Ночь Хогги Дарна Ричард Маккенна


        Эколог Флинтер Коул прилетает на отдаленную планету Нью-Корнуолл. Ему предстоит найти причины вымирания стомперов  — существ наподобие птиц. Неописуемый вкус их яиц известен на сотнях планетах и приносит хорошую прибыль колонистам.
        Поселенцы встретили ученого неприветливо, посоветовали не совать нос куда не следует, и не задавать лишних вопросов. Но эколог оказался молодым, горячим, любопытным и неподкупным.
        В Ночь Хогги Дарна человеческая община и сообщество стомперов сойдутся в смертельной схватке за планету. Кто станет победителем?..

        Ричард Маккенна
        Ночь Хогги Дарна
        Повесть


        Рисунки Евгении Стерлиговой


        Рыжеволосый Флинтер Коул прихлебывал черный кофе и разглядывал желто-красную кафельную плитку в камбузе космического грузовика «Горбэлс», на котором одолевал последнюю часть пути к уединенной планете Нью-Корнуолл.
        — За пятьсот лет  — ни одной серьезной публикации об этой планете!  — отрывисто проговорил он, продолжая разговор.  — Вы, по крайней мере, видели ее  — ведь, как я понимаю, ваш корабль  — единственный, на котором туда можно добраться?
        — Это верно, дважды в каждый стандартный год,  — отозвался кок, спокойный пожилой человек, косоглазый, с розовым лицом, обрамленным седыми кудрями.  — Но, как я сказал, при этом никаких девочек, никакой выпивки, вообще ничего там, внизу. На любопытных они смотрят исподлобья, а то и кулаком в нос норовят заехать. Мы большей частью остаемся на борту, на орбите. Жители Нью-Корнуолла  — самые здоровые и подлые люди, которых я когда-либо видел, док.
        — Да я еще не совсем доктор,  — уточнил Коул, совестливо опустив глаза и глядя на свою серую форму ученого.  — И могу никогда им не стать, если не справлюсь с работой на Нью-Корнуолле. Там я должен пройти испытание, только тогда получу научную степень. Хотелось бы запастись сведениями о тамошней экосистеме, чтобы не попасть впросак. Так ведь нет ничего!
        — Получите степень, вы сказали?
        — Да, стану доктором. Я  — эколог, мне приходится иметь дело со всем, что живет на свете, и изучать, каким образом все это связано с географическими условиями и климатом. Я могу использовать любую информацию. В запасе у меня всего шесть месяцев до возвращения «Горбэлса», за это время я должен провести ряд исследований на Нью-Корнуолле и подготовить отчет. Не сумею  — прощай, докторская степень. А мне ведь уже двадцать три…  — Коул озабоченно нахмурил свои лохматые брови.
        — Черт побери, док, кое-что я могу вам рассказать… Эта планета имеет четыре луны и всего один континент, зато какой огромный! Притяжение слабое, а леса… вы просто глазам своим не поверите!
        — Мне нужны сведения о стомперах. Компания «Бидграсс» хочет спасти их от исчезновения, но мне не сказали, в чем там дело, откуда исходит опасность для вида. Снабдили дорожными инструкциями, визой и проездными документами на одну персону. У меня было всего два дня на сборы и работу в библиотеке перед тем, как перебраться на Тристан, чтобы не упустить ваш звездолет. С той поры я  — как слепой котенок. Склонен думать, что ребята из «Бидграсс компани» не слишком заботливы.
        — Сомневаюсь, что суть дела в ценности яиц стомпера.  — Кок почесал толстый подбородок.  — Ныне их вывозят мало. Должно быть, проблема в другом. Я ни разу не видел стомпера, но говорят, что это большущие птицы, которые живут в ньюкорнуоллских лесах.
        — Вот как? Я все-таки отыскал несколько старых журнальных статей… Там утверждается, правда, что стомперы  — создания наподобие птиц, но  — нелетающие, а обитают они на равнинах!
        — Вокруг станции «Бидграсс» на тысячи миль нет ничего, кроме леса и моря, док. Стомперы же  — это чистые дьяволы на длинных ногах. Так говорят.
        — Ну! Я читал, что они вполне безобидны.
        — А вы побеседуйте с Дэйли. Он офицер-интендант, его дело  — сопровождать каждый транспорт на планету. Он бывает внизу; возможно, ему что-то известно, и он выручит вас?
        Кок отправился проверить духовой шкаф, а Коул поставил свою чашку и в раздумье уперся веснушчатой рукой в подбородок. Он размышлял о яйцах стомпера, единственном предмете ньюкорнуоллского экспорта; очевидно, за пять столетий никаких других направлений в торговле Нью-Корнуолла с остальными мирами сектора Карины так и не появилось. Знаменитый и неописуемый вкус этих яиц ценился среди гурманов доброй сотни планет. Их потребление стало символом богатства, атрибутом показной роскоши. Неудивительно, что большую часть литературы, в которой все же упоминалось о Нью-Корнуолле, составляли кулинарные книги.
        Коул  — безнадежный сирота, недоделанный ученый  — никогда не пробовал этого деликатеса…
        Кок захлопнул дверцу духовки, и камбуз наполнился ароматами готовящейся пищи.
        — Представьте себе, док, я сберег-таки одну-две коробки этих яиц! Я их вытребовал у интенданта на случай, если придется кормить слишком взыскательного пассажира. Не хотите ли отведать на ужин яиц стомпера?
        — Почему бы и нет?  — ответил Коул, неожиданно улыбнувшись.  — Экологу нужна пища для размышлений, особенно если эта пища к тому же приятна на вкус!
        …К офицерскому столу было подано блюдо, полное небольших золотистых шариков, обжаренных в горьковатом соусе. Это и были яйца стомпера. Их нежную, пористую плоть почти не требовалось жевать. Вкус яиц напоминал… корицу? Перченое сандаловое дерево? Пожалуй, да, но вдобавок к этому  — что-то еще…
        Коул опомнился, лишь очистив блюдо наполовину. Остальные шестеро ужинавших даже не притронулись к яйцам  — как будто все семь человек за столом составляли единую биомассу, и он один ел за всех семерых. Смех, да и только!
        — Я просто свинья,  — виновато улыбнулся он.  — Пожалуйста, мистер Дэйли, попробуйте…
        Дэйли, рыжеватый человек, невысокий и подвижный, вежливо отказался и передал блюдо соседу, а тот переправил его дальше; блюдо с яйцами стомпера обошло стол по кругу и вернулось к Коулу в прежнем виде.
        — Ваша очередь, док,  — усмехнулся Дэйли.
        …Коул лежал, вытянувшись на койке в своей каюте. Тело его было напряжено и пылало от невообразимых фантазий. Он мечтал о том, чтобы уснуть, но никак не мог одолеть бессонницу  — и вместе с тем испытывал жгучее желание выпить кофе.
        На корабле была ночь. В тусклом свете ламп Коул прошел на камбуз, приготовил себе чашку горячего черного кофе и направился в рубку, где встретил Дэйли, который нес вахту, развалясь в кресле напротив покрытого серой эмалью компьютера.
        — Чувствую себя, как последний идиот,  — сообщил Коул.
        — Вы  — мученик науки, док. Если не ошибаюсь, кок рассказал мне, что вы интересуетесь станцией «Бидграсс».
        — Да, и еще стомперами. Что им угрожает? Каковы их привычки, образ жизни! И все прочее?
        — Я не слишком много знаю о стомперах. Насколько мне известно, они достигают двадцати футов в высоту  — или около того. Живут за изгородью. Я, честно говоря, ни одного не видел.
        — За изгородью? Черт побери! А я читал, что они не поддаются одомашниванию!
        — А они и не поддаются! Станция «Бидграсс» расположена на расчищенном от леса участке громадного ньюкорнуоллского материка. Этот участок тянется от моря до моря через узкий перешеек. На западе сооружена изгородь, а за нею раскинулся полуостров Ланди. Это добрых полмиллиона квадратных миль дикого леса, самого дикого из всех, какие только могут где-либо расти. Там-то и водятся стомперы.
        — Насколько плотно заселен этот полуостров?
        — Да нет там ни души, док! Вот на восточном побережье есть поселение вокруг Кар Труро, в двенадцати милях к востоку от Бидграсса. Я там никогда не бывал, но с воздуха хорошо видно.
        — А Бидграсс  — крупный город? Там есть университет?
        Дэйли снова улыбнулся и покачал головой.
        — Там есть поля и пастбища, но Бидграсс  — скорее военное поселение, чем город. Я видел бараки для рабочих и хранилища для яиц стомперов, видел лавки, магазины, большой яйцеперерабатывающий завод и сторожевые вышки на окраинах полей. Сам я бываю только на полях, но могу предположить, что в Бидграссе живут всего лишь четыре-пять тысяч человек.
        Коул вздохнул и поставил чашку на деревянную доску.
        — Что же они импортируют? Тоже, наверное, какие-нибудь диковинки?
        Дэйли усмехнулся и покачал носком ботинка.
        — Медикаменты, химикалии, запчасти для машин, сотни тонн энергетических капсул Варбуртона. Пистолеты, бластеры, контейнеры с боеприпасами, цистерны с горючим  — можно подумать, что они с кем-то воюют.
        — Вряд ли эта информация поможет мне… Придется наверстывать, когда я окажусь на планете. Я забросаю их вопросами и, боюсь, порядком им надоем.
        Маленькое лицо Дэйли посерьезнело.
        — Как следует взвесьте, док, прежде чем начнете расспрашивать: о чем спросить и кого спросить? Они недоверчивы, эти дьяволы, и к тому же ненавидят чужаков.
        — Но им нужна моя помощь! Помимо этого, я буду иметь дело только с учеными.
        — Бидграсс не очень-то похож на университетский кампус. Не знаю, как вам объяснить, док, но мне на этой планете отчего-то не по себе. Я всегда с радостью покидаю ее.
        — А почему вы и другие не стали есть яйца стомпера?  — вдруг вспомнил Коул.
        — Да потому, что людей в Бидграссе просто тошнит от них! Ньюкорнуоллцы с радостью намнут вам бока за одно лишь упоминание о том, как едят яйца стомпера. Для меня это достаточно веская причина.
        .Ну что ж, это тоже информация, Подумал Коул, возвращаясь в свою каюту.


        Двумя днями позже Дэйли повел грузовой транспорт вниз, сделав при этом три витка по спирали вокруг Нью-Корнуолла. Коул сидел позади него в тесной кабине, пожирая глазами обзорный экран. Он увидел яркую и безжизненную луну Кэрдуин в левом верхнем углу экрана, над круто изогнутой дугой сиявшего в солнечном свете океана. От изумления у него перехватило дыхание.
        — Мне знакомо это чувство, док,  — мягко сказал Дэйли.  — Ощущаешь себя гигантом, прыгающим из мира в мир.
        Облака закрывали большую часть раскинувшегося внизу единственного континента со множеством полуостровов. Упорядоченность очертаний, намеки на системность и прочие признаки человеческой цивилизаций, замеченные Коулом на Тристане и его собственной планете Белконти, здесь напрочь отсутствовали. И это  — несмотря на то, что заселение Нью-Корнуолла людьми началось на два столетия раньше освоения Белконти…
        Леса тянулись с юга и запада, лишь кое-где вздымались безлесные нагорья, да дождевые тени скрывали от глаз некоторые участки этих всепланетных зарослей. В разрывах облаков Коул видел сверкавшие внизу озера и причудливые узоры на обширной безводной северо-восточной равнине, которая, как ни странно, была окрашена в более темный цвет, чем розовато-желтый лес. Он указал на это Дэйли.
        — Цветы, дикий виноград и мхи придают равнине такой оттенок,  — ответил интендант, занятый управлением.  — А под крышей леса  — целый мир. Змеи, птицы, разные животные размером с лошадь. Док, для них деревья слишком велики.
        — Конечно! Я читал кое-что об эпифитах. А слабая гравитация всегда способствует гигантизму.
        — Это  — Ланди,  — буркнул Дэйли, ткнув пальцем в экран.
        Ланди был похож на яйцевидную голову оскалившегося чудовища, вытянувшего тонкую шею к западному океану. Поперек перешейка пролегла вырубленная в чаще полоса, зажатая между двумя шедшими параллельно лесными массивами. Это и была станция «Бидграсс». Коул вновь увидел ее при заходе на посадку, отметив, что очищенное от леса пространство между высокой стеной и краем леса составляет примерно полмили; строения и поля, вытянутые по прямой, располагались к востоку от стены. Затем эта картина исчезла из поля зрения  — транспорт садился.
        — Я, наверное, не увижу вас до следующего рейса,  — сказал на прощание Дэйли.  — Удачи вам, док!
        Коул зашаркал ногами по трапу, приятно удивляясь весу двух своих сумок при такой неправдоподобно слабой гравитации. Показались грузовики и подъемники, шедшие поперек белого поля от серебристых дозорных вышек, что стояли цепочкой вдоль стены. Рослые лохматые люди в просторных голубых одеяниях передвигались как-то странно, не сгибая ног. Их лица почудились стоявшему в ожидании Коулу однообразно зловещими и безжизненными.
        Рядом с Коулом остановился автомобиль, из которого выскочил высокий старик в таком же, как у остальных, простом одеянии. Он приблизился к будущему ученому. У старика были седые волосы, кустистые и тоже седые брови над глубоко посаженными серыми глазами, а также внушительных размеров нос, загнутый книзу, словно клюв.
        — Кто вы такой?  — требовательно спросил он.
        — Я  — Флинтер Коул из университета Белконти. Здесь должны меня ждать.
        Старик задумчиво прикусил нижнюю губу и погрузился в раздумье. Наконец он сказал:
        — Биолог, да? Вас не ждали до следующего рейса «Горбэлса», Не думали, что вы успеете с этим рейсом.
        — У меня совершенно не оставалось времени, чтобы подготовиться. Но когда речь идет о вымирании вида, время становится драгоценным. А я  — эколог!
        — Так,  — протянул старик,  — так. Ну, а я  — Гарт Бидграсс.
        Он пожал Коулу руку, и тот обнаружил, что у старика железная хватка.
        — Там, в машине, Хоукинс. Он отвезет вас в усадьбу и поможет разместиться. Я туда предварительно позвоню. Сам я день-два буду занят  — надо проверить груз. Так что вы пока отдыхайте.
        Он что-то сказал водителю на наречии, звучавшем наподобие староанглийского языка, и быстро двинулся через поле по направлению к вышкам все той же странной походкой, что и остальные нью-корнуоллцы. Насколько Коул мог заметить, он вообще не сгибал колени при ходьбе.
        Хоукинс, тоже немолодой, но хрупкий и сутулый, принял багаж и уложил его в машину. Эколог зашагал за ним и чуть не упал головой вперед; сделав усилие, он возобновил движение  — теперь уже не сгибая ног, шаркая ступнями по земле, пока не добрался до машины. В эти мгновения он страстно желал ощутить нормальное земное притяжение  — как на Белконти или на звездолете.
        Они ехали мимо неогороженных полей, зеленевших под злаками и овощами, мимо обнесенных изгородями пастбищ, на которых нагуливал бока мясной и молочный скот старых земных пород. Все это составляло типичную человеческую экосистему. Затем они проехали мимо группы полевых работников, и тут экологу было чему удивиться. В поле трудились люди-гиганты восьми, а то и девяти футов ростом  — как мужчины, так и женщины, и все с длинными волосами; некоторые из них не имели одежды. Они даже не взглянули на проезжавших.
        Коул посмотрел на Хоукинса. Тот ответил ему взглядом красноватых глаз и произнес что-то на староанглийском. Потом прибавил скорость, оставив гигантов далеко позади, и вскоре глазам Коула открылась усадьба, а за нею  — сад. Огромный забор скрадывал размеры дома. Стеклянно-коричневые бревна толщиной в добрые десять футов вздымались ввысь футов на двести, скрепленные перекладинами весьма замысловатым образом. Высоко в небе парила птица  — словно несла сторожевую службу. А дальше, в полумиле отсюда, в том месте, где изгородь поворачивала, высилась тысячефутовая темная стена деревьев. Там был лес.
        Главный дом стоял в саду, обнесенном стеной, у ворот дежурили вооруженные охранники. Дом представлял собою двухэтажное приземистое строение, в юго-восточном углу которого вздымалась смотровая башня с плоской крышей. Здание было построено все из той же стеклянно-коричневой древесины. Хоукинс остановился около веранды с колоннадой, где прибывших ожидала седая, рыхлая… в общем, совершенно неописуемая женщина.
        Эта женщина не глядела ему в глаза.
        — Я  — Флэйда Вигноли, племянница мистера Бидграсса и домоправительница,  — сообщила она замогильным голосом.  — Я покажу вам ваши комнаты.
        И отвернулась, прежде чем Коул успел что-либо ответить.
        — Давайте-ка, я сам понесу сумки,  — неуверенно улыбаясь, сказал он Хоукинсу.
        Тот приподнял свои худые плечи и сплюнул.
        Комнаты находились на втором этаже, обстановка была комфортабельной, хотя и выдержанной в архаичном стиле. Угрюмая хозяйка сказала Коулу, что Хоукинс принесет ему ужин, что он увидит Гарта Бидграсса через несколько дней, тогда-то они и обсудят дальнейшие планы, что мистер Бидграсс рекомендовал бы ему не выходить из дома без сопровождения до той поры, пока гость не узнает побольше о местных порядках.
        Коул кивнул.
        — Я хотел бы встретиться с вашими ведущими биологами  — и как можно скорее, миссис Вигноли. Не могли бы вы уже сегодня снабдить меня копией текущего биоотчета?
        — Нет тут никаких биологов и никаких отчетов,  — проворчала она, стоя в дверях.
        — Ну, хотя бы какую-нибудь современную книгу о стомперах или что-нибудь вообще по здешней зоологии? Это очень важно, ведь мне нужно же с чего-то начать!
        — Вы должны поговорить с мистером Бидграссом,  — и она захлопнула дверь.
        Коул разобрал свой багаж, помылся, оделся и обследовал три отведенных ему комнаты. Словно в музее, подумал он, останавливаясь у западных окон и глядя в сад и дальше  — на опушку леса. Потом он решил спуститься по лестнице, но обнаружил, что дверь заперта.
        Коул был поражен этим фактом, испытав скорее страх, нежели возмущение, чему сам удивился. Он принялся расхаживать по своей гостиной, размышляя о собственном юридическом статусе, о богатстве и мощи Белконти, и тут, наконец, в нем вспыхнуло негодование. В этот момент кто-то стукнул в дверь, и она распахнулась  — на пороге стоял Хоукинс, прикативший сервировочный столик с едой.
        — Что все это значит? Почему меня заперли?  — возмущенно спросил Коул, протолкнув столик в комнату и выскочив в холл.
        Хоукинс отпрянул и испуганно всплеснул руками, заверещав что-то на здешнем диалекте. Коул подошел к перилам лестницы и посмотрел вниз. Рядом с лестницей сидела гигантская фигура. Он не мог точно сказать, мужчина это или женщина. Но кто-то огромный сидел там и возился с чем-то, что лежало у него на коленях.
        Коул вернулся в свои апартаменты, где его ждал ужин: вареная говядина, картофель, свекла. Простая, зато обильная пища. Он как следует перекусил и, наевшись, стал наблюдать в окно, как наступает ночь. Затем он проверил дверь  — на этот раз она не была заперта. Пожав плечами, он выкатил столик в холл, а потом притворил за собой дверь.


