Пропавшие девочки Лорен Оливер

        Автор бестселлеров «Делириум» Лорен Оливер представляет захватывающий рассказ о двух сестрах, жизни которых неумолимо изменились после страшной аварии. Дара и Ник раньше были неразлучны, но это было до их отчуждения  - до аварии, оставившей на лице Дары шрамы. Когда Дара исчезает с празднования дня рождения, Ник думает, что сестра снова играет в свои жестокие игры. Только после пропажи другой девочки  - девятилетней Мэдди  - она убеждается в том, что исчезновения связаны. Теперь Ник должна погрузиться в интригующий мир потерь, подозрений и найти не только свою сестру, но и себя.

        Впервые на русском языке!

        Лорен Оливер
        Пропавшие девочки

        Настоящему Джону Паркеру за его поддержку и вдохновение.
        И сестрам во всем мире, включая мою собственную сестру.

        Самое смешное в том, что когда человек умирает, другие ждут от вас, что вы просто запрыгнете в поезд счастья и скоро будете бегать за полевыми бабочками или разглядывать радугу в бензиновых пятнах на асфальте. Это же Чудо, скажут они. Будто вы получили огромную коробку в подарок от бабушки, а в ней всего лишь старый вязаный свитер, и лучше бы не разочаровать бабулю своим выражением лица.
        Вот и жизнь такая, как тот свитер: полна дыр, неудобная и вызывающая зуд. Подарок, которому все должны быть рады, по сути - носить каждый день, даже если вы предпочитаете проводить эти дни в постели.
        Истина в следующем: нет возможности «почти умереть» или же «почти жить».

        До

27 Марта, Ник

        «Хочешь поиграть?»
        Эти два слова я слышала чаще всего в своей жизни. «Хочешь поиграть?» — Четырехлетняя Дара, вытянув руки, выскакивает через сетчатую дверь в наш зеленый дворик, не дожидаясь моего ответа. «Хочешь поиграть?» — Шестилетняя Дара среди ночи проскальзывает в мою постель. Ее глаза широко распахнуты и чуть тронуты лунным светом, а влажные волосы пахнут клубничным шампунем. «Хочешь поиграть?» — Восьмилетняя Дара бряцает звонком на своем велосипеде; десятилетняя Дара раскладывает карты на мокрых плитках перед бассейном; двенадцатилетняя Дара раскручивает за горлышко пустую бутылку из-под газировки.
        Пятнадцатилетняя Дара тоже не ждет моего ответа.
        - Подвинься,  - говорит она, толкая коленом в бедро свою лучшую подругу Ариану.  - Моя сестра хочет поиграть.
        - Места нет,  - отвечает та и взвизгивает, когда Дара наваливается на нее.  - Прости, Ник.
        Полдюжины человек теснятся в пустом стойле на конюшне родителей Арианы, где пахнет опилками и совсем немного навозом. На утоптанной земле валяются полупустая бутылка водки, несколько упаковок пива и куча разной одежды: шарф, две непарные перчатки, пуховик и обтягивающий розовый свитер Дары с надписью, выложенной стразами на спине: «Королева С*чка». Все это похоже на странное ритуальное подношение богам покера в игре на раздевание.
        - Не переживай,  - быстро говорю я.  - Я не буду играть. Просто зашла поздороваться.
        Дара делает недовольное лицо:
        - Ты же только что пришла!
        Ариана бросает свои карты на землю лицом вниз.
        - Тройка королей!  - Она открывает банку пива, и пена пузырится по ее пальцам.  - Мэтт, снимай кофту.
        Мэтт - худощавый парень с чересчур большим носом. Судя по затуманенному взгляду, совсем скоро он будет в стельку пьян. И так как он сидит в одной черной футболке с загадочным изображением какого-то одноглазого бобра, я делаю вывод, что пуховик принадлежит ему.
        - Холодно же,  - ноет он.
        - Либо футболку, либо штаны. Выбирай.
        Мэтт вздыхает и нехотя начинает стаскивать с себя футболку, оголяя покрытую прыщами тощую спину.
        - Где Паркер?  - спрашиваю я, стараясь, чтобы это звучало максимально равнодушно, и тут же начинаю ненавидеть себя за эту попытку.
        Но с тех пор как Дара начала… что бы она там с ним ни начала, стало невозможно говорить о моем бывшем лучшем друге без мерзкого царапающего ощущения в горле, словно там застрял осколок елочного шара.
        Дара, которая раздает карты, замирает. Но только на секунду. Затем она бросает последнюю карту Ариане и резко взмахивает рукой:
        - Без понятия.
        - Я отправила ему смс,  - говорю я.  - Он обещал прийти.
        - Да… ну, тогда, может быть, он уже ушел.
        Дара бросает мне взгляд, смысл которого предельно ясен. Не надо. Что ж. Видимо, они снова поссорились. Ну, или НЕ поссорились, и в этом проблема. Может, он больше не хочет продолжать эти игры.
        - У Дары теперь новый парень,  - нараспев сообщает Ариана, и Дара толкает ее локтем.  - Да ладно, разве не так? Секретный парень.
        - Заткнись!  - резко обрывает ее Дара.
        Я не могу понять, действительно ли она злится или только делает вид.
        Ари притворно надувает губы.
        - Я его знаю? Просто скажи мне, знаю ли я его.
        - Еще чего,  - отвечает Дара.  - Никаких подсказок.
        Она бросает свои карты, встает и отряхивает джинсы сзади. На ней ботинки на платформе с меховой отделкой и металлического цвета рубашка, которую я вижу впервые и которая выглядит так, будто жидкий металл вылили прямо на голое тело и оставили застывать. Ее волосы, недавно выкрашенные в черный, уложены идеально прямо, словно по ее плечам струится нефть. Как обычно, я чувствую себя Страшилой рядом с Дороти. На мне мешковатая куртка, купленная мамой четыре года назад для катания на лыжах в Вермонте, а волосы - неопределенного оттенка коричневого, напоминающего мышиный помет,  - собраны в хвост на затылке.
        - Я схожу за выпивкой,  - говорит Дара, хотя она еще не допила свое пиво.  - Кому-нибудь принести?
        - Принеси пару коктейлей,  - отзывается Ариана.
        Дара не подает вида, что услышала ее. Хватает меня за запястье и тащит из конюшни в сарай, где Ариана - или ее мама?  - установила несколько раскладных столов и расставила на них миски с чипсами, солеными крендельками, гуакамоле[1 -  Гуакамоле - блюдо мексиканской кухни из пюрированного авокадо, имеющее консистенцию густого соуса (прим. пер.).] и печеньем. Из банки с соусом торчит окурок, а в огромном тазике среди тающего льда плавают банки с пивом, словно корабли, бороздящие воды Арктики.
        Кажется, здесь собрался весь класс Дары и еще половина моего - обычно выпускные классы не ходят на вечеринки к младшим, но во втором полугодии они не упускают ни единого шанса потусоваться. Между стойлами развешаны гирлянды, и только в трех из них стоят лошади - Мисти, Лусиана и Мистер Эд. Интересно, раздражают ли их глухое уханье басов и пьяные школьники, каждые пять секунд сующие им в морду «Читос», пытаясь накормить с рук?
        В тех стойлах, что не набиты старыми седлами, граблями для навоза и ржавым фермерским инвентарем, однажды брошенным сюда и окончательно забытым (хотя единственный урожай, который когда-либо снимала мама Арианы,  - это деньги трех ее бывших мужей), одни заняты выпивкой, другие обжимаются или, как в случае Джейка Харриса и Обри О’Брайен, уже вовсю лапают друг друга. А сбруйный сарай, как мне объяснили, негласно закреплен за курильщиками травы.
        Большие раздвижные двери открыты в темноту, и с улицы в амбар задувает холодный воздух. Снаружи, на манеже, кто-то пытается развести костер, но этим вечером идет легкий дождь, и дерево не горит.
        По крайней мере, Арона здесь нет. Не уверена, что выдержала бы встречу с ним сегодня - после того, что случилось в прошлые выходные. Лучше бы он разозлился на меня, лучше бы он бесился и орал или пустил по школе слух, что у меня хламидии или что-то вроде этого. Тогда я могла бы его ненавидеть. Тогда во всем этом появился бы хоть какой-то смысл.

        Но после нашего разрыва он был показательно, просто чудовищно вежлив, прямо как продавец в «Гэп»[2 -  Гэп (Gap - англ.)  - известный американский бренд, выпускающий одежду, обувь и пр. Вторая по величине сеть магазинов одежды в мире (прим. пер.).]. Как будто он очень надеялся, что я что-то куплю, но не хотел показаться назойливым.
        - Я все равно считаю, что мы созданы друг для друга,  - неожиданно выпалил он, когда возвращал мою толстовку (чистую и как следует сложенную, разумеется) и разные мелочи, которые я оставила в его машине: ручки, зарядное устройство от телефона и чудной снежный шарик, который я высмотрела на распродаже в «Си-Ви-Эс»[3 -  Си-Ви-Эс (CVS Pharmacy - англ.)  - вторая по величине аптечная сеть в США, продающая помимо лекарств по рецептам широкий ассортимент общих товаров, включая косметику, сезонные товары и пр. (прим. пер.).]. В школьной столовой в тот день на обед подавали спагетти с маринарой[4 -  Маринара - итальянский томатный соус с добавлением чеснока, лука и пряностей (прим. пер.).], и в уголке его рта осталось немного соуса.  - Может, ты еще передумаешь.
        - Возможно,  - ответила я тогда.
        И больше всего на свете мне хотелось бы, чтоб так и было.
        Дара хватает бутылку «Соузен Комфорт»[5 -  Соузен Комфорт (СоКо)  - популярный ликер на основе виски, умеренно сладкий и достаточно крепкий (прим. пер.).], наливает в пластиковый стакан дюйма на три, а потом доверху наполняет его кока-колой. Я прикусываю губу, словно могу сжевать слова, которые так и рвутся наружу.
        Это как минимум третий ее стакан, а у нее и так уже напряженные отношения с родителями. Ей стоило бы избегать неприятностей. Господи, ведь это из-за нее мы обе ходим на терапию.
        Но вместо этого я говорю:
        - Ну что, новый парень, значит?  - Я стараюсь изо всех сил, чтобы это звучало непринужденно.
        Дара ухмыляется одним уголком рта.
        - Ты же знаешь Ариану, она преувеличивает.
        Дара смешивает еще один коктейль, сует мне в руку и прислоняет свой стаканчик к моему.
        - За тебя!  - произносит она и одним большим глотком опустошает стакан наполовину.
        Напиток подозрительно пахнет сиропом от кашля. Я ставлю свой стакан возле тарелки с остывшими сосисками в тесте. Они похожи на сморщенные пальцы, обернутые марлей.
        - Значит, нет никакого тайного бойфренда?
        Дара пожимает плечами.
        - Ну что я могу сказать?
        Этим вечером она накрасила глаза золотистыми тенями, которые теперь пылью осыпались на ее щеки. Она выглядит так, будто по дороге сюда заглянула в какую-то сказочную страну.
        - Просто я неотразима.
        - А что с Паркером?  - спрашиваю я.  - Снова неприятности в раю?
        Улыбка мгновенно исчезает с лица Дары, и я начинаю жалеть о том, что задала этот вопрос.
        - А что?  - произносит она. Ее взгляд становится жестким и непроницаемым.  - Хочешь произнести свое коронное «я же тебе говорила»?
        - Забудь.  - Я отворачиваюсь, внезапно чувствуя себя обессилившей и измотанной.  - Спокойной ночи, Дара.
        - Подожди,  - она хватает меня за запястье.
        В одну секунду напряженности между нами как не бывало, и она снова улыбается.
        - Останься, ладно? Останься, Нинпин,  - повторяет она, видя мои колебания.
        Когда Дара становится такой милой и умоляющей, совсем как прежде, когда моя сестренка забиралась ко мне на грудь и смотрела на меня широко распахнутыми глазами, требуя проснуться, ей просто невозможно отказать… Почти.
        - Мне вставать в семь,  - отвечаю, пока она плетется за мной к дверям, за которыми шумит и хлюпает дождь.  - Я пообещала маме помочь навести порядок к приходу тети Джекки.
        Первый месяц после того как папа объявил, что уходит, мама вела себя как будто абсолютно ничего не произошло. Но в последнее время она часто стала что-то забывать: включить посудомоечную машину, поставить будильник, погладить свои рабочие блузки, пропылесосить. Кажется, вместе с каждым предметом, который папа уносит из нашего дома,  - будь то его любимое кресло, шахматы, которые он унаследовал от своего отца, или клюшки для гольфа, которыми никогда не пользовался,  - он забирает с собой и частичку ее рассудка.
        - Зачем?  - Дара закатывает глаза.  - Она же все равно принесет с собой эти свои очищающие кристаллы. Пожалуйста,  - добавляет она. Ей приходится повысить голос, чтобы перекричать музыку: кто-то только что сделал погромче, и теперь кажется, даже пол вибрирует в такт.  - Ты же всегда сидишь дома.
        - Неправда,  - отрицаю я.  - Это просто тебя там никогда нет.
        Мои слова звучат жестче, чем я хотела бы. Но Дара только смеется в ответ.
        - Давай не будем ругаться сегодня, ладно?  - говорит она и прижимается ко мне, чтобы поцеловать в щеку. Ее губы липкие, словно от конфет.  - Давай просто радоваться.
        Какие-то парни, видимо, десятиклассники, собравшиеся в кучку в одном из углов полутемного амбара, начинают хлопать нам и свистеть.
        - Круто,  - кричит один из них, поднимая банку с пивом.  - Лесбийские игры!
        - Заткнись, придурок!  - кричит ему в ответ Дара и смеется.  - Это моя сестра.
        - Вот теперь мне точно пора,  - говорю я.
        Но Дара не слушает. Ее лицо пылает, а глаза блестят от алкоголя.
        - Это - моя сестра,  - снова объявляет она, обращаясь ко всем сразу и одновременно ни к кому, ведь Дара - из тех людей, за которыми другие всегда наблюдают, повторяют, следуют.  - И моя лучшая подруга.
        Еще больше свиста и хлопков.
        - Начинайте уже!  - орет другой парень.
        Дара обнимает меня за плечи, прислоняется к моему уху и шепчет. В ее дыхании ощущается какой-то приятный запах, смешанный с алкоголем.
        - Лучшие подруги до конца жизни,  - шепчет она, и я уже не могу понять, обнимает она меня или висит на мне.  - Правда, Ник? И ничто - ничто - этого не изменит.

        http://www.VestnikPoberezhja.com/27martaproishestvijahttp://www.VestnikPoberezhja.com/27martaproishestvija(http://www.vestnikpoberezhja.com/27martaproishestvija)

        В НОЛЬ ЧАСОВ ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЬ МИНУТ ПОЛИЦИЯ ГОРОДА НОРУОК ВЫЕХАЛА НА МЕСТО АВАРИИ, ПРОИЗОШЕДШЕЙ НА 101-М ШОССЕ, К ЮГУ ОТ МОТЕЛЯ «ШЕЙДИ ПАЛМС». НАХОДИВШАЯСЯ ЗА РУЛЕМ СЕМНАДЦАТИЛЕТНЯЯ НИКОЛЬ УОРРЕН С НЕЗНАЧИТЕЛЬНЫМИ ТРАВМАМИ БЫЛА НАПРАВЛЕНА В ГОСПИТАЛЬ «ИСТЕРН МЕМОРИАЛ». ПАССАЖИРКА, ПЯТНАДЦАТИЛЕТНЯЯ ДАРА УОРРЕН, КОТОРАЯ НЕ БЫЛА ПРИСТЕГНУТА РЕМНЕМ БЕЗОПАСНОСТИ, НА МАШИНЕ «СКОРОЙ ПОМОЩИ» БЫЛА СРОЧНО ДОСТАВЛЕНА В РЕАНИМАЦИОННОЕ ОТДЕЛЕНИЕ. НА МОМЕНТ ПУБЛИКАЦИИ ЕЕ СОСТОЯНИЕ ОЦЕНИВАЕТСЯ КАК КРИТИЧЕСКОЕ. МЫ ВСЕ МОЛИМСЯ ЗА ТЕБЯ, ДАРА!

        Оооооочень грустно. Надеюсь, она выкарабкается!
        Комментарий от: mamabear27 в 06:04

        Я живу чуть дальше по шоссе, аварию было слышно в полумиле!!!
        Комментарий от: qTpie27 в 08:04

        Эти ребята думают, что они бессмертные. Кто вообще ездит непристегнутым??? Никто не виноват, кроме нее самой.
        Комментарий от: markhhammond в 08:05

        Прояви сострадание, чувак! Мы все делаем глупости.
        Комментарий от: trickmatrix в 08:07
        Но некоторые тупее, чем остальные.
        Комментарий от: markhhammond в 08:08

        Примечание.
        Ниже представлен коллаж из открыток, в которых одноклассники и друзья Дары желают ей скорейшего выздоровления, включая записку от Паркера:
        «Дара, мне так жаль! Пожалуйста, очнись. Я хочу все исправить».

        После

        http://www.VestnikPoberezhja.com/15ijulya_zderzhaniyahttp://www.VestnikPoberezhja.com/15ijulya_zderzhaniya(http://www.vestnikpoberezhja.com/15ijulya_zderzhaniya)

        ТЯЖЕЛАЯ НОЧЬ ВЫДАЛАСЬ У ОТДЕЛЕНИЯ МЕЙН ХАЙТС. МЕЖДУ ПОЛУНОЧЬЮ И ЧАСОМ НОЧИ ТРОЕ МЕСТНЫХ ПОДРОСТКОВ СОВЕРШИЛИ СЕРИЮ МЕЛКИХ КРАЖ К ЮГУ ОТ 23-ГО ШОССЕ. СНАЧАЛА СОТРУДНИКИ ПОЛИЦИИ ВЫЕХАЛИ НА ВЫЗОВ В МАГАЗИН «7 -11» НА РИЧМОНД-ПЛЕЙС, ГДЕ СЕМНАДЦАТИЛЕТНИЙ МАРК ХААС, ШЕСТНАДЦАТИЛЕТНИЙ ДЭНИЭЛ РИПП И ДЕВЯТНАДЦАТИЛЕТНИЙ ДЖЕЙКОБ РИПП, УГРОЖАЯ СЛУЖАЩЕМУ, ПОХИТИЛИ ДВЕ УПАКОВКИ ПИВА, ЧЕТЫРЕ КОРОБКИ ЯИЦ, ТРИ ПАЧКИ «ТВИНКИЗ», А ТАКЖЕ ТРИ КОЛБАСКИ «СЛИМ ДЖИМ».
        ПОЛИЦИЯ ПРЕСЛЕДОВАЛА ПОДРОСТКОВ ДО УЛИЦЫ САТТЕР-СТРИТ, ГДЕ ОНИ СЛОМАЛИ ПОЛДЮЖИНЫ ПОЧТОВЫХ ЯЩИКОВ И ЗАКИДАЛИ ЯЙЦАМИ ДОМ МИСТЕРА УОЛТЕРА МИДЛТОНА, УЧИТЕЛЯ МАТЕМАТИКИ В СТАРШИХ КЛАССАХ (КОТОРЫЙ, КАК НАМ УДАЛОСЬ УЗНАТЬ, УГРОЖАЛ ЗАВАЛИТЬ ХААСА НА ЭКЗАМЕНЕ, ИЗ-ЗА ТОГО ЧТО ТОТ СПИСЫВАЛ).
        В КОНЦЕ КОНЦОВ ПОЛИЦИИ УДАЛОСЬ ЗАДЕРЖАТЬ НАРУШИТЕЛЕЙ В ПАРКЕ КАРРЕН, НО К ТОМУ ВРЕМЕНИ ОНИ УСПЕЛИ УКРАСТЬ РЮКЗАК, ДВЕ ПАРЫ ДЖИНСОВ И КЕДЫ ИЗ ОБЩЕСТВЕННОГО БАССЕЙНА. ОДЕЖДА, КАК СООБЩАЕТ ПОЛИЦИЯ, ПРИНАДЛЕЖАЛА ДВУМ ПОДРОСТКАМ, КОТОРЫЕ РЕШИЛИ ИСКУПАТЬСЯ ГОЛЫШОМ. ПОСЛЕДНИЕ БЫЛИ ДОСТАВЛЕНЫ В УЧАСТОК МЕЙН ХАЙТС (НАДЕЕМСЯ, ВСЕ ЖЕ ПОСЛЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ ИМ ОДЕЖДЫ).

        Дэнннннннни… просто легенда.
        Комментарий от: grandtheftotto в 12:01

        Заняться больше нечем…
        Комментарий от: momofthree в 12:35

        Ирония в том, что эти парни наверняка в скором времени сами будут работать в «7 -11». Как-то не вижу эту тройку в будущем нейрохирургами.
        Комментарий от: hal.m.woodward в 14:56

        Искупаться голышом? Они там не окоченели?: P
        Комментарий от: Prettymaddie в 19:22

        А почему в статье не приводятся имена «подростков, которые решили искупаться голышом»? Незаконное проникновение - это разве не уголовное преступление?
        Комментарий от: vigilantescience01 в 21:01

        Спасибо за вопрос. Так и есть, но обвинение выдвинуто не было.
        Комментарий от: admin в 21:15

        Мистер Мидлтон дерьмо.
        Комментарий от: hellicat15 в 23:01
        Ник, 15 июля

        - Искупаться голышом, Николь?
        В английском языке есть много слов, которые ты не хотела бы когда-либо услышать от своего отца. «Клизма». «Оргазм». «Разочарован».
        Но «искупаться голышом» в этом списке - на первых позициях, особенно если тебя забрали из участка в три утра и ты одета в форменные полицейские штаны и толстовку, которая, видимо, раньше принадлежала какому-нибудь бездомному или подозреваемому по делу о серийных убийствах, потому что твои одежда, сумка, паспорт и деньги были украдены из бассейна.
        - Это была шутка,  - отвечаю я.
        Звучит тупо. Нет ничего смешного в том, что тебя арестовывают практически с голым задом глубокой ночью, когда тебе положено спать дома.
        Передние фары делят дорогу перед нами на клочки света и тени. Я рада, что, по крайней мере, не вижу папиного лица.
        - О чем ты вообще думала? Я такого не ожидал. Только не от тебя. А этот парень, Майк…
        - Марк.
        - Да без разницы. Сколько ему лет?
        Я не отвечаю. Ему двадцать, но лучше мне промолчать. Отец просто ищет виноватого. Пусть думает, что кто-то втянул меня в это. Что какой-то парень, который плохо на меня влияет, заставил меня перелезть через ограду парка Каррен, раздеться до нижнего белья и плюхнуться животом в ледяную воду так, что вышибло дух из моего тела, так, что я вынырнула, смеясь, хватая ртом воздух и думая о Даре. О том, что она должна была быть там со мной, она бы меня поняла.
        Перед глазами возникает картина: огромная глыба, вырастающая прямо из темноты, целая стена из камня. Мне приходится закрыть и заново открыть глаза - ничего. Впереди только длинное ровное шоссе и две воронки света от передних фар.
        - Послушай, Ник,  - говорит отец (это мое старое прозвище, которое почему-то прижилось).  - Я и мама, мы волнуемся за тебя.
        - Я думала, вы с мамой не разговариваете,  - отвечаю я, приоткрывая окно на несколько дюймов, потому что кондиционер почти не охлаждает, и еще потому что порывы ветра заглушают голос отца.
        Он не обращает внимания.
        - Я серьезно. Со дня аварии…
        - Пожалуйста,  - быстро произношу я, не позволяя ему закончить фразу.  - Не надо.
        Отец вздыхает и начинает тереть глаза за линзами очков. От него немного пахнет мятными полосками, которые он на ночь приклеивает на нос, чтобы не храпеть, и он все еще в своих старых-престарых пижамных штанах с оленями. И на секунду я чувствую себя по-настоящему ужасно.
        Но потом я вспоминаю его новую подружку и то, какой молчаливой и деревянной стала мама, словно марионетка, чьи ниточки натянуты слишком сильно.
        - Тебе придется обсудить это с кем-то, Ник,  - говорит отец. Он произносит это тихо и обеспокоенно.  - Если не со мной, то с доктором Личми. Или с тетей Джекки. Хоть с кем-то.
        - Нет,  - отвечаю я, полностью опуская стекло. Ветер становится штормовым и уносит звук моего голоса.  - Нет.
        Дара, 7 января

        Доктор Лизни - ой, простите, Личми - говорит, что каждый день я должна в течение пяти минут писать о своих чувствах.
        Ну, вот пожалуйста:
        Ненавижу Паркера.
        Ненавижу Паркера.
        Ненавижу Паркера.
        Ненавижу Паркера.
        Ненавижу Паркера.
        Мне уже лучше!
        Прошло пять дней после НАШЕГО ПОЦЕЛУЯ, и сегодня при встрече он старался даже не дышать в моем направлении, как будто боялся, что я отравлю его воздух или что-то в этом роде.
        Мама с папой на этой неделе тоже в черном списке. Папа - потому, что ходит с серьезным и мрачным видом из-за развода, хотя очевидно, что в душе он так рад, что готов кувыркаться и крутить сальто. Я имею в виду, если он действительно не хотел бы уходить, то и не стал бы, так? А мама - из-за того, что даже не может постоять за себя. И еще она не проронила ни слезинки на дедушкиных похоронах. Она делает вид, что ничего не произошло, продолжает ходить на велотренировки и выискивать чертовы рецепты с Киноа, как будто может спасти весь мир от раскола, просто получая достаточно пищевых волокон. Прямо какой-то робот в штанах для йоги и толстовке с надписью «Вассар»[6 -  Вассар (Vassar College - англ.)  - престижный частный гуманитарный колледж в Нью-Йорке (прим. пер.).].
        И Ник такая же. Это сводит меня с ума. Она ведь не была такой раньше, не думаю. Или я просто не помню. Но с тех пор, как она перешла в старшие классы, она без конца выдает какие-то советы, как будто ей все 45. Хотя она старше меня ровно на одиннадцать месяцев и три дня.
        Я помню, что, когда в прошлом месяце родители усадили нас за стол и объявили о разводе, она и глазом не моргнула.
        «Нормально»,  - сказала она.
        Нормально, мать твою. В самом деле???
        Дедушка умер, мама с папой друг друга ненавидят, а Ник периодически смотрит на меня, как на инопланетянку.
        Слушайте, доктор Лизни, все, что я могу сказать: это НЕ нормально.
        Ничего из этого.
        Ник, 17 июля

        Сомервилль и Мейн Хайтс разделяют всего двенадцать миль, но они с таким же успехом могли бы находиться в разных странах. В Мейн Хайтс все новое: новые здания, новые магазины, новое барахло, недавно разведенные отцы с их новенькими квартирами в кондоминиумах: груды гипсокартона, фанера и свежая краска. Словно театральные декорации, сколоченные на скорую руку, потому и нереалистичные. Дом, в котором поселился папа, виднеется позади парковки и ряда тощих вязов, которые отделяют жилой комплекс от шоссе. Полы всюду покрыты коврами, а кондиционер работает абсолютно бесшумно, выпуская потоки затхлого ледяного воздуха, поэтому кажется, что живешь внутри холодильника.
        Впрочем, мне нравится Мейн Хайтс. Мне нравится моя белоснежная комната, запах свежего асфальта и все эти хрупкие здания, тянущиеся к небу. Мейн Хайтс - то место, куда люди приезжают, когда хотят все забыть.
        Но через два дня после инцидента с купанием голышом я отправляюсь домой в Сомервилль.
        - Тебе будет полезно сменить обстановку,  - в двенадцатый раз повторяет отец. Звучит глупо, ведь то же самое он говорил, когда забирал меня в Мейн Хайтс.  - И для твоей матери тоже лучше, когда ты дома. Она будет рада.
        По крайней мере, он не врет, что Дара тоже будет рада.
        Мы приезжаем в Сомервилль слишком быстро. Словно перешли по подземному переходу с одной стороны улицы на другую. Здесь все выглядит старым. Гигантские деревья обрамляют дорогу: плакучие ивы тянут ветви к земле, высокие дубы отбрасывают на машины дрожащие тени. Сквозь занавес колышущейся зелени видны огромные дома, построенные в колониальную эпоху, в начале века или вообще черт их знает когда. Прежде здесь были огромная мельница и хлопковая фабрика. В те времена Сомервилль был крупнейшим городом штата. Сейчас половине зданий присвоен статус памятников архитектуры. Мы празднуем День Отцов-основателей, День Мельницы и устраиваем Парад Пилигримов. Жить в месте, настолько зацикленном на прошлом,  - в этом есть что-то нездоровое. Как будто все просто забили на саму идею будущего.
        Как только мы сворачиваем на Вест Хейвен Корт, мою грудь сдавливает. Это еще одна проблема Сомервилля: слишком много воспоминаний и ассоциаций. Все, что здесь происходит, случалось уже тысячу раз. На секунды в голове всплывают воспоминания о тысяче других поездок… тысяче поездок на большом папином «Субурбане» с бурым кофейным пятном на пассажирском сиденье, напоминающем о семейных путешествиях, праздничных ужинах и совместных вылазках по делам.
        Забавно, как что-то может быть таким постоянным, а потом измениться в одночасье.

