Человек с большим будущим Абир Мукерджи
        Уиндем и Несокрушим #1
        Индия, 1919 год. Отчаянно желая начать все сначала, капитан Сэм Уиндем прибывает из Британии, чтобы занять важный пост в полиции Калькутты. Вскоре его вызывают на место странного убийства. Жертва - высокопоставленный чиновник, тело нашли в трущобном квартале, где европейцы не бывают, скомканная записка у него во рту требует, чтобы британцы покинули Индию, а иначе последуют новые жертвы. Капитан Уиндем берет в помощники первого в полиции офицера-индийца, сержанта Банерджи по прозвищу Несокрушим. Быстро выясняется, что история куда запутанней, чем политическое убийство. Атмосферный, в духе Артура Конан Дойла детектив, разворачивающийся в ярких декорациях колониальной Индии.
        Это первая книга из детективной серии про Уиндема и Несокрушима. Роман получил престижную жанровую премию CWA Endeavour Dagger как лучший исторический детектив.

        Абир Мукерджи
        Человек с большим будущим
        Роман

        Памяти моего дорогого отца Сатиендры Мохана Мукерджи

        Калькутта, кажется, полна «людей с большим будущим».
        Редьярд Киплинг, «Город страшной ночи»[1 - Имеется в виду сборник очерков The City of Dreadful Night. Существует также одноименный рассказ. - Здесь и далее примеч. перев.]

        ABIR MUKHERJEE
        A RISING MAN

* * *

        Все права защищены. Любое воспроизведение, полное или частичное, в том числе на интернет-ресурсах, а также запись в электронной форме для частного или публичного использования возможны только с разрешения владельца авторских прав.

        First published as A Rising Man by Harvill Secker, an imprint of Vintage.
        Vintage is part of the Penguin Random House group of companies.
        Map
* * *

        Один
        Среда, 9 апреля 1919 года

        Что ж, по крайней мере, он был хорошо одет. Галстук-бабочка, смокинг - все как положено. Если уж вам предстоит быть убитым, почему бы не принарядиться.
        Отвратительный запах невыносимо драл мне горло. Я закашлялся. Через несколько часов вонять здесь будет нестерпимо - так, что вывернет даже калькуттского торговца рыбой. Я вытащил пачку «Кэпстана», вытряхнул сигарету, прикурил и затянулся, чувствуя, как сладковатый дым прочищает легкие. В тропиках смерть пахнет хуже. Как, впрочем, и все остальное.
        Его обнаружил во время обхода маленький худенький пеон[2 - В Индии: полицейский из местных жителей.]. Бедняга чуть не помер со страху. Спустя час после находки его еще трясло. Тело лежало в темном тупике, одном из тех, что местные называют гали, - с трех сторон нависают обветшалые дома, и чтобы увидеть небо, нужно выгнуть шею и посмотреть прямо вверх. Должно быть, у парня хорошее зрение, раз он разглядел человека в такой темноте. А впрочем, не исключено, что он шел на запах.
        Тело, изогнутое в нелепой позе, лежало на спине, наполовину погруженное в сточную канаву. Горло было перерезано, руки и ноги неестественно изогнуты, а на крахмальной белой рубашке расплылось крупное бурое пятно. На искалеченной руке не хватало нескольких пальцев, а в одной глазнице недоставало глаза - это последнее святотатство лежало на совести огромных черных ворон, которые сердито наблюдали за нами с ближайших крыш. В общем, не самый достойный конец для бара-сахиба[3 - Важный господин, чиновник-британец.].
        Но я видал и похуже.
        И в довершение там была записка - испачканный кровью обрывок бумаги, скомканный и туго забитый в рот, словно пробка в бутылку. Это был интересный штрих и совершенно для меня новый. Когда думаешь, что уже видел в жизни все, приятно вдруг осознать, что убийца еще способен тебя удивить.

        К месту преступления уже стянулся окрестный люд - пестрое сборище зевак, уличных торговцев и домохозяек. Они толкались, напирали и старались подобраться поближе, чтобы хоть одним глазком взглянуть на труп. Как всегда в подобных случаях, новость распространилась мгновенно. Убийства пользуются успехом во всем мире, а здесь, в Черном городе, на зрелище мертвого тела сахиба можно при желании продавать билеты. Я наблюдал, как Дигби рычит на местных констеблей, требуя оцепить участок. Те, в свою очередь, кричали на толпу, а индийские голоса отвечали оскорблениями и насмешками. Констебли бранились, размахивали бамбуковыми лати[4 - Длинная бамбуковая палка, используемая в качестве оружия.] и наносили удары направо и налево, понемногу оттесняя собравшихся.
        Рубашка липла к спине. Еще не было девяти, но жара уже стояла невыносимая, даже в тени переулка. Я опустился на колени возле тела и обыскал его. Внутренний нагрудный карман смокинга слегка топорщился. Я просунул туда руку и извлек содержимое: черный кожаный бумажник, ключи и несколько мелких монет. Ключи и мелочь я опустил в пакет для улик и приступил к осмотру бумажника. Старый, мягкий и поношенный, он, должно быть, когда-то обошелся владельцу в круглую сумму. Внутри обнаружилась фотография женщины, за годы успевшая помяться и обтрепаться по углам. Женщина была молода на вид, лет двадцати, максимум тридцати. Судя по стилю одежды, снимок был сделан довольно давно. Я перевернул его. На обороте были оттиснуты слова: «Феррис и сыновья, Сокихолл-стрит, Глазго». Я сунул фотографию к себе в карман. В остальном бумажник был практически пуст - ни денег, ни визитных карточек, только пара квитанций. Ничего, что указывало бы на личность убитого. Закрыв бумажник и положив в пакет к остальным уликам, я занялся комком бумаги во рту жертвы. Осторожно потянул его, стараясь как можно меньше тревожить тело, - и он
легко вышел наружу. Бумага качественная, плотная - такая встречается в дорогих отелях. Я расправил листок. На нем с одной стороны был выведен текст в три строки. Черные чернила. Индийские буквы.
        Я окликнул Дигби. Это был худощавый светловолосый сын империи с офицерскими усами. Все в его манерах говорило о том, что он рожден, чтобы править. А еще он приходился мне подчиненным, хотя это и не всегда бросалось в глаза. Дигби служил в Имперской полиции уже десять лет и - по крайней мере, в собственных глазах - был большим специалистом по общению с местным населением. Он подошел ко мне, вытирая потные ладони о китель.
        - Убитый сахиб в этой части города - редкость, - сказал он.
        - А я-то думал, что убитый сахиб - это в принципе редкость для любой части Калькутты.
        Дигби пожал плечами:
        - Ты удивишься, приятель.
        Я протянул ему клочок бумаги:
        - Что об этом думаешь?
        Перед тем как ответить, он демонстративно изучил бумагу с обеих сторон.
        - Я думаю, что это бенгали. Сэр.
        Последнее слово он точно выплюнул. Его можно было понять. Конечно, неприятно, когда тебя обходят с повышением. А когда должность достается чужаку, который только что сошел с корабля, прибывшего из Лондона, наверное, должно быть еще горше. Но это была его проблема, а не моя.
        - Ты можешь это прочитать? - спросил я.
        - Конечно же, я могу это прочитать. Здесь написано: «ЭТО ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. СКОРО УЛИЦЫ УТОНУТ В КРОВИ АНГЛИЧАН. УБИРАЙТЕСЬ ИЗ ИНДИИ!»
        Дигби вернул мне записку.
        - Похоже на дело рук террористов, - предположил он. - Но даже для них слишком дерзко.
        Я не исключал, что он прав, но хотел собрать побольше фактов, прежде чем делать поспешные выводы. А главное - мне не понравился его тон.
        - Нужно прочесать весь район, - распорядился я. - И нужно выяснить, кто это.
        - О, я знаю, кто это, - ответил Дигби. - Его зовут Мак?ли. Александр Маколи. Важная шишка в «Писателях».
        - Где?
        Лицо Дигби скривилось, словно он проглотил какую-то гадость.
        - «Дом писателей», сэр, - это административное здание правительства Бенгалии и солидной части остальной Индии. Маколи там один из… или, вернее, был одним из важнейших лиц. Советником губернатора, не меньше. Это все больше и больше похоже на убийство по политическим мотивам, правда, приятель?
        - Просто начинай прочесывать район, - вздохнул я.
        - Слушаюсь, сэр, - ответил Дигби и отдал честь.
        Он огляделся и остановил взгляд на молодом сержанте из местных. Индиец стоял чуть в стороне и сосредоточенно смотрел вверх, на одно из окон, выходивших в переулок.
        - Сержант Банерджи! - крикнул Дигби. - Подойдите, пожалуйста.
        Индиец обернулся, вытянулся по стойке смирно, затем поспешно приблизился и отдал честь.
        - Капитан Уиндем, - сказал Дигби, - позвольте представить вам Несокрушима Банерджи, сержанта. Вне всяких сомнений, сержант - один из лучших новых служащих Имперской полиции его величества, а также первый в истории индиец, попавший в тройку лучших по итогам вступительных экзаменов.
        - Впечатляюще! - ответил я, потому что действительно был впечатлен, а также потому, что, судя по тону Дигби, сам он впечатлен не был.
        Сержант явно чувствовал себя неловко.
        - Такие, как он, - продолжал Дигби, - это плоды новой политики правительства, желающего увеличить число местных во всех департаментах, помоги нам Господь.
        Я повернулся к Банерджи. Это был худенький паренек с тонкими чертами лица. Люди подобного типажа и в возрасте за сорок выглядят подростками. Нетипичная физиономия для копа. Он казался серьезным и в то же время взволнованным. Гладкие черные волосы были аккуратно расчесаны на косой пробор, а круглые очки в стальной оправе придавали ему ученый вид. Он скорее походил на поэта, чем на полицейского.
        - Сержант, я хочу, чтобы тут все осмотрели самым тщательным образом.
        - Конечно, сэр, - ответил он с таким произношением, словно только что прибыл из гольф-клуба в Суррее. Его речь была гораздо более английской, чем моя. - Что-нибудь еще, сэр?
        - Еще один вопрос, - сказал я. - Что вы разглядывали там, наверху?
        - Я заметил там женщину. - Сержант моргнул. - Она наблюдала за нами.
        - Банерджи, - вмешался Дигби, большим пальцем указывая на толпу, - за нами, черт возьми, наблюдают человек сто, не меньше.
        - Да, сэр. Но эта дама была напугана. Заметив меня, она замерла, а потом скрылась из виду.
        - Хорошо, - сказал я. - Организуйте розыск, а потом мы с вами отправимся туда и посмотрим, нельзя ли побеседовать с вашей дамой.
        - Не думаю, что это хорошая мысль, приятель, - возразил Дигби. - Я должен тебе кое-что рассказать о местных и об их нравах. Если мы будем задавать вопросы их дамам, они могут отреагировать несколько неожиданно. Ты вломишься туда, чтобы допросить какую-нибудь женщину, и не успеешь оглянуться, как поднимется мятеж. Давай, может, лучше я этим займусь.
        Банерджи неловко переступил с ноги на ногу.
        Дигби нахмурился:
        - Вы что-то хотели сказать, сержант?
        - Нет, сэр, - извиняющимся тоном ответил Банерджи. - Просто я сомневаюсь, что кто-нибудь станет устраивать мятеж, если мы войдем в этот дом.
        Голос Дигби дрогнул:
        - И почему же вы так считаете?
        - Сэр, - сказал Банерджи, - я совершенно уверен, что это бордель.

        Час спустя мы с Банерджи стояли у дверей дома номер сорок семь по Маниктолла-лейн, обветшалого двухэтажного здания. Уж в обветшалых зданиях в Черном городе точно не было недостатка. Казалось, весь район состоит из этих ветхих перенаселенных жилищ, кишащих людьми. Дигби как-то высказывался по поводу местной нищеты и убожества, но, сказать по правде, был в этих постройках некоторый колорит, своеобразное жалкое очарование, подобное очарованию районов Уайтчепел или Степни[5 - Уайтчепел и Степни - во время действия романа - бедные районы Лондона.].
        Когда-то дом был выкрашен в жизнерадостный ярко-голубой цвет, но краска давно пала в бою с безжалостным солнцем и муссонными дождями. Теперь от нее оставалось лишь несколько бледных следов, выцветших голубых полосок на покрытой плесенью зеленовато-серой штукатурке - исчезающее свидетельство более благополучных времен. Кое-где штукатурка отвалилась, обнажив изъеденную временем рыжую кирпичную кладку. Из трещин пробивались сорняки. Над нашими головами из стены торчали пугающие останки балкона, похожие на кривые зубы обломки железных перил обвивала густая листва. Входная дверь представляла собой ряд грубых, плохо подогнанных досок. С нее краска тоже давно облупилась, открыв темное, порченное жучками дерево.
        Банерджи поднял лати и громко постучал.
        Изнутри не донеслось ни звука.
        Он оглянулся на меня.
        Я кивнул.
        Он снова забарабанил в дверь:
        - Откройте! Полиция!
        На этот раз изнутри донесся приглушенный голос:
        - Асчи! Асчи![6 - Иду! Иду! (бенг.)] Сейчас!
        Звуки. Шарканье спешащих ног, затем кто-то завозился с засовом. Хлипкая деревянная дверь сдвинулась, заскрипела - и наконец приоткрылась. Перед нами, согнувшись, как знак вопроса, стоял сморщенный старик-индиец с копной спутанных серебристых волос. Темная кожа, тонкая, как пергамент, свисала с его худого скелета, придавая ему сходство с хрупкой экзотической птицей. Старик поднял взгляд на Банерджи и расплылся в беззубой улыбке:
        - Ну, баб?[7 - Отец (также используется как уважительное обращение, бенг.).], чего тебе нужно?
        Банерджи повернулся ко мне:
        - Сэр, наверное, будет проще, если я объясню ему на бенгали.
        Я кивнул.
        Банерджи заговорил, но старик, судя по всему, его не расслышал. Сержант повторил все сначала, на этот раз погромче. Тонкие брови старика растерянно сдвинулись. Понемногу выражение его лица изменилось, вернулась улыбка. Он исчез, и через секунду дверь отворилась целиком.
        - ?шун! - сказал он Банерджи, а затем обратился ко мне: - Ходи, сахиб. Ходи. Ходи!
        Старик шаркал впереди нас по длинному темному коридору. Здесь было прохладно, в воздухе висел тяжелый запах благовоний. Мы шли следом, гулко стуча ботинками по начищенному мрамору. Обстановка была изысканной, почти богатой, и резко контрастировала с запущенным фасадом здания. Словно мы вошли в какую-нибудь дверь в Майл-Энде и вдруг оказались посреди шикарного дома в районе Мейфэр[8 - Аристократический район Лондона.].
        В конце коридора старик остановился и жестом пригласил нас в просторную, роскошно обставленную гостиную. Элегантные диваны в стиле рококо, на них ворох шелковых подушек с восточным орнаментом. На дальней от нас стене над шезлонгом, обтянутым красным бархатом, с картины в красивой раме невозмутимо смотрел сверкающий драгоценностями индийский принц на белом коне. Огромный зеленый панка[9 - Панка - потолочное опахало; ткань, натянутая на деревянную раму. Приводился в движение с помощью веревки.] размером с обеденный стол неподвижно свисал с потолка. Из окна, выходившего во внутренний двор, в комнату струился свет.
        Где-то тикали часы. Я порадовался небольшой передышке. Прошло уже больше недели, а я до сих пор не мог акклиматизироваться. Дело было не только в жаре. Тут присутствовало еще что-то. Что-то бесформенное и неуловимое. Нервозность, проявлявшаяся в виде боли в затылке и тоскливой тошноты. Казалось, на меня плохо действует сама Калькутта.
        Несколько минут спустя дверь открылась и в комнату вошла индийская дама неопределенно-деликатного возраста. Старик следовал за ней преданным псом. Мы с Банерджи встали. Для своих лет женщина была весьма привлекательна. Лет двадцать назад она наверняка была красавицей. Пышные формы, кожа цвета кофе, карие глаза, подведенные черным. Волосы дамы были расчесаны на прямой пробор и стянуты в тугой узел. На лбу сияло алое пятнышко. Одета она была в сари из ярко-зеленого прозрачного шелка с каймой, расшитой золотыми птицами. Из-под него проглядывала шелковая блуза, оставлявшая обнаженной талию. Руки украшали несколько золотых браслетов, шею обвивало тонкой работы ожерелье, тоже из золота, с мелкими зелеными камушками.
        - Намаскар[10 - Индийское приветствие.], господа, - сказала дама, сложив ладони в приветствии. Браслеты на ее запястьях тихо звякнули. - Прошу, садитесь.
        Я вопросительно взглянул на Банерджи. Не эту ли женщину он видел в окне? Он помотал головой.
        Дама представилась как миссис Бозе, хозяйка дома.
        - Мой слуга говорит, у вас есть какие-то вопросы?
        Она подошла ближе и грациозно опустилась в шезлонг. Как по мановению руки, огромный панка на потолке пришел в движение, посылая вниз прерывистые волны вожделенного ветерка. Миссис Бозе нажала на небольшую медную кнопку, расположенную рядом с шезлонгом. В дверях беззвучно появилась служанка.
        - Вы ведь выпьете чаю? - спросила миссис Бозе. Не дожидаясь ответа, она обернулась к служанке и распорядилась: - Мина, ча.
        Служанка ушла так же бесшумно, как и появилась.
        - Итак, - продолжила миссис Бозе, - чем могу вам помочь, господа?
        - Я капитан Уиндем, - представился я. - А это - сержант Банерджи. Полагаю, вам известно, что в переулке рядом с вашим домом случилась… неприятность?
        Она вежливо улыбнулась.
        - Ваши констебли так шумят, что, думаю, уже всему п?ра[11 - Району (бенг.).] известно, что, как вы говорите, случилась неприятность. Может быть, вы расскажете мне, что же, собственно, произошло?
        - Убит человек.
        - Убит? - невозмутимо переспросила она. - Какой ужас.
        Мне доводилось иметь дело с англичанками, которым при одном упоминании убийства требовалась нюхательная соль, но миссис Бозе, очевидно, обладала крепкими нервами.
        - Прошу прощения, господа, - продолжала она. - В этой части города каждый день кого-нибудь убивают. Но я не припомню ни одного случая, чтобы приезжала половина калькуттской полиции и оцепляла улицу, и тем более странно, что этим происшествием заинтересовался полицейский-сахиб. Обычно очередного бедолагу просто увозят в морг - и дело с концом. Почему в этот раз такая суматоха?
        Суматоха поднялась потому, что убитый был англичанином. Но я подозревал, что миссис Бозе знает это и без нас.
        - Мадам, я должен вас спросить: не видели ли вы вчера в переулке чего-нибудь подозрительного? Или, может быть, слышали какие-то необычные звуки?
        Она покачала головой:
        - Я каждую ночь слышу подозрительные звуки, доносящиеся из этого переулка, - пьяные драки, собачий вой. Но если вы спрашиваете, не слышала ли я, как там убивают человека, тогда - нет, не слышала.
        Миссис Бозе говорила очень решительно, и это меня удивило. По моему опыту, женщины средних лет и принадлежащие к среднему классу всегда рады помочь полицейским, расследующим убийство. Это добавляет в их жизнь остроты. Некоторые из них так хотят быть полезными, что с удовольствием перескажут вам все сплетни и слухи, словно это Евангелие от Иоанна. Миссис Бозе вела себя необычно для женщины, которой только что сообщили, что в десяти футах от ее дома произошло убийство. Похоже, она что-то скрывала. Правда, вовсе не обязательно что-то имеющее отношение к убийству. В последнее время власти столько всего позапрещали, что она вполне могла скрывать что-нибудь совершенно другое.
        - Не было ли здесь по соседству каких-нибудь собраний мятежного характера?
        Она посмотрела на меня так, словно я был безнадежно глупым ребенком.
        - Весьма вероятно, капитан. В конце концов, мы с вами в Калькутте. В городе, где живет миллион бенгальцев, которым больше просто заняться нечем, как сидеть и болтать о революции. Разве вы не поэтому перенесли столицу в Дели? Лучше жариться в отдаленной пустыне среди сговорчивых пенджабцев, чем терпеть соседство опасных бенгальских мятежников. Правда, дальше разговоров они не идут. Но, отвечая на ваш вопрос, капитан: нет, я не слышала ни о каких собраниях мятежного характера. Ни о чем, что бы противоречило статьям вашего драгоценного Закона Роулетта.
        Закон Роулетта. Его приняли в прошлом месяце. Он позволял нам упрятать за решетку любого, кого мы подозревали в терроризме или революционной деятельности, и держать там до двух лет без суда. С точки зрения полицейского, это очень упрощало жизнь. Индийцы, конечно, были в ярости, и я их не виню. В конце концов, мы только что воевали во имя свободы, а теперь - подумать только - хватаем людей без ордера и бросаем их в застенок за любые действия, которые покажутся нам мятежом, начиная с неразрешенных собраний и заканчивая косым взглядом, брошенным на британца.
        Миссис Бозе поднялась:
        - Простите, господа, но я действительно ничем не могу вам помочь.
        Настало время попробовать другой подход.
        - Подумайте еще раз, миссис Бозе, - сказал я. - Сержант высказал некоторые догадки относительно того, каким именно заведением вы тут руководите. Я, разумеется, думаю, что он ошибается, но одно мое слово - и меньше чем через полчаса тут будет десяток полицейских из отдела нравов. Проверим, кто из нас прав. Скорее всего, они здесь камня на камне не оставят, а вас, вероятно, отправят на Лал-базар для дачи показаний. Может быть, они даже предложат вам провести ночь-другую в камере, - это, как говорится, на усмотрение вице-короля. Или вы все-таки согласитесь нам помочь.
        Миссис Бозе смотрела на меня с улыбкой. К моему удивлению, она ничуть не выглядела испуганной. Тем не менее ответила она, осторожно подбирая слова:
        - Капитан Уиндем, боюсь, вы… не так меня поняли. Я с радостью помогу вам чем только смогу. Но я действительно вчера ночью не видела и не слышала ничего подозрительного.
        - В таком случае вы не станете возражать против того, чтобы мы поговорили с каждым, кто находился ночью в доме?
        Дверь открылась, и вошла служанка, неся серебряный поднос с полным набором для типичного английского чаепития. Девушка опустила поднос на невысокий столик красного дерева рядом с хозяйкой и вышла из комнаты.
        Миссис Бозе взяла чайник и серебряное ситечко и разлила чай по трем чашкам.
        - Конечно, капитан, - сказала она наконец, - вы можете поговорить с кем захотите.
        Она еще раз нажала на латунную кнопку на стене, и служанка появилась вновь. Женщины обменялись фразами на чужом языке, и служанка опять исчезла.
        Миссис Бозе обернулась ко мне:
        - Итак, капитан, я вижу, вы в Индии человек новый. Расскажите, сколько вы уже здесь?
        - Не знал, что это настолько очевидно.
        Она улыбнулась:
        - Совершенно очевидно. Во-первых, у вас лицо очень интересного розового оттенка. Сразу видно, что вы еще не выучили главного правила жизни в Индии: время между полуднем и четырьмя часами дня следует пережидать в помещении. Во-вторых, вы пока не успели обрести тот самодовольный вид, с которым ваши соотечественники обычно общаются здесь с местными.
        - Простите, что разочаровал вас, - сказал я.
        - Не переживайте, - произнесла она небрежно. - Уверена, что это вопрос времени.
        Ответить я не успел. Дверь отворилась, и в комнату вошли четыре худенькие девушки в сопровождении служанки и старика, который нас впустил. У девушек был несколько растрепанный вид, словно их только что подняли с постели. В отличие от миссис Бозе, девушки не были накрашены, их лица отличались естественной красотой. Все они были одеты в простенькие хлопковые сари разных пастельных оттенков.
        - Капитан Уиндем, - сказала миссис Бозе, - разрешите представить вам жителей нашего дома. - Она указала на старика: - Ратана вы уже видели. И конечно, Мину, мою горничную. Остальные - это Сарасвати, Лакшми, Дэви и Сита.
        Услышав свои имена, девушки складывали ладони в знак приветствия. Они казались взволнованными. Вполне естественно. В Лондоне большинство юных проституток тоже нервничают, когда их допрашивает полицейский. Большинство, но отнюдь не все.
        - Некоторые из нас не говорят по-английски, - продолжала миссис Бозе. - Я буду переводить ваши вопросы на хинди, если вы не против.
        - Почему на хинди, а не на бенгали? - удивился я.
        - Потому, капитан, что хоть Калькутта и столица Бенгалии, но многие ее жители не бенгальцы. Сита, например, из Ориссы, а Лакшми - из Бихара. Хинди для нас, скажем так, лингва франка. - Она улыбнулась собственной формулировке и указала на Банерджи: - Полагаю, ваш сержант говорит на хинди?
        Я посмотрел на сержанта.
        - Я давно не практиковался в хинди, сэр, - ответил тот, - но понимаю довольно сносно.
        - Хорошо, миссис Бозе, - согласился я. - Спросите их, пожалуйста, не видел ли и не слышал ли кто-нибудь из них вчера ночью в переулке чего-нибудь подозрительного.
        Миссис Бозе перевела мой вопрос. Старик, судя по всему, не расслышал, и она повторила погромче. Я взглянул на Банерджи. Он не сводил глаз с Дэви.
        Одна за другой девушки ответили «н?хин».
        Я продолжал сомневаться.
        - Вчера в доме находилось семь человек, и никто ничего не видел и не слышал?
        - Очевидно, нет, - сказала миссис Бозе.
        Я посмотрел на всех по очереди. Старик Ратан, по всей видимости, совсем глух и вряд ли мог что-то слышать. Мина, служанка, могла, но ничто в ее жестах и мимике не заставляло заподозрить, что она что-то скрывает. Миссис Бозе слишком хитра, чтобы выдать себя, даже если что-то знает. Женщины ее рода занятий быстро овладевают навыком отвечать на неудобные вопросы полиции. А вот четыре девушки - другое дело. Наверняка они не спали большую часть ночи, потому что были с клиентами. Возможно, кто-то из них что-нибудь видел. Если так, они, пожалуй, не смогут скрыть это так умело, как миссис Бозе.
        Я обратился к Банерджи:
        - Сержант, пожалуйста, задайте тот же вопрос снова всем девушкам по очереди.
        Он исполнил мою просьбу. Я внимательно наблюдал за девушками, когда они отвечали. И Сарасвати, и Лакшми ответили «нахин». Дэви секунду поколебалась, отвела взгляд и в итоге тоже сказала «нахин». Этого секундного промедления мне было достаточно.
        Банерджи задал свой вопрос последней девушке. Она дала тот же ответ, и я не заметил никаких признаков неискренности. Итак, нам нужно было поговорить с Дэви. Только не здесь и не сейчас. Лучше пообщаться с ней наедине.
        - Увы, боюсь, мы ничем не можем вам помочь, капитан, - подвела итог миссис Бозе.
        - Кажется, вы правы, - согласился я, поднимаясь с дивана.
        Банерджи последовал моему примеру. Если миссис Бозе и почувствовала облегчение, она не подала виду, безмятежная, словно лотос на озерной глади. Я предпринял еще одну попытку выбить ее из колеи:
        - Разрешите еще один вопрос?
        - Конечно, капитан.
        - Где сейчас мистер Бозе?
        Она игриво улыбнулась.
        - Ладно вам, капитан. Вы должны понимать, что в моей профессии бывает полезно поддерживать респектабельный образ. Поверьте, быть замужем, даже если мужа никто никогда не видел, очень удобно - это помогает справляться с разными житейскими неприятностями.

        Мы вышли из дома и вновь оказались на палящей жаре. Тело все еще лежало на прежнем месте, накрытое грязным брезентом. Его уже давно полагалось убрать. Я огляделся в поисках Дигби, но его нигде не было видно.
        Переулок превратился в духовку, но народу меньше не стало. Наоборот, казалось, толпа только увеличилась. Зеваки тесными группками набивались под огромные черные зонтики. Такое впечатление, что в Калькутте у каждого есть с собой зонт, и скорее для защиты от солнца, чем от дождя. Я подумал, что стоит последовать совету миссис Бозе и вернуться под крышу до полудня.
        Издалека донесся звук клаксона: оливково-зеленый санитарный автомобиль приближался к нам по узкой улочке, прокладывая путь через толпу. Перед ним на велосипеде ехал констебль, криками призывая собравшихся уступить дорогу. Возле кордона он спешился, прислонил велосипед к стене, поспешно направился ко мне и отдал честь:
        - Капитан Уиндем, сэр?
        Я кивнул.
        - У меня для вас сообщение, сэр. Комиссар Таггерт просит вас срочно явиться.
        Лорд Чарлз Таггерт, комиссар полиции. Это из-за него я оказался в Бенгалии.
        Я поблагодарил констебля, и тот отправился к своему велосипеду. Автомобиль уже успел добраться до кордона, и из него вышли два индийских санитара. Они поговорили с Банерджи, подняли тело на носилки и загрузили в машину.
        Я снова поискал Дигби, но его нигде не было. Тогда позвал Банерджи, и мы направились к автомобилю, припаркованному в начале переулка. Водитель, рослый сикх в тюрбане, отдал честь и распахнул заднюю дверь.
        Мы кое-как пробирались по узким, заполненным людьми улочкам Черного города. Водитель налегал на гудок и выкрикивал угрозы в адрес пешеходов, рикш и повозок, запряженных буйволами.
        Я повернулся к Банерджи:
        - Сержант, как вы поняли, что в доме бордель?
        Тот смущенно улыбнулся.
        - Я поспрашивал местных жителей из толпы, что за дома расположены вокруг. Одна женщина с большой охотой рассказала мне обо всем, что творится в доме номер сорок семь.
        - А наша миссис Бозе? Как она вам?
        - Необычная женщина, сэр. И явно не поклонница британцев.
        Тут он был прав. Но это не означает, что она причастна к преступлению. В конце концов, она деловая женщина, а подобным людям, насколько мне известно, нет дела до политики. Конечно, если от политики не зависит прибыль.
        - А что за женщину вы видели в окне?
        - Ту, которую она назвала Дэви, сэр.
        - Вы считаете, это не настоящее имя?
        - Может, и настоящее, сэр, но «Дэви» значит «богиня», а у трех других девушек имена индийских богинь. Мне кажется, это слишком странное совпадение. По-моему, обычно такие девушки работают под псевдонимами.
        - Ваша правда, сержант, - сказал я и заметил как бы между прочим: - А вы, оказывается, отлично разбираетесь в проститутках.
        Уши у юноши покраснели.
        - Значит, - продолжал я, - вы считаете, она что-нибудь видела?
        - Она сказала, что нет, сэр.
        - Да, но что вы сами думаете?
        - Я думаю, что она лукавит, и если мне позволено высказать мнение, сэр, я думаю, что вы тоже лукавите. Я только не понимаю, почему вы не стали ее допрашивать дальше.
        - Терпение, сержант, - ответил я. - Всему свое время.

        Мы уже добрались до окраин Белого города и ехали по Читпур-роуд. Вдоль широких улиц высились внушительные особняки - дома преуспевающих торговцев, сколотивших состояние на продаже всего на свете, от хлопка до опиума.
        - Какое необычное имя - Несокрушим, - заметил я.
        - На самом деле меня зовут не так, сэр, - ответил Банерджи. - Мое настоящее имя Сурендранатх. Это одно из имен Индры, царя богов. К сожалению, младший инспектор Дигби счел, что произносить его слишком сложно, и переименовал меня в Несокрушима[12 - В оригинале Surrender-not - не сдающийся (англ.).].
        - И как вам такой вариант, сержант?
        Он беспокойно поерзал на сиденье.
        - Меня и похуже называли, сэр. Учитывая, что большинство ваших соотечественников от природы не способны произнести иностранное имя, если в нем более одного слога, Несокрушим - не самый плохой вариант.
        Некоторое время мы ехали в тишине, но скоро молчание стало меня тяготить. Кроме того, мне хотелось поближе узнать этого юношу, ведь помимо слуг и мелких чиновников он был, можно сказать, первым настоящим индийцем, с кем мне довелось познакомиться с момента приезда. Я попросил его рассказать о себе.
        - Мое детство прошло в Шьямбазаре[13 - Район Калькутты.], - начал он. - Потом я учился в Англии, в пансионе, а затем в университете.
        Отец Банерджи, калькуттский барристер[14 - Адвокат высшего ранга, имеющий право выступать в суде.], всех своих трех сыновей отправил учиться в Англию - сперва в Хэрроу, затем в Оксбридж. Банерджи был самым младшим. Один из его братьев пошел по стопам отца, стал юристом и вступил в адвокатуру в Линкольнс-Инн[15 - Одна из четырех профессиональных юридических ассоциаций в Лондоне.]. Другой стал довольно известным врачом. Что касается Банерджи, отец настаивал, чтобы тот делал карьеру в Индийской гражданской службе, легендарной ICS, но, несмотря на престижность такого пути, юноша не хотел провести свою жизнь за маранием бумаг. Вместо этого он решил поступить на службу в полицию.
        - И что на это сказал ваш отец? - поинтересовался я.
        - Он недоволен, - ответил сержант. - Отец поддерживает борьбу за автономию. Он говорит, что, служа в Имперской полиции, я помогаю британцам угнетать наших соотечественников.
        - А сами вы того же мнения?
        Перед тем как дать ответ, Банерджи немного подумал.
        - Я полагаю, сэр, что когда-нибудь, возможно, у нас действительно будет автономия. Или может случиться так, что британцы совсем уедут. И если так выйдет, я очень сомневаюсь, что в моей стране мигом воцарится мир и согласие, что бы ни думал на эту тему Ганди. Убийства в Индии никуда не денутся. Если вы уедете, сэр, нам, индийцам, понадобятся знания и опыт, чтобы занять должности, которые вы освободите. И это касается, в частности, правоохранительных органов.
        Все это не было похоже на горячие речи в поддержку империи, которые я ожидал бы услышать от полицейского. Как англичанин, я привык считать, что местные всегда или за нас, или против, а те, кто служит в Имперской полиции, наверняка из числа самых преданных. В конце концов, на них и держится система. И то, что по крайней мере один из них придерживается таких неоднозначных взглядов, меня поразило.
        Должен признаться, моя первая неделя в Калькутте поселила во мне заметное чувство неловкости. Мне доводилось и раньше встречаться с индийцами. Я даже воевал бок о бок с некоторыми из них. Помню Ипр в 1915 году, самоубийственную контратаку, организованную нашими генералами в жалкой деревушке под названием Лангемарк. Сипаи из Третьего Лахорского подразделения, в основном сикхи и пуштуны, шли в атаку без всякой надежды на успех и полегли там, так и не увидев немецких позиций. Они погибли как герои. И теперь здесь, в Калькутте, мне было неприятно видеть, как мы обходимся с их соотечественниками в их же собственной стране.
        - А вас, сэр, что привело в Калькутту? - спросил Банерджи.
        Я молчал.
        Что я мог ему сказать?
        Что я пережил войну, на которой погибли мои друзья и брат? Что я был ранен и отправлен домой, где узнал, что, пока я восстанавливал силы в госпитале, моя жена умерла от гриппа? Что я устал от Англии, в которую больше не верил? Рассказывать все это местному было бы дурным тоном. Поэтому я ответил ему так же, как отвечал всем прочим:
        - Мне до смерти надоел дождь, сержант.

        Два

        Моя мать умерла, когда мне было шесть. Отец служил директором местной школы. В приходе он пользовался некоторым авторитетом, но за его пределами никакого влияния не имел. Вскоре он женился снова, меня же сочли лишним и отослали в Хедерли, ничем не примечательную школу-пансион в богом забытом уголке на юго-западе, настолько удаленном от сколь-нибудь значимых населенных пунктов, насколько это только возможно в Англии.
        Хедерли ничем не отличалась от множества других второстепенных частных школ, которыми усеяны графства. Провинциальная как по расположению, так и по подходу, она давала сносное образование, поддерживала некоторую иллюзию респектабельности, и, что самое важное, семьям среднего класса было очень удобно отправлять туда детей, которых по той или иной причине требовалось сбыть с рук без лишних хлопот. Я не возражал. Мне было хорошо в Хедерли - по крайней мере, лучше, чем дома. Во всяком случае, будь у меня возможность, я бы с удовольствием пробыл там подольше. Я завидовал ребятам, которым приходилось проводить каникулы в школе, потому что их родители служили в какой-нибудь далекой точке планеты, несли там бремя белого человека и поддерживали дело империи.
        Империя и правда была делом, предприятием среднего класса, построенным на фундаменте таких школ, как Хедерли. Подобные учебные заведения массово производили розовощеких исполнительных молодых людей, которые и были маслом, помогающим вертеться колесам империи. Эти мальчики становились ее госслужащими и полицейскими, ее клерками и сборщиками налогов. Со временем они женились, заводили собственных детей и отправляли их обратно в Англию за тем же образованием, которое когда-то получили сами, в те же самые школы, чтобы там из них вылепили новое поколение колониальных чиновников. Так колесо делало полный круг.
        Я покинул Хедерли в семнадцать лет, когда закончились деньги. За год перед этим отец заболел, оказался стеснен в средствах, и оплата школы стала для него непозволительной роскошью. Я не держал на него зла. Просто не повезло, бывает. Тем не менее передо мной возникла трудность: я должен был решить, что делать с собою дальше. Об университете, даже если бы я и питал надежды туда попасть, теперь не могло быть и речи. И я поступил так, как из века в век поступают энергичные молодые люди без перспектив и вдобавок совершенно без средств. Я отправился в Лондон.
        Мне повезло. У меня был дядя, который жил в Ист-Энде[16 - Восточная часть Лондона, имела репутацию рабочего, бедного района.], неподалеку от Майл-Энд-роуд. Будучи местным мировым судьей, он водил полезные знакомства. Именно он подал мне идею поступить на службу в полицию. Мысль показалась мне удачной, особенно если учесть, что другого плана у меня не было. Я подал заявление, и мне предложили должность констебля в «Мете»[17 - Неформальное название лондонской полиции, сокращение от Metropolitan Police.], то есть в лондонской полиции, в дивизионе «Эйч». Наш штаб находился в районе Степни. Многие полагают, что «Мет» - самая старая полиция на свете. Это не так. У нас, конечно, были «бегуны с Боу-стрит»[18 - Группа первых профессиональных полицейских, базировавшаяся на Боу-стрит.], но первая настоящая полиция появилась в Париже. «Мет» даже не самый старый в Великобритании. Этот рекорд принадлежит Глазго, где полиция появилась на тридцать с лишним лет раньше, чем Роберт Пил предложил учредить ее в Лондоне. Впрочем, если уж какой город и нуждался в полиции больше Лондона, то это, конечно же, Глазго.
        Я не хочу сказать, что в Лондоне было спокойно. В Степни и Ист-Энде точно не было, и убийств на нашу долю выпало более чем достаточно. Нам, правда, не попадались трупы в смокингах - не те это были районы. И все же парни из дивизиона «Эйч» были рады иметь при себе старые верные револьверы «бульдоги». Надо сказать, что мне ни разу не пришлось стрелять из моего: чтобы произвести впечатление, обычно было достаточно просто навести его на нарушителя.
        Прорыв у меня случился пару лет спустя, в связи с на редкость отвратительным двойным убийством на Вестферри-роуд. Тела лавочника по фамилии Фарлоу и его супруги были как-то ранним утром обнаружены их помощницей, девушкой по имени Роузи, которая при виде сцены, словно сошедшей со страниц бульварного ужастика, повела себя весьма разумно и заорала во всю глотку. Так случилось, что я как раз совершал обход, услышал ее вопли и оказался первым констеблем на месте преступления. Не было никаких следов взлома, вообще ничего подозрительного, кроме, конечно, двух тел в квартире над лавкой - оба в ночных рубашках, у обоих горло перерезано. Вскоре прибыли другие полицейские и оцепили все вокруг. В результате проведенного обыска под кроватью супругов Фарлоу был обнаружен ящик для выручки, открытый и пустой.
        Пресса разнюхала о происшествии, накрутила местных жителей до истерики, и убийством занялось Управление уголовных расследований Скотланд-Ярда. После некоторых уговоров они позволили мне продолжать работу над делом. Я убедил их, что могу оказаться полезен - в конце концов, я был первым полицейским на месте преступления и хорошо знал район.
        Мы стали искать свидетелей; отозвалось несколько человек. Тем утром они заметили, как из здания выходят двое мужчин подозрительного вида. Кое-кто из опрошенных даже узнал эту парочку - по их словам, это были два брата, Альфред и Альберт Стрэтфорд, хулиганы и бандиты, славившиеся своей жестокостью, чрезмерной даже по меркам этой части города. Мы вызвали братьев для дачи показаний. Разумеется, те все отрицали. Послушать их, так можно было подумать, что оба были в церкви во время убийства.
        Потом свидетели пошли на попятный. Показания менялись: было темно, они не могут с уверенностью сказать, что именно видели, даже сомневаются, тот ли это был день. Раз - и мы остались с пустыми руками, братьев Стрэтфорд надо было отпускать. Хватаясь за последнюю соломинку, сотрудники Управления вернулись на место событий, чтобы попробовать найти какие-нибудь улики, пропущенные в прошлый раз, но почти не надеясь на успех. Я остался в штабе и был предоставлен сам себе. Повинуясь минутному порыву, я спустился к сейфу, где хранились вещественные доказательства. Дело разваливалось, мое временное сотрудничество с Управлением уголовных расследований подходило к концу, и я хотел напоследок еще раз взглянуть на наши находки - по старой памяти, так сказать. Я осмотрел скудное содержимое сейфа: пропитанные кровью ночные рубашки, разбитые карманные часы, пустой ящик для выручки. И тут я заметил красноватое пятно, скрывавшееся на крышке ящика, на внутренней стороне ее боковой грани. Должно быть, в тот день пятно проглядели в суете. Я мигом догадался, что это такое, а главное, что может означать. Молнией взлетел
я обратно по ступенькам. Мои руки дрожали, когда я показывал улику старшему по званию. Вскоре был призван отдел дактилоскопии Скотланд-Ярда, находившийся тогда в зачаточном состоянии. Им удалось снять отпечаток, который в точности совпал с отпечатком большого пальца Альфреда Стрэтфорда. Мы, можно сказать, поймали преступника за руку. После этого я попросил о переводе в Управление уголовных расследований, и меня приняли.
        Что касается братьев Стрэтфорд, то оба они отправились на виселицу.
        Следующие семь лет я провел в Управлении, расследуя дела, при встрече с которыми мало кому удалось бы удержать свой обед в желудке. Со временем такие вещи надоедают, и в конце 1912 года я перешел в Специальную службу, чьей главной задачей в то время было приглядывать за столичными фениями[19 - Фении - члены тайного общества, боровшегося за освобождение Ирландии от английского владычества.] и теми, кто им симпатизировал. Сейчас почти никто уже не помнит, что Специальная служба возникла как Специальная ирландская служба. Пусть название теперь и изменилось, но миссия осталась прежней.

        Война началась летом четырнадцатого года. Я не был в числе тех, кто с нетерпением ожидал ее прихода (вряд ли индейка могла бы радоваться Рождеству), - может быть, потому, что уже достаточно встречался со смертью, чтобы понять, что она часто отвратительна, как правило, бессмысленна и только в редких случаях благородна. И меня совершенно точно не захватила эта всеобщая лихорадка, под влиянием которой бесчисленное множество молодых людей со всех ног спешили в те первые дни на призывные пункты, полагая, что к Новому году все уже закончится. Сколько же людей считало, что война будет короткой, что мы придем туда, устроим кайзеру взбучку - и дело с концом. Как будто одержать верх над всей технической мощью Германской имперской армии будет не труднее, чем справиться с метателями копий, с которыми мы с удовольствием сражались в ходе своих колониальных кампаний.
        И все-таки в итоге я пошел добровольцем. Не из любви к королю и родине, что считается достойным, а из любви к женщине, что совсем не такая однозначная вещь.
        Я впервые повстречал Сару в омнибусе в Майл-Энде однажды утром осенью 1913 года. Говоря о любви с первого взгляда, принято упоминать скрипки и фейерверки. Для меня этот опыт был скорее сродни легкому сердечному приступу. Она была красива, как воплощенная мечта англичанина. И слишком хороша собой, чтобы ехать в омнибусе по Уайтчепел-роуд, - да и вообще, если на то пошло, находиться ближе чем в пяти милях от этого места. Не успел я собраться с мыслями, как она вышла, и я потерял ее в толпе. Эта история могла тем и закончиться, но несколько дней спустя я снова встретил Сару в том же омнибусе. Вскоре я стал точно рассчитывать свой маршрут, подгадывая так, чтобы совпасть с ней по времени. Было приятно, что старые добрые техники слежки Специальной службы в кои-то веки пригодились мне для чего-то кроме преследования ирландцев по всему городу.
        На протяжении нескольких следующих недель эти утренние поездки придавали вкус моей жизни. Встретив ее, я радовался, если же ее не оказывалось на месте, ощущал пустоту. Однажды, когда в омнибусе было особенно много народу, я уступил ей место. Она решила, что это очень мило с моей стороны. Я решил, что это хорошая возможность завязать разговор.
        Со временем мы познакомились ближе. Сара работала учительницей в школе, была на несколько лет старше меня и отличалась умом. Возможно, сперва меня привлекла ее красота, но полюбил я ее именно за ум. Она была открыта новым идеям, придерживалась либеральных и радикальных взглядов. Некоторых мужчин умные женщины пугают, меня же, наоборот, эта черта пьянит и очаровывает. Это были самые счастливые дни в моей жизни. Сара любила природу, и сколько морозных воскресных дней провели мы, гуляя вместе по королевским садам! Я и сейчас при виде любого парка каждый раз вспоминаю о ней.
        Но путь истинной любви не бывает гладким[20 - Строка из комедии У. Шекспира «Сон в летнюю ночь», перевод Т. Щепкиной-Куперник.], и в нашем случае он петлял вовсю. Дело в том, что не я один пал жертвой чар Сары. У нее было полно поклонников - главным образом, интеллектуалов и радикалов, попадались среди них и иностранцы. Она ввела меня в свой круг и представила этим занудным серьезным типам с их новыми яркими идеями и старыми потертыми пиджаками. Они любили собираться в кафе и с жаром рассуждать о братской солидарности рабочих и диктатуре пролетариата. Все это, конечно, была полная чепуха. Они находились там по той же причине, что и я, - слетались, словно мотыльки, к тому же пламени. Каждый из них с готовностью вонзил бы нож товарищам в спину, забыв напрочь о братской солидарности, если бы верил, что это поможет ему добиться расположения Сары. Кое-что, впрочем, их объединяло, а именно неприязнь ко мне. Неприязнь, которая ничуть не ослабла, когда они узнали, что я служу в полиции.
        Конечно, в нашей компании были и другие женщины, но Сару затмить они не могли. А та, полностью осознавая свою исключительность, старалась равномерно распределять знаки внимания между всеми: здесь взгляд, там ласковое слово - ровно столько, сколько нужно, чтобы не показалось, будто она отдает предпочтение кому-то из своих поклонников, и чтобы никто не пал духом, утратив надежду.
        Я записался добровольцем, желая выделиться на фоне остальных. Подобно большинству радикалов, они много говорили, но ничего не делали, и необязательно было быть интеллектуалом, чтобы понять, что Сара начинала уставать от этого бесконечного пустословия. Я записался добровольцем, потому что почувствовал, что, несмотря на свои свободные взгляды, в действительности она хотела, чтобы мужчина вел себя по-мужски. Я записался добровольцем, потому что любил ее. А затем попросил ее руки.

        Я поступил на службу в январе 1915 года и за три недели постиг самые азы начального обучения вместе с парой дюжин других новобранцев. Мы с Сарой поженились в конце февраля, а через два дня я отбыл во Францию.
        Нам почти сразу пришлось понюхать пороху: нас бросили в атаку у Нев-Шапеля. Некоторые мои товарищи погибли в той битве - первые из многих. В те дни постоянно приходилось искать замену павшим в бою, и быстрое продвижение по службе было обычным делом. Меня, как инспектора уголовной полиции, сочли достойным офицерского звания и быстро произвели в младшие лейтенанты. За этим повышением последовали и другие - просто благодаря тому, что я был еще жив. Мои друзья погибали один за другим. Не пощадила смерть и семью: мой единокровный брат Чарли в семнадцатом году под Камбре «пропал без вести, предположительно убит в бою». За два года до того он был у меня на свадьбе, а на его похоронах я в последний раз видел отца, который вскоре умер. В итоге из нас всех, примерно двадцати парней, одновременно записавшихся добровольцами, в живых остались лишь двое, и только мне удалось не тронуться рассудком - да и это спорно.

        Как раз во время войны я и познакомился с лордом Таггертом. В Сент-Омере меня вызвали из строя и приказали явиться к нему. Он носил знаки отличия майора 10-го фузилерского полка, но довольно быстро стало очевидно, что на самом деле он служит в военной разведке. Оказалось, он прочел мое личное дело, обратил внимание на мои несколько лет в Специальной службе и хотел дать мне поручение. Меня отправили в Кале - следить за одним голландцем, которого разведка подозревала в шпионаже в пользу противника. Несколько недель я следовал за ним, замечая, с кем он встречается и с кем водит знакомство, и вскоре мы раскрыли целую сеть шпионов, которые работали в доках и передавали немцам сведения о нашем материальном обеспечении.
        Таггерт спросил, хочу ли я остаться работать на него. Тут и думать было нечего: за месяц в разведке я сделал для фронта больше, чем за те без малого два года, что сидел в окопах. Новая работа мне по большей части нравилась, и я хорошо себя проявил. В сравнении с ирландцами, немцы были просто дилетантами. К шпионажу они относились примерно так же, как британцы относятся к торговле на базаре, - считали его сомнительным занятием и уделом других народов.
        Война закончилась для меня летом 1918 года в битве на Марне. Гунны[21 - Уничижительное прозвище немцев, популяризованное Редьярдом Киплингом в начале XX века.] собрались с последними силами и пустили в ход все - казалось, артиллерия лупила две недели без продыху. Я был на задании на передовой, когда рядом разорвался снаряд. Мне повезло. Меня обнаружил санитар, оттащил в полевой госпиталь, а через неделю меня переправили в другой госпиталь, уже в Англии. Какое-то время я находился между жизнью и смертью. От боли мне давали морфий, и много дней я провел в тумане наркотического опьянения. И только гораздо позже, когда мое психическое состояние было признано достаточно устойчивым, мне сообщили о смерти Сары. Мне объяснили, что причиной стал грипп, что была эпидемия, от которой умерло много людей. Как будто это как-то могло смягчить удар.

        Обратно во Францию меня посылать не стали. Не было смысла. К октябрю уже стало ясно, что войне конец. Вместо этого меня демобилизовали и позволили вернуться к обычной жизни. Но какая это жизнь, когда все, кто был тебе дорог, лежат на кладбище или разметаны по французским полям, а тебе остались лишь память и чувство вины. Я вернулся на службу в полицию, надеясь вновь обрести какую-нибудь цель. Не помогло. Привычной обстановке не удалось вдохнуть новую жизнь в то, что было теперь пустой шелухой. Со смертью Сары умерло все лучшее во мне. Дни мои были пусты, а ночи наполнены криками умерших, которые ничто не могло заглушить. Ничто, кроме морфия. Когда же он закончился, я перешел на опиум. Действовал он хуже, но его было довольно просто достать, особенно для полицейского, получившего боевое крещение в Ист-Энде. В одном Лаймхаусе[22 - Район в восточной части Лондона.] я знал несколько притонов, и как-то раз морозной декабрьской ночью, бредя неровной походкой по Нэрроу-стрит мимо места, где канал Лаймхаус-Кат встречается с Темзой, я подумал: а не пора ли положить всему этому конец? Это так просто. Пара
шагов в темноту - и готово. Холод заглушит боль, и очень скоро все будет позади…
        Тут я вспомнил, как разругался с одним сержантом речной полиции в Уоппинге[23 - Район в восточной части Лондона. Находится ниже по течению Темзы, чем Лаймхаус.]. И только мысль о том, как он обрадуется, выловив из воды мой раздувшийся труп, заставила меня передумать.
        Таким я бываю мелочным.

        Как раз вскоре после этого я получил телеграмму: лорд Таггерт предлагал мне работу. Его назначили комиссаром Имперской полиции в Бенгалии, ему нужны были хорошие детективы, и он просил меня приехать к нему в Калькутту. В Англии теперь не было ничего, о чем я стал бы жалеть, и вот в начале марта, простившись на пристани с отцом Сары, я взошел на борт парохода компании «Пи энд О», отправлявшегося в Бенгалию. Перед отъездом мне удалось стянуть немного таблеток морфия из сейфа для вещественных доказательств в Бетнал-Грине[24 - Район в восточной части Лондона, где находился известный полицейский участок, штаб подразделения «Джей».]. Сделать это было несложно, улики терялись то и дело. Ходили слухи, что некоторые уоппингские полицейские гораздо больше зарабатывают на стороне, сбывая запрещенные товары, чем на службе. Меня же только заботило, хватит ли украденных таблеток на трехнедельное путешествие. Получалось впритык. Приходилось бережно расходовать запас, но я надеялся, что смогу продержаться на нем до Калькутты.
        Увы, удача повернулась ко мне спиной. По причине непогоды в Средиземном море наш путь стал почти на неделю длиннее, и таблетки закончились за несколько дней до того, как мы наконец увидели бенгальский берег.
        Бенгалия. Зеленая, плодородная и невежественная. Она показалась мне страной дышащих паром джунглей и влажных мангровых рощ - скорее водой, чем сушей. Климат в Бенгалии - один из самых неприятных на планете: ее поочередно то иссушает палящее солнце, то заливают муссонные дожди, словно Господь, будучи в дурном расположении духа, выбрал из возможных природных явлений все самые отвратительные для англичанина и собрал воедино в этом проклятом месте. Так что совершенно логично, что именно здесь, в восьмидесяти милях от побережья, в малярийном болоте на восточном берегу мутной реки Хугли, мы и решили построить Калькутту, нашу индийскую столицу. Похоже, мы любим трудности.

        Я впервые ступил на индийскую землю первого апреля 1919 года. В День дураков. Очень символично. Пароход поднялся вверх по реке. Джунгли сменились полями и деревеньками из глинобитных хижин, и вот наконец за крутой излучиной нашему взору открылся огромный город, увенчанный короной черного марева из сотен промышленных труб.
        Не очень-то это приятно - впервые в жизни очутиться в Калькутте без поддержки в виде наркотика. Конечно, тут стоит жара - палящая, удушающая, непреклонная. Но жара - не самое худшее. Влажность - вот что способно довести до безумия.
        Река до отказа была набита кораблями. Огромные океанские торговые суда соперничали за место у причала. Если река была артерией города, то эти суда, развозящие товары по всему миру, были его кровью.
        Взглянув на Калькутту, можно решить, что это столица с древней историей. На самом же деле она моложе Нью-Йорка, Бостона и десятка прочих американских городов. Однако, в отличие от них, ее не строили с надеждой на новое начало в Новом Свете. Этот город был основан по более приземленной причине. Он предназначался для торговли.
        Калькутта - мы звали ее городом дворцов, нашей восточной звездой. Мы построили этот город, возвели особняки и монументы там, где раньше были только джунгли и крыши из тростника. Мы заплатили за это кровью и теперь утверждали, что Калькутта - британский город. Пяти минут здесь хватит, чтобы понять, что никакая она не британская. Но при этом индийской ее тоже не назовешь.
        Правда в том, что Калькутта уникальна.

        Три

        Дом восемнадцать на улице Лал-базар - внушительный особняк, построенный в золотую эпоху Ост-Индской компании[25 - Британская Ост-Индская компания - акционерное общество, созданное в 1601 году для монопольной торговли с Ост-Индией. Со временем компания получила правительственные функции, и с ее помощью была осуществлена колонизация Индии.], в те дни, когда абсолютно любой англичанин, если у него было достаточно мозгов и деловой хватки, мог объявиться в Бенгалии без единого пенни и, правильно разыграв карты, сказочно разбогатеть. В средствах, конечно, стесняться не стоило. Говорят, что этот особняк построил как раз такой человек - человек, который прибыл сюда с пустыми карманами, сколотил состояние, но потом все потерял. Он продал дом кому-то, тот - кому-то еще, этот, в свою очередь, продал его правительству, и теперь здесь находился штаб бенгальского подразделения Имперской полиции.
        Здание было построено в стиле, который мы называем колониальным неоклассицизмом, - сплошные колонны и карнизы, ставни на окнах, - и выкрашено в красно-охристый. Красно-охристый - это цвет британского колониального правления в Индии. В красно-охристый покрашено большинство государственных учреждений, начиная с полицейских участков и заканчивая почтовыми отделениями. Полагаю, где-то на свете, вероятно в Манчестере или в Бирмингеме, живет толстый предприниматель, разбогатевший на контрактах на производство моря красноватой охры для всех зданий британского правления в Индии.
        Мы с Несокрушимом прошли между двумя отдавшими честь часовыми в шумный вестибюль, стены которого были увешаны табличками, фотографиями и прочими реликвиями, накопившимися за сотню лет существования имперских правоохранительных органов, и направились к лестнице.

        Кабинет лорда Таггерта находился на четвертом этаже. Попасть в него можно было через небольшую приемную. Там сидел личный секретарь лорда Таггерта, миниатюрный человек по фамилии Дэниелс, единственным смыслом жизни которого, похоже, было служить своему хозяину, чем он и занимался с преданностью влюбленного кокер-спаниеля. Я постучался и вошел. Несокрушим следовал за мной, отставая на пару шагов. Дэниелс поднялся из-за стола. Он выглядел в точности как типичный секретарь важной персоны - бледный, безобидный и на полголовы ниже своего начальника.
        - Проходите, пожалуйста, капитан Уиндем, - сказал он, провожая меня к двустворчатым дверям. - Комиссар вас ожидает.
        Я вошел. Несокрушим остановился на пороге.
        - Проходите, сержант, - сказал я. - Не будем заставлять комиссара ждать.
        Он сделал глубокий вдох и вслед за мной переступил порог. В помещении размером с небольшой ангар для дирижаблей свет струился сквозь французские окна, играл на люстрах, свисавших с высокого потолка. Это был внушительный кабинет для полицейского. Пожалуй, главный хранитель законности и правопорядка на столь важном и вдобавок неспокойном аванпосту империи как раз заслуживал такого кабинета. В дальнем конце комнаты, за столом размером с хорошую лодку, под выполненным в натуральную величину портретом Георга V, сидел комиссар. Напротив расположился Дигби. Стараясь ничем не выдать своего удивления, я направился к столу, чтобы присоединиться к этой троице. Несокрушим следовал за мной, отставая на полшага.
        - Садись, Сэм, - сказал комиссар, не поднимаясь со своего места.
        Я послушался и сел рядом с Дигби. Стульев для посетителей было всего два, и этого оказалось достаточно, чтобы Несокрушим окончательно разнервничался. Он лихорадочно шарил глазами по комнате. Такое выражение лица я видел у людей, внезапно оказавшихся под обстрелом в нейтральной зоне.
        Дигби побагровел.
        - Вы где, по-вашему, находитесь, сержант? На вокзале Хаоры? Здесь не место для таких…
        - Погодите, - прервал его Таггерт, подняв руку. - Пусть сержант останется. Я думаю, хорошо, если при разговоре будет присутствовать хотя бы один индиец. - Он повернулся к двери и крикнул: - Дэниелс! Принесите стул для сержанта.
        Секретарь вскочил и уставился на нас взглядом испуганного кролика. Затем, не говоря ни слова, кивнул, вышел из комнаты, вернулся со стулом, поставил его рядом с моим и снова ретировался, едва ответив на слова благодарности сержанта. Несокрушим сел и стал внимательно разглядывать пол. У Дигби был такой вид, словно его сейчас хватит удар.
        Я перевел взгляд на лорда Таггерта. Это был высокий мужчина за пятьдесят с благожелательным лицом священника и дьявольским обаянием.
        - Так вот, Сэм, - сказал он, поднимаясь из-за стола и принимаясь ходить по комнате. - По делу Маколи. Мне уже звонил губернатор. Он хочет знать, что мы предпринимаем.
        - Быстро расходятся новости, - заметил я, взглянув на Дигби, который сидел, уставившись в одну точку. - Всего-то несколько часов, как мы обнаружили труп.
        Дигби пожал плечами.
        - Тебе стоит кое-что знать о Калькутте, Сэм, - продолжал комиссар. - Мы не единственные стоим здесь на страже законности и правопорядка. - И добавил уже тише: - Скажем так: у губернатора есть свои… источники.
        - В смысле, тайная полиция?
        Комиссар поморщился. Вернувшись на свое место за столом, он взял лакированную авторучку и в задумчивости постучал ею по столу.
        - Давай просто скажем «альтернативные каналы».
        Я не смог сдержать улыбку. «Тайная полиция» бывает только у иностранцев. У нас - «альтернативные каналы».
        - Не знаю, что именно они ему рассказали, но он крайне обеспокоен, - продолжал Таггерт. - Когда станет известно, что убит высший британский чиновник, и не кто-нибудь, а ближайший помощник губернатора, обстановка может накалиться. Революционеры придут в восторг, осмелеют - и кто знает, что они натворят дальше. Дигби ознакомил меня с ситуацией, но я хочу узнать твое мнение.
        Рассказывать было особенно нечего.
        - Расследование только начинается, сэр, - сказал я, - но я согласен с младшим инспектором Дигби. Похоже на преступление по политическим мотивам.
        Комиссар потер рукой подбородок.
        - Свидетели были?
        - Пока не нашли, но у нас есть несколько зацепок.
        - И что вы думаете делать дальше?
        - По обычной схеме, - ответил я. - Сперва как следует прочешем место преступления, поговорим со свидетелями, потом - с теми, кто был знаком с убитым. Я хотел бы больше узнать о Маколи: кто и когда видел его в последний раз и что он делал в Черном городе вчера ночью, одетый так, будто собрался в оперу? Еще я поговорил бы с его начальником, губернатором.
        Дигби фыркнул.
        - Это может быть не так просто, Сэм, - вздохнул комиссар. - Губернатор и штат его служащих собираются отплыть в Дарджилинг в ближайшие пару недель. Можно попробовать впихнуть тебя в его расписание. Впрочем, предоставь это мне. Ситуация создалась щекотливая, потому не исключено, что он и уделит тебе пятнадцать минут. А пока что разрабатывай другие направления.
        - В таком случае мы начнем с секретаря Маколи - если, конечно, у него был секретарь.
        - Несомненно, - подал голос Дигби. - Наверное, какой-нибудь маратель бумаги там, в «Писателях».
        - Прекрасно, - сказал комиссар. - Действуйте. И держи меня в курсе, Сэм. Дигби, пообщайтесь со своими людьми в Черном городе. Выясните, не слышали ли они чего. Я хочу, чтобы в этом деле вы задействовали все рычаги, господа.
        - Конечно, сэр, - ответил я.
        - И последнее. - Комиссар повернулся к Несокрушиму: - Как ваше имя, сержант?
        - Банерджи, сэр, - ответил сержант и посмотрел на меня: - Несокрушим Банерджи.

        Я вышел из кабинета в сопровождении Дигби и Несокрушима, все еще прокручивая в голове беседу с комиссаром. Что-то тут было не так.
        - Ну, что ты думаешь? - обратился я к Дигби.
        - Похоже, положение действительно щекотливое, приятель.
        Проницательный анализ ситуации, ничего не скажешь.
        - Начинай разговаривать со своими осведомителями. Выясни, слышал ли что-то кто-нибудь из них.
        Он открыл было рот, словно собираясь заговорить, но передумал.
        - У тебя есть идея получше? - поинтересовался я.
        - Да нет, приятель. - Он улыбнулся. - Ты же у нас из Скотланд-Ярда, поступим по-твоему.
        Я отпустил Дигби, и тот направился в сторону своего кабинета. Я проводил его взглядом, затем велел Банерджи узнать последние новости с места преступления. Сержант отдал честь и зашагал в направлении «ямы», где сидел он сам и другие полицейские-индийцы. Мне же пока требовался простор, чтобы поразмышлять.
        Я вышел на улицу и свернул во двор между основным зданием и пристройкой, где располагались конюшни, гараж и часть административных отделов. Во дворе находился Сад Имперской полиции - пятачок травы и несколько деревянных скамеек, окруженных клумбами и реденькими деревьями. Пышное название плохо подходило для такого скромного лоскутка растительности, но все-таки здесь был сад, и мне этого было достаточно.
        Сады воскрешали в моей памяти более счастливые времена. Три года я просидел в окопах, вспоминая дни, которые мы проводили с Сарой, гуляя по паркам Лондона. Тогда я мечтал снова быть с ней рядом, просто любоваться лужайками и цветами с нею вместе. Теперь эта мечта была мертва, но сады до сих пор доставляли мне радость. Я же, в конце концов, англичанин.
        Я уселся на скамью и стал раскладывать мысли по полочкам. Комиссар отозвал нас с места преступления только затем, чтобы подчеркнуть важность этого дела. Само по себе странно - как если бы хирурга прервали во время операции, чтобы напомнить ему, как важно спасти пациента.
        Меня беспокоило и кое-что другое. Как могли люди губернатора так быстро пронюхать об убийстве? Пеон обнаружил тело около семи утра. На то, чтобы добраться до ближайшей таны[26 - Полицейский участок в Индии.] и поднять тревогу, ему потребовалось бы около четверти часа. Когда местные констебли прибыли на место и убедились, что пеон в своем уме и там в канаве действительно лежит мертвый сахиб с выклеванными глазами, в белой рубашке и галстуке-бабочке, уже было не меньше половины восьмого. Мы приехали около половины девятого, и Дигби даже не сразу сказал, что тело принадлежит Маколи, - это случилось еще минут через пятнадцать. И тем не менее всего час спустя объявился констебль, чтобы вызвать нас обратно на Лал-базар. Если учесть, что на дорогу сюда на велосипеде от ближайшей таны нужно около четверти часа - ну, может, чуть меньше, - то выходит, что не прошло и сорока пяти минут с момента опознания тела, как новость успела дойти до канцелярии губернатора, а оттуда позвонили комиссару и рассказали ему что-то настолько пугающее, что он немедленно отозвал следователей с места преступления. Могло ли все
произойти таким образом? В принципе, конечно, могло - как, например, «Вест Хэм»[27 - «Вест Хэм Юнайтед» - футбольный клуб из Восточного Лондона, в 1919 году принятый в Футбольную лигу Англии.] мог стать чемпионом лиги, - но очень уж это выглядело неправдоподобно.
        Я прикинул, как еще можно объяснить произошедшее. Допустим, один из констеблей, проводящих расследование, состоял на службе в тайной полиции губернатора и отправил им донесение, пока мы с Банерджи беседовали в борделе с миссис Бозе и ее домочадцами. Это была вполне допустимая версия. Даже за то короткое время, что я здесь провел, я успел понять, что по крайней мере по части коррупции сотрудники Имперской полиции далеко обошли ребят из «Мета».
        Была, впрочем, еще одна возможность: а что, если агенты губернатора знали об убийстве еще до того, как пеон обнаружил труп? Это бы объясняло, каким образом новость так быстро дошла до губернатора. Но и тогда возникали вопросы. Могли ли агенты следить за Маколи? Если так, почему они не вмешались, увидев, что тот в беде? В конце концов, он был одним из высших британских чиновников. Если тайная полиция не вмешивается в случае нападения на бара-сахиба, нам всем пора паковать чемоданы, закрывать лавочку и уезжать, оставив ключи индийцам.
        С другой стороны, люди губернатора могли просто-напросто найти тело Маколи сразу после убийства. Это было больше похоже на правду, но зачем тогда оставлять все как есть и ждать, пока на тело наткнется кто-то другой? Почему не поднять тревогу самим? Или, еще лучше, почему просто не убрать все следы, пока никто не видит? Уже не раз смерть важных шишек замалчивалась. Я вспомнил случай с южноамериканским послом при Сент-Джеймсском дворе[28 - Официальное название двора британских монархов.], которого мы нашли задушенным в комнатке над пабом на Пастушьем рынке. На нем не было абсолютно ничего - только петля на шее и улыбка на лице. Позже сообщалось, что его превосходительство мирно скончался во сне в собственной постели.
        Я ходил по кругу. Все эти варианты выглядели неправдоподобными. Не самое удачное начало моего первого дела в Калькутте - дела, которое, как я уже начал понимать, было самым необычным из всех, какими мне приходилось заниматься. Тут не просто белого человека убили в черных кварталах - нет, судя по всему, мы имели дело с убийством крупного британского чиновника местными террористами. Ставки - выше некуда.
        Мысли мои переключились на Сару. Что бы она сказала, если бы увидела, как я сижу здесь, за тысячи миль от дома, и занимаюсь подобным расследованием? Я надеялся, что она бы мной гордилась. Боже, как я по ней скучал!
        Наверное, я сидел так довольно долго, потому что вдруг осознал, что солнце переместилось, тени почти исчезли, и по спине градом льется пот. Сосредоточиться на задаче становилось все труднее. В тот момент я бы с радостью отдал месячное жалованье за дозу морфия или опиума, но нужно было расследовать убийство. Да и жалованье я пока что не получил.
        Я отправился обратно в свой кабинет. Несокрушим сидел на стуле в коридоре возле моей двери, погруженный в свои мысли.
        - Я вас не отвлекаю, сержант?
        Он вздрогнул, вскочил, опрокинув стул, и отдал честь. Со стульями ему сегодня явно не везло.
        - Нет, сэр. Прошу прощения, сэр, - сказал он, проходя вслед за мной в кабинет. Судя по выражению лица, он пришел с дурными вестями и прикидывал, не способен ли я в гневе пристрелить гонца. Я мог бы сразу сказать ему, что это не в моем обыкновении, - главным образом потому, что в противном случае я давно остался бы без подчиненных.
        - Давайте выкладывайте, сержант, - сказал я.
        Несокрушим посмотрел на свои ботинки.
        - Нам позвонили из таны в Коссипуре. Место преступления, сэр. Его заняли военные.
        - Что? - переспросил я. - Это дело гражданское. При чем здесь военные?
        - Военная разведка, сэр, не военная полиция, - пояснил он, нервно сцепляя руки. - Такое и раньше случалось, сэр. В прошлом году мы были на месте взрыва. Националисты взорвали железнодорожное полотно к северу от Хаоры. Вдруг появился полный грузовик военных - и через несколько часов расследование полностью перешло в их руки. Нам приказали никому не говорить ни слова под угрозой дисциплинарных мер.
        - Что ж, хорошо, что вы мне рассказали, - искренне ответил я. - Что вы еще о них знаете?
        - Боюсь, совсем немного. Такие вещи обычно не рассказывают сотрудникам моего… звания, но всем - по крайней мере, всем на Лал-базаре - известно, что в рамках военной разведки существует особый отдел. Ели не ошибаюсь, он называется подразделение «Эйч» и подчиняется непосредственно губернатору. Все, что губернатор сочтет преступлением по политическим мотивам, попадает под их юрисдикцию.
        - Что, так прописано в законе?
        Банерджи печально улыбнулся:
        - Очень сомневаюсь, сэр, но это неважно. Скажем так: губернатор наделен определенными широкими полномочиями, на основании которых может действовать по своему усмотрению в интересах поддержания порядка на колониальных территориях его величества в Бенгальском президентстве.
        - Вы хотите сказать, он волен творить что в голову придет?
        На лице сержанта появилась смущенная улыбка:
        - Думаю, да, сэр.
        Я не знал точно, чем это могло грозить моему расследованию, но был верный способ это выяснить. Когда осваиваешься на новом месте, имеет смысл как можно раньше условиться насчет основных правил. Четко дать понять, с чем готов мириться, а с чем нет. Как говорится, обозначить границы. Опыт мне подсказывал, что в первое время начальник может с равной вероятностью и объявить выговор, и пойти на уступки, особенно если именно он вас нанял.
        Оставив сержанта у себя в кабинете, я вышел в коридор и направился обратно на четвертый этаж. Не обращая внимания на возражения перепуганного Дэниелса, я рывком открыл дверь и проследовал прямиком к Таггерту.
        Комиссар поднял взгляд от стола. Казалось, он совершенно не удивился.
        - Я знаю, что ты хочешь сказать, Сэм.
        - Вы снимаете меня с дела Маколи?
        Таггерт спокойно указал мне на стул. Пораженный Дэниелс продолжал таращиться на нас из-за дверей.
        - При всем уважении, сэр, - начал я, - что, черт возьми, происходит? Час назад вы приказываете мне задействовать все рычаги, а сейчас выясняется, что дело ведут другие люди.
        Таггерт снял очки и протер их небольшим платком.
        - Успокойся, Сэм, - сказал он со вздохом. - Я сам только что узнал. Послушай. Дело, как и раньше, твое. Просто губернатор посчитал нужным выслать на место преступления военных. Меньше всего мы хотим, чтобы террористы извлекли выгоду из создавшейся ситуации. В районе объявлен комендантский час. Я сделаю все, что смогу, чтобы военные не мешали твоему расследованию.
        - Мне нужен доступ к месту преступления. Мы еще не нашли орудие убийства.
        - Я посмотрю, что можно сделать, - пообещал Таггерт, - но на это может уйти день-другой.
        Через день-другой мое место преступления не будет стоить и медной рупии. Все, что могло бы представлять интерес, окажется в руках военной разведки, и если ее сотрудники хоть каплю похожи на своих собратьев во Франции военного времени, вряд ли они станут делиться. Я почувствовал в горле вкус желчи и сглотнул. Говорить было больше не о чем. Я попрощался и снова спустился к себе. Что ж, дело все еще было моим - по крайней мере, пока.
        Несокрушим ждал меня в кабинете. Я так спешил поговорить с Таггертом, что совсем забыл его отпустить. «Интересно, - подумал я, - сколько бы он там так простоял, если бы я не вернулся? Наверное, не один час».
        Но сейчас у меня была для него работа. Прежде всего нужно заявить права на тело Маколи. Если, конечно, оно все еще в нашем распоряжении.

        Четыре

        Чтобы выяснить имя секретаря Маколи, мне хватило нескольких телефонных звонков. Оказалось, что у него был не секретарь, а секретарша, некая мисс Грант. Я подивился тому, что у такого высокопоставленного чиновника, как Маколи, на должности секретаря - женщина. С другой стороны, времена менялись. В Англии тоже сейчас на каждом шагу куда больше работающих женщин, чем раньше. Они заменили отправленных в окопы мужчин и теперь, когда война закончилась, не спешили возвращаться на кухню. Я не видел в этом ничего дурного. Любой, кому довелось побывать в полевом госпитале на попечении санитарок, непременно сказал бы вам, что он всей душой за то, чтобы женщин на рабочих местах стало больше.
        Мы с мисс Грант встречались в «Доме писателей» в четыре часа дня. «Писатели» находились всего в пяти минутах от Лал-базара, и я отправился туда пешком, что оказалось ошибкой. Даже во второй половине дня жара свинцом давила на плечи, и к тому моменту, когда я повернул на Дэлхаузи-сквер, я уже был мокрый как мышь. Дэлхаузи можно справедливо назвать сердцем Калькутты, но, подобно Трафальгарской площади в Лондоне, она слишком велика, чтобы выглядеть красивой. Не следует делать общественные пространства такими огромными. В центре располагался широкий прямоугольный бассейн с водой цвета банановых листьев. Дигби как-то упоминал, что в старые времена местные использовали его для стирки белья, купания и религиозных обрядов. После восстания пятьдесят седьмого года всему этому пришел конец. Подобные вольности больше не допускались. Бассейн стоял пустым, и его бутылочно-зеленые воды поблескивали в лучах послеполуденного солнца. Местные (по крайней мере, те, к кому мы относились с одобрением), теперь уже обутые и одетые в сюртуки и застегнутые на все пуговицы мундиры, не поднимая взгляда, спешили мимо по своим
делам. На должном расстоянии от воды их держала металлическая ограда, а таблички на английском и бенгали грозили суровой карой всякому, кто пойдет на поводу у своих низменных инстинктов и поддастся соблазну окунуться.
        По краям площади возвышались важнейшие здания британского правительства: центральное почтовое отделение, телефонная станция и, конечно же, каменная громада «Дома писателей». Отсюда, из «Писателей», осуществлялось руководство жизнью более чем ста миллионов индийцев, - неудивительно, что это было самое или почти самое основательное здание во всей империи. Но слово «основательное», пожалуй, плохо подходило для его описания. Тут скорее годилось слово «колоссальное». Ведь это и был колосс, созданный, чтобы внушать ужас всем, кто его видит, - и в первую очередь местному населению. Выглядело оно действительно устрашающе. Четыре этажа в высоту и около двухсот ярдов в длину, с массивными плинтами и огромными колоннами, увенчанными статуями богов. Богов, разумеется, не индийских, а греческих или, может быть, римских. Никогда их не различал.
        Такова была Калькутта: мы всё здесь строили в классическом стиле. И всё было монументальнее, чем необходимо. Наши административные здания, особняки, наши памятники словно кричали: «Посмотри, что мы создали! Воистину, мы - преемники Рима!»
        Это была архитектура господства, и мне она казалась несколько абсурдной. Палладианские здания с их фронтонами и колоннами, статуи давно почивших англичан, облаченных в тоги, и надписи на латыни на всем без исключения, от дворцов до общественных туалетов, - попади сюда чужестранец, он мог бы решить, что Калькутту колонизировали не англичане, а итальянцы, и в этом не было бы его вины.
        На площади кипела жизнь. Трамваи и автомобили извергали бесконечный поток чиновников, как белых, так и местных. Облаченные, несмотря на невыносимую жару, в костюмы и галстуки, они смешивались с толпой снующих людей, которые скрывались в широкой галерее здания и выходили обратно.
        Я подошел к столу администратора и спросил мисс Грант. Клерк сверился с алфавитным списком, а потом позвонил в медный звонок, стоявший на мраморной поверхности. Появился лакей в тюрбане, и клерк обратился к нему грубым тоном, который мелкие чиновники обычно используют в разговорах с подчиненными. Лакей подобострастно улыбнулся и пригласил меня следовать за ним. Мы пересекли вестибюль и остановились у лифта с табличкой «Посторонним вход воспрещен». Лакей отворил решетчатую дверь и предложил мне войти. Внутри не было никаких кнопок. Вместо этого мой сопровождающий достал из кармана ключ, вставил его в медную замочную скважину и повернул. Кабина вздрогнула, а затем стала плавно подниматься. Лакей улыбнулся: «Особый лифт, сахиб».
        На четвертом этаже лифт остановился, подрагивая, и я последовал за лакеем по длинному коридору. Стены здесь покрывали дубовые панели, а синий ковер на полу был таким толстым и пушистым, что в нем могла бы задохнуться небольшая собачка. Лакей остановился возле одной из множества одинаковых и не пронумерованных дверей и снова улыбнулся. За дверью пощелкивала пишущая машинка. Я поблагодарил лакея; он сложил ладони в индийском жесте «пранам» и удалился обратно по коридору.
        Я постучал и вошел. За столом, который был слишком мал для разместившихся на нем непомерно огромной пишущей машинки, телефона и стопок документов, сидела молодая женщина. Она печатала и, казалось, была ужасно занята.
        - Мисс Грант?
        Она подняла глаза от работы. Лицо ее было взволнованным, глаза покраснели.
        - Я капитан Уиндем.
        - Капитан, - сказала она, убирая от лица прядь каштановых волос. - Прошу вас, проходите.
        Поднимаясь со стула, она задела стопку бумаг. Стопка упала, и бумаги разлетелись по полу.
        - Простите, - пробормотала она, быстро нагибаясь, чтобы их собрать.
        Я старался не смотреть на ее щиколотки, что было непросто, ноги у нее были красивые, а я к подобным вещам неравнодушен. Все-таки она поймала мой взгляд, и, чтобы скрыть смущение, я присел, поднял несколько листов, отлетевших чуть дальше, и подал ей. Ее пальцы слегка коснулись моих, и я уловил аромат ее духов - не цветочный, а какой-то более приземленный. Она благодарно улыбнулась. Приятная улыбка. Уж точно приятнее всего, что мне довелось увидеть с момента высадки в Калькутте. Несколько верхних пуговиц на блузке были не застегнуты, и в разрезе виднелась гладкая смуглая кожа. Слишком смуглая для англичанки, недостаточно - для индианки.
        Я предположил, что мисс Грант была смешанного происхождения, - что называется, англо-индианка. Где-то в ее родословной присутствовала индийская кровь. Этого было достаточно, чтобы такие, как она, оказались словно в изоляции - не индийцами, но и не британцами.
        - Прошу вас, присаживайтесь, - сказала она, указывая мне на стул. - Хотите чего-нибудь выпить? Может, чаю?
        Я попросил воды.
        - Вы уверены, капитан? Вы знаете, что говорят о здешней воде? Может быть, лучше джин с тоником? Все же безопаснее.
        Идея выпить джина с тоником в ее компании показалась мне привлекательной, даже несмотря на то, что мы сидели в этом кабинете и собирались обсуждать убийство ее начальника. Но я был при исполнении.
        - Просто воды, спасибо.
        На низком серванте стояли графин и несколько бутылок. Она наполнила водой два стакана и подала один мне.
        - Я узнала о случившемся сегодня утром, - сказала она, сделав глоток. - Мне позвонила подруга из канцелярии губернатора. Рассказала, что нашли тело мистера Маколи. Это правда?
        - Боюсь, что да.
        На глазах у нее выступили слезы. Я не хотел, чтобы она плакала - при виде женских слез я теряюсь и никогда не знаю, что сказать. В итоге я сделал то, что всегда делаю в подобных ситуациях, - предложил ей сигарету. Мисс Грант от сигареты не отказалась. Тогда я достал одну и для себя, закурил и помог прикурить ей.
        Она глубоко затянулась и взяла себя в руки.
        - Чем я могу вам помочь?
        - Я хотел бы задать вам несколько вопросов, мисс Грант.
        Она кивнула:
        - Пожалуйста, зовите меня Энни.
        Имя ей подходило.
        - Может быть, для начала вы могли бы мне рассказать о мистере Маколи? Давно ли вы его знаете, чем именно он здесь занимался, кто его друзья - в таком духе.
        Энни на минуту задумалась, снова затянулась. Я смотрел, как разгорается красный огонек. Затем она отняла сигарету от губ и нервно выдохнула.
        - Мистер Маколи был главой финансового отдела Индийской гражданской службы в Бенгалии. Но не только. Он входил в круг ближайших друзей губернатора, консультировал его по самым разным вопросам. Сегодня он мог вести переговоры о жалованье почтовых служащих, завтра - следить, чтобы поезда шли по расписанию. - Она произнесла все это так, словно выучила текст наизусть. - Я работала на него около трех лет. С конца шестнадцатого года, когда предыдущий его секретарь решил исполнить свой долг перед королем и погиб в пустыне где-то под Багдадом.
        Пауза. Она снова затянулась.
        - А сам Маколи, как я слышала, прожил в Калькутте с четверть века, если не больше. Вечера он обычно проводил в клубе «Бенгалия».
        Смотрела она поверх моего плеча, как будто говорила со стеной.
        - У него почти не было друзей. Он был не из тех, кто легко заводит дружеские отношения.
        Тут я мог ему посочувствовать. У меня у самого из друзей почти никого не осталось в живых.
        - А каким он был человеком?
        - Единственное, что интересовало его в людях, - это чем они могут быть ему полезны. Если вы богаты, он сделает все, чтобы вас очаровать. Если нет, вас для него не существует. - Она усмехнулась. - И эта стратегия давала неплохие результаты. Он был близок с некоторыми крайне влиятельными людьми.
        - Например?
        - Ну, во-первых, конечно, с губернатором. Но это были чисто деловые отношения. Дружбы между ними не было. Губернатор Бенгалии, первое лицо после вице-короля Индии, не станет дружить с такими, как Маколи, сколь бы они ни были полезны.
        - Полезны в каком смысле?
        Она взглянула на меня так, словно сочла мой вопрос, а может, и меня самого не очень умным.
        - Маколи помогал губернатору решать разные вопросы, капитан. Ведь он был из рабочей среды. Парень с крепкой хваткой. Он умел улаживать дела быстро и без шума и не очень волновался, пострадает ли кто-нибудь по дороге. Подобный человек может быть очень полезен такому политику, как губернатор.
        Я молчал, надеясь, что она углубится в подробности. Иногда люди говорят просто для того, чтобы заполнить паузу, но Энни была не из таких. Она не спешила нарушить тишину.
        - С кем еще он общался близко?
        - С Джеймсом Бьюкеном, - ответила она таким тоном, как будто я должен был знать это имя. Правильно истолковав выражение моего лица, она улыбнулась: - Похоже, вы недавно в Калькутте, капитан. Мистер Бьюкен - один из наших драгоценных крупных торговцев и один из богатейших людей в городе. Он джутовый барон и, как и Маколи, шотландец. Его семья торгует джутом и каучуком уже больше ста лет, еще со времен Ост-Индской компании. Там, на родине, у них было несколько фабрик. Спуститесь к реке, и вы наверняка увидите баржи с надписью «Производство Бьюкена - Данди» на борту. Когда-то они возили сырой джут из Восточной Бенгалии через Калькутту и дальше, в Шотландию. Там они плели из него все на свете, от веревок до чехлов на железнодорожные вагоны. Блестящая идея Бьюкена заключалась в том, чтобы перенести фабрики из Данди и открыть производство здесь. Все, что раньше производилось в Шотландии, он теперь производит здесь за малую долю прежней стоимости. Поговаривают, что он одним махом утроил прибыль. Он многократный миллионер. У него несколько фабрик примерно в десяти милях вверх по реке, в городе под
названием Серампур, и особняк размером с дворец махараджи.
        - Вы там бывали?
        Она кивнула.
        - Он фактически управляет этим городком.
        - И каким же образом?
        - Деньги решают все, капитан. Все местные чиновники у него в кармане, а может, и полиция тоже. Не знаю, как там, в Англии, а здесь купить можно каждого, вопрос только в цене. В Серампуре почти все так или иначе обязаны своим положением Бьюкену. Он даже привез из Шотландии несколько сотен своих людей, чтобы управлять местным производством. Город так и называют - Данди-на-Хугли. Вам стоит как-нибудь воскресным вечерком прогуляться по Чоуринги, капитан. Каждый второй, кто встретится вам на пути, скорее всего, будет одним из серампурских людей Бьюкена, выбравшихся на день в большой город. У себя на родине они были всего лишь трудягами из рабочего класса, а здесь завели собственных слуг и ходят с важным видом, словно какие-нибудь лорды.
        - Чоуринги? Это дорога напротив парка?
        - Серьезно, капитан, - поддразнила она меня, - когда вы приехали? Чоуринги - это наша Пиккадилли. Туда выбираются поразвлечься сильные мира сего. - Она помолчала. - Я бы с удовольствием как-нибудь вам ее показала.
        Это звучало неплохо. Перспектива пойти с ней куда бы то ни было мне понравилась. Но я тут же устыдился подобных мыслей и сам себя одернул. Ведь я был в трауре по жене. И все же я не встречал в Англии девушек, которые вели бы себя столь прямолинейно. Правда, мисс Грант и не была англичанкой.
        Я постарался сосредоточиться.
        - В каких отношениях были Бьюкен с Маколи?
        - Мистер Маколи всегда говорил, что он единственный, кому доверяет Бьюкен. Вроде бы потому, что они родом из одного города. Бьюкен водил с ним дружбу, и ничего его не смущало. Они то и дело здорово напивались вместе. Маколи регулярно приходил на службу к десяти или одиннадцати утра, после того как всю ночь развлекался в компании Бьюкена. Бьюкен знает толк в вечеринках.
        - Они были близкими друзьями?
        Она ненадолго задумалась.
        - Точно не знаю, капитан. Маколи точно был с Бьюкеном в более близких отношениях, чем с губернатором, но не то чтобы Бьюкен обращался с ним как с равным. По моим ощущениям, Маколи был всегда готов угодить Бьюкену, оказывал ему разные одолжения: тут раздобудет разрешение, там подправит закон… Наверное, Бьюкен не скупился на ответные услуги, - правда, никаких доказательств у меня нет.
        - Кто еще был у него в друзьях?
        - Никто больше в голову не приходит. Как я уже сказала, друзей у него было немного… Был еще, конечно, этот пастор. Вроде бы его звали Данн или Ганн, как-то так. Маколи никогда не был особенно религиозен, но потом познакомился с этим пастором - тот, кажется, как раз тогда прибыл в Калькутту. Типичная история: недавно с корабля, приехал, чтобы творить богоугодные дела - спасать маленькие черные души от адского пламени… Фанатик, - подытожила она с отвращением. - Ну да ладно. В общем, если я не ошибаюсь, он заведует приютом.
        Она затушила сигарету в оловянной пепельнице, стоявшей на столе.
        - Время от времени Маколи ездил ему помогать. Тут для многих, включая меня, это стало полной неожиданностью. Потом, около двух месяцев назад, он начал ходить в церковь. Стал все больше говорить о грехе и об искуплении. Думаю, что-то в нем изменилось. Он как будто стал другим человеком. Забавно. - Губы Энни сложились в тонкую улыбку. - Такой человек, как Маколи, может всю жизнь вести себя как последняя сволочь, а потом как раз перед самой смертью прийти к Богу. Чистый лист, все грехи отпущены. Есть ли в этом хоть капля справедливости, капитан?
        Я мог бы указать на то, что его нашли зарезанным в сточной канаве, вот вам и справедливость, - но решил, что лучше задам еще несколько вопросов.
        - А враги у него были? - спросил я. - Кому-нибудь могла быть выгодна его смерть?
        Энни усмехнулась:
        - Его ненавидела половина людей в этом здании, но не могу себе представить, чтобы кто-то из них его убил. Кроме того, наверняка есть еще целая куча тех, кого он погубил, помогая своим покровителям, но я не берусь назвать никаких имен.
        - А что насчет индийцев? Были у Маколи враги среди них?
        - Наверняка были. Действуя в интересах Бьюкена, Маколи разорил многих местных землевладельцев и торговцев джутом. А были же еще те, кто пострадал, когда лорд Керзон разделил Бенгалию. Пусть под распоряжением и стояло имя Керзона, но именно Маколи составил отчет и написал соответствующие рекомендации. С тех пор прошло уже пятнадцать лет, но многие бенгальцы все еще этого не забыли. И не простили.
        Могло ли это послужить мотивом для убийства? В свое время я читал в газетах, что объявление о разделе вызвало протесты в Калькутте. Лорд Керзон, бывший в то время вице-королем, решил разделить Бенгальское президентство на две части. Он мотивировал подобный шаг тем, что Бенгалия слишком велика, что мешает эффективно ею управлять. В этом присутствовала некоторая логика: провинция превышала по размеру Францию, а население ее было больше почти в два раза, - но местные усмотрели в действиях британцев попытку разделить и властвовать. Они пришли в ярость. Однако зачем кому-то ждать пятнадцать лет, чтобы отомстить? Говорят, правда, что у наших восточных братьев прекрасная память, но если бы кто-то из них так долго вынашивал планы мести, я бы ожидал чего-нибудь более замысловатого, чем нападение с ножом в темном переулке.
        Мысли мои разбегались. Я уже узнавал симптомы. Через несколько часов меня бросит в холодный пот. Нужно было собраться.
        - У него были приятельницы? - спросил я. - Может, длительные отношения?
        - Насколько я знаю, нет. Он был не слишком привлекательным человеком.
        Действительно, не слишком. Особенно с выклеванным глазом.
        - Все считали его закоренелым холостяком. Как бы то ни было, при мне он ни о каких женщинах не упоминал. Я три года занималась его расписанием, и, насколько помню, он ни разу не просил забронировать столик на ужин или купить для кого-нибудь букет цветов.
        Я достал фотографию, которую обнаружил в бумажнике Маколи:
        - А эта женщина? Она вам знакома?
        Она покачала головой:
        - Вроде нет. Это важно?
        - Точно не знаю, - честно признался я. - Может быть, и важно. Были ли у Маколи вчера какие-нибудь встречи?
        Мисс Грант открыла ящик стола, вытащила большой ежедневник с золотым обрезом и бегло его пролистала.
        - В десять утра он встречался с губернатором. В последнее время они часто виделись. В это время года всегда так бывает. Нужно столько всего организовать, прежде чем губернатор со своей свитой выдвинется в Дарджилинг. Затем он обедал с сэром Годфри Сомсом из Ассоциации землевладельцев. В «Грейт Истерн». Вернулся сюда около четырех, еле стоял на ногах и довольно скоро ушел опять. Думаю, отправился домой проспаться. Так, что дальше?.. Дальше у него был какой-то прием в клубе «Бенгалия» в девять вечера. Наверное, очередной званый вечер у мистера Бьюкена.
        - Бьюкен часто устраивает вечеринки?
        - О да, - сказала она, снова беря со стола карандаш. - Обычно раз или два в месяц. Наверное, в этом виноват климат или шотландский темперамент. Стоит ртути хотя бы коснуться отметки в восемьдесят пять градусов, они тут же теряют голову, напиваются и устраивают дебош.
        Я подумал, что это неплохой образ жизни. То, что Маколи вчера вечером был на вечеринке у Бьюкена, объясняло смокинг, но не объясняло, что он забыл в Черном городе, за много миль от клуба «Бенгалия».
        - Не знаете, что он мог делать вчера вечером в Коссипуре?
        Она пожала плечами:
        - Боюсь, что нет. Не имею понятия. Но он бы ни за что не рискнул поехать в районы, где живут индийцы, без серьезной на то причины. Единственное подобное место, куда он ездил, - это приют, которым заведует тот пастор, но это в Дум-Думе, а не в Коссипуре.
        - Дум-Дум? - Название показалось мне смутно знакомым.
        - Это пригород возле нового аэродрома, примерно в десяти милях отсюда. Там находится военный завод, где делали пули «дум-дум». О них вы, наверное, слышали.
        - Ну конечно, - ответил я, вспомнив, как на полигоне в Скотланд-Ярде демонстрировали эти крайне неприятные боеприпасы. «Дум-дум» были одними из первых в мире полуоболочечных пуль. Их разработали так, что при попадании в тело они расширялись и за счет этого наносили больший урон. Таким образом, эти пули не просто поражали цель, а полностью ее разрушали. В довоенные годы мы особенно ими увлекались, когда усмиряли межплеменные конфликты в Африке. Позже они были запрещены международной конвенцией, и некоторые наши генералы сочли это очень неудобным.
        - В любом случае, - продолжала она, - ему вчера вечером не нужно было ехать в приют.
        А если бы вдруг и понадобилось, подумал я, то вряд ли бы он отправился туда в вечернем костюме.
        - А что у него было назначено на сегодня?
        - В девять - совещание у губернатора по бюджету на следующий срок, затем обед с директором одного из местных банков. Больше ничего в ежедневнике нет.
        - Когда Маколи не появился на встрече в девять утра, кто-нибудь позвонил от губернатора, поинтересовался, куда он делся?
        Мисс Грант на секунду задумалась.
        - Нет. Я здесь с восьми утра. Первый звонок из канцелярии губернатора был около одиннадцати, когда подруга позвонила мне, чтобы сообщить, что нашли его труп.
        - А что насчет военной разведки? Маколи был как-нибудь с ними связан?
        Ее глаза удивленно расширились:
        - Насколько я знаю, нет, капитан. Если и был, то очень хорошо это скрывал.
        На этом у меня закончились осмысленные вопросы. Я подумал, не задать ли и несколько бессмысленных, но не хотел надоесть красивой женщине раньше срока. В таких случаях чем дольше находишься рядом, тем больше шансов, что она увидит тебя насквозь. Я поблагодарил мисс Грант за потраченное время и поднялся, собираясь уйти. Она тоже встала и проводила меня до двери.
        - До свидания, капитан. Но если я могу еще чем-то быть вам полезна, пожалуйста, обращайтесь.
        Я поблагодарил, напоследок еще раз украдкой взглянул на ее загорелые щиколотки и вдруг услышал собственный голос:
        - Знаете, если предложение еще в силе, я, пожалуй, поймаю вас на слове и попрошу показать мне Чоуринги.
        Она улыбнулась:
        - Конечно, капитан. Буду ждать.

