастьян!  - пробормотал он. Прежде чем я успел остановиться и подумать, я издал крик удивления, и звук моего голоса, казалось, разбудил десять тысяч крошечных живых огоньков, населявших трещины и расщелины огромного сводчатого коридора, наполнив его на мгновение мягким розовым сиянием.
        - Себастьян! Себастьян!  - снова пробормотал мягкий и похожий на эхо голос, идущий от самих каменных стен рядом со мной.
        Поспешно приблизившись к тому месту, откуда, казалось, доносились эти слова, я приложил ухо к гладкой поверхности скалы. И снова тот же тихий вздыхающий голос произнес мое имя так ясно и так близко, что я протянул руку, чтобы схватить руку Кристалины, потому что это был ее голос - тот же низкий, нежный голос, который рассказывал мне о ее горе в Призрачном саду. Но никого не было. Однако, протянув руку, я провел левой рукой по стене, и обнаружил наличие круглого гладкого отверстия в ее скалистой поверхности, оно было размером с водосточную трубу из верхнего мира.
        В тот же миг я понял, что по какой-то прихоти природы это отверстие простирается на много километров назад, к городу миккаменков, через мили сплошных скал, и заканчивается в самом Тронном зале принцессы Кристины.
        Да, я был прав, потому что через минуту или около того тот же низкий, нежный голос донесся из этой переговорной трубки, созданной самой природой.
        Я подождал, пока он умолкнет, и, подойдя к отверстию, пробормотал сильным, но нежным голосом:
        - Прощайте, дорогая принцесса Кристалина. Балджер и маленький барон прощаются с тобой надолго!
        А потом, подняв Балджера на руки, я попросил его тоже проститься со своим новым другом-принцессой, которую он никогда больше не увидит.
        Он издал долгий, низкий, жалобный крик, наполовину скуля, наполовину завывая. Затем я прислушался к голосу Кристины. Она не заставила себя долго ждать.
        - Прощай, дорогой Балджер, прощай, дорогой Себастьян! Кристалина никогда не забудет тебя, пока ее бедное сердце с пятнышком в нем не иссякнет.
        Бедный Балджер! Теперь настала моя очередь уводить его от этого места, ибо голос Кристины, неожиданно им услышанный, пробудил в нем всю глубокую привязанность, которую он так безжалостно подавлял, чтобы привести в чувство своего маленького хозяина и освободить его от очарования грации и красоты Кристалины. Но тщетно! Все мои силы, все мои мольбы были бессильны сдвинуть его с места.
        Очевидно, Кристалина услышала мою мольбу к Балджеру и подумала, что теперь я тоже буду колебаться и уже никто не сможет противостоять моей нерешительности.
        - Внемли молитве милого Балджера, о возлюбленный,  - взмолилась она,  - и вернись, вернись к своей безутешной Кристалине, которую ты так осчастливил, но всего лишь на краткий миг! Вернись назад! О, умоляю тебя, поверни назад!
        Теперь Балджер начал жалобно скулить и плакать. Я чувствовал, что нужно немедленно что-то предпринять, иначе последствия могут быть самые ужасные - Балджер, обезумев от сладких звуков голоса Кристалины, может вырваться от меня и умчаться обратно в город миккаменков, к прекрасной молодой королеве Хрустального трона.
        Мне пришлось прибегнуть к хитрости и уловкам, чтобы спасти моего дорогого младшего брата от его собственного любящего сердца. Прижав его голову к себе и закрыв ему глаза левой рукой, я быстро развязал шейный платок и, засунув его в эту чудесную переговорную трубку, плотно закрыл ее.
        Таким образом я спас моего верного Балджера от него же самого, оградив его уши от музыки голоса Кристалины. Но только через добрый час ожидания он смог заставить себя поверить, что его любимая королева больше с ним не заговорит.
        Еще через несколько часов пути по Мраморному шоссе мое внимание привлекло пятнышко света далеко впереди, и я ускорил шаг, чтобы поскорее добраться до него. Вскоре я был вознагражден за свои труды, войдя в чудесную круглую комнату с куполообразной крышей. В центре этого прекрасного храма подземного мира бил великолепный фонтан с могучим потоком воды, которая несла в себе такое свечение, что это обширное круглое помещение всё было освещено бледно-желтым светом, в котором великолепно сверкали бесчисленные кристаллы крыши и стен.
        Здесь мы провели ночь, или то, что я называл ночью, подкрепились едой, которую я взял из королевства миккаменков, и искупались в чудесном фонтане, который с шумом и жужжанием поднимался в воздух и наполнял его странным и прерывистым сиянием. Проснувшись, мы с Балджером почувствовали себя очень отдохнувшими как телом, так и разумом, и поспешили отыскать портал, выходящий на Мраморную дорогу. Вскоре мы снова плелись по ней. Много часов мы провели в пути, потому что что-то подсказывало мне, что мы не можем быть далеко от границ какого-то другого королевства этого подземного мира; и это мое внутреннее побуждение оказалось верным, потому что Балджер вдруг радостно залаял и начал скакать так, как будто хотел сказать: «О маленький господин, если бы у тебя был мой острый нюх, ты бы знал, что мы приближаемся к каким-то человеческим жилищам!»
        И, действительно, через несколько мгновений слабый свет пробрался под могучие своды широкого коридора, и с каждым мгновением он набирал силу, и теперь я уже мог ясно видеть все вокруг себя. Вскоре я увидел источник этого робкого и неустойчивого света. Передо мной по одному с каждой стороны мраморной дороги возвышались два гигантских канделябра из резного, чеканного, полированного серебра, увенчанные сотнями огней,  - не тусклым, мягким пламенем масла или воска, а белыми языками огня, порожденными воспламененным газом.
        Это было чудесно, это было потрясающе, и я стоял, глядя на эти огромные скопления языков пламени, словно завороженный этим великолепным освещением, установленным в молчаливом величии у ворот в какой-то новый город подземного мира.
        Предостерегающий рык Балджера привел меня в чувство. И я должен закончить эту главу здесь, дорогие друзья, и остановиться, чтобы собраться с мыслями, прежде чем я продолжу рассказывать вам, что я увидел, пройдя через эти великолепные ворота, освещенные этими двумя гигантскими канделябрами из чистого серебра.

        Глава XV
        Стражники у серебряных ворот.  - Какими они были.  - Как они нас приняли.  - Я делаю замечательное открытие.  - Нам с Балджером удается подружиться с этими незнакомцами.  - Краткое описание соодопсий, которые чувствуют глазам, или формифолку, то есть муравьиного народа.  - Как слепой может прочесть ваше письмо.

        О Великий дон Фум, мастер всех мастеров, что теперь я обязан тебе за то, что ты открыл мне существование этого чудесного мира! Ах, если бы я был рабочим по металлу! Я не смог бы пройти мимо великолепного портала, у которого сейчас находился, не начертав на его серебряных колоннах полное имя самого славного ученого, которого когда-либо знал мир. Балджер предупредил меня, что эти ворота охраняются, и поэтому я вошел в них осторожно, стараясь заглянуть во все темные углы, чтобы не стать мишенью для какого-нибудь невидимого врага, и иметь возможность обороняться в случае необходимости.
        Не успел я миновать ворота, как три любопытных маленьких существа примерно моего роста быстро и бесшумно бросились через тропинку. Они были одеты в короткие куртки, бриджи до колен и гетры, доходящие до лодыжек, но без шляп и обуви. А вся их одежда была щедро украшена красивыми серебряными пуговицами. Их руки, ступни и головы казались слишком большими для их маленьких тел и худых ног, кожа коричневого цвета придавала им жутковатый вид, который значительно усиливался пристальным и стеклянным выражением их больших круглых глаз. Когда я впервые увидел их, они держались за руки, но теперь они стояли, протянув свои руки к Балджеру и ко мне, странно размахивая ими в воздухе и шевеля своими длинными пальцами, как будто пытались наложить на нас заклятие.
        Мне показалось, что я чувствую, как меня охватывает сонливость, и я поспешил крикнуть:
        - Нет, добрые люди, не пытайтесь околдовать меня. Я прославленный исследователь из верхнего мира, Себастьян фон Трумп, и пришел к вам с самыми мирными намерениями.
        Но они не обратили никакого внимания на мои слова, просто продвинулись вперед на несколько дюймов и с вытянутыми руками продолжали размахивать ими в воздухе, останавливаясь только для того, чтобы подать сигнал друг другу, касаясь рук или различных частей тела друг друга. Я был глубоко озадачен их действиями и сделал шаг или два вперед, но они в свою очередь тотчас же отступили на то же расстояние.
        - Все люди братья,  - громко воскликнул я,  - и носят в груди одинаковые сердца. Почему вы боитесь меня? Вас в три раза больше и вы находитесь в своем собственном доме. Я умоляю вас, постойте и поговорите со мной!
        Когда я произносил эти слова, они все время дергали головами, как будто звук моего голоса бил их по лицу. Это было очень странно. Вдруг один из них вытащил из кармана клубок шелкового шнура и, ловко развернув его, бросил один конец мне. Он полетел прямо на меня, потому что его конец был увенчан тонким диском из полированного серебра, так же как и конец, удерживаемый в руке метателя. Следующим его действием было расстегнуть куртку и, по-видимому, прижать диск к голому телу прямо над сердцем. Я поспешил сделать то же самое со своим, крепко держа его на месте. Сделав это, он отступил на шаг или два, пока шелковый шнур не натянулся достаточно туго. Затем он остановился и несколько мгновений стоял неподвижно, после чего передал диск одному из своих товарищей, который, тоже прижав его к своему сердцу, затем передал его третьему из группы.
        И тут меня осенила мысль: три существа, похожие на домовых, стоявшие передо мной, были не только слепы, но также глухи и немы. Единственным чувством, на которое они полагались и которое в них было самым острым, было чувство осязания. Странные движения их рук и пальцев, так похожие на размахивание щупальцами насекомого, должны были просто перехватывать и измерять колебания воздуха, приводимые в движение движениями моего тела. Их большие круглые глаза тоже обладали лишь чувством осязания, но оно было так удивительно остро, что почти походило на силу зрения, позволяющую им по вибрации воздуха точно определить, насколько близко к ним находится движущийся объект. Они бросили мне шелковый шнур и серебряный диск с целью измерить биение моего сердца и сравнить его с их собственным, чтобы понять, являюсь ли я таким же человеком, как они.
        Судите о моем изумлении, дорогие друзья, когда один из них указал на серебряный диск и с помощью языка жестов дал мне понять, что они хотят почувствовать сердце сопровождающего меня Балджера.
        Нагнувшись, я поспешил удовлетворить их любопытство, приложив диск к сердцу моего дорогого спутника.
        Тотчас же на их лицах появилось выражение изумления. Они передавали диск от одного к другому и прижимали его к разным частям своего тела - то к груди, то к щекам, то даже к закрытым векам. Конечно, я знал, что их изумление вызвано быстрым биением сердца Балджера, и мне очень понравилось их детское удивление. Теперь всякое выражение страха исчезло с их лиц, и я был в восторге от того, какое добродушие и хорошее настроение играло на их лицах, окутанных улыбками.
        Медленно, на цыпочках, они приблизились ко мне и Балджеру и несколько минут забавлялись тем, что водили своими длинными гибкими пальцами туда-сюда по нашим телам.
        Им не потребовалось много времени, чтобы понять, что я во всех смыслах и намерениях был существом подобным им, но Балджер отличался от нас всех. Их круглые лица стали морщинистыми от удивления, когда они познакомились с его, по их мнению, странным телосложением. И всякий раз, когда они ощупывали его, они останавливались и молниеносными движениями пальцев по рукам и лицах друг друга обменивались мыслями о чудесном существе, вошедшем в ворота их города.
        Без сомнения, вы умираете от нетерпения, дорогие друзья, услышать что-нибудь более определенное об этих странных людях, среди которых я оказался. Ну, так знайте же, что на их существование был смутный намек в рукописи великого мастера дона Фума. Я говорю смутный, ибо вы должны иметь в виду, что дон Фум никогда не посещал этот мир; что его удивительная мудрость позволила ему рассуждать обо всем этом, не видя подземного мира, подобно тому, как великие естествоиспытатели наших дней, найдя один зуб, принадлежащий какому-то гигантскому существу, жившему тысячи лет назад, могут воссоздать его полные изображение.
        Так вот, эти любопытные существа, в город которых мы с Балджером вошли, в замечательной книге дона Фума названы двумя разными именами. В некоторых местах он говорит о них как о соодопсииях[9 - У автора «Soodopsies».], или о народе мнимых глаз, а в других - как о формифолку[10 - В подлиннике «Formifolk».], или муравьином народе. Их большие, круглые, ясные глаза были действительно мнимыми, потому что, как я уже говорил, у них абсолютно не было никакого зрения; с другой стороны, тот факт, что они были глухими, немыми и слепыми и жили в подземных домах, давал им полное право называться муравьиным народом. Через несколько минут трем соодопсиям удалось обучить меня основным принципам своего языка, так что я, к их великой радости, смог ответить на ряд их вопросов.
        Но не думайте, дорогие друзья, что у этих очень мудрых и деятельных маленьких людей, искусных во многих искусствах, язык был беден, и заключался в простых нажимах разной степени, производимых кончиками их пальцев на тела друг друга. У них был прекрасный язык, настолько богатый, что они могли выражать самые трудные мысли, выражать самые разнообразные эмоции; короче говоря, язык, совершенно равный нашему во всех отношениях, кроме одного - он не содержал абсолютно никакого слова, которое могло бы дать им хоть какое-то представление о том, что такое цвет. В этом нет ничего удивительного, ибо сами они не имели и не могли иметь ни малейшего представления о том, что я подразумеваю под цветом. А когда я попытался объяснить им, что наши звёзды - это яркие точки на небе, единственное о чем они спросили меня, не уколют ли они палец, если надавить на одну из них. Но вы, несомненно, хотите знать, могут ли формифолку использовать еще какой-то другой язык, кроме языка нажимов. Ну что ж, я вам расскажу. Каждый из соодопсий носил на поясе маленькую чистую книжечку, если можно так выразиться, обложки которой были
сделаны из тонких серебряных пластинок с различной резьбой и чеканкой, как того требовал вкус владельца. Листы этой книги также состоят из тонких серебряных листов, не намного толще нашей оловянной фольги; также к поясу шелковым шнуром было прикреплено что-то наподобие серебряной ручки. Теперь, когда соодопсий хочет сказать что-то другому соодопсию, что-то слишком трудное для выражения нажимом кончиков пальцев, он просто берет лист серебра и, взяв ручку, начинает писать то, что он хочет сказать; затем он ловко вырывает лист и передает его своему товарищу, который удивительно чувствительными кончиками пальцев по рельефному письму читает его с величайшей легкостью.

        В гостях у муравьиного народа.

        Глава XVI
        Идеи формифолку относительно нашего высшего мира.  - Танцующий призрак.  - Их попытки схватить его.  - Мое торжественное обещание, что он будет хорошо себя вести.  - Мы отправились в город соодопсий.  - Мое изумление от великолепия подступов к нему.  - Мы достигаем большого серебряного моста, и я впервые вижу город канделябров.  - Краткий отчет о чудесах, развернувшихся перед моими глазами.  - Волнение, вызванное нашим прибытием.  - Наша серебряная спальня.

        Хотя прошли тысячи и тысячи лет с тех пор, как формифолку, постоянно подвергаясь воздействию мерцания и блеска горящего газа, который их предки открыли и использовали для освещения своего подземного мира, постепенно утратили зрение, а затем вследствие абсолютной и ужасной тишины, которая вечно царила вокруг них, также потеряли слух и, естественно, способность говорить, всё же, как это ни удивительно, они всё ещё сохранили в своих умах смутные и призрачные традиции верхнего мира и «могучего светильника», как они называли солнце, которое горело двенадцать часов, а затем гасло, оставив мир во тьме до тех пор, пока духи воздуха не смогут снова осветить его. И, как ни странно, многие из нереальных вещей верхнего мира были преобразованы их разумом в реальность, в то время как реальность превратилась в выдумку. Например, тени, отбрасываемые нашими телами при солнечном свете и вечно следующие за нами по пятам, они стали считать настоящими созданиями, нашими двойниками, так сказать, и верили, что из-за этих «танцующих призраков», как они их называли, которые всю нашу жизнь следовали за нами по пятам, люди
верхнего мира совершенно не могут быть полностью счастливыми, как им хотелось бы.
        Им сразу пришло в голову, что у меня должен быть такой двойник, так что несколько раз они вдруг брались за руки и, образовав круг вокруг меня, постепенно смыкались с намерением схватить танцующего призрака. Я пытался их убедить, что то, что они имели в виду, было всего лишь тенью, отбрасываемой человеком, идущим на свету. Но так как они не имели ни малейшего представления о природе света, то мне оставалось только смириться.
        Они также не прекращали делать время от времени самые отчаянные и смехотворные попытки поймать маленького «танцующего джентльмена», который, как они видели, спокойно тащился за мной по пятам, и который, как они сообщили мне, был гораздо быстрее в своих движениях, чем вода или любой падающий предмет. Наконец, они провели одну из своих безмолвных, но очень возбужденных бесед, во время которой тысячи молниеносных ударов и постукиваний, которые они производили друг с другом, наводили наблюдающего за этим зрителя на мысль, что они были похожи на трех глухонемых школьников, занятых дракой из-за мешочка с шариками. По завершению они сообщили мне, что решили позволить Балджеру и мне войти в их город, если я дам им слово дворянина, что удержу своего проворного двойника от причинения им какого-либо вреда.
        Я дал им торжественное обещание, что он будет хорошо себя вести. Они приветствовали нас с Балджером как родных братьев, гладили нас по волосам, гладили по головам, целовали в щеки и, кроме того, назвали нам свои имена - Длинные большие пальцы, Квадратный нос и Косматые брови.
        Все это время я то и дело бросал тревожные взгляды вперед, потому что умирал от нетерпения войти в удивительный город муравьиного народа.
        Я говорю «удивительный», дорогие друзья, ибо, хотя многое было удивительным, что я видел в своей жизни в отдаленных уголках верхнего мира, но все же сейчас это было зрелище, которое постепенно открываясь перед моими глазами, сковывало мое сердце и заставляло меня задыхаться. С самого начала я с немалым удивлением обнаружил, что стены и пол прекрасного коридора, по которому соодопсии вели Балджера и меня, были из чистого серебра, причем первый состоял из полированных панелей, украшенных тонко выполненными чеканкой и резьбой, а второй, как и все улицы и проезды города, имел на своей полированной поверхности слегка выпуклые символы, которые я объясню позже. Один коридор переходил в другой, а затем в четвертый и далее, но все они были сосредоточены в обширном круглом зале, который мы пересекли с тремя нашими молчаливыми проводниками только для того, чтобы войти в комнаты и коридоры большего размера и красоты, все также ярко освещенные рядами великолепных канделябров, поддерживающих скопления языков пламени. Я не мог сравнить эту сцену ни с чем, кроме как с серией великолепных бальных и банкетных
залов, из которых счастливые гости были внезапно изгнаны сильнейшим ужасным грохотом землетрясения и только огни остались гореть.
        Теперь картина начала меняться. Длинные пальцы, который шел впереди и в чьей большой ладони совершенно потерялась моя маленькая рука, вдруг повернул направо и повел меня вверх по арке. Я увидел, что мы переходим по мосту через ручей, такой же черный и медлительный, как сама Лета.
        Но какой мост! Никогда еще мой взор не останавливался на таком легком и воздушном строении, перепрыгивающем с берега на берег. Это была не простая и прочная работа каменотеса, а прекрасный и изощренный результат таланта мастера по металлу, как труд любви, тонкий и сильный, но слишком красивый для использования.
        Два ряда серебряных фонарей изысканной работы венчали его изящно изогнутые бока, и когда мы стояли на самом высоком изгибе, Длинные пальцы остановился и написал на его табличке: «Теперь, маленький барон, мы собираемся войти в жилище нашего народа. У тебя большая голова, и, без сомнения, в твоем мозгу хранится много мудрости. Используй ее так, чтобы не нарушить совершенного счастья нашего народа, ибо, без сомнения, многие из наших людей будут с подозрением относиться к тебе, ведь впервые за тысячи лет соодопсии почувствуют прикосновение танцующего призрака из верхнего мира». Я пообещал Длинныму пальцам, что у него не будет причин быть недовольным мной, а затем, извинившись, я несколько мгновений наслаждался великолепной сценой, развернувшейся передо мной.
        Это был город формифолку во всем своем великолепии - великолепии, увы, невидимом и неизвестном самим людям, живущим в нем. Ибо для них его серебряные стены и арки, его бесконечные ряды великолепных канделябров, вздымающих бесчисленные скопления никогда не угасающих струй пламени, его изящно вырезанные и высеченные порталы и ворота, его изящные стулья и диваны, кровати и кушетки, столы и лампы, тазы и кувшины, тысячи предметов мебели - все из чистейшего серебра, созданные и выкованные искусными руками их предков, когда они еще обладали силой зрения, могли быть познаны благодаря единственному чувству - осязанию.
        С высоких потолков коридоров и арок, с выступающих орнаментов фасадов домов, с карнизов и склонов, с каждой из сторон колонн, с углов куполов и минаретов там и сям повсюду свисали серебряные фонари более прекрасной формы и отделки чем даже восточные, и все они своими неугасающими языками пламени излучали мягкий, хотя и неустойчивый свет, падающий на незрячие глаза!
        Но все же эти бесчисленные огни, с помощью которых я мог созерцать великолепие серебряных дворцов этого города, были жизнью, если не светом для соодопсий, ибо они согревали эти обширные подземные глубины и наполняли их восхитительно мягким и странно благоухающим воздухом.
        И все же подумать только, что мы с Балджером были единственными живыми существами, способными смотреть на эту картину почти небесной красоты и сияния!
        Мне стало грустно, и я погрузился в такую глубокую задумчивость, что потребовалось не одно легкое прикосновение руки Длинных пальцев, чтобы привести меня в чувство.
        Когда мы пересекли мост и вошли собственно в сам город, я с радостью отметил, что улицы и открытые площади были украшены сотнями статуй, все из чистого серебра, и что они представляли собой образы представителей необычайной красоты людей. И тогда мне пришло в голову, что как это удачно, что соодопсии не могли видеть эти изображения своих предков и таким образом стать свидетелями их собственного отличия от прежнего физического изящества их расы.
        Теперь, подобно муравьям, которыми они по факту стали, формифолку начали выползать из своих жилищ во всех концах города, и мое острое ухо уловило низкий шаркающий звук их босых ног по серебряным улицам, когда они приближались к нам, их руки сверкали на свету, а лица выражали странные эмоции, когда они узнали о появлении среди них двух существ из верхнего мира. Все они, как мужчины, так и женщины, были одеты в шелковые одежды каштанового цвета, и я сразу же заключил, что они получали этот материал из тех же источников, что и миккаменки, ибо, дорогие друзья, вы не должны думать, что формифолку не вполне заслужили имя, которым их наградил Дон Фум. Они были настоящими человеческими муравьями, которые всегда работали, за исключением времени на сон.
        Правда, с тех пор как они ослепли, они не смогли добавить к Серебряному городу ни одной новой колонны или арки, но во всех обычных жизненных делах они были так же трудолюбивы, как и прежде: они охотились, вырезали, высекали, сажали, ткали, вязали и делая тысячу других вещей, которые нам с вами и с нашими зрячими глазами, было бы трудно сделать.
        Я сообщил Длинным пальцам, что мы с Балджером оба очень утомлены долгой прогулкой, и что нам очень хочется подкрепиться, а потом сразу же лечь спать, пообещав, что после нескольких часов крепкого сна мы с превеликим удовольствием представимся достойным жителям Серебряного города.
        Удивительно, с какой быстротой эта моя просьба передавалась от человека к человеку. Длинные пальцы сообщил об этом одновременно двум, а эти двое - четырем, а эти четверо - восьми, а эти восемь - шестнадцати и так далее. Видите ли, при таком темпе это не заняло бы много времени, чтобы рассказать и миллиону.
        Как по волшебству, формифолку исчезли. Балджер и я были очень рады, что нас провели в серебряную спальню, где, казалось, предвосхищались все желания путешественника. Единственное, что нас беспокоило, так это то, что мы не привыкли спать с горящим светом, и это заставило нас обоих сначала немного помучиться; но мы слишком устали, поэтому через несколько минут уснули. Матрас был достаточно мягким и пружинистым, чтобы удовлетворить любого, и я уверен, что никто не мог бы пожаловаться, что в доме недостаточно тихо.

        Глава XVII
        В которой вы прочитаете, дорогие друзья, кое-что о живом будильнике и соодопсийном банщике и массажисте.  - Наш первый завтрак в Серебряном городе.  - Новый способ ловить рыбу.  - Как были пронумерованы улицы и дома, и где были вывески.  - Очень оригинальная библиотека, в которой книги никогда не теряются.  - Как Бархатные подошвы наслаждалась ее любимыми поэтами.  - Меня представляют ученому, который излагает мне свои взгляды на высший мир.  - Они меня очень развлекли и могут заинтересовать вас.

