Ледяная принцесса Камилла Лэкберг
        Крафтовый детектив из Скандинавии. Только звездыПатрик Хедстрём #1
        МИРОВОЙ БЕСТСЕЛЛЕР
        Ее называют «шведской Агатой Кристи». Камилла Лэкберг – ведущий автор среди прославленных мастеров скандинавского детектива. Первый же ее роман стал мировым бестселлером – как, впрочем, и каждый последующий. Лэкберг входит в десятку самых популярных писателей Европы. Ее книги переведены более чем на 30 языков и проданы тиражом более 20 млн. экземпляров.
        Фьельбака благонравна и благополучна – настоящий райский уголок. По крайней мере, таким привыкла считать свой родной город писательница Эрика Фальк. Именно поэтому ее до глубины души потрясло известие о загадочной гибели подруги детства. Красавица Александра, лежа с рассеченными запястьями в ванне, истекла кровью, а потом зимняя стужа превратила ее тело в лед. Но не все верят, что это самоубийство…

        «От романов Лэкберг бросает то в жар, то в холод».
        Sun
        «У Лэкберг особый дар: ей удалось создать два наиболее законченных образа во всей современной детективной литературе – причем сделать это с особой теплотой, пробивающейся сквозь скандинавскую холодность».
        Independent

        Камилла Лэкберг
        Ледяная принцесса

        Camilla Lackberg
        Isprinsessan

        
* * *

        1

        Дом был пуст. От стен тянуло холодом. Ванну покрывал тонкий слой изморози. Кожа женщины уже начинала принимать голубой оттенок.
        «Принцесса, – вот первое, что пришло в голову, когда он ее увидел. – Ледяная принцесса».
        Пол был тоже словно ледяной, но он не чувствовал холода. Протянул руку, потрогал.
        Кровь в ее жилах давно замерзла.
        Никогда еще любовь к ней не была такой сильной. Он ласкал ее руку, словно это была душа, покинувшая тело.
        Потом он вышел, не обернувшись. Он не прощался.

* * *

        Эйлерт Берг не считал себя счастливым человеком. Страдал одышкой. Воздух тяжело выталкивался изо рта маленькими белыми облачками, но не здоровье было его главной проблемой.
        Как не терпелось ему в первый раз лечь с ней в супружескую постель!.. Поначалу Свеа казалась такой нежной, доброй и стеснительной… Настоящая ее природа проявилась не сразу, вскоре после того, как утихли первые порывы юношеской страсти. Тогда-то он и попал к ней под каблук, где томился почти пятьдесят лет. Только потом и у него появилась своя тайна, слабый просвет, обещавший хоть немного свободы на склоне лет. Эйлерт не мог упустить такой возможности.
        Всю жизнь он надрывался на рыбной ловле, а заработка едва хватало на содержание детей и Свеи. После им обоим и вовсе пришлось довольствоваться нищенской пенсией. Нечего и думать изменить что-то в жизни без лишнего гроша в кармане, поэтому подвернувшийся шанс стал для Эйлерта подарком судьбы. И это были до смешного легкие деньги; но при чем здесь Эйлерт, если кто-то готов платить за просто так?
        Он и не думал этим смущаться. Стопка купюр в тайнике за компостерным ящиком быстро росла. Уже через год накопилась сумма, вполне достаточная для того, чтобы уехать на отдых в теплые страны.
        Перед последним крутым подъемом Эйлерт остановился перевести дыхание и помассировал окоченевшие руки. Самое время теперь отогреться где-нибудь в Греции или Испании. По его подсчетам, жизни в нем оставалось лет на десять, не больше. Было бы обидно провести их дома, в обществе старухи.
        До сих пор, если он когда и отдыхал от нее, то во время этой ежедневной утренней прогулки. Пара часов покоя и одиночества, заодно прекрасный моцион. Маршрут повторялся изо дня в день, и те, кто знал об этой его привычке, выходили на улицу поглазеть и перекинуться словечком. Эйлерту особенно нравилось встречаться с красивой девушкой из дома, что стоял высоко на холме, рядом с хокебакенской школой.
        Она бывала здесь только на выходные, встречала его одна и всегда находила время поболтать о погоде. Фрёкен Александра интересовалась и прошлым Фьельбаки – темой, которую Эйлерт всегда был рад поддержать. Наконец, ему доставляло радость просто смотреть на нее. Эйлерт не мог не признаться себе в этом, несмотря на возраст. Конечно, и о ней болтали разное. Но если обращать внимание на пересуды местных кумушек, ни на что другое просто не останется времени.

* * *

        С год тому назад она спросила, не затруднит ли его присматривать за домом раз в неделю, по пятницам. Все равно ведь прогуливается здесь каждое утро. Котел старый, да и водопроводные трубы ненадежны, а ей не очень-то приятно приезжать на выходные в нетопленое помещение. Он получит ключи, сказала фрёкен Александра, и будет проверять, всё ли в порядке. В поселке случаются кражи, поэтому Эйлерт должен обращать особое внимание на сохранность замка и окон.
        Поручение не показалось ему особенно сложным. Раз в месяц он находил в почтовом ящике конверт с королевским, по меркам бедного пенсионера, вознаграждением. Помимо прочего, Эйлерту просто нравилось быть кому-то полезным. Тому, кто привык трудиться не покладая рук, трудно с утра до вечера шляться без дела.
        Он с усилием открыл покосившуюся калитку. Во дворе громоздились сугробы, и Эйлерту подумалось, что неплохо бы отрядить кого-нибудь из мальчишек помочь фрёкен Александре с расчисткой двора. Это работа не для слабой женщины. Доставая ключи, он следил за тем, чтобы не уронить их в снег, опасаясь, что тогда ему придется встать на колени, и он больше не сумеет подняться. Наружная лестница обледенела, поэтому приходилось крепко держаться за перила, чтобы не поскользнуться.
        Эйлерт собирался было сунуть ключ в замочную скважину, когда вдруг обнаружил, что дверь не заперта. Удивленный, он толкнул ее и вошел в прихожую.
        – Эй, кто-нибудь дома?
        Может, хозяйка на этот раз вернулась раньше обычного? Ответа не было. Глядя на поднимавшийся изо рта белый пар, Эйлерт осознал вдруг, какой холод стоит в доме. И вряд ли дело в изношенных батареях. Он сразу почувствовал – что-то произошло.
        Эйлерт прошелся по комнатам – как будто всё на месте. Видеомагнитофон и телевизор стоят там, где обычно. Он осмотрел первый этаж и поднялся на второй. Лестница довольно крутая, поэтому Эйлерт крепко держался за перильные столбики. Наверху начал со спальни, по-женски обставленной, но опрятной и скромной, как и всё в доме.
        Кровать была убрана. В ее ногах стояла дорожная сумка, похоже, нераспакованная. Эйлерт почувствовал себя дураком. Все говорило о том, что на этот раз фрёкен Александра и в самом деле вернулась раньше обычного, увидела, что батарея неисправна, и пошла искать помощи. Но что-то мешало ему принять это вполне естественное объяснение. Что-то здесь не стыковалось. В теле появились ощущения, как перед надвигающимся штормом.
        Эйлерт осторожно продолжил обход. Следующей была маленькая мансардная комнатка с косым потолком, поддерживаемым деревянными балками. По сторонам камина стояли два кресла. И здесь все было в порядке, за исключением разве разбросанных на ночном столике газет. Эйлерт снова спустился на первый этаж. Ни в гостиной, ни на кухне он не обнаружил ничего подозрительного. Оставалась ванная, и Эйлерт почему-то медлил в нее заглядывать. В доме по-прежнему было тихо. Он постоял на пороге, посмеялся над собственными страхами и решительно толкнул дверь.
        Секунду спустя Эйлерт бежал к выходу со всех стариковских ног. Вспомнив в последний момент, что ступеньки скользкие, ухватился за перила, чем уберег себя от падения по лестнице вниз головой. Тяжело дыша, зашагал по снегу через сад и выругался, когда калитку снова заело. На тротуаре остановился в полной растерянности. Снизу в темпе утренней прогулки приближалась фигура, в которой он узнал Эрику, дочь Туре. Эйлерт закричал.

* * *

        Эрика Фальк устала. Страшно устала. Она выключила компьютер и вышла на кухню приготовить кофе. На нее давили со всех сторон. Издательство хотело уже в августе иметь черновой набросок, а она только-только села за работу. Биография Сельмы Лагерлёф – вот уже пятая по счету книга Эрики о шведских писательницах. И она имела все шансы стать лучшей, не чувствуй Эрика такого опустошения.
        Вот уже месяц прошел со дня смерти родителей, а боль нисколько не притупилась. Разобраться с их вещами тоже быстро не получилось. Каждая мелочь в доме пробуждала бурю воспоминаний. В результате ящики паковались по многу часов, и это сопровождалось погружением в прошлую жизнь, такую близкую и в то же время недосягаемо далекую. В конце концов все было кончено, и квартира в Стокгольме передана другим арендаторам. Эрика предпочла ей родительский дом во Фьельбаке, где она могла бы спокойно работать. Он стоял на отшибе, в Сэльвике, в самом тихом месте.
        Эрика устроилась на веранде. Отсюда открывался вид на шхеры, от которого у нее всегда замирало дыхание. Декорации менялись в зависимости от времени года. Сегодня, к примеру, солнце изливалось ослепительными каскадами на лед, толстым слоем покрывавший воду. Отец любил такие дни.
        Горло сдавило, и воздух в комнате вдруг показался спертым. Эрика решила прогуляться. Термометр показывал минус пятнадцать, поэтому она напялила на себя все, что попалось на глаза. И все-таки замерзла, едва переступив порог, хотя и быстро разогрелась на ходу.
        Было тихо, на улице ни души. Эрика слышала только собственное дыхание. Совсем не то что в летние месяцы, когда в поселке кипела жизнь. Эрика понимала, что туристический бизнес – основа благосостояния местных жителей, и все-таки не могла избавиться от ощущения, что в сезон отпусков Фьельбака словно подвергается налетам саранчи. Дома на побережье постепенно скупали. Словно многоголовый монстр незаметно, год за годом, проглатывал старый рыбацкий поселок, погружая его в призрачное состояние на оставшиеся от туристического сезона девять месяцев.
        Испокон веков Фьельбака кормилась рыбной ловлей. Скудная северная природа и вечная борьба за выживание закалили народ. Тогда все зависело от того, сколько сельди заплывет в прибрежные воды. Это потом уж разглядели живописность Фьельбаки. И тогда сюда устремились толпы туристов с набитыми кошельками, а рыбная ловля утратила значение основного источника доходов. И с этого, как казалось Эрике, началось падение Фьельбаки. Потому что молодые уезжали, а старые больше грезили о прошедших временах. Сама Эрика оказалась в числе тех, кто оставил эти места.
        Она прибавила шагу и свернула налево, где улица поднималась по склону холма к хокебакенской школе. И уже приближалась к вершине, когда услышала голос Эйлерта Берга. Что он кричал, размахивая руками, она разобрать не могла. Эйлерт приблизился.
        – Она мертва.
        Он дышал тяжело, резкими толчками. В груди как будто что-то пищало, и от этого звука ей стало жутко.
        – Успокойся, Эйлерт, что произошло?
        – Она лежит там… мертвая.
        Эйлерт махнул рукой в сторону большого деревянного дома голубого цвета и выжидающе посмотрел на Эрику. Та поняла не сразу, но, лишь только осознала сказанное, толкнула капризную калитку и зашагала к входной двери, которую Эйлерт оставил открытой.
        Эрика осторожно переступила порог. Она все еще не представляла себе, что ожидает ее в доме, но почему-то не решалась расспрашивать. Эйлерт, бледный как мел, следуя за ней, кивнул в сторону ванной на первом этаже.
        – Т…там…
        Эрика давно не бывала в этом доме, но где ванная, вспомнила сразу.
        Она почувствовала, что мерзнет, несмотря на теплую одежду. Дверь мягко открылась вовнутрь, и Эрика вошла.
        Она и сама толком не знала, что ожидала здесь увидеть после того, что сказал Эйлерт. Но в любом случае оказалась не готова к открывшемуся ее глазам зрелищу. Ванная была выложена белым кафелем, на фоне которого кровавые пятна смотрелись особенно эффектно. На какую-то долю секунды Эрика даже залюбовалась, пока вдруг не осознала, что там, во льду, самая настоящая мертвая женщина.
        Эрика узнала ее, несмотря на неестественную голубизну кожи. В ванной лежала Александра Вийкнер, урожденная Карлгрен. Это ее родителям принадлежал этот дом. В детстве Эрика с Александрой были лучшими подругами. Но с тех пор миновала вечность, и теперь Эрика смотрела на ледяную принцессу почти как на незнакомку.
        Глаза были прикрыты, но губы уже приобрели ярко-синий цвет. Нижняя половина тела уходила в толщу льда, верхняя точно была обвернута сверкающей прозрачной пленкой. Правая рука свисала вдоль ванны, на краю которой лежала бритва. Пальцы утопали в луже замерзшей крови. От левой руки виднелось только предплечье, чуть ниже которого торчали колени. Длинные светлые волосы Алекс замерзшим веером перевесились через изголовье ванны.
        Эрика так и застыла на месте. От представшей глазам картины веяло таким одиночеством и холодом, что она медленно попятилась к двери.

* * *

        Дальнейшее происходило как во сне. Тут же набрали номер «Скорой», потом дожидались приезда медиков. В такой же ступор Эрика впала, когда узнала о смерти родителей. Вернувшись домой, она первым делом налила себе большую рюмку коньяка. Возможно, это было не совсем то, что прописал бы в такой ситуации доктор, но руки дрожать перестали.
        Вид мертвой Алекс воскресил в памяти картины детства. С тех пор прошло больше двадцати пяти лет. Сколько людей встретилось и забылось за это время, но Александра как будто не покидала ее все эти годы. Детьми они были близки, потом их пути разошлись. И все-таки Эрике не верилось, что Алекс могла совершить самоубийство, – что казалось самым естественным объяснением увиденному. Потому что Алекс, с которой они когда-то дружили, была самым жизнелюбивым и здравомыслящим человеком из всех, кого Эрика когда-либо знала в жизни. Красивая, уверенная в себе, она будто излучала нечто такое, что заставляло людей оборачиваться на нее на улице. Кроме того, судя по доходившим до Эрики и более чем правдоподобным слухам, судьба Алекс и в дальнейшем складывалась вполне благополучно. Она руководила галереей современного искусства в Гётеборге и была замужем за успешным и привлекательным мужчиной, с которым жила в роскошном особняке на острове Сэрё. И все-таки в конце концов что-то у нее там не заладилось…
        Желая развеять тяжелые мысли, Эрика набрала номер сестры.
        – Спишь?
        – Ты шутишь? Адриан разбудил меня в три утра, а когда наконец уснул около шести, проснулась Эмма и захотела играть.
        – А Лукас не мог тебе помочь, хотя бы в виде исключения?
        Нависла гробовая тишина, и Эрика прикусила язык.
        – У Лукаса сегодня важная встреча, ему надо было отдохнуть. На работе запарка, кампания перед важнейшим стратегическим выбором.
        Голос Анны сорвался, в нем отчетливо слышались нотки истерии. У Лукаса всегда и всему находились объяснения. Очевидно, и сейчас сестра вещала с его слов. Он вечно готовился к важным встречам, или собирался с духом перед принятием ответственного решения, или же просто не находил в себе силы, потому что это ведь не шутки – руководить таким большим и успешным предприятием. Забота о детях – трехлетней малышке и младенце четырех месяцев от роду – целиком и полностью лежала на Анне. Поэтому на похоронах родителей тридцатилетняя сестра и выглядела на все сорок.
        – Honey, don’t touch that [1 - Дорогая, не трогай это (англ.).].
        – Тебе не кажется, что с Эммой пора говорить по-шведски?
        – Лукас считает, что дома мы должны общаться по-английски. Мы вернемся в Лондон до того, как она пойдет в школу.
        Лукас считает, Лукас говорит, Лукас думает – как же Эрика устала от всего этого… В ее глазах зять был порядочной дрянью.
        Они познакомились, когда сестра работала няней в Лондоне. Лукас Максвелл, успешный биржевой маклер, был на десять лет старше Анны. Тем не менее она отказалась от прежних амбициозных планов и учебы в университете и посвятила себя тому, чтобы стать образцовой женой и хозяйкой дома.
        Проблема, однако, состояла в том, что Лукас никогда не бывал доволен. И Анна, которая с детства всегда делала то, что хотела, быстро поблекла рядом с ним как личность. Пока не было детей, Эрика все надеялась, что сестра опомнится, оставит Лукаса и начнет наконец жить своим умом. Но когда появилась Эмма, а за ней и Адриан, стало ясно, что от зятя так легко избавиться не удастся.
        – Давай сменим тему, – предложила Эрика. – Как поживают мои любимые племянники?
        – Как всегда, ты же знаешь… Эмма в приступе ярости изрезала на куски несколько своих платьев, прежде чем я успела ее остановить. А Адриан третий день мучается рвотой и беспрерывно кричит.
        – Похоже, пора менять обстановку… Что, если тебе приехать ко мне на недельку с детьми? Помимо прочего, ты могла бы кое в чем мне помочь. Пора наконец заняться всеми этими бумагами…
        – Именно об этом мы и хотели с тобой поговорить…
        Голос Анны задрожал, как бывало всегда, когда она заговаривала о чем-то неприятном. Эрика вздохнула. Это «мы» не предвещало ничего хорошего. Стоило вступить в игру Лукасу, как сестра тут же принимала его сторону. Эрика терпеливо ждала продолжения.
        – Мы с Лукасом собирались вернуться в Лондон, как только все уладится с шведским филиалом. И потом, видишь ли… мы не сможем содержать здесь, в Швеции, такой большой дом. Ты ведь тоже не горишь желанием переехать сюда… ну, я имею в виду, одна, без детей, семьи и всего такого…
        Нависла напряженная пауза.
        – Так что ты хотела мне сказать? – Эрика накручивала волосы на указательный палец – детская привычка, напоминавшая о себе всякий раз, когда она нервничала.
        – Ну… Лукас считает, что дом лучше продать. У нас нет возможности содержать его. Кроме того, по возвращении мы купим дом в Кенсингтоне. Конечно, Лукас хорошо зарабатывает, но эти деньги могут много для нас значить. Я имею в виду дом на побережье – это же миллионы и миллионы… Немцы просто с ума сходят от всех этих морских видов, и…
        Анна продолжала приводить аргументы, но Эрика решила, что развеялась достаточно, и спокойно завершила разговор.
        Для Анны она всегда была больше матерью, чем старшей сестрой, опекая и защищая ее с самого детства. Анна была настоящий ураган и не имела привычки заранее просчитывать последствия своих поступков, поэтому нередко попадала в затруднительные ситуации, из которых ее выручала Эрика. И таких случаев было гораздо больше, чем сама Анна могла бы вспомнить. Но теперь она уже не та, Лукас выбил из нее эту непосредственность, открытость жизни. И это было то, чего Эрика не могла ему простить.

* * *

        Ночью Эрику быстро сморил тяжелый сон без сновидений, но наутро казалось, будто она почти не сомкнула глаз. Вчерашние события вспоминались словно в тумане. Тело болело от усталости. В животе урчало, и беглый осмотр холодильника убедил ее в том, что без посещения универмага «Эвас Ливс» ситуацию не исправить.
        Поселок словно вымер. На площади Ингрид Бергман не было и намека на то торговое оживление, которое кипело здесь в летние месяцы. Зато превосходная видимость – ни дождя, ни тумана. На горизонте просматривался остроконечный мыс острова Валё, образующий вместе с Кроксгольменом нечто вроде узких ворот, за которыми открывался выход во внешние шхеры.
        На Галербакен, уже почти на самом верху, Эрику ждала встреча, которой она предпочла бы избежать. Поэтому, лишь заслышав бесстыдно-радостный писклявый голос Эльны Персон, смутилась и стала искать пути к отступлению.
        – Доброе утро. Кого я вижу в лучах утреннего солнца! Похоже, наша маленькая писательница отважилась на прогулку…
        Эрика неслышно застонала.
        – Вот решила дойти до «Эвы», подзакупиться.
        – Бедняжка… Сколько всего в последнее время выпало на твою долю…
        Двойной подбородок Эльны дрожал от возбуждения, и Эрике подумалось, что старушка похожа на маленького жирного воробья. Пальто, переливающееся всеми оттенками зеленого цвета, доходило до щиколоток, превращая тело Эльны в большую бесформенную глыбу. Руки сжимали дамскую сумочку. На голове бог знает каким чудом держалась неуклюжая фетровая шляпка цвета грязного мха. Маленькие глазки, будто защищенные жировыми складками, с любопытством глядели на собеседницу.
        – Да, – призналась Эрика. – Это было нелегко…
        Эльна понимающе кивнула.
        – Да, я тут заскочила к фру Розенгрен… и она рассказала, что видела тебя и «Скорую» возле дома Карлгренов. Я как сердцем почувствовала – что-то там неладно. А после обеда позвонила доктору Якобссону, по своему делу, и все узнала… Он мне доверился, как ты понимаешь… у них ведь врачебная тайна, это надо уважать…
        Тут фру Персон кивнула с таким видом, словно хотела показать, как она уважает врачебную тайну и доктора Якобссона.
        – Ох уж эта молодежь… То есть я, конечно, не знаю, что там у нее произошло, но, признаюсь, девочка всегда казалась мне какой-то… уж слишком напряженной. Я давно знаю ее маму, Биргит, она всегда была такая… в общем, пучок нервов. А это, знаешь ли, передается по наследству. А уж воображала о себе… – фру Персон замотала головой, – особенно когда Карл-Эрик получил директорское место в Гётеборге. Тогда им и Фьельбака тесна стала – подавай крупный город. Но деньги никого не доводят до добра, так я тебе скажу… И если б девочка росла здесь, а не в городе, все кончилось бы не так плачевно. Они ведь как будто отправляли ее в какую-то школу в Швейцарии, а там известно какие порядки… Да, да, и такая жизнь ни для кого не проходит бесследно. Я ведь помню, какой веселой она была когда-то… да разве вы не играли вместе в детстве? Вот я и думаю, что…
        Эльна все продолжала и продолжала, а Эрика судорожно подыскивала повод прервать разговор, принимавший все более неприятные формы. И ухватилась за первую подвернувшуюся возможность, лишь только фру Персон остановилась перевести дыхание.
        – Рада была повидаться, но, к сожалению, мне пора. Вы же понимаете, как много мне сегодня нужно успеть.
        Эрика придала лицу самое жалостливое выражение, на которое только была способна. Фру Персон должна была поверить.
        – Конечно, дорогая, я об этом не подумала… увидеть такое… Ты уж прости старуху.
        Эльна растрогалась так, что на глазах выступили слезы. Эрика вежливо кивнула и поспешила откланяться.
        Облегченно вздохнув, она продолжила путь к «Эве», остерегаясь в дальнейшем привлекать внимание любопытных дам. Но удача явно не была на ее стороне. Один за другим участливые жители Фьельбаки спешили выразить свои соболезнования, и лишь завидя впереди родительский дом, Эрика облегченно вздохнула. Правда, одна реплика прочно засела у нее в голове. Кто-то сказал, что вчера поздно вечером прибыли родители Алекс. Они остановились у сестры Биргит.
        Эрика выложила покупки на стол. Похоже, несмотря на благие намерения, выбор между приятным и полезным был сделан в пользу первого. С другой стороны, когда еще порадовать себя, если не в такой ужасный день? Как бы в подтверждение крамольных мыслей, заурчал желудок. Эрика выложила на блюдо две сдобные булочки с корицей – верные двенадцать красных кружков по программе «Виктвэктар» [2 - «Виктвэктар» (шв. Viktvaktar – «контролер веса») – шведская программа по снижению веса, основанная на подсчете калорий. Количество «красных кружков» пропорционально количеству калорий и степени ущерба, который продукт может нанести фигуре.] – и налила в чашку кофе.
        Как ни приятно было сидеть так, любуясь знакомым видом, а тишина в доме настораживала. Эрика никак не могла к ней привыкнуть. Конечно, ей приходилось и раньше оставаться здесь одной, но это было другое. Тогда ее не покидало ощущение того, что люди здесь, рядом, и кто-нибудь из них может переступить порог в любую минуту. Теперь же словно умерла душа дома.
        На подоконнике лежала отцовская трубка, будто ожидая, когда же ее наконец набьют табаком. И запах на кухне все еще висел прежний, хотя и становился слабее день ото дня. Она всегда любила запах его трубки. Маленькой сидела на коленях у отца, положив голову на его широкую грудь. Запах табака прочно засел в ее платьях, внушая чувство защищенности.
        Отношения с матерью были куда более сложными. Эрика не могла припомнить ни одного случая, когда бы та обняла ее, похлопала по плечу или утешила словом. Эльси Фальк не расточала нежности попусту, зато дом держала в безукоризненном порядке. Житейские соблазны были не для нее. Глубоко религиозная, как и большинство тогдашних жителей бохусленского побережья, мать жила проповедями доктора Шартау [3 - Генрих Шартау (1757–1825) – шведский теолог и проповедник, представитель пиетизма.]. Поэтому понимала жизнь как юдоль страданий и воздаяния ждала только на небесах.
        Эрика недоумевала, что отец, с его жизнелюбием и склонностью к юмору, мог найти в этой женщине, и однажды, не выдержав, задала ему этот вопрос. Он не рассердился, только опустился на стул и положил руку на плечо дочери. А потом сказал, что ей не стоит судить мать так строго. Просто некоторым людям бывает трудно выставлять напоказ свои чувства. Отец погладил ее по щеке, все еще пылавшей от гнева, но Эрика ему не поверила, оставшись при убеждении, что мать никогда ее не любила. С этим грузом на душе она и живет до сих пор.
        Тут Эрике пришло в голову нанести визит родителям Алекс. Как ни тяжело терять отца или мать, в этом есть нечто похожее на предусмотренный природой порядок. Другое дело – потерять ребенка. Что может быть ужаснее? Не говоря о том, что они с Александрой когда-то дружили. С тех пор миновала четверть века, но детские воспоминания Эрики до сих пор были неразрывно связаны с Алекс и ее семьей.

* * *

        Они жили на Тальгатан, на полпути между центром Фьельбаки и кемпингом в Сэльвике. Дома здесь стояли высоко. Покрытые газонами склоны круто спускались в сторону моря. Но входная дверь дома тети и дяди Алекс располагалась на тыльной стене. Некоторое время Эрика медлила, не решаясь нажать кнопку звонка. Сигнал отозвался гулким эхом и умер. Она долго ждала и повернулась было идти обратно, когда дверь наконец медленно открылась.
        – Да?
        – Это Эрика Фальк. Я только…
        Фраза повисла в воздухе. Эрика почувствовала себя глупо, ей не к чему было представляться. Одно время тетя Улла Персон была одной из первых активисток в местной церковной общине, поэтому время от времени захаживала к матери Эрики на чашку кофе.
        Хозяйка отступила в сторону, впуская гостью в прихожую. В доме не горело ни одной лампы. Конечно, до вечера было далеко, но послеполуденные сумерки уже сгущались, удлиняя тени. В комнате напротив прихожей кто-то всхлипывал.
        Эрика сняла пальто и обувь. Ей казалось, что она двигается осторожно и абсолютно бесшумно, поскольку обстановка в доме просто не допускала ничего другого. Улла скрылась на кухне, предоставив гостье пройти в комнаты. Всхлипывания стихли, лишь только Эрика переступила порог гостиной.
        В креслах перед огромным панорамным окном сидели, крепко держась за руки, Биргит и Карл-Эрик Карлгрен. На лицах обоих блестели слезы, и Эрика почувствовала себя неловко, словно вторглась в чье-то личное пространство. Но отступать было поздно.
        Эрика заняла кресло напротив и сложила руки на коленях. Карлгрены заговорили не сразу.
        – Как она выглядела?
        Голос Биргит звучал непривычно робко, почти по-детски. Эрика растерялась и не нашлась что ответить.
        – Одиноко. – Это вырвалось у нее само собой, о чем Эрика тут же пожалела.
        – Я имела в виду… – Давящая тишина поглотила конец фразы.
        – Она не лишала себя жизни, – сказала Биргит, на этот раз твердо и как будто с вызовом.
        Карл-Эрик еще крепче сжал руку жены и согласно кивнул. Должно быть, на лице Эрики появилось скептическое выражение, потому что Биргит повторила еще раз:
        – Она не лишала себя жизни. Никто не знал ее лучше меня, и я говорю, что она никогда не сделала бы этого. У нее не хватило бы мужества на такой поступок. Ты тоже должна это понимать, ты ведь с ней дружила.
        Последнюю фразу Биргит бросила Эрике в лицо, проговаривая по слогам. При этом она то разжимала, то снова сжимала руки и смотрела Эрике в глаза, пока та, не выдержав, не отвела взгляд. Видеть горе матери Алекс было невыносимо, и Эрика наконец огляделась.
        Комната показалась ей уютной, несмотря на аляповатое, на ее вкус, убранство. Гардины с подвесками и мощными воланами гармонировали с диванными подушками, сшитыми из такой же ткани с крупным цветочным узором. И повсюду стояли безделушки: резные деревянные чаши с вышитыми крестом декоративными ленточками и фарфоровые собаки с вечно влажным взглядом. Единственным, что спасало интерьер, было панорамное окно – точнее, открывавшийся за ним действительно чудесный вид. Эрике хотелось смотреть только туда, но вместо этого она снова повернулась к Карлгренам.
        – Я не знаю, Биргит, – ответила она. – С тех пор прошло двадцать пять лет. Я ничего не могу сказать о том, какой она была. И потом, иногда люди оказываются совсем не тем, что мы о них думаем.
        Эрика слышала, как неубедительно это прозвучало. Голос отозвался гулким эхом в тишине комнаты. И тут заговорил Карл-Эрик. Он стряхнул с себя руку Биргит и наклонился к Эрике, словно для того, чтобы удостовериться, что она не пропустит из сказанного им ни слова.
        – Понимаю, как это сейчас прозвучит, но если б Алекс вздумала лишить себя жизни, она никогда – повторяю, никогда – не сделала бы этого таким способом. Ты ведь помнишь, как она боялась крови. Впадала в истерику от малейшей царапины, так что нужно было срочно лепить пластырь. Алекс могла потерять сознание от одного вида крови. Уверен, она выбрала бы что-нибудь другое – скажем, снотворное. Ни при каких обстоятельствах Алекс не стала бы резать себя бритвой, сначала одну, потом другую руку… Собственно, об этом только что сказала моя жена. Алекс была хрупкой, ранимой. Чтобы лишить себя жизни, нужно мужество, которого она никогда не имела.
        Карл-Эрик почти кричал. Это был голос его отчаяния; тем не менее Эрика смутилась. Вспоминая события вчерашнего дня и то, как вошла в ванную, она снова и снова переживала это странное чувство. Тень, чье-то невидимое присутствие – выразиться точнее Эрика, пожалуй, не смогла бы. Кто-то толкнул Александру Вийкнер на самоубийство. При этом Эрика отдавала себе отчет, что это настойчивые уверения супругов Карлгрен разбередили ее собственные сомнения.
        Ей бросилось в глаза сходство взрослой Александры с матерью. Биргит Карлгрен была маленькой и хрупкой, с такими же, как у дочери, светлыми волосами. Правда, вместо роскошной гривы Алекс она носила стрижку «паж». Биргит хорошо смотрелась в трауре благодаря контрасту черного и светлого и как будто осознавала это, несмотря на все свое горе. Ее выдавали невольные движения – рука, поправляющая прическу или приглаживающая воротник. Эрика помнила, какой сокровищницей показался когда-то ей, восьмилетней, платяной шкаф Биргит. Не говоря уже о шкатулке с драгоценностями.
        Карл-Эрик терялся рядом с женой. Не то чтобы смотрелся отталкивающе, но как-то обыденно, повседневно. У него было вытянутое лицо с правильными чертами. Ровный пробор поднимался до самого темени. Траурная одежда невыгодно оттеняла седину.
        Эрика решила, что пора прощаться, и встала. Тут же поднялись и супруги Карлгрен. Биргит выжидающе посмотрела на мужа, как будто тем самым призывая его что-то сказать. Похоже, супруги о чем-то договорились накануне прихода Эрики.
        – Мы хотим, чтобы ты написала об Алекс заметку для «Бохусленинген»… о ее жизни, мечтах… о ее смерти. Для нас с Биргит это очень важно.
        – Но… почему вы не хотите, чтобы это сделал кто-нибудь из «Гётеборг-постен»? Я имею в виду… она ведь там жила. Да и вы сами одно время…
        – Фьельбака была и навсегда останется нашим домом, – решительно возразил Карл-Эрик. – То же касается и Алекс. Можешь связаться с ее мужем Хенриком. Он в любое время к твоим услугам, мы уже с ним поговорили. Разумеется, мы компенсируем все расходы.
        Тем самым Карлгрены давали понять, что аудиенция окончена. Не успев сообразить, что к чему, Эрика оказалась на лестнице с бумажкой, на которой был записан телефон и адрес Хенрика Вийкнера. Дверь за спиной захлопнулась.
        С первой секунды Эрика не испытывала ни малейшего желания браться за поручение Карлгренов, но теперь вдруг усмотрела в нем вызов своему писательскому самолюбию. Это было слишком, но, как ни прогоняла Эрика крамольную мысль, та лишь настойчивее звучала в ее голове. Вот она, идея книги, которую она так долго искала. Человек, идущий навстречу своей судьбе. Что могло заставить молодую, красивую, успешную во всех отношениях женщину лишить себя жизни? Разумеется, это не только об Алекс, но это ее история будет положена в основу. До сих пор Эрика написала четыре книги, и все они были биографиями великих писательниц. Она не чувствовала в себе мужества создать собственную историю, но знала, что где-то внутри ее такая книга уже зреет и лишь ждет часа выплеснуться на бумагу. Трагедия Алекс словно освободила ее от чего-то или же придала вдохновения, которого Эрика так долго ждала… Так или иначе, то, что Эрика знала Алекс, было большим плюсом в предстоящей работе.
        Возмутительные мысли, с точки зрения любого нормального человека, но писательница в Эрике ликовала.

* * *

        Кисть оставляла широкий след, красный на темном фоне. Он начал работу на рассвете и только теперь, спустя много часов, отошел на шаг полюбоваться на свое творение. Неискушенный глаз не увидел бы на полотне ничего, кроме теснящихся в беспорядке красных, оранжевых и желтых линий. Но ему эти краски кричали об оставленности и унижениях. Он всегда писал одними и теми же. Презрительный взгляд прошлого – вот что видел он, поднимая глаза на эти полотна. И продолжал писать с еще большим остервенением.
        Спустя еще час он подумал о том, что заслужил утреннее пиво, и взял первую попавшуюся банку, проигнорировав тот факт, что накануне вечером стряхивал в нее пепел. Последний лип к губам, но художник жадно поглощал безвкусный напиток, пока, вылив в себя последние капли, не бросил банку на пол.
        Кальсоны – единственное, что на нем было, – пожелтели от пива и мочи, и трудно сказать, чего было больше в этих высохших, неопределенного оттенка пятнах. Грязные волосы падали ниже плеч, а грудь была бледная и впалая. В общем, художник Андерс Нильсон являл собой зрелище довольно неприглядное. Зато картина, стоявшая перед ним на мольберте, свидетельствовала о большом таланте, несовместимом, казалось бы, с такой степенью падения.
        Он опустился на пол напротив картины и прислонился к стене. Рядом стояла непочатая банка пива, и Андерс потянул за петельку на крышке, явно наслаждаясь хлопающим звуком. Краски кричали за его спиной, напоминая о том, чему он посвятил б?льшую часть жизни и что потом напрочь забыл. Ну почему ей вздумалось именно сейчас все уничтожить? Почему она так и не смогла позволить всему этому просто быть? Самонадеянная шлюха, она всегда думала только о себе. Холодная и невинная, как какая-нибудь чертова принцесса. Но ему-то, как никому другому, известно, что за этим кроется. Он и она – одного поля ягоды. Они сблизились, сроднились, промучившись друг с другом год, а теперь она решила, что может все изменить в одиночку…
        Черт.
        Он зарычал и швырнул еще полную банку в картину на мольберте. Холст не разорвался, что разозлило бы его еще больше, но прогнулся, и банка скользнула на пол. Пиво растеклось по полотну, оставляя красные, желтые и оранжевые подтеки. Краски смешались, образовав новые оттенки. Художник с удовлетворением наблюдал за этим эффектом.
        Он был алкоголик со стажем и до сих пор не оправился после вчерашней попойки, продолжавшейся почти сутки. Пиво подействовало быстро, погружая в знакомое забытье, с крепко засевшим в ноздрях запахом блевотины.

* * *

        У нее был свой ключ от квартиры. В прихожей она тщательно вытерла ноги о половик – скорее по привычке, потому что на улице было чище. Потом поставила на пол контейнеры с едой, сняла пальто и аккуратно повесила на вешалку. Он наверняка был в отключке, поэтому окликать не имело смысла.
        Кухня располагалась слева и была в том же состоянии, что и обычно. Груды неделями не мытых тарелок громоздились не только в мойке, но и на столе, стульях и даже на полу. Окурки, пивные банки и пустые бутылки валялись повсюду. Холодильник был пуст, но снова наполнился, после того как она выложила туда контейнеры.
        Это была тесная «однушка», где единственная комната совмещала функции гостиной и спальни. Мебель появилась здесь ее стараниями. Средств едва хватило на самое необходимое, поэтому главным предметом обстановки оставался большой мольберт возле окна. В углу валялся потрепанный матрас. Она так и не смогла позволить себе купить ему нормальную кровать.
        Поначалу она помогала ему следить за собой и поддерживать порядок в квартире. Постоянно что-то подтирала, подбирала мусор с пола, стирала одежду и мыла его самого. Так было много лет тому назад. Потом она сдалась и теперь следила только за тем, чтобы он не умер с голоду.
        Иногда ей хотелось сделать для него больше. Вина тяжким грузом лежала на ее плечах, сдавливала грудь. Раньше, когда она, стоя на коленях, подтирала его блевотину, это воспринималось как искупление и приносило облегчение. Но это было раньше, а теперь она несла свой крест без всякой надежды.
        Он лежал возле стены, весь в нечистотах. Дурно пахнущая развалина, но за неприглядным фасадом скрывался большой талант. Сколько раз она спрашивала себя, как бы все сложилось, сделай она в тот день другой выбор. За двадцать пять лет не было ни дня, когда бы она не задавалась этим вопросом. Двадцать пять лет – достаточный срок, чтобы как следует все обдумать.
        Иногда, уходя, она оставляла его валяться на полу. Но не сегодня. От стен тянуло холодом, а он лежал в одном белье. Она потянула его за руку, безжизненно лежавшую на боку, – никакой реакции. Схватив обеими руками за запястье, поволокла его к матрасу, попыталась перевернуть – и вздрогнула, коснувшись пальцами мягких кожных складок на талии. В конце концов ей все-таки удалось разместить б?льшую часть его тела на матрасе. Одеяла не было. Она накрыла его курткой, которую принесла из прихожей, и опустилась на пол перевести дух.
        Многолетний физический труд укрепил ее мышцы не хуже тренировок. Иначе откуда взяться силе в ее возрасте? Ее беспокоило только, что с ним будет, когда эта сила иссякнет.
        На его лицо упала засаленная прядь, которую она убрала указательным пальцем. Жизнь пошла не так, как она рассчитывала, ни для него, ни для нее. Но она сделает все, чтобы сохранить то немногое, что им осталось.
        Люди отворачивались, встретив ее на улице, но она успевала поймать в их взглядах искорку сочувствия. Андерс пользовался дурной репутацией и считался почетным членом местного «клуба алкоголиков». Он имел привычку шляться пьяным по поселку, выкрикивая неприличные слова в адрес каждого встречного и поперечного, и внушал тем самым отвращение. Она же вызывала в людях только симпатию. Хотя, по справедливости, должно было быть наоборот. Если кто из них и заслуживал участия, то это Андерс. Потому что это из-за ее слабости его жизнь пошла под откос.
        Она просидела на полу несколько часов. Когда он вздрагивал в забытьи, гладила его по голове и успокаивала. Там, снаружи, жизнь шла своим чередом, но в этой комнате время остановилось.

* * *

        В понедельник установилась плюсовая температура, а небо заволокли дождевые тучи. Эрика всегда была осторожным водителем, но сейчас еще больше сбавила скорость, чтобы следить за боковой ограничительной линией. Она боялась, что машину занесет.
        Вообще, за рулем Эрика была не бог весть что, но ценила одиночество, поэтому предпочитала автомобиль тесноте автобусного салона или электрички.
        Свернув на шоссе, Эрика прибавила скорость. Встреча с Хенриком Вийкнером назначена на двенадцать часов. Она рано выехала из Фьельбаки и имеет в запасе достаточно времени, чтобы добраться до Гётеборга.
        Эрика вспомнила разговор с Анной – впервые после того, как увидела в ванной мертвую Алекс. Ей до сих пор не верилось, что сестра сможет продать дом их детства. Представить только, что было бы с родителями, узнай они об этом… Но нет ничего невозможного, если в деле замешан Лукас. Эрика и раньше знала, что его подлость не знает границ, однако на этот раз он превзошел сам себя.
        В любом случае имеет смысл юридически прояснить ситуацию, прежде чем всерьез заниматься домом. А до того Эрика не даст Лукасу, со всеми его затеями, сбить себя с толку. Она должна сосредоточиться на предстоящем разговоре с супругом Алекс.

* * *

        По телефону Хенрик Вийкнер произвел впечатление приятного мужчины и был в курсе ее с Карлгренами дел. Разумеется, она может подъехать и задать ему несколько вопросов об Александре, если эта статья так важна для Биргит и Карла-Эрика.
        Эрике было любопытно взглянуть на дом Алекс, притом что она опасалась лишний раз сталкиваться с человеческим горем. Встреча с родителями Алекс далась ей тяжело. Как писательница, Эрика предпочла бы дистанцироваться от всего этого. Изучать действительность со стороны, холодным взглядом незаинтересованного наблюдателя. Тем более что это была ее первая возможность составить представление о личности взрослой Алекс.
        Они были неразлейвода уже с первых дней школы. И Эрика страшно этим гордилась, потому что Алекс была настоящим магнитом для всех, кто оказывался в поле ее притяжения. Все хотели быть с ней, притом что сама она едва ли осознавала масштабы своей популярности. Алекс отличалась застенчивостью, но того особого рода, который свидетельствует об абсолютной уверенности в своих силах – и у детей, как это позже поняла Эрика, встречается крайне редко.
        Несмотря на эту свою особенность, Алекс оставалась открытой и великодушной и совсем не оставляла впечатления стеснительной девочки. Это она выбрала Эрику в подруги. У самой Эрики ни за что не хватило бы духу первой приблизиться к ней. Они оставались неразлучны, пока Алекс не переехала и не исчезла из ее жизни навсегда. Впрочем, из жизни Эрики она уходила постепенно, пока та, запершись у себя в комнате, часами напролет оплакивала их дружбу.
        Так, однажды, когда она позвонила Алекс домой, никто не взял трубку. И двадцать лет спустя Эрика во всех подробностях помнила тот день, когда узнала, что Алекс переехала. Не попрощавшись и не сказав ей ни слова! Эрика до сих пор не знала, как так вышло, и, по детской привычке, во всем винила себя, полагая, что она просто наскучила Алекс.

* * *

        В Гётеборге Эрика с трудом пробиралась в направлении Сэрё. За четыре года учебы она успела основательно изучить этот город, но тогда у нее не было машины, поэтому для Эрики-водителя Гётеборг по-прежнему оставался белым пятном. На велосипеде она сориентировалась бы гораздо быстрее.
        Этот город вообще был сущим кошмаром для неуверенных в себе автомобилистов, – с бесконечными односторонними дорогами, оживленными транспортными развилками и непрекращающимся трамвайным грохотом, надвигающимся будто сразу со всех сторон. Помимо прочего, у Эрики возникло чувство, что все дороги ведут в Хисинген. Стоило свернуть не в ту сторону – и она непременно попадала туда.
        Положение спасли указания Хенрика. Они оказались настолько толковыми, что Эрика вырулила на правильную дорогу с первой попытки, на этот раз благополучно миновав Хисинген.

* * *

        Дом превзошел все ее ожидания – огромная белая вилла постройки начала прошлого века, с видом на море и уютной беседкой, навевавшей грезы о сказочных летних вечерах. Сад лежал окутанный снегом. Он был хорошо распланирован и требовал профессионального ухода, уже благодаря одним только впечатляющим размерам. Эрика миновала ивовую аллею и через высокие решетчатые ворота выехала на ведущую к дому гравийную дорожку. Потом по каменной лестнице поднялась к высокой дубовой двери. Звонка она не нашла, его заменял массивный дверной молоток.
        Дверь открылась после первого удара. Эрика ожидала увидеть горничную в накрахмаленном белом чепчике, но на пороге стоял мужчина, который, вне всякого сомнения, и был хозяином дома. Хенрик Вийкнер выглядел на миллион, и Эрика возблагодарила Бога, надоумившего ее с утра тщательнее обычного позаботиться о наведении лоска.
        Она вступила в холл, превосходивший размерами всю ее стокгольмскую квартиру.
        – Эрика Фальк.
        – Хенрик Вийкнер. Мы встречались летом, насколько я помню. В кафе на площади Ингрид Бергман.
        – Да, в кафе Брюгган. Лето… боже мой, когда это было…
        Хенрик пробормотал что-то в ответ, помог гостье снять куртку и жестом пригласил в гостиную.
        Эрика опасливо устроилась на диване – судя по всему, старинном и очень недешевом – и с благодарностью приняла предложение Хенрика выпить кофе. Она наблюдала за ним, пока он возился с кофейной машиной, под продолжающийся обмен репликами по поводу погоды. Что и говорить, Хенрик Вийкнер не выглядел убитым горем. Хотя Эрика понимала, что само по себе это ничего не значит, ведь скорбь может выражаться по-разному.
        Бывший супруг Алекс был одет в безупречно выглаженную рубашку от Чиноса и Ральфа Лорена. Темные, с черным блеском, волосы, уложенные в элегантном беспорядке, и карие глаза делали его похожим на южанина. Сама Эрика предпочитала мужчин попроще, но не могла не признать, что попала под обаяние этого типа, будто сошедшего со страниц модного журнала. Должно быть, они с Алекс были потрясающе красивой парой.
        – У вас фантастический дом.
        – Спасибо. Я – представитель четвертого поколения Вийкнеров, которое живет здесь. Его построил мой прадедушка на рубеже девятнадцатого-двадцатого веков, с тех пор этот дом – наша фамильная собственность. Если б только эти стены могли говорить… – Он махнул рукой и улыбнулся.
        – Здорово, должно быть, каждый день иметь перед глазами историю своего рода…
        – Как вам сказать… Это ведь большая ответственность, идти по стопам отца и все такое…
        Он коротко рассмеялся, а Эрика задумалась. Хенрик Вийкнер не оставляет впечатления человека, которого гнетет груз ответственности. Сама она чувствовала себя неловко в этой роскошной обстановке и все пыталась поудобней устроиться на безумно красивом и в то же время каком-то очень простом диване. В конце концов продвинулась на самый краешек и, глотнув кофе, разлитый в миниатюрные чашки «мокко», подавила дрожь в мизинце. При одном взгляде на эти чашки его хотелось оттопырить; хорошо, что вовремя опомнилась.
        Еще соблазнительнее смотрелось блюдо с выпечкой, и здесь Эрика не удержалась, сдавшись на милость аппетитному сахарному печенью – верные десять красных кружочков по системе «Виктвэктар».
        – Алекс любила этот дом.
        Эрика судорожно соображала, как подойти к самому главному, ради чего она здесь оказалась, и была благодарна Хенрику за то, что он первым затронул тему Алекс.
        – Как долго вы с ней здесь прожили?
        – Ровно столько, сколько были женаты, – пятнадцать лет. Мы познакомились, когда Алекс училась в Париже. Она занималась историей искусства. Я же пытался овладеть познаниями в мировой экономике, чтобы худо-бедно двигать семейный бизнес.
        Меньше всего Хенрик Вийкнер походил на человека, который может делать что-либо «худо-бедно».
        – Сразу после свадьбы мы вернулись в Швецию, в этот дом. К тому времени моих родителей не было в живых, и он успел обветшать за те несколько лет, пока я жил за границей. Но Алекс сразу взялась за дело. Она хотела, чтобы все было идеально. Каждая мелочь здесь – будь то обои, мебель или ковер – либо подлинник, сохранившийся с того времени, когда дом был построен, либо приобретение Алекс. Разумеется, оригиналы она реставрировала. Остальное же… Знали бы вы, сколько антикварных магазинов она обошла, чтобы найти точно такие же вещи, какие были здесь при моем прадедушке! В ее распоряжении было множество старых фотографий, и результат оказался фантастическим. При этом она еще занималась своей галереей… ума не приложу, как она столько успевала.
        – Какая она была, Алекс?
        Хенрик задумался.
        – Красивая, спокойная, перфекционистка до мозга костей. На сторонний взгляд, могла показаться заносчивой, но только потому, что не всех подпускала близко. Алекс была из тех, за кого нужно бороться.
        Эрика понимала, что это значит. Скромная харизма Алекс стала виной тому, что она с детства слыла зазнайкой. Нередко среди тех самых девочек, которые потом чуть ли не дрались за право сидеть рядом с ней.
        – Что вы имеете в виду?
        Эрике хотелось услышать, как Хенрик это опишет.
        Он смотрел за окно, и тут Эрика впервые почувствовала, какие бури бушуют за благополучным фасадом.
        – Она всегда шла своим путем, не принимая в расчет мнения на этот счет окружающих. И не от злобы – злобе не было места в душе Алекс, – а по необходимости. Она была ранима, поэтому боялась людей. Но когда ты из страха перед врагами окружаешь себя стеной, за ней могут оказаться и друзья.
        Хенрик замолчал, а потом поднял взгляд на Эрику.
        – Она говорила о вас.
        Эрика не могла скрыть своего изумления. Она-то думала, что бывшая подруга повернулась к ней спиной и никогда больше не вспоминала – судя по тому, как они расстались…
        – Одну ее фразу я хорошо запомнил, – продолжал Хенрик. – Алекс как-то сказала, что вы были ее последней настоящей подругой. «Последняя чистая дружба» – вот ее слова. Странноватая формулировка, но к тому времени я понял, что вытягивать из Алекс объяснения бесполезно, коль скоро она сама не снизошла до них. Что-то подсказывало мне, что вы занимали особое место в сердце моей жены, несмотря на все эти годы.
        – Вы ее любили?
        – Больше, чем кого бы то ни было. Александра была моей жизнью. Что бы я ни делал, что бы ни говорил – все крутилось вокруг нее. Самое смешное, что она ничего этого не замечала. Подпусти она меня ближе – до сих пор была бы жива. Решение проблемы было перед самым ее носом, но она так и не решилась его принять. Трусость и мужество – две стороны одной медали, в душе моей жены они образовали довольно специфическую смесь.
        – Биргит и Карл-Эрик не верят в самоубийство.
        – Я знаю. По логике вещей, я тоже не должен верить, но, признаюсь честно… не могу сказать, что думаю по этому поводу. Я прожил с Алекс пятнадцать лет, но так и не узнал ее.
        Его голос оставался сдержанным, даже холодным, но по изменению тона Эрика поняла, что Хенрик предпочел бы и дальше обсуждать погоду. Первое впечатление о нем оказалось более чем ошибочно. Горе Хенрика было безмерно, хотя и не так откровенно, как в случае Биргит и Карла-Эрика Карлгрен. И он оплакивал не только смерть Алекс, но вместе с ней – раз и навсегда упущенную возможность заслужить ее любовь, стать ей ближе. Последнее Эрика, как никто другой, понимала из собственного опыта.
        – Чего же она боялась?
        – Этот вопрос я задавал себе тысячу раз, но ответ на него не знаю. А когда пытался поговорить на эту тему с Алекс, каждый раз словно оказывался перед закрытой дверью. У нее словно была какая-то тайна, которой она не хотела ни с кем делиться. Странно звучит, правда? Но, поскольку я не знаю, что у Алекс было на душе, я не могу судить и о том, на что она была способна. Я имею в виду в том числе и самоубийство.
        – Какие отношения у нее были с родителями и сестрой?
        – Ну… как бы вам это объяснить… – Хенрик надолго задумался, прежде чем ответить. – Напряженные. Они как будто вечно виляли хвостами друг перед другом. Младшая сестра была единственной, кто хотя бы время от времени говорил, что думает. Юлия… Но и она была еще та штучка. У меня возникало чувство, что идет какой-то внутренний диалог за тем, что они говорят вслух. Даже не знаю, как точнее выразиться. Они как будто использовали какой-то шифрованный язык и забыли дать мне код.
        – Что вы имели в виду под «той еще штучкой»?
        – Вы, конечно, знаете, что Юлия – очень поздний ребенок. Биргит родила ее далеко за сорок, причем к своему большому удивлению. И вот малышка стала чем-то вроде кукушкиного птенца в чужом гнезде. А ведь быть сестрой Алекс совсем не просто. Юлия не отличалась красотой – ни в детстве, ни позже… Как выглядела Алекс, вы знаете. Поэтому все внимание Биргит и Карла-Эрика было сфокусировано на старшей, а про младшую они нередко словно забывали. Юлия приспособилась к этому, научившись уходить в себя. Но мне она нравилась. Я-то понимал, что за неказистой внешностью есть кое-что… Надеюсь, найдется кто-нибудь, кроме меня, кто это оценит.
        – Как она восприняла смерть Алекс? Как они вообще ладили друг с другом?
        – Об этом лучше спросить Биргит и Карла-Эрика. Я не видел Юлию вот уже больше полугода. Она училась на педагога в Умео и очень неохотно приезжала домой. Даже на Рождество ее не было с родителями. Что касается отношения к Алекс, то Юлия боготворила старшую сестру. Алекс училась в пансионе, когда Юлия родилась, поэтому в детстве они виделись не так часто. Но позже, когда мы наведывались к Кальгренам, Юлия ходила за ней по пятам, как комнатная собачка. Алекс как будто не было до этого дела. Изредка она раздражалась, могла даже шикнуть на сестру. Но чаще просто ее игнорировала.
        Эрика почувствовала, что беседа подходит к концу. В паузах между репликами она будто проваливалась в гробовую тишину огромного дома и чувствовала одиночество Хенрика Вийкнера особенно остро.
        Эрика поднялась и протянула Хенрику ладонь, которую он взял обеими руками, задержал на несколько секунд и только потом отпустил.
        – Мне хотелось бы посмотреть галерею, – сказала она.
        – Хорошая идея. Это – детище Алекс, которым она очень гордилась. Она создала эту галерею с нуля, вместе с подругой, с которой училась в Париже, Франсин Бижу… правда, теперь она Сандберг. Мы общаемся, хотя и несколько реже с тех пор, как у нее появился ребенок. Сейчас Франсин, конечно, в галерее; я предупрежу ее… расскажу, кто вы, и она, конечно, тоже расскажет вам об Алекс.
        Хенрик придержал дверь, и Эрика, бросив последнее «спасибо» в спину бывшего супруга Алекс, пошла к машине.

* * *

        Когда она выходила из машины, небеса разверзлись. Галерея располагалась на Чальмерсгатан, параллельно Авенюн, но после получасового кружения по переулкам Эрика решила припарковаться на Хеден. Совсем недалеко, хотя под проливным дождем и какая-нибудь пара метров растянется на целую милю. Помимо прочего, парковка стоила двенадцать крон в час, и настроение Эрики сразу упало. Зонтик она с собой, конечно, не взяла, поэтому вьющиеся волосы быстро стали похожи на неудавшийся домашний перманент.
        Эрика перебежала Авенюн под самым носом трамвая, прогрохотавшего в сторону Мёльдаля. Потом пробежала мимо «Валанда», памятного шумными пирушками времен студенческой юности, и повернула налево, на Чальмерсгатан.
        Галерея «Абстракт» была по левую сторону, о чем недвусмысленно объявляла огромная витрина. Эрика нажала звонок и вошла в салон, оказавшийся несколько больше того, что можно было ожидать, глядя с улицы. Стены, пол и потолок были выкрашены белым, благодаря чему полотна на стенах сразу бросались в глаза.
        Женщина, которую Эрика увидела в дальнем конце зала, определенно была француженкой. Жестикулируя с истинно парижской грацией, она обсуждала с посетителем какую-то картину.
        – Я скоро объявлюсь, была рада увидеться, – закончила она с неподражаемым акцентом.
        Эрика заложила руки за спину и прошлась по залу, разглядывая вывешенные полотна. Как того можно было ожидать из названия галереи, все они были в абстракционистском стиле: кубы, круги, решетки и другие странные фигуры… Эрика склонила голову набок и сощурила глаза. Что такого хотели сказать этим художники и почему это ускользало от ее понимания? Во всяком случае, она ничего здесь не видела, кроме немудреных фигур, какие изобразил бы любой пятилетний малыш. Но искусство надо уважать, даже если оно остается за гранью твоего понимания.
        Эрика остановилась перед огромным красно-желтым полотном, когда услышала за спиной стук каблуков, цокающих по полу в шахматную клетку.
        – Здорово, не правда ли?
        – Да, да… очень интересно. Хотя, честно говоря, в живописи я понимаю не так много. Мне нравятся «Подсолнухи» Ван Гога… дальше, признаюсь, я не продвинулась.
        Франсин улыбнулась:
        – Вы, наверное, Эрика. Анри только что звонил и предупредил, что вы скоро подъедете.
        Она протянула изящную руку, которую Эрика пожала, еще не успев понять, что сказала ей Франсин.
        Миниатюрная дама буквально источала ту элегантность, на которую каждая француженка, похоже, имеет патент с рождения. Эрика, при своих ста семидесяти пяти сантиметрах без каблуков, чувствовала себя рядом с ней неуклюжей великаншей. Франсин была в облегающем черном костюме. Волосы цвета воронова крыла были зачесаны назад и собраны на затылке. При этом она не производила впечатления женщины, которая любит рядиться в черное; Эрике было бы легче представить ее в ярко-желтом или кричаще-красном. Похоже, Франсин носила траур. Неброский, идеально лежащий макияж не мог скрыть красноты под глазами. Эрика невольно озадачилась тем, не потекла ли ее косметика, и понадеялась на лучшее.
        – Думаю, нам лучше уединиться и поговорить за чашкой кофе. Сегодня на редкость спокойный день. Прошу сюда…
        Франсин провела гостью в тесную комнатку позади галереи, заставленную холодильниками, микроволновками, кофеварками и тому подобной техникой. Столик был маленький, рассчитанный не больше чем на два стула, на один из которых опустилась Эрика. Хозяйка галереи тут же поставила перед ней дымящуюся чашку. Желудок протестовал после кофе, выпитого у Хенрика, но Эрика знала по опыту многочисленных интервью, из которых брала материал для своих книг, что по какой-то непостижимой причине человека легче разговорить за чашкой кофе, чем без нее.
        – Если я правильно поняла Анри, – начала Франсин, – родители Алекс попросили вас написать что-то вроде некролога.
        – Все верно, – подтвердила Эрика. – Последние двадцать пять лет мы с Алекс не встречались, и мне хотелось бы знать о ней больше, прежде чем браться за эту тему.
        – Вы журналистка?
        – Писательница. Пишу биографии. Я не взялась бы за это, если б не Биргит и Карл-Эрик. Кроме того, это я обнаружила ее мертвой… ну, или почти так… и поэтому теперь должна взяться за это, чтобы составить другое представление о взрослой Алекс… О живой Алекс, как бы странно это ни звучало.
        – Ничего странного, – Франсин пожала плечами. – Думаю, это здорово, что вы решились взяться за это ради родителей Алекс и… ее самой.
        Она перегнулась через стол и взяла руку Эрики в свою, с безупречным маникюром. Эрика почувствовала, что залилась краской, и отогнала мысль о биографии Сельмы Лагерлёф, над которой работала большую часть вчерашнего дня. Франсин продолжала:
        – Анри просил меня быть с вами откровенной, насколько это возможно.
        Ее шведский был неподражаем, особенно мягко рокочущее «р». И Хенрика она называла на французский манер – «Анри».
        – Вы с Алекс познакомились в Париже? – спросила Эрика.
        – Да, мы вместе изучали историю искусства. Сошлись буквально с первых дней. Она выглядела потерянной, я чувствовала себя потерянной… Все остальное – история, как говорится.
        – Как долго вы были знакомы?
        – Ну… если осенью Анри и Алекс отмечали пятнадцатую годовщину свадьбы, стало быть, выходит… семнадцать лет. Из них пятнадцать вместе занимались этой галереей.
        Она замолчала и, к большому удивлению Эрики, достала сигарету. По какой-то причине Эрика не могла представить себе эту даму курящей. Зажигалка в ее руке дрожала. Франсин глубоко затянулась, не обращая внимания на собеседницу.
        – Она пролежала в этой ванне не меньше недели, – продолжала Эрика. – Разве вам не было интересно, куда она пропала?
        Тут Эрика удивилась, как ей не пришло в голову задать этот вопрос Хенрику.
        – Нет, как бы странно это ни звучало, – ответила Франсин. – Алекс… она всегда делала что хотела. Печально, но я успела привыкнуть к этому. Не раз случалось, что она исчезала на несколько дней, а потом объявлялась как ни в чем не бывало… Вот и сейчас я с минуты на минуту жду, что откроется дверь и… хотя и знаю, что на этот раз ничего подобного не произойдет.
        Ее глаза влажно блеснули. Эрика опустила голову, предоставив Франсин возможность промокнуть слезу.
        – Как реагировал Хенрик, когда она исчезала?
        – Ну, вы же с ним встречались. Все, что делала Алекс, было для него вне критики. Последние пятнадцать лет своей жизни Анри только тем и занимался, что боготворил ее. Бедняга Анри…
        – Почему «бедняга»?
        – Алекс никогда его не любила. Рано или поздно он понял бы это.
        Первая сигарета была выкурена, и Франсин достала следующую.
        – За столько лет вы должны были хорошо изучить друг друга…
        – Не думаю, что Алекс можно было изучить, но я знала ее лучше, чем Анри. Он так и не решился снять свои розовые очки.
        – Хенрик сказал, будто Алекс скрывала от него какую-то тайну… так ему казалось, по крайней мере. Это правда, как вы думаете, и если да, что бы это могло быть?
        – Небывалая проницательность для Анри. Похоже, я его недооценивала, – Франсин подняла бровь идеальной формы. – На первый вопрос отвечу утвердительно. Да, я тоже всегда чувствовала, что у Алекс есть тайна. А вот на второй… – Она вздохнула. – Нет, я не имею ни малейшего представления о том, что бы это могло быть. Несмотря на многолетнюю дружбу, был уголок, куда она меня не пускала. И каждый раз, когда я подходила к невидимой черте, Алекс подавала сигнал: «Стоп! Дальше нельзя». Я принимала это, Анри – нет. Рано или поздно это его сломало бы. Скорее рано, чем поздно, думаю…
        – Почему?
        Франсин смутилась.
        – Ведь будет вскрытие, так?
        Вопрос застал Эрику врасплох.
        – Да, обычно бывает. А почему вы спрашиваете?
        Она тщательно погасила сигарету в пепельнице. Эрика затаила дыхание, но Франсин как ни в чем не бывало достала зажигалку. Третья подряд. На ее пальцах не было характерных желтых пятен, поэтому Эрика подумала, что подобное курение «взахлеб» не свойственно Франсин в обычном состоянии.
        – Вы, конечно, знаете, что последние полгода Алекс наезжала во Фьельбаку чаще, чем раньше?
        – Да, сарафанное радио работает у нас бесперебойно. Судя по слухам, последнее время она бывала во Фьельбаке чуть ли не каждые выходные. Одна.
        – Одна? Как сказать…
        Франсин снова задумалась, так что Эрика подавила в себе желание перегнуться через стол и встряхнуть ее как следует. Похоже, галеристка остановилась на самом интересном месте.
        – Она с кем-то встречалась. С мужчиной, я имею в виду. Да, Алекс не первый раз заводила роман на стороне, но у меня возникло чувство, что на этот раз это было нечто особенное. Впервые за время нашего знакомства она выглядела счастливой. Именно это мешает мне поверить в то, что Алекс лишила себя жизни. Ее убили, я почти не сомневаюсь в этом.
        – Но откуда такая уверенность? Даже Хенрик не смог сказать об этом ничего определенного.
        – Алекс была беременна.
        Лицо Эрики вытянулось.
        – И что Хенрик? Он знал об этом?
        Франсин покачала головой:
        – В любом случае это был не его ребенок. Они уже много лет не жили друг с другом в этом смысле. Да и когда жили, Алекс отказывалась иметь ребенка от Хенрика, несмотря на все его просьбы. Нет, отцом ребенка стал новый мужчина в жизни Алекс, кто бы он ни был.
        – Вам она ничего о нем не говорила?
        – Нет. Как вы уже, наверное, поняли, это была закрытая тема. Признаюсь, я очень удивилась, когда она рассказала мне о ребенке, и само по себе это – еще один повод оспорить версию самоубийства. Алекс была так счастлива, что просто не смогла держать язык за зубами. Она любила этого ребенка и просто не могла причинить ему зло, тем более лишить жизни. Впервые я увидела, как выглядит счастливая Александра. И такой она понравилась мне еще больше.
        В голосе Франсин послышались грустные нотки.
        – Понимаете, у меня возникло чувство, будто это как-то связано с ее прошлым. Не могу сказать, с чем именно, но… оговорки, случайные намеки – многое указывало на это.
        Дверь в галерею открылась. Кто-то топал на пороге, стряхивая с обуви налипший снег. Франсин встала.
        – Это клиент, я должна им заняться. Надеюсь, хоть чем-то помогла вам.
        Они направились к входной двери, где Франсин заверила клиента, что немедленно им займется. А потом подошла к Эрике, стоявшей перед полотном с огромным белым квадратом на голубом фоне, и пожала ей руку.
        – Чисто из любопытства, – Эрика кивнула на полотно, – сколько это может стоить? Пять тысяч? Десять?
        Франсин улыбнулась:
        – Скорее пятьдесят.
        Эрика чуть слышно присвистнула.
        – Живопись и дорогие вина – две области за пределами моего понимания.
        – А мне дается с трудом составить список покупок… Как видите, каждый из нас специалист в чем-то своем.
        Они рассмеялись. Эрика поплотней завернулась в мокрое пальто и вышла на улицу.

* * *

        Дождь превратил снег в грязную, промозглую жижу, и Эрика, опасаясь заноса машины, некоторое время двигалась на допустимой скорости. Очередная попытка выбраться из Хисингена стоила еще полчаса потраченного попусту времени, после чего Эрика обнаружила себя в окрестностях Уддевалы.
        Желудок заурчал, напоминая, что с утра во рту не было маковой росинки. Эрика свернула на Е6, к торговому центру «Торп» к северу от Уддевалы, подъехала к «Макдоналдсу», затолкала в себя пару чизбургеров и спустя несколько минут снова оказалась на шоссе. Мысли крутились вокруг разговора с Хенриком и Франсин. По их словам, Александра жила за стеной, которую воздвигла между собой и внешним миром.
        Но кто же был отец ее ребенка – вот что теперь мучило Эрику больше всего. Франсин утверждала, что это не Хенрик, но Эрика допускала что угодно. Никто не может знать, что творится за дверью чужой спальни. В случае если Франсин все-таки права, вопрос сводился к тому, встречалась ли Алекс с этим человеком на выходных во Фьельбаке или же их роман разворачивался в Гётеборге.
        У Эрики вообще складывалось впечатление, что жизнь Алекс протекала в некоем параллельном мире. Она делала что хотела, не задумываясь о том, как это отразится на окружающих, прежде всего на Хенрике. Франсин как будто не могла взять в толк, как Хенрик мог решиться на брак с такой женщиной, и, похоже, даже презирала его за это. Что касается самой Эрики, она по собственному опыту знала, как работают подобные механизмы. Пример Анны и Лукаса всегда был у нее перед глазами.
        Но была еще одна причина, по которой Эрика принимала проблему Анны так близко к сердцу. Она не могла избавиться от мысли, что в неспособности сестры изменить жизненную ситуацию есть и ее, Эрики, доля вины. Ей было пять лет, когда родилась Анна, и уже тогда Эрика решила защитить сестру от того, что было главной болью ее собственной жизни. Анна не должна была чувствовать себя одинокой и отверженной только потому, что у благочестивой Эльси не хватало любви на дочерей. Поцелуи, объятия и нежные слова, которые Анна недополучала от матери, Эрика расточала на нее в избытке. И опекала младшую сестренку с истинно материнской нежностью.
        Любить Анну было просто. Эта малышка умела наслаждаться каждым моментом жизни, в которой будто не видела неприятных сторон. Мудрую не по годам Эрику восхищала эта непосредственность. Заботу старшей сестры Анна принимала как должное, даже если из-за своей нетерпеливости не могла и пяти минут усидеть у нее на коленях.
        При этом она росла своенравным, эгоистичным ребенком и делала только то, что хотела, не принимая в расчет ничьих интересов, кроме собственных. И рассудительная Эрика осознавала, что балует сестру чрезмерной опекой. Которой всего лишь компенсировала ей то, чего не имела сама.
        Для Лукаса Анна стала легкой добычей. Она быстро очаровалась им, не задумываясь над тем, что кроется за эффектным фасадом. И Лукас, играя на ее тщеславии, постепенно высосал из нее жизненные соки. И теперь Анна томилась, как птица в клетке, в своем Верхнем Эстермальме и даже не находила в себе сил осознать свою ошибку. Эрика все надеялась, что сестра опомнится и первой попросит ее о помощи. Но до того момента ей оставалось только ждать и всегда быть наготове.
        Не то чтобы сама Эрика так уж преуспела на личном фронте. Мало кто мог похвастать таким количеством разорванных связей и несостоявшихся романов. И в большинстве случаев инициатором разрыва была Эрика. Как будто что-то переключалось у нее внутри каждый раз, не позволяя «отношениям» заходить слишком далеко. Это походило на панический страх, настолько сильный, что Эрика тут же собирала вещи и уходила от очередного мужчины не оглядываясь. При этом она, сколько себя помнила, страдала от отсутствия семьи и детей. Ей было тридцать пять лет – часы неумолимо тикали…
        Эрика выругалась. С утра она дала себе слово не вспоминать о Лукасе – и вот пожалуйста. Но что толку закрывать глаза на проблему? Для начала следует прояснить, насколько уязвима ее позиция. Но Эрика слишком устала, чтобы заниматься этим сейчас. Отложив дела на завтра, она решила посвятить остаток дня отдыху и не думать ни о Лукасе, ни об Александре Вийкнер.
        Она выбрала в мобильнике номер.
        – Привет, это Эрика. Вы дома сегодня вечером? Думала заглянуть…
        Дан рассмеялся:
        – Дома ли мы… да знаешь ли ты, что будет сегодня?
        Мысль лихорадочно заработала. Но, как ни напрягалась, Эрика не могла припомнить, что же такого ожидается вечером. Как будто никакого праздника, ни дня рождения… Юбилей свадьбы? Но Дан и Пернилла поженились летом, а значит…
        – Сдаюсь, просвети меня.
        В трубке послышался тяжкий вздох, и тут Эрика поняла, что важное событие наверняка связано со спортом. Дан был заядлый болельщик, и это, насколько могла судить Эрика, нередко становилось причиной их с Перниллой размолвок. В свое время Эрика сумела разработать свою стратегию поведения, позволяющую выдерживать многочасовые спортивные программы в его компании.
        Дан был фанатом «Юргордена» – Эрика же выбрала себе «АИК». Собственно, спорт, в особенности хоккей, интересовал ее в последнюю очередь, но это-то и раздражало Дана больше всего. Когда «АИК» проигрывал, а Эрике не было до этого никакого дела, он распалялся до белого каления.
        – Швеция против Белоруссии! – Снова вздох. – Олимпиада, Эрика… Ты вообще понимаешь, что это такое?
        – То есть ты имеешь в виду матч… Конечно, Дан, я в курсе. Я думала, речь о чем-то другом…
        Эрика подтрунивала, и Дан это чувствовал. Он прекрасно знал, что она лжет и что на самом деле впервые слышит о матче. В его представлении спорт не был темой для шуток, и сейчас Дан слова не мог вымолвить от ярости. Такое богохульство просто не укладывалось у него в голове.
        – В любом случае я могу подъехать. Полюбуемся вместе, как Сальминг сокрушит русских.
        – Сальминг?! – Дан едва не захлебнулся от возмущения. – Ты шутишь? Сальминг кончился много лет тому назад…
        – Конечно, конечно, Дан… Шучу. Если я и спятила, то не до такой же степени… Ну хорошо, полюбуемся, как Сундин сокрушит русских, если так тебе больше нравится. В конце концов, он чертовски симпатичный парень.
        Снова тяжкий вздох. На этот раз оттого, что она осмелилась рассуждать о хоккеисте в крайне не спортивном ключе.
        – Ну хорошо, подъезжай. Только учти, я не потерплю того, что было в прошлый раз! Никаких глупостей во время матча, никакой болтовни насчет «сексуальности» ножной защиты или того, что хоккеисты надевают «ракушки» для защиты паха и кальсоны поверх всего… Это понятно?
        – Не буду, Дан. Даю честное скаутское слово.
        – Разве ты была скаутом? – недоверчиво переспросил он.
        – Конечно, не была.
        И Эрика завершила разговор.

* * *

        Дан и Пернилла жили в относительно новом таунхаусе в Фалькелидене. Дома здесь стояли ровными рядами, взбираясь по холму Рабекюлен, так что трудно было отличить один от другого. Далековато от моря, зато цены на жилье не кусались, как в прибрежных районах. Поэтому Фалькелиден пользовался популярностью среди семей с детьми.
        Машина запротестовала, когда Эрика попыталась направить ее вверх по крутому, присыпанному песком холму. Для пешей прогулки было холодновато, и Эрика вздохнула с облегчением, свернув наконец на улицу Дана и Перниллы.
        Звонок в дверь отозвался изнутри оживленным топотом маленьких ног, и секунду спустя на пороге появилась девочка в ночной сорочке до пят – Лисен, младшая дочь Дана и Перниллы Карлсон. Тут же завопила Малин, средняя дочь, возмущенная тем, что сестра лишила ее удовольствия встретить гостью первой. Из кухни раздался угрожающий голос Перниллы – и крики стихли. Старшей сестре, Белинде, было тринадцать. Проезжая площадь, Эрика видела ее возле сосисочного киоска в окружении мальчиков на мопедах. Родителям стоило больших усилий держать Белинду в рамках дозволенного.
        Получив положенную порцию объятий и поцелуев, девочки исчезли так же внезапно, как и появились.
        Раскрасневшаяся Пернилла хлопотала на кухне. «Поцелуй повара» – было написано на ее переднике крупными буквами. Она была так погружена в работу, что только кивнула в сторону Эрики, и снова повернулась к сковородкам и кастрюлям, в которых что-то булькало и шипело. Эрика прошла в гостиную. Дан развалился на диване, закинув ноги на стеклянный столик. Пульт от телевизора словно въелся в его правую руку.
        – Привет! Прохлаждаешься, пока жена истекает потом на кухне?
        – Привет. Дело мужчины – железной рукой направлять семейный корабль… Да разве еще указать, где должен стоять шкаф.
        Улыбка обращала сказанное в шутку. Но Эрика и без того знала, что у руля семейного корабля Карлсонов стоит кто угодно, только не Дан.
        Она коротко обняла старого приятеля, плюхнулась рядом, погрузившись в черные кожаные подушки, и тоже положила ноги на стеклянный столик. Пока они в тишине смотрели новости четвертого канала, Эрика думала о том, что именно так и могла бы протекать их совместная семейная жизнь.
        Дан был ее первой любовью и первым мальчиком. Все три года обучения в гимназии они были неразлучны, вот только планы на жизнь имели разные. Дан хотел остаться во Фьельбаке и работать на рыболовецком судне, как его отец и дед, а Эрике не терпелось уехать из поселка, где она словно задыхалась. Одно время они пытались жить вместе в Гётеборге, но все кончилось болезненным разрывом. Зато со временем получилось стать друзьями, и в этом качестве Эрика и Дан хорошо сблизились за пятнадцать лет.
        Пернилла вошла в жизнь Дана, когда тот отчаянно пытался смириться с мыслью, что у них с Эрикой нет будущего. В нужный момент она всегда оказывалась рядом и боготворила его, заполняя тем самым пустоту, которую оставила после себя Эрика. Как ни было больно видеть Дана с другой, Эрика смирилась с неизбежностью такого поворота событий. Жизнь шла своим чередом.
        Теперь у Дана и Перниллы было три дочери. У них все получилось. Так по крайней мере казалось Эрике, несмотря на беспокойство, которое она иногда замечала в глазах Дана.
        Их дружба не нравилась Пернилле, особенно поначалу. Но когда со временем Эрика сумела убедить ее, что и не думает покушаться на ее мужа, отношения выровнялись, даже если лучшими подругами они с Перниллой так и не стали. Не последнюю роль здесь сыграли девочки, которые очень любили Эрику. Для Лисен она стала даже крестной матерью.
        – Прошу к столу.
        Эрика и Дан дружно поднялись с дивана и пошли на кухню, где Пернилла ставила на стол дымящийся чугунок. Увидев только две тарелки, Дан удивленно поднял бровь.
        – Я поем с детьми. Прослежу, чтобы вовремя легли.
        Эрике стало стыдно. Меньше всего она хотела причинять Пернилле лишние хлопоты. Но Дан пожал плечами и как ни в чем не бывало наложил себе огромную порцию сочного рыбного жаркого.
        – Как ты? Мы ничего не слышали о тебе много недель.
        Тон был скорее озабоченный, чем обвиняющий, но Эрика почувствовала себя виноватой оттого, что так долго не давала о себе знать. Столько всего навалилось на нее за это время…
        – Помаленьку, – ответила она. – Похоже, назревает конфликт из-за дома.
        – Правда? – Дан поднял удивленные глаза от тарелки. – И ты, и Анна, вы обе любите так этот дом – и не можете прийти к согласию?
        – Мы можем, – вздохнула Эрика, – но ты забыл про Лукаса. Он почуял деньги и теперь не упустит свой шанс. До сих пор он ничем не смущался ради достижения своей цели, и я не вижу причин думать, что на этот раз будет иначе.
        – Черт… Поймаю я этого Лукаса в темном переулке – сразу станет сговорчивее.
        Дан стукнул кулаком по столу, и Эрика тут же поверила, что он и в самом деле сможет призвать Лукаса к порядку. Уже подростком Дан был крепким, а годы на рыболовецком судне закалили его еще больше. Но добрый взгляд напрочь опровергал его решительность. Дан в жизни не поднял руки ни на одно живое существо, в этом Эрика не сомневалась.
        – Собственно, это разговор ни о чем, – продолжала она. – Я не знаю своих прав. Завтра позвоню подруге-адвокату и наведу ясность в том, как можно помешать продаже дома. А сегодня вечером не хочу и думать об этом. Кроме того, за последние дни произошло еще кое-что, по сравнению с чем все эти имущественные вопросы – досадные мелочи.
        – Да, я слышал о том, что произошло. – Дан замолчал. – Увидеть такое…
        – Ужасно, – Эрика кивнула. – Надеюсь, это в первый и последний раз.
        Она рассказала о статье, которую собирается писать, и о недавних встречах с мужем и коллегой Александры. Дан молча слушал.
        – Зачем она отгородилась от самых близких людей – вот чего я не понимаю. Муж любил ее, ты бы тоже это понял. С другой стороны, такое часто бывает с людьми. Снаружи тишь да гладь, а как приглядишься…
        – Слушай, – оборвал ее Дан, – матч начнется через три секунды, так что давай закругляйся со своей квазифилософией.
        – Как скажешь. Кстати, я прихватила с собой книгу, на случай если игра будет скучной.
        Взгляд Дана потемнел, а в глазах Эрики зажглись озорные огоньки.
        Они вошли в гостиную в тот момент, когда вбрасывали шайбу.

