Король утра, королева дня Йен Макдональд
        Иная фантастика
        1913 год. Ирландия. Юная Эмили Десмонд убеждена, что встретилась с фейри, в то время как ее отец пытается построить машину для установления контакта с инопланетянами. Он убежден, что приближающаяся к Земле комета Белла - это корабль, летящий к нам со звезды Альтаир. Середина 1930-х годов. Официантка Джессика Колдуэлл начинает сталкиваться со странными феноменами в совершенно реальном Дублине и постепенно приходит к выводу, что ее фантазии склонны обретать плоть. Одновременно с этим в город прибывают два таинственных незнакомца, у которых есть миссия: охранять наш мир от пришельцев из вне. Конец 1980-х годов. Энья Макколл, сотрудница рекламного агентства, с помощью своих сверхъестественных способностей по ночам уничтожает монстров, воплощения человеческих кошмаров и фантазий. Грани между мифом и реальностью истончаются, битва Эньи, страдающей от одиночества и усталости, казалось бы, проиграна, но причины разрушения мира вокруг нее таятся в начале века, в юной Эмили Десмонд, когда-то увидевшей фейри. Три времени, три истории, три героини и их встречи с темной стороной человеческого мифосознания, а
также с тайнами собственного прошлого. Но мир легенд и мир фейри обманчив, и никому нельзя доверять в попытках вырваться из его цепких объятий.
        Йен Макдональд
        Король утра, королева дня[Название романа отсылает к одноименной песне ирландской рок-группы Horslips (The Book of Invasions, 1976). - Здесь и далее прим. пер.]
        
* * *
        Часть первая
        Крагдарра
        Мы слишком усердно следовали замыслам и желаниям своих сердец…
        Общее покаяние из «Книги общественного богослужения»
        МОЕМУ ВОЛШЕБНОМУ ВОЗЛЮБЛЕННОМУ
        Ах, если б нас любовь могла
        С тобою вмиг преобразить,
        Вручить два золотых крыла,
        Чтоб в лунном свете воспарить,
        Стать деревом, по-над ручьем
        Роняя осенью плоды,
        Лососем, ланью, сизарем -
        Все это были б я и ты…
        И да, мы многое смогли
        За много жизней испытать:
        Отправиться за край земли,
        Все в мире таинства познать.
        Но я желала бы с тобой
        Бежать вдоль быстрого ручья
        И на лугу возлечь нагой -
        Прочь, треволненья бытия!
        И в той часовне из листвы
        Ты бы со страстью взял меня,
        Чтоб там, на ложе из травы,
        Назвать своей Царицей Дня.
        Мы стали бы плясать и петь,
        О чувствах радостно трубя.
        Лес от любви мог зазвенеть,
        Случись влюбиться мне в тебя.
        Случись влюбиться нам с тобой,
        Я бросила б юдоль невзгод,
        Влекомая твоей волшбой,
        Ушла б в холмы на эльфов сход.
        Владыка Луг [2 - Луг - ирландское божество из племени Туата Де Дананн (народ богини Дану).]! Из мира слез
        Ты мог бы вмиг украсть меня.
        Пусть будет много дивных грез
        В чертогах Дану - там родня!
        Ну что ж! Гони заботы прочь,
        Пусть светят звезды вразнобой.
        Нас никому не превозмочь -
        Ведь мы любовники с тобой.
        Эмили Десмонд
        4 «А» класс,
        Школа Креста и Страстей
        Дневник Эмили, 14 февраля 1913 года
        Приветствую тебя, святой Валентин, Владыка Любви. Свидетельствую свое почтение, ибо сегодня твой праздник!
        Мы, твои преданные слуги, поем тебе осанну!
        Мы украли изваяние святого Валентина из ниши в коридоре у часовни и тайком притащили в спальню. Если сестры узнают о нашей проделке, нас всех до единой исключат, но я заставила девочек поклясться на крови, что они будут хранить тайну и мы отнесем статую на законное место еще до того, как мать-настоятельница начнет обход. С последним ударом часов в полночь, знаменующим наступление Дня святого Валентина, мы водрузили изваяние на стул, который поставили на стол, украшенный подснежниками и крокусами, собранными по моему указанию во время урока ботаники. Мы надели святому на голову корону из фантиков от шоколада, а потом неудержимо хихикающие Шарлотта и Эми принесли штуковину, которую соорудили из украденной глины для лепки, и поставили торчком перед статуей. Мы все вместе исполнили танец святого Валентина в дезабилье, по очереди поцеловали глиняный фетиш и поклялись посвятить себя служению любви. Затем мы сели вокруг статуи, чтобы прочитать, передавая друг другу свечку, написанные нами любовные стихи. Все признали мое стихотворение лучшим - впрочем, мои идеи всегда считают лучшими: празднование Дня
святого Валентина тоже затеяла я.
        Шарлотта рассказала, что, по словам сына садовника Габриэла О’Бирна, он вот уже больше недели пытается передать мне письмо, но не может. Интересно, промолвила она, что он имеет в виду? И кивнула на глиняную штуковину, которую сделала для святого Валентина.
        Да уж, загадка: можно подумать, я не заметила, как этот Габриэл О’Бирн прекращает работу, снимает шапку и скалится всякий раз, стоит мне пройти мимо. Машет, улыбается и все такое прочее. Что ж, пусть она ему скажет, что не нужны мне никакие письма от Габриэла, сына садовника. Не нужны мне проявления его убогих, грязных чувств; я желаю и заслуживаю большего. Я заслуживаю принца фейри, могучего и волевого героя-воина, с волосами цвета воронова крыла и губами цвета крови.
        Личный дневник Эдварда Гаррета Десмонда, 15 февраля 1913 года
        После трех недель слякоти, снега и грозовых туч прошлой ночью небо достаточно очистилось, чтобы я сумел впервые узреть недавно открытую комету Белла через крагдаррский восемнадцатидюймовый телескоп-рефлектор. Несмотря на все несомненные прелести и милости, графство Слайго не может похвалиться климатом, благоприятным для астрономии, - а именно чистым, как хрусталь, небом, которое так любили жрецы-звездочеты древней Месопотамии и благородной Греции. И с тех пор как в декабрьском выпуске «Ирландского астрономического бюллетеня» было опубликовано уведомление о появлении этого объекта в интересующей нас части небосвода, я не переставал досадовать (дражайшая Кэролайн отметила бы, что я стал в связи с этим весьма невыносим) по поводу того, что лишь мне одному во всей стране - нет! черт возьми! - во всей Европе не суждено увидеть это явление. Так было до вчерашнего дня. Около четырех часов, когда я, как обычно, завершив послеобеденный чай в дурном настроении, расхаживал по рододендроновой аллее, оплакивая ирландскую нацию в целом и графство Слайго в частности, его ветра, погоду и климат, Господь
смилостивился надо мной: ветер подул (капризно, как всегда в этой части земного шара), облака расступились, и над сельским пейзажем разлилось великолепное золотистое сияние поздней зимы! В течение получаса небо расчистилось и поголубело до самого горизонта, и, обрадованный этим зрелищем до глубины души, я сразу же вернулся в дом и сообщил миссис О’Кэролан, что буду ужинать в обсерватории. Прошло некоторое время, прежде чем я смог отыскать интересующий меня объект с помощью восемнадцатидюймового телескопа-рефлектора; комета, следуя по дуге, преодолела немалый путь с тех пор, как Хаббард Пирс Белл из Королевской обсерватории в Херстмонсе первым ее засек. И вот мне удалось поймать ее в перекрестье прицела, и я, несомненно, оказался единственным человеком в Ирландии, для которого это было в новинку.
        В волнении от того, что мне наконец-то представилась возможность наблюдать комету Белла, я забыл, что ясное небо означает холодную ночь. Мороз пробирал до мозга костей. И вдруг! Почтеннейшая женщина! Достойнейшая из служанок! Миссис О’Кэролан принесла коврики, одеяла, согретые в кухонной плите кирпичи и, самое главное, бутылку потина [3 - Потин - ирландский самогон крепостью 40 - 90 %, который до 1997 года производили только нелегальным, кустарным способом.] - по ее словам, это был подарок от приходских вдов. Набравшись сил, я с энтузиазмом вернулся к работе.
        Хвост еще не появился, комета Белла пока что находилась за пределами земной орбиты. Я записал ее положение, яркость, видимое и собственное движение в журнале наблюдений и сделал несколько набросков. Когда я вновь заглянул в окуляр телескопа, мне показалось, что яркость объекта изменилась, но я все списал на обман зрения из-за сложностей адаптации к кромешной черноте космоса. К тому моменту мороз свел на нет результаты стараний миссис О’Кэролан, и, заботясь о собственном здоровье, я решил сделать через телескоп серию снимков с длительной выдержкой, а затем удалиться в дом, к уютному очагу и супруге. Будучи, как полагается астроному, знаком с местным климатом, я понимал, что ясная, морозная погода продержится несколько дней.
        Сегодня утром, проявляя пластинку, я заметил аномалию. Желая убедиться, что это не бракованная эмульсия (серия таких дефектов уже заставила меня расторгнуть соглашение с «Петтигрю и Рурком», поставщиками фотографических принадлежностей из Слайго, - ну что они за негодяи), я без проволочек изготовил полный набор снимков со всех пластинок. Терпение - краеугольный камень профессионализма; любитель, поторопившись, получил бы смазанные, бесполезные изображения. Я выждал необходимое время и, когда прозвенел маленький будильник, сразу же понял, что вижу не фотографический изъян, а беспрецедентное и совершенно экстраординарное астрономическое явление.
        Путь кометы Белла виднелся довольно отчетливо, он пересекал по дуге очертания знакомых созвездий. На этой дуге, расположенные на одинаковом расстоянии друг от друга, виднелись… за неимением лучшего термина назовем их сгустками света - это были точки настолько яркие, что фоточувствительный слой прожгло насквозь. «Сгустки» располагались примерно в двух дюймах друг от друга, по всей длине пути кометы. Пораженный своим открытием, я на целую минуту утратил способность мыслить здраво. Затем собрался и пришел к выводу, что комета Белла, должно быть, испускает периодические мощные вспышки света. По снимкам я вычислил этот период - двадцать восемь минут; каждая вспышка была чрезвычайно недолгой, зато по яркости небесная гостья становилась равнозначна крупной планете. Невероятно!
        Я пролистал статью Хаббарда Пирса Белла, но не нашел в ней даже намека на хоть какие-то изменения яркости. Такое явление невозможно упустить из виду; единственный вероятный вывод состоял в том, что в тот период его и не было.
        Восхитительная ирония судьбы! Я, последний астроном в Европе, наблюдающий комету Белла, обнаружил самую захватывающую ее тайну! Я поспешно написал сэру Гревиллу Адамсу в обсерваторию Дансинка письмо с заявлением об открытии; сегодня вечером, с Божьей помощью, снова буду наблюдать.
        Я спрашиваю себя, насколько подобает профессионалу (и, что более важно, ученому мужу) испытывать восторг, предвкушая славу первооткрывателя крупного астрономического феномена? (А вдруг ее переименуют в комету Десмонда? Двойное название вполне приемлемо, но только на крайний случай: комета Белла - Десмонда.) Ну вот, пожалуйста. Совершенно неуместное собственническое отношение к куску звездной материи! Поистине ужасно превратиться во взбалмошного школьника из-за хвастливых мечтаний о минуте славы в среде астрономов.
        Перейдем к вещам более приземленным, отрезвляющим. Кэролайн в своем репертуаре: охладила мой восторг, выступив за завтраком с речью, полной неприятных подробностей относительно учебы Эмили. Надо признать, я не отрицаю, проблемы Эмили в Школе Креста и Страстей - важная тема, и меня как отца должна всерьез обеспокоить успеваемость дочери; действительно, вопрос имеет первостепенное значение, если допустить, что чадо намерено последовать за родителем по благородной научной стезе. Однако всему свое время и место! Настойчивое требование Кэролайн подробно обсудить эту тему с утра категорически испортило мое приподнятое настроение, и теперь я совершенно не в силах развить подобающее созерцателю небес спокойствие ума. Приоритеты! Мать и дочь - одна другой не лучше. Обе понятия не имеют, что в этой жизни по-настоящему важно.
        Дневник Эмили, 6 марта 1913 года
        Я снова слышала их прошлой ночью, точно слышала - Гончие Богов [4 - Белые псы с красными ушами - Гончие Аннуна (или Свора Аннуна); элемент валлийского фольклора, связанный с миром мертвых.], они там, среди деревьев. Слышала, как они лаяли, словно доисторические волки, учуявшие запах добычи. Слышала крики их хозяина-фейри. Его голос напоминал песню соловья, мелодичную и красивую. Леса Ратфарнхэма звенели от этих звуков. Я представила себе, как разбегаются куда глаза глядят лесные существа: «Расступитесь, расступитесь! Расступитесь пред Вечно Живущими, ибо грядет Дикая охота!» Но что можно преследовать там, в залитом дождем лесу? Что за запах почуяли псы, раз он вынудил их так лаять? Конечно, даже речи нет о чем-то презренном вроде обыкновенной лисы или барсука, которых О’Бирн может иной раз пристрелить, когда они совершают набеги на школьные курятники; нет, ничего столь банального. Возможно, благородный олень. Такая добыча достойна Всадников-сидов. Может, из стада лорда Пальмерстона, или… а такое возможно?.. волшебный олень из легенды, из предания - тот самый, которого каждую ночь преследует Дикая
охота и убивает, чтобы вместе с утренним солнцем он снова воскрес? Или наиболее романтический вариант: один из их соплеменников, да, охота на двуногую дичь, на воина-фейри, быстроногого и смелого, со смехом и без устали скользящего меж деревьев Ратфарнхэма, героя, для которого псы и копейщики, следующие по пятам, - всего лишь забава. Шарлотта с соседней кровати спросила, почему я глубокой ночью таращусь в окно - дескать, разве я не знаю, что будут неприятности, если сестра Тереза меня застукает? И вообще, спросила она, что я вижу в кромешной тьме?
        - Вижу, как Вечно Живущие Охотники преследуют в ночном лесу златорогого оленя, послав за ним красноухих псов. Слушай! Ты слышишь, как они лают во мраке? А как звенят серебряные колокольчики на сбруе лошадей?
        Шарлотта вылезла из-под одеяла, перебралась на мою кровать и присела рядом. Мы вместе выглянули через зарешеченное окно и прислушались изо всех сил. Мне чудился лай собак, очень далеко, словно Ночная охота прошла мимо и продолжила путь. Я спросила Шарлотту, слышит ли она хоть что-то.
        - Кажется, да, - ответила она. - Да, вроде бы я тоже слышала.

12 МАРТА 1913 ГОДА
        Королевское Ирландское астрономическое общество
        Обсерватория Дансинка
        графство Дублин
        Дорогой доктор Десмонд,
        пишу вам несколько строк в знак восхищения и признания заслуг (и, не скрою, зависти) в связи с открытием цикличности кометы Белла. В кои-то веки элегический климат вашего несчастного графства сослужил вам добрую службу: пока вы томились под покровом кельтского тумана, всеобщий интерес к комете угас и ваш телескоп действительно оказался единственным в Соединенном Королевстве, направленным на небесную странницу в тот самый момент, когда она начала проявлять свою уникальность. Какой-то юнец из жалкого маленького университета в Германии попытался опровергнуть ваше открытие; по правде говоря, подозреваю, что это чистейшая зависть. Гунны пойдут на все, чтобы превзойти величие британской короны. Итак, это ваша заслуга, без всяких споров или сомнений, и в результате телескопы, которые отвернулись от кометы Белла в сторону новых небесных пастбищ, с удивительной поспешностью возвращаются к ней. Увы, ваше имя не будет объединено с именем первооткрывателя, но слава, я думаю, окажется не менее прочной, ведь вы обнаружили беспрецедентное астрономическое явление. Мигающая комета! Весьма примечательно!
        Я сверил ваши расчеты вращения, углового момента, скорости и цикличности с моими собственными наблюдениями (простите мою самонадеянность в этом вопросе) и обнаружил, что полученные нами числа совпадают с высокой степенью точности. Однако я затрудняюсь сформулировать какую-либо теорию, которая могла бы объяснить цикличность в двадцать восемь минут в сочетании с периодом максимальной светимости всего в две целые и три восьмые секунды. В нашей упорядоченной вселенной все происходит согласно регламенту и расписанию, как на Великой южной железной дороге, и столь парадоксальное поведение небесного тела оскорбляет нас, джентльменов астрономии, до глубины души. Любая гипотеза, которую вы могли бы выдвинуть в целях объяснения феномена, удостоилась бы всеобщего внимания - если наступит момент, когда пожелаете таковую обнародовать, лекционный зал Общества в вашем распоряжении. А пока что еще раз поздравляю с успехом и призываю продолжить изыскания.
        Искренне ваш,
        сэр Гревилл Адамс
        Дневник Эмили, 18 марта 1913 года
        Пишу одна в своем укромном уголке - ложбинке посреди лесов Ратфарнхэма. Тайное место, тихая гавань: приют, где ветви деревьев обнимают меня, как заботливые руки. Я женщина, облаченная в зелень, и это мой лиственный будуар. Понадобилось немало времени, чтобы среди деревьев на склоне холма отыскать укрытие, расположенное настолько близко к Школе Креста и Страстей, что можно протянуть руку и почти коснуться кирпичной кладки, но в то же время немыслимо далекое от латыни, греческого и французских неправильных глаголов. Тут я могу побыть наедине с собой, без посторонних, полежать на мягком изумрудном мхе и унестись мыслями куда заблагорассудится. Вот я лечу над землей, изничтожая поля, фермы и домишки Ратфарнхэма, и пусть их заменят высокие лиственные деревья - благородные дубы и буки. Взгляните! Покончено с Крестом и Страстями вместе с ее каминными трубами и всем прочим; вырвать и выкинуть. Нет школы, а есть пологая долина, освещенная мягким солнечным светом, и олени вскидывают голову, испуганно подергивают ноздрями, нюхая воздух в попытках учуять охотника. Я королева-поэтесса в малахитовом будуаре,
грезящая об одах, балладах и песнях о любви, идиллиях, элегиях, а также плачах по могучим сынам, павшим в кровавых битвах.
        Если сестры меня здесь обнаружат, неприятностей не оберешься. Но Эмили вечно попадает в истории, верно? Проблемы, злоключения, инциденты… Люди просто не в силах оставить меня в покое, позволить быть где хочу и делать что вздумается. Итак, еще неделя в старом стылом дортуаре, который так пропах гнильем, словно где-то припрятана дохлятина, а потом - две недели дома. Две недели, какое блаженство! Я точно буду скучать по другим девочкам, но… В Крагдарре на лужайке золотятся высокие нарциссы, цветет терновник, боярышник и ольха, в Брайдстоунском лесу поют птицы, деревья покрываются молодой зеленой листвой, и все это мое. Я рада, что появилась на свет весной, когда рождается сама земля. Люблю годы, в которые Пасха выпадает на такое воскресенье, что позволяет мне отпраздновать день рождения в Крагдарре. Интересно, устроит ли мама праздник? А что будет, если я вежливо попрошу ее пригласить мальчиков? Праздники без мальчиков - это скучно.
        Из личных записных книжек Констанс Бут-Кеннеди, 23 марта 1913 года
        Весна в Дублине! Чудеснейшее время года! Особенно после унылого февраля. Честно говоря, казалось, в этом году он никогда не закончится. Двенадцать месяцев одно и то же; ветер, холод и мокрый снег. Мрак. Но как приятно видеть первое цветение в сквере Сант-Стивенс-Грин и молодую яркую зелень на деревьях вдоль Меррион-роуд. Даже дублинский ветрище с Ирландского моря, способный в середине зимы содрать краску с ограды Тринити-колледжа, подобен нежному и освежающему бризу. И я рада видеть, что смена времен года и пейзажа взбодрила Кэролайн так же, как и меня. Ее настроение заметно улучшалось с каждой милей в поезде, везущем нас к станции Амьен-стрит. А как Кэролайн преобразилась после прибытия в столицу! В очередной раз (сдается мне, давно было пора) она стала тем веселым и жизнерадостным созданием, которое я так хорошо помню со школьных времен. Точно знаю, что сегодня вечером на чтении она очарует весь Дублин: миссис Кэролайн Десмонд, леди-поэтесса из Драмклиффа! Ее визит в Гэльскую литературную лигу давно назрел. Эдвард, хотя и довольно мил на свой причудливый лад, иной раз вызывает самое настоящее
бешенство, особенно когда впадает в одно из своих похожих на транс состояний и целыми днями шаркает по дому и саду в ковровых тапочках, бормоча таинственную абракадабру, к которой д?лжно относиться с тихим благоговением, ибо это мудрые размышления о величайших тайнах вселенной. На сей раз - какая-то сказочная чушь о путешественниках с другой звезды, летящих сквозь космос на хвосте кометы. Неудивительно, что бедняжку Кэролайн было так легко увезти из дома. Ну как такое терпеть, спрашивается?..
        Неторопливый ужин в отеле с несколькими друзьями из Литературной лиги, за которым последует короткая приятная прогулка до Университетского колледжа и, наконец, триумфальное чтение ее последнего сборника - все это должно вернуть Кэролайн веру в себя. Там будет Вилли. Я должна познакомить его с Кэролайн. Уверена, он будет совершенно очарован ею. Возможно, в следующий раз, когда он окажется на Западе, организую небольшой званый вечер в Раткеннеди для Кэролайн, поэтический тет-а-тет. В Крагдарре атмосфера затхлая, душная и чересчур научная.

29 МАРТА 1913 ГОДА
        Крагдарра
        Драмклифф
        графство Слайго
        Дорогой лорд Фицджеральд,
        выражаю признательность за ваше поздравительное письмо. Очень любезно с вашей стороны, тем более я, как мне кажется, в некотором смысле лишил вас того, что вам причитается, - в конце концов, если бы не ваше зимнее пребывание в Ницце, вы могли бы с таким же успехом наблюдать феномен через телескоп Клэркорта, как я в Крагдарре.
        Итак, поскольку мы с вами близкие коллеги, занятые изучением небесных тел, считаю исключительно уместным сообщить, что разработал теорию о природе кометы Белла, которая - говорю, не страшась преувеличить, - сотрясет до основания научное сообщество всего мира, а не только компанию ирландских астрономов. Последние пригласили меня выступить и представить свои теории восемнадцатого апреля. Ввиду того что в этом мрачном форпосте империи мы с вами братья по астрономическому оружию, вполне логично поделиться гипотезой, прежде чем отправиться в львиное логово, дублинскую обитель выскочек и узколобых зазнаек. Итак, позвольте пригласить вас в Крагдарру; пятнадцатое апреля - подходящая ли дата, чтобы изменить ваш график и переместить какие-нибудь встречи? Прошу, дайте знать при первой же возможности, мне не составит труда подыскать другой день.
        В заключение выражаю самую искреннюю надежду, что вы сможете посетить наш скромный дом. И Кэролайн, и я обещаем вам теплейший прием и, как всегда, молимся за вас и леди Александру, которая так же дорога нашему сердцу, как и вашему.
        Остаюсь вашим покорным слугой,
        Эдвард Гаррет Десмонд,
        доктор философии
        Дневник Эмили, 2 апреля 1913 года
        Крагдарра. Переступив порог, я обошла весь дом, поцеловала каждую стену и каждую дверь! Миссис О’Кэролан с трудом верит собственным глазам; она ходит следом за мной, бормоча себе под нос про дурную наследственность. Милая миссис О’К! Я ее чуть не обняла, когда увидела на платформе железнодорожной станции Слайго. Господи, она бы на меня так посмотрела!
        Здесь все именно такое, как я вспоминала в поезде из Дублина. Безупречное, совершенное в каждой детали: люди, лица, краски. Люди: миссис О’Кэролан - полненькая, старомодная, добрая душа; мама - поэтесса, художница и королева из легенд с трагической судьбой, три женщины в одной; папа - взволнованный, торопливый, до такой степени занятый своими телескопами и расчетами, что наверняка моментально забыл о моем присутствии. И краски: алое цветение рододендронов, синева моря, а за ним, точно облако, пурпурная гора Нокнари. Леса, горы, водопад: чудесно! Сегодня я побывала у Брайдстоуна, Невестиного камня, что стоит над лесом на склоне Бен-Балбена. Как славно было провести некоторое время одной, ощутить спокойствие. Там, наверху, где лишь ветер и песня черного дрозда составили мне компанию, казалось, что мир за тысячу лет совсем не изменился. Было нетрудно нафантазировать Финна Маккула и его суровых воинов Фианы, охотящихся в компании красноухих псов на прыгучего оленя в лесных долинах, или же блестящие на солнце наконечники копий героев Красной Ветви, идущих отомстить за павшего товарища.
        Возможно, реальность оказалась чересчур насыщенной после стольких месяцев, на протяжении которых моей опорой было лишь собственное воображение; я могла бы поклясться, что не одна шла от Невестиного камня через зеленый лес; какие-то призрачные силуэты порхали от дерева к дереву, становились невидимыми, когда я пыталась присмотреться к ним, и хихикали над тем, какая же я дурочка. Что ж, я всегда знала - это заколдованное место, чертоги фейри.
        Поместье «Заросли»
        Страдбал-роуд
        Слайго
        Дорогая миссис Десмонд,
        спасибо за приглашение для Грейс на вечеринку-сюрприз, которую вы устраиваете в честь пятнадцатилетия Эмили; я рада принять его от имени дочери. Она с растущим волнением ждет двенадцатого числа. Уверена, девочки прекрасно и весело проведут время.
        Я договорилась, что в Крагдарру Грейс отправится с близнецами О’Рахилли, Жасмин и Брайони, в автомобиле О’Рахилли. Рейли, шофер, позаботится о том, чтобы они не натворили бед и вернулись домой в подобающее время.
        Искренне ваша,
        Джанет Хэллоран

9 АПРЕЛЯ 1913 ГОДА
        Клэркорт
        Баллисадэр
        графство Слайго
        Дорогой Эдвард,
        весьма рад принять ваше приглашение в Крагдарра-хаус, и для меня большая честь узнать, что я первым засвидетельствую самое долгожданное событие в астрономическом мире на данный момент - раскрытие тайны кометы Белла.
        Однако я боюсь, пятнадцатое число мне не подходит. Я должен присутствовать в Палате лордов на обсуждении близкого моему сердцу законопроекта, Билля об ирландском гомруле [5 - Гомруль (от англ. home rule), буквально - самоуправление, автономия.], и в связи с тем, что добираться нужно поездом, пакетботом и так далее, мне придется уехать не позже четырнадцатого. Подойдет ли вам двенадцатое число? Пожалуйста, дайте знать. Я очень хочу навестить вас, так как дела в Лондоне помешают мне присутствовать на заседании Королевского ирландского астрономического общества. Полагаю, я мог бы приехать поездом, который прибывает на железнодорожную станцию Слайго в 18:16. Соответственно, я с нетерпением жду встречи с вами. Увидимся двенадцатого числа; мои самые теплые пожелания вам, вашей супруге и вашей очаровательной дочери.
        С уважением,
        Морис Клэрноррис
        Личный дневник доктора Эдварда Гаррета Десмонда, 12 апреля 1913 года
        Еще одно локальное светопреставление! По правде говоря, перестаю чувствовать себя хозяином в собственном доме! Что я обнаружил, когда привез маркиза Клэрнорриса со станции? Мое жилище и место работы наводнили шумные, глупые школьницы! Идея Кэролайн - чаепитие-сюрприз в честь дня рождения Эмили. В результате дом вверх дном. Почему меня об этом не уведомили?! Без сомнения, я сообщил Кэролайн об измененной дате визита лорда Фицджеральда. Иногда складывается впечатление, что она прилагает все усилия для разрушения моих планов и договоренностей.
        К чести лорда Фицджеральда, он не выказал никакой досады по поводу девчачьих забав и весьма добродушно отнесся к воцарившемуся разгрому; тем не менее я поспешил провести его в обсерваторию, где воспользовался возможностью с помощью телескопа и фотографий объяснить свою гипотезу относительно объекта, ошибочно названного кометой Белла. Он воспринял идею открыто и без предубеждений, задавая проницательные и осмысленные вопросы. Но необходимо завоевать не только благорасположенность маркиза. Мне также нужно его немалое состояние, если я хочу довести до конца второй этап исследования, которое предварительно окрестил «Проект Фарос».
        Памятка по поводу домашних дел: я должен напомнить миссис О’Кэролан разбудить лорда Фицджеральда в 06:30 и накормить сытным завтраком; достопочтенному маркизу предстоит долгий путь. Кроме того, надо вызвать человека из города, чтобы он проверил проводку: этим вечером неожиданное отключение электрического тока привело всех в некоторое замешательство и, судя по визгам из гостиной, причинило большое беспокойство приглашенным на праздник юницам.
        Записка от миссис Кэролайн Десмонд для миссис Мэйр О’Кэролан
        Дорогая миссис О’К,
        все повторилось! Вчера, сразу после ужина, на протяжении добрых тридцати минут или около того. Миссис О’К, я в курсе, что вам известно о тайнах электричества столько же, сколько и мне, то есть ровным счетом ничего, но у вас есть преимущество передо мной: вы знаете практически каждую живую душу отсюда до Эннискиллена. Не могли бы вы отыскать среди легиона знакомцев и родственников кого-нибудь, кто в силах приехать и взглянуть на проводку, на распределительную коробку, или из чего там еще состоит эта адская штуковина? Я не хочу, я решительно не желаю повторения вторничной катастрофы! Сначала Эмили рыдает и трагически бормочет про «было неловко» и «игры для малышей», что она хотела «пригласить мальчиков», как на «празднике для взрослых», и вообще пирожные, имбирный эль и жмурки ей не нужны… Да, миссис О’К, это жало острей, чем у гадюки! И словно страданий оказалось недостаточно, погас свет, и мне пришлось успокаивать целую комнату малолетних истеричек. Тяготы родительства, миссис О’К. Но сейчас не об этом - вы ведь попытаетесь выполнить мою просьбу, правда? Эдвард обещал в среду прислать человека из
города, чтобы кое-что проверить, но мы же знаем, насколько мой супруг бесполезен во всем, не находящемся за миллион миль отсюда, в глубинах космоса. Если проблему не сможете решить вы, мой нудный брат Майкл заявится в гости, якобы для того, чтобы помочь, и будет бесконечно разглагольствовать о великом, полностью электрифицированном будущем, которое нам обеспечит «Компания по электроснабжению Слайго, Литрима, Ферманы и Южного Донегола». При этом сам даже лампочку накаливания поменять не сможет!
        Ввиду обстоятельств, пожалуйста, приготовьте на ужин только холодное мясо и салаты; мы с Эмили пробудем в Раткеннеди-хаусе весь сегодняшний день. Надеемся вернуться примерно к восьми часам.
        Выдержки из лекции доктора Эдварда Гаррета Десмонда в Королевском ирландском астрономическом обществе; Тринити-колледж, Дублин, 18 апреля 1913 года
        Таким образом, ученые джентльмены, представляется очевидным, что колебания яркости не могли быть вызваны различными альбедо вращающихся поверхностей кометы Белла - мои математические расчеты это доказали. Единственное - я повторяю, единственное! - объяснение беспрецедентного феномена заключается в том, что световые вспышки имеют искусственное происхождение.
        (Тотальный ужас среди присутствующих.)
        Если они искусственные, тогда мы должны признать тревожную истину: они обязаны - да, джентльмены, обязаны! - быть результатом деятельности интеллектов, разумов, неизмеримо превосходящих нас с вами, ученые мужи. Некоторые считают, что мы не являемся уникальным творением Создателя; возможность существования великих цивилизаций на Марсе и Венере и даже под грозным ликом Луны много раз обсуждалась в том числе и в этом самом лекционном зале, при участии посвятивших себя науке и исследованиям уважаемых джентльменов.
        (Выкрик из зала: «Злоупотребляющих абсентом и бурбоном!» - Смех.)
        То, что я намерен предложить, если ученые мужи позволят мне высказаться, - это концепция, на целый порядок более масштабная, чем даже столь возвышенные рассуждения. Я считаю, что артефакт - ибо объект обязан иметь искусственную природу - является доказательством существования могущественной цивилизации за пределами нашей Солнечной системы, на планете, которая вращается вокруг Альтаира, поскольку именно из этого сектора небес происходит объект, называемый кометой Белла. Убедившись, что объект действительно не является безжизненным куском звездной материи, я попытался определить его скорость. Несомненно, ученому сообществу хорошо известна чрезвычайная сложность вычислений с абсолютной математической точностью скорости любого небесного тела; и все же, проявив настойчивость и усердие, я определил искомую величину: она составляет около трехсот пятидесяти миль в секунду.
        (Шепот изумления среди присутствующих.)
        Более того, на протяжении четырехнедельного периода, пока я наблюдал за объектом ежедневно или настолько регулярно, насколько позволял климат графства Слайго, скорость уменьшилась с трехсот пятидесяти миль в секунду до ста двадцати. Очевидно, что объект замедляется, и из такого поведения возможен только один вывод - он представляет собой космическое транспортное средство неизвестной формы, отправленное жителями системы Альтаир для установления контакта с жителями Земли.
        (Выкрик из зала: «О, я вас умоляю!»)
        Хотя точная конструкция космического транспортного средства находится вне пределов моего представления, я имею несколько предварительных соображений относительно того, что им движет. Достойнейший француз, мсье Жюль Верн, весьма образно описал…
        (Выкрик из зала: «Вы со своими образами его перещеголяли, сэр!»)
        …благодарю вас, сэр; описал, как при помощи большой космической пушки можно запустить капсулу, которая достигнет Луны. Какой бы интригующей ни была эта идея, она совершенно непрактична как средство путешествия от Альтаира на Землю. Скорость, придаваемая такой космической пушкой, оказалась бы недостаточной для завершения путешествия при жизни странников.
        (Выкрик из зала: «А эта лекция завершится при жизни ученых мужей?» - Смех.)
        Поэтому я бы предположил, если меня не будут прерывать ученые мужи, что космическое судно ускоряется и замедляется посредством серии самогенерируемых титанически мощных взрывов, которые продвигают его через межзвездное пространство с колоссальной скоростью, необходимой для преодоления огромного расстояния. Конечно, такую скорость надо сбавить на подлете к Земле, по завершении путешествия, и я бы предположил, что интенсивные вспышки света, которые мы все видели, - это взрывы, помогающие транспортному средству замедлить стремительный полет.
        (Выкрик из зала: «Неужели мы всерьез намерены оценить эти причудливые измышления превыше обоснованных и убедительных аргументов королевского астронома?»)
        Ученые мужи, я не могу с какой-либо степенью научной достоверности выдвигать гипотезы о том…
        (Крики, свист. Выкрик из зала: «Научная достоверность? Да что вам известно о научной достоверности?»)
        …какое взрывчатое вещество при этом используется; конечно, ни одна земная взрывчатка не выделяет достаточное количество энергии, чтобы служить практичным топливом в межзвездном путешествии с учетом грузоподъемности судна.
        (Выкрик из зала: «Да что вы говорите».)
        Однако я провел спектральный анализ света, излучаемого так называемой кометой Белла, и обнаружил, что он идентичен свету нашего собственного Солнца.
        (Выкрик из зала: «Еще бы: это же отраженный солнечный свет!»)
        Может быть, внесолнечные стелланавты из системы Альтаира научились искусственно воспроизводить силу, идентичную той, что заставляет пылать само Солнце, и приспособили ее для своих транспортных средств?
        (Выкрик из зала: «Может быть, гость из Драмклиффа научился искусственно воспроизводить дух „горной росы“ [6 - «Горная роса» (англ. mountain dew) - жаргонное наименование ирландского самогона.] и приспособил его, дабы подпитывать свое несколько вычурное воображение?» - Гомерический хохот.)
        Ученые мужи… джентльмены… пожалуйста, окажите любезность, уделите мне еще немного внимания. Поскольку теперь ясно, что мы не уникальны в Господней вселенной, крайне важным и даже безотлагательным вопросом становится возможность общения с этими представителями цивилизации, неизмеримо более благородной, чем наша собственная. Поэтому в сентябре сего года, когда комета Белла максимально приблизится к Земле…
        (Выкрик из зала: «Я не верю! Ученые мужи… ведь есть же факты! Посмотрим правде в глаза!»)
        …я попытаюсь подать сигнал, оповещающий о наличии разумной жизни в этом мире (Смех усиливается.) внеземных разумных существ.
        (Всеобщий хохот и насмешки; крики: «Чушь собачья», «Позор», «Убирайтесь». На трибуну обрушивается шквал буклетов. Председатель призывает к порядку. Поскольку от призывов нет никакого толка, этот глубокоуважаемый ученый муж объявляет заседание закрытым.)
        Дневник Эмили, 22 апреля 1913 года
        Все это очень неприятно. В доме царит кошмарная аура с тех самых пор, как папа вернулся после выступления. Он заперся в обсерватории и работает как одержимый, при малейшей попытке отвлечь рычит, словно злой пес. Мама просила не беспокоить его. Ей не нужно бояться - я не собираюсь к нему приближаться, пока его настроение не улучшится. Какие бы события ни произошли в Дублине, это настолько испортило атмосферу, что моя Пасха окончательно погублена.
        Ну, может быть, не окончательно. О, это звучит глупо, звучит как выдумка, но прошлой ночью я выглянула из окна спальни и увидела на склоне Бен-Балбена огоньки, похожие на свет множества фонарей - как будто там устроили танцы. В детстве я слушала истории миссис О’Кэролан о том, что много лет назад, когда двое объявляли о помолвке, жители прихода по традиции праздновали ее, танцуя вокруг Невестиного камня, а жених и его избранница давали друг другу клятву, взявшись за руки через отверстие в середине монолита. Не могла ли я узреть свадьбу фейри? Вдруг благородные лорды, прекраснейшие леди и серебристо-лунные жеребцы стояли там и смотрели в лучах магических фонарей на Короля Утра и Королеву Восхода, соединивших руки через древний камень, хранитель обетов? Как чудесно и романтично! Когда я высунулась из окна, чтобы приглядеться как следует, мне показалось, что я слышу ржание волшебных коней, игру эльфийских арфистов и веселый смех Воздушного народа. Я действительно верю, в Брайдстоунском лесу есть нечто странное и волшебное! Истинная магия - магия камня, неба и моря; магия Старого народа, Доброго
народа, который обитает в Чертогах-под-холмами; магия, которую можно увидеть и ощутить… но только на краткий миг, потом она снова исчезает. Как легко все это утратить! Как запросто холодный свет дня рассеивает магию ночи; она поддается ему, словно туман. Это моя последняя ночь в Крагдарре; завтра я снова уезжаю в Школу Креста и Страстей. И хотя я люблю своих подружек, уже считаю часы до нового возвращения домой - в зеленые леса Крагдарры в тени мудрого и древнего Бен-Балбена, где меня будет ждать волшебный народ.

26 АПРЕЛЯ 1913 ГОДА
        Крагдарра
        Драмклифф
        графство Слайго
        Дорогой лорд Фицджеральд!
        Выражаю глубочайшую признательность за ваше письмо от двадцать четвертого числа сего месяца, в котором ваша светлость пообещала поддержать мой проект по установлению связи с межзвездным транспортным средством из системы Альтаира. Я рад, что ваша светлость была избавлена от смущения из-за моего унижения перед Обществом: христиане в пасти львиной, дорогой мой Клэрноррис, не испытывали того, что я испытал в том лекционном зале. И все же, как и у тех мучеников ранней эпохи, вера моя не ослабевает и мое рвение к успешному осуществлению «Проекта Фарос» больше чем когда-либо: мы научим этих высокомерных выскочек кое-чему, когда прибудет звездный народ! И я рад - а еще весьма польщен - слышать, что ваша светлость направила письмо в поддержку моих предложений сэру Гревиллу Адамсу, хотя и сожалею, что, несмотря на все убедительные аргументы вашей светлости, это не возымеет эффекта: джентльмены из Дублина соображают с трудом - они интеллектуальные карлики по сравнению с нами, революционными мыслителями Запада.
        Теперь, получив поддержку, возможно быстро приступить к реализации «Проекта Фарос». Чертежи сигнального устройства прилагаются. Тем не менее я изложу сейчас принципы упомянутого механизма, ибо рисовал схемы с энтузиазмом, способным отчасти усложнить их понимание.
        Устройство имеет форму креста из плавучих понтонов, на которых установлены электрические лампы. Крест ввиду необходимости должен быть огромного размера: я подсчитал, что для того, чтобы его было видно из точки перигея, требуются «рукава» размахом в пять миль. То есть без понтонов не обойтись. Артефакт таких масштабов построить на суше невозможно, но на море соорудить относительно просто; что, кстати, дает еще одно преимущество - сигнал будет явственно отличаться от более скромных светочей цивилизации, к коим относится город Слайго. Питание понтонов может по доступной цене обеспечить мой шурин, мистер Майкл Барри, из «Компании по электроснабжению Слайго, Литрима, Ферманы и Южного Донегола». Как полезно иметь знакомых на важных постах!
        Здесь, ваша светлость, я должен закругляться. Еще раз благодарю за любезное покровительство этому эксперименту, который, несомненно, войдет в историю как одно из эпохальных свершений тысячелетия. Буду держать вашу светлость в курсе дальнейших событий, особенно в отношении чертежей, которые находятся у «Гилби, Джонсона и О’Брайена», конторы архитекторов из Слайго; а также о моих усилиях по составлению кода, с помощью коего можно просигнализировать альтаирцам (так я поименовал внеземных гостей) о разуме, что стоит за маяком. Да благословит щедрый Господь вас и всех в Клэркорте, особенно леди Александру, о которой мы в Крагдарре не забываем.
        Остаюсь вашим покорным слугой,
        Эдвард Гаррет Десмонд,
        доктор философии
        Дневник Эмили, 26 мая 1913 года
        Сегодня случилось кое-что очень странное. Сомневаюсь, стоит ли об этом писать. До сих пор не уверена, что инцидент не был сном… Впрочем, нет! Уверена. Каким бы странным и противоестественным ни казалось произошедшее, оно реально и будет запечатлено мною на этих страницах как достойное запоминания.
        Я находилась в своем укромном уголке в лесу возле Школы Креста и Страстей, после вечерней службы в часовне. Меня окружали красота и свет роскошного позднего вечера, все казалось настолько преисполненным жизни, насколько это возможно: пчелы, бабочки, птицы и прочее. Самое время, чтобы почитать стихи. Мама недавно прислала один из сборников мистера Йейтса. С книжкой в руке я и ускользнула задворками из школы. Меня никто не видел, в этом нет сомнений, и все же я почему-то все время испытывала странное чувство, будто за мной наблюдают. Беспрестанно озиралась, однако не заметила ни души. И все равно у меня причудливым образом покалывало между лопатками. Наверное, надо было вернуться. Знай я заранее, что случится, так бы и поступила.
        Даже в зеленом будуаре странное чувство не проходило. Точнее, чувства. Было еще одно, вроде возникающего перед грозой: что-то должно произойти, каждый лист, цветок и травинка словно гудят от силы, которая в любой момент может вырваться на свободу. Но это чувство, в отличие от взгляда невидимого наблюдателя, не пугало. Оно внушало спокойствие и уют.
        Я читала стихи из книги и, должно быть, погрузилась в нее очень глубоко, невзирая на все причудливые ощущения, поскольку совершенно не слышала, как кто-то приблизился. Внезапно раздался треск ветвей и шелест листьев, вход в мой укромный уголок заслонила большая тень - огромная, ужасная, пугающая тень мужчины, преграждающего путь. Габриэл, сын садовника. Он стоял и смотрел на меня. Он не произнес ни слова, ни единым мускулом не пошевелил. Он просто смотрел на меня, и это было ужасно, потому что его взгляд красноречиво излагал все те кошмарные, жуткие вещи, которые Габриэл хотел со мной сделать. Я была слишком напугана, чтобы закричать, не говоря уже о том, чтобы сбежать от него. Голова у меня пошла кругом.
        А потом мимо моей щеки как будто прожужжала пчела. Я почувствовала легкое колыхание воздуха, словно потревоженного крыльями насекомого, и между ног Габриэла вонзилась стрела. Прямо между ног, прилетев из ниоткуда. Затем у непрошеного гостя сделался такой вид, словно он узрел самое кошмарное, что только мог себе представить. Я никогда раньше не видела подобного выражения шока и ужаса на человеческом лице. Не видела, чтобы кто-то бежал так быстро, как он, визжа, вереща и причитая.
        Я оглянулась и… все еще не могу до конца поверить, дорогой дневник, в увиденное. Позади меня стоял светловолосый мужчина с маленькой арфой. И повсюду - к волосам, бороде, одежде, рукам, ногам, даже к пальцам на ногах! - у него были привязаны маленькие лоскутки ткани. И к колкам арфы тоже. Незнакомец был слеп - я сразу это поняла. У него не было глаз. С рождения не было. Глазницы затягивала гладкая кожа.
        Музыканта сопровождала рыжеволосая женщина, облаченная в нечто вроде сбруи из кожаных ремней. Она несла огромный, ростом с себя, лук - впрочем, рост оказался невелик, даже меньше моего, - а плечи оружия были искусно расписаны спиралями и узорами из переплетающихся животных. На поясе у нее висел колчан со стрелами.
        Я долго таращилась на эту пару, дорогой дневник, но все никак не могла поверить своим глазам. Затем, так и не произнеся ни слова, слепой арфист и лучница покинули мое пристанище и отправились в лес; я услышала, как в спокойном вечернем воздухе плывет песнь той самой арфы, украшенной тряпицами.
        Как я уже написала, сейчас все это кажется мороком, ночным кошмаром. Я даже не знаю, что тревожнее - если это случилось на самом деле или если это все-таки был сон.
        Личный дневник доктора Эдварда Гаррета Десмонда, 28 мая 1913 года
        Изготовление сигнального устройства идет полным ходом. Рабочие приступили к своим обязанностям с энтузиазмом, который хотелось бы приписать желанию общаться с высшими разумными существами, но подозреваю, связан он скорее со щедростью кошелька лорда Фицджеральда; то немногое, что мне удалось наскрести из собственных запасов, ничтожно по сравнению с состоянием Клэрноррисов.
        Первые секции механизма уже спущены на воду в гавани Слайго, фонари протестированы и признаны годными. После задержек и неразберихи изначальных недель такие успехи вселяют надежду. План состоит в том, чтобы собрать крест из 170 понтонных секций, каждая длиной в 100 ярдов. Звучит устрашающе, учитывая мрачную правду относительно того, что астрономическая механика безжалостна и опаздывать нельзя, но секции в основном были уже собраны на городских верфях, их осталось только отбуксировать в нужное место и закрепить. Наблюдая за легионом рабочих (в которых нет недостатка в нашем объятом нищетой графстве), я не боюсь, что «Проект Фарос» не будет завершен к тому времени, когда внесолнечный корабль достигнет перигея. Главная проблема - разработка универсально понятного способа общения с альтаирцами - недавно была решена, к моему вящему удовольствию. Непреложная истина такова: законы математики на планетах Альтаира не отличаются от тех, которые действуют на нашей планете; а именно отношение длины окружности к ее диаметру, которое мы называем числом ?, должно быть знакомо альтаирцам в той же степени, что и
нам. Поэтому я сконструировал электрическое реле, с помощью которого одно плечо креста будет мигать двадцать два раза, а другое - семь, что представляет собой дробь, рациональное приближение ?. Такой сигнал не может не привлечь внимание стелланавтов, вследствие чего он станет прологом к содержательной беседе, код для которой я в настоящее время разрабатываю, опираясь на простые числа и экспоненты.

31 МАЯ 1913 ГОДА
        Крагдарра
        Драмклифф
        графство Слайго
        Моя дорогая Констанс,
        просто короткая записка, чтобы выразить благодарность за твое щедрое приглашение в Раткеннеди на прогулку по озеру. Конечно, я приеду. Мало что сможет порадовать меня сильней, чем послеобеденные часы на озере Лох-Гилл на борту «Грании», да еще и в присутствии мистера Йейтса, декламирующего свои стихи, - искусительница, разве могу я устоять? После того маленького званого вечера в Гэльской литературной лиге я искала возможность встретиться с ним снова. Милая Констанс, меня бы никакие оковы не удержали! Но скажи, могу ли я взять с собой Эмили? Она скоро вернется домой на летние каникулы, и я знаю - больше всего на свете моя дочь хотела бы услышать, как мистер Йейтс читает собственные несравненные стихи. Я посылала ей «В семи лесах» и «Зеленый шлем и другие стихотворения», она проглотила обе книги, как голодающий корку хлеба! Получив шанс на самом деле встретиться с этим живым божеством, сошедшим с Олимпа, я уверяю, она будет паинькой; никакого повторения тех дурацких выходок на вечеринке по случаю ее дня рождения. Она чрезвычайно хорошо ведет себя во взрослой компании; настоящая маленькая очаровашка.
Кое-кто говорит, она напоминает меня, но иногда кажется, что моя девочка слишком стремится повзрослеть. Пожалуйста, прими все это во внимание. Эмили будет в восторге, ответь ты согласием. Если ты в состоянии удовлетворить такую просьбу, я сообщу ей новость в письме; еще раз благодарю за доброту и гостеприимство. Будет так приятно снова встретиться с мистером Йейтсом.
        Искренне твоя,
        Кэролайн
        Дневник Эмили, 29 июня 1913 года
        О, как хорошо в Крагдарре сейчас, когда наступило лето! Для меня оно состоит из волшебных мелочей: Майкл и Пэдди-Джо, сыновья миссис О’Кэролан, подстригают лужайку перед домом; взмахи кос, жнущих высокую траву; запах свежего сена; провисшая теннисная сетка продолжает выцветать сезон за сезоном; старый Дигнан, садовник, пытается креозотом обозначить боковые линии на корте так, чтобы они были прямыми; от беседки доносится аромат нагретого солнцем дерева и старой облупившейся краски; играет опера - мама предпочитает выносить большой черный шезлонг с зонтиком, фонограф и рабочие тетради в утопленный сад [7 - Утопленный (или пониженный) сад (англ. sunken garden) - традиционный английский элемент ландшафтного искусства; уютная площадка для отдыха с особым микроклиматом, обустроенная ниже уровня дома и/или основного сада.] (понятия не имею, как она может работать под эти итальянские вопли); в доме что-то пощелкивает, поскрипывает и шебаршит, как будто сам он потягивается, в летнем тепле возвращаясь к жизни после долгих месяцев спячки; свет раннего утра струится через мое окно на покрывало, и где-то
снаружи тихонько шелестят страницы «Айриш таймс». Я всегда осознаю, что лето по-настоящему наступило, когда папа начинает завтракать на свежем воздухе, за столом у рододендронов. И в довершение всего, мне обещали прогулку на пароходе по Лох-Гилл с маминой подругой миссис Бут-Кеннеди и встречу с мистером Уильямом Батлером Йейтсом, величайшим поэтом всех времен и народов! Как будто все сговорились со всеми, из любви ко мне решив сделать это лето безупречным.
        Чтобы подготовиться, я перечитала все имеющиеся у меня книги Йейтса - иногда вслух в саду, ведь чудесные слова и волшебное лето идеально сочетаются друг с другом. Бедные Пэдди-Джо и Майкл, что они должны были подумать при виде хозяйской дочери, которая вальсирует босиком среди рододендронов, декламируя «Озерный остров Иннисфри»?
        Погода стоит необыкновенная; с самого дня, как я вернулась домой из Школы Креста и Страстей, на небе ни облачка. Обожаю такие периоды, когда каждый день похож на предыдущий и кажется, что это будет продолжаться вечно, - дни сменяют друг друга, полные все той же безукоризненной, неизменной синевы, потому что светает в четыре, а закат наступает так поздно, что по-настоящему никогда не темнеет, и все сущее кажется подвешенным где-то вне времени, застывшим, как цветок в стеклянном пресс-папье. Воздух насыщен причудливой энергией, будто орбиты Мира людей и Потустороннего мира максимально сблизились и трение двух вселенных преобразуется в томную, чувственную магию. Совершенно невозможно сосредоточиться на чем-либо дольше, чем на несколько минут, без того, чтобы мои мысли не умчались прочь, словно мошкара над ручьем, кишащим рыбой, - та самая мошкара, что замирает неподвижным облаком, а потом уносится с таким проворством, будто обладает даром мгновенного перемещения. Когда все вокруг до такой степени полнится силой и нереализованным потенциалом, кажется немыслимым, что ты так и не увидел ни одного фейри;
и с самого возвращения я продолжаю навещать Брайдстоунский лес, отчаянно надеясь, страстно желая хоть что-нибудь увидеть. Но там пусто! Даже не возвращалось чувство, что за мной наблюдают, - я помню, так было весной и еще в тот день, в моем укромном уголке…
        Возможно, я слишком многого хочу. Фейри всегда были коварными, взбалмошными созданиями. Может, когда я перестану желать, чтобы что-то произошло, тогда-то оно и приключится, но… ох, как трудно не хотеть того, чего в глубине души жаждешь больше всего на свете.
        Мама и сегодня работала в саду - как ей это удается в таком пекле, не знаю. Все, чего хочу я, - прохлаждаться в летнем платье, а она усердно занимается, изучает материал для книги. На этот раз будет не книга стихов, по ее словам, а настоящая книга, серьезная. Мама предполагает, что назовет ее «Сумерки богов»: это будет история о том, как христианство свергло с пьедестала Старых, стихийных богов, в которых верили кельты, - сперва загнав их под землю, сделав хозяевами Полых холмов, сидами; в конечном счете, превратив в лепреконов, пук, брауни и строевых фейри [8 - Лепрекон - персонаж ирландского фольклора, исполняющий желания; пука - коварный кельтский оборотень, чаще всего принимающий облик норовистой лошади; брауни - английский домовой. Все три разновидности существ - малые фейри, не наделенные значительной силой, хотя и способные причинить как пользу, так и серьезный вред. Деление фейри на строевых (Trooping) и одиночек (Solitary) предложил У. Б. Йейтс в книге Fairy and Folk Tales of the Irish Peasantry (1888; «Волшебные и народные сказки Ирландии», отрывки в пер. А. Блейз).]. Мне кажется, это
печальный и ужасный конец для Старых богов, способных иметь множество обликов одновременно, быть молодыми и старыми, мужчинами и женщинами, людьми и животными.[9 - Характерное свойство многих кельтских богов - их многоликость, наличие разнообразных ипостасей (иногда с отдельными именами) и/или склонности к оборотничеству.] Лучше бы они все погибли в какой-нибудь великой и благородной последней битве, сказала я маме, а не зачахли и скукожились, как старые генералы в Килмейнхемском госпитале, со своими медалями и стульчиками для купания - точь-в-точь пикси в зеленых гетрах, охраняющие горшки с золотом. Мама согласилась, но сказала, что секрет Старых богов в том, что по-настоящему христианство их так и не одолело; они просто в очередной раз преобразились и ушли глубже в землю. Ирландский католицизм, утверждала она, содержит много элементов, которые вовсе не являются христианскими, а проистекают непосредственно из древних языческих религий. Многие ирландские святые - это просто архаичные боги и богини, завизированные папой римским, а так называемые святые колодцы (подобные тому, что находится в Гортахерке
и куда миссис О’Кэролан ходит лечить ревматизм) не что иное, как старые кельтские места поклонения духам воды. Стародавние жертвенные камни часто украшали христианскими символами. В деревне в графстве Фермана есть стоячий камень - старое божество, которое превратили в епископа, с колоколом, посохом и митрой! [10 - Описанный камень (Bishop’s Stone, Камень Епископа) находится в деревне Килладеас в графстве Фермана и, как принято считать, представляет собой переделанный древний мегалит, на боку которого с помощью инструментов для обработки камня изображены посох и колокол.] Да и часть церковных праздников, включая Рождество, Михайлов день и Хеллоуин, - это старые кельтские Лугнасад и Самайн, христианизированные, выдрессированные и лишенные былой языческой силы, словно цирковые львы с выдранными зубами.
        Так печально, что великим дням богов и воинов суждено было сойти на нет. Но стоило как следует подумать, и я поняла мамину точку зрения - возможно, христианству при всем его высокомерии не удалось продеть прошлому кольцо в нос и повести к алтарю, чтобы оно преклонило колени перед крестом. Возможно, случившееся освободило прежних божеств от форм и характеров, навязанных людьми, и позволило наконец стать теми, кем они хотели быть, свободными от забот и ответственности этого мира, чтобы снова охотиться и играть в бесконечных лесах потусторонних краев.
        Если Потусторонний мир не утрачен, а просто скрыт - словно завернулся в плащ волшебный, покров небес,[11 - Вероятно, подразумевается одновременно волшебный плащ кельтского морского бога Мананнана Мак Лира, способный сделать своего обладателя невидимым, и (поскольку плащ по легенде связан не с небом, а с туманом) ткань из стихотворения У. Б. Йейтса «Владей я бесценным покровом небес…» (пер. Э. Линецкой).] - то, возможно, в него еще могут проникнуть те, кто наделен достаточной восприимчивостью. Возможно, он совсем рядом со всеми искренне стремящимися к нему.
        И вот наконец мои догадки подтвердились. В Брайдстоунском лесу было нестерпимо жарко: лиственный покров удерживал разогретый воздух внизу, и он окутал все вокруг плотным, безжалостным одеялом. Воцарилось изнуренное безмолвие - птица не запоет, ветка не шелохнется. Только дрейфовали пушинки чертополоха, лениво кувыркаясь в воздухе, похожем на густой кисель. Деревья источали некую ауру, для которой я не могла подобрать название… Это не было ни чувство, что за мной наблюдают, ни электрическое покалывание от предвосхищения того, что вот-вот случится. Нечто более зыбкое, некое ожидание; оно заманивало меня все глубже, пока я в конце концов не вышла на лужайку, где точно раньше не бывала. Брайдстоунский лес не слишком большой - всего-то несколько акров на склоне Бен-Балбена, - и я не сомневалась, что знаю каждый его уголок, каждую ложбинку, но эта поляна выглядела новой, незнакомой. Воздух был таким недвижным и тяжелым, что я как будто раздвинула занавес, входя туда. Свет, проникающий сквозь дубовые кроны, испятнал травяной ковер; один туманный, пыльный луч падал на небольшой замшелый камень. Там-то, на
камне, я их и нашла - пару сдвоенных крыльев, как у бабочки, хотя я ни разу не видела бабочек с такими большими и изящными крыльями. В них было что-то стрекозье, что-то кружевное - да, они выглядели изысканнее, чем игольчатое кружево из Кенмэра, а их цвет напоминал о масляных разводах на воде.
        Крылья фейри. Я вообразила, как крошечная фигурка, не больше моей ладони, взбирается на камень, сбрасывает на мох старые, изношенные крылья; как новые, сжатые бутоны юных крыльев раскрываются на миниатюрных плечах, расправляются, высыхают на солнце, пока их обладательница сидит в ожидании, шевеля ими время от времени; и в конце концов они становятся достаточно крепкими, чтобы она смогла с тихим жужжанием взмыть с камня и унестись в пеструю листву.
        Я принесла находку домой, спрятала между страницами какой-то книги по ботанике. Поразмыслила, стоит ли говорить маме. В детстве ее часто привозили в Крагдарру - мои бабушки были кузинами. Интересно, видела ли она когда-нибудь что-то в лесу - что-то странное, чудесное; не из нашего мира, а из более удивительного и волшебного. Я думаю об этом, потому что в ее стихах чувствуется магия - слышится далекое пение рога и лай псов Дикой охоты. Мне кажется, мама должна была что-то испытать, но, как и древние стоячие камни, о которых она мне рассказывала, ее детские воспоминания о Потустороннем мире преобразились, вобрали атрибуты и украшения мира бренного. Вот почему она пишет такие стихи и книги; для нее это единственный способ услышать, как трубят рога Эльфландии [12 - Отсылка к роману одного из предтеч современной фэнтези Лорда Дансени «Дочь короля Эльфландии» (1924).] где-то вдали.
        Личный дневник доктора Эдварда Гаррета Десмонда, 2 июля 1913 года
        Сделаю паузу в отчетах о «Проекте Фарос» (который продолжается, к моему вящему удовольствию, хотя я еще не получил ответов даже на десятую часть приглашений, отправленных видным членам астрономического сообщества; приглашений, дающих им шанс стать свидетелями величайшего события этой и - осмелюсь ли такое заявить? - любой другой эпохи: установления связи с расой из иного мира), чтобы прокомментировать менее значимый вопрос личного характера, который в немалой степени меня отвлекает. Я имею в виду, конечно, все более иррациональное поведение моей дочери Эмили. С момента возвращения из Дублина она бродила по Крагдарре, словно сомнамбула, с неохотой уделяя внимание отцу и его эпохальной работе, - ее голова под завязку забита фантазиями о фейри и мифических существах, обитающих в Брайдстоунском лесу. Я не могу понять, а тем более принять запредельную настойчивость моей дочери в отношении истинности и объективности этих фантастических выдумок. И как будто этого недостаточно, сегодня она намекнула, что хочет одолжить одну из портативных камер, с помощью которых я отслеживаю продвижение альтаирского
судна: ей надо сделать серию снимков «волшебного народа», резвящегося в лесу вокруг поместья! Неужели это все назло мне и моей рациональной, научной жизненной философии, в порыве подросткового бунта? Случилась ужасная ссора, Эмили настаивала, что больше не маленькая девочка, а женщина и я должен относиться к ней соответственно; я доказывал с мягкой убедительностью и спокойной рациональностью, что, если она желает, чтобы с нею обращались как с женщиной, нельзя упоенно истерить, словно дитя. Увы, ничего не решилось, и я боюсь, что, как и в любой другой ситуации, касающейся Эмили, Кэролайн откажется поддержать меня и встанет на сторону нашей дочери.
        Ах, если бы у меня было больше времени, чтобы проводить его с Эмили! Может, тогда она не забрела бы так безоглядно в край фантазий и причуд! Боюсь, в последнее время я не был для нее настоящим отцом, но явление звездного народа по необходимости переворачивает все человеческие отношения с ног на голову.
        Ко всему прочему, электрические флюктуации, терзавшие дом на Пасху, возобновились и стали более частыми и продолжительными. Нужно переговорить с мистером Майклом Барри из «Компании по электроснабжению Слайго, Литрима, Ферманы и Южного Донегола», а также с его суровым сотрудником, мистером Макатиром. Препятствия моей работе на столь продвинутой стадии эксперимента - достаточно серьезная проблема. Недопустимо, чтобы электроснабжение понтонных фонарей оказалось ненадежным и вышло из строя в самый неподходящий момент!
        Наконец, и это правда последнее, как пресловутая соломинка на спине верблюда, в течение нескольких недель фермеры-арендаторы жаловались на нападения на их птичьи фермы - можно подумать, я каким-то образом несу ответственность за безопасность их личных хозяйств. Ну и что же я обнаружил сегодня утром? Те же самые проклятые хищники ворвались в курятники Крагдарры и совершили акт чистейшего, бессмысленного вандализма, оторвав головы пяти птицам. Как будто у меня мало проблем. Увы, нет времени, чтобы как следует разобраться с этими отвлекающими факторами. Альтаирцы превыше всего.
        Дневник Эмили, 3 июля 1913 года
        Вчера воцарилось настоящее пекло; в саду сделалось так невыносимо, что пришлось остаться в доме, где условия казались, по крайней мере, сносными. Только папу как будто не трогала жара, он суетливо занимался своими забавными делами, словно было прохладное апрельское утро, а не самый жаркий день столетия (так написали в «Айриш таймс»), в то время как мы с мамой валялись на диванах, беспрестанно умоляя миссис О’К принести очередной кувшин лимонада со льдом.
        Да и ночь оказалась слишком жаркой для сна. После - как мне показалось - нескольких часов, на протяжении которых я ворочалась с боку на бок, пытаясь заставить себя заснуть (от такого можно лишь еще сильнее взбодриться), я прекратила борьбу и поднялась с кровати. Небо светилось. Отсветом зашедшего солнца или грядущей зари, не знаю: все часы в комнате остановились и показывали разное время. Луна сияла - только миновало полнолуние. Не знаю, что заставило меня открыть окно; возможно, надежда на прохладный и освежающий ветерок с гор, однако воздух снаружи оказался тяжелее и удушливее, чем в спальне. Все было пурпурным, сиреневым и серебристым. И неподвижным, таким неподвижным. Как будто сон в летнюю ночь, только наяву.
        Затем безмолвный голос позвал меня по имени: «Эмили». Я поняла, что должна выйти туда, в ночь. Обязана. Помню, я заметила, что часы с боем на лестничной площадке остановились на без десяти два. Когда я на цыпочках спустилась и выглянула из французского окна в столовой, снова раздался безмолвный голос, зовущий меня: «Эмили». Снаружи воздух прильнул к телу, словно обнимая. Аромат цветов был всепоглощающим - гардения, маттиола, жимолость, жасмин. Вокруг все застыло и притихло, как будто остановилось само время, а не только все часы Крагдарры. Я пересекла утопленный сад и теннисный корт. И остановилась там, где клематис, душистый горошек и мальвы заслоняли беседку. Что-то подталкивало меня изнутри, но я не поддавалась странному чувству. Это было неразумно: чем больше я сопротивлялась, тем сильнее становилось ощущение. И вот оно захлестнуло меня полностью. Я развязала ленты на плечах и сняла ночную рубашку. Когда я это сделала, весь сад, как мне показалось, затаил дыхание, а потом тихонько ахнул. Не было ни стыда, ни страха - по крайней мере, не в тот момент. Я почувствовала себя свободной,
почувствовала себя воплощением стихии, почувствовала себя вовсе не голой, а облаченной в плащ волшебный, покров небес.
        Безмолвный голос звал меня к беседке, серой, серебристой, похожей на тень в лунном свете. Под карнизом сновали и жужжали светлячки. Но это были не настоящие светлячки, потому что их огни холодные, зеленые; эти же были синими, серебряными и золотыми. Сейчас это кажется странным (сейчас многое выглядит странным относительно той ночи, хотя тогда казалось таким же естественным, как воздух), но я не боялась. Безмолвный голос снова позвал меня, и, когда я подошла ближе к беседке, огни оторвались от карниза и повисли передо мной подвижным, танцующим облаком. Я осторожно протянула руку - не из страха за себя, а скорее из опасения спугнуть их. Один отделился от роя и уселся мне на ладонь. Это позволило мне поднести его ближе к лицу, и я увидела вовсе не насекомое, а крошечную, миниатюрную, не больше мухи, крылатую девочку, светящуюся серебристо-голубым светом. Через мгновение она оттолкнулась от моей руки, и облако огней двинулось прочь, паря над зарослями мальвы в сторону аллеи рододендронов и леса за ней. Я побежала следом - не было сомнений, что меня куда-то приглашают.
        Волшебные огни увели меня через перелаз над стеной поместья в Брайдстоунский лес. И там меня ждало волшебство, столь долгожданное, столь глубоко желанное. Брайдстоунский лес был живым, каким я его никогда раньше не знала, - каждая веточка, каждый лист, каждая травинка дышали древней магией, магией камня, моря и неба. Мое сердце бешено колотилось о ребра, а дыхание сбилось, так силен был призыв умчаться за прекрасной феей вслед.[13 - Отсылка к стихотворению У. Б. Йейтса Stolen Child («Похищенный», пер. Г. Кружкова).] Свет направлял вперед, вглубь. Повсюду парил пух чертополоха, мягко касаясь моего тела. Аромат растущей зелени был таким же всепоглощающим и пьянящим, как запах цветов в саду Крагдарры. Трава под моими босыми ногами искрилась от росы, но я не чувствовала холода - не чувствовала ничего, кроме потребности проникнуть глубже, дальше. И с каждым шагом волшебных огоньков становилось все больше. В кустах, за деревьями и среди листвы мелькали искорки, и это были не только «светлячки». Среди теней и мельтешения волшебных летунов я краем глаза замечала лица и силуэты, в которых было что-то от
людей и что-то от растений - они походили на распустившиеся цветы, листья, пятна серебристого лишайника и морщинистую кору. Я погружалась в лес. Сейчас не могу вспомнить конкретный момент, когда осознала их присутствие; наверное, они проявились не мгновенно, а медленно соткались из воздуха, лунного света и теней. Сначала я подумала, что это ночные птицы или летучие мыши - они были близко, но не настолько, чтобы ясно их разглядеть. Затем они окружили меня со всех сторон, оседлав колокольчики, ежевику, плющ и ветви деревьев, взмывая в воздух при моем приближении. Это были фейри.
        Любое из этих существ, обнаженных и невинных, как младенцы в Эдеме, без труда поместилось бы на моей ладони. Конечно, фейри, как и ангелы, не знают ни стыда ни совести, хотя я удивилась, осознав, что не все они, вопреки моей прежней уверенности, были женщинами. Попадались как самки, так и самцы. И они оказались свирепыми, жутковатыми крохами с заостренными ушами, похожими на иглы зубами, темными щелочками кошачьих глаз и огромными, непокорными гривами темных волос. Их крылья были похожи на крылья летучих мышей, в отличие от ажурных, будто сотканных из паутины, крыльев самок. Для столь небольшого размера у самцов имелись непропорциональные, огромные гениталии. А каждая самка - даром что в целом они были хрупкими и прозрачными - обладала парой грудей, свисающих почти до талии.
        Под воздействием чар я не сознавала, как далеко забралась - до того места на склоне Бен-Балбена, где когда-то в далеком прошлом обрушилась скала и распалась на большие валуны с острыми краями. В лощине у подножия горы, среди поросших мхом камней, путеводное облако волшебных огоньков рассеялось, чтобы украсить собой ветви деревьев - словно созвездие упало с небес и звезды застряли среди листвы. Я огляделась, не зная, чего ожидать; затем издалека до меня донеслись мелодичные звуки арфы. И вдруг я их увидела. Всех, повсюду. Внезапно каждый цветок превратился в лицо, каждый камень обрел глаза. Среди прохладного мха лощины я увидела лепрекона на табурете сапожника. Моему взгляду открылись пуки - существа длиной с мое предплечье, с мальчишеским телом и лошадиной головой, - ловко скачущие в зарослях. Среди корней сидели на корточках создания, похожие на крошечных фавнов: с копытцами, бараньими рогами и яркими человеческими очами. Вдалеке я увидела силуэты женщины-лучницы и слепого арфиста, чья музыка наполняла Брайдстоунский лес, плывя между стволов как дрейфующий пух чертополоха. А за знакомой парой,
почти скрытые лунными тенями, стояли Повелители Вечно Живущих: я узрела увенчанные рогами шлемы Дикой охоты, посеребренные луной наконечники копий Воинства сидов. Музыка нарастала, пока весь лес не зазвенел и я не почувствовала, что сердце мое вот-вот разорвется. Тогда воцарилась тишина - глубокая, абсолютная тишина; ничто не шевелилось. Вдалеке, среди деревьев, появилось золотое сияние. Оно двигалось, и по мере его приближения воинство фейри забурлило благоговейным бормотанием. Головы склонились, колени согнулись, наконечники копий коснулись мха. Золото достигло поляны, и я увидела, что это было колесо. С пятью спицами - примерно таким я всегда представляла себе колесо колесницы, - крутящееся само по себе. Оно подкатилось, окутывая меня сиянием. Я почувствовала необоримую потребность преклонить перед ним колени. Заглянув в свет, я осознала, что колесо было многими сущностями одновременно: золотым лососем, сияющим копьем, лебедем с серебряной цепью на шее, ослепительно красивым мужчиной с зеленой веткой в руке. Слова удивления и благоговения застряли в горле. Я протянула руку, чтобы прикоснуться к
волшебству, прикоснуться к тайне. Драгоценный свет взорвался передо мной… И следующее, что я помню: опять стою рядом с беседкой, где сбросила ночную рубашку; в одиночестве, голая и продрогшая. Мои ноги - две ледяные глыбы в обильной росе. Странное дело, но, натягивая ночную рубашку, я испытала угрызения совести и стыд. Небо на востоке посветлело; скоро над озером Гленкар разгорится рассвет. Я затряслась от холода и поспешила вернуться домой.
        И еще. Когда я вновь проскользнула через высокое французское окно и поспешила в свою комнату, все часы, мимо которых я прошла, показывали без четверти четыре.
        Дневник Эмили, 7 - 12 июля 1913 года
        Прошлой ночью период хорошей погоды закончился сильнейшей грозой. Начиналась она достаточно невинно - просто что-то погромыхивало и ворчало где-то позади Нокнари, затем небо постепенно налилось чернотой, и не успели мы опомниться, как полыхнула молния. От грома задребезжали оконные рамы, и на Крагдарру обрушилась стихия. Я никогда раньше не видела ничего подобного: гроза рычала в лощинах и долинах вокруг Бен-Балбена, будто пойманный в ловушку зверь. Миссис О’К не сомневалась, что вот-вот наступит конец света, и с каждым раскатом грома я ловила себя на том, что согласна с нею.
        Определенно, изумительная погода закончилась. Когда сегодня утром я выглянула в окно, горы окутались серыми тучами и шел унылый, мерзкий дождь. Я застряла дома на целый день, складывала пазлы в библиотеке, играла с кошкой. Как легко развлечь кошек! С клубочком шерсти они могут играться часами. Повезло кошкам. Мне скучно, я устала от ничегонеделания и впала в уныние. Испортившаяся погода, мне показалось, уничтожила магию. Было ли все просто сном в летнюю ночь?

8 ИЮЛЯ
        Все еще идет дождь. Похоже, он никогда не закончится. Сколько дождя умещается в туче? Всегда считала, что по мере того, как идет дождь, тучи становятся меньше и в конце концов превращаются в ничто. Очевидно, это не так.
        Я постоянно думаю о фейри; о волшебном Потустороннем мире, таком близком к нашему и в то же время таком далеком; о том, что мама сказала про Старых богов, которые на самом деле не умирают, просто принимают облик собственных врагов. Всевозможные мысли кружатся в моей голове, словно узоры в калейдоскопе, желая сложиться в такой, который имел бы смысл, - в теорию или гипотезу (папа был бы рад; я мыслю как ученый!), однако ничего не получается. Как будто существует один-единственный волшебный золотой ключ, открывающий все замки, однако я не могу его отыскать.
        Кое-что хорошее сегодня все же случилось: после всех моих просьб и приставаний (папа все время твердит, что я похожа на каплю воды, которая истирает могучий камень), а также, не сомневаюсь, некоторого маминого содействия (проснувшись утром, я, без сомнения, слышала в столовой разговор на повышенных тонах) папа смягчился и разрешил воспользоваться одной из своих камер - переносной складной моделью в коричневом кожаном футляре.

9 ИЮЛЯ
        Если судить по внешней стороне и только, сегодняшний день не лучше вчерашнего, но я ощущаю витающую в воздухе перемену - схожим образом мы иногда чувствуем, когда тучи разойдутся, а когда дождь будет идти весь день. К трем часам небо со стороны Атлантики местами поголубело и - чудо из чудес! - появились редкие лучи рассеянного и тусклого солнечного света. Условия все еще были далеки от идеальных, но я не собиралась терять ни минуты из-за погоды. Вооружившись фотоаппаратом и блокнотом, я отправилась в Брайдстоунский лес охотиться на фейри. Все впустую. Они, должно быть, еще чувствительнее к стихиям, чем мы. Впрочем, день прошел не совсем бестолково. За чаем я как будто впервые в жизни заметила резные голландские деревянные глобусы, которые папа держит на каминной полке в столовой. Это полые деревянные шары с нарисованными старыми картами мира, которые открываются как матрешки - меньшие сферы умещаются внутри б?льших. Когда я их заметила, что-то в моей голове щелкнуло, и все мысли и идеи, которые там невозбранно мельтешили, начали складываться в единое целое.

10 ИЮЛЯ
        Сегодня тоже никаких фейри. Но я чувствовала их, как никогда раньше в Крагдарре, - ощущала жуткое, электрическое присутствие.
        Я разрабатываю теорию о фейри: она заключается в том, что наш и Потусторонний миры лежат один внутри другого, как концентрические сферы резных голландских глобусов, существуя на разных планах бытия. Во многом они похожи, но, думаю, Потусторонний мир меньше нашего, если судить с человеческой точки зрения. Возможно, с точки зрения Потустороннего мира все наоборот. Оба следуют одним и тем же маршрутом вокруг Солнца, и (в этом заключается главное различие) оба вращаются, но с разной скоростью. В нашем мире сутки длятся двадцать четыре часа; в Потустороннем день от рассвета до заката может длиться целый год. Папа был бы доволен следующим умозаключением; я сверилась с астрономическим атласом в библиотеке и все продумала весьма по-научному. Поскольку периоды вращения различны, возможны моменты, когда ось нашего мира наклонена под углом, отличным от оси Потустороннего мира, в результате чего поверхность Потустороннего мира касается поверхности нашего мира, а затем проходит сквозь нее. Эта область пересечения начинается с точки и, увеличиваясь, превращается в круг. Затем, с продолжением орбитального
движения, оси наклона опять совмещаются, и зона взаимопроникновения уменьшается до точки. Я думаю, именно поэтому Потусторонний мир всегда ассоциировался с чем-то под поверхностью Земли - с полыми холмами, подземельями. В маминой книге подчеркивается, что в легендах входы в Потусторонний мир всегда оказывались в пещерах и озерах. Моя теория также объясняет, почему сверхъестественные события привязаны к равноденствиям и солнцестояниям - именно в эти даты происходит сдвиг осей! Думаю, география Потустороннего мира должна сильно отличаться от нашей. Наверное, там гораздо меньше морей и гораздо больше суши - легендарный Тир на н-Ог [14 - Тир на н-Ог - остров вечной молодости в кельтской мифологии.], как известно, расположен на западе, где в рамках земной географии существует лишь пустая Атлантика.
        Чем больше я размышляю о своей теории, тем больше она открывается передо мной, точно волшебные врата в Потусторонний мир - озаренный лунным светом путь, ведущий в страну вечной молодости. Я взволнована, как будто после долгого, трудного восхождения поднялась туда, откуда с высоты открывается совершенно новый пейзаж.

11 ИЮЛЯ
        Погода улучшилась, посветлело; сильный бриз с океана гонит проворные белые облака. Я отправилась в лес, предвкушая удачу, и не разочаровалась. Я видела пуку - человечка с лошадиной головой. Он застал меня врасплох, внезапно появившись из зарослей ежевики. К тому времени, как я оправилась от неожиданности и нацелила камеру, он исчез. Но, по крайней мере, я знаю, что они рядом. Завтра, быть может, мне повезет.
        Сегодня я думаю о фейри - о том, что в старые времена одна и та же личность имела множество обликов; могла быть лососем, рябиной, орлом и большим золотым котлом одновременно. Это наводит на мысль, что, возможно, нынешние фейри - пуки, лепреконы и строевые фейри - представляют собой новые формы все тех же мифических персонажей. Но эти новые формы кажутся мне гораздо менее изысканными, чем ранние, стихийные личины, как будто фейри выродились, а не поднялись на новую ступень развития. Я сочла это странным и продолжила изыскания. Сестры-наставницы пришли бы в ужас, узнав, что я читала Чарльза Дарвина; так или иначе, именно к его «Происхождению видов» (как ни странно, один из маминых вкладов в библиотеку, а не папин) я воззвала о помощи. Прочитанное там лишь подтвердило мои подозрения. Живые существа не деградируют до менее сложных форм, а эволюционируют до более развитых, обретают все больше новых качеств. Что подводит меня, дорогой дневник, к самому поразительному на сегодняшний день выводу. Эти малые, узко специализированные виды фейри - ранние, примитивные, менее развитые формы; а вот древние,
стихийные оборотни, у которых было много тел и одна личность, представляют собой более поздние, высокоразвитые вариации. Возможен единственный вывод: время в Потустороннем мире течет в направлении, противоположном нашему.

12 ИЮЛЯ
        Сегодня мне сопутствовал успех! Утром я тихонько подобралась к группе строевых фейри, занятых туалетом - они умывались поздней росой, все еще лежащей в колокольчиках наперстянки, - и сумела сделать пару снимков. Не знаю, получились ли они - я же не фотограф, - но очень надеюсь, что да. Важно, чтобы у меня появились доказательства. Кажется, фейри знали о моем присутствии и позволили себя сфотографировать. Но, если в Потустороннем мире время течет в другую сторону, с их точки зрения, все уже случилось: я не начала снимать, а внезапно перестала.
        Весь Брайдстоунский лес сегодня кажется причудливым, словно это не место, рядом с которым я выросла, которое знаю и люблю, а часть древних диких лесов Потустороннего мира, каким-то образом проникшая в наш. Деревья выглядят неимоверно высокими, воздух полнится хриплыми птичьими криками и хлопаньем крыльев.
        После обеда я мельком увидела фейри-лучницу. На этот раз никаких сомнений; она знала о моем присутствии и, прежде чем скрыться в подлеске, с улыбкой ждала целую минуту, пока я возилась с камерой. Ближе к чаепитию я наткнулась непосредственно на следы Дикой охоты и шла по ним добрых полчаса. Увы, на этот раз мой улов наверняка ограничится размытым изображением оленьих рогов на фоне неба.
        Думаю о том, что написала вчера про время, которое в Потустороннем мире течет в обратную сторону. Сдается мне, это разъясняет механику магии; впрочем, чем дольше я осмысливаю эту идею, тем сильнее голова идет кругом. Например, мы чего-то желаем в своем настоящем (которое одновременно и настоящее фейри - в этой точке наши миры соприкасаются). Реакция на желание наступает в нашем будущем, которое для фейри - прошлое, ибо они в своем будущем (то есть нашем прошлом) что-то меняют и делают так, чтобы в нужный момент - в нашем будущем, их прошлом - все сбылось. Вот почему магия такая, какая есть… ну, магическая; вот почему причинно-следственная связь как будто исчезает - с точки зрения нашего времени ее и в самом деле не существует, но фейри все делают в соответствии с собственной стрелой времени [15 - В реальной истории понятие arrow of time, «стрела времени» (смысл которого в упрощенной форме сводится к тому, что время имеет направление), придумал и популяризировал в конце 1920-х британский астрофизик Артур Эддингтон.], собственными законами, объединяющими причину и следствие. В своем прошлом они
видят результат - сбывшееся желание, - и поэтому в своем будущем обязаны все устроить так, чтобы случившееся имело какое-то обоснование. Впрочем, мне кажется, фейри не так уж сильно скованы закономерностями прошлого и настоящего, как мы; вот почему в нашем мире они могут принимать как грядущие, так и былые формы - они способны извлечь нужный облик из собственных воспоминаний о прошлом или из своих надежд на будущее.
        Понятно, да? Как я и говорила, кружится голова, если слишком долго и упорно думать об этом.

22 июля 1913 года
        Раткеннеди
        Бреффни
        графство Слайго
        Дражайший Хэнни!
        Тысяча и одно извинение. Прошло чересчур много времени с тех пор, как я в последний раз писала тебе, не говоря уже о том, когда мы в последний раз виделись. Боюсь, виновата в этом я одна, и даже не могу сослаться на то, что увязла в работе по самое известно что. Увы, я просто-напросто худший в мире друг по переписке.
        Так или иначе, прими стандартные приветствия, пожелания здоровья, богатства, счастья и т. д. Без дальнейших церемоний перейду к сути послания.
        Мой дорогой Ганнибал, немедленно бросай все дела и приезжай в Слайго! Здесь происходит нечто экстраординарное и захватывающее, и ты…
        Я забегаю вперед. Будет гораздо меньше путаницы, если изложить события в естественном порядке, как они и случились. Фредди говорит, такова моя извечная проблема: мчусь с места в карьер и приезжаю в никуда.
        Как ты, возможно, знаешь, другая Констанс - моя двоюродная сестра по линии Гор-Бутов - пригласила Уильяма Батлера Йейтса на несколько недель в Лиссаделл. Поскольку мы соратники по Гэльской литературной лиге и националисты, приверженцы Зеленого флага [16 - Зеленый флаг с золотой арфой - неофициальный и широко известный символ Ирландии, придуманный в XVII веке Оуэном О’Нилом.], я не могла пройти мимо такого события. Я велела Беддоузу и парням из поместья надраить палубу и подкрасить старушку «Гранию» (помнишь? наш достопочтенный семейный пароходик), намереваясь устроить небольшой круиз, по совместительству пикник и литературные чтения. Среди приглашенных творческих личностей была Кэролайн Десмонд (да, из тех самых Десмондов, хотя она не имеет отношения к конструкции, болтающейся в заливе Слайго) с дочерью Эмили, которая в достаточно нежном возрасте уже ярая поклонница Вилли, его поэзии и философии. Да, вопреки тому, что ты мог прочитать в газетах, в доме Десмондов присутствуют и здравый смысл, и хороший вкус - само собой разумеется, то и другое прочно привязано к прялке. Ну так вот, день прошел
изумительно. Погода стояла отличная, старушка «Грания» знай себе пыхтела, котел не грозил взорваться, никто не благословил Лох-Гилл плодами своей морской болезни, Беддоузу не пришлось выуживать из воды багром какую-нибудь из старых дев Лиги, Вилли вел себя с привычным олимпийским спокойствием, вино на этот раз остудили как следует, на пикнике на берегу острова Иннисфри никто не захворал от переедания и теплового удара и т. д. Ты сейчас думаешь, наверное, ну и что такого необычного могло случиться. Терпение, мой дорогой Хэнни. Терпение! Гром грянул, лишь когда «Грания» оказалась в пределах видимости пристани Раткеннеди. Вилли, как водится, собрал вокруг себя небольшую группу подхалимов и потчевал их какой-то ученой белибердой о кельтском мистицизме и оккультизме новой эры, и тут эта девочка из Десмондов, юная Эмили - словно чертик из коробочки, Хэнни! - продемонстрировала серию фотографий, на которых, как она утверждала, изображены существа из легенд, обитающие в лесу вокруг ее дома. Разумеется, поднялся такой шум, что я обязана была выяснить, какова причина ажитации. Беднягу Вилли чуть не хватил
апоплексический удар, и… как бы выразиться без крепких словечек… Господи боже ты мой! Она не соврала. Десять снимков с заметками о том, где, когда и как был сделан каждый, вплоть до погодных условий! [17 - В основе этого сюжетного поворота лежит история о феях из Коттингли - мистификация, случившаяся в 1917 - 1921 годах, одной из жертв которой стал сам Артур Конан Дойл.] Некоторые, должна признать, оставляют чересчур большой простор для воображения - на них лишь тени, которые с одинаковой легкостью могут быть ветвями деревьев, рогами или наконечниками копий Дикой охоты, состоящей, как она утверждает, из сидов. Но есть и куда менее сомнительные - два снимка дерзкой потаскушки в наряде из кожаных ремешков, с луком размером с нее саму и с улыбкой, которую можно поместить где-то между улыбкой Джоконды и ухмылкой какой-нибудь мадам с Монтгомери-стрит. Еще убедительнее выглядит фотография с шестью маленькими лесными нимфами - ради всего святого, Хэнни, они умываются, черпая росу из цветов наперстянки! И самые неопровержимые - последние два снимка в серии: маленький обнаженный манекен с головой лошади и сама
Эмили, с улыбкой смотрящая на крошечную крылатую женщину, что сидит у нее на ладони и расчесывает длинные волосы собственными пальчиками.
        Дорогой мой Хэнни, ну что тут скажешь! Я сама видела фотокарточки и убеждена в их подлинности. Если бы это устроил опытный фотограф, сомнения могли бы возникнуть, но Эмили Десмонд всего пятнадцать лет!
        Конечно, с того дня Вилли пребывает в прекрасном настроении и жаждет организовать серию интервью с Эмили, желательно под гипнозом, чтобы окончательно доказать существование мистического мира, отличного от нашего, но имеющего точки соприкосновения с ним. Еще до того, как я услышала слово «гипноз», я подумала о тебе, Хэнни, - в конце концов, ты ведущий исследователь странного и сверхъестественного в нашей стране. Вилли не имеет ни малейшего представления о месмеризме или, если на то пошло, о научных изысканиях, поэтому я предложила ему тебя, перечислив кое-какие заслуги, и теперь он настаивает, чтобы ты приехал. Знаю, тебя вряд ли придется просить дважды - но, пожалуйста, придержи лошадей, не начинай бросать вещи в чемоданы, звонить на вокзал и т. д. Сперва я кратко изложу детали.
        Кэролайн Десмонд предложила собраться в воскресенье, двадцать седьмого числа этого месяца. Телеграфируй мне, пожалуйста, и дай знать, приемлема ли дата. Мать Эмили также предложила разместить тебя в Крагдарре, но в Раткеннеди больше места, сказала я, - и, в любом случае, мы же старые друзья. Хэнни, дорогой, нам о многом нужно поговорить! Скажи, что сможешь приехать, - умираю от желания снова тебя увидеть. Кажется, прошло больше трех лет с тех пор, как наши пути пересекались в последний раз.
        Erin Go Bragh! [18 - «Ирландия навсегда!» (искаж. ирл.)]
        Конни
        Выдержки из крагдаррских интервью от 27, 28 и 29 июля 1913 года, расшифрованные мистером Питером Дрисколлом, бакалавром права из Слайго
        ПЕРВОЕ ИНТЕРВЬЮ: 21:30, 27 июля.
        ПРИСУТСТВОВАЛИ:мистер У. Б. Йейтс, мистер Г. Рук, миссис К. Десмонд, мисс Э. Десмонд, миссис К. Бут-Кеннеди, мистер П. Дрисколл.
        ПОГОДА:ветрено, слабый дождь.
        Йейтс: Мистер Рук, вы совершенно уверены, что Эмили находится в гипнотическом трансе и восприимчива к моим расспросам?
        Рук: Уверен, мистер Йейтс.
        Йейтс: Что ж, ладно. Эмили, ты меня слышишь?
        Эмили: Да, сэр.
        Йейтс: Скажи мне, Эмили, были ли те фотографии, которые ты мне показала, каким-либо образом сфальсифицированы?
        Эмили: Нет, сэр.
        Йейтс: Прошу секретаря отметить: научные исследования доказали, что субъект не может лгать под гипнозом. Значит, это подлинные фотографии волшебного народа?
        (Ответа нет.)
        Рук: Вы должны задать вопрос напрямую, мистер Йейтс.
        Йейтс: Простите, запамятовал. Я повторяю: Эмили, являются ли эти фотографии реальными изображениями сверхъестественных существ? Фейри?
        Эмили: Фейри? Конечно, они фейри - Древний народ, Вечно Живущие.
        Йейтс: Пожалуйста, запишите, что субъект, когда ее во второй раз спросили о достоверности фотографий, снова подтвердила их подлинность. Итак, мы установили аутентичный характер фотографий - а теперь, Эмили, не могла бы ты сказать мне, за сколько сеансов были сделаны снимки?
        Эмили: Три. Один раз утром. Дважды во время раннего полудня. Три дня. Затем…
        Йейтс: Продолжай, Эмили.
        Эмили: Как будто они не хотели, чтобы я снова их фотографировала. Они сделались далекими и отчужденными, словно туча закрыла солнце. Они отстранились от меня, спрятались в лесу. Я не видела их уже много дней - о, почему же они скрылись от меня?! Я лишь хочу с ними дружить.
        Йейтс: Спасибо, Эмили. На данный момент это все.
        Рук: Извините, мистер Йейтс, одну минуту. Могу я задать пару вопросов, прежде чем мы завершим сеанс? Эмили, когда случилось первое сверхъестественное проявление?
        Эмили: Первая ночь была шестого июля. Я помню… я записала это в своем дневнике. Это была последняя очень жаркая ночь. Я вернулась домой из Школы Креста и Страстей дней за десять до того. Я слышала, как они звали меня по имени, и, когда я вышла посмотреть, что происходит, сад был полон огней. Они повели меня в лес. Я и представить себе не могла, что фейри так много и что они такие красивые.
        Рук: А ты помнишь, как выглядела луна в ту ночь?
        Эмили: Я помню, что она была очень яркая… полнолуние только что миновало. Как же она сияла!
        Рук: Шестое июля. По моим прикидкам, примерно полчаса после полнолуния. Хм-м. А даты последующих проявлений, Эмили?
        Эмили: Одиннадцатое, двенадцатое и тринадцатое.
        Рук: Спасибо, Эмили. Теперь ваша очередь, мистер Йейтс. У меня больше нет вопросов.
        ВТОРОЕ ИНТЕРВЬЮ: 21:50, 28 июля.
        ПРИСУТСТВУЮЩИЕ:те же персоны.
        ПОГОДА:порывистый западный ветер с ливнями.
        Йейтс: Встреча, упомянутая тобой вчера (сверяется с заметками), в ночь на шестое июля - это был первый опыт такого рода?
        Эмили: Нет.
        Йейтс: Были - прошу прощения - ты как-то иначе сталкивалась с этими существами?
        Эмили: Да. Был один случай.
        Йейтс: Не могла бы ты рассказать нам про него?
        Эмили: Это случилось в школе, в Ратфарнхэмском лесу. Я всегда чувствовала, что они там, в дебрях. По ночам я слышала, как они охотятся. Слышала лай псов, звон колокольчиков на уздечках лошадей и соколиных опутенках… Да, охота. Где-то в лощине.
        Йейтс: В лощине?
        Эмили (кажется, теряя терпение): Да, в лощине. Моя лощина, мое тайное место, мое личное убежище, где я могу побыть наедине с собой, отгородиться от Школы Креста и Страстей и сестер-наставниц и в должной степени затаиться, чтобы ощутить магию.
        Йейтс: Пожалуйста, продолжай.
        Эмили: Мне угрожала опасность от того, кто слал письма, - от того, кто говорил, что любит меня. Они пришли и прогнали его, прежде чем он смог причинить мне боль.
        Йейтс: Э-э… речь про фейри? Я не понимаю. Эмили?
        Эмили: Одной из них была лучница, которую я сфотографировала. Она стояла близко от меня, вот как вы сейчас. Ее лук был выше, чем она сама. Видите ли, она не очень высокого роста, даже меньше меня, и я помню, что на тетиве была стрела. Она выстрелила в него - не для того, чтобы причинить боль, а чтобы напугать, - и он убежал. Другой был арфист. Слепой арфист. Как будто родился без глаз. Там, где должны быть глаза, только ровная кожа. Он очень высокий и худой, и у него всюду привязаны лоскуты и ленточки: к пальцам, бороде, волосам, струнам арфы и так далее. Раньше я удивлялась, почему он весь обвязан этими маленькими тряпочками, но теперь понимаю! Они помогают ему ориентироваться. Это как кошачьи усы - их шевелит ветер, листья и ветви, и таким образом слепой чувствует различные движения и понимает, где находится.
        (Изумленный шепот в комнате. Сразу несколько человек начали говорить, но мистер Г. Рук заставил их замолчать.)
        Рук: А ты не могла бы мне сказать, в какой день случилось это… э-э… событие?
        Эмили: Второго апреля.
        Рук: Понимаю. Очень интересно. Простите, миссис Десмонд, - полагаю, ваш супруг в силу рода научных занятий владеет чем-то вроде астрономического альманаха или календаря? Нельзя его одолжить на одну-две минуты? (Миссис К. Десмонд приносит из библиотеки упомянутый альманах.) Благодарю. Дайте-ка проверим, второе апреля 1913 года… Проклятие, что происходит?
        К. Десмонд: Мне очень жаль - опять эти омерзительные перебои в электроснабжении, о которых я упоминала вчера. Миссис О’Кэролан… миссис О’Кэролан, лампы, пожалуйста. Если хотите, господа, можем продолжить при свете ламп.
        Рук: Спасибо, миссис Десмонд, но прежде, чем я смогу возобновить расспросы, мне нужно кое-что изучить, и, если у мистера Йейтса нет новых вопросов, я думаю, на сегодня хватит - мы и так замучили бедняжку Эмили.
        ТРЕТЬЕ ИНТЕРВЬЮ: 15:30, 29 июля 1913 года.
        ПРИСУТСТВУЮЩИЕ:те же персоны и доктор Э. Г. Десмонд.
        ПОГОДА:облачно, с запада надвигается дождь.
        Эмили (на лице отражается экстаз): О, разве вы их не слышите? Разве вы их не чувствуете? О, я думала, что потеряла их, оскорбила и они спрятались от меня, но они вернулись, они пришли за мной. О, разве вы не слышите, как они взывают из лесов и лощин, с горных склонов? Они прекраснейшие из прекрасных, сыновья Дану; никто не сравнится с красотой обитателей полых холмов: ни сыновья Миля Испанца, ни дочери гордой Медб, дремлющей на холодной вершине Нокнари. Плащи у них из красной шерсти,[19 - Красный цвет в кельтской мифологии символизирует связь с потусторонним миром, и сиды в некоторых преданиях носят красные плащи.] туники - из тонкого греческого шелка. На груди у каждого - знак героев Красной Ветви, на челе - венец из желтого золота; кожа бела, как кобылье молоко, а кудри черны, как вороново крыло. Очи сверкают, словно железные наконечники копий; губы карминовые, будто кровь. Они восхитительны, эти сыновья Дану, но нет среди них кого-то прекраснее и благороднее, чем Луг Длиннорукий. Могуч он и силен, золотом сияют его локоны и кожа, и золото с зеленью - наряд его, в цветах королевской крепости
Бру-на-Бойн. Он - Луг, Король Утра, Мастер Тысячи Навыков. Нет никого, кто мог бы сравниться с ним в музыке или стрельбе из лука, поэзии или военных победах, охоте или нежных подвигах любви. (Доктор Десмонд краснеет.) Мы - всадники на крыльях рассвета, он и я, танцоры в залитых звездным светом чертогах Тир на н-Ог. И с заходом солнца мы взлетаем в облике лебедей, соединенных цепями и ошейниками из красного, ах, такого красного злата, мы сквозь ночь стремимся в Страну Восхода, где снова отправляемся в чудесное путешествие любви. Мы пробовали фундук с Древа Мудрости. Мы были многим и многими: дикими лебедями на озере Код; двумя земляничными деревьями, что сплелись на голом горном склоне; белыми птицами над пеной морской. Мы были растениями, прыгающими серебристыми лососями, дикими лошадьми, рыжими лисами, благородными оленями; храбрыми воинами, гордыми королями, мудрыми волшебниками…
        Йейтс: Очаровательно. Совершенно очаровательно. Ах, спасибо тебе, Эмили. На данный момент этого достаточно. Мистер Рук, хотите о чем-то спросить?
        Рук: Всего лишь пару вопросов, если позволите. Эмили, не могла бы ты сказать, когда у тебя началось последнее менструальное кровотечение?
        (Всеобщее потрясение.)
        Йейтс: Мистер Рук. Умоляю!
        Рук: Прошу прощения, если оскорбил чьи-то чувства, однако исследование сверхъестественных проявлений - моя сфера деятельности, и такие вопросы имеют в ней ключевое значение. Эмили, ты меня слышала?
        Эмили: Восьмого июля.
        Рук: Насколько регулярно они случаются? Я имею в виду, между ними всегда проходит одинаковое количество дней?
        Эмили: Всегда. Двадцать девять дней.
        Рук: Итак, предыдущие начались бы, скажем, шестнадцатого июня?
        Эмили: Да.
        Рук: А следующие начнутся, хм, дайте подумать, через восемь дней, восьмого августа? В новолуние?
        Эмили: Да.
        Рук: И сколько времени прошло с тех пор, как ты вновь ощутила присутствие фейри?
        Эмили: Это началось вчера вечером. Ночью я почувствовала их во сне - ощутила их присутствие в лесу, они звали меня.
        Рук: Скажи мне, Эмили, не чувствовала ли ты какого-нибудь физического недомогания? Головокружение, дезориентацию, спазмы в животе, признаки, как будто предупреждающие, что должны начаться месячные? Испытывала ли ты когда-нибудь во время менструации своеобразные перемены настроения и самочувствия? Например, случалось ли тебе ощущать грусть и депрессию, которые потом без всякой видимой причины переходили в жизнерадостность и приподнятое настроение? Когда ты осознаешь присутствие фейри, испытываешь ли ты… как бы сформулировать… чувственное, сексуальное возбуждение?
        Э. Г. Десмонд: Я требую, чтобы это немедленно прекратилось! Я больше не потерплю унижения и похотливых намеков! Нет, не потерплю. Моя дочь - не актриса в балагане, не цирковой уродец, на которого можно пялиться ради праздного развлечения! Хватит этого дешевого и безвкусного вуайеризма, маскирующегося под науку и ученость! Боже милостивый, мы стоим на пороге новой эры - эры общения с умами, несоизмеримо превосходящими человеческий, - и в собственном доме я вынужден терпеть оккультную, суеверную ерунду, а моя дочь стала объектом пошлых фантазий пресыщенных эстетов! Вам не запятнать, не испоганить ее девичью честь этим ликующим вторжением в самые интимные дела! Всего хорошего, джентльмены. Желаю, чтобы вы все удалились. Соблаговолите откланяться немедленно. Миссис О’Кэролан, будьте так добры, принесите гостям пальто. Кэролайн, с тобой мы немедленно поговорим в библиотеке.
        КЛУБ «БО ИНГЛИШ», НАССАУ-СТРИТ, ДУБЛИН
        - Что ж, вижу, в газетах об этом уже написали.
        - Да, сегодня утром было в «Айриш таймс». Целая колонка на первой полосе, автор - лорд Гарри.
        - Вы, конечно, знаете, как называют случившееся?
        - «Дефолт Десмонда»?
        - Такой вариант не слышал. Хм, а неплохо звучит. Весьма неплохо. Очень забавно. Где вы его вычитали?
        - В «Индепендент айришмен».
        - Фенианская газетенка. Никогда ее не читал. Впрочем, «Дефолт Десмонда» - это славно. Еще бренди?
        - С удовольствием. Вы очень любезны. Знаете, я крайне удивлюсь, если английские газеты не подхватят эту историю. «Эксцентричный ирландский астроном пытается установить связь со звездным народом». Англичане любят такие вещи. Новость может распространиться по всему миру за неделю.
        - Боже упаси. Хотя только подумайте об этом: растяпа Десмонд со своим восемнадцатидюймовым телескопом на первой полосе «Ле суар» или «Нью-Йорк таймс». «Дефолт Десмонда: Разоблачение».
        - Не понимаю, как старина Морис вообще позволил втянуть себя в это.
        - Я и сам был о нем лучшего мнения. Признайтесь, Чарли, у него всегда была репутация сторонника странных и причудливых идей. Как насчет лоббирования законопроекта о гомруле или о праве голоса для женщин? Странная рыбка в аристократическом пруду этот наш Морис Фицджеральд.
        - По-моему, эта проблема связана с размножением. Ну, знаете, - как у кокер-спаниелей, инбридинг и все такое. Люди рождаются идиотами. В Палате лордов их полным-полно. Образованные идиоты в горностаевых мантиях. Неудивительно, что старина Морис лает на Луну, или на комету Белла, или еще на что-нибудь.
        - Это его погубит.
        - Несомненно. Знаете, сколько стоит штуковина из понтонов?
        - Не стану гадать.
        - Не стану портить вам ленч.
        - И все же любопытно, как Десмонд вынудил стреляного воробья рискнуть состоянием семьи Клэрноррис ради такой нелепой затеи.
        - Ах, он тот еще златоуст, этот доктор Эдвард Гаррет Десмонд. Способен заворожить кобру без всякой дудочки.
        - Прелестную женщину из семьи Барри точно заворожил. Хорошо устроился - состояние Барри, сколоченное благодаря производству льняных тканей, ну и прочие прелести. Размахнулся во всю ширь наш Эдвард.
        - Хе-хе. Она, конечно, красавица, эта Кэролайн Десмонд. К тому же изумительная поэтесса. Прочитал кое-что из ее публикаций в «Эйре Нуа» - спешу добавить, я не читаю такие издания на регулярной основе. «Кельтские сумерки» [20 - Кельтские сумерки, или Кельтское возрождение, - эстетическое движение XIX - XX веков, основанное на интересе к кельтской культуре и ее популяризации.] ставят меня в тупик - какая-то мистическая муть, а вот ее произведения, с которыми я ознакомился, превосходны. Миссис Десмонд, несомненно, волшебница.
        - Что ж, пресловутое красноречие доктора здорово подвело его во время той пародии на лекцию.
        - А, это был О’Нил, верно? Он просто демон остроумия, этот О’Нил.
        - И со странной решимостью оттачивал его на добром докторе Десмонде.
        - Вот и славно, если вас интересует мое мнение. Я такой белиберды, как во время лекции Десмонда, в жизни не слышал. Внеземные цивилизации, звездные путешественники на кометах…
        - Позор. Абсурд, тарабарщина и нелепица.
        - Воистину! И все-таки я слышал, что он пригласил астрономов со всей Ирландии и из-за ее пределов присутствовать на включении этой штуки с понтонами.
        - Поедете?
        - Рыбалка в это время года хороша. А вы?
        - Ни за какие сокровища - ну, сами понимаете.
        - И все же…
        - Все же - что?
        - А вдруг он прав?
        - Ну полноте, вы же сами проверили расчеты и убедительнейшим образом доказали, что в его математических методах зияют такие дыры, что хоть проезжай на Баллибракском омнибусе.
        - Чарли, мы с вами достаточно давно стали джентльменами науки, чтобы понимать: математическое доказательство либо опровержение такового частенько не говорят вообще ничего о том, существует ли феномен на самом деле. А вдруг, говорю я, несмотря на все ошибки, фантастические предположения, ошеломительные расходы, нелепый электрический сигнал - а вдруг в конце концов окажется, что он прав?
        - Ну, вы и без меня знаете, какие будут последствия…
        - Те крупицы доверия, которые Королевскому ирландскому астрономическому обществу удалось сохранить после фиаско с Дефолтом Десмонда, превратятся в труху. А мы станем посмешищем.
        - Как минимум.
        - Поразмыслите об этом как следует. Если ему не удастся завершить эксперимент, никто не узнает, был ли он прав или ошибался. Справедливо?
        - Намекаете на то, о чем я думаю?
        - Если речь о чем-то безыскусном, вроде небольшого, но продуманного саботажа руками местных гордых фениев, то нет, мне такое даже в голову не пришло. Господи, вот еще. Я даже не намекаю на изнурительное и неприятное судебное разбирательство в связи с нарушениями трудового законодательства. Нет, небольшой экономический козырь избавит нас от необходимости заниматься грязной работой. В ресурсах мистер Десмонд, скажем так, ограничен?
        - Близок локоть, да не укусишь.
        - В яблочко. Подумалось, что прошло чертовски много времени с тех пор, как вы в последний раз приглашали этого славного малого, маркиза Клэрнорриса, в Темпл-Кул на выходные, поохотиться на дичь. Если подумать, я не прочь и сам поучаствовать, пока вы не начнете палить во все стороны…

2 августа 1913 года
        Клэркорт
        Баллисадэр
        графство Слайго
        Дорогой доктор Десмонд,
        я искал все возможные альтернативы этому письму, откладывая его до последнего момента в надежде, что в нем не будет необходимости, но ситуация сложилась таким образом, что у меня не осталось другого выбора. Пожалуйста, приготовьтесь к получению самых дурных новостей.
        С величайшим прискорбием сообщаю, что больше не могу позволить себе участвовать в «Проекте Фарос» или быть связанным с ним. Я также сожалею, что не имею возможности предоставить никакого дополнительного финансирования для завершения стеллаграфа или любого другого аспекта проекта, и должен настаивать, чтобы мое имя было удалено из всех документов, счетов, сообщений, бумаг и т. д., связанных с ним.
        Глубоко сожалею об очевидном крушении всех ваших радужных надежд. Я перед вами в моральном долгу и, по крайней мере, объясню, что мною двигало.
        Поверьте, доктор Десмонд, этот курс действий выбран мною не из-за недостатка веры в ваш эксперимент или гипотезу - я по-прежнему твердо убежден, что объект, называемый кометой Белла, действительно является транспортным средством из далекой звездной системы. Однако события в вашем ближайшем окружении, над которыми вы, к сожалению, никоим образом не властны, сделали наше дальнейшее общение окончательно невозможным для меня.
        Имеются в виду, конечно, недавние перипетии, связанные с мистером У. Б. Йейтсом, знаменитым поэтом; неким мистером Ганнибалом Руком, так называемым исследователем сверхъестественного; Констанс Бут-Кеннеди; вашей супругой и дочерью и с тем, что популярная пресса окрестила «крагдаррским казусом». Я полностью понимаю, что так называемые фотографии фейри и предполагаемые встречи с потусторонним миром столь же оскорбительны и смущают вас, как и меня; однако, пожалуйста, учтите (глубоко уверен, вы никому об этом не расскажете), что я уже нахожусь под значительным давлением со стороны коллег из-за поддержки «Проекта Фарос»; недавний инцидент способен нанести серьезный ущерб моей репутации и не позволить мне остаться заслуживающей доверия фигурой в борьбе за ирландский национализм в Палате лордов. На карту поставлены вопросы более серьезные, чем развитие науки и учености, - вопросы, имеющие непосредственное отношение к будущему нашей нации. Извините за прямоту: негоже лидеру лобби законопроекта об ирландском гомруле в Палате лордов (где, Боже милостивый, сторонников и так днем с огнем не сыщешь) общаться
с людьми, верящими, что у них в саду водятся настоящие фейри!
        Я надеялся, что время опустит завесу над «крагдаррским казусом», но произошло совершенно обратное - интерес общественности и прессы, и без того высокий из-за строительства стеллаграфа, был раздут до настоящего шквала сообщениями о фотографиях фейри, сделанных членом той же семьи. Нет; увы, в моем распоряжении остался лишь один образ действий, и как бы ни был он мне противен, пришлось тем не менее его осуществить: я был вынужден отказаться от всякого участия и каких бы то ни было связей с «Проектом Фарос».
        Искренне надеюсь, мой дорогой доктор Десмонд, что даже на столь поздней стадии вы изыщете средства (увы, мне неведомо, каким конкретным способом) для завершения проекта. Конечно, в случае успеха это принесет Крагдарре более продолжительную славу, чем целый легион фейри.
        Вновь искренне сожалею о ситуации, вынудившей меня пойти на подобный шаг. Если бы все могло быть иначе.
        С уважением,
        Морис Клэрноррис

3 августа 1913 года
        Контора «Блессингтон и Уэйр»
        коммерческие банковские услуги
        Меррион-роуд, 119. Дублин
        Уважаемый доктор Десмонд,
        мы получили от вас письмо с просьбой о выдаче для завершения вашего проекта закладной на сумму 22 000 фунтов стерлингов под залог вашей собственности, Крагдарра-хауса.
        Рады сообщить, что заявка удовлетворена: оговорена встреча между нашими представителями в Слайго, конторой «Муни, Тэлбот и О’Брайен, морское финансирование», и их поверенными, а также вами и вашими поверенными для официального оформления соглашения. Пожалуйста, позвоните нам, чтобы подтвердить дату и детали сделки: наш номер Дублин-3617.
        В «Блессингтон и Уэйр» рады, что смогли помочь в завершении важного труда. Ждем вестей от вас в ближайшем будущем.
        Искренне ваши,
        Кай Э. Блессингтон
        Уильям Уэйр (младший)
        Личный дневник доктора Эдварда Гаррета Десмонда, 4 августа 1913 года
        Пьянящее ощущение, то самое, похожее на вкус прекрасного старого кларета, которое возникает, когда на самом краю пропасти поворачиваешь навстречу триумфу! Не стыдно признаться, что я впал в отчаяние, получив известие о выходе из проекта лорда Фицджеральда по надуманным мотивам. Громогласные заявления, включающие слова вроде «предательство» и «измена», боролись во мне с более благородными чувствами, подобающими члену сословия пэров, а в моей голове безостановочно крутилась мысль: «Это конец, Десмонд, - все превращается в пыль и золу».
        Но теперь, после оформления закладной (благословенна муза, вдохновлявшая меня в наимрачнейшие часы) и расчета с самыми нетерпеливыми кредиторами, все изменилось. Как будто после долгой и унылой зимы наступила особенно прекрасная весна. Поразительно, как радикальны перемены от внесения нескольких фунтов стерлингов на счет в Первом фермерском банке Слайго! Работа возобновилась - сегодня на верфи была завершена последняя из 176 понтонных секций. Центральный крест уже монтируется в заливе Слайго. Поскольку моряк из меня никудышный, я наблюдал за происходящим с помощью телескопа с крыши старого офиса судоходной компании «Поллексфен», и весьма нескромная гордость овладела мною при виде единственного объекта, который - теоретически - можно заметить из космических глубин, в отличие от прочих результатов трудов человеческих. В дополнение к сборке понтонов был зафрахтован небольшой паровой буксир для прокладки электрического кабеля. Немыслимо великая (обычно я избегаю гиперболизировать, но на этот раз такой подбор слов кажется оправданным) задача, похоже, будет выполнена в срок, несмотря на апперкот,
который нокаутировал бы человека, обладающего меньшей убежденностью, меньшим рвением, меньшей фанатичной решимостью, чем я. Мистер Майкл Барри ежедневно общается со мной по поводу подключения стеллаграфа к окружной электросети. Я получил ответы от значительного числа членов астрономического сообщества, как из Ирландии, так и из-за пределов наших берегов (хотя позволю небольшому разочарованию омрачить общую радость, ведь из приглашенных менее трети потрудились ответить положительно или отрицательно). Газетчики, чей интерес уже подогрет так называемым крагдаррским казусом, жаждут получить любую мелочь, достойную освещения в прессе, и я совершаю ежедневные поездки в Слайго, чтобы отчитываться о ходе работ перед скопищем писак и щелкоперов.
        Короче говоря, кажется, все готово для моего триумфа во всех мыслимых сферах: астрономической, личной, финансовой, социальной, публичной. Только бы погода не подвела!
        Дневник Эмили, 28 августа 1913 года
        Иногда они далеко, иногда близко. Как два мира, наш и Потусторонний, вращаются друг в друге, так и мы то сближаемся, то отдаляемся. В течение многих дней они отсутствовали - в лесах не было ни историй, ни песен; море, камни и небо оставались безжизненными, утратили свой стихийный дух. Каждый раз, когда фейри уходят, я чувствую себя опустошенной. Я боюсь, что они никогда не вернутся, но, несмотря на все их легендарное непостоянство и легкомыслие, они сохранили веру в меня. И вот они опять проникли из Потустороннего мира, чтобы блуждать по Брайдстоунскому лесу. Я чувствую их; слышу, как зовут меня арфа, флейта и песни лета, зовут прочь, прочь, прочь из мира смертных, в мир мечты и нескончаемых танцев.
        Но я, увы, не определилась. Есть часть меня, которая ничего так не желает, как раствориться в магии и первозданном свете, сбросить, словно уродливую одежду, все людские ограничения и взойти невестой к священному мегалиту. Но есть также часть меня, которая сомневается, цепляется за этот мир, боясь света за пределами теней. Есть часть меня с дьявольским голоском, шепчущим: «Но чего они хотят от тебя? Почему утруждают себя тем, чтобы прервать их бесконечные развлечения в лесах Потустороннего мира и совершить переход в этот мир? Почему они ищут тебя, Эмили Десмонд? Это волшебный народ, сиды, обитатели полых холмов - их мотивы так же непостижимы для людей, как смена времен года или морские приливы. С какой стати ты решила, что они не желают тебе зла? Можешь ли ты им доверять?»
        И в самом деле. Этот вопрос таится в центре всех моих сомнений и страхов, как гнилое ядро лесного ореха. Могу ли я им доверять?
        Разрываюсь между осторожностью и самозабвением, между недоверием и зовом рогов Эльфландии. Следует ли пойти к ним и позволить делать то, что они хотят? Должна ли я остаться и, возможно, с течением лет утратить даже память о потусторонней музыке? Сердце велит: «Иди», а разум предостерегает: «Останься».
        В конце концов, я знаю, любопытство заставит меня выяснить, чего они хотят. И за ответом придется пойти к ним.
        Выдержки из заметок и комментариев Эдварда Гаррета Десмонда к «Проекту Фарос» (черновик статьи, предназначенной для Королевского Ирландского астрономического общества)
        …8 августа, 00:15: межзвездный объект перестал производить взрывы, поскольку сбавил скорость в достаточной мере, чтобы считаться пешеходом в масштабах Солнечной системы. Конечное собственное движение объекта составляло приблизительно пятнадцать миль в секунду.
        Транспортное средство сохраняло курс и скорость на протяжении нескольких дней, предшествовавших перигею. 2 сентября условия наконец-то стали подходящими для начала эксперимента. В ту ночь небо было ясным, залив Слайго - необычайно спокойным, а внесолнечный корабль находился в двух днях пути от перигея, составляющего 156 000 миль. Сигнальное устройство было активировано в 21:25, и в течение двух часов передавался базовый коммуникационный код, то есть число ?, выраженное рациональным приближением 22/7. Последовательность транслировалась на протяжении двух часов с перерывами в два часа до рассвета, который по местному времени состоялся в 06:25 утра. Параллельно с работой стеллаграфа за космическим судном внимательно наблюдали через восемнадцатидюймовый телескоп-рефлектор Крагдарры. Никаких изменений в яркости не зафиксировано.
        После наступления темноты на следующий день, 3 сентября, при содействии ясной и спокойной погоды, плавучий стеллаграф был вновь активирован и передавал рациональное приближение числа ? в течение часа, а затем переключился на трансляцию математической константы E, в виде рационального приближения 19/7. Как и прежде, передача длилась два часа и повторялась через каждые четыре часа. Как и прежде, за космическим объектом внимательно наблюдали через телескопы, принадлежащие приглашенным свидетелям (расположившимся в городе Слайго) и руководителю «Проекта Фарос».
        В эти даты не наблюдалось никаких реакций со стороны межзвездного корабля.
        На третью ночь эксперимента, 4 сентября, была предпринята еще одна попытка установить связь.
        Личный дневник доктора Эдварда Гаррета Десмонда, 4 сентября 1913 года
        Я предвкушал минувшую ночь с трепетом, приличествующим ребенку накануне Рождества. С трудом дождался наступления темноты и начала попыток выйти на связь с альтаирцами. Отсутствие успеха на тот момент ни в коей мере не обескураживало меня - как истинному джентльмену науки, мне очевидно, что триумф не всегда случается без промедлений. Однако я был уверен - именно сегодня удастся прорваться сквозь неприступную стену космического молчания.
        В условленный час мистер Майкл Барри, находясь в здании портовой администрации, включил плавучий стеллаграф, передающий мой приветственный сигнал. Из купола обсерватории я видел крест из понтонов, пересекающий весь залив Слайго, вспышками передающий звездным путешественникам наше гордое послание, выражение воли и интеллекта.
        И тогда случилось первое из ночных бедствий. В 22:23 обсерватория погрузилась в непроглядную тьму. Будучи уже привычным к перебоям в электроснабжении, я зажег масляные лампы, подготовленные именно на такой случай. Затем из главного дома примчалась миссис О’Кэролан, ужасно суетясь и волнуясь, размахивая руками и бормоча, что по телефону сообщили, что в Россес-Пойнт тоже пропало электричество. Встревоженный, я оставил телескоп и подошел к окну как раз вовремя, чтобы увидеть, как гаснут огни моего прекрасного плавучего стеллаграфа. Так же внезапно исчезло сияние города Слайго - погасло, как свеча, которую задул некто огромный и незримый. Как я позже прочитал на страницах «Айриш таймс», без электроснабжения осталась территория от Донегола до Эннискиллена и Баллины, и продлилось это четыре часа. А в самый момент происшествия я, будучи невежественным, сильно испугался, что именно попытка подать сигнал навлекла на Землю какую-то ужасную погибель из звездных далей.
        Затем произошло второе странное событие. Звездолет, за которым я наблюдал через телескоп, внезапно вспыхнул и стал достаточно ярким, чтобы его можно было увидеть даже невооруженным глазом. Объект продолжал испускать вспышки яркого света один раз в минуту до 00:16, когда полыхнуло так, что я на миг ослеп (позже очевидцы рассказывали, как побелело все небо). Лишь только мое зрение в должной мере прояснилось, я прильнул к окуляру телескопа, но не смог отыскать звездный корабль! Он исчез без следа, как будто его никогда не существовало. Такой подвиг престидижитации не повторил бы ни один фокусник, способный развоплотить свою ассистентку на дублинской сцене на глазах у зрителей, а ведь космический вакуум - это даже не разреженный воздух, в нем и за молекулой не спрячешься.
        Я лихорадочно осматривал небеса в поисках любых следов грандиозного звездного корабля - туманности или облака, которые могли бы возникнуть на месте взрыва. Ничего. Как будто комета Белла мне привиделась. Пока я размышлял о том, какой фатум мог настичь отважных звездных путешественников (и горько сожалел, что это приключилось до того, как я вступил с ними в контакт), Кэролайн ворвалась в обсерваторию с самой ужасной новостью той злополучной ночи: констебль обнаружил Эмили блуждающей в весьма истерзанном виде по Слайго-роуд.
        Из отчета констебля Майкла О’Хары, полицейский участок Драмклиффа
        В ночь, о которой идет речь, я ехал на велосипеде по Слайго-роуд в сторону Россес-Пойнт, где некоторые состоятельные домовладельцы выразили обеспокоенность в связи с внезапным отключением электричества. Примерно в половине двенадцатого, проезжая мимо того места, где к дороге выходит стена, разделяющая Брайдстоунский лес и поместье Маллабой, я услышал от ее подножия звук, похожий на плач. Осторожно продвигаясь вперед при свете велосипедного фонаря, я увидел съежившуюся в канаве молодую леди в очевидно бедственном положении. Она была не только совершенно лишена одежды, что привело меня в некоторую растерянность, но и покрыта порезами и синяками, как будто бежала через шиповник и ежевику. Я не мог утешить молодую леди, так велико было ее горе, но ради приличия и ввиду прохлады убедил ее прикрыть наготу полицейской накидкой. Я принял решение отвезти девушку в резиденцию О’Бэннонов, Маллабой, что менее чем в четверти мили, поскольку оттуда можно было бы вызвать врача. Однако молодая леди не желала покидать обочину. Я попытался получить хоть какое-то представление об ужасном происшествии с ней, но не
узнал даже ее имени. Я настаивал, и в перерывах между приступами рыданий она упомянула имя какого-то человека, возможно, иностранного происхождения - как я расслышал, его звали Лью. Что еще более важно, она говорила о принуждении, украденной девственности, изнасиловании и неверных любовниках. Очевидно, на несчастную молодую леди было совершено нападение непристойного свойства. Поэтому я счел крайне важным перевезти ее в безопасное место и вызвать необходимую помощь: доктора, блюстителей закона и священника. Любые попытки заставить ее сопровождать меня лишь усиливали страдания, но я наконец убедил молодую леди сесть на мой велосипед и с ней в качестве пассажира поехал в Маллабой-хаус, где миссис О’Бэннон узнала в пострадавшей мисс Эмили Десмонд из соседнего имения, Крагдарры. Пока я ездил за доктором Кэмпбеллом из Дромахо, миссис О’Бэннон позвонила миссис Десмонд, матери девушки, чтобы сообщить о бедственном положении ее дочери.