        Не могу сказать вам, дорогие друзья, как долго мы с Балджером проспали, но, должно быть, довольно долго, потому что, проснувшись, я почувствовал себя совершенно отдохнувшим. Разбудило меня легкое постукивание по тыльной стороне ладони - шесть постукиваний.
        Сначала мне показалось, что я сплю, но, протерев глаза, я увидел, что рядом с моей кроватью стоит один из соодопсий, который, почувствовав мое движение, взял свою дощечку и написал следующее:
        «Я - часы. Нас тут целая дюжина. Мы определяем время для наших людей, считая колебания маятника в Доме времени. Он раскачивается так же быстро, как мы дышим. Есть сто дыханий в минуту и сто минут в час. Наш день делится на шесть часов работы и шесть часов сна. Сейчас наступил час восхода. Если ты соблаговолишь встать, один из наших людей из Дома здоровья разотрет тебе все усталые конечности».
        Я коснулся его сердца, чтобы поблагодарить, и поспешно выбрался из постели. Теперь я впервые оглядел серебряную комнату, в которой спал. На серебряных полках лежали серебряные гребни, серебряные ножницы и серебряные ножи; на серебряной подставке стоял серебряный кувшин в серебряном тазу; на серебряных колышках висели шелковые полотенца, на серебряном полу были расстелены мягкие шелковые ковры, а наверху и вокруг на потолке и стенах тысячи раз повторялись языки пламени в панелях из полированного серебра.
        В свое время я испытывал на себе всевозможные восточные массажи и банщиков, но молчаливая маленькая соодопсия, которая мыла, растирала, похлопывала и гладила меня, превосходила их всех ловкостью, к которой добавлялось новое очарование, потому что я не был обязан слушать длинные и бессмысленные рассказы о приключениях и интригах, а был совершенно предоставлен своим собственным мыслям. Балджеру также позволили насладиться обтиранием и растиранием - роскошью, которой он был лишен с тех пор, как мы покинули замок Трампов.
        Едва мой туалет был закончен, как появился Длинные пальцы, чтобы осведомиться о моем здоровье и распорядиться подать завтрак, состоявший из куска нежнейшей вареной рыбы с устрицами восхитительного вкуса, украшенных кусочками тех же странных грибов, которые я ел среди миккаменков. Все это было подано на прекрасном серебряном блюде на серебряном подносе с серебряными же столовыми приборами.
        Вспоминая странный способ, которым рыбу ловили и убивали в стране миккаменков, мне было любопытно узнать, как это делали соодопсии, ибо я достаточно хорошо знал их, чтобы понять, что ощущение чего-то, борющегося за свою жизнь в их руках, будет достаточно, чтобы повергнуть их в приступы великого страдания, наполнить их нежные сердца безымянным ужасом.
        «В конце одного из многочисленных коридоров, ведущих из нашего города,  - объяснил Длинные пальцы,  - есть каменная пещера, которую наши предки называли Уфаслок, или дыра смерти, потому что любое существо, которое вдыхает ее воздух в течение нескольких мгновений, обязательно умрет. Поэтому они закрыли ее навсегда, оставив только маленькую трубочку, торчащую из двери. Как ни странно, те, кто дышит этим воздухом, не испытывают никакой боли, но вскоре погружаются в приятный сон и, если их не спасти, конечно, никогда больше не проснутся. Теперь, когда наши законы запрещают причинять боль даже самому ничтожному существу, нашим предкам пришло в голову, что с помощью длинной трубы они могут подавать этот отравленный воздух в реку, когда им понадобится запас рыбы для еды. Так они и делали, и, как ни странно, в тот момент, когда рыба чувствует, что газ пузырится в реке, они сразу же подплывают к устью трубы и борются друг с другом за возможность поймать смертельные пузырьки. Видимо они вызывают какие-то приятные ощущения перед тем, как постепенно погружают живое существо в его последний сон. И таким
образом мы получаем возможность питаться рыбой из нашей реки, не нарушая закона».
        Я понимал, что познакомился с очень оригинальным и интересным народом, но Балджер, как я вскоре заметил, был не совсем доволен им по нескольким причинам. Во-первых, он никак не мог привыкнуть к холодному и остекленевшему взгляду их глаз, а во-вторых, он немного завидовал их удивительно острому обонянию, которое у них было настолько сильным, что они неизменно подавали признаки того, что замечают приближение Балджера ещё до того, как, например, я мог его увидеть, и всегда поворачивали лица в ту сторону, от куда он появлялся.
        Вы помните, дорогие друзья, что я упомянул тот факт, что формифолку ходили босиком, и что их ноги, так же как и руки, казались слишком большими для их тел, и я хочу добавить, что в то время как Балджера и меня вели по длинным коридорам и извилистым проходам по пути в Серебряный город, трое соодопсий часто останавливались и, казалось, пытались ногами нащупать что-то на полу. Я не задумывался об этом, пока мы с Балджером не отправились на нашу первую прогулку по их чудесному городу, и тогда, к моему великому удовольствию, я обнаружил, что номера домов, имена жильцов, названия улиц, а также все, так называемые, вывески, и все указатели были написаны слегка выпуклыми буквами на мостовых и тротуарах. И тут меня осенило, что Длинные пальцы и его спутники просто останавливались время от времени, чтобы прочитать названия улиц подошвами своих ног, и чтобы убедиться, что они выбрали правильный путь.
        Более того, дорогие друзья, когда мы с Балджером впервые проезжали по одной из открытых площадей Серебряного города, вы можете представить себе мое удовлетворение, когда я обнаружил, что серебряные тротуары были буквально покрыты письменами, написанными рельефными буквами.
        Так вот, в замечательной книге дона Фума он в своей мастерской манере дал мне ключ к языку формифолку, так что я легко смог определить, что часть улиц были отданы, например, историкам, а некоторые - писателям, в то время как другие были заполнены учеными трудами философов, а многие содержали тысячи строк произведений лучших поэтов.
        И мне не составило большого труда определить, какие из них были любимыми стихами соодопсий, ибо, как вы легко можете предположить, они были отполированы, как серебряное зеркало, шарканьем множества благодарных ног по их одухотворенным и проникновенным строкам.
        Я заметил, что сочинения философов в этом мире, как впрочем и в моем собственном, находили мало почитателей, так как рельефные буквы во многих случаях были потускневшими и черными.
        Несколько позже, когда я познакомился с Бархатной подошвой, дочерью Длинных пальцев, милым маленьким существом, столь же полным внутреннего света, сколь слепым к внешнему миру, и она пригласила меня «зайти почитать», мне стоило большого труда убедить ее, что я не могу снять то, что она называла моими нелепыми «футлярами для ног», чтобы присоединиться к ней и насладиться некоторыми из её любимых стихов. Но для меня было восхитительным развлечением сопровождать эту счастливую маленькую девочку, когда она «уходила читать». Мне нравилось идти рядом с ней и наблюдать за постоянно меняющимся выражением ее прекрасного лица, когда подошвы ее крошечных ножек чувствовали слова любви, надежды и радости. Ее сердце в этот момент замирало, а руки застывали в позе блаженного наслаждения, казалось, столь же глубокого и пылкого, как если бы благословенный солнечный свет падал на ее лицо, а глаза упивались великолепием летнего заката. О обитатели верхнего мира со светом, струящимся в окна ваших душ, с вашими ушами способными воспринимать музыку свирели, флейты и скрипки, и еще более сладкую музыку голоса любви,
насколько больше есть у вас, чем у неё, и все же как редко вы бываете так же счастливы и способны ощущать то сладостное удовлетворение, которое испытывает эта маленькая соодопсия!
        За короткое время формифолку, казалось, вполне привык к тому, что мы с Балджером были среди них, и были со мной так же дружелюбны, как если бы я был одним из них.
        Однажды Длинные пальцы привел меня в дом самого старого и мудрого ученого из соодопсий, по имени Бочколобый.
        Он принял меня очень радушно, хотя я, видимо, прервал его занятия, потому что, когда я вошёл в его комнату, он читал одновременно четыре разные книги: две лежали на полу, и он изучал их рельефные буквы подошвами своих ног, а две другие были установлены на раме перед ним, и он расшифровывал их кончиками пальцев.

        Но когда ему сообщили, кто я такой, он сразу же прекратил работу и задал мне ряд вопросов, касающихся высшего мира, о котором он, кстати, был не очень высокого мнения.
        - Вы, люди,  - сказал он,  - если я правильно понимаю древние писания тех людей нашего народа, которые всё ещё сохраняли определенные традиции верхнего мира, наделены несколькими чувствами, которые совершенно отсутствуют у нас, чему я очень рад, ибо, если я правильно понимаю, у вас есть, например, такое чувство, которое вы называете слухом. На мой взгляд это одно из самых неприятных чувств, потому что из-за него вас постоянно беспокоят и раздражают колебания воздуха, доносящиеся издалека. Так вот, они не могут принести вам никакой пользы. С таким же успехом вы могли бы иметь чувство, которое сообщило бы вам, что происходит на Луне. Поэтому я пришел к выводу, что слух только отвлекает и ослабляет мозг.
        Ещё одно чувство, которым вы обладаете,  - продолжал Бочколобый,  - вы называете зрением - является силой еще более бесполезной и отвлекающей, чем слух, по той причине, что она позволяет вам знать то, что знать совершенно бесполезно, например, что делают ваши соседи, как выглядят горы по ту сторону реки, как выглядит небо. Зачем это нужно, если вы не можете прикоснуться ко всему этому? Зачем, например, знать как скоро пойдет дождь, если у вас есть крыша над головой, чтобы укрыть вас? Это всё решительно бесполезные знания. Но самое нелепое использование этого чувства зрения - это изготовление того, что вы называете картинами, посредством которых вы, кажется, получаете величайшее удовольствие, обманывая это самое чувство, которым вы так гордитесь. Если я правильно понимаю, эти картины, если их потрогать, совершенно гладкие, но на них так искусно нарисованы линии и наложены краски, что вам, действительно, удается обманывать себя, часами стоя перед одним из этих кусочков обмана, вместо того чтобы полюбоваться тем самым оригиналом, который имитировал обманщик.
        И так как жизнь в верхнем мире гораздо короче, чем в нашем, то мне кажется очень странным, что вам нравится тратить ее таким глупым образом.
        Но есть еще кое-что, маленький барон,  - продолжал ученый,  - о чем я хотел бы упомянуть. Дело вот в чем: люди верхнего мира очень гордятся тем, что они называют силой речи, которая, если я правильно понимаю, является их способностью выражать свои мысли друг другу, яростно выталкивая воздух из своих легких, который устремляясь в приемники мозга, которые вы называете ушами, производит ощущение так называемого звука. И таким образом один из ваших людей, стоящих на одном конце города, может сообщить о своих желаниях другому, стоящему на другом конце города.
        Надеюсь, ты простишь меня за то, что я так думаю, маленький барон, но мне кажется, что это ничуть не отличает вас от любого глупого животного, которое, раскрывая свою огромную пасть, приводит в движение воздух, призывая своих детенышей или бросая вызов врагу. И если я правильно понимаю, маленький барон, твой народ так гордится этой силой речи, что многие настаивают на том, что пользоваться ею надо всегда и во всех случаях, и, как ни странно, эти «болтуны» всегда могут найти множество людей, готовых их слушать. Хотя это так утомляет мозг, что в конце концов они неизменно засыпают. А еще, насколько я знаю, ваши женщины еще больше любят демонстрировать свое умение в разговорах, чем мужчины; но, не удовлетворенные этой превосходной способностью выдыхать слова, они на самом деле прибегают к сильнодействующей траве, которую они замачивают в кипящей воде и пьют как можно более горячей, поскольку она расслабляет язык.
        Но все это, маленький барон,  - добавил ученый,  - можно было бы упустить из виду и рассматривать в свете простого развлечения, если бы не тот факт, что, если я правильно помню, так называемые уши у разных людей имеют разную способность слышать, следствием чего является то, что эти колебания воздуха, которыми вы пользуетесь, чтобы сообщить друг другу свои мысли, производят различное воздействие на разных людей, и в результате люди верхнего мира тратят половину своего времени на повторение слов, которые они уже говорили друг другу. И даже после этого вы редко можете встретить двух человек, которые точно согласятся относительно количества, вида, силы и значения слов, сказанных друг другу. Поэтому приходится призывать так называемых судей, чтобы разрешить эти споры, которые часто длятся всю жизнь.
        Я искренне верю, маленький барон,  - написал ученый на своей серебряной табличке,  - что, когда ты вернешься к своему народу, ты расскажешь ему обо всём, о чем мы беседовали сегодня, ибо никогда не поздно исправить ошибку, и чем дольше длилась эта ошибка, тем большей будет твоя заслуга в ее исправлении.
        Я пообещал ученому соодопсию сделать так, как он просил, и тогда мы коснулись затылков друг друга, как было принято прощаться в стране формифолку.

        Глава XVIII
        История соодопсий, рассказанная Бочколобым.  - Как они были вынуждены искать убежища в подземном мире, и как они вышли на Мраморную дорогу.  - Их открытие природного газа, который дает им свет и тепло.  - Как они начали строить город из серебра.  - Странные несчастья, которые обрушились на них, и как они преодолели их, несмотря ни на что.

        Без сомнения, дорогие друзья, вы были бы рады услышать что-нибудь о ранней истории соодопсий: кто они были, откуда они пришли, и как им удалось найти путь в Подземный мир.
        По крайней мере, мне это стало интересно после того, как меня представили ученому по имени Бочколобый[11 - В оригинале «Barrel Brow».], и поэтому в следующий раз, когда я пришел к нему, я терпеливо подождал, пока он закончит читать четыре своих книги, лежащие перед ним, а затем сказал:
        - Будьте добры, дорогой учитель, рассказать мне кое-что о ранней истории вашего народа и объяснить, как они попали в этот Подземный мир.
        - Много веков тому назад,  - рассказал мне Бочколобый,  - мой народ жил на берегах прекрасной земли с обширным океаном к северу от нее, и в те времена у него, очевидно, были те же чувства, что и у других людей верхнего мира. Это было очень красивое место. Его реки были глубокими и широкими, его равнины - богатыми и плодородными, а горы - полными серебра, золота, меди и олова. Этих металлов добывалось так много, что наш народ прославился как лучшие металлурги; они были так искусны в своем ремесле, что другие народы издалека приходили к нам за мечами, щитами, наконечниками копий, доспехами, столовыми приборами, браслетами, а, прежде всего, за люстрами, украшенными великолепной чеканкой и резьбой, чтобы повесить их в своих дворцах и храмах. Итак мы были очень счастливы, пока в один ужасный день земной шар не перевернулся, и мы не оказались отвернутыми от солнца, так что его лучи лишь косо проходили над головами и совсем не согревали нас.
        - Ах, я даже сейчас готов плакать,  - воскликнул Бочколобый,  - после всех этих столетий, когда я думаю о жестокой судьбе, постигшей мой народ. Через несколько месяцев вся поверхность нашей прекрасной земли покрылась льдом и снегом, наш скот умер, и многие из наших людей тоже погибли, прежде чем мы смогли соткать толстую ткань, чтобы защитить свои нежные тела от пронизывающего холода. Но это было еще не все; огромный голубой океан, который до сих пор бросал свои теплые волны и белую пену на наши берега, теперь дышал своим ледяным дыханием, загоняя нас в пещеры, в попытках спастись от его ярости. А через несколько коротких месяцев, к нашему ужасу, на нас обрушились горы льда, которые бурные воды с оглушительным грохотом выбросили на наши берега. Оставаться там означало смерть, быструю и страшную, поэтому всем был дан приказ покинуть дома и бежать на юг, что большинство и сделали. Но случилось так, что несколько сотен семей, принадлежавших к гильдиям металлургов, которые знали подземные ходы в шахты, как лесники знают непроходимый лес, укрылись в обширных подземных пещерах со всем, что они смогли
унести. Бедные обманутые создания! Они думали, что этот внезапный приход зимнего ветра, ослепляющего снега и огромных плавучих льдов - всего лишь каприз природы, и что через несколько месяцев прежнее тепло и прежнее солнце вернутся снова.
        Увы, шли месяцы, и их запасы еды были почти исчерпаны, а входы в шахты были закрыты гигантскими глыбами льда, склеенными в одну огромную массу снегом, который серые облака просеяли на них. Теперь у них не было другого выхода, их единственной надеждой было пробраться под землей к какому-нибудь другому проходу в верхний мир. Итак, с зажженными факелами, но с сердцами, погруженными во тьму отчаяния, они продолжали свой путь, когда однажды днем или ночью, они не могли знать, когда именно это случилось, каким-то образом их вожди внезапно не вышли на широкую Мраморную улицу, построенную собственными руками природы. Рядом протекала тихая река, кишащая рыбой, и здесь наши люди остановились, чтобы поесть, попить и отдохнуть. И когда один из них ударил своим кремнем, чтобы развести костер и приготовить еду, к его удивлению и радости язык пламени вырвался из каменистого пола и продолжал гореть, давая им свет и тепло.
        С пищей и водой, теплом и светом их сердцам становились легче, особенно когда они вскоре обнаружили, что во многих огромных пещерах в большом изобилии росли гигантские грибы.
        - Самые мудрые из них,  - продолжал учёный по имени Бочколобый,  - сразу же решили, что дальше по этой прекрасной Мраморной дороге должны быть резервуары этого газа, и день за днём они продвигались все дальше в этот подземный мир, время от времени останавливаясь, чтобы установить маяк, как они его называли.
        Пройдя несколько лиг, разведчики, зажегшие несколько газовых источников, почти лишились дара речи от изумления, обнаружив себя на самом пороге высокого портала, ведущего в череду обширных помещений, некоторые из которых имели плоский потолок, некоторые сводчатый, некоторые куполообразный, на полу и стенах которых было неисчерпаемое количество чистого серебра. Эти великолепные пещеры на самом деле были огромными природными хранилищами великолепного металла, и наши люди поспешили установить как можно больше источников света, чтобы все могли увидеть чудесную сокровищницу.
        Здесь они решили остаться, потому что здесь были еда и вода в неизменных запасах, и здесь у них были свет и тепло, и еще здесь они могли бы забыть свои несчастья, работая по своему призванию, используя драгоценный металл, чтобы построить жилье и изготовить тысячу и одну вещь, необходимую для повседневной жизни. Так велик был их восторг, как металлургов, когда они наткнулись на эти неисчерпаемые запасы чистого серебра, что они едва могли заснуть, пока не осветили газовыми струями все эти обширные пещеры, ибо, без сомнения, маленький барон, ты уже догадался, что это и есть то самое место, о котором я тебе рассказываю; что именно здесь наш народ остановился, чтобы построить Серебряный город.
        Но одна мысль беспокоила их, а именно: где найти необходимую одежду, потому что старая уже представляла из себя сплошные лохмотья. К их радости, они наткнулись на залежи минеральной ваты и с ее помощью им удалось соткать немного ткани. Хотя она была довольно жёсткой и грубой, всё же это было лучше, чем ничего.
        Потом, исследуя новую пещеру, один из моих мудрых предков увидел, как рядом с ним сел большой ночной мотылек, и, осторожно высвободив несколько его яиц, он принес их домой, скорее из любопытства, чем из-за чего-то еще.
        Но представь себе, как он обрадовался, увидев, что один из вылупившихся червей принялся плести шелковый кокон величиной в половину его кулака. Услышав эту радостную весть, наш народ устроил большой пир и веселье, и вскоре множество серебряных челноков загремело на серебряном ткацком станке, а нежные тела наших людей были тепло и удобно одеты. Так вот, прошли уже долгие периоды времени, которые, разделенные на ваши месяцы, составили бы много, много лет. У нашего народа было все, кроме солнечного света, но об этом, конечно, те, кто родился в подземном мире, ничего не знали и потому не скучали.
        Но, как и следовало ожидать, в нашем народе постепенно произошли большие перемены. К своему невыразимому горю, они заметили, что по мере того, как они украшали свои новые дома, возводили арки, мосты и террасы, украшая их великолепными канделябрами и статуями, все из литого, кованого или чеканного серебра, их зрение постепенно ослабевало. Они понимали, что в скором времени они могут полностью ослепнуть.
        Этот процесс, маленький барон,  - продолжал Бочколобый,  - был вполне естественным, ибо зрение в действительности было создано для солнечного света, потому что, как ты, без сомнения, знаешь, все рыбы, плавающие в наших реках, не имеют глаз и не нуждаются в них. Всё произошло именно так, как они ожидали - через несколько поколений наш народ обнаружил, что их глаза больше не могут видеть вещи так, как ты, но все же они могут чувствовать их, если они не слишком далеко, точно так же, как я могу чувствовать твое присутствие сейчас и сказать, где ты сидишь, насколько ты высок, и двигаешься ли ты вправо или влево, вперед или назад, но я не могу точно сказать, как ты выглядишь, пока я не протяну руку и не коснусь тебя. И тогда я узнаю всё. Да, гораздо лучше, чем ты можешь это увидеть глазами, потому что наше чувство осязания острее, чем твоё так называемое зрение. Любой из наших людей может почувствовать малейшую шероховатость на серебряном зеркале, которое на твой взгляд покажется гладким как стекло. Как ни странно, но наши предки с потерей зрения также чувствовали, что их слух ослабевает. Наши уши, как
ты их называешь, не могут слышать, ибо вечная тишина, как ты знаешь, царит в этом подземном мире. Они стали так же бесполезны для нас, как хвост головастика был бы бесполезен для взрослой лягушки; и конечно, с потерей слуха наши дети вскоре не могли научиться говорить. И через некоторое время мы вполне заслужили свое новое имя - формифолку, или муравьиный народ - потому что теперь мы были слепы, глухи и немы.
        Давно, очень, очень давно, маленький барон,  - продолжал ученый соодопсий,  - все воспоминания о солнечном свете, о цвете, о звуке исчезли из наших умов. Сегодня мой народ даже не знает названий этих вещей, и у тебя было бы столько же шансов на успех, если бы ты попытался объяснить им, что такое свет или звук, как если бы ты попытался объяснить дикарю, что под землей нет ничего, что удерживало бы ее, и все же она не падает. Но если бы ты положил несколько кусков разного металла в ряд и попросил одного из наших людей сказать тебе, что это такое, он попробовал бы вес каждого и тщательно ощупал бы его, возможно, понюхал бы их или прикоснулся к ним языком, и тогда он ответил бы: «Это золото; это серебро; это медь; это свинец; это олово; это железо». Но ты бы сказал: «Они все разного цвета, разве ты не видишь этого?». «Я не знаю, что ты подразумеваешь под цветом,  - ответил бы он,  - но смотри: теперь я прячу их все под этим шелковым платком, и все же, дотрагиваясь до них кончиками пальцев, я могу сказать, из какого металла они сделаны. Если ты сможешь это сделать, то ты такой же развитый человек, как
и я».
        - Что скажешь теперь, маленький барон?  - спросил Бочкообый, и лицо его расплылось в торжествующей улыбке.  - Неужели ты думаешь, что будешь таким же развитым человеком, как этот соодопсий?
        - Нет, конечно, нет, мудрый господин,  - написал я на своей серебряной табличке,  - и я благодарю тебя за всё, что ты рассказал мне и чему научил меня, и я прошу позволения, Бочколобый, позже снова прийти и поговорить с тобой.
        - Да будет так, маленький барон,  - начертал ученый соодопсий на своей серебряной табличке, а затем, когда я повернулся, чтобы выйти из комнаты, он быстро протянул руку и коснулся меня согнутым указательным пальцем, что означало «до встречи».
        - Прошу прощения, маленький барон,  - написал он,  - но вы покидаете мой кабинет без вашего верного Балджера.
        Я был поражен, потому что он действительно был прав, и без чувства зрения он видел больше, чем я с широко открытыми здоровыми глазами. Балджер крепко спал на шелковой подушке. Наш безмолвный разговор так утомил его, что он уплыл в Земли Нод на крыльях мечты. Он опустил голову и выглядел очень пристыженным, когда мой зов разбудил его, и он обнаружил, что я действительно чуть не ушел, а он об этом не знал.

        Глава XIX
        Начинается с чего-то о маленьких соодопсиях, но переходит на другую тему, а именно: тихая песня Поющих пальцев, Прекрасная дева Серебряного города.  - Бочколобый оказался достаточно любезен, чтобы просветить меня в одном вопросе, и он пользуется случаем, чтобы сделать Балджеру очень высокий комплимент, который тот, конечно же, заслужил.