        На ступенях здания я остановился, закурил и посмотрел вокруг. Солнце теперь было просто красным диском в западной части неба, температура снижалась. Нет, я не хочу сказать, что на улице стало хорошо, - просто не так адски жарко. По общему мнению, сумерки были здесь самым приятным временем суток, правда, длились они недолго. В тропиках ночь наступает стремительно - от ослепительного дня до полной темноты проходит меньше часа.
        Стайка птиц, пролетев у меня над головой, приземлилась в бассейне в центре площади. Перейдя на другую сторону, я облокотился о низкую ограду, устремил взгляд на воду и стал перебирать в уме все, что услышал от прекрасной мисс Грант. Александр Маколи, шотландец родом откуда-то из окрестностей Данди, житель Индии с двадцатипятилетним стажем, без семьи, почти без друзей. Помогал влиятельным людям решать разные вопросы и нажил тем самым множество врагов. Пренеприятный тип, собственная секретарша считает его негодяем. И вдруг несколько месяцев назад он приходит к Богу и становится другим человеком.
        Но я так и не узнал, кому могла быть выгодна его смерть. Я щелчком отправил окурок в воду, и он зашипел, коснувшись поверхности. Я толком ничего не добился - разве что узнал, что Маколи был связан с Бьюкеном, и выяснил, почему на нем был смокинг. Зато познакомился с мисс Грант. В каком-то смысле это было самым серьезным достижением с тех пор, как я прибыл из Лондона.

        На улицах зажигали фонари. Сначала они светились оранжевым, затем разгорались до ярко-белого. Государственные учреждения и торговые дома закрывались. Офисные здания выплескивали потоки чиновников и боксвалла[29 - Странствующий торговец, делец.] в вечерний сумрак. Я шел обратно на Лал-базар по тротуарам, забитым клерками, которые толклись в полумраке, пытаясь отвоевать себе место в трамвае и уехать домой.
        В особняке на Лал-базаре желтые лучи пробивались сквозь щели в ставнях на окнах. У меня на столе лежала записка от Несокрушима. Я позвонил в «яму» и через дежурного по отделению передал, чтобы он зашел ко мне. Пару минут спустя сержант уже постучал в дверь кабинета, вошел, отдал честь и замер по стойке смирно, как огромный оловянный солдатик.
        - Мы тут не на плацу, Несокрушим, - заметил я.
        - Сэр?
        - Вольно, сержант. Не обязательно отдавать честь всякий раз, когда вы входите в кабинет.
        Бедный малый наморщил лоб.
        - Да, сэр. Простите, сэр. Я хотел рассказать вам последние новости. По вашему приказу я распорядился выставить в морге охрану. Теперь к телу имеют доступ только уполномоченные лица.
        - Отлично, - одобрил я. - Что со вскрытием?
        - Вскрытие назначено на завтра, сэр, на вторую половину дня. У них всего один судебно-медицинский эксперт. Он уверял, что очередь из трупов скопилась на несколько недель вперед, но я объяснил, насколько срочное и щекотливое у нас дело, и со всей возможной настойчивостью попросил, чтобы он сделал для нас исключение. Он выслушал мою просьбу без особой радости, но согласился найти время в завтрашнем расписании.
        - Наверное, вы были очень убедительны.
        - Я, кажется, несколько раз упомянул имя комиссара. Вероятно, это сыграло некоторую роль.
        - Ну разумеется, - ответил я, невольно восхитившись. - Я и забыл, что вы с комиссаром теперь закадычные друзья. Что дальше?
        - Младший инспектор Дигби вас искал некоторое время назад, сэр. Я сообщил ему, что вы поехали в «Дом писателей» поговорить с секретарем Маколи. Он сказал, что его дело к вам может подождать до утра.
        - Не знаете, что ему было нужно?
        - Думаю, у него есть зацепка.
        Эта новость меня встряхнула. Каждый раз, когда кто-то из коллег находил зацепку, я испытывал несколько противоречивое чувство - азартное ожидание, что дело сдвинется с мертвой точки, однако с легким привкусом досады, что кто-то оказался успешнее меня самого. Я это списываю на дух соперничества, свойственный мне от природы. На него - и на определенное чувство неуверенности.
        - Если у него есть зацепка, ему следовало подождать и рассказать мне все сегодня или хотя бы оставить записку. Где он сейчас?
        Сержант пожал плечами:
        - Не знаю, сэр.
        - Хорошо. Завтра поговорю с ним первым делом, - решил я. - А потом нам предстоит предпринять целую кучу шагов. Я хотел бы повидаться с мистером Джеймсом Бьюкеном. Посмотрите, не удастся ли выяснить, где он находится, и назначить встречу. Еще я хочу поговорить с людьми, знавшими Маколи, - с его слугами и сослуживцами. Найдите мне их имена и адреса. И последнее: мне нужно, чтобы вы разыскали одного христианского пастора. Его зовут не то Ганн, не то Данн - как-то так. Он заведует приютом в Дум-Думе.
        Банерджи извлек из нагрудного кармана небольшой блокнотик и карандаш и поспешно записал мои указания.
        - Слушаюсь, сэр, - сказал он. - Я сейчас же этим займусь.

        Еще один душный вечер. Влажность была такая, что сам воздух казался мокрым. Несмотря на это, я решил, что лучше пройду милю или даже больше до своего жилья пешком и не буду брать рикшу. Нельзя сказать, чтобы я был совсем против рикш, пусть мне и не слишком нравился этот вид транспорта. В том, чтобы тянуть рикшу, нет ничего постыдного. Ведь это работа, и, как всякая работа, она кормит человека и дает ему чувство собственного достоинства. Нет, я отправился пешком, потому что, как скажет вам любой патрульный, если вы действительно намерены познакомиться с городом, нужно пройти его весь дюйм за дюймом.
        Обратно я шел непрямой дорогой. Сначала по Боу-базар, потом налево, на Колледж-стрит, улицу тысячи книжных лавчонок, похожих на запутанную систему кроличьих нор, мимо белых колонн больницы медицинского колледжа, потом по направлению к улице Мачуа-базар. Это были окрестности Калькуттского университета. «Основан в 1857 году, - гордо возвещала табличка на здании. - Старейший университет в Азии». Наверное, так оно и было, если не учитывать местные институты, а их, пожалуй, и правда лучше не учитывать, ведь некоторые были старше на несколько тысяч лет.
        Пансион «Королевский бельведер» находился на площади Маркус-сквер и старательно изображал из себя приморский пансион на английском побережье. Традиции Борнмута, перенесенные в сердце Бенгалии. Несмотря на название, местечко было не из тех, где останавливаются королевские особы, но достаточно чистое и недалеко до работы. А главное, дешевое. Один из людей лорда Таггерта снял для меня комнату на месяц. Я надеялся, что за это время успею найти что-нибудь более постоянное.
        Заведение принадлежало женщине, внушительной, как линкор Королевского флота, - миссис Теббит, супруге полковника Индийской армии Теббита (в отставке). Они с полковником были сторонниками железной дисциплины. Завтрак подавали ровно с половины седьмого до половины восьмого, а ужин - с семи до восьми тридцати вечера. Сама еда была такой, что армейский паек по сравнению с ней показался бы ужином в ресторане отеля «Савой», и лежала в желудке камнем. Входная дверь запиралась ровно в десять вечера. Правда, благодаря моей службе в армии и работе в Имперской полиции, хозяйка сочла меня достойным особой чести - собственного ключа.
        Я отправился прямиком в свою комнату. Это было крошечное помещение со спартанскими условиями, почти келья монаха, только за вычетом близости к Богу: платяной шкаф, кровать, умывальник в углу, письменный стол и стул. На стене гравюра с английским сельским пейзажем, за окном - вид на соседний дом. Мои скудные пожитки почти ничего не добавили к этой скромной обстановке. Они все с легкостью умещались в объемный чемодан фирмы Pukka, который Сара купила мне в «Хэрродз» перед моим отъездом во Францию. Это был вместительный чемодан со множеством отделений для всего, что только может потребоваться джентльмену в заграничной поездке, а кроме того, очень прочный. Он мог бы выдержать прямое попадание немецкого снаряда, и на вашей одежде не появилось бы ни складочки.
        Я снял ремень и кобуру, повесил их на спинку стула, затем открыл кран умывальника и плеснул чуть теплой воды себе в лицо.
        Скинув и остальные предметы форменной одежды, лег на спину на кровать. У меня дрожали руки. Жажда усиливалась. Я повторял себе, что ждать осталось недолго, всего несколько часов. Перевернулся на живот, зарылся руками под подушку и задумался, уже не в первый раз, а что же я, собственно, тут забыл.
        Ничто - ну разве что за исключением войны - не может подготовить вас к Калькутте. Ни страшные истории, которые рассказывают вернувшиеся из Индии джентльмены в заполненных дымом гостиных на Пэлл-Мэлл[30 - Улица в Лондоне, где во время действия романа располагались многие престижные клубы.], ни тексты журналистов и писателей, ни даже путешествие длиной в пять тысяч миль с остановками в Александрии и Адене. Когда вы встречаетесь с Калькуттой, она оказывается гораздо более чужой и странной, чем все, что только способен вообразить англичанин. Клайв Индийский[31 - Роберт Клайв (1725–1774) - британский генерал и чиновник, первый губернатор Бенгальского президентства.] назвал ее самым неприятным местом во вселенной, и это был один из наиболее благосклонных отзывов.
        С городом что-то явно было не так. И дело не только в жаре и в этой ужасной влажности. Я начинал подозревать, что виной тому люди. Калькуттским англичанам свойственно особенное высокомерие, какое редко встретишь в других отдаленных уголках империи. Возможно, причина его - в близком знакомстве. Ведь англичане заправляли в Бенгалии уже полтора века и, судя по всему, считали местное население, а в особенности бенгальцев, достойными исключительно презрения. Полковник Теббит накануне развивал эту тему за ужином: «Из всех народов империи бенгальцы самые худшие. Никакого почтения, понимаете? Не то что пенджабские воины - те с радостью пойдут на смерть, не думая ни секунды, если прикажет сахиб! Нет, эти ваши бенгальцы сделаны из другого теста! Больно уж они умные. Все время какие-то интриги, заговоры… и разговоры. Зачем писать слово, когда можно целый абзац? Так они думают».
        Насчет пенджабцев он был прав. Они действительно пойдут на смерть, если им прикажут. Я сам был тому свидетелем. Но одна лишь мысль, что люди, белые или черные, готовы запросто расстаться с жизнью по прихоти старших по званию, наводила на меня ужасную тоску, и если бенгальцы относились к вопросу иначе, я ничего не имел против. Более того, я, как полицейский, был рад, что есть люди, которые предпочитают разговаривать, а не драться.
        Если верить полковнику, десять бенгальцев с печатным станком были опаснее для британского колониального правления, чем дюжина вооруженных подразделений сикхов или пуштунов. Не то чтобы я недооценивал способность печатного слова раздувать страсти, нет. Я все прекрасно понимал: я видел на своем веку достаточно пропаганды. Однако то, что даже сейчас там, в Англии, британские цензоры занимались тем, что запрещали фенианские книжки и калечили газетные статьи в промышленных масштабах, мне было не по душе. Но Индия - это не Ирландия. Может быть, здесь и правда нужно действовать жестче. В конце концов, смятая записка, найденная во рту Маколи, достаточно красноречиво иллюстрировала силу слов.
        Запах жареной рыбы, донесшийся снизу, из столовой, прервал мои размышления. На моих часах было двадцать минут девятого. Я подумал, не пропустить ли ужин и не заменить ли его парой стаканов виски. Бутылка «талискера» стояла на полу возле кровати, и там еще оставалось больше половины. Но от виски я впадал в сентиментальность, и никто не мог гарантировать, что я остановлюсь после второго стакана.
        Поэтому я встал, надел рубашку, побрился и спустился в столовую. За длинным обеденным столом еще сидели несколько постояльцев. На дальнем конце стола восседал полковник в окружении преданных слушателей. Я принес свои извинения.
        - Не беспокойтесь, капитан Уиндем, - сказала миссис Теббит, поднимаясь, чтобы меня обслужить. - Мы знаем, что вы человек занятой. Кроме того, еды для вас осталось достаточно.
        Ей нравилось суетливо меня опекать. Ведь не каждый пансион может похвастаться тем, что среди его гостей есть служащий полиции! Большинству подобных заведений приходилось довольствоваться обычной чередой разъездных торговцев и дельцов, приехавших из внутренних районов страны. Она вывалила мне в тарелку порцию серой рыбы и еще более серых овощей, и я, поблагодарив, стал прикидывать, как лучше подступиться к этому ужину.
        Напротив меня сидел огненноволосый ирландец по фамилии Бирн, с которым я познакомился за ужином накануне. Он был торговцем, работал на манчестерскую текстильную компанию и большую часть времени проводил, разъезжая по стране и продавая свой товар местным лавочникам. Судя по всему, эти две недели в Калькутте были для него самой важной частью года. По правую руку от меня расположился острый на язык джентльмен по фамилии Питерс, стряпчий из Патны. В Калькутту его привело дело, которое рассматривалось в Высоком суде. Оба гостя поприветствовали меня кивком головы и вернулись к своей беседе.
        - Съездите туда, не пожалеете! - с жаром говорил Бирн. - Чайные плантации на много миль вокруг. Сколько видит глаз. - Он обернулся ко мне: - Капитан Уиндем, я тут как раз рассказываю Питерсу, что в пятницу еду в Ассам, на чайные плантации. Они там совсем не такие, как у нас в Дарджилинге. Понимаете, те, что в Ассаме, - они низинные, они находятся на берегах реки Брахмапутры, а не в горах.
        Он снова повернулся к Питерсу, который как раз был занят тем, что пытался спрятать кусок рыбы в овощах у себя в тарелке.
        - И еще одна удивительная вещь. - Бирн расплылся в улыбке. - Время! - Он демонстративно посмотрел на свои часы: - Здесь, в Калькутте, сейчас половина девятого. И ровно столько же в Бомбее, в Карачи и в Дели. Более того - и во всех городах в Ассаме тоже половина девятого. Но не на чайных плантациях! Нет, сэр! Знаете, который час там?
        Судя по виду Питерса, ему это было безразлично.
        - Половина десятого! - радостно воскликнул Бирн. - Представьте себе! На час больше, чем во всей стране. Это так и называется: время чайных плантаций.
        - И как же это вышло, мистер Бирн? - поинтересовалась миссис Теббит, поднимаясь, чтобы положить еще один кусок рыбы в тарелку Питерса. Она считала себя внимательной хозяйкой в лучших лондонских традициях и заботилась о поддержании приятной беседы между гостями пансиона.
        - Видите ли, миссис Теббит, - отвечал мистер Бирн, - все дело в световом дне. Как вы знаете, сборщики чая работают в поле с первого луча солнца и до заката. Но Ассам настолько далеко на востоке, что солнце поднимается там в четыре утра, когда в Калькутте еще темно, и садится примерно в половине пятого. А владельцам плантации это неудобно. Они не хотят, чтобы их работники вставали, когда формально еще середина ночи. Потому и переводят часы на час вперед.
        Миссис Теббит повернулась ко мне:
        - Что скажете, капитан?
        Мне не было абсолютно никакого дела до времени на плантациях, но социальные нормы гласят, что отвечать честно в такой ситуации - дурной тон. Поэтому я проглотил то, что было у меня во рту, и дал более-менее, как мне казалось, удобоваримый ответ - и уж точно более удобоваримый, чем рыба, приготовленная миссис Теббит:
        - Наверное, это разумное решение.
        - Чушь! - фыркнул полковник с противоположного конца стола. - Мальчик мой, оно какое угодно, но только не разумное. Мягкотелое - вот оно какое. В мое время мы и в три часа ночи спокойно вставали, если нам приказывали. Главная беда сегодня - никакой дисциплины! Пропала страна, совсем пропала.
        За столом воцарилась тишина. Бирн и Питерс кивали, но в знак согласия или просто чтобы этот старый дурак наконец замолчал, было непонятно. В любом случае, их поведение, безусловно, было разумным.
        После ужина супруги Теббит удалились в свою часть дома, а Бирн и Питерс позвали меня в гостиную, чтобы вместе выкурить по сигарете. Я отклонил приглашение. Дело в том, что с тех пор, как закончилась война, я и в лучшем своем состоянии был неважным собеседником, а когда мне срочно требовалась доза - тут и говорить не о чем. Я поднялся к себе, запер дверь и включил вентилятор на потолке. Потом сбросил ботинки, лег на кровать, закинул руки за голову и стал смотреть, как лопасти вяло описывают круг за кругом. Спать я и не думал. Ночь стояла душная, я был на грани. Через какое-то время уже в сотый, наверное, раз взглянул на часы. Еще оставался как минимум час до того, как все остальные обитатели дома отправятся на боковую.
        Время тянулось мучительно медленно. Мне отчаянно была нужна порция. Ее требовали и тело, и ум. Без нее я не мог нормально спать, меня преследовал один и тот же кошмар. Наш окоп под нескончаемым артиллерийским огнем. Вопли раненых. Снаряд падает от меня в двух шагах, меня сбивает с ног. В следующую секунду я лежу на спине на дне окопа и тону в вязкой черной жиже. Пытаюсь всплыть, изо всех сил стараюсь подняться, но безрезультатно. Грязь не пускает меня, я погружаюсь все глубже, все более отчаянно пытаюсь за что-нибудь уцепиться. Тщетно ищу опору для руки, для ноги, хоть что-нибудь твердое, - но вокруг только скользкая вонючая грязь. Силы покидают меня. Легкие, кажется, вот-вот взорвутся. Я чувствую, как смерть хватает меня за горло. Сейчас я умру. Утону в этой коварной, смердящей трясине на дне окопа. Зрение отказывает мне, в глазах темнеет. Я перестаю бороться. Я сдался. Нет, не сдался, - смирился. Смерть станет избавлением. Я больше не могу сдерживать дыхание. Я вдохну полной грудью и покончу с этим. И тут, в этот последний миг, меня хватают чьи-то сильные руки. Тянут вверх. Я оказываюсь на
воздухе, почти задохнувшийся, но живой. Снаряды все еще падают. Меня без лишних церемоний прислоняют к стене окопа. Лиц своих спасителей я не вижу. Я перевожу дыхание. Рядом лежит чье-то тело, лицо присыпано землей. Меня охватывает страх. Кое-как подползаю к нему. Отчаянно, как сумасшедший, отряхиваю грязь с лица. Пустыми, мертвыми глазами на меня смотрит Сара.

        Пять

        Пора.
        Рывком поднявшись с постели, я доковылял до умывальника и смыл с лица пот. Потом натянул гражданскую одежду, штаны и рубашку, тихонько выбрался из комнаты, спустился по лестнице, вышел на улицу и осторожно запер за собой входную дверь. На углу площади бездельничали несколько рикша валла[32 - Валла - человек, занятый работой, связанной с предыдущим словом, например, рикша валла - человек, тянущий рикшу.], увлеченные жарким спором. Когда я приблизился, они устремили на меня опасливые взгляды, разговор замер на полуслове.
        - Вы говорите по-английски? - спросил я.
        - Я говорю по-английски, сахиб, - ответил самый младший, жилистый парень в пожелтевшей майке и красном клетчатом лунги[33 - Лунги - традиционная индийская одежда, как мужская, так и женская, представляющая собой широкую полосу ткани, которая оборачивается вокруг пояса и доходит до пят, подобно длинной юбке.].
        Я окинул его изучающим взглядом: черные глаза, кожа того же цвета, что и сигара, которую он держал между двух испачканных в табаке пальцев. Он поднес сигару к губам и с силой затянулся. Щеки ввалились, заостряя черты угловатого рябого лица.
        - Мне нужно в Тангру, - сказал я.
        Остальные рикша валла засмеялись и обменялись непонятными мне словами на каком-то своем чертовом языке. Юнец покачал головой и улыбнулся так, как всегда улыбаются местные, если собираются сообщить вам плохие новости.
        - Тангра далеко, сахиб. Очень далеко для рикши.
        Я выругался. Вот я глупец. Мог бы и догадаться, что никакой рикша валла не повезет меня в Тангру, до которой отсюда пять миль. Непонятно, о чем я думал. Но я не привык так просто сдаваться. Особенно если дело касалось опиума.
        - Тогда отвези меня на стоянку двуколок.
        Он кивнул, помог мне забраться в рикшу, и через минуту мы уже двигались по улицам в окрестностях Маркус-сквер.
        - Зачем сейчас хочешь Тангра, сахиб? - спросил паренек, не останавливаясь.
        - Мне нужно в китайский квартал.
        Европеец мог направляться в китайский квартал среди ночи с единственной целью, но со стороны местного было бы наглостью высказаться на эту тему открыто.
        - Сахиб, - сказал он, - я могу отвезти тебя в маленький китайский квартал. Он в Тиретта-базар, возле Кулутолы. Все, что есть в китайском квартале, есть и в Тиретта-базар. Китайская еда… Китайские лекарства…
        Парень был неглуп.
        - Ладно. Отвези меня туда.
        Я мрачно усмехнулся, представив, что сказала бы миссис Теббит, знай она, куда ее любимый жилец держит путь в этот час. Но, на мой взгляд, в этом была и ее вина. Если бы она не дала мне ключ от входной двери, я так и лежал бы в постели.
        Тут я кривил душой. Необходимость в наркотике настолько сильна, что если бы мне не дали ключ, я нашел бы другой способ выйти. Наверное, в дело пошли бы окна, простыни и водосточные трубы. Одно из практических преимуществ посещения английской школы-пансиона заключается в том, что воспитанники получают первоклассные навыки, позволяющие им беспрепятственно проникать внутрь чуть ли не любых построек и так же беспрепятственно выбираться наружу.
        Как бы там ни было, предполагаемое недовольство миссис Теббит не имело значения. Я не нарушал никакого закона. Для англичанина в Индии вообще нет почти ничего в строгом смысле противозаконного, и посещение опиумного притона к этим вещам точно не относится. Закон запрещает курить опиум только рабочим из Бирмы, его могут раздобыть даже индийцы с регистрацией. Что же касается китайцев, то им мы вряд ли могли запретить употреблять опиум. Ведь мы дважды воевали с их императорами за право сбывать это проклятое зелье в их государстве. И уж мы его сбывали вовсю - так, что подсадили на него четверть мужского населения. Если подумать, то королеву Викторию можно назвать самым крупным наркоторговцем в истории.

        Город был тих в этот час - настолько, насколько вообще бывает тихой Калькутта. Мы двигались в южном направлении, и улицы постепенно становились ?же, а здания - беднее и ободраннее. Казалось, в этих переулках обитают только бездомные собаки и такие же бездомные моряки, нетвердой походкой бредущие из кабака в бордель, спешащие расстаться с остатками жалованья и выйти в море со следующим отливом.
        Мы завернули в ничем не примечательный проулок и остановились возле покосившейся двери. Ни окон, ни табличек - просто дверь в стене возле бумажного фонаря, которые так любят китайцы. Я вылез из рикши и заплатил своему провожатому. Мы не произнесли ни слова. Он поблагодарил меня кивком головы и сложил ладони в пранаме, затем подошел к двери, громко постучал и что-то крикнул. Нам отворил коренастый китаец в засаленной рубахе и защитного цвета шортах, которые оставляли открытыми толстые коленки и придавали своему хозяину сходство со стареющим бойскаутом.
        Он смерил меня взглядом, оценивая, как фермер оценивает хромую лошадь, раздумывая, пристрелить ее или нет, а потом жестом пригласил войти.
        - Быстро, быстро, - скомандовал он, глядя мне за спину и явно не собираясь вести беседу. После недели, проведенной среди заискивающих индийцев, его манера показалась мне на удивление приятной.
        Вслед за ним я пересек тускло освещенную прихожую и по узкой лесенке спустился в небольшой коридор, в дальнем конце которого оказался дверной проем, прикрытый выцветшей занавеской. В воздухе висел густой запах опиумного дыма - сладкий, смолистый, плотский. В моем сознании зажглась искорка узнавания. Теперь уже скоро.
        Китаец протянул руку ладонью вверх. Я не имел представления, какие там могли быть расценки, поэтому просто вытащил стопку грязных банкнот и отдал китайцу. Тот пересчитал деньги и улыбнулся.
        - Жди здесь, - сказал он и исчез за занавеской.
        Минута тянулась за минутой. Я терял терпение. Отодвинув занавеску, я заглянул в соседнее помещение. Дрожащий свет керосиновой лампы освещал голые стены и низкие койки - веревочное плетение на деревянном каркасе. Это заведение было явно не для утонченных натур - ни шелковых постелей, ни позолоченных трубок, ни красивых девушек. Настоящий притон для настоящих наркоманов - людей, ничего из себя не представляющих и ничего не ждущих от жизни. Меня это место полностью устраивало. Нет, я не считал себя наркоманом. Ведь я прибегал к наркотику исключительно в медицинских целях. Опиум помогал мне уснуть, а для этого грязная дыра на задворках подходила куда лучше, чем любое элитное заведение, даже несмотря на отсутствие красивых девушек. Основная проблема заведений высокого класса - это качество опиума. Он там слишком хорош. Чистый опиум возбуждает. Вызывает опьянение. Мне не требовалось опьянение. Я хотел погрузиться в забытье, а для этого требовался дешевый вариант: грубая, нечистая, разбавленная дрянь, которую как раз подают в подобных низкопробных притонах, с примесью золы и бог знает чего еще. От нее
наступает эйфория, а потом ступор - обезболивающий, оглушающий. Благословенный опиум! Если не считать морфия, то это лучшая вещь на свете.
        Наконец ко мне вышла молодая круглолицая женщина китайской наружности. Ее губы и ногти были выкрашены в кроваво-красный цвет, а платье было таким же черным и шелковым, как и волосы, ниспадавшие на изящные плечи и струившиеся вдоль спины. С одной стороны платья шел разрез до самого бедра. Я подумал, что, вероятно, слишком поторопился с оценкой этого притона.
        - Прошу вас, идите за мной, сахиб, - пригласила женщина.
        Индийское обращение прозвучало столь же неестественно из уст китаянки, как если бы француз запел «Боже, храни короля». Тем не менее я проследовал за ней к койке, стоявшей почти в самом углу обшарпанной комнаты.
        - Прошу вас. Располагайтесь, - сказала она, указывая на шаткую деревянную конструкцию. Словом «располагаться» это можно было назвать лишь с натяжкой, но я «расположился».
        Женщина скрылась и тут же вернулась с деревянным подносом, на котором стояла простая бамбуковая трубка для курения опиума - длинная, с металлическим креплением, поддерживающим небольшую керамическую чашу. Рядом с трубкой - спиртовая лампа, длинная игла и, конечно, черный шарик опиума, маленький, чуть больше горошины. Опустив поднос на пол, она взяла лежавшую под рукой свечку и стала разжигать лампу. Затем ловко насадила шарик опиума на кончик иглы.
        - Бенгальский опиум, - сказала она, - гораздо лучше китайского опиума. Больше удовольствия для сахиба.
        Держа иглу, она поднесла ее к пламени лампы. Опиум разбух и из черного стал багряным. Точными движениями, достойными стеклодува, она разминала его, то растягивая, то снова сворачивая в комок. Это продолжалось некоторое время, но наконец, решив, что опиум уже готов, она в последний раз скатала его, поспешно положила в чашу и передала мне трубку с той почтительностью, с какой самурай протягивает свой меч. Я взял ее и поднес чашей ближе к спиртовке - так, чтобы язычок огня лизал шарик опиума. Затем затянулся долгой равномерной затяжкой, глубоко вдохнул этот мягкий дым с ароматом патоки. Я вдыхал и вдыхал его, пока он не закончился.
        И тогда я наконец-то уснул.

        Проснулся я несколько часов спустя. Взглянул на часы, но они, как обычно, встали и показывали четверть второго. Они всегда останавливались приблизительно в это время, а после девяти вечера их показаниям, как правило, нельзя было доверять. Это были часы моего отца. Он подарил мне их на восемнадцатый день рожденья, и это, по сути, была единственная семейная реликвия, доставшаяся мне в наследство. С тех пор я их носил постоянно, в том числе и в годы, проведенные во Франции. Они уже давно барахлили - с того самого дня, когда немцы попытались снести мне голову фугасным снарядом в битве на Сомме в шестнадцатом году. Меня отбросило взрывной волной, и я каким-то чудом остался невредим. Часам повезло меньше - стекло разбилось, а на корпусе осталась вмятина. В свой следующий отпуск я отдал их в ремонт, но, как и многие старые солдаты, они так и не стали прежними. Что-то случилось с механизмом, и поэтому теперь они начинали отставать и показывать неправильное время через двенадцать часов после завода. После войны я показывал их лучшим часовщикам на Хаттон-Гарден. Те, какое-то время с ними провозившись,
говорили, что поломка устранена, но через неделю все возвращалось на круги своя - с надежностью часового механизма.
        Я сел на койке. Рубашка насквозь пропиталась потом. Свечи догорели и застыли на полу десятью лужицами растаявшего воска. В свете керосиновой лампы я разглядел еще двоих клиентов. Они лежали на боку на своих койках без признаков сознания. Девушки нигде не было видно. Я медленно встал, нетвердой походкой поковылял из комнаты, поднялся по лестнице и вышел на улицу.
        На город спустился туман, сдобренный выбросами заводских труб. Ночной смрадный воздух напоминал о Лондоне. Только теперь я задумался, как же попасть обратно в свой пансион. Шансов найти в такой час рикшу почти не было, оставалось лишь добираться пешком. Вот только я даже примерно не представлял, где нахожусь. Я ругал себя за то, что не догадался попросить рикшу подождать. Внезапно мне пришло в голову, что Маколи встретил свою смерть в похожих трущобах предыдущей ночью почти в тот же час. Вот будет забавно, если человека, расследующего его убийство, самого убьют сутки спустя при схожих обстоятельствах. Забавно, но не очень-то заманчиво.
        Я отправился в путь, надеясь, что двигаюсь в северном направлении. Кое-как нащупывая дорогу во тьме, я ориентировался на одинокий фонарь, в тумане казавшийся просто расплывчатым пятном. Внезапно позади раздался непонятный звук. Я резко развернулся и потянулся за револьвером, но тут же вспомнил, что кобура так и висит на спинке стула у меня в комнате. Я снова себя мысленно обругал.
        - Кто здесь? - крикнул я, надеясь, что в голосе не слышно страха.
        Ответом была тишина. Упитанная серая крыса выскочила из темноты и юркнула в открытый водосток. Я облегченно вздохнул. Этот город действовал мне на нервы.
        Повернувшись, чтобы продолжать свой путь, я что-то почувствовал. Ничего конкретного, просто легкую перемену в воздухе, почти незаметное движение теней. Я вгляделся в темноту, и на какой-то миг мне показалось, что я слышу едва уловимый шепот. По спине побежали мурашки. Я уговаривал себя, что мне померещилось, что у меня разыгралась паранойя. После курения опиума людям часто мерещатся несуществующие звуки. Задним числом я подумал, что лучше бы я проявил осмотрительность и остался в «Бельведере», вместо того чтобы на свой страх и риск отправляться в неведомую глушь. К сожалению, когда человеку срочно нужен наркотик, про осмотрительность он и не вспоминает.
        И тут раздался новый звук - скрежет металла, на этот раз громче и ближе. Я инстинктивно попятился и стал поспешно двигаться в обратном направлении. Завернул за угол и столкнулся с каким-то человеком, сшибив его с ног.
        - Сахиб? - Это был молодой рикша валла, который привез меня сюда. - Сахиб, - повторил он, с трудом переводя дыхание. - Я не заметил, как вы вышли.
        Я помог ему подняться. Он улыбнулся, затем показал на свою рикшу, стоявшую рядом:
        - В пансион?
        Я прикинул, не вернуться ли в переулок выяснить, что там был за звук, но решил, что не стоит. В конце концов, береженого бог бережет. И это вдвойне верно, если ваш револьвер находится в комнате в полумиле от вас.

        Пятнадцать минут спустя мы снова были на Маркус-сквер. Я слез возле «Бельведера», достал из кармана банкноту в одну рупию и вручил ее рикша валла. Тот вытащил потертый кожаный кошелек и стал копаться в нем в поисках сдачи. Я остановил его. Он посмотрел на меня озадаченно:
        - Цена всего две анны[34 - Монета достоинством в одну шестнадцатую рупии, бывшая в ходу в колониальной Индии.], сахиб.
        - Остальное за ожидание, - сказал я.
        Он разулыбался и сложил ладони вместе:
        - Спасибо, сахиб.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Салман.
        - Ты магометанин?
        - Да, сахиб.
        - Ты всю жизнь здесь живешь?
        - Нет, сахиб, я родившийся в Ноакхали, в Восточной Бенгалии. Но уже много лет я живущий в Калькутте.
        - И ты хорошо знаешь город?
        - Очень хорошо, сахиб, - ответил он, покачивая головой на индийский манер.
        - Мне нужен хороший рикша валла, - сказал я. - Который всегда был бы под рукой, когда понадобится. Ты хотел бы работать на меня?
        - Я всегда только здесь, - ответил он, указывая на стоянку рикш на углу площади.
        - Отлично, - сказал я, копаясь в кармане, на этот раз в поисках купюры в пять рупий. Нашел и протянул ему деньги: - Будем считать, что это аванс.

        Бесшумно отперев дверь пансиона, я тихо прокрался к себе наверх, разделся в темноте, сел на кровать и прислонился спиной к изголовью. Рядом на полу стояла бутылка виски и стакан из-под зубной щетки. Я взял их и налил себе порцию. Всего лишь стаканчик на ночь, не больше. Легкими движениями раскручивая виски в стакане, я ощущал, как меня окутывает его лекарственный аромат. Чувствуя себя спокойнее, чем когда-либо за последние дни, я медленно потягивал напиток и размышлял о происходящем. Не прошло и двух недель, как я в Калькутте, - и вот уже расследую убийство. Да еще и такое значительное.
        Я гадал, почему лорд Таггерт поручил мне это дело. Наверняка же в Калькутте были какие-нибудь опытные инспекторы, к которым он мог обратиться. Может, он хочет меня испытать? Было ли это, как говорится, крещение огнем? Я взвесил и другие варианты, однако ни на шаг не приблизился к пониманию его мотивов. Тогда я допил виски, улегся и постарался переключиться на другие мысли. Это мне удалось, и в конечном итоге я уснул, вспоминая Сару в омнибусе в Майл-Энде.

        Шесть
        Четверг, 10 апреля 1919 года

        Иногда лучше вовсе не просыпаться.
        Но в Калькутте это недостижимо. Солнце встает в пять, и начинается настоящая какофония: лают собаки, кричат вороны и петухи. Когда животные выдыхаются, тут же вступают муэдзины, и их призыв к молитве звучит с каждого минарета в городе. Шум такой, что единственные европейцы, которым удается не проснуться к половине шестого, - это те, кто захоронен на кладбище на Парк-стрит.
        Первым, что я почувствовал, проснувшись, был все тот же запах рыбы. Спал я неважно, меня беспокоил тоненький комариный звон. Миссис Теббит уверяла, что ни одному из этих созданий не удавалось еще перелететь порог «Бельведера», но, наверное, этот конкретный экземпляр соответствующего меморандума не получил. Я встал, принял душ, побрился, а затем оделся и спустился к завтраку. В столовой не было никого, кроме служанки, поэтому я сел за стол и, сверяясь с часами на каминной полке, выставил время на своих часах. Я как раз заводил их, когда вошла миссис Теббит. Она принесла тарелку, на которой находилось нечто, с виду похожее на кеджери, приготовленное, вероятно, из остатков вчерашнего ужина, и поставила ее передо мной с торжественностью, не очень оправданной в случае этого блюда.
        - Боюсь, мне придется отказаться, миссис Теббит, - извинился я. - Что-то сегодня живот побаливает.
        Это была ложь во спасение.
        - Ах, как жалко, капитан. - Она нахмурилась. - И ночью он вас беспокоил?
        - Увы, да.
        - Бедняжка! Мне показалось, я слышала ночью шаги на лестнице. Это были вы?
        - Наверное, - согласился я. Отличное прикрытие, и я могу прибегнуть к нему снова, когда мне захочется среди ночи наведаться в Тиретта-базар.
        Вместо предложенного блюда я предпочел выпить чашку кофе и просмотреть сегодняшний номер «Стейтсмена», который лежал на столе. Газета была сложена так, что видна была только половина заголовка на первой странице, но этого хватило, чтобы меня заинтересовать. Я развернул ее и увидел основной заголовок номера.
        ВЫСОКОПОСТАВЛЕННЫЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СЛУЖАЩИЙ УБИТ В КОССИПУРЕ

        Далее следовал репортаж с места преступления и описание того, в каком виде было найдено тело Маколи, - подозреваю, что оно заставило некоторых читателей газеты подавиться своим утренним кеджери. Это был очень подробный и красочный рассказ. И к тому же точный. Описывалось все до мельчайших деталей, упоминалась даже испачканная кровью записка, найденная у жертвы во рту. Но о том, что труп обнаружили в нескольких ярдах от борделя, как ни странно, не было ни слова. Я не сомневался, что статья вызовет бурление среди белого населения, как и передовица, с полной уверенностью называвшая виновных. Террористы и революционеры, визжала она, стремятся свергнуть законную власть, и требовала скорого и безжалостного возмездия.
        Мне стало не по себе. Конечно, газета имела право на собственное мнение, и, если честно, пункт про «безжалостность» меня не смущал. Я сомневался насчет скорости, поскольку скорость зависела от меня и моей команды, а если судить по вчерашнему дню, вряд ли мы быстро добьемся успеха.
        История просочилась в прессу на удивление резво. Вот и провалилась попытка губернатора сохранить убийство в секрете, отправив на место преступления военную разведку. Теперь, когда мрачными подробностями смерти Маколи усеяна вся первая полоса газеты, в центре всеобщего внимания окажемся мы. Можно не сомневаться, что общественность впадет в панику при первом же намеке на опасность. Она будет требовать мгновенных результатов. Но если в итоге губернатор будет вынужден вернуть мне доступ к моему месту преступления, не так уж это и плохо.

        Через час я сидел у себя в кабинете и смотрел через стол на Дигби. Когда я явился на службу, он уже ждал меня, пребывая в несколько возбужденном состоянии.
        - Уиндем! - воскликнул он. - Мне кажется, я совершил прорыв!
        Я мужественно встретил это заявление, пригласил Дигби в свой кабинет и расположился за столом, в то время как сам он принялся расхаживать передо мной туда-сюда.
        - Рассказывай.
        Он остановился и перегнулся через стол:
        - Один из моих осведомителей что-то знает. Он говорит, что кое-что слышал о том, кто мог убить Маколи. Утверждает, что ему известно имя.
        - И ты ему доверяешь?
        - Разумеется, нет! - фыркнул Дигби. - Он индус! Но я ему плачу, и его сведения бывают полезны.
        - Где его найти?
        - В Черном городе. Он торгует паном[35 - Листья бетеля, азиатского тропического растения, используемые как возбуждающее средство.]. Его зовут Викрам. Обычно стоит недалеко от Шьямбазара.
        - Ладно, - сказал я. - Возьми автомобиль. Поедем туда.
        Дигби улыбнулся:
        - Приятель, мы не можем просто так туда заявиться. Если кто-нибудь увидит, как он беседует с двумя сахибами из полиции, это может здорово сказаться на его полезности как осведомителя. А также, кстати, на продолжительности его жизни.
        - Так когда же?
        - Расслабься, - ответил он, подмигивая. - Я устроил встречу. Сегодня вечером.
        Мне не очень хотелось целый день сидеть и ждать разговора с осведомителем Дигби. Это совершенно не было похоже на «скорое и безжалостное возмездие», которого требовал «Стейтсмен», и я сильно сомневался, что такой подход произведет хорошее впечатление на комиссара.
        - А нельзя пораньше?
        - Поверь мне, - ответил он, - под покровом ночи будет безопаснее.
        Я нехотя кивнул в знак согласия.
        - Прекрасно! - сказал Дигби, хлопнув в ладоши. - Я еще тебе нужен, приятель?
        Я велел ему сесть и вкратце пересказал содержание нашего вчерашнего разговора с мисс Грант.
        - Полностью соглашусь с ее мнением о Маколи, - сказал Дигби. - Он всегда был со странностями.
        - Получается, ты хорошо его знал? - спросил я. - Почему ты не упомянул об этом раньше?
        - Ну, по-настоящему я его никогда не знал, - с запинкой объяснил Дигби. - Я, конечно, несколько раз с ним встречался, но и только. В Калькутте мир тесен, да и люди, сам знаешь, сплетничают. Ребята в клубе рассказывали, что он был несколько не в себе, ну, ты понимаешь.
        Я совершенно ничего не понимал, о чем ему и сообщил.
        Дигби замялся.
        - Ну… он практически ни с кем не общался. Не пойми меня превратно - я не сомневаюсь, что он был превосходным бумагомарателем, держал местных в повиновении и всё такое, но он, по сути, не был… одним из нас. Говорят, его отец был шахтером-угольщиком.
        По тону можно было судить, что в его глазах такой человек не лучше кули[36 - Чернорабочий; также используется как презрительное название индийца.].
        - А что его приятель, Бьюкен? - спросил я. - Ты с ним знаком?
        Дигби запнулся.
        - Не то чтобы. Видел раз или два на приемах, но не более того.
        - А он, по-твоему, «один из нас»?
        Дигби рассмеялся:
        - Он миллионер. Он может быть одним из нас когда угодно, если захочет. А теперь, приятель, если ты не возражаешь, я пойду займусь делами.
        Он ушел и закрыл за собой дверь. Я задумался, что делать дальше. Идея сидеть и ждать темноты, когда можно будет поговорить с осведомителем Дигби, меня не очень привлекала, поэтому я решил придерживаться своего изначального плана: встретиться с Бьюкеном, с коллегами и слугами Маколи, побывать на вскрытии, условиться о встрече с губернатором и разыскать пастора, о котором рассказала мисс Грант. А главное, я хотел еще раз побеседовать с той девушкой, Дэви. Она явно что-то от нас скрывала, и я хотел знать, что именно. Правда, нужно было устроить так, чтобы при разговоре не присутствовала грозная миссис Бозе.
        Я позвонил в «яму» и попросил к телефону сержанта Банерджи. Дежурный крикнул, и через несколько секунд тот взял трубку.
        - Есть новости, сержант?
        - Итак, сэр, - ответил он со своим аристократичным произношением, роднившим его с архиепископом Кентерберийским, - я позвонил на предприятие мистера Бьюкена в Серампуре. Секретарь мистера Бьюкена сообщил, что того не было на месте уже несколько дней и что он не упоминал, когда планирует вернуться. Секретарь дал мне номер резиденции мистера Бьюкена. Я позвонил по этому номеру, и там мне сообщили, что мистер Бьюкен проводит эту неделю в Калькутте, в резиденции при своем клубе.
        - Каком клубе?
        - При клубе «Бенгалия», сэр. Я взял на себя смелость позвонить администратору. Сотрудник уведомил меня, что мистер Бьюкен действительно находится в резиденции, но распорядился, чтобы его не беспокоили до десяти утра. Он также упомянул, что мистер Бьюкен обычно завтракает около одиннадцати. Может быть, нам удастся застать его в это время.
        - Хорошо. В таком случае, не придется ехать в Серампур. Попробуйте раздобыть нам автомобиль с водителем. Я хочу поймать нашего дорогого Бьюкена, пока он не исчез из клуба.
        - Да, сэр.
        - А что насчет пастора? Получилось его найти?
        - Пока нет, сэр. Я позвонил в тану в Дум-Думе. Они сообщили мне, что в указанном районе есть несколько христианских миссий и приютов. Они наведут справки и немедленно свяжутся со мной.
        - Что-нибудь еще?
        - Да, последнее, сэр. Я разыскал адрес Маколи - на случай, если вы захотите поговорить с его слугами.
        - Отлично, сержант, - одобрил я, записывая адрес на клочке бумаги. - Сообщите, когда договоритесь об автомобиле.

        Только я положил трубку, как телефон зазвонил опять. Я решил было, что это Банерджи забыл мне о чем-то сообщить, но, к своему удивлению, услышал взволнованный голос Дэниелса, секретаря комиссара.
        - Уиндем, пожалуйста, немедленно зайдите в кабинет комиссара. Это срочно!

        Семь
        - Неужели Таггерт считает, что на это стоит тратить наше время! - ворчал Дигби, утирая пот со лба промокшим платком.
        Я отчасти ему сочувствовал, и не только из-за температуры, которая была в районе ста десяти градусов в тени, - ну или была бы, имейся здесь хоть какая-никакая тень.
        Апрель в Калькутте месяц неприятный. Здесь вообще мало приятных месяцев, но в апреле начинается лето, и ничего хуже себе представить нельзя. Земля задыхалась под колпаком невыносимой жары, и все ее жители, как англичане, так и индийцы, медленно варились в бесконечном, мучительном ожидании муссонных дождей, до которых оставалось еще два месяца.
        Мы втроем - Дигби, Банерджи и я - находились за городом, в часе пути к северу от Калькутты. Во все стороны разбегались зеленые поля. Там, вдали, время, казалось, замерло, и крестьяне пахали землю, идя за плугом, запряженным волами, по изрытым бороздами пастбищам. Водитель остановился на обочине, и теперь мы карабкались на крутую насыпь, возвышавшуюся над полями на добрые двадцать футов - туда, где пролегало железнодорожное полотно. Прямо перед нами, похожий на толстого металлического слизня, грустил на вершине насыпи угольно-черный локомотив неподвижного состава. За ним протянулись восемь вагонов, пассажирских и товарных вперемешку. Все они были выкрашены в цвета Восточно-бенгальской железнодорожной компании. Вокруг толклись местные констебли, изо всех сил стараясь не выходить из тени. На них была форма защитного цвета, какую носили почти все служащие Имперской полиции на всей территории Индии. Всей, за исключением Калькутты. Мы в городе носили белую форму.
        - Как, по его мнению, мы должны продвигаться в деле Маколи, если он заставляет нас бегать и разбираться с убийством каждого Тома, Дика или Гарри? - вопрошал Дигби.
        - Уверен, что у комиссара были на то причины, - ответил я, хотя понятия не имел, какие именно.
        - Неужели он не мог других найти? Господи, убили какого-то кули. Почему люди из местной таны не могли этим заняться? - Дигби лез на насыпь, тяжело дыша от жары и напряжения.
        Мы прибыли сюда по распоряжению Таггерта, чтобы расследовать убийство. По предварительным данным, на поезд напали декойты[37 - Члены вооруженной разбойничьей шайки.], но ограбление пошло не по плану и закончилось гибелью железнодорожного охранника-индийца. Хотя цвет кожи человека и не должен никак влиять на важность дела, в реальности все было, как правило, иначе, и должен признаться, что я и сам, подобно Дигби, недоумевал, почему Таггерт счел нужным отвлечь нас от дела Маколи, чтобы расследовать, в сущности, просто неудавшееся ограбление.
        Вся суета явно сосредоточилась вокруг вагона охраны в хвосте поезда. Я велел Банерджи идти к локомотиву и поговорить с машинистом, а мы с Дигби направились к хвосту. Двое констеблей как раз спускали завернутое в простыню тело из вагона на землю.
        Я приказал одному из констеблей открыть голову убитого. Зрелище было довольно неприглядное: сломанный нос, лицо все в кровоподтеках, спутанные волосы слиплись от крови. Тот, кто это сделал, явно не стеснялся махать кулаками. Я кивком разрешил констеблю вернуть простыню на место.
        Внутри вагона охраны виднелись силуэты двух мужчин, о чем-то горячо споривших. Один из них, пониже ростом, в фуражке с козырьком, казался более возбужденным. Он бурно жестикулировал и тыкал толстым пальцем в грудь собеседнику. Я решил, что это полицейский, старший по званию на месте преступления. Как же я удивился, обнаружив, что он не в полицейской форме, а в форме железнодорожного кондуктора! Судя по внешности, он был смешанных кровей, а человек, которого он так увлеченно распекал, оказался сержантом полиции, индийцем. Оба они встретили нас с нескрываемым облегчением.
        - Полицейские-англичане! - воскликнул кондуктор. - Может быть, мы хоть теперь сдвинемся с места!
        Я оставил его слова без ответа и обратился к сержанту, который, казалось, был слеплен из того же теста, что и Банерджи, - в очках, худенький и почти такой же унылый на вид.
        - Что здесь произошло? - спросил я.
        Не успел индиец ответить, как вмешался кондуктор:
        - Если вы хотите знать, что произошло, то спрашивать нужно меня, потому что я старший по званию железнодорожный служащий, а еще потому что я, собственно, был здесь, когда все это случилось.
        Я вздохнул. Мне никогда не нравилось иметь дело с госслужащими на мелких должностях. Все они, как правило, отличались непомерно раздутым самомнением, а те, кто носил фуражки с козырьком, были хуже прочих.
        - А вы кто?
        - Перкинс, сэр. Альберт Перкинс, - ответил он, выпячивая грудь и вытягиваясь передо мной в полный рост, пять с половиной футов плюс фуражка. - Начальник охраны на этом поезде.
        - В таком случае, мистер Перкинс, расскажите нам, что произошло. С самого начала.
        - Что ж, - согласился Перкинс, - если вам угодно с начала, то с него я и начну. По расписанию мы должны были отправиться с вокзала Сеалда прошлой ночью в час тридцать, но поезд задержали примерно на полтора часа, поэтому, когда мы наконец тронулись, было уже больше трех. Первый час дороги или около того все шло как обычно. Потом, когда мы были на этом месте, кто-то дернул за сигнальный шнур. Конечно же, машинист тут же остановил состав. Я пошел по вагонам, чтобы выяснить, что случилось. Прямо вам скажу: нечасто такое бывает, чтобы кто-то дергал за шнур в ночном поезде. Проблемы начались, когда я добрался до пассажирского вагона второго класса. Вдруг встали какие-то два индийца - такие, приличного вида, в костюмах. Один нацелил мне в голову пистолет и приказал лечь лицом в пол. Само собой, я послушался. Некоторые пассажиры запаниковали, но один из этих двоих крикнул что-то на бенгали и заставил их замолчать. Мне с пола почти ничего не было видно, но я уверен, что второй из них тогда ушел из вагона. Где-то через минуту я услышал голоса снизу, с путей, - местные, и довольно много, так я понял по
звуку. Там, снаружи, творилась какая-то суета. Я думал, что они пойдут по купе, грабя пассажиров, но нет, не пошли. Даже в вагон первого класса. Машинист говорит, они просто поставили по человеку в каждый вагон и двоих - вперед, в локомотив, а остальные двинулись сюда, в хвост поезда.
        - И что было дальше?
        Перкинс пожал плечами:
        - Точно не знаю. Этот негодяй держал меня на полу. И все время я слышал крики со стороны хвоста. Наконец - похоже, было почти пять - раздался крик, и декойт, державший меня на мушке, вдруг ушел. Я думал, он вернется с группой своих дружков, но ничего такого не случилось. Он будто растворился - и он, и все остальные.
        - И что вы сделали тогда?
        - Я ничего не делал, пока машинист с помощником не пришли меня искать. Откуда мне было знать, что эти негодяи исчезли? А потом я вышел из вагона с Эвансом - это машинист. Знаете, настоящий англичанин. Говорит, из самого Лондона. Водит сорок третий поезд уже почти двадцать лет. Я уточнил у него, точно ли преступники убежали, и после отправился по купе - проверял все по очереди. Несколько английских леди в первом классе были страшно напуганы, но никто не пострадал. Я прошел весь состав до самого вагона охраны - и только тогда увидел тело юного Пала, - он указал в сторону железнодорожного полотна, на завернутый в простыню труп.
        - Его звали Пал?
        Перкинс торжественно кивнул:
        - Хайрен Пал.
        Я огляделся. Вагон был разделен пополам проволочной решеткой с дверью, позволяющей перемещаться между двумя половинами. По нашу сторону решетки стоял небольшой письменный стол, заваленный какими-то бумагами. Рядом валялись опрокинутый стул, разбитая керосиновая лампа и несколько листков, упавших со стола и угодивших в лужу застывающей крови. С той стороны решетки лежало около дюжины тяжелых с виду джутовых мешков и стояли два объемных сейфа, оба открытые.
        - Как вы считаете, зачем они в него стреляли? - спросил Дигби.
        - Не знаю, - пожал плечами кондуктор.
        - Что они забрали? - поинтересовался я.
        Кондуктор снял фуражку и почесал в затылке:
        - В том-то и дело. Насколько я понимаю, ничего.
        - Ничего? - переспросил Дигби. - Банда декойтов нападает на поезд, убивает охранника и уходит, ничего не взяв? Чушь какая.
        - Я вам точно говорю, - с жаром закивал Перкинс. - Все мешки с почтой на месте, и, как я уже сказал, они не грабили пассажиров.
        - А как же те сейфы? - спросил я. - Что было в них?
        - Прошлой ночью - ничего, - ответил Перкинс.
        - Это обычная ситуация?
        - Иногда они полны. Иногда пусты. Ведь это же сорок третий из города!
        Он посмотрел на нас и не увидел понимания в наших лицах.
        - Сорок третий из города - это Дарджилингский почтовый, - пояснил он. - Основной рейс между Калькуттой и Северной Бенгалией. Почти все, что должно туда попасть, от людей и скота до официальной государственной корреспонденции, едет сорок третьим из города.
        - А как вы подняли тревогу? - спросил я.
        - Где-то через десять минут после того, как декойты убежали, мимо нас проезжал двадцать шестой в город. Мы остановили его и рассказали кондуктору, что случилось. Они предложили нам помощь, а добравшись до Нейхати, сообщили о происшествии.
        Я повернулся к сержанту-индийцу:
        - А где пассажиры?
        - Всех пассажиров второго и третьего класса перевезли на вокзал Бандел-Джанкшен для дачи показаний, - ответил он. - В первом классе ехали только европейцы, сэр. Их тоже доставили в Бандел, но оттуда разрешили ехать дальше по своим делам. Но у нас есть список их имен с адресами.
        Пассажиры первого класса были белыми, поэтому и надеяться нечего, что они послушаются приказа местного полицейского и будут сидеть несколько часов в какой-то дыре и ждать, когда у них возьмут показания. В Индии даже силы законности и правопорядка отступали перед превосходством расы.
        Я велел Дигби взять у кондуктора подробные показания, а сам прохрустел по гравию к голове поезда. Банерджи разговаривал с машинистом. Увидев меня, он неуклюже спустился с подножки локомотива.
        - Ну как, много удалось узнать? - спросил я.
        - Я пытался взять у него показания, сэр, но это оказалось непростой задачей. Он не очень хорошо говорит по-английски.
        - Странно, - удивился я. - Кондуктор уверил меня, что он англичанин.
        - Боюсь, что так и есть, сэр. Может, вы хотите сами с ним поговорить?
        Эванс оказался невысоким коренастым мужчиной, таким же крепким на вид, как и локомотив, которым он управлял. Его лицо и рабочий комбинезон покрывала угольная пыль, а морщины на щеках были словно прочерчены копотью. Мне он сразу понравился.
        Его версия событий совпадала с версией Перкинса: примерно в часе езды от калькуттского вокзала Сеалда кто-то дернул за шнур, и Эванс остановил состав. Но в то время как Перкинс подробнейшим образом исследовал пол вагона второго класса, Эвансу с его локомотива было гораздо лучше видно, что происходит.
        - Едва мы остановились, - сказал он, - целая толпа этого ворья налетела на нас со всех сторон - спереди, слева, справа.
        - Сколько их было?
        Эванс пожал плечами:
        - Точно не скажу, командир, темень была кромешная, но, думаю, никак не меньше десятка. Потом один лезет сюда и тычет в меня своим стволом. Руки, мол, вверх. Двадцать лет назад я бы ему мигом врезал, но нынче силы уже не те. Остальные, того, по вагонам разбрелись. Слышу, как дамы в первом классе верещат. Но они мигом замолчали. Не иначе как какой-то черномазый и на них тоже ствол направил.
        - Вы слышали, что происходило в вагоне охраны?
        Он помотал головой:
        - Не. Слишком далеко.
        - Что было дальше?
        - Тот черномазый, что был тут со мной и Эриком, - Эванс указал на своего помощника, который лопатой закидывал уголь в топку локомотива, - он хотел, чтоб мы сошли вниз, но мы не послушались, - так, Эрик?
        Помощник кивнул, не отрываясь от своего занятия.
        - Я ему и говорю: «Стреляй, коли хошь, а я вожу Дарджилингский почтовый больше лет, чем ты небо коптишь, и слезу я с локомотива не раньше, чем мы доедем до моста Хагдинга». В конце концов этот ублюдок передумал и оставил нас здесь. Дальше тут все было спокойно: я, Эрик и этот черномазый, он все целился в нас своим стволом. Мы слышали, что там, в хвосте, что-то происходит, но ни черта не видели в темноте. Через час где-то, как раз перед рассветом, один мерзавец там, на рельсах, давай что-то орать. И тут все они скопом, а с ними и наш приятель из локомотива, попрыгали с поезда - и деру. Часть побежала вон туда, - он махнул рукой через поля на север, - остальные - туда, к дороге. Через несколько минут тут никого не осталось.
        - А потом?
        - Ну, мы с Эриком, значит, чуток выждали. Солнце уже поднималось, и мы осмотрелись, чтобы, значит, проверить, что все чисто и никто из этих ублюдков тут не ошивается. Никого не видать, поэтому мы спрыгиваем вниз и идем вдоль поезда искать старика Перкинса. Я-то надеялся, что они его слегонца потрепали, но нет. Глядим - лежит на полу во втором классе, ровно младенец спящий. Ну, короче, отклеил он пузо от пола и велел мне идти обратно в локомотив, а сам пошел остальные вагоны проверять. Это он нашел беднягу Пала.
        - Расскажите о Пале.
        Эванс пожал плечами:
        - Дельный парень, из семьи железнодорожников. Работал на железной дороге с детства. Тихоня был, мухи не обидит. Вообразить не могу, чтобы он пошел против банды декойтов. Отчего они решили его пришить, а не Перкинса, не пойму.
        - Кажется, вы не в восторге от кондуктора.
        - Ну так ты его видел. Тебе самому он нравится? А тут представь, тебе с этим простофилей работать день за днем - и так семь лет.
        У меня оставался последний вопрос:
        - А часто в этих местах декойты нападают на поезда?
        Эванс помотал головой:
        - Бывает, конечно, особливо ежели в безлюдных местах подальше от городов или в Бихаре - дырища каких мало, - но в жизни не слыхал, чтоб декойты напали на поезд так близко к Калькутте.
        Поблагодарив Эванса за помощь, я спрыгнул на рельсы и кликнул Банерджи, который беседовал с одним из местных констеблей.
        - Давайте пройдемся, сержант, - сказал я, направляясь в сторону полей, куда, по словам Эванса, убежала часть нападавших. Добрых десять минут мы прочесывали местность к северу от состава, но не нашли ничего, кроме примятой травы.
        Мы вернулись к поезду и двинулись теперь на юго-восток, в сторону шоссе, куда, как сообщил машинист, направились остальные грабители.
        - Что это за дорога? - спросил я у Банерджи.
        - Это Великий колесный путь, сэр.
        - Он ведет обратно в Калькутту?
        - Да, сэр.
        - А в противоположном направлении куда он ведет?
        Банерджи улыбнулся:
        - Его длина составляет более двух тысяч миль, сэр. Он ведет до самого Дели, а дальше - через Хайберский перевал и в Кабул.
        - Думаю, не стоит всерьез рассматривать возможность, что наши разбойники сбежали в Афганистан, сержант, - заметил я. - Меня интересует только ближайший крупный город, через который ведет шоссе.
        - Если я не ошибаюсь, сэр, в непосредственной близости отсюда оно проходит через Нарьянпур.
        - Сколько до него?
        - Не имею представления, сэр. Я не знаю точно, где мы сейчас находимся.
        Мы шли по дороге еще несколько минут, пока не увидели прилегающую к ней небольшую грунтовую площадку.
        - Посмотрите, Банерджи!
        На земле отчетливо проступала колея.
        - Следы шин, - сказал сержант. - Здесь проехало какое-то транспортное средство, и, кажется, недавно. Может, легковой автомобиль?
        - Следы слишком широкие для шин легкового автомобиля, - возразил я. - Скорее всего, грузовик.
        Мы еще немного побродили в округе, но больше ничего не обнаружили. Я взглянул на часы: почти половина десятого. Пора было собираться, если мы хотели застать мистера Бьюкена в клубе «Бенгалия». Я неохотно окликнул Банерджи и велел возвращаться к поезду.
        - Ну, господа, какие будут версии? - спросил я. Наш автомобиль несся в Калькутту. Мы втроем кое-как умещались на заднем сиденье.
        - Мне кажется, все предельно ясно, приятель, - отозвался Дигби. - Декойты нападают на поезд, чтобы очистить сейфы. Обнаружив, что сейфы пусты, они в ярости стреляют в охранника. Он погибает, они пугаются и убегают. Следовало бы распорядиться, чтобы окружная полиция устроила облаву на местных злодеев. Мы тут имеем дело не с самыми искушенными преступниками. Кто-нибудь из них обязательно заговорит и сдаст всю компанию.
        План действий выглядел соблазнительно. Списать все на неумелое ограбление и передать дело местной полиции. Только вот этот конкретный сценарий противоречил фактам. Насколько я мог судить, нападавших никак нельзя было назвать неумелыми. Напротив, все обстоятельства говорили о том, что операцию тщательно спланировали. Разумеется, кроме ее исхода. И в этом-то и был главный вопрос: если они нападали с целью ограбления, то почему ничего не взяли?

        Восемь

        Клуб «Бенгалия» находился на Эспланаде, широком проспекте, воткнутом между официальной резиденцией губернатора и рекой Хугли. Ворота стерегли два мощных бородатых сикха, столь огромных, что сами ворота казались излишними. На сикхах была красно-белая форма, расшитая таким количеством золотой тесьмы, что хватило бы на целый полк Королевской конной гвардии. Утро было в самом разгаре, и золотые кокарды, прикрепленные к белым тюрбанам, ярко блестели в солнечном свете.
        При нашем приближении один гигантский часовой сделал шаг вперед и поднял ладонь размером с теннисную ракетку. Водитель резко затормозил. Банерджи вышел из автомобиля и направился к воротам. Часовому он едва доставал до груди. Дальше произошло нечто совершенно неожиданное. Банерджи стал кричать и размахивать руками как безумный, часовой перепугался и тотчас же переменил манеру: начал кланяться и горячо жестикулировать, приглашая нас проехать, а его товарищ стоял вытянувшись по струнке и отдавал нам честь. Это было так же удивительно, как если бы джек-рассел до смерти напугал добермана.
        - Отличное представление, Несокрушим, - сказал я, когда сержант снова к нам присоединился. - В первый миг я перепугался, что он превратит вас в лепешку.
        Автомобиль с хрустом ехал по гравию длинной подъездной аллеи мимо безупречных газонов. Целая группа садовников-индийцев подравнивала и так идеально ровную траву, словно парикмахеры, стригущие лысого клиента. Сам клуб казался уменьшенной версией Бленхеймского дворца[38 - Родовое имение герцогов Мальборо, один из крупнейших дворцов Англии.], выкрашенной в белый и перенесенной в тропики, и служил очередным примером того, как мы воплощаем свои имперские фантазии в архитектуре. Британская Индия, где у каждого англичанина есть собственный дворец.
        Автомобиль остановился возле весьма впечатляющего подъезда. Латунная табличка, привинченная к одной из колонн, гласила: «Клуб „Бенгалия“, основан в 1827 году». У входа стоял деревянный знак, безупречными белыми буквами сообщавший:
        СОБАКИ И ИНДИЙЦЫ НЕ ДОПУСКАЮТСЯ

        Несокрушим заметил мое отвращение.
        - Не беспокойтесь, сэр, - сказал он. - Мы, индийцы, знаем свое место. Ведь действительно британская цивилизация за полтора века достигла такого, на что нам не хватило и четырех тысяч лет с лишним.
        - Именно, - поддакнул Дигби.
        - Например? - спросил я.
        Губы Банерджи тронула тонкая улыбка:
        - Ну, например, нам так и не удалось научить собак читать.
        Он сказал, что может погулять по территории, пока мы с Дигби будем разбираться с Бьюкеном.
        - Ни в коем случае, - возразил я. - Я не допущу, чтобы вы тут прохлаждались, пока мы делаем всю работу.
        Он улыбнулся:
        - Да, сэр. Извините, сэр.
        - Прости, что вмешиваюсь, приятель, - сказал Дигби, - но, думаю, будет лучше, если сержант и правда останется здесь. Нам вовсе незачем злить этих людей. Особенно если мы хотим, чтобы они ответили на наши вопросы.
        Возможно, это и была тактичная линия поведения, но я вовсе не был настроен проявлять такт. К счастью, Несокрушим нашел выход.
        - Сэр, - предложил он, - может быть, мне стоит поговорить с персоналом, обслуживающим территорию?
        - Хорошо, сержант, - согласился я, и Несокрушим устремился через газоны, а мы с Дигби направились внутрь здания.
        Мы оказались в необъятном пространстве богато декорированного вестибюля. Здесь было больше мрамора, колонн и бюстов на постаментах, чем в принципе имеет смысл запихивать в помещение, если это только не Британский музей. Если бы Юлий Цезарь или Платон заглянули сюда на бокальчик-другой, они бы мигом почувствовали себя как дома. У дальней стены за стойкой администратора торчала одинокая фигурка пожилого индийца в черном пиджаке с гербом клуба. Дигби пошел осведомиться о Бьюкене, а я воспользовался моментом, чтобы осмотреться.
        Одну стену украшала широкая дубовая панель с перечнем былых президентов клуба - целого сборища полковников, генералов, рыцарей и даже некоторого количества лордов, увековеченных в золотых письменах. Другие стены были увешаны головами тигров и носорогов и таким количеством пар оленьих рогов, какое не встретишь на целом стаде животных, резвящемся на просторах шотландского поместья. Над стойкой администратора нависал очередной портрет Георга V в полный рост. На сей раз монарх был в полном комплекте военных орденов и наград и, казалось, слегка страдал от запора. Меня всегда поражало, насколько он похож на кайзера Вильгельма. На мой взгляд, они отличались друг от друга разве что фасоном растительности на лице. Если бы они поменялись одеждой, сомневаюсь, что кто-нибудь заметил бы разницу. Даже для двоюродных братьев сходство было удивительным. Какая жалость, что столько людей погибло из-за, в сущности, семейной распри.
        - Бьюкен завтракает на веранде на втором этаже, - сообщил Дигби, направляясь к монументальной лестнице. - Нам сюда.
        Поднявшись по ступенькам и миновав увешанную зеркалами лестничную площадку, мы вошли в просторную гостиную, где не было никого, кроме нескольких старых седовласых болванов, уткнувшихся в газеты. Они мне напомнили полковника Теббита: те же усы, бакенбарды и те же физиономии цвета очищенной свеклы.
        Мы пересекли гостиную, прошли сквозь застекленные двери и оказались на тенистой веранде. Под навесом выстроилось с полдюжины столов в окружении плетеных кресел. Все они пустовали, кроме одного, самого дальнего, где читал газету коренастый господин в белой рубашке и синем шелковом жилете. Перед ним на столе стояла тарелка спелых желтых манго. Я и без помощи Дигби догадался, что мы нашли того, кого искали. Было в нем что-то особенное, какая-то едва скрытая мощь, как у боксера на пенсии. Услышав наши шаги, он поднял взгляд и отложил газету. Глаза холодного серого оттенка, массивная челюсть - одним своим присутствием он создавал смутное ощущение угрозы, и весь был похож на отвесную скалу.
        - Мистер Бьюкен, сэр, - начал Дигби, - вы не могли бы уделить нам несколько минут?
        - А, Дигби, - пророкотал Бьюкен низким голосом, напомнившим мне рев танка. - Как жизнь, старина?
        - Прекрасно, сэр, прекрасно. Спасибо, - залебезил Дигби, как будто лизал ботинки самому вице-королю. Он указал на меня: - Позвольте представить вам капитана Сэма Уиндема. Капитан Уиндем раньше служил в Скотланд-Ярде.
        В знак приветствия Бьюкен слегка кивнул своей круглой, гладко выбритой головой.
        - Мистер Бьюкен, - сказал я, повторяя его жест.
        - Мы с капитаном Уиндемом надеялись задать вам несколько вопросов, сэр, касательно этого происшествия с Маколи, - решился сказать Дигби, указывая на заголовок в газете, лежавшей перед Бьюкеном.
        Тот протянул руку в сторону двух свободных кресел:
        - Конечно, господа. Прошу вас, садитесь.
        Без всякого приглашения рядом с нами возник официант в тюрбане.
        - Что будете? - спросил Бьюкен.
        Я покачал головой:
        - Ничего, сэр.
        Взмахом мощной руки Бьюкен отпустил официанта, и тот исчез так же ненавязчиво, как и появился.
        - Это полное безобразие, господа, - заявил Бьюкен, тыча в газету толстым пальцем. - Куда катится страна, если у этих бессовестных ублюдков хватило наглости убить помощника самого губернатора? И не где-нибудь, а здесь! Прямо в центре Калькутты!
        - Мы занимаемся этим делом, - заверил его Дигби. - Можете не сомневаться.
        Бьюкен пропустил его слова мимо ушей.
        - И что же сказали на это наши дорогие друзья из Индийского национального конгресса? Ничего. Все эти проповедники ненасилия. Кто-нибудь из них вышел, осудил это в высшей степени жестокое преступление? Никто! Лицемеры чертовы. Я вам вот что скажу, господа: преступника, кто бы он ни был, следует примерно наказать. Мы должны дать понять индийцам, что подобного предательства не потерпим. Повесить полдюжины местных вместе со всеми их семьями - и тогда в другой раз они крепко подумают, прежде чем выкидывать подобные фокусы.
        Он взял со стола складной нож, отточенным движением отрезал кусочек манго и поднес его ко рту на кончике лезвия.
        - Мы найдем виновных, - сказал я. - И именно потому мы здесь. Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
        - Ага, - ответил он. - И что вы хотите знать?
        - Маколи был вашим другом?
        Бьюкен кивнул.
        - Совершенно верно, - пророкотал он. - Добрым другом, и я этого не стыжусь… не то что некоторые.
        - Расскажите о нем.
        - Что конкретно?
        - Давно вы с ним знакомы?
        - Да, пожалуй, около двадцати лет. - Он вздохнул.
        - Вы познакомились в Индии?
        - Точно. Встретились в Калькутте, кстати, прямо здесь, в этом самом клубе. Забавно, мы росли неподалеку друг от друга там, в Шотландии, но знакомы не были. Я как раз вернулся из окрестностей Дакки, где договаривался о покупке крупной партии джута, и ехал обратно в Данди. Решил ненадолго остановиться в Калькутте, чтобы успеть насладиться земными благами перед долгой дорогой домой. Если не ошибаюсь, тот прием устраивал вице-король. Вскоре я сюда перебрался совсем. Как приехал - разыскал его.
        - Вы специально его разыскивали?
        - Да. Может, он тогда и был всего лишь младшим клерком, но о нем уже говорили как о человеке с большим будущим. И он был тейсайдец, как и я. Ведь все мы, живя вдали от дома, тянемся к родным и знакомым вещам, не так ли, капитан?
        Тут он, пожалуй, был недалек от истины. Чтобы в этом убедиться, достаточно было посмотреть по сторонам. Одного взгляда на Калькутту, этот кусочек Англии, сброшенный прямехонько в бенгальское болото, достаточно, чтобы заметить, что мы, британцы, по-видимому, тянемся к знакомым вещам гораздо больше других.
        - Что он был за человек? - спросил я.
        Бьюкен немного подумал.
        - Порядочный, - ответил он. - Самоотверженно трудился на благо Короны. Сколько всего он сделал, чтобы изменить это место к лучшему! А это было не так-то просто, особенно в последние несколько лет, когда ему приходилось иметь дело с растущими требованиями «индианизировать» все на свете, куда ни плюнь. - Бьюкен поморщился от отвращения.
        - Вы считаете, это плохая мысль, сэр?
        - Напротив, капитан. Мысль как раз хорошая - по крайней мере, на бумаге. Пойти на некоторые уступки, постепенно передать индийцам часть ответственности за управление этой страной, чтобы когда-нибудь они смогли сесть за один стол рядом с Австралией, Канадой и так далее. Но на деле? Нельзя забывать, что индийцы, они азиаты. Им нельзя доверять так же, как мы доверяем австралийцам или канадцам, - да даже и южноафриканцам, если уж на то пошло. Чего мы добились своими реформами? Открыли ящик Пандоры, только и всего. Мы дали им почувствовать вкус власти, и теперь вместо благодарности они хотят еще и еще. Они не успокоятся, пока не захватят все, что мы здесь создали. Вот с чем приходилось разбираться Маколи.
        - Как это на нем отражалось?
        - Да вот взять, к примеру, эту чампаранскую историю пару лет назад. Не успел этот бессовестный юрист-подстрекатель из Гуярата[39 - Имеется в виду Ануграх Нараян Синха, борец за независимость Индии, последователь Махатмы Ганди.] приехать сюда - и все дела встали на много месяцев. Крестьяне перестали платить ренту и снимать урожай индигоферы. Ненасильственное гражданское сопротивление - так они это называли. Больше похоже на шантаж. Вице-король приказал губернатору разобраться, а это чудо безвольное, конечно же, как всегда, понятия не имело, что делать. Поэтому разбираться пришлось Маколи. Бедняга заставил землевладельцев согласиться почти на все требования крестьян. Очень многие тогда были им недовольны. Они считали, что он навязал им эти условия, просто чтобы у вице-короля не было лишних трудностей. А индийцы - казалось бы, они должны быть благодарны ему за то, что он пошел им навстречу, но нет, ничего подобного! И это было только начало. Теперь они раз в несколько месяцев пытаются вытребовать новые уступки с нашей стороны. Знали бы вы, с каким количеством забастовок мне приходится сталкиваться на
моих фабриках. И каждый раз, стоит им добиться своего, они становятся еще хуже. Считают, что им все с рук сойдет. Думаю, это был просто вопрос времени, рано или поздно они должны были решиться на что-то подобное, - заключил он, снова тыкая в газетный заголовок.
        - Маколи когда-нибудь работал на вас? - спросил я.
        Перед тем как дать ответ, Бьюкен съел еще кусочек манго.
        - Сколько я его знаю, он всегда был в Индийской гражданской службе.
        Интересная формулировка.
        - А он когда-нибудь оказывал вам услуги по дружбе?
        Вопрос повис в воздухе, словно дурной запах. Дигби смущенно заерзал в кресле, а Бьюкен уставился на меня тяжелым взглядом. Меня это не смутило. Я надеялся его спровоцировать. Он опустил взгляд в свою тарелку, затем медленно и демонстративно взял нож и, глубоко вонзив его в свежую мякоть манго, мастерски разрезал фрукт на четыре части, обходя твердую косточку в самом центре. Когда он снова взглянул на меня, выражение его лица было по-прежнему спокойным.
        - Как вы сами говорите, капитан, он был моим другом. Иногда он рассказывал мне кое-что о настроениях в правительственных кругах, если они могли определенным образом сказаться на моих делах.
        Я не мог не отдать Бьюкену должное: он не собирался поддаваться на провокации. Он составил мнение обо мне и решил, что в данном случае лучше придерживаться дружелюбного тона. В конце концов, я был просто полицейским, который пытался выяснить, кто убил его друга. Но реакция его говорила о многом. Это была реакция очень опытного человека.
        - А не рассказывал ли он вам что-нибудь о правительственной политике по вопросу раздела Бенгалии? - спросил я.
        Бьюкен потер свою буйволиную шею.
        - Не вижу, какое отношение это может иметь к делу, капитан. С тех пор прошло пятнадцать лет.
        - Мы рассматриваем версию, что Маколи мог убить кто-нибудь, кто затаил на него обиду. Это может быть связано с той ролью, которую он сыграл в продвижении раздела Керзона[40 - В 1905 году лорд Керзон, вице-король Индии, отдал приказ о разделе Бенгалии на Западную и Восточную (первый раздел Бенгалии). Из-за поднявшихся народных волнений Бенгалия снова была объединена в 1911 году.]. Насколько я понимаю, в результате раздела тогда очень многие были разорены.
        - Ага! - ответил Бьюкен с раздражением. - Многим землевладельцам пришлось несладко. И я скрывать не буду - да, мы тогда об этом разговаривали. Черт возьми, да раздел стал важнейшим событием в этой части света со времен битвы при Плесси![41 - Битва, с победы в которой принято отсчитывать период британского правления в Индии.] Тогда все без исключения говорили только о нем. Даже было бы странно, если бы он со мной не обсуждал раздел. Но мы только разговаривали, ничего больше. Моего мнения он точно не спрашивал.
        Бьюкен повернулся к Дигби:
        - Надеюсь, вы с капитаном приехали сюда не только ради урока истории? Хочется верить, что у вас ко мне есть и более уместные вопросы. Скажем, имеющие отношение к расследованию убийства. Иначе мне придется сообщить Таггерту, что его полицейские тратят мое время на разговоры о древней истории, вместо того чтобы ловить преступников.
        Дигби залепетал что-то в знак протеста. Я не обратил на его слова никакого внимания.
        - У него много было друзей? - спросил я.
        Бьюкен отрезал себе еще кусочек манго.
        - Не особенно. И сразу вам скажу, капитан: я не знаю почему. Наверное, он просто был не особо общительный.
        - Как думаете, это могло быть связано с его происхождением?
        - В смысле, с тем, что он был из Тейсайда? Сомневаюсь, капитан. Мне это никогда не мешало.
        - Я имею в виду его социальный слой.
        Бьюкен обдумал мои слова.
        - Хм, я понимаю, о чем вы. Но, говоря начистоту, капитан, Калькутта - такое место, где у человека, который пользуется расположением губернатора, недостатка в друзьях не будет - во всяком случае, в друзьях определенного сорта. Пожалуй, будет правильнее сказать, что ему они были не нужны.
        Что ж, это, по крайней мере, совпадало с рассказом мисс Грант.
        Я сменил направление беседы.
        - Замечали ли вы какие-нибудь изменения в его поведении в последние несколько месяцев? Насколько я понял, он, кажется, ударился в религию?
        Лицо Бьюкена снова помрачнело:
        - Вы о чепухе, которой забивал его голову этот пастор?
        Я кивнул.
        - Что вам сказать? Не так давно какой-то пастор-кальвинист по имени О’Ганн приехал сюда из Южной Африки. Из тех фанатиков, которые верят, что Бог велит нам спасать язычников от них самих. Он знал Маколи с давнишних времен. Он даже знал жену Маколи.
        - Маколи женат?
        - Был женат, - пояснил Бьюкен. - Она умерла много лет назад, еще в Шотландии. Может, именно поэтому он и решил перебраться сюда.
        Получалось, что мы с Маколи могли приехать в Калькутту по одной и той же причине. Не самое вдохновляющее совпадение.
        Я постарался сосредоточиться. Бьюкен продолжал:
        - В общем, я глазом не успел моргнуть - а он уже каждое воскресенье ходит в церковь и поговаривает о том, чтобы бросить пить. Можете себе представить, капитан, насколько это серьезный шаг для шотландца?
        - Что вы можете рассказать об этом человеке, Ганне? - спросил я.
        - Толком ничего. Я его и видел-то так, несколько раз. Скажу просто: у нас с ним мало общего.
        Он достал из жилетного кармана золотые часы и демонстративно на них посмотрел.
        - Господа, не хочу показаться грубым, но к двум я должен уже вернуться в Серампур, так что, боюсь, нам пора заканчивать.
        - Конечно, сэр, - откликнулся угодливый Дигби и начал подниматься с кресла.
        Я положил руку ему на плечо.
        - Еще буквально пара вопросов, сэр. Если вы не возражаете.
        Бьюкен кивнул.
        - Насколько нам известно, вечером накануне убийства Маколи был здесь на приеме, который устраивали вы?
        - Так и есть, - ответил он, устремляя взгляд на раскинувшиеся внизу сады. - У меня был небольшой прием для нескольких американцев, которые искали крупных поставщиков. Я решил, что вечер, на который приглашены самые сливки калькуттского общества, произведет на них впечатление. Я бы самого вице-короля позвал, если бы он был в городе. Вы же знаете этих американцев - так гордятся своей республикой, но при этом с каждым, у кого есть титул, носятся как курица с яйцом. Я часто думал, что заработал бы на американцах гораздо больше, будь я лордом.
        - В котором часу ушел Маколи?
        - Точно не скажу. Я был занят другими гостями, но, наверное, где-то между десятью и одиннадцатью.
        - Вы знаете, куда он отправился дальше?
        Бьюкен покачал головой:
        - Не имею ни малейшего понятия, капитан. Я считал, что он едет домой.
        - Что ему было нужно в Черном городе? У вас есть какие-нибудь предположения?
        - Ни единого, - ответил Бьюкен. В его голосе слышалось раздражение. - Не лучше ли вам спросить Ганна? Я почем знаю? Может, Маколи там ему помогал спасать язычников. - Он безрадостно засмеялся. - А теперь, господа, мне и правда пора.
        Бьюкен поднялся и протянул мне руку.
        - На следующей неделе я снова устраиваю небольшой прием, капитан, - сказал он, направляясь к застекленным дверям. - Приходите. Если будете свободны. Буду рад представить вас сливкам калькуттского общества. Ты тоже, конечно, приглашен, Дигби. Мой секретарь известит вас о деталях.
        Он ушел, и мы с Дигби опустились обратно в кресла. Я смотрел вниз, на зеленые лужайки. Там, в некотором отдалении, Несокрушим общался с садовником.
        - Ну, приятель, что ты об этом думаешь? - спросил, улыбаясь, Дигби.
        - Что ж, эта религиозная история мне кажется любопытной, - ответил я. - Наверное, стоит разобраться в ней получше.
        - Считаешь, какие-то местные отправили его на тот свет за проповеди?
        Это казалось маловероятным. Я не мог себе представить, чтобы компания местных фундаменталистов убила Маколи за то, что тот нес им Благую весть. Пожалуй, я бы охотнее поверил в то, что сам Господь решил пришибить Маколи ударом молнии просто шутки ради. Всемогущий, как я всегда подозревал, вполне способен на подобные выходки. Так или иначе, я пока что больше не собирался делиться с Дигби своими мыслями. Что-то от меня ускользало - какая-то связь, которую я никак не мог уловить. Не знаю, было ли дело в жаре, в опиуме или в неописуемых блюдах миссис Теббит, но почему-то я соображал хуже, чем следовало.
        - Просто мы должны учитывать все возможности, - сказал я.
        Когда мы вышли наружу, Дигби подал знак водителю, я же отправился разыскивать Несокрушима. Солнце уже палило немилосердно, и я обнаружил сержанта сидящим на скамейке в тени палисандрового дерева, с фиолетовым цветком в руке. Он был погружен в свои мысли. Я окликнул его. Мгновенно очнувшись от грез и выронив цветок, Несокрушим вскочил и поспешно подошел ко мне.
        - Мы же договорились - не прохлаждаться.
        - Прошу прощения, сэр, я просто…
        Мы зашагали через газоны ко входу в здание. Автомобиль ждал с работающим двигателем. Дигби наблюдал за нами, сидя на заднем сиденье.
        - Узнали что-нибудь интересное?
        - Возможно, - ответил Банерджи. Чтобы поспевать за мной, ему приходилось почти бежать. - Мы выкурили по сигарете с одним посыльным, который дежурил позапрошлым вечером.
        - Вечером, когда Бьюкен устраивал прием?
        - Да, сэр. Как выяснилось, мероприятие было по меркам мистера Бьюкена скромным. Обычно его приемы продолжаются до двух или трех часов утра, этот же закончился уже к полуночи.
        - Посыльный случайно не видел, как уходил Маколи?
        - Видел. По его ощущениям, было около одиннадцати, и тут начинается самое интересное. Он сообщил мне, что перед тем, как Маколи уехал, они с Бьюкеном отделились от остальных гостей и минут на пятнадцать удалились в другую комнату. Когда они снова появились, у Бьюкена было раскрасневшееся лицо, а Маколи ушел, не сказав никому ни слова. Затем Бьюкен куда-то звонил с телефона, предназначенного для членов клуба.
        - Посыльный слышал, о чем говорили Бьюкен и Маколи?
        - К сожалению, нет, сэр. Двери были закрыты, да и в любом случае подслушивать разговоры ему не положено.
        - А телефонный разговор Бьюкена?
        - Тоже нет, сэр.
        Тут нам не повезло, однако то, что удалось выяснить сержанту, показалось мне интересным. Любопытно, что Бьюкен не счел нужным упомянуть о своем последнем разговоре с Маколи.
        - Сержант, у меня есть для вас еще одно задание.
        - Да, сэр?
        - Задержитесь тут ненадолго. Поговорите еще разок с вашим новым приятелем и узнайте, не уезжал ли сам Бьюкен из клуба той ночью после приема. Кроме того, попробуйте побеседовать с кем-нибудь из обслуги, и в первую очередь - с администратором. Тот звонок Бьюкена - посмотрите, не получится ли выяснить, заказывал ли кто-нибудь для него разговор. Я хочу знать, кому он звонил.
        Банерджи кивнул и потрусил обратно в том направлении, откуда мы только что пришли. Я забрался в автомобиль к Дигби.
        - Удалось сержанту узнать что-нибудь полезное? - спросил Дигби.
        Я вкратце изложил ему новости, рассказав, что Маколи уехал с приема около одиннадцати, и о его частной беседе с Бьюкеном.
        - Значит, пока что, - подытожил я, - Бьюкен - последний, кто видел его живым.