8 сентября 1913 года
        «Объективный репортер из Слайго и Литрима»
        ПОЛИЦЕЙСКАЯ ОХОТА НА ТАИНСТВЕННОГО ЗЛОУМЫШЛЕННИКА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
        Поиски таинственного лица, совершившего нападение на школьницу из Драмклиффа, мисс Эмили Десмонд, расширены, и теперь в них участвует полиция Бандорана и Дромахэра. После опроса окрестных жителей и выяснения их перемещений поздним вечером, 4 сентября, инспектор Патрик Горман из полиции Слайго, возглавляющий розыскные мероприятия, склонен считать, что загадочный злоумышленник не из этой местности. Хотя инспектор Горман не стал уточнять, насколько широко в итоге может быть раскинута сеть, нацеленная на поимку лица, совершившего нападение, он не исключил участия полицейских сил из таких отдаленных районов, как Голуэй и Атлон.
        Мисс Десмонд, дочь известной персоны, доктора Эдварда Гаррета Десмонда из Крагдарра-хауса, подверглась максимально жестокому и подлому насилию в окрестностях местной достопримечательности - Брайдстоунского леса, что в приходе Драмклифф. Констебль, обнаруживший мисс Десмонд на дороге, описал нападение как «неистовое, совершенное безумцем или диким зверем». В настоящее время мисс Десмонд восстанавливается после перенесенного испытания в клинике на Фицуильям-стрит под наблюдением доктора Хьюберта Орра, известного дублинского психолога.
        Доктор Десмонд сегодня был недоступен для комментариев по поводу инцидента, и нам удалось узнать лишь то, что он полностью уверен в способности полиции приложить все мыслимые усилия для привлечения преступника к ответственности. Однако редакции газеты удалось узнать, что в преддверии происшествия в поместье Крагдарра наблюдалось несколько случаев нанесения увечий, в том числе смертельных, цыплятам и мелкому скоту.
        Полиция рекомендует местным жительницам не путешествовать без сопровождения, особенно с наступлением темноты.
        Выдержки из истории болезни, написанной доктором Хьюбертом Орром, клиника на Фицуильям-стрит, Дублин
        Проведенный медицинский осмотр показал, что пациентка подверглась неоднократному и насильственному сексуальному проникновению; без сомнения, это случилось в означенную ночь при участии неизвестного лица (или лиц). Пока невозможно установить, произошло ли зачатие; пациентка слишком сильно потрясена, чтобы сообщить информацию о своих месячных. Я порекомендую оставить ее здесь, в клинике, до тех пор, пока не появится некоторая определенность. Если подозрения подтвердятся, она нескоро сумеет воспринять такую новость.
        Изнасилование - особенно отвратительное преступление, надругательство над личностью как таковой. Физический ущерб может быть небольшим (хотя его и не следует сбрасывать со счетов) по сравнению с ранами, нанесенными разуму; может потребоваться много недель консультирования в благоприятной атмосфере, прежде чем девушка сумеет вернуться домой, и еще больше времени, чтобы она полностью исцелилась от последствий пережитого, если это вообще окажется возможным.
        Вероятно, психологическая травма глубже, чем я думал. Мое первоначальное предположение заключалось в том, что молодость мисс Десмонд сочетается с природной жизнестойкостью; что она, как каучуковый мячик, быстро обретет привычную форму. Но, судя по всему, нежный возраст лишь подпитывает ее эмоциональную хрупкость и уязвимость. С самого прибытия она не произнесла ни слова. Пациентка безропотно переносит медицинские осмотры и лечебные мероприятия, которые проводим мы с медсестрой О’Брайен, однако в любых ситуациях хранит нерушимое молчание. То, что пациентка слышит и понимает мои вопросы, очевидно, но она категорически отказывается реагировать даже кивком или покачиванием головы. Она едва прикасается к пище и никогда не ест в присутствии персонала. Медсестра О’Брайен сообщает, что любимое занятие пациентки - сидеть у окна, глядя в никуда. Еще долго после наступления темноты ее можно найти в том же кресле, смотрящей на улицу. Я вовсе не сторонник сугубо теоретических умозаключений, но отсутствие конкретных ответов на аккуратные расспросы не оставляет иного выбора. Является ли ее отрешенность
результатом самостоятельно вызванной избирательной амнезии, сокрытием боли от перенесенного насилия за множеством запертых дверей; или это навязчивая идея - беспрестанное проигрывание событий той сентябрьской ночи, воспоминание, выжженное, как клеймо, так глубоко в ее сознании, что окрашивает каждую мысль, каждое чувство, каждый опыт от пережитого? Конечно, подобная реакция в любом случае вредна для здоровья, но, столкнувшись с каменной стеной молчания, я даже не понимаю, с чего начинать содействие.
        Молчание наконец нарушено, однако лишь отчасти - сквозь трещины в каменной кладке струится свет, но стена по-прежнему стоит. Ключом, приоткрывшим дверь темницы, в которую она добровольно заточила сама себя, стала простая вещь - дневник. Сестра О’Брайен вошла в палату вчера утром и обнаружила мисс Десмонд сидящей в постели и в волнении заламывающей руки. Когда медсестра спросила, что случилось, мисс Десмонд ответила, что ей нужен ее дневник. Сестра О’Брайен сразу же вызвала меня, и мне повторили просьбу. Я сказал, что ее дневника у меня нет, и уточнил, хватит ли простой бумаги и ручки? Мисс Десмонд настаивала, что ей нужен дневник, ее собственный дневник, и она не примет никакой замены. К этому моменту она стала довольно настойчивой в своих требованиях, и я намеренно разжигал ее гнев и разочарование, чтобы не дать ей впасть в прежнее почти кататоническое состояние. В конце концов она согласилась довольствоваться ручкой и стопкой листов в обмен на обещание при первой же возможности получить требуемый дневник от ее матери.
        Несколько томов этих дневников пришли с последней почтой сегодня вечером, и я вскоре изучу их в поисках подлинного ключа, который окончательно раскроет разум Эмили Десмонд.
        В настоящее время пациентка отвечает на ряд простейших вопросов: «Вы голодны?», «Хотите пить?», «Хотите, чтобы окно открыли?» и так далее. Такие же, которые слишком близко касаются изнасилования, вызывают лишь упорное молчание. Ее чувствительность и ранимость феноменальны. Малейшая попытка направить разговор в «то самое» русло вынуждает ее замкнуться, погрузиться в угрюмое безмолвие. Тем не менее именно эти темы необходимо поднять и без обиняков обсудить, если мы хотим приблизиться к истинному психологическому исцелению.
        Пассажиру Клэпхэмского омнибуса [21 - Пассажир Клэпхэмского (или Клапемского) омнибуса (англ. Man On The Clapham Omnibus) - викторианский судебный термин, обозначающий эталонного заурядного гражданина. С гипотетическим поведением «пассажира» в определенной ситуации судьи сравнивали реальное поведение фигуранта того или иного дела с целью установить, можно ли считать последнего здравомыслящим человеком.] могло бы показаться, что Эмили быстро выздоравливает: она каждый день пишет в своем дневнике, проявляет интерес к внешнему миру и ведет непринужденные беседы. Она беспокойна в помещении и высказала медсестре О’Брайен свое желание отправиться в магазин «Клерис», чтобы купить новый осенний наряд. В конце недели, если позволит погода, я могу разрешить короткие прогулки в садах клиники или по Фицуильям-сквер. Конечно, пока нынешние общественные волнения продолжают делать улицы и площади небезопасными для любого гражданина, никаких походов за покупками не будет. Если оставить в стороне текущие проблемы гражданского общества, я сомневаюсь, что выздоровление Эмили настолько полное, каким она его
преподносит. В чертах ее лица, в ее жестах в моменты забывчивости ощущается некая… за неимением точного термина назовем это «свинцовостью». Ее поведение в целом бесцветно и однообразно. В речах сквозит все та же скрытая неприязнь. Хотя она больше не отказывается прямо отвечать на любой вопрос, касающийся той ночи, когда случилось изнасилование, ее ответы неохотны и зачастую уклончивы. Она отказывается воспринимать изнасилование как реальное событие, иногда относясь к нему так, как если бы оно произошло с кем-то другим, а иногда включая в тщательно продуманную фантасмагорию своей жизни как некий ужасающий сверхъестественный опыт, оторванный от повседневной реальности.
        Итак, ныне моя роль - направлять и защищать: направлять от этой стадии отрицания прошлого через возможный последующий гнев и депрессию к принятию и возрождению; защищать от раскрытия событий настоящего, которые могут катастрофически замедлить прогресс. Первое из этих потенциально травмирующих событий - новость о неудаче, позоре и, несомненно, финансовом крахе ее отца в результате провала эксперимента по общению с предполагаемыми внеземными существами. Второе и, возможно, более разрушительное известие - подтверждение ее беременности. Вторую новость нельзя долго скрывать: девушка молода, но отнюдь не наивна. Можно только надеяться подвести ее к принятию быстрее, чем она сама обо всем догадается.
        Неизменный атрибут психологической науки - некий уникальный набор символов, златой ключ [22 - Отсылка к пьесе Джона Мильтона «Комос» (1634).], которым можно открыть разум пациента и развернуть перед исследователем, словно древнюю карту далекой страны. В конце концов, опираясь на заметки, сделанные во время чтения дневника Эмили, я почувствовал, что близок к обретению искомого. Подавленная сексуальность - вот в чем секрет. О монашеском режиме сестер-наставниц в Школе Креста и Страстей хорошо свидетельствует как дневник, так и личные беседы с Эмили. Несомненно, подростковая увлеченность запретными сексуальными играми, неизбежная в заведениях такого рода, в сочетании с вниманием молодого мистера О’Бирна (как откровенна Эмили в своих дневниках! ничего не утаила, ничего не скрыла!), несомненно, загнали ее потребность в сексуальном самовыражении глубоко в подсознание и запечатали там под слоями угрызений совести. Подобные вулканические силы не так-то легко обуздать: плотские желания, потребность убежать от того, что она воспринимает как социальные оковы, нашли выражение в создании воображаемого
Потустороннего мира, места без ограничений и правил приличия, какими мы их знаем. Этот Потусторонний мир - страна, созданная в мельчайших подробностях, для которых она подыскала изощренные обоснования, - представляет собой средоточие символов и аллегорий, где ее потребность в сексуальном, чувственном, эмоциональном и художественном самовыражении может быть удовлетворена без страха порицания, без вины. Многие из королей, воинов, гоблинов, фейри, поэтов, арфистов и даже любовников, которыми она его населила, являются гротескными версиями мифологических исследований ее матери, работ У. Б. Йейтса, местного фольклора в исполнении экономки, миссис О’Кэролан и результатом собственных «литературных» экзерсисов пациентки. Это идеальная созревшая почва, в которой можно посеять семена сексуальной неудовлетворенности и угрызений совести, приносящие плоды в виде символов и знаков, наделенных интимной и зловещей важностью.
        Исходя из этого, будет ли верным предположение, что события, случившиеся поздним вечером 4 сентября, вероятно, в строго юридическом смысле слова не являлись изнасилованием; что Эмили, может статься, осознанно отправилась на поиски партнера, «фейри-возлюбленного», но приобрела опыт, оказавшийся столь неприятным, и теперь она может лишь отвергать и отрицать его?
        В любой гипотезе также необходимо учитывать роль отца. Своего Эмили явно боготворила в раннем возрасте, но в период последних крагдаррских событий стала враждебно относиться как к нему, так и к его работе. То, что изнасилование состоялось в ночь, когда ее отец так надеялся оправдать «Проект Фарос», не может быть малозначимой деталью. Реакция Эмили на ее пятнадцатилетие в этом аспекте имеет первостепенную важность. Опять же, из дневников очевидно, что она считала себя женщиной в полном смысле этого слова. Отец же (не исключено, в связи с собственными соображениями и мотивами) видел в ней всего лишь ребенка, маленькую девочку - сексуально и эмоционально незрелую, крайне зависимую. Конечно, ее уход в воображаемый Потусторонний мир исковерканной мифологии и суеверий можно рассматривать как ответ, вызов отцу и его строгому, рациональному, научному мировоззрению. К сожалению, даже на позднем этапе дневниковые записи намекают на то, что Эмили отчаянно стремилась получить одобрение отца, одновременно подрывая будущее, которое он ей уготовил, и наказывая за гипотетическую неудачу в роли отца. То, что она в
итоге преуспела, - краеугольный камень всей случившейся трагедии.
        Однако вынужден признать, фотографии волшебного народца я объяснить не в силах.

12 сентября 1913 года
        Крагдарра
        Драмклифф
        графство Слайго
        Многоуважаемая мать-настоятельница!
        Этим коротким письмом уведомляю вас, что Эмили не вернется в Школу Креста и Страстей. Увы, здоровье бедной девочки серьезно разладилось, и после короткого пребывания в знаменитой клинике доктора Хьюберта Орра на Фицуильям-стрит она вскоре приедет домой в Крагдарру с надеждой выздороветь окончательно. Боюсь, пройдет много месяцев, прежде чем силы Эмили полностью восстановятся. Однако ее образование не пострадает - мы наймем гувернантку, которая продолжит обучать ее согласно методикам, наилучшим образом соответствующим нынешней ситуации. Позвольте воспользоваться этой возможностью, чтобы поблагодарить вас, мать-настоятельница, за то, что вы сделали в прошлом для моей дочери: образование воистину является бесценным сокровищем в современном мире, и я знаю, что частный преподаватель, которого мы наймем для Эмили, будет основываться на прочном фундаменте, заложенном в Школе Креста и Страстей. На прощание хочу попросить вас помолиться за полное выздоровление Эмили. Все мои мысли и молитвы неизменно о моей несчастной дочери.
        С уважением,
        Кэролайн Десмонд

24 сентября 1913 года
        Протокол заседания
        ежегодного общего собрания
        Королевского Ирландского астрономического общества
        После того как протокол предыдущего заседания был зачитан, принят присутствующими и подписан господином председателем, собрание перешло к первому пункту сегодняшней повестки дня: предложению коллеги из Темпл-Кул об исключении коллеги из Драмклиффа из Общества.
        Согласно заявлению выдвинувшего предложение, деятельность коллеги из Драмклиффа испортила репутацию Общества на национальном и международном уровне. Представитель Темпл-Кул также выразил сожаление по поводу того факта, что обсуждаемая персона вопиющим образом занимается саморекламой и заигрыванием с прессой, а также напропалую злоупотребляет привилегиями члена Королевского Ирландского астрономического общества. Оратор заключил, что для частичного восстановления авторитета после фиаско в Слайго Обществу не остается ничего другого, кроме как немедленно отмежеваться от обсуждаемой персоны и его деятельности.
        В поддержку ходатайства выступил коллега из Ааваннона. По его словам, работа коллеги из Драмклиффа не соответствовала высоким требованиям математической и научной точности, предъявляемым к членам Общества, а навязывание «Проекта Фарос» и распространение гипотез о природе кометы Белла нанесли непоправимый ущерб не только клубу единомышленников, распахнувшему обсуждаемой персоне братские объятия астрономических масштабов, но и научному методу как таковому, вследствие чего во имя защиты, как выразился оратор, «храма науки» представителя Драмклиффа необходимо исключить.
        Далее г-н председатель объявил предложение открытым для дискуссий.
        Представитель Королевского университета согласился с коллегой из Ааваннона в том, что астрономия как наука была опозорена, и предложил подвергнуть порицанию также бывшего секретаря Общества, коллегу из Дансинка, который изначально подтолкнул коллегу из Драмклиффа представить свои теории в лекционном зале Общества.
        Коллега из Дерринейна заявил, что любому, кто открыто свяжет себя с «медиумами, охотниками за привидениями, адептами столоверчения, глотателями эктоплазмы и другими подобными шарлатанами», не место в Королевском ирландском астрономическом обществе.
        Коллега из Эламора, напомнив собравшимся, что сам он пытался непредвзято относиться к вопросу об истинной сущности кометы Белла, выразил сожаление по поводу того, что коллега из Драмклиффа вел себя «как собака на сене»: беззастенчиво пользуясь именем и интеллектуальным статусом Общества, не намеревался делиться с собратьями какой-либо гипотетической славой.
        По сообщению коллеги из Слейна, Ирландский регбийный союз предложил коллеге из Драмклиффа забрать прожекторы с его понтонов, вследствие чего последний должен быть весьма рад, ведь будущие поколения поблагодарят его за прекрасное освещение регбийных матчей на стадионе «Лэнсдаун Роуд».
        Больше никто высказаться не пожелал, и председатель перешел к голосованию. Процедура признана состоявшейся. Предложение об исключении принято 125 голосами против 7.
        Личный дневник доктора Эдварда Гаррета Десмонда, 3 октября 1913 года
        Вчера вечером отправился в Лиссаделл прогуляться по пляжу - впервые за несколько недель после катастрофы почувствовав себя готовым снова увидеть стеллаграф. Рассеиваются ли это наконец мрачные миазмы и испарения; или - боюсь, так оно и есть - я привыкаю ко тьме внутри и снаружи, начинаю считать ее уютной? Он все еще там, дрейфует. Глядя на стеллаграф с берега, я ощутил колоссальное неверие в то, что эта удивительная машина на самом деле существует и что я с ней как-то связан - не говоря уже о том, что я и есть творец, создавший ее в порыве вдохновения. Такое чувство, что я галлюцинировал долгие месяцы, а теперь наконец-то пришел в себя, очутившись в мире сером и неблагодарном. Неужели я действительно ошибся, истолковывая феномен исключительно природного происхождения? Неужели в мои расчеты изначально вкралась роковая ошибка?
        Зловещие предчувствия омрачают горизонт. Разумеется, в ближайшее время следует ждать письма от «Блессингтон и Уэйр». Я по-прежнему питаю (все более тщетные) надежды, что за фрагменты конструкции удастся выручить достаточно, чтобы не пришлось продавать Крагдарру. Но сильнее, чем необходимость вернуть долг «Блессингтон и Уэйр», страшит личное возмездие Кэролайн. Она меня не пощадит. Увы, на протяжении последних лет мы слишком отдалились друг от друга. Когда-то я верил, что она останется со мной. Теперь не могу не представлять, как жена с завыванием присоединится к псам, лижущим кровь из ран Ахава. Лишь она одна может меня спасти: денег семьи Барри хватило бы на десять Крагдарр. Но я опасаюсь, что даже в столь чрезвычайных обстоятельствах ее дядя не смягчится, если она вообще захочет его об этом просить.
        А Эмили? Никто из нас никогда не узнает истинных обстоятельств произошедшего гнусного насилия, но я осознаю, что отчасти сам несу ответственность за случившееся. В каком-то смысле я наказан за свои грехи, за свои изъяны, за умышленное пренебрежение обязанностями отца по отношению к дочери. Я не был ей достойным родителем, и последствия ужасны. И теперь из-за все того же высокомерия и эгоцентризма под угрозой сама Крагдарра. Пепел; пепел и зола; вот и все, во что обратились для меня последние пять лет.
        - Привет? Мэри? Это ты? Это я. Привет, Мэри. Я слышу тебя ясно, как церковный колокол, а ты меня слышишь? Да, в целом денек чудесный. Нет, никакой спешки, их обоих еще пару часов дома не будет. У меня все в порядке. Ты-то как? О, жаль это слышать. Вода из святого источника в Гортахерке. Пять капель и столько домашней пыли, сколько поместилось бы на флорине. Хорошенько вотри пасту в пораженный участок. Столько раз, Мэри, сколько понадобится. Воды Гортахерка обладают чудодейственной силой. Да-да, пять капель. Столько, сколько поместится на флорине.
        Как идут дела? Ну, Мэри, не слишком уж хорошо. Совсем не хорошо. Ох, не мое это дело - сплетничать о тех, кто стоит выше, но, в общем, все хуже некуда. Да уж, хуже некуда, и в некотором смысле, полагаю, я во всем виновата. Да, Мэри, конечно, я расскажу. Все началось сегодня утром, когда я забрала почту у почтальона, мистера Коннера - он такой милый джентльмен. В последнее время хозяин очень настаивал, чтобы я отделяла все его письма от писем госпожи Кэролайн и доставляла прямо ему в кабинет. Ну, я не знаю, как так вышло, должно быть, это спряталось за другим более толстым письмом, адресованным госпоже Кэролайн, - все, что могу предположить, но в любом случае я была там, убирала посуду после завтрака, а она открывала свою почту индийским ножиком из слоновой кости - никогда не видела женщин, которые получали бы столько же писем, сколько хозяйка, - и вдруг я слышу, как нож для вскрытия писем падает на стол, оборачиваюсь, а она держит это самое письмо с таким видом, будто узнала, что ее должны вздернуть; белее, чем реклама прачечной «Лиллипут», вот такая она была. Сидела так целых две минуты, словно
сама была сделана из индийской слоновой кости, а потом вдруг издала ужасный визг: «Эдвард!» - так хозяина зовут, ты знаешь, - и вскочила, выбежала из комнаты с таким выражением лица, которое мне бы не хотелось снова увидеть до самого Судного дня. Что ж, Мэри, сама понимаешь, если что-то тревожит хозяина и хозяйку, Мэйр О’Кэролан должна узнать, что именно. Я лишь краешком глаза заглянула, но этого хватило, Мэри! Думала, в меня попала молния и превратила в каменного истукана. Мэри, письмо было от банкиров из Дублина, в нем говорилось, что если доктор Эдвард Гаррет Десмонд не заплатит им - слушай внимательно, Мэри, - сумму в двадцать две тысячи фунтов к концу декабря, они отнимут у него дом и поместье. Ты понимаешь, Мэри, этот глупец взял и заложил имущество, которым владели десять поколений Десмондов, чтобы рассчитаться за чудище в заливе!
        Ссора? О, и еще какая. Мэри, к тому времени, когда они закончили, я уже думала, что буду выметать осколки делфтского фарфора и вытирать с обоев кровь и волосы до самого Михайлова дня. Ах, Мэри, я стараюсь не высовываться на линию огня, но атмосфера в доме, как бы так выразиться… накаляется. Миллионы Барри? Хочешь сказать, ты не в курсе, в чем тут загвоздка? Я тебе скажу, сколько у миссис Кэролайн Десмонд за душой. Ни гроша. Ни единого медного фартинга. После смерти ее отца согласно завещанию контроль над льняной фабрикой перешел к его брату, а деньги всех наследников - под доверительное управление, в акциях, долях, облигациях и прочих штуках, которые вроде бы деньги, но не приносят никакой реальной пользы. Чтобы воспользоваться хотя бы долей своего наследства, хозяйка должна получить подпись дяди, а этот старый мерзавец-пресвитерианин ее не даст. Почему? Да потому что она вышла за католика. Старый злоязыкий оранжист не хочет с ней разговаривать, он даже не останется с нею в одной комнате, так что хозяин может помахать ручкой миллионам Барри, которые могли бы спасти его от кредиторов.
        Что теперь будет? Что ж, одно можно сказать наверняка: мисс Эмили очень не вовремя возвращается домой. О да, в среду, пятичасовым поездом. Да, ужасно. Бедное дитя, ты же знаешь, я всегда боялась за нее. Всегда боялась, что с такими родителями ей причинят какой-нибудь вред. Я молилась за нее каждую ночь. Даже отправилась на торжественную новену к Пресвятой Богородице, чтобы попросить о защите. Ну, Мэри, не говори таких вещей. Считаешь себя мудрее Господа? Нет? Тогда держи свое языческое мнение при себе. Я знаю, что Бог всегда отвечает на молитву. Тем не менее сейчас не время возвращаться домой, будучи в положении и все такое. Разве ты не слышала? Этот… это животное… Ох, бедное дитя, она от него понесла. В ее-то возрасте. Действительно, дурные времена настали. Только посмотри, до чего страну довели - безбожники-социалисты беснуются в Дублине, еретики-юнионисты бесчинствуют в Ольстере. Таким, как ты и я, остается лишь жалеть те бедные души, у которых нет веры, дающей им моральное руководство и силу.
        Дом? Что ж, если не произойдет чуда - а я надеюсь, я все еще молюсь, Мэри, - все это продадут. Дом, угодья - все. Что ж, Мэри, я уверена, что, кто бы ни пришел после, домработница им все равно понадобится, но тем не менее не повредит быть начеку, если ты понимаешь, к чему я клоню.
        Знаешь мое мнение? Это проклятие. Да, верю. Кто-то или что-то желает горя и несчастья этому дому. С начала года удача не облагодетельствовала эти стены даже на минуточку. Невезение - иногда его можно ощутить, Мэри. Да ведь это почти как физическое присутствие. Оно давит на тебя, словно густые миазмы. Нет, я совершенно серьезно; в этом доме царит тяжелая, мрачная атмосфера. Ее все гости замечают. Хотя я бы не сказала, что теперь к нам часто приезжают именно в гости.
        Ой, надо же! Мэри, мне пора… Слышу машину хозяина на гравийной дорожке. Не думала, что он вернется так быстро. Нельзя, чтобы он в таком настроении застукал меня за разговором по телефону. Да, конечно, как только выпадет свободный денек. И тебе всего хорошего, Мэри.
        Дневник Эмили, 12 октября 1913 года
        Я была рада, очень рада покинуть клинику на Фицуильям-сквер, потому что атмосфера в Дублине стала гнетущей и зловещей. Куда ни посмотришь, группы людей выбирают имена и оружие, а также знамена, под которыми можно маршировать: Ирландские добровольцы, Ирландская гражданская армия, Фианна, Куманн на-Ман, Шинн Фейн, и куда же без уволенных рабочих [23 - Речь идет о периоде общественных волнений, известном под названием «Дублинский локаут» (26 августа 1913 г. - 18 января 1914 г.).]. Улицы взбешены, даже погода не в духе. Как далека эта недужная осень от нетерпеливых ласточек Крагдарры и от леса, наполненного голосами грачей. Меня все сильнее тянуло обратно. По утрам садовники подметали дорожки в сквере и поджигали кучки листьев, и аромата хватало, чтобы мгновенно перенестись мыслями домой! Прогулочные трости из терна [24 - Трость из терна или шилейла, изначально предназначенная для самозащиты, - элемент ирландской культуры, вошедший в число самых известных визуальных символов Ирландии.] ждут своего часа в подставке у входа; из кухни доносится запах уксуса и специй для маринада, а еще - аромат пирогов в
духовке и печеных яблок с гвоздикой; особый золотистый свет струится в тех частях дома, куда он почему-то не проникает в другое время года; в изножье кровати источает тепло глиняная грелка, и черепица погромыхивает от равноденственной бури.
        Беда романтического воображения в том, что оно чревато постоянными разочарованиями: реальность никогда не соответствует представлениям о ней. В реальности всегда есть темные местечки, куда свет не добирается, есть отслоившиеся возле плинтуса обои, трещина на плитке с изображением тюльпана и пустующая тумба в холле, на которой должен стоять херувим.
        Я написала, что с радостью покинула Дублин; я не утверждала, что была рада вернуться домой.
        Они даже не встретили меня. Отправили за своей единственной дочерью служанку, миссис О’Кэролан, в двуколке, которой управлял Пэдди-Джо. О да, было приятно снова увидеть миссис О’К и Пэдди-Джо и ощутить их неподдельную радость от встречи со мной - миссис О’К с трудом произнесла пару слов, зато носовых платков потратила на целую неделю вперед.
        С первого взгляда на знакомый фасад с колоннами я почувствовала неладное. Крагдарра изменилась. Это было нечто большее, чем неизбежное крушение романтического идеализма; я ощутила перемены в самом духе особняка. Осенний свет больше не проникал в труднодоступные места; тени победили. О, мама и папа встретили меня на крыльце вполне ласково. Мама плакала, а папа хмыкал и фыркал в бороду, хотя всем было ясно, что он и сам вот-вот расплачется, при этом, однако, они вели себя натянуто, сдержанно, в особенности по отношению ко мне, словно я была гостьей в доме, полном секретов. Лучше всего могу описать это как притаившуюся в глазах тьму - некую озабоченность тайной, чье сокрытие поглощало всю их жизненную силу.
        А в самой Крагдарре трости из терна стояли в подставке у входа, яблочно-корично-ежевичный аромат пирогов миссис О’Кэролан просачивался из кухни во все уголки и закутки, октябрьское солнце, проникая сквозь световой фонарь, рисовало лучами на лестнице розу, но во всем этом ощущалось нечто нездоровое. Дом утомился и начал гнить, как будто осень поселилась в нем и наполнила комнаты безмятежным умиранием.
        За ужином миссис О’К превзошла саму себя; все блюда - мои любимые, и я думаю, что ей доставляло больше удовольствия их подавать, чем мне - поглощать, но, несмотря на все ее усилия, вместо радостного события получилось нечто напряженное, натянутое, утомительное. Всякий раз, когда мама и папа спрашивали меня о клинике, докторе Орре и происходящем в Дублине, было очевидно, что ответы их не интересуют - родители просто старались вести себя вежливо. Когда я спрашивала о том, как дела дома, они отделывались короткими фразами, продуманными и взвешенными до последнего слова. Стоило мне заметить, что разговор кажется немного отстраненным, как мама парировала: мол, со мной случилось столько всего, столько обидных и ужасных вещей за короткий промежуток времени, что я как будто превратилась в новую Эмили; все известное о прежней Эмили не годится относительно женщины в моем, кхе-кхе, положении.
        Я ответила, что новая Эмили - это прежняя Эмили; если сравнить меня с тем, что произрастает в саду, я скорее зеленая ветка на старом дереве, чем какой-то совершенно незнакомый куст. Тогда папа откашлялся, как обычно, когда собирается сказать что-то, чего не хочет говорить, и заявил, что им нужно ко многому привыкнуть заново. Мои собственные мать и отец, сидя за нашим общим столом, обращались со мной как с чужачкой.
        Я спросила, к чему привыкнуть, и вдруг поняла. Они стыдились. Стыдились меня! Я стала для них абсолютным позором. К этому времени новость распространилась по всему графству - видели ее, эту Эмили Десмонд? Беременна и даже не имеет представления об отце ребенка, не говоря уже о браке. Бесстыдство, какое бесстыдство. Кем надо быть, чтобы позволить такому случиться со своей дочерью? Ну что они за родители?
        Не важно, что дитя мне навязали; не важно, что меня взяли против моей воли, изнасиловали. Почему они боялись произнести это слово? У них сложилась довольно простая картина: вот доктор Эдвард Гаррет Десмонд, некогда уважаемый астроном, с одной стороны, вот миссис Кэролайн Десмонд, известная поэтесса и специалист по кельтам - с другой, и между этой парой колышется здоровенное пузо.
        Я уставилась на родителей и поняла, что выражение озабоченности на их лицах притворное. Внезапно я сильно их возненавидела, пожелала сдохнуть и провалиться в ад, не сходя с места. Что-то прокричала - не помню слов, - разбросала тарелки, ножи, вилки, соусницы и плоды трудов миссис О’Кэролан и бросилась к себе.
        До сих пор вижу их бледные лица и вытаращенные глаза. В своей комнате я ходила из угла в угол, как зверь в клетке. Я хотела злиться, мне нравилось злиться, я продолжала злиться, потому что желала продемонстрировать им, сколько во мне скопилось злобы. Я нашла, куда ее направить: на дурацкие неодушевленные вещи, у которых вдруг прорезалась упрямая воля и разум, - моя левая туфля заупрямилась, когда я попыталась ее скинуть, поэтому я тянула, тянула и тянула, пока шнурки не порвались, затем швырнула ее в стену и сбила на пол светильник. Подняла его и снова бросила. Если этой штуке суждено упасть, то момент и место выберу я сама - и от удара об пол светильник раскололся надвое.
        Мне не спалось. Голова разрывалась от боли в верхней части шеи, которая возникает, когда ты чересчур зол и не способен выразить свою злость. Проходили часы. Понимая, что, по всей вероятности, не засну до рассвета, я решила что-нибудь почитать. Не знаю, что заставило меня выбрать «Сельский справочник диких цветов Британии и Ирландии». Теплые деньки и полевые цветы давно канули в Лету, а ботаника никогда не была моей сильной стороной, и все же я чувствовала, что обязана взять эту книгу. Прислонившись к подушке, я открыла томик в том месте, которое выбрал он сам, и что-то выскользнуло на покрывало - что-то тонкое, озаренное луной и невесомое, как вздох.
        Пара крыльев фейри.
        Я аккуратно взяла их двумя пальцами, положила на ладонь и долго разглядывала. Потом сжала кулак и превратила находку в пыль.
        Утром я поняла, что не хочу видеть родителей. Принесут или потребуют извинений, это лишь вновь меня разозлит. Под предлогом утренней тошноты я позвонила и попросила миссис О’Кэролан принести завтрак в комнату, что экономка и сделала. По крайней мере один друг у меня в Крагдарре остался.
        Я пошла в ванную, чтобы умыться, и внезапно испытала откровение: увидела в совершенно новом свете вещь, презренную в своей обыденности. В конце лестничной площадки, у гладильного пресса, имелась дверка, ведущая на старую лестницу, к комнатам прислуги на чердаке. На моей памяти дверца всегда была заперта; мама говорила, что половицы прохудились. Миссис О’Кэролан обитает в спальне-гостиной рядом с чуланом для картошки - и утверждает, что жар от кухонной плиты помогает от ревматизма. Комнаты под крышей пустовали с самого моего рождения. Этим утром дверь оказалась слегка приоткрытой, на волосок. Разве я могла не устроить экспедицию?
        Какое сокровище было похоронено и забыто в комнатах для слуг! Первая была заполнена старыми потрескавшимися альбомами и рассыпающимися коробками с фотографиями: мягкие, размытые дагеротипы с изображением усатых джентльменов в кепках и шароварах, гордо стоящих рядом со своими новыми велосипедами; дам, которые в несомненно душный летний день каким-то образом выглядели аккуратными и элегантными в гофрированном шелке и тафте; опирающихся на посохи охотников в твидовых пиджаках и сапогах до колен, с размытыми пятнами у ног - гончие двигались слишком быстро, чтобы камера могла их запечатлеть; маленьких мальчиков в матросских костюмах, готовых разрыдаться; парней, небрежно засунувших руки в карманы, подпирающих загородки на скачках в Слайго. Семьи лудильщиков застенчиво позировали в дверях своих домов, угрюмые и, судя по виду, немытые; девочки в платьях для первого причастия скромно стояли перед Драмклиффским крестом. Экскурсии на лодках, теннисные партии, поездки на двухколесном экипаже по местным достопримечательностям, продуваемые всеми ветрами семейные пикники в дюнах Страндхилла, свадьбы, крещения,
Пасха, Рождество - так много минувших дней, так много запечатленных, застывших мгновений. Я перебирала содержимое коробок: пыльные воспоминания оттенка сепии, похожие на засушенные в Библии цветы… а потом вдруг замерла. Фотограф запечатлел девочку лет тринадцати, стоящую у солнечных часов в утопленном саду. На их циферблате сидело… нечто. Я не могла толком разглядеть, оно явно шевельнулось в тот самый момент, когда фотограф сделал снимок, и отпечаток получился размытым, но очертания очень напоминали крошечного человечка, ростом не более фута. Подпись гласила: «Кэроли и Лесная нимфа. Сад времени, август 1881 года».
        В следующей комнате блеклый свет, пробивающийся сквозь потолочное окно, отбрасывал странные, беспокойные тени на голые доски пола. Повсюду стояли сундуки, в некоторых местах штабелями до потолка. Оказалось, что они набиты старой одеждой.
        Но какая там была одежда! В первом попавшемся сундуке обнаружились охотничьи шарфы из чистого шелка; белые лайковые перчатки, все еще в упаковке; пышные юбки с разрезом для езды в дамском седле; кнуты, хлысты, стеки и жокейские сапоги; красные охотничьи куртки и бриджи, обработанные кожевенным маслом и задубевшие от слипшегося талька. В следующем не было ничего, кроме шляп на все мыслимые случаи жизни, от самых скромных до самых нелепых: черные невесомые траурные вуали из брюссельского кружева; конструкции, сочетающие райских птиц с фруктами и перьями для посещения скачек на ипподроме Фейрихаус; нарядные соломенные шляпки с лентами, все еще чистыми и хрустящими от крахмала. Третий сундук хранил зонтики с бахромой, расписные китайские веера и оперные перчатки из разных пар, расшитые жемчугом; четвертый - вечерние и бальные платья, все такие свежие, как будто только вчера завершился сезон в Дублине и миссис О’Кэролан сложила их ожидать следующего. Но самое лучшее, самое прекрасное хранилось прямо под потолочным окном: свадебный наряд из шелкового кружева шантильи. Я никогда раньше не видела такого
красивого платья и никогда больше не увижу. Когда стану невестой, когда выйду замуж, надену такое же - из тафты, кружева шантильи и кремовой органди. Я вытащила его из сундука и прижала к себе; в крышке не было зеркала, так что я могла лишь воображать, как выгляжу. Казалось, платье сшили для меня, все эти годы оно пряталось в старых комнатах для прислуги и ждало, пока я его разыщу. Но примерять платье я не стала. Почему-то мысль о том, что оно коснется моей обнаженной плоти, встревожила.
        Наиболее сильное восхищение вызвала третья комната. Толкнув дверь, я узрела посреди пустоты чей-то силуэт. Вздрогнула и лишь потом поняла: это мое дурацкое отражение в зеркале в полный рост. Вот сижу сейчас, пытаюсь описать то, что почувствовала, когда вошла туда, и понимаю: надо представить, что я не осматривала комнату, а продолжала перебирать фотографии. Сепия - вот первое и главное впечатление; кремово-коричневый свет, порождение воспоминаний о минувшем. Тишина; пылинки повисли в лучах каштанового света; потолочные балки убраны гирляндами букетов, давным-давно оставленных сохнуть в недвижном воздухе и позабытых. В комнате витал причудливый аромат, вездесущий и не поддающийся определению; как будто пахло пеплом роз. Балки и подвешенные сухие букеты дробили охристый свет на плоскости и колонны. В дальнем углу виднелась шляпа пчеловода, снабженная сеткой, а рядом со шляпой - дымарь. Среди теней, сопротивлявшихся лучам цвета сепии, я заметила нечеткие контуры ступенчатых пирамид; оказалось, это сложенные рулоны обоев. В полумраке запах пересохшей на солнце бумаги, мягкой, старой, тронутой
желтизной, показался мне волшебным.
        Не помню, как долго стояла там, пока комната открывалась мне; по большей части я была потрясена. То, что за пятнадцать лет, на протяжении которых этот дом и прилегающие территории изучались до мельчайших мелочей, я не узнала тайны этих комнат, поражает меня сейчас, но тогда я как будто угодила под воздействие чар: прикосновением заставляла старые букеты покачиваться, пальцем обводила узоры на древних обоях и фризах.
        Я бы там задержалась, но откуда-то снизу донесся голос миссис О’К, призывающий меня обедать. Как бежит время! С неохотой я закрывала дверь, в последний раз окидывая взглядом комнату и засушенные цветы. И кое-что увидела. Уверена, что видела. Никакой игры света; в зеркале отражалось свадебное платье из кружева шантильи - стояло, как невеста перед алтарем, надетое вместо тела на сложенные колонной мертвые букеты.

26 октября 1913 года
        Крагдарра
        Драмклифф
        графство Слайго
        Дорогой доктор Чемберс,
        надеюсь, это письмо, полученное по прошествии столь долгого времени с той поры, как наши пути пересеклись в последний раз, не станет чересчур большим сюрпризом; даст Бог, оно застанет вас в добром здравии и благополучии. Возможно, вы помните нашу последнюю встречу - она случилась пять лет назад, в отеле «Глендалох Хаус», на торжественном ужине в честь нашего старого и любимого директора, доктора Эймса. Помню тот вечер так хорошо, словно все было вчера. Мы сидели друг напротив друга, и я наслаждался весьма энергичной беседой о гомруле и проблеме Ольстера - и вот эти темы, набившие оскомину, вновь у всех на устах. Я много раз собирался поздравить вас с назначением на пост директора Школы Балротери. Совершенно непростительная оплошность с моей стороны; позвольте выразить самое искреннее восхищение вашими прошлыми успехами и уверенность в успехах будущих.
        По правде говоря, я обращаюсь к вам именно в официальном качестве, как к директору школы. Пожалуйста, простите за прямоту. Вы понимаете, меня вынуждают к такому чрезвычайные обстоятельства. Увы, вам наверняка известно, что за последние месяцы семье Десмонд довелось испытать немало злоключений. Несомненно, популярные газеты проникают даже в такой уединенный монастырь, как Балротери; и вот вследствие тех самых событий мне придется выставить Крагдарру вместе с угодьями на продажу, а самому довольствоваться жилищем поскромнее. В связи с чем я и хочу поинтересоваться, нет ли в школе вакантных преподавательских постов. Я осведомлен, что вы столкнулись с трудностями при подборе персонала, наделенного достойными знаниями в области естественных наук и математики - и обе сферы мне отлично знакомы ввиду прежней профессии. Буду весьма признателен, если вы учтете мою кандидатуру при появлении подобной вакансии в обозримом будущем. Вас не нужно уверять в моих академических заслугах, ибо знания мои безупречны, и я не сомневаюсь, что к любым слухам о моей персоне вы отнесетесь с тем презрением и пренебрежением,
каких они заслуживают. Уверен, вас не нужно убеждать и в том, что мои услуги могут принести огромную пользу вашему учебному заведению. В заключение позвольте выразить горячую надежду на благосклонное отношение к моей просьбе и пожелать вам здоровья, благополучия и счастья.
        Искренне ваш,
        Эдвард Гаррет Десмонд,
        доктор философии
        Дневник Эмили, 5 ноября 1913 года
        Мною овладели лень и апатия. Я давно тебя не открывала, дорогой дневник. С последней записи миновало почти десять дней. Могу придумать кучу оправданий: настроение; ощущения; общая вялость, от которой кости как будто наливаются свинцом; ну и существо в моем чреве. Иногда кажется, что я всего лишь замысловатая складка плоти, обернутая вокруг этой крошечной, нечеловеческой твари с целью ее защитить. Порой чувствую себя большим, жирным и ленивым пузырем теплого масла, надутым до предела, готовым лопнуть от малейшего прикосновения. Но, по правде, честность твоих страниц, открытость твоего сокровенного сердца пугают меня. Ты упрекаешь меня; ты требуешь исповеди.
        Что ж, если надо, я исповедуюсь. И в каком грехе сегодня признается Эмили? Лень? Пройденный этап, синие чернила все записали - и бумага стерпела. Может, гнев? О да, дорогой дневник, пожалуй, речь и впрямь пойдет о нем.
        Они выглядели очень виноватыми и вели себя с необычайной осторожностью и предусмотрительностью, боясь, что какое-нибудь небрежное слово заставит меня вновь опрокинуть стол вместе с завтраком и умчаться в свою комнату. Мне все объяснили так медленно и продуманно, в таких простых словах, будто имели дело с иностранкой или идиоткой.
        До сих пор вижу улыбку на полных, влажных маминых губах, до сих пор слышу нотки самодовольной вежливости в ее голосе: «Эмили, нам придется уехать из Крагдарры. Понимаю, всем будет нелегко - мы очень любим этот дом, - но за деньги, которые твой отец выручит от продажи поместья, мы подыщем милое местечко где-нибудь вблизи от Дублина и там попытаемся вновь стать семьей, а также наймем обещанную гувернантку, чтобы ты могла продолжить учебу, и, быть может, хватит на няню для ребенка».
        Я представила себе это «милое местечко», какую-нибудь «городскую джентльменскую резиденцию» в Боллсбридже или Пальмерстауне: терраса из красного кирпича со ступеньками, ведущими к входной двери, комнаты для слуг в подвале, дым из труб и пейзаж за окном: другие трубы, тоже извергающие дым, крыши и телефонные провода. Место, где дикий дух земли закован в цепи, приручен и задушен «респектабельностью», «порядочностью» и «прогрессом», причем случилось это так давно, что он сдох и сгнил, а этого даже не заметили. Ужасно! Чудовищно! Я вскочила, опрокинув стул, и закричала: «Нет! Нет! Нет! Нет! Вы не можете продать Крагдарру. Вы не можете продать мой дом. Вы не можете, вы не посмеете вынудить меня переехать в Дублин. Я убегу, вот увидите…» Я была уже на полпути к двери, когда они одновременно сказали: «Объявления уже размещены в газетах» и «Куда ты пойдешь в таком состоянии, девочка моя?»
        Гнев, дорогой мой дневник, гнев и растущая, сокрушительная, серая туча уныния. Кажется, в глубине души я всегда принимала неизбежность продажи Крагдарры. Но разве можно радоваться неизбежности? Смерть - самое неизбежное из неизбежных явлений, но это же не значит, что ее надо ждать с нетерпением. Я отдыхала от гнева и растущего день ото дня, час за часом отчаяния лишь на чердаке - особенно в той комнате, которую назвала Комнатой Парящих Цветов. В ней царит необычайная атмосфера безмятежности и умиротворения, ощущение красоты и чуда, ждущих, когда кто-то их обнаружит. Эта аура меня привлекает, но вместе с тем я ее боюсь, ведь она представляет собой дух старой магии, магии камней, небес и моря. Странно… Одни и те же вещи меня отталкивают и притягивают, ну что я за извращенное существо.
        Я открыла для себя прекрасное и совершенно не требующее усилий развлечение: с помощью швейных ножниц миссис О’Кэролан вырезаю из обоев в старых рулонах красивые и сложные узоры. Вырезав вьющийся виноград, стебли, плетистые розы, густую листву и фантастических, наполовину пламенных птиц, я перемещаю фигурки по полу, расставляя и переставляя, смешивая и комбинируя, превращая в забавных маленьких гибридных существ: цветочных химер; облачных драконов; уродливых и потешных маленьких василисков из спутанной листвы; гоблинов и фей, сотканных из завитушек и прочего орнамента. Сами узоры подсказали мне это времяпрепро-
        вождение; они казались какими-то незавершенными - частями чего-то большего, изолированными и пойманными в ловушку, неподвижными, утратившими силу, втиснутыми в бумагу. Я всего лишь восстанавливаю связи между давно разделенными фрагментами.
        Примечательный факт: сидя на подушке на полу, возясь с ножницами и горшочком клея, я теряю ощущение времени. В какой-то момент оказывается, что решетчатый прямоугольник бледного осеннего света незаметно переполз с левой стены чердака на правую и миссис О’Кэролан зовет меня ужинать. Возможно, на чердаке стрелки часов бегут проворнее. Возможно, накопившаяся там масса прошлого, словно привязанное к тросику грузило, быстрее вытягивает время из будущего, разматывая его, как катушку. Или, если мыслить более приземленно, дело всего лишь в том, что я становлюсь старше с каждым годом и пережитое превращается в груз, который постоянно тяжелеет, заставляя катушку грядущего разматываться с нарастающей скоростью. Наверное, это ужасно - дряхлеть и ощущать, как свитая из мгновений веревка становится короче, как само время тащит твое бренное тело к могиле, словно торопясь от тебя избавиться.
        Я намеренно не спешу описать случившееся во время Мессы благодарения за урожай - не потому, что исповедь моя идет к зениту (или, скорее, к надиру?), но потому, что увиденное очень сильно встревожило меня и тревожит до сих пор.
        Мне всегда нравились великие церковные праздники. В такие моменты, в такие дни я чувствую, что Церковь преуспевает в объединении духовной и мирской сфер. Мерцающий свет рождественских свечей; терпеливый звон железного колокола над зимними полями, призывающий всех отпраздновать смерть года и рождение Искупителя; мрачная и бледная скорбь Страстной недели - чистая, лишенная красок и орнаментов - всегда чудесным образом контрастировала с ликующим празднованием воскресения и возрождения в сам день Пасхи. Когда Церковь обращается к своим древним, стихийным корням, небо и земля как будто сближаются сильнее всего. Это особенно очевидно во время мессы в честь урожая с ее стогами из снопов ячменя, аккуратными пирамидами яблок и груш, корзинами с крыжовником и ежевикой, ящиками с мытой морковью и пастернаком, луком-пореем толщиной с запястье, золотистыми луковицами и головками цветной капусты, бушелями овса и ржи, мешками и грудами картофеля. Нет, там целые горы благородных корнеплодов, за которыми присматривают куколки из кукурузы и соломенные кресты святой Бригитты. Все празднуют доброту и святость земли,
по которой мы ходим. Для меня это всегда было главное событие церковного календаря. В этом году, как и раньше в день Праздника урожая, я проснулась под пение жаворонка и приготовилась к мессе. Нарядилась в лучшее, всё - землистых оттенков; выбрала из гардероба вещи красновато-коричневого, желто-коричневого, горчичного и елово-зеленого цветов. Мало что сходилось на животе, но все равно к половине одиннадцатого я ждала папу в холле. Он вышел из гостиной, натягивая автомобильные перчатки, и очень удивился.
        - Эмили, - сказал он, - что ты делаешь?
        - Иду на мессу.
        - Моя дорогая, - начал он, и эти два слова прозвучали так, что я сразу поняла: хорошего не жди. - Моя дорогая, в этом году тебе туда не надо. Мне жаль, но придется посидеть дома.
        Я подавила приступ ярости.
        - Почему я не могу пойти с вами?
        Тут из гостиной вышла мама, завязывая ленту своей воскресной шляпки бантом под подбородком, и гнев затопил меня, потому что мама никогда, никогда не ходит в церковь. Единственная небольшая победа, которую она одержала в битве с папой римским, заключалась в том, что я буду ходить на мессу по желанию; сама она оставалась убежденной протестанткой.
        - Эмили, милая, - произнесла она, - сегодня утром ты такая нарядная.
        - Она хочет пойти на мессу, - объяснил за меня папа.
        Мама посмотрела на меня как на больного ягненка или комнатную собачку.
        - Но, дорогая, в твоем состоянии это невозможно. Эмили, доченька, ты можешь подхватить там какую-нибудь заразу - ты же не хочешь как-то навредить малышу, верно? Давай пропустим этот год, хорошо? Еще столько всего впереди.
        Да, словно я была комнатной собачкой или больным ягненком. Мною овладело бешенство такой силы, что, пока они садились в машину и отъезжали, я могла лишь стоять с отупелым лицом, будто превратилась в соляной столп. Миссис О’Кэролан, смущенная и удрученная, помахала мне с откидного сиденья сзади. Я увидела, как они миновали ворота и свернули в сторону Драмклиффа. Мамин шепот кружился в моей голове, повторяя одно и то же снова и снова. Но слова были не те, которые она сказала, а те, что подразумевались: «Дорогая, милая доченька, мы не можем допустить, чтобы тебя увидели в таком состоянии. Пойми, ради всего святого, что подумают арендаторы, священник, соседи, мои друзья, когда увидят незамужнюю беременную девушку, которой нет и шестнадцати, нагло заявившуюся в Божий дом?»
        И тогда я решилась. Меня не запрут и не спрячут, словно отвратительный плод греха и позора. Одна мысль звенела в моей голове, когда я бежала по подъездной аллее к воротам: я должна оказаться там, в первом ряду; буду стоять на коленях перед родителями, всем приходом и Господом. Они стыдились меня; они винили меня в произошедшем; они считали, что именно я несу ответственность. Болезненный спазм в животе показался требованием капитулировать, но я лишь еще сильнее разъярилась. До церкви было полторы мили, и я прошла их за двадцать минут.
        Отец Хэллоран как раз собирался начать проповедь (несомненно, очередную тираду, обличающую нечестивых протестантов-юнионистов из соседнего графства и социалистов-атеистов из Дублина [25 - Речь идет о графстве Литрим, соседнем с графством Слайго. В Литриме, как и в трех других графствах, граничащих с Северной Ирландией, в силу исторических причин много протестантов, склонных к юнионизму, то есть объединению с Великобританией.]); я вошла, когда люди, помолившись, вставали с колен, чтобы послушать проповедника. На самом деле я хорошо помню лишь то, как все таращились. Сначала отец Хэллоран уставился на меня, и, заметив этот пристальный взгляд, прихожане стали оборачиваться, желая узнать, что привлекло его внимание. Мой собственный отец покраснел от смущения, быстро поднялся и поспешил ко мне, чтобы вывести наружу. Сама я тоже таращилась - но не на вывернутые шеи и выпученные глаза, а на центральную часть экспозиции, посвященной урожаю. Посреди кукурузных снопов, плетенок из пшеницы и крестов святой Бригитты высилась Она, одетая в шелк шантильи и кремовую органди; свадебное платье, набитое сухими
цветами.

8 ноября 1913 года
        «Айриш таймс», раздел объявлений
        «Карсуэлл и Грир: Агенты по недвижимости»
        Продается
        (В рамках частной сделки или на аукционе)
        Крагдарра - дом и угодья
        С удовольствием предлагаем заинтересованным покупателям превосходную недвижимость в Драмклиффе, графство Слайго: замечательная сельская резиденция в георгианском стиле, окруженная зрелыми ландшафтными садами площадью 2,5 акра; также наличествуют угодья площадью 180 акров. Поместье, расположенное в восьми милях от города Слайго, подле южного склона горы Бен-Балбен, рядом с Брайдстоунским лесом, местной живописной достопримечательностью, объединяет в себе всё очарование сельской жизни с удобствами и изысками жизни городской - и, согласно нашему обоснованному мнению, станет идеальной загородной усадьбой для взыскательного джентльмена-фермера, отставного военного или колониального администратора.
        Особняк Крагдарра-хаус датируется 1778 годом и был создан в палладианском стиле мистером Джеймсом Гэндоном, впоследствии руководившим строительством Дублинской таможни. Крагдарра-хаус - отличное доказательство того, что уже на раннем этапе профессиональной деятельности мистеру Гэндону превосходно давались небольшие загородные дома.
        Первый этаж, спроектированный Джоном Адамом, состоит из входного портика в классическом стиле, просторного холла с подвесной лестницей, у которой в западных графствах очень мало аналогов; главной гостиной, откуда открывается великолепный вид на залив Слайго; столовой; двух кабинетов; небольшой библиотеки; игровой с бильярдным столом; утренней комнаты с прилегающим зимним садом; кухни с судомойней и спальней-гостиной для экономки; кладовой; прачечной. Второй этаж, спроектированный тем же архитектором, включает две главные спальни в передней части дома, из каждой открывается прекрасный вид на море и горы; три второстепенные (гостевые) спальни; две ванные комнаты, туалет и детскую. На просторном чердаке расположены комнаты для прислуги и кладовые со стеллажами; попасть туда можно по потайной лестнице.
        Все со вкусом обставлено, имеется множество старинных вещей в отличном состоянии.
        Помимо особняка в усадьбе находятся конюшня и конюшенный двор с небольшим сеновалом, заброшенный домик привратника и 2,5 акра прекрасных ландшафтных садов, включая аллею рододендронов, утопленный сад, итальянский сад, приусадебный огород за стеной, беседку и теннисный корт с травянистым покрытием. Примерно в 50 ярдах от главного дома, рядом со стеной, обозначающей границу поместья, расположена небольшая обсерватория.
        Продаются также угодья Крагдарры, состоящие из 180 акров сельскохозяйственных земель, из которых 50 акров - лес, известный как Брайдстоунский, а остальное разделено между тремя фермерами-арендаторами на участки площадью 60, 45 и 25 акров соответственно.
        Аренда осуществляется на основании долгосрочных договоров, заключенных на 99 лет и зарегистрированных согласно Закону 1881 года, размер выплат установлен Судом справедливой аренды и варьируется от 5 гиней за акр в год для обеспеченных арендаторов в низинах до 15 шиллингов за акр в год для более бедной фермы на склоне холма.
        Фермеры-арендаторы также пользуются правом на заготовку кормов, рубку деревьев в лесу и выпас скота на находящейся в общем пользовании части склона за стеной поместья. Потенциального покупателя просят учесть, что, хотя правовой статус аренды и был пересмотрен согласно Закону 1903 года, земли находились во владении одних и тех же семей минимум 75 лет и всех фермеров можно считать незаурядными, заслуживающими доверия арендаторами.
        Продавец поручил сообщить всем заинтересованным сторонам, что дом и угодья предназначены для продажи как единое целое: предложения только по особняку рассматриваться не будут, предложения по особняку и садам - лишь в том случае, если не будет покупателя на собственность целиком и арендаторы воспользуются правом выкупа арендуемых земель. Тем не менее мы совершенно уверены, что недостатка в сторонах, заинтересованных в собственности единым лотом, не будет.
        Совершенно очевидно, что недвижимость такого уровня необходимо осматривать лично, чтобы должным образом оценить соотношение стоимости и качества. Потенциальные покупатели могут обратиться с просьбой о персональных экскурсиях в наш офис в Дублине, в филиал в Слайго или непосредственно к владельцу недвижимости, доктору Эдварду Гаррету Десмонду; номер телефона: Слайго-202. Без сомнения, Крагдарра - один из лучших и наиболее желанных объектов недвижимости, представленных на рынке за последние годы, и ввиду доказанной прибыльности арендуемых ферм будут рассматриваться только предложения на сумму, превышающую 23 000 фунтов стерлингов.
        Личный дневник доктора Эдварда Гаррета Десмонда, 16 ноября 1913 года
        Подобно скале, что высится над бурным морем, этот дневник во время нынешней катавасии являет собой средоточие надежности и утешения. Иметь возможность четко и связно записать все свои противоречивые мысли и чувства, упорядочить смятение, превратив его в дисциплинированные ряды синих каллиграфических букв, - большая отрада в столь унылое и холодное время года. Сближение с Кэролайн не слишком успокаивает. Мы оба понимаем - это нечто искусственное, взаимовыгодный союз для защиты от поведения Эмили, вызывающего растущее беспокойство. Эмили, Эмили, что же нам делать с Эмили? Ужасные, внезапные приступы ярости милосердным образом прекратились, но теперь она замкнулась, стала угрюмой и тихой, впала в депрессию. Так или иначе, пишу без колебаний: мы оба в ужасе от нашей собственной дочери. Она спускается из своей комнаты только для того, чтобы поесть - дважды в день, чего недостаточно, разумеется, для того, кто ест для двоих, и к тому же в отношении меню Эмили чрезвычайно разборчива. Блюдо, которым наша дочь раньше наслаждалась, будет отвергнуто и останется нетронутым, а она с энтузиазмом станет поглощать
пастернак и шпинат, которые раньше не удостаивала даже насмешкой. Наши попытки мягкого (и не очень) принуждения потерпели неудачу. Даже неуклюжее посредничество миссис О’Кэролан не заставило Эмили открыть дверь и поговорить с нами. Если бы мы только смогли ей объяснить, что заботимся о ее здоровье и о ребенке… Увы, и это горько признавать, иногда длительное отсутствие Эмили нас весьма устраивает; не видя рядом ее молчаливый, угрюмый силуэт, мы с Кэролайн испытываем слишком большое облегчение, чтобы не забыть на время о существовании нашей дочери. Она так сильно омрачает нашу жизнь, что мы перестали обращать на нее внимание, как на погоду или вид из окна.
        И все же я подозреваю - нет, знаю наверняка! - что она куда более деятельна, чем притворяется перед нами. Почему глубокой ночью я неоднократно просыпался от звука шагов в старых помещениях для прислуги наверху, открытых на случай, если приедут покупатели и захотят осмотреть? И разве многие из посетителей, которых я водил по дому, не были изумлены, обнаружив вырезки из старых обоев, расположенные так, чтобы наводить на мысли о нимфах, дриадах и прочих эфемерных существах? К тому же они появлялись в очень странных местах: на дне ванны, в ламбрекене в библиотеке, на люстре в гостиной и даже за стеклом акварели с изображением горы Кро-Патрик над заливом Клу, висящей на стене в столовой.
        Еще сильнее озадачивает и раздражает, когда утром в кабинете обнаруживается, что ночью кто-то двигал предметы: все мои книги на полках переставлены, лакированная японская корзина для бумаг надета вверх дном на глобус, словно нелепая феска; электрическая настольная лампа заперта в ящике, авторучка разобрана на части, которые раскиданы по ковру. Кэролайн также испытала на себе таинственные перестановки - ее рабочие тетради пропали, а через несколько дней миссис О’Кэролан нашла их сложенными стопочкой в чулане для метел. И сама миссис О’Кэролан жаловалась, что кухонная утварь оказывается в местах, где она ее никогда не оставляла, а порции растущего теста ночью каким-то образом попадают в сливное отверстие кухонной раковины или же кто-то обильно посыпает его чистящим порошком. Самым удивительным был случай, когда моя старинная индийская модель Солнечной системы - обычно пребывающая в обсерватории - обнаружилась как-то утром под дождем посреди теннисного корта. Эта медная штуковина весит почти три центнера, и требуется вся сила Пэдди-Джо и Майкла, да к тому же помощь Дигнана, чтобы просто сдвинуть ее с
места; что уж говорить о пятнадцатилетней девчонке на третьем месяце беременности? Я ощущаю присутствие некоей силы - ей нравится сбивать меня с толку. Понятия не имею о ее природе. Я даже не пытаюсь сформулировать гипотезу, все мои предположения настолько вопиющие, что я немедленно их отбрасываю. Осознаю, вскоре придется - если дойдет до применения силы, так тому и быть - заставить Эмили нарушить молчание и рассказать всю правду.

2 декабря 1913 года
        Школа Балротери
        Балротери
        графство Дублин
        Дорогой Эдвард!
        С величайшим сожалением получил известие о постигшем вас несчастье. Пожалуйста, простите за то, что не выразил сочувствие раньше; однако имелся честнейший повод отложить переписку - я хотел проверить все факты, прежде чем сообщить хорошие новости. Мне очень приятно осознавать, что я в некотором смысле помогаю старому приятелю выбраться из затруднительного положения. От имени Совета управляющих целевым фондом предлагаю вам должность преподавателя математики в Школе Балротери.
        Мистер Фоули, предыдущий заведующий кафедрой, скоропостижно скончался в середине семестра, и этот трагический уход оставил зияющий пробел в наших математических рядах. Коллеги как могли разделили его ношу, но ввиду экзаменов и подготовки учащихся к поступлению в университеты нам не хватает рабочих рук. Ваше письмо с просьбой пришло как будто по воле Господа, и от имени как Совета управляющих целевым фондом,
        так и всего преподавательского состава я рад вновь приветствовать вас в Школе Балротери.
        Понимаю, конечно, пройдет некоторое время, прежде чем вы сможете занять должность, учитывая сложности переезда всей семьей в Дублин, но наши потребности в некотором смысле безотлагательны, в связи с чем позвольте поинтересоваться, сможете ли вы приступить к выполнению преподавательских обязанностей в начале нового семестра, 4 января?
        Вы увидите, что Школа Балротери - по-прежнему дружелюбное учебное заведение, юность в котором мы все вспоминаем с такой теплотой, пусть и носим теперь учительские мантии. Многие из преподавателей, как вы и ваш покорный слуга, в прошлом были учащимися, и мы по-прежнему привлекаем мальчиков из лучших семей различных конфессий. Думаю, вас обрадует, как мало школа изменилась с тех пор, как мы вместе носились по этим коридорам.
        В заключение отмечу, что был бы признателен за скорейшее извещение о том, согласны ли вы занять должность; также прошу сообщить, могу ли я или коллеги каким-то образом поспособствовать вашему переезду и обустройству на новом месте - пожалуйста, просто сообщите, что вам требуется. Поздравляю с благоприятными переменами, желаю всего наилучшего под сенью Школы Балротери.
        С уважением,
        Освальд Чемберс, магистр, дипломированный педагог
        директор Школы Балротери
        Дневник Эмили, 21 декабря 1913 года
        Ночью слышно, как с тихим шелестом и потрескиванием они отрываются от обоев и складываются, чтобы проскользнуть в щель под дверью, за плинтус, между половицами; сгибаются и разгибаются, сворачиваются и разворачиваются, снуют по спящему дому, трогают, изучают, проверяют, ощупывают. Стоит мне встать и включить свет, застать их в сложенном или разложенном виде, как они тотчас же прекращают шуршать, словно заговорщики, и прижимаются к стенам, чтобы вновь превратиться в узоры на обоях; или же шныряют под ковер. Днем я вижу их повсюду и нигде… Мимолетное движение; нечто успевает прошмыгнуть на самом краю поля зрения и замирает, стоит мне обратить на него взгляд; тень встает за моей спиной, а когда я поворачиваюсь, там всего лишь узор, вытравленный кислотой на стеклянном абажуре.
        Знаю, что им нужно. Они хотят, чтобы я приняла старую магию, вышедшую из леса и ищущую меня. Они протягивают мне руки, ждут, что я отвечу тем же, и тогда мы уйдем прочь. Это одновременно пугает и приводит в восторг, ведь внутренний голос все еще умоляет: «Да, да, уведите меня отсюда. Надоело быть человеком. Оденьте меня в кружево шантильи и кремовую органди, унесите куда пожелаете, вместе с ребенком».
        Теперь я понимаю, почему не примерила это платье, увидев его впервые: это бы означало принять их, а с ними и участь, которую они для меня приготовили. Надев его, я стала бы Девой Цветов, Королевой Утра. Я не смею смотреться в зеркала, я бросаю на них лишь мимолетные взгляды, потому что боюсь увидеть Ее - свадебное платье, наполненное сухими цветами. Но Она больше не узница зеркал. Она обрела силу, освободилась от оков. Глядя из французских окон гостиной, я видела, как Она парит посреди утопленного сада, окутанная туманом. В другой раз я заметила Ее в беседке, и призыв немыслимой силы заставил меня без промедления выбежать в декабрьскую морось, помчаться по рододендроновой аллее к промелькнувшему силуэту. Увы, напрасно. В беседке не было ничего, кроме паутины, мертвых мотыльков и сухого древесного аромата давно минувших солнечных дней. Мама и папа сделали мне строгий выговор и запретили покидать дом, пока не родится ребенок. Но мне не нужно выходить наружу, чтобы понимать, куда Она меня манит; чердак, дом, сад, беседка - шаг за шагом Она приближается к Брайдстоунскому лесу. Вчера, незадолго до
темноты, я выглянула из окна своей спальни и увидела Ее у перелаза через стену, ограждающую поместье от Брайдстоунского леса. Этим утром я успела заметить Ее: едва видимый призрак скользил в холодном сером тумане между деревьями на опушке, и манил, и звал меня.
        Такова суть дилеммы. Принять зов или отвергнуть? Доктор Орр в своей клинике убедил меня в определенном устройстве мира; мои воспоминания и личный опыт говорят о том, что все иначе. Эти две точки зрения не уживаются под одной крышей - ох, временами кажется, что я схожу с ума! Отовсюду раздаются голоса, они кричат - каждая стена, дверь и предмет мебели требуют от меня: «Решай! Решай! Решай!» Куда идти: в бренный мир или в сумрачный лес? Если выбрать людское, то магия, чудо и красота растворятся в галлюцинаторном лимбе. Понравится ли мне осознать себя человеком, оказавшимся во власти бреда? Если выбрать потустороннее, то все истины обо мне, внушенные доктором Орром, останутся позади, словно брошенная на пол старая одежда. Решай! Решай! Решай!
        Старые комнаты для прислуги перестали быть безопасным, волшебным убежищем, радовавшим меня прежде. В позапрошлый раз, когда я поднялась наверх, показалось, что из каждого угла на меня кто-то смотрит, ждет, что-то алчно предвкушает, и все это перешло в ощущение такой угрозы, что я не смогла продвинуться дальше Комнаты Забытых Воспоминаний, разрываясь между притяжением и отторжением. Голоса все громче взывали: «О дитя, иди скорей, в край озер и камышей…» [26 - Отсылка к стихотворению У. Б. Йейтса Stolen Child («Похищенный», пер. Г. Кружкова).] Я все громче им отказывала, пока это не сделалось невыносимым; в исступлении я схватила первое, что попалось под руку, и, не глядя, грохнула об пол. Раздался звон бьющегося стекла - и наступила тишина, подобная великому безмолвию перед сотворением мира. На полу среди осколков валялась рамка с фотографией, подписанной: «Кэроли и Лесная нимфа. Сад Времени, август 1881 года».
        Я одержала одну маленькую тактическую победу, но неизбежный конфликт нельзя было надолго откладывать.
        И его не отложили.
        На протяжении недели после надругательства над фотографией я боролась с желанием вернуться на чердак - и всю неделю сверхъестественные силы как будто удваивали и утраивали атаки, а Крагдарра в это время хаотично готовилась к последнему Рождеству. Обойный народец постоянно мельтешил на краю поля зрения, сбивая с толку, и от этого у меня все время болела голова. Символическое древо воздвигли и утыкали свечами под рокот магии, подобной надвигающейся грозе. Потолок гостиной украсили лентами, холл - букетиками из плюща и омелы, дверь - венком из остролиста. Глубокой ночью весь дом дрожал и трясся, словно ему что-то снилось. Стало понятно - все закончится, лишь когда мне хватит смелости взглянуть правде в глаза и сделать выбор. Я размышляла о фотографии в испорченной рамке в Комнате Забытых Воспоминаний - о том, как моя мать предпочла быть Кэролайн, звездой Гэльской литературной лиги, а не Кэроли, подругой Лесной нимфы из Сада Времени, - и поняла, почему все эти годы комнаты на чердаке оставались закрытыми. Мне больше всего на свете хотелось поговорить о том времени, но я понимала, что этому не бывать -
маму охватил бы страх, узнай она, что двери, якобы запертые на засов, все эти годы оставались приоткрыты. Так и вышло, что после долгих и мучительных раздумий я осознала отсутствие выбора и ночью, выждав, пока весь дом заснет глубоким сном, с масляной лампой в руке поднялась по узкой потайной лестнице в старые комнаты для прислуги.
        В ту ночь на чердаке царила такая сильная магия, какой я еще ни разу не ощущала, - она тянула меня прочь от надежного берега реальности, как отбойная волна, и стоило бы мне хоть на миг потерять контроль… Понадобились все мои физические и психические резервы, чтобы противодействовать ее неумолимому притяжению и продвигаться вперед осторожно, шаг за шагом. Сквозь разбитое стекло за мной наблюдало лицо моей матери. Ощутив внезапную потребность в средстве защиты, я наклонилась и подняла длинный осколок, мой кинжал. Дверь в соседнюю комнату распахнулась передо мной. Пол был покрыт узорами из обезумевшего лунного света и бегучих облачных теней. Меня влекло через комнату старой одежды в Комнату Парящих Цветов.
        За дверью поджидало зеркало. Я заглянула в него. Позади меня в пустом дверном проеме стояла Дева Цветов. Я развернулась в мгновение ока, и на этот раз увиденное не было иллюзией. Складки каштанового шелка переливались на сквозняке, цветочные головки перешептывались друг с другом. Я могла бы прикоснуться - я почти прикоснулась. Мои пальцы потянулись к платью, а потом я поняла, что делаю, осознала последствия своего поступка и ударила кинжалом, стеклом от разбитой фотографии. Ткань почти по-человечески вскрикнула, платье разорвалось от груди до бедер. Внутри разорванного лифа я увидела спутанные белые корни, двигающиеся, копошащиеся! Я отпрянула в страхе и тут же подверглась атаке подкрепления. Из рулонов, бордюров, фризов и уголков, до поры служивших темницами, явился обойный народец: вьющиеся побеги напечатанной листвы оторвались от бумаги и превратились в пикси, хобгоблинов, драконов, василисков и саламандр. Они налетели роем, набросились толпой; порхали перед лицом и путались в волосах, словно летучие мыши. Я пыталась их вытаскивать и рвать на кусочки, но врагов было слишком много. В отчаянии я
рубила, резала стеклянным кинжалом. Никогда не забуду ужасные скрипучие звуки, которые они издавали под острым стеклом. Пробиваясь к выходу в Комнату с Сундуками, я рассекала, рубила, кромсала. Я попыталась захлопнуть дверь перед обойным народцем, но они были слишком проворными и тонкими; те немногие, кого удалось зажать в дверных петлях, жутким образом корчились и трепыхались. Я вздрогнула от боли на щеке. Бумажный хобгоблин отлетел в сторону, и я поняла, что он порезал меня, в точности как вспарывает плоть лист бумаги, если с ним обращаются небрежно. Схватив хобгоблина, я разорвала его на кусочки, но обойный народец быстро усвоил эту новую ужасную тактику и набросился на меня с удвоенной силой, оставляя царапины, порезы и раны. Я не могла от них отмахиваться. Я тщетно отбивалась клинком, а комната в это время гудела, как барабан из волчьей шкуры, потому что сундуки с одеждой дребезжали и грохотали, в нетерпении подпрыгивая на голых досках пола. Я убежала, пряча лицо в ладони, в Комнату Забытых Воспоминаний. Разгоряченный кровью обойный народец последовал за мной. Алые капли стекали с моих иссеченных
рук на рукава ночной рубашки. Я не могла закрыть дверь - тогда враги атаковали бы мой рот и глаза. Я брела вслепую, разбрасывая груды старых фотографий. Сквозь настойчивый барабанный бой и писк летучих мышей я слышала голоса, это были голоса людей на фотографиях, голоса из далекого прошлого, и все они повторяли одно и то же слово: «Выбирай… выбирай… выбирай… выбирай…» Я обнаружила, что сквозь окровавленные пальцы смотрю на фотографию матери. Она ответила мне ужасным обвиняющим взглядом. Буря голосов и хлопанье крыльев достигли крещендо. На мгновение показалось, что я наконец-то с радостью нырнула в безумие, и она была там, передо мной - Дева Цветов стояла в дверях, ведущих на лестницу для прислуги.
        Волна паники, замешательства, криков и писклявых бумажных демонов обрушилась на меня, увлекла прочь от берега реальности, за которую я цеплялась. В одно мгновение меня унесло в Потусторонний мир. Внезапно все прояснилось, все засияло поразительным светом. Стало очевидным, чего хочу больше всего на свете - и в этом мире, и в другом. Я бросилась к Деве Цветов и заключила ее в объятия. От моего прикосновения фальшивая жизнь покинула это существо. Меня окружили складки ткани, я почувствовала, что тону в каскаде цветов и влажной, черной, удушающей земли. Зловоние перегноя застряло в горле, нечистая труха заполнила рот и раздула щеки так, что я с трудом выдавила: «Да! Да, согласна, да».
        Я была в Комнате Парящих Цветов - прямо перед стоящим посередине зеркалом. Пол, стены, потолок и стеклянный люк в крыше испятнали узоры, сплетенные ветром из лунного света, и все поверхности покрывал обойный народец. Я наклонилась, чтобы дотронуться до одного - не прыгнет ли он, целясь мне в глаза? Но тварь оказалась неодушевленной и неподвижной, как будто нарисованной. Я посмотрела в зеркало. Я узрела себя - Деву Цветов, долгожданную Королеву Утра, облаченную в одеяние, которое приготовили для меня давным-давно. Я коснулась разреза, оставленного стеклом, и красивая ткань обвисла, обнажив меня от груди до лона. Мой округлившийся живот выпирал сквозь разорванную тафту. Я позировала, становилась так и этак, крутилась и вертелась, любовалась собой в свадебном платье, чьи складки мягко прилегали к коже, источая аромат весны и неба. Мною без остатка овладело головокружительное хмельное ликование. Я подбежала к окну в крыше, распахнула его и высунулась наружу, чтобы погреться в теплом лунном свете и окинуть взглядом свои владения. Налево до темного моря простиралась земля, разделенная на фермы и
участки. Справа высился, точно каменный дракон, вырвавшийся из воды, Бен-Балбен. Впереди мерцал покрытый инеем сад, переходящий в лес плавно и незаметно, как и задумал его создатель. И да, лес! Я ахнула. Дом и сад внезапно показались крошечным ковчегом, затерянным в океане древесных крон. К моему величайшему изумлению, лес превзошел не только имение, но сушу как таковую и даже сам океан. Лес тянулся, бесконечный, переходя в пейзаж иных краев. Любуясь ими, я услышала вдали, как поют рога Дикой охоты и лают красноухие гончие Вечно Юных. Я поняла, что сиды охотились - они, как всегда, охотились в Ратфарнхэмском лесу, в Брайдстоунском лесу, на склонах Бен-Балбена и холмов моих сновидений. Скоро, очень скоро они придут, чтобы забрать меня из грязи, уныния и пепла этого мира в бесконечный свет Потустороннего. Скоро, очень скоро я - о да! - сброшу, словно шелуху, свой человеческий облик, имя, прошлое и все сопутствующие им препоны, а после - волна в море снов, неуемная, переменчивая, бессмертная и бездушная - превращусь в легенду.

28 декабря 1913 года
        Глендан
        Блэкрок-роуд
        Блэкрок
        графство Дублин
        Дорогая Конни,
        итак, пришло время свести все воедино! Месяцы блужданий по джунглям ошибочных догадок и предположений, порожденных «крагдаррским казусом», наконец-то позади; я выхожу на свет Божий и даже способен выдвинуть осторожную гипотезу.
        Недавно проведенные в Англии исследования паранормальной активности продемонстрировали тесную связь между подростками с эмоциональными или сексуальными проблемами и экстрасенсорными явлениями: фантомными звуками, изредка полтергейстами, странными огнями в небесах, причудливым изменением температуры в разных частях жилища. Я не думаю, что мы сильно исказим определение паранормальной активности, если включим в него проявления фейри в крагдаррском казусе, и похоже, что они представляют собой воплощение подавленной сексуальности Эмили, вырвавшейся из ее подсознания.
        Это я и стремился подчеркнуть во время нашей беседы, когда расспрашивал Эмили, насколько регулярен ее менструальный цикл. Большое спасибо за копии стенограмм. Все это начинание пошло бы прахом без некоего документального фундамента, на который можно опираться. Период менархе бывает весьма тревожным. У некоторых девочек он вызывает такое беспокойство, что остается неизгладимый психологический шрам. Я намеревался установить связь между месячными Эмили - всплесками эмоционального, сексуального и физиологического напряжения, - проявлениями фейри и перебоями в электроснабжении. Эти последние отнюдь не те мелкие неприятности, за которые их выдавали Десмонды. Подробнее о перебоях - позже. На данный момент корреляция между указанными феноменами выглядит достаточно явственной, чтобы иметь первостепенное значение; впрочем, поскольку указанная область знаний изобилует нерешенными вопросами, утверждение вовсе не бесспорное. Итак, тот факт, что менструальный цикл Эмили аномальным образом совпадает с новолуниями (во всех религиях и мифологических структурах они наделяются огромной символической и мистической
важностью), еще сильнее подкрепляет мои выводы.
        Несомненно, святой Йейтс внушал бы нам, что графство Слайго (если уж на то пошло, вся Ирландия) кишит фейри-воителями и мифическими героями, которые только и ждут, чтобы их обнаружили, напечатали их портреты на первой странице «Стаббс Газетт» и т. д. и т. п. Мой подход менее буквалистский. В то время как наш поэт утверждал бы, что фейри уже существовали и были только замечены Эмили, я склоняюсь к выводу, что фейри вообще не существовали, пока Эмили их не увидела; то есть фактически именно она их и сотворила. Власть воли над материей уже давно засвидетельствована нашими собратьями по мистицизму, созерцающими собственный пупок на заснеженных склонах Тибетских гор; их тренированная психика, по-видимому, может создавать материальные, живые объекты исключительно благодаря силе воли. Если они просто упражняют ради собственного развлечения талант, сокрытый в каждом из нас, то, возможно, не стоит удивляться, обнаружив тот же самый дар притаившимся в дальнем уголке графства Слайго.
        Пока вопросов нет? Ну ладно. Тогда заведу тебя немного дальше в царство умозрительных построений. Принимая во внимание все вышесказанное, я спрашиваю себя: возможно ли, что на глубоком подсознательном уровне - куда более сокровенном, чем доступные с помощью гипноза, и те, о которых теоретизировал славный доктор Фрейд, - человеческий разум находится в непосредственном контакте с потаенной тканью бытия? Что во вселенной существует ментальная подложка, с которой определенные индивиды в определенное время и при определенных обстоятельствах могут взаимодействовать? (Прости, что я выражаюсь так витиевато, Конни, но в королевском английском пока что не существует выражений, годных для описания этой предвечной структуры.) Философы настаивают, что реальность может быть лишь такой, какой мы ее воспринимаем; но возможно ли, что при соприкосновении с этим субъективным морем бытия сама его природа, а с нею и природа нашей реальности может измениться?
        Надеюсь, милейшая Конни, к этому моменту мои рассуждения стали тебе понятны. Подавленные сексуальные желания и страхи Эмили затронули древний, формирующий реальность уровень сознания, спрятанный глубоко под любым доступным рассудку уровнем ее разума, и скопившаяся там мощь посредством особой системы символов и личной мифологии воплотила в жизнь фантазии и грезы. Не могу не думать о том, как бы отреагировал наш Йейтс-Олимпиец, узнав, что он в некотором смысле сам несет ответственность за то, что его герои обрели плоть и кровь? Испытал бы приятное удивление или ужас? Сдается мне, второе куда вероятнее.
        Но не стоит думать, что теорию можно применять универсальным образом, как панацею. Такова проблема с исследованиями в этой области, будь она неладна. Здесь нет препаратов - рассеченных, высушенных, замаринованных в формалине. Все равно что пытаться выпить море: как ни старайся, толку не будет. Никто не соблюдает правил, если вообще существуют правила, которые можно соблюдать. Самое вопиющее несоответствие заключается в следующем: если фейри - воплощение подавленной сексуальности Эмили, отчего же они набросились на нее и изнасиловали? (Невзирая на то, что писали в газетах, я убежден, что преступник был родом не из нашего мира. Слишком уж аккуратно выбран момент; место происшествия; да и прочие символы чересчур гармонируют друг с другом, чтобы оказаться случайными.) У меня есть одно правдоподобное объяснение. Мне интересно, что ты об этом подумаешь. Вернемся к глубинным уровням предсознания [27 - Предсознание - термин из области психоанализа, введенный Зигмундом Фрейдом.]: если Эмили смогла придать форму и материальность своим неосознанным желаниям, не могло ли то же самое произойти с неосознанными
страхами и ужасами? Ибо в недрах разума страхи в той же степени неуправляемы, что и желания. Поэтому я склонен считать, что в тот момент, когда реализовались ее самые мощные грезы на тему сексуальных, романтических приключений, все страхи, опасения и угрызения совести, усвоенные от сестер в Школе Креста и Страстей (у меня нет иллюзий даже по поводу «продвинутых» монастырских школ), преобразили возлюбленного ее мечты, этого Луга из нашей прошлой беседы, в кошмарного насильника, который и наказал Эмили за грехи.
        Я не забыл про электричество. Тут все становится по-настоящему затейливым. Пожалуйста, наберись терпения. Я не могу доказать то, что намерен заявить, и даже не знаю, допустимо ли такое с научной точки зрения; так или иначе, я убежден, что Эмили создала свой мифический пантеон из электричества. Ни в нашем мире, ни в Потустороннем ничего не дается задаром. Метаморфоза означает, что был израсходован некий заряд энергии. Ученые нам твердят, что материя и энергия не могут быть ни уничтожены, ни сотворены; но можно ли считать их взаимозаменяемыми? На осознанном уровне реальности это немыслимо и невероятно, однако на предсознательном, первичном уровне вселенной - более достижимо, чем можно вообразить. Простой неосознаваемый рефлекс мог заставить Эмили обратиться к первому попавшемуся источнику силы, годной для того, чтобы превратить фейри из выдумки в реальность.
        На самом деле она могла машинально черпать эту силу и создавать волшебных существ на протяжении некоторого времени. Вот, насладись - прилагаю весьма интригующую вырезку из газеты от 27 мая 1913 года.
        «АЙРИШ ИНДЕПЕНДЕНТ»
        (УТРЕННИЙ ВЫПУСК)
        ТАИНСТВЕННЫЙ СБОЙ В ПОДАЧЕ ЭЛЕКТРОЭНЕРГИИ ПОРАЗИЛ ДУБЛИН!
        Дублинская электрическая компания так и не предоставила объяснений по поводу загадочного сбоя, погрузившего всю южную часть города в хаос: вчера между шестью и семью часами вечера были обесточены все домохозяйства, что испугало широкую общественность.
        Весь транспорт встал. Сбой электроснабжения обездвижил трамваи, и заторы лишь усугубились тем, что вокруг застрявших вагонов скопились другие участники дорожного движения вместе со своими автомобилями. В довершение всеобщего хаоса на час прекратилось предоставление услуг телеграфа и телефонии, что фактически изолировало Южный Дублин от прочей страны и империи в целом.
        На данный момент наша редакция не получила никаких разъяснений по поводу сбоя в подаче электроэнергии. Люди науки в растерянности; кроме того, представитель Дублинской электрической компании сообщил, что в период сбоя все генераторы на станции в Рингсенде работали на полную мощность, а датчики регистрировали подачу напряжения в пределах нормы. Инженеры компании в настоящее время проверяют и перепроверяют трансформаторы (понижающие напряжение до уровня, безопасного при бытовом использовании), и, хотя предполагается, что причина сбоя кроется где-то в системе передачи тока, мистер Норман Паркинсон, представитель компании, не исключает саботаж со стороны какой-либо экстремистской националистической группировки.
        Любопытно, да? И так похоже на сообщения, появившиеся несколько месяцев спустя, когда обширный сбой в электроснабжении совпал с исчезновением кометы Белла. Что подводит меня к моему самому возмутительному умозаключению из всех. Если Эмили сумела сотворить воинство сидов из украденного электричества, она с таким же успехом могла создать и астрономический объект, который, как утверждал (и до сих пор утверждает) доктор Десмонд, был космическим кораблем из иного мира. В конце концов, это всего лишь вопрос масштаба и проецирования, а ученые нам говорят, что в пустоте энергии во много раз больше, чем на планете. Слишком уж много совпадений между фейри и астрономией, чтобы любой другой вывод казался обоснованным. Как сказал бы Конан Дойл устами замечательного Холмса, отбросим все невозможное - то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался.[28 - «Знак четырех» (пер. М. Д. Литвиновой).] Итак, Эмили создала и воинство фейри, и альтаирцев: первых - чтобы удовлетворить собственные эмоциональные и сексуальные потребности; вторых - чтобы наказать того, кого явно считала негодным отцом;
отцом, для которого не существовало ничего важнее работы.
        Что теперь? Закончился ли крагдаррский казус в связи с зачатием ребенка? (Еще раз спасибо за подробные сведения о происходящем в Драмклиффе. Было бы невежливо совать нос в их дела, учитывая, как все обернулось.) Я думаю, ничего не закончилось. Судя по тому, что ты мне сообщила, Кэролайн Десмонд опасается, что фейри вернулись, пусть и без сопутствующих неприятностей с электричеством. Возможно, к этому причастно дитя в утробе Эмили. Существо, которое она вынашивает, в некотором роде гибрид человеческого и мифического, и я подозреваю, что оно связано чем-то вроде пуповины с энергиями предсознательного символического пространства. Оно может черпать силу из источника, питающего все живое и неживое на земле: создания, растения, камни, море, небеса. (А ты в курсе, что существует разность потенциалов между нижней частью атмосферы, где влачим существование мы, люди, и самыми верхними слоями - около двадцати пяти тысяч вольт? Хватит с избытком, чтобы породить целые легионы сидов. Вот такая мощь постоянно течет через нерожденное дитя Эмили и обретает все новые формы.)
        В заключение (боюсь, в этом письме мои разглагольствования уподобились грибам после дождя) хотелось бы задать еще один вопрос: что за ребенок ныне пребывает в утробе Эмили? Будь он простой смертный или полубог, я знаю лишь, что это существо навсегда останется для нее живым, навязчивым напоминанием о Потустороннем мире, чье обжигающее объятие она испытала у той горы на краткий миг, чтобы потом навсегда его утратить.
        Искренне твой,
        Хэнни
        ПРОПАВШАЯ ДЕВУШКА
        (Из звукового архива «Колтас Кьолтори Эренн» [29 - Comhaltas Ceoltoiri Eireann (ирл. «Общество музыкантов Ирландии») - организация, основанная в 1951 году и занимающаяся продвижением ирландской музыки, песен, танцев и ирландского языка.]: Белгрейв-сквер, Монкстаун, Дублин. Коллекция записей изустной истории Макнамары, 1921 - 1939 годы. Архивный номер B34/6: Мистер Джерард Бреннан из прихода Драмклифф, графство Слайго, батрак в поместье Каннингем, Росснари, выступает в пабе «Суит Брайар» 29 августа 1927 года.)
        Ночка была самая мерзопакостная из всех, что я помню за всю жизнь. Ветрище прямо с Атлантики сдирал ваксу с ботинок, а как с небес лило, ух! За секунду промокнешь насквозь; в такую погодку, когда окна ночью дребезжат, а ты лежишь себе под теплым одеялом, только и можно, что подумать: «Хозяин собаку на улицу не выгонит» - и тут вдруг бац! Собакой оказываешься ты сам.
        Нас было, дайте-ка покумекать… да, восемь человек. Точно, восемь: я сам, мой брат Дермот; Старый Томас; ребятки О’Кэролан - оба погибли в войну, упокой, Господи, их души; Ноэль Дуиньян, верзила, мастер на все руки - вы понимаете, к чему я клоню; мистер Каннингем и доктор Десмонд из Крагдарры. Его-то дочка и сбежала из дома. Сбежала в такую ночь, да еще брюхатая на пятом месяце! Чтоб вы знали, из-за беременности малышки Десмонд в деревне тогда разразился жуткий скандал. Я знаю, вы про изнасилование в газетах читали - про то, что виновника и след простыл. Видать, от такого она чуток свихнулась, повредилась рассудком. Эта Эмили Десмонд всегда была птичкой с причудами - странной птичкой из странного гнезда, склонной грезить наяву и бродить по лесу в одиночестве. Голова у ней была забита всякой бессмыслицей. Вот вы мне и скажите, стоит ли удивляться тому, что все так сложилось? Как по мне, она сама виновата. Напросилась на неприятности. А чего еще ждать с такими родителями? Я считаю, жениться надо на себе подобных; масло и вода не смешиваются. Мать-то придерживалась других убеждений; вечно вела себя
так, словно была слишком хороша для нашей деревни. Стихи писала - ну, сами понимаете, что за женщина. Отец, доктор Эдвард Гаррет Десмонд, он был достойный джентльмен, но иногда его одолевали грандиозные, эксцентричные идеи. Вы, несомненно, слышали про Дефолт Десмонда, также известный под названиями Дельце Десмонда, Демарш Десмонда и Десмонд Допрыгался. Ох и шумели газеты из-за этой истории в то время. Тот самый доктор Десмонд, да-да. Там вся семейка с головой в облаках. В общем, разразился финансовый скандал, и ему пришлось продать Крагдарру. Десять поколений Десмондов выросли в имении - и все, конец; продали какому-то чужаку с того берега. Нет больше Десмондов. Сдается мне, юная Эмили не смогла смириться с отъездом и в полубезумном состоянии сбежала из дома в самую кошмарную ночь года, чтобы спрятаться в лесу. И вот добрый доктор Десмонд приехал в Росснари - вы точно не видали человека в такой панике, и я, например, не стал бы его винить, уж точно не в такую погоду. Мистер Каннингем вытряхнул нас из уютных постелек и велел собраться. Натянули мы, значит, штормовки, зюйдвестки и дождевики, но вы уж
поверьте, пока стояли во дворе и ждали, чтобы хозяйка зажгла для нас фонари, промокли до костей и замерзли до полусмерти, потому что жуткий завывающий ветер забирался в каждую дырочку нашего обмундирования.
        Было около… дайте подумать… да, одиннадцати часов, когда мы выдвинулись; определенно, одиннадцать часов, потому что я помню, как миссис Каннингем стояла в дверях кухни и спрашивала, во сколько мы вернемся, чтобы она могла приготовить чай и фруктовый рулет к нашему приходу. А мистер Каннингем ответил, что мы вернемся, когда получится, и с этими словами мы отправились в путь, наши фонари болтались на ветру, а ночь была черна и омерзительна, как сама Преисподняя. По плану мы должны были обыскать юго-восточную оконечность Брайдстоунского леса. Доктор Десмонд уже позвонил в полицейский участок, и сержант О’Рурк с ребятами из деревни взяли на себя северо-западную часть. Идея заключалась в том, что мы встретимся где-то посередине. Таков был план, но через несколько минут мы оказались предоставлены сами себе, и я вам честно признаюсь: кое-кто струхнул. Лило как из ведра, выл ветер, я не видел ничего дальше двух футов, так что дорогу приходилось проверять большой палкой, срезанной в рощице, но это не главное. Главное, что меня страшило, - я не знал, найду ли девушку живой, мертвой или поди разбери, в каком
состоянии. Жуть, что уж тут говорить, истинная жуть. Я вам кое-что еще скажу - и думайте что хотите про праздные суеверия, - той ночью в лесу происходило нечто странное, и никто меня не убедит в обратном. За пределами досягаемости фонаря среди деревьев двигались странные призрачные существа, в зарослях ежевики и мертвого орляка что-то трещало, но стоило мне остановиться и прислушаться, все звуки сразу умолкали. Я вам точно говорю, от такого даже Великан Ноэль Дуиньян испугался, а он самый храбрый кулачный боец во всем Слайго. Был в кругосветном плавании, дрался за кошельки по полсотни гиней - и сам мне признался, что дрожал, как мокрый котенок. Но еще хуже, чем тени, были голоса. Сперва это были голоса Великана Ноэля и остальных, я им кричал, но ответа не дождался. Потом я подумал, а вдруг это пропавшая девушка? И позвал ее по имени. Тишина. Я замер ненадолго, чтобы прислушаться, и ясно их расслышал сквозь вой ветра, шелест деревьев и шум дождя: голоса, чей-то шепот и смех, так близко, что я должен был разглядеть, кому они принадлежат, но как ни шарил вокруг лучом фонаря, видел только тени - вроде
что-то огромное и темное летало среди деревьев. Ну, у меня и в мыслях не было там задерживаться хоть на минуту дольше, чем надобно, и я рванул вперед, а потом вдруг узрел свет - где-то далеко, среди деревьев. То казалось, что до него много миль, то вдруг он приблизился на расстояние вытянутой руки, и я подумал: «Это фейри. Это волшебный огонь, которым пикси заманивают меня в свое царство под холмом». Я остолбенел. Так испугался, что не мог пошевелить ни единым мускулом, даже моргнуть. Потом все зарокотало и загрохотало, словно наступил Судный день, и из кустов выбрался… ну, кто это мог быть, как не сержант О’Рурк собственной персоной? И он такой: «Что стоишь и пасть разинул, как полудурок слюнявый? Дубина, ты разве не понял, что последние десять минут ходишь кругами? Остальные уже давно повстречались и опять разошлись!» Он дал мне полицейский свисток, указал вверх по склону, куда ушли парни, и проорал со всей дури: «Если ты что-нибудь увидишь, свисти как проклятый, потому что в такую бурю кричи хоть до хрипоты, мы тебя все равно не услышим!»
        Итак, я пошел вверх по склону, колотя по зарослям шиповника своей толстой палкой и выкрикивая имя девушки, хоть от этого и не было толку, так буря расшумелась. Я ничего не видел дальше двух дюймов от собственного носа, спотыкался и поскальзывался, богохульствовал и сквернословил, словно какой-нибудь язычник, прости меня Господи. Карабкался, наверное, полчаса, а потом вдруг выбрался из рощи и очутился на открытом склоне горы. Ветер совсем рассвирепел - меня оттуда чуть не сдуло, - и я так промок, что с тем же успехом мог бы скинуть дождевик и подниматься дальше в чем мать родила. Руки мои так замерзли и онемели, что едва удерживали фонарь. Оглядевшись, я увидел на склоне растянувшиеся цепочкой фонари всех других парней, которые вышли на поиски пропавшей девушки. Я чуток постоял, осматриваясь. Мне казалось, впереди есть что-то огромное и темное, холодное и твердое, только я его толком не вижу. Я двинулся вперед, осторожно, как кот на карнизе - одному Господу известно почему. Наверное, это лес пробудил во мне такой страх. А потом я вдруг понял, что` это за темная громадина. Передо мною высился
Брайдстоун - Невестин камень.
        Тут я сообразил, где нахожусь, - ведь ночью эта штука казалась в два раза выше и в три раза шире самого Бен-Балбена, и еще (что хотите, то и думайте) в тот раз глыба ощущалась почти живой, словно те странные чувства, которые меня преследовали в лесу, исходили именно от этого языческого истукана. Что ж, друзья мои, стоял я, как идиот, перед огромным камнем, и - я вам клянусь - он жужжал, словно пчела; а дождь все лил и лил, как вдруг я услышал кое-что. Кто-то плакал - и не далее чем в двух шагах от меня, иначе ветер бы все заглушил. Я знал, что мне не мерещится. Это был кто-то из плоти и крови, простой смертный. Я поднял повыше фонарь и, собрав остатки храбрости, двинулся вперед - да там и обнаружил ее, пропавшую девушку. Она прижималась к каменюке с подветренной стороны.
        Да уж, видок у нее был тот еще: всхлипывала, рыдала, тряслась и все время бормотала себе под нос: «Почему они не приходят? Ну почему, почему они не приходят?» Одно и то же, снова и снова. Да, выглядела она ужасно: волосы распущены, слиплись от дождя, а из одежды только, ежели тусклый свет фонаря меня не обманывал, старое свадебное платье, жутко изорванное и искромсанное. Она была босиком, ни тебе туфель, ни чулок.
        И что же сделал ваш покорный слуга? Со всей дури засвистел в полицейский свисток, вот что. И по всему склону холма прыгающие огонечки сперва застыли как вкопанные, а потом ринулись в мою сторону. Сомневаюсь, что девушка меня вообще видела до того, как я начал свистеть. Она испуганно подняла голову, и я узрел ее глаза, которые вроде бы должны были смотреть прямо на меня, - и, ребята, я вам честно скажу, что от увиденного чуть не упал, словно меня по башке стукнули. Глаза у нее были пустые, ребята. Совсем пустые. Полностью. Даже глазниц не было видно. Просто мрак - тьма и пустота, в которой сияли… ну, как бы сказать… далекие звезды, что ли. Я их до сих пор вижу, дружочки мои.
        При виде остальных парней, что спешили к нам, она вскочила и побежала, что твоя горная коза. Вот я вам скажу: окажись она кобылкой на скачках в Слайго, я бы на ней заработал шиллинг, а то и два. Я крикнул, чтобы вернулась, но, увы, это была пустая трата времени - ветер ревел и завывал так, что я сам себя едва слышал. Поэтому я отправился следом. Она взбиралась по склону, как призовая борзая. Ни разу не видел, чтобы кто-то двигался так быстро, тем более на пятом месяце. Я поскальзывался, съезжал вниз, богохульствовал и пытался не отстать, а она все сильнее меня опережала. Я поднял глаза, чтобы посмотреть, где нахожусь, потому что снова заблудился - я не из тех, у кого на высоте котелок хорошо варит, - и то, что я увидел в тот момент… Ох, честно скажу, от зрелища такого сердце у меня екнуло. С вершины горы густой пеленой спускался туман. Облако лилось по склону, как великая река. Мне даже показалось, что оно плотное. Но суть в том, что оно было красное - да-да, река красного тумана. И это при ветре, который разорвал бы в клочья любой обычный туман. Теперь смекаете, отчего я стоял, скованный по рукам
и ногам смертным ужасом? Это был противоестественный туман. Дочка Десмонда остановилась, как и я, уставилась на это красное нечто, струящееся по склону горы. А потом повернулась и посмотрела на меня, на всех, кто карабкался под проливным дождем, и лицо у нее сделалось такое, словно она узрела самую желанную вещь в целом мире. Лицо ангела, лицо грешника у врат Эдема. Этот взгляд я никогда не забуду - нет, сэр, пока жив, буду помнить. Затем она повернулась и очень медленно, очень осмотрительно вошла в красную реку.
        Нечестивый туман поглотил ее целиком, словно никакой девушки вовсе не существовало, а потом перестал спускаться по склону. Замер как вкопанный. И в точности так же, как пролился вниз, покатился назад, к вершине Бен-Балбена, где и пропал. От беглянки, которая вошла в туман, от дочки Десмонда, не осталось и следа. Мы вернулись туда на следующий день, обыскали каждый дюйм, но не нашли даже волоска. Я все это видел собственными глазами, вот как вас сейчас вижу. А если думаете, что я вру, спросите кого другого, кто там был в ту ночь. Они все подтвердят, что я говорю правду. Но вы еще спросите - и я частенько этот вопрос задаю самому себе, - что же случилось с девушкой? Что случилось с юной Эмили Десмонд и ее нерожденным ребенком? Поди знай. Ведает ли хоть кто-нибудь, что с ней стряслось? Нет, никто не ведает.
        Часть вторая
        Миф-линии
        …когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое: ибо видимое временно, а невидимое вечно
        2-е послание Коринфянам 4:18

1
        Двадцать миль в пути, это вам не шутки. Разверзлись хляби небесные, излив вместе с проливным дождем анаграммы. С неба хлынуло через две мили после Дандолка, как раз там, где дорога коротенько поздоровалась с католическим кладбищем. Созерцая простирающиеся впереди восемнадцать миль пути и горы на горизонте, Гонзага приуныл и погрузился в Нагмамару. Смуглый коротышка всегда начинал разговаривать анаграммами, если у него портилось настроение. Разгадывание анаграмм давало Тиресию, который был выше, худее и седее, желанную возможность чем-нибудь занять разум, пока тело тупо отмеряло шагами мили под ливнем. Там, где перистые лохмотья холодных влажных туч спускались по склонам холмов до самого леса Рейвенсдейл, фермер Мулвенна из Джонсборо, перевозивший свиней на новом тракторе «Фергюсон» через границу в город Ньюри, склонился с высокого трона (ибо трактор «Фергюсон» был объектом поклонения в Джонсборо 1930-х) и предложил подвезти двух промокших до нитки бродяг. Если, конечно, они не против ехать в прицепе, со свиньями.
        - Сэр, нищим выбирать не приходится, - ответствовал Тиресий. - И, дорогой мой Гонзага, разве мы с тобой не самые сирые и убогие во всем братстве? И разве свинья не самое благословенное из животных? Язычники-китайцы считают вдвойне благословенным дом, под стропилами коего обитает свинья, и в этом отношении жители Четырех зеленых полей [30 - Четыре зеленых поля (англ. Four Green Fields) - четыре исторические (не имеющие административного статуса) провинции Ирландии: Ленстер, Манстер, Коннахт и Ольстер.] выражают свое недвусмысленное согласие. Разве мы не приглашаем славных розовых джентльменов разделить с нами кров? Разве не бытует мнение, что из всех живых существ именно благородную свинью Создатель наградил умением видеть ветер? И, следовательно, разве не подобает нам разделить с ними сей распрекрасный транспорт, раз уж дар различения незримого уже разделен моей скромной персоной?
        - Так подвезти или будешь весь день мокнуть под дождем и чесать языком? - спросил фермер Мулвенна из Джонсборо.
        Гонзага уже копался в навозе и соломе на полу прицепа в поисках каких-нибудь потерянных мелочей для своего мешка. Пока йомен Мулвенна, его свиньи и пассажиры горделиво тряслись по дороге в Ньюри, Тиресий произнес короткую речь о китайской даосской философии в контексте Двух принципов, иллюстрируя лекцию поучительными баснями времен империи Цинь.
        - А знаешь ли ты, дорогой мой Гого, что в Китае босяки пользовались определенным уважением? Многие создавали гильдии нищих, и я не могу отделаться от мысли, что нам стоило бы последовать их примеру. Согласно устоявшейся практике, член гильдии бил в гонг, дудел в дуду или каким-то иным способом нарушал всеобщий покой, пока граждане не платили ему достаточно, чтобы прекратить сии старания. Некоторые - поверишь ли ты, Гого? - раскручивали над головой мертвых кошек на веревке, несомненно, причиняя значительные страдания котофилам, коих было примечательно много в тот исторический период. О да, Гого, попрошайки в Китае классической эпохи были так хорошо организованы, что символическое пожертвование в казну гильдии предоставляло купцу или домовладельцу иммунитет от домогательств на целый год. Ах, Гого, как же мне сейчас хочется чашечку «Эрл Грея»… очень хочется…
        - Х-ха! Ашёлн!
        Над горбатыми розовыми спинами свиней фермера Мулвенны показалось лицо Гонзаги, измазанное грязью и улыбающееся. Он держал двумя пальцами пенни Свободного государства [31 - Ирландское Свободное государство - автономный доминион в составе Британской империи, созданный на основе Англо-ирландского договора от 6 декабря 1921 года.]. Начисто вытерев монетку, компаньон торжествующе помахал ею перед носом Тиресия, а потом сунул в недра сильно поношенного и еще более грязного солдатского заплечного мешка.
        Двадцать миль под дождем - это вам не шутки, только дождь и анаграммы; ни одной достойной души, достаточно щедрой, чтобы сберечь кожаную обувь бродяги, предложив его подвезти. Воспользовавшись временным убежищем среди живописных руин замка на берегу, Гонзага уткнулся носом в землю и, сопя, начал выискивать новые сокровища для своего мешка.
        - Что за денек, что за погода и что за время года, - нараспев произнес Тиресий, созерцая дождь, падающий с серого неба.
        Не найдя ничего стоящего, путники двинулись дальше сквозь бесчисленные миллионы капель, по дороге, льнущей к морю, мимо сосен, тактично прикрывающих от алчущих взоров летние прибрежные резиденции вкупе с привычками их арендаторов-толстосумов. Впереди взмыли струйки дыма и островерхие крыши деревни, куда бродяги и держали путь, а дальше и выше - склоны гор. Тиресий попросил коллегу немного подождать, пока он насладится пейзажем.
        - Сравнимо с видом на Монте-Карло или с той часто восхваляемой дорогой, что ведет на юг из Неаполя в Сорренто, овеваемая дыханием Везувия, - ты согласен, Гого? Однако я скоро помру от этих ботинок. Точнее, ежели перевести с ирландского, придерживаясь буквалистского подхода, «эти ботинки, они меня убивают» [32 - Непереводимая игра слов: в оригинале чередуются формулировки «My boots are killing me» и «The boots they do be killing me», имеющие абсолютно одинаковый смысл («Мои ботинки меня убивают»), но устоявшееся выражение «do be» придает второму варианту отчетливый ирландский колорит.].
        Они отдохнули у подножия небольшого обелиска [33 - Памятник Р. Дж. Россу стоит на берегу фьорда Карлингфорд-Лох недалеко от деревни Ростревор.], одиноко высившегося на ничем не примечательном коровьем пастбище у дороги.
        - «Воздвигнут в память о генерал-майоре Роберте Джоне Россе, которому во время войны с колониями в 1814 году поистине удалось захватить и сжечь Белый дом, но сперва он угостился президентским обедом, еще не успевшим остыть на столе, и освободил президентский винный погреб. По-видимому, в меню была перепелка», - прочитал, ворча и пыхтя, Тиресий выгравированную на камне надпись, одновременно снимая ботинки; сначала левый, затем правый. - Ох и ах, Гого; простые удовольствия, они пробирают до глубины души. Ох… ах…
        Гонзага подобрал пару каменных осколков, отвалившихся от заявки Роберта Джона Росса на бессмертие, внимательно осмотрел и швырнул через плечо. Тиресий достал из жилетного кармана пару квадратных очков с толстыми стеклами. Внутри линз переливалось и вихрилось арлекинское многоцветье. Бродяга аккуратно нацепил проволочные дужки на свои уши в золотушных язвах и продолжил:
        - Сдается мне, Гого, настало время для краткой разведки, после которой мы вкусим непревзойденный чай «Эрл Грей», славящийся своими чудесными тонизирующими свойствами.
        - Скофу? Лезу?
        - Пожалуйста, немного терпения, пока мои старые усталые органы зрения приноровятся… Да, кое-что есть. Течение миф-линии довольно точно повторяет геоморфологический ландшафт. Очевидно, здесь не было никаких человеческих поселений и мифической активности до того, как пейзаж стабилизировался после ледникового периода. Я различаю беспорядочное скопление мелких узлов вдоль речной долины, и, похоже, вдоль береговой линии имеется октава истлевших миф-отголосков. Место, которое мы попираем своими непревзойденными ходулями, представляет собой фокусную точку одного такого старого, угасающего отголоска - скорее всего, времен раннего каменного века, когда здесь располагалось некое поселение. Ужасный беспорядок. Я пытаюсь отделить мажорные октавы от минорных обертонов. Да… да, вот и они. Посмотри вон туда, Гого. Видишь?
        Гонзага присел на корточки и, прищурившись, взглянул в нужную сторону. Дрожащий указательный палец Тиресия был устремлен на невысокую гору с плоской вершиной на краю массива, образующего открыточный фон для деревни в долине.
        - Йоорвыдх лезу?
        - Главный хордовый узел. Прямо в высшей точке, - подтвердил старик. Он снял квадратные очки с внушительного шнобеля, любовно завернул в пергамент и возвратил в карман у самого сердца. - Любезный товарищ, как насчет той давно обещанной чашечки жидкого нектара? Завтра будет вдосталь времени для предначертанных дел. Нынче же отдохнем, восстановим силы, разомлеем и вкусим блаженства в деревне Ростревор. - Засаленные пряди, целую вечность не видавшие гребня, всколыхнулись, когда он кивнул на тучи, рвущиеся под тяжестью собственного дождя. Вечерний свет разбавленной охрой заструился по склонам гор и залил деревню. - Видишь, дорогой Гого, стихии и те соизволили нам улыбнуться.
        - Дадьтцав лимь в упит, тоэ амв ен уштик, - проворчал Гонзага и, подняв из травы выброшенную кем-то крышечку от бутылки красного лимонада «Кантрел и Кокрейн», сунул находку в карман. Достал из нагрудного патронташа металлический цилиндрик, открыл и высыпал несколько крупиц черного чая в железный котелок, болтавшийся до того на его поясе. - Евдрзаи оксрёт. У ямен инго тябло.