        Чем дольше я оставался среди соодопсий, тем больше убеждался, что они были самыми счастливыми, самыми беззаботными, самыми довольными людьми, которых я встречал во всех своих путешествиях. Если бы звенья длинной цепи, подвешенной над пропастью, могли какое-то время быть живыми, мыслящими существами, то мне кажется, что они держались бы вместе в самом совершенном согласии, ибо каждое звено обнаружило бы, что оно ничем не лучше своего соседа и что благополучие всех других звеньев зависит от него, а его - от них. Так было и с формифолку: не имея зрения, они не знали такой вещи, как зависть, а руки у них всех были одинаковы, когда протягивались для приветствия.
        Иногда меня поражало, как они чувствуют мое приближение, когда я нахожусь в десяти-пятнадцати футах от них, и я часто забавлялся тем, что пытался прокрасться мимо одного из них на улице. Но нет, это было невозможно; руку всегда протягивали для приветствия. Мало-помалу они преодолели свое недоверие ко мне и решили, что я сказал им правду, когда сказал, что ни один танцующий призрак не будет вечно следовать за мной по пятам. Одним из самых интересных зрелищ было наблюдать за компаниями детей-соодопсий, которые играют, строят дома из серебряных кубиков или играют в игру, очень похожую на наши домино. Я заметил, что они не вели никакого счета, у них были такие замечательные воспоминания, что это было совершенно излишне.
        Сначала дети так испугались, увидев меня, что убежали с нескрываемым ужасом, написанным на их маленьких лицах. Их родители объяснили мне, что я произвел на них почти такое же впечатление, как если бы я столкнулся с человеком, кожа которого была бы грубой, как у морского ежа. Когда мне наконец удалось уговорить нескольких из них подойти ко мне, я был поражен, увидев, как один маленький человечек, случайно прижавший свою крошечную ручку к карману с часами, в ужасе отпрыгнул от меня. Он почувствовал, как что-то тикает, и в страхе бежал, пока не добрался до матери.
        Его чудесный рассказ о том, что маленький барон носил в кармане какое-то странное животное, вскоре собрал вокруг меня толпу, и прошло некоторое время, прежде чем я смог убедить даже родителей, что часы не живые и что чувствуют они вовсе не биение сердца маленького животного.
        Однажды, когда одна маленькая соодопсия сидела у меня на коленях, нежно обвив крошечную ручку вокруг моей шеи, я случайно сделал какое-то замечание Балджеру, но, к моему изумлению, ребенок выскочил из моих рук и бросился прочь с выражением ужаса на маленьком личике.
        Что я ему сделал?
        Оказывается, по чистой случайности его крошечная рука была прижата к моему горлу, и он испугался, почувствовав странную вибрацию, вызванную моим голосом. Тотчас же распространился слух, что маленький барон носит в горле другого маленького барона, и что любой может почувствовать его, если только я соглашусь. Мне потребовалось много времени, чтобы убедить их, что то, что они чувствовали, было не еще одним маленьким бароном, а просто вибрацией, вызванной моим голосом, характерным для людей верхнего мира. Но все равно мне пришлось сказать Балджеру сотни бесполезных слов, чтобы дать их маленьким ручонкам возможность почувствовать нечто столь чудесное.
        Из того немногого, что я рассказал вам об именах формифолку, дорогие друзья, вы, без сомнения, поняли, что их имена происходят от какого-то физического качества, дефекта или особенности. Помимо имен, которые я уже упоминал, были еще Острый подбородок, Длинный нос, Шелковые уши, Гладкие ладони, Большой кулак, Отколотый ноготь, Кулак-молот, Мягкое прикосновение, Углубление в щеке или Углубление на подбородке (ямочка), Кудрявые волосы и так далее, и тому подобное.
        Но, к моему удивлению, однажды, когда я спросил имя молодой девушки, чьи длинные и тонкие пальцы привлекли мое внимание, мне сказали, что ее зовут Поющие пальцы, или, возможно, я мог бы перевести это как Музыкальные пальцы.
        Я понял, что соодопсии имеют некоторое представление о музыке, так как дети часто развлекались танцами и, будучи этим заняты, отбивали такт кончиками пальцев по щекам или лбам друг друга.
        Но я был в полном неведении относительно того, что они подразумевали под «Поющими пальцами» и почему молодая девушка была так названа. Поэтому я был очень рад услышать, как мать девушки спросила меня, не хочу ли я почувствовать одну из песен ее дочери, как она это называла. Когда я согласился, мать подошла ко мне и начала закатывать рукава моего пальто, пока не обнажила мои руки до локтя, затем она взяла мои руки и сложила их на груди одну над другой.
        Балджер наблюдал за происходящим с некоторым неудовольствием в глазах, у него мелькнула мысль, что эти молчаливые люди могут сыграть какую-нибудь злую шутку с его маленьким хозяином. Но моя улыбка быстро рассеяла его подозрения.
        Поющие пальцы приблизилась, и когда ее милое личико с незрячими глазами обратилось ко мне, я едва сдержал слезы.
        И все же, зачем горевать о ком-то, кто казался таким совершенно счастливым? Улыбка играла на ее лице, обнажая крошечные серебристо-белые зубы, похожие на множество настоящих жемчужин, а грудь быстро поднималась и опускалась, издавая слабый звук дыхания. Она была так похожа на сияющее дитя какого-то другого мира, что я даже не успел подумать, как вскрикнул:
        - Говори! О, говори, прекрасное дитя!
        В это мгновение она испуганно отшатнулась, потому что внезапная вибрация воздуха испугала ее; но я протянул руку и коснулся ее руки, чтобы дать ей понять, что ей нечего бояться, и тогда она снова приблизилась ко мне. Вдруг ее прекрасные руки с длинными, хрупкими, тонкими пальцами поднялись в воздух, и она стала раскачиваться всем телом как бы в такт какой-то музыке. Постепенно она приближалась ко мне, и ее шелковистые кончики пальцев то и дело касались моих ладоней или рук, как если бы они были клавишами, и она собиралась начать исполнять нежную и изящную мелодию.
        Я заметил, что ее пальцы источали какой-то восхитительный аромат. Теперь все быстрее и быстрее нежные стуки обрушиваются на меня с ритмичной регулярностью. Они успокаивают меня, они волнуют меня, они достигают моего сердца, как если бы они были сладкими нотами флейты или мягкими тонами голоса певца. Она действительно пела для меня!

        Мне казалось, что я понимаю, что она говорит или, скорее, думает, пока ее изящные пальчики летают туда-сюда, и я слышу, как ее тихое дыхание становится всё громче и громче. Внезапно она отпускает мои руки, и я чувствую, как она нежно касается моих щек и лба. Так нежно, о, так нежно и успокаивающе ее пальцы прикасаются ко мне, что в конце концов они ощущаются, как листья розы, коснувшиеся моего лица. Это ощущение так восхитительно, так похоже на мягкое прикосновение сна к усталым глазам, что я всерьез засыпаю, и когда через минуту или около того я открыл глаза, рядом сидел улыбающийся формифолку, ожидая, когда я проснусь, и передо мной стояла Поющие пальцы с сияющим лицом, по-детски ожидающим похвалы.
        Итак, вы видите, дорогие друзья, что в конце концов не так уж трудно быть счастливым, если только вы начнёте делать это правильно. Судя по результатам, формифолку, похоже, пошли именно по этому правильному пути.
        Я хотел ещё кое-что спросить у Бочколобого, поэтому при следующем визите задал ему этот вопрос:
        - Возможно ли это, мудрый учитель, что у твоего народа нет абсолютно никакого руководителя, никакого надзирателя, никакого правителя?
        Великий учёный формифолку перестал читать свои книги, которые лежали перед ним раскрытыми - по одной под каждой рукой и по одной под каждой ногой,  - когда я протянул ему свою серебряную табличку.
        - Маленький барон,  - отвечал он,  - если бы только существовал куст ежевики, достаточно большой, чтобы все вы, люди верхнего мира, могли прыгнуть в него, и если бы вы только могли избавиться от своих ушей, вы скоро избавились бы от своих правителей, которые угнетают вас, которые мучают вас; ибо ни у кого не было бы желания быть правителем, если бы не было никого, кто мог бы смотреть на него и если бы он не мог слышать, что говорят о нём льстецы. Тщеславие - это почва, из которой вырастают правители, как грибы вырастают из богатого суглинка наших тёмных пещер. Они притворяются, что им нравится эта власть. Не верьте им. Это удовлетворение их тщеславия и ничего больше.
        Если бы только в твоей власти было сказать каждому, кто жаждет стать правителем, такие слова как: «Хорошо, брат, ты будешь правителем, но помни, слабый человек, что когда ты наденешь свой красивый мундир и сядешь на своего коня, когда ты будешь скакать во главе отряда и кавалькады с десятью тысячами вооруженных людей, следующих за тобой пешком, как рабы за своим господином, и аплодисменты глупой толпы будут раздирать воздух, ни один глаз не увидит великолепия твоего триумфа и ни одно ухо не услышит оглушительных криков!»  - поверь мне на слово, маленький барон, никто больше не захочет быть правителем.
        - Там, где нет правителей, маленький барон,  - продолжал учёный,  - там не может быть последователей; там, где нет последователей, не будет и ссор. Когда это становится необходимым в нашей стране, мы формируем Большой круг для обсуждения. Каждый записывает то, что думает, на свой планшет. Затем мнения читаются и подсчитываются, и выбирается большинство. Но мы образуем Великий круг только в случае крайней необходимости. Вообще говоря, и небольшие круги отвечают всем этим целям; на самом деле семейного круга в большинстве случаев вполне достаточно.
        Я коснулся сначала сердца Бочколобого в знак благодарности за многое, чему он меня научил, а затем его затылка, чтобы пожелать ему спокойной ночи. Можете себе представить его и мою радость, дорогие друзья, когда мудрый Балджер поднялся на задние лапы и правой лапой тоже поблагодарил учёного, а затем пожелал ему спокойной ночи легким постукиванием по затылку.
        - Счастлив путешественник,  - написал ученый соодопсий,  - в сопровождении столь мудрого и бдительного спутника! Правда, он, как ребенок, ходит на четвереньках, но тем самым он выводит свое сердце и свой мозг на один уровень - единственный способ для мужчины носить их, если он хочет принести пользу своим ближним. Беда людей в верхнем мире, маленький барон, в том, что они слишком много думают. Они напрягают умы вместо того, чтобы напрягать руки; они отправляют посланников с дарами вместо того, чтобы дарить свое общение. Они нанимают людей, чтобы те танцевали для них, пели для них, веселились для них. Они не успокоятся, пока не наймут людей, которые помогут им скорбеть, которым они могут сказать: «Мой друг умер. Я любил его. Плачь по нему целых три дня».

        Глава XX
        Это длинная и печальная глава.  - В ней рассказывается о том, как Надутая губа была потеряна, как соодопсии горевали о ней и кого они подозревали.  - Балджер предоставляет поразительное доказательство своего удивительного интеллекта, которое позволяет мне убедить соодопсий в том, что мой «танцующий призрак» не был причиной смерти Надутой губы.  - Настоящая история ее ужасной судьбы.  - Что следует за моим открытием.  - О том, как благодарные соодопсии построили для меня прекрасную лодку и как мы с Балджером прощаемся с землёй формифолку.

        В Серебряном городе существовал обычай «трогать всё вокруг», как его называли, прежде чем отправиться отдыхать. «Прикосновение ко всему» началось в определенной части города и с удивительной быстротой передавалось от человека к человеку. Как именно это происходило, я так и не смог понять, но цель таинственного обычая заключалась в том, чтобы произвести реальный подсчет всех формифолков. Если бы хоть один из них отсутствовал, то он наверняка был бы обнаружен к тому времени, когда «прикосновение ко всему» было бы завершено. Это продолжалось с молниеносной скоростью по всему городу, и тогда, если не подавался ответный сигнал, люди понимали, что каждый находится на своем месте; что ни один соодопсий не заблудился и не остался в каком-нибудь отдаленном проходе.
        Не думаю, что я успел заснуть, когда Балджер осторожно потянул меня за рукав. Протирая глаза, я сел на кровати и прислушался. Тут же мое ухо уловило тот слабый шаркающий звук, который всегда был слышен, когда любое количество формифолков перемещались туда-сюда по полированной серебряной мостовой.
        Я вскочил с кровати и бросился к двери; Балджер следовал за мной по пятам. Какое странное зрелище предстало передо мной! Я не мог сравнить его ни с чем, кроме как с большим муравейником, когда какой-нибудь озорной мальчишка вдруг бросает камень в толпу мелких, терпеливых, трудолюбивых созданий, мирно продолжающих свою работу.
        В одно мгновение все меняется: линии ломаются, рабочие толкают рабочих, порядок становится беспорядком, регулярность сменяется неразберихой. Перепуганные существа мечутся туда-сюда ища причину безумной вспышки ужаса.
        Так было и с формифолками, когда я смотрел на них. С вытянутыми руками и дрожащими пальцами они метались из стороны в сторону, толкались и натыкаясь друг на друга, а на их лицах был изображен безымянный ужас. Затем отдельные группы людей останавливались, брались за руки и начинали обмениваться мыслями молниеносными толчками, постукиваниями и ударами, в то время, как другие врезались в них, разбивая эти группки на части, и в результате смятение становилось еще сильнее, чем до этого.
        Но постепенно я заметил, что в движениях этой обезумевшей толпы как будто появляется какой-то порядок. То тут, то там собирались группы по три-четыре человека и пожимали друг другу руки, затем эти меньшие группы распадались и объединялись в большие, и я заметил также, что этот все увеличивающийся круг образовывался снаружи охваченной паникой толпы, и по мере того, как он рос, он смыкал их так, что когда убегающий соодопсий врезался в эту устойчивую линию, его ужас сразу же покидал его, и он занимал в ней свое место. Через несколько мгновений безумно толкающаяся толпа совсем исчезла, и весь город был опоясан этой длинной замкнутой цепочкой.
        Великий круг был образован.
        Через полчаса обсуждение было закончено, и, к моему удивлению, большой круг распался на отряды по четыре, шесть и десять человек, а затем каждый из них медленно и неуклонно исчез, выйдя из города в темные или только частично освещенные залы и проходы, которые его окружали. Так начались поиски пропавшего соодопсия. Прошло несколько часов, прежде чем последний отряд вернулся на площадь и снова образовался Большой круг. Увы! Новость была действительно печальной - никаких известий о пропавшем не поступало. Он был потерян навсегда; и, сложив руки, медленными и тяжелыми шагами скорбящие формифолки возвращались к своим домам, где вздыхающие женщины и дети ожидали их прихода. Когда мы с Балджером снова легли спать, мне показалось, что я слышу временами глубокие и протяжные вздохи, вырывающиеся из нежных грудей скорбящих соодопсий. На следующий день я увидел очень трогательную вещь. Дело было в том, что каждый мужчина, женщина и ребенок в Серебряном городе скорбели о потерянном соодопсии, как будто он был родным человеком для каждого из них.
        Здесь любовь не была, как у нас, в верхнем мире, чем-то, что даровано тем, в ком мы видим повторение наших собственных лиц и в чьих голосах мы словно слышим наши собственные отголоски, сладкие и ясные, как в нашем детстве; другими словами, любовь почти к самим себе. Совсем, нет!
        В той части города, где у детей были игровые площадки, серебряный тротуар в некоторых местах был отмечен выпуклыми линиями и буквами для игры, которая была очень популярна у маленьких соодопсий. Ее название трудно перевести, но оно означало что-то вроде «Маленький страшила», и мы с Балджером по многу часов стояли там, наблюдая за игрой этих молчаливых маленьких человечков, очарованные удивительным мастерством, которое они демонстрировали, изображая приближение Маленького страшилы, их прятки от него, его незаметное приближение, возрастающую опасность, нападение, побег, новые опасности, безумное бегство и безумную погоню. Представьте себе мое изумление, когда однажды утром я увидел, что Балджер уговаривает меня пойти на эту площадку, хотя там никого еще не было, так как все дети были на уроках.
        Но поскольку у меня было правило всегда потакать прихотям Балджера, я терпеливо пошёл вперёд.
        Через минуту, когда мы подошли к тому месту, где тротуар был размечен и исписан, как я уже объяснял, он остановился и с тревожным скулением начал играть в «Маленького страшилу», то и дело оборачиваясь, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели на меня его действия.
        Он не делал ошибок. Как и положено он клал лапу на выпуклые буквы, как это часто делали дети своими маленькими босыми ножками, а затем с удивительной точностью повторял их действия, начиная с первого ощущения опасности и кончая безумным ужасом при близком приближении Маленького страшилы.
        Я был более чем удивлён, я был сбит с толку этой мимикой со стороны Балджера. На мой взгляд, это предвещало ему какой-то ужасный несчастный случай, ибо у меня есть суеверное представление, что большая опасность для жизни животного даёт ему на время почти человеческий разум. Это природа так заботится о своих детях.
        Но вдруг мне открылась истинная правда всего происходящего: мой милый братец давал мне понять, что не ему грозит какая-то опасность, а что какая-то реальная опасность нависла над моей головой, опасность, о которой я даже не подозревал.
        Я подозвал его к себе и наградил лаской. Он был вне себя от радости, убедившись, что я, по-видимому, понял его. Теперь я поспешил разыскать Бочколобого. Он был удивлён, услышав мое приветствие. Через минуту или около того я рассказал ему всё, и он не замедлил заметить мое волнение. Он, без сомнения, почувствовал это по изменившемуся характеру моего почерка.
        - Успокойся, маленький барон,  - писал он - мудрый Балджер сказал тебе правду. Твоя жизнь находится в опасности. Я решил послать за тобой сегодня же, чтобы предупредить тебя об этом, чтобы ты как можно скорее покинул страну формифолку, ибо среди нашего народа распространилось мнение, что именно танцующий призрак, преследующий тебя по пятам, стал причиной смерти Надутой губы, которая так таинственно исчезла на днях. Поэтому я советую тебе немедленно приготовиться и покинуть наш город завтра, прежде чем часы пробудят людей ото сна.
        Я поблагодарил Бочколобого и пообещал, что прислушаюсь к его совету, хотя и признался ему, что с удовольствием побыл бы ещё несколько недель, так как в этом чудесном Серебряном городе и вокруг него было столько всего, чего я ещё не видел. Но я обязан был перед дорогими людьми моего собственного мира заботиться о своей жизни наилучшим образом, как бы ничтожна она мне ни казалась.
        С другой стороны, я чувствовал, что было бы безумием пытаться урезонить соодопсий. Для них пляшущий призрак, следовавший за мной по пятам, был настоящим существом из плоти и крови, хотя они и не могли схватить его, и для них было вполне естественно заподозрить, что мы виноваты в исчезновении Надутой губы.
        Крикнув Балджеру, чтобы он следовал за мной, я покинул дом Бочколобого, решив сделать еще один круг по чудесному городу, а затем собрать немного еды и одежды и быть готовым к выходу до того, как пробьют часы.
        Я должен объяснить вам, дорогие друзья, что, как это бывает во всех городах, жители и этого города иногда считали, что у них уже недостаточно места, и поэтому они обследовали другие порталы, установили в них новые источники света и тепла, чтобы прогнать холод и сырость и сделать их пригодными для жилья.
        В последнем из них, который они таким образом присоединили к своему прекрасному городу, оборудовав его серебряным дверным проемом и выложив пол полированными плитами из того же прекрасного металла, они обнаружили в одном углу твердую насыпь, по-видимому, из камня, и решили, что позже вернутся туда со своими инструментами и начнут работу по удалению этой насыпи.
        У меня возникло странное желание посетить эту новую комнату, чтобы посмотреть на их работу и увидеть, как далеко они продвинулись в своем деле превращения холодного и скалистого склепа в светлое, тёплое жилище.
        Представьте себе мое удивление, когда Балджер издал низкий рык, когда мы подошли ко входу, и я протянул руку, чтобы распахнуть дверь. Ведь соодопсии в тот день не работали, и в помещении было тихо, как в могиле.
        Взглянув через решетку, я увидел то, что заставило мое тело покрыться мурашками, а волосы встать дыбом. Как вы думаете, что это было? Холм в углу раскачивался, а из-под одного его конца доносилось громкое и яростное шипение. Я не трус, если уж на то пошло, но это было слишком необычно. Я отшатнулся, подавив крик ужаса, и уже готов был броситься в безумное бегство, как вдруг в моей голове мелькнула мысль, что дверь надежно заперта и что для меня нет никакой опасности, если я еще раз взгляну на ужасное чудовище, запертое в этой комнате.
        Огромная змееподобная голова поднялась из-под одного края насыпи на конце длинной, покачивающейся шеи. Большие круглые глаза, крупные, как у быка, смотрели тупым, холодным, остекленевшим взглядом от стены к стене, а затем с ужасным шипением весь холм вдруг поднялся на четырех огромных лапах, толстых, как столбы, заканчивающихся ужасными когтями, и шатаясь устремился в центр комнаты.
        Что это за ужасное чудовище и откуда оно взялось?
        Это была гигантская черепаха, по меньшей мере восьми футов в длину и пяти в ширину, некогда обитавшая в верхнем мире. Тысячи и тысячи лет назад, с приходом ужасных холодов, она была вынуждена спасаться от верной смерти, заползая в эти подземные пещеры. Здесь, продрогшая и оцепеневшая от сырости и холода, она заснула и продолжала бы спать еще долгие века, если бы трудолюбивые формифолки не зажгли в убежище чудовища свои источники тепла и света. Постепенно тепло проникло сквозь толщу панциря, сделавшегося толще из-за земли и слоев обломков скал, которые ход времени обрушил на нее, достигло ее огромного сердца и заставило его биться сначала медленно, очень медленно, но затем всё быстрее и быстрее, пока она действительно не почувствовала, что пробудилась от своего долгого сна.
        По ужасному несчастью, Надутая Губа, кроткая соодопсия, осталась позади, когда ее братья-рабочие оставили работу, и новые серебряные двери комнаты были закрыты для нее.
        О, об этом даже думать ужасно, но это было правдой - бедная маленькая соодопсия, запертая своими соотечественниками в этой комнате, которую она помогала украшать своим терпеливым умением, стала средством для утоления голода этого ужасного монстра после его долгих веков сна.

        Но почему, спросите вы, дорогие друзья, всё это не было обнаружено, когда был образован Великий круг и начались ее поиски? Просто потому, что чудовище, пожрав потерянную соодопсию, вернулось в свое гнездо, раскидав землю и раскрошив камни вокруг себя своими гигантскими ластами и снова заснуло, как это делают все пресмыкающиеся. Поэтому, когда формифолку вошли в новое помещение, там всё было точно так же, как они и оставили,  - каменная насыпь, как они и предполагали, в углу была нетронутой.
        Балджер следовал за мной по пятам, а я повернулся и с такой безумной поспешностью побежал к Бочколобому, что весь город пришел в дикое смятение, потому что они, конечно же, почувствовали, как я пролетаю мимо них.
        Со всей быстротой, на какую я был способен, я написал отчет о том, чему был свидетелем, и когда Бочколобый сообщил об этом собравшимся формифолкам, тысячи рук взметнулись в воздух в знак смешанного испуга и удивления, и мы с Балджером в их бешеном порыве, чуть не были задушены поцелуями и ласками.
        Как только волнение немного улеглось, сразу же образовался Большой круг, и я был удостоен места в нем, а когда моя записка была передана, тысячи рук дали знаки согласия.
        Мой план был прост: проложить трубу между Уфаслоком и новой камерой и наполнить смертоносным паром помещение, в котором обосновался гигантский монстр. Таким образом, его смерть будет счастливой, как будто просто началом ещё одного из его долгих снов.
        Это было сделано сразу же, предварительно позаботившись о том, чтобы двери новой камеры были идеально герметично закупорены. Я был первым, кто вошел в пещеру после казни чудовища, и обнаружил, к своей радости, что моя оценка его длины и ширины была правильной почти до дюйма. У меня всегда был прекрасный глазомер.
        Увидев, что Балджер поднялся на задние лапы и пытается что-то сдвинуть со стены, я подошел к нему, чтобы помочь.
        Увы! Это был планшет Надутой губы. Она что-то писала на нем, и когда ужасное чудовище приблизилось к ней, она протянула руку и повесила его на серебряную булавку на стене. Когда соодопсии прочитали то, что написала их бедная сестра, они все сели и заломили руки в молчаливом, но ужасном горе. Там было написано следующее: «О мой народ! Почему ты покинул меня? Воздух дрожит, все вокруг наполнено удушающим запахом. Неужели я должна умереть? Увы, я боюсь этого, и все же мне так хотелось бы еще раз ощутить прикосновения моих близких! Земля дрожит; я чувствую его дыхание на своем лице; я устала, почти теряю сознание, пытаясь вырваться от него. Я больше не могу писать. Не горюйте слишком долго обо мне. Это была моя вина. Я осталась позади, хотя должна была последовать за вами. О, ужас, ужас! Прощайте! Теперь я ухожу. С любовью ко всем - прощайте!»
        Подождав несколько дней, пока горе формифолков немного рассеется, я попросил их прислать несколько своих самых искусных рабочих, чтобы помочь мне снять великолепный панцирь с мертвого чудовища, чье тело было скормлено рыбам. Они не только сделали это, но и предложили превратить его в прекрасную лодку для меня, чтобы, когда я решу проститься с ними, я мог уплыть из Серебряного города, а не тащиться по Мраморной дороге. Работа шла полным ходом. Сначала за дело взялись полировщики, и через несколько дней могучий панцирь засверкал, как дамский гребень. Затем изящные и искусные мастера по серебру приступили к своей части работы, и скоро лодка была снабжена серебряным носом, причудливо вырезанным, как шея и голова лебедя, тут и там были разбросаны красивые резные украшения и изящная пара серебряных весел с серебряным рулем, красиво выгравированным, от которого отходили две маленькие шелковые веревки, были добавлены к снаряжению. Я никогда не видел ничего и вполовину столь богатого и редкого, и я был горд этим, как молодой король своим троном, пока он не обнаружил, что он так похож на мой корабль из
панциря.
        Наконец настал день, когда я должен был прощаться с нежными соодопсиями.
        Они выстроились вдоль берега, а мы с Балджером заняли свои места в лодке, которая как живое существо, лежала на воде.

        Балджер с большим достоинством занял свое место на корме, держа в зубах румпельные канаты, готовый тянуть их в обе стороны, куда я прикажу; а я поставил серебряные весла на место, навалился на них всем своим весом, и мы быстро и бесшумно заскользили по поверхности тёмной и медлительной реки.
        Через несколько мгновений не осталось ничего, кроме слабого мерцания, напоминающего нам о чудесном Серебряном городе, где безмолвные формифолки живут, любят и трудятся, даже не думая о том, что могут существовать люди счастливее их. Ведь они уже разрешили великую проблему, с которой мы, люди верхнего мира, всё ещё боремся.

        Глава XXI
        Наш путь вниз по темной и тихой реке.  - Внезапное и яростное нападение на нашу прекрасную лодку из панциря.  - Борьба за жизнь против ужасных обстоятельств, и как Балджер поддерживал меня во всем этом.  - Холодный воздух и куски льда.  - Наш вход в пещеру, откуда они пришли.  - Лодка из панциря подходит к концу своего путешествия.  - Солнечный свет в подземном мире, и все о чудесном окне, через которое он лился, и таинственной земле, которую он освещал.