        Затем он задвинул внутренний засов и наконец забылся в постели в тяжелом, беспокойном сне.
        Утром Коул приободрился и с аппетитом позавтракал, после чего решил провести рекогносцировку. Он находился в двухэтажном крыле здания: двери, которые вели в главный корпус, были на замке. Из-за «их доносились шум и голоса. Единственная незапертая дверь выводила в холл второго этажа; там был еще ряд комнат  — таких же, как те, которые отвели Коулу. На первый этаж вела лестница, внизу были жилые помещения, а на южной стороне  — библиотека. Дверь в сад не открывалась.
        Мое королевство, горько подумал Коул. Узник государства!
        Он обследовал библиотеку. Тристанийские книги, большей частью рыцарские романы, написанные лет триста назад каждый. Никакой периодики, ничего о Нью-Корнуолле. Коул переходил от окна к окну, глядя наружу, в ухоженный сад с цветочными клумбами и белыми песчаными дорожками. И тут он увидел девушку. Она стояла на коленях, одетая в серое платье без рукавов, и подравнивала живую изгородь. Коул заметил ямочки на локтях ее загорелых красивых рук. Девушка неожиданно обернулась, и он разглядел ее овальное лицо, обрамленное рыжевато-коричневыми локонами, лицо с маленьким носиком и твердым подбородком. Девушка казалась мрачновато-серьезной, и это выражение глаз совсем ей не шло. Глаза, как отметил Коул, были диковатыми.
        После некоторых колебаний он пришел к выводу, что девушка вовсе не смотрит на его окно, всего лишь прислушивается. Затем она встала, подняла корзину с обрезанными ветками и плавно двинулась к углу дома. Прежде чем он смог продолжить наблюдение, перебежав к другому окну, появился мужчина.
        На вид он был повыше Коула и выглядел массивным  — как камень. Прямые черные волосы, падавшие на его плечи, были выстрижены квадратом надо лбом и, прихвачены белой повязкой. Тяжелое неулыбчивое лицо под темными полосками бровей хранило отпечаток свирепости. В его странной ньюкорнуоллской походке угадывалась скрытая сила.
        Коул пересек холл и увидел закутанную в голубое фигуру у входа в крыло напротив. Девушки нигде не было. Он вновь испытал приступ страха; чтобы подавить этот страх, ему пришлось распалить в себе злость. Выглядывают изнутри, подумал он. Подсматривают за экологом, будто за незрячей птицей!
        Когда Хоукинс принес второй завтрак, Коул набросился на служителя и потребовал встречи с Гартом Бидграссом. Старик бормотал что-то непонятное и пританцовывал, словно бойцовый петух. Расстроившись, эколог угрюмо поел и вновь спустился в библиотеку. Сад был пуст, и он вдруг решил открыть окно. Как-никак, а это  — путь к спасению. Правда, от чего и куда?  — этого он не знал и сам себе удивлялся, трудясь над запорами. Но стоило ему наконец справиться с ними, как в библиотеку снаружи вошла женщина. Она была по меньшей мере семи футов ростом. Коул вытянулся в струнку, сдерживая дыхание, Не глядя на него, женщина опустилась на колени и начала вытирать пыль на панелях из натурального дерева, которые тянулись вдоль стен между книжными секциями. У нее были длинные светлые волосы и кроткое, безучастное ко всему лицо. Бесформенная голубая одежда скрадывала очертания ее фигуры.
        — Привет,  — сказал Коул.
        Женщина не обратила на него никакого внимания.
        — Привет!  — повторил он резко.  — Вы говорите на галактическом английском?
        Женщина взглянула на него пустыми голубыми глазами и вернулась к своей работе. Коул рассердился, но оставил ее в покое и поднялся в свои комнаты. Там он принялся сочинять записку для Гарта Бидграсса, еле уняв свое негодование, но тут же порвал ее и написал куда менее сдержанное послание. Когда Хоукинс доставил обед, Коул пренебрег его ворчливыми возражениями и сунул в карман старика свое заявление.
        — Позаботьтесь, чтобы Бидграсс тотчас получил это! Вы слышите? Чтобы немедленно получил!  — кричал он Хоукинсу.
        С наступлением темноты Коул, изрядно нервничая и не собираясь ложиться спать, продолжал наблюдать за садом в неверном свете двух лун. Он увидел девушку, одетую в то же самое платье, вышедшую из другого крыла дома, и, повинуясь безотчетному импульсу, вознамерился перехватить ее.
        Пролезая в библиотечное окно, он сказал себе: «Информацию экологу может дать все, что угодно, особенно если это «все, что угодно» имеет приятную внешность»…
        Коул встретился с девушкой лицом к лицу возле угла дома. Она обернулась, и эколог воскликнул:
        — Пожалуйста, не убегайте от меня! Я хотел бы поговорить с вами.
        Девушка отвернула от него испуганное лицо и опустила свои дикие глаза, которые сама природа должна была сделать веселыми и беззаботными.
        — Вы знаете, кто я?  — допытывался Коул.
        Девушка кивнула.
        — Дядюшка Гарт сказал, что я не должна разговаривать с вами…
        У нее был голос маленькой девочки, дрожащий и робкий.
        — Почему? Неужели я похож на чудовище?
        — Н-н-нет. Вы  — из иного мира, с большой процветающей планеты.
        — Да ну! Белконти  — весьма заурядная планета, А как вас зовут?
        — Я  — Пайя. Пайя Вигноли.
        Ее голос обрел уверенность, но девушка не расслабилась, готовая вот-вот сорваться с места.
        — Ну, а я  — Флинтер Коул. На этой планете имеется работа для меня. Ужасно важная работа, и я уже начал ее выполнять. Вы поможете мне?
        — Я? Да каким образом, мистер Коул? Я ведь никто. Я ничего не знаю!
        И Пайя двинулась прочь, а Коул неуклюже последовал за нею.
        — Девушки знают все, что может заинтересовать эколога,  — возразил он.  — Расскажите-ка мне, что вам известно о стомперах.
        — О нет! Я не должна говорить с вами о стомперах!
        — В таком случае, поболтаем о какой-нибудь ерунде, как это обычно делают девушки,  — нетерпеливо сказал Коул и указал в небо над головой.  — Будем говорить ни о чем. Как называется эта луна?
        Напряжение оставило его собеседницу, она чуть улыбнулась.
        — Моруэнна,  — ответила Пайя.  — А вон та, что сейчас садится в лес Ланди, носит имя Эннис. Ее синеватый цвет каждый раз имеет новый оттенок.
        — Вы  — славная девушка! А что можно сказать о двух других лунах, которые еще не взошли?
        — Одна из них  — Кэрдуин, а другая, единственная красная… ой, я не должна разговаривать с вами о лунах…
        — Даже о лунах нельзя? Да что вы, мисс Вигноли!
        — Давайте вообще не разговаривать? Лучше, я вам покажу, как надо правильно ходить на нашей планете, а то вы так забавно выглядите, да и ноги вот-вот переломаете! Кстати, я и сама родилась не здесь, мне тоже пришлось учиться ходить…
        Она продемонстрировала ему, как надо ставить стопу, чтобы тело подавалось более вперед, чем вверх, и Коул довольно быстро научился пережидать какую-то микропаузу перед тем, как его вес перевалится на другую ступню. Потренировавшись немного, он стал прогуливаться рядом с девушкой вверх-вниз по залитой лунным светом дорожке, двигаясь без особых усилий в неком подобии танца на цыпочках. Затем он попрактиковался в поворотах за угол дома, а также в прыжках.
        — Пайя… Мне нравится ваше имя  — звучит красиво, хотя как-то неуместно на этой грубой планете.
        — Я родилась на Тристане,  — Пайя понизила голос.  — Пожалуйста, не задавайте мне вопросов…
        — Не буду, не буду… Хотя и не понимаю, в чем причина такой неразговорчивости, мисс Вигноли. Можно, я буду называть вас просто Пайя?
        Он рассказал ей о Белконти, об университете, о своих научных планах, о докторской степени, ради которой, по большому счету, он и оказался здесь. Внезапно девушка резко остановилась и указала в ту сторону, где над темной скалой в восточной чаще вставала красная луна.
        — Уже поздно,  — вздохнула она.  — Взошел Хогги Дарн. Спокойной ночи, мистер Коул.
        И она протанцевала прочь  — быстрее, чем Коул опомнился и мог бы последовать за ней. Он вернулся к дому, в красноватом лунном свечении нашел свое окно и протиснулся внутрь.
        На следующий день, примерно в полдень, Коул столкнулся в библиотеке с Гартом Бидграссом. Старик восседал в кресле, сложив на столе ладони, с каменным бесстрастным лицом. Коул, стоя, оперся о стол руками и, сбалансировав свой вес, устремил на Бидграсса язвительный взгляд. Веснушки оттеняли сердитую бледность его лица, и лучи солнца, падавшие сквозь дальнее окно, вспыхивали в рыжих волосах ученого.
        — Позвольте мне кое-что подытожить,  — сухо процедил он сквозь зубы.  — По непонятным причинам я, по сути, оказался на положении пленника. Ну ладно. Здесь у вас нет никаких образовательных учреждений, нет биологов любого профиля. Отлично! Но как вы думаете, чего от меня ждут там, на Белконти? Я отвечу. Ждут, что я ознакомлюсь с планетарной экосистемой, организую изучение собственно стомперов и вместе с тем  — Тех видов, которые взаимодействуют с ними, подготовлю биоэнергетические сводки, наконец, вообще обозначу рамки проблемы! Если же мой отчет окажется неточным, неправильным или неполным, специалисты с Белконти неверно поставят задачи для дальнейшей работы. И тогда ваши деньги пропадут зря. И моя докторская степень  — тоже. Поймите, мне нужны квалифицированные помощники, целый штат их, мне нужно иметь массу информации!
        — Об этом вы уже говорили,  — холодно отозвался Бидграсс.  — И я поставил вас в известность, что не смогу предоставить вам ничего.
        — Но ведь тогда нет никакой надежды на успех! Зачем вообще вы вызывали эколога?
        — Мы обратились за помощью. А Белконти прислала нам эколога.
        — Ну так помогите же мне помочь вам! Вы должны постараться понять, мистер Бидграсс, что наука не может функционировать в вакууме. Ей нужны данные. Я не могу начинать с разработки общей планетарной биологической картины. Я должен начать с чего-то конкретного, но где материал?
        — Сделайте для нас то, что вы в состоянии сделать,  — сказал Бидграсс.  — Никто на Белконти не посмеет вас обвинить, да и мы не будем вас обвинять, если даже нам ничто не поможет.
        Коул сел, тряхнув головой.
        — Но ведь Белконти не засчитает это в качестве полевой работы. Вы не хотите войти в мое положение. Что же получается? Вообразите: некто даст вам топорик и велит одному, без посторонней помощи, вырубить весь лес Ланди. Как вам это понравится?
        — А что, я начал бы рубить,  — ответил старик, его глаза сверкнули, а на губах заиграла свирепая улыбка.  — По крайней мере, оставил бы отметину на каком-нибудь дереве!
        Коул почувствовал, что, по-видимому, сморозил глупость, и присмирел.
        — Ну, хорошо,  — согласился он.  — Я сделаю, что смогу. Но скажите, что же, по-вашему, губит этих стомперов?
        — О, я знаю, что! Вернее, кто… Птица-паразит, которая подбрасывает свои яйца к яйцам стомперов! Ее проклятые птенцы вылупляются первыми и начинают жрать большое яйцо. Эту гадкую птицу мы называем пискун.
        — Так… Но мне необходимо ознакомиться с их жизненном циклом, выявить уязвимые места, отыскать природных врагов. Кто знает достаточно об этих пискунах?
        — Ну, мне известно столько же, сколько любому другому ньюкорнуоллцу… Кстати, мне ни разу не доводилось видеть взрослого пискуна. Мы полагаем, что они живут где-то в глуби леса. Но вот что нам доподлинно известно, так это то, что на каждое яйцо стомпера приходится три птенца-пискуна. Злобные твари! Бросаются на человека, целят в глаза или норовят вцепиться в горло! Собиратели яиц стомпера ежедневно убивают их дюжинами.
        — Чудесно! Мне нужны эти дюжины, но только живыми, если это возможно. И еще нужна лаборатория. Вы создадите мне такие условия для работы?
        — Да. Можете пользоваться лабораторией доктора Рудэлла в госпитале.  — Бидграсс встал и посмотрел на часы.  — Скоро на завод поступит очередной сбор яиц; там могут быть и мертвые пискуны. Поедем, посмотрим…