* * *

        Марианна ответила после первого сигнала.
        – Марианна Сван.
        – Привет, это Эрика.
        – Боже, сколько лет, сколько зим… Рада тебя слышать. Как жизнь? Я так часто вспоминала тебя…
        И снова Эрике подумалось о том, что в последнее время она не слишком баловала друзей своим вниманием. Знала, что за нее беспокоятся, но разговоров с Анной хватало с лихвой. Оставалось надеяться на понимание.
        С Марианной они дружили с времен студенческой юности. Вместе изучали литературу, но на четвертом курсе Марианна вдруг изменила своей мечте стать библиотекарем и перевелась на юридический. В итоге выросла в успешного совладельца одного из самых уважаемых в Гётеборге адвокатских бюро.
        – Жизнь? – переспросила Эрика. – Да так, ничего, с учетом сложившихся обстоятельств. Все как будто налаживается, хотя и проблем, конечно, немало.
        Марианна была не из тех, кто любит болтать попусту, и сейчас безошибочным чутьем уловила, что подруга побеспокоила ее не просто так, а по делу.
        – Что я могу для тебя сделать, Эрика? И не вздумай притворяться, я ведь все слышу.
        – Да… Просто мне стыдно… Получается, я звоню тебе, только когда мне что-то нужно.
        – Ах, оставь, пожалуйста… Чем я могу тебе помочь? Это касается наследства, да?
        – Ты угадала.
        Эрика потрогала пальцами письмо, которое получила с утренней почтой.
        – Анна – вернее, Лукас – хочет продать дом.
        – Что ты такое говоришь? – взорвалась обычно спокойная Марианна. – Что он о себе возомнил, в конце концов?! Вы же так любите этот дом!
        Тут внутри Эрики будто что-то щелкнуло, и она ударилась в слезы. Марианна сразу стихла. Весь ее гнев обратился в сострадание, которое Эрика почувствовала без всяких слов.
        – Да что с тобой? – воскликнула Марианна. – Может, мне подъехать? Буду у тебя сегодня вечером.
        Слезы хлынули потоком, но спустя некоторое время Эрика успокоилась и промокнула глаза платком.
        – Очень мило с твоей стороны, но всё в порядке, правда. Просто слишком много всего навалилось в последнее время. Сначала я разбиралась с папиными и мамиными вещами, потом – книга и проблемы с издательством… этот дом… наконец, в пятницу я обнаружила лучшую подругу детства мертвой в замерзшем доме.
        В груди заклокотал истерический хохот, хотя глаза все еще были мокры от слез. На этот раз успокоиться быстро не получилось.
        – Мертвой, я не ослышалась?
        – Ты все расслышала правильно, как это ни печально. Прости за мой ужасный смех, просто это действительно слишком. Александра Вийкнер, моя лучшая подруга, покончила с собой в ванной родительского дома во Фьельбаке. Да ты тоже наверняка ее знала. Она и ее бывший супруг, Хенрик Вийкнер, – люди высшего света. Это ведь с такими ты теперь имеешь дело?
        Эрика улыбнулась и почувствовала, что Марианна сделала то же самое. Одно время в студенческие годы она жила в Майорне, где боролась за права рабочего класса. Эрика знала, чего стоило подруге влиться в общество, тесные контакты с которым предусматривала работа в престижном адвокатском бюро. Сейчас Марианна носила шикарные костюмы с блузами, которые завязываются узлом, и коктейльные платья, какие любят в Эргрюте [4 - Эргрюте, Майорна – округи Гётеборга.]. Разумеется, это была не более чем маска, внешняя оболочка, под которой скрывалась прежняя бунтарка.
        – Хенрик Вийкнер? Лично не знакомы, но я слышала о нем. У нас даже имеются кое-какие общие знакомые. Говорят, беспринципный тип. Из тех, кто перед завтраком может уволить сотню человек, не испортив себе аппетита. Его супруга как будто держала бутик?
        – Галерею. Абстрактное искусство.
        То, что Марианна сказала о Хенрике, удивило Эрику. Не то чтобы она видела людей насквозь, но Хенрик не произвел на нее впечатления безжалостного дельца. Оставив тему Алекс, Эрика перешла к тому, ради чего звонила.
        – Сегодня я получила письмо от адвоката Лукаса. Они приглашают меня встретиться с ними в Стокгольме. Речь идет о продаже родительского дома, и я хотела бы знать, на что могу опереться юридически. Каковы мои права, если они, конечно, вообще есть? Может ли Лукас действительно сделать это?
        Эрика почувствовала дрожь в нижней губе, глубоко вдохнула, чтобы успокоиться, и посмотрела за окно. На поверхности залива после нескольких дождливых дней снова лежал лед. К окну подлетел воробей, и Эрика вспомнила, что собиралась купить сальный шарик для птиц. Воробей повертел головой, постучал в стекло и, убедившись, что здесь ему ничего не перепадет, улетел прочь.
        – Ну ты же знаешь, – ответила Марианна, – что я налоговый адвокат, а не семейный. Значит, сделаем так… Я поговорю с экспертами из нашего бюро и перезвоню тебе. Ты не одна, Эрика. Мы обязательно поможем тебе, обещаю.
        Ощущения беспомощности как не бывало. Эрика засела было за работу над биографией, но ничего не получилось. Книга не была готова и наполовину, а издателям не терпелось увидеть первый черновой вариант. Эрика настрочила две страницы формата А4, перечитала и стерла – несколько часов работы насмарку. Она давно не чувствовала желания заниматься этой биографией. Вместо этого дописала статью об Александре и вложила в конверт с адресом редакции «Бохусленингена». Всё, теперь можно звонить Дану. Самое время разбередить душевную рану, нанесенную вчерашним разгромным поражением шведской сборной.

* * *

        Комиссар Мелльберг похлопал себя по большому животу. Не прилечь ли отдохнуть на часок? Работы все равно не было, разве мелочь, которой он не придавал серьезного значения. Плотно пообедав, самое время вздремнуть, чтобы дать пище спокойно перевариться. Но не успел комиссар сомкнуть глаз, как в дверь постучали, и на пороге кабинета появилась секретарь полицейского участка Анника Янсон.
        – Какого черта! – возмутился Мелльберг. – Разве не видно, что я занят?
        Пытаясь изобразить занятость, комиссар принялся рыться в бумагах, кучами наваленных на столе. В результате опрокинул чашку с кофе, который принялся вытирать первым, что попалось под руку, – рубахой, так редко видевшей изнаночную сторону брюк.
        – Черт подери! – распалялся комиссар. – В конце концов, кто здесь начальник? Или вас не учили стучаться перед тем, как войти, хотя бы из уважения к шефу?
        Собственно, Анника так и сделала, но оправдываться посчитала лишним. Умудренная опытом, она молча ждала, когда утихнет буря.
        – У вас ко мне дело, полагаю? – прошипел комиссар.
        – Звонили из Гётеборга, отделение судмедэкспертизы, – холодно объявила Анника. – Вас разыскивал патологоанатом Торд Педерсен. Можете перезвонить ему по этому номеру.
        Она протянула комиссару бумажку с аккуратно записанным номером телефона.
        – Он не сказал, что ему от меня нужно?
        Мелльберг оживился. Перед ним замаячила перспектива настоящей полицейской работы – в кое-то веки. Не так часто судмедэксперты звонили в эту контору. Комиссар махнул Аннике, чтобы убиралась прочь, прижал трубку подбородком к плечу и стал набирать записанный на бумажке номер.
        Секретарша вышла, пятясь, и тщательно закрыла за собой дверь. Опустившись на стул в своем кабинете, она вот уже в который раз прокляла тот день, когда Мелльберг был переведен к ним, в Танумсхеде. По слухам, он довел начальство в Гётеборге, немилосердно отделав содержащегося под арестом беженца. И это был не единственный проступок комиссара Мелльберга, хотя и самый значительный. Вышестоящие решили, что с них довольно. Внутреннее расследование ничего не доказало, тем не менее Мелльберга немедленно перевели комиссаром в Танумсхеде – тихую коммуну с двенадцатью тысячами жителей, каждый из которых должен был стать для Мелльберга живым напоминанием о его падении. Шеф в Гётеборге опасался более серьезных проблем, и действительно, в Танумсхеде Мелльберг присмирел. Пользы от него здесь, правда, тоже было немного.
        Если Анника Янсон когда и получала удовольствие от своей работы, то с приходом нового комиссара это закончилось. И дело было не только в его бесцеремонности. Анника с первого взгляда угадала в Мелльберге дамского угодника и неоднократно имела случай убедиться, что интуиция ее не подвела. Но вечные намеки, экивоки, щипки и двусмысленные комментарии были лишь малой частью того, что приходилось терпеть несчастной секретарше. Самым ужасным, по ее мнению, была прическа нового шефа. Мелльберг отращивал до неприличия волосы на висках и затылке, но только для того, чтобы прикрывать ими лысину на темени. О том, как они выглядят в распущенном состоянии, можно было только строить догадки. Слава богу, Мелльберг никогда не появлялся перед подчиненными в таком виде.
        Так чего же все-таки хотел судмедэксперт? Этот вопрос мучил Аннику не меньше, чем комиссара. Все прояснится в свое время. Слухи по небольшому полицейскому участку распространялись мгновенно.

* * *

        В трубке пошли сигналы. Комиссар не спускал глаз с пятящейся к двери Анники. Все-таки красивая женщина – стройная, и все, что надо, на месте. Длинные светлые волосы, высокая грудь, круглый зад. Вот только к чему такие длинные юбки и просторные блузы? Может, стоит намекнуть, что обтягивающий костюм был бы на работе уместнее? Как шеф, он даже обязан следить за внешним видом подчиненных.
        Тридцать семь лет, он смотрел ее документы. Это почти на двадцать меньше, чем ему самому, и как раз в его вкусе. Старухами пусть занимаются другие. У Бертиля Мелльберга возможности молодого плюс опыт и здоровая полнота. Кто заподозрит, что шевелюра на макушке немного поредела?
        Бертиль провел рукой по темени – волосы на месте.

* * *

        – Торд Педерсен.
        – Добрый день, это комиссар Бертиль Мелльберг, отделение Танумсхеде. Вы мне звонили?
        – Звонил. К нам поступило тело по вашему округу… Александра Вийкнер, выглядит как самоубийство.
        Мелльберг нетерпеливо замычал, но доктор медлил, распаляя его любопытство.
        – Так вот, вчера я проводил вскрытие. Вне всякого сомнения, это не самоубийство.
        – Черт.
        Мелльберг заерзал. Чашка в очередной раз перевернулась, и остатки кофе вытекли на стол. И снова в ход была пущена рубашка, на которой образовалась новая серия пятен.
        – Откуда вы знаете? – Мелльберг сразу взял деловой тон. – Я имею в виду, на каком основании вы подозреваете убийство?
        – Могу выслать результаты вскрытия по факсу, но, боюсь, это мало что вам даст. Лучше на пальцах разъясню основные моменты… Секунду, только надену очки.
        Педерсен замычал, листая страницы. Очевидно, выискивал в отчете нужные места. Мелльберг ждал.
        – Вот! Женщина, тридцати пяти лет, в хорошем физическом состоянии… ну, дальше вы уже знаете… Умерла с неделю тому назад. Тело сохранилось благодаря низкой температуре помещения… ниже пояса была вморожена в лед. Глубокие порезы на запястьях сделаны бритвой, обнаруженной на месте происшествия… Это то, что сразу навело меня на подозрения. Порезы одинаково глубокие и ровные, что бывает редко… я бы даже сказал, совершенно исключено в случае самоубийства. Вы же понимаете, все мы либо левши, либо правши, поэтому порез на левой руке правши будет ровнее и глубже, так как сделан правой рукой, а на левой – меньше и кривее. Когда я осмотрел ее руки, подозрения только подтвердились. Лезвие было очень острым, в таких случаях на кончиках пальцев обнаруживаются микроскопические порезы… Ничего подобного у Александры Вийкнер нет. Одно это указывает на то, что порезы сделал кто-то другой. Кто-то стремился представить все это как самоубийство; очень на то похоже, по крайней мере. – Педерсен сделала паузу. – Отсюда вопрос – почему она не сопротивлялась? Ответ на него дала токсикологическая экспертиза. В крови жертвы
обнаружены значительные дозы снотворных препаратов.
        – И что это значит? Могла она сама наглотаться таблеток?
        – Разумеется, такое вполне могло быть. Слава науке, снабдившей нас незаменимыми методами и инструментами. Это благодаря им мы смогли сегодня достаточно точно рассчитать время разложения лекарственных препаратов и даже ядов. Мы повторяли тест и каждый раз приходили к одному и тому же результату. Александра Вийкнер не могла вскрыть себе вены, потому что к тому времени, когда ее сердце остановилось по причине потери крови, она давно находилась в бессознательном состоянии. К сожалению, не могу сказать, когда именно это произошло… так далеко возможности нашей науки пока не простираются. В любом случае надеюсь, что вы возьметесь за это. Убийство – вы ведь не избалованы такими делами там, в Танумсхеде?
        Последний вопрос прозвучал с насмешкой, которую Мелльберг принял на свой счет.
        – Вот здесь вы правы, – подтвердил он. – У полицейских из Танумсхеде небольшой опыт по этой части. Но, к счастью, теперь я здесь, а значит, вы смело можете доверить убийство нашему участку. Для провинциальных коллег это станет прекрасной возможностью посмотреть, как выглядит настоящая работа. Мы докопаемся до истины, будьте уверены. Даю слово.
        Целью этой напыщенной речи было показать доктору Педерсену, что он имеет дело не с каким-нибудь желторотым птенцом. Медики всегда много о себе воображают. Так или иначе, работа Педерсена закончена, и теперь за дело возьмутся настоящие профи.
        – Да, еще… – Энтузиазм комиссара настолько сбил с толку Торда Педерсена, так что тот забыл сообщить пару важных деталей. – Александра Вийкнер была на третьем месяце и рожала до того. Не знаю, что это вам даст, но информации чем больше, тем лучше.
        Мелльберг промычал что-то неопределенное, и, вежливо распрощавшись, оба положили трубки. Мелльберг – в предвкушении интересного дела. Педерсен – весь в сомнениях относительно компетентности, с которой оно будет расследоваться.
        Предварительный осмотр ванной комнаты криминалисты провели сразу после обнаружения тела Александры Вийкнер, но в доме оставались и другие помещения, которые теперь нужно было пройти миллиметр за миллиметром.

        2

        Он взял прядь волос, отогрел в ладонях. Ледяные кристаллы расплавились, и он осторожно слизал капли. Потом прижался щекой к краю ванны, почувствовал холод.
        Как она была прекрасна, восстающая из ледяной глыбы…
        И связь между ними оставалась все такой же прочной. Оба они одного поля ягоды – ничего не изменилось.
        Разве кисть руки на этот раз удалось развернуть с трудом. Так, ладонь к ладони… Он сплел ее пальцы со своими. К руке прилипли частички замерзшей крови.
        Рядом с ней времени не существовало. Годы, дни, недели смешались в едином потоке, в котором имело значение одно – их сплетенные руки. Потому предательство и оставляет такие болезненные раны. Она вернула в их жизнь время – зачем? За это в ее жилах никогда больше не будет течь теплая кровь.
        Он осторожно вернул руку в прежнее положение.
        Вышел не оглянувшись.

* * *

        Резкий звук вырвал Эрику из глубокого сна без сновидений. Не сразу опознав сигнал мобильника, она выскочила из постели и нажала кнопку.
        – Эрика Фальк.
        Спросонья голос был такой хриплый, что пришлось прокашляться, прикрыв трубку ладонью.
        – Я вас разбудил? Простите.
        – Нет, нет, я уже не сплю.
        Глупый ответ пришел на язык автоматически. По крайней мере, то, что она не спит, было очевидно.
        – В любом случае прошу прощения. Это Хенрик Вийкнер. Я только что говорил с Биргит, это она просила меня с вами связаться. Дело в том, что сегодня утром ей звонил какой-то наглый полицейский из Танумсхеде. И приказал ей – ни больше ни меньше – в самых беспардонных выражениях немедленно быть в участке. Понятно, там требуется и мое присутствие. Он не разъяснил, в чем дело, но на этот счет у нас есть свои предположения. Биргит очень переживает. Как назло, ни Карла-Эрика, ни Юлии нет во Фьельбаке, поэтому мне не оставалось ничего другого, как обратиться к вам. Не могли бы вы к ней заехать? Сестра и шурин Биргит работают, поэтому она дома одна. Сам я смогу быть во Фьельбаке не раньше чем через пару часов, и очень желательно, чтобы кто-нибудь составил ей компанию на это время. Понимаю, что просить об этом – дерзость с моей стороны, ведь мы почти не знакомы. Но выбора у меня нет.
        – Никаких проблем. Конечно, я заеду к Биргит, только оденусь. Через пятнадцать минут буду у нее.
        – Отлично! Я ваш должник, правда. У Биргит всегда были слабые нервы, и ей желательно быть под присмотром, пока я доберусь до Фьельбаки. Позвоню и предупрежу ее, что вы в пути. Я объявлюсь у нее после двенадцати, тогда сможем поговорить основательнее. Еще раз большое спасибо.
        Все еще сонная, Эрика пошла в ванную наскоро умыться. Потом надела вчерашнюю одежду, быстро навела макияж, причесалась и меньше чем через десять минут уже сидела в машине. Дорога от Сэльвика до Тальгатан заняла еще пять минут. Таким образом, через четверть часа после разговора с Хенриком – секунда в секунду – Эрика была на месте.
        Биргит выглядела так, будто со времени их последней встречи потеряла несколько килограммов. Платье висело на ней как на вешалке. На этот раз она не стала приглашать Эрику в гостиную и вместе с ней устроилась на кухне.
        – Спасибо, что приехала. Не знаю, как бы я в одиночку дождалась Хенрика.
        – Он сказал, будто вам звонил какой-то полицейский?
        – Да, комиссар Мелльберг. Разбудил меня в восемь утра. Велел мне, Карлу-Эрику и Хенрику немедленно быть в участке. Я объяснила, что Карл-Эрик уехал по делам и вернется завтра, и просила перенести встречу, но он, как видно, из тех, кто не слышит никаких аргументов. Несносный тип… Конечно, я тут же позвонила Хенрику, и тот обещал подъехать, как только сможет, а пока предложил попросить тебя присмотреть за мной. Надеюсь, это не выглядит непростительной наглостью с нашей стороны? Понимаю, что ты не горишь желанием и дальше погружаться в нашу семейную трагедию, но я не знаю никого, к кому могла бы еще обратиться. Одно время ты была нам как дочь, и вот я подумала…
        – Буду рада помочь. Полицейский не объяснил, в чем дело?
        – Нет, об этом он не сказал ни слова. Но у нас на этот счет свои предчувствия. – Тут Биргит разволновалась. – Или я не говорила, что она не убивала себя… не убивала…
        Эрика положила руку на ее плечо.
        – Не будем делать поспешных выводов. Может, вы и правы, но пока мы ничего не можем знать наверняка.
        Время за кухонным столом тянулось долго. Говорить вскоре стало не о чем, и в тишине слышалось только тиканье часов. Эрика вычерчивала пальцем круги, следуя узору на скатерти. Биргит была такой же опрятной и подтянутой, как и в прошлый раз, но на лице ее лежала чуть заметная тень усталости – как пожелтевшая от времени глянцевая фотография. Похоже, она и в самом деле потеряла в весе, но это было ей совсем не к лицу. Биргит и без того балансировала на грани анорексии, и теперь у нее только прибавилось морщин. Она сжимала в руках кофейную чашку так, что костяшки пальцев были совсем белые. Возможно, в другой день это и разозлило бы Эрику, но только не сегодня.
        – Не могу взять в толк, кому понадобилось убивать Алекс? У нее не было ни врагов, ни недоброжелателей. Они с Хенриком жили как все…
        В гнетущей тишине дома эти слова прозвучали как пистолетный выстрел.
        – Мы ведь не знаем, в чем дело, – повторила Эрика. – Давайте не будем строить догадок, пока не выясним, чего хочет полиция.
        Биргит не ответила, и Эрика истолковала ее молчание как согласие.
        В самом начале первого на парковку напротив дома завернул Хенрик. Увидев его в окно, женщины встали и пошли надевать пальто. Когда Хенрик позвонил в дверь, они были готовы ехать.
        Биргит и Хенрик обменялись полувоздушными поцелуями в щеку, после чего он подошел к Эрике, не привыкшей к подобным нежностям. Она немного смутилась оттого, что вынуждена начинать новое дело с маленького насилия над собой, но все оказалось не так страшно. Пару секунд она даже наслаждалась запахом дорогого лосьона для бритья.
        – Поедете с нами?
        Эрика уже шла к машине.
        – Ну…
        – Очень обяжете.
        Эрика поймала взгляд Хенрика поверх головы Биргит и, вздохнув, устроилась на заднем сиденье его «БМВ». День обещал быть долгим.
        Дорога до Танумсхеде заняла не больше двадцати минут. Обсуждали что угодно – погоду, вымирание деревень и направление ветра, – только не предстоящую встречу с полицейскими.
        Эрика спрашивала себя, что она здесь делает. Или у нее недостаточно своих проблем? Помимо прочего, идея ее книги только что рухнула как карточный домик. И первые страницы, которые она успела набросать, можно смело выбросить в мусорную корзину. Что ж, может, оно и к лучшему. Будет наконец повод заняться биографией Лагерлёф. С другой стороны, так ли уж все там непоправимо? Убийство – всего лишь новый ракурс и, возможно, более выгодный. Кое-что, конечно, придется переписать, но в целом…
        И тут Эрика поняла, что она здесь делает. Алекс – не вымышленная героиня, которой можно вертеть как вздумается. Она – реальный человек, любимый такими же реальными людьми. Эрика и сама любила Алекс. В зеркальце заднего вида Хенрик выглядел слишком невозмутимым для человека, только что получившего известие о насильственной смерти жены. Разве большинство убийств не происходит внутри семьи? Эрика застыдилась собственных мыслей и вздохнула с облегчением, увидев, что они приехали. Теперь дело за малым – вытерпеть все это, с тем чтобы вернуться к своим, относительно несложным проблемам.

* * *

        Груды бумаг на столе все росли. Оставалось только диву даваться, откуда в такой маленькой коммуне, как Танум, столько преступлений! Большинство, конечно, мелочи, но любое заявление должно быть рассмотрено надлежащим порядком. Именно для этого он здесь и сидел. Было бы любезно со стороны Мелльберга хоть чем-нибудь помочь коллеге, вместо того чтобы с утра до вечера попусту просиживать жирную задницу. С какой стати он должен брать на себя еще и работу шефа?
        Патрик Хедстрём вздохнул. Если б не чувство юмора, он так долго не выдержал бы. Хотя в последнее время ему стало казаться, что в этом-то и состоит смысл жизни.
        Долгожданное убийство стало событием дня на фоне повседневной рутины. Мелльберг попросил его присутствовать при беседе с мужем и матерью жертвы. Патрик ничего не чувствовал, кроме приятного возбуждения. И вовсе не потому, что не был знаком с семьей убитой или не видел в случившемся трагедии. Просто возможность поработать по-настоящему и в самом деле выпадала здесь редко. В полицейской школе их учили вести допросы, но до сих пор Патрик практиковался на драчунах да угонщиках велосипедов.
        Он посмотрел на часы – пора отправляться в кабинет Мелльберга. О допросе здесь речи быть не может, чисто технически. Что ж, будем считать это рядовым утренним совещанием. По слухам, мать жертвы отказывается принимать версию самоубийства. Любопытно, что стоит за этим, вполне логичным, на взгляд Патрика, недоверием?
        Он взял со стола блокнот, ручку и чашку с кофе и вышел в коридор. Имея полные руки, дверь открывал больше локтями и подбородком. Потому и увидел ее не раньше, чем выложил на стол все свои вещи.
        На какую-то долю секунды сердце Патрика остановилось. Он представил себя десятилетним мальчиком, дергающим ее за косички. Потом – пятнадцатилетним подростком, который уговаривал ее прокатиться с ним на мопеде. В двенадцать лет она уехала в Гётеборг, и он потерял всякую надежду. Патрик вспомнил, что последний раз видел ее шесть лет тому назад. Она не изменилась – такая же высокая, роскошная. Волнистые светлые волосы до плеч неопределенного теплого оттенка. Уже в детстве она много о себе воображала, да и теперь, как видно, тщательно следит за внешностью.
        Она была удивлена, увидев его. Но в этот момент недовольный взгляд Мелльберга словно пригвоздил Патрика к стулу. Он сел, ограничившись коротким вежливым приветствием.
        Группа была настроена решительно. Мать Александры Вийкнер, маленькая и худенькая, нацепила на себя, на взгляд Патрика, слишком много золота. В дорогом костюме и с безупречной прической, она выглядела тем не менее потрепанной, с синими кругами под глазами. Зато супруг убитой не обнаруживал никаких признаков скорби. Патрик заглянул в его досье. Хенрик Вийкнер – успешный бизнесмен из Гётеборга и владелец значительного состояния, нажитого стараниями нескольких поколений.
        Что ж, это заметно. И не только по качеству одежды или витавшему по комнате запаху дорогого лосьона. Хенрик Вийкнер излучал уверенность человека, с рождения осознающего свое привилегированное место в жизни. Такие не уступят ни пяди. Хенрик выглядел напряженно, но, вне сомнения, держал ситуацию под контролем.
        Мелльберг восседал за столом. Он умудрился затолкать в штаны рубашку, на которой даже издали были видны кофейные разводы. Вглядываясь в лица участников собрания, комиссар правой рукой поправлял волосы на макушке. Чтобы не коситься на Эрику, Патрик сосредоточился на растекшемся по животу шефа кофейном пятне.
        – М-да… Вы, конечно, догадываетесь, зачем я вас здесь собрал. – Мелльберг выдержал театральную паузу. – В общем… я комиссар Бертиль Мелльберг, начальник полицейского участка в Танумсхеде, а это Патрик Хедстрём, мой помощник в этом расследовании.
        Он кивнул на Патрика.
        – Расследовании? То есть это все-таки убийство! – Биргит подалась вперед, и Хенрик успокаивающе обнял ее за плечи.
        – Да, мы утверждаем, что ваша дочь не могла сама лишить себя жизни. Самоубийство исключается на основании результатов судмедэкспертизы. Не буду вдаваться в детали, но вены были вскрыты, когда она находилась без сознания. В крови жертвы обнаружены значительные дозы снотворных препаратов, и не только. Злоумышленник или злоумышленники поместили в ванну уже бесчувственное тело, включили воду, перерезали жертве вены и оставили бритву на виду, пытаясь представить все как самоубийство.
        Задернутые гардины защищали помещение от ярого полуденного солнца. Заявление комиссара явно обрадовало Биргит, но атмосфера противостояния ощущалась все острее.
        – Кто это сделал? – Биргит достала из сумочки вышитый носовой платок и осторожно промокнула уголки глаз, чтобы не испортить макияж.
        Мелльберг скрестил руки на непомерном животе и откашлялся.
        – Это именно то, что я рассчитывал услышать от вас.
        – От нас? – Удивление Хенрика выглядело неподдельным. – Но что мы можем об этом знать? Это дело рук безумца. Александра не имела ни врагов, ни недоброжелателей.
        – И это говорите вы?
        Патрик заметил, как по лицу супруга Алекс пробежала тень. Но секунду спустя оно снова прояснилось, и Хенрик Вийкнер взял себя в руки.
        Патрик питал здоровое недоверие к таким типам. Люди, родившиеся с золотой ложкой во рту, таким не надо напрягаться. Вийкнер выглядел вполне дружелюбно, но под приветливой маской угадывалась сложная личность. В чертах красивого лица сквозила жестокость. Патрика поразило, что речь комиссара не вызвала у Хенрика никаких эмоций. Одно дело предполагать, что твоя жена была убита, но когда это констатируется как доказанный факт, тут совсем другое. К такому выводу, по крайней мере, пришел Патрик после десяти лет работы в полиции.
        – То есть вы нас подозреваете? – Лицо Биргит отразило такое удивление, будто на ее глазах комиссар только что превратился в тыкву.
        – Большинство убийств совершается внутри семьи, на этот счет статистика неумолима. Не утверждаю, что так оно и в этом случае, но я должен убедиться наверняка. Мы заглянем под каждый камень, будьте уверены. Скоро все прояснится, у меня богатый опыт по части расследования убийств. – Еще одна театральная пауза. – Но сейчас меня интересует, что вы делали в тот день, когда предположительно была убита Александра Вийкнер, а также накануне и после. Прошу вас представить письменные показания на этот счет.
        – О каком именно промежутке времени идет речь? – спросил Хенрик. – Последней из нас, кто говорил с ней, была Биргит. После чего никто из нас не звонил Александре раньше воскресенья, то есть, получается, это могло произойти и в субботу. Обычно я звонил ей в пятницу вечером в половине десятого, но не в этот раз. Александра имела привычку прогуливаться поздно вечером перед сном, и я решил ее не беспокоить.
        – Она пролежала мертвой около недели – вот и все, что может утверждать судмедэксперт. Что касается ваших показаний насчет того, когда вы ей звонили, мы всё проверим, не сомневайтесь. Есть основания считать, что Александра Вийкнер умерла незадолго до девяти часов вечера в пятницу. Около шести, то есть предположительно сразу после приезда во Фьельбаку, она звонила Ларсу Теландеру, насчет неисправных батарей. Он не смог подъехать немедленно, но обещал появиться у нее около девяти часов того же вечера. Согласно его показаниям, ровно в девять он постучался к ней в дом и, не дождавшись ответа, отбыл восвояси. То есть Александра Вийкнер умерла вечером вскоре после приезда во Фьельбаку, такова наша рабочая гипотеза. С учетом холода, который стоял в доме, крайне маловероятно, чтобы она забыла о неисправных батареях.
        Волосы соскользнули с левой стороны его макушки, и Эрика теперь во все глаза смотрела на Мелльберга. Патрик догадывался, что сейчас она борется с искушением подбежать и подправить комиссару прическу. Многие сотрудники участка прошли через это искушение.
        – Когда вы в последний раз разговаривали с дочерью? – Вопрос Мелльберга был обращен к Биргит.
        – Ну… – протянула та, – теперь уже точно не помню. Где-то около семи… Или между пятнадцатью минутами и половиной восьмого. Мы говорили совсем недолго, у Алекс был гость… – Биргит побледнела. – Неужели…
        Мелльберг важно кивнул.
        – Ничего нельзя исключать, фру Карлсон, ничего нельзя исключать… Выяснить все – в этом и состоит наша работа. И я могу уверить вас, что мы бросим на это все наши силы. Список подозреваемых должен сокращаться, для этого я и прошу вас представить письменные показания… прежде всего меня интересует вечер пятницы.
        – Мне тоже нужно алиби? – спросила Эрика.
        – Думаю, в этом нет особой необходимости, – ответил комиссар. – Но от вас мы ждем подробного описания того, что вы увидели в доме, когда обнаружили Александру Вийкнер мертвой. Вы можете оставить письменные показания ассистенту Хедстрёму.
        Все взгляды устремились на Патрика, он кивнул. Зашаркали стулья.
        – Какая трагедия… Еще и ребенок…
        Посетители дружно посмотрели в сторону Мелльберга.
        – Ребенок? – переспросила Биргит, переводя глаза то на Хенрика, то на комиссара.
        – Она была на третьем месяце, – пояснил комиссар. – Разве для вас это новость?
        Он ухмылялся, глядя на Вийкнера, так что Патрику стало стыдно за своего бестактного шефа. Лицо Хенрика приняло цвет белого мрамора. Биргит не сводила с него глаз. Эрика так и застыла на месте.
        – Вы ждали ребенка? Почему я об этом ничего не знала… Боже…
        Биргит прикрыла рот носовым платком, забыв о косметике, которая текла по ее щекам ручьями. Хенрик положил ладонь ей на голову и встретил взгляд Патрика. Было ясно как день, что Вийкнер впервые слышал о беременности супруги. В то время как смущенное выражение лица Эрики красноречиво свидетельствовало о том, что для нее это не новость.
        – Поговорим об этом дома, Биргит. – Хенрик повернулся к Патрику: – Я прослежу за тем, чтобы вы своевременно получили наши показания. Возможно, после этого вам захочется встретиться с нами еще.
        Хедстрём кивнул и, недоуменно подняв бровь, покосился на Эрику.
        – Хенрик, я скоро подойду, – сказала та. – Надо перекинуться парой слов с Патриком. Мы с ним старые знакомые.
        Вийкнер молча повел Биргит к машине.
        – Рад тебя видеть. – Уставившись в пол, Патрик покачался с носка на пятку. – Приятная неожиданность, что и говорить.
        – Мне следовало бы помнить, что ты здесь работаешь, – ответила Эрика.
        Она стояла перед ним, сжав пальцами сумочку и слегка склонив голову набок. Патрик узнавал каждый ее жест.
        – Как давно это было… Жаль, что я не смог быть на похоронах. Как вы это пережили, ты и Анна?
        Эрика вдруг стала какой-то маленькой, несмотря на свой недюжинный рост, так, что Патрику захотелось погладить ее по щеке.
        – Ну… с нами всё в порядке, – ответила она. – Анна после похорон уехала домой, а я задержалась на пару недель. Пыталась разобраться с родительскими вещами… это оказалось нелегко.
        – Я слышал, что какая-то женщина из Фьельбаки обнаружила труп, но не знал, что это ты. Ужасно… Вы ведь были подруги?
        – Да, – согласилась Эрика, – я никогда не забуду того, что увидела. Но мне надо бежать, меня ждут в машине. Может, встретимся как-нибудь? Я еще задержусь во Фьельбаке.
        Она уже уходила по коридору.
        – Как насчет вечера пятницы? В восемь часов у меня дома… Адрес в телефонной книге.
        – Буду рада. Тогда увидимся в восемь?
        Эрика толкнула дверь спиной и вышла.
        Как только она пропала из поля зрения, Патрик под восторженными взглядами коллег изобразил в коридоре что-то вроде индейского танца. Но радость сразу стихла при мысли о том, сколько придется поработать, чтобы привести дом в надлежащий порядок. С тех пор как от него ушла Карин, Патрик совсем забросил хозяйство.
        Они с Эрикой знали друг друга едва ли не с рождения. Их матери, лучшие подруги, были близки, как родные сестры. Эрика стала для Патрика первой большой любовью. Он родился, можно сказать, влюбленным в Эрику. Сама она никогда особенно над этим не задумывалась и принимала его собачью преданность как самую естественную вещь на свете. Только после того, как Эрика переехала в Гётеборг, Патрик понял, что мечты пора забросить на полку. Конечно, он влюблялся и в других женщин и даже женился на Карин, но Эрика всегда занимала в его душе особое место. Он мог не вспоминать ее месяцами, а потом вдруг снова принимался думать о ней каждый вечер.
        Куча бумаг не стала меньше оттого, что он некоторое время отсутствовал в кабинете. Тяжело вздохнув, Патрик поднял листок, который лежал сверху. Работа была достаточно однообразной, чтобы по ходу планировать пятничное меню. С десертом, во всяком случае, он уже определился. Эрика всегда любила мороженое.

* * *

        Проснувшись, он ощутил неприятный привкус во рту. Знатная, должно быть, вчера была пьянка. Парни завалились после обеда, а веселье кончилось только за полночь. Он еще смутно помнил, как приехала полиция, но больше ничего. Попытался сесть, но все вокруг так вращалось и гудело, что он снова повалился на постель.
        Правая рука зудела. Он поднял ее, чтобы видеть. Костяшки пальцев были оцарапаны, со следами застывшей крови. Похоже, было жарко, поэтому и появились копы. Память понемногу возвращалась. Парни первыми заговорили о самоубийстве. Кто-то из них обозвал Алекс великосветской шлюхой… да, именно так. Андерс напыжился, а потом глаза заволокло красным туманом. Он впал в ярость. Бывало, конечно, и он болтал про нее всякое, особенно после ее предательства. Но это ведь совсем другое дело. Они не знали Алекс. Он один имел право ее судить.
        Когда зазвонил телефон, Андерс поначалу пытался его игнорировать. Но потом понял, что легче выползти из постели и ответить, чем и дальше терпеть этот невыносимо режущий звук.
        – Да, это Андерс.
        Язык заплетался.
        – Привет, это мама. Как ты?
        – О… дерьмово… – Андерс упал спиной на стену и медленно сполз на пол. – Который час?
        – Почти четыре часа дня. Я тебя разбудила?
        – Нннет.
        Голова разбухла и словно была готова расколоться надвое.
        – Я только из магазина. Слышала кое-что, что, наверное, будет тебе интересно. Ты здесь?
        – Да, мама, я здесь.
        – Говорят, Алекс не лишала себя жизни. Ее убили… Я всего лишь хотела, чтобы ты об этом знал.
        Тишина.
        – Ау, Андерс… Ты слышал, что я сказала?
        – Да, но… конечно… Так что ты сказала, мама, ее… убили?
        – Да, так, по крайней мере, говорят люди. Биргит будто бы вызывали в полицейский участок в Танумсхеде…
        – Черт… Слушай, мама, я должен это переварить… Созвонимся позже, ладно?
        – Андерс…
        Но он уже положил трубку.
        Собрав в кулак последние силы, оделся и принял душ. После двух таблеток панодила снова почувствовал себя человеком. Не соблазнился даже бутылкой водки на кухне. Сегодня надо быть трезвым – более-менее, по крайней мере.
        Очередной звонок он проигнорировал. Вместо этого откопал телефонную книгу в шкафу в прихожей и отыскал в ней нужный номер. Руки дрожали. Спустя вечность пошли сигналы.
        – Привет, это Андерс, – сказал он, когда наконец взяли трубку. – Ннет… подожди, надо поговорить.
        Подожди, не клади трубку; ты не тот, кем себя возомнил.
        Я буду у тебя через четверть часа, так что сиди дома.
        Мне плевать, кто у тебя там еще дома, неужели непонятно?
        Не забывай, кто потерял больше всех.
        Хватит болтать, я выхожу. Увидимся через пятнадцать минут.
        Андерс швырнул трубку. Завздыхал, натягивая куртку, и вышел. Он не стал запирать дверь. В квартире снова заливался телефон.

* * *

        Обессилевшая, Эрика подъезжала к дому. Всю дорогу от Танумсхеде они молчали, и Эрика поняла вдруг, какой нелегкий выбор предстоит сделать Хенрику. Признаться Биргит, что отец ребенка Алекс – не он, или молчать и надеяться, что это не всплывет в расследовании. Эрика не завидовала ему и не могла сказать, что бы сделала на его месте. Сказать правду – не всегда лучший выход из ситуации.
        Сумерки уже сгустились, и она мысленно поблагодарила отца, установившего дополнительное уличное освещение, автоматически включающееся при ее приближении. Эрика всегда боялась темноты. В детстве она надеялась перерасти этот страх, которого просто не могло быть у взрослого человека. Но вот сейчас ей тридцать пять, и она по-прежнему заглядывает под кровать перед тем, как лечь, чтобы убедиться в том, что там никого нет.
        Дома Эрика включила свет во всех комнатах, налила большой бокал красного вина и устроилась в круглом кресле на террасе. Темнота была плотной, но Эрика вглядывалась в нее невидящими глазами. Она чувствовала себя одинокой. Так много людей оплакивало Алекс, стольких затронула ее смерть… А у Эрики никого нет, кроме Анны. Иногда она спрашивала себя, станет ли сестра ее оплакивать?
        Детьми они с Алекс дружили. Когда та стала отдаляться от нее, с тем чтобы потом навсегда исчезнуть, у Эрики будто земля ушла из-под ног. Алекс была для нее единственным близким человеком в этом мире, и единственная, не считая отца, заботилась о ней.
        Эрика почти швырнула бокал на стол. Хрустальная ножка откололась, остатки вина вылились на скатерть. Ей хотелось двигаться, сидеть так не было никаких сил. Притворяться и дальше, что смерть Алекс мало ее волнует, бессмысленно. Но что больше всего беспокоило Эрику, это несовпадение ее собственного представления о бывшей подруге с тем, которое можно было составить по рассказам членов ее семьи. Притом что с возрастом все люди меняются, в личности каждого остается некое неподвластное времени ядро. И то, которое совсем недавно открылось ей в Алекс, казалось совершенно чужим.
        Эрика встала и снова надела пальто, нащупав в кармане ключи от машины. В другой карман она в последний момент сунула фонарик. Дом на самом верху холма выглядел одиноким в его фиолетовом свете. Эрика припарковалась на площадке за школой. Никто не должен был видеть, как она вошла.
        Кусты во дворе приветствовали ее тихим шелестом. Эрика проскользнула на веранду и подняла коврик. Так и есть – Алекс не изменила старой привычке. Запасной ключ лежал на том же месте, что и двадцать пять лет назад. Дверь поддалась не сразу. Оставалось надеяться, что соседи не слышали скрипа.
        Очутившись во мраке пустого дома, Эрика несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, чтобы хоть как-то успокоить взвинченные нервы. Потом, мысленно похвалив себя за предусмотрительность, вспомнила о фонарике и проверила состояние батареек. Всё в порядке. Заплясавший по стенам тусклый лучик сразу придал ей смелости.
        Эрика осмотрела гостиную на первом этаже. Она и сама не знала, что ищет в этом доме, рискуя навлечь на себя внимание соседей и полиции.
        Комната была красивая и просторная. Эрика заметила, что оранжево-коричневый интерьер семидесятых, который она помнила с детства, сменился скандинавским дизайном, с преобладанием белого цвета, чистых контуров и березовой мебели. Она сразу поняла, что это работа Алекс. Идеальный порядок – ни складки на диване, ни небрежно брошенной газеты на журнальном столике – оставлял тягостное впечатление. Но в целом Эрика не видела ничего достойного внимания.
        Кухня, насколько она помнила, располагалась за гостиной и тоже была просторной. Порядок нарушала одинокая кофейная чашка в мойке. Эрика вернулась в гостиную, по лестнице поднялась на второй этаж, где сразу шагнула вправо и открыла дверь просторной спальни.
        Когда-то это была спальня Биргит и Карла-Эрика, но потом здесь, похоже, обосновались Алекс и Хенрик. И она была обставлена с большим вкусом. Экзотическую нотку привносил шоколадный цвет покрывала и африканские деревянные маски на стенах. С высокого потолка свисала массивная люстра. Очевидно, Александра удержалась от искушения оформить весь дом в морском стиле, обычном для местных загородных вилл. Бутики во Фьельбаке были забиты обоями с изображением морских узлов, гардинами с ракушками и разными морскими безделушками.
        В отличие от гостиной и кухни, спальня выглядела жилой. На ночном столике лежали очки и сборник стихотворений Густава Фрёдинга [5 - Густав Фрёдинг (1860–1911) – шведский поэт.]. На полу валялись чулки, на кровати – что-то из нижнего белья. Впервые Эрика почувствовала, что Алекс действительно жила в этом доме.
        Она заглянула в шкаф, осторожно выдвинула несколько ящиков. Эрика все еще не знала, что ищет, и чувствовала себя воришкой, роющимся в дорогом шелковом белье Алекс. Но как раз в тот момент, когда она собиралась перейти к следующему ящику, рука нащупала что-то плотное; что шаркнуло по дну.
        И тут Эрика замерла с полной горстью кружевных трусов и бюстгальтеров. Снизу раздался звук, отчетливо различимый в тишине дома. Кто-то осторожно открыл и закрыл дверь на первом этаже. Эрика огляделась в поисках укрытия. Спрятаться можно было под кроватью или в одном из гардеробов, выстроившихся вдоль стены. Она быстро сориентировалась и, прежде чем на лестнице послышались шаги, шмыгнула в ближайший гардероб. Дверь открылась и закрылась бесшумно. Эрика затаилась за развешанной одеждой. Шаги приближались.
        Кто-то поднялся по лестнице и остановился перед дверью спальни. Внезапно Эрика почувствовала, что держит в руке что-то похожее на свернутую бумагу. Очевидно, это был предмет, шаркнувший по дну ящика. Эрика осторожно спрятала его в карман жакета.
        Она затаила дыхание. Когда нестерпимо зачесался нос, принялась водить им из стороны в сторону. Слава богу, зуд стих.
        Человек, которого она не видела, медленно прошелся по комнате. Похоже, он занимался тем же, что и Эрика до его появления. Ящики выдвигались один за другим, и она с замиранием сердца ждала, что вот-вот очередь дойдет и до гардероба. На лбу выступили капельки пота. Что делать? Все, что она могла, – забиться в угол как можно дальше. Эрике повезло. В подвернувшемся ей гардеробе было много длинных пальто, которые скрыли ее фигуру с головы до ног. Оставалось надеяться, что незнакомец не заметит лодыжек, торчащих из пары туфель на полу.
        Он довольно долго возился с ящиками стола. Эрика дышала запахом нафталина, утешаясь надеждой, что защищена по крайней мере от насекомых, и стараясь не думать о том, что тот, кто роется в ящиках в какой-нибудь паре метров от нее, вполне может оказаться убийцей Алекс. Кому еще, в самом деле, понадобилось бы тайком пробираться в этот дом? Тут она усмехнулась, вспомнив, что и сама вторглась сюда без официального разрешения полиции.
        Тут дверь гардероба распахнулась, и кожу на лодыжках обдало прохладным ветерком. Эрика замерла. Не похоже, чтобы этот гардероб хранил какую-то тайну или сокровище, – здесь все зависело от того, кто его обыскивает. Соседняя дверца открылась и захлопнулась так же быстро, после чего шаги стали удаляться по направлению к двери и далее вниз по лестнице. Наконец, вечность спустя, открылась и захлопнулась входная дверь, и Эрика решилась выйти из укрытия. Как здорово было наконец вдохнуть полной грудью!
        Комната выглядела так же, как и в тот момент, когда Эрика вошла сюда. Что бы там ни искал вторженец, он вел себя крайне осторожно и не оставил следов. В том, что он не был обычным вором, она почти не сомневалась. Эрика снова открыла гардероб, в котором только что пряталась. Прижимаясь к задней стенке, она ощущала спиной и бедрами что-то твердое и прямоугольное. За платьями и пальто обнаружилось нечто похожее на большое полотно, повернутое обратной стороной. Эрика осторожно подняла его и развернула.
        Это была невероятно красивая картина. Исключительно талантливая – даже Эрика поняла это сразу. На полотне обнаженная Александра возлежала на боку, подперев рукой голову. Теплые тона придавали ее лицу умиротворенное выражение. Кому и зачем понадобилось прятать в шкаф это чудо? У Александры вроде бы не было причин его стыдиться, поскольку художник нисколько не приукрасил достоинства оригинала.
        Странно, но полотно оставляло впечатление чего-то до боли знакомого. Эрика не могла избавиться от чувства, что уже видела его раньше. Сигнатура в правом нижнем углу отсутствовала, зато на обратной стороне стояла цифра 1999, очевидно, обозначающая год написания. Эрика осторожно вернула картину на место и прикрыла дверцу.
        Она в последний раз оглядела комнату. Что-то здесь ее смущало, что-то было не так. Как будто не хватало какой-то детали, при этом Эрика никак не могла понять, какой именно. Так или иначе задерживаться здесь она не решилась. Ключ оставила там, где взяла, и успокоилась не раньше чем села в машину и завела мотор. Приключений для одного вечера более чем достаточно. Большая рюмка коньяка – вот и все, что теперь ей было нужно. Зачем она вообще приезжала сюда и что рассчитывала найти?
        Въезжая в гараж, Эрика взглянула на часы и удивилась. С тех пор как она покинула дом, прошло меньше часа, а ей казалось, что целая вечность.

* * *

        Стокгольм предстал перед ней во всем своем блеске, но тяжесть на сердце не отпускала ни на минуту. В другой день, проезжая по мосту Вестербрун, Эрика непременно залюбовалась бы залитым солнцем Риддарфьорденом, но только не сегодня. Встреча, назначенная на два часа, занимала ее мысли от самой Фьельбаки.
        Марианна четко прояснила суть ситуации с юридической точки зрения. Если Анна и Лукас и дальше будут настаивать на продаже дома, ей придется подчиниться. Все, что Эрика может сделать, – выкупить свою половину наследства согласно рыночной стоимости, что совершенно нереально, с учетом цен на недвижимость во Фьельбаке. Эрика не располагала и малой частью требуемой суммы. Разумеется, в случае продажи и ей полагалась часть выручки, то есть пара-другая миллионов, по самым скромным подсчетам. Но деньги Эрику не интересовали. Никакие миллионы не смогли бы возместить боль утраты. Мысль о том, что какой-нибудь хлыщ, возомнивший себя морским жителем только благодаря новоприобретенной посудине с парусом, снесет террасу на фронтальной стене ради модного панорамного окна, приводила Эрику в бешенство. И ее опасения не были напрасны, подобное случалось сплошь и рядом.
        Эрика свернула к зданию адвокатского бюро на Рунебергсгатан, что в Эстермальме, – с помпезным фасадом и колоннами из цельного мрамора. В лифте в последний раз оглядела в зеркале тщательно подобранный костюм. Она была здесь впервые, но прекрасно понимала, с какого рода адвокатами имеет дело Лукас. Накануне он великодушно разрешил ей явиться на встречу со своим представителем, но Эрика предпочла действовать в одиночку. Такая роскошь, как собственный адвокат, была ей просто не по карману.
        А вот с Анной и детьми Эрика охотно посидела бы в более непринужденной обстановке. К примеру, за чашкой кофе у них дома. Поведение сестры раздражало Эрику, но она решила делать все от нее зависящее, чтобы не дать их отношениям окончательно заглохнуть.
        В этом пункте Анна ее не поддержала, оправдавшись тем, что ситуация складывается и без того стрессовая. Лучше ограничиться совещанием в бюро. А когда Эрика предложила отдохнуть вместе, когда все дела будут улажены, Анна вдруг вспомнила, что договорилась встретиться с подругой. В общем, не одно, так другое. Очевидно, сестра ее избегала. Интересно только, по собственной инициативе или по указанию Лукаса? Он ведь работал, поэтому не смог бы проконтролировать их посиделки.
        Когда Эрика вошла, все были в сборе и с серьезными минами наблюдали, как Эрика с натянутой улыбкой приветствует крепким рукопожатием обоих адвокатов Лукаса. Сам он ограничился легким кивком. Анна из-за его спины неуверенно помахала сестре рукой. Потом все расселись и приступили к делу.
        Встреча не заняла много времени. Юристы сухо повторили то, что Эрика и без того знала. А именно, что Анна и Лукас имеют полное право инициировать продажу родительского дома. Если Эрике угодно выкупить свою половину, она может это сделать. Если же не может или не хочет, дом будет выставлен на продажу сразу после оценки его рыночной стоимости независимыми экспертами.
        Эрика посмотрела Анне в глаза.
        – Ты точно этого хочешь? Разве этот дом больше ничего для тебя не значит? Что подумали бы мама с папой, если б узнали, что мы избавимся от него сразу, как только они уйдут? Это то, чего ты хочешь?
        Эрика сделала акцент на слове «ты». Лукас заерзал на стуле.
        Анна опустила глаза и собрала с элегантного платья несколько невидимых пылинок. Ее светлые волосы были гладко зачесаны назад и собраны в «хвост» на затылке.
        – Зачем нам этот дом, Эрика? Что мы будем с ним делать? Со старыми домами всегда так много возни… Подумай о деньгах, которые мы можем выручить. Уверена, маме с папой пришелся бы по душе практический подход к делу. Я имею в виду, мы ведь не собираемся там жить. В этом случае мы с Лукасом предпочли бы летнюю виллу в стокгольмских шхерах. Это, по крайней мере, ближе. И потом, что ты будешь делать там одна?
        Лукас усмехался, заботливо похлопывая Анну по спине. Она все еще не решалась поднять голову.
        И снова Эрике бросилось в глаза, какой усталой выглядит ее младшая сестра. Похудела, черный костюм свободно висит на груди и талии… Под глазами темнеют круги, на правой скуле припудренное синее пятнышко… От ярости и осознания собственного бессилия у Эрики потемнело в глазах.
        Она посмотрела на Лукаса, тот спокойно встретил ее взгляд. Он приехал прямо с работы – в костюме цвета графита, ослепительно-белой рубашке и темно-сером галстуке. Элегантный великосветский хлыщ. А ведь немало найдется женщин, которые сочтут его неотразимым. Самой Эрике казалось, будто на его лице лежит угрюмая тень – как невидимый мрачный светофильтр. Его черты были угловаты, скулы и челюсти резко очерчены. Зачесанные назад волосы, открывающие высокий лоб, подчеркивали эту особенность. Лукас не выглядел природным рыжим англичанином. Скорее скандинавом с голубыми льдистыми глазами и белыми волосами. Полная, женственно изогнутая верхняя губа придавала его облику какую-то декадентскую изысканность. Заметив, что Лукас косится на ее декольте, Эрика механически поправила жакет. Жест не ускользнул от его внимания, и это разозлило ее еще больше. Не хватало только, чтобы он вообразил себе, будто может ее смутить.
        По окончании заседания Эрика повернулась и пошла к выходу, не утруждая себя вежливыми прощальными фразами. Все, что нужно, было сказано. Скоро с ней свяжется человек, который оценит стоимость дома, после чего тот незамедлительно будет выставлен на продажу. Утешительные фразы били мимо цели. Она проиграла.
        В Стокгольме Эрика, через знакомых, снимала квартиру у приятной пары супругов-докторантов, но ехать туда не хотелось. Не чувствуя в себе сил и на пятичасовую поездку до Фьельбаки, она оставила машину на закрытой парковке возле площади Стюреплан и отправилась в Хюмлегордспаркен. Нужно было собраться с мыслями. Красивый парк, точно оазис, раскинувшийся в центре Стокгольма, навевал подходящее медитативное настроение.
        Снег, должно быть, только что выпал и все еще лежал на сухой траве. В Стокгольме он за какую-нибудь пару дней превращался в грязно-серое месиво. Эрика устроилась на одной из парковых скамеек, подложив под себя теплые перчатки. Воспаление мочевыводящих путей – не то, с чем можно шутить, и последнее, что ей было нужно в сложившейся ситуации.
        Наблюдая за людским потоком, текущим мимо нее по гравийным дорожкам, Эрика отпустила мысли на волю. Было время обеденного перерыва. Она успела отвыкнуть от столичной суеты. Стокгольмцы дни напролет проводили в погоне за чем-то таким, что никак не могли поймать, и Эрике вдруг захотелось вернуться во Фьельбаку. Она впервые оценила покой, которым исполнилась ее жизнь за последние несколько недель. Конечно, за это время многое произошло, но Эрика нашла мир в своей душе, чего с ней никогда не бывало в Стокгольме.
        Одинокий человек чувствует здесь себя в полной изоляции. Во Фьельбаке, так или иначе, она никогда не была одна. Там народ, по крайней мере, помнит о существовании соседей. Иногда, пожалуй, уделяет им даже слишком много внимания. Сплетники – зло, и все-таки это лучше отчуждения и ощущения абсолютной ненужности.
        И тут Эрика снова подумала об Алекс. Зачем та наезжала во Фьельбаку каждые выходные? С кем встречалась? И наконец, главный вопрос: кто был отцом ее ребенка?
        В этот момент Эрика вспомнила о бумаге, которую сунула в карман в темном гардеробе. Удивительно только, как она могла забыть о ней позавчера вечером? Эрика нащупала скомканный листок и осторожно развернула его замерзшими пальцами.
        Это была ксерокопия статьи из «Бохусленингена». Даты Эрика не видела, но, судя по шрифту и черно-белой фотографии, газета была старой, похоже, годов семидесятых. И люди на снимке, и история, о которой говорилось в статье, были ей знакомы. Зачем только Алекс хранила это в ящике письменного стола?
        Эрика встала и сунула листок обратно в карман. Дело сделано, пора домой.

* * *

        Церемония получилась красивой и торжественной. Большинство скамей в церкви пустовали. Но и из присутствующих Александру знали, конечно, далеко не все. Б?льшая часть публики явилась сюда из любопытства.
        Семья и друзья занимали передние скамьи. Кроме родителей Алекс и Хенрика, Эрика узнала Франсин. Рядом с ней сидел высокий, светловолосый мужчина – похоже, муж. В целом все друзья свободно уместились на двух рядах, и это лишь подтвердило представление об Алекс, сложившееся у Эрики за последние дни. Окруженная бесчисленными знакомыми, она лишь немногих подпускала к себе близко.
        Сама Эрика предпочла укрыться на галерке. По дороге в церковь Биргит предложила ей занять место среди родственников, но Эрика отказалась. В сущности, Алекс давно была для нее чужой.
        Эрика ерзала на неудобной скамье. В детстве их с Анной каждое воскресенье водили в церковь слушать бесконечные проповеди и псалмы, мелодии которых просто невозможно было запомнить. Чтобы хоть как-то развеяться, Эрика стала сочинять разные истории. Поначалу это были сказки о драконах и принцессах. Все они забылись, поскольку так и не были зафиксированы на бумаге. В подростковом возрасте истории стали более сентиментальными. Хотя тогда, войдя в трудный возраст, Эрика начала протестовать и нередко прогуливала службы. Как ни смешно, своим писательским поприщем – по крайней мере отчасти – она была обязана этой церкви.
        До сих пор Эрика не нашла свою веру. Церковь была для нее красивым зданием, овеянным многовековыми традициями, но не более. Проповедники не слишком преуспели, пытаясь приобщить Эрику к религии. В детстве их речи крутились больше вокруг грехов и преисподней. В них не было место любящему Богу, о существовании которого Эрика лишь слышала и присутствия которого совсем не чувствовала. На этот раз все выглядело иначе. Женщина в пасторской мантии перед алтарем говорила о надежде, спасении и любви. И Эрика пожалела, что не ее слушала здесь в детстве.
        Наблюдая за публикой, она обратила внимание на женщину рядом с Биргит в первом ряду. Биргит судорожно сжимала ее руку и время от времени клала голову на ее плечо. Вне сомнения, это была Юлия, младшая сестра Алекс. Она сидела слишком далеко, чтобы можно было разглядеть ее лицо, но Эрика заметила, что молодая дама как будто сопротивляется ласкам матери. Юлия вздрагивала каждый раз, когда Биргит пыталась взять ее руку. Последнюю, впрочем, это не останавливало. Хотя, возможно, находясь в полувменяемом состоянии, она просто не воспринимала реакции Юлии.
        Солнце просачивалось сквозь высокие витражи. Сидеть на жесткой скамье стало невозможно, в нижней части спины запульсировала боль. Впрочем, все продолжалось сравнительно недолго. Когда церемония закончилась, Эрика некоторое время оставалась на месте и наблюдала за людьми, выходящими из церкви.
        Снаружи распогодилось и припекало почти невыносимо. Процессия спустилась к кладбищу и свежевырытой могиле, куда должны были опустить гроб Алекс.
        До родительских похорон Эрика не задумывалась над тем, как роют могилы зимой, когда земля промерзает. Теперь она знала, что выделенные под могилы участки специально подогревают, чтобы можно было копать. На пути к месту, выбранному для захоронения Алекс, Эрика миновала родительское надгробье. Она шла последней, поэтому задержалась возле серого камня. На нем лежал толстый слой снега, который Эрика тщательно смела рукой, после чего поспешила догонять небольшую группу, остановившуюся немного поодаль. Любопытные к тому времени по большей части отсеялись, и теперь гроб Алекс окружали только родственники и близкие друзья. На мгновение Эрика задумалась, насколько уместно ее присутствие в этом тесном кругу, но потом решила остаться. Она хотела проводить бывшую подругу к месту последнего упокоения.
        Хенрик стоял впереди, глубоко засунув руки в карманы. Опустив голову, он не отрываясь смотрел на гроб, медленно покрывавшийся цветами, в основном красными розами.
        Эрика задалась вопросом, не разглядывает ли и он публику краем глаза. И подумала о том, что отец ребенка Алекс тоже должен быть где-то здесь.
        Когда гроб опустили в яму, тишину нарушил тягостный вздох Биргит. Карл-Эрик стоял с сухими глазами, сжав губы. Все его силы уходили на то, чтобы поддерживать жену, во всем смыслах. Несколько в стороне Эрика увидела Юлию. Хенрик не преувеличил, назвав ее гадким утенком и полной противоположностью Алекс. Темные волосы Юлии, небрежно обкромсанные, торчали в разные стороны. Черты лица были грубы; глубоко посаженные глаза глядели из-под слишком длинной челки. Эрика не заметила косметики на ее лице, еще хранившем следы подростковых прыщей. Рядом с крупной, бесформенной фигурой младшей дочери Биргит казалась еще более маленькой и хрупкой. Юлия была выше ее больше чем на десять сантиметров.
        Эрика как завороженная следила за игрой эмоций на этом некрасивом лице. Боль, гнев, ярость сменяли друг друга с быстротой молнии. Глаза оставались сухими. Юлия единственная не положила на гроб Алекс ни цветочка. Лишь только все было кончено, она повернулась к могиле спиной и пошла в направлении церкви.
        Каковы все-таки были отношения между сестрами? Нелегко, должно быть, когда тебя постоянно сравнивают с Алекс. Само по себе это означает всегда быть в проигрыше. Юлия решительно шагала впереди, расстояние между ней и остальными быстро увеличивалось. Подтянутые к ушам плечи выражали равнодушие и холодность.
        Хенрик догнал Эрику.
        – Планируется что-то вроде поминок. Будем рады вас видеть.
        – Не знаю пока, – процедила она сквозь зубы.
        – Может, все-таки заглянете, хоть ненадолго?
        Она задумалась.
        – Ну хорошо… Где это будет, у Уллы?
        – Нет, мы решили собраться в доме Биргит и Карла-Эрика. Несмотря ни на что, Алекс любила его. У нас с ним связано много теплых воспоминаний, так что лучшего места не найти. Хотя… возможно, после последнего посещения у вас остались от него другие впечатления.
        Эрика покраснела при мысли, что можно было считать последним посещением, и быстро опустила глаза.
        – Хорошо, я приду.

* * *

        Она подъехала на своей машине, которую оставила на парковке за хокебакенской школой. В доме было полно людей, так что, едва переступив порог, Эрика задумалась, не повернуть ли домой. Когда подошел Хенрик принять у нее пальто, отступать было поздно.
        Особенное оживление возникло вокруг обеденного стола, на котором на блюде возвышался бутербродный торт. Эрика выбрала большой кусок с креветкой и быстро отступила в угол, где могла без помех угощаться, наблюдая за присутствующими.
        Атмосфера вечера показалась ей, пожалуй, слишком оживленной, с учетом специфики повода. Царило нечто похожее на натянутое веселье полуофициальных светских вечеринок, плохо вязавшееся с мыслью о том, что совсем недавно в этом доме лежала мертвая Алекс.
        Эрика обвела взглядом зал. Биргит сидела в углу на диване и утирала глаза платком. Карл-Эрик стоял, положив одну руку ей на плечо и держа в другой тарелку с тортом. Хенрик чувствовал себя как рыба в воде, занимаясь гостями. Он переходил от одной группы к другой, кивал, жал руки, принимал соболезнования, объявлял о том, что подоспели кексы и кофе. На любой другой вечеринке Хенрик Вийкнер выглядел бы идеальным хозяином, но только не на похоронах собственной жены. Иногда он останавливался на полпути, делал глубокий вдох и медлил минуту-другую – только это и выдавало его напряжение.
        И единственной, кто выбивался из общей картины, снова была Юлия. Она сидела на подоконнике на веранде, подтянув ногу к стеклу и устремив взгляд в сторону моря. Все, кто приближался к ней с утешениями и соболезнованиями, быстро уходили прочь.
        Эрика вздрогнула, почувствовав чье-то прикосновение. Из ее чашки на блюдце выплеснулось немного кофе.
        – Простите, не хотела вас пугать. – Франсин улыбалась.
        – Ничего страшного, просто я немного задумалась.
        – О Юлии? – Франсин кивнула в сторону фигуры у окна. – Я заметила, вы разглядывали ее.
        – Признаюсь, она меня заинтересовала. Всегда держится в стороне? Не могу взять в толк, она оплакивает Алекс или озабочена чем-то своим?
        – Наверное, нет на свете человека, который понимал бы Юлию. Ей ведь пришлось нелегко. Гадкий утенок вырос рядом с двумя прекрасными лебедями. Ее постоянно отталкивали, игнорировали. Дело даже не в том, что о Юлии плохо думали или говорили. Просто она была нежеланна. К примеру, живя во Франции, Алекс ни разу не упомянула о ней. Я очень удивилась, когда узнала, что у нее в Швеции есть младшая сестра. Она больше говорила о вас, чем о Юлии. Похоже, у вас были особые отношения с Александрой?
        – Не знаю. Мы были детьми и, как и все дети, клялись друг другу в верности и думали, что нас никто и ничто не разлучит. Но если б Алекс не уехала, с нами сталось бы то же, что и с другими девочками подросткового возраста. Мы ссорились бы из-за мальчиков, имели бы разный вкус в одежде, наконец, достигли бы разных ступеней социальной лестницы и расстались бы, променяв друг друга на тех, кто больше подходил бы нам на новой стадии развития. Но Алекс сильно влияла на мою жизнь, и не только в детстве. До сих пор не могу избавиться от ощущения, что она меня предала. Постоянно задаюсь вопросом, что я сделала не так? Ни с того ни с сего она отдалилась от меня, а потом и вовсе уехала. Она стала мне чужой. Странно, но мне кажется, что сейчас я узнаю ее заново.
        Эрика вспомнила о кипе страниц, быстро растущей на письменном столе дома. До сих пор это были чужие впечатления и воспоминания, вперемешку с собственными мыслями и ощущениями. Эрика понятия не имела, как организовать все это в единое целое; знала только, что надо что-то делать. Писательским инстинктом она угадывала здесь возможность создать наконец что-то настоящее. Но где проходила граница между ее литературными интересами и личной привязанностью к Алекс, оставалось для нее загадкой. Писательское любопытство побуждало Эрику рассмотреть историю смерти бывшей подруги в более личностном аспекте. В конце концов, что мешало ей оставить в покое Алекс и, повернувшись спиной ко всему оплакивающему ее клану, заняться наконец своими проблемами?
        Но вместо этого Эрика почему-то стояла здесь, в доме, переполненном людьми, большинство из которых она не знала.
        В этот момент Эрика вспомнила о картине, которую нашла в гардеробе в спальне. Она вдруг поняла, почему теплые тона, в которых художник изобразил обнаженное тело Алекс, показались ей знакомыми, и повернулась к Франсин.
        – Помните, я приходила к вам в галерею?
        – Да.
        – Там возле двери висела одна картина… Теплые цвета – желтый, красный, оранжевый…
        – Понимаю, что вы имеете в виду. Но зачем вам она? Надеюсь, вы не надумали торговать предметами искусства? – Франсин улыбнулась.
        – Нет, мне просто интересно… Кто ее написал?
        – Это печальная история, – Франсин вздохнула. – Художника зовут Андерс Нильсон, и он родом отсюда, из Фьельбаки. Это Алекс его открыла. Человек большого дарования и, к сожалению, конченый алкоголик. Тем самым он уничтожил себя как художника. Сейчас ведь мало передать картины в какую-нибудь галерею и ждать успеха. Художник должен быть хорошим маркетологом, показываться на вернисажах, ходить на мероприятия и полностью соответствовать сложившемуся образу «человека искусства». Но Андерс Нильсон – спившийся тип, какого не каждый пустит к себе в гостиную. Время от времени нам удается продать то или иное его полотно понимающему клиенту, но звездой современного искусства Андерсу не стать. Рассуждая цинично, смерть от перепоя только увеличила бы его шансы. Мертвые художники всегда хорошо пробивались к широкой публике.
        Эрика с изумлением уставилась на миниатюрную фигурку перед собой. Франсин заметила ее реакцию и поспешила добавить:
        – Не думайте, что я так цинична. Просто уж очень обидно бывает, когда такой талантливый человек приносит всё в жертву бутылке. Андерсу повезло, что Алекс увидела его картины. Иначе ими любовались бы только местные алкаши. Не думаю, что они в состоянии оценить по достоинству высокое искусство.
        Еще один кусочек пазла лег на место, но узора в целом Эрика все еще не видела. Почему Алекс хранила работу Андерса Нильсона в гардеробе? Может, хотела сделать подарок Хенрику или любовнику и заказала свой портрет мастеру, чей талант ценила? Звучало не слишком правдоподобно. Чувственность картины Нильсона явно указывала на особые отношения между художником и моделью. С другой стороны, Эрика так мало понимала в современной живописи, что не могла доверять своим ощущениям.
        По залу пробежало оживление, и все внимание Эрики переключилось на дверь, где несколько шокированная публика встречала новую группу гостей. Когда на пороге появилась Нелли Лоренц, на мгновение все затаили дыхание. Эрика тут же вспомнила статью, которую отыскала в спальне. Голова сразу разбухла от мыслей.

* * *

        С конца 1950-х благосостояние Фьельбаки было связано с консервной фабрикой Лоренцев. Там работала почти половина трудоспособного населения, и Лоренцы считались чем-то вроде королевской семьи в маленьком поселке. Но возможностей для развития светской жизни здесь не имелось, поэтому клан держался особняком и с высоты холма, на котором стояла их огромная вилла, смотрел на Фьельбаку как на свои владения.
        Фабрику основал Фабиан Лоренц в 1952 году. Выходец из рыбацкого рода, он должен был продолжить дело отца и деда. Но рыбные ресурсы истощались, и это заставило умного и амбициозного молодого человека ступить на другой путь.
        Он начинал с нуля, а после его смерти в конце семидесятых вдова Нелли Лоренц получила не только безупречно функционирующее предприятие, но и значительное состояние. В отличие от супруга, которого в поселке любили, Нелли пользовалась репутацией бесчувственной и высокомерной особы. Она редко бывала на людях и общалась лишь с немногими, во время истинно королевских аудиенций, которые назначала сама.
        Именно поэтому появление Нелли Лоренц в доме Биргит и Карла-Эрика произвело такой ошеломляющий эффект и дало пищу сплетням и пересудам на много месяцев вперед. В нависшей тишине был бы слышен стук упавшей булавки. Нелли милостиво позволила Хенрику снять с нее меха и под руку с ним вошла в гостиную. Устраиваясь в кресле между Биргит и Карлом-Эриком – очень выборочно, – раздавала приветствия. Когда фру Лоренц погрузилась в светскую беседу с родителями Алекс, публика навострила уши.
        Одной из тех, кто удостоился кивка местной королевы, была Эрика. Она считалась ближайшей соседкой Лоренцев и незадолго после смерти родителей тоже удостоилась приглашения на чашку чая, которое вежливо отклонила, объяснив это тем, что еще не оправилась от потрясения.
        Сейчас Эрика наблюдала за Нелли, расточавшей Биргит и Карлу-Эрику свои сдержанные чувства, если таковые вообще могли быть в этом высохшем теле, во что верилось с трудом. Худая, костлявая Нелли глянцевым остовом торчала из дорогого платья. Похоже, она всю жизнь морила себя голодом, чтобы поддерживать презентабельный вид. Но то, что скрашивается естественной свежестью в молодости, в старости выглядит иначе. Правда, на лице Нелли с заострившимися чертами не было и следов морщин, но это лишь наводило на мысль о скальпеле, пришедшем на помощь природе.
        Главное ее достоинство составляли волосы. Пышные, серебристо-седые, они были уложены в элегантную прическу и так туго стянуты на затылке, что кожа на лбу натянулась, придав лицу Нелли несколько удивленное выражение. По оценке Эрики, фру Лоренц было чуть за восемьдесят. Поговаривали, что в молодости она работала танцовщицей в одном из сомнительных заведений в Гётеборге, где ее и отыскал Фабиан. Это подтверждала вышколенная грация, сквозившая в каждом ее движении. Хотя, согласно официальной версии, Нелли никогда близко не подходила к танцевальным заведениям и была дочерью какого-то консула из Стокгольма.
        Утешив скорбящих родителей, Нелли вышла на веранду и подсела к Юлии. Публика не подала виду, из последних сил сдерживая нарастающее удивление. Разговоры продолжались, но все внимание было устремлено на странную пару.
        Эрика наблюдала за Нелли и Юлией из своего угла, куда удалилась после того, как от нее отошла Франсин. Впервые за сегодняшний день она видела улыбку на лице Юлии. Девушка спрыгнула с подоконника и села на ротанговый диванчик рядом с Нелли, где они долго шептались, прижавшись друг к другу.
        Что могло быть общего у этих столь разных женщин? Эрика покосилась в сторону Биргит. На лице матери Алекс высохли слезы, она смотрела на Юлию округлившимися от ужаса глазами. Интерес к Нелли сразу принял другой оборот. Теперь Эрика думала о том, что, возможно, ей и стоило бы посидеть с фру Лоренц за чашкой чая.
        Покинув дом на холме, Эрика почувствовала облегчение и полной грудью вдохнула свежий зимний воздух.

* * *

        Патрик волновался. Давненько он не готовил ужин для женщины, тем более той, которая ему нравилась. Все должно было быть в лучшем виде.
        Мурлыча под нос песню, Патрик нарезал огурцы для салата. После долгих и мучительных размышлений он остановил выбор на говяжьем филе, которое сейчас томилось в духовке на последней стадии готовности. Соус пузырился на огне сверху, и у Патрика заурчало в желудке.
        День выдался тяжелый. Уйти с работы пораньше не получилось, поэтому прибираться пришлось в срочном порядке. Патрик и не подозревал, в какой упадок пришел дом с тех пор, как ушла Карин.
        Но Эрика не должна была все это видеть. Было бы обидно подпасть под стереотип молодого холостяка с вечным бардаком в квартире и пустым холодильником. Выходит, Карин в одиночку тащила весь этот немалый воз, а он принимал домашний уют как должное. Он вообще многое принимал как должное, не задумываясь о том, скольких усилий это требует…
        Когда в дверь позвонили, Патрик снял передник и в последний раз оглядел себя в зеркале. Волосы, несмотря на пенку, торчали в разные стороны.
        Эрика, как всегда, выглядела фантастически. Щеки раскраснелись от мороза, пышные светлые локоны падали на воротник пуховой куртки. Патрик слегка приобнял гостью, вдохнув запах парфюма, и впустил ее в тепло.
        Накрытый стол ждал. Пока разогревалось мясо, можно было заняться салатом. Патрик исподтишка наблюдал, как Эрика расправляется с половинкой фаршированного креветками авокадо. Он хотел угадать ее реакцию.
        – Вот уж не думала, что ты способен сообразить обед из трех блюд, – сказала Эрика, жуя авокадо.
        – Для меня самого это стало неожиданностью, – признался Патрик. – Ну… будем! – Он поднял бокал. – И добро пожаловать в ресторан «Хедстрём».
        Они сомкнули бокалы, пригубили холодное белое вино и занялись едой.
        – Как ты? – Патрик посмотрел на Эрику из-под нависшей челки.
        – Ничего, в последнее время стало легче.
        – Как ты вообще оказалась на допросе? Сколько лет прошло с тех пор, как ты общалась с Алекс и ее семьей?
        – Двадцать пять, не меньше. Честно говоря, сама не знаю. Я как будто попала в смерч и теперь не могу или не хочу из него выбираться. Думаю, Биргит я нужна как напоминание о лучших временах. Но в общем и целом я далека от всего этого, поэтому мое присутствие на допросе совершенно не важно… – Она вздохнула. – Как расследование? Выяснили что-нибудь?
        – Извини, но я не могу обсуждать эту тему.
        – Понимаю. Прости, я не подумала.
        – Ничего страшного. Я даже рассчитываю на твою помощь. Ты ведь знала эту семью раньше и общаешься с ними сейчас. Можешь поделиться своими впечатлениями о людях, которые окружали Алекс?
        Эрика отложила приборы и задумалась, как бы понятнее изложить свои ощущения. Патрик внимательно слушал, по ходу подавая горячее. Задавал вопросы. Его удивляло, как у Эрики получилось собрать столько информации за такой короткий срок. Женщина, которая до сих пор была для Патрика безликой жертвой убийства, на глазах обретала плоть и кровь.
        – Понимаю, что ты не можешь об этом говорить, но… может, у вас уже есть какие-нибудь версии? Кто ее убил?
        – Нет. Признаюсь, в расследовании мы не особенно продвинулись. Любая наводка будет как нельзя кстати.
        Патрик вздохнул, провел пальцем по краю бокала. Эрика думала.
        – У меня есть еще кое-что, что, возможно, будет тебе интересно.
        Она потянулась за сумочкой и вытащила на стол сложенную бумажку. Патрик развернул газету и вопросительно поднял брови.
        – И при чем здесь Александра?
        – Я задаю себе тот же вопрос. Эту газету я нашла в ворохе нижнего белья Алекс, в ящике ее письменного стола.
        – Нашла? – еще больше удивился он. – И когда же ты успела заглянуть в ее письменный стол?
        По тому, как покраснела Эрика, Патрик понял, что она от него что-то скрывает.
        – Ну… как-то вечером я вошла в ее дом и порылась там немножко…
        – Ты… что сделала?
        – Знаю, знаю, молчи. Это была чудовищная глупость с моей стороны. Со мной так всегда: сначала делаю, потом думаю… – Эрика продолжала говорить, только чтобы не дать Патрику вставить слово. – Так или иначе, вышло так, что эта газета из ящика Алекс попала ко мне.
        Хедстрём не стал уточнять, как же это так «вышло», благоразумно рассудив, что этого ему лучше не знать.
        – Как ты думаешь, что бы это значило? – продолжала Эрика. – История двадцатипятилетней давности. Как она может быть связана с Алекс?
        – Что ты вообще об этом знаешь? – спросил Патрик.
        – Не больше, чем здесь написано. Нильс Лоренц, сын Нелли и Фабиана Лоренц, бесследно пропал в семьдесят седьмом году. Тело так и не нашли, хотя версий было много. Одни полагали, что он утонул в море, другие – что сбежал за границу, прихватив отцовские денежки. Судя по тому, что я о нем слышала, Нильс Лоренц не был симпатичным парнем, поэтому многим больше пришлась по душе вторая версия. Думаю, Нелли просто избаловала своего единственного сына. После его исчезновения она была безутешна, а Фабиан и вовсе не оправился. Умер от сердечного приступа годом позже. И теперь единственный наследник их состояния – приемный сын, которого они взяли за год или около того до исчезновения Нильса. Официально Нелли усыновила его только через два года после смерти мужа… Это лишь малая часть того, что говорили об этом в поселке, и я все еще не понимаю, при чем здесь Алекс. Их семьи связаны как будто только тем, что одно время Карл-Эрик работал в конторе при лоренцевской фабрике. Еще до того, как они переехали в Гётеборг; мы с Алекс тогда были маленькие. То есть с тех пор прошло больше двадцати пяти лет.
        Тут Эрика вспомнила недавний вечер в доме Карла-Эрика и Биргит и рассказала Патрику о появлении там Нелли и о том, что она почти все время говорила с одной Юлией.
        – Я все еще не представляю себе, как с этим связана Алекс, но что-то в этом есть. В жизни Алекс всплыло что-то из прошлого – так говорила Франсин, которая вместе с ней держала галерею. Большего она не знала, но я думаю, что здесь есть какая-то связь.
        Эрике было стыдно, поскольку она не открыла Патрику всей правды. Один маленький, но очень заметный кусочек пазла все-таки от него утаила. До поры, во всяком случае.
        – Против женской интуиции мои аргументы бессильны, – Хедстрём вздохнул. – Хочешь еще вина?
        – Да, спасибо. – Эрика оглядела кухню. – Как у тебя уютно… Это интерьер – твоя идея?
        – Нет, к сожалению. Все это устроила Карин.
        – Карин? А что, собственно, произошло? Я не в курсе…
        – Ну… история стара как мир. Девушка познакомилась с певцом из танцевальной группы… Знаешь, такие парни в куртках до пояса?
        – Ты шутишь?
        – Увы, нет. Только не тогда, когда меня кладут на лопатки. Она бросила меня ради Лейфа Ларсона – звезды из Бохуслена из еще более звездной группы «Леффес». Самая клёвая на западном побережье стрижка «маллет». Что я мог противопоставить его лоферам с кисточками?
        Эрика округлила глаза. Патрик улыбался.
        – Я, конечно, немного преувеличил, но все примерно так и было.
        – Ужасно. Просто не верится…
        – Я долго жалел себя, но теперь всё в порядке. Не блестяще, но в порядке.
        Эрика поспешила сменить тему.
        – Новость о ее беременности – это просто бомба.
        Патрик терпеливо ждал продолжения. Поразмыслив, Эрика решила развивать тему беременности, но на этот раз заговорила тихо, неуверенно, запинаясь и подбирая слова.
        – Лучшая подруга Алекс утверждает, что отец ребенка – не Хенрик.
        Хедстрём поднял бровь и присвистнул.
        – Франсин говорила, что Алекс приезжала во Фьельбаку, чтобы с кем-то здесь встречаться, – продолжила Эрика. – Она никогда не хотела ребенка от Хенрика, но все изменилось, когда появился этот мужчина. Алекс очень любила своего будущего ребенка, и Франсин видит в этом еще одну причину не верить в самоубийство. Она говорит, что впервые в жизни видела Алекс счастливой.
        – Она знает, кто этот мужчина?
        – Нет. Об этом Алекс никому не говорила.
        – И как ее муж относился к тому, что она уезжала во Фьельбаку каждые выходные без него? Он знал, что она с кем-то встречается?
        Патрик сделал глоток и почувствовал, что его щеки порозовели. От вина или близости Эрики – этого он не знал.
        – Похоже, у них вообще были очень странные отношения, – сказала Эрика. – Я встречалась с Хенриком в Гётеборге, и у меня сложилось впечатление, будто они жили каждый своей жизнью. Вообще, трудно сказать, что он знает, а чего не знает. У этого человека вместо лица каменная маска, и то, что нужно, он умеет хранить при себе.
        – В таких случаях иногда срабатывает эффект скороварки, – ввернул Патрик. – Когда внутри скапливается слишком много, может рвануть… Тебе не кажется, что именно так оно и вышло на этот раз? Обманутый муж наконец не выдержал и убил неверную жену?
        – Я не знаю, правда. Мне кажется только, что мы с тобой слишком много выпили, чтобы рассуждать о таких вещах. Давай оставим тему убийства до следующего раза, хорошо?
        Патрик согласился, и они сомкнули бокалы еще раз. А потом переместились на диван и провели остаток вечера в разговорах о чем угодно, только не об этом.
        Эрика рассказала о своей жизни, проблемах с домом и тоске по родителям. Патрик признался, что развод выбил его из колеи. Что он злится на Карин за то, что снова оказался в начале дистанции именно в тот момент, когда был готов завести детей и стать настоящим семьянином.
        Когда они молчали, думая каждый о своем, Патрик едва удержался, чтобы не поцеловать ее. А потом момент был упущен.