        «Субурбан» теперь выставлен на продажу. Папа хочет обменять его на модель поменьше, как уже обменял свой большой дом и семью из четырех человек на квартирку поменьше и бойкую миниатюрную блондинку по имени Шерил. И мы уже никогда не проедем до дома № 37 всей семьей.

        Машина Дары припаркована позади маминой на подъездной аллее. Она такая грязная, что я могу оставить отпечатки ладоней рядом с бензобаком. Пара пушистых игральных костей, которые я купила ей в Волмарте, все еще висят на заднем стекле. Мне становится немного легче от того, что она их не выбросила. Интересно, начала ли она снова водить? Интересно, застану ли я ее дома, сидящую на кухне в слишком большой для нее футболке и микроскопических шортах, ковыряющую ногти на пальцах ног? Она всегда так делает, когда хочет свести меня с ума. Поднимет ли она на меня глаза, сдует ли челку и скажет: «Привет, Нинпин,  - как будто ничего и не произошло, как будто она не избегала меня последние три месяца?»
        Только когда мы припарковались, я замечаю, что отец, кажется, переживает из-за того, что избавляется от меня.
        - С тобой все будет в порядке?  - спрашивает он.
        - А ты как думаешь?  - отвечаю я.
        Хочу выйти из машины, но он меня останавливает.
        - Так будет лучше для тебя,  - повторяет он.  - Лучше для вас обеих. Даже доктор Личми сказал…
        - Доктор Личми - зануда,  - бросаю я и выбираюсь из машины, прежде чем он успевает возразить.
        После аварии родители заставили меня посещать доктора Личми раз в неделю. Похоже, они опасались, что я могла разбить машину намеренно или что сотрясение навсегда вывело из строя мои мозги. Но они перестали настаивать на этих визитах, после того как я не издала ни единого звука за время четырех сеансов стоимостью по 250 долларов каждый. Понятия не имею, ходит ли еще Дара к нему.
        Мне приходится стукнуть по багажнику, чтобы отец его открыл. Он даже не утруждается выйти из машины, чтобы меня обнять (не то чтобы мне этого хотелось), просто опускает стекло и машет рукой, как будто я - пассажир корабля, который вот-вот отправится в плавание.
        - Я люблю тебя,  - произносит он.  - Позвоню тебе вечером.
        - Конечно. Я тоже.  - Закидываю сумку на одно плечо и тащусь к входной двери.
        Газон совсем зарос, и мокрая трава липнет к моим щиколоткам. Входную дверь давно пора покрасить, и весь дом выглядит каким-то опустошенным, как будто внутри него рухнуло что-то важное.
        Несколько лет назад мама решила, что пол нашей кухни стал немного крениться. Она выкладывала на столешницу замороженные горошины и показывала нам с Дарой, как они катятся. Отец думал, она спятила. Они сильно ссорились из-за этого. Особенно из-за того, что отец все время наступал на горошины, когда ночью приходил на кухню, чтобы попить воды.
        Но мама оказалась права. В конце концов она пригласила кого-то осмотреть фундамент. Выяснилось, что почва осела и наш дом накренился на полдюйма влево. Недостаточно, чтобы увидеть, но достаточно, чтобы почувствовать.
        Но сегодня дом выглядит кривобоким больше, чем когда-либо.
        Мама так и не удосужилась поменять зимнюю дверь на сетку. Мне приходится налечь на ручку, чтобы она открылась. В холле темно. Воздух кажется немного застоявшимся. Несколько коробок «Федекс» свалены в кучу под столом, а в самом центре на полу брошены заляпанные грязью резиновые сапоги для сада, которые я не узнаю. Перкинс, наш шестнадцатилетний кот, издает жалобное «мяу» и бежит через холл, чтобы потереться о мои лодыжки. Хоть кто-то рад меня видеть.
        - Привет,  - кричу я, сбитая с толку и смущенная тем, что чувствую себя так неловко, словно я чужая в этом доме.
        - Я здесь, Ник!  - Мамин голос из-за стен звучит слабо, словно замурованный там.
        Я бросаю сумки в холле, тщательно избегая брызг грязи, и направляюсь на кухню, по пути все время представляя себе Дару: Дара болтает по телефону, Дара с ногами забралась на подоконник, Дара с новыми цветными прядями в волосах. Глаза Дары, прозрачные, словно вода в бассейне, и ее нос - курносая кнопка (за такой многие дорого заплатили бы), Дара ждет меня, готовая простить.
        Но на кухне я застаю маму в одиночестве. Что ж. Либо Дары нет дома, либо она не посчитала нужным удостоить меня своим присутствием.
        - Ник.  - Мама кажется удивленной при виде меня, хотя, само собой, она слышала, как я вошла, и ждала моего приезда все утро.
        - Ты слишком худенькая,  - произносит она, обнимая меня. А затем:  - Я очень разочаровалась в тебе.
        - Да уж…  - Я сажусь за стол, заваленный старыми газетами. На нем две полупустые кружки, кофе в которых уже подернулся молочно-белой пленкой, и тарелка с недоеденным сэндвичем.  - Папа сказал.
        - Серьезно, Ник. Купаться голышом?  - Мама пытается провести неодобрительную родительскую беседу, но она далеко не так убедительна, как отец. Она - словно актриса, которой уже наскучила своя роль.
        - У нас всех и так уже достаточно проблем. Я не хочу волноваться еще и о тебе.
        А вот и она, мерцающая между нами, будто мираж: Дара в коротких шортах и на высоких каблуках, толстый слой туши для ресниц немного осыпался на щеки. Дара смеется, она всегда смеется и просит нас не волноваться, с ней ничего не случится, она никогда не пьет, хоть от нее и пахнет вовсю ванильной водкой. Дара - наша красавица, Дара - всеобщая любимица, Дара - сложный ребенок, которого все обожают. Моя маленькая сестричка.
        - Вот и не нужно,  - говорю я резко.
        Мама вздыхает и садится напротив меня. После аварии она стала выглядеть лет на сто. Ее кожа бледная и сухая, под глазами синяки и мешки. Корни волос не прокрашены. На секунду мне в голову приходит ужасная, жестокая мысль:
        «Неудивительно, что папа ушел».
        Но я знаю, что это нечестно. Он ушел еще до того, как началось все это дерьмо. Я миллион раз пыталась понять его, но так и не смогла. Нет, после - понятно. Когда Даре поставили металлические спицы в коленные чашечки и она поклялась, что больше никогда не заговорит со мной. Когда мама стала молчать неделями и принимать снотворное каждый вечер, а потом просыпаться слишком слабой, чтобы идти на работу, а больничные счета все сыпались и сыпались на нас, словно осенние листья после урагана.
        Но чем мы не устраивали его до всего этого?
        - Извини за беспорядок.  - Мама жестом обводит обеденный стол, подоконник, заваленный почтой, и рабочую зону, где помимо почты лежат сумки из супермаркета, наполовину распакованные и забытые.
        - Столько разных дел все время. С тех пор, как я снова начала работать…
        - Все в порядке.  - Ненавижу слушать, как мама извиняется. После аварии она только и делает, что извиняется. Когда я очнулась в больнице, она обнимала меня и укачивала, словно младенца, снова и снова повторяя одно и то же слово: «Прости». Как будто она могла что-то изменить. Когда она извиняется за то, в чем не виновата, мне становится еще хуже.
        Это я вела ту машину.
        Мама прочищает горло.
        - Теперь, когда ты дома, чем ты думаешь заняться летом?
        - Ты о чем?
        Я тянусь через стол и откусываю кусочек ее тоста. Черствый. Я выплевываю его в скомканную салфетку, и мама даже не отчитывает меня за это.
        - У меня еще остались неотработанные смены в «Палладиуме». Мне нужно только взять машину Дары и…
        - Ни за что. Ты ни в коем случае не вернешься в «Палладиум»,  - мама внезапно превращается в себя прежнюю: в директора-одной-из-лучших-государственных-школ-округа-Шорлайн Каунти. В маму, которая пресекала драки между старшеклассниками и заставляла родителей, уклоняющихся от своих обязанностей, взяться за ум или хотя бы притвориться.  - И водить ты тоже не будешь.
        Мою кожу покалывает от злости.
        - Ты это несерьезно.
        В начале лета я устроилась работать в торговый киоск в «Палладиуме», кинотеатре в «Бевел Молл», совсем рядом с Мейн Хайтс. Самая простая и самая тупая работа на свете. Большую часть времени во всем торговом центре пусто, если не считать мамашек в Спандексе, толкающих перед собой детские коляски. Но даже если они и приходят в «Палладиум», они никогда не заказывают ничего, кроме колы. Так что мне просто нужно являться на работу, и за это я получаю десять с половиной долларов в час.
        - Я чертовски серьезна.  - Мама кладет руки на стол и сжимает их так сильно, что я вижу каждую косточку.  - Мы с твоим отцом считаем, что этим летом тебе нужно немного больше порядка,  - говорит она. Просто удивительно, что мои родители могут на время перестать друг друга ненавидеть только для того, чтобы сплотиться против меня.  - Тебе нужно чем-то занять себя.
        Занять себя. Или мотивировать себя. Для родителей это означает: все время быть под присмотром и сходить с ума от скуки.
        - Я достаточно занята в «Палладиуме»,  - отвечаю я. И это откровенная ложь.
        - Ты перемешиваешь попкорн с маслом, Ники,  - говорит мама.
        Между ее бровей появляется линия, как будто кто-то прижал палец к ее коже.
        «Не всегда»,  - едва не произношу я.
        Она встает, немного плотнее запахивая халат. Летом она ведет уроки в школе с понедельника по четверг. Но сегодня пятница, видимо поэтому она и не потрудилась переодеться, хотя на часах уже больше двух.
        - Я поговорила с мистером Уилкоксом,  - говорит она.
        - Нет.  - Покалывание превращается в настоящую панику.
        Грег Уилкокс - странноватый мужик в годах, который раньше преподавал математику в маминой школе, а потом сменил профессию и стал управляющим «Фэнтази Лэнд», самого старого и пресного парка развлечений в мире. Но поскольку такое название больше подошло бы стрип-клубу, все называют парк просто «ФэнЛэнд».
        - Даже не произноси этого.
        Но она не слушает.
        - Грег говорит, ему не хватает персонала этим летом. Особенно после…  - она обрывает фразу с таким лицом, как будто надкусила лимон. А значит, она едва не сказала что-то, чего не должна говорить.  - Что ж, он найдет применение лишней паре рук. Это физический труд, и ты будешь на воздухе. Тебе это будет полезно.
        Кажется, меня уже подташнивает от того, что родители заставляют меня что-то делать, притворяясь, что это ради моего же блага.
        - Это несправедливо,  - заявляю я.
        И едва сдерживаюсь, чтобы не добавить: «Вы никогда не заставляете Дару что-либо делать». Но я решаю не упоминать ее, так же как избегаю спрашивать, где она. Если она собирается притворяться, что меня не существует, я могу поступить с ней так же.
        - Мне необязательно быть справедливой,  - говорит она.  - Я твоя мать. Кроме того, доктор Личми думает…
        - Мне плевать, что думает доктор Личми.
        Я отодвигаюсь от стола с такой силой, что ножки стула царапают линолеум. Из-за жары и влажности в доме очень тяжелый воздух вентиляции. Так вот каким будет мое лето: вместо того чтобы валяться в просторной спальне в доме отца, выключив свет и врубив кондиционер на полную мощность, я буду жить в одном доме с сестрой, которая ненавидит меня, и прислуживать в древнем парке развлечений, куда наведываются только фрики и старики.
        - Теперь и ты начинаешь разговаривать, как она,  - мама выглядит абсолютно измотанной.  - Тебе не кажется, что одной такой вполне достаточно?
        Дара нередко становится не только темой нашего разговора, но и аргументом в нем. Даже в ее отсутствие. Сколько я себя помню, все вокруг сравнивали меня с Дарой: «Она не такая симпатичная, как ее младшая сестра… скромнее, чем младшая сестра… не такая популярная, как ее младшая сестра…»
        Единственное, в чем я превзошла Дару, это ординарность. И хоккей на траве - как будто умение гонять шайбу по траве может стать основной характеристикой личности.
        - Я не такая, как она.
        Ухожу из кухни прежде, чем мама успевает мне ответить, и, едва не споткнувшись о брошенные в холле резиновые сапоги, взбегаю вверх через две ступеньки. Повсюду произошли какие-то изменения. Одни привычные мелкие детали отсутствуют, другие появились. Например, небольшие пластиковые гномы-светильники рядом с маминой спальней или одинокое пятно ковра в кабинете, где раньше стояло любимое кожаное кресло отца, невероятно уродливое, и множество картонных коробок со всякой ерундой, как будто в наш дом медленно въезжает другая семья или сами мы медленно выезжаем.
        По крайней мере, мою комнату не тронули: все книги расставлены как положено, кровать аккуратно заправлена покрывалом пыльно-голубого цвета, а мои детские мягкие игрушки, Бенни и Стюарт, занимают мои подушки. На прикроватном столике я замечаю наше с Дарой фото в рамочке. Оно было снято на Хэллоуин в тот год, когда я только перешла в старшие классы. На фото мы обе одеты в костюмы ужасных клоунов и с краской на лицах выглядим едва ли не близнецами. Я быстро пересекаю комнату и кладу фото лицом вниз. Затем, немного подумав, убираю его в ящик.
        Я даже не знаю, что хуже: что я дома и здесь так много всего изменилось, или что я дома, где столько всего осталось прежним.
        Над головой у меня раздаются шаги. Это Дара ходит по своей комнате на чердаке. Значит, она все же дома. Внезапно я чувствую такой прилив гнева, что хочется по чему-нибудь стукнуть. Во всем виновата Дара. Это Дара перестала со мной разговаривать. Это Дара виновата, что я брожу по дому с ощущением, будто в груди у меня шар для боулинга, угрожающий в любую секунду упасть, пройдя через желудок, и размазать по полу мои кишки. Это она виновата, что я не могу спать и не могу есть, а когда пытаюсь, меня начинает тошнить.
        В другое время мы бы вместе посмеялись над папиной новой подружкой, и Дара придумала бы ей секретное злое прозвище, так что мы могли бы обсуждать ту прямо перед носом, а она ни о чем бы не догадалась. В другое время Дара могла бы пойти со мной на работу в ФэнЛэнд, просто чтобы составить мне компанию, просто чтобы мне не пришлось в одиночку отскребать стариковский запах и детскую рвоту с древних аттракционов. И мы бы соревновались, кто найдет больше поясных сумок за час или кто выпьет больше колы, не рыгнув.
        В другое время она превратила бы все это в веселье.
        И, еще не решив окончательно, что я ей скажу, я возвращаюсь в коридор и поднимаюсь по лестнице, ведущей на чердак. Наверху воздух еще горячее. Мама с папой переселили Дару с первого этажа на чердак в середине ее первого года в старшей школе, полагая, что оттуда ей сложнее будет улизнуть ночью. Но она стала выбираться через окно и спускаться, используя решетку для плетистых роз в качестве лестницы.
        Дверь в комнату Дары закрыта. После одной из наших ссор она написала «НЕ ВХОДИТЬ» большими красными буквами прямо на двери. Родители заставили ее закрасить надпись, но при определенном освещении она все еще различима под слоем краски «Яичная скорлупа, оттенок 12».
        Я решаю не стучать. Вместо этого я, словно коп из сериала, резко распахиваю дверь, будто ожидаю, что она может наброситься на меня.
        В ее комнате, как всегда, бардак. Простынь наполовину сползла с кровати. На полу валяются джинсы, обувь, блестящие рубашки и открытые топы, и еще куча всякой ерунды, которая обычно скапливается на дне сумки: жвачка, «Тик-так», мелочь, полученная на сдачу, колпачки от ручек и сломанные сигареты.
        В воздухе еще витает легкий запах корицы - любимый аромат Дары.
        Но ее самой нет. Окно открыто, и легкий ветер треплет занавески, создавая мелкую рябь. Я пересекаю комнату, изо всех сил стараясь не наступить на что-нибудь хрупкое, и высовываюсь в окно. Как всегда, инстинктивно сначала окидываю взглядом дуб, на котором раньше Паркер вешал красную футболку, если хотел, чтобы мы зашли поиграть в то время, как нам полагалось делать домашнюю работу или спать. Тогда Дара и я вместе соскальзывали вниз по розовому кусту, отчаянно стараясь не хихикать, и, взявшись за руки, бежали на встречу с ним в наше секретное место.
        Конечно, сейчас красной футболки нет. Но куст немного колеблется, и несколько недавно оторвавшихся лепестков опускаются, кружась на ветру. Я замечаю едва различимые следы на земле. Подняв глаза, я, кажется, вижу яркое пятно, сияющую кожу и темные волосы, мелькающие между деревьев, кучно растущих позади нашего дома.
        - Дара,  - кричу я.  - Дара!
        Но она не оборачивается.
        Дара, 17 июля

        Я не спускалась по розовому кусту с момента аварии и сейчас переживаю, что запястья могут подвести. После аварии меня собирали по кускам, в течение месяца я не могла даже вилку держать. Приходится спрыгнуть в нескольких футах от земли, и мои лодыжки тут же напоминают о себе. По крайней мере, я приземлилась и не рассыпалась на кусочки. Наверное, от всей этой физиотерапии все же есть толк.
        Я ни в коем случае не хочу видеть Ник. Только не после того, что она сказала.
        «Я - не она».
        Совершенная Никки. Идеальный Ребенок.
        «Я - не она».
        Как будто это не мы всю нашу жизнь пробирались в комнаты друг к другу, чтобы спать в одной постели, обсуждая наши неудачи, разглядывая лунные дорожки на потолке и выискивая среди них разные интересные формы. Как будто это не мы однажды порезали пальцы, чтобы смешать нашу кровь и быть навечно связанными, чтобы в нас были не только общие гены, но и частички друг друга. Как будто это не мы клялись всегда жить вместе, даже после колледжа, как два мушкетера, сладкая парочка, черное и белое, две части одной печеньки.
        Но теперь Совершенная Ник начала проводить границы.
        Посадка ведет к соседнему двору с аккуратно подстриженной лужайкой, где сквозь деревья проглядывает дом. Если повернуть налево, я смогу, минуя Дюпонтов, попасть прямо к дому Паркера и к секретному лазу в заборе, который мы с Ник и Паркером организовали, когда были детьми, чтобы легче было пробираться туда-обратно. Я поворачиваю направо и выныриваю в конце Олд Хикори Лейн, напротив помоста для оркестра в парке Олд Ричис. На сцене выступает группа из четверых музыкантов, чей совокупный возраст составляет, должно быть, не меньше тысячи лет. Они одеты в старомодные соломенные шляпы и полосатые пиджаки. Песня, которую они исполняют, мне незнакома.
        На секунду, стоя посреди дороги и глядя на них, я чувствую себя абсолютно потерянной, словно вселилась в чужое тело и теперь проживаю чью-то жизнь.
        Вообще-то во всей этой истории с аварией было кое-что хорошее, и, если вам интересно, я не имею в виду сломанные коленные чашечки, раздробленный таз, осколки запястья, сложный перелом берцовой кости и вывихнутую челюсть, шрамы в том месте, где моя голова прошла сквозь боковое стекло, и четыре недели, которые мне пришлось проваляться в больнице, потягивая через трубочку молочные коктейли.
        Хорошее заключается в том, что я целых три месяца не ходила в школу.
        На самом деле я не против ходить в школу. По крайней мере, раньше не была против. Уроки, конечно, отстой, но все остальное - видеться с друзьями, бегать между уроками за лабораторию, чтобы выкурить сигаретку, флиртовать с парнями постарше, чтобы они пригласили тебя куда-нибудь на ланч,  - это прикольно.
        В школе тяжело только тем, кто старается хорошо учиться. А когда из двух сестер тупая - ты, никто и не ждет от тебя никаких успехов в учебе.
        Но я не хотела никого видеть. Я не хотела хромать по кафетерию и ловить сочувственные взгляды. Ведь я не могла даже просто сесть, не поморщившись, как старушка. Я не хотела давать им повод жалеть меня или притворяться, что им жаль меня, чувствуя внутри тайное удовлетворение от того, что я больше не красавица.
        Сигналит машина, и я быстро убираюсь с дороги, немного спотыкаясь в траве, но чувствуя благодарность за возвращающиеся силы. По большому счету я впервые за многие месяцы вышла из дома.
        Вместо того чтобы проехать мимо, машина замедляется, и вместе с ней замедляется время. Я чувствую, как кулак ужаса сжимается в моей груди. Видавший виды белый «Вольво», бампер которого примотан к днищу изолентой.
        Паркер.
        - Вот черт.
        Это первое, что он произносит при виде меня. Не «О боже, Дара! Так здорово снова видеть тебя». Не «Мне так жаль. Я думал о тебе каждый день».
        Не «Я не звонил, потому что боялся».
        Просто «Вот черт».
        - Типа того,  - отвечаю я, так как это единственный ответ, который мне удается выдумать.
        В этот самый момент группа решает прекратить играть. Забавно, что тишина может быть громче любых звуков.
        - Я… вау.
        Он ерзает в машине, но не пытается выбраться из нее и обнять меня. Его темные волосы отросли и теперь едва не достают до челюсти. Он загорел - видимо, работал под открытым небом. Возможно, стриг газоны, как в прошлом году. Его глаза все того же неопределенного цвета: не голубые и не зеленые, скорее ближе к тому оттенку серого, который можно увидеть за пятнадцать минут до рассвета. И от одного взгляда на него я по-прежнему готова одновременно блевать, плакать и целовать его.
        - Не ожидал тебя увидеть.
        - Если ты забыл, я живу за углом,  - отвечаю я.
        Мой голос звучит жестче и злее, чем мне хотелось бы, поэтому я благодарна музыкантам, которые снова начали играть.
        - Я думал, ты уехала,  - говорит он.
        Обеими руками он сильно сжимает руль. Так он делает, когда пытается скрыть суетливые движения. Паркер всегда шутил, что он - как акула: если когда-нибудь перестанет двигаться, умрет.
        - Не уехала,  - отвечаю я,  - просто ни с кем не виделась.
        - Ну да.  - Он смотрит на меня так пристально, что мне приходится отвернуться, щурясь от солнца. Так он не сможет видеть шрамы на моей щеке и виске, все еще свежие и кроваво-красные.
        - Я решил… Я решил, что ты не хочешь видеть меня. После того, что случилось…
        - Ты правильно решил,  - быстро произношу я, потому что иначе я могу сказать то, что действительно чувствую, то есть - «это не так».
        Он вздрагивает и отворачивается, переключая внимание на дорогу. Появившаяся там машина вынуждена перестроиться на встречную полосу, чтобы объехать его, но Паркер, кажется, ничего не замечает, даже когда ее пассажир, пожилой мужчина, опускает стекло и выкрикивает что-то грубое. Солнце припекает, и по моей шее струится пот. Я помню, как однажды прошлым летом, когда учебный год уже закончился, в парке Аппер Ричиз Паркер читал вслух все самые странные новости, которые только можно было найти в стране (межвидовые отношения, нелепые смерти и необъяснимые следы на полях, которые, Паркер настаивал, могли оставить только пришельцы). А я лежала между ним и Ник, вдыхая запах угля и свежей травы, и думала о том, что могла бы остаться там навечно. Что же, черт возьми, изменилось?
        Ник. Родители. Авария.
        Всё.
        Внезапно мне хочется плакать. Вместо этого я обхватываю свою талию руками и сильно стискиваю.
        - Слушай,  - он ерошит руками свои волосы, которые немедленно возвращаются в прежнее положение,  - тебя, может, подвезти куда-то, или как?
        - Нет.
        Не хочу признаваться ему, что мне некуда ехать. Я ведь иду без всякого направления, просто куда-нибудь подальше. Я даже не могу вернуться за ключами от своей машины из-за риска встретить Ник, которая, несомненно, будет жаловаться на то, что я не пришла ее торжественно приветствовать по возвращении.
        У него такое лицо, будто он случайно проглотил жвачку.
        - Я рад тебя видеть,  - говорит он, не глядя на меня.  - Правда, рад. Я думал о тебе… все время. Честно.
        - У меня все в порядке,  - отвечаю я.
        Хорошо, что я умею так естественно лгать.

        http://www.VestnikPoberezhja.com/22ijulja_poslednienovostihttp://www.VestnikPoberezhja.com/22ijulja_poslednienovosti(http://www.vestnikpoberezhja.com/22ijulja_poslednienovosti)

        ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК ИСТ НОРУОКА СООБЩАЕТ О ВОЗМОЖНОМ ПОХИЩЕНИИ ДЕВЯТИЛЕТНЕЙ МЭДЛИН СНОУ. ВЕЧЕРОМ В ВОСКРЕСЕНЬЕ, 19 ИЮЛЯ, В ПРОМЕЖУТКЕ С 22:00 ДО 22:45 ОНА ИСЧЕЗЛА ИЗ МАШИНЫ, ПРИПАРКОВАННОЙ ВОЗЛЕ КАФЕ «БИГ СКУП АЙС КРИМ + КЭНДИ» НА 101-М ШОССЕ. ЕЕ СЕМЬЯ ПРЕДОСТАВИЛА ПРИЛОЖЕННУЮ ФОТОГРАФИЮ И ПРОСИТ ЛЮБОГО, КОМУ ИЗВЕСТНО ЧТО-ЛИБО О МЕСТОНАХОЖДЕНИИ МЭДЛИН, НЕМЕДЛЕННО СВЯЗАТЬСЯ СО СТАРШИМ ЛЕЙТЕНАНТОМ ФРЭНКОМ ЭРНАНДЕЗОМ ПО ТЕЛЕФОНУ 1-200-555-2160, ДОБ. 3.
        ПРОШУ ВАС, МОЛИТЕСЬ ЗА МЭДЛИН ВМЕСТЕ СО МНОЙ. ПУСТЬ ОНА ВЕРНЕТСЯ ДОМОЙ К СВОЕЙ СЕМЬЕ В ЦЕЛОСТИ И СОХРАННОСТИ, И КАК МОЖНО СКОРЕЕ.