        Когда Хоукинс вырулил к группе гигантских полевых рабочих, Коул ощутил на себе взгляд Бидграсса. Он повернулся, и старик медленно проговорил:
        — Пожалуйста, сосредоточьтесь на пискунах. Мы будем просто счастливы…
        — Любой материал полезен экологу, особенно при внимательным наблюдении,  — упрямо проворчал Коул.
        Хоукинс проскрипел что-то невнятное; Коул разобрал в его фразе лишь название луны  — «Хогги Дарн», но водитель был явно чем-то обеспокоен и прибавил скорость.
        У автоматизированных линий завода Коул встретил управляющего. Им оказался тот самый мощный длинноволосый тип, которого он уже видел в саду.
        — Морган,  — Бидграсс представил управляющего, не назвав его имени, и добавил:  — Он не говорит на англогалактическом.
        Морган равнодушно кивнул; выражение его лица оставалось неизменно-неприветливым. Управляющий проигнорировал руку, протянутую Коулом для пожатия. Его широко посаженные глаза были глянцевочерными, и казалось, что они не имеют зрачков; Коул, ощутив враждебность этого взгляда, сердито вспыхнул. Они шли через завод. Морган разговаривал с Бидграссом на местном наречии. Его голос, глубокий и звучный, напоминал звук органа.
        Бидграсс пояснил Коулу, что яйца стомпера замораживаются в биостате, а потом запаковываются в пластик для экспорта. Эколог заметил кусок скорлупы  — толщиной в полдюйма и полупрозрачной. По радиусу кривизны Коул установил, что яйца стомпера куда больше по размерам, чем он себе представлял. В этот момент кто-то закричал, и Бидграсс объявил, что прибыл флайер. Все направились в грузовой док.
        Флайер имел на борту шестерых человек, размещавшихся перед трюмным отсеком. Здесь же крепились четыре тяжелых бластера, отчего флайер сильно смахивал на, штурмовик. Пока команда докеров возилась, выгружая два яйца из отсека, появились другие флайеры, опускавшиеся у дальних причалов. Бидграсс указал Коулу на огромное яйцо диаметром едва ли не в три-четыре фута; к его скорлупе пристали раздавленные яйца паразитов. Заглянув в проеденные пискунами ходы, Коул увидел, что под скорлупой большого яйца содержится вязкое желеобразное вещество. Морган зажег мощный карманный фонарь, посветил им на оболочку яйца и непонятно выругался.
        — Внутри могут прятаться пискуны,  — заметил Бидграсс,  — вам повезло, как мне кажется.
        Морган удалился и вернулся почти тотчас же. Он надел защитные очки и толстые перчатки, кроме того, при нем была небольшая электропила. Он опять посветил на скорлупу, пальцем отмерил на ней восемь дюймов и пустил в дело пилу. Все остальные, кроме Коула, отступили назад. Морган отбросил прочь выпиленный кусок, и тут из яйца вдруг вылетело что-то черное, необыкновенно увертливое; оно появилось с душераздирающим воплем.
        Коул уставился на кричащую тварь, а Морган в то же самое время с силой ударил его прямо в лицо. Эколог, упав на колени, заскреб ногами по земле, хватаясь руками за воздух. При виде капель собственной крови он пришел в себя и вскочил, ошеломленный и злой.
        — Морган спас вам глаза,  — успокаивающе сказал Бидграсс,  — но скулу пискун все-таки зацепил. Хоукинс отвезет вас в госпиталь  — тем более, что вы очень хотели во что бы то ни стало пообщаться с доктором Рудэллом…
        По дороге в госпиталь Коул изучал раздавленного пискуна. Это злобное создание величиной с кулак имело состоявший из трех частей клюв и не слишком-то походило на обычную птицу. Обтянутые черной кожей крылья напоминали пару мухобоек; они еще подрагивали  — остатки жизни слишком неторопливо уходили из безобразного тела. Коул насчитал на каждой лапе пискуна по девять пальцев; казалось, что тварь покрыта великолепной чешуей.
        Доктор Рудэлл продезинфицировал ранку в удивительно просторном и неплохо оборудованном травмпункте. Он оказался невыразительным с виду седым человеком, ' чем-то весьма удрученным, и извиняющимся голосом поведал Коулу о том, что получил медицинское образование на Тристане много лет назад… наверное, слишком много, ибо его лаборатория выглядела безнадежно устаревшей. И все же доктор пообещал проверить пискуна в биостате к тому времени, когда Коул сумеет выбраться к нему еще раз.
        Хоукинса и его машины не было на месте. Коул вернулся на завод без него, желая разобраться, каким образом яйцо пискуна прилипает к яйцу стомпера. Он пробрался в дальний конец завода, подошел к доку снаружи  — и застыл в изумлении. В двадцати футах от него докеры выгружали… гиганта.
        Тот был совершенно гол и привязан (правда, не туго) к доске, на его лице виднелась кровь, а рыжеватые волосы и борода были наполовину опалены. В это время чья-то рука опустилась на плечо Коула и резко развернула его назад. Перед ним стоял Морган.
        — Катись отсюда, ты!  — разборчиво, без запинки, проговорил силач на англогалактическом.  — И не появляйся здесь больше без Гарта Бидграсса!
        Похоже было, что он с трудом разжимает губы, но голосище, несмотря на это, рокотал, точно гром.
        — …Ничего,  — думал Коул, возвращаясь за появившимся откуда-то Хоукинсом.  — Главное  — то, что в моей голове, хотя ей и досталось, все-таки отложился кое-какой материал».
        — Ради вашего же блага, мистер Коул, вам не следует больше оставлять Хоукинса или доктора Рудэлла, когда вы находитесь вне дома,  — утром опять вразумлял Бидграсс эколога.  — Поверья и представления здешних людей вам незнакомы и даже могут показаться сущей ерундой, но их импульсивные действия будут иметь для вас неприятные последствия, если вы спровоцируете кого-нибудь.
        — Ну, если я получу сведения о ваших верованиях и обычаях, мне легко будет усвоить нормы поведения. Тогда я никого не спровоцирую.
        — Уже само ваше присутствие раздражает. Если вы сделаны из соли, вам лучше не торчать под проливным дождем. Здесь вы  — чужой, из иного мира, и вам придется смириться с определенными ограничениями. Как будто вы из соли.
        — Понятно,  — кисло откликнулся Коул.
        Весь день он работал в госпитале, вскрыл труп пискуна, но не нашел внутри паразитов. Кое-что интересное в области анатомии ему, однако, удалось обнаружить. Трехсоставной роговой клюв был остр, словно бритва, и устроен будто специально для того, чтобы делать двойные разрезы. Глаз был триедин, с ясно обозначенным центром; Коул мысленно соединил три глазных зрачка, застывших за общей слизистой оболочкой, и получил узкий равнобедренный треугольник, основание которого смотрело вниз.
        Доктор Рудэлл помог ему вывести культуры бактерий в стерильном бульоне, полученном из собственных тканей пискуна.
        А вечером рабочий с завода принес еще одиннадцать мертвых пискунов, и Коул с энтузиазмом поместил их в биостат. Затем, сопровождаемый Хоукинсом, он вернулся в дом, где поужинал в одиночестве, чувствуя, что, несмотря на мелкие неприятности, все-таки приступил к выполнению своей миссии. Одним словом, дело пошло.
        День за днем эколог неприкаянно бродил по дому, время от времени наведываясь в сад через заднюю дверь. Он уже стал привыкать к безмолвной служанке, ревностно следившей за чистотой. Ему случалось перекинуться парой фраз с печальной миссис Вигноли, которая оказалась матерью Пайи, да еще со встречавшимся иной раз невзначай Гартом Бидграссом. Несколько раз из своих окон он видел Пайю, но она исчезала, едва Коул появлялся в саду. В пугливой осторожности этой пухленькой девушки с личиком, которое могло бы быть таким милым, Коулу чудилось что-то противоестественное.
        Однажды он сумел подстеречь ее и крепко ухватил за запястье.
        — Почему ты избегаешь меня, Пайя?
        Она мягко потянула руку назад.
        — Я причиняю вам беспокойство, мистер Коули. Они больше мне не доверяют. Ведь мой отец был тристанийцем.
        — Не доверяют? Кто это  — они?
        — Они  — это они. Морган и все остальные.
        — Пайя! Раз уж мы оба инопланетяне, нам надо бы держаться вместе. Я  — самый одинокий человек на этой планете!
        — Сочувствую, мистер Коул, мне это знакомо,  — она потупила взгляд.
        Коул погладил ее локоны.
        — Давай отныне будем друзьями, Пайя, и ты мне поможешь! Для начала  — откуда берутся здесь эти великаны?
        Пайя сердито вскинулась.
        — Ни слова о вашей работе! Я ведь и из этого мира тоже, не забывайте! Моя мать  — местного корня!
        Коул смолк и отпустил девушку.
        Он начал проводить опыты в лаборатории, полностью погружаясь в работу. Ему приходилось сталкиваться с мужчинами и женщинами, одетыми в голубое, и он ощущал их неприязненные взгляды на своей спине, чувствуя себя Робинзоном, выброшенным на островок среди моря тупой ненависти. Только доктор Рудэлл вел себя сравнительно дружелюбно.
        Коул рассекал пискунов сотнями, но не нашел в них ни одного, даже самого завалявшего паразита; флора этих экземпляров зачастую была заражена плесенью, образовавшей круглые тельца темно-красного цвета. Внимательно изучая строение клетки такого тельца, он открыл нечто невероятное: целый комплекс автономной нервной системы вместо обычной грибницы, причем увидеть это чудо можно было только при контрастном рассмотрении. Коул использовал красители, проверил свое открытие добрый десяток раз, а потом закружил удивленного доктора Рудэлла по лаборатории.
        — Я сделал, сделал это! Я, единственный на целой планете!  — ликовал Коул.  — Мы вывели это, мы обнаружили эти мутационные деформации, это нарастание ядовитости! Мы нашли работу для белконтийских геномикологов!
        — Боюсь, это не патогенное явление,  — засомневался Рудэлл.  — Я… э-э-э… как-то читал, что схожее предположение, правда, иного характера, выдвигалось несколько десятилетий назад… Будто вся местная фауна имеет грибковых симбиотов, сожителей, так сказать, защищающих ее от всех известных патогенных микроорганизмов. Что-то такое упоминалось, мне кажется…
        — И вы молчали? Вместо того, чтобы сказать мне?! Боже мой, я же столько времени потерял!.. Срок на исходе… Почему, почему вы мне не сказали?
        Острое лицо разгневанного эколога сделалось красным, как его шевелюра.
        — Но вы же и не спрашивали, мистер Коул… И потом, я вообще слабо представляю, что такое экология. Понятия не имел, что вам так важно все это знать…  — запинаясь, оправдывался старый врач.
        — Все, все на свете важно для эколога, а особенно  — то, что от него скрывают!  — бушевал Коул. Он попытался стремглав вырваться из лаборатории, но вместо решительного броска вперед у, него получилось нелепое подпрыгивание, и это разъярило эколога еще больше.
        Он позвал Хоукинса; в этот день они возвратились домой рано.
        Сидя у себя, Коул продолжал злиться еще примерно час, а затем спустился по лестнице и принялся барабанить в запертую дверь главного дома, выкрикивая имя Гарта Бидграсса. Когда стук прекратился, Бидграсс открыл окно и глянул на эколога холодно и сердито.
        — Ступайте в библиотеку, мистер Коул,  — бросил он.  — И постарайтесь взять себя в руки.
        В библиотеке Коул выложил свои обиды, в то время как Бидграсс, навалившись правым локтем на ящик с книгами, слушал, не проронив ни слова.
        — Вы должны понять,  — завершил Коул,  — чтобы спасти стомперов, необходимо изучить пискунов. Грубо говоря, самый простой метод  — найти болезнь или каких-нибудь паразитов, которые обуздают этих тварей, а затем выяснить, какова их природа. Жаль, что до сих пор никто не занимался пискунами как следует. Без этого трудно разобраться…
        — Так что же  — вы пасуете?
        — Ну, нет! Должны быть и у пискунов какие-то проблемы… Наверняка есть какие-то заболевания или естественные враги. Что-то должно их тревожить, кто-то должен охотиться на них или за их яйцами, не давать им жить. Я думаю, существует какой-нибудь макробиотический фактор… Попробую исследовать их рацион. Что едят взрослые пискуны? Если их меню не слишком разнообразно, то, может быть, удастся что-нибудь предпринять?
        Старик нахмурился.
        — И как же вы собираетесь изучать, чем питаются взрослые пискуны?
        — В полевых условиях! Мне понадобятся пе крайней мере двенадцать образованных помощников и постоянный лагерь где-нибудь в лесу Ланди.
        Бидграсс сложил руки на груди и покачал головой.
        — Людей я вам дать не могу. И вообще, это чересчур опасно  — стомперы будут преследовать вас, нападать на вас и днем, и ночью. Я потерял в этом году уже больше двух сотен сборщиков яиц, а ведь все они были хорошо подготовлены и работали группами, не в одиночку!
        — Все равно, разрешите мне отправиться в лес с командой. Мне необходимо самому разобраться, своими глазами увидеть…
        — Люди вас не принимают. Я говорил вам уже, как они относятся к чужакам-инопланетянам…
        — В таком случае, все полетит к чертям! И ваши деньги, и моя степень…
        — Ну, вы еще достаточно молоды и успеете сделать себе имя в науке,  — заметил Бидграсс.  — Вы прилежно работали, проявили усердие  — и я поставлю в известность об этом Белконти.
        Старик говорил спокойным тоном, но в глазах его Коулу почудился блеск. Он непонимающе пожал плечами.
        — Полагаю, мне придется прожить здесь до прихода «Горбэлса». Не самое лучшее времяпрепровождение, я вам скажу.
        Коул отвернулся от собеседника и принялся демонстративно разглядывать книжные полки, будто намереваясь найти какую-то книгу. Бидграсс молча удалился.
        Вечер выдался скучным. Пайя в саду не показывалась, и Коул бесцельно посматривал в сторону изгороди  — взгляд притягивала странная скала, поднимавшаяся над лесом Ланди. Он был готов отправиться прямо туда, в чащу  — пусть даже и в одиночестве. До прибытия «Горбэлса» оставалось сто пятьдесят дней… черт побери, зачем они вообще посылали за ним? Похоже, они сговорились загубить его докторскую… И к тому же они… Наконец ом заснул.


        Разбудил его невообразимый шум: вой далекой сирены, хлопанье дверей и чей-то топот в главном доме. Спешно одевшись, он заметил красное зарево в небе с южной стороны и услышал громкий гул. Выбежав из комнаты в холл, он столкнулся с Пайей, лицо ее было бледно, она глянула на него дикими глазами и крикнула:
        — Стомперы атакуют! Быстро за мной, вы должны укрыться вместе с нами в подвале!
        Коул последовал за девушкой в главный дом, они спустились этажом ниже  — там миссис Вигноли гнала домашних великанш вниз по ступенькам. Огромные женщины возбужденно трясли головами. Некоторые были совсем голыми, а одна рвала свою одежду в клочья. Коул повернул назад.
        — Я  — эколог, я хочу видеть все!  — объявил он.  — Стомперы  — тоже информация!
        Он легко подтолкнул девушку к женщинам и выскочил на веранду, С юга катились мощные мелодичные звуки  — словно там кто-то взял аккорд на органе  — и доносился шум, сопровождаемый неимоверно протяжным гудением. Старый Хоукинс протанцевал по дороге, уморительно подпрыгивая и выкрикивая что-то на своем варварском языке. А в вышине висели три луны  — Кэрдуин, Моруэнна и Эннис, обозначившие в призрачных голубых тенях вершины огромного равнобедренного треугольника с узким основанием, вычерченным параллельно горизонту. Этот вид что-то напомнил Коулу, но музыка и гудение отогнали мелькнувшую было мысль.
        Сдерживая приступ паники, он повернулся и обнаружил, что рядом стоит Пайя.
        — Они идут  — за вами, за нами,  — девушка пыталась перекричать музыку.
        — Но мне необходимо увидеть… Ступай в убежище, Пайя!
        — С вами я чувствую себя не так одиноко,  — призналась девушка.  — От них все равно не скрыться  — как ни старайся. Пойдем-ка лучше на смотровую вышку  — оттуда хорошо будет видно.
        Пройдя через дом и миновав две лестничные клетки, они оказались на крыше башни, отстроенной в юго-восточном углу; здесь их настиг разливавшийся в ночном воздухе раскатистый органный звук, и Коул, оглядевшись, увидел, как пламенеет небо на юге  — там метались, пикируя, флайеры, и в отблесках огня вырастали столбы черной пыли. Трассы, ионных залпов, переплетаясь, рассекали сгустившийся сумрак, но уханье тяжелых бластеров едва доносилось, заглушаемое затопившей все музыкой.
        Объятая пламенем часть далекой стены, ярдов в сто длиною, рухнула наземь, и гигантские длинноногие фигуры стомперов прыжками устремились в образовавшуюся брешь. Флайеры, словно рассерженные пчелы, роились над проломом, ведя плотный огонь из бластеров и выжигая лес возле изгороди. Мелодичный гул все нарастал, становясь непереносимо громким и насыщенным, и тут Коул встряхнул девушку и прокричал:
        — У меня голова раскалывается, я уже ничего не соображаю! Пайя! Что это за музыка?
        — Это пение стомперов!  — крикнула она в ответ.
        Он затряс головой. На станции царила суматоха  — всюду загорались огни, из ангаров выползали тяжелые грузовые машины. Стена по краям бреши полыхала в фиолетово-синем свечении бластеров и ярко-красных струях огнеметов. Оборонительный пояс горел  — Коул видел, как огонь вспыхивал и исчезал, вновь появляясь то тут, то там. Пламя рывками прокладывало себе путь, и объятая его языками стена напоминала огненную оболочку, за которой ворочается что-то страшное, норовящее разорвать ее.
        Дрожа от волнения, Коул заметил, что там, внизу, были люди  — но что могли эти хрупкие создания со своим эфемерным оружием и слабыми мышцами противопоставить кораблеподобным двуногим монстрам двадцати футов ростом?
        Торжество биомассы,  — подумал он. Даже подстреленные стомперы, падая, способны крушить и ломать, точно ракеты, попавшие в цель…
        Внезапно что-то рвануло в пылающей стене, огненный смерч впорхнул внутрь, остановившись всего в полумиле от дома Бидграсса; Коул ясно видел, как напротив него в дыму и неистовой музыке гибнут защитники станции.
        Пайя тесно прижалась к нему и всхлипнула:
        — Поднимись, огненный туман! Моруэнна, сжалься над нами!
        Коул крепко обнял ее.
        Колонна грузовиков остановилась у главного дома, и всюду засуетились вооруженные люди, двигавшиеся быстро и уверенно. Группа бойцов катила приземистый вертикальный цилиндр, с грохотом продираясь сквозь кусты. Вокруг аппарата, поставленного на колеса, змеилась двойная спираль из фиолетово светившегося металла.
        — Это энергетическая установка Корбина!  — Пайя кричала в ухо Коула изо всех сил.  — Она передает энергию портативным бластерам, поэтому стрелки не теряют время на подзарядку…
        Коул вглядывался в солдат. Те же крупные люди, которых он видел каждый день, те же угрюмые, враждебные лица. Но только сейчас они светились дикой, жестокой радостью. Страшные лица  — но все же лица людей! Алый огненный вал дохнул на них сверху, рыча и плюясь искрами, и они погибли бы в считанные мгновения, но это уже не могло остановить их, крепких духом, решивших идти до конца.
        Музыка достигла невозможного уровня громкости, и Коул вдруг осознал, что и сам он готов умереть рядом с ними  — он, презираемый и ненавидимый всеми чужак.
        Преисполнившись решимости, он заключил девушку в объятия и попытался поцеловать ее.
        — Пусти меня в свой мир, Пайя!  — крикнул эколог.
        Девушка отстранилась.
        — Смотри! Огненный туман! О, спасибо тебе, Моруэнна!
        И Коул увидел это, увидел бледное розовое свечение, слабо заметное из-за ярких огней пожарища; оно медленно разрасталось на фоне черной скалистой стены, вздымавшейся над лесом Ланди. Оно усиливалось, поднималось вверх, местами лениво переливаясь через изгородь, вползало в пролом, и по мере того, как сияние становилось все более ярким, страшная музыка ослабевала. Наконец последний душераздирающий аккорд захлебнулся и смолк. Огненный вал отпрянул и сжался, а розовеющий туман все распухал, подкрашивая небо к югу и северу, насколько хватало глаз. В наступившей траурной тишине стрелки стремительно бросились вперед, чтобы очистить станцию от врага.
        — Пайя, я должен быть там, внизу! Я должен взглянуть хотя бы на одного раненого стомпера!
        Девушку била дрожь и душили рыдания  — столь сильной оказалась реакция на пережитое.
        — Они сейчас так заняты своим делом, что вряд ли заметят…  — прошептала она.  — Но… не ходи слишком далеко от дома, Флинтер!
        Коул кубарем скатился по лестнице и через распахнутые неохраняемые ворота выбежал на поле боя. Кругом было полно раненых людей  — им уже оказывали помощь, кого-то несли мимо него. Никто не обращал на Коула внимания. Он быстро нашел стомпера, пораженного выстрелом из бластера, но еще живого, и остановился, наблюдая, как тот еле раскрывает трехсоставной клюв длиной в четыре фута и судорожно шевелит темными крыльями. Сдвоенное веко закатилось, открыв глаз с тремя зрачками, расположенными все тем же треугольником и мерцающими в разрываемой пламенем темноте. Люди безучастно проходили мимо, а Коул все стоял в изумлении. И тут чья-то рука с силой сдавила его локоть. Опять Морган!
        Ни слова не говоря, Морган отвел его к кучке бойцов, находившейся неподалеку от цепи, прочесывавшей окрестности, и вытолкнул навстречу Гарту Бидграссу. С красного лба по суровому лицу старика стекал пот, правая щека покрылась волдырями. На его груди висел тяжелый бластер.
        — Ну как, мистер Коул, поднабрали материала?  — колюче спросил Бидграсс.  — Вы, как я вижу, выскочили из дома, чтобы спасать стомперов?
        — Я выбежал спасать людей,  — ответил Коул.  — Я хотел помочь вам, мистер Бидграсс.
        — Таким вот способом? Впрочем, иначе вы и не могли…  — процедил старик.  — Нелегко нам пришлось. Крутая была заварушка.
        — Я могу помочь доктору Рудэллу, Наверное, многие ранены?
        — Хорошо, хорошо,  — Бидграсс подобрел.  — Наши люди сердечно примут такую помощь  — и я а том числе.
        — Единственная просьба,  — вставил Коул.  — Не могли бы вы распорядиться, чтобы ваши помощники сберегли для меня полдюжины стомперов? У меня есть кое-какие соображения.
        — Ну, я не знаю,  — протянул Бидграсс.  — Люди не поймут этого, им не понравится такое задание. Может быть, через несколько дней… Ладно, попробую оставить вам нескольких стомперов!
        — Благодарю, сэр,  — Коул повернулся и встретил мутный ненавидящий взгляд Моргана.
        Над их головами три луны выстроились в неровную линию; всходила четвертая  — Хогги Дарн.