        3

        Он видел, как ее выносят. Ему хотелось взвыть или броситься на ее накрытое простыней тело. Остаться с ней навсегда.
        Теперь она ушла насовсем. Чужие люди будут ковыряться в ее теле, и никто из них не увидит в нем красоты, которую видел он.
        Для них она всего лишь кусок мяса, номер на бумаге – без жизни, без огня.
        Левой рукой он провел по своей правой ладони, еще вчера ласкавшей ее руку. Потом прижал ладонь к щеке и попытался вспомнить холод ее кожи.
        Он ничего не почувствовал. Она ушла.
        Лампы мерцали голубым. Люди сновали туда-сюда. Зачем они бегают, когда все кончено?
        Его не замечали. Он был невидим, как и всегда, но это не имело никакого значения.
        Она его видела. Она всегда его видела. Когда она поднимала на него голубые глаза, он чувствовал себя видимым.
        Теперь все это в прошлом. Борьба угасла. Он стоял в куче пепла и смотрел, как уносят его жизнь, скрытую под желтым больничным покрывалом.
        Когда доходишь до конца дороги, выбора пути нет. Он всегда знал это, и вот теперь это время пришло. Он его ждал.
        Она ушла навсегда.

* * *

        Фру Лоренц как будто немного удивилась, услышав в трубке ее голос. На мгновение Эрика подумала, не делает ли она из мухи слона, но факты говорили за себя. Появление Нелли на поминках Алекс и в самом деле выглядело странно. Особенно то, что она весь вечер беседовала с одной Юлией. Карл-Эрик действительно работал на фабрике Флориана Лоренца вплоть до отъезда в Гётеборг, но лично, насколько было известно Эрике, они не общались. На социальной лестнице Карлсоны стояли гораздо ниже Лоренцев.
        Салон, куда проводили Эрику, был обустроен со вкусом. Вид из окна разворачивался от гавани в одной стороне до открытого морского горизонта за островами в другой. Отражаясь от покрытого снегом льда, солнце рассыпалось слепящими искрами. В такие дни зимние виды навевают воспоминания о лете.
        Они устроились на изящных диванах. Поданные на серебряном подносе канапе оказались вкусными, и Эрике пришлось побороться с собой, чтобы не съесть их все сразу. Она не хотела демонстрировать плохие манеры. Хозяйка ограничилась одной штукой – из страха нарастить на старых костях хоть немного жира.
        Разговор получился вялый, но вполне светский. В длинных паузах под мерное тиканье часов слышалось, как обе осторожно потягивают чай. Обсуждали нейтральные темы – отток народа из Фьельбаки, проблемы с занятостью и то, как печально, что все больше красивых старых домов покупается заезжими туристами под летние дачи. Нелли вспомнила, как бывало раньше, когда она, молодая, только что переехала сюда к мужу. Эрика слушала внимательно, задавала вопросы.
        Они как будто ходили кругами вокруг того, что так или иначе не могло остаться незатронутым.
        Первой решилась Эрика.
        – Жаль, что нам приходится видеться при таких трагических обстоятельствах, – робко начала она.
        – Да, да… такая молодая женщина…
        – Не знала, что вы так близко знакомы с Карлгренами.
        – Карл-Эрик работал у нас много лет; конечно, мы общались и с его семьей по разным поводам. Я просто не могла не зайти к ним, хотя бы ненадолго.
        Нелли опустила глаза. Пальцы нервно теребили на колене ткань платья.
        – Но у меня сложилось впечатление, будто вы знаете и Юлию, – продолжала Эрика. – Она ведь еще не родилась, когда Карлгрены жили во Фьельбаке.
        Чуть заметное движение спиной, легкий кивок – вот и все, что выдало недовольство фру Лоренц. Она махнула рукой в золотых перстнях.
        – Юлия – это мое недавнее знакомство. Очень приятная молодая дама, на мой взгляд, и совсем не похожа на свою вульгарную сестру. В отличие от Александры, у Юлии есть характер, и это делает ее намного интересней.
        Нелли прикрыла рот рукой. Она не только забыла, что говорит о мертвой женщине, но и на долю секунды обнаружила маленькую трещинку в сверкающем фасаде. И то, что успела увидеть там Эрика, было чистой воды ненавистью. Откуда? Если фру Лоренц и знала Александру, то разве ребенком…
        Не успела Нелли загладить свою оплошность, как зазвонил телефон, и она удалилась с явным облегчением на лице.
        Эрика воспользовалась моментом, чтобы оглядеться. Стиль комнаты был выдержан безупречно, но отдавал безликостью. Во всем чувствовалась направляющая рука дизайнера – ни одной случайной детали. Поневоле Эрика вспомнила родительский дом. Обустраивая его, отец с матерью меньше всего думали о красоте, зато каждая мелочь знала свое место и в нужный момент всегда оказывалась под рукой. И чего стоил этот блестящий музейный интерьер по сравнению с уютом небогатого дома?
        Единственным, что хоть как-то оживляло обстановку, были семейные портреты на каминной полке. Эрика подалась вперед, чтобы рассмотреть их как следует. Фотографии располагались слева направо в хронологическом порядке, и самая первая, черно-белая, представляла элегантную пару в свадебных нарядах. Нелли в подвенечном платье и в самом деле была ослепительна, зато Фабиан довольно неуклюже смотрелся во фраке.
        На следующем снимке она держала на руках малыша. Фабиан рядом выглядел все таким же напряженным и серьезным. Далее шли портреты мальчика, начиная с младенчества, иногда рядом с матерью, иногда без нее. На последнем ему было около двадцати пяти лет. Нильс Лоренц – пропавший сын. Начиная со второго снимка, могло показаться, что семья состоит только из него и Нелли. Хотя, похоже, красоваться перед объективом – удовольствие совсем не в духе Фабиана, предпочитавшего прятаться за камерой. Не было отца и ни на одной из фотографий с приемным сыном Яном.
        Эрика обратила внимание на стол в углу – темный, вишневого дерева, украшенный изысканной инкрустацией. Она поводила пальцем, следуя узорам на пустой столешнице. Похоже, эта вещь стояла здесь только для красоты. Эрика подавила в себе искушение заглянуть в ящики. Телефонный разговор затянулся, но Нелли могла вернуться в любую секунду. Рядом стояла мусорная корзина. Эрика вытащила из нее скомканную бумажку, развернула и, прочитав, быстро вернула на место. История становилась все более интересной.
        За спиной кто-то откашлялся. В дверях, вопросительно подняв брови, стоял Ян Лоренц. Эрика задалась вопросом, как давно он здесь появился.
        – Эрика Фальк, если не ошибаюсь?
        – Именно так. А вы, должно быть, Ян, сын Нелли?
        – Точно. Приятно познакомиться. Последнее время вы у нас что-то вроде местной знаменитости, так?
        Широко улыбаясь, он подошел к ней и протянул руку, которую Эрика взяла с опаской. Было в этом типе что-то жуткое, от чего волоски на ее руке встали дыбом. Когда Ян задержал ее ладонь в своей, Эрика подавила желание вырвать руку.
        Похоже, он явился прямо с делового совещания, – в тщательно выглаженном костюме и с портфелем в руке. Эрика знала, что Ян ведет семейный бизнес, причем неплохо справляется.
        На зачесанных назад волосах лежало, пожалуй, слишком много воска. Губы были несколько полноватыми для мужчины, красивые глаза оттеняли длинные ресницы. Женственность лица нарушала мощная нижняя челюсть с ямочкой на подбородке. При этом трудно было сказать, насколько оно привлекательно или некрасиво. На Эрику Ян Лоренц произвел скорее отталкивающее впечатление, но это было не более чем смутное ощущение, не подкрепленное рациональными доводами.
        – То есть маме удалось наконец заманить вас к нам. Она мечтала об этом с тех пор, как вышла ваша первая книга.
        – Я поняла, что мое появление здесь стало событием века. Ваша мама давно приглашала меня, но до сих пор не получалось прийти.
        – Я слышал о ваших родителях. Какая трагедия… Приношу искренние соболезнования.
        Уголки его губ печально опустились, но глаза оставались все такими же равнодушными.
        Нелли вернулась. Ян наклонился поцеловать мать в щеку, которую та подставила, не изменившись в лице.
        – Какая радость, мама, что Эрика наконец смогла прийти. Ты так долго ждала этого дня…
        – Да, это большая радость.
        Она села на диван и схватилась за правый локоть. Лицо ее исказила гримаса боли.
        – Что с тобой, мама? – забеспокоился Ян. – Принести таблетки?
        Он взял ее за плечо, но Нелли сбросила его руку.
        – Ничего страшного. Старческие спазмы, не более того. Разве ты не должен быть на фабрике?
        – Заехал взять кое-какие бумаги… Оставляю вас одних. Береги себя, мама.
        В ответ Нелли что-то фыркнула. Сочувствие казалось искренним, но Эрика могла поклясться, что видела улыбку на губах Яна, когда он, в последний раз обернувшись, покидал комнату.
        – Не становитесь старухой, моя милая, – сказала Нелли после его ухода. – С каждым годом идея «скалы чести» [6 - «Скала чести» – понятие, связанное с принятым у некоторых древних народов, в том числе скандинавских, обычаем лишать стариков жизни, сбрасывая их со скалы.] представляется мне все менее нелепой. Остается надеяться на старческий маразм, который позволит мне снова чувствовать себя двадцатилетней… Да, это было бы совсем неплохо. – Фру Лоренц горько улыбнулась.
        Тема для разговора назревала не самая приятная, и Эрика, пробормотав что-то в ответ, поспешила сменить ее.
        – В любом случае вас должно утешать, что сын так успешно справляется с семейным бизнесом. Насколько я понимаю, он и его жена живут с вами?
        – Утешать? – переспросила Нелли. – Да, возможно.
        Задержав взгляд на фотографиях на каминной полке, она замолчала. Расспрашивать ее Эрика не решилась.
        – Но хватит обо мне и о нас. Вы работаете над новой книгой? Должна признаться, до сих пор влюблена в вашу первую, о Карин Бойе [7 - Карин Бойе (1900–1941) – шведская писательница и поэтесса.]. У вас она получилась такая живая… Как вообще вышло, что вы пишете только о женщинах?
        – Думаю, случайно, – ответила Эрика. – Моя выпускная работа в университете была посвящена знаменитым шведским писательницам. Тема так заинтересовала меня, что я решила продолжить ее – правда, несколько в другом ключе. Мне стало любопытно, что это были за люди. Начала я, как вам, наверное, известно, с Анны Марии Леннгрен [8 - Анна-Мария Леннгрен (1754–1817) – шведская поэтесса.], потому что о ней знала меньше всего. Ну а дальше пошли другие… Сейчас пишу о Сельме Лагерлёф, и есть очень интересные находки.
        – А вы не пытались создать что-нибудь другое… я имела в виду, небиографическое? У вас такой роскошный язык…
        – Я много думала об этом, – ответила Эрика, стараясь подавить смущение. – Но сейчас я занимаюсь Сельмой Лагерлёф, а дальше посмотрим.
        Она посмотрела на часы.
        – Кстати, о книгах: вынуждена откланяться. Хотя мой рабочий день не нормирован, я должна сделать положенное количество страниц. Выбиваться из ритма рискованно. Большое спасибо за чай и вкусные канапе.
        – Меня благодарить не за что. Приятно было повидаться.
        Нелли грациозно поднялась с дивана. Боль в руке, похоже, прошла.
        – Я провожу вас. Раньше это сделала бы наша домработница Вера, но теперь домработницы не в моде, да и мало кто может позволить себе такую роскошь. Мы-то можем, но Ян категорически не хочет чужого человека в доме. При этом он ничего не имеет против того, чтобы Вера приходила к нам раз в неделю убираться. Кто их поймет, молодых…
        Похоже, их знакомство за этот вечер успело перейти в новую стадию. Потому что, когда гостья протянула хозяйке руку на прощание, та, проигнорировав этот жест, поцеловала ее в щеку. Эрика, сразу почувствовав себя светской дамой, поспешила домой.

* * *

        Она не стала объяснять Нелли истинную причину своего раннего ухода. Часы показывали без двадцати два. В два ожидался маклер, который должен был посмотреть дом в связи с предстоящей продажей. Эрика заскрипела зубами при мысли, что кто-то чужой будет бродить по комнатам, мысленно переводя в деньги то, что составляло ее жизнь. Но у нее не было иного выхода, кроме как предоставить событиям идти своим чередом.
        Эрика оставила машину дома, поэтому убыстрила шаг, чтобы успеть вовремя. С другой стороны, разве он не может подождать минутку-другую? С какой стати ей бежать сломя голову?
        Мысли взяли более приятное направление. Пятничный ужин с Хедстрёмом превзошел все ее ожидания. До сих пор в глазах Эрики Патрик был чем-то вроде любимого, но иногда надоедливого младшего брата. Таким она ожидала увидеть его и в этот раз, но вместо этого обнаружила зрелого мужчину, доброжелательного и с чувством юмора. Это стало для нее приятным открытием, и теперь Эрика спрашивала себя, представится ли ей случай, в свою очередь, пригласить Патрика к себе домой с ответным визитом.
        Последний подъем на пути к кемпингу в Сэльвике выглядел пологим, но на самом деле был очень длинным и крутым. Эрика тяжело дышала, поворачивая к дому, и, не дойдя, встала на полпути. У ворот был припаркован большой «Мерседес», и не нужно было долго гадать, кто его владелец. Дело, и без того неприятное, принимало куда более жесткий оборот.
        – Привет, Эрика.
        Перед входной дверью стоял Лукас, сложив руки на груди.
        – Что ты здесь делаешь?
        – Значит, так теперь встречают любимого зятя?
        Его шведский был не без акцента, но грамматически безупречен.
        Лукас развел руки, словно собирался ее обнять. Эрика отстранилась, что, конечно, тоже не было для него неожиданностью. Вообще, Эрика с самого начала поняла, с кем имеет дело, поэтому в присутствии Лукаса вела себя осторожно. Больше всего ей сейчас хотелось влепить ему пощечину, от чего Эрика воздерживалась, опасаясь последствий.
        – Так что ты тут делаешь? – повторила она вопрос.
        – Если я правильно понимаю… гм… четверть этого дома – моя.
        С этими словами он сделал в сторону дома жест, исполненный такой уверенности, будто речь шла о четвертой части земного шара.
        – Половина моя, половина Анны, – возразила Эрика. – При чем здесь ты?
        – Ты плохо знаешь семейный кодекс, – Лукас оскалился. – Хотя это как раз понятно, иначе давно нашла бы какого-нибудь чокнутого себе в п?ру. В любом случае ты должна была слышать, что хорошие супруги всё делят между собой поровну. Всё – в том числе и этот дом с видом на море.
        Эрика всегда помнила об этом. И не переставала упрекать родителей в том, что они не отписали дом в дар обеим дочерям. Тоже ведь знали, что за тип Лукас, но, вероятно, не рассчитывали умереть так скоро. Никто не хочет иметь перед глазами постоянное напоминание о собственной смерти. Вот и мама с папой все откладывали момент составления завещания…
        Эрика проглотила оскорбительный намек на ее семейное положение. Она предпочла бы просидеть остаток жизни на вершине стеклянной горы, чем связываться с таким типом, как Лукас.
        – Я хотел быть здесь, когда маклер будет осматривать дом. Нелишне знать, сколько все это стоит. Мы ведь хотим сделать всё как положено, не так ли?
        Снова зловещая улыбка. Эрика отперла дверь, оттолкнула Лукаса и прошла в дом. Маклер запаздывал, но она надеялась, что тот скоро объявится. Уж очень не хотелось лишнюю минуту оставаться с Лукасом один на один.
        Он вошел после нее. Эрика повесила куртку и отправилась убираться на кухне. Игнорировать Лукаса – вот и все, что ей оставалось. Она слышала, как он бродит по дому. Лукас был здесь всего в третий или четвертый раз. Красота в простом – не то, что он мог оценить. Желанием встречаться с семьей жены также никогда не горел. Отец терпеть не мог зятя, и эта неприязнь была взаимной. Анна всегда приезжала с детьми и без мужа.
        Эрике не нравилась эта его манера ощупывать мебель и побрякушки, будто ко всему прицениваясь. Так хотелось взять тряпку и протереть каждую мелочь, которой касались его руки… Эрика облегченно вздохнула, увидев в окно седого мужчину, повернувшего к воротам на большой «Вольво», и поспешила открыть ему дверь, после чего ушла и заперлась у себя в комнате. Видеть, как пересчитываются на деньги ее детские воспоминания, а всему, что так ей дорого, назначается цена за квадратный метр, было свыше ее сил.
        Компьютер был включен; текст висел на мониторе, готовый для работы. Сегодня Эрика, разнообразия ради, поднялась с постели пораньше и успела написать четыре страницы предварительного наброска книги об Алекс, которые сейчас села перечитывать.
        Она все еще не представляла себе, как это будет выглядеть в целом. Пока смерть Алекс представлялась самоубийством, главный вопрос книги – «Почему?» – задавал повествованию скорее документальное направление. Но сейчас собранный материал все больше стремился принять форму детектива – жанра, в котором Эрика чувствовала себя не вполне уверенно. Ее интересовали люди, их отношения и психология – то, что авторы криминального жанра нередко приносят в жертву леденящим кровь ужасам и бегающим по телу мурашкам. Больше всего в литературе Эрика ненавидела клише. Она чувствовала, что хочет создать нечто совсем другое. Попытаться описать, что могло заставить человека совершить самый непростительный из грехов – отнять жизнь у себе подобного…
        До сих пор Эрика следовала в записях хронологическому порядку, аккуратно излагая чужие мнения и версии, перемежающиеся с собственными мыслями и наблюдениями. Собранный материал предстояло обработать, сократить и смонтировать так, чтобы как можно больше приблизить его к правде. Теперь Эрику меньше всего заботило, как на это отреагируют родственники Алекс.
        Она жалела, что не открыла Патрику всего, что видела в доме убитой подруги. Ей следовало бы рассказать ему и о напугавшем ее таинственном посетителе, и о картине, которая нашлась в гардеробе. О возникшем вдруг чувстве, будто в комнате чего-то не хватает. Эрика воздержалась от того, чтобы немедленно звонить Патрику, но пообещала исправить оплошность при первом же представившемся случае.
        Мужчины бродили по дому. Наверное, поведение Эрики должно было показаться маклеру странным – едва поздороваться и тут же скрыться из глаз. Эрика чувствовала себя беспомощной в сложившейся ситуации, но скрепя сердце решила продемонстрировать хорошие манеры, которые, несмотря ни на что, у нее были.
        Когда она вошла в гостиную, Лукас, пустив в ход все свое красноречие, расписывал бесподобный свет, проникающий через зерешеченные окна со стороны моря. Эрике это показалось странным. Она и не знала, что прячущиеся под камнями существа так любят солнце. Лукас виделся ей чем-то вроде гигантского жука в сверкающем панцире, которого так хотелось навсегда вычеркнуть из жизни одним движением ноги.
        – Извините, что оставила вас, – начала Эрика. – Нужно было доделать кое-какие срочные дела.
        Она широко улыбнулась, протягивая руку маклеру.
        – Чьель Эк, – представился тот.
        И тут же поспешил заверить, что не подумал о хозяйке ничего плохого. Продажа дома – дело деликатное. Если б она только знала, какие случаи бывали в его практике…
        Эрика улыбнулась и озорно моргнула, взмахнув ресницами. Взгляд Лукаса стал настороженным.
        – Не хотела вам мешать, но как далеко вы продвинулись? – спросила она.
        – Ваш зять только что показывал мне замечательную гостиную. Должен заметить, все тут обставлено с тонким вкусом. А какие окна… какое прекрасное естественное освещение…
        – Да, жаль только, что дует так немилосердно.
        – Дует?
        – Да, к сожалению, окна плохо проконопачены. Поэтому при малейшем ветре главное поскорей напялить на себя самые толстые шерстяные носки. Но это ведь не такая неразрешимая проблема – утеплить окна?
        Лукас выпучил глаза, как безумный, но Эрика не обратила на него внимания. Вместо этого она взяла маклера Чьеля под руку, так что, будь он собакой, непременно завилял бы хвостом.
        – Если здесь, наверху, вы уже всё посмотрели, то обязательно должны увидеть подвал. И не обращайте внимание на запах плесени. Он не опасен, если вы, конечно, не аллергик. Одно время я почти не вылезала из подвала – и, как видите, до сих пор жива. Доктора говорят, что астма не имеет к плесени никакого отношения.
        Тут Эрика, перегнувшись почти пополам, изобразила страшный приступ кашля. Краем глаза она видела, как налилось кровью лицо Лукаса. Эрика понимала, что ее блеф раскроется, стоит только маклеру Чьелю провести проверку. Но не могла отказать себе в удовольствии лишний раз позлить ненавистного зятя.
        Оценив все достоинства и недостатки подвала, маклер Чьель с облегчением вышел на свежий воздух. Лукас молчал, и Эрика спрашивала себя, не зашла ли ее шутка слишком далеко. Он прекрасно понимал, что ни одно из «разоблачений» Эрики не имеет под собой почвы. Но она выставила его на посмешище, а это было то, чего Лукас Максвелл не спускал никому.
        Эрика не без дрожи в коленях наблюдала, как уезжал маклер, как приветливо махал рукой, обещая в скором времени прислать сертифицированного оценщика, который еще раз осмотрит весь дом от чердака до подвала.
        Она еще раз вошла в гостиную за Лукасом – и секунду спустя оказалась прижатой к стене. Лукас схватил ее за горло. Лицо с выпученными глазами нависло в паре сантиметров от ее носа. В этот момент Эрика поняла, почему сестра не решается разорвать отношения с этим человеком.
        – Ты никогда… никогда больше не сделаешь ничего подобного, – прошипел он, брызжа слюной. – Никому, слышишь, никому еще не сходило с рук выставлять меня дураком.
        Эрика боялась пошевелиться и только молилась про себя, чтобы он как можно скорее покинул ее дом. К ее удивлению, Лукас именно так и сделал. Он отпустил ее горло, повернулся и пошел к двери. Но не успела Эрика облегченно вздохнуть, быстро повернулся и снова оказался возле нее. Она опешила. Лукас вцепился ей в волосы и прижал ее рот к своему. Затем просунул язык между ее губами и с такой силой схватил ее за грудь, что бюстгальтер врезался в кожу. Потом развернулся с улыбкой и секунду спустя исчез за дверью.
        Лишь услышав звук удаляющейся машины, Эрика решилась пошевелиться. Она опустилась на пол вдоль стены и зажала ладонью рот. Поцелуй Лукаса был ужасней, чем хватка за горло. Все тело дрожало как осиновый лист. Обхватив руками голову, Эрика ткнулась лицом в колени и зарыдала. Она оплакивала не себя, а Анну.

* * *

        Утро понедельника было явно не его время. Лишь к одиннадцати часам Патрик начинал чувствовать себя человеком. На этот раз из полусонного состояния его вывел звук с размахом опустившейся на стол кипы бумаг. Удар был настолько сильный, что Патрик ожидал увидеть перед собой кипу вдвое больше. Анника Янсон рассмеялась и сделала невинное лицо.
        – Ты как будто хотел прочитать все, что было написано за год о семье Лоренц? Я проделала громадную работу, выудив из архивов всё до последней буквы, – и какова благодарность? Тяжкий вздох. Куда подевалась твоя природная вежливость, Патрик?
        Он улыбнулся:
        – Ты заслуживаешь благодарности ежеминутно и ежесекундно, Анника. Но и это не всё. Не будь ты замужем, я женился бы на тебе немедленно и с ног до головы осып?л бы бриллиантами и мехами. Но ты разбила мое сердце и предпочла мне грубияна-мужа, а потому я ограничусь скромным «спасибо». Все равно моя беспредельная благодарность тебе не нуждается в словах.
        Патрик был доволен, что на этот раз ему удалось вогнать ее в краску.
        – Ну, теперь тебе есть чем заняться, – продолжала Анника. – Зачем тебе вообще это нужно? Это как-то связано с убийством во Фьельбаке?
        – Без понятия, если честно. Будем называть это женской интуицией.
        Анника вопросительно подняла брови, но решила, что сейчас выжать из Патрика большего не удастся. Ее терзало любопытство. Семью Лоренц даже в Танумсхеде знали все. Если окажется, что они как-то связаны с убийством, это станет по меньшей мере сенсацией.
        Патрик смотрел, как Анника закрывает дверь. Невероятно толковая женщина. Хорошо, если она все-таки уживется с Мелльбергом. Ее уход был бы большой потерей для участка.
        Хедстрём заставил себя сосредоточиться на бумагах, которые принесла Анника. Убедившись, что на их изучение уйдет остаток дня, расслабился, откинулся в кресле, положив ноги на стол, и взял верхнюю статью.
        Спустя шесть часов Патрик почесывал затекший затылок, чувствуя резь в глазах. Он читал статьи в хронологическом порядке, начав с самой старой газетной вырезки. Она оказалась увлекательной. В тот год пресса вообще много писала о Фабиане Лоренце и его успехах, и всё в положительном, даже восторженном ключе. Предприятие развивалось на удивление быстро. Похоже, Фабиану с самого начала сопутствовала удача – или же, как предприниматель, он был невероятно талантлив, если не гениален.
        Свадьбе с Нелли была посвящена колонка в «Светской хронике», с прилагающимися фотографиями красивой пары в подвенечных нарядах. Далее в газетах шли снимки Нелли и их сына Нильса. В том, что касалось благотворительности и других трудов на благо общества, фру Лоренц, похоже, была неутомима. Нильс сопровождал ее всюду. Иногда он выглядел испуганным, вцепившись в руку матери.
        И войдя в подростковый возраст, ставший заметно более сдержанным на публике, Нильс оставался неразлучен с ней. Правда, теперь сам держал мать под руку. Его детское лицо – как, по крайней мере, показалось Патрику – излучало самоуверенность собственника. Что касается Фабиана, он упоминался в газетах все реже. В основном в связи с событиями из мира большого бизнеса.
        Одна статья выделялась из общего потока и привлекла особенное внимание Патрика. Журнал «Аллерс» посвятил целый разворот Нелли, усыновившей в середине семидесятых мальчика с «трагическим прошлым», как выразился по этому поводу репортер. На снимке она, разнаряженная в пух и прах, в интерьере роскошной гостиной обнимала подростка лет двенадцати. Новоявленный воспитанник не выглядел довольным и как будто вот-вот собирался стряхнуть ее костлявую руку. Нильс, теперь уже молодой человек лет двадцати пяти, стоял за спиной матери. Серьезный и подтянутый, в темном костюме и с зачесанными назад волосами, он идеально вписывался в эту дворцовую обстановку, в которой мальчик выглядел чужим.
        Репортер на все лады восхвалял великодушие Нелли, взявшей на себя труд заботиться об этом ребенке. В статье сквозил намек на какую-то трагедию в его прошлом, душевную травму, которую Нелли надеялась залечить своей любовью и здоровой обстановкой дома Лоренцев. Какая наивность! Патрик почувствовал жалость к этому подростку.
        Несколько лет спустя гламурные сцены светской хроники и вызывающие зависть фоторепортажи из жизни звездной семьи сменились траурными заголовками. «Наследник состояния Лоренцев пропал без вести» – эту новость местная пресса смаковала в течение нескольких недель. Даже «Гётеборг-постен» уделила внимание этому событию. Не было недостатка и в более или менее обоснованных версиях происшедшего. И здесь как будто были подняты все мыслимые и немыслимые варианты. Одни полагали, что молодой Лоренц сбежал от родителей, прихватив часть отцовского капитала, и теперь наслаждается жизнью в неизвестном месте. Другие – что он покончил с собой, узнав, что Фабиан не его родной отец, и не посчитав себя вправе распоряжаться его наследством. Большинство журналистов не высказывало свои фантазии напрямую, ограничиваясь более-менее прозрачными намеками.
        Патрик почесал голову. Он понятия не имел, как увязать эту ставшую историей трагедию с недавним убийством женщины, но нутром чувствовал, что связь здесь есть. Ненадолго прикрыл глаза, затем вернулся к тому, что осталось от кипы.
        Спустя некоторое время страсти вокруг исчезновения Нильса улеглись, об этом говорили все реже. Интерес к Нелли тоже как будто поутих – ни единого упоминания за все девяностые годы. В связи со смертью Фабиана в 1978 году «Бохусленинген» разразился пышным некрологом – «невосполнимая утрата», «опора отечества» и прочий обычный в таких случаях словесный вздор. И это было последнее упоминание Фабиана Лоренца в прессе.
        Воспитанник Ян, напротив, стал мелькать все чаще. После исчезновения Нильса он оказался единственным наследником семейного предприятия и, достигнув совершеннолетия, немедленно стал генеральным директором. Под его руководством фирма процветала, поэтому светская хроника полностью переключилась на Яна и его жену Лизу.
        Патрик оторвался от бумаг. Одна газета соскользнула на пол. Подняв ее, он углубился в чтение. Эта статья двадцатилетней давности была посвящена жизни Яна до того, как тот попал в семью Лоренц. Подозрительная, но крайне любопытная информация. Похоже, жизнь парня действительно круто изменилась. Вопрос в том, насколько изменился он сам.
        Оживившись, Патрик снова собрал бумаги в кипу, выпрямляя помявшиеся листочки о край стола. Он думал о том, что теперь делать. До сих пор его вела лишь интуиция, собственная и Эрики… Патрик откинулся в кресле, заложив руки за затылок. Зажмурился, стараясь собраться с мыслями. Это была плохая идея – перед глазами с пятницы стояла только Эрика.
        Усилием воли Патрик открыл глаза и сосредоточился на тоскливых грязно-зеленых стенах. Здание участка было построено в начале семидесятых. Похоже, проектировщики специализировались на государственных учреждениях, с их четырехугольными формами, унылым бетоном и тусклыми красками. Хедстрём пытался оживить обстановку – принес комнатные цветы в горшках, развесил на стенах картинки в рамочках. До развода на столе стояла фотография Карин. Патрику до сих пор чудился ее след на лакированной поверхности, хотя пыль с тех пор вытирали неоднократно. Поставив на это место держатель для авторучек, он вернулся к мыслям о том, что теперь делать.
        Вариантов было два. Первый – вести расследование на свой страх и риск. Это автоматически означало тратить на него свое свободное время, поскольку в рабочее Мелльберг нагружал его по самое некуда. Правда, у Патрика получилось просмотреть все эти газеты, но с его стороны это было выражением непокорства, мятеж, за который, по-хорошему, он должен был расплатиться часами сверхурочной работы. Делать это у него не было никакого желания, поэтому второй вариант нравился Патрику гораздо больше.
        Он состоял в том, чтобы пойти к Мелльбергу сейчас, изложить все как есть и получить добро на расследование убийства в рабочее время. Тщеславие было слабым местом шефа и той струной, на которой следовало играть. Патрик знал, что комиссар рассматривает дело Александры Вийкнер как шанс вернуться в Гётеборг. Злые языки говорили, правда, что возможность эта призрачная и карьера Мелльберга так или иначе закончилась. Но что мешает Патрику обернуть надежды шефа в свою пользу? Можно, например, преувеличить значение Лоренцев во всей это истории. Сказать, что появилось нечто, указывающее на то, что отцом ребенка был их приемный сын Ян. Главное – убедить шефа в том, что Патрик Хедстрём стоит на правильном пути. Не слишком этичный способ, конечно, но Лоренцы и в самом деле были как-то связаны с убийством; Патрик чувствовал это спинным мозгом.
        Он быстро опустил ноги со стола. Кресло отъехало и стукнулось о стенку за спиной. Хедстрём взял со стола бумаги и пошел в другой конец бункерообразного коридора, где постучался в дверь Мелльберга, услышал разрешение войти и открыл дверь.
        Оказываясь в кабинете шефа, Патрик каждый раз удивлялся тому, как можно, ровным счетом ничего не делая, скопить такое количество бумаг. Полки за спиной комиссара ломились от папок, и Патрик задался вопросом, когда в последний раз эти пожелтевшие страницы видели солнечный свет. На окне, стульях, столе лежали внушительные кипы, помимо прочего, прекрасно собирающие пыль. Не выпуская из рук телефонную трубку, Мелльберг махнул рукой, разрешая Патрику приблизиться. Тот с изумлением наблюдал за шефом. Тот сиял, как рождественская звезда, и улыбался во весь рот. Казалось, только уши мешали его улыбке обернуться на триста шестьдесят градусов по всей окружности головы.
        Он односложно отвечал по телефону. «Да». «Конечно». «Не за что». «Ну, это само собой разумеется». «Вы все сделали правильно». «Нет же». «Да, да, большое ей спасибо. Обещаю держать вас в курсе».
        Наконец Мелльберг торжествующе бросил трубку на рычаг, так, что Патрик едва не подпрыгнул на стуле.
        – Ну вот… дело сдвинулось с мертвой точки.
        Лицо комиссара светилось загадочной улыбкой рождественского гнома. Патрик подумал о том, что впервые увидел зубы комиссара – на удивление ровные и белые, можно сказать, идеальные.
        Мелльберг выжидающе смотрел на Хедстрёма, и тот понял, что должен задать вопрос, что же случилось. Ответ удивил его еще больше.
        – Я поймал его! Я нашел убийцу Александры Вийкнер!
        Мелльберг так радовался, что не заметил, как прядь волос сползла с его макушки на ухо. Правда, и Патрику на этот раз было не до смеха. Проигнорировав тот факт, что комиссар употребил местоимение «я», выразив тем самым нежелание делить победу с кем бы то ни было из коллег, Хедстрём подался вперед, упершись локтями в колени, и серьезно спросил:
        – О чем вы? Какой-то прорыв в расследовании? С кем вы только что говорили?
        Мелльберг выставил ладонь, ограждая себя тем самым от дальнейших вопросов, откинулся на спинку стула и сложил руки на животе. Эту карамельку он решил дососать до конца.
        – Видите ли, Патрик, когда столько лет работаешь в полиции, в конце концов начинаешь понимать, что прорыв – это не то, чего можно просто добиться; его надо заслужить. Компетентность и опыт плюс упорная работа – и вот он, прорыв в расследовании! Некто Дагмар Петрен поделилась своими наблюдениями, сделанными как раз накануне того, как было обнаружено тело… Да, я даже сказал бы, очень важными для нас наблюдениями, которые в скором времени приведут нас к тому, что опасный преступник окажется за решеткой.
        От любопытства Патрик едва мог усидеть на стуле, но по опыту знал, что Мелльберг не выдает своих секретов просто так. Пройдет время, прежде чем комиссар доберется до сути дела. Хедстрём надеялся, что это произойдет раньше, чем он успеет выйти на пенсию.
        – Да… вот помню, расследовали мы одно дело в Гётеборге осенью шестьдесят седьмого…
        Вздохнув про себя, Патрик настроился на долгое ожидание.

* * *

        Она нашла Дана там, где ожидала. Легко, словно это были мешки с хлопком, он перетаскивал на лодку огромные мотки веревки и тяжелые привальные брусы. Эрика невольно залюбовалась. В вязаном жакете, шапке и варежках, с белым парк?м, клубящимся у рта, Дан выглядел так, словно только что первым пересек финишную прямую.
        Солнце стояло высоко, осыпая искрами снег на палубе. Дан работал в полной тишине, сосредоточенно и с явным наслаждением. Он был в своей стихии – лодка, море, острова на заднем плане. Он уже жил тем днем, когда лед наконец затрещит, и «Вероника» на полной скорости устремится к горизонту.
        Зима – пора ожидания и испокон веков тяжелое время для жителей побережья. В былые времена, если лето выдавалось хорошее, вдоволь заготавливали сельди и зимовали благополучно. Ну а если не выдавалось, приходилось искать другие источники пропитания. Как и большинство рыбаков, Дан кормился не только любимым делом. По вечерам он учился и пару раз в неделю подрабатывал учителем шведского языка в школе высшей ступени в Танумсхеде. Эрика не сомневалась, что учитель из Дана толковый, но сердце его принадлежало морю.
        Дан был так увлечен работой, что не сразу заметил Эрику, переминавшуюся с ноги на ногу на набережной. Она не переставала сравнивать его с Патриком. Внешне они различались как день и ночь. Светлые волосы Дана летом выгорали до белизны; темные волосы Патрика были того же оттенка, что и глаза. Дан был мускулистый, Патрик скорее худощавый. При этом их жесты, поведение, манера держаться почти не различались. Та же сдержанность, мягкое спокойствие, юмор, прорывавшийся только там, где надо. До сих пор Эрике, пожалуй, не приходило в голову, до чего они похожи. Приятное открытие. После Дана ей не везло с парнями, при этом ни разу не захотелось свести знакомство с человеком другой закваски. «Все они у тебя незрелые», – замечала Анна. «Ты пытаешься воспитывать мальчиков, вместо того чтобы найти себе взрослого мужчину», – вторила Анне Марианна. Похоже, в этом была доля правды. Но годы шли, и время от времени Эрика начинала испытывать что-то вроде панического страха. Смерть родителей, на свой жестокий лад, лишний раз показала, чего ей недостает в жизни. И вот с пятницы все ее мысли крутились вокруг Патрика
Хедстрёма…
        Голос Дана вырвал Эрику из размышлений:
        – Эй, привет! И как долго ты так здесь стоишь?
        – Привет! Нет, совсем недолго. Интересно смотреть, как ты работаешь.
        – В любом случае это не то, чем можно прокормиться. Протирать задницу круглыми сутками да мечтать – за это платят немного.
        Оба рассмеялись. Не в первый раз они подкалывали друг друга, развивая эту излюбленную тему.
        – Я прихватила с собой кое-что вкусное и горячее, – Эрика помахала в воздухе корзиной.
        – О! И что ты за это хочешь? Мое тело? Душу?
        – Нет, спасибо. Оставь себе и то, и другое. Даже если я выберу второе, с твоей стороны это не более чем тщеславные мечты.
        Дан принял корзину и протянул Эрике руку, помогая перелезть через перила. Было скользко, и она едва не приземлилась на пятую точку. Хорошо, что Дан вовремя схватил ее за талию. Они счистили снег с ящика для рыбы и, подстелив варежки под свои драгоценные задницы, принялись распаковывать корзину.
        Дан восторженно улыбнулся, доставая термос с горячим шоколадом и тщательно завернутые в фольгу бутерброды с колбасой.
        – Ты прелесть.
        Он жевал и улыбался.
        А потом оба в благоговейном молчании сосредоточились на еде. Хорошо было сидеть под утренним солнцем, и Эрика почти не мучилась тем, что нарушила рабочую дисциплину, позволив себе не писать. Последние недели она много корпела над текстами и заслужила выходной.
        – Как расследование? – спросил Дан. – Есть что-нибудь новое?
        Эрика покачала головой:
        – Нет. Полицейские вроде никуда не продвинулись.
        – Насколько я знаю, ты допущена к закрытым источникам информации?
        Дан задиристо улыбнулся. Эрика не переставала удивляться местным сплетникам. Кто мог узнать о ее встрече с Патриком Хедстрёмом?
        – Не понимаю, о чем ты.
        – Ладно, проехали. Я просто хочу знать, как далеко у вас там зашло. Тест-драйв пройден?
        Эрика ударила его кулаком в грудь.
        – Нет, до тест-драйва не дошло. Я и вправду еще не знаю, интересует ли он меня. Или нет, знаю, что интересует, но не определилась еще, стоит ли продолжать в том же духе… Если я его интересую, конечно, что далеко не факт.
        – Ты трусишь.
        Эрику злило, как он умеет с ходу разглядеть главное. Иногда ей казалось, что Дан знает ее слишком хорошо.
        – Признаюсь, я чувствую некоторую неуверенность.
        – Это хорошо, что ты решила предварительно все взвесить. Не задумывалась о том, что будет, если предоставить событиям идти своим чередом?
        Эрика думала об этом – и не раз – за последние дни. Но вопрос все еще носил слишком теоретический характер. Они всего лишь однажды пообедали вместе.
        – Я, во всяком случае, считаю, что тебе надо брать быка за рога. Лучше синица в руках… и так далее.
        – Что касается Алекс, – поспешила сменить тему Эрика, – у меня есть кое-что любопытное.
        – Что же? – сразу оживился Дан.
        – Дело в том, что… в общем, я побывала у нее в доме и нашла одну интересную бумагу.
        – Ты – нечто.
        Эту реплику Эрика оставила без внимания.
        – Я обнаружила старую газетную статью об исчезновении Нильса Лоренца. Догадываешься, что могло заставить Алекс двадцать пять лет хранить ее в ворохе нижнего белья?
        – Нижнего белья? – переспросил Дан. – Какого черта, Эрика…
        Она выставила ладонь, предупреждая его протесты, и спокойно продолжила:
        – Чутье подсказывает мне, что это как-то связано с ее убийством. Не знаю, как именно, но здесь зарыта здоровенная собака. Кроме того, по дому кто-то ходил и рылся в ее вещах, пока я пряталась в гардеробе. Не исключено, что он искал именно эту статью.
        – Ты сумасшедшая! – воскликнул Дан и уставился на нее с разинутым ртом. – Какого черта ты там забыла? Это дело полиции – расследовать убийство Алекс. – Голос Дана сорвался на фальцет.
        – Я знаю. Тебе совсем не обязательно так кричать, со слухом у меня всё в порядке. И я прекрасно понимаю, что не имею к этому никакого отношения. Но, во-первых, я уже влипла; во-вторых, одно время мы с Алекс действительно были близки как никто. В-третьих, не так-то просто взять и выбросить из головы все это; в конце концов, именно я ее нашла.
        О книге она умолчала, это прозвучало бы слишком претенциозно. Реакция Дана была не в меру бурной, но он всегда беспокоился за Эрику. Да и сама она понимала, что рыться в доме Алекс, да еще и при таких обстоятельствах, было с ее стороны не слишком умно.
        – Тем не менее обещай мне, что ты выбросишь это из головы.
        Дан положил руки ей на плечи, заставив тем самым обернуться. Его взгляд оставался ясным, но для Дана в нем было слишком много стали.
        – Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Все это просто не может кончиться добром, если ты не остановишься.
        Схватив Эрику за плечи, Дан заглянул ей в глаза. Смущенная его поведением, она открыла было рот, чтобы ответить, когда с набережной раздался голос Перниллы:
        – Уютно устроились, как я погляжу!
        Ее голос звучал до неузнаваемости холодно. Глядя на них черными, без блеска, глазами, она ритмично сжимала и разжимала руки, скрещенные на груди.
        Дан так и застыл, все еще держа Эрику за плечи. А потом оттолкнул ее от себя молниеносным движением и встал по стойке «смирно».
        – Привет, дорогая; ты уже с работы? Эрика принесла мне перекусить, мы поболтали немножко…
        Дан говорил и говорил, а Эрика переводила изумленный взгляд то на него, то на Перниллу. Она словно впервые видела ее. Руки сжались с такой силой, что костяшки пальцев стали совсем белыми. Казалось, еще немного – и Пернилла бросится на нее с кулаками.
        Эрика ничего не понимала. Отношения между ними выяснялись вот уже много раз. Пернилла должна была знать, что Эрика и Дан – друзья, не более, и у нее нет никакого повода для беспокойства. Тем не менее она сомневалась. Эрика спрашивала себя, что могло спровоцировать такую реакцию? Она переводила глаза то на Дана, то на его жену. Похоже, между этими двоими происходило что-то вроде молчаливого поединка, и Дан проигрывал. Говорить здесь было не о чем, поэтому Эрика решила убраться подобру-поздорову, предоставив супругам выяснять отношения.
        Она собрала чашки, термос и положила в корзину. Удаляясь от набережной, слышала за спиной разгоряченные голоса Дана и Перниллы.

        4

        Теперь он был один. Мир опустел без нее, и некому теперь было растопить его холод. Он легче переносил боль, пока делил ее с нею. Но с тех пор, как она исчезла, он как будто терпит за двоих, и это больше, чем он может вынести. Теперь он только преодолевает время, минуту за минутой, секунду за секундой. Действительности как таковой для него не существует. Она ушла навсегда – вот единственное, что он знает.
        Наказание должно делиться между виновными пропорционально степени виновности. Одному ему столько не выдержать. Да он и не рассчитывал на такую ношу.
        Он посмотрел на свои руки. Как же он их ненавидел! Эти руки несли красоту и смерть – так, что и то и другое смешивалось в одно нераздельное целое, в то, с чем он был вынужден жить.
        Только лаская ее, они были тем, чем нужно.
        Ее кожа к его коже – и все зло уходило.
        С другой стороны, то зло, что было скрыто в каждом из них, становилось общим. Любовь и смерть, ненависть и жизнь – эти крайности делали из них мотыльков, круг за кругом приближающихся к огню.
        Она сгорела первой. Но и он уже затылком чувствует жар.
        Пламя совсем близко.

* * *

        Она устала.
        Устала убирать чужую грязь, устала от безрадостного существования.
        День сменял день, и каждый был так похож на другой…
        У нее не осталось сил тащить тяготивший ее груз вины, просыпаться каждое утро и каждый вечер ложиться в постель, спрашивая себя: «Как там Андерс?»
        Вера поставила кофеварку на плиту. В тишине тикали кухонные часы. Она села за стол ждать кофе.
        Сегодня прибиралась у Лоренцев. Особняк такой большой, что управиться удалось только к вечеру. Иногда она тосковала по тем временам, когда можно было приходить на работу каждый день в одно и то же место, и она была горничной в самом богатом доме Северного Бохуслена. С другой стороны, хорошо, что теперь ей не нужно появляться там каждый день и склонять голову перед фру Лоренц.
        Ее ненависть к Нелли была безмерна. Тем не менее Вера продолжала на нее работать, пока домработницы не вышли из моды. Больше тридцати лет она опускала перед ней глаза – «да, фру Лоренц», «конечно, фру Лоренц», «сию минуту, фру Лоренц». И подавляла желание сжать сильными руками тонкую шею и держать до тех пор, пока фру Лоренц не перестанет дышать. Чтобы справиться с собой, Вера прятала дрожащие руки под передник.
        Кофеварка сигнализировала о готовности кофе. Вера поднялась, распрямив натруженную спину, и достала из буфета старую чашку. Эта чашка была последним, что оставалось от датского сервиза, который подарили им на свадьбу родители Арвида. Пока муж был жив, они пользовались им только по большим праздникам, а потом праздники стали неотличимы от будней. И вот теперь почти всё перебили. Последние блюдца расколотил Андерс лет десять тому назад, в приступе белой горячки. Но эту чашку Вера хранит как зеницу ока.
        Она глотнула кофе и блаженно прикрыла глаза. Когда в чашке оставалось совсем немного, выплеснула остатки на блюдце и выпила, держа между зубами кусочек сахара. Кофе просачивался через сахар, и тот рассыпался во рту. После работы гудели ноги, и Вера положила их на стул перед собой.
        В этом маленьком доме она прожила почти сорок лет и здесь же надеялась умереть. Это выглядело не слишком умно с практической точки зрения. Дом стоял на высоком, крутом холме, и по дороге с работы Вера не раз останавливалась перевести дух. К тому же он порядком поистрепался за эти годы, как снаружи, так и изнутри. Вера могла бы продать его за хорошие деньги, но мысль сменить его на квартиру никогда не приходила ей в голову. Никуда она отсюда не переедет, даже если все вокруг сгниет. Здесь она жила с Арвидом те немногие годы, пока они были счастливы. В этой спальне после свадьбы она впервые уснула вне стен родительского дома. Здесь, в этой самой постели, был зачат Андерс. Когда живот так раздулся, что Вера не могла лежать иначе как на боку, Арвид подползал со спины и ласкал ее. Он шептал ей на ухо слова о том, какой будет их жизнь. О всех их будущих детях. О том, как смех будет оглашать стены этого дома. А в старости, когда дети разлетятся кто куда, они будут сидеть каждый в своем кресле-качалке и вспоминать былое. Тогда, в двадцать с небольшим, ни он, ни она не видели, что ждет их за горизонтом.
        Здесь же, за этим самым столом, сидела она напротив констебля Поля. Когда тот постучался в дверь, держа в руках шляпу, она поняла все. Приставила палец к его губам и жестом пригласила пройти на кухню. Тогда она передвигалась, переваливаясь, как утка, потому что была на девятом месяце. Степенно, не торопясь, налила в кофейник воды. Пока готовился кофе, разглядывала мужчину за столом.
        Полицейский не мог смотреть на нее. Его взгляд блуждал по стенам, а пальцы нервно мяли край воротника. Вера позволила ему говорить не раньше чем поставила на стол дымящиеся чашки, но слышала только гул, который стоял в голове и все усиливался. Ни единого слова не проникало сквозь эту какофонию, мужчина напротив нее лишь безмолвно открывал рот. Сама она за все время так и не проронила ни слова.
        Ей незачем было это слышать. Вера и без того знала, что Арвид лежит на дне моря и над его головой покачиваются водоросли. Никакие слова не могли это изменить. Никакие слова не могли разогнать тучи, застилавшие небо, которое для Веры навсегда стало серым.
        Она завздыхала. Другие, кто потерял родных и близких, жаловались, что лица ушедших тускнеют в памяти год от года, но с Верой все получилось наоборот. Она все отчетливее видела перед собой Арвида. Иногда он стоял перед ней как живой, и боль железным обручем сжимала сердце. То, что Андерс с годами превратился в его копию, было одновременно благословением и проклятьем. Вера понимала: будь Арвид жив, с сыном не случилось бы ничего плохого. Арвид был ее силой, рядом с ним Вера могла свернуть горы…
        Она вздрогнула, когда зазвонил телефон. Вера терпеть не могла, когда посторонние звуки вырывают ее из мира воспоминаний. Поддерживая онемевшие ноги руками, она опустила их со стула и поковыляла в прихожую, где стоял аппарат.
        – Мама, это я.
        По тому, насколько сильно заплетался его язык, Вера могла определить степень опьянения. Сейчас это было где-то на полпути до полной отключки. Вера вздохнула.
        – Здравствуй, Андерс. Как ты?
        Он проигнорировал вопрос, что совсем ее не удивило. Не отнимая трубки от уха, Вера посмотрелась в зеркало, такое же старое и потрепанное, как она сама.
        Ее волосы давно поредели и стали седыми. Черного оставалось совсем немного. Вера зачесывала их назад и сама подстригала маникюрными ножницами перед зеркалом в ванной, чтобы не тратиться на парикмахера. Лицо в морщинах. Одежда практичная и неброская, в основном зеленое с серым. Равнодушие к еде и многолетний труд способствовали хорошей физической форме. Вера была сильной и мускулистой, в отличие от большинства сверстниц. Настоящая рабочая лошадка.
        В этот момент до нее дошло то, что говорил Андерс в трубку, и Вера оторвала глаза от зеркала.
        – Мама, во дворе полицейские машины. Это за мной, я знаю. Что мне делать?
        Сквозь слова пробивался нарастающий панический страх.
        По телу Веры разлился ледяной холод. В зеркале она видела, что пальцы, сжимавшие трубку, побелели.
        – Ничего не делай, Андерс. Я уже еду.
        – Хорошо, но поторопись, мама. Это не то, что обычно. У них три машины, и все с мигалками, сиреной… О боже…
        – Слушай меня, Андерс. Глубоко вдохни, выдохни и успокойся. Я кладу трубку и буду так скоро, как только смогу.
        Вера слышала, что ей удалось хоть немного его успокоить. Положив трубку, она набросила пальто и выскочила за дверь, оставив ее незапертой. Перебежала парковку за старой стоянкой такси и пошла напрямик, мимо входа в складские помещения «Эвас Ливс». Приближаясь к цели, замедлила шаг. Дорога до многоэтажки, где жил Андерс, заняла у нее не больше десяти минут.
        Она успела как раз к тому моменту, когда двое дюжих полицейских вели Андерса к машине. Он был в наручниках. Соседи дружно прильнули к окнам. Увидев их, Вера подавила готовый вырваться из груди крик. Чертовы стервятники – она не доставит им этого удовольствия. Гордость – единственное, что у нее оставалось. Вера ненавидела сплетни, которые, словно жвачка, так и липли к ней и Андерсу. Теперь им будет о чем пошушукаться. «Бедная Вера! Сначала муж пошел ко дну, а теперь вот и сын совсем спился. А она… какая крепкая женщина!»
        Вера знала почти слово в слово, что о ней говорят, и делала все возможное, чтобы свести это зло к минимуму. Она просто не могла позволить себе сломаться именно сейчас. Стоит дать слабину – и все рухнет как карточный домик. Вера повернулась к ближайшему полицейскому – хрупкой блондинке, странновато смотревшейся в строгой форме. Вера никак не могла привыкнуть к новым порядкам, когда женщины сплошь и рядом брались за мужскую работу.
        – Я – мать Андерса Нильсона. Что здесь происходит? Куда его увозят?
        – К сожалению, ничего не могу сказать. Обратитесь в участок в Танумсхеде. Он будет содержаться там под арестом.
        Сердце упало. Вера понимала, что на этот раз речь идет не о пьянке. Машины уезжали одна за одной. В последней между двумя полицейскими сидел Андерс. Он оглянулся и смотрел на нее, пока не исчез из виду.

        Патрик провожал взглядом автомобиль, увозивший Андерса Нильсона в направлении Танумсхеде. Это называется «из пушки по воробьям», но если Мелльберг хочет шоу, пусть будет шоу. На помощь были вызваны дополнительные силы из Уддеваллы. В результате из шестерых поднятых по тревоге мужчин по крайней мере четверо бездействовали.
        На парковке стояла женщина и тоже смотрела вслед удалявшемуся автомобилю.
        – Мать преступника, – пояснила Лена Вальтин из полиции Уддеваллы. Она осталась с Патриком проводить обыск в квартире Нильсона.
        – Вы не хуже меня знаете, что он не преступник, пока вина не доказана и не вынесен приговор, – наставительно заметил Патрик.
        – Он виновен, готова поставить свою годовую зарплату, – отвечала Лена.
        – Значит, вы не так уж уверены, если ставите такую мелочь.
        – Жестоко шутить с полицейскими на тему зарплаты.
        Здесь Патрику не оставалось ничего другого, как согласиться.
        – Собственно, чего мы здесь ждем? – обратился он к Лене. – Пойдемте в квартиру.
        Хедстрём заметил, что мать Андерса Нильсона все еще стоит на парковке, хотя машина давно скрылась из вида. Патрику захотелось подойти к ней и сказать что-нибудь утешительное, но Лена дернула его за руку и кивнула в сторону подъезда. Хедстрём вздохнул, пожал плечами и пошел выполнять распоряжение начальства о проведении обыска.
        Квартиру Андерса Нильсона полицейские узнали сразу – дверь в нее стояла приоткрытой. Войдя в прихожую первым, Патрик снова вздохнул. Отыскать что-либо ценное в этой куче мусора можно было разве случайно. Перешагивая через пустые бутылки на полу, Патрик и Лена заглянули в гостиную и кухню.
        – Черт…
        Лена скривилась и покачала головой. Оба достали из карманов латексные перчатки и, ни о чем не договариваясь вслух, направились каждый в свою сторону: Лена – на кухню, а Патрик – в гостиную.
        Уже с порога у него возникло это шизофреническое чувство. Грязь, мусор, почти полное отсутствие мебели и личных вещей – все указывало на классический наркопритон, то есть то, с чем Патрик уже неоднократно сталкивался по работе. Но никогда прежде ему не приходилось видеть наркопритон с таким количеством картин. С высоты около метра от пола и до потолка они почти полностью покрывали стены. Это был настоящий цветовой взрыв. Патрику захотелось подставить ладонь «козырьком» ко лбу, чтобы защитить глаза.
        Все полотна были в абстракционистском стиле и выполнены в одних и тех же теплых тонах. При этом краски ощущались настолько сильно, что Патрику с трудом удавалось держаться на ногах. Эти картины будто давили на него со всех сторон.
        Он занялся личными вещами Андерса. Их было совсем немного. На какое-то мгновение Патрик вдруг понял, какая благополучная жизнь выпала на его долю, и возблагодарил за это судьбу. Какими ничтожными показались в этот момент все его проблемы! Его вообще всегда удивляла неистребимая воля человека к жизни. Стремление идти вперед, преодолевая день за днем, год за годом, несмотря на самые ужасные условия. Какие радости были у Андерса Нильсона? Знал ли он, что такое счастье и любовь, или же принес все это в жертву бутылке?
        Патрик оглядел гостиную. Проверил, не зашито ли что в матрасе, заглянул во все ящики единственного шкафа, прошелся по картинам, перевернув каждую, – пусто. Ничто в этой комнате не вызвало его интерес. Патрик вышел на кухню.
        – Какой свинарник, – продолжала возмущаться Лена. – Как можно здесь жить?
        Все с той же брезгливой гримасой она изучала содержимое мусорной корзины, вывалив его на газету.
        – Нашли что-нибудь интересное? – спросил Патрик.
        – И да, и нет. Здесь телефонные счета; неплохо было бы посмотреть спецификацию… Остальное – мусор.
        Лена стянула с чавкающим звуком латексные перчатки.
        – Ну а вы что скажете? Не пора ли домой?
        Патрик взглянул на мобильник. Они здесь вот уже два часа.
        – Похоже, сегодня дальше продвинуться не удастся. Вас подвезти?
        – Спасибо, я на машине.
        Выйдя на лестничную клетку, оба с облегчением вздохнули и тщательно заперли входную дверь.
        Когда Лена с Патриком добрались до парковки, уже горели уличные фонари. За какую-нибудь пару часов нападало много снега, который пришлось счищать с ветровых стекол.
        Подъезжая к бензозаправке, Патрик вдруг вспомнил о том, что не давало ему покоя весь день, что грызло его подспудно, но всплыло в сознании только сейчас, когда он остался наедине со своими мыслями. Что-то было не так с задержанием Андерса Нильсона. Патрик совсем не был уверен, что Мелльберг задавал правильные вопросы свидетельнице, чьи показания стали поводом для его ареста. Нелишне, во всяком случае, было приглядеться к этой самой свидетельнице. На перекрестке возле заправки Патрик решился и резко повернул руль в противоположном направлении. Он не поедет в Танумсхеде. Он возвращается во Фьельбаку. И надеется, что Дагмар Петрен будет дома.

* * *

        Она вспоминала его руки. Руки и запястья – вот первое, что привлекало ее внимание в мужчинах. Эрика полагала, что кисти рук могут выглядеть очень сексуально. Они не должны быть маленькими, но и не размером с крышку унитаза. В меру велики и жилисты, и без волос – совсем как у Патрика. В руках главное гибкость и энергия.
        Усилием воли Эрика отогнала навязчивые мысли. Бессмысленно мечтать о том, что до сих пор ощущается не более как дрожь в желудке. К тому же теперь она не может быть уверена, что задержится в поселке на более-менее продолжительный срок. Когда дом продадут, Эрике не останется ничего другого, как только вернуться в стокгольмскую квартиру. Похоже, Фьельбака – лишь короткая передышка в городской жизни, поэтому по меньшей мере глупо строить романтические иллюзии вокруг старой детской дружбы.
        Эрика посмотрела в окно и вздохнула. У горизонта уже сгущались сумерки, хотя на часах не было трех. Она съежилась, поплотней укутавшись в объемный свитер домашней вязки, и подтянула рукава, согревая пальцы. Этот свитер отец брал с собой в море в холодные дни. Эрика почувствовала жалость к себе. В самом деле, радоваться ей было особо нечему. Алекс в могиле, сестра продает родительский дом, Лукас и книга – все это легло ей на сердце тяжким грузом. Со смерти родителей все пошло наперекосяк – как в душевном, так и в физическом плане. Эрика возобновила разбор родительских вещей, и весь дом загромоздили наполовину заполненные коробки и пакеты. Но и в душе ощущались не менее зияющие пустоты.
        После обеда она снова размышляла над сценой, которую наблюдала на набережной между Даном и его супругой. Размолвки и недопонимания кончились много лет назад – по крайней мере, так казалось Эрике. Но чем в таком случае объясняется столь бурная реакция Перниллы? Эрика хотела позвонить Дану, но побоялась, что трубку возьмет его жена. Еще один конфликт в ее случае – явный перебор. Поэтому Эрика решила не думать об этом, оставить все как есть и надеяться, что Пернилла просто встала не с той ноги. Однако мысль не отпускала. Со стороны Перниллы был не просто срыв, а нечто более глубокое. Что именно, этого Эрика, как ни старалась, понять не могла.
        Пренебрежение работой оставляло ощущение нечистой совести, и она решила наконец заняться книгой. Устроившись перед монитором, поняла, что придется снять теплый свитер, загораживавший широкими рукавами клавиатуру. Поначалу шло туго, но потом Эрика втянулась и отогрелась. Она завидовала писателям с хорошей самодисциплиной. Самой ей каждый раз приходилось заставлять себя взяться за текст. И не всегда виной тому была лень. Иногда – подспудный страх утраты чего-то такого, что давало возможность писать в прошлый раз. Эрика боялась, что, сев за стол и устремив глаза на монитор, она не почувствует ничего, кроме пустоты, и с этой минуты не сможет сочинить ни фразы.
        Но на этот раз ей не помешали ни лень, ни страх. Пальцы забегали по клавиатуре. За какой-нибудь час Эрика написала больше двух страниц и, добавив к ним еще три, решила, что – теперь уже с чистой совестью – может переключиться на книгу об Алекс.

* * *

        Камера была хорошо ему знакома. Андерс не первый раз попадал сюда. В особенно тяжелые периоды жизни похмельные ночи на полу, в луже рвоты, были для него делом обычным. Хотя на этот раз речь шла о другом, куда более серьезном…
        Андерс лег на бок на жесткой койке, свернулся в позе эмбриона и подложил под голову ладони, чтобы не чувствовать липнущего к лицу запаха пластика. Его трясло – от холода, или уходившего из тела алкоголя, или от того и другого вместе.
        Его подозревают в убийстве Алекс – вот и все, что он знал. Они втолкнули его в камеру и велели ждать. Чем он, интересно, еще мог здесь заниматься? Давать уроки крокета? Андерс криво усмехнулся.
        Мысли так и кружат в голове, когда глазу не за что уцепиться. Стены были светло-зеленые, в серых трещинах и пятнах там, где краска облупилась. Андерс стал мысленно расписывать их в яркие, насыщенные цвета. Удар кисти – и вот появилась красная полоса. Еще удар – желтая. Скоро тоскливой зелени почти не осталось; его внутреннему взору открылась какофония красок, и только тогда получилось сосредоточиться.
        Алекс мертва. И это не просто мысль, которую можно прогнать, когда хочется, это непреложный факт. Алекс умерла, и вместе с ней умерло его будущее.
        Скоро они придут за ним. Скрутят его, бросят на пол и будут пинать ногами, пока не добьются жалкой, дрожащей от страха правды. Он не сможет остановить их – и не знает, хочет ли, чтобы они остановили его. Он вообще многого теперь не знает, и не потому, что раньше знал больше. Мало что доходило до него сквозь отупляющий алкогольный туман. Разве только Алекс. Осознание того, что где-то там она дышит с ним одним воздухом, думает те же мысли, чувствует ту же боль. Это было то, что просачивалось сквозь предательский туман и окутывало воспоминания спасительным мраком.
        Ноги затекли, но Андерс не решался сдвинуться с места – боялся спугнуть радугу на стенах. Он родился с неистребимой потребностью в красоте, а жил посреди уродства и грязи. Иногда, в минуты просветления, Андерс видел в этом чью-то злую шутку. Быть может, так сложились звезды в момент его рождения, или же его судьба была переписана в тот роковой день.
        «Или-или», «если», «если б не» – сколько раз он мысленно играл с этими грамматическими конструкциями. Как бы сложилась его жизнь, если б не… Возможно, у Андерса была бы нормальная семья, дом, и искусство в качестве источника радости, а не безмерного разочарования. И дети играли бы в саду возле его мастерской, а с кухни шли бы умопомрачительные запахи. Идиллия Карла Ларссона, окутанная розовым туманом. И в центре картины непременно Алекс, и он вращается вокруг нее, оборот за оборотом, как планета вокруг Солнца…
        Фантазии всегда согревали его, но потом теплые краски, точно льдинками, вдруг разбивались изнутри холодными, голубоватыми тонами. И это тоже было хорошо ему знакомо. За много ночей Андерс успел изучить эту картину до мельчайших деталей. Кровь – вот то, чего он боялся больше всего. Красное резко контрастировало с синим. Далее появлялась смерть. Она мелькала где-то с краю и довольно потирала руки. Ждала, когда он сделает следующий мазок. И единственным, что ему оставалось, было не обращать на нее внимания. Игнорировать смерть, пока та не исчезнет. Только так и можно было вернуть розовую картину и Алекс, светящуюся той улыбкой, которая будто вжилась в его плоть.
        Но и смерть была ему не чужая, чтобы так просто забыть о ней. За долгие годы они хорошо узнали друг друга, даже если знакомство не стало оттого приятнее. И в минуты их с Алекс счастья смерть вдруг возникала между ними, как старая, навязчивая кошка.
        Тишина в камере перестала быть пугающей. Послышался стук шагов, но это было далеко, почти в другом мире. Тем не менее Андерс очнулся. Шаги стремительно приближались. Щелкнул замок – и в дверях появился маленький, толстый комиссар. Допрос – что ж, пора разобраться и с этим.

* * *

        Синяки поблекли достаточно, чтобы она могла скрыть их под толстым слоем пудры. Анна разглядывала свое лицо в зеркале. Оно выглядело измученным, в глазах – безнадежность. Без косметики под кожей отчетливо проступали синие контуры. Один глаз все еще был красным. Светлые волосы висели безжизненными прядями. Добраться до парикмахерской не хватало сил – все они уходили на детей и на то, чтобы самой удержаться на ногах. Как же так вышло?
        Анна собрала волосы в тугой «хвост» и, стараясь не потревожить больное ребро, оделась. Раньше он осторожничал, бил по животу и спине, но в последние полгода осмелел и все чаще оставлял синяки на лице.
        Самым страшным были даже не побои, а страх их ожидания, этот вечно висевший над Анной кулак. Лукас понимал это и забавлялся с ней как кошка с мышкой. Заносил руку, будто для удара, а потом начинал ласкать и улыбался. Иногда бил просто так, без всякой видимой причины, притом что более-менее веской причины ему не требовалось в любом случае. Кулак мог обрушиться в любое время, смотрели ли они телевизор или обсуждали обеденное меню, – на голову, спину, живот или любое другое место. А потом он как ни в чем не бывало продолжал говорить, а она корчилась на полу, глотая ртом воздух. Так он упивался своей властью.
        Одежда Лукаса валялась по всей спальне. Анна подбирала ее, одну вещь за другой, вешала в гардероб или бросала в корзину для грязного белья. Приведя комнату в порядок, пошла посмотреть на детей. Адриан, посапывая, спал на спине с соской во рту. Эмма тихо возилась в кроватке. Анна задержалась в дверях, разглядывая дочь. Как она была похожа на Лукаса! То же решительное, угловатое лицо, те же льдистые, голубые глаза. То же упрямство.
        Дочь и мешала ей оставить Лукаса. Разлюбить его означало отринуть часть Эммы. Лукас был неотделим от нее, а значит, и от самой Анны. И он был хорошим отцом. Адриан еще не понимал этого, но Эмма боготворила Лукаса. Анна просто не могла лишить ее отца, вырвать девочку из того, что составляло половину ее жизни, что было ей так привычно и важно для нее.
        Она решила, что справится, если будет достаточно сильной, что сумеет через это пройти. Лукас говорил ведь, что не хочет бить ее, что делает это для ее же, Анны, блага. Что она должна больше работать, быть лучшей женой. Она не понимает его, повторял он. Если б только она сумела сделать его счастливым, вести себя так, чтобы не быть для него вечным разочарованием…
        Эрика, независимая и одинокая, ничего не понимала. Слишком уверенная в себе, она душила сестру своей заботой. Когда в ее голосе слышалось презрение, Анна сходила с ума. Что знала Эрика об ответственности за семью, о грузе, который ложится на плечи женщины после брака? Легко рассуждать тому, кто всегда заботился только о себе. Эрика обратила на сестру весь свой нерастраченный материнский инстинкт. А Анна, повсюду чувствовавшая на себе ее недремлющее око, хотела только покоя. Что с того, что мать не уделяла им достаточно внимания? За нее это делал отец. Один за двоих – не так уж это и мало.
        Разница между ними состояла в том, что Анна все принимала, а Эрика выясняла причины. При этом иногда и она начинала обращать вопросы внутрь себя и искать причину в себе. Поэтому Эрика всегда была такой напряженной. Анна же, напротив, совсем не хотела напрягаться. Проще двигаться в потоке и принимать каждый день таким, каков он есть. Поэтому Анна так злилась на Эрику. Сестра все время тревожилась за нее, занималась ею, мешая тем самым закрыть глаза на правду и то, что было вокруг. С каким облегчением покидала Анна родительский дом! Встретив Лукаса, она подумала, что нашла наконец мужчину своей жизни, который будет любить ее такой, какая она есть, и уважать ее потребность в личной свободе…
        Анна горько улыбнулась, собирая со стола тарелки. Свобода… Она почти забыла, что это такое. Ее жизнь ограничивалась стенами этой квартиры. Только благодаря детям Анна могла еще дышать. Да еще надежде, что сумеет наконец найти правильную формулу поведения, сделать все как раньше.
        Она медленно накрыла крышкой масленку, положила сыр в пакет, загрузила посудомоечную машину и вытерла стол. Наведя идеальную чистоту, села на кухонный стул и огляделась. Тишину нарушал только лепет Эммы из детской, и Анна решила вдоволь насладиться минуткой покоя. Ей нравилась эта светлая кухня, из стали и дерева в нужных комбинациях. Лукас не жалел денег на дом, поэтому «Филипп Старк» и «Поггенполь» были доминирующими брендами. Поначалу Анне хотелось чего-нибудь более простого и уютного. Но роскошная пятикомнатная квартира в Эстермальме сразу заставила забыть о былых предпочтениях.
        Привязанность Эрики к дому во Фьельбаке – вот что совсем уж не укладывалось у нее в голове. Анна просто не могла позволить себе такой сентиментальности. Вырученные за дом деньги могли означать новый старт в жизни ее и Лукаса. Анна видела, что мужу неуютно в Швеции, что он хочет вернуться в Лондон. Стокгольм в его понимании – карьерный тупик. И поскольку на новой работе он зарабатывает хорошо, если не сказать очень хорошо, деньги за дом плюс накопления могут составить сумму, достаточную для покупки достойного жилья в Лондоне. Это важно для Лукаса, потому и для Анны тоже. Эрика справится. Ей не о ком заботиться, кроме как о себе, у нее квартира в Стокгольме, а дом во Фьельбаке она использует в качестве летней виллы. Кроме того, часть суммы с продажи достанется ей. Писатели ведь мало зарабатывают, и у Эрики бывали серьезные проблемы с деньгами, Анна это знала. Со временем Эрика должна была понять, что так будет лучше для них обеих…
        Тут подал голос Адриан, возвестив тем самым конец передышки. Что толку, в самом деле, вот так сидеть и вздыхать? Синяки, так или иначе, сойдут, а завтра будет новый день.

* * *

        Патрик Хедстрём почти бежал по лестнице дома Дагмар Петрен, перепрыгивая через ступеньки, и только на самом верху остановился перевести дух. Наклонился вперед, уперев руки в колени, – все-таки не двадцать лет. В существе, открывшем дверь, он не сразу опознал женщину. Это было нечто морщинистое, сгорбленное и такое маленькое, что едва доставало ему до пояса. Патрик опасался, что малейший порыв ветра собьет хозяйку с ног. И только глаза, глядевшие на него из полумрака, были юными, девичьими.
        – Нечего здесь тебе пыхтеть, парень. Проходи – получишь чашку кофе.
        Голос звучал на удивление уверенно. Патрик сразу почувствовал себя провинившимся школьником и послушно засеменил по квартире улиточьим шагом, чтобы ненароком не раздавить фру Петрен.
        За дверью гостиной он встал как вкопанный. Никогда еще Патрику не приходилось видеть столько рождественских гномов в одном месте. Они стояли повсюду – большие и маленькие, старые и молодые, сверкающие и уныло-серые. Картина взрывала мозг. Патрик опустил голову и простоял так пару минут, прежде чем снова решился взглянуть на странную коллекцию.
        – Ну? – раздался торжествующий голос хозяйки. – Как молодому человеку мои квартиранты? Красота!
        Патрик не сразу смог выдавить из себя ответ:
        – Да… очень мило.
        Он испуганно оглянулся на фру Петрен. Заметила ли она, что его слова не совсем соответствовали тону, которым были сказаны? Но, к его удивлению, старушка беззаботно улыбалась. Ее глаза сияли.
        – Не волнуйтесь, молодой человек. Я знаю, что это не в вашем вкусе, но что еще остается мне, старухе?
        – То есть? – не понял Патрик.
        – Старики если чем и интересны, то своими маленькими причудами. Кому мы нужны без них, понимаете?
        – Но… почему именно гномы?
        Патрик все еще недоумевал, и фру Петрен объяснила ему, будто разговаривала с маленьким ребенком:
        – С ними что хорошо: они бывают нужны раз в году. Все остальное время я от них отдыхаю. Что еще хорошо: на Рождество здесь бывает много детей. А мне, старой, бальзам на душу, когда они то и дело звонят в дверь и просят посмотреть на гномиков.
        – Но как долго фру Петрен держит здесь гномиков? – снова удивился Патрик. – Так или иначе, на носу середина марта.
        – Я начинаю выставлять их в октябре и убираю не раньше апреля. Вы же понимаете, на это у меня уходит не одна и не две недели.
        Вот это как раз было хорошо понятно. Он попытался мысленно прикинуть, но мозг все не мог оправиться от зрительного потрясения, поэтому Патрику пришлось обратиться к хозяйке с очередным вопросом:
        – И сколько гномов у фру Петрен?
        Ответ пришел немедленно:
        – Одна тысяча четыреста сорок три… Или нет, одна тысяча четыреста сорок два, одного я вчера разбила… такой славный!
        Последние слова прозвучали чуть ли не сквозь слезы, но старушка быстро оправилась, и ее глаза снова засияли. Она схватила Патрика за край пиджака и с неожиданной силой потащила на кухню, где не было ни одного гнома. Патрик поправил пиджак. Похоже, фру Петрен схватила бы его и за ухо, если б только смогла достать так высоко.
        – Посидим здесь, – предложила она. – Понимаю, не всем доставляет радость иметь перед глазами столько веселых старичков. Поэтому сюда им путь заказан.
        Отказавшись от помощи гостя в приготовлении кофе, хозяйка предложила ему сесть на жесткую кухонную скамью. Патрик огляделся в ожидании жиденького старушечьего пойла, и тут челюсть его отвисла в очередной раз. На столике возле мойки сверкала нержавеющей сталью огромная, суперсовременная кофейная машина.
        – Чего желает молодой человек? – прокряхтела хозяйка. – Капучино? Кофе с молоком? Может, ему угодно двойной эспрессо?
        Патрик лишь кивнул. Хозяйка наслаждалась произведенным эффектом.
        – А что ожидал увидеть здесь молодой человек? Котел сорок третьего года выпуска и перемолотые вручную бобы? Нет, старость – не основание отказывать себе в маленьких удобствах. Эту машину подарил мне сын на Рождество пару лет назад, и, должна признаться, она меня не разочаровала. Бывает, соседки в очередь выстраиваются, чтобы попробовать мой кофе.
        Она осторожно толкнула машину, и та зашипела, брызжа молочной пеной.
        Пока готовился кофе, на столе перед Патриком, как по мановению волшебной палочки, появлялись одна за другой разные кондитерские вкусности. И это были не финские палочки и не вытянутые карлсбадские ватрушки, насколько мог охватить его глаз, но неимоверных размеров коричные булочки, пышные маффины, липкие шоколадные брауни и воздушные меренги. Рот тут же наполнился слюной, угрожающей просочиться наружу. Фру Петрен лишь лукаво усмехалась, наблюдая за реакцией гостя, пока сама не устроилась напротив него на простом деревянном стуле, после того как поставила на стол две дымящиеся чашки.
        – Как я понимаю, молодого человека интересует девушка из дома напротив. Я уже говорила о ней с комиссаром и сказала то немногое, что знала.
        Патрик заставил себя оторваться от брауни и был вынужден вычистить зубы языком, прежде чем заговорил:
        – Но, может быть, фру Петрен будет так любезна и расскажет мне тоже, что видела? Ничего, если я буду записывать?
        Он достал диктофон и успел прожевать еще кусок, прежде чем она ответила:
        – Да, да, конечно… Это случилось в пятницу двадцать пятого января в половине седьмого. Видите ли, иногда я чувствую себя такой старой развалиной…
        – Но… как вы можете быть уверены в том, что запомнили время с такой точностью? – удивился Патрик. – С тех пор прошел почти месяц. – Он прожевал еще кусок.
        – В тот день у меня был день рождения, – пояснила старушка. – Пришел сын с семьей и подарками, мы ели торт. И вот незадолго до новостей в полседьмого на четвертом канале я услышала шум из дома напротив. Подошла к окну, которое выходит в сторону холма, то есть и ее дома тоже, и тут увидела его…
        – Андерса?
        – Да, художника Андерса, пьяного в стельку. Он кричал как сумасшедший и барабанил в ее дверь. Наконец она впустила его – и сразу все стихло. Я не утверждаю, что он перестал кричать, этого я не знаю. Только то, что я, во всяком случае, больше ничего не слышала.
        Фру Петрен заметила, что тарелка Патрика опустела, и поспешила выставить на стол новое блюдо с булочками. Упрашивать гостя не пришлось.
        – А фру Петрен уверена, что это был именно Андерс Нильсон? – спросил он, беря верхнюю булочку. – В этом пункте у нее нет никаких сомнений?
        – О нет, этого бездельника я узнаю в любом виде. Он мелькал то и дело, не здесь, так на площади с другими пьяницами. Никогда не понимала, какие дела могут быть у него с Александрой Вийкнер. Она ведь была тонкая натура, красавица и хорошего воспитания… Еще малышкой, бывало, забегала ко мне, и я угощала ее соком и булочками. Вот на этом самом диване они и сидели, она и эта… дочь Туре, как ее…
        – Эрика, – подсказал Патрик с полным ртом и услышал, как дрогнул голос при одном только упоминании ее имени.
        – Да, Эрика… Хорошая девочка, но Александра… она была особенная. Как будто светилась вся… ну да ладно… Потом как будто что-то произошло, она перестала заглядывать ко мне и разве что здоровалась на улице. Пару месяцев спустя они переехали в Гётеборг, и больше я ее не видела… До тех пор, во всяком случае, пока она не заглянула ко мне на выходные несколько лет тому назад.
        – И все это время Кальгрены здесь не появлялись?
        – Нет, ни разу. Но дом содержали в порядке. Наняли людей, которые там что-то красили и строгали, и Вера Нильсон ходила туда два раза в месяц убираться.
        – И фру Петрен совсем не догадывается, что могло такого произойти, прежде чем Карлгрены переехали в Гётеборг? Я имею в виду, отчего Александра так изменилась… Может, конфликты в семье?
        – Разные ходили слухи, так оно здесь всегда, но я не особенно им верю. Конечно, поселок наш маленький, и иногда людям кажется, что здесь ничего не утаишь, но вот что я вам скажу. Снаружи не видно, что происходит за закрытыми дверями, поэтому нечего и языком молоть. Без толку все это… Возьмите еще пирожное. Неужели молодой человек так и уйдет, не попробовав мои меренги?
        – А больше фру Петрен ничего не видела? – проигнорировал ее вопрос Патрик. – Я имею в виду, после того как Андерс Нильсон вошел в дом.
        – Нет, в тот вечер я больше ничего не видела, – ответила Дагмар Петрен. – Но на следующей неделе он входил в этот дом еще несколько раз. Странно, вам не кажется? Судя по тому, что я слышала в поселке, к тому времени она была мертва. Что же он там в таком случае делал, во имя всего святого?
        Хедстрёма этот вопрос волновал не меньше. Взгляд фру Петрен снова просветлел.
        – Ну как, вкусно?
        – Это самые вкусные пирожные, какие я только пробовал за всю мою жизнь, – признался Патрик. – Не понимаю только, как это вы успели с ними так быстро управиться… Я имею в виду, что приехал самое большее через пятнадцать минут после того, как вам позвонил. Чтобы успеть все это напечь, фру Петрен должна была быть быстрой, как Супермен.
        Старушка снова просияла и гордо вскинула подбородок.
        – Мы с мужем тридцать лет держали кондитерскую во Фьельбаке. Старым привычкам трудно изменить, поэтому я до сих пор встаю в пять и пеку каждый день. То, что не съедают соседки и дети, которые приходят ко мне пить кофе, я скармливаю птицам. Всегда интересно попробовать новый рецепт. Раньше мы ведь толком ничего и не знали, кроме сухих финских палочек, а теперь столько всего… Идеи я беру из кулинарных газет и приспосабливаю их под свой вкус.
        Она махнула рукой на стопку кулинарных газет на полу возле кухонной скамьи. Там было все – от «Кухни Амелии» до «Все о еде», за много лет. Прикинув цену за штуку, Патрик подумал о том, что фру Петрен, должно быть, неплохо накопила за годы работы ее кондитерской.
        Тут ему в голову пришел еще один важный вопрос.
        – Известно ли фру Петрен, как были связаны Карлгрены и Лоренцы, кроме того что Карл-Эрик работал на консервной фабрике? Я имею в виду, общались ли как-нибудь между собой эти семьи?
        – Лоренцы и Карлгрены? Да боже сохрани… Нет, милый мой, скорей нам выпадет два четверга на одной неделе, чем случится такое. Это птицы разного полета, и то, что, как я слышала, Нелли Лоренц появилась на поминках Александры Карлгрен, – по меньшей мере сенсация.
        – А сын? Тот, что пропал, я имею в виду. Он не был как-нибудь связан с Карлгренами?
        – Нет, я надеюсь. Негодный был мальчишка. Все норовил стянуть булочку с витрины. Мой муж отучил его сразу, как увидел… и тут, конечно, появилась Нелли. Она кричала, угрожала полицией. Но у нас-то были свидетели, поэтому она быстро передумала звонить копам.
        – То есть ни о какой такой связи с Карлгренами фру Петрен ничего не знает?
        Она покачала головой.
        – Я почему так подумал, – продолжал Патрик. – Исчезновение Нильса Лоренца – самая большая трагедия, которая здесь когда-либо случалась, не считая, конечно, убийства Алекс. Так что кто знает… Иногда жизнь преподносит нам сюрпризы… Ну что ж, если и вправду все сказано, мне остается только поблагодарить вас. Выпечка восхитительна. Теперь всю неделю – ничего, кроме салатов, – Патрик похлопал себя по животу.
        – Салатов? – переспросила Дагмар Петрен. – Да разве вы кролик? Нет, растущему организму нужна другая пища.
        Хедстрём с благодарностью принял и это замечание, умолчав о том, что в тридцать пять человек если и растет, то вширь. Он вскочил с кухонного диванчика, но был вынужден снова сесть, потому что в животе словно лежал бетонный ком, а содержимое желудка поднялось к самому горлу. Не слишком осмотрительно было с его стороны пичкать себя всеми этими пирожными.
        Проходя гостиную, Патрик сощурился – тысяча четыреста сорок два гнома как один приветствовали его, мигая огнями.
        Путь на выход оказался таким же медленным, как и на вход, и Патрик подавлял желание одним прыжком обогнать еле шаркающую к двери фру Петрен. Крепкая старушка, что и говорить. Плюс – ценный свидетель. Что касалось свидетельства, теперь оставалось добавить всего несколько кусочков, чтобы пазл сложился и темные воды окончательно сомкнулись над головой Андерса Нильсона. Убийство Александры Вийкнер можно было считать раскрытым, пусть даже против Нильсона не имелось пока ничего, кроме косвенных улик… И все-таки что-то не стыковалось. Если в данный момент Патрик и мог чувствовать что-то, кроме тяжести в животе, то это была неудовлетворенность, в который раз подтверждающая, что очевидные решения – не всегда самые правильные.
        Тошнота отпустила, лишь только он вдохнул свежего воздуха. Патрик оглянулся, чтобы в последний раз поблагодарить фру Петрен. Прежде чем он успел выйти за дверь, она сунула что-то ему в руку. Это оказался пакет с логотипом магазина ICA, полный выпечки, и маленький рождественский гномик. Патрик схватился за живот и застонал.