        комментарий 161
        В этой заметке на удивление мало деталей. Была ли она с родителями в момент «похищения»? Во сколько это произошло? По статистике, чаще всего именно родители виноваты в исчезновении своих детей.
        Комментарий от: alikelystory в 09:45

        Спасибо за ваш комментарий, alikelystory. Полиция пока не озвучила никаких деталей. Но мы непременно дополним эту статью, как только они это сделают.
        Комментарий от: admin @ в 10:04

        «…чаще всего именно родители виноваты в исчезновении своих детей». И откуда же эта так называемая «статистика»?
        Комментарий от: booradleyforprez в 11:42

        Бедная Мэдлин. Весь приход Святого Иуды молится за нее.
        Комментарий от: mamabear27 в 13:37
        Всем привет, за самой свежей информацией перейдите по ссылке www.findMadeline.tumblr.com. Похоже, они только что запустили сайт.
        Комментарий от: weinberger33 в 14:25

        Кликните, чтобы увидеть остальные комментарии.
        Ник, 20 июля

        Моя новая работа начинается с утра пораньше в понедельник.
        Мама еще спит, когда я ухожу из дома в 7 утра. Дара тоже. Все два дня, что я дома, Дара мастерски избегает меня. Понятия не имею, что она целыми днями делает в своей комнате наверху - наверняка спит. И конечно же, мама ей ни слова не говорит. Дара вне всяких запретов с момента аварии, как будто она стеклянная статуэтка, которая может разбиться из-за неловкого прикосновения. И каждое утро я замечаю в саду сломанные бутоны роз - доказательство того, что она снова поднимается и спускается по розовому кусту.
        Нахожу многочисленные свидетельства ее присутствия: забытый в комнате айпод со включенными колонками, вещи, которые она всюду оставляет, засохшая зубная паста на краю раковины в нашей общей ванной (она всегда выдавливает слишком много и никогда не закрывает тюбик), шаги на чердаке! Полупустая пачка чипсов на кухонном столе. Туфли на высокой платформе, брошенные на лестнице. Легкий запах травки, который по ночам спускается с чердака. Вот так я и получаю представление о ней, о ее жизни, о том, чем она занимается. Вот так же рождественским утром мы сбегали вниз и точно знали, что Санта-Клаус приходил, потому что печенье, которое мы оставляли, было съедено, а молоко выпито. Так антрополог восстанавливает картину целой цивилизации по оставшимся от нее осколкам глиняной посуды.
        Уже жарко, хотя солнце едва успело показаться над горизонтом и небо еще окрашено в глубокий бархатистый оттенок синего. Цикады сходят с ума и наполняют воздух звуками. Я очищаю банан, который стащила из кухни, и понимаю, что он уже испорчен. Выбрасываю его.
        В автобусе, который практически пуст, занимаю последнее сиденье. На стекле кто-то крупными буквами нацарапал инициалы - «Д.Р.А.». Инициалы Дары. Я живо представляю себе, как она скучает, сидя на этом самом месте, и царапает ножиком по стеклу, направляясь бог знает куда.
        22-й автобус идет вдоль побережья, петляет вдоль Хэрон Бей с его рядами дешевых мотелей и поселков с домами из искусственного леса, мимо длинной цепочки забегаловок, сувенирных лавок и палаток с мороженым в Ист Норуок, где полно баров, стрип-клубов, сомнительных магазинов нижнего белья и эротического видео. «ФэнЛэнд» тоже находится на 101-м шоссе, всего около мили от места аварии. Безымянного места среди болот, зарослей кустарника и выходов пластов породы, которые в древние времена разрушил какой-то ледник, а теперь ежедневно превращает в песок движение волн.
        Я не знаю, что мы там делали. Не помню, почему и как мы разбились. Память зациклилась на моменте, когда мои руки почему-то не на руле, а фары высвечивают впереди каменную стену. Недавно папа предложил мне посетить место аварии, сказал, что это, возможно, окажется «полезным».
        Интересно, валяется ли там еще в подсвеченной солнцем траве мой номерной знак, блестят ли между камней осколки лобового стекла?
        К тому времени как мы добираемся до ФэнЛэнда, который имеет общую парковку с «Бум-е-рангом», «Крупнейшей в штате империей фейерверков», если верить вывеске, кроме меня в автобусе остается только древний старик с лицом цвета табачного пятна. Он выходит вместе со мной, но даже не поднимает глаз. Просто медленно шагает через парковку к «Бум-е-рангу», опустив голову, словно ему приходится бороться с сильным ветром.
        Я уже вспотела в своей футболке. Парковка рядом с заправкой через дорогу полна полицейских машин. На одной из них беззвучно крутится мигалка, заливая все вокруг пульсирующим красным светом. Наверное, произошло ограбление. Этот район стал намного хуже с годами.
        У ФэнЛэнда есть символ - пират по имени Пит, который изображен по всему парку - на билбордах и плакатах, предупреждающих о том, что нельзя разбрасывать мусор, и сообщающих о возрастных ограничениях для разных аттракционов. Первый, кого я вижу, войдя в открытые ворота парка, это мистер Уилкокс; он отскребает жвачку с двенадцатифутовой фигуры Пирата Пита, приветствующей посетителей парка при входе. К плечу пирата в том месте, где, как я знаю, должен быть попугай, прикреплен большой сияющий знак: «ПРАЗДНУЕМ 75 ЛЕТ!!!»
        - Ник!  - Он замечает меня и поднимает руку над головой, чтобы помахать, как будто я не в четырнадцати футах от него, а в четырех сотнях.  - Я так рад тебя видеть! Так рад! Добро пожаловать в ФэнЛэнд!
        Он сжимает меня в объятиях прежде, чем я успеваю этому воспротивиться. От него пахнет машинным маслом и, как ни странно, мылом «Дав».
        Два факта о мистере Уилкоксе: он всегда повторяет все дважды, и он явно пропустил пару лекций на тему сексуального домогательства. Не то чтобы он извращенец. Просто он очень любит обниматься.
        - Привет, мистер Уилкокс,  - произношу я, но голос звучит приглушенно, так как мне приходится уткнуться в его лопатку размером со свиную рульку.
        Наконец мне удается извлечь себя из его объятий, но он продолжает держать руку на моей спине.
        - Пожалуйста,  - говорит он, лучезарно улыбаясь.  - Здесь, в ФэнЛэнде, я просто Грег. Ты же будешь называть меня Грег, правда? Давай, давай. Давай-ка тебя переоденем. Я был так взволнован, когда твоя мама сказала, что ты вернулась в город и ищешь работу, просто ужасно взволнован.
        Он ведет меня к маленькому желтому зданию, наполовину скрытому за стеной искусственных пальм в горшках, и открывает дверь одним из многочисленных ключей с массивного кольца, закрепленного у него на поясе. При этом он ни на секунду не умолкает и не перестает улыбаться.
        - Вот они, ключики от дворца. Это наш главный офис. Ничего сверхъестественного, видишь ли, но вполне справляется со своей задачей. Если меня не видно в парке, я обычно здесь. Кстати, тут есть аптечка - на случай, если кто-то останется без пальца. Шучу, шучу! Но аптечка у нас правда есть.
        Он жестом указывает на провисшие полки над письменным столом, где лежат чеки, рулоны билетиков на аттракционы и рисунки-каракули, в которых дети благодарят Пирата Пита за чудесный день.
        - Только не трогай колу в холодильнике, не то Донна (это моя секретарша, ты вскоре с ней познакомишься) оторвет тебе голову. Остальную воду можешь брать. И если приносишь с собой ланч и не хочешь, чтобы он испортился, тебе сюда,  - он хлопает по холодильнику, чтобы подчеркнуть значимость своих слов.  - То же самое с ценностями: телефон, кошелек, любовные письма… Шучу, шучу! Можешь запереть их здесь в начале смены, и они будут в полной безопасности. Ну, вот и разобрались. Набрось-ка это и можешь приступать.
        «Этим» оказывается красная футболка с ухмыляющимся лицом пирата Пита, которое, скажу я вам, окажется прямо на моей левой груди.
        - Добро пожаловать в команду! Туалеты - налево, за фотобудкой.
        Я оставляю свою сумку и мистера Уилкокса в главном офисе, а сама направляюсь в туалет, отмеченный знаком в виде деревянного попугая. Последний раз я была в ФэнЛэнде, когда мне было восемь или, может быть, девять, и почти все здесь теперь кажется мне незнакомым. Хотя вряд ли здесь что-то изменилось с тех пор, и, как только я вхожу в туалет, перед глазами мелькает короткая вспышка воспоминаний: мы с Дарой, дрожащие и хихикающие после долгого дня на солнце, стоим здесь в мокрых купальниках, вода стекает на бетонный пол. Взявшись за руки пальцами, липкими от сладкой ваты, бежим впереди родителей, хлопая шлепками по мощеной дорожке.
        На секунду грусть становится невыносимой, опустошительной. Я хочу вернуть мою семью. Я хочу вернуть мою Дару.
        Я быстро меняю свою футболку на форменную, которая оказывается велика мне размера на три, и возвращаюсь в офис, где ждет мистер Уилкокс.
        - Ник,  - вопит он, словно видит меня впервые,  - классно выглядишь! Классно выглядишь!
        Он обнимает меня за плечи и ведет по одной из тропинок, вьющихся через парк, мимо фальшивых обломков корабля, новых пластиковых пальм и аттракционов с названиями типа «Плеск и всплеск» или «Доска». Я вижу других работников парка, их ярко-красная форма бросается в глаза. Они сметают листья с тротуара, меняют фильтры, выкрикивают друг другу инструкции, и у меня возникает странное ощущение, словно я оказалась за кулисами перед началом спектакля и вижу всех актеров загримированными лишь наполовину.
        Затем Уилкокс поднимает руку высоко в небо и машет, подзывая еще одну девушку. Она примерно моего роста и одета во все красное.
        - Теннесон! Сюда! Теннесон! Тут свежее мясо для тебя!  - Он разражается хохотом.
        Девушка начинает трусить в нашу сторону, и Уилкокс выдает еще одно объяснение:
        - Теннесон - мой главный помощник. Точнее - помощница, конечно. Это ее четвертое лето в ФэнЛэнде. Все, что тебе нужно, спрашивай у нее. Если она чего-то не знает, значит, и тебе не нужно!
        Издав очередной смешок, он представляет меня и удаляется, снова помахав рукой.
        Девушка, похоже, наполовину азиатка. Ее длинные темные волосы заплетены в многочисленные косички, а под левым ухом красуется тату в виде улитки. Она похожа на кого-то, с кем наверняка была бы знакома Дара, не считая ее искренней улыбки и ярких глаз человека, который по-настоящему любит утро. Ее передние зубы немного выдаются вперед, отчего она нравится мне все больше.
        - Эй,  - говорит она,  - добро пожаловать в ФэнЛэнд!
        - Я уже слышала это раз двести,  - отвечаю я.
        - Ну да,  - смеется она,  - Грег, кажется, проявляет… слишком много энтузиазма по поводу новых сотрудников. Вообще-то по любому поводу. Я - Элис.
        - Николь,  - отвечаю я.
        Мы жмем друг другу руки, хотя вряд ли она намного старше меня.
        Лет двадцать максимум. Она жестом просит следовать за ней, мы поворачиваем направо и направляемся к «Бухте»  - «сухой» части парка, где расположены все большие аттракционы, игровые автоматы и кафе.
        - Обычно все называют меня Ник.
        Ее лицо мгновенно меняется, едва уловимо, словно завеса опускается позади ее глаз.
        - Ты… Ты - сестра Дары.
        Я киваю. Она оборачивается ко мне с таким лицом, будто во рту у нее что-то очень кислое.
        - Мне очень жаль, что случилась эта авария,  - наконец выдавливает она.
        Меня сразу бросает в жар, как и всегда, когда кто-то упоминает аварию. Словно я вошла в комнату, в которой все только что шептались обо мне: «Нет, вы это слышали?»
        В защиту Элис скажу, что она явно жалеет о том, что затронула эту тему.
        - Моя кузина учится в Сомервилле. Ну, и Джон Паркер…
        От звука его имени, его полного имени, у меня в груди что-то… Я не думала о Паркере несколько месяцев. Или, может, старалась не думать. И никто никогда не называет его полным именем. Сколько я себя помню, он и его старший брат всегда звались Большим и Маленьким Паркерами. Даже его мама, миссис Паркер, зовет своих сыновей Паркерами.
        Джон Паркер - это какой-то незнакомец.
        - «Ну, и Джон Паркер»  - что?  - цитирую я.
        Она не отвечает, но это уже и не нужно, так как в этот момент я вижу его. Он без рубашки. Рядом стоит ящик с инструментами, и Паркер возится с чем-то под ходовой частью «Банановой лодки»  - аттракциона, который в соответствии со своим названием выглядит как огромный надувной банан с разноцветными боками.
        Возможно, он услышал свое имя или почувствовал, что говорят о нем, или это просто совпадение, но в этот момент он поднимает глаза и видит меня. Я поднимаю руку, чтобы помахать ему, но замираю, когда замечаю выражение его лица: он, похоже, в ужасе, как будто увидел монстра или привидение.
        Затем ко мне приходит понимание: наверное, он тоже винит во всем меня.
        Элис продолжает болтать.
        - …поставила тебя сегодня в смену с Паркером. У меня чертова уйма работы перед открытием. Он покажет тебе тут все. А я, если что, поблизости.
        Теперь нас с Паркером разделяют не больше десяти футов. Он ныряет под стальную балку, хватает свою футболку и вытирает ею лицо. С тех пор как я в последний раз видела его в марте, он, кажется, вырос еще дюйма на два и теперь возвышается надо мной, словно башня.
        - Что ты здесь делаешь?  - спрашивает он.
        Так как на нем нет футболки, я вижу круглое пятнышко на его плече, гладкий белый шрам в том месте, где он и Дара в первый год в старшей школе, напившись «Соузен Комфорт», прижгли себя сигаретами. Я тоже должна была это сделать, но в последнюю секунду струсила.
        Я просто указываю на свою футболку.
        - Работаю. Мама заставила.
        - Уилкокс и до твоей мамы добрался, да?  - Он по-прежнему не улыбается.  - А я должен играть роль твоего гида?  - произносит он.
        - Видимо.
        Все мое тело покалывает. Пот струится между грудей и стекает к резинке штанов. Многие годы Паркер был моим лучшим другом. Мы часами смотрели ужастики у него на диване, экспериментировали с шоколадом и попкорном в поисках лучшего способа их смешивания или брали напрокат зарубежные фильмы и отключали субтитры, чтобы самим придумывать сюжет. Мы переписывались на уроках, когда было скучно, пока Паркера не застукали и не отобрали телефон на неделю. Мы угнали скутер его старшего брата - я, Паркер и Дара. А потом нам пришлось бросить его и убежать в лес, когда нас остановил коп.
        А потом, в прошлом декабре, что-то изменилось. Дара только порвала с очередным своим парнем, Грегом, или Джорджем, или Марком, или Майком - мне никогда не удавалось их запомнить, слишком быстро они появлялись и исчезали из ее жизни. И неожиданно она отправилась с Паркером на ночной сеанс в кино, надев короткие шортики и тонкую блузку, через которую просвечивало черное кружево ее лифчика. Потом я заметила их катающимися на скутере вдвоем в жуткий холод: ее руки крепко обнимают его спину, а голова запрокинута от смеха. А когда я входила в комнату, он резко отодвигался и бросал на меня виноватый взгляд, а она не спешила убирать длинную загорелую ногу с его бедра.
        Неожиданно я оказалась третьей лишней.
        - Слушай,  - внезапно мне кажется, что в горле у меня песок,  - я знаю, ты можешь злиться на меня…
        - Злиться на тебя?  - Он перебивает прежде, чем я успеваю закончить фразу.  - Я считал, что это ты на меня злишься.
        Я чувствую себя некомфортно в ярком свете, словно солнце - это огромный микроскоп, а я - букашка на стекле.
        - С чего бы это?
        Он отводит взгляд.
        - После того, что случилось с Дарой…
        Когда он произносит ее имя, оно звучит по-другому, кажется странным и необычным, словно сделанным из стекла. Я почти решаюсь спросить, встречаются ли они по-прежнему с Дарой, но тогда он поймет, что мы не разговариваем друг с другом. К тому же это не мое дело.
        - Давай просто начнем все сначала,  - предлагаю я.  - Что ты об этом думаешь?
        В конце концов он улыбается. Медленный процесс, начинающийся с его глаз и зажигающий их. Его глаза серые, но это самый теплый оттенок серого в мире. Как серое фланелевое одеяло, которое много раз стирали.
        - Конечно,  - отвечает он.  - Да, я «за».
        - Ну, так ты будешь моим гидом или как?
        Я тянусь и шлепаю его по руке. Он смеется и притворяется, что ему больно.
        - Только после вас,  - говорит он, расшаркиваясь.
        Паркер ведет меня по парку, попутно указывая на разные места, официальные и неофициальные, о которых мне нужно знать: Плавательное озеро (неформально известное как Писаный бассейн, где плещутся малыши в памперсах), Смертельный капкан, который, как утверждает Паркер, может однажды оправдать свое название, поскольку этот аттракцион, он уверен, никто не проверял с начала девяностых. Маленькая огражденная территория позади одного из буфетов, которые в парке почему-то называют «павильонами», где расположен хозяйственный блок; туда работники бегают покурить или поболтать между сменами. Он показывает мне, как измерять уровень хлора в Писаном бассейне. «Всегда добавляй чуть больше, чем положено. Если начнет жечь ресницы, поймешь, что переборщила». И как запускать сталкивающиеся лодочки.
        К одиннадцати часам в парке полно народа: семьи с детьми, группы из летних лагерей и «завсегдатаи»: чаще всего пожилые люди с козырьками от солнца на голове, которые прогуливаются между аттракционами и сообщают непонятно кому о том, как изменился парк. Паркер знает многих из них по имени и всех приветствует теплой улыбкой.
        В обед Паркер знакомит меня с Принцессой - ее настоящее имя Ширли, но Паркер предупреждает меня, чтобы я никогда ее так не называла - пожилой блондинкой, которая держит одну из закусочных, ой, простите, один из павильонов, и, очевидно, втрескалась в Паркера. Она дарит ему пачку чипсов, а мне - убийственный взгляд.
        - Она со всеми такая милая?  - спрашиваю я, когда мы с Паркером выносим наши хот-доги и газировку, чтобы перекусить в тени Чертова колеса.
        - Ну, Принцессой просто так никто звать не будет,  - отвечает Паркер и улыбается.
        Каждый раз, когда он улыбается, его нос морщится. Паркер раньше говорил, что его нос просто не хочет оставаться в стороне от веселья.
        - Она оттает со временем. Знаешь, она ведь здесь почти с самого начала.
        - С самого начала?!
        Он сосредотачивается на маленькой упаковке релиша[7 -  Релиш - овощной соус для мясных и рыбных блюд (прим. ред.).], пытаясь извлечь зеленую массу из пластика большим пальцем.
        - 29 июля 1940-го. День открытия. А Ширли присоединилась в пятидесятых.
        29 июля - день рождения Дары. В этом году ФэнЛэнд отпразднует семидесятипятилетие в день, когда ей исполнится семнадцать. Если Паркер и уловил связь, он промолчал. У меня тоже нет желания указывать на это.
        - Все еще ешь инопланетную муть?  - говорю я, указывая подбородком на релиш.
        Он притворяется обиженным.
        - Лё муть. Она не инопланетная, она французская.
        После обеда все сливается в бесконечный круговорот: собираю мусор, меняю мусорные мешки, разбираюсь с пятилетним мальчишкой, который каким-то образом отстал от своей группы и теперь стоит и рыдает под погнувшимся знаком, указывающим дорогу к «Кораблю-призраку». Кого-то вырвало на «Торнадо», и Паркер сообщает мне, что - раз я новенькая - убирать мне… а потом делает всю работу сам.
        Но есть и веселые моменты: кататься на «Альбатросе», чтобы понять, залипают ли передачи, мыть карусели промышленным шлангом, где напор воды такой сильный, что я с трудом могу удержать его в руках, болтать в перерывах с Паркером про других ребят из ФэнЛэнда, кто кого ненавидит, кто с кем встречается, расстается и снова сходится.
        В конце концов я узна?, почему в этом году в ФэнЛэнде не хватает персонала.
        - В общем, был тут такой чувак, Донаван,  - начинает рассказывать Паркер в перерыве между сменами, когда мы сидим в тени огромной искусственной пальмы. Параллельно он отмахивается от мух. Руки постоянно в движении. Он похож на бейсболиста, передающего таинственные сигналы товарищу по команде: рука к носу, потянул за ухо, провел по волосам. Правда, для меня эти сигналы ясны. Я знаю, что означает каждый из них, счастлив он или расстроен, подавлен или встревожен. Голоден, съел слишком много сладкого или мало спал.
        - Это имя или фамилия?  - перебиваю я.
        - Интересный вопрос. Точно не знаю. Все звали его просто Донаван. Так или иначе, он проработал в ФэнЛэнде целую вечность. Намного дольше, чем Уилкокс. Знал весь парк вдоль и поперек, все его любили, он отлично ладил с детьми…
        - Подожди… Он серьезно работал здесь дольше, чем Уилкокс?
        - Да. И хватит перебивать. Короче, он был отличным парнем, ясно? По крайней мере, все так думали.
        Паркер делает драматическую паузу, намеренно заставляя меня ждать.
        - И что случилось потом?  - спрашиваю я.
        - Пару недель назад к нему вломились копы.  - Он поднимает одну бровь. У Паркера очень густые черные брови, как будто среди его далеких предков были вампиры.  - Выясняется, что он, в общем, педофил. У него в компьютере около сотни фотографий старшеклассниц. Это была какая-то нереальная полицейская операция. Они выслеживали его несколько месяцев.
        - Невероятно. И никто ни о чем не подозревал?
        Паркер качает головой.
        - Понятия не имею. Я видел его всего пару раз, и он казался вполне нормальным. Все, как у всех, тренировал детей из футбольной команды, жаловался на ставки по кредитам.
        - Отстойно,  - говорю я. Вспоминаю, как много лет назад в воскресной школе нам рассказывали про печать Каина, и думаю, что это не так уж плохо. Было бы очень удобно сразу видеть, что с людьми не так, если бы они носили свидетельства своих болезней и преступлений на коже, словно тату.
        - Полный отстой,  - соглашается он.
        Мы не разговариваем об аварии, о Даре и вообще о прошлом. Внезапно я понимаю, что уже три часа, а значит, моя первая смена на новой работе окончена. И это было не так уж невыносимо.
        Паркер провожает меня до офиса, где мистер Уилкокс и симпатичная темнокожая женщина, как я понимаю, та самая Донна, которая владеет запасами колы, в простом и добродушном тоне спорят относительно дополнительной охраны на празднике в честь годовщины парка. Ясно, что эти двое спорят уже много лет, хотя в действительности ни разу не были друг с другом не согласны. Уилкокс ненадолго прерывается, чтобы отвесить мне сердечный шлепок по спине.
        - Ник? Довольна своим первым днем? Конечно, довольна! Лучшее место на Земле. Увидимся завтра, с утра пораньше!
        Я забираю свой рюкзак, а когда возвращаюсь на солнце, меня там ждет Паркер. Он сменил футболку и держит свою красную униформу под мышкой. От него пахнет мылом и чистой кожей.
        - Я рада, что мы работаем вместе,  - говорю я, когда мы подходим к парковке, все еще забитой машинами и автобусами.
        ФэнЛэнд открыт до десяти вечера. Паркер говорит, вечерние посетители совсем другие: моложе, более буйные, более непредсказуемые. Однажды, по его рассказам, он застукал парочку, занимающуюся сексом на Чертовом колесе, а в другой раз обнаружил в мужском туалете девчонку, вдыхающую с края раковины кокаин.
        - Не уверена, что смогла бы выдержать Уилкокса в одиночку,  - быстро добавляю я, потому что Паркер как-то странно на меня смотрит.
        - Да,  - отвечает он,  - да, я тоже…
        Паркер подбрасывает свои ключи вверх на несколько дюймов и снова ловит.
        - Ну что? Подвезти тебя домой? Думаю, моя колесница скучает по тебе.
        При виде его машины, такой знакомой, где все напоминает о нем, в моей голове вспыхивает воспоминание: запотевшее лобовое стекло, по которому стекают капли дождя, тепло тела, виноватое лицо Паркера и холодный жесткий торжествующий взгляд Дары, словно эти глаза - глаза незнакомки.
        - Нет, спасибо, я сама,  - быстро отвечаю я.
        - Уверена?  - Он распахивает водительскую дверь.
        - Я на машине Дары.  - Слова вырываются раньше, чем я успеваю их обдумать.
        - Вот как?  - Паркер выглядит удивленным. Я рада, что парковка заполнена. Так моя ложь, по крайней мере, неочевидна.  - Тогда ладно. Ну… думаю, завтра увидимся.
        - Да,  - отвечаю я, отгоняя еще одно воспоминание той ночи, возникшее глубоко внутри ощущение того, что все изменилось и между нами тремя все уже никогда не будет по-прежнему.  - Увидимся.
        Я разворачиваюсь и собираюсь уйти (петляя так, чтобы Паркер не понял, что я направляюсь к автобусной остановке), когда он останавливает меня.
        - Слушай,  - говорит Паркер торопливо,  - сегодня вечеринка в «Пивнушке». Ты должна прийти. Будет очень скромно,  - продолжает он,  - максимум человек двадцать. Но приводи с собой кого хочешь.
        Последние слова он произносит забавным голосом, немного сдавленным. Может быть, это намек, и он хочет, чтобы я привела с собой Дару. В следующую секунду я уже ненавижу себя за это предположение. До того как они начали встречаться, между нами никогда не было ничего подобного.
        Но Дара разрушила и это - просто потому, что она так захотела. Это была просто очередная ее прихоть, блажь, причуда. «Он такой сексуальный». Я помню, как она внезапно произнесла это однажды утром, когда мы все перешли дорогу и расположились в парке Аппер Ричис, чтобы посмотреть его игру в Алтимат фризби. «Ты когда-нибудь замечала, какой он невероятно сексуальный?» Мы смотрим, как он бежит по полю, вытянув руку, стремясь поймать ярко-красный диск. Мальчик, которого я знала всю жизнь, в одночасье изменился в моих глазах из-за слов, сказанных Дарой.
        Еще я помню, как смотрела на нее и думала, что и она тоже выглядит незнакомкой - со своими волосами (в то время светлыми, с фиолетовыми прядями), толстым слоем угольно-черных теней на веках и красными губами, обведенными карандашом так, чтобы они казались полнее, в ультракоротких шортах, открывающих бесконечные ноги. Как могла моя Дара, мой «маленький цыпленочек», мой «носик-кнопочка», которая становилась на мои пальцы и крепко обнимала меня за плечи, так что мы могли притворяться единым целым, ковыляя по гостиной, превратиться в кого-то, кто употребляет слово «сексуальный», в кого-то, кого я едва узна? и даже боюсь?
        - Будет, как в старые времена,  - говорит Паркер, и я чувствую сильную боль в груди, отчаянное желание вернуть нечто, давно утраченное.
        - Да. Может быть. Я дам тебе знать,  - лгу я.
        Я смотрю, как он садится в машину, машет на прощанье рукой и уезжает, широко улыбаясь. Делаю вид, что ищу ключи от машины в сумке, а затем иду через парковку ждать свой автобус.