2
        Кабаньи копыта, кабаньи рыла: стадо громадных кабаняр прискакало с трясин Маллингара и Килдэра на денек и заполнило свободные стулья, шлепаясь вокруг столов, как жирная ветчина, безжалостно втиснутая в апоплексически тесную твидовую куртку и штаны из чертовой кожи. Кабаняры неизменно сидели так далеко от своих женщин, как только позволяла геометрия помещения. Бросив взгляд на эти пирожки с салом, завернутые в ткани с цветочками, на щеки оттенка телятины в консервном узилище, вряд ли кто упрекнул бы любого кабаняру за желание предельно увеличить дистанцию между собственной персоной и дражайшей супружницей. Отчего у ирландских женщин так быстро отрастает внушительная моногрудь и прилагаемый к оной монозад? И каков секрет туалетной воды «Жена фермера», чей своеобразный букет - пьянящая смесь выделений перезрелого возраста и жира, разогретого сжатием до точки спонтанного возгорания, - они источают?
        Джессика всей душой ненавидела вторники, когда влекомые жаждой покупок, колышущиеся орды краснощеких сельчан вываливались на платформы вокзалов Конноли и Пирс и неслись, словно стада призовых особей ландрасской породы, к блистающим свинарникам «Клерис», «Браун-Томас» и «Суитцерс». Наблюдая, как клиенты, подергивая брылями, пережевывают очередной шматок мясца с овощами, она представляла себе, что в каждой голове с поросячьими глазками бесконечно повторяется песенка: «Ням-ням, свиной задок, картошечка да капустный листок; ням-ням, свиной задок, картошечка да капустный листок…»
        Визитеры классом повыше - стряпчий, банковский клерк, бухгалтер, маклер, администратор универмага - по вторникам из-за фермеров с их женами держались подальше, и за утрату чаевых вкупе с ритуальным обезличенным флиртом Джессика презирала свинолюдей. Вторники навеки сплавились в ее сознании с вонью капусты, тушащейся в здоровенных чанах, и ритмичным движением деревенских челюстей.
        Шумно ворваться через распашные двери в парной жар и смрад кухни. С грохотом опустить тарелки в раковину; посмотреть на часы - кажется, опаздывают, а может, стоят или идут, наоборот; перевести дух, прислониться к прохладному холодильнику, выдохнуть «О господи…», воспылать безответной любовью к сигарете «Вудбайн», быстренько выйти обратно через громкие распашные двери, прихватив еще четыре порции фирменного блюда «Ланч покупателя».
        Когда Джессика в очередной раз покидала кухню, навстречу попалась заклятая вражина - Толстуха Летти, и без насмешки, как обычно, не обошлось:
        - Похоже, болотник за шестым столиком втюрился. Спрашивал, когда у тебя заканчивается смена, ну и так далее…
        Когда Джессика возвращалась, а Толстуха Летти выходила, настал момент для реванша:
        - Пожалуйста, сообщи джентльмену за шестым столиком, что его рожа смахивает на какашку, пролежавшую в сортире три дня.
        И вновь они поменялись местами. Толстуха Летти:
        - Какая же ты черноротая дрянь, Джессика Колдуэлл.
        Грохот двери и тарелок.
        - А тебе, душечка Летти, стоило бы раздвинуть ноги и уступить право голоса своей дырке в жопе - от нее толку будет куда больше.
        И следующий раунд:
        - По крайней мере, Эймонн приедет за мной на машине и отвезет в Феникс-парк на концерт - выкуси, Джессика Колдуэлл.
        Спустя два обслуженных столика, три прибранных и один оплаченный счет:
        - Твой Эймонн, он же в Силах обороны, да? Каково это, все делать по команде? Раз-два - юбку вверх, три-четыре - трусы вниз…
        - Ты сука, Джессика Колдуэлл. У меня, по крайней мере, есть парень.
        - У меня тоже, душечка Летти, и не какой-нибудь сраный игрушечный солдатик - настоящий боец, мятежник из Ирландской республиканской армии.
        - Врешь как дышишь, Джессика Колдуэлл.
        Джессика Колдуэлл не была лгуньей. Она была выдумщицей. А если кому-то не хватало мозгов распознать выдумку - ну ладно, не будем спорить по мелочам, ложь - на слух, то ему же хуже. Ее вины в том, что люди принимали унылые плоды воображения за чистую монету, не было. Она врала с той же непринужденностью, с какой птица поет.
        - Дамы, дамы, это общественный ресторан. Клиенты пришли, чтобы насладиться обедом, а не слушать, как вы тут цапаетесь, словно две грымзы с Монтгомери-стрит.
        Брендан, главный повар, будучи единственным мужчиной в кухне, обладал властью, несоразмерной положению. Распашные двери хлопали и качались, а в остальном царствовала напряженная, взрывоопасная тишина, пока наконец часы не очнулись от раздумий и не пробили шесть. Безмолвие и прохлада в переулке за рестораном Мэнгана вызывали почти священный трепет. Джессика тряхнула волосами, избавляясь от скопившейся за день вони, и потянулась в теплом, переменчивом солнечном свете, который окрашивал все в оттенки этрусской терракоты. По-над дымоходами и потрескавшейся черепицей пролетел обрывок птичьей песни. Джессика курила длинную, роскошную сигарету «Вудбайн», а с вокзалов, поименованных в честь мертвых патриотов,[34 - Переводчик вынужден отметить, что это анахронизм: упомянутые ранее вокзалы Конноли и Пирс были переименованы «в честь мертвых патриотов», то есть героев Пасхального восстания 24 - 26 апреля 1916 года Джеймса Конноли и братьев Пирс, Патрика и Уильяма, только в 1966 году. До той поры они назывались вокзал Амьен-стрит и вокзал Уэстленд-Роу.] отъезжали поезда, чтобы развезти сомлевших свиномужиков с
краснощекими супружницами - парочки привалились друг к другу, переваривая обильный «Ланч покупателя», - по дырам в живой изгороди между Маллингаром и Килдэром.
        Грандиозный вечер развертывался над георгианскими улицами Южного Дублина, словно декорация для экстравагантной постановки «Аиды». Трамвай остановился, высадил Джессику в конце Белгрейв-роуд и с грохотом двинулся дальше, вглубь помпезного викторианского Пальмерстауна. Фортепианная музыка - Джокаста репетирует Моцарта. Неужели ей никогда не надоедали арпеджио, глиссандо, диминуэндо и прочая унылая итальянщина? В возрасте пяти лет Джессика нашептала отцу, что входная дверь их родового гнездышка похожа на улыбающееся лицо, и это привело его в восторг, а потом стало семейной легендой; бронзовое приветствие всем гостям дома № 20. Девушка помахала Джокасте - точнее, Джо-Джо, так богемнее, - сестре, которая ей нравилась, и получила в ответ кивок и улыбку. По лестнице шумно спустилась Джасмин, она же Дрянь - сестра, которая Джессике не нравилась; угрюмая и прыщавая, в форме Девичьей бригады, туго обтягивающей жирное тельце.
        - Мне надо найти новую песню для вечернего концерта, - заявила она. Это прозвучало почти как обвинение.
        - Я знаю одну замечательную песню, которой ты можешь научить своих друзей. Начинается вот так:
        Я дятлу засунула палец под хвост,
        И дятел вскричал: «Это ж к Господу мост!
        Аллилуйя! Толкай! Аллилуйя!
        Аллилуйя!»
        Дрянь ретировалась, скандализированная. Джессика относилась с подозрением к излишне религиозным людям, особенно если те были на пять лет младше ее самой.
        - Джессика Колдуэлл!
        Грозный рык донесся с верхней площадки лестницы, из отцовского святилища. Джессика любила кабинет отца ненамного меньше, чем его самого; тройные окна со свинцовым переплетом, из которых открывался великолепный вид на сад и деревья Пальмерстауна позади сада, потолок с «фонарем», через который на письменный стол и чертежную доску падал свет, образуя узор в виде лотоса, - сколько Джессика себя помнила, в кабинете всегда было светло и тепло. Чарли Колдуэлл был дизайнером изысканного белья и посуды для эксклюзивной линейки предметов интерьера «Дохени и Несбитт». Президент Чайлдерс ел свой обед с тарелок с рисунками Чарли Колдуэлла, и подавали этот самый обед на скатерти с рисунками Чарли Колдуэлла, чей отец тоже был дизайнером посуды и больше всего гордился тем, что его лучшие проекты пошли ко дну вместе с «Титаником». Вторя отцу, Ч. Колдуэлл открыто причислял себя к протестантам-радикалам, считая эти две философии в новой Ирландии сильно недооцененными. Полки из вощеного дуба в кабинете были заполнены книгами, отражавшими, по мнению отца Джессики, его двойное наследие, а еще неизменно вызывавшими
неодобрение со стороны мистера Перро, священника, во время его редких визитов. Тот всегда неодобрительно относился к семье Колдуэлл. Человека, назвавшего своих детей Джессикой, Джокастой и Джасмин, и правда стоило заподозрить в ереси. Отважный и пока что победоносный борец с облысением, Чарли Колдуэлл приписывал как свой успех в удержании волос, так и свою интеллектуальную энергию электрическому массажу головы Дуайера («Зачем сверкать макушкой?»).
        - Джессика Колдуэлл, я за всю жизнь не встречал чертовки-матерщинницы, которая превзошла бы тебя. Может, хватит оскорблять чувствительную Джасмин?
        - Да она же все время ходит с таким видом, словно у нее в заднице застрял лимон…
        Рисовальщик от хохота откинулся на спинку чиппендейловского кресла.
        - Как прошел день на службе у мистера Мэнгана?
        - Хре… очень плохо. Папа, почему…
        - Хочешь спросить, почему ты не можешь пойти в колледж, чтобы учиться на иллюстратора? Это все обернется изумительным мотовством, когда ты в конце концов выскочишь замуж за первого встречного и заведешь детей. Время и деньги коту под хвост.
        - Джокаста собирается стать концертирующей пианисткой. Это не пустая трата времени и денег?
        - У Джокасты большой талант.
        - А я? Я рисую так же хорошо, как и ты. Лучше.
        Битва длилась давно, стороны успели окопаться. Джессика спорила по привычке. Заработав достаточно денег в «Семейном ресторане Мэнгана», она сама поступит в колледж, изучать искусство иллюстрации; будет работать до седьмого пота, чтобы расплатиться, и все получится. Ей предначертано великое будущее. Это решил кое-кто более могущественный, чем Ч. Колдуэлл, эсквайр.
        - Ужинать будешь, дочь?
        И все-таки она любила отца.
        - Ну, я договорилась с Роззи и Эм…
        - Неужели оставишь меня на растерзание своей матери, неблагодарное дитя?
        Она перегнулась через стол и поцеловала не совсем лысую макушку.
        - О, пап, для подлого старого негодяя ты просто душка.
        Внизу в холле, направляясь к входной двери («Пока, Джокаста; ой, в смысле Джо-Джо»), она столкнулась с Дрянью, выкручивающей нечто замысловато-непристойное вымпелом на шесте.
        - Не забудь второй куплет:
        И дятел вскричал: «Это ж к Господу мост!
        Аллилуйя! Верти! Аллилуйя!
        Аллилуйя!»
        Школа Христианских братьев взирала на Хейтсбери-стрит свысока, как Чистилище на Обитель удовольствий. Дома, обращенные к школе, упрямо и вызывающе демонстрировали заваленные ветхими обломками и гротескно-огромными детскими колясками задние дворы; потускневшую латунь и ржавеющие частоколы; герань, обреченную размышлять на подоконнике о глубине своего падения; белые, крошащиеся собачьи экскременты; засаленные бумажные пакеты. Джессика знала, что ее мать считает Розлин, как и всю семью Фицпатрик, отбросами общества, несмотря на старое доброе норманнское имя и тот факт, что Роззи вместе с Джессикой и третьим членом их компании, Эммой Тэлбот, время от времени пели втроем в церкви что-нибудь благочестивое, доставляя удовольствие даже самым придирчивым слушателям. Мнение матери, как правило, мало что значило для Джессики, считавшей себя человеком, который не судит по внешнему виду, а зрит истину. Как Иисус. Передняя комната дома № 38 была заставлена ободранной мебелью и викторианскими гравюрами предположительно вдохновляющего свойства. Между «Иисусом милостивым, кротким и нежным, ведущим Юное дитя по
Пути истинному» и библейской хронологией в рамочке - от Вечности через Творение, Искупление и Апокалипсис снова к Вечности - светился и гудел радиоприемник, извлекая из эфира «Шоу оркестра Билли Коттона».
        - Анна-Мари, соседка, говорит, что отец Кампер заставляет прочитать двадцать «Аве Мария» и пять «Отче наш», если слушал Би-би-си, - сказала Розз.
        Она повторяла одно и то же заявление каждый раз, когда подружки крутили ручку настройки на деревянном корпусе, покидая волну «Радио Эренн»; от ее слов их охватывал заветный трепет. Постукивая ногами в такт дерзким ритмам саксофонов и кларнетов, девочки листали мягкие, блестящие страницы «Пикче парейд» и «Филм фан» и говорили о мальчиках. Розз была влюблена в Бинга Кросби, короля крунеров,[35 - Гарри Лиллис «Бинг» Кросби (1903 - 1977) - один из самых известных американских исполнителей XX века, чьи песни 41 раз возглавляли национальный рейтинг. Основоположник эстрадно-джазовой крунерской манеры пения, непринужденной и элегантной, сочетающей в себе элементы разных стилей.] но остановила свой выбор на продавце пылесосов. Недавно полномочия последнего были расширены: помимо дозволения на французский поцелуй он получил дозволение расстегнуть бюстгальтер, но до дозволения скользнуть рукой в трусики оставалось несколько месяцев. Эм не продвинулась дальше первого поцелуя с плотно сжатыми губами в последнем ряду мест за два пенни в кинотеатре «Карлтон», однако она встречалась с помощником мастера по
укладке черепицы из Харолдскросса всего-то три недели. Эту историю окутывали архисложные интриги. Если мать узнает, что Эмма спуталась с католиком… Комментарии излишни. Одна лишь Джессика оставалась унылой весталкой.
        - Ну же, Джессика, тебе нужен дружок, а то внизу все зарастет.
        - Эдуардо - который Калиостро - заинтересовался тобой. Я видела, как он на тебя смотрел прошлым вечером, и мне кажется, ты ему нравишься.
        Эдуардо Калиостро был кудрявым итальянским Адонисом и, к сожалению, знал об этом. По слухам, этот сын иммигранта, владельца закусочной, зачесывал волосы назад, окунув голову во фритюрницу. Он был классическим сердцеедом - в хорошие вечера обжигал сильней, чем горячий жир. А еще казался воплощением средиземноморской красоты, пока не открывал рот: будучи итало-ирландцем в первом поколении, он не унаследовал от матери ни единой мелодичной интонации. Ратмайнсский говор - безыскусный, как стульчак. Джессика презирала Эдуардо Калиостро и не упускала ни единой возможности публично унизить его за спесь. Однако всё потихоньку шло к тому, что ей придется выбрать либо его, либо Малую лигу порядочности и чистоты.
        - С чего вы взяли, будто у меня нет парня? Очень даже есть. Я с ним встречаюсь уже четыре недели и три дня, но никому не могу о нем рассказать. - Фрагменты малозначимого вранья грохотали и мельтешили в ее голове, пока не собрались в одну громадную, эпических масштабов ложь: знакомая прелюдия к ловкому трюку, основанному на вдохновенной импровизации. - Его зовут Деймиан. Он высокий и, конечно, очень красивый, волосы у него черные как вороново крыло. Я не знаю его фамилии; он не сказал. На самом деле я даже не уверена, что Деймиан - его настоящее имя. Он говорит, что никому не может доверять, даже мне. Ему надо соблюдать осторожность. Трудно устраивать свидания. Нельзя встречаться в обычных местах, куда все ходят, он не может рисковать быть замеченным, поэтому чаще все происходит после наступления темноты, на определенной скамейке в парке или в переулке. Он оставляет сообщения для меня в кондитерской «У Ханны». Он никогда не сможет прийти в наш дом. Я не рискну показать его маме и папе. - Она тяжело вздохнула. - Дело в том, что он в бегах. Он доброволец в ИРА. - Разоблачение было встречено
насмешливыми возгласами. - Это правда, клянусь богом. Он был в Бригаде Типперери [36 - 3-я бригада Типперери (или Типперари) - одно из самых активных подразделений ИРА в период войны за независимость 1919 - 1921 годов.], но сейчас находится на специальном задании в Дублине. Это все, что он мне рассказал, однако я думаю, что его послали убить кого-то высокопоставленного в правительстве Свободного государства. У него есть пистолет - револьвер «Уэбли», - он постоянно носит его с собой, на случай если Спецотдел устроит засаду и придется отстреливаться. Он мне показал. Носит его под армейской шинелью - говорит, снял ее с солдата, которого застрелил в горах Галти. Однако он не разрешает мне прикасаться к пистолету; дескать, женщинам не подобает иметь дел с оружием. По-моему, это так старомодно и романтично с его стороны. Ему двадцать два, и он просто сногсшибательный. Я думаю, это потому, что за ним охотятся. Он все твердит, что хочет удрать со мной и жить вместе в бегах, но я отвечаю, что это глупо, и тогда ему становится совсем грустно, потому что он думает, что каждая наша встреча может оказаться
последней - возможно, этой самой ночью Спецотдел застрелит его где-нибудь на улице. Я понятия не имею, куда он уходит и откуда приходит. Он говорит, так для нас обоих безопаснее. И все же я знаю, что он в ИРА из-за старшего брата, который участвовал в Гражданской войне и был схвачен и казнен теми, кого Деймиан называет предателями Свободного государства. Когда он говорит о брате, становится очень бледным, тихим и опасным.
        На пике полета фантазии ее сбили номером «Филм фан» за апрель 1934 года - фоточкой Мэй Уэст прямиком по физиономии.
        - Врешь как дышишь, Джессика Колдуэлл!
        Она показала обвинительницам два пальца [37 - Жест «Виктория» с ладонью, повернутой на себя, в Англии и Ирландии считается очень оскорбительным. По легенде, он появился во время Столетней войны в связи с обыкновением французов рубить пленным английским лучникам указательный и средний пальцы, которыми те натягивали тетиву.].
        - Идите в жопу. Это была чертовски хорошая ложь. Вы же почти поверили, да?
        Биг-бэнд Билли Коттона и ритмы Би-би-си тщетно боролись с католическими вечерними сумерками, опускающимися на глухие стены Школы Христианских братьев.
        Ожидая одиннадцатичасовой трамвай, Джессика обратила внимание на все еще светлое небо. Голубое сияние на дальнем западе несомненно предвещало лето, и дымящиеся трубы Дублина на его фоне казались то ли частоколом, то ли осадными машинами небесной армии. Темные полумесяцы и ятаганы мельтешили среди угловатых теней; вернувшиеся из земель язычников-мавров и берберов стрижи рассекали фиолетовый вечер. Девушка представила себе Дублин их глазами. Улицы, переулки, проезды, крыши и дымоходы, каменные Гибернии [38 - Гиберния - персонификация Ирландии; статуя Гибернии - центральная из трех на фронтоне Главного дублинского почтамта.], мраморные арфы и кованые кельтские кресты утратили человеческий смысл и слились в единый ландшафт из каньонов и долин, высоких утесов и узких уступов. Вспомнив вестерны, которые показывали в кинотеатрах по субботам в дневное время, Джессика увидела, как Дублин превратился в огромную Долину монументов [39 - Долина монументов (или памятников) - равнина с уникальным рельефом, расположенная на территории штатов Аризона и Юта в США.] из холмов с крутыми склонами, столовых гор и
бесплодных земель, над которой она пикировала и закладывала виражи. Через каньоны из красного кирпича, обрамленные уступами карнизов, над крутыми горными хребтами крыш, огибая вулканические жерла дымоходов, - она летала, поглядывая вниз, на окаймленную светящимися деревьями долину, где громоздкие чадящие животные, пошатываясь, двигались предопределенными и неизменными маршрутами. А потом заметила собственное лицо, обращенное вверх, к стайке стрижей.
        На остановку прибыл трамвай, посыпались голубые искры. Девушка плюхнулась на заднее сиденье. Мать всегда говорила садиться у двери, чтобы вскочить, если кто-то попытается… ну, ты понимаешь… что-нибудь предпринять. Джессика все еще была озадачена увиденным с точки зрения птицы. Она очень давно наслаждалась энергичной воображаемой жизнью и - пусть в последнее время погружения в поток сознания становились все более глубокими и захватывающими - всегда знала, по какую сторону разделительной линии между реальностью и воображением пребывает на самом деле. Но в этот раз все было по-настоящему. На один миг она перенеслась туда, видела то, что видели стрижи, была одной из них. Ее внутренний и внешний Дублины - зримый и осязаемый Байле-А-Клиа и незримая, неосязаемая Анна Ливия Плюрабелль, в чертогах сердца заключенная, начали терять свои характерные особенности и сливаться: Байланна Лива Клиабелль [40 - Байле-А-Клиа (Baile Atha Cliath, ирл. «город у брода с ивовыми плетнями») - ирландское название Дублина; Анна Ливия Плюрабелль - персонаж романа Дж. Джойса «Поминки по Финнегану»; сложный женский образ, тесно
связанный с протекающей через Дублин рекой Лиффи, которую также называют Анна Лиффи.].
        Кондуктор пробирался вдоль сидений, щелкая компостером. Джессика вспомнила, что деньги на дорогу домой потратила на экземпляр «Пикче парейд» в газетном киоске на Кэмден-стрит. Пузатый кондуктор приближался, ряд за рядом. Джессика сымпровизировала шквал вранья, но ни одна из выдумок ни за что не убедила бы кондуктора, а потом вспомнила о шести пенсах «на всякий случай». Да здравствует мамина мудрость! Спасительная монетка была припрятана в верхней части чулка. Попытки ее незаметно вытащить привлекли внимание сидевшего напротив молодого темноволосого мужчины в тяжелом пальто (наверняка слишком жарком для такой ночи). Он улыбнулся. Джессика нахмурилась и продолжила под подолом юбки сражение с тугой резинкой. Есть, получилось, нашла… Трамвай качнуло на стыке рельсов. Шестипенсовик упал на пол и закатился под сиденье темноволосого мужчины. Джессика замаскировала вырвавшееся ругательство тяжелым вздохом.
        - Секундочку, - сказал темноволосый. Он наклонился порыться среди окурков под сиденьем. Полы смехотворно тяжелого пальто распахнулись. За пояс брюк был заткнут блестящий от масла черный револьвер.
        Когда Джессика вошла в улыбчивую парадную дверь дома № 20, на верхней площадке лестницы горел свет. Это вряд ли был добрый знак. Если отец засиделся допоздна, что-то сдохло в лесу. Он позвал дочь в кабинет тоном, который как бы намекал, что не стоит будить домашних.
        Его лицо так же не предвещало ничего хорошего.
        - Сегодня вечером мне позвонили.
        - Рада за тебя.
        - Это был мистер Мэнган. Очевидно, свидетелями твоего представления были все клиенты, которые пришли пообедать. Он дал понять в весьма недвусмысленных выражениях, что это последний - самый последний раз, когда подобное сойдет тебе с рук.
        Это был еще один давний фронт затянувшейся войны.
        - Ой, да ладно, ты же не всерьез…
        Но он был серьезен.
        - Правда, Джессика, так больше не может продолжаться. Ругань, ложь, нарочитая вульгарность. Лишь вопрос времени, когда ты оскорбишь какого-нибудь клиента. С этим точно надо что-то делать.
        - Ты всегда так говоришь.
        - Увы мне. На этот раз, однако, я перешел от слов к делу. Записал тебя на прием к доктору Руку, специалисту по проблемам подростков, психологу.
        - По-твоему, я проблемный подросток? Госпадибоже, пап.
        Он вздохнул, подняв руки в жесте смирения.
        - Встреча назначена на утро субботы. Одиннадцать часов.
        - Да твою ж м… - Затем она разглядела в позе и взгляде отца отчаянную готовность обороняться и, поскольку действительно его любила, сказала: - Ну ладно, я пойду. Может, будет весело. Поди знай…

3
        Человек, способный назвать Скотти Кромлина, любимца мисс Фэншоу, моей престарелой секретарши, «маленькой чепухней», да еще и глядя прямо в ее каменную физиономию, достоин моего вечного восхищения и в некотором роде профессионального уважения. Я с нетерпением ждал первого сеанса с Джессикой Колдуэлл.
        Описанная ее родителями картина готовила к тому, чтобы узреть некоего монстра, извергающего брань и оскорбления, страдающего непреодолимым влечением ко лжи и бахвальству. Вообразите мое изумление, когда в приемной я обнаружил (и даже не заметил мрачный взгляд мисс Фэншоу) не какую-нибудь дублинскую рыночную хабалку с обветренными щеками и опухшими губами, а девушку почти ангельской красоты и манер (если не считать явно неангельский изгиб рта и блеск в глазах), обладательницу очаровательного плавного акцента Южного Дублина.
        Каждый психолог должен быть в какой-то мере мастером изысканного притворства и мягкого обмана; предстояла бодрящая схватка лицом к лицу - ее врожденный талант против моей профессиональной подготовки. И у меня не было сомнений, кто выйдет победителем.
        Девушке удалось вывести меня из себя на самом первом тесте. Я показывал ей стандартный набор чернильных клякс Роршаха. Джессика изучила первую карточку со всех мыслимых сторон, прежде чем объявить: «Два котенка». Вторая карточка, после небольшого усилия, принесла тот же результат: «Два котенка». Третья: «Два котенка». Четвертая, пятая, шестая - аналогично. Я напомнил ей, что надо говорить первый вариант, который пришел в голову.
        - Это и есть первый.
        - Каждый рисунок похож на двух котят?
        - Да. А что не так?
        - Может, они еще на что-нибудь похожи?
        - Например?
        - Ну, вот эта картинка напоминает мне… э-э… по-моему, она выглядит как нечто эротическое.
        - А мне не кажется, что тут изображено нечто эротическое. Тут нарисованы два котенка. С чего вдруг вы увидели в рисунке эротику?
        - Ну, он напоминает мне вагину.
        - Ого, а вы грязный старикашка. Если бы мама знала, что посылает меня разглядывать грязные картинки…
        Мы приступили к тесту на словесные ассоциации, который обернулся еще б?льшим фарсом, чем черные кляксы. Джессика явно оценила мои способности и мастерски переиграла наш диалог таким образом, что я давал непристойные и двусмысленные ответы, а она поджимала губы и укоризненно говорила: «Ох, мистер Рук!»
        Но, может быть, у старого пса еще осталась в запасе пара трюков.
        - Что ж, Джессика, мне ясно, с помощью обычных психологических тестов мы ничего не добьемся, поэтому вот как поступим: если ты согласна, я введу тебя в легкий гипнотический транс, и мы вернемся к событиям и инцидентам из твоего детства - к тому, что ты, возможно, давно забыла или похоронила в подсознании. Оно может объяснить, почему ты так увлеклась антиобщественным поведением.
        - Я даже не знаю. С чего мне верить, что вы чего-нибудь не учудите, пока я буду в вашей власти и совершенно беспомощна? Судя по всему, вы вполне можете оприходовать хоть пять девушек за день, и они исполнят любой ваш каприз.
        Я чуть не взвился на дыбы, а потом увидел дьявольскую искорку в ее глазах.
        Она откинулась на спинку стула, широко расставив ноги и сцепив пальцы на затылке.
        - Откровенно говоря, мистер, я не возражаю против того, что вы затеяли. Вам достаточно просто посмотреть на меня своими сумасшедшими очами…
        На самом деле ей не нужно было смотреть в мои сумасшедшие очи. Я воспользовался надежным, испытанным инструментарием: мальтийским крестом и лампой. Джессика легко поддалась гипнозу и очень быстро достигла глубокого и комфортного транса. Гипноз позволяет узреть события и объекты, сохранившиеся в воспоминаниях, в совершенно ином свете. В ходе углубления в прошлое я столкнулся с чередой фрагментов, которые сами по себе были банальными, но приобрели особый смысл в трансе: пробуждение в канун Рождества, когда обнаружилось, что в доме полным-полно незнакомцев, которые собрались вокруг нарядной елки; прикосновение к волосам в «Поезде призраков», аттракционе в Брее; две щетки для волос: та, которая с красной накладкой, изображала Граттана, а та, которая с зеленой, - Парнелла [41 - Генри Граттан (1746 - 1820), Чарльз Стюарт Парнелл (1846 - 1891) - ирландские политические деятели.]; фарфоровая кукла в окне подвального этажа; лошадь, упавшая замертво на Северной кольцевой дороге, и лебедка, затаскивающая ее в фургон живодера; ужасная боязнь клоунов; надолго запомнившийся кошмар про лифты универмага
«Суитцерс». Мы продвигались в обратном направлении, сматывая годы, словно нить в лабиринте, - семь лет, шесть, ее пятый день рождения, как вдруг она возьми и скажи:
        - Дальше не могу.
        - В каком смысле не можешь?
        - Не могу, и все тут. Как будто там стена поперек моей жизни, и я не могу перебраться через эту стену. Я застряла. Прохода нет.
        - Сколько тебе лет? - спросил я, поспешно делая заметки в блокноте.
        - Думаю, около четырех с половиной.
        До чего же поразительно это состояние сознания, именуемое гипнозом: как будто наша жизнь в некотором роде картинная галерея, по которой мы путешествуем, сохраняя разум взрослого человека. Стена. Очень, очень интересно. Я решил, что мы увидели достаточно экспонатов в этом конкретном ментальном музее, и разбудил Джессику. Считаные мгновения между трансом и полным осознанием она казалась чистой и открытой, как Священное Писание. Затем моя клиентка вспомнила, где находится и чем занята, и от внезапно пробудившегося коварства ее лицо уподобилось небу при плохой погоде.
        - Ну, мистер Рук, сопутствовал ли вам успех? Сумели ли вы надо мной надругаться?
        - О, это было весьма поучительно. Ты что-нибудь помнишь?
        - Не знаю. Не уверена. Что-то насчет стены? Если вы понимаете, о чем я. Мне самой все кажется… таким смутным. Я не думала, что будет так. Думала, что все запомню. Вы могли надо мной надругаться, а я бы даже ничего не поняла.
        - Заверяю вас, мисс Колдуэлл, ваша добродетель ничуть не пострадала.
        - Жалость какая.
        - Скажи мне, каково твое самое раннее воспоминание? Поразмысли как следует.
        - Дайте подумать: я помню, как каталась на качелях в виде лодки в парке аттракционов в Брее. Помню, как папа раскачивал лодку все сильней и сильней и мама твердила, чтобы он прекратил меня пугать, хотя на самом деле это она сама испугалась. А мне, кажется, было очень хорошо.
        - Что-нибудь до этого?
        На ее лице промелькнула гримаса сосредоточенности.
        - Нет. А я должна что-то помнить?
        - Сколько тебе было лет, когда ты каталась на качелях в Брее?
        - О, около пяти. Да, точно пять. Кажется, это был мой пятый день рождения. Да, определенно - мой пятый день рождения.
        - И ты ничего не можешь вспомнить до своего пятого дня рождения?
        - Нет. А надо? Это ненормально?
        - Ну, думаю, на сегодня хватит, - сказал я вместо ответа на ее вопрос. - Если встретишься с мисс Фэншоу, она назначит тебе встречу на следующей неделе. Спасибо, Джессика, это был крайне воодушевляющий сеанс.
        Дверь кабинета хлопнула, а через несколько мгновений задребезжало стекло в двери офиса. Я услышал, как мисс Фэншоу пыхтит, сопит и ворчит, явно сердито и без надобности перекладывая бумаги.
        Да уж, маленькая чепухня!

4
        Великая скорбь [42 - Имеется в виду библейский термин, означающий время сильнейшего горя и жестоких страданий человечества.] и преследования. С первыми проблесками зари сопровождаемый псами разгневанный викарий в резиновых сапогах решительным шагом пересек приходской луг и потребовал, чтобы два определенно нежеланных босяка тотчас же, tout de suite [43 - Tout de suite - немедленно, сейчас же (фр.).], убрались с его собственности - шагайте-шагайте, пошли вон! В случае неподчинения он грозил без малейших проволочек вызвать констебля. Как выяснилось, после полудня дом викария должна была благословить визитом стайка ясноликих евангелистов, планирующих посвятить выходные прилежному, послушному, вдумчивому изучению Священного Писания и хоровому исполнению гимнов о Драгоценных жемчужинах [44 - Еще подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее (Мф. 13:45 - 46).], которые таятся под кожаным переплетом - тут он и сам пропел гамму, - Бэ-и-бэ-ли-и, и просто немыслимо, чтобы сие образцовое, убеленное кровью [45 - Я
сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца (Откр 7:14).] рвение омрачила чрезмерная близость джентльменов с большой дороги, то бишь лудильщиков, то бишь бродяг, то бишь босяков.
        - «Религиозные преследования могут скрываться под маской ошибочного и чрезмерно усердного благочестия» [46 - Цитата из речи парламентария и публициста Эдмунда Бёрка (1729 - 1797) от 18 февраля 1788 года.], - посетовал Гонзага, перелезая через мокрую от росы живую изгородь на главную дорогу. Переход от Нагмамары к In Quotationem [47 - In Quotationem - процитированное в кавычках (лат.).] обычно делал его обидчивым, предвещая резкий прирост мозговых извилин.
        Там, где главная дорога вышла к пасторально увитому плющом каменному мосту над рекой, Гонзага приостановился, чтобы перевести дух у стены Ирландского общества взаимопомощи лесников и давая Тиресию время изучить миф-линии.
        - «Там, где горы Морн спускаются к морю…» [48 - Цитата из песни ирландского музыканта Перси Френча (1854 - 1920) «The Mountains of Mourne» (англ. «Горы Морн»).] - безутешно вывел Гонзага, затем сорвался с места, будто взявший след пойнтер: нырнул в общественную урну на фонарном столбе и вытащил пустую бутылку из-под «Мортонс Ред Харт Гиннесс».
        Лагерь они разбили на длинной полосе земли с видом на озеро, известное в этой местности - о чем сообщил Тиресий напарнику, почерпнув сведения из миф-линий, - под названием Фиддлерс Грин.
        - «Легенда гласит, что сам великий Турлоу О’Кэролан, дуайен слепых арфистов Ирландии, посетил устроенный в деревне праздник, для которого сочинил специальную хоп-джигу и назвал ее „Фиддлерс Грин“». - Тиресий напел несколько тактов. Гонзага прилег среди отяжелевшей от семян травы, взирая поверх голубого водоема на горы Карлингфорд.
        Потом он разжег огонь при помощи огнива и заварил чай в подвешенном к палке чугунном котелке. Два босяка давным-давно перестали удивляться собственному умению выживать - причем весьма неплохо - благодаря хламу и объедкам. Оба, однако, разделяли необъяснимое для них самих пристрастие к хорошему чаю. Тиресий потягивал напиток из банки из-под джема и созерцал облака.
        - Галеасы, триремы и фелюги плывут по потоку сознания, - прошептал он. Гонзага уже погрузился в пространство сновидений, и размышления Тиресия были адресованы ему самому. - Два незаконнорожденных государства, - продолжил он, растянувшись на нагретом солнцем склоне холма одной страны и глядя через воду на холмы другой. - Боюсь, неизбежную цену компромисса в итоге заплатит каждый мужчина, женщина и ребенок отсюда и оттуда. Вот в чем трагедия основания двух государств на столь непрочном фундаменте, как мифология. Мифы, мой дорогой Гого. Нельзя построить государство на мифах, нельзя накормить мифами детей, нельзя перемалывать мифы на мельницах и фабриках. Мифы не укроют от дождя, не согреют холодной зимой. Не утешат, когда ты стар, одинок, испуган или в чем-то нуждаешься. И все же детей ими кормят с младенчества… Ты же помнишь славного короля Билли на белом скакуне. 1690 год, битва при Бойне, «Не сдаемся!»; «Вновь государство», «Арфа, что в залах Тары звучала», Кухулин, прикованный к стоячему камню, окруженный врагами, мученики 1916 года, «Мальчишка-солдат ушел на войну…» [49 - Король Билли -
Вильгельм III Оранский; его портрет верхом на белом коне был широко растиражирован в честь победы в битве при Бойне (1 июля 1690 года), крупнейшем сражении в истории Ирландии. «Не сдаемся!» - девиз защитников города Дерри во время осады в 1689 году. «Вновь государство» (A Nation Once Again) - патриотическая песня, которую сочинил ирландский писатель и политический активист Томас Осборн Дэвис в 40-х годах XIX века. «Арфа, что в залах Тары звучала» (The Harp that once through Tara’s Halls) - патриотическая песня на стихи ирландского поэта XIX века Томаса Мура. Кухулин - герой ирландского эпоса, полубог, сын и земное воплощение Луга. «Мальчишка-солдат ушел на войну» - искаженное начало патриотической песни на стихи Томаса Мура «The Minstrel Boy» (в оригинале на войну уходит мальчик-менестрель).]
        - «Лицемерие - это дань уважения, которую порок воздает добродетели», - пробормотал Гонзага.
        - Ах, Гого, мсье герцог де Ларошфуко был прав.
        Когда ночь укрыла горы и лес, парочка покинула лагерь и поднялась по овечьей тропе к камню. Вблизи от узла потаенный талант Гонзаги развернулся в полную силу. Его нос вел их вверх по склону через заросли травы, порхание сумеречных бабочек и хвойные деревья, высаженные под руководством Министерства сельского хозяйства, рыболовства и лесоводства. На плоской вершине возвышался массивный валун - эрратический, как уточнил Тиресий, - оставшийся на холме со времен той эпохи, когда ледники покидали Ирландию.
        - Ан-Хлох-Вор. - Тиресий выудил имя из миф-линий. - Великий камень, который по-английски называют Клохмор.
        Гонзага суетился вокруг валуна, трогая, нюхая, поднимая с земли камешки, грязь и листья, чтобы попробовать их на вкус. Припозднившаяся пара с силихем-терьером, увидев бродяг, замерла у изгороди на опушке и пересмотрела свои планы на сумеречный моцион.
        Содержимое заплечного мешка было вытряхнуто на землю, и Гонзага принялся перебирать причудливую коллекцию всякой всячины: латунную пуговицу с изображением якоря; пучок чаячьих перьев, перевязанный бечевкой; сосновые шишки; камни, отшлифованные морем; пачку сигарет «Нейви кат» («Этот факт известен совсем не в той степени, в какой должен быть, но моряк, чье изображение украшает пачку, - Чарльз Стюарт Парнелл»); раковины улиток; кусок старой автомобильной покрышки; очки без линз. Вещей для такого маленького мешка было многовато. Бродяга взвесил каждый предмет в руке и либо вернул его в мешок, либо аккуратно положил на траву. Завершив отбор, прижался ухом к камню и двинулся вокруг, постукивая по валуну серебряным наперстком, водруженным на указательный палец правой руки. Тиресий протирал свои очки в свете восходящей мятежной луны и прислушивался к голосу ветра в лесу. Он чувствовал, как приближаются, скапливаются, объявляют о своем присутствии на границе между Мигмусом и Землей фагусы.
        Используя моток бечевки в качестве приспособления для триангуляции, Гонзага начал отмечать ряд точек относительно камня. Одни находились у подножия громадины, другие - значительно ниже границы леса. Облака поднялись над водой и унеслись в небо, заслоняя лик луны. Тиресий надел очищенные очки, и вершина холма ожила, засияв миф-линиями - тропинками и узорами, которые за десять тысяч легендарных лет впечатались в ландшафт. Миф-линии текли и кружились возле камня, словно таинственные серебристые реки, наполненные утонувшими лицами, фагусами, различными проявлениями базовых архетипов из местных историй и песен. Гонзага двигался по реке лиц, расставляя предметы из своей коллекции на стыках линий разметки: четыре аккуратно сложенные сосновые шишки - среди деревьев; бутылка «Мортонс Ред Харт Гиннесс» - у изгороди, возле входа на лесную тропу; вот сюда - небольшой дольмен из отполированной морем гальки, а вон туда - окаменелость-белемнит; здесь будет спираль из раковин улиток и окурков, а там - перо и еще перо, перьев чайки много не бывает. Полночь приблизилась и миновала; рассвет настойчиво замаячил на
краю теплой ночи раннего лета. Вырисовывалась закономерность. Гонзага обвивал стоячий валун комплексом циклоид и эндоциклоид, круговоротом спиралей и изгибов. Через очки Тиресий наблюдал, как миф-линии разрушаются, зацикливаются, превращаются в бесплодные водовороты и завихрения, сплетаются в кокон из огней и лиц.
        Ан-Хлох-Вор стоял в центре колеса, сияющего в абсолютной тьме. Тиресий присоединился к Гонзаге в самом сердце вихря. Гонзага достал из жилетного кармана пенни Свободного государства и продемонстрировал товарищу.
        Тиресий снял очки, кивнул.
        Гонзага вставил монетку в трещину на валуне.
        Внезапный ветерок побеспокоил деревья, всколыхнул сальные пряди и одежду бродяг, подвинул жесткие чаячьи перья. Боязливые вспышки света, мелкие молнии спазматически забегали по изгибам и спиралям плетения Гонзаги, затерялись в предрассветной темноте. Туман собрался по периметру лабиринта, из него соткалось лицо - множество лиц в одном, - чьи черты плавились и преображались; старик, юноша, мудрец, шут.
        - Выбирает неоригинальный облик, - пробормотал Тиресий. - Вероятно, это более мощный местный фагус, подыскивающий среди своих воплощений сообразное нынешнему коллективному бессознательному.
        Меняющиеся лица беззвучно вопили в стене тумана. Гонзага прижался лицом к камню, лаская гранит Морна пальцами, губами. Под его прикосновением - нежным, как первый любовный опыт священника, - камень размягчился, растаял. Пенни Свободного государства канул в недра. На одно мгновение монетка засветилась там, в сердце валуна. В свете робкой, судорожной зари двое мужчин увидели, как знаки и указатели лабиринта становятся нематериальными, как почва поглощает их: раковину улитки, перо чайки, латунную пуговицу, пивную бутылку.
        Кто знатностью, богатством кто кичится,
        А кто во славе видит жизни суть -
        В час роковой один финал случится:
        Во тьму могил ведет последний путь.[50 - Томас Грей, «Elegy Written in a Country Churchyard» («Элегия, написанная на сельском кладбище», 1750).]
        Такими словами Гонзага с сожалением попрощался с Чарльзом Стюартом Парнеллом в костюме моряка.
        Пузырь тумана, а с ним и лица растворились, издав напоследок тихий вопль, когда предвестники восхода наконец исполнили свое обещание за горой Слив-Мартин. Тиресий перевел дух, расправил цыплячью грудь и вдохнул свет.
        - Великий и славный день, мой дорогой Гого, - всецело великий и славный день.
        - «Тот, в чьей груди горит источник света, и в полночь ярким солнцем озарен; а тот, чьи мысли низки, сердце черно…» [51 - «…впотьмах бредет и в ясную погоду. Он сам - своя темница». Джон Мильтон, пьеса «Комос» (1634), пер. Ю. Корнеева.] - Гонзага оставил цитату незаконченной.
        Тиресий стоял, склонив голову набок, раздувая ноздри, как будто почуял что-то на ветру.
        - Странно… да, странно. Такое чувство, что… нет, ничего. Прости, что потревожил тебя, старый друг. На кратчайший миг мне показалось, что… нет, я просто устал - устал как собака. Мы уже не так молоды, как раньше. Идем, Гого, - отведаем благословенного чаю, если заварки хватит еще на котелок…

5
        Сцена:
        СТЕКЛЯННАЯ БАШНЯ [52 - В ирландских мифах стеклянная башня была обиталищем демона-фомора по имени Балор Дурной Глаз; в другой такой же башне он держал в плену свою дочь Этлинн, поскольку было предсказано, что предводитель фоморов падет от руки собственного внука (которым в итоге оказался Луг Длиннорукий).] вырастает из темно-серого моря. Стены башни отвесные, поверхность гладкая, неприступная. На море волнение, и влекомые ветром волны разбиваются об основание башни.
        ВОЛНА ДУБЛИНСКОГО ЗАЛИВА № 7:Эге-гей, ребятки, эй, ребятишечки, разогнались и плюх, разогнались и плюх, не отдыхаем, не отлыниваем, не увиливаем, не прогуливаем, никаких больничных, каникул, праздников, ярмарок, фестивалей, поминальных дней, забыли про Рождество, Пасху, Святого Пэдди, госпадибоже, боженька, Иисусе, разогнались и плюх, разогнались и плюх, мы должны этот берег превратить в песок до конца тысячелетия, ребята!
        ПЕСОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК:Прошу прощения, просто хотел предупредить, что в этом сне я не играю никакой роли, спасибо за внимание.
        Чайки, очень похожие на лебедей (или лебеди, очень похожие на чаек), летают вокруг башни. Они скованы посредством ошейников и цепей из красного золота.
        ЧАЙКОЛЕБЕДИ/ЛЕБЕДЕЧАЙКИ:Эскадрилья вызывает башню, эскадрилья вызывает башню, бандиты на десять часов, на десять часов - парни, разберемся с ними! Вж-ж-ж-жу-у-у-ухПЫЩЬпыщь…
        СТЕКЛЯННАЯ БАШНЯ гудит на ветру, точь-в-точь как если намочить палец в вине и провести им по кракракраю бокала.
        БОКАЛ:О-о-о-о-о-ом-м-м-м-м…
        Разгневанные тучи собираются вокруг СТЕКЛЯННОЙ БАШНИ, как болельщики на финале Всеирландского футбольного чемпионата в Кроук-парке.
        ФУТБОЛЬНЫЕ ФАНАТЫ:Мы пришли из Типперери, папу римского имели!
        Хотя повсюду бушует шторм и низко нависают черные тучи, вершину СТЕКЛЯННОЙ БАШНИ освещает одинокий луч чистого солнечного света.
        ПЕВЦЫ РОЖДЕСТВЕНСКИХ ГИМНОВ:
        Носки стирали пастухи,
        Стоял меж ними таз.
        Тут мыло «Санлайт» [53 - «Санлайт» (Sunlight) - букв. солнечный свет (англ.); реальная торговая марка средств для стирки, зарегистрированная в 1884 году.]к ним пришло,
        О нем пойдет рассказ.
        При ближайшем рассмотрении видно, что верх СТЕКЛЯННОЙ БАШНИ представляет собой солнечные часы. На циферблате расположен сад: фонтаны, лабиринты, перголы, беседки, итальянские сады, живые статуи, нимфы, фавны, сатиры, херувимы, планетарии, розы, вино и т. д. В центре небольшой лужайки стоят два дерева. На одном бутоны, цветы, спелые плоды и вперемешку зеленые и сухие листья. Другое как будто составлено из двух половин с границей от корня до кроны: по одну сторону зеленеет листва, по другую полыхает пламя.
        ПЕРВОЕ ДРЕВО:
        Все времена года в одном,
        И одно на все времена года,
        Зеленый, коричневый лист,
        Цветок, бутон,
        Спелый золотистый плод,
        Голые зимние ветви
        Времена жизни
        И все - одно время
        Все дни одной жизни
        Жизнь за один день.
        Древу аккомпанирует объединенный хор нимф, фавнов, сатиров, живых статуй, херувимов, водных органов, эоловых арф, поющих птиц, хрюкающих свиней, механических оркестров, исполняющих музыку сфер.
        ВТОРОЕ ДРЕВО: Пожар! Пожар! Дзыньдзыньдзыньдзыньдзынь! Девять-девять-девять! Девять-девять-девять! Здравствуйте, с кем вас соединить - пожарная служба, полиция, скорая помощь? Пожар! Пожар! Горю! Вызовите Моисея! Вызовите дитя пылающее [54 - Отсылка к стихотворению The Burning Babe («Пылающее дитя») Роберта Саутвелла, английского поэта, священника и мученика XVI века.] купину неопалимую с дитем вкупе пыль выпалить пылая в купине помогите спасите на помощь!
        Входит КОРОЛЕВА ФЕЙ [55 - Непереводимая игра слов: архаичная формулировка оригинала (The Faerie Queene) указывает на отсылку к одноименной незаконченной поэме Эдмунда Спенсера (1590).], одетая с ног до головы в горностай по три фунта три шиллинга шесть пенсов за милю на распродаже, купленный на втором этаже галантереи «Арнотт». Ее корона - огромная крышка от бутылки «Карлинг Блэк Лейбл», вверх тормашками.
        КОРОЛЕВА ФЕЙ:Джессика! Джессика! Джессика!
        Музыка звенит как лед в стаканах для виски.
        ДЖОН ДЖЕЙМСОН, ОЛД БУШМИЛЛС, ПЭДДИ, ПАУЭРС И КОМПАНИЯ:
        Шатался по свету бродягой…
        Немало так минуло лет…
        А главное, не был я скрягой…
        Виски - вот весь мой секрет…
        КОРОЛЕВА ФЕЙ улыбается, обнажая зубы Дракулы…
        (ДУБЛИНСКИЕ ДАНТИСТЫ:
        Дважды в день, дважды в день.
        Сверху вниз, сверху вниз,
        Чтоб сверкали от чистоты.)
        …блестящие от крови. Она проводит тыльной стороной ладони по влажным губам, замечает кровь. Смущенная, вытирает руку о свою горностаевую накидку (три фунта три шиллинга шесть пенсов за милю и т. д.), которая к настоящему времени увеличилась в размерах и, свисая с края сада на поверхности солнечных часов, ниспадает вдоль стены СТЕКЛЯННОЙ БАШНИ.
        ГОРНОСТАЙ АРНОТТА:
        Эти капли крови, о, эти капли крови,
        Эти капли крови на полуночном снегу…
        КОРОЛЕВА ФЕЙ:Джессика, Джессика, пожалуйста, Джессика, я люблю тебя, Джессика, я люблю тебя…
        ДЖЕССИКА просыпается с раскалывающейся головой, бешено колотящимся сердцем, вся в поту.
        ГОЛОС БУДИЛЬНИКА:Дзынь-дзынь-дзынь! Дзынь-дзынь-дзынь! Половина девятого, яркая и солнечная суббота, половина девятого, веселись и порхай, грусть-печали не знай, половина девятого, утро наступило, йо-хо!
        Свет струится через окно, рисует на стеганом покрывале решетку из теней. Снаружи доносятся звуки улиц: клацанье и цоканье каблуков; звяканье конской сбруи; грохот трамваев; хлопанье почтовых ящиков. Изнутри дома долетают бульканье водопровода и манящий аромат жарящегося бекона.
        ДЖЕССИКА:Госпадибоже, вот это сон!
        Феномен суперсубботы (с упором на «супер», а не на «субботу») заключался в одном из тех редких календарных совпадений, когда согласно графикам работы больницы Уэсли, конторы «Даджен и Гоувс: управомоченные землемеры» и ресторана Мэнгана всем трем девушкам давали выходной в один и тот же день. Суперсуббота была ожидаемым явлением, ею наслаждались с мрачным энтузиазмом, как праздником в кругу семьи: ни дождь, ни град, ни революция не помешали бы выжать из суперсубботы все удовольствие до последней капли.
        В дублинском трамвае не ездят, а путешествуют. Он весь из латуни и дерева, а над открытой всем ветрам верхней площадкой бегут провода, наполняя ее морским запахом озона, так что просто невозможно не думать о причалах и почтовых пароходах; не хватает только праздничных флажков на каждом телеграфном и фонарном столбе. На задних сиденьях верхней площадки разговор зашел о парнях. Джессика поведала Эм и Роззи о мужчине, которого повстречала в трамвае.
        - Получается, я врала вам обеим, когда мы были у Роззи; однако этот настоящий.
        - Как в тот раз, когда ты поклялась на Библии, что видела Кларка Гейбла выходящим из большого автомобиля возле отеля «Шелбурн»?
        Отец Джессики был убежден, что клятва на Библии - пример тщеславия, принижающего Священное Писание, что давало его дочери исчерпывающие основания своекорыстно злоупотреблять Заветами.
        - Ткнуть бы вас обеих чем-нибудь острым в жопу, да не один раз!
        Трамвай высадил троицу у Банка Ирландии, пересек Лиффи и отправился в холодные, неблагополучные районы Северного Дублина, где, по словам Чарли Колдуэлла, те штуки, которые надевают на ноги, зовут «ногавками», тем самым доказывая - если доказательства вообще нужны, - что Южный Дублин во всех смыслах превосходит Северный. Девушки пообедали в ресторане, который был им слегка не по средствам; слышать обращение «мадам» в конце недели, на протяжении которой говоришь «мадам» другим женщинам, было для Джессики приятной роскошью. Потом подруги отправились по Графтон-стрит, мимо манящей дороговизны «Суитцерс» и «Браун-Томас», к Гайети-Грин.
        Гайети-Грин, зайки мои, котятки, гадкие мои утятки: назвать это место «блошиным рынком» - значит оскорбить каждую изысканную и благородную блоху из тех изобильных орд, коим здешние троглодиты торговли предоставили крышу над головой. Назовите его лабиринтом со стеклянной крышей, назовите голкондой с опционом покупателя [56 - Опцион покупателя - соглашение между продавцом и покупателем, по которому последний получает право на протяжении определенного периода купить некий товар по оговоренной цене.], где богатства легендарного царя Соломона лежат грудами и мерцают под яркими цветными лампочками (по непонятной причине синие вечно не работают), где в воздухе витает запах горячего жира, смешанный с вонью мочи от алкашей в лоснящихся штанах и теплым, масляным смрадом женщин в менопаузе, где какаду декламируют непристойные лимерики и на отрезке пути в десять шагов можно услышать десять разных мелодий, от новеньких пластинок Джанго Рейнхардта и Луи Армстронга до примитивных завываний исполнителей баллад, чьи подбородки поросли седой щетиной, а очи, ослепшие от газа под Ипром, навеки устремлены на лик
какой-нибудь Прекрасной Кейтлин из местечка с названием вроде Гарикеннеди, где карманников обворовывают коллеги по ремеслу, а полицейские попадаются так же редко, как оранжист в соборе Святого Петра, и разносчики с лавочниками кричат: покупаем берем мимо не проходим ближе подходим, пять штук за шиллинг, да-да пять за шиллинг, лучше не бывает, супер-пупер-дупер выгодная сделка, если что деньги взад, что крупный шрифт дает то мелкий отнимает.
        Гайети-Грин: где еще в этой цветущей Господней Вселенной можно купить дюжину пышек, череп маленького Бриана Бору [57 - Бриан Бору - верховный король Ирландии в XI веке.], раритетную трехфунтовую банкноту, первое издание Grimorium Verum [58 - Grimorium Verum - «Истинный гримуар» (лат.); оккультный трактат XVI века.], портрет Святейшего Сердца с электрическими глазами, бывшее в употреблении платье с прошлогоднего бального сезона, старый оранжистский котелок, свиные ножки, волшебные синие панталоны по шесть пенсов за пару («Никогда не слышали о волшебных синих панталонах? Расстаньтесь с шестипенсовиком, и посмотрим, сбудется ли ваше самое заветное желание!»), священную медаль папы Пия XII, бутылку святой лурдской воды, открытку в цветах сепии с изображением женщины, вступившей с тамуортским хряком в акт орального непотребства, описание своего настоящего, прошлого и будущего, прочитанное мадам Майзотис, королевой Малого Египта, [59 - Малый Египет - регион в Греции, в Средние века считавшийся родиной цыганского народа и Египтом как таковым, откуда и произошло традиционное для английского языка
именование цыган - «египтяне» (Egyptians, Gypsies).] при помощи чернильного отпечатка ладони на старом экземпляре «Атлон Газетт» и стаканчика джина «Корк Драй» (понятное дело, чтобы душа воспарила); волчок, кладдахское кольцо,[60 - Кладдахское кольцо (англ. Claddagh ring) - традиционное ирландское кольцо в форме рук, которые держат увенчанное короной сердце; символ дружбы, любви и верности.] коробочку ирисок йеллоумэн, от которых даже у мула зубы слипнутся (причем откалывать ириски от общей массы будут молотком), ботинки, познавшие путь до Ташкента и обратно, латунного спаниеля, мешок бананов, раскрашенную вручную открытку с королевой Викторией без намека на акты орального непотребства с чем и кем бы то ни было, фунт знаменитых сосисок из заведения самого Дэви Берна [61 - Паб Дэви Берна (Davy Byrnes) - реальная достопримечательность Дублина, связанная с биографией и творчеством Джеймса Джойса (романами «Дублинцы» и «Улисс»).] (чтоб познать вкус Дублина), галлон портера, короб ассамского чая, иеровоам шампанского, хогсхед хереса,[62 - Иеровоам (иногда жеробом, jeroboam) - французская единица измерения
объема шампанского, равная 3 или 4,5 литра в зависимости от провинции (разновидности винных бутылок традиционно носят имена библейских царей - Ровоама, Мафусаила и т. д.); хогсхед - английская единица измерения объема пива, некоторых разновидностей вина, сидра и т. д., равная примерно 240 литрам.] и вдобавок получить сдачу с шиллинга?
        Джессика обожала это местечко за его вульгарность. Вещи, найденные в темных углах, под паутиной и пылью, ее бесконечно очаровывали. Она так увлеклась, что не заметила, как потеряла Эм и Роззи в маленьком аду с лампами, от жара которых бросало в пот, синим пламенем фритюрниц и скрежещущим, как кирпичная крошка, дублинским акцентом. На прилавке со старыми книгами, не видевшеми дневного света лет двадцать, она нашла экземпляр книжки доктора Эдмунда Цвингли Кроули «Блудница на звере багряном: Истинное учение об Откровении», опубликованной издательством «Файэбренд Пресс» в 1898 году. Стоило оно всего три пенни, и Джессика решила купить его для отца. Чарли Колдуэлл увлекался кальвинистской теологией - к счастью, хобби не переросло в одержимость. Основываясь на разных авторитетных источниках, он доказал, что святой Патрик был первым протестантом, после чего отец Джессики перешел к масштабному переосмыслению Книги Откровения в свете недавних официальных заявлений Святого Престола и событий в сталинской России. Девушка уже собиралась расстаться с тремя пенни, как вдруг среди общего шума чей-то голос
обратился к ней.
        - Сюда, милая, сюда. - Маленькая женщина, высохшая и сморщенная, как первозданное эдемское яблоко, манила ее из-за груды дешевой бижутерии. Джессика огляделась в поисках кого-нибудь еще, кого могла бы иметь в виду старушка. - Да, ты, душа моя. Иди сюда, я тебе кое-что покажу.
        Толпа расступилась, и вакуум втянул Джессику. Крошечная женщина перегнулась через прилавок и раскрыла ладонь. Там лежал браслет: исцарапанный и потускневший от времени, но посверкивающий несомненным золотом.
        - Красивый, да? - спросила крошечная женщина. - Смотри, на нем гравировка есть. - Крученая штуковина мерцала в свете десяти тысяч лампочек. Джессика с трудом разглядела кельтское плетение вроде узора из отцовской книги, по которой она практиковалась в рисовании. Не то корова, не то бык; что-то в этом духе.[63 - По вполне очевидным причинам коров и быков в кельтских и ирландских мифах очень много. Тем не менее, возможно, на браслете была корова из упомянутого ранее мифа о Балоре и его дочери: именно похищение этого животного запустило цепь событий, приведших к рождению Луга Длиннорукого и смерти короля фоморов.] - Хочешь?
        - Мне такое не по карману.
        - А кто говорит про карман? Он предназначен для тебя. - Торговка внезапно схватила Джессику за запястье. Девушка вздрогнула и покрылась гусиной кожей. - Бери его.
        - Я не могу. Принять такую вещь в подарок - это…
        - Он должен быть у тебя. И не возражай.
        Хватка сделалась крепче, рука Джессики как будто попала в костяной капкан. Девушка выругалась и попыталась вырваться. Старуха сипела, хихикала и старалась надеть браслет на сжатый кулак. А потом Джессика узрела его - с ней случился момент ясновидения, сродни тому, на поиски которого мадам Майзотис потратила всю жизнь. Это лицо, этот беглый взгляд через плечо грязной армейской шинели, этот проблеск узнавания, невзирая на море посетителей субботнего рынка, и эта едва заметная улыбка.
        И чары непостижимым образом разрушились. Джессика почувствовала, как пальцы старухи увяли и отвалились, словно осенние листья. Ощутив себя героиней голливудского сна, девушка попыталась пробиться сквозь массовку, но чем сильнее стремилась вперед, тем больше ее толкали и пихали. Да уж, ни одна старлетка не ругалась с таким энтузиазмом, как Джессика Колдуэлл в тот миг, когда незнакомец из трамвая с почти насмешливой улыбкой исчез из вида.
        Девушка вернулась тем же путем, каким продвигалась до этого через толпу, чтобы как следует отчихвостить старушку за прилавком с ювелирной дребеденью, но прилавок исчез. Между киоском с религиозными сувенирами и чайной лавкой пышнотелая бабенка торговала хлопчатобумажными простынями. Вид у нее был мрачный, как у человека, который простоял на рынке весь день и ничегошеньки не продал.
        - Чего вылупилась, прошмандовка?
        - Никогда не видела, чтобы жопа умела наряжаться и разговаривать одновременно, - ответила Джессика и запомнила кое-что из последовавших красочных ругательств: вдруг пригодится.
        Эм и Роззи были заняты актами орального непотребства с рожками мороженого, купленными за полпенни у входа.
        - Где ты шлялась?
        - Где надо. У меня тут кое-какие дела. - Бессмысленно даже пытаться объяснить. Она видела, как подружки поглядывают на часы, проверяя, много ли минут осталось до прихода Колма и Патрика, когда их суперсуббота по-настоящему начнется. А ее - закончится.
        Чтобы избавить их от неприятной миссии по изгнанию своей персоны из компании, Джессика сообщила, что должна вернуться домой к чаепитию, и они приняли отговорку, хотя отлично знали, что это вранье. Когда подруги уходили, Джессика заметила, как их шаг ускорился: они высмотрели своих парней, которые шли против течения толпы покидающих рынок покупателей, сворачивающей вверх по Графтон-стрит. Она с изумлением обнаружила, что вот-вот расплачется. В свои почти восемнадцать она живет в Дублине, и в самый разгар субботы ей некуда и не с кем пойти.
        С характерной мстительностью Джессика напророчила им беду - пожелала, чтобы девочки забеременели, а парни скукожились и позеленели от венерических болезней.
        - Простите, огоньку не найдется?
        Это же он. Он! Она громко сглотнула.
        - Конечно. Вот… - Руки тряслись. Джессике показалось, что ее сейчас хватит удар.
        - Ждете трамвая?
        Она посмотрела на табличку с указанием маршрутов на столбе, как будто впервые увидела - как будто у этой штуки могло быть какое-то другое назначение. Молодой человек ухмыльнулся. Ей это понравилось.
        - Я вас уже не в первый раз вижу, - продолжил он. - Может, провожу до дома, раз уж мы направляемся в одну и ту же сторону?
        Джессика небрежно улыбнулась. Ее язык взбунтовался против голосовых связок. К остановке величественно подкатил трамвай. Звякнул колокольчик, и опоздавшие бросились к дверям.
        - Всецело прекрасный вечер, - сказал молодой человек в шинели, сидя рядом с Джессикой на верхней площадке. - Знаете… надеюсь, вы простите такую откровенность… мне трудно поверить, что у столь миловидной молодой леди нет парня, который пригласил бы ее прогуляться по городу в субботу. Вы уж извините, но это какой-то позор.
        Трамвай проехал перед отелем «Шелбурн». У входа остановилась большая и чрезвычайно блестящая машина. Носильщики и коридорные наперегонки бросились вниз по лестнице, чтобы открыть двери, схватить чемоданы, вытянуться по струнке, выклянчить чаевые. Из автомобиля вышел высокий мужчина с классическими чертами лица и тоненькими усиками. «Вы видели? Неужели это действительно Кларк Гейбл?» Трамвай повернул, объезжая сквер, и голливудская звезда вместе с отелем затерялись в потоке машин. «Это точно был Кларк Гейбл». - «Это Дублин, душа моя - тут может случиться все что угодно».
        Они сидели, выдыхая клубы бледно-голубого дыма «Вудбайн» и обмениваясь дурацкими репликами, как люди, которые слышат неумолимое тиканье часов и понимают, что им придется расстаться, но при этом не могут сделать первый, робкий шаг к тому, чтобы открыться друг другу по-настоящему. Белгрейв-роуд приближалась остановка за остановкой. От вожделения Джессику словно парализовало. Трамвай с шумом остановился, и она встала, спустилась на тротуар.
        Она смотрела трамваю вслед со смесью вины и беспомощности - такое бывает, когда из-за собственного нежелания действовать видишь, как совсем иная, полная чудес жизнь уплывает прочь. Через сотню ярдов трамвай резко остановился, как будто кто-то дернул аварийный шнур. Оказалось, именно это и произошло. В дверях появился силуэт - молодой человек в армейской шинели.
        - Господи, это обойдется вам в пять фунтов! - вскричала Джессика.
        - Оно того стоит, до последнего пенни! - крикнул он в ответ. - Завтра в десять, в Герберт-парке, у пруда?
        И она сказала: да, я там буду, да. Затем трамвай возобновил прерванное блуждание по викторианскому пригороду, а Джессика побежала по Белгрейв-роуд, сжимая в руке экземпляр «Блудницы на звере багряном».

6
        Стены. Облака неведения.[64 - «Облако неведения» (The Cloud of Unknowing) - анонимный трактат конца XIV века, посвященный христианскому мистицизму.] Дыры в воспоминаниях.
        Существуют пути через стены, сквозь туман, существуют также огни, которые озарят любую тьму, и все они известны опытному гипнотизеру-практику. Эти маршруты не столько в буквальном смысле пролегают «через» или «сквозь», сколько позволяют переместиться с одной стороны препятствия на другую, не минуя промежуточное пространство.
        Я не знал, что может находиться за стеной забвения, поэтому тщательно подготовил Джессику с помощью ряда постгипнотических команд, чтобы вывести ее из транса и стереть любые воспоминания о сеансе, если переживание окажется слишком мощным.
        Затем мы вместе изведали разницу между «не помнить» и «не знать».
        - У речной дамбы припаркованы фургоны. У фургонов борта из ткани. Кажется, зеленая холстина. Оттуда выпрыгивают мужчины. У них вокруг голеней обернуто что-то вроде бинтов. Бинты зеленые, как и холстина. Мы наблюдаем из окна, но, когда видим мужчин, папа заставляет нас лечь на пол и спрятаться под столом. Почему? Это плохие люди? Они кричат; у них забавный акцент. Потом мы слышим выстрелы. Пуля попадает в окно. Странно, но я вздрагиваю не от звука выстрела, а от грохота падающего стекла. В потолке появляется большая дырка. Пуля летела снизу вверх.
        Мы слышим, как по улице бегают люди, в воздухе стоит запах парафина. Мама говорит: «Боже милостивый, что с нами будет?» - и начинает тихо плакать. Снова слышны голоса. Они звучат уродливо, самодовольно. Я думаю: похоже на собачий лай. Затем… бабах! Пожар! Пожар! Они подожгли дома на обоих концах набережной! Подожгли дома! Мы спускаемся вниз, чтобы выйти. Открываем входную дверь, а там стоит мужчина в черно-коричневой униформе. У него винтовка. Он говорит: «О нет, только не ты, Пэдди. Ты никуда не денешься, старина!» - и поднимает винтовку. Мы захлопываем дверь, бежим обратно вверх по лестнице. Раздаются выстрелы. Я вижу, как внутренняя часть двери разлетается на длинные белые щепки. Понимаете, что они делают? Стреляют в любого, кто попытается убежать. Хотят, чтобы мы все сгорели.
        Огонь распространяется по крышам. В сточные канавы стекает расплавленный свинец. Дом номер три уже исчез, номер четыре горит, номер пять только что загорелся, а номера шесть и семь дымятся. Слышны выстрелы, крики, визг и топот бегущих людей. Комната наполняется дымом. Я ничего не вижу, я не могу дышать! Не могу дышать! Становится так жарко. Где пожарная команда? Почему никто не приехал? Что им помешало? Пусть там «черно-пегие» [65 - «Черно-пегие» (The Black and Tans) - временная полиция, выступавшая на стороне Великобритании во время Ирландской войны за независимость (1919 - 1921).], мы должны выбраться. Мы рвемся к входной двери, но внизу все горит. Коридор полон дыма и пламени. Мы не можем выйти. Мы не можем выйти - мы в ловушке!
        Мы у окна. Это единственный выход. На улице внизу люди - наши знакомые, не «черно-пегие». Те возвращаются в свои крытые холстиной фургоны. Люди кричат: «Не прыгайте. Не прыгайте, держитесь, пожарная команда уже тут». Они пришли! Они спасут нас. У пожарных серебряные шлемы. В свете пламени шлемы кажутся золотыми. Они достают такую ткань… как же она называется?
        - Брезент.
        - Да, и разматывают шланги. Это пожарные; они пришли, чтобы спасти нас. Они кричат, чтобы мы прыгали. Я сомневаюсь, ужасно высоко. Люди внизу похожи на муравьев, а вовсе не на людей. Они смотрят на нас. Никто не смотрит на «черно-пегих». Посмотрите на «черно-пегих», они же перерезают шланги, пожарные шланги! Сейчас нам придется прыгать. Но тут очень, очень высоко, держись за меня. Мамочка, не дай мне выскользнуть.
        Джессика закричала.
        - Крыша обвалилась. Крыша обвалилась. Мама… папа… я их не вижу. Везде огонь… Мамочка… папочка… где вы? Я их не вижу, я вижу, что на них упала балка… я вижу папино лицо и руки, они горят…
        - Все в порядке, Джессика. Все в порядке. Посмотри в окно. Не оглядывайся на комнату. Выгляни в окно. Скажи мне, что ты видишь?
        - Людей, они кричат мне, чтобы я прыгнула, но я не могу прыгнуть, это слишком высоко. Я не могу прыгнуть. Я хочу к маме, но ее нет, она горит. Мне никто не поможет. Я тоже сгорю. Мне никто не поможет, кроме Стража и Прядильщика Снов. Я бы хотела, чтобы они пришли и все исправили, как обещала старуха. Она говорила, что они будут присматривать за мной и проследят, чтобы мне не причинили вреда.
        Погруженная в транс Джессика замерла, повинуясь моему указанию. Начиная с этого момента каждый шаг требовал осторожности. Возможно, мы в буквальном смысле ходим по краю пропасти. В голову не приходило, что в ее памяти могут таиться такие ужасы.
        - Расскажи мне об этих людях, Джессика: Страже, Прядильщике Снов и старухе. Кто они такие?
        Ужас на ее лице уступил место блаженной ностальгии.
        - Страж и Прядильщик Снов присматривают за мной, когда я сплю. У Стража есть волшебные очки, через которые видно землю до самого края, и он может заметить то, что способно причинить мне вред, пока оно еще далеко, а Прядильщик Снов запускает руку в свой мешок, где хранит вещи, из которых сделаны сны, нанизывает их, как бусины, и развешивает вокруг моей кровати. Старуха мне про них рассказала - про того, кто насылает сны, и того, кто охраняет меня, пока я сплю. Раньше казалось, что я вижу их в ногах кровати - двух стариков, одного высокого и худого, другого маленького и кругленького, и оба заботятся обо мне.
        - Спасибо, Джессика. Пожалуйста, вернись в ночь пожара.
        Поразительно, как на ее лице вновь отразился ужас четырехлетней малышки, угодившей в самый жуткий кошмар, какой только можно вообразить.
        - Я хотела, чтобы они пришли. Я хотела, чтобы они мне помогли, как обещала старуха. Она сказала, что они обо мне позаботятся, но где они? Почему не приходят? Почему не помогут? Пламя… пламя… Огонь повсюду. Языки пламени прыгают вокруг меня, тянутся ко мне. Куда я ни кинусь, везде огонь. Ничего не осталось, только пламя. Я чувствую, как мое лицо горит. Моя ночнушка… та, которая с цветочками… она дымится. Пламя касается подола. Она горит, я горю. Я пытаюсь сбить огонь, но он обжигает мне руки. Я горю, горю!
        Мое сердце бешено колотилось. Я с трудом подыскал слова, чтобы попросить Джессику продолжать.
        - А потом вижу: рука! Там рука. Она чем-то посыпает пламя - и мою ночнушку, и меня, - и оно похоже на пыль. Пламя гаснет! Там, куда падает пыль, огонь гаснет. Это они. Они пришли! Наконец-то! Старуха сказала, что они присмотрят за мной и не допустят, чтобы мне причинили вред. Один из них поднимает меня - высокий, Страж. Он не совсем такой, каким я его представляла, но люди никогда не бывают такими, как ты о них думаешь. Другой - Прядильщик Снов. Он идет впереди, рассыпая пыль снов из своего мешка со сновидениями, и там, где падает пыль снов, пламя гаснет. Они выносят меня, опускают на землю. Вокруг люди. Я озираюсь, но не вижу моих спасителей. Они ушли. Интересно, куда они подевались?
        Я тяжело вздохнул. Эмоциональный накал был ошеломляющим. Время от времени, слушая рассказ Джессики, я как будто переносился туда во плоти.
        - На сегодня хватит, Джессика. Спасибо, это было очень поучительно. Можешь вернуться. - Я провел ее по уровням гипнотической внушаемости до полного сознания. Она покачала головой.
        - У меня охре… ужасная мигрень. Вы что-нибудь узнали?
        Я порылся в ящике стола в поисках аспирина и попросил мисс Фэншоу заварить нам свой превосходный чай.
        - Многое. Ты что-то помнишь?
        - Ничегошеньки. Впрочем, кажется, я побывала в каком-то жарком месте. Вся мокрая. Ой, простите. Это был ад, куда попадают те, кто врет и сквернословит?
        Когда черный чай высшего сорта от мисс Фэншоу и две таблетки аспирина принесли плоды и я благополучно вверил Джессику дублинскому общественному транспорту, появилась возможность просмотреть сделанные во время сеанса записи. Оказавшись в крайне опасной ситуации, когда ее жизнь была под угрозой, Джессика призвала детские воспоминания о мистических хранителях, и каким-то образом спасители из плоти и крови, как будто наделенные волшебными дарами, действительно пришли ей на помощь.
        Дежавю обрушилось на меня, как физически ощутимый удар, и я пошатнулся. Туман забвения, накрывший мой собственный разум, внезапно рассеялся, как настоящий туман под лучами солнца. Я соединил фрагменты знаний, которые пылились, заброшенные и забытые, как будто снял с витрин музейные экспонаты: произошла божественная вспышка, и я понял. Не все - даже не одну десятую, не одну сотую, - но начал понимать. Я прозрел.

7
        О чем разглагольствовал Тиресий во время их с Гонзагой пешего путешествия из деревни Ростревор в городок Ньюри и дальше на юго-запад, к прекрасным, воспетым в преданиях и балладах крутым склонам Слив-Гуллиона?
        О предполагаемой третьей, пропавшей книге Аристотеля; искусстве и науке разведения коз; доктрине возрождения через крещение; именах и сути призраков; пищевом и моральном превосходстве вегетарианства; причинах и последствиях краха Уолл-стрит и его влиянии на мировую торговлю; процессе брожения, посредством которого молоко превращается в йогурт, и его роли в жизни великих кочевых народов; об их мафусаиловом долголетии; его роли в имперских устремлениях Чингисхана; недавних успехах Бенито Муссолини в Италии и все более грозном статусе Адольфа Гитлера в контексте судьбы Веймарской республики; пользе либо бесполезности мускатного ореха в рисовом пудинге; родительном падеже и сослагательном наклонении в ирландском, с особым вниманием к слову guirin, чьи многочисленные варианты перевода включают мертвую ворону; избыток кишечных газов; настойчивое открывание нижней половины двери из двух частей; медленное прокалывание велосипедной шины; желчного полицейского; карбункул на третьем пальце ноги; характерное свойство лунного света в Килтрасне в последние выходные июня; отплытие в море на надутом свином
пузыре; распутство преподавателей-практикантов; разочарование от того, что стакан бренди опустел раньше, чем ожидалось; заячьи зигзаги; разновидность пудинга, который готовят на Михайлов день из картофеля, свиной крови и пюре из угрей; неприятную ситуацию, когда каждая попытка что-то исправить приводит лишь к ухудшению; скабрезного священника.
        По какой причине Тиресий прервал означенные рассуждения примерно в двадцать минут десятого утром, где-то в двух милях и трех фарлонгах от Ньюри, на подходе к деревне Бессбрук?
        До него дошло, что попутчик не слушает его монологи с обычной сосредоточенностью.
        Действительно, Гонзага стоял на насыпи у обочины дороги, глядя поверх живой изгороди куда-то на юг. Ноздри Гонзаги были несколько раздуты, и он, похоже, увлеченно нюхал воздух.
        Какова была реакция Тиресия на эти действия?
        Он понял, что Гонзага находится в состоянии значительного волнения, что заставило его (Тиресия) озвучить вопрос о причине беспокойства Гонзаги.
        Каков был ответ Гонзаги?
        (Безупречным пятистопным ямбом) Что, по-видимому, произошла какая-то катавасия в миф-линиях далеко к югу от них; что ему кажется, будто какая-то титаническая сила скручивает и ломает миф-линии, переделывая их в новые, тревожные конфигурации. Особенно беспокоил тот факт, что эти события происходили в районе, который они уже очистили от фагусов и запечатали.
        Опишите последующие действия Тиресия.
        Вынимает очки из нагрудного кармана; надевает; мгновенно видит на горизонте колоссальную темную массу, похожую на грозовую тучу, пронизанную пурпурными молниями и окруженную обрывками миф-линий длиной в десятки миль, которые колышутся над землей и разбрасывают повсюду фагусы.
        Какое слово лучше всего описывает реакцию Тиресия на откровение, дарованное очками?
        Испуг.
        Какое немедленное и твердое решение приняли путники ввиду тревожного поворота событий?
        Отказаться от текущей задачи у прекрасных склонов Слив-Гуллиона и без проволочек отправиться на юг с целью изучения защитных сооружений, которые ранее воздвигли и проинспектировали, рассчитывая сдержать и обезвредить именно такие всплески энергии Мигмуса.
        Каков был последний комментарий Тиресия, прежде чем они двинулись на юг?
        Что он опасается за юную леди.

8
        Город изнывал от жары вот уже двадцать один день. Граждане, первым делом проверяющие с утра свои барометры, обнаруживали, что стрелка застряла на отметке тысячу тридцать миллибаров, а столбик термометра подбирается к девяноста градусам по Фаренгейту. На памяти живущих такого ни разу не случалось. «Три недели, а облегчения все еще не предвидится!» - сетовали газеты. В обеденный перерыв городские парки заполнялись машинистками, продавщицами, секретаршами и младшими клерками, которые скатывали чулки, снимали жакеты, расстегивали воротнички и ели бутерброды, капая на них бриолином. Пожар на складе, в результате которого был уничтожен весь государственный запас порошкообразной смеси для изготовления мороженого, спровоцировал панику по всему городу. Радиоведущие сообщали о сценах, напоминающих Биржевой крах 1929 года: покупатели дрались из-за рожков за два пенни. Ультрапротестантская секта подготовилась к неминуемому концу света, подчистую скупив в городе консервированную свинину. Ожидаемая волна беззакония, спровоцированного обезумевшими от жары юными хулиганами, так и не случилась, но это не помешало
«Ивнин Эко» с некоторым ликованием сообщить о распространении среди шестнадцатилетних подростков моды на поедание ваксы. Поступали ежедневные отчеты об уровне водохранилищ Блессингтона. «К черту водохранилища, - сказала, по слухам, одна широко известная светская львица. - Я пью только ту воду, которая входит в состав „Джона Джеймсона“, а ее там, прямо скажем, немного». Надежные источники сообщали, что изначально вместо «к черту» было куда более красочное выражение. Разномастные погодные колдуны, призыватели дождя, пророки и шанахихе [66 - Шанахихе (ирл. seanchaithe; ед. ч. - шанахи, seanchai) - традиционное именование гэльских сказителей.] излагали свое мнение по поводу окончания засухи. Они обещали дождь в следующем месяце, на следующей неделе, завтра, сегодня после обеда, однако аномальная линза плотного горячего воздуха оставалась пришвартованной, как огромный дирижабль, над Дублином. Дожди шли в Уиклоу, в Арклоу, в Наасе, и были сообщения о том, что в Балбриггане моросило, но столичные улицы не омрачила ни единая тучка, и на них не выпало ни капельки влаги.
        Двадцать один день. Ровно на пять дней дольше, чем Джессика Колдуэлл встречалась с Деймианом Горманом. Как будто сама Природа благословила их связь. Променад в величественной прохладе коридоров Национального музея, прогулки по гавани Сэндикоув на взятой напрокат гребной лодке с граммофоном на корме, играющим «Ты - сливки в моем кофе» [67 - «You’re the Cream in My Coffee» - песня из бродвейского мюзикла Hold everything! (1928), вошедшая в репертуар многих певцов.], вечерний моцион вдоль пирса Дун-Лэаре, где они притворились благородной парой из Кингстаунского яхт-клуба; выезды на велосипедах в дебри Далки и Киллини-Хед с видом на залив, который в туристических брошюрах сравнивался с Неаполитанским, но на самом деле даже рядом не валялся; или в холмы Уиклоу; на туристическом автобусе в Глендалоу, откуда автомобилем и лодкой предстояло добраться до пещеры, известной как Кровать святого Кевина, всего за один шиллинг и шесть пенсов. За шестнадцать дней, прошедших с первого робкого свидания воскресным утром у пруда в Герберт-парке, она встречалась с Деймианом двенадцать раз.
        Джессика бы с удовольствием кому-то поведала про эти шестнадцать дней, но с первого свидания действовал безмолвный договор о секретности. Она ссылалась на Эм или Роззи, когда врала родителям, но со временем они явно начали задумываться, не появился ли в ее жизни мужчина; значит, скоро возникнут вопросы. Чете Колдуэллов ни при каких обстоятельствах нельзя было узнать, что их дочь встречается с командиром отряда ИРА.
        Утолять потребность в исповеди в каком-то смысле помогала Джокаста. Младшая сестра всегда была надежной, как скала или апостол. Покрасив рукомойник в черный цвет или расплавив снятую с винных бутылок свинцовую фольгу и вылив результат в сливное отверстие, можно было рассказать об этом Джокасте и ощутить двойное удовлетворение: от признания и от осознания того, что сестра скорее унесет тайну в могилу, чем кому-то выдаст. После полуночи Джессика регулярно оказывалась на краешке кровати Джокасты и наслаждалась катарсисом: она сама себя разматывала, как спутанный клубок шерсти. Даты, время, точные анатомические координаты каждого поцелуя и его оценка по шкале от единицы (по-братски, в щечку) до десятки (дух захватывает); надежды, безумные романтические мечты, фантазии. Джокаста сидела и слушала, молчаливая, лучащаяся собственным необычным внутренним светом. В раннем возрасте она решила сориентировать свою жизнь по оси, отличной от оси остального человечества. Джессика подозревала - ее признания непонятны сестре в той же степени, что и суждения из области аналитической химии. Пробираясь в свою комнату
- и на время превратившись из спутанного клубка в ровный моточек, - Джессика слышала щелчок закрывающейся двери спальни. Ей ни разу не удалось поймать преступницу за руку, но она знала: Дрянь шпионит.
        «Ну и пусть подслушивает, - свирепо подумала Джессика. - Маленькая сучка, наверное, завидует».
        Она не признавалась Джо-Джо лишь в растущей тревоге, которую вызывало ее разыгравшееся воображение. С той поры, как начались сеансы с доктором Руком, видения приобрели необычную яркость, и поначалу это радовало; личная реальность, которую можно призвать и наложить поверх капустной вони мэнгановской кухни и чавканья клиентов, пережевывающих «Ланч покупателя», была как бальзам на душу. Но Джессика теряла контроль. Грезы являлись без приглашения - на кухне, у столиков, в трамвае, за ужином с родителями, во время прослушивания радиопередач. Нисходили, словно облако неведения, и уносили ее прочь. Чаще всего так случалось в трамвае. Джессика регулярно пропускала остановку, оказавшись во власти сна наяву, выглядевшего реальнее некуда. Однажды ей привиделись миниатюрная женщина, на которой из одежды были только красные кожаные ремешки и лоскутки - по мнению Джессики, довольно красиво, хоть и в вульгарном смысле, - и арфист, слепой от рождения, потому что его глазницы были затянуты ровной кожей. Лохмотья и обрывки ткани украшали его волосы, светлую бороду, пальцы, струны арфы, помогая чувствовать по
малейшему движению воздуха вокруг тела все, что происходило вокруг. Арфист играл, а маленькая, почти обнаженная женщина танцевала непристойную джигу.
        Этот иной, изначальный Дублин с каждым днем становился все ближе к настоящему Дублину. Они так переплелись, что кусочки чужого города проникли на знакомые улицы. После безрезультатного раунда кровопролитной войны с Толстухой Летти Джессика удалилась в женский туалет, чтобы выкурить «Вудбайн», и призвала видение, в котором сидела по одну сторону непреодолимой библейской пропасти, разверстой между Раем и Адом, в то время как обидчица расположилась на гигантской железной сковороде по другую и узколицые демоны поливали ее собственным жиром: визжащая голая масса тающего сала.
        Вопль, донесшийся из кухни, заставил все вилки в ресторанчике замереть над тарелками с «Ланчем». Джессика выскочила из туалета и узнала, что целая кастрюля кипящего жира каким-то образом вылилась на Толстуху Летти.
        - Окатило лицо и грудь, - повторял потрясенный Брендан. - Кастрюля просто упала с плиты. Летти к ней даже не притронулась. Просто взяла и упала.

9
        В каждом психологе есть - точнее, должно быть - кое-что от бульварного сыщика, а в каждом сыщике - кое-что от психолога. Оба исследуют мотивы, побуждения и желания, похожие на пирамиду фрейдистских персиков, требующих осторожного обращения - ведь если в поисках истины потрогать не то, вся конструкция развалится.
        Поэтому я с немалым удовольствием примерил плащ, который носили до меня Холмс, лорд Питер Уимзи, Пуаро и другие достойные личности, и отправился в сопровождении метафорических суетливых ищеек исследовать прошлое Джессики Колдуэлл.
        По моим расшифровкам сеансов выходило, что ее удочерили (предвижу на горизонте бурю, которая неизбежно грянет в тот роковой час, когда Джессика узнает, что те, кого она всю сознательную жизнь называла мамой и папой, никогда не были ее настоящими родителями), вследствие чего я первым делом позвонил в Бюро государственных архивов в Четырех судах [68 - Четыре суда (англ. Four Courts) - общественное здание в Дублине, где на момент описанных событий размещались четыре судебных учреждения: Верховный суд, Высокий суд, Окружной суд Дублина и Центральный уголовный суд Ирландии.]. Я не особенно надеялся установить личности ее настоящих родителей и не был чересчур разочарован, когда клерк перезвонил и сообщил об отсутствии упоминаний о Джессике Колдуэлл. Мое разочарование скорее относилось к тем идиотам, которые во имя драгоценной «национальной идеи» бессмысленно уничтожают прошлое нации; слишком многое из наших летописей сгорело во время оккупации Четырех судов республиканскими войсками в 1922 году, за которой последовала осада и бомбардировка (осколочными снарядами, господи!) солдатами Свободного
государства. Все же у меня была одна конкретная зацепка: душераздирающий рассказ Джессики о том, как солдаты сожгли заживо ее родителей, могла относиться только к пожару, устроенному «черно-пегими» в Корке во время Войны за независимость в отместку за засаду, в которой дюжина их соратников получили ранения, а один был убит.
        Поэтому я отправился в мятежный город, снял на одну ночь номер в довольно роскошном (и, к моему последующему сожалению, чрезмерно дорогом) отеле на Патрик-стрит и приступил к расспросам. У жителей Корка хорошая память. Убедившись в безупречности моих националистических убеждений, люди в баре отеля охотно (и даже с огоньком в глазах) поведали о событиях интересующей меня ночи.
        Опираясь на описания Джессики и свидетельства местных жителей, я сузил зону поисков до той части Торговой набережной на северном берегу реки Ли, откуда видно колокольню церкви Святой Анны. На следующее утро, подкрепившись завтраком настоящего детектива - беконом, рубцом и местным кровяным пудингом под названием «дришин», - я пересек реку, чтобы продолжить расследование.
        Торговая набережная была очередным напоминанием о мрачном историческом периоде, от которого наше государство еще до конца не оправилось. Элегантные городские дома, построенные в XVII веке сообразно утонченным вкусам коркского торгового сословия, превратились в почерневшие фасады, подпертые батареями бревен и балок во избежание окончательного обрушения в воды Ли. В любом другом городе их бы давно снесли как оскорбляющих гражданскую гордость; в мятежном Корке, который в каждом восстании был на стороне слабых, их сохранили как памятник варварству «черно-пегих». Во всем ряду уцелел только один дом. Всегда найдется упрямец, который стоит на своем как во время пожара, так и после, когда уезжают выжившие и приезжают застройщики. Местным крепким орешком оказалась миссис Маккуртейн, девяноста двух лет от роду, скрюченная от артрита. Она рискнула пригласить меня на чай с фруктовым пирогом, чтобы вспомнить ту ноябрьскую ночь.
        - Погибло всего двое, и не знаю, надо ли радоваться, что жертв оказалось так мало, или гневаться, что они вообще были. Из дома номер восемь. Мэннионы. Оба умерли в огне. Их отрезало - этаж-то был четвертый, понимаете? Когда прибыли пожарные, «черно-пегие» перер?зали шланги. На улице растянули одеяла и брезент, чтобы бедняги могли спрыгнуть, и все кричали: «Прыгайте, прыгайте, ради Христа, прыгайте!» Мы уже и думать забыли, что наши собственные дома догорают прямо сейчас, что их уже не спасти, ведь для мужчины, женщины и ребенка еще оставалась надежда. Я вам уже говорила, что это была девочка? Да-да, совсем малышка, благослови ее Боже, и такая ужасная история с ней приключилась. Отец уже хотел выбросить ее через окно, а следом и жену, как вдруг пламя загудело и крыша рухнула - в общем, мы не смогли им помочь. Но девочка выжила. Ее защитил оконный проем, кто бы мог подумать! Мы все кричали ей, чтобы прыгала, однако она боялась - очень уж высоко, а ей годика четыре, не больше.
        Затем из толпы вышли два лудильщика. Мы не знали, кто они такие, откуда взялись и зачем пришли в Корк, но не успел никто сказать ни слова, как они вошли в дом - прямо в огонь, понимаете? Взяли и вошли. Я там была и все видела собственными глазами, так что слушайте: тот, который вошел первым, - маленький и смуглый, как итальяшка, - он рассыпал что-то вроде пыли из заплечного мешка, и там, куда попадала эта пыль, пламя гасло. Потом мы увидели их в огне рядом с девочкой. Мы все кричали «Бросайте ее, бросайте!», но второй - высокий и худой - взял малышку на руки и отвернулся, как будто собираясь идти назад сквозь пламя. Не прошли они и двух шагов, как раздался ужасный грохот! Наверное, взорвался газопровод или что-то в этом духе, и огненный шар выбил оставшиеся окна. Пламя взметнулось на сотню футов, честное слово, мне это пожарный сказал. Ну, мы уж было решили, что еще двое бедолаг, два отважных идиота, отправились к Создателю, и несчастное дитя с ними. Почему они не послушались нас и не выбросили ее из окна? А потом я увидела, что пламя в коридоре погасло, словно свечку задули, и они вышли из дома с
девочкой на руках, как если бы вернулись после воскресного дневного променада по набережной Кроссхейвен. Опустили малышку на землю и в общей суматохе растворились в толпе, никто даже не сообразил с ними поговорить. Не стали ждать благодарностей, и мы так и не узнали, что это была за парочка, откуда взялась. Пришли и ушли без единого слова. Если бы не они, в доме номер восемь не выжил бы никто. Я-то знаю, я все видела собственными глазами, и другие люди тоже видели, они вам расскажут - случившееся не назовешь иначе как чудом, настоящим чудом по воле Господней.
        Напоследок вот что скажу: после пожара бригада проверила одеяла и брезент, куда следовало прыгать, и выяснилось - эти тряпки были такими старыми и ветхими, что прорвались бы под чьим угодно весом. Сразу в труху. Значит, тот лудильщик, высокий и худой, он об этом догадался, только не спрашивайте, каким образом - никто из нас уже никогда не узнает.
        Я спросил о судьбе маленькой девочки. Миссис Маккуртейн ответила, что ее забрала тетя, которая жила в Дублине и позже вышла замуж за протестанта. Это не был смешанный брак; означенная женщина прошла конфирмацию в протестантской Церкви Ирландии. Моя собеседница считала это противоестественным.
        Удовлетворенный, я уже собирался уходить, как вдруг миссис Маккуртейн пискнула, как маленькая птичка, - кое-что вспомнила.
        - Ах да, я совсем забыла вам сказать, мистер Рук. Странная деталь. Когда малышку удочерила сестра миссис Мэннион, получилось так, что одну и ту же девочку удочерили дважды за примерно столько же лет. Видите ли, она и для самих Мэннионов была приемным ребенком. Врачи отказали бедной старой миссис Мэннион в собственных детях, ужасное проклятие для женщины, - тут моя собеседница набожно перекрестилась, - поэтому она усыновила дитя, которое растили сестры из Ордена божественного посещения.
        Я с удивлением обнаружил, что монахини из Ордена божественного посещения не занимались подкидышами. Речь шла о сироте, и мне автоматически привиделся сиротский приют. Но орден оказался миссионерским, ведущим бурную деятельность и вовлеченным в исполнение сверхдолжного количества добрых дел на четырех континентах. Их монастырь на Мэллоу-роуд в Корке выглядел светлым, чистым, современным и явно щедро финансировался. Нынешняя мать-настоятельница была моложавой, энергичной, слегка агрессивной женщиной лет сорока с небольшим. Сестра Агнес, ее предшественница, отошла от дел пять лет назад в почтенном возрасте семидесяти четырех лет. Послушница-егоза (чересчур суетная, чтобы когда-нибудь добиться успеха в ордене) привела меня в монастырский сад, где сестра Агнес в солнечную погоду любила проводить время, размышляя о прожитой жизни. Она была крошечной и костлявой. Разглядев среди буддлей и фуксий инвалидное кресло, я совершил ошибку, приняв безмятежность за маразм: память монахини оказалась быстрой и безупречной.
        - Такая милая малышка… Она была тут всем как дочь, лучик света в нашем тесном сообществе. Женщины в подобных компаниях иногда становятся жуткими старыми стервами. Сестры во Христе не исключение. Но маленькая Бернадетт-Мари пробудила в нас все хорошее - все эти материнские чувства, которые обет безбрачия должен развеять как дым, чего, конечно, не происходит. Она попала к нам совсем крошкой, просто грудным младенцем. Я полагаю, мы должны были отдать ее в какой-то из орденов, занимающийся подкидышами, но с одного взгляда стало ясно: это выше наших сил. Мы сразу же окрестили ее и наняли кормилицу из Грейнджгормана - бедную женщину, только что потерявшую пятого ребенка, - и она присматривала за Бернадетт-Мари, пока ту не отняли от груди. После этого малышка оставалась с нами здесь, в монастыре, и, вероятно, все еще была бы здесь, если бы епископ не услышал о ребенке. Поднялся ужасный шум, нам с трудом удалось избежать внимания газет. Видите ли, никому из нас такая мысль не пришла в голову, но все бы подумали, что родила одна из сестер, и действительно случился бы страшный скандал. Епископ настоял на
немедленном поиске приемных родителей. Мы обратились к кормилице, но той как раз удалось со второй попытки выносить пятого, поэтому после долгих розысков - я была очень разборчива в том, кто будет присматривать за нашей Бернадетт-Мари, - ее препоручили супругам по фамилии Мэннион. Очень милые люди. С грустью мы смотрели, как девочка уходит. Что-то покинуло монастырь в тот день, когда она переехала к своим новым родителям. Ей было почти три.
        Я спросил, помнит ли сестра Агнес, откуда взялся ребенок. Она ответила так, словно это событие случилось вчера:
        - От моего брата, из графства Слайго. - Заметив отразившееся на моем лице невольное изумление, она добродушно прибавила: - Да, даже у монахинь есть братья. И матери, и отцы. Семьи. Полна гордости та семья, где дочь - аббатиса; вдвойне гордятся те, у кого дочь-монахиня и сын-священник.
        - Ваш брат - святой отец?
        - Был им. Вот уже двенадцать лет, как служит Господу в Его горней обители. Нас осталось немного. Еще один брат в Америке, конечно, и сестра замужем за австралийцем. Тот брат, о котором я говорю, был священником в маленьком приходе к северу от Слайго.
        В голове моей раздался медленный звон, словно ударили в тяжелый гонг. Ароматы монастырского сада сестры Агнес внезапно вызвали приступ головокружения.
        - Ваша фамилия случайно не Хэллоран?
        - И вовсе не случайно. Вы знали моего брата?
        - Кое-кого из его прихожан. Приход Драмклифф, не так ли?
        - Он самый - Драмклифф, что подле Бен-Балбена.
        Вымогатель, назвавшийся администратором моего отеля в Корке, взял с меня два шиллинга и три пенса за десятиминутный междугородний телефонный звонок в отель «Линкс» в Россес-Пойнт в Слайго, которым я забронировал у них номер на следующую ночь.
        Поздняя весна вызревала вдоль живых изгородей россыпью цветков терновника и зарослями хрустящей петрушки, пока я ехал на автомобиле из Слайго через Лимерик, Голуэй и Баллину. Мое настроение соответствовало сезону. Проведя слишком много времени в Дублине, начинаешь расползаться, как промокшая газета. Я с энтузиазмом исполнял местным жителям отрывки песен из постановок Гилберта и Салливана. После превосходного ужина в знаменитом ресторане отеля «Линкс» и двух порций виски в баре с еще более знаменитым видом на Атлантику я почувствовал, что готов к визиту к отцу Макалвеннину, преемнику отца Хэллорана. В Ирландии любое расследование начинается и заканчивается приходским священником.
        Отец Макалвеннин был круглолицым, жизнерадостным малым, вне всяких сомнений обреченным на сердечный приступ в раннем возрасте. Количество детективных романов, выглядывающих из-за произведений куда более благочестивого толка, заполняющих книжные полки, намекало, что он будет только рад помочь мне в «наведении справок», как эвфемистически выразилась бы полиция. Я сидел на кожаном диване в янтарной безмятежности его гостиной, пока сам он разыскивал соответствующие приходские записи. Гордость его в отношении порядка в документах была явственно заметна. Основным призванием его было делопроизводство. Он намеревался когда-нибудь попасть в Гражданскую службу Ватикана. Глаза за круглыми стеклами заблестели при упоминании двух тысяч лет генеалогий, историй, указателей, кодексов. Соответствующую папку он нашел в обувной коробке с билетами «Госпитальной лотереи» и карточками для записи счета в гольфе - достойные качества отца Хэллорана лежали в совершенно иной плоскости.
        - Вот оно… Сестры божественного посещения, Корк. Мать была сестрой Отца. - (Только в Ирландии предложение, подобное означенному, может иметь хоть какой-то смысл.) - Ребенок был подкидышем, оставленным в тростниковой корзине у задней двери миссис Мэйр О’Кэролан, приходской вдовы. Некоторое время она работала экономкой в Крагдарра-хаусе - местечко приобрело некоторую известность или даже полноценную славу как родовое поместье знаменитого местного эксцентрика, доктора Эдварда Гаррета Десмонда. Возможно, вы помните - в начале века у него возникла причудливая идея пообщаться с существами с далекой звезды с помощью гигантского телеграфа с подсветкой в заливе Слайго, что впоследствии навлекло позор и разорение на всю семью. Если я правильно помню, был еще скандал, связанный с дочерью - кажется, ее изнасиловали? Как же ее звали…
        Я не стал ничего подсказывать. Крагдарра. Десмонды. Как часто в жизни мы долго идем по определенному пути, пересекая капризную и сложную местность, чтобы обнаружить, что путь ведет к своему собственному началу? Ощущение потоков, незримо движущихся под застывшей поверхностью, тайных связей и ассоциаций накрыло меня, как тень от набежавшей тучи.
        - Эмили, вот как ее звали, - сказал священник, обрадованный тем, что память не подвела. - В приходе о ней рассказывают странную историю - дескать, ее забрали в Страну фейри в облаке красного тумана; а ее дитя - наполовину фейри и потому было изгнано, оставлено на пороге миссис О’Кэролан, как подменыш. Полная ерунда, разумеется, - вы же знаете, как в деревне любят сплетни, - и я такое в своем приходе не поощряю, но все равно многие из моей паствы верят в эту историю.
        Утром в отеле бармен, наливая виски, прочитал мне небольшую лекцию по местной истории - сведения сыпались из него, как из рога изобилия. Невероятная байка о пропавшей девушке и облаке красного тумана была ему хорошо знакома - он даже предоставил список достойных доверия свидетелей этого происшествия. Я отказался от идеи опросить их. Также от бармена я узнал, что Крагдарру продали майору Рональду Костелло, который командовал стрелками в Северо-западной пограничной провинции, звался истинным сахибом, сделался в некотором роде местной знаменитостью этих краев из-за горничной-индуски и пони для игры в поло, а в конце концов покрыл себя позором, потому что в Войне за независимость словом и делом помогал «черно-пегим». За предательство он получил пулю от ИРА в осаде поместья и последовавшей перестрелке, по итогам которых от Крагдарры остался обугленный остов. Вооружившись походным биноклем для наблюдения за птицами и швейцарской тростью для ходьбы по горам, я сел в машину. Припарковался у старых ворот, проскользнул между ржавыми створками и пошел по подъездной дорожке к бывшему особняку. Невзирая на
классическое для поздней весны бодрящее утро, меня охватила сильнейшая меланхолия. Территория поместья вернулась в свое первозданное состояние. Рододендроны и кустарники буйно разрослись, лужайка превратилась в настоящие джунгли. Я не мог избавиться от ощущения, что это леса подбираются со всех сторон, отвоевывая былые владения. ИРА потрудилась над домом с нехарактерным старанием: не было ни крыши, ни окон; штукатурка отваливалась слоями от обожженных, почерневших стен; на фоне неба четко вырисовывались дымоходы; меня окружали пепел, развалины, заросли ежевики и тление. От жизней и судеб, что разворачивались в этих стенах и изящных садах, ничто не уцелело - даже обгоревшего кусочка бахромы шелкового зонтика не осталось. Я узрел в этом печальную аллегорию сотворенной нами Ирландии.
        Покинув тоскливые руины большого дома, я через перелаз в конце рододендроновой аллеи попал в Брайдстоунский лес. Двадцать лет могут охватить жизнь и смерть даже такого великого поместья, как Крагдарра, но для леса это все равно что день вчерашний, если процитировать гимн [69 - Имеется в виду гимн «Our God, Our Help in Ages Past» («Господь наш, опора в веках минувших», 1708) английского теолога и поэта Исаака Уоттса, основанный на Псалме 89 «Молитва Моисея, человека божия» (согласно синодальной Библии).]. Вдоль опушки нашлись следы робких попыток заняться сельским хозяйством - несколько распиленных бревен, отсырелые горки опилок, неуклюжее подобие посадки на пень, - но дальше я шел по лесу, которого не касалась рука человека. Как и повсюду в диких землях, пустошах, казалось, что некий колоссальный и примитивный разум притаился в каждой веточке, листочке, побеге папоротника и весеннем цветке. Однако было еще одно сверхъестественное ощущение, исключительное свойство Брайдстоунского леса: как будто за тобой наблюдают. Я вспомнил о предупреждении бармена в «Линкс», когда тот узнал о моих планах. «Люди
говорят, там призраки водятся. Ну, сам-то я не заходил так далеко, чтобы проверить, но, уверяю, там все кажется очень странным». И в самом деле. Может, не призраки, и все же нечто определенно тут было.
        Путь мой лежал вверх, к главной цели - Невестиному камню. Преодолев несколько сотен ярдов, как мне казалось, в верном направлении, я внезапно обнаружил, что иду по склону не вверх, а вниз. Разобравшись с ориентирами на местности, я двинулся вдоль ручейка куда следовало, сделал небольшой крюк вокруг густых зарослей ежевики и вновь заблудился. Ручей, который должен был остаться слева, звучал справа. Предположив, что случайно повернул лишний раз, я исправил ошибку, продолжил путь и снова оказался возле мертвого дуба, который послужил мне изначальным ориентиром.
        Окончательно растерявшись, я сверился с маленьким компасом, встроенным в набалдашник трости, и последовал за стрелкой, не сводя глаз со своих ступней. Примерно через сотню шагов я начал испытывать нарастающее чувство дезориентации - верх и низ, лево и право тревожным образом сместились. Я упорствовал и, продвигаясь вперед, начал осознавать растущее чувство сопротивления, своего рода мышечную инерцию, как будто воздух сгустился. Мне потребовалось двадцать минут, чтобы преодолеть столько же ярдов. Давление исчезло внезапно. Я чуть не упал от изнеможения. По моим прикидкам, от припаркованного автомобиля я удалился менее чем на четверть мили, но казалось, что я пробежал все десять. Пока я пыхтел и задыхался, как семидесятилетний старик, меня охватила пренеприятнейшая разновидность дезориентации. Я все еще поднимался в гору, но угол подъема как будто увеличивался, пока не возникло ощущение, что я взбираюсь по почти вертикальной стене, поросшей зеленью. Глаза мои свидетельствовали, что лес поднимался плавно, переходя в склон Бен-Балбена; тело же настаивало, что передо мной истинный Маттерхорн!
        Цепляясь изо всех сил за каждую доступную опору для рук и ног, я стал замечать птиц: скворцов, сорок, ворон, воронов, тезок-грачей [70 - Фамилия доктора - Rook (англ.) - в буквальном смысле означает «грач».] и прочих предвестников дурного. Кроны деревьев почернели от них. Я цеплялся за корни и наблюдал, как стаи прибывают. Словно по команде, они одновременно взлетели и кинулись на меня.
        Я помню очень мало - хлопающие крылья, мелькающие желтые клювы, чешуйчатые лапы и острые когти. Помню, как повис на одной руке, ухватившись за что-то, а другой бил своей швейцарской горной палкой, круша полые кости и трепыхающиеся крылья; помню карканье, вопли и шелест перьев. Клювы тянулись к моим рукам, глазам, щекам. Черный вихрь поглотил меня. Я лупил, отбивался палкой, но тщетно! Трава, за которую я цеплялся, порвалась, и я покатился вниз по склону. Деревья, камни, пни, шиповник надвигались на меня. Я чудом не разбился. В конце концов я остановился в зарослях дрока менее чем в десяти футах от мертвого дуба, весь в синяках, царапинах, вымазанный в грязи и лишайнике; в остальном я оказался значительно целее, чем полагается после падения с обрыва высотой четверть мили.
        Брайдстоунский лес или дух, который им управлял, не пожелал проникновения кого-то вроде меня. Дрожа от запоздалого шока, я поплелся по кроличьей тропе через опушку леса к Драмклифф-роуд.
        Стаканчик французского коньяка в баре отеля помог восстановить силы. От столика у окна было видно птиц, которые все еще кружили над Брайдстоунским лесом на другом берегу залива.