        Коул около часа работал в госпитале, стерилизуя инструменты и помогая доктору Рудэллу готовить перевязочные средства. Он был в немалой степени удивлен, встретив здесь других врачей, множество сиделок и заметив, что ньюкорнуоллская медицина имеет на вооружении новейшие биопроекторы  — не хуже, чем на Белконти. Среди раненых было немало женщин; все они  — и раненые, и здоровые  — были охвачены восторженным возбуждением. Работая, он ловил на себе взгляды Пайи, хлопотавшей по соседству. Она вела себя спокойнее остальных, опьяненных восторгом победы, и выглядела уставшей, но счастливой, улыбаясь ему.
        Три дня спустя Коул получил обещанных стомперов. Он нашел их в каменном загоне рядом с бойней. Рядом, в других загонах, содержался скот земных пород. Четыре стомпера из шести были живы, но тела их изрядно изуродовал бластер, а подколенные сухожилия перерезала чья-то твердая рука  — так что они не могли стоять на ногах. Стомперы лежали, голова к голове, и солнце играло на их блестящей иссиня-черной чешуе, покрывавшей куполообразные черепа и длинные шеи. Три волосатых мясника, назначенных в помощь экологу, переминались с ноги на ногу. Их отталкивающий вид и зримая печать, наложенная профессией, обеспокоили Коула, и он, заторопившись, грубо распластал двух мертвых стомперов тут же, в другом конце загона. Примерно через час он попытался объяснить, как сумел, что хотел бы узнать, где стомперы могут получить пищу и воду. Когда смысл вопроса дошел до одного из мясников, по его лицу пробежала мрачная тень, и он смачно плюнул на ботинок Коула. Эколог вспыхнул было, но потом махнул рукой и снова принялся за работу.
        Его настойчивость была вознаграждена  — если наградой можно назвать несколько сюрпризов, последовавших один за другим. Особенно удивили эксперименты, которые он проводил под конец второго дня возни со стомперами. Затем кое-что стало проясняться. В тот момент, когда Коул работал один, его поджидала находка. Разрезав желудок второго стомпера, он обнаружил там наполовину переваренное человеческое тело, вернее, его части. Судя по их размерам, это были останки одного из гигантов.
        Убедившись в этом, Коул отправился звонить доктору Рудэллу, чтобы попросить его сейчас же приехать. Возвращаясь, он услышал сердитые крики и увидел двух своих помощников, спешивших на зов третьего, который стоял и указывал на тушу оперированного Коулом стомпера. Затем все трое схватили топоры и бросились к еще живым пленникам, намереваясь отрубить им головы.
        Огромные создания ухали и дергались, щелкали своими клювами и приподнимали крылья, но защитить себя от топоров были бессильны. Мясники изрыгали проклятья, а стомперы издавали предсмертный вой, к нему примешивались такие звуки, от которых по спине у Коула забегали мурашки. Опомнившись, эколог бросился спасать стомперов от расправы; громко крича, он выхватил топор у одного из забойщиков и встал над последним уцелевшим чудовищем, готовый защитить его во что бы то ни стало. Он так и стоял, изготовившись к схватке со все увеличивающейся толпой мясников, сбегавшихся отовсюду, когда появился доктор Рудэлл.
        — Доктор, объясните этим маньякам, во имя чего я хочу сохранить этого стомпера живым!  — зло прокричал Коул.
        — Мне очень жаль, мистер Коул, но они прикончат его, невзирая на ваши протесты.
        — Но Гарт Бидграсс приказал…
        — И невзирая на приказ Гарта Бидграсса. Есть кое-что, о чем вы не догадываетесь, мистер Коул. Вы сами находитесь в большой опасности.
        Руки старого доктора тряслись.
        Коул быстро соображал.
        — Ну хорошо. Но хотя бы день они могут подождать? Мне нужно проверить одну догадку, я объясню потом! Необходимо поработать с тканями. Если бы вы помогли мне с питательным раствором…
        — Наш пискуний бульон вполне подойдет. Мы можем взять пробу в течение часа. Я позвоню в госпиталь.
        Доктор что-то быстро сообщил разъяренной толпе на ньюкорнуоллском диалекте, а затем поспешил в контору… Через час последний стомпер был мертв, а Хоукинс доставил Коула и доктора в лабораторию  — с экспериментальными пробами.
        — Я почти у цели,  — радовался Коул.  — Несколько недель, совсем немного информации  — и все прояснится. Я дал фору планете  — еще бы, один человек против целого мира! Но конец близок, и я, будем надеяться, вернусь на Белконти с доброй репутацией…


        И вновь Коул беседовал с Гартом Бидграссом за тем же круглым столом в библиотеке.
        — Честное слово, пискуны  — это маленькие стомперы!  — бросил он в строгое лицо старика, ожидая, какой будет его реакция, но тот оставался невозмутимым.  — Я заподозрил это, когда увидел, как меньшие яйца соединяются с большими странными пленками. Внешнее сходство тоже налицо. А когда я вскрыл двух взрослых стомперов, мне попались недоношенные яйца. У входа в яйцевод то, что вы зовете яйцами пискунов, крепилось нитями цитоплазмы к главному телу.
        К разочарованию Коула, Бидграсс вовсе не удивился. Старик вздернул голову и искоса поглядел на эколога, а потом спросил:
        — Вы хотите сказать, что пискуны откладывают свои яйца внутри стомперов?
        — Да нет же! Я провел сравнительный анализ тканей пискуна и стомпера  — они идентичны! Уверяю вас! Сейчас я предполагаю, что яйца пискунов  — оплодотворенные чужие тела. Такое науке известно. Но чтобы тело носителя было бесплодно и служило внешним источником питания  — это, пожалуй, что-то новенькое. Уверен, мое имя замелькает в журналах всего сектора Карины!
        Веселье эколога не позабавило Бидграсса, который закусил нижнюю губу и сумрачно смотрел на него, ничего не говоря. Коул ощутил раздражение.
        — Хочется надеяться, что и вы видите в моих рассуждениях логику,  — добавил он.  — Главная угроза стомперам исходит от растущей активности ваших же сборщиков яиц. Остановите охоту за яйцами на несколько десятилетий или каким-то другим способом обезопасьте те районы, где они откладывают свои яйца  — и вскоре поголовье стомперов восстановится.
        Бидграсс насупился и поднялся.
        — Мы не намерены останавливаться,  — отрезал он.  — На планете еще полно стомперов. И запомните: через месяц ноги вашей здесь не будет!
        — Не спешите,  — парировал Коул,  — я пока еще не закончил отчет. Поэтому продолжу… Так вот, я провел анализ тканей стомпера по методу Харви. Этот метод включает в себя клонирование клеток, фиксацию темпов роста и зон миграции плюс еще целый комплекс других работ… в общем, не буду утомлять вас деталями. Короче, когда я ввел свои данные в формулу Харви, окончательно прояснилось  — стомперы накопили критическую биомассу.
        — И что же это значит?
        — А вы вообразите, что все отдельные особи составляют как бы огромное существо, которое живет вечно; каждая конкретная особь  — всего лишь часть единого целого. Можете себе это представить?
        — Да!  — взорвался старик, расправляя плечи.
        — А теперь сделайте срез по времени, мгновенный снимок. Вес такого огромного существа, взятый в конкретный момент, как раз и составляет его биомассу. Многие виды имеют, так сказать, критические точки биомассы. Это нижний предел, как бы порог, по которому мы можем судить о будущем вида. Если биомасса ниже такой точки, то данный вид обречен: единое существо, совокупность особей, начинает умирать. Вид теряет волю к жизни и вымирает  — несмотря на любые попытки спасти его. Проходит время  — и вид исчез… Так вот, стомперы  — обреченный вид, в этом нет сомнений!
        Бидграсс кивнул и сумрачно улыбнулся. В его глазах светилось любопытство.
        — Ответьте мне, мистер Коул, эта ваша формула… как там его… Харви  — годится ли она для определения критической биомассы человеческого рода?
        — Да, человек ведь тоже биологический вид,  — подтвердил Коул, несколько удивившись.  — Но случай с человеком сложнее  — тут многое определяет культура, да и разные прочие факторы оказывают влияние  — род людской не столь непосредственно зависит от биомассы. Математическая антропология лучше меня ответит вам на этот вопрос.
        Бидграсс положил руки на стол ладонями вниз и откинулся назад, приняв какое-то решение.
        — Мистер Коул, вы принудили меня кое-что растолковать вам. Скажу честно, я не хотел, ,чтобы вам стало об этом известно. Дело в том, что большую часть того, о чем вы мне только что поведали, я уже знаю. Я намерен истребить стомперов  — и я это сделаю. Что я хотел от вас, вызывая сюда? Лишь одного  — чтобы вы вернулись на Белконти в полной уверенности: все зло  — от пискунов.
        Коул уперся руками в подбородок и поднял брови.
        — А я уже начал догадываться об этом. Но мне удалось вас одурачить, не правда ли?
        — Пожалуй, и я отдаю вам за это должное. Но сейчас дайте мне договорить. Яйца стомперов идут за хорошую цену, за очень хорошую цену, и мне удавалось делать ее все более высокой, придерживая этот товар про запас. Да, у меня имеются своего рода резервы. И если бы вдруг стало известно, что стомперы вымирают, ценность моих запасов оказалась бы просто невероятной. Мы с моей внучатой племянницей избавились бы от необходимости влачить жалкое существование…
        Пока он говорил, у его собеседника все больше отвисала губа  — так он был поражен… Краска ударила Бидграссу в лицо, но он решительно продолжал:
        — Я рассчитывал, что гипотеза относительно вымирания стомперов по вине пискунов станет известной благодаря университету Белконти, В этом случае новость распространилась бы очень быстро и не вызвала бы ни у кого сомнений. И мне не будет грозить позор…
        — А я перечеркнул ваши планы!
        — Это еще можно поправить. Я мог бы договориться с вами. Как насчет того, чтобы заглушить угрызения совести, скажем, пятью тысячами соларов в год? На жизнь вам вполне хватит.
        Коул даже подскочил на месте от негодования, а затем перегнулся через стол к Бидграссу.
        — Нет!  — крикнул он.  — Зловредный старик, запомните раз и навсегда: экологи не могут закрыть глаза на проделки алчных браконьеров. И я приложу все свои силы для того, чтобы Белконти поставила в известность ваше правительство в Кар Труро о том, что Гарт Бидграсс вознамерился ликвидировать жизненно важный для планеты биологический вид!
        Бидграсс тоже встал, и его лицо покрылось красными пятнами.
        — Не гоните лошадей, парнишка! У меня тут завалялись копии ваших первых заметок  — в этих записях вы называете именно пискунов главным фактором, обусловившим вымирание стомперов. Около трехсот человек погибло во время последнего нападения этих тварей, и вы, если подумать, вполне могли оказаться в числе жертв. Что ж, если вы настаиваете, я запросто могу переслать ваши заметки на Белконти, когда здесь появится «Горбэлс», и никому даже в голову не придет заподозрить что-то неладное. Вы меня понимаете?
        — Конечно. Это  — угроза!
        — Отнюдь. Это  — оборона. Поразмышляйте над этим  — я даю вам несколько дней, мистер Коул.