        Девять

        Транспорт на Эспланаде встал. Опрокинулась гужевая повозка, груженная овощами, и ее содержимое, раскатившись во все стороны, перекрыло дорогу. Автобусы и автомобили не могли двинуться с места, водители раздраженно сигналили. Поглазеть на представление собралась солидная толпа индийцев. Пара беспризорников воспользовалась моментом, чтобы стянуть несколько кочанов цветной капусты из пострадавшей повозки, пока хозяин отвлекся. Даже рикши не могли выбраться из затора, но их пассажиры просто спустились на землю и пошли пешком. Насколько я мог судить, рикша валла отнеслись к создавшейся ситуации философски. Сам я не мог этим похвастаться.
        С тех пор как мы нашли тело, прошло уже более тридцати часов, а чего я достиг за это время? Накопил целый ворох вопросов без ответов. «Почему Бьюкен не упомянул о своем ночном разговоре с Маколи?» был всего лишь последний из них. И он оказался в неплохой компании. Я до сих пор не выяснил, каким образом губернатор так быстро узнал об убийстве Маколи и для чего он отправил людей из подразделения «Эйч» охранять место преступления. Еще один небольшой вопрос: что скрывала от нас проститутка? И ко всему этому теперь добавилась новая головная боль - понять, почему декойты напали на поезд, убили человека и не дали себе труда что-нибудь украсть. Чем больше я размышлял об этом, тем больше запутывался.
        В бессильной ярости я стукнул кулаком по сиденью. В последнее время я не отличался терпением, вся моя выдержка без остатка ушла на то, чтобы несколько лет просидеть в окопе, пока немецкая артиллерия оттачивала на мне навыки стрельбы. К счастью, меня вдруг посетила идея. Я достал листок с адресом, который продиктовал мне Несокрушим.
        - Где находится Принцеп-стрит? - спросил я у Дигби.
        - Это недалеко отсюда, приятель, рядом с Бентинк-стрит.
        Я велел ему возвращаться в штаб, а сам вылез из автомобиля и отправился искать квартиру Маколи. Пройдя по Эспланаде, я свернул налево на Бентинк-стрит и двинулся мимо почтенных старых административных зданий, принадлежащих торговым компаниям, благодаря которым и появилась Калькутта. По правую руку, на Чоуринги-сквер, самым заметным было величественное здание «Стейтсмена» с его полукруглым портиком. Подойдя ближе, я с удивлением заметил, как из вращающихся дверей появилась мисс Грант. Она была поглощена своими мыслями, иначе заметила бы меня, когда повернулась, чтобы бодрым шагом удалиться в направлении «Дома писателей».
        Я уговаривал себя не спешить с выводами. Откуда мне знать, что она там делала? У мисс Грант могло быть множество причин прийти сюда. И все-таки я не мог избавиться от чувства, что ее визит как-то связан с убийством Маколи. «Стейтсмен» чертовски быстро разнюхал о происшествии и напечатал на удивление точный репортаж. Можно ли представить себе лучший источник, чем секретарша убитого? Я подумал, не встретиться ли с ней лицом к лицу, но это было бы опрометчиво. Что бы я стал делать? Обвинил ее в том, что она продает сведения прессе? Даже если это и правда, она, вероятно, стала бы все отрицать, а я не смог бы ничего доказать. И не было такого закона, который запрещал бы общаться с прессой. По крайней мере, насколько мне было известно. Я точно не знал, как далеко зашел Закон Роулетта. Если же я ошибаюсь, она может решить, что я ее преследую. Так или иначе, это сведет на нет мои шансы познакомиться с ней поближе. Поэтому я оставил эту мысль и продолжил свой путь по направлению к Принцеп-стрит.

        Квартира Маколи располагалась в сером многоэтажном здании напротив парка. За входом присматривал угрюмый консьерж, направивший меня на четвертый этаж. Лестничная клетка пахла респектабельностью. Вообще, конечно, пахла она дезинфицирующим средством, но в Калькутте это, по большому счету, одно и то же. Я постучал в дверь седьмой квартиры, и мне открыл встревоженный индиец, облаченный в опрятную рубашку и брюки. Он посмотрел на меня с опаской:
        - Что вам угодно, сэр?
        - Вы слуга Маколи?
        Мужчина кивнул с настороженным видом.
        Я представился и сказал, что хочу задать несколько вопросов о его бывшем работодателе. Как мне показалось, он несколько удивился.
        - Но я уже говорю вчера с полицией. - Он произнес это как «полишия».
        - А теперь я хочу, чтобы вы мне ответили еще на несколько вопросов.
        Он кивнул и повел меня по темному коридору в аскетично обставленную гостиную: из мебели лишь потертый диван, несколько стульев и обеденный стол. Из окна открывался ничем не примечательный вид. Это была гостиная человека, проводившего большую часть времени в другом месте. На столе лежала стопка папок, перевязанных красными ленточками.
        - Ча, сахиб?
        Я отказался от чая, сел на один из стульев и указал слуге на диван.
        - Как вас зовут?
        - Сандеш, - ответил он, явно нервничая.
        - Сколько вы прослужили у Маколи?
        Он на секунду задумался.
        - Почти пятнадцать лет я работаю для мастера сахиба. Еще раньше, чем он переезжает в эту квартиру.
        - А как вы устроились к нему на службу?
        - Простите, сахиб, не понимаю.
        - Как вы получили эту работу?
        - Меня рекомендует слуга одного бывшего коллеги мастера сахиба.
        - Маколи-сахиб был хорошим хозяином?
        Он улыбнулся:
        - Очень хорошим. Он есть очень честный и порядочный человек. Всегда честный в делах со мной и другими слугами.
        - Другими слугами?
        - У мастера сахиба еще служит повар и горничная.
        - Они сейчас здесь?
        - Нет, сахиб. Горничная приходит только три раза в неделю. Повар здесь утром, но вчера я ему сказал, что он больше не нужен. Тут больше некому готовить.
        - Маколи жил здесь один?
        - Да, сахиб, - кивнул он. - Мастер сахиб всегда жил один. Хотя у меня есть помещение за кухней.
        - У него были родственники в Калькутте?
        Сандеш помотал головой:
        - Нет родственников. Не только в Калькутте, сахиб, но нигде нет родственников. У него есть племянник, сын его покойного брата, но племянник убит на войне, уже два года. Смерть племянника большое горе для мастера сахиба. Мастер сахиб теперь последний в семье, и у него нет отпрыска, поэтому имя семьи умирает, когда умирает он.
        - Отпрыска? - переспросил я.
        Слуга казался озадаченным.
        - «Отпрыск» - неправильное английское слово, сахиб? Мне говорят, оно значит… ребенки?
        Что ж, пожалуй, именно это оно и значит. Как я уже понял, в Калькутте индийцы, за исключением Несокрушима с его блистательным произношением, обычно тяготели к варианту английского, представлявшему собой забавную смесь викторианских выражений и неизменного настоящего времени.
        - А что насчет друзей? - спросил я. - К нему часто ходили гости?
        - Опять нет, сахиб. Гости ходят очень редко.
        - А женщины? У него были подруги?
        Он смущенно засмеялся:
        - К мастеру-сахибу не ходят гости-женщины. Одна женщина иногда приходит - его секретарша, мисс Грант. Мемсахиб приходит по работе. - Он указал на папки, лежавшие на столе. - Она снова приходит только вчера вечером и забирает некоторые папки и документы.
        - Вы знаете, какие папки она забрала?
        - Простите, сахиб. Дела мемсахиб вне моей сферы.
        Интересно - снова мисс Грант неожиданно появилась на сцене. Это могло быть невинным совпадением, но я в такие совпадения верю неохотно. Во время нашего разговора она ни словом не упомянула, что ей нужно сходить на квартиру к Маколи. Но, с другой стороны, зачем бы она стала об этом рассказывать?
        - У Маколи-сахиба были враги?
        - Мастер-сахиб - очень порядочный человек, - довольно резко ответил Сандеш. - Все его очень любят.
        Я не сдавался:
        - Был ли кто-то, кого он сам не любил?
        Слуга немного подумал.
        - Стивенс-сахиб, - сказал он. - Номер два после мастера-сахиба на службе. Я слышу, мастер-сахиб часто говорит, Стивенс-сахиб - негодяй и мошенник. Мастер-сахиб всегда глаз да глаз за махинациями Стивенса-сахиба. Он говорит, Стивенс-сахиб завидует, что у мастера-сахиба хорошие отношения с губернатором-сахибом.
        - Вы в последнее время не замечали ничего необычного в поведении Маколи-сахиба?
        Он помолчал, задумчиво почесывая шею.
        - Я не хочу дурно говорить о мастере-сахибе.
        Я сменил тон. Иногда нужен твердый подход.
        - Вашего работодателя убили, и это полицейское расследование. Отвечайте на вопрос.
        Слуга вздрогнул и стал рассказывать, то и дело сбиваясь:
        - В последние три-четыре месяца… мастер-сахиб ведет себя совсем не как положено. Он уходит поздно вечером, приходит в разное время. Сначала он воздерживается от всякого алкоголя, потом в последний месяц снова пьет очень сильно…
        - У вас есть какие-нибудь догадки, что могло вызвать подобные перемены в его поведении?
        Сандеш покачал головой:
        - Это я, к сожалению, не знаю, сахиб.
        - А когда вы в последний раз видели Маколи?
        Он подумал.
        - Во вторник вечером. Перед тем как он идет в клуб «Бенгалия».
        - Он говорил вам, когда собирался вернуться?
        - Нет, сахиб. Мастер-сахиб обычно не делится со мной своим расписанием. Только когда хочет, чтобы я что-то подготовил для него.
        - А что собирается в тот вечер поехать в Коссипур, тоже не говорил?
        - Совершенно нет, сахиб.
        - Он вообще ездил туда раньше?
        Слуга снова насторожился. В глубине его глаз словно захлопнулись ставни.
        - Я не знаю, - твердо сказал он. - Я уже говорю это все инспектору-сахибу, который был вчера.
        Сахибу? Когда в дверях он сообщил мне, что уже говорил с полицией, я решил, что речь шла о местных констеблях, пришедших сообщить ему о смерти хозяина. Я точно не отправлял сюда никого из полицейских-сахибов и понятия не имел, кто бы мог это сделать, кроме разве что лорда Таггерта.
        - Как звали инспектора? - спросил я.
        - Я не знаю, сахиб.
        - Как он выглядел?
        - Он выглядит как вы, высокий и волосы такого же цвета, но у него усы. И у него форма очень похожа на вашу.
        Мог ли это быть Дигби? В принципе, мог, но никто бы не сказал, что он похож на меня. Однако, с точки зрения индийца, мы все, вероятно, на одно лицо.
        - Какие вопросы задавал вам тот инспектор?
        Слуга поколебался.
        - Он больше всего спрашивает о мастере-сахибе и Коссипуре. Он очень настаивает, но я говорю ему, что ничего об этом не знаю. В конце концов он верит моим утверждениям. Потом просматривает папки мастера-сахиба, - он снова показал на стол, - и его личные бумаги.
        - А где его личные бумаги?
        - В кабинете мастера-сахиба.
        Слуга проводил меня в комнату без окон, размером не превышавшую встроенный шкаф. Почти все пространство занимали письменный стол и полки. Папки и разрозненные листки бумаги были беспорядочно разбросаны по столу.
        - Я не имею возможности убрать папки на место после осмотра инспектора, - извинился слуга.
        Я просмотрел часть документов, лежавших на столе. Главным образом это были письма делового характера - обращенные к Маколи прошения от самых разных людей. Они просили его помощи в сделках с землей, налоговых вопросах и так далее. Имена просителей были мне незнакомы, а вот на полке над столом стояло несколько темно-желтых папок, озаглавленных «Бьюкен».
        Я вытащил одну из папок и пролистал ее. Это была переписка за 1915 год, в основном письма от Джеймса Бьюкена, некоторые напечатанные, некоторые написанные от руки, и копии ответов Маколи, оттиснутые забавным угольно-черным цветом, характерным для копировальной бумаги. Насколько я мог судить, в письмах тоже затрагивались деловые вопросы: забастовка на одной из джутовых фабрик Бьюкена, проблемы с речной транспортировкой, с которыми столкнулся Бьюкен, когда вывозил каучук с одной из своих плантаций в Восточной Бенгалии, - ничего, что могло бы вызвать подозрения. Впрочем, я и сам не знал, что хотел найти.
        - Инспектор забирал с собой какие-нибудь папки? - спросил я.
        Слуга кивнул:
        - Да, сахиб. Три папки, все с этой полки.
        - На них тоже было написано «Бьюкен»?
        - Я не помню, сахиб. Может быть, вам спросить его?
        Черт, да я бы с удовольствием спросил, если бы знал, кто это был такой.
        - Мне нужно убедиться, что инспектор-сахиб взял все нужные нам папки, - солгал я. - Он внимательно их просматривал?
        - Нет, сахиб. Он берет именно те папки, не открывая их. Потом он просматривает все письма, которые остались. Еще он рассматривает папки в столовой и обыскивает спальню мастера-сахиба, но не берет больше никакие документы.
        - Он был здесь раньше, чем мисс Грант?
        - Нет, сахиб. Он приходит гораздо позже. Позже восьми часов вечера. Грант-мемсахиб, она приходит в шесть часов.
        Я мысленно воссоздал события вчерашнего вечера. Моя встреча с мисс Грант, в течение которой она и словом не обмолвилась, что собирается посетить квартиру Маколи, закончилась около пяти. Час спустя она уже была здесь и забирала папку. Если она попросту хотела отвезти государственные документы обратно в «Писателей», почему не взяла все папки, которые были на столе? Почему взяла только одну?
        А еще через два часа сюда заявляется какой-то англичанин в форме, называется инспектором полиции, задает вопросы о Коссипуре и копается в бумагах Маколи. Он забирает три папки с полки, причем все остальные папки на этой полке содержат переписку с Джеймсом Бьюкеном. Но раз потом он отправился обыскивать спальню, то, вероятно, нашел не все, что искал. Может быть, он искал ту самую папку, которую забрала мисс Грант? Это было только предположение, но у меня уже накопилось достаточно вопросов, чтобы я мог с чистой совестью снова поговорить с мисс Грант, и эта перспектива радовала меня гораздо больше, чем следовало.
        - Покажите мне спальню Маколи-сахиба, - велел я, возвращаясь мыслями в действительность.
        Спальня была беспорядочно уставлена ящиками, частично заполненными одеждой и прочими пожитками, которые скрашивали когда-то жизнь Маколи. Это оказалась единственная комната в квартире, несшая на себе хоть мало-мальский отпечаток личности хозяина. На комоде стояла фотография в рамочке - Маколи с какой-то дамой. Это была та же женщина, что и на снимке, который я нашел в его кошельке.
        - Что будет с его вещами? - спросил я.
        Слуга пожал плечами:
        - Я не знаю, сахиб. Я только упаковываю.
        Тут меня накрыло волной уныния. Надо сказать, привычка к опиуму уже начала сказываться на моем настроении, но в этот раз дело было не в ней. Я взял в руки фотографию, сел на постель и стал ее разглядывать.
        Два дня назад Маколи был одним из самых влиятельных людей в Бенгалии. Его уважали и, кажется, в той же мере боялись. Сейчас он уже наполовину изгладился из людской памяти. Все, что осталось от него, весь итог пятидесяти с лишним лет его жизни был упакован во вчерашнюю газету. Скоро его уберут с глаз долой и забудут навсегда.
        Эта мысль меня испугала. Что вообще остается от нас после нашей смерти? Некоторых избранных, так и быть, увековечивают в камне или бронзе, или же они остаются на страницах истории, но что оставляем после себя мы, все прочие? Разве что след в памяти любящих нас людей, несколько порыжевших фотографий и жалкую горстку имущества, накопившегося за нашу жизнь. Что осталось от Сары? Моя память не способна вместить ее ум, а фотографии - в полной мере передать ее красоту. И тем не менее она продолжает жить в моей памяти. А когда умру я, кто меня будет помнить? Параллель с Маколи так и напрашивалась.
        - Упакуйте все в ящики, - распорядился я, - в том числе папки из кабинета. Я пришлю за вещами констеблей. В них может быть что-нибудь важное для следствия.
        Это был довольно странный поступок, и тогда я даже и сам не знал, зачем отдаю подобный приказ. Если в вещах покойного и были улики, наверняка они исчезли вместе с сахибом, который приходил накануне вечером. На самом-то деле, скорее всего, никаких улик, которые стоило бы хранить, здесь давно не осталось. И тут я понял свой мотив: я пытался сохранить память об умершем, о человеке, которого даже никогда не видел, - по крайней мере, при его жизни. А зачем? Потому ли, что его прошлое чем-то напоминало мое собственное? Да какая разница. Но я не мог позволить, чтобы память о нем так просто исчезла. Я собирался почтить его память - поймать его убийцу.
        Я поблагодарил слугу, который проводил меня обратно к выходу.
        - Что вы будете делать теперь, когда у вас больше нет работы? - спросил я.
        Сандеш слабо улыбнулся:
        - Кто знает? Если мне повезет, я, может быть, найду новую работу. В противном случае мне придется вернуться в родные места. - Он поднял палец кверху: - Все это в руках богов.

        Десять

        Вернувшись на Лал-базар, я нашел на своем столе очередную записку от Дэниелса. Наверное, лорд Таггерт хотел узнать, как идет расследование. Рассказывать пока было особенно нечего, и мысль, что Дэниелс приходил сюда меня искать, была мне неприятна, но за годы работы я понял, что когда сталкиваешься с проблемой подобного рода, то лучшая линия поведения - не обращать на нее внимания и идти обедать. Правда, я не знал, куда именно пойти. Калькутта - это не Лондон. Здесь, в тропиках, где англичанину достаточно неосторожно взглянуть на бутерброд, чтобы свалиться с дизентерией, выбор предприятия общественного питания мог оказаться вопросом жизни и смерти.
        Поддавшись порыву, я поднял трубку телефона и попросил соединить меня с Энни Грант из «Дома писателей». Она ответила после третьего звонка.
        - Мисс Грант?
        - Капитан Уиндем? Чем я могу вам помочь? - Судя по голосу, ее мысли были далеко.
        - Вы не хотели бы сходить со мной пообедать? Разумеется, если вы свободны.
        Я говорил себе, что обед - хороший повод продолжить расспросы, но это была, признаться, только половина правды. У меня похолодело в желудке. Какая нелепость. Как может человек, переживший три года бомбежек, артобстрелов и пулеметного огня, дрожать от волнения, приглашая женщину на обед? На какую-то секунду в трубке воцарилась тишина. Я задержал дыхание и почувствовал отвращение к самому себе.
        - Пожалуй, я могла бы выкроить время, капитан, но боюсь, что почти ничего не смогу добавить о Маколи. Вчера я рассказала все, что знала.
        - Простите, мисс Грант, я, наверное, неловко выразился. Я просто подумал, что было бы приятно пообедать вместе. Я здесь почти ничего не знаю, так, может, вы могли бы показать мне какой-нибудь ресторан? Если, конечно, у вас нет других планов. Я приглашаю.
        Почему мне понадобилось приложить сознательное усилие, чтобы замолчать?
        Ее голос повеселел:
        - Ну если так, капитан, то конечно. Дайте мне пятнадцать минут. Встретимся на лестнице у входа в наше здание.

        Пятнадцать минут спустя я ждал ее на ступеньках «Дома писателей», поглядывая на площадь. Она подошла со спины и коснулась моего плеча.
        - Капитан Уиндем, - улыбнулась она.
        - Пожалуйста, - попросил я, - называйте меня Сэм.
        - Договорились, Сэм, - сказала она, беря меня под руку и увлекая вниз по ступенькам. - Готов ли ты начать знакомство с кулинарными изысками Калькутты?
        Мне понравилось, как это прозвучало, и, в частности, понравилось слово «начать». Оно подразумевало, что будет и продолжение.
        - Как насчет этого нового ресторана «Красный слон» на Парк-стрит? - предложила Энни. - Последний писк моды. Я ждала, когда кто-нибудь меня туда пригласит.
        Я ничего не слышал об этом ресторане, но это не имело никакого значения. Я согласился бы на любое ее предложение, будь это даже обед из трех блюд в пансионе миссис Теббит.
        - Пойдем, - сказал я с такой готовностью, что она засмеялась, как школьница на пикнике, а я почувствовал необоснованный прилив гордости.
        Я подозревал, что она смеялась только затем, чтобы сделать мне приятно, но меня это вовсе не смутило. Она подошла к дороге и остановила проезжавшую мимо тонгу[42 - Легкая двуколка.]. И все это время я не мог отделаться от мысли, как же это странно - когда тебя под руку держит какая-то другая женщина.
        Тонга валла натянул поводья и остановил свою хитрую конструкцию у тротуара. Это был тощий парень - одни мускулы, сухожилия и кожа, загоревшая дочерна под бенгальским солнцем. Я помог Энни залезть на сиденье и сам забрался следом.
        - Парк-стрит, чал?[43 - Вперед, поехали (бенг.).], - сказала она.
        Тонга валла вновь натянул поводья, и двуколка, отчалив от тротуара, влилась в поток транспорта. Мы направились в сторону Эспланады, прочь от переполненных улиц в районе Дэлхаузи-сквер, и скоро уже ехали по Майо-роуд в сторону Парк-стрит - оживленной транспортной артерии города, полной роскошных магазинов и фешенебельных заведений.
        «Красный слон», ресторан небольшой и неброский, располагался на первом этаже довольно внушительного четырехэтажного здания. Снаружи смотреть было почти не на что: затемненные окна, массивная деревянная дверь, у двери - такой же массивный привратник-сикх. Мне порой казалось, что каждый второй сикх в Калькутте служил привратником. И совершенно понятно, почему: сикхи гораздо крупнее коренных бенгальцев. Пока в Калькутте есть двери, сикх без работы не останется. Привратник поприветствовал нас коротким кивком и пропустил внутрь.
        Интерьер ресторана был темным и блестящим, как в дорогом бюро похоронных услуг. Полы из черного мрамора, стены покрыты затемненным стеклом, столы черного дерева, а вдоль одной из стен - бар с черными барными стульями и черным барменом.
        - Какое красочное место, - заметил я.
        Энни рассмеялась:
        - Когда ты лучше узнаешь Калькутту, Сэм, то поймешь, что чем чернее ресторан, тем он шикарнее.
        В таком случае, подумал я, «Красный слон» такой шикарный, что дальше просто некуда.
        Тут возникло затруднение в лице метрдотеля, низкорослого европейца, который появился будто из ниоткуда и преградил нам путь. Роста в нем было пять футов четыре дюйма, может, чуть больше, но смотрел он на нас свысока, а вид имел мрачный, под стать ресторану.
        - У вас забронирован столик? - осведомился он таким тоном, каким врач спрашивает, есть ли у пациента сифилис. Если судить по числу свободных столов, отсутствие брони никак не должно было представлять затруднения. И все же, услышав отрицательный ответ, метрдотель сделал резкий вдох и сверился с журналом, который был размером почти с него самого.
        - Боюсь, мы не сможем вам помочь, - объявил он решительно, будто я попросил его провести хирургическую операцию.
        - А кажется, что у вас не так много посетителей, - заметил я.
        Он покачал головой:
        - Боюсь, я ничего не могу вам предложить по крайней мере до трех часов.
        - Неужели ни одного столика не найдется?
        - К сожалению, нет, - ответил он, а затем обратился к Энни: - Может, вам поискать где-нибудь дальше по улице?
        Выражение ее лица резко изменилось, словно он дал ей пощечину.
        - Пошли, - сказала она, беря меня под руку. - Пойдем куда-нибудь еще.
        - Погоди, - сказал я и обернулся к метрдотелю: - Я уверен, что вы сможете найти для нас местечко.
        Он опять покачал головой:
        - Боюсь, что сэр в Калькутте недавно.
        Люди постоянно говорили мне подобные вещи. Можно было подумать, что Калькутта чем-то так уж отличается от любого другого города империи. Меня это начинало раздражать.
        - И откуда я, по-вашему? - вопросил я. - Из Тимбукту?
        - Пожалуйста, Сэм, - сказала Энни. - Просто пойдем. Ради меня.
        Я не хотел с ней спорить, поэтому одарил метрдотеля гневным взглядом, развернулся и отправился к выходу вслед за ней.
        - Почему он так себя вел? - спросил я, когда мы снова оказались на улице. Энни не ответила. Она шла вперед не оборачиваясь. Я не то чтобы крупный специалист по женскому поведению, но даже мне было очевидно, что она расстроена.
        - Что с тобой? - спросил я.
        - Все в порядке.
        - Мне кажется, будет лучше, если ты все расскажешь как есть.
        Она заколебалась.
        - Нет, серьезно, все в порядке, - повторила она. - Я не в первый раз с этим сталкиваюсь.
        Я все еще не мог понять, о чем речь.
        - Не в первый раз сталкиваешься с чем?
        Энни посмотрела на меня:
        - Ты и правда такой неиспорченный, да, Сэм? - Она вздохнула. - У них не нашлось для нас столика, потому что они не рады таким, как я. Вот если бы ты пришел туда с девушкой-англичанкой, все было бы в порядке.
        У меня кровь вскипела в жилах.
        - Что за чушь! Вся эта ерунда только потому, что ты на какую-то часть индианка?
        Пусть я недавно приехал в Калькутту и ничего не знал о здешних обычаях, но подобный абсурд терпеть был не намерен. Я повернулся, намереваясь пойти обратно в ресторан, не вполне себе представляя, что собираюсь сделать, но ведь я как-никак служил в полиции, а на такой работе быстро привыкаешь давить авторитетом.
        Энни взяла меня под руку:
        - Пожалуйста, Сэм, не надо, - сказала она устало. Ее глаза заблестели, как будто она собиралась заплакать. Этого хватило, чтобы умерить мой пыл.
        - Ну хорошо, - согласился я. - Но нам все-таки надо найти, где поесть.
        Она ненадолго задумалась, а потом ее лицо просветлело:
        - Здесь рядом есть одно место, которое должно тебе понравиться. Правда, оно достаточно заурядное.
        Что ж, я не возражал - главное, чтобы Энни была довольна. Она повернулась и подозвала пару рикш.

        Мы остановились у потрепанного домишки, выходящего дверью прямо на тротуар. Плакат, закрепленный на уровне второго этажа, гласил: «Отель Гламорган». Заведение оказалось набито под завязку. Официанты в белых рубашках сновали между гостями, втиснутыми вокруг небольших квадратных столиков. Ресторан занимал два этажа - основной зал и мезонин. Обстановка была довольно незатейливой: стены в побелке, клетчатые скатерти и повсюду - аромат простой и добротной пищи. Под потолком стрекотала стайка вентиляторов.
        Я расплатился с нашими рикша валла.
        Высокий и полный мужчина англо-индийских кровей, с закрученными усами и в перепачканном фартуке, вышел нам навстречу и поприветствовал Энни как старую знакомую.
        - Мисс Грант! - театрально воскликнул он. - Как приятно снова вас видеть. Вас так давно не было, что я уже начал волноваться!
        - Здравствуйте, Альберт, - ответила она, протягивая ему руку и улыбаясь той улыбкой, которую я считал предназначенной только мне. - Это мой друг, капитан Уиндем. Он в городе недавно, и я решила сводить его в лучший ресторан Калькутты.
        - Ну что вы, мисс Грант, вы мне льстите, - разулыбался он и поприветствовал меня энергичным рукопожатием: - Счастлив познакомиться, сэр!
        - Альберт, - сказала Энни, касаясь его плеча, - неотъемлемая часть Калькутты. Его семья владеет этим рестораном уже почти сорок лет.
        Альберт ответил ей сияющей улыбкой и по узкой лестнице, ступеньки которой прогибались под нашими шагами, повел нас наверх, в мезонин, где было больше свободных мест. Он выбрал столик, откуда открывался вид на первый этаж ресторана.
        - Особые места, - объявил он, - для наших самых любимых клиентов!
        Он ушел и тут же вернулся, в руках у него были два потрепанных меню. Из нижнего зала до нас долетал неразборчивый гул многоголосой беседы. Я устремил взгляд на перечень блюд, названия которых скорее напоминали заклинания из какой-то чужеземной священной книги, чем привычные пункты меню.
        - Может быть, ты закажешь для нас обоих? - спросил я.
        Энни улыбнулась, подала знак маячившему неподалеку официанту и заказала пару блюд. Официант кивнул и ушел вниз по лестнице.
        - «Гламорган»? - переспросил я. - Странное название для ресторана[44 - Гламорган - одно из графств Уэльса.].
        - О, это длинная и интересная история, - ответила она. - Как рассказывает Альберт, дело в том, что его дедушка Гарольд родом откуда-то оттуда. Он приехал в Калькутту, когда служил моряком на одном старом клиппере. Однажды вечером он так напился, что не смог добраться до порта, и корабль уплыл без него. Сперва он пытался наняться на другой корабль, идущий на запад, ведь дома его ждали жена и дети, но приближался сезон муссонов, и очень мало кто решался на подобное путешествие. А если кто и решался, то не был готов нанять моряка с такой репутацией, как у беспутного Гарри. В итоге он прекратил попытки и смирился с мыслью, что прежде чем ехать домой, придется проторчать несколько месяцев в Калькутте. Но тут вмешалась судьба. В один прекрасный день он познакомился с девушкой-бенгалкой, танцовщицей. Бедняга Гарри был сражен на месте, покорен ее танцем. Забыв о своей семье в Уэльсе, он принялся решительно свататься к девушке. Для моряка без гроша за душой задача была непростая, но как-то он все-таки с ней справился, потому что в итоге женился на девушке - конечно, не в церкви, а, наверное, по
индуистскому обычаю - и жил в Калькутте до конца своих дней. В море он больше не выходил, а единственное, что он еще умел кроме этого, - готовить. И вот все деньги, которые ему удалось наскрести, он вложил в этот ресторан и назвал его в честь своей родины. Здесь до сих пор подают лучшую англо-индийскую еду в городе.
        - История любви? - сказал я. - Это радует. Большинство индийцев и британцев из тех, кого мне пока довелось повстречать, терпеть друг друга не могут.
        Она улыбнулась.
        - Было время, Сэм, когда индийцы с британцами ладили замечательно. Сахибы носили национальную одежду, соблюдали местные обычаи, а также женились на местных девушках. И индийцам тоже была от этого польза. Британцы привозили с собой новые идеи, которые привели к культурному взрыву в Бенгалии. Наступило так называемое бенгальское Возрождение. За прошедшие сто лет эти края породили больше художников, поэтов, философов и ученых, чем половина Европы. По крайней мере, так говорят сами бенгальцы.
        Парадокс в том, что именно эти новые идеи, привнесенные британцами, идеи демократии и эмпирического мышления, которыми они так гордились и которые с такой готовностью восприняли бенгальцы, правительство теперь считает опасными, если их разделяет человек с темным цветом кожи.
        - Что же изменилось?
        - Кто знает? - Она вздохнула. - Может, дело в восстании сипаев? Или просто пришло время? Так или иначе, говорят, что чем больше знаешь, тем меньше ценишь. Я иногда думаю, что британцы и индийцы похожи на пожилую семейную пару. Они вместе уже, кажется, целую вечность. Они то и дело ссорятся, им может казаться, что они ненавидят друг друга, но в их сердцах никогда не исчезнет некоторая взаимная привязанность. Думаю, ты тоже это заметишь, когда поживешь здесь подольше. Они - родственные души.
        Энни была проницательна и, несомненно, умна. Красота и ум - сильная комбинация. Этим она немного напомнила мне Сару.
        - А вы, мисс Грант? - спросил я. - Вы британка или индианка?
        Она грустно усмехнулась:
        - Раз индийцы не считают меня индианкой, а англичане - британкой, не все ли равно, кем я сама себя считаю? Сказать по правде, Сэм, я ни та ни другая. Я всего лишь плод этого раннего и заранее обреченного расцвета индийско-британской дружбы столетней давности - эпохи, когда англичане спокойно женились на индийских девушках. Сейчас мы просто вызываем чувство неловкости, наглядно напоминая британцам, что они не всегда считали себя выше местных. Ты же знаешь, как они нас называют? Европейцами на постоянном проживании. Это официальный термин. Звучит почти гордо, пока не задумаешься, а что он, в сущности, означает. Мы считаемся европейцами, но Европа нам не дом. Таким образом, доля индийской крови сразу делает нас чужаками, поколение за поколением.
        А индийцы, те смотрят на нас со смесью ненависти и отвращения. Мы словно символ предательства индийскими женщинами своей чистоты и своей культуры и бессилия индийских мужчин, которые не смогли им помешать. Для них мы изгои, воплощение их стыда.
        Но самое гадкое в этом во всем - лицемерие. В общении с нами и англичане, и индийцы могут быть сама любезность, но и те, и другие нас презирают, каждый по-своему. Но это вообще страна лицемеров. Британцы делают вид, что они здесь для того, чтобы нести блага западной цивилизации толпе необузданных дикарей, хотя в действительности дело всегда было исключительно в жалкой коммерческой выгоде. А индийцы? Образованная элита заявляет, что хочет избавить страну от британской тирании ради всех индийцев, но они ничего не знают и знать не хотят о проблемах миллионов деревенских жителей. Они просто желают стать правящим классом вместо британцев.
        - А что англо-индийцы? - спросил я.
        Она засмеялась:
        - Мы не лучше других. Мы зовем себя британцами, всё повторяем за вами и называем Британию «родиной», хотя для большинства из нас самая ближняя к Англии точка, где мы бывали, - это Бомбей. И мы отвратительно ведем себя с местными. Называем их «черномазыми» и «кули», как будто тем самым хотим показать вам, насколько от них отличаемся. И мы невозможные патриоты. Ты знал, что самые частые имена в нашей среде - Виктория и Альберт? Нет более преданных слуг империи. А знаешь почему? Потому что нам страшно подумать о том, что будет с нами, если и когда настоящие британцы все-таки уедут из страны.
        - Целая страна лицемеров и лжецов? - удивился я. - Может, вам стоит быть менее строгой, мисс Грант?
        Тут подошел Альберт с десертами. Она улыбнулась мне своей чудесной улыбкой.
        - Ну, может, бывают и исключения, - сказала она, кладя руку на плечо Альберта, который как раз ставил тарелки на стол. - Например, когда наш Альберт говорит, что готовит лучшее крем-брюле во всей Индии, то так оно и есть.
        Мы расправились с обедом и продолжили беседу за кофе. Энни поинтересовалась, есть ли у меня семья. Я ответил, что нет. Это была правда - по крайней мере, часть правды.
        До этого мы старательно избегали упоминать Маколи, но он присутствовал при нашем обеде, подобно призраку Банко[45 - Персонаж пьесы Уильяма Шекспира «Макбет». Его призрак появляется на пиру, где присутствует его убийца.]. В конце концов мне пришлось коснуться этой темы, но я начал по возможности издалека.
        - Как дела на работе? - спросил я.
        - Полная неразбериха, - вздохнула Энни, - но уже значительно лучше, чем вчера. Мистер Маколи занимался столькими делами сразу, его подпись требовалась на стольких документах, что без него встала работа у половины отдела. Однако понемногу все налаживается.
        - Уже назначили преемника?
        - Официально пока нет, хотя понятно, что должность займет мистер Стивенс. Он взял на себя б?льшую часть задач мистера Маколи, и меня уже назначили его секретаршей.
        - Как удачно. Мне нужно с ним поговорить. Ты не могла бы устроить мне встречу?
        Она кивнула:
        - Займусь этим, как только вернусь на работу, но не обещаю, что получится быстро. Он совершенно завален делами.
        - Кстати, что он за человек? - поинтересовался я, припомнив слова слуги Маколи.
        - Мистер Стивенс? Мне кажется, довольно приятный. Он из более молодого поколения, постоянно что-то улучшает.
        - Как он ладил с Маколи?
        Она улыбнулась:
        - Ну, скажем так, они не всегда смотрели на вещи одинаково. Мистер Маколи был довольно консервативен и не все предложения мистера Стивенса принимал с готовностью.
        - Им случалось спорить?
        - Иногда.
        - А в последнее время?
        Она замялась.
        - Пожалуйста, Энни, - попросил я. - Ты этим не выдашь ничьих секретов, а мне важно знать.
        Энни помешала свой кофе.
        - На прошлой неделе, - сказала она, - в четверг или в пятницу, точно не скажу, Стивенс ворвался в кабинет Маколи. Я сижу от него через стену, и дверь между нашими кабинетами была приоткрыта. Он практически обвинил Маколи в том, что тот подправил какой-то законопроект.
        - Стивенс ему угрожал?
        Она снова замялась.
        - Открытым текстом - нет, но намекнул, что Маколи об этом пожалеет.
        Это было интересно.
        - И что ответил Маколи?
        - Признаться, робким нравом он не отличался, - засмеялась Энни, - так что не остался в долгу.
        - А ты не знаешь, из какой области был этот законопроект?
        - Каучук. Кажется, что-то о пошлинах на импорт из Бирмы.
        - Они поспорили о налогах? - переспросил я обескураженно.
        С предположением, что Маколи мог убрать завистливый коллега, приходилось распрощаться. Госслужащие и так довольно сдержанный народ, но даже будь они вспыльчивы как порох, несогласие по вопросу налогов на каучук вряд ли тянуло на мотив для убийства. Я решил двигаться в другом направлении.
        - Маколи когда-нибудь брал работу на дом?
        - К сожалению, постоянно, - ответила Энни. - Работа была смыслом его жизни.
        Почему-то мне стало неуютно от ее слов.
        - Отчего же «к сожалению»?
        - Оттого что время от времени документы куда-то девались, и я никогда не знала, потерялись они совсем, оказались по ошибке в другой папке или лежат дома у Маколи.
        - Его смерть, наверное, здорово все усложнила.
        - Да, возникли некоторые трудности, - согласилась она. - Как я вчера уже говорила, Маколи отвечал за кучу вопросов. Многие дела в отделе не двигались без его подписи. И тут мы не можем найти кое-какие документы, которые мистер Стивенс должен был срочно подписать вместо Маколи. В конце концов мне пришлось идти в квартиру мистера Маколи и искать их там.
        - Нашла?
        - К счастью, да. Иначе бы вышел страшный скандал. Но Стивенс подписал их только сегодня утром. В итоге мы опоздали где-то на день, не больше. Не идеально, но и не конец света.
        Это объясняло ее визит в квартиру Маколи. Я облегченно вздохнул, и вместе с этим вздохом благодарно рассеялись все мои сомнения касательно мисс Грант.
        - А как идет твое расследование? - спросила она.
        Сперва я хотел по привычке отделаться какой-нибудь ничего не значащей чепухой. Честно говоря, так и следовало поступить. Но у меня слабость к красивым женщинам. Они меня обезоруживают. А может, мне просто не хочется их огорчать. Я допил кофе и рассказал ей все как на духу: что пока все мои поиски скорее генерировали тепло, чем проливали свет, и что, по моим ощущениям, все опрошенные что-то недоговаривали.
        - Надеюсь, это ты не обо мне, Сэм? - сказала она.
        - Конечно, нет, - поспешил я ее уверить. - Мне кажется, ты чуть ли не единственная, кто рассказал все.

        Одиннадцать

        Я простился с Энни на ступенях «Дома писателей» и пешком направился обратно на Лал-базар, стараясь выжать как можно больше из редкой тени, отбрасываемой зданиями на моем пути.
        На столе меня ждали три новые записки на желтой бумаге, и я уже начал подозревать, что в мое отсутствие кабинет выполняет роль вспомогательного почтового сортировочного центра. Первая записка была снова от Дэниелса с просьбой зайти к нему. На ней стояла пометка «срочно», поэтому я смял ее и отправил по адресу - в мусорную корзину.
        Вторая была от Банерджи. Он поговорил с посыльным из клуба «Бенгалия», и тот рассказал, что в ночь, когда был убит Маколи, Бьюкен отправился спать сразу, как только разъехались гости, и вышел к завтраку следующим утром около десяти часов. А вот с кем Бьюкен разговаривал в тот вечер, сержанту выяснить не удалось: администратор то ли не смог, то ли не захотел ответить на этот вопрос.
        Третья записка была от Дигби. Военная разведка удовлетворила запрос комиссара, и нам вернули доступ к месту преступления. Даже обещали оказывать «любую помощь». Это был милый штришок. Представьте, что вам сперва дали в лицо кулаком, а потом спрашивают, не помочь ли как-нибудь с перевязкой.
        Я поднял телефонную трубку и позвонил в кабинет Дигби. Ответа не было. Я уже собирался идти на поиски, как вдруг в дверь постучали и вошел Банерджи.
        - Вскрытие, сэр. Оно назначено на три часа. Вы собираетесь присутствовать?
        - Да, и хочу, чтобы вы тоже там были.

        На середине Колледж-стрит расположена больница медицинского колледжа, а в ее подвале находится морг Имперской полиции. Кажется, морги всегда устраивают в подвалах, как будто немного полежать ниже уровня земли - это такой логичный первый шаг в направлении кладбища. Этот морг ничем не отличался от прочих: стены и пол выложены белым кафелем, искусственный свет, и повсюду стоит тошнотворная вонь формальдегида и человеческой плоти.
        Нас встретил судмедэксперт, сам похожий на мертвеца. Он представился доктором Агнцем. На вид чуть старше пятидесяти, кожа бледная, чуть ли не серая, почти как у трупов, с которыми Агнец работал. Он был упакован в резиновые сапоги и перчатки, белый фартук повязан поверх синей рубашки с галстуком-бабочкой, красным в точечку, отчего судмедэксперт издалека немного напоминал вышедшего на пенсию клоуна.
        Не тратя лишнего времени на любезности, он спешно повел нас в помещение анатомического театра. Там стоял резкий запах, а пол блестел от воды. В центре возвышался секционный стол, и на его широкой мраморной поверхности возлежали бренные останки Маколи, все еще облаченные в запятнанный кровью смокинг. Стол был слегка наклонен в сторону стока. Рядом разместились рабочие инструменты доктора - набор пил, сверл и ножей в духе раннего Средневековья. Нас уже ожидали два человека. Первый - полицейский фотограф, с ящичным фотоаппаратом, вспышечными лампами, треногой и пластинами для съемки. Второй, как я заключил, был помощником доктора, пришедшим, чтобы записывать его наблюдения, - секретарь, которому достается писать под диктовку самые мрачные тексты.
        - Итак, господа, - оживленно сказал доктор, - приступим?
        Для начала он разрезал одежду Маколи огромными ножницами, действуя мастерски и увлеченно, как портной, работающий с манекеном. Когда одежда была снята, принялся за дело: измерил тело, перечислил стандартные характеристики - рост, цвет волос, отличительные признаки, - а помощник все это, как положено, записал. Затем доктор методично описал раны Маколи, начав с отсутствующего глаза и продвигаясь вниз. По мере рассказа он указывал соответствующие места фотографу, а тот делал снимки крупным планом.
        - Неглубокая рваная рана на языке, небольшие кровоподтеки и изменение цвета вокруг рта. Резаная рана с четкими границами на шее, нанесенная, по всей вероятности, ножом с длинным лезвием, умеренно острым. Рана имеет пять дюймов в длину, начинается на два дюйма ниже угла нижней челюсти, чистая, слегка отклоняется вниз, артерии перерезаны.
        Он перешел к груди:
        - Глубокая колотая рана, три дюйма в ширину. Тоже, по всей видимости, нанесена ножом с длинным лезвием. Насколько можно судить, задето легкое.
        Он осмотрел руки Маколи:
        - Никаких порезов, которые говорили бы о том, что жертва оказывала сопротивление.
        Банерджи, стоящий слева от меня, издавал какие-то странные звуки. Я оглянулся. Молодой сержант чуть слышно нашептывал какие-то языческие мантры. Он был смертельно бледен.
        - Это ваше первое вскрытие, сержант?
        Он робко улыбнулся:
        - Второе, сэр.
        Как неудачно. Второе обычно самое трудное. Первое тоже ужасно, но там слегка спасает новизна. Ты пока не понимаешь, что тебе предстоит. Во второй раз не спасает уже ничто. Ты точно знаешь, чего ожидать, но все еще к этому не вполне готов.
        - Как прошло первое?
        - Мне пришлось выйти на середине.
        Я кивнул:
        - Отличная работа, сержант.
        Я заметил, что он покраснел, но у меня привычка дразнить подчиненных. Своего рода комплимент.
        Доктор Агнец приступил к омыванию тела. За работой он напевал низким баритоном, словно какой-нибудь жрец-инка, освящающий жертву, прежде чем вырезать ей сердце. Затем, взяв нож, он произвел разрез от горла до брюшной полости. Крови почти не было. Доктор раскрыл грудную клетку и стал извлекать основные органы один за другим. Со стороны Банерджи я почувствовал какое-то странное движение. Невозможно указать на одну конкретную деталь, которая переполняет чашу человеческого терпения, это всегда сочетание впечатлений. Звуки и запахи сливаются воедино, нарастают зловещим крещендо. Банерджи прикрыл рот рукой, развернулся и поспешил на выход.
        На нескольких первых вскрытиях меня выворачивало наизнанку. Не знаю точно, почему, ведь в каком-то смысле это не так уж сильно отличалось от того, что можно видеть на бойне. И все же что-то в нас восстает, противится тому, чтобы стоять и смотреть, как прежде живое существо превращают в груду мяса. Но человек ко всему привыкает. Это одно из наших самых главных умений. Естественные реакции можно отключить или, как в моем случае, разрушить. От них ничего не останется, если года три подряд наблюдать, как расчленяют людей. Я завидовал реакции Банерджи. Точнее, завидовал тому, что он еще был способен реагировать.
        Я задержался еще на несколько минут, наблюдая, как работает доктор - тихо и умело, словно его действия были столь же обыденны, как труд зубного врача, удаляющего зубы. Пока он делал свое дело, я пытался представить себе, как все могло произойти. Кровоподтеки вокруг рта, нет порезов на руках, говорящих о том, что Маколи защищался. Видимо, убийца подошел к нему со спины. Напал неожиданно. Вероятно, зажал ему рот, чтобы тот не кричал. А потом перерезал горло, судя по брызгам крови на месте преступления.
        Но одно обстоятельство мне никак не удавалось объяснить. Убийца явно знал, что делал. Удар, нанесенный уверенной рукой, перерезал артерии и трахею. От такой раны Маколи должен был умереть меньше чем за минуту. Тогда откуда вторая рана? Зачем его ударили в грудь? Убийца должен был понимать, что Маколи не жилец. Зачем тратить время на второй удар?
        Этот вопрос перекликался еще с одной загадкой, которая не давала мне покоя. Записка. Зачем сминать ее в комок и запихивать Маколи в рот? Ведь если убийца хотел высказать свои политические убеждения, то гораздо логичнее было бы оставить ее на виду. Сперва я было решил, что это сделали, чтобы она ненароком не потерялась, но теперь начал сомневаться.
        Я увидел все, что хотел. Все остальное, что могло бы представлять интерес, будет в отчете о вскрытии. Я развернулся и направился к выходу - искать Несокрушима. Нашел я его на ступенях здания колледжа: сержант сидел, обхватив голову руками. Я сел рядом и предложил ему сигарету, а вторую достал для себя. Он с благодарностью согласился и взял сигарету дрожащей рукой. Минуту мы сидели молча, следя за кольцами дыма.
        - Потом будет проще? - спросил он.
        - Да.
        - Не уверен, что когда-нибудь смогу к этому привыкнуть.
        - И это не так уж плохо.
        Я докурил и щелчком отбросил окурок. Судя по виду Банерджи, он все еще не оправился от потрясения. Нехорошо. Я хотел, чтобы он собрался с мыслями, а для этого лучше всего было занять его работой. Мы вели расследование двух убийств, причем мотив одного из них я не мог установить, а для другого мотивов было с избытком, но пока ни одна версия меня не устраивала.
        - Соберитесь, сержант, - сказал я. - У нас с вами работы невпроворот.

        Двенадцать
        - Ты не заходил вчера вечером на квартиру Маколи?
        Дигби чуть не поперхнулся чаем.
        - Что? Зачем бы я туда пошел?
        Мы сидели в моем тесном кабинете. Несокрушим тоже там был для пущего уюта.
        - А почему ты спрашиваешь, приятель?
        - Я сегодня утром побеседовал со слугой Маколи. Он сказал, что около восьми вечера в квартире побывал какой-то полицейский-сахиб. Задавал вопросы о Маколи и Коссипуре, а потом ушел, забрав часть папок из кабинета.
        - Он смог описать того парня?
        - Высокий блондин, усатый. Поэтому я понадеялся, что это мог быть ты.
        Дигби улыбнулся:
        - Я и добрая половина наших полицейских.
        - Как думаешь, Таггерт не мог поручить это дело еще кому-нибудь?
        - Сомневаюсь. А кроме того, ты же его любимчик. Если что - думаешь, он сказал бы мне раньше, чем тебе?
        Справедливое замечание, но я должен был убедиться. Банерджи поднял руку. Мы с Дигби уставились на него.
        - Можете не спрашивать разрешения, Несокрушим. Если вам есть что сказать, просто говорите.
        - Спасибо, сэр. Я только хотел спросить, как слуга определил, что приходил именно полицейский.
        - На нем была форма.
        - Извините, сэр, но военные тоже носят белую парадную форму, которая очень похожа на нашу. Для человека неискушенного белая полицейская форма и форма военных почти ничем не отличаются.
        - Что вы хотите сказать, сержант? - спросил Дигби.
        - Ничего, сэр. Я просто предполагаю, что тот человек мог и не быть полицейским. Он мог быть из военных. Ведь именно военная разведка оцепила место преступления.
        Это было интересное замечание. Я задумался.
        - И много тебе удалось узнать у слуги? - поинтересовался Дигби.
        - Не особенно, - не стал скрывать я. - Только то, что в последние месяцы Маколи что-то беспокоило. Он ходил куда-то в неурочное время, бросил было пить, но недавно начал снова.
        - А враги у него были?
        - Послушать слугу, так можно подумать, что Маколи был святым. Единственное - он, вроде как, не очень ладил со своим заместителем, малым по имени Стивенс.
        - Вы хотите, чтобы я договорился для вас о встрече с ним? - спросил Банерджи.
        - Я уже попросил об этом секретаршу Маколи, - ответил я, надеясь, что мой голос звучит буднично. - Но кое в чем мне ваша помощь понадобится. Поставьте охрану у квартиры Маколи. Пусть никто не входит и не выходит без нашего разрешения, за исключением слуг, да и тех нужно проверять, чтобы они ничего не выносили из квартиры.
        - Да, сэр. - Банерджи поспешно записал указания в свой блокнот.
        - А далеко ли мы продвинулись в поисках преподобного Ганна? - спросил я.
        - Боюсь, сэр, тут есть и хорошая новость, и плохая. Наши коллеги из Дум-Дума сообщают, что он служит там в храме Святого Андрея, но сейчас его нет в городе. Насколько я понял, он должен вернуться в эту субботу.
        Новая задержка. Казалось, в этом деле ничто не получается просто так. Я посмотрел на Дигби:
        - Ты организовал сегодняшнюю встречу?
        - Да, приятель. Назначил на девять часов. Нам нужно отсюда выехать часов в восемь. У нас будет куча времени в запасе.
        - Хорошо. Тогда остаются мелочи - встретиться с губернатором и основательно расспросить ту проститутку.
        - Хочешь, я вызову ее на допрос? - предложил Дигби.
        - Нет, - отказался я, глядя на свои часы. - Думаю, тут нужен более мягкий подход. Я сам туда съезжу. И для тебя есть другое поручение. Ты знаешь кого-нибудь из военной разведки?
        Я заметил, как едва уловимо дрогнули мускулы на его лице.
        - Да. Знаю парня, который возглавляет отдел по борьбе с терроризмом. Зовут Доусон. Та еще сволочь. А что?
        - Как думаешь, это он занимается делом Маколи с их стороны?
        - Наверное.
        - Устрой мне с ним встречу, и как можно скорее.
        - Ладно, - кивнул Дигби. - Но должен тебя предупредить, что он не самый сговорчивый парнишка.
        По делу Маколи обсуждать было больше нечего. Сказать по правде, мы все были несколько на взводе. Шансы раскрыть дело существенно снижаются, если за первые двое суток не удалось значительно продвинуться вперед. Потом потенциальные свидетели и улики рассеиваются, как сигаретный дым на ветру, начальное ускорение сходит на нет, след преступника остывает. Мы уже приближались к двухдневному рубежу и до сих пор ничего не добились. Прорыв был крайне необходим, и я надеялся, что встреча с осведомителем Дигби что-нибудь даст.
        Я переключился на нашего убитого железнодорожника.
        - Вы узнали что-нибудь о Пале?
        - Да, сэр, - ответил Банерджи. Он полистал свой блокнот: - Хайрен Пал, двадцати лет, служащий Восточно-бенгальской железнодорожной компании. Происходит из семьи железнодорожников. Его отец - помощник начальника станции в Дум-Думе. Пал занимал разные должности на железной дороге в течение девяти лет, в последнее время служил охранником…
        - Он служил на железной дороге с одиннадцати лет? - перебил я. - Как-то рановато.
        Банерджи криво усмехнулся:
        - Власти несколько безответственно подходят к регистрации рождения большей части неевропейского населения. Скорее всего, он старше как минимум на несколько лет. Насколько я знаю, служащие на железной дороге часто занижают свой возраст в официальных документах.
        Дигби рассмеялся:
        - Вот видишь, с кем нам тут приходится иметь дело, Уиндем! Вот оно, бенгальское тщеславие. Даже чертовы кули врут о своем возрасте!
        Банерджи заерзал на своем стуле.
        - Разрешите, сэр. Думаю, тщеславие тут ни при чем. Дело в том, что железнодорожная компания отправляет служащих на пенсию в возрасте пятидесяти восьми лет. К сожалению, пенсия, установленная для индийцев, обычно слишком мала, чтобы кормить семью. Полагаю, что люди занижают свой возраст в анкетах в надежде, что так они смогут проработать несколько лишних лет и, соответственно, обеспечивать семью подольше.
        - Все это крайне увлекательно, сержант, - сказал Дигби, - но не имеет отношения к тому, почему убили этого парня.
        - И почему же его убили? - спросил я.
        - Это же очевидно, разве нет? Как я уже говорил, это неудачное ограбление. Декойты нападают на поезд, надеясь найти в сейфах деньги. Обнаружив, что там пусто, срывают злость на охраннике. Он умирает, они пугаются и убегают.
        Банерджи покачал головой:
        - Но они провели там целый час. Почему же они не ограбили пассажиров и не забрали мешки с почтой? Если знать, что искать, в них, наверное, можно найти много ценного.
        - Не забывайте, сержант, - возразил Дигби, - что среднестатистический неграмотный декойт не имеет никакого представления о ценности мешков с почтой.
        Мне не верилось, что нападение было делом рук неграмотных крестьян. Во-первых, спланировано было чересчур хорошо. Во-вторых, меня смущали следы шин, ведущие от места преступления. У крестьян и гужевые-то повозки редко бывают, не то что автотранспорт.
        - На мой взгляд, все это мероприятие было продумано крайне тщательно, - сказал я. - Два человека в поезде точно знали, когда и где нужно дернуть за сигнальный шнур, чтобы их сообщники могли напасть на поезд.
        - Тогда зачем, по-твоему, они убили охранника и почему ничего не взяли?
        - Не знаю, - честно признался я.
        - Может, они напали на поезд специально, чтобы убить охранника? - предположил Банерджи.
        - Вряд ли, - не согласился я. - Организовать такую сложную операцию только для того, чтобы убить железнодорожного охранника? Кажется притянутым за уши.
        - Тогда зачем? - настаивал Дигби.
        У меня в голове начала складываться теория.
        - Может, они не стали грабить пассажиров и не унесли мешки с почтой, потому что искали что-то конкретное? Что-то, что ожидали найти в поезде? Не найдя это, они избили охранника, надеясь, что он может сказать, где оно находится. Но охранник ничего не знал, и дело закончилось тем, что его убили. Рискну предположить, что следующим стал бы кондуктор Перкинс, но тут у них кончилось время.
        Дигби поморщился:
        - Откуда ты можешь все это знать?
        - Я не знаю. Это догадка. Но, судя по всему, операцию просчитали на совесть. У них наверняка было расписание поездов. Помните? Наш поезд опаздывал. Если бы он шел по расписанию, на него бы напали на час с лишним раньше. Это дало бы нападавшим как минимум два часа темноты на все их дела. Вряд ли можно считать совпадением, что они снялись с места прямо перед рассветом и за десять минут до появления другого поезда. Судя по тому, что рассказывает машинист, их отход был четко назначен на определенное время.
        - Хорошо, приятель, положим, ты прав, - с сомнением сказал Дигби, - и это были не просто какие-то декойты, которые действовали наудачу. Но если они все так замечательно спланировали, почему же они тогда не знали, что той ночью сейфы в поезде будут пусты? Слишком уж это серьезный просчет.
        Хороший вопрос. Ответа на него у меня не было.
        - Может, в них должно было что-то находиться? - предположил Банерджи.
        Дигби фыркнул:
        - Ладно. Давайте считать, что они ожидали найти что-то в сейфах. Не нашли. Почему же тогда просто не забрали мешки с почтой? Если это не были неграмотные крестьяне, они могли бы знать, что почта представляет ценность. Вы уж определитесь - или одно, или другое. А то убеждаете меня, что мы имеем дело с бандой опытных грабителей, которые, несмотря на всю тщательность подготовки, умудрились провалить операцию, потому что напали на поезд именно той ночью, когда того, что они искали, там не было, а сам поезд опаздывал на час. Потом они почему-то оставляют мешки с почтой, не грабят пассажиров, и в довершение всего случайно убивают охранника. - Он повернулся ко мне: - Ты слишком все усложняешь, Уиндем. Но это не твоя вина. Наверное, ты просто привык вести дела в Англии, а там злодеи гораздо умнее здешних. Поверь, это просто обычное ограбление, которое пошло вкривь и вкось.
        Может, он и был прав, но мне не понравился его менторский тон.
        - Выяснить это можно только одним способом, - сказал я. - Сержант, поезжайте на вокзал Сеалда. Поговорите с начальником вокзала. Мне нужна багажная декларация вчерашнего поезда. Узнайте, было ли что-то такое, что должны были везти этим поездом, но не повезли. И узнайте, почему поезд отправился с опозданием.
        Банерджи кивнул и записал указания в свой блокнотик. Зазвонил телефон. Я поднял трубку, и телефонист сообщил, что сейчас соединит меня с Энни Грант из «Дома писателей». Что-то подпрыгнуло у меня в желудке. Я попросил Энни подождать и поспешно отослал своих подчиненных: Дигби - назначать встречу с Доусоном из подразделения «Эйч», а Банерджи - на вокзал Сеалда, а по пути распорядиться насчет охраны квартиры Маколи.
        - Да, мисс Грант? - сказал я, когда за ними захлопнулась дверь.
        - Капитан Уиндем, - ответила она деловым тоном без капли того тепла, которое звучало в ее голосе за обедом. - Вы просили о встрече с мистером Стивенсом. К сожалению, у нас пока продолжается неразбериха. Мистер Стивенс приносит свои извинения и просит передать, что не сможет сегодня вас принять.
        Я подумал, что он, скорее всего, находится в той же комнате. Может быть, даже стоит у нее за плечом.
        - А завтра? - спросил я.
        Энни немного помолчала.
        - У него будет окно в час дня. Вам подойдет это время?
        - Подойдет, - сказал я. - До свидания, мисс Грант.
        - До свидания, капитан Уиндем.
        Я положил трубку, секундой позже поднял ее снова, попросил, чтобы меня соединили с гаражом, и распорядился, чтобы нам приготовили автомобиль и водителя для поездки в Коссипур. Пришло время как следует поговорить с проституткой Дэви.
        Я как раз застегнул портупею и взял фуражку, когда внезапно дверь распахнулась и секретарь лорда Таггерта Дэниелс ворвался в мой кабинет с таким видом, будто его преследовал медведь.
        - Уиндем! - выдохнул он. - Слава богу!
        - Дэниелс? Мы горим?
        - Что? Нет. Вы разве не получали мои сообщения? Комиссар назначил вам встречу с губернатором.
        - Прекрасная новость, - сказал я. - Когда встреча?
        - Десять минут назад.

        Тринадцать

        Резиденция губернатора. Самый большой дворец в городе дворцов. Четыре просторных крыла вокруг центральной части, симфония колонн и карнизов, увенчанная серебряным куполом. Впечатляющее зрелище, и если у вас не перехватило дыхание от его вида, то наверняка перехватит, пока будете добираться по лестнице до входа.
        Во дворце жил самый влиятельный человек по эту сторону Дели. Могуществом он превосходил любого махараджу. А также он был государственным служащим.
        На лестнице меня встретил бледный паренек, облаченный в парадный костюм и галстук. Я решил, что передо мной какой-нибудь чиновник среднего звена, а может, и верхушки среднего звена, раз он в галстуке. Он не представился, но это было не страшно, потому что я все равно тут же забыл бы его имя.
        Паренек пригласил меня войти и повел в сторону административного крыла. Мы прошли мимо тронного зала, где когда-то сиживал король-император в окружении своих индийских наместников. Теперь, когда столицу перенесли в Дели, было маловероятно, что трон будет снова часто использоваться, - по крайней мере, особами королевских кровей.
        - Его честь примет вас в голубой гостиной, - объявил юный чиновник, когда мы проходили сквозь очередные двустворчатые двери, которые, как и все предыдущие, распахнули два лакея в красно-золотых ливреях. Я кивнул, словно прекрасно разбирался в цвете комнат в святая святых губернатора.
        Помещение оказалось раза в два больше кабинета лорда Таггерта на Лал-базаре, но меньше, чем я ожидал. За столом размером с гребную лодку сэр Стюарт Кэмпбелл, губернатор Бенгальского президентства, сидел с ручкой в руке, погруженный в чтение документов. Рядом стоял еще один чиновник в парадном костюме и при галстуке. Когда мы вошли, он что-то шепнул губернатору, и тот поднял взгляд от работы. Лицо жесткое - не жестокое, но суровое. Лицо человека, привыкшего к власти, привыкшего управлять огромными массами людей во имя их собственного блага. Крючковатый нос, заостренные черты и взгляд, полный деловитой решимости. Все это вместе придавало его лицу выражение некоторого недовольства, как будто в комнате дурно пахло и запах этот чувствовал только он.
        - Капитан Уиндем, - сказал губернатор, и я с интересом отметил, что он произносит слова немного в нос, - вы опаздываете.
        Я пересек полгектара натертого до блеска пола, подошел к столу и сел напротив. Губернатор смотрел на меня с легким удивлением.
        - Я ожидал, что вас будет двое.
        - К сожалению, мой коллега не смог приехать, - ответил я.
        - Ну хорошо, - сказал он. - Насколько я понимаю, вы в Калькутте недавно. - Это было скорее утверждение, чем вопрос. - Я предполагал, что дело отдадут в опытные руки, но Таггерт уверяет меня, что вы служили в Скотланд-Ярде и как нельзя лучше подходите для этой работы.
        Я промолчал, но ответ, похоже, и не требовался.
        - О позавчерашнем прискорбном событии оповестили самого вице-короля, - продолжал он, - и вице-король полагает, что поимка преступников - дело государственной важности и что это следует сделать быстро и не причиняя неудобств государственным органам. Если вам что-то понадобится, вам это предоставят.
        Я поблагодарил его и перешел к цели визита.
        - Если позволите, ваша честь, я хотел бы задать вам несколько вопросов о Маколи и его роли в правительстве.
        Губернатор улыбнулся.
        - Разумеется. Маколи для правительства был незаменим. - Он запнулся, затем поправил сам себя: - Нет, не совсем так. Незаменимых людей нет, но он был важной, существенной частью правительственного механизма Бенгалии.
        - Чем именно он занимался?
        - Технически Маколи отвечал за правительственные финансы, но на самом деле круг его обязанностей был гораздо шире. Туда входили многие вопросы - от планирования до реализации политических решений.
        - Надо полагать, это очень нервная работа.
        - Очень. Но Маколи был к ней привычен.
        - Вы не знаете, не находился ли он в последнее время под особенным давлением?
        - Скажите, капитан, - вопросом на вопрос ответил губернатор, - вам случалось во время войны видеть немецкий лагерь для военнопленных?
        Я гадал, к чему он клонит.
        - Мне повезло избежать этой участи, сэр.
        - И тем не менее. Как-то раз я разговаривал с комендантом такого лагеря. Он рассказал мне, что немцы обычно в качестве сторожевых собак в лагерях использовали немецких овчарок. Но только не в его лагере. Он больше любил ротвейлеров. Видите ли, он не очень доверял овчаркам. Это, спору нет, отличные собаки, но в них есть доброе начало. Если обращаться с ними ласково, со временем они отплатят вам тем же. А вот в ротвейлерах доброго начала нет. Они фанатично преданы своим хозяевам и выполнят любую команду, что бы ни случилось. Маколи был ротвейлером нашего правительства. Такие, как он, не поддаются давлению, особенному или какому еще.
        - Наверное, он нажил немало врагов, - сказал я.
        - Вне всякого сомнения, - подтвердил губернатор. - Среди землевладельцев и индийских чиновников. Но они бы вряд ли решились на подобный шаг. Вам знаком термин бадралок?
        - Нет, сэр.
        - Это бенгальское слово. Оно переводится как «цивилизованные люди» - те, кого мы назвали бы джентльменами. Так обычно именуют индийцев из высших каст, тех, кто пользуется авторитетом среди местного населения. Все они мягкотелые и толстые. Убийства совершенно не в их природе.
        - А как насчет белых? Кто-нибудь питал к Маколи личную неприязнь?
        - Вы шутите, правда? - спросил он, и его бледные губы сложились в тонкую улыбку. - Это вам не середина восемнадцатого века, когда сахибы устраивали дуэли на площади. У нас нет привычки убивать друг друга, чтобы уладить спор. Нет, это немыслимо. Убийство, несомненно, дело рук террористов. Насколько я знаю, это подтверждает и записка, найденная на теле Маколи. В этом направлении вам и нужно работать.
        - У вас есть какие-нибудь предположения, почему он оказался в Коссипуре в ночь убийства?
        Губернатор в задумчивости почесал ухо.
        - Никаких. Я вообще удивлен, что кто-то из европейцев решился отправиться туда после заката.
        - Получается, он приехал туда не по долгу службы?
        - Насколько я знаю, нет. Это возможно, но крайне маловероятно. И все-таки уточните у его коллег в «Доме писателей».
        - Непременно. Хотя дело и деликатное.
        - В каком смысле?
        Я замялся.
        - Вам же известно, что его тело нашли у борделя? Может, это только совпадение, но… - Я замолчал на середине фразы.
        - Вы хотите о чем-то спросить, капитан?
        - Нет, сэр. Я просто размышлял вслух.
        - Хорошо. Не забывайте, капитан, что человек, погибший от рук террористов, - британский государственный служащий, а не какой-то там морально разложившийся тип. И если мы станем предполагать обратное, это может плохо отразиться на всех нас.
        Я мог бы указать ему на то, что одно совершенно не исключает другого, но предпочел сменить тему:
        - Вы были во вторник вечером на приеме у Бьюкена в клубе «Бенгалия»?
        - Что?
        - Я думал, вдруг вы ездили на прием к Бьюкену. Маколи был там в тот вечер. Мы предполагаем, что он отправился в Коссипур прямо из клуба.
        Губернатор сложил вместе свои костлявые пальцы и коснулся ими губ.
        - Нет, не ездил. Бьюкен, конечно, один из наших выдающихся индустриальных магнатов, но у правительства его величества есть более важные дела, чем помогать ему заключить очередной контракт.
        В дверь постучали, и появился еще один секретарь. Губернатор поднялся.
        - К сожалению, на этом я вынужден закончить наш разговор. Хамфрис вас проводит.
        Я поблагодарил его за уделенное время.
        - Это дело первой срочности, капитан, - сказал он. - Решите его как можно быстрее.

        Шагая за секретарем по коридору в обратную сторону, я посмотрел на часы. С момента, как я вошел в кабинет, прошло ровно пятнадцать минут. Таггерт предупреждал, что вряд ли губернатор уделит мне больше времени. И все-таки такая точность произвела на меня впечатление.
        Выйдя на улицу, я закурил и обдумал все, что узнал. Маколи был сотрудником, на сто процентов преданным начальству. Ротвейлером. Что ж, в одном губернатор ошибался: в ротвейлерах тоже есть доброе начало. И в Маколи, судя по всему, оно тоже присутствовало - если он и впрямь, как утверждала мисс Грант, обратился к Богу. И подтвердить или опровергнуть ее слова мог только один человек. Мне нужно было поговорить с преподобным Ганном.