10
        Бродягам сопутствовала удача: путешествуя то с сердобольными водителями, то зайцем, они без происшествий добрались ранним вечером до долины реки Бойн и курганов. Шесть тысяч лет легенд и преданий сплелись вокруг мегалитических кладбищ Наута, Даута и Ньюгрейнджа в такой мощный узел миф-линий, что его невозможно было блокировать у источника. Пять лет назад Тиресий и Гонзага трудились целый сезон, выплетая сложную двойную спираль из извилин вокруг малых узлов и октав, изолируя мигмусовую энергию курганов от узора миф-линий этой сельской местности. Долина реки Бойн оставалась ключевым стратегическим объектом. Если бы Антагонист восстановил контроль над энергиями, скопившимися там за шесть тысяч лет человеческого воображения и генерирующими фагусы, сдерживание как таковое могло бы оказаться под угрозой. Повсюду были протофагусы, они клубились над землей, подобно мареву; казалось, в каждой живой изгороди и роще обитает не то злобный Фир Болг [71 - Фир Болг - третье из мифических племен, правивших Ирландией.], не то Зеленый Джек. Ощущение потока силы, текущего вдоль миф-линий к фокусу в курганах,
настолько ошеломляло, что Тиресию пришлось отказаться от очков. Гонзаге повезло куда меньше; он не мог запросто отключить свои чувства. Он шел, словно мучимый нечистой совестью, то и дело останавливаясь, чтобы подергаться и вытряхнуть голоса из головы.
        К тому времени, как они достигли первой извилины, уже сгущалась тьма. Цель пути находилась в малом хордовом узле на лесистом холме, известном как Таунли-Вуд, у речного входа в старое поместье, заброшенное во время Войны за независимость. Они ощупью пробирались в сумерках через мусор, оставленный участниками пикников в начале сезона. Гонзага случайно ткнул пальцем в частично разложившийся кондом.
        - Сей гражданин воображал напрасно, что Мать Ирландия такого не приемлет… - посетовал он.
        Они нашли извилину при последних лучах солнца, пробивающихся между деревьями. Узор был полностью погублен. Кто-то нанюхал погребенные фрагменты и выкопал, как будто орудуя бивнями, а потом растоптал. Ущерб усугубил и выжженный центр поляны. Гонзага принюхался.
        - Пука.
        Современная форма пуки представляла собой результат демифологизации, длившейся веками, - он стал еще одни членом пантеона великих и малых фейри, деревенским Паком, обычно добряком, хотя и склонным периодически к мелким шалостям по хозяйству. В древнем своем облике пука был грандиозным и ужасным воплощением самого леса, чьи корни уходили в память предков, запечатлевшую мохнатых мамонтов из окраинно-ледниковых земель - именно эти сильные твари с бивнями являлись в ночных кошмарах к обитателям мезолитических стоянок.
        Друг, попрошу смиренно тишины:
        Сей луг стал средоточием тревоги,
        Но наши души непричастны к ней.
        Таунли-Вуд погрузился во тьму. Тиресий слишком много лет следовал за миф-линиями, чтобы ее испугаться, и все же, когда Гонзага медленно и элегантно, как танцор, повернулся на почерневшей от огня поляне, его напарник ощутил чье-то холодное прикосновение к затылку.
        Гонзага издал бессловесный крик и ткнул пальцем. Тиресий мгновенно нацепил очки. Таунли-Вуд превратился в скопление бледного тумана и рек пастельного сияния. Бродяга посмотрел туда, куда указывал Гонзага. В нескольких ярдах от них в неглубокой лощине копошился, постепенно растворяясь, спутанный светящийся червь. Промелькнули лица: гомункул с лошадиной головой, морской кот, сатир, вервольф, вепрь… А потом все исчезло, вернувшись в Мигмус.
        Ночь провели у оскверненной извилины: наблюдали, слушали, ждали. Гонзага превратил две срезанные ветки орешника в длинные шесты. Пока Тиресий, бормоча и тревожась, бродил по пограничным землям Страны сновидений, он высыпал содержимое своего мешка на обугленную землю. Его пальцы с проворством ясноглазых зверьков перебирали разбросанные предметы, касались, взвешивали, изучали, отвергали. Засушенные цветы, осколки посуды, значки Молодежного клуба, кости, птичьи перья, обрывки ткани, медальоны Непорочного Зачатия [72 - Медальон Непорочного Зачатия - сувенир, связанный с видением католической святой Екатерины Лабуре, случившимся в ночь на 18 июля 1830 года.], сломанные украшения, монеты, крышки от бутылок; те, что выдержали проверку, он прикрепил к шестам короткими отрезками бечевки и нитями для пришивания пуговиц. Автомобилисты и другие участники движения на Дублинском шоссе были настолько удивлены видом двух бродяг, размахивающих чем-то вроде маленьких майских деревьев, что, само собой разумеется, даже не притормаживали, не говоря уже о том, чтобы предложить их подвезти.

11
        Несмотря на грандиозные отзывы и длинные очереди за билетами, фильм Деймиану не понравился. Джессика рассердилась на него, потому что он не насладился тем, чего она так долго ждала. Кроме того он заставил ее мучительно покраснеть, когда громко рассмеялся над Эрролом Флинном, который, размахивая саблей, прыгнул с батута, спрятанного в декорациях тропической Панамы (не той, которую надевают на голову), скорее похожей на Пальмовый домик в Ботаническом саду, чем на Испанский Мэйн. Деймиан оказался единственным в кинозале, кого эта сцена развеселила.
        - Только посмотри на них, - сказал он, когда пошли титры и зрители, ринувшиеся было к выходам, замерли под вдруг зазвучавший государственный гимн. - Это и есть страна, за которую сражались наши отцы? За это умерли Кэтлин, дочь Холиэна, Пирс и Конноли, Макдона [73 - Кэтлин, дочь Холиэна - символическая фигура ирландского национализма, персонификация Ирландии, а также героиня некоторых литературных произведений, включая одноименную пьесу У. Б. Йейтса и леди Грегори; Патрик Пирс и Джеймс Конноли - руководители Пасхального восстания за независимость Ирландии 1916 года; Томас Макдона - ирландский драматург, поэт и революционер.] - за кинозал, полный ирландцев, смотрящих американский фильм про английского пирата, которого играет тасманийский гомик?
        Джессика бросилась на защиту кумира так же проворно, как сам капитан Блад, но Деймиан в подобном настроении был для нее неуязвим, ибо шел в одиночестве по непорочному гэльскому ландшафту - залитым кровью склонам гор, где все носили килты и говорили на безупречном ирландском, играли в хёрлинг, жили у мрачного моря в мрачном коттедже с двумя мрачными волкодавами; в том краю никто никогда не слышал ни о волне Би-би-си Лайт, ни о Ф. У. Вулворте, ни о «Рэгтайм-бэнде Александра» [74 - Хёрлинг - гэльский вид спорта; BBC Light - радиостанция, передававшая преимущественно легкую музыку и развлекательные программы; Фрэнк Уинфилд Вулворт - американский предприниматель, создатель сети универсальных магазинов Woolworths; «Рэгтайм-бэнд Александра» - популярная песня американского композитора Ирвина Берлина.], ни о подъеме фашизма в Италии, ни об Эрроле Флинне в «Капитане Бладе» [75 - Необходимо отметить, что «Капитан Блад» в этой книге представляет собой анахронизм, существенно искажающий хронологию: он вышел под конец 1935 года, в Ирландию мог попасть только в 1936-м, но действие «Миф-линий» происходит в
1934-м, о чем свидетельствует апрельский номер журнала «Филм фан», которым Джессику ранее хлестнула по лицу подруга, - и подтверждают хронологическую привязку как политические детали (Гитлер, Веймарская республика), так и внутренняя логика повествования, согласно которой «почти восемнадцатилетней» Джессике должно быть «не больше четырех» на момент пожара в Корке, состоявшегося в 1920 году. Что касается года ее рождения, не стоит забывать о том, что если к некоему делу причастны фейри, на нормальный календарь полагаться нельзя, ибо один день в Чертогах-под-холмами вполне может оказаться равным хоть десяти, хоть ста годам в мире людей.].
        - Мы наконец-то отбросили восемьсот лет британского культурного империализма и обрели самостоятельность, мы последняя гэльская нация, и чем мы заняты? Проводим половину нашей чертовой жизни в темноте, наблюдая за Кларком Гейблом, Дугласом Фэрбенксом и Эрролом, мать его, Флинном. Господи!
        Знойные вечера превратили Сент-Стивенс-Грин в естественный магнит для прогуливающихся пар. В тот вечер дополнительную привлекательность придавал концерт под открытым небом.
        - Может, пойдем послушаем?
        Джессика иногда чувствовала себя изолированной в компании Деймиана - ей нравилась его уникальность, то, что он не был просто очередным продавцом пылесосов «Гувер» или кондуктором электрического трамвая в Хоуте, - но ей нравилось ощущать себя частью большой компании. Деймиан прислушался к духовой музыке, звучавшей в янтарном воздухе приглушенно.
        - Господи. «Британские гренадеры». Эта страна приводит меня в отчаяние. Какого черта я из кожи вон лезу, пытаясь всех вас спасти?
        Джессика с неприкрытой ненавистью уставилась ему вслед, когда он развернулся и пошел прочь. Она догнала его у ворот на Лисон-стрит. Он стоял, засунув руки в карманы, и наблюдал за уличным артистом, который крутил ручку старой шарманки. У ног шарманщика прыгала обезьяна, она корчила гримасы под нудную джигу и протягивала украшенный блестками мешочек для подаяния.
        - Вот так ирландцы на привязи и скачут, - сказал Деймиан и бросил пенни в мешочек обезьяны. Зверек снял шапочку, изображая благодарность, но по глазам было видно, что на уме у него исключительно звериные мысли.
        - Спасибо вам, сэр. - Шарманщик дернул себя за козырек кепки. Джессика ахнула: у него не было глаз. Глазницы были затянуты ровной кожей.
        Обезьяна завизжала, что-то протараторила и кинулась на Джессику, натянув поводок. Острые зубки щелкнули и лязгнули. Ругая зверька и извиняясь перед Джессикой, шарманщик подчинил себе разбушевавшуюся помощницу. Джессика была потрясена. На миг ей показалось, что это вовсе не обезьяна, а старуха, очень маленькая, сморщенная и голая.
        Когда в понедельник вечером Джессика возвращалась домой после работы, шарманщик стоял на прежнем месте у ворот на Лисон-стрит, наигрывая печальную мелодию. Его архаичный инструмент придавал своеобразный, почти жалобный оттенок даже самым знакомым мотивам; в гудении и звоне струн было нечто притягивавшее и отталкивающее одновременно. Шарманщик оставался на Сент-Стивенс-Грин до среды, когда Джессика увидела его на новом месте у шлюзов канала. Она проехала мимо в трамвае, и слепой музыкант поднял голову, отыскал ее при помощи какого-то иного чувства, нежели зрение, и уставился пустыми глазницами. В четверг он оказался перед большой церковью на Лоуэр-Ратмайнс-роуд. Со своего места в третьем ряду верхней площадки Джессика встретилась взглядом с его безглазым лицом. Обезьяноподобная тварь прыгала и что-то бормотала. Джессика вспомнила, почему содрогнулась, когда увидела ее впервые: на мгновение она подумала, что это была крошечная женщина из Гайети-Грин, которая пыталась подарить ей крученый золотой браслет. На следующий день девушка поехала домой на другом трамвае, другим маршрутом. На улицах и
проспектах, мостах и переездах ее не оставляло зловещее ощущение преследования, до самой латунной улыбки гостеприимного дома № 20. Она не могла избавиться от ощущения, что слепота шарманщика в этом мире означала зрение в мире ином; что в чуждых пространствах теневого Дублина он видел ее сияющей, словно ангел.
        В пятницу шарманщик и его гомункул нащупали путь до дома на Белгрейв-сквер, по соседству с Белгрейв-роуд. Джессика услышала меланхоличный гул, доносящийся сквозь золотистую жару, когда сидела напротив зеркала и приводила себя в порядок перед очередной встречей с Деймианом Горманом.
        Кто-то поскребся в дверь. Это оказалась Дрянь со злобной ухмылкой на физиономии.
        - Чего надо, чепухня?
        Ухмылка Дряни сделалась шире.
        - Я знаю, куда ты идешь, что собираешься делать и с кем.
        - Да что ты говоришь? И откуда ты знаешь, черт тебя дери?
        - Один человек рассказал.
        Джессика схватила Дрянь за кружевной воротник летнего платья и подтянула туда, где удобнее было сверлить ее взглядом.
        - Какой еще человек?
        - В парке. Он всегда такой милый. Жаль, бедняга слепой. Говорит, он твой друг, знает о тебе все. Рассказал мне про твоего парня - Деймиана, верно? Упомянул, что твой парень был в ИРА. У этого слепого есть что-то очень важное для тебя. Ты можешь связаться с ним в любое время. У него хорошая обезьянка - он позволил мне поиграть с ней.
        - Держись от него подальше, слышишь? Еще раз подойдешь к нему или его обезьяне, и, клянусь Богом, я тебе все пальцы дверью переломаю.
        - Только прикоснись ко мне, и я расскажу о Деймиане, убийце из ИРА, и о том, что вы делали с ним в переулке за кондитерской Ханны.
        - Ах ты, чепухня…
        Они уставились друг на друга, осознавая тупик. Дрянь ничуть не испугалась.
        - Убирайся, - приказала Джессика. - Маленькая сучка-шпионка. Пошла вон.
        - Бог очень разгневан на тебя за то, что ты, протестантка, якшаешься с тем, кто восстает против Его заповедей. Бог накажет тебя; Бог сделает так, что ты родишь ребенка.
        - Иди в жопу, пока я тебе на нее глаз не натянула, Дрянь.

12
        - Да! О да! Вон там, смотрите - разве вы не видите? Так далеко, что можно подумать, там ничего нет… Вот, я снова мельком увидела это - что-то яркое, как серебряная иголка, сияющая в сердце бури. Я приближаюсь. Теперь вижу отчетливее. Это никакая не иголка, а башня - башня из стекла, такая прозрачная, как будто ее вообще не существует, но в то же самое время она лучится собственным светом. Она казалась крошечной, потому что была очень далеко, но теперь, подлетев ближе, я вижу, что она высотой в бесчисленные мили, тянется сквозь вечность, прямая, отвесная и гладкая, чистая и совершенная, как хрусталь. Еще ближе, и я вижу, что нет ни дверей, ни окон. Вот я балда! Зачем стеклянной башне окна? Она из сплошного стекла - чистого, безукоризненного, сияющего хрусталя - и вырастает из моря. Море черное, словно чернила, и тучи тоже черные. Непонятно, где заканчиваются тучи и начинается море; ни в чем нельзя быть уверенным. Все такое текучее и переменчивое, кроме стеклянной башни.
        Несмотря на жару в комнате, я почувствовал, как по спине пробежал колючий холодок.
        - Ой! Тучи разошлись. Я вижу вершину башни. Она раскрывается, как распускающийся цветок, роза с сотнями лепестков, и каждый лепесток - отдельный мир с холмами, лесами, реками и морями. Все такие разные, непохожие: есть миры с красным небом и пурпурными облаками; с горами, парящими в воздухе; без травы - вместо нее разноцветные колышущиеся щупальца, сплетенные в узоры, как на персидском ковре; такие, где все кристаллическое, яркое, алмазно-острое - сделанное из бриллиантов, рубинов, изумрудов; и другие миры, сотворенные из стихов, музыки, времени и ненависти. Вот этот мир создан из снов, поэтому в нем ничто не остается неизменным с течением времени, а вон тот - из шестеренок, которые крутятся, прильнув друг к другу снаружи и изнутри. Все миры разные и лежат рядышком, как лепестки бутона розы, который раскрывается навстречу свету.
        Мы прибыли; место первичных воспоминаний Джессики, не поддающаяся количественному измерению область, из которой проистекает вся человеческая символика и мифическая сила, место, где наши представления о дискретном времени и пространстве лишены смысла, наш Потерянный Эдем и Сад земных наслаждений. Я вздрогнул. Внезапный, необъяснимый холод проник в кабинет. За окном Меррион-сквер мерцала в знойном мареве. Внутри - мое дыхание превращалось в облачка пара. Мои пальцы так замерзли, что я едва мог делать карандашные пометки.
        - Я чувствую, как меня тянет вниз, к мирам-лепесткам. Как семя сикоморы, я падаю по спирали. Меня тянет к одному из миров-лепестков. Почему меня влечет к нему, я не знаю. Он странный - не похожий ни на что другое. Его холмы, долины и равнины выглядят так, будто сделаны из кожи. Я приближаюсь к его поверхности, к маленькой долине - не столько долине, скорее яме, с крутыми, морщинистыми боками. Однако она мягкая и теплая, и я чувствую глубоко внизу пульсирование. Но мне не за что держаться. Все слишком гладкое - я соскальзываю, не могу остановиться, падаю в пропасть, вниз, вниз. Там темно, и пульсирование становится все громогласнее. Что происходит, куда я иду?
        Холод - должно быть, это ее работа. Не использует ли она скрытое тепло атмосферы, направляя его через свое предсознательное «я»? Но с какой целью?
        Что это за сверхъестественный феномен?
        - Я внутри. Тут странно. Чем-то похоже на собор - много колонн, арок и сводов, - но, если присмотреться, видно, что колонны, арки и своды сделаны из скрученных веревок и все они красные. Скорее ад, чем церковь, и почему же я чувствую себя в такой безопасности? Почему мне кажется, что это место меня приветствует, что я возвращаюсь домой после долгого отсутствия? Не могу понять, как я могу чувствовать себя такой защищенной, такой желанной гостьей в столь причудливом окружении. Все то набухает, то сжимается в такт гулкому, ритмичному шуму. Он пробирает меня до глубины души, однако даже это приятно. Понимаете? Как может что-то настолько грозное и ужасное быть таким уютным?
        Холод усилился настолько, что при каждом вдохе я чувствовал покалывание в легких. Изящная филигрань инея расползлась по оконным стеклам. Весь водяной пар, какой был в кабинете, собрался в полосу тумана на уровне панелей, закрывающих нижнюю часть стены. Узлы и завихрения в тумане смутно напоминали человеческие лица.
        - Я иду по пещере. Кажется, я прошла уже много миль, но она никак не закончится. Теперь я вижу то, чего не видела раньше, - очертания, пульсирующие за тонкими, полупрозрачными стенами; как будто виноградные гроздья, но каждая ягода размером с мою голову; толстые и тонкие трубки, которые трепыхаются и покачиваются в такт ритму. Я что-то слышу - какой-то голос. Я его слышу даже сквозь пульсирующий грохот; это женский голос. Женщина говорит, что не знает, как поступить. Кажется, она очень расстроена. Она говорит, часть ее желает оставить ребенка здесь навсегда, но другая часть знает, что дитя должно уйти, вернуться в мир. Похоже, она разговаривает сама с собой - знаете, как бывает в те минуты, когда мы думаем, что нас никто не слышит. Погодите, я кое-что вижу! Да, точно вижу.
        Эти призрачные лица в клубящемся тумане не были плодом моего воображения.
        - Это женщина. Стоит на коленях. Похоже, плачет. Она голая. Я подхожу ближе, но она меня не слышит. Она просто продолжает разговаривать сама с собой.
        Туман исчез, уступив место круговерти лиц: шуты, короли, жрицы, актеры. Лед толстым слоем покрыл окна и сполз на радиаторы. Лед; холодные, призрачные лица. А вот Джессике, наверное, казалось, что она посреди луга в разгар летнего дня.
        - Я рядом с ней. Наклоняюсь, чтобы коснуться ее. Что случилось? Почему ты плачешь? Я могу помочь? Она смотрит на меня снизу вверх. Я вижу ее…
        Сверхъестественная безмятежность исчезла. Лицо Джессики превратилось в нечеловечески безжизненную, фарфоровую маску.
        - Это она. Она здесь. Она снова пришла ко мне.
        Я потянулся сквозь вихрь лиц, чтобы взять ее за руку. Ощущение было сродни удару электрическим током. Никогда не прикасался к чему-то столь холодному и мертвому.
        - Кто, Джессика? Кто?
        - Моя мать, - ответила она с ошеломляющей простотой.
        И все замерло.
        Проявления исчезли. Противоестественный ледяной холод отступил. Из окна повеяло жарой, как будто мой кабинет внезапно перенесся в тропики.
        Некая воля - отнюдь не моя - завершила сеанс. Джессика тряхнула головой, втянула воздух раздутыми ноздрями. Ее веки дрогнули. Через секунду ее глаза должны были открыться и она бы увидела, что устроила в моем кабинете. Она должна была задать вопросы - из тех, на которые я не слишком хотел отвечать правдиво и, вероятно, не смог бы ответить.
        Я быстро спросил, на каком уровне транса она находится. Одна из особенностей моего стиля гипноза заключается в том, что субъект постоянно осознает глубину погружения по десятичной шкале, где показатели округляются до целых значений для удобства исчисления.
        - Тринадцатый уровень, - ответила Джессика. - Двенадцатый, одиннадцатый.
        Она быстро всплывала на поверхность, но все еще поддавалась внушению. Окажись показатель меньше десятки, я бы погиб.
        - Опустись на тридцатый, - приказал я. Это был уровень высокой гипнотической внушаемости, тот, на котором лучше всего работают постгипнотические команды. - Немедленно. Как успехи?
        - Двадцать пятый. Двадцать восьмой… тридцатый.
        - Умница. Хорошо. Отлично.
        И, хотя мне претили такие трюки из репертуара мюзик-холла, я внушил ей постгипнотическую команду: по моему указанию встать, выйти из кабинета, договориться о следующем сеансе с мисс Фэншоу и поехать прямо домой. На трамвайной остановке она должна была выйти из транса и вспомнить лишь то, что в кабинете царила приятная прохлада, поскольку в открытое окно задувал ветерок из парка. Такие беспардонные вольности с человеческой психикой резко противоречат моей профессиональной этике, но альтернатива сулила еще более прискорбные последствия.
        Юная девушка, знающая о том, что ее мечты и желания способны преобразить реальность: я ощутил озноб, вызванный отнюдь не только арктическим холодом в кабинете.
        После того как Джессика ушла, ведя себя как обычно (впрочем, стоит признать, чуть менее бесцеремонно), я отправил мисс Фэншоу домой пораньше, а сам, вооружившись чаем, недельным запасом печенья «Хантли энд Палмерс» и звучащей по радио приятной фортепианной сонатой Моцарта, уселся в приемной и стал размышлять.
        В историческом контексте институт жречества лишь недавно сделался мужской прерогативой с немногочисленными исключениями. В доисторических обществах роль стража тайн принадлежала в основном женщине. В примитивных обществах мужская магия была связана с удовлетворением охотничьих нужд, а вот женщины, хранительницы огня и домашнего очага, а также таинств размножения и плодородия, разработали магию, систему верований, выходящую за рамки прагматизма в область философии и символических умозаключений. Возможно, на каком-то этапе развития человечества эволюция даровала некоторым стражам тайн способность проникать в те серые края, где сталкиваются разум и реальность, и через единую для всех подсознательную сферу символов и мифов создавать живые, материальные объекты? И эти феномены, способные дышать и передвигаться, оставляли свой отпечаток в подсознательной сфере, чтобы в будущем возникло нечто похожее на них? Кажется вполне возможным, что несколько наделенных миф-сознанием индивидов, рассеянных по нашей хронологии, несут ответственность за весь мифический пейзаж, от первобытных злых духов до Страны фейри
и римского католицизма. По сути, кто такая Пресвятая Мария, Приснодева, как не фигура богини-матери, женские врата к символам и таинствам; а вдруг Матерь Божия, Матерь Церкви ничем не отличалась от сквернословящей врушки Джессики Колдуэлл?

13
        Город - в той же степени состояние ума, в какой место - совокупность представлений о месте.
        На последнем поезде в Муллабрак или Гортифарнхэм (или любое из полусотни болотных урочищ) два фермера принялись вспоминать о том, что видели в большом городе. Один прошелся по улицам и бульварам и унес с собой воспоминания о сверкающих церковных колокольнях и шпилях, стремящихся ввысь, подобно мечте, о памятниках выдающимся, важным людям, палладианских портиках и куполах общественных зданий, пилястрах, пирсах и палисадах, а также о воздухе, наполненном птичьим пением.
        Другой ходил по тем же улицам, но ему запомнились серые кирпичные дома, прижимающиеся друг к другу, словно банда взволнованных гопников; треснувшие фрамуги; окна с картонками вместо стекол, детские коляски, заполненные углем или картофелем, бродяги в дверных проемах, капустные листья под ногами, смрад мочи и портера, давка и неодолимое, как чугунный утюг, хамство.
        Они словно бы побывали на разных континентах, но это один и тот же город.
        И по его улицам летит певчая птица, и с ее птичьей точки зрения он воспринимается как средоточие уступов, насестов и мест для гнездования, соединенных громадными пустыми каньонами, по дну которых днем и ночью движутся существа - неиссякаемый источник еды.
        И око птицы, летящей по воздушным магистралям и закоулкам, замечает кошку, крадущуюся по улочке, а для кошки город - кубистские джунгли феромонов, территорий и тропинок, широких и узких, то примыкающих друг к другу, то проходящих по общей территории, то пролегающих на разных уровнях одного и того же пространства, разграниченных запахами жира, мочи и секрета кошачьих желез, метками, нанесенными на карту, которую читают носом, глазом и вибриссами, а защищают клыками, когтями и шипением.
        И кошка, пробирающаяся вдоль границ, обозначенных феромонами, проходит мимо бродяги, лежащего в озаренном газовым светом дверном проеме, а для бродяги город - скопище дверных проемов и арок, мест, где сухо и можно спрятаться от дождя или ветра, закутков, куда не проникает холод, железнодорожных арок и деревянных парковых скамеек, общественных туалетов у стен гавани, переулков и заброшенных домов, место, где живется холодно, сыро и недолго, где редко удается поспать и еще реже поесть, мало знакомых, друзей и того меньше и никто тебя не любит, не считая пса, кота или певчей птицы.
        Три города, много городов, все разные и недоступные друг другу, все неразрывно взаимосвязанные.
        Шли бродяги, доверившись вехам и бедекерам [76 - Бедекер - путеводитель; слово образовано от фамилии немецкого издателя Карла Бедекера.] тайного города, малопонятным надписям мелом, царапинам на камнях, продуманно подпорченным табличкам с названиями улиц, запасным путям для товарняков на Аберкорн-роуд, свету газовых фонарей и колыханию стираного белья на окнах (были ли это флаги триумфа или капитуляции?), ступенькам многоквартирных домов, треснувшим фрамугам, улицам с дешевым жильем, где перебиваются с хлеба на чай, живут вшестером в одной комнате, до сорока рожают по ребенку в год - спасибо, ваше святейшество, - где Юноны и павлины, капитаны и короли [77 - «Капитаны и короли» (Captains and the Kings) - исторический роман американской писательницы британского происхождения Тейлор Колдуэлл, с главным героем - ирландским эмигрантом.], в тени стрелка и Звездного плуга [78 - «Тень стрелка» (The Shadow of a Gunman), «Юнона и павлин» (Juno and the Paycock) и «Плуг и звезды» (The Plough and the Stars) - трилогия пьес ирландского драматурга Шона О’Кейси. Кроме того, Звездный плуг (Starry Plough) - флаг
Ирландской гражданской армии, слияние которой с Ирландскими волонтерами положило начало ИРА.], благословленные и проклятые священниками и мятежниками, святыми и мучениками, где закопченные боги четырех рек Гибернии глядят со здания таможни [79 - Имеются в виду стилизованные лица, символизирующие реки Ирландии, выполненные скульптором Эдвардом Смайтом (англ. Edward Smyth) для украшения четырех фасадов здания Ирландской таможни.], а у извозчичьей стоянки [80 - Извозчичья стоянка под мостом Батт, она же «Приют извозчика» (англ. cabman's shelter), - одно из дублинских мест, упомянутых в романе Джеймса Джойса «Улисс».] под мостом Батт можно выпить из оловянной кружки канцерогенный чай, приторно пахнущий сгущенкой, да заесть сэндвичем с беконом толщиной с порог. Оттуда их попутчиком выступил фонарщик, совершающий вечерний обход - через рыцарственную даму Анну Лиффи [81 - Анна Лиффи - переиначенное на английский лад Abhainn na Life, что в буквальном смысле в переводе с ирландского означает «река Лиффи».], к теням газохранилищ Рингсенда.
        На выпуклом бетонном полу внутри скелета демонтированного газгольдера [82 - Если точнее, речь идет о части Рингсенда, которая называется Саут-Лоттс. Расположенный в этом районе газгольдер (газохранилище) действительно был демонтирован, а оставшийся от него металлический каркас впоследствии использовали для строительства жилого комплекса.] горел костер. Его свет помог Тиресию и Гонзаге пройти через битое стекло, ржавую колючую проволоку и отравленную землю к бродягам, которые собрались вокруг огня и передавали друг другу бутылку молока с примесью украденного из уличного фонаря газа. Одна из их компании, пожилая женщина по прозвищу Милашка Молли Мэлоун [83 - Милашка Молли Мэлоун - героиня широко известной ирландской песни «Molly Malone», неофициального гимна Дублина.], уже опьянела и лежала, скорчившись, похожая на кучу рваных шерстяных тряпок и шалей. Вытекшая изо рта струйка густой слюны поблескивала в свете костра. Тиресий и Гонзага присоединились к кругу и испили из священной бутылки, хотя оба были неуязвимы для хмельного, будь то виски, метилированный спирт, пары бензина из красной канистры или
молоко, обогащенное городским газом. Бескрайний синий вечер распахнул над городом ангельские крылья. Под первыми робкими проблесками звезд бродяги сидели, словно прихожане на мессе. Бутылка перемещалась по кругу противосолонь, справа налево, как заведено у ведьм и черных магов. Другие приходили из своих особенных городов и один за другим падали без сил, когда газ Дублинской корпорации лишал их рассудка. В конце концов бутылка выскользнула из чьей-то руки, и молоко разлилось лужей с неровными краями на щербатом бетонном полу.
        Гонзага обошел пьянчуг по кругу, щелкая пальцами у каждого над ухом, поднимая веки. Убедившись, что свидетелей не будет, он отошел к краю освещенного пространства и принялся расставлять свои шпионские устройства и обереги. Чем ближе странники подходили к хаосу миф-линий вокруг города, тем мощнее и отчетливее делался пука-фагус. Проходя через частокол зыбких, рваных миф-линий, оба уже не сомневались, что за ними охотятся.
        - Наша проблема, в пресловутых двух словах, - размышлял вслух Тиресий, - заключается в том, что мы создали узор охранных извилин с единственной целью: защитить подопечную от атаки извне. К нашему величайшему огорчению, мы даже не задумались о возможности того, что подопечная сама прорвется к миф-сознанию, разрушит узор изнутри и, таким образом, сделает нас беззащитными и уязвимыми для ярости Антагониста. Мы проявили небрежность относительно своих обязанностей, дорогой мой Гого, - непростительную небрежность.
        Гонзага чувствовал, как фагус перемещается над битым стеклом и колючей проволокой, словно низко стелющийся холодный туман в жаркой ночи. Бродяга прижал посох к груди и расставил вешки и обереги: сюда бутылку из-под «Гиннесса», туда рулончик трамвайных билетов… Под накрывшей Дублин громадной линзой душного, застоявшегося воздуха звуки разносились необычайно далеко: лязг и шум машин на запасных путях в Фэрвью; корабельная сирена, словно безутешный стон заблудшей души где-то на взморье, за отмелью в устье реки; ругань пьянчуг; свистки полицейских; грохот бьющегося стекла; звон отбивающего час колокола собора Святого Патрика. Отбросы общества ворочались и бормотали во сне. Гонзага выполнил свою задачу и сел у костра, напротив Тиресия. Они прикрывали спины друг друга. За вешками и оберегами урывками перемещались существа, которые могли быть крысами, кошками, собаками, а могли и не быть. Тиресий чувствовал, как Страна сновидений манит его; гипнагогические [84 - Гипнагогия (др. - греч. ????? «сон» и ?????? «ведущий») - промежуточное состояние между явью и сном, характеризуемое галлюцинациями.] иллюзии
порхали по краям поля зрения, толпились, словно насекомые у век нищего. Старая Молли Мэлоун - та, что первой поддалась соблазну бутылки, - вскрикнула во сне и вздрогнула, словно пробуждаясь от кошмара. Ее глаза распахнулись.
        Из них повалил черный пар.
        Тиресий и Гонзага мгновенно вскочили на ноги.
        Нищенка завопила и попыталась разогнать дым перед глазами, но это было выше ее сил. Через несколько секунд он превратился в перевернутую темную пирамиду, заполнившую внутреннюю часть газгольдера. Истерические крики и мольбы Молли разбудили других бродяг.
        - Если вам дороги жизнь и рассудок, немедленно ступайте прочь! - скомандовал Тиресий, который при свете костра показался одурманенным газом нищим сияющим Мерлином с волшебным посохом.
        Бродяги удрали, хлопая полами драных, грязных пальто, придерживая засаленные шляпы на засаленных шевелюрах. Чей-то прохудившийся ботинок сорок пятого размера наступил на пачку из-под сигарет «Сениор сервис». Гонзага предостерегающе вскрикнул, но неуклюжая нога уже отправила пустую пачку кувырком в ночную тьму. Круг был разорван. Существо из дыма немедленно обрело плотность и твердость. Тиресий разразился потоком древних месопотамских ругательств. Если бы фагус опирался только на подсознательные желания и страхи старой Молли Мэлоун, которую именно собственная неосознаваемая сила вынудила покинуть общество и присоединиться к компании бродяг, их посохи бы одержали верх. Против фагуса, созданного воображением пожилой пьянчужки, но питаемого почти безграничной силой, которую Антагонист мог призвать через прореху в Мигмусе, могло не хватить могущества всех предметов из мешка Гонзаги.
        Облако тьмы завертелось, и из него соткался пука-фагус, одетый в страхи и тоску воющей старухи. Косматая тварь из теней выпрямилась и оказалась втрое выше человеческого роста. Хоть Тиресий и Гонзага привыкли к бродяжьему смраду, от вони их чуть не стошнило. Пука был слепым. Черная гладкая кожа покрывала глазницы. Он понюхал воздух, учуял запах женщины. Из спутанных волос в паху вырос пенис - шесть футов жестких черных мышц, окаймленных торчащими шипами и загнутыми в обратную сторону рожками. Взывая к Господу, Марии, любому божеству, которое не умыло руки по поводу ее судьбы, Милашка Молли Мэлоун поползла прочь, но медленно, слишком медленно. Когтистые лапы схватили ее, раздвинули ноги. Шипастый пенис задрожал и задымился; по бокам от головки выдвинулись парные костяные лезвия. Пука двинул бедрами раз, другой, третий - и женщина сломалась, как куриная вилочка. Фагус разорвал останки пополам и расквасил половинки о каркас газгольдера, продолжая извергать потоки зеленой спермы. Вонь стояла невыносимая. Издавая чирикающие и булькающие звуки, тварь почуяла чужое присутствие и потянулась к Тиресию.
Старик выставил посох навстречу лапе. Посыпались искры, негромко грохотнуло. Фагус взвыл. Тиресий воспользовался преимуществом, взмахнув посохом над головой. Осознав, что не ранен, а просто ошарашен, фагус собрался с силами. Его пенис дрожал, прильнув к животу, и истекал слизью. Атаку фагуса встретил шквал грохочущих вспышек, но потом один просчитанный удар на время разлучил Тиресия с его посохом. Гонзага все еще приходил в себя после ужасной смерти старой нищенки. Бедственное положение Тиресия заставило его собраться. Посох бродяги прочертил линию синего пламени на спине пуки. Запах паленого волоса на миг перекрыл рыбный смрад фагусовой похоти.
        Два старика стояли по разные стороны круга, а пука оказался в центре, настороженный и что-то бормочущий себе под нос.
        - Сдается мне, это в некотором роде тупик, - прохрипел Тиресий. - Он будет удерживать нас тут, пока не окрепнет в достаточной мере, чтобы прикончить.
        - Ужель ты позабыл все то, что выведал когда-то? - спросил Гонзага.
        Холодное железо - вот проклятье фейри
        С тех самых пор, как древних кельтов кузни
        Мечи и копья из железа породили,
        Чтобы от бронзы этот край очистить,
        А с нею - от предтеч, богов и таинств.
        - Ну и где, скажи на милость, мы найдем достаточно железа, чтобы избавиться от этого фейри?
        Не желая упускать свой шанс, фагус кинулся в атаку, которую бродяга отбил, завертев посохом. На востоке проступило сияние зари. Если день и полиция застанут их здесь, с пукой и расчлененной пьянчужкой… Гонзага внезапно метнулся прочь. Избавившись от врага за спиной, пука обрушился на Тиресия, вынудив его снова и снова размахивать оружием.
        - Ты должен ради друга оттянуть момент! - крикнул Гонзага. Тиресий успел бросить в его сторону лишь беглый взгляд. Он увидел не знающие усталости руки окровавленными от колючей проволоки. - О да, теперь гони! Гони же тварь поближе!
        Тиресий на мгновение отвлекся на друга, и когти просвистели на волосок от его носа. Оказалось, Гонзага присоединил один конец колючей проволоки к своему посоху, а другой - к газгольдеру. Тиресий начал отступать, вынуждая пуку идти следом, шаг за шагом, по битому стеклу и кирпичному крошеву. Струйки черной крови просачивались сквозь кожу, затянувшую глазницы твари, текли из ушей, ноздрей и пениса, подчеркивая беспредельность сексуальной ярости.
        - Вниз, друг мой, вниз! Нет, я не промахнусь!
        Тиресий кинулся на землю. Гонзага поднял посох и изо всех сил ткнул им в пуку, словно копьем. Заостренный наконечник вонзился в левое плечо. Весь Рингсенд содрогнулся от чудовищного взрыва. Тиресий прищурился сквозь пальцы на яркий свет. Каркас заброшенного газгольдера вспыхнул от голубоватых молний. Потрескивающие, ветвящиеся разряды побежали по балкам; капли электричества падали на бетон, синие, как горящий бренди. Два старика запрыгали прочь по битым бутылкам и кускам кирпичей, в то время как энергия фагуса превращалась в мерцание, в огни Святого Эльма, в ничто.
        Гонзага поднял было свой посох и тут же с воплем уронил. Жар взрыва превратил все, что могло гореть - крышки от бутылок, осколки стекла, черепки, столовые приборы и различные металлические штуковины, - в шлак, с виду напоминающий раковую опухоль. Колючая проволока испарилась. Газгольдер покрылся гирляндами вязкой синей слизи. Вдалеке трезвонили колокола пожарных машин - судя по всему, они приближались.
        Мы амулеты против чар пустили в ход,
        А надо было просто оглянуться:
        Среди людей враг отыскал талант,
        Сокрытый дар, сродни незримой розе,
        Что аромат дарует обреченно.
        Чудовище средь нас - а мы не знали.
        Затем, как будто почуяв сменившийся ветер, Гонзага добавил:
        - Оепкесор дасюто тябьсрау сттио ман сактяже.

14
        Потратив несколько дней на психологическую войну, в конце концов Джессика убедила Деймиана отвести ее в танцзал «Аркадия». Вручить пальто гардеробщице, купить сигареты у разносчиц с подносами на шее и выйти под зеркальный шар означало пройти обряд посвящения и стать по-настоящему взрослой. Роззи и Эм уже бывали в «Аркадии» со своими приятелями, от их шикарных описаний тех удовольствий, которые можно было испытать под куполообразным потолком, танцуя в легких туфельках, ее терзала зависть. Она бы ни за что не пошла туда самостоятельно - ее могли принять за девушку легкого поведения. Но для пары это был не просто респектабельный досуг, а социальная необходимость. Джокаста помогла и поддержала обман. Маман и пап? Колдуэллы не должны были ничего заподозрить, если не удастся избежать трудных вопросов и еще более трудных ответов.
        Чувственному мурлыканью кларнетов вторили тихие саксофоны: оркестр Гарри Холла играл «Серенаду лунного света», как Джессика и надеялась. Музыканты в белых смокингах, с напомаженными волосами сидели за усыпанными блестками пюпитрами. Сам Гарри Холл дирижировал с ленцой и бросал двадцатичетырехкаратные улыбки танцорам, перемещающимся по своим орбитам в тесноте танцзала и покрытым, словно веснушками, бликами света, которые рассыпал зеркальный шар. Джессика прижалась к Деймиану. Она была шокирована и польщена, ощутив нечто твердое в его парадных брюках.
        - Ах ты проказник, что это такое я сейчас чувствую?
        - Вариант «мое профессиональное удостоверение» подойдет?
        Услышанное ошарашило Джессику куда сильнее, чем если бы «нечто твердое» оказалось просто эректильной тканью.
        - Хочешь сказать, ты притащил сюда…
        Он закрыл ей рот рукой.
        - Мало ли что случится…
        Танцоры плыли сквозь туман сигаретного дыма с ментолом. Солист проворковал что-то лирическое в низкий микрофон. Пары зааплодировали. Ночь и музыка продолжились. Нить сексуального напряжения все туже натягивалась между Джессикой и Деймианом. Девушка посмотрела на спутника и почувствовала, как что-то в ее груди рвется на свободу. Сила эмоций испугала ее, и привкус страха обострил голод. Перед завершающим вальсом они покинули танцзал, чтобы успеть на последний трамвай. Сидя на открытой верхней площадке и ощущая ночную жару, они курили, общаясь на уровне, превосходящем речь. Через какое-то время Джессика оперлась руками о перила, устремила взгляд на родной город, побагровевший и разомлевший в жаркой летней ночи, и произнесла:
        - Вот думаешь, что в твоей жизни все устроено, что ничего никогда не изменится, а потом все резко меняется. Внезапно что-то происходит, и жизнь становится очень сложной.
        - Ты о чем?
        Она не сразу ответила, а прижалась щекой к медным перилам и смотрела, как мимо проплывает Дублин.
        - Да, сложной. Как будто ты видишь, что все, чего ты когда-либо хотела в своей жизни, утекает сквозь пальцы и ты не можешь это остановить.
        - Уходи со мной, и станешь кем захочешь.
        - Не зли меня, Горман.
        - Что ты. Я серьезно. Пойдем со мной.
        - Да? Ты все время это повторяешь - ну идем со мной скорей, в край озер и камышей, в Слайго, к новой жизни, только мы, вместе навсегда. Мечты, Деймиан, мечты. В жизни все по-другому.
        Она вернулась, когда дом № 20 уже спал и было темно, если не считать полоски света под дверью Джасмин. Полоска превратилась в клин. Дрянь стояла, скрестив руки на груди, и выглядела в своей байковой ночнушке немного грозно.
        - Иди спать, чепухня шпионская.
        Дрянь повела себя дерзко и упрямо:
        - А вот и не пойду, не пойду. И ты меня не заставишь. - Джессика безрезультатно попыталась втолкнуть сестру обратно в ее комнату, полную плюшевых мишек, игрушечных лошадок и вымпелов Девичьей бригады. - Тебя никто не любит, Джессика. Ты разве не знала? Ты врешь, и сквернословишь, и никому не нравишься, потому что вбила себе в голову, что должна отличаться от остальных. Ты не можешь быть как все, ты обязана быть другой, лучше. Парни тебя не любят; они все говорят о тебе со смехом. «Помойка Колдуэлл», так они тебя называют - ты в курсе? Никто из них не пойдет с тобой на свидание. И только убийца из ИРА снизошел до подобного уровня.
        - Заткнись! - прошипела Джессика, опасаясь разбудить чутко спящих родителей, но Дрянь преисполнилась вдохновения, ее несло. Она вдруг поняла, что может причинить сестре боль, и с мстительной самозабвенностью пользовалась новообретенным оружием, снова и снова поворачивая клинок в ране.
        - Тебя никто не любит. Я тебя не люблю… совсем не люблю.
        - Ну, тебе-то деваться некуда - мы же сестры.
        - А вот и нет, - выдохнула Дрянь. - На самом деле ты мне не сестра. Это тот милый шарманщик с обезьянкой рассказал. Ты мне вовсе не сестра, не по-настоящему, как Джо-Джо, и мама тебе не мать, и папа тебе не отец, и ты им не дочь.
        Тут Дрянь замерла, прижав руки ко рту, - осознала, что пересекла грань между праведным гневом и просчитанной жестокостью; перешла в то пространство, где причина и следствие больше не находились друг с другом в строгом соотношении и где мимолетное действие порождало колоссальные результаты.
        Джессика побелела, словно вампир высосал из нее всю кровь. Ее губы слабо шевельнулись:
        - Ч-что? Ты о чем? Ты что сейчас сказала?..
        Услышав нарастающие истерические нотки, Дрянь, всхлипнув от страха, подалась назад, захлопнула за собой дверь спальни. Ключ повернулся в замке с неестественно громким звуком.
        В этот момент зазвонил телефон.
        Джессике показалось, что в мире больше ничего нет, кроме настойчивого телефонного звонка. Она спустилась вниз, чтобы снять трубку.
        - Алло? Резиденция Колдуэллов. - Мать настаивала на такой формулировке, чтобы придать дому аристократический флер.
        - Алло? - Женский голос, невероятно далекий. - Это Джессика?
        - С кем я говорю?
        - Это Джессика?
        - Кто вы?
        - Джессика, это ты?
        - Да, это Джессика. Кто вы?
        - Я твоя мама, Джессика. Твоя мама.
        - Алло? Алло? Алло…
        - Мама, Джессика. Мама.
        В холле стояла удушающая жара.
        - Что происходит?
        - Вспомни, Джессика. Вспомни!
        Связь оборвалась.
        - Алло? Алло! Алло…
        Рухнув на потертый ковер, переживший многих и многое, она… вспомнила.
        Как будто жизнь была полуразрушенным мостом и Джессика стояла на краю воспоминаний, глядя на пропасть, слишком широкую, чтобы перепрыгнуть к той части прошлого, которая забылась. А потом прозвучали слова - и они стали краеугольным камнем, завершившим поврежденную арку, и теперь Джессика могла без труда перейти на другой берег, чтобы все вспомнить. Шаг за шагом она преодолела этот путь, и вся ложь, из которой состоял ее мир, упорхнула прочь стайкой потревоженных птиц. Девушка увидела, услышала, ощутила - вспомнила!
        Она любила их интуитивной, некритичной любовью ребенка, и все это время они знали, что пользуются тем, на что не имеют права. Они не заслужили любви к Матери, к Отцу. Мать. Отец. Сестры. Она вырвала у них имена, титулы и оставила им чистые лица без индивидуальности, узы формальных отношений, не наполненных смыслом. Одним коротким четким ударом были рассечены нити, связывающие отдельных людей в семью.
        Приемная дочь. Приемная дочь! Завертелись шестеренки предательства. Через фрамугу над входной дверью на Джессику падал розовый свет, который становился все ярче; короткая летняя ночь подошла к концу.

15
        Когда она проснулась утром, они снова были на страже. Она выбралась из-под шинели, вытряхнула соломинки из волос и одежды, открыла ставни на окне сеновала, и оказалось, что они уже ждут ее. Птицы. Поле перед сеновалом побелело от огромных, злющих желтоглазых чаек; на изгородях и телеграфных проводах было полным-полно скворцов. В ветвях деревьев хлопали крыльями грачи; на телеграфных столбах вороны хорохорились и щелкали клювами. Все взгляды были прикованы к ней. Она увидела, как другие пернатые скользят сквозь низкий предрассветный туман, чтобы присоединиться к бдению. Она услышала, как Деймиан двигается во все еще темных закоулках сеновала, готовясь к новому путешествию.
        - Деймиан, подойди и посмотри на это.
        Он поднял глаза и увидел ее силуэт на фоне прямоугольника утреннего неба.
        - Господи Иисусе, отойди, пожалуйста, от окна! Хочешь, чтобы все в округе увидели тебя?
        - Я была права. Они преследуют меня.
        - Ради бога, детка!
        Он с быстротой молнии подскочил и оттащил Джессику в сторону. Она тяжело опустилась на тюк сена.
        - Мерзавец, у меня же синяк будет!
        Он закрыл окно.
        - Я думал, мы договорились; в вопросах безопасности не бывает компромиссов. Хочешь сбежать - выполняй приказы. Мои приказы.
        - Сомневаюсь, что мне так сильно хочется сбежать, раз уж ты только и знаешь, что командовать…
        - Вчера мне показалось, ты все решила.
        - Это было вчера. Сегодня я устала, замерзла и проголодалась, и я чувствую себя грязной, и это совсем не весело, Деймиан.
        - Я и не обещал, что будет весело.
        - Господи, я, наверное, ужасно выгляжу. Я должна что-то сделать со своим лицом. Уйди. Просто уйди. Оставь меня в покое, ладно?
        Деймиан пожал плечами и принялся отрезать складным ножом ломти хрустящего хлеба. Джессика достала пудреницу и села, разглядывая свое отражение в маленьком зеркале. Осознав всю нелепость своих действий, захлопнула бесполезную штуковину. Действия, как и гнев, маскировали мрачные предчувствия. Она думала, что побег позволил вырваться из все более неумолимого потока событий за несколько мгновений до падения с водопада в панику и хаос. Она думала, что выскользнула на свободу и обрела власть над собственной жизнью. Но на самом деле она всего лишь сменила одно бурное течение на другое. Такие вот «Опасные похождения Полины» [85 - С учетом времени, когда происходят события, Джессика скорее всего вспоминает сериал «Опасные похождения Полины» (The Perils of Pauline, 1933), ремейк одноименного многосерийного фильма 1914 года.]. Джессике казалось, что ее привязали к рельсам и экспресс уже приближается.
        Еще до того, как в положенное время приехала, позвякивая, тележка молочника, Джессика запихнула в саквояж то немногое, что могла назвать своим, и ушла. Никаких записок; обманщикам записки не положены. Вместе с гонцами из булочных, почтальонами, разносчиками газет и молочниками она следовала по викторианским улочкам Ренелы и Ратмайнса, дошла до кондитерской «У Ханны» и, когда там открыли ставни, написала сообщение для Деймиана. Он должен был прийти не раньше половины пятого. Пришлось придумать, как скоротать время. Пожилая мисс Ханна заметила, что гостья встала этим утром очень рано. Джессика ее не услышала. У нее в голове все еще громко хлопали мощные крылья предательства. Она провела день на вокзале Пирс: то неторопливо пила чай в буфете, то сидела на скамье на платформе и наблюдала за часовой стрелкой, еле-еле ползущей по циферблату вокзальных часов. Солнце с аналогичной неторопливостью плыло над стеклянной крышей. Наверху, в стропилах и колоннах, жили голуби. Прибытие каждого поезда, сопровождаемое клубами пара, заставляло молодняк хлопать крыльями и в панике биться о грязное стекло.
        Деймиан появился вместе с последними утомленными пригородными путешественниками, возвращающимися в Бутерстаун, Блэкрок, Дун-Лэаре и далее на юг, до Брея. Посмотрел на ее саквояж, ее каменное лицо. Молодые люди обнялись под часами. За сандвичами с беконом и яйцом она поведала о лжи, о годах, наполненных враньем, притворством и фальшью.
        - Я должна была сбежать, Деймиан. Где правда, где ложь, кому можно доверять, кому нельзя, кто врет, кто нет - ничего больше не понимаю. Я не знаю… Забери меня с собой. Ты же сказал, что можешь, что хочешь этого больше всего на свете! Забери меня в холмы и горы - куда угодно, лишь бы не было так больно. Ты говорил, мне надо просто попросить, и вот я прошу. Куда бы ты ни направлялся, что бы ты ни делал, я хочу пойти с тобой. Деймиан… ты все, что у меня есть.
        Он не смотрел на нее. Его внимание - как и внимание всех пассажиров, собравшихся отправиться на юг, - было приковано к крыше. Она до последнего дюйма была покрыта пернатыми шариками птичьих тел.
        - Пора, Деймиан. Пора. Надо идти…
        Она взяла его за руку и, стуча каблуками по чугунным ступенькам, повела по вокзальной лестнице в сторону Уэстленд-роу. Птицы над ними сорвались с места, шумно хлопая крыльями.
        Машина притормозила, когда уже совсем стемнело. После двенадцати миль пешком по Маллингарскому шоссе Джессика натерла ноги, а от голода и усталости была в полубреду. Общественный транспорт Деймиан исключил: у полиции наверняка было описание сбежавшей девушки, а автобусные и железнодорожные вокзалы входили в число мест, которые проверят в первую очередь. Попутки так же означали некоторую степень опасности. Однако через двенадцать миль, устав бороться с ночным холодом, Джессика села на свой саквояж и заявила, что больше не ступит ни шагу. Прошло двадцать минут, и фары машины мистера Питера Тухи, коммивояжера, продавца сельскохозяйственного инвентаря «Томелти и Мэллой» из Малтифарнема, высветили беглецов. Пока мистер Питер Тухи, коммивояжер из Малтифарнема, отпускал непристойные намеки по поводу того, чем может заниматься молодая пара на шоссе в половине двенадцатого ночи, Джессика исподтишка кусала спрятанные в саквояж сэндвичи из привокзального буфета и глотала красный лимонад, освобожденный во имя ирландской республиканской идеи из фургона доставки, припаркованного у чьего-то крыльца в Чейплизоде.
Деймиан попросил мистера Питера Тухи высадить их у безликих ворот фермы сразу за перекрестком Киннегод, что коммивояжер и сделал - не без вопросов, ни один из которых не был удостоен ответом.
        Только когда красные габариты автомобиля мистера Питера Тухи исчезли в направлении Малтифарнема, Деймиан счел обстановку достаточно безопасной, чтобы заговорить про убежище на ферме.
        - Проведем здесь ночь, а завтра отправимся дальше.
        Он помог Джессике перелезть через калитку.
        - Куда?
        Они осторожно пробирались через заросшее сорняками пастбище. Коровы жевали и пускали ветры с коровьей непринужденностью.
        - Слайго. У меня там друзья. Нас приютят, пока не решим, что делать.
        Сеновал находился за второй калиткой и еще одним полем. Из фермерского дома слышались звуки радио и лай что-то подозревающих собак. Джессика остановилась у корыта для питья с застоявшейся водой.
        - Послушай.
        - Что?
        - Послушай… они здесь. Я их не вижу, но они здесь.
        - Кто?
        - Птицы. Они последовали за нами. Они здесь.
        - Чушь. Птицы не летают по ночам.
        - Эти летают.
        - Будь добра, иди за мной, хватит стоять и таращить глаза, как балда. Хочешь, чтобы фермер нас застукал?
        - Ты же сказал, эта ферма - убежище.
        - Она им была в двадцать первом, двадцать втором.
        - То есть в ИРА служат восьмилетки?
        - В этой стране мало что меняется.
        - И насколько безопасно твое убежище?
        Она с трудом могла различить выражение его лица в тусклом свете звезд.
        - Достаточно безопасно.
        «Достаточно безопасно». Джессика поддалась порыву - желанию дистанцироваться от предательства, ранившего куда сильнее, чем она была готова признать, - но ведь ей этого и хотелось, действовать импульсивно, в кои-то веки руководствоваться собственными побуждениями, а не чужими вероломными махинациями. Деймиан тихо приблизился, держа в руках хлеб и карту.
        - Без тостов?
        - А также без масла, джема и огня.
        Она вгрызлась в хлеб белыми зубками. Деймиан пальцами отмерил расстояние на карте.
        - Как думаешь, мы доберемся сегодня до Слайго?
        - Возможно. Если повезет. Ты уже подумала о том, что хочешь делать, когда окажемся там?
        - Не знаю. Мне все равно. Могу просто развернуться и отправиться прямо домой. Мне нужно время на раздумья, понять свои чувства - понять, кто я такая.
        При свете низко стоящего солнца, казавшегося медным сквозь туман, они осторожно крались мимо птичьих стай прочь от сеновала. От каждого треска и щелчка, шелеста перьев и хлопанья крыльев сердце Джессики начинало биться быстрее. Они прошли по тропинке и оказались на шоссе. Живые изгороди блестели от птичьих глаз, а клювы торчали отовсюду, словно шипы. Повернув на дорогу, путники услышали нарастающее хлопанье крыльев, похожее на начало грозы. Они не обернулись. Еще полчаса река птиц текла у них над головой в северо-западном направлении.

16
        Черт бы побрал этого Колдуэлла! Какая муха его укусила, заставив примерить очки? Мы были в считаных минутах от беглецов. А теперь они уже могут приближаться к Слайго, в то время как мы торчим в «Окружном отеле Маллингара», ожидая, пока - и если - к Колдуэллу вернется нормальное зрение. Каждые полчаса мы снимаем с его глаз плотные бинты и убеждаемся, что даже в затемненном гостиничном номере он испытывает мучительную боль. Тиресий не может предсказать, сколько времени пройдет, прежде чем отец Джессики достаточно восстановится, чтобы продолжить путь. Да чтоб ему провалиться!
        Очевидно, мы не можем оставить его в номере и продолжить преследование сами. Я также не могу продолжить его в одиночку, поскольку понадобятся оккультные таланты Тиресия и Гонзаги. А они не могут двигаться вперед без меня, потому что не умеют водить машину. Похоже, им вообще не по нраву любой вид транспорта, они предпочитают передвигаться на своих двоих. Итак, мы продолжаем куковать в захудалой гостинице, словно герои комедии братьев Маркс. Какой я дурак, что позволил Колдуэллу сопровождать нас.
        «Чувство вины» - не та концепция, с которой психологам приходится иметь дело, и все же я испытываю угрызения совести. Она не оставила записку, но я преисполнился уверенности, что наши совместные занятия были прямой причиной ее бегства. Я был так осторожен, я затыкал и конопатил каждую щель и дырочку, но заточенные в глубинах памяти воспоминания просочились наружу. Она вспомнила не только о детстве и его травмах, но и об опасном наследстве, полученном от своей настоящей матери. Ответственность, вина: психолог, исцели себя сам.
        Джессика опаздывала на назначенную встречу. Я трепетал, почти как в лихорадке, предвкушая возможность целенаправленного погружения пациентки в исконное состояние сознания, позволяющее управлять материей и энергией при помощи разума. Ощущение было сродни интеллектуальному головокружению, которое испытываешь, стоя на краю утеса и глядя на ранее неведомый ландшафт, обширный и волнующий, взывающий к осторожным исследованиям.
        И, конечно же, она опаздывала.
        Двадцать минут превратились в сорок, а потом - в полтора часа. Я достаточно разволновался, чтобы позвонить в ресторан Мэнгана, где она работала, и мне сообщили, что мисс Колдуэлл на службу не явилась. Я позвонил в дом Колдуэллов - вдруг она заболела и забыла сообщить мисс Фэншоу. Нагрянули дурные предчувствия: я узнал, что она ушла из дома еще до того, как все проснулись; впрочем, этот факт сам по себе не был чем-то из ряда вон выходящим. Я рассказал мистеру Колдуэллу о своем звонке в ресторан, и он, внезапно обеспокоенный, спросил, не могу ли я навестить их как можно скорее. Поскольку в тот вечер у меня больше не было никаких запланированных встреч, я согласился прийти немедленно. Как раз в тот момент, когда я вешал трубку, раздался громкий стук в дверь. Я поспешил впустить посетителя.
        - Джессика, - сказал я, - что тебя задержало? Где ты была? Входи.
        - Прошу прощения?
        В коридоре стояли два старых бродяги. Один был низеньким и приземистым, похожим на жабу, с растрепанной копной лоснящихся черных локонов; другой - высоким и худым, смахивающим на птицу, в самых необычных очках, которые я когда-либо видел.
        Они представились как Тиресий и Гонзага. Первый, тот, что повыше, объяснил, что они ищут мисс Джессику Колдуэлл - «юную леди», как он ее назвал с удивительно архаичным англо-ирландским акцентом, словно франт XVII века, - и отследили небольшой узел энергии Мигмуса до этого места. Могу ли я помочь им в поисках? У них имелась информация чрезвычайной важности, которую надлежало сообщить нашей общей знакомой.
        И пока я слушал высокого и худого гостя, меня осенило: у дверей моего кабинета стояли два подлинных мифических феномена. Это были не мимолетные эльфийские тени в Брайдстоунском лесу, не полуреальные-полуфантастические образы, запечатленные на фотопластинке. Хотя своим видом и поведением они походили скорее на владык Малого Египта и графов Кон-Домских [86 - Непереводимая авторская ирония основана на том, что «дом» или «доми» - название одной из восточных ветвей цыганского народа.], чем на Вечно Живущих, вассалов Царицы Воздуха и Тьмы [87 - Царица Воздуха и Тьмы (Queen of Air and Darkness) - образ из опубликованного в 1922 году стихотворения английского поэта Альфреда Эдварда Хаусмана, достаточно популярный в фэнтези.], я все же видел перед собой фейри - Прядильщика Снов и Стража.
        Я рассказал про курс гипнотерапии, который проходила Джессика, - очевидно, то самое «средоточие энергии Мигмуса», на что они намекали, - и про ее серьезное опоздание на сегодняшнюю встречу. Потом прибавил, повинуясь внезапному импульсу, что с утра ее не видели ни на работе, ни дома. По взглядам, которые они бросили друг на друга, по тону, которым коротышка произнес слова на языке, похожем на русский, и по мрачному кивку его высокого товарища я понял: мои гости подозревают, что происходит что-то нехорошее.
        Мы сразу же поехали на Белгрейв-роуд.
        Семья Джессики встретила меня в гостиной, обставленной словно на семейном снимке Викторианской эпохи. Угрюмая напряженность, повисшая в воздухе, намекала на какую-то ссору, произошедшую за несколько минут до моего прихода. Младшие дочери, готовые, казалось, разрыдаться; миссис Колдуэлл в образе усталой и отрешенной голливудской женщины-вамп, вплоть до сигареты, которую она сжимала двумя нервными пальцами; мистер Колдуэлл с лицом человека, собравшегося с духом перед неким мучительным откровением, - как у члена российской царской семьи в ночь революции.
        Я принял меры предосторожности, оставив Тиресия и Гонзагу в машине - они не слишком возражали. Гонзага откинулся на спинку сиденья, в то время как Тиресий, нацепив свои жуткие очки, внимательно осматривал фасад «резиденции Колдуэллов». Присутствие бродяг только спровоцировало бы вопросы, на которые я не хотел отвечать в тот момент.
        - Пожалуйста, расскажите доктору Руку то, что рассказали нам, - велел дочерям Колдуэлл.
        Едва сдерживаемые слезы полились рекой, и сперва средняя - темноволосая, только что вступившая в пору цветения красавица по имени Джокаста, а потом младшая - дитя почти вдохновляющей невзрачности, похожая на современных католических святых, по имени Джасмин, поведали свои части истории.
        Когда они закончили, я смог в полной мере оценить отразившееся на лицах маман и пап? Колдуэллов замешательство.
        Наличие у Джессики в течение последнего месяца друга-мужчины, с которым она тайно встречалась, в то время как мать считала, что она навещает приятельниц (или даже меня!), - новость сама по себе шокирующая; то, что этот друг (если верить свидетельству Джокасты, и мне казалось логичным, что у Джессики имелась хоть одна наперсница, с которой можно было откровенничать) оказался членом отряда активной службы ИРА, в голове уже вовсе не укладывалось. Однако больше всего меня поразило - и, должен признаться, встревожило - заявление младшей дочери о странном человеке, слепом шарманщике, знавшем о жизни Джессики все, включая тайну ее удочерения. Именно Джасмин узнала этот секрет чрезвычайной важности; они с Джессикой друг друга не любили, и обоюдный антагонизм вылился в разрушительное откровение о том, что старшая дочь Колдуэллов - приемный ребенок, причем получила она это известие в тот вечер, когда вернулась домой после свидания со своим возлюбленным из ИРА.
        Юная дурнушка Джасмин, получив выговор, в слезах выбежала прочь.
        - Что ж, теперь мы знаем, почему она ушла, - сказал мистер Колдуэлл. - Узнать бы еще куда. Мы должны найти ее и привести в чувство.
        - Она может быть в любом чертовом месте, - заявила миссис Колдуэлл, не стесняясь в выражениях. - А если она ушла с головорезом из ИРА, господи, ее в этот самый момент могут вытаскивать из озера - или она лежит мертвая в канаве, с пулей в затылке. Боже мой, в самом лучшем случае он ее сейчас… они сейчас… - Маска женщины-вамп треснула. Охваченная неудержимыми рыданиями, миссис Колдуэлл также покинула комнату.
        Теперь заговорила Джокаста Колдуэлл:
        - Кажется, я знаю, куда они могли отправиться. - Никакая тишина перед мессой под куполом собора Святого Петра не сравнилась бы с той тишиной, что воцарилась после этих слов. - Она говорила, что Деймиан - так зовут ее друга - уговаривал поехать в его родные места, к друзьям, в Слайго…
        Колдуэлл даже не стал спрашивать, можно ли присоединиться ко мне; я бы ему, разумеется, не отказал. Он схватил пальто, шляпу и бумажник, и мы вместе вернулись в автомобиль. Мой спутник, конечно, на миг растерялся при виде Тиресия и Гонзаги.
        - Кто они такие? - спросил он, и небезосновательно. Тиресий вызвал у него особое любопытство из-за очков.
        - Это довольно долгая история. Достаточно сказать, что в этом деле есть аспекты, которые, по моим ощущениям, не стоило раскрывать перед вашей женой и детьми.
        Я все объяснил по дороге в наш первый пункт назначения - кондитерскую «У Ханны». Ее, по словам Джокасты, влюбленные использовали как своего рода дупло для переписки. Пожилая мисс Ханна как раз опускала ставни на ночь, но, почувствовав срочность нашей проблемы, с радостью согласилась услужить при условии, что бродяги не войдут в магазин.
        Пока мы ехали на вокзал Пирс и Колдуэлл пытался переварить выдвинутые мною неприятные гипотезы, я пересказал все новости Тиресию и Гонзаге. Шарманщик вызвал у них сильнейшее волнение. Гонзага выпалил нечто вроде:
        - Иарууфст еойпасл гусифа кенераяанв тээо.
        Тиресий мрачно объявил:
        - Господа, ситуация хуже, чем мы опасались, Джессику преследуют враждебные ей силы, хотя на данный момент она в неведении относительно того, насколько эти силы мощные и опасные.
        - Вы подразумеваете ее мать - Эмили.
        - Совершенно верно, доктор Рук.
        - О чем вы говорите? - потребовал объяснений Колдуэлл.
        В этот час вокзал Пирс был вотчиной алкашей и пьянчуг, ожидающих последнего поезда домой. Мы с Колдуэллом проверили каждую скамейку, каждый киоск, но никто из пассажиров не мог - да и не был способен - вспомнить девушку на фотографии, вытащенной Колдуэллом из бумажника. Один носильщик вспомнил девушку, евшую бутерброды на скамейке у мужского туалета во время семичасового затишья, но не высокого, темноволосого, бледнокожего молодого человека в шинели британской армии - это были все особые приметы Деймиана, которые дала нам Джокаста.
        Тиресия и Гонзагу пришлось оставить на Уэстленд-роу - сотрудники вокзала не пустили бы их внутрь, и то полицейский едва не арестовал наших спутников за то, что они забрались на заднее сиденье дорогого автомобиля.
        - Они с нами, офицер, - сказал я.
        Тот тем не менее записал номер автомобиля. Когда мы проезжали мимо входа в парк Феникс с Паркгейт-стрит, где-то позади, на востоке, прогрохотал гром, и крупные капли дождя забарабанили по лобовому стеклу. К тому времени, как мы добрались до Мейнута, дворники едва справлялись. Мой фаэтон «Морган» не был рассчитан на четырех пассажиров, тем более с поднятым верхом. Учитывая, что Тиресий и Гонзага практически сидели у нас на плечах, как попугаи долговязого Джона Сильвера, что от их влажной одежды исходила густая вонь и что Колдуэлл у каждого куста и кочки тянулся к ручному тормозу бормоча: «Вот теперь мы их точно обогнали», у меня, возможно, остались не слишком приятные впечатления от поездки, но о чем-то подобном было трудно даже помыслить. Напряжение в салоне соответствовало грандиозному электрическому хаосу, разразившемуся позади нас над Дублином. Мы добрались до перекрестка Киннегод, и вот-вот должно было произойти самовозгорание. Колдуэлл и я обменивались резкостями и грозными взглядами, и казалось, разногласия относительно того, какую дорогу могли выбрать беглецы, можно устранить только дракой.
И дело вполне могло закончиться потасовкой, если бы не вмешательство наших дурно пахнущих спутников. Гонзага втиснулся между нами, не давая махать кулаками, а Тиресий достал из пергаментной упаковки свои волшебные очки, терпеливо протер стекла, надел и жестом попросил выпустить его из машины. Полы лоснящегося от грязи пальто развевались на теплом влажном ветру. Бродяга постоял под указателем, медленно повернулся вокруг своей оси, снял очки, протер от капель дождя, спрятал в карман жилета и указал рукой на размытую дождем Маллингарскую дорогу.
        Когда он опять забрался на заднее сиденье и мы поехали в сторону Маллингара, Колдуэлл с невинным видом спросил:
        - Откуда вы знаете, что они отправились именно туда?
        - По нарушениям в миф-линиях, сэр. Будучи сама одаренной, юная леди не может пересечь миф-линии, не создав при этом возмущений… скажем так, она оставляет за собой кильватерный след. Чем ближе мы к ней подходим, тем сильнее помехи, связанные с ее продвижением.
        - А она близко? Они?
        - Я бы сказал, сэр, что мы отстаем примерно на час-полтора.
        - Этот кильватерный след, вы его видите? Благодаря очкам?
        - Верно, сэр. Мои очки делают сеть миф-линий, покрывающих эту страну, видимой глазу.
        - Любому глазу?
        - Любому, хотя для интерпретации увиденного необходимы кое-какие навыки.
        - А я, например, мог бы ими воспользоваться? Чтобы узнать, куда подевалась моя дочь?
        - Существенных возражений не имею, но мне бы очень не хотелось, чтобы вы…
        - Вы не могли бы еще раз взглянуть, просто проверить, не сошла ли она с дороги в поля?
        - Я в значительной степени уверен, сэр, что она следовала по шоссе.
        - Мое душевное спокойствие существенно возрастет, если вы сделаете одолжение…
        - Ладно, сэр.
        Колдуэлл повернулся на своем сиденье, чтобы посмотреть, как Тиресий достает очки. Старик подышал на линзы, тщательно вытер их мягкой пергаментной оберткой. Взглянув в зеркало заднего вида, я успел заметить, что внутри стекла вьются сияющие ленты.
        И тут Колдуэлл атаковал. Словно кобра! Он выхватил очки из рук Тиресия и нацепил себе на нос, а старый бродяга даже охнуть не успел.
        С нечленораздельным ревом Гонзага бросился через спинку сиденья и схватил Колдуэлла за лацканы пальто. Колдуэлл издал долгий противоестественный вопль и упал лицом вперед, со страшным стуком ударившись лбом о деревянную отделку бардачка. Падая, он потащил Гонзагу за собой, и тот оказался почти на мне. Руль выскользнул из моих рук. Я хватался за него, за ручной тормоз, за что попало, а машину в это время несло. Живая изгородь мчалась навстречу в свете фар, а потом автомобиль застыл как вкопанный в считаных дюймах от кювета.
        Все это произошло более-менее одновременно.
        Тиресий сорвал очки с Колдуэлла и вернул их в карман, яростно бормоча:
        - Так нельзя, нельзя… ну какой же дурак, до чего глупый человек. Не обучен, ничего не знает, дара не имеет…
        Я держу в бардачке маленькую бутылочку бренди. Решив, что это поможет, я вернул Колдуэлла в нормальное положение; даже в темноте был виден багровеющий у него на лбу синяк. Рот и глаза отца Джессики были открыты, вызывая у меня недобрые предчувствия. Когда я посветил фонариком для чтения карт ему в лицо, раздался пронзительный крик, от которого у меня все внутри превратилось в лед.
        - Слишком ярко! Ярко! - простонал Колдуэлл. - Свет, свет!
        Гонзага торопливым шепотом посовещался с Тиресием.
        - Надо поскорее доставить его в безопасное место, - перевел Тиресий. Я предложил больницу. - Нет, не в больницу. Там с этим не справятся.
        - С чем?
        - С тем, что он слишком много увидел.
        - Что конкретно?
        - Миф-линии, сэр. Он увидел их все, сразу, и это превзошло возможности его разума. Его следует немедленно доставить в безопасное место.
        Колдуэлла переместили назад, и, пока Тиресий перевязывал ему глаза сомнительной чистоты носовым платком, севший впереди Гонзага бормотал нечто непереводимое по поводу моих навыков вождения.
        - Когда он поправится? Это вообще возможно?
        - Я не знаю, сэр. Случай беспрецедентный. Теоретически нормальное зрение должно к нему вернуться, но я затрудняюсь сказать, сколько времени на это уйдет.
        - Часы? Дни?
        - Как уже было сказано, сэр, сие мне неведомо.
        Мы прибыли в Маллингар и колотили в дверь «Окружного отеля», пока не появился закономерно раздраженный менеджер. Он был совсем не в восторге от присутствия двух явных бродяг, угрожающих испортить старинный декор заведения, но после денежного поощрения таких размеров, что даже владелец отеля «Мюнстер армс», истинный грабитель, сменил бы гнев на милость, выделил нам номер с видом на улицу. Я заказал чай и, пока мы ждали, перевязал глаза Колдуэллу более подходящими случаю бинтами из автомобильной аптечки. Даже крошечный проблеск света, проникший сквозь плотно сомкнутые веки, причинял пострадавшему жуткие муки. Гонзага попробовал принесенный чай, взвизгнул от отвращения и вылил все в тазик для мытья рук. Достав небольшую баночку из своего патронташа военного образца, бродяга приступил к приготовлению новой порции, воспользовавшись предоставленным отелем кипятком.
        Лапсанг сушонг. Словно выпил чашку жидкого дыма. В жизни не пробовал ничего вкуснее.

17
        Закат почти театральной яркости догорал над Атлантическим океаном, когда беглецы достигли начала длинного спуска в прибрежную низменность, где располагался город Слайго. Еще утром они украли у входа в один из пабов графства Роскоммон чьи-то черные простые велосипеды с корзинами и теперь под небом, разукрашенным полосами багрянца, охры и имперского пурпура, покатили вниз по склону к погружающемуся во тьму городу. Тяжелый день измотал Джессику, и все же она ликовала. Они ехали по улицам, крутя педали, один за другим загорались фонари. Из баров полилось желтое сияние, знаменуя единение выпивки и голосов, вовлеченных в дружеские прения; более сдержанный, интимный свет каминов, сопровождаемый бормотанием радио, исходил от жилых домов. Над ними роились и метались стаи некрупных птиц: скворцов, воробьев, зябликов. Джессика не ощущала руководящего разума - пернатые просто действовали сообразно психологии толпы. Ту, другую стаю она не видела с той поры, как они с Деймианом покинули сеновал и птицы вспорхнули в небо.
        Деймиан объявил, что ехать дальше бессмысленно. Он решил найти место для ночлега в городе, а утром отправиться в горы и присоединиться к его друзьям. Он взломал замок протестантской церквушки, ютившейся в тени грандиозной католической базилики. Ржавый металл поддался без труда, и они оказались внутри. Джессика никак не могла прийти в себя от такого кощунства.
        - Разве существует более безопасное место, чтобы переночевать? - спросил Деймиан.
        Они прошли по проходу между рядами скамей. Сквозь витражные окна пробивалось уличное освещение, рождая отблески, напоминающие о небесной благодати. Деймиан открыл скамью с ящиком и достал коврик и подушечку, на которую вставали коленями во время молитвы.
        - Вы, протестуны, любите блага земные. - Он соорудил для Джессики постель из тюфячков для коленопреклонения, собранных у алтарной преграды. - Ты поспи здесь, а я пойду поищу что-нибудь поесть.
        - Думаешь, я буду спать одна в таком месте? Деймиан? Деймиан!
        Он уже выскользнул через дверь ризницы. Джессика присела на корточки и прижала колени к груди. Сквознячок шевельнул засохшие лепестки прошлогоднего макового венка под военным мемориалом. Она сосчитала имена погибших на войне, органные трубы, плитки на алтаре, херувимов на витражах. Неподвластные времени и нетленные в своих гробницах внутри стен, англиканские мертвецы Слайго крепко спали, заключенные в коннемарский мрамор, в то время как Джессика Колдуэлл придумывала ребусы и виртуозно извлекала в уме квадратные корни из чисел на табличке с номерами песнопений.
        Деймиан вернулся с кучей сэндвичей, завернутых в вощеную бумагу, и бутылкой вина для причастия.
        - «Альто Вино». - Он присмотрелся к этикетке в тусклом свете уличного фонаря. - «Принкнэш, 1932». - Глотнул из бутылки. - Так себе, но сгодится.
        - Это богохульство. Ты пьешь вино для причастия.
        - Это не кровь Христова, пока ее не освятили. И даже тогда ваше протестунское винишко ею не станет. Перебродивший виноградный сок как он есть.
        Джессика приоткрыла свой сэндвич, чтобы взглянуть на начинку.
        - Огурец. Господи, ненавижу огурцы.
        Деймиан протянул ей «Альто Вино. Принкнэш, 1932». Когда они поели, Джессика прилегла на свою импровизированную кровать, укрывшись шинелью, закурила «Вудбайн» и стала наблюдать за игрой света, возникающей всякий раз, когда через окно северного трансепта проникал свет фар.
        - Деймиан, почему ты никогда не рассказываешь мне о себе?
        - Эти сведения для тебя небезопасны.
        Тишина.
        - Ну ты и говнюк, Деймиан Горман.
        Вновь тишина. Потом Деймиан заговорил тихим, доверительным голосом, как будто начал молиться:
        - Мне было четырнадцать, когда мой брат Майкл попал в плен к сторонникам Свободного государства. Его подставили, в этом нет сомнений; кто-то донес. Его подстерегли на выходе из бара «Дохлый номер» на Д’Олье-стрит. Февраль двадцать третьего года. В одном кармане у него оказался немецкий автоматический пистолет и три обоймы с патронами; в другом - британская граната Миллса. В те дни незаконного владения огнестрельным оружием было достаточно, чтобы тебя вздернули. Косгрейв и его приспешники из «Кланн на Поблахта» [88 - Clann na Poblachta (ирл. «Республиканская семья/Дети республики») - ирландская политическая партия; Уильям Томас Косгрейв - премьер-министр Ирландского Свободного государства, в прошлом революционер и участник Пасхального восстания 1916 года.] не знали пощады. При британцах мы и не надеялись на лучшее, но это ведь были наши соотечественники - люди, которые сражались бок о бок с нами у Центрального почтамта и Сант-Стивенс-Грин, а также на дорогах и тропинках Западного Корка и Типперери. Состоялся судебный процесс или его жалкое подобие - судья выбрал веревку уже в тот момент, когда
Майкл оказался на скамье подсудимых. Мы подали апелляцию. Все затянулось на два года; два года мы ждали, чтобы министр юстиции даровал моему брату помилование.
        А потом однажды утром мы получили по почте уведомление: Майкла повесили на рассвете того самого дня в тюрьме Маунтджой. Простая открытка. «Министерство юстиции информирует вас…» Господи!
        Тогда-то я и отправился служить. Через Майкла я знал всех нужных людей. Командир бригады назвал меня молодым, но целеустремленным. Мать от меня отреклась; отец, я знаю, гордился - гордился тем, что я продолжаю борьбу, что Майкл умер не напрасно. Но отец не мог перечить матери.
        Мне дали пистолет - я его до сих пор ношу с собой. - Он постучал по черной поверхности «Уэбли», и револьвер ответил металлическим звоном. - Вскоре меня перевели в отряд активной службы. Я ликовал. Это был шанс отомстить предателям, которые обманули мучеников шестнадцатого года. - Он запел высоким и неуверенным голосом, на мотив Red River Valley [89 - «Red River Valley» (англ. «Долина Красной реки») - известная ковбойская песня, один из музыкальных стандартов в жанре кантри.]:
        Опустите же флаг, ренегаты!
        Не вам о свободе мечтать.
        Пред Республикой вы виноваты,
        Раз ее удалось запятнать.
        Знаешь эту песню? [90 - «Take It Down from the Mast» (англ. «Опустите [флаг] с флагштока») - песня ирландских республиканцев, посвященная событиям Ирландской гражданской войны 1922 - 1923 годов. Флаг, о котором идет речь, - ирландский триколор, который сторонники Англо-ирландского договора и Ирландского Свободного государства должны опустить и перестать использовать, поскольку предали идею абсолютно независимой Республики.]
        Джессика покачала головой, затем вспомнила, что Деймиан ее не видит. Но он понял. Красный уголек его «Вудбайна» нарисовал какой-то узор во тьме.
        - Моей миссией были статуи и символы. Мы не могли перенести борьбу на британскую территорию, но могли бороться с символами британского империализма: коронами, львами и единорогами. С королевой Викторией и славным королем Билли. Моим первым заданием было нарисовать инициалы британских монархов на почтовых ящиках Свободного государства. EVIIR, GVR [91 - EVIIR, GVR - официальные монограммы Эдуарда VII и Георга V (буква R означает Rex - лат. «король»).]. Мы покрыли все почтовые ящики в Дублине хорошей зеленой краской. Поскольку командир подразделения был доволен результатом, он повысил меня до статуй. С двумя фунтами динамита в заднице королева Виктория кончила так, как этой сучке никогда не случалось кончить с принцем Альбертом. Ей, конечно, не понравилось. А помнишь, как взорвали славного короля Билли возле Тринити-колледжа? Моя работа.
        - А вот об этом я точно знаю одну песенку, - сказала Джессика. -
        Была у Билли штучка
        длиною футов десять,
        И он ее соседке показал.
        Но змей она боялась,
        с лопатой не рассталась -
        Четыре фута Билли потерял…
        - Когда я с ним разобрался, осталось и того меньше, - сказал Деймиан.
        Джессика могла бы хохотнуть, не относись он к делу своей жизни с такой серьезностью.
        - В семнадцать лет меня перевели в оперативное подразделение - таких молодых бойцов там еще не бывало. Заклятыми врагами республиканского движения всегда оказывались тайные сговоры и звон монет. Меня научили, как с ними воевать - бомба в окно, пожар в сарае, труп на обочине с приколотой к груди запиской: «Стукачам на заметку». Но потом ИРА стала злейшим врагом самой себе, и все истины, в которые я верил с детства - как верил, что Земля круглая и на небесах есть Бог, - полетели вверх тормашками. Была у нас идея Ирландской республики, и внезапно - алле-оп! - одни захотели перенести войну в Англию, чтобы сражаться с заклятым врагом на его территории; другие настаивали, чтобы Свободное государство вторглось в шесть графств Ирландии, оккупированных британцами; третьи вознамерились реорганизовать нашу шайку в некую социалистическо-коммунистическую пятую колонну и превратить Ирландию в революционное большевистское государство. А я все спрашивал, что же случилось с Матерью Ирландией, милой Кэтлин, дочерью Холиэна и ее Четырьмя зелеными полями; где же наше старомодное, безыскусное республиканство, за
которое люди умирали в шестнадцатом году?..
        В какой-то момент посреди всей неразберихи я словно узрел свет с неба, как апостол Павел по дороге в Дамаск, и понял, что мое призвание - беречь чистую и святую республиканскую идею, не допускать, чтобы ее исказили или опорочили. Я и другие хранители огня, искатели Грааля - нас, познавших святую истину, была всего лишь горстка.
        Мы действовали по старинке, потому что старые способы - лучшие, от них ужас, как шип, вонзается человеку прямо в сердце. Ни свет ни заря в дверь стучат. Ты спускаешься и обнаруживаешь прибитое гвоздями к воротам платьице своей доченьки. Ты находишь на плите кастрюлю, в которой тушится мясо, заглядываешь внутрь - а там голова твоего пса. Террор. Да, террор. Священный страх Божий. Только он и может заставить человека вести чистую, праведную жизнь.
        Джессика смотрела на профиль Деймиана, обрисованный непорочным светом витражей, видела, как тлеющий уголек на кончике его сигареты рисовал в воздухе иероглифы и как дым вырывался из губ.
        - Был один парнишка из города Клонс в графстве Монахан. Он вышел из игры еще в двадцать первом и размяк, увлекся идеями социалистов. И коммунистов. У нас в пограничных графствах все было организовано как следует. Ну, когда-то. В Клонсе он держал танцзал: вход бесплатный для тех, кто готов послушать короткий социалистический эпилог перед последним вальсом и спеть «Интернационал». Мы его предупреждали, что нельзя так сбивать молодежь с пути истинного. Сам виноват, доигрался. Надо было прислушаться. Мы подожгли его заведение одной воскресной ночью; пожар вышел зрелищный. Откуда нам было знать, что он внутри - распаковывает новую партию брошюр международного социалистического движения? Мы не виноваты; его предупреждали. А он нас не слушал. Зря.
        Англиканские мертвецы Слайго, белые, суровые и бесстрастные, взирали из своих мраморных усыпальниц без осуждения или злобы. За восточным окном взошла луна, и стекло наполнилось призраками. Сигарета почти догорела и выпала из пальцев Деймиана на плиточный пол. Джессика запуталась в паутине бессонницы, и оставалось лишь злиться, что убийцы спят сном алебастровых праведников, а она вынуждена ворочаться с боку на бок, танцуя с рыцарем, озаренным лунным светом [92 - «…танцуя с рыцарем, озаренным лунным светом» - отсылка к песне «Dancing With the Moonlit Knight» группы Genesis (альбом Selling England by the Pound, 1973).].
        Час ночи. Весь Слайго спал, кроме нее. Половина второго; два. Она слышала призраков, хлопанье крыльев под сводами; стены церкви взывали к ней голосами химер. Часы пробили без четверти три. Праздный уголок ее разума задавался вопросом, бьют ли часы, когда все спят и никто их не слышит, как вдруг призрачные шорохи и поскрипывания сложились в явственный мотив.
        Бесконечная песня, начавшаяся с первого слога первого человечьего крика «Аз есмь!», который разнесся по саваннам прото-Африки и далее по всему миру, вдоль его запутанных миф-линий и над его легендарными пейзажами, по городам и пустошам, дворцам и донжонам, колокольням и казематам, базиликам и борделям; ручеек, река, поток голосов, вечно несущих прошлое вперед, в будущее, пробивающихся сквозь трещины и щелочки в темницах разума: гул и невнятное бормотание шарманки, звучащей то громче, то тише, то ближе, то дальше. Музыка рождала ассонансы и диссонансы, которые заставили Джессику подняться со скамьи, пройти по выложенному плиткой полу в ризницу и ступить в церковный двор, где музыка набралась силы и достигла звезд, как будто строгая кальвинистская геометрия церкви создала пузырь гармонической тишины. Джессика услышала рвущийся наружу восторг, языческую радость. Музыка была живым существом, потоком нежных нот, нанизанных на нотоносец, свернувшийся в узор - фигуру танцора. Уверенно ступая шаг за шагом, Джессика протанцевала в такт музыке по пустынным улицам и переулкам, мимо закрытых магазинов и
припаркованных машин, домов, чьи двери были заперты до утренней побудки, - джига, рил, арабеск, павана. В танце ее вела музыка, и это была не иллюзия. Серебристые завитки, похожие на летний туман, низко и быстро стелились по булыжной мостовой, клубились вокруг ее лодыжек, шин припаркованных автомобилей, оснований уличных фонарей и телеграфных столбов. Джессика не смогла бы сопротивляться потоку, даже если бы захотела. Музыка увлекла ее в центр города, на небольшой мощеный двор между складами, рядом с прохладой и испарениями реки. Там, в луже прозрачного серебра, ждал шарманщик со своей обезьянкой, и его рука крутила рукоятку инструмента так, как будто он занимался этим с начала времен. Джессика упала на колени, погрузив запястья в серебристый свет. Пальцы шарманщика задвигались по ладам. Музыка загремела и зазвенела, отражаясь эхом от каменных складов, окружавших площадь. Водопад люминесценции полился из звуковых отверстий инструмента, и вместе со светом появились образы: серебристый лосось, золотая форель, прыгающие олени с ветвистыми рогами и коронами, кентавры, фавны, сатиры, лебеди и кабаны с
золотой щетиной; крылатые лошади, ковры-самолеты, джинны, подобные греческому огню в бутылке; воины, воры, королевы и влюбленные; минотавры, псоглавцы, антропофаги с лицами на груди; русалки, мандрагоры, медные колоссы и боги со слоновьими головами; бодхисаттвы и бодхидхармы, многоголовые и многорукие; великий Белый кит, солнца золотой налив [93 - В оригинале Golden Apples of the Sun. Отсылка к стихотворению У. Б. Йейтса «Песня скитальца Энгуса» (The Song of Wandering Aengus; пер. Г. Кружкова). Более известен буквальный перевод той же отсылки в виде названия одного из рассказов Рэя Брэдбери - «Золотые яблоки Солнца».], Дикая охота; девственницы, цыгане и шуты, рыцари и драконы, Медузы и Андромеды; серебряные мечи, поющие мечи и мечи в камнях; вампиры и суккубы; инкубы верхом на оленях, козах и щуках; Венеры в раковинах. Франкенштейны, оборотни, Шерлоки Холмсы и доктора Ватсоны; окровавленный нож Джека-потрошителя и гигантские обезьяны на небоскребах, отбивающиеся от бипланов; Квазимодо и Призрак Оперы, Флэш Гордон в ракете в форме фаллоса; мстители-в-масках и люди-из-стали; сияющие летающие тарелки и
акулы-людоеды; монстры из космических глубин и мотели, где обосновались маньяки: Джессика завороженно смотрела, как из древней шарманки льется блистающее, величественное шоу, воплощающее все мечты, которые когда-либо приходили на ум людям… Колесницы, запряженные лебедями, взлетающие к Луне, подводные аппараты из оружейной стали, работающие на тайной энергии атома. Что-то внутри нее пело - голос, которого она никогда раньше не слышала, звучал в контрапункте. Под ее пальцами серебристая музыкальная материя обретала вязкость и текстуру, становилась волокнистой, плотной: лепи, ваяй, тки. Шарманщик двинулся к ней, как будто улыбаясь заросшими глазницами. Джессика почувствовала, что ее пальцы, руки, все тело вплетены в полотно воображения, охватывающее не только Слайго, но и всю страну с востока на запад, с севера на юг, из прошлого в будущее, от начала до конца. Песня внутри нее превратилась в агонию безответной экспрессии, а из шарманки полились новые формы, новые фантазии: доска, украшенная человеческими руками, колесо из плоти и с глазами на ободе, нечто в виде человеческого легкого с костяным клювом,
пара волынок цвета человеческой кожи, с ногами, отсеченными на уровне колен, корабль с лапками насекомых и ветряной мельницей на палубе. Шарманщик навис над Джессикой и прекратил музицировать, чтобы взять ее лицо в ладони и заставить взглянуть на свой безглазый лик; его зубы обнажились, предвещая улыбку, предвещая слово.
        Пуля, летящая по восходящей траектории, вошла на полдюйма ниже орбиты левого глаза. Через одну семисотую секунды вся передняя часть черепа шарманщика взорвалась фонтаном костей, крови и волос.
        Музыканта швырнуло вверх, прочь от Джессики, кровь и мозги выплеснулись, точно размотавшиеся веревки, руки судорожно и бездумно замельтешили, словно крылья ветряной мельницы, и спустя десятую долю секунды ударила вторая пуля «дум-дум», разнеся шарманку на инкрустированные и лакированные щепки, разбив басовые трубки, разорвав струны, прежде чем войти в человеческое тело в нижней части грудины, пройти через трахею и голосовую щель и вырвать шейные позвонки вместе со спинным мозгом и стволом головного мозга, и все это разлетелось шквалом частиц раздробленной кости и хряща.
        Двумя выстрелами шарманщика отбросило к краю мощеного дворика, где стояла бочка; на ней труп и распластало так, что на следующее утро, когда его заметили работники складов, он показался им мертвецки пьяным.
        Окутанный голубым дымом, Деймиан поднял пистолет. Аккуратно и осторожно прошел по забрызганным кровью булыжникам. Внезапно раздался пронзительный вопль, и огромная тень метнулась по стене в желтом свете газовых фонарей. Деймиан направил «Уэбли» на обезьянку, но она исчезла, скрылась в одном из тысяч крысиных ходов старого складского района. Черный револьвер отправился в кобуру, под защелкнутый кожаный клапан и полу шинели.
        Часы Слайго пробили три пятнадцать.
        Джессика, по-прежнему на коленях, взглянула на своего спутника с безграничным и безмолвным осуждением, словно зеркало. Деймиан ткнул ее в плечо.
        - Вставай. Надо сматываться. Тут нельзя оставаться… после такого. Мы уходим.
        Деймиан был на полпути к деревянным воротам, когда Джессика спросила:
        - Зачем ты это сделал?
        - Он был опасен.
        - Зачем ты это сделал? Почему ты… убил его? У него была музыка, ничего, кроме музыки.
        - Он был опасен. Он хотел тебе навредить. Я видел, как он склонился над тобой. Он бы уничтожил тебя, если бы я не уничтожил его.
        - О чем ты говоришь?
        А потом она поняла.
        - Ты тоже слышал музыку? Да?
        - Я проснулся в церкви, тебя не было, а потом вдалеке я услышал шарманку и понял, что ты в опасности. Давай, нам надо уходить.
        - Ты слышал музыку? Настоящую, истинную - ту, которую можно увидеть, словно воду или реку. Ты ее слышал? Скажи правду!
        - Нет! Да! Нет… какая разница? Может, я действительно что-то слышал, ну и какое это имеет значение? Мы должны идти. Давай же…
        Джессика встала и присоединилась к нему около ворот.
        - Ты ее слышал. Почему ты его убил?
        - Потому что он был опасен для тебя. Потому что - несмотря ни на какую музыку, или как еще назвать то, что я услышал, - сердце у него было темное. Мне пришлось его убить. Сейчас не время и не место для объяснений. Позже, когда мы будем в безопасности в горах, в хижине с камином и бутылкой «Джона Джеймсона», - вот тогда и объясню. Не здесь. Не сейчас.
        Они вошли в проем ворот и ускользнули прочь вдоль реки, которая казалась глубокой, полноводной, серебристой и кишела смутными образами.
        Особняк представлял собой почерневшие руины с фронтонами и ослепшими окнами; побеги папоротников свисали с обнаженной кирпичной кладки, пурпурный вербейник и иван-чай буйно разрослись на сгнивших коврах и кучах обвалившейся лепнины, некогда украшавшей изящно обставленные комнаты. Запах плесени и пепла не мешал Джессике, осторожно ступающей по обугленным бревнам и обломкам черепицы, почувствовать себя желанной гостьей. Она… вернулась. Вернулась домой.
        Деймиан разжег огонь в старом мраморном камине и в ожидании углей нанизывал целую связку сосисок «Хаффнерс» - одному богу известно, где он их украл, - на палочки.
        Птицы сновали и метались над строением без крыши.
        - Минувшей ночью, - сказала Джессика, присаживаясь рядом с камином на свой саквояж и грея руки у огня, - ты кое-что слышал. Что именно?
        - А что слышала ты?
        - Музыку. Нечто большее, чем музыку. Музыку, которая стала такой великой, что перестала быть музыкой и превратилась в нечто иное: образы, легенды, богов, героев, всякую мечту и видение, которыми мы когда-то дорожили, и они выплеснулись на мостовую, как разлитое вино для причастия. Ну так что же слышал ты?
        - Что-то вроде.
        - Вроде чего?
        - Того. Ну, того, о чем ты сейчас говорила.
        - С тобой такое часто случалось?
        - Нечасто. Иногда. Я что-то вижу, слышу. Как будто… открываю глаза и на один кратчайший миг, не дольше, оказываюсь в другом месте. На мгновение я оказываюсь рядом с чем-то огромным; а потом все исчезает. Грязные улицы, тучи сгущаются - видать, скоро дождь. Ангелы улетели.
        - И как давно это происходит?
        - Время от времени, на протяжении многих лет. Иногда раз в несколько месяцев, иногда - три-четыре раза в неделю. С тех пор, как мне исполнилось лет пятнадцать-шестнадцать. Я даже не пытаюсь понять, в чем суть, просто знаю, что когда такое случается, я чувствую себя так, словно оказываюсь очень близко к чему-то огромному, невероятно могучему, а еще древнему и опасному.
        - Ты поэтому убил шарманщика?
        - Я больше не желаю об этом говорить. Понятно? Хватит. Да, я испугался, потому что на мгновение заглянул за ту дверь, которая всегда оставалась для меня закрытой. Теперь я больше не хочу это обсуждать. Ешь свои сосиски. У нас еще много дел.
        Они поделили сосиски, обжигая испачканные жиром пальцы; поев, покинули руины особняка через то, что когда-то было французским окном, пересекли террасу и вошли в сад. Утопленный сад превратился в почти настоящую трясину с влажными, слабо светящимися болотными цветами, а рододендроновая аллея - в тенистый клубок спутанных ветвей с кожистыми листьями. У прогнившей башенки старого летнего домика Джессика застыла: ее как будто окликнули. Совершенно ошеломляющее чувство.
        - Наверное, когда-то здесь было красиво.
        - Было, - согласился Деймиан.
        Через перелаз они попали в лес, окружающий поместье. Джессика тотчас же ощутила присутствие птиц. В густой летней листве пернатых спутников не было видно, зато было слышно, как они хлопают, бьют крыльями и щелкают клювами. Во всем лесу один лишь ветер творил звуки: шелестел кронами, шелестел перьями, приносил голоса птиц откуда-то извне. Деймиан вел ее в гору: это оказался непростой подъем по оголенным старым корням, через заросли орляка, ежевики, крапивы. Джессика почувствовала странную дезориентацию - если верить глазам, путь проходил по крутому склону холма, но телесные ощущения настаивали, что она идет по ровной местности. С закрытыми глазами ощущения становились настолько явственными, что потом немалых усилий стоило не потерять равновесие от головокружения. Чем выше они поднимались, тем сильнее становилась дезориентация, пока лес не поредел у основания горы. Джессике к тому моменту уже казалось, что она легко бежит вниз по склону. Стоило им выйти из зарослей, и эффект внезапно исчез. Она пошатнулась. Деймиан сел на пружинистый дерн и залюбовался видом поверх верхушек деревьев: изогнутый
полумесяц полей, ферм и лесов; золото дюн у серебра залива; дальше - вересково-серая масса Нокнари, а за горой - густая, святая синева океана и неба. Джессика устроилась рядом. Мрачные мысли, навеянные лесным массивом, испарились на свету, в горном воздухе.
        - Здесь мы должны встретиться с твоими друзьями?
        Деймиан лег на спину, обрывая семя со стебля травы.
        - Не совсем. Видишь там, наверху? - Он указал немного влево от себя, на монолит, стоявший в небольшом углублении на склоне холма. - Вот точное место. Брайдстоун - Невестин камень. Но они увидят нас здесь.
        Джессика заметила, что в каменной плите пробито отверстие.
        - А можно я пойду и взгляну на него?
        - На здоровье. Их тут еще какое-то время не будет.
        Углубление, в котором стоял Невестин камень, с большого расстояния создавало оптическую иллюзию. Вблизи Брайдстоун оказался выше Джессики - выше человеческого роста в целом. Отверстие находилось на такой высоте, что ей пришлось встать на цыпочки, чтобы в него заглянуть. Жесткая трава, орляк, кроличий помет. Камень был холодным и влажным. От него пахло чем-то вроде пота. Джессика опять заглянула в дыру, а потом - сама не понимая, с какой стати, - сунула в нее руку. Рука прошла, хоть и с трудом. Отколовшиеся крупицы камня легли на запястье браслетом. Она пошевелила пальцами: раз, два, три.
        И что-то схватило ее за руку.
        Джессика закричала, попыталась освободиться. Хватка усилилась. Она билась и царапала запястье о грубый камень, пока не потекла кровь. Она кричала, ругалась, но не могла вырваться. Тень заслонила солнце - темнота, холод, внезапный туман, облако неведения укрыли склоны Бен-Балбена. В одно мгновение мир превратился в сферу из серой мокрой травы, камня, нерушимой хватки.
        Туман всколыхнулся, породил нечто темное, и Джессика увидела идущего к ней мужчину. На нем были штаны из грубо обработанной шкуры, подвязанные на талии и перетянутые на икрах ремешками. Торс, руки, плечи, шея представляли собой сплошную массу синих татуировок и шрамов, завитков и спиралей. Казалось, татуировки на его коже сливались с завитками и спиралями тумана, уводящими в забытое прошлое. За спиной у него был медный щит; в левой руке он держал связку метательных копий - так легко, словно соломинки. Его волосы представляли собой окаменелую от грязи копну колтунов и прядей, в которые, словно бусины, были вплетены птичьи черепа. Щеки у него были впалые, как у чахоточного поэта, лицо казалось осененным неземным светом, однако глаза потемнели от старой-престарой ярости.
        Несмотря на весь гнев, въевшийся в черты этого лица, как давно засохшая кровь, Джессика их узнала. Они принадлежали Деймиану.
        Существо, похожее на Деймиана, присело на корточки, опираясь всем весом на связку копий. Нахлынула невыносимая вонь мочи.
        - Отпусти ее, - сказал он. По-английски.
        Хватка на руке Джессики ослабла. Она вытащила саднящую руку из дыры и побежала в туман. Стремительная темнота на сером фоне, нечто полиморфное, меняющее очертания и направление, ринулось на нее с шумом хлопающих крыльев, щелканьем клювов - птицы, сбившиеся в такую плотную стаю, что превратились в почти единый организм. Скребли когти, сверкали глаза-бусинки. Джессике пришлось вернуться к камню, откуда за ней наблюдало и ждало ее нечто похожее на Деймиана.
        - Ты была такой тщеславной, - произнесло существо голосом, подобным ветру на лезвии каменного ножа. - Ты действительно поверила, что создала меня из своих мечтаний? Я знаю, что ты об этом думала; и это правда. Я - вещество, из которого состоят сны, включая ночные кошмары, но не ты призвала меня к жизни. Она действует искусно; вознаграждает любовью и ненавистью. Она оттолкнула тебя и направила ко мне - она знала, что ты мне доверишься и я уведу тебя прочь от защитников, к ней.
        - Я! Тебе! Поверила! - крикнула Джессика. Слова застряли в тумане и растворились в нем, словно капли дождя в океане.
        - Так и должно было случиться. Я создан для того, чтобы ты мне верила. Кто может устоять перед воплощением своих желаний?
        - Ты убил шарманщика.
        - Он был создан для того, чтобы погибнуть от моей руки - и чтобы ты еще сильнее мне доверилась. Ты сомневалась, стоит ли идти за мной или вернуться в город. Но когда ты узнала, что есть некто, разделяющий то единственное качество, которое - по твоему мнению - делало тебя одинокой и уникальной, ты решила, что шарманщик - всего лишь фагус, он не мог умереть, потому что никогда не был по-настоящему живым. Он был всего лишь фрагментом твоих грез, вырванным из Мигмуса и на время обретшим плоть и кровь. Как и я. Я существовал испокон веков: молодой герой-воитель, защитник и освободитель своего народа, обреченный на славную гибель в расцвете лет.
        О да, я живу с незапамятных времен. Меня звали Скриахах Бегущий-с-волками, Пламя Леса [94 - Отсылка к комиксу Flame O’The Forest, который публиковали в британском еженедельном журнале комиксов Lion с февраля по ноябрь 1970 года.]. Я был Псом Кухулином и Влюбленным Диармайдом, который встретил свой конец на этой самой горе [95 - См. ирландский миф из цикла фениев «Преследование Диармайда и Грайне».]. Я сражался с викингами и норманнами. Я был лесным бандитом и вором. Я возглавил последнюю бестолковую атаку в Битве у Желтого брода [96 - Состоялась 14 августа 1598 года в рамках Девятилетней войны между ирландцами и англичанами.] и болтался на виселицах, установленных по приказу Кромвеля и Славного Короля Билли. Собаки лакали мою кровь и таскали мои кишки по булыжникам Дублина. Я был стриженым парнишкой, взявшим в руки отцовскую пику [97 - «Стрижеными» (Croppies) называли участников ирландского восстания 1798 года. Стриженый парнишка с пикой, он же «Копейщик», - олицетворение павших в этом восстании, монумент в ирландском городе Трали.], и Барри Линдоном, отважным разбойником [98 - Барри Линдон -
ирландский авантюрист, герой плутовского романа У. М. Теккерея «Карьера Барри Линдона» (The Luck of Barry Lyndon, 1844).]. Я был Кевином Барри [99 - Кевин Барри - солдат ИРА, казненный 1 ноября 1920 года. Его смерть вызвала яростный отклик у населения и привела к переходу Войны за независимость Ирландии в самую кровавую фазу. Среди приверженцев идеологии ирландского республиканства Кевин Барри считается мучеником.] и Неистовым парнем из колоний [100 - Неистовый парень из колоний (The Wild Colonial Boy) - герой одноименной баллады, австралиец ирландского происхождения, бушрейнджер (беглый преступник, скрывающийся в диких землях; термин времен ранней эпохи колонизации Австралии), погибший во время перестрелки с полицией.]. Я был эталонным «Объединенным ирландцем» и братом-фением [101 - «Общество объединенных ирландцев» - основанная в 1791 году организация, вдохновленная французскими и американскими революционными идеями, ставшая движущей силой восстания 1798 года; «Братство фениев» - ирландская республиканская организация, основанная в 1858 году.]. Я видел, как французы сдались в Битве Черной Свиньи
[102 - В реальной истории Ирландии нет битвы с таким названием, но если обратиться к творческому наследию У. Б. Йейтса, то можно обнаружить следующий комментарий к сборнику «Ветер в камышах» (1899): «…Битва Черной Свиньи - это битва между проявленным миром и исконной тьмой в конце бытия; таким образом, все перечисленные битвы едины и представляют собой битву всего сущего с призрачным распадом». Иными словами, это метафора, по смыслу близкая к Армагеддону. Что касается конкретных событий, то «Деймиан Горман», скорее всего, описывает катастрофически неудачное участие французских войск в восстании 1798 года.] и как вспыхивали мушкеты англичан, когда они пошли в атаку. Я погиб под развалинами Главного почтамта во время Пасхального восстания, и матери, сестры, возлюбленные оплакивали меня. И я был Деймианом Горманом, мятежником-республиканцем, молодым героем-воином нового государства - но при этом старым и даже древним идеалом. Говорят, в этом веке нет места героям, мифам и легендам, но человеческая природа не меняется. - Он поднял глаза и напрягся, словно почуял добычу или хищника. - Она пришла. Мой труд
окончен.
        Вторая тень приблизилась сквозь туман, очертаниями она напоминала человека, но была не человеческих размеров: обезьянка шарманщика ковыляла на задних лапах в жуткой пародии на ходьбу. Зверек ухмыльнулся Джессике, оскалил клыки, разинул пасть. Из пасти что-то вырвалось - голова, крошечная женская голова, сияющая золотом. Нечто подалось вперед, и пасть обезьяны лопнула на уровне плеч. Показались руки, груди, торс. Золотые пальчики спустили обезьянью пасть вниз по изгибу бедер; казалось, змея сбрасывает старую шкуру. Женщина была теперь в два раза больше, чем когда только вырвалась из пасти зверька, и продолжала расти. Пустая оболочка прилипла к ступне, и вновь прибывшая стряхнула ее, отбросила куда-то назад. В тумане спикировали птицы, набросились на падаль. Прекратив изменяться, женщина шагнула вперед. Ее наготу окутывало золотое сияние. Она собрала туман в пригоршню и из него соткала для себя облачение - свадебное платье из кремового шелка, украшенное вышивкой в виде роз. Она протянула Джессике безупречную руку.
        - Дорогая моя.
        Так звучат колокола подводных городов; затонувшие карильоны [103 - Карильон - музыкальный инструмент, набор закрепленных колоколов, языки которых соединены с клавишами.].
        - Доченька моя.