        Осмелюсь заметить, дорогие друзья, что вы ломаете себе голову над тем, как я мог уплыть из чудесного города формифолку, ни разу не приставая к берегу. Ах, вы забываете, что за штурвалом стоял остроглазый Балджер и что он не в первый раз вел меня сквозь непроницаемую для моих глаз тьму; но более того: вскоре я обнаружил, что плеск моих серебряных весел держит моих маленьких друзей, огненных ящериц, в постоянном состоянии тревоги, и хотя я не слышал потрескивания их хвостов, все же крошечные вспышки света превосходно очерчивали берег. Итак, я решительно двинулся вперед, вниз по этой тёмной и безмолвной реке, ибо там было течение, хотя и едва заметное, по нему мы Балджером неслись в прекрасной лодке из черепахового панциря с носом из резного и полированного серебра.
        Во время моего пребывания в стране соодопсий я однажды, навещая Бочколобого, заметил среди его диковинок красиво вырезанную серебряную лампу с помпейским узором. Я спросил его, знает ли он, что это. Он ответил, что да, добавив, что это, несомненно, было принесено из верхнего мира его людьми, и умолял меня принять ее на память. Я так и сделал и, покидая Серебряный город, наполнил ее рыбьим жиром и приладил к ней шёлковый фитиль. Хорошо, что я это сделал, потому что через некоторое время огненные ящерицы совсем исчезли, и мы с Балджером остались бы в полной темноте, если бы я не вытащил свою прекрасную серебряную лампу, не зажёг ее и не подвесил к клюву серебряного лебедя, который изогнул свою изящную шею над носом нашей лодки.
        Пройдя на веслах достаточно долго, мы с Балджером перекусили, и снова пустились в плавание по тихой реке, уже не окутанной непроницаемым мраком.
        Не успел я сделать и полудюжины гребков, как вдруг одно из моих весел было почти вырвано из моей руки яростным рывком какого-то обитателя этих тёмных и медлительных вод. Я решил ускорить ход, чтобы избежать ещё одного такого рывка, потому что серебряные весла, изготовленные для меня соодопсиями, были очень тонкой работы и предназначались только для очень бережного использования. Внезапно другое мое весло снова резко щелкнуло, и на этот раз животному удалось удержать его, потому что я не смог вырвать весло из его хватки, боясь сломать его. Это оказалось большое ракообразное из семейства крабов, а молочно-белый панцирь придавал ему призрачный вид, когда он боролся в черной воде, отчаянно пытаясь удержать весло. В следующее мгновение такое же существо крепко ухватилось за другое мое весло, и мы с Балджером оказались совершенно беспомощны. Но хуже всего было то, что тёмные воды теперь были довольно оживлены и другими белыми стражами этого подземного потока, каждый из которых, по-видимому, стремился немедленно положить конец нашему продвижению через их владения. Они предприняли серию яростных попыток
ухватиться за борта нашей лодки своими огромными клешнями, но, к счастью, ее полированная поверхность сделала это невозможным для них.
        До этого момента Балджер не шевельнул ни единым мускулом и не издал ни звука, но теперь его резкое рычание сказало мне, что на его конце лодки произошло что-то серьёзное. Это было действительно серьёзно, потому что несколько самых крупных свирепых ракообразных схватились за руль и стали дергать его из стороны в сторону, словно пытаясь оторвать. Каждая попытка, конечно, заставляла его дергать за канаты, зажатые между зубами Балджера; но, собравшись с духом, он как только мог, сопротивлялся их яростным усилиям, и сумел на время спасти руль.
        Внезапно наша лодка врезалась в какую-то преграду и замерла как вкопанная. Вглядевшись в темноту, я с ужасом увидел, что коварный враг перекрыл реку цепью, составленной из живых звеньев, каждое из которых держалось за клешню своего соседа, и образовавшаяся таким образом цепь стала почти такой же прочной, как сталь, благодаря дополнительному переплетению их двойных рядов маленьких крючковатых ног. Таким образом было заблокировано не только наше дальнейшее движение, но и сама смерть, ужасная смерть, казалось, смотрела нам прямо в лицо; ибо какая могла быть надежда на спасение, если Балджер и я, например, прыгнем в воду с этими быстро плавающими существами, размахивающими своими огромными клешнями в поисках какого-нибудь способа добраться до нас. По тому, как храбро Балджер держал бешено раскачивающийся штурвал, я понял, что он твердо решил не сдаваться. Но, увы, храбрость - это всего лишь жалкая вещь для двоих, чтобы сражаться с тысячей! И все же я не потерял голову - не подумайте! Я втащил оба весла в лодку, перегнувшись через борт и отбив вцепившиеся в них клешни, и до этого момента отталкивал
назад всех свирепых тварей, которым удалось перебросить одну из своих лап через борт лодки; но теперь, к своему ужасу, я чувствовал, что наше маленькое суденышко медленно, но верно тянет кормой вперед к берегу реки. Для этого ракообразные выбросили веревку, состоящую из их сцепленных вместе тел, и прикрепили ее к рулю. Нельзя было терять не минуты! Ведь оказавшись на берегу реки, свирепые твари десятками тысяч окружат нас, стащат вниз и разорвут на части!
        У меня мелькнула мысль: глупо пытаться противостоять этим бесчисленным стаям ракообразных с помощью одной пары слабых рук, даже если им помогают острые и проворные зубы Балджера. Если я хочу спасти свою жизнь, то должен нанести удар, который достигнет каждого из этих маленьких, но свирепых врагов в одно и то же мгновение и таким образом парализует их или, по крайней мере, собьет с толку, чтобы нам удалось бежать!

        Быстро вытащив свои пистолеты, я поднес дула поближе к воде и в тот же миг разрядил их. Эффект был потрясающий. Подобно удару страшной молнии, грохот разнесся по этим обширным и безмолвным залам, пока не показалось, что огромная сводчатая крыша скалы каким-то ужасным сотрясением природы с грохотом и ревом обрушилась на поверхность этих черных и медлительных вод! Когда дым рассеялся, я увидел странное, но долгожданное зрелище. Десятки тысяч огромных крабов безжизненно плавали на поверхности реки, их панцири раскололись от сотрясения по всей длине их тела.
        Это оказалось мастерским ударом с моей стороны, и, дорогие друзья, поверьте мне, когда я скажу, что глубоко вздохнул, когда положил свои серебряные весла на шплинты и, очистив свою лодку от роя ошеломленных ракообразных, принялся грести изо всех сил!
        Дорогая жизнь! Ах, да, до чего же жизнь дорога, ибо чья жизнь не дорога каждому, даже если она временами кажется темна и мрачна? Разве не всегда есть что-то или кто-то, ради чего стоит жить? Разве не всегда есть проблеск надежды, что завтрашнее солнце взойдет ярче, чем сегодня утром? Как бы то ни было, я повторяю, что грёб изо всех сил, пока Балджер держал румпель и удерживал нашу хрупкую лодку из полированного панциря на середине потока.
        Стал ли воздух на самом деле холоднее, или это был просто естественный холод, который так часто поражает человеческое сердце после того, как оно бьется и трепещет с чередованием надежды и страха, я в то время понять не мог; но внезапно я обнаружил, что мне холодно.
        Впервые с тех пор, как я спустился в подземный мир, холод стал покусывать кончики моих пальцев; эта мягкая, благоухающая июньская атмосфера исчезла, и я поспешил надеть отороченное мехом пальто, которым в последнее время почти не пользовался.
        В этот момент одно из моих весел ударилось о какое-то твердое вещество, плавающее в воде. Я протянул руку, чтобы потрогать его. К моему великому удивлению, это оказался кусок льда, и очень скоро еще один, и еще одна льдинка проплыли мимо нас.
        Мы, несомненно, входили в область, где было достаточно холодно, чтобы образовался лед. Я не жалел об этом, потому что, по правде говоря, и Балджер, и я начинали ощущать последствия нашего долгого пребывания в каменных камерах этого подземного мира, атмосфера которого, хоть и мягкая и теплая, но все же не обладала свойствами открытого воздуха.
        Ледяные пещеры были бы полной переменой, и холодный воздух, без сомнения, заставил бы нашу кровь трепетать в наших венах, как если бы мы катались на санях в верхнем мире зимней ночью, когда звезды мерцают над нашими головами, а снежные кристаллы скрипят под нашими полозьями.
        Вскоре огромные сосульки все чаще стали усеивать каменную крышу над рекой, а валы и столбы льда, смутно видимые вдоль берега, казалось, стояли там, как безмолвные часовые, наблюдая за нашей лодкой, пробирающейся через все больше сужающийся канал.
        Слабый отблеск света достиг нас неведомо откуда, так что, напрягая зрение, я увидел, что река сделала поворот и вошла в огромную пещеру с крышей и стенами изо льда, покрытых резьбой и украшенных вырезанными в фантастических глубинах нишами, полками, карнизами и фигурами настолько причудливыми, что мне показалось, что я вошел в какой-то огромный зал скульптур, где герой и воин, нимфа и девушка, пастух и ловец птиц заполнили эти полки и ниши в великолепном множестве.
        Дальнейшее продвижение по воде стало невозможным, так как глыбы льда полностью закрывали реку. Поэтому я решил высадиться, вытащить лодку на берег и продолжить путь пешком.
        Таинственный свет, который до сих пор отбрасывал бледное мерцание, как арктическая ночь, на ледяные стены и крыши этих безмолвных покоев, теперь начал усиливаться, так что мы с Балджером без труда пробирались вдоль берега. Замёрзшая река извивалась перед нами, как широкая лента льда через пещеры и коридоры.
        Внезапно я остановился и застыл так же неподвижно, как окружавшие меня льдины фантастических форм. Что бы это могло значить? Может быть, мои глаза ослабли от долгого пребывания в подземном мире, и теперь жестоко разыгрывают меня? Конечно же, ошибки быть не может!  - прошептал я себе под нос. Тот свет, что льет свое великолепное сияние на эти шпили и вершины, на эти ледяные башни и башенки,  - это солнечный свет верхнего мира! Неужели мое чудесное подземное путешествие закончилось, и я снова стою на пороге верхнего мира?
        Балджер тоже узнал этот поток солнечного света и, разразившись радостным лаем, помчался вперед, чтобы первым ощутить его ласковое тепло после нашего долгого путешествия по темным и безмолвным коридорам подземного мира.
        Но я не решался довериться своим глазам и, опасаясь, как бы он не попал в какую-нибудь засаду, позвал его к себе.
        Вместе мы пошли вперед как можно быстрее. Теперь я понимаю, что мы приближаемся к концу обширного коридора, по которому шли уже некоторое время, и что мы стоим у входа в огромную подземную область, освещённую настоящим солнечным светом. Она простирается так далеко, насколько хватает глаз, и крыша, которая охватывает этот огромный подземный мир, так высока, что я не могу разглядеть, ледяная она или нет. Всё что я могу видеть - это то, что через одну из ее наклонных сторон струится могучий поток солнечного света, который беспрепятственно изливает свое великолепие на широкие дороги, обширные террасы, отвесные парапеты и пологие берега этого ледяного мира. Может ли быть так, что одна сторона этой могучей горы, которую природа возвела здесь и установила, как остроконечную крышу, над этой обширной подземной областью, представляет собой гигантское ледяное окно, через которое солнечный свет внешнего мира струится таким величественным образом, как тихий водопад света, подобный потоку солнечных лучей? Нет, этого не могло быть; ибо теперь, при втором взгляде, я увидел, что этот поток света, струящийся по
склону горы, прошел сквозь нее, как мощный пучок лучей, и, ударив в противоположные стены своим блеском, стократно усилился, отразился в тысяче направлений, затопив всю область своим сиянием и угасая слабым жемчужным мерцанием в обширном проходе, где я впервые заметил его.
        И поэтому я понял, что природа, должно быть, установила гигантскую линзу, две тысячи футов или больше в диаметре, в наклонном склоне этой полой горы - совершенную линзу из чистейшего горного хрусталя, которая, собирая в своем таинственном лоне солнечный свет внешнего мира, бросала его - ярко сияющий и ослепительно белый - в мрачные глубины этого подземного мира, так что когда солнце поднималось там, оно поднималось и здесь, но оставалось холодным, и не приносило ни тепла, ни другой радости, кроме света, в эту подземную область, которая тысячи веков лежала запертой в хрустальных объятиях замерзших озёр, ручьёв, рек и водопадов, когда-то бурлящих, текучих и стремительно несущихся по прекрасным землям верхнего мира, но внезапно остановленных каким-то прорывом могучих сдерживаемых сил и повёрнутых вниз, в эти ледяные глубины, обречённые на вечный покой и безмолвие. Все эти и многие другие мысли промелькнули в моей голове, когда я стоял, глядя на эту могучую линзу в оправе из могущественной скалы.
        И я был так глубоко поражён зрелищем такого огромного потока солнечного света, льющегося через этот гигантский хрустальный глаз, который природа поместила в скалистом склоне полого горного пика и освещающего этот подземный мир, что чем дольше я смотрел на это удивительное зрелище, тем сильнее становились мои чувства.
        Глубокая тишина, восхитительно чистый воздух, постоянно меняющиеся оттенки света, когда могучие ледяные колонны, играющие роль призм, буквально наполняли эти обширные покои великолепными переливами радуги, придавали всему вокруг такую неземную силу, что оно могло бы удерживать меня там, пока мои конечности не превратились бы в ледяные кристаллы, а глаза не застыли бы ледяным взглядом, если бы вечно бдительный Балджер мягко не дернул меня за подол сюртука и не пробудил от захватившей меня медитации.

        Глава XXII
        Ледяной дворец в золотом солнечном свете, и то как я представлял себе, что он может содержать.  - Как нас остановила пара причудливо одетых часовых.  - Колтыкверпы.  - Его ледяное величество король Гелидус.  - Подробнее о ледовом дворце, вместе с описанием тронного зала.  - Наш прием королем и его дочерью.  - Краткое упоминание о Буллибрейне, или лорде Горячей голове.

        Не успел я отойти и на сотню ярдов от портала, где я остановился, как случайно перевёл взгляд на другую сторону, и передо мной предстало зрелище, от которого по всему моему телу пробежала дрожь удивления и одновременно восторга. Там, на самой высокой террасе, стоял ледяной дворец с тонкими минаретами, высокими башнями, округлыми башенками, просторной площадью и широкими лестничными пролётами, сверкающими на солнце, словно усыпанными драгоценными камнями.
        Это было зрелище, способное взволновать самое равнодушное сердце, не говоря уже о таком пылком и жизнерадостном, как моё. Но, ах, дорогие друзья, даже допуская, что мне удастся пробудить в ваших умах хотя бы слабое представление о красоте этого ледяного дворца в тот момент, когда солнечный свет падал на него, как я могу надеяться дать вам представление о неземной красоте этого ледяного дворца и его великолепных окрестностях, когда в более поздний час луна взошла во внешнем мире, и её бледный, таинственный свет пролился через могучую линзу в горном склоне и упал с небесным мерцанием на эти ледяные стены?
        Но одна мысль угнетала меня теперь: может ли эта прекрасная обитель остаться без жильца, без живой души в его чудесных залах и покоях? Или, может быть, его обитатели, охваченные безжалостным холодом, сидят с широко открытыми глазами и ледяным взглядом, застывшие, как мрамор, в ледяных креслах, и их белые замороженные волосы прижаты к ледяным подушкам, а руки сжаты вокруг хрустальных чаш, наполненных замёрзшим вином топазового оттенка, в то время как пальцы арфиста цепляются за струны, жёсткие, как провода, и последние отзвуки голоса певца лежат в перистых кристаллах замерзшего дыхания у его ног?
        Что бы ни случилось, я решил поднять хрустальный молоток, который мог бы висеть на внешней двери этого ледяного дворца, и разбудить кастеляна, если его сон не был дремотой смерти. Через несколько мгновений я пересек ровное пространство между собой и первой террасой, на которую мне предстояло взобраться, чтобы добраться до второй, а затем и до третьей, на которой стоял ледяной дворец.
        Каково же было мое удивление, когда я оказался у подножия великолепной лестницы, высеченной во льду руками мастера и ведущей на террасу наверху.
        Легко преодолев этот пролет вместе с Балджером, который следовал за мной по пятам, я вдруг увидел двух самых странных людей, каких мне когда-либо приходилось видеть во время своих путешествий. Они были похожи на два больших оживших снежка, одетые с головы до ног в одежды из белоснежного меха. Их шапки тоже были из белого меха и оставляли видимыми только их лица. В правой руке каждый из них держал очень красивый кремневый топор, закрепленный на основании из полированной кости.
        Шагая ко мне и размахивая топорами, один из них прокричал:
        - Стойте, сэр! Если его ледяное Величество Гелидус, король Колтыкверпса[12 - В оригинале «Koltykwerps».], не ожидает вашего прихода, его стража по нашему сигналу обрушит на вас несколько тысяч тонн льда, если вы осмелитесь сделать еще хоть один шаг. Поэтому стойте на месте и скажите нам, кто вы и ждут ли вас.
        - Джентльмены,  - сказал я,  - будьте добры опустить свои топоры, и я уверю вас, что его ледяному величеству нечего бояться меня, ибо я не кто иной, как очень маленький, но очень благородный и очень знаменитый Себастьян фон Трамп, широко известный как «маленький барон Трамп».
        - Никогда в жизни о тебе не слышали,  - в один голос сказали оба стражника.
        - Но я слышал о вас, господа,  - продолжал я, вспомнив слова ученого дона Фума о замерзшей Земле колтыкверпов, или Земле холодных тел,  - и в доказательство своих мирных намерений, как истинный рыцарь, предлагаю вам свою руку и прошу вас проводить меня к его ледяному величеству.
        Как только стражник, стоявший рядом со мной, снял перчатку и схватил меня за руку, он сразу же выпустил ее с криком испуга.
        - Черт возьми! Человек, ты горишь? Твоя рука обожгла меня, как пламя лампы!
        - Нет, мой друг,  - спокойно ответил я,  - это моя обычная температура.
        - А твой спутник?
        - У него еще более горячее сердце, чем у меня,  - был мой ответ.
        - Ну что ж, даю слово, маленький барон,  - хихикнул один из стражников,  - тебе там не будет места. Но возможно, после того, как ты остынешь в течение недели или около того, его ледяное Величество и сможет тебя принять!
        Перспектива была не слишком радужная, потому что у меня не было особого желания ждать неделю или около того. Во всяком случае, единственное, что можно было сделать,  - это настоять на том, чтобы меня немедленно провели к королю колтыкверпов, и уже подчиниться принятому им решению.
        Один из стражников поприветствовал меня своим боевым топором в истинно военном стиле, повернулся и отправился по парадной лестнице во дворец с намерением объявить о моем прибытии его ледяному величеству, в то время как другой сообщил мне, что проводит меня до дворцовой стражи.
        Я был поражен красотой трёх лестниц, ведущих к ледяному дворцу. Массивные балюстрады с причудливо вырезанными балясинами, поднимающимися с высоких пьедесталов, увенчанные прекрасными светильниками, всё, всё, говорю я, всё и вся, вплоть до кристально чистых граней самих светильников, было сделано из глыб льда.
        Подъем на вершину третьей террасы оказался удачным, и я уже не растерялся, когда стражник торжественно опустил свой боевой кремневый топор, чтобы остановить меня.
        Солнце в верхнем мире, без сомнения, приближалось к горизонту, потому что глубокие и прекрасные сумерки внезапно опустились на ледяные владения короля Гелидуса, но к моему удивлению и восторгу, сквозь огромные плиты кристально чистого льда, служившие окнами во дворец, струилось мягкое сияние, как будто тысячи восковых свечей горели в комнатах и галереях за дверями. Это зрелище порадовало бы глаз любого смертного; но если я был так очарован красотой его внешнего вида, как бы я мог рассказать вам, дорогие друзья, о прекрасном великолепии внутреннего интерьера ледяного дворца Гелидуса, каким он предстал передо мной, когда я переступил его порог?
        Коридор вел в другой коридор, комната открывалась в следующую комнату через изящно изогнутые арки, винтовые лестницы поднимались в верхние комнаты, а с высоких потолков свисали или покоились на изящных пьедесталах тысячи алебастровых светильников, проливая свет и аромат на этот великолепный дворец его ледяного Величества Гелидуса, короля колтыкверпов. Длинные ряды слуг, все в белоснежных мехах, выстроились вдоль широкого коридора, пока стражники вели Балджера и меня во дворец и молча поклонились, когда мы проходили мимо.
        К моему более чем удивлению, я увидел, что внутренние комнаты были роскошно меблированы: стулья и диваны, покрытые великолепными белоснежными шкурами, были расставлены тут и там, пол тоже был устлан меховыми коврами, и когда мягкое сияние алебастровых ламп падало на эти великолепные меха и отражалось в стенах и потолках изо льда, я был готов признать, что никогда не видел ничего и вполовину более прекрасного. И всё же я всё ещё находился за пределами тронного зала его ледяного величества!
        Наконец мы дошли до конца широкого коридора, который, казалось, был отделен от остальной части дворца стеной, густо инкрустированной нитями огромных бриллиантов, каждый размером с гусиное яйцо, простиравшимися от потолка до пола и отражавшими мерцание ламп таким потоком сияния, что я невольно закрыл глаза.
        Подумайте о моём изумлении, когда два стражника, взявшись за эту стену из драгоценных камней, как я её себе представлял, потянули её вправо и влево и оказалось, что то, что я принял за стену из драгоценных камней, было всего лишь занавесом, сделанным из круглых кусочков льда, нанизанных на верёвочки, свисающие передо мной, подобно дождю из бриллиантов и сверкающих в свете ламп, расположенных по обе стороны от них.
        И вот я онял, что стою в тронном зале его ледяного Величества, короля колтыкверпов. Теперь я понял, что всё то, что я доселе видел в его ледяном дворце, на самом деле было лишь прелюдией его великолепия, ибо здесь вся роскошь замка короля Гелидуса обрушилась на меня во всей своей силе. Представьте себе большую круглую комнату, освещённую мягким пламенем благовонного масла, струящимся из сотни алебастровых ламп, вдоль стен которой установлены широкие диваны, покрытые белоснежными шкурами, полы устланы такими же великолепными мехами, а по центру, сверкая в мерцании сотен массивных ламп, стоит ледяной трон короля колтыкверпов, также украшенный белоснежными шкурами, и сам он восседает на нём, вместе со своей прекрасной дочерью Шнеебуль[13 - В оригинале «Schneeboule».], сидящей у его ног, а вокруг них сотня людей, и все колтыкверпы: король, принцесса, и придворные, одеты в шкуры белее снега. И вот представив себе всё это, вы, дорогие друзья, вы получите некоторое представление о великолепии сцены, которая разразилась передо мной, когда два стражника отвели в сторону нити из ледяных кристаллов в конце
коридора ледяного дворца!
        Как и все его подданные, король Гелидус смотрел через круглое отверстие из своего мехового капюшона, и напоминал большой добродушного ребенка.
        Прочие колтыкверпы были ненамного выше меня, но очень коренастые, так что, в своих толстых меховых костюмах они, действительно, иногда походили на оживших снеговиков. Самому ловкому художнику было бы трудно нарисовать лица, более добрые и радушные, чем у колтыкверпов. Их маленькие, честные серые глаза сверкали костяным блеском, а улыбки их были так широки, что их можно было разглядеть только наполовину сквозь круглые отверстия их меховых капюшонов. Я был в восторге от них с самого начала, и тем более, когда услышал, как король Гелидус радостно воскликнул:
        - Добро пожаловать в наше ледяное королевство, маленький барон! Но, судя по тому, что рассказали нам наши люди, у тебя очень горячие руки, и поэтому мы просим тебя подождать несколько дней, чтобы остыть, прежде чем ты коснешься ладонями любого из колтыкверпов. И мы также просим тебя быть осторожным и не прислоняться ни к одной из наших богато украшенных резьбой стен и отполированных перил, не трогать нити из наших ледяных драгоценностей и не сидеть подолгу на парадных ступенях нашего дворца. И мы также обращаемся с той же просьбой к твоему четвероногому спутнику, который, как говорят, даже еще более теплого нрава, чем ты.
        Я поклонился и поцеловал руку его ледяному величеству, заверив его, что приложу все усилия к тому, чтобы как можно скорее понизить свою температуру, а до этого буду крайне осторожен, чтобы не соприкоснуться с каким-либо из художественных чудес его ледяного дворца.
        Когда я произнес эти слова, вся компания зааплоировала. И когда они это сделали, холодная дрожь пробежала по моей спине, потому что, как мне показалось, после этих аплодисментов раздался звук, очень похожий на треск сухих костей, но я очень постарался, чтобы король Гелидус не заметил моего испуга.
        Затем его величество представил меня своей дочери Шнеебули, хорошенькой маленькой девочке в возрасте примерно шестнадцати хрустальных зим, с круглыми, как яблоки, щеками. Ее глаза блестели, когда она смотрела на Балджера и меня, и, повернувшись к своему отцу, она попросила позволения коснуться кончика моего большого пальца, а когда это было сделано, она издала писклявый короткий крик и начала дуть на свой крошечный палец, как если бы он покрылся волдырями.
        Король Гелидус также представил меня нескольким своим придворным фаворитам, людям самой холодной крови в стране. Их звали Джелликин, Фростифиз, Ицикул и Гласиербхой. Все они ужасно долго размышляли прежде чем что-нибудь сказать, когда я пытался их о чем-нибудь расспросить.
        Мне не потребовалось много времени, чтобы понять это. На самом деле они просили меня быть менее активным в моих расспросах и не задавать им никаких вопросов, так как они неизменно обнаруживали, что глубокие размышления вызывают повышение их температуры.
        Это, честно говоря, очень раздражало меня, потому что вы знаете, дорогие друзья, что представляет из себя мой разум, никогда не спящий, всегда дрожащий, как компас моряка, указывающий туда и сюда в поисках Полярной звезды мудрости.
        После того как я поведал о моей беде его ледяному Величеству королю Гелидусу, он самым любезным образом приказал одному из своих верных слуг отвести меня в трехстенную ледяную комнату некоего колтыкверпа по имени Буллибрейн (то есть буквально «кипящий мозг»), человека, который родился с горячей головой и, следовательно, с очень активным мозгом. В течение пятидесяти лет король Гелидус делал все возможное, чтобы охладить его, но безуспешно. Поскольку меня буквально распирало от нетерпения задать целый ряд вопросов, касающихся колтыкверпов, вы можете себе представить, как я был рад познакомиться с этим лордом Горячей головой, как его называли среди колтыкверпов. Но сейчас, дорогие друзья, вы должны извинить меня, если я закончу эту главу и остановлюсь здесь, чтобы ненадолго передохнуть.

        Глава XXIII
        Снова лорд Горячая голова, и на этот раз более полный рассказ о нем.  - Его удивительные рассказы о колтыкверпах: откуда они взялись, кто они такие и как им удается жить в этом мире вечного мороза.  - Мои вопросы, которые я ему задаю, и его ответы в полном объеме.