        До
        Ник, 9 февраля

        - Оу.
        Я открываю глаза и изо всех сил моргаю. Лицо Дары с этого ракурса кажется большим, словно луна, если бы луна была изображена в сумасшедших красках: угольно-черные тени для век, серебристая подводка, большой красный рот, словно горячая лава.
        - Ты меня толкаешь.
        - А ты ерзаешь. Закрой глаза.  - Она держит меня за подбородок и легко дует на веки. От нее пахнет ванильным «Столи».
        - Ну вот. Готово. Смотри.
        Я поднимаюсь с унитаза, на который она меня усадила, и встаю перед зеркалом рядом с ней.
        - Теперь мы как близнецы,  - радостно говорит Дара и кладет голову на мое плечо.
        - Едва ли,  - отвечаю я.  - Я выгляжу как трансвестит.
        Я уже жалею, что разрешила Даре сделать мне макияж. Обычно я пользуюсь «Чепстиком» и тушью, и то только для особых случаев. Теперь я чувствую себя ребенком в безумном карнавальном гриме.
        Но самое забавное то, что в целом мы с Дарой действительно похожи. И все же, если она выглядит утонченной, стройной и симпатичной, я смотрюсь тяжеловато и плоско. Наши волосы имеют одинаковый неопределенный коричневатый цвет, но ее сейчас выкрашены в угольно-черный (как у Клеопатры, так она считает), а до этого были уже платиновыми, рыжими и даже - совсем недолго - фиолетовыми. У нас одинаковые ореховые глаза, широко расставленные. Одинаковые носы, хотя мой немного искривлен в том месте, куда Паркер зарядил мне мячом в третьем классе. На самом деле я немного выше, чем Дара, но догадаться об этом невозможно. Сейчас она в сапогах на умопомрачительной платформе и в просвечивающем платье, демонстрирующем контуры ее нижнего белья. Плюс колготки в черно-белую полоску, которые на ком-то другом смотрелись бы по-идиотски. А на мне то же, что я всегда надеваю на танцы в День Отцов-основателей: топ, узкие джинсы и удобные ботинки.
        Вот главное, что можно сказать о нас с Дарой: мы одинаковые и в то же время - совершенно непохожие. Как солнце и луна, настоящая звезда и звезда морская: имеющие общие черты, конечно, но одновременно целиком и полностью разные. И светит всегда именно Дара.
        - Ты такая красивая,  - говорит Дара, потягиваясь. На краю раковины начинает вибрировать ее телефон и прежде, чем умолкнуть, делает пол-оборота по направлению к стакану с зубными щетками.  - Ари, скажи?
        - Красивая,  - подтверждает Ариана, не поднимая глаз.
        У нее длинные и волнистые светлые волосы и телосложение, как из рекламы средства для умывания «Швейцарские Альпы», из-за чего ее колечки в носу и в языке и небольшая сережка под левой бровью кажутся неуместными. Она примостилась на краю ванны и потягивает теплую водку с апельсиновым соком. Делает глоток и выразительно крякает.
        - Слишком крепкая?  - спрашивает Дара, изображая невинность. Телефон снова начинает звонить, и она быстро дает отбой.
        - Нет, в самый раз,  - саркастически отвечает Ариана и делает еще один глоток,  - мне как раз пришла идея сжечь, на хрен, свои гланды. Кому они нужны?
        - Всегда пожалуйста,  - отвечает Дара и тянется за стаканом. Сделав большой глоток, она передает его мне.
        - Нет, спасибо,  - говорю я,  - пожалуй, поберегу свои гланды.
        - Ну давай же.  - Дара обнимает меня за плечо. На каблуках она даже выше моих 5,7 дюйма.  - Сегодня же День Отцов-основателей.
        Ариана поднимается, чтобы забрать стаканчик. Ей приходится прокладывать путь среди разбросанных по полу ванной лифчиков, платьев и топов, которые были отвергнуты в процессе выбора нарядов.
        - День Отцов-основателей,  - повторяет она, подражая голосу нашего директора. Мистер О’Генри не только наблюдает за танцами каждый год, но и принимает участие в отстойной исторической реконструкции битвы при Монумент Хил, после которой первые британские поселенцы провозгласили всю территорию к западу от Саскавачи частью Британской империи. Мне кажется, это немного политически неэтично, каждый год изображать расправу над индейским племенем чероки, ну да ладно.  - Самый важный день в году, крупнейшая веха в нашей истории,  - заканчивает Ариана, подняв в воздух свой стаканчик.
        - Послушайте, послушайте,  - говорит Дара, делая вид, что пьет из фужера, оттопыривая мизинец.
        - Надо было им назвать этот праздник Днем Полной Жопы,  - говорит Ариана своим нормальным голосом.
        - Не звучит,  - отвечаю я, и Дара хихикает.
        Триста лет назад колонизаторы-первопроходцы искали реку Гудзон и решили, что нашли ее, но вместо этого по незнанию осели на берегах Саскавачи и основали город, который позднее стал Сомервиллем, в пяти сотнях миль от своего первоначального пункта назначения. В какой-то момент они, должно быть, осознали свою ошибку, но уже пустили корни слишком глубоко, чтобы что-то менять. Здесь скрыта одна метафора. В этом и заключается вся наша жизнь: в конце концов ты оказываешься вовсе не там, куда направлялся, и нужно научиться радоваться тому, что имеешь.
        - Арон с катушек съедет, когда увидит тебя,  - говорит Дара. У нее есть необъяснимая способность выдергивать мысли из моей головы и заканчивать их, словно она распускает какой-то невидимый свитер.  - Один взгляд на тебя, и он напрочь забудет про свою секту.
        Ариана прыскает.
        - В последний раз говорю,  - начинаю я,  - Арон не состоит ни в какой секте.
        С тех пор как Арон был выбран на роль Иисуса в нашей рождественской пьесе (в первом классе), Дара уверена, что он религиозный фанатик и поклялся хранить девственность до свадьбы. Это убеждение в ее голове подкрепляется еще и тем фактом, что мы вместе уже два месяца, но так и не продвинулись дальше «второй базы».
        Думаю, ей даже не приходило в голову, что проблема может быть во мне.
        Когда я думаю о нем, о его длинных темных волосах, о том, как от него всегда немного пахнет жареным миндалем, даже после игры в баскетбол, что-то сжимается у меня в животе, наполовину больно, наполовину приятно. Я люблю Арона. Люблю.
        Просто недостаточно сильно.
        Мобильник Дары снова начинает вибрировать. На этот раз она хватает его и со вздохом убирает в маленькую сумочку с рисунком крошечных черепов.
        - Это тот парень, который…  - начинает Ариана, но Дара быстро шикает на нее.
        - Что?  - Я оборачиваюсь к сестре, чтобы развеять внезапно возникшие подозрения.  - Что за большой секрет?
        - Ничего,  - отвечает она, бросая на Ариану суровый взгляд.
        А потом оборачивается ко мне, улыбаясь. Такая красивая. Девушка, которой хочешь верить, за которой хочешь следовать. Девушка, в которую хочешь влюбиться.
        - Пошли,  - говорит она, стискивая мою руку до боли в пальцах,  - Паркер ждет.
        Внизу Дара заставляет меня помочь Ариане прикончить последние пару глотков ее коктейля, отвратительно теплого и полного мякоти, зато, по крайней мере, в груди у меня разливается тепло и настроение улучшается.
        Затем Дара открывает маленькую металлическую коробочку и достает оттуда круглую белую таблетку. Мгновенно мое хорошее настроение исчезает.
        - Хочешь?  - спрашивает она, поворачиваясь ко мне.
        - Что это такое?  - спрашиваю я, хотя Ариана тоже протягивает руку за таблеткой.
        Дара закатывает глаза.
        - Мятные пастилки, глупышка.
        Она показывает мне язык, и я вижу, как на нем медленно тает мятное драже.
        - И поверь, тебе они тоже нужны.
        - Да, точно,  - соглашаюсь я, но руку не протягиваю. Приятное тепло возвращается.
        Дара, Паркер и я всегда вместе ходили на День Отцов-основателей. Даже в средней школе, когда вместо танцев ставят кучу каких-то странных сценок. В последние несколько лет за нами увязывалась и Ариана.
        Ну и что с того, если между Паркером и Дарой теперь что-то есть? Что с того, что я стала третьим лишним? Что с того, что мы с Паркером ни разу не разговаривали по-настоящему с тех пор, как они начали встречаться? Что с того, что мой друг, кажется, напрочь забыл о моем существовании?
        Мелочи.
        Мы не можем сократить путь, потому что Даре и Ариане не пройти через посадку на каблуках. К тому же Ариана хочет выкурить сигарету и утверждает, что это необходимо, чтобы перебить запах сандалового дерева. На улице нереально тепло, и подтаявший лед скользит с деревьев вниз в водосток, мягкий снег шлепается с крыш, а воздух наполняет особенный запах: обещание скорой весны, хотя и обманчивое. На следующую неделю передают новые снегопады. Но сейчас на мне только легкая куртка, позади шагает смеющаяся подвыпившая Дара, и мы направляемся к дому Паркера, как в старые добрые времена.
        Каждый шаг пробуждает новые воспоминания. Вот с этой старой сосны однажды сорвался Паркер, когда мы с ним поспорили, кто из нас сможет забраться выше. Он сломал руку и целое лето не мог плавать. А я соорудила себе гипс из бумажных полотенец и изоленты и все лето носила его из солидарности. Олд Хикори Лейн - улица, на которой живет Паркер,  - была нашим любимым местом для сбора сладостей в праздники, потому что миссис Ханрахан никогда не запоминала детей в лицо и выдавала нам «Сникерсы», даже если мы звонили в ее дверь три, четыре или пять раз подряд. Полоска леса, где, как мы убедили Дару, живут феи, которые могут украсть ее и унести в ужасный подземный мир, если она не будет нас слушаться. Круги нашего взросления все расширяются, словно кольца на дереве, отсчитывающие время.
        А может быть, мы движемся от внешних кругов в центр, к самым основам, к корням, к сердцевине. Потому что по мере того как мы приближаемся к дому Паркера, воспоминания становятся все ярче и приходят все быстрее. Летние ночи, игры в снежки, и наши жизни, тесно переплетенные. Мы уже стоим на пороге. Паркер открывает дверь, из-за его спины льется теплый свет. Вот мы и на месте. В самом центре.
        Паркер надел рубашку с пуговицами на воротнике, из-под нее торчит футболка. А еще на нем джинсы и старые голубые кеды, покрытые закорючками и надписями. «Ник самая лучшая самая вонючая самая лучшая» написано над левой подошвой шариковой ручкой.
        - Мои самые лучшие девочки,  - произносит он, раскрывая объятия.
        И на секунду, когда наши глаза встречаются, я забываю и подаюсь ему навстречу.
        - Ну и жара,  - говорит Дара, проходя мимо меня.
        И я вспоминаю. И я быстро делаю шаг назад, отворачиваясь, чтобы позволить ей первой подойти к нему.