* * *

        – Послушай, Андерс, все не так весело, как ты думаешь.
        – И что?
        – «И что?» – это все, что ты мне можешь сказать? Ты влип по уши, понимаешь? Понимаешь ли ты это?
        – Я ничего не сделал.
        – Хватит, Андерс. Хватит говорить мне в лицо эту чушь. Мне известно, что это ты убил ее. Поэтому сознайся во всем и не трать попусту мое и свое время. Так будет проще всем, прежде всего тебе. Понимаешь, о чем я?
        Мелльберг и Андерс Нильсон сидели в комнате допросов полицейского участка в Танумсхеде. Между ними не было стеклянной перегородки, как в американских фильмах. И беседовали они один на один, что уж совсем вразрез шло со всеми мыслимыми инструкциями. Но таков был Мелльберг – инструкции составлялись не для него. Если Андерс Нильсон не потребовал присутствия на допросе адвоката, комиссару тем более нет никакого дела до его прав.
        Комнатка была тесной, скудно меблирована и с голыми стенами. Из мебели имелись только стол да два стула, на которых и расположились комиссар и допрашиваемый. Андерс вальяжно развалился, руки сложены в замок на коленях, длинные ноги вытянуты под столом. Мелльберг навис над ним, будто не чувствуя запаха изо рта, способного уморить на лету муху. Выкрикивая последние слова, Мелльберг забрызгал лицо допрашиваемого слюной, но Андерс не спешил ее вытирать. Похоже, комиссар значил в его глазах не больше навязчивого насекомого, от которого было лень даже отмахиваться.
        – Оба мы знаем правду, – продолжал комиссар. – Это ты убил Александру Вийкнер. Ты напичкал ее снотворным, посадил в ванну, перерезал на руках ей вены, а потом спокойно наблюдал, как она истекает кровью. Так почему бы нам не пойти самым простым из возможных путей? Ты – сознаешься, я – запишу.
        Довольный таким началом, Мелльберг уселся на стул и сложил руки на большом животе. Он ждал, но ничего не происходило. Андерс все так же сидел с опущенной головой, волосы полностью закрывали лицо. У Мелльберга дернулся уголок рта. Задержанный оставил его блестящую речь без внимания, и это было по меньшей мере несправедливо. Выдержав еще пару минут, комиссар стукнул кулаком по столу, чтобы пробудить Андерса Нильсона из его полусонного состояния. Реакции не последовало.
        – Чертов пьяница! – заорал Мелльберг. – Если ты думаешь вот так здесь отсидеться, то ошибаешься. Не на того напал! Я скажу тебе, когда попадешь к полицейскому, которого можно водить за нос, а сейчас, будь добр, выкладывай правду. Я вытрясу ее из тебя, даже если для этого нам придется провести здесь целый день.
        Пятна в подмышках комиссара будто растекались с каждой новой фразой.
        – Ты ведь ревновал ее, так? Мы видели твои картины. И, чтобы совсем уж стало все ясно, мы нашли твои письма к ней. Твои сопливые любовные письма… черт, я сам едва не прослезился. Что она только в тебе нашла? Я имею в виду, посмотри на себя. Ты грязный урод и меньше всего похож на Дон Жуана. Наверное, она и сама была того… не без извращений, так? Может, ее возбуждали грязь и старые пьяницы? Она и с другими алкоголиками водилась или только с тобой?
        С быстротой ласки Андерс вскочил на ноги, бросился на комиссара и схватил его за горло.
        – Я убью тебя, тупой коп…
        Мелльберг дергался, пытаясь освободиться. Разжимал пальцы Андерса, но лицо все краснело. Волосы копной упали на правое ухо. Похоже, открывшаяся картина так ошеломила Андерса, что он ослабил хватку. Комиссар задышал. Андерс вернулся на свой стул и уставился на Мелльберга дикими глазами.
        – Никогда больше так не делай, слышишь? Никогда… – Бертиль прокашлялся, чтобы вернуть себе голос. – Отныне ты ведешь себя тихо, иначе я запру тебя в камеру, а ключ выброшу в окно.
        Комиссар оправился, но теперь глядел на Нильсона с опаской. Потом одним движением вернул непокорные пряди на место и сделал вид, будто ничего не произошло.
        – Итак, к делу. У вас были сексуальные отношения с Александрой Вийкнер?
        Андерс пробормотал что-то, уставившись в колени.
        – Простите, не расслышал. – Мелльберг сжал руки в кулаки и перегнулся через стол.
        – Да, мы любили друг друга.
        Слова гулким эхом отозвались в пустой комнате.
        – Ну хорошо, будем называть это так. Красавица и чудовище любили друг друга. Что ж… И как давно вы… это… любили друг друга?
        Андерс снова пробубнил что-то невразумительное, и Мелльберг велел ему повторить.
        – С детства.
        – Вот так? Хорошо. Ну, я думаю, вы не занимались этим с пяти лет, как кролики… Хорошо, я переформулирую вопрос. Как долго продолжались ваши сексуальные отношения? Как долго вы перепихивались, совокуплялись, танцевали горизонтальное танго, если так понятней?
        Андерс с ненавистью уставился на полицейского, но сдержался.
        – Я не помню, несколько лет время от времени… Точнее сказать не могу, я ведь не отмечал в календаре.
        Он собрал несколько невидимых ниток со своих брюк.
        – Раньше она и бывала здесь не так часто… Гораздо чаще я ее рисовал. Она была красивая.
        – Что произошло в тот вечер? Вы не поладили? Она тебе отказывала? Может, тебя смущала ее беременность? Наверняка дело в этом. Она забеременела, а ты не знал, от тебя или от мужа… Она угрожала, обещала превратить твою жизнь в ад?
        Мелльберг был доволен собой. В том, что Андерс – убийца, он не сомневался и жал на нужные кнопки с нужной силой, умело подводя его к чистосердечному признанию. Оно, можно считать, было у него в кармане. Скоро гётеборгское начальство будет умолять Мелльберга вернуться и соблазнять прибавкой к зарплате и повышением по службе. Он не даст ответа сразу, потреплет им нервы… Улыбаясь про себя, Мелльберг почесал живот – и тут заметил, что взгляд Андерса снова стал безумным. Допрашиваемый поднял голову и впервые глядел комиссару прямо в глаза. Его нижняя губа тряслась, у верхнего века блестела слеза.
        – Ты лжешь… Она не могла быть беременна.
        Из носа свесилась прозрачная струйка, которую Андерс тут же подтер рукавом. Он смотрел на Мелльберга почти умоляюще.
        – Почему нет? – возразил тот. – Презервативы не дают стопроцентной гарантии, тебе это известно. Она была на третьем месяце, так что хватит играть в кошки-мышки. Ты не хуже меня знаешь, как это бывает… Вопрос, от кого. Ты или ее богатый муж? И это мужское проклятье, так я тебе скажу. Из меня самого не раз делали дурака, но ни одной бабе никогда не заставить меня подписать эту чертову бумажку… – Мелльберг осекся.
        – Хоть это и не твое дело, – заговорил Андерс Нильсон, – но у нас не было секса последние четыре месяца. А теперь отведи меня обратно в камеру, потому что больше я ничего не скажу.
        Он совсем раскис. Откинулся на спинку стула, скрестив на груди руки, и из-под челки сверкал на Мелльберга полными слез глазами. Комиссар тяжело вздохнул.
        – Ну хорошо, продолжим через пару часов. Но знай, я ни на секунду не поверил в тот вздор, который ты мне здесь молол. Подумай об этом в камере. В следующий раз я жду от тебя полного чистосердечного признания.
        Мелльберг остался сидеть, пока Андерса уводили в камеру. Вонючий алкаш никак не хотел признаваться в содеянном, и это повергало комиссара в уныние. Хотя козырная карта все еще не вошла в игру. В четверть восьмого в пятницу двадцать пятого января Александру Вийкнер в последний раз слышали живой по телефону – ровно за неделю до того, как было обнаружено ее тело. Разговор с матерью продолжался пять минут пятьдесят секунд, согласно спецификации оператора «Телия», и это согласуется с данными судмедэкспертизы. Согласно показаниям свидетельницы Дагмар Петрен, Андерс Нильсон не только навещал жертву в ту же пятницу незадолго до семи вечера, но и наведывался в дом всю следующую неделю. Когда Александра лежала мертвой в ванной.
        Так или иначе, Андерс Нильсон сидел в ловушке. Чистосердечное признание облегчило бы работу Мелльбергу, но в принципе ничего не меняло. В столе комиссара лежали не только письменные показания фру Петрен, но и протокол обыска дома Александры Вийкнер. Однако особенно интересными оказались результаты более тщательного осмотра ванной комнаты, где лежало тело. И не только тем, что отпечатки ног в застывшей крови на полу в точности соответствовали паре обуви, обнаруженной в квартире Андерса Нильсона. Отпечатки его пальцев были на ее теле. Не такие отчетливые, конечно, какие бывают на твердой поверхности, но вполне идентифицируемые.
        Впрочем, сегодня Мелльберг не планировал пускать в ход все это. Тяжелая артиллерия подождет до следующего раза. Он раскусит этого упрямца, черт его дери.
        Комиссар поплевал на ладони и пригладил волосы.

* * *

        Звонок застал ее за расшифровкой диктофонной записи разговора с Хенриком Вийкнером. Оторвавшись от клавиатуры, Эрика потянулась за мобильником.
        – Да?
        Это прозвучало более раздраженно, чем она рассчитывала.
        – Здравствуй, это Патрик. Помешал?
        Эрика выпрямилась на стуле и пожалела, что не ответила приветливее.
        – Нет, совсем нет… Я тут сижу, работаю, и так увлеклась, что подпрыгнула, когда ты позвонил, но… нет, ты совсем не помешал. Всё в порядке, как мне кажется…
        Эрика схватилась за лоб, поняв вдруг, что оправдывается перед ним, как четырнадцатилетняя девочка. Нужно взять себя в руки, успокоиться. В конце концов, это смешно.
        – В общем, я во Фьельбаке, – продолжал Патрик, – и подумал, что мог бы заглянуть к тебе, если ты, конечно, дома.
        Его голос звучал все так же уверенно и спокойно, по-мужски, и Эрика застыдилась еще больше. Она оглядела свою одежду, на тот момент состоящую из замызганного спортивного костюма, и провела рукой по волосам. Так и есть – косичка на затылке, все остальное торчит в разные стороны. Без преувеличения, положение можно было считать катастрофическим.
        – Алло, Эрика, ты здесь? – спросил Патрик слегка удивленно.
        – Да, да, здесь… Я думала, какие-то проблемы со связью. Ты все время пропадаешь.
        Эрика снова схватилась за лоб, на этот раз всего секунд на десять. Боже мой, можно подумать, что с ней такое впервые…
        – Эй, Эрика… меня слышно?
        – Да, да, Патрик, слышно. Приезжай, конечно. Только дай мне пятнадцать минут… ммм… я должна дописать этот отрывок, иначе…
        – Конечно. Я не помешал, ты уверена? Просто подумалось… мы могли бы увидеться завтра вечером.
        – Нет, нет, всё в порядке. Приезжай, только дай мне пятнадцать минут.
        – Ну хорошо. Увидимся через пятнадцать минут.
        Эрика осторожно положила трубку и глубоко вздохнула. Сердце билось так громко, что она его слышала. Итак, сюда едет Патрик. Он едет к ней. Эрика вздрогнула, будто на нее плеснули холодной водой, и вскочила из-за стола. Он будет здесь через пятнадцать минут, а она выглядит так, словно не мылась и не причесывалась неделю.
        Эрика взбежала по лестнице на второй этаж, перепрыгивая через ступеньки, и стащила через голову спортивную куртку. В спальне вылезла из домашних штанов. Разбегалась как ненормальная, хотя должна была сохранять невозмутимость.
        В ванной вымыла верхнюю часть туловища, возблагодарив Небо, надоумившее ее сегодня сбрить волосы в подмышках. Парфюм растерла между ладонями, прежде чем протереть грудь и горловую впадину. Пальцами почувствовала, как сильно бьется пульс.
        С гардеробом быстро разобраться не получилось. Лишь вывалив все его содержимое на кровать, она остановилась наконец на простом черном джемпере с высоким воротником. Подходящая узкая юбка такого же цвета упала к ногам сама. Эрика посмотрела на часы – оставалось десять минут. Снова в ванную – пудра, губная помада, карандаш для глаз. Легкие тени для век. Румян не надо, лицо и без них было красное. Желаемый результат – свежая, естественная красота без следов косметики. Вот только на то, чтобы этого добиться, косметики с каждым годом уходит все больше…
        В дверь внизу уже звонили. Эрика в последний раз оглядела себя в зеркало и чуть не закричала. Волосы все так же торчали в разные стороны вокруг косички на затылке, стянутой неоново-желтой резинкой. Она сорвала резинку и при помощи массажной щетки и совсем небольшого количества мусса соорудила на голове нечто вроде прически. Следующий звонок прозвучал несколько раздраженно, и на этот раз Эрика бросилась открывать. На середине лестницы остановилась перевести дух. Открыла дверь с самой равнодушной миной, на какую только была способна, – и расцвела в улыбке.

* * *

        Он дрожащим пальцем нажал звонок. Несколько раз Патрик собирался ей перезвонить, извиниться, что не может, сослаться на непреодолимые обстоятельства, но рука сама вела машину в сторону Сэльвика. Он хорошо помнил, где она живет, и уверенно вписался в крутой правый поворот на холме возле кемпинга. Было темно, как ночью, но фонари горели, и в их свете он видел мерцающую совсем рядом гладь моря. Сразу стали понятны чувства Эрики к родительскому дому и боль почти неизбежной потери.
        Патрик тут же сообразил, что это может для него значить. Ведь если Анна с Лукасом продадут дом, ничто больше не будет удерживать Эрику во Фьельбаке, и она вернется в Стокгольм. А что может провинциальный полицейский противопоставить светским львам со Стюреплана? В расстроенных чувствах Патрик приблизился к ее двери.
        Беспокойство усилилось, когда она не открыла с первого раза. Такой ли уж хорошей идеей было звонить ей на обратном пути от фру Петрен? Но Патрик не мог не позвонить, когда она была так близко. Он успел раскаяться, пока шли гудки. Похоже, Эрика работала, и он побеспокоил ее некстати. Теперь же отступать тем более поздно. Повторный звонок огласил дом по ту сторону двери.
        Патрик услышал, как кто-то спустился с лестницы. Потом шаги стихли и раздались снова, теперь уже совсем близко. Дверь открылась, Эрика встретила его с улыбкой. У Патрика перехватило дыхание. Он все не мог взять в толк, как ей каждый раз удается так свежо выглядеть. Лицо чистое, сияющее – ни малейших следов косметики. Карин и мечтать не могла появиться на людях ненакрашенной, но красота Эрики не нуждалась в коррекции.
        Обстановка почти не изменилась с тех пор, как Патрик бывал здесь ребенком. Мебель и дом ветшали вместе, готовясь достойно встретить старость. Доминировали белый цвет и дерево, светлые обои голубого оттенка гармонировали с благородной патиной металлических деталей. Зажженные рукой Эрики свечи сразу прогнали зимний мрак. Стало легко и спокойно. Патрик прошел за Эрикой на кухню.
        – Хочешь кофе?
        – Да, спасибо… Кстати… – Он протянул ей пакет с выпечкой. – Хотелось бы довезти что-нибудь до участка, но здесь, думаю, хватит на всех.
        Эрика заглянула в пакет и улыбнулась.
        – Ты заезжал к фру Петрен?
        – Точно. И теперь я так сыт, что с трудом передвигаюсь.
        – Милая дама, правда?
        – Невероятно милая. Было бы мне года девяносто два, непременно на ней женился бы.
        Они улыбнулись друг другу.
        – Как ты?
        – Спасибо, неплохо.
        Минута-две гробовой тишины – и оба начали ерзать на стульях. Эрика наполнила две чашки дымящимся кофе и вылила остатки в термос.
        – Посидим на террасе.

* * *

        Поначалу они пили кофе в полной тишине, которая больше не ощущалась как неловкая, но стала вполне уютной и теплой. Эрика полулежала в кресле-корзине напротив Патрика. Он откашлялся.
        – Как твоя книга?
        – Спасибо, хорошо. Как ты, твое расследование?
        Патрик подумал и решил открыть ей больше, чем дозволял долг службы. В конце концов, какой от этого может быть вред? Эрика ведь и сама почти участник расследования.
        – Похоже, убийство раскрыто. Предполагаемый злоумышленник пойман и находится в участке. Доказательства неопровержимы настолько, насколько могут быть таковыми.
        Эрика наклонилась вперед, глаза ее удивленно расширились.
        – И кто он?
        Патрик помедлил еще, прежде чем ответить:
        – Андерс Нильсон.
        – Андерс?.. Странно. Мне кажется, здесь какая-то ошибка.
        Патрику очень хотелось с ней согласиться. Слишком много оборванных нитей, ни одна из которых, похоже, не ведет к Андерсу. Но вещественные доказательства с места преступления плюс свидетельство Дагмар Петрен не оставляли места сомнениям.
        – Тем не менее все кончено. Странно, согласен… Я не чувствую облегчения, совсем наоборот. Та статья, которую ты нашла, я имею в виду об исчезновении Нильса… Она никак не вписывается в общую картину, если Андерс – убийца. – Патрик пожал плечами и беспомощно выставил ладони вверх. – Я не знаю, Эрика. Я и в самом деле ничего не знаю. Вполне может быть, что эта газета вообще не имеет отношения к убийству. Чистая случайность. Но в любом случае нет никаких оснований и дальше копаться в этом. Алекс унесла свои тайны в могилу.
        – Кто знает… Андерс, Хенрик… Твои догадки ничуть не лучше моих. Интересно только, что их связывало? Странная пара. Конечно, нет ничего нового в том, что люди заводят романы на стороне, но Андерс Нильсон и Александра Вийкнер?.. Я удивилась бы, узнав, что ему удалось затащить в постель хоть кого-нибудь.
        На секунду Патрику показалось, что между ее бровей залегла складка, но в следующее мгновение лицо Эрики приняло прежнее безмятежное выражение. Патрик открыл было рот сказать что-то, как вдруг прихожую огласила самая известная мелодия «Хемгласс». Эрика и Патрик разом вздрогнули.
        – Одну минутку, извини.
        Он со всех ног бросился в прихожую и, порывшись в куртке, прижал мобильник к уху.
        – Патрик Хедстрём. Хм… о’кей… Я понял… Да, мы снова в начале дистанции… Да, да, я знаю… Да, он это говорил… Да, конечно, с этим пока ничего не ясно… Хорошо, комиссар… До связи.
        Патрик щелкнул крышкой мобильного телефона и повернулся к Эрике:
        – Надевай куртку, поедем прогуляться.
        – Куда это? – Эрика замерла, не поднеся ко рту кофейную чашку.
        – Новости в расследовании. Похоже, нам придется вычеркнуть Андерса из списка подозреваемых.
        – Вот, значит, как… Ну и куда мы поедем?
        – И ты, и я, оба мы чувствовали, что здесь что-то не так. Ты нашла в доме Алекс статью о пропаже Нильса Лоренца. Возможно, там удастся найти что-нибудь еще.
        – Разве дом еще не обыскали?
        – Конечно, обыскали; просто я совсем не уверен, что в тот раз обращали внимание на то, что нужно. Хочу кое-что проверить. Поедем.
        Патрик был уже на полпути к выходу. Эрика накинула куртку и поспешила за ним.

* * *

        Внутри оказалось тесно и неуютно. Она никогда не понимала, как люди могут жить в таких тоскливых, серых домах. И виной всему – нищета. Такой уж порядок заведен в мире: одни богатые, другие бедные, и Нелли не уставала благодарить судьбу за то, что принадлежала к первой категории. Она не смогла бы приспособиться к нищете, потому что словно была рождена для бриллиантов и дорогих мехов.
        А вот женщина, открывшая ей дверь, напротив, похоже, в жизни не видела настоящего бриллианта. И все на ней было таким серым, коричневым и тоскливым… Нелли с отвращением глядела на поношенную кофту и жилистые руки, придерживающие ее на груди. Вера молчала, стоя в приоткрытой двери, пока наконец Нелли, боязливо оглядевшись, не заговорила с ней первая:
        – Ну что, так и будем стоять весь день? Может, впустишь меня? Нам надо поговорить, и ты заинтересована в этом не меньше меня.
        Вера не отвечала, лишь попятилась в прихожую, слегка согнувшись, чтобы Нелли смогла войти.
        – Нам есть о чем поговорить, не так ли? – повторила Нелли.
        Она сняла элегантные перчатки, без которых почти не выходила на улицу, и огляделась все с тем же брезгливым выражением. Прихожая, гостиная, кухня и маленькая спальня – Вера следовала за ее взглядом, не поднимая головы. Как все уныло и мрачно… Эти обои давно знавали свои лучшие дни. И никто не позаботится о том, чтобы убрать с деревянного пола линолеум, что давно уже сделано во всех старых домах. При этом каждая вещь на своем месте и везде идеальная чистота. Ни соринки по углам, только безнадежность, въевшаяся в эти стены от потолка до пола.
        Нелли осторожно присела на краешек старого кресла в гостиной и жестом, словно это она была хозяйкой в этом доме, пригласила Веру занять место на диване. Та послушно опустилась на уголок. Она молчала, только руки нервно теребили платье на колене.
        – Обе мы заинтересованы в том, чтобы это и дальше оставалось между нами, – сказала Нелли. – Значит, продолжаем в том же духе?
        Она строго посмотрела на Веру. Та кивнула.
        – Не могу сказать, что сожалею о смерти Алекс, – продолжала фру Лоренц. – Она получила по заслугам, и здесь ты, думаю, со мной согласишься. Рано или поздно эта сучка должна была плохо кончить, я всегда это знала.
        Вера быстро подняла глаза, но не ответила. Нелли не чувствовала ничего, кроме презрения, к этому жалкому, бесцветному существу, как будто совершенно лишенному воли. Низший класс, что здесь скажешь… Они с детства приучены ходить со склоненными головами. Не то чтобы Нелли полагала, что все должно быть как-то иначе, но ничего не могла поделать со своими чувствами. Больше всего ее злила зависимость от Веры Нильсон, хотя Нелли научилась мириться и с этим. Все на свете имеет свою цену, и она должна быть уверена в том, что Вера держит язык за зубами. Так оно продолжалось до сих пор, так будет и в дальнейшем.
        – То, что произошло, ужасно, – снова заговорила Нелли, – но для нас главное – не принимать поспешных решений. Пусть все идет, как идет. Не в наших силах изменить прошлое, так и не к чему ворошить старую грязь.
        С этими словами Нелли открыла сумочку, вытащила из нее конверт и положила на журнальный столик.
        – Небольшая прибавка к жалованью будет, я думаю, кстати.
        Она подвинула конверт в сторону Веры. Та не двинулась с места.
        – Жаль, что все так вышло с Андерсом, – продолжала Нелли. – Хотя, возможно, это и к лучшему. В тюрьме он, по крайней мере, перестанет пьянствовать.
        Нелли спохватилась, поняв, что зашла слишком далеко. Вера медленно поднялась с дивана и дрожащим пальцем показала на дверь.
        – Вон отсюда.
        – Нет-нет, Вера, я не о том…
        – Вон из моего дома. Андерс не попадет в тюрьму, а ты убирайся прочь со своими вонючими деньгами. Чертова баба! Я прекрасно помню, откуда ты вышла. От тебя воняет дерьмом, как ни поливай себя духами!
        Нелли невольно съежилась под обрушившимся на нее внезапным потоком ненависти и засеменила к двери. Вера сжала кулаки, выпрямилась и смотрела ей прямо в глаза. Все ее тело дрожало от копившейся десятилетиями злобы. От былой покорности ничего не осталось, и Нелли стало не по себе. В конце концов, что она такого сказала? Всего лишь назвала вещи своими именами… Но, видно, правда колет глаза и этому жалкому созданию. Нелли поспешила к выходу.
        – Убирайся и больше сюда не приходи!
        Вера выгнала ее из дома, ни больше ни меньше. Не успела Нелли закрыть дверь, как на землю перед ней упал с силой брошенный конверт. Она склонилась и стала подбирать купюры. Пять тысяч на дороге не валяются. Ради такого можно стерпеть и соседей, которые, прильнув к окнам, любовались, как фру Лоренц ползала на коленях по гравию. Неблагодарная тварь! Ничего, Нелли научит ее уважать деньги. В резиденции Лоренцев ее больше не ждут, это понятно, но и в других местах работы поубавится. Об этом Нелли позаботится. Жалкое создание на коленях приползет в социальную службу, прежде чем Нелли разделается с ней окончательно. Никому еще не сходило с рук унижать Нелли Лоренц!

* * *

        Он как будто передвигался в толще воды. Руки и ноги онемели после ночи на тюремной койке, а голову словно набили ватой. Андерс оглядел свою квартиру, пол со следами полицейских ботинок. Черт с ними; что-что, а грязь никогда его не смущала.
        Он достал из холодильника упаковку с шестью банками крепкого пива и лег на спину в гостиной. Опираясь правой рукой на матрас, правой открыл банку, которую тут же осушил жадными глотками. Пустая жестянка пролетела через всю комнату и с металлическим звуком приземлилась в дальнем углу. Почувствовав непреодолимую усталость, Андерс лег, заложив руки за затылок. Уставившись в потолок невидящими глазами, погрузился в воспоминания.
        Это был единственный способ обрести, хоть ненадолго, душевный покой. Даже если в промежутках между минутами безмятежности сердце пронзала невыносимая боль. Андерс спрашивал себя, как может прошлое казаться таким близким и в то же время таким недосягаемым.
        В его воспоминаниях всегда светило солнце. Под ногами дымился нагретый асфальт, а губы были солеными после купания в море. Странно, что он ничего не помнил, кроме лета, – ни зимы, ни пасмурных дней, ни дождя. Только яркое солнце на безоблачном голубом небе и легкий бриз, бороздивший зеркальную гладь моря…
        Легкое платье Алекс обвивалось вокруг ее ног. Волосы, которые она никогда не стригла, падали ниже спины. Андерс до сих пор чувствовал ее запах, засевший в ноздрях и будивший воспоминания. Запах клубники, морской воды и шампуня «Тимоти». Они гоняли на велосипедах как сумасшедшие и лазали по горам, пока ноги не переставали слушаться. Зато как здорово было потом загорать на вершине Веддебергет, развернувшись пятками к морю и сложив руки на животе! Алекс лежала между ними, распустив волосы веером и уставившись в небо. Иногда она брала руку Андерса в свою, и ему начинало казаться, будто они остались вдвоем.
        Они не хотели, чтобы их видели вместе. Это разрушило бы все волшебство. Действительность должна была оставаться за гранью, которую они ей сами очертили. Она была слишком серой и тоскливой и не имела никакого отношения к этой солнечной сказке, созданной только для троих. Они проводили дни в беззаботных играх и разговорах на самые простые темы. Ничто не воспринималось всерьез. Только это и делало их такими неуязвимыми. Каждый из них сам по себе был обыкновенным ребенком. Вместе они были – «три мушкетера».
        Взрослые? Это были странные существа на границах мира мечты. Статисты, которые передвигались где-то совсем рядом, не оказывая на детей никакого влияния. Они беззвучно, как рыбы, открывали рты. Делали какие-то бессмысленные движения, которым, возможно, сами придавали некое значение. Они просто-напросто выпадали из этой солнечной вселенной.
        Андерс слабо улыбнулся. Естественные потребности тела вырвали его из волшебного сна. Он встал, снова шагнув тем самым в собственное отчаяние, и пошел решать проблему.
        В туалете висело старое, запыленное зеркало. Протерев его рукавом, Андерс впервые увидел себя таким, каким его видели другие. Жирные, спутанные волосы. Лицо бледное, нездорового серого цвета. Зубы от плохого обращения сильно поредели за последнее время, и это добавляло пару десятков лет к его настоящему возрасту.
        Решение созрело внутри, прежде чем он его осознал. Застегивая джинсы, Андерс уже понимал, каков будет его следующий шаг. Из ванны решительно направился на кухню. Поискал в ящиках, достал огромный нож, вытер его о брючину. Потом пошел в гостиную и принялся методично резать полотна на стенах, уничтожая результаты многолетней работы. Одна за другой картины летели на пол. Андерс оставил лишь те, которыми действительно был доволен; прочие потеряли в его глазах всякую ценность. Твердой рукой Андерс нарезал из них разноцветные полосы. Полотна сопротивлялись. На лбу Андерса выступил пот. Комната выглядела как поле битвы самых немыслимых красок. Разноцветные ленты покрыли весь пол в гостиной, пустые рамы зияли со стен черными глазницами. Андерс довольно огляделся.

* * *

        – Так откуда вы знаете, что Александру убил не Андерс?
        – Девушка, проживающая с ним на одной лестничной площадке, видела, как он возвращался домой незадолго до семи, а в половине восьмого Алекс разговаривала с матерью. Он не мог обернуться за такое короткое время. Свидетельство Дагмар Петрен доказывает только, что он был как-то связан с Алекс, но не более того.
        – Однако отпечатки его пальцев и ног в ванной…
        – Они не доказывают, что Андерс – убийца. Только то, что он побывал в доме после того, как она умерла, чего явно недостаточно для содержания под стражей. Мелльберг все еще не сомневается в виновности Андерса, но был вынужден отпустить его, пока адвокат не поднял бучу. Я с самого начала чувствовал: в этой версии что-то не стыкуется, – и вот тому подтверждение. Андерс не исключен из списка подозреваемых, но знаков вопроса более чем достаточно, чтобы вести поиски и в других направлениях.
        – И зачем нам в дом Алекс? Что ты рассчитываешь там найти?
        – Сам не знаю. Думаю только, что должен прояснить себе картину в целом, прежде чем идти дальше.
        – Биргит говорила, что Алекс не могла разговаривать с ней, потому что кого-то ждала. Но кого, если не Андерса?
        – Хороший вопрос.
        Патрик гнал машину так, что Эрика вцепилась в поручень над дверцей. Он проехал спуск возле клуба любителей парусного спорта и в последнюю секунду повернул направо, едва не зацепившись за штакетник.
        – Боишься, что дома не окажется на месте, если мы опоздаем? – Эрика слабо улыбнулась.
        – Прости, я немного на взводе.
        Он снизил скорость, и на последних метрах к дому Алекс Эрика смогла отпустить поручень. Она все еще не понимала, зачем понадобилась Патрику, но была благодарна ему за то, что он взял ее с собой в эту поездку. Для нее это была хорошая возможность собрать материал для книги.
        Он остановился у дверей и озабоченно наморщил лоб.
        – О том, что у нас нет ключей, я, конечно, не подумал… Боюсь, в дом мы не попадем. Мелльбергу не понравится, если одного из его полицейских поймают с поличным при попытке влезть в окно.
        Эрика вздохнула и подняла коврик. Озорно улыбаясь, продемонстрировала Патрику ключ и отперла дверь.
        Хедстрём вошел первым. В доме кто-то включил отопление, и температура внутри была заметно выше, чем снаружи. Патрик и Эрика сняли верхнюю одежду и положили ее на перилах лестницы, ведущей на второй этаж.
        – И что мы будем здесь делать? – Эрика сложила руки на груди и вопросительно посмотрела на Патрика.
        – Алекс выпила снотворное вскоре после четверти восьмого, когда разговаривала с матерью по телефону. Следов взлома не видно; следовательно, она принимала в доме того, кого хорошо знала. И у него была возможность дать ей таблетки. О чем это нам говорит, как ты думаешь? О том, что они ели или пили вместе.
        Патрик расхаживал по гостиной, продолжая рассуждать. Эрика, опустившись на диван, с интересом следила за ним.
        – Именно так, – он поднял вверх указательный палец. – А что говорил нам патологоанатом по поводу содержимого ее желудка? Что ела Александра в тот вечер? Согласно данным экспертизы, она ела тушеную рыбу и пила сидр. В мусорном ящике найдена упаковка от тушеной рыбы компании «Финдус», а в мойке – бутылка из-под сидра. Так что все сходится. Но вот что интересно: в холодильнике на кухне Александры Вийкнер обнаружены две хорошие порции говяжьего филе, а в духовке – чугунок с картошкой. При этом духовка выключена, и картофель сырой. На посудном столике стоит бутылка белого вина. Она открыта, около пятидесяти миллилитров выпито, что соответствует примерно одному бокалу.
        Патрик показал большим и указательным пальцами, сколько вина не хватает в бутылке.
        – Но в ее желудке нет вина? – Эрика подалась вперед, уперев руки в колени.
        – Именно так. Поскольку Алекс была беременна, она пила сидр вместо вина. Отсюда вопрос – кто выпил вино?
        – Была ли какая-нибудь грязная посуда?
        – Да, тарелка, вилка и нож с остатками тушеной рыбы. Два бокала в мойке, которые не успели ополоснуть. На одном – множество отпечатков пальцев, и все принадлежат Александре. На другом – ни единого.
        Хедстрём остановился и сел в кресло напротив Эрики, вытянув длинные ноги перед собой и сложив на животе руки.
        – То есть кто-то протер второй бокал?
        Эрика чувствовала себя настоящим Шерлоком Холмсом, и у Патрика хватало такта не разочаровывать ее в этом.
        – Да, очень похоже на то. Поскольку бокалы ополоснули, следов лекарственных препаратов в них не обнаружено. Но что-то подсказывает мне, что Эрика приняла снотворное именно с сидром.
        – Но почему она ела рыбу, имея в запасе две порции говяжьего филе?
        – И я спрашиваю себя о том же, – Патрик кивнул. – Зачем женщине понадобилось разогревать полуфабрикат в микроволновке, когда в холодильнике пропадал без дела такой королевский ужин?
        – Она планировала праздничный ужин на двоих, – догадалась Эрика. – Но тот, кого она ждала, так и не появился.
        – Вот и я тоже так думаю, – подхватил Патрик. – Александра ждала его, пока наконец не сдалась и не поставила заморозку в микроволновку. Здесь я ее понимаю. Не очень-то радостно есть говяжье филе в одиночку. Поскольку Андерс заходил к ней, есть все основания полагать, что ждала она не его, а кого-то другого, – продолжил рассуждения Патрик. – Как насчет отца ребенка?
        – Да, это первое, что напрашивается. Боже мой, как все трагично… Алекс приготовила такой обед, охладила бутылку вина, быть может, в честь будущего ребенка, а тот, кого она ждала, так и не пришел. И вот она сидела здесь так и ждала его, пока наконец… Теперь вопрос в том, кто явился вместо него.
        – Насчет него мы тоже ничего не знаем, – возразил Патрик. – Это мог быть и он, только пришел позднее.
        – Все так, но тогда все еще печальнее. Если б только эти стены могли говорить… – Эрика многозначительно оглядела стены.
        В этой красивой комнате все отдавало новизной и свежестью. Стоило вдохнуть поглубже, и в воздухе еще чувствовался запах краски. Стены были выкрашены в любимые цвета Эрики, голубой с оттенком серого. И это, в ненавязчивом контрасте с белыми окнами и мебелью, создавало спокойную атмосферу, так, что больше всего хотелось откинуться на спинку дивана и прикрыть глаза.
        Такой диван Эрика видела в магазине «Дом» в Стокгольме, но со своим заработком могла разве что мечтать о нем. Он был огромный и роскошный и весь изгибался, будто волнами. Современная мебель в комнате удачно соседствовала с антикварной. Алекс, конечно, получила хороший опыт в области мебельного антиквариата, когда реставрировала дом Хенрика в Гётеборге. В подавляющем большинстве старинная мебель была в густавианском стиле [9 - Густавианский стиль – назван в честь шведского короля Густава III (1746–1792).]. Эрика безошибочно узнавала его благодаря магазину ИКЕА. Она давно собиралась купить пару предметов из их антикварной коллекции, именно густавианских.
        Оставалось только глубоко вздохнуть, чтобы не умереть от зависти. Эрика совсем забыла, зачем приехала в этот дом.
        – Итак, ты полагаешь, что сюда пришел некто, любовник или тот, кого она хорошо знала, выпил бокал вина и подсыпал снотворного в сидр Алекс? – подытожила Эрика.
        – Да, это наиболее вероятный сценарий.
        – И что, по-твоему, было потом? Каким образом она оказалась в ванне?
        Эрика развалилась на диване и осмелела до того, что подняла ноги на журнальный столик. Собственно, проблема была решаема. Ей всего лишь нужно было скопить денег на такой диван. Эрике вдруг пришло в голову, что после продажи дома она могла бы позволить себе любую мебель, какую только захочет. Но она спешно отогнала эту мысль прочь.
        – Думаю, что убийца дождался, пока Алекс уснет, раздел ее и отволок в ванную.
        – Почему ты думаешь, что он волок ее, а не нес?
        – В протоколе вскрытия говорится о царапинах на пятках и синяках под мышками… – Патрик выпрямился в кресле и кивнул Эрике: – Могу я попросить тебя об одной вещи?
        Эрика скептически поджала губы.
        – Все зависит от вещи.
        – Можешь изобразить жертву убийства?
        – Спасибо за доверие. Думаешь, моего актерского таланта на это хватит?
        Эрика рассмеялась, но вскочила с дивана, давая тем самым понять, что предоставляет себя в распоряжение Патрика.
        – Нет, нет, сядь обратно. Скорее всего, они сидели здесь, и Александра заснула именно на этом диване. Поэтому, будь любезна, изобрази бесчувственное тело.
        Эрика поворчала, но послушно упала на диван. Когда подошел Патрик, приоткрыла один глаз.
        – Надеюсь, ты не намерен раздевать меня донага?
        – Нет-нет… ничего такого… у меня и в мыслях не было ничего подобного… – быстро заговорил он и покраснел.
        – Успокойся, я пошутила, – она рассмеялась. – Ну, давай, убивай.
        Он стащил ее с дивана на пол, предварительно отодвинул журнальный столик. Поначалу пытался ухватить ее за запястья, но это, по-видимому, оказалось не слишком удобно, поэтому Патрик взял Эрику под мышки и поволок к ванной. Она тут же в полной мере ощутила свой вес. Должно быть, Хедстрёму казалось, что она весит не меньше полутонны. Эрика попыталась помогать ему, отталкиваясь ногой от пола, но Патрик быстро призвал ее к порядку. В последние недели ей следовало бы строже придерживаться диеты от «Виктвэктар», которую она, честно говоря, совсем забросила. И вот результат. Вдобавок ко всему на животе задрался пуловер, так что ключи от машины едва не вывалились из кармана. Эрика попыталась втянуть живот, для чего глубоко вдохнула. Но в следующий момент ей все равно пришлось выдохнуть.
        Кафель в ванной оказался таким холодным для ее голой спины, что Эрика вздрогнула. Патрик осторожно опустил ее на пол.
        – Да, это вполне реально. Тяжело, конечно, но возможно. Да и Алекс весит чуть меньше, чем ты.
        «Спасибо», – мысленно ответила Эрика, пытаясь незаметно для Патрика опустить пуловер на животе.
        – Теперь злоумышленнику остается только поднять тело в ванну.
        Патрик шумно вдохнул и взял Эрику за лодыжки. Но в этот момент она вырвалась, вскочила на ноги и отряхнулась.
        – А вот с этим у тебя ничего не выйдет. Синяков для одного раза более чем достаточно. И потом, у тебя все равно не получится положить меня в ванне так, как лежала Алекс.
        Патрик не стал настаивать и снова вышел в гостиную.
        – Поместив бесчувственное тело в ванну, убийца включил воду и перерезал жертве вены на руках и ногах, той самой бритвой, которую нашли на месте преступления. После чего ему оставалось замести следы – ополоснуть бокалы и стереть отпечатки пальцев. И пока он это делал, Алекс умирала в ванне, истекая кровью. Поразительное хладнокровие.
        – А отопление? Оно было выключено к тому времени, как Алекс вернулась во Фьельбаку?
        – Да, похоже на то, и это нам на руку. Собрать улики с тела, неделю пролежавшего при комнатной температуре, было бы затруднительно. Отпечатков Андерса на нем точно не осталось бы.
        Эрика поежилась при одной мысли об отпечатках на мертвом теле.
        Они продолжили обход дома. Эрика решила повнимательней приглядеться к спальне Алекс и Хенрика, осмотр которой в прошлый раз был так внезапно прерван, но не увидела ничего необычного. Чувство, что чего-то не хватает, осталось, и раздражало еще сильней оттого, что Эрика никак не могла понять его причины. Она поделилась этим с Патриком, и он тоже пришел в отчаяние. И окончательно смутился, когда Эрика рассказала ему о вторжении в дом какого-то человека, которого она так и не видела и от которого пряталась в гардеробе.
        Патрик вздохнул, опускаясь на край кровати с балдахином, и попытался помочь Эрике вспомнить, чего же такого не хватает в комнате.
        – Оно большое или маленькое?
        – Не знаю, Патрик; наверное, маленькое. Иначе я сразу поняла бы, что это, ведь так? Вот, например, если б эта кровать с балдахином исчезла, я заметила бы это наверняка.
        Она улыбнулась, присаживаясь рядом с ним.
        – Но где именно оно должно было быть? На столе? Возле кровати? У двери?
        Патрик взял с прикроватного столика небольшой кусочек кожи. Это выглядело как клубная бирка, с выжженной посреди надписью детским почерком: «ТМ, 1976». На обратной стороне были странные отпечатки, похожие на пятна высохшей крови. Патрик спросил Эрику, что бы это могло значить.
        – Не знаю, – ответила она. – Если б я знала, наверное, не сидела бы здесь так и не рвала бы на себе волосы.
        Скосила на него глаза. В профиль у Патрика были длинные, черные ресницы и идеальная щетина на подбородке. Достаточно отросшая, чтобы ощущаться как не слишком жесткая наждачная бумага, и не настолько длинная, чтобы царапать кожу.
        – Что такое? – Патрик заметил ее внимание. – У меня что-нибудь с лицом?
        Он испуганно промокнул рот. Эрика быстро отвернулась.
        – Ничего. Было немного шоколадной крошки на щеке, но теперь все чисто.
        Оба замолчали.
        – Мы как будто не особенно здесь продвинулись, да? – осторожно спросила Эрика.
        – Нет, похоже. Позвони мне, когда вспомнишь, что именно здесь пропало. Это ведь очень важно, что кто-то приходил сюда; он вполне мог это взять.
        Они тщательно заперли входную дверь, и Эрика снова положила ключ под коврик.
        – Тебя подвезти?
        – Спасибо, Патрик, я, пожалуй, прогуляюсь.
        – Тогда увидимся завтра вечером.
        Хедстрём переминался с ноги на ногу, снова чувствуя себя неловким четырнадцатилетним подростком.
        – До завтра, встретимся в восемь вечера, – подтвердила Эрика. – Приходи голодный.
        – Я постараюсь, но не могу обещать. Кажется, наелся на всю жизнь.
        Патрик, смеясь, похлопал себя по животу и кивнул через улицу, в сторону дома Дагмар Петрен.
        Эрика улыбнулась и помахала рукой Патрику, отъезжавшему в своей «Вольво». Он уже ждал завтрашнего вечера со смешанным чувством неуверенности и почти панического страха.
        Эрика направилась домой, но не прошла и нескольких метров, как остановилась. Ей вдруг пришла идея, которую непременно следовало проверить. Она уверенно повернула к дому Алекс, взяла ключи из-под коврика и вошла в прихожую, основательно потоптавшись на пороге, чтобы стряхнуть снег.
        Что делает женщина, если мужчина, которого она ждет к романтическому ужину, запаздывает? Звонит ему, конечно! Оставалось надеяться, что телефон у Алекс современный, а не модная нынче «Кобра» или бакелитовый антиквариат. И здесь Эрике повезло. На кухонной стене висел новенький «Доро». Эрика дрожащим пальцем нажала кнопку последнего исходящего вызова. Если после смерти Алекс аппаратом никто не пользовался, то…
        Пошли сигналы. После седьмого Эрика хотела было положить трубу, когда наконец послышался голос. Не дождавшись конца сообщения, бледная как смерть Эрика осторожно повесила трубку. В голове будто что-то щелкнуло. Она вдруг поняла, чего не хватало в спальне на втором этаже.

* * *

        Мелльберг кипел от ярости. Он носился по участку, как взбешенная фурия. Лучшее, что мог сделать в такой ситуации каждый из его подчиненных, – залезть под стол и переждать бурю там. Но у здоровых взрослых людей не принято прятаться друг от друга под столами. Поэтому приходилось терпеть и проклятия, и ругань, и самые изощренные оскорбления.
        Первый удар приняла на себя Анника. За месяцы работы под руководством Мелльберга она успела обрасти слоновьей кожей, но и на ее глазах впервые появились слезы. К четырем часам Анника решила, что с нее довольно. Она ушла с работы, купила мороженого в «Консуме» и заела свое горе перед телевизором, переключенным на канал «Гламур».
        Мелльберга довело до бешенства то, что он был вынужден отпустить Андерса Нильсона. Комиссар нутром чуял, что тот и есть убийца Александры Вийкнер. Еще пара часов беседы наедине – и признание было бы у него в кармане. Но вместо этого появилась эта сопливая свидетельница, которая якобы видела, как Нильсон возвращался домой как раз перед началом очередной серии «Разделенных миров». Получалось, что бывший подозреваемый около семи вошел в свою квартиру, а в четверть восьмого Биргит говорила по телефону с Алекс. Мир встал с ног на голову.
        Но и это не всё. Был еще Хедстрём, со своими дурацкими идеями и предчувствиями. Слава богу, Мелльберг в полиции не первый день. Если чему его и научил долгий опыт, то это тому, что на самом деле все просто. Не существует ни скрытых мотивов, ни всемирного заговора. Только отморозки, осложняющие жизнь честным гражданам. Поймаешь отморозка – поймаешь преступника, таково основное правило жизни.
        Комиссар достал мобильник и выбрал номер Патрика Хедстрёма.
        – Где вы, черт вас дери? – Тут было не до приветствий. – Ковыряетесь в носу?.. А мы здесь, представьте, работаем… Да, сверхурочно… Не знаю, знакомо ли вам это слово… Если нет, я позабочусь о том, чтобы вы больше не утруждали себя подобными вещами… В Танумсхеде, во всяком случае.
        Сразу полегчало. Молодых выскочек надо держать на коротком поводке, пока не распоясались.
        – Немедленно поезжайте к свидетельнице, которая видела Нильсона дома в семь вечера. Надавите на нее, выкрутите ей руки… добейтесь от нее правды, наконец… Да, немедленно, черт возьми…
        Мелльберг бросил трубку. Стоило поручить кому-нибудь грязную работу – и жизнь сразу стала более сносной. Комиссар откинулся на спинку стула, открыл верхний ящик письменного стола и похожими на сосиски пальцами выудил оттуда упаковку шоколадных шариков. Тому, кто много работает, требуется хорошая подзарядка.

* * *

        Когда позвонил комиссар, Патрик уже направлялся к Танумсхеде со стороны Греббестада. Он развернулся возле гольф-клуба во Фьельбаке и тяжело вздохнул. Время далеко за полдень, а дел в участке невпроворот. Сам виноват, не нужно было задерживаться во Фьельбаке. С другой стороны, он не мог не заехать к Эрике. Она для него как магнит; он не властен над собой, оказавшись в поле ее притяжения. Патрик вздохнул еще раз. Это не может кончиться ничем хорошим. Он едва оправился после Карин – и вот уже на скорости сто двадцать километров в час мчится навстречу новым потрясениям… Просто мазохизм какой-то. После развода год ходил сам не свой. Днями напролет пялился на экран – на всех этих «Уокеров», с их «невыполнимыми миссиями» и «техасскими бензопилами». Да уж, лучше «ТВ-шоп», чем ворочаться с боку на бок одному в двуспальной кровати, когда перед глазами только Карин с другим мужчиной, – худший из сериалов.
        Но с Эрикой все гораздо серьезнее, сложнее, безумнее и головокружительнее, чем с Карин. Значит, как подсказывала Патрику логика, и падение должно быть глубже и болезненней – вот и вся разница.
        На последних крутых поворотах перед Фьельбакой он, как всегда, разогнался. Вся эта история уж слишком била по нервам, и Патрик срывался на машине. Он подверг себя смертельному риску, повернув вниз возле холма, к месту, где когда-то стояла силосная башня. Ее давно взорвали, теперь там дома и разные рыбацкие постройки в духе старого времени. Несколько миллионов за дом – Хедстрём не переставал удивляться этим ценам.
        Откуда ни возьмись на повороте появился мотоциклист, и Патрик подавил приступ панического страха. Сердце забилось, он резко притормозил на снижающейся скорости – уши заложил истошный визг. Посмотрел в зеркало заднего вида – мотоциклист как ни в чем не бывало продолжал путь.
        Патрик проехал площадку для мини-гольфа и на перекрестке возле бензозаправки повернул налево, к многоэтажным домам. В очередной раз бросилось в глаза, как они уродливы – коричнево-белые прямоугольные гиганты, разбросанные к югу от Фьельбаки. Он попытался понять, о чем думал проектировавший их архитектор. Может, задался целью, в порядке эксперимента, построить самый некрасивый дом в истории человечества? Или же проблема внешнего вида не заботила его совсем? «Жилье для всех» – такой лозунг был выдвинут в шестидесятые годы. Жаль, что не «Красивое жилье для всех».
        Патрик припарковался возле первого подъезда и вошел в дом. Итак, пятая квартира. Андерс Нильсон и свидетельница Йенни Розен живут на одной площадке. Патрик тяжело дышал – слишком мало движения и много кофе с булочками в последнее время. Спортсменом он никогда не был, но до сих пор старался следить за физической формой.
        Остановился возле двери Андерса Нильсона и прислушался – все было тихо. Хозяина либо нет дома, либо он в отключке.
        Дверь Йенни располагалась на короткой стороне справа, как раз напротив двери Андерса, налево от лестницы. Вместо стандартного щитка висела деревянная табличка, на которой красовались обрамленные розами витиеватые буквы: «Йенни и Макс Розен». Итак, она замужем.
        Йенни звонила в участок сегодня утром, и Патрик надеялся, что она все еще дома. Вчера, когда коллеги обходили все квартиры в подъезде, к ней не достучались и оставили визитку с просьбой при первой же возможности связаться с полицией. Поэтому новую информацию о том, когда Андерс вернулся домой в день убийства, получили только сегодня.
        Звонок в дверь отозвался изнутри озлобленным детским криком. Потом послышались шаги, и Патрик скорее почувствовал, чем увидел, что за ним наблюдают в замочную скважину. Звякнула цепочка – и дверь открылась.
        – Да?
        Перед ним стояла женщина с годовалым ребенком на руках. Она была очень тоненькая, с сильно выбеленными перманентом волосами. То, что их естественный цвет каштановый, почти черный, подтверждали отросшие у корней участки и темно-ореховые глаза. Ненакрашенное лицо выглядело усталым. Женщина была в застиранных тренировочных брюках с отвисшими коленками и футболке с логотипом «Адидас».
        – Йенни Розен?
        – Да, это я. В чем дело?
        – Меня зовут Патрик Хедстрём, я из полиции. Вы звонили нам сегодня утром. Мне нужно задать вам пару вопросов; это касается информации, которую вы нам сообщили. – Патрик старался говорить тихо, так, чтобы его не было слышно в квартире.
        – Входите. – Она отступила в сторону, пропуская его в прихожую.
        Квартирка оказалась тесная, однокомнатная. Мужчины здесь определенно не было – старше одного года, во всяком случае. Интерьер – один розовый взрыв. Ковры, покрывала, гардины, лампы – все розовое. Всевозможные розочки и розетки украшали подсвечники и абажуры. Картины на стенах подчеркивали романтическую натуру хозяйки – слащавые женские лица с летящими птицами на переднем плане. Над детской кроваткой – портрет плачущего малыша.
        Они устроились на белом кожаном диване. Слава богу, хозяйка не предложила ни чая, ни кофе. Того, что Патрик выпил вчера, более чем достаточно на два дня. Ребенок, которого она держала на коленях, вырвался из объятий матери и сел на полу, суча ногами.
        Приглядевшись к хозяйке, Хедстрём удивился ее молодости. Йенни Розен едва вышла из подросткового возраста, он не дал бы ей больше восемнадцати. В маленьких поселках не редкость женщины моложе двадцати и с двумя детьми. То, что она называла сына Макс, навело Патрика на мысль, что папа не живет с ними. И в этом также не было ничего необычного. Ребенок… подростковые отношения редко выдерживают подобные испытания.
        Патрик достал блокнот.
        – Итак, в пятницу двадцать пятого января вы видели Андерса Нильсона возвращавшимся домой около семи вечера. Откуда такая точность во времени?
        – Я никогда не пропускаю «Разделенные миры» по телевизору. Время приближалось к семи, и тут снаружи послышался шум. Это меня не удивило, должна сказать. У Андерса вечно кипит жизнь. Собутыльники приходят и уходят в любое время дня и ночи, а бывает, и копы. Но все равно я проверила в глазок и тут увидела Андерса. Пьяный в стельку, он пытался попасть ключом в замочную скважину, но та должна была быть метр шириной, чтобы это у него получилось. В конце концов, Андерс все-таки отпер дверь и ввалился в квартиру. Но тут пошла заставка «Разделенных миров», и я побежала к телевизору.
        Она жевала кончик длинной пряди. Ногти на руках были изгрызены, со следами розового лака. Макс уверенно подполз к Патрику и подергал его за штанину. Тот вопросительно посмотрел на Йенни.
        – Возьмите его на руки, вы ему понравились, – объяснила она.
        Патрик неуклюже поднял малыша, посадил на колени и дал ему связку ключей поиграть. Макс засиял в улыбке, показав два передних зуба, похожих на зерна риса. Патрик улыбнулся в ответ, сердце кольнуло. Сложись все чуточку по-другому, такой же малыш мог быть и у него… Он пригладил ладонью пушок на голове Макса.
        – Сколько ему?
        – Одиннадцать месяцев. Он задает мне работы, должна вам сказать.
        Лицо Йенни Розен засветилось нежностью, и Патрик вдруг разглядел, как она красива. До сих пор он не видел этого за усталым выражением ее лица. Хедстрём представил себе, как, должно быть, тяжело в ее годы быть одинокой мамой. Вместо того чтобы радоваться жизни со сверстниками, Йенни вечерами возится с подгузниками и убирается в квартире. Словно в подтверждение его мыслей, молодая хозяйка достала сигарету из пачки на ночном столике и закурила. Затянувшись глубоко и с явным наслаждением, подвинула пачку Патрику. Тот покачал головой. У него была своя точка зрения на курение в присутствии маленького ребенка, но навязывать ее ей он не собирался. Патрик вообще не понимал удовольствия посасывать вонючую сигарету…
        – А Нильсон не мог вернуться домой, а потом опять уйти? – спросил он, продолжая прежнюю тему.
        – В нашем доме жуткая слышимость. Булавку не уронишь без того, чтобы об этом не узнали соседи. Андерс точно никуда не уходил, я уверена.
        До сих пор Патрик не продвинулся ни на йоту. Следующий вопрос был задан скорее из любопытства:
        – А как вы отреагировали на то, что Андерса Нильсона подозревают в убийстве?
        Она глубоко затянулась и выпустила дым колечками. Патрик едва сдержался, чтобы не напомнить о вреде пассивного курения. На его коленях Макс сосал кольцо с ключами. Он сжимал его неуклюжими ручонками и время от времени поглядывал на Патрика, как бы с благодарностью за то, что тот дал ему такую фантастическую игрушку.
        – Чушь, – ответила Йенни на вопрос Патрика. – Андерс – старая развалина, и вообще он не мог убить. Он же пугливый. Часто звонит мне и между делом клянчит сигареты, но – пьяный или трезвый – все время будто чего-то боится. Несколько раз я даже доверяла ему Макса. Только когда он был трезвый, разумеется, не иначе.
        Йенни затушила сигарету в переполненной пепельнице.
        – Вообще, эти алкоголики безобидны. Несчастные парни, которые пропивают свою жизнь. Но вреда от этого нет никому, кроме них самих.
        Йенни мотнула головой, чтобы убрать волосы с лица, и потянулась за следующей сигаретой. Ее пальцы были желтыми от никотина, а следующая сигарета наверняка имела тот же вкус, что и предыдущая. Патрик почувствовал, что обкурился более чем достаточно, притом что ничего нового вытянуть из Йенни, по-видимому, больше не удастся.
        Он поднял с колен протестующего Макса и протянул его матери.
        – Спасибо за помощь. Почти уверен, что нам придется побеспокоить вас по крайней мере еще раз.
        – Я буду здесь. Никуда пока не собираюсь.
        Сигарета все еще дымилась в пепельнице, и Макс раздраженно хлопал глазами. Он все еще обсасывал ключи и косился на Патрика, не то опасливо, не то побуждающе – «попробуй отними». Хедстрём осторожно потянул за кольцо, но «рисовые зернышки» оказались на удивление крепкими, а пальчики – цепкими. Кроме того, связка была порядком обслюнявлена, и Патрику не удавалось как следует за нее ухватиться. Он дернул сильнее – ответом было недовольное ворчание.
        Более привычная к такого рода ситуациям, Йенни высвободила кольцо из пухлых пальчиков и протянула его Патрику. Макс закричал во все горло, демонстрируя недовольство. Зажав кольцо между указательным и большим пальцами, Патрик попытался вытереть ключи о брючину, после чего сунул их в карман.
        Йенни и плачущий малыш проводили его на выход. Последним, что видел Патрик, прежде чем дверь захлопнулась, была крупная слеза, катившаяся по круглой щеке Макса. Сердце снова защемило.

* * *

        Этот дом был слишком велик для него одного. Хенрик бродил по комнатам, где все напоминало об Александре. Она любила здесь все, ни один сантиметр этого дома не был обойден ее заботой.
        Иногда Хенрику казалось, что только ради дома она и согласилась за него выйти. Только после того, как он привез ее сюда, их отношения стали по-настоящему взаимны. Что касается Хенрика, его намерения были серьезны с самого начала, с той самой секунды, когда он впервые увидел ее на университетской встрече иностранных студентов. Высокая и светловолосая, Алекс словно была окружена аурой недосягаемости – тем, что только и могло пробудить в Хенрике интерес. И он возжелал ее с силой, на какую только был способен. Он ведь с детства привык получать что захочет.
        Родители Хенрика всегда были слишком заняты своим, чтобы уделять сыну хоть сколько-нибудь внимания. Все их время поглощали если не дела фирмы, то бесконечные публичные мероприятия – благотворительные балы, коктейльные вечера и дружеские обеды с партнерами по бизнесу. Хенрику нередко поручали присматривать за младшей сестрой. На прощание мать целовала сына, окутывая его облаком духов, запах которых навсегда остался связан с ней. Зато ему не было отказа ни в чем – в качестве компенсации за недостаток родительского внимания. Но щедрые подарки вручались и принимались одинаково равнодушно. Мальчика будто ласкали из жалости, как собаку, выпрашивающую внимание.
        С Алекс все – впервые в жизни – получилось иначе; ее нужно было заслужить. Она покорила Хенрика своей недоступностью и упрямством. Он ее добивался. Розы, обеды, подарки и комплименты – все пошло в ход. И она его не оттолкнула, даже позволила втянуть себя в «отношения» – но будто через силу. И только после того, как Хенрик привез ее летом в Гётеборг и привел в этот дом в Сэрё, Алекс ожила. Теперь она млела в его объятиях и отвечала на поцелуи, и Хенрик был счастлив, как никогда раньше. Тем же летом они и поженились, всего после двух месяцев знакомства. И по окончании учебы во Франции вернулись сюда насовсем.
        Прокручивая в памяти те годы, Хенрик не мог не признаться себе в одном. Только занимаясь этим домом, она и выглядела счастливой. Он сидел в большом кресле «Честерфилд» в библиотеке, откинув голову на спинку. Алекс мелькала перед его закрытыми глазами, как в старой кинохронике. Пальцы мяли прохладную, жесткую кожу подлокотников.
        Хенрик вспоминал, как по-разному она умела улыбаться. Когда Алекс удавалось купить для дома что-нибудь подходящее из мебели или найти обои, которые она подбирала, вырезав кусок со стены, улыбка была широкой и искренней. Когда Хенрик ласкал ее по щеке или говорил, как ее любит, Алекс тоже улыбалась, хотя и не всегда. Но это была холодная, отстраненная улыбка, которую он со временем стал ненавидеть. Потому что за этой улыбкой Алекс прятала от него свои тайны, и они, как отвратительные ужи, копошились за блестящим фасадом.
        Он ни о чем ее не спрашивал – из трусости. Словно боялся тем самым запустить цепочку событий, к которым окажется не готов. Она была рядом – и это главное, потому что позволяло надеяться, что когда-нибудь Алекс будет принадлежать ему вся целиком, а не только телесно. Хенрик молчал, потому что не хотел рисковать.
        Он оглядел библиотеку. Все эти книги из букинистических магазинов не более чем декорации. Исключая университетские учебники, Хенрик не мог припомнить случая, когда видел Алекс с книгой. Похоже, ей хватало своих проблем, чтобы интересоваться чужими.
        Ребенок – вот было то, чего он действительно в ней не понимал. Стоило заговорить с Алекс о ребенке, и она решительно мотала головой. Якобы не хотела рожать детей для мира, который так несовершенен.
        Зато ее мужчину он понимал. Хенрик ведь догадывался, что Алекс каждые выходные наведывается во Фьельбаку вовсе не для того, чтобы побыть там одной, и был вынужден с этим мириться. Их супружеские отношения окончательно умерли больше года назад, и с этим он тоже научился жить. Даже к смерти ее приспособился – правда, не сразу. Но чего Хенрик так и не смог принять, так это того, что Алекс, напрочь отказываясь забеременеть от него, согласилась носить ребенка от другого мужчины.
        Для Хенрика это стало кошмаром, заставлявшим его ночами напролет извиваться на потной простыне без малейшей надежды уснуть. Он похудел, глаза запали. Сам себе напоминал резиновый шнур, натянутый до предела и готовый разорваться в любой момент. До сих пор Хенрик Вийкенер страдал молча. И лишь сегодня, закрыв лицо ладонями, разрыдался.

        5

        Обвинения, жалобы, проклятия – все хлынуло из него разом. Но что значили слова против мучившего его чувства вины?
        Он смеялся над своими попытками взвалить ее всю на себя. Он не находил этому причины. А он никогда не умел делать то, чему не видел достаточно прочных рациональных оснований.
        Хотя, возможно, она была права и час расплаты пробил. Но, в отличие от нее, он знал, что его судья не будет облечен человеческой плотью. Судить его могло только нечто большее, чем человек, нечто равновеликое его душе. Потому что это существо должно видеть его душу, так думал он.
        Поразительно, но противоречивые ощущения могут соединяться, образуя нечто новое. Так любовь и ненависть становятся равнодушием. Жажда мести и прощение – решительностью. Нежность и злоба – печалью, которая может сокрушить человека. Для него она всегда состояла из света и тьмы. Двуликая, как Янус, она то осуждала, то понимала его. Иногда покрывала жаркими поцелуями, несмотря на всю свою неприязнь. Иногда презирала и ненавидела из той же неприязни. Не может быть покоя там, где основы так противоречивы.
        Когда он видел ее в последний раз, она принадлежала ему целиком. Никогда он не любил ее так сильно. Она была полностью в его распоряжении, как для любви, так и для ненависти. Без малейшей возможности ответить на его чувства равнодушием.
        Раньше это походило на любовь под вуалью – предательской, полупрозрачной, соскальзывающей. Но в последний раз вуаль потеряла свою мистическую силу, и осталась одна плоть. Это сделало ее доступной. Впервые он почувствовал, что может ощущать ее такой, какая она есть. Он трогал ее замерзшие руки и ноги и ощущал душу, запертую в этой ледяной тюрьме. Никогда он не любил ее так сильно. Но теперь пришла пора встретиться с судьбой, один на один. Он надеялся на прощение, хотя и не верил в это.

* * *

        Ее разбудил телефон. Ну какой нормальный человек будет звонить в это время?
        – Эрика.
        – Это я, Анна.
        Голос звучал настороженно. «Не без оснований», – подумала Эрика.
        – Как ты? – Анна ступила на заминированную землю.
        – Спасибо, неплохо. Ты как?
        – Помаленьку. Как книга?
        – По-разному. Продвигается, так или иначе. С детьми всё в порядке? – Эрика решила немного подсластить пилюлю.
        – Эмма серьезно простудилась, зато колики у Адриана проходят. Поэтому сегодня ночью мне удалось немного поспать. – Анна рассмеялась, но как-то горько.
        Нависла пауза.
        – Послушай, нам надо поговорить о доме, – снова послышался голос Анны.
        – Согласна. – Теперь горечь слышалась в голосе Эрики.
        – Мы должны продать его, Эрика. Если ты не можешь выкупить свою долю, мы сделаем это.
        Эрика не отвечала, и Анна продолжила с нарастающей нервозностью:
        – Лукас разговаривал с маклером; мы думаем назначить цену в три миллиона крон. Три миллиона, Эрика, ты слышишь? Из них полтора – твои. С такими деньгами ты сможешь писать, ни о чем не думая. Я же вижу, с каким трудом ты сводишь концы с концами. Какие у тебя тиражи? Две, три тысячи? Тебе ведь не так много достается с каждой книги. Это хороший шанс и для тебя тоже, как ты не понимаешь? Ты ведь давно хотела взяться за роман. С такими деньгами у тебя будет время им заняться. Маклер считает, мы должны подождать до апреля – мая, когда интерес к дому поднимется. Но после того как появится объявление о продаже, все будет кончено в две недели. Ты понимаешь, что мы должны сделать это?
        Теперь она умоляла, и Эрика прониклась к сестре сочувствием. Вчерашнее открытие в доме Алекс полночи не давало ей спать. Она и сейчас чувствовала себя не вполне оправившейся.
        – Нет, Анна, этого я не понимаю. Это же дом наших родителей, мы в нем выросли. Мама и папа купили его, как только поженились. Они любили этот дом, и я его тоже люблю. Ты не можешь сделать этого, Анна.
        – Но деньги…
        – Плевать я хотела на деньги. Я выкручивалась до сих пор и, думаю, не пропаду и дальше.
        Эрика была в ярости, ее голос дрожал.
        – Но ты должна понимать, что не можешь заставить меня сохранить этот дом, если я того не хочу. Половина его так или иначе принадлежит мне.
        – Если б ты действительно хотела, это было бы очень, очень печально, но я приняла бы твой выбор. Однако проблема в том, что это не твое решение. Этого хочет Лукас, а не ты. Вопрос в том, знаешь ли ты сама, чего хочешь. Ты знаешь это, Анна?.. – Эрика не стала дожидаться ее ответа. – Я не хочу, чтобы моей жизнью распоряжался Лукас Максвелл. Твой муж – порядочная свинья. Самое правильное для тебя сейчас будет приехать сюда и помочь мне с мамиными и папиными вещами. Я занимаюсь этим не первую неделю, но не продвинулась и до половины. Разве справедливо, что я делаю это одна? Если ты не можешь оторваться от плиты ради родительского наследства, тебе стоит всерьез задуматься о своем будущем.
        Руки у Эрики дрожали. Она с такой силой бросила трубку, что телефон полетел на пол.

* * *

        В Стокгольме Анна сидела на полу с трубкой в руке. Лукас уехал на работу, дети спали, и она уличила минутку поговорить с сестрой. Анна откладывала этот разговор вот уже много дней, но Лукас так настаивал, чтобы она позвонила Эрике насчет дома, что в конце концов ей пришлось уступить.
        Анна чувствовала себя разбитой на тысячу мелких осколков. Она любила и сестру, и дом во Фьельбаке, но главным ее приоритетом была семья, чего Эрика никак не могла понять. Не существовало ничего, чего Анна не сделала бы и чем не пожертвовала бы ради детей. И если б счастье Лукаса потребовало от нее разорвать отношения со старшей сестрой, Анна пошла бы и на это. Эмма и Адриан были единственной причиной ее пребывания в этом мире, единственным, что до сих пор заставляло ее вставать с постели каждое утро и приниматься за дела.
        Анна знала, что все встанет на свои места, как только она сумеет угодить Лукасу. Она сама вынуждает его сурово с ней обращаться, потому что не умеет сделать его счастливым. Если она сделает для него и это, принесет ему в жертву родительский дом, Лукас поймет, на что она готова ради семьи, и тогда все снова станет хорошо.
        Где-то в глубине души Анна слышала голос, который говорил ей совсем другое. Тогда она заплакала, заглушив его слезами. Трубка все еще лежала на полу.

* * *

        Эрика в ярости бросилась на кровать. Она жалела, что была так строга с Анной, но плохое настроение плюс полубессонная ночь вконец расшатали ее нервы. Эрика снова взяла телефон и набрала номер сестры. Она не знала, можно ли еще что-нибудь поправить, но не попытаться не могла.
        – О черт! – послышалось в трубке.
        За все ответил табурет перед туалетным столиком. Но вместо того, чтобы получить облегчение, Эрика взвыла и запрыгала на одной ноге, держась за большой палец другой. Она в жизни не испытывала такой страшной боли. А когда немного отпустило, вдруг увидела весы.
        В Эрике проснулся мазохист. Понимая, что делать этого не следует, она стянула с себя майку, в которой спала. Ради чистоты эксперимента нужно было избавиться от лишних граммов, которые давала одежда. Трусы, правда, Эрика так и не сняла, решив, что они ничего не меняют. Сначала поставила на весы одну правую ногу, а потом стала поднимать левую, постепенно перенося с нее часть веса. Стрелка сдвинулась с места, задрожала на шестидесяти килограммах и, как ни хотелось Эрики оставить ее там, поползла дальше. Семьдесят три килограмма – теперь Эрика стояла на весах обеими ногами. То есть плюс еще килограмм – то, чего она так боялась. Она знала, что прибавила в весе с того утра, как нашла мертвую Алекс, но до сих пор надеялась, что лишь на два килограмма. Оказалось, на три.
        Это при том, что взвешиваться не было никакой необходимости. И не потому, что в тренировочных брюках Эрика почти не ощущала прибавки, но именно потому, что все и так было слишком ясно. Привычная одежда с некоторых пор сидела на ней по-другому, и этого уже нельзя было оправдать ни влажным воздухом в гардеробе, ни слишком горячей водой в стиральной машине. Она безнадежна. Эрика вспомнила о предстоящем ужине с Патриком. Так захотелось выглядеть стройной и сексуальной, а не жирной и обрюзгшей…
        Она мрачно посмотрела на свой живот и попробовала втянуть его. Бесполезно. Эрика повернулась в профиль возле зеркала в полный рост и выпятила живот. Эта картина, во всяком случае, лучше передавала ее самоощущение.
        Вздохнув, она снова надела широкие тренировочные штаны на резинке и футболку, в которой спала. Итак, решено – с понедельника снова худеть. Начинать сегодня, когда запланирован ужин из трех блюд, не имеет смысла. Раз уж хочешь поразить мужчину своими кулинарными способностями, без сливок и масла здесь не обойтись. И вообще, понедельник – лучший день для начала новой жизни. Сколько раз Эрика уже давала себе слово начать бегать по утрам со следующего понедельника и возобновить диету от «Виктвэктара»… Стать наконец другим человеком. На этот раз у нее точно получится.
        Гораздо большей проблемой представлялось то, что не давало Эрике покоя со вчерашнего дня. Она все продумывала разные варианты своего поведения, пытаясь выбрать наиболее правильный, пока не убедилась наконец, что ничего выбирать не хочет.
        Между тем подоспел кофе, и жить сразу стало легче. Просто фантастика, как много может значить чашка горячего напитка. Эрика пила, стоя возле посудного столика. Завтраку она никогда не придавала серьезного значения. Тем более сегодня, когда было бы кстати сэкономить пару сотен калорий до вечера.
        Когда в дверь позвонили, Эрика от неожиданности пролила немного кофе на майку. Она громко выругалась, недоумевая, кому пришло в голову нанести ей визит в столь ранний час. Взглянула на часы – половина девятого. Эрика поставила чашку и пошла открывать дверь. На лестнице стояла Юлия Карлгрен, пританцовывая от холода.
        – Доброе утро.
        – Добро утро.
        Далее нависла пауза. Эрика задалась вопросом, что делает младшая сестра Алекс на пороге ее дома в это раннее утро вторника, а потом отступила в сторону, пропуская гостью. Юлия грубо оттолкнула ее, протискиваясь в дверь, сняла куртку и впереди Эрики прошла в гостиную.
        – Можно и мне чашку кофе? – сказала она. – Очень аппетитно пахнет.
        – Эээ… Да, конечно, сейчас организую.
        Эрика возмущенно закатила глаза, повернувшись к Юлии спиной, вышла на кухню и налила ей чашку кофе. Что-то все-таки было не так с этой девочкой. Прихватив свою чашку, Эрика жестом пригласила гостью занять диван-корзинку на террасе. Некоторое время они сидели там в тишине и пили кофе. Эрика решила не задавать вопросов и дождаться, пока гостья все объяснит сама. Прошло несколько минут, прежде чем Юлия заговорила:
        – Ты здесь живешь?
        – Нет, собственно… Я живу в Стокгольме, приехала навести здесь порядок.
        – Да, я слышала. Прими мои соболезнования.
        – Спасибо. Мне остается повторить то же самое тебе.
        Юлия коротко рассмеялась, в очередной раз удивив хозяйку. Эрика вспомнила документ, который нашла в мусорной корзине в доме Нелли Лоренц, и в задумчивости поджала губы.
        – Тебе, наверное, интересно знать, зачем я пришла?
        Юлия смотрела на Эрику неподвижным змеиным взглядом. Похоже, она никогда не моргала.
        В очередной раз Эрика поразилась, какими разными были сестры. С грубой кожи Юлии еще не сошли следы подростковых прыщей, а волосы выглядели так, будто она стригла их садовыми ножницами, не пользуясь зеркалом. В ее внешности чувствовалось что-то не вполне здоровое. На лице словно лежала прозрачно-серая пленка. Одежда тоже меньше всего напоминала об Алекс. Так одевались женщины пенсионного возраста много десятилетий тому назад. Сегодня костюмы Юлии годились разве что для маскарада.
        – У тебя есть фотографии Алекс?
        – Что? – Вопрос застал Эрику врасплох. – Фотографии?.. Да, думаю есть. Папа любил фотографировать, а твоя сестра часто у нас бывала. Конечно, здесь должно быть много ее фотографий.
        – Можешь мне их показать?
        Взгляд Юлии стал недовольным, будто она упрекала Эрику в том, что та до сих пор не побежала искать требуемое. Но Эрика охотно воспользовалась возможностью оставить неприятную гостью и удалилась за альбомами.
        Раньше они хранились в чемодане на чердаке. Эрика еще не добралась туда с уборкой, но чемодан, насколько ей было известно, все еще лежал на месте. До сих пор Эрика опасливо обходила его стороной. Фотографии по большей части были навалены в нем кучей, но Эрика точно знала: то, что ей нужно, помещено в альбомы. Она пролистала их все, вдоль и поперек, и только в третьем нашла то, что искала. В четвертом тоже оказались фотографии Алекс. Захватив оба альбома, Эрика вернулась на террасу.
        Юлия сидела все в той же позе. Неужели так и не пошевелилась с тех пор, как Эрика ее оставила?
        – Вот то, что может быть тебе интересно. – Эрика громко выдохнула, опуская на ночной столик два объемных «кирпича». Сразу столбом взвилась пыль.
        Юлия схватила верхний альбом. Эрика села с ней рядом.
        – Когда это было?
        Первый снимок Алекс обнаружился лишь на третьей странице.
        – Ну-ка… Год, наверное, семьдесят четвертый… Да, нам было тогда лет по десять; думаю, так.
        Эрика провела пальцем по снимку, в желудке защекотало. Боже, как давно… Она и Алекс голые в саду. Лето. Эрика вспомнила, что в тот день они, визжа, бегали под струей из поливального шланга. Но что самое любопытное в этом снимке, Алекс была на нем в зимних варежках.
        – Почему она в варежках? Это же как будто июль, или что-то около того… – удивилась Юлия.
        Эрика рассмеялась:
        – Ну, твоя сестра так любила эти варежки, что носила их не только зимой, но и б?льшую часть лета. Она ведь была упряма, как ослица. Никто не мог заставить ее снять эти чертовы варежки.
        – Она знала, чего хочет, не так ли?
        На мгновение взгляд Юлии потеплел, в нем даже мелькнуло нечто похожее на нежность. Но уже секунду спустя она отчаянно листала дальше.
        Это снимки были для Эрики артефактами другой жизни. Как давно это было, сколько всего случилось после этого… Иногда ей казалось, что годы детства, проведенные с Алекс, – не более чем ее фантазии.
        – Мы больше походили на сестер, чем на подруг. Дни напролет проводили вместе и часто оставались друг у друга ночевать. Каждый день узнавали, что будет на обед в моей и ее семье, и выбирали наиболее вкусный вариант.
        – Другими словами, чаще вы обедали здесь. – Впервые на губах Юлии проступило подобие улыбки.
        – Да. Ты можешь что угодно думать о своей матери, но готовкой она себя не утруждала.
        Одна из фотографий особенно заинтересовала Юлию. Это был невероятно красивый снимок. Алекс сидела на корме лодки Туре и от души хохотала. Светлые волосы падали на лицо, за спиной разворачивался живописнейший из видов Фьельбаки. Очевидно, они собирались провести день в шхерах, среди моря и солнца. И таких дней было много. Мама Эрики редко когда могла к ним присоединиться. Каждый раз находила себе множество мелких дел и в результате оставалась дома. И так было всегда. Все поездки в компании своей мамы Эрика могла бы пересчитать по пальцам одной руки.
        Она коротко рассмеялась, увидев снимок того же дня с Анной. Как и всегда, та дурачилась – строила рожи в камеру, опасно перевесившись через перила.
        – Твоя сестра? – спросила Юлия.
        – Да, младшая сестра Анна.
        Эрика ответила коротко, дав тем самым понять, что не желает развивать эту тему. Юлия все поняла и продолжила листать альбом короткими пухлыми пальцами. Ее ногти были искусаны – некоторые так сильно, что на заусеницах остались ранки, на которые Эрика старалась не смотреть, сосредоточившись на снимках.
        Ближе к концу второго альбома фотографии Алекс стали совсем редкими. Снимки сразу как-то опустели. Если раньше Алекс попадалась на каждой странице, то теперь ее почти не осталось. Юлия положила альбомы на ночной столик и откинулась на спинку дивана, держа чашку обеими руками.
        – Хочешь, я приготовлю еще? – Эрика кивнула на чашку. – Этот совсем остыл.
        Юлия опустила глаза на кофе и кивнула, убедившись в правоте Эрики.
        – Да, я бы выпила еще, если есть.
        Она протянула чашку Эрике, которая была рада немного размяться. Диван-корзинка выглядел очень уютным, но после более-менее продолжительного сидения становился тяжелым испытанием для спины и бедер. Похоже, Юлия разделяла эту точку зрения, потому встала и последовала за хозяйкой дома на кухню.
        – Похороны получились достойные, – сказала Эрика. – Столько людей пришло…
        Она стояла спиной к Юлии и разливала кофе по чашкам. В ответ та промычала что-то неопределенное, но Эрика уже решила идти до конца.
        – Похоже, вы с Нелли Лоренц – хорошие знакомые. Когда это вы успели сдружиться?
        Она затаила дыхание, вспоминая бумагу, которую нашла в мусорной корзине в доме Лоренцев, и с нетерпением ждала ответа Юлии.
        – Папа у них работал, – неохотно проговорила та. Ее рука метнулась ко рту – похоже, непроизвольно.
        – Да, но это как будто было задолго до твоего рождения, – продолжала допытываться Эрика.
        – В детстве я тоже подрабатывала на консервной фабрике на летних каникулах.
        И этот ответ у нее будто вырвали клещами. Зато она прекратила грызть ногти.
        – Но вы так беседовали, – не унималась Эрика. – Похоже, понимали друг друга с полуслова…
        – Да, Нелли видит во мне то, чего не видит никто.
        Она улыбнулась – горько и будто про себя. Эрика впервые почувствовала симпатию к ней. Жизнь гадкого утенка тяжела. Воцарилось молчание, которое первой нарушила Юлия.
        – Мы ведь бывали здесь каждое лето. Однажды Нелли позвонила и спросила, не хочу ли я немного подработать в конторе. Отказываться было неразумно, вот я и работала там, пока не поступила в Высшую учительскую школу.
        Это был не ответ, а отговорка, Эрика и не ждала ничего другого. Но она понимала, что должна вытянуть из Юлии как можно больше о ее отношениях с Нелли Лоренц. Они опять устроились на веранде и молча пили кофе. За окном до самого горизонта простиралась бескрайняя ледяная пустыня.
        – Тебе, наверное, пришлось нелегко, когда мама и папа увезли Алекс? – На этот раз первой слово взяла Юлия.
        – И да, и нет. К тому времени мы давно перестали общаться. Поэтому получилось не так драматично, как если б мы с Алекс остались лучшими подругами.
        – И что случилось? Почему вы перестали общаться?
        – Вот бы знать…
        Эрику удивило, что давнишние воспоминания снова отозвались болью. Выходит, она до сих пор не могла смириться с предательством Алекс. Но прошло столько лет, детская дружба редко выдерживает такие испытания… Быть может, причина была в том, что их отношения оборвались внезапно, без всякой видимой причины? Они ведь не ссорились, и Алекс не оставляла ее ради новой подруги. Она просто отгородилась стеной равнодушия, а потом исчезла насовсем.
        – Вы не поладили?
        – Не помню такого. Алекс как будто просто потеряла ко мне интерес. Она прекратила звонить и спрашивать, чем мы сегодня займемся. А когда я спрашивала ее об этом, придумывала разные отговорки. Просто не проявляла инициативу. Тогда и я оставила ее в покое.
        – Может, у нее появились новые друзья, с которыми она стала общаться?
        Эрику удивляло, что Юлия проявляет такой интерес к их с Алекс отношениям, но она и сама была не прочь освежить в памяти то время. Это могло пригодиться в книге.
        – Я никогда не видела ее с другими, – ответила Эрика. – И в школе она все время была одна. Тем не менее…
        – Что? – Юлия, подавшись вперед, уставилась на нее с интересом.
        – У меня было чувство, что кто-то все-таки был. Хотя я могла ошибаться; мне ведь это казалось, не более того…
        Она кивнула с таким видом, будто Эрика подтвердила что-то ей уже известное.
        – Извини, но почему тебя так интересуют наши с Алекс отношения?
        Юлия избегала смотреть ей в глаза. Ее ответ прозвучал уклончиво:
        – Она ведь была намного старше меня и ездила за границу, когда я только родилась. Кроме того, мы всегда были очень разные. Не уверена, что я хорошо знала сестру. Теперь поздно. Я нашла ее фотографии у нас дома, но их оказалось совсем немного. Тогда я вспомнила о тебе.
        Эрика чувствовала, что в объяснении Юлии так мало правды, что его смело можно назвать ложью, но сделала вид, что удовлетворена.
        – Мне пора, – сказала Юлия. – Спасибо за кофе.
        Она резко встала и вышла из кухни, оставив пустую чашку в мойке. Эрика проводила ее до двери.
        – Спасибо за снимки, – еще раз повторила Юлия. – Это много значит для меня.
        И тут же исчезла.
        Эрика стояла в дверях, провожая ее взглядом. Серая бесформенная фигура быстро удалялась в направлении дороги. Юлия прижала руки к телу, чтобы хоть как-то согреться на морозе. Эрика тщательно закрыла дверь и ушла в тепло.