        Четырнадцать

        Запах горящего дерева напомнил мне о доме. О том густом серебристом дыме, что поднимается из деревенских труб морозной зимней ночью, наполняет ноздри, сушит горло и чуть ли не кричит, что пора выпить виски, чтоб прочистить глотку от сажи. Но здесь, среди теплой бенгальской ночи, дым шел не из каминов, а из тысяч индийских печей.
        Казалось, Черный город оживал по вечерам. Как раз когда бульвары Белого города пустели, а их обитатели разбредались по клубам или скрывались за высокими белеными стенами, жители Черного города выходили на улицы, стекались к уличным чайным прилавкам, собирались на верандах покурить и поговорить о политике. По крайней мере, мужчины.
        Дигби, Банерджи и я, одетые в штатское - в индийскую одежду и сандалии, - шли, стараясь не производить шума, по переулку в окрестностях Багбазар-роуд.
        Мы встретились на Лал-базаре, и Банерджи рассказал мне очередные плохие новости. Багажная декларация на вчерашний Дарджилингский почтовый поезд исчезла. Она существовала в двух экземплярах. Один находился в поезде, и его, вероятно, похитили нападавшие. Второй должен был храниться на вокзале Сеалда, но его никак не могли найти. Служащие уверяли Банерджи, что внесение декларации в систему хранения порой занимает несколько дней и что начальник вокзала приложит все усилия, чтобы ее отыскать.
        Дигби довез нас от Лал-базара до Грей-стрит, которая находилась в полумиле от нашей цели. Автомобили в этой части города встречались редко, и ехать дальше означало бы привлечь внимание, поэтому мы продолжали путь пешком по людным, плохо освещенным улицам. Мы с Дигби прятались под накидками с капюшоном, надетыми поверх самых примитивных тюрбанов, которые нам намотал один из констеблей-сикхов на Лал-базаре, немало повеселив тем самым своих коллег. Я натянул капюшон пониже. Пара сахибов, разгуливающих по Багбазару в ночи, привлекла бы не меньше нежелательного внимания, чем автомобиль, а то и больше, так что мы пробирались тайком, пользуясь темнотой. Точнее, тайком пробирались мы с Дигби. Несокрушим, которому не нужно было скрывать свою внешность, спокойно шел, ни от кого не таясь, в нескольких шагах впереди и следил, чтобы путь был чист. Я мог поклясться, что сержант получает некое извращенное удовольствие от сознания, что он может свободно идти по улице, в то время как нам, англичанам, приходится прятаться в тени.
        Мы свернули в переулок, очень похожий на тот, в котором обнаружили Маколи. Стая бродячих собак лежала, подремывая, прямо у нас на пути. Один пес окинул Банерджи взглядом и лениво зевнул. Сержант начал, осторожно ступая, пробираться между животными. Тут из-за угла неподалеку от нас неожиданно вывернули два велосипеда. Наверное, Банерджи, отвлекшись на собак, заметил опасность слишком поздно и не успел нас предупредить. Свет фар становился все ярче, и Дигби разнервничался. Вот-вот мы будем как на ладони.
        - Место уже близко? - спросил я шепотом.
        - Слишком близко, чтобы нас здесь видели, - пробормотал Дигби. - Придется все отменить.
        Этот сценарий мы обсудили заранее. Если нас увидят и опознают в нас сахибов неподалеку от конспиративной квартиры, осведомитель Дигби может быть раскрыт, а на этот риск Дигби идти не хотел. Скорее всего, велосипедисты просто проехали бы мимо, не обратив на нас никакого внимания, но Дигби придерживался четкой позиции: когда дело касается индийцев, ни в чем нельзя быть уверенным и ничего нельзя знать наверняка. При существующем положении вещей два сахиба, оказавшись не в том районе, могли навлечь на себя любые неприятности, от ограбления до убийства. Если бы нас заметили, нам пришлось бы отложить встречу как минимум на пару часов. Увы, согласно протоколу, осведомитель не мог оставаться на конспиративной квартире дольше часа - считалось, что это опасно. Если бы мы ушли сейчас, то предпринять новую попытку смогли бы не раньше чем через двадцать четыре часа, а я, черт возьми, не собирался терять еще одни сутки. Я лихорадочно искал глазами укрытие, но прятаться было негде.
        Велосипедисты приближались и уже почти поравнялись с Банерджи. Они были в нескольких ярдах от нас, как вдруг в последний миг сержанта посетила идея. Он поднял ногу и с силой опустил ее на хвост одной из собак. Пес завизжал от боли, подскочил и метнулся по переулку - как раз велосипедистам наперерез. Он столкнулся с велосипедом на полном ходу, и седок, кувыркнувшись через руль, отлетел на добрых десять футов. Остальные собаки, разбуженные воем товарища, немедленно повскакивали и с яростным лаем окружили ездоков. Банерджи бросился на помощь несчастным велосипедистам, а мы с Дигби воспользовались хаосом, чтобы незаметно прошмыгнуть мимо. Отойдя на достаточное расстояние, мы остановились подождать Банерджи. Дигби наклонился, якобы застегивая пряжку на сандалии, а я отвернулся к стене и сделал вид, что справляю нужду в сточную канаву. Вскоре к нам неторопливо, словно прогуливаясь, подошел Банерджи. На лице его сияла широченная улыбка.
        - Отличное представление, сержант, - шепнул я.
        - Спасибо, сэр, - ответил он. - Кажется, в некоторых случаях спящее лихо лучше все-таки разбудить.
        Через несколько минут мы уже стояли в темноте у стены покосившегося здания и Дигби тихонько снимал висячий замок и цепочку, скреплявшие две створки входной двери. Он пропустил нас внутрь, в черноту, зашел следом и запер за нами дверь на деревянный брус. Я решил, что он уже здесь бывал, иначе он вряд ли смог бы так быстро найти этот брус в полной темноте. Затем Дигби достал книжечку спичек и чиркнул. Спичка коротко вспыхнула, а потом загорелась ровным огоньком, тускло освещая обветшалое и пропахшее плесенью пыльное помещение. Не теряя времени, Дигби повел нас в глубину дома, где отпер вторую дверь - старую, щербатую, закрытую на хлипкую щеколду. За дверью оказался огороженный дворик.
        - Ждите здесь, - шепнул Дигби, когда мы остановились у забора. Потом отошел в сторону, пошарил в высокой, по пояс, траве и вскоре вернулся с деревянным ящиком, который с помощью Банерджи приставил к забору. Забравшись на ящик, мы по очереди перелезли на ту сторону и очутились в другом огороженном дворике. Единственная дверь в дальнем его конце была освещена керосиновым фонарем, висящим над входом на кривом гвозде. Дигби молча пересек двор и постучался. Дверь сначала приоткрылась слегка, и чей-то настороженный глаз осмотрел нас сквозь щелку. Затем она отворилась шире, царапая землю.
        Тогда я и увидел нашего человека - лысеющего пожилого индийца с жестким взглядом черных глаз, сидящих на толстом лице как глазки в картофелине. Он курил биди - скрученный лист, набитый табаком и с одного конца перевязанный ниткой, сигарету бедняка.
        - Вы поздно, - проскрипел он, нервно затягиваясь. - Я уже собирался…
        Дигби взглядом заставил его замолчать.
        - Нам пришлось действовать осторожно. Или ты предпочел бы, чтобы мы пришли вовремя и привели на хвосте пару агентов?
        Индиец поднял руки в знак согласия:
        - Нет, нет. Конечно, нет! - И нервно провел ладонью по голове, приглаживая прядки сальных черных волос. - Сюда, проходите, - сказал он и повел нас к лестничному проему.
        В подвале без единого окна пахло потом и камфорой. Индиец жестом предложил нам располагаться на циновках, валявшихся вокруг низенького деревянного стола, а сам достал бутылку и стаканы из грубо сколоченного и изрядно потрепанного жизнью буфета.
        - Что скажете, младший инспектор? - спросил он, поднимая бутылку. - Выпьем по глотку, прежде чем перейти к делу?
        - Давай, - согласился Дигби.
        Индиец поставил стаканы на стол и один за другим наполнил их золотисто-коричневой жидкостью.
        - Что это? - спросил я.
        - Аррак[46 - Традиционный для Индии алкогольный напиток, изготавливается из ферментированного сока цветков кокосовой пальмы или сахарного тростника, а также из злаковых культур (например, риса) или фруктов. Не следует путать его с араком, алкогольным напитком, ароматизированным анисом, распространенным на Ближнем Востоке и в Центральной Азии.], - объяснил он с улыбкой. - Превосходный напиток, вот увидите. Производится только на юге.
        Дигби кивнул и отпил из стакана. Я последовал его примеру. Штука была огненная - могла зажечь пламя в груди, а могла и вовсе прожечь там дыру, если пролить ее ненароком.
        - Мне не нужно, - отказался Банерджи, отодвигая свой стакан.
        - Вы не употребляете крепкий алкоголь? - удивился хозяин. - Всем индийцам стоит пить алкоголь. А также есть мясо. Красное мясо, и особенно говядину. Британцы, - сказал он, показывая на Дигби и меня, - все употребляют алкоголь и говядину, даже мемсахибы. Поэтому они такие сильные. А мы, индийцы, увы, часто непьющие и вегетарианцы. Поэтому мы в подчиненном положении.
        - Хватит, - буркнул Дигби. - Что ты можешь нам сообщить, Викрам?
        Индиец лукаво улыбнулся:
        - Этот случай с Маколи. Британцы очень расстраиваются. Ваши английские газеты называют его «возмутительным преступлением» и требуют, чтобы убийц немедленно поймали и примерно наказали.
        Было совершенно ясно, куда он клонит. У Викрама была информация - товар, который, как он прекрасно понимал, представлял для нас интерес. Он собирался торговаться, чтобы задрать цену повыше. Обычная ситуация: спрос и предложение. И неважно, в Лондоне вы или в Калькутте, доносчик остается доносчиком, а законы рынка везде одинаковы.
        - И сахибы, и мемсахибы, - продолжал Викрам, - очень паника гложет их.
        - Давай к делу, Викрам, - поторопил Дигби.
        - Много разговоров в Коссипуре, - продолжал индиец. - Сплетни, догадки. Вы же знаете, младший инспектор, что мы, проклятые индийцы, любим поговорить. Вы, британцы, даже принимаете законы, чтобы мы замолчали, но мы всё говорим. И люди всегда болтают со своими пан валла. Я слышу разное…
        Дигби перебил его:
        - Меня не интересуют сплетни, Викрам. Или ты что-то знаешь, или нет. Хватит тратить мое время. - И сделал вид, что встает с циновки.
        - Стойте! - вскричал индиец. - Вы знаете, что у меня хорошие источники. Моя информация - высший сорт!
        Дигби посмотрел ему в глаза, а потом медленно опустился на место.
        - Ну? Так что ты знаешь?
        Индиец немного помедлил, по всей видимости обдумывая следующий ход. Продавать информацию все равно что продавать секс. Нужно дразнить клиента. Показать ровно столько, чтобы возбудить его аппетит, но оставить достаточно для воображения, чтобы простак купил товар.
        - Две ночи назад, в ночь прискорбной гибели бара-сахиба, в одном доме в Коссипуре проходит незаконное собрание. Негодные мошенники забивают толпе местных головы всякой мятежной чепухой. Пламенные речи и много-много разговоров, что нужно послать сообщение британцам. У меня есть все информации о собрании, а также о том, что бывает после. Я полагаю, эти информации ценны для вас, младший инспектор?
        - Ты знаешь имена? - спросил Дигби.
        - Одно особенное имя мне говорят совместно и порознь.
        Теперь пришел черед Дигби задуматься.
        - Хорошо. Получишь обычную сумму. Рассказывай.
        Осведомитель подобострастно хихикнул:
        - Позвольте, младший инспектор, с моими информациями вы непременно будете отправлять преступников за решетку. А это такое крупное дело, что бара-сахиб вас повышает, обязательно! - Он выразительно потер большим пальцем об остальные. - Я полагаю, это для вас стоит сверху?
        Дигби весьма достоверно изобразил равнодушие, но мы все понимали, что это блеф.
        - Ну ладно, - согласился он в конечном итоге. - Двадцать сверху.
        - Пятьдесят, - мгновенно откликнулся индиец.
        Дигби фыркнул:
        - Тридцать сверху, и это уже больше, чем ты заслуживаешь. Бери - или до свидания.
        Лицо осведомителя расплылось в елейной улыбке. Вместо ответа он просто кивнул головой в этой забавной индийской манере, словно рисуя восьмерку, когда не знаешь, согласны они, не согласны или нарочно не дают однозначного ответа, чтобы оставить решение на потом.
        Дигби достал бумажник, отсчитал восемьдесят рупий банкнотами и протянул их через стол. Сумма была чуть больше пяти фунтов - не дешево, но и не чрезмерно, если информация осведомителя оказалась бы такой ценной, как он утверждал.
        - Держи и выкладывай. Во всех деталях.
        Викрам поспешно сунул деньги в карман и поднял бутылку. Прежде чем говорить дальше, он снова наполнил стаканы и предложил тост за наше здоровье.
        - Значит, собрание в Коссипуре, - начал он, - происходит в жилище одного парня по имени Амарнатх Дутта, ярого радикала. Ранее он управляет бенгальской газетой под названием «Новая заря», потом британцы ее закрывают. Но Дутта все еще занимается всей этой «борьбой за свободу». - Он пренебрежительно махнул рукой. - Чепуха, конечно. Но все-таки я слышу, что присутствуют человек пятнадцать, и все люди хорошие - торговцы, инженеры, юристы. Дутта произносит речь, но в действительности все хотят послушать одного другого человека. Беноя Сена.
        - Сена? - переспросил Дигби, вдруг оживившись. - Так он вернулся в Калькутту?
        Викрам кивнул, радуясь, что смог угодить:
        - О да, не сомневайтесь! Говорят, что Сен произносит речь о том, что необходимы решительные действия в ответ на британскую агрессию. Он говорит, что нужно послать такое сообщение, от которого британцы не смогут отмахнуться. Все слушатели сильно волнуются от его горячих убеждений! Тогда мистер Дутта говорит всем людям, что нужно обратить внимание на призыв Сена к решительной битве, после чего собрание расходится.
        - И что было дальше? - поторопил я.
        Викрам улыбнулся:
        - Это самая интересная часть, инспектор-сахиб! Когда на следующий день находится тело, люди говорят: это, должно быть, сделал Сен.
        - А почему не кто-нибудь из остальных, кто был на собрании?
        Осведомитель покачал головой:
        - Это невозможно, сахиб. Те люди - юристы и бухгалтеры, таких вы, британцы, называете кабинетные революционеры.
        - А ты что думаешь? - спросил я у Дигби.
        - Я соглашусь с Викрамом, - ответил тот. - В Калькутте полно подобных бенгальцев: шума много, а до дела не доходит. Для них действовать - значит написать ругательное письмо вице-королю. Они бы в жизни никого не убили. Нет, это наверняка Сен. - Он обратился к Викраму: - И где он сейчас?
        Осведомитель изобразил смятение:
        - Ох, сахиб, об этом я ничего не знаю. Я могу попытаться что-нибудь выяснить, но такие информации дешево не даются. Очень помогло бы, если бы у меня небольшой аванс на расходы?
        Дигби бросил на стол еще десятку. Викрам улыбнулся и убрал купюру в карман.

        Расставшись с осведомителем, мы перелезли через забор назад в конспиративную квартиру, а оттуда отправились знакомым маршрутом в обратном направлении - к автомобилю, припаркованному на Грей-стрит.
        Было уже поздно, мы здорово вымотались, но Дигби приплясывал, как гунн в колбасном цеху. Мы все предчувствовали возможный прорыв в деле, но он радовался больше всех. В качестве дружеского жеста он предложил подвезти меня до пансиона и даже соизволил довезти Банерджи до стоянки рикш по пути.
        - Расскажи мне о Беное Сене, - попросил я Дигби, когда мы высадили сержанта у стоянки.
        - Фактически, это лидер «Джугантора», - начал тот, - одного из многочисленных революционных обществ, которые пытаются вышвырнуть нас из Индии. Пренеприятные типы, на их совести немало убитых полицейских. В войну они вынашивали план тайком ввезти в страну партию немецкого оружия. Надеялись устроить вооруженный мятеж, восстание индийских воинских частей. Это был весьма хитроумный заговор, и если бы о нем не пронюхало подразделение «Эйч», погибло бы несчетное множество народу. Кончилось тем, что груз прибыл, но мы его уже ждали. Нам удалось застать зачинщиков врасплох. Большую часть главарей «Джугантора» задержали или пристрелили при попытке бегства. Сен ухитрился уйти. Ходили слухи, что он скрывается где-то в холмах в районе Читтагонга. Должно быть, они замышляют что-то очень серьезное, раз он рискнул сюда вернуться.
        Дигби остановился у пансиона, и, направляясь к двери «Бельведера», я размышлял, что, возможно, был к нему несколько несправедлив. На меня произвело впечатление, как уверенно он разбирался с осведомителем. И если быть честным, стоило признать, что почти все, чего мы добились в нашем расследовании, было именно его заслугой, начиная с идентификации тела и предположения, что это убийство по политическим мотивам, и до сегодняшнего установления главного подозреваемого. Под всем его хвастовством и колониальным бахвальством скрывался, по сути, вполне достойный полицейский. Я не мог понять, почему же он до сих пор был всего лишь младшим инспектором.

        В гостиной пансиона еще горел свет. Ужин закончился часа два назад, но, судя по доносившимся до меня звукам, миссис Теббит и часть гостей еще не разошлись. Я заподозрил, что ждут они меня. Наверное, видели новости на первой полосе «Стейтсмена» и хотели сведений изнутри. Я постарался закрыть входную дверь как можно тише и на цыпочках двинулся через холл, надеясь проскочить в спальню незамеченным, как какой-нибудь непослушный школяр, возвращающийся в дортуар после отбоя. Я уже добрался до лестницы, как вдруг дверь в гостиную распахнулась и свет хлынул в холл, очертив безошибочно узнаваемый силуэт миссис Теббит. Казалось, в этой женщине внушительным и грозным было все, даже ее тень.
        - О, капитан Уиндем, вот и вы! - вскричала она, словно провозглашая второе пришествие. - Я предполагала, что вы будете работать допоздна, и приберегла для вас холодный ужин. Вы, наверное, очень проголодались.
        - Большое вам спасибо, миссис Теббит, - лицемерно поблагодарил я, - но я не голоден.
        - Ну же, капитан, вам нужно поддерживать силы. Ведь мы рассчитываем на вас, вы должны защищать нас от мерзких индийцев в эти смутные времена.
        На мой взгляд, она прекрасно могла сама себя защитить от индийцев, вне зависимости от их мерзости. И скорее самим индийцам потребовалась бы защита, если принять во внимание габариты этой женщины. Увы, я не видел способа уклониться и от ее угощения, и от ее расспросов без грубости и потому смирился с неизбежным. По крайней мере, меня учили, как обходиться с неудобными вопросами. Улыбнувшись, я прошел вслед за ней в столовую и сел. Она налила мне бокал вина и принесла холодный мясной пирог и несколько кусков хлеба с маслом. Нехитрые блюда. Но зато была надежда, что хотя бы их она испортить не сумела. Когда я разрезал пирог, в столовую забрели Бирн и Питерс, якобы для того, чтобы составить мне компанию. Миссис Теббит налила им обоим по бокалу вина, а себе взяла рюмочку хереса.
        - Какой кошмар эта история с Маколи, - проговорил Питерс, не обращаясь ни к кому конкретно.
        - Полнейший ужас! - заохала миссис Теббит. - Можем ли мы быть уверены, что нас не убьют в наших собственных постелях!
        Я мог бы указать ей на то, что Маколи убили не в его собственной постели, а в пяти милях от оной, в переулке за публичным домом. Но я подозревал, что им это неинтересно, поэтому ничего не ответил и сосредоточился на пироге.
        - Это позор, вот что это такое, миссис Теббит, - продолжал Питерс. - Какая наглость! Убить представителя короля-императора, да так хладнокровно, и здесь, во втором городе империи! Да как они посмели, эти проклятые черномазые!
        Он продолжал в том же духе еще несколько минут, все больше распаляясь, а миссис Теббит согласно кудахтала.
        Потом она обратилась ко мне:
        - Пожалуйста, капитан, вы не могли бы рассеять наши опасения?
        Я выдал ей обычную чушь: мы делаем все возможное, расследуем дело со всей тщательностью, нажимаем на все рычаги и так далее, но ей, казалось, этого было мало, поэтому в конце я еще добавил:
        - Вам совершенно не о чем беспокоиться.
        - Это все замечательно, капитан, - возразила она, - но что, если это начало согласованной операции? Если так пойдет, европейцы станут бояться выйти на улицу после захода солнца.
        - Ничего подобного не случится, - заверил я. - И потом, вы удивляете меня, миссис Теббит. Такая достойная женщина, истинная англичанка, - вам ли терять присутствие духа от проделок каких-то недовольных индийцев? Вам следует взять себя в руки, мадам.
        Это сработало. Я давно заметил, что когда логика бессильна, прямое воззвание к патриотизму нередко оказывает желаемое действие.
        - Ой, конечно, что вы, - спохватилась она. - Я не хотела сказать, что…
        - Капитан прав, - сказал Бирн. - Вы же, разумеется, и сами знаете, миссис Теббит, что подобное случалось и раньше. Кроме того, на мой взгляд, такие преступники серьезной опасности не представляют. Настоящая головная боль - это те, кто пропагандирует ненасилие. Они могут называть свои действия мирным несотрудничеством, но это как есть экономическая война. Этот бойкот британских тканей. Чертовский вред торговцам! Вообразите, за последний год мои продажи упали на тридцать процентов, а кое-где и на пятьдесят. Если так пойдет, я еще до наступления лета останусь без работы. Боже всемогущий, и ведь это происходит не только здесь, в Бенгалии, а по всей стране. А самое ужасное, что мы ничего не можем сделать. Ведь нельзя же сажать людей в тюрьму за то, что они не покупают ткань.
        За столом воцарилось мрачное настроение, все переваривали слова Бирна. Миссис Теббит сидела с таким видом, словно вокруг нее рушился мир. Питерс кипел от возмущения. В какой-то степени я им сочувствовал. С их точки зрения, они и им подобные построили эту страну с нуля, а теперь все, что они создали, оказалось под угрозой. Действия индийцев представлялись им непостижимым нахальством. Как после всего, что они, британцы, сделали для этой страны, у местных хватает наглости желать, чтобы они собрали свои вещички и мотали восвояси? Я чувствовал, что за этим стоит настоящий страх. Пусть миссис Теббит и такие, как она, считают себя британцами, но они никогда не знали иной жизни, кроме той, что вели в Индии, - всех этих приемов в саду и коктейлей в клубе. Они были словно гибридные цветы, пересаженные на индийскую почву, - настолько к ней приспособились, что если вернуть их в Британию, они, скорее всего, зачахнут и умрут.
        Моя тарелка опустела, и миссис Теббит тут же ее убрала.
        - Уже поздно, - сказал Питерс. - Я, пожалуй, пойду.
        Он поднялся, пожелал нам спокойной ночи, и вскоре до нас донеслись его усталые шаги, медленно удаляющиеся вверх по лестнице. Сообразив, что больше никаких сведений выудить не удастся, миссис Теббит тоже попрощалась и отправилась к себе. Остались только мы с Бирном и полбутылки красного вина. Бирн достал пару сигарет и предложил одну мне. Я взял ее и закурил.
        - А сами вы принимаете большое участие в расследовании убийства Маколи, капитан? - спросил Бирн.
        В его голосе не звучало особого интереса. Мне показалось, что он просто хотел заполнить паузу.
        - Боюсь, что да, - ответил я. - Но я не могу вам рассказать ничего, кроме того, что уже рассказал остальным.
        - Понимаю, - кивнул он. - Я просто хотел сказать, что только, казалось бы, дела в стране стали налаживаться с точки зрения безопасности. Я надеялся, что вся эта чепуха с борьбой за независимость закончилась вместе с окончанием войны.
        - Неужели их борьба не встречает у вас сочувствия? - поинтересовался я. - Я бы ожидал, что многие ваши соотечественники придерживаются несколько иных взглядов.
        - Как торговец текстилем, уверяю вас, я не испытываю к ним ко всем ни капли сочувствия. А вот как ирландец… Это, конечно, совсем другое дело.
        Бирн улыбнулся и торжественно поднял свой бокал.
        - Проблема в том, - продолжал он, - что в большинстве своем эти ваши индийские террористы - или, по крайней мере, бенгальские - ни на что не способны. Кучу времени они тратят на драки друг с другом, а когда не тратят, то, слава богу, как правило, умудряются взорваться сами, никому больше не навредив. Когда же им изредка удается действительно кого-то убить, то чаще всего это оказывается какой-нибудь случайный прохожий, а вовсе не тот, кто планировался. После чего их обычно довольно скоро самих ловят или подстреливают. Не сомневайтесь, капитан, они могут продолжать в том же духе еще сто лет и ничуть не пошатнуть британское господство. Понимаете, дело вот в чем: типичный бенгальский революционер - дилетант. Взгляните на них: сплошь сливки общества, франты из высших каст, которые смотрят на сопротивление как на такую благородную, романтическую борьбу. Это, спору нет, здорово и прекрасно - для университетского дискуссионного клуба, но если вы хотите положить конец британскому правлению, которому уже больше ста лет, вам, конечно же, понадобятся люди посерьезнее. Ребята из рабочего класса, которые знают,
как взяться за дело. А вовсе не сборище хилых интеллигентов, не умеющих отличить один конец маузера от другого.
        - Если они ни на что не способны, - сказал я, - почему всех так всполошило убийство Маколи?
        Бирн задумался и, прежде чем ответить, сделал глоток вина.
        - Капитан, вы знаете, сколько всего британцев в Индии?
        - Полмиллиона? - предположил я.
        - Сто пятьдесят тысяч. Всего лишь. А вы знаете, сколько всего индийцев? Я вам скажу - триста миллионов. Как вы думаете, как ста пятидесяти тысячам британцев удается держать в подчинении триста миллионов индийцев?
        Я молчал.
        - Моральное превосходство. - Он выдержал паузу, давая мне время осознать услышанное. - Чтобы такая маленькая кучка людей управляла такой оравой, правящие должны поддерживать в подчиненных уверенность в своем превосходстве над ними. И я говорю не только о физическом или военном превосходстве, но о превосходстве моральном. И что важнее всего - подчиненные должны, в свою очередь, верить, что они стоят ниже и что им самим выгодно, когда ими управляют.
        Разве все наши действия после битвы при Плесси не были направлены на то, чтобы индийцы помнили свое место, не сомневались, что нуждаются в нашем руководстве и в нашем образовании? Мы все время убеждаем их, что их культура примитивна, что они верят в несуществующих богов и даже их архитектура уступает нашей. Иначе зачем мы выстроили из белого мрамора это чудовищно огромное, безобразное сооружение - мемориал Виктории, и позаботились, чтобы он был выше Тадж-Махала?
        Господи, да мы даже готовы закрывать глаза на факты, если они могут нарушить образ, который мы пытаемся поддержать. Гляньте на любой атлас для индийской начальной школы. Там Британия и Индия расположены рядом, и на каждую отведено по полной странице! Мы даже не изображаем их с соблюдением масштаба, ведь тогда маленькие черненькие детки увидят, как мала Британия в сравнении с Индией!
        Проблема в том, капитан, что за последние две сотни лет мы поверили собственной пропаганде. Мы действительно считаем себя выше того сброда, которым правим. И все, что угрожает этой иллюзии, угрожает и всей конструкции. Вот почему убийство Маколи вызвало такие бурления. Это атака сразу с двух сторон. Во-первых, она показывает нам, что по крайней мере некоторые индийцы больше не считают себя низшими существами, они даже способны успешно провернуть убийство столь видного члена правящего класса, а во-вторых, она ставит под сомнение нашу собственную иллюзию превосходства.
        Он вылил в свой стакан остатки вина из бутылки.
        - То есть вы не верите в превосходство белого человека? - уточнил я.
        - Я прожил здесь больше пятнадцати лет и пока что не видел ни одного доказательства этого превосходства. Я ведь ирландец, капитан. Многие ваши соотечественники в Лондоне сочли бы меня тупым деревенщиной. И раз я с ними не согласен, то что дает мне право считать себя выше людей другой расы? К тому же, капитан, времена меняются. Старый порядок трещит по швам. Вы увидите это, стоит только взглянуть на карту Европы. Польша, Чехословакия, остальные народы, которые недавно обрели независимость. Если мы признаём за ними право на самоопределение, то почему отказываем в нем Индии?
        Я зажег сигарету, а он допил последний глоток вина и поднялся:
        - Как бы то ни было, уже поздно. Пора мне идти спать.
        - Наверное, мне стоит пожелать вам счастливого пути, - сказал я. - Ведь вы уезжаете завтра в Ассам? На плантации?
        - А, точно, - улыбнулся он. - Нет. Боюсь, планы изменились. Придется остаться в городе еще на несколько дней.
        Я попрощался с ним и остался курить в одиночестве. Бирн, безусловно, высказал интересные мысли. Я, правда, мог бы его заверить, что если у меня и были когда-то идеи о превосходстве британцев, они погибли там, во Фландрии, вместе с моими друзьями. Хотя это ничего не меняло. Меня не волновали ни самоопределение, ни моральное превосходство. Убили человека, и моей задачей было найти виновных. Политика пусть остается другим.

        Пятнадцать

        Электрический вентилятор, поскрипывая, медленно крутился под потолком, не влияя решительно никак на температуру воздуха в комнате. Я уже несколько дней как осознал, что он играл скорее декоративную, чем функциональную роль, но все равно его включил - из одной надежды.
        Еще одна жаркая бенгальская ночь. Влажность стояла удушающая. В воздухе ощущался ее вкус. Пот капал с тела и пропитывал постель. Я открыл было окно, уповая, что это вызовет хоть какую-нибудь циркуляцию воздуха, но только дал дорогу комарам, которых, по уверениям миссис Теббит, здесь не могло быть вовсе.
        Я посмотрел на часы: двенадцать сорок. Я встряхнул их и поднес к уху. Часы еще шли, но как-то неровно, и я предположил, что в действительности было, пожалуй, ближе к двум. Я перевернулся на другой бок и попытался найти удобное положение на сыром матрасе, но битва была проиграна заранее. Ясно, что уснуть мне сегодня не удастся.
        Потребность навестить моих новых друзей в Тиретта-базар нарастала, соблазн забыться был слишком велик, чтобы его игнорировать. Но опиум был мне слугой, а не хозяином, и лучше бы так оно и оставалось. Опиум - создание коварное. К нему нужно относиться с уважением, иначе он сядет тебе на шею. Другие этого не понимали, и он овладевал ими полностью. Тут главный секрет - дисциплина. Это все равно что плыть через реку верхом на крокодиле: многие сочтут это безрассудством, но если ты знаешь, что делаешь, крокодил доставит тебя куда нужно. Главное, разумеется, - сделать так, чтобы тебя не съели, а для этого нужно не терять контроля над ситуацией. А я (говорил я сам себе) контроля не терял. Поэтому оставался в комнате, и лежал на кровати, и наблюдал за монотонным кружением вентилятора под потолком.
        Свесившись вниз, я потянулся за бутылкой виски на полу, но бутылки там не оказалось. Я выругался, испугавшись, что чертова горничная ее выкинула, но это было маловероятно: всю жизнь прослужив у миссис Теббит, она вряд ли была способна на самостоятельность такого масштаба. Я сел на кровати и внимательно осмотрел комнату. Бутылка стояла на углу стола и поблескивала этикеткой в лунном свете.
        С трудом подняв себя на ноги, я нетвердой походкой добрел до стола и налил себе двойную порцию, а затем добавил в стакан немного воды из-под крана. И тут же вспомнил, что миссис Теббит предостерегала меня от некипяченой воды. Я снова выругался, посмотрел на свой стакан из-под зубной щетки, потом отпил глоток и потащился обратно к кровати. Я скорее рискну заболеть холерой, чем вылью хороший односолодовый виски.
        Я снова уселся на постель и уже не в первый раз спросил себя, что вообще делаю здесь, в этой стране, где местные жители тебя презирают, климат сводит с ума, а вода способна убить. И не только вода - в Индии почти все, казалось, было устроено так, чтобы убивать англичан: еда, насекомые, погода. Как будто эта страна откликалась на наше присутствие, как иммунная система человека откликается на чужеродный предмет. Удивительно, как людям вроде Маколи удавалось столько здесь продержаться. Можно было сказать, что Маколи убил индиец в переулке, но с тем же успехом можно было сказать, что его убила Индия. Это, по сути, было одно и то же.
        И все-таки мы были здесь и здесь планировали остаться - благородные англичане и англичанки, не отступающие перед лицом непримиримой враждебности со стороны местных и местности. Мы уверяли себя, что усмирили эту дикую страну своими железными дорогами и казнозарядными винтовками, и, черт возьми, никуда уезжать в ближайшее время не собирались, какую бы цену в мертвых чиновниках и спившихся мемсахибах нам ни приходилось платить. В конце концов, мы делали богоугодное дело. Несли слово Божие и радости свободного рынка этим несчастным созданиям. А если в процессе мы что-то заработаем - значит, на то воля Господа.
        Я ощущал огромную тяжесть. Индия угнетала меня, как, похоже, угнетала почти всех вокруг. Никто здесь не выглядел особенно счастливым. Британцы не были счастливы. Ни Дигби, ни Бьюкен, ни миссис Теббит, ни Питерс. Все они, казалось, то негодовали, то боялись, то впадали в уныние, а порой всё разом. Индийцы - по крайней мере, образованные - выглядели не более довольными: что миссис Бозе с ее угрюмым принятием нашего господства в стране, что Несокрушим с его серьезным, унылым, виноватым лицом.
        Еще, конечно, была Энни. Она не относилась ни к тем ни к другим, но тоже казалась не очень счастливой. Была в ней какая-то грусть. Она пыталась спрятать ее под маской напускного веселья и под своей очаровательной улыбкой, но то и дело маска соскальзывала, как это случилось возле «Красного слона», и грусть становилась видна. Энни была похожа на птичку, запертую в ржавой клетке.
        Если в Индии и существовала такая вещь, как счастье, его, наверное, нужно было искать среди бедных, неграмотных людей, не связанных ни с британской, ни с индийской элитой. Таких, как рикша валла Салман. Для него счастьем был набитый живот и биди перед сном, и его совершенно не волновало, кто там сидит в «Доме писателей» и управляет страной - сахибы в костюмах или же бабу[47 - Уважительное индийское обращение, часто обозначающее чиновника-индийца.] в дхоти[48 - Традиционный вид мужской одежды, распространенный в Южной и Юго-Восточной Азии. Представляет собой длинную прямоугольную полосу ткани, в надетом виде напоминает короткие шаровары.].
        Мысли мои блуждали и через какое-то время обратились к Саре, как это бывает со мной всегда. В первые месяцы после ее смерти я понял, что почти не знал ее. За три года брака мы провели вместе пять недель в общей сложности. Пять недель. Слишком короткий срок, чтобы в моей памяти осталось что-нибудь, кроме ее неизгладимого образа. В груди вскипел гнев. Судьба обманом отняла ее у меня. Судьба. Не Бог. Потому что я больше не верил в Бога. Честно говоря, я начал сомневаться в его существовании, когда был в окопах, - сложно не задаваться вопросом, куда он смотрит, когда твоих друзей разрывает на кусочки, - но все-таки я молился ему в надежде, что он позволит мне пережить войну, как будто мои молитвы весили больше, чем молитвы тех миллионов людей, кому повезло меньше. Но смерть Сары окончательно разбила мою веру. Забавно, что можно верить в существование высшего разума, пока не потеряешь самого близкого человека.

        Ближе к рассвету мои мысли переключились на Бирна. Любопытный он был тип. Большую часть времени производил впечатление добродушного шута, безостановочно нес чепуху о ткани и чайных плантациях, но стоило остаться с ним наедине, как сегодня, и оказалось, что он умен и удивительно прозорлив. Я вспоминал о том, что он говорил о бенгальских революционерах, об их смехотворных идеях благородной борьбы и общей беспомощности. Он был прав. Подобные люди понятия не имеют, что такое война. Настоящая война - это кровь, резня и крики умирающих. В ней нет места идеалам. Настоящая война - это ад, она не щадит ни врагов, ни друзей.
        Эта мысль потянула за собой другую. Нападение на Дарджилингский почтовый экспресс. Внезапно и на короткий миг у меня в голове наступила полная ясность. Я вскочил на ноги и начал поспешно натягивать форму. Снаружи еще не начинало светать, но мне было необходимо попасть в отделение. Я понял, почему пассажиров поезда не стали грабить. А вдобавок у меня появилась версия, почему нападавшие не забрали мешки с почтой, и если я был прав, то перед нами была проблема гораздо более серьезная, чем гибель железнодорожного охранника.

        Шестнадцать
        Пятница, 11 апреля 1919 года

        Я выскочил из пансиона и побежал к стоянке рикш на углу. Салман дремал, растянувшись на циновке под своей рикшей. При звуке моих шагов он открыл глаза и спешно вскочил. Сухо откашлялся, сплюнул в придорожную канаву.
        - Отделение полиции, сахиб?
        Я кивнул и залез в рикшу. Пальцем правой руки Салман тронул потертый жестяной бубенчик, висевший на веревочке, привязанной к его запястью. Бубенчик звякнул, как детская игрушка, и мы тронулись.
        Несмотря на ранний час, движение на улицах было уже изрядным. Утро стояло влажное и безветренное, и розовые и оранжевые тона на небе понемногу сменялись голубой дымкой, предвещавшей наступление еще одного неистово жаркого дня.

        На столе меня ждала записка от Дэниелса: он просил позвонить ему при первой возможности, чтобы назначить встречу с комиссаром. Я не имел ничего против. Наоборот, был бы только рад предстать перед комиссаром - теперь, когда мне действительно было что ему рассказать.
        В кабинете Дэниелса никто не взял трубку. Было всего шесть утра - вероятно, Дэниелс еще не встал с постели. С мрачным удовольствием я написал ему сердитую записку, что несколько раз пытался связаться с ним, потому что мне нужно срочно доложить комиссару о ходе расследования. После чего кликнул пеона из коридора и снарядил его в кабинет Дэниелса с запиской.
        Убедившись, что пеон направился в нужную сторону, я позвонил в «яму» и попросил дежурного по отделению передать сообщение Несокрушиму. Сержант уже был на месте, так что я попросил его зайти и захватить с собой все документы на Беноя Сена и на террористическую группировку «Джугантор», которые были в нашем распоряжении.
        Через десять минут Несокрушим постучался и вошел в кабинет с грудой толстых темно-желтых папок в руках. Опустив свою ношу на стол, он перевел дыхание.
        - Вот, сэр, - сказал он. - Толстые папки - с материалами о «Джуганторе». Самые старые сведения были собраны около десяти лет назад. В этой тонкой - досье на самого Сена.
        - Отличная работа, сержант, - похвалил я. - Есть ли новости о пропавшей багажной декларации на Дарджилингский почтовый?
        - Увы, нет, сэр. Но я продолжу поиски.
        Я отпустил его и стал просматривать папки, посвященные «Джугантору». История выходила классическая: группа, сперва совершенно безобидная, со временем развилась в крупную террористическую организацию. Первые папки содержали в основном отчеты с мест преступления - незначительные кражи и хулиганство. В папках, помеченных более поздними датами, был зафиксирован переход к вооруженным нападениям и довольно изощренным злодействам. Сначала организация грабила кэбы, а под конец добралась до банков. На выручку от налетов они покупали оружие и детали для бомб. Что же до убийств, жертвами чаще значились полицейские, как правило местные, и несколько мелких британских чиновников. Мне показалось интересным число неудавшихся покушений, отраженное в материалах. Часто террористы даже близко не подходили к достижению поставленной цели - то из-за смехотворно плохо организованной работы и неисправного оружия, то из-за того, что в их ряды внедрялись агенты службы государственной безопасности.
        Помимо отчетов с места преступления, я нашел несколько донесений разведки. В них содержались предположения об иерархии и структуре группировки и все найденные сведения о региональных ячейках на территории Бенгалии и их связях с террористическими организациями в других районах Индии. Лидером группировки был бенгалец по имени Джатиндранатх Мукерджи, которого местные называли Багха Джатин - Тигр.
        Во время войны наблюдался значительный всплеск деятельности «Джугантора», и некоторые более поздние папки были полностью посвящены периоду с 1914 по 1917 год. Судя по всему, Тигр рассматривал войну как прекрасную возможность выгнать британцев из Индии. Я нашел несколько отчетов о том, как он со своими людьми совершил налет на склады компании «Родда энд К^о^», где хранились крупнейшие запасы оружия во всей Калькутте. Им удалось унести десять ящиков оружия и боеприпасов, в том числе пятьдесят пистолетов «Маузер» и сорок шесть тысяч патронов.
        Но большая часть папок содержала материалы о «Немецком заговоре», - так именовался план получить оружие от кайзера, захватить Калькутту и поднять восстание в местных подразделениях индийской армии по всей стране. В материалах описывались связи организации с революционными индийскими группами вплоть до Берлина и Сан-Франциско и объяснялось, как через эти группы проводились средства, предназначенные для покупки партий оружия. В итоге «Джугантор» фатально скомпрометировали шпионы, работавшие на подразделение «Эйч», и мятежи в Бенгалии и Пенджабе были подавлены в зародыше. Мукерджи и пять его товарищей ударились в бега. Их нашли в окрестностях Баласора - убежище выдали местные. Подразделение «Эйч» провело операцию захвата, в результате которой Мукерджи и два его товарища были смертельно ранены. Еще двоих поймали. Ушел только один. Беной Сен.
        Я открыл папку на Сена и обнаружил только несколько голых фактов, но не было ни одной фотографии или рисованного изображения террориста. Основная часть материалов представляла собой разные предположения о его роли в налетах на ранних этапах существования группировки. Дальше следовали слухи о его участии в стратегическом планировании операций, но без всякой конкретики. Возможно, подразделение «Эйч», у которого и ресурсов было побольше, и шпионы в «Джуганторе» имелись, обладало более полным портретом Сена. Я решил обязательно попросить у них доступ к их материалам. Было интересно проверить, распространяется ли так далеко их готовность оказать нам «любую помощь». Что-то подсказывало мне, что нет.
        Зазвонил телефон. Я снял трубку. На другом конце провода раздалось тяжелое дыхание Дэниелса. Комиссар ждал меня через десять минут.

        Я сидел, глядя на пустой стул лорда Таггерта, и слушал, как неспешно тикают часы в кабинете. Лорд Таггерт опаздывал, и Дэниелс не дал этому никакого объяснения. Поэтому я сидел и ждал, а светлый лик императора Георга V взирал на меня со стены сверху вниз. Двери открылись, и вошел лорд Таггерт. Серебряные пуговицы на его свежевыглаженной форме сверкали в солнечном свете. Я поднялся.
        - Извини, Сэм, - сказал он, жестом предлагая мне сесть и опускаясь на свой кожаный стул. - Ну, какие новости?
        Я рассказал о встрече с осведомителем Дигби и о том, что теперь у нас появился главный подозреваемый в лице Беноя Сена.
        При упоминании Сена комиссар навострил уши.
        - А, эта старая лисица наконец вернулась домой, - сказал он скорее сам себе. - Хорошая работа, Сэм, - продолжал он. - Делай все, что посчитаешь нужным. Разрешаю тебе задействовать все необходимые средства, чтобы его выследить. Я долго ждал этого момента и не хочу, чтобы он снова от нас улизнул. А пока что доложу губернатору о ваших успехах.
        - Наверное, лучше подождать, пока Сен не будет у нас в руках? - нерешительно предложил я.
        Таггерт покачал головой:
        - Нет. Это звучит вполне разумно, Сэм, но если губернатор узнает, что мы что-то от него скрываем, подобный шаг может всем нам стоить карьеры. А кроме того, не исключено, что из других его источников мы получим помощь, что облегчит нам поиски Сена.
        - Есть еще кое-что, - сказал я. - Я считаю, что Сен может иметь отношение к нападению на Дарджилингский почтовый экспресс.
        - Продолжай. - Таггерт был так спокоен, как будто я сказал что-то совершенно обыденное.
        - Я полагаю, что нападение было совершено террористами, а не простыми декойтами. Это единственное разумное объяснение. Нападавшие искали что-то конкретное, что-то, что ожидали найти в сейфах. К счастью, там ничего не было. Декойты не ушли бы с пустыми руками, они хотя бы ограбили пассажиров, а вот террористов не интересуют мелкие кражи. Исходя из того, что я о них слышал, полагаю, это оскорбило бы их чувства.
        - И что же они искали, Сэм? - поинтересовался комиссар. У меня возникло ощущение, что он подводит меня к ответу, который сам уже знал.
        - Рискну предположить, что им были нужны наличные деньги. Много денег. Они рассчитывали найти их в сейфах.
        - Почему тогда они не забрали мешки с почтой?
        - Время, - ответил я. - Чтобы превратить их содержимое в деньги, понадобилось бы время.
        - В таком случае получается, что деньги нужны им срочно, - подытожил Таггерт. - Какие у тебя предположения?
        Ответ лежал на поверхности.
        - Они хотят заключить контракт на поставку оружия. Если этот Сен внезапно снова объявился в Калькутте и если он на самом деле стоит за нападением, это значит, что убийство Маколи - только первый шаг более крупной и кровавой операции.
        - Ты должен поделиться своими подозрениями с подразделением «Эйч», - сказал Таггерт. - Если ты прав, то мы столкнулись с гораздо более серьезной угрозой, чем я предполагал. За дело, капитан.
        Я встал и направился к выходу, но на полпути остановился и обернулся:
        - Вы же знали об этом, сэр?
        Таггерт поднял взгляд от стола:
        - Знал о чем, Сэм?
        - Об атаке на Дарджилингский почтовый. Что это вовсе не было неудачное ограбление и дело рук обычных декойтов.
        - Я подозревал это, Сэм. Но не знал. И, в общем-то, до сих пор не знаю.
        - Почему же вы раньше не поделились своими подозрениями?
        - Я верил, что ты разберешься сам. И потом, один намек, пусть даже самый легкий, что в нападении могут быть замешаны террористы, - и дело передали бы подразделению «Эйч». Тебя бы к нему на пушечный выстрел не подпустили, а как следствие, меня тоже.
        Я поблагодарил лорда Таггерта за откровенность и отправился к себе. Положение было мрачным, но в одном нам все же повезло. Сейфы оказались пустыми. Это значило, что Сен еще не раздобыл средства на покупку оружия. И теперь просто нужно было найти его раньше, чем он найдет деньги.

        Семнадцать

        На берегу реки к югу от города находится Форт-Уильям. В нем располагается восточное командование армии, а также главный штаб разведки, подразделения «Эйч». Именно туда направлялись мы с Банерджи, сидя на заднем сиденье полицейского автомобиля.
        - Генерал Клайв перестроил его после битвы при Плесси, - с восхищением поведал мне Банерджи, когда мы двигались к Казначейским вратам форта по подъездной аллее, усаженной пальмами по обе стороны. - Говорят, потратил больше двух миллионов фунтов. А еще форт никогда не использовался по назначению.
        Форт не походил ни на одну известную мне военную базу. Для начала, у него было собственное поле для гольфа, чем отчасти могла объясняться его стоимость.
        - Что местные думают о Беное Сене? - спросил я.
        - Ну, - нехотя проговорил Банерджи, - после гибели Багха Джатина Сен сразу же стал народным героем. Неоднократно сообщалось, что он появлялся то в одном, то в другом месте от Силхета до Сундарбана, проповедовал крестьянам и нагонял ужас на продажных чиновников. Его называют «призраком». Он словно помесь Робин Гуда с Кришной. Крестьяне его обожают. Потому ему и удается скрываться от властей уже почти четыре года, несмотря на крупное вознаграждение, обещанное за его поимку.
        - Не ходят ли слухи, что он в последнее время участвовал в какой-нибудь террористической деятельности?
        - Я не слышал, сэр, но ведь такие вещи полицейским не рассказывают.
        - А вы сами какого мнения о Сене?
        Банерджи на секунду задумался.
        - Мне кажется, что после смерти Джатина и остальных лидеров люди в своих собственных целях сделали из Сена легенду. Те, кто стремится к насильственной революции, считают его борцом за свободу, который смог перехитрить британцев и вдохновить народ. Он - символ того, что борьба продолжается. Он нужен им, чтобы не терять самоуважения. В то же время для британцев, по крайней мере, для «Стейтсмена» и его читателей, Сен - это такое пугало. Воплощение всего, чего они боятся, кровожадный коммунист, который не успокоится, пока последний англичанин не будет убит или изгнан вон. Для них он служит оправданием вещей вроде Закона Роулетта. Сам я думаю, что он, наверное, не то и не другое.
        Мы притормозили у проходной Казначейских врат. Форт-Уильям действительно производил сильное впечатление. Это была крепость в форме звезды площадью в три квадратные мили, огромное кирпичное сооружение, где размещались тысячи человек - солдаты и обслуживающий персонал. А еще именно здесь находилась печально известная «Калькуттская черная яма»[49 - Небольшая тюремная камера, где в 1756 году задохнулись или погибли от ранений, по официальным данным, 123 из 146 британских военнопленных.], которую каждый английский школьник знает как символ неизменного индийского вероломства.
        Водитель предъявил наши документы суровому часовому. Тот долго и демонстративно их изучал, после чего взмахом руки позволил нам проехать внутрь между стенами из красного кирпича в несколько футов толщиной. Оказавшись в крепости, мы оставили позади несколько трехэтажных построек, по-видимому, казарм, затем аккуратные ряды офицерских бунгало, потом - главную улицу с магазинами, почтовое отделение и кинотеатр. В центре возвышался храм Святого Петра с башенками и арочными контрфорсами. Форт скорее напоминал не военный гарнизон, а деревушку в Сассексе.

        Я питал здоровое недоверие к спецслужбам, которое полировал и оттачивал долгие годы, сперва в период работы в Специальной службе, затем во время войны, когда был одним из винтиков в их системе. Спору нет, это были умные, находчивые люди, стоявшие, по их собственному мнению, на защите нации и империи. Но хоть они и преследовали благородную цель, их средства зачастую благородством не отличались. Мне, полицейскому, привыкшему руководствоваться принципом главенства закона, их методы нередко казались отвратительными, аморальными и, самое ужасное, - неанглийскими. И все же я испытывал облегчение от сознания, что могу к ним обратиться. Если мы и правда хотим предотвратить согласованную террористическую операцию, их ресурсы нам весьма пригодятся.
        Я вкратце изложил Банерджи свою теорию, что между убийством Маколи и нападением на Дарджилингский почтовый экспресс есть связь, что за обоими происшествиями стоит «Джугантор», и добавил, что мы будем просить подразделение «Эйч» оказать нам любую возможную помощь в поисках Сена.
        Банерджи помрачнел.
        - У вас есть какие-то возражения, сержант?
        Он нервно заерзал на сиденье:
        - Разрешите говорить откровенно, сэр.
        Я кивнул:
        - Пожалуйста.
        - Вы на самом деле хотите узнать истинные обстоятельства этого убийства?
        Подобный вопрос меня удивил.
        - В этом и заключается наш долг - в беспристрастном поиске истины, - ответил я. - И именно это мы и будем делать.
        - Простите меня, но если таковы ваши намерения, то крайне важно арестовать и допросить Сена, не так ли, сэр?
        - Разумеется.
        - В таком случае, сэр, я бы рекомендовал вам с осторожностью выбирать, какими сведениями вы поделитесь с подразделением «Эйч». У них репутация людей жестких.
        - Вы что, предлагаете мне утаивать информацию от подразделения «Эйч»?
        - Я только говорю, сэр, что если Сен вам нужен живым, то нам непременно нужно найти его раньше, чем это сделают они.

        Мы притормозили у внушительного административного корпуса. Слова Банерджи звучали у меня в голове. В глубине души я разделял его опасения, но поступить так, как он хотел, не мог. У меня не было выбора - приходилось рассказать подразделению «Эйч» все от и до. Слишком высоки были ставки. И потом, я уже все рассказал лорду Таггерту, а он собирался отчитаться перед губернатором. Даже если я что-то скрою, они все равно это выяснят.
        Но теперь у меня возникла еще одна небольшая трудность: как быть с Банерджи? Изначально я собирался взять его с собой на встречу с полковником Доусоном, но теперь засомневался. К тому же Доусон может говорить со мной не так откровенно в присутствии индийца. В конце концов я вышел из автомобиля, а Банерджи оставил дожидаться с водителем.
        Войдя в здание мимо двух поникших часовых, я постучался в первую попавшуюся дверь и спросил у младшего офицера, где можно найти полковника Доусона. Тот направил меня в комнату двести семь на втором этаже.
        Комната двести семь оказалась просторным служебным помещением открытой планировки. Внутри кипела работа. Здесь располагались рабочие столы дюжины офицеров и их помощников. На одной стене висели на кнопках несколько больших карт Индии, Бенгалии и какого-то города - по-видимому, Калькутты. Карты были испещрены разнообразными флажками, крестиками и кружочками. За общим гулом голосов и пишущих машинок никто не обратил на меня особого внимания. Я поинтересовался у юной и симпатичной секретарши, где можно найти Доусона. Она указала на рабочее место в углу комнаты, отделенное перегородками из матового стекла. Я поблагодарил ее, подошел к перегородке и постучался.
        - Войдите, - ответил мне гулкий, звучный голос.
        Я повиновался и оказался в густом облаке табачного дыма.
        - Полковник Доусон? - спросил я, сквозь дымовую завесу всматриваясь в хорошо сложенного усатого офицера с трубкой в зубах. По моим ощущениям, ему было около сорока. У него была грубая медного цвета кожа и каштановые волосы с вкраплениями седины на висках. Он оторвался от чтения отпечатанного на машинке отчета и взглянул на меня.
        - А, капитан Уиндем! - сказал он, привставая, чтобы пожать мне руку. - Прошу вас, садитесь.
        Несомненно, он уже знал, кто я такой. В его тоне звучала такая уверенность, будто мы уже встречались раньше. Не то чтобы я удивился. В конце концов, он служил в разведке.
        - Могу я вам что-нибудь предложить? - спросил он, поднимая мощную загорелую руку и глядя на часы. - Увы, для крепкой выпивки рановато. Чашку чая? Мисс Брейтуэйт! - громогласно позвал он, не дожидаясь ответа. В дверь просунула голову неприветливая женщина с лицом удрученной лошади. - Пожалуйста, две чашки чая, Марджори.
        Женщина мрачно кивнула и исчезла, с силой захлопнув за собой дверь.
        - Итак, капитан, - продолжал полковник, - вы, как я понимаю, недавно в Калькутте. Как вам нравится наш прекрасный город?
        По-видимому, к встрече он подготовился. Я не исключал, что он уже ознакомился с моим армейским личным делом. Если так, то он знал о моем ранении и демобилизации, а может, даже был в курсе обстоятельств частной жизни. Пожалуй, он мог знать обо мне даже больше, чем помнил я сам.
        - Вполне, - ответил я.
        - Отлично, отлично… - одобрил он, в очередной раз затягиваясь. - Наверное, у вас еще не было возможности толком осмотреть достопримечательности?
        - Я не знал, что здесь есть что осматривать.
        Доусон усмехнулся:
        - Ну, кому что нравится. Я лично рекомендовал бы вам посетить храм в Дакшинешваре. Это индуистский храм, посвященный богине Кали. Ее называют Разрушительницей, да и выглядит она любопытно. Черна как ночь, глаза налиты кровью, на шее ожерелье из скальпов, а язык вывалился наружу в порыве ярости. Бенгальцы ей поклоняются. Вот и все, что вам необходимо знать о людях, с которыми мы имеем дело. Они приносят ей жертвы. В наши дни - коз и овец, но не всегда они были такими цивилизованными. Есть версия, что город назван в ее честь. Калькутта, город Кали. - Он помолчал, улыбаясь. - Забавно, да? Под внешней современной оболочкой нашего города все еще бьется черное сердце языческой богини разрушения. - Его мысли, казалось, витали где-то далеко. - В общем, - заключил он, возвращаясь к реальности, - думаю, вам понравится.
        Мисс Брейтуэйт вернулась с подносом и шумно опустила его на стол, расплескав немного чая из чашек. Доусон взглянул на нее с раздражением. Она ответила ему сердитым взглядом и удалилась.
        - Молоко, сахар?
        - Нет, спасибо, - ответил я, поднимая чашку с подноса. Там, где она стояла, остался круглый мокрый след.
        - Итак, капитан, насколько я понимаю, вам довелось в войну понюхать пороху.
        Я кивнул:
        - Да, я внес свою лепту. Поступил на службу в пятнадцатом и три года продержался целым и невредимым, а потом немцам улыбнулась удача и они шмальнули мне в голову фугасным снарядом.
        Доусон кивнул, словно мой рассказ только подтверждал уже известные ему обстоятельства.
        - А вы были на фронте, полковник? - спросил я.
        Его лицо помрачнело.
        - Нет, капитан. Не имел такой чести. К сожалению, мои обязанности удерживали меня в Индии все это время.
        Сделав затяжку, Доусон подался вперед.
        - Итак, чем я могу быть вам полезен? - спросил он, наливая себе немного молока из маленького фарфорового кувшинчика и размешивая чай.
        - Я по поводу убийства Маколи. Расскажите мне обо всем, что вам удалось найти на месте преступления.
        - Конечно, - кивнул он, опуская трубку на стол и делая глоток чая. - Боюсь, рассказывать почти нечего. Много крови, но и только. Как жаль, что собаки добрались до трупа раньше, чем ваши люди. Да, кстати, нам же удалось найти его палец. Его упаковали и отправили в морг специально для вас.
        - Могу я получить копию вашего отчета?
        - Разумеется, капитан. Я прослежу, чтобы отчет вам выслали.
        - Ваши люди до сих пор охраняют место преступления?
        - Естественно, и более того: они там останутся до распоряжения губернатора. Не беспокойтесь. Они никому не дадут там хозяйничать.
        - Это весьма обнадеживает, - сказал я. - Если вы не возражаете, я хотел бы послать своих людей как следует прочесать переулок. Может быть, им удастся найти что-нибудь, что пока никто не обнаружил.
        От добродушной манеры Доусона не осталось и следа.
        - Надеюсь, вы не думаете, что мои люди недостаточно компетентны для подобной задачи?
        - Вовсе нет. Просто иногда в суматохе можно что-нибудь упустить.
        - Мои люди ничего упустить не могут, - отрезал Доусон. - Но ладно, пусть ваши люди свяжутся с Марджори. Она устроит им доступ. Могу я еще чем-нибудь вам помочь?
        - Есть еще одна вещь.
        - Да? - небрежно спросил он, берясь за отчет, который читал перед моим приходом.
        Я рассказал ему о встрече в доме Амарнатха Дутты и о появлении Беноя Сена в Калькутте. Я надеялся, что если полковник решил, будто я не доверяю ему (что было чистой правдой), то моя откровенность убедит его в обратном.
        Услышав имя Сена, полковник никак не выдал своих чувств. Только кивнул, не вынимая трубки изо рта.
        - И это не все, - продолжал я. - На Дарджилингский экспресс напали ранним утром в четверг. Сначала сообщалось о попытке ограбления декойтами, но я боюсь, что это могла быть работа террористов, а именно Сена. Я предполагаю, что они искали деньги, чтобы договориться о покупке оружия. Наверное, не нужно объяснять вам, что все это значит.
        У Доусона внезапно сделался такой вид, как будто я врезал ему по лицу тяжелой клюшкой для гольфа. Впервые за весь разговор я почувствовал, что сообщил ему что-то, чего он еще не знал. Приятное ощущение.
        - Дело гораздо серьезнее, чем я ожидал, - сказал он наконец. - Что вы знаете о Сене, капитан?
        - Не очень много, - признался я. - Наше досье на него полнотой не отличается. Я надеялся, что, может, вы предоставите мне доступ к вашему.
        Доусон немного подумал.
        - К сожалению, это невозможно, но одно я вам скажу: Беной Сен - личность крайне опасная. Полагаю, вы читали о его причастности к индо-германской антибританской деятельности? Но вы не знаете, что ключевым пунктом плана было поднять против нас местные подразделения калькуттского гарнизона. Насколько я помню, тогда это был Четырнадцатый джатский полк. Они размещались здесь, в форте. Если бы восстание удалось, то, скорее всего, они перерезали бы всех белых до единого. Сен уже однажды от нас улизнул. Я не допущу, чтобы это случилось снова.
        - То есть мы можем надеяться, что вы поможете нам его выследить?
        - Не сомневайтесь, - уверил Доусон. - Мои люди немедленно этим займутся.
        - И как только у вас будут новости, вы сообщите мне в ту же минуту?
        Доусон сухо улыбнулся.
        - Безусловно, если у нас будет возможность. Но не могу обещать, что мы будем сидеть без дела и ждать, пока до вас дойдет весть, тем более если, как вы предполагаете, он замышляет крупную операцию. Этот человек был в бегах четыре года, потому необходимо поймать его, пока он в Калькутте. Иначе мы рискуем упустить его еще на четыре.
        - Понимаю, - сказал я, увы, прекрасно осознавая, что получу первую весточку от Доусона, когда Сен будет или убит, или брошен в какую-нибудь военную тюрьму. В любом случае, если подразделение «Эйч» доберется до него раньше нас, вряд ли мне представится шанс его допросить.
        Я поблагодарил полковника за потраченное время, допил чай и попрощался.

        Я спустился по лестнице и вышел на солнечный свет. Несокрушим стоял в тени огромного баньяна и курил. Заметив меня, он быстро затушил сигарету и щелчком отбросил окурок в траву, потом отдал честь и пошел мне навстречу.
        - У нас проблема, сержант, - сказал я, - и мне понадобится ваша помощь.
        - Конечно, сэр, - ответил он, возвращаясь вслед за мной ко входу в здание.
        Мы поднялись по ступенькам и пошли обратно в сторону комнаты двести семь.
        - Слушайте внимательно, - сказал я. - Я познакомлю вас с одной очаровательной дамой по имени Марджори Брейтуэйт. Вы будете с ней флиртовать.
        - Сэр?
        - Ваша задача - занять мисс Брейтуэйт приятным разговором, а пока вы с ней беседуете, как следует рассмотреть ее начальника. Он сидит за перегородкой в дальнем углу комнаты. Только чтобы он вас не заметил. Как думаете, справитесь?
        Банерджи с трудом сглотнул. Кажется, он занервничал.
        - Не уверен, сэр, - ответил он, оттягивая воротничок рубашки. - Я никогда толком не умел разговаривать с англичанками.
        - Да ладно вам, Несокрушим! Вряд ли с ними нужно разговаривать принципиально иначе, чем с индианками.
        - Честно признаться, сэр, я и с ними не очень-то умею разговаривать. - У бедняги был такой вид, словно он собирался на собственные похороны. - В нашей культуре общение между представителями разных полов строго ограничено. Я никогда не знаю, что говорить женщинам… Разве что они любят крикет, - просветлел он. - В таком случае никаких проблем.
        Судя по виду мисс Брейтуэйт, она вряд ли относилась к людям, на которых можно произвести впечатление, рассуждая о тонкостях игры в крикет.
        - А знаете что, - сообразил я, - просто условьтесь с ней о доступе к месту убийства Маколи. Это вам по силам?
        Банерджи кивнул с сомнением.
        - Отличный настрой, сержант, - похвалил я.
        Мы вошли в комнату двести семь. Я бросил взгляд на кабинет Доусона. Дверь была закрыта, и только его силуэт виднелся за матовым стеклом. Я подтолкнул Банерджи в направлении мисс Брейтуэйт и представил их друг другу.
        - Счастлив с вами познакомиться, - выдавил Банерджи и остался стоять с открытым ртом, попеременно глядя то на меня, то на закрытую дверь Доусона, как золотая рыбка, наблюдающая за игрой в теннис.
        - Мисс Брейтуэйт, - сказал я, - мне необходимо еще кое о чем спросить полковника Доусона. Если вы не возражаете, пожалуйста, объясните сержанту, как он должен действовать, чтобы получить доступ к месту убийства Маколи. А я тем временем на секунду загляну к полковнику.
        Не дожидаясь ответа, я прошел к перегородке, постучал и широко открыл дверь:
        - Простите, что беспокою вас, полковник, но я забыл, как называется храм, о котором вы рассказывали.
        Полковник разговаривал по телефону и, кажется, не был в восторге от того, что ему мешают.
        - Храм Кали в Дакшинешваре, - сказал он, прикрывая трубку рукой. - По дороге в Барракпур. Ваш водитель должен знать.
        Еще раз извинившись, я повернулся, чтобы уйти, и посмотрел через комнату на Несокрушима. Он заметил мой взгляд и кивнул. Я закрыл дверь и вернулся к сержанту. Мисс Брейтуэйт что-то написала на листочке бумаги и отдала ему. Несокрушим улыбнулся и поблагодарил ее.
        - Вы хорошо разглядели полковника? - спросил я, когда мы спускались по лестнице.
        - Да, сэр.
        - Отлично, сержант. А что такое передала вам мисс Брейтуэйт? Не свой ли домашний номер?
        Банерджи вспыхнул.
        - Нет, сэр, - запнувшись, ответил он. - Это записка, которую нужно предъявить охране на месте преступления.
        - Хорошо. Но в следующий раз, когда я поручу вам флиртовать с женщиной, я буду ждать, что вы хотя бы раздобудете номер ее телефона, а еще лучше - сразу пригласите ее на обед.

        Вскоре мы снова сидели на заднем сиденье автомобиля.
        - Вот что от вас потребуется, сержант, - начал я. - Человека, которого вы видели в кабинете, зовут полковник Доусон. Он начинает свою собственную охоту на нашего беглеца, и, по всей вероятности, с его ресурсами он найдет Сена первым. Поэтому вам надо сесть к нему на хвост, и как только вам покажется, что он выследил Сена, немедленно сообщить мне.
        Банерджи выпучил на меня глаза:
        - Вы хотите, чтобы я следил за старшим офицером из подразделения «Эйч»?
        - Именно, - подтвердил я. - Полагаю, для вас это будет гораздо проще, чем беседовать с мисс Брейтуэйт.
        - Вы хотите, чтобы я шпионил за шпионом? У него же, наверное, опыт в таких вещах. Он заметит меня за милю.
        - Не думаю. Сейчас его волнует только Сен. Надеюсь, он будет слишком занят, чтобы обратить на вас внимание.
        - Но как я должен за ним следить? Он сидит в самом надежном укрытии во всей Индии, и оттуда как минимум пять выходов.
        - В таком случае нам придется рискнуть, - сказал я. - Если предположить, что Сен еще в городе, то где он может скрываться?
        Банерджи немного подумал.
        - Среди индийцев, - сказал он. - Среди своих. Скорее всего, или на севере Калькутты, или за рекой, в Хаоре.
        - Итак, когда и если Доусон обнаружит, где скрывается Сен, то он и его люди отправятся прямиком туда самой быстрой дорогой. Вероятно, на нескольких автомобилях. Может быть, даже захватят с собой грузовик, набитый военными.
        Банерджи следил за ходом моей мысли.
        - Тогда мне стоит расположиться за Плессийскими вратами. Они находятся ближе всего к главным дорогам, ведущим на север. На Плесси-Гейт-роуд есть полицейский участок. Я мог бы использовать его в качестве базы. Кроме того, я установлю наблюдение на мосту на случай, если Сен в Хаоре. Это единственное место, где легковые и грузовые автомобили могут пересечь реку.
        - Хорошо, - одобрил я. - Думаю, что Доусон лично возглавит облаву, но даже если нет, вам нужно высматривать колонну из нескольких автомобилей, по которым видно, что они едут куда-то в адской спешке.
        Этот план вызывал вопросы, но другого у нас не было. Если нам повезет, хватит и такого. Так или иначе, я надеялся, что на то, чтобы найти Сена, подразделению «Эйч» понадобится как минимум день-два. Это дало бы нам возможность придумать что-нибудь получше. И еще оставалась надежда, что первыми найдут Сена осведомители Дигби. В конце концов, у них было несколько часов форы.
        Банерджи приказал водителю выехать сквозь врата Чоуринги, а затем ехать в северном направлении к тане на Плесси-Гейт-роуд. Я распорядился, чтобы Несокрушим установил наблюдение за мостом Хаора и, как только будут новости, связался со мной в ту же минуту. Оставив его в тане, я велел водителю забросить меня обратно на Лал-базар, а потом вернуться к Банерджи и ждать его распоряжений.

        Вернувшись в штаб, я выждал десять минут и вызвал в свой кабинет Дигби.
        - Есть ли успехи в поисках Сена? - спросил я.
        - Пока нет. Викрам недавно выходил на связь. Он разослал шпионов по всему Черному городу, до самого Баранагара и Дум-Дума, но еще рано, приятель.
        - А как остальные твои осведомители?
        - Боюсь, что так же. Я связался с теми, кто, как мне кажется, мог бы нам помочь, но они не политические, такими вещами не занимаются. И потом, у этих ребят есть свои мудреные принципы. Они всегда рады шпионить за себе подобными, чтобы подзаработать, но сдать кого-нибудь вроде Сена - это для них совсем другое дело. Кажется, они считают его в некотором роде героем. - У Дигби был почти виноватый вид. - А как твоя встреча с Доусоном? - спросил он.
        Я пересказал ему основные моменты.
        - Что ж, - заключил он, - хорошо, что они помогут нам выследить Сена.
        - Надеюсь. Хотя трудно сказать, до какой степени наши новые друзья готовы с нами сотрудничать. Главное - когда они найдут Сена, мы должны быть готовы действовать, и тут мне понадобится твоя помощь.
        - Все, что хочешь, приятель.
        - Необходимо выяснить, как именно подразделение «Эйч» подходит к организации облав.
        Он посмотрел на меня с недоумением:
        - В смысле - как они их планируют?
        - Скорее, как они организуют саму облаву. Каких людей задействуют, где у них что расположено, какие у них протоколы - подобные вещи.
        - Ну, по моему опыту, они предпочитают использовать своих собственных людей. Не знаю точных цифр, но на нехватку рабочей силы они обычно не жалуются. А если им все-таки понадобится подкрепление, они скорее привлекут военных, чем обратятся к нам.
        - И все они базируются в форте?
        Дигби кивнул:
        - Насколько мне известно, да. Понятно, что у них куча агентов на задании, но все офицеры базируются в форте.
        - А как они связываются с нами?
        - Это зависит от того, нужно ли им что-нибудь от нас. Если нужно, то обычно они просто это берут.
        - Но полиция не подотчетна военным, - сказал я.
        - Здесь тебе не Англия, приятель, - усмехнулся Дигби. - В этих краях все дороги рано или поздно приводят в одно и то же место - к вице-королю. А в Бенгалии все пути к вице-королю ведут через губернатора. Подразделение «Эйч» работает на губернатора. Если им от нас что-то нужно, губернатор попросту шлет приказ комиссару, и мы подчиняемся. Возьми, к примеру, твое место преступления. Сколько времени им понадобилось, чтобы отнять его у нас? Пара часов?
        - И Таггерта это устраивает?
        - Конечно, нет. Но что он может сделать? Кому он должен жаловаться? Вице-королю? Вице-король сидит в Дели в компании всяких князьков и махараджей. Он понятия не имеет, что здесь происходит, и ему это ни капельки не интересно. Его более чем устраивает, что губернатор творит что в голову взбредет, пока он держит в узде сепаратистов и революционеров. Нет, бедняге Таггерту приходится с этим мириться.
        - А что, если нам от них что-нибудь нужно?
        Дигби фыркнул.
        - Тогда вопрос только в том, есть ли у тебя достаточно близкие знакомые среди тамошних служащих и готовы ли они сделать тебе одолжение.
        - Тебе приходилось работать с ними?
        Дигби слегка напрягся.
        - Только однажды, и роль у меня была скромная. Несколько лет назад, во время войны. Я тогда служил в Раджгандже, отвечал за весь округ. Подразделение «Эйч» выяснило, что в соседней деревне скрывается террорист. Я так и не знаю, зачем его ловили. В общем, нам было приказано поставить блок-посты на всех дорогах и ждать, пока они перебросят туда своих людей. Я, естественно, лично руководил выполнением. Большую часть дня мы стояли на позициях и наблюдали за окрестными полями. Потом, прямо перед закатом, прибыло несколько грузовиков с людьми. Всю ночь они занимались оцеплением деревни, а с первыми лучами солнца пошли в атаку.
        - Они его поймали?
        Дигби отвел взгляд.
        - В некотором смысле. Его застрелили при сопротивлении. И нескольких деревенских жителей вместе с ним.
        - Ты занимался расследованием их смерти? - спросил я.
        - Командующий операцией уверил меня, что их смерть была неизбежной. Он объявил, что они укрывали предполагаемого террориста.
        - А что на это сказали остальные деревенские жители?
        Он рассмеялся кратко и с горечью:
        - Кто? Кучка перепуганных крестьян, на чьих глазах только что сровняли с землей половину деревни? Как ты сам думаешь, капитан, что они сказали? Ничего. Им было слишком страшно. - Он немного помолчал и добавил: - Расследовать мне было нечего.

        Восемнадцать

        Я сидел в кабинете Маколи. Правда, он больше не был кабинетом Маколи. Кабинет переживал эпоху перемен: принадлежности Стивенса, аккуратно разложенные по коробкам, ждали возле стола, пока их распакуют. Вещи же Маколи, беспорядочно ссыпанные в ящики, ждали невесть чего.
        Я понятия не имел, где находится Стивенс. Мисс Грант сообщила, что ее новый начальник «сейчас подойдет». С тех пор минуло уже десять минут. Через пять минут ожидания я устал разглядывать портрет Стивенса с супругой, стоявший на столе, и стал смотреть в окно. Это было гораздо интереснее. Передо мной лежала вся Дэлхаузи. Отсюда, сверху, всё выглядело лучше - ни жары, ни вони. Лучшие виды, как правило, достаются власть имущим.
        - Неплохо, да?
        Я обернулся. В кабинет вошел Стивенс. На лице его сияла улыбка. Точь-в-точь ребенок с новой игрушкой.
        - Вид или кабинет? - спросил я.
        - Вид, конечно. Кабинет… как бы это сказать… - Он умолк, не договорив.
        Ему было лет тридцать с чем-то, совсем немного для человека на такой высокой должности, и в нем ощущалась какая-то нервная энергия, резкость движений, заставлявшая предположить, что он чувствует себя не совсем свободно.
        - Капитан Уиндем? - спросил Стивенс, указывая мне на стул. Сам он уселся за стол и подрегулировал кожаное кресло с высокой спинкой, приподняв его на несколько дюймов. - Вы поймали меня в довольно непростое время. Губернатор на следующей неделе, пока не стало слишком жарко, переезжает в Дарджилинг, а вместе с ним - добрая половина штата. Разумеется, все для них организовать должны мы здесь, в «Писателях». Эта прискорбная история с Маколи произошла очень не вовремя.
        - Да, - заметил я. - Должно быть, его убийство доставило вам массу неудобств.
        Он уставился на меня, пытаясь понять, что я хотел сказать своим комментарием. А я гадал, к какому выводу он придет, тем более что сам точно не знал.
        - Чем могу быть полезен, капитан? - спросил Стивенс в итоге. - Боюсь, времени у меня немного. Сегодня во второй половине дня важная встреча с сэром Ивлином Криспом.
        Имя мне ни о чем не говорило. Но это не имело никакого значения. Даже если бы Ивлин Крисп был свидетелем у меня на свадьбе, я все равно притворился бы, что не знаю, о ком речь, просто чтобы посмотреть на реакцию Стивенса.
        - Это управляющий Банковской корпорации Бирмы и Бенгалии, - объяснил тот.
        Я изобразил на лице подходящий, как мне показалось, к случаю благоговейный восторг. Похоже, Стивенс любит сыпать именами. Это мне на руку. Уверенному в себе человеку незачем рассказывать, с кем именно у него назначена встреча.
        - Перейду сразу к делу, - сказал я. - Как долго вы работали на Маколи?
        - Слишком долго. - Он засмеялся. Замечание было неуместным, и Стивенс сам это понял. Его тон стал серьезным: - То есть, я был у него в подчинении последние три года. До этого я служил в другом месте.
        - Где именно?
        - В Рангуне.
        - В каких отношениях вы были с Маколи? Как бы вы их описали?
        - В профессиональных.
        - Не в приятельских? Вы работали вместе три года.
        Стивенс взял авторучку и задумчиво постучал ею по столу.
        - Работать с ним было не очень просто.
        - В каком смысле?
        - Давайте просто скажем, что он был консервативен в своих взглядах. Спорить с ним было бесполезно. Все приходилось делать ровно так, как угодно ему. Способность мыслить самостоятельно в людях он словно считал личным оскорблением.
        - И вам было тяжело с ним работать?
        - Не тяжелее, чем остальным. - Стивенс изучающе посмотрел на ручку в своих пальцах, словно видел ее в первый раз. Может, так и было. Может быть, она принадлежала Маколи.
        - Вам случалось спорить с ним в последнее время?
        Он покачал головой:
        - Насколько помню, нет.
        Энни рассказывала другое - о том, как Маколи и Стивенс на прошлой неделе поспорили из-за пошлин на импорт. Странно, что Стивенс об этом забыл.
        - А как остальные? У него были враги?
        - Возможно. Как я уже говорил, он был непопулярен. Даже для шотландца.
        - Он в последнее время вел себя как-нибудь необычно?
        - Раз или два за последний месяц пришел на работу пьяным. Мне это показалось странным: говорили, он бросил пить.
        - У него были из-за этого какие-нибудь проблемы?
        - Нет, конечно. Маколи не просто руководил финансовым отделом. Он был приятелем губернатора. Это делало его пуленепробиваемым.
        Формулировка снова была выбрана неудачно. Может, он и был пуленепробиваем, но его вполне можно было пронзить ножом.
        - И к вам переходят все обязанности Маколи?
        - Да, как минимум в сфере финансов. На самом деле, работы более чем хватает. Поддерживать тут все на плаву - непростая задача.
        - Похоже, Маколи был незаменим.
        - Зависит от того, с какой стороны посмотреть. - Стивенс засмеялся. - Что касается работы, отдел прекрасно функционировал и без него. Но некоторые вещи требовали его подписи - например, все платежи и движения средств, если сумма превышала сто тысяч рупий. Чтобы крутились колеса правительственной системы, нужны деньги, и без его подписи все застопорилось. Не самое лучшее положение дел, когда половина правительства переезжает в Дарджилинг.
        - А это право подписи нельзя было просто передать кому-нибудь другому?
        - Можно. Губернатор передал его мне утром в среду, это заняло всего несколько часов. Единственная трудность заключалась в том, что мы не могли найти многие важные документы, требующие подписи. Оказалось, что старик Маколи утащил их домой.
        - Это те документы, за которыми мисс Грант посылали в квартиру Маколи?
        - Что? - переспросил он. - Да, наверное, в том числе.
        - А что это были за документы?
        - Как обычно. - Стивенс пожал плечами. - В основном разрешения на выплату жалованья и перемещение денежных средств. Маколи должен был подписать документы в понедельник, но он унес их домой и никуда не спешил. Не удивлюсь, если он просто напился и забыл о них. К тому времени, как мы получили их обратно, нам уже начали приходить срочные телеграммы из внутренних районов страны: где же, дескать, жалованье?
        - А что с политическими вопросами? - поинтересовался я. - Насколько я понял, Маколи участвовал в определении налоговой политики. Эта ответственность тоже перейдет к вам?
        У него загорелись глаза.
        - Надеюсь. В этой области многое предстоит сделать. Но решать губернатору.
        - Например, что?
        Меня, как и подавляющее большинство людей, мало интересовала налоговая политика, но некоторые разновидности бюрократов принимают ее близко к сердцу. Маколи и Стивенс поругались на этой почве, и было бы полезно узнать, что стояло за их размолвкой - обычные разногласия по бухгалтерским вопросам или что-то более серьезное.
        - Да всего не перечесть, - ответил он. - С чего бы начать? Многие из наших налогов - регрессивные, а что касается наших пошлин на импорт, то некоторые попросту абсурдны и серьезно мешают торговле.
        В дверь постучали, и вошла Энни.
        - К вам сэр Ивлин, сэр.
        - А, отлично, - произнес Стивенс, поднимаясь из-за стола. - Передайте ему, что я уже иду. - Он обратился ко мне: - Прошу меня простить, капитан, но, боюсь, наше время истекло. Если у вас остались вопросы, пожалуйста, обратитесь к мисс Грант, и давайте назначим еще одну встречу, когда мы немножко разберемся с делами.

        Обратно на Лал-базар я шел как в тумане. В голове складывалась картина. Она была пока нечеткой, как изображение, снятое на фотокамеру с ненастроенным фокусом, но, кажется, мало-помалу обретала контуры. Я добрался до своего кабинета и тут же позвонил Несокрушиму в тану на Плесси-Гейт-роуд.
        - Какие новости?
        - Никаких, сэр. Пока что из форта почти никто не выезжал. Кроме того, я установил наблюдение на мосту.
        - Хорошо, - сказал я. - У меня еще одна просьба. Пожалуйста, наведите справки о деловых интересах Стивенса, бывшего заместителя Маколи, особенно тех, что как-то связаны с Бирмой.
        - Я попрошу констебля узнать в регистрационной палате.
        - Как только будут новости, тут же мне сообщайте.
        - Тут возникла проблема, сэр. Десять минут назад я получил довольно гневное послание от начальника вокзала Сеалда. Он сообщает, что делает все возможное, чтобы отыскать багажную декларацию, и спрашивает, зачем мы попросили военных изъять всю его документацию за последние две недели.
        - Но мы ничего подобного не делали.
        - Я знаю, сэр. Не понимаю, что происходит.
        - А я, кажется, понимаю. Подразделение «Эйч». Я рассказал о нападении на Дарджилингский экспресс Доусону. Наверное, это он отдал распоряжение изъять бумаги. Если тем поездом действительно должны были что-то перевозить, то без багажной декларации мы никогда не узнаем, что именно.
        - Да, сэр. Простите, сэр. - Слова Банерджи прозвучали так, словно он винил себя в произошедшем, хотя от него тут ничего не зависело. Беда этого парня была в том, что он вечно посыпал голову пеплом то по одному, то по другому поводу.
        Я вздохнул.
        - За что вы извиняетесь, сержант? Если кто в этом и виноват, то я сам. Ведь это я рассказал Доусону о нападении.
        - И все же, если бы декларацию вовремя внесли в систему, мы получили бы ее раньше, чем в дело вмешалось подразделение «Эйч».
        Тут у меня в голове что-то щелкнуло.
        - Что вы сказали, сержант?
        Он, кажется, растерялся от моего вопроса.
        - Я только сказал, что если бы служащие железной дороги не потеряли документы, то багажная декларация попала бы в систему хранения вовремя и уже была бы у нас.
        - Черт возьми, Несокрушим! Да вы гений! - воскликнул я, бросил трубку, схватил свою шляпу и выбежал из кабинета.
        Впервые не обращая внимания на жару, я бегом вернулся на Дэлхаузи-сквер, взбежал по ступеням парадного входа «Дома писателей» и ворвался в кабинет Энни Грант, орошая ковер каплями пота.
        - Капитан Уиндем! - ахнула она. - Вы что-то забыли?
        - Можно и так сказать, - ответил я, с трудом переводя дыхание.
        - К сожалению, у мистера Стивенса сейчас другая встреча. Не знаю, когда он сможет вас принять.
        - Я пришел к вам, мисс Грант, - тяжело дыша, объяснил я. - Те документы, за которыми вы ходили в квартиру Маколи. Среди них было разрешение на перемещение средств?
        Она взглянула на меня с удивлением:
        - Ну да, было. Разрешение на перемещение средств в Дарджилинг перед переездом губернатора, который состоится на следующей неделе.
        - Вы не скажете мне, о какой сумме речь?
        - Двести семь тысяч рупий. Их должны были перевезти из казначейства в Калькутте в Дарджилинг.
        - И перевоз этих денег был отложен, потому что Маколи унес документы домой?
        - Да, но всего на сутки.
        - Дайте я отгадаю. Деньги планировалось отправить Дарджилингским почтовым экспрессом в ночь со среды на четверг?
        Она уставилась на меня так, словно я был индийским факиром и демонстрировал дар ясновидения.
        - Ну да. Но откуда вы…
        - Сколько человек знало, что деньги должны везти ночью в среду?
        - Многие, - пожала она плечами. - Почти все здесь, в финансовом отделе, а также подчиненные губернатора, служащие железной дороги, военные, отвечавшие за безопасность. Не то чтобы это какой-то секрет, их возят каждый год.
        Двести семь тысяч рупий. С такими деньгами Сен и его банда были бы обеспечены оружием и взрывчаткой на долгое-долгое время. И они заполучили бы эти деньги, если бы Маколи не забрал документы домой и если бы его потом не убили. Голова у меня гудела. Все кусочки головоломки собраны. Теперь оставалось только найти Сена.

        Девятнадцать

        Телефон зазвонил в четыре часа дня.
        Лал-базар к тому времени уже превратился в духовку, но все-таки внутри было лучше, чем снаружи. Я сидел у себя в кабинете и читал отчет о вскрытии, полученный от доктора Агнца. Отложив отчет, я поднял трубку. Звонил Банерджи.
        - Сэр, они в пути! - объявил он, тяжело дыша.
        - Подразделение «Эйч»?
        - Да, сэр. Два легковых автомобиля и грузовик. Их засекли на подъезде к мосту Хаора около пяти минут назад.
        - Ваши люди смогут их догнать?
        - Думаю, смогут, сэр. Возле моста всегда пробки. В это время дня им понадобится около получаса, чтобы пересечь мост и выбраться из затора на том берегу. Человек на велосипеде наверняка их догонит.
        - Отлично. Велите своим людям не терять их из виду и обо всех изменениях сообщать вам на Лал-базар. Проинструктируйте их, а потом возвращайтесь сюда как можно скорее.
        Итак, подразделение «Эйч» выследило Сена гораздо быстрее, чем я ожидал. Наверное, осведомители у них были повсюду. Это как минимум говорило о размерах их бюджета, и я недоумевал, что же мешало им поймать Сена все эти четыре года. Но в тот момент у меня не было времени над этим думать.
        Следующие минуты пролетели как в тумане. Я позвонил Дигби, пересказал сообщение Банерджи и велел ему быть готовым выехать через пять минут. Затем написал записку лорду Таггерту. Мой план был слишком сложным, чтобы его можно было объяснить пеону без помощи наглядной схемы и нескольких словарей, поэтому я сам побежал с запиской к Таггерту, перепрыгивая через ступеньки. Я ворвался в комнатку Дэниелса, напугав беднягу во второй раз за три дня. Это становилось традицией. Я сунул ему записку, велел выждать десять минут и только потом передать ее начальнику, чтобы я успел покинуть здание. Тогда даже если Таггерт захочет меня остановить, будет уже слишком поздно.
        Я побежал обратно в кабинет и осмотрел свой «Уэбли». Вычищен и заряжен. Я как раз возвращал револьвер в кобуру, когда, прерывисто дыша, появился Банерджи.
        - Есть ли новости, сержант?
        - Пока нет, сэр.
        - Тогда позвоните в хаорскую тану и скажите своим людям, пусть передают сообщения туда. Мы заглянем за ними, когда будем на том берегу.
        - Да, сэр.
        - У вас есть оружие?
        - Нет, сэр, но я обучен стрелять из винтовки.
        - В таком случае сходите возьмите себе «Ли-Энфилд». Я буду ждать вас в автомобиле.

        Через несколько минут Дигби, Банерджи и я уже неслись по Стрэнд-роуд к мосту Хаора. Мост представлял собой дорогу с твердым покрытием, лежавшую на двух-трех десятках плавучих опор. Центральные секции могли открываться и пропускать корабли, идущие вверх и вниз по течению.
        Как и предполагал Банерджи, подъезды к мосту были забиты всеми мыслимыми видами транспорта.
        - Нам лучше выйти здесь и перейти на тот берег пешком, - сказал он. - Я договорился с хаорской таной, там нас ожидает автомобиль.
        Мы выскочили из машины и помчались к мосту. Перед нами раскинулась Хугли. Хугли - один из рукавов Ганга, хотя местные и не делают между ними различия. Мне, приехавшему из небольшой страны, было трудно осознать размер реки. Даже здесь, в восьмидесяти милях от моря, Хугли была раз в десять шире, чем Темза в Лондоне. Она простиралась до самого горизонта, деля ландшафт на две части огромным коричневым разрезом. Мы бежали по мосту под палящим солнцем Бенгалии, и мне казалось, что нам никогда не добраться до противоположного берега. Приблизившись к центральному участку, мы поняли, в чем причина затора. Движение перекрыли, чтобы развести мост и пропустить пароход, шедший вниз по реке. Я бросился к служащему, который, судя по всему, командовал процессом, и приказал ему остановиться. Это был англо-индиец в фуражке с эмблемой администрации порта Калькутты. Если он и собирался дать мне отпор, то немедленно забыл о своем намерении, стоило мне расстегнуть кобуру. Он истошно закричал группе местных кули, чтобы те свели мост обратно. Кули таращились на нас с недоумением, пока поток непристойной брани не
подтолкнул их к действию.
        Еще через десять минут мы были на той стороне моста. Мы все тяжело дышали и истекали потом. Перед нами стояло приземистое здание вокзала Хаора. Банерджи показал на полицейский автомобиль, который подъехал на полной скорости и с визгом затормозил возле нас. Падая от усталости, мы забились втроем на заднее сиденье. Автомобиль сорвался с места и, завывая сиреной, помчался к хаорской тане.
        Если Калькутта была главной красавицей Бенгалии, то Хаоре досталась роль уродливой сестрицы. Город, состоявший, казалось, из одних сараев и навесов, напоминал бесконечную сортировочную станцию. Миновав бессчетное множество складских помещений, мы резко затормозили у небольшого полицейского участка. Банерджи кое-как выбрался из автомобиля, забежал в тану и через несколько секунд уже несся обратно, сжимая в руке клочок бумаги.
        - Они остановились! - объявил он на ходу.
        - Где?
        - В Коне. Отсюда миль пять по дороге на Бенарес.
        - Едем!
        Банерджи прыгнул на сиденье и выпалил водителю указания. Тот поспешно развернул автомобиль и, набирая скорость, погнал по шоссе. Мы оставили позади Хаору, в темпе миновали пригородные районы и вырвались на открытую местность. Мы могли бы ехать гораздо быстрее, но вскоре на смену хорошей дороге пришла грунтовка, изрытая ямами такого размера, что каждая могла запросто поглотить пару слонов. Правда, водителя это нисколько не смутило - он несся и несся вперед через все препятствия как одержимый. Не знаю уж, что помогло ему, божественное вмешательство или какое-нибудь шестое чувство, свойственное индийцам, но он действительно умудрился доехать до Коны, не угробив нас всех по пути.