18
        Концепцию Тиресия о миф-линиях как о путях психической энергии, наложенных на физический ландшафт поколениями людей, посвятивших себя выдумыванию и рассказыванию историй, я принял без особых трудностей. Понятие незримой географии, примыкающей к обычной, известно народной антропологии: расположение камней и местных ориентиров, размещение религиозных объектов вдоль «лей-линий» в южной Англии, китайских «лун-мэй» - «драконьих линий», путей песен, проложенных в первобытной Австралии предками, когда те пробудились после Времени сновидений [104 - Время сновидений (the Dreamtime, the Dreaming) - термин из области австралийской мифологии, обозначающий некий период мифического или сакрального времени, предшествовавший началу отсчета профанного (то есть привычного для нашего восприятия) времени.]. Некоторое недоумение вызвало то, что новые знакомые называли «Мигмус». Из поведанного Тиресием посреди предрассветной мглы, пока мы ехали в машине, - один психиатр, один мастер росписи по керамике (все еще страдающий от непредсказуемых приступов слепоты и искаженного зрения) и двое бродяг (по сути, переодетые
ангелы) - у меня сложилось впечатление о вселенной, довольно маленькой, довольно близкой к нашей собственной и хранящей все человеческие воспоминания и плоды воображения. О податливой матрице, на которой мы что-то бессознательно запечатлевали посредством процесса мышления как такового; независимой области, доступной лишь определенным людям в редкие моменты трансцендентности.
        Я смог понять, хотя и смутно, что Мигмус - этакая духовная канализация, куда стекают человеческие мысли и символы, и из их скопления разум, наделенный особым талантом, может создавать так называемые фагусы. Вот что совершенно сбило меня с толку, так это суть и устройство необычной силы Гонзаги. Носики от чайников, жестяные значки «Легиона Марии», птичьи перья, крышки от бутылок, пачки из-под сигарет, камешки, флаконы с разноцветным песком и фантики от конфет: по его словам, эти предметы вот уже больше дюжины лет помогали защищать Джессику от потусторонней силы Эмили Десмонд, и теперь благодаря им же предлагалось бросить ей вызов прямо в средоточии власти и могущества.
        В первый раз, когда Тиресий перевел абракадабру своего напарника в просьбу остановить машину на унылом деревенском перекрестке где-то в трех милях от Коллуни, я отказался, и тут Гонзага бросился вперед с заднего сиденья, чтобы схватиться обеими руками за ручной тормоз. Святые раны! Мы все могли там и остаться. Пока один бродяга копошился в придорожной канаве, другой попытался объяснить мне природу их магии - «гиромантии» [105 - От лат. gyrus - круг, круговорот.], как они ее называли. Точно я понял с его слов одно: форма важнее содержания; узор, выкладываемый вдоль миф-линий из предметов, хранившихся в мешке, наделял их силой - и вместе с тем сами предметы должны были обладать определенным качеством, чтобы узор получился действенным. Каким особым качеством обладал клок овечьей шерсти, который Гонзага с торжествующей ухмылкой сорвал с забора из колючей проволоки, было совершенно вне пределов моего разумения. Этот внезапный перерыв стал первым из пятнадцати на пути в Слайго. С каждой остановкой и последующей вылазкой на обочину терпение Колдуэлла явственно приближалось к роковому рубежу.
        Весь предыдущий день прошел в наблюдении за часами и проверках повязки на глазах Колдуэлла. Для него оказалось ужасным ударом обнаружить утром все ту же непереносимость дневного света. К вечеру улучшения по-прежнему не было, и все почти отчаялись. Мы занялись составлением и пересмотром бесконечных таблиц с расстояниями, временными отрезками и скоростями; никто не смел упомянуть, что уже может быть поздно - и не «наверное», а «почти наверняка». Во мраке следующей долгой ночи Колдуэлл попросил меня в случае, если к рассвету к нему не вернется нормальное зрение, продолжить путь самим. Волею судьбы - или, возможно, благодаря настойчивым и искренним молитвам, - сняв повязку для проверки в три часа утра, мы услышали заявление, что реки и потоки света тускнеют, а к четырем Колдуэлл уже мог видеть комнату, пусть и немного размыто, при свете электрических ламп. Мы обошлись без завтрака, едва не обошлись без оплаты счета - пять фунтов, три шиллинга и четыре пенса, господи! - прыгнули в машину и уехали до того, как первый петух разбудил Маллингар.
        Слайго ворочался во сне, когда мы неслись сквозь него, остановившись лишь раз, чтобы позволить Гонзаге покопаться в мусорном баке в поисках особо чудесной сломанной трубки из вереска и пустой жестянки из-под табака марки «Облезлый орех Огдена» [106 - В оригинале Ogden’s Nut Gone Flake - это название третьего студийного альбома (1968) британской рок-группы Small Faces, обыгрывающее (как и дизайн обложки) в пародийном ключе популярнейшую марку табака Ogden’s Nut Brown Flake, букв. «Темно-коричневый табак Огдена в пластинах».]. Мы выехали с Драмклифф-роуд, и я во второй раз за месяц припарковался у ворот Крагдарра-хауса.
        Пространство бывает более устойчивым измерением, чем время, - случается, вернувшись в некое место, ты понимаешь, что с последнего посещения не прошло и минуты. Некоторые великие города обладают этим качеством. На самом деле это неотъемлемый фактор их величия. Но то же самое случается и с перекрестками, сохраненными в нетронутом виде благодаря хитростям освещения. В почерневших руинах Крагдарры я продолжал слышать смех поэтесс, звон бокалов с шерри, шорох тафты и шелест старых книг, потревоженных на библиотечных полках.
        Что-то вынюхивая в куче алебастровой трухи и гниющих ковров, Гонзага наткнулся на обугленные останки фотографии, послания из иной эпохи: женщина в эдвардианском платье с высоким воротником крепко сжимала ручку зонтика в виде головы попугая. Я подался вперед, чтобы остановить Гонзагу - в его действиях мне привиделось святотатство. Он бросил на меня взгляд из-под нечесаной шевелюры, пробормотал неразборчивую мантру и сунул обрывок в свой мешок.
        Колдуэлл позвал меня в гостиную. Все еще дымящийся пепел в камине взволновал его. Тиресий обнаружил в нем кусок почерневшей сосиски. Гонзага поспешил посмотреть, взял ее двумя пальцами и внимательно изучил, прежде чем отправить в рот. Тиресий прикинул, что тлеющим углям было не больше часа. Колдуэлл возжелал сорваться с места вихрем, пулей, не промедлив ни секунды. Гонзага рявкнул, и его приказной тон не нуждался в переводе Тиресия.
        - Есть ряд, скажем так, предосторожностей, которые было бы целесообразно предпринять, - пояснял Тиресий, пока Гонзага измерял нас пальцами, словно еврейский портной с Гардинер-стрит. - Нельзя выйти из окопа на нейтральную полосу без защиты. Хотя нас ожидают не столь явственные по своей природе опасности, ими все равно нельзя пренебрегать.
        Гонзага обнюхивал лацканы и плечевой шов моего спортивного пиджака «Харрис Твид». Он достал из мешка иглу, вату и квадратную китайскую монету с дырочкой, которую и пришил к моему левому локтю. Затем извлек из мешка множество всякой всячины - пуговицы, перья, коллекционные сигаретные карточки, конский волос, обрезки кожи и щепки, а также этикетки от лимонада - и всем этим хламом украсил мои лацканы, воротник и манжеты. Принялся за мою шляпу: вставил за ленту молодые веточки ивы, прикрепил к полям значки «Мальчишечьей бригады», а под конец привязал сзади кусок сливочного муслина, как будто я был путешественником по джунглям и нуждался в защите от комаров. Пока пиджак Колдуэлла обрабатывали схожим образом, я ощутил, как отступает мощная ностальгия, нахлынувшая при виде руин Крагдарры: стены теперь были просто стенами, а не рубежами из спрессованных воспоминаний; голоса минувшей эпохи, вечно повторяющие одно и то же, унеслись куда-то вдаль. Я потрогал узор из ракушек и прочей дребедени, отяготивший мой пиджак: сила в форме, а не в содержании?
        Вот тебе и сокровенная магия старьевщика, м-да.
        В довершение всего Гонзага вырезал в саду две прямые зеленые палки выше собственного роста и прикрепил к ним множество предметов вроде тех, которыми украсил нас. Отдав один из шестов Тиресию, он дал понять: пора.
        Когда мы вошли в Брайдстоунский лес, я почувствовал, как отдаляется, словно побережье оставшегося позади огромного континента, XX век. В первый раз, когда лес меня победил, я ощутил смутное, сверхъестественное присутствие - нечто восприняло мое вторжение враждебно. Теперь присутствие удвоилось и утроилось, превратилось в деятельный и злобный разум. Каждая ветка, сучок, травинка, комок мха, поросль орляка как будто пытались преградить мне путь. Я не преувеличу, если скажу, что почувствовал огромное враждебное давление, обращенное против меня, едва сдерживаемое узорами гиромантии, которые Гонзага вышил на моей одежде. Если бы не разномастный мусор и хлам на ткани, я сбежал бы из Брайдстоунского леса, бормоча невнятицу, словно безумец из готического романа. Высматривая проблески солнца в редких просветах в лиственном пологе, я заметил птиц. Сплошные птицы: они парили и летали кругами. Заметив мои обеспокоенные взгляды вверх, Тиресий сказал:
        - Я опасаюсь, что она могла создать Птичью бурю.
        Его слова меня мало утешили. Мне была знакома эта аллюзия: скандинавский миф о Воронах Битвы - птицах, вылетевших из пасти Рагнарека, Бездны, которая станет концом всему.
        Колдуэлл вскрикнул, остановился как вкопанный, вслепую протянул руки.
        - Серебро за золотом, золото за бронзой, серебро, сплошь серебро за бронзой, - прошептал он. Гонзага помахал короткими грязными пальцами перед его лицом, бормоча что-то себе под нос.
        - Мифические узлы здесь настолько мощные, что они накладываются на его обычное зрение, - объяснил Тиресий. - Через минуту или около того помехи должны рассеяться, но будьте готовы к повторению.
        Как и обещал Тиресий, зрение Колдуэлла прояснилось, но в течение следующих десяти минут он был ослеплен еще пять раз. Гонзага предложил вести его за руку и действительно повел зажмурившегося Колдуэлла по корням и валунам. Я все сильнее убеждался, что за нами крадется нечто большое и враждебное. Когда я упомянул об этом Тиресию, старый бродяга объявил привал и надел очки.
        - Этого я и опасался, дружище. Пука-фагус, по всей видимости, перевоплотился. Я ждал появления новых фагусов, но не таких больших и не так близко к дому.
        Я рассказал Тиресию о дезориентации, которую испытал во время недавней попытки проникнуть в тайны Брайдстоунского леса. Наблюдая за полетом птиц по небу через свои очки, он сказал:
        - Вы двигались поперек миф-линий, сопротивляясь течению. Вполне естественно, что лесу это не понравилось. Мы идем по миф-линиям, следуя рельефу, вместе с локальным микропотоком. Так она не сможет нам помешать.
        Гонзага водил нас по склону холма зигзагами. Когда мы пересекали ручей в пятый раз, я прикинул, что на каждые десять ярдов продвижения по вертикали нам приходится преодолевать около сотни по горизонтали. Я беспокоился о том, что мы, продвигаясь обратно по склону, окажемся слишком близко к темному присутствию, названному Тиресием пука-фагусом. Я сомневался в эффективности значков «Мальчишечьей бригады» и птичьих перьев против когтей и клыков хтонического лохматого чудища из леса. Тиресий обратил мое внимание на полый пень в нескольких ярдах слева от нашего маршрута. Прямо над лужей застоявшейся воды, скопившейся в пне, восседала классическая, безупречная феечка с прозрачными крыльями, в благопристойном белом платьице и с флэпперской прической.[107 - Не исключено, что эта фея «прилетела» с обложки журнала «Лайф» за февраль 1922 года, нарисованной Фрэнком Ксавье Лейендекером и подписанной The Flapper. Непереводимая игра слов заключается в сочетании модной прически в стиле 20-х и смысла глагола to flap - «хлопать» (крыльями).]
        - По мере того, как Антагонист все сильнее проникает из Мигмуса в этот мир, проявления будут нарастать.
        Через пару десятков шагов Брайдстоунский лес превратился в кельтский бестиарий. Под каждым листом и побегом папоротника влажно поблескивали чьи-то внимательные глаза. В каждой впадине и лощине сияли золотом и переливались радугой трепещущие крылья фейри. Под пологом леса слышался звон волшебных колокольчиков размером не больше яблочного семени. Существа с лицами, покрытыми диковинными татуировками, разбегались при нашем приближении; я успел заметить одетых в кожу эльфов и лесных разбойников, которые ломились через подлесок, убегая от нас. Еще дальше среди деревьев блестели щиты и копья. Совсем издалека доносился лай боевых псов и шум, поднятый преследуемым оленем. В какой-то момент я с неописуемой четкостью узрел на отдаленной светлой поляне очертания гигантских лосиных рогов.
        Колдуэлл ковылял вперед, ничего не замечая - может, природа его недуга была такова, что позволяла видеть только фагусов? - но даже он приостановился, когда весь Брайдстоунский лес задрожал, словно струна арфы, в ответ на колоссальный импульс энергии и над верхушками деревьев пронесся огромный воздушный транспорт в форме тарелки, усеянной светящимися иллюминаторами. На миг тарелка зависла над склоном холма, а потом исчезла, как будто умчалась прочь с невообразимой скоростью. Вскоре после этого мне ясно привиделся большой металлический автоматон [108 - Автоматон - прообраз робота, кукла с механическим приводом.], целеустремленно шагающий через заросли. Он взглянул на меня, прежде чем исчезнуть. Вместо глаз у него были красные электрические лампочки, а под прозрачным куполом черепа то вспыхивали, то гасли наполненные светом стеклянные трубки. Собираясь пересечь ручей в девятый раз, мы обнаружили, что его защищает парень, одетый только в пестрые зеленые штаны и красный шарф, повязанный вокруг головы. Этот весьма мускулистый малый был вооружен винтовкой немыслимой мощности - как если бы один человек
взгромоздил на себя целый арсенал. Мы спрятались в кустах с феями и пикси, а он понюхал воздух и ушел вниз по течению. Не успели мы пройти и двадцати шагов, как прозвучала серия выстрелов, за которыми последовал предсмертный вопль какого-то неизвестного крупного животного, отчего птицы захлопали крыльями и заголосили.
        Таких существ не было ни в одном каталоге фейри. Мой вывод, пусть он и казался безумным, заключался в том, что эти фагусы воплощали будущие мифологии - мы узрели эльфов, пикси и Дикую охоту еще не родившихся поколений.
        Ближе к верхней границе Брайдстоунского леса необъяснимый, не соответствующий сезону туман начал просачиваться между редеющими деревьями. Его увидел даже Колдуэлл, который внезапно остановился и вытянул руку перед собой.
        - Пусто, - пробормотал он. - Совсем пусто.
        Тиресий и Гонзага посовещались. Туман встревожил их, как ни одно из призрачных проявлений в лесу. Я поежился - с каждой секундой становилось холоднее. Мне вспомнилось, как Джессика во время одного из наших сеансов извлекла из воздуха скрытую тепловую энергию, чтобы создать псевдофагусы. Мы возобновили поход. Гонзага шел первым, держа посох перед собой обеими руками. Я следовал за ним. Колдуэлл и Тиресий, подготовленные схожим образом, прикрывали тыл. Мы выглядели как процессия младших священнослужителей, участвующих в некоем церковном таинстве. Еще через пару десятков шагов туман сгустился и почти утратил прозрачность. Лишь изменение почвы под ногами позволило понять, что мы вышли из леса на овечье пастбище на склоне холма. Холод был неописуемый. Я осознал, что незримое присутствие заставляет меня вжимать голову в плечи; в тумане слышался приглушенный шум. Гонзага выкрикнул приказ; они с Тиресием мгновенно вскинули посохи над головами, вытянув руки.
        И тотчас же на нас набросились птицы. Тысячи, десятки тысяч птиц собрались в стаю, которая как единое целое ринулась в атаку, незримая в тумане. Они кинулись на нас, но разделились, обтекая щит, сотворенный карманной магией Гонзаги. Крылья, когти, разинутые клювы, горящие глаза промчались мимо меня сплошной стеной… и исчезли. Сквозь крики птиц едва слышался голос Колдуэлла:
        - Что происходит? Что происходит?!
        Тиресий и Гонзага опустили посохи. Шествие возобновилось.
        Еще дважды нападали птицы; еще дважды разбивались они о защитный барьер, сотканный из бутылочных крышек, бусин и сигаретных вкладышей. Я содрогнулся, представив, что могли сотворить с нами мириады острых, голодных клювов, не окажись старики такими проворными.
        Когда мне стало казаться, что путь сквозь туман будет длиться целую вечность, в серой дымке впереди проступило более темное пятно. Понимание пришло мгновенно.
        Брайдстоун - Невестин камень.

19
        Туман сомкнулся вокруг Невестиного камня и поглотил Джессику. Бесконечная серость смерти: птичьи крылья затрепетали, метнулись навстречу. Перья коснулись лица, пальцев. Девушка хваталась за них, но падала, падала лицом вперед сквозь туман, словно в бездонный колодец. Перья и крылья бились вокруг нее в тумане, и она поняла, что это не серая дымка, а зернистая текстура бесчисленного множества объектов, заполняющих бескрайние измерения совершенно прозрачной среды.
        Птицы. Она падала сквозь пространство, заполненное парящими птицами, которые соприкасались друг с другом кончиками распростертых крыльев, хвостами и клювами. Приблизившись к верхним из них, она поняла, что птицы огромны, каждая размером с континент. Их спины и крылья были покрыты лесами и горными хребтами, океанами и равнинами: каждая птица оказалась отдельным миром. Джессика пролетала мимо всевозможных миров, воплощенных в виде парящих птиц: миров льда и огня, рыцарства и жестокости, миров с городами в виде гигантских башен, пирамид или гор, с городами, плывущими по морям под тысячей парусов или бороздящими небесные просторы благодаря воздушным шарам, винтам или мириадам лебедей; городами в виде облаков, лесов или айсбергов; городами в виде листьев, дыма или грез; городами, способными отзываться на психологическое и эмоциональное состояние; Небесных Иерусалимов, Инфернальных Дитов.[109 - Небесный Иерусалим - небесный город, ниспосланный Богом дом человечества в конце истории; Пламенеющий город Дит - часть Ада в «Божественной комедии» Данте, расположенная в шестом - девятом кругах.] Падая меж
маховых перьев мира, который представлял собой город, курящийся дымом давнего, грандиозного пожара, она увидела далеко внизу в серой мгле отблеск золота. Он по дуге устремился к ней через промежутки между соприкасающимися кончиками крыльев. Она все падала и падала между темным, выжженным птицемиром, озаренным вспышками бесконечной позиционной войны, и пасторальной Аркадией с шато, пейзажными парками, младшими божествами греческого пантеона и паст?шками на качелях. Сияющая фигура падала в бесконечность рядом.
        - Узри, Джессика, все мечты и грезы, на какие способен человеческий разум.
        Мать и дочь вдвоем пролетели мимо мира, полностью состоящего из скованных обнаженных тел, нагроможденных друг на друга, миллион в высоту, миллиард в ширину, пылающих от внутреннего жара, и обеих чуть не стошнило от смрада тлеющей, гниющей плоти. Джессика заглянула вглубь сияния и узрела не мифическую фигуру, открывшуюся ей на склоне у Невестиного камня, но девушку лет четырнадцати-пятнадцати, ясноглазую, энергичную, которая могла быть ее младшей сестрой. Справа от них промелькнул мир, целиком состоящий из стали, сплошь трубы, патрубки, магистрали, прямоугольные выступы и миллиард освещенных окон. Хвостом ему служили два двигателя с раскаленными до синевы дюзами, достаточно большими, чтобы в них поместилась Луна.
        - Потусторонний мир, Джессика. Мигмус - край бесконечного потенциального символизма. Мой мир, мои владения; твое наследие, Джессика.
        Падение продолжалось. Край пухлых, самодовольных кучевых облаков, окруженных живыми дирижаблями длиной в милю, изукрашенных орнаментом «пейсли». Двумерный мир мультяшек в формате «Техниколор» [110 - «Техниколор» (Technicolor) - технология получения цветного кинематографического изображения, широко применявшаяся в Голливуде до 60-х.], обитель шума, хаоса и бездумного, бесплодного насилия.
        - Бесконечные миры, Джессика. Страна чудес. Мое царство фейри было лишь началом, оно открыло доступ ко всем остальным. Видишь, как они соприкасаются кончиками крыльев, клювами и хвостами? Можно переходить из одного в другой, и даже вечности не хватит, чтобы исследовать все миры Мигмуса. Здесь нет ограничений, Джессика, - можно получить что угодно и кого угодно, стоит лишь захотеть.
        Залитый голубым лунным светом пейзаж из голых, сглаженных холмов, усеянных расчлененными статуями. Каменная голова диаметром в полмили следила взглядом за падением матери и дочери. Ее губы шевелились, произнося беззвучные слоги.
        - Все, что когда-либо было и будет. Мы вне времени, Джессика, в вечности, где сущее бесконечно и одновременно. Все это я обещаю тебе; всем этим я поделюсь с тобой.
        Они падали сквозь бескрайнюю серость. Со стен башни, пронзающей облака, часовой протрубил сигнал тревоги в большой золотой рог, увидев за краем своего мира двух падающих женщин. Знамена, украшенные орлами и мечами, хлопали на потустороннем ветру.
        - Мать и дочь, вместе навсегда. Разве может быть что-то более естественное и совершенное?
        Тут Джессика увидела в текстуре Мигмуса нечто темное; четыре пятнышка густой тени, которые как будто увеличивались, впитывая в себя крошечные очертания птиц. Они росли с потрясающей быстротой - черные светила в сером мареве; то ли грубо очерченные силуэты звезд, то ли неаккуратные наброски человеческих фигур.
        Люди.
        Это были люди.
        Четверо.
        Бесконечное серое пространство растворилось в тумане. Соприкасающиеся птицемиры распались и ринулись прочь друг от друга, словно ураган из крыльев. Джессика почувствовала спиной холодный и мокрый Невестин камень. Четверо приближались сквозь мутную завесу. Не дожидаясь приказа своей королевы, фагус Деймиан вырвал копья из земли и помчался навстречу. Он присел, приготовился. Джессика узнала в тумане высокий, неприкаянный отцовский силуэт, а еще узнала доктора Ганнибала Рука. Она предостерегающе вскрикнула, но оружие уже взлетело, как незримая песнь.
        Гонзага рванулся вперед с поразительным проворством. Взмахнул посохом, держа его обеими руками, и отбил копье - оно со свистом, кувыркаясь, унеслось в туман.
        Фагус Деймиан, забыв про боевую стойку, осторожно отступил. Четверо вошли в небольшой амфитеатр вокруг Невестиного камня. Судя по лицу Ганнибала Рука, он с трудом верил в реальность происходящего. Отец Джессики незряче вертел головой из стороны в сторону, безуспешно искал что-то.
        - Джессика?
        И вся ее ярость, обида и боль, весь ее гнев разорвали сердце напополам.
        - Папа. Папочка!
        Фагус Деймиан вытащил из ножен меч и быстрым движением приставил к ее горлу. В тот же миг двое старых бродяг, необъяснимым образом казавшиеся Джессике знакомыми, взяли на изготовку свои длинные посохи. Деймиан немного отступил. Неужели Джессике не померещился тусклый проблеск страха в его глазах? Антагонистка стояла, всем своим видом выражая презрение, кутаясь в плащ из света, расплывчатая и неопределенная, застрявшая на перепутье между старухой, богиней и ребенком.
        - Это они все минувшие годы сдерживали меня? Я ожидала от своей дочери большего.
        - Я не понимаю, что здесь происходит! - Джессика завопила в надежде, что кошмар прекратится, но он упрямо длился, застыв живой картиной на фоне переменчивой неизменности. - О чем ты говоришь? При чем тут я?
        Тиресий и Гонзага приблизились. Фагус Деймиан прорычал что-то гортанное, времен индоарийского рассвета, но все же отступил, сверкнув мечом и глазами. Солнце висело в тумане каплей красной крови. Два старика отложили посохи и преклонили артритные колени. Взгляд слезящихся глаз Тиресия встретился со взглядом Джессики.
        - Воистину вы нас не узнаете.
        Из горла Гонзаги вырвался стон. Он шарил руками по дерну, как будто эти самые руки обрели собственный разум и что-то искали. Но они ничего не могли найти. И помочь не могли.
        - Но ты же помнишь! - Голос принадлежал Ганнибалу Руку. - Ты действительно все помнишь. Пожар, Джессика! Пожар. Вспомни пожар.
        - Я… помню. Пожар… я помню пожар! - Она закричала ему в лицо, как кричала на Тварь Мать, как давным-давно кричала на языки пламени. - Я помню… я все помню!
        Она посмотрела Тиресию в лицо: кожа, словно тронутая плесенью, пожелтевшие от чая зубы, неравномерная поросль потной белой щетины. Глаза старика наполнились слезами.
        - Госпожа, вы призвали нас защитить вас, и мы пришли, и вот уже тринадцать лет верны своему призванию. Мы не собирались вас подвести; мы не желали, чтобы вы оказались в столь печальной ситуации; простите, мы не выполнили свой долг положенным образом.
        - Все, на что они могли надеяться, - это задержать меня на некоторое время, - сказала Тварь Мать. - Когда ее сила пробудилась, они начали слабеть, ибо - разве вы не видите, тщеславные глупцы? - создав их, она отдала им все, чем владела. Они постепенно слабеют, а она до сих пор должным образом не поняла, на что способна. За мной вся мощь Мигмуса - ну, кто из вас осмелится мне перечить?
        Птицы, красная капля солнца, ветер, воздух в легких - все замерло, как будто время остановилось.
        И кто-то заговорил. Голос был тишайший; как будто кто-то шептал и кашлял одновременно. Лицо Гонзаги от сосредоточенности исказилось, как у немого, который пытается что-то произнести.
        - Я… посмею…
        Он с трудом поднялся, взял свой посох обеими руками и воткнул заостренный конец в дерн. Над вершиной Бен-Балбена пророкотал гром. Внезапный порыв ветра пронесся по склону холма, вцепился в одежду, загремел медью и бронзой Твари Деймиана, зазвенел крышечками от бутылок и значками «Мальчишечьей бригады», а потом стих.
        Презрение Твари Эмили было сокрушительным. Ее смех хлестал, словно плеть.
        - Ты бросаешь вызов мне, способной призвать по своему капризу целые легионы воинов фейри, больше ангелов, чем есть на небесах, и сами звезды небесные?
        Тиресий с трудом встал. Он поднял свой посох, взмахнул им так, что кончиком почти коснулся посоха Гонзаги. Между ними вспыхнула яркая синяя дуга. Маслянистые капли - синие, как бренди на рождественском полене, - с шипением падали на дерн. Молния превратила лицо Твари Эмили в маску капризной девочки, быть может, лет тринадцати. Гонзага снова мучительно заговорил:
        - Она… тоже… может.
        - Силы уравновешены. - Термоядерный свет придавал худому лицу Тиресия нечто ястребиное, наполняя его яростным пылом. - Она может сравниться с тобой: армия против армии, воинство против воинства, легион против легиона, творение против творения, мечта против мечты, каприз против каприза.
        Тварь Эмили как будто собралась топнуть ногой. Тиресий продолжил:
        - Ваши силы равны друг другу во всех отношениях, кроме одного: они по-разному распределены. Твоя внутри тебя, за исключением маленькой части, которая поддерживает твоего фейри-возлюбленного, твой фагус. Ее сила в куда большей степени перемещена в нас; как ты справедливо заметила, наша паутина извилин начала распутываться лишь после того, как добрый доктор Рук, сам того не подозревая, пробудил ее врожденные способности. Единственное, что мешает ей в полной мере проявить свою мощь и величие, - мы. Если нас не будет, сила вернется к хозяйке, которая вольна будет поступить, как ей захочется.
        Он взмахнул посохом, удаляя его от посоха Гонзаги. Волшебный свет погас; моргая, чтобы прогнать желтые послеобразы, Тиресий вонзил заостренный кончик посоха в землю рядом с посохом напарника.
        - Давай, брат. - Он положил руку на плечо Гонзаги. Коротышка опустил голову, пробормотал что-то нечленораздельное, потом с любовью посмотрел в глаза своему высокому товарищу. - Да, время и впрямь пришло.
        Гонзага снова что-то пробормотал, и хотя никто не сумел бы разобрать ни единого слова, интонация угадывалась безошибочно: «Наконец-то».
        Они помогли друг другу раздеться, снимая слои рваного твида и дырявой шерсти, ветхие рубашки и смятые газеты. Гонзага почтительно опустил на землю свой мешок и патронташ с чайницами. Тиресий аккуратно положил сверху очки, завернутые в пергамент. Тварь Эмили издевательски ухнула; Тварь Деймиан плюнула в них. В конце концов они превратились в двух голых, дрожащих в холодном тумане стариков, покрытых гусиной кожей и бородавками, с обвислыми грудями и полупрозрачными волосами. Они легли бок о бок на пропитанный влагой дерн, свернувшись клубочком, наконец-то воспроизводя рождение, которого не знали, и закрыли глаза. Роса оседала на их телах, стекала по бокам, холодным, белым и твердым, как фарфор. Телесный цвет постепенно сменился бесцветной бледностью, а потом перешел в серость гранита. Дерн рядом с ними разрастался, их очертания размывались и таяли, и в конце концов не осталось от бродяг Тиресия и Гонзаги ни следа, появилось два круглых, вросших в мох на склоне Бен-Балбена валуна, которые могли бы упасть с вершины тысячу лет назад. Над валунами высились четкие, ровные вертикали волшебных посохов.
        - Нет, - прошептала Джессика. - Вы не должны были так поступать. Зачем?..
        Только узрев их угасание, их капитуляцию, она в полной мере осознала, что все минувшие годы они ее охраняли, - осознала величие их смирения, безмерную верность их бесконечного путешествия по миф-линиям. Она поняла, как сильно они ее любили, и почувствовала себя абсолютно недостойной такой любви. Она бы заплатила любую цену, чтобы они не растаяли, не сдались, не утекли от нее, растворившись в земле, из которой она давным-давно их создала.
        - Нет!
        Но потом Джессика услышала шепот - еле различимый отголосок шепота - в серой мгле, окутавшей ее: «Мы не умерли, не умерли, просто изменились, сменили один славный облик на другой. Лишь на время, ненадолго, на чуть-чуть. До той поры, пока вы в нас нуждаетесь, мы никогда вас не покинем». Шепот, который могла услышать только она. Обещание, которое могла выполнить только она.
        Она постарается быть достойной той силы, что они в ней открыли.
        Крик. Крик погибающей лисы, крик кабана, угодившего в капкан в лесной чаще.
        Тварь Деймиан вскинула руки, словно от внезапной боли. Бронзовый меч в форме листа упал на землю и мгновенно превратился в горку ржавчины. Пальцы фагуса напряглись, отвердели и стали деревянными. Сандалии из кожи и бронзы лопнули; белые корешки ринулись от них во все стороны и зарылись в землю. Его руки и ноги покрылись корой; растопыренные фаланги удлинились, проросли веточками, зазеленели. Крик не успел стихнуть, а на месте Твари Деймиана уже стояла рябина, которую трепал ветер. Когда в тумане замолкли последние отголоски, от ствола отломилась ветка, оставив дыру в том месте, где раньше был рот.
        Затем Джессика почувствовала, как видения, так долго и терпеливо ждавшие своего часа на углах и перекрестках ее жизни, поднялись единой стаей и вырвались на свободу. Ею овладел жуткий, неуемный восторг. Она пустила в ход воображение и собрала все стаи, все рои видений, превратила их в одежды и огненные крылья. Что угодно. Она могла получить что угодно, стоит лишь захотеть. Видения ответили на зов, слетели к ее рукам, и она увидела, что они имеют форму птиц - как бесчисленные вероятные миры Мигмуса.
        Она отошла от камня, направляясь к Эмили, расправив крылья феникса.
        - Да, - сказала она. - О да, да, да…
        Она увидела своих отца и мать - женщину, которая притворялась ее матерью, мужчину, который притворялся ее отцом, девочек, которые притворялись ее сестрами; она увидела доктора Ганнибала Рука, мисс Фэншоу и крошечного тявкающего Кромлина; она увидела Толстуху Летти и мистера Мэнгана, преподобного Перро, Эм и Роззи, их Колмов и Патриков и всех, кто когда-либо предал ее, причинил боль, игнорировал, не верил, притворялся, что она ему нравится, хотя на самом деле все это время презирал ее и смеялся над девушкой, которая изощрялась во вранье, чтобы расплачиваться им за дружбу. Она увидела их всех, а еще - все те вещи, которые могла бы с ними сделать, и места, куда могла бы их отправить, коснувшись самым краешком своей силы. И она увидела Тварь Эмили, Тварь Мать, узрела в ней сестру, которую должна была иметь, и, когда они посмотрели друг на друга, их лица уподобились образу и отражению в зеркале. Она увидела, как позади ее матери, ее сестры открылся склон холма и разверзлась бездонная сияющая пропасть.
        - Да, - сказала Тварь Эмили. - Да, да… да.
        Это был голос очень маленького ребенка, ведущего новую подружку к колесу обозрения, игре «Сбей кокос» и аттракциону с машинками на ярмарочной площади в потаенном уголке души.
        - Нет, - сказал голос, как будто изумленный самим фактом своего звучания, обладающий силой, которую сам до конца не понимал. Голос Ганнибала Рука. - Нет, Джессика. Разве ты не понимаешь? Ты ей безразлична. Она никогда тебя не любила. Никогда, Джессика, никогда.
        Девушка обратила весь свой свет на доктора, но он стоял, маленький и безымянный, окутанный тенями и бесстрашный, словно проповедник, несущий слово Божие. Ее отец устремился к свету, обратив к Джессике ослепшие очи.
        - Да, ей наплевать и всегда было наплевать. - Слова Ганнибала Рука лились, словно воды поющих фонтанов Рима, обгоняли друг друга, спеша выразить мысль. - Единственная причина, по которой она захотела тебя вернуть, - неподъемная тяжесть одиночества Мигмуса. Бесконечные миры, безграничные возможности - о да, я этого не отрицаю, - но вокруг нет ничего и никого, что возникло не по ее воле и могло бы разделить с ней этот опыт. Она нуждается в тебе, потому что не способна терпеть вечное, абсолютное одиночество. Все из-за нее, Джессика, все ради нее. Она ни на секунду не задумалась о тебе, твоей жизни, твоих потребностях и мечтах, надеждах и амбициях.
        Тварь Эмили пронзительно завопила:
        - Ты лжешь, лжешь, лжешь! Я ее любила, я всегда ее любила, она же мой ребенок!
        Ганнибал Рук ткнул пальцем в сияние, окружавшее чародейку: жест прокурора на суде.
        - Тогда почему же ты ее отослала? Почему отправила в мир без матери, отца, семьи; господи боже, да из-за тебя у этого ребенка целых три матери!
        - Я желала ей только лучшего!
        Обвинитель не дрогнул.
        - Должен заявить, что это ложь. Ты не хотела делиться тем, что нашла, даже с собственной дочерью. Нет, это был твой мир, личный мир, о котором ты всегда мечтала, куда ты могла убежать от всех обязанностей, и тебе была невыносима мысль, что в своей личной стране чудес придется заботиться о ребенке - я прав? Я бы констатировал, что ты не могла даже представить себе, что некто помешает насладиться раем, который ты сама для себя создала.
        Тварь Эмили разъярилась до такой степени, что даже холмы дрогнули.
        - Ты чудовище, мерзкое чудище, Ганнибал Рук, ты монстр.
        - Далее, осмелюсь заявить, что твоя так называемая любовь к дочери возникла лишь тогда, когда ты поняла, что «вечный рай» оказался изысканной разновидностью Ада. Да, мисс Десмонд, Ада. Ад - это не другие. Другие - это Рай. Ад - это твое Я. Отныне и вовеки, только Я. Я, снова Я! Вот и вся основополагающая идея твоей… не осмелюсь назвать это «жизнью». Твоего бытия, ибо ты обрела возможность существовать и поступать в строгом соответствии с собственными желаниями.
        - Я тебя ненавижу, ненавижу, ненавижу… - завелась Тварь Эмили, повторяя это снова и снова, все больше становясь похожей на пятилетку-истеричку.
        - Это правда? Мама, это правда? - Джессике показалось, что птицы, которые кружились и пикировали в тумане, на самом деле метались и хлопали крыльями у нее в животе. - Это правда?
        - Вранье. Сплошное вранье, каждое его слово - вранье! - взвизгнула Тварь Эмили.
        - Это правда, - сказал Ганнибал Рук, и вырос до размеров божества - сурового патриарха в строгом облачении, черном, как обложка Библии, - а Тварь Эмили усохла до отшлепанной четырехлетней девочки, хныкающей в углу.
        И тут над склоном холма раздался новый голос.
        - Джессика, решать тебе одной, - сказал Чарли Колдуэлл. - Никаких ограничений, никаких обязательств; на этот раз выбор за тобой.
        - Я превращу вас всех в нечто столь ужасное, что вы даже не посмеете на себя взглянуть! - кричала тем временем Тварь Эмили. - Я вас всех отправлю прямиком в преисподнюю, на веки вечные, отныне и впредь. Аминь.
        - Нет, - сказала Джессика. - Я тебе этого не позволю.
        Свет усилился до такой степени, что стал больше чем светом - звуком, глухим ревом, горячим, обдирающим кожу ветром. Ганнибал Рук быстро спрятал лицо в ладонях.
        - Ради бога, закрой глаза!
        - Я не могу, разве ты не понимаешь? От света не скрыться!
        Камни под их ногами застонали и зашевелились. Воздух зашипел, вскипая. Двое мужчин почувствовали, как кожа на их лицах и руках обгорает и покрывается волдырями. Понадобилась вся выдержка, чтобы противостоять обжигающему ветру. Оба ослепли, но чувствовали, как мимо проносятся нечистые крылатые твари, слышали смех гоблинов. Земля вздымалась и стонала; небо раскололось от молний и грома. Экстатический крик Колдуэлла почти затерялся за боевой песней Иных миров, со скрежетом несущихся мимо.
        - Я не вижу! Ни света, ничего. Я не вижу!
        И все закончилось.
        Двое мужчин отняли руки от глаз. Тыльные стороны их ладоней были обожжены докрасна. Лица чесались; пахло паленой тканью и волосами.
        - Что ты видишь? - осторожно спросил Ганнибал Рук.
        - Туман, - ответил Колдуэлл. - И птиц.
        Дерн был усеян телами мертвых птиц. Ганнибал Рук опустился на колени, чтобы осмотреть один из трупиков. Он был твердый, покрытый льдом - снаряд из плоти и перьев.
        - Джессика? - спросил Колдуэлл. - Эмили?
        Рук покачал головой. Одинокая рябина у подножия Невестиного камня тоже была мертва, сожжена огнем до сердцевины. Почерневший ствол дымился; кое-где мерцали красным угли, превращались в пепел и отслаивались. Огонь прошел над двумя посохами. Ганнибал Рук поднял с земли металлическую чайницу и, вздрогнув, выронил. Она была холоднее льда. Но скалы остались - Невестин камень и два низких, истертых ледниками гранитных валуна совсем не изменились.
        - Господи, неужели мы мертвы? - внезапно спросил Колдуэлл.
        Туман двигался по склону холма, неизменный в своей переменчивости. И в этой переменчивой неизменности вдруг возникло пятно стабильности, определенности; темный силуэт. Кто-то приближался. Ужас охватил души двух мужчин. Темное надвигающееся нечто приобрело огромные размеры в тумане, который искажал перспективу, а потом оказалось, что очертания у него человеческие.
        Человек перешел на бег.
        Джессика бросилась к отцу, который заключил ее в объятия. И в этот самый интимный из моментов не было нужды в словах, слезах и прикосновениях; глубокое, безмолвное взаимопроникновение душ - вот и все общение, в котором они нуждались. Поднялся ветер и погнал строптивый туман прочь, словно свинью на рынок. Над головой появились голубые просветы; солнце как будто летело по проясняющемуся небу. Неровные верхушки деревьев разорвали туман в клочья, и с каждой минутой мир делался все более зримым.
        Отец дочери: «Что случилось?»
        Дочь отцу: «Не спрашивай. Я не смогу рассказать».
        Отец: «Не сможешь или не захочешь?»
        Дочь: «Не смогу. Я приняла решение. Это все».
        Он: «Ты это сделала ради меня? Ради нас?»
        Она: «Я это сделала ради себя. Я выбрала жизнь».
        Туман рассеялся окончательно, над ними простирался синий полдень в разгаре лета. По склону холма робко пробирались воспоминания о жаре, о тепле, о лете. По ту сторону залива высилась зелено-пурпурная Нокнари, а за ней лежали холмы графства Мейо. Еще дальше был океан; за великим океаном - новая земля, новый мир, где тоже царствовало лето. И были другие океаны, другие земли, другие лета и времена года; бескрайнее море, огромный мир. Хватит места для всего живого. И там, где ленты дорог вились среди полей, все началось.
        С единственного шага.
        Они прошли мимо птичьих трупов к деревьям, стремясь к началу событий.
        Часть третья
        Кода. Позднее лето
        Они ехали на велосипедах очень долго, через старые викторианские пригороды и новые муниципальные жилые кварталы, что рассыпались, словно соль, в низовьях гор, прочь из Дублина, в горный край, по старой военной дороге, а когда она закончилась, они бросили велосипеды у старого каменного моста и пошли дальше пешком, навстречу пустошам и вереску, два силуэта на склоне холма, бредущих по бедра в пурпурных зарослях, гудящих от пчел, она с ковриком и термосом, он с корзиной для пикника, которую так старался не уронить с велосипеда столько миль, пока они поднимались все выше, выше, выше, прочь от города, в горы графства Уиклоу, и пчелы жужжали, и высоко над головой жаворонок нырял в небесных высях, выше, выше, выше, солнце палило, и запах вересковых пустошей стоял такой силы, что она почувствовала, будто вот-вот потеряет сознание и упадет среди орляка и упругих пурпурных кустов, а он еще не устал, вовсе нет; медленно и равномерно шел вперед, неутомимый, как бык, выше, выше, выше, через валуны и крошащийся черный торф, выше, выше, выше, в край жаворонков и мирта, на возвышенности, где овцы с красными и
синими пятнами на крупах перестали грызть жесткую траву и боязливо потрусили прочь, мотая тяжелыми от прилипшего навоза хвостами; она посмотрела на него, на его силуэт на фоне солнца, какой же он сильный и неутомимый, как бык, этот Оуэн Макколл, сын строителей, словно дом из красного кирпича, возведенный на века на солидном и мощном фундаменте, никаких серьезных структурных дефектов, и все внутренние и внешние балки гарантированно не загниют в ближайшие десять лет; она могла бы вечно смотреть, как он пробирается по овечьим тропам через заросли восковницы, ей нравилось наблюдать, как движется его тело, такое уверенное, надежное, а вот если бы он еще снял рубашку, она бы полюбовалась на игру света на его вспотевшей коже, насладилась бы запахом пота, медово-сладким, солено-кислым, принесенным горным ветерком; она знала, что летом он раздевается по пояс, как и прочие члены бригады, но понимала, что наедине он так не поступит, это все парни и их правила; все иначе с женщиной под небом Господним, где жаворонок мечется; о, он был достаточно смел - он ее поцеловал, приоткрыв рот, на французский манер, в тот
первый раз, в бальном зале «Атенеум», застал врасплох, на миг она даже усомнилась, что ей нравится быстрый, твердый чужой язык во рту, но Эм и Роззи наблюдали (Колм, помощник мастера по укладке черепицы, остался в далеком прошлом, и Эм снова носилась по усыпанному блестками танцполу, словно акула, и пять месяцев прошло, а ребенка Роззи так никто и не заметил, ее продавец пылесосов «Гувер» решил, что в Ливерпуле жизнь интереснее, а ее отец знал врача на Харкорт-стрит), и будь она проклята, если покажется неуклюжей - ей же не пятнадцать! - перед двумя девушками, которые уже все познали, хотя веское доказательство расставания с блаженной невинностью имелось лишь в одном случае, и потому она втиснула свой язык ему в рот, почувствовала, как нежно сомкнулись его зубы, и некое новое, доселе не испытанное чувство запустило плавный, медленный гул, ниже пупка у нее как будто завелся двигатель лимузина, и она поняла, что Оуэн может сделать то, что ему нравится, что бы это ни было, и она не станет возражать, ничуточки; эй, а что это он сейчас делает? он нашел для них место, где можно поесть, там, где берег ручья,
вдоль которого они шли, превратился в небольшой утес благодаря зимним потокам, тихое место, тайное место, с ложем из мха и вереска и гладкими истертыми валунами вместо стола, стола в глуши, откуда это? уж не из Библии ли? она расстелила коврик на мхе, думая: «А место подходящее, чтобы кое-чем заняться, нас тут лишь небо и жаворонок увидят», и пока он распаковывал тарелки чашки ножи вилки ложки сахар соль бутерброды с холодной курицей холодной ветчиной холодным языком, шотландские яйца от «Мясников Длугаша» фруктовые кексы капкейки банки с «Борнвильским шоколадом», она стояла на отполированных ручьем валунах и смотрела мимо маленькой долины, которую прорезал ручей, на большую долину внизу, где две нити - много нитей - серебра сплетались в единый шнур, а машины двигались, как вялые черные жуки, разъяренные от жары, сквозь дымку и марево, что колыхалось над Милитари-роуд, он позвал и все было готово и разложено для ее удовольствия, за единственным исключением его самого, и пока она ела сэндвичи и курицу и ветчину и язык и шотландские яйца от «Мясников Длугаша» и фруктовый кекс и капкейк и «Борнвильский
шоколад» и пила чай из термоса, она смотрела, как его губы прикасаются к еде, не могла оторвать глаз от того, как его губы прикасаются к этим кусочкам еды, и она знала: одно слово, только одно слово не давало случиться тому, чего они хотели, и ни один из них не осмеливался спросить другого, что это за слово, из страха, что они могут его произнести, так что ее рука задрожала, когда она подняла чашку, чтобы попросить еще чая, и его рука задрожала, когда он наливал его из термоса, и горячий чай с молоком и двумя кусочками сахара пролился на его рубашку, подтяжки, фланелевые брюки, промочил и обжег в одно и то же мгновение, и он вскочил с криком, и она вскочила с криком и сказала: «Снимай, снимай же рубашку, снимай», и он снял рубашку, а потом она сказала: «Снимай, снимай брюки, снимай», и он снял их, и она сказала: «Раздевайся, раздевайся же целиком, давай», и он подчинился, и она посмотрела на него, стоящего там под речным утесом, изрезанным многими зимами, во всем блеске своей прекрасной наготы, и слово, которое ни один из них не осмеливался произнести, было произнесено, и она подошла к нему, а он к
ней, и они возлегли на ложе из вереска и орляка, на коврик, который она привезла из города на заднем сиденье велосипеда, как любовники из старых-престарых легенд, и под жарким солнцем с лениво летающими вокруг пчелами, отяжелевшими от нектара, она открылась ему, и он вошел в нее, и толкал, толкал, толкал, и она говорила ох, ох, ох, боясь, что умрет, боясь, что не умрет от чего-то чудесного и ужасного одновременно, как Бог, подумала она, лежа на постели из вереска и орляка, подняв колени, и он все напирал, напирал, напирал, а она поднималась выше, выше, выше, она должна была взорваться, и дождь из Джессики Колдуэлл, семнадцати лет и трех четвертей от роду, пролился бы красными обрывками и лохмотьями на вересковую пустошь и бродячих овец, ох, ох, ох, а потом он кончил, будучи наполовину в ней, и когда это случилось, что-то у нее в голове щелкнуло, и с этим щелчком видения, которые толпились на краю ее поля зрения так долго, что она не могла вспомнить время, когда их там не было, исчезли; ушли, пропали, и она немного поплакала, и он немного умер, и на этом завершилась поэзия того, что они сделали; потом
она посмотрела над его плечом и сквозь слезы, неожиданные слезы, увидела два валуна, и два дерева, и двух птиц в вышине, и две фигурки, крошечные, такие крошечные, уходящие далеко-далеко по летним склонам холмов.
        Часть четвертая
        Шехина [ Шехина (или шхина) - термин из области иудаизма и каббалы, обозначающий ощущение присутствия божественной силы.]
        Встань, воссияй, так как свет твой пришел,
        и слава Господня уже восходит над тобою.
        Исайя 60:1