* * *

        Давно он так не нервничал. Желудок щекотало от смешанного чувства изумления и ужаса. Куча одежды на кровати росла, а Патрик пробовал все новые и новые комбинации. Все, что он надевал, было либо слишком несовременным, либо чересчур нарядным, либо просто неопрятным, либо выглядело откровенно по-дурацки. Не говоря о том, что брюки немилосердно жали в талии. Вздохнув, Патрик бросил в общую кучу еще пару костюмов и в одних кальсонах присел на край кровати. Сразу расхотелось идти на ужин, который он так ждал. В душе проснулся былой страх. Хедстрём уже подумывал о том, чтобы позвонить Эрике, извиниться и все отменить.
        Патрик лег на спину, заложив руки за голову. Это была та самая кровать, на которой он спал с Карин. Пригладил рукой простыню. Только совсем недавно Патрик начал во сне переворачиваться на ее половину. Наверное, кровать следовало заменить, но у Патрика не было денег на новую.
        Он до сих пор тяжело переживал их разрыв, но при этом совсем не был уверен, что тоскует по Карин, а не по собственному идеалу семейной жизни, не выдержавшему испытания реальностью. Когда Патрику было десять лет, его отец оставил мать ради другой женщины. Последующий развод обернулся катастрофой как для Патрика, так и для его младшей сестры Лоты, ставшей главным козырем в этой игре. И тогда Патрик дал себе слово, что никогда не изменит жене, какой бы она ни была, и не станет с ней разводиться. Когда пять лет назад они с Карин венчались в церкви в Танумсхеде, Патрик не сомневался, что это на всю жизнь. Но все вышло не так, как он думал. Карин и Лейф встречались за его спиной почти год, прежде чем это обнаружилось. И сцена вышла до омерзения классической.
        Просто однажды Патрик вернулся с работы раньше обычного, потому что неважно себя чувствовал. Они лежали в этой самой кровати вместе. Наверное, есть что-то мазохистское в том, что Патрик до сих пор от нее не избавился. Хотя какое это теперь имеет значение?
        Патрик поднялся с кровати, все еще не уверенный, хочет ли ехать на ужин. Он хотел. И в то же время не хотел. Воспоминания прошлого камня на камне не оставили от радостных ожиданий, но отказываться было поздно.
        Остановив свой выбор на синих «чиносах», более-менее терпимо жавших в талии, и свежевыглаженной рубашке, Патрик сразу почувствовал себя увереннее. Немного мусса, живописный беспорядок на голове, последний взгляд в зеркало – с выставленными указательным и средним пальцами в виде буквы V – и он готов ехать.
        Времени было около половины восьмого, но снаружи сгустилась почти ночная темень. Легкий снегопад и вовсе затруднял видимость на подъезде к Фьельбаке, но Патрик выехал заблаговременно и мог позволить себе не лететь на полной скорости. Постепенно мысли переключились с Эрики на расследование и последние события на работе. Как и следовало ожидать, Мелльберг остался недоволен его визитом к Йенни Розен, лишь подтвердившим алиби Андерса Нильсона. У Патрика это не вызвало такой агрессии, как у комиссара, но и он, признаться, ощущал некоторую беспомощность. Вот уже три недели прошло со дня обнаружения тела Александры Вийкнер, а они ни на йоту не приблизились к разгадке.
        Не терять присутствия духа – вот и все, что оставалось в такой ситуации. Пройти еще раз по каждому следу, взглянуть на все другими глазами. Патрик в уме составлял список того, что нужно будет сделать завтра. Перво-наперво выяснить, кто отец ребенка, которого ждала Алекс. Не может быть, чтобы никто во Фьельбаке ничего не слышал о том, с кем она встречается на выходные. Кандидатуры Хенрика и Андерса Нильсона все еще не исключались. Хотя насчет последнего у Патрика были особенно большие сомнения. Он склонялся к тому, о чем говорила Франсин. В жизни Алекс существовал человек, который очень много для нее значил. Который был ей настолько важен, что она решила родить от него ребенка.
        В ее отношениях с Андерсом все еще оставалось много неясностей. Что могло связывать светскую даму из Гётеборга с опустившимся пьяницей? Ответ на этот вопрос, как казалось Патрику, смог бы многое прояснить в ситуации в целом. Оставалась еще заметка об исчезновении Нильса Лоренца. В то время Алекс была еще ребенком. Зачем она хранила вырезку из газеты двадцатипятилетней давности в ящике своего стола? Складывающаяся картина походила на беспорядочное нагромождение точек, и нужно было правильно сфокусировать взгляд или отойти на нужное расстояние, чтобы увидеть изображение. Проблема сводилась к тому, что Патрик не знал, как это сделать. Иногда, в минуты слабости, он начинал сомневаться в своей профессиональной компетентности.
        Хедстрём вздрогнул – перед ветровым стеклом метнулся олень. Машина резко притормозила, проскочив буквально в паре сантиметров от его задней части, и еще несколько ужасных секунд скользила по обледенелой дороге. Патрик ткнулся лбом в руку, все еще сжимавшую руль, и попытался успокоиться. Так он просидел несколько минут, прежде чем продолжил движение к Фьельбаке, но только через один или два километра решился прибавить скорость.
        Когда Патрик въезжал на присыпанный песком холм возле Сэльвика, время опоздания составляло пять минут. Он поставил машину у въезда в гараж, взял бутылку вина, которую прихватил в качестве подарка, глубоко вздохнул, в последний раз посмотрев на себя в зеркало, и пошел к дому.

* * *

        Куча одежды на кровати Эрики была не меньше, чем у Патрика. Пожалуй, даже больше. В опустевшем гардеробе со стуком бились одна о другую вешалки. Эрика тяжело вздохнула. Ничего так и не было выбрано. Какая-нибудь пара лишних килограммов – и ни одна вещь не сидит так, как нужно. Эрика не переставала корить себя в том, что утром встала на весы. Она критически оглядела себя в ростовое зеркало.
        Первая проблема созрела в голове еще в ванной, когда Эрика принимала душ, и касалась выбора трусов – совсем как у любимой героини Бриджит Джонс. Выбери Эрика изящные кружевные стрингеры, вероятность оказаться в постели с Патриком упадет до минимума. Но стоит надеть огромные, на редкость безобразные «парашюты» с поддерживающим эффектом для ее живота и зада, и события непременно станут развиваться по наиболее романтическому из сценариев. Подумав об этом, Эрика решила сделать выбор в пользу поддерживающего эффекта. Плюс утягивающие колготки – полное вооружение, одним словом.
        Взглянув на часы, Эрика убедилась в том, что пора определяться. Оглядев кучу на кровати, она не глядя вытащила из-под нее что-то черное. Это оказалось платье длиной до колена – классическая модель в стиле современной Джеки Кеннеди, скрывающая недостатки фигуры. Жемчужные серьги и наручные часы – вот и все украшения. Эрика распустила волосы, стала боком перед зеркалом и втянула живот. Что ж, поддерживающие трусы, утягивающие колготки, осторожное дыхание – и она будет выглядеть вполне сносно.
        И от дополнительных килограммов есть не только вред, если уж на то пошло. От тех, что на животе, Эрика предпочла бы избавиться. Зато теперь было на что посмотреть в декольте. Конечно, и здесь пришел на помощь лифчик с подкладкой. Последние модели содержат желеобразное вещество в чашечках, от чего грудь так сексуально волнуется при малейшем движении. Еще один пример науки на службе у человека.
        От волнения Эрика вспотела, поэтому была вынуждена еще раз принять душ. Еще двадцать минут ушло на макияж. В общем, наведение красоты затянулось, а ведь нужно было еще накрыть на стол… Эрика прошла в спальню. Развешивать все по вешалкам заняло бы слишком много времени, поэтому она взяла в охапку кучу одежды, забросила ее в гардероб и закрыла дверь. Потом поправила покрывало на кровати и еще раз оглядела комнату. Забытые на полу грязные трусы от «Слогги» отобьют желание у кого хочешь.
        Эрика поспешила вниз, на кухню. Перед ней на столе лежала бумажка с двумя рецептами, оставалось правильно организовать работу, чтобы управиться в срок. Шеф-поваром Эрика себя не считала, но готовила вполне сносно, а рецепты взяла из старых номеров журнала «Эль Гурмэ», на который когда-то была подписана. На закуску запланировала сырые креветки с крем-фреш, икрой и нарезанным красным луком. В качестве горячего – рыбное филе в кляре под соусом с добавлением портвейна. На гарнир – картофельное пюре. Десерт – фруктовый салат с ванильным мороженым, который, слава богу, стоял готовый со вчерашнего вечера. Эрика решила начать с картофеля, который еще предстояло сварить.
        Она сосредоточенно работала около полутора часов и вздрогнула, когда в дверь позвонили. Время бежало чуть быстрей, чем она рассчитывала. Оставалось надеяться, что Патрик пришел не слишком голодным.
        На полпути к двери Эрика обнаружила, что забыла снять передник, и после второго звонка все еще пыталась развязать узел на спине. Наконец снятый через голову передник полетел на стул в прихожей. Эрика пригладила ладонями волосы, втянула живот и с радостной улыбкой побежала открывать дверь.
        – Привет, Патрик! Добро пожаловать, входи!
        Они приобнялись, и Патрик протянул Эрике бутылку в алюминиевой фольге.
        – Спасибо, как мило!
        – Рекомендовано «Сюстем Булагет» [10 - Сеть алкогольных супермаркетов в Швеции.]. Чилийское вино со вкусом красных ягод и легкой шоколадной ноткой. Сам я не очень разбираюсь в винах, но продавцы-то знают, о чем говорят.
        – Оно, конечно, замечательное.
        Эрика рассмеялась и поставила бутылку на столик в прихожей, чтобы помочь Патрику снять куртку.
        – Входи. Надеюсь, ты не умираешь с голоду. Я переоценила свои возможности и не управилась с готовкой.
        – Ничего, я подожду. – Патрик прошел за Эрикой на кухню. – Помочь чем-нибудь?
        – Возьми штопор в верхнем ящике стола и открой нам бутылку. Попробуем, что за вино ты принес.
        Пока Патрик открывал бутылку, Эрика достала два больших бокала, после чего помешала то, что было в кастрюле, и проверила готовность того, что стояло в духовке. Филе было почти готово, а вот картофель оказался сыроват. Патрик протянул ей бокал с темно-красным вином. Эрика слегка встряхнула его, чтобы высвободить ягодный запах, потом просунула нос в бокал и вдохнула. Легкий дубовый аромат через ноздри разлился по всему телу. Чудесно! Эрика сделала глоток, покатала вино во рту. Вкус оказался таким же восхитительным, как и запах, и Эрика подумала о том, что эта бутылка, должно быть, недешево обошлась Патрику.
        Он ждал ее реакции.
        – Просто фантастика!
        – Да, ты понимаешь в этом толк. Что до меня, до сих пор не могу уяснить разницу между «тетрапаком» за пятьдесят крон и бутылкой за несколько тысяч.
        – Думаю, что можешь, просто здесь многое зависит от привычки. И потом, вино действительно надо смаковать, а не вливать в себя стаканами.
        Патрик смущенно посмотрел на бокал в своей руке. Было выпито около трети. Он попытался перенять манеру Эрики, которая в этот момент отвернулась к плите. Вкус и в самом деле получился необычный, как будто Патрик пробовал совсем другое вино. Покатав глоток во рту, он ощутил множество новых вкусов, среди которых как будто распознал и горьковатую шоколадную нотку, и красные ягоды – виноград, пожалуй, и немного клубники. Это было просто невероятно.
        – Как продвигается расследование? – Эрика старалась, чтобы вопрос прозвучал как бы между прочим, но замерла, ожидая ответа.
        – Мы снова в самом начале, можно сказать так. У Андерса алиби на момент убийства, а других подозреваемых у нас пока нет. Увы, мы допустили классическую ошибку. Слишком были уверены в том, что идем по правильному пути, и просто не рассматривали другие варианты. Хотя Андерс Нильсон идеально подходит на роль убийцы, и здесь я, как никто, понимаю комиссара. Опустившийся пьяница, разве мог он мечтать о близких отношениях с такой женщиной, как Александра Вийкнер? И когда его невероятное везение, как и следовало ожидать, закончилось, он стал ее ревновать. Отпечатки пальцев Андерса Нильсона обнаружены на теле Алекс и по всей ванной. На полу в луже крови есть даже след его ноги.
        – Разве всего этого недостаточно для доказательства его вины?
        Патрик в задумчивости повертел бокал.
        – Возможно, было бы достаточно, если б не алиби. Так или иначе, теперь он бывший подозреваемый. Отпечатки не доказывают, что Андерс Нильсон находился в ванной во время убийства, а не, скажем, после. И мы не можем не принимать в расчет эту небольшую разницу.
        Распространившийся по кухне запах был поистине волшебным. Эрика достала креветки, которые оттаивали в духовке, выставила на стол две десертные тарелки, банку крем-фреш из холодильника и икру. Нарезанный лук уже ждал на посудном столике.
        – У тебя что нового? – спросил Патрик. – Что с домом?
        – Вчера звонил маклер. На Пасху предложил дать объявление о продаже. Анна и Лукас находят эту идею блестящей.
        – Тогда у тебя в запасе еще пара месяцев, – попытался успокоить ее Патрик. – Мало ли что может произойти за это время…
        – Лукаса может хватить удар, ты это имеешь в виду? В любом случае я этого не говорила. – Эрика с силой захлопнула духовку.
        – Осторожней с плитой, – предупредил Патрик.
        – Нет, ты знаешь, я уже начинаю привыкать к этой мысли и даже строю планы на деньги, которые получу с продажи. Хотя, признаюсь, никогда не думала, что пара миллионов крон сделает меня счастливее.
        – Насчет миллионов можешь не волноваться. С нашими налогами б?льшая их часть уйдет на содержание паршивых школ и еще худших больниц. Не говоря уже о полицейских участках с их раздутыми штатами… Мы найдем применение твоим миллионам, можешь не сомневаться.
        Эрика не смогла удержаться от смеха.
        – Что ж, это было бы кстати. И мне не пришлось бы мучительно выбирать между песцом и норкой… Веришь или нет, но креветки готовы.
        Эрика взяла в каждую руку по тарелке и впереди Патрика пошла в столовую. Она долго думала, где накрыть стол, в столовой или на кухне, и в конце концов выбрала столовую. Дубовый обеденный стол смотрелся еще благороднее при «живом» свете. Свечей Эрика не пожалела. Она где-то читала, что их пламя придает женской красоте особую романтичность.
        На столе уже лежали приборы и полотняные салфетки. Эрика выставила белые с голубой каймой тарелки «Рёрстранд», которые так берегла ее мать. Б?льшую часть времени Эльси держала их в шкафу и доставала лишь в особо торжественных случаях, каковыми считались, к примеру, визиты пастора с женой или попечителя церкви. Дни рождения детей отмечались за кухонным столом с самой обыкновенной посудой.
        Эрика поставила на стол десертные тарелки.
        – Смотрится просто фантастически.
        Патрик взял на вилку кусок креветки, лук, крем-фреш и икру и только тогда обратил внимание на Эрику, которая сидела, выгнув бровь и в задумчивости глядя на свой бокал. Патрику стало стыдно, и он отложил вилку.
        – За тебя!
        – За нас.
        Эрика улыбнулась. Странно, но оплошности Патрика не действовали ей на нервы. Наверное, она могла бы позволить ему есть руками. Ее стокгольмские друзья были настолько хорошо воспитаны, что походили на клонов. В отличие от них, Патрик был настоящий. И при этом умел краснеть и смущаться.
        – Сегодня у меня была странная гостья.
        – Кто же?
        – Юлия Карлгрен.
        Патрик с изумлением поднял глаза. Эрика отметила про себя, что ему трудно оторваться от тарелки.
        – Не знал, что вы знакомы.
        – Мы и не были знакомы. Впервые я увидела ее на похоронах Алекс. Тем не менее сегодня утром она стояла на пороге моего дома.
        – И чего она хотела? – Патрик так отчаянно царапал тарелку, словно хотел соскрести эмаль с фарфора.
        – Она хотела взглянуть на детские фотографии Алекс. Сказала, будто у них в доме их совсем немного, и она решила, что у меня должно быть больше. Я показала ей все, что было. Но Юлия стала задавать вопросы обо мне и Алекс, о нашем детстве, отношениях и тому подобном. Она как будто не успела узнать сестру, что совсем неудивительно при такой разнице в возрасте, и вот теперь решила наверстать упущенное. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление. А ты знаком с Юлией?
        – Нет пока. Она как будто мало похожа на Алекс, я слышал?
        – Совершенно не похожа. Они скорее полная противоположность друг другу – во всяком случае, внешне. Обе одинаково замкнуты, но в Юлии чувствуется озлобленность, а Алекс была… как бы это сказать… скорее равнодушной, что ли. Такой вывод я сделала – по крайней мере, из бесед с ее знакомыми. Юлия как вулкан, в ней кипит ненависть… Я выражаюсь сумбурно?
        – Нет, мне так не кажется. Писатели вообще знатоки человеческой природы. Кому, как не вам, видеть людей насквозь?
        – Ради бога, перестань называть меня писателем. Я пока не заслужила этот титул.
        – После четырех опубликованных книг ты не считаешь себя писателем?
        Лицо Патрика отразило искреннее недоумение, и Эрика была вынуждена объясниться:
        – Да, четыре биографии, пятая в работе. И я не умаляю их достоинств. Но писатель, по-моему, это тот, кто пишет из глубины собственного сердца, а не просто пересказывает чужие жизни. В тот день, когда я наконец напишу что-нибудь свое, я стану писателем.
        Эрике вдруг подумалось, что она не открыла Патрику всей правды. Внешне принципиальной разницы между книгами о Сельме Лагерлёф и об Алекс не существовало – и то и другое было биографией. Но биография Алекс задевала в ее душе особые струны и должна была – по замыслу, во всяком случае – выразить личность автора. Эрика имела возможность, оставаясь в заданных событийных рамках, управлять душой книги. Но она не могла объяснить этого Хедстрёму. До сих пор никто не знал, что она собралась писать такую книгу.
        – То есть Юлия интересовалась тобой и Алекс, – повторил Патрик. – А у тебя была возможность расспросить о ее отношениях с Нелли Лоренц?
        Подумав, Эрика решила, что не вправе и дальше скрывать от него эту информацию. Быть может, он сумеет сделать из нее полезные выводы, что у самой Эрики не получилось… Это и был тот маленький кусочек пазла, который она утаила от него в прошлый раз, когда ужинала у него дома. С тех пор Эрика не слишком далеко продвинулась в своем расследовании, поэтому молчать дальше не имело смысла. Но для начала нужно было выставить на стол горячее.
        Эрика наклонилась, забирая у Патрика тарелку, и задержалась в таком положении чуть дольше, чем нужно. Она хотела ввести в игру все свои козыри, – и на этот раз, судя по выражению лица Патрика, зашла с туза. Бюстгальтер «Вандербра» стоимостью пятьсот крон оправдал все ожидания.
        – Позволь забрать у тебя это…
        Патрик взял тарелку Эрики и пошел на кухню. Эрика сняла с огня кастрюлю, слила воду и поручила Патрику истолочь картофель в пюре. Сама попробовала соус, плеснула в него портвейна и добавила хорошую ложку сливочного масла. Достаточно – и никаких сливок. Осталось вытащить из духовки филе и нарезать ломтиками. Прелесть – Эрика поневоле залюбовалась. Мясо было слегка розоватым, но без красной жидкости внутри, свидетельствующей о том, что оно не готово. В качестве овощной приправы Эрика выбрала вареную свеклу, которую выложила в то же блюдо от «Рёрстранд», что и картофельное пюре.
        Патрик помог отнести все это в столовую. Эрика подождала, пока он наберет себе в тарелку горячего, и только потом ошарашила главным:
        – Юлия – единственная наследница состояния Нелли Лоренц.
        Как видно, вино попало Хедстрёму не в то горло, потому что он закашлялся и ударил себя в грудь.
        – Прости, что ты сказала? – выдавил Патрик сквозь слезы.
        – Я сказала, что Юлия – единственная наследница состояния Лоренцев, – повторила Эрика, наливая ему воды в стакан. – Я видела завещание Нелли.
        – Могу я спросить, где ты его видела?
        – Заглянула в мусорную корзину, когда была у нее в гостях.
        Подавив приступ кашля, Патрик с непониманием уставился на Эрику. Та продолжала, пока он одним долгим глотком осушал стакан воды:
        – Копия завещания лежала в мусорной корзине. Там черным по белому было сказано, что Юлия Карлгрен объявляется единственной наследницей состояния Нелли Лоренц. Разумеется, Ян получит свою законную долю, но все остальное – Юлия.
        – И Ян знает об этом?
        – Не думаю. – Эрика говорила, наполняя свою тарелку. – Я спрашивала Юлию, откуда она так хорошо знает Нелли Лоренц. Разумеется, она ничего не объяснила толком. Только что-то насчет работы на консервной фабрике в летние каникулы. Не сомневаюсь, что в этом она не солгала, но это в лучшем случае малая часть правды. Заметно ее нежелание говорить на эту тему.
        Некоторое время Патрик молчал. Затем произнес:
        – А ты не думала о том, что в этой истории замешаны две очень странные пары? До неправдоподобия странные, я бы сказал. Первая – Алекс и Андерс, вторая – Юлия и Нелли. Что, если между ними существует нечто общее? Некое связующее звено, которое и есть ключ к разгадке?
        – Алекс, – подала идею Эрика. – Что, если Алекс и есть связующее звено?
        – Нет, – Патрик покачал головой. – Думаю, это было бы слишком просто. Здесь есть кто-то или что-то еще. Некто, кого мы не видим, или нечто, чего мы не замечаем.
        Он помахал вилкой с кусочком филе.
        – Есть еще Нильс Лоренц. Вернее, история его исчезновения. Помнишь ее? Ты ведь жила тогда во Фьельбаке.
        – Я была маленькой, детям обычно многого не рассказывают. Но мне запомнилось, что по поводу этого случая было много шушуканий.
        – Шушуканий?
        – Да. Это когда все замолкают, стоит тебе только войти в комнату. «Тсс… только не при ребенке…» Ну и тому подобные реплики. Другими словами, мне нечего сказать по этому поводу, кроме того, что вокруг истории исчезновения Нильса Лоренца ходило много слухов. Я была ребенком и не могла этого знать.
        – Гмм… что ж, тогда мне придется копнуть глубже. Нильс Лоренц стоит в списке моих планов на завтра. Ну а сегодня я ужинаю с женщиной, которая не только красива, но и прекрасно готовит. За здоровье хозяйки!
        Патрик поднял бокал, и Эрика почувствовала, что у нее загорелись щеки. И не комплимент по поводу кулинарных способностей вогнал ее в краску. Патрик назвал ее красивой. Подумать только, насколько стала бы проще жизнь, если б люди могли читать мысли друг друга! Вся эта игра потеряла бы смысл. И Эрике не нужно было бы гадать, насколько она интересна Патрику и интересна ли вообще. Но так бывает разве у подростков. С годами сердца черствеют, и люди отгораживаются друг от друга все более непроницаемыми стенами.
        После того как Патрик управился с третьей порцией, они оставили тему убийства и переместились на террасу, чтобы дать желудкам немного отдохнуть перед десертом. Сидели каждый в своем углу на диване и смаковали вино. Заканчивалась вторая бутылка, когда оба в полной мере ощутили его действие. Тело вдруг стало тяжелым и теплым, а голову словно набили ватой. Ночь снаружи стояла беспросветная, беззвездная, и это создавало ощущение окутывающего их черного кокона.
        Сейчас они были единственными людьми во вселенной. Эрика не могла припомнить, когда еще чувствовала в себе такое умиротворение. Она подняла руку с бокалом и обвела вокруг себя.
        – И Анна хочет это продать, представляешь? Это ведь не только самый красивый дом на земле, у него своя история. Не только наша с Анной, но и тех, кто жил здесь до нас. Знаешь ли ты, что этот дом построил один морской капитан для своей семьи в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году? Его звали Вильгельм Янсон, и рассказ о нем будет печален, как и большинство рассказов о том времени. Итак, эти стены Вильгельм Янсон возвел для себя и своей молодой жены Иды. Здесь они и жили с пятью детьми разных возрастов, а на шестом ребенке Ида умерла при родах. В те времена не существовало понятия «отец-одиночка», поэтому в дом въехала незамужняя старшая сестра капитана, которая взялась присматривать за детьми, пока брат был в море. Но Хильда – так ее звали – оказалась не лучшей приемной матерью. Это была самая богобоязненная женщина в округе, что говорит о многом, если принять во внимание религиозность остальных. Дети шагу ступить не могли без напоминания о грехах и посмертном за них воздаянии. Прижизненным же воздаянием была розга и твердая рука Хильды. Сегодня ее посчитали бы садисткой, но в то время подобные
методы воспитания считались делом обычным. Капитан Янсон не так часто бывал дома, поэтому не сразу учуял неладное. Он-то полагал, что заниматься детьми – женское дело, а его, отцовское, – обеспечить им крышу над головой да хлеб на столе. Но как-то он заметил, что младшая дочь, Мэрта, вот уже неделю ходит со сломанной рукой. Тут-то Хильда была немедленно изгнана с позором, а капитан, не привыкший тратить времени попусту, стал подыскивать другую приемную мать для детей среди местных незамужних женщин. На этот раз его выбор оказался удачным. Он женился на Лине Монсдоттер – настоящей крестьянской девушке, которая полюбила его малышей как своих собственных. Их следы в этом доме повсюду, стоит только приглядеться – выбоины, зарубки на стенах и тому подобное.
        – И как получилось, что этот дом купил твой отец?
        – Со временем дети капитана Янсона рассеялись по миру кто куда. Сам капитан и его жена Лина, вдоволь получив друг от друга, оставили этот мир. В доме остался их старший, Аллан. Он никогда не был женат, и под старость, когда стало тяжело управляться с домом, решил его продать. В то время папа как раз только женился на маме, и они подыскивали себе жилье. Папа влюбился в этот дом с первого взгляда, так он рассказывал. Он не сомневался ни секунды.
        Вместе с ключами от дома Аллан передал папе эту историю. Для него было важно, чтобы папа хоть немного знал о тех, кто топтал до него эти половицы, так он сказал. Кроме того, оставил бумаги. Множество писем, которые посылал капитан Янсон своей Иде, а затем и Лине из самых разных уголков земного шара. Сохранились даже розги, которыми Хильда наказывала детей. Они до сих пор висят в подвале. Мы с Анной часто спускались туда, когда были маленькими, посмотреть на них и пожалеть несчастных малышей.
        Эрика подняла глаза на Патрика и продолжила:
        – Теперь ты понимаешь, почему одна мысль о продаже так разрывает мое сердце? Если мы продадим этот дом, то потеряем его навсегда. Его просто не станет. Представить себе только, что какой-то толстосум из Стокгольма снимет эти полы и заменит обои на новые, с ракушками… Не говоря уже о панорамных окнах, которые появятся на террасе быстрее, чем я успею произнести слово «безвкусно». Что станет с чернильными ростовыми метками на внутренней стороне двери в кладовую? Они сделаны рукой Лины. Может, этот стокгольмец заинтересуется письмами, в которых капитан пытался описать южные моря своим женам, в жизни не бывавшим нигде за пределами родного прихода? Их история забудется, исчезнет, а дом… станет обычным домом, как все остальные. Симпатичным, но лишенным души.
        Эрика чувствовала, что заболталась, но ей было важно, чтобы Патрик ее понял. Она подняла на него глаза. Он посмотрел на нее так, что у нее потеплело внутри. В этот момент что-то произошло. Не успела Эрика понять, что именно, как Патрик оказался с ней рядом, и она почувствовала вкус его губ. То есть сначала это было просто вино, то самое, которое пили они оба. Но потом она ощутила во рту его язык, и тело напряглось, словно по нему пробежал электрический разряд.
        Еще несколько минут спустя Эрика поднялась и, ни слова не говоря, повела его за руку в спальню. Они легли на кровать, где ласкали друг друга и целовались. И Патрик, вопросительно глядя Эрике в глаза, стал расстегивать платье на ее спине. Эрика выразила согласие тем, что принялась делать то же самое с его рубашкой. Но тут она вспомнила о своем нижнем белье, которое меньше всего хотела бы демонстрировать в сложившейся ситуации, поскольку, видит бог, утягивающие колготки – не самое эротичное белье из того, что можно придумать. Проблема была в том, как снять трусы с поясом и прочее обмундирование незаметно для Патрика.
        Эрика села на кровати.
        – Извини, мне нужно в туалет.
        Потом выбежала в ванную и лихорадочно огляделась. Ей повезло. В куче выстиранного белья, не успевшего переместиться в бельевую корзину, обнаружились белые кружевные трусы, прекрасно гармонирующие с бюстгальтером. Эрика сменила на них «парашюты» с поддерживающим поясом для живота, снова надела платье и оглядела себя в зеркале – волосы всклокочены, глаза блестят, губы полнее и краснее, чем обычно. Эрика решила, что выглядит вполне сексуально. Правда, без поддерживающих трусов живот смотрелся не таким плоским. Она втянула его, выпятив бюст, и вернулась к Патрику, которого застала в постели все в том же положении.
        Куча возле кровати росла, по мере того как одежды на них оставалось все меньше. В первый раз у них получилось не так замечательно, как пишут в любовных романах. Оба слишком осознавали свою наготу, со всеми ее изъянами, и слишком много думали о том, что нравится, а что не нравится партнеру, чтобы с головой окунуться в лавину чувств. Во второй раз вышло гораздо лучше. В третий – вполне приемлемо. В четвертый – очень хорошо, а в пятый – просто фантастически. Потом они обняли друг друга, и последним, что чувствовала Эрика, засыпая, была рука Патрика, обнимающая ее за грудь, и их сплетенные пальцы. Она уснула с улыбкой на губах.

* * *

        Голова раскалывалась. Во рту пересохло, язык прилип к нёбу; на подушке чувствовалось влажное пятно. Веки отяжелели, как будто что-то давило на них сверху, мешая поднять их.
        Патрик не без усилия открыл глаза. Эрика лежала рядом, повернувшись к нему; светлые волосы падали на лицо. Она глубоко дышала во сне. Похоже, ей что-то снилось, потому что ресницы вздрагивали, как крылья мотылька, на шевелящихся веках. Патрик подумал о том, что готов всю жизнь вот так лежать и любоваться на нее спящую. Это была целая вселенная. Эрика то поводила плечом, будто пробуждаясь, то снова засыпала, и ее дыхание снова входило в прежний ритм.
        А Патрик думал о том, что еще совсем недавно любовь к женщине казалась ему самой невозможной вещью на свете, а теперь он и не представлял себе, что может быть как-то иначе. Но вот Эрика пошевелилась, и он понял, что она вот-вот пробудится. Когда она, тоже не без труда, распахнула веки, Патрика удивила синева ее глаз.
        – Доброе утро, соня.
        – Доброе утро.
        Ее губы растянулись в улыбке, и Патрик сразу почувствовал себя миллионером.
        – Как спалось?
        Он посмотрел на светящиеся цифры будильника.
        – Те два часа, на которые мне удалось заснуть, были прекрасны. А часы бодрствования перед этим – просто фантастическими.
        Эрика только улыбнулась в ответ.
        Патрик понимал, что дыхание у него на этот момент не самое свежее, но не мог удержаться от того, чтобы не поцеловать ее. Поцелуй получился глубокий, и время остановилось. Потом Эрика лежала на левой руке Патрика и указательным пальцем вычерчивала на его груди разные геометрические фигуры.
        – Ты с самого начала знал, что этим все кончится?
        Он задумался, положив правую руку на лоб.
        – Не-ет… Не то чтобы знал, но надеялся… скажем так.
        – Ну, тогда и я тоже… надеялась.
        Патрик подумал о том, что его ответ прозвучал, пожалуй, слишком дерзко. Но рядом с Эрикой он чувствовал себя смельчаком.
        – Разница в том, что ты стала надеяться совсем недавно, ведь так? А знаешь, сколько лет надеялся я?
        Она взглянула на него с удивлением.
        – Нет. Сколько?
        Патрик выдержал паузу, прежде чем признаться:
        – Сколько себя помню. Я был влюблен в тебя всю жизнь.
        Он почувствовал, как убедительно прозвучало это признание, когда он наконец выговорил его вслух. Потому что оно было правдой.
        Эрика распахнула глаза.
        – Шутишь? То есть пока я мучилась сомнениями, интересна ли тебе вообще, ты висел над моей головой, как давно созревший плод? Протянуть руку, и только?
        Она иронизировала, но по тону голоса Патрик понял, что и в этом признании тоже была своя выстраданная правда.
        – Конечно, я не был монахом. Я влюблялся и в других женщин – в Карин, например. Но ты всегда была для меня кем-то особенным, и я чувствовал это каждый раз, когда тебя видел.
        Патрик сжал руку в кулак и приложил к груди, напротив сердца. Этот жест объяснил все.
        Это утро они потратили на то, чтобы ближе узнать друг друга. Патрик ответил на вопрос Эрики о его самом большом увлечении.
        – О нет, только не спорт!.. – воскликнула она. – Ну почему, почему мне ни разу не попался парень, который понимал бы, что гонять мяч по траве – самое подходящее занятие для мальчишек не старше пяти лет? Или задался бы вопросом, что толку в умении прыгать через планку на два метра?
        – Два метра сорок пять сантиметров, – поправил Патрик.
        – Что? – переспросила Эрика, уже более заинтересованным тоном.
        – Сотомайор, который прыгает выше всех в мире, взял высоту два сорок пять. Два метра – дамский результат.
        – Откуда ты знаешь? – Взгляд Эрики стал подозрительным. – У тебя есть «Евроспорт»?
        – Да.
        – «Канал-плюс», где не одни только фильмы?
        – Да.
        – «ТВ-1000» тоже используешь для этих целей?
        – Да. И не только для этих.
        Эрика провела рукой по его груди.
        – Я ничего не забыла?
        – ТВ3. Там тоже много спорта.
        – Один из моих приятелей, Дан, хорошо продвинут в этом направлении, можно так сказать. На этой неделе я провела в его компании самый скучный вечер в моей жизни. Мы смотрели хоккей, олимпийский матч. Я и в самом деле не понимаю, что за удовольствие наблюдать, как мужчины в невероятно объемных защитных костюмах гоняют по льду эту маленькую черную штучку.
        – Во всяком случае, это гораздо веселее и не в пример полезнее, чем целый день бегать по модным бутикам, – заметил Патрик.
        В ответ на этот прозрачный намек Эрика лишь наморщила нос, а потом состроила огорченную гримасу. Но Патрик словно окаменел, глядя куда-то перед собой. Еще секунда – и его глаза заблестели.
        – Черт. – Он рывком сел в кровати.
        – Что? – не поняла Эрика.
        – Это же черт знает что.
        Эрика выпучила глаза.
        – Черт, – повторил Патрик, – как я мог упустить такое…
        И несколько раз ударил себя по лбу кулаком.
        – Эй, – окликнула его Эрика, – я здесь. Ты не мог бы выражаться яснее, если, конечно, вообще разговариваешь со мной?
        Она помахала ладонью перед его лицом. При этом грудь Эрики заколыхалась, ненадолго вернув Патрика к действительности. Но в следующий момент он вскочил и в чем мать родила помчался вниз по лестнице. Обратно вернулся с кипой газет в руке, которые принялся судорожно листать, присев на кровати. Эрика с интересом наблюдала за происходящим.
        – Аааа! – заорал Патрик. – Какая все-таки ты молодец, что сохранила вкладки с телепрограммой… – Он помахал газетой перед носом Эрики. – Вот! Швеция – Канада.
        Она молчала, вопросительно поднимая брови.
        – В пятницу двадцать пятого января Швеция разгромила Канаду в олимпийском матче. Вот трансляция – четвертый канал!
        Эрика все еще ничего не понимала, и Патрик тяжело вздохнул.
        – Программа была изменена из-за трансляции матча. Андерс не мог вернуться домой, когда начались «Разделенные миры», понимаешь?
        Постепенно до Эрики стало доходить, о чем он говорит. У Андерса Нильсона больше не было алиби. Имей он хоть намек на него, полицейские не смогли бы это проигнорировать, но теперь они снова арестуют его на основании уже имеющихся улик. Патрик радостно кивнул, видя, что Эрика все поняла.
        – Но ты же не думаешь, что он убийца? – спросила она.
        – Нет, конечно, нет… Хотя, бывает, и я ошибаюсь, даже если тебе трудно в такое поверить, – он подмигнул ей. – Но на этот раз я готов голову дать на отсечение, если Андерс Нильсон от нас ничего не скрывает. Он знает гораздо больше, чем говорит, и теперь у нас появилась возможность надавить на него как следует.
        Патрик высматривал на полу свою одежду, когда вдруг обнаружил, что вчера забыл снять с себя носки. Он спешно подобрал с пола брюки и натянул на себя, надеясь, что Эрика не заметила и этой его оплошности. В белых носках с логотипом футбольного клуба «Танумсхеде» сам бог любви будет смотреться далеко не на пике сексуальности.
        Потом вдруг пальцы Патрика задрожали, как будто их хозяин очень спешил. Он застегнул рубашку не на те пуговицы, расстегнул и застегнул по новой. Опомнившись и представив себе, как будет выглядеть со стороны его спешный отъезд, присел на край кровати, взял руки Эрики в свои и посмотрел ей в глаза.
        – Мне страшно не хочется уезжать, но так нужно. Я только хочу, чтобы ты знала: эта ночь была самой счастливой в моей жизни, и я уже жду не дождусь, когда мы увидимся в следующий раз. Ты хочешь, чтобы мы увиделись снова?
        Патрик затаил дыхание в ожидании ответа, но Эрика только кивнула.
        – Тогда я приеду сегодня, как только управлюсь на работе.
        Она снова кивнула. Патрик наклонился и поцеловал ее.
        Когда он выходил из спальни, Эрика сидела на кровати, обхватив колени руками и обернувшись одеялом. В солнечных лучах, проникавших сквозь маленькое круглое окно в наклонной крыше, ее волосы походили на нимб, светящийся вокруг головы. Патрик в жизни не видел ничего более красивого.

* * *

        Мокрый снег проникал сквозь его тонкие лоферы. Такая обувь, конечно, больше подходит для лета, но он привык согреваться алкоголем, поэтому выбор между покупкой бутылки и зимних ботинок всегда делал в пользу первого. В это раннее утро четверга воздух был таким свежим, а свет – таким ясным, что Бенгт Ларсон впервые за долгое время ощутил в груди умиротворение и покой – столь глубокие, что поневоле забеспокоился. Неужели виной всему это обыкновенное утро? Он остановился, прикрыл глаза, вдохнул. Подумать только, сколько таких ничем не примечательных дней было в его жизни…
        Он прекрасно осознавал, когда все началось, в какой именно день жизнь сделала роковой поворот не туда. Мог даже назвать час с минутами. Собственно, тому не было никаких трагических предпосылок. Ни нищеты, ни голода, ни недостатка внимания – ничего. Во всем он мог винить только собственную глупость. Да, и, конечно, здесь была замешана девушка.
        Девушки замешаны во всем, что бы ни делал семнадцатилетний парень, но здесь был особый случай. Мод – роскошная блондинка под маской скромницы. Она играла на нем, как на хорошо настроенной скрипке. «Бенгт, милый, я только хотела…» «Бенгт, дорогой, не мог бы ты подарить мне…» Она держала его на коротком поводке, и всего ей было мало. Все заработанные деньги он тратил на ее наряды, парфюм и все, на что ей стоило только указать. Но, получив желаемое, Мод снова начинала клянчить, причем с таким рвением, будто только эта вещь и могла сделать ее счастливой.
        Мод была лихорадкой в его крови. Бенгт и не заметил, как колесо стало набирать обороты все быстрее, пока верх и низ смешались в его мозгу. Когда ему исполнилось восемнадцать, Мод неожиданно заявила, что хочет разъезжать с ним не на чем-нибудь, а на кабриолете «Кадиллак». Эта штука стоила больше, чем Бенгт зарабатывал за год, поэтому он перестал спать ночами, мучаясь мыслями о том, где бы раздобыть деньги. И вот однажды, в самый разгар его мучений, Мод, сложив губы трубочкой, напомнила Бенгту, что, если у него не получится справить «Кадиллак», непременно отыщется кто-нибудь другой, кто сумеет позаботиться о ней так, как она того заслуживает. Тут в голову Бенгту ударила ревность, и он не выдержал.
        10 сентября 1954 года в два часа пополудни Бенгт Ларсон вошел в помещение банка в Танумсхеде, вооруженный старым армейским пистолетом, хранившимся у отца дома, и с нейлоновым чулком на лице. Все пошло не так с самого начала. Персонал, разумеется, быстренько выложил купюры в его сумку, но не так много, как рассчитывал Бенгт. А один из клиентов, отец одноклассника Бенгта, опознал его под нейлоновым чулком. Поэтому полиция объявилась в их доме в течение часа и тут же обнаружила сумку с деньгами под кроватью в его комнате. Бенгт на всю жизнь запомнил лицо матери. Она была мертва вот уже много лет, но глаза до сих пор преследовали его в алкогольном бреду.
        Три года тюрьмы уничтожили все надежды на будущее. Когда он вышел, Мод давно исчезла, и Бенгта больше не интересовало куда. Бывшие приятели трудились и кормили семьи, и только с ним никто не желал иметь дела. Пока Бенгт сидел, отец погиб в автомобильной аварии, поэтому парень переехал к матери. Он честно пытался куда-нибудь устроиться, просил, умолял – но всюду встречал отказ. И тогда, как часто бывает в таких случаях, стал искать счастья на дне бутылки.
        Он жил во Фьельбаке – маленьком поселке, где при встрече все здороваются друг с другом. Быть здесь изгоем – почти физическое ощущение, когда взгляды прохожих бьют по лицу, как пощечины. Бенгт думал уехать, но куда? Проще было остаться и окутать себя защитным коконом алкогольного дурмана.
        Они с Андерсом поняли друг друга сразу. «Двое бедолаг» – так они стали себя называть, горько усмехаясь. Бенгт питал к Андерсу почти отцовские чувства и переживал за него больше, чем за себя. Он часто думал о том, что должен сделать что-нибудь, чтобы развернуть жизнь Андерса в другом направлении, но не знал, что именно. Бенгту, как никому другому, было известно, как коварна бутылка. Эта дама забирает у человека все – и ничего не дает взамен, кроме иллюзии утешения.
        Дорога к подъезду Андерса была тщательно расчищена и присыпана песком. Не то что в суровую прошлую зиму, когда Бенгт пробирался сюда на цыпочках с «пузырем» во внутреннем кармане куртки. Тогда покрытый льдом двор блестел, как каток, до самого подъезда.
        Лифта в доме не имелось, поэтому два лестничных пролета вверх были серьезным испытанием для его измотанного сердца. Бенгт останавливался перевести дыхание и пару раз даже приложился к бутылке, которую нес приятелю. Добравшись до квартиры Андерса, встал, задыхаясь, заглянул в почтовую щель и только после этого толкнул дверь, которая никогда не запиралась.
        Внутри было так тихо, что он засомневался, дома ли Андерс. Если б тот отсыпался, как обычно, храп был бы слышен уже на лестнице. Бенгт заглянул на кухню – ничего, кроме обычных плантаций болезнетворных микроорганизмов. Дверь в ванную стояла приоткрытой, но и там было пусто. Бенгт повернул в гостиную – и в желудке будто что-то провалилось. Открывшаяся картина заставила его замереть на месте. Бутылка с глухим стуком упала на пол, но осталась цела.
        Первым, что увидел Бенгт, были пятки, раскачивавшиеся на некоторой высоте над полом. Босые ноги совершали колебательные движения в ритме маятника. На Андерсе были брюки, но верхняя часть тела голая. Голова свесилась под неестественным углом. Лицо опухло и имело странный цвет. Язык вывалился изо рта и висел, закрывая нижнюю губу. Ничего более страшного Бенгт в жизни не видел. Он повернулся и медленно поковылял к выходу, предварительно подобрав с пола бутылку – единственный спасательный трос, за который он только мог ухватиться. На пороге квартиры припал губами к горлышку. Из глаз хлынули слезы.

* * *

        Патрик очень сомневался, что содержание алкоголя у него в крови не превышает законных промилле, и это его совершенно не заботило. Он двигался чуть медленнее обычного, но при этом почти все время разговаривал по мобильнику, что сводило на нет все меры безопасности.
        Первый звонок был на ТВ4, где подтвердили, что очередная серия «Разделенных миров» была вычеркнута из программы пятницы двадцать пятого января из-за трансляции хоккейного матча. Патрик набрал Мелльберга, который, как и следовало ожидать, пришел в восторг от этой новости и велел Патрику немедленно задержать Андерса Нильсона. Для этого требовалось подкрепление, которое Патрик и вызвал, сделав третий звонок, перед тем как развернуться в направлении уже знакомого жилого комплекса. Должно быть, Йенни Розен просто перепутала дни, такое иногда бывает со свидетелями.
        Несмотря на заметное оживление в расследовании, Патрик никак не мог сосредоточиться на задании. Мысли все время возвращались к Эрике и минувшей ночи. Сам того не замечая, Хедстрём улыбался во весь рот, а пальцы, словно сами собой, выстукивали по рулю ритм какой-то песни. Он прокрутил радио. «Респект» Ареты Франклин – самое то. Что сейчас может быть лучше доброго мотаунского [11 - «Мотаун рекордз» – американская звукозаписывающая компания, специализировалась на продвижении чернокожих исполнителей в области поп-музыки, в основном соула.] шлягера? Патрик прибавил звук. Когда пошел припев, подпевал, подтанцовывая, насколько это было возможно в его положении. И это действительно было чертовски здорово. Но потом вдруг ушла радиоволна, и Патрик стал слышать только собственный хриплый голос. В ушах неприятно защекотало.
        Минувшая ночь вспоминалась как сон, и дело здесь было, конечно, не только в количестве выпитого алкоголя. Словно некая вуаль, завеса – из ощущений, страстей, эмоций – лежала на этих нескольких часах.
        Усилием воли Патрик отогнал приятные воспоминания и повернул к дому Андерса Нильсона. Подкрепление уже прибыло; должно быть, они находились где-то недалеко. Увидев две машины с «мигалками», Патрик наморщил лоб. Они, наверное, недопоняли инструкции – типичная халатность. Он ведь просил одну машину, а не две. Подъехав еще ближе, Патрик разглядел за полицейскими автомобилями «Скорую». Что-то здесь было не так.
        Он узнал Лену, блондинку из полиции Уддеваллы, и пошел прямо к ней. Лена разговаривала по мобильному, но, когда он приблизился, сказала «до связи» и сунула аппарат в футляр, закрепленный на поясе.
        – Здравствуйте, Патрик.
        – Здравствуйте, Лена. Что здесь происходит?
        – Один из приятелей-алкоголиков обнаружил Андерса Нильсона повешенным в собственной квартире.
        Она кивнула в сторону подъезда. У Патрика желудок сжался в ледяной комок.
        – Надеюсь, вы ничего не трогали?
        – За кого вы нас принимаете? Я только что связывалась с контактным центром в Уддевалле, они выслали на место команду криминалистов. Мы звонили Мелльбергу, и тот сказал, что вы уже в пути.
        – Нет, я приехал сюда, чтобы забрать Андерса на допрос.
        – Разве у него не было алиби?
        – Было, как мы думали, но лопнуло буквально только что. И мы хотели арестовать его снова.
        – Вот черт… И что бы это значило, как вы думаете? Мне вот кажется, что это сделал тот, кто убил Александру Вийкнер. Два убийцы сразу – слишком много на маленькую Фьельбаку… У вас были подозреваемые, кроме Андерса?
        Патрик замялся. Конечно, то, что произошло, в корне все меняло, но он не стал бы торопиться с выводами. Появление одновременно двух убийц в поселке, где подобные преступления совершаются раз в несколько десятилетий, статистически почти невозможно. Но все-таки не исключено.
        – Мы, наверное, можем пойти и взглянуть на все это? Заодно расскажете, что вам еще известно. Кто сообщил в полицию, начнем с этого.
        Взяв на себя роль ведущего, Лена первой вошла в подъезд.
        – Ну, как я уже сказала, его обнаружил приятель-алкоголик. Бенгт Ларсон. Сегодня утром он пришел навестить Андерса… Как говорится, кто рано встает, тому Бог дает. Для этого Ларсону было нужно просто войти в квартиру, что он всегда и делал… И вот, войдя, увидел Андерса Нильсона повешенным в гостиной на веревке, закрепленной на крюке для люстры.
        – И сразу сообщил?
        – Нет, в том-то и дело. Он сел на пороге квартиры и с горя осушил бутылку «Эксплорера». Когда проходивший мимо сосед Нильсона спросил Ларсона, что случилось, тот ему все рассказал. Ну а потом уже сосед позвонил нам. Бенгт Ларсон слишком пьян для более детального допроса, поэтому для начала я направила его в ваш вытрезвитель.
        Патрик спросил себя, почему он узнает все это от Лены, а не от Мелльберга. Но потом решил не утруждать понапрасну голову попытками разгадать непостижимую логику начальства.
        Перескакивая через ступеньки, он следом за Леной поднялся на третий этаж. За распахнутой входной дверью ходили люди. Йенни стояла в дверях своей квартиры с Максом на руках. При виде Патрика малыш затрепетал от восторга и попытался высвободиться из крепких материнских объятий. При этом он улыбался, показывая свою пару зубов.
        – Что случилось? – спросила Йенни, еще крепче ухватив сына.
        – Андерс Нильсон мертв – вот и все, что мы знаем. Вы не заметили ничего необычного?
        – Нет, не припомню ничего такого. Слышала, как сосед разговаривал с кем-то на лестнице, а потом приехали полиция и «Скорая», и все засуетились.
        – А вчера вечером или ночью ничего не заметили?
        – Да нет, ничего.
        Патрик вздохнул:
        – Ну хорошо. Спасибо за помощь, Йенни.
        Он улыбнулся Максу и даже подставил ему указательный палец, ухватившись за который малыш так обрадовался, что чуть не захлебнулся от смеха. Не без труда освободившись, Патрик пошел к квартире, оборачиваясь на ходу и прощаясь с Максом на лепечущем детском языке.
        Лена встретила его в дверях со странной улыбкой.
        – Ребенок – это так здорово, да?
        К своему ужасу, Патрик почувствовал, что краснеет, отчего улыбка Лены стала еще шире. Он пробормотал что-то в свое оправдание. Лена вошла в квартиру, бросив через плечо:
        – Да это я так, к слову… Я ведь и сама одинока и свободна, но часики-то тикают; я слышу это, особенно по ночам.
        Патрик знал, что она шутит. Это были обычные дурачества в ее стиле, но отчего-то на этот раз они заставили Патрика покраснеть еще сильнее. Он не стал отвечать, а когда переступил порог гостиной, желание кокетничать с Леной умерло окончательно.
        Кто-то перерезал веревку, на которой висело тело, и теперь Андерс Нильсон лежал на полу. Прямо над ним, закрепленный на крюке, болтался обрезанный конец сантиметров десять длиной. Остальная веревка, в виде петли, обвивалась вокруг шеи. Патрик мог видеть глубокий, кроваво-красный след, оставленный веревкой там, где она врезалась в кожу. Хедстрёму всегда тяжело давалось смотреть в лица покойников. Лицо Андерса имело сине-фиолетовый оттенок, обычный для удавленника. Распухший, вывалившийся изо рта язык тоже считался в таких случаях нормой. По части расследования убийств опыт Патрика был более чем скромным – всего три случая за всю карьеру.
        Оглядевшись, он отметил про себя кое-что, что напрочь опровергало версию самоубийства. В комнате отсутствовала мебель, встав на которую Андерс мог бы просунуть голову в петлю закрепленной на потолке веревки. То есть ни стула, ни стола поблизости не наблюдалось. Тело Нильсона свободно раскачивалось в пространстве гостиной, как кошмарный человеческий мобиль [12 - Мобиль – тип кинетической скульптуры, представляющий собой фигуру в подвешенном состоянии.].
        Потрясенный, Патрик бродил кругами вокруг трупа. Открытые глаза Андерса глядели в пустоту. Хедстрём не удержался – протянул руку и опустил мертвые веки. Он понимал, что до приезда криминалистов любой контакт с телом исключен и что перерезать веревку также было грубейшим нарушением инструкций. Но взгляд мертвеца был слишком невыносим и словно следил за Патриком по всей комнате.
        Гостиная как будто опустела после последнего визита сюда полиции. Не хватало картин на стенах. Там, где они висели, оставались уродливые, похожие на шрамы следы. В остальном комната была такой же грязной, какой Патрик видел ее в прошлый раз. Тогда, правда, обстановку скрашивали полотна, придававшие несколько декадентский тон беспорядку, который теперь не вызывал ничего, кроме отвращения.
        Лена говорила и говорила, вернее, односложно отвечала на чьи-то вопросы. Захлопнув крышку складного мобильника, она повернулась к Патрику:
        – Скоро прибудут судмедэксперты из Гётеборга. Они уже в пути, и до их приезда ничего нельзя трогать. Может, подождем снаружи? Так будет надежней.
        Они вышли в коридор, и Лена заперла дверь ключом, торчавшим с внутренней стороны двери. На улице их сразу пробрал холод, так что оба стали переминаться с ноги на ногу.
        – Янне с вами? – спросил Патрик.
        Янне был напарником Лены и обычно приезжал с ней в одной машине.
        – Нет, сидит с больным ребенком… Так получилось, что, когда позвонили, некому было ехать, кроме меня.
        Патрик рассеянно кивнул. Теперь он склонялся к тому, чтобы согласиться с Леной. Слишком многое говорило в пользу того, что они охотятся не за двумя, а за одним убийцей. Поспешные выводы – самая большая опасность в полицейском расследовании, но шансы на появление двух убийц одновременно в таком поселке ничтожны. То есть оба преступления как-то связаны.
        От Гётеборга до Фьельбаки полтора-два часа пути. Чтобы как-то согреться, они с Леной сели в его машину, и Патрик включил отопление. Снова заработало радио, и салон заполнила легкая популярная музыка. Она составляла приятный контраст с общей атмосферой этого ожидания. Через час и сорок минут на парковку вырулили две полицейские машины, и Патрик с Леной вышли приветствовать коллег.

* * *

        – Ян, милый, почему бы нам не купить дом? В Бадхольмене кое-что выставлено на продажу. Может, стоит съездить посмотреть? Там чудесный вид, есть хозяйственная постройка для лодки. Ну же, милый…
        Нытье Лизы не вызывало у Яна ничего, кроме раздражения. В последнее время так было всегда. Жизнь с ней стала бы гораздо более сносной, научись она держать язык за зубами. Даже ее крепкая задница и большая грудь с некоторых пор не казались Яну достаточной компенсацией за неудобства. Между тем ныла она все больше и все чаще заставляла Яна жалеть о том, что когда-то он уже уступил ей, согласившись на этот брак.
        Лиза работала официанткой в «Рыжем Урме» в Греббестаде, где Ян и увидел ее впервые. У мужчин буквально слюни текли при виде ее длинных ног и всего того, что открывалось в глубоком декольте платья. Ян тоже возжелал ее с первого взгляда. Он привык с ходу получать желаемое, и Лиза не стала исключением. С виду Ян был не бог весть что, но все решалось в его пользу в минуту знакомства. «Ян Лоренц» – после того, как он называл фамилию, глаза у женщин вспыхивали, и далее все шло как по маслу.
        Поначалу он был одержим ее телом и все не мог им насытиться, стараясь не замечать глупых реплик, которые Лиза время от времени отпускала писклявым голосом. Он видел завистливые глаза мужчин, и это делало ее еще более желанной. Но намеки Лизы на то, что он должен стать ее законным супругом, Ян поначалу игнорировал. По правде говоря, ее вульгарность уже тогда порядком встала ему поперек горла. Однако Нелли, его приемная мать, отвергла Лизу с ходу, толкнув его тем самым на этот брак. Нелли Лоренц не упускала малейшей возможности показать приемному сыну, насколько ей неприятна эта официантка из Греббестада, а Ян все больше укреплялся в мысли жениться на Лизе. В конце концов ребяческий дух противоречия поставил Яна Лоренца в довольно незавидное положение. Винить во всем оставалось только собственную глупость.
        Лиза вытянула губы трубочкой. Она лежала голой на двуспальной кровати и пыталась соблазнить мужа, но тот оставался холоден, как скала. Ян понимал, что она ждет от него ответа.
        – Ты же знаешь, что мы не можем оставить маму. Она нездорова и не сможет управиться одна с большим домом.
        Ян завязывал галстук у туалетного столика, стоя спиной к Лизе. Он видел в зеркале, как она нахмурила брови.
        – Старая сорока должна понять, что ей пора подыскать себе более подходящее гнездышко, вместо того чтобы быть обузой родным. Разве мы не имеем права на свою жизнь? Вместо этого мы должны изо дня в день приноравливаться к ее капризам. И что ей за радость сидеть на мешках с деньгами? Готова поспорить, ей было бы радостно видеть, как мы ползаем на коленях, подбирая крошки, которые она стряхивает со своего стола. И это после всего, что ты для нее сделал… Ты как раб трудишься на ее фабрике, да еще носишься с ней как нянька. И старая ведьма, вместо того чтобы предоставить нам свою лучшую комнату, заставляет нас ютиться в подвале…
        Ян холодно посмотрел на жену.
        – Разве я не запрещал тебе говорить о моей матери в таком тоне?
        – Матери? – Лиза фыркнула. – Ты все еще воображаешь, что она держит тебя за сына, Ян… Но ты для нее – благотворительная акция, не более. И давно вылетел бы отсюда, если б ее любимый Нильс не пропал. Она терпит тебя по необходимости. Ты – вынужденная мера, пойми. Кто еще стал бы пахать на нее даром сутками напролет? И единственное, на что ты можешь надеяться, – это что когда-нибудь она околеет и мы получим деньги. Но, во-первых, ведьма запросто может дожить и до ста лет. А во-вторых, где гарантия, что уже сейчас она не отписала свой дом какому-нибудь собачьему приюту? Она же смеется над нами, Ян. Иногда ты бываешь таким глупым…
        Лиза перевернулась на спину и разглядывала свои идеально наманикюренные ногти. Ян приблизился, опустился на корточки. Намотал на руку свешивавшуюся с кровати длинную светлую прядь и стал тянуть, все сильней и сильней, пока Лиза не скривилась от боли. Тогда он приблизил к ней лицо, так, чтобы чувствовать ее дыхание, и прошипел сквозь зубы:
        – Никогда не называй меня глупым, слышишь? И будь уверена, эти деньги когда-нибудь станут моими. Вопрос в том, продержишься ли ты здесь до того дня…
        Он с удовлетворением заметил мелькнувшую в ее глазах искорку ужаса. Ян видел, как лихорадочно заработали ее примитивные, но в определенных ситуациях изворотливые мозги, пытаясь переварить полученную информацию. Она решила сменить тактику – вытянулась на постели и кокетливо поджала губы. Обеими руками взялась за груди, совершая медленные круговые движения пальцами вокруг сосков.
        – Прости, Ян, я была дурой, – соски налились кровью. – Ты же знаешь, какая я; иногда болтаю, не подумав… Я все отработаю, да?
        Она сунула в рот указательный палец, а потом медленно провела им между грудей и по животу.
        Тело Яна отреагировало против его воли. Он подчинился, решив извлечь хоть какую-то пользу из этой куклы, и снова развязал галстук.

* * *

        Мелльберг в задумчивости поправил брюки в паху, не замечая удивления на лицах собравшихся перед ним людей. Костюм, который решил надеть комиссар в этот особенный для него день, был ему как будто тесноват. Наверняка работники химчистки снова допустили оплошность, подвергнув ткань воздействию слишком высокой температуры…
        Мелльбергу не нужно было становиться на весы, чтобы лишний раз убедиться в том, что за все время работы в полиции он не потолстел ни на грамм. Зачем же тратиться на новый костюм? Качественная вещь никогда не выйдет из моды. Разве что подгадят идиоты из чистки…
        Он прокашлялся, призывая присутствующих к вниманию. Разговоры и шарканье стульями сразу стихли, и все взгляды устремились на комиссара, восседавшего за своим столом. Коллеги заняли расставленные полукругом стулья, которые собрали со всего участка. Мелльберг окинул публику медленным взглядом. Это был момент торжества его власти, и он хотел насладиться им вдоволь. Патрик Хедстрём выглядел подозрительно измотанным, и комиссар нахмурил бровь. Он не должен указывать подчиненным, что им делать после работы, свободное время – это свободное время. Но сейчас лишь середина рабочей недели, поэтому кое-кому было бы нелишне ограничить себя в спиртном. То, что сам он не далее как вчера вечером опрокинул в себя четверть литра, комиссару уже удалось удачно вытеснить в сферу бессознательного. В общем, Мелльберг тут же запланировал воспитательную беседу с глазу на глаз с юным Патриком.
        – Как вы уже, наверное, знаете, во Фьельбаке произошло еще одно убийство, – провозгласил комиссар. – Вероятность того, что оба преступления совершены разными людьми, крайне мала. Поэтому мы будем исходить из того, что Александру Вийкнер и Андерса Нильсона убил один и тот же человек.
        Он наслаждался звуком своего голоса и страстной заинтересованностью на лицах слушателей. Вот он, момент торжества.
        – Тело Андерса Нильсона обнаружил сегодня утром один из его приятелей. Согласно выводам предварительной экспертизы коллег из Гётеборга, жертва была повешена, вчера или раньше. Пока мы не располагаем более точными данными, это будет нашей рабочей гипотезой.
        Последнее слово комиссар смаковал с особенным удовольствием. Сразу же число собравшихся перед ним словно удвоилось. И все они ловили каждое его слово и ждали его приказаний. Мелльберг обвел коллег довольным взглядом. Анника что-то набирала на ноутбуке, очки съехали на кончик носа. Сегодня ее женственные формы подчеркивал обтягивающий желтый жакет и подходящей длины юбка. Довольный, комиссар подмигнул Аннике. Достаточно, большего не надо. Он боялся ее спугнуть.
        Рядом с Анникой сидел Патрик, который выглядел так, будто в любую секунду был готов упасть без чувств. Глаза болезненно краснели под набухшими веками. Мелльберг еще раз подумал о том, что должен поговорить с Патриком при первом удобном случае. Парня надо призвать к порядку.
        Кроме Патрика и Анники, в кабинете находились еще три сотрудника полицейского участка в Танумсхеде. Самого старшего звали Йоста Флюгаре. На работе он старался как можно меньше напрягаться, добивая до пенсии, которая была совсем не за горами, но вне стен участка отдавал все силы одной-единственной страсти – гольфу. Йоста начал играть лет десять тому назад, когда рак свел в могилу его супругу и выходные вдруг стали такими долгими и одинокими. Увлечение быстро переросло в зависимость, и с тех пор Йоста смотрел на свою работу – которой, признаться, никогда особенно не увлекался – как на досадное препятствие, отделяющее его от гольфбана.
        Откладывая из скудного полицейского жалованья, Йоста умудрился накопить на квартиру на берегу Средиземного моря и теперь мог летом играть в Швеции, а оставшиеся три сезона – в Испании. Йоста признавался, что последние убийства во Фьельбаке даже в нем пробудили интерес к детективным расследованиям. Не настолько, конечно, чтобы предпочесть полицейский участок полю с восемнадцатью лунками, будь погода более солнечной. Но в такой день, как этот, выбора у него не было.
        Рядом с Флюгаре сидел Мартин Мулин, самый молодой коллега, вызывавший родительские чувства у всех без исключения полицейских из Танумсхеде. Каждый в участке считал своим долгом оказать Мартину посильную поддержку. Ему не только поручали самые легкие задания, с которыми справился бы и пятилетний ребенок, но и помогали писать рапорты и отчеты, которые потом попадали на стол Мелльбергу.
        Года не прошло с тех пор, как Мартин Мулин сдал выпускной экзамен в полицейской школе, а коллеги все не уставали удивляться – как у него это получилось? Не менее непостижимым представлялось, каким образом Мартину удалось пройти суровые вступительные испытания и выдержать множество экзаменов и тестов в течение учебного процесса. При этом он всегда оставался милым и доброжелательным и оставлял впечатление существа безвредного, несмотря на всю свою наивность, делавшую его совершенно непригодным к профессии полицейского.
        Особенно опекала его Анника, не раз при всех открывавшая Мартину свои медвежьи объятия. В такие моменты лицо молодого полицейского приобретало равномерный красноватый оттенок – под цвет веснушек на его носу и рыжей шевелюры.
        Мартин боготворил Аннику и провел немало вечеров в гостях у нее и ее мужа. Он обращался к ней каждый раз, когда имел неприятности на почве несчастной любви, а в этом состоянии он пребывал почти всегда. Наивность и миловидное лицо делали Мартина настоящим магнитом для женщин, которые едят мужчин на завтрак, а потом выплевывают косточки. Анника выслушивала Мартина, собирала по кусочкам и снова посылала в большую жизнь, в надежде что следующая избранница сумеет разглядеть золотое сердце под легкомысленной веснушчатой внешностью.
        Последний участник группы пользовался в ней наименьшей популярностью. Эрнст Лундгрен был известный лизоблюд и никогда не упускал случая выставить себя в лучшем свете перед начальством, пусть даже и за счет других. Он не был женат, и это никого не удивляло. Лундгрена никак нельзя было назвать привлекательным мужчиной – ни внешне, ни внутренне. Жил он с престарелой мамой в частном доме с приусадебным участком в миле к югу от Танумсхеде. По слухам, отец Эрнста был известный в округе алкоголик и крайне агрессивный тип. Он кончил тем, что напоролся на вилы, свалившись с помоста для сушки сена, – якобы не без помощи супруги. Произошло это давно, но слух упорно муссировался до сих пор, как это часто бывает в предместьях, где жизнь так бедна на события, что совершенно не о чем поговорить.
        Так или иначе, мать оставалась единственной, кто мог любить Эрнста Лундгрена, – с его кривыми зубами, торчащими во все стороны космами, большими ушами, непомерным самомнением и холерическим темпераментом. Сейчас Эрнст буквально смотрел в рот Мелльбергу и ловил каждое его слово, словно жемчужину, не упуская возможности лишний раз шикнуть на коллегу, осмелившегося перебить речь комиссара вольным или невольным звуком. Потом вдруг нахмурился, как бы перед принятием ответственного решения, и поднял руку, как школьник на уроке:
        – Откуда нам знать, что убийца – не тот самый пьяница, который первый обнаружил Нильсона мертвым?
        Мелльберг одобрительно кивнул.
        – Хороший вопрос, Эрнст, очень хороший. Но, как я уже сказал, мы исходим из того, что Нильсона убил тот же человек, что и Вийкнер. Тем не менее нелишне будет проверить, чем занимался вчера Бенгт Ларсон. Займись этим, пожалуйста… Вот так надо слушать, – поучительно заметил комиссар, показывая авторучкой на Лундгрена и обводя взглядом остальных. – Берите пример с Эрнста, вам всем до него очень далеко.
        Лундгрен стыдливо опустил глаза, но, стоило Мелльбергу перевести внимание в другом направлении, обвел коллег торжествующим взглядом. Анника громко фыркнула и отвернулась, когда Лундгрен посмотрел в ее сторону.
        – Так о чем это я…
        Мелльберг заложил пальцы за подтяжки, которые носил под пиджаком, и развернул свой вращающийся стул к доске, которая висела за его спиной и на которой было представлено дело Александры Вийкнер. Совсем недавно рядом была установлена еще одна, посвященная Андерсу Нильсону. До сих пор на ней красовалось одно-единственное поляроидное фото, сделанное с тела до приезда медиков.
        – Итак, вот что мы знаем на сегодняшний день, – продолжал комиссар. – Тело Андерса Нильсона обнаружено сегодня. Согласно данным предварительной экспертизы, он был убит вчера, а именно повешен одним или несколькими злоумышленниками. Имеет смысл исходить из того, что здесь работала группа. С учетом той силы, которая требуется, чтобы поднять его на такую высоту. Вопрос в том, как у них это получилось. Следы борьбы на месте преступления отсутствуют, как в комнате, так и на самом теле. Ни единого синяка, ни кровоподтека, который свидетельствовал бы о грубом обращении с телом, будь то до или после смерти. Но это, как я уже сказал, данные предварительной экспертизы. Мы будем знать больше после вскрытия.
        Патрик взмахнул в воздухе ручкой:
        – Как скоро можно рассчитывать на результаты вскрытия?
        – Ну, там, наверное, куча трупов, поэтому, к сожалению, не могу сказать ничего определенного. Как будет, так будет.
        Никто не удивился такому ответу.
        – Но что нам еще известно наверняка, так это то, что между Андерсом Нильсоном и жертвой первого убийства определенно существовала связь.
        Мелльберг встал и показал на фотографию Алекс в центре первой доски. Этот снимок был взят у ее матери. Взглянув на него, каждый в этой комнате в очередной раз поразился тому, какой красивой Александра была при жизни. Рядом с этой фотографией соседняя – Александры в ванне, с синевато-белым лицом и изморозью в волосах и на ресницах – казалась особенно жуткой.
        – Эту в высшей степени странную пару связывали любовные отношения, – пояснил Мелльберг. – В этом признавался Андерс, и у нас есть тому доказательства. Вопрос, насколько глубокой была эта связь, и главное – как вообще получилось, что красивая светская дама выбрала в качестве любовника опустившегося пьяницу? Что-то за всем этим стоит, носом чую.
        Тут Мелльберг несколько раз постучал по своему огромному, в красных прожилках, носу.
        – Мартин, тебе поручаю копнуть этот вопрос глубже. Прежде всего ты должен надавить на Хенрика Вийкнера, сильнее, чем мы делали это до сих пор. Сдается мне, этот парень знает больше, чем говорит.
        Мартин с готовностью кивнул и сделал пометку в блокноте. Анника бросила на него поверх очков полный материнской нежности взгляд.
        – К сожалению, второе убийство отбросило нас на исходную позицию в расследовании дела Александры Вийкнер. Нильсон идеально подходил на роль ее убийцы. Патрик, тебе поручаю еще раз просмотреть все материалы по делу Александры. Проверь и перепроверь каждую деталь. Где-то там обязательно кроется путеводная нить, которую мы упустили.
        Последнюю фразу Мелльберг подслушал в детективном фильме по телевизору и взял себе на заметку.
        Йоста оставался единственным, кто все еще не получил задания, и Мелльберг еще раз в задумчивости оглянулся на доски.
        – Ты, Йоста, поговоришь с семьей Александры Вийкнер. Возможно, и они о чем-то умалчивают. Расспроси о детстве, личности, врагах и друзьях – короче, обо всем. Поговори с родителями и сестрой, но с каждым по отдельности. Тогда получится выжать из них больше, так подсказывает мне опыт. Работай в паре с Мулином, который будет беседовать с ее супругом.
        Йоста сразу словно прогнулся под тяжестью возложенной на него задачи и в задумчивости вздохнул. Не то чтобы поручение отвлекало его от гольфа в этот зимний день, просто он давно отвык от работы как таковой. За годы безделья Йоста наловчился имитировать занятость, коротая время за раскладыванием пасьянсов на компьютере. Сама мысль о работе с необходимостью предъявления конкретного результата пугала его. Это означало конец свободы, притом что никто, похоже, не собирается оплачивать сверхурочные. В лучшем случае он мог рассчитывать на компенсацию на бензин на дорогу до Гётеборга и обратно.
        Мелльберг хлопнул в ладоши, велев тем самым всем разойтись.
        – Приступайте немедленно. Нечего просиживать задницы, если мы действительно хотим что-нибудь распутать. Я рассчитываю на то, что вы будете работать так, как никогда до этого не работали. Отныне у вас нет свободного времени, все оно мое. Я буду распоряжаться им по своему усмотрению, пока мы все это не уладим. Вот так.
        Он прогнал их, как расшалившихся школьников, но этим никто не возмутился – во всяком случае, вслух. Все разом встали. Каждый захватил в одну руку стул, на котором сидел, в другую – блокнот. Один Лундгрен медлил, но комиссар не был настроен на лесть, поэтому прогнал и его.
        Это был очень важный день. Крест на единственном подозреваемом в деле Вийкнер означал тупик в расследовании, но неудача компенсировалась ясным осознанием того, что один плюс один больше, чем два. Если одно убийство – это просто преступление, то два – сенсация для такого маленького поселка, как Фьельбака. Если до сих пор Мелльберг рассчитывал в лучшем случае на билет в один конец до центра, то два расследованных убийства открывали перед ним действительно блестящие карьерные перспективы. Теперь-то они точно будут умолять его вернуться.
        Мелльберг откинулся на спинку кресла и привычным движением запустил руку в третий ящик стола. Запихнув в рот полную горсть шоколадных шариков, он подложил под затылок сложенные в замок руки и решил немного вздремнуть. До обеденного перерыва в любом случае оставалось совсем недолго.