        В деревню мы въехали уже в темноте. Никакого знака, сообщающего, что мы на месте, нам не встретилось, но все было понятно и так. Дорогу перегораживала толпа деревенских жителей. Мужчины что-то кричали. Где-то поблизости рокотали моторы автомобилей. Мы устремились к центру событий, крестьяне бросились врассыпную. Фары выхватили из темноты облака пыли, поднятые в воздух совсем недавно. Из-за угла вырывалось сияние фонарей, и я велел водителю двигаться в том направлении. Там, в свете фар военного грузовика, шумела взбудораженная толпа. Раздавались сердитые выкрики в адрес невозмутимых сипаев, которые, взяв штыки наизготовку, перегораживали собравшимся путь. Мы подъехали к границе кордона. Сипаи разомкнули строй и пропустили нас внутрь. Удостоверений никто спрашивать не стал: вида двух сахибов в форме оказалось достаточно.
        Мы притормозили рядом с двумя другими автомобилями. В нескольких ярдах от нас стоял и разговаривал с кучкой коллег полковник Доусон. Не выпуская трубку из руки, он указывал в сторону здания, возвышавшегося в некотором удалении. Я повернулся к Банерджи:
        - Найдите ближайший дом с телефоном и передайте сообщение лорду Таггерту. Доложите обстановку и оставьте ему наши координаты.
        Сержант отдал честь и поспешил в направлении опор телефонной линии. Мы с Дигби пошли к Доусону. Вдруг из темноты вылетела бутылка и разбилась у ног одного из солдат. Разлетевшиеся осколки вонзились ему в ногу. Солдат вскрикнул от боли и повернулся к своему командиру, субедару[50 - Историческое офицерское звание (1895–1947) в индийской армии.] с лихо закрученными белыми усами. Субедар вышел вперед и окинул толпу свирепым взглядом. Если он и надеялся напугать собравшихся, то скоро от его иллюзий не осталось следа, поскольку вслед за бутылкой из темноты прилетел камень, затем - кирпич, и тут же на военных обрушился целый град разнообразных предметов. Субедар вздрогнул, а сипаи отступили на несколько шагов. Субедар взглянул на полковника Доусона, и тот, не выпуская зажатой в зубах трубки, ответил коротким кивком. Субедар немедленно выкрикнул несколько последовательных команд. Команды были адресованы как его собственным людям, так и толпе, но я сомневаюсь, что многие их услышали, такой стоял шум. Зато звуки, которые раздались потом, развеяли сомнения полностью: ритмично, одна за другой, защелкали
винтовки, готовые к стрельбе. Очередной окрик. Сипаи подняли ружья и нацелились в толпу. Все вдруг смолкло, а потом, когда люди поняли, что происходит, в наступившей тишине раздался их общий стон, похожий на крик раненого зверя. Стоявшие в первых рядах спешно разворачивались и пытались протиснуться назад.
        - Огонь! - крикнул субедар.
        Гром ружейных выстрелов. Вопли, паника. Мужчины и женщины разбегаются, давя друг друга. Несколько минут - и кругом ни души. Деревня погрузилась в жутковатую тишину. Я ожидал увидеть десяток убитых и раненых, но, кажется, кроме нескольких деревенских, с трудом поднявшихся на ноги, никто не пострадал. Должно быть, сипаи в последний момент подняли винтовки и выстрелили поверх голов.
        Воздух наполнил едкий запах кордита. Я вдруг снова оказался в 1915 году, и гром артиллерийских снарядов стоял у меня в ушах. Я с силой зажмурился, ожидая, что вот-вот на меня обрушится лавина песка и грязи, но ее не было. Вместо этого запах кордита сменился вдруг ароматом трубочного табака.
        - Хорошо, что вы здесь, капитан.
        Я открыл глаза и увидел полковника Доусона. Если он и удивился, встретив нас здесь, то мастерски это скрыл.
        - Незаконное собрание, - объяснил полковник. - Мы имели полное право их перестрелять, но у нас есть дела поважнее.
        Усилием воли я вернул себя к реальности.
        - Сен?
        Доусон кивнул:
        - Мы нашли его.
        Мне понравилась фраза «нашли его». Это значило, что его еще не арестовали. «Нашли» звучало лучше, чем «взяли». И уж куда лучше, чем «пристрелили».
        - Где?
        - Он прячется вон там. - Доусон указал трубкой в сторону дома неподалеку.
        При свете луны я разглядел приземистую одноэтажную постройку с плоской крышей, с трех сторон обнесенную невысоким забором. Насколько я мог судить, четвертая стена подходила вплотную ко рву. Дом был погружен во тьму, двери заперты, окна прикрыты ставнями.
        - Вы уверены, что он там?
        - Почти наверняка. Один из наших людей видел, как он вошел. И не видел, чтобы кто-нибудь оттуда выходил. Не исключено, конечно, что он сбежал другим путем, прежде чем мы подтянули сюда людей, но это маловероятно. Дом окружен. - Доусон указал на несколько точек, где засели его солдаты. - Все пути отрезаны.
        - С ним кто-нибудь есть?
        - Мы полагаем, что с ним два или три сообщника.
        - Они вооружены?
        - Вне всяких сомнений.
        - Ваши люди на позициях?
        Он снова махнул трубкой:
        - Вон последние из них как раз занимают позиции. Вы приехали, когда мы собирались предъявить ему ультиматум.
        - В доме есть мирные жители?
        - А кого вы считаете мирными, капитан? Потому что, на мой взгляд, каждый, кто находится в этом здании, укрывает террориста.
        - А женщины и дети? - спросил я. - Если Сен решит не отвечать на ваш ультиматум, мы должны предложить остальным - всем, кто захочет, - беспрепятственно выйти из здания. Кстати, у них мы могли бы добыть какие-то сведения о расположении комнат. И узнать, правда ли там находится Сен.
        Доусон посмотрел на меня долгим взглядом. Лицо его ничего не выражало, но он явно взвешивал варианты.
        - Ладно, - решил он наконец, - поступим по-вашему.
        Он окликнул сипая с рупором в руке, сидевшего на корточках под забором со стороны фасада. Солдат, припадая к земле, подбежал к нам. Доусон заговорил с ним на его родном языке. Сипай отдал честь и вернулся на позицию.
        - Ну, начали, - распорядился Доусон.
        Сипай обратился к тем, кто был в доме. Через громкоговоритель его голос звучал глухо. В ответ не донеслось ни звука. Подождав минуту, сипай повторил свою речь. В этот раз со стороны дома донесся звук выстрела. Пуля ударила в забор недалеко от сипая, и кирпич разлетелся фонтаном осколков и пыли.
        - Вот вам и ответ, - заметил Доусон.
        Он окликнул субедара и приказал открыть огонь. В тот же миг солдаты, расставленные вокруг здания, выстрелили залпом. Куски штукатурки и дерева брызнули по всему фасаду. Засевшие в здании ответили встречным огнем. Пули отскакивали от стен и автомобилей.
        По кивку Доусона сипаи попытались взять здание штурмом. Любой фронтовик сказал бы, что это ошибка, что врага нужно сперва вымотать и только потом идти в лобовую атаку. Но Доусону не довелось побывать в окопах, а его люди отличались самонадеянностью. Через несколько секунд два сипая уже попали под пули: один остался лежать на земле, крича от боли, другому повезло умереть на месте. Остальные отступили в относительно безопасную зону за очерченный забором периметр.
        - Этому не будет конца, пока мы не перебьем их всех до единого, - вздохнул Доусон.
        - Будем надеяться, что патроны у них закончатся раньше, - ответил я.
        Доусон сухо усмехнулся:
        - Если и закончатся, последние пули они сохранят для себя.
        Тут вернулся Банерджи, бегавший звонить лорду Таггерту, и устроился рядом со мной в засаде. Стрельба стихла. Террористы экономили патроны и стреляли, только когда замечали движение с нашей стороны. Крики раненого сипая перешли в жалобные вопли. Языка я не понимал, но это было и не нужно. Смертельно раненный человек, крича, всегда обращается к кому-то из двоих - или к матери, или к богу. Товарищи попытались до него добраться, но выстрелы из здания заставили их отступить. Потом он смолк. Я понял, что эта смерть станет точкой невозврата. Его товарищи жаждут мести, и пленные им не нужны. Если я хочу получить Сена живым, дело надо брать в свои руки.
        Я оставил Доусона в засаде и вместе с Дигби и Банерджи отправился на разведку вдоль периметра. Солдаты Доусона занимали позиции за забором вокруг дома - с фасада и по бокам. Сзади находился широкий ров, наполненный водой. В тыльной стене дома было всего два окна, оба закрытые ставнями. Из этих окон никто не стрелял, и Доусон расположил на противоположном краю рва всего нескольких солдат, чтобы отрезать этот путь отступления. Солдаты лежали в траве, держа окна на прицеле.
        Я лег на живот и медленно пополз к краю рва. Дигби и Банерджи последовали за мной. От застоявшейся воды разило какой-то невыносимой дрянью. Один из солдат на противоположном берегу заметил нас и поднял винтовку, но тут же опустил ее, сообразив, что целится в полицейских-сахибов. Мы соскользнули в теплую стоячую воду и перебрались на другую сторону. Там я жестом приказал своим товарищам расположиться рядом с солдатами, стерегущими окна, позаимствовал у Банерджи штык, вернулся ко рву и двинулся в обратном направлении, стараясь оказаться прямо под одним из окон. Встав на небольшой выступ в стене рва, я немного выждал. Казалось, наступило затишье. Вероятно, Доусон пересматривал стратегию. Несколько минут спустя со стороны фасада вновь загремели выстрелы. Судя по звуку, сипаи готовились к новой атаке. До окна над моей головой было около восьми футов. Из дома донеслись обрывки разговора на чужом языке, приглушенный вскрик, а затем - отрывистые яростные вопли. Сердце мое билось как безумное. Сейчас или никогда.
        Перехватив штык Банерджи поудобнее, я воткнул его в стену дома. Прочное острое лезвие легко прошло сквозь штукатурку и крепко засело в кирпичной кладке. Держась за штык одной рукой, другой я нащупал опору и подтянулся. Потом вытащил штык из стены и вонзил его снова, на этот раз выше. Убедившись, что он держит мой вес, потянулся к оконной раме. В этот момент один из ставней распахнулся. В лунном свете блеснул металл - ствол винтовки. Я вжался в стену. Из окна выглянула женщина, заметила меня и немедленно направила ствол в мою сторону. Я закрыл глаза. Я все равно ничего больше не мог сделать. Раздался выстрел…
        Говорят, перед смертью у человека вся жизнь проносится перед глазами, перед внутренним взором мелькает череда драгоценных воспоминаний. Я не увидел ничего, ни одной картинки. Даже лица Сары. Я сжался и приготовился умереть. В каком-то смысле я даже желал смерти. Но она не пришла. Я услышал, как женщина у меня над головой застонала, посмотрел вверх и увидел, что она повалилась вперед. Из окна свисала ее безжизненная рука.
        Я выбрался на карниз и только тут обнаружил, что окно защищено металлической решеткой. Через закрытые ставни решетки было не видно. Женщина лежала, привалившись к прутьям. Я проклинал свою глупость. Я-то рассчитывал, что за ставнями будет свободный проход. Какое-то время я просто сидел на карнизе, соображая, как поступить. С меня стекала вода. Деваться было некуда, приходилось лезть дальше. Я встал на ноги и выпрямился. Над окном проходил еще один бетонный карниз, немного поуже, чем первый. Вероятно, он был нужен, чтобы как-то защищать окно от муссонных дождей. Я дотянулся до карниза, ухватился покрепче и, подтянувшись, влез на него. До крыши оставалось около шести футов. Я продолжал лезть, используя штык и цепляясь за случайные трещины в облезающей штукатурке, и наконец последним рывком перебросил себя через край плоской крыши.
        Нагнувшись, я вытащил штык и на минуту замер, чтобы перевести дыхание и сориентироваться. Стрельба, похоже, усиливалась. Впереди я увидел очертания двери, за которой, по всей видимости, была лестница, ведущая в дом. Чуть дальше лежало тело, привалившееся к стене.
        Достав «Уэбли», я подбежал к двери, распахнул ее легким толчком и отскочил в сторону. Выстрела не последовало. Я заглянул в лестничный пролет. Темнота. Тогда я медленно, осторожным шагом спустился по ступенькам и оказался на нижней площадке. С одной стороны от меня начинался коридор, ведущий в заднюю часть дома, с другой были две открытые двери комнат, расположенных в его передней части. В полутьме я различил два силуэта: один человек, видимо, раненый, лежал на полу почти неподвижно. Другой стоял возле окна и стрелял из винтовки. Крики снаружи сделались громче. Вероятно, люди Доусона перешли к решающему штурму.
        Я впрыгнул в комнату, выставив вперед револьвер, и велел человеку у окна бросать оружие. Тот мгновенно развернулся. Человек вполне мог быть Сеном. Проверить я не мог, и я точно проделал весь этот путь не для того, чтобы убить своего главного подозреваемого. Я прицелился в ногу и выстрелил. Осечка. Должно быть, ударный механизм засорился, пока я купался во рву. Секунду помешкав, террорист выстрелил. Я бросился на пол и ощутил, как левую руку пронзила жгучая боль.
        Террорист уже лихорадочно перезаряжал винтовку. Время замедлилось. Я услышал, как с грохотом открылась входная дверь. Топот ботинок по коридору. Ко мне не успеют. Террорист защелкнул затвор и вскинул оружие. У меня оставался единственный шанс. Я перехватил штык Банерджи правой рукой и с силой метнул в нападавшего. Тот успел среагировать и отбил штык стволом винтовки. Мой отчаянный маневр почти ничего не дал, я всего лишь выиграл пару секунд, но их оказалось достаточно. Вбежавший в комнату солдат выстрелил. Мой противник упал навзничь с дырой в груди. Солдат повернулся и прицелился в человека, лежавшего ничком на полу.
        - Стойте! - заорал я.
        Он развернулся, не опуская винтовки.
        - Этот человек арестован, - сказал я, указывая на раненого.
        Сипай так и стоял, держа меня под прицелом. Неожиданно помещение заполнили солдаты. С ними был Дигби.
        - Ты в порядке, приятель? - бросился он ко мне.
        - Это Сен? - спросил я, указывая на лежащего человека.
        - Мне нужен свет! - закричал Дигби, и один из сипаев подбежал к нам с керосиновой лампой.
        Дигби склонился над раненым. Тот сильно потел, лицо исказилось от боли, а глаза за очками в металлической оправе были крепко зажмурены.
        - Вполне возможно. Под описание подходит.
        Я вытащил наручники и пристегнул себя к раненому индийцу. После всего, что мне довелось пережить, я не мог допустить, чтобы подразделение «Эйч» похитило его у меня из-под носа.
        Прибывшие на место санитары занялись раненым. Его дыхание было поверхностным, пол вокруг блестел от липкой крови. Еще один санитар наложил повязку мне на руку и объявил, что мне повезло: пуля задела только мягкие ткани. Тем не менее боль была адская. Во Франции я умудрился продержаться три года без ранений. В Калькутте не протянул и трех недель.
        Пленника, все еще пристегнутого ко мне наручниками, погрузили на носилки и вынесли на улицу, где уже ждал санитарный автомобиль. Мне показалось, что снаружи толпилась добрая сотня военных. Рядом с Доусоном стоял лорд Таггерт. Я вздохнул с облегчением. Если я хочу сохранить арестованного, мне не помешает его поддержка.
        - Комиссар, этот человек арестован в связи с убийством Александра Маколи и нападением на Дарджилингский почтовый экспресс. Я собираюсь взять у него показания, как только ему обработают раны.
        Таггерт перевел взгляд на полковника Доусона:
        - Это Сен?
        Доусон наклонился, чтобы рассмотреть пленника получше, и кивнул.
        - Слава богу, - сказал Таггерт. - Отличное представление, капитан! Вы, кажется, изловили…
        - Прошу прощения, лорд Таггерт, - вмешался Доусон. - Боюсь, мне придется взять арестованного под свою опеку. Нам нужно допросить его в связи с несколькими нападениями.
        Таггерт выдержал паузу.
        - Полковник, этот человек на законных основаниях арестован моим полицейским в связи с делом, которому по распоряжению губернатора присвоен высший приоритет. Он останется у нас, пока вы не предъявите мне письменный приказ об обратном. Разумеется, и я, и мои люди благодарны вам за помощь, которую вы и ваши люди оказали нам при поимке подозреваемого, и непременно поделимся с вами всеми сведениями, которые узнаем у него в ходе допроса.
        Полковник одарил его сердитым взглядом, затем коротко кивнул, повернулся и удалился. Таггерт обратился ко мне:
        - Благодарю, капитан. Как давно я ждал этого момента. А теперь отвезите-ка Сена в больницу и оставьте там под охраной полиции. Допросите его и предъявите ему обвинение как можно скорее. Не знаю, сколько я смогу отбиваться от Доусона с его начальством.
        - Слушаюсь, сэр, - сказал я.
        Санитары подхватили носилки Сена. Руку пронзила острая боль. Я поморщился.
        - И, Сэм, - добавил лорд Таггерт, кивая на мою раненую руку, - пусть о тебе как следует позаботятся.
        С этими словами он повернулся и зашагал к ожидавшему его автомобилю. Водитель отдал честь и распахнул заднюю дверь.
        Ко мне подошли Дигби и Банерджи, оба мокрые до нитки. Дигби улыбался во весь рот.
        - Хороши мы с вами! Герои дня!
        - Как три чертовых мушкетера, - отозвался я.
        Дигби рассмеялся:
        - Да, точно. Атос, Портос и Банерджи. Звучит, а, сержант?
        Несокрушим ничего не ответил.

        Двадцать

        В салоне санитарного автомобиля не было окон. Сен лежал с закрытыми глазами и стонал. Лицо у него было серого цвета, но дышал он уже ровнее. Это внушало надежду. Будет жаль, если он умрет раньше, чем мы сами его повесим.
        Санитар-индиец молча занимался раненым - с излишней, как мне показалось, заботливостью. Я сидел со своей пострадавшей рукой в сторонке и старался не путаться под ногами. У меня кружилась голова - должно быть, сказывалась потеря крови в сочетании с пустым желудком. В тот момент я не отказался бы даже от кушаний миссис Теббит, но все-таки предпочел бы дозу опиума.
        Вскоре я перестал понимать, где мы находимся, пока ритмичное покачивание не подсказало, что автомобиль едет по мосту, пересекая Хугли в обратном направлении.
        До больницы медицинского колледжа мы добрались после десяти. Кто-то, очевидно, предупредил о нашем прибытии, потому что у входа нас поджидала целая толпа - человек пять медицинского персонала и вооруженный отряд полиции. Два санитара-индийца, облаченные в белоснежные халаты и штаны, осторожно перенесли Сена на каталку. Доктор-европеец быстро пощупал пациенту пульс, а затем, придерживая веки большим и указательным пальцами, посветил фонариком в оба глаза по очереди. Медсестра записывала его наблюдения, пользуясь дощечкой с зажимом.
        Доктор повернулся ко мне и протянул руку. Может, дело было в потере крови, только я абсолютно не понимал, чего он хочет. Может, я должен ему заплатить? Вдруг здесь так принято? Я запустил руку в карман и выудил клочки размокшей купюры в десять рупий. После моего купания во рву деньги превратились почти в кашу. Я с виноватым видом протянул грязный комок доктору.
        Тот посмотрел на меня как на слабоумного.
        - Ключ, - сказал он с нажимом. - Вы все еще пристегнуты к пациенту. Если вы не предполагаете сопровождать его в операционную, дайте мне ключ, чтобы я мог его отстегнуть.
        Я подчинился. Доктор ловким движением открыл замок и освободил запястье Сена, затем вернул мне наручники вместе с клочками банкноты. Сена тут же поручили заботам медицинской бригады, и шумная толпа людей в белых халатах покатила его в больницу. Охрана отправилась следом. Процессия скрылась, и я вдруг остался в одиночестве. Азарт погони и радость от поимки Сена быстро угасли. Я был весь мокрый, рана кровоточила. Теперь, когда шум улегся, я осознал, что положение мое не из лучших.
        Я огляделся. Санитар, сопровождавший нас в пути, курил, прислонясь к стене неподалеку, и не сводил с меня мрачного взгляда.
        - Мне нужно показать руку врачу.
        Он затушил сигарету и выпустил окурок из пальцев.
        - Идите за мной, сахиб.
        Я отправился следом за санитаром в приемное отделение - сквозь распашные двери, затем по тускло освещенному коридору; его ботинки скрипели на кафельном полу. Горло драл удушающий запах антисептика. Кто-то полил им тут от души, как священники кропят помещение святой водой, чтобы отогнать недуг.
        Мы оказались в узком коридоре, вдоль одной стены которого выстроились деревянные стулья, истертые от постоянного использования. Санитар предложил мне подождать и пошел за врачом. Через несколько минут он вернулся в сопровождении пожилого индийца в белом халате, который представился как доктор Рао. Он был довольно высок для индийца, около пяти футов и десяти дюймов ростом, а его гладко выбритая голова напоминала яйцо.
        - Прошу за мной, - сказал Рао, приглашая меня следовать дальше по коридору.
        Мы свернули в одну из дверей, выходящих в коридор. Запах химикатов проникал даже сюда. Доктор включил свет, и я увидел крошечный кабинет без единого окна, практически чулан.
        Я сел на банкетку, и доктор размотал импровизированную повязку, которую мне наложили санитары в Коне.
        - Вы можете снять китель?
        Я выполнил его просьбу с некоторым трудом. Китель все еще был мокрым насквозь и весил, по моим ощущениям, никак не меньше тонны. Доктор взял скальпель и отрезал пропитанный кровью рукав рубашки.
        - Так будет проще, - объяснил он. - Пожалуйста, снимите ее.
        Он бегло осмотрел рану, затем подвел меня к раковине в углу кабинетика и промыл ее. Я сморщился. Вода обжигала как лед.
        - Ну же, - улыбнулся доктор, - не к лицу такому взрослому мужчине вести себя как женщина.
        Его манеры в обращении с больными оставляли желать лучшего. И упрек был вряд ли заслуженным, если вспомнить, что я только что поймал давно разыскиваемого преступника и к тому же, вероятно, предотвратил террористическую операцию. Но если я и обиделся на доктора, то обида моя длилась недолго.
        - Я введу вам обезболивающее, - сказал он, снова подводя меня к банкетке. - Ложитесь, пожалуйста.
        - Что это? - спросил я.
        - Морфий.
        За весь этот день я не слышал ничего приятнее.
        Всё, что было дальше, утонуло в тумане. Помню только, как доктор открыл металлический шкаф в углу кабинета и достал шприц. Затем - резкий запах антисептика. И всё, пустота.

        Проснувшись, я обнаружил, что лежу на той же банкетке. Моя рука была на перевязи. Очевидно, пока я спал, рану зашили и перебинтовали. Доктор сидел за столом и что-то писал.
        - О! - сказал он, увидев, что я сел, - вы снова с нами. Чудесно, чудесно. - Он подошел к банкетке и вручил мне тюбик мази: - Будете мыться - снимайте повязку. Потом снова накладывайте эту мазь и бинтуйте руку. Думаю, через день-другой вы сможете обходиться без перевязи.
        Я решил, что доктор отличный парень. В тот момент он даже потеснил Несокрушима в списке моих любимых индийцев. Сложно остаться равнодушным к человеку, который одаривает тебя морфием. Доктор был добр, а уж если война и научила меня чему-то, так это тому, что когда жизнь сводит тебя с добрым человеком, следует пользоваться его добротой как только можешь, ведь неизвестно, когда подобный случай представится в следующий раз.
        - Вы не могли бы мне дать что-нибудь от боли? - попросил я.
        Он немного подумал, потом пошел к своему металлическому шкафу.
        - Я дам вам таблетки. Используйте их с большой осторожностью. Одна таблетка за раз и только при самой крайней необходимости. Они содержат морфий. Вы понимаете, что это значит?
        Я кивнул и постарался сделать серьезное лицо. Это было непросто, потому что на самом деле мне хотелось его обнять.
        - Морфий быстро вызывает привыкание, - предостерег он.
        Да, подумал я. Как и всё хорошее в этой жизни.
        Китель доктор накинул мне на плечи. Я поблагодарил его и отправился обратно в приемное отделение. Там я спросил у дежурной медсестры, где можно найти пациента, которого недавно привезли под конвоем. Сестра заглянула в журнал и сообщила, что тот находится в палате на втором этаже.

        Палату Сена я нашел без труда, безошибочно опознав ее по вооруженному детине у входа. При моем появлении констебль отдал честь и распахнул дверь. Очевидно, лохмотья, оставшиеся от моей формы, вполне годились в качестве удостоверения. В палате была всего одна кровать, отгороженная занавеской. В изножье нес охрану еще один констебль. Рядом с ним стоял Несокрушим в мокрой одежде: просохнуть он еще не успел.
        - Какие новости, сержант?
        - Его только что привезли из операционной. Врачи извлекли несколько осколков из ноги и спины. По их словам, он потерял очень много крови. Но будет жить.
        - Мы можем его допросить?
        - Наверное, не раньше утра. Ночью врачи понаблюдают за его состоянием и выскажут свое мнение в восемь часов.
        Не лучший вариант.
        - Кто знает, что случится за это время. Не заявится ли сюда полковник Доусон с несколькими подразделениями Мадрасского полка легкой пехоты и не осадит ли больницу, требуя выдать Сена.
        Банерджи наморщил лоб.
        - Не думаю, что Мадрасский полк легкой пехоты стоит в Калькутте, сэр, - сказал он, - или где-то еще в Бенгалии. Скорее всего, он в Мадрасе.
        - Я имею в виду, сержант, что к утру полковник Доусон может успеть получить у губернатора документ, по которому мы должны будем отдать им Сена.
        - В таком случае, сэр, возможно, вам удастся поговорить с лордом Таггертом и попросить, чтобы он выторговал для нас побольше времени и отсрочил приход подразделения «Эйч»?
        Это имело смысл. А также нужно было перевезти Сена из больницы в более надежное место. Здесь подразделение «Эйч» при желании без труда до него доберется, и никакая охрана не поможет.
        Занавески, скрывавшие кровать Сена, раздвинулись, и из-за них появился долговязый европеец в белом халате. На вид он был слишком молод для врача. Но, с другой стороны, в наши дни все кажутся кто слишком молодым, кто слишком старым. У него была землистая кожа и гладко выбритое лицо, хотя создавалось впечатление, что бриться ему приходится от силы раз в месяц. Он уставился на мою перевязанную руку и с жаром сообщил, что зовут его доктор Бёрд.
        - Наверное, это вы произвели арест?
        - Капитан Уиндем, - представился я, пожимая доктору руку. Мне показалось, что вместо руки я держу рыбину - вялую, холодную и влажную на ощупь.
        - Счастлив познакомиться с вами, капитан, - воскликнул он и указал на своего пациента, распростертого за занавеской: - Как я понял, вы спасли ему жизнь!
        Тут он ошибался. Ничего подобного я не делал. Я всего лишь отсрочил казнь. Его повесят. И позабочусь об этом я, если, конечно, подразделение «Эйч» даст мне время выдвинуть обвинение. Если нет, тогда они сами его убьют. В любом случае он покойник. Но я не собирался отдавать своего пленника подразделению «Эйч» без боя. Хотя, честно признаться, предпочел бы этого боя избежать, и для этого мне требовалась помощь ни о чем не подозревающего молодого доктора.
        - Сомневаюсь, что опасность миновала, - сказал я.
        - Что? - не понял доктор. - Уверяю вас, капитан, угрозы для жизни нет. Он должен быстро пойти на поправку.
        - Я хочу сказать, доктор, что держать его здесь опасно. Товарищи могут попытаться его отбить.
        Лицо доктора Бёрда и раньше не отличалось румянцем, но теперь побелело окончательно.
        - Но вы же поставили вооруженную охрану! - пролепетал он. - Не сунутся же они сюда?
        - Надеюсь, что нет, но кто знает. Они, доктор, люди отчаянные. Я бы меньше всего хотел, чтобы кто-нибудь устроил перестрелку в больнице. Мне было бы гораздо спокойнее, если бы он содержался на Лал-базаре. Там мы сможем обеспечить безопасность. И остальным вашим пациентам ничто не будет угрожать.
        Доктор взволнованно потер свои влажные руки. Эта их врачебная клятва наверняка повелевала ему оставить Сена в больнице. В конце концов, врач должен заботиться о здоровье пациента. Но в нынешнем случае пациентом был террорист, и его присутствие ставило под угрозу жизни других пациентов, не говоря уже о собственной жизни доктора. В итоге победил разумный эгоизм.
        - Его можно будет перевезти через час или два, - сказал он. - Но с ним поедет врач из моей команды, и вы должны обеспечить ему условия для восстановления сил.
        - Все, что угодно, доктор.

        Через час мы с Сеном снова оказались в санитарном автомобиле. На этот раз ехать было недалеко - до камеры в подвале на Лал-базаре. Планировалось, что доктор-индиец останется с охраной и будет навещать заключенного каждые полчаса. Только теперь, когда Сен был благополучно водворен в камеру и взят под надежную охрану, я решил, что пора вернуться в «Бельведер».
        Когда водитель полицейского автомобиля высадил меня у пансиона, мои часы показывали половину второго, так что было, наверное, чуть больше четырех. Пансион стоял погруженный во тьму. Никто из его обитателей не проснулся от звука нашего мотора. Мы, правда, перебудили рикша валла на углу площади. Салман начал было подниматься с циновки, но я жестом показал ему, что он может спать дальше.
        Я вошел, тихо запер входную дверь и поднялся к себе. Не зажигая света, выпутался из мокрых лохмотьев и оставил одежду валяться на полу. Здоровой рукой налил себе солидную порцию виски и залпом выпил. Я чувствовал, что заслужил это. Другая рука снова разболелась. Я прикинул, не выпить ли еще, чтобы заглушить боль, но вспомнил, что у меня есть кое-что получше. Достал стеклянный пузырек с таблетками, которым снабдил меня доктор Рао, отвинтил крышечку и осторожно вытряхнул два белых как мел кругляшка. Подумал, не проглотить ли оба, но по здравом размышлении положил второй обратно в пузырек. Доктор выдал мне очень скромный паек. Каждая таблетка была на вес золота, придется экономить, чтобы протянуть, пока не найду другой источник, - или, что еще лучше, не получу новый рецепт. Я сунул таблетку в рот и запил глотком виски.

        Двадцать один
        Суббота, 12 апреля 1919 года

        Меня разбудило так называемое пение птиц. На самом деле это скорее был жуткий шум - девять частей ора и скрежета на одну часть нормальных звуков. В Англии утренний птичий концерт нежен и мелодичен, поэты, услышав его, приходят в восторг и разражаются лирикой о жаворонках и воробушках в небесной лазури. И длится он, к счастью, недолго. Бедные создания, угнетенные холодом и сыростью, споют пару тактов, убедятся, что все еще живы, и переходят к другим насущным делам. В Калькутте все иначе. Здесь нет никаких жаворонков, только здоровенные, толстые, вонючие вороны, которые начинают орать с первым лучом солнца и гомонят часами без перерыва. Никто и никогда не воспоет их в стихах.
        У меня ныло все тело, а малейшее движение отзывалось резкой болью. Я потянулся за бутылкой виски на полу, но умудрился ее опрокинуть. Бутылка укатилась под кровать. Я выругался ей вслед, лег обратно, вздохнул и закрыл глаза, надеясь, что тот, кто решил отрабатывать подачу на моем черепе, немного уймется. Я всерьез раздумывал о том, не пролежать ли весь день без движения. Искушение было сильным - вот если бы еще вороны заткнулись!
        Но приходилось думать о Сене, который лежал сейчас в камере на Лал-базаре. Я выволок себя из кровати, дохромал до умывальника, плеснул на голову тепловатой воды и уставился на бродягу с мятым лицом, который глядел на меня из зеркала.
        Кое-как помывшись, я наложил мазь на рану и в меру своих способностей сделал перевязку. То, что осталось от моей формы, так и валялось грудой на полу. Запасного комплекта у меня не было, а новая форма обойдется недешево, хотя я слышал, что на Парк-стрит есть портной, который делает скидки на полицейскую форму. Пока что я оделся в гражданское, как настоящий детектив из Управления уголовных расследований: натянул брюки и рубашку, которую не мешало бы постирать. Повозившись с перевязью, я кое-как нашел положение, в котором раненая рука болела поменьше.
        Внизу уже суетилась горничная, спеша все приготовить к появлению миссис Теббит.
        - Доброе утро, - поздоровался я.
        Она вскрикнула от удивления. Может, не услышала, как я вошел, но, скорее всего, ее поразил мой вид.
        - Простите, сэр, - пробормотала она, - завтрак будет только в половине седьмого.
        Наверное, я выглядел действительно жалко, потому что горничная вдруг передумала. Бросила взгляд на каминные часы, потом на дверь у меня за спиной и позвала:
        - Пойдемте. Вы будете гренки и чай?
        - Миссис Теббит уже встала? - спросил я.
        Она помотала головой:
        - Мемсахиб спустится только через полчаса, сэр.
        - В таком случае я с большим удовольствием буду гренки и чай.
        Я проглотил гренок почти не жуя - и потому что был голоден, и потому что надеялся улизнуть, прежде чем появится миссис Теббит. Это мне удалось, я как раз выходил на улицу, когда на верхней площадке зазвучали ее шаги. Салман курил на углу площади в компании своих товарищей. Я окликнул его. Он кивнул, еще раз напоследок затянулся биди и направился ко мне, волоча рикшу. Заметив руку на перевязи он вроде бы собирался что-то сказать, но не решился, молча опустил рикшу и помог мне устроиться.
        - Отделение полиции, сахиб?

        Улицы были еще тихи и безлюдны. Европейцы нам почти не попадались. В этот час здесь встречались лишь чернорабочие калькуттского муниципалитета. Они чистили канавы и смывали грязь с тротуаров. По дороге мы молчали. С рикша валла почти невозможно нормально поговорить. И это неудивительно. Не так-то просто вести светскую беседу, когда тащишь груз в два раза больше своего веса.
        Добравшись до Лал-базара, я прямиком отправился к камерам и с удивлением обнаружил, что там в коридоре на скамейке храпит Несокрушим. На нем не было ничего, кроме тонкой хлопчатобумажной майки и трусов, свернутая рубашка лежала под головой. Торс обвивала веревочка из хлопка - «священный шнур», знак принадлежности к браминам, варне жрецов. Похоже, он провел тут всю ночь. Я подумал, не разбудить ли его, просто чтобы посмотреть на его лицо, когда он осознает, что предстал перед полицейским-сахибом в одном белье, но побоялся, что бедняга не переживет подобного потрясения. Доброе начало во мне победило. Я оставил его еще немного поспать и направился к камерам.
        Небольшие, пятнадцать на десять футов камеры с зарешеченными дверьми, расположенные по обеим сторонам длинного коридора, несколько недотягивали до «Ритца», хотя и могли похвастаться удобствами в номере - в виде ведра в углу. Сен лежал на койке в одной из дальних камер, до подбородка закрытый полицейским одеялом. Врач, приставленный следить за его состоянием, мирно спал на стуле снаружи. Неподалеку дежурный, пузатый индиец, дремал за своим столом, склонив голову на грудь и скрестив толстые руки на необъятном животе. Я приблизился и громко постучал по столу, разбудив и его, и врача. Дернувшись от неожиданности, дежурный одним ловким движением поднял свою тушу на ноги, отер с подбородка слюну и отдал честь. Нужно признать, для человека таких габаритов у него это вышло на удивление изящно.
        Я вернулся к камере и подал знак дежурному. Толстяк бросился ко мне со связкой массивных железных ключей, отпер дверь, и та распахнулась с металлическим лязгом. Сен повернул голову. Уголки его губ дрогнули в еле заметной улыбке. Он попробовал сесть, но это требовало слишком больших усилий. На его лице отразилось напряжение, и вошедший вслед за мной врач заставил его лечь обратно.
        - Как он? - спросил я.
        Врач ответил язвительно:
        - Неплохо для человека, который провел ночь в камере спустя несколько часов после операции.
        - Я хочу задать ему несколько вопросов.
        Врач посмотрел на меня с ужасом:
        - Пациент вчера чуть не умер. Он сейчас не в том состоянии, чтобы отвечать на вопросы.
        Сен поднял руку и жестом попросил нас подойти. Мы прервали разговор.
        - Могу я попросить воды? - спросил он слабым шепотом.
        Я кивнул охраннику. Тот вышел из камеры и вернулся с кувшином и облупленной эмалированной кружкой. Врач помог Сену сесть и, забрав у охранника кружку, бережно поднес к его губам. Пленник сделал несколько мелких глотков и поблагодарил нас кивком.
        - Вы не могли бы мне сказать, где я? - прошептал он.
        - В камере на Лал-базаре, - ответил я.
        - Значит, это не Форт-Уильям? Жаль. Всегда хотел увидеть его изнутри.
        Сен усмехнулся и зашелся кашлем. Врач бросился к нему на помощь.
        - Не беспокойтесь, - сказал я Сену. - Весьма вероятно, что скоро вам представится такая возможность.
        Врач сердито взглянул на меня:
        - Пациент сейчас явно не в состоянии отвечать на вопросы. Я прошу вас уйти.
        На меня произвела впечатление его решительность, но человек, которого он защищал, был террористом, причем террористом-индийцем. Его ждала казнь за убийство англичанина. Сама мысль, что врач может помешать мне его допросить, казалась абсурдной. Но, так или иначе, я не хотел проводить допрос без Дигби и Несокрушима, а потому решил не пререкаться с врачом.
        - Пусть отдохнет еще несколько часов, доктор, но все же я с ним поговорю нынче утром.
        Я вышел из камеры. Банерджи на скамейке уже не было, но пока я стоял в коридоре, он появился снова - с мокрыми волосами, явно умывшийся, однако по-прежнему в одном исподнем.
        - Сегодня без формы, Несокрушим? - спросил я.
        Он мог задать мне тот же вопрос, но вместо этого застыл на месте. Вода с мокрых волос капала на майку.
        - Прошу прощения, сэр, - пробормотал он. - Я умывался.
        - Вы провели здесь всю ночь?
        - Да, сэр. Я решил, что так надежнее. На случай, если Сену станет хуже.
        - Так вы теперь заделались врачом?
        - Нет, сэр. Я имею в виду, что хотел быть рядом на тот случай, если произойдет что-нибудь неожиданное. Вы сами говорили, как важно его поскорее допросить.
        - Хорошо. Я бы не хотел, чтобы вы проявляли излишнюю заботу о заключенном. А то посмотреть, как с ним носится врач там, в камере, не говоря уже о медицинском персонале вчера в больнице, - и можно подумать, что мы поймали не террориста, а далай-ламу. Думаю, не нужно вам напоминать, что этот человек, скорее всего, убил чиновника-британца, и это далеко не единственное его преступление?
        Банерджи обескураженно моргнул:
        - Нет, сэр.
        С моей стороны это было жестоко и, как я быстро понял, несправедливо. Я вовсе не собирался давать сержанту нагоняй, просто я чертовски устал. С ночи, проведенной в опиумном притоне, мне так и не удалось толком поспать, и недосып сказывался на настроении. А тут еще ранение.
        Кстати, о ранении.
        - Сержант, помните, я вчера лез по стене дома? А сообщница Сена хотела выстрелить в меня из окна?
        - Да, сэр.
        - Кто застрелил ее, вы или Дигби?
        Несокрушим повертел в пальцах шнур, висевший у него на плече.
        - Я, сэр. Ведь у меня была винтовка. Не сомневаюсь, что младший инспектор поступил бы так же, но у него был только пистолет, а из пистолета так точно не выстрелить.
        - Что ж, - сказал я, - похвально, что вы были усердны на тренировках. Но сейчас отдохните. У нас есть несколько часов до допроса Сена.
        Мне было неловко. Сержант спас мне жизнь, но почему-то я не мог поблагодарить его. В Индии так всегда. Англичанину сложно заставить себя поблагодарить индийца. Нет, конечно, довольно просто сказать индийцу «спасибо» за мелкую бытовую услугу - например, за поданную выпивку или почищенные ботинки, но за нечто более существенное - например, за спасение твоей жизни - благодарность будто застревает в горле. От этой мысли во рту возникла неприятная горечь.

        Я устало поднялся по лестнице в свой кабинет и рухнул на стул. Боль усиливалась. Достав пузырек с морфием, я повертел его в руках и взвесил все минусы. Плечо болело нещадно, но мне требовалась ясная голова. Конечно, Лал-базар - это не Скотланд-Ярд, но даже здесь, вероятно, не принято допрашивать подозреваемых, будучи под действием наркотиков. Нехотя я сунул пузырек обратно в карман и позвонил Дэниелсу, чтобы договориться о встрече с комиссаром. Секретарь взял трубку со второго гудка и вел себя так любезно и предупредительно, что я засомневался, не ошибся ли номером.
        - Лорд Таггерт прибудет к восьми, капитан Уиндем. Я занес встречу в его ежедневник и сообщу вам, как только он будет готов.
        Я поблагодарил и повесил трубку. Мои акции росли. Как видно, до секретаря дошли новости о ночном аресте. Я позволил себе усмехнуться. Если нам повезет, мы получим от Сена признание и я смогу закрыть дело. Впрочем, даже если наш подопечный откажется признавать вину, то показаний осведомителя Дигби в совокупности с сопротивлением при задержании хватит, чтобы предъявить ему обвинение. Для английского суда присяжных этого, пожалуй, маловато, но, согласно Закону Роулетта, подобный суд и не требовался. Террористам вроде Сена полагалось почувствовать на собственной шкуре всю мощь британского правосудия. Стань я искать неопровержимые доказательства его вины, это только все усложнило бы.
        Когда мы предъявим обвинение, моя роль в этом деле закончится, а что будет дальше, меня не касается. Скорее всего, Таггерт передаст Сена подразделению «Эйч». Они выколотят из него все, что он знает, выжмут, как сок из лимона, а за этим последует суд без присяжных и скорое исполнение приговора. Быстро и эффективно.
        Я откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Похоже, тут меня нагнал недосып, потому что очнулся я от того, что меня тряс Дигби.
        - Давай, приятель, пора идти. Нас ждет Таггерт.
        - Который час? - спросил я, еще не вполне проснувшись.
        - Ровно восемь тридцать.
        - Дэниелс должен был мне позвонить. - Я потряс головой, с усилием отгоняя сон.
        - Он пытался, но ты не брал трубку. Поэтому он позвонил мне. Кстати, приятель, ты знаешь, что ты в гражданском?
        - У меня была только одна форма, - объяснил я, - и от нее почти ничего не осталось. Я еще не успел заказать новую.
        - Тогда лучше пока возьми одну из моих. Я принесу тебе запасной китель из своего кабинета. Кстати, на Парк-стрит есть отличный портной, он сделает тебе скидку.
        Вслед за ним я вышел из комнаты, и мы двинулись по коридору. Дигби нырнул к себе в кабинет и тут же вернулся с кителем, который помог мне накинуть на плечи поверх перевязи.

        Дэниелс ждал в коридоре при входе в свою комнатушку. Он поприветствовал меня кивком.
        - Комиссар ждет вас, - сказал он, провожая нас в кабинет Таггерта.
        Таггерт стоял у французского окна, спиной к двери, и смотрел на улицу. Услышав, что мы вошли, он обернулся с широкой улыбкой и предложил мне сесть на диван.
        - Как рука, Сэм?
        - Терпеть можно, сэр.
        - Рад это слышать, мой мальчик. Тебе вчера повезло. Ты ведь не собираешься превратить подобные акты героизма в привычку?
        - Нет, сэр.
        - Надеюсь, что нет. Ради твоего же блага. Здесь тебе не Англия, Сэм. Здесь гораздо больше оружия. У нас, у военных, у террористов - у всех оно есть. И такие вот выходки, как твоя вчерашняя, могут запросто закончиться тем, что тебя убьют. Если не террористы, то, вполне возможно, наши друзья из подразделения «Эйч». Осмелюсь предположить, что ты сейчас не самый их любимый полицейский.
        - Я буду осторожен, сэр.
        - Уж постарайся, капитан. Не для того я выписывал тебя в такую даль, чтобы тебя тут убили в первые же пару недель. Зачем ты мне нужен мертвый.
        - Да, сэр. Простите, что причинил вам беспокойство, сэр.
        Он смерил меня оценивающим взглядом, но ничего не ответил.
        - Так, теперь о делах. Вы оба вчера прекрасно поработали. - Он посмотрел на Дигби: - Я не забыл, что это именно ваш осведомитель навел нас на след Сена.
        - Спасибо, сэр, - кивнул Дигби.
        - А что касается слежки за полковником Доусоном, - продолжал Таггерт, - это был совершенно гениальный ход.
        - Нам просто повезло, - ответил я.
        - Везение, Сэм, тоже на дороге не валяется. Я всегда предпочту везучего полицейского гениальному. Везучие, как правило, дольше живут. Но, как бы то ни было, думаю, нам не стоит распинаться на каждом углу о том, что ты установил слежку за старшим офицером из подразделения «Эйч». Губернатору это может не понравиться. Тебе придется придумать какое-нибудь более приемлемое объяснение, как вы столь быстро очутились на месте.
        - Мы можем сказать, что на местонахождение Сена нам указал один из наших шпионов, - предложил я. - Ведь наверняка ребята из подразделения «Эйч» и сами нашли его именно так. Заодно дадим им понять, что и у нас неплохая сеть осведомителей.
        Таггерт извлек из кармана платок и неторопливо протер очки.
        - Хорошо. Годится. И все-таки в следующий раз, когда соберешься устраивать слежку за кем-то из высшего офицерского состава, уж пожалуйста, предупреди меня заранее.
        Я кивнул.
        - Так что там у нас с Сеном?
        - Его отвезли в больницу медицинского колледжа, - ответил Дигби. - Его там вчера подлатали.
        - Когда мы сможем забрать его из больницы?
        - Он уже здесь. - Оба собеседника уставились на меня в изумлении. - В подвале, в камере. Мы привезли его вчера ночью.
        - Как тебе удалось? - спросил Таггерт. - Я думал, врачи поднимут страшный крик, если попытаться перевезти их пациента в камеру сразу после операции.
        - Я воззвал к их здравому смыслу.
        - Что ж, прекрасная новость. Меньше всего бы мне хотелось бодаться с подразделением «Эйч» посреди больницы. Теперь, если им понадобится Сен, они будут вынуждены действовать через губернатора.
        - Как вы считаете, сколько у нас есть времени, сэр? - спросил я.
        Таггерт покачал головой:
        - Трудно сказать. Наверняка Доусон вчера уже поговорил со своим начальством, а в таком случае они сегодня с утра первым делом позвонили губернатору. Тот, пожалуй, обсудит дело со своими советниками. Если они решат, что мы должны отдать Сена, то, скорее всего, распоряжение поступит во второй половине дня. Может, удастся немного потянуть время. Я поговорю с Дэниелсом и велю всем отвечать, что сегодня со мной никак нельзя связаться, но до завтрашнего утра нам точно придется отдать Сена. Давай считать, что у тебя есть самое большее сутки.
        - Я собираюсь допросить его, как только мы выйдем от вас, - сказал я.
        - Хорошо. Предъявите ему обвинение нынче же. Если получится, добейтесь сотрудничества. Скажите, что если не расскажет все начистоту, то мы немедленно передадим его подразделению «Эйч». Мы, конечно, в любом случае его передадим, но об этом ему знать необязательно. Мы все обсудили, господа?
        - Сэр, - сказал Дигби, - что сказать репортерам? Они уже наверняка пронюхали о вчерашнем фейерверке и будут задавать вопросы.
        - Отвечайте, что мы ведем расследование и скоро сделаем подробное заявление. Не хочу, чтобы в прессе появилось что-то конкретное, пока мы не предъявим обвинение Сену. Итак, господа, - заключил он, - если это все, я подготовлюсь к своему «исчезновению» до конца дня. Если я вам срочно понадоблюсь, сообщите Дэниелсу. А так я сам вызову вас для доклада ровно в шесть часов вечера.
        - Начало допроса: десять часов утра двенадцатого апреля 1919 года.
        В комнате было тесно, душно и градусов на десять жарче, чем хотелось бы. Мы впятером набились в помещение, больше подходившее для двоих. В воздухе висел резкий запах пота. Сен сидел рядом с врачом, уставясь в пол. Возле меня расположился Дигби. Нас с арестованным разделял видавший виды железный стол. В торце стола устроился Банерджи с желтым блокнотом и авторучкой.
        В протокол были внесены начальные сведения: «Допрос ведет инспектор уголовной полиции капитан Сэмюэл Уиндем при участии младшего инспектора уголовной полиции Джона Дигби и сержанта С. Банерджи».
        Недостаток сна и дыра в руке - не лучшая подготовка к допросу. Утешало только, что Сен выглядел еще хуже. Он был одет в тюремную одежду установленного образца - рубаху и штаны свободного кроя, стянутые шнурком на талии. Защитный цвет, пометки черным. Скованные наручниками руки лежали на коленях.
        - Пожалуйста, назовите свое имя для протокола.
        - Сен, - ответил он. - Беной Сен.
        Голос звучал устало.
        - Вам известна причина вашего ареста?
        - Разве вам нужна причина?
        - Вас арестовали по подозрению в убийстве.
        Лицо Сена осталось бесстрастным.
        - Когда вы вернулись в Калькутту?
        Молчание.
        - Где вы были вечером восьмого апреля?
        Снова молчание.
        У меня не было ни времени, ни желания идти у него на поводу.
        - Послушайте, Сен, похоже, вы не цените своей удачи. Вам повезло, что вас арестовала полиция, а не военные. Поэтому вас допрашивают в этой приятной обстановке в присутствии врача, и все сказанное вами попадет в протокол. Если вы откажетесь с нами сотрудничать, мне ничего не останется, как передать вас нашим друзьям в Форт-Уильяме, а они не так охотно играют по правилам, как мы.
        Сен оторвал взгляд от пола и насмешливо фыркнул:
        - Вы говорите о правилах, капитан. Тогда скажите, почему ваши правила их не касаются?
        - Здесь не вы задаете вопросы, Сен.
        Он улыбнулся.
        - Я спрашиваю еще раз: когда вы вернулись в Калькутту?
        Он смерил меня долгим взглядом, как будто оценивая, потом поднял руки и положил их на стол. Раздался тихий лязг - металл стукнул по металлу.
        - Я прибыл в город в понедельник на прошлой неделе.
        Я кивнул.
        - Зачем вы приехали?
        - Я бенгалец, родился и вырос в Калькутте. Здесь мой дом. Разве мне нужна особая причина, чтобы вернуться?
        Полемизировать я не собирался.
        - Просто ответьте, зачем вы приехали. Почему именно сейчас?
        - Я вернулся, потому что меня позвали.
        - Кто позвал? И с какой целью?
        - Простите, капитан. Я не раскрою имена других патриотов.
        - Нам известно, что вы выступили с речью в доме человека по имени Амарнатх Дутта.
        Это его немного расшевелило.
        - Вы можете гордиться своими шпиками. Признаю, что я действительно выступил с речью. Я говорил перед собранием прогрессивно мыслящих людей о независимости.
        - Известно ли вам, что такие собрания незаконны?
        - Мне известно, что ваши законы запрещают такие собрания и называют подобные речи мятежными. Согласно вашим законам, индийцы не имеют права собираться в своих собственных домах и говорить о своем стремлении к свободе в собственной стране. Эти законы были приняты англичанами без согласия индийцев, которых они касаются. Вам не кажется, что такие законы несправедливы? Или вы считаете, что индийцы, в отличие от европейцев, не должны иметь права определять собственную судьбу?
        - У нас здесь не политический диспут. Просто отвечайте на вопрос.
        Сен рассмеялся и с глухим стуком ударил наручниками по столу:
        - Но это диспут и есть, капитан! Как же иначе? Вы полицейский. Я индиец. Вы выступаете на стороне системы, которая держит мой народ в подчинении. Я - человек, стремящийся к свободе. Единственный вид разговора, который возможен между нами, - это политический диспут.
        Боже, как же я не любил политиков. Психопаты, серийные убийцы - пожалуйста, сколько угодно! Допрашивать их, по сравнению с политиками, - чистый отдых. Все просто и понятно. Как правило, они сами с большой охотой признаются в совершенных преступлениях. Политики, напротив, почти всегда стараются заговорить зубы, оправдать свои действия, убедить следователя, что действуют во имя справедливости и высшего блага, и вообще, лес рубят - головы летят.
        - Плюсы и минусы политической системы - не моя забота, Сен. Я расследую убийство. Это единственное, что меня сейчас интересует. Расскажите, о чем именно вы говорили в доме мистера Дутты?
        Сен немного подумал.
        - Я делал упор на необходимости объединения. И необходимости новой программы действий.
        - И в чем должна заключаться эта «новая программа действий»?
        - Вы уверены, что хотите услышать мой ответ, капитан? Вы не решите, что я пытаюсь вовлечь вас в политический диспут?
        - Следи за языком, Сен! - влез Дигби. - Нам не интересны нравоучения какого-то бабу!
        Сен не обратил на него ровно никакого внимания, глядя мне в глаза.
        - Продолжайте, - сказал я.
        - Как вы, несомненно, осведомлены, инспектор, перед тем как вернуться в Калькутту, я несколько лет держался в тени. У меня было достаточно времени, чтобы все обдумать. Мне стало ясно, что хоть мы и сражаемся за свободу всех индийцев, однако почти ничего не смогли добиться за двадцать пять с лишним лет стараний. Я стал размышлять над причинами этой неудачи. Конечно, есть и очевидные объяснения: крестьяне настолько измучены тяжким трудом и ежедневной борьбой за выживание, что у них нет никакой политической сознательности; конфликты между многочисленными группировками внутри нашего движения, которые вы со своими лакеями безжалостно оборачиваете в свою пользу; ваши шпионы, проникающие в наши организации и срывающие наши планы. Но я то и дело возвращался к главному вопросу: если правда на нашей стороне, почему же народ не присоединяется к нам? Почему ваши шпионы не понимают, что мы действуем в их интересах, а не только в своих собственных? Вот вопрос, который мучил меня, над которым я раздумывал по многу часов в день. Когда вы уходите в подполье, то с избытком у вас есть лишь одно - время. Я много
читал. Книги, газеты - все, что удавалось найти на тему борьбы за свободу в разных странах мира. О войне за отмену рабства в Америке, о том, как индийцы отстаивают свои права в Южной Африке. С особенным вниманием я читал труды Мохандаса Карамчанда Ганди. Ганди задавался другим вопросом. Он говорил так: «Если правда на нашей стороне, почему этого не понимают те, кто угнетает нас?» Он высказал мысль, что если угнетатель в самой глубине своей души признается сам себе в том, что действует несправедливо, он утратит интерес к угнетению. Сперва я смеялся над этими идеями. По логике Ганди, нам нужно было просто указать вам на то, что вы поступаете дурно, - и тогда вы отшатнетесь в ужасе, раскаетесь и отправитесь домой. Мне его рассуждения казались заблуждениями безнадежно наивного человека. Стоит нам воззвать к вашему доброму началу - и вы сами осознаете свои ошибки! - Он рассмеялся над абсурдностью сказанного и продолжил: - Для начала, я просто не верил, что у вас есть это доброе начало. Я видел, как ваши солдаты режут моих друзей. В моих глазах вы все были бездушными демонами. Но время и уединение помогают
человеку образумиться. Я продолжал скрываться, и понемногу моя злость улеглась. Я все больше размышлял об идеях, которые пропагандируют Ганди и ему подобные. И в один прекрасный день меня озарило. Я до сих пор помню тот миг - я тогда качал воду из скважины. Дело это монотонное, я работал и думал о своем. И именно тогда на меня снизошло осознание: я сам виновен в преступлениях, которые приписывал британцам. Раз я упрекаю вас в том, что вы относитесь к индийцам как к низшей расе, то в таком случае я, в свою очередь, не должен считать, что индийцы стоят выше англичан. Мы должны быть равны. А раз мы равны, я не должен отказывать вам в том благородстве, которое, на мой взгляд, присуще индийцам. Раз я считаю, что у индийцев есть совесть и моральные принципы, что мы по природе своей добры, то должен признать, что и англичане в большинстве своем также добры. А если дело обстоит так, то, следовательно, некоторые англичане, пусть и не все, будут готовы признать неправомерность своих поступков, если указать им на эту неправомерность. И тогда я понял, что наши действия - действия «Джугантора» и других наших
обществ - только дают вам основания для репрессий. Каждый взрыв бомбы, каждая пуля служат оправданием для ужесточения контроля. Я осознал, что единственный способ положить конец британскому правлению в Индии заключается в том, чтобы убрать все оправдания и показать вам истинную сущность вашего господства в моей стране. Вот с какой вестью я пришел: только объединенными усилиями всех индийцев, только взывая к доброму началу наших угнетателей, только путем ненасильственного несотрудничества мы можем надеяться получить свободу.
        Дигби откинулся на спинку стула и фыркнул:
        - Отлично сказано, Сен! В чем эта страна не знает недостатка, так это в бенгальцах, выступающих с речами. Вы точно не лезете за словом в карман. Всегда готовы доказать, что черное - это белое, а день - это ночь. - Он повернулся ко мне: - Капитан, у нас в Калькутте есть поговорка: «Сохрани нас, Господь, от ярости афганца и от красноречия бенгальца».
        И снова Сен не удостоил Дигби ответом, обратившись ко мне:
        - Могу ли я поинтересоваться, капитан, какое из двух зол ваш младший инспектор считает худшим?
        Дигби побагровел. Обращаясь только ко мне, Сен мастерски выводил его из себя.
        - Мы здесь не дебаты ведем, Сен, - со злостью ответил он, - но раз уж ты спросил, то наглые бенгальцы гораздо хуже!
        Сен улыбнулся.
        - Я не раз замечал, капитан, что многие ваши соотечественники питают особую неприязнь к бенгальцам, куда более сильную, чем к другим индийцам. Должен признаться, что причины этого я не понимаю. Не согласится ли младший инспектор меня просветить?
        - Может, потому, что вы чертовски много болтаете? - огрызнулся Дигби.
        - В таком случае, - заметил Сен, - у нас действительно есть проблема. Уже больше ста лет нам, бенгальцам, говорят, как нам повезло, что вы, британцы, милостиво ниспослали нам свой чудесный английский язык и хваленое западное образование, осчастливив нас раньше остальной Индии. Но после того, как мы смиренно учились все эти годы, а теперь пользуемся вашими дарами, нас обвиняют в том, что мы слишком много думаем и говорим. Возможно, дать нам западное образование было не такой уж хорошей идеей? Возможно, именно оно внушило нам, «наглым бенгальцам», мысли, не соответствующие нашему положению? Кажется, ваш младший инспектор считает, что хороши только те индийцы, кто знает свое место.
        Я вмешался раньше, чем Дигби смог сформулировать что-нибудь вразумительное. Время истекало, а мне нужно было добиться от Сена ответов.
        - Если вы прибыли, чтобы проповедовать идеи ненасилия, - сказал я, - то почему просто не сдались вчера ночью, когда стало понятно, что вы окружены?
        - Я думал о том, чтобы сдаться. Даже попытался убедить своих товарищей так и поступить. Но я оказался в меньшинстве.
        - Но вы же были их лидером, Сен. И вы утверждаете, что они бы вас не послушались? Вы умеете убеждать. Вы рассказали, что вернулись, чтобы убедить людей встать на путь ненасилия, и хотите, чтобы я поверил, что вы не смогли убедить даже своих товарищей?
        - Вам раньше приходилось принимать участие в облаве ваших коллег из военной разведки? - спросил он вместо ответа. - Если да, вы, вероятно, знаете, что они пользуются репутацией людей, привыкших сначала стрелять, а потом уже думать. Все происходит в темноте. Неоднократно случалось так, что людей, пытавшихся сдаться, убивали. Мои товарищи решили, что лучше умрут как мужчины, а не как собаки.
        - И вы считаете, что я этому поверю?
        Сен откинулся на стуле и вздохнул, все так же глядя мне в глаза:
        - Не в моих силах убедить вас, капитан.
        - По моему мнению, вы лжете. Наверняка ваша «новая программа действий» заключалась в том, чтобы запустить террористическую операцию, а для начала убить одного из высших британских чиновников.
        - Зачем вы разыгрываете эту комедию, капитан? Ваши шпионы, судя по всему, проникли на наше собрание. Их рассказ должен был подтвердить все, что я вам сказал.
        - Наши осведомители сообщили нам о собрании, - подал голос Дигби, - но ни словом не упоминали о твоем чудесном преображении по пути из Дакки.
        - Во сколько закончилось собрание в доме Дутты? - спросил я.
        - Вскоре после полуночи.
        - Что вы делали потом?
        - Еще полчаса беседовал с мистером Дуттой. Потом отправился в свое пристанище в Коне.
        - Вас кто-нибудь сопровождал?
        - Со мной был мой друг. Ваши солдаты убили его вчера ночью.
        - Вы сразу отправились туда?
        - Да.
        Я стукнул кулаком по столу. Это было глупо: раненую руку пронзила острая боль.
        - Вы считаете меня дураком? - закричал я. - Вы вышли из дома Дутты с сообщником, ходили по улицам, встретили Маколи, убили его и запихнули ему в рот записку. Я только хочу выяснить: вы заранее выбрали его жертвой или ему просто не повезло стать первым белым человеком, попавшимся вам на пути?
        Врач Сена вскочил на ноги:
        - Капитан, я должен вмешаться! Этот человек восстанавливается после операции. Его организм ослаблен. Пожалуйста, немедленно прекратите допрос!
        Сен жестом попросил врача сесть.
        - Благодарю вас, доктор, но я хочу продолжить разговор. - Он улыбнулся мне: - Боюсь, я был излишне доверчив. Вам ведь не нужна правда, не так ли? Вам просто необходимо объявить, что вы поймали террориста, который убил чиновника, и теперь добропорядочные граждане - по крайней мере, белые - снова могут без опаски ходить по улицам Калькутты. Вам совершенно не интересно искать настоящего убийцу. Вам нужен козел отпущения. И лучше всего на эту роль годится борец за свободу. У вас появится отличный повод продолжать репрессии.
        Я повернулся к Банерджи:
        - Сержант, прошу вас, передайте мне вещественное доказательство «А».
        Банерджи дотянулся до толстой темно-желтой папки, которую держал под рукой на полу, извлек оттуда запятнанную кровью записку, разгладил ее и передал мне.
        Чернила немного поплыли, пятна потемнели и приобрели красновато-коричневый оттенок, но надпись оставалась разборчивой. Я положил записку на стол перед Сеном.
        - Вы узнаёте этот предмет? Его нашли во рту у покойного.
        Сен посмотрел на записку и горько рассмеялся:
        - И это ваши улики, капитан? Этот клочок бумаги? - Он кивнул на Банерджи: - Вы давали его читать своему лакею?
        Я сообразил, что действительно не показывал записку Несокрушиму. Это было глупо с моей стороны, но я еще не успел с ним познакомиться, когда нашел ее, а с тех пор столько всего произошло, что у меня не дошли руки.
        Сен правильно расценил выражение моего лица.
        - Не давали? Я так и думал. Может, стоит показать? Он скажет вам, что я не мог написать эту записку, - если только он не законченный трус.
        Банерджи сделал резкий вдох. Чувствуя, что Несокрушим готов клюнуть на наживку, я остановил его предупредительным жестом. Я не собирался позволять Сену управлять ходом допроса и уж меньше всего хотел признавать, что Банерджи не видел записки.
        - Зачем вы написали записку, Сен? - спросил я.
        - Вы должны понимать, что я ее не писал. Сомневаюсь, что ее вообще писал бенгалец. Совершенно очевидно, что ее написали ваши, чтобы ложно меня обвинить.
        - Уверяю вас, это не так. Я лично нашел записку.
        Сен вздохнул:
        - Тогда мы в тупике, капитан. Вы утверждаете, что не верите мне, когда я говорю, что не писал этой записки. А я не могу поверить вам, когда вы отрицаете, что ее написали ваши люди, чтобы подозрение пало на невиновного индийца. Мы возвращаемся к нашей главной проблеме - недостатку доверия. Каждый из нас убежден, что другой лжет. Возможно, один из нас действительно лжет, но также не исключено, что оба мы говорим правду. Теперь от каждого из нас зависит, поверит ли он в доброе начало другого. Позвольте задать вам вопрос, капитан. Если, как вы утверждаете, я написал эту записку, чтобы предостеречь англичан, почему я писал по-бенгальски? Ведь мне повезло получить английское образование, что так огорчает вашего младшего инспектора. Почему же я не написал ее по-английски?
        - Это же очевидно, разве нет? - вмешался Дигби. - Ты сделал это, чтобы посеять сомнения в твоей вине, когда тебя схватят.
        Сен сокрушенно покачал головой, словно Дигби был безнадежно тупым ребенком.
        - Скажите, капитан, разве похоже на правду, что я поступил так, рассчитывая заронить сомнение в сердцах моих обвинителей? Что бы это мне дало? Зачем мне взывать к знаменитому британскому чувству справедливости? Чтобы доказать свою невиновность перед судом присяжных? Разумеется, нет! Все, что мне предстоит - это жалкая имитация суда, а затем - пуля или петля. Но смерти я не боюсь, капитан. Я давно привык к мысли, что приму мученическую смерть. Но я готов пострадать за свои собственные действия, а не за чужие преступления; я не намерен становиться козлом отпущения.
        Я выпрямился на стуле. Допрос зашел в тупик. Как наивно с моей стороны было надеяться на быстрое признание вины!
        - Расскажите о нападении на Дарджилингский почтовый экспресс, - перешел я ко второму пункту. - Что именно вы там искали?
        Сен ответил мне удивленным взглядом.
        - Я не понимаю, о чем вы.
        - То есть вы ничего не знаете о нападении на поезд, которое произошло ранним утром в четверг?
        - Вы что же, решили повесить на меня все свои нераскрытые преступления? - спросил он. - Как я уже сказал, я вернулся, чтобы распространять идею ненасилия. Ни убийство англичанина, ни нападение на упомянутый вами поезд не имеют отношения ни ко мне, ни к моим сторонникам.
        Я взглянул на часы. Беседа длилась уже около часа. Настало время поменять подход. Я вытащил пачку «Кэпстана» и предложил Сену сигарету. Тот принял ее дрожащей рукой. Банерджи достал спичечный коробок, зажег спичку и поднес ее Сену. Сен посмотрел на сержанта с отвращением и положил сигарету на стол. Спичка догорела до пальцев Банерджи, и тот, взмахнув ею, затушил огонек.
        - Простите, капитан, но я ничего не приму у человека, которого считаю предателем своего народа.
        - Но вы согласны принять сигарету у меня?
        - Мы с вами находимся в противоположных лагерях. Возможно, мы смотрим на вещи по-разному, но я признаю за вами право отстаивать свои принципы. Точно так же, как вам следует признать за мной право стоять за то, во что верю я. Он же, - Сен указал на Банерджи, - участвует в порабощении собственного народа. От него я не приму ничего.
        Банерджи вздрогнул. Я заметил, как сжались его кулаки. Он смолчал, но в его глазах впервые зажглись искорки гнева.
        - Мне кажется, что раз уж принятие и понимание стали вашим новым девизом, вам следовало бы сначала разобраться в мотивах, побудивших сержанта поступить на работу в полицию, а уже потом выносить ему приговор. Вам также стоит знать, что если бы не он, то мы с вами оба, скорее всего, погибли бы прошлой ночью.
        Сен помолчал. Потом снова взял сигарету и повернулся к Банерджи:
        - Простите, сержант. От старых привычек избавиться не так-то легко. Я был не прав, когда осудил вас без доказательств. Надеюсь только, что ваш капитан следует тем же принципам.

        Сен курил не спеша, наслаждаясь каждой затяжкой. Когда человеку уже почти нечего ждать от жизни, он старается растянуть немногие оставшиеся удовольствия. Я не стал ему мешать. На его месте я вел бы себя так же. Когда он докурил, мы начали все заново: те же вопросы, те же ответы. Сен продолжал утверждать, что ничего не знает ни об убийстве Маколи, ни об ограблении почтового поезда. Уверял, что стал сторонником мирных перемен, и отстаивал свою точку зрения с жаром неофита. Его рассуждения звучали на редкость убедительно. Не раз мне приходилось напоминать себе, что передо мной сидит человек, не скрывающий, что он террорист, человек, чья группировка калечила и убивала англичан и индийцев - как военных, так и гражданских. Его неожиданное превращение в поборника мира было слишком уж неправдоподобным.
        Совершенно очевидно, что он мог лгать, городить любую чепуху, лишь бы посеять сомнение в моей душе. В конце концов, я был его врагом, воплощением всего, уничтожению чего он посвятил свою жизнь. И все-таки я действительно начинал сомневаться. Лгал он или говорил правду, некоторые обстоятельства этого дела казались странными, и в первую очередь записка, найденная во рту у Маколи. И в самом деле, зачем бы Сен стал писать ее по-бенгальски, если он говорил и писал по-английски не хуже других? И почему он так настаивал, чтобы я показал ее Банерджи?
        И сама бумага. За дни, прошедшие с момента убийства, у меня не было возможности как следует ее рассмотреть, но теперь она вызывала у меня вопросы. Я и забыл, какого она качества - дорогая, плотная, необыкновенно гладкая. Такую можно найти в номере пятизвездочного отеля. Судя по тому, что я успел узнать о Калькутте, здесь подобная роскошь не в ходу. Индийцы обычно писали на тонкой и шероховатой, и даже бумага, которую использовали в полиции, уступала по качеству английской. Где мог беглец, четыре года скрывавшийся от правосудия, раздобыть листок подобной бумаги? И для чего он смял ее в комок и запихнул в рот жертве?
        Я объявил, что допрос окончен. Тюремщик повел Сена и его врача обратно в камеру. Как только они вышли, я повернулся к Дигби и Несокрушиму. Дигби качал головой, а Несокрушим просто сидел с виноватым выражением лица, которое, кажется, появлялось всегда, когда он был расстроен.
        - Что скажете? - спросил я.
        - В чем ему точно не откажешь, - пробурчал Дигби, вставая со стула, - так это в фантазии. Весь этот вздор про ненасилие. Можно подумать, что мы арестовали святого, а вовсе не главаря террористов.
        - А вы? - спросил я у Банерджи.
        Он вынырнул из своих мыслей.
        - Не знаю, что и подумать, сэр.
        - Оставьте все сомнения, сержант, - посоветовал ему Дигби. - Мне приходилось встречать подобных людей, и поверьте мне, мой юный друг: вашу глотку он перерезал бы с таким же удовольствием, как и глотку белого человека, представься возможность.
        Банерджи не ответил. О чем бы он ни думал, свои соображения он предпочитал держать при себе. Толстая папка лежала передо мной на столе. Я открыл ее, достал запятнанную кровью записку и протянул ее сержанту:
        - Мне стоило бы показать ее вам раньше. Дигби говорит, что автор записки угрожает англичанам и требует, чтобы они убрались из Индии. Прочтите и скажите, каково ваше мнение.
        Банерджи рассмотрел записку.
        - Младший инспектор Дигби прав.
        - Вот видишь! - сказал Дигби.
        - Но записка довольно странная.
        - В каком смысле?
        - Понимаете, сэр, это непросто объяснить человеку, который не знает бенгали. На самом деле существуют две разновидности бенгальского языка. Есть разговорный бенгальский и есть литературный бенгальский. Он чем-то похож на ваш «королевский английский», но гораздо более формализован и избыточно вежлив. Эта записка написана не на обычном, разговорном бенгальском, а на литературном бенгальском.
        - Это так важно? - спросил я.
        Банерджи замялся.
        - Ну… это все равно что написать записку по-английски, используя слова вроде «извольте» и «милостивый государь». Грамматически верно, но необычно. Особенно если вы угрожаете адресату.
        Дигби ходил взад-вперед по комнате.
        - Сен - человек образованный. Может, ему больше нравится литературный бенгальский. Не понимаю, в чем проблема.
        - Вероятно, я плохо объясняю, - сказал Банерджи. - Если записка была написана как угроза, то это самая вежливая угроза, какую только можно себе представить. Дословно здесь сказано вот что: «Примите мои искренние извинения, но дальнейших увещеваний не будет. Кровь прибывших из-за моря заструится по улицам. Будьте так добры, удалитесь из Индии». Не могу себе представить, зачем Сен стал бы так писать.
        Дигби остановился передо мной.
        - Послушай, Сен - известный террорист, на его счету бесчисленное множество нападений. Он появляется после четырех лет в бегах. В первый же вечер своего пребывания в городе он произносит речь, в которой призывает индийцев сопротивляться англичанам. Той же ночью меньше чем в десяти минутах ходу от того места, где он произносил свою речь, убивают Маколи. На следующую ночь происходит нападение на поезд, за которым, по твоему же заключению, стоят террористы. Ты же не хочешь сказать, что все это - просто совпадение? Ну написал человек странную записку - и что? Важно, что в этой записке он угрожает, предупреждает, что впереди нас ждет еще больше насилия. Именно этому Сен посвятил свою жизнь. Он виновен. Признаёт ли он свою вину, не имеет отношения к делу.
        В одном Дигби был прав: признавал Сен свою вину или нет, к делу и впрямь отношения не имело. Его все равно объявят виновным и повесят. Слишком многие люди по слишком многим причинам заинтересованы в его виновности. Приговор не мог быть иным. Пресса рыла копытами землю. Она расценивала убийство Маколи как прямую атаку на власть британцев в Индии. Общественное мнение давило на губернатора. И ответ его должен быть однозначным - губернатор должен дать понять местным, что за подобными действиями последует жестокая и публичная расправа. Есть ли лучший способ продемонстрировать мощь Британии, чем молниеносный арест и казнь террориста? Подразделение «Эйч» жаждало расправиться с Сеном, чтобы реабилитироваться после того, как он улизнул от них в 1915 году, когда были уничтожены остальные предводители «Джугантора». Даже мы, служащие Имперской полиции, были заинтересованы в том, чтобы обвинить Сена: от нас ведь требовали, чтобы мы как можно скорее закрыли это дело, а других подозреваемых у нас не было.
        Существовала только одна трудность. Я не был полностью убежден в его виновности.
        И дело не только в сомнениях по поводу записки. Для начала, я до сих пор понятия не имел, что забыл Маколи возле борделя в Черном городе. Остальные, начиная с губернатора и заканчивая приятелем покойного Бьюкеном, тоже ничего об этом не знали и не придавали этому особого значения. Вдобавок я понял, что с самого начала меня одолевало подспудное беспокойство. Я постоянно чувствовал, что отстаю на пару шагов, что двигаюсь по оставленному кем-то следу из хлебных крошек. К сожалению, Дигби прав. Как я объясню Таггерту, что сомневаюсь в виновности давно находящегося в розыске террориста, который в ночь убийства находился неподалеку, и сомневаюсь только потому, что на месте преступления обнаружилась довольно экстравагантная записка? Да он на смех меня поднимет!
        Но это было еще не все. Где-то в подсознании зарождался страх. Если за нападениями стоит не Сен, то, значит, преступники на свободе. И угроза масштабного восстания не исчезла, а времени оставалось все меньше. Я постарался отогнать эту мысль. Сен виновен. Мне просто нужно это доказать.
        - Сэр? - обратился ко мне Банерджи. - Какие будут распоряжения?
        Я велел ему перепечатать протокол допроса на машинке, чтобы заранее внимательно просмотреть, перед тем как отчитываться перед комиссаром о ходе расследования.
        - Так что с Сеном? - спросил Дигби. - Будешь пробовать еще раз?
        - Думаешь, есть смысл? - вопросом на вопрос ответил я.
        - Если бы это зависело от меня, я бы сегодня же передал его подразделению «Эйч» и посмотрел, что они из него вытянут. Эти ребята, когда хотят, здорово умеют убеждать.
        - Подразделение «Эйч» скоро и так до него доберется, но я собираюсь держаться за него сколько получится.

        Двадцать два

        Я вернулся в свой кабинет, запер дверь и рухнул на стул. Во время допроса боль в руке постепенно нарастала и под конец стала такой сильной, что я боялся, не отразилось ли это на моих умственных способностях. Я входил в комнату для допросов, преисполненный уверенности, а вышел, сомневаясь едва ли не во всем. В итоге два драгоценных часа оказались потрачены впустую.
        Мне было необходимо сосредоточиться. Времени оставалось все меньше. Я сунул руку в карман за пузырьком с таблетками морфия, достал два белых кругляшка, проглотил их, не запивая, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Через несколько минут боль пошла на спад. Но принимать две таблетки сразу было, конечно, ошибкой. Я надеялся, что двойная доза снимет боль и поможет мне собраться, но просчитался. Морфий подействовал слишком сильно: я впал в забытье.
        Я мирно плыл, увлекаемый течением реки Хугли. Плыл мимо пальмовых деревьев и рисовых полей, и оранжевое солнце обволакивало меня своим теплом. Мой разум отделился от тела, и это было чудесно. По берегам стояли люди и смотрели, как я проплываю мимо. Была там и Сара. Молодая и прекрасная, как в момент нашей первой встречи. Она ничего не говорила, но не сводила с меня взгляда, полного любви. Я стремился к ней, но не мог до нее дотянуться и не мог управлять своим телом, даже закричать. Понемногу она исчезла из виду, а я все плыл и плыл по течению - мимо поезда, брошенного на рельсах на полпути к чайным плантациям, мимо новых лиц, мимо лорда Таггерта и миссис Теббит, мимо Банерджи и Бирна, мимо Энни Грант. Энни выглядела обеспокоенной, но я не знал, почему. Рядом с нею стоял Беной Сен в тюремной одежде, протягивая вперед ладонями вверх закованные в наручники руки. Я пытался пошевелиться, подняться из воды, но тело отказывалось слушаться. Сен и Энни пропали вдалеке, а течение все несло и несло меня. Неожиданно я оказался в холодной пещере, с потолка капала вода. Передо мной стоял Маколи в вечернем
костюме и залитой кровью рубашке, его единственный остекленелый глаз был направлен точно вперед. Собрав все силы, я повернулся, стараясь увидеть, на что он смотрит. В темноте проступали лишь неясные очертания каких-то фигур. Я напрягся, пытаясь рассмотреть их получше, но ничего не вышло. Полумрак превратился в черноту, и я почувствовал, что тону.

        Я плыл. Под водой. Откуда-то доносились звуки - несмолкающий стук. Сверху под воду пробивался свет. Я поплыл к нему. Стук усилился, стал четче. Я всплыл на поверхность и обнаружил, что лежу на своем стуле. Стучали в дверь. Я встал, покачиваясь, не без труда добрался до двери и повернул ключ в замке. Передо мной стоял Несокрушим. Судя по всему, мой вид его потряс.
        - Прошу прощения, сержант, - пробормотал я. - Кажется, лекарство, которое мне вчера дали врачи, меня вырубило.
        Уши у бедняги побагровели. Он протянул мне несколько машинописных страниц мелким шрифтом:
        - Распечатка утреннего допроса, сэр.
        Я поблагодарил сержанта, взял у него записи и вернулся за стол. Банерджи маячил в дверях, и на лице его снова было виноватое выражение.
        - Что-то еще? - спросил я.
        Он продолжал стоять на месте, нервно потирая подбородок.
        - Я надеялся поговорить с вами наедине о сегодняшнем допросе.
        - Вы имеете в виду - без присутствия младшего инспектора Дигби?
        Он кивнул.
        Я указал ему на стул.
        Несокрушим закрыл дверь и сел по другую сторону стола.
        - О чем вы хотели поговорить?
        Банерджи заерзал на стуле.
        - По поводу этого дела Маколи, сэр. У меня возникли некоторые сомнения.
        - Вы хотите сказать - насчет Сена?
        - А если он говорит правду?
        - Что он оказался в ту ночь неподалеку по чистой случайности, выступил со своей речью, а затем отправился прямиком в Кону? У него нет алиби, сержант.
        - Он говорит, что мы вчера ночью убили человека, который мог предоставить алиби.
        - А что еще он должен был сказать?
        Банерджи заерзал еще сильнее.
        - А записка, сэр? Зачем ему понадобилось писать такую записку?
        Ответа на этот вопрос я не знал.
        - Может быть, Дигби прав, - предположил я. - Может быть, это просто хитрость, чтобы сбить нас со следа.
        Было видно, что сержант напрягся.
        - Я в это не верю, сэр, и, при всем уважении, не верю, что верите вы.
        Чтобы говорить со мной в таком тоне, ему, должно быть, требовалось немало мужества, но все-таки это было нарушением субординации.
        - Не забывайтесь, сержант, - предостерег я. - Сен будет повешен. Если не за это, то за кучу других преступлений. Вы свободны.
        Банерджи прикусил язык, хотя во взгляде его читалось глубокое разочарование. Он встал, отдал честь и решительным шагом вышел из кабинета.
        Я тут же пожалел, что обошелся с ним так строго. В конце концов, он был прав. Все наши улики исключительно косвенные. Ничто напрямую не связывало Сена с убийством Маколи или с нападением на поезд, и ни один суд не вынес бы обвинительный приговор англичанину на основании наших доказательств. Но, в соответствии с Законом Роулетта, одной репутации Сена хватит, чтобы отправить его на виселицу. Мне стало не по себе. Человека повесят за преступления, а у меня нет полной уверенности, что он их совершил. До приезда в Индию мне такое и в голову не могло прийти, а сейчас я предлагал поступить именно так. И почему? Потому что приговорить его было проще, чем доказать его невиновность. Потому что это укрепило бы мое положение на новой должности. Потому что жизнь индийца стоила меньше, чем жизнь англичанина.
        Банерджи отважился указать мне на обстоятельства, от которых мне сделалось неуютно. На факты, против которых должна была восстать моя совесть. А от меня он услышал лишь выговор. Поступил бы я так с подчиненным-европейцем? Наверное, нет. Особенно если бы разделял его сомнения. Но Банерджи - индиец, и даже за то короткое время, что я провел в Индии, я успел усвоить, что англичанин не должен демонстрировать неуверенность в присутствии местных, чтобы ее не истолковали как знак слабости. Никто мне этого прямо не говорил, это правило как-то само проникло мне в сознание, словно осмосом. Но почему, собственно, согласиться с Несокрушимом значило проявить слабость?
        И тут я все понял. Я не боялся совершить ошибку сам, нет, я боялся возможной ошибки со стороны государства. Под свою власть в Индии мы подводили основу в виде принципов справедливого британского правосудия и верховенства закона. Но если мы готовы пренебречь правосудием и повесить Сена за убийство Маколи, не доказав его вины, то сама основа нашей власти, наше моральное превосходство, не стоит ничего.
        Моральное превосходство. Так сказал тот ирландец, Бирн. Он прав. Наша власть над этой страной основывалась на нашем предполагаемом моральном превосходстве. Эта идея, пусть не так часто облекаемая в слова, сквозила во всем, что мы делали. Мы в нее верили. Империя - орудие добра. Должна им быть, иначе что мы здесь делаем? Но если империя убьет Сена просто удобства ради, эта идея будет подорвана. Мы предадим собственные основные ценности и окажемся лицемерами. Я сделал выговор Банерджи за то, что он указал мне на мое лицемерие, и в ту самую минуту он перестал уважать меня и, как следствие, империю, которую я олицетворял. Беда в том, что я-то мог прожить без его уважения, а вот империя не могла.
        Таким образом, у меня было два пути. Я мог или смириться с положением вещей и спокойно смотреть, как Сена повесят, или выполнить свою работу: найти доказательства его вины, а если он не виновен, найти виновного. Я встал из-за стола, накинул на плечи китель Дигби, вышел за дверь и отправился вниз, к камерам.

        Было время обеда. В подвале стояла привычная вонь, унылый запах вареного риса не особо улучшил атмосферу. Сена вернули в ту же камеру, где я обнаружил его в прошлый раз. Он сидел на полу возле дощатых нар, перед ним стояла мятая жестяная миска с рисом и желтой размазней из чечевицы. Врача, который сопровождал заключенного ранее, нигде не было видно. Сен ел, ловко подхватывая пальцами и отправляя в рот небольшие порции риса с чечевицей. Когда надзиратель отпирал дверь камеры, он поднял взгляд, проглотил комок, который уже был во рту, и улыбнулся мне:
        - Капитан Уиндем! Неужели пришло время отправляться к вашим коллегам из военной разведки? Если так, вас не затруднит подождать несколько минут, пока я окончу трапезу? Боюсь, обслуживание номеров в Форт-Уильяме может оказаться не таким пунктуальным, как здесь.
        Я не мог не оценить его самообладание.
        - Вы кажетесь очень спокойным, Сен. Особенно для осужденного человека.
        - Значит, я осужденный, капитан? Осужденный без суда? Да, безусловно, вы правы. Я осужденный человек. Я уверен, что суд все-таки состоится, и, как и вы, нисколько не сомневаюсь в его исходе. Но я уже говорил вам ранее, что давно смирился со своей участью. Смерть меня не страшит.
        Я присел на нары.
        - Вы о чем-нибудь сожалеете? Не хотите облегчить душу?
        Сен отправил в рот еще одну горсть риса и задумался над моим вопросом. Потом вздохнул:
        - Я сожалею о многом, капитан. Я часто думаю, какой могла бы быть моя жизнь, родись я в других обстоятельствах. Отец всегда говорил, что я родился под очень несчастливой звездой. Хороший он был человек, мой отец. Служил военным инженером во время афганских войн, британцы его уважали. Они даже дали ему медаль - индийский орден «За заслуги» второй степени. Да и он был большим их почитателем. Именно он заставил меня пойти в Индийскую гражданскую службу. Когда-то я считал, что это высшая честь для индийца.
        - Что же изменилось?
        - Я вырос. Занялся политикой. Это обычное занятие для бенгальца. Наше национальное увлечение. У вас - садоводство, у нас - политика. Меня заинтересовали труды людей вроде Пала и Тилака[51 - Бипин Чандра Пал (1858–1932) - индийский националист, писатель и политик, борец за независимость Индии. Локаманья Бал Гангадхар Тилак (1856–1920) - индийский радикальный националист, социальный реформатор и борец за независимость, первый лидер Индийского национально-освободительного движения.]. Они открыли мне глаза на истинную природу вашего господства над моей страной. Но вряд ли вам интересно знать, как я прошел путь от человека с большим будущим до революционера.
        - Вы сказали, что сожалеете о чем-то?
        Сен ловко подцепил остатки чечевицы и последние зернышки риса и отправил их в рот. После чего кивнул:
        - Да, сожалею, капитан. Сожалею, что думал, будто мы когда-нибудь сможем добиться свободы насильственным путем. Будто сможем победить противника его же оружием. Сожалею о каждой потерянной жизни, и не только о жизнях моих товарищей и невинных людей, но и о жизнях наших врагов. Сожалею о том, как изменился я сам из-за всех этих смертей. Я утратил чувство сострадания. Наверное, любому, кому выпадает видеть подобные вещи, приходится отключить часть собственной человечности, иначе он не сможет нести этот груз. А потеряв часть человечности, он, я полагаю, теряет частицу своей души. Может, теперь вам станет понятнее, почему я говорю, что готов к смерти. Как могу я бояться смерти, если лучшая часть меня давно мертва?
        Я посмотрел Сену в глаза:
        - Это вы убили Маколи?
        - Нет, - ответил он. - Я не имею никакого отношения ни к его убийству, ни к нападению на тот поезд.
        - Ведь вас все равно повесят.
        - Я знаю, капитан. Но человек не может уйти от своей кармы. Если мне суждено быть повешенным, да будет так. Я готов.
        Опыт мне подсказывал, что я могу доверять своему чутью, а чутье говорило, что Сен, в каких бы преступлениях он ни был повинен, не убивал ни Маколи, ни Пала, железнодорожного охранника.
        Я встал и окликнул надзирателя. Тот, шаркая, появился со связкой ключей и отпер дверь. Я посмотрел на Сена, все еще сидевшего на полу, протянул ему руку и помог сесть на нары.
        - Перед тем, как вы уйдете, капитан, могу я задать вам один вопрос? - спросил он. - Когда меня передадут военным?
        - Не знаю, - признался я, - но, думаю, скоро.
        - Благодарю за прямоту.