1
        Вечеринка средней паршивости. Но у рекламщиков по-другому не бывает. Музыка, слишком идеологически корректная, чтобы под нее танцевать; люди, слишком старающиеся веселиться, чтобы расслабиться. Все надеются, что до рассвета кого-то арестуют. Лишь тогда праздник в честь обретения нового клиента - «Грин айл фризер фудс» - признают состоявшимся. Младшие копирайтеры и помощники финансовых менеджеров выстраиваются в очередь к караоке, желая спеть какую-нибудь песню Элвиса или The Beatles. Красноречивый намек на возраст младших копирайтеров и помощников финансовых менеджеров компании QHPSL. Святоша Федра - начальница, которую Энья, несмотря на прозвище, не любит, - в короткой не по возрасту юбке выкрикивает River Deep, Mountain High. Скотина Оскар - начальник, который Энье, несмотря на прозвище, нравится, - с микрофоном в руке весьма похож на Айка, даром что лысеющего.[112 - «River Deep, Mountain High» - песня Тины и Айка Тернеров с одноименного альбома 1966 года.]
        Перемещаясь от одной компашки к другой, словно спутник, меняющий орбиты, она находит Джейпи Кинселлу - своего напарника по творческой деятельности, доверенное лицо и, да-да, лучшего друга - сидящим под полкой с медной лампой в виде Будды верхом на корове. Энья присаживается на подлокотник кресла Кинселлы. Сильно пьяный Джейпи демонстрирует умение включать и выключать Будду, словно кармический маяк, призывающий души через скалистое Море Просветления. Это занятие вызывает у него истерический восторг.
        В комнате с караоке Джуди-Энджел из отдела по работе с клиентами - именно ее дом оккупировали для гулянки - поет о беспечном шепоте закадычной подруги, как будто ей довелось испытать подобное на собственном опыте.[113 - Отсылка к песне «Careless Whisper», которая в 1984 - 1985 годах стала первым сольным хитом британского певца Джорджа Майкла.]
        Энья извиняется и уходит. В промежутке между нотами, в зазоре между хрононами [114 - Хронон - гипотетический квант времени.] - там, где один закончился, а другой еще не начался, - она почувствовала их появление. Они еще далеко, словно приглушенный рокот снижающихся над городом реактивных самолетов, но приближаются, обретая четкость и ясность.
        Снаружи присутствие ощущается острее, отчетливее. Ее пробирает дрожь. Дыхание превращается в бледные облачка, слегка светящиеся под кислотно-желтыми уличными фонарями. В машине она глотает первую таблетку шехины и ставит кассету с Шестой симфонией Малера. Пока из динамиков неистовым водопадом извергаются звуки струнных и духовых, она откидывается на спинку сиденья и ждет, чтобы вещество подействовало.
        По опыту, ожидание будет недолгим, но ей так и не удалось точно определить момент, когда все начинается. Она до сих пор не понимает, где та грань, за которой нечто едва уловимое превращается в нечто осязаемое. В конце улицы проползает патрульная машина. Есть надежда, что никто из соседей не пожаловался на идеологически корректную танцевальную музыку. Валите отсюда, фашисты.
        Энья заводит машину, отъезжает. Сквозь морось октябрьские лики краснокирпичных городских домов кажутся черными даже в желтом свете уличных фонарей, приведенном к европейскому стандарту. Улицы в столь поздний час пусты, не считая такси, полицейских и призраков. Сияние неоновых реклам превращает лобовое стекло в карту остаточных напряжений в поляризованном свете и становится путеводной нитью, ведущей в сырой северный пригород - средоточие облицованных алюминиевыми панелями коробок, где изобилуют улицы с названиями вроде Патрик-Пирс-Гарденс, у каждого жестяного таунхауса на подоконнике гостиной между стеклом и короткими тюлевыми шторами стоит портрет Папы, а десятиметровый хлыст антенны тянется с каждой крыши к эмпиреям, стремясь выцепить ТВ-программы с того берега. Морось незаметно переходит в унылый желтый дождь.
        Рекламные щиты приводят к небольшому пригородному супермаркету. За металлическими антивандальными решетками - криво приклеенные на двусторонний скотч флуоресцентные розово-оранжевые плакаты с «Акциями этой недели». Внутри магазина все синее от холодильных витрин, словно в фильме ужасов. Красный глазок сигнализации подмигивает Энье. Когда она выходит из своего «Ситроена 2CV» [115 - «Citroen 2CV» - он же «зонтик на колесах»; французский автомобиль с брезентовым верхом, выпускавшийся в период 1948 - 1990 годов, очень популярный благодаря своей дешевизне и экономичности.], поток силы из-за границы мира уподобляется шквалистому ветру. Она скидывает вечерние туфли, достает из багажника кроссовки «Рибок». Ярко-красные [116 - Возможно, отсылка к красным туфелькам Дороти из «Волшебника страны Оз» (1939).]. Они не сочетаются с вечерним платьем. Хотелось бы переодеться полностью, но раз уж времени хватает лишь на обувь, так тому и быть.
        Проверка.
        Портативный компьютер - наладонник - в сумочке мигает зеленым в том же ритме, что сигнализация - красным. На сером дисплее сплетаются черные графические линии. Она цепляет штуковину к поясу и распутывает свернутый провод с многоканальным разъемом.
        Проверка.
        На полу возле заднего сиденья лежат мечи, все еще завернутые в старые газеты. Катана и тати [117 - Традиционно компаньоном к катане выступает короткий меч вакидзаси.]. Длинный меч и меч-компаньон. Она вытаскивает их из ножен. Кэндзюцу, путь обнаженного меча. «Философские и моральные соображения склоняют голову перед победой в бою».
        В ней пробуждается сонм духов: дух ожидания, дух трепета, дух пламени, дух пустоты, дух маленького пригородного супермаркета в двадцать минут второго субботней ночью под моросящим дождем, принесенным ветром с холодного радиоактивного моря.
        Дух переправы - выбора подходящего места и времени, чтобы встретиться с врагом.
        «Никогда не позволяй врагу познать твой дух. Не будь ни чрезмерно воодушевленным, ни малодушным. И то и другое - проявление слабости».
        Она продвигается сквозь проливной дождь к автостоянке позади магазина. У опущенных рольставней склада подключает наладонник к разъему на рукояти длинного меча. Слова, символы и формы, слишком мимолетные для человеческого восприятия, заполняют маленький дисплей; на сером фоне мигает серебристое ДЕЗИНТЕГРАТОР ЗАГРУЖЕН. Иероглифы, серые на серебре, роятся от хабаки, накладки возле гарды меча, вдоль лезвия - идеографическое смешение китайского и языка индейцев майя. За секунду клинок покрывается переменчивой патиной из серебристых значков.
        Энья идет по мокрому от дождя асфальту к ларьку с пивом. Чувствует их близость, как будто кожей лба ощущает в воздухе электрическое напряжение.
        Какой-то звук, возня в теплых тенях у тихо вздыхающих труб теплотрассы.
        Действие/бездействие. Понимание/непонимание. Мечи взмывают в стойку гэдан-но-камаэ: тати над головой, катана направлена вниз под углом сорок пять градусов.
        Высокотехнологичные кроссовки шаркают по гравию. В тусклом пригородном свете предательски блестит шприц. Появляется нечто в облике подростка: сальные черные патлы, футболка «Уайлдчайлд» с фосфоресцирующим рисунком - отрубленные головы, пентаграммы и бондаж.
        Сидя на корточках в тени трубопровода, пацан запрокидывает голову и разевает рот так, словно хочет проглотить дождливое небо.
        И из открытого рта вырывается тварь: длинный червь нутряной тьмы бьется и извивается под неумолимыми диагоналями дождя, исчертившими автостоянку. От гибкого тела отделяются голова, руки, ноги. Проходит всего секунда, один лишь миг, и нечто стряхивает кучу промокшей одежды, а с ней и полупрозрачную, светящуюся оболочку, в которую превратился мальчик.
        Тварь возвышается над Эньей, высокая и тонкая, словно ива. Пальцы-прутики - тридцатисантиметровые бритвы из синеватой стали. Сросшиеся губы напоминают пластину китового уса; голый череп закручен в костяную арабеску. Из одежды на существе только собственная шкура да несколько прилипших лоскутков человеческой кожи.
        Энья мгновенно наносит удар: атаковать надо сразу, пока враг еще растерян, пока его дух и тело не оправились после трансформации. Звон стали о сталь. Тварь ловит меч когтями. Визг металла, две режущие кромки трутся друг о друга. Иероглифы сыплются с лезвия и взрываются вокруг противников, словно умирающий фейерверк.
        Оно швыряет Энью через всю автостоянку, следует по пятам, но она вскакивает быстрее мысли - красные кроссовки твердо стоят на залитом водой асфальте. Она откидывает с глаз мокрые от дождя волосы. Внутри полыхает песнь шехины. Нихон-ме: длинный меч устремляется вверх и вбок, стойка меняется на дзёдан, среднюю позицию для удара, нацеленного в грудь. Иппон-ме: меч-компаньон поворачивается, блестит на свету и направляется выше, чтобы рассечь костяной гребень. Сталь сверкает под дождем. «Стратегия заключается в том, чтобы нанести врагу удар. Напасть, атаковать, коснуться - не значит нанести удар». Когти-лезвия мерцают украденным светом, двигаясь сверху вниз; длинный меч плавно переходит в дзёдан, чтобы отразить их. От столкновения оружие едва не выскальзывает из руки. «Мысль и действие едины». Короткий меч в левой руке режет, переходя от ваки через чудан.
        - То-о!
        Великий киай [118 - Киай - японский боевой клич.] срывается с ее губ. Правая лапа, отрубленная чуть ниже локтя, отлетает в сторону. Стальные когти высекают искры из асфальта.
        Из обрубка бьет фонтаном бледный ихор. Пошатнувшись, тварь сразу же начинает регенерировать. Разбрызгивая сок сновидений из ужасающей раны, существо гонит противницу через всю автостоянку, размахивая поющими стальными когтями. Когти и клинки сталкиваются, металл визжит, летят искры. Существо давит сильно - так сильно, что Энья, растерявшись всего на миг, оказывается прижатой к стене пивного ларька. Пять тридцатисантиметровых бритв кромсают плакат с пивом - цвета синевы и мочи, - а потом тварь заносит лапу для смертоносного удара в горло.
        И в этом кванте нерешительности длинный меч атакует с обманчивой медлительностью струящейся воды.
        Все случается сразу. Недоверчивое выражение мелькает на морде, пока башка твари падает на мокрый асфальт, но не долетает, поскольку раньше и тело, и голова беззвучно взрываются, распадаются на облако пушистых искр. Сквозь их сияние недолго просвечивает силуэт противника, а потом остается лишь тускнеющий отблеск и горстка светящихся шариков, бестолково прыгающих по автостоянке.
        Воительница, как заведено, кланяется в знак уважения к врагу и опускается на колени, чтобы отключить провод от длинного меча. Иероглифы гаснут, исчезают. По асфальту хлещет усилившийся дождь. Она вся взмокла и дрожит. Устала, как же сильно устала. До мозга костей. До полусмерти. После шехины - обычное дело. Подобрав мечи, возвращается к машине. Опирается о дверь одной рукой и стоит, опустив голову, дрожа в своем мокром вечернем платье, борясь с тошнотой; для глубокой ночи - классическая поза. Вести машину в таком состоянии опасно, однако выбора нет. Двадцать минут третьего. Она садится за руль и обнаруживает, что кто-то успел побывать в автомобиле и умыкнуть кассетник вместе со всеми кассетами.
        Сигнал радиостанции вынуждает ее проснуться - резко, с криком, вздрогнув всем телом. Скомканное влажное одеяло лежит на краешке кровати. Дурные сны. Сны, от которых бросает в пот. Следующим утром всегда плохо. На то, чтобы унять дрожь в руках, может уйти целый день. Новости радио KRTP-FM, о главном в начале каждого часа: этнические беспорядки в советских республиках, отставки в британском кабинете министров, ураган «Хьюго» сорвал крышу с церкви, выживших нет. Погода: холодный фронт движется по стране с северо-запада; максимальная температура двенадцать градусов по Цельсию, или пятьдесят два по Фаренгейту; ветер слабый до умеренного; в середине дня возможны дожди. Доброе утро! Сегодняшняя анкета радиослушателя KRTP-FM пришла от Кевина Маклафлина из Дандрума. Привет, Кевин, - надеюсь, ты нас слушаешь. Знак зодиака: козерог; любимый напиток: пиво «Харп», светлое; любимая еда: пицца с ветчиной и ананасом; любимая группа: Dire Straits; любимый фильм: «Грязные танцы»; любимый актер: Сильвестр Сталлоне; любимая актриса: Шер; любимое авто: белый «Остин метро GTI».
        За свою откровенность Кевин Маклафлин из Дандрума выигрывает солнцезащитную полосу с эмблемой KRTP-FM для своего белого «Остина метро GTI», а еще он попросил поставить «Money for Nothing» [119 - «Money for Nothing» - песня британской группы Dire Straits с альбома Brothers in Arms (1985).] для своей девушки Анны-Мари. Никаких проблем, Кевин Маклафлин из Дандрума.
        Пока бренчат гитары, Энья заваривает чай - китайский, обжигающе горячий, почти без запаха. Мышцы, о существовании которых она даже не подозревала, угрюмо злятся на нее. Похоже, потеряла форму. Надо вернуться к занятиям - велосипед, плавание, тренировки в додзё.
        Энья Макколл. Лет двадцать пять. Полтора метра с чем-то. Около пятидесяти пяти кэгэ. Волосы чернее черного - в такие хочется зарыться лицом, глубоко вдохнуть и вообразить, что вновь слышишь чистый аромат своей первой любви. Гладкая оливковая кожа; генетический привет от предков, которых вынесло на берег после катастрофической гибели Непобедимой армады, и намеки на еще более древних Фир Болг - смуглый народ мезолитических времен, с которым покончили рыжеволосые, веснушчатые кельтские Перворожденные. Черные, как маслины, глаза древней расы; глаза, способные бросать случайные взгляды разрушительной силы, а при близком общении - по-кошачьи игривые и непредсказуемые. Как и все женщины с характером, она бывает красивой и спустя всего мгновение - уродливой. Увидев ее на улице, вы бы обернулись и подумали: «До чего же интригующая женщина». Энья Макколл.
        На автоответчике горит индикатор. Три пропущенных звонка.
        Первый: Джейпи Кинселла (обреченный до конца своих дней называться инициалами; даже Энья не знает, что означают Джей и Пи) во власти послепраздничной депрессии: дорогая, надо что-то придумать с джингловым пакетом [120 - Джингловый пакет - набор музыкальных или вокальных элементов оформления радиоэфира, свойственных конкретной станции.]; Святоша Федра разбушевалась.
        Второй: Сол интересуется, как прошла вчерашняя вечеринка (Энья не передала ему приглашение; ей известно, как сильно он презирает тусовки рекламщиков) и готова ли она сегодня поужинать, дресс-код «белый галстук» [121 - «Белый галстук» (White Tie, formal) - предельно торжественная и официальная разновидность дресс-кода.], заедет ровно в восемь, перезвонить, если неудобно.
        Третий: ее брат, Юэн. Хочет поговорить. Может, за ланчем в час?
        Если не канителиться под душем, она как раз успеет.
        Место, где они договорились встретиться, - кафешка из кованого железа и стекла на верхнем этаже торгового центра из стекла и кованого железа, построенного на месте старого блошиного рынка. На эскалаторах вверх-вниз скользят люди. Вид у них нервный, словно у атеистов в соборе. Вокруг все открытое, прозрачное, сплошь листовое стекло и изысканная филигрань. Вот почему люди нервничают - боятся, что без их ведома тела и души станут прозрачными, как стекло. Энья воображает похожее на мегалит Министерство шопинга из какой-нибудь капиталистической тоталитарной антиутопии. Она ковыряет свой зеленый салат, играет с бокалом «Перье». Руки все еще трясутся от психического и физического напряжения. Брат думает, у нее похмелье. Она усилием воли унимает дрожь. «Пусть ежедневная стойка будет боевой; пусть боевая стойка будет ежедневной».
        Никто из них не хочет произнести первое слово, но его придется произнести. А также второе. И третье.
        - Она о тебе спрашивает.
        - Как мило.
        - Она переживает.
        - Зря.
        - Ты же знаешь, ей нездоровится.
        Пальцы лежат на стекле неподвижно, словно обнимают рукоять меча.
        - Что на этот раз? Тень на снимке мозга, учащенное сердцебиение, жуткие уплотнения в груди? Не сомневаюсь, что-нибудь небанальное.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Ты прекрасно понимаешь что.
        - Побойся бога, она же наша мать. Твоя мать.
        - А он - наш отец. Твой отец.
        Сидящие за соседними столиками поглядывают на них. Надежды на семейную ссору не оправдаются. Эти двое как окопавшиеся армии. Они уже исчерпали возможности нанести друг другу серьезный вред. Все уже давным-давно сказано. Энья подзывает жующую резинку официантку и оплачивает счет. Юэн уходит. В самый последний момент оборачивается:
        - Знаешь, она ведь действительно больна.
        Эскалаторы уносят его вниз, в толпу прозрачных людей.
        Мастера стратегии в своих трактатах и поучениях упоминают, что можно одолеть противника, но все равно проиграть войну.
        В последний раз Энья видела мать год назад, на похоронах. Они почти осмелились друг с другом заговорить - в самом конце, когда участники церемонии по аккуратно вымощенным тропинкам возвращались от могилы к своим машинам. Она увидела, как мать схватила Юэна за руку, ища поддержки, и, узрев ее внезапно ослабевшей, уже не нестареющей, смертной, могла бы что-то сказать, если бы знала что. Мгновение растянулось, превзошло пределы эластичности времени и миновало, оставшись беззвучным. Энья отвернулась, и Юэн повел мать прочь по тропинкам между аккуратными кипарисами и безголовыми монументами на могилах младых викторианцев, покинувших сей мир в расцвете лет.
        Смерть бабушки была внезапной, но не лишенной присущего ей изящества. В летние месяцы старушка просила Консуэлу - полулегальную служанку-эмигрантку из Испании - перетаскивать плетеное кресло, в котором она занималась рисованием, за пределы Каменных садов, в тень под деревьями. Именно там, в кресле, она и пересекла границу между жизнью и смертью, с недопитой чашкой лимонного чая на траве рядышком и любимой кошкой-трехцветкой на коленях. Консуэла пришла проведать хозяйку, когда тени начали удлиняться и подступила вечерняя прохлада, и внесла единственную неизящную ноту в умирание, пробудив весь Баллибрак, дремлющий после чаепития, своими оперными испанскими воплями и причитаниями.
        Трехцветная кошка спрыгнула, скрылась в Каменных садах, и больше ее не видели.
        Служба была торжественной, как букет сухих цветов. День похорон оказался последним по-настоящему летним перед началом сырой, неряшливой осени. Церковь наполнилась замечательными людьми, с которыми старушка (впрочем, нет, не старушка: умереть на семьдесят третьем году жизни - умереть, едва вкусив радости пожилого возраста) успела познакомиться на протяжении своей ужасной, жуткой карьеры иллюстратора: художники, поэты, писатели, критики, издатели, учителя танцев, бас-саксофонисты, отошедшие от дел миссионеры, хористки на пенсии и поблекшие мадам. Энья беседовала то с одним гостем, то с другим, выслушивая неловкие восхваления. Она не сомневалась - под крышей приходской церкви Баллибрака еще не бывало столько грешников одновременно. За один проход с тарелкой для пожертвований можно было бы восстановить стропила, отремонтировать орган и сменить подушечки на каждой скамье.
        После погребения (никакой жуткой клаустрофобии при виде комьев земли, разбивающихся о крышку гроба; нечто более примитивное, стремление поскорее вернуться к минеральному существованию посредством распада на элементы) и осмотра цветочных подношений, многочисленных и великолепных - одно, от издателей, было в форме мисс Минивер Маус, самого известного творения бабушки, - Энья заметила поодаль от толпы двух мужчин. Одетые в траурные сюртуки архаичного фасона, они стояли, почтительно прижимая к груди цилиндры и склонив головы. Словно гробовщики, с которыми жизнь обошлась неласково. Один плотный коротышка, второй - долговязый; реликты Золотого века экранной комедии, ожившие целлулоидные персонажи. Энья бы с ними побеседовала, потому что почувствовала, как в дальнем углу памяти что-то всколыхнулось, но тут художники, поэты, писатели, критики, издатели, учителя танцев, бас-саксофонисты, отошедшие от дел миссионеры, хористки на пенсии и поблекшие мадам начали расходиться, ее мама потянулась к руке брата, и пришлось пожертвовать моментом.
        Когда Энья снова поискала взглядом двух мужчин, их уже не было. Но смутный оттиск памяти обрел четкость.
        Она углубляется в прошлое, ведомая нитью воспоминаний, и попадает в дом в Баллибраке. С ним неразрывно связаны крики чаек по утрам; запах моря; бесконечные дни бесконечного лета из той эпохи, когда лето было настоящим; пыльный, темно-коричневый, землистый и потный аромат жарких дней; благоухание вишневой газировки и зуд солнечных ожогов на икрах; виниловое амбре надувного детского бассейна; притаившаяся в рододендронах кошка-трехцветка, чьи глаза отражают сияние звезд. Тот дом заставлял думать о выдающихся людях: он мог бы принадлежать судье, хирургу или окружному викарию. Белые стены, выкрашенные в черный оконные рамы и дверь; высокие живые изгороди из бирючины, отделяющие его от дороги; полоса хрустящего гравия. Городские ласточки, каждое лето вьющие гнезда на карнизе гаража на две машины, пахнущего старым маслом и газонокосилками. В самых смутных воспоминаниях Эньи дедушка Оуэн уединялся в оранжерее, чтобы покурить и почитать газеты о скачках. За домом простирался сад, хранимый от внешнего мира громадными ясенями и буками, берегущий в заросших кустарником уголках и закоулках собственные
маленькие секреты, неиссякаемый источник очарования для девочки. После смерти дедушки бабуля приступила к преобразованиям и строительству. В укромном уголке, за ширмой из рододендронов, она соорудила спиральный лабиринт из осколков посуды. Фрагменты узора с ивой, кусочки мейсенских пастушек и синих делфтских ветряных мельниц, осколки памятных коронационных кружек, верхняя половина лица Эдуарда VII, обезглавленная королева Елизавета II, качающая на коленях милого младенца принца Чарли, мрачно-праведные коровьи черты королевы Виктории - лабиринт приглашал любопытных пройти по извилистому пути к центру. Из фарфорового лабиринта, миновав клумбы с астрами и агератумами, выращенными ради флоромантии [122 - От греч. ??????? (мантэйа) - гадание.], можно было попасть в атриум с безумным переплетением тропинок, где вздымался небольшой Вавилон из каменных башен: плоские сланцевые плитки размером с ладонь, сложенные без помощи строительного раствора в колонны, самая высокая чуть выше восьмилетней Эньи, а самая низкая едва доходила ей до лодыжки. Оттуда через заросли штокроз и пурпурного гелиотропа можно было
подойти к красивейшему буку, на ветвях которого висели старые карманные часы, сломанные каретные часы, циферблаты, анкерные механизмы, волосковые пружинки; осколки и останки сломанного времени. И дальше - в другие сады внутри одного большого сада.
        Бабушка Макколл озвучила только одну идею, связанную со всеми этими конструкциями, но ее Энья и сама интуитивно поняла: они создавались ради структуры, а не ради элементов. Девочка знала, что в этих садах внутри садов начинаешь осознавать то, чего раньше не замечал. Фарфоровый лабиринт вознаграждал дошедшего правильным путем до самого центра способностью видеть ветер. Или то, что Энья считала ветром - потоки и реки в воздухе, не открытые взгляду, но и не полностью непостижимые. В бутылочном саду, где зеленые, бесцветные, коричневые, синие, желтые стекляшки были высажены в землю, словно цветы, царил дух тишины - крайне важного спокойствия, лежащего в основе всего динамизма, отраженного и увеличенного оптикой неподвижных бутылок. Медная «музыка ветра» из отрезков водопроводных труб, подвешенных к ветвям старой высохшей волшебной яблони, заставляла чувствовать себя одновременно выросшим до небес и уменьшившимся до столь крошечных размеров, что был риск провалиться между крупинками почвы, а гуляя среди каменных колонн, Энья не сомневалась: обернись она достаточно быстро, сложенные плитки превратятся в
башни и небоскребы иного города в ином мире, и на безумной путанице бульваров возникнут золотые колесницы и запряженные волами массивные фургоны бродячих артистов.
        Но, понимая, что не сможет обернуться достаточно быстро, она сама придумала этот город - столицу воображаемой страны Каменная Садовия. Во время тех долгих летних каникул, когда дома происходило нечто неназываемое, из-за чего Энья и пятилетний Юэн отправлялись в гости к бабушке на неопределенный срок, Каменная Садовия медленно превращалась из полностью воображаемой в реальное государство со своей географией, историей, экономикой и политикой. Энья сотворила граждан из дешевых стирательных резинок в форме милых дракончиков или коал; из венчающих карандаши ластиков с выпученными глазами, высунутыми языками, клыками и растопыренными щупальцами, а также пластиковых собачек разных пород из пакетов с хлопьями. За ночь между каменными башнями выросли новые дома. Согласно конституции каждому гражданину полагался стаканчик из-под йогурта с вырезанной дверцей, весьма востребованное погодоустойчивое жилье. Галька на крыше не давала дому перевернуться от ветра. Наиболее выдающиеся граждане Каменной Садовии, члены Совета Гегемонии, жили в роскошных пентхаусах из аккуратно сложенных на вершинах колонн камешков.
Спуститься на улицу можно было на игрушечном вертолете. Выше всех обитал Саргон Раймондо I, повелитель Каменной Садовии, добродушный трехсантиметровый желтый дракон; однажды чрезмерно грубое обращение привело к тому, что у его Саргонова величества отвалилась голова, и величайшему в Каменной Садовии хирургу - резиновой летучей мыши по имени Черный Налетчик - пришлось экстренно его прооперировать. Методика под названием «пинография» подразумевала прикрепление Саргоновой головы к шее с помощью булавки из бабушкиной корзинки для шитья. Позднее методику удалось усовершенствовать при помощи лазера - луча света, сфокусированного через ручную лупу и способного расплавить резину или пластик. Операцию пришлось отрабатывать на заключенных; Энья издавала вопли вместо страдальцев подопытных.
        В те временные промежутки, когда Энья находилась далеко от белого баллибракского дома - в периоды от одного неназываемого до другого, - она продумала историю Каменной Садовии до мельчайших нюансов. Террористическая группировка, называющая себя «Партизаны Нинь-Няня», под руководством некоего Перси Перинова - ластика в виде антропоморфной груши, который Энье никогда не нравился, с пластилиновым дополнением в виде сомбреро и усиков - попыталась устроить в Каменной Садовии переворот. Лишь доблестное вмешательство раскрашенных в черное членов ОВБ, грозного и необычайно секретного Отдела внутренней безопасности, уберегло Саргона от судьбы, с которой не справилась бы и пинография, а благодарное население Каменной Садовии - от тирании организации, в партийном гимне которой имелась строчка «В конце концов нас ждет победа, ведь мы намного круче вас».
        Промозглым октябрьским утром, когда в очередной раз случилось нечто неназываемое и крики этажом ниже наводили на мысли о кровавой схватке двух зверей, произошла битва за Каменную Садовию, в которой Энья партизанила за обе стороны (хотя Саргоновы войска ей нравились чуть больше), швыряя горящие спички. Официальная газета Каменной Садовии Die Draken («Драконы»: ластики соответствующего вида сформировали могущественный олигархат) подробно описала суд над Перси Периновым, его милой шляпой и усиками, не постеснявшись изложить детали последующей казни: Перинова запечатали в жестянке из-под мятных карамелек и расплавили насмерть при помощи газовой паяльной лампы покойного дедушки.
        Игра становилась все более изощренной; впрочем, Энья могла бы сильно обидеться, назови кто-то при ней Незаконченную хронику игрой. Каменная Садовия была цельнее и реальнее, чем так называемая настоящая жизнь по ту сторону изгороди из бирючины и завесы из буков. Из своих йогуртовых стаканчиков и пентхаусов каменно-садовийцы отправлялись в путешествия на крышах игрушечных автомобильчиков, стремясь колонизировать другие бабушкины конструкции и трансформации и превратить разрозненные автономные провинции в империю Каменная Садовия. По мере того как империя строилась, Энья заметила, что характер провинций и колонистов, которые их заселили, отражает характер соответствующих садов. Жители бутылочного сада, поименованного ею Стекляндией, были склонны к философской интроспекции и обитали в старых пивных бокалах, лежащих на боку и наполовину зарытых в землю. Стекляндцы были честной, блаженной нацией, миролюбивой и не воинственной. Совсем иначе обстояли дела с обитателями волшебной яблони - Земли Трубчатых Колокольчиков, как ее назвала Энья. Их город был средоточием маленьких платформ и дощечек, вертолетов и
парашютов. Трубо-колокольники были воинственным племенем, склонным к демонстрации своей доблести и громким крикам. Они оказались самой мятежной из каменно-садовийских провинций. В конце концов они столкнулись с овэбэшниками в черном, которые были готовы стрелять спичками из игрушечных гаубиц, и их ряды дрогнули, они бежали. Снаружи смелые, внутри трусливые. И все же, когда ручей, отмечавший дальнюю границу владений бабушки Макколл, вышел из берегов во время Великого наводнения 72-го, именно трубо-колокольники пришли на помощь пострадавшей Каменной Садовии, спикировав на вертолетах и реактивных ранцах из чернильных картриджей и резинок для волос, чтобы осуществить дерзкую эвакуацию каменно-садовийцев, обреченных на верную гибель в своих востребованных резиденциях, сооруженных из стаканчиков из-под йогурта.
        - Кажется, Каменные сады сами нашептывают истории, - призналась она бабушке.
        Была дождливая среда во время рождественских каникул, почти семилетний Юэн терзал пианино в трех комнатах от них. Бабушка Макколл с видом невозмутимым и почти блаженным сидела за рабочим столом над набросками обложки к Симфонии № 5 Сибелиуса. После жестких, грязных, красивых рисунков для коллекционного издания «Улисса» в кожаном переплете она прославилась как «анфан террибль» ирландской иллюстрации - один критик называл ее визуальную интерпретацию откровенного солилоквия Молли Блум [123 - Солилоквий - драматургический прием; монолог персонажа, обращенный к самому себе. Солилоквий Молли Блум в романе Дж. Джойса «Улисс», хоть и был написан мужчиной, на долгие годы стал образцом откровенной женской прозы, посвященной самым интимным темам.] «жестокой, непристойной насмешкой над десятью веками книжной иллюстрации, начиная с Келлской книги и до наших дней», - хотя наибольшую известность бабушке принесла серия детских книг про мисс Минивер Маус, опубликованная под фамилией Френч. Когда пошли слухи, что Лорел Френч из детского отдела - это Джессика Макколл, которая нарисовала то самое, немало библиотек
сняли истории про Минивер Маус со своих полок.
        - Мне не нужно ничего придумывать, оно уже существует, где-то записано, а я просто разыгрываю сценки. Чушь какая-то, да?
        Бабушка Джессика отвернулась от лужи света, которую проливала на стол для рисования латунная лампа с лебединой шеей, чтобы приготовить чаю с «венскими» печеньями на двоих.
        - Как будто все, что может случиться, уже случилось, а все, что уже случилось, случилось лишь потому, что должно было случиться.
        Почти двенадцатилетняя Энья потягивала чай, и ее пальцы были липкими от желтой помадки.
        - Знаешь, что мне нравится? То, что я чувствую себя в безопасности. Под опекой. Как будто за мной наблюдает некто - он все понимает, одобряет и хотел бы присоединиться, но по какой-то причине не может.
        Бабушка Джессика подошла к французскому окну, чтобы задернуть занавеску. Она ненадолго замерла, держась за шнур от шторы и рассматривая свой сад, в котором быстро угасал короткий декабрьский день.
        - Я знаю, почему ты все это строишь. Потому что оно настоящее. Там воплощается то, что происходит в твоей голове. Так ты можешь всё увидеть.
        Полуулыбка, манящий палец - бабушка подозвала Энью к окну. В сгущающихся тенях под деревьями замерли двое, сами почти тени: коротышка и долговязый. Словно два пугала на деревянном кресте. Энья поняла, что именно они следят за ней и хранят живую историю ее Каменной Садовии. Бабушка и внучка стояли за решетчатым окном и наблюдали, пока от земли не поднялась мгла и не укрыла две фигуры, растворив их в себе. Поразительное чувство прикосновения к самому краю чего-то мистического, огромного, нахлынуло из сада и захлестнуло дом.
        - Кто они такие?
        Она увидела на бабушкиных щеках слезы.
        Империя Каменная Садовия, которая могла бы просуществовать тысячу лет, пополняя свою историю одним великим свершением за другим, погибла менее чем через неделю: ее уничтожило цунами полового созревания.
        Сол высокий, но этого не видно, потому что он сидит. Сол сильный, но это понятно, лишь если увидеть его обнаженным. У Сола не лицо, а некая форма рельефа. У него длинные черные волосы с едва заметной проседью. Он зачесывает их назад и мажет гелем, а если не встречается с клиентами, заплетает в косичку. Сол - стряпчий, то есть представитель той юридической профессии, которая делает всю работу, но не может снискать славу. Последняя зарезервирована для другой категории - барристеров в мантиях и париках. Ожидая двойной эспрессо в ресторане с чудовищно высокими ценами и до нелепости маленькими порциями, он рассказывает ей о том, как суд рассматривал дело о недееспособности некоей дамы, убежденной, что она не миссис Мэрион Хоуи с Кинкора-роуд, Клонтарф, но миссис Элвис Пресли, соблазненная, забеременевшая и тайно вступившая в брак в методистской часовне, где усыпанная стразами живая легенда, встав на одно колено, спела ей «Love Me Tender». Все это якобы случилось спустя два года после (гипотетической) смерти короля рок-н-ролла во время его тайной поездки за покупками в клонтарфский филиал сети дешевых
супермаркетов «Прайс-Райт». Судья вызывает миссис Мэрион Хоуи с Кинкора-роуд, Клонтарф. Миссис Мэрион Хоуи с Кинкора-роуд, Клонтарф, судью игнорирует. Судья повторяет снова и снова, после чего к даме отправляют пристава, который возвращается с красной физиономией и шепчет на ухо его чести: «Она говорит, что не придет, пока к ней не обратятся „миссис Элвис Пресли“». Дело закрыто.
        Пока Сол разглагольствует, она наблюдает за его руками. Это не руки адвоката. Это руки скалолаза, геолога или - как ей думается - наемного убийцы. Она следит за ним, таким оживленным и улыбчивым, а он замечает, что она наблюдает, и понимает, что за ширмой собственной улыбки она очень, очень далеко.
        - Ты сегодня сама не своя. У тебя месячные?
        Внезапно ей хочется швырнуть крошечную чашечку эспрессо в его оживленное, улыбчивое лицо, и это желание пугает. Неужели так все и заканчивается, спрашивает она саму себя; неужели банальные поводы для раздражения превращаются в досадные неприятности, а после - в потаенные обиды? Мы становимся нетерпимы друг к другу? Погружаемся в вероломный туман гнева и ярости? Энья уже некоторое время раздумывает, не покончить ли с этими отношениями. Она не уверена, что любит его. Она никогда не была в этом уверена. Она сомневается, что он ее любит - и мог бы любить, расскажи она все секреты, все то, о чем никогда не говорила вслух.
        Сказать правду о себе немыслимо. Кто бы мог ей поверить? И, поверив, кто бы мог ее полюбить? Странно, но наиболее откровенной она была с соседом этажом ниже, мистером Антробусом.
        За одним из столиков в ресторане с чудовищно высокими ценами и до нелепости маленькими порциями двое мужчин увлечены серьезнейшей дискуссией о Бэтмене. Они называют его архетипом современной массовой психики, классическим городским экзистенциалистским антигероем XX века. Сол сгибается пополам от смеха, почти засовывает салфетку в рот, чтобы не расхохотаться в голос.
        - Бэтмен - мужчина средних лет, напяливший черное трико и мамины старые шторы, у него нездоровые отношения с мальчиком препубертатного возраста в чешуйчатых панталонах, и он разгуливает по темным переулкам глубокой ночью. А послушать этих ребят, так он Марсель Пруст.
        - Они смотрят на нас, - шипит Энья.
        Когда они едут на двух машинах сквозь неон и дизельные пары к его квартире на тенистой улице с таунхаусами в неогеоргианском стиле, она ощущает расстояние. Оно похоже на прямую, которую выложили из всех отдельных точек пространства, разделяющего Энью и Сола, точку А и точку Б.
        Позже, когда Сол лежит поперек кровати, словно огромная каменная плита, Энья пристраивается в изгибе его плеча, намереваясь дождаться зари, и смотрит на полосы тени и желтого уличного света, которые чередуются на гипсовой лепнине под потолком. Низко над городом пронзительно звучат самолеты, выполняющие ранние утренние рейсы. Она устала, так устала, но заснуть не может. Спать нельзя. Ее ждут битвы, бесконечные битвы.
        Устала, устала, безумно устала. Но враги никогда не устают.
        Сол, охваченный монолитным сном, шевелится и выкрикивает что-то бессвязное детским голосом - голосом Сола-из-прошлого, который провалился сквозь годы. Энья прислушивается к шуму машин, к далекому вою полицейских сирен и ждет утра в ложбинке на его плече.
        Логично ли ожидать от людей доверия к стряпчему, которого зовут Пр. О’Хиндей?
        Не рассчитывая быть упомянутой в завещании бабушки, Энья не явилась на официальное чтение. Неожиданный звонок оторвал ее от работы над заказом от «Дейри-Крест Кримериз»: по-диккенсовски шепелявый мистер Пр. О’Хиндей попросил зайти к нему в контору при первой же возможности, чтобы забрать завещанный ей предмет.
        Упомянутый предмет оказался громоздким пакетом из коричневой бумаги, перевязанным бечевкой и похожим на толстуху в крошечном бикини. Разрывы в обертке соблазнительно приоткрывались; бумага шуршала, источая слабый запах плесени и цветов. Когда Энья разрезала бечевку, раздался гудящий отзвук - коричневая бумага, в которую было завернуто содержимое, не была заклеена скотчем. Внутри оказалась неаккуратная куча карандашных набросков, листов, исписанных черной шариковой ручкой, заметок, фотокопий газетных вырезок, а еще восемьдесят четыре акварельных этюда, изображающих цветы. Пояснительной записки не было. Нижний лист представлял собой эскиз обложки с заголовком «Тайный язык цветов».
        Энья не заметила, как стемнело. Она отнесла стопку бумаг на стол в своей кухоньке, отделанной древесиной, включила подвесную лампу и занялась упорядочиванием хаотичных страниц. Из динамиков стереосистемы в гостиной звучала Фантастическая симфония Гектора Берлиоза.
        Как выяснилось, это была книга или нечто вроде книги - такой, что целиком задумана как плод любви и потому не может быть завершена, к вящему удовлетворению автора. Бабушка Джессика делала завуалированные намеки на некий проект, «главное дело всей жизни», но поскольку она так ни разу и не предоставила доказательств его существования, ее magnum opus списали со счета как попытку пожилой женщины поторговаться со смертью. То, что Энья разложила стопками на своем сосновом столе, явно родилось из собранных за многие годы - если не десятилетия - украденных мгновений. Полуночные записки, заметки во время чаепития или перед завтраком, дневные наброски и каракули; результаты работы в студии долгими зимними ночами. Труд был фрагментарный, неорганизованный: с серией этюдов ириса болотного соседствовали какие-нибудь торопливые карандашные заметки о символическом значении жонкиля («желаю взаимности»), колокольчика («подтверждение»), щавеля курчавого («терпение»), валерианы («покладистый нрав») и репы («благоволение»). Их дополняли фотокопии наподобие заметки из малоизвестного журнала, посвященного народной
медицине, - про лекарство от овечьей болезни, которое готовили на Кавказе из репейника, пижмы и коры бука. Энья разделила труд на две основные части: «Наброски и рисунки», «Заметки и каракули». Эти части она позже разложила на «Ботанику»; «Эстетическое и целебное воздействие (лекарственное)»; «Эстетическое и целебное воздействие (окружающая среда; эффект от присутствия тех или иных цветов в помещении)»; «Символическое значение (знаки)» и «Символическое значение (флоромантия)».
        Многочисленные и многообразные цветочные клумбы в баллибракском доме (проданном, как Энья узнала от мистера Пр. О’Хиндея, застройщику с разрешением на возведение комплекса из шести домиков класса люкс под названием «Айронбридж-Мьюз») были результатом увлечения ее бабушки флоромантией. Джессика Макколл превратила викторианский язык любовников, с помощью которого те обменивались знаками внимания, в способ предсказания будущего.
        Давнее воспоминание - настолько давнее, что Энья сомневалась, не выдумка ли это, воплотившаяся в реальность из того, что ей рассказывали: бабушка послала внучку в сад и велела нарвать букетик из десяти цветов (не больше и не меньше). Любые растения, какие захочется, главное, чтобы их было ровно десять. Потом бабушка разложила собранный букетик на столе, тщательно изучила и записала выводы в карманный блокнот с отрывными листами - Энья увидела такой впервые в жизни.
        - Люпин - воображение, акант - изобразительное искусство, ромашка - выносливость в бою, магнолия - настойчивость, вьюнок - деяния, совершенные во тьме; борец - рыцарские странствия, отвага, доблесть во имя истины. Белый дуб - независимость, лист грецкого ореха - стратегический ум. Рододендрон: опасность, берегись. Неблизкая, далекая опасность, слишком далекая, чтобы ее можно было увидеть. Это только девять. Еще один. Что у тебя в руке, Энья? Можно взглянуть?
        Она раскрыла ладонь и показала спрятанный листочек. Бабушка тяжело вздохнула.
        - Мандрагора.
        Когда Джессике Макколл требовалась мудрость оракула, она выбирала какую-нибудь необычную бабочку и следовала за ней через сад, отмечая в блокноте на пружине, на какие растения та садилась, пока не пересекала пограничный ручей и не терялась на фоне куда менее осмысленного пейзажа. В конце жизни бабушка утверждала, что все свои инвестиционные решения принимала с помощью флоромантии. Энья спрашивала себя, как же оракул действует зимой, когда нет ни бабочек, ни цветов. Может, нужны птицы и вечнозеленые растения? Записанные и расшифрованные предсказания, исполнившиеся в будущем, ничего в этом плане не прояснили.
        Чем глубже она погружалась во флоромантию, тем явственнее осознавала существование скрытой подкатегории материалов, которую нерешительно поименовала «Волшебные существа и стихийные духи». На эту тему заметок было немного, в основном они относились к последним годам жизни бабушки и представляли собой апологию принципов флоромантии, написанную с точки зрения сонма стихийных и прочих духов, населявших, навещавших и одушевлявших те или иные цветы. Цветочные фейри? Хобгоблины? Энья перебрала стопку гравюр и рисунков и отложила в сторону серию, которую при первом просмотре сочла замысловатыми экспериментами начинающей художницы: воины-нарциссы; тигровая лилия - Иезавель в разных версиях; львиный зев, выдыхающий клубы цветочного огня; гвардейцы-книпхофии с пиками торчком. Она поместила их в растущую кучу «Волшебные существа и стихийные духи».
        Энья подняла глаза и увидела свое лицо в окне, которое ночь превратила в зеркало. Часы на холодильнике подмигнули: 01:21. Гектор Берлиоз давно достиг предназначенного финала и сгинул, как прожитая впустую жизнь. Девушка потерла виски костяшками пальцев. В какой-то момент этого вечера у нее ужасно разболелась голова.
        - А как насчет зеленой коровы? Как в том швейцарском шоколаде, который на самом деле бельгийский, - на нем сиреневая корова. С зеленой коровой мы убиваем трех символических зайцев одним грандиозным выстрелом: у нас будет славная зеленая травка, то есть здоровье и фитнесс, и нас поддержат все велосипедисты, которые крутят педали, спеша попасть в кардиологическое отделение реанимации. Далее, «зеленая повестка», охрана окружающей среды: никаких добавок, консервантов, искусственных красителей и Е-шек, стопроцентная органика, полностью биоразлагаемая менее чем за три дня. И, наконец, мы тренькнем на старой доброй струне национальной гордости: где у них зеленые шмотки, у нас - зеленовато-желтая говядина. Джейпи, это блестяще; Джейпи, ты гений; Джейпи, выдадим тебе премию «Лучший рекламщик года, десятилетия, миллениума»; а почему ты еще здесь, а не на пенсии на тропическом острове с двадцатью грудастыми филиппинскими массажистками, питаясь одними кокосами и морской рыбой?
        - М-м-м-м?
        - «М-м-м-м?» Первая идея за пару недель, и все, что ты можешь сказать, - «М-м-м-м»?
        - Прости, Джейпи. У меня голова раскалывается, я даже пошевелить ею не могу.
        - А ты пробовала аспирин, кодеин, парацетамол, морфин, героин, кокаин?
        Энья кивнула, стараясь, чтобы с треснувшей базилики ее черепа не посыпалась лепнина. Миссис О’Вералл катила тележку с чаем мимо их кубикла со стеклянными стенами, освещенного флуоресцентными лампами, совершая обход того, что его обитатели называли Стеклянным Зверинцем [124 - «Стеклянный зверинец» (The Glass Menagerie) - пьеса Теннесси Уильямса (1944).]. Джейпи раздобыл чайник с горячей водой и чашку и извлек из самых темных уголков самого темного ящика пакетик чая, с которым обращался с благоговейным трепетом, словно это были полкило колумбийского снега.
        - «Трезвучный розовый экстаз», - объявил он, окуная пакетик в кипяток в выверенном ритме. - Он из Калифорнии, то есть от него должен быть толк.
        Но толку не было.
        В женском туалете ее чуть не вырвало от боли, неустанно пульсирующей где-то позади глаз. От тошноты поле зрения то и дело покрывалось пастельной рябью. Святоша Федра - нелюбимая начальница, отвечавшая Энье взаимностью, - вышла из кабинки, поправляя на коленях колготки с орнаментом «пейсли».
        - Какие-то проблемы, Макколл?
        - Нет. Никаких. Я в порядке.
        На самом деле она чувствовала, что серое вещество под высоким давлением вот-вот начнет сочиться через швы между костями черепа.
        - Мне так не кажется. Думаю, тебе стоит пойти домой и отдохнуть.
        - Нет, черт возьми, я в порядке.
        - Ну ладно, дорогуша, - со своей жизнью делай что хочешь…
        Энья никак не могла взять в толк, с чего началась вражда с Федрой. Возможно, с вечеринки, на которой Скотина Оскар представил обитателям Стеклянного Зверинца нового менеджера по работе с клиентами. Она всегда подозревала, что сказанная шепотом реплика, адресованная Джейпи - о том, что мать должна была сильно ненавидеть свою дочь, чтобы окрестить ее Федрой, - оказалась немного более публичной, чем следовало. Впрочем, невзирая на подслушанные слова, они не могли не стать врагами, потому что узнали друг друга. Один Мастер пути всегда узнает другого, будь то Путь меча или Путь корпоративной иерархии. И поскольку Мастер может быть только один, обе понимали, что однажды им придется сойтись и разобраться, кто же будет этим единственным.
        По крайней мере, необходимость опорожнить желудок в фаянсовый сосуд цвета авокадо уже не казалась такой насущной.
        Когда Энья вернулась в кубикл из стекла и пластика, Джейпи был непривычно язвителен.
        - Ну, слова?
        - Ну, картинки?
        - Зеленая корова?
        Она покосилась на грубо нарисованный от руки рисунок и поморщилась.
        - Оставь это мне. Я задержусь сегодня допоздна - посмотрим, смогу ли придумать несколько подходящих слов для твоей картинки. Извини, Джейпи, но полушария моего мозга сейчас похожи на два далеких племени, которые общаются через барабанный телеграф.
        Энья позаботилась о том, чтобы и Святоша Федра, и Скотина Оскар увидели, что она задержалась на рабочем месте, после того как остальные отправились в свои тюдоровские обиталища с деревянными стропилами в корпоративных гетто с названиями вроде Элмвуд-Хайтс и Мэнор-Грейндж. Малая лига порядочности и чистоты явилась со своими пылесосами и экологически безопасными полиролями в баллончиках. Энья сидела в прозрачной коробке, окруженная потеками аэрозоля и желтыми тряпками для полировки, чувствуя себя атакованной труппой пожилых французских мимов.
        - Это самое… когда будете уходить, убедитесь, что все выключено и закрыто.
        Она помахала скромным членам Малой лиги сквозь сверкающие стены, и вскоре ее будка осталась единственной освещенной в Стеклянном Зверинце. Она что-то нацарапала на клочках бумаги. Уставилась на календарь Джейпи - «Для знатоков ранних видов пластика». Переложила на столе листки бумаги с нацарапанными на них словами. Вырезала ножницами рисунок «зеленой коровы» и приклеила к стене. Бросила скомканные листки с нацарапанными на них словами в миниатюрную баскетбольную сетку для мусора, которую Джейпи купил ей, чтобы поприветствовать в QHPSL. Нашла свой плеер «Уолкперсон» и послушала строгие, аскетичные контрапункты Бранденбургских концертов. Написала большими жирными буквами, не спеша вырисовывая каждую на лежавшем на столе листе А2: «Ненавижу „Дейри-Крест Кримериз“. Надеюсь, вы там все подхватите губчатую энцефалопатию крупного рогатого скота».
        Эффект по-прежнему был нулевой.
        Настенные часы с Гарфилдом сообщили, что уже двадцать минут одиннадцатого (одиннадцатого!), и в панике она записала первые пять вещей, которые пришли на ум.
        И да, она не забыла все включить и закрыть.
        В лифте накрыло - Энью как будто ударили. Она ахнула, прижалась лбом к помятым металлическим стенкам, моля о прохладе, о снисхождении. Двери открылись. Она, спотыкаясь и вдыхая затхлый воздух, вышла на подземную автостоянку. Потолочные фонари в проволочных каркасах отбрасывали тревожные тени на заляпанный маслом бетонный пол и приземистые колонны, украшенные черно-желтыми предупреждающими полосами; выездная рампа изгибалась кверху и исчезала во тьме. Энья порылась в сумочке в поисках пропуска. Ее бело-зеленый «ситроен» с рисунком в виде бамбука и циновки из лозы остался последним. Казалось, идти до него по изъязвленному бетону немыслимо далеко. При каждом шаге в лобных долях взрывался ядерный фейерверк. Благополучно сев за руль, она зажмурилась и подождала, пока пульсирующая боль утихнет. Потом открыла глаза.
        Воздух бурлил.
        Мягкие пылинки черного света падали из бесконечности и взрывались на ее сетчатке.
        Она выехала задним ходом по безрассудной траектории, направив деголлевский нос «Ситроена 2CV» на рампу.
        Кипящий воздух сгустился, затвердел. У подножия рампы парило нечто, весьма похожее на прозрачную вагину.
        Энья прижала пальцы к вискам и надавила с такой силой, будто пыталась вдавить их в мозг и вырвать боль.
        Рот-влагалище сморщился и открылся.
        Из дырки в воздухе появилось нечто, похожее на перечницу, сделанную из слоновьей плоти, ползущую на тысячах лапок красной многоножки.
        Оно выбралось на автостоянку. Его верхняя часть - будь это явление и впрямь перечницей, а не чем-то еще, она бы вращалась для измельчения перца - медленно крутилась. Она была усеяна глазами. Из каждого глаза исходил луч ядовито-сиреневого цвета.
        Позади этой твари, внутри рта-вагины, Энья увидела других, пытающихся протиснуться в мир, толкающихся, силящихся одолеть незримые мышцы врат. Другие: вращающееся нечто в черно-белую полоску, отчасти похожее на перевернутый рояль, отчасти - тоньше, чем лезвие бритвы. Другие: собака с головой монахини; багровое дерево с ветвями, покрытыми ртами; олицетворение проказы, сожравшей свою жертву; непонятно что, ускользающее от взгляда, но по звуку - смазанная маслом сталь, столкнувшаяся с ленточной пилой.
        Лучи глаз «перечницы» скользнули по Энье; она услышала, как дробятся колокольчики и камни, почувствовала вкус меди, ощутила восторг, отвращение, головокружение и острый приступ апатии.
        Энья включила заднюю скорость. Двигатель «ситроена» взвыл, когда она вырулила обратно на стоянку задом наперед. Глаза-прожекторы «перечницы», мигая, заметались по колоннам, крыше, предупреждающим знакам, фонарям на потолочных балках. Наполовину ослепнув от боли, Энья резко переключилась на передний ход, прибавила оборотов, отпустила сцепление, отчего шины завизжали и задымились. Левое крыло «ситроена» зацепило «перечницу», та кувыркнулась и упала на бок. Лежа на боку, тварь вращала глазами из стороны в сторону и безуспешно дрыгала многочисленными лапками.
        Снова завизжали шины. Энья дала задний ход, нацелилась на мечущиеся лучи из глаз твари в салонном зеркале и нажала на педаль газа.
        «Ситроен» тряхнуло.
        «Перечница» раскололась и лопнула, разбрызгивая по бетону водянисто-голубой ихор.
        Нечто вроде безголового волка, перемазанного светящимся маслом, со скрежещущей пастью, как у миноги, вырвалось из тесного влагалища, парящего в воздухе. Энья истерически завопила, опять включила первую передачу и утопила педаль газа. «Ситроен» вздрогнул, повернул. Машина врезалась в волка-миногу, и под колесами хрустнули тонкие кости. Энья вскинула руки, чтобы защититься от удара, и спустя миг галльский нос «ситроена» застрял в портале, похожем то ли на пасть, то ли на вагину.
        Головная боль превратилась в жгучий взрыв, как будто внутрь черепа ударила молния.
        Ее привел в чувство запах ионизированного воздуха; резкая вонь электричества и дымящейся резины. В машине накрылась вся электрика, сгорели все предохранители. Из кассетника вился тонкий дымок. Кончик антенны расплавился и потек капельками хрома.
        Она понятия не имела, сколько времени прошло, - ее наручные часы остановились. Металлический корпус часов на ощупь был слегка теплым.
        Она вышла из машины. Как будто ничего не случилось. Синее пятно на бетоне - возможно, гликоль из подтекающего радиатора, а сморщенная, полуразложившаяся штука за колонной - черный пластиковый мешок с мусором, забытый кем-то из Малой лиги порядочности и чистоты. Энья затолкала свой мертвый автомобиль обратно на парковочное место.
        Головная боль прошла.
        Без следа.
        Дрожа от ночного холода в своей дневной одежде, она прошла мимо университетского забора к стоянке такси. Пара самонадеянных уличных музыкантов устроила представление на крыльце магазина, взывая к мелочи в карманах посетителей пабов и клубов. Парнишка играл на электрогитаре, подключенной к комбоусилителю в ранце; его напарница, панкушка в трико и дырявых сетчатых чулках, танцевала с поразительным гимнастическим мастерством под вкрадчивый гитарный ритм. В такси по пути домой Энья вдруг задалась вопросом, с какой стати парень нацепил темные очки, ведь полночь давно миновала; маленькие пластиковые электронные часы на приборной панели, между пластиковой фигуркой Гарфилда и пластиковой же статуэткой Девы Марии, показывали двадцать минут второго.
        Дрожь настигла ее на третьей ступеньке. Она села на потертый ковер и приказала рукам не трястись. Когда наконец ей удалось открыть входную дверь, на коврике обнаружился конверт. У кремово-белой бумаги был характерный запах, который она никак не могла идентифицировать. Приклеенная записка почерком мистера Антробуса сообщала, что письмо доставил в полдень курьер на велосипеде и ввиду ее отсутствия сосед взял на себя смелость расписаться в получении. Он воспользовался своим универсальным ключом, чтобы положить письмо на коврик, и надеялся, что она из-за этого не рассердится.
        В кремово-белом конверте содержалось приглашение явиться в офис мистера Мартленда из юридической фирмы «Ладлоу, Эллисон и Макнаб» при первой же возможности.
        А, вот чем пахло от письма.
        Адвокатами.
        Мистер Антробус с окончания последней мировой войны жил в трех комнатах на первом этаже дома на Эсперанса-стрит со своими плакатами, изображающими греческие храмы на фоне ионических закатов, двенадцатью (по результатам последней переписи населения) кошками и телевизором. За сорок четыре года он ни разу не открыл никому входную дверь шире, чем это было необходимо, чтобы забрать утреннее молоко. Он все твердит, что жители Эсперанса-стрит относятся к нему с подозрением, отчасти из-за иностранного по звучанию имени, но главным образом из-за наклонностей. По его словам, он был зачат в неудачное десятилетие. Одним поколением позже - и хоть на лбу пиши о своих наклонностях, никто даже глазом не моргнет. За пределами Эсперанса-стрит, разумеется. Энья говорит, что он мог бы начать все с нуля - никогда не поздно, возраст всего лишь цифра, - но он отклоняет ее предложение, махнув рукой и хмуря брови.
        - Слишком много перемен, - говорит он. - В наши дни чересчур много агрессии, насилия. Эта едва сдерживаемая агрессия меня пугает. Какое-то время все было прекрасно. Больше нет. К тому же всегда есть вероятность… ну, вы понимаете.
        Правда в том, что последние сорок шесть лет мистер Антробус оплакивал неразделенную любовь к извозчику с острова Кос, где он высадился вместе с союзными войсками в 1943 году. В первую ночь после отъезда из Александрии ему приснилось, что юноша гомеровской красоты поманил его через винноцветное море на остров с выбеленными солнцем домами и оливами более древними, чем безверхие башни Илиона.[125 - Отсылка к пьесе Кристофера Марло «Трагическая история доктора Фауста» (пер. Н. Н. Амосовой).] И там, стоя на набережной, бросив вещмешок на выбеленные солнцем плиты, он мельком увидел среди шумных извозчиков, устроивших театральную потасовку за привилегию отвезти освободителей к месту проживания, то самое лицо, о котором грезил в брюхе десантного корабля. Это была любовь с первого взгляда. Он стоял, парализованный наркотическими стрелами Эроса.
        Он никогда не ездил с тем парнем, даже не разговаривал с ним и не подходил ближе, чем на расстояние между столиком в уличном кафе и стоянкой по другую сторону площади, где извозчики собирались под сенью деревьев перед церковью Святого Николая. Но все эти сорок шесть лет носил внутри себя, словно реликвию, образ юношей с Коса, ныряющих голыми на закате за губками, и молодого извозчика на фоне алого неба - Аполлона, рожденного из чела Зевса вместо Афины.
        Эту историю Энья готова слушать вечно, а мистер Антробус - вечно повторять, поскольку оба знают, что безответная любовь - самая стойкая из всех.
        После войны мистер Антробус в результате череды завещаний вступил во владение домом на Эсперанса-стрит и, отгородив для себя достаточно жилой площади, стал сдавать верхний этаж в аренду как отдельную квартиру с условием, что арендатор возьмет на себя обязательство еженедельно ходить вместо него за покупками. Энье эта миссия по нраву - она считает своим долгом знакомить его с новыми интересными кулинарными впечатлениями. Она знает, что мистер Антробус, невзирая на наклонности, вовсе не узник своих трех комнат. В разгар лета его можно было увидеть в саду позади дома сидящим в панаме, майке и древних армейских шортах в ветхом кресле, которое стояло возле ее шезлонга, а в часы рассвета и заката она замечала луч от фонаря на его антикварном черном велосипеде марки «Феникс», следующий неуверенным маршрутом по проулку позади домов. Она не задает лишних вопросов. Они живут рядом, но границ не пересекают. По воскресеньям после обеда она приходит к нему в гости на чай с магазинными пирогами с яблочным джемом.
        Воскресное утро предназначено для занятий в додзё. Сенсей заметил тенденцию к неприкрытой агрессии в ее стиле владения мечом, что противоречит духу ай-ути - нанесения удара в один момент с врагом; духу бесстрастности, обращения с врагом как с почетным гостем.
        - Мои враги - не почетные гости, - мрачно заявляет Энья.
        - Ты собьешься с Пути, - предупреждает сенсей.
        Энья скрывает свой страх, что давным-давно сбилась с Пути. Учитель и ученица садятся в позу сэйдза, положив мечи справа от себя, и кланяются друг другу.
        Теперь она свернулась калачиком на старом мягком «Честерфилде» мистера Антробуса, как одна из его довольных кошек; в старых джинсах, таких ветхих от многочисленных стирок, что дыры на них появляются сами собой, и в свободной кофте, которую связала сама. Мистер Антробус протягивает чайную чашку с узором в виде ивы, и на блюдце сбоку лежит магазинный яблочный пирожок, все еще в фольгированной упаковке.
        - Вы когда-нибудь задумывались, на что похож ад?
        За четыре года, что Энья навещает хозяина дома, интересующие его темы для бесед с неторопливостью небесных тел переместились от воспоминаний о любви к ожиданию смерти.
        - Я на эту тему много думаю. Ночью, когда не могу заснуть, ощущаю свою старость и усталость плоти, и меня охватывает ужасный озноб, как будто на моем сердце смыкается чья-то хладная длань. Я умру. Настанет день - он приближается с каждым прыжком секундной стрелки, - и я умру. От этого никуда не денешься. Никаких исключений, никаких изъятий. Мое сердце остановится, кровь охладеет, мысли застынут в мозгу, и это сознание, это «я», которое является всем, что мне известно, погаснет, как свеча. Вы думаете о смерти?
        - Цитируя Пикассо, понемногу каждый день.
        - Но потом я спрашиваю себя: вдруг это еще не конец? Вдруг существует нечто за пределами смерти? Например, рай и ад?
        - Ушлые игроки делают ставку на то, что Бог существует. Если Бога нет, а вы бьетесь об заклад, что он есть, невелика потеря. Если Бог есть, а вы ставите на то, что его нет, вы проиграете. Катастрофически.
        - Верно. А вы уже сделали ставку?
        - Пока нет.
        - Ах. Вот и я тоже. Но любой из нас может столкнуться с этим вопросом в любой момент, и, если мы ошиблись, итогом будет вечность ада. Ад… - Он облизывает губы. - Можете ли вы представить себе тот момент, когда окажетесь изгнаны из присутствия Божьего? Падение, которое продлится девять дней и девять ночей? Демонов, которые протащат вас через стены Ада толщиной в четыре тысячи миль? Момент, когда цепи сомкнутся вокруг тела и вы осознаете, что больше никогда не сможете пошевелиться? А потом вас пронесут через медные врата Пандемониума, на которых написано «Оставь надежду, всяк сюда входящий», и вы услышите крики - миллион, миллиард, триллион голосов, все кричат миллион, миллиард, триллион лет, - и демоны, которые вас до сих пор несли, швырнут вас на край ямы, и вы увидите тела: куда ни кинь взгляд, тела, громоздящиеся друг на друге, тела проклятых, вопящих, рычащих и богохульствующих. Затем демоны самой ямы вас поднимут и отнесут вниз, в то место, которое для вас выбрали, и, когда они вас опустят на груду тел и улетят, вы поймете, что началась вечность, отныне ничего не изменится, ничего не
произойдет. Вы никогда не освободитесь, вы останетесь там на веки вечные, и те же самые люди будут рядом, спереди и сзади, снизу и сверху. Вы ничего больше не увидите, только их тела; вы ничего больше не услышите, только их крики и рыдания. Пройдет сто лет, тысяча, сто тысяч, сто миллионов, и все равно… - Он понижает голос до еле слышного шепота: - И все равно: не минет ни единого мгновения вечности. Это никогда не закончится. Оно будет длиться, продолжаться, тянуться бесконечно, неизменно, неизбывно, бессменно, непреходяще, во веки вечные.
        - Мы сами создаем себе рай и ад, - отвечает Энья. - Каждый из нас каждую секунду своей жизни конструирует какой-нибудь Эдем или Преисподнюю. Если наша жизнь состоит из щедрости, заботы, духовного роста, стремления к красоте, добру и гармонии, то их мы и получим. Если же она полна эгоизма, жадности, уродства, погони за богатством и самовозвеличиванием, таким и будет воздаяние. Кто ищет святости, обретет ее навсегда. Кто ищет себя, себя и получит, навечно.
        - В вашем раю и аду не так уж много места для справедливого Господа.
        - Справедливый Господь дал бы каждому человеку то, чего тот хочет больше всего на свете. Если Господа, то будет ему Господь; если самого себя - именно это он получит. Грешнику не захочется того, что могут предложить на небесах.
        - Все это для меня слишком сомнительно, слишком авантюрно, - говорит мистер Антробус. - Я слишком стар для философской казуистики. Мне надо знать, на что сделать ставку.
        - Как я уже говорила, ушлые игроки выбирают Господа.
        - Да, но выберет ли Господь меня? Или в конце концов Он скажет: «Пошел вон, ты, старый и мерзкий грешник, в то место, которое я уготовил для подобных тебе»? После всех лет, которые я потратил впустую, потому что страшился Его и пытался жить так, чтобы угодить Ему?
        На Эсперанса-стрит зажглись фонари. Жалюзи мистера Антробуса разбивают желтый свет на узкие полосы, падающие на спящих кошек. Нижняя половина мистера Антробуса освещена - руки, покоящиеся на подлокотниках кресла, длинные голени, туфли; верхняя остается в тени. В комнате Энья чувствует смещение Мигмуса, как будто магнитные частицы меняют полярность, чтобы расположиться в новой конфигурации.
        - Я принесла запись Дилиуса, о которой вы спрашивали. Хотите послушать?
        Они сидят, пьют чай и слушают фортепианную музыку, доносящуюся из динамиков кассетного магнитофона; каждый погружен в собственный рай или ад. На Эсперанса-стрит опускается ночь. Комнату освещают лишь желтые уличные фонари, случайные вспышки тлеющих углей в камине и крошечные красные и зеленые светодиоды на кассетнике. Но Энья чует запах смерти мистера Антробуса.
        Человек из мастерской был ошарашен.
        - Как вам удалось сжечь все электрические цепи? - спросил он, обходя «ситроен» с рисунком в виде зеленого бамбука и циновки из лозы с благоговением паломника у могилы святого. - В вас ударила молния?
        - Типа того.
        - Знаете, теперь это ударит вам по карману.
        - А разве бывает иначе?
        Она поехала на такси к господам Ладлоу, Эллисону и Макнабу, чей младший партнер, мистер Сол Мартленд, объяснил свое вчерашнее письмо.
        Как это обычно происходит с новыми младшими партнерами, самые курьезные дела попадали именно в его «Входящие», и ни одно из них не было курьезнее, чем завещание Рука.
        Покойный доктор Ганнибал Рук пользовался определенной известностью в первые десятилетия века, как пионер в области изучения паранормальных явлений, но в последние годы жизни отошел от дел и вел почти затворническое существование в своем доме на мысе с видом на море. Он умер при необычных обстоятельствах, которые мистер Сол Мартленд не пожелал раскрыть, несмотря на интерес мисс Эньи Макколл, причем случилось это около трех лет назад. Завещание лишь недавно вступило в силу, поскольку множество потенциальных наследников, разочарованных тем, что Рук оставил их с носом, оспаривали законность волеизъявления, сделанного с помощью диктофона.
        Энья представила себе макабрическое телешоу с полураздетыми девушками, выходящими из подсвеченных неоном гробов, выстланных норковым мехом, и с восставшим из мертвых ведущим в костюме из золотой парчи, который бодро несется по серебряным ступеням от жемчужных врат, заволоченных дымом из сухого льда, зигзагами перемещаясь от одного приза к другому. «Миссис Мэри Кемохан из Саннисайд-Виллас, сегодня ваш счастливый вечер: вы только что выиграли акции „Маркс и Спенсер“ на двести фунтов стерлингов, набор десертных вилок из серебра и кореллу-матерщинника в мавританской птичьей клетке - все это в нашей игре „Открывай! Скорее! Ящик!“»
        - Мы доказали, что можно написать завещание на ляжке буйвола его же навозом и это будет совершенно законно - при условии, что оно подписано и засвидетельствовано. Желательно, не буйволом.
        Ей понравилось, как он это сказал. Адвокаты про навоз не говорят.
        Ей многое нравилось в Соле Мартленде - его двубортный костюм в синюю микрополоску роскошного покроя, из тех, что продают только в одном магазине в Лондоне. Его галстук с рисунком на тему джаза, скрепленный булавкой в форме бомбардировщика В-52. Его руки: никаких украшений. Его стол: никакой деловой показухи, пресс-папье, латунных степлеров, кожаных бюваров, колыбелей Ньютона. Его имя: по-библейски звучное, словно каменные скрижали. Его репродукции «Видов Эдо», разбавлявшие корпоративную суровость офиса в стиле блэк-тек. Его глаза: то, как он мог задержать на ней взгляд всего на миг, прежде чем переключиться на свои руки без украшений, стол без показухи, «Виды Эдо».
        Она улыбнулась.
        Ему понравилось, как она улыбалась.
        Ей нравилось, как он улыбался, когда видел ее улыбку.
        Так все и начинается - с мимолетных улыбок.
        - В завещании было несколько… э-э… нетрадиционных оговорок, - продолжил мистер Сол Мартленд. - Одна из которых заключается в том, что душеприказчик - то есть я - должен вручить пакет старшей из последнего поколения потомков Джессики Макколл по женской линии. То есть вам.
        - И вот это… хм… и есть пакет?
        - Он самый.
        Мягкий желтый конверт, запечатанный скрепками, адресованный юридической фирме «Ладлоу, Эллисон и Макнаб». Очертания, размер и форма наводили на мысль о чем-то вроде книги в мягкой обложке, среднего формата. Или видеокассеты. Когда Энья встряхнула пакет, в нем что-то задребезжало - действительно похоже на кассету.
        - Вы знаете, что внутри?
        - Может быть, полкило колумбийского снега.
        Это ей тоже понравилось.
        - Почему я?
        - Мне всего лишь поручили вручить это старшей из женщин - потомков Джессики Макколл. После некоторых изысканий в государственном архиве я определил, что это вы.
        И время, которое ей выделил младший партнер фирмы «Ладлоу, Эллисон и Макнаб», закончилось.
        Даже поужинать не пригласил.
        Оказавшись в квартире на Эсперанса-стрит, Энья сразу же разорвала желтый конверт.
        Как она и предполагала, видеокассета, выпавшая на приветственный коврик с гусями с бантами на шеях, была без наклейки, без надписей, во всех смыслах анонимная. Энья сварила кофе, крепкий и черный, как ведьмина моча, и потягивала его под щелканье и жужжание видеомагнитофона, подмигивающего жидкокристаллическими цифрами.
        Экран засветился.
        Посреди стеклянной оранжереи с видом на синее-синее море сидел в инвалидном кресле старик. Он был в белом льняном костюме того типа, который идеально смотрится на очень пожилых мужчинах и отвратительно - на всех прочих. В петлице была гвоздика. Покрытые коричневыми пятнами руки легко покоились на коленях поверх соломенной шляпы. Галстук украшала булавка в форме золотой саламандры.
        Камера сфокусировалась на нем, как будто бесшумно пролетела сквозь фикусы и герань в терракотовых горшках.
        Старик улыбнулся.
        - Доброго вам дня, кто бы вы ни были, как бы вас ни звали. Мои поверенные, достойные господа Ладлоу, Эллисон и Макнаб, доставят это вам в соответствии с моими инструкциями. У меня есть причины поступать именно так, а не иначе. Молитесь Иисусу, чтобы вам не пришлось узнать, в чем дело. Простите меня, хотя прощение предназначено для живых, и если вы смотрите эту запись, меня любое человеческое прощение уже не коснется. Я допустил непростительную оплошность, не представившись. Доктор Ганнибал Рук.
        Старик наклонился вперед в своем кресле и переключил камеру на крупный план. Энья почувствовала, что против ее воли ее втягивают в зарождающийся заговор.
        - Моя дорогая мисс или миссис - простите, я о вас совсем мало знаю, за исключением того, что вы Макколл и, что более важно, Десмонд по крови. Я вынужден вас кое о чем предупредить. Члены вашего рода по женской линии обладают в большей или меньшей степени неким талантом - да, давайте назовем его так; талант, дар, разновидность мастерства, - угрожающим подвергнуть вас очень серьезной опасности.
        Пауза.
        - Возможно, все уже свершилось.
        Где-то в недрах ее души собрались кристаллы сухого льда. Она опустилась на колени перед телевизором, коснулась экрана. Мертвец пророчествовал.
        - Если так, то я молюсь, чтобы хоть кто-нибудь посмотрел эту запись. Я не знаю, не могу знать. То, что я делаю, - удар вслепую; бутылка, брошенная в море времени.
        Камера приблизилась вплотную к старому, очень старому лицу.
        - Вы в опасности, смертельной опасности. Она исходит от вашего собственного таланта - и таланта кое-кого еще. До той поры, пока вы не будете лучше проинформированы, с моей стороны разумнее не углубляться в детали. Знание вас вооружит, а без оружия вы не сможете выжить.
        Я обладатель этого знания - возможно, единственный. Последние полвека своей жизни я посвятил накоплению сведений. Мне известна их ценность и - что свойственно любой ценной вещи - потаенная опасность. Есть те, кто настроен враждебно и по отношению ко мне из-за того, что я знаю, и по отношению к вам. Поэтому я был вынужден принять меры, чтобы обезопасить это знание, и договориться о том, чтобы после моей смерти все было перемещено в надежное место. Моим стряпчим поручено рассказать вам лишь это и только после подтверждения вашей личности - пожалуйста, не говорите им или кому-либо еще о характере информации. Вовлечь других означает подвергнуть опасности и их, и себя. Не переживайте, все прочее откроется вам в нужный момент.
        Камера отъехала назад, охватывая поразительной красоты оранжерею с видом на невероятное синее море.
        - Спасибо, что выслушали так внимательно. Пожалуйста, будьте уверены, что вам все объяснят в ближайшее время, и прошу прислушаться к моим предупреждениям. Это не бред безумного старика. Это правда. У вас есть враги, они жестоки и могущественны. Но союзники тоже есть - там, где вы меньше всего ожидаете.
        На следующее утро, под бурление корпоративной жизни за стеклянными стенами кубикла, Энья позвонила мистеру Солу Мартленду из «Ладлоу, Эллисон и Макнаб».
        - Это все, что вы должны были мне передать?
        - «Это все» - что именно?
        - Кассета.
        - Кассета?
        - Может, были еще папки, коробки или документы?
        - Боюсь, я не понимаю, о чем вы…
        - Я могу увидеть дом?
        - Чей дом?
        - Его дом.
        - А, тот самый дом. Да, я могу это устроить. Но вас должен сопровождать владелец ключа.
        - И как я могу связаться с владельцем ключа?
        - Я и есть владелец ключа. Заеду за вами после работы.
        Это было почти приглашение поужинать.
        Мистер Сол Мартленд водил немецкую машину неопределенной марки с каталитическим конвертером. Энья провела кончиками пальцев по акриловым корешкам его автомобильной коллекции кассет, вставила запись концерта Моцарта для флейты и арфы, сделанную в амстердамском «Консертгебау», в стереосистему - отметив, что та на несколько моделей круче ее собственной, - и тотчас же забеспокоилась, что ее могут счесть чрезмерно популистской и недостаточно современной. Или, о ужас, поклонницей рок-музыки.
        Они ехали на юг в безымянном немецком автомобиле, бок о бок с контактными проводами скоростной железнодорожной линии. На другом берегу залива виднелись две красно-белые полосатые трубы главной городской электростанции. В городе их можно было узреть практически отовсюду. Если и была у него какая-то характерная особенность, то именно эти красно-белые полосатые трубы. Сол и Энья проехали мимо терминала, принимавшего французские и голландские фуры, желавшие попасть на паром в Англию, и мимо башни Мартелло, где жирный, сановитый Бык Маллиган брился над священной чашей.[126 - Отсылка к роману Джеймса Джойса «Улисс» (пер. С. Хоружего, В. Хинкиса).] Они заехали в район, где белые виллы прильнули к лесистому склону, прячась за белыми стенами и коваными воротами с дистанционным управлением и подсматривая друг за дружкой удлиненными видеоглазами с красным огоньком.
        Огонь уничтожил дом полностью. Белые стены испещрили подпалины, похожие на человеческие фигуры, прыгающие в печи. Комнаты без потолков были завалены обломками обугленных деревянных балок, гниющей штукатуркой и промокшими от дождя коврами. Сорняки пустили корни в плесневеющих руинах.
        Прекрасная оранжерея уцелела, не тронутая пламенем, хотя некоторые деревянные половицы были вырваны и брошены под полки, на которых стояли засохшие растения в терракотовых горшках. Плетеную мебель покрывали опаленные чехлы от пыли.
        - Как это случилось?
        - Дом сгорел через три дня после смерти хозяина. Несомненно, поджог. Вину попытались возложить на экономку, но не вышло. Соседи видели, как кто-то убегал по дороге незадолго до того, как все вспыхнуло.
        Энья посмотрела сквозь прозрачные стекла на лесистый склон с его потаенными виллами и узкими, извилистыми дорогами, спускающимися к удлиненному песчаному полумесяцу подле невероятно синего моря. Соседняя гора оказалась в той же степени безжизненной, в какой та, с которой Энья обозревала окрестности, - населенной.
        - Я думала, найду здесь что-то.
        - Например?
        - Не знаю. Кассета намекала на информацию. Папки, тетради, что угодно. Знания, так он выразился. Знания.
        - Здесь ничего нет, разве что вы захотите выломать оставшиеся половицы.
        Она провела пальцем по следу в старой пыли. Когда человек умирает, после него остается пыль - частицы внешней оболочки. Виндсерфингисты в ярких костюмах - словно попугаи-ара - рисовали хорды и дуги возле полумесяца побережья.
        - Как он умер?
        - Доктора Рука нашла экономка. В инвалидном кресле, прямо здесь, в этой оранжерее. Его изрубили на ленточки. Ночью кто-то проник в дом и убил хозяина. По словам полиции, это было сделано каким-то острым лезвием - возможно, мечом. Были признаки взлома. Несмотря на улики, указывающие на то, что старик знал своего убийцу, никого так и не арестовали.
        - Большинство жертв знают своих убийц.
        - Странно, что он не сопротивлялся. Не то чтобы он мог что-то изменить, но даже символически не воспротивился. Просто сидел в кресле, словно ждал своей участи. Патологоанатом сказал, что никогда не видел такого выражения лица, как у него. Словно святой, так он выразился. Абсолютно безмятежный.
        - В записи на кассете он сказал, что у него были враги. Могущественные, жестокие враги. Я начинаю опасаться, что теперь они угрожают и мне. - Энья посмотрела на яркие паруса виндсерферов на невероятно синем море. - Мы можем уйти сейчас? С меня хватит.
        Когда они ехали обратно к дымовым трубам в красно-белую полоску в безымянном немецком авто, он спросил, не хочет ли она как-нибудь поужинать вместе. А если хочет и ничего не запланировала, может, прямо сегодня?
        Она согласилась.
        Так все начиналось, а вот так заканчивается.
        Она дала ему все, что могла. Свое время, эмоции, любовь, страсть, тело. Он хочет большего. Он хочет ее душу, он хочет ее жизнь. Он хочет все ее дни и все ее самые мрачные ночи; он хочет пролить свет своей любви в каждый темный уголок. И она не может позволить ему сделать это. Он хочет постоянства, он хочет обязательств. И она не может их дать. Когда мужчине исполняется тридцать, ему нужно больше, чем дни врозь и ночи вместе, дни вместе и ночи врозь. Он слишком стар для мальчишеских игр; ему нужно более четкое определение того, что такое «отношения»: ему «нужно знать, на чем он стоит».
        Энья презирает эту формулировку. «Знай, на чем стоишь». Лицемерие. Что ему действительно нужно знать, так это где он лежит, где спит, с кем и как долго.
        Он хочет, чтобы они жили вместе. Он мужчина без предрассудков. Он не против переехать к ней, если она захочет, хотя ее квартира в два раза меньше, не так хорошо обставлена и к тому же не в таком востребованном районе. Неважно. Он хочет жить с ней, быть с ней, делить ее дни и ночи.
        И она не позволит ему этого сделать.
        Он злится. Хуже его гнева - подозрительность. Она знает, что он воображает тысячи мерзких и мучительных предательств, зрит измену за каждым ее секретом и в каждом невысказанном слове. Он обвинял ее в десяти тысячах разновидностях вранья, а ведь она всего лишь скрывала от него единственную разновидность правды. Ее никогда не перестает сбивать с толку, как столь любящий человек может так сильно ненавидеть.
        - Твоя чертова драгоценная независимость. - В его устах слово становится оружием, стрелой. Это задевает ее за живое, раз за разом. - Ты бываешь чертовски незрелой, совсем как подросток. Стремление к независимости, к тому, чтобы жить собственной жизнью, к тому, чтобы найти себя, - то, чего лишается большинство людей, когда у них вырастают волосы в том месте, на котором сидят.
        Стрела ранит каждый раз, потому что Энья хотела бы отдать Солу все свои дни и ночи. Независимость, как она давным-давно обнаружила, всего лишь мираж. Ей нужно столько же, сколько и ему. Она хочет того же, что и он. Но она не может сильнее к нему приблизиться. Она боится, что секреты ее самых темных ночей уничтожат их обоих.
        Иногда ей хочется, чтобы он изменил (хотя верность никогда не была согласованным пунктом их контракта). Или пусть бы исчез без следа; тогда ее не будет мучить совесть. Она так злится, когда он пытается говорить на эту тему, и он злится, потому что думает, что она злится на него, но она злится на них, на своих врагов - на тех, кто так или иначе обрек ее на утрату любви Сола Мартленда.
        В другой, тайной жизни война продолжается. Под зимним небом, кишащим неоновыми рекламами, Энья проезжает мимо места, где работают девушки, один, два, три раза, чтобы убедиться, что талант не ввел ее в заблуждение и она приехала куда следовало. Сигнал дрожит на краю паутины чувств, рожденных шехиной: слабоват; придется наблюдать и ждать. Она паркует «Ситроен 2CV» в проулке, подальше от натриево-желтого фонаря, откидывается на спинку сиденья, вставляет кассету с квартетом Шёнберга в стереосистему, купленную взамен потерянной во время прошлой охоты.
        Лоснящиеся автомобили власть имущих появляются и исчезают, едут медленно, почти ползут, обтекаемые контуры блестят в свете уличных фонарей, шины мягко и неторопливо шуршат по мокрому асфальту. Проститутки склоняются к окнам, электроприводы опускают стекла, тупые бычьи рожи в отблесках приборной панели цветом напоминают раковую опухоль. Дыхание застывает облачками пара. Энья замерзает в своей машине - немеют пальцы рук и ног, нос. А каково этим созданиям в их сексапильных легинсах, декольте размером с Большой каньон и чулках в сеточку? Они не похожи на людей. Возможно, это неспроста, и они не чувствуют холода. Они инопланетянки. Из своего убежища во тьме Энья раскидывает паутину восприятия. Теперь ее интересуют две-три конкретные девушки.
        Двери открываются, закрываются - звучные, удовлетворенные хлопки. Проститутки курсируют туда-сюда в лоснящихся автомобилях, чтобы по-быстрому заняться сексом на автостоянке, сделать минет в темном переулке. Энья ждет. Шёнберг заканчивается. Она ищет в эфире признаки жизни. Между христианской радиостанцией, транслирующей арийскую благую весть из Монако, и московским радио она находит ночные новости и погоду. Страх перед повышением процентных ставок. Вереницы восточногерманских автомобилей на венгерской границе. Лодки с беженцами, интернированными в Гонконге. Французский батрак обвиняется в убийстве невесты за три недели до свадьбы. Индекс Доу Джонса вырос. FTSE упал. Ханг Сенг [127 - Доу Джонс, FTSE, Hang Seng - важнейшие индексы американской, британской и гонконгской фондовых бирж.] держится, несмотря на размытые перспективы колонии в 1997 году. Дождь распространяется с запада на всю страну, ветер переменный, порывистый, шторм шесть баллов, штормовое предупреждение по-прежнему в силе для судов всех видов.
        Осталась одна, молоденькая. Лицо худое, как у воплощения чахотки, выбеленные волосы острижены под мальчика. Мужчинам нравится, когда проститутки выглядят как мальчики. Она стоит в георгианском дверном проеме, засунув руки в карманы стеганой куртки-бомбера. Сколько ей - шестнадцать, пятнадцать, четырнадцать?
        Ага, понятно.
        Это она.
        Энья выезжает из проулка, пересекает улицу и останавливается у бордюра. Опускает стекло со стороны пассажира. Во рту пересохло. Она не знает, как сделать то, что необходимо сделать.
        «Дух пустоты, дух возможностей и надежд, наполни меня сейчас».
        Девушка сгибается в талии. Из-под бомбера выглядывает край черного кружевного платья - словно глазурь на крыше пряничного домика, - максимально подчеркивая ее длинные, обтянутые лайкрой ноги.
        - Эй, вали отсюда. Я с женщинами не работаю.
        - Это не для меня. Для друга.
        - Чушь собачья. Я такую породу знаю, ты на них совсем не похожа. Я с женщинами не работаю.
        - Пятьдесят.
        - Я же сказала…
        - Сто.
        - Боже, ты глухая или как?
        - Двести.
        - Хм, э-э, ладно. Только без выкрутасов. Местечко есть?
        - Что?
        - Забудь. Поедем ко мне.
        Сердце Эньи неустанно и громко стучит в груди, пока она едет по улицам, а девушка рядом скрещивает длинные, обтянутые лайкрой ноги то так, то этак.
        Это же не убийство. Никто никого не убьет. Это просто фагус, информационный пузырь, вихрь энергии Мигмуса, обретший форму и цель благодаря миф-сознанию.
        Ему только кажется, что он живой.
        Нет, это не то же самое, что убить человека. Кем бы тот ни был.
        «Поедем ко мне» звучит пафосно. Длинный чердак многоквартирного дома, разделенный перегородками, которые не достают до крутых изгибов крыши. Гирлянды мокрого белья. По потолочным окнам стекает конденсат. Бумбокс, черно-белый ноутбук, недоеденная пачка шоколадного печенья, матрас на полу. Проститутка ошибочно принимает напряжение Эньи за сексуальную нервозность. Потом замечает спортивную сумку.
        - Что у тебя там? Я же сказала, без выкрутасов. С выкрутасами двойной тариф.
        В спортивной сумке лежит тати, катана и наладонник. Энья ставит сумку на пол, устраивается на матрасе. Девушка уже раздевается, повернувшись к ней спиной.
        - Не возражаешь, если выключим свет?
        - Почему?
        - У меня родимое пятно на все тело. Некоторые пугаются. Но кое-кому нравится.
        - Не выключай.
        Пока девушка вылезает из кружевного платья и серебристых колготок, Энья распаковывает и вынимает из ножен мечи, разматывает провод портативного компьютера.
        - Господи, еще и со светом… Может, содрать с тебя три цены?
        - Теперь я готова, - шепчет Энья.
        Весь многоквартирный дом как будто бьется в такт ударам ее сердца.
        Девушка (шестнадцать, пятнадцать, четырнадцать?) поворачивается, нагая, видит обнаженное лезвие катаны на коленях Эньи, кричит.
        Однажды Энья видела, как в полночь на скоростном шоссе сбили кошку. Она так кричала.
        - Я знаю, кто ты.
        - Господи, Господи, Господи, Господи, Господи, Господи, Господи…
        - Пожалуйста, не надо.
        Девушка сидит на корточках на грязном ковре, голая, уязвимая, съежившаяся, прижав колени к груди.
        - Что ты собираешься делать?
        - Думаю, это очевидно.
        - Тебе обязательно это делать?
        - Я должна.
        Две безмолвные слезинки скатываются по скулам проститутки. Она шмыгает носом.
        - Знаешь. Знаешь, думаю, я всегда надеялась, что ты - кто-то вроде тебя - придет и поможет мне вернуться туда. Я ненавидела ее за то, что она отправила меня сюда, но еще больше я ненавижу ее за то, что она так и не позволила мне забыть, откуда я родом.
        Она встает, открывается взгляду Эньи. Зелено-коричневое родимое пятно покрывает ее от правого плеча до талии: грудь, живот, предплечье, шею.
        - Она оставила мне его как напоминание.
        - В каком смысле?
        - Посмотри внимательно, - говорит проститутка.
        В холодной комнате на чердаке, где конденсат стекает по треснувшим окнам в крыше, Энья осматривает тело девушки, и пятно, кажется, наводит на мысль о заливах и полуостровах, обширных внутренних землях с морями бледной, безупречной кожи, о далеких архипелагах, разбросанных по животу и бедрам. Карта.
        - Приглядись как следует, - повторяет проститутка.
        Энья дотрагивается пальцами до ужасной отметины.
        - Нет, - шепчет она, - это вовсе не карта, а пейзаж…
        Миф-сознание демонстрирует, что фрактальная геометрия береговых линий и рек - нечто большее, чем выкрутасы пигментации. Отметина на теле - не карта, а реальный Потусторонний мир, запечатленный на коже несовершеннолетней шлюшки. Энья чувствует, что если бы она могла приглядеться получше, то увидела бы, как зелено-коричневая текстура кожи превращается в леса и равнины, горы и долины, города и замки и прекрасные кэр-паравели [128 - Кэр-Паравель - резиденция королей Нарнии в цикле романов К. С. Льюиса.], где паладины и всадницы охотятся со своими красноухими гончими на оленя в лесах, глубоких, как вечность. В тишине чердачной комнаты слышатся звуки рогов Эльфландии, доносящиеся из микролесов Потустороннего мира.
        - Рябь. Вот и все, что мы собой представляем. Рябь. Брось камень в пруд, и рябь распространится, пока не достигнет края, где волны что-нибудь вынесут на берег. Она пришла туда, откуда я родом, как будто упала с небес, прорвав границу между мирами, и рябь нашего мира перетекла в ваш. Нас вышвырнуло, словно…
        - Обломки кораблекрушения.
        - Знаешь, в определенном возрасте доходит, почему вопросы бесполезны. Почему это? Почему то? А потому что. Вот и весь ответ. Потому что. Я часами смотрела на себя в зеркало, вглядывалась в свое отражение с помощью увеличительного стекла в надежде однажды увидеть себя там, в тех долинах, в лесах - такую, какой я была до того, как она швырнула меня сквозь границу в этот мир.
        - Ты их убила?
        - Мы не все твои враги, госпожа. И не все из нас - твои союзники. Некоторые просто… такие, какие есть. Кое-кто неплохо устроился в этом мире. А я ничего вокруг не вижу, кроме улиц, мужчин, больших машин… вот это все, господи… Отправь меня обратно. Ты можешь. Ты бы именно так поступила, если бы не сомневалась, что их убила я. Хватит канителиться.
        Энье недостает решимости. Она видит свой обнаженный меч, лежащий на кровати, видит бескомпромиссную остроту обоюдоострого клинка.
        - Ты же ради этого пришла. Давай приступай.
        Проститутка берет наладонник Эньи, смотрит на него, как будто в ожидании чуда.
        - Если не ты, тогда кто?
        - Нас много, госпожа. Все разные. Мы не все знаем друг друга. Есть один, кто знает… он такой, уникальный.
        - Кто?
        - Аргус [129 - Аргус - персонаж древнегреческой мифологии, многоглазый и всевидящий великан.]. Так он себя называет. Я никогда не встречалась с ним, но чувствовала, что он наблюдает. В этом его суть. Он должен знать.
        - Как я могу его найти?
        - Так же, как меня, госпожа. Ну давай. Сделай это.
        Серые линии переплетаются на маленьком экране. Обнаженная девушка берет многоканальный разъем. Открывает рот. Улыбается.
        Вставляет разъем в рот.
        Энья не смотрит на нее, когда нажимает Enter.
        И унылая, холодная комната на чердаке становится пустой.
        (Вскоре после падения империи Каменная Садовия престарелый спрингер-спаниель цвета печенки и сливок Шейн (которого в щенячьем возрасте Энья переехала на своем трехколесном велосипеде, и с той поры он хромал, как Ричард III) отправился в свое последнее путешествие на смотровой стол к ветеринару. Его внезапные, неожиданные приседания и бесплодные усилия были забавными, хотя и сбивающими с толку, в саду или на прогулках; когда то же самое случилось перед гостями посреди ковра в гостиной, и не один-два, а семь раз, доктору Курту Морроу, выпускнику Королевского ветеринарного колледжа, пришлось осуществить экстренную вечернюю операцию.
        - Это сердце, - сказал он.
        Симптомом сердечного заболевания может быть поза игрока в боулинг? Да, такое случается. И вдруг доктор Морроу спросил ее мать, не хотела бы она побыть рядом, пока он избавит бедолагу от страданий, и ее мать застыла как громом пораженная, не в силах даже заплакать, и Энья вдруг сказала, что все сделает сама. Кто-то должен быть с ним. Можно? Она сидела у стола с прорезиненной столешницей и держала лапу Шейна, пока доктор Морроу опорожнял шприц, и она не ощутила момента, когда лапа превратилась из живой в мертвую.
        Похоже, но не совсем. Нет; она вспоминает мертвую собаку на столе и то, как держала ее за лапу, потому что кто-то должен был держать - на самом деле сейчас все не так.)
        (Однажды сине-желтым январским днем, когда Энья была совсем маленькой, - до того как нечто неназываемое начало происходить дома, вызывая визиты в Баллибрак, - она увидела на пляже двух мальчиков; плотные силуэты на твердом, блестящем песке, покрытом рябью. Они били по чему-то палками. Она пошла посмотреть и увидела выброшенную на берег медузу. Под ударами купол из полупрозрачного желе лопнул, хрупкие внутренние органы цвета индиго и пурпура были раздавлены, трепещущие куски плоти разбросаны и втоптаны во влажный январский песок. Преисполненная праведного гнева по поводу их радостной жестокости, она крикнула: «Не убивайте ее. Это жестоко. Не причиняй ей вреда!»
        Они приостановили бойню, чтобы высмеять малявку:
        «Дурочка, ты разве не знаешь, что оно уже мертвое!»
        Вот так просто. Уже мертвое. И разве кого-то волнует невыразимая жестокость.)
        Энья представляет себе, какое зрелище ждет Сола, когда он откроет дверь. Истощенная, мрачная, окутанная тенями, окруженная призраками: словно побывала в аду и той же ночью вернулась, говорит Сол, преодолев первоначальную растерянность при виде гостьи, явившейся к его порогу в глубокой ночи. Почти угадал, думает она.
        Энья спрашивает, можно ли войти.
        Входи, входи, пожалуйста, входи, говорит Сол. Господи, ты ужасно выглядишь.
        Она знает, что выглядит ужасно. А чувствует себя еще хуже. Глубоко внутри, в душе, поток ее энергии ци загрязнен. Последние микрограммы шехины, циркулирующие в крови, ощущаются как хлопья пепла. Она знает, что приходить сюда опасно. Знает, что мечи, наладонник и таблетки шехины в машине и что он обязательно задаст вопросы, но он ей нужен, ей нужно его присутствие, его жизнь, его свет, его тепло и энергия, чтобы заново разжечь костер внутри. Она обнимает его, притягивает и зарывается в его геологический рельеф. Впервые за долгое время она чувствует, что исцеляется.
        К его приходу она пропылесосила квартиру, разложила в ванной маленькие индивидуальные мыла в форме ракушек, отполировала латунь, полчаса промучилась над тем, что должно быть на ней надето, когда она небрежно откроет дверь. Маленькое черное платье. Оно никогда раньше не подводило. С берберскими серебряными серьгами.
        Он пришел точно в назначенный час.
        Энья добавила это к списку вещей, которые ей нравились в Соле Мартленде. Пунктуальность. Позже она станет просто еще одним пунктом в списке из тысячи тысяч поводов для раздражения, которые разлучат их. Но не сейчас.
        На нем были потертые джинсы с дырками на коленях, потрепанные мартенсы и клетчатая рубашка, после многочисленных стирок ставшая мягкой и нежной, как поцелуй. Шевелюра зачесана назад и похожа на волну, которая образуется у носа эсминца, когда тот рассекает морскую гладь.
        Он выглядел, подумала Энья, фантастически. (Тогда-то она и поняла, что все завертелось.) Но его облик не очень-то соответствовал ужину в ресторане.
        В своем безымянном немецком автомобиле он повез ее по темнеющим улицам (Энья начала переживать, что маленькое черное платье с берберскими серьгами - перебор; ей не хотелось, чтобы ее приняли за шлюху) за город, на проселочную дорогу, которая шла вдоль фонарей, обозначающих границу аэропорта. При свете желтых огней взлетно-посадочной полосы Сол выгрузил содержимое переносного холодильника. Они сидели вместе на капоте безымянного немецкого автомобиля, пили из одноразовых стаканчиков игристое из супермаркета, и Энья в своем маленьком черном платье и берберских серьгах могла бы сказать, что пикник вблизи аэропорта - не то, о чем она подумала, когда приняла приглашение мистера Сола Мартленда поужинать, но тут какой-то «боинг» начал с жутким гулом сбрасывать скорость, снижаясь к знакам на полосе. Она в жизни не слышала таких громких звуков. Всепоглощающий рев заполнил вселенную. Визг турбореактивных двигателей извлек все ее темные, скрытые эмоции, всё ее разочарование и тихое отчаяние, превратил их в один долгий катарсический вопль в ответ самолету. Огни на брюхе «боинга» пронеслись над машиной, шасси
показались опасно близкими… А потом он скрылся из вида и глухо приземлился на исчерканный следами шин асфальт где-то по ту сторону огней.
        - Господи! - закричала она. - Господи боже! Это было потрясающе!
        - А вот еще один, - показал в небо Сол, и, когда самолет пролетел над ними, огромный, словно падающая луна, они закричали и извергли все свое разочарование бытием человека в городе, в обществе, среди других людей, от которых сплошное расстройство, передали чувства грохоту двигателей. В свете посадочных огней низколетящего самолета они рассмеялись, подняли пластиковые бокалы, а потом швырнули их пустыми оземь.
        Конечно, она предложила Солу кофе у себя дома. Конечно, Сол согласился.
        Она занималась «Мистером кофе» (подарок из последней поездки Джейпи в Нью-Йорк - он не нашел ничего более американского) и краем глаза наблюдала, как Сол исследует квартиру: присаживается на корточки, чтобы провести пальцем по твердым акриловым корешкам компакт-дисков, клонит голову набок, чтобы прочитать названия книг, берет в руки ее китайские горшочки и керамические вазочки сацума, чтобы проверить, настоящие ли печати стоят на донышке.
        «Мистер кофе» не подвел, и аромат поплыл из столовой в гостиную.
        - Это твое?
        Он держал катану перед собой обеими руками. Меч-компаньон покоился на деревянной подставке. Сол попытался вытащить клинок из ножен.
        - Нет. Не надо… - В два шага она оказалась рядом и забрала оружие из его рук. - Есть два способа обнажить меч - правильный и неправильный. Сайя - та часть ножен, которая прикрывает якибу, режущую кромку, должна быть сверху. Обхвати сайя левой рукой, так, чтобы цуба, гарда, была в центре тела, в даньтяне. Большой палец левой руки надежно упирается в цубу. А теперь вдыхаем… и вытаскиваем, с достоинством и уважением.
        Она опустила меч, держа его в правой руке, приняв стойку ваки-камаэ.
        - Где ты всему этому научилась? - спросил Сол.
        - В университете. Я всегда интересовалась Японией и японской культурой.
        - И каков сейчас курс йены?
        - Ха-ха. Как только появилась возможность, я занялась кендо; в университете хорошее додзё. Теперь хожу в частный зал. Сперва занятия с бамбуковыми мечами, и лишь потом, если сенсей решит, что ты достоин, можно переходить к катане. Мастерство в том, чтобы остановить меч непосредственно перед тем, как он порежет врага. Итак. Нихон-ме. Санбон-ме. Ёнхон-ме. Гохон-ме. Роппон-ме. Нанахон-ме.
        Меч пропел стальную песнь у лица, груди, рук, торса Сола, легко переходя от одной ката к другой, ни разу не коснувшись тела. Наконец острие уперлось ему в грудину, на волосок от второй пуговицы мягкой клетчатой рубашки.
        - Тюдан-но-камаэ, - прошептала она, и меч стал каналом между ними, проводником сексуального электричества.
        Ее грудь вздымалась, но рука с мечом чудесным образом оставалась незыблемой. Она посмотрела в глаза гостю и почувствовала, что от сексуального напряжения вот-вот самоуничтожится, превратится в ослепительную вспышку, бесшумный взрыв.
        - Кажется, кофе готов, - произнес Сол.
        Энья поклонилась, вложила меч в ножны и вернула его на место рядом с тати.
        Сол не попытался с ней переспать. Он уехал сквозь моросящий дождь и конусы влажного желтого уличного света в своей анонимной тевтонской машине. Она наблюдала через щелочку в жалюзи. Потом лежала на кровати с виски и Пятой симфонией Сибелиуса в стереосистеме, чувствуя себя огромной и изнуренной; трепеща на границе между немыслимой осознанностью и экстатическим самозабвением, где светодиоды музыкального центра превратились в воображаемые навигационные огни колоссальных звездолетов. В ее детских воспоминаниях было много таких священных, непостижимых моментов: когда она смотрела из окна спальни на серебристый дождь метеорного потока, Орионид; когда гуляла на закате по пляжу с собаками, Шейном и Пэдди; серые субботние утра, темные ноябрьские вечера, запах сосен, оркестровое исполнение «Первого Рождества» Воана-Уильямса [130 - «The First Nowell» (или Noel), «Первое Рождество» - произведение для хора с оркестром, основанное на старинных праздничных гимнах и псалмах и впервые прозвучавшее в декабре 1958 года. Ральф Воан-Уильямс скончался в августе и не успел его дописать; работу закончил Рой Дуглас,
ассистент композитора.]. Мама в таких случаях говорила, что она «собирает облака», и это было очень точно подмечено.
        Он выглядел… фантастически.
        И она тоже.
        Мечи, напоенные сексуальным символизмом, породили в багровой глубине за пупком пульсацию, которую Энья считала невидимой, но на самом деле та была равнозначна огненной надписи на лбу.
        Энья влюбилась.
        Она, конечно, это отрицала.
        Но Джейпи читал знаки. Джуди-Энджел из отдела по работе с клиентами прочитала знаки и захотела узнать под заговорщический рев сушилки для рук в дамской комнате, кто же ОН. Святоша Федра, поздравляя ее с особо успешной кампанией для «Дейри-Крест Кримериз», увидела признаки. Скотина Оскар - тоже. Даже миссис О’Вералл.
        И ее сенсей в додзё.
        - Меч может быть фаллическим символом, но это не значит, что им можно орудовать как членом, - сказал он. Энья, возбужденная и вспотевшая после боя, села в позу сэйдза и поклонилась партнеру, стараясь не краснеть. - Путь меча заключается в том, чтобы контролировать энергию, а не распылять ее повсюду, как воду из пожарного шланга.
        Дальше всего на восток сенсей забрался, когда участвовал в чемпионате Европы в Бельгии. Дзенским коанам он предпочитал безыскусные формулировки.
        Энья вышла из додзё последней. Когда она ехала по Эсперанса-стрит, уже стемнело и зажглись желтые уличные фонари. Она завела машину в проулок; в последнее время участились случаи битья окон и кражи стереосистем. Обветшалый гараж мистера Антробуса, где в перерывах между загадочными утренними экскурсиями стоял черный велосипед «Феникс», обеспечивал хоть какую-то безопасность. Энья проверила висячий замок, задвинула ржавый засов и собралась поднять с земли сумку с мечами. Замерла. Ее встревожило ощущение присутствия, которое невозможно было приписать собаке, кошке, крысе, летучей мыши или любому другому существу, которое могло бы бродяжничать ночью на законных основаниях.
        - Эй?
        Тени у калитки в сад мистера Антробуса располагались как-то непривычно.
        - Эй?
        Она немного подождала, и… ничего не случилось.
        - Воображе-е-е-е-енье, - пропела она, взвалив груз на плечо, и принялась нащупывать грохочущую задвижку. - Воображе-е-е-е…[131 - Вероятно, Энья напевает хит 80-х «Imagination» исполнителя Belouis Some (иногда эту песню ошибочно приписывают Дэвиду Боуи) с альбома Some People (1985).]
        Тени у калитки зашевелились.
        Зубы - каждый длиной с ее палец - клацнули у самого носа, словно капкан. Клыки, когти, раздувающиеся ноздри, шерсть дыбом, горящие глаза. От чистейшего шока она распласталась лицом вверх поперек проулка, среди ржавых жестянок из-под сладкой кукурузы и смятых пакетов из-под молока.
        Нечто выпрямилось во весь рост и с ужасающей легкостью перешагнуло через калитку мистера Антробуса в переулок.
        Нечто трехголовое.
        Три головы. Собачьи головы. Ротвейлер, доберман, питбультерьер. Но шла тварь прямо, как человек: гибрид Цербера и Минотавра. Энья отползла от него в мусор, в кучу хлама, и прижалась к выбеленному кислотными дождями частному забору. Пальцы ее правой руки сомкнулись на кожаной хабаки длинного меча.
        Церберотавр сделал шаг вперед, собачьи головы злобно ворчали и клацали челюстями.
        Пальцы ее левой руки коснулись ножен короткого меча.
        Она хотела бы вообразить себя в роли Справедливой мстительницы (Эммы Пил [132 - Эмма Пил - героиня английского телевизионного сериала «Мстители» (The Avengers, 1961 - 1969).] в черном кожаном трико, подсказали детские воспоминания об увиденном в кино), но то, что она предприняла, было чистым рефлексом, выработавшимся за годы следования по Пути меча. Присев в тени мифического отродья, она стряхнула ножны с мечей. Не было времени на размышления о тонкостях этикета. Башка ротвейлера метнулась, целя в горло. Энья встретила ее отчаянным взмахом катаны. Аккуратно отрубленная голова покатилась по изрытой колеями грязи, разбрызгивая голубой ихор.
        Чистейшее из духовных начал - инстинкт. Чистейшая разновидность боя - та, в которой нет ни концепции, ни стратегии; ее стратегия заключается в отсутствии стратегии. Церберотавр дрогнул, ошеломленный неожиданным сопротивлением. Энья снова нанесла удар. Тварь отпрянула в последний момент - кончик катаны сбрил усы с морды питбуля. Вновь обретя самообладание, существо опять ринулось на врага. Окаймленный живой изгородью проулок наполнился его рычанием, чваканьем и паническими ругательствами Эньи. Продолжая отбиваться мечами, она отступала к выходу на улицу, к свету, людям и машинам. Состязание изначально было неравным. Мышцы и клыки, пусть даже волшебные, не могли соперничать со сталью Мурасамы. В нескольких метрах от улицы она плавным, словно текучая вода, ударом отправила последнюю голову - питбуля - во тьму. Обезглавленная тварь беспомощно воздела лапы к фонарям и рухнула, словно подорванный небоскреб. Энья ждала, тяжело дыша, дрожа от потрясения и напряжения, держа мечи наготове, ожидая врагов «с восьми сторон света» [133 - Восьмерка фигурирует во всех боевых искусствах Востока как символ
бесконечности; кроме того, считается, что больше восьми врагов не могут напасть одновременно, поэтому мастер, готовый к нападению «с восьми сторон света», готов сразиться с кем угодно.]. Она ждала. Ждала.
        Ждала.
        Шагнула вперед, чтобы проскользнуть мимо, по проулку в сад. («Господи, что с этим делать - вызвать полицию или как? Его же рано или поздно кто-нибудь найдет…») Пальцы мертвой лапы дернулись. Напряглись. Обезглавленное тело приподнялось и поползло к ней на локтях.
        Энья побежала.
        Белый итальянский хетчбэк остановился у въезда в проулок. Открылась пассажирская дверь. Водитель, безликая фигура в грязно-белом худи с тибетской мандалой на груди, крикнул:
        - Садись!
        Голос принадлежал мужчине, хотя она не могла разглядеть черты лица под надвинутым капюшоном.
        - Да прыгай наконец в машину, мать твою! Он начинает регенерировать.
        Не в силах придумать ничего более разумного, она села в белый итальянский хетчбэк. Дверь еще толком не закрылась, а водитель уже газанул, театрально пустив дым из-под радиальных шин.
        - Хорошо управляешься с мечами. Они не ждали сопротивления. Но в следующий раз будут готовы. Ползи быстрее, мать твою! - Водитель нажал на клаксон, объезжая древний «форд» в пятнах серой грунтовки, чуть не заглохший на светофоре. - Они регенерируют. Чтобы их остановить, понадобится нечто большее, чем мечи. К счастью, ты нанесла достаточно сильный урон и потребуется довольно много времени, чтобы оно вернулось в виде нового проявления, но оно вернется. Бьюсь об заклад. Будем надеяться, что мы успеем тебя в достаточной степени обучить, чтобы в следующий раз ты была готова.
        - Слушай, чувак…
        - Нимрод. Тот самый. Охотник [134 - Нимрод - герой, воитель-охотник и царь в Танахе, агадических преданиях и легендах Ближнего Востока.]. А ты, выходит, жертва охоты.
        Белый итальянский хетчбэк остановился на красный свет так резко, что Энья стукнулась лбом о солнцезащитный козырек.
        - Пристегиваться надо, - заметил водитель, барабаня пальцами по рулю. - Ну давай, давай, переключайся…
        Ощутив роковую искру любопытства, Энья воспользовалась моментом и в лучах светофора протянула руку, чтобы сдернуть капюшон грязно-белого худи.
        Лицо - а точнее, голова - ее спасителя представляла собой изгиб из костей и плоти, полумесяц, лунный лик. Она схватилась за дверную ручку, тщетно подергала. Луноликий нажал на кнопку центрального замка. Он снова натянул капюшон под досадливые гудки машин, собравшихся позади.
        - Прости, прости, прости, прости… - зашептала Энья, а человек с лунообразным лицом резко переключил скорость, и «фиат» проскочил перекресток за миг до того, как опять включился красный свет.
        - Не суть важно. Проехали. Лучше бы ты узнала об этом, когда была готова, но рано или поздно тебе пришлось бы узнать. Я на твоей стороне, честное слово. Я твой союзник. - Машина покинула главные улицы с фонарями, неоновыми рекламами и гирляндами на ветвях деревьев, въехала в унылый район с пострадавшими от рецессии видеотеками, облезлыми афишами концертов давно распавшихся групп и муниципальным жильем. - Он ведь сказал тебе про врагов и союзников.
        - Мы говорим про доктора Рука.
        - Да. Про него. Я - точнее, мы - твои союзники.
        - А то существо было, если я правильно улавливаю нить разговора, врагом?
        - В яблочко. Фагус. Кое-кто из них хороший, есть нейтральные, большинство плохие. Ну, может, не плохие. Скажем так, их волнуют вещи, недоступные пониманию людей.
        - А ты, выходит, из числа хороших?
        - Блин, нет. Мы не фагусы. Мы люди. Большую часть времени. Если нас уколоть - разве у нас не идет кровь? [135 - Пер. Т. Л. Щепкиной-Куперник.]
        - «Венецианский купец»?
        - Он самый. Отлично. Можешь выходить, мы приехали. - Белый «фиат» свернул на мощеную улочку, которая вела во дворик, наполовину заполненный массивными мусорками из оцинкованной стали. Воняло гниющей капустой и чесноком. Человек с лицом-полумесяцем осторожно опустил ключи в водосточную решетку. - Не хочу, чтобы ее кто-нибудь другой угнал.
        - Я что же, рисковала своей шкурой в угнанной тачке?
        - Я ее позаимствовал. Скоммуниздил. Собственность есть кража [136 - Афоризм Пьера Жозефа Прудона, французского социалиста-анархиста.] и т. д. и т. п. Я могу забраться в почти любую тачку максимум за десять секунд. Ну все, идем. Через пару часов начнет светать.
        Их было шестеро - Луноликий, Лами, Сумокрошка, Пальчики, Виолончель и Вольфвер. Все вместе они звались Детьми Полуночи, в честь нашумевшего романа в жанре магического реализма.[137 - Речь о романе Салмана Рушди.] Пальчики, как сообщили Энье, была заядлой читательницей. Они обитали в груде картонных коробок из-под стиральных машин и сушилок, с крышей из пластиковых мешков для мусора, под последней аркой железнодорожного виадука с кирпичным сводом. По ночам грузовые составы, идущие через границу, тяжело грохотали над головой, стряхивая капли воды с маленьких кальцитовых сталактитов, которые выросли на швах кирпичной кладки. Их костер едва тлел; они утверждали, что это мера предосторожности, ведь от любой искры мог вспыхнуть легковоспламеняющийся поселок из картонных переходов и обитых пластиком гнездышек. Но Энья заподозрила, что Дети Полуночи просто хотят скрыть свое присутствие и внешность от прочих ночных обитателей.
        Луноликий был главарем, парламентером, угонщиком - тем, кому в силу особенностей уродства было проще всего покидать ночной поселок.
        Лами была очень хорошенькой девушкой лет двадцати. Энья никак не могла понять природу ее уродства, пока не всколыхнулись тени среди картонных лачуг - и в тот момент стало заметно, что от двенадцатого ребра вниз вьется змеиный хвост телесного цвета. Болтая о всякой ерунде, Лами варила кофе на походной газовой плитке. На ней была обрезанная футболка с надписью «СанМед Капо Бланко» и джинсовый жакетик, увешанный бижутерией. Серебряные браслеты тихонько позвякивали на запястьях, пока она занималась напитком.
        Сумокрошка, возможно, когда-то был мужчиной. Наверное. Теперь он выглядел как огромный пузырь жира и, сидя на корточках у костра, обнаженный, покрытый потом, был выше Эньи, которая стояла. Крошечные ручки, как у жертвы талидомида [138 - Талидомид - седативное средство с запоздало обнаруженным тератогенным (приводящим к нарушениям эмбрионального развития) эффектом, вызвавшее на рубеже 1950 - 1960-х тысячи случаев врожденных уродств, включая характерную недоразвитость верхних конечностей.], болтались без толку; да, он и в самом деле напоминал искусственно выведенный гибрид борца сумо и голубоглазого младенца.
        У Пальчиков было тело женщины. На месте головы - гигантский кулак. Когда их с Эньей представили друг другу, пальцы разжались и продемонстрировали два круглых голубых глаза в центре ладони. Два моргающих глаза с ресницами. И все. Пальчики дышала через трахеотомический разрез на горле, хлопающий складками кожи.
        - Лами училась на врача, - объяснил Луноликий, хотя это было так себе объяснение.
        Из всех шестерых уродства Виолончели были самыми ужасающими. Какая бы преобразующая сила ни коснулась остальных, его (или ее - биологический пол смело` волной трансформации) она превратила в самую настоящую виолончель из человеческой плоти, с предплечьем вместо грифа, кистью руки вместо колковой коробки и голосовыми связками, натянутыми вместо струн. Дыхание вырывалось через эфы [139 - Эфы - резонаторные отверстия в форме буквы f на корпусе инструментов скрипичного семейства.]; струны гудели и шептали, наполняя застоявшийся воздух под виадуком звуками, отдаленно похожими на человеческую речь.
        Казалось, Вольфвер меньше всех пострадала от перемен: лунно-бледная зеленоглазая девочка сидела на корточках у костра, завернувшись в одеяло, ни с кем не говорила, не поднимала глаз, шевелилась лишь изредка, чтобы лизнуть живот или подмышки. А потом Луноликий объяснил, что до трансформации она была его собакой. Теперь из нее вышел оборотень наоборот: днем собака, ночью человек с самосознанием и интеллектом собаки. На самом деле все ужасные уродства Детей Полуночи были разновидностями ликантропии - днем они были юношами, девушками, собаками, кое-как обустроившими свою жизнь на задворках общества посредством угона машин, воровства в магазинах, мелких краж со взломом, торговли дурью. Когда солнце исчезало за сортировочной станцией, их облик менялся на полуночный.
        - Не путай женщину, - сказал тот, кого звали Сумокрошка, и его щеки затряслись, как студень. - Все это не имеет смысла без архива.
        Лами кивнула. Пальчики что-то прошипела через дыхательное отверстие. Струны Виолончели как будто вздохнули в знак согласия. Луноликий вытащил из тайника за неплотно сидящими в стене виадука кирпичами синий портфельчик на молнии с какими-то документами и вручил Энье поверх тлеющих углей. Желтые картотечные папки, конверты, разрозненные листочки на скрепках. Дети Полуночи сидели и пили кофе из своих кружек с черными кошками, пока Энья просматривала содержимое тайника. Пальчики поднесла кружку к губам безрукого Сумокрошки.
        - Так вот о чем упомянул доктор Рук на видеокассете.
        - Нам было поручено сберечь архив, - подтвердил Луноликий. - После убийства мы забрали материал, согласно инструкции.
        - Значит, вы подожгли дом.
        - Нет. Это они. Они надеялись уничтожить архив и тем самым обезопасить себя.
        - Фагусы?
        - Некоторые из них.
        - Пусть прочитает, - сказал Сумокрошка. - До той поры она ничего не сможет понять.
        Лами передавала вокруг костра косячки. Сумокрошка и Пальчики разделили один на двоих; он курил, касаясь губами, она - отверстием в трахее.
        Выбирай наугад. Доверься откровению, впусти в себя Святой Дух. Энья вытащила из пластикового портфельчика один из конвертов, начала читать. На заднем плане звучало радио, подключенное к автомобильному аккумулятору, - ночная волна, старые и любимые песни, те самые, от которых настроение становится лучше, если мистер диджей выбирает их для эфира.
        Мигмус можно рассматривать не столько как место, нечто пространственно-временное, некую квазиевклидову геометрическую область, но как состояние. Концепция хорошо знакома современной квантовой физике, в которой время - не динамический процесс, а последовательность возвратных состояний, сосуществующих вечно. Такой образ мыслей освобождает нас от наших, по сути, линейных представлений о времени, согласно которым прошлое, настоящее и будущее, словно костяшки счет, скользят по бесконечно длинной спице. Он позволяет нам видеть прошлое и будущее как состояния, а то, что мы называем «настоящим», - как переходную зону между этими двумя состояниями. В качестве аналогии выступает узкая часть песочных часов, благодаря которой неупорядоченным потенциальным событиям будущего придается порядок и кажущаяся последовательность благодаря узкому месту, прежде чем они снова перейдут в беспорядочность и безвременье. Как в будущем, так и в прошлом все события существуют разом, вечно и вне времени. Прошлое есть прошлое, и неважно, прошел ли миллион лет или миллисекунда. Все это одинаково недоступно - все, что должно
случиться, находится в будущем, будь то следующая минута или следующее тысячелетие.
        Но как же тогда получается, что мы воспринимаем упорядоченный поток событий из будущего состояния в прошлое? Почему, дабы не быть голословным, за вторником 8 октября 1958 года не следует пятница 9 ноября 1989 года или понедельник 10 июня 663 года? Я чувствую, ответ кроется в слове «воспринимать». Безусловно, и будущее, и прошлое как состояния, потенциальные области, содержатся в настоящем: все возможные события ожидают выбора и в математическом смысле одинаково вероятны. Что же отбирает эти события, вынуждая их дефилировать перед нашим внутренним взором во временном порядке, который мы понимаем, то есть от будущего к настоящему и прошлому? Вероятно, не что иное, как человеческое сознание. Сознание как таковое может быть всего лишь завесой, которая отделяет будущее от настоящего и прошлого, отсекает непостижимую анархию всех возможных событий и сводит ее к знакомому нам линейному ощущению времени.
        Таким образом, если настоящее является функцией нашего сознания, то и прошлое должно быть в некотором смысле плодом нашего воображения. Выбирая порядок событий, мы выбираем и очередность их перехода между состояниями, из настоящего в прошлое.
        Общим для всех народов является понятие времени-вне-времени: Время сновидений, Золотой век, Гиннунгагап [140 - Гиннунгагап - первичный хаос в скандинавской мифологии.] - состояние безвременья и неизменности, которое длится (если можно говорить «длится» в контексте того, что, по сути, ко времени не привязано) вечно или могло бы длиться вечно, не случись некое событие - как правило, сотворение человечества, вследствие чего человеческое сознание спровоцировало изменение в неизменности, задействовав концепцию стрелы времени.
        (Приписано ниже, тонким и жестким - 3H - карандашом)
        …если допустить, что миф-сознание предшествует хроносознанию, то наши далекие предки не были разумными в том смысле, как мы это понимаем. Они воспринимали вселенную напрямую, и в тот период боги, их грядущие ипостаси, до поры обретающиеся в потенциальном пространстве будущих событий, ступали по земле в буквальном смысле.
        - Что это значит?
        - Читай дальше, сестра.
        Будучи творениями подсознания, фагусы находятся вне - или, скорее, ниже - таких нюансов высшей нервной деятельности, как этические или моральные нормы. Вследствие этого они, как и подобает обитателям волшебного мира, являются одновременно восхитительными и опасными, пребывающими за гранью добра и зла, а также совершенно непредсказуемыми. Их единственный этический императив - верность подсознательному желанию (или страху), которое создало их и сформировало характер. Любой из них может быть как вернейшим союзником, так и заклятым врагом.
        Концепция Мигмуса как состояния, в котором все прошлые события равноудалены и одновременны, до некоторой степени лишает процесс создания фагуса его мистического ореола.
        Хранилище символов Мигмуса постоянно пополняется информацией из человеческого воображения. Что делает мифотворец, так это снимает ярлык «прошлое» с события, индивида, концепции или фантазии в Мигмусе, тем самым претворяет означенный феномен в подлинный фрагмент настоящего.
        - Некоторые индивиды обладают генетически обусловленной способностью взаимодействовать с Мигмусом и манипулировать им сообразно топографии своего подсознания. Доктор Рук называл эту способность миф-сознанием.
        Из кирпича и бетона, из предрассветного холода просочилось нечто леденящее, пробирающее до истоков ее ци - до глубины души.
        - И я одна из таких индивидов.
        Может, это был холод не-места, вневременного состояния - Мигмуса?
        Существо по имени Виолончель издало внезапный резкий диссонанс. Дети Полуночи в тревоге посмотрели на небо.
        - Скоро, Луноликий.
        - Вам придется уйти, леди.
        - Я же едва начала…
        - Пожалуйста. Мы и так подвергаем себя опасности, открыто вступая с тобой в союз. Есть весьма реальная угроза, что, сотрудничая с тобой, мы привлечем внимание нимрода или кого похуже. Тварь сумела уловить сияние твоего зарождающегося миф-сознания, как и мы - именно так я смог найти тебя, причем в самый последний момент. Прямо сейчас кто-то может выслеживать нас в сети миф-линий. Наши дневные личности для Антагониста невидимы - только если, конечно, ты нас ей не выдашь. Вот почему мы должны их от тебя утаить. Пожалуйста, отнесись с пониманием.
        - Могу я хотя бы взять папку?
        Они смотрят друг на друга, безмолвно совещаясь. Пальчики сжимает головоруку - два, три раза.
        - Думаю, в этом нет ничего страшного. Мы будем здесь каждую ночь, после наступления темноты. Пожалуйста, не пытайся искать нас при дневном свете. Мы научим тебя тому, что тебе нужно знать, чтобы овладеть своими способностями. Иди. Сейчас же. Пожалуйста…
        Конечно, она оглянулась - как всегда делают люди, увлеченные легендами, - но, когда первый робкий луч холодного дня прокрался в тень под железнодорожной аркой, в картонном поселке не было видно ни души.
        Зеленый автобус с рекламой «Общества благоразумных сбережений», которую Энья сама разработала, ехал по дороге между сортировочными станциями и гулкими ангарами порта. Здесь не было остановки, но водитель все равно притормозил. Денег в накладном кармане спортивного костюма как раз хватило на проезд. Единственный другой пассажир, загулявший пьянчуга, всю дорогу таращился на обнаженные мечи.
        Из многих, очень многих вещей, которые Энье нравятся в Джейпи Кинселле, первым номером в ее личном топ-10 идет тот факт, что он может пригласить ее на вечеринку, выпить, поужинать, в кино, в оперу, посмотреть его коллекцию пластинок начала XX века, и все это без малейшего намека на нечто большее. Они друзья - лучшие друзья в том смысле, в каком это никогда не будет возможным с Солом. Она рассказывает Джейпи такие вещи о Соле, какие ни за что не расскажет Солу про Джейпи. Кто-то может подумать, что для мужчины и женщины странно так дружить. Кто-то может заподозрить, что между ними все же происходит нечто; ведь не бывает так, чтобы столь чуждые существа, как мужчина и женщина, оказались столь близки без сексуального влечения, - и тотчас же тогда станет ясно, что между ними и близко нет ничего подобного, потому их отношения и кажутся диковинными, неестественными. Наверное, есть тайная причина, по которой их не тянет друг к другу в том самом смысле. Может, он гей; или она - ну, вы понимаете - лесбиянка. Их отношения могут показаться неприличными, потому что они наслаждаются близостью и интимностью без
как будто бы необходимой сексуальной связи, а ведь кое-кто не знает иной близости и интимности, помимо секса. И кое-кому завидно.
        И, разумеется, в самом сердце этой близости таится тень.
        - Ты почти всегда выглядишь серьезной, - говорит Джейпи, испаряя миссис О’Вералл мезонным разрядом из гиперфазосонического плазмо-бустер-пистолета (батарейки в комплект не входят), который Энья привезла ему из поездки на море с Солом. - Сегодня ты выглядишь исключительно серьезной. Чрезвычайно серьезной. Твой мужчина снова доставляет тебе неприятности?
        Он сдувает воображаемый дым со светодиодной насадки на дуле. Миссис О’Вералл, превращенная лучом блистающей энергии в сферу неописуемого сияния, заливающую все вокруг своими лучами, продолжает катить тележку с термосами и пакетиками с травяным ассорти и кофе без кофеина.
        - Ты понимаешь, у меня в жизни все… сложно, - признается Энья.
        И он понимает, что она скрывает правду в темных глубинах своей души, и она понимает, что он понял, и он понимает, что она поняла, что он понял, но правда остается сокрытой - в темных глубинах ее души.
        Отложив позывные радиостанций, пиксели-шмиксели, фракталы и прочий телевизионный бестиарий отдела автоматизированного проектирования, Джейпи забирает Энью выпить пинту в прайм-тайм в баре рекламщиков неподалеку, где люди с именами вроде Наташа и Джереми ведут разговор исключительно ЗАГЛАВНЫМИ БУКВАМИ, инициалами или а.б.б.р.е.в.и.а.т.у.р.а.м.и., а младшие копирайтеры украдкой шепчутся о «каноническом романе», который у каждого из них припрятан в нижнем ящике стола.
        Джейпи ставит две увенчанные шапками пены кружки с лучшим-пивом-в-стране на стол, подделку под ар-деко.
        - Цитируя бессмертного Флэнна О’Брайена, «пусть пинту пива вам нальют!» [141 - Цитата из романа «О водоплавающих» (At Swim-Two-Birds, 1939; пер. В. В. Симонова).] - говорит он в качестве тоста и приглашает излить душу, залить печали, чтобы пиво текло рекой прямо на пол, из дверей, по улицам, набирая силу, превращаясь в бурный поток, спеша к морю, в море, в забвение. Внезапно ей больше всего на свете хочется все рассказать - вслух, прямо сейчас. Освободиться от альбатроса.[142 - Отсылка к поэме С. Т. Кольриджа «Сказание о старом мореходе», чей герой носил на шее труп альбатроса, убитого им вопреки общеизвестной традиции неприкосновенности этих птиц.]
        - Джейпи?
        - Что?
        - Джейпи, я хочу тебе кое-что рассказать.
        - Пожалуйста, помни, что ты находишься в лицензированном заведении и не несешь юридической - тем более моральной и этической - ответственности за все, что можешь сказать.
        - Нет, Джейпи, я должна рассказать. Ты мой самый старый, самый дорогой друг; об этом больше никто не знает, даже Сол.
        - Трепещу в предвкушении.
        Приходят слова. Собираются стаей. Грозовой тучей. Как будто много, очень много птиц. Доходят до края губ, до кончика языка.
        И дальше не идут.
        - Ты понимаешь, у меня в жизни все… сложно.
        Тень.
        Он понимает. Она понимает, что он понял. Он понимает, что она поняла, что он понял. Кажется, это знак, это печать изгоя, и Энья чувствует, как накатывает ощущение неправильности, словно пульсирующий нажим, словно нарыв, готовый лопнуть и извергнуть черный гной. Она извиняется, уходит в дамскую комнату - подделку под ар-деко, - где громко кричит от напора изнутри головы и сердца. Оправдывается, извиняется: мигрень. Джейпи замечает, что в последнее время это случается частенько. Работы много, объясняет она. Он смотрит на нее, как будто говоря сразу о многом, но ничто из этого нельзя сказать вслух. Энья идет домой, чтобы дождаться ночи. В городе темно. Во тьме квартиры она принимает таблетку шехины. Натягивает черный комбинезон на молнии. Убирает волосы с лица. Зашнуровывает красные кроссовки. Надевает короткую парчовую куртку и вышитую марокканскую шляпу, которую Джейпи привез из одного из своих многочисленных путешествий в самые разные уголки земного шара. Подходит к стойке в гостиной, почтительно кланяется и берет мечи, чтобы положить их на заднее сиденье машины.
        Она боится. Каждый раз боится. Пока она ведет машину, страх нарастает до такой степени, что в нем появляется нечто сексуальное. Возможно, сегодня она не одолеет то, что ее ждет. Возможно, сегодня оно ее уничтожит. Руководствуясь головокружительным всплеском энергии Мигмуса на границе восприятия, Энья Макколл в два часа ночи выезжает из города к гофрированному стальному трупу промышленного комплекса, вблизи от огней аэропорта. Расположение ее не удивляет. Их тянет к местам, с которыми ее саму что-то связывает. Она останавливается возле какой-то закрытой фабрики. Щит для объявлений за проволочным забором направляет заинтересованные стороны в агентство по продаже недвижимости в центре города. Свет в маленькой будке из стекла и фанеры - там сидит сторож. Он читает роман ужасов американского автора. Машина в такой час его не волнует. Место популярно у парочек. Энья в курсе. Под завывание двигателей «боингов» она перерезает проволоку забора болторезом, который держит в багажнике. У нее там вполне достойный набор юного взломщика. Она пробирается на покинутую фабрику и там сражается с воином Железного
века, вооруженным копьем, которое превращается в розетку из шипов. Они дерутся на бетонном полу, выбивая искры из стальных опор, пока огромные самолеты с грохотом и сиянием огней прилетают и улетают. Воин не выдерживает ее «удар огня и камней». Она тихонько выбирается наружу тем же путем, каким вошла - через забор, - садится в машину и уезжает. Ночной сторож теперь слушает радио.
        По дороге домой ее останавливает патруль. Она говорит невероятно молодому полицейскому, что возвращается с вечеринки. Невероятно молодой полицейский освещает ее фонарем; ищет на лице признаки выпивки и наркотиков; проверяет права; отдает честь, желая спокойной ночи и осторожного вождения. На протяжении всего разговора напарник невероятно молодого полицейского, мужчина средних лет и с избыточным весом, жует гамбургер, а радио в патрульной машине извергает ночные помехи.
        Убедившись, что они не едут следом, она останавливается и почти полчаса судорожно трясется от нервного напряжения.
        Она открывает дверь в доме номер двадцать семь по Эсперанса-стрит и видит Юэна, смотрящего ночные новости и пьющего кофе. По-видимому, в Восточной Европе произошли массовые отставки, и кто-то сообщил в «Американ эйрлайнс» о минировании. Делегация из двенадцати европейских мусульман не смогла отменить смертный приговор за богохульство, вынесенный премированному писателю. Звезда австралийской мыльной оперы снимется в порнографическом фильме.
        Энья в ярости. И боится. Кое-что брату видеть не положено.
        - Какого черта ты здесь делаешь?
        - Твой домовладелец впустил меня. Сказал, ты скоро вернешься. Это, по-твоему, нормальное время для прогулок?
        - Ты мне кто, сторож? Говори, что стряслось.
        - Сама-то как думаешь?
        - Наша мать. Наша святая, непорочная мать.
        - Она была у врачей. Они говорят, с ней все в порядке - ну, в медицинском смысле. Говорят, здорова как бык, но она пошла по наклонной, Энья. Прям без тормозов. Ты бы ее видела… вся истаяла, потеряла покой и силы, ничего не хочет, не ест, не говорит, из дома не выходит. Она нездорова. Она больна. Она сама себя сделала больной. Она ест себя изнутри, потому что ее собственная дочь не может простить ей то, как она поступила с отцом своих детей.
        - Что ж, позволь объяснить, почему эта дочь не простит свою мать. Потому что мать ей лгала. Не один, не два, не три и не десять раз, но постоянно, неизменно, на протяжении четырнадцати лет. Она лгала мне, нам, нам обоим, Юэн, никогда об этом не забывай - о том, почему отец ушел. Она так и не сказала нам правду и не скажет. Я знаю, что она солгала. Я же была здесь в тот день, у рождественской елки.
        Имена обладают силой. Назвать воспоминание, сказать о нем вслух - значит прожить все заново.
        Энья не помнит, почему сама украшает елку; эта часть памяти вырезана и перемонтирована, как жизнь в австралийской мыльной опере. Она развешивает мишуру на ветвях в свете гирлянды. Ей нравится этот свет - свет Рождества, свет Христа, запечатленный в сотне миниатюрных лампочек. Раздается звонок в дверь, она идет открывать. Это мужчина, с которым работал отец. Она его помнит смутно; он явно знает о ней больше, чем она знает о нем. Можно войти? Да. Можно присесть? Да. Она продолжает украшать елку. Обоим неловко.
        Мама дома? Нет.
        Это по поводу отца. Просто хотел сказать, что, когда он вернется - если вернется, - его примут обратно. В любой момент найдут местечко, стоит лишь попросить.
        И он уходит.
        И она понимает…
        (Надевая резинку на осиную талию феечки с лицом Лилли Лэнгтри [143 - Лилли Лэнгтри (Lillie Langtry, 1853 - 1929) - британская актриса и светская львица, чей растиражированный образ долгое время оставался популярным в англоязычной среде.], чтобы прицепить ее на верхушку елки)
        …что это первый из слишком многих моментов, которыми она никогда не сможет поделиться.
        - Она сказала, его уволили, потому что он присвоил деньги. Она сказала, это был не первый случай, но последний - дескать, она не могла жить с человеком, недостойным доверия.
        - И?
        - Я слишком похожа на свою мать.
        - То есть ты не можешь ее простить из-за маленькой лжи ради общего блага? Господи…
        - Не могу. И не стану. Как я уже сказала, я слишком на нее похожа.
        - Она готова тебя простить.
        - Как великодушно.
        - Она нуждается в твоем прощении.
        - Не знаю. Возможно. Допивай кофе и убирайся, Юэн. Я больше ничего не знаю.
        Когда его уже нет, давно нет, она идет к телефону. На автоответчике несколько сообщений, все от Сола. Он сердит, и звук его голоса можно слушать снова и снова, смаковать. Гнев Сола - как редкое вино. Куда она подевалась, черт побери, чем занята и с кем? Вот так все и заканчивается - претензиями к чужой жизни, требованиями, подозрениями и вереницей сообщений на автоответчике.
        Она выключает автоответчик и шепчет:
        - Понимаешь, Сол, у меня в жизни все сложно.
        На бледно-голубом экране демонстрируют завтрашнюю погоду в виде аккуратных символов на карте страны. Энья набирает номер, который так и не успела по-настоящему забыть.
        Гудок. Два, три, четыре гудка. Уже поздно. На том конце удивляются, кому взбрело в голову звонить в такой час? Может, там встревожились или испугались. Может, надо повесить трубку и позвонить снова в другую ночь, другую неделю. Шесть гудков. Восемь.
        - Алло? Кто это?
        Она не может сказать.
        - Алло? Алло? Кто это? Кто звонит?
        Она не может сказать. Не может издать ни звука.
        - Что происходит? Кто звонит? Слушайте, вам лучше объясниться, или я немедленно кладу трубку.
        - Алло?
        - Алло?
        - Это я.
        Даже этих слов слишком много. Она жмет отбой. Др-р-р-р-р. Через некоторое время - кажется, его прошло совсем немного, однако она понимает, что стоит с трубкой в руках гораздо дольше, чем думала, - автоматический голос произносит:
        - Пожалуйста, положите трубку и повторите набор.
        Пожалуйста, положите трубку и повторите набор. Пожалуйста, положите трубку и повторите набор. Пожалуйста, положите трубку и повторите набор. Пожалуйста, положите трубку и повторите набор. Пожалуйста, положите трубку и повторите набор. Пожалуйста, положите трубку и повторите набор…
        «Тот, в ком нет духа ученичества, никогда не станет Мастером Пути. Дух ученичества - это Путь обучаемого духа. Путь обучаемого духа - это дух открытой ладони; дух, который ничего не приносит с собой, не претендует на ценности, знания или что-то еще; дух, который открыт и восприимчив».
        Сенсей со своими доморощенными дзенскими коанами часто упрекал Энью в том, что единственное, что стоит между нею и истинным мастерством Пути меча, - отсутствие обучаемого духа.
        - Твои руки полны, - говорил он, легонько ударяя ножнами катаны по костяшкам ее пальцев. - Голова забита стратегиями, тактиками и хаотичными мыслями. Возможно, таков Путь Рекламщика, но ни хрена не Путь меча. Расслабься, женщина. Ради всего святого, ну хоть один-единственный раз, расслабься. Во что ты так вцепилась, черт возьми?
        Если бы она только знала.
        Лишь когда Энье выпал шанс преклонить колени у ног новых Мастеров, она начала понимать, о чем говорил сенсей. С наступлением ранних осенних ночей она снова и снова возвращалась в то место под железнодорожным мостом, где изысканно-уродливые Дети Полуночи ждали возможности открыть ей новый Путь.
        Она узнала имена и природу своих врагов, фагусов, нимродов - оба названия казались неуклюжими и громоздкими, но со временем стали привычными, как старые перчатки, - и причину, по которой нимрод не умер, невзирая на ужасные раны, которые она ему нанесла, а регенерировал и перевоплотился в нечто новое. Будучи не живыми существами, а плодом подсознания, все фагусы продолжали проявлять себя как различные аспекты все того же подсознательного мышления. До той поры, пока аномалия в интерфейсе реальность/Мигмус, благодаря которой их существование стало возможным, не будет возвращена к гармоничному состоянию. Или пока не будет стерт тот разум, чье подсознание их породило.
        Она узнала название и природу собственной силы: миф-сознание. Сперва слово было горьким на вкус, как первый глоток церемониального японского чая, но по мере того, как она пила его снова и снова, его священная природа наполнила ее существо. Осознающая мифы - да, она осознает мифы; она часть избранного сестринства, которое на протяжении всей истории человечества направляло и придавало форму глубочайшим человеческим страхам и надеждам, превращая их в богов, демонов и героев темнейших ночей. Миф-осознанная. Она поняла, что это не просто слово, а титул или меч; как меч, оно рассекало реальность, и та кровоточила.
        - В отличие от Антагониста, ты не обладаешь великой способностью придавать форму грезам, - сказал ей Сумокрошка, на чьем потном теле плясали тусклые отблески тлеющих углей. Бумбокс, подключенный к автомобильному аккумулятору, отбивал ритм ночного хип-хопа. - Рецессивные гены разбавили наследие. Поколение пропущено. Ты лишь недавно развила способность взаимодействовать с Мигмусом. Талант надо развивать осознанно, если хочешь принести исцеление.
        Прижимаясь к спящему Солу, в чьем теле еще не угасло любовное пламя, она при свете желтых уличных фонарей читала в постели архив Рука.
        Глубокой ночью меня охватывает страх, когда я думаю вот о чем: мы каким-то образом потеряли способность генерировать новые мифологии для технологической эры. Мы скатываемся в мифотипы другой эпохи - эпохи, когда проблемы были намного проще, четко определены и их можно было решить одним ударом меча, поименованного… кажется, Дьюртан? Мы создали удобный, выхолощенный псевдофеодальный мир троллей, орков, магов, мечей и магии, большегрудых женщин в куцых доспехах и подземелий с драконами; мир, в котором зло - это сонм разъяренных гоблинов, угрожающих захватить Хоббитанию, а не голод в странах Африканского Рога, детское рабство на филиппинских потогонных производствах, колумбийские наркокартели, необузданные силы свободного рынка, тайная полиция, разрушение озонового слоя, детская порнография, снафф-видео, гибель китов или осквернение дождевых лесов.
        Где мифический архетип, который спасет нас от экологической катастрофы или долгов по кредитным картам? Где Саги и Эдды о Великих городах? Где наши Кухулины, Роланды и Артуры? Почему мы возвращаемся к этим упрощенным героям упрощенных дней, когда черное было черным, а белое - белым, как стиральный порошок?
        Где Переводчики, которые могут превратить наши мечты и страхи, наши надежды и опасения в героев и злодеев Нефтяного века?
        И вновь, пока холодный ливень хлестал по грязюке промышленных кварталов, она пыталась согреться в своем флисовом худи.
        - Вы мне все время говорите - говорите и говорите, - что я должна принести исцеление. Я не понимаю, о чем речь, как это сделать и, если на то пошло, зачем.
        Капли дождя барабанили по черной пластиковой крыше их маленького зала заседаний. Лами свернулась в тугой клубок, обняла себя тонкими руками, чтобы согреться. Косяк передавали по кругу, справа налево, против часовой стрелки, колдовским способом. Заговорил Луноликий:
        - Чем глубже твой Антагонист пускает корни в Мигмус, тем могущественнее она становится, тем сильнее размывается граница между двумя состояниями - «настоящим» и «Мигмусом». Не завтра, не в следующем году или десятилетии, но однажды наступит момент, когда различия станут настолько неощутимы, что исчезнут вовсе.
        Лами подхватила нить разговора. Пальчики выдохнула бледное деревце ароматного дыма из дырки в трахее.
        - Мы говорим о крахе общепринятой реальности, известной нам вселенной, пространства и стрелы времени. Причина и следствие утратят смысл; настоящее, прошлое и будущее перестанут быть дискретными сущностями; все будет существовать одновременно и вечно. Вещи будут происходить, события - случаться, объекты - создаваться и распадаться без какой-либо причинно-следственной связи или обоснования.
        - Хаос, - подхватил Сумокрошка. - Полный хаос.
        - Но как? - воскликнула Энья. - Как, как, как? Вы же мне ничего не объяснили. Господи, я должна спасти вселенную, а вы даже не говорите, как мне пережить следующую неделю.
        - Помощь, превосходящая понимание, - сказал Луноликий, размазывая таракана на картонном полу каблуком своего мартенса. - Твой собственный талант, твое миф-сознание - единственное, что может тебе помочь. Так или иначе, он даст тебе оружие.
        - И еще есть шехина, - добавила Лами.
        - Шехина, - прошептал Сумокрошка, и струны Виолончели простонали минорный аккорд, а Пальчики сложила головоруку в жест, который красноречивее всяких слов говорил об опасности.
        Слово «шехина» Дети Полуночи упоминали часто; ответы на любые вопросы о его смысле они прятали от Эньи, бродившей с фонарем, в темнейшем ларце печалей. Но в архиве Рука содержались кое-какие намеки и аллюзии.
        Если мы принимаем миф-сознание как измененное состояние, сродни гипнозу, сновидениям, наркотическим галлюцинациям, нельзя ли искусственно вызвать его, как и все перечисленные состояния? В прошлом я добился успеха в наведении миф-осознанного состояния с помощью гипноза; следует уточнить, что субъект от природы обладал высоким уровнем миф-сознания. Нельзя ли с помощью искусственных средств стимулировать талант осознания мифов, которым обладаем мы все, включая таких на редкость нечувствительных субъектов, как я?
        Я думаю, ключ к разгадке - наркотики. Употребление наркотиков в целях священнодействия играет центральную роль во многих религиях, и не в последнюю очередь в христианстве. В конце концов, алкоголь - самый широко распространенный наркотик. Мистический опыт кажется общим для всех религий и в значительной степени зависит от использования дезориентирующих средств (в индуизме это повторяющиеся мантры; в дзене - психическая атака повторяющимися вопросами; в суфизме - физический акт кружения; в христианском герметизме - экстремальные физические ощущения через умерщвление плоти), чтобы вызвать измененные состояния сознания.
        Миф-осознающее состояние тесно связано с мистическим экстазом. Вероятно, используя какую-то форму психоделического препарата, можно разрушить стены между сознанием и миф-сознанием, между настоящим, осознаваемым состоянием и Мигмусом.
        На мой взгляд, это очень изысканная разновидность психоделии; безусловно, современные синтетические препараты слишком мощные и грубые. Я предпочитаю более старые, более натуральные средства из грибов и листьев некоторых растений. Грибы кажутся особенно многообещающими - существует ряд образцов, способных вызывать психотропные галлюцинации.
        Сол пошевелился в глубоком сне. С трудом ворочая языком, спросил:
        - Шо читашь?
        - Ничего. Ничего, спи. У одного маленького адвоката завтра напряженный день в суде.
        Утром мистер Антробус постучался в ее дверь непосредственно перед временем душа-и-мюсли и поинтересовался, не знает ли она, что за странные дела творились минувшей ночью на заднем дворе.
        Нет, а что случилось? (Врушка! И кому ты врешь, милому мистеру А.)
        Ну, просто он слышал диковинные звуки, когда выпускал кошек. Вроде собаки лаяли. Но это неточно.
        Нигилистический ноябрьский дождь по-прежнему лил, лил, лил, лил, когда она шла по грязи к дымящемуся костру Детей Полуночи.
        - Это наркотик, верно? Ганнибал Рук создал наркотик, усиливающий миф-сознание.
        - Не усиливающий, а создающий… - начал Луноликий, и тут Лами коснулась его рукава.
        - Мы должны ей рассказать. - Те из Детей Полуночи, кто был способен выразить согласие, согласились. Вольфвер под одеялом почесала в паху. Лами придвинула свой человеческий торс к костру, застегнула молнию на кожаной байкерской куртке, под которой было неровно обрезанное вишневое трико. - Чего нет в архиве, так это сведений о том, что Ганнибалу Руку в его поисках наркотика миф-сознания требовались помощники. Пятеро. Аспирант-психолог; доктор химии; без пяти минут фармацевт; антрополог, изучающий священные наркотики индейцев Ориноко. Плюс студентка медицинского факультета.
        - Вы.
        - Это длинная и довольно неинтересная история. Исследование завершилось созданием комбинации препаратов, которые стимулировали области гиппокампа, предположительно связанные с тем, как человек воспринимает время. Конечно, Рук опробовал его на себе. Мы делали заметки, снимали видео. На записи нет ничего интересного, просто бредящий старик в инвалидном кресле, однако он утверждал, что под действием наркотика был способен воспринимать миф-линии - линии человеческой психической энергии, которые благодаря поколениям верующих и суеверных легли поверх физически воспринимаемого ландшафта. Более того, он якобы создал некие протофагусы неопределенной формы. На этом завершилась официальная часть эксперимента, но он мог его повторить без посторонней помощи. Меня бы это не удивило. Вскоре его убили.
        - По-твоему, он мог сотворить своих убийц?
        - Мы думаем, его прорыв к частичному миф-сознанию оповестил фагусы о его присутствии посредством миф-линий. И Антагониста тоже. Видишь ли, он знал ее лично.
        - Она сияла, как чертов маяк, - выругался Сумокрошка с почти священным трепетом.
        - Почему его убили?
        - Потому что осознающий мифы индивид - любой миф-осознающий индивид - представляет для них угрозу. На самом деле некоторые фагусы весьма дорожат дареной псевдожизнью.
        Внезапно Энья поняла, какой вопрос она должна задать: вопрос, который вертелся у нее в голове с того самого момента, как ее впервые привели в это унылое скопление лачуг, вопрос, который, как она всегда знала, не был уместным или правильным. До этого момента.
        - Лами… почему вы такие, какие есть?
        Пальчики испустила громкий судорожный вздох из трахеотомической раны.
        Еще до того, как Лами заговорила, Энья поняла, что она скажет.
        - Мы приняли шехину.
        - Зачем?
        - После убийства Рука мы попытались сами исцелить раны, нанесенные Антагонистом.
        - И вы прорвались в Мигмус…
        - Сильно переборщили с дозой…
        - И коснулись силы, формирующей реальность.
        - Нас затянуло. И мы были изменены в соответствии с нашими подсознательными надеждами, страхами, прихотями и фантазиями.
        - Боже милостивый.
        - Сперва мы подумали… Господи, не знаю я, о чем мы подумали: что умерли и попали в ад, вот о чем. Мы решили, что останемся такими навсегда. Мы не знали, что перемена случается только ночью. Тем не менее этого оказалось достаточно, чтобы лишить нас возможности жить в обществе; оно недоступно для того, кто днем мужчина, женщина или, боже мой, собака - а ночью тварь, какая даже в худшем кошмаре не привидится. Господи, а ведь когда-то мужчины считали меня красивой.
        Она заплакала. Луноликий привлек ее к себе. Утешил, как мог. Ее слезы стекали по изгибу его лица-полумесяца.
        - Ты знаешь, что можешь все вернуть, - сказал он. - Ты должна это понимать. У тебя есть сила, формирующая реальность. Ты обладаешь способностью исцелять и восстанавливать гармонию. Ты можешь нас изменить.
        - Я бы с радостью. По-твоему, я бы не сделала этого прямо сейчас, если бы знала как?
        Пальчики протянула Энье что-то на ладони левой руки: маленький прозрачный пластиковый пакетик. Содержимое выглядело как годовой запас обрезков ногтей с пальцев ног и обесцвеченных лобковых волос.
        - Шехина, - выдохнула она через дыру в горле.
        Шехина: сияющее Присутствие Бога.
        - Нет, я не могу. А если я… если…
        - Ты должна. Твой дар - не самый великий. Он скудный, и его надо настроить, усилить, выдрессировать, - сказал Сумокрошка.
        Она выбежала из картонного убежища под затяжной серый ноябрьский дождь, прочь от железнодорожного виадука и тяжелых товарняков, с грохотом переходящих с пути на путь. Пластиковый пакетик остался там, где она его уронила, - на картонном полу, изъеденном тараканами.
        Она нашла мистера Антробуса на лестнице. Он плакал. Когда она спросила, в чем дело, он начал бормотать сквозь рыдания. Он никогда не стыдился своих слез, этот мистер Антробус. Один из его котов не вернулся домой с остальными, когда он ударил вилкой о край банки с кошачьим кормом. Неслыханно. Что-то было не так. Он вышел посмотреть, подзывая «Тигра, Тигра, иди сюда, кис-кис-кис» и звеня его любимой маленькой погремушкой. Он обнаружил труп кота перед домом миссис Бленнерхассет, у гаража номер три.
        - Это была жуть, жуть, жуть, - повторял он. - Его разорвали и разодрали на части. Как будто кто-то пытался его сожрать. Мой бедный Тигра. Что за тварь могла сотворить подобное с несчастным малышом?
        Энья предпочла не отвечать.
        Омри скажет вам, что лайкра - ткань десятилетия. Омри носит черные эластичные комбинезоны с ботинками и до нелепости короткие стеганые куртки-бомберы. Омри выглядит как воплощение радостей тоталитаризма.
        Омри работает диспетчером в велосипедной службе доставки. Омри скажет вам, что велосипедный курьер - это уличный герой десятилетия, ибо он вечно в эпицентре ядерного взрыва. Джимми Дин [144 - Американский актер Джеймс Байрон Дин (1931 - 1955) - олицетворение бунтарства и противостояния социальной несправедливости. Любил скорость, принимал участие в гонках и погиб в автомобильной аварии. Также упоминание имени «Джимми» (не Джеймс) может означать отсылку к хиту 1989 года «Jimmy Dean» в исполнении шведской группы Troll.] в велосипедных шортах с замшевыми накладками. Жизнь на полосе для общественного транспорта - пошевеливайся, не то окажешься под колесами анонимной немецкой машины с каталитическим конвертером. Омри угодила бы в реанимацию, проехав на велосипеде больше двух кварталов.
        Омри настаивает, чтобы люди называли ее Ом. Омри скажет вам, что это важно в новом десятилетии, которое станет эпохой трансцендентности, мира и всеобщей доброты ко всем живым существам. Настоящее имя Омри - Анна-Мари. Она родом из северных земель, где из-за местного говора «доброе утро» может прозвучать как объявление войны. Это единственное место за пределами Китая, где можно вести разговор при помощи односложных слов. Люди все равно называют ее Омри.
        Омри торгует органическими, холистическими, натуропатическими соединениями. Она вам скажет, что вся ее продукция гарантированно на сто процентов натуральная и органическая, без синтетики, без добавок, без красителей, без консервантов, без сахара, без натрия, с высоким содержанием клетчатки и низким содержанием холестерина, полностью биоразлагаемая. Омри - толкач. Продавец. Разносчик. Дилер. Омри делает это ради денег. Омри специализируется на необычных грибах и сногсшибательных приходах. Кое-что из сморщенных, как мошонка, предметов в ее аптекарском сундуке выглядит так нелепо, что полицейские даже не понимают, как таким можно ширнуться.
        Омри - поставщик Эньи. Энья узнала про Омри от Детей Полуночи. Вероятно, Омри единственная, кто их видел в дневном облике. А может, и нет. Омри принимает заказы через офисный факс. Для поставщика органических, холистических, натуропатических соединений Омри удивительный технофил. Энья так и ждет известия, что продавец принимает все основные кредитные карты. Она набирает цифробуквенный номер 0800-КУРЬЕР и с удивлением слышит «Краткую поездку в быстрой машине» [145 - «Краткая поездка в быстрой машине» (Short Ride in a Fast Machine, 1986) - оркестровая пьеса американского композитора Джона Кулиджа Адамса.] в качестве фоновой музыки; какая приятная неожиданность, ведь обычно Омри предпочитает диджейские биты и скретчи.
        - По сто граммов того и другого, лады, - говорит Омри, и ее северный акцент незатейлив, как лопата. - Нужен денек, чтобы собрать столько. Этот товар трудно достать. Слушай, а для чего оно вообще, а?
        - Ты все равно мне не поверишь, дорогой мой лоскуток лайкры.
        Оборудованная в ванной подпольная фабрика шехины стала куда совершеннее, чем когда-то («когда-то»: ей с трудом верится, что после похорон бабушки прошло чуть больше года). Мацерация в техническом спирте; сушка на шелковых поддонах в вентиляционном шкафу; потом смешать с толченым мелом и связующим веществом до состояния пасты и скатать в красивые таблеточки на деревянном аптекарском приспособлении, обнаруженном на субботнем блошином рынке на набережной. Если поместить в банку с надписью «Витамин С», никто ничего не заподозрит.
        Омри скажет вам, что придает большое значение гармоничным и взаимовыгодным отношениям с клиентами. Омри доставляет вовремя, каждый раз точно в соответствии с заказом. Примерно через день мистер Антробус стучится в дверь Эньи с маленьким мягким пакетом, который он в ее отсутствие принял от панковатого, но симпатичного велосипедного курьера. А еще с букетом цветов от молодого человека Эньи. Он надеется, что у нее все в порядке. Не хотела бы она обсудить это как-нибудь за чаем с пышками? Энья понимает, что да, хотела бы. Она бы с удовольствием излила все тайны, как поток помоев, на потертый узорчатый ковер мистера Антробуса, под греческими закатами и бдительными взглядами его кошек; она хотела бы, чтобы половина бремени боли и неуверенности легла на чужие плечи; но вместо этого она ставит цветы в вазу и высыпает два стограммовых пакетика с непонятными грибами в стеклянный стакан со спиртом, разогреваться в микроволновке на малой мощности в течение получаса или около того.
        Ей понадобится шехина, очень, очень много шехины, если она хочет при помощи своего миф-сознания выследить врагов через изгибы и переплетения миф-линий.
        Плохая стратегия - позволять врагу водить себя за нос. В этом смысле имеется термин «прижимать голову врага к подушке» - то есть не разрешать ему поднять головы. Подавить действия, которые могли бы принести врагу пользу, и допустить только бесполезные. Таков путь стратегии.
        Дух врага процветает или ослабевает? Наблюдай за его состоянием и таким образом занимай выгодную позицию. Вот что значит «чувствовать момент». Как только узнаешь его ритм и побуждения, сможешь атаковать неожиданно.
        Все разваливается, если нарушается ритм.
        Подумай о грабителе, запертом в доме. Мир видит в нем укрепившегося врага, но мы оцениваем ситуацию так, словно сами стали врагом. Тот, кто заперт внутри, - фазан. Тот, кто входит, чтобы его арестовать, - ястреб.
        Ты должна это оценить.
        Обдумай как следует.
        Изучи хорошенько.
        Исследуй глубоко.
        Тренируйся усердно.
        Вкладывай душу в занятия.
        Когда дух не затуманен, когда рассеивается марево замешательства, возникает истинная пустота.
        Нихон-ме.
        Санбон-ме.
        Ёнхон-ме.
        Гохон-ме.
        Роппон-ме.
        Нанахон-ме.
        Нихон-ме. Санбон-ме. Ёнхон-ме. Гохон-ме. Роппон-ме. Нанахон-ме.
        Нихон-ме. Санбон-ме. Ёнхон-ме. Гохон-ме. Роппон-ме. Нанахон-ме.
        Мечи сверкают, порхая. Она одета для ночной вылазки. Шехина звучит внутри, словно гимн. Согласно правилам камаэ, тело и дух приближаются к единству, к пустоте. Она под кайфом, как никогда раньше, голова идет кругом. Ей дает энергию двигатель внутреннего сгорания души.
        Нихонмесанбонме…
        Звонит телефон.
        Поющие серебристые клинки замирают в танце.
        Дзынь-дзынь. Дзынь-дзынь, дзынь-дзынь; дзынь-дзынь, дзынь-дзынь, дзынь-дзынь; дзынь-дзынь, дзынь-дзынь, дзынь-дзынь…
        - Да.
        Это он. Хочет знать, что происходит с ней, с ним, можно ли встретиться, он хочет встретиться, ему надо встретиться, он должен понять, что ему делать, что ей делать. Пройдет секунда, и он это скажет. Заговорит о том, «на чем он стоит».
        - Не сейчас, Сол.
        - Энья… Энья…
        - Нет.
        Отбой.
        В заброшенном старом складском здании, где всюду слышится звон капающей воды, она переходит с этажа на этаж, влекомая осознанием того факта, что все двери, кроме нужных ей, заперты.
        Он ее ждет.
        Он говорит, что ждал ее давным-давно.
        Очень пожилой мужчина сидит, положив руки на бедра, на потрепанном вращающемся стуле. Виниловая обивка треснула; изнутри торчат куски поролона. Он одет в грязный свитер с аранскими узорами, серые слаксы и сандалии с пряжками. Его лицо и руки сильно изъедены. Он носит круглые очки в проволочной оправе, как Сэмюэл Беккет [146 - Сэмюэл Баркли Беккет (1906 - 1989) - писатель ирландского происхождения, один из основоположников театра абсурда, автор известной пьесы «В ожидании Годо».]. Комнату освещают десятки телевизионных экранов. Телевизоры занимают пространство от стены до стены, от пола до потолка - штабелями в восемь, девять, десять штук, - они всевозможных стилей, от старых черно-белых в корпусах из шпона, имитирующего красное дерево, с обтянутыми тканью динамиками, до плоских экранов в стиле блэк-тек с многоканальной стереосистемой. Телевизоры, десятки телевизоров; сотни изображений - и все, как понимает Энья, разные. В основном пустые улицы, ослепительные сверхновые фонарей, лужи неона и галогена, красные кометные следы габаритных огней. Панки, безумствующие на опустевшей станции
поезда-экспресса; грузовики, убирающие улицы, приросли к сточным канавам через пульсирующие пуповины; ночные пассажиры, измученные задержкой рейса, склонились над чемоданами в зоне вылета; женщины-иммигрантки катаются на вибрирующих полировальных машинах по мраморным залам промышленных штаб-квартир; кто-то сторожит ночных сторожей; патрульные машины; официантки в круглосуточных кафе; персонал пиццерий и бургерных заканчивает уборку после очередного вечера неблагодарного труда; пьяницы в подъездах; ремонтные бригады дорожных рабочих; таксисты; уличные музыканты. Последние привлекают ее внимание. Парень с электрогитарой и гимнастка-панкушка в драном трико - любовники; полицейские, воры.[147 - Возможно, отсылка к песне ямайского певца Джуниора Марвина «Police and Thieves» (1976) или кавер-версии на нее от британской панк-рок-группы The Clash (1977).]
        Очень пожилой мужчина на ветхом стуле машинистки замечает, что Энья смотрит.
        - Я бы на твоем месте не тратил время зря. Поглядишь на это столько времени, сколько я, и поймешь, что нет ничего нового под солнцем. Каждое шоу - повтор. Мы обречены разыгрывать одни и те же тривиальные мыльные оперы, одни и те же потертые, банальные клише, и старые сюжетные механизмы всегда тарахтят одинаково. Ты себе не представляешь, как я буду рад увидеть финальные титры и маленькую белую точку, исчезающую в середине экрана. Ну же, подойди ближе, тебе абсолютно нечего меня бояться. Я не актер в этой драме, я зритель на галерке. Аргус Стоглазый.
        Он отворачивается от нее к своим мерцающим телеэкранам.
        - Думаю, прошло лет двадцать - судя по смене времен года - с тех пор, как я сюда пришел, в эту комнату с телевизорами. О, тогда их было меньше, технология еще не развилась до такой сложности. У меня никаких воспоминаний о другом месте, другой жизни, кроме этой, состоящей из смотрения в экран. Я быстро сделал вывод, что я не такой, как те, кого вижу, - а эти телевизоры на самом деле необычные. До сего дня так и не понял, что их питает или откуда они берутся; да, иногда появляются новые, теперь я это предчувствую - если повернуться спиной (и только в том случае, если повернуться спиной), у меня покалывает вдоль линии роста волос, и я понимаю, что вот-вот увижу новый экземпляр в коллекции. Стоит заметить, модели постоянно обновляются. Вон тот… - он тыкает пальцем, но Энья не видит разницы между синевато светящимися экранами. - С картинкой высокой четкости. Технология только сейчас становится доступной. Но выключателей нет. Ни на одном из них. Другим из моих ранних осознаний было то, что канал, который я смотрю, - это сам город, а телешоу - реальная жизнь. В каком-то смысле я, старик Аргус, воплощение
городской памяти. Я свидетель всего, что с ним происходило. Ты, должно быть, слышала солипсистскую загадку о дереве, падающем в лесу. Производит ли оно какой-нибудь шум, если рядом нет свидетелей? Старая головоломка Беркли [148 - Джордж Беркли (1685 - 1753) - священник и философ, основоположник теории субъективного идеализма. Отрицал существование материи и утверждал, что объекты так называемой физической реальности являются идеями, воспринимаемыми разумом, а потому без восприятия существовать не могут.]: если вещь не воспринимается разумом, существует ли она? Мне нравится думать, что, если бы не мой постоянный статус наблюдателя и очевидца, город забыл бы о самом себе и растворился в небытии, ибо наверняка был момент - пусть даже очень краткий, ничтожная доля от доли секунды, - когда в этом бурлящем человеческом котле бодрствовал лишь я один. Ты вольна счесть это признаком тщеславия; а может, когда я вернусь в то состояние, из которого пришел, однажды темной ночью город действительно забудет о самом себе и растворится, как забытый сон. О, у меня нет иллюзий относительно себя самого - человека,
который не спит, не ест, не испражняется, не устает, не реагирует на сексуальные соблазны; человека, который ни разу - по крайней мере за последние двадцать лет - не вышел за пределы этого самого здания, потому что его охватывает парализующий страх, не дающий покинуть это кресло больше чем на пару минут кряду. Разве может этот человек быть чем-то иным, нежели чьей-то мечтой, чьим-то кошмаром?
        И да, я наблюдал за тобой на своих телеэкранах. Я видел, что ты сделала, и я знал, что однажды ты придешь. Из-за того, кто я, из-за того, что у тебя есть вопросы, на которые только я могу ответить. Я Аргус Стоглазый Телевизионный. Надо признаться, по последним подсчетам, которые были давненько, глаз оказалось даже больше сотни. Считаешь, я должен был увидеть, кто убил доктора Рука, кто уничтожил Детей Полуночи? Я бы помог тебе, будь это в моих силах, но даже с моей более чем сотней глаз, переключающих каналы каждые две секунды, потребуется больше года, чтобы заглянуть в каждую душу в этом городе. Вот сколько всего проходит сквозь меня. Не могу предоставить тебе никаких улик, могу лишь дать совет и уповать на то, что ты продолжишь поиски сама. Важно не место, куда ты держишь путь, а то, как именно ты туда придешь.
        Очень пожилой мужчина снова поворачивается лицом к Энье. От света телеэкранов морщины на его лице кажутся неимоверно глубокими.
        - Пойми, что реально: твои мечи, твой наладонник, твой наркотик? Не думай, что я о них ничего не знаю. Я же видел, как ты странствуешь по ночному городу. Они не более реальны или необходимы, чем я. Они символы. Твоя война - война символьных систем, битва между призраками, духами, мифологиями, одновременно самыми реальными и самыми нереальными из всей совокупности сущностей. Какой бы силой они ни обладали, она исходит от тебя - от твоей собственной силы, твоей способности пересекать мембрану Земли/Мигмуса и формировать его субстанцию согласно твоей личной мифологии, твоим надеждам, желаниям и страхам. Вот почему Путь, которым ты идешь, важнее места, куда ты прибудешь, поскольку, пока ты в пути, есть надежда на перемены, на рост; добраться до конца означает войти в неизменность и стазис.
        Я даю тебе советы, ибо в этом мире есть мои сородичи, которые осознают свою природу и стремятся вернуться в Мигмус, но есть и те, кому эта жизнь досталась дорогой ценой, и они не сдадутся без боя.
        Только потому, что я старик, у которого нет ни защиты, ни стратегии, который вследствие этого ничего не может сделать, кроме как приветствовать тебя, не воображай, что мы все будем одинаково беспомощны. Мы знаем друг друга - разве можем не знать? - ибо мы все вылеплены из одной глины. Прямо сейчас они уже про тебя знают и готовятся к встрече. Я скажу тебе вот что: остерегайся Повелителей Врат.
        Все сказано. Итак, я тебя предупредил. А теперь, будь добра, избавь меня от этого бессильного существования наблюдателя и верни в мои родные края.
        Он сидит ровно в своем кресле, положив ладони на серые фланелевые штанины, держа ноги в сандалиях на полу. Шея прямая, выражение лица - возвышенное; он похож на святого, на дерево, противостоящее сильному ветру, или на нечто другое, пребывающее сугубо в настоящем моменте. Она читала, что в Средние века женщин казнили вот так, сидящими на стуле.
        - Я!
        Меньший киай. Тюдан-но камаэ, средняя стойка, кульминацией которой является «мэн», удар в шею - идеальный удар, самый сложный из всех, которые пришлось освоить.
        Впервые она понимает, что значит относиться к врагу как к почетному гостю.
        Экраны телевизоров, выстроившихся стеной, захлестывает снежная буря помех.
        Даже Джейпи интересуется, не носила ли она тот же самый наряд вчера. Люди в QHPSL замечают подобные вещи.
        Он рассматривает прозрачную пластиковую бутылочку на своем столе с подозрением, которое обычно приберегает для депеш в коричневых конвертах, присланных из государственных органов.
        - Это довольно просто, - говорит Святоша Федра, с изящным и благосклонным видом раздавая прозрачные пластиковые бутылочки с плотно прилегающими, завинчивающимися крышечками всем обитателям Стеклянного Зверинца, коих она редко удостаивает своим присутствием. - Заполни пустоту.
        - Что? Прямо тут, не сходя с места? - Джейпи складывается пополам в гротескном приступе смеха. Энья, потрепанная, сонная и ощущающая легкую тошноту, откидывается на спинку стула и начинает катать пластиковую бутылочку по столу ногами в чулках - самомассаж стоп.
        - Усекла суть, Макколл?
        - Макколл суть усекла.
        - Федра, дорогуша, нынче утром слова тебя не слушаются. Одно из двух «п»: парень или ПМС.
        - Ну да, мать твою: ПМС - это же период мужских страданий.
        - Эге-ге, ну ты даешь, красотка.
        - Зассал, Кинселла?
        - А это отличная идея.
        Святоша Федра продолжает путь. Джейпи возвращается, подносит бутылочку к свету.
        - «Шато Мутон Кинселла»; непритязательное винцо, но есть в нем что-то дерзкое, и я уверен, оно вас очарует. Если бы я знал, что на сегодняшнее утро у нас такие планы, не стал бы пробовать крем-суп из спаржи. - Джуди-Энджел из транспортного отдела проходит мимо с маленькой пластиковой бутылкой в руке. - О, Джуди-Энджел, - поет Джейпи, - а ты в курсе, что, если выпить стакан своей мочи - не чужой, заметь, - цвет лица станет как у младенца?
        Она беззвучно посылает его на три буквы. Он поворачивается на стуле и в направлении открытой двери офиса поет в стиле ду-воп 50-х:
        Джуди-Энджел, я люблю тебя, разве ты не видишь?
        Джуди-Энджел, пусть даже от тебя попахивает мочой.
        Это все твоя кожа, мягкая и прелестная,
        и я так сильно хочу ее целовать.
        Она такая гладкая, потому что каждое утро
        ты выпиваешь стакан мочи.
        Джуди-Энджел, дуби ду-ва, Джуди-Энджел,
        дам-дам-дам-дам…
        Нечто вроде ресторанной тележки с телескопическими стальными усиками с тихим завыванием катится через Стеклянный Зверинец.
        - Может, чашечку ромашкового чая? - интересуется Джейпи.
        - А что случилось с миссис О’Вералл?
        - С ней случилась Святоша Федра. Передовое достижение в области автоматизации офиса и все такое прочее.
        - Бедная миссис О’Вералл.
        - Бедные мы все, и в особенности ты, Энья Макколл.
        - Почему? - спрашивает Энья, проворно поворачивая бутылку в вертикальное положение пальцами ног.
        - Ты же отправлялась с рюкзачком в Страну чудес, красотка? Святоша Федра пытается очистить совесть - или, сдается мне, действует по прямому указанию Скотины Оскара. QHPSL рвется встать в одну шеренгу с Нэнси Рейган, Барбарой Буш, Суперменом, Чудо-женщиной и Мэндрейком Волшебником[149 - Мэндрейк Волшебник (Mandrake the Magician) - герой одноименной серии комиксов, начатой в 1934 году.], объявив, что мы против наркотиков. Нас проверяют на дурь.
        Рождественская пора. Рубим деревья. Устанавливаем оленей, поем песни о том, как накормим весь мир, и о том, что мы желали бы Рождества каждый день [150 - Отсылка к песне «I Wish It Could Be Christmas Everyday» (1973) британской глэм-рок-группы Wizzard.] (только представьте, все эти тапочки, трусы-боксеры с веточками остролиста и духи, которые вам не нравятся; весь остаток жизни сведется к повторам «Волшебника из страны Оз» и облачкам горячего ферментированного пара, которым безмолвно пердит индейка); мечтаем о «Белом Рождестве», чтобы «мчаться на саночках сквозь снег» и «каштаны жарились в костре, а Дед Мороз щипал за нос» [151 - Цитаты из классических песен на рождественскую тематику: «White Christmas», «Jingle Bells» и «The Christmas Song».]. (Тут вообще довольно зелено, в прошлом году снега не было и в этом, скорее всего, не будет. Самая теплая зима в истории. Это как-то связано с глобальным потеплением.) Откармливаем кредитки. Оглушаем индеек электрошокерами на пятьсот вольт, а потом гильотинируем автоматическими ножницами; вытаскиваем напичканные алкоголем трупы из дымящихся разбитых
хетчбэков; январские распродажи начинаются в канун Рождества; рождественские елки наряжены с конца ноября; рождественская фоновая музыка в гипермаркетах звучит с конца октября; Санта-Клаус заселяется в свой заколдованный ледяной грот в каждом пригородном торговом центре в конце сентября; и кто-то написал письмо в газету, утверждая, что видел первую рождественскую открытку в магазине в конце августа.
        Энья получила подарок от Сола. Подперев голову руками, он лежал на подушке и наблюдал, как она стоит на коленях на краю его кровати, в майке с надписью «Спасите тропические леса» и трусиках размером с почтовую марку, приклеенную к резинке, вертит подарок так и этак, ощупывает, слушает, как внутри что-то грохочет, дребезжит и издает мелодичные звуки, трется о него щекой, трогает языком, облизывает упаковку, горький скотч, охает и ахает, а потом с детским ликованием, которое Сол находил необычайно эротичным, срывает бумагу, открывает коробку и вытаскивает прозрачную пузырчатую пленку.
        - Это электронный персональный органайзер. Вроде портативного компьютера. Адресная и телефонная книга, календарь, дневник, планировщик, встречи, заметки, личная информация, часы, будильник, энциклопедия, карманный калькулятор и расчет курса валют. К нему прилагаются дополнительные пакеты информации на дисках, и есть двадцатиконтактный разъем для подключения к персональной ЭВМ или мэйнфрейму, а также переходник, позволяющий перекидывать номера из памяти прямо в телефон. Есть даже дополнение-принтер…
        Она уже лежала на спине, держа органайзер над лицом, и нажимала кнопки.
        - Да, кстати, вот твой подарок.
        Пока он разрывал оберточную бумагу с репродукцией Хокусая и расхаживал перед зеркалом в гардеробной, любуясь собой в японской юкате из настоящего шелка, ее пальцы перебирали кнопки.
        - Сол, взгляни-ка.
        Она показала ему экран: «С Рождеством, Сол», гласили черные буквы на сером фоне, похожие на шеренгу фашистов. Где-то рядом в новостях по радио сообщили, что район поиска обломков трансатлантического авиалайнера, потерпевшего крушение за четыре дня до Рождества, расширен до круга диаметром пятьдесят миль в Южно-Шотландской возвышенности.[152 - Взрыв Boeing 747 над Локерби, случившийся 21 декабря 1988 года.]