* * *

        После ухода Патрика она еще пыталась поспать. Ничего не получилось. Эрика лишь ворочалась с боку на бок на кровати да улыбалась, предаваясь приятным воспоминаниям. Нельзя быть такой счастливой. Эрика просто не знала, что с этим делать. Она повернулась на бок и подложила ладони под правую щеку.
        Жизнь стала светлее. Убийство Алекс и нетерпение издателя видеть рабочий вариант книги, к которой она еще не знала, как подступиться, тоска по родителям и неприятности, связанные с продажей их дома, – все казалось сегодня не таким мрачным. Проблемы не исчезли, но впервые у Эрики появилась убежденность в том, что мир не рухнет и что она справится со всеми трудностями, сколько бы их ни возникло на ее пути.
        Подумать только, как все могут изменить одни сутки, какие-то жалкие двадцать четыре часа! Вчера в это же время Эрика проснулась с тяжестью в груди и чувством безысходного одиночества. И вот сегодня она до сих пор почти физически ощущает ласки Патрика на своей коже. Или нет, «физически» – не то слово, слишком грубое и плоское.
        Теперь их было двое, и тишина в комнате, которая раньше ощущалась как тревожная, вдруг стала умиротворяющей. Конечно, Эрике не хватало Патрика, но она утешала себя мыслью, что, где бы он ни находился, душой они вместе.
        Будто кто-то прибрался у нее в голове, вымел пыль и паутину в углах. И Эрика с новой ясностью осознала, что не может больше прятаться от того, что так занимало ее последние дни.
        Хотя мысль о том, кто был отцом ребенка Алекс, беспрестанно пульсировала у нее в мозгу, Эрика боялась взглянуть ей в глаза напрямую. И только теперь, ощутив прилив сил, решилась взяться за то, что до сих пор откладывала. Она должна была это сделать.
        Эрика долго принимала душ, стоя под обжигающе горячей водой. Если это утро знаменует для нее начало новой жизни, она войдет в него совершенно чистой. После душа, сверившись с термометром, тепло оделась и помолилась, чтобы не было проблем с машиной. Здесь ей повезло – машина завелась с первой попытки.
        Дорогой Эрика размышляла над тем, с какого конца поднять тему. Она сочинила два варианта своего монолога, один глупее другого, и в конце концов решила импровизировать. Что-то подсказывало ей, что так будет вернее. На какую-то долю секунды Эрика подумала позвонить Патрику и поделиться с ним своими подозрениями, но тут же отогнала эту мысль. Для начала она все проверит сама. Слишком многое поставлено на карту.
        Весь путь занял не так много времени, но оно растянулось в вечность. Когда Эрика сворачивала на парковку возле отеля на набережной, Дан уже махал ей с лодки. Она угадала – он был здесь. Эрика помахала в ответ, но не улыбнулась. Она заперла машину и, сунув руки в карманы светло-коричневой спортивной куртки, быстро зашагала в сторону Дана. День выдался туманный и хмурый, но воздух был свежий, и Эрика пару раз глубоко вдохнула, пытаясь окончательно прояснить мысли после вчерашнего алкоголя.
        – Привет, Эрика!
        – Привет!
        Дан продолжал заниматься своей лодкой, но как будто обрадовался неожиданному собеседнику. Эрика нервно огляделась в поисках Перниллы, поскольку слишком хорошо помнила ее взгляд с прошлого раза. Теперь, увидев ситуацию в новом свете, она лучше поняла жену Дана.
        Эрика впервые залюбовалась его лодкой, которую Дан получил от своего отца и любил, как женщину. Рыбачить было у него в крови, и Дана приводило в отчаяние, что этим больше нельзя прокормить семью. Конечно, он и в школе в Танумсхеде чувствовал себя вполне на своем месте, но не это было его настоящим призванием. Когда Дан занимался лодкой, на его лице всегда ощущалась счастливая улыбка, пусть подспудная, но в любой момент готовая прорваться на поверхность. Тяжелая работа его не пугала, а от холода надежно защищала теплая одежда. Дан повесил на плечо моток веревки и повернулся к Эрике.
        – Ты сегодня без закуски? Что за черт… Надеюсь, это не войдет у тебя в привычку.
        Светлая челка выбилась у него из-под шапки. Дан стоял перед Эрикой, большой и могучий, как скала. Он излучал силу и радость, от которой ей на этот раз стало больно. Но она должна была сделать то, зачем приехала, пока это не сделали другие. В худшем случае полиция. Эрика убеждала себя, что действует в интересах Дана, но это была не более чем отговорка. Главная причина ее появления здесь была в том, что она сама хотела и должна была знать больше.
        Дан бросил веревку на настил и подошел к Эрике, которая стояла, опершись на перила возле кормы и глядя куда-то в сторону горизонта.
        – Я покупаю любовь за деньги, и не будет дано мне другой… – задумчиво продекламировала она.
        – И все же ты эту мою любовь на ржавых струнах воспой, – подхватил Дан.
        Эрика не улыбалась.
        – Ты все еще любишь Фрёдинга?
        – Всегда любил и буду любить. Молодежь в школе жалуется, что их скоро вырвет на Фрёдинга, но я не понимаю, как таких стихов может быть слишком много.
        – Да, я все еще храню его сборник, который ты мне подарил, когда мы были вместе.
        Сейчас Эрика говорила ему в спину, потому что Дан повернулся, чтобы подвинуть ящики с сетями, которые стояли у противоположного борта.
        Эрика неумолимо продолжала:
        – Ты всем своим женщинам даришь его сборники?
        Дан оторвался от ящиков и поднял на нее удивленное лицо.
        – О чем ты? Да, вот тебе я подарил, и у Перниллы тоже есть такой, хотя очень сомневаюсь в том, чтобы она в него хоть раз заглянула.
        Эрика заметила его беспокойство, но лишь крепче вцепилась в перила руками в зимних варежках и решительно заглянула Дану в глаза.
        – А Алекс? Она тоже получила свой экземпляр?
        Лицо Дана стало белым, как снег, который лежал на льду за его спиной. В то же время Эрика заметила мелькнувшую в глазах искорку облегчения.
        – Алекс? Что ты имеешь в виду? – Он все еще не был готов капитулировать.
        – Я говорила тебе, что побывала в доме Алекс на прошлой неделе. Но не сказала, что в это время в дом заходил кто-то еще. Тот, кто целенаправленно прошел в спальню и что-то там взял. Поначалу я не поняла, что именно, но после того, как проверила, кому звонила Алекс со своего телефона в последний раз, вспомнила, чего не хватало в комнате. Такой же сборник лежит у меня дома.
        Дан стоял перед ней молча, и Эрика продолжила:
        – Не так-то легко догадаться, зачем кому-то понадобилось утруждать себя вламываться в дом Алекс только ради того, чтобы забрать оттуда такую безобидную вещь, как книга. Там ведь была дарственная надпись, не так ли? «Дорогой Алекс от Дана»…
        – «Со всей любовью передаю тебе свою главную страсть. Дан», – поправил он.
        Эту фразу Дан тоже продекламировал, после чего, в свой черед, устремил невидящий взгляд в сторону горизонта. Он опустился на один из ящиков на палубе и снял шапку. Волосы торчали в разные стороны, и Дан был вынужден стащить с руки варежку, чтобы пригладить их рукой. Потом оглянулся на Эрику.
        – Об этом никто не должен был знать. Это было нашим безумием, тем, что нельзя допустить в реальную жизнь. Мы оба понимали, что скоро это закончится.
        – Есть версия, что вы должны были встретиться в ту пятницу, когда она умерла.
        В лице Дана что-то дернулось. Сколько раз после смерти Алекс он думал о том, что произошло бы, если б он и в самом деле объявился у нее в тот день. Что, если в этом случае Алекс была бы жива до сих пор?
        – Да, мы должны были встретиться в ту пятницу. Пернилла собиралась уехать к сестре в Мункедаль, вместе с детьми. Я отговорился тем, что неважно себя чувствую, и остался дома.
        – Но Пернилла не уехала?
        Нависла долгая пауза.
        – Она уехала, но и я остался дома. Отключил мобильник, потому что знал, что на стационарный Алекс звонить не решится. Я попросту струсил. Я не мог, глядя ей в глаза, вот так объявить, что все кончено. Притом что она сама все понимала, с самого начала, я не находил в себе силы сделать первый шаг. Я подумал, что, если потихоньку уйду в тень, она сама оборвет со мной отношения. Это очень по-мужски, не так ли?
        Эрика знала, что самое трудное еще предстоит поднять, поэтому продолжала. Дану будет лучше узнать правду от нее.
        – Дело в том, Дан, что Алекс, похоже, не рассчитывала на то, что все должно закончиться. Алекс полагала, что у ваших отношений есть будущее. Что ты оставишь свою семью, а она – Хенрика, и вы будете счастливы до конца своих дней.
        Дан сникал с каждым ее словом, хотя все еще не слышал главного.
        – Алекс ждала от тебя ребенка, Дан. Возможно, именно в тот вечер она собиралась сказать тебе об этом. Приготовила праздничный ужин, охладила бутылку шампанского…
        Дан не смел поднять глаз. Он пытался остановить взгляд то на том, то на этом, но слезы уже затуманили его глаза. Похоже, они давно копились где-то внутри, потому что вдруг хлынули потоком. Плач перешел в рыдания, и теперь Дан все время утирал варежкой под носом, чтобы сдержать сопли. Наконец он просто уронил голову на руки.
        Эрика присела рядом на корточки и положила на Дана руки, которые он стряхнул. Тогда она поняла, что Дан сам должен вытащить себя из пропасти, в которую угодил. Эрика сложила руки на груди и стала ждать. Спустя некоторое время поток слез пошел на спад, и Дан смог спокойно дышать.
        – Откуда ты знаешь про ребенка? – спросил он, заикаясь.
        – От комиссара полиции, – солгала Эрика. – Он вызывал меня, Хенрика и Биргит.
        – Откуда им известно, что это мой ребенок, а не Хенрика?
        – Одному Хенрику известно, что ребенок не его.
        Дан кивнул. Похоже, его утешило, что родители Алекс все еще про него не знают.
        – Как вы познакомились? – Эрике захотелось оставить самую больную тему, хотя бы ненадолго, чтобы дать Дану возможность отдышаться.
        Он горько улыбнулся.
        – В «Галере», где еще знакомятся во Фьельбаке люди нашего возраста… Я увидел ее с противоположного конца зала, и меня будто что-то толкнуло. Никогда раньше со мной не случалось ничего подобного.
        У Эрики кольнуло в сердце – ревность, пусть и на долю секунды.
        – В тот раз ничего не произошло, – продолжал Дан, – но спустя пару выходных она позвонила мне на мобильный. Я сразу приехал, и все завертелось… Стоило Пернилле отвернуться, и мы ловили момент. То есть вечеров и ночей нам выпало совсем немного, по большей части мы встречались днем.
        – А ты не боялся, что соседи обратят внимание, что ты зачастил к Алекс? Знаешь ведь, как у нас распространяются слухи…
        – Конечно, я думал об этом. Обычно прыгал через забор позади ее дома и входил к ней через подвал. От этого все становилось только интереснее, понимаешь?
        – Но разве ты не знал, чем рискуешь?
        Дан мял в руках шапку, сфокусировав взгляд в невидимой точке на палубе.
        – Конечно, я все знал… с одной стороны. Но с другой – чувствовал себя неуязвимым. Все самое плохое всегда случалось с другими, не со мной. Знакомо?
        – А Пернилла?
        – Ни о чем не подозревала. Во всяком случае, не подавала виду. Хотя, похоже, потом и она начала о чем-то догадываться. Ты ведь помнишь, как она отреагировала на нас с тобой? И такой она была все последние месяцы – настороженной, ревнивой… Думаю, она чувствовала, что у меня кто-то есть.
        – Ты понимаешь, что теперь придется все ей рассказать?
        Дан замотал головой, и слезы снова брызнули из глаз.
        – Нет, Эрика, у меня не получится. Я не смогу. Только после истории с Алекс я понял, как много значит для меня Пернилла. Если Алекс была моим безумием, то Пернилла – это моя жизнь. Я не смогу!
        Эрика наклонилась и положила руку на плечо Дану. Ее голос звучал спокойно, не выдавая того возмущения, которое кипело внутри.
        – Ты должен, Дан. Сделай это, пока до тебя не добралась полиция. Рано или поздно Пернилла обо всем узнает. Будет лучше, если ты сам поставишь ее в известность. Сейчас у тебя есть возможность подобрать для этого те слова, которые ты сочтешь нужными, но потом будет поздно. Ты ведь сам говорил, что она обо всем знает – во всяком случае, что-то чувствует. Твое признание может принести облегчение вам обоим. Прочисть воздух.
        Эрика поняла, что Дан ее услышал. Плечи под ее рукой задрожали.
        – А если она меня бросит? Представь только, Эрика, что она заберет детей и оставит меня одного? Куда я пойду, что я буду значить?
        Где-то глубоко-глубоко внутри робкий голос подсказывал Эрике, что об этом Дан должен был думать раньше. В то же время другой, более громкий, говорил, что время упреков миновало. Теперь есть задачи поважней воспитательных. Эрика наклонилась и обеими руками похлопала Дана по спине. Рыдания усилились, но вскоре пошли на убыль. Высвобождаясь из ее объятий, Дан вытирал слезы. В его глазах Эрика прочитала решимость немедленно уладить то, с чем больше нельзя медлить.
        Отъезжая от набережной, она наблюдала за ним в зеркало заднего вида. Дан стоял на своей любимой лодке, устремив взгляд к горизонту. Эрика скрестила пальцы, чтобы у него получилось подобрать правильные слова. Это будет нелегко.

* * *

        Зевок будто поднялся по телу от самых пяток. Никогда еще Патрик не чувствовал себя таким усталым, хотя и таким счастливым тоже.
        Сосредоточиться на кипе бумаг, наваленной перед ним на столе, давалось с трудом. Расследование убийства всегда связано с бюрократией, и задача Патрика была вдоль и поперек изучить каждый документ, чтобы найти тот крохотный кусочек пазла, который подтолкнет работу в нужном направлении. Патрик потер глаза средним и указательным пальцами и глубоко вдохнул, набираясь энергии для нового броска.
        Каждые десять минут он вставал, чтобы размяться, принести кофе, попрыгать на месте или сделать еще что-нибудь, чтобы только не уснуть. Вот уже не раз рука сама тянулась к телефону, чтобы набрать номер Эрики, но Патрику удавалось ее остановить. Если Эрика так же устала, как и он, то наверняка спит. Он надеялся на это. Со своей стороны, Патрик сделал все возможное, чтобы как можно дольше продержать ее ночью без сна, можно сказать и так.
        Куча бумаг перед ним содержала сведения о семье Лоренц. Анника, как всегда добросовестно, продолжала рыть и время от времени появлялась с очередной порцией, которую складывала на столе аккуратной стопочкой. Патрик работал методично, и то и дело освежал нужное в памяти, переворачивая кипу и беря документы с самого низа, то есть те, которые читал в самом начале. За два часа возни с бумагами он не обнаружил ничего, что могло бы пробудить его интерес. При этом Патрика не покидало чувство, что он все время упускает из вида что-то важное.
        Первая любопытная информация появилась ближе к низу кипы. Анника подложила ему заметку о пожаре в Буларене, около пяти миль от Фьельбаки. Номер газеты «Бохусленинген» был датирован 1975 годом, и эта статья занимала в нем почти целую страницу. Речь шла о доме, сгоревшем в ночь с шестого на седьмое июля 1975 года. Пламя в мгновение ока оставило на его месте лишь кучу пепла, в которой, правда, обнаружились останки сгоревших человеческих тел, предположительно супругов Стига и Элизабет Нурен, владельцев дома. Их десятилетний сын чудом спасся и был найден в одной из хозяйственных пристроек. Обстоятельства происшествия показались полиции до того странными, что было возбуждено дело о поджоге и убийстве.
        К статье прилагалась папка с материалами расследования. Патрик спрашивал себя, какое отношение имеет все это к семье Лоренц, пока не прочитал имя спасшегося сына супругов Нуренов. Его звали Ян, в папке обнаружился рапорт социальной службы о взятии мальчика на попечение Нелли и Флорианом Лоренц. Патрик тихо присвистнул. Ему все еще не было ясно, какое все это имеет отношение к убийству Алекс и, соответственно, Андерса, но на самом краю сознания что-то зашевелилось. Будто некая тень мелькнула и скрылась, не дав Патрику возможности ее разглядеть. Но она указала, что он на правильном пути. Патрик взял на заметку историю Яна Нурена и продолжил изучение бумаг.
        Блокнот постепенно пополнялся записями. Почерк у Патрика был «медицинский», как выражалась по этому поводу Карин. Пусть так, главное – чтобы он сам мог это прочитать. Кое-какие промежуточные выводы были сделаны, но б?льшую часть записей составляли вопросы, которые Патрик отмечал жирными вопросительными знаками. Кого ждала Алекс на праздничный ужин? Мог ли это быть Андерс, притом что сам он это категорически отвергал, или был еще кто-то, о ком они пока не знают? Как могло получиться, что Алекс, при своей красоте, деньгах и прочем, связалась с опустившимся пьяницей Андерсом? И зачем она хранила статью об исчезновении Нильса Лоренца в ящике своего письменного стола?
        Список вопросов все удлинялся. Патрик дошел до середины третьего листа А4, когда подошел к вопросу о смерти Андерса Нильсона. Его кипа была значительно меньше, чем Александры Вийкнер. Всего около десятка бумаг, включая те, что были найдены при обыске в его квартире. Самый большой вопрос касался обстоятельств смерти Андерса. Его Патрик подчеркнул несколько раз жирной чертой. Каким образом убийцам удалось поднять такое тело к самому потолку? Вскрытие должно многое прояснить, но и невооруженным взглядом было видно, что следы борьбы на теле отсутствуют, на что указал и Мелльберг во время утреннего совещания. Передвигать безжизненное тело невероятно тяжело, не говоря о том, чтобы подвесить его на предварительно закрепленной на крюке веревке.
        Так и быть, на этот раз Патрик был готов согласиться с шефом относительно того, что злоумышленников было несколько. Но он привык исходить из того, что Андерса и Алекс убил один и тот же человек. Между тем в ее случае ничто не указывало на то, что орудовала группа.
        Хедстрём бросил взгляд на документы, найденные в квартире Андерса. Они лежали перед ним на столе, разложенные веером, и ни один не пробудил его интереса. Для начала Патрик взял счет телеоператора «Телия». Андерс Нильсон звонил не так много, но, при твердых тарифах, сумма набегала приличная. К счету за услуги телекоммуникации прилагалась спецификация разговоров, и Патрик присвистнул, оценив объем предстоящей работы. Помимо прочей, скучной и однообразной, для чего день был явно не подходящий.
        Методично обзванивая указанных в спецификации абонентов, Патрик быстро понял, что номеров, по которым звонил Андерс, было и того меньше. Один из них, правда, особенно выделялся. Впервые он встретился ближе к середине спецификации, но потом повторялся все чаще. Патрик набрал его на мобильнике и хотел было положить трубку после восьмого сигнала, когда услышал голос автоответчика. От неожиданности он подскочил, выпрямившись в кресле. При этом забыл, что сидит, развалившись и подняв ноги на стол, поэтому резкое движение вызвало болезненный спазм. Патрик осторожно опустил ноги на пол и помассировал мышцу на внутренней стороне правого бедра. Потом положил трубку, не дослушав механический голос, советовавший передать голосовое сообщение хозяину номера, и обвел этот номер кружочком в блокноте. Подумал с минуту и обвел еще один. Он решил обратиться за помощью к Аннике, для чего, прихватив блокнот, направился в ее комнату.
        Анника, самозабвенно клацая по клавиатуре, встретила коллегу вопросительным взглядом. Защитные очки съехали на нос.
        – Не ты ли любезно предлагала мне взять на себя часть моей работы? – кокетливо начал Патрик.
        – Это не то, о чем я подумала? – спросила Анника.
        Он улыбнулся:
        – Вряд ли.
        Анника глядела на него с напускной строгостью.
        – Ну и что ты можешь предложить в поддержку моей зарождающейся язвы желудка?
        – Совсем небольшую работенку.
        Желая проиллюстрировать, насколько небольшую, Патрик обозначил большим и указательным пальцами узенькую щелочку.
        – Давай, я слушаю.
        Хедстрём выдвинул стул и присел за стол Анники. Ее комната, несмотря на более чем скромные размеры, без сомнения, была самой уютной в участке. Анника нанесла сюда цветов в горшках, и они росли и размножались, хотя наружный свет проникал сюда через одно-единственное застекленное окошечко над входной дверью. Сам по себе этот факт можно было объяснить только чудом.
        Голые бетонные стены были увешаны фотографиями, демонстрировавшими две главные страсти Анники и ее мужа Леннарта, а именно собак и драг-рейсинг. На выходные и праздники супруги колесили по всей Швеции в поисках мест, где проводили соревнования по любимому виду спорта. При них неизменно находились два черных лабрадора. Леннарт принимал участие в соревнованиях, а Анника поддерживала его, в том числе бутербродами и кофе из термоса. Повсюду они встречали одних и тех же людей, поэтому со временем образовалось что-то вроде тесной компании, где все знали друг друга и считались близкими друзьями. Соревнования проводились в среднем два раза месяц, и на работе в эти дни на Аннику можно было не рассчитывать.
        Патрик взглянул на свои записи.
        – Я вот все думаю, кто мог бы составить для меня краткий обзор основных событий в жизни Александры Вийкнер? Начать нужно с ее смерти и еще раз проверить и перепроверить все, особенно временные рамки. Как долго она была замужем за Хенриком? Как долго прожила в Швеции? Чем занималась в Швейцарии и Франции? Чувствуешь, куда я клоню?
        Анника оторвалась от блокнота, где по пунктам законспектировала задание Патрика. Ее взгляд выражал готовность немедленно приступить к делу, и Хедстрём понял, что получит от нее все, что нужно. Он подозревал, что часть информации, которая у него имеется, не стоит бумаги, на которой она изложена. Что-то здесь явно было не так.
        – Спасибо, Анника. Ты – золото.
        Патрик поднялся было идти, когда резкое «сидеть!» пригвоздило его к стулу. В этот момент он понял, почему лабрадоры Анники так хорошо воспитаны. Довольная, Анника откинулась на спинку стула, и Патрик осознал вдруг свою главную ошибку: он явился в ее кабинет лично, вместо того чтобы оставить записку. Следовало бы помнить, что Анника видит его насквозь и имеет поистине собачий нюх на все, что касается секса, флирта и любовных интрижек. Оставалось выкинуть белый флаг и смиренно ждать лавины вопросов, которая, конечно, уже надвигалась.
        – Ты выглядишь таким усталым…
        – Гм…
        Лучшей кандидатуры для проверки информации, во всяком случае, ему не найти.
        – Вчера был праздник?
        Анника копала дальше, и ее коварству мог бы позавидовать сам Макиавелли.
        – Можно сказать и так. Смотря что считать праздником. – Патрик всплеснул руками и сделал невинные глаза.
        – Оставь, Патрик. Кто она? Давай выкладывай…
        Он молчал, мучая ее неведением. Спустя несколько секунд глаза Анники блеснули.
        – А-а-а… – торжествующе воскликнула она и выставила вверх указательный палец. – Это же она, как ее там… – Несколько раз щелкнула пальцами, прежде чем вспомнила. – Эрика! Эрика Фальк! – Она откинулась на спинку стула с облегчением на лице. – Вот как оно, значит, Патрик… Ну и как долго у вас это продолжается?
        Его всегда удивляла ее способность безошибочно видеть самую суть. Отрицать что-либо было бесполезно. Краска, которая залила его лицо и будто сразу разлилась по телу до самых пяток, говорила красноречивее чего бы то ни было. Потом на лице будто сама собой проступила улыбка, и это был последний гвоздь в крышку его гроба.
        Покидая комнату Анники после пятиминутного допроса, Патрик чувствовал себя так, будто по нему проехал каток для укладки асфальта. Но поднятая тема Эрики снова взбудоражила его воображение, и вернуться к работе удалось с большим трудом. Патрик надел куртку, сообщил Аннике, куда уходит, и вышел на холод, под медленно опускающиеся на землю снежные хлопья.

* * *

        Эрика наблюдала за падающим снегом. Она только что выключила компьютер, после того как, несмотря на больную голову, написала десять страниц книги о Сельме. Эрика давно не чувствовала никакого интереса к этой книге, но была связана обязательствами перед издательством, и через пару месяцев все должно было быть готово. Разговор с Даном также не шел у нее из головы. Эрика все спрашивала себя, как он будет оправдываться перед Перниллой, пока наконец не решила задать этой теме более полезное направление и снова включила компьютер.
        Набросок книги об Алекс лежал на рабочем столе – добрая сотня страниц. Эрика внимательно перечитала все от начала до конца. Это было не просто хорошо, это было великолепно. Ей не давало покоя, как отреагируют на ее откровения близкие люди Алекс. Притом что она, конечно, утаила некоторые имена, спрятав их за вымышленными, и нафантазировала кое-какие события, костяк книги составляла реальная жизнь Алекс, увиденная ее, Эрики, глазами. Дан тоже стал для нее головной болью. Имела ли Эрика право вот так подставлять его и его семью? В то же время она понимала, что не может не написать. Впервые в жизни набросок книги так ее воодушевил. Так много литературных идей, не выдержав более пристального рассмотрения, было отброшено за последние годы, что Эрика просто не могла так просто от этого отказаться. Поначалу она думала сосредоточиться исключительно на событиях книги, но потом встал вопрос, что делать с чувствами вовлеченных в историю Алекс людей.
        Примерно час спустя после начала работы в дверь позвонили. Эрика возмутилась было тем, что ее отрывают от работы, которая в кои-то веки идет, но потом подумала, что это может быть Патрик, поднялась от стула и, бегло оглядев себя в зеркало, побежала открывать.
        Улыбка тут же слетела с ее лица, как только Эрика увидела, кто стоит на пороге. Пернилла выглядела ужасно. Она как будто стала старше на десять лет с тех пор, как Эрика видела ее в последний раз. Глаза были опухшие и красные, волосы взъерошены. Супруга Дана даже не нашла в себе сил накинуть что-нибудь из верхней одежды и приехала как была, в одной тоненькой кофте. Эрика впустила ее в тепло и тут же обняла, похлопывая по спине, как делала это с Даном не далее как несколько часов назад. Для Перниллы этот жест стал последней каплей. Потеряв остатки самообладания, она уткнулась лицом в плечо Эрики и зарыдала. А когда несколько минут спустя подняла глаза, они были в подтеках туши, и это придавало лицу Перниллы клоунский вид.
        – Прости.
        Пернилла кивнула на плечо Эрики, где белая блуза окрасилась черной тушью.
        – Ничего. Не думай об этом. Входи.
        Эрика положила руку на плечо Перниллы и провела ее в гостиную. Тело Перниллы дрожало, и что-то подсказывало Эрике, что не только от холода. В первую секунду Эрика удивилась, что Пернилла пришла к ней, а не к одной из своих подруг или родной сестре. Но, поскольку она так или иначе была здесь, Эрика должна была сделать все от нее зависящее, чтобы помочь ей.
        – У меня полный кофейник кофе, хочешь чашку? Он вскипел несколько часов тому назад, но как будто вполне съедобен.
        – Да, спасибо.
        Пернилла села на диван и сжалась, сложив на груди руки, как будто боялась рассыпаться. В каком-то смысле эти опасения были не напрасны.
        Эрика вернулась с двумя дымящимися чашками. Одну поставила напротив Перниллы на ночном столике, вторую взяла себе. Села в большое кресло, развернув его в сторону гостьи, и стала ждать, когда та начнет первая.
        – Ты знала?
        Эрика медлила.
        – Да, хотя и не так давно…
        Снова молчание.
        – Это я убедила Дана поговорить с тобой.
        Пернилла кивнула:
        – Что мне делать?
        Вопрос прозвучал как риторический, и Эрика оставила его без ответа.
        Пернилла продолжала:
        – Я с самого начала была для него лишь временным решением проблемы, пока нет тебя.
        Эрика было запротестовала, но Пернилла остановила ее, коснувшись рукой.
        – Я всегда видела это, но надеялась, что так будет не всегда, что мы действительно любим друг друга. Нам было хорошо вместе, и я доверяла Дану.
        – Он любит тебя, Пернилла. Я уверена в этом.
        Но та будто не слушала ее и продолжала говорить, глядя в свою чашку. Костяшки пальцев, сжимающие фарфоровую ручку, побелели.
        – Я привыкла закрывать глаза на его интрижки и сваливала все на кризис среднего возраста. Но того, что он сделал этой женщине ребенка, я ему не прощу.
        Сдержанная ярость в голосе Перниллы так ее напугала, что Эрика чуть было не отступила. На мгновение ее пронзило леденящее кровь подозрение. Никогда прежде Эрике не доводилось видеть такого испепеляющего гнева, и она невольно задалась вопросом, как давно Пернилла знает о романе мужа с Алекс и как долго вынашивает планы мести. Впрочем, эту мысль она отогнала сразу, как только осознала. Перед ней ведь сидела Пернилла, домохозяйка и мать троих детей, супруга Дана вот уже много лет, а вовсе не какая-нибудь злобная фурия, взявшая на себя роль ангела мщения в отношении любовниц мужа. Тем не менее что-то во взгляде Перниллы заставило Эрику содрогнуться.
        – Что вы собираетесь делать? – спросила она.
        – Не знаю. Сейчас я ничего не знаю. Я, конечно, уйду из дома, и это единственное, в чем я уверена. Я не смогу смотреть ему в глаза.
        Эрика пожалела Дана. У него сейчас, конечно, был свой ад. Она ожидала, что скорее он придет к ней за утешением, и для него она точно нашла бы слова. Перниллу Эрика знала слишком плохо. Хотя, возможно, та явилась только затем, чтобы выговориться.
        – Почему он так поступил, как ты думаешь? – продолжала Пернилла. – Что он нашел в ней такого, чего нет во мне?
        В этот момент Эрика поняла, почему Пернилла пришла к ней, а не к кому-нибудь из своих подруг. Пернилла явилась за разъяснениями, потому что, по ее мнению, Эрика знала Дана лучше, чем кто бы то ни было.
        И здесь ее, к сожалению, ждало разочарование, потому что до сих пор Дан был в глазах Эрики сама порядочность. Ей и в голову не приходило, что он способен на супружескую измену. Эрика была поражена, услышав его голос в телефоне Алекс, и это открытие выбило почву из-под ее ног тоже. Такое нередко испытывает тот, кто слишком долго принимал близкого человека за кого-то другого, а потом вдруг увидел, как ошибался. Поэтому Эрика понимала, что Пернилла сейчас не просто чувствует себя обманутой, но задается вопросом о том, кто на самом деле был тот мужчина, с которым она жила все эти годы.
        – Я понятия не имею, Пернилла, я сама была поражена. Это совсем не похоже на Дана, каким я его знала.
        Пернилла кивнула. Похоже, ее утешило, что обманутой оказалась не она одна. Она собрала невидимые нитки со своей кофты. Длинные темно-каштановые волосы с остатками перманента были убраны сзади в похожий на кисточку «хвост», что придавало Пернилле несколько неухоженный вид. Эрика нередко думала, с известным чувством превосходства, что Пернилла могла бы выглядеть гораздо лучше. Она обесцвечивала волосы, между тем как перманент вышел из моды примерно тогда же, когда и мужские куртки длиной до пояса. И одежду она покупала в интернет-магазинах, где качество товара вполне соответствует низким ценам. Хотя такой потрепанной, как сегодня, никогда еще не была.
        – Пернилла, – сказала Эрика, – понимаю, как тебе сейчас нелегко, но вы с Даном – семья. Вы вместе вот уже пятнадцать лет, у вас три прекрасные девочки. Не руби сплеча. Не пойми меня неверно, я не собираюсь защищать Дана после того, что он сделал. Очень может быть, что ты не сможешь его простить и жить с ним после этого. Но подумай еще раз, прежде чем решишься сделать этот шаг. Дан любит тебя, он сам говорил это не далее как сегодня. И я знаю, как глубоко он раскаивается. Дан сказал мне, что хотел порвать с ней, и я этому верю.
        – А я вот не знаю, чему теперь верить, Эрика. Все, во что я до сих пор верила, оказалось неправдой.
        Эрика не нашлась, что на это ответить, и в разговоре повисла пауза.
        – Какой она была? – спросила Пернилла.
        Тут Эрика еще раз заметила холодный огонь в ее глазах. Пернилле не нужно было объяснять, кого она имеет в виду.
        – Это было так давно, – ответила Эрика. – С тех пор я с ней не общалась.
        – Она была красива, – продолжала Пернилла. – Я видела ее летом. Именно такая, какой я всегда мечтала быть, – красивая, элегантная, утонченная. Рядом с ней я бы чувствовала себя неуклюжей деревенской простушкой и отдала бы все, чтобы только хоть чуточку походить на нее. В каком-то смысле я понимаю Дана. Стоит только поставить меня рядом с Алекс – и ничего больше не надо объяснять.
        Она потрепала край своего практичного, но такого немодного платья, будто желая объяснить, что имеет в виду.
        – И к тебе я тоже все время его ревновала, – продолжала Пернилла. – Самая большая юношеская любовь, променявшая его на столицу. Писательница из Стокгольма, действительно сумевшая что-то сделать из своей жизни и наезжающая сюда, чтобы блистать между нами, простыми смертными. Дан ждал тебя в гости неделями.
        Горечь в словах Перниллы по-настоящему напугала Эрику, и она пожалела о том, что недооценивала эту женщину. Как все-таки мало Эрика до сих пор понимала. Оглядываясь назад, она вспоминала, что и сама только и делала, что постоянно искала подтверждений своего превосходства над Перниллой. Ее пятисотенная стрижка в салоне на Стюреплан и домашний перманент Перниллы. Ее платья из бутика на Библиотексгатан и блузы Перниллы с длинными юбками. Но почему это было для нее так важно? Почему эта разница так утешала Эрику в трудные минуты жизни? Ведь это она, Эрика, первой бросила Дана. Льстило ли это ее самолюбию или же она просто завидовала Пернилле и Дану, которые имели столько всего, о чем можно было только мечтать? Быть может, где-то в глубине души Эрика жалела, что так поступила с Даном, и теперь не она, а Пернилла имеет такую замечательную семью. И поэтому не упускала возможности лишний раз прижать Перниллу, которая на самом деле ее ревновала.
        Эта мысль была неприятна до омерзения, но Эрика не могла ее прогнать. Оставалось молча стыдиться и размышлять о том, как далеко она готова зайти, чтобы защитить то, что имеет Пернилла. И как далеко готова зайти сама Пернилла. Эрика в задумчивости глядела на женщину в потрепанной кофте.
        – Что скажут девочки? – спросила она.
        Похоже, Пернилле впервые пришло в голову, что их с Даном разрыв коснется кого-то еще.
        – Они ведь обязательно когда-нибудь все узнают, ведь так? Что скажут девочки, Пернилла?
        Этот вопрос вызвал в глазах той панический страх, и Эрика поспешила ее успокоить:
        – Полиция, конечно, узнает, что Дан встречался с Алекс, но придавать это огласке совсем не обязательно. Вы сможете сами объясниться с девочками, когда пожелаете. Ты все еще держишь ситуацию под контролем, Пернилла.
        После этих слов она, похоже, совсем успокоилась и сделала пару хороших глотков кофе. Ей, похоже, не было никакого дела до того, что он остыл. Впервые Эрика почувствовала в себе жгучую ненависть к Дану. Ее удивило только, что этого не было до сих пор. Каким же дураком надо быть, чтобы вот так разрушить все, что имеешь? До какой же степени надо не понимать своего счастья? Эрика обхватила руками колени и посмотрела на Перниллу, будто пытаясь донести до нее эту свою мысль и свое сочувствие. Получилось у нее это или нет, она так и не поняла.
        – Спасибо, что выслушала, – сказала Пернилла. – Это и в самом деле для меня важно.
        Их взгляды встретились. И часа не прошло с тех пор, как Пернилла позвонила в дверь, но как многому она научилась за это время! Сколько всего узнала, прежде всего о себе самой…
        – Тебе есть куда пойти? – спросила Эрика.
        – Я пойду домой, – в голосе Перниллы появилась уверенность. – Ей не удастся разрушить мою семью, такого удовольствия я ей не доставлю. Вернусь домой, к мужу, и мы вместе уладим эту проблему. Хотя не обещаю, что мирно. Но отныне все будет по-другому.
        Эрика выдавила из себя улыбку. Дану предстояла хорошая взбучка, это было ясно. Но ничего другого он не заслуживал.
        В дверях они обнялись еще раз. Эрика от всего сердца пожелала супругам счастья, наблюдая, как Пернилла садится в машину и отъезжает в сторону дороги. Однако гложущее беспокойство осталось. В памяти задержался полный ненависти взгляд Перниллы. В нем не было места прощению.

* * *

        Фотографии, что нашлись, лежали перед ней на столе. Они были единственным, что осталось ей от Андерса. Большинство выцвели и поблекли. Немало лет прошло с тех пор, когда его имело смысл снимать. Детские выглядели почти как черно-белые, потому что краски поблекли от времени. Он был веселым ребенком. Немного диковатым, но всегда радостным, а главное – послушным и заботливым. Он взял на себя роль мужчины в доме, и она поддержала его в этом. Трудно сказать, насколько это было правильно. Возможно, ей многое нужно было сделать совсем по-другому, или же теперь никакой разницы нет? Никто не знает.
        Вера улыбалась, глядя на свое любимое фото. Андерс сидел на велосипеде, гордый, как петушок. Она долго работала сверхурочно, чтобы сделать ему этот подарок. Велосипед был темно-синий, сиденье «батон» – кажется, так называется эта модель. Андерс так обрадовался, будто всю жизнь только и мечтал о таком. В тот день мальчику исполнилось восемь лет, Вера до сих пор помнила это лицо. С тех пор, лишь только выдавалась свободная минутка, он прыгал в седло, а она пыталась поймать его на лету. Его длинные волосы падали на воротник узкой куртки «Адидас», с полосками на рукавах. Таким она и хотела его запомнить, но потом что-то пошло не так.
        Она долго ждала этого дня. Вздрагивала при каждом телефонном звонке, стуке в дверь и все-таки не поверила, когда это произошло. Это ведь противоестественно, когда ребенок умирает раньше матери, поэтому ей трудно было допустить саму такую возможность. Но она надеялась до последнего, все верила, что жизнь наладится, каким-то, пусть даже чудесным, образом. Но чудес не бывает, а значит, нет и надежды. Все, что ей осталось, – это отчаяние. Плюс стопка желтеющих фотографий.
        Часы громко тикали в тишине. Впервые Вера по-настоящему поняла, что такое тишина. За последние годы она так ничего и не сделала для этого дома. Грязи, правда, не допускала, но ее безразличие так въелось в эти стены, что уже не вытравить. Здесь все такое серое и безжизненное, такое использованное, потрепанное, старое, и это угнетает ее больше всего. Ее дом – сплошная помойка.
        Радостное лицо Андерса улыбается ей с фотографий. Оно – лучшее свидетельство несостоятельности Веры как матери. Главной ее задачей было сохранить на этом лице улыбку, внушить мальчику веру в будущее, надежду и любовь. Но вместо этого она молча наблюдала за тем, как все это уходило, утекало у него сквозь пальцы. Вера оказалась плохой матерью и обречена жить с этим до конца своих дней.
        Ей вдруг пришло в голову, как мало осталось свидетельств того, что Андерс действительно жил. Картин больше нет. То немногое из мебели, что есть в его квартире, будет выброшено на помойку, если только не найдется желающих это взять. В ее доме больше нет его вещей, по крайней мере в более-менее приличной сохранности. Эти снимки – все, что от него осталось. Да еще ее воспоминания. Конечно, есть и другие, кто помнит Андерса, но они считают его опустившимся пьяницей, который не стоит того, чтобы его оплакивать. Ее воспоминания о нем единственно светлые. Многие из них так и остались погребены под грузом лет, но в такие дни, как этот, в сердце ее только Андерс. Никого и ничего другого она просто туда не допустит.
        Минуты перетекали в часы, а Вера все сидела за кухонным столом с фотографиями. Ноги онемели, зимние сумерки постепенно поглощали свет, и она все хуже разбирала детали на снимках. Но все это не имело для нее никакого значения, потому что теперь Вера была по-настоящему и абсолютно одинока.

* * *

        Звонок в дверь эхом отозвался в доме. Далее нависла тишина, такая долгая, что он уже собрался возвращаться к машине, когда наконец за дверью послышались осторожные шаги.
        Створка медленно открылась, на пороге появилась Нелли Лоренц и вопросительно посмотрела на гостя. Он удивился, что она вышла к нему сама. Ожидал увидеть какого-нибудь дворецкого в ливрее, но, как видно, времена не те.
        – Мое имя Патрик Хедстрём, я из полиции Танумсхеде. Мне нужен ваш сын Ян.
        Патрик звонил ему в офис, но там сказали, что Ян Лоренц сегодня работает дома.
        Хозяйка подняла брови и отступила в сторону, пропуская его в прихожую.
        – Одну минуту, я его позову.
        Медленно и не без грации Нелли подошла к двери, за которой, по-видимому, была лестница, ведущая вниз. Патрик слышал, что Ян занимает в роскошном особняке подвальное помещение.
        – Ян, к тебе гости. Полиция.
        К удивлению Патрика, слабый голос Нелли был услышан, и снизу послышались шаги. Мать и сын обменялись многозначительными взглядами, когда Ян вышел в прихожую. Потом Нелли, кивнув, удалилась в свою комнату, а ее сын направился навстречу Патрику, протягивая руку и расплываясь в улыбке, обнажающей все тридцать два зуба. «Как аллигатор», – подумал Патрик.
        – Патрик Хедстрём, полиция Танумсхеде. Добрый день.
        – Ян Лоренц, приятно познакомиться.
        – Я занимаюсь расследованием убийства Александры Вийкнер и хотел бы задать вам несколько вопросов.
        – Разумеется. Не знаю, правда, чем могу помочь, но ведь это вам решать, не мне.
        И снова эти зубы. Патрик почувствовал, как у него зачесались пальцы. Больше всего ему хотелось стереть с лица Яна Лоренца эту улыбку, от которой его уже начинало трясти.
        – Пойдемте ко мне, – пригласил Ян. – Не будем мешать маме.
        – Да, конечно.
        Распределение жилого пространства между членами семьи Лоренц не одному Патрику казалось странным. Во-первых, уже одно то, что взрослый сын живет с матерью. Во-вторых, Патрик не мог взять в толк, почему Нелли определила Яну место в темном подвале, оставив одной себе как минимум две сотни квадратных метров наверху. Другому своему сыну, Нильсу, будь он жив, она наверняка отвела бы более достойное помещение, и Ян не мог этого не понимать.
        Патрик спустился вслед за Яном по лестнице. Надо сказать, для подвала эти апартаменты выглядели просто роскошно. Тот, кто их обустраивал, не пожалел денег, чтобы выставить напоказ свое богатство. Всего здесь было много – и золотой бахромы, и бархата, и вышивки, и все это, разумеется, самых престижных брендов. При этом обстановка в целом слишком отдавала борделем. Патрик почему-то решил, что в роли дизайнера здесь выступила сама жена Яна.
        Хозяин провел гостя в маленький кабинет, где не было ничего, кроме письменного стола с компьютером и дивана. Они сели, и Патрик достал из сумки блокнот. Он решил не говорить Яну о смерти Андерса Нильсона, пока к тому не принудят обстоятельства. Терпение и четко продуманная стратегия – только так и можно было вытянуть из Лоренца что-нибудь стоящее.
        Хедстрём пристально смотрел на собеседника. Этот молодой человек был само совершенство. Галстук повязан идеально, на рубашке и костюме ни единой складки, лицо свежевыбрито, волосы тщательно уложены. Ян Лоренц всем своим обликом внушал спокойствие и надежность, и уже одно это казалось подозрительным. По своему опыту Патрик знал, что любой нормальный человек хоть немного, да нервничает в присутствии полицейского, даже если ему нечего скрывать. Железобетонное спокойствие в таких случаях – привилегия скорее тех, у кого рыльце в пушку. Патрик наблюдал подобное вот уже много раз.
        – У вас очень уютно.
        Немного вежливости никогда не помешает.
        – Эта обстановка – дело рук моей жены. Мне тоже кажется, что она неплохо справилась.
        Патрик оглядел кабинет, пожалуй, чрезмерно пышно декорированный подушками с золочеными кистями и белым мрамором. Этот интерьер красноречиво демонстрировал, что способен сотворить дурной вкус, опираясь на неисчерпаемые финансовые ресурсы.
        – Вы уже приблизились к разгадке? – спросил Лоренц.
        – У нас есть своя версия случившегося – пока рабочая, скажем так.
        Только так. Встряхнуть его немного, не открывая всей правды.
        – Вы знали Александру Вийкнер? Я слышал, ваша мать была на ее похоронах?
        – Не могу этого утверждать. Конечно, я знал, кто она, в том смысле, в каком во Фьельбаке все знают друг друга, но она уехала отсюда так давно… Мы здоровались, когда встречались на улице, но не более того. Что касается матери, за нее я отвечать не берусь. Вам лучше расспросить ее об этом лично.
        – В ходе расследования выяснилось, что Александра Вийкнер имела… как бы удачней выразиться… любовную связь с неким Андерсом Нильсоном. Полагаю, его вы знаете лучше?
        На лице Яна нарисовалась кривая, покровительственная улыбка.
        – Да, Андерс у нас личность известная. Печально известная, я бы сказал… У них с Алекс был роман, говорите? Простите, но мне трудно себе такое представить. Странная, в высшей степени странная пара. То есть я, конечно, понимаю, что он в ней нашел, но ей-то что за интерес общаться с подобным типом? Вы уверены, что это не пустые сплетни?
        – Все подтверждается. Так вы знаете Андерса?
        И снова эта презрительная усмешка, на этот раз еще шире. Словно развеселившись, Ян Лоренц мотнул головой.
        – Мы с ним не общаемся, если вы это имеете в виду. Принадлежим к разным кругам, скажем так. Я видел его на площади в компании других алкоголиков, но чтобы знать – нет.
        Ян всем своим видом стремился показать, насколько нелепым выглядит предположение Патрика.
        – У нас совсем другой круг общения, – еще раз пояснил он. – В него не вхожи местные алкоголики.
        Лоренц обратил вопрос полицейского в шутку, но в его глазах мелькнула искорка беспокойства. Она исчезла так же быстро, как и появилась, однако Патрик не сомневался в том, что она была. Вопросы об Андерсе были неприятны «аллигатору», и это убедило Хедстрёма в том, что он на правильном пути. Полицейский выдержал паузу, сделал невинное лицо и задал следующий:
        – Но как тогда получилось, что в последнее время Андерс так часто звонил на ваш номер?
        Патрик не без удовлетворения наблюдал за реакцией собеседника. Улыбка слетела с лица Яна Лоренца. Вопрос выбил почву из-под его ног, заставив на мгновение забыть об имидже невозмутимого денди, который он до сих пор тщательно поддерживал. За фасадом нарисовался неподдельный ужас, но лишь на мгновение. Лоренц быстро взял себя в руки и не спеша достал сигару, пытаясь тем самым выиграть время и избегая смотреть Патрику в глаза.
        – Ничего, если я закурю?
        Вопрос был задан чисто для проформы, и Хедстрём на него не ответил.
        – Зачем Андерс сюда звонил, я действительно не понимаю. Я не разговаривал с ним, моя жена – тоже, за это я могу поручиться… Нет, это и в самом деле странно.
        Лоренц пожевал сигару и откинулся на диванных подушках.
        Патрик молчал. Опыт подсказывал ему, что молчание – лучший способ выудить из человека как можно больше. Просто потому, что, когда тишина затягивается, возникает потребность чем-нибудь ее заполнить. Что-что, а ждать он умел.
        – Поверите ли, но, кажется, я кое-что понял. – Ян подался вперед и помахал в воздухе сигарой. – Кто-то звонил нам на автоответчик и молчал. Мы слышали только дыхание в записи. То же происходило несколько раз, когда я брал трубку. Должно быть, это и был Андерс… Знать бы еще, откуда у него наш номер.
        – Почему он звонил вам?
        – Не имею ни малейшего понятия, – Ян развел руками. – Зависть… Наши деньги многим колют глаза. Такие, как Андерс, часто винят в своих несчастьях других, особенно тех, кому удалось кое-что сделать в своей жизни.
        Объяснение прозвучало неубедительно, притом что возразить на него что-либо было трудно.
        – Полагаю, вы стерли эти записи на автоответчике? – спросил Патрик.
        – Да, к сожалению. – Ян наморщил лоб, демонстрируя свое сожаление. – Нам ведь многие звонят, рад бы помочь, но… Обещаю, что сохраню запись, как только Андерс объявится в следующий раз.
        – Он больше не объявится, – Патрик покачал головой.
        – Почему?
        Невозможно было определить, насколько искренним было его удивление.
        – Потому что Андерс найден убитым.
        Сигарета зависла в воздухе. Ян уронил пепел себе на брюки.
        – Андерс убит?
        – Да, его тело обнаружили сегодня утром.
        Патрик внимательно наблюдал за Лоренцем. Видеть бы, что творилось в голове Яна в эту минуту… Если это была актерская игра, то невероятно талантливая.
        – Это тот же, кто убил Алекс?
        – Об этом рано говорить. – Патрик не должен был допустить, чтобы он сорвался с крючка. – Итак, вы уверены, что не были знакомы ни с Андерсом Нильсоном, ни с Александрой Вийкнер?
        – Я целиком и полностью отдаю себе отчет, с кем я знаком, а с кем – нет. Я знаю, как они выглядят, но не более того. – Ян Лоренц снова улыбался и выглядел спокойным.
        Патрик решил опробовать другое направление.
        – В доме Александры Вийкнер найдена вырезка из газеты «Бохусленинген» с заметкой об исчезновении вашего брата. Не догадываетесь, чем ее могла так заинтересовать эта статья?
        И снова Ян развел руками и выпучил глаза, изображая полное недоумение.
        – Исчезновение моего брата в свое время потрясло многих. Возможно, Александра сохранила газету просто как память о том событии.
        – Возможно. А что вы сами об этом думаете? Есть несколько версий…
        – Думаю, что Нильс до сих пор живет в какой-нибудь теплой стране. Хотя мать уверена, что он стал жертвой несчастного случая.
        – Вы были близки?
        – Нет, не могу этого утверждать. Нильс был намного старше меня, не говоря уже о том, что не желал делить родительскую любовь с каким-то там воспитанником. Но мы не были врагами, скажем так. Скорее, оставались равнодушны друг к другу.
        – Это ведь после его исчезновения Нелли вас усыновила, так?
        – Совершенно верно, спустя год или около того.
        – И вы получили полкоролевства в придачу?
        – Ну, можно сказать и так.
        От сигары остался жалкий окурок. Рискуя обжечь пальцы, Лоренц затушил его в дорогой пепельнице.
        – Несмотря на печальные обстоятельства, я отработал то, что получил, даже с лихвой. Когда я принял консервную фабрику, производство шло на спад. Я реконструировал всю структуру, начиная от самых основ, и теперь мы экспортируем рыбу и морепродукты по всему миру, включая США, Австралию и Южную Америку.
        – Почему Нильс сбежал за границу, как вы считаете?
        – Наверное, мне не следовало бы этого говорить, но как раз перед этим с фабрики исчезла крупная сумма денег. Пропало кое-что из одежды, сумка, паспорт…
        – Почему не заявили в полицию?
        – Мать не захотела. Она все твердила, что здесь какая-то ошибка, что Нильс не мог так поступить… Матери, знаете ли. Думать хорошо о детях, можно сказать, их обязанность.
        Он зажег еще одну сигару. В тесной комнатке, пожалуй, было и без того слишком накурено, но Патрик не возражал.
        – Не желаете? – спросил Лоренц, протягивая коробку. – Кубинские, скручены вручную.
        – Нет, спасибо. Я не курю.
        – Жаль. Вы не знаете, какого удовольствия себя лишаете.
        Ян покрутил в руке свою сигару. Патрик решил поднять новую тему.
        – В нашем архиве есть материалы о пожаре, в котором погибли ваши родители. Должно быть, это тяжело – пережить такое… Сколько лет вам тогда было? Девять? Десять?
        – Десять. Вы правы, это было тяжело. Но мне повезло. Немногие сироты удостаиваются таких опекунов, как Лоренцы.
        Патрик подумал, что говорить в таком контексте о везении несколько неуместно.
        – Насколько я понял, подозревали поджог. У вас есть какие-нибудь соображения по этому поводу?
        – Нет, вы же читали рапорты. Полиция так ни на кого и не вышла. Отец имел привычку курить в постели и мог уснуть… – Впервые за время беседы Ян Лоренц стал проявлять признаки нетерпения. – Могу я спросить, какое отношение это имеет к убийству? Я почти не помню родителей и, честно говоря, не совсем понимаю, при чем здесь мое тяжелое детство?
        – Наша задача – заглянуть под каждый камень. Из квартиры Андерса был сделан звонок в ваш дом, и я должен все выяснить. Хотя, похоже, этот след и в самом деле никуда не ведет. Прошу прощения, если злоупотребил вашим драгоценным временем.
        Патрик поднялся и протянул руку. Ян протянул свою только после того, как отложил сигару.
        – Ничего страшного, не волнуйтесь. Было приятно побеседовать.
        Теперь он играл заметно хуже – возможно, просто устал.
        Ян пошел впереди, Патрик следовал за ним по пятам по лестнице. Контраст между интерьером подвального помещения и первого этажа был разительным. Жаль, что Нелли не поделилась с невесткой телефоном своего дизайнера.
        Патрик покидал дом Лоренцев со странным чувством. Во-первых, потому, что все-таки успел заметить в этом роскошном интерьере нечто подозрительное – так, мелочь, совсем незначительную деталь, которая тем не менее привлекла внимание Хедстрёма как указание на нечто куда более важное. И потом, что-то с этим парнем и в самом деле было не так. Тут Патрик вернулся к своему первому о нем впечатлению – слишком совершенен.

* * *

        Уже ближе к семи вечера, когда снегопад усилился, Хедстрём стоял у нее на пороге. Эрика так обрадовалась его появлению, что сама себе удивилась. Броситься ему на шею оказалось самой естественной вещью на свете. Он поставил на пол прихожей два пакета с логотипом «ИСА» и заключил ее в объятия.
        – Я скучал по тебе.
        – Я тоже.
        Они поцеловались. Желудок так громко заурчал, что Патрик воспринял это как призыв отнести наконец пакеты на кухню. Похоже, он накупил слишком много еды, но Эрика прибрала все в холодильник. Словно по молчаливому соглашению, за время готовки они ни слова не сказали о том, как прошел день. И только когда сели за стол друг напротив друга, Патрик завел разговор о том, что произошло.
        – Андерс Нильсон мертв. Обнаружен в своей квартире сегодня утром.
        – Это ты его обнаружил, когда приехал туда от меня?
        – Нет, его нашли немногим раньше.
        – И что с ним случилось?
        Патрик ответил не сразу:
        – Его повесили.
        – Повесили? То есть ты хочешь сказать, что его убили? – Эрика не могла скрыть своего волнения. – Это тот же, кто убил Алекс, да?
        Патрик задался вопросом, сколько раз уже слышал сегодня эту фразу. Но у Эрики она действительно вырвалась сама собой.
        – Есть основания так полагать, – ответил он.
        – Вы уже прорабатываете какие-нибудь версии? Есть свидетели? Вы нашли что-нибудь конкретное, что связывает оба убийства?
        – Спокойно, спокойно, не всё сразу, – Патрик выставил ладонь, останавливая поток вопросов. – Большего я пока сказать не могу. Поговорим о чем-нибудь более приятном. Как прошел твой день, например.
        Эрика криво улыбнулась. Она совсем не была уверена в том, что ее день – более приятная тема. Да и рассказывать об этом должен был Дан, а не она.
        – Я поздно проснулась и б?льшую часть дня писала. Как видишь, все намного скучнее, чем у тебя.
        Их руки соединились над столом, пальцы сплелись. Так приятно было сидеть вместе посреди темноты, плотно охватившей дом снаружи… Огромные хлопья, как звезды, падали с ночного неба.
        – И еще я много думала об Анне и продаже дома, – продолжала Эрика. – Я бросила трубку, когда она говорила, и до сих пор жалею об этом. Кажется, я повела себя как эгоистка. Я думала только о том, как продажа дома отразится на мне и моей жизни. Но ведь Анне приходится совсем нелегко, и она пытается всеми доступными ей способами выправить ситуацию. Даже если она что-то делает не так, это не со зла. Конечно, иногда она бывает наивна и отказывается думать своей головой, но ведь она отвечает за семью. А я в последнее время вымещаю на ней свое отчаяние. Быть может, дом и в самом деле лучше продать. С такими деньгами я смогу купить себе другой, пусть и меньше. Похоже, я действительно слишком сентиментальна. Нужно идти дальше, а не жалеть о том, что ушло в прошлое.
        Патрик понял, что Эрика имеет в виду не только дом.
        – Как это было? – спросил он. – Я имею в виду ту аварию… если, конечно, ты можешь об этом говорить.
        – Нет, всё в порядке, – успокоила его Эрика и глубоко вздохнула. – Они гостили у моей тети в Стрёмстаде. Домой возвращались затемно. Шел дождь, было холодно. На дороге лежала ледяная корка. Папа всегда был осторожным водителем, но там как будто на дорогу выскочил какой-то зверь. Папа резко притормозил, машину занесло, и она врезалась в дерево на обочине дороги. Они умерли мгновенно. Так, по крайней мере, сказали нам с Анной. Как было на самом деле, конечно, никто не знает.
        Одинокая слеза скатилась по щеке Эрики, а Патрик, перегнувшись через стол, утер ее рукой. Он взял Эрику за подбородок и заставил смотреть ему прямо в глаза.
        – Вам так не сказали бы, если б это не было правдой. Уверен, что они умерли без мучений.
        Эрика молча кивнула. Она доверяла Патрику, поэтому после этих слов у нее словно гора с плеч свалилась. Машина сгорела, и Эрика много бессонных ночей мучилась мыслью, что родители могли успеть почувствовать охватившее их со всех сторон пламя. Только сейчас она впервые поверила, что это было не так. Горе осталось, но отчаяние ушло прочь. Патрик продолжал вытирать катившиеся из ее глаз слезы.
        – Эрика… бедняжка Эрика…
        Она взяла его руку и приложила к своей щеке.
        – Не надо меня жалеть, Патрик. На самом деле, я никогда не была так счастлива. Это странно, но я никогда не чувствовала такой уверенности в своих силах, как сейчас, рядом с тобой. Нет ничего похожего на неудобство, которое иногда возникает, когда два человека остаются один на один. Отчего это так, ты не знаешь?
        – Думаю, оттого, что мы созданы друг для друга.
        Эрика покраснела, но не могла не признаться себе, что чувствует то же самое. Она как будто вернулась домой.
        Ни о чем не договариваясь, они встали и, оставив стол и посуду на нем как есть, поднялись в спальню.
        За окном все так же падал снег.

* * *

        Было странно снова поселиться в своей девичьей спальне. Комната осталась такой же, как была, между тем как вкусы Юлии изменились, и розочки с кружевами давно перестали быть лейтмотивом ее жизни.
        Юлия лежала на спине в узенькой девичьей кровати и глядела в потолок, сложив руки на животе. Все летело кувырком. Жизнь рушилась, и вокруг нее уже громоздились кучи осколков. Создавалось впечатление, будто она всю жизнь прожила в комнате смеха, в окружении зеркал, которые отражали мир не таким, каким он был на самом деле.
        Что теперь будет с ее учебой, Юлия не знала. Желание заниматься пропало, и нынешний семестр продолжался без нее. Она не думала, что кто-то заметит ее отсутствие. Чем-чем, а друзьями Юлия всегда обзаводилась с трудом.
        Сейчас ей больше всего хотелось навсегда остаться в этой розовой комнате и пялиться в потолок, пока не станет седой и старой. Биргит и Карл-Эрик не осмелятся ей в этом помешать. Она сможет провести здесь остаток жизни, если захочет. Ничто так не способствует щедрости, как нечистая совесть.
        Юлия как будто шла сквозь толщу воды. Каждое движение давалось тяжело, и звуки доносились до нее будто через стенку. Но так оно было не всегда. Поначалу Юлию переполняла злоба, которую она могла сдерживать, и ненависть – настолько сильная, что иногда ей самой становилось страшно. Она и теперь ненавидела, но скорее разумом, чем сердцем. Она так привыкла презирать себя, что почти физически ощутила, когда ненависть вдруг поменяла направление и обратилась вовнутрь. Ненависть пробила большую брешь в ее груди. Старым привычкам трудно изменить, и Юлия довела умение презирать себя до совершенства.
        Она огляделась. На столе стояла фотография ее и Алекс. Юлия потянулась за ней, насколько доставали руки, изорвала на мелкие кусочки и выбросила. Ее собственный взгляд на этом снимке – вот чего Юлия не могла вынести. Алекс была такая же холодная и красивая, как всегда, а вот гадкий утенок рядом с ней смотрел на сестру такими восторженными глазами, что делалось тошно. Она не верила, что Алекс может допустить ошибку, и в глубине души питала надежду, что когда-нибудь вылупится, как куколка из кокона, из своего безобразного тела и станет такой же обворожительной и уверенной в себе, как Алекс. Какая наивность и какой стыд! Последний сопровождал ее всю жизнь. Юлия до сих пор спрашивала себя, о чем они там шепчутся за ее спиной? Неужели до сих пор смеются над бедной глупышкой Юлией…
        Осторожный стук в дверь заставил ее перевернуться на другой бок и свернуться в позе эмбриона. Она знала, кто это.
        – Юлия, открой. Мы волнуемся за тебя. Не хочешь спуститься вниз?
        Она не ответила Биргит – внимательно изучала прядь волос, крутя ее между пальцами.

* * *

        – Юлия, милая… – Биргит села за письменный стол и повернулась к дочери. – Понимаю, что ты зла, может быть, ты нас ненавидишь. Но поверь, я не хотела причинить тебе вред.
        Юлию немного утешил потрепанный вид матери. Биргит выглядела так, будто не спала много ночей. Возможно, так оно и было. Новые морщины образовали «птичьи лапки» в уголках глаз. Похоже, подтяжку, которую она запланировала себе в подарок на шестидесятипятилетие, придется сделать раньше. Биргит подвинула стул ближе и обняла дочь за плечо. Юлия стряхнула руку матери, да так, что та отпрянула.
        – Дорогая, мы все любим тебя. Ты знаешь это.
        Обе они всё знали, поэтому скулеж был ни к чему. Биргит понятия не имела, что такое любовь. Хотя Алекс она действительно обожала. Одну Алекс.
        – Нам нужно поговорить, Юлия. Мы должны поддерживать друг друга.
        Голос Биргит сорвался. Юлия спрашивала себя, сколько раз мать жалела, что умерла Алекс, а не она, Юлия.
        Она внимательно следила за тем, как Биргит поднималась, отодвигала стул. Прежде чем закрыть дверь, бросила на дочь последний, умоляющий взгляд. Юлия демонстративно отвернулась к стене. Дверь за Биргит тихо закрылась.

* * *

        Утренние часы никогда не были для Патрика счастливыми, но в этот день особенно. Во-первых, он был вынужден вылезти из теплой постели Эрики и покинуть ее дом ради работы. Во-вторых, полчаса расчищал снег во дворе, чтобы только иметь возможность выехать. Наконец, машина никак не желала заводиться. Отчаявшись после нескольких попыток, Хедстрём был вынужден подняться к Эрике и попросить у нее разрешения воспользоваться ее машиной. Все получилось, и мотор завелся с первого раза.
        В результате в участок Патрик явился с получасовым опозданием. Убирая снег, он вспотел и, проходя по коридору, дергал на себе рубашку, чтобы хоть как-то ее проветрить. Кофейная машина тоже несколько раз запнулась, прежде чем начать работать. Опустившись на стул с дымящейся чашкой в руке, Патрик почувствовал, что пульс упал до минимума. За столом он на некоторое время погрузился в дремотное состояние. Прошедшая ночь была так же хороша, как и первая, притом что обоим хватило здравого смысла заставить себя уснуть на пару часов. Сказать, что Патрик выспался, было бы сильным преувеличением. Но, во всяком случае, он явился на работу не в таком полуобморочном состоянии, как вчера.
        Начал с того, что открыл свои записи со вчерашней встречи с Яном Лоренцем. Не увидел новых деталей, которые возбудили бы его интерес, но в очередной раз убедился в том, что не зря потратил рабочее время. Не менее важно для полицейского представлять себе, что за люди замешаны в деле. «Расследование убийства – это прежде всего работа с людьми» – так говорил его преподаватель в полицейской школе, и эта фраза накрепко засела у Патрика в голове. Он вообще полагал себя знатоком человеческой натуры. После допросов и бесед со свидетелями и подозреваемыми всегда пытался на некоторое время отвлечься от голых фактов, чтобы сосредоточиться на впечатлении от человека как личности.
        Ян Лоренц не оставил у Патрика никаких положительных впечатлений. Слащавый тип, скользкий, как лягушка, он не вызывал ничего, кроме омерзения. Кроме того, этот парень определенно что-то скрывал. Хедстрём снова и снова пролистывал бумаги из кипы Лоренцев. Он все еще не находил никакой их конкретной привязки ни к одному из убийств. Кроме, пожалуй, звонков Андерса на их телефон, но и здесь еще предстояло доказать, что объяснение Яна не соответствует действительности. Патрик вытащил папку с материалами о смерти Нуренов. Его настораживало, как Ян рассказывал об этом. В самом тоне его голоса сквозила ложь.
        И тут Патрика осенила одна идея. Он поднял телефонную трубку и набрал номер, который помнил наизусть.
        – Привет, Вики, как дела?
        Женщина на другом конце провода заверила его, что все нормально. После нескольких вступительных вежливых фраз Хедстрём перешел к делу:
        – У меня к тебе просьба. Я собираю сведения о парне, который попал в списки социальной службы около семьдесят пятого года. Ян Нурен, десяти лет. Что-нибудь могло сохраниться, как ты думаешь?.. О’кей, на связи.
        Патрик нетерпеливо постукивал пальцами по столу, пока Вики Линд из социальной службы наводила справки в компьютерной базе. Спустя некоторое время он снова услышал ее голос в трубке.
        – У вас есть о нем информация? Круто! Ты знаешь, кто занимался этим делом? Сив Персон… И это здорово, потому что Сив я хорошо знаю. У тебя есть ее номер?
        Патрик записал номер Сив Персон на стикере, пообещал Вики пригласить ее на обед и повесил трубку. Набрав Персон, сразу услышал радостный голос. Оказалось, Сив прекрасно помнит дело Яна Нурена.
        Патрик с такой силой рванул куртку, что завалил всю вешалку вместе с одеждой. После чего, пытаясь загладить оплошность, умудрился опрокинуть горшок с цветком, сорвать со стены картину и, оставив все лежать как было, выскочил в коридор. Привлеченные шумом, коллеги высовывали носы из дверей, но Патрик, кивая направо и налево, бежал к выходу.
        Управление социальной службы находилось в какой-нибудь сотне метров от полицейского участка. Задыхаясь, Хедстрём пыхтел по сугробам. Ближе к концу улицы повернул налево, к отелю «Танумсхеде Йестгивери». Офис располагался в том же здании, что и управление коммуной. Патрик взбежал по лестнице. Кивнул девушке на ресепшене – бывшей однокласснице по школе высшей ступени – и завернул к кабинету Сив.
        Когда он вошел, она даже не поднялась со стула, не утруждая себя излишним формализмом. Пути Патрика и Сив Персон пересекались вот уже много раз. Оба уважали друг друга за профессионализм, хотя и далеко не всегда были согласны в том, как следует вести то или иное дело. Патрика привлекала ее человечность. При том, что Сив, будучи ассистентом социальной службы, редко когда имела дело с лучшими сторонами человеческой натуры, она верила в своих подопечных, несмотря ни на что. В противоположность Хедстрёму, которого работа сделала скорее мизантропом.
        – Привет, Патрик. Как тебе удалось добраться до меня сквозь такие заносы? – Ее голос звучал неестественно радостно.
        – Пожалуй, скоро мне понадобится скутер, – ответил тот.
        Сив водрузила на нос очки, висевшие у нее на шее на шнуре. Она любила яркие краски, и сегодня красные очки гармонировали с такого же цвета платьем. Патрик помнил ее только с такой стрижкой – идеально ровное каре и короткая челка над бровями. Цвет – медно-рыжий, от одного взгляда на который у Хедстрёма повышалось настроение.
        – Ты хотел взглянуть на документы одного из моих старых клиентов? – спросила Сив. – Ян Нурен, кажется…
        Снова этот неестественно воодушевленный тон. Сив собрала материалы со стола, прежде чем Патрик успел приблизиться. Перед ним легла толстая папка.
        – У нас есть кое-что об этом парне, что тебе наверняка было бы интересно посмотреть. Оба родителя употребляли наркотики, поэтому рано или поздно нам в любом случае пришлось бы вмешаться. Мальчик был предоставлен сам себе. Ходил в лохмотьях, вечно грязный. В школе его дразнили, потому что от него плохо пахло. Нередко он ночевал в старом сарае, а наутро, в чем был, шел в школу. – Она взглянула на Патрика поверх очков: – Надеюсь, ты не злоупотребишь моим доверием и справишь все необходимые документы, пусть даже задним числом?
        Хедстрём кивнул. Он знал, как важно соблюдать все инструкции, но расследование требовало срочных действий, поэтому бюрократические формальности нередко приходилось откладывать на потом. Они с Сив давно и хорошо сработались, поэтому она имела право задавать ему подобные вопросы.
        – И почему вы не вмешались раньше? – спросил Патрик. – Почему позволили всему этому так далеко зайти? По сути, Ян с рождения был беспризорником, а на момент смерти родителей ему исполнилось десять лет.
        Сив глубоко вздохнула:
        – Понимаю, о чем ты… Поверь, я и сама думала об этом много раз. Но я начала работать в социальной службе всего за какой-нибудь месяц до этого пожара, и тогда были совсем другие времена. Государству было невероятно трудно вмешаться в дела семьи. Многие выступали за право родителей воспитывать ребенка так, как они того хотят. И это било рикошетом по таким, как Ян. Мы никогда не находили на его теле следов физического насилия, что только осложняло ситуацию, потому что в противном случае его поместили бы в больницу и мы имели бы все основания взять эту семью под свой контроль. Но они били его так, что это не было заметно со стороны. Поэтому Ян имел статус ребенка из «трудной» семьи, не более.
        Она выделила голосом слово «трудной» и пальцами изобразила в воздухе кавычки.
        Патрик впервые проникся сочувствием к Яну Лоренцу. Как можно вырасти нормальным человеком в таких условиях?
        – Но ты еще не знаешь самое страшное, – продолжала Сив. – У нас нет тому никаких конкретных доказательств, но есть все основания полагать, что родители продавали его для оказания сексуальных услуг за деньги или наркотики.
        У Патрика отвисла челюсть. Это оставило позади даже самые страшные его предчувствия.
        – То есть, как я уже сказала, – продолжала Сив, – мы ничего не можем утверждать с полной уверенностью. Но Ян идеально подходил под описание ребенка, подвергавшегося сексуальному насилию. В школе он имел серьезные проблемы с дисциплиной. Одноклассники над ним издевались, как я уже сказала, но в то же время боялись его.
        Сив открыла папку и пролистала ее, пока не нашла то, что было ей нужно.
        – Вот. Во втором классе он принес в школу нож и угрожал самому злостному из своих мучителей. Ян порезал лицо этому мальчику. Руководство школы замяло инцидент, и наказания, насколько я могу видеть, не последовало. Были и другие примеры агрессии против одноклассников, но этот самый впечатляющий. Много раз руководству школы сообщали о случаях жестового обращения Яна с девочками. Для своего возраста он был на редкость продвинут в плане полового развития. Однако обвинения ни к чему не привели. Педагоги просто не знали, что делать с детьми, у которых трудности в отношениях с окружающими. Сейчас на такие вещи реагируют незамедлительно, но мы говорим о начале семидесятых. Тогда мир был совсем другим.
        Патрик молчал, потрясенный.
        – А что насчет пожара? – спросил он. – Или тогда это тоже было в порядке вещей?
        – Нет, и это самое странное. После пожара Ян практически сразу попал в семью Лоренц, и далее мы уже больше ничего не слышали о его проблемах. Я несколько раз приходила к ним в дом и видела там совсем другого мальчика. Хорошо причесанный, в дорогом костюме, он пялился на меня пустыми глазами и безупречно вежливо отвечал на все вопросы. В этом было что-то страшное – человек изменился за одну ночь…
        Патрик вздрогнул. Впервые за время их знакомства Сив позволила себе высказаться о своем подопечном в резко негативном тоне. Он понял, что здесь есть что копать и что Сив чего-то недоговаривает.
        – Насчет пожара…
        Конец его фразы повис в воздухе, и Патрик заметил, как Сив выпрямилась на стуле. Это подтверждало, что он на правильном пути.
        – Об этом ходили разные слухи… – закончил Хедстрём и вопросительно посмотрел на Сив.
        – Я не могу отвечать за слухи… Так что тебе известно?
        – Ну… что это был поджог, умышленное убийство. В наших рапортах написано «подозрение на умышленное убийство», но полиции так и не удалось напасть на след злоумышленников. Сначала пламя охватило первый этаж. Супруги Нурен спали на втором, поэтому у них не было никаких шансов. Кто мог ненавидеть их настолько, чтобы предать такой смерти? Знаешь об этом что-нибудь?
        – Да.
        Сив произнесла это так тихо, что Патрик совсем не был уверен в том, что не ослышался.
        – Да, – повторила она громче. – Мне известно, кто ненавидел Нуренов до такой степени, что решился поджечь.
        Хедстрём молчал, предоставляя Сив возможность продолжать в удобном для нее темпе.
        – Я приехала на место происшествия вместе с полицией. Пожарная команда уже была там и обследовала окрестности на предмет искры или чего-нибудь такого, что могло представлять опасность для соседних домов. Один из пожарников нашел Яна в хлеву. Мальчик отказывался покидать свое укрытие, поэтому связались с нами, социальной службой. Я была молодым ассистентом и, призн?юсь, чувствовала себя не совсем уверенно. Ян сидел в углу, прислонившись к стенке. Пожарник не спускал с ребенка глаз и с явным облегчением передал его под мою опеку. Я прогнала полицию и вошла одна, чтобы утешить его, как я это понимала, и вывести к людям. Он все время с чем-то там возился; я не видела, с чем именно. Но когда подошла ближе, разглядела, что мальчик подбирает что-то с пола, стоя на коленях. Это были спички, целый коробок. И он с каким-то жутким восторгом на лице сортировал их, складывая черные, горелые в один конец коробка, а красные, неиспользованные, – в другой. Я никогда не забуду выражения чистой радости на его лице. Ребенок просто сиял, и это было самое отвратительное, что я видела когда-либо в жизни, Патрик. О, это
лицо до сих пор не дает мне спать по ночам… В общем, я подошла к нему и осторожно забрала коробок. А он посмотрел на меня и спросил: «Они мертвы?» Только это, Патрик. Я ответила. Он фыркнул от смеха и спокойно позволил вывести себя из хлева. Последнее, что я видела, когда мы уходили, были плед, карманный фонарик и куча одежды в углу. И тут я поняла, что отныне мы замешаны в убийстве. Мы ведь могли предупредить это много лет назад.
        – Ты кому-нибудь еще рассказывала об этом?
        – Нет, о чем я могла рассказать? Что мальчик сжег родителей, играя со спичками? Нет, до сих пор я ни с кем об этом не говорила. Но давно ожидала, что его имя так или иначе всплывет в полиции. Что он натворил?
        – Пока мне нечего тебе ответить, но обещаю держать в курсе, как только что-нибудь прояснится. Сив, ты даже представить себе не можешь, как я тебе признателен. Немедленно выправлю все разрешения, чтобы у тебя не было проблем.
        Патрик кивнул и вышел.
        После его ухода Сив Персон долго еще сидела за письменным столом, в задумчивости прикрыв глаза и потирая переносицу большим и указательным пальцами. Красные очки снова болтались на шнурке.
        В тот самый момент, когда Хедстрём выбирался из сугробов на тротуар, у него зазвонил мобильник. Пальцы успели окоченеть, поэтому он не без труда ухватил скользкую крышку. Но это была не Эрика. На дисплее высветился номер коммутатора полицейского участка.
        – Патрик Хедстрём… Привет, Анника… Нет, я пока на ходу, но сейчас буду.
        Он хлопнул крышкой. Аннике опять повезло – нарыла какие-то несостыковки в биографии Алекс Вийкнер.

* * *

        Под ногами скрипел снег, когда Патрик со всех ног мчался к полицейскому участку. Пока он сидел у Сив, на улице поработала снегоуборочная машина, поэтому обратная дорога заняла куда меньше времени. Улица опустела. Смельчаков, рискнувших выйти в такой холод, было совсем немного. Все они куда-то спешили с поднятыми воротниками и надвинутыми на лоб шапками.
        За дверями участка Патрик оббил налипший на обувь снег, отметив про себя, что ходьба по сугробам в низкой обуви чревата промокшими носками и всеми связанными с этим неприятностями. Впредь надо просчитывать наперед возможные последствия.
        Он сразу направился в комнату Анники, где его, судя по всему, уже ждали. По сияющему лицу секретарши Патрик сразу определил, что она что-то нарыла.
        – Все остальное в стирке? – Анника кивнула на его одежду.
        По ее ехидной улыбке Патрик понял, что это камешек в его огород, оглядел себя и действительно пришел в ужас. В самом деле, он не менял белье с тех пор, как позавчера приехал к Эрике. Хедстрём вспомнил, как потел с утра, убирая снег в ее дворе, и задался вопросом, успел он провонять весь участок или только половину.
        Он проворчал что-то в ответ на ёрничество Анники и взглянул на нее так строго, как только мог. Но секретаршу это только еще больше развеселило.
        – Хорошо, хорошо… Теперь к делу. Выкладывай, что у тебя, женщина.
        Патрик ударил кулаком в притворном гневе и опрокинул вазу с цветами. Вода пролилась на стол.
        – Прости, я не хотел… Господи… какой же я неуклюжий!
        Он огляделся в поисках тряпки, но и здесь Анника его опередила, вытащив откуда-то из ящика смятое бумажное полотенце. Промокая им столешницу, оглянулась на Патрика и дала уже ставшую привычной команду:
        – Сидеть!
        Хедстрём опустился на стул, ожидая заслуженного лакомства за послушание.
        – Может, начнем наконец? – спросила вместо этого Анника.
        И, не дожидаясь ответа, обратилась к тексту на мониторе.
        – В общем, что мы видим… Я начала со дня ее смерти и далее двигалась назад во времени. Что касается жизни Алекс в Гётеборге, здесь все совпадает. В восемьдесят девятом году она с подругой открыла галерею современного искусства. А до того пять лет училась в университете в Париже. Основная специальность – история искусства. Сегодня утром я получила по факсу табель с ее оценками. Алекс демонстрировала приличные результаты по всем предметам. Она училась в Витфельдской гимназии в Гётеборге, и оценки оттуда тоже весьма неплохие. Не блестящие, но вполне приемлемые. Уверенный средний уровень.
        Анника сделала паузу и отвернула монитор от Патрика, пытавшегося подсмотреть, что там дальше.
        – Кроме того, была школа-пансион в Швейцарии, «Эколь Шеваль». Страшно дорогая…
        Анника присвистнула, не закончив фразы.
        – Сотни тысяч за семестр, если верить тому, что они сказали мне по телефону. В эту сумму входят проживание, питание, одежда и книги. И в то время, когда Александра там училась, цены были такие же, я узнавала.
        Патрик был весь внимание.
        – Вопрос, откуда у семейства Карлгрен взялись такие деньги? – спросил он. – Биргит, насколько я знаю, все время была домохозяйкой, и Карл-Эрик никогда столько не зарабатывал. Может, ты…
        – Да, – перебила его Анника. – Разумеется, я поинтересовалась, кто платил за обучение Александры, но они не предоставляют такой информации. Для этого нужно специальное разрешение швейцарской полиции, а эта волокита займет не меньше полугода. Я начала копать с другого конца и подняла доходы семьи Карлгрен за эти годы. Быть может, им перепало какое-нибудь наследство, откуда мне знать? Я сделала запрос в банк и ожидаю ответа в течение нескольких ближайших дней. Но, – Анника сделала театральную паузу, – не это самое интересное. Согласно информации, предоставленной семьей Карлгрен, Алекс начала обучение в пансионе весной семьдесят седьмого года. Между тем в документах школы она числится только с весны семьдесят восьмого. – Анника торжествующе откинулась на спинку стула и сложила руки на груди.
        – Уверена?
        Патрик не мог скрыть своего волнения.
        – Я все проверила и перепроверила несколько раз. Целый год, с весны семьдесят седьмого по весну семьдесят восьмого, Алекс находилась неизвестно где. В марте семьдесят седьмого Карлгрены отбыли из Фьельбаки в никуда, пока через год Алекс не объявилась в школе в Швейцарии. Одновременно ее родители купили дом в Гётеборге, и Карл-Эрик начал работать директором средней величины оптовой фирмы.
        – То есть нам неизвестно, чем они занимались в этот период?
        – Пока нет, но я продолжаю искать. Могу сказать только, что пока не обнаружила никаких указаний на то, что этот год они провели в Швеции.
        – То есть, если Алекс родилась в шестьдесят пятом… – Патрик считал, загибая пальцы, – в семьдесят седьмом ей было двенадцать.
        Анника снова подняла глаза к монитору.
        – Она родилась третьего января шестьдесят пятого года, все верно. Когда они переехали, ей исполнилось двенадцать лет.
        Патрик задумчиво кивнул. То, что сообщила ему Анника, было бесценно, но уж слишком много оставалось знаков вопроса. Где пребывала семья Карлгрен с весны семьдесят седьмого по весну семьдесят восьмого? Целое семейство не могло кануть в никуда, след рано или поздно должен отыскаться. Но было еще кое-что… Патрику не давала покоя фраза патологоанатома о том, что Алекс уже рожала.
        – Больше никаких провалов в ее биографии? – спросил он. – Может, какое-нибудь подставное лицо сдавало за нее экзамены в университете? Или некое время подруга управлялась в галерее без нее? Не то чтобы я не доверяю твоим изысканиям, но не могла бы ты еще раз все перепроверить? И обзвони больницы; может, в каком-нибудь родильном отделении значится Александра Вийкнер, или Карлгрен… Начни с Гётеборга и иди дальше в глубь Швеции, придерживаясь Гётеборга как исходного пункта. Что-нибудь обязательно всплывет, ребенок ведь не иголка.
        – Но почему бы ей было не родить за границей? Например, когда училась в пансионе или в университете, в Париже?
        – Конечно, как я об этом не подумал… Посмотри, что можно разузнать по международным каналам. И не забывай про Карлгренов. Паспорта, визы… они должны были где-нибудь наследить.
        Анника воодушевилась.
        – Интересно, чем будет заниматься это время команда полицейских?
        – Эрнст проверяет алиби Бенгта Ларсона, поэтому его можно смело вычеркнуть. Мартин беседовал с Хенриком Вийкнером по телефону и не обнаружил никакой связи между Андерсом и Алекс. Далее он планирует допрос собутыльников Андерса Нильсона. Йоста заперся у себя и собирается с силами для звонка в Гётеборг, Карлгренам. О результатах узнаем самое раннее завтра утром.
        Патрик вздохнул. Если он и в самом деле хочет это распутать, нужно не полагаться на коллег, а самому приниматься за следовательскую рутину.
        – А ты не думал расспросить Карлгренов напрямую? – предложила Анника. – Что, если там вообще нет никаких тайн и все объясняется просто?
        – Но ведь это они сами оставили такие сведения об Алекс, – возразил Хедстрём. – По какой-то причине Карлгрены пожелали скрыть, чем занимались между весной семьдесят седьмого и семьдесят восьмого. Беседы с Биргит и Карлом-Эриком, конечно, не избежать, но я хотел бы появиться перед ними во всеоружии, чтобы не оставить им ни малейшего шанса улизнуть.
        Анника откинулась на спинку стула и загадочно улыбнулась.
        – И когда же мы услышим свадебные колокола?
        Патрик понял, что этот кусок она так просто ему не уступит. Если кто-то в полицейском участке Танумсхеде становится предметом шуток, это надолго.
        – Но… об этом действительно еще очень рано говорить, – ответил он. – Нам надо прожить вместе хотя бы неделю…
        – Прожить вместе… – многозначительно повторила Анника. – Вот, значит, как.
        Патрик понял, что угодил прямо в ловушку.
        – Нет… или да, или… Мы давно знаем друг друга и прекрасно ладим, но… все это так ново… Возможно, скоро она вернется в Стокгольм, и… я не знаю. Пока тебе придется довольствоваться этим.
        Он извивался в кресле, как уж.
        – О’кей, но держи меня в курсе. – Анника строго пригрозила пальцем.
        Патрик кивнул:
        – Да, да, конечно. Ты первая будешь узнавать все новости. Довольна?
        – Пока – вполне.
        Анника встала, обошла стол и, прежде чем Хедстрём успел понять, в чем дело, заключила его в свои теплые медвежьи объятия.
        – Я страшна рада за тебя, Патрик. Обещай мне уладить это дело. Не оплошаешь?
        Она еще крепче прижала его к своему роскошному бюсту. Ребра запротестовали. Не имея достаточно воздуха, чтобы ответить, Патрик молчал, и Анника приняла это за согласие. Отпустила и, в качестве последнего штриха, ущипнула за щеку.
        – А теперь отправляйся домой и переоденься. Ты воняешь.
        Сопровождаемый этим замечанием, Хедстрём, не помня как, оказался в коридоре. Ребра и щека болели. Он осторожно ощупал грудную клетку. Конечно, Анника очень отзывчивая женщина. Жаль только, не всегда умеет рассчитать силы, обнимаясь с тридцатипятилетним мужчиной, чье потрепанное жизнью тело требует куда более бережного обращения…

* * *

        Бадхольмен был безлюден. Летом все побережье кишело восторженными купальщиками и шумными детьми, а теперь только ветер свистел над ледяной пустыней, на которую за ночь легло толстое снежное одеяло.
        Эрика осторожно ступила на снег, покрывавший скалы. Она ощутила настоятельную потребность вдохнуть свежего воздуха, а здесь, на Бадхольмене, можно было без помех любоваться островами на горизонте и бесконечным белым безмолвием. Где-то в отдалении шумела дорога, но в остальном было необыкновенно тихо, так, что Эрика, казалось, могла слышать собственные мысли. Рядом высилась башня для прыжков в воду. В детстве она уходила в самое небо, а теперь оказалась не такой уж и высокой. Но и не такой маленькой, чтобы Эрика смогла решиться прыгнуть с верхней площадки.
        Она могла простоять так целую вечность. Холод пытался проникнуть сквозь утепленную мехом куртку, и она чувствовала, как где-то внутри ее тает лед. Эрика и не подозревала, насколько одинока, пока не пришла сюда. Что будет с ней и Патриком, если обстоятельства вынудят ее переехать в Стокгольм? Тогда их будут разделять многие мили, а Эрика давно не в том возрасте, чтобы поддерживать отношения на расстоянии.
        Но, если дом все-таки продадут, будет ли у нее возможность здесь остаться? Их любовь с Патриком требовала проверки временем. Эрика не хотела переезжать к нему, не убедившись окончательно, что сможет с ним жить. Значит, придется искать во Фьельбаке другую квартиру, но эта перспектива воодушевляла ее еще меньше.
        Проблема состояла прежде всего в том, что Эрике было бы невыносимо видеть чужих людей хозяевами ее дома. В этом случае она предпочла бы вообще оборвать всякие контакты с Фьельбакой. Снимать здесь квартиру казалось ей тем более нелепым. Радость улетучивалась по мере того, как неприятные мысли громоздились одна на другую. В целом ситуация представлялась вполне разрешимой, просто Эрика не чувствовала себя достаточно мобильной, чтобы к ней приспособиться. Притом что старухой она далеко не была, возраст все-таки ощущался.
        По здравом размышлении, Эрика пришла к выводу, что готова променять столичную жизнь на скромный дом в хорошо знакомом месте. В противном случае ее ожидали слишком большие перемены, вынести которые она не чувствовала в себе сил, как бы ни была влюблена. Быть может, здесь сыграла свою роль смерть родителей. Глобальные перемены рассчитаны на несколько лет вперед, а Эрике хотелось уже сейчас погрузиться в надежное и предсказуемое существование, частью которого был Патрик. Эрика распланировала их жизнь по всем возможным стадиям – сожительство, помолвка, брак, дети. Далее – бесконечная череда дней, вплоть до того момента, когда вдруг обнаружится, что оба они состарились. Большего ей не было нужно.
        Тут Эрика впервые ощутила тоску по Алекс. Как будто только сейчас поняла, что та ушла насовсем. Притом что их пути так долго не пересекались, время от времени Эрика вспоминала старую подругу и уже привыкла к тому, что ее жизнь протекает где-то в параллельном мире. И вот теперь будущее есть только у нее, Эрики, и ей одной предстоит пережить все радости и печали, которые принесут с собой годы. Любая мысль об Алекс неотделима отныне от ослепительно-белого образа в оледенелой ванне, от крови на кафеле и волосах, похожих на застывший нимб. Может, потому Эрике и захотелось написать о ней книгу. Это был способ заново пережить их дружбу и прочувствовать, какой Алекс стала после того, как они расстались.
        Что ее заботило в последние дни, так это то, что материал ощущался как слишком уж плоский. Как будто Эрика рассматривала трехмерное тело с какой-то одной стороны. Других сторон, не менее важных для понимания того, как выглядит фигура в целом, она все еще не видела. Теперь следовало бы уделить больше внимания людям, окружавшим Алекс, включая самых неприметных статистов. Образы многих из них до сих пор не прояснились сознанием и воспринимались весьма смутно, на уровне детских эмоций.
        Что-то произошло за год до отъезда Алекс, к чему взрослые так и не допустили Эрику. Пересуды и шушуканья стихали при ее приближении, и она оказалась отлучена от тайны, разгадать которую стало для нее жизненной необходимостью. Теперь же Эрика не представляла себе, с какого конца начать. Помнила лишь, что в разговорах взрослых, которые она пыталась подслушать, часто мелькало слово «школа». Это не так много, но все-таки кое-что. Эрика знала, что один из их с Алекс общих школьных учителей средней стадии до сих пор живет во Фьельбаке. Не худшее начало.
        Ветер усилился, и Эрика стала мерзнуть, несмотря на теплую одежду. Пора было трогаться с места. Она еще раз оглядела Фьельбаку, надежно защищенную горами на заднем плане. То, что летом выглядело как золотая дымка, стало печальным и серым, но Эрика умела ценить и эту красоту. В сезон летних отпусков Фьельбака напоминала кишащий жизнью муравейник, теперь же казалась погруженной в сон. Эрика понимала, что ощущение покоя обманчиво. За благополучным фасадом кипела жизнь, в которой человеческого зла было не меньше, чем в любом другом месте. Нечто подобное ей приходилось наблюдать и в Стокгольме, но здесь все представлялось куда опаснее. Ненависть, жадность, зависть и мстительность будто накрывались одной огромной крышкой, на которой было написано: «Что скажут люди?» Под ней вся эта взрывоопасная смесь могла бродить без помех, сколько ей было угодно. Обозревая маленький поселок со скал на Бадхольмене, Эрика думала о том, сколько еще страшных тайн оберегает эта тишина.
        Она вздрогнула, сунула руки в карманы и двинулась в направлении центра.