        Я вернулся в свой кабинет в самом мрачном расположении духа и обнаружил на столе записку от Дэниелса. Комиссар хотел меня видеть в своей резиденции в пять. У меня оставалось достаточно времени, чтобы проглядеть машинописную копию записей Банерджи и все как следует обдумать. Я уже прочитал несколько страниц, как вдруг зазвонил телефон. Металлический голос велел подождать соединения с абонентом из «Дома писателей». Через пару секунд меня переключили на Энни Грант. При звуке ее голоса я ощутил прилив совершенно нелогичного счастья, совсем как во время войны, когда нам вдруг выдавали дополнительный паек, - хотя это означало, что следующим утром мы пойдем в атаку.
        У Энни был взволнованный голос:
        - Сэм? Я только что услышала новости. С тобой все в порядке? У нас тут все на ушах стоят!
        - Что ты слышала? - уточнил я.
        - Что ты поймал убийцу Маколи. В подразделении «Эйч» утверждают, что это известный террорист и что ты им его не отдаешь.
        - Где ты все это узнала?
        - Губернатор хочет, чтобы этого человека передали военным. Приказ печатала моя подруга, которая работает в его резиденции. Она и позвонила мне с новостями. Сказала, что ты ранен.
        - Я в порядке.
        - Ты уверен? У тебя такой усталый голос!
        - Просто ночью почти не спал.
        - Так это правда? - спросила она. - Ты все-таки поймал убийцу?
        Я опасался рассказывать ей слишком много. Мне все еще не давало покоя то, что я видел ее у входа в здание «Стейтсмена».
        - Мы действительно задержали подозреваемого, но это все, что я сейчас могу сказать.
        - Что случилось, Сэм? У тебя голос такой… официальный.
        - Просто думаю о своем, Энни. У меня много работы.
        Она немного помолчала, а потом ответила:
        - Понимаю, - хотя по ее тону можно было предположить обратное.
        - Слушай, - сказал я, - извини. У меня просто сейчас чертовски много дел. Давай сегодня поужинаем вместе? Как тебе такой план?
        Ее голос повеселел.
        - Что ж, капитан Уиндем, пожалуй, я смогу.
        Я закончил разговор и заставил себя сосредоточиться на Маколи. Чем больше я обо всем этом думал, тем больше боялся, что меня, словно марионетку, кто-то, дергая за невидимые ниточки, специально вывел на Сена. И, что еще хуже, я шел по этому пути с готовностью. После встречи с осведомителем Дигби я немедленно перестал копать в остальных направлениях. Господи, да я даже место преступления до конца не осмотрел! Все это расследование, мое расследование, превратилось в действие второго плана в чьей-то чужой игре.
        Я позвонил в «яму» и попросил Несокрушима подняться ко мне. Через несколько минут он появился в дверях кабинета. Вид у него был угрюмый.
        - Вы желали меня видеть, сэр?
        Он все еще на меня сердился.
        - Да, сержант, я просил вас зайти. Ну же, не стойте там, входите, у нас много работы.
        Удивленный Банерджи вошел и закрыл за собой дверь. Сев за стол, он извлек из нагрудного кармана блокнот и карандаш.
        - Я тут думал о нашем сегодняшнем разговоре, - начал я. - В этом деле целый ряд вопросов пока еще остается без ответа. И нам необходимо найти эти ответы, если мы хотим быть полностью уверены в виновности Сена.
        - Или его невиновности, - вставил Банерджи.
        - Мы проведем надлежащее расследование, - продолжал я, - вернемся к тому, чем занимались, когда еще не знали ни о каком Сене. Работы много. Нам предстоит точно установить, что делал Маколи в Коссипуре в ночь со вторника на среду. Необходимо поговорить с проституткой, которую вы заметили в окне. Еще я хочу, чтобы место преступления тщательно осмотрели: возможно, получится найти орудие убийства. Вам удалось навести справки о деловых интересах мистера Стивенса, бывшего заместителя Маколи?
        - Пока нет. Я спрошу в регистрационной палате.
        - Отлично. Потом есть друзья Маколи. Я собираюсь еще раз поговорить с Джеймсом Бьюкеном. И с пастором, приятелем Маколи.
        - Преподобный Ганн должен был сегодня вернуться в Калькутту, сэр.
        - Хорошо, нанесем ему визит завтра.
        - А как же младший инспектор Дигби, сэр? - спросил Банерджи. - Он убежден, что Сен - убийца.
        - С Дигби я разберусь.
        Банерджи закончил писать и поднял взгляд от блокнота:
        - Что-нибудь еще, сэр?
        - Пока это все.
        Сержант вышел из кабинета, и мысли мои обратились к Дигби. Пусть он надут и самодоволен, как швейцар в отеле «Савой», но ясно, что без него мне не обойтись. Без его опыта и знания местных реалий нет никаких шансов выяснить, что же на самом деле случилось с Маколи, хотя убедить его в том, что Сен невиновен, будет непросто. Более того - весть о возвращении Сена в Калькутту нам принес один из осведомителей Дигби. Быстрый приговор мог обеспечить младшему инспектору повышение, которого он, вероятно, заслуживал, и уж как минимум Дигби снискал бы благодарность своих могущественных друзей из подразделения «Эйч». Что я мог противопоставить всему этому? Только свою интуицию. Мне требовалось чудо. Вероятно, имело бы смысл обратиться за помощью к святому Иуде, покровителю безнадежных начинаний, но, увы, я не знал его номера, поэтому взял телефонную трубку и позвонил в кабинет Дигби.
        - Не могу поверить, что мы вообще разговариваем об этом! - воскликнул Дигби, меряя шагами пол перед моим столом. - Совершенно очевидно, что Сен виновен!
        - Мы не можем доказать его вину, игнорируя разумные сомнения.
        - Нам и не нужно ничего доказывать и не нужно выискивать разумные сомнения! Зачем, по-твоему, нужен Закон Роулетта? Чтобы мы могли ловить террористов типа Сена и не волноваться, что они сорвутся с крючка из-за каких-то формальностей. А кроме того, он объявлен в розыск! Он в ответе за целую кучу других преступлений, от подстрекательства к мятежу до убийства. Для тебя это что, пустой звук?
        - Нет, конечно, - ответил я. - Но это все-таки не формальность. У нас нет ни одного веского доказательства, что Сен каким-то образом связан с убийством Маколи. А что, если мы ошиблись и убийцы до сих пор на свободе? В таком случае над нами еще висит угроза террористической кампании.
        Дигби не собирался сдаваться:
        - Послушай, если на поезд действительно нападали террористы - а это лишь предположение, - то, как ты сам справедливо заметил, денег они не нашли. А так как за последние несколько дней никто больше на почтовые поезда не нападал, можно сделать вывод, что или прошлое нападение было делом рук шайки Сена, которую мы перебили, или это просто декойты совершили неудачную попытку ограбления.
        Дигби помолчал, провел рукой по волосам.
        - Когда ты наконец поймешь, что ты не в Англии? Сен - это тебе не какой-нибудь болтун-политик, который разглагольствует под дождем в «Уголке ораторов»[52 - «Уголок ораторов» - место в лондонском Гайд-парке, где любой желающий может выступить с речью.] по воскресеньям. Он - один из тех, кто пытается свергнуть законную власть в Индии! Для них это борьба не на жизнь, а на смерть. Если по дороге придется убить чиновника или взорвать больницу, так тому и быть. Они ни перед чем не остановятся для достижения цели.
        - Все, чего я прошу, - сказал я, - чтобы мы продолжали расследование, пока не найдем улики, которые позволят нам убедительно доказать его вину. Для этого мне нужна твоя помощь.
        Казалось, мои слова немного его успокоили.
        - Послушай, приятель, это абсолютно бесплодная затея. Сен - один из самых опасных преступников в стране. Пресса уже разнюхала, что происходит. Они не идиоты. О сегодняшней ночной войнушке, которую устроило подразделение «Эйч», сейчас чешут языками по всей Хаоре. Думаешь, они упустят такую новость? Да к завтрашнему утру о том, что мы поймали этого негодяя, будет написано во всех газетах на первой полосе! Как, по-твоему, отреагирует Таггерт, если ты ему скажешь, что начал сомневаться? Он будет вне себя от ярости. И чего ради? Нас все равно заставят передать Сена подразделению «Эйч», и уж поверь мне, они его приговорят и казнят еще на этой неделе.
        - Разговор окончен, - отрезал я. - Если человеку светит смертный приговор, я, черт подери, хочу быть абсолютно уверен, что он виновен, прежде чем отправлю его на виселицу. Мы продолжим расследование. Я ведь могу и приказать, если придется.
        Дигби уперся в меня взглядом.
        - Да, сэр, - ответил он ледяным тоном. - Но имей в виду. Дело в любом случае кончится смертным приговором. А вот кому его вынесут, Сену или твоей карьере, - решать тебе.

        Двадцать три

        Южная Калькутта. Сердце Белого города.
        Мимо проносились зеленые пригороды, широкие аллеи и беленые особняки, прячущиеся за живыми изгородями. Местные здесь почти не встречались - конечно, за исключением дурванов, угрюмых индийских швейцаров, охраняющих подступы к жилищам своих хозяев. Иногда сквозь неплотно сомкнутые створки железных ворот удавалось мельком увидеть одного-двух садовников, поглощенных уходом за изумрудными газонами.
        Южная Калькутта - мир выдающихся людей из ничем не выдающихся городков вроде Гилфорда и Кройдона. Здесь обосновались колониальные чиновники, армейские офицеры и преуспевающие торговцы. Южная Калькутта с ее бесконечными партиями в гольф и роскошными приемами в саду, спортивными состязаниями и распитием джина на веранде. Жить здесь было неплохо. Уж точно лучше, чем в Кройдоне.
        Мы ехали в сторону Алипура и резиденции лорда Таггерта. Водитель сбавил ход и свернул на широкую подъездную аллею, мощенную гравием, на дальнем конце которой среди клумб и лужаек широко раскинулся трехэтажный дом. Только в Калькутте подобный особняк мог называться «бунгало».
        Автомобиль мягко затормозил под крышей галереи у входа в особняк. Зеленые виноградные лозы спиралью взбирались вверх по беленым колоннам. Констебль в полицейской форме подбежал и распахнул пассажирскую дверь.
        - Капитан Уиндем к лорду Таггерту.
        - Конечно, сэр, - ответил констебль. - Его светлость в южном саду. Он просил проводить вас туда. Прошу вас, следуйте за мной.
        Кивнув, он повернулся и устремился прочь по безупречному газону. Воздух наполнял аромат истинно английских цветов - роз и наперстянок. Здесь был настоящий английский «уголок средь поля на чужбине»[53 - Цитата из стихотворения Руперта Брука «Солдат», опубликованного в 1915 году (перевод В. Набокова).], вернее, не просто уголок, а добрый акр земли, а то и целых два. По пути я заметил, что вокруг дома в укромных местах расставлены вооруженные солдаты. Они были совершенно незаметны с дороги и не очень бросались в глаза со стороны дома.
        Таггерт наслаждался приятной погодой. Он сидел за бамбуковым столиком, расстегнув ворот рубашки, и просматривал какие-то бумаги. Подняв взгляд, он встретил меня улыбкой:
        - Здравствуй, Сэм! Рад видеть тебя, мой мальчик. - Голос был теплым, как воздух вокруг. - Присаживайся, - сказал он, указывая мне на кресло. - Какую отраву предпочитаешь? Джин? Виски?
        - Виски, если можно.
        Таггерт подозвал слугу взмахом руки:
        - Виски капитану. - И обратился ко мне: - Как ты его любишь?
        - Просто добавьте немного воды.
        - А мне с содовой, - распорядился Таггерт.
        Слуга удалился и вскоре вернулся с напитками.
        Мы выпили за здоровье друг друга.
        Виски был мягким и сладким. Я такой пил нечасто - главным образом потому, что он был мне не по карману.
        - Какие новости, Сэм? - спросил Таггерт. - И губернатор, и подразделение «Эйч» ждут не дождутся, когда мы отдадим им Сена. Боюсь, долго мы не продержимся. Прошу, скажи мне, что ты что-нибудь из него выудил и можно завязывать с этой историей.
        Я заколебался. Всю дорогу с Лал-базара я бился над вопросом, что же ему сказать, и теперь предвидел, что мой ответ немедленно положит конец моему краткому пребыванию в Калькутте. Может, это было бы и к лучшему. Я отпил из стакана и бросился в омут с головой:
        - Я считаю, что он не убивал Маколи.
        Мои слова повисли в воздухе. Я сделал еще глоток виски, на этот раз долгий. Вдруг Таггерт меня вышвырнет. Будет обидно, если такой прекрасный напиток отправится в сточную канаву.
        - А что с нападением на поезд?
        Я покачал головой:
        - У нас нет никаких доказательств, что Сен в нем замешан.
        Шли секунды. Вдали в кроне священного фикуса пронзительно орал зеленый попугай. Когда Таггерт все-таки ответил, сказал он то, чего я совершенно не ожидал.
        - Я так и думал.
        И всё. Ни ярости, ни угроз, ни нотаций. Я был готов к любому ответу, но никак не предполагал, что он может со мной согласиться.
        - Сэр? - переспросил я. - Вы тоже считаете, что он может быть невиновен?
        - Вовсе нет. Может, он и не убивал Маколи, но он точно виновен. И разумеется, отправится за свои преступления на виселицу. А заодно возьмет на себя вину и за это убийство тоже. Однако нападение на поезд - гораздо более важная проблема. Если его устроил не Сен с товарищами, то кто же?
        Я был сбит с толку.
        - Вы хотите, чтобы я инкриминировал преступления Сену, несмотря на то что их, возможно, совершил кто-то другой?
        - Я хочу, чтобы ты думал головой, Сэм. У тебя есть какие-нибудь улики, говорящие в пользу гипотезы, что оба преступления совершили одни и те же люди?
        Я задумался. Нет, таких улик не было. Это было не более чем неуклюжее допущение с моей стороны. Я предположил, что мы имеем дело с каким-то единым, монолитным врагом, но предположение мое почти ничем не подкреплялось. Таггерт прочел мои мысли.
        - Ничто не указывает на то, что эти преступления связаны, - продолжал он. - Поэтому я хочу, чтобы ты предъявил Сену только обвинение в убийстве Маколи и передал его подразделению «Эйч». Будем надеяться, что тогда они оставят тебя в покое. Скажи им, что считаешь Сена не замешанным в нападение на поезд, и пусть они сами охотятся на злоумышленников. Это у них хорошо получается. И как только они отвлекутся на другие дела, продолжай расследовать убийство Маколи. Там творится что-то странное, и мы должны знать, что именно.
        - И вас не беспокоит, что они повесят Сена за то, чего он не совершал?
        Таггерт вздохнул:
        - Давай будем воевать там, где у нас есть шанс победить, Сэм. Я ведь не просто так позвал тебя в Калькутту. Полиция прогнила насквозь, информация утекает, как сквозь чертово решето. Большинство индийцев берут взятки, и половина белых ничуть их не лучше. Мне нужен человек, которому можно доверять. Кто помог бы мне навести здесь порядок. Профессионал, который здесь ни перед кем не в долгу. Я не хочу потерять тебя на этом деле. Ты нужен мне, Сэм.
        Предложение, конечно, было так себе. Отправить невиновного человека на виселицу - нет, я не назвал бы это хорошим исходом дела, но в создавшейся ситуации у меня не было иного выбора, кроме как выполнить просьбу Таггерта. Так, по крайней мере, я смогу продолжать расследование.
        - Ладно, - ответил я, чувствуя, как к горлу подкатывает комок. - Я сделаю, как вы говорите.
        - Вот и молодец. Но не забывай, Сэм, Калькутта - место очень опасное. И остерегаться здесь нужно не только террористов. В Калькутте есть влиятельные люди, которые уничтожат тебя без малейших колебаний, если решат, что ты угрожаешь их интересам. Чтобы выполнять свою работу, тебе понадобится моя защита, но и мои возможности ограничены. Поэтому нужно действовать осторожно. Ты уже нажил могущественных врагов среди военных. Полковнику Доусону тебе лучше не попадаться. Никаких больше фокусов вроде того, что ты выкинул вчера в Коне.
        - А что вы скажете о моих подчиненных? Могу я доверять Дигби?
        Таггерт сделал глоток виски.
        - Полагаю, что да. Они с Доусоном друг друга терпеть не могут. Как-то во время войны Дигби написал отчет, критически отозвавшись об операции, которую Доусон со своими людьми провернул где-то на севере, и каким-то образом эти бумаги попали к подразделению «Эйч». Поверь, у них даже в полиции есть шпионы. Они положили отчет на стол губернатору и попытались доказать, что во время войны Дигби помог неприятелю. Губернатор встал на их сторону, задал хорошую взбучку предыдущему комиссару и позаботился о том, чтобы в личном деле Дигби появилась пометка о неблагонадежности. С тех самых пор она мешает бедняге двигаться по службе. Человек с его опытом давно уже мог быть старшим инспектором.
        Интересно. Может, это не общая нелюбовь ко всему индийскому мешала Дигби допустить невиновность Сена? Может, он просто боялся снова идти наперекор подразделению «Эйч»? Один раз он уже это сделал и здорово поплатился. Как говорится, обжегшись на молоке, станешь дуть и на воду. Да и мне стоило поучиться на его опыте. Таггерт ведь ясно дал понять, что воюет только там, где у него есть шанс победить.
        - Вам следует еще кое-что знать о Сене, - сказал я. - Он уверяет, что стал противником насилия.
        - В самом деле? - удивился Таггерт. Он как раз собирался сделать глоток виски, но замер, не донеся стакан до рта.
        - Говорит, что он много размышлял, пока был в бегах, и пришел к заключению, что насильственная борьба обречена на провал.
        - Ты ему веришь?
        - У меня не создалось впечатления, что он лжет. Он утверждает, что именно поэтому вернулся в Калькутту - проповедовать идею мирного несотрудничества.
        Таггерт сделал долгий глоток и задумался.
        - А наши друзья из подразделения «Эйч» об этом знают?
        - Думаю, нет, но узнают довольно быстро, когда мы его отдадим.
        - И впрямь занимательно…

        В половине восьмого я стоял в галерее с колоннами у входа в отель «Грейт Истерн», задыхался от дизельных выхлопов и смотрел, как мимо проходит трамвай за трамваем. На мне был костюм для ужина: черный галстук и смокинг, рука на перевязи. Уже успело стемнеть, но воздух пока оставался отвратительно липким. После встречи с Таггертом я вернулся на Лал-базар и разыскал Дигби. Я не стал рассказывать ему слишком много, сказал только, что Таггерт распорядился предъявить Сену обвинение и передать его подразделению «Эйч» и велел за всем проследить. Дигби вздохнул с явным облегчением и стал уверять меня, что это самая разумная линия поведения. Я решил пока не говорить ему, что собираюсь продолжить расследование. В конце концов, завтра воскресенье, его выходной. Зачем портить человеку отдых? Новости могут подождать до понедельника. Я спокойно мог обойтись без него эти двадцать четыре часа.
        Другое дело Банерджи. Он с большой готовностью согласился пожертвовать воскресеньем ради дела. Ничего другого я от него и не ожидал. Кроме того, он объяснил, что для него, как для индуиста, воскресенья ничем не отличались от прочих дней. Мы договорились, что завтра встретимся в десять, разберемся с Сеном, а затем отправимся в Дум-Дум разыскивать преподобного Ганна. Но сейчас Дум-Дум интересовал меня меньше всего: я смотрел, как Энни Грант, лавируя между повозками и автомобилями, пересекает проезжую часть. Простое голубое платье ниже колен оставляло открытыми прелестные щиколотки.
        На улице было довольно людно: многие пары выбрались развлечься субботним вечером. Вокруг мелькало столько рыжих шевелюр и красных лиц, что можно было предположить, будто немалая их доля происходит из Данди. Энни остановилась, взглядом пытаясь отыскать меня в толпе. Я помахал, она улыбнулась, но, заметив перевязь, явно испугалась.
        - Сэм! - ахнула она. - Что ты с собой сделал? По телефону ты сказал, что с тобой все в порядке!
        - Пустяки, - отмахнулся я. - Просто выполнял свой долг. И вообще, кто-то же должен охранять славных женщин Калькутты.
        Она нежно поцеловала меня в щеку.
        - Небольшая благодарность от имени женщин Калькутты, - объяснила она, беря меня под руку и увлекая в сторону отеля.
        Напротив входа регулировал уличное движение констебль-британец.
        - Как странно, - заметил я. - Каким образом вдруг белый полицейский попал в регулировщики?
        - Это «Грейт Истерн», Сэм, - объяснила Энни, - самый шикарный отель по эту сторону Суэцкого канала. Здесь собираются сливки белого общества. Вряд ли бы им понравилось, если бы им делал предупреждения индиец, когда они вываливаются, пьяные вдрызг, из отеля, как считаешь? Представь, какой бы вышел скандал.
        Мы вошли в вестибюль, по размерам сравнимый с собором. Внутри все так и сверкало позолотой, повсюду сияли хрустальные люстры, а мрамора было больше, чем в Тадж-Махале. Энни не ошиблась, здесь действительно собрались сливки калькуттского общества: офицеры при полном параде, дельцы, юные модницы в атласе и шелках. Кругом стоял гул разговоров, и дюжина индийцев, служащих отеля, сновали среди высокопоставленных гостей, напоминая крошечных рыбок, суетящихся возле акул. Безупречно аккуратные в своей накрахмаленной белой форме, лакеи ждали в сторонке, готовые тут же прийти на зов, если кому-то из гостей понадобится освежить бокал или сменить тарелку, и снова слиться с обстановкой. Где-то рядом струнный квартет играл какую-то венскую ерунду.
        - Не хочешь выпить перед ужином? - предложила Энни.
        - Почему бы и нет, - согласился я. - Может, избавлюсь от вкуса бензина во рту.
        Я прошел вслед за Энни по мерцающему коридору мимо модных лавочек при отеле, парикмахерской и чего-то, что выглядело как универмаг «Хэрродс», который упаковали, уменьшили и переправили в тропики. Коридор заканчивался двустворчатыми дверями с латунной табличкой, на которой значилось: «Уилсонс». Как и «Красный слон», бар своим неярким освещением и тусклой цветовой гаммой напоминал подвал. В углу тихо наигрывал на рояле индиец в смокинге, вдоль одной из стен через все помещение протянулась барная стойка. На дальнем ее конце стоял хилого вида бармен в форменной одежде, которая выглядела так, словно принадлежала кому-то на несколько размеров крупнее. Похоже, бармен был не очень загружен работой, поскольку клиентов в баре почти не было, лишь несколько человек медленно потягивали свои напитки. За укромным столиком на сиденье, обтянутом бархатом, молодая пара шептала друг другу всякую нежную чепуху. Бармен демонстративно натирал бокал клетчатым полотенцем и старательно делал вид, что не замечает нашего приближения.
        Я постучал по стойке, чтобы привлечь его внимание, а Энни тем временем устроилась на одном из высоких барных стульев. Бармен продолжал возиться с бокалом на секунду дольше, чем это было необходимо, затем подошел к нам. На латунной табличке, прикрепленной к его рубашке, стояло имя - Азиз.
        - Слушаю, сэр?
        Я повернулся к Энни:
        - Ты что будешь?
        Та подчеркнуто неторопливо оглядела длинный ряд бутылок на зеркальной полке.
        - Джин-слинг, - решила она наконец.
        Я заказал ей джин-слинг, а себе попросил «Лафройг»[54 - Марка шотландского односолодового виски.].
        Бармен коротко кивнул, налил мне виски и с угрюмым видом принялся смешивать коктейль для Энни.
        - Какой приветливый, - заметил я.
        - Правда же? - поддразнила она меня. - Я привожу сюда всех своих приятелей. Кто понравится Азизу, с тем иду на второе свидание.
        - Я и не знал, что это твой друг, - сказал я. - Может, мне стоит и его угостить выпивкой?
        - Лучше не надо, Сэм. Ему пить не позволяет религия.
        - Странно, что он решил работать барменом.
        - Мы все порой принимаем странные решения. Обычно из-за денег.
        Азиз вернулся с джин-слингом и без единого слова поставил стакан на стойку. Я поблагодарил его, и он ответил кислой улыбкой.
        Мы с Энни чокнулись и пересели за один из свободных столиков.
        - Так ты расскажешь мне, что случилось? - спросила она, показывая на перевязь.
        - А ты поверишь, если я скажу, что упал со слона?
        Она надула губы, сложив их в аккуратное, очаровательное «О».
        - Ах, бедняжка. Неужели Имперская полиция не может поднапрячься и обеспечить тебя автомобилем?
        - Я же новичок, - объяснил я. - Такие привилегии положены только залуженным сотрудникам. Мне еще повезло, что не усадили на осла.
        - Как сказать, - заметила она. - С осла не так высоко падать.
        Я отхлебнул виски.
        - А теперь серьезно, Сэм, - продолжала она. - Я слышала, что тебя ранили.
        - Это ты не видела моего противника, - парировал я. - Он сейчас лежит в морге на Колледж-стрит.
        Энни широко распахнула глаза:
        - Ты убил его?
        - Нет, убил его не я. Мне удалось за всю вчерашнюю ночь никого не убить. Даже не ранил никого.
        - Что ж, я рада, - сказала она, кладя руку поверх моей. - Ты не выглядишь как человек, который так и норовит кого-нибудь пристрелить.
        Тут она была права. Смерти я на своем веку навидался предостаточно и был бы счастлив, если бы мне больше в жизни не пришлось никого убивать. Внезапно в горле пересохло, и я допил виски одним глотком.
        - Кого-нибудь еще ранили? - спросила Энни. - Например, английского офицера, с которым ты работаешь?
        - Дигби? Нет, он в порядке. Ни царапины. Вы знакомы? Я не знал.
        - Не знакомы, - сказала она, ведя по ободку стакана ухоженным пальцем с безупречным ногтем. - Я просто слышала о нем от одного друга.
        Энни допила коктейль, и мы отправились ужинать.
        Ресторан выглядел так, как мог бы выглядеть зал для приемов во дворце какого-нибудь султана, если бы его проектировала группа англичан. Помещение размером с бальный зал, отделанное белым мрамором и позолотой, разделялось на два уровня - основное пространство и приподнятую террасу, отгороженную замысловатыми золотыми перилами. Несмотря на размеры заведения, здесь было не протолкнуться. Струнный квартет на фоне общего шума играл очередной венский вальс. Пока метрдотель провожал нас к столику в самом центре зала, несколько посетителей обернулись посмотреть нам вслед. Я прекрасно понимал, что смотрят они не на меня. Метрдотель выдвинул стул для Энни и с большим вниманием помог ей устроиться. Поблагодарив его, она погрузилась в изучение меню.
        Я заказал вино - бутылку белого южноафриканского, которое полюбил в войну. Его тогда было вокруг с избытком, и часто оно оказывалось самым дешевым. Из еды Энни рекомендовала попробовать рыбу гильзу.
        - Бенгальцы обожают рыбу, - сказала она. - Гильза - это местный деликатес.
        Я не послушал ее совета и заказал стейк. Мне хотелось чего-нибудь простого и понятного, без неожиданностей.
        - Это смело! - покачала головой Энни, и я приготовился к дурным новостям. - Ты знаешь, что тебе могут принести стейк из буйвола, а вовсе не из говядины? Корова в индуизме - священное животное, помнишь? Большинство здешних поваров к говядине и пальцем не притронется, поэтому во многих ресторанах считают, что проще заменить ее буйволом, особенно сейчас, когда отовсюду, как грибы после дождя, лезут все эти общества по охране коров. С другой стороны, это «Грейт Истерн», вдруг тебе повезет?
        Она улыбнулась, и внезапно мне стало совершенно неважно, из буйвола будет мой стейк или вообще из павиана.
        Принесли вино, и Энни подняла бокал:
        - За новые начинания. - Мы выпили. - Кстати, о новых начинаниях, - продолжила она, - ты уже нашел, где жить?
        - У меня не было времени об этом подумать. Мне пока и в пансионе неплохо, хотя тамошняя еда, наверное, сведет меня в могилу. Да и вообще, - пожал я плечами, - какое это имеет значение.
        - Глупости, Сэм. Ты теперь не в Лондоне, а здесь очень важно держать лицо. Не годится офицеру Имперской полиции, пака сахибу[55 - Истинный джентльмен.], жить в пансионе. Тебе нужно собственное жилье - приличная квартира в районе Парк-стрит и, конечно же, слуги.
        - Сколько слуг?
        - Как можно больше. Чем больше, тем веселее, - улыбнулась она.
        - Какая-то показуха получается.
        - Конечно, - поддразнила Энни. - Это как раз хорошо.
        - С учетом моего жалованья, боюсь, мне придется ограничиться очень скромным штатом.
        - Ты рассуждаешь не по-калькуттски, Сэм. В этом прекрасном городе многие скорее сдадут на живодерню родную бабушку, чем согласятся расстаться хотя бы с одним из слуг. Что скажут люди, если узнают, что леди такой-то и такой-то пришлось уволить служанку или двух, потому что на них не хватает средств? Это же страшный позор. А еще Индия известна тем, что люди здесь ценятся меньше животных. Нанять слугу, повара и горничную дешевле, чем держать лошадь.
        - Раз так, то я завтра первым же делом размещу объявление о поиске всех троих. Ведь лошадь совершенно негде держать в квартире.

        Вечер развивался именно так, как я рассчитывал. Играл квартет, лилось вино. Мы ели и разговаривали - об Англии, о войне, об Индии и индийцах. Когда разговор ненадолго затих, я посмотрел по сторонам. Среди посетителей было немало молодых бледнолицых дам в сопровождении мужчин, которые на вид были старше их вдвое. Я обратил на это внимание Энни.
        - Эти девушки - экипаж так называемого «рыболовного флота», - засмеялась она. - Каждый год сюда в поисках мужей прибывают полные корабли молодых англичанок с кожей бледной, как репа. Это происходит много лет, но после войны их стало гораздо больше.
        - Вполне объяснимо, - заметил я.
        - Схема работает довольно успешно, - Энни отпила вина. Рассказывая, она держала бокал на весу и слегка им покачивала. - Когда милым английским девушкам исполняется двадцать пять, с ними что-то случается. Они начинают бояться, что останутся старыми девами. Тогда они садятся на корабль и плывут в Индию, где их ждут, совершенно буквально, тысячи сахибов, которые изголодались по домашнему уюту и готовы жениться на первой же английской розе, попавшейся на пути. Она может быть хоть сто раз некрасивой, да и просто уродливой, но если у нее подходящая родословная, она здесь запросто найдет себе мужа. Кого мне жалко в этой истории, так это мужчин, особенно государственных служащих. Бедняги, им положено жить как в монастыре. Ты знаешь, если они женятся до тридцати, на это до сих пор смотрят косо. А взять в жены небелую женщину - значит подписать своей карьере смертный приговор. - Ее тон сделался вдруг резким, ожесточенным, я уловил в нем горечь. Вино развязало ей язык. - Случайный флирт еще допустим, - продолжала Энни, - но брак? - Она помахала в воздухе пальцем. - Нет, нет и нет!
        - Как его звали?
        Она удивленно посмотрела на меня:
        - Кого?
        - Ты знаешь, кого.
        - Неважно, как его звали. И вообще это было сто лет назад.
        Энни сделала еще глоток вина. Я не стал нарушать молчание. Я видел, что она хотела поделиться своей болью, и порой лучшее, что мужчина может сделать для женщины, - это сидеть и слушать.
        - Он был клерком в «Писателях», - заговорила она снова. - Когда мы познакомились, мне был двадцать один год. Он только что приехал из Англии. Я совсем потеряла голову. Мы были вместе почти год. Он обещал на мне жениться.
        - Что же случилось?
        - То, что всегда случается. Случилась Индия. Случилась империя. Она меняет англичан. Давит их. Они приезжают сюда наивные, полные самых лучших намерений. Но здесь они довольно быстро становятся циничными и ограниченными. Империя уничтожает хороших людей, Сэм. И попомни мои слова, тебя ждет такая же участь.
        - Не думаю. Я уже сыт по горло этим британским превосходством.
        Она невесело усмехнулась:
        - Поглядим, что ты скажешь через полгода.
        Я не исключал, что Энни права. Собственные слова показались мне неискренними. Здесь было так просто поддаться неосознанному расизму, на котором, казалось, выстроена вся система. Со мной самим это произошло каких-то несколько часов назад. Будто коварный недуг. Но я могу быть умнее. Я могу учиться у этой женщины, этой красивой, умной женщины, которая видела правду сквозь лицемерие и притворство.
        - Я говорю серьезно, - сказал я, стараясь убедить скорее себя, чем ее.
        - Конечно, Сэм. Ты не такой, как все остальные. Ты-то особенный. - Она осушила бокал.
        Что я мог ответить? Уверять ее, что я действительно не такой? При этом опасаясь, что могу оказаться таким же, как все остальные? Не придумав достойного ответа, я промолчал и снова наполнил ее бокал.
        - Извини, - сказала она. - Напрасно я так с тобой говорила. Просто я не раз видела, как это происходит. Милые ребята из среднего класса приезжают сюда из графств - и власть и привилегированное положение ударяют им в голову. Их обслуживают с утра до ночи, слуга помогает им одеваться. Очень скоро им начинает казаться, что так и должно быть.
        - Может, мне все-таки лучше не нанимать слуг, а завести вместо этого лошадь?
        Энни улыбнулась - прекрасной, обезоруживающей улыбкой, заставившей меня недоуменно спросить себя, какой же мужчина мог предпочесть карьеру такой женщине.
        - Так ты расскажешь мне, что вчера произошло? - сменила она тему.
        - Как я уже говорил, рассказывать тут особенно нечего. Мы выследили подозреваемого. Он сопротивлялся при аресте. Я просто делал свою работу.
        - И ты считаешь, что он убил Маколи?
        Я помедлил с ответом, затем покачал головой:
        - Я больше ничего не могу сказать, Энни. Мне жаль, но я не могу.
        Она улыбнулась и ласково погладила меня по руке:
        - Прости. Мне не стоило спрашивать.
        В этот момент в зале началось какое-то смятение, разговоры стихли, взгляды обратились к дверям. В ресторан вошли четверо новых гостей. Процессию возглавлял губернатор: безупречный смокинг, накрахмаленная рубашка с воротничком. За ним следовали тучный господин в военной форме - генерал, судя по лацканам кителя, - и две пожилые дамы. Метрдотель бросился к ним навстречу и склонился в таком глубоком и долгом поклоне, что я забеспокоился, сможет ли он распрямиться снова. Вернувшись все же в вертикальное положение, он обратился к губернатору с воодушевленной речью. Издали не было слышно, что именно он говорил, но по масленой и льстивой улыбке можно было догадаться, что вряд ли он выражал недовольство действиями правительства.
        Лавируя между многочисленными столами, метрдотель сопроводил новых гостей к свободному столику, который стоял поодаль от остальных и позволял рассчитывать на относительное уединение. Они продвигались вперед с переменным успехом - возле некоторых столиков губернатор останавливался, и посетители поднимались, чтобы его поприветствовать. Здесь перемолвиться парой слов, там пожать руку. Тут губернатор заметил Энни, явно узнал ее и по кратчайшей траектории направился к нам. Мы тоже встали, чтобы поздороваться, как это делали до нас все гости, которым повезло оказаться у него на пути.
        - Мисс Грант, - произнес он гнусавым голосом, тотчас придавшим ему сходство с биржевым маклером из Эдинбурга.
        - Ваша честь.
        - Я только хотел сказать, как был потрясен, услышав, что случилось с беднягой Маколи. Смею вас заверить, что преступники очень скоро предстанут перед судом.
        - Благодарю вас, ваша честь, - проговорила Энни, опуская взгляд. - Это очень обнадеживает.
        - Скажите, моя дорогая, как вы держитесь?
        Она ответила слабой улыбкой:
        - Все в порядке, спасибо, хотя мне понадобилось какое-то время, чтобы оправиться от потрясения.
        - Так держать, моя дорогая. Выше нос и тому подобное.
        Энни повернулась ко мне, чтобы представить:
        - Это капитан Сэм Уиндем, ваша честь. Он только что…
        - О, я уже имел удовольствие, моя дорогая! - прервал ее губернатор, подавая мне руку: - Мой дорогой мальчик, вы герой дня. Ведь это вас мы должны благодарить за поимку нашего старого друга Беноя Сена.
        - Не могу приписать себе эту заслугу. Это была масштабная операция.
        - Да, я наслышан. Вам уже удалось добиться признания вины?
        - Пока нет.
        Губернатор наморщил нос:
        - Что ж, меня это не удивляет. Вам следует передать его военной разведке. У них большой опыт работы с подобными клиентами.
        Я кивнул и сообщил ему, что мы собираемся передать Сена утром.
        Он, казалось, остался доволен.
        - В таком случае больше не буду отнимать у вас время. Мисс Грант, капитан Уиндем.
        Короткий кивок каждому - и он продолжил путь к своему столику. Я сел, глотнул вина и взглянул на Энни:
        - Ты не говорила мне, что вы с губернатором - лучшие друзья. А что о нем думает бармен Азиз?
        - Не такие уж мы и друзья, Сэм. Я встречалась с ним пару раз, когда сопровождала Маколи в резиденцию. Лучше скажи: это правда? Ты действительно арестовал Беноя Сена?
        Я лишь улыбнулся. Когда женщина восхищена чем-то, что вы, по ее мнению, совершили, иногда лучше всего предоставить ей думать, что она хочет, и не портить дело фактами.
        - Вот это успех! - воскликнула она с восторгом. - Его несколько лет не могли поймать.
        - Ты же знаешь, что я не могу говорить о расследовании, - напомнил я.
        - Да ладно тебе, Сэм. Сам губернатор завел о нем речь. Теперь ты просто обязан мне все рассказать.
        Алкоголь всегда делает меня сговорчивее, а к тому моменту я уже успел порядком набраться. Да и действительно, что страшного случится, если все ей рассказать? Тем более что через считаные часы наши новости, скорее всего, окажутся на первой полосе «Стейтсмена». А кроме того, мне страшно хотелось произвести на нее впечатление, пусть это и было сущим мальчишеством. Я поднял руку, показывая, что сдаюсь:
        - Твоя взяла. Что ты хотела узнать?
        - Все! - решительно объявила она. - Как вы его выследили, как ты его поймал, какой он из себя. Все!
        - Поверь, это не так уж интересно.
        - Конечно, интересно! Доблестный капитан Уиндем не успел и двух недель провести в Калькутте - и уже поймал одного из самых опасных преступников страны!
        - Как я уже объяснил твоему другу губернатору, это не только моя заслуга. В операции участвовала куча людей.
        - Но губернатор сказал, что герой - именно ты.
        Я помотал головой:
        - Просто я тот, кто его арестовал.
        - И был ранен.
        - Ты об этом? - уточнил я, указывая на перевязь. - Я же сказал, что просто упал со слона.
        Я вытащил портсигар и предложил ей сигарету. Энни приняла ее с благодарностью. Я достал вторую для себя, дал прикурить ей и закурил сам.
        - Так почему он убил Маколи? - спросила она.
        - В том-то все и дело… Я не уверен, что он его убил.
        - А вот это действительно новость! - потрясенно воскликнула Энни. - И ты не подумал сказать об этом губернатору?
        Я покачал головой:
        - Это ничего бы не изменило. Его все равно повесят. Сен - просто пешка в большой игре.
        О своих подозрениях, что и сам я - такая же пешка, я умолчал.
        Я ожидал, что Энни возмутится. Спросит, почему я позволяю, чтобы несправедливо осужденного человека отправили на виселицу. В глубине души я даже хотел, чтобы она возмутилась, пришла в ярость от того, что я способен допустить такую несправедливость. Хотел, чтобы она потребовала объяснений и взяла на себя роль моей помалкивающей совести. И был удивлен, когда этого не произошло. Удивлен и немного разочарован.
        - Не переживай из-за этого, Сэм, - сказала она, словно прочитав мои мысли. - Насколько я знаю, этот человек - настоящее чудовище. Убил он Маколи или нет, в любом случае он заслуживает всего, что ему присудят.
        - Хотелось бы, чтобы все было так просто, - вздохнул я.
        Она немного помолчала.
        - Но если ты подозреваешь, что его убил не Сен, тогда кто же?
        - Я это выясню.
        - Губернатор только что приказал тебе передать Сена военной разведке. Разве это не означает, что дело закрыто?
        - Я выполню приказ, но это ничего не изменит. Я буду делать свою работу и продолжу расследование. Не для того я приехал в Калькутту, чтобы плясать под чужую дудку.
        - Зачем же ты сюда приехал, Сэм?
        - Чтобы познакомиться с тобой, конечно.
        Она улыбнулась, и я внезапно почувствовал себя влюбленным школьником.
        - Ты приехал, чтобы спасти меня, вырвать из этого места? Если так, я, наверное, должна тебя предупредить, что меня не нужно спасать. - Она затянулась сигаретой и подалась вперед: - Может, ты здесь, потому спасать нужно тебя?

        Мы вышли из ресторана около одиннадцати, когда «Грейт Истерн» уже расстался почти со всеми своими посетителями. На тротуаре толпились небольшие подвыпившие компании громогласных мужчин и хихикающих женщин. Судя по всему, дамы из «рыболовного флота» могли похвастаться хорошим уловом.
        Белый констебль по-прежнему стоял на своем посту, явно стараясь не привлекать к себе внимания. На лице у него словно было написано: «Прошу тебя, Господи, пусть в мое дежурство обойдется без скандалов». Точно такое же выражение лица бывает у его товарищей на другом конце света, в Мейфэре и Челси, субботним вечером. Что, скажите на милость, бедняга полицейский из рабочего класса может предпринять против пьяной толпы людей, чье социальное положение несравнимо выше его собственного?
        Многие оборачивались нам с Энни вслед, и неудивительно, ведь она была очень хороша собой. Мужчины так и пожирали ее глазами, но меня это ничуть не беспокоило. Я никогда не отличался ревнивым нравом. Ревность - это всего лишь проявление неуверенности. Уверенным в себе мужчинам она не свойственна. Наоборот, как ни странно, мне было приятно. Это одна из радостей жизни - наблюдать, как мужчины с завистью смотрят на вашу спутницу. Их женщины бросали на нас недружелюбные взгляды, и лица их на миг делались кислыми, как испорченное молоко. О чем они думали? Были ли они оскорблены в лучших чувствах при виде белого мужчины с девушкой смешанных кровей? Сердились ли, что их мужчины таращатся на эту чи-чи?[56 - Пренебрежительно: человек смешанного европейско-азиатского происхождения.] Или просто ревновали? Я решил, что дело во всем сразу, и улыбнулся про себя. Пусть эти мужчины остаются при своих английских розах. Я же вполне счастлив с Энни.
        Ночь была прохладной, со стороны реки задувал приятный бриз, низко в небе висела желтая луна. Энни взяла меня под руку. Не обращая внимания на ряд стоящих наготове наемных экипажей, мы пошли пешком, без какой-то определенной цели, в сторону Майдана - большого открытого пространства между Форт-Уильямом и Чоуринги. Мы миновали ворота официальной резиденции губернатора со львом на арке. Странный это был зверь, толстоватый и неуклюжий. Три из четырех его приземистых лап прочно стояли на постаменте. Выглядел он немного усталым, словно не отказался бы присесть, после того как столько лет провел стоя. В окнах дворца за воротами кое-где до сих пор горел свет, но было непонятно, кто его жег - хозяева колонии, засидевшиеся допоздна за работой, или же просто слуги.
        Перед нами светились уличные фонари, растянувшиеся, подобно жемчужной нити, через иссушенный Майдан. Ветерок доносил мускусный аромат бархатцев. Вдали, освещенная дюжиной мощных дуговых ламп, стояла белая громада мемориала Виктории, похожая на исполинский свадебный торт, который никто не хотел есть.
        - Мне нравится Калькутта в это время, - произнесла Энни. - Здесь почти красиво.
        - Город дворцов. Ведь так ее называют?
        Она рассмеялась.
        - Только те, кто здесь не живет. Или те, кто на самом деле живет во дворцах, - люди типа Бьюкена и губернатора. Имей в виду, иногда мне кажется, что я ни за что не смогла бы уехать из Калькутты. Да и зачем? Ведь здесь - вся жизнь человеческая[57 - Лозунг британской газеты «Новости мира» (News of the World), выходившей с 1843 года.].
        - Должен признаться, мне здесь нравится все больше, - сказал я. - Хотя, может, все дело в людях, с которыми я общаюсь.
        - А может, все дело в том, что ты столько выпил?
        - Вряд ли, - не согласился я. - В Лондоне я пил еще как, но полюбить его мне это не помогло.
        Она остановилась, повернулась ко мне и заглянула в глаза, как будто пытаясь в них что-то увидеть.
        - Ты любопытный человек, Сэм. Несмотря на все, через что тебе пришлось пройти в жизни, ты до сих пор чист как младенец, верно? Думаю, ты и правда приехал в Калькутту, чтобы тебя здесь спасли. Я…
        Не дав ей продолжить, я обнял ее и поцеловал. Наш первый поцелуй, непривычный, восхитительный, как первые капли осеннего ливня. Запах ее волос. Вкус ее губ.
        Может, алкоголь и не улучшил моего отношения к Калькутте, но он помог мне кое в чем другом. Иногда, чтобы освободить англичанина от него самого, нужна доля пьяного куража. Я смотрел на Энни, словно видел ее в первый раз. Она взяла мое лицо в ладони и поцеловала меня в ответ. В ее поцелуе была сила, настойчивость. Этот второй поцелуй был другим, более важным, чем первый. Как будто теперь мы оба освободились.
        Я подозвал экипаж.
        - Куда прикажете, сахиб?
        Я взглянул на Энни и на секунду всерьез подумал, не велеть ли кучеру везти нас на Маркус-сквер, но совесть немедленно воспротивилась. Кроме того, очень сомнительно, что мисс Грант согласилась бы, несмотря на все ее космополитичные рассуждения.
        - Боу-Бэрракс, - сказал я кучеру, помогая Энни забраться в экипаж.
        Энни промолчала. Она просто взяла меня за руку и склонила голову на мое здоровое плечо. Я закрыл глаза и вдыхал ее запах. Экипаж остановился у входа в мрачное двухэтажное здание - дом, где она жила. Я помог ей спуститься. Она посмотрела на меня, поцеловала в щеку и исчезла, не говоря ни слова. Я слишком устал, чтобы размышлять над смыслом произошедшего, поэтому залез обратно в экипаж и велел кучеру везти меня в «Бельведер».

        Двадцать четыре
        Воскресенье, 13 апреля 1919 года

        Я проснулся на рассвете. Уже давно я не чувствовал себя так хорошо. Голова была ясной, боль в руке поутихла, мир вокруг светился теплом. Даже вороны на улице каркали мелодично. Просто удивительно, как один женский поцелуй может перевернуть весь мир.
        Какое-то время я просто лежал, с удовольствием перебирая в памяти события вчерашнего вечера. Потом мои мысли обратились к Сену, и хорошее настроение улетучилось. Двадцать четыре часа назад я считал, что поймал убийцу Маколи и предотвратил масштабный теракт. Двадцать четыре часа назад, черт возьми, я был героем. Многие люди, включая губернатора, и сейчас считают так же. Но никогда в жизни я еще не чувствовал себя настолько растерянным и беспомощным. Правда заключалась в том, что я не нашел ответа ни на один из вопросов, а времени уже не осталось. Мне приходилось решать, что важнее - спасать жизнь невиновному человеку или искать настоящих террористов.
        Я вылез из постели, вымылся, побрился, нанес на рану мазь и наложил повязку. Подумал было о перевязи, но решил сегодня обойтись без нее. Боль ослабла, в движениях появилась уверенность. А если вдруг эта уверенность угаснет, таблетки морфия под рукой.

        В столовой гудели голоса постояльцев. Полковник уже спустился. Впервые я видел его за завтраком. На нем был крахмальный воротничок и галстук, стиснутая челюсть выдавала его раздражение. По другую сторону стола восседала миссис Теббит, облаченная в свое лучшее воскресное платье, а между ними расположились Бирн и молодой человек, которого я раньше не встречал.
        - Вот и он! - воскликнула миссис Теббит с утрированным восторгом, когда я вошел в столовую. - Наш капитан Уиндем!
        «Наш капитан Уиндем? - подумал я. - Она что, вознамерилась меня усыновить?»
        - Капитан, - щебетала она, - прошу вас, проходите, садитесь, рядом со мной есть место.
        Я повиновался и сел между ней и дверью.
        - Мы читали о ваших подвигах в утренней газете, - объявила хозяйка, триумфально размахивая свежим номером «Стейтсмена». Заголовок на первой полосе гласил:
        УБИЙСТВО МАКОЛИ: ТЕРРОРИСТ
        СЕН ЗАДЕРЖАН
        - Там подробно рассказано о том, - подхватил полковник, - как вы подстрелили и изловили этого негодяя кули. Полагаю, вы преподали ему хороший урок.
        - Я никого не подстрелил, полковник, - возразил я устало.
        - Не сомневаюсь, что вы устроили ему примерную взбучку, - усмехнулся он. - Я уверен, мой мальчик, что вы делали только то, что должны были делать.
        Я пробежал глазами заметку, в которой, конечно же, приводилось мое имя.
        Пока служанка несла мне завтрак, постояльцы «Бельведера» накинулись на меня с расспросами.
        - Скажите нам, капитан, - напирала миссис Теббит, - он уже признался?
        - Я не имею права об этом говорить, миссис Теббит.
        - Готова спорить, что нет, - продолжала она. - Они никогда не признаются. У них духу не хватает признать свою вину и предстать перед судом. Наверняка молил пощадить его. Но вы должны проявить твердость, капитан. Твердость - единственный язык, который понимают такие люди. Дайте им палец - они всю руку отхватят! - Она бросила взгляд на мужа: - Так всегда говорит полковник. Правда, дорогой?
        Старик, судя по всему, не слышал ни единого слова из речи своей благоверной.
        Я приступил к омлету. Остывший и резиновый, он был значительно лучше всех предыдущих блюд, выходивших из чистилища - кухни миссис Теббит. Я заглатывал его с рвением кальвиниста в Судный день и поглядывал через стол на Бирна. С тех пор, как я спустился в столовую, он хранил молчание. Возможно, все свои силы он израсходовал на завтрак. А может, Теббиты просто не давали ему и рта раскрыть.
        - А где Питерс? - поинтересовался я у него.
        - Вчера вернулся в Лакхнау, - ответил Бирн, продолжая что-то пережевывать. - Его процесс закончился в пятницу. - Он отхлебнул чая. - Итак, вы поймали Призрака, капитан? Впечатляюще. Ведь он уже не один год скрывался от правосудия.
        - Четыре года! - подхватила миссис Теббит. - Четыре года он был в бегах, и они не могли его изловить. И вот наш капитан Уиндем нашел и арестовал его меньше чем за две недели. Я всегда говорила, что настоящий англичанин быстро с этим справится. С тех пор, как они начали назначать индийцев на ответственные должности, полиция покатилась в тартарары.
        - Как и все остальное, - буркнул полковник.
        Я закончил завтракать и, извинившись, попрощался.
        - Конечно, капитан, - сказала миссис Теббит. - Мы все понимаем. Вам надо работать. - Она повернулась к мужу: - Мне просто не терпится рассказать викарию о том, как наш капитан Уиндем подстрелил этого негодного террориста!
        Оставив их обсуждать поимку террориста, я вышел на улицу. Было душно. Приближалась гроза. Салман сидел среди других рикша валла на углу площади. Я окликнул его. Он что-то коротко сказал своим товарищам, поднял рикшу и подошел ко мне.
        - Доброе утро, сахиб, - поздоровался он, с беспокойством поглядывая на небо. Вероятно, тоже заметил перемену в воздухе. Потом опустил рикшу и прикоснулся рукой ко лбу.
        Я кивнул, забрался на сиденье.
        - Лал-базар, чало.

        Несокрушим ждал меня у двери в кабинет. Погруженный в мысли, он стоял, прислонясь к стене, и постукивал по полу своей лати.
        - С добрым утром, сержант.
        Он мгновенно выпрямился и отдал честь.
        - С добрым утром, сэр.
        Несокрушим последовал за мной в кабинет, но в дверях замешкался. На столе меня ждала еще одна желтая записка, на этот раз от Дигби. Датирована она была вчерашним вечером. Дигби договорился с подразделением «Эйч» о переводе Сена. Их люди должны приехать за арестантом в девять утра. Я смял записку и швырнул в корзину для бумаг. Комок стукнулся о край корзины и упал на пол.
        - Все в порядке, сэр? - спросил Несокрушим.
        - Все нормально.
        В конце концов, не произошло ничего неожиданного. Мы с самого начала знали, что рано или поздно подразделение «Эйч» доберется до Сена. Но это не значило, что я должен этому радоваться.
        - Военная разведка сегодня утром приедет за Сеном, - сказал я. - Пойдемте расскажем ему новости.
        Мы спустились в подвал. За ночь помещение приобрело международный душок. К сборищу местных арестантов добавилась пестрая коллекция моряков из разных стран, и вонь рвоты и испражнений проникала повсюду. Камеры были набиты под завязку. Калькутта - портовый город, а портовый город - это моряки в увольнении, которым нечем заняться, кроме как спускать жалованье на выпивку и шлюх. Европейцы, африканцы, даже несколько китайцев вповалку валялись на каменном полу в тяжком похмелье.
        Сен, однако, был на особом положении. Как политический заключенный, он находился в камере один. Он лежал на нарах, но не спал, и выглядел получше, чем накануне. По крайней мере, кожа его обрела более-менее нормальный цвет. Не без усилий он приподнялся на локтях.
        - С добрым утром, господа, - на худом лице появилась кривая улыбка. - Чему обязан таким удовольствием?
        - Сегодня утром вас передадут военной разведке, - сказал я. - Кажется, ваша мечта посмотреть на Форт-Уильям скоро исполнится.
        Он принял новости стоически:
        - Это не так уж важно. Обвиняют ли меня в убийстве мистера Маколи?
        - Окончательный список обвинений будет предъявлен после того, как вас допросят в подразделении «Эйч», но да, предварительно это одно из обвинений.
        Он встретился со мной взглядом:
        - Понимаю, капитан.
        Я оставил Банерджи с тюремщиком готовить Сена к переводу и ушел, надеясь раздобыть себе чашку кофе.

        Кофе я не нашел. Вместо этого в меня вцепился какой-то пеон. Оказалось, что Доусон и его люди прибыли на час раньше условленного. Как бы я к ним ни относился, им точно нельзя было отказать в энтузиазме. Я отправился в вестибюль, где меня ждал полковник в сопровождении, как мне показалось, целого взвода гуркхских стрелков.
        - Вижу, вы решили не испытывать судьбу, - заметил я. - Уверяю вас, на самом деле не такой уж он и опасный. Главное не давать ему выступать с речами.
        Доусон предпочел пропустить мой комментарий мимо ушей и протянул мне несколько страниц машинописного текста:
        - Документы на перевод заключенного Беноя Сена.
        Я с демонстративной тщательностью прочел все до последнего слова, хотя и не сомневался, что бумаги в полном порядке.
        - Хорошо, - сказал я, закончив чтение. - Он в камере, внизу.
        Я окликнул констебля и распорядился проводить людей Доусона в подвал.
        - Полковник, я прошу вас уделить мне несколько минут.
        - Что такое? - Он посмотрел на меня так, словно подозревал, что я пытаюсь обманом лишить его заветной добычи, но велел своим людям идти без него. - Ну? - спросил он, когда солдаты удалились.
        - Помните, я вам рассказывал о нападении на поезд? Так вот, я не думаю, что это сделал Сен со своими людьми.
        - Вы теперь считаете, что это были декойты?
        - Нет. Я просто не считаю, что это была шайка Сена.
        Он уставился на меня, словно оценивая.
        - Я должен вам кое о чем рассказать, - сказал он. - Этой ночью произошло нападение на отделение Банка Бирмы и Бенгалии. Притом очень изобретательное - преступники похитили супругу управляющего и заставили его открыть сейф.
        - Сколько они унесли?
        - Более двухсот тысяч рупий.
        - Этого хватит на покупку партии оружия.
        - И на многое другое: обучение, печатные станки, вербовку… Пожалуй, этого даже хватит, чтобы устроить переворот.
        До меня дошел смысл сказанного, я с трудом сглотнул. Получив в свое распоряжение столько средств, террористы легко раздобудут оружие, это только вопрос времени. Единственное, что нам остается - попытаться поймать их раньше, чем они получат оружие. Но, судя по выражению лица Доусона, даже хваленое подразделение «Эйч» не знало, как подойти к задаче. Если у них нет никакой зацепки, то это все равно что искать черную кошку в темной комнате.
        Одно, впрочем, было ясно: «Джугантор» явно не имел отношения к ограблению. Они не смогли бы провернуть подобную операцию на следующий же день после того, как их предводителя схватили, а его ближайших соратников перебили.
        - У вас есть догадки, кто стоит за ограблением? - поинтересовался я.
        Доусон пожал плечами:
        - Кто угодно, начиная с большевиков и заканчивая индийскими националистами. Выбирайте, кто вам больше нравится. Но не бойтесь, мы скоро это выясним.
        В его голосе, однако, звучало сомнение.
        - Чем я могу помочь?
        Своим вопросом я словно дал ему под дых.
        - Что? - переспросил он раздраженно. - Я не потому вам это рассказываю, что мне нужна ваша помощь, капитан. Я вам это рассказываю, чтобы вы поняли, что не стоит совать свой нос куда не следует. Это военный вопрос. Вспомните об этом, если вам захочется сотворить какую-нибудь глупость.

        Полчаса спустя Несокрушим постучался в дверь моего кабинета.
        - Все готово? - спросил я.
        - Да, сэр. Они уехали около пяти минут назад.
        - Садитесь, сержант.
        Я протянул ему лист бумаги со списком из нескольких пунктов.
        - МАКОЛИ
        - СЕН
        - ДЭВИ
        - МИССИС БОЗЕ
        - БЬЮКЕН
        - СТИВЕНС
        - НАПАДЕНИЕ НА ДАРДЖИЛИНГСКИЙ ПОЧТОВЫЙ ЭКСПРЕСС
        - ОГРАБЛЕНИЕ БАНКА БИРМЫ И БЕНГАЛИИ
        - Какая между всем этим связь? - спросил я.
        Несокрушим некоторое время внимательно изучал список, затем поднял взгляд:
        - Простите, сэр. Я связи не вижу.
        - Очень жаль, - вздохнул я. - Я тоже не вижу. Похоже, нам придется делать все по старинке. Автомобиль готов?
        - Водитель ждет внизу.
        - Хорошо. Поехали.
        Я встал из-за стола, подхватил китель Дигби и направился к выходу.

        В шести милях к северо-западу от центра Калькутты расположен Дум-Дум - одна из жалких и скучных окраин, которых полно в этой части города. От Лал-базара мы добрались сюда за час - сперва ехали сквозь многолюдные улицы Шьямбазара, затем на другую сторону канала, вдоль железнодорожных путей Белджачии, и, наконец, по Джессор-роуд, вдоль которой трудились рабочие в набедренных повязках, прокладывая новую дорогу к аэродрому.
        Небо было мрачным, что полностью соответствовало моему настроению. Я ровным счетом ничего не достиг, а времени почти не оставалось. После нападения на Банк Бирмы и Бенгалии следовало ожидать неминуемого масштабного теракта. Сен между тем находился в руках у подразделения «Эйч», а убийца Маколи так и гулял на свободе. В то же время я, как ни странно, ощущал беспричинное вдохновение. Я вел расследование именно так, как хотел, а не просто гонялся за фантомами, и к месту назначения мы подъезжали, полные ожиданий.
        Храм Святого Андрея оказался красивой беленой часовней, с колокольней и восьмиугольным шпилем. Она располагалась рядом с зеленым парком, неподалеку от центральной тюрьмы. Притормозив у тротуара, водитель привлек внимание ватаги уличных мальчишек, игравших на ступеньках храма. При виде автомобиля их лица оживились, они прервали игру и побежали исследовать это занятное устройство. Оставив водителя от них отбиваться, мы с Несокрушимом направились к храму.
        Изнутри доносились звуки утренней воскресной службы: английские голоса мучили какой-то несчастный гимн. Я подумал, что то же самое происходит во всех уголках империи, от Окленда до Ванкувера. Каждое воскресенье по всему миру разносятся эти невероятно тоскливые звуки пианино или органа, и под их аккомпанемент плоские, нестройные голоса терзают одну и ту же песню. Эта мысль нагоняла уныние, но в то же время, как ни странно, подбадривала.
        Мы вошли сквозь непомерно большие деревянные двери и устроились на скамье в последнем ряду. Я пытался вспомнить, когда мне в последний раз доводилось бывать в церкви не по случаю похорон. Наверное, ни разу с самой свадьбы. Головы прихожан повернулись в нашем направлении и снова отвернулись. «Вперед, Христово воинство» разносилось по церкви.
        Я разглядывал церковное убранство. Шотландцы предпочитают оформлять свои храмы в строгой манере: голые стены с арочными окнами, десяток рядов деревянных скамей по обе стороны центрального прохода. С левой стороны узкая деревянная лестница вела полукругом к устроенной на возвышении кафедре, где стоял пастор. Это был крепкий как бык человек с толстой шеей, румяными щеками и седыми волосами стального оттенка. Поверх черной сутаны сияли белый воротник и две ниспадающие крахмальные ленты.
        Музыка стихла, и прихожане вернулись на свои места. Пастор подался вперед на своей кафедре, открыл огромную Библию, лежавшую на деревянном аналое, и начал чтение. Это был какой-то текст из Ветхого Завета, из тех дней, когда Бог, судя по всему, скорее руководствовался идеями мести, чем всепрощения.
        Голос пастора, сдобренный мощным шотландским акцентом, разносился по церкви подобно раскатам грома.
        - …Богами чуждыми они раздражили Его и мерзостями разгневали Его: приносили жертвы бесам, а не Богу…[58 - Втор. 32:16, 32:17.]
        - Это он? - шепнул я Несокрушиму.
        - Не знаю, сэр, но полицейский из здешней таны сказал, что воскресную утреннюю проповедь обычно читает пастор.
        - …Соберу на них бедствия и истощу на них стрелы Мои, будут истощены голодом, истреблены горячкой и лютой заразой![59 - Втор. 32:23, 32:24.]
        Одного у шотландцев не отнять - они здорово умеют пугать адским пламенем. В самом деле, многие представители их духовенства прямо-таки одержимы адом. Не объясняется ли это завистью? В аду, все-таки, гораздо теплее, чем в Шотландии.
        Пастор закончил чтение и, выдержав театральную паузу, перешел к проповеди. Голос его гремел, подобно морскому прибою. В моей голове, раскалывающейся от невыносимой жары, роились воспоминания о бесконечном числе других воскресных проповедей. Мне давно уже было не до Бога. Раз он не счел возможным прийти к постели моей жены, когда она нуждалась в нем, я не понимал, почему я должен навещать его дом каждое воскресенье.
        Я перестал следить за проповедью, но общая идея была ясна: мы - падшие создания, и только милость Божия спасет нас от адского пламени.
        В окна практически не проникал воздух, и прихожане совсем истомились в своих воскресных одеяниях, закупоренных на все пуговицы. Наконец проповедь подошла к завершению, пастор призвал всех встать для молитвы, и по залу прокатилась почти осязаемая волна облегчения. Как только прозвучало заключительное «ступайте с миром», народ не мешкая устремился к выходу. Пастор спустился с кафедры, чтобы попрощаться с паствой. Я подождал, пока скамьи опустеют, и подошел к нему.
        - О, новое лицо, - сказал он, широко улыбнувшись. - Всегда приятно видеть новых людей среди прихожан.
        Я представился.
        - Рад познакомиться с вами, сын мой, - сказал он, пожимая мне руку. - Меня зовут Ганн. Надеюсь, вам понравилась проповедь.
        - Она произвела на меня большое впечатление.
        - Прекрасно, прекрасно… Полагаю, вы только что получили назначение в Калькутту, капитан? Что же, мы кирка небольшая, но я уверен, что вы будете здесь очень счастливы. - Приход, - пояснил он, уловив мое замешательство. - Он невелик, но мы с большим теплом относимся к новым прихожанам.
        - Простите, ваше преподобие, - извинился я, - но меня привело к вам служебное дело.
        - Ясно, - кивнул Ганн, и лицо его снова стало серьезным. - Жаль. Нам бы не помешала новая кровь. А ваш друг-индиец, - указал он на Несокрушима, - не хочет ли вступить в наши ряды?
        - Вряд ли.
        - Да, так, как правило, и бывает с индийцами. Вечно они достаются католикам, - печально вздохнул он. - Думаю, их привлекает театральность католицизма. И еще ладан. Как я должен спасать души суеверных язычников и обращать их к истинной церкви, если у меня нет ничего, кроме гимна «О, благодать» и Библии короля Якова, в то время как католики то покажут мощи святого Франциска Ксаверия, то объявят о новом явлении Девы Марии - и так каждые две недели.
        Истинная церковь. Я гадал, говорит ли он о протестантах вообще или исключительно о Церкви Шотландии? Судя по утренней проповеди, второе было вероятнее. В таком случае существовала возможность, что девяносто девять процентов людей на небесах окажутся шотландцами. Внезапно ад представился мне не самым плохим вариантом.
        - Простите, ваше преподобие…
        - Ой, извините, сын мой, - спохватился он. - Скажите, чем я могу быть вам полезен?
        - Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
        - Сколько угодно. Но вы не станете возражать, если мы продолжим беседу на ходу? Через полчаса я должен быть в приюте. Это недалеко.
        Я не возражал.
        - Я должен помочь с полдником для детей, - объяснил он, направляясь к дальней части церковного двора. Мы пересекли пыльный двор и оказались в запущенном садике, где не было ничего, кроме желтой травы и засохшего кустарника. - Так чем я могу быть вам полезен, капитан?
        - Это связано с Александром Маколи. Насколько мне известно, он был вашим другом.
        - Совершенно верно, - подтвердил пастор. - Это мой близкий друг.
        - Когда вы его видели в последний раз?
        - Пожалуй, несколько недель назад. А что? Что-нибудь случилось?
        - Мистер Маколи был убит пять дней назад.
        Ганн застыл на месте.
        - Я не знал. - Он уставился в землю. - Упокой, Господи, его душу.

        Двадцать пять

        В мире полно самых разных приютов, но каждый из них по-своему мрачен. Этот располагался в побитом дождями, усталом на вид здании, от которого так и веяло заброшенностью официальными структурами. Можно было предположить, что когда-то оно было выкрашено в розовый, - подобные тоскливые здания часто красят в жизнерадостные цвета, - но с тех пор прошло много лет.
        Вслед за Ганном мы поднялись по лестнице и вошли в неосвещенный коридор. Из-за закрытых дверей доносился нестройный гул детских голосов. Открыв дверь, пастор пригласил нас в крошечный кабинет, пропахший плесенью и благими намерениями. Окно выходило в сад. На одной из стен висело несоразмерно большое распятие красного дерева. Оно было самым заметным предметом обстановки в комнатке, где едва помещались каким-то чудом втиснутые стол, стулья и книжный шкаф.
        Ганн пробрался мимо стола к окну и какое-то время просто стоял там, глядя на жухлую траву.
        - Ваше преподобие?
        Мой голос вернул пастора к действительности.
        - Простите, - извинился он, шагнул к столу, но вдруг замер. - Кажется, нам не хватает одного стула.
        Несокрушим сказал, что может и постоять, но Ганн не желал об этом слышать.
        - Глупости, сынок, - заявил он, махнув рукой. - Или сядем мы все, или не сядет никто.
        Он вышел и тут же возвратился, неся низенький исцарапанный деревянный стул из тех, какие делают для школьников. Кое-как пристроив стул, пастор сел на него, оставив нормальные стулья для нас с Банерджи. Будучи мужчиной крупным, он ерзал на крошечном сиденье, напоминая циркового слона, с трудом балансирующего на ярко раскрашенном шаре. Разумнее всего было бы предложить этот стул Банерджи, которому он пришелся бы почти впору, но церковники часто метят в великомученики.
        - Так чем я могу быть полезен? - сказал наконец пастор.
        - Откуда вы знаете Маколи? - спросил я.
        - О, это, капитан, длинная история. - Сомкнув кончики пальцев, Ганн поднес их к губам. - Впервые мы встретились в Глазго лет, наверное, двадцать пять тому назад. Мы тогда были молоды. Он служил клерком в одной транспортной компании. Нас познакомила Изабель, его жена, - тогда, правда, они еще не были женаты. Мы с ней дружили. Красивая была девчонка. Я знал ее сто лет… - Он замолчал и улыбнулся своим мыслям. - Признаться, я и сам имел на нее виды, но она никогда меня в этом смысле не воспринимала. Да, Изабель нравились парни повыше, я был для нее малость низковат. И вот как-то она познакомила меня с этим своим новым приятелем, парнем по фамилии Маколи. Что скрывать, сперва он мне изрядно не понравился! Но когда мы сошлись ближе, признаюсь, я, сам того не желая, его зауважал. Острейшего ума был человек, и вдобавок идеалист.
        - Идеалист?
        - Да, - кивнул он. - Идеалист, но безбожник. Все разглагольствовал о правах рабочего класса, мог дословно цитировать речи Кейра Харди[60 - Джеймс Кейр Харди (1856–1915) - деятель рабочего движения Великобритании.]. Глазго - город радикалов, и Алек был там в своей стихии. Изабель его обожала. Он был высок и собой недурен, а про его ум я уже сказал. Он тоже в ней души не чаял. Года не прошло, как они поженились. Вскоре после свадьбы Изабель забеременела, и Алек был на седьмом небе от счастья. Он тогда не особо много зарабатывал, и жилось им непросто, но они были счастливы. Одна беда: он совсем отошел от Бога. Если дело касалось политики, он всегда мог успеть на два-три собрания в неделю, но вот времени на церковь по воскресеньям вечно не хватало.
        Более того, он открыто нападал на Церковь, говорил, что это просто инструмент, помогающий держать пролетариат в узде. Я умолял его перестать себя так вести. Ведь в Священном Писании сказано: «Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?»[61 - Мф. 16:26.] Разве не предупреждал я его, что если он продолжит в том же духе, Господь его покарает? Так оно и вышло.
        Примерно за два месяца до того, как ожидался ребенок, Изабель заболела. Врач определил тиф, но сделать ничего было нельзя. И она, и ребенок погибли. Алек впал в отчаяние. Он закрылся от мира, дела его пошли под откос. Он начал пить, потерял работу, задолжал за квартиру. В конце концов его выгнали на улицу. Господь бывает страшен в гневе.
        С улицы донесся далекий раскат грома. Ганн посмотрел в окно.
        - Надвигается гроза. Надеюсь, она прервет эту страшную жару.
        - Что было дальше с Маколи?
        - Что ж, капитан, Господь порой бывает милосердным. Я взял Алека к себе. Пить он со временем прекратил, но стал другим человеком. Смерть Изабель и малыша его подкосила. Политика его больше не занимала - как, впрочем, и все остальное. Он просто сидел и хандрил. Тогда я посоветовал ему ради его же собственного блага уехать из Шотландии, начать новую жизнь в другом месте. В то время Индийская гражданская служба приглашала холостяков служить в Бенгалии. Он попросился туда, его приняли. Поначалу мы переписывались, но потом связь прервалась. Через некоторое время я и сам уехал из Шотландии, чтобы сеять Слово Божие среди язычников, - сначала в Наталь, а затем, полгода назад, сюда.
        - И тогда вы связались с ним?
        - Почти так, - кивнул он. - Когда мне открылось, что Господь желает, чтобы я ехал в Бенгалию, я написал своему бенгальскому коллеге, преподобному Митчеллу, и попросил его навести справки о моем старом друге Алеке. Можете себе представить, как я удивился, получив ответ, что Алек теперь крупная шишка в Индийской гражданской службе. Неисповедимы пути Господни. Словом, я написал Алеку, что собираюсь приехать, и в Калькутте он встречал меня на пристани.
        - Какое впечатление произвел на вас Маколи при встрече?
        Ганн улыбнулся:
        - Все было как в старые добрые времена. Мы не виделись более двадцати лет, но Алек остался таким же упрямцем и безбожником! Он предложил помочь мне устроиться и обжиться в Калькутте и, как мне показалось, огорчился, узнав, что преподобный Митчелл уже подыскал для меня жилье. Полагаю, он хотел показать, чего достиг в жизни. В первые недели после моего приезда он возил меня по Калькутте, водил в этот его клуб, знакомил с сильными мира сего, но… - Ганн выдержал паузу. - Но все это показалось мне каким-то поверхностным, показушным. Тяжело было смотреть, как он заискивает перед людьми типа губернатора. Этот-то прямиком в ад отправится, помяните мои слова! Ведет себя как какой-нибудь сатрап, только современный, и с Алеком он обращался как с лакеем.
        - А что вы скажете о друге Маколи, Джеймсе Бьюкене?
        - Что, об этой змеюке? - фыркнул Ганн. - Никакой он был не друг Алека. У таких, как он, настоящих друзей не бывает. В людях его интересует только то, чем они могут быть ему полезны. Люди для него просто товар, который можно продать или купить, как джут или каучук. Единственное, что я могу хорошего сказать о мистере Бьюкене, - он не особо предубежден против местных. Обходится с ними ничуть не хуже, чем со своими рабочими в Шотландии, - так же отвратительно.
        - Бьюкен говорил нам, что был очень близок с Маколи, - заметил я. - И, казалось, огорчился, узнав о его смерти.
        Лицо Ганна исказила гримаса.
        - Неужели вы поверили ему, капитан? - воскликнул он возмущенно. - Да он такой же друг Алеку, как лев - ягненку! Они оба - и он, и губернатор - использовали Алека в своих целях. Бьюкен просто вел себя с ним чуть любезнее.
        - И для чего его использовал Бьюкен?
        Пастор провел растопыренными пальцами по волосам.
        - Чтобы это выяснить, капитан, мне понадобилось три месяца.
        Ганн встал и подошел к окну. Казалось, то, что он собирается нам поведать, уже давно грузом лежит у него на душе. Лицо пастора сделалось серьезным и мрачным, словно он собирался соборовать больного перед смертью, - по крайней мере, так можно было бы сказать, будь он католиком. Он повернулся к нам и облокотился о подоконник.
        - Наверное, лучше начать с начала, - вздохнул он. - Как я уже говорил, в первые две недели после моего приезда Алек проводил со мной много времени, но потом мы не виделись около месяца. Я с головой ушел в работу, да и сам он, думаю, был занят. И вдруг как-то вечером он без предупреждения объявляется в дверях моей квартиры. Выглядел он кошмарно: взволнованный, несет какую-то бессмыслицу. Без конца бормотал, что, мол, «они зашли слишком далеко». Он успел здорово напиться. Одному Богу известно, как он добрался до меня в таком состоянии.
        Я впустил его и попытался успокоить, но он почти сразу отключился, поэтому я уложил его в постель. На следующее утро, когда он проспался, я спросил, что он имел в виду, но Алек ушел от ответа. Просто смущенно сказал, что это была обычная пьяная болтовня, которую не стоит принимать всерьез. А когда он собрался уходить, я напомнил ему, что раньше был его другом, что с его женой мы дружили всю ее жизнь, и сказал, что если он захочет поговорить, я всегда рядом. Наверное, с моей стороны это было нечестно - вот так вот вспоминать Изабель, но я преследовал благую цель.
        - Что он ответил?
        - Ничего. Просто смотрел на меня секунду-другую, а потом пожал мне руку. Но примерно неделю спустя он пришел на утреннюю воскресную службу, а по окончании мы отправились побродить по парку недалеко от храма. Он рассказал мне, что много размышлял и что ему приходилось делать вещи, за которые ему стыдно. Вещи, которые оскорбляют память Изабель.
        Я на него не давил. Просто сказал, что не мое дело его судить и что он может загладить вину перед Изабель, если вернется к Богу и будет искать Его прощения. После этого он стал ходить в храм чаще, и я, конечно, был рад, что наш приход пополнился человеком такого ранга. Алек даже стал время от времени помогать здесь, в приюте. Но меня не покидало ощущение, что он собирается с силами для какого-то шага, и действительно: приблизительно около двух недель назад он наконец-то высказался.
        Был вечер вторника. Алек приехал в приют, чтобы помочь устроить ужин для детей. Когда все были накормлены, мы вышли на веранду покурить. Алек, казалось, думал о своем. Помню, как у него дрожали руки, когда он закуривал. Я понял, что он хочет облегчить душу, поэтому нарушил молчание и спросил, что его так беспокоит. И тогда он признался.
        Ганн остановился, повернулся к нам спиной и снова посмотрел в окно. На землю упали первые крупные капли дождя, оставляя круглые вмятины в пыльном саду. Я решился поторопить пастора:
        - Что он вам рассказал?
        - Он признался, что обеспечивал этого негодяя, Бьюкена, проститутками. Когда Бьюкену требовалось где-нибудь подмазать, чтобы прошел очередной договор, или в город приезжали клиенты, которых он хотел развлечь, Алек поставлял на вечер первосортных индийских куртизанок.
        - Маколи поставлял Бьюкену проституток?
        Лицо Ганна стало мрачным, как тучи за окном.
        - Боюсь, что так.
        Мне было трудно поверить в услышанное.
        - Но зачем человеку его ранга заниматься подобными вещами? Разве стал бы он на такое соглашаться?
        - Я задал тот же вопрос, - печально ответил Ганн. - Он сказал, что это история не новая, длится уже много лет, еще с тех пор, как Алек был простым клерком. Поначалу ему нужны были деньги, и рискну предположить, что если у вас в союзниках такой влиятельный человек, как Бьюкен, то это и для карьеры совсем не плохо. Именно поддержка Бьюкена помогла ему так быстро подняться по служебной лестнице. И однажды Алек почувствовал, что дороги назад нет. Если он остановится, то лишится покровительства Бьюкена. А если во всем признается, то терять ему больше, чем Бьюкену. Ведь Бьюкен миллионер, он как-нибудь переживет скандал, а сам Алек лишится всего: карьеры, репутации, всего на свете.
        - Что же стало последней каплей? Почему он решил, что с него хватит?
        Ганн поднял руки:
        - Это мне неизвестно. В ту первую ночь, когда он пришел ко мне пьяный, мне показалось, что его довели до крайности. И позже, когда он все рассказал, меня не покидало чувство, что было в этом деле что-то еще, что-то более мрачное, о чем он умолчал. Я решил на него не давить. Надеялся, что он доверится мне, когда будет готов. - Ганн тяжело вздохнул. - Что ж, теперь этому не бывать.
        - А он рассказывал что-нибудь еще о своих отношениях с Бьюкеном? - спросил Несокрушим.
        - Почти ничего. Но мне казалось, что его раздирают противоречия. Он явно сожалел о некоторых вещах, которые делал для Бьюкена. В то же время, за эти годы он прошел большой путь бок о бок с Бьюкеном и не мог просто так с ним порвать.
        За дверью, в коридоре, прозвенел звонок. Ганн посмотрел на часы. Дождь перешел в ливень, в воздухе висел металлический запах мокрой земли. Где-то одиноко кричал дикий павлин.
        - Господа, - извинился пастор, - боюсь, мое время истекло, я должен помочь накормить детей. Вы не возражаете, если мы продолжим позже?
        Впервые с тех пор, как нашли тело Маколи, я напал на какой-то след и не собирался заканчивать разговор, пока не вытащу из преподобного все, что ему известно, до последней детали. Я согласился бы даже помочь приготовить детишкам обед, если бы в обмен Ганн рассказал мне что-нибудь полезное.
        - Прошу вас, ваше преподобие, еще несколько вопросов, - сказал я. - Убийство вашего друга для нас - дело первостепенной важности.
        - Что ж, понимаю. Пожалуй, я могу уделить вам еще десять минут, ради Алека.
        - Вы сказали, что у Маколи еще что-то было на душе? Что-то, о чем он умолчал?
        Ганн кивнул:
        - Да.
        - У вас есть какие-нибудь догадки, что это могло быть?
        Он сглотнул.
        - Увы, нет, но можно не сомневаться, что это как-то связано с Бьюкеном. Может, у него вам и спросить? Я же могу сказать одно: Алек Маколи, которого я здесь встретил, был глубоко несчастным, озлобленным человеком. Думаю, он стыдился того, кем стал.
        - И кем же он стал?
        Ганн слабо улыбнулся:
        - Лицемером, капитан. - Ганн выдержал паузу, давая нам возможность осознать его слова. - Этот человек когда-то неустанно трудился над тем, чтобы облегчить долю беднейших слоев общества, - а теперь был обязан своим положением тому, что исполнял прихоти богатых кровопийц. Но если я что и понял с тех пор, как приехал сюда, так это то, что Индия всех нас превращает в лицемеров. Господь в мудрости своей дал нам власть над этой страной, чтобы мы выполняли его волю и обращали индийцев в истинную веру, а что сделали мы? Мы приняли сей щедрый дар и используем его в наших собственных нечестивых целях. Мы высосали все соки из этой земли и наполнили свои сундуки. Мы согрешили против Господа, ибо служили не Ему, а маммоне[62 - Отсылка к Мф. 6:24.], и у нас еще хватает наглости лгать самим себе, что мы здесь защитники, а не паразиты.
        - По-вашему выходит, будто мы неисправимые злодеи, - заметил я.
        Он помотал головой:
        - Нет, капитан. Будь мы неисправимыми злодеями, мы не нуждались бы в лицемерии. Мы бы даже не пытались оправдать то, что живем как хозяева в чужом доме. Мы ищем искупления и именно поэтому сами себя убеждаем, что мы благодетели. Но спасение наше в Господе, капитан. Он создал нас способными на раскаяние, и наша совесть требует, чтобы мы были на стороне ангелов. Обнаружив, что мы на другой стороне, мы начинаем ненавидеть себя за это.
        Он обратил внимание на выражение моего лица.
        - Вы мне не верите? Скажите честно, капитан. Помимо миссионеров, сколько вам здесь встретилось ваших соотечественников, кто был бы действительно счастлив? Они проклинают индийцев и климат и топят в джине день за днем в роскошной изоляции своих клубов, а почему? Чтобы тешить себя тщеславной иллюзией, будто они здесь ради блага местных. Все это ложь, капитан. И прежде всего мы лжем не индийцам, а себе самим. - Он указал на Банерджи: - Образованные индийцы прекрасно видят, что мы собой представляем, а когда они стремятся к автономии, мы притворяемся, будто не понимаем, как они могут быть настолько неблагодарными.
        Преподобный отец, постепенно наливаясь краской, погружался в материи, которые, как я себя убеждал, меня не касались и на которые у меня не было времени. И все же его слова напомнили мне кое о чем, что я недавно услышал. Я поблагодарил его и стал прощаться.
        - Разумеется, разумеется, - опомнился он, несколько успокоившись. - Надеюсь, я был вам хоть немного полезен. Кстати, похороны уже прошли?
        - Простите, что?
        - Похороны Алека. Они уже состоялись?
        Это был хороший вопрос. Вскоре после вскрытия тело должны были выдать ближайшим родственникам, но это вряд ли удалось, так как никаких родственников у покойного не было. Я не исключал, что тело так и лежит в морге медицинского колледжа.
        - Если ничего еще не устроено, - сказал Ганн, - я хотел бы организовать погребение.
        Я кивнул:
        - Мы выясним, что там и как, и свяжемся с вами.

        Двадцать шесть

        Дождь продолжал лить, когда мы ехали обратно в город. Рабочие на Джессор-роуд побросали свои инструменты и прятались под импровизированными навесами из пальмовых листьев, а плоды их трудов превратились в затопленные ямы, наполненные густой черной грязью, которые живо напомнили мне Францию. Мы направлялись в Коссипур, чтобы снова навестить первоклассный публичный дом миссис Бозе.
        Ливень засорил сточные канавы, отчего дороги превратились в каналы, а весь Черный город стал похож на Венецию для бедняков, разве что здесь было меньше гондол и больше утопших крыс. Транспорт продвигался ползком, но местных, по-видимому, все это ничуть не смущало. Казалось, дождь только добавлял им сил.
        Маниктолла-лейн была слишком узкой для автомобилей, и Банерджи велел водителю остановиться на одной из соседних улиц.
        - Остаток пути придется идти пешком, - сказал он.
        Я был не против идти, только опасался, не придется ли плыть. Темный поток поднимался выше лодыжек, носки и ботинки промокли насквозь, а штаны пропитались водой до колен. Банерджи, шагающий рядом, чувствовал себя гораздо лучше. Носки и ботинки он нес в руках и улыбался радостно, как ребенок, плещущийся на пляже в Брайтоне. Промокшие брюки его тоже не беспокоили, поскольку на нем не было брюк: согласно регламенту, служащие в полиции индийцы носят не брюки, а шорты, подобно юным ученикам какой-нибудь частной школы.
        Добравшись вброд до дверей дома номер сорок семь, Несокрушим громко забарабанил по ветхим доскам. Наконец мы услышали шарканье идущего к двери слуги.
        - Ке?[63 - Кто? (бенг.)]
        - Полиция! - закричал Несокрушим. - Д?рджья кх?ло![64 - Открой дверь! (бенг.)]
        - Сейчас, сейчас, погодите, - отозвался старик, отпирая дверь. - А?
        Нас он не узнал. То ли видел неважно, то ли уже не так ясно соображал. Несокрушим обратился к нему резким тоном. Как я догадался, он спрашивал, нельзя ли увидеть миссис Бозе.
        - М?дам б?рите ней.
        - Он говорит, что мадам нет дома, - перевел Несокрушим.
        - Когда она вернется?
        - М?дам к?кхон ф?рбе? - спросил слугу сержант.
        Старик поднес ладонь к уху:
        - Ке-е?
        Несокрушим закричал громче, и старик что-то пробормотал в ответ.
        - Он говорит, что она вернется только поздно вечером.
        - А Дэви? Она здесь?
        - Он говорит, что она тоже ушла.
        - Скажите ему, что мы подождем в доме.
        Эта идея не была принята благосклонно. Старик, не переставая улыбаться, энергично замотал головой. Несокрушим повысил голос - то ли чтобы запугать старика, то ли чтобы тот его лучше понял. Как бы то ни было, результата это не принесло.
        - Вроде бы ему велено впускать только знакомых. Приказать ему, сэр?
        Смысла особого не было. Миссис Бозе и так не горела желанием нам помочь и вряд ли станет более сговорчивой, обнаружив, что мы изгваздали пол в ее гостиной.
        - Оставьте, - отмахнулся я. - Придем позже.
        Мы снова вышли на затопленную улицу и осторожно побрели обратно к автомобилю. На углу Несокрушим указал мне на девушку-индианку, направлявшуюся нам навстречу. Я узнал ее. Это была Дэви. Одну полу сари она превратила в импровизированную сумку и что-то в ней несла. Дэви шла с беззаботным видом, совершенно не обращая внимания на дождь. Но стоило ей заметить нас, и лицо ее исказил страх. Она остановилась и отчаянно заозиралась, словно искала обходной путь, но деваться ей было некуда, разве что повернуть обратно. Не дожидаясь, пока она что-нибудь предпримет, Несокрушим устремился к ней. Девушка застыла на месте, словно зверек в луче прожектора.