        После
        Дара, 20 июля

        «Ты идешь на вечеринку в «Пивнушке»? Паркер рассказал мне о ней».
        Эти слова написаны на кремовом листочке, просунутом под мою дверь, который я замечаю, как только выхожу из душа. Ник - единственный человек моложе ста лет, кто пользуется этими листочками, а ее почерк такой аккуратный, что каждая буковка кажется маленьким шедевром архитектуры. Мой почерк выглядит так, будто Перкинс проглотил алфавит, а потом его вырвало на страницу.
        Я падаю, морщась от внезапной резкой боли в позвоночнике, комкаю бумажку и бросаю в направлении мусорной корзины. Записка ударяется о край и падает в кучу грязных футболок.
        Я натягиваю майку со штанами, беру компьютер и забираюсь на кровать. Быстро закрываю всплывающую страницу Фейсбука, успев краем глаза заметить сообщения на моей стене, так и оставшиеся без ответа: «мы скучаем по тебе», «думаем о тебе», «мы так тебя любим».
        Я ничего не писала на своей странице со дня аварии. Зачем? Что я могу сказать?
        Сейчас Дара __скучает до слез в одиночестве в субботу вечером.
        Сейчас Дара __безнадежно боится жить
        Сейчас Дара __наконец может сгибать колени, как нормальные люди!
        Я захожу на Ютуб, продолжая думать о Паркере, вспоминать его лицо, как он жмурится от света, отражающегося в лобовом стекле. Его ногти, аккуратно подстриженные, какие и должны быть у парня. Его брови, густые и темные. Все остальные в его семье светлокожие и светловолосые, словно родом из Норвегии, словно всю жизнь ловили сельдь в открытом океане, и от этого темные волосы и оливковая кожа Паркера нравятся мне еще больше. Как будто это какая-то ошибка.
        Внезапно идея провести еще один вечер дома за просмотром глупых видео и перещелкиванием каналов кажется мне невыносимой. Во мне просыпается прежняя жажда, жар между лопатками, словно мое тело решило отрастить крылья и унести меня прочь.
        Мне нужно выйти. Нужно доказать, что я не боюсь увидеться с ним или с моими старыми друзьями - с кем угодно. Ник я тоже не боюсь. Из-за нее я теперь чувствую себя так, будто я сломана. Каждый раз, когда я слышу ее ритмичную музыку внизу (инди-поп, сияющая и радостная музыка, ведь у Ник не бывает депрессий) или когда она зовет маму, чтобы помочь найти ее любимые джинсы. Каждый раз, когда я вхожу в ванную, а там все еще мокро и пахнет «Нейтроджиной». Когда я вижу ее беговые кроссовки на лестнице или нахожу в своем стираном белье ее футболку для игры в хоккей на траве - она могла бы с таким же успехом вбивать в землю кол. Город: Нормальный. Население: 1 человек.
        Возможно, она всегда вызывала во мне это чувство, но признать это я смогла только после аварии.
        Я натягиваю свои лучшие узкие джинсы и удивляюсь тому, как они сидят. Как ни странно, хоть я и пробыла дома, я, похоже, похудела. Но в украшенном стразами топе и в любимых тяжелых ботинках я выгляжу неплохо, особенно издалека.
        Спускаясь в ванную, я вижу, что дверь Ник все еще закрыта. Прислоняюсь к ней ухом, но ничего не слышу. Возможно, она уже ушла на вечеринку. Я представляю, как она смеется, стоя рядом с Паркером. Возможно, они соревнуются, кто дальше забросит свою банку от пива.
        Мой мозг выдает целую серию воспоминаний о времени, проведенном вместе: я на трехколесном велосипеде изо всех сил стараюсь угнаться за Паркером и Ник, крутящими педали на своих новеньких сияющих двухколесниках; я наблюдаю с бортика бассейна за тем, как они играют в мяч,  - слишком маленькая, чтобы присоединиться к ним; Ник и Паркер хохочут над своей особой шуткой, которую я не в состоянии понять.
        Иногда мне даже кажется, что я вовсе и не влюблялась в Паркера. Иногда мне кажется, что все это было из-за Ник. Чтобы в конце концов доказать ей, что я могу быть наравне с ней.
        Внизу, на кухне, мама разговаривает по телефону (видимо, с тетей Джекки). Кроме нее, мама никому не звонит. За ее спиной почти беззвучно работает телевизор, и меня подбрасывает, когда на экране появляется знакомый отрезок шоссе, недалеко от того места, где Ник едва не убила нас, въехав в участок скалы. В этом месте полно копов, как, видимо, было и после нашей аварии. Картину довершают мигалки и сирены, придавая происходящему сходство с фильмом ужасов. По нижней части экрана бегут слова: «Полиция развернула масштабные поиски девятилетней…»
        - Да, конечно. Мы ожидали периода адаптации, но…
        Мама прерывается, когда замечает меня. Она указывает на упаковку с лазаньей «Стауфер» на кухонном столе и на микроволновку, беззвучно спрашивая: «Ужин?» В наступившей тишине я могу расслышать голос диктора: «Полицейские ищут свидетелей и улики исчезновения Мэдлин Сноу, которая пропала в воскресенье ночью…» Я отрицательно качаю головой, и она отворачивается. Голос стихает, по мере того как она удаляется.
        - Но я держусь. Дом снова становится похожим на тот, каким он был прежде.
        Я выключаю телевизор и, выходя из дома, захватываю любимое худи Ник, в котором она обычно играет в хоккей на траве. Хоть мода на них и прошла еще в середине девяностых, капюшон поможет мне скрыть шрамы. Кроме того, меня волнует сама возможность носить одежду сестры без спроса, как будто вместе с ней я могу натянуть на себя и другую личность. Кофта все еще хранит запах Ник - это не духи, она никогда ими не пользуется, а кокосовый шампунь и некий неопределенный аромат чистоты, свежего воздуха и спортивных достижений.
        Надвинув капюшон и завязав его под подбородком, я ступаю по скользкой траве, наслаждаясь влажными прикосновениями к своим лодыжкам, и чувствую, как роса пропитывает мои джинсы. Я чувствую себя грабителем или тайным агентом на задании. Моя машина заблокирована маминой «Субару», но я не хочу просить ее отъехать, ведь это вызовет кучу лишних вопросов и озадаченных пытливых взглядов. Я даже не уверена, что она вообще согласится. С момента аварии она наложила запрет на вождение.
        Я вывожу из гаража свой древний велик, на котором не каталась уже сто лет. Только раз, года два назад, в шутку, когда мы с Арианой наелись грибов и Ник обнаружила нас, бьющимися в траве, словно рыбы, и задыхающимися от смеха. Сначала я чувствую себя немного неуверенно, но довольно скоро обретаю равновесие. Мои колени досаждают мне, но не больше, чем обычно. Тем более «Пивнушка» всего в паре миль.
        «Пивнушкой» на самом деле называют реку Саскавачи. В прошлом десятилетии, когда в наш округ хлынули риелторы и спекулянты, словно армия помешанной на деньгах саранчи, было решено вырубить лес и построить вдоль берега в самом центре Сомервилля аккуратный ряд магазинов, кофеен, картинных галерей, дорогих ресторанов.
        План был одобрен, и материалы доставлены, но жители взбунтовались. Видимо, для исторического города угроза появления новых зданий, новых парковок и машин, везущих волну новых людей, оказалась слишком серьезной. Сомервилльцам удалось добиться того, чтобы вся территория к западу от реки получила статус национального парка. Странно, что городской совет до сих пор не обязал нас носить юбки с кринолинами.
        Видимо, кто-то должен был убрать горы гравия и бетона. Но никто так и не соизволил это сделать. Осталась даже каска, которую народ, тусующийся здесь, почему-то сохранил.
        Я слышу звуки вечеринки, как только сворачиваю с дороги в лес на тропинку. Ее проложили подростки с велосипедами (а Крис Хэндлер даже проезжал здесь на вездеходе), ошивающиеся тут каждую пятницу. В лесу воздух прохладнее, а мокрые листья шлепают по моим икрам и бедрам, пока я пробираюсь вглубь, крепко сжимая ручки велосипеда, чтобы не вылететь из седла. Вскоре я различаю за деревьями огоньки - люди передвигаются, используя свои телефоны вместо фонариков. Тогда я слезаю с велосипеда и оставляю его в траве, рядом с другим двухколесным транспортом.
        Вечеринка довольно большая: сорок или пятьдесят человек, большинство из них укрылись в тени, сидя на кусках бетонных конструкций или гуляя у реки. Пока еще никто меня не видит, и на секунду меня охватывает паника, словно снова я маленькая девочка в свой самый первый день в школе, наблюдающая, как огромный поток детей проходит через двойные двери. Я так давно уже не чувствовала себя аутсайдером.
        - Не понимаю, почему тебе все время нужно быть в центре внимания,  - сказала мне Ник как-то раз, незадолго до аварии. В тот момент я втискивалась в кожаные штаны, которые купила и спрятала от родителей под грудой свитеров в самом дальнем углу своего шкафа.
        - А я не понимаю, почему ты так боишься, что тебя заметят,  - ответила я.
        Похоже, Ник черпает силы в том, чтобы выглядеть полностью и безоговорочно правильно: симпатичные джинсы, узкие, но не слишком обтягивающие, белая футболка, тонкая, но не прозрачная, и ровно столько макияжа, чтобы казалось, что его вовсе нет. Уверена, что, если бы в Сомервилле действительно постановили носить юбки с кринолином, она бы первая поддержала это новшество и приобрела себе такую. И наверняка добавила бы от себя еще пару панталон с рюшками.
        Я не вижу ни сестру, ни Паркера. Но, когда толпа немного расходится, замечаю бочонок с пивом и красные стаканчики, сложенные в стопку на льду.
        Я наливаю себе пива, и хотя по большей части в стакане только пена, после него я чувствую себя намного лучше, снова становлюсь собой. Первая пара глотков притупляет мое беспокойство. К тому же здесь так темно, что я даже могу снять капюшон и освободить волосы. Я замечаю Девис Кристенсен и Марка О’Брайена, которые стоят в толпе, сцепившись мизинцами. Оба замечают меня одновременно, и рот Марка, округляясь от удивления, превращается в букву «О». Девис что-то шепчет ему, а потом поднимает свой стаканчик.
        Я допиваю пиво, поворачиваюсь к бочонку и наливаю еще. Когда я снова поднимаю глаза, передо мной, вынырнув из толпы, материализуется Ариана. Ее волосы коротко подстрижены. В своих черных шортах и кедах на платформе, с густо подведенными глазами она похожа на испуганного эльфа. Внезапно я чувствую острую боль. Моя лучшая подруга.
        Моя бывшая лучшая подруга.
        - Вау.  - Ариана уставилась на меня, будто я новый, неизвестный науке вид животного.  - Не ожидала тебя здесь увидеть. Не ожидала увидеть тебя на вечеринке.
        - Меня Шерон заперла,  - отвечаю я, потому что не хочу углубляться в эту тему.
        Это наша старая шутка, что моя мама - тюремщик, поэтому я жду, что Ариана засмеется. Но вместо этого она просто быстро кивает, как будто я сказала что-то интересное.
        - Как мама?  - спрашивает она.
        Я пожимаю плечами.
        - Так же. Вышла на работу.
        - Хорошо.  - Ариана продолжает кивать. Она слегка смахивает на марионетку, чьи ниточки натянуты слишком сильно.  - Это очень хорошо.
        Я делаю еще один глоток пива. Пена закончилась, и я наконец добираюсь до горьковатой согревающей жидкости. Теперь я замечаю, что мое присутствие внесло некоторое беспокойство. Новость о моем приходе, словно рябь на воде, передается от группы к группе. Разные люди оборачиваются, чтобы посмотреть на меня. Когда-то я совсем не возражала против такого внимания, даже наслаждалась им. Но теперь я чувствую волнение, чувствую, что меня оценивают, словно я на контрольной. Может, это толстовка Ник так на меня влияет, может, часть ее неуверенности в себе передалась мне, проникнув прямо через кожу.
        - Слушай.  - Ариана делает шаг мне навстречу и говорит быстро и тихо. Она тяжело дышит, как будто каждое слово стоит ей физических усилий.  - Я хочу сказать, что мне очень жаль. Я должна была быть рядом с тобой. После аварии я должна была… или сделать хоть что-нибудь, но я не смогла, точнее, я не знала, что делать…
        - Не переживай,  - отвечаю я и делаю шаг назад. Глаза Арианы умоляюще распахнуты, словно у маленького ребенка. Внезапно я чувствую отвращение.  - Ты ничем не могла помочь.
        Ариана выдыхает с явным облегчением.
        - Если тебе что-нибудь нужно…
        - Я в порядке,  - быстро отвечаю я.  - Мы в порядке.
        Я уже жалею о том, что пришла. Хоть я и не различаю лиц в темноте, я чувствую, как все пялятся на меня. Натягиваю капюшон, чтобы быть уверенной, что мои шрамы скрыты.
        Затем толпа вновь раздвигается, и я вижу Паркера. Он перепрыгивает через кусок бетона и подходит ко мне с широкой улыбкой на лице. Внезапно меня посещает острое желание бежать, но в то же время не могу пошевелиться. На нем старая потрепанная футболка, на которой все еще различим логотип одного кемпинга. Наши семьи провели там не одно лето вместе. Ну, хоть Ариана исчезла.
        - Привет,  - говорит Паркер, спрыгивая со старого бордюра прямо передо мной.  - Не ожидал тебя здесь увидеть.
        «Конечно, ты же меня сюда не приглашал»,  - едва не произношу я. Но это означало бы признать, что мне не все равно. Могло бы даже показаться, что я ревную из-за того, что он пригласил Ник. По той же самой причине я отказываюсь, я не буду спрашивать, где она.
        - Мне захотелось выйти из дома,  - отвечаю я вместо этого.
        Засовываю свободную руку в карман толстовки Ник, а второй с такой силой стискиваю свой стаканчик, что костяшки пальцев белеют.
        - Итак, ФэнЛэнд, да?
        Он ухмыляется, и это меня раздражает. Он слишком спокойный, слишком радостный по сравнению с тем Паркером, который вчера остановился, чтобы поговорить со мной, странным и жестким Паркером, который даже не вылез из машины, чтобы меня обнять. Не хочу, чтобы он думал, что мы теперь будем лучшими друзьями просто из-за того, что я появилась в «Пивнушке».
        - Да, в ФэнЛэнде неплохо,  - говорит он. Его зубы сияют белизной. Он стоит так близко, что я чувствую его запах. Я могла бы просто преодолеть шесть дюймов и положить щеку на мягкую ткань его футболки.  - Хотя они немножко перебарщивают с энтузиазмом.
        - С энтузиазмом?  - переспрашиваю я.
        - Ну, типа, «Повеяло молодостью», «Выпей яду» и все в этом духе,  - Паркер поднимает кулак.  - ФэнЛэнд, вперед!
        Хорошо, что Паркер всегда был не от мира сего. Иначе он стал бы дико популярен. Я смотрю в сторону.
        - Однажды моя сестра там чуть не утонула, пытаясь встать на доску в бассейне с искусственными волнами,  - я не уточняю, что это я уговорила ее влезть на эту доску после того, как она уговорила меня скатиться с водной горки головой вниз.
        - Похоже на нее,  - отвечает Паркер, смеясь.
        Я оглядываюсь и делаю еще один глоток пива. Стоять так близко и видеть такие знакомые черты его лица: нос, слегка искривленный и с едва заметным шрамом в том месте, где он врезался им в локоть другого парня во время игры во фризби, его щеки, ресницы, длинные, почти как у девчонки. От этого мой желудок сжимается.
        - Послушай,  - Паркер касается моего локтя, и я отодвигаюсь,  - я правда очень рад, что ты пришла. Мы так ни разу и не поговорили по-настоящему о том, что произошло.
        «Ты разбил мое сердце. Я влюбилась в тебя, а ты разбил мое сердце. Точка. Конец истории».
        Я чувствую, как мое сердце сжимается и разжимается в груди, словно ладонь, которая пытается что-то сжать в кулак. Это все поездка на велосипеде. Я все еще слишком слаба.
        - Не сегодня, ладно?  - Я выдавливаю из себя улыбку. Не хочу слушать, как Паркер извиняется за то, что не любит меня. Это будет даже хуже, чем сам факт.  - Я пришла сюда развеяться.
        Улыбка Паркера меркнет.
        - Да, ок,  - говорит он,  - понимаю.
        Он толкает мой стаканчик своим.
        - Тогда как насчет добавки?
        В толпе я замечаю Арона Ли, парня, с которым Ник встречалась некоторое время перед аварией. Симпатичный парень, очень приличный - в общем, безнадежный придурок. Его глаза загораются, и он машет, подняв руку, словно подзывая такси. Должно быть, он думает, что со мной пришла Ник.
        - Мне хватит,  - отвечаю я. Сегодня пиво на меня не действует, не приносит обычного ощущения тепла. Вместо того чтобы чувствовать себя расслабленной и беззаботной, я… Я выливаю остатки пива на землю. Паркер отступает на шаг, чтобы брызги не попали на него.  - Я на самом деле не очень хорошо себя чувствую. Мне лучше вернуться домой.
        Его улыбка угасает. Он потирает левое ухо. На языке Паркера это означает, что он недоволен.
        - Ты же только пришла.
        - Да, и уже ухожу.
        Все больше людей оборачиваются в моем направлении и бросают любопытные взгляды. Мои шрамы пылают, словно на них направлен свет прожекторов. Я представляю себе, что они светятся, и все вокруг видят их издалека.
        - Ты в порядке, или мне проводить тебя?
        Я знаю, что поступаю жестоко, но ничего не могу поделать. Паркер пренебрег мной. Он избегал меня со дня аварии. А теперь думает, что может просто вернуться в мою жизнь под фанфары, а я буду бросать к его ногам конфетти?
        - Подожди.  - На короткий момент пальцы Паркера, ледяные от соприкосновения с банкой пива, останавливаются на внутренней стороне моего запястья.
        Я отдергиваю руку и, неуклюже развернувшись, тороплюсь прочь, обходя куски бетона, лежащие в траве, и прокладывая себе путь через толпу, которая легко расступается передо мной. Слишком легко. Как будто я заразная.
        Майк Дейси пытается развести костер в специально оборудованной для этого яме, обложенной кирпичом. Пока получается у него не очень. К небу поднимаются плотные клубы густого, плохо пахнущего дыма. Глупо. Копы всегда патрулируют лес, чтобы избежать возгораний. Девчонки пятятся в сторону, руками разгоняя дым и весело смеясь. Одна из них (имени ее я не помню) больно наступает мне на ногу.
        - Простииии,  - произносит она, и от нее пахнет «Амаретто».
        А потом Ариана с широкой и фальшивой улыбкой, как будто она продавец, который пытается обрызгать меня духами, спрашивает:
        - Ты уже уходишь?
        Я не останавливаюсь. А когда чувствую, что на мою руку ложится ладонь, резко оборачиваюсь и стряхиваю ее со словами:
        - Что? Какого черта тебе еще надо?
        Арон Ли быстро отступает на шаг.
        - Прости. Я не хотел… прости.
        Моя злость мгновенно сходит на нет. Я всегда немного жалела этого парня, хоть мы и не общались. Я знаю, что такое пытаться соответствовать Ник, пытаться угнаться за ней, все время оставаясь на шаг позади. Я живу так с самого момента своего рождения.
        - Все нормально,  - отвечаю я.  - Просто я уже ухожу.
        - Как дела?  - спрашивает он, как будто не слышал меня.
        Он нервничает, это видно. Держит руки по швам, словно ожидает, что я вот-вот отдам ему какой-то приказ. Рост Арона шесть и четыре. Он - самый высокий среди парней-китайцев в школе. На самом деле даже самый высокий из всех китайцев, которых я когда-либо встречала. И в эту самую секунду его рост заметен. Как будто он не знает, что делать со всеми этими дюймами своего тела. Прежде чем я могу ответить, он добавляет:
        - Ты отлично выглядишь. То есть ты всегда отлично выглядела. Но учитывая…
        И в этот момент кто-то кричит:
        - Копы!
        Одновременно вся толпа с криками бросается бежать, смеясь и скатываясь по холму, чтобы затем скрыться среди деревьев, в то время как по траве мечутся круги света. В ночи воет сирена, надрываясь, словно цикады.
        - Копы! Копы! Копы!
        Кто-то врезается в меня и сбивает с ног. Хохочущая Хейли Брукс исчезает в лесу, а ее светлые волосы развеваются за спиной, словно знамя. Падая, я пытаюсь защитить запястье и всем весом приземляюсь на локоть. Один из копов, словно в полицейском сериале, скручивает согнувшемуся в три погибели Майку Дэйси руки за спиной. Все орут, и копы кричат. Повсюду люди. Их силуэты ярко выделяются на фоне огня и света фонариков.
        Внезапно прямо перед моими глазами появляется, ослепляя, большая луна.
        - Ну вот,  - говорит женщина-коп,  - еще одна.
        Я пытаюсь вывернуться, но она хватает меня за кофту сзади, роняя свой фонарик.
        - Поймала.
        Но она тяжело дышит, и я понимаю, что смогу убежать от нее, несмотря на все прошлые травмы ног.
        - Прости,  - говорю я наполовину ей, наполовину Ник, которая так любит это худи. Я рывком расстегиваю «молнию», одну за другой высвобождаю руки и, пользуясь тем, что коп с удивленным возгласом отшатывается назад, бегу, прихрамывая, с голыми руками в спасительную влажную темноту леса.

        Запись в дневнике Дары, 11 февраля
        Сегодня на Дебильном Естествознании (ой, подождите, на Современном Естествознании, нам же теперь нельзя использовать слово «дебильный») мисс Барнес все бубнила и бубнила про силы, которые заставляют нашу планету вращаться вокруг Солнца, а спутники - вокруг Сатурна, не давая им столкнуться и взорваться. И про все эти орбиты, проложенные, словно железнодорожные пути, в самом центе великой и огромной пустоты. Она сказала, это величайшее чудо, что каждый крохотный кусочек материи должен вращаться по своему маленькому кругу, ограниченному пределами его орбиты.
        Не думаю, что это чудо. Мне кажется, это печально.
        Это как в моей семье. Каждый из нас заперт в своем собственном кругу и все время вращается мимо остальных. Так что хочется кричать. Так что я мечтаю о столкновении.
        На прошлой неделе Лизни сказал, что, по его мнению, наша семья не умеет справляться с конфликтами. Он сказал это с таким серьезным выражением на лице, как будто пытался выдавить из себя какую-то мудрую истину. Неужели ему нужно было получить диплом психолога, чтобы говорить такую очевидную фигню?
        Меня зовут доктор Личми…
        Например: сегодня я застала в своей комнате Ник. Она сделала вид, что ищет голубой кашемировый свитер, тот, который раньше был мамин. Так я и поверила. Она же прекрасно знает, что я скорее рабицей обернусь, чем надену пастель. И знает, что я знаю, что она это знает и просто ищет себе оправдание. Поклясться могу, что это мама прислала ее шпионить за мной и копаться в моих вещах, чтобы разузнать, не вляпалась ли я в историю.
        На случай, если это повторится: ПРИВЕТ, НИК! ВАЛИ КО ВСЕМ ЧЕРТЯМ ИЗ МОЕЙ КОМНАТЫ И ПРЕКРАТИ ЧИТАТЬ МОЙ ДНЕВНИК!
        И чтобы сэкономить твое время: травка припрятана в горшке с цветком, а сигареты - в ящике с нижним бельем. Ой, кстати, друг Арианы работает в «Батон-Руж», и он говорит, что знает кое-кого, кто достанет нам фен[8 -  Фен (фенамин)  - наркотик (прим. ред.).]в эти выходные.
        Только не рассказывай маме и папе, а то я расскажу им, что их маленький ангелочек вовсе не такой уж и святой. Я слышала, что вы с Ароном делали в бойлерной на балу в честь Дня Отцов-основателей. Бесстыжая девчонка. Вот для чего ты носишь в сумочке презервативы?
        Все нормально, Н. Большие мальчики и девочки могут играть в эту игру.
        С любовью,
        твоя маленькая сестренка.
        Ник, 21 июля

        Сегодня только второй день моей работы в ФэнЛэнде, а я уже опаздываю. Я на кухне глотаю мамин кофе (который по вкусу подозрительно напоминает средство для очистки труб), когда раздается стук в дверь.
        - Я открою!  - кричу я, отчасти потому, что уже на пути к выходу, и отчасти из-за того, что мама все еще в ванной: каждое утро - крема, лосьоны и тонны макияжа помогают ей замаскировать морщины и скрыть круги под глазами.
        Хватаю сумку с подоконника и бегу через прихожую, отметив про себя, что незнакомые резиновые сапоги все еще валяются там же, где я обнаружила их пять дней назад, посередине комнаты. Чувствую легкое раздражение. Мама всегда пилила нас за то, что мы не убираем за собой, а ее это, выходит, не касается? Я поднимаю их и бросаю в шкаф. От толстой подошвы отлетают увесистые куски грязи.
        Я совсем не готова ко встрече с тем, кто стоит за дверью. Это женщина-полицейский. На секунду мою грудную клетку сдавливает, а время замедляется или даже поворачивает вспять, и я думаю: «Дара. Что-то случилось с Дарой».
        Но затем я вспоминаю, что прошлым вечером Дара вернулась домой. Я слышала ее топот наверху, когда она изображала странный скандинавский танец, как будто нарочно пытаясь досадить мне.
        Женщина держит в руках мою любимую толстовку.
        - Ты Николь Уоррен?  - Она произносит мое имя, написанное на старом ярлычке из лагеря, пришитом к воротнику, словно какое-то грязное слово.
        - Ник,  - автоматически поправляю я.
        - Что тут происходит?
        Мама, так и не успев завершить макияж, спускается по ступеням. Из-за тонального крема она кажется бледной, а брови и ресницы, и без того не слишком темные, вообще почти исчезли. Все ее лицо похоже на тусклую маску. Поверх брюк на ней банный халат.
        - Не знаю,  - отвечаю я.
        Одновременно со мной женщина-коп произносит:
        - Прошлой ночью на заброшенной стройке у реки Саскавачи была вечеринка.  - Она поднимает толстовку чуть выше.  - Там мы и сняли вот это с вашей дочери.
        - Ник,  - мама уже внизу и направляется к нам, туже затягивая пояс халата,  - это правда?
        - Нет. В смысле, я не знаю. В смысле…
        Я делаю глубокий вдох.
        - Меня там не было.
        Полицейский переводит глаза с меня на толстовку и обратно:
        - Это твое?
        - Это очевидно,  - отвечаю я, начиная выходить из себя. Дара. Как всегда, эта чертова Дара. Несмотря на аварию, несмотря на все случившееся, она просто не может не влипать в истории. Это словно подпитывает ее изнутри, как будто она черпает энергию из хаоса.  - На ней же мое имя. Но меня там не было. Я была дома прошлым вечером.
        - Сомневаюсь, что толстовка пришла в «Пивнушку» сама,  - говорит коп, самодовольно усмехаясь, словно удачно пошутила.
        Меня раздражает, что она использует слово «Пивнушка». Это наше название, глупое прозвище, которое случайно прижилось. Неприятно осознавать, что она об этом знает. Как будто доктор лезет руками тебе в рот.
        - Ну, тогда это загадка,  - отвечаю я, выхватывая у нее из рук свою толстовку,  - но вы же коп. Вы обязательно разберетесь.
        - Ник,  - теперь мамин голос звучит жестко,  - прекрати.
        Обе они пялятся на меня с одинаковым выражением недоумения на лицах. Не знаю, где взрослых этому учат. Может, это часть программы в колледже? Я едва сдерживаюсь, чтобы не выпалить им всю правду: как Дара спускается по решетке вместо лестницы, как она, видимо, стащила мою толстовку, а потом напилась и забыла ее там.
        Но много лет назад, когда мы с Дарой были детьми, мы поклялись никогда не выдавать друг друга. Никакого официального соглашения, не было даже клятвы на мизинцах. Но было какое-то негласное понимание между нами, глубже, чем все, что можно произнести вслух.
        Даже тогда, когда она начала влипать в неприятности, когда я стала находить у нее на подоконнике окурки и маленькие пакетики с непонятными таблетками, спрятанные под подставкой для карандашей на ее столе, я никому не сказала. Иногда это просто меня убивало. Я лежала без сна и прислушивалась к скрипу решетки за окном, приглушенным взрывам смеха и шуму двигателя, уносящегося в ночь. Но я не могла рассказать родителям, я чувствовала, что разрушу этим нечто, что невозможно будет восстановить.
        Как будто, пока я храню ее секреты, она в безопасности. Она моя.
        Поэтому я говорю:
        - Ладно. Да, ладно. Я была там.
        - Не могу в это поверить.  - Мама делает пол-оборота.  - Сначала Дара. Теперь ты. Я просто, на хрен, не могу в это поверить. Простите,  - последние слова обращены к копу, которая даже не моргнула.
        - Да это не так уж и серьезно, мам.  - Как же глупо оправдываться за то, что ты даже не совершал.  - Народ постоянно тусуется в «Пивнушке».
        - Но это незаконное проникновение,  - говорит коп. Она явно в восторге от себя в этот момент.
        - Это очень серьезно, Ник.  - Мамин голос становится все выше и выше. Когда она злится, кажется, что она не говорит, а свистит.  - После того что случилось в марте, все очень серьезно.
        - Если ты пила,  - подхватывает коп (они с мамой прямо гребаная команда),  - ты могла попасть в беду.
        - Но я не пила.  - Я бросаю на нее взгляд, надеясь, что она исполнила роль злого полицейского и теперь наконец отвалит.
        Но она неподвижно и твердо стоит на своем месте, словно каменная глыба.
        - Ты когда-нибудь занималась общественными работами, Николь?
        Я впиваюсь в нее взглядом.
        - Вы шутите,  - отвечаю я.  - Это вам не «Судья Джуди»[9 -  «Судья Джуди»  - телевизионное шоу, основанное на реальных событиях (прим. ред.).], вы не можете заставить меня…
        - Я не могу заставить тебя,  - прерывает она,  - но я могу попросить тебя. И могу предупредить тебя, что, если ты откажешься помочь, я напишу в рапорте о том, что ты участвовала во вчерашней вечеринке в «Пивнушке». Мне кажется, толстовки вполне достаточно, чтобы это подтвердить,  - на секунду выражение ее лица смягчается.  - Слушай, мы просто пытаемся заботиться о вашей безопасности.
        - Она права, Ник,  - говорит мама сдавленным голосом.  - Она просто делает свою работу. Этого больше не повторится,  - добавляет мама, обращаясь к копу.  - Правда, Ник?
        Я не собираюсь клясться не повторять того, что я и в первый-то раз не делала.
        - Я опаздываю на работу,  - отвечаю я, закидывая сумку на плечо.
        На секунду мне кажется, что коп собирается меня остановить. Но она отступает, и я наслаждаюсь триумфом, как будто действительно что-то натворила, но смогла избежать ответственности.
        Но, когда я прохожу мимо нее, она хватает меня за локоть.
        - Подожди минутку.  - Она сует мне в руку свернутую листовку, которая выглядит так, словно ее весь день таскали в заднем кармане.  - Ты помогаешь мне - я помогаю тебе. Увидимся завтра.
        Пересекая лужайку перед домом, я расправляю листовку.
        «Помогите найти Мэдлин Сноу».
        - Мы еще поговорим об этом, Ник,  - кричит мама.
        Я не отвечаю.
        Вместо этого я вылавливаю в сумке телефон и набираю смс Даре, которая, я уверена, еще спит, распространяя вокруг запах пива или водки - в общем, того, на что ей вчера удалось развести очередного парня. Волосы рассыпаны по пропахшей сигаретами подушке.
        «Ты мне должна. По-крупному».
        www.naitiMedlin.tumblr.comwww.naitiMedlin.tumblr.com(http://www.naitimedlin.tumblr.com/)

        ПОМОГИТЕ НАМ НАЙТИ МЭДЛИН! ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ К ПОИСКАМ.
        ВСЕМ ПРИВЕТ,
        СПАСИБО ЗА ТУ ПОДДЕРЖКУ, КОТОРУЮ ВЫ ОКАЗЫВАЕТЕ НАШЕМУ САЙТУ, СЕМЬЕ СНОУ И МЭДЛИН ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ. ЭТО ОЧЕНЬ МНОГО ЗНАЧИТ ДЛЯ НАС.
        МНОГИЕ ИЗ ВАС СПРАШИВАЛИ, ЧЕМ МОГУТ ПОМОЧЬ. В ДАННЫЙ МОМЕНТ МЫ НЕ ПРИНИМАЕМ ПОЖЕРТВОВАНИЯ, НО ПРОСИМ ВАС ПРИСОЕДИНИТЬСЯ К ПОИСКОВОЙ ОПЕРАЦИИ, КОТОРАЯ СОСТОИТСЯ 22 ИЮЛЯ В 4 ЧАСА. МЫ ВСТРЕЧАЕМСЯ НА ПАРКОВКЕ У «БИГ СКУП АЙС КРИМ + КЭНДИ», 66598 ШОССЕ 101, ИСТ НОРУОК.
        ПОЖАЛУЙСТА, ПОДЕЛИТЕСЬ ЭТОЙ ИНФОРМАЦИЕЙ С ДРУЗЬЯМИ, ЧЛЕНАМИ СЕМЬИ И СОСЕДЯМИ И НЕ ЗАБУДЬТЕ ПОДПИСАТЬСЯ НА @ AITIMEDLINSNOW, ЧТОБЫ СЛЕДИТЬ ЗА ПОСЛЕДНИМИ НОВОСТЯМИ.
        ДАВАЙТЕ ПОМОЖЕМ МЭДЛИН ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ ЖИВОЙ И НЕВРЕДИМОЙ!
        Я приду!!!
        Комментарий от: allegoryrules в 11:05
        И я.
        Комментарий от: katywinnfever в 11:33
        >>>>>>комментарий удален администратором<<<<<<
        Ник, 21 июля