        Коул уныло сидел в своей комнате, ожидая, когда Хоукинс привезет ему обед. Он надеялся, что пища не окажется отравленной.
        Когда в дверь постучали, он распахнул ее  — на пороге вместо Хоукинса стояла Пайя, а рядом с нею  — столик, сервированный на двоих. Девушка была одета в декольтированное коричневое платье без рукавов, которого он раньше на ней не видел. На румяных щеках Пайи блуждала улыбка.
        — Как насчет совместного обеда, Флинтер?  — спросила она.
        — Почему бы и нет?  — Коул старался не показывать, что напуган.  — Проходи.
        — Дядя Гарт сказал мне, что теперь ты все знаешь…  — Она смутилась и раскраснелась еще больше.
        — Да. И мне не по душе то, что я узнал,  — угрюмо отозвался Коул.  — Но тебе я рад, Пайя. Ну-ка, разреши…
        И он вкатил столик в комнату, а затем принялся помогать Пайе расставлять снедь на большом столе. Девушка была очаровательна, и Коул с трудом сдерживал желание ласкать ее гладкие круглые плечи и целовать пухлые, в ямочках, руки. Когда она села за стол напротив него, он не мог отвести глаз от пышной груди, колыхавшейся в глубоком вырезе платья. Но ее поведение было каким-то скованным, искусственным, и она выглядела испуганнее, чем когда-либо.
        — Слушай, Пайя, ты сейчас похожа на маленького кролика, который обнаружил, что забрел слишком далеко от родного леса. Чего ты все время так боишься?
        Ее улыбка поблекла.
        — Далеко от леса? Да вот он, лес  — рядом,  — ответила девушка.  — А что такое кролик? Только, пожалуйста, не надо про страх…
        Они обсудили еду и погоду; обед оказался приготовленным куда лучше, чем обычно. Присутствовала даже бутылка тристанийского крэша. Коул налил голубого вина в два хрустальных бокала, один он подал Пайе, другой поднял, провозглашая тост:
        — За ту, кто скоро будет самой богатой Девушкой на Тристане!
        В его голосе послышалась насмешка, и на глазах у девушки блеснули слезы.
        — Я не хочу быть богатой. Я хочу всего лишь уехать с Нью-Корнуолла, уехать куда угодно. Я родилась на Тристане. О, Флинтер, как ты мог подумать…  — И она всерьез разрыдалась.
        Коул тронул ее за плечо.
        — Прости меня, дурака, Пайя! Расскажи мне о Тристане. Я был там. только один день, когда ждал звездолета.
        Девушка принялась рассказывать, и оба почувствовали, как обстановка за столом разрядилась. Напряжение спало. В конце концов Пайя предложила отправиться завтра на пикник  — они возьмут спортивный флайер и заберутся вдвоем на лесную вершину. Коул с радостью согласился и крепко пожал ей руку, желая на прощание доброй ночи.
        Она ответила легким движение пальцев. Но при этом все еще казалась испуганной.
        На следующий день Пайя переоделась в короткий желтый спортивный костюм, и Коул буквально пожирал ее глазами. Когда он погрузил пакет с провизией в маленький флайер, стоявший у главного ангара, девушка вдруг тесно прижалась к нему. Он перехватил взгляд ее больших глаз, устремленный куда-то через его правое плечо, и, повернув голову, увидел Моргана, стоявшего в десяти футах от них, неприветливого, как всегда.
        — Добрый день, мистер Морган,  — выдавил Коул в неподвижное лицо под черными полосками бровей.
        Морган проворчал что-то на местном языке и удалился. Его губы совершенно не двигались.
        — Ты боишься Моргана,  — утвердительно сказал Коул, когда флайер взлетел и взял курс на восток.
        — Он  — бард. За ним сила,  — ответила Пайя.  — Давай сегодня забудем о нем.
        Коул обернулся и бросил взгляд на полуостров Ланди, вздымавшийся в зелено-голубой дали за узким перешейком. Тянувшаяся от моря до моря прямая просека казалась невзрачной тропинкой, зажатой с обеих сторон высоченными деревьями. Пайя взяла его за руку и показала, что пора приземляться.
        Коул посадил флайер среди розовато-зеленых лишайников, разросшихся на участке в несколько акров. Пайя заверила его, что здесь наилучшее место для посадки  — растительность выдержит вес флайера, ведь Нью-Корнуолл  — планета со слабой гравитацией.
        Упругая поверхность, по которой они ступали, источала аромат. Они будто бы находились на розовозеленом острове, а вокруг волновалось лесное море; ветви деревьев-великанов тянулись к небу, шелестя листвой и поигрывая цветами, украшенные вьющимися растениями разнообразных форм и оттенков. Яркие птицы (настоящие!) выпархивали на свет, а потом опять ныряли в тень, наполняя воздух щебетанием и криками.
        — Тут просто великолепно!  — восхитился Коул, подумав про себя, что Пайя так же прекрасна, как и обступивший их лес.
        Девушка привстала на цыпочки, потянувшись за крупным белым цветком, а Коул, глядя на нее, любовался нежной девичьей кожей, округлостями фигуры, ямочками на руках, свежестью и… зрелостью, зрелостью сочного, спелого плода. Именно зрелостью, другого слова он не мог подыскать. И еще глазами.
        — Ты не боишься меня больше, Пайя?
        В самом деле, от ее страхов не осталось и следа. Карие глаза с пушистыми длинными ресницами смотрели открыто и весело  — так, как и задумала природа, создавая их.
        — Здесь мирно и безопасно.  — призналась она.  — Когда я забираюсь на лесную вершину, мне почему-то совсем не хочется возвращаться на станцию!
        — Увы, мы должны будем вернуться,  — вздохнул Коул и тут же предложил:  — Но ведь можно притвориться, что мы вовсе не собираемся возвращаться. Идет?
        Он увидел гроздья красно-золотистых фруктов и спросил:
        — А это можно есть?
        — Вполне. Они очень вкусные. Слишком вкусные. Проблема Нью-Корнуолла…
        — О чем ты?
        — А ну, бегом назад, к флайеру!  — крикнул Пайя и грациозно помчалась прочь, мелькая среди ветвей в лучах солнца.
        Коул поспешил за нею следом, с трудом сохраняя равновесие.
        Ленч удался  — это окончательно выяснилось, когда Пайя извлекла из пакета припасенную бутылку крэша. Они потягивали крэш, сидя перед флайером, и Пайя пыталась обучить Коула ньюкорнуоллскому песенному фольклору. Ее негромкое, чистое пение сливалось с мелодичными птичьими голосами.
        — Кое-что мне знакомо,  — заметил Коул.  — Несколько лет назад, когда я учился на выпускном курсе, мне довелось изучать поэзию докосмической эры. Кстати, я могу читать на староанглийском, а вот на слух его не воспринимаю.
        — Хочешь, научу?
        — Ну.„ не знаю. Мне нравится один древний поэт… его имя  — Роберт Грэйвз. Как там у него: «Там, где пройдет она, творятся чудеса…» Нет, дальше не помню.
        — Знаешь, я ведь могу записать для тебя наши песни.
        — Главное очарование не в песнях, а в тебе, в твоем голосе. Спой еще.
        И она пела что-то о короле, чьи волосы излучали мягкий свет,  — однажды он вышел из леса, и был он наг, и нес с собою любовь… В голубом небе появились маленькие белые облачка, а синеватая Эннис еще дремала над шуршащими ветвями, которые охраняли тайну их острова.
        Пайя сама напоминала облачко  — такая же плавноокруглая; ее пышные каштановые локоны оттеняли живость лица, переживавшего то, о чем она пела  — пела по-настоящему, как птица. Пайя… Она была полна жизни, крепка, замкнута и совершенна  — словно один из больших красивых цветков, что покачивались по берегам их острова под дуновением ветра. Коул почувствовал, как заволновалось его сердце.
        — Пайя,  — вклинился он в песню,  — ты и в самом деле хотела бы уехать с Нью-Корнуолла?
        Она кивнула, широко раскрыв глаза и по-прежнему напевая.
        — Если хочешь, я возьму тебя с собой на Белконти. Мы доберемся до Кар Труро и будем там дожидаться «Горбэлса».
        Свет в ее глазах потускнел.
        — Почему в Кар Труро?
        — Мне трудно говорить об этом тебе, Пайя, ко я боюсь твоего старого родича… Я хочу обратиться к правительству планеты.
        — В Кар Труро нет ничего хорошего, Флинтер… А ты не можешь вернуться на станцию и… и сделать то, чего хочет от тебя дядюшка Гарт?
        Последние слова она произнесла шепотом; страх вновь промелькнул в карих глазах.
        — Пайя, а ты знаешь, чего он хочет?
        — Да,  — она понуро опустила голову, тряхнув каштановыми кудрями.
        Коул встал на ноги.
        — Так вот оно что… Ну, слушай же: никогда я не сделаю этого, потому что Гарт Бидграсс  — сам дьявол, ты слышишь? Он жадный старик, который не остановится даже перед кровью.
        Пайя тоже вскочила; ее глаза теперь были скорее сердитыми, чем испуганными.
        — Он не такой! Он пытается спасти тебя! Он хороший, он благородный и… и великий человек! Если бы ты знал правду… ой, прости меня, Моруэнна!  — она прикрыла рот ладонью.
        — Не понимаю  — какую я должен знать правду? Или не должен? А ну, объясни! Что еще за правда?
        — Я и так слишком много болтаю. Мне надо сказать об этом дядюшке Гарту,  — и она расплакалась.
        — О чем ты хочешь рассказать Бидграссу? Я точно знаю  — он лжец! Он обманывает тебя, как…  — Коул не мог подобрать нужное слово.
        — Я… мне надо было, чтобы ты… чтобы ты меня полюбил. И я старалась, но теперь не могу, потому что… потому что…  — она запнулась, скомкав фразу бессвязным всхлипыванием.
        Коул успокаивающе провел рукой по волосам девушки.
        — Я поторопился с выводами,  — извинился он.  — Я все еще двигаюсь с закрытыми глазами и оттого спотыкаюсь, вернемся на станцию, и я еще раз поговорю с твоим дядюшкой.