        Вскоре мы втроем уже сидели в неярко освещенной чайной лавочке, выходящей на улицу. Пол здесь был приподнят на каменных блоках ровно настолько, чтобы вода не затекала внутрь. Это даже могло бы помочь, если бы дождь заодно не протекал внутрь сквозь крышу, которая больше напоминала решето. В лавочке не было никого, кроме владельца, пузатого индийца в поношенной майке и синем клетчатом лунги. Он восседал на табуретке, угрюмо смотрел на ливший снаружи дождь и, вероятно, гадал, надолго ли мы задержимся. Едва ли он мог ожидать наплыва клиентов, пока в его заведении пили сладкий чай двое полицейских.
        Мы сидели на скамейках за грубо сколоченным деревянным столом, куда девушка выложила овощи, которые несла в подоле сари. Несокрушим что-то тихо ей говорил, она отвечала еле слышно. Потом, взяв стоявшую перед ней чашечку из красной глины, сделала глоток. Горячий чай, казалось, помог ей успокоиться. Я расслабился и предоставил разбираться Несокрушиму. Не знаю, что он там говорил, но, по-видимому, это сработало, поскольку девушка застенчиво улыбнулась.
        Несокрушим повернулся ко мне:
        - Она согласилась ответить на несколько вопросов.
        - Спросите ее, видела ли она что-нибудь в ту ночь, когда убили Маколи.
        Несокрушим перевел вопрос. Девушка нерешительно молчала, но он принялся мягко ее убеждать. Она кивнула и, глядя в стол, заговорила.
        - У нее был перерыв между клиентами, - сказал Банерджи. - Она возвращалась из умывальной комнаты, проходила мимо окна и все видела.
        - Что именно?
        - Как Маколи вышел из дома. Он собирался уйти, но другой сахиб позвал его в переулок.
        - Европеец?
        - Очевидно, да.
        - Она уверена?
        Банерджи спросил.
        - Да. Она говорит, что сахиб уже какое-то время там околачивался. Она полагает, что он поджидал Маколи. Несколько минут они разговаривали, потом начали спорить.
        Выходит, Маколи в ту ночь действительно был в борделе. Он вышел на улицу и, по словам девушки, повстречал кого-то, кто его поджидал и кто потом убил его. Если Дэви не ошибалась и это действительно был сахиб, то Сен вне подозрений. Что ж, когда его будут вешать, это послужит ему большим утешением.
        - О чем они говорили?
        - Она не знает. Они разговаривали на языке фиранги[65 - Иностранец, особенно британец, или белый человек.]. Спорили минут пять.
        - Что случилось потом?
        Дэви снова замолчала в нерешительности. Когда она все же ответила, в глазах у нее стояли слезы. Она рассказывала, а Банерджи переводил ее слова:
        - Человек, которого убили, хотел закончить разговор. Он оттолкнул другого человека и попытался уйти. Другой человек достал что-то из кармана (она полагает, что нож), обхватил Маколи сзади и приставил это что-то к его горлу.
        - И Дэви уверена, что это был нож?
        Банерджи перевел мой вопрос, и девушка кивнула.
        - Откуда он его достал?
        - Ей показалось, что вытащил из кармана куртки.
        - И что было дальше?
        - Маколи перестал сопротивляться. Другой человек отпустил его, и Маколи упал на землю. Человек постоял там еще немного, потом убрал нож, вытер руки о штаны и убежал.
        - Убежал? - переспросил я. - Разве он не ударил Маколи ножом в грудь? А как же записка во рту у убитого?
        Несокрушим передал мои вопросы. Девушка посмотрела на него непонимающе и что-то ответила.
        - Она говорит, что, насколько она видела, он не писал никаких записок и тело больше не трогал. Просто убежал.
        - И она в этом уверена?
        - Абсолютно, - сказал Банерджи.
        Я почувствовал, как к горлу подкатывает дурнота. Выходило, что показания девушки, моей последней надежды хоть когда-нибудь выяснить, кто убил Маколи, решительно расходятся с реальными обстоятельствами убийства. Хоть головой бейся о стену, но, принимая во внимание состояние здешнего потолка, она бы, скорее всего, просто развалилась. Я постарался успокоиться и продолжил расспросы.
        - Спросите ее, был ли Маколи регулярным клиентом борделя.
        Девушка помотала головой.
        - Она до той ночи видела его всего один раз, но она недавно приехала в Калькутту. До дня убийства успела прожить здесь всего несколько недель.
        - А что убийца? Ей удалось его рассмотреть? Сможет его узнать?
        - Было темно, толком она его не разглядела. Но ей показалось, что Маколи был с ним знаком.
        - Она кому-нибудь еще рассказала о том, что видела?
        На лице у девушки отразилось беспокойство, и она ответила с запинкой. Банерджи перевел:
        - Одному человеку.
        - Миссис Бозе?
        Девушка помотала головой.
        - Кому-нибудь из девушек?
        Она снова помотала головой.
        - Тогда кому?
        - Она не скажет.
        - Спроси еще раз.
        Несокрушим потребовал у Дэви ответа. По щекам у нее потекли слезы.
        - Она не станет рассказывать, не поговорив прежде с ним. Очевидно, он был к ней добр.
        - Это мужчина? Что, неужели старый слуга?
        Просто прекрасно. Человек, которому она все рассказала, единственный, кто может подтвердить ее историю, наполовину глух и полностью выжил из ума.
        - Нет, не он, а другой мужчина, который тоже находился в доме, когда мы туда зашли на следующее утро. Она решила, что с ним мы уже поговорили, ведь когда мы брали показания у нее и всех остальных, его в комнате не было.
        - Он тоже был свидетелем убийства?
        Внезапно девушка вздрогнула. Она стремительно встала и что-то сказала Банерджи. Не успел он ее остановить, как она собрала свои овощи, завернула их в сари и выбежала на улицу.
        Неподалеку мы увидели другую девушку из борделя, направлявшуюся в нашу сторону. Дэви смахнула слезы и поспешила к ней навстречу.
        - Она сказала, что ее не было слишком долго, - сказал Банерджи. - Одна из девушек пошла ее искать, и Дэви боится, что та увидит, как она разговаривает с нами.
        Я глотнул остывшего чая.
        - Как по-вашему, она говорит правду?
        - Зачем ей лгать, сэр?
        - Не знаю, но ее рассказ расходится с фактами.
        - Вы имеете в виду удар в грудь и записку с угрозами? Она совершенно уверена, что убийца не оставлял никакой записки. Думаю, он мог вернуться и оставить ее позже.
        - Но зачем? Зачем рисковать и возвращаться? Его же могли увидеть. И зачем бить тело ножом, раз человек уже убит?
        Несокрушим пожал плечами.
        Все это было очень странно.
        - А этот человек, которому она все рассказала? У вас имеются хоть каких-нибудь предположения, кто бы это мог быть?
        На лице сержанта опять появилось виноватое выражение.
        - Простите, сэр, - ответил он. - Мне стоило быть настойчивее.
        - Не переживайте, - подбодрил я сержанта. - Для человека, который не умеет разговаривать с женщинами, вы справились замечательно.

        Через полчаса я послал Несокрушима обратно в дом номер сорок семь - проверить, не появилась ли миссис Бозе. Он возвратился ни с чем. Мы выпили еще по чашке чая для бодрости духа, а потом в наступающих сумерках отправились к автомобилю, чтобы оттуда наблюдать за Маниктолла-лейн. Трудно сказать, что я надеялся увидеть. Может быть, как миссис Бозе возвращается домой на велосипеде-тандеме с доверенным лицом Дэви за спиной? Увы, судя по всему, Калькутта была устроена иначе. Просидев в машине два часа без всякого результата, мы решили закругляться. Неуловимая миссис Бозе так и не вернулась, и дом выглядел необитаемым, только в одном из окон верхнего этажа горел неяркий свет. Вдобавок у меня болела рука, а обувь так и не просохла. Делать нечего, с миссис Бозе придется подождать до завтра.
        Дождь все еще лил, когда я распорядился ехать обратно в город.
        Водитель направился в Шьямбазар, где, по-видимому, обитала бенгальская элита Калькутты - всякие Бозе, Банерджи, Чаттерджи и Чакраборти. Казалось, что чем выше каста индийца, тем комичнее его фамилия - по крайней мере, на британский слух. А вот в их домах не было ничего комичного, многие могли составить конкуренцию лучшим особнякам Белого города. Дом Банерджи - если, конечно, четырехэтажную махину шириной в несколько сотен ярдов можно назвать просто домом - мог потягаться с любым из них. Мне показалось, что Несокрушим стесняется своего жилища. Я не раз замечал, что очень бедные и очень богатые люди часто стесняются мест, где живут. Пожалуй, это единственное, что их объединяет. Сержант принялся старательно объяснять, что в особняке обитает вся его огромная семья, включая двоюродных братьев и сестер, тетушек и дядюшек. И тем не менее не похоже было, что им приходится жить друг у друга на головах.
        - Сочувствую, - сказал я. - Должно быть, это ужасно, когда вам принадлежит только одно крыло.
        Он улыбнулся, вылез из автомобиля и направился ко входу. Дурван в форменной одежде поспешно открыл ворота и отдал честь, когда Несокрушим, держа ботинки с носками в руках, исчез за оградой.

        Было уже начало восьмого, когда водитель высадил меня у «Бельведера». Дождь прекратился, оставив в воздухе необычную прохладу. Площадь опустела, даже рикша валла исчезли со своего обычного места. В гостиной пансиона горел свет, но дверь, к счастью, была закрыта. Удача продолжала мне сопутствовать, и я преодолел весь путь до своей комнаты, не встретив на лестнице никого, кто мог бы поинтересоваться состоянием моих ботинок. Закрыв дверь, я снял мокрую одежду, переоделся к ужину, побрился и снова отправился вниз.
        В столовой этим вечером царила праздничная атмосфера, хотя на качестве еды это никак не отразилось, она все так же колебалась между безвкусной и несъедобной. По случаю воскресенья миссис Теббит приказала кухарке сделать жаркое - и, в честь моего подвига, о котором писали газеты, из настоящей говядины. Блюдо могло выйти шикарное - примерно с той же вероятностью, с какой лягушка может стать принцем, если ее правильно поцеловать. Мясо запекли до полусмерти, а потом позапекали еще немного. У йоркширских пудингов был такой вкус, словно их привезли из самого Йоркшира, при этом обогнув земной шар не с той стороны. Ну хотя бы вино не подвело. И, что еще лучше, в нем не было недостатка. Звучали тосты, в том числе довольно часто - за мою храбрость и за то, что я единолично спас империю, и после пары бутылок у меня не было никакой возможности разубедить собравшихся.
        Мог ли я предположить, что через каких-нибудь двадцать четыре часа мы будем пить за другого британского офицера по тому же самому поводу и что это будет настолько же неоправданно?
        После ужина собрание переместилось в гостиную - курить сигары и пить бренди. Полковник развлекал гостей историями о второй афганской войне. Послушать старика, так можно было подумать, что он лично участвовал во всех ключевых сражениях, начиная с битвы у Али Масджида в семьдесят восьмом и заканчивая битвой у Кандагара в восьмидесятом, пусть даже порой остальной его полк находился в паре сотен миль от места действия. Супруга нашей хозяйки никак нельзя было упрекнуть в отсутствии усердия. Если верить всем этим бредням, так нам чертовски повезло, что он сражался на нашей стороне.
        Какое-то время престарелый вояка держался молодцом, но потом начал путаться в афганцах. Кто был в битве при Фатехабаде - Шир-Али-хан или Аюб-хан? А осада Шерпура - это Мохаммед Якуб-хан или же Гази Мохаммед Ян-хан? Повествование превратилось в невнятную мешанину из разных ханов, и вскоре полковник мирно храпел в своем кресле.
        Миссис Теббит была занята тем, что песочила нового постояльца, которого я видел утром за завтраком. Его звали Хорас Мик, он недавно приехал из Мандалая и только что совершил преступление, караемое смертной казнью, - пролил вино на один из ковриков миссис Теббит. Когда она все же заметила, что полковник задремал, то издала визг той тональности, что исторгается из большинства женщин при встрече с убийцей или с мышью, величественно поднялась и погнала мужа в постель. Мик сидел с контуженным видом, и Бирн попытался его утешить.
        - Не волнуйтесь, сынок, - сказал он. - Она утверждает, что коврики персидские, но, право же, я знаю, что их делает компашка бихарцев на фабрике в Хаоре. Ближе всего они были к Персии, когда лежали на прилавке у старого продавца-афганца на рынке Хогга, где она их и купила, - при том, что прожил он всю жизнь в Бенгалии. Да этот старикашка даже не говорит на пушту.
        Но Мик предпочел не рисковать. Он осушил свой бокал и чуть ли не бегом удалился к себе в комнату, явно опасаясь, что хозяйка вернется и примется распекать его с прежним усердием.
        Остались только мы с Бирном. Один на один он мог быть приятным собеседником - при том условии, что не начнет разглагольствовать о тканях. Его сигара потухла, и я помог ему прикурить от моей.
        Мне показалось, что он пребывает в гораздо лучшем настроении, чем когда мы беседовали в последний раз, но дело могло быть в вине.
        - Ну, - сказал я, - как идут ваши дела?
        - О, просто прекрасно, - улыбнулся он. - Скорее всего, в среду меня уже здесь не будет. Скажите, ваш арестант наконец признался?
        Я решил удовлетворить его любопытство.
        - Нет. По крайней мере, не в убийстве Маколи. Зато он признался почти во всем остальном.
        - Странно, не правда ли? Что он упрямится в случае Маколи, а во всем остальном признаётся?
        Я налил нам еще по рюмочке бренди.
        - Вы не думаете, что он может говорить правду? Про Маколи, я хочу сказать.
        - Сомневаюсь, - соврал я. - Так или иначе, его уже передали военным. Теперь это их трудности. А эти ребята наверняка доберутся до правды.
        - Будем надеяться, - сказал Бирн. - Так чем же он занимался эти четыре года?
        - Скрывался. На востоке, то здесь, то там. Как я понял, он побывал везде, от Читтагонга до Шиллонга. Говорит, что учился, что встал на путь ненасилия. Не могу отрицать: человек он удивительный. Мне приходилось встречать фанатиков, но Сен совсем другой. Спокойный. Невозмутимый. Как будто он дошел до всех ответов и знает, что должно случиться.
        - И что же именно должно случиться?
        - Он должен умереть во имя своей цели.
        Бирн улыбнулся.
        - Кажется, самоуверенности парню не занимать. Да, не довел его ум до добра.

        Я докурил сигару, попрощался и отправился в свою комнату. Заперев дверь, сел на кровать и прикинул, не принять ли таблетку морфия. Идея заманчивая, но сперва мне нужно подумать. Нет, для наркотиков не время. А вот виски… Я дотянулся до бутылки, стоявшей на полу. Там оставалось совсем чуть, но я сумел нацедить себе порцию. Сделав глоток, лег и пристроил стакан на груди. Мне нужно было понять, что происходит, а виски обычно помогал.
        Если верить Дэви, Маколи той ночью не просто шел мимо борделя миссис Бозе, он заходил туда. И, по ее словам, не в первый раз. Это подтверждалось и показаниями преподобного Ганна. Но ходил ли Маколи туда той ночью по собственному почину или же по поручению Бьюкена, неизвестно. Одно я, правда, знал точно: Маколи там оказался после ссоры с Бьюкеном в клубе «Бенгалия». Если Бьюкен отправил его за проститутками для гостей, почему тогда девушки так и не появились в клубе? Кроме того, если бы Маколи прибыл на Маниктолла-лейн с этой целью, Дэви наверняка бы знала. Ведь ее отправили бы в «Бенгалию» в числе прочих. А раз этого не произошло, то, похоже, Маколи приходил по личной надобности. Но это шло вразрез с утверждением Ганна, что Маколи недавно решил начать новую жизнь. Отправиться в бордель после вечеринки - не самое обычное поведение для человека, только что обратившегося к Богу.
        И это была не единственная загадка. Существовал еще один вопрос - кто убийца? Дэви уверяет, что видела сахиба. Тогда Сен оказывается вне подозрений, а моя теория о связи убийства с нападением на Дарджилингский почтовый экспресс разлетается вдребезги. Однако зачем один белый человек стал бы убивать другого белого человека посреди Черного города? И вообще, насколько надежной свидетельницей была юная проститутка? Если она все видела, то каким образом умудрилась проглядеть манипуляции с запиской? Может, конечно, она просто фантазерка, но, с другой стороны, фантазеры обычно любят привлекать к себе внимание, а Дэви, напротив, была в ужасе от необходимости беседовать с нами. Стоило нащупать ответ на один вопрос, как ему на смену приходили два новых.
        Я мысленно вернулся к разговору с преподобным Ганном. По его словам, Маколи беспокоило что-то еще, что-то более серьезное, что-то, связанное с Бьюкеном. Но что?
        Голова уже гудела.
        Подозреваемых у меня пока что было только двое - Бьюкен и Стивенс, заместитель Маколи. И ни у одного из них, как мне представлялось, не имелось достаточно веского мотива. Ну, допустим, Бьюкен использовал Маколи, чтобы доставать проституток. На мой взгляд, желание скрыть сей факт не могло стать достаточным основанием для убийства, что бы там ни считал преподобный Ганн.
        Теперь Стивенс. По словам Сандеша, слуги Маколи, тот опасался, что Стивенс претендует на его должность. Энни Грант упоминала, что они поспорили о ввозных пошлинах на товары из Бирмы. Стивенс когда-то жил в Рангуне и, вероятно, имел там неплохие связи. Может быть, это ничего и не значит, но кто ведает, какие страсти могут кипеть в сердцах бюрократов вроде Стивенса? Мужчины, в конце концов, существа загадочные. Как-то раз я расследовал дело бухгалтера, который убил свою супругу, прожив с ней двадцать лет, а потом без памяти влюбившись в молоденькую продавщицу - просто потому, что та улыбалась ему всякий раз, когда он входил в магазин.
        Я вздохнул и сделал глоток. Даже после виски ситуация яснее не стала. Мысль, что я ошибся насчет нападения на Дарджилингский почтовый экспресс, не добавляла радости. С убийством Маколи нападение, может, и не связано, но оно, вероятно, связано с ограблением Банка Бирмы и Бенгалии. Если за обоими налетами стоят террористы, теперь у них есть средства, необходимые для теракта. Им остается лишь купить оружие.
        Тут от меня мало что зависит, Доусон прямо велел мне не вмешиваться. Да только если уж я почуял дело, мне очень трудно удержаться и не совать туда нос. А еще я не люблю, когда мне угрожают.

        Двадцать семь
        Понедельник, 14 апреля 1919 года

        К утру все изменилось. Мне хорошо спалось после коктейля из виски и морфия, который оказался действенным средством сразу и от головной боли, и от кошмаров. Наверняка какой-нибудь предприимчивый паренек - скорее всего, американец - когда-нибудь додумается продавать эту смесь как оздоровительное и тонизирующее средство. Если честно, я бы и сам купил.
        Когда я проснулся, была тишина. Ни голосов с улицы, ни крика муэдзина, ни даже обычного хора этих проклятых ворон. Я принял душ, оделся и, не заглядывая в гостиную, прямиком отправился на улицу. Салман не сидел на своем обычном месте, остальные рикша валла тоже исчезли. Весьма некстати. Дел предстояло много, а времени уже почти не оставалось. Наконец-то я чувствовал, что напал на какой-то след. Мне нужно было еще раз взять показания у миссис Бозе и Дэви, а также съездить в Серампур и встретиться с Бьюкеном. Конечно, перед городом стояли проблемы и посерьезней убийства чиновника. Если я не ошибся, у террористов-националистов теперь есть деньги, чтобы профинансировать масштабный теракт, и остановить их следовало раньше, чем они начнут действовать. Но теперь это была не моя забота - по крайней мере, с формальной точки зрения.
        Выбирать не приходилось, и я решил проделать путь до Лал-базара, около мили, пешком. На улицах было непривычно безлюдно. Не то чтобы они совсем опустели, нет, - автомобили все так же проносились в обе стороны, громыхали трамваи, но людей на улицах было меньше обычного. Киоск на Центральной авеню, где я иногда покупал кофе, был закрыт, и окна некоторых магазинов на Колледж-стрит были закрыты деревянными щитами. Должно быть, сегодня государственный выходной или какой-нибудь религиозный праздник, подумал я. Со всеми этими индуистами, буддистами, сикхами и магометанами хотя бы один день на неделе да и окажется нерабочим по тому или иному поводу.
        Лал-базар, напротив, находился в состоянии, близком к панике. Офицеры полиции осыпали приказами шеренги констеблей, вооруженных лати, пеоны сновали туда-сюда с испуганным видом, доставляя записки от одного стола к другому. Я поспешил наверх, в кабинет Дигби.
        - Что происходит? - спросил я.
        - А вот и ты, - отозвался он мрачно и откинулся на спинку стула. - Мы уже начинали волноваться, не попал ли ты во всю эту суматоху на улице.
        - Суматоху?
        - Повышенная боевая готовность. Похоже, вчера была попытка мятежа.
        По спине у меня пробежал холодок. Сбывались мои худшие опасения.
        - Где?
        - В Амритсаре. Это в тысяче миль отсюда. Где-то в Пенджабе. Но причин для паники нет. Вроде как вооруженные силы подавили мятеж в зародыше. И все-таки Дели объявило военное положение во всей провинции.
        - А зачем здесь повышенная боевая готовность?
        - Бенгалия, приятель, это рассадник политической агитации, - объяснил Дигби. - Вести распространяются со скоростью лесного пожара. Можно не сомневаться, что эти подстрекатели из конгресса распускают слухи о жестокости британцев, чтобы только вытащить народ на улицы. Уже сообщалось о массовых беспорядках у Баранагара. Губернатор хочет оцепить город во избежание проблем.
        - Ты должен знать, - сказал я, - о моем разговоре вчера с Доусоном. Он рассказал, что произошло нападение на один из городских банков. Грабители унесли более двухсот тысяч рупий. Доусон считает, что это может быть связано с тем неудавшимся ограблением Дарджилингского почтового.
        У Дигби вытянулось лицо:
        - Это ведь все сильно усложняет. Может, тогда и к лучшему, что армия в деле. Имперская полиция все-таки не может бороться с национальным восстанием.
        Тут он был прав.
        - А как же Коссипур? - спросил я. - Это не помешает нам туда поехать?
        Дигби надул щеки.
        - Пожалуй, не лучшая идея - мотаться сейчас по городу. Стоит подождать, пока все не утрясется. Губернатор вызвал гарнизон из Форт-Уильяма, а мне не по себе, когда по улицам ходят вооруженные местные. Пусть даже на них наша форма, все равно это чертовы индийцы. Рано или поздно, нарочно или по глупости, но один из них непременно тебя пристрелит.
        Я вышел от Дигби и отправился в свой кабинет. На этот раз в виде исключения у меня на столе не было никаких записок и Несокрушим не ждал меня у двери. Я позвонил в «яму». Никто не взял трубку. От нечего делать я поднялся на верхний этаж, в центр связи. Эта комната служила нам глазами и ушами - посредством телеграфа, телефона и радиосвязи она соединяла нас с остальной Индией и целым светом.
        В помещении было жарко, тесно и пахло горелыми проводами. Одну стену занимал огромный радиопередатчик, он же радиоприемник Маркони, передняя панель которого представляла собой нагромождение кнопок, ламп, датчиков и светящихся циферблатов. Рядом теснилось несколько столов, уставленных аппаратурой. Здесь были телефоны, электрический телеграф и множество деревянных ящиков с циферблатами. Бесконечные провода и витые кабели, беспорядочно переплетаясь, тянулись от прибора к прибору и спадали на пол, подобно висячим корням громадного механического баньяна.
        С оборудованием работали трое полицейских - молодой англичанин и два помощника-индийца. На одном из индийцев были огромные черные наушники, на столе перед ним стоял массивный микрофон из серого металла. Индиец яростно строчил записки, передавал коллеге, а тот перепечатывал их в отчет для начальства. Центр связи работал как хорошо отлаженный механизм.
        Я стал читать сырые отчеты по мере их появления. Ясности пока не было, но картина начинала вырисовываться. Судя по всему, Дигби не ошибался. Вчера, где-то во второй половине дня, отряд гуркхских стрелков под командованием бригадного генерала по фамилии Дайер открыл огонь по многотысячной революционно настроенной толпе в месте под названием «парк Джаллианвала» в Амритсаре. По мнению губернатора Пенджаба, Дайер предотвратил вооруженный мятеж. Губернатор попросил разрешения у вице-короля объявить военное положение на всей территории провинции, и вице-король быстро ответил согласием.
        Но чем дальше я читал, тем более мутной казалась мне эта история. Первое подозрение, что все может быть не так однозначно, появилось, когда я прочел, что вице-король распорядился ограничить распространение информации. Затем пришли сообщения о числе жертв.
        Согласно первым оценкам, около трехсот человек были убиты, раненых же насчитывалось больше тысячи. Среди пострадавших были женщины и дети. По моему опыту, когда вооруженные революционеры собираются в толпу, чтобы устроить мятеж, они редко берут с собой жен и детей, чтобы те насладились зрелищем. Из гуркхских стрелков Драйера ни один не был ранен, на весь отряд ни единой царапины. Удивительное везение, если учесть, что их было всего семьдесят пять человек против воинственной толпы мятежников, количество которых исчислялось тысячами.
        Я почувствовал, как в душе зарождается ужас. Перед глазами вставали картины бойни. Если мои опасения справедливы, тогда понятно, зачем понадобился запрет на распространение новостей. Хотя подобное происшествие скрыть невозможно. Уж в наши дни - точно. В конце концов, мы живем в век информации, и те же технологии, которые позволили нам в течение нескольких часов узнать о том, что произошло за тысячу миль, были доступны и местным. Можно запретить писать о случившемся в газетах, не сообщать по радио, но нельзя помешать людям передавать новости по телефонной связи, не парализуя при этом работу правительства. Так или иначе, похоже, было уже слишком поздно. Если в Баранагаре действительно начались беспорядки, значит, новости уже добрались до улиц Калькутты. А раз они дошли до Калькутты, значит, и до Дели, Бомбея, Карачи, Мадраса и всего, что находится между ними.
        Внезапно решение губернатора задействовать армию показалось мне гораздо более оправданным. Если я не ошибался в своих предположениях, в Пенджабе разыгрывалась трагедия, последствия которой ощутит на себе вся Индия, а может, и не только она. Не исключено, что этот Драйер только что чиркнул спичкой, от которой разгорится национальная революция, способная до основания выжечь британское владычество в Индии и всех нас вместе с ним. Беда была в том, что от меня тут мало что зависело. Иногда все, что нам остается, - это держаться изо всех сил и надеяться, что тебя не смоет волной истории.

        Когда я спустился на свой этаж, Несокрушим сидел на табуретке пеона в коридоре у входа в мой кабинет. Выглядел он еще более подавленно, чем обычно. Я велел ему подождать меня в кабинете, а сам пошел за Дигби. Мне показалось, что сержант хотел что-то сказать, но передумал - просто мрачно удалился в мой кабинет и там уселся.
        Вскоре мы втроем кое-как уместились за моим столом. Дигби пребывал в состоянии нервного возбуждения, а у Несокрушима был такой вид, как будто кто-то только что пристрелил его любимую собаку. Я не видел смысла обсуждать происходящее в Амритсаре и на улицах Калькутты, поэтому сразу перешел к делу:
        - Мы вызовем миссис Бозе и Дэви для дачи показаний.
        Улыбка сбежала с лица Дигби.
        - Зачем? - еле выдавил он.
        Я рассказал об открытиях предыдущего дня - о том, что, по словам преподобного Ганна, Маколи поставлял проституток для Бьюкена, а незадолго до убийства собирался во всем признаться. И о показаниях Дэви - как она видела, что Маколи вышел из борделя, поругался с белым человеком и был после этого убит. О своих сомнениях в надежности Дэви я говорить не стал. Нельзя сказать, чтобы Дигби был особо впечатлен.
        - Ты действительно считаешь, что один из главнейших чиновников Индийской гражданской службы находил Бьюкену шлюх и что его убили, потому что он решил это прекратить?! - воскликнул он. - Какая адская, несусветная чушь. Не знаю, что с тобой сделал этот чертов Сен, но ты уже совсем оторвался от реальности.
        Справедливый упрек. В моей теории было больше дыр, чем в плане сражения, составленном генералом Хейгом[66 - Дуглас Хейг (1861–1928) - британский военачальник, командовавший войсками в битве на Сомме - бою с самыми высокими потерями в британской военной истории.]. Мы точно что-то упускали, и я был полон решимости узнать, что именно.
        - Я знаю, что это кажется притянутым за уши, - не стал упорствовать я, - но именно поэтому нам нужно снова допросить Дэви и миссис Бозе. Они - ключ к этой загадке.
        Дигби вздохнул.
        - Ну ладно, - согласился он. - Если ты так решил, я привезу их.
        - Мы поедем все вместе, - твердо сказал я.
        Несокрушим, просидевший всю встречу молча, неожиданно подал голос:
        - Сэр, разрешите поговорить с вами с глазу на глаз? Это может занять некоторое время.
        - Вы не могли бы подождать? - спросил я. Тут вся страна в любой момент того и гляди взлетит на воздух, и как раз сейчас ему приспичило поговорить?
        На вид он был какой-то зеленый.
        - Боюсь, что нет.
        - Послушай, приятель, - предложил Дигби, - я не прочь съездить в Коссипур с парой констеблей, а ты разберись с сержантом.
        - Ладно, - кивнул я.
        - Тогда я пошел. - Дигби встал, вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.
        Я повернулся к Банерджи:
        - О чем вы хотели поговорить, сержант?
        Бедняга нервно теребил в руках карандаш. Пот выступил у него на лбу, и по его виду казалось, что он вот-вот расстанется со съеденным завтраком. Он с трудом сглотнул.
        - Боюсь, сэр, что ввиду вчерашних действий солдат его величества по обеспечению правопорядка в городе Амритсар с использованием средств, абсолютно не соразмерных с угрозой, стоявшей перед ними и перед правительством провинции Пенджаб, без всяких правовых или моральных на то оснований…
        На это у меня не было времени.
        - Послушайте, Несокрушим, просто скажите, что вас беспокоит, и постарайтесь подобрать слова, в которых не более двух слогов.
        - Боюсь, я должен уйти, сэр. - Он достал из кармана и положил передо мной на стол помятый лист бумаги, сырой от пота. - Мое прошение об отставке.
        - Из-за того, что случилось вчера в Амритсаре?
        - Да, сэр.
        - Вы ведь знаете, что, согласно сообщениям с места действия, там был подавлен вооруженный мятеж?
        - При всем уважении, сэр, эти сообщения… не соответствуют истине. Сведения, которые мы получаем от индийских источников, рисуют абсолютно другую картину.
        - И что конкретно говорят эти источники?
        Сержант беспокойно поерзал на стуле.
        - Они говорят, что по мирным и безоружным людям открыли стрельбу. Стреляли во всех без разбора, без предупреждения и не дав им возможности разойтись.
        - Но этим людям известно, что подобные сборища запрещены Законом Роулетта, - напомнил я. - Им не следовало там находиться.
        - Сэр, - в голосе Несокрушима зазвучала сталь, какой мне прежде слышать не доводилось, - я не хотел бы вступать в дискуссию о преимуществах и недостатках нынешней правовой системы в этой стране. Я лишь хочу сказать, что не считаю для себя возможным оставаться частью системы, которая обходится с народом этой страны - моим народом - подобным образом.
        Я его не винил. На его месте я сам поступил бы примерно так же. А может, даже поддался бы соблазну, взял правосудие в собственные руки и пристрелил бы одного-двух угнетателей. Ну и утро получилось: бойня в Пенджабе, беспорядки в Калькутте, а лучший из моих младших офицеров угрожает уйти в отставку. И все это до завтрака.
        - Что вы собираетесь делать дальше? - поинтересовался я.
        Кажется, мой вопрос его удивил.
        - Я пока об этом толком не думал.
        Это был добрый знак. Раз сержант действовал без четкого плана, у меня оставался шанс убедить его изменить решение. Но мы ничего бы не добились, сидя по разные стороны стола и рассуждая о плюсах и минусах британского правления в Индии. Если я хотел уговорить сержанта отозвать прошение об отставке, стоило подойти к вопросу более тонко.

        Мы сидели в кофейне в одном из переулков по соседству с Лал-базаром. Судя по виду этого заведения, оно знавало лучшие времена. Но если начистоту, любые времена, пожалуй, были лучше, чем сегодняшний день. Место было явно индийское, европейцы сюда почти не заглядывали. Этим же утром оно и от индийцев не ломилось, а точнее, практически пустовало, своей унылой атмосферой напоминая ритуальный зал, из которого покойника уже увезли на кладбище. Пара официантов толклась в углу зала, стараясь не встречаться взглядом с немногочисленными посетителями.
        Мы устроились за небольшим столиком. Одна из ножек была короче остальных, отчего вся конструкция опасно кренилась, когда на нее облокачивались.
        Несокрушим глотнул кофе и поморщился.
        - Горячий?
        - Горький, - ответил он, добавляя в чашку солидную порцию сахара.
        - Несокрушим, вы помните день, когда мы познакомились? Я тогда спросил вас, почему вы пошли на службу в полицию.
        - Да, сэр.
        - Вы ответили: потому что когда-нибудь вы, индийцы, будете сами себе хозяева, а когда этот день наступит, вам понадобятся профессиональные детективы - точно так же, как и профессиональные судьи, и армейские офицеры, и инженеры, и вообще все, кто нужен, чтобы управлять государством.
        - Да.
        - И что заставило вас передумать?
        Несокрушим заговорил тихим голосом:
        - До настоящего дня я верил в британское правосудие и чувство справедливости. Конечно, бывают и плохие англичане - точно так же, как и плохие индийцы, - но тем не менее я всегда считал, что сама система справедлива. Она наказывает преступников и защищает пострадавших. Теперь я понимаю, что отец мой был прав. Когда нападают на одну англичанку, невиновные индийские мужчины должны ползать перед нею на брюхе. А когда жестоко убивают сотни, если не тысячи безоружных индийцев - мужчин, женщин и детей, - преступника чествуют, как героя. Неужели «британское правосудие» означает лишь «правосудие для британцев»?
        Что я должен был ответить? Заявить, что все это ложь и пропаганда? Что британский офицер ни за что не отдал бы такого приказа? Я мог бы так сказать. Возможно, мне и следовало сказать именно это, но я достаточно хорошо знал, что происходило в Ирландии, чтобы понимать: как бы нам ни хотелось считать иначе, британская армия вполне способна на зверства.
        Или я мог ему сказать, что если подобная бойня действительно произошла, то ее виновник - безумец, которого ждет справедливое наказание. По крайней мере, такое утверждение было бы хоть отчасти правдой. Пожалуй, и впрямь нужно быть сумасшедшим, чтобы велеть открыть огонь по толпе безоружных гражданских, но, по моему опыту, безумие никому еще не мешало получать высокие звания в армии, особенно сейчас, после войны, которая столь многих превратила в безумцев. Наверное, одним из таких был и Дайер. Толпу индийцев он воспринимал не как людей, а всего лишь как проблему, которую нужно решить.
        Что касается справедливого наказания, то, будем честны, на официальном уровне произошедшее наверняка заметут под ковер. Бирн говорил правду. Наше правление зависело от того, сможем ли мы сохранять видимость морального превосходства над теми, кем правим. А как сохранять эту видимость, если признаться, что расстреляли сотни женщин и детей?
        Но я не собирался лгать сержанту. Он заслуживал большего.
        Мы оба заслуживали.
        Беда была в том, что мое расследование двигалось по пути «Лузитании»[67 - Британский трансатлантический пассажирский лайнер, торпедированный немецкой субмариной и затонувший недалеко от берегов Ирландии в 1915 году.] и у меня не было никаких шансов спасти корабль без помощи молодого сержанта.
        - То, что случилось в Амритсаре, - сказал я, - если все было именно так, как вы говорите, - это, я не спорю, преступление. Но ваша отставка никак не поможет погибшим. Напротив, если вы останетесь, мы сможем постараться помочь хотя бы одному индийцу.
        - Вы о Сене? - Банерджи горько рассмеялся и сделал глоток кофе. - Ему уже ничем не поможешь. Что бы мы ни делали, его повесят.
        - И вас не станет мучить совесть? Как вы будете жить, зная, что перестали бороться за человека, которого считаете невиновным, исключительно в знак протеста против того, что не в силах изменить?
        Он ничего не ответил, и я, почувствовав, что нашел слабое место, продолжил атаку:
        - Сену осталось недолго. Максимум - несколько дней. Именно вы первый предположили, что он может быть не виноват. Если вы все еще в это верите, то должны продолжать расследование ради него.
        Сержант колебался. Я видел это по его глазам. Настало время предложить ему компромисс.
        - Мне нужна ваша помощь, Несокрушим. Я не справлюсь один, а Дигби больше всего на свете хотел бы увидеть Сена на виселице. Ведь его тогда ждет это проклятое повышение. Не принимайте никаких решений, пока мы не распутаем это дело. Вот все, о чем я прошу.
        Банерджи допил свой кофе.
        - Хорошо, - согласился он по размышлении. - Я отложу решение до тех пор, пока дело не будет закрыто.
        - Вот и отлично! - сказал я с чувством.
        Он улыбнулся:
        - Кроме того, вы правы: уйти сейчас мне не позволит совесть.
        - Молодчина, - одобрил я. - Не сомневаюсь, Сен оценил бы ваше усердие.
        - Я говорю не о Сене, сэр. А о том, что я не могу уйти, если есть шанс, что младший инспектор Дигби пойдет на повышение и, возможно, станет вашим начальником… сэр.

        Мы возвращались на Лал-базар по улицам, охваченным лихорадочной суетой. Оливково-зеленые грузовики, набитые солдатами, проносились мимо нас на север, изрыгая черный дым из выхлопных труб. Сипаи готовились занять позиции по периметру Дэлхаузи-сквер. Под руководством молодого офицера-британца они устраивали контрольно-пропускные пункты и раскладывали мешки с песком вокруг входов в «Дом писателей», центральное почтовое отделение и телефонную станцию.
        Само здание на Лал-базаре практически опустело. Почти все патрульные, офицеры и рядовые сотрудники были направлены в места, где предположительно могли возникнуть беспорядки. Остались только пеоны и администрация. Они и, конечно же, следователи. Их время придет, если тучи окончательно сгустятся и начнут гибнуть люди. Попросив Несокрушима подождать в моем кабинете, я отправился в центр связи. Я намеревался узнать последние новости, но, помня о душевном состоянии сержанта, рассудил, что брать его с собой не стоит. Он все еще колебался, и меньше всего мне хотелось, чтобы он увидел неотредактированные отчеты о событиях в стране и снова решил подать в отставку.
        Однако мне даже не пришлось читать последние донесения, чтобы понять, что положение ухудшается. Хватило взгляда в окна на четвертом этаже. На севере и на востоке поднимались столбы густого дыма, и небо от них темнело, как от муссонных облаков.
        Время близилось к полудню. Центр связи, подогреваемый теплом от электроприборов, превратился в духовку. Службу несла уже другая смена: утренний белый офицер и двое констеблей-индийцев уступили место аналогичной команде - двум другим индийцам и их белому начальнику. Я прочел несколько наиболее свежих отчетов. В большинстве крупнейших городов сгущались тучи. Из Дели приходили противоречивые сообщения: военное руководство пошло ва-банк и восхваляло Дайера как спасителя империи, гражданская же администрация высказывалась более сдержанно. Путаные сведения и первые признаки паники. Из Пенджаба не было ничего. Как будто вся провинция просто исчезла с лица земли.
        Я был на середине отчета о состоянии дел в Бомбее, когда в комнату, тяжело дыша, ворвался Несокрушим. Пот тонкой струйкой стекал у него по виску.
        - Сообщение из таны в Коссипуре, - едва переводя дыхание, сказал он. - От младшего инспектора Дигби. Плохие новости.

        Двадцать восемь

        «Уолсли» в гараже не оказалось. Как и остальных машин. Весь немногочисленный автотранспорт Имперской полиции был отправлен в районы, где начались волнения. В конюшнях оставалось несколько лошадей, и я уже приглядывал для нас с Несокрушимом пару, но сержант посмотрел на меня так, словно я предложил ему сойтись врукопашную с медведем.
        - Это обученная полицейская лошадь, - заметил я, - а не дикий бык.
        - У меня вызывают сомнения не способности лошади, - ответил он. - Мне кажется, боги не создали бенгальцев для верховой езды.
        Я мог приказать ему лезть на лошадь, но смысла в этом не видел. Что, если он сломает шею или, что еще хуже, снова попробует подать в отставку?
        - У вас есть другие предложения? - спросил я.
        Как оказалось, другие предложения у Банерджи были, и через десять минут мы уже ехали в Коссипур, поймав один из попутных армейских грузовиков, двигавшихся в северном направлении.
        Грузовик высадил нас у коссипурской таны, и дальше мы двинулись пешком по опустевшим улицам, мимо домов, окна которых были закрыты ставнями, а двери загорожены досками. У входа в дом номер сорок семь по Маниктолла-лейн стоял констебль в форме, вооруженный лати, рядом на ступеньке сидел старый слуга, Ратан. Одет он был, как всегда, в набедренную повязку и, когда мы подошли, за что-то горячо отчитывал констебля. Затем поток брани, лившийся из его уст, внезапно иссяк, как будто он потерял мысль. Впрочем, констебля, судя по всему, это ничуть не заботило - искусно подражая караулу у Букингемского дворца, он стоял, вытянувшись по струнке, и усердно игнорировал старика.
        По дому разносился гул многочисленных голосов; в комнате, что находилась в конце коридора, кто-то резким голосом отдавал приказы. У подножия лестницы стоял констебль-индиец. Заметив нас, он встал по стойке смирно. Я спросил, нельзя ли увидеть Дигби.
        - Младший инспектор-сахиб наверху, - ответил констебль, указывая направление поднятым пальцем.
        Дигби разговаривал с другим констеблем-индийцем на лестничной площадке второго этажа.
        - А, вот и ты, приятель, - сказал он. - Пойдем.
        Он провел меня по коридору и остановился у самой дальней двери, возле которой стоял на часах еще один констебль. Дигби махнул рукой в приглашающем жесте:
        - После вас.
        Я оказался в тесной, ничем не примечательной комнатушке. Обстановки здесь почти не было, только кровать и, в общем, почти все, не считая свисавшего с потолка тела. Будь в комнате больше мебели, оно все равно бросалось бы в глаза. Тело девушки висело на веревке, привязанной к крюку на потолке. На полу, в нескольких футах под телом, валялся опрокинутый стул. Голова девушки как-то неловко склонялась набок, словно у куклы, которой свернули шею, грива растрепанных темных волос заслоняла лицо, но я и так знал, кто передо мной. На ней было то же сари пастельного оттенка, что и вчера.
        Я коснулся ее руки. Липкая и холодная. Пока никаких признаков окоченения.
        - Что мы знаем? - спросил я у Дигби.
        - Похоже на самоубийство. Когда мы приехали, она уже была мертва. Неизвестно точно, насколько долго.
        - Кто ее нашел?
        - Служанка. Хозяйка дома послала ее за девушкой.
        - Когда именно?
        - Сразу, как мы приехали. Около одиннадцати.
        - И что, до одиннадцати часов никто не зашел к ней в комнату глянуть, почему она не встала?
        - Ночные бабочки, - объяснил Дигби. - Они частенько спят допоздна.
        - Где миссис Бозе?
        - Внизу. Мы взяли ее под стражу в гостиной.
        Я кивнул и показал на тело Дэви:
        - Позови кого-нибудь, пусть ее снимут, а затем организуй отправку в морг.
        Дигби отдал честь и вышел. Я внимательнее взглянул на безжизненно повисшее тело, потом - на лежащий на полу стул. Что-то здесь было не так. Я повернулся к Несокрушиму. Он тоже сосредоточенно смотрел вверх, на труп.
        - Что вы думаете об этом, сержант? - спросил я.
        У сержанта был потрясенный вид.
        - Точно не скажу, сэр, - ответил он. - Я никогда раньше не видел самоубийств. Я ожидал другого. Эта сцена напоминает мне казнь, свидетелем которой я стал однажды в центральной тюрьме. Там, правда, была настоящая виселица. Они даже привязали груз к телу. Голова чуть не оторвалась, когда он повис.
        Банерджи не ошибался. Наша сцена самоубийства и правда выглядела как повешение в тюрьме. Вот только ей не следовало так выглядеть.
        - Распорядитесь, чтобы вскрытие провели как можно скорее, - сказал я. - Если понадобится, пригрозите судмедэксперту. Мне необходимо знать точную причину смерти.
        - Слушаюсь, сэр, - отозвался сержант и повернулся, чтобы уйти.
        - Да, еще кое-что. Мы должны найти человека, которому Дэви все рассказала. Теперь, когда она мертва, он может оказаться нашим единственным шансом распутать это дело. Обыщите все комнаты до единой. Убедитесь, что мы никого не упустили.
        Спустившись на первый этаж, я прошел в гостиную, где стояла духота и невыносимая жара. Миссис Бозе восседала в шезлонге, как махарани[68 - Жена или вдова махараджи.] среди придворных. Горничная и остальные три девушки стояли рядом. Когда я вошел, она подняла взгляд.
        - Капитан Уиндем. Хотелось бы сказать, что рада видеть вас снова, но в данных обстоятельствах… - Тон был сдержанным. Если мадам и расстроила смерть одной из девушек, она ничем этого не выдала. - Вы простите меня, если я буду не очень гостеприимной хозяйкой, но трудно проявлять радушие, когда находишься под арестом.
        - Вы не под арестом, миссис Бозе, - сказал я. - Во всяком случае, пока. Мы просто хотим, чтобы вы поехали с нами на Лал-базар и ответили на несколько вопросов. К сожалению, боюсь, трагедия, разыгравшаяся наверху, несколько усложняет дело.
        Она молчала.
        - Вы не могли бы мне рассказать, что именно произошло?
        Миссис Бозе улыбнулась:
        - Я надеялась, капитан, что это вы мне все расскажете. Ведь, если я не ошибаюсь, это с вами она говорила вчера. Чем вы так напугали впечатлительную девочку, что бедняжка покончила с собой? И что я скажу ее семье?
        - Это она рассказала вам о нашей вчерашней беседе?
        - О да! - провозгласила миссис Бозе с нажимом, поднимая руку, унизанную браслетами, и убирая выбившуюся прядь. - У моих девочек нет от меня секретов.
        - Давайте продолжим разговор на Лал-базаре, - заключил я и велел Дигби взять миссис Бозе под стражу.

        Я вернулся к входной двери и закурил. Ратан теперь тихо сидел в тени на другой стороне переулка. По виду старого слуги нельзя было понять, спит он или бодрствует. Вокруг собралась небольшая толпа, тотчас слетевшаяся при появлении полицейских, как мухи слетаются на дерьмо. Я всмотрелся в лица. Обычное сборище бездельников, зевак и ротозеев. Одно или два лица показались мне знакомыми - возможно, я уже видел их в толпе в то утро, когда мы нашли Маколи. Несокрушим вышел ко мне, и я предложил ему сигарету.
        - Обрадуете меня?
        - Нет, сэр. Кроме тех, кто в гостиной, в доме ни души. Похоже, мы вернулись к исходной точке.
        Он прикурил и мрачно затянулся.
        - Не совсем, - возразил я. - По крайней мере, теперь нам известно, что Маколи поставлял Бьюкену проституток, что он был в борделе в ту ночь, когда его убили, и что ранее той же ночью он поругался с Бьюкеном.
        - Также существует вероятность, - поддержал меня Банерджи, - что убийца был европейцем и что Маколи его знал.
        Я вынужден был признать, что смерть Дэви заставляла задуматься, не говорила ли она все-таки правду нам накануне. Путь к разгадке лежал через миссис Бозе. Хозяйка борделя знала гораздо больше, чем делала вид, но я нисколько не сомневался, что получить эту правду будет ох как непросто. Покончив с сигаретой, я щелчком отбросил окурок в канаву.

        Двадцать девять

        Мы снова были на Лал-базаре, в той же тесной комнатушке, где допрашивали Сена. На этот раз напротив нас сидела миссис Бозе. Как обычно, в комнате стояла жара. Вентилятор на потолке первые несколько минут кое-как крутился, медленно и со скрипом, но потом затрещал и испустил дух. Сидящий рядом со мной Дигби потел, как шахтер. Да и сам я не то чтобы благоухал. Мне бы не помешала сейчас доза опиума или, еще лучше, таблетка морфия, но таблетки давно закончились, хотя я зачем-то носил пустой пузырек в кармане как талисман. Несокрушим обмахивался блокнотом, в котором ему следовало конспектировать допрос. Я сделал бы ему замечание, но было приятнее сидеть под ветерком. Лишь миссис Бозе, казалось, никак не угнетала жара. Она выглядела так, словно только что закончила пить чай на приеме у вице-короля.
        - Расскажите мне, что случилось с Дэви, - сказал я.
        - Вы не против, если я сперва вас побеспокою и попрошу стакан воды, капитан? У меня пересохло в горле, и если вы собираетесь задавать мне много вопросов, это со временем может причинить некоторые неудобства.
        Я кивнул Банерджи. Тот ненадолго вышел, вернулся с кувшином и стаканами и налил миссис Бозе воды. Та поблагодарила его, изящным движением поднесла стакан к губам и сделала крохотный глоток.
        Я повторил свой вопрос.
        - Что я могу рассказать? - пожала плечами миссис Бозе. - Вчера я вернулась домой довольно поздно. Когда я пришла, Дэви и другие девушки были с клиентами. Думаю, она освободилась около трех или четырех утра. Она, вероятно, помылась и что-нибудь поела, а потом пошла спать.
        - Это обычная ситуация, что вы идете спать, когда ваши девушки еще работают?
        - Так иногда бывает. Особенно если я поздно возвращаюсь. Тогда моя горничная Мина следит, чтобы все было в порядке, и будит меня, если я понадоблюсь.
        - А где вы были вчера?
        Миссис Бозе улыбнулась. Сложив руки ладонь к ладони, она опустила их перед собой на побитый жизнью железный стол.
        - Некоторые из моих давних и верных клиентов довольно консервативны в своих привычках. Иногда они предпочитают персональное обслуживание.
        - И вы выезжаете на дом? - уточнил я.
        - К некоторым - да. Но ведь все мы порой нарушаем правила, вопрос лишь в цене, не так ли, капитан?
        Я оставил ее вопрос без ответа.
        - Кто-нибудь видел Дэви вчера ночью перед тем, как она легла?
        - Насколько я понимаю, до того как она ушла к себе в комнату, ее видела Сарасвати.
        - А что, у каждой девушки есть собственная комната? Не слишком ли это большая роскошь?
        Она улыбнулась:
        - Я, конечно, ничего не могу сказать о тех местах, из которых прибыли вы, капитан, но я руковожу престижным заведением для избранных клиентов из числа самых уважаемых людей Калькутты. Мои девушки - самые лучшие, и они достойны всего самого лучшего. Скажем так: мы ведем хозяйство немного иначе, чем какой-нибудь старый притон с девками за две рупии. Я могу себе позволить немного дополнительных трат.
        - Ваши девушки - самые лучшие и достойны всего самого лучшего? - повторил я. - Тогда с чего вдруг Дэви решила повеситься, как вы думаете?
        Миссис Бозе поморщилась.
        - Я уже упоминала, что когда мы виделись в последний раз, она выглядела и вела себя абсолютно нормально. Но это было до вашего с ней разговора.
        - Как по-вашему, ее смерть может быть каким-то образом связана с убийством Маколи?
        Она снова пожала плечами:
        - Не вижу ни малейшей связи.
        - То есть все это просто совпадение?
        - Не хочу строить догадки, капитан. Может быть, она совершила самоубийство из-за чего-нибудь, что вы ей сказали?
        - Уверяю вас, - с нажимом произнес я, - то, что сказала мне она, было гораздо интереснее, чем все, что мог сказать ей я.
        Я надеялся хоть на какую-нибудь реакцию, но миссис Бозе продолжала сидеть неподвижно, словно богиня, высеченная из камня.
        Я продолжил:
        - Попробуете отгадать, что она нам рассказала?
        Миссис Бозе подняла стакан и сделала еще глоток воды.
        - В данных прискорбных обстоятельствах идея играть в загадки мне крайне не близка, капитан. Может быть, вы просветите меня сами?
        - Она рассказала, что в ту ночь Маколи побывал в вашем милом заведении. Более того, его убили практически сразу, как он оттуда вышел. Так как же - это правда или бедная девушка нас обманула?
        - Чистая правда. Этот господин ранее в ту ночь действительно был в нашем заведении.
        - И вы не сочли нужным нам об этом сказать?
        Она улыбнулась с притворным смущением:
        - Как вы понимаете, капитан, мои клиенты дорожат неприкосновенностью своей частной жизни. А поскольку упомянутого господина убили не в моем доме и не на моей территории, я не хотела без нужды марать его репутацию.
        - Вам известно, что сокрытие сведений от полиции - это уголовное преступление?
        Миссис Бозе вздохнула.
        - Я уже перестала следить, что сейчас разрешено индийцам, а что запрещено. Если верить слухам, доходящим до нас из Пенджаба, теперь даже мирные собрания караются смертной казнью.
        - Что именно делал Маколи в вашем заведении на прошлой неделе в ночь со вторника на среду?
        - Ну, наверное, что и всегда. Он был довольно консервативен в своих вкусах. Никаких маленьких слабостей, никакого воображения. Впрочем, похоже, для шотландцев это обычно. Сначала я думала, что виной тому климат их родных мест, ведь, насколько я понимаю, десять месяцев в году погода там стоит довольно неприятная, а в остальные два - прямо-таки непригодная для жизни, но за годы наблюдения я пришла к выводу, что дело тут в их религии, которая вроде бы почти все удовольствия почитает за грехи.
        - То есть он приходил не затем, чтобы заказать девушек для вечеринки у Бьюкена?
        Она покачала головой:
        - Уверяю вас, что нет.
        - А когда-нибудь он это делал?
        Мадам саркастически усмехнулась:
        - Вы же не рассчитываете, капитан, что я поделюсь с вами сведениями такого рода?
        Я почувствовал, что начинаю терять терпение. Словно долблюсь головой в стену. Жара не упрощала дело. Как и то, что мне отчаянно требовалась доза.
        - Позвольте вам напомнить, что мы расследуем убийство. В считаных ярдах от вашей двери был убит сахиб, а теперь погибла одна из ваших девушек. Я могу основательно усложнить вам жизнь, если вы не станете немного сговорчивее.
        - Как вы сами сказали, капитан, его убили за пределами моего дома, а не внутри. А что касается Дэви, то уж кто-кто, а вы бы постеснялись напоминать мне о судьбе бедной девочки.
        Миссис Бозе нельзя было отказать в самообладании. Сложись обстоятельства иначе, я мог бы проникнуться к ней симпатией, и немалой. Сейчас же она препятствовала расследованию убийства, и ее хладнокровие было совсем некстати. Пришла пора показать ей, что со мной тоже бывает непросто. «Возможно, - подумал я, - ночь в камере ее образумит».
        - Мы продолжим разговор завтра. Надеюсь, утром вы будете больше настроены нам помочь. В противном случае вам предъявят обвинение в том, что вы препятствуете полицейскому расследованию, а может, и не только в этом.
        Дигби увел миссис Бозе в камеру. Я направлялся к своему кабинету, когда меня нагнал Несокрушим. Вид у него был встревоженный.
        - Что случилось, сержант?
        - Я кое-чего не понимаю, сэр. Миссис Бозе знала, что мы вчера говорили с Дэви. В доме она сказала, что Дэви все рассказала ей лично. А сейчас из ее слов следует, что она не виделась с Дэви после того, как приехала от клиента. Откуда же она узнала о нашем разговоре с девушкой?
        Сержант был прав. Миссис Бозе лгала.
        - Вы не хотите продолжить допрос, сэр?
        Я прикинул шансы и решил, что не стоит. Миссис Бозе попросту откажется говорить, а времени у нас почти не было.
        - Нет. Давайте пока придержим эту карту.

        Тридцать

        На столе меня ждала записка - вызывал лорд Таггерт.
        Я вошел в приемную, и секретарь поспешил устроить меня на стуле.
        - Его светлость слушает доклады о ситуации в Черном городе. Он скоро освободится.
        На столе затрещал телефон, Дэниелс снял трубку и стал слушать, прикрыв глаза. Я присмотрелся к нему: грязные очки, прилизанные жирные волосы словно прилеплены к голове. Выглядел он так, как будто не спал неделю. Говорил в основном звонивший. Дэниелс раз или два попытался вставить слово, но голос на том конце провода его прерывал. Через какое-то время Дэниелс вздохнул и, в свою очередь, разразился монологом:
        - К моему сожалению, это невозможно. Даже если бы у нас оставались люди - а их у нас нет, - мы не можем отправить их в Южную Калькутту сейчас, когда Черный город полыхает.
        Дверь кабинета распахнулась, в приемную вышли несколько офицеров в форме - судя по виду, военных. Не обратив никакого внимания на меня и секретаря, они прошествовали в коридор. Я не стал дожидаться, пока Дэниелс закончит свой телефонный разговор, и заглянул в кабинет. Комиссар стоял за столом и сосредоточенно вглядывался в разложенную на нем карту. Я кашлянул, и он поднял взгляд.
        - Входи, Сэм, - сказал он. - Надеюсь, ты с добрыми вестями. Пока что этот день оставляет желать лучшего.
        Смерть моей единственной свидетельницы вряд ли сошла бы за добрую весть, и я предпочел сменить тему.
        - Насколько все плохо в Черном городе? - поинтересовался я, подходя к столу. - Есть ли доля правды в том, что говорят местные?
        Таггерт оторвал взгляд от карты:
        - А что тебе известно о том, что говорят местные?
        - Один мой сотрудник, индиец, сегодня грозился уйти в отставку. Мне удалось его переубедить, но он очень переживал. Утверждал, что в Пенджабе произошло настоящее избиение мирных жителей.
        Лицо Таггерта стало жестким.
        - По всей видимости, он прав. Какой-то чертов недоумок-генерал решил, что сможет заставить людей разойтись, если попросту начнет по ним палить. Военные пытаются как-то позолотить пилюлю, но на самом деле все это настоящая катастрофа. Дурак решил показать силу, чтобы преподать местным урок. И страна погрузилась в хаос - вот все, чего он добился. Помяни мое слово, из-за этого идиота скоро каждый белый мужчина и каждая белая женщина могут стать мишенью для мести. А наш драгоценный город - наверное, не нужно тебе объяснять, что это настоящая пороховая бочка. Вчерашнее событие может стать тем поводом, которого ждали террористы. Нам крупно повезет, если получится выпутаться из этой истории без новых кровопролитий.
        - Увы, это не все плохие новости подобного рода, - заметил я и повторил то, что рассказывал мне Доусон о нападении на Банк Бирмы и Бенгалии. - Грабители унесли более двухсот тысяч рупий.
        Таггерт помрачнел.
        - Понимаю, что ты хочешь сказать. - Сложив карту пополам и отодвинув ее в сторону, комиссар сел за стол. - Я пригласил тебя сюда, чтобы узнать, есть ли успехи по делу Маколи.
        Я ввел его в курс дела: рассказал о встрече с преподобным Ганном, о том, что Маколи добывал для Бьюкена проституток, о подозрениях Ганна, что у Маколи была еще более мрачная тайна, которая стала для него роковой. Повторил рассказ Дэви о том, что Маколи был в борделе за несколько минут до убийства и что она полагала, будто убийца - европеец. Хорошая новость, если ее можно было считать таковой, заключалась в том, что теперь я не сомневался в невиновности Сена и что смерть Маколи на самом деле никак не связана с нападением на Дарджилингский почтовый экспресс. Но у новости имелась и обратная сторона медали - подразделение «Эйч» хоть и выследило Сена за рекордно короткий срок, но они понятия не имели, кто может стоять за нападением на поезд и за ограблением банка.
        - История Сена получила некоторое развитие, - сообщил Таггерт. - Сегодня утром состоялось закрытое судебное заседание. Он приговорен к повешению. Приговор приведут в исполнение послезавтра на рассвете.
        - Быстро они, - заметил я. - Я полагал, что сейчас, когда пол-Калькутты в огне, а террористическая ячейка разгуливает на свободе, у подразделения «Эйч» есть дела поважнее, чем устраивать бутафорские суды.
        - Ну, как бы то ни было, факты остаются фактами. И если ты хочешь добраться до истины, тебе стоит поторопиться. Когда Сена казнят, я не смогу обосновать необходимость дальнейшего расследования.
        - В таком случае я хотел бы навестить Сена. Вы не могли бы раздобыть мне разрешение?
        Таггерт подумал и кивнул:
        - До казни его будут держать в Форт-Уильяме. Я попрошу Дэниелса напечатать бумагу, которая послужит тебе пропуском к заключенному. Используй оставшееся время с умом, Сэм, - напутствовал он, выходя из-за стола. - Мне кажется, ты на верном пути, но время на исходе. Что бы ты ни задумал, поспеши.

        На несколько шагов отставая от каменнолицего сипая, мы с Несокрушимом шли по коридору глубоко под Форт-Уильямом. Звук шагов отражался от влажных стен и мощенного камнем пола. Вдоль одной стены тянулись железные двери, закрывавшие вход в крошечные камеры. Воздух здесь был холодным и сырым, как в подземелье, и притом совсем не воняло мочой и рвотой, как часто бывает в тюрьмах. Напротив, эта тюрьма пахла дезинфицирующим средством, словно ее регулярно драили дочиста. Это вызывало вопросы. Станет ли кто-нибудь наводить в тюремном блоке больничную чистоту, если им нечего скрывать?
        Камера Сена больше всего напоминала нишу в стене. Сам он лежал на каменной полке, выполнявшей роль нар. Когда ключ тюремщика заскрежетал в замке, Сен повернул голову в нашу сторону и медленно сел. Лицо его покрывали синяки, глаз заплыл и не открывался.
        - Капитан Уиндем, - произнес он. - Боюсь, ваши опасения касательно условий в Форт-Уильяме оправдались. До пяти звезд явно не дотягивает.
        - Судя по вашему виду, у вас вышло небольшое разногласие с администрацией.
        Сен невесело рассмеялся:
        - В любом случае, я здесь вряд ли надолго.
        - Мне рассказывали о суде, - сообщил я.
        - Да, все было сделано… четко и эффективно. Пара минут - и полный порядок. Я почему-то ждал, что жернова правосудия будут молоть немного медленнее. Подобная спешка кажется несколько неуместной, вы согласны?
        - У вас был адвокат?
        Сен улыбнулся разбитыми губами:
        - О да, паренек, назначенный судом. Англичанин. Приятный малый, но, кажется, он совершенно ничего не знал о том, как выстраивают защиту. Один раз мне даже показалось, что он вот-вот извинится перед судом за то, что отнимает время. С другой стороны, не то чтобы он всерьез мог мне помочь. Самый лучший адвокат в Индии, и тот бы вряд ли добился большего при существующей в стране судебной системе. У вас, случаем, не найдется сигареты? - Он указал на сипая, который стоял у двери камеры с непроницаемым лицом: - У этих не допросишься.
        Я выудил из кармана мятую пачку «Кэпстана» и отдал ему.
        - Спасибо, - поблагодарил он, доставая сигарету. - Весьма вам признателен. Надеюсь, у этих господ хватит любезности предложить мне огоньку, когда вас здесь не будет.
        Я чиркнул спичкой и дал ему прикурить. Огонь высветил чудовищные синяки и корку запекшейся крови на губе Сена.
        - Что у вас с лицом? - спросил я.
        - Это? - указал он на заплывший глаз. - Ваши друзья из Форт-Уильяма очень настаивали, чтобы я подписал признательные показания.
        - Вы их подписали?
        Сен помотал головой:
        - Нет. Они сдались где-то через час. Честно говоря, мне кажется, они не очень-то и старались. Вероятно, понимали, что могут вполне обойтись и без формальностей. Похоже, они были правы.
        - У меня для вас плохие новости, - сказал я. - Ваша казнь назначена на среду, на шесть утра. - И помолчал, давая ему осознать услышанное. - Думаю, вам стоит попросить адвоката подать апелляцию.
        - Превосходная мысль, капитан, - одобрил Сен. - Если бы у меня еще была возможность с ним связаться.
        - Вы могли бы обратиться к другому адвокату, - внезапно вмешался Несокрушим. - Может, к индийцу? Наверняка найдется десяток первоклассных адвокатов, которые почтут за честь представлять ваши интересы, особенно после вчерашних событий.
        Сен воззрился на него в недоумении. Судя по всему, в камерах Форт-Уильяма государственный запрет на распространение информации в виде исключения все-таки работал. Я рассказал ему о событиях в Амритсаре - пусть и в слегка подчищенном варианте, но все же не ту приукрашенную версию, которую предлагали официальные источники. В присутствии Несокрушима последнее не имело бы смысла.
        - Безоружных людей? - переспросил Сен.
        - Возможно.
        - И что потом?
        - Из разных регионов страны поступают сообщения о беспорядках. Похоже, вашим надеждам на ненасильственный протест не суждено сбыться в ближайшем будущем.
        Сен покачал головой:
        - Какая трагедия, капитан. И для моего народа, и для вашего. Однако все это только доказывает необходимость ненасильственного подхода. Генерал Дайер поступил так из слабости, причина которой в страхе. Мы должны показать ему и таким, как он, что им не следует бояться перемен.
        В камере повисла тишина. Сен докуривал свою сигарету.
        - Мне нужно кое о чем вас спросить, - сказал я.
        - О чем?
        - В ночь с субботы на воскресенье произошло ограбление банка. Я подозреваю, что оно могло быть связано с нападением на Дарджилингский почтовый экспресс. Думаю, что злоумышленникам нужны были деньги, чтобы купить оружие и профинансировать террористическую кампанию. Сейчас, после того, что случилось в Амритсаре, теракт может мгновенно перерасти в неконтролируемую стихию и захватить всю страну. Погибнут тысячи невинных людей. Если вы и впрямь верите в собственные речи о ненасилии, поделитесь со мной любыми догадками о том, кто может стоять за ограблениями, - если не ради меня, то по побуждению собственной совести.
        Сен усмехнулся:
        - Моей совести? Вы что, священник, пришедший отпустить мне грехи, капитан? Не забывайте, что я не христианин. Мои грехи - это часть моей кармы, а закон кармы не предполагает возможности отпущения грехов. Их последствия неизбежны.
        - Я просто надеялся, что вы согласитесь поделиться со мной сведениями, которые помогут предотвратить грядущее кровопролитие. Например, назовете имена тех, кто до сих пор занимается насильственной борьбой.
        - Простите, капитан. Я не могу. Будь я уверен, что их ждет справедливый суд… Но в данных обстоятельствах… - он поднес руку к покрытому синяками лицу, - мы оба знаем, что это неосуществимо. Если я что-нибудь вам сообщу, это просто закончится их казнью. Я не могу допустить, чтобы такое произошло с моими бывшими товарищами только потому, что я теперь не согласен с их методами.
        - А иностранцы? - не сдавался я. - Те, кто подстрекает к насилию, чтобы достичь собственных политических целей?
        Сен взглянул на меня, как профессор, объясняющий тему студенту.
        - В свое время, капитан, ваша пресса регулярно обвиняла меня в службе тем, кто на данный момент был главным заграничным пугалом. Всем по очереди - от кайзера до большевиков. Уверяю вас, что ни я, ни любой другой индийский патриот никогда не действовал в интересах ни одной страны, кроме матери-Индии. Может, мы и принимали помощь со стороны, но никогда не действовали по чужому плану. Не думаю, что вы вели бы себя иначе в нашем положении. В конце концов, разве не так звучит английская пословица: «Враг моего врага - мой друг»?
        С этими словами он насмешливо улыбнулся и протянул мне руку. Разговор был окончен. Он смирился со своей судьбой. Честно говоря, я подозревал, что он втайне радовался своей доле мученика. Это неплохо согласовывалось с тем, что я успел узнать о психологии бенгальцев. Для Сена не было более желанного результата жизни, проведенной в борьбе против несправедливости, как реальной, так и воображаемой, чем бессмысленная, но славная мученическая смерть. Смерть, которая может вдохновить других бороться за его идеи.
        Я пожал ему руку.

        Путь обратно на Лал-базар не занял много времени. Нас снова подвезли военные, на этот раз штабной автомобиль. На улицах было на удивление пусто. Простительно было бы решить, что сегодня воскресенье. Простительно, если бы не мешки с песком и не до зубов вооруженные солдаты на каждом углу.
        По дороге мы с Несокрушимом практически не разговаривали. У меня было слишком много поводов для раздумий, а сержант и в лучшие времена не особенно любил беседы.
        - Нам нужно снова увидеть Бьюкена, - сказал я после долгого молчания.
        Несокрушим удивленно уставился на меня:
        - Вы хотите снова взять у него показания?
        - Пожалуй, правильнее сказать «припереть к стенке».
        - Каким образом, сэр? У нас нет никаких улик, только догадки, и наша единственная свидетельница мертва.
        Возразить было нечего, да и предъявить нам было тоже практически нечего. Только слова пожилого священника, который утверждал, что Бьюкен причастен к делу, и даже не пытался скрыть свое к нему отвращение. Но решительный разговор с Бьюкеном был моей единственной оставшейся картой. За неимением выбора приходилось разыгрывать ее.
        - Все же попробуйте выяснить, где он сейчас. Мне необходимо встретиться с ним как можно скорее.

        Час спустя Несокрушим постучался ко мне в кабинет. Судя по выражению его лица, он принес очередные дурные вести, хотя его лицо всегда выглядело примерно так, да и вести, надо признать, тоже приходили исключительно дурные.
        - С Бьюкеном невозможно связаться, сэр.
        - Он в Серампуре?
        - Нет, сэр. Его секретарь не знает, где он. Он должен был вернуться в Серампур сегодня, но его планы нарушились из-за… ситуации в стране. Секретарь надеется, что мистер Бьюкен вернется к завтрашнему утру. Но даже если он вернется, все дороги на север закрыты, нельзя проехать ни на поезде, ни по шоссе. Добраться до Серампура можно только по реке.
        Не лучший вариант. Насколько проще все было в Англии, где практически куда угодно можно добраться за считаные часы. Черт возьми, да даже в объятой войной Франции было проще, и это с учетом трех миллионов вооруженных немцев, которые так и норовили перебежать вам дорогу.
        - Хорошо. Посмотрите, не удастся ли устроить, чтоб нас туда отвезли завтра утром.
        - Да, сэр.
        - Что-нибудь еще?
        - Еще одна новость, сэр. Ответ из регистрационной палаты по мистеру Стивенсу. Он не значится акционером ни одной компании, зарегистрированной в Калькутте или в Рангуне… в отличие от его жены.
        - Так.
        - Ей принадлежит контрольный пакет акций каучуковой плантации возле Мандалая. Я смог это выяснить только потому, что Стивенс указан в качестве секретаря этой компании. Я позволил себе ознакомиться с финансовой документацией, и, по-видимому, у компании проблемы. Она задолжала серьезные суммы нескольким банкам, в первую очередь - Банковской корпорации Бирмы и Бенгалии.
        Я подскочил на стуле.
        Внезапно Стивенс показался мне гораздо более достойным внимания. Его жене принадлежала каучуковая плантация, задолжавшая деньги банкам, а Энни говорила, что он повздорил с Маколи из-за пошлин на ввоз товаров из Бирмы. И вот у него уже реальный мотив - деньги. Один из порочной троицы мотивов. Другие два - секс и власть. Теперь в этом деле присутствовали все три. Сначала я думал, что мы имеем дело с властью в самом крупном масштабе - с убийством, совершенным для того, чтобы управление страной перешло в другие руки. Когда Сен перестал быть моим главным подозреваемым, в центре внимания оказался секс - Бьюкен и поставляемые ему проститутки. Теперь, судя по всему, появилась другая серьезная заявка на победу - финансовые проблемы Стивенса. Дело запутывалось все больше.
        - Вперед, - скомандовал я Банерджи, вставая и хватая фуражку. - В «Дом писателей».

        Тридцать один
        - Мне все равно, занят он или нет, мисс Грант, я должен немедленно его увидеть.
        Я говорил с излишней резкостью - во многом она предназначалась для ушей Банерджи, но также объяснялась тем, что я чувствовал себя изношенным, как тапки рикша валла.
        Энни тоже выглядела усталой. В «Доме писателей» сегодня, несомненно, выдался такой же сумасшедший день, как и на Лал-базаре.
        - Я посмотрю, что можно сделать, капитан.
        Она встала, вышла из комнаты и вернулась через несколько минут.
        - Мистер Стивенс готов принять вас обоих, - сказала она, обращаясь к Банерджи.
        Этот демонстративный жест задел меня, хотя сейчас не было времени разбираться, почему. Психоанализ отложим на потом.
        Мы вошли в кабинет Стивенса. Теперь это действительно был его кабинет: все следы Маколи исчезли.
        - Только быстро, капитан, - поторопил меня сидящий за столом Стивенс. - У меня ни минуты лишней. Почти все утро я провел с людьми губернатора, а через двадцать минут должен…
        - Вы убили Маколи?
        Его ручка стукнулась о поверхность стола и скатилась на пол.
        - Что?
        - Я спросил, вы ли убили Александра Маколи.
        - Какая наглость! - Он уже был на ногах. - Вы считаете, что я убил его, чтобы занять его должность?
        - Нет, - сказал я. - Я считаю, что вы убили его из-за денег.
        Стивенс рассмеялся:
        - Вы серьезно, капитан? Ради прибавки к жалованью?
        - Я знаю о ваших деловых интересах в Бирме, и мне известно, в каком плачевном состоянии финансы вашей компании.
        Улыбка так быстро исчезла с его лица, словно я дал ему пощечину.
        - Вы хотели отменить пошлину на ввоз каучука, ведь так? С ней плантацию вашей жены ждало бы разорение. И когда Маколи ответил решительным отказом, вы проследовали за ним в Коссипур и убили его. Готов поручиться, что вы уже работаете над тем, чтобы отправить этот налог в архив.
        Стивенс неуклюже рухнул обратно в кресло.
        - Позвольте я расскажу вам кое-что об Александре Маколи, - сказал он с горечью. - Он был негодяем. Он состряпал этот чертов налог на ввоз лишь для того, чтобы мне насолить. Когда я приехал сюда из Рангуна, мне говорили, что его стоит опасаться, но я по глупости своей не прислушался к советам. Моя жена незадолго до этого унаследовала плантацию, а в те дни из-за войны был огромный спрос на каучук. Дела на плантации шли хорошо, и денег нам хватало. Нам отлично жилось в Калькутте, а Маколи казался таким приветливым малым. Я рассудил, что дружба с начальником еще никому не мешала, и стал встречаться с ним вне работы. И вот как-то вечером он изрядно напоил меня в своем клубе, а потом принялся вовсю льстить - мол, как же я хорошо живу, просто удивительно, особенно с учетом моего жалованья. И я проговорился о плантации. Сказал, что выгодно женился. Через полгода он начал работать над этим проклятым налоговым законопроектом. С коммерческой точки зрения никакого смысла в нем не было. Индии нужно гораздо больше каучука, чем она производит, да и Бирма - не то чтобы другая страна. Она, в конце концов,
принадлежит Британии. Разумеется, от ввода пошлины пострадали бы и другие производители, но я уверен, что удар был нацелен на меня.
        Я мог указать ему на то, что существовал и еще один возможный мотив. Не исключено, что Маколи выполнял распоряжение своего покровителя Бьюкена, у которого имелись собственные каучуковые плантации в Индии. Пошлина на бирманский каучук сделала бы его индийское производство гораздо более прибыльным. Этот мотив представлялся мне более вероятным, чем какая-то мелкая зависть из-за доходов Стивенса. И разве не подобные ли вопросы постоянно решал для Бьюкена Маколи? Но причины, по которым Маколи разработал пошлину, не имели отношения к делу. Единственное, что имело значение, - это убил ли его Стивенс, чтобы не дать этой пошлине ходу.
        - Где вы находились между одиннадцатью часами вечера прошлого вторника и семью утра среды?
        - Дома.
        - Кто-нибудь может это подтвердить?
        - Моя жена и полдюжины слуг. - Он промокнул лоб белым платком. - Послушайте. Вы правы. Я не жалею о его смерти и собираюсь отменить этот проклятый налог, как только смогу, но клянусь вам, что я его не убивал.
        - Хорошо, мистер Стивенс. Мы проверим ваше алиби. А пока не планируйте никаких поездок.

        Тридцать два

        В вечерних газетах не было ни слова об Амритсаре, но это ни на что не влияло. Новости разлетелись, как вирус, и в отсутствие достоверных фактов вакуум полнился слухами и домыслами. Сплетни возбудили жителей Калькутты, что белых, что черных, до крайности, и постояльцы пансиона «Королевский бельведер» не стали исключением. Атмосфера, царившая тем вечером в столовой миссис Теббит, напоминала настроение толпы после боксерского поединка - легкая кровожадность с оттенком самооправдания. Звучали тосты за доблестного генерала Дайера, спасителя Пенджаба и защитника британского правления в Индии.
        Мне совершенно не хотелось разговаривать и еще меньше - ужинать. Положение усугублялось тем, что закончился морфий. Я решил уйти к себе, пока не ляпну что-нибудь, о чем более достойный человек мог бы впоследствии пожалеть. Принеся извинения, я вышел в холл, но у лестницы остановился. Хоть кушанья миссис Теббит и не вызывали у меня аппетита, есть все-таки хотелось. Вдруг Энни свободна и не откажется составить мне компанию? Я развернулся и вместо своей комнаты устремился к входной двери.
        - Вы уходите, капитан? - окликнул меня голос из-за спины. По лестнице спускался Бирн. - Я вас нисколько не виню. Разговоры порой утомляют однообразием.
        Он улыбался, что меня удивило. Я считал, что Бирн разумнее остальных обитателей пансиона.
        - Похоже, вы в хорошем настроении, мистер Бирн.
        - О да, - подтвердил он. - Спасибо, вы так внимательны. Я почти завершил все дела, связанные с тем крупным контрактом, о котором вам рассказывал. Осталось только разобраться с некоторыми документами. Завтра, наверное, все закончу - и вперед, к новым горизонтам! Как ни люблю я Калькутту, но долго на одном месте мне не сидится. А что у вас? Куда вы собрались в такой час?
        - Есть кое-какие дела в отделении, - соврал я.
        - Неудивительно! С этим Сеном. Ну как, удалось вам наконец получить от него признание?
        - Боюсь, что нет.
        - Как странно. Если судить по тому, что пишут в газетах, эти революционеры обычно только рады похвастаться своими подвигами. Они считают, что вершат благородные дела. Но бенгальцы есть бенгальцы. Революционеры они только на словах. И Сен, я думаю, не исключение. Сидит себе и философствует, в очках и с козлиной бородкой, этакий маленький черный Лев Троцкий.
        - Мне действительно пора, - сказал я.
        - Конечно, капитан, я понимаю. - Бирн повел рукой в сторону выхода. - Не буду вас задерживать.
        Я закрыл за собой дверь и отправился на угол площади. По счастью, рикша валла вернулись на свое обычное место. Я окликнул Салмана. Тот поднял на меня взгляд, после минутного колебания подобрал свою рикшу и словно нехотя направился ко мне.
        - Да, сахиб? - спросил он, упорно не встречаясь со мной взглядом.
        - Мне нужно в Боу-Бэрракс, - сказал я. - Ты не отвезешь меня?
        Салман высморкался двумя пальцами, щелчком отбросил сопли в канаву и вытер руку о складки лунги. Закончив с этим, медленно кивнул и опустил рикшу.
        Пока мы молча ехали по тихим улицам, я думал о Сене. И правда, он действительно был очень похож на Льва Троцкого…
        - Стой, Салман! - закричал я. - Планы поменялись. Лал-базар чало. Дж?льди, джольди![69 - Скорее, скорее! (бенг.)]

        Велев Салману ждать, я влетел в здание и бегом поднялся в свой кабинет. Там я схватил телефонную трубку и попросил оператора соединить меня с Форт-Уильямом.
        - Мне нужно поговорить с полковником Доусоном, - сказал я.
        На том конце провода была мисс Брейтуэйт.
        - Полковника сейчас нет.
        Не сумев справиться с разочарованием, я выдал несколько метких слов, которых, как я подозревал, чопорной мисс Брейтуэйт еще слышать не доводилось, а если и доводилось, она бы в жизни в этом не призналась. Но если старую деву и шокировал мой пассаж, ничто в голосе не выдало ее чувств. Наверное, держать свои мысли при себе - это навык, который секретари служащих тайной полиции развивают в самом начале своей карьеры.
        - Я могу чем-нибудь еще вам помочь, капитан?
        - Можете, если скажете, где он.
        - Прошу простить, но я не имею право разглашать эти сведения.
        - Мне необходимо с ним поговорить.
        - Вы наверняка понимаете, капитан, что в такой вечер, как сегодня, полковник крайне занят.
        Спорить с ней было бесполезно.
        - Пожалуйста, передайте ему, что я звонил, и попросите связаться со мной при первой возможности. Скажите, что это срочно.
        Я повесил трубку и следующие сорок пять минут провел, стирая лак на досках пола и с нетерпением ожидая звонка от Доусона, но никто не позвонил. У меня всегда плоховато получалось стоять на месте и ни черта не делать, поэтому разочарование от бесплодного ожидания в сочетании с тошнотой от голода понемногу брало свое. Еще немного - и будет неважно, перезвонит ли Доусон, потому что я, вероятнее всего, буду спать и не услышу звонка. В конце концов, хотя что-то во мне и протестовало против такого шага, я решил, что необходимо сделать небольшой перерыв. Почему бы не поужинать с Энни и, уложившись в час, не вернуться сюда с новыми силами, чтобы проверить, не ответил ли Доусон?
        Салман терпеливо ждал во дворе.
        - В пансион, сахиб?
        - Нет. Боу-Бэрракс.

        Улицы были почти пусты, и Салман быстро добрался до места. Я велел ему остановиться возле мрачного серого двухэтажного здания, где располагалась квартира Энни. Через весь второй этаж тянулся балкон, куда можно было попасть по наружной лестнице. По фасаду здания и на нижнем, и на верхнем уровне шли ряды крепких деревянных дверей.
        Я поднялся по лестнице и постучался в дверь, которая, по моим подсчетам, принадлежала Энни. Задним числом я подумал, что, может, стоило прихватить букет цветов или что-нибудь в этом роде. Пожалуй, так поступают воспитанные люди. К счастью, меня оправдывало то, что вряд ли в этот вечер в городе работало много цветочных лавок. Обычно в разгар беспорядков продажи у них не очень, хотя, вероятно, потом дела поправляются на волне повышенного спроса на погребальные венки.
        Дверь мне открыла худенькая девушка лет двадцати, англо-индийского происхождения. Темные волосы были накручены на бигуди.
        - Что вам угодно? - спросила она.
        - Я ищу Энни Грант, - объяснил я.
        Она окинула меня с головы до ног придирчивым взглядом. Так рассматривают рыбу, когда сомневаются в ее свежести.
        - А кто вы, собственно, такой? - пренебрежительно фыркнула она.
        Я назвал свое имя и звание, поскольку в армии учили, что когда вас допрашивает враг, представляться нужно именно так.
        - А, - воскликнула она, - так это вы - капитан Уиндем! - Одарив меня краткой улыбкой, она вернулась к своей прежней манере: - К сожалению, Энни сегодня вечером нет дома.
        - Она в курсе, что половина города перекрыта? - спросил я.
        - О, я уверена, что с ней все будет в порядке, - ответила девушка. - Она вернется через пару часов.
        Уверенность, звучавшая в ее голосе, заставляла предположить, что для Энни обычное дело проводить вечера вне дома. Меня это не удивило. Энни очень хороша собой, и другие мужчины, несомненно, разделяют мое мнение. Конечно, я был далеко не первым, кто пригласил ее на ужин. Вполне возможно, я даже не был первым за этот месяц. Что меня беспокоило, так это уверенность девушки, что с Энни, несмотря на ситуацию в городе, ничего не случится. Но я не собирался спрашивать, куда отправилась Энни и с кем она может быть. Я просто пожелал ей хорошего вечера.
        Вечер шел не совсем так, как я рассчитывал. Всем, казалось, было не до меня. Я прикинул, не возвратиться ли на Лал-базар, чтобы еще раз попробовать дозвониться до Доусона, но решил, что смысла в этом никакого. Когда он будет готов, то, несомненно, сам со мной свяжется.
        Медленно спускаясь по лестнице, я чувствовал себя ребенком, у которого украли конфеты. Салман удивился, что я так быстро вернулся.
        - Обратно в пансион, сахиб? - спросил он.
        - Да, - кивнул я, но в ту же минуту в голову мне пришло кое-что получше. - Постой. Отвези меня в Тиретта-базар.