        Во вселенной есть одно фундаментальное правило, и оно звучит так: если ты куда-то спешишь, обязательно пропустишь свой автобус. Еще ты пропустишь его, если идет дождь или тебе нужно попасть на какое-то важное мероприятие, например, тест на оценку успеваемости или экзамен по вождению. У нас с Дарой есть особое слово для таких случаев: «дерьмопад». Когда дерьмо сыпется на тебя одно за другим.
        Мое утро уже превратилось в настоящий дерьмопад.
        Я добираюсь в ФэнЛэнд с двадцатипятиминутным опозданием. Вдоль побережья сплошные пробки. Новость о том, что два дня назад Мэдлин Сноу пропала из машины своей сестры, оставленной на парковке перед кафе-мороженым, уже разлетелась по всему штату. По пляжам слоняется еще больше туристов, чем обычно. Странно, что людей так привлекают трагедии, но может, это помогает им забыть о дерьмопаде в их собственных жизнях?
        Главный вход открыт, хотя официально парк будет принимать гостей только через полчаса. В офисе никого, тишину нарушает только легкое жужжание холодильника, хранящего бесценную диетическую колу для Донны. Я достаю свою красную футболку из шкафчика (да, у меня есть свой шкафчик, прямо как в детском саду) и быстро проверяю подмышки на запах. Неплохо, но после сегодняшней смены точно придется постирать. Термометр в виде попугая уже показывает девяносто три градуса[10 - По Фаренгейту. Примерно 35 градусов по Цельсию (прим. ред.).].
        Я выхожу на улицу, моргая от солнца. По-прежнему ни души. Иду по тропе, которая ведет мимо больших общественных туалетов к Лагуне (которую между собой мы еще называем «Мартини», «Клоака» и «Играй и писай»), где расположены все водные аттракционы. Ветер шелестит листьями деревьев, настоящих и искусственных, которые обрамляют тропинку, и я вспоминаю, как смотрела на тощую, как палка, кривоногую Дару, бегущую впереди. Помню, как она смеялась, пробегая рукой по колючим кустам. Завернув за угол, я вижу, что все работники парка в сборе. Они сидят полукругом в уличном амфитеатре, который обычно используется для празднования дней рождения и особых представлений. Мистер Уилкокс стоит на перевернутом деревянном ящике, словно сумасшедший фанатик, проповедующий свою религию. Одновременно на меня устремляются пятьдесят пар глаз.
        Забавно, что даже в толпе первым я замечаю Паркера.
        - Уоррен, как мило, что ты решила к нам присоединиться,  - ворчит мистер Уилкокс. Но голос у него не очень сердитый. Я вообще не могу его представить себе злым. Это как пытаться представить себе тощего Санта-Клауса.  - Давай бери стул, садись.
        Никаких стульев, конечно, нет. Я сажусь с краешку, скрестив ноги. Лицо пылает, и я мечтаю только об одном: чтобы все перестали пялиться. Я ловлю взгляд Паркера и пытаюсь улыбнуться, но он отворачивается.
        - Мы как раз обсуждали планы на наш знаменательный день,  - говорит мистер Уилкокс, обращаясь ко мне.  - Семьдесят пятый день рождения ФэнЛэнда! Нам потребуется каждая пара рук и даже придется воспользоваться помощью волонтеров из числа местных школьников. Палатки и павильоны будут работать вдвое дольше обычного, ведь мы ожидаем более трех тысяч гостей в этот день.
        Уилкокс продолжает бубнить про необходимость передать часть задач помощникам, важность командной работы и организации, как будто впереди нас ждет решающее сражение, а не вечеринка для кучки противных детей и их измотанных родителей. Я слушаю вполуха, вспоминая день рождения Дары два года назад, когда она заставила нас пойти в этот убогий клуб для подростков рядом с пляжем Чиппеуа, где круглый год мусолят тему Хэллоуина. Она знала местного диджея (Гусь, Сокол, или как там его). Помню, как она танцевала на столе, маска сползла на шею, а фальшивая кровь струилась по впадине между ключиц.
        Дара всегда любила наряжаться: в зеленое на День святого Патрика, кроличьи ушки на Пасху. Использовала любой предлог, чтобы сделать что-нибудь необычное.
        Если и есть в мире что-то, что ей не удается, так это как раз быть обычной.
        После собрания Уилкокс поручает мне помочь Мод с подготовкой парка. У Мод какое-то стянутое лицо, как будто оно побывало в тисках, короткие светлые волосы с вкраплением синих прядей и тоннели в ушах. Она одета, как хиппи из 60-х: свободная длинная юбка и кожаные сандалии, поэтому форменная красная футболка выглядит на ней еще более нелепо. Имя Мод ей очень подходит: несложно представить, как через сорок лет она будет вязать подстилку для сидения унитаза, проклиная соседских детей за то, что те попали бейсбольным мячом в ее крыльцо. С ее лица не сходит угрюмое выражение.
        - В чем смысл пробного прогона?  - спрашиваю я, чтобы завязать разговор.
        Мы стоим перед «Коброй», самым большим и старым аттракционом в парке. Щурясь на солнце, я наблюдаю, как пустые вагончики, дребезжа, движутся по зубчатой дорожке, как будто поглощая ее. На расстоянии они действительно напоминают змею.
        - Нужно их разогреть,  - отвечает она. У Мод на удивление глубокий и хриплый голос, какой бывает у курильщиков. Точно Мод.  - Поднять их на ноги, разбудить, проверить, нет ли глюков.
        - Ты говоришь так, будто они живые,  - говорю я.
        И это лишь отчасти шутка. Ее лицо становится еще угрюмее.
        Мы нарезаем круги, проверяя «Планку» и «Кружащегося Дервиша», «Пиратскую бухту» и «Остров сокровищ», «Черную звезду» и «Мародера». Солнце поднимается все выше. Парк уже официально работает: шатры поставлены, игровые будки открыты, а воздух наполняется запахом жареного теста. Семьи устремляются в парк: малыши торопятся, неся в руках бумажные флажки, которые раздают на входе, а матери кричат им вдогонку: «Помедленнее! Не спеши!»
        Перед центральным входом мистер Уилкокс разговаривает с двумя копами, у которых одинаковые зеркальные очки и хмурые лица. С ними девушка, лицо которой кажется мне знакомым. Ее светлые волосы стянуты в высокий хвост на затылке. Глаза красные, как будто она плакала.
        В отдалении я вижу Элис и Паркера, которые пишут краской на длинном полотне баннера, разложенном на дорожке между ними. Я не могу разглядеть, что там написано, какие-то черно-красные буквы и синие кляксы (возможно, цветы). Паркер снова без рубашки. Отросшие волосы лезут в глаза. Мускулы на его спине напрягаются при каждом движении кистью. Элис замечает, что я смотрю в их сторону, и машет мне рукой, широко улыбаясь. Паркер тоже поднимает глаза, но он, когда я делаю жест, чтобы помахать, насупившись, отворачивается. Это уже второй раз за сегодня, когда он избегает моего взгляда. Может, он злится из-за того, что я пропустила вечеринку?
        - Готово,  - говорит Мод.
        Мы запустили линию соединенных между собой лодок и теперь смотрим, как они, проходя через «Корабль-призрак», появляются на другой стороне пустыми, без пассажиров. Изнутри доносятся приглушенные крики и рычание. Элис вчера объяснила мне, что это - для создания нужного настроения.
        - А как насчет вон того?  - Я указываю на аттракцион, который похож на одинокий металлический палец, устремленный в небо. «Врата в небо»  - гласит надпись на боку шестнадцатиместной кабинки, которая, если судить по названию, видимо, взмывает вверх, прежде чем рухнуть вниз.
        - Он закрыт,  - отвечает она, уже отвернувшись от меня.
        Как только она это произносит, я понимаю, что она права. Аттракцион выглядит так, будто его не запускали уже многие годы. Краска облупилась, и вся конструкция имеет печальный вид брошенной и забытой игрушки.
        - Как так вышло?
        Мод поворачивается, издавая тяжелый вздох.
        - Он закрыт навсегда.
        Почему-то я не могу остановиться.
        - Но из-за чего?
        - Одна девочка выпала из кабины лет десять назад.  - Мод произносит это ровно и тускло, словно читает самый скучный в мире список покупок.
        Хоть мы и стоим под палящим солнцем, а температура сегодня, должно быть, градусов под сто, по моей спине пробегает холодок.
        - Она умерла?
        Мод бросает на меня взгляд искоса.
        - Нет, жила долго и счастливо,  - отвечает она, а затем, засопев, качает головой.  - Конечно, она умерла. В этой штуковине футов сто пятьдесят высоты. Она упала с самого верха. Прямо на дорожку. Бах.
        - Почему тогда его не уберут?
        Аттракцион больше не кажется мне печальным, он выглядит зловещим: палец поднят не для того, чтобы привлечь внимание, а в знак предупреждения.
        - Уилкокс не станет этого делать: все еще хочет однажды снова его запустить. В любом случае это была вина самой девочки. Она не была пристегнута страховочным ремнем. Сама расстегнула его в шутку.
        Мод пожимает плечами.
        - Теперь они все автоматические. Ремни, я имею в виду.
        Внезапно я представляю себе Дару, отстегнувшуюся, летящую через пространство, руки цепляются за воздух, ветер уносит ее крик и звуки детского смеха. А потом авария: короткая вспышка в моей голове. Крик, иззубренная каменная глыба в свете фар и руль, выскакивающий из моих рук.
        Я закрываю глаза, сглатываю и отгоняю видение. Медленно вдыхаю через нос и выдыхаю через рот, отсчитывая долгие секунды, как доктор Личми учил меня. Единственная полезная вещь, которой он меня научил. Откуда мы ехали? Почему я вела так быстро? Почему я потеряла управление?
        Авария стерлась из моей памяти начисто, как будто была вырезана хирургом. И даже последние дни перед ней погружены во мрак, утонули в глубоком, липком болоте. И время от времени новые обрывки воспоминаний вспыхивают в моей голове, словно всплывая на поверхность мутной воды. Доктор сказал маме, что это может быть связано с сотрясением, и постепенно память ко мне вернется. Доктор Личми говорит: «Нужно время на восстановление после травмы».
        - Иногда ее отец приходит в парк и просто стоит там, глядя наверх. Как будто все еще ждет, что она сейчас упадет. Если увидишь его, просто позови Элис. Он только с ней разговаривает.
        Мод поджимает верхнюю губу, обнаруживая зубы, на удивление мелкие, как у ребенка.
        - Он однажды сказал ей, что она похожа на его дочь. Жутко, да?
        - Скорее печально,  - отвечаю я, но Мод не слушает. Она уже уходит, шелестя юбкой.
        На все оставшееся утро Элис отправляет меня помогать в «зеленом ряду». По ее словам, так его называют из-за денег, которые там циркулируют. Моя задача: выдавать мягких попугаев и следить, чтобы дети не орали, когда им не удается попасть в деревянных акул из своих водяных пистолетов. К половине первого я насквозь промокла от пота, умираю от голода и валюсь с ног. Посетители продолжают прибывать, наводняя парк. Нескончаемый поток бабушек и дедушек с внуками, именинников и их гостей, детей из летних лагерей, одетых в одинаковые ярко-оранжевые футболки - все они сливаются в огромный калейдоскоп, вызывающий головокружение.
        - В чем дело, Уоррен?  - Уилкокс, как ни странно, не потеет. Наоборот, сейчас он выглядит даже чище и опрятнее, чем утром. Как будто всего его недавно отпылесосили и отгладили.  - Тебе что, не жарко? Давай-ка. Иди возьми свой ланч и перекуси в тени. И не забывай пить воду.
        Я отправляюсь в другой конец парка, в павильон, который Паркер показал мне вчера. Не то чтобы я мечтала о еще одном диалоге с Ширли (или Принцессой), но в других павильонах битком, а идея прокладывать себе путь через толпу потных малявок нравится мне еще меньше. Снова приходится пройти мимо «Небесных врат». В этот раз я представляю себе Мэдлин Сноу, пропавшую девочку, о которой говорили в новостях: она летит вниз, а светлые волосы развеваются за ее спиной.
        В восточной части парка заметно тише. Наверное, потому что аттракционы здесь спокойнее и расположены дальше друг от друга, разделенные длинными дорожками и подстриженными лужайками, где под высокими елями гнездятся лавочки. Элис говорит, что эту часть парка в ФэнЛэнде называют «домом престарелых», и я действительно замечаю здесь множество пожилых людей. Несколько пар прогуливаются с внуками. Мужчина с одутловатым лицом решил вздремнуть, сидя на скамье. Женщина с ходунками медленно двигается в сторону столовой, а сопровождающая ее молодая женщина безуспешно пытается притвориться полной терпения. В павильоне всего несколько человек. Они обедают под тентом, сидя за металлическими столиками для пикника. К своему удивлению, за стойкой я вижу Паркера.
        - Привет,  - говорю я, подходя к витрине, и Паркер выпрямляется. Выражение его лица меняется так быстро, что я не успеваю его расшифровать.  - Не знала, что ты подрабатываешь за грилем.
        - Не подрабатываю,  - отвечает он коротко и без тени улыбки,  - Ширли отошла пописать.
        Рядом лежит куча разноцветных флаеров, похожих на яркие перья, с рекламой разных мероприятий, акций, скидок и, конечно же, вечеринки в честь дня рождения парка. Недавно к ним добавился еще один, выбивающийся из общего ряда: зернистая фотография пропавшей девочки, Мэдлин Сноу, с улыбкой смотрящей в камеру, демонстрируя отсутствие передних зубов. Выше, над ее фото, надпись большими буквами гласит: РАЗЫСКИВАЕТСЯ. Внезапно я догадываюсь, что девушка со светлыми волосами, собранными в хвост, должно быть, приходится родственницей Мэдлин Сноу. У них одинаковые широко расставленные глаза и слегка скругленные подбородки. Я провожу пальцем по слову «разыскивается», как будто пытаясь стереть его. И сразу вспоминаю историю, которую мне рассказал Паркер про Донавана, обычного парня, который слоняется тут с широкой улыбкой на лице и хранит на своем компьютере детское порно.
        - Будешь что-то заказывать или как?  - говорит Паркер.
        - Все в порядке?  - Я стараюсь не смотреть на него. В горле пересохло. Я хочу купить воды, но не желаю просить Паркера принести ее.  - Ты, кажется, немного…
        - Немного что?  - Он наклоняется вперед и опирается на локти. Глаза темные и серьезные.
        - Не знаю… Злишься на меня или что…  - я делаю глубокий вдох.  - Это из-за вечеринки?
        Теперь очередь Паркера отводить взгляд. Он смотрит куда-то выше моей головы, словно там, прямо в воздухе, происходит что-то захватывающее.
        - Я просто надеялся, мы сможем провести время вместе.
        - Прости,  - я решаю не заострять внимание на том, что фактически я и не обещала прийти, а обещала только подумать об этом.  - Я не очень хорошо себя чувствовала.
        - Серьезно? Мне так не показалось,  - он корчит гримасу.
        Я вспоминаю, что весь тот день мы провели с ним вместе на работе, смеясь, болтая, угрожая облить друг друга из шланга. Он знает, что я была в полном порядке.
        - Не было настроения тусоваться.
        Я не могу рассказать ему, что чувствую на самом деле. Что я надеялась, что моя записка заставит Дару прийти ко мне, что она, как обычно, постучит за полсекунды до того, как войти в дверь, и появится на пороге в одном из своих неподвластных гравитации топов с оголенной спиной и без бретелей, с толстым слоем теней на веках. Что она будет заставлять меня надеть что-нибудь посексуальнее, а потом возьмет за подбородок и сделает мне макияж, несмотря на все возражения, словно это я младшая сестра.
        - Ты хорошо повеселился?
        Он просто качает головой и бормочет что-то, чего я не могу расслышать.
        - Что?  - Я начинаю злиться.
        - Забудь,  - отвечает он.
        Я замечаю, что к нам направляется Ширли, как обычно, угрюмая. Паркер, видимо, тоже замечает ее и отступает к двери, втиснутой между фритюром и микроволновкой. Когда он открывает дверь, в проем проникает луч солнечного света. Свет пробегает по коробкам с булочками для гамбургеров и по рядам пластиковых крышек для газировки.
        - Паркер…
        - Я же сказал, забудь. Серьезно. Это не так важно. Я не злюсь.
        Затем он исчезает. Секунду в проеме виден его силуэт, затем место у прилавка, шаркая, занимает Ширли. Капельки пота блестят на белесых волосинках над ее верхней губой.
        - Ты собираешься что-нибудь заказывать или так и будешь сидеть здесь и пялиться?
        Под ее грудями расползаются два больших темных пятна, словно следы от рук.
        - Я не голодна,  - отвечаю я.
        И благодаря Паркеру теперь это правда.
        РАЗЫСКИВАЕТСЯ
        Мэдлин Сноу, 9 лет
        В последний раз ее видели: в воскресенье, 19 июля, в 22:05. Одета в пижамные штаны с диснеевскими принцессами и толстовку с надписью «Футбол Спрингфилда». Пожалуйста, если вы располагаете какой-либо информацией о ее местонахождении, позвоните по НОМЕРУ ТЕЛЕФОНА или перейдите по ссылке
        www.naitiMedlin.tumblr.comwww.naitiMedlin.tumblr.com(http://www.naitimedlin.tumblr.com/)
        Дара, 22 июля

        Сара Сноу и ее лучшая подруга Кеннеди присматривали за Мэдлин в воскресенье 19 июля. У маленькой сестренки Сары поднялась невысокая температура. Но она все равно просила мороженого из ее любимого кафе на побережье «Биг Скуп», и в конце концов Сара и Кеннеди согласились. К тому времени как они добрались до места, было уже больше десяти вечера, и Мэдлин уснула. Сара и Кеннеди вместе вошли в здание, а девочка осталась спать на заднем сиденье машины. Возможно, Сара закрыла двери, а может, и нет.
        В кафе была длинная очередь. «Биг Скуп» открылся еще в конце семидесятых и стал как для местных, живущих на побережье, так и для десятков тысяч туристов, наводняющих здешние места каждое лето, настоящей достопримечательностью. Свой заказ Кеннеди и Сара получили через двадцать пять минут: ромовый пунш с пеканом для Кеннеди, шоколадный дабл-трабл для Сары и клубника со сливками для Мэдлин.
        Но когда они вернулись к машине, задняя дверь была открыта и Мэдлин внутри уже не было.
        Коп, который нам все это рассказывает, лейтенант Фрэнк Эрнандез, совсем не похож на копа. Скорее он напоминает папашу, пытающегося приободрить футбольную команду сына после жесткого провала. Он даже не в форме. На нем пыльные кеды и темно-синяя рубашка-поло. На отворотах его джинсов грязь. Интересно, был ли он среди тех, что ворвались на вечеринку в «Пивнушке» две ночи назад. Может, это даже тот самый коп, который арестовал Майка Дейси и заставил его провести ночь в участке на окраине города. Ходят слухи, что облава тоже связана с исчезновением Мэдлин Сноу. СМИ катят бочку на копов - версий нет, подозреваемых нет, вот они и решили доказать, что чего-то стоят, устроив рейд на пивной вечеринке.
        Майк тоже здесь, жалкий и бледный, как святой мученик. Я замечаю Зое Хэддл и Хантера Доуза и делаю вывод, что их тоже заставили принять участие в поисках.
        Хоть Ник и прикрыла меня в то утро, когда копы появились на нашем крыльце, она ясно дала понять, что не собирается отдуваться за вечеринку, на которой не была.
        В этот раз записка лежала на сиденье унитаза.
        «Копы поймали «меня» в «Пивнушке». Спасибо, что спросила разрешения взять мою толстовку. Раз уж «я» ходила на вечеринку, «мне» и быть добровольцем. Парковка у «Биг Скуп». 16:00. Развлекайся! Н».
        - Таким образом, мы все еще надеемся на счастливый конец этой истории,  - говорит коп таким тоном, что становится ясно - они как раз опасаются обратного. Он забрался на бетонный блок, отделяющий парковку кафе от пляжа, и говорит в воздух над толпой, которая намного больше, чем я ожидала. Здесь, должно быть, не меньше двух сотен человек, три новостных фургона и толпа журналистов, перетаскивающих тяжелое оборудование и потеющих на солнце. Может, это как раз те самые, что ругали полицию округа за некомпетентность и писали о сокращении бюджета. Со своими камерами, прожекторами и микрофонами, занявшие позицию с краю толпы, они похожи на солдат какой-то фантастической армии, выжидающих удачного момента, чтобы атаковать.
        Невдалеке я замечаю пару, в которой узнаю родителей Мэдлин Сноу. Мужчина выглядит так, словно весь день простоял на холодном ветру: у него опухшее, красное, обветренное лицо. Женщина покачивается и одной рукой крепко, словно когтями, сжимает плечо стоящей перед ней светловолосой девушки. Старшая сестра Мэдлин, Сара. Рядом - ее лучшая подруга Кеннеди. У нее темные волосы и густая челка. На ней ярко-красный топ, кажущийся слишком уж жизнерадостным, учитывая обстоятельства.
        Я приехала рано, когда толпа была намного меньше и всего пара дюжин людей слонялись по парковке, стараясь держаться подальше от желтой полицейской ленты, ограждающей место исчезновения. Все мы вынуждены записываться, словно гости на какой-то ужасной свадьбе. Я посмотрела достаточно серий «Закона и порядка», чтобы понимать, на что копы надеются. Возможно, извращенец (если здесь все же замешан извращенец) появится здесь, чтобы как следует кайфонуть и насладиться сознанием того, что он перехитрил копов.
        На автомате вытаскиваю из сумки телефон. От Ник больше ни слова. От Паркера сообщений тоже нет. Я не удивлена и все же внутри ощущаю укол разочарования, как будто слишком быстро съезжаю с холма.
        - Вот что мы будем делать. Мы выстроимся в цепочку и двинемся на восток. Идти нужно так близко, чтобы доставать до плеча своего соседа,  - коп вытягивает руку, как пьяный, пытающийся ухватиться за что-нибудь, чтобы удержать равновесие.  - Внимательно смотрите на землю и ищите все, что угодно, чего здесь быть не должно. Заколка, окурок, ободок - что угодно. У Мэдди был любимый браслет, серебряный с шармами с бирюзой. Он был на ней, когда она исчезла. Если что-то увидите, кричите.
        Он спрыгивает с бетонного блока, и толпа, словно вода в бассейне, расходится кругами, рассеивается, разбиваясь на небольшие группы. Толпа разбредается по пляжу, пока копы выкрикивают указания, а журналисты, сделав несколько снимков, расходятся восвояси. Сверху, должно быть, кажется, что мы играем в какую-то запутанную игру. Усложненная версия Али-Бабы. Все мы выстроились в шеренгу и безмолвно призываем Мэдлин появиться, вернуться.
        В песке полно разного мусора, который обычно скапливается по краям парковок: пустые сигаретные пачки, разные обертки, банки из-под газировки. Интересно, важно ли что-нибудь из этого? Я представляю себе безликого мужчину, потягивающего теплую колу пятничным вечером и наблюдающего за желтовато-красным мерцанием задних фар автомобилей, которые въезжают на парковку «Биг Скуп» или выезжают оттуда. Он видит двух девушек, Кеннеди и Сару, которые под руку направляются к манящему теплым и ярким светом магазину мороженого, оставив в машине маленькую девочку, свернувшуюся калачиком на заднем сиденье.
        Надеюсь, она жива. Нет, даже не так: я верю. Внезапно мне в голову приходит мысль, что в этом и заключается цель нашей поисковой операции. Не в том, чтобы найти улики, а в том, чтобы мощью нашего коллективного сознания, нашими совместными усилиями сохранить ей жизнь. Как будто она - фея Динь-Динь, и все, что нам нужно делать,  - просто продолжать хлопать.
        По крайней мере, когда мы спускаемся к воде, становится прохладнее. Зато комаров и оводов здесь еще больше, они выбираются из укромных мест в кучах деревяшек, сваленных на пляже. Мы передвигаемся ужасно медленно, но даже в таком темпе идти по песку очень тяжело. Каждые пару минут кто-нибудь вскрикивает, полицейские спешат к нему и с угрюмым видом извлекают длинными пальцами в белых перчатках какой-нибудь мусор: клочок ткани, пустую пивную банку или месиво, оставшееся от чьего-то быстрого перекуса, скорее всего, выброшенного из окна проезжающей машины. Копы обнаруживают какой-то серебряный браслет, но я вижу, что мать Мэдлин Сноу отрицательно качает головой и сжимает губы. Пляж меньше четверти мили в ширину, и нас однозначно видно с парковки и из окон домов и мотелей, громоздящихся выше на песчаных холмах. Невозможно представить себе, что здесь могло случиться что-то плохое, на этой небольшой полоске земли, бок о бок с непрекращающимся потоком машин и чередой ресторанов, посетители которых без конца выскакивают на пляж, чтобы выкурить сигарету.
        Но что-то плохое все же случилось здесь. Мэдлин Сноу пропала. Ник и я иногда представляли себе, что в лесу прячутся гоблины. Она говорила: если как следует прислушаться, можно услышать их пение. «Если не будешь осторожной, они тебя схватят»,  - говорила она и щекотала меня до тех пор, пока я не начинала вопить, как сумасшедшая. «Они утащат тебя в подземный мир и сделают своей невестой».
        На секунду я представляю себе, как Мэдлин растворяется в воздухе, привлеченная звуками песни, слишком тихими, чтобы остальные могли их слышать.
        - Ты дочь Шерон Уоррен, не так ли?  - выдает женщина слева от меня. Последние десять минут она беззастенчиво разглядывала меня, а я изо всех сил старалась ее игнорировать. На ее лице слишком много макияжа, и она шагает по пляжу в туфлях на платформе, раскинув руки и балансируя, словно канатоходец.
        Я хочу ответить отрицательно, но решаю, что в этом нет смысла, и киваю.
        - Угу.
        - Я Куки,  - произносит она, уставившись на меня, словно ждет, что я ее узнаю. Конечно, ее зовут Куки. А как еще могут звать женщину, которая отправляется на поиски пропавшего ребенка с ярко-розовой помадой на губах и в туфлях на платформе?
        - Куки Хэндриксон,  - добавляет она в ответ на мое молчание.  - Я тоже из Сомервилля. Я работала администратором в школе Кип вместе с твоей мамой. И твоего дедушку знала. Прекрасный человек. Я была,  - она понижает голос, словно собирается открыть мне какую-то тайну,  - на его похоронах.
        Прошлой зимой, через три дня после Рождества, дедушка умер. Он прожил в Сомервилле всю свою жизнь и два года работал на последней мельнице, прежде чем ее закрыли в пятидесятых. В дальнейшем он возглавлял Малую Лигу и даже как-то раз был выбран городским головой, но отказался от этой должности, как только понял, как и весь город, что ни хрена не смыслит в политике. Мы с Ник звали его «По-по». На его похоронах в январе собралась половина Сомервилля. Все любили его.
        Позже тем вечером мы с Ник пошли к Паркеру и вместе с ним в хлам напились СоКо. Ник пошла наверх, чтобы попить воды, а я начала плакать и, когда Паркер положил руку мне на плечо, поцеловала его. Когда Ник вернулась, у нее было такое смешное выражение лица, как будто она пришла на вечеринку, где ни с кем не знакома.
        И тем не менее той ночью мы с Ник спали вместе, бок о бок, как в детстве. В последний раз.
        - Как поживает твоя мама?  - У нее такой явный деланый акцент, словно мы в Теннесси, а не в Вирджинии. Я заметила, что женщины говорят так, когда собираются произнести что-то, что тебе не понравится. Как будто, если проглатывать все согласные, будет сложнее расслышать, что они говорят. Приторное лицо, приторные слова.
        - Я знаю, что ей пришлось пройти через… небольшую депрессию.
        Она произносит последнее слово так, будто это какое-то ругательство.
        - Она в порядке,  - отвечаю я.
        Мы снова остановились. Теперь мы почти у кромки воды.
        За темной полоской мокрого песка, словно жидкий металл, блестит океан. Какая-то женщина (может, журналистка?) заинтересовалась нашим разговором. Приблизившись к нам, она щелкает кнопкой на небольшом диктофоне.
        - У нас все отлично.
        - Приятно слышать это. Передай своей маме привет от Куки.
        - Простите за беспокойство.  - Репортерша поравнялась с нами и, не замечая Куки, сует свой айфон мне в лицо. По виду не скажешь, что ей действительно неловко меня беспокоить. Она явно страдает лишним весом. На ней нейлоновый костюм. Под мышками расползаются темные круги.
        - Меня зовут Марджи. Я из «Вестника побережья».  - Она делает паузу, словно ожидая, что я начну аплодировать. Но я не издаю ни звука, и она продолжает:  - Я хотела бы задать вам несколько вопросов.
        Куки издает негодующий возглас, так как репортерша без зазрения совести становится прямо перед ее носом, полностью закрывая ей обзор.
        - Может, займетесь чем-нибудь полезным?  - Я скрещиваю руки на груди.  - Например, возьмете интервью у Сноу?
        - Я в поисках разных интересных историй,  - отвечает она с готовностью. У Марджи большие выпученные глаза, и она практически не моргает, что делает ее удивительно похожей на исключительно тупую лягушку. Но она не тупая. Это я вам точно говорю.  - Я живу рядом с Сомервиллем. Ты ведь из Сомервилля, да? Это ведь ты попала в ту ужасную аварию. Это было недалеко отсюда, так ведь?
        Куки издает неодобрительное сопение.
        - Уверена, она не хочет об этом говорить,  - заявляет она, бросая в мою сторону полный надежды взгляд. Она явно хочет, чтобы я опровергла заявление журналистки.
        К этому моменту по моей спине струится пот, а вокруг целыми стаями кружат жирные крупные оводы. Внезапно я понимаю, что мое единственное желание - сбросить одежду и помыться, соскрести со своей кожи этот день вместе с Куки и этой репортершей с глазами рептилии, которая лениво смотрит на меня, словно я - насекомое, которое она готовится проглотить.
        Чуть дальше по пляжу коп, похожий на папочку, машет руками и кричит что-то, чего я не могу расслышать. Но его жесты ясны. Он хочет сказать, что здесь мы закончили. Я чувствую огромное, непередаваемое облегчение.
        - Слушайте,  - собственный голос кажется мне чужим, слишком высоким, и я прочищаю горло,  - я пришла сюда, как и все, просто чтобы помочь. И знаете что, я правда считаю, что мы должны сосредоточиться на поисках Мэдлин. Идет?
        Куки мурлычет что-то, что звучит одновременно одобрительно и немного разочарованно.
        Репортерша Марджи все еще стоит, вцепившись в свой дурацкий айфон, словно это волшебная палочка. Я разворачиваюсь и направляюсь обратно к парковке, а толпа снова разбивается на небольшие группы. Люди переговариваются тихо, почти благоговейно, как будто только что закончилась церковная служба и всем нам неудобно начать разговаривать обычными голосами.
        - Как ты думаешь, что случилось с Мэдлин Сноу?  - кричит репортерша мне вслед громко и равнодушно, слишком равнодушно.
        Я замираю. Может, это просто мое воображение, но мне кажется, что толпа тоже замирает, что на секунду время останавливается и этот день превращается в один кадр. Фильтр - сепия. Разбеленные пятна серого и желтого. И спокойное серебристое море.
        Марджи все еще смотрит на меня, не моргая.
        - Может, ее просто все достали,  - отвечаю я. Горло жжет от жары и соли.  - Может, она просто захотела, чтоб ее оставили в покое.
        ТЫ НАМ НУЖЕН!
        ПОДПИШИ НАШЕ ОБРАЩЕНИЕ И ПРИСОЕДИНИСЬ К БОРЬБЕ ЗА БЕЗОПАСНЫЕ УЛИЦЫ!
        В ВОСКРЕСЕНЬЕ 19 ИЮЛЯ 9-ЛЕТНЯЯ МЭДЛИН СНОУ БЫЛА ПОХИЩЕНА ИЗ МАШИНЫ СВОЕЙ СЕСТРЫ, ОСТАВЛЕННОЙ НА ПАРКОВКЕ У «БИГ СКУП АЙС-КРИМ + КЭНДИ ШОП», ОКРУГ ШОРЛАЙН КАУНТИ. В ПРОШЛОМ ГОДУ ФИНАНСИРОВАНИЕ ПОЛИЦИИ ОКРУГА БЫЛО СОКРАЩЕНО НА 25 %, ИЗ-ЗА ЧЕГО МНОГИЕ УЧАСТКИ СТОЛКНУЛИСЬ С НЕХВАТКОЙ ПЕРСОНАЛА.
        КОМИССАР ПОЛИЦИИ ГРЭГОРИ ПУЛАСКИ ПОДНЯЛ ВОПРОС О НЕОБХОДИМОСТИ ОБРАТИТЬСЯ К ВЛАСТЯМ С ТРЕБОВАНИЕМ УВЕЛИЧИТЬ ОБЪЕМЫ ФИНАНСИРОВАНИЯ ДО УРОВНЯ, ПРЕДШЕСТВУЮЩЕГО СОКРАЩЕНИЮ. «В ТЯЖЕЛЫЕ ВРЕМЕНА ЛЮДИ ВПАДАЮТ В ОТЧАЯНИЕ. КОГДА ЛЮДИ В ОТЧАЯНИИ, ОНИ СПОСОБНЫ НА ОТЧАЯННЫЕ ПОСТУПКИ. ЧТОБЫ РАБОТАТЬ ЭФФЕКТИВНО, НАМ НУЖНО НАРАЩИВАТЬ СВОЕ ПРИСУТСТВИЕ НА УЛИЦАХ, РАЗРАБАТЫВАТЬ УЧЕБНЫЕ ПРОГРАММЫ, НАНИМАТЬ ЛУЧШИХ СОТРУДНИКОВ И СОТРУДНИЦ И УДЕРЖИВАТЬ В НАШИХ РЯДАХ. ЭТО СТОИТ ДЕНЕГ. И ТОЧКА».
        ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ К БОРЬБЕ ЗА БЕЗОПАСНЫЕ УЛИЦЫ. ПОДПИШИТЕ НАШЕ ОБРАЩЕНИЕ. ЗАСТАВИМ ГЕНЕРАЛЬНУЮ АССАМБЛЕЮ ПРИНЯТЬ МЕРЫ.
        Подпишите обращение!
        Введите полное имя:
        Введите индекс:
        ПОДТВЕРДИТЬ
        Комментарии:
        Рад, что в конце концов хоть кто-то начал действовать! Переслал всем знакомым. Надеюсь, Ричмонд прислушается.
        Комментарий от: soccerdadrules в 18:06
        25 процентов? Неудивительно, что в моем районе повсюду граффити.
        Комментарий от: richardthefirst в 19:04
        Граффити - не преступление. Это искусство, мудак.
        Комментарий от: iambanksky в 20:55
        Сколько еще детей должны исчезнуть, чтобы конгресс заметил проблему? Бедная Мэдди! И бедная Сара! Не могу представить, что она сейчас чувствует.
        Комментарий от: mamabear27 в 00:00
        Сара Сноу лжет.
        Комментарий от анонима в 01:03
        Дара, 22 июля