        Лорду Буллибрейну никогда не разрешалось переступать порог Ледяного дворца. Король Гелидус, поддерживаемый мнением своих фаворитов, всё ещё питал надежду, что в конце концов сумеет его охладить. Правда, он уже много лет занимался этой проблемой, так что теперь это стало для него чем-то вроде хобби, и почти ежедневно его ледяное Величество навещал своего горячего подданного и проверял его температуру, прижимая к вискам маленький шарик льда. По мнению короля Гелидуса, человек с такой высокой температурой был постоянной угрозой миру и спокойствию его королевства. Что, если однажды ночью лорд Горячая голова во сне забредёт в Ледяной дворец и уснёт, прислонившись спиной к одной из его стен? Разве он не расплавит ее настолько, чтобы всё это великолепие превратится в груду обломков? Ему страшно было даже думать об этом! Но думал об этом он довольно часто.
        Буллибрейн не испытывал страха ни передо мной, ни перед Балджером; на самом деле Балджер даже был в восторге от того, что его гладят теплые руки, и мы с Буллибрейном вскоре стали лучшими друзьями. Но его ледяное величество был так встревожен, когда услышал об этой дружбе, что его охватил настоящий ужас, ибо, он решил, что объединенный жар трех горячих голов сможет нанести невероятный вред благосостоянию его народа. Поэтому он издал самый холодный указ, высеченный на ледяной скрижали, что Буллибрейн и я в день не должны проводить вместе больше получаса; что мы никогда не должны касаться друг друга, спать в одной комнате, есть из одной тарелки или сидеть на одном диване.
        Эти правила раздражали, но я следовал им до последней буквы; и когда король Гелидус увидел, как старательно я выполняю его приказ, он проникся ко мне искренней симпатией и послал несколько великолепных шкур в ледник, который был отведен нам с Балджером, ибо нам, конечно же, было небезопасно жить во дворце. Также его ледяное Величество сделал лестное предложение, что в тот самый момент, когда мы с Балджером должным образом охладимся, нам будут отведены апартаменты во дворце, и мне также будет позволено есть за королевским столом.

* * *

        Кто такие колтыкверпы? Откуда взялись эти странные люди? Как они вообще нашли дорогу в этот мир вечного мороза? И, прежде всего, откуда они берут еду и одежду? Таковы были вопросы, на которые мне так не терпелось получить ответ, что температура у меня поднялась на целый градус, и я был вынужден спать с одной единственной шкурой между мной и моим диваном из хрустального льда, чтобы понизить ее.
        Для человека, выросшего и родившегося в такой холодной стране, как Земля колтыкверпов, Буллибрейн обладал чрезвычайно быстрым и активным умом. Из-за учащенного сердцебиения и вследствие этого высокой температуры тела он не мог писать на ледяных плитах, как это делали другие ученые колтыкверпы, ибо ему было бы неприятно видеть, как то, что он только что закончил писать, буквально тает у него в руках, не оставляя даже чернильного пятна, поэтому он был вынужден, с разрешения короля Гелидуса, писать на тонких алебастровых табличках.
        Прежде чем заговорить со мной о прародителях колтыкверпов, он показал мне карту страны в верхнем мире, когда-то населенную ими, и проложил для меня курс, которым они плыли, покинув эту страну, а также описал прекрасные берега, на которые они высадились в поисках нового дома. С первого взгляда я понял, что именно Гренландию так бессознательно описывал Буллибрейн; ведь я знал, что в прошлые века Гренландия была страной голубого неба, теплых ветров, зеленых лугов и плодородных долин, прежде чем ледяные горы не спустились с севера и не вытеснили из неё всё живое. Я, затаив дыхание, слушал его чудесные рассказы о прекрасных озерах, расположенных у подножия увитых виноградной лозой гор, на которые Буллибрейн теперь смотрел в прекрасных видениях, унаследованных им от своих предков. И еще я знал, что это, должно быть, был Северный Ледовитый океан, который пересекли корабли колтыкверпов, высадившихся тогда на солнечных берегах севера России.
        Но ледяные горы тоже могли плавать, и они последовали за убегающими колтыкверпами, как могучие чудовища, бросаясь с ужасным ревом и грохотом на мирные берега, которые вскоре превращались в пустыню из айсбергов, ледников и льдин.
        Уцелела лишь горстка колтыкверпов, и они, в своем безмолвном отчаянии укрывшись в расселинах и пещерах Северного Урала, могли из своих укрытий наблюдать одно из самых странных зрелищ, когда-либо открывавшихся человеческому взору. Так быстро двигались эти могучие массы льда, разбиваясь о горные склоны и разрывая в своей ярости скалы, что воздух отдавал им свое тепло, а солнце было бессильно вернуть его обратно, дикие звери, настигнутые в своем бегстве, гибли на бегу и стояли неподвижно, с поднятыми головами и скрюченными мускулами. Преследующий ледяной шквал подхватывал их тысячами и десятками тысяч кристаллов, как мох и листья в горном потоке, и запихивал в каждую расщелину и пещеру на своем пути, создавая более широкие и высокие порталы в эти подземные камеры, чтобы лучше выполнять свою работу!
        - О, Буллибрейн, это и есть ваши мясные карьеры,  - воскликнул я,  - откуда вы получаете свою ежедневную пищу?
        - Так и есть, маленький барон,  - отвечал колтыкверп,  - и не только пищу, но и шкуры, которые так чудесно служат нам одеждой в этом холодном подземном мире, и масло, которое горит в наших прекрасных алебастровых лампадах, а также сотни других вещей, таких как кость для шлемов и ручек топоров, рога для иголок, пуговиц и столовых приборов, шерсть для изготовления нашей нижней одежды, и великолепные шкуры медведей, тюленей и моржей, которые, постелены сейчас на наши скамьи и диваны из хрустального льда, которым может позавидовать даже любой житель твоего мира.
        - Но, Буллибрейн,  - воскликнул я,  - как вы еще не исчерпали все эти запасы? Не будет ли смерть от голода скоро смотреть вам всем в лицо в этих глубоких и ледяных пещерах подземного мира, посещаемых солнечным светом, но не согреваемых им.
        - Нет, маленький барон,  - ответил Буллибрейн с улыбкой, почти такой же теплой, как у меня,  - пусть эта мысль не тревожит тебя ни на минуту, потому что мы еще только приподняли крышку этого ледяного ящика, собранного природой. Во всяком случае, мы не большие едоки,  - продолжал лорд Горячая голова,  - ибо, хотя это правда, что мы не праздные люди, дворец его ледяного Величества и наши жилища нуждаются в постоянном ремонте, и новые топоры должны быть вырублены в кремневых карьерах, и новые лампы вырезаны, и новые одежды сотканы, но верно и то, что мы относимся к жизни довольно легко. У нас нет врагов, чтобы убивать, нет ссор, чтобы улаживать споры, нет золота, чтобы сражаться за него, нет земли, чтобы изгнать наших собратьев и оградиться от них; и мы не можем болеть, даже если бы захотели, потому что в этом чистом, холодном, свежем воздухе любая болезнь тщетно пыталась бы посеять свои ядовитые микробы; следовательно, у нас нет врачей, как нет у нас и адвокатов, или торговцев, чтобы продать нам то, что нам уже принадлежит. Его ледяное величество - превосходный король. Я никогда не читал о лучших
правителях, чем он. Я сомневаюсь, что подобные ему существуют в высшем мире. Всегда хладнокровный, ни одной мысли о завоеваниях, ни одной мечты о власти, никакого стремления к пустой пышности и зрелищам, никогда ничего подобного не приходило ему в голову. С того дня, как умер его отец и мы возложили на его холодный лоб великую колтыкверпскую корону из хрустального льда, температура его никогда не поднималась выше половины градуса, и то это было только на короткий миг или около того, и было вызвано безумным предложением одного из его советников, который утверждал, что он обнаружил взрывчатое вещество, что-то вроде пороха из твоего мира, я полагаю, с помощью которого он мог бы разбить великолепное окно из хрусталя, установленное в горном куполе нашего подземного мира, чтобы впустить сюда тёплый солнечный свет.
        - Неужели его холодное величество Гелидус предал смерти этого дерзкого колтыкверпа?  - спросил я.
        - О боже, нет,  - возразил Буллибрейн,  - он просто приказал, чтобы его замораживали столько часов в день, пока все его лихорадочные замыслы не остынут до смерти; ибо, без сомнения, маленький барон, человек с твоими глубокими познаниями прекрасно знает, что все беды, от которых страдает твой мир,  - это дети воспаленных мозгов, умов, ставших беспокойными и мечтательными из-за высокой температуры крови, которая скачет галопом по подступам к куполу мысли, возбуждая дикие сны и видения, как ваше солнце поднимает ядовитый пар из стоячего пруда.
        Чем больше я слушал Буллибрейна, тем больше он мне нравился. Дело в том, что я предпочитал сидеть в его тесной келье с простыми ледяными стенами, освещенными единственной алебастровой лампой, и беседовать с ним, а не слоняться без дела по великолепному тронному залу его ледяного величества; но Балджер обнаружил, что шкуры на диване принцессы Шнеебуль были гораздо толще, мягче и теплее, чем та, что позволялась лорду Горячая голова, и поэтому он предпочитал проводить время с ней; а я, опасаясь, как бы он не попал в беду, не осмеливался надолго оставлять его наедине с принцессой.

        Глава XXIV
        Несколько вещей, касающихся милой маленькой принцессы Шнеебуль.  - Как мы с ней быстро подружились и как однажды она повела нас с Балджером в свой любимый грот, чтобы посмотреть на маленького человечка с застывшей улыбкой.  - Что-то в нем есть.  - Вполне полное описание, что вышло из того, что я посмотрел на него.

        В то время, когда мы с Балджером прибыли в страну колтыкверпов, принцессе Шнеебуль было около пятнадцати лет, и я должен сказать, что мне редко выпадало счастье знакомиться с таким милым и весёлым маленьким созданием. Она порхала по ледяному дворцу, как луч солнца, и в ней не было ничего от избалованного ребенка, хотя временами она была немного озорной.
        Её голос был полон музыки, как у жаворонка, и не прошло и нескольких дней, как мы с ней стали лучшими в мире друзьями.
        Теперь вы должны знать, дорогие друзья, что по закону колтыкверпов принцесса имеет полную свободу выбирать себе мужа, и его ледяное величество очень хотел, чтобы Шнеебуль избрала его как можно скорее. Более того, закон страны предоставлял ей полную свободу выбирать в мужья человека высокого или низкого ранга при условии, что он должен быть достаточно молод. От колтыкверпской принцессы требовалось, чтобы она дала знать о своем предпочтении, поцеловав в щеку молодого человека, на котором она остановила свой выбор. Это сразу же облагородило бы его, и он стал бы очевидным наследником Ледяного трона и имел бы право сидеть на его ступенях до тех пор, пока не будет коронован.
        Его ледяное величество был в восторге от дружбы, возникшей между мной и Шнеебуль, ибо он надеялся использовать мое влияние, чтобы заставить ее запечатлеть необходимый поцелуй на щеке какого-нибудь юноши, прежде чем я покину его холодное королевство. Я дал ему слово дворянина, что сделаю все возможное, чтобы исполнить его желание.
        Со принцессой в качестве проводника мы с Балджером часто ходили гулять по великолепным ледяным гротам ее королевства, выбирая дни, когда солнечный свет внешнего мира лился сильнее всего сквозь мощную линзу, установленную в склоне горы. В такие моменты эти гроты приобретали такое великолепие, которое мой бедный язык не в силах описать. Их хрустальные лабиринты сверкали так, словно их стены были украшены массивными драгоценными камнями, великолепно огранёнными и отполированными, а потолки были украшены драгоценными камнями, столь несравненными, что всего золота верхнего мира не хватило бы, чтобы заплатить за них. Повсюду были высечены изящные лестничные пролеты, широкие площадки с величественными колоннами и извилистые коридоры, вдоль которых тянулись длинные ряды статуй, как одиночных, так и групповых; и каждый раз путь вёл на очередную террасу, где, сидя на покрытом мехом диване, можно было любоваться ошеломляющей красотой ледяных владений короля Гелидуса, арка касалась арки и купол вырастал из купола, а над всем этим, сквозь гигантскую линзу в гранитной оправе, в миле над нашими головами,
струился поток великолепного солнечного света, освещая этот мир внутри мира столь величественным и полным сиянием, что казалось, будто это солнце гораздо более великолепно, чем то, что согревало верхний мир. Не проходило и дня, чтобы принцесса не удивляла нас с Балджером каким-нибудь подарком.

* * *

        Сказать по правде, дорогие друзья, хотя моя шуба и была оторочена мехом, все же после недельного пребывания в ледяных владениях короля Гелидуса я почувствовал потребность в более тёплой одежде.
        Я думаю, что Шнеебуль, должно быть, услышала, как стучат мои зубы от холода, потому что однажды утром, войдя в Ледяной дворец, я был рад получить полный меховой костюм, точно такой же, как тот, который носил сам король Гелидус.
        Балджер тоже не был обделён любящей маленькой принцессой, потому что она собственноручно связала ему одеяло из мягчайшей шерсти, которое так плотно обернула вокруг его тела и так туго обвязала вокруг шеи, что отныне он чувствовал себя совершенно комфортно в холодном воздухе страны колтыкверпов.
        В один прекрасный день принцессу Шнеебуль сказала мне:
        - О, давайте, маленький барон, сходим в мой любимый грот. Теперь, когда в нем ярко светит солнце, ты сможешь увидеть там чудо.
        - Чудо, принцесса Шнеебуль?
        - Да, маленький барон, чудо,  - повторила она - Маленький человек с застывшей улыбкой.
        - Маленький человечек с застывшей улыбкой?  - эхом отозвался я.
        - Идем и увидишь, маленький барон!  - воскликнула Шнеебуль, спеша вперед.
        Через несколько мгновений мы добрались до грота и зашли в него, следуя за принцессой, идущей впереди.
        Внезапно она остановилась перед великолепной глыбой хрустального льда, прозрачного, как полированное стекло, и закричала:
        - Вот, смотрите! А вот и маленький человечек с застывшей улыбкой!
        Даже сейчас, когда меня посещает мысль об этом мгновении, я испытываю нечто вроде трепета, смешанного со страхом и одновременно радостью, когда мои глаза падают на маленькое существо, заключённое в эту великолепную глыбу льда, он сам - часть её, он - её сердце, её содержимое, её тайна. Там, в центре, в непринужденной позе, с широко раскрытыми глазами и с тем, что можно было бы назвать улыбкой на лице, то есть с блеском доброты и нежности в его странных глазах с нависшими бровями, сидело маленькое животное похожее на шимпанзе. Возможно, он спал в тот миг, когда на него обрушился ледяной поток, и ему снились прекрасные деревья, склонившиеся под пурпурными плодами, безоблачное небо наверху и коралловый пляж внизу, и смерть пришла к нему так быстро, что он стал частью этой глыбы льда, пока счастливый сон все еще был в его мыслях.
        Это было чудесно, даже более чем чудесно! Зачарованный этим странным зрелищем, я стоял, не знаю, сколько времени, глядя ему прямо в глаза. Наконец голос принцессы разбудил меня:
        - Ха! ха!  - смотри, маленький барон, Балджер пытается поцеловать своего бедного покойного брата.
        По правде говоря, Балджер крепко прижался носом к глыбе льда, пытаясь учуять странное животное, заключенное в этой хрустальной клетке - такое близкое и в то же время такое далёкое от его острого обоняния.
        - Ну, маленький барон,  - воскликнула Шнеебуль,  - разве я говорила неправду? Разве я не показала тебе маленького человечка с застывшей улыбкой?
        - Это правда, прекрасная принцесса,  - ответил я,  - и я не могу выразить, как благодарен вам за это.
        Затем, когда она потянула меня за рукав, я взмолился:
        - Нет, милая Шнеебуль, не сейчас, не сейчас, дай мне еще немного времени. Маленький человечек с застывшей улыбкой, кажется, умоляет меня не уходить. Мне кажется, что я слышу его шепот: «О, маленький барон, открой хрустальную камеру моей тюрьмы и забери меня с собой в мир солнечного света, обратно в страну апельсиновых деревьев, где мягкие теплые ветры укачивали меня, пока я спал в колыбели из качающихся ветвей, а мудрый и бдительный патриарх нашей паствы стоял на страже нас всех».
        Большие, круглые, серые глаза Шнеебуль наполнились слезами при этих словах.
        - Если бы он был жив, маленький барон,  - прошептала она,  - я могла бы подарить ему часть своего счастья, чтобы отплатить за все долгие годы, которые он провел в своей ледяной тюрьме.
        Через несколько мгновений Шнеебуль взяла меня за руку и повела прочь от огромной глыбы льда с ее молчаливым пленником. На сердце у меня было очень тяжело, и Шнеебуль с Балджером делали все возможное, чтобы отвлечь меня, но все было напрасно.
        Оставив принцессу у входа во дворец, я отправился в свое жилище, освещенное мягким светом алебастровых ламп, и там нашел прекрасную новую шкуру, расстеленную на моем диване - новый подарок короля Гелидуса. Но мне это не доставляло никакого удовольствия. Все мои мысли были заняты маленьким человечком с застывшей улыбкой, заключенным в ледяные объятия этой кристаллической формы, которая, по своей холодной иронии, позволяла ему казаться таким свободным и раскованным, но при этом держала его в таких тисках. Через некоторое время я отпустил своих слуг и лег спать, прижав к груди моего дорогого Балджера. Но я не мог уснуть. Всю ночь эти странные глаза с жутким блеском следили за мной, настойчиво, но безмолвно умоляя, чтобы я пришел снова, чтобы я смягчил свое сердце, как дитя солнечного света, которым я был, чтобы разбил его хрустальную темницу и освободил его, чтобы унес его из ледяных владений колтыкверпов в тёплый воздух верхнего мира. Почему мне это снилось? Разве он не умер? Разве его дух не покинул тело тысячи и тысячи лет назад? Почему я должен позволять таким диким мыслям терзать мой разум? Что
хорошего из этого выйдет? Конечно, ничего! Я ведь разумный человек и не должен позволять таким глупым мыслям поселиться в моем мозгу.
        Маленький человечек с застывшей улыбкой был похоронен в прекрасной гробнице. Я не должен его беспокоить. Без сомнения, при жизни он был любимцем какого-нибудь аристократа или же был привезен на север из какого-нибудь солнечного края властителем могущественного Аргоса. Пусть он покоится с миром. Я не посмею испортить красоту его такой восхитительно прозрачной хрустальной гробницы!
        Я даже пожалел, что Шнеебуль привела меня в свой любимый грот, и решил больше туда не ходить.
        Какие же мы бедные, слабые создания, такие плодовитые в добрых намерениях и все же такие бесплодные в результатах. Мы засеваем целые акры полей честными обещаниями, но когда нежные побеги пронзают землю, мы отворачиваемся от урожая, как будто он нам не принадлежит!

        Глава XXV
        Бессонная ночь для нас с Балджером и то, что за ней последовало.  - Разговор с королем Гелидусом.  - Моя просьба и его ответ.  - Что произошло, когда я узнал, что король и его советники решили не исполнять мою просьбу.  - Странный переполох среди колтыкверпов, как его холодное величество утихомирил его, и еще кое-что.

        Я не только не мог заснуть, но и своими метаниями не давал спать бедному Балджеру, так что к утру мы оба выглядели довольно измученными. Я чувствовал себя так, как будто у меня случился приступ какой-то болезни, и Балджер, без сомнения, чувствовал себя так же. Во всяком случае, у меня не было аппетита к тяжелой мясной пище колтыкверпов, и, видя, что я отказываюсь от завтрака, Балджер сделал то же самое.
        Я обещал Шнеебуль прийти во дворец пораньше, так как у нее было много вопросов, которые она хотела задать мне относительно верхнего мира.
        - Доброе утро, маленький барон!  - воскликнула она самым нежным голосом, когда я вошел в тронный зал.  - Хорошо ли ты спал прошлой ночью на новой шкуре, которую прислал тебе отец?
        Я уже собирался ответить, когда рука принцессы коснулась моей, потому что мы оба сняли перчатки, чтобы пожать друг другу руки, как вдруг она издала пронзительный крик и, отстранившись, стала дуть на правую ладонь, восклицая снова и снова:
        - Горячо! Горячо!
        В одно мгновение подошли король Гелидус и группа его советников и, стянув перчатки, один за другим вложили свои руки в мою.
        - Пылающие угли!  - воскликнул король.
        - Язык пламени!  - взревел Фростифиз.
        - Кипяток!  - простонал Гласиербхой.
        - Раскаленный!  - прошипел Ицикул.
        - Ты должен немедленно покинуть дворец,  - почти умолял меня король Гелидус.  - С моей стороны было бы просто безумием позволить тебе оставаться в стенах королевской резиденции. Сильный жар твоего тела наверняка растопит дыру в его стенах еще до захода солнца.
        Королевские советники снова сняли перчатки и возложили руки на беднягу Балджера и тогда поднялась вторая волна тревоги, еще более дикая, чем первая, и нас поспешно проводили обратно в наши временные апартаменты.
        Без сомнения, дорогие друзья, вы будете несколько озадачены, прочитав эти слова, но объяснение просто: из-за беспокойства и недостатка сна мы с Балджером проснулись в очень лихорадочном состоянии, и придвормым действительно показалось, что мы почти горим в огне, но к ночи лихорадка нас оставила. Услышав это, король Гелидус послал за нами и сделал всё, что было в его силах, чтобы развлечь нас песнями и танцами, в которых Шнеебуль была очень искусна. Обнаружив, что его холодное величество пребывает в таком радужном настроении, если мне будет позволено так говорить о человеке, чьё лицо было почти таким же белым, как алебастровые лампы над его головой, я решил попросить у него разрешения расколоть ледяную камеру маленького человека с застывшей улыбкой и выяснить, если возможно, по его ошейнику, который, по-видимому, состоял из золотых и серебряных монет и висел у него на шее, кому он принадлежал и где был его дом.
        Не успел я произнести свою просьбу, как заметил, что белое лицо царственного Гелидуса рассталось с улыбкой и приняло жутко ледяной вид.
        Мне казалось, что я даже могу смотреть сквозь кончик его носа, как сквозь сосульку, а также, что его уши блестят в свете алебастровых ламп, как кусочки хрустального льда, и его голос, когда он говорил, дул мне в лицо, как первые предвестники надвигающейся метели.
        Я быстро раскаялся в своем опрометчивом поступке. Но было уже слишком поздно, и я решил не отступать.
        - Маленький барон,  - ледяным тоном произнес король Гелидус,  - ни одно сердце не билось в царственной груди чище, холоднее моего, и свободнее от тепла эгоизма, где не было бы ни одного горячего уголка, в котором могли бы укрыться гнев или ярость, слабость или глупость. Тысячи лет мой народ жил в этих ледяных владениях и дышал этим чистым холодным воздухом, и никогда еще никто не хотел ударить кремневым топором по стенам этой хрустальной тюрьмы. Однако, маленький барон, возможно, в моём сердце есть какой-то теплый уголок, где холодной и прозрачной мудрости может не быть. Поэтому приходи ко мне завтра за ответом, а я тем временем буду советоваться с самыми хладнокровными умами и самыми холодными сердцами моего королевства. Если они не увидят вреда в твоей просьбе, ты сможешь открыть хрустальные врата, которые столько веков запирали человекоподобное существо в его безмолвной камере, и вывести его наружу, чтобы изучить мистические слова, выгравированные на его ошейнике; но при строгом условии, что, раскалывая его хрустальный дом, мои каменотесы так приложат свои клинья из кремня, чтобы разбить блок
на две равные части, и когда ты прочитаешь все что тебя там интересует, две части снова сомкнуться край за краем, как совершенная форма, так точно, что глазу не будет видно никаких признаков соединения. Обещаешь ли ты, маленький барон, что всё произойдёт согласно моей королевской воле?
        Я торжественно пообещал, что хрустальная клетка маленького человечка с застывшей улыбкой будет открываться и закрываться точно так, как велит его холодное Величество.
        Мне трудно было бы рассказать вам, дорогие друзья, как счастливо я провел эту ночь на своем ледяном диване и как, когда крошечное пламя моей алебастровой лампы отбрасывало мягкий свет на ледяные стены, я лежал там, представляя в уме странное и таинственное удовольствие, которое вскоре выпадет на мою долю, когда каменотесы короля Гелидуса вонзят свои кремневые клинья в эту великолепную глыбу льда и расколют ее на части.
        Даже дон Фум, мастер всех мастеров, никогда не мечтал получить послание от людей, живших в самом зародыше этого мира, и я уже предвкушал великолепный триумф, который будет моим, когда я приду читать лекции перед учеными обществами о таинственной надписи на странном ошейнике, сжимающем шею маленького человека с застывшей улыбкой.
        Представьте себе мое горе, дорогие друзья, когда на следующий день я получил сообщение от короля Гелидуса о том, что его советники единогласно запретили открывать хрустальную тюрьму, стоявшую в любимом гроте принцессы Шнеебуль!
        Я был словно поражен каким-то внезапным и ужасным недугом. До этого момента я никогда не чувствовал, насколько острой может быть боль разочарования. Сначала я дрожал от холода, который сделал меня братом колтыкверпам, а потом меня охватила такая сильная лихорадка, что по ледяным владениям Гелидуса распространился дикий слух, будто я могу прожигать стены и крыши. С дикими криками и лицами, искаженными безымянным ужасом, подданные его ледяного Величества бросились вверх по широким лестничным пролетам, ведущим в Ледяной дворец, и умоляли короля показаться.
        В холодном величии Гелидус вышел на помост и стал слушать молитвы своего народа.
        - Мы сгорим,  - кричали они,  - наши прекрасные дома рухнут у нас на глазах. Эти хрустальные ступени растают, и все эти прекрасные колонны, арки, статуи и пьедесталы превратятся в воду, а огромное небесное окно обрушится с ужасным грохотом на наши головы, навсегда положив конец этому прекрасному царству хрустального великолепия. О Гелидус, поторопись, поторопись, пока еще не поздно, пусть маленький барон получит своё, пока горькое разочарование не превратило его тело и конечности в языки пламени, которые за одну ночь сожгут этот великолепный дворец и сбросят на землю его тысячи алебастровых светильников!
        Король Гелидус и его холодные советники поняли, что бесполезно пытаться урезонить народ, поэтому, повернувшись к ним, он махнул своей холодной правой рукой и с ледяной улыбкой холодно произнес:
        - Идите, колтыкверпы, по домам и будьте счастливы. Разойдитесь по домам, говорю я; маленький барон скоро остынет, ибо он получил мое полное согласие расколоть хрустальную тюрьму маленького человека с застывшей улыбкой. Вам нечего бояться, дети мои. Так что ешьте свой сытный ужин и крепко спите сегодня ночью, ибо мое королевское слово гласит, что к завтрашнему утру маленький барон перестанет быть хоть сколько-нибудь опасным для мира и благополучия нашего ледяного королевства. Спокойной ночи всем вам.
        Через полчаса охваченные паникой колтыкверпы вернулись в свои дома, и когда от царя Гелидуса пришел гонец, чтобы измерить мне температуру, он обнаружил такое значительное улучшение, что открыл свое холодное сердце и прислал мне прекрасный подарок из своей сокровищницы, а именно: маленький кусочек льда, более чистый, чем любой драгоценный камень, который я когда-либо видел, в сердце которого лежала великолепная красная роза в полном цвету, когда каждый бархатный лепесток ее был раскрыт. Заглянув в свой дневник, я обнаружил, что прошло уже шесть месяцев с тех пор, как я покинул замок Трамп и моих близких, укрытых его истертыми временем черепицами, и как ни холодно было покрывало этого трижды прекрасного творения верхнего мира, я прижал его к груди и заплакал.
        Вот так получилось, дорогие друзья, что царя Гелидуса и его ледяных советников заставили, чтобы они дали свое согласие на то, чтобы я расколол ледяную тюрьму, в которой был заточен маленький человек с ледяной улыбкой.