2
        Краткое содержание предпоследнего Рождества десятилетия на Эсперанса-стрит. Дети получают скейтборды и куртки со звездами австралийского сериала на спине. Папы получают видеокамеры или, если повезет, спутниковые тарелки. Мамы получают сладости, всякую пахучую дрянь и нижнее белье, надеть которое до конца жизни не осмелятся.
        Наслаждаясь своей единственной ночью в одиночестве, вдали от «куба либре»-лимбо вечеринок с рекламщиками, вечеринок с юристами, вечеринок с учениками додзё, вечеринок с друзьями, вечеринок с друзьями друзей, предшествующих грандиозной новогодней вакханалии, Энья сидела босиком, свернувшись калачиком на диване, и, наполовину загипнотизированная мягким мерцанием рождественской гирлянды, слушала «Мадам Баттерфляй».
        Раздался стук в дверь, быстрый и жесткий, словно выстрел из мушкета: кто-то посягнул на ее драгоценное уединение.
        Пусть себе стучат. Она не ждала гостей, и, кто бы ни заявился, она не желала его видеть.
        Стук повторился.
        И еще раз.
        Энья сдалась на пятом раунде.
        Ее мама всегда предупреждала, что таким людям дверь открывать нельзя. Двое мужчин за сорок, непритязательной внешности; как будто из бухгалтерии или отдела по продажам унылых, хотя и важных запчастей. В одинаковых черных пиджаках на пару размеров меньше нужного, поверх белых водолазок. Для полноты образа подмастерьев агентов А.Н.К.Л. им оставалось лишь вынуть из карманов ручки и прошептать «Откройте канал D» [153 - «Агенты А.Н.К.Л.» (The Man from U.N.C.L.E.) - американский телесериал 1960-х об агентах вымышленной секретной службы. Ручка в кармане одного из главных героев на самом деле была замаскированным переговорным устройством, которое он мог использовать, произнеся указанную кодовую фразу.]. Один из них прижимал к груди небольшой портфель. Они выглядели неловкими и неуклюжими, словно новоиспеченные иеговисты, впервые отправившиеся обивать пороги.
        - Мисс Макколл? Мы из компании «Дальневосточная электронная техника». Мы полагаем, вы недавно стали владелицей персонального органайзера «Сони Нихон Хакудати 19»?
        Они заглянули через порог в ее квартиру. Вручили визитку. Энья всмотрелась в смазанный черный текст.
        - Мы получили ряд жалоб от владельцев персональных органайзеров «Сони Нихон Хакудати 19» на определенные неисправности, и компания решила отозвать последнюю партию. Если можно, не могли бы мы посмотреть ваш персональный органайзер «Сони Нихон Хакудати 19»?
        - О каких проблемах речь?
        - Хм, то да се… досадные мелкие недочеты.
        - С моим органайзером все в порядке.
        - Проблемы, как правило, появляются через некоторое время. В компании «Дальневосточная электронная техника» сочли, что проще отозвать всю партию.
        Второй мужчина, мистер Типа Бухгалтер, возился с латунными защелками своего новенького портфеля, как будто видел их впервые в жизни. Мистер Неинтересные, но Важные Запчасти продолжил:
        - Ну так где же ваш персональный органайзер «Сони Нихон Хакудати 19».
        - Сейчас принесу, но я правда не думаю, что…
        - Не могли бы мы, э-э, зайти? На пару минут? Нам надо бы провести кое-какие тесты.
        - Как пожелаете.
        Это было последнее, чего ей хотелось. Внутри оба беспомощно застыли, очевидно, сбитые с толку географией ее квартиры.
        - Присядете? Присесть не хотите?
        - О нет, спасибо, мы лучше постоим.
        Мистер Типа Бухгалтер наконец-то открыл портфель. Когда Энья пошла в спальню за органайзером, она заметила, как сильно он не хотел, чтобы она увидела, что внутри. Мистер Неинтересные, но Важные Запчасти взял персональный органайзер «Сони Нихон Хакудати 19» и без комментариев передал напарнику, который поставил портфель на ковер у двери и опустился перед ним на колени. Мистер Неинтересные, но Важные Запчасти старательно держался между Эньей и напарником. Разноцветные блики озарили лицо коленопреклоненного мистера Типа Бухгалтера. Он закрыл портфель, испытав некоторые трудности с защелками, и встал.
        - Э-э… мой органайзер?
        - Ой. Простите. Один из неисправных экземпляров. Ошибки быть не может, если знаешь, на что смотреть. «Дальневосточная электроника» предоставит вам замену, как только прибудет новая партия.
        - В нем информация и всякое такое. Личные данные.
        - Я сожалею, но «Дальневосточная электроника» предоставит вам замену, как только прибудет новая партия…
        Они попятились к двери, кланяясь, мешая друг другу. Мистер Типа Бухгалтер за все время не произнес ни единого слова. Мистер Неинтересные, но Важные Запчасти был похож, как внезапно поняла Энья, на бездарного актера, который толком не выучил реплики.
        Естественно, набрав цифры со смазанной визитки, она услышала белый шум: такого номера не существовало. Естественно, ни в одном справочном бюро не знали про компанию «Дальневосточная электроника». Конечно, магазин, продавший Солу персональный органайзер «Сони Нихон Хакудати 19», не числил среди поставщиков компанию «Дальневосточная электроника» и вообще про такую не слышал.
        - Как по мне, тебя обманом лишили персонального органайзера «Сони Нихон Хакудати 19», - сказал Джейпи, отнюдь не слегка потрепанный после пяти ночных гуль-траля-лянок подряд.
        - По-моему, это классический феномен Людей в черном, - сказала чикуля в черной сетчатой пачке, которая почти весь вечер пыталась вовлечь Джейпи в похотливую интрижку. Сол был где-то в другом месте, невинный агнец среди танцующих и пьющих, курящих, нюхающих и трахающихся; Энья обнаружила вросший коготь легкой ревности, а ведь раньше она считала себя в этом смысле неуязвимой. Она не знала и никто не знал, под чьим крылышком происходило это бордальеро под занавес года, но вокруг было полным-полно знакомых по прочим пьянкам лиц, щедро разбавленных чикулями-дебютантками.
        - Люди в черном? Агенты британской секретной службы, угнавшие русский истребитель? - спросил Джейпи.
        Черная Сетчатая Пачка, обнажавшая длиннейшие ноги до самой, ну, вы понимаете, да, понимаете, издала смешок, похожий на скрежет автокатастрофы.
        - Нет-нет-нет. Люди в черном. M.I.B. Классические контакты с эн-эл-о. Кто-то видит эн-эл-о, а потом появляются эти забавные человечки, то ли из Министерства по делам авиации, то ли еще откуда-то, и задают такие… очень странные вопросы. Они всегда ходят парами и обычно либо одеты в черное, либо водят черное авто, либо носят черные портфели или что-то в этом духе. Ведут себя так, словно толком не понимают, что делают, растерянные такие, как статисты с улицы, которых попросили сыграть эпизодические роли в фильме. Все как по учебнику. Твоя парочка - просто образцовые «люди в черном», ну да, из учебника. Ты случайно не видела эн-эл-о на днях?
        - Тех, про которые написано в твоем учебнике, - нет.
        - Ты имеешь в виду летающие тарелки и так далее? - спросил Джейпи, которому не очень-то хотелось затевать похотливую интригу с Черной Сетчатой Пачкой, хоть у нее были ножки и прочее. - Атлантида и энергетические кристаллы, внетелесные переживания и контактеры с духами, которые принимают все виды кредиток и заявляют, будто общаются с сущностями возрастом в тридцать тысяч лет? Интересно, какие бесценные жемчужины мудрости можно получить от тридцатитысячелетнего существа, если перекрестить его ладонь пластиковой картой? «Опасайся саблезубых тигров и не ешь растения с синими цветочками, если не хочешь неделю мучиться от поноса»?
        - Блин, чувак, ты какой-то странный…
        Чикуля умчалась прочь, негодующе шелестя сетчатой юбкой, и провела остаток года в компании мужчины, утверждавшего, что имел плотские сношения с одной из сестер Пойнтер [154 - «Сестры Пойнтер» (The Pointer Sisters) - американский женский вокальный ансамбль, популярный в 1970 - 1980-х. На момент развития событий в «Шехине» состоял из трех сестер - Аниты, Джун и Рут Пойнтер.].
        - Она хотела сказать, что про тебя в ее учебнике нет ни строчки? - спросила Энья, а в это время старый год закончился и наступил новый.
        То, что уфология и все сопутствующие ей суеверия сделались аспектом миф-сознания, ее не удивило. Куда сильнее беспокоил тот факт, что два предположительных фагуса нашли ее, проникли в дом и забрали принадлежащий ей предмет.
        Утром, вместе с выпиской из компании по выпуску кредитных карт, Энья обнаружила пакет из коричневой бумаги, благодаря скрупулезной джутовой обвязке выглядевший весьма соблазнительно - увы, на такие выкрутасы нынче ни у кого нет времени. Внутри была зеленая картонная коробка, а в ней - персональный органайзер «Сони Нихон Хакудати 19» с открыткой. Текст был написан крупным, размашистым детским почерком.
        «Дальневосточная электроника» поздравляет вас с Новым годом и желает всяческих успехов с вашим новым персональным органайзером „Сони Нихон Хакудати 19“».
        Энья не знала, включить ли органайзер или стукнуть по нему молотком.
        Она достала молоток из-под кухонной раковины.
        И включила.
        На жидкокристаллическом дисплее замелькали слова и символы, слишком мимолетные для человеческого восприятия. Линии переплетались и перемежались, образуя муаровые узоры в стиле оп-арт. Экран очистился, затем высветились слова, серебристые на сером:
        ДЕЗИНТЕГРАТОР ЗАГРУЖЕН.
        Она начала листать инструкцию по эксплуатации, и тут экран очистился, появилось новое сообщение.
        НАЖМИТЕ 8, ЧТОБЫ ПРОДОЛЖИТЬ.
        Когда инструкции, не содержащиеся ни в одном руководстве, начали прокручиваться на экране, Энья поняла. Подобно затравочным кристаллам в перенасыщенном растворе, ее подсознательный крик о помощи, превосходящей понимание, привел к появлению «людей в черном». Сама того не осознавая, она создала и отправила обратно в нематериальность Мигмуса своих первых фагусов, которые принесли ей чудесный, могущественный дар.
        Оружие.
        Мистер Муни из конторы по реставрации антиквариата, занимавшийся обслуживанием и заточкой мечей Эньи, был в ужасе от того, что эта маленькая черноволосая женщина с землистым лицом хотела, чтобы он сделал с клинком Мурасамы. Но он это сделал. Настойчивость маленькой черноволосой женщины с землистым лицом не оставила ему выбора.
        Той ночью она наблюдала, как серебряные иероглифы дезинтегратора роем вылетают из хабаки и сливаются с клинком. Она взмахнула катаной и отработала пять основных стоек одну за другой. Меч пел для нее, и это была новая песня, которую никто другой не слышал.
        Два самурая с обнаженными мечами стоят на склоне холма. Идет проливной дождь. Они промокли насквозь. Но ни тот ни другой даже не шелохнутся. Они стоят с рассвета под ливнем, не двигаясь. Они Мастера, величайшие представители Пути, и все же они стоят, промокшие до нитки, словно оцепенев, потому что пошевелиться - значит раскрыть свой дух врагу и наделить его преимуществом.
        Поэтому ни один из них до сих пор не пошевелился. И не пошевелится.
        Разве что кто-то припрятал оружие подавляющего превосходства.
        Федра слишком изысканный стратег, чтобы допустить столь грубую вещь, как победный блеск в глазах, но с того момента, как она входит в стеклянный офис, откуда с высоты открывается вид на всю прозрачную жизнь Стеклянного Зверинца, Энья знает: настал час, когда неотразимое оружие будет извлечено из ножен.
        Неотразимое оружие - тонкий лист, распечатка из матричного принтера. Столбцы, строки, таблицы, диаграммы.
        - Энья, ты не могла бы объяснить, что это значит?
        Вот так, сразу по имени. Ну что ж.
        Результаты анализа мочи. Понятия не имея, как истолковать десятичные доли и проценты, Энья знает, что там написано.
        - Отклонение на несколько пунктов, Энья.
        Шехина. Сияющее Присутствие Бога.
        - Послушайте. Давайте обойдемся без благочестивой хрени про то, что компания обязана мужественно и непоколебимо противостоять величайшей социальной угрозе века, потому что, откровенно говоря, это не слишком убедительно звучит из уст человека, который запихал в свои натруженные ноздри ВВП нескольких южноамериканских стран.
        На лице Федры расцветает неповторимая улыбка Федра-стайл.
        - Хочешь взглянуть на мой анализ? Вот он, на столе. Могу указать, где что не сходится.
        - Не сомневаюсь, он чист, как колумбийский снег, Федра.
        А если с холма, на котором стоит один из самураев, открывается вид на Хиросиму?
        Это был момент, когда в любом другом настроении и при любых других обстоятельствах Энья сделалась бы красновато-коричневой, как ее первая пара туфель: Джейпи Кинселла с его пробирающими до костей остротами. Она знала, что он хочет что-то сказать. Она бросила на него многозначительный взгляд, собирая разрозненные фрагменты своей личности в три картонные коробки. Две кружки, три точилки для карандашей (одна с Гарфилдом, одна стандартная алюминиевая, одна в виде черноклювой гагары), ручки, деловые блокноты, «ртутные лабиринты» и прочие головоломки в стиле закати-шарик-в-лунку, кубик Рубика, смазанный вазелином для сборки на скорость, набор порнографических чашечек для саке с шариками на дне, которые, оказываясь погруженными в саке, магическим образом демонстрировали пары, занятые оральным непотребством, шарик из алюминиевой фольги размером с кулак, плеер «Уолкперсон», три комплекта испорченных батареек, истекающих ядовитым оранжевым гноем, кассета с «Мейстерзингерами» [155 - «Нюрнбергские мейстерзингеры» (Die Meistersinger von Nurnberg) - опера Рихарда Вагнера, написанная в 1861 - 1867 годах.],
которую она считала потерянной навеки, томик с избранными рассказами Д. Г. Лоуренса, пара колготок, упаковки тампонов и салфеток, свечи, иконки, кусочки причудливого синего фарфора, подвесная игрушка с исчезающими видами летучих мышей всего мира, водяной пистолет, настольный органайзер, вазочки для карандашей, ассорти из шеффлеры, гипоэстеса и карликового фикуса, свизл-стик [156 - Палочка-мешалка особой формы для коктейлей с дробленым льдом.] из чистого золота, недоеденная плитка шоколада (темного), несколько картонных папок с различными бумагами, просроченная наклейка, свидетельствующая об уплате дорожного налога, грозное письмо из налоговой инспекции, уведомление из компании по кредитным картам, сообщение из «Ридерз дайджест» о том, что она, возможно, выиграла смехотворную сумму, кассета с Cosi fan tutte [157 - «Так поступают все женщины, или Школа влюбленных» (Cosi fan tutte, ossia La scuola degli amanti) - комическая опера Вольфганга Амадея Моцарта, написанная в 1789 - 1790 годах.], которую она также считала утраченной, пара туфель на высоком каблуке для особых случаев, упаковка парацетамола,
капли в нос, антигистаминное, фруктоза в таблетках, пластиковая собачья какашка, открытки с днем рождения, Рождеством, пожеланиями выздоравливать и поскорее вливаться в коллектив на новой работе.
        Она протягивает руку Джейпи. Смотреть ему в лицо не может.
        - Что ж, Джейпи, прощай. Мне было приятно с тобой познакомиться, но все однажды заканчивается. Всего хорошего.
        - Блин, Энья, она не должна была тебя увольнять…
        - Она и не уволила. Я сама ушла.
        - Прекрасный жест, Энья, благородный жест, но чем же ты теперь будешь заниматься?
        - Одному Богу ведомо, Джейпи. И больше никому. Не рекламой. Федра разнесет весть по всему городу. Кинселла, вот что я тебе скажу: если твою голову хоть однажды посещала творческая мысль, если ты хоть на минуту алкал оригинальности, свежести, креативности и гениальности, если в твоей душе имеется хоть крупица понимания сути искусства, ты тоже уволишься, потому что это место - смерть творчеству. Смерть, Джейпи. Смерть.
        Затем она гордо выходит из Стеклянного Зверинца с тремя сложенными друг на друга картонными коробками в руках, и в каждом кубикле ей вслед поворачиваются головы, а она никого не узнает.
        Автоматический шлагбаум на выезде с автостоянки QHPSL проглатывает ее карту и вознаграждает сообщением ПРОПУСК АННУЛИРОВАН.
        Она слишком зла, чтобы остаться дома, слишком зла для всего, что обычно ее успокаивает: музыки, ванны и виски, гимнастики, упражнений с мечом в додзё, прогулки в саду, беседы с мистером Антробусом. Она хочет увести свой гнев в город, водить его по улицам, как пантеру на цепи. Она хочет, чтобы люди видели ее гнев, слышали, как потрескивает воздух, когда она проходит мимо, чувствовали его жар на лице и руках.
        Она не была в кофейне в центре города со студенческих времен. Тогда это было место мечтаний, планов и идей, попыток что-то начать. Вот почему ее опять тянет к его обшитым панелями из красного дерева стенам, свистящим винтажным кофейникам из латуни и закопченным витражам. Церковь для агностиков. В кофейне яблоку негде упасть; вслед за подносами волочатся фрагменты чужих линий жизни, ненадолго переплетаясь с ее собственной. Миниатюрная, похожая на птичку дама с английским акцентом спрашивает, не возражает ли она, если дама и ее друзья разделят ее столик. Они приехали на день с севера, где живут друзья, которых она навещает. Ей очень нравится город Эньи. Она думает, это волшебное место. Она ждет друга? Энья говорит, что нет, у нее нет друзей. Яркая, похожая на птичку дама не может поверить, что у нее нет друзей. Энья говорит, что друзья - хрупкие вещи, они существуют как иллюзорные порождения атмосферы, обстановки и освещения; та-дам! - она щелкает пальцами. - И того, кого ты считала своим лучшим другом, нет как нет.
        В небе не одна звезда, а много, говорит похожая на птичку дама и улыбается, как будто они с Эньей - две участницы сногсшибательного и дерзкого заговора.
        Ей очень хочется ему позвонить. Она почти готова. Но потом мысль о его голосе заставляет ее вспомнить о том, без чего жизнь была бы легче: о его потребностях, слабостях, привязанностях, поводах для раздражения и увиливания. Вместо этого она идет стричься. Оставляет один дюйм, прочее долой. Переворачивает квартиру вверх тормашками, выискивая вещи, предназначенные для офисной жизни, запихивает в пластиковые мешки для мусора и отвозит в ближайший благотворительный магазин. Разрыв должен быть полным. Бескомпромиссным. Остается последний шаг.
        Какое смятение отражается на лице Сола, когда он открывает ей дверь. Какое смятение воцаряется в ее душе, когда дверь открывается; она, невзирая на все, без чего легче жить, стоит здесь, в его изысканно оформленной неогеоргианской гостиной, и ранний утренний дождь капает с ее одежды на майоликовую плитку на полу.
        - Господи, - говорит Сол, уставившись туда, где были волосы, в которые ему так нравилось зарываться лицом. - Что ты наделала?
        Она отвечает на все задаваемые им вопросы; он кипятится и сыплет угрозами судебного разбирательства против тех, кто мог с нею так поступить.
        - Сол, - говорит она, - не тупи. Пойми: это было мое решение.
        Подле его тела в постели - такого огромного, полного жизни и тепла, - она выскальзывает из одолженной футболки с «Тандебердами» [158 - Thunderbirds - популярный британский анимационный сериал, транслировавшийся впервые в 1965 - 1966 годах.] и прижимается, напряженно и с трепетом отчаяния, к его дремлющей массе; напряженно и с трепетом отчаяния призывает любить ее. После всего лежит, наблюдая, как крупицы тьмы появляются и исчезают на потолке (как делала уже много раз раньше), слушая в наушниках ночную радиостанцию, транслирующую альбомно-ориентированный рок. Вот и все. Можно идти дальше. Звучит старая песня, которую она любила в студенчестве. Энья шепчет в такт музыке: «И вот я ускользаю прочь» [159 - Цитата из песни «Slip Slidin’ Away» Пола Саймона, альбом Still Crazy After All These Years (1975).].
        Теперь у нее было оружие, но не было врага. Якобы защищая кошек мистера Антробуса, она патрулировала узкую дорогу позади сада с мечами в ножнах и наладонником на поясе, к вящему удивлению соседей. (Которые, конечно, ничего не сказали. Происходящее в том самом доме никого не касалось.) Нимрод, какова бы ни была его форма или стадия метаморфозы, в обозримом пространстве не появлялся. После того как местное радио сообщило о разорении ряда курятников и голубятен неопознанным, но крупным животным, Энья расширила периметр поисков, включив в них и пострадавший район. Январский воздух превращал дыхание в пар; она изучала ночь своим миф-сознанием. Ничего. Rien. Nada [160 - Ничего (фр., исп.).]. Не было даже похожей на мигрень барабанной дроби в мозгу, в которой она научилась распознавать прикосновение Мигмуса. Она возвратилась к машине, завернула мечи в старый номер «Айриш таймс» и поехала прочь по широким и узким улицам.
        Она почувствовала запах, когда запирала «Ситроен» на уединенной стоянке среди высоких мусорных баков. Когда она приблизилась, ступая мимо разбитых бутылок и разорванных пластиковых пакетов, ощущение из чисто субъективного превратилось в объективное, внешнее, осязаемое. Не тошнота от миф-осознанного контакта. Что-то другое. Более интимное. Феромон страха.
        У тьмы под кирпичной аркой изменилась форма, масса, звучание. И появился новый парфюм: запах гари. Сожженного картона и дерева. Маслянисто-черной горелой пластмассы. Обугленного мяса. Плоти.
        На границе между густой тьмой и светом, падающим с сортировочной, лежало что-то бледное. Рука.
        Она сбежала.
        Сдвоенный свет фар вспыхнул впереди, когда она ехала по изрытой колеями и поросшей травой дороге, идущей позади домов на Эсперанса-стрит. Она прищурилась, остановилась, вышла из «ситроена». Фары мигнули, погасли. Сквозь размытые послеобразы на сетчатке Энья увидела, как синий «форд»-универсал с рычанием двинулся вперед, мягко и медленно выезжая из проулка. Под его колесами хрустел обугленный мусор. Машина остановилась, номерной знак коснулся голеней Эньи. Луноликий вышел.
        - На нас напали.
        - Знаю. Я там была.
        - Зачем?!
        - Я хотела вам кое-что сказать.
        - Полагаю, это было неизбежно. И все же мы просчитались… Нас застигли врасплох. Мы ничего не могли поделать. Троим из нас удалось сбежать - тем, кто мог достаточно быстро двигаться. Я угнал машину.
        В салоне «форда» вспыхнула подсветка; спереди по-собачьи сидела Вольфвер, поджав ноги и упираясь руками в приборную панель. Сзади была Лами. Даже с откинутой спинкой переднего кресла места для змеиного тела едва хватало. Она уставилась на Энью, словно обвиняя в жутком преступлении.
        - Нимрод был не один?
        - Тот, который напал на тебя, и еще двое. И существа… - Его лицо от внезапной боли покрылось глубокими морщинами, похожими на шрамы. В желтых отблесках подсветки салона Энья увидела, что он бережет раненую левую руку. Потрепанный худи с изображением мандалы был в темных влажных пятнах.
        - Существа?
        - Твари, которых ты даже не сумеешь себе представить, - сказала Лами.
        - Что вы собираетесь делать? - Тяжесть навалилась на Энью, она впервые ощутила бремя незаслуженной ответственности и необоснованных угрызений совести, которое несомненно будет расти до сокрушительной массы, равной тяжести целого мира, пока его не удастся сбросить.
        - Уедем. Исчезнем. - Луноликий поднял глаза на невидимые холмы к югу от города. - В баке горючего на пару сотен миль. Это даст нам немало возможностей затеряться внутри страны. В сельской местности будет сложнее, но мы выкрутимся. Мне жаль, что твое обучение прервалось до того, как ты оказалась должным образом подготовлена.
        - Нам не стоило за это браться. Если бы мы не сунули нос в чужие дела, Пол, Лиана и Маркус были бы с нами, - прошипела Лами, и ее голос был голосом змеи, чья внешность и внутренняя суть наконец-то пришли в гармонию.
        Энья ощутила необходимость извиниться.
        - Ты бы предпочла, чтобы мы остались такими навсегда? - спросил Луноликий.
        - А ты бы предпочел, чтобы Пол, Лиана и Маркус были живы?
        - У нас нет на это времени. Вот, держи. - Луноликий протянул что-то Энье: прозрачный пластиковый конверт.
        - Мне это не нужно. Вот о чем я хотела рассказать. Я нашла оружие. - Энья рассказала о событиях минувшего Рождества.
        Рука осталась протянутой.
        - Нет, нужно. В этом и заключается разница между сражением с арьергардом и переходом в атаку на врага. С нею ты станешь охотницей, а не той, за кем охотятся. Мечами ты сможешь уничтожать. С этим и с миф-сознанием - исцелять. Забирай ее. Забирай!
        И все-таки Энья колебалась. Тысяча сомнений, тысяча ужасов, тысяча возможных вариантов будущего заметались в пространстве между ее рукой и ладонью Луноликого.
        - Забирай.
        Она схватила пластиковый пакетик, сунула в карман на бедре. Лучи фар качнулись и заметались, коробка передач взвыла, когда «ситроен» выехал задним ходом с узкой дороги, чтобы пропустить «форд»-универсал. На заднем стекле была наклейка с номером шоу «Давай поиграем» от радиостанции KRTP-FM. «Форд» и «ситроен» встали окно к окну.
        - Я вас когда-нибудь увижу?
        - Не пытайся. Ты слишком опасна. Лами права. Если бы мы с тобой не связались, все могло сложиться иначе. А может и нет. Все, что я могу пообещать, - надеюсь, когда-нибудь к тебе на улице подойдет незнакомец. Ты увидишь его впервые, но он поприветствует тебя как закадычную подругу, как человека, который оказал ему величайшую из возможных услуг. Не исключено, с ним будет красивая женщина. Ее ты тоже не узнаешь. И еще с ними может быть собака.
        Угнанный «форд» уехал. Отголоски ворчания его двигателя становились все тише среди домов из красного кирпича, пока не растаяли окончательно в грандиозном ночном голосе города.
        Когда на следующее утро она ехала в QHPSL, пробираясь через забитую тромбами систему городских сосудов, в новостях по радио сообщили, что социальные службы выражают обеспокоенность по поводу увеличения числа молодых людей без определенного места жительства ввиду гибели троих в результате пожара в их убежище. Полиция не исключала возможности насилия между соперничающими группами уличных жителей; хотя пожар, по-видимому, возник из-за походной газовой плиты, на телах были обнаружены проколы и порезы. Двое молодых мужчин и молодая женщина, жертвы происшествия, не были опознаны.
        Шехина. Сияющее Присутствие Бога.
        Содержимое пакетика по-прежнему выглядело как годовой запас обрезков ногтей и обесцвеченных лобковых волос. Наклейка содержала таксономию на собачьей латыни и инструкцию: 0,5 мл того, 2,5 мл сего, настаивать столько-то в таком-то количестве мл воды… Она приготовила заварку в своем японском чайнике с бамбуковой ручкой, налила чашку и дала чашке и чайнику остыть, пока сидела, уставившись на питье, испуганная больше, чем когда-либо в жизни. Снова вскипятила чайник. Вылила остывшее. Заварила свежее. Налила чашку. Пахло концентрированным лесом. У напитка был вкус электрической лампочки. Она осушила чашку одним глотком и запаниковала от бесповоротности своего безрассудства. Когда холодная паника прошла, она села в самое удобное кресло и приготовилась к тому, что должно было произойти. Кресло было неудобным; ей было неудобно. Она чувствовала, что должна сидеть в особенном месте, в особенной позе, слушать особенную музыку, одетая в особенную одежду. Она довольствовалась тем, что опустилась на колени на коврике перед стойкой с мечами.
        Сияющее Присутствие Бога не столько ошеломило ее, подобно пению труб Апокалипсиса, сколько подкралось, словно тать в ночи. Она сама не поняла, в какой момент осознала, что в?домые с детства железобетонные истины растворяются, расступаются, открывая более сокровенную реальность, спрятанную внутри, как нерожденное дитя. Так происходило каждый раз, когда она принимала шехину. Она должна была бы испугаться, когда ее руки, предплечья, бедра, торс, пол, на котором она преклонила колени, окружающие стены и крыша над головой стали нематериальными и полупрозрачными. Но в Сияющем Присутствии Бога нет страха, только благоговейный трепет и почтительная радость, и она громко ахнула от изумления, когда тайное стало явным, раскрывшись в языках пламени, и ее руки обернулись фрактальными драконами теории хаоса,[161 - Подразумевается кривая дракона (дракон Хартера, дракон Хартера - Хейтуэя) - разновидность фрактальной кривой.] тело - деревцем, наполовину в летней листве, наполовину в огне, и потоки света, переливчатого, словно масло на воде, потекли, огибая ее тело, проникая сквозь стены и пол квартиры.
        Энья подошла к окну и, выглянув наружу, узрела преображенный город. Свет. Бесконечный свет. Первозданный свет. Вскрикнув, она отвернулась; слишком много, слишком рано. Но она поняла, что увиденное не смог бы вынести никто другой, потому что это зрелище опалило бы его синапсы и впечатало ослепительную картину в расплавленное, податливое тело. Она вернулась к окну, поморщилась, ахнула, потерла увидевшие слишком много глаза, попыталась избавиться от боли. Снова посмотрела. Услышала. Ощутила.
        Снаружи, в бесконечно сложных спиралях Града предвечного, закручивающихся, повторяющихся, прячущихся внутри друг друга, таилось нечто злокачественное, какая-то тьма или несообразность, которую Энья ощутила как тошноту, тяжесть на сердце, стеснение в груди. Она узрела их суть как раковую опухоль, услышала их бормотание как голос раковой опухоли, если бы таковой у нее был; она внимала речам падших ангелов Мигмуса.
        Затем она вышла в переулки и промзоны, чтобы поохотиться на охотника. Свет рекламных щитов привел ее в провонявший спермой и жиром закуток между школой при монастыре и набитой магазинчиками улицей. Нимрод жрал мусор из разорванных пластиковых мешков. Он испуганно поднял башку. Тварь приняла облик свиньи - некоего первобытного мифического воспоминания с самого края осознанной истории человечества; обитателя духовной тундры, овеваемой дыханием древних ледников. Изогнутые бивни сверкнули костяной белизной в неоновом свете круглосуточного видеомагазина. В желтых свиных глазках засияла неприкрытая ненависть. Энья стояла спиной к неону, легко и непринужденно держа мечи, ожидая врагов «с восьми сторон света». Светодиоды горели у нее на талии.
        - Ну привет. Я вернулась.
        От взрыва она ослепла на несколько секунд. Похожие на слизняков ошметки маслянистого голубого света запрыгали, рикошетя среди красных кирпичных стен и помятых мусорных баков. В квартирах над магазинами зазвучали отчетливые, гортанные, растерянные голоса. Надо ли вызвать полицию, службу газа, электриков? Что случилось? Загорались лампы, открывались окна.
        Энья вложила мечи в ножны и сбежала через паутину улочек и проулков к ржавеющим гаражам из гофрированной стали, возле которых оставила «ситроен».
        Наверное, она не в форме. В голову не приходило, как плохо можно почувствовать себя после первого же дня езды на велосипеде. Бедра так затекли и болят, что едва хватает сил дойти до горячей, глубокой, парящей, пенящейся ванны со стаканом виски на краю. Внутренняя часть ноги по ощущениям удлинилась минимум до трех метров. Надо было прислушаться к тому парню с патлами, как же его зовут… Эллиот! Точно, надо было послушать волосатого Эллиота и купить подходящие шорты с замшевыми вставками. На ближайшие месяцев шесть с сексом можно попрощаться. Стоит лишь подумать о нем, как она вздрагивает.
        Какой бы ушлой ни была Омри, шантажировать ее оказалось проще простого. Стоило упомянуть отдел по борьбе с наркотиками - и все, перезвоню-через-пять-минут-да-есть-вакансия-курьера-если-думаешь-что-работа-по-плечу.
        А чего получше нет, Омри? Ну чтоб хоть проблеск официального лоска.
        Это велосипедная курьерская доставка, сестрица, а не «Саатчи & Саатчи» [162 - Saatchi & Saatchi - транснациональная рекламная корпорация с центральным офисом в Лондоне.]. Можешь не благодарить.
        По крайней мере, такой расклад дает деньги (чек приходит каждую пятницу - он, как Энья с изумлением обнаруживает, не сильно меньше, чем в QHPSL) и близость к источнику поставок. Теперь у нее есть время и место для пополнения запасов, перегруппировки и разработки стратегии охоты на Повелителей Врат, кем бы они ни были. Как только она добывает шорты с замшевой подкладкой и меняет старое велосипедное сиденье на сшитое по индивидуальному заказу (39,95 фунтов стерлингов в бутике «Макконвейз Сайкл», но оно того стоит), как только ноги входят в ритм и вновь обретают выносливость студенческих времен, когда она не видела ничего особенного в том, чтобы проехать двести миль за выходные, как только она выучивает основные правила выживания на полосе для общественного транспорта - например, грузовики каких компаний не возражают, чтобы курьер прокатился, уцепившись за бампер противоподкатной защиты, а какие возражают, какие полицейские выписывают штраф, если оставить свой вседорожный велосипед «пежо» с восемнадцатиступенчатой трансмиссией в зоне, где парковаться нельзя, какие компании дают чаевые, а какие
норовят вытурить тебя из вестибюля с черными виниловыми диванами и прочей мебелью из краснокнижной древесины еще до того, как ты успела войти (вряд ли стоит удивляться, что QHPSL принадлежит к последней категории), - оказывается, что работа ей по нраву. Ей нравится ощущение «здесь и сейчас». Нравится отсутствие абстракций - существует только Энья Макколл и дорожное движение, светящаяся молекула торит свой путь по системе городских сосудов. Тысяча проблем, тысяча угроз; она рискует умереть или серьезно покалечиться тысячу раз в день. Ей нравится искусство выживать благодаря смекалке. Истинная стратегия, полное погружение в настоящее, в текущий момент.
        Курьеры - приветливая пиратская банда, связанная ощущением «мы не такие, как все», этаким esprit de corps [163 - Esprit de corps - букв. «дух [внутри] тела» (фр.). Боевой дух, командный (как правило, военный) дух; дух товарищества и преданности общему делу.], как у партизан-моджахедов и экипажей космических шаттлов. Они знают, что снаружи джунгли. Они очень пестрая компания: парень с нарисованными языками пламени на раме - будущий священник; девушка с мандельбротовским узором на массивном заднем колесе - безработная актриса; мужик в трико с аккуратными шевронами трудился в Алабаме как каторжник, в цепях. Да, сэр, наркотики - за что еще нынче можно угодить на принудительные работы в цепях? Ну, еще за то, что ты черный. Есть по меньшей мере один доктор атомной физики, недовольная домохозяйка, которая как-то утром взяла и бросила мужа, детишек, всю эту богатую клетчаткой, пропитанную пивом семейную жизнь; психопат; будущий Джеймс Джойс (или нет); актеры, отцеубийцы, шуты, священники, притворщики. И Эллиот.
        Эллиот думает, что он, вероятно, единственный такой в стране мужей, которым принято давать имена в честь статуй с алебастровыми ликами. Возможно, так оно и есть. У Эллиота длинные волосы. Он не зачесывает их назад, смазав гелем, и не заплетает в косичку; просто длинные, светлые и пахнущие травяным шампунем для ежедневного использования. Эллиот всюду добирается первым, если есть куда добраться; он первый установил на свой вседорожный велосипед восемнадцатискоростную трансмиссию «Шинамо», первым обзавелся той самой новенькой майкой из Милана [164 - Вероятно, имеется в виду красно-черная майка фаната футбольного клуба «Милан», для которого сезон 1988/89 оказался необычайно удачным.], а также поясной сумкой и большими спортивными часами в резиновом корпусе и на эластичном ремешке, первым приветствовал новеньких: здрасьте, я Эллиот, вероятно, единственный Эллиот во всей стране; приветствую.
        Эллиот заметил Энью.
        Энья знает, что Эллиот ее заметил. Энья не уверена, что внимание Эллиота - то, что ей нужно. Как будто всё хорошее и плохое в Соле выстирали, погладили и разложили по полочкам; его потребности, ее секреты, его голод, ее неспособность этот самый голод утолить. Она хочет и одновременно не хочет вновь заплывать в эти воды.
        Эллиот под видом беседы выясняет, что ей нравится.
        - Музыка, - говорит она.
        - Типа, джаз? Фолк? Господи, только не четыре аранских свитера, поющих «Разгульного бродягу» [165 - «Разгульный бродяга» (Wild Rover) - английская народная песня, которую часто исполняют фолк- и рок-группы в собственных версиях. Под «четырьмя аранскими свитерами», вероятно, подразумевается ирландская группа The Clancy Brothers, популярная в 1960-х.]… Рок? Тяжелый металл?
        - Нет, - говорит она. - Музыка!
        Эллиот увлекается дизайнерскими танцами. Уличной музыкой. Musique [166 - Музыка (фр.).]. Максимум ритма, минимум мелодии. Подслушанные звуки, нарезки, сэмплы, этно-бит: барабанщики из Икомбе и воющие муэдзины. Он проживает эту музыку с вовлеченностью и непосредственностью, привлекающими Энью. Она знает, каково это - когда ты втайне одержим, когда ты горишь. Потому Эллиот и обратил на нее внимание. Когда он говорит о том, чем хочет заниматься - сочинять музыку, записывать диски, выступать в клубах и на «складских» вечеринках, - между ними как будто вспыхивает летняя молния. Энья проигрывает ему третью симфонию Чарльза Айвза на своем плеере «Уолкперсон». Она видит его сверхсосредоточенность, стремление постичь нечто, выходящее за рамки привычного опыта. Ей это нравится. Он спрашивает, можно ли одолжить кассету. На следующее утро, когда они забирают заказы у Омри, у него такой вид, будто он пережил религиозный экстаз.
        - Это… ух… просто космос. Я не слишком-то понял, как работает такая музыка, но звучит очень круто.
        Вероятно, все неспроста, думает Энья, когда воздерживается от сарказма по поводу его «ух», «космос» и «круто».
        - Осторожнее, - говорит ей Омри, когда он на своем вседорожном велосипеде с системой «Шинамо» вливается в колоссальную реку душ. - На этой заднице мои отпечатки пальцев.
        В тот вечер он приглашает Энью к себе в «гнездо». Он из тех, думает она, у кого есть «гнездо». Она поделилась с ним своей музыкой; он хочет поделиться своей. Где-то под киноафишами и стеллажами с кассетами, катушками с пленкой и клубками проводов, диктофонами и микрофонами, радиоприемниками, кассетниками и проигрывателями для компакт-дисков, графическими эквалайзерами и мини-микшерами, MIDI-клавиатурами и монохромными черно-зелеными мониторами, синтезаторами и ритм-машинами с сенсорной панелью - в общем, где-то в глубине под всем этим наверняка сохранился каркас и обстановка миленькой квартирки в мансарде. Энья высчитывает, сколько велосипедных миль приходится на метр коаксиального кабеля.
        - Если ты чем-то страстно увлечен, ничего с этим не поделаешь, - говорит Эллиот. - Попробуй это.
        «Это» - мини-гарнитура с микрофоном, подключенная к кассетнику.
        - Я могу такое полюбить! - кричит она, погруженная во взаимосвязанные ритмы и напористые басовые партии. И чувствует себя немного глупо, поняв, что кричать не надо. Вся громкость - внутри наушников.
        Эллиот прерывает воспроизведение, щелкает переключателем на микшерной панели.
        - Скажи еще раз.
        - «Я могу такое полюбить»?
        И он пропускает фразу через машину, и фраза возвращается к Энье преображенной в стон, вырвавшийся из самого сердца исполнительницы госпела.
        - Мне нравится работать с подслушанными звуками. В этом смысле я аскет. Ты в курсе, что ремикс - доминирующее культурное явление последних двух десятилетий XX века? Это культурное явление, которое стало возможным только в последние двадцать лет - Уильям Берроуз и дадаизм не в счет, - а еще это единственное культурное явление, которое полностью соответствует технологическому духу эпохи. Ремикс стал возможен лишь благодаря технологии.
        Вдумайся. Ты слушаешь радио, идешь в клуб, покупаешь диск, видишь рекламу в метро - и что ты слышишь? Музыкальные ремиксы. Ты читаешь книгу, смотришь кино или ящик - и что ты видишь? Все те же сюжетные линии, персонажи, мотивации и отношения, которые бесконечно миксуют. Ты покупаешь финтифлюшки для дома, чтобы он выглядел миленько, красиво, да? И что в итоге? Ремикс на викторианскую тему. Эдвардианскую. Ар-деко. Ты давно за одеждой в магазин ходила? Что в этом году модно? То же самое, что пять, десять, пятнадцать лет назад, только в виде ремикса.
        - Я так и думала, что старые шмотки не надо было выкидывать, - говорит Энья, но Эллиот уже оседлал любимого конька, а люди не смеются, когда мчат во весь опор. Они ни о чем не думают, кроме того, что подсказывает им муза. Это одновременно пугающее и воистину прекрасное зрелище. Все равно что наблюдать за чужим сексом.
        - Даже наша нация, история, прошлое подвержены влиянию ремиксовой культуры: ты заметила, как мы превращаемся в парк аттракционов с национальным колоритом, как меняем свою национальную идентичность сообразно тому, что другие нации думают о нашей культуре? В школах нашим детям преподают историю, переделанную в соответствии с тем, на чем XX век в очередной раз зациклился. Зеленая история - ну что за фигня? В России так происходит каждый раз, когда у них меняется политический климат. Ремикс. Все - ремикс. Разобрать, проанализировать, отредактировать, снова собрать. Вот чем я хочу заниматься. Превратить реальность в даб [167 - Даб (англ. dub) - музыкальный жанр, возникший в начале 1970-х.]: предельный ремикс. Я хочу выйти на улицу и создавать музыку из подслушанных звуков. Уличные музыканты, оркестры Армии спасения, хлопки автомобильных глушителей, полицейские сирены, вопли отшлепанных детей; у меня тут оцифрованы всевозможные виды голосов улицы. В конце концов я хотел бы создать полную звуковую карту всего города. Вообрази, каково будет свести все на одну мастер-ленту? Это позволило бы познать весь
город сразу. Видела стереосистему на моем велосипеде? - Энья видела и решила, что хочет себе такую же; ей нравится идея бомбардировать пешеходов и автомобилистов «Травиатой» или «Страстями по Матфею» Баха из микроколонок, вмонтированных в руль, даже если придется придумать, как обезопасить колонки, «Уолкперсон» и прочее на тот отрезок времени, пока она доставляет заказ. Это ведь улица, могут стырить. - Меня вечно спрашивают: «Эй, Эллиот, почему из твоей звуковой системы не слышно музыки?» А я им объясняю, что моя система собирает звуки, а не разбрасывается ими. Я составляю карту города с помощью кассетника, определяю каждую улицу по ее звукам и голосам. Кое-что из самого ценного материала я подобрал случайно. Хочешь услышать, как звучит твой собственный город?
        Подслушанные звуки.
        Уличный проповедник, провозглашающий ненависть во имя любви: «Вы все попадете в ад, все до единого. Воздаяние за грех - смерть! Воздаяние за грех - смерть! Вы должны переродиться! Вы должны переродиться!»
        Ссора влюбленных: она обвиняет; он защищается, переходит от обороны к атаке; она, преодолев секундную растерянность, отвечает контратакой; он собирает силы для контр-контратаки.
        Разговор двух тринадцатилетних девочек, замысловатый и совершенно банальный обмен согласованными намеками, темами и отсылками, абсолютно непонятными для тех, кто находится за пределами их круга общения.
        Монолог пьяницы, спроецированный на внутреннюю часть его черепа в режиме «Техниколор» в Cinema Nostalgique [168 - Ностальгический кинотеатр (фр.).]: фильм посвящен встрече с призрачным полицейским.
        Набирающие силу ругательства и проклятия бизнесмена, ждущего увлекшуюся шопингом жену; а потом, после ее долгожданного появления, его же сногсшибательное лицемерие: как-рад-что-ты-хорошо-провела-время-дорогая.
        Чокнутая гостья из страны безумия читает наизусть страницы из телефонного справочника с интонациями пророчицы-истерички.
        - Это только начало, - говорит Эллиот. - У меня есть грандиозная мечта о ремиксе реальности: понимаешь, нужна такая компьютерная программа, которая будет постоянно сканировать телеканалы, радио и прочие волны по всему миру, воровать сэмплы, а потом микшировать их в сгенерированные подпрограммой ритм-треки. Я использую много сгенерированных компьютером треков; большая часть танцевальной музыки на семьдесят-восемьдесят процентов компьютерная. Что я хочу сделать, так это полностью убрать человеческий элемент, чтобы сделать музыку более человечной - понимаешь, да? Мне надо, чтобы возможности компьютера объяли и выразили все разнообразие человеческого бытия. Я хочу уместить реальность на двенадцатидюймовом виниле. Жизнь-как-она-есть, клубный микс. Меня пригласят на вечеринку диджеем, я просто подключу компьютер и выдам им бытие, по пятьсот ватт на колонку. Людям, которые ходят на такие тусовки, танцевальная музыка нужна попросту как способ сбежать от мира, как духовка, в которую они могли бы засунуть свои напичканные экстези головы - ну, ты понимаешь, чтобы дурь и музыка поджарили нейроны. А вот мне
танцевальная музыка нужна для исследований. Мне надо, чтобы она была опасной, радикальной. Я хочу, чтобы танец выражал позицию.
        - Политическую? - уточняет Энья.
        Эллиот смотрит на нее, и становится ясно, что его удовлетворенная муза убралась прочь в свое божественное облако неведения.
        - Ты о чем?
        Энья врывается в закрытый зал с игровыми автоматами через окно в крыше. Гнилая, облезлая рама поддается ломику с едва слышным скрипом. До пола не так далеко, как опасалась девушка. Красные кроссовки «Рибок» почти не издают звуков. Она тащит однорукого бандита-пенсионера по изрытому оспинами линолеуму и ставит под окном в крыше. Возможно, уходить придется тем же путем. Она не может устоять перед соблазном и тянет автомат за рычаг - в память о всех блестящих монетках, которые сгинули в хромированных глотках в таких же залах ее детства. Механизм заклинило намертво. Три лимона - другого приза не будет.
        В приморский городок, укрывшийся от зимы за волнорезами и галечным пляжем, ее привела странная пульсация миф-сознания, словно переменная звезда в нейронном созвездии: временами тусклая и неяркая, почти воображаемая, а временами - фотохимическая вспышка сверхновой посреди закрытых игровых павильонов, киосков с хот-догами и залитых дождем прогулочных набережных. Неустойчивый характер и удаленность от зоны преобладающей активности фагусов обеспечили «переменной звезде» низкий уровень приоритета. Но теперь, поскольку с более интересными вариантами Энья разобралась, дошла очередь и до нее.
        Энья не удивилась, обнаружив, что в закрытом на зиму игровом зале, где ей в детстве довелось бросать монетки, поселилось нечто миф-осознаваемое. Сидя в «ситроене», слушая симфонии Карла Нильсена и капая на обивку соусом «Тысяча островов» из бургера, купленного в единственной работающей допоздна забегаловке на истерзанном штормом берегу, Энья обнаружила, что погружается в сладкую вату грез. В те дни солнце казалось ярче, горячее и чище, чем светило, озаряющее нынешнее дрянное десятилетие; матери носили слаксы, отцы - брюки с закатанными штанинами и сандалии, ребятня - шорты и белые гольфы, а малыши - панамки. Сувенирные лавки, сами того не зная, прославились благодаря любопытному гибриду наивной вульгарности и патриотизма. Скабрезные открытки красовались на той же вращающейся витрине, что и Падре Пио с кровоточащими стигматами [169 - Падре Пио (1887 - 1968) - итальянский монах, известный стигматами и совершением чудес. Через 10 лет после выхода романа был канонизирован.]. А еще можно было купить флажки любых государств на деревянных палочках, чтобы украсить ими свой версаль из песка.
        Дождь исполосовал ветровое стекло и смыл песчаные замки прошедших десятилетий. Мертвые неоновые вывески, облезлая краска; гирлянды, болтающиеся на ветру, нагоняющем холодные черные волны на галечный пляж; изрисованные граффити зеленые скамейки и навесы. Энтропия сердца. Когда молодежь, заправлявшая одинокой ночной бургерной, опустила рулонные шторы, оставив после себя в утреннем воздухе слабый запах грязного жира, Энья сделала свой ход.
        И вот теперь она отодвигает скользящую дверь из реек и стекла, входит в основную часть игрового зала - длинную комнату, где полным-полно никому не нужных трупов игровых автоматов. Света с набережной достаточно, чтобы разобрать названия на корпусах: «Астробластер», «Охота на акул», «Деньгопад», «Торпедный забег», «Колесо фортуны», «День дерби», «Сон пьяницы» (этот она помнит, в нем призраки появлялись из бочек, люков и окон, а на заднем плане кувыркались розовые слоники, и все удовольствие стоило один пенни), «Космические завоеватели I», «Космические завоеватели II». Автоматы для пинбола; сами по себе - разновидность искусства, этакие розовые «Тандербёрды» [170 - «Форд Тандербёрд» (Ford Thunderbird) - американский люксовый автомобиль, в ряде модификаций имевший эффектные хвостовые стабилизаторы-плавники.] с хвостовыми плавниками, похотливо подмигивающие, как служанки во дворце Цезаря. Словно космические тройняшки Бимбетт [171 - Тройняшки Бимбетт - три сестры-блондинки из мультфильма «Красавица и Чудовище» (1991), влюбленные в антигероя Гастона.] в бикини и шлемах-аквариумах, втиснутые под мышку
мужчинам в алых колготках, серебряных ботинках и с невероятной выпуклостью в паху, где притаилась куда более серьезная угроза для бесчинствующих инопланетян, чем лучевые пистолеты - вылитые блендеры (смешать/измельчить/взбить/перемолоть) - в их лапищах, похожих на окорока. Родители не разрешали ей играть в пинбол. Прерогатива больших мальчиков. Она приостанавливается, поворачивается, сканирует комнату, опираясь на зрение, дарованное шехиной. Средоточие загадочного сигнала находится где-то здесь.
        - Эй? - Она достает мечи из ножен за спиной. Дождь барабанит по стеклам.
        Включается какая-то видеоигра.
        - Господи, не надо так.
        Но электричество отключено. Энья заметила это, когда вошла. Все игры подключены к потолочным розеткам, но главный рубильник - в положении «выкл». Света нет.
        Один за другим мертвые игровые автоматы пробуждаются: внутри них загораются огни, что-то гудит. Старые флуоресцентные лампы подмигивают, пинбол-машины сбрасывают счетчики до нуля и гремят бамперами. Видеоигры восстают с песней, словно птицы на рассвете, - точнее, они жужжат, скрежещут, попискивают и рычат. Морячок в стеклянном гробу пожимает плечами и хохочет, как чокнутый. Старый «Электрический стул» сыплет искрами, из ушей дергающегося манекена вьется дымок. «Пенни-Фоллз» подталкивает скопище вышедших из обращения монеток к обрыву.
        Энья продвигается по игровому залу, держа мечи в позиции гэдан-но-камаэ. Вокруг нее на экранах вспыхивают видеовзрывы, светящиеся красным торпеды мчатся к целям, вращаются колеса фортуны и галопируют пластиковые лошадки.
        Она что-то замечает.
        За одним из автоматов. Энья поворачивается к нему лицом. И опять едва успевает заметить что-то низенькое, суетливое, бегущее. Какое-то резкое движение. Она вскрикивает, потирает правую лодыжку. Боль, словно от удара хлыстом или сигаретного ожога. На мгновение она отчетливо видит его на вершине другого игрового автомата: маленький светящийся неоновый гремлин. Надо же, вылитый архетип «космический бандит». Она рубит катаной, но тварь исчезает. Она морщится. Укол в шею. Второй неоновый бандит сидит на корточках на автомате «Телетеннис» и плюется в нее электрическими зарядами. Она едва успевает отбить атаку мечом-тати.
        - То-о!
        Существо прыгает, но чересчур медленно. Взмах катаны - и оно превращается в облачко флуоресценции, розовой, словно пена для ванны. Внезапно оказывается, что тварей десятки, расселись в выгодных местах и плюются крошечными молниями. Слишком много, чтобы парировать каждый удар; ожоги и вонь паленой плоти, горелой ткани. Энья отступает, они не отстают, прыгая с автомата на автомат. Она видит, как очередной неоновый бандит отрывается от экрана, уничтожает его, но это все равно что рубить мечом ос. Их чересчур много. Она прячется за автоматом «Астро-танк 2000». Смердит горелой проводкой, воняет озоном - автомат принял удар на себя. Смеющийся морячок в стеклянном гробу злобно косится на Энью. Его хохот обрывается. Башка поворачивается в ее сторону.
        - Держу пари, ты никогда раньше не встречала такого, как я, - говорит тварь.
        Тембр и интонация у морячка - как у Микки-Мауса. Неоновый бандит спрыгивает на голову Энье, выпускает заряд. Энья взвизгивает, ругается. Тати вылетает у нее из рук, скользит по драному линолеуму. Она посасывает ожог на левой ладони. Бандит опять сигает в атаку и в прыжке натыкается на катану.
        - Как тебе такая игра, дорогуша? Этот автомат может дать сдачи. Волнующий эффект присутствия, не так ли? - говорит мателот [172 - Мателот - участник мателотажа, союза между двумя мужчинами (чаще всего морскими пиратами), предполагающего взаимную помощь в бою, в стесненных обстоятельствах, наследование имущества друг друга и прочие обязательства.] Микки-Мауса. - Скажи-ка, красотка, каково это - для разнообразия оказаться той стороной, которую бьют?
        - Обойдемся без клише, - говорит Энья и перекатывается ближе к мечу. Как она и надеялась, толстая парка защищает от молний, которые сыплются дождем. Она находит новое укрытие, когда волна неоновых бандитов захлестывает «Астро-танк 2000». Смеющийся морячок поворачивает голову ей вслед.
        - Кумулятивный эффект, - говорит он. - Тебе не кажется, что это довольно мило? Моя собственная маленькая армия фагусов. Да, они не слишком прочные, но в количественном отношении компенсируют индивидуальную недолговечность.
        Энья поднимает катану, собираясь разбить стеклянный корпус и уничтожить его обитателя.
        - Я бы не стал тратить время, - советует морячок. - Я же маленький Мистер Вездесущий! Люблю себя называть Призраком-в-машине. Я фейри видеотерминалов. Сегодня видеоигры, завтра банковские сети, на следующей неделе - оборонные системы. Мечтать не вредно!
        - Мне не верится, - говорит Энья, вырываясь из укрытия и начиная сверкающий танец стали и электричества, - что в Мигмусе нашлось воспоминание, подобное тебе!
        Она пятится к стене, пытаясь пробиться к раздвижным дверям. У нее появилась идея.
        - Ох, ну о чем ты говоришь. - Физиономия морячка проступает на экране «Астероида». - Каждое поколение порождает собственные мифы, богов и демонов, бесов и духов-хранителей. Я всего лишь ответ на коллективный бессознательный запрос современности. Впрочем, красотка, ты когда-нибудь задумывалась всерьез о том, что существа из Мигмуса, с которыми ты сражаешься - надо отдать тебе должное - с таким рвением и решимостью, могут оказаться не надеждами и страхами твоего так называемого Антагониста, но твоими собственными страхами и надеждами, твоим отражением? Вытащи бревно из своего глаза, прежде чем искать соринку в глазу ближнего своего - ну, ты в курсе. Над этим, знаешь ли, стоит подумать.
        - Йа!
        Энья вонзает катану в экран. ЭЛТ взрывается облаком пыли и мелких осколков.
        - Нервишки-то шалят… - доносится насмешливый микки-маусовский голос из музыкального автомата «Вурлицер».
        Неоновые захватчики наступают, построившись в шеренги и фаланги - один за всех, и все за одного, словно крошечные мушкетеры. Смерть от тысячи порезов.[173 - Смерть от тысячи порезов, или линчи, - особо мучительная разновидность китайской смертной казни.] Каждый крошечный ожог, каждый крошечный удар молнии, быть может, не страшнее комариного укуса, но если его умножить на сто, пятьсот, тысячу, десять тысяч… Обожженная, покрытая ссадинами, полуслепая Энья прокладывает путь к стеклянной двери. Кумулятивный эффект. Призраки в машине. Молнии одна за другой попадают в цель, пока Энья подтаскивает высокие автоматы ближе к распределительной коробке.
        - Где же ты, где, где… - Она отслеживает нужный кабель, ищет. Нашла. Блок предохранителей. Энья бьет по защелке рукоятью тати до тех пор, пока ящичек не открывается. Вырывает керамические предохранители, швыряет за спину, не оборачиваясь. Отключает катану от портативного компьютера. Молния бьет ее по затылку, словно хлыст. Крошечные неоновые призраки появляются по краям баррикады, над верхушками автоматов, протискиваются между корпусами, обтянутыми черной тканью. Ионизированный воздух пахнет потом. Она втыкает многоканальный разъем в открытые контакты главного предохранителя.
        Фагус издает жуткий предсмертный крик, когда серебристые молнии проносятся от автомата к автомату, через каждый провод, микропроцессор и неоновую лампу его кремниевой нервной системы. Иероглифы сбиваются в клубящиеся стаи, как птицы. Там, где они сталкиваются с неоновыми бандитами, те и другие исчезают в бесшумных вспышках. Энья держит разъем у блока предохранителей, пока в мертвом игровом зале не воцаряется мертвая тишина и темнота. Мертвые видеоэкраны кажутся надгробными плитами, «Колеса фортуны», «Пенни-Фоллз» и пинбол-машины - странными мавзолеями. Морщась, она карабкается на старый автомат с фруктами и выходит наружу, где дождь и холод. Остаются только Повелители Врат. Самые хитрые из фагусов, настолько глубоко погруженные в жизнь бренного мира, что она пока даже не сумела расшифровать их следы в неоновом сиянии рекламных щитов. Но она это сделает. Скоро.
        Согласно инструкции, надо подставить маленькую пластиковую палочку под струю, поместить ее в блок с индикатором и подождать четыре минуты.
        Четыре минуты, то есть двести сорок секунд, а если так: раз гиппопотам, два гиппопотама, как же долго и просто жуть как много гиппопотамов (целое стадо; а гиппопотамы вообще пасутся стадами и бывают ли стада размером в двести сорок особей?), блин, опять считала облака, проспала четырехминутную отметку, а вдруг это важно, вдруг это имеет значение; нет, неважно, совсем неважно; синий, ярко-синий цвет. Она даже не могла себе представить такую синеву. Синее некуда.
        Энья в своем наряде для езды по улицам плюхается на сиденье унитаза.
        - Чтоб ты провалился, Сол Мартленд. Все-таки получил, что хотел.
        Женщина, которая называет себя Мари, - та самая, бывшая домохозяйка, уставшая от ежедневной рутины, слышит ее и заглядывает в кабинку. Сразу же понимает, что случилось.
        - Пожалуйста, не говори остальным, - просит Энья. Но они уже знают. Феромоны, гормоны, кетоны, сложные эфиры; химический семафор. Одна за другой они заходят в женскую комнату, втискиваются, чтобы всем хватило места. Всем, даже жующей жвачку Омри в этнической шляпе.
        - Господи, Энья, жалость-то какая…
        - Ты ему уже сказала?
        - А собираешься?
        - Вы поженитесь?
        - Как долго ты будешь работать?
        - Как ты поступишь?
        - Эй, если что - не забывай, мы рядом…
        В прошлом месяце она кое-что пропустила, хе-хе, как неисправная печатная машинка пропускает букву - старая шутка, избитая и потертая; теперь все пользуются текстовыми процессорами, которые ничего не пропускают. И вот бабахнуло, пыль столбом. Ее работа в службе доставки, ее способность содержать жилье, ее отношения с Солом и Эллиотом и, что самое главное, самое сокрушительное, ее охота на Повелителей Врат. Все изменилось, целиком и полностью. Ужасным образом. Биологические часы тикают. У нее строго ограниченный период времени, чтобы найти и уничтожить Повелителей. Энье кажется, что она чувствует, как клетки существа в ее чреве делятся, делятся, делятся…
        Тот последний раз. Наверняка. Но ведь она принимала прогестерон. Разве что растущие дозы шехины, которые ей понадобились, чтобы исцелить поврежденную мембрану миф-линий между Землей и Мигмусом, повлияли на гормональный баланс. Предположения, вероятности, невероятности. Неоспоримая реальность: она беременна.
        В тот день в седле велосипеда Энья чувствует себя умопомрачительно неловкой, словно ее матка сделана из стекла.
        Когда она расписывается в журнале вечером, завершая рабочий день (как рано темнеет, какими короткими стали дни), за спиной раздается вежливое, заботливое покашливание. Так может кашлять лишь тот, кто стесняется порученной миссии. Сумпта, безработная актриса, вручает Энье толстый коричневый конверт.
        - Мы с девочками посовещались, ну, все обсудили между собой - ты понимаешь, и вот мы подумали, э-э, если ты захочешь… это самое… Короче, бери - вдруг пригодится.
        В толстом коричневом конверте лежит толстая пачка грязных банкнот.
        Пока Энья не получила толстый коричневый конверт от Сумпты, про аборт она даже не думала.
        Она выключает магнитофон, не прослушав и треть кассеты. Дисциплинированная, выверенная музыка Гайдна сегодня кажется легкой и банальной, словно мишура. Такого раньше не бывало. Она вытаскивает кассету из деки и метр за метром выдирает коричневую магнитную ленту; тянет и тянет гневно и отчаянно, пытается разорвать, но лента всего лишь податливо струится между пальцами, и это вызывает бешенство.
        В школе всегда залетали толстухи, уродины и тупицы - девочки, которые знали, что у них нет другого способа заполучить мужчину, что их единственный вклад в общество - несколько капель женской сути в генофонде, и потому они носили мини-юбки даже зимой; через пару недель матери забирали их из школы, но они успевали продефилировать с ухмылкой, с самодовольным видом, как будто беременность наделяла их высшей, абсолютной властью над худышками, красавицами и умницами.
        Умницы, красавицы и худышки в такие западни не попадаются. Умницы, красавицы и худышки избегают перепиха за дискотекой или на заднем сиденье «форда». Умницы, красавицы и худышки говорят «нет», а когда приходит время сказать «да», они уже все знают про контрацепцию.
        Умницы, красавицы и худышки думают о будущем.
        Она его не любила. Она желала его присутствия лишь для того, чтобы доказать, что нужды в нем нет.
        Она представляет себе, что случится, если позвонить ему. Он будет в шоке. От потрясения начнет заикаться - в прошлом так уже случалось, когда она повергала его в изумление. Потрясение перейдет в чувство вины, тревоги, ответственности. Энья как будто услышала его голос, обволакивающий, словно зимнее стеганое одеяло: теперь это наша ответственность, позволь о тебе позаботиться, присмотреть за тобой, быть отцом для твоего ребенка, хорошим, заботливым, любящим отцом, давай будем семьей вместе, все вместе, я уберегу нас от опасностей крепостной стеной своих рук, уберегу от всех и вся, что могло бы навредить тебе или ребенку.
        Господи! Нет!
        Она лежит на своей кровати, смотрит в потолок и прислушивается к синхронному биению сердец, то ли реальному, то ли воображаемому.
        Но если не звонить Солу, то кому? Она перебирает мужчин, которые ей дороги больше всех на свете. Джейпи? Странное ощущение, словно фантомная конечность. Эллиот? Слишком неземной; все равно что соблазнять ангела. Мистер Антробус? Он придет в ужас, если клин напористой женской сексуальности вонзится в упорядоченный мир греческих храмов и закатов над Ионическим морем.
        Но если не им, то кому?
        Ответ удивляет ее.
        Энья снимает трубку прикроватного телефона, набирает номер.
        - Привет. Это я. Да. Слушай, можно я зайду к тебе?
        Поскольку это был последний настоящий летний день в истории человечества (глобальное потепление из-за использования антиперспиранта и мягкой туалетной бумаги вело к изменению климата, который стал бы примерно таким же, как на Москитовом берегу), мистер Антробус осмелился благословить его обнаженной кожей ног и рук. Энье было слишком жарко, несмотря на кофе со льдом; она развалилась в шезлонге, постоянно-поднимая-очки-которые-сползают-на-нос-из-за-пота-и-масла, пока мистер Антробус пробирался сквозь буйные заросли мальв со своим раскладным креслом под мышкой, как беженец из Эпохи надежды и славы. На окне дома по соседству дрогнул тюль; кого-то терзали похотливые мысли - что старик с наклонностями, какие бы они ни были, мог делать с такой девушкой в таком купальнике. Энья посмотрела поверх очков на незримого наблюдателя в окне и медленно провела языком по губам со всей развратностью, на какую была способна.
        Это было пьянящее, галлюцинаторное лето, мираж из знойной дымки и ослепительного сияния. Энья больше не понимала, какая часть ее жизни была дневной и осязаемой, а какая - ночной и иллюзорной. Рекламщик-копирайтер днем; объект романтических пристрастий Сола Мартленда долгими летними вечерами; короткими летними ночами - уличный самурай, рыцарь Хромированного лотоса, сражающийся на рубежах реальности. Ну что за ерунда… Параметры ее жизни сложились причудливым образом, и случилось это так незаметно, что до сих пор ей не приходило в голову усомниться в их нормальности. «Город повергнут в ужас: обезумевшая наркоманка с мечами бродит ночами по улицам». В разгар последнего летнего дня в истории ее сомнения разрослись и превзошли границы допустимого.
        Мистер Антробус казался, как всегда, погруженным в свой кроссворд. В обычной ситуации она бы ему помогла; у нее был талант - который мистер Антробус не всегда оценивал по достоинству - мгновенно разгадывать анаграммы в уме; соседу Эньи нравилось пребывать в тупике, в этом было что-то от духовных практик буддийских монахов. Сегодня она хотела задать ему вопрос, на который он не мог ответить, потому что это был вопрос-ловушка, предназначенный для нее самой, - и лишь она могла бы дать истинный ответ.
        Она отложила книжку - роман в жанре магического реализма, чьего автора приговорили к смертной казни за богохульство.
        - Мистер Антробус, вам не кажется, что мир сошел с ума?
        Он ответил сразу, как будто ждал этого вопроса всю жизнь:
        - Чем старше становилось человечество, тем безумнее казался мир. Все безумнее и безумнее. Так ли это на самом деле или нет, я не знаю. Он выглядит безумным, но, с другой стороны, всегда таким выглядел; любой кажущийся проблеск здравомыслия объясняется лишь тем, что в соответствующий момент степени безумия мира и наблюдателя совпали. А почему вы спрашиваете?
        - Мне просто кажется, что люди ведут себя так, словно больше не понимают правил, на которых зиждется их жизнь, общество, мир; как будто больше нет ни заповедей, ни основ. Или как будто некая внешняя сила исказила заповеди таким образом, что зло оказалось сильным и потому хорошим, а добро - слабым и, как следствие, плохим. Такое впечатление, что мир одержим демоном и утратил душу.
        - А это совсем другой вопрос. Неужели у мира больше нет души - вот что вас на самом деле интересует? Неужели в мир вселилась темная сила? Существует ли Сатана? Господь умер или просто отошел от дел? Мой ответ таков: подобное впечатление складывается, потому что мир утратил настоящее. Мы больше не наслаждаемся настоящим моментом - не испытываем блаженства от бытия как такового. Настоящее - лишь досадная заминка между тем, где мы были, и тем, куда хотим попасть, препона между нами и нашим желаемым будущим. Мы стали такими нетерпеливыми созданиями, вечно жаждем угодить туда, где нас еще нет, стать теми, кем еще не стали. Нам мало просто быть там, где мы есть. Становление - все, бытие - ничто. Мы совсем забыли о Таинстве Настоящего.
        Впервые я узнал о Таинстве Настоящего от старого греческого православного монаха в монастыре недалеко от города на Косе, где служил. Я часто ездил в монастырь на велосипеде. Жители города подарили нам свои велосипеды в знак благодарности за освобождение. Греки - славный, великодушный народ; вот уж кто знает, что значит жить настоящим. Мне сказали, оливы вокруг монастыря - самые старые деревья на острове, они выросли раньше, чем возник сам монастырь, и даже раньше появления первых христиан. Разумеется, тень и покой под этими оливами были гуще, чем где-то еще. Зачем я туда ездил? Не знаю. Возможно, мне следовало от чего-то освободиться. Получить от Бога знак: была ли любовь, которая меня мучила, правильной или нет. Понимаете? Монахи стали меня узнавать; они позволили мне гулять по коридорам монастыря и проводить время в часовне - у греческих икон такие глаза, словно очи самого Господа. Красивые, очень красивые глаза. Я сидел часами в темноте и прохладе часовни, разглядывая фрески.
        Кажется, его звали брат Анастасий, что в переводе с греческого «воскресение из мертвых». Он был единственным из братии, кто знал по-английски больше трех слов. Сдается мне, он расценил мое духовное благополучие и наставление на путь истинный как свою личную миссию. Духовная атмосфера там была поразительная: тишина сочеталась с пением, спокойствие - с танцами. Своего рода истомленная благодать, которая рождается лишь с опытом в осознании присутствия Господа.
        «Присутствие, - сказал брат Анастасий, - это ключ ко всему». Уже тогда, в сорок четвертом году, он говорил о том, что люди забыли про Таинство Настоящего. Слишком много, слишком высоко, слишком далеко, слишком громко. Недостаточно тишины и спокойствия; мы слишком заняты тем, чтобы кем-то стать, и потому не в силах кем-то быть. Слишком мало присутствия. Я спросил, что он имеет в виду под Таинством Настоящего. Он повел меня в оливковые рощи, которые были такими же старыми, как само христианство, заставил посмотреть на корявые, древние стволы и ответил на вопрос. Я его слова никогда в жизни не забуду: «Дерево, будучи деревом, самим фактом своего бытия славит Господа».
        Последнее солнце последнего лета заливало сад расплавленной медью. Тем вечером, скрывшись за горизонтом, светило унесло с собой часть мистера Антробуса. На протяжении оставшихся летних дней, бесконечной серой хмари и сырого моросящего дождя его угнетало предчувствие смерти и возмездия, как будто дверь к Богу всю жизнь была приоткрыта, а он этого так и не осознал. Сама Энья думает о том же, вспоминая последний светлый день перед тем, как тьма и болезнь, пришедшие вместе с зимой и войной с Антагонистом, успели окопаться в ее жизни.
        У матерей, как ни крути, есть интуиция.
        Забавно, что процесс деления все никак не завершится. Дом матери - длинное низкое бунгало за высокой стеной и зелеными деревянными воротами - построен на месте сада бабушки Макколл. Мать Эньи теперь владеет крошечным жилищем в псевдогеоргианском стиле, рядом с которым припаркован французский хетчбэк, и это все уместилось в саду. Интересно, можно ли дробить участок ad infinitum [174 - Ad infinitum - до бесконечности (лат.).]?
        Энья где-то прочитала, что запах - мощнейший стимулятор памяти. Она срывает чешуйчатую веточку с кипарисовой изгороди, растирает в ладонях, вдыхает. Плачут чайки. Из гавани доносится скорбный голос паромов, ускользающих в море. Закаты. Рассветы. Ночи, полные звезд. Иней на каменных плитах. Тот удивительный момент, когда просыпаешься и видишь сад белым от снега; необыкновенный землистый запах, исходящий от обожженной солнцем почвы, возвращающей тепло небу с наступлением прохладных, очень прохладных летних вечеров. Деревья. Травяные бордюры. Бабушкина викторианская основа в переплетении нитей детства Эньи. Сигаретный дым и пар в кухне, навеки одно целое с заставкой из «Волшебной карусели» [175 - «Волшебная карусель» (The Magic Roundabout) - телевизионная программа для детей (1965 - 1977).]. Ароматы. Воспоминания. Старый дом. Окна надо перекрасить; в стеклянной двери треснула панель. Латунная корзина для писем совсем новая, но Энья знает, что на дверной звонок надо нажимать, пока не надоест.
        И прибегут собаки, будут прыгать, лаять и вилять хвостами: преемники Шейна и Пэдди.
        Отталкивающая лающих, виляющих хвостами псов мать выглядит старой. Маленькой; отчаянно маленькой и хрупкой. Исчез ореол всемогущества, которым наделили ее Энья и брат, возможно, всемогущества никогда и не было, и ветхость, ужасная уязвимость всегда была частью ее истинного облика. Неудивительно, что Юэн принял это качество за болезнь.
        - Входи, ох, ну входи же скорее.
        В доме пахнет иначе - как в жилище старой женщины. Запах озадачивает Энью, пока она не осознает, что ее собственный аромат, запах ее жизни и присутствия, выветрился из стен, комнат и мебели, полностью растворился. Теперь здесь от нее не осталось даже запаха. Мать заваривает чай и раскладывает на красивые тарелочки домашние пироги и печенье, пока Энья гладит собак по голове и спрашивает, как их зовут, хорошие ли они мальчики - все то, что обычно спрашивают у собак, - пожимает протянутые лапы и говорит, что да, очень хорошие мальчики, о чем неизменно сообщают собакам.
        - Ну что, как идут дела в рекламном бизнесе?
        - Никак.
        - В смысле?
        - Я уволилась. Не сошлись характерами с креативным директором. Увольнение было конструктивным шагом. Я бы все равно рано или поздно ушла. Так уж получилось, что это произошло рано.
        - Чем же ты теперь занимаешься?
        - Ты не поверишь: работаю велосипедным курьером в службе доставки. Вот, держи визитку. Видишь? Обеспечивает гармонию тела и души, ну и неплохую физическую форму в придачу.
        - А ты уже подумала о том, чем хочешь заниматься дальше?
        - Нет. Не подумала. Блин, мама… елки зеленые… нет, я же сказала, что не стану этого делать, прости… Минуточку, мне надо взять себя в руки.
        Собаки лежат на боку перед камином и стучат хвостами по полу.
        - Какой срок?
        У матерей, как ни крути, есть интуиция.
        - Блин. Июль. Примерно. Я еще не была у доктора. Точно не знаю…
        - Не знаешь, как поступить?
        - Да.
        - Оставить его или нет?
        - Да.
        - А что насчет отца?
        - Сол, - улыбается она; энтропия сердца. - Сол. Он бы тебе понравился. Адвокат, очень импозантный. Он не знает. Мы расстались.
        - Ты бы хотела выйти за него?
        - За Сола? - Она смеется глубоким, очищающим, болезненным смехом. - О, ему бы понравилась такая идея.
        Точно понравилась. Он прирожденный муж и отец. Он был бы гораздо лучшим отцом, чем я - матерью. Нет, я не собираюсь за него замуж. Я ему ничего не скажу. Он отправил бы меня в психушку лет на пять или посадил за непредумышленное убийство, сославшись на частичную вменяемость. Девушки на работе, ты не поверишь, собрали деньги на случай, если я захочу избавиться от ребенка и не смогу себе этого позволить.
        - А ты захочешь?
        - Наверное. Я уверена примерно на семьдесят-восемьдесят процентов. Подожду, пока не будет девяносто, девяносто пять, прежде чем приму решение.
        - Ох, Энья…
        - Блин, мам, все так запуталось. Моя жизнь рассыпается и утекает сквозь пальцы, и я не могу это остановить.
        Она подходит к окну, смотрит сквозь жалюзи на дом в неогеоргианском стиле на том месте, где когда-то рос сад, в котором она играла ребенком. Пробегает большим пальцем по маминой коллекции пластинок, выбирает симфонию Моцарта, включает проигрыватель.
        - Юэн говорит, что ты болеешь. По его словам, ты на пороге смерти.
        - Юэн преувеличивает. Юэн скажет что угодно, чтобы добиться своего. Я в порядке.
        - Ты изменилась.
        - Старею.
        - Сколько лет прошло?
        - Десять.
        - Я ждала той университетской стипендии, чтобы удрать из дома.
        - Хорошо выглядишь.
        - Это из-за беременности. Все женщины в положении светятся изнутри. Посмотрим, что ты скажешь, когда я превращусь в моржа.
        - Ты и тогда будешь хорошо выглядеть. Ох, Энья.
        Пауза. На протяжении некоторого времени говорит только Моцарт.
        - Мам, а можно я у тебя поживу денек-другой?
        Энья вернулась в свою старую комнату. Все плакаты, книги, кассеты, игрушки и прочее на своих местах. Она не может заснуть. Разве можно спать в храме памяти?
        Они идут в большой торговый центр недалеко от паромной переправы. Выбирают друг другу вещи, которые - как обеим хорошо известно - ненавидят всей душой. Превращают жизнь продавцов в ад. Делают покупки, пьют кофе с датской сдобой, но лишь когда возвращаются домой и мать говорит, что вечером обязательно надо поставить елку, Энья понимает: Рождество подкараулило ее, сидя в засаде. Мать спрашивает Юэна, не хочет ли он помочь; он хмуро смотрит через обеденный стол на двух женщин. После возвращения Эньи он под любым предлогом уходит из дома. А ведь так жаждал этого воссоединения.
        - Я тревожилась, когда он был маленьким, - говорит мать. - Эти воображаемые друзья, одиночество, неспособность вписаться в школьную компанию…
        - Обо мне ты не беспокоилась, а ведь именно я придумала целые воображаемые страны, населенные резинковыми монстрами.
        - В твоем случае врачи никогда не говорили о симптомах зарождающейся шизофрении.
        - Что? - изумляется Энья, но мать больше не хочет говорить на эту тему. Вероятно, чувствует, что и так сказала слишком много.
        Они втыкают дерево в ведро с песком и землей и устанавливают на законное место у двери гостиной. Вынимают из коробки рождественскую гирлянду, проверяют каждую лампочку, заменяют по необходимости и обвивают спиралью вокруг ветвей. Мать Эньи поднимается на табурет-стремянку, чтобы развесить пушистую мишуру.
        - Почему ты солгала нам про отца?
        Старая женщина на табурете-стремянке бестрепетно продолжает развешивать пушистую мишуру. У нее было десять лет, чтобы подумать над ответом.
        - Потому что я не хотела, чтобы вам было больно.
        - Но мне было больно.
        - Я могла лишь выбрать их двух зол.
        - Но ведь это была не единственная ложь, это было продолжающееся вранье, годы вранья, жизнь, состоящая из вранья. Я даже не знаю, сказала ли ты когда-нибудь хоть крупицу правды о моем отце.
        - А ты у нас Господь Бог, чтобы требовать от всех искренности? Сама-то разве никогда мне не врала?
        В сказанном не было ни тени злобы или затаенной ненависти.
        - Меня ранило, что ты сочла меня недостаточно взрослой, чтобы справиться с правдой.
        - Я знала, что ты вернешься, когда повзрослеешь.
        - И что же случилось на самом деле?
        - Я солгала тебе, я это признаю; но, Энья, просто позволь мне оставить этот секрет при себе и никого им не обременять. Позволь забрать его с собой в могилу, и пусть он там растворится, забудется.
        - Господи, но почему? Неужели правда так ужасна, неужели она хуже всего, что я за эти годы вообразила?
        - Да.
        В ту ночь ей снится отец, впервые за много лет. Впервые за много лет она вспоминает его лицо. Он идет к ней с очень большого расстояния по огромной, совершенно ровной поверхности. Его руки протянуты вперед, но они, как и лицо - как и все прочее, - неразборчивы. Скрытые намерения. Скрытый дух. Оказавшись достаточно близко, чтобы она могла дотянуться и коснуться, он растворяется и появляется вновь, в мгновение ока превращается в далекую-предалекую пылинку на неимоверно огромной плоскости и опять приближается к Энье шаг за шагом.
        За завтраком они слушают радио: в новостях рассказывают, как люди разрушают стену между двумя Германиями с помощью молотков и столовых приборов, а еще говорят о невыразимом варварстве в стране, чьи короли когда-то насаживали врагов на длинные деревянные пики.[176 - Уточним на всякий случай, что, хотя официальной датой падения Берлинской стены считается 9 ноября 1989 года, на самом деле в конце декабря она еще частично существовала и люди разбирали ее остатки на сувениры подручными средствами. А «невыразимое варварство» - расстрел супругов Чаушеску, случившийся 25 декабря 1989 года.] Две ложки йогурта на мюсли, чай из фарфорового чайника.
        - Сегодня утром я достигла девяноста восьми процентов.
        Ее мать продолжает разливать чай.
        - Отправлюсь сегодня. Вечерним паромом.
        - Здесь тоже есть места, где можно все сделать.
        - Подпольные забегаловки. Я хочу как надо, и по закону. Я ему хотя бы этим обязана. Девочки дали адрес.
        Похоже, я не первый курьер, которому потребовался аборт. Господи, даже не верится, что я говорю это вслух…
        Правильно распознав голос известной певицы в стиле кантри-и-вестерн, миссис Марион Дойл из Кулока, с Сейнт-Бренданс-авеню, выиграла солнцезащитную полосу с эмблемой «Радиостанции номер один» KRTP-FM для своего автомобиля.
        Мать провожает Энью до турникета. Вкладывает в руку дочери конверт.
        - Если ты приняла решение, так тому и быть.
        Потом поворачивается, уходит и через десяток шагов теряется в толпе пассажиров, спешащих на посадку. В коричневом конверте сто банкнот мелкого достоинства.
        - Господи. Мама! Мама!
        Поток пассажиров, чемоданов, детских колясок и багажных тележек несет Энью на борт огромного белого корабля.
        Она просыпается ночью в своей узкой, как гроб, койке. Пассажиры, с которыми она делит каюту, продолжают спать, очерчивая своим дыханием контуры пространства. На портативном будильнике 02:33. Что случилось? Она не ощущает никаких перемен в ровной вибрации двигателей, гуле кондиционера, глухом постукивании о корпус какого-то предмета, плавающего посреди Северного пролива. Не чувствует, как большой белый корабль пересекает морское течение. Никакого чужеродного присутствия. Скорее, отсутствие.
        Да, точно.
        Сияние в основании ее черепа погасло, остыло. Ощущение присутствия, которое так долго было частью сути Эньи Макколл, исчезло. Она вышла за край паутины миф-линий, фрагментом которой является ее сознание, и проникла в новые и неведомые географические области.
        Поразительное, почти физически ощутимое чувство. Конец войне, стенам секретности вокруг Эньи, которые с каждым днем делались все выше - свет они давно заслонили, - конец шизофрении, из-за которой она днем колесит по городским улицам на своем восемнадцатискоростном, пламенно-желтом вседорожном велосипеде, а ночью - крадется по ним же, преследуя призрак невыразимого, нескончаемого зла. Конец страху и ответственности, которые высасывают из нее жизнь, наваливаясь, словно огромная падающая луна. Можно просто все бросить, жить, любить, работать, развлекаться и быть человеком, той Эньей Макколл, которую настоящая Энья Макколл всегда воображала, когда думала про идеальную Энью Макколл. Иметь отношения, в которых она сможет позволить себе о ком-то заботиться, щедро расточая эмоции. Для этого всего-то и нужно - уйти.
        И она понимает, лежа на койке в брюхе огромного корабля, рассекающего течения холодных северных морей, что не может так поступить. Она должна увидеть, чем все закончится. Она должна изгнать болезнь раз и навсегда, чтобы та больше никогда не угрожала ее душе. У нее есть обязанности. Она не может все бросить.
        Поздний зимний рассвет застает ее на палубе. Большой белый корабль входит в широкий эстуарий. Доки и причалы, склады, фонари, буйки и бакены, монолитные корпуса сухогрузов с названиями вроде «Нептун Аметист» и «Трансглобал Челленджер». Мимо нее километр за километром скользят краны и штабеля контейнеров с грузами. Белые чайки парят над кильватерным следом, оглашая рассвет хриплыми жадными воплями, высматривая, не выбросят ли парные винты на поверхность что-нибудь вкусненькое. Воздух холодный и влажный; пахнет морем и нефтью, пахнет утром. Мужчина средних лет в синем спортивном костюме бегает трусцой по палубе. Десять кругов - один километр. Он кивает Энье каждый раз, когда пробегает мимо. Его дыхание превращается в облачка пара. Кроме них на палубе никого. Большой белый корабль минует череду шлюзов и молов, чтобы в конце концов причалить. Полиция проверяет пассажиров по мере высадки. Каждый житель страны Эньи автоматически под подозрением. Они сосредотачивают внимание на смуглом юноше, у которого этим утром не нашлось времени побриться. С их точки зрения, он смахивает на террориста. Энья едет в
город на такси. Еще слишком рано, клиника не регистрирует клиентов. Она находит открытое кафе, где можно позавтракать - похоже, в этом городе завтракают исключительно тостами. Каждые две минуты официантка плаксивым голосом объявляет «Тост готов!» и ставит тарелку на стол клиента. Энья съедает столько тостов, сколько ее желудок способен принять после путешествия по зимнему морю, но клиника все еще закрыта. Судя по адресу, она недалеко от одного из знаменитых городских кафедральных соборов. Глупо побывать здесь и не поглядеть на достопримечательности. Поскольку первая экскурсия, посвященная «Битлз», состоится только через два часа, она выбирает собор.
        Погрузиться, утонуть, застыть в потоке света. Свет переливается всеми цветами радуги, словно Господень завет. Возможно, это рай. Христос Торжествующий восседает на престоле, окруженный первозданным светом, и святые воздают Ему славу, а серафимы полагают венцы свои на море стеклянное, в то время как мертвые восстают из могил и возносятся навстречу святости либо проклятию. Christus Omnia Vincit [177 - Christus Omnia Vincit - Христос побеждает всё (лат.).]; вострубил Последний ангел, в лучах и столбах света Михаил устремляется, аки ястреб, на Великого Дракона; огненная бездна отверзает пасть, дабы принять Обманщика и тех, кого он обманул. Свет! Первозданный свет переполняет ее. Строфы из Клопштока, вдохновившие Малера на заключительную часть симфонии № 2 «Воскресение», пробуждаются в памяти.
        Ich bin von Gott und will weider zu Gott!
        Mit Flugeln, die ich mir errungen.
        In heissem Liebesstreben,
        Werd’ich entschweben
        Zum Licht, zu dem kein Aug’ gedrungen! [178 - Я пришел от Господа и к Господу желаю вернуться!На крыльях, кои обрел.Пылая жаждою любви,Я воспарюК свету, коего не узрели ничьи очи! (Нем.)]
        Ремикс-культура, классический вариант.
        Трубы Воскресения гремят, пока она переходит от окна к окну: врата Эдема запечатаны и под охраной огненного меча, с грохотом обрушивается на неправедных Потоп; заветы - Авраам, сходящий с горы Кармель [179 - Вероятно, автор имел в виду все-таки пророка Илию, а не Авраама, поскольку именно Илия взошел на гору Кармель (Кармил) вместе со жрецами Ваала и доказал, что его бог - истинный.], и Моисей, восходящий на гору Синай. Gaudete, gaudete, Christus est natus, ex Maria Virgine, gaudete. Голоса сливаются с первозданным светом, заполняя пространство под сводами. Она попала на репетицию хора, надо же, как будто ее дважды благословили. Знамения и чудеса, хлеб и вино, хлеба и рыбы, лев-бык-человек-орел, Альфа и Омега, YHWH, Я Есмь Сущий, INRI XPI.[180 - «Gaudete, gaudete…» - рождественский христианский гимн XVI века; «лев-бык-человек-орел», или тетраморф, - крылатое существо из видения пророка Иезекииля; YHWH - тетраграмматон, непроизносимое имя Бога в иудаизме и каббале; «Я Есмь Сущий» - Исход 3:14; INRI - аббревиатура латинской фразы, в переводе означающей «Иисус Назарянин, Царь Иудейский»; XPI - хризма
(хрисмон), монограмма имени Христа, состоящая из скрещенных между собой греческих букв «хи» и «ро».]
        При свете древних огней Господь открывает Себя Энье Макколл, размышляющей об аборте. Теперь Гендель: «И явится слава Господня» [181 - Звучит оратория Генделя «Мессия» (1741).]. Чувство сверхъестественного благоговения, которого она не знала с детства, когда «собирала облака», охватывает ее. Она понимает, что к ней прикоснулся перст Божий. «Дерево, будучи деревом, самим фактом…»
        Она идет от собора через просыпающийся город к набережной, садится на пузатый, забитый людьми паром и пересекает широкую реку, блуждает с бдительной бесцельностью истинного исследователя по городу на другом берегу; открывает для себя прелести и изыски викторианства и эдвардианства; кованое железо и стекло, павильоны и пирсы, эспланады и дощатые тротуары; осеннее спокойствие морского курорта, застрявшего в бархатном сезоне. Она покупает мороженое в обшитом вагонкой киоске пастельно-розового цвета, единственном открытом киоске на набережной, украшенной болтающимися на ветру японскими бумажными фонариками.
        Потом паром перевозит ее обратно. Она покупает пиццу, взяв немного из денег, которые дала мать, идет смотреть дневной сеанс: польское кино. Афиши описывают его как «Глубоко волнующее „Мое купание и шляпа“». Она единственный зритель. Фильм все равно запускают. Стали бы его показывать, не будь в зале никого? Снова старый епископ Беркли - идет ли глубоко волнующее «Мое купание и шляпа», если нет зрителей, которые могли бы его увидеть?
        Город накрывают вечерние сумерки - в конце года они всегда наступают рано. Энья идет к причалу. Она не может объяснить, почему сделала то, что сделала, почему не сделала того, чего не сделала. Она пошла в собор, чтобы убить время до того момента, как из нее хромированными инструментами вырежут эмбрион. Она не ожидала и тем более не хотела встретиться с Богом. Она стоит у перил на пронизывающем холодном ветру и смотрит, как огни чужого города исчезают позади и винты вместе с водами эстуария взбивают их в белую пену.
        Она не дает себе уснуть до тех пор, пока большой белый корабль не пересекает границу между географическими областями и не возвращает ее в привычный мир миф-линий. Присутствие, подсознательный шепот в душе - старые друзья, тусклое свечение в глубине сознания - комфорт детского ночника, который стережет сон. Она приплывает с рассветом на большом белом корабле в город, который остается для нее домом, и колокола звонят - славят наступившее Рождество.
        И раз уж колокола теперь звонят, они звонят за упокой души мистера Антробуса. Хей-хо. Хей-хо. Ускользнул в серые промежуточные дни, хей-хо, хей-хо. Слишком многое узрел мистер Антробус с Эсперанса-стрит, 27; узрел очертания грядущего десятилетия, пока еще бесформенного на горизонте времени, и понял, что в нем не найдется места старым, усталым мужчинам с наклонностями.
        Энье хотелось бы считать причиной его смерти неразделенную любвь, хей-хо-хей-хо.
        Увы, бедный Антробус.
        Когда Энья постучала и не получила ответа, она сперва подумала, что этот старый, усталый мужчина с наклонностями затаил обиду за то, что она не пришла на Рождество со своим традиционным подарком - каким-нибудь горячительным напитком, который они могли бы разделить за прослушиванием новой записи, полученной от ее друзей. Она провела Рождество в доме за зелеными воротами с матерью и братом, желая объяснить им и самой себе, почему сделала то, что сделала, и не сделала того, чего не сделала. И прикоснуться к городу своим миф-сознанием, выискивая колебания и турбулентные узоры Повелителей Врат. Безрезультатно.
        После наступления темноты она снова постучала. Нет ответа. Царапанье и вой кошек, запертых вопреки желанию, насторожили ее. Она опустилась на колени и понюхала щель под дверью - надлежащая защита от сквозняков никогда не входила в число приоритетов мистера Антробуса. Кошачье дерьмо и моча. Она вызвала полицию.
        Когда выломали дверь, кошки выскочили наружу и вихрем умчались на Эсперанса-стрит.
        Один мимолетный взгляд, и Энья сбежала к себе, наверх.
        Он сидел в своем любимом кресле. На нем были наушники. Красные светодиоды плясали на корпусе радиоприемника; он все еще был настроен на радиостанцию «Конец пути». Пламя в камине давно потухло; внутри лежали полуобгоревшие обрывки глянцевитой плакатной бумаги. Безверхие башни Илиона пожрал огонь.
        Хей-хо, хей-хо.
        В день похорон, выпавший на предпоследний день в году, на Эсперанса-стрит появляется траурная процессия. Ее возглавляет трио музыкантов - пожилые беззубые джентльмены в костюмах цвета воронова крыла и шляпах-котелках играют на аккордеоне, рыдающем кларнете и артритной скрипке. В такт их заунывной музыке шагает пестрая группа одинаково одетых дряхлых старцев: кто-то в черном котелке; кто-то тащит туго свернутый зонтик, хотя день ослепительно синий, как бывает зимой; кто-то несет тяжкий груз медалей, завоеванных в дюжине военных кампаний в стольких же странах. Кто-то катит черный велосипед, такой же старый и ветхий, как хозяин. У одного - Библия на пурпурной бархатной подушечке, отделанной золотым кантом; второй - в белых перчатках, с белыми манжетами - держит вертикально обнаженный меч. Третьему вверили знамя; не флаг какого-либо государства, а символ некоего общества или содружества. В самом конце процессии мужчина с закатанными штанинами (в этот холодный и ясный зимний день его ноги покрылись гусиной кожей) ведет козла на веревке. Процессия движется по Эсперанса-стрит с чувством собственного
достоинства, с неторопливостью пожилых людей. Энья узнает мелодию, которую играет трио: ободранная и искалеченная версия второй части симфонии Гайдна «Часы».
        Жители Эсперанса-стрит высовываются из окон и дверей, чтобы посмотреть на это зрелище. Дети, позабыв про пластиковые фигурки в стиле фэнтези и видеоигры, выбегают из ворот и садов, чтобы присоединиться к участникам марша. Полные нетерпения и жизненной силы, новые участники не попадают в стариковский ритм. Процессия прибывает к забору с номером 27 и выстраивается в полукруг непринужденным образом, без заранее обусловленного сигнала или команды. Трио музыкантов замолкает, дети - тоже. Они чувствуют святость момента. Воспитание еще не погубило их окончательно.
        Два старика в черных котелках несут большой венок из сиреневых и белых цветов. Энья за окном удивляется, как она могла его не заметить; он такой большой, что старцы едва могут его тащить, а процессия на самом деле не такая уж величественная. Аккордеон, кларнет и скрипка берут аккорд. Шляпы снимают и прижимают к груди, к сердцу. Венок возлагают сбоку от ворот, из которых мистер Антробус вышел единожды, и то в горизонтальном положении. Старец в белых перчатках и манжетах поднимает меч над головой, затем ловко опускает. Знамя также подняли повыше, но ветер слишком слаб, чтобы пошевелить его тяжелые бархатные складки, и жители Эсперанса-стрит не могут прочитать, что на нем написано.
        На минуту воцаряются покой и тишина.
        Меч и знамя опускаются, трио возобновляет издевательство над Гайдном, процессия перестраивается в том же благоговейном молчании и, замыкаемая человеком, ведущим белого козла, уходит по Эсперанса-стрит. Позади собрался небольшой кортеж из машин. Выражения на лицах водителей трудно определить. Выражения на лицах жителей Эсперанса-стрит - аналогично. Дети бегут обратно к родителям за подарками; процессия исчезает, на мгновение отвлекая всех от серой неопределенности в промежутке между праздниками. Родители заводят детей в дом, чтобы включить им канал «Дисней» по спутниковому телевидению.
        Хей-хо, хей-хо.
        Бедный Антробус.
        Вопрос: это последняя колоссальная вечеринка старого десятилетия или первая колоссальная вечеринка нового?
        (Один умный мудак совершенно справедливо указывает на тот факт, что новое десятилетие начинается лишь с первым годом соответствующего периода; гориллы-вышибалы популярно ему объясняют, что нельзя быть таким педантом и кайфоломом.)
        Ответ: и то и другое.
        Один из тех журналов, что считают себя незаменимыми для городской уличной культуры, арендовал архитектурно (и идеологически) годный склад в районе старых доков и оборудовал весь второй этаж аппаратурой для звуковых и визуальных спецэффектов, которую привезли на пяти грузовиках. Чтобы вселить жизнь в эти пять грузовиков техники, организаторы ангажировали полдюжины исполнителей, представляющих собой, по их мнению, «следующее десятилетие в зародыше».
        Эллиот, как выяснилось, из таких «зародышей».
        Сперва ему кажется, что предложение с подвохом. Потом он понимает, что заказчик убийственно серьезен, впадает в панику и лишь благодаря объединенным дипломатическим усилиям «пиратской банды» не выбрасывает все свое накопленное за годы тяжелой работы оборудование из окошка на улицу.
        В журнале пишут, на вечеринке соберется весь город.
        - Господи, я надеюсь, что нет… - трепещет Эллиот.
        Организаторы решили, что пригоршня бесплатных билетов пойдет на пользу его карме - пусть хоть на танцполе топчутся дружественные ноги. Одна пара таковых принадлежит Энье. Осталось два часа, и в попытках его успокоить она растратила все силы, отпущенные человеку. Разумеется, большой акустический амбар с каждой минутой наполняется чикулями, лапулями, ходячими вешалками (предсказывающими, что в новом десятилетии мода выйдет из моды), а также светскими львами и львицами.
        - А ты не могла бы одолжить мне один из своих мечей, чтобы я на него упал?
        Организаторы заявили, что это будет тематическая вечеринка, но тему не сообщили. Похоже, она у каждого своя. Энья пришла в короткой юкате с нарисованными вручную узорами и черных с золотом спортивных штанах, с мечами на спине и в маске кабуки из папье-маше. Маска в данный момент поднята на лоб.
        - Городской ниндзя, - объясняет она. - Рыцарь Неонового лотоса.
        Эллиот в штанах милитари, майке с Джимми Хендриксом и надписью «Are you Experienced?» [182 - Are You Experienced? («Ты набрался опыта?») - дебютный альбом группы The Jimi Hendrix Experience (The Experience), вышедший в 1967 году.], гавайской рубашке и зеркальных очках, как у пилота вертолета. «Готов к вылету в Милай», - как он сам выразился.[183 - Отсылка к военному преступлению, совершенному во время войны во Вьетнаме: в 1969 году военнослужащие армии США убили в нескольких соседствующих деревнях, включая Милай, 504 гражданских. Возле Милая войска высаживались с вертолетов.] Час и сорок минут до начала; Эллиот снова и снова проверяет оборудование. Он нанял человека для драм-машины «Линн» и двух чернокожих помощниц в обязательных черных кожаных мини-юбках, но уже больше часа никого из них не видел.
        - «На следующий день в твоей гримерке повесят звезду» [184 - Цитата из песни «There’s No Business Like Show Business» («Нет лучше бизнеса, чем шоу-бизнес») американского композитора Ирвинга Берлина, написанной для мюзикла Annie Get Your Gun («Энни, бери ружье»), премьера которого состоялась на Бродвее в 1946 году.], - говорит Энья. - Пойду-ка я потусуюсь. Проверю, как там дела. Скоро вернусь. - Она целует его. Он на удивление хорош на вкус.
        Она протискивается сквозь тесно сбитую толпу. В таких условиях возможен единственный танец: пожатие то одним плечом, то другим и топтание на месте.
        - Это настоящие мечи? - спрашивает потеющий мужчина, одетый как исламский фундаменталист. Он слишком вздрюченный, чтобы заслуживать ответа. Энья свирепо смотрит на него, опускает маску. Под ней ужасно душно, однако личное пространство важнее.
        Год утекает сквозь пальцы.
        Посреди Большой волны в Канагаве [185 - «Большая волна в Канагаве» - одна из гравюр японского художника Кацусики Хокусая.] - только не из воды, а из лиц - мелькает что-то знакомое. Джейпи. Она поднимает маску. Джейпи тоже ее замечает. Они машут друг другу, указывая направление, потом пробираются к точке рандеву, назначенной как можно дальше от музыкантов, басов и местечек для поцелуев. Джейпи похож на сову, страдающую несварением желудка. Он часто так выглядит на вечеринках. Он раздосадован тем, что никто не опознает его карнавальный костюм американского телепроповедника.
        - Разве по брюкам не видно? - Он показывает ей носовой платок, на котором красками для ткани нарисованы Четыре духовных принципа. - Тут ни у кого нет чувства юмора. Хорошо выглядишь, Энья.
        - Работа помогает держаться в форме.
        - Мельница слухов QHPSL трудится отлично: говорят, ты велосипедный курьер.
        - Вся в лайкре и с сумкой на поясе, Джейпи; восемнадцать скоростей, задней нет, а еще быстросъемное седло.
        - Протяни руку, прикоснись к экрану и исцелись, сестра.
        - Итак.
        - Итак?
        - Что ты здесь делаешь?
        - Энья, милая, я всегда должен быть первым на месте происшествия, если речь идет о социальных потрясениях. Ты же знаешь - такова суть Джейпи. Выяснилось, что художественный редактор того журнальчика, который претендует на внесение серьезного вклада в культурное развитие нашего города, и кое-кто вместе учились в художественном колледже. Да что ж такое, к закускам не пробиться.
        - А как же… ну, ты понял?
        - Стеклянный Зверинец? Что ж, они назначили кое-кому нового партнера. Он где-то здесь. Он чувствовал, что это его право и его священный долг, но кое-кто умудрился потерять его в толпе. Аминь и еще раз аминь. Он молод. Он динамичен и напорист; он не ты, ангел мой.
        - Я тронута, Джейпи.
        - Святоша Федра где-то здесь - вдруг ты захочешь проткнуть ее насквозь одним из своих маленьких злобных мечей.
        - Она оказала мне услугу.
        - У тебя теперь бедра, как калифорнийские секвойи - это, по-твоему, «услуга»?
        - Спроси меня об этом из горизонтального положения.
        - Энья, ох Энья, пребывание на улицах сделает из тебя вульгарную маленькую хулиганку.
        - Мой совет все еще в силе, Джейпи.
        - Увы, сердечко мое, кое-кто слишком большой трус, чтобы прислушаться. Кое-кто любит блага земные. Время сделало Джейпи Кинселлу великим консерватором. Возложи на меня руки, сестра! Требуется сила Иисуса, чтобы исцелить меня от неизлечимого консерватизма!
        Мистер Диджей играет хиты последних десяти лет один за другим. От ностальгии порою тянет всплакнуть.
        Как же все изменилось.
        - Увидимся, Джейпи.
        - Это вряд ли, Энья.
        И соперничающие течения, которые заставляют колыхаться эту вечеринку на рубеже десятилетий, вновь уносят их в разные стороны.
        Люди, люди, люди - их все больше на втором этаже склада. В свете прожекторов толпа становится плотнее, и это место могло бы превратиться в личный ад мистера Антробуса. Человеческая гравитация: сквозь чужие орбиты Энью тянет к Омри, которая с несчастным видом приплясывает у подножия сцены. Она одета, как обычно, в ткань десятилетия. Интересно, думает Энья, не собирается ли дилерша преобразиться в полночь - закружившись волчком, словно Чудо-женщина, - и представить ткань нового десятилетия во всем ее блеске? Тема Омри - сама Омри.
        - Это настоящие мечи?
        - Второй человек меня об этом спрашивает. Третьего проткну. Или третью.
        - Отличная идея для вечеринки. А я могу их как-нибудь позаимствовать?
        - Сдается мне, нет. В этих мечах слишком много духа.
        Омри понимает, о чем речь.
        - Эллиот спрашивает о тебе. Он от страха совсем сизый сделался.
        Сет Эллиота - заключительный в уходящем году. Последние полчаса музыкант был предоставлен самому себе. Пятьдесят пять минут до старта: как быстро летит время.
        - Пойду-ка я проверю, как он.
        Толпа шевелится, словно огромная амеба.
        - Я просто хотела сказать… - кричит Омри поверх голов, пока ведущий объявляет следующую группу. - Он твой. Я отказываюсь от всех претензий. Сотри мои отпечатки пальцев с его задницы. Я ему не подошла. У нас совсем ничего общего. А вы… вы одинаковые. У обоих великий дух.
        Энья понимает, чего Омри стоило произнести эти слова. Она кричит в ответ «спасибо», но слова благодарности рассыпаются в пыль, потому что со сцены звучит первый мощный аккорд новой песни. Энья опять опускает маску. Она замечает Федру, которая мелодично смеется, запрокинув голову и держа перед лицом украшенную горностаевым мехом маску-домино на палочке. Броши, бусы, банты; Мария-Антуанетта. Любвеобильная королева в поисках приключений.
        Потребовались две чернокожие девушки в обязательных кожаных микроюбках, сидящие у Эллиота на руках, и Энья, оседлавшая его грудную клетку (Господи, что я делаю?..), чтобы забросить ему в глотку антигистаминное и щедро залить светлым пивом, а потом убедить бедолагу, что выступит он не нормально, не средненько, не хорошо и не отлично, а мегакруто, супер-пупер-дупер-зашибись. Пять минут до выхода на сцену, предпоследний сет года закончился, хиты уходящего десятилетия звучат очень актуально, верные помощники перетащили на сцену все синтезаторы, ритм-генераторы и компьютеры для сэмплирования, программист драм-машины каким-то образом нашелся и демонстративно изучает параметры громкости, ритмический рисунок и гармонические профили, а конферансье с микрофоном в руке пытается перекричать общий шум праздника.
        Эллиот падает обратно на пол. Энья достает из ножен тати.
        - Если не поднимешься на сцену, я убью тебя.
        - Это настоящий меч? - спрашивает одна из чернокожих девушек.
        - Лее-еди, джент-иль-мены и персоны вне всяких рамок, давайте проводим старый год, танцуя вместе с…
        Странно.
        Обнажив меч, Энья почувствовала - словно ртуть прокатилась по позвоночнику - похожее на черную магию, отлично знакомое покалывание миф-осознаваемого контакта.
        Опустив маску, она отправляется в зал, чтобы послушать сет. Весь склад танцует. Плотный и праведный поток звуков изливается на адреналиновой частоте, по одному кВт на канал. Она улыбается под маской. Эллиот хорош. Она узнает свое собственное «Я могу такое полюбить», вплетенное в ткань ритмов и сэмплов.
        - Энья!
        Крик в ухо, поверх цифрового ритма и обработанных оргазмических рыданий чернокожих девушек, похож на выстрел из пистолета. Она поворачивается, и прорези маски оказываются вровень с чужими глазами.
        Это он.
        - Я тебя узнал по мечам, Энья.
        - Сол! Блин, Сол…
        - Ты выглядишь… ты… ты потрясно выглядишь.
        - Что ты здесь делаешь?
        - Не слышу. Давай пойдем куда-то, где можно поговорить.
        Они идут туда, где можно поговорить, - на холод, где завершается год; на пожарную лестницу, покрытую серебрящемся в лунном свете инеем. Кованое железо вибрирует, подпевая переписанной Эллиотом реальности.
        - Не совсем «Страсти по Матфею» [186 - «Страсти по Матфею» - духовная оратория И. С. Баха (1727 г.).], - говорит Сол.
        - Если уделить этой музыке достаточно времени, ее можно полюбить.
        - Я слышал, ты погубила свою карьеру, - продолжает Сол. - Работаешь велосипедным курьером в службе доставки?
        Теперь она понимает то, что всегда было очевидно: он так страстно желал ею обладать лишь для того, чтобы иметь зеркало и любоваться своим отражением. Энье хочется причинить ему боль оружием более тупым и грубым, чем ее мечи. Она хочет наказать Сола за грехи бесконечно жестоким способом и сделать так, чтобы наказание длилось вечно.
        - У такой работы есть преимущества, - говорит она. - Какие у курьеров тугие ягодицы… Прям не знаешь, кого выбрать. Надо познакомить тебя с Эллиотом. Он сейчас на сцене; закрывает год. Вам надо встретиться. У вас нет абсолютно ничего общего.
        Сол напрягается. Он одет как Ретт Батлер. Приклеенные усы, шляпа с мягкими полями. Вылитый Перси Перинов. Надо же, как изменился. Должна ли она рассказать ему о ребенке? Подразнить, а потом навсегда забрать?
        - Между нами все кончено, Сол. Мы переросли друг друга. Как же ты мог этого не понять? Выходит, ты тупой. Убийственно, безгранично, непроходимо тупой. Будь добр, ступай к чертовой матери. Давай сойдемся на том, что мы стали друг для друга историей.