        Слава богу, я возвращаюсь на парковку, не столкнувшись с репортершей. Сообщений от Паркера по-прежнему нет, от Ник тоже ни слова. Только какое-то дурацкое сообщение с неизвестного номера:
        «Эй! Что за хрень? Не могу дозвониться. Ты че, умерла?»
        Я удаляю сообщение, не ответив. Наверно, какой-то придурок, с которым я раз потусовалась.
        Все мое тело стало липким от пота, и ноги чертовски болят. Я перебегаю, прихрамывая, через улицу и подхожу к заправке. Покупаю колу и выпиваю ее одним глотком, а затем закрываюсь в туалете, где на удивление чисто и холодно, как в морозилке. Плещу водой себе в лицо. Волосы и рубашка тоже намокают, но мне все равно. Вытираюсь грубым коричневым бумажным полотенцем, пахнущим влажной землей, какие всегда можно встретить в общественных туалетах.
        Я стараюсь не смотреть в зеркало слишком долго. Забавно, что раньше я очень любила смотреть на себя, могла часами крутиться с Арианой у маминого туалетного столика, прежде чем выйти из дома, пробуя разные оттенки блесков и теней и строя рожицы. Перебрасываю волосы на правое плечо, чтобы скрыть шрам ниже линии челюсти. А вот шрамы на щеке и на виске не скроешь. И я уже жалею, что у меня нет с собой худи Ник.
        Мне уже лучше. Но некоторое время все же брожу между рядами полок, рассматривая всякую ерунду, которая бывает на любой заправке: диски с христианским роком, козырьки от солнца, пластиковые бритвы. Когда Паркер только получил права, на шесть месяцев раньше Ник, мы иногда играли в такую игру: запрыгивали в машину и ездили по небольшим магазинчикам и заправкам, соревнуясь, кто найдет самый нелепый товар, выставленный на продажу. Однажды в «Гэз энд гоу» мы нашли две покрытые пылью старые игрушки, заставленные рядами презервативов и банок с энергетиками. Ник взяла лошадь, потому что занималась конным спортом, а я оставила себе мишку и назвала его Брауни.
        Интересно, помнит ли он еще этот день.
        Интересно, что бы он подумал, если бы узнал, что Брауни все еще спит со мной каждую ночь.
        Парковка через дорогу теперь практически пуста. И копы, и новостные фургоны уже исчезли. Солнце низко висит над деревьями, и я смотрю на отрезки побережья, похожие на лужицы, втиснутые между офисами и жилыми комплексами.
        Когда я выхожу на улицу, с удивлением замечаю в нескольких футах Сару Сноу. Стоя позади большого внедорожника, она курит сигарету большими, частыми затяжками. Затем, после секундного замешательства, она подходит ко мне.
        - Привет.  - Она быстро подносит руку ко рту и опускает ее, словно продолжает курить несуществующую сигарету. Ее пальцы дрожат.  - Мы не знакомы?
        Это последнее, что я ожидала от нее услышать. Я качаю головой.
        - Не думаю.
        Она продолжает разглядывать меня. У нее такие большие глаза, что кажется, она не просто смотрит, а буквально пожирает меня взглядом.
        - Твое лицо мне знакомо.
        Хоть это и маловероятно, я предполагаю:
        - Может, ты знаешь мою сестру?
        - Да,  - кивает она.  - Да, наверное.
        Она отводит взгляд и вытирает руки о задние карманы своих джинсов. Секунды тянутся. Интересно, каково это - быть здесь, на этом пляже, окруженной незнакомцами, держаться за руки с потными соседями и выкрикивать имя своей сестры в надежде, что она вернется домой?
        - Послушай,  - произношу я, пытаясь побороть внезапный приступ удушья. Я никогда не умела утешать или подбадривать.  - Мне очень жаль. Жаль, что это случилось с твоей сестрой… Уверена… Уверена, что с ней все в порядке.
        - Думаешь?
        Когда она оборачивается ко мне, в ее лице столько печали и страха, и чего-то еще (может, гнева?), что мне хочется отвернуться. Но она подходит ко мне, хватает меня за запястья и сжимает их с такой силой, что я чувствую каждый палец.
        - Я так старалась защитить ее,  - говорит Сара во внезапном порыве.  - Это я во всем виновата.  - Она так близко, что я чувствую ее дыхание, кислое, неприятно пахнущее табаком.  - Врать тяжелее всего, да?
        - Сара!  - Через улицу на краю парковки стоит Кеннеди, прикрывая ладонью глаза, чтобы защитить их от солнца, она хмурится.
        Лицо Сары снова меняется. Прежде чем я успеваю ответить, она разворачивается и уходит. Светлые волосы развеваются за ее спиной, распространяя легкий запах сигарет.
        Список благодарностей Ник, 9 февраля.
        Почему так трудно придумать пять вещей, за которые ты благодарна? Прошел всего месяц, а я уже понимаю, что вести список благодарностей - самое сложное из новогодних решений, которые я когда-либо принимала, особенно после такого дурацкого Рождества. Я могу вспомнить миллион вещей, которыми НЕ довольна. Например, то, что Дара не разговаривает со мной, после того как застукала за чтением ее дневника. Или то, что мама целыми днями торчит на работе. Или то, что у папиной новой подружки всегда помада на зубах, даже утром, сразу после пробуждения.
        Ладно, это плохое начало. Поехали. Теперь серьезно:
        1. Я благодарна, что на моих зубах никогда не бывает помады, потому что я ею не крашусь.
        2. Я благодарна за «Тойоту», которую мне подарил папа. Ладно, ей, конечно, лет сто, и Паркер говорит, в салоне пахнет кошачьим кормом, но она ездит, поэтому нам с Дарой больше не нужно драться из-за ключей.
        4. Я благодарна Марго Лесаль за то, что она распустила эти тупые слухи про то, чем мы с Ароном занимались в бойлерной на балу в честь Отцов-основателей. Спасибо Господу за Марго! Она всегда распускает самые правдоподобные слухи.
        И:
        5. Я супер, мега, экстра благодарна за то, что никто не знает, что там в реальности произошло. И никто никогда не узнает. Говорят, нужно всегда быть правдивым. Доктор Личми так всегда говорит.
        Но как тогда насчет поговорки «Меньше знаешь, крепче спишь»?

        До
        Ник, 15 февраля

        - Дара!  - Я роюсь в куче постиранного белья, которая лежит на моей кровати, бормоча себе под нос проклятья. Плюшевый кот, которого Арон подарил мне на День Святого Валентина (если на него нажать, он говорит «ты сууууууупер» дурацким высоким голосом), пристроенный между моими подушками, наблюдает за мной блестящими стеклянными глазами.  - Дара? Ты не видела мой голубой свитер?
        Никакого ответа. Шагов наверху тоже не слышно. Никаких признаков жизни. Боже. Уже больше семи. Я не могу еще раз опоздать на классный час. Мистер Эрандейл и так уже пригрозил оставить меня после уроков.
        Я вытаскиваю из шкафа веник (или то, что осталось от веника, после того как Перкинс вырвал из него большую часть прутьев) и стучу ручкой в потолок. Этот метод общения, как показывает практика, намного эффективнее, чем попытки кричать, звать и даже писать смс, что Дара обычно делает, когда страдает от похмелья («Можешь принести мне водички? Пожаааааалуйста!»).
        - Я знаю, что ты меня слышишь!  - кричу я, подкрепляя каждое слово очередным ударом веника.
        Опять ничего. Снова посылая проклятья, на этот раз беззвучно, я засовываю в карман телефон, хватаю сумку и взбегаю через две ступеньки на чердак. Дара всегда притворяется, что все мои вещи слишком скучны и не интересуют ее, но в последнее время мои свитера и футболки стали необъяснимым образом исчезать и возвращаться ко мне в измененном виде: пахнущими сигаретами и травкой, с новыми пятнами и дырками.
        Дару бесит тот факт, что на ее двери нет замка, поэтому она яростно требует, чтобы все мы стучались, прежде чем войти. Именно поэтому я без предупреждения распахиваю дверь, надеясь ей досадить.
        - Какого черта?  - вопрошаю я. Она сидит на кровати, отвернувшись от меня, все еще в пижаме, волосы растрепаны.  - Я кричала тебе, наверно, двадцать…
        Она поворачивается ко мне, и я не могу закончить предложение. Ее глаза опухли, а лицо, покрытое пятнами и отекшее, напоминает перезрелый плод. Челка прилипла к влажному лбу, а на щеках черные следы, как будто она легла спать, не смыв тушь, и проплакала всю ночь.
        - О господи.  - Комната Дары, как обычно, выглядит так, словно здесь совсем недавно прошло маленькое, но очень мощное цунами. Три раза я спотыкаюсь и едва не падаю, прежде чем мне удается добраться до ее кровати. Отопление включено на полную мощность, и в комнате нечем дышать. Удушающе пахнет корицей, морской солью, дымом ароматизированных сигарет и совсем немного по`том.  - Что случилось?
        Я сажусь рядом и хочу обнять ее за плечо, но она отталкивает меня. Даже на расстоянии я ощущаю жар, идущий от ее кожи.
        Она издает судорожный вздох, но когда начинает говорить, ее голос звучит ровно и монотонно.
        - Паркер меня бросил. Снова,  - она трет глаз кулаком, словно пытаясь загнать слезы обратно.  - С гребаным Днем Святого Валентина!
        Я считаю до трех про себя, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость. С тех пор как они начали встречаться, или мутить, или что они там делают, Паркер и Дара расставались уже трижды, насколько мне известно. Каждый раз Дара плачет и бесится, обещает, что никогда с ним больше не заговорит, а через неделю я вижу их в школе вместе. Она обнимает его за талию и встает на носочки, чтобы дотянуться до его уха и что-то прошептать.
        - Мне очень жаль, Дара,  - осторожно произношу я.
        - О, я тебя умоляю,  - она оборачивается, чтобы посмотреть на меня.  - Ни черта тебе не жаль. Ты просто счастлива. Ты же всегда говорила, что это ненадолго.
        - Я никогда этого не говорила,  - я чувствую внезапный прилив злости.  - Я никогда этого не говорила.
        - Но ты так думала,  - из-за слез глаза Дары из зеленых превратились практически в желтые.  - Ты всегда считала, что это плохая идея. Это было ясно и без слов.
        Я не открываю рта, потому что она права и отрицать это нет никакого смысла.
        Дара подтягивает коленки к подбородку и кладет на них голову.
        - Ненавижу его,  - глухо произносит она.  - Чувствую себя идиоткой.
        И добавляет еще тише:
        - Почему он считает, что я недостаточно хороша для него?
        - Хватит, Дара,  - я устала от этого спектакля и начинаю терять терпение. Я уже слышала этот монолог.  - Ты знаешь, что это не так.
        - Это так,  - возражает сестра слабым голосом. За этим следуют несколько мгновений тишины. А потом она произносит еле слышно:  - Почему меня никто не любит?
        В этом вся Дара: она доведет тебя до белого каления, а потом в одну секунду разобьет твое сердце. Я тянусь к ней, чтобы прикоснуться.
        - Ты знаешь, что и это не так. Я люблю тебя. Мама любит тебя. Папа любит тебя.
        - Это не в счет,  - отвечает она.  - Вы, ребята, обязаны меня любить. Вы не имеете права не любить меня. Это практически незаконно. Вы, наверно, и любите меня только потому, что не хотите загреметь за решетку.
        Я не могу сдержать смех. Дара на секунду поднимает голову, чтобы взглянуть на меня, и снова втягивает ее в плечи, словно раненая черепаха.
        - Ну хватит, Дара,  - я снимаю с плеча сумку и ставлю на пол. Спешить уже некуда. На классный час мне уже не попасть, без вариантов.  - У тебя больше друзей, чем у кого бы то ни было.
        - Это не настоящие друзья,  - возражает она.  - Просто я многих знаю.
        Я не знаю, чего мне сейчас хочется больше: обнять ее или задушить.
        - Это просто смехотворно,  - отвечаю я.  - Могу тебе это доказать.
        Я хватаю ее телефон с прикроватной тумбочки, где он валялся рядом с мятыми салфетками, испачканными тушью и помадой. Она никогда не меняет пароль. 0729. Двадцать девятое июля. День рождения - это единственный пароль, которым она пользуется, потому что никакой другой просто не может запомнить. Я открываю фотографии и перелистываю их: Дара на вечеринках, тусовках, дискотеках.
        - Если все так тебя ненавидят, кто эти люди?
        Я нахожу нечеткую фотографию Дары и Арианы (по крайней мере, я думаю, что это Ариана, но на ней столько макияжа и качество фото такое плохое, что трудно сказать наверняка) в окружении кучи парней, которым как минимум лет по двадцать с небольшим. Один из них обнимает Дару. На нем дурацкая кожаная куртка, но он симпатичный, если не считать редких волос, уложенных гелем. Интересно, когда было сделано это фото и встречалась ли тогда несчастная отверженная Дара с Паркером?..
        Дара отпихивает от лица подушку, поднимается и пытается выхватить у меня телефон.
        - Какого черта?  - Она округляет глаза, видя, что я не собираюсь его отдавать.  - Ты это серьезно?
        - Боже.  - Я встаю с кровати и притворно качаю головой, глядя на фотку.  - Ариана похожа на какого-то шлюховатого шмеля в этом топе. Настоящая подруга никогда бы не позволила ей сочетать желтое с черным.
        - Отдай!
        Я отступаю на шаг, поддразнивая ее. У нее нет выхода, приходится встать с кровати.
        - Ха,  - говорю я, уворачиваясь, когда она снова пытается отобрать у меня телефон,  - вот ты и вылезла из постели.
        - Это не смешно,  - негодует Дара. Но по крайней мере, она больше не похожа на забытую куклу, выброшенную волнами на риф из подушек и старых простыней. Ее глаза горят гневом.  - Это не шутки.
        - Кто этот парень?  - Я нахожу еще одно фото чувака в кожаной куртке. Похоже, оно сделано в баре или каком-то похожем помещении, где темно и полно народу. На этом селфи Дара складывает губы в поцелуй, глядя в камеру, а Кожаная Куртка смотрит на нее из-за спины. И что-то в его взгляде заставляет меня нервничать. Точно так же смотрит Перкинс, когда обнаруживает новую мышиную нору.  - Он смотрит на тебя так, словно хочет сожрать.
        - Это Андре.  - Наконец у нее получается выхватить телефон.  - Никто.
        Она нажимает «удалить», с усилием вдавливая палец в экран, а потом удаляет следующее фото, и следующее, и следующее.  - Все они - никто. Все это неважно.
        Она снова плюхается на кровать, продолжая удалять фотки, яростно тыкая в экран, словно хочет избавиться от них, физически уничтожив, и мурлычет что-то невнятное себе под нос. Но по выражению ее лица я понимаю, что мне бы эти слова не понравились.
        - Что ты сказала?
        Классный час я уже пропустила, а теперь еще и опаздываю на первый урок. Мне придется остаться после уроков, и все из-за Дары. Все потому, что она не может оставить хоть что-то целым, чистым, нетронутым, потому что ей нужно копаться во всем, ломать, взрывать и экспериментировать. Словно она - ребенок, который громит кухню и наводит бардак, притворяясь, что он повар. Делая вид, что в конце концов получится что-то стоящее.
        - Я сказала, что ты не понимаешь,  - произносит она, не глядя на меня.  - Ты ничего не понимаешь.
        - Тебе хотя бы нравится Паркер?  - спрашиваю я, потому что уже не могу остановиться, не могу совладать со своей злостью.  - Или это было, просто чтобы доказать, что ты и это можешь?
        - Мне он не нравится,  - отвечает она очень тихо,  - я люблю его. Я всегда его любила.
        Меня прямо подмывает напомнить ей, что то же самое она говорила о Джейкобе, Миттсе, Бренте и Джеке Зигге.
        Вместо этого я говорю:
        - Слушай, я всегда думала, что это плохая идея именно по этой причине. Из-за того, что…  - я пытаюсь подобрать нужные слова,  - прежде вы были лучшими друзьями.
        - Он был твоим лучшим другом,  - огрызается она. Затем снова ложится, прижимая колени к груди.  - Ты всегда ему больше нравилась.
        - Это нелепо,  - отвечаю я автоматически, хотя, если честно, я всегда в какой-то степени в это верила.
        Может, именно поэтому я была так шокирована, когда его поцеловала Дара? И он ответил на ее поцелуй? Хоть мы часто проводили время втроем, он был моим лучшим другом, моим лекарством от скуки, тем, с кем можно говорить ни о чем. И Дара тоже была моей. Я всегда была вершиной этого треугольника. Точкой, которая соединяла всю конструкцию.
        До тех пор, пока однажды Даре не приспичило занять место на вершине.
        Дара смотрит в сторону и молчит. Уверена, что она воображает себя героиней трагедии, Джульеттой, принявшей позу для последнего предсмертного фото.
        - Слушай, мне жаль, что ты расстроилась.  - Я поднимаю сумку с пола.  - И мне жаль, что я не способна понять. Но я опаздываю.
        Она по-прежнему молчит. Нет смысла спрашивать, собирается ли она в школу. Очевидно, это не входит в ее планы. Было бы неплохо, если бы мама была хотя бы вполовину так строга с Дарой, как в своей школе, где некоторые из мальчишек в младших классах зовут ее не иначе как «той злой сукой».
        Я уже на полпути, когда Дара говорит:
        - Просто не притворяйся, ладно? Ненавижу, когда ты так делаешь.
        Когда я оборачиваюсь, вижу на ее лице странное выражение - она смотрит на меня как человек, который знает какой-то сочный, очень секретный секрет.
        - Что ты имеешь в виду?
        На секунду солнце заходит за облако, и в комнате Дары становится темнее, как будто кто-то накрыл ладонью ее окна. В это мгновение в тени Дара выглядит незнакомкой.
        - Не притворяйся, что ты не рада,  - говорит она.  - Я знаю тебя.
        Я пытаюсь возразить, но она продолжает.
        - Ты делаешь вид, что вся такая хорошая. Но глубоко внутри ты точно такая же, как и все мы.
        - Пока, Дара,  - отвечаю я, выходя в коридор, и намеренно изо всех сил хлопаю дверью, так что она едва не слетает с петель. И я с удовлетворением слышу, как внутри какая-то из ее вещей (фотография в рамке? любимый бокал?) с грохотом падает на пол.
        Дара - далеко не единственная, кто умеет разрушать.