        Глава XXVI
        Как каменотесы короля Гелидуса раскалывают хрустальную тюрьму маленького человечка с застывшей улыбкой.  - Мое горькое разочарование, и как я его перенес.  - Чудесные события последовавшей ночи.  - Балджер снова доказывает, что он обладает необычайной проницательностью.

        У нас с Балджером не было особого аппетита к изысканному завтраку, состоящему из сладких лепешек, который колтыкверпы подали нам на следующее утро, потому что я знал, и он отчасти подозревал, что должно произойти что-то важное, не что иное, как раскол хрустальной клетки, которая держала маленького человечка в плену столько веков.
        Шагая рядом с веселой принцессой Шнеебуль, которая была счастлива узнать, что его ледяное величество, ее отец, наконец уступил моим желаниям, Балджер и я отправились в прекрасный ледяной грот; позади нас шли Фростифиз и Гласиербхой с поручением короля проследить за раскалыванием ледяной глыбы; а за ними шли четверо каменотесов короля Гелидуса, двое с кремневыми топорами и шлемами из полированной кости, а двое с кремневыми клиньями для работы.
        Вскоре мы вошли в любимый грот принцессы Шнеебуль, и задача была немедленно выполнена.
        Мне казалось, что я почти вижу, как маленький человечек с застывшей улыбкой моргает глазами, когда каменотесы приставляют свои клинья к тому месту, где будет начинаться линия разлома. Но, конечно, дорогие друзья, вы знаете, ка разыгрывается у меня воображение, особенно когда я волнуюсь из-за чего-нибудь, поэтому вы порой можете относиться к тому, что я говорю, с известным недоверием, хотя, я часто бываю и прав в своих утверждениях.
        Местные каменотесы пользовались своими топорами и клиньями с таким удивительным мастерством, что через несколько мгновений, к моему великому удовольствию, огромная глыба льда распалась на идеальные половинки, в одной из которых маленькое человекоподобное существо лежало на боку, как слепок в форме.
        Я поспешил вытащить его и завернуть в мягкую шкуру, которую захватил с собой для этой цели, а затем поспешил удалиться в свою комнату, где намеревался сразу же приступить к изучению надписей, найденных на его странном ошейнике.
        - Помни, маленький барон,  - сказал Гласиербхой,  - по прямому приказу его ледяного Величества маленький человек с ледяной улыбкой должен быть возвращен в свою хрустальную келью завтра утром в этот самый час.
        Я поклонился в знак согласия, а затем, проводив принцессу Шнеебуль до подножия парадной лестницы, ведущей в ледяной дворец, я вскоре оказался в уединении своих апартаментов.
        И там меня постигло одно из самых горьких разочарований в моей жизни; но я покорился ему с благосклонностью, ибо это было достойным наказанием за мое глупое тщеславие в попытках раскопать более древние записи о человеческом роде, чем это когда-либо делали великие исследователи и философы, не исключая также мастера мастеров дона Фума!
        Знайте же, дорогие друзья, что причудливый ошейник, сделанный из золотых и серебряных монет или дисков, хитро связанных вместе, который окружал шею животного, не содержал ни одного слова или буквы какого-либо языка, нижняя его сторона была совершенно пустой, а верхняя имела только грубо вырезанные очертания фигуры, которая, чем-то напоминало солнце.
        Завернув животное в мягкую шкуру, я положил его на угол моего дивана и отправился во дворец его ледяного Величества, где откровенно сообщил королю Гелидусу о своем великом разочаровании от того, что не нашел не единого слова на ошейнике маленького человека с застывшей улыбкой.
        Шнеебуль была так тронута моей печалью, что, если бы я умело не уклонился от нее, она, наверное, обняла бы меня за шею и запечатлела бы на моей щеке поцелуй, который сделал бы меня королем колтыкверпов. Но я не испытывал никакого желания провести остаток своей жизни в ледяных владениях очаровательной принцессы, даже если бы мое чело было увенчано холодной короной колтыкверпов. Если бы я был стариком, с медленным и слабым пульсом, всё, возможно, было бы совсем по-другому, но сердце моё было слишком жарким, а кровь слишком горяча, чтобы занять подобную должность с радостью для себя или с удовлетворением для людей этого ледяного подземного мира.
        В ту ночь король Гелидус приказал устроить в мою честь пышный праздник. Было зажжено еще пятьсот алебастровых светильников, королевские диваны были застелены самыми богатыми шкурами во дворце, и после того, как закончились танцы и песнопения, на алебастровых подносах стали разносить замороженные лакомые кусочки королевской кухни, и мы с Балджером ели до тех пор, пока у нас не заболели зубы.
        Было уже поздно, когда мы добрались до наших покоев, и мысли мои были так заняты прекрасным зрелищем, которое мы созерцали в тронном зале, что я совсем забыл о бедном маленьком человечке с застывшей улыбкой, которого я укрыл одеялом и уложил на диван; но, к счастью, Балджер не был таким жестокосердным.
        Раз двадцать за вечер он хитро дергал меня за рукав, словно хотел сказать:
        - Пойдем, маленький господин, поспешим назад; разве ты не помнишь, что мы оставили моего бедного маленького замерзшего брата одного в этой ледяной комнате?
        Я был очень утомлен и почти сразу же заснул, но всё же смутно понимал, что Балджера нет рядом.
        Мне и в голову не приходило, что он ушел и лег рядом с бедным маленьким незнакомцем, которого я так бесчувственно вырвал из места его последнего упокоения.
        И все же, должно быть, так оно и было, потому что около полуночи, как мне показалось, меня разбудило легкое подергивание за рукав.
        Это был мой верный Балджер, но я полусонный подумал, что он просто просит ласки, как это часто бывало, когда он засыпал, думая о доме, поэтому я протянул руку, несколько раз погладил его по голове и снова заснул.
        Но дерганье продолжилось, и на этот раз оно было более энергичным, а вместе с ним раздался нетерпеливый вой, означавший: «Ну же, ну же, маленький хозяин, вставай. Неужели ты думаешь, что я нарушу твой покой, если для этого не будет веских причин?»

        Я не нуждался в третьем напоминании, и одним прыжком встал на ноги и, потянувшись за одной из крошечных свечей, которые колтыкверпы используют в качестве зажигалок, перенес пламя от единственной лампы, горевшей на стене, к трем другим, висевшим тут и там по комнате.
        Ледяные стены моей комнаты теперь освещались ярким светом. Балджер сидел на покрытом мехом диване, рядом с тем местом, где под шкурой лежал маленький человечек с застывшей улыбкой. Он нервно вилял хвостом, и его большие блестящие глаза были устремлены сначала на меня, а потом на покрывало его мертвого брата с выражением, которого я никогда не видел в них прежде. А затем внезапным движением он схватил шкуру и, отведя ее в сторону, показал мне… Что вы думаете, дорогие друзья? Что, спрашиваю я полушепотом, ибо теперь, спустя годы, я все еще ощущаю тот чудесный трепет, который я чувствовал тогда? Да он был жив! Это обезьяноподобное существо ожило после тысячелетнего сна в узкой ледяной клетке! Балджер лежал рядом с замерзшим братом и согрев его, вернул к жизни!
        О, как чудесно было видеть, как эти маленькие глазки, похожие на бусинки, смотрят на меня и моргают, а потом слышать этот низкий, стонущий голос, такой человеческий, как будто он хнычет, сотрясаясь и вздрагивая:
        - О, как холодно! Как же здесь холодно! Где же солнце? Где мягкий теплый ветер, и где безоблачное небо, такое голубое, о, такое прекрасное небо, что раньше висело у меня над головой?
        Приказав Балджеру снова лечь рядом с ним и прижаться как можно ближе, я поспешил укрыть их обоих самыми теплыми шкурами, какие только смог найти.
        Через несколько мгновений из-под это кучи донесся низкий довольный крик: «Куджа! Куджа! Куджа!» затем последовало любопытное дополнение, звучащее как: «Фуфф! Фуфф! Фуфф!» Итак, я собрал их всех вместе и назвал странного новичка в ледяных владениях короля Гелидуса - Фуффкуджа!
        Смог ли я опять заснуть в ту ночь? Даже не моргнул. Меня охватила та же радость, которую я испытывал давным-давно - рождественским утром, когда Крис Крингл принес мне какой-то чудесный механизм, приводимый в движение потайной пружиной, ибо я всегда презирал обычные игрушки для обычных детей. И, о, как я мечтал о том утре, когда настанет время укутать этого маленького человечка - уже не просто человечка с застывшей улыбкой - а Фуффкуджу, живого мальчика из далеких стран, с его любопытным маленьким личиком, скривленным в такую смешную гримасу, и отнести его во дворец.
        В каком восторге будет Шнеебуль - подумал я,  - и король Гелидус тоже. Я представил как он откажется от своего ледяного величия, наблюдая за проделками Фуффкуджи, и как обрадуются все достойные колтыкверпы, включая даже Фростифиза и Гласиербхоя, когда я скажу им, что маленький человечек с застывшей улыбкой ожил!
        Какие толпы колтыкверпов, мужчин, женщин и детей, устремятся вверх по длинным лестничным пролетам, ведущим к Ледяному дворцу, умоляя короля Гелидуса позволить им хоть немного взглянуть на Фуффкуджу - маленького человечка, освобожденного из ледяной камеры знаменитым путешественником бароном Себастьяном фон Трампом!

        Глава XXVII
        Волнение по поводу Фуффкуджи.  - Я несу его ко двору короля Гелидуса.  - Его мгновенная привязанность к принцессе Шнеебуль.  - Меня обвиняют в занятиях черной магией.  - Моя защита и моя награда.  - Тревога колтыкверпов, о том чтобы Фуффкуджа не погиб от голода.  - Это беда предотвращена, но другая пристально смотрит нам в лицо: как уберечь его от замерзания до смерти.  - Я решаю проблему, но навлекаю на себя неприятности.

        Все вышло именно так, как я и предполагал! В тот момент, когда стало известно, что маленький человек с застывшей улыбкой действительно ожил, во всех частях ледяных владений его ледяного Величества воцарилось дикое возбуждение. Я был поражён переменой в поведении колтыкверпов. Они адвигались быстрее, они заговорили быстрее, они делали больше жестов, чем я когда-либо видел раньше. В некоторых случаях, вы вряд ли поверите, дорогие друзья, но я действительно заметил слабый румянец на холодных щеках некоторых из них.
        Я надеялся, что смогу тепло укутать Фуффкуджу и сбежать в ледяной дворец до того, как люди узнают о его возвращении к жизни. Но тщетно! Когда я появился в дверях, перед моими покоями толпилась огромная толпа колтыкверпов. Большинство из них были настроены добродушно и кричали:
        - Покажи нам его, маленький барон, покажи нам маленького человечка с ледяной улыбкой, которого ты оживил. Мы хотим посмотреть на него!
        - Нет, нет, уважаемые!  - воскликнул я,  - Так нельзя! Его ледяное величество должен быть первым, кто увидит лицо Фуффкуджи. Дорогу, дорогу для благородного гостя короля Гелидуса! Во имя его ледяного величества, уступите дорогу и дайте мне пройти!
        Но зеваки не выказали ни малейшего желания повиноваться. Они пришли в такое возбуждение, что, только увидев, как Балджер приближается к ним с горящими глазами и оскаленными зубами, пришли к выводу, что мой храбрый спутник не в том настроении, чтобы шутить с ним. Подавленные своим диким желанием взглянуть на Фуффкуджу, горожане принялись ругать меня, когда я проходил мимо них по пути к ледяному дворцу.
        - Ого-го, мастер-волшебник! Ха-ха, принц черного искусства! Бу, бу, маленький волшебник! Будь осторожен, коварный некромант, не смей применять к нам ни одного из своих магических трюков!
        Я обрадовался, когда телохранитель увидел мое тяжелое положение и поспешил вперед, чтобы вытащить меня из толпы разгневанных людей.
        Король Гелидус встретил меня у входа в свой ледяной дворец, а за ним по пятам шла принцесса Шнеебуль, которая едва дождалась своей очереди взглянуть на любопытное живое существо, которое я развернул ровно настолько, чтобы она увидела его нос.
        Как только Фуффкуджа увидел милое личико колтыкверпийской принцессы, он протянул свою маленькую ручку, как ребенок протягивает ее матери. Это внезапное проявление нежности вызвало у Шнеебуль такое удовольствие, что быстро стянув одну из своих перчаток, она протянула руку и погладила животное по голове. Но от прикосновения ее ледяных пальчиков он издал тихий стон и спрятался под теплую шкуру, в которую был уютно завернут.
        Бедная Шнеебуль! Она вздохнула, увидев, как он это делает, но это не помешало ей подходить каждую минуту и приподнимать один конец шкуры ровно настолько, чтобы еще раз взглянуть на Фуффкуджу, который, хотя и не переставал прижиматься ко мне, но все же при виде принцессы неизменно высовывал одну из своих черных лап из-под шкуры, чтобы Шнеебуль дотронулась до нее. Сидя на диване, ближайшем к трону, я заметил, что Фростифиз и Гласиербхой о чем-то шепчутся с его холодным Величеством. Я сразу догадался о предмете их разговора.
        Поднявшись на ноги, я сделал знак, что хочу обратиться к королю, и когда он с суровым и ледяным достоинством кивнул головой, я начал говорить. Вы знаете, дорогие друзья, каким красноречивым я могу быть, когда на меня находит настроение. Так вот, стоя там, почти на ступеньках ледяного трона короля Гелидуса, я продолжал защищаться от обвинения в том, что я мастер черного искусства. Я не буду пересказывать вам всего, что я сказал, но конец моей речи был таков:
        - Да будет угодно вашему холодному Величеству, здесь, рядом со мной, стоит единственный волшебник в этом деле, и единственное искусство, единственный фокус или чары, которые он использовал, была та сладостная сила, которую мы называем любовью. Когда он впервые увидел своего четвероногого брата, запертого в хрустальной келье грота Шнеебули, он снова и снова прижимался носом к ледяной стене в тщетной попытке узнать своего родственника и был очень опечален, обнаружив, что его острый нюх не может добраться до него. Я не могу передать вам, как велика была его радость, когда я уложил Фуффкуджу, застывшего и неподвижного, на мой диван, ибо тогда я еще не знал, какой план зреет в голове Балджера. Но позже все стало достаточно ясно. Любящий пес покидает грудь своего хозяина и несет свое истинное и нежное сердце туда, где лежит Фуффкуджа, приподнимает шкуру, заползает рядом с ним, крепко прижимает свою теплую грудь к ледяному сердцу своего брата и согревая, возвращает его снова к жизни, затем будит меня и рассказывает мне, что он сделал.
        Это, мой король, единственное искусство, которое было использовано, чтобы вернуть Фуффкуджу к жизни, и называть его черным - значит клеветать на солнечный свет и называть сладкое дыхание небес мерзким и отвратительным!
        Я закончил свою речь и увидел, что Шнеебуль плакала, и несколько ее слез, застывшие на ее щеках, сверкали как крошечные бриллианты, в мягком свете алебастровых ламп, когда холодный воздух дворца Гелидуса превратил их в лед.
        И потому, когда король сказал, что мои слова тронули его сердце, и велел мне попросить любой подарок из его рук, я сказал:
        - О король-повелитель этих прекрасных ледяных владений, пусть эти слезы, которые сейчас как крошечные драгоценные камни покоятся на щеках прекрасной Шнеебуль, будут собраны в алебастровую шкатулку и отданы мне. Я не желаю другой награды!
        - Даже если бы я не любил тебя, маленький барон,  - воскликнул король Гелидус с ледяной улыбкой,  - твои речи убедили бы меня, но любовь облегчает веру. Ступай, Фростифиз, и прикажи одной из служанок принцессы смахнуть эти крошечные драгоценности с щёк моей дочери и подарить их маленькому барону.
        Едва это было сделано, как Фуффкуджа высунул голову из-под шкуры, умоляюще глядя на меня, высунул язык и с тихим чмокающим звуком открывал и закрывал рот. Внезапно до меня дошло, что эти знаки означают, что Фуффкуджа голоден!
        А потом, когда я вдруг осознал, что колтыкверпы - исключительно мясоеды, что в их холодных владениях можно есть только мясо, добытое почти как мрамор из огромных природных холодильников, с моих губ сорвался вздох, и я прошептал:
        - О, он умрет! Он умрет!
        Мои слова не ускользнули от острого слуха принцессы Шнеебуль.
        - Говори, маленький барон,  - закричала она,  - почему, почему мой маленький Фуффкуджа должен умереть? Что ты хочешь этим сказать?
        И когда король Гелидус и Шнеебуль услышали, что Фуффкуджа скорее умрет, чем будет питаться мясом, у них обоих стало очень тяжело на сердце.
        - Бедный маленький Фуффкуджа! Как это возможно!  - простонала принцесса,  - Неужели его так скоро отнесут обратно в хрустальную келью в моем гроте?
        - Прикажите начальнику моих мясных карьеров немедленно явиться во дворец - внезапно воскликнул король Гелидус с ледяным достоинством в голосе.
        Вскоре появился этот важный чиновник.
        Повернувшись ко мне, король попросил меня объяснить ему суть дела. Я сделал это в нескольких словах, и тогда, к великой радости всех присутствующих, начальник мясных карьеров сказал следующее:
        - Маленький барон, если это единственная проблема, не беспокойтесь больше, потому что я сейчас же пошлю к вам одного из моих людей с запасом самых вкусных орехов.
        - Вкусных орехов?  - повторил я удивленно.
        - Да, маленький барон, у нас есть их значительный запас. Знайте же, что не проходит и дня, чтобы мои люди не наткнулись на какой-нибудь прекрасный экземпляр семейства грызунов, чаще всего белок, в чьих запасах мы неизменно находим от одного до полудюжины припрятанных лакомых орехов. Мы привыкли откладывать их в сторону, и поэтому я должен сообщить тебе, что если Фуффкуджа доживет до ста лет, я или мой преемник могли бы гарантировать, что он будет обеспечен пищей.
        Эти слова сняли страшный груз с моего сердца, ибо теперь Фуффкуджа, по крайней мере, не умрет от голода.

* * *

        Несколько дней всё шло хорошо. Колтыкверпы вполне удостоверились, что я не практиковал черного искусства в их холодном царстве, и все до единого очень привязались к этому любопытному маленькому существу с забавным личиком и ещё более забавными манерами.
        Но, казалось, не успели мы выпутаться из одной передряги, как тут же влипли в другую, потому что Фуффкуджа начал возражать слуге, выбранному для ухода за ним королем Гелидусом.
        Этот человек был для него градусов на десять холоднее, чем следовало, и вскоре стоило только любому колтыкверпу приблизиться к Фуффу,  - так мы его для краткости называли,  - чтобы довести его до конвульсий от дрожи и заставить издавать жалобные крики недовольства, которые прекращались только после того, как появлялся я и успокаивал его своими ласками.
        Теперь я был озабочен тем, чтобы придумать какой-нибудь способ сделать жизнь Фуффу более приятной для него, потому что все, казалось, считали меня ответственным за его благополучие. По десять раз в день приходили гонцы от короля Гелидуса или от принцессы Шнеебуль, чтобы спросить, как он себя чувствует, достаточно ли мы его согреваем, есть ли у него еда и достаточно ли у него шкур на постели. Не было ничего необычного и в том, что в течение дня ко мне приходили две или более местных мамаш с советами, которых хватило бы на целый месяц, и поэтому, чтобы обеспечить нашему питомцу более теплую комнату для сна, я приказал поставить для Фуффа диван в маленькой комнате, ведущей в мою, и повесить на стены с полдюжины самых больших ламп.
        В результате стены начали таять, и, услышав об этом, ужас распространился по ледяным владениям его ледяного Величества, ибо для сознания колтыкверпов жар, достаточно сильный, чтобы растопить лед, был чем-то ужасным. Это было похоже на страх перед землетрясением, наводнением или пожаром. Сама мысль об этом наполняла их сердца таким ужасом, что во сне они видели, как твердые стены ледяного дворца тают и падают с грохотом. Они не могли этого вынести, и тогда король издал указ, что если нет другого способа сохранить Фуффкуджу в живых, то он должен умереть.
        Услышав про это, сердце бедной Шнеебуль сжалось от ужаса, потому что она очень нежно полюбила маленького Фуффу, и мысль о том, что она его потеряет, была для нее подобна удару ножом в грудь.
        - Никогда, никогда,  - воскликнула она,  - я не смогу ступить в свой любимый грот, если Фуффкуджа снова окажется в своей хрустальной тюрьме с застывшей улыбкой на лице, как когда-то…  - И, разыскав своего отца, она бросилась перед ни на колени и запрочитала:  - О ледяное сердце! О холодное величество, не дай своему ребенку умереть от горя. Есть самый лёгкий выход из всех наших проблем с милым маленьким Фуффкуджей.
        - Говори, моя любимая Шнеебуль,  - ответил король Гелидус,  - позволь мне услышать, что это такое.
        - О, холодное сердце,  - сказала принцесса,  - у маленького барона в теле достаточно тепла, и его хватит и для него самого, и на Фуффкуджу. Поэтому, отец, прикажи, чтобы на сюртук маленького барона был приделан глубокий теплый капюшон, и чтобы Фуффкуджа был помещен туда, а маленький барон будет носить его с собой, куда бы он ни пошел. Он быстро привыкнет к этой нетяжёлой ноше и скоро перестанет обращать на нее внимание.
        - Все будет так, как ты пожелаешь - ответил король колтыкверпов и, позвав своего верного советника Гласиербхоя, велел ему немедленно вызвать меня в тронный зал.
        Когда я услышал этот приказ из ледяных уст короля Гелидуса, мое сердце сжалось, но я не посмел ослушаться, я не посмел роптать, потому что именно я расколол хрустальную тюрьму маленького человечка с ледяной улыбкой и именно я дал возможность Балджеру вернуть его к жизни. О, бедный, тщеславный, слабый, глупый человечек, что ещё тебе теперь предстоит вынести?

        Глава XXVIII
        Как незначительное бремя может превратиться в тяжкое.  - История о человеке с обезьяной в капюшоне.  - Мои страдания.  - По поводу ужасной паники, охватившей местное население.  - Мой визит в опустевший ледяной дворец и о том, что случилось с Фуффкуджей.  - Конец его короткой, но странной жизни.  - Ледяной поцелуй или как Шнеебуль выбирала себе мужа.