        Наутро Гарт Бидграсс выглядел усталым и вел себя отчужденно. Несмотря на это, он пригласил Коула позавтракать с его семьей. Экологу еще не доводилось бывать в большой комнате, отделанной дубовыми панелями и выходившей окнами в южную часть сада, Пайя имела подавленный вид, зато миссис Вигноли была необычайно жизнерадостна. Завтрак, принесенный великаншей, не представлял собой ничего особенного  — обычная овсянка да жареное мясо.
        Гигантская женщина удалилась, когда Пайя освободила поднос, переставив посуду на обеденный стол. Бидграсс налил себе побольше кофе, устроился поудобнее и воззрился на Коула через стол.
        — Мистер Коул, я сделал ошибку, вызвав вас сюда. Наверное, я был неправ еще и в том, что водил вас за нос. Но это  — во имя вашей же собственной безопасности. Вы мне верите?
        — Я верю, что вы верите в то, о чем говорите.
        — Вы прибыли слишком быстро и оказались чересчур проворны и любопытны. И я стал беспокоиться… Пайя, остальные, да и мое доброе имя…
        Коул усмехнулся.
        — Допустим, я и впрямь слишком проворный и любопытный. Но почему я не могу знать…
        — Можете, мальчик мой. Раз уж вы сунули свой нос, куда не следует, да к тому же еще и настаиваете, то придется вам рассказать. Но учтите  — с этого момента вам грозит большая опасность, и, видит Бог, я очень хотел бы, чтобы вы оставались в неведении ради вашего же блага.
        Коул отрицательно мотнул головой.
        — Я ведь эколог. Если я буду знать всю обстановку, возможно, мне удастся помочь вам.
        — Я ждал от вас именно этих слов. Ну что ж, приготовьтесь выслушать историю, правда, не очень приятную… Планета была заселена колонистами, прилетевшими прямо с Земли, в 145-м году космической эры  — почти восемь столетий назад. Все казалось здесь идеально подходящим для человека. Здешний белок оказался куда эффективней земного в процессе обмена веществ в человеческом организме. Мягкий климат, геофизическая стабильность, отсутствие стихийных бедствий и все такое прочее. Правда, планетология в те годы еще не была настоящей наукой… Так вот. Колония добилась политической независимости в 202-м году. Она вела успешную торговлю, вывозя первоклассные продукты питания, главным образом  — концентрат из яиц стомпера. Перевозки в ту пору стоили очень дорого, и транспортировка целых яиц была невыгодной… Кар Труро уже не вмещал всех поселенцев, вокруг появились новые городки. Люди осваивали прекрасные равнины, в здешнем дивном климате прокормиться не составляло никакого труда  — рай, да и только! Рай!
        Старик слишком громко произнес последнее слово, и Коул насторожился. Бидграсс продолжал:
        — Но в первой половине третьего века наши ученые забеспокоились. Их настораживал неестественный ход развития культуры в колонии. В Кар Труро и вокруг него все, вроде бы, было в порядке, а вот в грязных бараках на дальних рубежах колонии, где жили собиратели пищи… там происходили серьезные изменения. Дети последующих поколений были выше ростом, чем их родители, они проявляли меньше воли и способности к обучению… Со временем было решено положить конец этой тенденции, однако большая часть населения не видела никакой угрозы.
        — Но ведь земные организмы обычно сопротивляются гигантизму в условиях слабой гравитации,  — заметил Коул.  — Удивительно…
        — Все дело в местной пище, которую употребляли колонисты, а ели они в основном яйца стомперов. Гораздо более активные и быстродействующие вещества содержатся в лесных грибах, но колония находилась на восточных равнинах, где обитали стомперы…
        — Я читал, что они водились именно на равнинах.
        — Да. И к тому же были вполне безобидны для человека  — за исключением яиц… Напуганное меньшинство захватило власть и установило диктатуру, которая начала внедрять в сознание людей мысль о допустимости разведения только земных культур и животных. Были приняты законы, которые регламентировали домашнее хозяйство и регулировали диету населения. У родителей с выраженными отклонениями от нормы забирали детей и помещали в специальные лагеря, где их учили и кормили. Однако нормальных, здоровых колонистов было уже слишком мало, и поэтому процесс вырождения продолжался… Полвека спустя люди добрались до опушки южного леса, и там многие совсем одичали. Они совершенно бесцельно слонялись вдоль границы леса… Можете себе представить  — потомки землян! Голые, не имевшие не только одежды, но и орудий, огня, языка и даже семейных групп! Их средний рост составлял около восьми футов… В этих условиях те, кто еще оставался нормальным, знали, что обречены. Понимаете? Представляете, что они чувствовали, юноша?
        Коул немного расслабился.
        — О, да… Вполне могу представить, какое смятение они переживали.
        Бидграсс утвердительно кивнул.
        — Конечно. Это было словно какая-то зараза. Но они боролись, как могли. Правительство обратилось за помощью к Земле, однако Земля отвергла их просьбу, решив отчего-то, что на планете властвуют тираны, жестоко подавляющие кроткий местный народ. Экономику поразил кризис, слишком многое теперь приходилось импортировать. Чем же ньюкорнуоллцы могли расплатиться за импорт? Только яйцами стомперов, которые шли на экспорт. Несмотря на это, где-то около 300-го года было решено ограничить зону обитания стомперов западными равнинами, лежащими далеко от мест проживания людей  — зэ тысячи миль. Сборщики яиц принялись уничтожать и пискунов, и взрослых стомперов, а заодно и стада тупых местных животных, которыми питались стомперы. В свою очередь, стомперы, стремясь выжить, становились очень осторожными, злыми, они научились искусно прятаться и нападать на людей. Но исчезновение пищи на восточных пастбищах вынудило их уйти. Дела, казалось бы, улучшились, и колонисты решили, что все изменилось в их пользу. А затем, в 374-м году, наступило время, которое барды сейчас называют временем Черного Учения.
        — Барды?  — переспросил Коул, допивая свой кофе.
        — Морган может пропеть вам эту историю так, что вас до самых костей продерут мурашки,  — ответил старик, подливая кофе себе и экологу.  — То, что я вам рассказываю, нигде не записано, зато все это запечатлелось в тысячах сердец. Но продолжим… Нам точно известно, что часть уцелевших стомперов отступила на юг, в лес  — знаете, они высиживают яйца при прямом солнечном освещении, и мы находили их вдоль лесной опушки. Полагали, что стомперы, уйдя в лес, стали поедать змей и слизняков, не брезговать грибами  — в общем, питаться всем тем, что можно отыскать под деревьями. Сейчас-то мы знаем, что в глубине леса скрывалось немалое количество одичавших людей  — целое дикое племя. И стомперы… принялись охотиться на них!.. Вы видели, насколько велики наши леса, поэтому понимаете  — патрулировать их практически невозможно. Для этого у нас не было ни людей, ни машин, ни денег. Мы взывали о помощи, но вскоре убедились, что ни одна из планет сектора Карины не поможет нам бесплатно  — только за деньги. Но откуда их взять? Спрос на яйца упал, а вместе с ним упали и наши доходы. Иногда, правда, без нашего разрешения
откуда-то прибывали звездолеты; они садились втихомолку в лесу  — их целью было изловить как можно больше молодых женщин из дикого племени.
        Коул ударил по столу и вскричал:
        — Это же низость!
        Бидграсс кивнул:
        — А что мы могли предпринять? У нас это называется Меньший Стыд. Эти молодые самки не знают никакого языка и вообще не являются личностями, зато послушны и отзывчивы на хорошее обращение. Они обладают безупречным здоровьем, сильны, рослы  — восемь футов. Их можно фантастически выгодно продавать на дальних планетах, где нет предрассудков. Даже на Земле находятся покупатели, как нам известно. Есть в человеческой сущности что-то темное, оно-то и движет продавцами и покупателями. Я думаю, вы согласны со мной, да-да, не протестуйте! Есть, есть в нашей натуре что-то низкое… Я могу судить об этом наверняка  — мы слишком долго сталкивались с тягой к работорговле в собственной среде. У нас тоже находились такие люди.
        — А белконтийцы  — они тоже промышляли живым товаром?  — спросил Коул, сердито вороша свои огненные волосы.
        — Белконти тогда была совсем молодой колонией… Ну, так вот  — эти набеги на наши леса были единственной «помощью», которую мы получили извне. У нас не было сил, чтобы сражаться со стомперами, не говоря уже о работорговцах-рейдерах. К этому времени, однако, уже был организован Галактический Патруль, и адмирал сектора согласился выделить один сторожевой корабль, который должен был находиться на орбите и оберегать нас от непрошеных гостей. Мы порвали все контакты с внешним миром, кроме Тристана; Патруль дал добро на существование лишь одной грузовой линии для ведения нашей внешней торговли. Именно в те времена мы стали ненавидеть другие планеты. В нашей истории это носит название  — Отвращение. Ну, а теперь мы сами забыты, почти миф. Патрульный корабль ушел с орбиты еще двести лет назад. Но мы все помним.
        — Мистер Бидграсс,  — сказал Коул,  — с той поры многое в секторе Карины переменилось…
        Бидграсс поднял руку.
        — Я знаю, знаю, мой мальчик. Именно поэтому вы здесь, именно поэтому я решил поделиться с вами страницами нашей истории. Но я еще не кончил… В начале пятого века мы решили сообща покончить со стомперами и два десятилетия потратили на уничтожение тех пород скота, которые служили им пищей. С этим делом мы справились, но стомперы отступили в леса на юге и западе; оттуда они совершают набеги на наши равнины. Причем, заметьте, вовсе не затем, чтобы убивать нас, а для того, чтобы утащить в лес нормальных или полудиких людей  — для поддержания поголовья того человеческого стада, которое пасется в гуще леса, на развод, если угодно. Крыло стомпера более гибкое, чем рука человека. Некоторые из этих тварей способны ухватить полдюжины мужчин и женщин и пробежать за день тысячу миль. В лесу есть странные грибы, от которых человек становится вялым и за неделю теряет разум. Никто из похищенных стомперами не сумел выбраться из леса и вернуться назад… И так продолжалось, заметьте, юноша, не годы  — века! Мы выходили из своих укрепленных городов и охотничьих лагерей и, как волки, рыскали вдоль кромки леса. Стомперы
должны откладывать яйца в прямом солнечном свете, и это заставляет их выбираться из чащи туда, где мы их можем достать  — на поляны, на открытые взгорья, на лесную опушку. Мы убиваем их там, где увидим… И еще. Нам удалось установить, что ритм жизни стомперов определяется четырьмя лунами. Когда три из них образуют в небе длинный треугольник, стомперы группами устремляются на открытое пространство  — там они дерутся, поют и танцуют. Такое случается раз в три месяца и длится несколько дней. В прежние времена именно на эти периоды приходилась наибольшая активность наших охотников, убивавших их. Люди называют такую конфигурацию трех лун «Девичьим домом»  — считается, что эти луны  — женского рода.
        Коул сделал энергичный жест:
        — Понятно! На любой планете, имеющей луну, лунные циклы порождают загадочные явления.
        — И это нас спасает, хвала Моруэнне! Но в лунных циклах кроется и страшная опасность для обитателей Нью-Корнуолла. С периодичностью в шестьдесят два года мы переживаем время, называемое Ночами Хогги Дарна, когда красная луна проходит через Девичий дом и стомперы становятся безумными, просто сатанеют. В 434-м году это застало нас врасплох, и ньюкорнуоллское население уменьшилось более чем на три четверти! Это была страшная неделя, которую мы запомнили как Великий Урон. Люди отступили обратно к Кар Труро, а стомперы на десятилетия овладели равнинами. Они похищали людей прямо с улиц Кар Труро; то было Темное Время…
        Лицо старика омрачилось, он скорбно вздохнул и ссутулился. Коул хотел было что-то сказать, но Бидграсс снова подался вперед, и в голосе его послышалась энергия ярости.
        — Мы собрались с силами и вернулись на равнины. Мы атаковали их с воздуха, уничтожали во множестве в Девичьи ночи, когда стомперы выходили из своих укрытий. Мы теснили их с равнин, преследовали вдоль кромки леса, на полянах и безлесных высотах  — там, где они откладывали свои яйца. А яйца… мы собирали их везде, где только могли найти. Стомперы отчаянно их защищали, мы несли потери, но боролись… В общем, мы построили свою стратегию на использовании лунного цикла и выгнали противника из южного леса, оттеснив его на запад. Затем мы загнали стомперов на полуостров Ланди; там они и нашли свое убежище. В вашем возрасте я сражался с ними в нескольких милях к востоку отсюда  — это было во время последних Ночей Хогги Дарна. Десятью годами позднее мы закончили строительство станции и барьера от моря до моря; континент наконец-то очистился от стомперов.
        Коул передвинул свой стул в сторону  — чтобы солнце не пекло голову.
        — Не знаю даже, что сказать,  — начал он, но Бидграсс остановил его, подняв руку.
        — Я могу рассказать вам еще больше. К концу седьмого века регрессивные процессы в Кар Труро прекратились. Обстановка стабилизировалась, и мы перешли к выполнению программы исправления того, что с нами случилось за минувшее полтысячелетия. Сборщики яиц отлавливали на лесной опушке диких людей-гигантов. Кстати, они и сейчас еще попадаются. Но некоторых уже не спасти, и их убивают. Поначалу мы обходились с лесным народом, как с животными, но затем выяснилось, что они могут быть обучены работе на полях. Ведь у нас очень мало машин  — кроме боевых, разумеется. Их дети, посаженные на земную диету, постепенно прогрессируют, становясь нормальными  — медленно, конечно!  — по размерам и умственным способностям. Четвертое-пятое поколения уже настолько нормальны, что могут принимать участие в войне. Но война продолжается все время, и мы не можем выделить достаточное количество нормальных людей для восстановительных работ… В любом случае, сейчас экс-дикари составляют более половины населения Нью-Корнуолла  — я имею в виду нормальное население. Их около сорока тысяч, этих бывших дикарей. А еще примерно тысяч
сто проживают вокруг Кар Труро, где проходит исправительный процесс, Экс-дикари  — чудаковатые, даже поэтически настроенные существа. Главным образом благодаря им распространяется новый вид религии, которая представляет собой диковинную смесь поэзии и пророчества. Как бы там ни было, но эта религия  — плод жизни бывших дикарей. Мне кажется, я и сам изрядно верю в здешнюю мифологию, да даже и вы можете поверить в нее  — хотя бы отчасти.
        Коул заинтересованно зашевелился и подвинул стул ближе к столу.
        — Да-да, у меня есть основания предполагать, что и вы можете разделить здешние религиозные взгляды,  — продолжал Бидграсс.  — Ведь вы совсем недавно рассказывали мне о совокупном организме, о критической биомассе  — и в ваших глазах горел огонь. А мы… мы говорим о Праотце-Стомпере, которого все время стараемся убить. Потому что он пытается поработить Праотца-Человека. Весь смысл, все значение человеческой жизни заключены в том, чтобы убить Праотца-Стомпера и вызволить Праотца-Человека из лесного плена. Так думают экс-дикари. Если бы вы слышали, как Морган поет об этом, у вас не осталось бы и капли сомнения в глубине их веры, мой мальчик.
        — Пожалуй, я и не сомневаюсь. Теперь, кажется, я понимаю Моргана. Он ведь бывший дикарь?
        — Да, он из этих. Морган  — наш главный бард. Придет время, и он добьется большей власти, чем я.
        Коул приподнялся.
        — Может, стоит задвинуть шторы? Солнце пригревает немилосердно…
        — Не возражаю,  — отозвался Бидграсс, тоже вставая из-за стола.  — Наш кофе остыл. Пойду, распоряжусь, чтобы принесли свежезаваренного…
        Сидя в зашторенной комнате, Бидграсс заканчивал свое повествование:
        — Осталось буквально два слова. После того, как был построен барьер, Праотец-Стомпер научился рассчитывать время, когда можно нанести нам удар из-за стены. Не надо смеяться! Сами по себе отдельные стомперы, как нам известно, не имеют интеллекта и не используют в общении между собой никаких знаков. Но с тех пор, как мы загнали их в лес, они сильно изменились. Сумели же они приступить к этому ужасному виду животноводства  — людоводству… тьфу, не знаю, как это назвать! И еще кое-что отличает их от безмозглых тварей…
        — Я вовсе не смеюсь,  — стал оправдываться Коул.  — Тут нечему смеяться. Все, о чем вы говорите  — серьезная информация с точки зрения науки. Продолжайте, пожалуйста.
        — Так вот, они начали класть свои яйца у самого барьера и больше не пытались их охранять. Мы каждый день подбирали сотни, тысячи яиц. Люди стали думать, в чем тут дело  — и решили, что Праотец-Стомпер хочет заключить мир и начал платить нам что-то вроде дани, скорее даже  — выкуп за полуостров. Кто знает, может быть, так оно и есть. Но мы по-прежнему плевали ему на клюв  — исправно забирали приносимую дань у барьера, а одновременно не брезговали прихватить каждое яйцо, что попадалось нам на глаза в любом другом месте. Да еще и убивали всех замеченных стомперов… И вот тогда, я думаю, Праотец-Стомпер понял, что мы намерены воевать насмерть. Он стал биться, как никогда. Если прежде стомпер, захватив сборщика яиц, уносил его на сотню миль в глубь леса и там отпускал, то отныне эти дьяволы стали убивать людей на месте. Стомперы принялись устраивать массовые атаки на станцию; при этом они никого не берут в плен  — они приходят только затем, чтобы убивать! Это продолжается уже сорок лет…
        Тон Бидграсса изменился  — ярость исчезла постепенно, ее сменила торжественная речь. Старик сидел прямо, точно аршин проглотил.
        — Полуостров Ланди занимает около восьмисот тысяч квадратных миль. Никто не знает, что творится на этом огромном пространстве  — возможно, там обитают миллионы диких людей и бесчисленные тысячи стомперов. Но я знал, знал еще до того, как вы разъяснили мне свои идеи насчет критической биомассы, я догадывался  — Праотец-Стомпер стоит на пороге смерти. Он правил этой планетой миллионы лет, затем почти тысячу лет сражался за нее с человеком, однако его время безвозвратно прошло. Не смейся, юноша, я сейчас скажу еще кое-что. Вековые представления, слепая вера экс-дикарей и полудикарей рождают у них странные мысли. Они вбили себе в голову, что я и есть Праотец-Человек, ну, может быть, не совсем Праотец, а его представитель или исполняющий обязанности. Это не так уж важно. Важно другое  — люди всерьез верят, что их сила вливается в меня и что придет время, когда… В общем, я знаю одно: когда наступит пора Ночей Хогги Дарна, я должен буду убить Праотца-Стомлера  — и тогда великая война закончится. До срока осталось всего восемь недель.
        — Я буду сражаться бок о бок с вами, Праотец… мистер Бидграсс!
        — Приветствую ваше решение, мой мальчик! Да, вам придется сражаться, чтобы исправить свою ошибку. Ваша жизнь заложена  — вы на подозрении у экс-дикарей. Вам придется выкупать свою жизнь…
        — Это еще почему?  — Коул привстал, но Бидграсс жестом усадил его на место.
        — А как вы считаете, мой мальчик? Веками на населенных планетах обеспеченные и влиятельные люди поедали на дорогих банкетах вот эти самые яйца стомперов. Сейчас вам известно, чем питаются сами стомперы. Человеческим мясом! И что же должны подумать о нас эти люди, когда узнают, чем питаются стомперы?
        — Что подумают?.. Ну, человек тоже может служить для кого-то продуктом  — так устроена природа. Наша плоть в биохимическом плане не отличается от того, из чего сделаны свинья или курица. Человек стоит с ними в одной цепочке, да и сам он питается теми, кто поедает кого-то еще… а уж кого поедают эти «кто-то еще»  — о том лучше не думать. Так что будь я проклят, если люди задумываются над тем, что едят!
        — Биохимическая цепочка? Я думаю, мир населен не только экологами. Вы меня понимаете?
        Появилась огромная служанка с дымящимся кофейником и чистыми чашками. Бидграсс принялся разливать кофе; затем они молча пили обжигающий губы напиток маленькими глотками. Спустя какое-то время Бидграсс медленно сказал:
        — Знаете, как ньюкорнуоллцы называют инопланетян? Людоеды! Веками у нас складывалось ощущение, будто мы продаем иным мирам свое собственное, человеческое мясо  — в обмен на оружие, с помощью которого должны освободить Праотца-Человека.
        Он встал, возвышаясь над Коулом, и сказал неожиданно низким голосом:
        — Все это оставило зарубки в наших мозгах: вина, чувство вины  — за то, что делаем инопланетян ничего не подозревающими каннибалами; ненависть  — за то, что инопланетяне не оставили нам другого выхода, И стыд, юноша, глубокий-глубокий стыд, перерастающий человека  — за то, что наши собратья деградировали до такой степени, что превратились в наших лесах в мясных животных, перекочевывая оттуда на пышные столы богачей других планет… Вот возьмем Моргана  — он нормален во втором поколении; его отец пал рядом со мной в последнюю Ночь Хогги Дарна. Если Морган узнает, что вы в курсе наших проблем, он убьет вас, не задумываясь, и даже я не смогу остановить его. Теперь понимаете, почему мы ожидали вас только со следующим рейсом «Горбэлса»? Чувствуете, в какой ад вы попали?
        Коул кивнул и потер подбородок.
        — Да, конечно. Но я не чувствую неприязни к Моргану  — наоборот, он мне даже чем-то симпатичен… На Белконти живут совсем другие люди, они пресыщены и постоянно ищут, чем бы возбудить в себе аппетит. Рассказанное вами вызывает во мне чувство гордости за то, что я  — человек. Прежде я даже не задумывался над этим… Я закончу свой отчет в прежнем духе и введу в заблуждение университет Белконти. Это будет обман с чистым сердцем. Может ли Морган это понять?
        — Может. Но убьет вас в любом случае. Потому что вы-то знаете. И при всем вашем желании не сумеете забыть об этом.
        Коул безнадежно взглянул на Бйдграсса.
        — Значит  — пропадать?
        — Стоп, стоп! Есть один выход,  — сказал Бидграсс, садясь на место.  — Наши предсказатели уверены, что в человеческих душах после смерти Праотца-Стомпера многое изменится. Они говорят о радости, счастье, любви, доброте… Морган дал согласие на ваш приезд сюда  — он хочет скрыть все концы нашей войны со стомперами как можно надежнее и полностью разделяет мой план. Ну, а в эру добрых чувств он, конечно, отнесется к вам благосклонно.
        — Хотелось бы надеяться,  — буркнул Коул.~ Но Морган странный тип. Почему Пайя боится его?
        — Я объясню вам это, мой мальчик,  — для того, чтобы вы лучше оценили грозящую вам опасность… Очень немногие из нас получили образование на Тристане. Двадцать три года назад мой младший брат увез туда свою дочь  — мою племянницу Флэду. Она сбежала и вышла замуж за тристанийца Ральфа Вигноли. Ее отец погнался за ними, чтобы вернуть их и заставить жить по нашим законам, но Ральф поклялся не разглашать ту малую часть нашей тайны, которая была ему известна. Однако экс-дикари Нью-Корнуолла захотели, чтобы Ральф Вигноли приехал сюда  — так он сохранит тайну надежнее. Но Вигноли отказался, и в конце концов они направили на Тристан человека, который должен был покончить с ним. Мой брат пытался отговорить их и сам был за это убит. И тогда я предложил компромисс:надо уговорить Ральфа переселиться на Нью-Корнуолл ради его жены и дочери. Пайе в то время было семь лет… Ральф был хорошим человеком и отважно вел себя в сражениях, но два года назад Морган со своими сторонниками явился в мой дом, когда я отсутствовал; они увели Ральфа с собой, а потом доставили на поляну в лесу Ланди, где стомперы часто
откладывали яйца. Там они раздели его догола, забрали одежду и убрались восвояси. Зачем раздели? Для того, чтобы стомперы не убили его сразу, приняв за сборщика яиц, Морган хотел, чтобы стомперы унесли его в лес, как они поступают с заблудившимися дикарями, и использовали для пополнения человеческого стада. Потом он заявил, что во сне ему было видение и голос, звучавший в мозгу, велел поступить с Ральфом именно таким образом… Я думаю, Пайя ощущает комплекс вины за смерть отца. Мне приходилось видеть, как она избегает Моргана  — ей кажется, что он думает о ней, о ее тристанийской крови…
        — Бедная Пайя,  — с чувством сказал Коул.  — Годы несчастья и страха…
        — Все это кончится, когда наступят Ночи Хогги Дарна. Моруэнна подарит избавление. Так что не дайте ей возможности горевать о вашей смерти, мальчик мой. Оставайтесь дома и никуда не выходите.
        Бидграсс встал и допил кофе, стоя.
        — Мне пора идти. Я уже опаздываю,  — пояснил он, и его голос звучал жизнерадостнее, чем обычно.  — У меня встреча с генералом Арскотом, нашим военачальником, которого вы скоро увидите.
        И он вышел прочь. Коул тоже направился к двери, борясь с нахлынувшим на него желанием поскорее увидеть Пайю.


        В последующие дни Коул столовался с семьей Бидграсса  — за исключением тех случаев, когда к Гарту приходили гости, которым старик не доверял. Двери, что вели в главный дом, больше не запирались, и эколог нередко встречал Пайю, но она отстранялась и исчезала  — это было для него не совсем объяснимо. Впрочем, Коул, занятый составлением отчета для университета Белконти, не имел времени задавать себе вопросы, на которые все равно не смог бы дать ответа. А работал он вдохновенно  — приходилось выдумывать огромное количество статистических данных, цитировать десятки несуществующих ньюкорнуоллских авторитетов. К подлинным данным, касавшимся определения того факта, что биомасса Праотца-Стомпера достигла критической отметки, Коул добавлял взятые с потолка характеристики климата, ареала распространения, продолжительности жизни и плодовитости вида, используя индекс Рухана, чтобы получить более-менее правдоподобные цифры. Затем он сотворил полевые отчеты за последние пятьдесят лет, причем вычерченные им графики показывали, что критические явления в популяции стомперов проявились за десять лет до его прибытия
на Нью-Корнуолл. Позднейший полевой отчет стараниями Коула отражал бедственное положение вида  — биомасса составляет сорок два процента от критической. Он ввел такие цифры, которые не оставляли сомнений  — кривая численности стомперов неумолимо стремится к нулю, и если дело пойдет подобным образом и дальше, то через двенадцать лет на планете не останется ни одного стомпера.
        Сердце Коула сжималось при мысли о том, что он может где-то зевнуть и в отчет прокрадется цифра, прямо противоположная планируемому результату  — тогда все его построения развалятся. Его обман должен представлять собой произведение искусства  — ведь от этого зависит, быть или не быть ему доктором. Шутка ли  — его домыслы попадут на страницы журналов и в информационные сообщения по всему сектору. Ведь планетарные экологические катастрофы случаются не каждый день!
        Он заканчивал работу ночью, сидя в библиотеке. Пайя принесла ему молоко и булочки, а сама присела рядом, слушая, как он объясняет ей то, чем занят.
        — На самом деле,  — разъяснял Коул девушке, одновременно стараясь убедить собственную совесть ученого, проснувшуюся и протестовавшую против фальсифицирования,  — на самом деле, это люди Нью-Корнуолла  — биологический вид, которому угрожает опасность. Тайна здешних жителей должна быть похоронена навсегда.
        — Да,  — рассудительно согласилась она.  — По-моему, если сектор узнает обо всем, экс-дикари просто умрут от ярости и стыда. Быть диким не так плохо, как кажется на первый взгляд, но это уже другое дело.
        Она вздрогнула всем телом, словно вдруг почувствовала холод сквозь свое серое платье.
        — Пайя, иногда мне кажется, что ты меня сторонишься. Но сейчас, я уверен, между нами все в порядке, не так ли?
        Она грустно улыбнулась.
        — Я могу навлечь на тебя неприятности  — вспомни Моргана, Мой отец прибыл сюда из-за меня…
        — Но я-то  — нет. И думаю, что могу остаться здесь… отчасти из-за тебя. Просто ты так долго боялась, что страх стал для тебя Привычным состоянием.
        — Странно, Флинтер, но я больше не испытываю страха. Меня ничто не заставляет убегать, а то чувство, которое заменило страх  — это, скорее, печаль. И потом еще мои старые сны… будто Морган приходит за мной… Они мне снова снятся. Каждую ночь я вижу их.
        — Морган! Всюду Морган!
        Она, слабо улыбнувшись, покачала головой.
        — Он обладает загадочной темной силой. Он похож только на самого себя. И еще на стомпера… Я ощущаю не ненависть, даже не страх… а какое-то отвращение.
        Он взял ее за руку, но девушка высвободила ее и продолжала:
        — Одна старая песня никак не идет из моей Головы. В ней  — пророчество. Оно гласит: Праотец-Стомпер не будет убит до тех пор, пока сердце хотя бы одного жителя планеты гонит по жилам кровь иных миров. Я чувствую себя собственным врагом… й твоим врагом тоже. Никуда не выходи До прихода «Горбэлса», Флинтер, и держись от меня подальше!
        Он стал успокаивать Пайю, правда, безрезультатно. Когда они расставались, он с чувством сказал: «Забудь эти глупые пророчества, Пайя, Я охраняю тебя!» Честно говоря, он и сам не знал, каким образом сможет ее защитить.