        Энья чувствует, как старый год привалился к границам времени, стремясь поскорее уйти, хей-хо, хей-хо. И еще кое-что: отдаленную, паническую тошноту от миф-линий, которые собирались в плотную сеть, завиваясь спиралями. От внезапного головокружения она хватается за холодные железные перила. Пусть он исчезнет. Сейчас же. Насовсем.
        - Зачем ты сюда приперся? Ты же ненавидишь такие сборища, ты их всегда ненавидел. Ты ни разу не пришел на вечеринки, куда я тебя приглашала, потому что ты ненавидишь людей. Ты их ненавидишь, потому что боишься. Боишься других - тех, кто не ты. И так всегда было, Сол. Убирайся. Я - это я, пойми. Я!
        - Дай мне увидеть твое лицо. Сними маску, пожалуйста.
        - Пошел вон, Сол.
        Он уходит. Энья остается одна на пожарной лестнице. Ей очень хочется плакать. Она не прочь воткнуть катану в первого, кто покажется по ту сторону двери. И пока она во власти всех этих чувств, старый год умирает и наступает новый.
        Она возвращается на вечеринку. С потолка каскадом сыплются воздушные шары. Чикули, лапули и ходячие вешалки верещат, кидаются серпантином и обрызгивают друг друга шампанским. Ритуальное семяизвержение. Девушки с намазанными гелем волосами и голубым мятным блеском на губах, одетые в нелепые юбки, прыгают вверх-вниз с воплями, в то время как мужчины, с которыми они пришли, целуют совершенно других женщин. Конферансье очистил сцену после выступления Эллиота и, пока все забывают старую любовь, чтобы не грустить о ней,[187 - Отсылка к шотландской песне «Auld Lang Syne» на стихи Роберта Бёрнса («Застольная», пер. С. Маршака).] пытается перекричать пьяное пение.
        - Граждане, товарищи, люди, люди, люди, давайте поприветствуем новое десятилетие…
        - Оно начнется только в следующем году! - кричит кто-то, и сразу же слышен удар кулаком по физиономии.
        - …выступлением, которое, как мы знаем, будет просто грандиозным. Впервые увидев их на улицах нашего прекрасного города, мы поняли, что именно они и должны открыть новое десятилетие на сцене!
        Мощный гитарный аккорд с длинным сустейном, затухающим в вое обратной связи. Узконаправленные прожекторы шарят лучами по залу в поисках мишени. Настойчивый, назойливый гитарный рифф, воспроизведенный через процессор как тема, с наложенными поверх слоями импровизации. Прожекторы вертятся, а потом резко фокусируются. Девушка с залакированной прической «взрыв на макаронной фабрике» и макияжем Мортиши Аддамс спрыгивает с высокой колонки в освещенное пространство, а гитарная тема тем временем набирает обороты. И взрывается. Включаются прожекторы заливающего света: толпа ревет и аплодирует парню в зеркальных очках, с электрогитарой и с переносным усилителем за спиной и безумной танцовщице в драном трико.
        У подножия сцены длинная серебряная игла пронзает мозг Эньи Макколл.
        - Товарищи, граждане, - ревет бестелесный голос конферансье, - пожалуйста, совместите разнообразные части своей анатомии с чужой и поприветствуйте - «Повелители Врат»!
        В тот самый миг, когда Энья узнает их, они узнают ее. Гитара колеблется между аккордами, танцовщица спотыкается во время каскада плавных движений - все происходит очень быстро.
        Танцовщица бросается к переднему краю сцены, опускается до уровня пола. Подведенные черным глаза встречаются с глазами Эньи за маской кабуки. Потом «повелительница» совершает умопомрачительное сальто и оказывается в задней части сцены. Толпа ревет. Сквозь рев Энья слышит, как гитарные аккорды приобретают новую, опасную модуляцию. Парень улыбается. Знакомое, пугающее ощущение исчезновения дна у реальности впивается в душу, словно раковая опухоль: миф-линии, собранные воедино, плавятся в чьем-то кулаке.
        И Энья понимает суть их дара. Их сила в том, чтобы по желанию разрушать мембрану между Землей и Мигмусом, позволяя хаотическим образам и наполовину сформированным архетипам фонтаном выплеснуться в бытие. В ту же секунду она осознает, что здесь, в лучах прожекторов, прямо перед чикулями, лапулями и сливками городского общества, они собираются взломать шлюзы реальности.
        Энья прокладывает путь через зачарованных чикуль, лапуль и сливки общества к пожарному выходу. Временно забыв о новой жизни внутри себя, прыгает через три обледеневшие ступеньки зараз. Машины припаркованы так близко друг к другу, что она вынуждена протискиваться между чужими крыльями и бамперами, чтобы добраться до «ситроена», и пролезть в приоткрытую дверь невозможно. Она обнажает тати и разрезает брезентовую крышу. Шехина спрятана под водительским сиденьем, наладонник валяется позади вместе с пустыми жестянками из-под диетической колы. Нет времени на изыски. Энья проглатывает две таблетки шехины. Она уже на полпути вверх по пожарной лестнице, когда ее накрывает. Она влетает на скоростном лифте в миф-сознание и чуть не падает через перила с высоты второго этажа на машины внизу. Склад находится в центре урагана миф-линий; торжество безумия. Их тяги почти достаточно, чтобы оторвать ее от ручки аварийного выхода. Дороти и торнадо. Танцпол - бедлам из мечущихся лучей прожекторов и миф-линий. Да уж, мы точно не в Канзасе. Нет времени на стратегию. Врата сформировались. Рот парит в воздухе над
кулисами, и сценическое освещение придает ему фантасмагорическую материальность. Сквозь него к краю мира Эньи движутся твари… Похожие на кукольные коляски, которые толкают волосатые руки. На клубки кинопленки с глазом в каждом кадре. На расщепленное в нижней части человеческое легкое, приближающееся к краю реальности тем способом, который ни за что на свете не сочтешь ходьбой, и к тому же щелкающее желтым вороньим клювом. Толпа аплодирует и радостно вопит - люди думают, это иллюзия, спецэффекты. А гитара наяривает, и танцовщица пляшет, как еще никто никогда не плясал.
        Энья стоит у запасного выхода и ничего не может сделать. Ее рука лежит на прямоугольном выступе на стене. Что это? «В случае…»
        У Пола Ньюмана в «Разорванном занавесе» [188 - Turn Curtain (1966, режиссер А. Хичкок).] сработало.
        Она выхватывает тати, разбивает стекло ударом цубы.
        «Нельзя недооценивать силу страха. Состояния души заразны: сон заразен, зевота заразна, страх заразен».
        - Пожар! Пожар! - Колокола зазвенели. - Пожар!
        Толпа вопит и колышется, сперва сворачивается внутрь, чтобы взглянуть на самое себя и задать себе вопросы, а потом разворачивается вовне, к выходам.
        - Пожар! Пожар!
        Склад кричит в едином порыве, дух паники переходит от человека к человеку: пожар! Горим! Люди вопят, указывая на пламя, которого нет, но которое они отчетливо видят. Лицо Сола уносится прочь в вихре миф-линий, в слепом стремлении к выходу; кто-то цепляется за кринолин Федры - Марии-Антуанетты, ее тянет вниз, и она исчезает под ногами толпы. Сигнализация верещит без умолку. Энья запрыгивает на сцену, пристегивает наладонник к поясу-оби, обнажает катану.
        Танцовщица медленно аплодирует.
        Маску долой.
        Гитарист снимает со спины переносной усилитель. Позади него Искаженные рвутся на свободу. Сцена - глаз тайфуна миф-линий. Гитарист избавляется от зеркальных очков.
        Его глазницы затянуты бледной кожей.
        Энья понимает, почему не смогла разыскать эту парочку раньше. Все дело в том, что они - как и сама Энья - действуют осознанно. Они не оставляют следов на неповерхности Мигмуса, и миф-линии не трепещут от соприкосновения с ними, потому что они полностью погружены в мир.
        Склад пуст. Унесли даже тех, кого раздавили и растоптали.
        Энья меняет хват - теперь она держит катану легко, бездумно, как будто меч ничего не весит. Все согласно наставлениям Мастеров.
        Одновременно с этой мгновенной сменой настроения открываются врата. Твари выплескиваются в реальность. И танцовщица атакует. Быстро. Очень быстро. Кувыркаясь по сцене. Энья рубит, по-прежнему держа меч легко. Клинок заставляет воздух кровоточить. Плясунья вертится и крутится вокруг лезвия. Вспышка боли, удар - тати отлетает прочь.
        Плясунья приземляется на ноги, подбоченившись.
        Кажется, запястье Эньи сломано.
        Надвигающаяся тень предупреждает ее. Она совершает кувырок в сторону тати, уходя из-под удара гитарой. Покрытие сцены разлетается в щепки: музыкальный инструмент оброс лезвиями из синеватой стали.
        Энья краем глаза замечает намечающийся пинок и в последнее мгновение успевает откатиться достаточно быстро, чтобы ей не сломали шею. Живот! Надо защитить живот, уберечь ребенка. Она наносит режущий удар катаной. «Нельзя резать. Рубящий удар - сильный, режущий - слабый, отчаянный». Грохот. Взрывы двухсотваттных ламп. Вероятно, Энья опрокинула один из осветительных приборов. Запах гари: падает нагревшаяся лампа, и обычный мусор, скопившийся позади сценических мониторов [189 - Сценический монитор - часть акустической системы, которая необходима исполнителю для контроля собственного музыкального звучания.] - бумажные стаканчики, коробочки из-под бургеров, - начинает тлеть. Орудуя усеянной лезвиями гитарой словно топором, держа ее за голову с колками, безглазый надвигается. Ему не нужны глаза, чтобы видеть. В свете Мигмуса он зрит противницу вполне отчетливо. Клинок звенит, соприкасаясь со сталью. Энья приходит в себя, использует удар корпусом, чтобы швырнуть безглазого через сцену. Узконаправленные прожекторы живо шарят лучами по полю боя. Энья тянется к тати. Босая нога ловко отбрасывает короткий
клинок в сторону, придавливает ее запястье. Девица смотрит на Энью сверху вниз с безграничным любопытством, ее лицо обрамлено пергидрольной шевелюрой. Босая нога уходит в сторону, вот-вот пройдет смертоносный удар в шею… Плясунья делает обратное сальто, со свистом уклоняясь от меча в свободной руке Эньи, и падает на четвереньки, словно зверь. Слепой гитарист уже встал. Энья между двумя противниками.
        По покинутому людьми танцполу, среди брошенного бухла, жратвы, наркоты и курева бродят Твари. Нечто вроде ходячей волосатой поганки. Нечто вроде женщины в строгом сером костюме, который носила Ким Новак в «Головокружении», только с огромным глазным яблоком вместо головы. Нечто вроде карлика в кольчуге с пушкой на плечах. Нечто вроде пары волынок на трех ногах кузнечика… Из совершенно другого мира доносится, быстро приближаясь, вой сирен пожарной машины. Запах гари - не иллюзия. Струйка дыма. Язычок пламени. Огонь. Настоящий пожар.
        Энья отматывает компьютерный провод от оби и подключает его к катане.
        Плясунья ухмыляется и ядовито надувает губки при виде того, как меч покрывается символами дезинтегратора.
        Безглазый кидается через сцену.
        - То-о!
        Энья вкладывает весь свой дух в один рубящий удар, стремящийся к Пустоте, одну атаку «огня и камней»: руки, торс, дух, клинок движутся мощно, ритмично и согласованно. Катана рассекает гриф гитары, натыкается на анкерный стержень и застревает. Отдача едва не лишает Энью оружия. Символы фонтанируют в неоновом воздухе. Энья пытается высвободить клинок. Слепой ухмыляется и двигает гитарой, ставшей ловушкой для катаны. По движению воздуха Энья чувствует приближение его напарницы. Та подпрыгивает, хватается за осветительную ферму, раскачивается и приземляется, сомкнув ноги на шее противницы. Обтянутые гладким нейлоном бедра сжимают трахею. Энья слышит дыхание плясуньи, тяжелое и возбужденное, и длинные, металлически-блестящие ногти ищут на ее шее нужные точки, нажимают.
        Ослепительная боль вспыхивает в мозгу; пламя, кружащийся дым, но тупые и бездумные моторные рефлексы по-прежнему заставляют дергать, дергать, дергать, ведь надо высвободить катану. Воздух, попадая в легкие, превращается в огонь. Кровь подобна расплавленному свинцу. Она чувствует, как нейроны полыхают и рвутся один за другим. Она умирает…
        Собрав последние силы, Энья отрывает катану от гитары. Безглазый замахивается импровизированным топором, целясь в торс. Пока плясунья продолжает ее душить, высасывая последние крупицы жизни, Энья меняет хват на обратный.
        - Йа!
        Она направляет клинок вверх, в голову плясуньи. Взвыв, противница хватается за потолочный откидной монитор и удирает куда-то вверх. Склад окружен: снаружи воют сирены и пульсируют синим огни экстренных служб. Рубя направо и налево, Энья прыгает со сцены в ревущую стену миф-линий, мечется среди Тварей, пытаясь вернуть тати. Плясунья, сидя на корточках на высокой колонке, вытаскивает из волос украшения: два набора лезвий на металлическом стержне, который сжимают в ладони. Двадцать сантиметров стали, умноженные на шесть, блестят между ее костяшками, словно когти.
        Вскрикнув по-птичьи, она бросается с колонки на горящую авансцену, раскинув руки с клинками.
        И с безупречной отрешенностью Мастеров Энья рассекает ее надвое в талии. Одним ударом.
        «С духом одного удара можно победить уверенно, ибо такая стратегия - от сердца».
        Сияние распада плясуньи еще не угасло, а Энья уже вскочила на сцену. Шехина грохочет внутри, словно гимн. Энья продвигается сквозь вихрь миф-линий. Слепой гитарист поднимает оружие, но она видит, в каком состоянии его дух. Он отступает перед ней, пока не упирается в одну из высоких колонок. Дальше отступать некуда. Энья позволяет себе передышку, не переставая следить за временем, своим телом и духом. Отключает наладонник. Иероглифы рассыпаются, исчезают. Она поднимает катану левой рукой. Бросает.
        Гитарист пытается отразить удар.
        Медленно. Очень медленно. Чересчур медленно.
        Меч пригвождает его к динамику, клинок - стальная линия, входящая в лицо чуть левее носа и выходящая из задней части черепа. Тонкая струйка ихора, которым кровоточат порождения Мигмуса, течет из ужасной раны, но противник все никак не умирает. Не умирает, потому что никогда не был живым. Энья кидается к нему. Резко, быстро. Она слышит, как пожарные и полицейские занимают позиции вокруг склада. Свечение иероглифов и отблески пожара озаряют лица женщины и фагуса. Она вставляет разъем провода, идущего от «Сони Нихон Хакудати 19», в гнездо на катане, кладет палец на Enter. Позади нее встает стена огня.
        - Не думай, что если мы последние, то мы единственные, - шепчет он. - Придут другие; другие всегда будут приходить, пока ты не встретишься лицом к лицу с Антагонистом. Ты победила в этом сражении, но война еще не закончена.
        - Хорошая речь, - кивает Энья.
        Взрыв на миг затмевает сияние пожара, накренившихся прожекторов и стробоскопов.
        Извивается жаркое пламя. От высоких температур трескаются и разбиваются вдребезги оконные стекла. Дым пытается задушить Энью, но с полыханием шехины ничто не сравнится. Соприкоснувшись с краем таланта Эньи, она его поджигает. Дарованным зрением Энья видит, как талант устремляется вперед, подобно цунами, подобно восставшей Большой волне в Канагаве на гравюре Хокусая. Она видит, как тошнотворный свет иного места за Вратами разбивается об эту волну и сдается, тускнеет. Талант исходит от нее, подобный стене или неудержимому, могучему ветру; он останавливает продвижение Искаженных, вынуждая их отступать сантиметр за сантиметром, он противостоит силе, которая с грохотом несется из Врат. Сами Врата кажутся нерушимыми, но понемногу, сантиметр за сантиметром, Энья загоняет воинство обратно: Тварь Ким Новак, Тварь Легкое, Тварь Карлик и прочих Тварей, каких только смогло породить человеческое воображение, - прочь из реального мира, обратно за Врата, в то место, откуда они явились.
        Собрав последние крупицы силы, она запечатывает Врата и разглаживает пространство: как будто ничего и не было.
        Пока сотрудники экстренных служб взламывают двери топорами и пневматическими домкратами, Энья убирает клинки в ножны и сбегает через окно, добирается до крыши. Пока парни в синем заняты своими делами, она успешно спускается по обледенелой пожарной лестнице. Ее накрывает в машине. Она падает на руль «ситроена». Ее автомобиль - единственный на стоянке. Через рваную дырку в брезенте проникает холод, но дрожит Энья не от холода. Она наблюдает, как пожарные поднимаются по выдвижным лестницам, чтобы сразиться с пламенем, которое уже рвется из окон. Вода из шлангов под высоким давлением выбивает оставшиеся стекла. Она надеется, что у Эллиота хорошая страховка. Все смотрят вверх. Вот и славно. Она включает зажигание.
        И ледяной нож поворачивается в ее чреве.
        Она не может дышать. Не может думать. Не может делать ничего, кроме как беспомощно лежать, парализованная, на сиденье автомобиля, пока ледяной нож медленно ее потрошит. Это хуже, намного хуже, несравнимо хуже, чем та боль, которую причинила ей плясунья, ибо тогда она боялась, что умрет, а сейчас - что не умрет. Медленно, очень медленно боль отступает. Возвращается способность думать. Действовать. Невзирая на холод в машине, крупные капли пота неторопливо ползут по лбу. Энья прикусила язык; во рту медный привкус крови. Спотыкаясь, она бредет к мигалкам пожарных, полицейских, скорой помощи.
        - Помогите! Господи, помогите!
        Искры пожара летят в небо. Машины скорой помощи с их пульсирующими огнями и флуоресцентными оранжевыми полосами как будто удалились на несколько световых лет.
        - Помогите! Мне! У меня выкидыш!
        Силуэты в желтых светоотражающих жилетах поворачиваются. Слишком далеко. Слишком медленно. Слишком поздно. Из ночи вырывается нож и несет возмездие, ликуя; вспарывает чрево Эньи, швыряет ее на покрытый инеем асфальт.
        Она не знает, радоваться или беспокоиться, когда после ночного чая, анализов и УЗИ гинеколог (почему гинекологи всегда носят галстуки-бабочки?) объявляет, что если по поводу матери и трудно сказать наверняка, то ребенок здоров и бодр.
        - Я могу пойти домой?
        - Можете, но будьте бдительны. Если приступ повторится, срочно к нам. И больше никаких «складских» вечеринок.
        Полненькая дружелюбная медсестра, обладательница деревенского акцента, протягивает ей визитку центра помощи женщинам.
        - Брось ублюдка, - шепчет она. - Плевать, кто он такой и что говорит, ты не должна позволять, чтобы он так с тобой поступал. Здесь тебе всегда помогут. - Потом она прибавляет профессиональным тоном: - На обед не останетесь? У нас запеканка со свининой.
        Высокий, эктоморфный подросток - предполагается, что он проглотил зубную щетку - неторопливо заходит в палату и внимательно смотрит на черные, плотные синяки Эньи.
        - Спасибо, я пас, - говорит Энья.
        Она знает, что теперь делать.
        Такси высаживает ее в конце Эсперанса-стрит. В первый день нового года она идет мимо чугунных заборов, блестящих полиуретановых дверей и медных дверных молоточков.
        А потом замирает как вкопанная.
        Перед домом № 27 по Эсперанса-стрит как будто обнаруживается фрагмент вчерашней ночи, провалившийся в сегодняшний день: вертятся и пульсируют синие огни, блестят флуоресцентные оранжевые полосы, слышатся искаженные помехами обрывки переговоров по рации.
        Полиция.
        Входная дверь дома № 27 открыта. Женщина-офицер стоит рядом с мемориалом мистера Антробуса. Рядом с ней Омри. Из парадной двери выходят два офицера в форме и сыщик в штатском. Офицеры в форме несут «оборудование» фабрики по производству шехины. Сыщик в штатском демонстрирует коллегам два пластиковых пакета на молнии и качает головой.
        Женщина-офицер сопровождает Омри в одну из полицейских машин.
        Соседи выглядывают из-за занавесок, стараясь, однако, не попадаться на глаза, чтобы их по ошибке не приняли за соучастников.
        Энья разворачивается и уходит. Из патрульных машин доносятся трескучие всплески полицейских переговоров. Двигатели заводятся и урчат. Все, что требуется, - это чтобы один сосед крикнул или позвал. Указующего перста более чем достаточно.
        Она оглядывается через плечо.
        Две из трех полицейских машин отъезжают. Один автомобиль без опознавательных знаков остается ждать ее возвращения. Две машины приближаются к ней. Омри сидит в первой на заднем сиденье между двумя женщинами-офицерами.
        Энья идет быстрее.
        Еще быстрее.
        Только не беги.
        Если побежишь, они наверняка тебя достанут.
        Один из проулков к дороге, идущей вдоль садов позади жилищ, в считаных метрах.
        Шаг за шагом. Как путешествие в тысячу миль.
        Она ныряет за угол, прижимается к задней, служебной двери мясной лавки, чей фасад обращен на главную улицу. Машины проезжают мимо, шепчут дизельные двигатели. Энья сражалась с демонами, монстрами, кошмарами и воителями, а теперь ее трясет. Она уходит через паутину улочек и переулков.
        Вероятно, вот как все случилось. Полицейские скрутили Омри. Может, когда прибыли, вопя сиренами и мигая «люстрами», на вызов о пожаре на складе. Может, это бы все равно случилось рано или поздно; может, кто-то их навел. По крайней мере, Омри сейчас думает именно так. Омри думает, что сучка Энья Макколл ее предала из-за желания забрать себе Эллиота, а ведь Омри и так сказала сучке делать с ним что ей захочется. Омри потащит Энью за собой на дно. Или это сделка с правосудием. Ваша честь, вы же смилостивитесь над малышкой Омри, если она сдаст всю дилерскую сеть? Такие вот два варианта. Энья склоняется к первому.
        Оказавшись на безопасном расстоянии от Эсперанса-стрит, Энья выходит на одну из главных улиц и останавливает такси. По пути через город обратно к обугленному каркасу склада и своей машине она разрабатывает невиданную прежде стратегию.
        «Ситроен» выглядит относительно невредимым. Запас шехины под водительским сиденьем как лежал, так и лежит. Десять таблеток. И всё. Этого не хватит. По ее прикидкам, надо в три-четыре раза больше. Но придется выкручиваться. Сырье брать негде. Она должна встретиться лицом к лицу с Антагонистом прежде, чем запасы иссякнут окончательно.
        «Если Антагонист нападет, неужели ты умрешь из-за того, что не выбрала время и место для битвы?»
        Тупые спазмы терзают матку. Энья впивается в руль, пытается прогнать их усилием воли: прочь, прочь, хватит. Машина заводится не сразу, и в ней холодно, как же холодно. Руки сжимают руль до побелевших костяшек. Заводись. Ну давай. Быстрее! Обогреватель работает на полную мощность, но с потоком холодного воздуха, врывающимся через разорванную крышу, ничего не поделаешь. На скорости брезент хлопает, и дырка становится больше. Остановившись наполнить бак и купить шоколадку, Энья убирает крышу совсем. Клиенты заправки на нее таращатся. Она им улыбается, но переживает, что слишком бросается в глаза. У полиции теперь точно есть номер ее машины. С обвинениями можно разобраться позже. Сейчас есть дела поважнее. Через тридцать километров ее обгоняет зеленый «форд» с двумя фуражками на полке багажника. Она ведет машину с чрезвычайной осторожностью, пока полицейские не исчезают из виду. Они не заметили открытый верх «ситроена». Ха-ха, офицер. Я, знаете ли, без ума от свежего воздуха, ха-ха.
        - Вырастешь румяненький, со щечками-яблочками, - говорит она, обращаясь к слепой, кувыркающейся бластоцисте в своей утробе. - Признак высокого кровяного давления. Как насчет музыки? Говорят, что нерожденные дети могут распознавать внешние звуки. Конечно, тебя еще нельзя назвать ребенком. Что предпочитаешь? Может, Четвертую симфонию Малера?
        Струнные и духовые извергаются фонтаном из открытого верха «ситроена» и разливаются по окрестностям дороги; по живым изгородям, затопленным пастбищам, побелевшим от изморози полям. С подветренной стороны каждой борозды скопилась снежная пудра. Грачи темными двойными полумесяцами порхают на синевато-зеленом небе; тучи чаек парят над комбайнами, распахивающими замерзшую землю под озимую пшеницу.
        - Ненамного хуже, чем кататься на велосипеде, - кричит она своему будущему ребенку. - Через некоторое время перестаешь замечать, насколько тебе холодно. Верный признак переохлаждения.
        Возможно, в ее шутке есть доля правды. Она останавливается у придорожного бара. Деревянные скамейки, на которых минувшим летом - тем самым, которое считали последним, - посетители в шортах для серфинга и гавайских рубашках потягивали лагер, теперь покрыты черной коркой инея, словно проказой. Энья заказывает кофе и «завтрак пахаря» [190 - «Завтрак пахаря» (Ploughman’s Lunch) - типичный для британских пабов набор холодных закусок, состоящий в классическом варианте из хлеба, сыра, лука и соленых огурцов.]. Сельские завсегдатаи в брезентовых куртках цвета ила оглядывают ее с ног до головы, как призовую телку, и комментируют наряд. Она все еще в костюме для вечеринки: юката из ткани с ручной росписью, спортивные штаны. Она отвечает красноречивым взглядом «сдохни, шваль», и они опять сосредотачивают внимание на телевизоре под потолком. Элегантно одетая молодая леди на бледно-голубом экране с картинками Бренного мира, парящими над левым плечом, рассказывает о серии полицейских рейдов по всему городу в связи с преступлениями на почве наркотиков, вслед за пожаром на складе во время новогодней вечеринки,
случившимся вчера.
        Вчера?
        Какой длинный выдался год.
        Дальше. На запад. Навстречу закату, с фортепианным концертом № 2 Брамса. Она кричит солнцу: задержи ночь, задержи ночь; кричит «ситроену»: быстрее, быстрее, надо успеть до темноты. В угасающем свете она вынуждает стрелку перейти в зону безрассудства, пытается обогнать солнце. Кричит и ругается на медленное движение; старые фермеры в «фиатах», в шляпах: почему самые тормознутые водители всегда носят шляпы? Она ужасно рискует, шурует по встречке, виляет, на поворотах едет на двух колесах, кричит на жалобно воющий двигатель: «Я все компенсирую, когда вернемся, будет тебе ванна с маслом и капремонт, только доставь меня по назначению!»
        (Когда она была ребенком и лежала больная в постели, ей снился Париж. Прежде чем мать ушла на работу в свой Департамент зарубежных связей, Энья попросила ее сложить все книги в доме, в которых упоминался Париж, около изножья кровати. Оставшись наедине с радио, сидя со стаканом апельсинового сока в уютном гнезде из одеял, она читала и перечитывала эти книги, пока в ее воображении не сложился Париж - настолько точный, что она слышала аккордеонистов и вдыхала запах выпекаемых круассанов.)
        (В тот первый раз, когда она в студенчестве поехала в настоящий Париж, стоило выйти из хостела - и через три улицы ей понадобился жандарм, чтобы отыскать обратную дорогу.)
        Это место для нее как Париж. Услышав о нем впервые от Детей Полуночи, собравшихся у тлеющих углей под железнодорожной аркой, она успела фотографировать его камерой своего воображения со всех ракурсов, при любом соотношении света и тени, в разные времена года.
        Пальчики, хранительница тайн, передала Энье секрет этого места с таким благоговением, словно они обе участвовали в священнодействии. Сокровенная тайна из тайн, суть архива доктора Рука, завернутая в пакет из коричневой бумаги, перевязанный бечевкой. Энья переворачивала старые-престарые страницы - коричневые и хрупкие от времени, как засушенные цветы, - очень осторожно, чтобы их не повредить неосторожным вздохом. Они поведали ей об истинном имени и природе Антагониста, а также о взаимодополняющих ролях, которые им обеим предстояло сыграть в непрерывном возникновении новых мифологий из старых; все это напоминало бесконечную цепочку ярко раскрашенных шарфов из кармана фокусника. Новые мифологии, новые тайны. Старые обиды и раны, старые надежды и мечты - все, жившее когда-то под Адамовыми потолками [191 - Адамов стиль, стиль братьев Адам - разновидность неоклассического архитектурного стиля интерьеров, возникшая в XVIII веке.] дома, прячущегося в тени горы.
        Она знает, что на самом деле все будет иначе.
        Департамент лесного хозяйства сровнял с землей руины старого особняка, чтобы сделать автостоянку. Рядом с ней - деревянные мусорные баки, несколько стендов и общественный туалет в виде бревенчатой хижины. Возле туалета припаркованы две машины. Из одной выходит мужчина и направляется к хижине. Водитель другой машины, тоже мужчина, мигает фарами, затем выходит и следует за первым мужчиной. На одном из стендов яркими красками отмечены природные тропы и смотровые площадки, другой уведомляет о том, как легко на самом деле спровоцировать лесной пожар. Фары «ситроена» скользят по крупным буквам третьего: «Департамент лесного хозяйства: Брайдстоунский лес».
        Небо все еще светлое, хотя восток уже потемнел и засверкал первыми звездами зимних созвездий.
        Энья вываливает из сумки «набор юного взломщика» и запихивает в нее автомобильные коврики, шоколадки, фонарик, наладонник, шехину. Мечи не помещаются. Она оставляет их торчать из полузастегнутой молнии. Двое мужчин выходят из туалета и уезжают в одном направлении. Автостоянка принадлежит Энье и никому, кроме нее. Она выбирает маршрут, ориентируясь по карте на деревянном стенде. Лес испещрен тропами и зонами пикников; нужное направление отмечено красными стрелками на столбиках-указателях.
        Энья рассчитывала что-то почувствовать: ощутить дух места, угадать лица на деревьях, прикоснуться к душам в камнях, столкнуться с чем-то зримым и незримым. Следуя по размеченной тропе меж голых деревьев, она не чувствует ничего. Какой бы дух ни обитал здесь, он загнан вглубь заботливой рукой Департамента лесного хозяйства, его столами для пикников и разъяснительными стендами на тему лесной фауны. А может, думает она, столы для пикника, бревенчатые мусорные баки и размеченные тропинки проникли сюда лишь благодаря тому, что дух леса удалился в чудовищные глубины собственного разума? Между деревьями темно, без фонарика не прочитать, что написано на красных стрелках-указателях.
        - Мы идем вверх, вверх, вверх, - нараспев сообщает она еще-не-ребенку внутри. - Вверх, вверх…
        Тропа становится круче, и Энья часто останавливается: она ни на секунду не забывает про нож. Она говорит с плодом о сказанном видеофагусом, о сомнениях, порожденных его словами: а если Искаженные, с которыми она сражается, всего лишь возвращающиеся к ней ее собственные страхи?
        - Твоя бабушка сказала, что дядя Юэн в детстве демонстрировал признаки шизофрении. - Она не сообщает нерожденному существу о том, какой вывод сделала из этих слов. Существо связано с нею пуповиной и все понимает: те же самые признаки могли быть у самой Эньи, их просто не диагностировали.
        Ее собственная неуравновешенность, ее страхи? Она продолжает разговаривать с ребенком.
        - Весь мир с причудами, не считая тебя и меня, и насчет себя я не слишком уверена.[192 - Перефразированный афоризм, приписываемый английскому философу и педагогу Роберту Оуэну (1771 - 1858), в оригинале фраза завершается словами «…и даже ты немного чудаковат».]
        Если дух леса отражает дух Антагониста, не мог ли противник так глубоко уйти в себя, что потерял способность проникать из Мигмуса в реальный мир? Как думаешь, дитя Макколл? Не считает ли дитя Макколл, что, возможно, в детстве с его матерью случилось нечто забытое, но глубоко, очень глубоко запечатленное в подсознании, настолько крепко впечатавшееся, что оно нашло выражение в Мигмусе и таким образом вернулось в реальный мир в форме фагусов?
        Не знает ли дитя Макколл, что бы это могло быть?
        Энья Макколл, похоже, знает.
        - Эй, мы на месте! Звездная, звездная ночь.
        На обнаженном склоне горы царит холод - пронизывающий холод. Тропинка идет вдоль верхней границы леса. На западном краю мира небо цвета индиго чуть светлее остального свода. Звезды огромные, блестящие и такие низкие, как будто их можно коснуться рукой. Энья ни разу в жизни не видела так много звезд. Подобно древней богине, она могла бы собрать пригоршню и сплести из них погремушку для своего ребенка. Камень стоит в нескольких метрах от смотровой площадки. Небольшое углубление, в котором его когда-то установили, забетонировано и завалено жестянками из-под пива, обертками от шоколада, фольгой и оставшимися с лета презервативами.
        Маленькая, смуглая и черноволосая Энья Макколл смотрит на камень, ощупывает его пальцами. Прижимает ухо к его скользкой, влажной поверхности.
        Ничего. Просто камень.
        Она садится у подножия, заворачивается в принесенные из машины коврики. Они не очень-то согревают. Она жует шоколад, кусочек за кусочком, батончик за батончиком. Она кладет мечи в ножнах на короткую траву слева от себя, портативный компьютер - справа.
        - Прости, малыш, но так надо.
        Она снимает крышку со стеклянной бутылочки и проглатывает весь свой запас шехины. Сидит, завернувшись в тонкие коврики, спиной к Невестиному камню, ждет, что будет. Жалеет, что нет музыки. Почему она не держит «Уолкперсон» в салоне? «Ночь на Лысой горе» Мусоргского, ха-ха… И, как обычно, она не замечает момент, когда шехина начинает действовать.
        Когда впадина, в которой она сидит, начала становиться глубже?
        И земля под ней сделалась мягкой и невещественной?
        Энья вскакивает на ноги.
        Небольшая впадина уже превратилась в яму и углубляется с каждой секундой. Небо - звездный диск. Что происходит? Что происходит? Такого еще никогда не было. Она цепляется за края ямы, цепляется за траву, но уклон увеличивается с каждой секундой, миф-линии утекают, как Ниагарский водопад из света, как океан, падающий с края Плоской земли. Она тонет в миф-линиях. Она пытается держать голову над потоком, чтобы не задохнуться, а стена ямы уже почти перпендикулярная. Невестин камень исчез, упал в яму. Энья тянется к мечам, к наладоннику, но они недостижимы. Они падают в пропасть. Держаться не за что, трава рвется у корней. Энья упадет, она сейчас упадет…
        Все исчезает в синем смещении миф-линий, падающих куда-то.
        Синее смещение.
        Красное смещение.
        Красное.
        Времена и пространства вне разума больше не пугают ее.
        Красное. Все красное.
        Сдвиги реальности, которые заставили бы других усомниться в своем здравомыслии, являются основой и утк?м ткани ее жизни.
        Этот красный - не цвет пламени, а цвет ран, крови, плоти.
        Куда же привело ее миф-сознание?
        Она сидит на полу огромного зала, который простирается куда ни кинешь взор. Красное, все красное. Пол и потолок из красной плоти, соединенные костяными колоннами и контрфорсами, переходящими в ребра сводов. Мечи и наладонник рядом. Как и обертка от шоколадки.
        Это и есть Мигмус?
        Энья такого не ожидала. Она не знала, чего ждала, когда приняла весь запас шехины, устроила себе передоз, вспорола реальность, но явно не этого. Она прикрепляет наладонник к оби, поудобнее цепляет мечи за спиной. Все направления выглядят одинаковыми. Она пускается в путь трусцой. Спасибо велосипеду, темп можно поддерживать бесконечно.
        Здесь она беременна? Какова природа этой реальности или нереальности?
        Колонны и контрфорсы множатся бесконечно. Единственное воспринимаемое изменение - то, что она слышит; отдаленный, медленный пульс на самой границе восприятия.
        Биение сердца? Энья касается рукой пола. Мягкий, теплый; едва ощутимо вибрирует в такт - тук-тук, тук-тук, тук-тук.
        Если вся вселенная - это тело Антагониста, то понятно, почему комната не кончается.
        Нечто белое привлекает внимание в однообразной реальности. Она бежит к цели трусцой, не спуская с нее глаз; посреди унылого пространства со сводами так легко потеряться. Кажется, это большой белый валун. Нет, не валун. Приблизившись, Энья понимает, что это зуб. Одинокий моляр в три раза выше ее самой.
        Неужели власть Антагониста над реальностью ослабла так сильно, что он больше не осознает форму и строение собственного тела?
        По другую сторону зуба она находит мужчину. Он заточен в металлическую клетку для публичной казни. Ржавые железные полосы впиваются в его тело, удерживают голову прямо, заставляя глядеть куда-то в бесконечность сводчатого потолка и арок, но он смотрит на Энью. Она его узнаёт, хотя видела не в расцвете лет, как сейчас, а в глубокой старости.
        Это мистер Антробус.
        - Как вы здесь оказались? - спрашивает она.
        - Вы меня сюда послали.
        - Но вы умерли.
        - Да. Однако в вашем воображении я буду жить, пока живы ваши воспоминания обо мне.
        - Но это не мое воображение.
        - Разве? Мы же говорили с вами про рай и ад, вспомните.
        - Кажется, вы сказали, что мы сами творим для себя рай и ад.
        - Некоторые могут создавать рай или ад для кого-то еще. Я поделился с вами своим образом ада, и он запечатлелся в ваших грезах и страхах, став реальностью.
        - Господи…
        - В каком-то смысле да. В конце концов, это же Мигмус.
        Он смотрит вниз - во всем его теле только глазные яблоки и губы способны двигаться. Между его ступнями - черная дыра.
        - Что это?
        - Выход.
        - Куда?
        - Я не знаю. Наружу.
        - Зачем мне туда идти?
        - Потому что вам надо уйти отсюда.
        - А если я хочу остаться здесь?
        - Вы ничего тут не найдете, кроме бесконечного повторения уже увиденного. Если останетесь, будете в точности как я. Мы оба окажемся в западне там, где ничего не меняется.
        - Похоже, у меня нет выбора.
        - Нет. У вас он есть. Это у меня нет выбора.
        - Я должна туда прыгнуть?
        - А у вас есть другие идеи?
        Через мгновение мистер Антробус, прикованный к зубу, становится единственной броской деталью посреди бесконечности из плоти и костей.
        Она падает всего несколько метров в удушливой темноте, прежде чем вертикальный туннель закладывает вираж. Это одновременно волнует и пугает, словно поездка на «американских горках» в абсолютной темноте, когда ты не знаешь, в какой момент случится очередной нырок, и станет ли он концом поездки или началом окончательного низвержения в погибель; держаться не за что, ничего не чувствуешь и не видишь, никакой опоры нет: тысячекилометровое адреналиновое свободное падение.
        Не было ли похожей сцены в «Докторе Ноу» [193 - «Доктор Ноу» (Dr. No) - фильм, положивший начало кинематографическому циклу о приключениях Джеймса Бонда (1962).]? Такая мысль кажется ей неуместной в момент скольжения внутри заполняющего всю вселенную тела врага. В подобной ситуации любая мысль неуместна. Темнота светлеет, приобретая телесный оттенок красного. Стенки пищевода становятся прозрачными. Спуск теперь не такой стремительный - она успевает заметить провалы и повороты и подготовиться к ним. Неужели в итоге она с воплем и плеском окажется в Поджелудочном море? За желатиновыми стенами проносятся артерии, трепещущие, хлопающие клапанами желудочки сердца; ионно-голубые молнии ветвятся вдоль нейронов и перепрыгивают синаптический зазор с рокотом грома; альвеолы размером с маленькие дирижабли то набухают, то сжимаются; внутри в невесомости парят все грезы и символы темной ночи души, [194 - «Темная ночь души» (исп. La noche oscura del alma) - испанская мистическая поэма XVI века.] застывшие, мертвые, в ожидании жизнетворного дыхания, которое их пробудит.
        Болезнь? Безумие Антагониста или ее собственное? Здесь ничему нельзя доверять, в особенности самой себе.
        Внезапно труба обрывается, и Энья сопровождает прибытие в пункт назначения визгом.
        Ребенок…
        Но посадка мягкая, на податливые складки с ворсинками, похожими на пальцы. Она торопливо вскакивает - поглаживание гибких пальчиков заставляет чувствовать себя изнасилованной. Куда ее занесло? Небольшая круглая камера, из которой есть выходы. Стены напоминают плотно прилегающие стволы деревьев, вылепленные из красного мяса, потолок - решетку из переплетенных ветвей плоти, с которых свисают желтые светящиеся мешочки, похожие на непристойные фрукты. Прямо над Эньей - портал, через который она проскользнула в это потустороннее место.
        Комната тридцати двух дверей.[195 - Отсылка к песне группы Genesis «The Chamber of 32 Doors» (Genesis Live, 1973).]
        Выбирай. Выбирай любую.
        И она понимает, что это потустороннее место - центр лабиринта. Лабиринта из лиц. Когда Энья входит в узкий коридор с высоким потолком, осторожно ступая по прозрачному стеклянному полу, тот вспыхивает у нее под ногами. Через прозрачную, твердую поверхность она видит лица: глаза закрыты, губы шевелятся, как будто разговаривают во сне.
        Лабиринт.
        Она всегда хотела посетить лабиринт, подобный Хэмптон-Кортскому, о котором ей рассказывала бабушка, - там еще мужчина во фланелевых брюках, блейзере и соломенной шляпе сидел на вершине стремянки и выкрикивал указания через мегафон.
        - Не сейчас, - говорит Энья вслух, и при звуке ее голоса спящие лица открывают глаза в удивлении и ужасе.
        Она может оказаться здесь в ловушке. Совсем как фагус мистера Антробуса. Она уже не уверена, что сможет вернуться в центр.
        Лабиринт. Из лиц. Бабушка.
        Это фарфоровый лабиринт из Каменных садов, тот самый, что расчерчен осколками разбитой керамики, кусочками лиц коронованных особ Европы. И в том лабиринте имеющий дар мог увидеть ветер. Она призывает это воспоминание, воображает себя маленькой девочкой, стоящей в центре круговорота осколков и пытающейся разглядеть ветер.
        Мягкое, как молитва, прикосновение к правой щеке. Как будто ветер вздохнул.
        Она сворачивает в первый же проход направо. Колышутся волоски на затылке, подтверждая и направляя: вперед, и нечто незримое касается щеки, то левой, то правой.
        К каждому лабиринту есть свой ключ.
        За лабиринтом - свод, такой высокий, что она с трудом различает ребра, поддерживающие купол. В огромном зале полным-полно колонн - верхушки одних теряются в дымке, собравшейся под куполом, другие заканчиваются на уровне талии Эньи, - расположенных столь тесно, что сквозь них не видно стен. Колонны сделаны из темных, черных, блестящих костей, сплетенных и сплавленных таким образом, что в них можно рассмотреть лица, ребра, искривленные конечности. Оссуарий из стекла; костяные тотемные столбы. Поверхность у нее под ногами покрыта морщинами и порами, как человеческая кожа. Пробираясь между башнями большими и малыми, высокими и низкими, она замечает крошечных существ, которые суетятся вокруг ее бальных туфелек. Из любопытства она опускается на колени: тварюшки с воплями и свистом кидаются врассыпную. Они не длиннее большого пальца, наполовину пикси, наполовину автомобили; кентавры внутреннего сгорания с человеческими головами, руками и торсами, приваренными к корпусам игрушечных машинок. Они газуют и с рычанием двигателей вырываются из ее рук, но одного она все же хватает и подносит к лицу. Колесики
визжат и вертятся. Она вскрикивает и бросает существо.
        Человеческая голова кентавра Генри Форда ее укусила!
        Он лежит на боку, вертит и вертит колесами, пытается руками поднять себя обратно на колесную базу.
        Хотя Энья ступает осторожно, а автокентавры демонстрируют чудеса скорости и маневренности, она невольно давит нескольких своими грязными бальными туфельками.
        Вдалеке между гладкими черными башнями мелькает что-то белое.
        И опять: ближе. Смотри. Где? Там? Нет. Где? Вон там!
        Вот это да: белое платье, похожее на винтажный свадебный наряд. Парит в метре или около того над поверхностью «кожи».
        И в четвертый раз: пока что ближе всего. Задержалось, чтобы Энья точно его увидела, и исчезло из виду за лесом из костяных тотемных столбов.
        Позабыв про автокентавров, Энья бежит за белым платьем. Оно уводит ее прочь от скопления башенок. Ведет через место, где из насыпей и гребней, похожих на красные десны, выпучиваются глазные яблоки и следят за гостьей; одни маленькие и голубые, как у моллюсков, другие диаметром в несколько метров, с радужкой в виде креста, треугольника или трех параллельных щелей. Платье ведет ее через рощу деревьев, ветви которых заканчиваются крошечными, вертлявыми гомункулами. Оно ведет ее через место, где слоны с растущими из спины солнечными часами медленно движутся по ковру с узором в виде шахматной доски. Энье кажется, что она догоняет призрака в этой гонке по внутреннему телесному ландшафту: свадебное платье из шелка шантильи, набитое сухими цветами; букеты вместо головы и рук, мертвые ломкие стебли, придающие торсу форму и осязаемость. Она приближается, но неизменно оказывается недостаточно близко, чтобы коснуться и ощутить кожей, что собой представляет его тело, форма и суть; что оно символизирует.
        Это не какое-то из ее воспоминаний, искаженных и переосмысленных. В этом Энья не сомневается.
        Она осознает, куда ее ведет эта греза Антагониста. Плетеные стены и потолок телесного ландшафта расширяются наружу и вверх, в неопределенное измерение, образуя пространство столь обширное, что почти можно обмануться и внушить себе, будто находишься на открытом воздухе. Пол из плоти плавно поднимается перед ней и переходит в склон - хаотичную россыпь камней странной формы, крутую гору, на вершине которой стоит трон. Фагусы, понимает Энья, когда поверхность становится чересчур крутой и неровной, чтобы поддерживать прежний темп, хотя свадебное платье без труда плывет над завалами: фагусы, нимроды, твари из Врат, сваленные грудами. Она выискивает опоры и захваты среди выступов и наростов; фагусы на ощупь холодные, твердые и бесцветные, как эмаль, сплавленные неведомым способом в единую стеклянистую массу.
        Она задается вопросом, те ли это фагусы, которые были, или те, которым еще предстоит быть, и продолжает пробираться к вершине. Мы идем вверх, вверх, вверх по штуковинам, похожим на кроссовки с плавниками и хвостами форели, на хрустальные графины, украшенные перистыми ресничками, на устриц с высунутыми бородавчатыми языками, на камни с руками, чьи пальцы унизаны бриллиантовыми кольцами, на мопеды «хонда» с головой Моцарта вместо руля и на наполовину акулу, наполовину скейтборд, и все это окостенело и срослось в единую массу. Затем Энья обнаруживает под рукой свинью, которую убила в переулке за монастырем, и край черного кружевного платья, твердый и холодный, как антрацит, и волка-миногу, раздавленного на заляпанном маслом бетоне автостоянки QHPSL, и клочок футболки, украшенной отрубленными головами, пентаграммами и бондажем, а также ногу в сандалии.
        Фагусы, которые были.
        Вверх, вверх. Склон становится все круче. Энье кажется, что она карабкается на эту гору целую вечность, и все же гора тянется перед нею к недосягаемому трону на вершине. Вверх, вверх; шелковое свадебное платье, наполненное цветами, по-прежнему ее ведет, хотя она больше не нуждается в руководстве. Вверх, вверх, вверх, и вот в какой-то момент Энья уже не может продолжать подъем, она достигла вершины, пика горы разрушенных грез.
        Трон представляет собой каменный монолит в небольшом углублении среди окаменевших фагусов. Он повернут к ней спинкой. Каменная плита пробита на уровне ее глаз. Через дыру она может видеть затылок.
        Энья обходит трон, чтобы посмотреть на сидящего.
        Это мужчина. На нем деловой костюм довольно старомодного покроя, рубашка с заостренным воротничком и безвкусный широкий галстук из тех, что считались неимоверно модными в 70-х. На подлокотнике сланцевого трона сидит девочка. Энье трудно определить ее возраст. На ней свадебное платьице из шелковой тафты кремового цвета, во всех отношениях - копия того, что привело Энью на гору из фагусов. Девочка играет с сушеной маргариткой, вертит ее в пальцах.
        Она смотрит на Энью, застенчиво хихикает.
        - Привет, Энья, - говорит отец. - Тоже хочешь поиграть?
        Ребенок обнажает идеальные белые зубы и снова радостно хихикает.
        И Энья проваливается в прошлое. Она вспоминает. Все до мелочей.
        О тех случаях, когда он вставал ночью, якобы в ванную попить воды.
        О тех случаях, когда он рано приходил домой с работы, и о том, какой тихой становилась ее мать, застав его дома.
        О тех случаях, когда ее отправляли за покупками с матерью, а он настаивал, чтобы Юэн оставался с ним и занялся уборкой в гараже или на чердаке.
        О тех случаях, когда рано утром хлопала дверь спальни Юэна и - когда в доме снова воцарялась тишина - раздавались приглушенные подушкой рыдания, такие тихие, что она сомневалась, слышит ли их на самом деле.
        Несколько раз он настаивал на том, чтобы искупать Юэна и высушить его у камина, хотя Юэн был достаточно взрослым, чтобы мыться самому, и уж точно слишком взрослым, чтобы сохнуть, сидя голым у огня.
        Были случаи на пляже, когда - даже после того, как Юэн стал достаточно взрослым, чтобы вытираться самому, - отец настаивал на том, чтобы вытирать его большим полосатым пляжным полотенцем с буревестниками.
        Были случаи, когда Юэн сидел, просто сидел, сидел, ничего не делая, только сидел, наблюдая, как дождь поливает сад, и ее мать вставала, чтобы подойти к нему, а отец говорил - нет, оставь мальчика в покое, пусть поймет, что нельзя быть занудой.
        Были случаи, когда мать приезжала за ними в школу в старом желтом «Фиате-127» с чемоданами и сумками на заднем сиденье, а потом гнала на всю катушку, почти безрассудно, до самого Баллибрака.
        Были случаи - после того как у Эньи начали расти грудь и новые волосы и она чувствовала себя так, словно внутри превращалась в волка, - когда он приходил и, если никого больше не было рядом, спрашивал, что это у нее растет вверху. И внизу.
        И когда интересовался: можно ли потрогать?
        Вверху.
        И внизу.
        Эти его толстые, похожие на лопаты пальцы, желтые от никотина, проникающие под резинку…
        Вверху.
        И внизу.
        Были случаи, когда Юэн будил ее, рыдая от боли, страха и унижения, и были случаи, когда силуэт, очерченный светом из коридора, появлялся в ее дверном проеме, отбрасывая тень на ее кровать.
        Веди себя хорошо. Будь славным мальчиком. Будь хорошей девочкой. А что у нас тут внизу, м-м, как красиво, как хорошо, не старое и не пользованное, а новое и свежее, ты же любишь папочку, да? Любишь? Ну еще бы. Тогда сделай вот это. Ложись вот так. Потрогай папочку вот тут.
        И доктор светит ей в глаза большой яркой лампой, и она слышит, как он говорит - будто думает, что она глухая или совсем дурочка: «Она словно не хочет вспоминать, миссис Макколл. Она словно приказала самой себе не вспоминать».
        Но Энья помнит.
        Она помнит.
        Каждую. Чертову. Мелочь.
        - Ублюдок!
        Мечи поют, вырываясь из ножен за спиной. Тати и катана. Здесь, в средоточии силы, символы вспыхивают и потрескивают на лезвии, как пламя новой звезды: Энья поднимает катану над головой. Дзёдан-но-камаэ.
        Ее отец улыбается, приподнимает указательный палец с подлокотника сланцевого трона.
        И она постигает уже известное отцу. Она понимает, что, если сразит его одним ударом, вложив в него всю свою ненависть, боль, жажду возмездия и ярость, сила отца превзойдет все мыслимые пределы. Ибо, если она его прикончит, уничтожит, ненависть будет вечной. За ненавистью останется последнее слово. Она сама по себе будет последним словом. Оно будет вечно звучать в залах Мигмуса, и это не закончится никогда. Искаженные Твари, нимроды, фагусы, Повелители Врат - они тоже будут существовать вечно, созданные и вдохновленные силой ее ненависти, пока она сама не погибнет. От собственной ненависти. И всякая надежда на новое мифическое в?дение - новую мифологию, новых героев, богов и демонов, которые сметут усталый пантеон Потустороннего мира, - издохнет в корчах, задохнется в пучине ее злобы.
        Она хочет его зарубить. За десять, двадцать, сто грехов, двадцать, сто, тысячу преступлений и медленных, сладострастных увечий она хочет почувствовать, как ее меч вонзается в его плоть, хочет увидеть, как он сгинет от Божественного света ее иероглифов.
        За мать.
        За Юэна.
        За себя. За все несбывшиеся версии Эньи Макколл, которые могли бы существовать, за жизни, которые они могли бы прожить, за любовь, которую они могли бы испытать, если бы не он.
        Действие/бездействие. Понимание/непонимание.
        Два самурая на склоне холма, под дождем. С неба льет как из ведра.
        Все ее стратегии оказываются пустышками. Путь подвел ее.
        Внутри нее Пустота.
        Она вырывает разъем из катаны. Иероглифы исчезают, превращаясь в ничто. Она подносит меч к своему лицу. Край клинка касается носа. Острый, как слово Божье.
        С криком, который никто не сумел бы расшифровать, она швыряет меч далеко от себя, прочь от вершины горы. Он кувырком летит вглубь Мигмуса. Свет, взявшийся ниоткуда и отовсюду, озаряет клинок, пока тот не теряется в пустоте.
        Энья поворачивается к отцу. Закрывает глаза.
        Она снова вспоминает, как отец жестоко издевался над ее братом, над нею, над их матерью - всей семьей. Видеть эти воспоминания невыносимо, их прикосновение обжигает, как желчь, и все же она их собирает, обнимает. И принимает в себя. Она произносит три слова. Каждое из этих слов стоит Энье больше, чем что-либо когда-либо стоило ей за всю жизнь. Отчуждение и разлука с матерью, потеря работы, расставание с Солом, незапланированная беременность, мщение во имя Детей Полуночи - ничто из этого не сравнится даже с толикой цены любого из трех этих слов: «Я тебя прощаю».
        Это не полное прощение. Это всего лишь три слова прощения, и ей потребуется вся оставшаяся жизнь, чтобы превратить их в нечто большее, но для начала сойдет.
        Она открывает глаза.
        Сланцевый трон опустел.
        Средоточие тьмы, которое она ни за что не смогла бы продемонстрировать кому-то из любимых людей, раскалывается сверху донизу, словно его пронзает молния. Шкатулка с древними печалями распахивается, подставляя содержимое свету. Твари, что роились и размножались внутри, пронзительно вопят и умирают.
        Маленькая девочка в свадебном платье из коричневатой тафты выходит из-за каменного трона. Энья опускается на колени, манит ребенка к себе. Девочка застенчивая и угрюмая, но все же любопытство превозмогает легкий страх, и она приближается.
        - Я пришла, чтобы забрать тебя отсюда. Тебе больше не нужно здесь оставаться.
        - Я не хочу уходить. Мне тут нравится.
        - Правда? А что тут есть хорошего?
        - Я.
        - И тебе действительно это нравится?
        - Нет. Но я не хочу возвращаться. Не заставляй меня вернуться. Я не вернусь. Ты меня не заставишь. Это мой дом. Мой. Зачем ты сюда приперлась и все испортила, испоганила все веселье, сделала таким ужасным? Ну кто тебя просил приходить и что-то менять? Почему ты хочешь меня забрать отсюда, если я не хочу уходить?
        Энья долго смотрит на ту, кого всегда считала своим Антагонистом: на девочку, ребенка в женском платье. Она ошибалась. Архив доктора Рука ошибался. Дети Полуночи ошиблись. Ее враги сказали правду. Здесь не было ничего, что могло бы противостоять ей. Если какой-то Антагонист и существовал, он прятался внутри самой Эньи.
        Энья раскрывает объятия навстречу маленькой девочке. Девочка принимает приглашение, сама разводит руками, отвечая на ласку. Энья прижимает ребенка к груди, крепко обхватывает, защищает, заточает в объятия, словно в темницу.
        - Тебя не должно здесь быть, - шепчет Энья. - В моем мире для тебя найдется место. И время тоже.
        Ребенок кричит и пытается вырваться: нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет нет…
        Но Энья не отпускает. Она прижимает ребенка к груди. Девочка бьется о нее головой снова и снова, опять и опять, пытается высвободить руки, чтобы ударить и поцарапать, вертит головой, чтобы укусить. Но Энья не отпускает.
        И чувствует, как что-то меняется, ощущает, как формы человеческого тела плавятся и текут, как оно преобразуется. Она кричит; в ее объятиях змея. Но не отпускает. Змея извивается, раздувается. Энья прижимает к груди какое-то невероятно огромное и умопомрачительно мерзкое насекомое. Но не отпускает. Насекомое превращается в химеру из шипов, клыков и игл, как у дикобраза, которые терзают плоть. Энья кричит, из тысячи проколов течет кровь.
        И все равно не отпускает. Ребенок преображается: раскаленный добела слиток железа; колонна сухого льда; осязаемая вспышка молнии. Энья не отпускает. Ее рвут когтями, жгут кислотой, обжигают ноздри мерзкими и ядовитыми парами, превращающими легкие в пузыри гноя; проказа разъедает ее пальцы, грудь и лицо, покрывая их гнилостными нарывами; опарыши и долгоносики вылупляются в ее животе и проедают себе путь к свету и воздуху; она обнимает клыки, жало, яд и мор и не отпускает; пятая, пятидесятая, пятисотая и пятитысячная трансформация позади, а Энья все равно не отпускает.
        И в конце концов все изменения прекращаются, в кольце ее рук лежит нечто серебристое, мерцающее - словно эмбрион, и новорожденное дитя, и малыш, и красивая женщина, и престарелая карга, все сразу, состояния меняются, мелькая, все они преходящие и нематериальные. Энья держит серебристое, ослепительное нечто. Оно скользкое на ощупь, более гладкое, чем стекло. Оно струится по ее пальцам, как ртуть.
        Она прижимает его к животу.
        - Да! - кричит она, когда ртутное нечто проходит сквозь плоть живота, чтобы упокоиться внутри. - Да…
        Подземные толчки сотрясают гору фагусов. По сланцевому трону сверху донизу бежит трещина, продолжаясь через сплавленные, окостенелые тела фагусов. Мигмус снова сотрясается; гора со скрежетом раскалывается. Куски фагусов кувырком летят по крутым склонам. Вся зыбкая груда стонет и начинает оседать. Воображаемая структура Мигмуса раскалывается на части. Третий залп подземных толчков заставляет Энью схватиться за сланцевый трон. Окружающая гору стена из плоти и костей разваливается; пролеты и тросы ломаются и лопаются; похожее на мясо вещество, из которого они сделаны, разделяется на лохмотья и частицы. Целые географии телесного ландшафта клубятся и трансформируются в нематериальность Мигмуса, в ураганы из бесформенных ошметков грез. В центре горы фагусов образуется колоссальный провал. С неумолимой, тяжеловесной медлительностью вершина, трон и Энья скользят в пустоту. Куски разломанных фагусов пролетают мимо. Костяные опоры и контрфорсы, которые поддерживали мир, разматываются на составляющие их волокна; эти волокна распадаются на облака свободно летящих клеток. Пульсирующие воздушные мешочки падают
сквозь пустоту. Лишенный формирующего и поддерживающего структуру воображения Мигмус возвращается к первичному хаотическому состоянию. За считаные минуты вся грандиозная конструкция, воздвигнутая Эмили Десмонд, становится облаком молекул, расширяющимся наружу в великую и безграничную тьму.
        Цепляясь за обломки отцовского трона, Энья проваливается сквозь Мигмус. Под собой она замечает разрыв в нематериальности: сквозь него пробивается бледный рассветный свет, сияние во тьме. Свет новой зари падает на Энью.
        «Лети туда!» - беззвучно кричит она каменной плите, желая силой мысли перевести ее кувыркание в стабильную, заданную траекторию. Как это работало в «Волшебнике страны Оз»? Нет места лучше дома, нет места лучше дома… Наверное, нужны волшебные туфельки, чтобы все получилось как надо? Вселенная-тело почти целиком перешла в первозданное состояние; Энья - единственный оставшийся квант определенности и порядка.
        Она сосредотачивает свои желания на лучах зари - портале, ведущем обратно. Она вспоминает все, что когда-либо любила в своей жизни и в реальном мире, призывает образы, осмысляет их, касается, пробует на вкус, ощущает текстуру - и, наслаждаясь ими вновь, отвергает все, предлагаемое Мигмусом.
        Это место не предназначено для жизни.
        Рот-вагина открывается; утренний свет проникает в Мигмус и поглощает Энью.
        Свет. Первозданный свет.
        Холод. Первозданный холод.
        Немыслимо, что ей так холодно и она все еще жива.
        Раз ей холодно, она обязана быть живой.
        В какой-то момент ночью ее тело, должно быть, слилось с камнем, к которому она прислонилась, и теперь Энья - его покрытый инеем выступ; каменные ноги, каменные руки, каменные пальцы, каменные глаза.
        На миг ей кажется, что веки смерзлись намертво.
        И все же их удается разомкнуть: подножие горы еще погружено во тьму; гигантская тень легла на лес, поля и море. В зените конденсационный свет летящего на запад самолета ловит лучи восходящего светила и вспыхивает золотом. Свет касается вершин по ту сторону залива, бесшумно движется по земле семимильными шагами.
        Автомобильные коврики от мороза задеревенели. От попыток пошевелить замерзшими конечностями ткань потрескивает и хрустит. Люди умирали и в менее тяжелых условиях. Почему же Энья…
        …разве что путешествие в Мигмус и обратно не было полностью воображаемым, как она считала до сих пор.
        Несущественно. Пока что стоит вознести хвалу Господу за свет и утро, за возможность пошевелиться, размяться и что-то ощутить, пусть при этом и чувствуешь себя скалой, которая ожила после миллиона лет неподвижности. Пальчики зари ощупывают вершину горы, склоны, призывают жизнь и тепло в тело Эньи. Она сгибается, потягивается, разминается с мучительной медлительностью старухи, практикующей тайцзицюань. Почувствовав себя человеком по крайней мере наполовину, заново складывает сумку. Воображаемое путешествие, значит? А где же тогда катана? Энья взваливает ношу на плечи и, прихрамывая, уходит от Невестиного камня. Оборачивается взглянуть на своего противника и союзника. Высокую каменную плиту прошила трещина - от верхней левой части к правой нижней. Нет, воображение тут ни при чем. Энья опять ступает на размеченную столбиками тропу для людей. Солнечный свет касается верхушек леса, а внутренний свет разливается по обширным ландшафтам ее так долго пребывавшего во тьме духа. Внизу, среди деревьев, где слышно, как по шоссе едут первые утренние машины, Энья останавливается. Конечно, еще слишком рано,
биологически невозможно чувствовать то, что она как будто почувствовала, но ей показалось, что ребенок внутри шевельнулся и пробудился.
        Вернувшись к машине, Энья обнаруживает, что ночью кто-то воспользовался открытой крышей и украл новую стереосистему и коробку с кассетами.
        Прислонившись спиной к дверце «ситроена», Энья смеется, смеется, смеется.
        Ну не дают жить спокойно.
        Как обычно, когда звонит телефон, ей приходится пять минут кричать на Эллиота, чтобы он вырубил этот проклятый грохот, потому что надо поговорить. Что? Надо поговорить. Что? Не слышу. Надо поговорить. Подожди минутку, я выключу музыку, что? Надо ответить на звонок. Ой. Меня к телефону?
        Нет. Меня.
        Джейпи.
        С трудом верится, что это он. Все равно что позвонил призрак или южноамериканский desaparecido [196 - Desaparecido - букв. «пропавший без вести» (исп.). Этим термином обозначают людей, чье исчезновение связано с деятельностью диктаторских режимов, их полиции или спецслужб и отрицается соответствующим государством.]. Он собирался позвонить уже давно, однако… ну, сама знаешь, душа моя… то да сё, особенно сё. Как ты?
        На седьмом месяце беременности, чувствует себя размером с крупный спутник Юпитера, обречена на боли в спине, плоскостопие, безвкусную одежду для беременных с крольчатами на нагрудном кармане и настойчивые уговоры Эллиота постоянно практиковать дыхательные техники, которые они изучают на уроках дородовой подготовки. Но все хорошо.
        Найти в себе смелость признаться Эллиоту, что она беременна, было непростой задачей. У нее было искушение доверить это неопровержимым доказательствам, которые он бы со временем увидел сам, но тогда он мог быть введен в заблуждение, что ребенок от него. В начале нового года они начали спать друг с другом. Партнер, с которым спишь, не заслуживает столь гнусного обмана. Она хотела, чтобы у него не было сомнений в том, что ребенок не его, даже если за это придется поплатиться его ногами под ее одеялом и чаем в постель с утра. Хотя у Эньи сердце обливалось кровью при мысли, что она может потерять его, она сказала: «Я беременна». На три дня он заперся у себя на чердаке с аппаратурой, которую удалось спасти от пожара на складе, в то время как Энья чувствовала себя грешницей, осужденной Господом. Эллиот сказал «надо подумать».
        А на третий день у дома № 27 по Эсперанса-стрит остановился фургон, и из него вынесло клавишные синтезаторы, MIDI-клавиатуры, ритм-генераторы, двухкассетники, CD-плееры, магнитофоны, электропроигрыватели, микшерные пульты, усилители, микрофоны, плакаты, принты, картины, вседорожный велосипед с восемнадцатискоростной трансмиссией «Шинамо» и Эллиота, который произнес:
        - Каждому ребенку нужен отец. Ввиду того, что настоящий не справился с обязательствами, я хотел бы подать заявку на эту должность.
        И пока Эсперанса-стрит застыла, ошеломленная таким дерзким поворотом, Энья с улыбкой пловчихи-синхронистки открыла дверь пошире и впустила Эллиота с его клавишными синтезаторами, MIDI-клавиатурами, ритм-генераторами, двухкассетниками, CD-плеерами, магнитофонами, электропроигрывателями, микшерными пультами, усилителями, микрофонами, плакатами, принтами, картинами, вседорожным велосипедом с восемнадцатискоростной трансмиссией «Шинамо» прямо в свой дом.
        Система знакомая и удобная. Еще одно сообщение от еще одной группы адвокатов уведомило Энью, что она получила по завещанию имущество и землю по адресу Эсперанса-стрит, 27, ранее принадлежавшие покойному мистеру Антробусу. Эллиот использует комнаты на первом этаже, чтобы творить свою музыку. Энья улыбается. Она рассматривает это как завершение мести Антробуса банде, укрывшейся за занавесками, - мести, начатой, когда отдел по борьбе с наркотиками совершил налет на квартиру Эньи и завладел двумя пакетами с обрезками ногтей и обесцвеченными лобковыми волосами, которые, похоже, не значились ни в одном из списков «веществ», эйфориаков, стимуляторов, депрессантов, галлюциногенов и прочей дури. Специалисты по судебно-медицинской экспертизе не смогли определить действующее вещество, хоть оно и оставляло странные пики на диаграммах химического анализа. Один достаточно уверенный в своих выводах и знаниях, чтобы испытать находку на себе, сообщил только, что на вкус оно как электрические лампочки.
        Дело закрыто.
        Но это все равно было грандиознейшим событием десятилетия для тех, кто прятался за кружевными занавесками и вертикальными жалюзи Эсперанса-стрит. До Эллиота и его клавишных синтезаторов, MIDI-клавиатур, ритм-генераторов, двухкассетников, CD-плееров, магнитофонов, электропроигрывателей, микшерных пультов, усилителей, микрофонов, плакатов, принтов, картин и вседорожного велосипеда с восемнадцатискоростной трансмиссией «Шинамо».
        Эллиот хорош. Достаточно хорош, чтобы доставлять велозаказы всего три дня в неделю. Достаточно хорош, чтобы звучать в эфире радиостанций; достаточно хорош, чтобы общенациональная сеть попросила его поучаствовать в ток-шоу. Достаточно хорош, чтобы стать некоронованным королем Клубленда, Хозяином Складов, Повелителем Ремиксов; Джазовым Доктором. Пусть даже иной раз Энья не слышит телефон.
        Она говорит Джейпи, что у нее все хорошо.
        Джейпи радуется. Слышать его голос - все равно что скатывать годы, как старый ковер, освобождая место для танцев. У него Новости. С большой буквы «Н». Ходят слухи, что Святоша Федра доигралась. Слишком часто перечила Скотине Оскару в политических вопросах. Никто точно не знает, в чем она провинилась, но ходят слухи. Итак: у рекламного агентства QHPSL есть пара заданий, которые все время задвигали на второй план, однако пробил час - да, душенька, такой вот пафосный момент, - и приходится выбирать между потерей клиентов и их передачей внештатнику. Заинтересовалась, радость моя?
        Как же Энье хочется иметь видеофон, прямиком из научно-фантастической книжки, пусть бы Джейпи собственными глазами узрел ее улыбку в тот самый момент, когда она сообщает, что намерена сменить профессию и заняться литературой.
        Конечно, Джейпи спрашивает, в каком смысле, но Энья пока не готова объяснять, что отправила отредактированную и исправленную рукопись «Тайного языка цветов» Эньи и Джессики Макколл в крупное издательство два дня назад. Она благодарит и повторяет, что предложение ее не заинтересовало.
        Увидимся, говорит Джейпи.
        Энья говорит, что да, постарается, очень сильно постарается, несомненно, и в ее голосе звучит искренность, намекающая, что, если они не встретятся снова, ее вины в этом не будет.
        Эллиот вприпрыжку взбегает по лестнице, его лохматая грива развевается. Он выглядит таким славным, свежим и непосредственным, что она не может удержаться, чтобы не затащить его с тихими писками и криками в спальню, не швырнуть его на кровать и не усесться на него сверху.
        - Снова твоя мать?
        - Нет. Старый друг. Со времен рекламы.
        Он хмыкает. Ему нравится изображать ревность к ее рекламным друзьям.
        - О, кстати, тебе письмо.
        На самом деле открытка - цветная фотография, помятая, с нацарапанным на обороте адресом. «С любовью от…» и неразборчивые подписи. На снимке коренастый парень двадцати с чем-то лет и очень миленькая девушка того же возраста, в джинсовой куртке и майке с надписью «СанМед Капо Бланко». С ними собака, лохматая дворняжка. Она подпрыгнула, и мужчина держит ее за передние лапы, как люди часто делают с собаками.
        - От кого это?
        - От ребят, с которыми мы очень давно не виделись. - Потом она берет мужские руки и прижимает к своему животу. - Почувствуй. Жизнь. Эллиот. Сильная жизнь. Ощути, как она пинается.
        Эллиоту нравится чувствовать шевеления ребенка в утробе Эньи.
        - Кажется, он будет прыгуном с шестом. Драчуном. Ты смотри, какой удар пяткой!
        - О нет, - говорит Энья. - Балерина. Это будет девочка.
        - Откуда ты знаешь?
        - Поверь мне, я знаю.
        Она встает с кровати, подходит к музыкальному центру и нажимает кнопку, не зная, что за кассета внутри. Пятая симфония Сибелиуса. Энья приближается к окну и смотрит на сад, где припозднившаяся весна высвобождается из-под земли, подобно медленному, беззвучному взрыву. В этом году она не торопилась, но все же пришла. Всегда приходит.
        Энья спрашивает:
        - Тебе нравится имя Эмили?
        Послесловие
        В фэнтези… все истории должны быть трехтомниками и включать упоминание о Дикой охоте.
        Дэвид Лэнгфорд. Программная книга конвента «Мексикон III»
        Благодарности
        Плох тот муж, который не посвящает роман своей жене, поэтому начнем с главного: спасибо тебе, Патриция, за поддержку, а когда поддержки было недостаточно - за упрямство, а когда упрямства не хватало - за напоминание, что я действительно способен заниматься так называемым писательством. Огромная благодарность Дэвиду Родсу за разрешение подвергнуть безжалостному грабежу наше общее детство (да здравствует Перси Перинов!) и за изобретение слова «фагус» (phagus). Также хочу поблагодарить и принести свои извинения многим людям, которых без их ведома и спроса затащил под обложку книги. И, наконец, спасибо Совету по делам искусства Северной Ирландии за присуждение мне стипендии во время работы над этим романом, а также всем славным сотрудникам издательства Bantam - надеюсь, вы ждали не зря.
        notes
        Примечания
        1
        Название романа отсылает к одноименной песне ирландской рок-группы Horslips (The Book of Invasions, 1976). - Здесь и далее прим. пер.
        2
        Луг - ирландское божество из племени Туата Де Дананн (народ богини Дану).
        3
        Потин - ирландский самогон крепостью 40 - 90 %, который до 1997 года производили только нелегальным, кустарным способом.
        4
        Белые псы с красными ушами - Гончие Аннуна (или Свора Аннуна); элемент валлийского фольклора, связанный с миром мертвых.
        5
        Гомруль (от англ. home rule), буквально - самоуправление, автономия.
        6
        «Горная роса» (англ. mountain dew) - жаргонное наименование ирландского самогона.
        7
        Утопленный (или пониженный) сад (англ. sunken garden) - традиционный английский элемент ландшафтного искусства; уютная площадка для отдыха с особым микроклиматом, обустроенная ниже уровня дома и/или основного сада.
        8
        Лепрекон - персонаж ирландского фольклора, исполняющий желания; пука - коварный кельтский оборотень, чаще всего принимающий облик норовистой лошади; брауни - английский домовой. Все три разновидности существ - малые фейри, не наделенные значительной силой, хотя и способные причинить как пользу, так и серьезный вред. Деление фейри на строевых (Trooping) и одиночек (Solitary) предложил У. Б. Йейтс в книге Fairy and Folk Tales of the Irish Peasantry (1888; «Волшебные и народные сказки Ирландии», отрывки в пер. А. Блейз).
        9
        Характерное свойство многих кельтских богов - их многоликость, наличие разнообразных ипостасей (иногда с отдельными именами) и/или склонности к оборотничеству.
        10
        Описанный камень (Bishop’s Stone, Камень Епископа) находится в деревне Килладеас в графстве Фермана и, как принято считать, представляет собой переделанный древний мегалит, на боку которого с помощью инструментов для обработки камня изображены посох и колокол.
        11
        Вероятно, подразумевается одновременно волшебный плащ кельтского морского бога Мананнана Мак Лира, способный сделать своего обладателя невидимым, и (поскольку плащ по легенде связан не с небом, а с туманом) ткань из стихотворения У. Б. Йейтса «Владей я бесценным покровом небес…» (пер. Э. Линецкой).
        12
        Отсылка к роману одного из предтеч современной фэнтези Лорда Дансени «Дочь короля Эльфландии» (1924).
        13
        Отсылка к стихотворению У. Б. Йейтса Stolen Child («Похищенный», пер. Г. Кружкова).
        14
        Тир на н-Ог - остров вечной молодости в кельтской мифологии.
        15
        В реальной истории понятие arrow of time, «стрела времени» (смысл которого в упрощенной форме сводится к тому, что время имеет направление), придумал и популяризировал в конце 1920-х британский астрофизик Артур Эддингтон.
        16
        Зеленый флаг с золотой арфой - неофициальный и широко известный символ Ирландии, придуманный в XVII веке Оуэном О’Нилом.
        17
        В основе этого сюжетного поворота лежит история о феях из Коттингли - мистификация, случившаяся в 1917 - 1921 годах, одной из жертв которой стал сам Артур Конан Дойл.
        18
        «Ирландия навсегда!» (искаж. ирл.)
        19
        Красный цвет в кельтской мифологии символизирует связь с потусторонним миром, и сиды в некоторых преданиях носят красные плащи.
        20
        Кельтские сумерки, или Кельтское возрождение, - эстетическое движение XIX - XX веков, основанное на интересе к кельтской культуре и ее популяризации.
        21
        Пассажир Клэпхэмского (или Клапемского) омнибуса (англ. Man On The Clapham Omnibus) - викторианский судебный термин, обозначающий эталонного заурядного гражданина. С гипотетическим поведением «пассажира» в определенной ситуации судьи сравнивали реальное поведение фигуранта того или иного дела с целью установить, можно ли считать последнего здравомыслящим человеком.
        22
        Отсылка к пьесе Джона Мильтона «Комос» (1634).
        23
        Речь идет о периоде общественных волнений, известном под названием «Дублинский локаут» (26 августа 1913 г. - 18 января 1914 г.).
        24
        Трость из терна или шилейла, изначально предназначенная для самозащиты, - элемент ирландской культуры, вошедший в число самых известных визуальных символов Ирландии.
        25
        Речь идет о графстве Литрим, соседнем с графством Слайго. В Литриме, как и в трех других графствах, граничащих с Северной Ирландией, в силу исторических причин много протестантов, склонных к юнионизму, то есть объединению с Великобританией.
        26
        Отсылка к стихотворению У. Б. Йейтса Stolen Child («Похищенный», пер. Г. Кружкова).
        27
        Предсознание - термин из области психоанализа, введенный Зигмундом Фрейдом.
        28
        «Знак четырех» (пер. М. Д. Литвиновой).
        29
        Comhaltas Ceoltoiri Eireann (ирл. «Общество музыкантов Ирландии») - организация, основанная в 1951 году и занимающаяся продвижением ирландской музыки, песен, танцев и ирландского языка.
        30
        Четыре зеленых поля (англ. Four Green Fields) - четыре исторические (не имеющие административного статуса) провинции Ирландии: Ленстер, Манстер, Коннахт и Ольстер.
        31
        Ирландское Свободное государство - автономный доминион в составе Британской империи, созданный на основе Англо-ирландского договора от 6 декабря 1921 года.
        32
        Непереводимая игра слов: в оригинале чередуются формулировки «My boots are killing me» и «The boots they do be killing me», имеющие абсолютно одинаковый смысл («Мои ботинки меня убивают»), но устоявшееся выражение «do be» придает второму варианту отчетливый ирландский колорит.
        33
        Памятник Р. Дж. Россу стоит на берегу фьорда Карлингфорд-Лох недалеко от деревни Ростревор.
        34
        Переводчик вынужден отметить, что это анахронизм: упомянутые ранее вокзалы Конноли и Пирс были переименованы «в честь мертвых патриотов», то есть героев Пасхального восстания 24 - 26 апреля 1916 года Джеймса Конноли и братьев Пирс, Патрика и Уильяма, только в 1966 году. До той поры они назывались вокзал Амьен-стрит и вокзал Уэстленд-Роу.
        35
        Гарри Лиллис «Бинг» Кросби (1903 - 1977) - один из самых известных американских исполнителей XX века, чьи песни 41 раз возглавляли национальный рейтинг. Основоположник эстрадно-джазовой крунерской манеры пения, непринужденной и элегантной, сочетающей в себе элементы разных стилей.
        36
        3-я бригада Типперери (или Типперари) - одно из самых активных подразделений ИРА в период войны за независимость 1919 - 1921 годов.
        37
        Жест «Виктория» с ладонью, повернутой на себя, в Англии и Ирландии считается очень оскорбительным. По легенде, он появился во время Столетней войны в связи с обыкновением французов рубить пленным английским лучникам указательный и средний пальцы, которыми те натягивали тетиву.
        38
        Гиберния - персонификация Ирландии; статуя Гибернии - центральная из трех на фронтоне Главного дублинского почтамта.
        39
        Долина монументов (или памятников) - равнина с уникальным рельефом, расположенная на территории штатов Аризона и Юта в США.
        40
        Байле-А-Клиа (Baile Atha Cliath, ирл. «город у брода с ивовыми плетнями») - ирландское название Дублина; Анна Ливия Плюрабелль - персонаж романа Дж. Джойса «Поминки по Финнегану»; сложный женский образ, тесно связанный с протекающей через Дублин рекой Лиффи, которую также называют Анна Лиффи.
        41
        Генри Граттан (1746 - 1820), Чарльз Стюарт Парнелл (1846 - 1891) - ирландские политические деятели.
        42
        Имеется в виду библейский термин, означающий время сильнейшего горя и жестоких страданий человечества.
        43
        Tout de suite - немедленно, сейчас же (фр.).
        44
        Еще подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее (Мф. 13:45 - 46).
        45
        Я сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца (Откр 7:14).
        46
        Цитата из речи парламентария и публициста Эдмунда Бёрка (1729 - 1797) от 18 февраля 1788 года.
        47
        In Quotationem - процитированное в кавычках (лат.).
        48
        Цитата из песни ирландского музыканта Перси Френча (1854 - 1920) «The Mountains of Mourne» (англ. «Горы Морн»).
        49
        Король Билли - Вильгельм III Оранский; его портрет верхом на белом коне был широко растиражирован в честь победы в битве при Бойне (1 июля 1690 года), крупнейшем сражении в истории Ирландии. «Не сдаемся!» - девиз защитников города Дерри во время осады в 1689 году. «Вновь государство» (A Nation Once Again) - патриотическая песня, которую сочинил ирландский писатель и политический активист Томас Осборн Дэвис в 40-х годах XIX века. «Арфа, что в залах Тары звучала» (The Harp that once through Tara’s Halls) - патриотическая песня на стихи ирландского поэта XIX века Томаса Мура. Кухулин - герой ирландского эпоса, полубог, сын и земное воплощение Луга. «Мальчишка-солдат ушел на войну» - искаженное начало патриотической песни на стихи Томаса Мура «The Minstrel Boy» (в оригинале на войну уходит мальчик-менестрель).
        50
        Томас Грей, «Elegy Written in a Country Churchyard» («Элегия, написанная на сельском кладбище», 1750).
        51
        «…впотьмах бредет и в ясную погоду. Он сам - своя темница». Джон Мильтон, пьеса «Комос» (1634), пер. Ю. Корнеева.
        52
        В ирландских мифах стеклянная башня была обиталищем демона-фомора по имени Балор Дурной Глаз; в другой такой же башне он держал в плену свою дочь Этлинн, поскольку было предсказано, что предводитель фоморов падет от руки собственного внука (которым в итоге оказался Луг Длиннорукий).
        53
        «Санлайт» (Sunlight) - букв. солнечный свет (англ.); реальная торговая марка средств для стирки, зарегистрированная в 1884 году.
        54
        Отсылка к стихотворению The Burning Babe («Пылающее дитя») Роберта Саутвелла, английского поэта, священника и мученика XVI века.
        55
        Непереводимая игра слов: архаичная формулировка оригинала (The Faerie Queene) указывает на отсылку к одноименной незаконченной поэме Эдмунда Спенсера (1590).
        56
        Опцион покупателя - соглашение между продавцом и покупателем, по которому последний получает право на протяжении определенного периода купить некий товар по оговоренной цене.
        57
        Бриан Бору - верховный король Ирландии в XI веке.
        58
        Grimorium Verum - «Истинный гримуар» (лат.); оккультный трактат XVI века.
        59
        Малый Египет - регион в Греции, в Средние века считавшийся родиной цыганского народа и Египтом как таковым, откуда и произошло традиционное для английского языка именование цыган - «египтяне» (Egyptians, Gypsies).
        60
        Кладдахское кольцо (англ. Claddagh ring) - традиционное ирландское кольцо в форме рук, которые держат увенчанное короной сердце; символ дружбы, любви и верности.
        61
        Паб Дэви Берна (Davy Byrnes) - реальная достопримечательность Дублина, связанная с биографией и творчеством Джеймса Джойса (романами «Дублинцы» и «Улисс»).
        62
        Иеровоам (иногда жеробом, jeroboam) - французская единица измерения объема шампанского, равная 3 или 4,5 литра в зависимости от провинции (разновидности винных бутылок традиционно носят имена библейских царей - Ровоама, Мафусаила и т. д.); хогсхед - английская единица измерения объема пива, некоторых разновидностей вина, сидра и т. д., равная примерно 240 литрам.
        63
        По вполне очевидным причинам коров и быков в кельтских и ирландских мифах очень много. Тем не менее, возможно, на браслете была корова из упомянутого ранее мифа о Балоре и его дочери: именно похищение этого животного запустило цепь событий, приведших к рождению Луга Длиннорукого и смерти короля фоморов.
        64
        «Облако неведения» (The Cloud of Unknowing) - анонимный трактат конца XIV века, посвященный христианскому мистицизму.
        65
        «Черно-пегие» (The Black and Tans) - временная полиция, выступавшая на стороне Великобритании во время Ирландской войны за независимость (1919 - 1921).
        66
        Шанахихе (ирл. seanchaithe; ед. ч. - шанахи, seanchai) - традиционное именование гэльских сказителей.
        67
        «You’re the Cream in My Coffee» - песня из бродвейского мюзикла Hold everything! (1928), вошедшая в репертуар многих певцов.
        68
        Четыре суда (англ. Four Courts) - общественное здание в Дублине, где на момент описанных событий размещались четыре судебных учреждения: Верховный суд, Высокий суд, Окружной суд Дублина и Центральный уголовный суд Ирландии.
        69
        Имеется в виду гимн «Our God, Our Help in Ages Past» («Господь наш, опора в веках минувших», 1708) английского теолога и поэта Исаака Уоттса, основанный на Псалме 89 «Молитва Моисея, человека божия» (согласно синодальной Библии).
        70
        Фамилия доктора - Rook (англ.) - в буквальном смысле означает «грач».
        71
        Фир Болг - третье из мифических племен, правивших Ирландией.
        72
        Медальон Непорочного Зачатия - сувенир, связанный с видением католической святой Екатерины Лабуре, случившимся в ночь на 18 июля 1830 года.
        73
        Кэтлин, дочь Холиэна - символическая фигура ирландского национализма, персонификация Ирландии, а также героиня некоторых литературных произведений, включая одноименную пьесу У. Б. Йейтса и леди Грегори; Патрик Пирс и Джеймс Конноли - руководители Пасхального восстания за независимость Ирландии 1916 года; Томас Макдона - ирландский драматург, поэт и революционер.
        74
        Хёрлинг - гэльский вид спорта; BBC Light - радиостанция, передававшая преимущественно легкую музыку и развлекательные программы; Фрэнк Уинфилд Вулворт - американский предприниматель, создатель сети универсальных магазинов Woolworths; «Рэгтайм-бэнд Александра» - популярная песня американского композитора Ирвина Берлина.
        75
        Необходимо отметить, что «Капитан Блад» в этой книге представляет собой анахронизм, существенно искажающий хронологию: он вышел под конец 1935 года, в Ирландию мог попасть только в 1936-м, но действие «Миф-линий» происходит в 1934-м, о чем свидетельствует апрельский номер журнала «Филм фан», которым Джессику ранее хлестнула по лицу подруга, - и подтверждают хронологическую привязку как политические детали (Гитлер, Веймарская республика), так и внутренняя логика повествования, согласно которой «почти восемнадцатилетней» Джессике должно быть «не больше четырех» на момент пожара в Корке, состоявшегося в 1920 году. Что касается года ее рождения, не стоит забывать о том, что если к некоему делу причастны фейри, на нормальный календарь полагаться нельзя, ибо один день в Чертогах-под-холмами вполне может оказаться равным хоть десяти, хоть ста годам в мире людей.
        76
        Бедекер - путеводитель; слово образовано от фамилии немецкого издателя Карла Бедекера.
        77
        «Капитаны и короли» (Captains and the Kings) - исторический роман американской писательницы британского происхождения Тейлор Колдуэлл, с главным героем - ирландским эмигрантом.
        78
        «Тень стрелка» (The Shadow of a Gunman), «Юнона и павлин» (Juno and the Paycock) и «Плуг и звезды» (The Plough and the Stars) - трилогия пьес ирландского драматурга Шона О’Кейси. Кроме того, Звездный плуг (Starry Plough) - флаг Ирландской гражданской армии, слияние которой с Ирландскими волонтерами положило начало ИРА.
        79
        Имеются в виду стилизованные лица, символизирующие реки Ирландии, выполненные скульптором Эдвардом Смайтом (англ. Edward Smyth) для украшения четырех фасадов здания Ирландской таможни.
        80
        Извозчичья стоянка под мостом Батт, она же «Приют извозчика» (англ. cabman's shelter), - одно из дублинских мест, упомянутых в романе Джеймса Джойса «Улисс».
        81
        Анна Лиффи - переиначенное на английский лад Abhainn na Life, что в буквальном смысле в переводе с ирландского означает «река Лиффи».
        82
        Если точнее, речь идет о части Рингсенда, которая называется Саут-Лоттс. Расположенный в этом районе газгольдер (газохранилище) действительно был демонтирован, а оставшийся от него металлический каркас впоследствии использовали для строительства жилого комплекса.
        83
        Милашка Молли Мэлоун - героиня широко известной ирландской песни «Molly Malone», неофициального гимна Дублина.
        84
        Гипнагогия (др. - греч. ????? «сон» и ?????? «ведущий») - промежуточное состояние между явью и сном, характеризуемое галлюцинациями.
        85
        С учетом времени, когда происходят события, Джессика скорее всего вспоминает сериал «Опасные похождения Полины» (The Perils of Pauline, 1933), ремейк одноименного многосерийного фильма 1914 года.
        86
        Непереводимая авторская ирония основана на том, что «дом» или «доми» - название одной из восточных ветвей цыганского народа.
        87
        Царица Воздуха и Тьмы (Queen of Air and Darkness) - образ из опубликованного в 1922 году стихотворения английского поэта Альфреда Эдварда Хаусмана, достаточно популярный в фэнтези.
        88
        Clann na Poblachta (ирл. «Республиканская семья/Дети республики») - ирландская политическая партия; Уильям Томас Косгрейв - премьер-министр Ирландского Свободного государства, в прошлом революционер и участник Пасхального восстания 1916 года.
        89
        «Red River Valley» (англ. «Долина Красной реки») - известная ковбойская песня, один из музыкальных стандартов в жанре кантри.
        90
        «Take It Down from the Mast» (англ. «Опустите [флаг] с флагштока») - песня ирландских республиканцев, посвященная событиям Ирландской гражданской войны 1922 - 1923 годов. Флаг, о котором идет речь, - ирландский триколор, который сторонники Англо-ирландского договора и Ирландского Свободного государства должны опустить и перестать использовать, поскольку предали идею абсолютно независимой Республики.
        91
        EVIIR, GVR - официальные монограммы Эдуарда VII и Георга V (буква R означает Rex - лат. «король»).
        92
        «…танцуя с рыцарем, озаренным лунным светом» - отсылка к песне «Dancing With the Moonlit Knight» группы Genesis (альбом Selling England by the Pound, 1973).
        93
        В оригинале Golden Apples of the Sun. Отсылка к стихотворению У. Б. Йейтса «Песня скитальца Энгуса» (The Song of Wandering Aengus; пер. Г. Кружкова). Более известен буквальный перевод той же отсылки в виде названия одного из рассказов Рэя Брэдбери - «Золотые яблоки Солнца».
        94
        Отсылка к комиксу Flame O’The Forest, который публиковали в британском еженедельном журнале комиксов Lion с февраля по ноябрь 1970 года.
        95
        См. ирландский миф из цикла фениев «Преследование Диармайда и Грайне».
        96
        Состоялась 14 августа 1598 года в рамках Девятилетней войны между ирландцами и англичанами.
        97
        «Стрижеными» (Croppies) называли участников ирландского восстания 1798 года. Стриженый парнишка с пикой, он же «Копейщик», - олицетворение павших в этом восстании, монумент в ирландском городе Трали.
        98
        Барри Линдон - ирландский авантюрист, герой плутовского романа У. М. Теккерея «Карьера Барри Линдона» (The Luck of Barry Lyndon, 1844).
        99
        Кевин Барри - солдат ИРА, казненный 1 ноября 1920 года. Его смерть вызвала яростный отклик у населения и привела к переходу Войны за независимость Ирландии в самую кровавую фазу. Среди приверженцев идеологии ирландского республиканства Кевин Барри считается мучеником.
        100
        Неистовый парень из колоний (The Wild Colonial Boy) - герой одноименной баллады, австралиец ирландского происхождения, бушрейнджер (беглый преступник, скрывающийся в диких землях; термин времен ранней эпохи колонизации Австралии), погибший во время перестрелки с полицией.
        101
        «Общество объединенных ирландцев» - основанная в 1791 году организация, вдохновленная французскими и американскими революционными идеями, ставшая движущей силой восстания 1798 года; «Братство фениев» - ирландская республиканская организация, основанная в 1858 году.
        102
        В реальной истории Ирландии нет битвы с таким названием, но если обратиться к творческому наследию У. Б. Йейтса, то можно обнаружить следующий комментарий к сборнику «Ветер в камышах» (1899): «…Битва Черной Свиньи - это битва между проявленным миром и исконной тьмой в конце бытия; таким образом, все перечисленные битвы едины и представляют собой битву всего сущего с призрачным распадом». Иными словами, это метафора, по смыслу близкая к Армагеддону. Что касается конкретных событий, то «Деймиан Горман», скорее всего, описывает катастрофически неудачное участие французских войск в восстании 1798 года.
        103
        Карильон - музыкальный инструмент, набор закрепленных колоколов, языки которых соединены с клавишами.
        104
        Время сновидений (the Dreamtime, the Dreaming) - термин из области австралийской мифологии, обозначающий некий период мифического или сакрального времени, предшествовавший началу отсчета профанного (то есть привычного для нашего восприятия) времени.
        105
        От лат. gyrus - круг, круговорот.
        106
        В оригинале Ogden’s Nut Gone Flake - это название третьего студийного альбома (1968) британской рок-группы Small Faces, обыгрывающее (как и дизайн обложки) в пародийном ключе популярнейшую марку табака Ogden’s Nut Brown Flake, букв. «Темно-коричневый табак Огдена в пластинах».
        107
        Не исключено, что эта фея «прилетела» с обложки журнала «Лайф» за февраль 1922 года, нарисованной Фрэнком Ксавье Лейендекером и подписанной The Flapper. Непереводимая игра слов заключается в сочетании модной прически в стиле 20-х и смысла глагола to flap - «хлопать» (крыльями).
        108
        Автоматон - прообраз робота, кукла с механическим приводом.
        109
        Небесный Иерусалим - небесный город, ниспосланный Богом дом человечества в конце истории; Пламенеющий город Дит - часть Ада в «Божественной комедии» Данте, расположенная в шестом - девятом кругах.
        110
        «Техниколор» (Technicolor) - технология получения цветного кинематографического изображения, широко применявшаяся в Голливуде до 60-х.
        111
        Шехина (или шхина) - термин из области иудаизма и каббалы, обозначающий ощущение присутствия божественной силы.
        112
        «River Deep, Mountain High» - песня Тины и Айка Тернеров с одноименного альбома 1966 года.
        113
        Отсылка к песне «Careless Whisper», которая в 1984 - 1985 годах стала первым сольным хитом британского певца Джорджа Майкла.
        114
        Хронон - гипотетический квант времени.
        115
        «Citroen 2CV» - он же «зонтик на колесах»; французский автомобиль с брезентовым верхом, выпускавшийся в период 1948 - 1990 годов, очень популярный благодаря своей дешевизне и экономичности.
        116
        Возможно, отсылка к красным туфелькам Дороти из «Волшебника страны Оз» (1939).
        117
        Традиционно компаньоном к катане выступает короткий меч вакидзаси.
        118
        Киай - японский боевой клич.
        119
        «Money for Nothing» - песня британской группы Dire Straits с альбома Brothers in Arms (1985).
        120
        Джингловый пакет - набор музыкальных или вокальных элементов оформления радиоэфира, свойственных конкретной станции.
        121
        «Белый галстук» (White Tie, formal) - предельно торжественная и официальная разновидность дресс-кода.
        122
        От греч. ??????? (мантэйа) - гадание.
        123
        Солилоквий - драматургический прием; монолог персонажа, обращенный к самому себе. Солилоквий Молли Блум в романе Дж. Джойса «Улисс», хоть и был написан мужчиной, на долгие годы стал образцом откровенной женской прозы, посвященной самым интимным темам.
        124
        «Стеклянный зверинец» (The Glass Menagerie) - пьеса Теннесси Уильямса (1944).
        125
        Отсылка к пьесе Кристофера Марло «Трагическая история доктора Фауста» (пер. Н. Н. Амосовой).
        126
        Отсылка к роману Джеймса Джойса «Улисс» (пер. С. Хоружего, В. Хинкиса).
        127
        Доу Джонс, FTSE, Hang Seng - важнейшие индексы американской, британской и гонконгской фондовых бирж.
        128
        Кэр-Паравель - резиденция королей Нарнии в цикле романов К. С. Льюиса.
        129
        Аргус - персонаж древнегреческой мифологии, многоглазый и всевидящий великан.
        130
        «The First Nowell» (или Noel), «Первое Рождество» - произведение для хора с оркестром, основанное на старинных праздничных гимнах и псалмах и впервые прозвучавшее в декабре 1958 года. Ральф Воан-Уильямс скончался в августе и не успел его дописать; работу закончил Рой Дуглас, ассистент композитора.
        131
        Вероятно, Энья напевает хит 80-х «Imagination» исполнителя Belouis Some (иногда эту песню ошибочно приписывают Дэвиду Боуи) с альбома Some People (1985).
        132
        Эмма Пил - героиня английского телевизионного сериала «Мстители» (The Avengers, 1961 - 1969).
        133
        Восьмерка фигурирует во всех боевых искусствах Востока как символ бесконечности; кроме того, считается, что больше восьми врагов не могут напасть одновременно, поэтому мастер, готовый к нападению «с восьми сторон света», готов сразиться с кем угодно.
        134
        Нимрод - герой, воитель-охотник и царь в Танахе, агадических преданиях и легендах Ближнего Востока.
        135
        Пер. Т. Л. Щепкиной-Куперник.
        136
        Афоризм Пьера Жозефа Прудона, французского социалиста-анархиста.
        137
        Речь о романе Салмана Рушди.
        138
        Талидомид - седативное средство с запоздало обнаруженным тератогенным (приводящим к нарушениям эмбрионального развития) эффектом, вызвавшее на рубеже 1950 - 1960-х тысячи случаев врожденных уродств, включая характерную недоразвитость верхних конечностей.
        139
        Эфы - резонаторные отверстия в форме буквы f на корпусе инструментов скрипичного семейства.
        140
        Гиннунгагап - первичный хаос в скандинавской мифологии.
        141
        Цитата из романа «О водоплавающих» (At Swim-Two-Birds, 1939; пер. В. В. Симонова).
        142
        Отсылка к поэме С. Т. Кольриджа «Сказание о старом мореходе», чей герой носил на шее труп альбатроса, убитого им вопреки общеизвестной традиции неприкосновенности этих птиц.
        143
        Лилли Лэнгтри (Lillie Langtry, 1853 - 1929) - британская актриса и светская львица, чей растиражированный образ долгое время оставался популярным в англоязычной среде.
        144
        Американский актер Джеймс Байрон Дин (1931 - 1955) - олицетворение бунтарства и противостояния социальной несправедливости. Любил скорость, принимал участие в гонках и погиб в автомобильной аварии. Также упоминание имени «Джимми» (не Джеймс) может означать отсылку к хиту 1989 года «Jimmy Dean» в исполнении шведской группы Troll.
        145
        «Краткая поездка в быстрой машине» (Short Ride in a Fast Machine, 1986) - оркестровая пьеса американского композитора Джона Кулиджа Адамса.
        146
        Сэмюэл Баркли Беккет (1906 - 1989) - писатель ирландского происхождения, один из основоположников театра абсурда, автор известной пьесы «В ожидании Годо».
        147
        Возможно, отсылка к песне ямайского певца Джуниора Марвина «Police and Thieves» (1976) или кавер-версии на нее от британской панк-рок-группы The Clash (1977).
        148
        Джордж Беркли (1685 - 1753) - священник и философ, основоположник теории субъективного идеализма. Отрицал существование материи и утверждал, что объекты так называемой физической реальности являются идеями, воспринимаемыми разумом, а потому без восприятия существовать не могут.
        149
        Мэндрейк Волшебник (Mandrake the Magician) - герой одноименной серии комиксов, начатой в 1934 году.
        150
        Отсылка к песне «I Wish It Could Be Christmas Everyday» (1973) британской глэм-рок-группы Wizzard.
        151
        Цитаты из классических песен на рождественскую тематику: «White Christmas», «Jingle Bells» и «The Christmas Song».
        152
        Взрыв Boeing 747 над Локерби, случившийся 21 декабря 1988 года.
        153
        «Агенты А.Н.К.Л.» (The Man from U.N.C.L.E.) - американский телесериал 1960-х об агентах вымышленной секретной службы. Ручка в кармане одного из главных героев на самом деле была замаскированным переговорным устройством, которое он мог использовать, произнеся указанную кодовую фразу.
        154
        «Сестры Пойнтер» (The Pointer Sisters) - американский женский вокальный ансамбль, популярный в 1970 - 1980-х. На момент развития событий в «Шехине» состоял из трех сестер - Аниты, Джун и Рут Пойнтер.
        155
        «Нюрнбергские мейстерзингеры» (Die Meistersinger von Nurnberg) - опера Рихарда Вагнера, написанная в 1861 - 1867 годах.
        156
        Палочка-мешалка особой формы для коктейлей с дробленым льдом.
        157
        «Так поступают все женщины, или Школа влюбленных» (Cosi fan tutte, ossia La scuola degli amanti) - комическая опера Вольфганга Амадея Моцарта, написанная в 1789 - 1790 годах.
        158
        Thunderbirds - популярный британский анимационный сериал, транслировавшийся впервые в 1965 - 1966 годах.
        159
        Цитата из песни «Slip Slidin’ Away» Пола Саймона, альбом Still Crazy After All These Years (1975).
        160
        Ничего (фр., исп.).
        161
        Подразумевается кривая дракона (дракон Хартера, дракон Хартера - Хейтуэя) - разновидность фрактальной кривой.
        162
        Saatchi & Saatchi - транснациональная рекламная корпорация с центральным офисом в Лондоне.
        163
        Esprit de corps - букв. «дух [внутри] тела» (фр.). Боевой дух, командный (как правило, военный) дух; дух товарищества и преданности общему делу.
        164
        Вероятно, имеется в виду красно-черная майка фаната футбольного клуба «Милан», для которого сезон 1988/89 оказался необычайно удачным.
        165
        «Разгульный бродяга» (Wild Rover) - английская народная песня, которую часто исполняют фолк- и рок-группы в собственных версиях. Под «четырьмя аранскими свитерами», вероятно, подразумевается ирландская группа The Clancy Brothers, популярная в 1960-х.
        166
        Музыка (фр.).
        167
        Даб (англ. dub) - музыкальный жанр, возникший в начале 1970-х.
        168
        Ностальгический кинотеатр (фр.).
        169
        Падре Пио (1887 - 1968) - итальянский монах, известный стигматами и совершением чудес. Через 10 лет после выхода романа был канонизирован.
        170
        «Форд Тандербёрд» (Ford Thunderbird) - американский люксовый автомобиль, в ряде модификаций имевший эффектные хвостовые стабилизаторы-плавники.
        171
        Тройняшки Бимбетт - три сестры-блондинки из мультфильма «Красавица и Чудовище» (1991), влюбленные в антигероя Гастона.
        172
        Мателот - участник мателотажа, союза между двумя мужчинами (чаще всего морскими пиратами), предполагающего взаимную помощь в бою, в стесненных обстоятельствах, наследование имущества друг друга и прочие обязательства.
        173
        Смерть от тысячи порезов, или линчи, - особо мучительная разновидность китайской смертной казни.
        174
        Ad infinitum - до бесконечности (лат.).
        175
        «Волшебная карусель» (The Magic Roundabout) - телевизионная программа для детей (1965 - 1977).
        176
        Уточним на всякий случай, что, хотя официальной датой падения Берлинской стены считается 9 ноября 1989 года, на самом деле в конце декабря она еще частично существовала и люди разбирали ее остатки на сувениры подручными средствами. А «невыразимое варварство» - расстрел супругов Чаушеску, случившийся 25 декабря 1989 года.
        177
        Christus Omnia Vincit - Христос побеждает всё (лат.).
        178
        Я пришел от Господа и к Господу желаю вернуться!
        На крыльях, кои обрел.
        Пылая жаждою любви,
        Я воспарю
        К свету, коего не узрели ничьи очи! (Нем.)
        179
        Вероятно, автор имел в виду все-таки пророка Илию, а не Авраама, поскольку именно Илия взошел на гору Кармель (Кармил) вместе со жрецами Ваала и доказал, что его бог - истинный.
        180
        «Gaudete, gaudete…» - рождественский христианский гимн XVI века; «лев-бык-человек-орел», или тетраморф, - крылатое существо из видения пророка Иезекииля; YHWH - тетраграмматон, непроизносимое имя Бога в иудаизме и каббале; «Я Есмь Сущий» - Исход 3:14; INRI - аббревиатура латинской фразы, в переводе означающей «Иисус Назарянин, Царь Иудейский»; XPI - хризма (хрисмон), монограмма имени Христа, состоящая из скрещенных между собой греческих букв «хи» и «ро».
        181
        Звучит оратория Генделя «Мессия» (1741).
        182
        Are You Experienced? («Ты набрался опыта?») - дебютный альбом группы The Jimi Hendrix Experience (The Experience), вышедший в 1967 году.
        183
        Отсылка к военному преступлению, совершенному во время войны во Вьетнаме: в 1969 году военнослужащие армии США убили в нескольких соседствующих деревнях, включая Милай, 504 гражданских. Возле Милая войска высаживались с вертолетов.
        184
        Цитата из песни «There’s No Business Like Show Business» («Нет лучше бизнеса, чем шоу-бизнес») американского композитора Ирвинга Берлина, написанной для мюзикла Annie Get Your Gun («Энни, бери ружье»), премьера которого состоялась на Бродвее в 1946 году.
        185
        «Большая волна в Канагаве» - одна из гравюр японского художника Кацусики Хокусая.
        186
        «Страсти по Матфею» - духовная оратория И. С. Баха (1727 г.).
        187
        Отсылка к шотландской песне «Auld Lang Syne» на стихи Роберта Бёрнса («Застольная», пер. С. Маршака).
        188
        Turn Curtain (1966, режиссер А. Хичкок).
        189
        Сценический монитор - часть акустической системы, которая необходима исполнителю для контроля собственного музыкального звучания.
        190
        «Завтрак пахаря» (Ploughman’s Lunch) - типичный для британских пабов набор холодных закусок, состоящий в классическом варианте из хлеба, сыра, лука и соленых огурцов.
        191
        Адамов стиль, стиль братьев Адам - разновидность неоклассического архитектурного стиля интерьеров, возникшая в XVIII веке.
        192
        Перефразированный афоризм, приписываемый английскому философу и педагогу Роберту Оуэну (1771 - 1858), в оригинале фраза завершается словами «…и даже ты немного чудаковат».
        193
        «Доктор Ноу» (Dr. No) - фильм, положивший начало кинематографическому циклу о приключениях Джеймса Бонда (1962).
        194
        «Темная ночь души» (исп. La noche oscura del alma) - испанская мистическая поэма XVI века.
        195
        Отсылка к песне группы Genesis «The Chamber of 32 Doors» (Genesis Live, 1973).
        196
        Desaparecido - букв. «пропавший без вести» (исп.). Этим термином обозначают людей, чье исчезновение связано с деятельностью диктаторских режимов, их полиции или спецслужб и отрицается соответствующим государством.