        Ах, маленькая принцесса, как легко тебе было сказать, что я скоро привыкну к этой ноше и не стану замечать её! Насколько мы склонны считать пустячным бремя, которое мы возлагаем на плечи других ради нашей собственной выгоды! Правда, Фуффкуджа был не таким длинным, как лошадь, и не таким тяжёлым, как бык, и когда в соответствии с королевским указом капюшон был закончен и маленькое животное было уложено в него, прижавшись к моей спине, чтобы получить хорошую долю тепла от моего тела, мне показалось, что Шнеебуль была права, что скоро я привыкну к этому грузу и перестану замечать его. Так казалось и на второй, и на третий день, но не на четвертый, ибо в тот день моя маленькая ноша, по-видимому, несколько прибавила в весе, хотя я поспешил сделать вид, что это не так, когда принцесса спросила меня:
        - Ну вот, маленький барон, разве я не говорил тебе, что ты скоро забудешь, что Фуффкуджа находится у тебя за плечами?
        И все же в глубине души я чувствовал, что он действительно немного потяжелел.
        На пятый день Балджер и я были приглашены на веселую вечеринку в ледяной дворец, и когда я поднялся с дивана, чтобы проследовать туда, мне показалось, что у меня странно тяжело на сердце, Балджер тоже явно понял это, потому что он сделал несколько попыток вызвать у меня улыбку или веселый тон, но всё было тщетно.
        Вдруг я почувствовал, что на мою спину давит какой-то груз, нет, не слишком тяжелый, но все-таки груз, и тогда я прошептал себе: «Ну, если я иду на вечеринку, то сброшу его!» а потом я очнулся от глубокой задумчивости и пробормотал: «Как странно, что я забыл, что это Фуффкуджа в моем капюшоне?».
        И вот я пошел веселиться с Фуффкуджей, примостившимся у меня за спиной. Колтыкверпы посмеивались над маленьким бароном и его «малышом», как они его называли, и все время подходили поближе, чтобы взглянули на странное существо под капюшоном. Но когда Фуффкуджа чувствовал их ледяное дыхание, он зарывался носом в мех, вздыхал и скулил. Затем, когда принцесса Шнеебуль подошла и села рядом со мной, похвалив меня за готовность исполнить ее желание, и так сладко поблагодарила меня за мою доброту к ней, я, на мгновение, совсем забыл о маленьком грузе, возложенном на меня, и ел замороженные лакомые кусочки из королевской кухни, и смеялся, и шутил с лордами Фростифизом и Гласиербхоем, точно так же, как я делал это до того, как Гелидус приказал Фуффкудже поселиться у меня за плечами.
        Но когда праздник закончился и я вышел из ледяного дворца, я посмотрел вверх, на могучую линзу, вделанную в склон горы, сквозь которую в приглушенном, но великолепном блеске струился лунный свет внешнего мира, я вдруг почувствовал, что ноги мои подгибаются, я шатаюсь справа налево, я цепляюсь за тени, мне казалось, что меня вот-вот раздавит эта страшная ноша. Я ускорил шаг и перешел на бег, вскинув руки вверх, как будто хотел сбросить с себя тяжесть, которая душила меня. И вот я добрался до своих апартаментов, пыхтя, хрипя и задыхаясь.
        - Ну и дурак же я!  - это были мои первые слова, когда я отдышался,  - Это всего лишь маленький Фуффкуджа на моей спине, спрятанный в моем меховом капюшоне. Должно быть, я был не в себе, если думал, что там сидит огромное чудовище и что оно постепенно расплющивает на меня, выдавливая из меня жизнь, прижимая меня к самой земле, и я не могу вырваться из его ужасных объятий или вывернуться из-под его ужасных лап, обившихся вокруг моей шеи и тела!
        Всю ночь напролёт это чудовище цеплялось за меня и гоняло то вверх, то вниз, вдоль и поперёк, я не знал куда, в бесполезных поручениях, заканчивающихся только для того, чтобы начаться снова, в поисках ничего, не спрятанного нигде, пробуя тысячи дверей и находя каждую запертой, возвращаясь домой только для того, чтобы снова идти вперед, прочь, по бесконечным дорогам, исчезающим в точке далеко впереди, с этой тяжкой ношей на моих плечах, становящейся всё тяжелее и тяжелее, пока не начинало казаться, что я вот-вот должен упасть. Но нет, он прекрасно знал, что не должен довести меня до смерти, поэтому, когда я был готов упасть, он сбрасывал часть своего веса, чтобы дать мне мужество начать все сначала.
        Когда наступило утро, мой пульс бешено колотился, а щеки пылали. Я чувствовал, как кровь стучит у меня в висках, и вполне естественно, что мое лицо побагровело от лихорадки. В полубессознательном состоянии я направился к парадной лестнице, ведущей в ледяной дворец, как вдруг меня испугал страшный крик. Я остановился и поднял глаза, когда он повторился вновь.
        Перепуганные колтыкверпы разбегались от меня во все стороны, крича на бегу:
        - Бегите, бегите, братья, маленький барон горит, маленький барон горит. Бегите, братья, бегите!
        За несколько мгновений ужас охватил все живое в ледяных владениях короля Гелидуса. Колтыкверпы бежали от меня в безумной панике, прячась в отдаленных пещерах и коридорах, наполняя воздух своими дикими криками, и ни у кого не хватало смелости остановиться и взглянуть на меня еще раз. Мое разгоряченное лицо наполнило их таким ужасом, что они только и могли, что плакать и кричат:
        - Бегите, братцы, бегите! Маленький барон горит, маленький барон горит!
        Балджер следовал за мной по пятам, я развернулся и бросился вверх по лестнице, намереваясь найти короля Гелидуса и объяснить ему в чем дело.
        Но он тоже сбежал, и с ним сбежали все стражники и слуги, все придворные и советники. Во дворце было тихо, как в гробу. Я поспешил по его безмолвным коридорам, выкрикивая:
        - Шнеебуль! Принцесса! Неужели и ты меня боишься? Вернись назад, я не причиню тебе вреда, я не горю! Вернись, о, вернись!
        С этими словами я вошел в тронный зал; там не было видно ни одного живого существа; в огромном зале тоже царила тишина. Пошатываясь, я добрался до дивана и, положив свою бедную больную голову на подушку, заснул крепким и освежающим сном.
        Проснувшись, я протер глаза и огляделся. Сначала мне показалось, что я всё ещё один в большой круглой комнате со стенами изо льда; но нет, на диване сидела принцесса, и она, улыбаясь, сказала с притворным неудовольствием:
        - Ты не очень бдительная нянька, маленький барон, потому что во сне ты так крепко прижал Фуффкуджу к подушке, что он выполз из-под твоего капюшона и устроился у меня на руках.
        - Как на твоих руках? Что ты говоришь, Шнеебуль?  - воскликнул я, задыхаясь, потому что боялся худшего, и, вскочив, отдернул мягкую шкуру, которой она обернула Фуффкуджу. И вот он лежит - мертвый! Бедный маленький зверек, он был так счастлив забраться в объятия той, которую так нежно любил, и прижимался к ней все ближе и ближе в поисках большего тепла; чтобы пробраться ближе к сердцу, которое не могло согреть его; и так коварный холод смерти, который приносит с собой сладкую и приятную дремоту, прокрался к нему, и он умер.
        И слезы Шнеебуль, замерзая, падали теперь мягким градом крошечных драгоценных камней на маленького мертвого зверька, уже не Фуффкуджа, а снова маленького человечка с застывшей улыбкой. Вскоре колтыкверпы оправились от своего бессмысленного страха, и сначала по одному, а затем и все вместе они вернулись в свои дома, король Гелидус и его двор тоже вернулись в прекрасный дворец, который они покинули в диком испуге, когда поднялся крик, что маленький барон горит.
        Всем было грустно слышать, что Фуффкуджа умер во второй раз, и много было ледяных слез, которые падали с холодных щек колтыкверпов, когда они смотрели на маленького человечка с застывшей улыбкой, лежащего на белой шкуре рядом с принцессой Шнеебуль.

        В тот день мы отнесли его обратно в ледяной грот, уложили в углубление, образованное его телом в хрустальном блоке, и королевские каменотесы снова закрыли его, да так искусно, что ни один глаз не мог заметить, где был сделан до этого разлом. Вновь тот же зловещий блеск появился в глазах Фуффкуджи, и когда колтыкверпы увидели это, их ледяные сердца ощутили холодную дрожь удовлетворения, ибо не только маленький человечек с застывшей улыбкой вернулся в свою хрустальную камеру, но и все страхи и ужасные фантазии, вызванные его возвращением к жизни, прошли и ушли навсегда. Мир, покой и сладкое удовлетворение царили во всем ледяном царстве его ледяного величества Гелидуса!
        Теперь уже ничто не могло заставить его холодное сердце затрепетать от радости, кроме как увидеть, как его любимая дочь Шнеебуль выбирает себе мужа. И ему не пришлось долго ждать, потому что однажды, войдя во дворец, она увидела юношу, лежащего у подножия лестницы, охваченного сном. В одной руке он держал алебастровую лампу, а в другой - новый фитиль, который собирался вставить в нее, потому что этот юноша работал заправщиком ламп в ледяном дворце. Когда принцесса Шнеебуль увидела его спящим, она наклонилась, поцеловала его в щеку и пошла дальше, ни о чем не думая. А поцелуй застыл на щеке юноши, там где губы принцессы коснулись его.
        Вскоре в коридор вошел король Гелидус с белым дыханием на бороде, увидев спящего там юношу, и ледяной поцелуй на его щеке, он велел Гласиербхою соскрести тонкие ледяные кристаллы с лица юноши лезвием из полированного рога.
        - Что там у тебя, отец мой?  - спросила принцесса, увидев, как осторожно он несет роговое лезвие.
        - Поцелуй, который кто-то запечатлел на щеке одного из моих подданных, лежащего сейчас на лестнице и охваченного сном,  - ответил король Гелидус звенящим ледяным голосом.
        - Ах, отец мой,  - воскликнула принцесса Шнеебуль,  - теперь, когда ты говоришь об этом, я действительно верю, что это мой поцелуй, потому что я помню, как целовала кого-то, когда выходила из дворца, я была глубоко погружена в свои мысли, но, без сомнения, юноша был мне приятен, когда он лежал там и спал с лампой в одной руке и с фитилём в другой.
        И этот юноша больше не заправлял ламп в ледяном дворце его ледяного величества Гелидуса, короля колтыкверпов. Без сомнения, он станет юной принцессе очень хорошим мужем, и я совершенно уверен, что она будет ему прекрасной женой. Я был бы рад остаться на их свадебный пир, но об этом не могло быть и речи. Я и так уже слишком задержался.

        Глава XXIX
        Глава о множестве порталов в ледяных владениях короля Гелидуса и трудной задаче выбора правильного.  - Как Балджер решил её.  - Наше прощание с хладнокровными колтыкверпами.  - Шнеебуль горюет из-за нашего ухода.

        Как однажды заметил Буллибрейн, когда дверей много, мудрый человек знает, какую из них открыть; я осознал это, когда попытался покинуть ледяные владения его ледяного величества, ибо там оказалаь чёртова дюжина галерей, в каждой из которых, исследуя их, я натыкался на закрытые двери из твердого льда, которые запирали их, подобно тому как пробка закупоривает бутылку.
        Вы, конечно, удивляетесь, почему я не выбрался из этого замороженного царства, следуя вдоль реки - да всё по той простой причине, что она не шла дальше владений короля Гелидуса, впадая в обширное водохранилище, которое, по-видимому, имело подземный выход, так как его толстый ледяной покров всегда оставался на одном и том же уровне.

        Королевским каменотесам было приказано прорубить отверстие в той ледяной двери, на которую я укажу, но Фростифиз сообщил мне, что по закону страны в течение одного года может быть открыта только одна дверь, так что, если я обнаружу, что мой путь заблокирован, и поверну обратно, то это будет означать, что мне придется задержаться в их стране еще на двенадцать месяцев. Буллибрейн, при всей своей мудрости, был бессилен помочь мне, хотя я был склонен думать, что он мог бы сделать это, если бы ему было позволено исследовать секретные записи королевства, вырезанные на огромных ледяных табличках и хранящиеся в подвалах дворца.
        Дело в том, что король Гелидус так хотел, чтобы я присутствовал на брачном пиру принцессы Шнеебуль, что создавал мне всяческие препятствия, какие только мог, не показывая открыто своего в этом участия. И сама принцесса по блеску ее ясных серых глаз давала мне понять, что она тоже надеялась, что я ошибусь, когда укажу на дверь, которую захочу открыть.
        Балджер видел, что я в очень затруднительном положении, но не мог ясно понять, в чем была проблема. Однако он не сводил с меня глаз, следя за каждым моим движением и, без сомнения, надеясь разгадать эту тайну.
        Однажды, когда я сидел, погруженный в размышления над очень серьезной проблемой, которую мне предстояло решить, мне пришла в голову одна мысль: я заметил, что в мясных карьерах рабочие часто пользовались измерительными бурами, которые представляли из себя длинные отполированные стержни, заканчивающиеся кремнёвыми наконечниками. Каменотёс, ловко поворачивая этот бур, мог мигом проделать отверстие глубиной в шесть футов или больше в твердом ледяном слое, для определения положения туши в мясном карьере. И мне пришло в голову, что, пробив ледяные преграды, закрывающие различные коридоры, о которых я говорил, острый нюх Балджера, возможно, распознает тот поток воздуха, который несёт в себе запах свежей земли и камня; другими словами, выберет для меня ту дверь, которая ведет к выходу из ледяных владений короля Гелидуса, а не просто в какую-то отдалённую пещеру его королевства.
        Против подобных опытов король не мог возражать, ибо закон запрещал создавать отверстия только достаточно большие, через которые мог бы пройти человек.
        Король и полдюжины его придворных, выглядевших суровыми и холодными, беседовавших со мной ледяным тоном, присутствовали, чтобы проследить за экспериментом. Мне показалось, что их ледяные губы удовлетворенно прищелкнули, когда по моей просьбе один портал за другим были пробиты, но Балджер, понюхав отверстие, в очередной раз отвернулся с недоуменным выражением в глазах, как будто он не совсем понимал, почему я приказываю ему совать свой теплый нос в такие холодные места.
        И так мы бродили из коридора в коридор, пока каменотесы не начали выказывать признаки усталости, а буры в их руках поворачивались всё медленнее и медленнее.
        Фростифиз подмигнул своими холодными серыми глазами, как бы говоря: «Маленький барон, ты должен остаться с нами еще на год!». Но я просто повернулся к каменотесам и приказал им пробить еще один ледяной портал, который мы запланировали на сегодня.

* * *

        Одиннадцатую преграду они принялись пробивать со скоростью вьючных мулов, взбирающихся по склону горы. Но наконец бур пробил себе дорогу, и по мановению моей руки каменотесы отступили. В одно мгновение Балджер уткнулся носом в дыру и сделал три или четыре быстрых нервных вздоха, закончившихся долгим, глубоким вдохом, а затем разразившись резким, отрывистым, радостным лаем, он начал яростно рыть дно портала.
        - Ваше ледяное величество,  - сказал я, низко и величаво наклонив голову, как это могут делать только рожденные в этом мире,  - через этот портал с восходом завтрашнего солнца я выйду из ваших ледяных владений!
        И когда Фростифиз и Гласиербхой услышали эти мои слова, их глаза сверкнули холодом, подобно стали, и они молча последовали за королем обратно в Ледяной дворец. Шнеебуль встретила их в большом холле и увидев их лица, она заплакала, потому что полюбила меня и Балджера, и ее маленькое холодное сердце не могло вынести мысли о нашем уходе.
        Король, однако, скоро пришел в себя и приказал устроить пир с песнями и танцами в честь Балджера, который во время празднества сидел на самом высоком диване с самой мягкой шкурой под ним, и так много было замороженных лакомых кусочков, которые колтыкверпы подносили ему во время пира, что я встревожился, как бы он не перегрузил свой желудок и был в состоянии рано утром отправиться в путь. О своих переживаниях я предупредил и короля. Но здравый смысл уберёг Балджера от такой глупости; на самом деле, я был очень удивлен, увидев, что, хотя он и принимал каждый лакомый кусочек, который ему подавали, и торжественно жевал его, все же каждый раз улучив момент, он хитро все выплевывал и отодвигал лапой в сторону. Так прошла наша последняя ночь при ледяном дворце его ледяного Величества, а на следующий день горожане собрались большими толпами на разных террасах, чтобы попрощаться. Я поцеловал принцессу Шнеебуль в щеку, и когда мой поцелуй превратился в ледяные кристаллы, одна из ее служанок смахнула их в алебастровую шкатулку.
        Принц Чиллихопс, бывший заправщик ламп, был рядом с остальными придворными, но я льстил себя надеждой, что Шнеебуль меня любит больше, чем его. Однако я пожелал ему счастья и сжал его холодную ладонь с такой теплотой, что он потом целую минуту стоял и дул на нее. Когда мы добрались до высокого портала, то обнаружили, что каменщики уже вырубили в нем проход, и поблизости я заметил кучу массивных глыб из кристально чистого льда.

        Мы стремимся на волю…

        Когда мы с Балджером пройдем через отверстие, их используют, чтобы снова его замуровать. И когда я увидел эту груду блоков и вспомнил о безупречном мастерстве местных каменотёсов, у меня в голове промелькнула мысль: предположим, Балджер ошибся, какой смысл тогда возвращаться назад, ведь мои слабые руки бессильны против стены, сложенной из таких блоков, и стук моих кулаков навряд ли сможет пересечь этот длинный и извилистый коридор и достичь уха какого-нибудь горожанина. «Нет,  - сказал я себе,  - если Балджер ошибся, то это будет прощание и с верхним, и с подземным мирами». А потом, держа в одной руке алебастровую лампу, а в другой - веревку, которую я привязал к ошейнику Балджера, я шагнул в узкий проход, вырубленный каменотесами, и навсегда повернулся спиной к холодным владениям короля Гелидуса. Один лишь раз я остановился и оглянулся. Я ничего не видел, но слышал резкий стук кремневых топоров, когда каменотесы заделывали проход, который закрывал меня от множества столь холодных, но любящих сердец. А потом я глубоко вздохнул и снова пошел своей дорогой.
        И это был последний раз, когда я видел колтыкверпов.

        Глава XXX
        Всё о самой ужасной, но великолепной поездке, которую я когда-либо совершал в своей жизни.  - Девяносто миль верхом на летящей массе льда, и как Балджер и я были наконец высажены на берегу самой чудесной реки.  - Как наступил день в этом подземном мире.

        Если бы моя рука в этот момент не держалась за веревку, привязанную к шее моего мудрого и остроглазого Балджера, думаю, я действительно, остановился бы, развернулся, вернулся назад и попросил обитателей этого хрустального царства впустить меня еще раз в холодное королевство короля Гелидуса с его Ледяным дворцом; ибо внезапный приступ депрессии охватил меня, когда холодный воздух ударил по моим щекам, и я увидел глубокую тьму, освещаемую только пламенем моей алебастровой лампы.
        К счастью, я попросил одного из работников мясных карьеров позволить мне оставить себе один из его буров с кремневым наконечником, так как боялся, что, спускаясь по какому-нибудь ледяному склону, я могу упасть и ушибить или даже сломать себе что-нибудь.
        Я решил осторожно продвигаться по этому ледяному проходу, окутанному непроницаемым мраком и столь отличающемуся от широкой и отполированной мраморной дороги; поэтому, повесив лампу себе на шею, я стал пользоваться буром как альпенштоком, для чего он был превосходно приспособлен. Внезапно Балджер остановился, предупреждающе зарычал и повернул назад. В это мгновение я понял, что впереди меня подстерегает опасность, и, опустившись на четвереньки, осторожно пополз вперед, чтобы осмотреть опасное место на нашем пути, о котором сигнализировал бдительный Балджер.
        Это была чистая правда: мы стояли, по-видимому, на самом краю отвесного парапета. Насколько действительно он был высок, я определить не смог, но я не мог достать до дна с помощью измерительного стержня.
        Что же теперь делать? Повернуть назад?
        Еще не поздно, местные каменотёсы не смогли бы выполнить свою задачу за такое короткое время, они услышат мой стук, разрушат свою ледяную стену, а король и его дочка встретят нас в своем Ледяном дворце с холодным, но искренним удовлетворением.
        Погрузившись в раздумья, я почти бессознательно начал вращать бур, пока не погрузил его на половину длины в ледяной пол, а затем, протянув руку, обхватил Балджера и притянул его к себе, как обычно делал, готовясь к глубоким раздумьям.
        Едва я это сделал, как лед под нами издал один из тех резких, ясных трескучих звуков, столь непохожих на звук, производимый при разрушении любого другого вещества; и вслед за этим я почувствовал, как ледяная масса, на которой сидели мы с Балджером, на мгновение задрожала, а затем, внезапно наклонившись вниз, отделилась от массы позади нее и начала двигаться!
        Инстинктивно чувство ужасной опасности заставило меня вцепиться в бур, который я воткнул в лед. К счастью, он оказался у меня между ног, и я мгновенно обвил их вокруг него, приняв сидячую турецкую позу, в то время как моя левая рука крепко обхватила тело Балджера.
        Я не знаю, как это получилось, потому что всё произошло в одно мгновение; но теперь я сидел, крепко оседлав, так сказать, спину этого хрустального чудовища, когда оно со скрипом и треском разорвало хрустальные звенья, связывавшие его со стеной льда, и стремительно понеслось вниз по стеклянному склону.
        От испуга я уронил лампу, и теперь меня окутывал глубокий мрак этого подземного мира. Но нет, это было не так, потому что пока вырвавшаяся глыба льда с треском продвигалась вперед, две холодные кристаллические поверхности испускали странное мерцание фосфоресцирующего света, что делало летящую массу похожей на чудовищное живое существо, из тысячи глаз которого вырывались искры, когда оно бешено мчалось вперед. Оно сначала набрало скорость, преодолевая более крутой участок пути, затем столкнулось с каким-то препятствием и ударилось о скалистые стены коридора, посылая ливень кристаллов, сверкающих и мерцающих в черном воздухе! Вскоре эта глыба попала на пологий склон и под тихую музыку дробящихся кристаллов мягко заскользила в своем полете, как будто она установлена на полозьях из полированной стали, а затем с внезапным ускорением понеслась по более крутому спуску, почти подпрыгивая в воздухе, скача, шипя над скользкой дорогой и оставляя за собой огненный шлейф. И тут она натыкается на участок пути, заваленный тут и там другими глыбами льда.
        С безумной яростью она набрасывается на меньшие с рычанием ярости, перемалывая их в порошок, который, подобно дождю ледяной пены, она швыряет на Балджера и меня, сидящих на ее спине. Но некоторые глыбы сопротивляются такому ужасному натиску, и нашего могучего коня швыряет из стороны в сторону с треском и скрипом, когда он яростно ударяется своими хрустальными боками о выступающие скалы, оставляя следы своей белой плоти на этих чёрных непреклонных головах.
        Кажется, прошел час с тех пор, как хрустальное чудовище вырвалось из плена, и всё же оно продолжало свой дикий полёт, бодаясь, толкаясь, петляя, шатаясь, унося Балджера и меня на самый нижний уровень подземного мира.
        Неужели оно никогда не прекратит свой безумную скачку? Неужели у меня нет возможности обуздать его? Будет ли оно лететь до тех пор, пока не истончит свое тело до такой степени, что следующее препятствие разнесет его на десять тысяч кусков, а нас с Балджером отправит на верную смерть?

        Пока эти мысли мелькают у меня в голове, летающая масса делает последний безумный рывок и приземляется на почти что ровный участок дороги. По другому звуку, издаваемому скользящим блоком, я понял, что мы оставили позади область льда, и что наши хрустальные сани теперь мягко скользят по дорожке из полированного мрамора.
        Но, миля за милей, мы всё ещё скользили вперёд, но теперь уже мягко, спокойно, бесшумно, и тогда я осмеливаюсь думать, что наши жизни спасены.
        Но так велико было напряжение, так страшна была тревога, так измотало меня усилие удержаться на ледяной глыбе и не дать моему любимому Балджеру выскользнуть из моих рук, что я упал навзничь в обмороке, когда скользящая масса наконец остановилась. Я думаю, что пролежал там добрых полчаса или около того, потому что, когда я пришел в себя, безумная радость Балджера сказала мне, что он был ужасно взволнован, и как только я открыл глаза, он начал осыпать мои руки и лицо ласками в своем любимом стиле. Милое, благодарное сердце, он чувствовал, что на этот раз обязан жизнью своему маленькому хозяину, и хотел, чтобы я понял, как он мне благодарен.
        Как только нервы Балджера оправились от шока, вызванного моим продолжительным обмороком, я потянулся к своему ретранслятору и коснулся его пружины.
        Прошло полтора часа с тех пор, как мы прошли через ледяной портал владений короля Гелидуса. Если учесть, что я пролежал без сознания полчаса, то наш безумный спуск на спине хрустального монстра длился целый час, а средняя скорость этой массы льда составляла примерно полторы мили в минуту, то теперь мы находились не менее, чем в девяноста милях от Холодного королевства, где король Гелидус восседал на своем ледяном троне, принцесса Шнеебуль сидела у его ног, а рядом с ней сидел принц Чиллихопс.
        Я с большим трудом поднялся на ноги, так окоченели мои суставы и скрутились мышцы после этой ужасной скачки, каждое мгновение которой я ожидал, что меня разобьет вдребезги о выступающие скалы или разорвет в клочья, зажав между несущимся ледяным чудовищем и гигантскими сосульками, свисающими с потолка, как сверкающие зубы какого-нибудь огромного существа из этого подземного мира.
        Но может ли быть такое, дорогие мои друзья, чтобы мы с Балджером избежали быстрого и милосердного конца только для того, чтобы оказаться лицом к лицу со смертью в десять раз более ужасной, в том смысле, что она могла бы быть медленной и мучительной, лишенной даже жалкого блага смотреть друг на друга, ибо вокруг нас сгустилась непроницаемая тьма, а тишина была такой глубокой, что мои уши заболели от желания услышать хоть какой-нибудь звук, нарушающий ее? И все же было что-то в звуке моего собственного голоса, что поразило меня, когда я пытался что-то сказать. Казалось, что ужасная тишина была рассержена тем, что ее нарушили, и ударила меня по зубам.
        Где же мы находимся? Таков был вопрос, который я задал себе, и тогда я попытался припомнить каждое слово, прочитанное мною на заплесневелых страницах рукописи дона Фума о мире внутри мира; но я не мог припомнить ничего, что могло бы просветить меня, ни одного слова, которое дало бы мне надежду, и я уже готов был закричать в полном отчаянии, когда, случайно подняв глаза и посмотрев вдаль, я увидел то, что показалось мне блуждающим огоньком.
        Это было странное и фантастическое зрелище в этой области чернильной тьмы, и какое-то мгновение я стоял, затаив дыхание и широко раскрыв глаза; но нет, это не могло быть блуждающим огоньком, потому что теперь слабое и неуверенное мерцание усилилось до мягкого, но устойчивого свечения, уходящего вдаль, как длинная линия затухающих лагерных костров, видимых сквозь окутывающий туман.
        Но через мгновение это широкое кольцо света стало таким ярким, что оно выглядело как рассвет в стране солнечного света, и там и сям, где его мягкое сияние перекрывало тьму этого подземного царства, я видел стены, арки и колонны из белоснежного мрамора. А потом, вспомнив загадочное упоминание дона Фума о «восходе солнца в нижнем мире», я взмахнул шляпой и громко вскрикнул от радости, а Балджер своим лаем разбудил эхо этих просторных пещер. Говорю вам, дорогие друзья, пока вы не окажетесь в таком тяжелом положении, вы не сможете понять, что такое спасение.
        А теперь, без сомнения, вам не терпится узнать, что за восход солнца может произойти в этом подземном мире, расположенном на много миль ниже нашего.
        Ну что ж, когда вы проедете столько же миль, сколько я, и увидите столько же чудес, сколько и я, вы будете готовы признать, что чудеса так же банальны, как и сама банальность. Итак, знайте, что эта обширная область подземного мира была опоясана широким и спокойным потоком, воды которого кишели огромным количеством гигантских светящихся животных. Эти прозрачные существа, обладающие способностью испускать свет, проведя в спячке двенадцать часов, постепенно развернули свои тела и щупальца и поднялись к поверхности этих спокойных и прозрачных вод, постепенно увеличивая свое таинственное сияние, пока они не прогнали тьму из обширных пещер, находящихся на берегах реки, и не осветили этот подземный мир мягким сиянием, несколько более ярким, чем лучи нашей полной луны. В течение двенадцати часов эти странные фонари освещали этот подземный мир, а затем, когда они постепенно скрылись из виду, наступали сумерки, а затем снова возвращалась ночь, чернее стигийской тьмы. Но вот уже совсем рассвело, и, приказав Балджеру следовать за мной, я в молчаливом изумлении пошел вдоль берегов этого светящегося потока,
который, как полоса таинственного огня, насколько хватало глаз, кружил вокруг белых мраморных устьев этих огромных подземных камер.