        Судя по всему, беспорядки в городе никак не затронули опиумный притон. Дверь мне открыл все тот же коренастый китаец. Он смерил меня высокомерным взглядом, перед тем как впустить внутрь, и все же это был самый теплый прием, какого я удостоился за вечер. Вслед за ним я спустился по лестнице и дождался, пока та же самая симпатичная девушка, что и в прошлый раз, проводит меня к одной из коек и приготовит трубку. Я закрыл глаза и затянулся дымом. Вскоре перед моим внутренним взором потянулась череда образов: Энни, разгуливающая где-то по опустевшему городу, Сен в своей камере под Форт-Уильямом, Дэви, без признаков жизни висящая на крючке в Коссипуре, избиение мирных жителей в далеком городе и белый махараджа в окружении свиты в своем дворце к северу от Калькутты, развлекающий американских клиентов индийскими куртизанками.

        Проснулся я через несколько часов. Мои часы показывали полночь, но это ни о чем не говорило. Я сел на койке. В приюте не было ни души. Я встал, покачиваясь, поднялся по лестнице и вышел в переулок. Сделав глубокий вдох, огляделся в поисках Салмана. Его нигде не было видно. И тут за спиной раздался какой-то звук. Я обернулся и увидел, что ко мне приближаются двое мужчин. Индийцы. Судя по одежде, рабочие. Крепкие, сильные на вид, а не тощие, как большинство местных. Я пристально уставился на них, и оба тут же отвели взгляд, слишком старательно изображая безразличие. Мне уже доводилось встречаться с таким поведением, и это никогда не кончалось ничем хорошим.
        Я отвернулся и пошел в противоположном направлении. Еще несколько ярдов - и переулок закончится, я окажусь на открытом пространстве широкой улицы, в относительной безопасности. Но тут мужчины у меня за спиной явно перешли на бег. Обернувшись, я увидел, что так и есть - оба несутся на меня. Двое против одного, но меня это не смущало. Я как раз был не прочь кому-нибудь вмазать. Мне удалось ударить первым, встретив главаря мощным хуком справа и вложив в удар всю силу своего разочарования. Ощущение было, как если бы кулак встретился со стеной. Правда, эта боль тут же померкла перед новой, гораздо более сильной: в следующее же мгновение другой головорез врезал по моей раненой левой руке. У меня выступили слезы. Возможно, ему просто повезло, но мне показалось, что он точно знал, куда бить. Раздумывать над этим было некогда, потому что от следующего удара в живот перехватило дыхание. Я согнулся пополам, хватая ртом воздух. Затем мне дали по голове - и мир, перевернувшись, полетел мне навстречу. Я стукнулся о мостовую и ощутил вкус крови. Чей-то ботинок пнул меня по ребрам. Я закрыл глаза и постарался не
потерять сознание, но в голове крутилась одна мысль: какая все это нелепость! Откуда-то донеслось позвякивание бубенчиков. Маленьких. Динь-динь. Ближе, ближе… Затем голоса. Крики. Я открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как нападавшие убегают.

        Меня подняли на ноги. Потом двое мужчин куда-то меня несли, пристроив мои руки к себе на плечи. Они осторожно опустили меня на землю рядом с рикшей, и, подняв взгляд, я узнал в одном из них Салмана. Я попробовал заговорить, но лишь сплюнул кровь и вытер рот рукавом. Выудив откуда-то изрядно помятую плоскую оловянную фляжку, Салман отвинтил крышку и поднес фляжку к моим губам. Не знаю, что там было за пойло, но на вкус оно показалось мне отвратительным, как неразбавленный спирт. Я поперхнулся и чуть все не выплюнул. Обжигая, жидкость скользнула вниз по пищеводу.
        - Вы порядок, сахиб?
        Салман отхлебнул из фляжки и помог мне встать. К сожалению, ноги не сразу поняли, что происходит, и я чуть не повалился снова. Салман поймал меня и помог забраться на сиденье рикши. Жгучая боль пронзила ребра, в глазах потемнело.
        Когда сознание вернулось, рикшу тащили обратно по тихим улицам. Дорога выглядела знакомо.
        - Куда мы едем? - спросил я.
        - В больницу, сахиб. - Салман двигался с приличной скоростью.
        - Нет, - запротестовал я, - никаких больниц.
        В больницах полно ужасных, исполненных благих намерений врачей, специалистов по неудобным вопросам. «Что вы делали в Тиретта-базар среди ночи? И особенно - сегодня?» Я мог бы придумать какое-нибудь объяснение, но хороший врач мне не поверит. Не нужно быть гением, чтобы понять, что я посещал опиумный притон, а потом - одно неосторожное слово, дошедшее не до тех ушей, и поди угадай, чем все это кончится. Я точно не знал, как в Имперской полиции относятся к сотрудникам с опиумной зависимостью, но вряд ли за это продвигали по службе.
        - В пансион? - предложил Салман.
        Хуже больницы мог быть только пансион миссис Теббит. Нетрудно представить, какое у нее будет лицо, когда я залью кровью ее драгоценные персидские коврики. Иметь дело с головорезами в темном переулке гораздо приятнее.
        - Нет, - сказал я.
        - Тогда куда, сахиб?
        - Куда угодно, - пробормотал я, закрыл глаза и снова стал уплывать.
        Когда я опять пришел в себя, рикша стояла неподвижно, а Салман тряс меня, пытаясь привести в чувство. Я узнал серые очертания дома, где жила Энни. На втором этаже горел свет, и чей-то смилует виднелся в дверном проеме.
        - Пойдем, сахиб, - сказал Салман. Он помог мне встать на ноги и преодолеть ступени.
        - О господи, Сэм! Что с тобой случилось? - ахнула Энни, осторожно прикасаясь к моему лицу.
        - Я снова упал со слона.
        - У тебя такой вид, как будто это слон упал на тебя.
        - Может, так оно и было.
        - Давай зайдем и приведем тебя в порядок.
        Соседка Энни, худенькая девушка со строгим лицом, стояла в коридоре, скрестив руки на груди и плотно сжав губы, словно начинающая миссис Теббит. Один из валиков-бигуди размотался. Наверное, пытался сбежать куда подальше. Его можно было понять.
        Энни повела меня в крошечную ванную комнату. Снимая с меня рубашку, она случайно задела рану на руке. Я поморщился.
        Она посмотрела на меня с сочувствием:
        - У тебя хоть что-нибудь не болит?
        - Губы?
        Она улыбнулась, налила в таз воды из большого эмалированного кувшина, взяла полотенце и стала смывать кровь с моей головы. Потом вышла и тут же возвратилась с чем-то вроде импровизированных бинтов.
        - Думаю, это мне не нужно.
        - Давайте сегодня думать буду я, капитан Уиндем? Снимешь их завтра, если захочешь.
        - Но я не могу остаться. Мне необходимо вернуться.
        - Никуда вы не пойдете, капитан. Пока я не разрешу.
        Внезапно мне расхотелось спорить. Энни взяла меня за руку и повела в свою комнату.
        - Ты не хочешь мне рассказать, что случилось на самом деле?
        - Да просто не сумел договориться с людьми, на которых наткнулся, - сказал я, без сил падая на кровать. - Расскажу утром.

        Тридцать три
        Вторник, 15 апреля 1919 года

        Проснувшись, я первым делом ощутил резь в глазах. Рядом со мной спала Энни, и должен признаться, что от этого зрелища мне сразу полегчало.
        Сквозь щели между рейками ставен в комнату лился утренний свет. Встал я крайне осторожно - отчасти чтобы не разбудить Энни, но и чтобы пощадить свое избитое тело. У одной стены комнаты на деревянном комоде стояло большое овальное зеркало. Я кое-как доковылял до него и попытался оценить потери. Потрогал бинты на голове. Они были намотаны толстым слоем, как тюрбан, и придавали мне сходство с кули. Я медленно размотал их. На правом виске темнела рана, кожа вокруг приобрела фиолетовый оттенок. На ребрах расцвел огромный кровоподтек в форме подошвы. Я осторожно ощупал затылок. Коснулся шишки размером с мяч для крикета, и голову пронзила острая боль. Не самое лучшее утро. Хотя, честно признаться, бывало и хуже. Я вернулся к кровати, сел. Энни пошевелилась и открыла глаза.
        - Вижу, ночь ты пережил.
        Я убрал прядь волос у нее с лица:
        - Благодаря тебе.
        - Благодарить ты должен не меня, а своего друга рикша валла. Это он тебя сюда приволок. Ты обещал рассказать, что случилось.
        - На меня напали. Ни с того ни с сего накинулись два человека и вырубили. Что было потом, помню плохо. Это прозвучит странно, но готов поклясться, что слышал звон бубенчиков. А дальше помню уже только, как Салман и его друзья запихивали меня в рикшу.
        Энни улыбнулась:
        - Бубенчики есть у всех рикша валла. Ты наверняка их видел. Рикша валла звонят в них, чтобы предупредить окружающих, когда едут. Это как звонок на велосипеде. Может, они еще служат для того, чтобы звать других рикша валла, если попадешь в беду.
        - Как полицейский свисток?
        - Наверное. Всем остальным наплевать, если рикша валла попадет в беду. Думаю, они присматривают друг за другом. Судя по твоему виду, Салман с друзьями подоспели как раз вовремя. У тебя есть предположения, кто на тебя напал?
        Я сказал, что просто какие-то уличные бандиты. Может, так оно и было на самом деле. После событий в Амритсаре люди обозлились. Возможно, мне просто не повезло оказаться не в то время не в том месте. Но существовала и более неприятная версия - что нападение не было случайным. Нападавшие обладали более крепким сложением, чем большинство местных, об этом же свидетельствовали и мои синяки. И ботинки. Многие ли индийцы разгуливают по Калькутте в ботинках, подбитых гвоздями? Слишком эти двое были хорошо обуты и слишком сытые на вид для обычных рабочих. Но если нападение спланировали, то кто и зачем?
        Индийские сепаратисты, разозленные арестом Сена? Ведь мое имя мелькало во всех газетах. Или убийца Маколи? Может, он опасался, что я слишком близко подобрался к правде? Но тут возникала одна проблема. Никто не мог знать, что той ночью я поеду в притон. Я и сам не знал. Я принял это решение под влиянием момента. Кто-то должен был за мной следить - и как минимум с той минуты, когда я вышел от миссис Теббит и отправился к дому Энни. Никакого хвоста за собой я тогда не заметил, и уж точно не видел двоих индийцев с телосложением как у грузчиков в порту. Кто бы за мной ни следил, в его распоряжении должны были иметься значительные ресурсы, и я знал лишь одну организацию, у которой хватило бы людей и размаха на то, чтобы провернуть подобную операцию, - подразделение «Эйч».
        Я у них не на лучшем счету. Что, если это полковник Доусон решил послать мне сообщение? Напавшие, разумеется, могли быть военными, и, похоже, они знали, что у меня ранена рука. Если это подразделение «Эйч», то теперь они в курсе моего пристрастия к опиуму, и соответствующая информация, вероятно, уже лежит на столе у Доусона. Но кто бы ни стоял за нападением и какие бы ни были у них на то причины, я не мог найти ответы в постели у Энни. А жаль.
        При мысли о полковнике Доусоне я внезапно все вспомнил. Мне нужно срочно с ним поговорить. Я поднялся и стал натягивать рубашку со всем проворством, какое позволяла боль.
        Энни бросила взгляд на часы у себя на запястье:
        - Ты ведь не уходишь? Еще нет и половины шестого.
        - Я должен.
        - Давай я хотя бы приготовлю тебе завтрак перед тем, как ты уйдешь.
        - Нет времени, - отказался я. - Но спасибо.

        Пять минут спустя я, прихрамывая, спускался по ступенькам, снабженный двумя булочками: Энни настояла, чтобы я их захватил. Салман спал, растянувшись на циновке под рикшей. Он услышал мои шаги, зевнул, потянулся и встал. Я положил ему руку на плечо и протянул одну из булок. Он кивнул и спрятал ее в ящик под сиденьем рикши. Потом достал лежавшую рядом стеклянную бутылку, отвинтил крышку, поднял бутылку над головой и, стараясь не коснуться горлышка губами, направил струю воды в рот. Издал булькающий звук, сплюнул в канаву, идущую вдоль дороги, и повернулся ко мне с улыбкой:
        - Куда, сахиб?
        - На Лал-базар.
        На улицах царила непривычная тишина. Контрольно-пропускные пункты были еще на месте, в каждом дежурили сонные сипаи. Лал-базар тоже казался спящим в сравнении с лихорадочной суетой, царившей здесь накануне. Угрюмое здание напоминало скорее тихое провинциальное отделение, а не центр, координирующий оперативно-розыскную деятельность половины субконтинента.
        На моем столе не лежало никаких записок. Ничто не свидетельствовало о том, что Доусон пытался со мной связаться за десять часов, прошедших с того момента, когда я звонил его секретарше. Это могло ничего не значить, ведь сейчас всего шесть утра. Но все-таки полковник не из тех людей, кто способен прожить несколько часов без новостей со службы.
        Следовало решить, что делать дальше. Многое успело произойти с прошлого вечера, притом в основном плохого, и следы некоторых событий до сих пор виднелись на моем лице и теле. Я подозревал, что Доусон со своими людьми могли быть в ответе за случившиеся со мной неприятности, но я оставался офицером Имперской полиции и должен был исполнять свой долг, как бы я к этому человеку ни относился.
        Я поднял телефонную трубку и снова попросил соединить меня с Форт-Уильямом. На этот раз я попал на другого секретаря. После некоторой задержки меня соединили с Доусоном. Как я понял, он говорил по домашнему телефону.
        - Чем я могу вам помочь, Уиндем? - Тон настороженный, и, казалось, он не удивился, услышав мой голос. И ни словом не упомянул, получил ли мое вчерашнее сообщение. Но ни то, ни другое уже не имело значения.
        - В вашем распоряжении есть команда негласного наблюдения?
        - Разумеется.
        - Тогда вопрос в том, чем могу вам помочь я.

        Мы говорили около пяти минут. Могли бы и меньше, но большую часть этого времени Доусон потратил на выяснение, почему он должен мне доверять после того, что случилось в Коне. Я мог бы задать ему тот же вопрос. В конечном итоге мы пришли к компромиссу. Он займется расследованием по моей наводке, а я не буду совать нос в его дела. Он обещал держать меня в курсе событий, но я не собирался сидеть на месте и ждать.
        Положив трубку, я отправился на поиски Дигби и Несокрушима. Не найдя никого в кабинете Дигби, спустился в «яму». В этот ранний час отделение почти пустовало, в «яме» был лишь дежурный. Только проходя мимо места Несокрушима, я заметил, что из-под стола торчит пара худых коричневых ног. В первый миг я испугался, что на сержанта тоже напали и бросили умирать. Мысль была абсурдной: никто не стал бы убивать полицейского в отделении полиции и прятать тело под стол. Я списал ее на удар по голове, полученный накануне от тех двух негодяев. Да и в любом случае было смешно предполагать, что Несокрушим мертв, так как он храпел.
        - Сержант, - окликнул я помощника громче, чем хотелось.
        Он мгновенно проснулся и сел, стукнувшись головой о стол. Обычно мне не свойственно злорадство, но от мысли, что этим утром голова будет болеть не у меня одного, на душе стало веселее.
        Несокрушим, одетый только в форменные шорты защитного цвета и майку, вылез из своей лисьей норы, вскочил на ноги и, потерев ушибленную голову, наконец вспомнил, что следует отдать честь. Его, казалось, поразил вид моего покрытого синяками и ссадинами лица, но хватило здравого смысла промолчать. Я мог бы отчитать его за то, что он разгуливает по отделению, одетый как кули, но я и сам был далеко не в парадной форме. Поэтому просто поинтересовался, какого черта он делал под столом.
        - Спал, сэр, - ответил он.
        - Это я понял, но почему?
        - Это имеет отношение к моему намерению и последующему отступлению от упомянутого…
        - Пожалуйста, короче, сержант.
        Он начал заново:
        - Мне пришлось покинуть родительский дом по причине того, что я не подал в отставку.
        - Родители выгнали вас из дома?
        - Можно и так сказать.
        - И вам больше некуда пойти?
        Несокрушим помотал головой:
        - Насколько я понимаю, нет, сэр.
        - А как же ваш старший брат? Разве он не живет в Калькутте?
        - Живет, сэр, но мы не общались уже несколько лет. Так вышло, что мы не очень ладим друг с другом, и… - Он замолчал, не договорив.
        - Между вами неразрешимые разногласия?
        - Нет-нет. Разрешимые. И это часть проблемы.
        - Как бы то ни было, вы не можете спать под столом. Нам придется придумать выход получше, когда будет время. Но сейчас я хотел бы узнать, что со вскрытием Дэви.
        - Состоится сегодня во второй половине дня.
        - А что миссис Бозе?
        - Вчера ее перевели в женскую камеру.
        - А насчет алиби Стивенса? Есть какие-то новости?
        - Его жена, служанка и дурван - все подтверждают, что в ночь убийства мистер Стивенс находился дома. Если хотите, я могу вызвать служанку и дурвана для дачи дальнейших показаний.
        - Может, позже, - решил я. - Пока что оденьтесь, а потом поговорите с людьми Бьюкена в Серампуре. Выясните, во сколько он должен вернуться.
        Несокрушим взглянул на меня так, словно я только что попросил его устроить чаепитие в загоне для тигров в городском зоопарке.
        - У нас нет выбора, сержант. Без Дэви и человека, которому она все рассказала, нам никак не выяснить, что так расстроило Маколи в ночь его гибели. Мы знаем, что здесь замешан Бьюкен, так почему бы нам не попробовать его расшевелить?
        - Разумно ли это, сэр? Он человек очень влиятельный. Если мы станем обвинять его без доказательств, я думаю, он может очень сильно испортить нам жизнь.
        Я не видел, как Бьюкен мог бы сделать положение еще хуже.
        - За последние несколько дней, сержант, меня подстрелили, потом напали, а кроме того, меня чуть не отравила хозяйка пансиона. Если мистер Бьюкен считает, что способен на большее, удачи ему.

        Как и предвидел Несокрушим, дороги на север все еще были закрыты, и самым быстрым способом добраться из Калькутты до Серампура оказался водный путь по Хугли. Итак, час спустя, сделав небольшую остановку у миссис Теббит, чтобы я мог переодеться, мы поехали к полицейской пристани у Принсеп Гхат. Несокрушим заранее позвонил на пристань, а также в серампурскую тану, и на причале нас уже ждал полицейский катер. Судном командовал молодой английский офицер по фамилии След, экипаж составляли несколько индийцев. Сам катер слегка напоминал корыто, но След с командой ухаживали за ним, как за линейным кораблем. Каждый дюйм палубы был тщательно надраен, латунная рында натерта до блеска.
        Благодаря приливу мы продвигались вверх по течению с приличной скоростью. След обратил наше внимание на индуистский гхат[70 - Гхат - каменное ступенчатое сооружение на берегу реки, служащее в индуизме для ритуального омовения и для кремации.] в Нимтолле. Дым погребального костра лениво стелился по серебристой воде. На верхней ступеньке гхата, скрестив ноги, сидел жрец с голым, если не считать священного шнура, торсом и торжественно произносил нараспев слова кремационного обряда. У его ног собралась небольшая группка людей. Все были облачены в белое.
        Город понемногу уступал место джунглям, и наше путешествие стало напоминать экспедицию. Вот это и была Индия моей мечты. Дикая, загадочная земля, описанная Киплингом и сэром Генри Каннингемом. Утренний туман низко висел над рекой и обволакивал берега подобно тонкому муслину, лишь кое-где разорванному случайным баньяном или хижиной местных жителей. Деревянные лодочки - и с простым парусом, и напоминающие выдолбленные из ствола каноэ - медленно скользили мимо, седоки направляли их при помощи длинных шестов.
        На восточном берегу реки сквозь дымку проступили очертания огромного храма, футов в сто высотой и на вид совершенно нездешнего. Основной храм, внушительное белое двухъярусное строение, был увенчан странной куполоподобной конструкцией, окруженной добрым десятком башенок. Ряд храмов поменьше, всего двенадцать построек, стояли, обратясь лицом к основному зданию, словно ученики, склонившиеся перед наставником. Белоснежные стены и кроваво-красные крыши сияли под солнцем.
        - Это, - объяснил След, - храм богини Кали, один из них, то есть. Вокруг Калькутты их встречается довольно много, но этот мне нравится больше прочих.
        Подношения богине плыли от берега по реке - мириады бархатцев, розовых лепестков и маленьких ламп, несущих молитвы верующих. След показал на ступени, ведущие к воде:
        - Это гхаты, предназначенные для омовения. Индуисты верят, что если окунуться в эти воды, то очистишься от всех грехов.
        - Странно, - заметил я. - Вчера индуист сказал мне, что отпущения грехов не бывает. Что его карму не изменить.
        - Такой вот он, индуизм, - ответил След. - Настолько мистический, что сами индуисты путаются.
        Немного погодя на горизонте показалось несколько кирпичных труб, изрыгавших черный дым высоко в голубое небо.
        - Серампур, - объявил След.
        Экипаж направил катер к западному берегу, джунгли постепенно отступили, и нашему взору открылось несколько красивых особняков. Своими ухоженными лужайками, сбегавшими к реке, они напомнили мне фотографии хлопковых плантаций Южной Каролины.
        - Элегантное местечко, - оценил я.
        - Ведь правда? - подхватил След. - Говорят, его основали датчане. Викинги реки Хугли! Рассказывают, что их торговое поселение процветало, пока Ост-Индская компания не задушила его, запретив кораблям подниматься по реке. В конечном итоге датчане вынуждены были продать его нам за бесценок. С тех пор здесь заправляют в основном шотландцы.
        Катер повернул к берегу и неспешно причалил к старой деревянной пристани, где стоял грузный полицейский, представившийся суперинтендантом Маклином. Выглядел он забавно: огненно-рыжий, сложением подобный тяжело вооруженному броненосцу, но с розовым румянцем и по-детски нежными чертами. Казалось, что его лицо не поспевало за ростом остального организма, и форменная одежда только усиливала это впечатление, придавая сходство со школьником-переростком из тех, кто словно рождается, чтобы играть на тубе в школьном оркестре.
        - Добро пожаловать в Серампур. - Шотландский выговор. Ничего удивительного. Будь я любителем заключать пари, поставил бы крупную сумму на то, что он родом из Данди.
        Суперинтендант пожал мне руку с жаром давнего друга, затем то же самое проделал с Несокрушимом, чуть не оторвав маленького сержанта от земли. Покончив с любезностями, он повел нас к «санбиму», припаркованному на обочине.
        - Вам повезло, капитан, - заметил Маклин, пока мы ехали по изрытой ямами грунтовке. - Мне кажется, мистер Бьюкен вернулся из Калькутты только нынче утром.
        - Вы следите за его передвижениями?
        - Вовсе нет, - засмеялся он. - Но когда он здесь, жизнь в нашем сонном городке идет в другом ритме. Когда он приезжает и уезжает, здесь всегда много суеты.
        - Этакий помещик?
        Он улыбнулся:
        - Нам больше нравится шотландское «лэрд»[71 - Землевладелец, лорд (шотл.).].
        Автомобиль съехал с грунтовки и выбрался на главную дорогу. С одной стороны дороги тянулся высокий забор, с другой - железнодорожное полотно. Где-то рядом раздался пронзительный визг парового свистка. Маклин взглянул на часы.
        - Пересменка на фабрике, - прокомментировал он, ни к кому конкретно не обращаясь.
        Вскоре показался разрыв в заборе. Поток людей, белых и индийцев, изливался сквозь железные ворота с крупной чеканной надписью:
        ДЖУТОВОЕ ПРОИЗВОДСТВО БЬЮКЕНА
        ФАБРИКА ДАНКЕЛЬД
        СЕРАМПУР

        За воротами виднелась длинная кирпичная постройка с крышей из гофрированного металла, над которой поднималась огромная труба, извергавшая черный дым. Рядом тянулись навесы, под некоторыми были видны штабеля деревянных ящиков или огромные круглые мотки мешковины, другие были под завязку забиты мотками грубых волокон, отливавшими золотом в лучах утреннего солнца.
        - Сырой джут, - объяснил Маклин.
        Через несколько минут автомобиль свернул с дороги и проехал между двумя высокими каменными колоннами. На одной красовался герб с тремя черными львиными головами в профиль, на другой - изображение пояса вокруг солнца, сиявшего над подсолнухом. Длинная подъездная аллея вела к величественному особняку в стиле барокко, по сравнению с которым резиденция губернатора казалась хижиной шахтера.
        - Приехали. Мы называем это место «Бьюкенгемским дворцом». - Маклин улыбнулся собственной шутке.
        - Это песчаник? - поинтересовался я.
        Маклин кивнул.
        - В Бенгалии его почти нет, - сказал он. - Большая часть привезена из раджпутских княжеств, но кое-что доставили из самой Шотландии.

        Когда мы подъехали ближе, стало понятно, зачем нужна подъездная аллея такой длины. Только издалека удавалось охватить взглядом всю постройку. Два обширных крыла по три этажа в высоту окружали центральную часть, украшенную таким количеством колонн, что позавидовал бы Парфенон.
        Автомобиль остановился у каменной лестницы, поднимавшейся к массивным двустворчатым черным дверям, распахнутым навстречу жаре. Два лакея-индийца, облаченные в темно-синие с золотом ливреи, сбежали навстречу, чтобы помочь нам выйти. Украшения на их жестко накрахмаленных тюрбанах ослепительно сверкали.
        - Спасибо вам за помощь, - поблагодарил я Маклина, выходя из автомобиля.
        - А вы не хотите, - произнес он с довольно обескураженным видом, - чтобы я пошел с вами?
        Он показался мне неплохим парнем, но я не знал, можно ли ему доверять. Серампур принадлежал Бьюкену, и я понятия не имел, на чьей стороне окажется Маклин. Лучше было его не впутывать.
        - В этом нет необходимости. Думаю, что у Бьюкена где-нибудь найдется телефонный аппарат. Мы позвоним в участок, когда закончим.
        - Да, сэр, - сказал Маклин, принимая официальный тон, после чего отдал честь и вновь втиснулся в «санбим».
        Мы с Несокрушимом поднялись к парадному входу. Автомобиль у нас за спиной завелся и умчался обратно по подъездной аллее, взметая за собой облако пыли.
        На последней ступени лестницы нас встретил дворецкий. Не индиец, а белый. В стране, где местные слуги стоят дешевле скота, наличие дворецкого-европейца говорило о многом. Дворецкий был лыс, за исключением полоски седых волос вокруг затылка. Старый и скрюченный, одетый в безупречный парадный костюм, глубокими морщинами на лице он напомнил мне Ратана, дряхлого слугу миссис Бозе.
        - Следуйте за мной, господа, - произнес он. - Мистер Бьюкен скоро вас примет и приносит свои извинения за то, что вам придется подождать.
        Вслед за ним мы пересекли то, что, по моим предположениям, было прихожей, но с тем же успехом могло оказаться картинной галереей, поскольку стены покрывало такое количество полотен, какого я не встречал ни в одном месте с тех пор, как во время войны посетил Лувр.
        Дворецкий остановился у одной из дверей и жестом пригласил нас войти. Помещение пропахло табаком и, судя по всему, служило Бьюкену библиотекой. Именно к таким комнатам лежит душа у определенного типа богачей в первом поколении: стены, обшитые дубом, и полки, полные книг, которые, судя по их виду, никогда не читали. Свет лился сквозь французские окна в дальней от входа стене.
        - Могу я вам что-нибудь предложить? - спросил дворецкий.
        Я отказался.
        - А вам, сэр? - обратился он к Банерджи.
        - Да, пожалуйста. Стакан воды, благодарю вас.
        - Хорошо, сэр. - Дворецкий кивнул и вышел.
        Вид у Банерджи был очень довольный.
        - Что вас так развеселило? - поинтересовался я.
        - Ничего, сэр.
        Я сел в одно из кожаных кресел с высокими спинками, расставленных по комнате, а Несокрушим принялся разглядывать ряды книг на полках. Огромный панка, висевший под потолком над нашими головами, пришел в движение, посылая вниз прохладный ветерок. Дворецкий вернулся со стаканом и графином на серебряном подносе.
        - Что-нибудь еще, сэр?
        Несокрушим взглянул на меня. Я качнул головой.
        - Нет, это все, любезный, - ответил Несокрушим. - А теперь, будьте так добры, оставьте нас.
        Случись эта сцена неделю назад, я, наверное, решил бы, что сержант шутит. Теперь же такой уверенности не было. В стране, где все рассматривалось через призму расовой принадлежности, его слова, обращенные к белому человеку, с таким же успехом могли оказаться политическим жестом.
        Минута шла за минутой. Не зная, куда себя деть, я подошел к французским окнам, выходящим на веранду, а за ней густые зеленые лужайки сбегали к сонно текущей Хугли. Внезапно дверь у меня за спиной открылась, в комнату широким шагом вошел Бьюкен в штанах из синего шелка и белой рубашке со свободным воротом.
        - Примите мои извинения, капитан, но вы сами, должно быть, понимаете, что ваша просьба о встрече сегодня утром застала меня врасплох. - Бьюкен говорил деловым тоном. - Тем не менее я рад вас видеть. Я читал о том, как вы арестовали этого террориста. Боже, за ним столько лет гонялись, а вы раз - и поймали! - Он щелкнул пальцами и улыбнулся. - Если вам вдруг наскучит служба в полиции или захочется чего-то чуточку более денежного, обращайтесь ко мне. Мне нужны такие люди. - Он указал приглашающим жестом на два кожаных кресла возле стеклянного столика: - Прошу, садитесь и расскажите, что я могу для вас сделать.
        - Это насчет убийства Маколи. Мне нужно задать вам еще несколько вопросов.
        Бьюкен поднял бровь:
        - Опять вопросы? Я думал, что дело уже закрыто.
        - Мы просто подбираем концы.
        Он медленно кивнул:
        - Хорошо.
        - Согласно показаниям одного из наших свидетелей, в ночь своей гибели Маколи поспорил с вами незадолго до того, как уйти из клуба «Бенгалия». Вы не могли бы нам рассказать о предмете спора?
        - Не знаю, кто вам такое сказал, капитан, но это неправда. Мы действительно разговаривали перед тем, как он уехал, однако это не был спор. Маколи просил у меня денег.
        - Но у него было хорошее жалованье. Зачем ему понадобились деньги?
        Бьюкен пожал плечами:
        - Он не объяснил.
        - И вы не сочли нужным упомянуть об этом, когда мы беседовали на прошлой неделе?
        - Это дело деликатное, капитан, и оно не имеет никакого отношения к вашему расследованию. Я решил, что незачем портить человеку репутацию.
        - А то, что Маколи поставлял вам проституток, вам тоже показалось никак не относящимся к делу?
        Бьюкен помрачнел.
        - Я не вижу, как все это может относиться к делу, капитан. И считаю ваши вопросы вмешательством в мою частную жизнь. - Его тон стал жестче. - Советую вам, капитан, внимательнее выбирать выражения. Было бы глупо бросаться такими обвинениями, не имея ни основания, ни доказательств. У подобных действий могут быть далеко идущие последствия.
        - Мой вопрос непосредственно связан с расследованием убийства.
        Бьюкен раздраженно всплеснул руками:
        - Но расследование закончено, капитан! Убийцу уже поймали! Вы сами!
        - Боюсь, все не так однозначно, - ответил я.
        Он горько рассмеялся:
        - Получается, это правда. Вы не верите, что Сен виновен. Мне так и рассказывали.
        - Кто?
        - А, неважно. Не будьте столь наивны, капитан. Я знаю почти все, что стоит знать в Калькутте. Рискну предположить, что если вашей калькуттской службе придет конец, я узнаю об этом раньше вас.
        Смысла спорить я не видел. Было ясно, что если так пойдет и дальше, у меня очень скоро появится шанс убедиться в правоте Бьюкена. Я решил вернуться к сути разговора:
        - Действительно ли Маколи снабжал вас девушками?
        Бьюкен побагровел.
        - Что ж, капитан, - процедил он, - вижу, вы не вняли предупреждениям. Я отвечу на ваш вопрос, но готовьтесь к последствиям. Маколи действительно время от времени отвечал за развлечения на приемах, которые я устраивал для клиентов.
        - И о чем вы поспорили в ночь его смерти?
        - Я уже говорил. Мы не спорили. Он попросил денег, и я ему отказал.
        - То есть он не пытался вас шантажировать?
        Что-то блеснуло в глазах Бьюкена:
        - Отнюдь.
        - Полагаю, все было вот как, - начал я. - Той ночью вы попросили его привезти девушек на вечеринку, а он отказался и сказал, что больше не хочет заниматься такими вещами, а этого вы допустить не могли.
        - И поэтому организовал его убийство? Тогда ответьте мне вот на какой вопрос, капитан. Предположим, Маколи действительно решил перестать привозить этих женщин. Что это доказывает? У меня нет недостатка в надежных людях. Я нашел бы ему замену в минуту. Кроме того, он был моим другом. Чем выгодна мне его смерть?
        - Я думаю, он попытался вас шантажировать. Угрожал, что во всем признается, если вы ему не заплатите.
        Бьюкен рассмеялся:
        - И все, капитан? Это и есть ваша прекрасная теория? Что я боялся, как бы не выплыло наружу, что я прибегаю к услугам проституток? Для многих в Калькутте это не стало бы новостью, а для кого стало бы, тем было бы абсолютно все равно. У вас ко мне все, капитан?
        Я молчал. Главным образом потому, что мне было нечего сказать.
        - В таком случае… - Бьюкен поднялся с кресла, - приехав сюда, вы потратили и свое время, и мое, капитан. Учитывая, что происходит в Калькутте в последние несколько дней, я ожидал бы, что комиссар захочет, чтобы его люди занимались более осмысленными вещами. Не сомневайтесь, я сообщу ему о нашей сегодняшней милой беседе. А теперь, если не возражаете, меня ждут дела. Фрейзер проводит вас, когда вы будете готовы.
        С этими словами он повернулся и вышел. На короткое время воцарилась тишина. Я стоял и смотрел наружу сквозь французское окно.
        - Что ж, - заметил я наконец, - могло быть и лучше.
        - Да, - не стал спорить Несокрушим. - Я надеялся одолжить у него пару книг. Боюсь, теперь он не согласится.
        Я отвернулся от окна и подошел к сержанту.
        - И где именно вы собирались их читать? Вы бездомный, не забыли? Может, вам вместо этого стоило бы попроситься переночевать? Кажется, места у него достаточно.
        Внезапно я ощутил страшную усталость. До меня начало доходить, какой глубины яму я только что себе вырыл. Было глупо приезжать и обвинять такого влиятельного человека, как Бьюкен, не имея ничего, кроме непристойных предположений о его пристрастии к проституткам. Это был жест отчаяния. Я отвернулся и рухнул в одно из кожаных кресел.
        - И что же теперь у нас на руках? - спросил Несокрушим.
        - Практически ничего, - без всякого выражения ответил я. - Я уверен, что Бьюкен в этом замешан. Нам просто неизвестен истинный мотив. Если бы мы только знали, что Маколи делал в борделе той ночью. Дэви утверждала, что он приходил вовсе не к девушкам, хоть миссис Бозе и пыталась убедить нас в обратном.
        - Так как вы думаете, что он там делал?
        - Понятия не имею, но это должно быть связано с той тайной, которую Маколи так и не открыл преподобному Ганну. В этом ключ ко всей истории. Но без Дэви нам не выяснить, что это была за тайна.
        - Если только мы не найдем человека, о котором она говорила. Человека, которому она все рассказала. Или мы уже не надеемся его отыскать?
        Я пожал плечами:
        - Мы опросили всех в доме. Больше никого там не было.
        Я откинулся в кресле, закинул руки за голову - и тут же опустил их обратно: боль молнией пронзила череп. Я вздохнул. Мы действительно зашли в тупик. Пожалуй, стоит на обратном пути заскочить в контору пароходной компании и зарезервировать себе билет назад, в Саутгемптон, так как никакого пути вперед я не видел. Мы наткнулись на стену молчания. Те, кто знал правду, или не хотели говорить, как Бьюкен и миссис Бозе, или были мертвы, как Дэви. И никого, кроме нас, не интересовали никакие объяснения, всех устраивала виновность Сена. Я наблюдал за коричневой ящеркой, которая вылезла из-за книги на одной из полок, быстро вскарабкалась по стене на потолок, а там замерла в нерешительности, терпеливо дождалась, пока машущий панка пролетит мимо, и ринулась в зазор.
        И тут меня осенило.
        Панка.
        Я вскочил с места и присмотрелся. Панка соединялся с блоком, который заставлял его махать взад-вперед, продетая сквозь блок веревка тянулась по потолку и через маленькую дырочку в стене уходила в коридор на той стороне. Я выбежал из библиотеки и пошел вдоль веревки - дальше, дальше, за угол… Там сидел маленький индиец и ритмично двигал вверх-вниз ногой, нажимая на педаль, к которой крепился конец веревки. Он удивился, увидев меня, я же, увидев его, обрадовался так, как редко когда радовался.
        Развернувшись, я помчался обратно в библиотеку и чуть не столкнулся с Несокрушимом, спешившим мне навстречу.
        - Панка валла! - воскликнул я.
        Несокрушим посмотрел на меня как на безумца.
        - Что с ним?
        - Тогда, в первый день! - выдохнул я. - В борделе. Когда мы брали показания у миссис Бозе и у девушек. Панка. Он двигался!
        В голове у Несокрушима словно зажглась лампочка.
        - Хай рам![72 - О боже! (бенг.)]Там должен быть панка валла! Наверное, он управлял панкой со двора, поэтому мы его не заметили.
        - Нам нужно как можно быстрее вернуться в город. Я поеду в Коссипур, а вы отправляйтесь на Лал-базар. Я хочу знать, как прошло вскрытие Дэви. И выясните, где Дигби.
        - Что ему сказать?
        - Расскажите о нашей беседе с Бьюкеном, и все. Я позвоню вам из коссипурской таны.

        Тридцать четыре

        На катере мы вернулись в Калькутту, а там наши с Несокрушимом пути разошлись: он поймал кэб до Лал-базара, а я взял автомобиль с водителем и отправился в Коссипур.
        Когда я добрался до Маниктолла-лейн, день уже клонился к вечеру. Адреналин бурлил в венах, я чувствовал возбуждение, которое охватывало меня всякий раз, когда чутье подсказывало, что я на верном пути. Сгорая от нетерпения, я громко постучался в дверь дома номер сорок семь. Старик Ратан открыл гораздо быстрее, чем можно было ожидать. Надежда, с которой слуга выглянул на улицу, уступила место разочарованию, когда он увидел, что я один.
        - А, сахиб?
        - Мне нужно поговорить с человеком, который управляет панкой!
        Старик непонимающе смотрел на меня:
        - А? Панкай? Панкай нет, сахиб. Дом миссис Бозе.
        - Я хочу поговорить с панка валла, - повторил я, на всякий случай прокричав «панка валла» так громко, что проснулись бродячие собаки в переулке.
        Лицо старика растянулось в беззубой улыбке:
        - А, панка валла! А, да! Да, сахиб. Ходи, ходи.
        Я прошел вслед за ним в уже знакомую гостиную. Дом выглядел пустым - ни служанки, ни девушек.
        Оставив меня ждать, Ратан пошел за человеком, с которым я хотел поговорить, - за человеком, который был моей последней надеждой во всем разобраться раньше, чем повесят Сена. Сейчас панка безжизненно висел под потолком, привязанная к нему веревка исчезала за небольшой решеткой вверху стены и уходила на ту сторону, во двор.
        Дверь открылась. В проеме стоял коренастый темнокожий индиец, а Ратан пытался выглянуть из-за его спины. Индиец отличался мощным сложением, а потом от него разило так, как может разить только от рабочего человека. Я сообразил, что уже видел его раньше - возле дома, когда мы выносили тело Дэви.
        - Вы говорите по-английски?
        Человек осторожно кивнул.
        - Как вас зовут?
        - Дас.
        - Хорошо, Дас, не волнуйтесь, ничего не случилось. Я просто хочу задать вам несколько вопросов. Понимаете?
        Он стоял и молчал.
        - Та девушка, Дэви. Вы были друзьями?
        - Ее имя не Дэви, сахиб. Это только ее имя для работы. Ее настоящее имя Анджали.
        - Перед смертью она сказала, что вы можете мне помочь. Мне нужно кое-что узнать о Маколи, о бара-сахибе, которого убили в переулке на прошлой неделе. Вы его знали?
        - Я знаю Маколи-сахиба. Он приходит много раз.
        - Зачем он приходил в тот, последний раз? Дэви… Анджали сказала, что он пришел не для того, чтобы быть с девушками.
        Дас кивнул:
        - Сахиб приходит, чтобы платить деньги. Он приходит каждый месяц, чтобы платить деньги.
        - Чтобы платить миссис Бозе за девушек?
        Он улыбнулся и помотал головой:
        - Нет, сахиб. За это он платить в день, когда пользуется. Он платить деньги семье другой девушки. Девушки, которая умерла. Она умерла из-за… - он задумался, подбирая нужное слово, - операции. Операции, чтобы убрать ребенка.
        Сбивчиво, на ломаном английском, он принялся рассказывать. Год назад одна из девушек забеременела. Отцом ребенка был какой-то очень важный сахиб, крайне пака господин и один из самых высокопоставленных клиентов миссис Бозе. Дас его никогда не видел. Он был слишком важным, чтобы приезжать в бордель лично, девушки всегда сами ездили к нему. Маколи работал посредником и все устраивал. Беременность стала полнейшей неожиданностью. Она не должна была наступить. Миссис Бозе следила за тем, чтобы девушки не работали в определенные дни цикла, но клиенты порой бывают требовательны, и ошибки случаются. Та девушка, ее звали Парвати, была особенной, любимицей клиента. Время шло, и миссис Бозе поставила в известность Маколи, тот вернулся с ответом и настоял, чтобы девушка избавилась от ребенка. Дас отвез девушку к одному подпольному хирургу возле железной дороги в Читпуре, куда он до этого уже возил другую девушку миссис Бозе. Но в этот раз операция прошла неудачно. Погибли и девушка, и ребенок. Маколи, вечно улаживавший дела своего покровителя, избавился от тел. Дас не знал, что именно он с ними сделал, но с
тех пор Маколи появлялся раз в месяц и передавал деньги для семьи погибшей девушки.
        Внезапно все встало на свои места. Клиентом был Бьюкен. Маколи был его доверенным лицом более двадцати лет, но смерть матери и ребенка напомнили ему о его собственной давней потере. По всей вероятности, его мучила совесть, и воссоединение со старинным другом, преподобным Ганном, несомненно, усугубило терзания. В один прекрасный миг что-то в нем сломалось. Он больше не мог этим заниматься. Наверное, той ночью он вызвал Бьюкена на разговор, заявил, что решил покончить со всем и признаться. Одно дело - спать с проститутками, но в Калькутте, одержимой расовым вопросом, стать отцом ребенка смешанных кровей - дело совсем другое. И если этого хватило бы, чтобы погубить репутацию Бьюкена, то что же будет, когда все узнают, что он виновен в смерти матери и ребенка? Итак, Маколи должен был замолчать. Но у Бьюкена было алиби. Во время убийства он находился в клубе «Бенгалия»…
        - Вы видели человека, который убил Маколи-сахиба?
        Дас помотал головой:
        - Только Анджали видит. Она мне рассказывает.
        Это не имело значения. Мои подозрения насчет Бьюкена оправдались. Наконец-то я знал мотив. Что до исполнителя, то на этот счет у меня тоже были некоторые подозрения.

        Я поблагодарил Даса, почти бегом покинул бордель и вернулся к автомобилю. Было пять часов вечера, на улице темнело. Я велел водителю ехать в коссипурскую тану, оттуда позвонил Несокрушиму на Лал-базар и целую вечность слушал потрескивание на линии, дожидаясь, пока дежурный по отделению его разыщет. Наконец Несокрушим взял трубку.
        - Какие новости, сержант?
        - Пришли результаты вскрытия, сэр. Они подтверждают, что смерть наступила в результате перелома шейных позвонков.
        - Где Дигби?
        - Его здесь нет, сэр, но он оставил вам сообщение - просит срочно встретиться с ним на конспиративной квартире в Багх-базаре. Утверждает, что получил сведения, доказывающие невиновность Сена. Просит вас прийти, как только стемнеет.
        - Хорошо, отправлюсь прямо туда. Приходите тоже - как можно скорее. И, Несокрушим, возьмите оружие.
        - Еще кое-что, сэр…
        - Дайте отгадаю, - предложил я. - Миссис Бозе передали подразделению «Эйч».
        - Откуда вы знаете? - удивился Несокрушим. - Документы пришли из резиденции губернатора пару часов назад.

        Тридцать пять

        Уже совсем стемнело, когда я добрался до конспиративной квартиры. Попросив водителя высадить меня возле Грей-стрит, у лоточника купил серую накидку, которую бенгальцы называют «чадор», и пару сандалий. После чего обернул накидку вокруг плеч и головы и проделал остаток пути пешком, повторив наш прошлый маршрут.
        Я стукнул в дверь и стал ждать. Вокруг было пусто и тихо. Дверь слегка приоткрылась, и человек, чье лицо оставалось в темноте, выглянул в образовавшуюся щель, а потом открыл дверь шире:
        - Заходи скорее, приятель.
        Я так и сделал. Дигби захлопнул дверь, запер ее и закрыл на деревянный брус, а потом повел меня в комнату в передней части дома. На столе мерцал огонек одинокой свечи.
        - Так что у тебя?
        Дигби был мертвенно-бледен.
        - Пусть Викрам тебе расскажет. Он должен скоро прийти, - он взглянул на часы, - да что-то опаздывает.
        - Надеюсь, с ним все в порядке, - заметил я. - Будет ужасно, если кто-нибудь перережет ему глотку… или сломает шею.
        Выражение лица Дигби изменилось. Даже при тусклом свете свечи я заметил, как блеснули его глаза. Он все понял.
        Мы потянулись к оружию одновременно. Он успел первый. Возможно, если бы накануне вечером на моей голове не отрабатывали удары, я бы его обогнал. А может, тогда мне хватило бы ума не приходить сюда, не дожидаясь Несокрушима и имея единственный план - призвать Дигби к ответу. Честно говоря, после телефонного разговора с Несокрушимом я только о том и мог думать. Считайте это гордыней, но я не люблю, когда меня водят за нос, а особенно подчиненные, которым доверяю. В подобных обстоятельствах человек выглядит не лучшим образом, и я хотел разобраться без посторонней помощи.
        Дигби жестом велел мне бросить оружие, а поскольку он целился из «смит-вессона» мне в лицо, я решил, что благоразумней послушаться, и положил револьвер на пол.
        - Вот молодчина, - улыбнулся он. - Лучше не делай глупостей. Должен признать, приятель, я под впечатлением. Как же ты догадался?
        - О чем? Что ты убил Дэви?
        - Ее так звали? Я не помню. В общем, проститутку.
        - Длины веревки было недостаточно, чтобы сломать девушке шею.
        - Конечно, - сказал он. - Неосмотрительно с моей стороны. Пожалуй, чтобы сломать шею, она должна была спрыгнуть с высоты на несколько футов больше. В любом случае, сомневаюсь, что смог бы ее задушить без всяких следов борьбы. Но, согласись, это мало что доказывает.
        - Само по себе нет, - согласился я. - Сперва я подумал, что это сделала миссис Бозе, но, наверное, только у мужчины хватило бы сил переломить позвоночник. Были и другие обстоятельства. Меня не покидало ощущение, что наш дорогой Бьюкен знает о нашем расследовании гораздо больше, чем должен, и еще вспомним, что именно твой приятель Викрам отправил нас по тупиковому пути - охотиться на Сена. А уж когда я узнал, что миссис Бозе передали в подразделение «Эйч», мои подозрения превратились в уверенность. Ну какая им от нее польза? Да абсолютно никакой. Нет, они забрали ее, чтобы оградить от моих дальнейших расспросов. И откуда же они узнали, что она у нас? Наверняка у них везде есть глаза и уши, но самым очевидным кандидатом в осведомители был ты.
        - Отлично, приятель. А ты недоверчивый, как я посмотрю. Неужели вообще никому не веришь?
        Так оно и было. Порой я не верил даже самому себе.
        - Так зачем ты это сделал? - спросил я. - Зачем было убивать девушку?
        - Приказ, дружище. Она могла знать больше, чем тебе рассказала.
        - А Маколи? Тоже приказ? Сколько именно заплатил тебе Бьюкен? Хватит, чтобы уйти со службы?
        Лицо Дигби так перекосилось от злости, что он стал похож на средневековую горгулью. Потом он рассмеялся:
        - Вот как, по-твоему, все было? Ты, со всем своим хваленым сыщицким опытом, - и пришел к такому выводу? Черт возьми, Уиндем, я был о тебе более высокого мнения. Говорят, ты один из лучших людей Скотланд-Ярда, но ты бы и задницу свою не нашел, не будь она у тебя в штанах. Поглядел бы на тебя сейчас Таггерт! Его драгоценный протеже - такой самоуверенный, но так ничего и не понял. Нет, приятель, Бьюкен тут совершенно ни при чем.
        - Чепуха. Я все знаю об операции у какого-то коновала, знаю о гибели той девушки, Парвати, и знаю о том, как это повлияло на Маколи.
        - И что же еще вы знаете, капитан? - насмешливо спросил Дигби.
        - Знаю, что Маколи собирался во всем признаться. В ту ночь, когда его убили, он объявил это Бьюкену. И если Бьюкен боялся, как бы не выплыло, что у него есть живой внебрачный ребенок, то тем более он не мог допустить, чтобы Маколи рассказывал о ребенке умерщвленном. Поэтому он приказал тебе его убить.
        Дигби рассмеялся и покачал головой:
        - А ты, кажется, и правда болван, Уиндем. Поверь мне, Бьюкен ничего подобного не делал.
        - Ты лжешь.
        - Лучше бы тебе было остаться в Англии, - фыркнул он. - Ты вообразил, что все знаешь, но на самом деле о здешней жизни ты не имеешь никакого понятия. Да у Бьюкена этих внебрачных детей уже полдюжины! Господи, да один из его полукровок вообще управляет его проклятой джутовой фабрикой! И каким образом еще один ублюдок мог бы что-то изменить? Шума Бьюкен не боится - слишком богат, чтобы переживать из-за подобных вещей. Так какой ему вред от еще одного ребенка?
        - Тогда кто это был? - спросил я. - Для кого ты это делал?
        Дигби вздохнул, как будто я истощил остатки его терпения.
        - Поразмысли сам, приятель: на кого еще работал Маколи? Кто потерял бы больше всех, выяснись однажды, что у него есть черный внебрачный ребенок?
        Ответ поразил меня как удар под дых.
        Дигби засмеялся:
        - Вижу, наконец до тебя дошло!
        И даже теперь, зная правду, я все-таки не мог в нее поверить.
        - Губернатор?
        - Именно, приятель. Наш добрый друг губернатор Бенгалии питает слабость к молоденьким индианкам. И это далеко не первый раз, когда они от него беременели. Конечно, Маколи всегда все улаживал. Старый добрый Маколи, верный Маколи. Правда, как выяснилось, не такой уж он был и верный.
        Я почувствовал дурноту.
        Должно быть, Дигби прочел это по моему лицу.
        - Выше нос, приятель. В одном ты не ошибся. Маколи действительно говорил с Бьюкеном в ту самую ночь, угрожал, что пойдет в газеты, в полицию. Насколько я понял, Бьюкен попытался умаслить его, но Маколи был непреклонен. Когда он ушел, Бьюкен в панике позвонил губернатору и рассказал ему о планах Маколи. Губернатор позвонил мне и приказал найти Маколи и постараться его образумить. А если тот откажется внять доводам здравого смысла, я должен был принять надлежащие меры.
        - А тебе-то какой в этом интерес?
        - Разве не очевидно, приятель? Спасти карьеру. Я мог бы уже быть старшим инспектором. В общем, я предположил, что Маколи поехал в бордель, дождался, пока он выйдет, и попытался его урезонить. Он не стал меня слушать. Мы начали спорить, он хотел оттолкнуть меня с дороги. И тогда я перерезал ему горло.
        - И ударил ножом.
        - Нет-нет, не угадал. Перерезав ему горло, я оставил его в переулке и убежал. Позвонил губернатору и доложил, что случилось. Он велел не беспокоиться. Сказал, что поручит подразделению «Эйч» все уладить. Это они, дураки, придумали обставить все как теракт. Ударили его ножом и запихнули в рот эту идиотскую записку. Да любой констебль с опытом в Калькутте, будь у него хоть половина мозга, сказал бы им, что это мелодраматическая чушь. И уж по крайней мере записку нужно было писать по-английски. Но ты же знаешь этих выпускников университетов, только сошедших с корабля. Степень по восточным языкам - и они уже считают себя Клайвами Индийскими!
        - А Сен?
        - Это тоже была их идея. Викраму заплатили, чтобы он продал тебе эту историю.
        - Получается, подразделение «Эйч» знало, где находится Сен? Потому его и нашли так быстро?
        - Ну разумеется, они знали. Знали все последние четыре года! Это они дали ему убежать там, в Баласоре, когда погибли все его товарищи. Хотели посмотреть, на кого еще он может их вывести. То, что он как раз вернулся в Калькутту, - просто удачное стечение обстоятельств. Не будь Сена, взяли бы на роль козла отпущения кого-нибудь другого. Вообще-то, я думаю, подразделение «Эйч» предпочло бы оставить Сена на свободе, но иногда приходится жертвовать пешками, чтобы защитить короля.
        Голова моя шла кругом. У меня с самого начала не было шансов. Губернатор - это воплощение британской власти в Бенгалии. Угрожать ему - значит угрожать всему британскому правлению. Теперь я не смогу обнародовать правду. Стоит губернатору захотеть - и на меня обрушится вся мощь империи. Не то чтобы в этом есть нужда: Дигби с его револьвером вполне достаточно.
        Напрашивался вопрос, знал ли Таггерт. Если да, то почему он позволил мне продолжать копать? Может, и не знал, но я не сомневался, что какие-то подозрения у него имелись. Иначе зачем просить меня быть осторожнее? Он понимал, что если его подозрения справедливы, то даже он не сможет меня защитить. В конце концов, я пушечное мясо. Еще одна пешка.
        - И что теперь? - спросил я. - Ты меня пристрелишь?
        - Если повезет, то не придется. Это с удовольствием сделает Викрам. Возможность убить англичанина? Он схватится за нее обеими руками, особенно после недавней бойни в Пенджабе. Он по-своему патриот. Наверное, он сделал бы это, даже если бы я ему не платил. Ты станешь всего лишь очередной жертвой ужасного кровопролития, развязанного в результате того печального происшествия. - Он ткнул меня в грудь револьвером: - Ты ведь сам допросился. Что стоило просто согласиться с тем, что виновен Сен. Концы сошлись бы с концами, и все вокруг были бы довольны. Но ты же не мог это так оставить. Прославленный капитан Уиндем и его несносная гордость! Не мог смириться, хоть и знал, что Сена все равно не спасти.
        - Люблю докапываться до правды, - сказал я. - В этом смысле я весьма старомоден.
        Дигби стоял так близко, что я чувствовал кислый запах его дыхания. От злости он забыл об осторожности. У меня был всего один шанс, надо было рискнуть. Прежде, чем он успел шевельнуться, я ринулся вперед и со всей силой ударил головой ему в лицо. Согласен, не самый благородный прием, но если правильно выбрать позицию, то весьма эффективный. Мне повезло, удар пришелся прямо в нос. Дигби выронил револьвер, отшатнулся и схватился за разбитое лицо руками. Между пальцами хлестала кровь. Он выругался и с силой пнул наугад. Меня он не задел, но задел стол и сшиб свечу. Комната погрузилась во мрак. Я упал на четвереньки и стал лихорадочно шарить вокруг в поисках револьвера. От удара открылась рана на голове, полученная прошлым вечером, кровь заливала один глаз. Дигби тоже искал револьвер. Раздался звук металла, скребущего по деревянному полу. Он меня опередил.
        Я вскочил на ноги и бросился к прямоугольнику двери, по периметру которой пробивался тусклый свет. Я выскочил в коридор, и тут же от пули брызнула штукатурка за моей спиной. Скоро он придет в себя, тогда со следующим выстрелом мне может повезти меньше. Я устремился в заднюю часть дома. На решение понадобилась доля секунды. Вот бы только правильно сориентироваться в расположении комнат.
        На источенной червями задней двери что-то блеснуло в полумраке. С тех пор, как я был здесь в предыдущий раз, на щеколду повесили крепкий замок. Топот Дигби по коридору. Выстрел. Пуля пробила дыру в хилой двери, полетели куски дерева. Я в отчаянии врезался всем телом в дверь и, проломив ее, плашмя упал во двор, рот наполнился кровью и землей. Вскочив, рванулся к забору в дальнем конце двора. Ящик, которым мы пользовались, чтобы перелезть через забор в прошлый раз, лежал слишком далеко, а времени не было. Я с разбегу прыгнул.
        Мне удалось ухватиться пальцами за верх забора. Левое плечо пронзила боль. Собрав все оставшиеся силы, я подтянулся и перевалился на ту сторону. Дигби не отставал. Я ожидал, что он вот-вот приземлится рядом, но он, очевидно, не удержался - я услышал глухой стук, за которым последовала затейливая ругань. Похоже, в моем распоряжении было с полминуты - пока он возьмет ящик, но я ошибся. Дигби снова подпрыгнул и на этот раз вцепился в забор намертво. Послышался возня - он пытался перекинуть ногу через ограду. Я кое-как поднялся и заковылял к дому, темневшему в стороне. Другого пути отсюда не было. Я оглянулся - Дигби уже был на заборе, в руке у него блеснул металл. Раздался выстрел. Пуля просвистела над ухом. Я бросился бежать. В следующий миг Дигби уже спрыгнул на землю. Внезапно впереди возникла тонкая полоска света. В стене дома распахнулась дверь. В проеме возник силуэт человека с винтовкой. Вот и Викрам. Я остановился. Все пути были отрезаны. Оставалось только медленно поднять руки над головой.
        - Не прошло и ста лет, - просипел Дигби.
        Индиец неподвижно стоял в дверях. Дигби подошел ко мне. Вместо носа кровавое месиво, в глазах - безумие.
        - Ты мне за это заплатишь, ублюдок, - прошипел он и с силой ударил рукояткой револьвера меня по голове.
        Я рухнул на колени. Викрам шагнул вперед. Щелкнул затвор. Я взглянул на силуэт индийца. Викрам мне запомнился каким-то другим. Он поднял винтовку и замер. Ноги. Худые ноги.
        - Давай! - приказал Дигби. - Пристрели его.
        Тут увидел и он.
        - Ты?!
        Дигби вскинул револьвер. Но выстрелить не успел. Раздался грохот, и Дигби повалился на землю с аккуратной круглой дыркой в центре лба - совсем как красная точка, что рисуют себе индийские женщины.
        - Не очень-то вы спешили, - прохрипел я.
        - Да, сэр, - ответил Несокрушим. - Простите, сэр. Пришлось долго заполнять разные формы, чтобы получить винтовку. После беспорядков последних дней начальство с некоторой опаской допускает индийцев к оружию.
        - Их можно понять, - согласился я. - Смотрите, что вы сотворили с беднягой Дигби.

        Эпилог

        Сидя в плетеном кресле в саду лорда Таггерта, я с наслаждением впитывал лучи предвечернего солнца и наблюдал, как слуга готовит две большие порции односолодового виски. Он поставил стаканы на стол, а другой слуга помог комиссару зажечь сигару. Его светлость несколько раз втянул дым, поворачивая сигару, чтобы убедиться, что она горит равномерно. Добившись желаемого результата, он едва заметно кивнул, и слуги бесшумно удалились, слившись с тенью.
        - Все еще не могу поверить, - Таггерт покачал головой. - Кто угодно, но Дигби! Никогда бы не подумал, что у него хватит пороху.
        Я отпил виски.
        - Что будет дальше?
        - Трудно сказать.
        - Вы собираетесь замести все это дело под ковер?
        Он затянулся. На кончике сигары разгорелся красный огонек.
        - А ты что предлагаешь? Арестовать губернатора?
        - Мне всегда казалось, что убийство, сговор и попытка воспрепятствовать правосудию считаются серьезными преступлениями.
        Таггерт помолчал.
        - Как ты думаешь, Сэм, зачем мы здесь?
        Никто мне раньше не задавал подобного вопроса - наверное, потому, что я был полицейским, а задача полицейских во всем мире более или менее одинакова: ловить плохих парней. Надо полагать, даже в Индии это само собой разумеется.
        - Чтобы вершить правосудие?
        Таггерт рассмеялся.
        - Правосудием занимаются суды, Сэм. Оставим это людям более достойным. Наше дело - поддерживать законность и правопорядок в провинции Бенгалия. Мы здесь, чтобы сохранять статус-кво. А это будет непросто, если мы попробуем арестовать человека, поставленного тут во главе.
        - Получается, все было напрасно?
        - Напротив, мальчик мой. Пусть мы и не можем выдвинуть обвинение, но твоими стараниями у нас теперь есть кое-что более ценное. Рычаги воздействия! Думаю, впредь губернатор будет поменьше совать нос в дела полиции и с большей готовностью следовать нашим советам. Возьмем, к примеру, твоего Сена. По моей подсказке губернатор счел возможным заменить ему смертный приговор ссылкой и тюремным заключением на Андаманских островах. Губернатор обставит это решение как проявление британского великодушия, и, возможно, оно поможет нам несколько реабилитироваться в глазах и сердцах индийцев после прискорбного происшествия в Амритсаре. А через несколько лет, когда шумиха уляжется, мы тихо вернем его в Индию. Он нам тут весьма пригодится.
        Теперь была моя очередь рассмеяться:
        - Он ни за что не станет на нас работать.
        Таггерт ничуть не смутился.
        - А это и не нужно. Если он действительно встал на путь ненасилия, то лучшее, что мы можем сделать, - это вернуть его сюда как можно скорее, и пусть он продолжает обращать к миру своих сторонников. В конце концов, с кем приятнее бороться - с вооруженными повстанцами или с горсткой сознательных несогласных? Нет, эта чепуха про ненасилие - лучшее, что случилось с нами за много лет.
        - То есть Сен так и будет считаться виновным в убийстве Маколи?
        Таггерт кивнул:
        - Мне кажется, это разумная плата за то, чтоб остаться в живых.
        - А Дигби?
        - Мы его посмертно повысим в звании. За безукоризненную службу. Очень жаль, что на него напал его собственный осведомитель.
        Ему бы это понравилось, подумал я. Однако, пусть и невольно, но Дигби это заслужил. Не убей он Маколи, в ночь ограбления Дарджилингский почтовый был бы набит деньгами, и вполне вероятно, что над нами бы сейчас висела угроза масштабной террористической кампании. Сейчас же такая угроза миновала - в том числе благодаря Дигби, а не только благодаря тому, что потом делал я или подразделение «Эйч». Да, кстати…
        - Мне нужно в Форт-Уильям, встретиться с Доусоном.
        Таггерт улыбнулся:
        - Говорят, вы двое наконец подружились?
        - Это некоторое преувеличение, - сказал я. - Вряд ли мне в ближайшее время стоит ожидать от него открыток к Рождеству.
        Между мной и полковником установилась настороженная отчужденность. Я знал о его причастности к укрывательству по делу Маколи, а он, как я предполагал, знал о моих проблемах с опиумом. У нас был друг на друга компромат, но мы предпочитали, по крайней мере пока, придержать его. Кроме того, я оказал Доусону услугу, когда позвонил ему тем утром и рассказал о своих подозрениях. Я надеялся, что теперь он с меньшей вероятностью попытается меня убить. Но ни с кем из тайной полиции никогда и ничего нельзя знать наверняка.
        Таггерт затянулся сигарой и устремил взгляд поверх лужаек. В отдалении часовой совершал обход по периметру усадьбы.
        - А ты, Сэм? Ты решил, хочешь ли работать тут дальше?
        Я осушил стакан. Виски был резковат на вкус. Я проглотил его как лекарство.
        - Мне нужно немного подумать.
        Слуга подошел без всякого знака с моей стороны и наполнил стакан.
        Таггерт улыбнулся:
        - Думай столько, сколько потребуется, мой мальчик.

        Доусон встретил меня возле храма в центре Форт-Уильяма. Место он выбрал странное. Я решил, что теперь я в кабинете двести семь персона нон грата. Похоже, у полковника там были секреты, которые мне не следовало видеть. А может, он просто не хотел, чтобы я любезничал с мисс Брейтуэйт.
        - Вам уже удалось что-нибудь из него вытащить?
        Доусон попыхтел своей трубкой.
        - Пока нет. Но это вопрос времени. Пока, правда, он довольно правдоподобно изображает монаха-трапписта[73 - Трапписты - католический монашеский орден, члены которого подчинялись строгим правилам молчания.].
        - Наверное, ему толком нечего сказать.
        - Пожалуй. Что он может сказать, когда его поймали рядом со складом, набитым оружием и взрывчаткой, со ста пятьюдесятью тысячами рупий в чемодане?
        - Еще кого-нибудь смогли задержать?
        - Увы. Мы проследили за ним до склада в Хаоре, где он встретился с двумя индийцами. Попытались устроить за ними слежку, но они нас заметили и пустились наутек. Оба были застрелены при попытке бегства.
        - Очень жаль, - заметил я. - Взяв их живыми, мы могли добыть полезные сведения.
        Заодно подразделение «Эйч» могло добыть новую пешку - вместо Сена, но эту мысль я оставил при себе.
        - Мы взяли деньги и оружие, - возразил Доусон. - Остальное неважно.
        - Сколько оружия?
        - Три ящика - револьверы, винтовки и взрывчатка. Достаточно, чтобы устроить основательный вооруженный конфликт.
        Мы шли по дорожке, ведущей к кладбищу гарнизона.
        - Можно мне увидеть заключенного? - спросил я.
        - Боюсь, это выходит за рамки ваших полномочий, капитан.
        - Надеюсь, ваши люди не переусердствовали во время допроса?
        Доусон улыбнулся:
        - Вовсе нет, капитан. Мы же в Индии. У нас здесь есть определенные правила, которых мы неукоснительно придерживаемся. В частности, мы никогда не усердствуем при допросе белого человека, даже если он ирландец. Это совершенно недопустимо в присутствии наших индийских солдат. Хотя я вынужден признать, что в данном случае это все несколько усложняет.
        Итак, они его не избили и за два дня не смогли узнать ничего полезного. Похоже, решил я, применяемые подразделением «Эйч» методы допроса опираются скорее на грубую силу, чем на хитроумие. Без своих кастетов они абсолютно беспомощны.
        - Возможно, со мной он заговорит.
        Доусон пососал трубку, еще раз затянулся и задумался.
        - Хорошо. Пожалуй, мы могли бы сделать исключение. Но только в этот раз.

        В тюремном блоке, как и прежде, пахло дезинфицирующим средством. Вслед за сипаем я прошел по длинному коридору и остановился возле камеры в дальнем его конце.
        - Здравствуйте, Бирн, - сказал я, когда сипай отпирал дверь камеры.
        - Капитан Уиндем! - воскликнул тот в изумлении. - Черт возьми, как же я рад вас видеть! Может быть, вы сумеете объяснить этим господам, что они поймали не того человека, и вытащите меня отсюда.
        Он так вцепился в прутья двери, что побелели костяшки пальцев. Нельзя было не признать: Бирн прекрасно разыгрывал роль невинного торговца тканями. Тем не менее он не мог не сознавать, что игра проиграна.
        - С вами хорошо обращаются?
        - Как бы не так! Ведь я здесь сижу уже двое суток без всяких объяснений и без доступа к адвокату.
        - Вам повезло, что вы не индиец, - заметил я.
        - Вы можете вытащить меня отсюда?
        - Это будет непросто. Они говорят, что в момент ареста у вас при себе было сто пятьдесят тысяч рупий наличными. Вы что, ограбили банк?
        Он улыбнулся с тревогой:
        - Ну что вы, капитан. Вы же знаете, что я работал над крупной сделкой. Мне просто заплатили наличными.
        - Сто пятьдесят тысяч рупий за текстильный заказ? Что вы такого сделали, Бирн? Продали им Туринскую плащаницу?
        - Это правда. Клянусь! - взмолился он. Но, конечно же, лгал.
        - Это я навел их на вас, - сказал я.
        Бирн явно искренне удивился.
        - Вы? Но на кой же черт вы это сделали?
        Вопрос был справедливый. Я и сам себе его задавал не раз.
        - Потому что ваше настоящее занятие - вовсе не текстиль. Кстати, сомневаюсь, что и Бирн - ваше настоящее имя.
        Я увидел, как едва заметно дрогнули мышцы его челюсти. Этого было достаточно.
        - Помните, как-то вечером я встретил вас на лестнице? Мы говорили о Сене. Вы сказали, что Сен похож на Льва Троцкого. Откуда вы знали, как он выглядит?
        - Я… Должно быть, встречал его фотографию в газетах…
        - Сомневаюсь. Его фотографии не было даже в нашем полицейском досье. Не было даже рисунка, а вы знали, как он выглядит. Предполагаю, что ваши ирландские друзья снабжают оружием своих товарищей-революционеров здесь, в Индии, а вы - их человек с этой стороны. Наверное, вам доводилось встречаться со многими индийскими террористами. Вероятно, и с Сеном - не исключено, что даже в последний год, когда вы были в Ассаме, а он скрывался в Восточной Бенгалии.
        - Все это чушь, капитан.
        Может, и чушь. Может быть, он и правда видел Сена только на фотографии в газете, но это никак не объясняло, что он делал рядом со складом, полным оружия, имея сто пятьдесят тысяч в чемодане.
        - Позвольте дать вам совет, Бирн. Поскорее признайтесь. Признайтесь здесь - раньше, чем вас отправят обратно в Англию. Из двух зол это меньшее. - И я повернулся, чтобы уйти.
        - Уиндем, - выкрикнул он, - грядет буря. И в Индии, и в Ирландии, и когда она разразится, всех ждет расплата. Люди с чистой совестью должны будут встать и пересчитаться. И вам предстоит решить, на чьей вы стороне.
        Наверное, стоило посоветовать ему поберечь силы. После всего, через что мне пришлось пройти, моя совесть была какой угодно, но только не чистой. А что до выбора сторон - тут Таггерт мне уже все сказал: моя сторона - статус-кво. Пожалуй, эта сторона мне вполне годилась, пока все альтернативы предполагали еще большее кровопролитие.
        Я кликнул сикха, чтобы тот меня выпустил, и, отправляясь в обратный путь по коридору, услышал, как сзади лязгает ключ в замке.

        Из пансиона я съехал на следующий день. Решил, что так будет лучше. Миссис Теббит несколько охладела ко мне после того, как я вернулся избитый и окровавленный той ночью, когда Дигби схлопотал дырку в черепе. Хотя ее неодобрение вызвал не столько мой внешний вид, сколько настойчивые требования найти комнату для сержанта Банерджи. Нет, поймите, взывала она к моему здравому смыслу, лично она ничего не имеет против того, чтобы под ее крышей поселился «чернокожий», но что скажут остальные гости? Нет, это совершенно невозможно. Немного смягчилась она только после того, как я сообщил, что сержант с отличием закончил юридический факультет Кембриджа, но и тогда не смогла удержаться от колкости:
        - Беда всех индийцев. Больно они умные.

        Мой чемодан был собран и стоял в холле. В нем уместилось почти все мое имущество. Я нанял рикша валла Салмана с товарищами, чтобы отвезти меня с пожитками на новое место, недалеко, на Премчанд-Борал-стрит. Квартира была довольно скромная. Владельцам менее скромных жилищ не нравилось, кого я выбрал в соседи.
        Поначалу перспектива жить под одной крышей со старшим офицером-сахибом вызывала у Несокрушима священный ужас, но я не сдавался. Заявил, что это будет полезно для его карьеры, и в конце концов смог его уговорить. У меня имелись на то свои причины. Я чувствовал, что в том, что родители выгнали его из дому, есть и моя вина. Ведь это из-за меня он не подал в отставку. И кроме того, в течение недели он дважды спас мне жизнь, а только дурак добровольно расстанется с таким талисманом.

        Прошла неделя. Однажды мы с Несокрушимом беседовали за бутылкой какой-то местной выпивки. Как оказалось, дешевизна нашей квартиры объяснялась тем, что она находилась над одним борделем и граничила со вторым, однако нас подобная близость к пороку не смущала, а Несокрушим, полагаю, и вовсе был втайне рад такому соседству. Я замечал, с каким интересом он таращится на девушку из заведения напротив. Правда, он был из тех редких мужчин, кто способен только таращиться. Даже заговорить с нею было выше его сил. Я как раз старался вывести его на эту тему, применяя двойную стратегию: во-первых, пользуясь служебным положением, а во-вторых, пытаясь его как следует напоить.
        - Ну же, Несокрушим, - подбодрил я сержанта, - хватит глазеть на светлый образ. Смелость города берет.
        - Об этом я могу не беспокоиться, - ответил он, покачивая головой в своей забавной индийской манере. - Когда дело дойдет до моей женитьбы, уверяю вас, мою мать никто не упрекнет в недостатке смелости. И она позаботится о том, чтобы образ был достаточно светлым. Невестку с темной кожей она сочла бы оскорблением.
        - Вы что же, так и не заговорите с девушкой?
        - Я уже неоднократно вам объяснял, сэр, что мне трудно беседовать с противоположным полом. Но это не беда. Я индиец, и поэтому мне вовсе не обязательно разговаривать с женщиной до свадьбы. И это только одно из многих преимуществ моей культуры перед вашей… сэр.
        Пожалуй, в этом что-то было. Наверное, индийский способ заводить отношения сохранял массу времени и усилий, не говоря уже о разбитых сердцах.
        - Но вам же наверняка приходилось влюбляться? - поддразнил его я. Алкоголь развязал мне язык. - А может, какая-нибудь милая девушка была влюблена в вас?
        Юноша покраснел и помотал головой.
        - Как же так? - удивился я. - Мне казалось, что уж с вашей-то внешностью вы едва успеваете отбиваться от женщин.
        - В нашей культуре это устроено иначе.
        - А пока вы были в Оксфорде?
        - В Кембридже.
        - Ну, в Кембридже. Неважно. Наверняка же какая-нибудь добросердечная суфражистка приглашала вас к себе в постель? Насколько я понимаю, у определенного круга политически активных женщин любовники-индийцы сейчас - последний писк моды. По всей видимости, это добавляет блеску их социалистическим досье.
        - Увы, - посетовал он, - мне не выпадало чести добавить блеску женскому досье. Ни социалистическому, ни какому-то иному.
        Раздался стук во входную дверь.
        Я взглянул на Несокрушима:
        - Вы ждете кого-нибудь?
        - Вроде бы нет.
        Мы услышали, как Сандеш прошаркал в прихожую. Старый слуга Маколи теперь работал у меня. Ему нужна была работа, а мне был нужен кто-нибудь, кто гладил бы мою форму, и пока что все шло неплохо.
        До нас донесся женский голос. Дверь в гостиную открылась, и вошла Энни. Я не видел ее с тех пор, как покинул ее квартиру наутро после нападения. Она была так же прекрасна, как и в тот вечер, когда мы ужинали в «Грейт Истерн».
        Несокрушим, покачиваясь и улыбаясь во весь рот, встал со стула.
        - Прогуляюсь, - сообщил он. - Подышу немного воздухом.
        И исчез с такой скоростью, будто у него горели подошвы.
        Я взял бутылку и жестом предложил Энни присоединиться к веселью.
        - Что это? - спросила она.
        - Понятия не имею. Какое-то местное пойло, Несокрушим раздобыл его у местного пойло валла. Вообще-то, моя вина. Нужно было идти самому. Парень совершенно не разбирается в выпивке.
        - И ты его обучаешь?
        - Что-то вроде того.
        Я налил ей. Она взяла стакан, выпила залпом и поставила на стол. Я был впечатлен. Пойло на вкус напоминало бензин. Когда я попробовал его в первый раз, у меня на глазах выступили слезы, а бедняга Несокрушим свалился со стула. Я налил ей еще.
        - От тебя нет вестей уже больше недели, - сказала она.
        Чистая правда. Я избегал ее с той самой ночи, когда погиб Дигби.
        - Я был занят.
        - Я так и поняла, Сэм. А ничего у тебя квартирка.
        - Да, - согласился я. - Но я решил обойтись одним слугой. Может быть, ты его помнишь. Кстати, как ты узнала мой адрес?
        - У твоего друга, сержанта Банерджи. Я приехала тебя искать на Лал-базар, там мне сказали, что ты в отпуске, но сержант может передать тебе сообщение. Я спросила его, где ты остановился, и он любезно дал мне адрес. Правда, не упомянул, что тоже здесь живет.
        - Люблю, когда друзья рядом.
        Она достала две сигареты из серебряного портсигара, который носила в сумочке, и одну предложила мне. Я закурил и дал прикурить Энни. Она затянулась и выпустила дым.
        - Ты не хочешь объяснить, в чем я провинилась, Сэм?
        Я заглянул ей в глаза. Даже теперь мне было трудно не терять голову.
        Захватив стакан, я вышел на балкон. Было проще говорить, стоя к ней спиной.
        - Зря ты мне не сказала, - ответил я.
        - О чем?
        - О Бьюкене.
        Я ожидал, что она станет врать, но поступить так было ниже ее достоинства. Вместо этого она подошла и встала рядом со мной.
        - Как ты понял?
        - Он слишком много знал о расследовании. Он знал, что я считаю Сена невиновным. Кто-то снабжал его сведениями. Сначала я подозревал Дигби, но это был не Дигби. Это была ты.
        Она молчала.
        - Той ночью, когда на меня напали. Это ведь с ним ты тогда встречалась, да?
        - Они были друзьями с Маколи, - сказала она. - Он попросил сообщать ему о ходе твоего расследования. Я ни о чем не жалею.
        - И что он пообещал взамен? Ты же не рассчитывала, что он женится на тебе? Или тебе достаточно было роли любовницы?
        Она влепила мне пощечину.
        - Он предложил мне деньги. Предложил безопасность. Мне больше никто такого не предлагал. Может, ты не заметил, Сэм, но Калькутта для полукровок - отнюдь не рай.
        Щека горела.
        - Сколько денег?
        - Достаточно, чтобы уехать отсюда и начать все с чистого листа.
        - И достаточно, чтобы меня предать?
        Энни покачала головой:
        - Я тебя не предавала.
        - Ты с ним спала?
        - Тебя это не касается.
        Согласен, тут она была права.
        - И куда ты поедешь?
        Она растерялась.
        - Пока еще не решила. Может, в Бомбей. А может, и в Лондон.
        - Только не в Лондон, - сказал я. - Поверь мне, там тебе не понравится. А что касается Бомбея, то я там ни разу не был, но сомневаюсь, что он может сравниться с Калькуттой. Ты же знаешь, здесь - вся жизнь человеческая.
        Она не смогла сдержать улыбку:
        - Что ж, чем не вариант.
        - Подумайте как следует, мисс Грант. Вам стоит остаться сегодня здесь и взвесить этот вариант. Я мог бы помочь.
        Она посмотрела на меня и задумалась на минуту, потом прикоснулась рукой к моей красной щеке.
        - Нет, Сэм, - сказала она. - Не думаю.
        notes

        Примечания

        1

        Имеется в виду сборник очерков The City of Dreadful Night. Существует также одноименный рассказ. - Здесь и далее примеч. перев.

        2

        В Индии: полицейский из местных жителей.

        3

        Важный господин, чиновник-британец.

        4

        Длинная бамбуковая палка, используемая в качестве оружия.

        5

        Уайтчепел и Степни - во время действия романа - бедные районы Лондона.

        6

        Иду! Иду! (бенг.)

        7

        Отец (также используется как уважительное обращение, бенг.).

        8

        Аристократический район Лондона.

        9

        Панка - потолочное опахало; ткань, натянутая на деревянную раму. Приводился в движение с помощью веревки.

        10

        Индийское приветствие.

        11

        Району (бенг.).

        12

        В оригинале Surrender-not - не сдающийся (англ.).

        13

        Район Калькутты.

        14

        Адвокат высшего ранга, имеющий право выступать в суде.

        15

        Одна из четырех профессиональных юридических ассоциаций в Лондоне.

        16

        Восточная часть Лондона, имела репутацию рабочего, бедного района.

        17

        Неформальное название лондонской полиции, сокращение от Metropolitan Police.

        18

        Группа первых профессиональных полицейских, базировавшаяся на Боу-стрит.

        19

        Фении - члены тайного общества, боровшегося за освобождение Ирландии от английского владычества.

        20

        Строка из комедии У. Шекспира «Сон в летнюю ночь», перевод Т. Щепкиной-Куперник.

        21

        Уничижительное прозвище немцев, популяризованное Редьярдом Киплингом в начале XX века.

        22

        Район в восточной части Лондона.

        23

        Район в восточной части Лондона. Находится ниже по течению Темзы, чем Лаймхаус.

        24

        Район в восточной части Лондона, где находился известный полицейский участок, штаб подразделения «Джей».

        25

        Британская Ост-Индская компания - акционерное общество, созданное в 1601 году для монопольной торговли с Ост-Индией. Со временем компания получила правительственные функции, и с ее помощью была осуществлена колонизация Индии.

        26

        Полицейский участок в Индии.

        27

        «Вест Хэм Юнайтед» - футбольный клуб из Восточного Лондона, в 1919 году принятый в Футбольную лигу Англии.

        28

        Официальное название двора британских монархов.

        29

        Странствующий торговец, делец.

        30

        Улица в Лондоне, где во время действия романа располагались многие престижные клубы.

        31

        Роберт Клайв (1725–1774) - британский генерал и чиновник, первый губернатор Бенгальского президентства.

        32

        Валла - человек, занятый работой, связанной с предыдущим словом, например, рикша валла - человек, тянущий рикшу.

        33

        Лунги - традиционная индийская одежда, как мужская, так и женская, представляющая собой широкую полосу ткани, которая оборачивается вокруг пояса и доходит до пят, подобно длинной юбке.

        34

        Монета достоинством в одну шестнадцатую рупии, бывшая в ходу в колониальной Индии.

        35

        Листья бетеля, азиатского тропического растения, используемые как возбуждающее средство.

        36

        Чернорабочий; также используется как презрительное название индийца.

        37

        Члены вооруженной разбойничьей шайки.

        38

        Родовое имение герцогов Мальборо, один из крупнейших дворцов Англии.

        39

        Имеется в виду Ануграх Нараян Синха, борец за независимость Индии, последователь Махатмы Ганди.

        40

        В 1905 году лорд Керзон, вице-король Индии, отдал приказ о разделе Бенгалии на Западную и Восточную (первый раздел Бенгалии). Из-за поднявшихся народных волнений Бенгалия снова была объединена в 1911 году.

        41

        Битва, с победы в которой принято отсчитывать период британского правления в Индии.

        42

        Легкая двуколка.

        43

        Вперед, поехали (бенг.).

        44

        Гламорган - одно из графств Уэльса.

        45

        Персонаж пьесы Уильяма Шекспира «Макбет». Его призрак появляется на пиру, где присутствует его убийца.

        46

        Традиционный для Индии алкогольный напиток, изготавливается из ферментированного сока цветков кокосовой пальмы или сахарного тростника, а также из злаковых культур (например, риса) или фруктов. Не следует путать его с араком, алкогольным напитком, ароматизированным анисом, распространенным на Ближнем Востоке и в Центральной Азии.

        47

        Уважительное индийское обращение, часто обозначающее чиновника-индийца.

        48

        Традиционный вид мужской одежды, распространенный в Южной и Юго-Восточной Азии. Представляет собой длинную прямоугольную полосу ткани, в надетом виде напоминает короткие шаровары.

        49

        Небольшая тюремная камера, где в 1756 году задохнулись или погибли от ранений, по официальным данным, 123 из 146 британских военнопленных.

        50

        Историческое офицерское звание (1895–1947) в индийской армии.

        51

        Бипин Чандра Пал (1858–1932) - индийский националист, писатель и политик, борец за независимость Индии. Локаманья Бал Гангадхар Тилак (1856–1920) - индийский радикальный националист, социальный реформатор и борец за независимость, первый лидер Индийского национально-освободительного движения.

        52

        «Уголок ораторов» - место в лондонском Гайд-парке, где любой желающий может выступить с речью.

        53

        Цитата из стихотворения Руперта Брука «Солдат», опубликованного в 1915 году (перевод В. Набокова).

        54

        Марка шотландского односолодового виски.

        55

        Истинный джентльмен.

        56

        Пренебрежительно: человек смешанного европейско-азиатского происхождения.

        57

        Лозунг британской газеты «Новости мира» (News of the World), выходившей с 1843 года.

        58

        Втор. 32:16, 32:17.

        59

        Втор. 32:23, 32:24.

        60

        Джеймс Кейр Харди (1856–1915) - деятель рабочего движения Великобритании.

        61

        Мф. 16:26.

        62

        Отсылка к Мф. 6:24.

        63

        Кто? (бенг.)

        64

        Открой дверь! (бенг.)

        65

        Иностранец, особенно британец, или белый человек.

        66

        Дуглас Хейг (1861–1928) - британский военачальник, командовавший войсками в битве на Сомме - бою с самыми высокими потерями в британской военной истории.

        67

        Британский трансатлантический пассажирский лайнер, торпедированный немецкой субмариной и затонувший недалеко от берегов Ирландии в 1915 году.

        68

        Жена или вдова махараджи.

        69

        Скорее, скорее! (бенг.)

        70

        Гхат - каменное ступенчатое сооружение на берегу реки, служащее в индуизме для ритуального омовения и для кремации.

        71

        Землевладелец, лорд (шотл.).

        72

        О боже! (бенг.)

        73

        Трапписты - католический монашеский орден, члены которого подчинялись строгим правилам молчания.