        Коул сидел рядом с Пайей за накрытым к ужину столом. Напротив расположился генерал Арскот, крупный розовощекий мужчина средних лет.
        — Это старая и проверенная стратегия, мистер Коул,  — объяснял он.  — Когда настанут Ночи Хоггй Дарна, мы примемся беспокоить противника с воздуха, нападая на все открытые пространства в лёсу Ландй. Возьмем под обстрел все четырнадцать таких участков, кроме одного  — Этот единственный ййзываётся Нагорьем Эмрис и имеет как раз подходящие размеры. Стомперы соберутся именно в этом месте, с каждой ночью их будет на Нагорье Эмрис все больше и больше. А когда наступит Последняя Ночь и безумие достигнет пика, мы высадим десант, включив в него всех мужчин и женщин, способных носить оружие. И будем убивать! Наверное, мы ещё немало лет будем охотиться за теми, кто уцелеет в эту Последнюю Ночь, но их Праотец должен погибнуть.
        — А зачем высаживаться на землю? Почему не перебить их с воздуха?
        — На земле мы развернем гораздо большую огневую мощь по сравнению с тем, что имеем в воздухе. У меня всего девяносто четыре исправных флайера. Их боевые возможности недостаточны для Последней Ночи. Зато они могут за час-два перебросить к Нагорью двадцать тысяч бойцов!
        — За час-два? Не слишком ли быстро?  — Коул отложил свою вилку.  — Как вы сумеет это организовать?
        — Люди будут готовы к переброске и будут ожидать прилёта флайеров на специальных площадках, которые мы уже оборудуем на вершинах, что находятся у окраины леса. Там сейчас строятся полевые оружейные склады. В первые же дни уничтожения стомперов мы перевезём туда бойцов.
        — Морган навестит каждую боевую группу и своими песнями напомнит людям о нашей многострадальной истории,  — подал голос Бидграсс, сидевший во главе стола.  — На исходе последнего дня, когда взойдёт Хогги Дарн, на вершинах состоится священная трапеза. Люди отведают угощение из яиц стомперов  — ни до, ни после ньюкорнуоллцы не будут есть эту роковую пищу. Только с наступлением Последнёй Ночи. Только один раз!
        Миссис Вигноли опустила глаза. Арскот удивленно воскликнул:
        — Гарт!
        — Молодой человек должен знать об этом; он отужинает в Последнюю Ночь вместё с нами,  — Бидграсс был непреклонен.  — Послушайте меня, мой мальчик, Арскот сказал вам не всю правду. Мы будем убивать стомперов на земле в первую очередь потому, что людям необходимо собственноручно, без всяких там флайеров перебить эту гадость. Человеческие ноги должны ступать по земле. Так, по крайней мере, поется в наших балладах, которые живописуют эту последнюю великую битву. И я сам, слышите  — сам!  — должен покончить с Праотцом-Стомпером.
        Коул повертел в руке нож, а потом сказал:
        — Но ведь это жё всего лишь поэтическая метафора. Образ, так сказать. Тотемный символ….
        — Наш народ искренне верит в то, что за барьером, в глубине леса живёт тот, кто как бы является антиподом нашего Гарта. Главный стомпер. Он и есть тот самый Праотец,  — возразил Коулу генерал.  — Дело в том, дорогой ученый, что стомперы, которых мы уничтожаем  — как правило, женского пола, Мужские особи куда мельче, с белым хохолком, и они тщательно берегут себя, скрываясь в самой глубине леса. Только в период Ночей Хогги Дарна они выходят оттуда. Кто знает, может быть, безумие, которое их охватывает в эту пору  — всего лишь брачное возбуждение. Черт их разберет… В общем, Гарт обязан найти самого крупного самца, которого только удастся обнаружить, й прикончить его. Люди, да и сам Гарт, ну, и я не исключение  — все мы поверим тогда, что злокозненный Праотец-Стомпер издох.
        Генерал отхлебнул воды из бокала и холодно глянул на Коула сквозь стекла очков. Коул посмотрел на Пайю, которая, казалось, погрузилась в собственные мысли и витала где-то далеко отсюда.
        — Я понял. Это символ,  — согласился он.
        — А чем ой хуже реальности?  — едко Осведомился Арскот.  — Символы  — они тоже что-то значат. Они существуют. Взять хотя бы Гарта  — он ведь здесь тоже как бы символ. И поэтому он, как бы стар Ни был, должен очутиться в самой гуще всей заварухи. Старина Бидграсс  — наш флаг, сродни военным флагам романтической Докосмической эры. И вообще; людям не раз доводилось видеть Праотца-Стомпера. Я не суеверен, мистер Коул, но…
        Коул успокаивающе поднял руку.
        — Я знаю, что вы не суеверны, генерал. Простите, если я дал повод усомниться в этом.
        — Давайте выпьем вина,  — предложил Бидграсс, откинувшись на спинку стула.  — Посидим в гостиной, а Пайя можён что-нибудь спеть для нас…
        Когда генерал Арскот собрался уходить и пожелал всем доброй ночи, он тихо сказал Коулу, чтобы тот не беспокоился о своей безопасности  — главный дом будет надежно охраняться все время, пока Гарт Бидграсс, уезжающий в Кар Труро, будет отсутствовать.
        — Я сам сказал бы вам и Пайе о том, что намерен уехать,  — вмещался Бидграсс,  — но только хотел сделать это утром. Мы с генералом должны наведаться в Кар Труро, Там есть горячие головы, которые добиваются чести участвовать в сражении, но, увы, им придется остаться на месте. Начались ссоры и разногласия между теми, кто будет драться, и теми, кто должен обеспечивать тыл… Мы проведем в столице только два дня…


        Весь день Коул ощущал тяжесть на сердце. Большую часть времени он потратил на сочинение писём. Он подготовил сопроводительное письмо к своему отчету и все-таки составил заявление об уходе из научного штата университета. Затем написал личные письма, адресованные дяде и немногочисленным друзьям. После обеда он закончил официальную документацию и положил завершенной отчет на стол Бидграсса. Потом отправился к себе и крепко заснул.
        Проснулся он оттого, что кто-то неистово тряс его за плечи. Это была Пайя.
        — Быстро одевайся, Флинтер. Сейчас идет смена караула у ворот, торопись  — у нас не остается времени!
        Она отвернулась, пока он одевался, и смотрела в окна холла; когда Коул был готов, девушка нервно вскричала:
        — Быстрее, милый! Морган идет через сад со своими людьми. Следуй за мною!
        Она устремилась на кухню; оттуда они через оконце кладовой выбрались в сад и подбежали к стене в том месте, где росло цветущее дерево, тень от котЬ-ро!го падала На стену.
        — Это испытанный способ удрать незамеченными,  — шепнула она.  — Стража не видит нас. Я узнала это, ещё когда была девчонкой. Шевелись, Флинтер, шевелись!
        По ту сторону садовой ограды была неровная земля, далее виднелась дорога, еще дальше  — большое капустное поле, а за ним  — барьер. Эннис неярко светила голубоватым светом в безоблачном небе. Они промчались по полю, высоко подпрыгивая, а вслед йм неслись крики.
        Пайя быстро отыскала узкую щель между двумя деревянными балками и мгновенно протиснулась наружу. Коул с трудом последовал её приёму, изрядно ободрав кожу с плеч.
        — Эту дыру я тоже нашла, когда была маленькой,  — пояснила Пайя.  — Надо было бы потихоньку расширять ее  — ведь я росла. Но, к счастью, мы сумели пролезть. Зато Моруэнна подсказывает мне, что те, кто гонится за нами, слишком велики для того, чтобы выбраться через нашу щель.
        — Уж Морган-то точно сюда не протиснется, будь уверена,  — сказал Коул, гладя пострадавшие плечи.  — Слушай, Пайя, я терпеть не могу бегать!
        — Но мы должны еще бежать. Мой прежний план заключался в том, чтобы переждать здесь, оставаясь незамеченными, но они засекли нас и перелетят стену на флайерах. Нам придется спрятаться в лесу, где-нибудь поближе к опушке, пока дядя Гарт не вернется.
        Она вытащила откуда-то корзину.
        — Провизия,  — сообщила она.  — Видишь, я обо всем позаботилась еще прошлой ночью!
        Коул подхватил корзину, и они пустились бегом, скрываемые выше пояса густо разросшимся кустарником и диковинными грибами огромных размеров.
        Флайеры сновали над барьером, высвечивая его прожекторами; иные из них низко зависли над пустошью! по которой совсем недавно из последних сил бежали Пайя и Коул. А беглецы, одолев примерно полмили, расположились под деревьями близ лесной опушки. Спать им не хотелось.
        Один раз он поинтересовался у спутницы:
        — А как насчет стомперов?
        Она тихо ответила:
        — У них есть неплохая возможность добыть сразу два трофея. Уверена, Морган думает, что так и произойдет.
        Наступил день. В солнечном свете они увидели в воздухе четыре патрульных флайера  — вместо обычного одного. За спинами беглецов росли черноватосерые деревья с корой, глубоко изрезанной морщинами. Их стволы достигали восьми футов в диаметре и поднимались вверх, не выбрасывая веток, на много сотен футов. Там, наверху, из стволов вырастали ветви, на которых, в свою очередь, удобно устроились растения-эпифиты; весь этот гигантский разноцветный купол колыхался под ветром высоко над головами людей.
        Пайя открыла корзину с едой, и они позавтракали, сидя на поросшем травой бугорке. Коул обратил внимание на то, что девушка одета в ее лучшее коричневое платье, и заметил на ее ногах новые красные туфли. Пайя молчала  — казалось, она была в трансе.
        Коул вспомнил их славный пикник на лесной вершине, их таинственный прекрасный остров, и его сердце разволновалось. Он увидел, что корзинка с едой  — та самая, что была в пакете, который они брали с собой, отправляясь в прогулку на флайере. Но поделиться своими чувствами с девушкой он не решился.
        Изредка они переговаривались о каких-то пустяковых вещах, а потом надолго Замолкали. Коул взял девушку за руку, и она не противилась. Лишь однажды, подбадривая себя, Пайя вспомнила о том, что завтра должен вернуться Гарт Бидграсс. Он отыщет их…
        Прошло ещё какое-то время, и вдруг Пайя, прерывисто дыша, схватила Коула за руку, указывая Куда-то. Он стал послушно всматриваться в кусты и не сразу составил разорванные очертания (мешали ветки!) в целую фигуру. Там, за кустами, был стомпер, и он нервно вертел головой!
        — Он учуял нас!  — прошептала Пайя.  — Прости меня, Флинтер, дорогой! Снимай одежду, быстрее!
        Сама она мгновенно сбросила платье и спрятала его в траве. Коул тоже разделся; ужас покалывал его кожу  — он хорошо помнил, о чем ему рассказывал Бидграсс. Стомпер двинулся в их сторону, хрустя ветками, но вновь остановился.
        Мужчина и девушка, дрожа, опустились на колени около красно-оранжевого гриба. Пайя отломила кусок грибной мякоти и велела Коулу сделать то же самое.
        — Когда он подойдет, притворись, что ешь это!  — выдохнула она почти неслышно.  — Не смотри вверх и не говори ни слова! Моруэнна, пребудь с нами!
        Тень стомпера упала на их спины. Коул почувствовал, как похолодела кожа, и с ужасом ощутил, что по спине ручьями струится пот. Он украдкой глянул на Пайю  — она побледнела, но вела себя без напряжения, разжёвывая гриб с громким чавканьем. Поймав его взгляд, она тихонько клацнула зубами, и Коул понял, что это знак. Он принялся есть.
        Стомпер приподнял его своим правым крылом. Ощущение Коула было такое, словно два больших сильных пальца, спрятанных в варежку, ухватили его и вознесли над землей примерно на три человеческих роста. Он увидел клюв, затем глаз, и собственный взгляд его затуманился от страха.
        Помедлив, стомпер вновь опустил правое крыло, подцепив еще и розовое девичье тело, безмятежно пресмыкавшееся внизу. Чудовище развернуло Пайю лицом к Коулу и моментально поднесло их обоих к своему клюву; человеческие глаза встретились с треугольным оком стомпера.

        Девушка чуть улыбнулась, и ее безнадежный взгляд передал Коулу то, что она хотела сказать; «Прости меня» и «Прощай, Флинтер!» Его глаза вылезли из орбит: «Нет! Нет! Я не хочу так!»
        Пленившая их двупалая рукавица внезапно превратилась в девятипалую, и пленники погрузились в темноту. Ничего не видя, они, тем не менее, по покачиванию и потряхиванию догадывались  — стомпер несет их в глубь леса Ланди. Крыло было гладким и теплым, но отнюдь не мягким. Оно пахло корицей и сандаловым деревом; от этого аромата Коул лишился чувств…
        Очнувшись, он попал в фантастический сон. Светящиеся поверхности вырастали вокруг, уходя вверх и теряясь там во мраке; меж ними высились темные колонны. Губчатая земля, на которой он лежал, источала голубоватый свет. Сзади и справа, рукой подать, его обступали необычные грибы, поднимавшиеся в темноту; похоже было, что все это множество грибов самых причудливых форм произрастало в некоем определенном порядке.
        Коул поднялся на ноги. Он был один.
        Перебравшись через толстый корень, выступавший из земли под углом, Коул увидел Пайю. Она лежала, не шевелясь; он позвал ее по имени, и она легко встала и подошла к нему. Круглое лицо, пухлые руки, высокая упругая грудь, покачивающиеся бедра  — ведь это его женщина! Они обнялись без тени стыда, и она зарыдала, благодаря Моруэнну.
        — Вот мы и в лесу. Лесной народ,  — улыбнулся Коул.  — Какие будут указания?
        — Мы должны есть только споры белых грибов  — по крайней мере это не так опасно. Нам придется безостановочно двигаться  — бродить, бродить, бродить, чтобы мы постоянно чувствовали усталость и голод. Запомни  — мы будем играть в открытую, искренне, по-настоящему. Иначе…
        — Мы будем жить,  — сказал Коул.  — Выберемся отсюда и будем жить среди нормальных людей, сохранив свой разум. Постараемся держаться прямой линии, будем отмечать отклонения, когда придется обходить препятствия. Верь мне  — все равно мы выберемся.
        — Я пойду за тобой до конца. Быть может, Моруэнна спасет нас!
        И началось какое-то сказочное путешествие. Они еле успевали переводить дух, карабкаясь через узловатые корни и сучья. Вся корневая система, вся эта древесная плоть, похоже, была сплавлена, перемешана и составляла единый организм, невообразимо огромный и живой; он был пронизан множеством стволов, растворявшихся в бесконечной темноте. Размышлять не было времени. Освещенное пространство дрожало, напоминая наполненный светом пузырь, и люди двигались  — вперед и вперед. Мужчина прокладывал путь, а женщина старалась не отставать.
        …Мужчина попробовал перелезть через оказавшийся на дороге белесый корень странно правильной формы. Он лежал перед ними, вздымаясь выше головы человека, и стал неожиданно корчиться, когда мужчина ринулся на штурм. Глянув вдоль ствола, люди увидели, что имеют дело с гигантской змеей, которая уставилась на них немигающим взглядом светящихся глаз. Мужчина попятился назад, отталкивая женщину прочь от чудовища, а монстр между тем распахнул свою пасть, открыв человеческому взору зубы невиданных размеров  — даже не зубы, а тупые ножи и могучие жернова. Эти ножи вонзились в тело большого гриба и принялись рвать его на куски. Мужчина и женщина бросились прочь.
        Их силы таяли. Женщина осела на землю, и мужчина, тяжело дыша, обернулся к ней. В этот самый миг свет, струившийся вокруг, погас. Голубая почва стала вдруг черной, а светящиеся панели померкли.
        — Это ночь. Будем спать?  — спросил он.
        — Наоборот, наступил день,  — возразила женщина, указав рукой вверх.
        Он задрал голову. Там, в вышине, в сумраке среди лиан, образовавших темный полог, слабо угадывалось мерцание света. Создавалось впечатление, что высоко над головами людей клубится чуть подсвеченный опаловый туман; линии стволов, параллельно уходившие ввысь, терялись в этой загадочной дымке.
        — Дневной свет гасит светящиеся грибы,  — объяснила она.
        — Тогда будем спать, а потом двинемся вперед. Тут можно отыскать что-нибудь съедобное?
        — Нет. Мы должны ложиться спать натощак  — зато будем знать, что точно проснемся.
        Отогнав усталость, они принялись искать место для ночлега. Найдя трещину в огромном стволе, они улеглись рядом и крепко заснули.