        Глава XXXI
        В которой вы прочитаете о великолепных пещерах из белого мрамора, выходящих на чудесную реку.  - О тропиках подземного мира.  - Как мы наткнулись на одинокого странника на берегу реки.  - Мой разговор с ним и моя радость от того, что я оказался в Стране Гремучих мозгов, или Забывчивых счастливцев.  - Краткое описание их.

        С каждым поворотом извилистого пути этого чудесного ручья, огибавшего белые берега, рои светящихся животных придавали ему все новую красоту; ибо с наступлением дня - если можно так выразиться - они поднимали свои пылающие тела всё ближе и ближе к поверхности, пока река не засияла, как расплавленное серебро; а так как отвесные стены скал на противоположном берегу удерживали в себе огромные глыбы слюды, то эти гигантские природные зеркала с поразительной точностью отражали светящийся поток и бросали лучи мягкого света в ослепительном мерцании на фантастические порталы белых мраморных пещер по эту сторону потока. Эту сцену никогда не забудешь, и я снова и снова останавливался в безмолвном изумлении, чтобы полюбоваться какой-нибудь новооткрытой красотой. Теперь, во-первых, я заметил, что каждый белый мраморный бассейн бухты или залива был наполнен различным сиянием, в соответствии с природой крошечных фосфоресцирующих животных, которые наполняли его воды. Один был нежно-розовым, другой - великолепно-красным, третий - насыщенно-фиолетовый, четвертый - нежно-голубым, пятый - золотисто-желтым и так
далее. Очарование каждого оттенка было значительно усилено снежной белизной этих мраморных бассейнов, через которые медленно проплывали длинные линии любопытных рыб, покрытых чешуей оттенков полированного золота и серебра. Поворачиваясь то одной стороной, то другой, они улавливали полное великолепие света, отраженного от слюдяных зеркал. И теперь холодное дыхание владений короля Гелидуса больше не наполняло воздух. Я находился, так сказать, в тропиках подземного мира, и только одного мне не хватало, чтобы насладиться этим волшебным краем полностью, а именно - того, кто бы мог разделить этот восторг со мной.
        Правда, Балджер имел представление о его красоте, ибо он засвидетельствовал свое счастье снова очутиться в теплой стране, совершив несколько безумных прыжков для моего развлечения. Он бегал по берегу сверкающей реки и лаял на величественных рыб, которые медленно помахивали в воде своими разноцветными плавниками. Но я должен признаться, что мне очень хотелось, чтобы мне составила компанию принцесса Шнеебуль. Но это было опрометчивое желание, потому что тёплый воздух поверг бы её в судороги страха, и она предпочла бы встретить свою смерть в прохладной реке, чем пытаться дышать такой огненной атмосферой. К этому времени я прошел уже несколько миль вдоль белых берегов сверкающего потока и, чувствуя некоторую усталость, уже собирался присесть на выступающий край естественной каменной скамьи, которая, казалось, была поставлена на берегу реки человеческими руками, чтобы люди могли отдохнуть и понаблюдать за чудесной игрой оттенков в этой широкой бухте, когда, к моему изумлению, я увидел, что там уже кто-то сидит.
        Его глаза были прикованы к воде, и мне показалось, что его лицо, мягкое и безмятежное, выглядело усталым. Конечно, он был погружен в такую глубокую медитацию, что либо не заметил, либо сделал вид, что не заметил моего приближения. Балджер был готов броситься вперед и привлечь его внимание оглушительным лаем, но я покачал головой. Этот странник по светящемуся дневному потоку был одет в довольно изящное одеяние, похожее на плащ, сотканное из какого-то вещества, которое мерцало на свету, и поэтому я заключил, что это, должно быть, минеральная вата. Голова его была непокрыта, как и ноги, до колен обутые в белые металлические сандалии, стянутые чем-то вроде кожаных ремней. В общем, у него был дружелюбный, хотя и несколько странный вид, и его поза была, как у человека, либо погруженного в глубокую задумчивость, либо, возможно, прислушивающегося к какому-то тревожно ожидаемому сигналу. В любом случае, поскольку во время своих путешествий по всем уголкам земного шара я привык встречать самых разных людей, я решил набраться смелости и прервать размышления этого джентльмена, хотя бы ради того, чтобы
пожелать ему доброго утра.
        - Кого я имею удовольствие встретить в этой прекрасной части подземного мира?
        Мужчина растерянно посмотрел на меня и ответил:
        - Я счастлив сказать, что я действительно не знаю.
        - Но, сэр, ваше имя!  - настаивал я.
        - Я его забыл много лет назад,  - был его замечательный ответ.
        - Но ведь, сэр,  - воскликнул я довольно раздраженно,  - вы ведь не единственный обитатель этого прекрасного подземного мира, у вас есть родственники, жена, друзья?
        - Да, благородный незнакомец,  - ответил он медленно и размеренно,  - там, дальше по берегу, есть люди, и они добрые, милые души, хотя я забыл их имена, и у меня есть тоже очень слабое воспоминание, что двое из этих людей - мои сыновья. Стоп! Нет, их имена тоже ушли от меня, я забыл их в тот день, когда мое собственное имя выскользнуло из моей памяти!
        Произнеся эти слова, он резко откинул назад голову, и я услышал странный щелчок внутри нее, как будто что-то соскользнуло с места. В тот же миг в моей голове промелькнуло таинственное выражение, использованное мастером мастеров, доном Фумом.
        Гремучие мозги! Да, так оно и было! И теперь я был уверен, что стою перед одним из любопытных людей, населяющих подземный мир, которым дон Фум дал странное имя «гремучие мозги», или «забывчивые счастливцы».
        Я так обрадовался, что едва удержался, чтобы не броситься к этому кроткому и мягкому человеку, в голове которого только что раздался резкий щелчок, и не схватить его за руку. Но я побоялся шокировать его столь бурным дружеским приветствием и потому ограничился фразой:
        - Сэр, вы видите перед собой не кого иного, как знаменитого путешественника барона Себастьяна фон Трампа!
        Но, к моему величайшему изумлению и к ещё большему огорчению, он лишь на мгновение обратил на меня свои странные глаза, устремлённые куда-то вдаль, а затем снова принялся созерцать красиво окрашенную водную гладь, словно я и не открывал рта. Это было самое необычное обращение, которое я испытал с тех пор, как спустился в подземный мир, и я уже готов был возмутиться, как подобает истинному рыцарю и особенно из рода фон Трампов, когда краткое описание доном Фумом жителей Страны Гремучих мозгов или Забывчивых счастливцев, промелькнуло у меня в голове.

        В стране Забывчивых счастливцев. Первая встреча.

        Он писал: «Усилиями силы воли они веками старались разгрузить свой мозг от бесполезного запаса знаний, накопленных их предками, и естественным следствием этого было то, что мозги этих любопытных людей, называющих себя счастливыми забывальщиками или забывчивыми счастливцами, освобожденные от всякого труда и напряжения мысли, совершенно усохли, так что у многих их сородичей мозг подобен сморщенному ядру прошлогоднего ореха и издает характерный звук, когда они внезапно резко поворачивают голову.
        И мне нет нужды напоминать тебе, о читатель,  - заключил дон Фум в своем знаменитом труде „Мир внутри мира“,  - что самый из этих счастливцев - тот, чья голова издает самый громкий и резкий звук, ибо именно он забыл больше всего».
        Вы можете получить лишь слабое представление, дорогие друзья, о моем восторге от перспективы провести некоторое время среди этих любопытных людей - людей, которые с абсолютным ужасом смотрят на знания, как на единственное, от чего необходимо избавиться, чтобы счастье смогло войти в их человеческое сердце.
        Никакая радость не может сравниться с радостью этакого счастливца, когда он, пожав руку друга, обнаруживает, что забыл даже свое имя; и нет ни одного дня хорошо проведенного в этой стране, в конце которого житель не мог бы воскликнуть: «Сегодня мне удалось забыть то, что я знал вчера!»
        Наконец мой счастливец поднялся со своего места и спокойно удалился, даже не пожелав мне доброго дня; но я твердо решил, что от меня не так легко отделаться, поэтому я громко крикнул ему вслед, и Балджер, следуя моему примеру, принялся лаять, после чего тот обернулся и сказал:
        - Прошу прощения, счастлив сказать, но я совсем забыл тебя и твое имя тоже. Дай-ка посмотреть, как ты излучаешь? (Он сравнивал меня с животными в воде.)
        Я был более чем склонен выйти из себя из-за этого оскорбления, ведь он причислял меня, человека, к простой медузе; но при всех обстоятельствах я счел за лучшее держать себя в руках, ибо вполне мог себе представить, что, судя по размеру моей головы и полному отсутствию всякого звука внутри нее, мне не суждено быть особо желанным гостем среди этих счастливых и весьма забывчивых людей и потому, проглотив оскорбленные чувства, я отвесил очень низкий поклон и попросил этого любопытного джентльмена быть настолько любезным, чтобы проводить меня к его народу, среди которого я хотел бы остаться на несколько дней.

        Глава XXXII
        Как мы вошли в страну забывчивых счастливцев.  - Еще кое-что об этих любопытных людях.  - Их страх перед Балджером и мной.  - Всего лишь один день пребывания здесь.  - Описание приятных жилищ забывчивых счастливцев.  - Вращающаяся дверь, через которую Балджера и меня бесцеремонно выставляют за пределы страны гремучих мозгов.  - Все о необыкновенных вещах, которые произошли с Балджером и мной после этого.  - О том, как мы вновь оказались в Верхнем мире и отправились домой.

        Счастливец спокойно продолжал свой путь по извилистой тропинке, которая огибала сверкающую реку, очевидно и несомненно не осознавая того факта, что Балджер и я следовали за ним по пятам. Через полчаса или около того этого безмолвного пути он вдруг остановился и, обратив свое спокойное лицо к свету, казалось, был так погружен в свои мысли, что я несколько мгновений не решался заговорить с ним. Но так как не было никаких признаков того, что он собирается прийти в себя, я осмелился спросить его о причине задержки.
        - Рад сообщить,  - заметил он, даже не удостоив меня взгляда,  - что я забыл, какая из этих двух дорог ведет к моему дому.
        Что ж, перспектива была, конечно, неприятная, и я не знаю, что бы мы делали, если бы Балджер не решил для нас эту трудность, выбрав одну из тропинок и помчавшись вперед с ободряющим лаем, зазывая нас следовать за ним.
        Когда я заверил своего забывчивого счастливца, что ему не нужно бояться мудрости этого выбора, он вздрогнул почти от ужаса, ибо вы должны знать, дорогие друзья, что счастливцы боятся знания больше, чем мы-невежества. Для них это мать всех несчастий, источник всего недовольства, причина всех ужасных бед, которые обрушились на мир и людей в нем.
        - Мир,  - печально сказал мне один из забывчивых счастливцев,  - был когда-то совершенно счастлив, и у человека не было имени для своего брата, и всё же он любил его, как горлица любит свою половинку, хотя у него нет имени, чтобы позвать ее. Но, увы, однажды этому счастью пришел конец, ибо среди людей разразилась странная болезнь. Их охватило дикое желание придумывать имена для вещей; даже много названий для одного и того же и разные способы делать одно и то же. Эта странная страсть так разрослась в них, что они тратили всю свою жизнь на то, чтобы всячески ее себе усложнить. Они строили разные дороги к одному и тому же месту, шили разные одежды для разных дней и готовили разные блюда для разных праздников. Каждому ребенку они давали по два, по три и даже по четыре разных имени, для разных ног шили разную обувь, а одна семья больше не удовлетворялась более одной бутылкой для питья. И вы думаете, они остановились на этом?
        Нет, теперь они были заняты тем, что учились притворяться, прикрывая хмурые брови улыбкой и распевая веселые песни, когда их сердца были наполнены печалью. Через несколько столетий брат уже не мог читать по лицу брата, и одна половина мира ходила вокруг, гадая, о чем думает другая половина; отсюда возникали недоразумения, ссоры, междоусобицы, войны. Человек больше не мог довольствоваться тем, чтобы жить со своими собратьями в просторных пещерах, которые добрая природа создала для него, пронизывая горы извилистыми проходами.
        В Стране же забывчивых счастливцев нет притворства и счастлив тот день, когда это дитя природы может воскликнуть: «С самого утра я кое-что забыл! Я разгрузил свой мозг! Теперь он на одну мысль легче, чем был!»
        Счастливейшим из счастливых у них будет тот, кто сможет честно сказать: «Я не знаю ни твоего имени, ни когда ты родился, ни где ты живешь, ни кто твои родственники; я знаю только, что ты мой брат, и что ты не увидишь, как я буду страдать, если забуду поесть, или умру от жажды, если забуду напиться, и что ты прикажешь мне закрыть глаза, если я забуду, что лег спать».
        Наше с Балджером прибытие в страну забывчивых счастливцев наполнило сердца этих любопытных людей тайным страхом. При виде моей большой головы все они задрожали, как дети в темноте, охваченные страхом перед Страшилой или гоблином, и в один голос отказались позволить мне провести среди них хотя бы полчаса. Но постепенно этот внезапный ужас немного прошёл, и после совета, проведенного несколькими молодыми людьми, чьи мозги всё ещё полностью заполняли их головы, было решено, разрешить мне провести еще один день в их стране, но затем вращающаяся дверь должна быть открыта, и мы с Балджером будем изгнаны из их владений.
        Из того, что дон Фум написал об этих счастливцых я слишком хорошо понимал, что мне бесполезно пытаться отменить этот указ; поэтому я промолчал, только поблагодарил их за эту великую милость, оказанную мне.
        Дневной свет, если можно так выразиться, начал угасать, или, вернее, тысячи светоизлучающих существ, населяющих реку, начали втягивать свои длинные щупальца, смыкать свои похожие на цветы тела и медленно опускаться на дно ручья. Мне не терпелось узнать, предпримут ли забывчивые счастливцы какие-нибудь попытки осветить свои похожие на пещеры жилища, или же они просто лягут по постелям и проспят долгие часы кромешной тьмы. К моему удивлению, со всех сторон я услышал щелканье кремней, и через мгновение зажглись тысячи или больше больших свечей из минерального воска с асбестовыми фитилями, и большие палаты из белого мрамора вскоре осветились их мягким и ровным пламенем.
        Счастливцы оказались исключительно растительноядными; они питались различными грибами и растениями, растущими в их пещерах в большом изобилии, а так же очень питательным и приятным на вкус желе, сделанным из затвердевшей смолы растительного происхождения, которая изобиловала в расщелинах некоторых скал. Существовал еще один источник пищи, а именно гнезда некоторых моллюсков, которые они строили на поверхности скал, прямо над поверхностью реки. Из них, растворенных в кипящей воде, получался превосходный бульон, очень похожий на суп из съедобных птичьих гнезд.
        Одежда, которую носили забывчивые счастливцы, была полностью соткана из минеральной ваты, которая добывалась в этих пещерах и давала длинное и прочное волокно удивительной мягкости. Гремучие мозги были также неплохими мастерами по металлу, но довольствовались изготовлением только тех изделий, которые были действительно необходимы для повседневного использования. Их постели были набиты сушеными водорослями и лишайниками, и мы с Балджером провели на них очень уютную ночь.
        Так как мне было запрещено говорить вслух, задавать вопросы или выходить на улицу без сопровождения кого-либо из членов совета, я не огорчился, когда настал момент открыть перео мною вращающуюся дверь. Забывчивые счастливцы были убеждены, что Балджер и я в тысячу раз опаснее чешуйчатых монстров или чернокрылых вампиров, и потому держались от нас в стороне, дети прятались за спинами своих матерей, а матери в свою очередь смотрели на нас с недоверием.
        Размер моей головы внушал им безымянный ужас, и даже полдюжины самых молодых и смелых инстинктивно расступились, чтобы пропустить меня.
        Впервые в жизни я был объектом ужаса для моих собратьев, но у меня не было никаких злых мыслей против них! Робкие дети природы, какими бы они ни были, для них я был таким же ужасным созданием, каким был бы для нас вооруженный факелом демон-разрушитель, если бы его выпустили на свободу в одном из наших прекрасных городов верхнего мира.
        И вот стража счастливцев остановилась перед чем-то, что показалось мне огромной бочкой, сделанной из цельного мрамора, и наполовину вделанной в белую стену пещеры, к которой они меня привели. Но со второго взгляда я увидел, что по кругу на этой выпуклости шёл ряд квадратных отверстий.
        Сопровождавшие меня счастливцы исчезли на мгновение, а когда они снова присоединились ко мне, каждый из них держал в руке металлический прут, концы которых они вставили в каждое из этих отверстий, а затем по сигналу вожака огромный мраморный полукруг начал бесшумно вращаться. Внезапно, к моему изумлению, я увидел, что большая мраморная бочка была полой, как будка часового; и вы можете представить себе мои чувства, дорогие друзья, когда меня вежливо попросили войти внутрь.
        Неужели я отказался повиноваться?
        Только не я. Это было бы бесполезно, потому что разве не все племя гремучих мозгов собралось здесь, чтобы в случае чего схватить меня и засунуть внутрь?
        Поэтому, сняв шляпу и низко поклонившись небольшой группе забывчивых счастливцев, я шагнул в пустую бочку. Балджер сделал то же самое, но не с такой грацией, как его хозяин, ибо, бросив сердитый взгляд на негостеприимных обитателей этих комнат из белого мрамора, он зарычал и оскалил зубы, чтобы показать своё презрение к ним.

        Прощание со Страной Забывчивых счастливцев

        Теперь большая мраморная бочка начала вращаться в другую сторону, и через мгновение она снова была на месте.
        Я услышал несколько резких щелчков, как будто несколько огромных пружинных защелок встали на место, а затем всё стало тихо, как в могиле, и я почти хотел сказать, что так же темно; но нет, этого я сказать не мог, потому что выглянув в невысокий туннель, проходивший мимо ниши, в которой стояли мы с Балджером, я, к моему удивлению, убедился, что он был тускло освещен.
        Я шагнул в него; он был круглым, как пушечное жерло, и достаточно высоким, чтобы я мог стоять прямо; и теперь я понял, откуда исходит свет. В трещинах и расщелинах его стен росли огромные массы светоносных грибных корешков, свечение которых было так сильно, что я без труда читал надписи на своих табличках; на самом деле я стоял там в течение нескольких минут, делая записи при свете пучков этих светящихся корней.
        И тут мысль пронеслась у меня в голове: «Куда мне повернуть, направо или налево?»
        Балджер понял причину моего колебания и поспешил мне на помощь. Понюхав воздух сначала в одном направлении, потом в другом, он выбрал сторону, и я последовал за ним, даже не подумав усомниться в его мудрости. Странно сказать, но не успели мы продвинуться дальше чем на несколько сотен метров, как я заметил, что через туннель в том направлении, куда направился Балджер, дует сильный поток воздуха.

        С каждым мгновением он становился всё более и более неистовым, буквально поднимая нас с ног и унося вперёд по этому узкому отверстию, сделанному руками самой природы и освещенному лампами её собственного изготовления. Движение воздуха в этой огромной трубе вызывало всплески мощных звуков, как будто звук вырывался из гигантского органа, на котором играли гигантские руки. Это было странно, но все же я не чувствовал никакого ужаса, когда слушал эту неземную музыку, хотя глубина еёе тональности болезненно сотрясала мои барабанные перепонки.
        В тусклом свете светящихся корешков я мог видеть Балджера прямо перед собой, и был весьма доволен этим. Никакая дрожь страха не пробежала по моей спине и не лишила мои конечности их полной силы противостоять все возрастающему давлению воздуха. Но по мере того, как оно становилось всё сильнее и сильнее, наполовину по собственной воле, а наполовину потому, что Балджер подавал мне пример, я бросился бежать. Как только мы ускорили шаг, я уже не мог замедлить его снова. Я мчался вперед в безумной гонке, едва касаясь ногами дна туннеля, а огромная труба, по которой меня несло на крыльях бури, издавала глубокий и величественный звук.
        В этой гонке было что-то странное и таинственно волнующее, и всё, что мешало мне наслаждаться ею в полной мере - это мысль о том, что внезапное усиление силы этого порыва может сильно швырнуть меня вниз лицом, а возможно, сломать мне руку или серьезно ранить.
        Внезапно глухие звуки органа прекратились, и вместо них раздался ужасный рев несущейся воды. Прежде чем я успел что-то подумать, он уже подхватил меня, нанося мне страшный удар подобно гигантскому кулаку в боксерской перчатке. В следующее мгновение меня понесло, как пробку в горном потоке, закачало из стороны в сторону, закрутило, перевернуло, засосало вниз и снова подбросило вверх, закружило снова и снова, подбросило и перевернуло, покатило, как колесо, а мои руки и ноги были спицами!
        Удивительно, но я не потерял сознания, когда этот ужасный поток швырял меня как бревно в канаве, я понимал только то, что скорость всё увеличивалась, пока наконец бурный поток не заполнил туннель и не лишил меня света, дыхания, жизни, всего, включая моего верного и любящего Балджера!
        Как долго это продолжалось - эта страшная скачка в объятиях этих безумных вод, несущихся на жизнь или смерть, через этот узкий проход - я не знаю. Я только знаю, что я вылетел на ослепительное солнце, на великий, свободный, открытый воздух верхнего мира, и полетел вверх, к милому голубому небу с его островками пушистых облаков, а Балджер был примерно в двадцати футах впереди меня, и что затем, изящно изогнувшись в теплом и благоуханном воздухе времени сбора урожая, мы оба мягко опустились в тихое маленькое озеро, расположенное у подножия освещенного солнцем желтого холма со спелой кукурузой. Через минуту или около того мы уже выплыли на берег. Балджер хотел остановиться и стряхнуть с себя воду, но я не мог этого ждать. Несмотря на то, что он был мокрым, я прижал его к своему сердцу, пока он осыпал меня ласками. Но не было сказано ни слова, не было произнесено ни звука. Мы оба были слишком счастливы, чтобы говорить. И если вы когда-нибудь были в таком состоянии, дорогие друзья, вы знаете, каково это.
        Я не могу даже описать вам своего состояния.
        В этот момент несколько мужчин и мальчиков, одетых в одежду русских крестьян, побежали через поле, чтобы посмотреть, без сомнения, что я делаю, потому что я снял свою тяжелую верхнюю одежду и расстелил ее на солнце сушиться.
        Увидев этих краснощеких детей Верхнего мира, я так обрадовался, что с минуту не мог вымолвить ни слова, но, сделав над собой огромное усилие, закричал:
        - Отцы! Братья! Где я нахожусь? Скажите, дорогие мои!
        - В Северо-Восточной Сибири, душенька,  - ответил самый старший из них,  - недалеко от берегов Оби.  - Но откуда ты взялся? Клянусь Святым Николаем, я своими глазами видел, как ты вылетел из фонтанирующего колодца! Что ты здесь делаешь один?

        Я не обратил внимания на его вопрос. Я думал о чем-то еще более важном для меня, а именно: о моем великолепном достижении, о чудесном подземном путешествии протяженностью в пятьсот миль, которое я только что завершил!
        После недолгого пребывания в ближайшей деревне я нанял лучшего проводника и, перейдя через Уральские горы по самому короткому пути, вернулся в Россию и поспешил присоединиться к первому правительственному поезду, направлявшемуся в Санкт-Петербург.
        Отправив курьера с письмом к моим любимым родителям, извещая их о моем добром здоровье и местонахождении, я провел несколько очень приятных недель в русской столице, а затем отправился домой.
        Старший барон приехал в Ригу, чтобы встретить меня, и принес мне самые лучшие новости из замка Трамп. Я узнал от него, что моя дорогая мать была в полном здравии, и что она и все мужчины, женщины и дети в замке и вокруг него с нетерпением ждут моего возвращения обратно домой.
        И на этом, дорогие друзья, с наилучшими пожеланиями, мы с Балджером прощаемся с вами.
        Конец
        notes

        Примечания

        1

        В оригинале «Don Constantino Bartolomeo Strepholofidgeguaneriusfum».

        2

        Порт-кошер (porte-cochere)  - в старинных усадьбах крытые въездные ворота для кареты или коляски.

        3

        Ситуация описана в первом романе И. Локвуда «Путешествия и приключения маленького барона Трампа и его чудесного пса Балджера».

        4

        Имеются ввиду обозы.

        5

        Так у автора: «Ilitch on the Ilitch». Точнее определить географию этого места нам не удалось: и Википедия, и словарь Брокгауза и Ефрона давали совершенно разные ориентиры, преимущественно в южных областях России. Лишь поселок Ильича в Кунгурском районе на реке Юрман более или менее подходил под описание, однако создан он был спустя полтораста лет после описываемых в романе событий.

        6

        В тексте «mazuntchick».

        7

        Букв. «Mica Men»  - «слюдяных людей»

        8

        В подлиннике iburyufrosnia.

        9

        У автора «Soodopsies».

        10

        В подлиннике «Formifolk».

        11

        В оригинале «Barrel Brow».

        12

        В оригинале «Koltykwerps».

        13

        В оригинале «Schneeboule».