* * *

        В один прекрасный день он осознал, сколько триллионов бактерий и бацилл шныряет вокруг. С тех пор жизнь становилась все агрессивнее и обнаруживала все новые опасные стороны. Прикоснуться к чему-либо стало проблемой, а если такая необходимость все же возникала, он видел перед собой бесчисленные армии микроорганизмов, наступающие со всех сторон, чтобы предать его долгой и мучительной смерти. Большие поверхности были опасны по-своему, маленькие – по-своему. А при мысли о человеческом обществе он начинал исходить п?том и дышать, как загнанная собака. Выход напрашивался сам собой. Дом – вот единственное пространство, которое он еще может контролировать. Поэтому он быстро понял, что должен по возможности оградить свою жизнь от внешних вторжений.
        В последний раз он выходил на улицу восемь лет назад. И с тех пор так активно вытеснял любую мысль о необходимости общения с внешним миром, что тут же начинал сомневаться, посещала ли она его вообще. Он был доволен своей жизнью и не хотел ничего менять.
        Аксель Веннерстрём проводил дни в привычных при таких обстоятельствах повседневных занятиях. Каждый день протекал по заведомо известной схеме, и этот не стал исключением. Аксель встал в семь утра, позавтракал и принялся мыть кухню сильнодействующими антибактериальными средствами, чтобы уничтожить бактерии, занесенные извлеченной из холодильника пищей. Последующие часы он посвятил тому, что протирал, пылесосил и мыл оставшуюся часть дома. И только к часу дня, более-менее управившись, устроился на террасе с газетой, которую достал из ящика, как всегда, обернутой в пластиковый пакет. Он договорился с почтальонкой Сигне, что будет получать корреспонденцию только в таком виде, позволяющем не думать о том, через сколько грязных рук прошли эти бумаги, прежде чем попали в его почтовый ящик.
        Услышав стук в дверь, Веннерстрём подскочил на месте. Он никого не ждал в это время. Курьер с продуктами появлялся по пятницам утром; в общем-то, он был единственным человеком со стороны, кто переступал порог этого дома. Осторожно, шаг за шагом, Аксель стал пробираться к двери. Стук повторился. Аксель протянул руку и открыл верхний замок. Ему давно следовало бы сделать глазок, какой есть в любой квартире, но в старом доме не имелось даже окошка на двери, чтобы он мог разглядеть нежданного визитера. Аксель щелкнул нижним замком и резко открыл дверь, подавив в себе желание зажмуриться, чтобы не смотреть в глаза опасности, которой в очередной раз подверг его непредсказуемый внешний мир.
        – Аксель? Аксель Веннерстрём?
        Он вздохнул с облегчением – женщины не так опасны, как мужчины. Но дверную цепочку не снял.
        – Да, это я.
        Он произнес это так, чтобы женщина сразу поняла, что ей лучше будет уйти подобру-поздорову и оставить его в покое, кем бы она ни была.
        – Здравствуйте, Аксель. Не уверена, что вы меня помните, но я училась у вас в школе. Эрика Фальк.
        Он напряг память. Сколько их прошло за эти годы… Постепенно в воображении обозначился образ светловолосой девочки, вполне узнаваемой в незваной гостье. Дочь Туре, как же…
        – Можете уделить мне пару минут?
        Она выжидающе смотрела на него в приоткрытую щель. Аксель вздохнул, снял цепочку и впустил женщину в прихожую. Он старался не думать о том, сколько неведомых микроорганизмов проникло с ней в его чистый дом. Показал на полочку для обуви и вешалку, где нужно оставить верхнюю одежду. Потом жестом пригласил пройти на террасу, чтобы не разносить грязь по комнатам.
        Эрика Фальк села на диван, и он отметил про себя, что надо будет выстирать подушки, как только она уйдет.
        – Давненько…
        – Двадцать пять лет тому назад, – уточнила Эрика. – Именно тогда, если я правильно помню, вы пришли в наш класс.
        Акселя раздражал этот разговор ни о чем, но он терпел, желая, чтобы она как можно скорее перешла к главному, чтобы как можно скорее уйти и оставить его в покое. Что ей могло от него понадобиться? Каждый год через его руки проходили сотни учеников, но до сих пор Аксель, слава богу, был избавлен от их визитов. И вот теперь напротив него сидела Эрика Фальк. Аксель, как на иголках, ерзал в кресле-корзине – так не терпелось поскорей от нее избавиться.
        Он постоянно переводил взгляд на диванные подушки, представляя себе триллионы бактерий, расползающихся от нее по полу, стенам и мебели. Нет, выстирать подушки будет явно недостаточно. Ему предстоит еще раз вымыть и продезинфицировать здесь все, от потолка до пола.
        – Вам, конечно, интересно знать, зачем я здесь?
        Он только кивнул.
        – Вы слышали, что Александра Вийкнер убита?
        Он слышал, и эти слова подняли на поверхность нечто такое, о чем он всячески старался забыть б?льшую часть своей сознательной жизни. Теперь Акселю еще больше захотелось как можно скорей от нее избавиться. Но Эрика Фальк продолжала сидеть, и он подавил детское желание заткнуть ладонями уши, чтобы не слышать ни одного слова из тех, что должны были сорваться с ее губ.
        – У меня свои причины интересоваться жизнью Алекс и всем, что связано с ее убийством, – продолжала Эрика. – У меня к вам пара вопросов на эту тему, если позволите.
        Аксель прикрыл глаза. Этот день должен был когда-нибудь наступить, он ждал его.
        – Хорошо, спрашивай.
        Он не стал интересоваться тем, что у нее за «свои причины». Пусть держит их при себе, если ей так больше нравится. Его это не интересует. И никто не может заставить Акселя отвечать на ее вопросы, сколько бы она их ни задавала. Но что странно, откуда-то из глубины души, словно против его воли, поднималось желание исповедаться перед этой женщиной. Переложить на нее хотя бы часть груза, который он носил вот уже двадцать пять лет. Это знание поломало ему жизнь. Подобно зерну, оно пустило корни в его совести и медленно отравило его разум и тело. В минуты просветления Аксель осознавал, что именно оно и стало причиной его маниакальной чистоплотности и неиссякаемой потребности держать под контролем все, что его окружало. Поэтому Эрика Фальк могла спрашивать, о чем ей вздумается, Аксель должен был сделать все возможное, чтобы подавить в себе этот внезапный порыв открыться ей. Веннерстрём знал: стоит только приоткрыть шлюзы – и вся его оборона будет сметена бешеным водяным потоком. Он не мог этого допустить.
        – Вы помните, какой была Александра в школе?
        Аксель улыбнулся про себя. Большинство детей оставили лишь самые смутные воспоминания, но вот Александру он видел перед собой так же отчетливо, как и двадцать пять лет назад. Хотя какой смысл сейчас об этом рассказывать…
        – Да, я помню Александру, – ответил он. – Александру Карлгрен, не Вийкнер.
        – Да, конечно. Какой она была в школе?
        – Тихой, сдержанной не по годам.
        Он видел, как разочаровало его немногословие Эрику Фальк. Но Аксель сознательно решил ограничиться лишь самым необходимым, чтобы воспоминания не хлынули из него неконтролируемым потоком.
        – Она хорошо училась?
        – Как сказать… Алекс никогда не принадлежала к числу самых амбициозных, насколько я ее помню. Но была умна, сообразительна, хотя и не выпячивалась, и демонстрировала вполне приличные средние результаты.
        Эрика замолчала, и Аксель понял, что она подошла к самому главному, по сравнению с чем предыдущие вопросы были не более чем разминкой.
        – Она уехала в середине семестра. Не припомните, что заставило ее родителей так внезапно сорваться с места?
        Он сделал вид, что задумался. Приставил кончики пальцев обеих рук друг к другу и коснулся подбородка. Эрика подалась вперед и напряженно ждала ответа. Разочарование было неизбежно. Правда – единственное, чего он не мог ей открыть.
        – Насколько я знаю, ее отцу предложили работу где-то в другом месте. Честно говоря, уже не помню подробностей, но что-то в этом роде.
        Эрика погрустнела. И снова Аксель ощутил порыв открыть ей все, что держал в себе все эти годы. Облегчить совесть, выпустив из себя всю неприкрашенную правду. Но вместо этого глубоко вдохнул и в очередной раз сдержал то, что так рвалось наружу.
        Она продолжала наседать:
        – Не слишком ли внезапно это все произошло? Может, вы что-нибудь слышали о том, что заставило Карлгренов так быстро сорваться с места?
        – Ну, это меня как раз не удивляет. Действительно, все случилось довольно быстро, но в таких случаях обычно именно так и бывает. Отцу предложили место, и он не стал медлить. Хотя что я могу знать…
        Он всплеснул руками, как бы подтверждая тем самым, что это не более чем его догадки. Морщинка между бровями Эрики Фальк обозначилась резче. Это был явно не тот ответ, который она хотела получить.
        – Там как будто было что-то еще, – осторожно начала она. – Взрослые много говорили об Алекс и при этом часто упоминали слово «школа». Не знаете, что это могло быть? У меня самой сохранились об этом только очень смутные воспоминания. Стоило в комнату войти ребенку – и все разговоры сразу стихали.
        Аксель почувствовал, как у него немеют руки и ноги. Он надеялся, что его смущение не так заметно со стороны. Конечно, он предполагал, что слухи ходили, как без них? Шила в мешке не утаишь, но вред можно свести к минимуму. Он и сам работает на это, пока держит все, что знает, при себе. Однако Эрика Фальк ждала ответа.
        – Понятия не имею, что бы это могло быть, – покачал головой Аксель. – Разговоры были, точно, но ты ведь знаешь людей. На твоем месте я не придавал бы этому такого значения.
        Ее лицо разочарованно вытянулось. Эрика Фальк не получила того, за чем пришла, вот и все, что он понял. Но выбора у Акселя не было. Это ведь как скороварка. Стоит только приоткрыть крышку – и джинн выскочит наружу. Но Акселя тянуло высказаться, и это было свыше его сил. Будто некая сила завладела его телом и заставляла открывать рот и формировать слова, удержать которые в себе стоило немалых усилий. И тут, к его облегчению, Эрика Фальк поднялась с дивана, надела куртку, обула сапоги и протянула ему руку, которую Аксель взял далеко не сразу. Он едва сдержался, чтобы не скривиться. Ничто не было так противно Акселю Веннерстрёму, как физический контакт с чужим человеком. Эрика шагнула за порог, но обернулась, когда он как раз собирался запирать.
        – Да, и последнее. Был ли Нильс Лоренц как-то связан с Алекс или со школой? Об этом вам ничего не известно?
        Аксель растерялся, но сразу принял решение. В конце концов, она все равно это узнает, не от него, так от кого-нибудь другого.
        – Разве ты не помнишь? Он подрабатывал в школе средней ступени один семестр.
        Щелкнул один замок, потом другой, звякнула цепочка. Аксель Веннерстрём прислонился спиной к двери и прикрыл глаза.
        Оправившись, он достал тряпки и швабру, чтобы подтереть следы за незваной гостьей, и вскоре снова почувствовал себя в полной безопасности.

* * *

        Вечер начался плохо – Лукас вернулся с работы в скверном настроении. Как ни старалась Анна предугадать любое его желание, а буря была неминуема. Она знала, что в таком состоянии муж только и ищет повод выместить на ней свое раздражение.
        Она дольше обычного занималась ужином. Приготовила его любимое блюдо и стол накрыла с душой. Эмме, чтобы не мешала, поставила мультфильм «Король Лев», а Адриану дала бутылочку с едой и уложила. Лукасу поставила его любимый диск с Четом Бейкером. Приоделась и тщательнее поработала над прической и макияжем. Хотя по опыту должна была знать, что в такие вечера, как этот, то, что она делала, не имело никакого значения. У Лукаса выдался тяжелый день на работе, и его гнев искал выхода. Анна узнавала этот блеск в его глазах и ждала, когда разразится буря.
        Первый удар настиг ее неожиданно. В правом ухе зазвенело. Анна схватилась за щеку и посмотрела на Лукаса, как будто все еще надеялась остановить его видом синяка. Разумеется, это не сработало – Лукасу лишь захотелось сделать еще больнее. Он получал от этого удовольствие, вот что с таким трудом доходило до Анны. Много лет она внимала заверениям мужа, что побои причиняют ему не меньшую боль, чем ей, но теперь это в прошлом. И сегодня она в очередной раз разглядела в нем зверя.
        Она инстинктивно скорчилась, пытаясь защититься. Когда посыпались удары, попыталась сосредоточиться на том месте внутри себя, куда Лукасу доступа не было. С каждым разом это получалось у нее все лучше. Осознавая боль, Анна научилась от нее дистанцироваться. В такие моменты она словно парила где-то у потолка и наблюдала за собой, свернувшейся калачиком на полу, и за Лукасом, наносившим удар за ударом.
        Внезапный звук заставил Анну вернуться к действительности и в свое тело. В дверях стояла Эмма, держа палец во рту и прижимая к себе детское одеяло. Вот уже год прошел с тех пор, как Анна отучила дочь сосать палец, и вот Эмма снова принялась за старое. Лукас не видел девочку – он стоял спиной к ее комнате, – но повернулся, когда заметил, что Анна смотрит куда-то мимо него.
        Быстро, прежде чем та успела что-либо предпринять, он оказался возле дочери, поднял ее и потряс так сильно, что Анна услышала, как у Эммы застучали зубы. Она попробовала подняться с пола, но далее все происходило словно в ускоренной перемотке. Анна поняла, что отныне обречена видеть эту сцену до конца своих дней. Лукас тряс Эмму, которая большими, непонимающими глазами смотрела на папу, вдруг превратившегося в страшного чужого дядю.
        Анна бросилась к нему, и Лукас изо всей силы швырнул ребенка в стену. Раздался страшный стук, после которого уже ничто не могло быть как раньше. Глаза Лукаса застилала блестящая пленка. Он посмотрел на дочь, потом на свои руки – и почти с нежностью посадил Эмму на пол. А потом повернул к Анне неживое, как у робота, лицо:
        – Ее нужно в больницу. Она споткнулась на лестнице, поняла? Она споткнулась на лестнице.
        Он продолжал говорить еще что-то, направляясь к входной двери и не глядя на Анну, которая следовала за ним. Она плохо воспринимала происходящее, двигаясь как лунатик, который может пробудиться в любую секунду.
        – Она споткнулась на лестнице… – повторял Лукас. – Они должны поверить; главное, чтобы мы говорили одно и то же, да, Анна?.. Она споткнулась на лестнице или как?
        Язык Лукаса заплетался, Анна только кивала. Она хотела вырвать плачущую Эмму из рук мужа, но не решалась. В последний момент, когда они уже вышли на лестничную клетку, вдруг очнулась и вспомнила, что в квартире остался Адриан. Бросилась за ним и укачивала его на руках всю дорогу до больницы, между тем как ком у нее в желудке все рос – и становился все тверже.

* * *

        – Не хочешь пообедать со мной?
        – С удовольствием. Когда мне подъехать?
        – Могу приготовить что-нибудь через час. Годится?
        – Отлично. Успею кое-куда заехать. Увидимся через час.
        Нависла небольшая пауза, после чего Патрик неуверенно добавил:
        – Целую, эй…
        Эрика покраснела. В отношениях наметился хоть небольшой, но значимый прорыв. Ответив той же фразой, она положила трубку.
        Пока возилась на кухне, все думала о своей затее. Здесь было чего стыдиться, но иначе Эрика не могла. И когда спустя час раздался звонок в дверь, глубоко вздохнула и пошла открывать. Патрика ждал поистине страстный прием; Эрика лишь отвлеклась отключить таймер, сигнализировавший о готовности спагетти.
        – Так что у нас на обед? – Патрик хлопнул себя по животу, показывая, как он голоден.
        – Спагетти болоньезе.
        – Ммммм… Замечательно. Ты – женщина моей мечты. Знаешь это? – Патрик положил руки ей на плечи и принялся ласкать шею. – Ты сексуальная, умная, просто фантастика в постели, но самое-пресамое главное, ты – очень талантливый повар. Чего еще можно желать?
        В дверь позвонили. Патрик вопросительно взглянул на Эрику, которая вытерла руки кухонным полотенцем и пошла открывать. На пороге стоял Дан. Он дрожал всем телом и смотрел на нее мертвыми глазами. Шокированная его видом, Эрика быстро взяла себя в руки.
        Когда Дан прошел на кухню, Патрик насторожился. Эрика откашлялась и представила их друг другу.
        – Патрик Хедстрём – Дан Карлсон. Дану есть что тебе рассказать. Но для начала сядем.
        Она вынесла в столовую кастрюлю с мясом. Все сели есть, но атмосфера была давящей. Эрика чувствовала тяжесть на сердце, хотя и понимала, что все сделала правильно. Утром она позвонила Дану и уговорила его рассказать полиции о его отношениях с Алекс. Она предложила сделать это у нее дома, чтобы по возможности свести к минимуму нервозность.
        Игнорируя вопросительный взгляд Патрика, Эрика первой взяла слово:
        – Патрик, Дану есть о чем поговорить с тобой как с полицейским.
        Она кивнула Дану, призывая начать. Тот посмотрел на еду, к которой не притронулся, и спустя еще минуту начал:
        – Я – тот мужчина, с которым встречалась Алекс. Тот самый, от кого она ждала ребенка.
        Раздался скрежещущий звук – это Патрик уронил вилку в тарелку. Эрика положила руки ему на плечи.
        – Патрик, Дан – мой старый и самый лучший друг. Вчера я узнала, что он и есть тот самый человек, с которым Алекс встречалась во Фьельбаке. Я пригласила вас обоих на обед, поскольку подумала, что в домашней обстановке разговор пойдет легче, чем в полицейском участке.
        Эрика видела недовольство Патрика, но надеялась уладить это позже. Дан был ее лучшим другом, и она решила сделать все возможное, чтобы только не усугублять его положение. По телефону он сообщил, что Пернилла взяла детей и уехала к сестре в Мюнкедаль. Ей нужно подумать, так она сказала. Она еще не знает, как все выйдет. Она ничего не может обещать. Дан видел, как рушится его жизнь, и разговор с полицейским мог бы принести ему некоторое облегчение. Последние недели ему пришлось особенно тяжело. Втайне оплакивая Алекс, он вздрагивал при каждом телефонном звонке и стуке в дверь в ожидании полиции. Но теперь, когда Пернилла обо всем узнала, он больше не боялся их визита. И был готов на все – только бы не потерять семью.
        – Дан – не убийца, Патрик. Он вызвался рассказать о себе и Алекс все, что только может заинтересовать вас. Он поклялся мне, что не причинял ей вреда, и я ему верю. Сделай все возможное, чтобы сказанное не вышло за пределы полицейского участка. Дан и его семья пострадали достаточно. Он совершил ошибку и дорого заплатил за это, поверь.
        Патрик сидел все такой же мрачный, но кивнул в знак того, что все понял.
        – Я хотел бы побеседовать с Даном наедине, – сказал он.
        Эрика послушно поднялась и вышла на кухню убраться после готовки. Там она слышала их разговор, следя за повышением и понижением тона. Голос Дана был низкий, хриплый; Патрика – несколько выше. Дискуссия, похоже, вышла жаркой. Но когда Дан спустя полчаса появился на кухне, на его лице было написано облегчение. Хедстрём выглядел все так же сурово. Дан обнял Эрику и подал Патрику руку.
        – Я позвоню, если у нас появятся еще вопросы. Возможно, вам придется изложить свои показания на бумаге, – произнес тот.
        Дан молча кивнул и еще раз попрощался с обоими. Взгляд Патрика не предвещал ничего хорошего.
        – Никогда больше так не делай, слышишь? – прошипел он, когда Дан ушел. – Мы расследуем убийство, а не играем в игрушки.
        Когда Патрик сердился, он морщил лоб. Эрике захотелось разгладить эти складки поцелуями.
        – Я знаю, Патрик, – ответила она. – Но отец ребенка – первый в вашем списке подозреваемых. Стоило Дану только появиться у вас в участке, и вы посадили бы его в комнату для допросов, и хорошо, если не в наручниках. Дан такого не выдержал бы, только не сейчас… От него ушла жена с детьми, и еще неизвестно, чем все это кончится. Не говоря о том, что он потерял Алекс, которая для него тоже кое-что значила. При этом Дан оплакивал ее втайне, он не мог даже поделиться с кем-нибудь своим горем. Поэтому я и решила, что вам будет лучше для начала все обсудить в домашней обстановке, без участия других полицейских. Понимаю, что вы еще будете допрашивать Дана, но самое страшное уже позади. Извини, Патрик, если я тебя подставила. Ты сможешь простить меня, как думаешь?
        Эрика кокетливо поджимала губы и строила Патрику глазки. Потом взяла его руки, положила себе на талию и встала на носочки, чтобы дотянуться до его рта. Просунув язык между его губами, замерла, и Патрик ответил на поцелуй через несколько секунд. А спустя еще пару минут мягко отстранил Эрику и заглянул ей в глаза.
        – На этот раз ты прощена, но никогда больше не делай ничего подобного. А сейчас нам, наверное, придется воспользоваться микроволновкой…
        Эрика кивнула. Не выпуская друг друга из объятий, они вернулись в столовую, где на тарелках стыл все еще не тронутый обед.
        Патрик собирался возвращаться в участок и уже переступил порог ее дома, когда Эрика вдруг вспомнила, что хотела сообщить ему кое-что еще.
        – Ты ведь знаешь, что накануне отъезда Карлгренов в поселке много говорили об Алекс. Я пыталась разузнать больше, но ничего не получилось. Помню только, что взрослые часто упоминали слово «школа». И вот теперь я вспомнила еще об одной ниточке между Нильсом Лоренцем и Алекс – помимо того, что Карл-Эрик служил у них в конторе. Нильс работал учителем в школе. Внештатно и всего один семестр, но именно в классе Алекс. Не знаю, что это может значить, но решила, что ты должен об этом знать.
        – Вот, значит, как… Нильс Лоренц подрабатывал учителем… – Патрик в задумчивости остановился на лестнице. – Как ты сама сказала, это может вообще ничего не значить. Но нам важна любая связь между Лоренцами и Алекс. Мы и так имеем слишком мало зацепок. – Он серьезно посмотрел на Эрику. – Дан упомянул нечто действительно очень важное. Якобы в последнее время Алекс много говорила о том, что человек должен разобраться со своим прошлым, прежде чем идти дальше. И я вот спрашиваю себя: не связано ли это как-нибудь с тем, что ты мне только что сказала?
        Хедстрём задумался, потом вдруг снова вскинул на нее глаза.
        – Я все еще не исключил Дана из списка подозреваемых; надеюсь, ты понимаешь это.
        – Я понимаю, Патрик; просто будь с ним осторожней. Ты придешь сегодня вечером?
        – Да, только заскочу домой взять кое-что из одежды. Буду у тебя около семи.
        Они поцеловались. Патрик вернулся к машине, а Эрика стояла на лестнице, пока он не скрылся из вида.

* * *

        Хедстрём не поехал сразу на работу. Сам не зная зачем, в самый последний момент прихватил с собой из участка ключи от квартиры Андерса Нильсона. Сейчас он решил воспользоваться моментом и спокойно осмотреть там все еще раз. Нужно было хоть что-нибудь, что могло бы пробить брешь в расследовании. Потому что, куда бы ни шел Патрик, он все время оказывался в тупике. Отец ребенка Алекс, как правильно заметила Эрика, до сих пор был первым в списке подозреваемых. Патрик и сейчас не был готов вычеркнуть его оттуда насовсем, но не мог не признать, что теперь этот след стал куда менее горячим.
        Квартира Андерса Нильсона походила на дом с привидениями. Патрику все мерещилось подвешенное к потолку тело, хотя, когда он впервые появился в этой квартире, веревка была уже перерезана. Он и сам не знал, зачем приехал сюда, но на всякий случай прихватил пару латексных перчаток. Встал под крюком, на котором был подвешен на веревке Андерс, и попытался представить себе, каким образом это могло быть сделано.
        Это оказалось не так просто. Потолки в квартире Нильсона были высокие, а петля располагалась под самым крюком. Чтобы поднять тело на такую высоту, требовалась большая сила. Притом что Андерс был довольно худощав, он имел приличный рост, поэтому и весил наверняка немало. Патрик сделал в уме отметку навести справки о весе Андерса, как только придут результаты вскрытия. Напрашивался вывод, что здесь действовали несколько человек. Но почему в таком случае на теле совсем не осталось отметин? Даже если Нильсона предварительно накачали снотворным, должны были остаться по крайней мере отпечатки. Картина решительно не складывалась.
        Патрик бесцельно бродил по квартире, высматривая что-нибудь интересное. Вся мебель состояла из кухонного стола с двумя стульями. Больше, в общем-то, обследовать было нечего. В столе, правда, были ящики, и он принялся выдвигать их один за другим. Полиция уже занималась ими при первом осмотре, и Хедстрём всего лишь хотел удостовериться, что ничего важного не пропущено.
        В четвертом ящике он нашел блокнот и выложил его на кухонный стол. Поднял его под углом к окну, чтобы резкий дневной свет не мешал видеть, остались ли на бумаге отпечатки. В таком положении Патрик разглядел вдавленные буквы, какие остаются, если бумагу подкладывали под другую, на которой писали. Чтобы получить представление о тексте, он использовал одну известную хитрость, а именно: достал карандаш из того же кухонного ящика и легкими движениями заштриховал страницу. Проступили лишь отдельные кусочки, но и по ним стало ясно, о чем шла речь в тексте. Хедстрём тихо присвистнул. Все это было очень интересно и заставляло жернова крутиться в другую сторону. Осторожно опустив блокнот в пластиковый пакет, Патрик продолжил изучение содержимого ящиков.
        В основном там ничего не было, кроме мусора. И только в последнем обнаружилось нечто, что привлекло его внимание. Он выудил оттуда пальцами маленький кусочек кожи, точно такой же, какой нашел в спальне Алекс, когда был в ее доме вместе с Эрикой. И на этом была такая же выжженная надпись: «Т. М. 1976» и такие же размытые кровавые пятна на обратной стороне. Но особенно смутило Патрика странное гложущее чувство, которое вызывал у него этот кусочек кожи. Он словно намекал на что-то очень важное, что все время ускользало от внимания.
        Сама по себе эта штука подтверждала, что связь между Алекс и Андерсом имела давнюю историю, по крайней мере с 1976 года. В следующем, 1977-м, Карлгрены уедут из Фьельбаки и бесследно исчезнут на год. В том же 1977-м пропадет без вести Нильс Лоренц, тот самый, который одно время был учителем в классе Алекс и Андерса.
        Патрик понял, что ему нужно поговорить с родителями Алекс. Если верно только что зародившееся у него подозрение, лишь Карл-Эрик и Биргит знают ответ на вопрос, который может соединить разрозненные фрагменты в более-менее цельную картину.
        Хедстрём опустил кусочек кожи в тот же пластиковый пакет и в последний раз оглядел гостиную. Ему снова привиделось бледное, тощее тело Андерса, раскачивающееся на закрепленной под самым потолком петле, и Патрик дал себе слово дойти до самого конца в этой истории. Если только картина, контуры которой только сейчас наметились в его сознании, соответствует действительности, здесь произошла трагедия за пределами возможностей человеческого понимания. Хотя надежда на то, что он ошибается, все еще оставалась.

* * *

        Патрик отыскал в адресной книге телефон Йосты и набрал номер коммутатора полицейского участка. Ничего не поделаешь, придется помешать коллеге в раскладывании очередного пасьянса.
        – Привет, это Патрик.
        – Привет, Патрик.
        Голос Йосты звучал, как всегда, устало. Уныние стало его постоянным спутником и внутренней сущностью.
        – Ты уже договорился о встрече с Карлгренами в Гётеборге?
        – Нет, еще не успел. Знаешь, сколько у меня всего…
        Теперь в голосе Йосты появились настороженные нотки. Он занял оборонительную позицию, ожидая, что Хедстрём станет пенять ему на то, что он до сих пор не приступил к выполнению важного задания. На самом деле Йоста просто никак не мог собраться духом. Поднять трубку и позвонить представлялось чем-то невероятным. Сесть в машину и выехать в Гётеборг было и вовсе непредставимо.
        – Ничего, если я заберу у тебя это задание?
        Патрик спрашивал так, для проформы. Он прекрасно знал, что Йоста будет счастлив передать ему и все свои остальные дела. И в самом деле, голос в трубке сразу стал радостным:
        – Ничего, абсолютно ничего! Бери, если тебе так хочется. У меня так много всего другого, что, честно говоря, я не представляю себе, как со всем этим справиться…
        Они не в первый раз играли в эту игру, которая так нравилась им обоим. В результате и Патрик занимался тем, чем хотел, и Йоста, будучи уверен, что все будет сделано в лучшем виде, спокойно предавался любимому развлечению.
        – Я свяжусь с Карлгренами немедленно, если только дашь их номер.
        – Да, да, конечно… записывай…
        Патрик записал номер в блокнот, который всегда был прикреплен у него на инструментальной панели. Он поблагодарил Йосту, завершил разговор и тут же набрал Карлгренов. Хедстрём очень надеялся застать их дома, и ему повезло. Карл-Эрик ответил после третьего сигнала. Он несколько смутился, когда Патрик объяснил ему суть дела, но потом согласился принять его у себя, с тем чтобы ответить на несколько вопросов. Карл-Эрик попытался было выяснить, о чем именно пойдет речь, но Патрик ушел от ответа, сказав только, что в расследовании наметились некоторые неясности, которые он надеется снять с его, Карла-Эрика, помощью.
        Хедстрём вырулил с парковки перед домом Андерса Нильсона и повернул направо, а затем налево на следующем перекрестке, взяв курс на Гётеборг. Первые несколько километров были тяжелыми, с постоянным петлянием по лесным проселочным дорогам, но стоило только выехать на шоссе, как все пошло по-другому. Патрик миновал Дингле, потом Мюнкедаль, и, когда подъезжал к Уддевалле, понял, что половина дороги позади. В салоне, как всегда, играла негромкая музыка. Это помогало ему вести машину. Возле просторной голубой виллы в Кольторпе он остановился и некоторое время сидел в машине, собираясь с мыслями. Судя по всему, Патрику предстояло разрушить семейную идиллию. Что ж, такая у него работа…

* * *

        К дому подъехал автомобиль. Эрика не видела его, но слышала хруст гравия под колесами. Открыв входную дверь, она на мгновение утратила дар речи.
        Анна устало помахала ей рукой, потом открыла заднюю дверцу и вытащила Эмму и Адриана на детских стульях. Эрика сунула ноги в деревянные сабо и поспешила на помощь сестре. Анна не предупреждала о том, что приедет ее навестить, и в голове Эрики сразу возникло множество вопросов.
        Черное пальто еще больше оттеняло бледность лица Анны. Она осторожно опустила Эмму на землю, а Эрика расстегнула ремень детского стула Адриана и взяла племянника на руки. В знак благодарности тот расплылся в беззубой улыбке, и Эрика почувствовала, как улыбнулась в ответ. Она вопросительно поглядывала на сестру, но та всем своим видом уговаривала подождать с расспросами. Эрика знала, что со временем Анна все расскажет сама, а до того наседать на нее бесполезно.
        – Ну вот, мы наконец добрались до тети…
        Эрика покачала малыша на руках и оглянулась на Эмму. Но племянница даже не ответила на улыбку до сих пор горячо любимой тети. Вместо этого она еще крепче вцепилась в пальто матери и подозрительно уставилась на тетю.
        Эрика первой пошла к дому с Адрианом на руках. Анна с Эммой в одной руке и сумкой в другой поспевала следом. Эрика успела заметить, что багажник универсала забит до отказа, и это озадачило ее еще больше. Тем не менее у нее пока хватало терпения воздерживаться от расспросов.
        Эрика неловко сняла куртку с Адриана. Анна, куда более привычными движениями, проделала то же самое с Эммой. Только теперь Эрика впервые заметила, что у девочки до локтя загипсована рука, и с ужасом посмотрела на сестру, которая вот уже в который раз словно стряхнула с себя ее взгляд. Эмма все еще смотрела вокруг себя расширенными, серьезными глазами и старалась держаться матери. Она сунула палец в рот, и это лишний раз подтверждало подозрения Эрики о том, что произошло нечто очень серьезное. Анна еще год назад говорила ей, что отучила дочь от этой некрасивой привычки.
        Прижимая к себе теплого Адриана, Эрика прошла в гостиную и села на диван с мальчиком на коленях. Адриан озирался по сторонам. Под восторженным выражением лица сквозила улыбка, на которую он будто никак не мог решиться. Он был такой сладкий, что Эрика съела бы его, как кусок торта.
        – Как доехали? – Она толком не знала, с чего начать, и решила, что обмен вежливыми фразами будет кстати, пока Анна не соберется с силами рассказать о главном.
        – Дорога была тяжелой. Мы же ехали через Дальсланд, и Эмму укачало от этих бесконечных петляний по лесам. Несколько раз пришлось остановиться, чтобы привести ее в чувство.
        – Звучит не слишком весело, правда, Эмма? Или все-таки весело?
        Эрика сделала попытку наладить контакт с племянницей. Но девочка только мотала головой и продолжала глядеть исподлобья, вцепившись в маму.
        – Думаю, вам надо выспаться, и это пройдет, правда, Эмма? Вы ведь, наверное, не спали всю дорогу и страшно устали…
        Эмма кивнула и, как бы в подтверждение, принялась тереть глаз здоровой рукой.
        – Мы можем расположиться наверху? – спросила Анна.
        – Конечно. Положи их в родительской спальне. Я теперь сплю там, так что кровати застелены и все готово.
        Анна взяла у Эрики Адриана, который запротестовал, не желая расставаться с такой веселой тетей.
        – Одеяло, мама, – напомнила Эмма уже на лестнице, и Анна снова спустилась в прихожую, чтобы захватить сумку.
        – Помочь?
        Анна балансировала с Адрианом в одной руке и сумкой в другой, а Эмма крутилась у нее под ногами, упорно не желая ни на минуту оставить мать.
        – Всё в порядке, я привыкла.
        Она криво улыбнулась, и эта улыбка насторожила Эрику еще больше.
        Пока сестра наверху занималась детьми, Эрика снова поставила кофе, спрашивая себя, сколько чашек уже выпито с утра. Желудок скоро возмутится. Разливая кофе через фильтр, Эрика так и застыла с чашкой в руке. Черт… Там, наверху, по всей спальне разбросаны вещи Патрика…
        Анна спустилась по лестнице с ехидной улыбкой на лице.
        – О-о-о, сестра… Что-то ты недоговариваешь. Кто этот мужчина, которому так трудно было повесить одежду в шкаф?
        Эрика покраснела:
        – Все произошло так быстро…
        Она сама слышала, как по-детски это прозвучало, и Анна развеселилась еще больше. Усталые морщинки на лице разгладились, и на какое-то мгновение Эрика увидела прежнюю Анну, какой она была до встречи с Лукасом.
        – Ну и кто же он? Прекрати мямлить и дай младшей сестре исчерпывающий ответ. Начни, к примеру, с того, как его зовут. Я его знаю?
        – Наверное. Помнишь Патрика Хедстрёма?
        Анна взвизгнула и хлопнула себя по коленкам.
        – Патрик!.. Ну конечно, я его помню. Он бегал за тобой, как собачонка с высунутым языком… То есть наконец у него появился шанс…
        – Думаю, много лет тому назад он действительно был влюблен в меня, но как обстоят дела на сегодняшний день, я не знаю.
        – Боже, ты, наверное, ослепла! Он же втрескался в тебя по уши… Но какая романтика! Все эти годы он ходил за тобой по пятам, пока ты наконец не посмотрела в его глаза и не разглядела там великую любовь.
        Анна картинно схватилась за сердце, и Эрика тоже не смогла удержаться от смеха. Да, это была та самая сестра, которую она так любила.
        – Ну, на самом деле все было не совсем так. За эти годы Патрик успел жениться, но жена бросила его несколько лет тому назад, и теперь он разведен и живет в Танумсхеде.
        – И чем занимается? Только не говори мне, что он мастер по дереву, а то я лопну от зависти. Всю жизнь мечтала о мастерском сексе.
        Эрика показала сестре язык, та ответила тем же.
        – Нет, он не мастер по дереву. Он полицейский, чтоб ты знала.
        – То есть полицейский… Мужчина с дубинкой, другими словами. Да, это тоже совсем неплохо…
        Эрика успела забыть, какой задиристой бывает ее сестра, и только покачала головой, разливая по чашкам кофе. Анна, как у себя дома, направилась к холодильнику, достала молоко и подлила в чашку себе и Эрике. Озорная улыбка сошла с ее лица, и Эрика поняла, что они подошли к главному, а именно к причине внезапного появления Анны во Фьельбаке.
        – Да, история моей любви подошла к концу, – начала Анна, – теперь уж точно. Возможно, это случилось уже много лет тому назад, но до меня дошло только сейчас.
        Она замолчала и печально посмотрела в свою чашку.
        – Я знаю, что тебе никогда не нравился Лукас, но я-то любила его. И мне удавалось оправдывать то, что он меня бил. Он ведь просил прощения и уверял, что любит меня, – по крайней мере, поначалу. И я убеждала себя, что причина во мне. Что если б я была лучшей женой, любовницей, матерью, у него не возникало бы необходимости так вести себя со мной… Понимаю, как это звучит, но я действительно мастер убеждать себя. И потом, он был прекрасным отцом для Эммы и Адриана, а это в моих глазах оправдывало многое. Как я могла лишить их отца?
        – Но что-то ведь произошло?
        Эрика помогала Анне не сбиваться с курса. Она видела, как тяжело дается сестре рассказ. Задета ее гордость, а Анна всегда была необыкновенно самолюбивой и очень неохотно признавала свои ошибки.
        – Да, произошло. Вчера вечером он распустил руки, как обычно. В последнее время он бил меня все чаще, но вчера…
        Голос Анны сорвался. Она сглотнула несколько раз, чтобы подавить рыдания.
        – Вчера он поднял руку на Эмму. Пришел в такую ярость, когда бил меня, что не смог остановиться… – Анна снова сглотнула. – Мы ездили в больницу, у Анны в кости обнаружена трещина.
        – Надеюсь, ты заявила в полицию?
        Эрика чувствовала, как в желудке у нее затвердевает комок гнева, который становится все больше.
        – Нет. – Это слово сорвалось с ее губ почти беззвучно, и по бледным щекам Анны потекли слезы. – Мы сказали, что она оступилась на лестнице.
        – Но боже мой, неужели они в это поверили?
        Анна криво улыбнулась:
        – Ты знаешь, каким убедительным может быть Лукас. Он очаровал всех врачей и медсестер, так что они жалели его не меньше, чем Эмму.
        – Но, Анна, ты должна заявить на него в полицию. Ты ведь не позволишь ему так просто уйти от наказания?
        Эрика смотрела на сестру сквозь слезы. Сочувствие боролось в ней с гневом. Анна сжалась под ее взглядом.
        – Я позабочусь о том, чтобы это не повторилось. Я выслушала извинения Лукаса, а потом упаковала вещи и приехала сюда, пока он был на работе. Я не вернусь к нему, и Лукас больше не причинит вреда моим детям. Но если я заявлю в полицию, вмешаются социальные службы, и детей заберут у нас обоих.
        – Лукас не отдаст тебе детей просто так, Анна. А без заявления в полицию как ты докажешь, что должна воспитывать их одна?
        – Не знаю, не знаю… Сейчас у меня нет сил думать об этом, Эрика. Я знаю только, что должна от него уйти, остальное образуется потом. И ты не должна ругать меня за это, милая.
        Эрика отставила от себя чашку, поднялась со стула и положила руки на плечи сестры. Она гладила ее по волосам и успокаивала, а потом позволила Анне выплакаться на своем плече. Блуза Эрики намокла. Одновременно росла ее ненависть к Лукасу. Сейчас Эрика с удовольствием врезала бы подонку промеж глаз.

* * *

        Биргит выглядывала в окно, прячась за гардиной. Карл-Эрик смотрел на ее напряженные плечи. С тех пор, как позвонил полицейский, она не находила себе места. Сам же Карл-Эрик впервые за долгое время ощутил в себе спокойствие. Он решил, что целиком и полностью удовлетворит любопытство этого полицейского, если, конечно, тот будет задавать правильные вопросы.
        Тайны сжигали Карла-Эрика изнутри вот уже много лет. В каком-то смысле Биргит было легче. Она просто делала вид, что ничего не произошло, – это был ее способ справляться с трудными ситуациями. Она отказывалась обсуждать проблему и шла по жизни дальше. Только ведь от этого ничего не менялось.
        С Карлом-Эриком все было по-другому. И дня не проходило без того, чтобы он не думал об этом, и с каждым разом ноша ощущалась все тяжелее. Он знал, что со стороны все выглядит так, будто Биргит сильней его. На всех публичных мероприятиях она выглядела звездой, а он рядом с ней казался серым и невзрачным. И свои дорогие платья, украшения и косметику Биргит носила как боевые доспехи. Но стоило вернуться домой с очередной вечеринки и снять с себя все это, как она становилась ничем. Все, что от нее оставалось, – беспомощный ребенок, который цеплялся за Карла-Эрика в поисках опоры. Все время их брака Карл-Эрик разрывался между противоречивыми чувствами. Красота и хрупкость Биргит будили в нем инстинкты мужчины-защитника, но ее упорное нежелание встречаться лицом к лицу с трудностями жизни раздражало его, порой до потери рассудка.
        При этом Биргит вовсе не была глупа от природы – просто ей с детства внушили, что женщина должна всячески скрывать наличие у себя интеллекта в той или иной его форме и направлять всю свою энергию на то, чтобы выглядеть красивой и слабой. Чтобы нравиться, другими словами. Много лет тому назад, когда они только поженились, подобные представления о предназначении женщины были в порядке вещей, но потом времена изменились. Карл-Эрик смог приспособиться, его жена – нет.
        Поэтому ей так тяжело будет пережить этот день.
        Биргит догадывалась о намерениях Карла-Эрика, он видел это. Вот уже добрых два часа жена бродила по дому как неприкаянная. И это свидетельствовало о том, что она не позволит ему просто так выдать семейные тайны.
        – Зачем здесь Хенрик? – Биргит нервно крутила пальцы.
        – Полицейский хотел побеседовать с нашей семьей, а Хенрик так или иначе ее часть.
        – Да, но нужно ли нам его в это вмешивать? Полицейский будет задавать общие вопросы. Зачем для этого нужен Хенрик?
        Интонация то повышалась, то понижалась. За словами Биргит стояло множество невысказанных вопросов.
        – Он здесь.
        Биргит отпрянула от окна. Прошло время, прежде чем в дверь позвонили. Карл-Эрик набрал в грудь воздуха и пошел открывать, между тем как Биргит ушла в гостиную, где на диване ждал погруженный в свои мысли Хенрик.
        – Патрик Хедстрём, здравствуйте.
        – Карл-Эрик Карлгрен.
        Они пожали друг другу руки, и Карл-Эрик подумал о том, что полицейский – ровесник Алекс. С некоторых пор он делал так все чаще – сравнивал всех с Алекс.
        – Входите. Думаю, нам будет лучше поговорить в гостиной.
        Патрик удивился, увидев на диване Хенрика, но быстро оправился и поздоровался сначала с Биргит, а потом с ним. Они расселись вокруг журнального столика, после чего нависла долгая, давящая пауза, а потом Патрик взял слово.
        – Все получилось слишком неожиданно, но я благодарен вам за возможность поговорить, не откладывая дела в долгий ящик.
        – У вас для нас новости? Нашли что-нибудь? От вас ничего не было с того самого дня… – Биргит оборвала фразу на полуслове и с надеждой посмотрела на Патрика.
        – Расследование продвигается, медленно, но верно, – ответил тот. – Убийство Андерса Нильсона заставило нас взглянуть на все с другой стороны.
        – Да, это понятно… Его убил тот же человек, что и Алекс?
        Биргит заговорила так быстро, что Карлу-Эрику захотелось перегнуться через стол и взять руку жены в свою. Сегодня ему приходилось сдерживать инстинкты защитника, которые так развились в нем за годы супружеской жизни.
        На какое-то мгновение Карл-Эрик погрузился в прошлое, которое теперь представлялось таким далеким… Он оглядел гостиную. Лицо его отразило что-то похожее на отвращение, как будто Карл-Эрик почувствовал запах нечистых денег. Дом в Кольторпе превосходил их самые дерзкие мечты. Он был просторный и светлый, с сохранившимися элементами декора тридцатых годов и всеми современными удобствами. С зарплатой, которую Карл-Эрик получал на новом месте в Гётеборге, они могли позволить себе и это.
        Они сидели в самой большой комнате. Пожалуй, слишком заставленной, на его вкус, но Биргит питала слабость ко всему блестящему и тому, что так или иначе оставляет ощущение новизны. Каждые три года она начинала жаловаться, что обстановка ей наскучила, что все вокруг истрепалось и износилось. Карл-Эрик выдерживал пару недель ее нытья, а потом доставал бумажник. Создавалось впечатление, будто Биргит таким способом хотела обновить себя и свою жизнь.
        Сейчас у нее был период Лоры Эшли [13 - Лора Эшли (1925–1985) – британский дизайнер, создатель узнаваемого романтико-пасторального стиля в одежде.]. Перегруженный розочками и виньетками, интерьер действовал удушающе. Оставалось утешаться надеждой, что через пару лет Биргит наскучит и это. И тогда, если повезет, место розочек займут кресла «Честерфилд» и английские охотничьи мотивы. Если же нет – джунгли и тигровые шкуры.
        Патрик откашлялся:
        – У меня возникло несколько вопросов, которые я надеюсь разрешить с вашей помощью.
        Никто не отвечал, и он продолжил:
        – Известно ли вам что-нибудь о связи Андерса Нильсона с Алекс?
        Лицо Хенрика удивленно вытянулось, и Карл-Эрик понял, что тот ничего не знает. Ему стало жаль зятя, но это вряд ли могло помочь.
        – Они учились в одном классе, но это было давно.
        Биргит заерзала на диване рядом с Хенриком, и он взял слово:
        – Имя мне знакомо. Кажется, Алекс выставляла его картины в своей галерее.
        Патрик кивнул.
        – Я не понимаю, – заволновался Хенрик, – вы говорите о какой-то другой связи? Кому понадобилось убивать мою жену и одного из ее художников?
        – Именно это мы и пытаемся выяснить. – Патрик выдержал паузу, прежде чем закончить мысль: – К сожалению, они были любовниками.
        Нависла пауза. Карл-Эрик наблюдал за бурей эмоций, отразившейся на лицах жены и зятя. Сам он ничего не чувствовал, кроме легкого удивления, которое быстро сменилось убежденностью в правоте слов полицейского. В конце концов, с учетом обстоятельств, это выглядело вполне естественно.
        Биргит в ужасе зажала ладонью рот. С лица Хенрика постепенно сошли все краски. Карл-Эрик видел, что Патрику Хедстрёму довольно неуютно в роли горевестника.
        – Это не может быть правдой.
        Биргит дико озиралась, ища поддержки у окружающих, но встречала лишь зловещее молчание.
        – Зачем нашей Алекс был нужен такой…
        Она оглянулась на мужа, но Карл-Эрик разглядывал свои руки. Хенрик молчал; он будто стал меньше.
        – Вам неизвестно, общались ли они после вашего переезда?
        – Не думаю, – снова заговорила Биргит. Карл-Эрик и Хенрик молчали. – После переезда Алекс разорвала все связи с Фьельбакой.
        – Тогда я хочу спросить у вас еще одну вещь. Вы переехали в середине семестра, когда Алекс ходила в седьмой класс. К чему такая спешка?
        – В этом как раз нет ничего удивительного. Карл-Эрик получил предложение по работе, от которого просто не мог отказаться. И решение нужно было принимать быстро, поэтому мы подхватились и уехали. – Биргит держала руки на коленях и беспрерывно заламывала пальцы.
        – Но в Гётеборге вы не записали Алекс ни в одну из школ. Вместо этого отвезли ее в пансион в Швейцарии. Почему?
        – С новой работой Карла-Эрика у нас появились совсем другие возможности. Мы хотели дать дочери максимум возможного, – ответила Биргит.
        – Разве в Гётеборге для нее не нашлось достаточно хорошей школы?
        Патрик наседал, так что Карл-Эрик невольно восхитился его упорством. Когда-то и он был таким же молодым и амбициозным – пока не устал.
        – Конечно, – продолжала Биргит, – в Гётеборге очень хорошие школы, но в Швейцарии ее окружало общество совсем другого класса. Там учились несколько принцев крови. Представьте только, выйти в жизнь с такими связями!..
        – И вы сопровождали ее в Швейцарию?
        – Конечно, мы отвезли и записали ее в школу, если вы это имеете в виду.
        – Ну, я имел в виду не совсем это. – Патрик заглянул в блокнот. – Александра выписалась из школы во Фьельбаке весной семьдесят седьмого и объявилась в пансионе только весной семьдесят восьмого, тогда же, когда Карл-Эрик приступил к своей новой работе в Гётеборге. Мой следующий вопрос: где вы провели год между весной семьдесят седьмого и весной семьдесят восьмого?
        У Хенрика между бровей залегла складка. Взгляд его беспокойно метался между Карлом-Эриком и Биргит. Оба опустили головы. У Карла-Эрика закололо сердце.
        – Не понимаю, к чему эти вопросы? Какая разница, когда мы уехали, в семьдесят седьмом или семьдесят восьмом? Наша дочь мертва, а вы наседаете со своими вопросами, как будто мы виновны… Кто-то ошибся, заполняя документы, такое бывает. Мы уехали весной семьдесят седьмого, и наша дочь поступила в школу в Швейцарии.
        Патрик с сочувствием посмотрел на Биргит, которая горячилась все больше.
        – Мне не хочется лишний раз огорчать вас, фру Карлгрен, сейчас вам и без того приходится нелегко. Но моя информация верна. Вы переехали в Гётеборг не ранее весны семьдесят восьмого, и ничто не указывает на то, что предыдущий год вы находились в Швеции. Поэтому я вынужден повторить последний вопрос: где вы были между весной семьдесят седьмого и весной семьдесят восьмого?
        Взгляд Биргит взывал о помощи, но Карл-Эрик твердо решил не оказывать ей больше той поддержки, которой она от него ждала. Он знал, что действует на благо семьи, даже если на первых порах это причинит кому-то боль. Собственно, выбирать здесь было не из чего. Поэтому он откашлялся и заговорил:
        – Мы находились в Швейцарии – я, моя жена и Алекс.
        – Молчи, Карл-Эрик, ни слова больше!
        Он проигнорировал эту ее реплику.
        – Мы уехали в Швейцарию, потому что наша двенадцатилетняя дочь была беременна.
        Карл-Эрик не удивился, увидев, что Патрик Хедстрём уронил от неожиданности ручку. Что бы там ни подозревал этот молодой полицейский, услышать такое он точно не рассчитывал. Да и какое воображение нужно иметь, чтобы только представить себе такое?
        – Моя дочь была изнасилована и забеременела, будучи сама ребенком.
        Карл-Эрик услышал, как дрогнул его голос, и прижал к губам кулак, чтобы собраться. Лишь спустя некоторое время он смог продолжить. Биргит не решалась даже смотреть на мужа, но отступать было поздно.
        – Мы давно заметили, что с ней что-то не так, но не могли понять, что именно. До того Алекс была веселой, спокойной, но в шестом классе вдруг изменилась. Она стала молчаливой, замкнулась в себе. К ней перестали ходить одноклассники. Б?льшую часть дня она пребывала в странном оцепенении, как будто не понимая, где находится. Поначалу мы не придавали этому большого значения. Думали, это всего лишь такой период, который скоро закончится. Первая стадия взросления, я не знаю… – Он снова откашлялся; боль в груди усилилась. – Она была на четвертом месяце, когда мы наконец поняли, в чем дело. Мы и раньше обращали внимание на некоторые признаки, но просто не могли в это поверить… Мы даже представить себе не могли…
        – Карл-Эрик, милый…
        Лицо Биргит стало похоже на серую маску. Хенрик сидел подавленный, как будто никак не мог взять в толк, что такое сказал Карл-Эрик. Тот и сам слышал, как неправдоподобно это прозвучало вслух. Двадцать пять лет тайна дочери была заперта у него внутри. Из любви к Биргит он заглушил в себе потребность выпустить ее наружу. И вот теперь слова хлынули сами собой.
        – Аборт мы исключили сразу, только не при таких обстоятельствах. Мы не оставили Алекс возможности выбирать, даже если она и смогла бы принять решение в такой ситуации. Мы ни разу даже не поинтересовались тем, как она себя чувствует и чего хочет. Мы решили всё замолчать. Забрали ее из школы, увезли за границу и оставались там, пока не родился ребенок. Никто не должен был знать об этом. Что скажут люди?
        Последние слова Карл-Эрик произнес с особенной горечью. Что может быть важнее чужого мнения? В списке приоритетов оно стоит выше счастья родной дочери и семейного благополучия. Но Карл-Эрик не мог переложить всю вину на Биргит. Она была одной из тех, для кого важнее всего то, как все выглядит со стороны. С другой стороны, проанализировав свое поведение в течение этого года, Карл-Эрик пришел к выводу, что и сам шел у нее на поводу ради незапятнанности фасада. Он почувствовал, как из желудка к горлу поднялось что-то тошнотворно-кислое, и несколько раз сглотнул, прежде чем продолжить:
        – После родов мы записали ее в школу-пансион, вернулись в Гётеборг и продолжили жить.
        Каждое его слово было исполнено горечи и самоуничижения. Глаза Биргит были полны злобы, быть может, даже ненависти. Она уставилась на мужа так, словно хотела заставить его замолчать силой своей воли. Но он-то знал, что все началось в тот день, когда Алекс обнаружили мертвой. Карл-Эрик понимал, что в этой истории они должны дойти до конца, заглянуть под каждый камень и вытащить на свет божий всех гнездящихся там тварей. И лучше открыть всю правду самим, своими словами. Его, Карла-Эрика, словами, раз уж так получилось. Наверное, это следовало бы сделать раньше, но мужество созревало в нем постепенно. Звонок Патрика Хедстрёма стал последней каплей.
        Карл-Эрик понимал, что сильно недоговаривает. Усталость лежала на нем, словно ватное одеяло, и он предоставил Хедстрёму задавать вопросы, чтобы восполнить недостающее. Карл-Эрик откинулся на спинку кресла и вцепился в подлокотники.
        Далее заговорил Хенрик. Его голос дрожал:
        – Почему вы мне ничего не сказали? Почему молчала Алекс? Я чувствовал, что она что-то скрывает, но чтобы такое…
        Карл-Эрик беспомощно развел руками. Ему было нечего ответить зятю.
        Патрик был потрясен, но из последних сил сохранял профессиональную невозмутимость. Он поднял ручку с пола и попытался сосредоточиться на записях в блокноте.
        – Так кто изнасиловал Алекс? Это был кто-то из школы?
        Карл-Эрик только кивнул.
        – Это был… – Патрик замялся. – Нильс Лоренц?
        – Кто такой Нильс Лоренц? – спросил Хенрик.
        Биргит ответила ему голосом холодным как сталь:
        – Он подрабатывал внештатным учителем в школе. Сын Нелли Лоренц.
        – И где он сейчас? Его должны были посадить в тюрьму за то, что он сделал с Алекс. – Хенрик словно все еще недоумевал, о чем идет речь.
        – Он пропал без вести двадцать пять лет тому назад, и после этого его никто не видел. Хотя меня тоже интересует вопрос, почему на него не заявили в полицию. Я искал в наших архивах, там нет ничего подобного.
        Карл-Эрик прикрыл глаза. Хедстрём никого ни в чем не обвинял, но Карлгренам приходилось перед ним оправдываться. Каждый вопрос колол Карла-Эрика словно иголка, напоминая об ошибке, совершенной четверть века назад.
        – Мы не заявляли в полицию. Как только все выяснилось, я побежал к Нелли и рассказал ей о том, что сотворил ее сын. Я был решительно настроен написать заявление и прямо сказал ей об этом, но…
        – Но Нелли пришла ко мне и предложила уладить дело миром, – перебила мужа Биргит. – Она сказала, что нет смысла лишний раз унижать Алекс, чтобы вся Фьельбака от мала до велика тыкала ей в спину пальцами. В наших общих интересах, сказала она, чтобы все это осталось между нашими семьями. Так оно будет лучше, и для Алекс тоже.
        Биргит сидела на диване прямая как палка.
        – Нелли устроила меня на хорошую работу здесь, в Гётеборге, – подхватил Карл-Эрик. – Мы оказались не лучше всех тех, кого ослепили деньги и посулы.
        Он оставался беспощадно честен сам с собой. Времена самооправданий и замалчиваний миновали.
        – Деньги не имели никакого значения; что ты такое говоришь, Карл-Эрик, – возмутилась Биргит. – Мы думали только о счастье дочери. Что бы она выиграла с того, если б все узнали, что с ней случилось? Мы дали ей возможность жить дальше.
        – Нет, Биргит, мы дали себе возможность жить дальше, – поправил Карл-Эрик. – А Алекс оказалась в тупике из-за нашего молчания.
        Они смотрели друг на друга через стол. Карл-Эрик знал, что есть вещи, которые нельзя исправить, но Биргит этого никогда не понимала.
        – А ребенок? Что случилось с ним? Его отдали в приемную семью?
        Снова молчание. На вопрос Патрика ответил новый голос по ту сторону приоткрытой двери:
        – Нет, ребенка не отдали в приемную семью. Они решили оставить девочку себе и лгать ей, кто она на самом деле.
        – Юлия! – закричала Биргит. – Я думала, ты у себя наверху…
        Карл-Эрик повернулся и увидел в дверях Юлию. Должно быть, она незаметно прошмыгнула в гостиную со второго этажа. Он задался вопросом, как долго она здесь стояла.
        Юлия прислонилась к дверному косяку и сложила руки на груди. Все ее бесформенное тело выражало протест. Времени было четыре часа дня, но она до сих пор не сняла пижамы. Не похоже было также, чтобы она хотя бы раз в неделю принимает душ. От жалости в груди Карла-Эрика закололо еще сильней. Бедный, бедный гадкий утенок…
        – Если б не Нелли, то есть бабушка, я никогда не узнала бы правды, ведь так? Вы ни за что не признались бы мне, что моя мама никакая мне не мама, а бабушка, а папа на самом деле дедушка, а та, кого я называла сестрой… моя мать. Вам все понятно или повторить? Это ведь действительно сложновато.
        Последний вопрос был обращен к Патрику. Юлия как будто наслаждалась выражением ужаса на его лице.
        – Несколько извращенно, не так ли? – Она понизила голос до театрального шепота и приложила палец к губам: – Только тссс… никому об этом не говорите. Что скажут люди? Только представьте себе, что на улицах будут судачить о честном семействе Карлгрен…
        Затем снова возвысила голос:
        – Но, слава богу, Нелли открыла мне все это, когда летом я подрабатывала у нее на фабрике. Она рассказала мне, кто я такая, то есть только то, что я имею право знать. И я впервые увидела свою жизнь как бы со стороны, поняла, что с самого начала мне не было места в этой семье. Иметь такую сестру, как Алекс, нелегко, но я боготворила ее. Она была всем, чем я так хотела быть – и не была. И я видела, какими глазами все смотрели на меня и на нее. Сама Алекс предпочитала меня не замечать, но от этого я боготворила ее лишь еще больше. Нелли объяснила мне почему. Алекс просто не могла меня видеть. Выродок, плод насилия, я одним своим присутствием напоминала ей о том, о чем она больше всего хотела забыть. Неужели вы не понимаете, как это на самом деле ужасно?
        Карл-Эрик содрогнулся, словно получил пощечину. Он знал, что Юлия права. Оставить ее в доме означало заставить Алекс ежедневно и ежечасно переживать ужас, которым закончилось ее детство. Непростительная жестокость и страшная несправедливость по отношению к Юлии. Карл-Эрик никак не мог забыть, как она появилась на свет. Юлия кричала так, будто знала обо всем уже тогда. Она отвергала этот мир все время, пока росла, никогда не упуская случая сделать всё всем наперекор. А Биргит была слишком стара, чтобы управиться с таким ребенком.
        В каком-то смысле им стало легче, когда однажды летом она вернулась от Лоренцев, источая злобу каждой п?рой. Их не удивило, что Нелли просто взяла и рассказала девочке правду. Старая ведьма никогда не принимала в расчет интересы других и на этот раз сделала то, что пришло ей в голову. Поэтому поначалу они пытались отговорить Юлию работать на фабрике, но та была упряма, как и всегда.
        Для Юлии же Нелли Лоренц открыла новый мир. Впервые девочка увидела человека, который с ней считался. Хотя у Нелли был Ян, кровное родство много значило в ее понимании, поэтому однажды она сказала Юлии, что хочет сделать ее своей наследницей. И Юлия изменилась, Карл-Эрик заметил это сразу. Она стала боготворить Нелли, как до того – Алекс.
        Все это пронеслось в голове Карла-Эрика, как только он увидел в дверях гостиной Юлию со скрещенными на груди руками и освещенную со спины льющимся из кухни мягким светом. Самое печальное было, что они с Биргит любили Юлию, несмотря на то, что сама Юлия ни за что не поверила бы в это, – вот самое печальное. Просто она была гадким утенком, чужим птенцом в их гнезде, и рядом с ней они слишком остро ощущали свою беспомощность. Теперь же стало ясно, что они потеряли ее навсегда, даже если физически Юлия все еще оставалась в их доме.
        Хенрик выглядел так, словно ему не хватало воздуха. Он опустил голову к коленям и закрыл глаза. На какое-то мгновение Карл-Эрик засомневался, стоило ли приглашать его сюда. Он сделал это, потому что Хенрик, как член семьи, имел право знать правду. И тоже любил Алекс.
        – Юлия…
        Биргит протянула руки в неловком умоляющем жесте, но та уже повернулась к ней спиной. По лестнице застучали шаги.
        – Мне жаль, что так получилось. Я чувствовал, что здесь что-то не так, но никогда не думал… Не знаю, что и сказать. – Патрик беспомощно развел руками.
        – Мы и сами не знали, что должны говорить… во всяком случае, друг другу. – Карл-Эрик испытующе посмотрел на жену.
        – Как долго Нильс Лоренц преследовал ее?
        – Этого мы точно не знаем. Алекс отказывалась говорить на эту тему. Может, несколько месяцев, а может, и год… – Карл-Эрик смутился. – И здесь ответ на ваш следующий вопрос.
        – Какой?
        – О связи между Алекс и Андерсом. Андерс Нильсон тоже был его жертвой. За день до переезда мы нашли записку, которую Алекс написала Андерсу. Из нее следовало, что он стал жертвой насилия со стороны Нильса. Похоже, они как-то почувствовали или узнали друг в друге товарищей по несчастью – я понятия не имею как – и стали искать друг у друга поддержки. Я взял эту записку и отправился к Вере Нильсон. Рассказал ей, что случилось с Алекс и, возможно, с ее Андерсом тоже. Это далось мне нелегко. Андерс – единственное, что у нее было. В глубине души я надеялся, что Вера сделает то, на что у нас не хватило духу, – заявит на Нильса в полицию и призовет его к ответу. Но она, похоже, оказалась так же слаба, как и мы.
        Тут Карл-Эрик, словно инстинктивно, принялся массировать грудь. Боль все усиливалась, и теперь под пальцами буквально бушевал огонь.
        – И вы действительно не знаете, где сейчас Нильс?
        – Не имею ни малейшего понятия. Надеюсь, он страдает, где бы он ни был.
        В груди будто что-то накалялось. Пальцы онемели, и Карл-Эрик понял, что это серьезно. Перед глазами начало темнеть. Он еще различал контуры предметов и движущиеся рты говорящих, но звуки лились ему в уши словно при ускоренной перемотке. На мгновение во взгляде Биргит угасла злоба, и он почувствовал некоторое облегчение, но когда ее глаза округлились в ужасе, понял, что что-то пошло не так. А потом все поглотила темнота.

* * *

        После сумасшедшей гонки в Сальгренскую больницу Патрик сидел в машине и пытался взять себя в руки. Он следовал за «Скорой» на своей машине, а потом оставался с Биргит и Хенриком до получения известия о том, что Карл-Эрик благополучно пережил критическую стадию сердечного приступа.
        Для Патрика это был особенный день. Он многое повидал за время службы в полиции, но история Карлгренов потрясла его до глубины души. Хедстрём не сомневался в ее правдивости и все-таки не мог взять в толк то, что услышал. Как можно «идти дальше», пережив то, что выпало на долю Алекс? Ее не просто изнасиловали и лишили детства, но и заставили весь остаток жизни иметь перед глазами живое напоминание о пережитом ужасе. Как ни старался Патрик, он не находил никаких оправданий тому, что сделали ее родители. И не мог представить себе, как это – дать уйти от ответственности тому, кто сломал жизнь твоему ребенку. Не говоря о том, чтобы пытаться все это замолчать. Неужели незапятнанность фасада важнее жизни и здоровья родной дочери? У Патрика не хватало сил это понять.
        Он сидел с закрытыми глазами, откинувшись на подголовник. Сгущались сумерки, и пора было возвращаться домой, но Патрик не чувствовал в себе ни желания, ни сил. Даже мысли об Эрике не могли заставить его завести машину. Его мир рухнул в одночасье, словно из-под него выбили некую несущую основу.
        С другой стороны, ужасная история помогла собрать воедино разрозненные до того кусочки пазла. Поэтому полицейский в Патрике был удовлетворен, в чем он признавался себе не без чувства вины. Так много вопросов разрешила эта беседа… Но ощущение собственной беспомощности лишь усилилось, потому что убийство Алекс и Андерса все еще оставалось тайной, покрытой мраком. Похоже, мотивы все-таки лежали в прошлом. Патрику трудно было допустить, что это не так. И это единственная явная связь между Алекс и Андерсом.
        С другой стороны, зачем кому-то понадобилось убивать жертвы давнишнего насилия? Почему именно сейчас? Что такое поднялось из глубин прошлого, что могло развязать эту кровавую бойню? Патрик не представлял себе, с какой стороны браться за дело, и это приводило его в отчаяние.
        Беседа в доме Карлгренов наметила большой прорыв в расследовании и тут же завела его в тупик. Патрик прокручивал в уме увиденное и услышанное за день, пока ему вдруг не пришло в голову, что путеводная нить находится при нем, в этой машине. Он совсем забыл о ней за всеми потрясениями и суматохой. Когда же понял, что имеет уникальную возможность обследовать эту улику более основательно, и вовсе воспрял духом. Немного удачи – вот и все, что ему для этого требовалось.
        Патрик включил телефон, проигнорировав три пропущенных голосовых сообщения, и набрал в поисковике Сальгренскую больницу. Выбрал номер коммутатора и нажал кнопку вызова.
        – Сальгренская больница.
        – Мое имя Патрик Хедстрём. Меня интересует, работает ли у вас Роберт Эк? Отделение судмедэкспертизы…
        – Одну минуту…
        Патрик затаил дыхание. Роберт был его однокурсником по полицейской школе, выбравшим специализацию по судмедэкспертизе. Они много общались в студенческие годы, но потом связь оборвалась. Краем уха Патрик слышал, что Роберт устроился в Сальгренскую больницу, и теперь скрестил пальцы, чтобы это оказалось правдой.
        – Вот, теперь вижу, – сказал голос в трубке. – У нас действительно работает Роберт Эк. Вас соединить?
        Хоть какая-то радость в этот ужасный день.
        – Да, пожалуйста.
        Еще пара сигналов – и Патрик услышал хорошо знакомый голос Роберта.
        – Роберт Эк, отделение судмедэкспертизы.
        – Привет, старина. Узнал?
        Нависла пауза. Патрик было решил, что за столько лет Роберт успел забыть его голос и уже хотел прийти на помощь другу молодости, когда тот снова заговорил:
        – Патрик Хедстрём, это ты, старый негодник? Черт меня подери, сколько лет… Как так вышло, что ты вдруг вспомнил об однокашнике? Должно быть, произошло что-то и в самом деле из ряда вон выходящее…
        Голос Роберта показался Патрику раздраженным, и он застыдился. Хедстрём и без того знал, что не слишком жалует старых приятелей своим вниманием. В отличие от Роберта, который одно время напоминал о себе, но потом перестал, так и не дождавшись ответной активности со стороны Патрика.
        – Прости, я знаю, что виноват. Так уж вышло, что сейчас я оказался на парковке возле Сальгренской больницы. Вспомнил, что ты будто когда-то здесь работал, и вот решил набрать наудачу…
        – Черт… Ну, это же здорово, заходи.
        – Как мне тебя там найти?
        – Мы сидим в подвале. Пройди через главный вход, спустись на лифте – и направо до конца коридора. Там будет дверь. Позвонишь – я открою.
        – Отлично. Буду через пару минут.
        Патрика, конечно, смущало, что он вспомнил о старом друге не раньше, чем возникла необходимость воспользоваться его услугами. С другой стороны, Роберт тоже кое-чем ему обязан. В студенческие годы он был помолвлен с девушкой по имени Сюзанна. Они уже жили вместе, когда Роберту вздумалось вдруг закрутить параллельный роман с однокурсницей по полицейской школе Марией. За два года такой жизни Патрику не раз приходилось выручать друга из затруднительных ситуаций. Но по части придумывания алиби его фантазия была неистощима, особенно когда Сюзанна спрашивала по телефону, куда запропастился Роберт.
        Теперь, много лет спустя, Патрик осознавал, что помогал Роберту в недостойном деле. Но тогда оба были молоды и, по незрелости, не слишком щепетильны в вопросах морали. Патрик даже завидовал приятелю, умудрявшемуся кружить голову одновременно двум девицам. Конечно, в конце концов все открылось, и Роберт остался не только без подруги, но и без квартиры. Правда, благодаря все тому же неистощимому шарму ему не пришлось долго ночевать на диване у Патрика. Вскоре у него появилась новая девушка, и он переехал к ней.
        Патрик слышал, что с некоторых пор Роберт стал отцом семейства, что казалось совершенно невероятным. Теперь у него появилась возможность проверить, как обстоят дела на самом деле.
        Хотя поначалу все оказалось не так просто, как выходило со слов Роберта. Патрик долго плутал по бесконечным больничным коридорам, прежде чем нашел нужный кабинет и позвонил в дверь.
        – Патрик! Дружище!
        Они обнялись и отступили на шаг, чтобы посмотреть, что с ними сотворило время. По отношению к Роберту оно, во всяком случае, было милосердно. Патрик надеялся, что насчет него друг сделает такой же вывод, – и для верности втянул живот и выпятил грудь.
        – Входи же…
        Роберт провел приятеля в кабинет, представлявший собой тесную каморку, где места едва хватало для одного, не говоря уж о двоих. Патрик присел на стул напротив однокашника и внимательнее вгляделся в его лицо. Светлые волосы Роберта были тщательно причесаны, как и в годы молодости, а медицинский костюм опрятен и выглажен. Патрику всегда казалось, что аккуратностью в одежде Роберт старается компенсировать полный хаос в личной жизни.
        Внимание Хедстрёма привлек снимок на одной из полок позади письменного стола.
        – Твоя семья? – Он не смог скрыть удивления в голосе.
        Роберт гордо улыбнулся и снял фотографию с полки.
        – Жена, Карина, и дети, Оскар и Майя.
        – Сколько им?
        – Оскару два года, Майе шесть месяцев.
        – Очень симпатичные. И как давно ты женат?
        – Скоро три года. Тебе, наверное, не верится, что из меня получился отец семейства?
        Патрик рассмеялся:
        – Нет, признаться. Это было так на тебя не похоже…
        – Да, ну ты ведь знаешь, к старости и дьявол становится богобоязненным. Сам-то как? У тебя в этом плане, наверное…
        – Да нет, в этом плане я как раз не преуспел, – перебил приятеля Патрик. – Я разведен, детей нет. Что при таких обстоятельствах можно считать скорее удачей.
        – Печально слышать.
        – Но не все так плохо. И в этом плане намечается кое-что многообещающее; посмотрим…
        – Так зачем я тебе все-таки понадобился?
        Патрик заерзал на стуле, снова почувствовав неловкость.
        – Был вот в городе по одному полицейскому делу и вспомнил, что у меня есть знакомый судмедэксперт. Мне нужна твоя помощь, и чтобы без долгой административной рутины. На нее у меня нет ни времени, ни терпения. При соблюдении всех формальностей мне придется ждать ответа несколько недель.
        Глаза Роберта загорелись, в нем пробудилось любопытство. Он приставил кончики пальцев обеих рук друг к другу, ожидая разъяснений Патрика.
        Хедстрём достал из сумки бумаги в пластиковом пакете и протянул Роберту. Тот поднес листок к настольной лампе.
        – Это листки из блокнота, найденного в квартире жертвы убийства, – объяснил Патрик. – Я вижу там отпечаток текста, из которого могу разобрать только фрагменты. Можешь помочь мне прочитать больше?
        – Да-а-а… – протянул Роберт. – У меня есть для этого кое-какое оборудование. – Он замолчал, продолжая держать листок под лампой. – Только, видишь ли, существуют определенные правила насчет того, как и в каком порядке действовать в таких случаях… У меня кучи таких бумажек, и каждая терпеливо ждет своей очереди.
        – Я знаю, Роберт, но мне кажется, моя бумажка не займет у тебя много времени. И если ты сможешь в порядке исключения…
        У Роберта между бровей залегла морщинка. Некоторое время он размышлял над предложением Патрика, а потом улыбнулся и рывком поднялся из-за стола.
        – Ну хорошо, сведем формальности к минимуму. Это и в самом деле займет не больше нескольких минут. Идем…
        Они вышли в коридор, после чего Роберт провел Патрика в комнату напротив его, которая оказалась просторной и светлой и полной всевозможного оборудования. Все вокруг – белые стены, хромированные шкафы, столы и тумбочки – сверкало чистотой, как и должно быть в больнице. Аппарат, который был нужен Роберту, стоял в глубине посещения. Эксперт осторожно вынул бумагу из пакета, поместил под объектив и нажал «пуск». Загорелась синяя лампочка, и на экране проступили слова.
        – Ну как?
        Патрик пробежал глазами текст.
        – Это именно то, что мне было нужно. Ты позволишь мне задержаться здесь на пару минут, чтобы переписать, что там написано?
        Роберт улыбнулся.
        – У меня есть предложение получше. Давай сфотографируем текст, а снимок ты заберешь с собой.
        Широкая улыбка разлилась по лицу Патрика:
        – Супер, давай!
        Спустя полчаса Хедстрём возвращался из лаборатории с фотокопией листка из блокнота Андерса Нильсона. Уходя, он клятвенно пообещал Роберту время от времени напоминать о себе звонками, так что тот почти поверил ему. Увы, напрасно. Патрик знал себя слишком хорошо.
        Домой он возвращался в раздумьях. Хедстрём любил ехать по темноте. Ночная тишина окутывала его, как кусок черного бархата, и только огни редких встречных автомобилей нарушали уединение. Постепенно мысли прояснились. Фрагмент за фрагментом Патрик монтировал воедино то, что уже знал, с тем, что прочитал в кабинете Роберта. Подъезжая к своему дому в Танумсхеде, он был уверен, что разгадал по крайней мере одну из мучивших его загадок.
        Было непривычно ложиться в постель одному, без Эрики. Просто удивительно, как быстро привыкает человек ко всему хорошему. Когда Эрика позвонила на мобильный и сказала, что к ней неожиданно приехала сестра и сегодня ему лучше переночевать у себя, Патрика удивила его собственная реакция. Он был страшно разочарован и хотел бы знать больше, но по голосу Эрики понял, что она не может говорить. Пришлось удовлетвориться обещаниями созвониться завтра, но до завтра нужно было еще дожить.
        Мысли об Эрике и планах на завтрашний день совершенно прогнали сон. Патрику предстояла долгая ночь.