        Мужчина проснулся  — кошмар, в котором они очутились, продолжался. В рощице высоких белых грибов им удалось набрать полные пригоршни черных спор  — их пришлось выгребать из щелей, похожих на жабры. Эти споры были размером с дробь для охоты на птиц и оказались приятны на вкус, напоминая орехи.
        Силы прибывали. Значит, споры не ядовиты… День увядал, уступая место ночи, и здесь, внизу, грибы вновь начали озарять землю мертвенным светом.
        Они миновали выступ скалы, еще один, и еще  — и спустились в неглубокий овраг, где обнаружили черный поток, образующий водопад. Когда они утолили жажду, мужчина решил:
        — Пойдем по ручью. Так мы сумеем найти гору или холм с лысой вершиной.
        Тут они услышали, как кто-то движется наверху, и застыли, не дыша. Над их головами быстро прошагал стомпер. На его макушке болтался белый гребень.
        А затем они шли и шли, и усталость сменялась еще большей усталостью, и нетерпение теснило надежду. Они миновали диких людей. Медлительная и большая, словно статуя, женщина с мутным взглядом и желтыми волосами до пят мирно пережевывала пищу. Младенцы, размерами с четырехлетних нормальных детей, пощипывали пальцевидный гриб. Жуткое человекоподобное существо четырнадцатифутового роста, слишком толстое и тяжелое, чтобы стоять на ногах даже при здешней слабой гравитации, переползало от гриба к грибу. Мужчина так и не сумел определить, какого пола око было.
        И опять  — вперед и вперед; сон, еда, дорога, вновь сон; мрак вверху или мрак внизу  — время остановилось для них. Поток, вдоль которого они шагали, то исчезал, то снова выныривал из травы  — и наконец вывел их к своему истоку: он бил ключом из-под огромной скалы, И там мужчина, выйдя на черную песчаную отмель, нашел человеческую кость длиной в половину его собственного роста  — это было все, что осталось от бедра какого-то гиганта. Мужчина тщательно почистил ее песком, убирая сырую плесень. Отныне он был вооружен.
        Они направились дальше  — впереди мужчина с костью наготове, женщина следом. А потом они спали, обнявшись, все трое голые  — мужчина, женщина и кость.
        Иногда им попадались навстречу стомперы, и тогда они изображали из себя жвачных животных. Человек беззвучно молился: Господи, все или ничего! И в нем закипала ярость…
        Кошмар продолжался, сопровождаясь появлением то змей, то страшных по размерам слизняков, то прекрасного телосложения огромных дикарей с бессмысленными лицами. Что же до толстых беспомощных человекоподобных существ, то мужчина установил, что когда-то они были людьми одного с ним пола. И он вспомнил, как где-то далеко-далеко, там, где время имеет счет, голос Праотца-Человека твердил ему: «Некоторых уже не спасти, и их убивают».
        Однажды их обогнал стомпер. Он умчался вперед, и оттуда донесся истошный человеческий крик. Кто-то кричал без слов, надрывно и истошно. Тогда мужчина решил отклониться от курса, чтобы не видеть того, что они могли увидеть, продолжая идти по прямой. Но ноги не послушались его, и он отбросил свое решение как ненужную мысль. И вот они вышли туда, где лежал мальчик, чей рост был выше, чем рост мужчины; но это был именно мальчик, безбородый, с дряблыми мышцами. Слезы капали из его тусклых глаз, а тело сочилось кровью многочисленных ран. И мужчина убил его своей большой костью, слыша голос, идущий издалека: «Некоторых уже не спасти, и их убивают». А ярость, пылавшая в нем, раскалилась добела.
        Местность медленно поднималась выше и выше, тут и там виднелись скалы. Деревья становились все меньше и меньше; пространство между ними расширялось, и теперь стволы при свете дня были видны полностью. Когда мужчина и женщина увидели над собой голубое небо, они не смогли сдержать криков радости. Тем более, что вдали виднелся безлесный горный хребет.
        — Пайя, мы снова люди!  — бормотал Коул.  — Мы вернулись в свой мир. Я люблю тебя!
        Опасаясь стомперов, они продвигались быстро, стремясь уйти как можно дальше от леса по вздымающейся к горам открытой равнине. Подъем делался все круче, почва  — все более каменистой, и к вечеру они пересекли широкую вересковую пустошь, остановившись у скалистых отрогов хребта. Осмотрев отвесную каменную стену, они увидели пещеру, которая уходила в глубь скалы, словно туннель; размеры этого лаза были слишком малы для стомперов. Наконец-то они ощутили себя в безопасности…
        — Несколько дней,  — сказала девушка.
        — Если этот хребет и есть Нагорье Эмрис, то Арскот просто поджарит нас в огненном тумане.
        Она не возражала  — это было действительно возможно.
        Все больше и больше стомперов выбегали на поросшую вереском равнину. По ночам они бродили по ней, а из леса слышалось отдаленное пение. Девичьи луны наконец разместились так, что в небе повис большой равнобедренный треугольник, похожий на дом с острой крышей. Хогги Дарн коснулся его стороны, прежде чем Девичьи луны начали разбегаться. К югу и западу небо слабо порозовело.
        — Огненный туман,  — сказала Пайя.  — Ночи ужаса начались. О, Флинтер, если это и в самом деле Нагорье Эмрис, то оно свершится…
        — Что свершится?
        — Ты скоро узнаешь… Я не должна ничего испортить…
        Стомперы бегали по равнине весь день, поэтому Пайя и Коул не высовывались из своей пещеры. В небе появились флайеры. Разведка…
        — Все ясно, Пайя. Это Нагорье Эмрис. Мне придется помочь ньюкорнуоллцам в их страшном деле.
        — О да, ты поможешь, Флинтер!
        — И после всего этого я заберу тебя на Белконти.
        — Мы никогда не увидим Белконти, Флинтер…
        Странный взгляд девушки озадачил его. Он не смог вернуть ей бодрости даже с помощью поцелуев…


        Наконец настала ночь, когда военная песнь стомперов достигла предельной громкости  — как тогда, когда Коул впервые услышал эти жуткие звуки. Огненный туман вскипал над дальними горами, а в небе мелькали флайеры  — охи садились и вскоре опять взмывали ввысь. Бластеры разрывали ночную тьму ионными вспышками. Хогги Дарн красновато мерцал на пороге Девичьего дома, почти добравшись до верхней точки своего подъема  — теперь Он находился напротив Моруэнны по вертикали. Флайеры бластерами расчищали себе места для посадки, отгоняя стомперов, а затем быстро приземлялись, из них выскакивали люди и суетились вокруг, выкатывая и готовя к бою энергоустановки. Стрелки вступали в схватку, как только их ступни касались земли.
        Мужчина в пещере встал и угрожающе взмахнул берцовой костью.
        — Я должен идти туда и сражаться. Жди меня здесь.
        — Я тоже должна идти,  — уверенно сказала девушка.
        — Да, ты должна,  — сразу согласился он.  — Пошли.
        Стомперы мчались мимо них, перепрыгивая через их головы и совершенно не обращая внимания на мужчину и девушку. Сраженные бластерами монстры тяжело валились наземь по сторонам, бились в судорогах, щелкали клювами, но не трогали их. Бойцы Нью-Корнуолла опускали оружие, указывали на обнаженную пару и что-то беззвучно кричали друг другу в удивленные лица  — пение стомперов покрывало их голоса, тонувшие в волнах всепоглощающего хора. А мужчина и девушка шествовали мимо них по полю сражения.
        Они прошли невредимыми сквозь живой лес поющих и скачущих фигур, держась за руки. И держась за руки, они двигались через боевые порядки стрелков, которые расступались, чтобы пропустить их. Мужчина и девушка шли и шли, озаряемые сполохами установок Корбина, шли туда, где стоял худой мрачный старик, наблюдавший за их приближением.
        Ощущение нереальности того, что творилось вокруг, оставило Коула.
        — Праотец, выдай нам бластеры!  — вскричал он.  — Мы хотим драться!
        — Мощь сокрыта в тебе самом, мой мальчик, и ты еще не догадываешься о ее размерах,  — крикнул в ответ старик.  — Встань здесь, возле Корбина. Время твоей битвы пока не пришло.
        В свирепых глазах старика застыли непрошенные слезы.
        Битва на вересковой пустоши разгоралась с неистовой яростью. Группки мужчин и женщин теснились вокруг установок Корбина, но эти островки, изрыгавшие огонь, начинали тонуть в грохотавшем со всех сторон море стомперов. Груды убитых и умирающих росли все выше и выше. Люди и стомперы прибывали и прибывали. Флайеры безостановочно сновали вверх-вниз, вываливая на землю новые десантные группы. Хогги Дарн набрался решимости и пересек порог Девичьего дома; леденящая душу военная песнь стомперов сотрясла небо.
        Воспользовавшись тем, что натиск противнику ослаб, к Корбину, у которого стояли Коул и Пайя, подбежал Морган  — чтобы заменить бластер. Его лицо казалось маской, отлитой из железа, маской дикого восторга; глаза горели огнем.
        — Морган, если мы оба останемся живы после всего этого, я убью тебя!  — прокричал Коул.
        — Нет,  — пророкотал Морган.  — Ты пробыл в лесу три недели и вышел оттуда! Три недели! У меня это заняло три столетия! Держи мою руку, брат по ярости!
        — Да, брат по ярости,  — чувство нереальности снова вернулось к Коулу, овладевая им сильнее, чем прежде.  — Мне нужен бластер!
        — Нет, брат по ярости, твой бой еще впереди!  — Морган рванулся прочь, чтобы присоединиться к сражавшимся, которые стояли плечом к плечу в пятидесяти ярдах от Корбина, образуя живое кольцо. Оно сверкало смертоносными вспышками, отбрасывая назад стомперов, пытавшихся перескочить через огненную цепь внутрь круга.
        Мужчина и девушка крепче стиснули руки друг друга и смотрели на бушевавшую вокруг них битву.
        У соседнего островка человеческой боевой мощи возникли неприятности. Там, слева от Коула, стомперы концентрировали силы для главной атаки  — они стягивались отовсюду, прекратив нападать на другие группы людей. Они напирали, перепрыгивая через оборонявшихся, но атаковали не их, а энергоустановку  — наваливались на нее, сверху наскакивали другие, и постепенно иссиня-фиолетовое свечение меркло, отгороженное от людей грудой огромных тел. Гигантский огненный цветок распустился над Корбином, и мощный взрыв разметал стомперов, освободив установку. Но она больше не светилась. Корбин погас.
        — Они вывели установку из строя,  — удивленно воскликнула Пайя.  — Никогда раньше они не додумывались до такого! Остается надежда лишь на переносные аккумуляторы.
        Да, стомперы применили новую тактику  — вероятно, это было озарение, посетившее в предсмертный час Праотца-Стомпера. Островки фиолетового света на вересковой пустоши гасли один за другим; пение стомперов звучало еще яростнее, чем прежде, но людям показалось, что громкость его уменьшилась.
        Приближался черед мужчины и девушки. Пайя и Коул, пригнувшись, отступили подальше от Корбина, укрываясь за каменной глыбой и громадами тел двух еще подергивавшихся стомперов. Когда Корбин потух, волна зловонного жара прокатилась над их головами. Повсюду сверкали вспышки пламени  — уцелевшие бойцы отстреливались из ручных огнеметов, добивая тех стомперов, которые уже получили раны от бластеров. Люди торопились  — они отыскивали в темноте переносные аккумуляторы и подключали к ним свои бластеры, чтобы вновь напитать их смертоносной энергией. Но их оставалось мало, очень мало  — человеческий острое, тонувший в пронизываемом огненными росчерками мраке, таял с каждой минутой. Живое кольцо сокращалось  — теперь оно составляло всего лишь тридцать футов в поперечнике.
        Улучив момент, Бидграсс крикнул Моргану:
        — Ничего, минутное торжество стоит им слишком дорого! Они платят цену, которая им не по карману… Эй, ты слышишь меня?
        — Слышу, Старший по ярости,  — откликнулся Морган.  — Они скоро выдохнутся!
        — Да. Арскот пускает огненный туман. Учти, им придется пройти здесь. А у меня остался всего один подзарядник…
        — У меня  — целых два, Старший по ярости. Возьми мой бластер!
        К Коулу вновь вернулись чувства и голос.
        — Я должен найти оружие! Праотец, дайте мне пистолет!
        — Терпение, мой мальчик. Немного осталось. Дай великой мощи войти в тебя,  — ответил старик.
        …Стомперы устремились в атаку, и бой вспыхнул с новой силой. Военный клич противника послышался совсем рядом, и мужчина, крепко обняв девушку одной рукой, стал грозно размахивать боевой костью. Бластеры дали залп и погасли; пистолетный огонь ослабел. Но все больше и больше стомперов проносилось мимо людей, уклоняясь от схватки. И тогда мужчина увидел, как огненный туман, наползая с востока, укрывает  — милю за милей  — всю кромку леса.
        — Теперь!  — раздался позади него громкий голос.  — Идем, мой мальчик!
        Это был старый Бидграсс; он шел медленно, словно нес тяжелый груз, и был похож на древнего богатыря  — с той лишь разницей, что сжимал у перетянутой ремнями груди бластер.
        Крик подтолкнул Коула к действиям, и он увидел того, кто спускался по заваленному глыбами склону к вересковой равнине. Громадный, больше любого из виденных экологом, стомпер направлялся сюда. Он гордо нес свою голову с белым гребнем на высоте в тридцать футов над землей. Праотец-Стомпер!.. Душераздирающее пение раскатисто прозвучало над вереском. Хогги Дарн смотрел вниз мерцающим оком из самого сердца Девичьего дома.
        Угрюмый старик прицелился и выстрелил. Ужасающая птицевидная фигура покачнулась, но продолжала идти, волоча по земле левое крыло. Бидграсс поджидал раненого врага, не стреляя, пока тот не поровнялся с ним. Тогда человек выстрелил снова. Голова стомпера дернулась  — молния разворотила огромный клюв, но Праотец-Стомпер был еще жив. Его правое крыло-перчатка опустилось, а затем поднялось вверх  — стомпер подхватил своего врага и вознес его на двадцатифутовую высоту, к расщепленному пеньку, что торчал у него вместо клюва.
        Старик был крепко сжат пальцами, упрятанными в крыло, но правая рука оставалась свободной и бешено молотила воздух. Коул изо всех сил ударил своей боевой костью по ноге чудовища и громко завыл от ярости. И тут он увидел валявшийся на земле пистолет, по-видимому, выпавший из кобуры Бидграсса. Коул поднял его, но мощь вновь влилась в его голое тело, и он не использовал найденное оружие. Вместо этого он метнул кость в голову стомпера, чтобы отвлечь на секунду его внимание, и тут же перебросил пистолет старику. Коул знал  — они не могут, не имеют права проигрывать.
        Бидграсс ухватил пистолет, а когда голова монстра вновь повернулась к нему, навел ствол прямо на треугольный глаз и нажал на спуск. Красная струя плазмы ударила в глаз, пробила его и взорвалась в мозгу гиганта. Стомпер судорожно подпрыгнул, выронил своего убийцу, пробежал три шага и рухнул на землю.
        В то же мгновение пение стомперов изменилось  — теперь оно звучало, как скорбная похоронная музыка, в нем слышались плач и стенания. Коул уже где-то слышал подобное пение… Он напряг память и вспомнил  — конечно же, так пели стомперы на бойне, когда мясники бросились топорами рубить им головы. Коул знал; Праотец-Стомпер умер навсегда  — после семисотлетней кровопролитной борьбы.
        Флайеры проносились над головами людей, их бластеры еще били по скалистым оврагам, но война уже завершилась. Великая мощь (если чувство нереальности происходящего и крайняя степень возбуждения и в самом деле были мощью) оставила Коула, и он стоял  — обнаженный, чувствующий из-за этого некоторую неловкость, откровенно недоумевающий, чем он тут только что занимался. Затем он увидел девушку за спиною Бидграсса и взял себя в руки.
        Крепкий старик устало улыбнулся.
        — Мы победили, мой мальчик, мы выиграли эту войну,  — сказал он.  — Следующую задачу решать тебе.
        — Да, я помогу вам,  — заверил Коул.
        — Ты возглавишь народ. О, я еще поживу на этом свете, хотя и не очень долго… Сотни лет назад было произнесено пророчество. До сегодняшней ночи люди вроде меня или Арскота думали, что это всего лишь поэзия, но Морган и другие экс-дикари всерьез верили в него.
        — И в чем же оно состояло?
        — Было предсказано, что в ту ночь, когда умрет Праотец-Стомпер, из леса явится обнаженный человек, и это будет новый Праотец-Человек. Он придет со своей прекрасной женой, вооруженный огромной человеческой костью, и будет править людьми, и обратит их усилия на выполнение величайшей задачи  — задачи восстановления и исправления. Его… твой, мой мальчик, ритуальный титул будет звучать так: Старший в любви. А я… я отныне всего лишь сломленный годами старик… Прими же это бремя!
        В горле у Коула пересохло. Он должен был что-то сказать!
        — Я принимаю его…  — сказал он.