* * *

        Как только дети уснули, выдалась минутка поговорить. Эрика разморозила кое-что из готовой еды, потому что Анна выглядела голодной. Да и сама она за хлопотами давно не замечала урчания в желудке.
        Пока Анна ковыряла вилкой еду, Эрика ощущала знакомое беспокойство за младшую сестру. Слабую дрожь в желудке, которая появлялась каждый раз, когда Эрика брала Анну на руки и баюкала, целуя в больное место. Теперь сестра стала старше, и болячки у нее посерьезней, чем разбитое колено. Такие, против которых бессильна и сама Эрика. Впервые в жизни она увидела в сестре взрослого человека. И растерялась, потому что не знала, что говорить. Просто сидела и молчала, ожидая, что Анна начнет первая. Что и произошло спустя довольно долгое время.
        – Я не знаю, как мне быть, Эрика, – сказала сестра. – Что мне делать с собой и детьми? Куда мы пойдем? На что будем жить? У меня был дом, теперь его нет…
        Анна вцепилась в край стола так, что костяшки пальцев побелели. Она как будто решила справиться со своей проблемой физически.
        – Тссс… тихо, не думай об этом сейчас. Все образуется. Сейчас тебе нужно отдохнуть. Оставайся здесь, сколько потребуется. Это ведь и твой дом тоже или как?
        Эрика слабо улыбнулась и с облегчением увидела, что Анна ответила тем же. Она быстро утерла под носом обратной стороной ладони и стала в задумчивости щипать скатерть.
        – Я не могу простить себе, что позволила всему этому зайти так далеко. Он поднял руку на Эмму… как он мог поднять руку на Эмму…
        Снова потекли сопли, и Анна достала носовой платок.
        – Как я допустила, чтобы он поднял руку на Эмму? Или я не знала, что такое может произойти? Но я закрывала на это глаза, потому что так мне было удобно…
        – Анна, если я в чем и уверена на сто процентов, так это в том, что сознательно ты никогда не причинишь вреда детям.
        Эрика перегнулась через стол и взяла руку Анны в свою. Та оказалась пугающе тонкой, невесомой, как птичья лапка; стоит прижать сильнее – и косточки затрещат.
        – И чего я уж совсем не могу понять в себе, – продолжала Анна, – так это того, что и после всего этого какая-то часть во мне продолжает любить Лукаса. Я так долго любила его, что это стало частью меня. И теперь мне остается только взять нож и избавиться от нее, чисто физически. Я стала сама себе противна.
        Дрожащей рукой Анна провела по груди, словно чтобы показать, в каком именно месте сидит зло.
        – Здесь нечего стыдиться, – успокоила сестру Эрика. – Теперь тебе нужно думать только о том, как снова наладить свою жизнь. – Она сделала паузу. – И ты должна заявить на Лукаса в полицию.
        – Нет, Эрика, нет… Этого я сделать не могу.
        По ее щекам потекли слезы. Несколько капель повисли на подбородке, прежде чем упасть, образовав мокрые пятна на скатерти.
        – Ты должна, Анна. Ты не можешь после всего этого позволить ему уйти просто так. И не говори мне, что сможешь жить в мире с собой после того, как позволила кому-то безнаказанно сломать руку твоей дочери.
        – Не знаю, Эрика… У меня в голове все перемешалось. Сейчас я не могу думать об этом: может, позже…
        – Нет, Анна, сейчас. Потом будет поздно. Ты должна сделать это прямо сейчас. Я отведу тебя в полицейский участок, но ты сделаешь все сама, и не только ради детей, но и ради себя самой.
        – Даже не знаю, хватит ли у меня на это сил…
        – А я знаю, что хватит. Адриану и Эмме повезло больше, чем нам с тобой. У них есть мама, которая любит их и может сделать для них все.
        Последние слова прозвучали с горечью. Анна вздохнула:
        – Ты должна отпустить это, Эрика. Я давно поняла, что из родителей нас любил только папа, но перестала размышлять о том, почему так получилось. Откуда мне знать? Быть может, мама просто не хотела детей, или хотела, но не таких, как мы… Мы никогда ничего не узнаем, так что толку мучить себя понапрасну? Хотя из нас двоих мне повезло больше. Кроме папы, у меня была ты. Даже если я тебе никогда об этом не говорила, я помню, что ты для меня сделала и кем была для меня, пока я росла. А у тебя, Эрика, не было никого, кто заменил бы тебе мать. Но ты не должна озлобляться. Ты должна уметь отпускать, Эрика. Сейчас у тебя, похоже, наметились перемены к лучшему, а ты никак не можешь расстаться с прошлым. Позволь мне хоть раз послужить для тебя примером.
        Обе рассмеялись сквозь слезы, и на этот раз настала очередь Эрики промокать глаза салфеткой. От накала эмоций стало нечем дышать, зато внутри все словно омылось. Слишком многое оставалось невысказанным. Много пыли скопилось в углах, и сестры почувствовали, что пора браться за швабры.
        Они беседовали до утра, пока серые рассветные сумерки не прогнали темную зимнюю ночь. Дети спали дольше обычного. И когда Адриан пронзительным криком объявил наконец о своем пробуждении, Эрика предложила Анне вздремнуть пару часов и пообещала позаботиться о детях.
        На душе у нее стало легко, как никогда. Конечно, ее беспокоило то, что случилось с Эммой. Но за эту ночь между сестрами было высказано так много всего, что вызрело и перезрело за эти годы. Отчасти это была неприятная правда, которую тем не менее нужно было выслушать. Эрику удивило, что младшая сестра видит ее насквозь. До сих пор она недооценивала Анну, иногда даже смотрела на нее свысока, как на большого, но безответственного ребенка. Но Анна оказалась не такой, и Эрику радовало, что она наконец смогла ее разглядеть.
        Они много говорили о Хедстрёме, и Эрика, с Адрианом на руках, набрала его домашний номер. Патрик, голосом автоответчика, сообщил ей, что его нет дома, и Эрика попробовала дозвониться ему на мобильный. Это оказалось не так легко, как обычно: Адриан пришел в восторг при виде ее мобильника и никак не соглашался уступить тете такую красивую игрушку. Когда же наконец пошли сигналы и в трубке послышался знакомый голос, ночную усталость как рукой сняло.
        – Привет, любимая.
        – Мммм… мне понравилось, как ты меня назвал.
        – Как ты?
        – Так… спасибо. У нас здесь небольшая семейная трагедия, расскажу позже. Много всего произошло за это время, и мы с Анной проговорили всю ночь. А сейчас я сижу с детьми, а она прилегла вздремнуть на пару часов.
        Патрик услышал, как Эрика подавила зевок.
        – Ты, похоже, устала.
        – Я устала. Но Анне больше, чем мне, нужен отдых, поэтому надо продержаться еще пару часов. Дети маленькие, их нельзя оставлять одних.
        Адриан громко залопотал в знак подтверждения.
        Патрик решил все в ту же секунду.
        – Я знаю, что нам делать.
        – Как? Привязать их к перилам на лестнице? – Эрика рассмеялась.
        – Я приеду и присмотрю за ними.
        Она недоверчиво хмыкнула:
        – Ты? За детьми?
        Хедстрём взял обиженный тон.
        – Может, ты считаешь, что я недостаточно созрел для этого? Если я собственными руками одолел двух грабителей-взломщиков, то с двумя карапузами уж точно справлюсь. Или ты мне не доверяешь?
        Замолчав, Патрик услышал, как Эрика театрально вздохнула в трубку:
        – Нет, я верю, что ты справишься. Но предупреждаю: это два маленьких хищника. Уверен, что угонишься за ними, в твои-то годы?
        – Я попытаюсь. На всякий случай прихвачу с собой таблетки от сердечного приступа.
        – Тогда предложение принимается. Когда будешь?
        – Сейчас. Собственно, я на пути во Фьельбаку, ехал по одному делу… Сейчас проезжаю гольфбан. Увидимся через пять минут.
        Когда он выходил из машины, Эрика стояла в дверях. Мальчик с круглыми щеками, которого она держала на руках, раскачивался и отчаянно дергал всеми конечностями. Из-за спины, почти незаметная, выглядывала девочка с загипсованной рукой на повязке и пальцем другой, здоровой руки во рту. Патрик все еще не знал, что заставило Анну так внезапно объявиться во Фьельбаке, но, сопоставив то, что рассказывала Эрика о зяте, с тем, что сейчас видел перед собой, составил свою версию происшедшего и ужаснулся. Он ни о чем не спрашивал, выжидая, пока Эрика все расскажет сама.
        Приблизившись к дому, Патрик поприветствовал всех троих поочередно. Поцеловал Эрику в губы, потрепал Адриана по щеке и присел на корточки поздороваться с Эммой. Взял девочку за здоровую руку:
        – Привет, я Патрик. А тебя как зовут?
        Ответ последовал далеко не сразу:
        – Эмма. – После чего палец снова оказался во рту.
        – Она еще не оправилась, – Эрика передала Адриана Патрику и повернулась к Эмме. – Маме и тете Эрике нужно немного поспать, а с вами посидит Патрик, согласны? Он – мой старый друг, и очень-очень милый. И если ты тоже будешь милой, Патрик достанет тебе мороженого из морозилки.
        Эмма недоверчиво посмотрела на Эрику, но аргумент с мороженым оказался решающим, и она неохотно кивнула. Эрика подняла глаза на Патрика:
        – Тогда я оставляю их на тебя, увидимся через пару часов. Постарайся, чтобы они дожили до моего возвращения.
        Эрика ушла по лестнице на второй этаж, а Патрик обратился к девочке, которая все еще подозрительно дулась:
        – Ну, что скажешь? Ты играешь в шахматы? Нет? А как насчет мороженого на завтрак? Звучит соблазнительно или что? Ну, давай… А кто добежит до холодильника вторым, получит морковку.

* * *

        Анна медленно возвращалась в реальность, как будто выпала из нее на сотни лет, как Спящая красавица. Открыв глаза, не сразу поняла, где находится. Потом узнала обои в своей комнате, и воспоминания обрушились на нее градом камней. Анна быстро села. Дети! Но потом услышала с первого этажа радостный голос Эммы и вспомнила, что Эрика обещала позаботиться о малышах, пока она будет спать. Анна снова легла, решив понежиться еще пару минут в теплой постели. Стоит только встать – и впряжешься на весь день…
        Медленно в ее сознании прояснилось, что голос, доносящийся снизу вперемежку с радостными криками Эммы и Адриана, принадлежит не Эрике. У Анны все похолодело внутри при мысли, что это вернулся Лукас. Но в следующий момент она подумала, что Эрика скорее пристрелит его на пороге, чем впустит в дом.
        Анна на цыпочках встала с постели, вышла на лестницу, опустилась на корточки и посмотрела вниз, спрятавшись за перилами. Гостиная выглядела как после бомбежки. Посредине стояла хижина, сооруженная из диванных подушек и четырех обеденных стульев. Кубики Адриана были разбросаны по всей комнате. На столе громоздилась куча упаковочной бумаги из-под мороженого, и Анна, вздохнув, поняла, что сегодня ей, по-видимому, не удастся запихнуть в Эмму ни ложки нормальной еды – ни за обедом, ни за ужином.
        Что касается самой Эммы, она восседала на плечах симпатичного темноволосого мужчины с теплыми карими глазами и заливисто смеялась. Адриан, разделяя радость сестры, катался по полу в одних подгузниках. Но самым замечательным персонажем открывшейся глазам Анны картины был все-таки Патрик, который в этот момент раз и навсегда завоевал ее сердце. Анна поднялась из своего укрытия и откашлялась, привлекая к себе внимание всех троих.
        – Мама, смотри, какая у меня лошадь!
        Эмма продемонстрировала свою власть над «лошадью», изо всей силы дернув Патрика за волосы. Тот запротестовал, но слишком робко, чтобы напугать маленькую диктаторшу.
        – Ты должна беречь свою лошадь, Эмма, – заметила Анна дочери, – иначе в следующий раз не сможешь на ней ездить.
        Эмма посерьезнела и задумалась над словами матери. А потом похлопала Патрика по темной «гриве», как бы желая показать себя настоящей наездницей.
        – Привет, Анна. Сколько лет…
        – Привет. Надеюсь, они не заездят тебя до смерти.
        – Нет, это действительно очень весело, – он серьезно посмотрел на Анну. – Я помню о ее руке, не волнуйся.
        – Спасибо. Похоже, ей нравится… Эрика спит?
        – Да, она показалась мне очень усталой, когда позвонила утром, и я предложил помощь.
        – Спасибо. У тебя прекрасно получается.
        – Стараюсь. Надеюсь, Эрика не очень рассердится, когда увидит, что мы сделали с ее гостиной?
        При виде его озабоченного лица Анна окончательно развеселилась. Как видно, Эрика успела приучить парня к порядку.
        – Мы поможем ей убраться. А сейчас, думаю, пришло время кофе. Хочешь?
        …Они пили кофе и беседовали, как старые приятели. Путь к сердцу Анны лежал через детей, а Эмма так и светилась от счастья и все увивалась вокруг Патрика, игнорируя призывы матери хотя бы на минутку оставить его в покое.
        К тому времени, когда в гостиную спустилась заспанная Эрика, Анна успела расспросить Хедстрёма обо всем, начиная от размера его обуви и кончая причиной развода. И когда тот под конец объявил, что вынужден уехать, все три девушки запротестовали, и Адриан, конечно, присоединился бы к ним, если б не предпочел вздремнуть после обеда.
        Как только за окном стих звук удаляющейся машины, Анна взглянула на сестру широко раскрытыми глазами.
        – Боже, да это же мечта любой тещи! У него, случайно, нет младшего брата?
        В ответ Эрика только счастливо улыбнулась.

* * *

        Патрик на два часа припозднился с делом, которое наметил на сегодняшний день и из-за которого всю ночь без сна проворочался в постели. А ведь, казалось, опыт полицейской работы приучил его ко всему, и в мире не осталось ничего такого, что могло бы выбить его из колеи. И вот теперь, когда Патрик раскрыл одно из двух убийств, это его совсем не радовало.
        Он медленно вел машину от Сэльвика в сторону центра, оттягивая предстоящую встречу как можно дальше. Но дорога была короткой, и Патрик все равно прибыл на место раньше, чем того хотел. Оставив машину на парковке возле магазина «Эвас Ливс», он направился к дому в самом конце улицы, резко обрывающейся у крутого спуска к рыбацким домикам у воды.
        Дом был старый и выглядел совсем запущенным. Патрик занес руку, чтобы постучать в дверь, и остановился на пару секунд собраться с духом. В тот момент, когда костяшки его пальцев коснутся деревянной рамы, от Патрика Хедстрёма останется только полицейский. И он будет делать свою работу, невзирая на то, какие чувства она у него вызывает.
        Вера открыла почти сразу. Она вопросительно посмотрела на гостя и отступила в сторону, пропуская его в дом. Они прошли на кухню и остановились возле стола. Патрик обратил внимание на то, что Вера даже не спросила его, в чем дело. Похоже, она все уже знала. И теперь его задачей было изложить все так, чтобы причинить ей как можно меньше боли.
        Она спокойно смотрела на полицейского. Лишь темные круги вокруг глаз свидетельствовали о том, как Вера оплакивала смерть сына. На столе лежал старый фотоальбом, и можно было не сомневаться, что, заглянув в него, Патрик обнаружил бы множество фотографий Андерса в детстве. Наверное, было жестоко с его стороны беспокоить мать, всего пару дней тому назад потерявшую сына, но Хедстрём усилием воли подавил защитнические инстинкты и сосредоточился на том, за чем сюда приехал.
        – Вера, в последний раз мы виделись с вами при трагических обстоятельствах, и я хотел бы начать с того, что от всей души соболезную вашему горю.
        Она кивнула в ответ. Нависла пауза. Вера ждала продолжения.
        – Понимаю, как вам сейчас тяжело, но моя задача – внести ясность в обстоятельства смерти Андерса.
        Патрик уговаривал ее, как ребенка. Ему было важно, чтобы Вера действительно поняла, что он имеет в виду. Он и сам не смог бы сказать почему.
        – Мы расследовали смерть Андерса как убийство и полагали, что она неким образом связана с убийством Александры Вийкнер, женщины, у которой, как вы знаете, были любовные отношения с вашим сыном. Но не нашли каких-либо следов предполагаемого убийцы. Более того, до сих пор мы так и не поняли, каким именно образом он лишил жизни Андерса. Картина не складывалась, пока я не обнаружил в его квартире одну бумажку.
        С этими словами Патрик выложил на стол фотокопию листка из блокнота Андерса Нильсона, развернув текст так, чтобы Вера могла его почитать. Ее лицо выразило сильное удивление, и она несколько раз перевела глаза с бумажки на Патрика. Потом осторожно взяла улику, повертела в руках, потрогала пальцами. И хрипло спросила:
        – Откуда у вас это?
        – Из квартиры Андерса, – повторил Патрик. – Вы удивлены, потому что думали, что эта записка есть только у вас, в единственном экземпляре.
        Вера кивнула, и Хедстрём продолжил:
        – Так оно, в общем, и есть. Но мы нашли блокнот, в котором Андерс написал этот текст, прежде чем вырвать листок, оставив отпечатки букв на следующей странице. И это то, что нам удалось восстановить.
        Вера горько усмехнулась:
        – Конечно, я на это не рассчитывала. Как все, оказывается, непросто…
        – Я примерно догадываюсь, как все происходило, но хотел бы услышать вашу версию.
        Она осторожно потрогала бумагу, ощупывая каждую букву, словно читала шрифт для слепых. Потом глубоко вздохнула и начала рассказывать:
        – В тот день я, по обыкновению, принесла Андерсу еды. Дверь была не заперта, как обычно. Я позвала немного в прихожей и вошла. Все было тихо. Я увидела его почти сразу, и в это мгновение мое сердце перестало биться. Именно так это ощущалось – полная тишина в груди. Я стала раскачиваться из стороны в сторону, как будто по квартире гулял ветер, чего, конечно, на самом деле не было.
        – Почему вы не вызвали ни полицию, ни «Скорую»?
        Вера пожала плечами:
        – Мне сразу захотелось опустить его на пол. Даже не знаю, каким образом я собиралась сделать это. И только когда подошла ближе, поняла, что все кончено. Мой мальчик мертв.
        Поначалу голос Веры дрожал. Но, сглотнув несколько раз, она сумела его выровнять и теперь говорила с леденящим душу спокойствием:
        – Записку я нашла на кухне. Вы читали ее, поэтому всё знаете. «Я не могу больше жить… – так там было написано. – Мое существование превратилось в одно затянувшееся страдание». Ну и далее – про то, что все потеряло смысл, и про то, что нет сил бороться дальше… Не знаю, сколько я так просидела, час или два. Затем сунула записку в сумочку, и далее мне оставалось только взять стул, на который он встал, чтобы просунуть голову в петлю, и унести его обратно на кухню.
        – Но зачем, Вера? Что это изменило?
        Ее взгляд оставался твердым, но по дрожанию рук Патрик понял, что это спокойствие обманчиво. Он представить себе не мог, что должна испытать мать, увидевшая сына висящим в петле с высунутым распухшим языком и вывалившимися из орбит глазами. Эту картину, невыносимую и для него, она, похоже, обречена теперь видеть до конца своих дней.
        – Я хотела избавить Андерса от лишних унижений. Всю жизнь люди презирали его. Тыкали в спину пальцами, смеялись и считали себя намного лучше. Что бы они сказали, узнав, что Андерс добровольно лишил себя жизни? Я должна была избавить его от позора и не видела способа сделать это иначе.
        – Не понимаю, – лицо Патрика отразило искреннее недоумение. – Почему покончить с собой хуже, чем быть убитым?
        – Вы слишком молоды, чтобы понять это. Презрение к трусам, не имеющим смелости жить, у нас, жителей побережья, в крови. И я не хотела, чтобы народ говорил в таком тоне о моем мальчике. О нем и без того болтали много чего.
        Теперь в ее голосе была сталь. Всю свою жизнь Вера посвятила тому, чтобы защищать сына, и продолжала делать это после смерти, как ни трудно было понять это Патрику.
        Она протянула руку и открыла фотоальбом, так, чтобы его мог видеть и полицейский. Судя по фасону одежды, снимок был годов семидесятых. Андерс улыбался на нем, открыто и беззаботно.
        – Он был красивый, правда? – спросила Вера сонным голосом и пригладила пожелтевшие края фотографии. – И такой послушный, у меня не было с ним проблем…
        Хедстрём с интересом разглядывал снимки. Хорошо все-таки, что этот счастливый мальчик ничего не знал о своем будущем. Одна из фотографий привлекла особенное внимание Патрика. На ней рядом с Андерсом, сидевшим на велосипеде с рулем, похожим на козлиные рога, и сиденьем модели «батон», стояла худощавая светловолосая девочка. Она чуть заметно улыбалась, глядя из-под челки.
        – Это Алекс? – спросил Патрик.
        – Да, – коротко ответила Вера.
        – Они часто играли вместе, когда были маленькими?
        – Не так чтобы часто, но играли. Как-никак они учились в одном классе.
        – И Нильс Лоренц был у них учителем одно время?
        Патрик понял, что ступил на зыбкую почву и теперь должен просчитывать каждый шаг. Вера пристально посмотрела ему в глаза.
        – Да, возможно. Это было так давно…
        – Об этом Нильсе Лоренце много всего говорят. Например, что он куда-то бесследно пропал.
        – Здесь, во Фьельбаке, люди вообще много чего болтают. В том числе и о Нильсе Лоренце.
        Патрик понял, что нащупал больное место, но должен был копать глубже.
        – Я разговаривал с родителями Алекс об этом Нильсе Лоренце, и они рассказали мне кое-что, касающееся в том числе и вашего Андерса.
        – Вот как?
        Похоже, облегчить ему жизнь не входило в намерения Веры.
        – Они считают, что Андерс, как и Алекс, стал жертвой насилия со стороны Нильса.
        Вера сидела на стуле прямая как палка и как будто не собиралась отвечать на этот вопрос. Патрик ждал, но спустя некоторое время она встала и захлопнула альбом.
        – Я не намерена ворошить старое и хочу, чтобы вы немедленно ушли. Если решите арестовать меня за то, что я сделала, вы знаете, где меня найти. Но я не понимаю, какая польза может быть от того, чтобы вытаскивать на свет то, чему лучше оставаться зарытым.
        – Еще один вопрос, – продолжал Патрик. – Вы когда-нибудь говорили об этом с Александрой? Насколько мне известно, она хотела разобраться со своим прошлым, и к кому, как не к вам, ей было обратиться?
        – Обращалась, как же. Помню, как я сидела в доме Алекс за неделю до ее смерти и слушала этот бред насчет скелетов в шкафу и прочего… Но все это чепуха, так я вам скажу. Сейчас модно вывешивать на всеобщее обозрение свое грязное белье и публично каяться в грехах и пороках, но это, повторюсь, чушь. Есть вещи, которые надо хранить при себе. То же я говорила и ей. Я так и не поняла, услышала ли она меня, но надеялась на это. Иначе зачем мне было рисковать здоровьем в ее холодном доме?
        С этими словами Вера встала и пошла к выходу, давая тем самым понять, что беседа окончена. Она открыла Патрику дверь и вяло попрощалась.
        Оказавшись на морозе, в надвинутой на уши шапке и теплых варежках, Хедстрём растерялся. Он понятия не имел, что должен теперь делать, и, решив, что для начала неплохо бы укрыться от холода, побежал к машине.
        Вера была очень непростая женщина, насколько он успел понять ее за время их беседы. Она была человеком другого поколения, но по многим пунктам понимания жизненных приоритетов расходилась и со своими сверстниками. Вера привыкла опекать сына и продолжала кормить его, даже когда он стал взрослым и должен был зарабатывать на жизнь сам. Она была во всех отношениях свободная женщина и содержала семью одна, без мужа, но в то же время разделяла некоторые свойственные ее поколению предрассудки. Патрик невольно восхищался ею. Мало у кого хватило бы силы вынести то, что выпало на ее долю, и не потерять себя.
        Он задавался вопросом, какие последствия будет иметь ее поступок. Вера представила самоубийство Андерса как убийство, и Патрик, конечно, должен был сообщить об этом начальству. Но чем это может для нее кончиться, он не знал. Будь его воля, он, конечно, закрыл бы глаза на все, но не мог поручиться, что коллеги решат так же. По закону, Вера должна была понести наказание за препятствование ходу следствия. Патрик надеялся, что до этого все-таки не дойдет. Ему нравилась Вера. Она была бойцом, каких мало.
        Уже в машине, включив мобильник, Хедстрём обнаружил голосовое сообщение от Эрики: «Три дамы и один очень-очень маленький господин надеются, что сегодня вечером ты разделишь с ними ужин». Патрик взглянул на часы – пять. На работу возвращаться поздно, дома делать нечего. Прежде чем завести мотор, он позвонил Аннике и рассказал все, что удалось выяснить за день, упуская некоторые детали, с которыми намеревался поделиться только с Мелльбергом с глазу на глаз. Любой ценой Патрик должен был избежать непонимания коллег. И прежде всего – комиссара, который запросто мог сгоряча организовать какую-нибудь масштабную операцию.
        По дороге к Эрике его мысли занимало убийство Алекс. Патрик снова потерял почву под ногами, и это приводило его в отчаяние. Два убийства подряд удваивали шансы, что преступник совершит ошибку и будет пойман, но теперь полиция снова оказалась в самом начале дистанции. Иногда Патрику казалось, что они так никогда и не найдут убийцу Алекс. За время расследования он успел узнать о ней больше, чем о ком-либо другом. Его глубоко затронула история с Нильсом Лоренцем и последующая жизнь. Поэтому сейчас Патрик ничего не хотел так, как призвать убийцу Алекс к ответу.
        Но сейчас он был в тупике и совершенно не представлял себе, что делать и где искать. Патрик решил отложить проблему до завтра. Ему предстояла встреча с Эрикой, ее сестрой и двумя очаровательными малышами, и он не сомневался, что хотел бы провести этот вечер именно так.

* * *

        Мелльберг нетерпеливо постукивал пальцами по крышке стола. Куда запропастился этот мальчишка? Здесь не детский сад, чтобы приходить и уходить когда вздумается. Конечно, сегодня пятница, но если кто-то рассчитывает на выходной, пока дело не закрыто, то глубоко ошибается. Комиссар Мелльберг поможет ему развеять эти иллюзии. На вверенном ему полицейском участке военная дисциплина. Во всем чувствуется твердая направляющая рука. Если кто и рожден лидером, так это Мелльберг. Еще мама говорила, что он вырастет большим человеком. Возможно, это произойдет несколько позже, чем она на то рассчитывала, но рано или поздно его компетентность будет оценена по достоинству.
        Именно поэтому комиссара так удручало то, что они увязли в расследовании. Он-то чувствовал, что разгадка близко, у него хороший нюх на такие вещи. И если его бездарные подчиненные не представят в ближайшее время более-менее удовлетворительных результатов, Мелльберг будет вынужден всерьез задуматься о том, в тот ли участок он попал. Никудышные полицейские, провинциальные сыщики, не способные найти собственную задницу без помощи рук и карманного фонарика. Один Хедстрём внушал хоть какие-то надежды, но, похоже, и здесь комиссара ждет разочарование. Он до сих пор не доложил о результатах поездки в Гётеборг, которая, похоже, обернулась лишь пустой тратой денег. Вот и сегодня на часах десять минут десятого, а от Хедстрёма – ни слуху ни духу.
        – Анника! – закричал комиссар в сторону открытой двери.
        Прошло не меньше минуты, прежде чем она соизволила сунуть нос в его кабинет.
        – В чем дело, комиссар?
        – Что слышно о Хедстрёме? Или он еще не проснулся?
        – Не знаю, комиссар. Хедстрём звонил сегодня – вроде как не заводилась машина. Но сейчас он в пути. – Анника взглянула на часы. – Будет минут через пятнадцать.
        – Какого черта, он же едет из дома?
        В ответ Анника лукаво улыбнулась одними уголками губ.
        – Боюсь, это не совсем так, комиссар.
        – Где же еще он мог быть? – удивился Мелльберг.
        – Об этом вам лучше спросить его самого.
        Анника резко повернулась и ушла в свою комнату.
        То, что у Патрика, похоже, и в самом деле нашлись веские причины для опоздания, разозлило комиссара еще больше. Знал ведь, что машина может не завестись, неужели нельзя было встать пораньше?
        Четверть часа спустя Патрик робко постучался в открытую дверь. Он был запыхавшийся, но при этом так и светился от счастья. Даром что заставил начальника ждать почти полчаса…
        – Вы, наверное, думаете, что у нас здесь сокращенный рабочий день? – сердито начал комиссар. – И где вы были вчера? Ведь это, кажется, позавчера вы ездили в Гётеборг?
        Патрик опустился в кресло для посетителей.
        – Я прошу прощения за опоздание, – спокойно ответил он. – Машина с утра не заводилась, я возился с ней целых полчаса. Все верно, в Гётеборг я ездил позавчера. Но сначала я расскажу вам о том, чем занимался вчера.
        Мелльберг недовольно промычал. Патрик начал с того, что узнал о детстве Алекс, не упустив ни одной неприятной детали. Когда он дошел до того, кто такая Юлия, челюсть комиссара отвисла так, что подбородок свесился чуть ли не на грудь. Никогда прежде не доводилось ему слышать ничего подобного. Патрик рассказал и о сумасшедшей гонке в Сальгренскую больницу, и о том, как ему удалось вне очереди обследовать бумажку, найденную в квартире Андерса Нильсона. Он сразу понял, что это предсмертная записка, что и подтвердила вчерашняя беседа с Верой Нильсон. Дав подробный отчет о своих действиях за вчерашний день, Патрик подвел итог, глядя в глаза утратившему дар речи комиссару:
        – То есть получается, что одно из наших убийств – самоубийство. Что же касается второго, здесь мы по-прежнему не имеем ни малейшего понятия, кто и зачем его совершил. Мне кажется, это как-то должно быть связано с тем, что рассказали родители Алекс, но у меня нет ничего, доказывающего, что это действительно так. А теперь, когда вы знаете то же, что и я, что думаете по этому поводу?
        Потрясенный, Мелльберг не сразу нашелся что ответить.
        – Невероятная история… Что касается меня, готов сделать ставку на парня, к которому она ездила во Фьельбаку, против всей этой галиматьи двадцатипятилетней давности. Предлагаю еще раз поговорить с ее бойфрендом и на этот раз потуже закрутить гайки. Думаю, в сложившейся ситуации это будет наилучший способ использовать наши ресурсы.
        После того как Патрик открыл комиссару, кто отец ребенка Алекс, Дан снова переместился в самое начало списка подозреваемых.
        – Да, и… – добавил комиссар словно нехотя, – хорошая работа, Хедстрём. Надеюсь, вы доведете это дело до конца.
        – Не сомневайтесь, шеф. Считайте, уже сделано.
        Неужели ирония? Мелльберг насторожился, но лицо Патрика выражало такую невинность, что комиссар тут же отогнал подозрения прочь. У парня явно хватает мозгов прислушиваться к мнению старших.

* * *

        Зевание способствует снабжению мозга кислородом, но Патрик совсем не был уверен, что на сей раз этот проверенный метод оказался действенным. Ужин в веселой компании у Эрики разогнал сонливость, но теперь бессонная ночь дала о себе знать. Патрик устало косился на знакомую кипу бумаг на столе, подавляя желание одним махом смести все в мусорную корзину. Это расследование его утомило. Казалось, оно длится не первый месяц, хотя на самом деле со дня обнаружения трупа не прошло и четырех недель. Увидев, как Патрик трет глаза, Анника принесла чашку кофе и поставила перед ним на стол.
        – Что, тяжко?
        – Да, признаться, тяжело начинать все с самого начала. Я чувствую, что разгадка где-то рядом. Не хватает самой малости, путеводной нити… чего-то такого, что я до сих пор упускал. – Патрик в отчаянии бросил карандаш на кипу бумаг.
        – А в остальном?
        – Что «в остальном»?
        – Кроме работы. Только не делай вид, будто не понимаешь, что я имею в виду.
        – Понимаю, Анника. Так что именно ты хочешь знать?
        – До сих пор в бинго-периоде?
        – В бинго-периоде? – не понял Патрик.
        – Ну да, ты же знаешь… Угадай пять номеров подряд. – Анника загадочно улыбнулась и прикрыла дверь с той стороны.
        Патрик усмехнулся. «Бинго-период» – что ж, можно сказать и так…
        Усилием воли он заставил себя вернуться к работе. В задумчивости почесал голову ручкой. Что-то не стыковалось в показаниях Веры Нильсон. Патрик взял блокнот и еще раз прошелся по своим записям, слово за словом. Мысль формировалась медленно. Одна-единственная деталь, но она могла так много значить… Привычным движением Хедстрём вытащил листок из кучи бумаг на столе. Видимость беспорядка была обманчива – он прекрасно знал, где что лежит.
        Патрик еще раз внимательно перечитал бумажку и потянулся к телефону.
        – Добрый день; это Патрик Хедстрём, полиция Танумсхеде. Хотел задать вам несколько вопросов. Вы будете дома в течение ближайшего часа?.. Отлично. Я буду у вас через двадцать минут. Где вы живете?.. Так… Сразу после въезда во Фьельбаку… Повернуть направо после крутого подъема… Третий дом по левую руку… Так… Красный с белыми углами… Хорошо; думаю, я найду. Если что, позвоню вам. До встречи.
        Не прошло и двадцати минут, как он стоял под дверью. Ему не составило труда отыскать этот дом, в котором, как он догадывался, семья Эйлерта Берга жила вот уже много лет. Деревянная дверь открылась почти сразу, как только он в нее постучал. Неприятная женщина с сердитым лицом представилась как Свеа Берг, жена Эйлерта, и пригласила его в гостиную.
        Патрик сразу понял, что его звонок поднял весь дом по тревоге. На стол был выставлен праздничный фарфор. В высокой трехъярусной вазе он насчитал семь сортов печенья. Похоже, это расследование обернется серьезным испытанием для его желудка.
        К хозяину дома Патрик сразу проникся симпатией – в отличие от хозяйки, к которой почувствовал инстинктивную неприязнь. У Эйлерта Берга были голубые глаза и крепкое рукопожатие. По мозолям на его ладони Патрик понял, что тот работал всю свою жизнь.
        Когда Эйлерт поднялся с дивана навстречу гостю, на покрывале образовалась складка, которую Свеа тут же поправила, с укором покосившись на мужа. Весь дом сиял чистотой, но какой-то мертвой, стерильной, так что с трудом верилось, будто в нем кто-то жил. Патрик невольно пожалел Эйлерта Берга; в своем доме он казался лишним.
        Свеа попеременно бросала то подобострастные взгляды на полицейского, то злобные и укоряющие – на мужа, что создавало почти комический эффект. Патрик спросил себя, чем мог Эйлерт Берг возбудить в ней такую неприязнь. Похоже, одним своим существованием.
        – Садитесь, констебль, пейте кофе и угощайтесь моим печеньем.
        Патрик послушно опустился на стул возле окна. Эйлерт хотел сесть с ним рядом, но хозяйка возмутилась:
        – Не сюда, Эйлерт, ты же понимаешь… Вот сюда.
        Она повелительно указала на стул по короткую сторону стола, и Эйлерт послушался. Словно неприкаянный дух, носилась Свеа по комнате, то подливая в чашки кофе, то поправляя невидимые складки на скатерти. Гардины из дешевого подобия шелка с многочисленными розетками и воланами, фигурки из мельхиора и имитации золота – весь интерьер этого дома был призван создать иллюзию богатства и роскоши, которых на самом деле не было. Эйлерт выглядел чужеродной птицей в этой фальшивой обстановке.
        Но больше всего Патрика расстраивало то, что ему никак не давали возможности перейти к делу. Свеа то беспрерывно говорила, то шумно потягивала кофе из чашки.
        – Вот этот сервиз прислала мне сестра из Америки, – тараторила она. – Она там замужем за богатым человеком и постоянно присылает мне подарки. Знаете, сколько стоит эта чашка?
        Свеа кивнула на чашку с узором из завитушек. Патрику она не показалась дорогой, но он воздержался от возражений.
        – Будь я поздоровей, тоже поехала бы в Америку. Ах, если б не мое слабое здоровье, я, конечно, тоже вышла бы там замуж и не сидела бы на этих скалах пятьдесят лет…
        Она бросила сердитый взгляд на Эйлерта, который оставил эту реплику без комментариев. Очевидно, такие выпады давно стали ему привычны.
        – Подагра, господин комиссар. Мои суставы совсем никуда, ноют с утра до вечера… Хорошо еще, что я не из тех, кто постоянно жалуется. Заплачешь с такой ужасной мигренью, но я к такому не привычна, понимаете… Нет, свой крест надо нести молча. Сколько раз я уже такое слышала: какая ты сильная, Свеа, какая терпеливая… Да, я такая.
        Свеа Берг скромно опустила глаза, одновременно выворачивая перед Патриком запястья, которые, на его непрофессиональный взгляд, меньше всего походили на подагрические.
        «Чертова скрипка», – думал он. Свеа сидела перед ним, вся увешанная дешевыми украшениями и с толстым слоем косметики на лице. При этом она прекрасно вписывалась в обстановку своего дома, что было, пожалуй, единственным достоинством ее внешности. Патрику казалось непостижимым, что такие непохожие люди, как Эйлерт и Свеа, могли прожить друг с другом пятьдесят лет. Но это, похоже, был вопрос поколения. Люди их возраста разводились лишь в исключительных случаях, и несходство характеров не считалось достаточной тому причиной. Патрику стало грустно. Он искренне сочувствовал Эйлерту Бергу, судя по всему, видевшему в жизни так мало хорошего.
        Хедстрём откашлялся, чтобы прервать нескончаемый словесный поток. Свеа послушно уставилась на его губы в надежде услышать последние новости, которые стали бы достоянием местных сплетников раньше, чем Патрик успел бы выйти за дверь этого дома, в этом можно было не сомневаться.
        – Я только хотел задать несколько вопросов, касающихся убийства Александры Вийкнер, – обратился он к Эйлерту. – Когда вы были в этом доме в последний раз перед тем, как обнаружили труп?
        Патрик замолчал и посмотрел на Эйлерта, но Свеа опередила мужа:
        – Я с самого начала это знала… Я знала, что там должно что-то произойти и что мой Эйлерт ее найдет… Последние недели у нас только и было разговоров что об этом.
        Ее щеки раскраснелись от возбуждения, и Патрик с трудом воздержался от грубости. Вместо этого он улыбнулся и сказал:
        – Прошу прощения, но не могли бы вы дать мне возможности поговорить с вашим супругом наедине? В нашей полицейской работе так принято – беседовать со свидетелями только с глазу на глаз.
        Абсолютная ложь, но, к удовлетворению Патрика, Свеа – с выражением глубокого разочарования на лице – подчинилась его авторитету и встала из-за стола. Полицейский тут же был вознагражден благодарным взглядом Эйлерта, не скрывавшего своего злорадства. Как только Свеа, демонстративно подволакивая ногу, удалилась на кухню, Патрик продолжил:
        – Итак, на чем мы остановились… Да! Значит, начнем с того, что происходило за неделю до того, как вы нашли тело. Вы были в доме Александры Вийкнер в ту пятницу?
        – Какое это имеет значение?
        – Я и сам пока не знаю, но это может оказаться очень важным. Итак, постарайтесь вспомнить всё до мельчайших подробностей.
        Эйлерт замолчал, набивая трубку табаком из кисета с изображением трех якорей, и ответил не раньше, чем пару раз пыхнул дымом.
        – Ну, значит, так. Я нашел ее в пятницу. Обычно я приходил туда по пятницам, чтобы посмотреть, всё ли в порядке перед ее приездом. То есть перед тем, как ее обнаружить, я тоже был там в пятницу… или нет, подождите. В ту пятницу мы отмечали сорокалетие нашего младшего; стало быть, в тот раз я приходил в четверг вечером.
        – И как выглядел дом? Ничего особенного не заметили? – Патрик не скрывал своего нетерпения.
        – Особенного? – Эйлерт задумался, посасывая трубку. – Как будто нет… В порядке. Я обошел комнаты и подвал, и все было как обычно. Я запер дверь тщательно, как и всегда. У меня же были свои ключи от дома.
        Патрик понял, что вынужден спросить напрямую о том, что его так волновало:
        – А батареи, они работали? В доме было тепло?
        – Да, насколько я помню. С батареями все было хорошо. Думаю, проблемы с ними возникли позже… Не понимаю, какое это имеет значение? При чем здесь батареи? – Эйлерт вытащил трубку изо рта.
        – Честно говоря, сам не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение. Но в любом случае спасибо за помощь. То, что вы сказали, может быть очень важно.
        – Мне только интересно, почему нам было не поговорить об этом по телефону?
        Патрик улыбнулся:
        – В этом смысле я несколько старомоден, как мне кажется. Не верю, что телефон может заменить беседу с глазу на глаз. Быть может, мне следовало бы родиться лет сто назад, до изобретения всей этой техники…
        – Что за чепуха, парень, – возмутился Эйлерт. – Никогда не слушай все это бредни насчет того, что раньше все было лучше. Холод, нищета и работа с восьми утра и до позднего вечера – что ж в этом хорошего? Нет, что касается меня, я стараюсь идти в ногу со временем. У меня и компьютер есть, и интернет… Что, не ожидал услышать такое от деда? – Эйлерт улыбнулся, тыча в Патрика трубкой.
        – Не могу сказать, что меня это сильно удивило, – тот улыбнулся в ответ. – Так или иначе мне пора.
        – Надеюсь, хоть чем-то помог тебе. Было бы обидно проделать такой путь без толку.
        – Нет, нет, я получил то, что хотел, – успокоил старика Патрик. – И даже попробовал печенье вашей супруги.
        – Это да. Что-что, а печь она умеет, – Эйлерт кивнул. После чего замолчал, словно погрузился в воспоминания о всех своих страданиях за последние пятьдесят лет.
        Тут же появилась Свеа, которая, конечно, всю беседу простояла с той стороны, прижав ухо к двери.
        – Ну, вы узнали, что хотели?
        – Да, спасибо. Ваш муж был очень любезен. А вас я хочу поблагодарить за кофе и прекрасное печенье.
        – Это такая мелочь… Рада, что вам понравилось. Давай, Эйлерт, убирай со стола, а я пока провожу констебля.
        Эйлерт послушно принялся собирать чашки и блюдца, а Свеа снова разговорилась, сопровождая Патрика на выход.
        – Только прикройте дверь хорошенько, – напутствовала она. – Я так боюсь сквозняков…
        Патрик облегченно вздохнул, притворяя дверь снаружи. Что за ужасная женщина! Но он и в самом деле услышал то, на что рассчитывал. Теперь Патрик не сомневался, что знает, кто убил Александру Вийкнер.

* * *

        В день похорон Андерса с погодой повезло гораздо меньше, чем на погребении Александры. Под холодным ветром мерзли открытые участки кожи, на щеках расцветали розы. Патрик оделся как мог тепло, но все равно дрожал, стоя у открытой могилы, в которую опускали гроб с телом.
        Сама церемония получилась короткой и крайне немноголюдной. В церкви было всего несколько человек. Патрик укрылся на одном из задних рядов. На переднем сидела только Вера.
        Он сомневался, стоит ли идти на кладбище, но потом решил, что эта малость – единственное, что он может сделать для Андерса. У Веры ни один мускул не дрогнул на лице за все это время, но Патрик знал, что от этого ее горе не стало менее глубоким. Просто она была из тех, кто не считает нужным выставлять напоказ свои чувства. Хедстрём хорошо это понимал и поэтому симпатизировал Вере. В каком-то смысле он ею даже восхищался. Это была необыкновенно сильная женщина.
        С кладбища немногочисленные участники церемонии разбрелись кто куда. Понурив голову, Вера направилась к церкви. Холодный ветер так и хлестал ей в лицо, и она обмотала голову шарфом наподобие платка.
        Некоторое время Патрик думал, стоит ли заговаривать с ней в такую минуту. Но по мере того, как расстояние между ним и Верой сокращалось, последние сомнения рассеивались. Наконец он решился и догнал ее.
        – Красивая церемония.
        Она горько усмехнулась:
        – Вы не хуже меня знаете, что похороны прошли так же, как и б?льшая часть жизни Андерса. Тем не менее спасибо. Приятно слышать.
        В ее голосе слышалась усталость.
        – Наверное, я должна быть довольна, – продолжала Вера. – Много лет тому назад я не смогла бы похоронить Андерса на общем кладбище. Пришлось бы подыскивать ему место где-нибудь за церковной оградой. И сегодня осталось немало стариков, которые верят, что самоубийцы не попадают на Небеса.
        Она сделала паузу. Патрик ждал.
        – Чем кончится для меня эта история со стулом? – спросила наконец Вера. – Я имею в виду то, что представила смерть Андерса как убийство…
        – Могу заверить вас, что ничем. То, что вы сделали, конечно, очень плохо, и закон предусматривает наказание за подобное, но… честно говоря, я не думаю, что будут последствия.
        Они миновали церковь и медленно пошли в направлении ее дома, который находился в какой-нибудь сотне метров. Патрик всю ночь размышлял над тем, с чего начать этот разговор, пока ему не пришла в голову эта простая фраза.
        – Думаю, самое трагическое в истории Александры и Андерса – то, что вместе с ней погиб их ребенок, – как бы невзначай обронил он.
        Вера остановилась и в ужасе уставилась на Хедстрёма. Потом схватила его за рукав пальто:
        – Что за ребенок? О чем вы?
        Патрик вздохнул с облегчением. Информация не просочилась за стены полицейского участка, несмотря ни на что.
        – Ребенок Александры. Она была на третьем месяце, когда ее убили.
        – У нее был муж…
        Вера запнулась, но Патрик холодно продолжил:
        – Муж здесь ни при чем. Они вот уже много лет не спали вместе. Нет, отцом был тот мужчина, с которым она встречалась во Фьельбаке.
        Костяшки ее пальцев на рукаве полицейского побелели.
        – Боже мой, боже мой…
        – Да, это ужасно. Убить нерожденного младенца… Согласно протоколу патологоанатомической экспертизы, это был мальчик.
        Усмехнувшись, Патрик заставил себя замолчать, выжидая реакцию, на которую рассчитывал.
        Они стояли под большим каштановым деревом, в пятидесяти метрах от дома Веры. Вдруг женщина дернулась всем телом и побежала с удивительной для своих лет прытью. Патрику потребовалось несколько секунд, чтобы сорваться с места. Когда он переступил порог ее дома, из ванной доносились булькающие звуки. Похоже, Веру вырвало.
        Было странно стоять в прихожей с шапкой в руке и слушать, как она бросается на стены. Поэтому Патрик снял мокрую обувь и пальто и прошел на кухню. Когда там появилась Вера, уже вовсю пыхтела кофейная машина, и на столе стояли две чашки. Вера была бледной. Патрик впервые увидел на ее глазах слезы, точнее, намек на них – мокрый блеск в уголке глаза, – но для нее и этого было много. Она села за кухонный стол и выпрямила спину.
        За несколько минут Вера Нильсон состарилась лет на десять и теперь передвигалась заторможенно, как старуха. Патрик дал ей несколько минут, чтобы оправиться, но, когда разлил кофе по чашкам и сел, понял по ее глазам, что момент истины настал. И Вера, похоже, осознала, что пути к отступлению закрыты.
        – Получается, что я убила собственного внука.
        Патрик воспринял этот вопрос как риторический и оставил его без ответа. Иначе пришлось бы лгать ей постоянно, начиная с этого момента. Придет время, и Вера узнает правду; ну а пока его черед.
        – Я понял, что именно вы убили Алекс, как только вы рассказали мне, как были у нее за неделю до смерти. Вы упомянули, что сидели в холодном доме и мерзли, но батареи сломались лишь неделю спустя. А тогда с ними все было в порядке.
        Вера глядела перед собой в пустоту, будто не слыша, что он говорит.
        – Странно, но сейчас я впервые почувствовала, что отняла жизнь у другого человека. Смерть Александры ничего для меня не значит, но ребенок Андерса… Сейчас он так и стоит перед моими глазами.
        – Но почему Александра должна была умереть?
        Вера подняла руку в знак того, что обо всем расскажет сама.
        – Я не хотела скандала, чтобы все тыкали в Андерса пальцем. Я сделала то, что считала правильным. Я ведь не знала тогда, что он все равно станет предметом насмешек, что мое молчание все это время лишь разъедало его изнутри и постепенно лишало человеческого достоинства. Все получилось просто. Карл-Эрик пришел ко мне и рассказал, что произошло. К тому времени они с Нелли уже успели столковаться. Ничего хорошего не вышло бы из того, что об этом судачил бы весь поселок. Это должно было остаться нашей тайной, и я знала, что должна молчать ради блага Андерса. И я замолчала на долгие годы. Но каждый год уносил с собой частичку моего сына. Он таял, а я предпочитала закрывать глаза на то, что в этом есть доля и моей вины. Я убиралась в его квартире и поддерживала его, насколько это было возможным, но уже ничего не могла исправить. Молчание нельзя отменить.
        Вера выпила свой кофе в несколько глотков и с намеком подняла чашку. Патрик поднялся и подлил еще. Похоже, только кофе и помогал ей более-менее держаться на плаву.
        – Иногда мне кажется, что молчание хуже насилия, – продолжала Вера. – Мы никогда не говорили об этом, даже здесь, и я только сейчас поняла, что с ним сделала. Что, если Андерс истолковал мое поведение как упрек? Это единственное, с чем мне не под силу справиться. Он мог думать, что я обвиняю его в том, что произошло. Одной этой мысли я не вынесла бы, но теперь уже никогда не узнаю, что на самом деле думал Андерс.
        На какую-то долю секунды фасад дал трещину, но Вера снова выпрямилась на стуле и заставила себя продолжать. Патрику оставалось только догадываться, каких нечеловеческих усилий это от нее требовало.
        – С годами мы нащупали что-то вроде точки равновесия. Жизнь была невыносима для нас обоих, но мы знали, чего ждать друг от друга. Конечно, я подозревала, что они с Алекс встречаются время от времени, что их странная связь никогда не прерывалась. Тем не менее мы продолжали играть в эту игру. Но потом Андерс как-то обмолвился, будто Алекс хочет рассказать о том, что произошло. Якобы решила вытащить из шкафа старые скелеты и тому подобное. Сам он не придал этому никакого значения, но меня словно пробило током. Это ведь в корне все меняло. Ничто не осталось бы прежним после того, как Алекс вытащила бы на свет столько лет хранившиеся под спудом тайны. Что сказали бы люди? Зачем это вообще было нужно? Андерс делал вид, будто ему все равно, но я-то знала его лучше и видела, что он не больше моего хочет, чтобы она откровенничала на эту тему перед всеми. Кто-кто, а я-то понимаю… понимала собственного сына.
        – И вы пошли к ней…
        – Да, я явилась туда в пятницу вечером, в надежде пробудить в ней хоть каплю здравого смысла. Объяснить, что она не имеет права одна принимать подобные решения, потому что расплачиваться за это придется нам всем.
        – Но она не поняла.
        Вера горько улыбнулась:
        – Не поняла.
        Она поставила на стол пустую чашку (Патрик не выпил свою и до половины), отодвинула ее и положила руки на стол.
        – Я уговаривала, умоляла, пыталась донести до нее, как тяжело придется Андерсу, если только она все расскажет. Но Алекс, посмотрев мне в глаза, объявила, что я думаю о своем спокойствии, а не о благе Андерса. Мол, ему станет только лучше, если правда выйдет наружу. Он ведь никогда не просил меня молчать. И еще – что Нелли, Биргит, Карл-Эрик вовсе не ради них с Андерсом решили сохранить все это в тайне, но заботились только о собственной репутации… Только представьте себе, какая наглость!
        Глаза Веры блеснули яростью и тут же погасли.
        – И в этот момент во мне словно что-то сломалось, – спокойно продолжала она. – Представить только, она обвиняла меня в том, что я не желала добра Андерсу! Во мне будто что-то переключилось, и я стала просто действовать, не раздумывая. Мое снотворное было у меня в сумочке, и я бросила пару таблеток в бокал с сидром, когда Алекс вышла. Еще когда я пришла, она налила мне бокал вина; и вот, как только Алекс снова вернулась на кухню, я сделала вид, что только сейчас обратила на это внимание и предложила ей выпить со мной и расстаться друзьями. Алекс как будто была рада составить мне компанию. Спустя некоторое время она уснула на диване. Я толком не знала, что мне делать дальше. Идея со снотворным пришла мне в голову неожиданно; только потом я поняла, что должна представить все как самоубийство. У меня не было с собой столько таблеток, чтобы дать ей смертельную дозу. Перерезать вены – вот единственное, что я могла придумать на тот момент. Я слышала, что многие делают это в ванне, и вот…
        Ее голос звучал монотонно, как будто Вера рассказывала о самых обыденных вещах, а не об убийстве.
        – Я раздела ее догола. Я думала, что смогу ее донести… Занимаясь уборкой столько лет, я нарастила мускулы. Но это оказалось невозможно, и тогда я дотащила ее до ванны и перевалила через бортик. Потом перерезала ей вены на обеих руках бритвой, которую нашла там же в шкафчике. Вот уже много лет я раз в неделю убиралась у нее, поэтому чувствовала себя как дома. Потом ополоснула бокал, из которого пила, потушила свет, заперла входную дверь и положила ключ на место.
        Патрик был потрясен, но сказал как можно спокойнее:
        – Вы ведь понимаете, что теперь должны пойти со мной? Надеюсь, мне не потребуется вызывать подкрепление?
        – Нет, – ответила Вера. – Подкрепление вам не потребуется. Я только соберу вещи.
        Он кивнул:
        – Да, конечно.
        Она поднялась, но в дверях снова оглянулась на него:
        – Откуда мне было знать, что она беременна? Да, она не пила вина, но что само по себе это значило? Быть может, она просто была осторожна с алкоголем или же собиралась сесть за руль… Откуда мне было знать? Это ведь невозможно или как?
        Теперь ее голос звучал умоляюще, но Патрик только кивнул. В свое время она узнает, что отцом ребенка был не Андерс, а сейчас Хедстрём больше всего боялся разрушить доверительность, возникшую между ними. Вере Нильсон еще не раз придется изложить свою историю, прежде чем дело Александры Вийкнер будет закрыто. Но что-то по-прежнему смущало Патрика. Интуиция подсказывала ему, что Вера все еще что-то недоговаривает.
        В машине он еще раз развернул предсмертную записку Андерса и внимательно перечитал строки, от которых веяло такой болью.

        6

        «Меня все чаще поражает мысль об этой злой шутке. Руками и глазами я могу создавать красоту, между тем как в остальном моя жизнь – сплошное уродство и разрушение. Поэтому последнее, что я сделаю, – уничтожу свои картины. Это нужно для того, чтобы в моей истории появилась хоть какая-то логика. Лучше быть последовательным и производить одну только грязь, чем выставлять себя сложной личностью, каковой я на самом деле не являюсь.
        На самом деле я прост. Единственное, чего бы мне хотелось, – вычеркнуть из своей жизни несколько месяцев. Не думаю, что это так уж много. Хотя очень может быть, что я получил по заслугам. Что, если я совершил нечто ужасное в своей прошлой жизни? Хотелось бы верить, что это справедливая расплата. Впрочем, не думаю, что это имеет какое-нибудь значение.
        Быть может, вас волнует вопрос, почему я решился на это только сейчас? Ведь моя жизнь стала бессмысленной так давно… Почему мы вообще совершаем те или иные поступки в определенный момент времени? Любил ли я Алекс настолько, что жизнь без нее стала невозможной? Это то объяснение, за которое так хочется ухватиться. Но, честно говоря, я не знаю, насколько оно исчерпывающе. Я давно свыкся с мыслью о смерти и только сейчас почувствовал себя готовым. Быть может, именно смерть Александры развязала мне руки. Она всегда оставалась такой недосягаемой… Казалось, на ее прекрасном теле невозможны даже царапины. И то, что она умерла, означает, что для меня эта дверь тем более открыта. Остается только собраться и переступить порог.
        Прости меня, мама.
        Андерс».

* * *

        Он навсегда сохранил привычку вставать рано, или же среди ночи, как об этом сказали бы многие, и на этот раз она могла ему пригодиться. Свеа не прореагировала, когда он поднялся в четыре утра; тем не менее Эйлерт спустился с лестницы осторожно, держа в руках рубашку и брюки. Тихо оделся в гостиной и достал дорожную сумку, которую прятал в кладовке. Он распланировал этот побег за много месяцев вперед, ничего не оставив на волю случая. Так начался первый день его новой жизни.
        Машина завелась с первой попытки, несмотря на двадцатиградусный мороз, и в двадцать минут пятого утра Эйлерт навсегда оставил дом, в котором прожил без малого пятьдесят лет.
        Он проехал через спящую Фьельбаку, нажал на газ не раньше, чем миновал старую мельницу, и повернул на Дингле. До Гётеборга и Ландветтера оставалось каких-нибудь двадцать миль, так что можно было не торопиться. Самолет в Испанию поднимется в воздух не раньше восьми часов.
        И тогда Эйлерт наконец заживет той жизнью, какая ему нравится.
        Он планировал эту поездку вот уже много лет. Болезни мучили его все сильней с каждым годом, а супружеская жизнь так и вовсе приводила в отчаяние. Эйлерт считал, что заслуживает лучшего. Через интернет он вышел на пансионат в небольшом селении на побережье Испании. Далековато от известных пляжей и туристических мест, поэтому и цена оказалась подходящей. А когда он написал хозяйке, что хочет поселиться там на целый год, она сделала дополнительную скидку.
        Эйлерт долго копил деньги тайком от жены, что было совсем непросто под ее бдительным оком. Но когда наконец собралась нужная сумма, ничто больше не могло его остановить.
        Впервые за пятьдесят лет Эйлерт почувствовал себя свободным и на радостях гнал старую «Вольво» быстрей обычного. Он оставит машину на длительной парковке, и Свеа, конечно, в свое время узнает, где она. Не то чтобы это имело для него какое-либо значение: у Свеи ведь никогда не было водительских прав, и она использовала Эйлерта в качестве бесплатного шофера, когда хотела куда-нибудь съездить.
        Дети – вот единственное, что еще тяготило его совесть. С другой стороны, это всегда были скорее ее дети, чем его. Они выросли такими же ограниченными и мелочными, как Свеа, и в этом была доля и его вины. Эйлерт ведь работал днями напролет, только б держаться подальше от дома. Он пошлет им из Ландветтера открытку, в которой объяснит, что исчез по собственной доброй воле и у них нет никаких оснований для беспокойства. Эйлерту ведь совсем не нужно, чтобы из-за него запустили полномасштабную полицейскую операцию.
        Вокруг было так темно и пусто. Он даже не стал включать радио, чтобы вдоволь насладиться тишиной.
        Жизнь только начиналась.

        – Я просто никак не могу этого понять. Вера убила Алекс только затем, чтобы та не смогла рассказать всем об изнасиловании двадцатипятилетней давности? – Эрика задумчиво покрутила бокал в руке.
        – В небольших поселках вроде Фьельбаки очень не любят высовываться, – объяснил Патрик. – Если б эта старая история вышла наружу, у людей появился бы новый повод тыкать пальцами не только в Алекс, но и в ее Андерса. С другой стороны, я не вполне верю, что Вера сделала это ради него. Возможно, она и права в том, что Андерс сам не хотел выносить сор из избы, но, мне кажется, Вере прежде всего была невыносима мысль о том, что люди будут судачить на ее счет. Она ведь ничего не сделала, чтобы помочь ребенку в трудной ситуации – кроме того, что на долгие годы накрыла все произошедшее тяжелой крышкой. Вера не вынесла бы такого позора. Мысль об убийстве пришла ей в голову случайно, когда она вдруг поняла, что отговорить Алекс не удастся. Но Вера поддалась этому импульсу на удивление хладнокровно.
        – И что она думает обо всем этом сейчас, когда все раскрыто?
        – Вера спокойна, как всегда. Для нее стало невероятным облегчением узнать, что отцом ребенка Алекс был не Андерс и что она не убивала собственного внука. В сравнении с этим ее собственная участь ничего для нее не значит, да и с какой стати должно быть иначе? Ее сын мертв. У нее нет ни друзей, ни будущего. Все ее тайны раскрыты, поэтому Вере, похоже, просто нечего больше терять. Кроме свободы, которая нужна ей не так сильно, как может показаться.
        Они сидели в доме Патрика за бутылкой вина после ужина. Эрика наслаждалась тишиной и покоем. Конечно, она была в восторге от детей Анны, но иногда веселье било через край. Именно так сегодня и вышло. Патрик весь день был занят на допросах, но, как только закончил, приехал и забрал Эрику вместе с небольшой дорожной сумкой. И вот теперь они расположились на диване, поджав ноги, как какая-нибудь пожилая пара.
        Эрика прикрыла глаза. Этот вечер был одновременно чудесным и пугающим. Миг совершенства… Но именно это и должно было означать, что в скором времени ситуация изменится. Что будет с ней после возвращения в Стокгольм, Эрика старалась не думать. Последние дни их с Анной жизнь крутилась вокруг вопроса о доме, и, будто по молчаливому соглашению, обе они решили до поры оставить все как есть. Эрика не думала, что в сложившейся ситуации Анна способна принять какое-либо решение.
        Но в этот вечер Эрике совсем не хотелось думать о будущем. Вместо этого она решила попытаться вдоволь насладиться настоящим и прогнала прочь тревожные мысли.
        – Я разговаривала с издателями насчет книги об Алекс, – сказала она.
        – И что они сказали?
        Эрика оценила его заинтересованность.
        – Они находят мою идею удачной и хотят, чтобы я как можно скорее выслала имеющиеся материалы. Я получила отсрочку по книге о Сельме и теперь могу сдать ее не раньше сентября. Думаю работать над обеими одновременно. До сих пор это получалось.
        – А как насчет юридической стороны вопроса? Ты не думала о том, что родственники Алекс могут подать на тебя в суд?
        – На этот счет все недвусмысленно проясняется в законе о печати. Чтобы писать, мне не требуется их разрешения, хотя я все-таки надеюсь заручиться их согласием. Я не гонюсь за сенсациями, а всего лишь хочу рассказать о том, кем была Алекс и что с ней случилось.
        – А что с коммерцией? Думаешь, у книг такого типа есть шанс пробиться на рынке?
        Эрику воодушевлял заинтересованный блеск в его глазах. Патрик понимал, как много значит для нее эта книга, и продолжал развивать тему.
        – И в этом вопросе мы оказались единодушны. Интерес к «true crime» [14 - «True crime» – разновидность детективного жанра; произведения, в основу сюжета которых положены реальные истории.] в США необыкновенно высок. Самый известный в этом жанре автор – Энн Рул, и ее книги продаются миллионными тиражами. Но в Швеции это непаханое поле. Можно припомнить лишь несколько книг – например, о том случае с врачом и патологоанатомом. Я буду писать исследование, как Энн Рул. Перепроверю все факты, побеседую с участниками событий… Мне нужна только правда.
        – Думаешь, родственники Алекс согласятся дать тебе интервью?
        – Не знаю. – Эрика накручивала на палец прядь волос. – Действительно не знаю. Конечно, я поинтересуюсь их мнением на этот счет, но если не получу согласия, буду действовать на свой страх и риск. Я ведь уже довольно много обо всем знаю. Не то чтобы я совсем ничего не боюсь, напротив. Но, если книга будет хорошо продаваться и я продолжу заниматься интересными случаями из судебной практики, мне придется научиться находить общий язык с родственниками моих героев. Таковы издержки жанра. С другой стороны, высказаться для людей – естественная потребность. Поведать миру свою историю одинаково важно как для жертвы, так и для преступника.
        – Другими словами, ты собираешься побеседовать и с Верой тоже?
        – Именно так. Не уверена, что она согласится, но попробовать, во всяком случае, стоит. Если она не захочет со мной разговаривать, я не смогу ее принудить.
        Эрика пожала плечами, изображая полное равнодушие. Хотя, конечно, книга много потеряла бы без откровений Веры. То, что до сих пор было у Эрики, – скелет, который еще только предстояло одеть плотью.
        – Ну а ты? – Она перевернулась на диване и положила ноги на колени Патрику, который понял намек и принялся делать массаж. – Как прошел твой день? В участке тебя, наверное, чествуют как героя…
        Тот тяжко вздохнул, опровергая тем самым это ее предположение.
        – Нет, ты не знаешь Мелльберга. Сейчас он только тем и занимается, что мечется между комнатой допросов и разными пресс-конференциями. «Я» для него главное слово при общении с журналистами. Я сильно удивлюсь, если он вообще хоть раз упомянул мое имя. С другой стороны, так ли уж важно для меня светиться в прессе? Вчера я арестовал убийцу, для меня этого более чем достаточно.
        – Ох уж это благородство… – Эрика игриво толкнула Патрика плечом. – А признайся, тебе ведь тоже хотелось бы стоять у микрофона, выпятив грудь, и вещать о том, как гениально ты вычислил убийцу.
        – М-да… было бы неплохо удостоиться хотя бы упоминания в местной прессе, так, между делом… Но Мелльберг – это Мелльберг. Он, конечно, присвоит себе все лавры, и я ничего не смогу с этим поделать.
        – Думаешь, его все-таки переведут в Гётеборг?
        – Честно говоря, не надеюсь. Начальству из Гётеборга выгодно держать его здесь, поэтому, судя по всему, нам придется терпеть Мелльберга до его пенсии. Впрочем, думаю, что она не за горами.
        – Бедный Патрик…
        Эрика погладила его по волосам, и Хедстрём, истолковав это как сигнал к началу действий, повалил ее на спину и прижал к дивану. От вина руки и ноги отяжелели, и тепло его тела медленно распространялось на нее. Дыхание стало глубже и медленнее, но Эрика еще не закончила с вопросами. Преодолев сопротивление Патрика, она вернулась в сидячее положение и мягко оттолкнула его в другой конец дивана.
        – А как же Нильс? Ты ничего не выведал у Веры насчет его пропажи?
        – Она утверждает, будто ничего не знает, во что я не верю. Есть основания считать, что у Веры имелись более веские основания защищать Андерса, чем сплетни об изнасиловании. Полагаю, ей хорошо известно, где Нильс, и она сохранит это в тайне любой ценой. Поэтому в любом случае все, что у меня имеется, – не более чем догадки. Люди ведь не исчезают просто так. Нильс где-то есть, и существуют люди, которым известно, где именно. В любом случае у меня на этот счет имеется своя версия.
        Патрик, шаг за шагом, изложил Эрике предполагаемый ход событий, детально обосновывая каждую свою мысль. Эрика почувствовала, что мерзнет, несмотря на жару в комнате. Это было невероятно – и в то же время вполне правдоподобно. При этом она понимала, что Патрик никогда ничего не сможет доказать, поэтому вся его «теория» – не более чем дым. Столько лет прошло с тех пор… Столько жизней было унесено временем, что делалось непонятно, зачем кому-то потребовалось уничтожать еще одну…
        – Знаю, что это ни к чему не приведет, – подвел итог Патрик. – Но все это важно для меня лично. Я посвятил этому делу несколько недель своей жизни и теперь хочу сделать заключительный рывок.
        – Что за рывок? – разволновалась Эрика.
        Он вздохнул:
        – Всего лишь кое-кого кое о чем расспрошу. Только тот, кто спрашивает, и может рассчитывать на ответ, не так ли?
        Эрика внимательно вглядывалась в его лицо.
        – Не уверена, что это хорошая идея, но тебе видней.
        – Надеюсь. Может, оставим наконец эту печальную тему и насладимся друг другом?
        – А вот эту идею я считаю блестящей.
        Патрик снова повалил ее на спину, и на этот раз Эрика не сопротивлялась.

* * *

        Когда он выезжал, Эрика все еще нежилась в постели. Будить ее у Патрика не поднялась рука. Поэтому он прошмыгнул на первый этаж, оделся и сел в машину.
        Хедстрём предвидел настороженное отношение своего собеседника к этой встрече. Главным условием была полная секретность, и Патрик пошел на это без возражений. Встать, правда, пришлось в семь утра и по темноте выехать в сторону Фьельбаки. По дороге ему встретилось всего несколько машин. Он повернул возле указателя «Вэддё» и остановился на первой встретившейся парковке. Больше там никого не было. Лишь спустя десять минут появился еще один автомобиль и припарковался возле него. Водитель вышел, открыл дверцу пассажирского сиденья машины Патрика и быстро нырнул в салон. Хедстрём включил мотор на холостом ходу, чтобы окончательно не замерзнуть.
        – Встречаемся тайком, под покровом темноты – какая романтика… Вопрос только зачем. – Ян Лоренц выглядел совершенно расслабленным, но под маской равнодушия угадывалось напряженное любопытство. – Я полагал, что расследование закончено. Вы ведь поймали убийцу Алекс, не так ли?
        – Все верно. Но остались кое-какие пробелы, которые не дают мне покоя.
        – Вот как? И что же это?
        Его лицо оставалось невозмутимым. Или же Ян Лоренц просто не успел проснуться? Патрику стало стыдно, что он так рано поднял человека с постели, но так или иначе нужно было доделывать начатое.
        – Вам, конечно, известно, что ваш названый брат изнасиловал Александру и Андерса? – начал Патрик.
        – Да. Я слышал об этом. Ужасно. Бедная мать…
        – Полагаю, и для нее это не новость. Она ведь давно знала об этом?
        – Знала и справлялась с ситуацией как умела. Она просто-напросто все замалчивала. Что бы ни случилось, честь семьи должна была остаться незапятнанной. И эта цель оправдывала любые жертвы.
        – И как вы относились к тому, что ваш брат – педофил и мать его защищает?
        И этот вопрос не вывел Яна из состояния равновесия. Он собрал несколько невидимых ниток с воротника пальто и несколько секунд смотрел на Патрика, удивленно подняв брови.
        – В этом я как раз ее понимаю. Мать делала все возможное, чтобы свести ущерб к минимуму. Так или иначе, но к тому времени все уже случилось, не так ли?
        – Все так, но куда подевался Нильс? Кто-нибудь в семье догадывается, где он может быть?
        – В этом случае мы, как честные граждане, в первую очередь поставили бы в известность полицию.
        Ирония лишь мелькнула в этих словах, так, что трудно было утверждать, была ли она на самом деле.
        – Но я и его понимаю, – продолжал Ян. – Что оставалось Нильсу, кроме как исчезнуть? Мать поняла, кто ее сын на самом деле. Он не мог больше работать в школе; это, по крайней мере, она должна была видеть. Вот он и уехал. Блаженствует сейчас, наверное, в какой-нибудь солнечной стране, где мальчики и девочки более доступны, чем у нас…
        – Я так не думаю, – перебил Яна Патрик.
        – Почему? Нашли скелет в чьем-нибудь гардеробе?
        Хедстрём проигнорировал насмешливый тон.
        – Нет, скелет мы не нашли. Тем не менее есть версия…
        – Интересно, интересно…
        – Я думаю, что Алекс и Андерс – не единственные, кого насиловал Нильс. Главная жертва всегда была у него под рукой. Добраться до нее Нильсу Лоренцу было проще простого… Я имею в виду вас.
        На какую-то секунду маска словно упала, но потом Ян Лоренц снова взял ситуацию под контроль.
        – Интересная теория. На чем же она основана?
        – Доказательства, признаюсь, весьма зыбкие. Но я нашел нечто, что связывало вас троих. В вашем кабинете я увидел маленький клочок кожи. Он, конечно, много для вас значит. Это символ – нерушимого единства, кровного братства. Иначе вы не стали бы хранить его вот уже больше двадцати пяти лет. У Андерса и Алекс были такие же. На обратной стороне – отпечатки пальцев в размытых пятнах крови; таким образом вы скрепили свой союз. На передней стороне выжжены буквы «ТМ», и это то, чего я так и не смог разгадать. Может, подскажете, что они значат?
        Патрик почти физически ощущал, что происходит в Яне. Здравый рассудок подсказывал ему, что самым правильным было бы молчать. В то же время слова полицейского пробудили естественное желание открыться, облегчить душу перед кем бы то ни было. Патрик пробудил в Яне интерес и завоевал его доверие. Оставалось только набраться терпения. Хедстрём решил помочь Яну в сложном выборе.
        – Все это останется между нами, – заверил он. – У меня нет ни сил, ни возможностей расследовать преступления двадцатипятилетней давности, которому я все равно не найду достаточно доказательств. Я просто должен знать…
        – «Три мушкетера», – перебил его Ян. – Вот что означают эти буквы. Глупая романтика, но именно такими мы себя представляли. Мы были трое против всего мира. Только вместе у нас получалось обо всем забыть. Мы никогда не разговаривали об этом, нам это было не нужно. Мы и так прекрасно понимали друг друга. Мы заключили пакт. Каждый порезал себе палец осколком стекла, и мы скрепили наш союз кровью. Из нас троих я был самый сильный. Я просто не мог позволить себе быть другим. Остальные чувствовали себя в безопасности хотя бы дома, а за мной страх ходил по пятам. Помню, как ночью лежал, накрывшись одеялом до подбородка, и считал шаги… Сначала в прихожей, потом все ближе, ближе…
        Он говорил и говорил, ускоряя темп. А Патрик затаил дыхание, опасаясь прервать этот словесный поток. Ян зажег сигарету, опустил стекло и выпустил наружу дым.
        – Мы жили в собственном мире. Встречались, когда нас никто не видел, и искали друг у друга утешения и поддержки. Странно; по логике, мы должны были вызывать друг у друга воспоминания о самом страшном. Но все получалось наоборот: только вместе мы и могли хоть ненадолго уйти от всего этого. Удивительно, как мы вообще нашли друг друга. Безусловно, мы искали, даже если сами об этом не подозревали… Это мне пришла в голову идея решить проблему таким образом. Алекс и Андерс увидели в этом только игру, но я-то понимал, насколько все серьезно. Другого выхода у нас не было. День выдался морозный и ясный. Мы вышли на лед, мой сводный брат и я. Выманить его оказалось совсем несложно. Нильс был счастлив, что на этот раз я предложил прогулку по собственной инициативе. В ту зиму я много времени проводил на море, поэтому хорошо знал, куда его вести. Андерс и Алекс уже ждали там. Нильс удивился, увидев нас троих вместе, но был так уверен в своих силах, что не разглядел в этом никакой угрозы. В самом деле, испугаться детей… Остальное прошло как по маслу. Прорубь, толчок – и его нет. Поначалу мы чувствовали
облегчение. Первые дни ходили пьяные от радости. Нелли места себе не находила, а я лежал вечерами в постели и улыбался. Вслушивался в несуществующие шаги. Бездна разверзлась потом. Родители Алекс что-то пронюхали, уж и не знаю, каким образом. Но они пришли к Нелли. Думаю, Алекс не выдержала натиска вопросов и рассказала о том, что делал с нами Нильс. Не о том, что мы с ним сделали. Если я когда и рассчитывал получить хоть каплю сочувствия от моей приемной матери, то получил хороший урок. Она просто перестала смотреть мне в глаза. Но и Нильса больше не искала. Иногда мне кажется, она что-то заподозрила.
        – А Вера знала об изнасиловании?
        – Да, но мать повела себя хитро. Она играла на потребности Веры защитить Андерса. Вера сама сделала вид, будто ничего не было. Матери не потребовалось даже подкупать ее, будто то деньгами или хорошей работой.
        – А вам не кажется, что рано или поздно Вера должна была догадаться, что на самом деле произошло с Нильсом?
        – Уверен, что это так. Вряд ли Андерс хранил молчание все эти годы.
        Патрик продолжал размышлять вслух:
        – Выходит, Вера убила Алекс не только потому, что боялась огласки. Она боялась, что Андерса обвинят в убийстве.
        Улыбка Яна стала почти злорадной.
        – Что выглядит довольно комично, с учетом срока давности и прочих обстоятельств. Вряд ли кто стал бы заниматься нами спустя столько времени. Мы ведь были детьми…
        Патрик не мог с ним не согласиться. Даже если б Алекс явилась в полицию с повинной, это, скорее всего, не имело бы никаких юридических последствий, будь то для нее или для ее приятелей. Но Вера, похоже, этого не понимала и испугалась, что подруга детства упечет Андерса за решетку.
        – Вы и взрослыми продолжали общаться?
        – Нет. Алекс уехала, а Андерс замкнулся в собственном мире. Конечно, мы еще виделись. После смерти Алекс он звонил мне и кричал, будто это я убил ее. Таким получился наш первый разговор за двадцать пять лет. Я, конечно, отрицал его обвинения, потому что действительно не имею никакого отношения к смерти Алекс. Но Андерс, похоже, остался при своем мнении.
        – А вы ничего не слышали о том, что Алекс собиралась рассказать полиции, что вы сделали с Нильсом?
        – Слышал, но только после ее смерти. И об этом тоже рассказал мне Андерс. – Ян снова закурил.
        – И что бы вы сделали, если б узнали об этом раньше?
        – Об этом никому не известно, ведь так?
        Он повернулся к Патрику и долго разглядывал его холодными, голубыми глазами. Хедстрём вздрогнул. Нет, этого они и в самом деле никогда не узнают.
        – Но, как я уже сказал, не думаю, что спустя столько лет нас посадили бы за это. Хотя это признание сильно осложнило бы мои с матерью отношения… – Он резко сменил тему: – Они ведь потом сошлись, как я слышал, Алекс и Андерс. Красавица и чудовище – та еще пара… Наверное, мне стоило бы попытаться и самому, во имя нашей старой дружбы.
        Патрик не чувствовал никакого сочувствия к мужчине, который сидел рядом с ним. Притом что Ян пережил ад еще в детстве, в нем чувствовалось что-то кроме этого. Каждой своей п?рой он источал ненависть и разложение. И тут Патрику пришло на ум поднять еще одну тему:
        – Ваши родители погибли при трагических обстоятельствах. Вам, наверное, известно об этом больше, чем попало в полицейские рапорты?
        На губах Яна заиграла улыбка. Он еще раз приоткрыл окно и точным движением выбросил наружу окурок.
        – Несчастные случаи – явление обычное, не так ли? Повсюду то и дело опрокидываются лампы, загораются гардины, и цепочка незначительных происшествий выстраивается в нечто большее… В конце концов, одному Богу известно, почему иногда несчастья случаются с теми, кто того заслуживает.
        – Почему вы согласились со мной встретиться?
        – Сам удивляюсь. Я и не думал приезжать сюда, но потом, как видно, пересилило любопытство. Мне стало интересно, как много вы знаете. В конце концов, думаю, здесь не обошлось без потребности открыться кому-нибудь. Особенно если этот «кто-то» ничего не сможет сделать с твоими признаниями. Нильс мертв вот уже много лет. Мои слова против ваших – боюсь, вам никто не поверит.
        Ян вышел из машины, но оглянулся еще раз, прежде чем захлопнуть дверцу:
        – Так или иначе мое преступление неплохо окупилось. Когда-нибудь я унаследую весьма приличное состояние. Будь жив Нильс, я вряд ли оказался бы в таком выигрыше.
        Он отдал «честь», приставив два пальца ко лбу, захлопнул дверцу и пошел к своей машине. Патрик почувствовал на своем лице злорадную усмешку. Очевидно, Ян ничего не знал ни о том, кто такая на самом деле Юлия, ни о завещании Нелли. Поистине пути Господни неисповедимы…

* * *

        Теплый бриз ласкал его морщинистые щеки. Солнце подлечило больные суставы, и передвигаться с каждым днем становилось все легче. Каждое утро Эйлерт выходил на рынок и помогал продавать улов, который на рассвете сгружали с рыбацких лодок.
        Здесь никто не оспаривал право пожилого человека приносить людям пользу. Напротив, его труд был нужен, и Эйлерт чувствовал это как никогда. Постепенно он стал обзаводиться друзьями в маленьком поселке. Возникали, конечно, и языковые трудности, но Эйлерт научился общаться жестами. Помогала хорошая интуиция, да и словарный запас понемногу прирастал. Рюмка-другая после удачного торгового дня быстро прогоняла смущение, и Эйлерт, к своему немалому удивлению, оказывался втянутым в разговор.
        Сейчас он загорал на балконе и любовался пышной прибрежной зеленью, переходящей в самую голубую воду, какую он только видел в жизни. Никогда еще рай не был так близок. Не говоря о заигрываниях с хозяйкой пансионата, пышнотелой Розой. Иногда Эйлерту казалось, что эта игра может перерасти в нечто большее… В конце концов, человек не создан для одиночества. А в том, что он пользуется взаимностью, у Эйлерта сомнений не возникало.
        На какой-то момент ему вспомнился дом и Свеа, но Эйлерт быстро прогнал неприятные мысли и прикрыл глаза, наслаждаясь заслуженной сиестой.
        notes

        Примечания

        1

        Дорогая, не трогай это (англ.).

        2

        «Виктвэктар» (шв. Viktvaktar – «контролер веса») – шведская программа по снижению веса, основанная на подсчете калорий. Количество «красных кружков» пропорционально количеству калорий и степени ущерба, который продукт может нанести фигуре.

        3

        Генрих Шартау (1757–1825) – шведский теолог и проповедник, представитель пиетизма.

        4

        Эргрюте, Майорна – округи Гётеборга.

        5

        Густав Фрёдинг (1860–1911) – шведский поэт.

        6

        «Скала чести» – понятие, связанное с принятым у некоторых древних народов, в том числе скандинавских, обычаем лишать стариков жизни, сбрасывая их со скалы.

        7

        Карин Бойе (1900–1941) – шведская писательница и поэтесса.

        8

        Анна-Мария Леннгрен (1754–1817) – шведская поэтесса.

        9

        Густавианский стиль – назван в честь шведского короля Густава III (1746–1792).

        10

        Сеть алкогольных супермаркетов в Швеции.

        11

        «Мотаун рекордз» – американская звукозаписывающая компания, специализировалась на продвижении чернокожих исполнителей в области поп-музыки, в основном соула.

        12

        Мобиль – тип кинетической скульптуры, представляющий собой фигуру в подвешенном состоянии.

        13

        Лора Эшли (1925–1985) – британский дизайнер, создатель узнаваемого романтико-пасторального стиля в одежде.

        14

        «True crime» – разновидность детективного жанра; произведения, в основу сюжета которых положены реальные истории.