        После
        Ник, 23 июля

        - А знаешь, он ведь все еще работает.
        Я и не осознавала, что пялюсь на «Врата», пока за моей спиной не появилась Элис. Я делаю шаг назад и едва не наступаю ногой в краску.
        Внутренней частью запястья она откидывает прядь волос со лба. Ее лицо пылает, из-за чего глаза кажутся светло-карими, почти желтыми.
        - «Врата».  - Она указывает подбородком на гигантскую металлическую стрелу.  - Аттракцион все еще работает. Уилкокс проверяет его каждое лето. Намерен однажды запустить его. Я думаю, ему все это неприятно. Знаешь, как будто, раз «Врата» закрыты, значит, он признает свою вину. В смерти девочки, я имею в виду. Он должен доказать, что этот аттракцион не опасен.
        Она пожимает плечами, потирая тату под левым ухом пальцем, испачканным в синей краске.
        Всем, кто сегодня работает, дано задание: если они не заняты на горках, помочь устранить последствия вчерашнего вандализма. Незадолго до закрытия какие-то идиоты с баллончиками прошлись по парку, повсюду оставив незамысловатые изображения определенной части мужского тела. Уилкокс казался невозмутимым этим утром. Позже я узнала, что это случается каждое лето.
        - Он пишет жалобы в консультативный комитет по паркам каждый год.
        Элис садится на маленькую пластиковую скамеечку в виде пенька. Элис редко садится. Она всегда в движении, управляет всем вокруг, раздает указания и смеется. Чуть раньше сегодня я видела, как она, словно паук, карабкалась вверх по опорам «Кобры», чтобы достать детский рюкзак, который каким-то образом зацепился и застрял наверху, а внизу собралась целая толпа из работников парка: некоторые подбадривали ее, другие уговаривали спуститься, третьи звали Уилкокса и Донну.
        Я видела, как Паркер смотрел на нее тогда (голова запрокинута, руки лежат на бедрах, глаза сияют), и почувствовала - что? Нет, не совсем ревность. Ревность - это сильное чувство, которое сводит желудок и разъедает внутренности. А это скорее какая-то пустота, которую испытываешь, когда так долго хочешь есть, что даже привыкаешь к этому.
        Смотрел ли он так когда-нибудь на Дару? Смотрит ли он так на нее до сих пор?
        Не знаю. Я знаю только, что раньше он был моим лучшим другом, а теперь вовсе на меня не смотрит. А другой мой лучший друг со мной не разговаривает. Или это я с ней не разговариваю?..
        Прошлым вечером я заглянула наверх по старой привычке, чтобы проверить, как она, и увидела на ее двери новый знак. На бледно-зеленом куске бумаги, украшенном сердечками и плохо нарисованными бабочками, написано: «Даже, мать твою, не думай!»
        - Зрелый поступок,  - прокричала я в закрытую дверь и услышала в ответ приглушенный смех.
        - Отец девочки, его фамилия вроде Ковласки, или как-то так, но точно заканчивается на - ски, появляется здесь каждый год. Он настаивает на том, что «Врата» должны оставаться закрытыми,  - продолжает Элис.  - Думаю, я могу понять их обоих. Кстати, аттракцион-то классный. По крайней мере, был классным. Когда его включают, загораются все эти маленькие лампочки, и он становится похож на Эйфелеву башню или что-то в этом роде,  - она делает паузу.  - Говорят, она все еще кричит по ночам.
        И хотя день стоит абсолютно безветренный, жаркий, словно раскаленный металл, легкий холодок пробегает сзади по моей шее и заставляет волосы встать дыбом.
        - Что ты имеешь в виду?
        Элис улыбается.
        - Это глупо. Это просто байка, которую рассказывают старички, когда работают в «могильную смену». Ты уже работала в вечернюю смену?
        Я качаю головой. Последнюю смену в ФэнЛэнде называют «могильной», а тех, кому выпало в нее работать, «могильщиками». Они отвечают за закрытие парка по вечерам, закрытие всех ворот, опустошение мусорных баков, замену фильтров. Я уже слышала парочку страшных историй о сменах, которые заканчиваются далеко за полночь, от других работников парка.
        - На следующей неделе буду, в ночь накануне…  - хочу сказать «дня рождения Дары», но вслух произношу другое,  - накануне юбилейной вечеринки.
        - Удачи,  - говорит она.
        - Та девочка,  - продолжаю я, потому что теперь мне по-настоящему любопытно.
        Разговоры о девочке, погибшей так давно, что история о ней превратилась в отдаленное эхо, смутные воспоминания, приносят мне странное облегчение. Все разговоры этим утром были о Мэдлин Сноу. После ее исчезновения поисковые операции организованы в трех округах. Ее фотография размещена во всех газетах, а флаеры, которых становится все больше, словно грибы, занимают все свободные поверхности.
        Мама полностью поглощена этой историей. Сегодня утром я застала ее на кухне перед телевизором. Волосы выпрямлены наполовину. Кофе нетронут.
        - Первые семьдесят два часа особенно важны,  - продолжала повторять она. Уверена, эту информацию она почерпнула из предыдущего репортажа.  - Если они до сих пор ее не нашли…
        Электронные часы в правом верхнем углу экрана отсчитывают время, прошедшее с момента исчезновения девочки: восемьдесят четыре часа. Секунды неумолимо бегут.
        Элис встает и разминает ноги, хотя сидела она явно не больше пяти минут.
        - Это просто страшилка,  - говорит она,  - которую рассказывают новичкам, чтобы впечатлить их. В каждом парке должен быть собственный призрак. Это практически закон. Я много раз закрывала здесь магазин и никогда не слышала ее.
        - А правда, что мистер Ковласки…  - Вопрос застревает у меня в горле, словно нечто липкое и непомерно большое.  - Правда, что он однажды сказал, что ты похожа на нее?
        - А, это,  - говорит она, махнув рукой.  - Все думают, что у него едет крыша, но это не так. Он просто одинок. А люди, знаешь ли, совершают сумасшедшие поступки от одиночества.
        На секунду ее взгляд прожигает меня, словно лазер, и я чувствую легкий дискомфорт внутри. Как будто она что-то знает… о Даре, о моих родителях, о том, как все мы одиноки.
        А затем мы видим Мод, которая приближается к нам по тропинке, плечи ссутулены, словно у полузащитника, спешащего к тачдауну.
        - Меня прислал Уилкокс,  - едва завидев нас, говорит она. Дыхание сбилось, и Мод заметно раздражена тем, что ее посылают с сообщениями.  - Кристал не пришла.
        К Элис мгновенно возвращается деловитый тон.
        - Что значит, не пришла?
        Мод хмурится.
        - То и значит. А шоу через пятнадцать минут. Там уже детей сорок собралось.
        - Придется все отменить,  - говорит Элис.
        - Невозможно.
        Над правой грудью Мод к футболке прикреплен значок с надписью «Будь вежлив или исчезни», и это а) лицемерно и б) явно не вписывается в дресс-код парка.
        - Они уже заплатили, а Донна возвратов не делает, ты в курсе.
        Элис откидывает голову назад и закрывает глаза. Она всегда делает так, когда ей нужно подумать. У Элис тонкая шея, и адамово яблоко выдается, как у парня. Но в ней, несомненно, есть что-то привлекательное. Однажды она призналась мне, что мечтает после Уилкокса взять на себя управление ФэнЛэндом. «Хочу состариться тут,  - сказала она,  - и умереть прямо на «Волшебном колесе», на самой вершине. Тогда путь к звездам окажется совсем недолгим».
        Я не могу понять, как можно хотеть здесь остаться и что ее вообще во всем этом привлекает: нескончаемая вереница посетителей, переполненные урны или липкая мешанина из картошки фри и мороженого, вечно покрывающая полы в павильонах, или, может, туалеты, заваленные тампонами и мелкими монетами. Хотя в последнее время мне сложно представить, как вообще можно чего-то желать. Раньше я знала, чего хочу: Массачусетский университет, потом двухлетний перерыв и магистратура по социологии или психологии.
        Но все это было до доктора Личми, до Шерил с вечной помадой на зубах, до аварии. Теперь эти мечты, как и воспоминания, парят где-то в темной пустоте вне зоны доступа.
        - Ты можешь это сделать.  - Элис поворачивается ко мне.
        Я так удивлена, что мне нужно несколько мгновений, чтобы осознать - она говорит серьезно.
        - Что?
        - Ты можешь это сделать,  - повторяет она.  - У тебя такой же размер, как у Кристал. Ее костюм будет тебе в пору.
        Я изумленно смотрю на нее.
        - Нет,  - возражаю я.  - Ни за что на свете.
        Но она уже схватила меня за руку и тащит к центральному офису.
        - Всего десять минут,  - убеждает она.  - Тебе даже не придется ничего говорить. Просто посидишь на камне и похлопаешь в такт музыке. Ты справишься.
        Один раз в день группа сотрудников парка проводит представление для малышей в большом амфитеатре. Тони Роджерс играет главную роль - пирата, а Хизер Минкс, рост которой в ботинках на платформе выходит больше четырех футов, надевает массивный, украшенный перьями костюм попугая и составляет ему компанию на сцене, издавая пронзительные птичьи крики. Еще есть русалка, которая поет и хлопает в ладоши. Обычно ее играет Кристал, облаченная в мерцающий чешуйчатый хвост и тонкий прозрачный топ с длинным рукавом и ракушками, прикрывающими грудь вместо лифчика.
        Я не была на сцене со второго класса. И даже тогда это был полный провал. Мы ставили «Маленького цыпленка», и я напрочь забыла свои слова, а потом, отчаянно спеша избавиться от крыльев, пока на сцене шел музыкальный номер, смачно впечаталась прямо в Харольда Лью и выбила ему зуб.
        Я изо всех сил пытаюсь вырвать руку, но Элис оказывается на удивление сильной. Неудивительно, что с утра она в два счета забралась на «Кобру».
        - Ты не можешь поручить это Мод?
        - Шутишь? Исключено. Она затерроризирует детей. Ну же, сделай это ради меня. Глазом не успеешь моргнуть, как все закончится.
        Она практически заталкивает меня в пустой офис, наклоняется и извлекает из угла шкафчика костюм русалки, который аккуратно складывают в пластиковый контейнер после каждого выступления. Достает костюм из чехла и вытряхивает хвост, распространяя легкий запах плесени. Пайетки сияют в приглушенном свете. Я борюсь с непреодолимым желанием бежать.
        - Это обязательно?  - спрашиваю я, хотя прекрасно знаю ответ.
        Она даже не отвечает.
        - Шоу начинается в пять,  - одним плавным движением она расстегивает «молнию» на хвосте от талии до самого низа,  - так что, думаю, тебе пора переодеваться.
        Семь минут спустя я стою рядом с Роджерсом позади плотного ряда блестящих пластиковых пальм в горшках, которые служат нам вместо занавеса. Хизер уже на сцене, играет свою роль: ходит с важным видом, хлопает крыльями и разрешает детям дергать за перья ее хвоста.
        Амфитеатр заполнен до отказа: дети смеются, подпрыгивая на своих сиденьях, открывают зубами коробки с соком, пока их родители используют эту паузу в своих целях, набирают сообщения на смартфонах, обновляют слой крема от загара. Белоснежная собачонка размером с крупную крысу лает как сумасшедшая и рвется к Хизер каждый раз, как та приближается. Хозяйка, полная женщина в бирюзовом костюме, с трудом удерживает ее на коленях.
        Костюм русалки такой тесный, что в нем невероятно трудно шевелиться. Мне пришлось семенить по дорожке, делая микроскопические шаги, под взглядами посетителей парка.
        Кажется, у меня есть все шансы упасть сегодня.
        - Наша очередь выходить будет, когда музыка поменяется,  - говорит Роджерс. От него немного пахнет пивом. Он наклоняется и хватает меня под колени.  - Готова?
        - Что ты делаешь?
        Я пытаюсь отступить, но костюм не позволяет. Он сковывает движения, и все, что у меня получается,  - небольшой прыжок. Одним плавным движением Роджерс подхватывает меня на руки и несет, словно жених невесту.
        - Русалки не умеют ходить,  - практически рычит он, а затем, натянув широкую улыбку, которая демонстрирует его десны, выходит на сцену из-за искусственной листвы как раз в тот момент, когда темп музыки меняется. Дети издают пронзительные крики, а Роджерс наклоняется и сажает меня на большой плоский камень (на самом деле это крашеный кусок бетона), размещенный здесь специально для этой цели.
        - Маши рукой,  - рычит он мне в ухо, прежде чем распрямиться с той же широкой улыбкой на лице.
        У меня уже болят щеки улыбаться, а грудь сдавливает от страха. Я практически голая (до пояса!), с чертовым рыбьим хвостом перед сотней незнакомых людей.
        Я поднимаю руку и начинаю быстро махать. Некоторые из детей машут в ответ, и мне становится немного легче. Я пробую еще, и в этот раз добавляю осторожный кивок париком. Кстати, это, кажется, худшая часть костюма: тяжелый, плохо пахнущий колтун светлых волос с приклеенными к нему ракушками. Маленькая девочка в первом ряду наклоняется к маме и громко кричит, перекрывая музыку:
        - Мамочка, ты видела, какая красивая русалка?
        Даре бы это понравилось.
        Роджерс затягивает песню, и постепенно моя нервозность исчезает. Все, что мне нужно делать, это сидеть и шевелить ногами, чтобы мой хвост шлепал по камню, хлопать в ладоши и покачиваться в такт музыке. Я даже подпеваю в припеве: «В нашем ФэнЛэнде сбываются мечты… Много новых друзей найдешь здесь точно ты…»
        Мы как раз поем последний куплет, когда это происходит. Эта часть песни посвящена правилам парка: Пират Пит только что пропел о запрете бегать и перешел к возражениям против мусора. Когда он доходит до строчки «не будь лодырем, выбрось свою жвачку», Хизер приближается к переднему краю сцены, наклоняется и демонстрирует толпе свою украшенную перьями задницу.
        Все начинают смеяться как сумасшедшие. Собака во втором ряду лает так яростно и рвется изо всех сил, как будто сейчас лопнет.
        И внезапно ей удается вырваться из рук хозяйки и сделать прыжок.
        Собака избирает целью большую круглую задницу Хизер, и та принимается вопить. К счастью, костюм достаточно толстый, и собаке удается отхватить лишь полную пасть перьев и ткани. Хизер в панике бегает кругами, пытаясь стряхнуть собачонку. Дети умирают со смеху, думая, что все это является частью шоу, а Роджерс замер с открытым ртом, давно потеряв мотив. Полная женщина пытается проложить себе дорогу к сцене, а я встаю, чтобы помочь, напрочь забыв о костюме русалки, который сковывает мои ноги.
        В итоге я просто падаю лицом вперед, больно приземляясь ладонями на мощеный пол.
        Смех превращается в настоящий шквал звуков. Я с трудом различаю отдельные голоса:
        - Русалка! Русалка!
        Голоса тонут в общем гуле. Я перекатываюсь на спину, и после двух неудачных попыток мне наконец удается подняться. Толстуха все еще пытается оторвать собачонку от задницы Хизер. Роджерс изо всех сил старается сдерживать толпу. Я семеню прочь со сцены с максимальной скоростью, которую позволяет развить мой костюм, полностью игнорируя тот факт, что русалки не умеют ходить, и невзирая на то, что песня еще не закончилась. Как только я скрываюсь за пальмами, первым делом пытаюсь избавиться от хвоста, но в «молнию» попадает мой носок, и замок застревает. Я едва не падаю.
        Но меня поддерживает чья-то рука.
        - Ой, полегче тут. Сотрудникам ФэнЛэнда запрещено падать лицом вниз больше одного раза в день.
        - Очень смешно.  - Я отдергиваю руку.
        - Да ладно. Не злись. Дети в восторге.  - Я ясно вижу, что он изо всех сил сдерживается, чтобы не расхохотаться. Впервые после той вечеринки, которую я пропустила, он мне улыбается.  - Так. Дай-ка я тебе помогу.
        Я стою, не шевелясь, пока он медленным скользящим движением расстегивает «молнию», аккуратно высвобождая ткань из железных зубцов. Его пальцы касаются моей лодыжки, и по моему телу пробегает теплая дрожь.
        «Стоп. Стоп. Стоп. Теперь он с Дарой».
        - Спасибо.  - Я скрещиваю руки на груди, сильно смущаясь из-за того, что на мне по-прежнему прозрачный нейлоновый топ, а грудь прикрывает лишь пара ракушек. Он распрямляется, перекинув русалочий хвост через руку.
        - Не знал, что ты выбрала сценическую карьеру,  - говорит он с улыбкой.
        - Вообще я думаю сосредоточиться на профессиональном самоунижении,  - отвечаю я.
        - Ммм. Хороший выбор. У тебя есть талант. Хотя я слышал, что это сложная специальность.
        На его левой щеке появляется глубокая ямочка. Когда мне было пять или шесть, он однажды позволил мне поцеловать его туда.
        - Ну да.  - Я пожимаю плечами и смотрю в сторону, чтобы не пялиться на его ямочки, которые напоминают о тех временах, о которых я предпочла бы забыть.  - Но у меня природный талант.
        - Похоже на то.  - Он делает шаг ко мне и подталкивает локтем.  - Давай же, позволь мне подвезти тебя до дома.
        Я почти отказываюсь. Все изменилось, и нет смысла притворяться, что это не так.
        Прошли те времена, когда я могла сидеть в его машине, задрав босые ноги, а Паркер притворялся, что злится из-за отпечатков пальцев ног на лобовом стекле, а Дара, непристегнутая, сворачивалась калачиком на заднем сиденье, ноя, что ее никогда не пускают на переднее. Ушли те дни, когда мы ездили по заправкам и супермаркетам, разыскивая самые странные товары в продаже, или просто катались с открытыми окнами, пока океан бушевал где-то в отдалении, а сверчки трещали так, словно настал конец света.
        Пути назад нет. Все это знают.
        Но Паркер обнимает меня за плечо, и от него по-прежнему пахнет смесью грушанки и мягкого хлопка. И он говорит:
        - Знаешь что? Я даже разрешу тебе задрать ноги, хоть они и пахнут.
        - Неправда,  - возмущаюсь я, отталкивая его, но не могу сдержать смех.
        - Ну так что? Что скажешь?  - Он потирает нос и заправляет волосы за ухо, тайный код, который означает, что он сильно чего-то хочет.  - Ради прежних времен.
        И в эту секунду я верю, по-настоящему верю, что все можно вернуть.
        - Ладно,  - соглашаюсь я.  - Ради прежних времен. Но…  - Я поднимаю палец.  - Только ни слова про эту идиотскую компьютерную игру, в которую ты все время играешь. На сегодня с меня хватит.
        Паркер притворяется обиженным.
        - «Античные цивилизации»  - не игра,  - возражает он,  - это…
        - Образ жизни,  - заканчиваю я за него.  - Я знаю. Ты уже говорил это миллион раз.
        - Ты хоть понимаешь вообще,  - разглагольствует он, пока мы движемся к парковке,  - что у меня ушло два года на то, чтобы построить свою первую арену в этой игре?
        - Надеюсь, ты не рассказываешь об этом девушкам на первом свидании.
        - Нет, конечно. Только на третьем. Не хочу казаться распущенным.
        И в этот момент, когда я иду рядом с Паркером и между нами, отбрасывая блики прямо в глаза, висит этот дурацкий костюм, мне в голову приходит идея, как отпраздновать день рождения Дары.
        Дара, 14 февраля

        Сегодня Паркер меня бросил. Снова.
        Счастливого гребаного Дня влюбленных!
        Самое странное, что все время, пока он говорил, я рассматривала ожог на его плече и думала о том дне (это был первый год в старших классах), когда мы раскалили зажигалку, чтобы выжечь эти отметины на коже, поклявшись, что всегда будем лучшими друзьями. Мы трое. Но Ник отказалась это делать. Несмотря на то что мы умоляли ее, несмотря на две порции водки, от которых ее едва не унесло.
        Наверное, не зря люди говорят, что из нас двоих она - умная.
        Он сказал, что это было «ошибкой». Ошибкой. Как неправильный ответ в тесте по математике. Как случайно повернуть налево, когда тебе нужно направо.
        А еще он сказал: «На самом деле я тебе даже не нравлюсь». А еще: «Мы ведь были друзьями раньше. Почему бы нам не стать ими снова?»
        Да ладно, Паркер? Ты же набрал 2300 баллов на итоговых тестах. Так что догадайся.
        Мы говорили почти два часа. А точнее, он говорил. Я не помню и половины из того, что он сказал. Я все смотрела на этот шрам, крошечный полумесяц, похожий на улыбку. И думала про ту нестерпимую боль, которая пронзила меня, когда зажигалка коснулась кожи. Прикосновение было таким горячим, что показалось ледяным. Странно, что можно перепутать два таких разных ощущения. Горячо и холодно.
        Любовь и боль.
        Но, наверно, в этом-то все и дело? Может, поэтому я и вспомнила тот случай с зажигалкой. Почему-то об этом никто не предупреждает: когда ты влюбляешься, в девяноста процентах случаев кто-то обжигается.
        Дара, 23 июля, 19:30

        Когда я возвращаюсь домой после очередного ничем не заполненного дня (я убиваю время, катаясь на велике, листая журналы с «Си-Ви-Эс» и покупая очередной ненужный блеск для губ), с удивлением нахожу на пороге Ариану с пластиковым пакетом в руках. Как только я въезжаю на лужайку на своем велосипеде, она оборачивается.
        - Ой,  - восклицает она, будто не ожидала меня здесь увидеть,  - привет.
        Уже почти восемь, и мама наверняка дома. Но свет горит только в комнате Ник. Может, мама на кухне, сидит с босыми ногами, сбросив рабочие туфли под стол, и ест суп прямо из банки, завороженная мерцанием телеэкрана? Поиски Мэдлин Сноу поглотили ее (и еще половину округа) целиком, хотя новости всегда одни и те же: ничего.
        Прошло почти четыре дня.
        Я снова думаю о том, что Сара Сноу сказала мне вчера: «Тяжелее всего врать».
        Что она имела в виду?
        Я оставляю велосипед на лужайке и не торопясь направляюсь к дому, предоставив Ариане потеть на солнце, пока я неспешно пересекаю крыльцо. Не могу вспомнить, когда она в последний раз здесь появлялась. И хотя на ней все то, что она обычно носит летом: черные кеды на платформе, шорты, так коротко обрезанные, что из-под них торчат карманы, похожие на конверты, и старая застиранная до серого футболка, она кажется мне незнакомкой. Ее волосы уложены остроконечными пиками при помощи геля.
        - Что ты здесь делаешь?  - Вопрос звучит скорее как обвинение, и Ариана отступает.
        - Ну,  - она подносит палец к нижней губе (отголосок старой привычки, Ариана сосала большой палец до третьего класса),  - увидела тебя на вечеринке и вспомнила. У меня тут кое-что есть для тебя,  - она всовывает мне в руки пластиковый пакет с таким смущенным видом, будто там порно или отрезанная голова.  - В основном тут всякая ерунда, но, может, тебе нужно что-то из этого.
        В пакете куча разных мелочей: какие-то листочки, исписанные салфетки, сверкающие розовые стринги, полупустой тюбик блеска для губ, одна рваная туфелька с ремешками и почти пустая бутылка спрея для тела «Вишня со сливками». Проходит целая минута, прежде чем я понимаю, что все эти вещи - мои: мелочи, которые я годами забывала у нее дома, или они закатывались под сиденья в ее машине.
        Внезапно, стоя на пороге темного дома с дурацким пакетом из супермаркета, наполненным моими личными вещами, в руках, я понимаю, что готова расплакаться. Ариана, похоже, ждет, что я что-то скажу, но я не могу. Если заговорю, не выдержу.
        - Ну ладно.  - Она обхватывает себя руками и втягивает голову.  - Что ж… Увидимся еще?..
        Нет. Я хочу сказать «нет». Она идет по лужайке, вот она уже на полпути к своей темно-красной «Тойоте», доставшейся ей от сводного брата, которая пропитана ее запахом: ароматические сигареты кокосовый шампунь. Но в этот момент мое горло словно сжимает огромный кулак, и из него вырываются два слова, о которых я сразу жалею:
        - Что случилось?
        Ариана застывает спиной ко мне, одна рука в сумке, где она только что шарила в поисках ключей.
        - Что случилось?  - повторяю я, на этот раз чуть громче.  - Почему ты не звонила? Почему не пришла убедиться, что я в порядке?
        И в этот момент она оборачивается. Я не знаю, чего ждала, может, сожаления? Но я абсолютно не готова увидеть ее лицо, похожее на гипсовый слепок, который вот-вот рассыплется. Как бы ужасно это ни звучало, но мне немного, самую малость, легче от того, что она готова расплакаться.
        - Я не знала, что сказать. Я не знала, что могу сказать. Я чувствовала…  - она замолкает. И неожиданно начинает плакать, громко всхлипывая, и даже не пытается этого скрыть.
        Я не нахожу слов. Я не видела Ариану плачущей с пятого класса, когда она подкупила Ник, чтобы та проколола нам уши, но Ник так нервничала, что промахнулась и всадила булавку прямо в шею Ариане.
        - Мне так жаль. Это я во всем виновата. Я была плохой подругой. Может быть… может быть, если бы я лучше…
        Весь мой гнев превратился в жалость.
        - Перестань,  - говорю я.  - Перестань. Ты была прекрасной подругой. Ты и сейчас прекрасная подруга. Успокойся,  - продолжаю я, потому что она не перестает плакать.  - Все хорошо.
        Сама того не осознавая, я пересекла пространство между нами. Когда я обнимаю Ариану, то чувствую ее выступающие ребра. Она такая худая, что едва ли кажется настоящей. Я думаю о птицах, их тонких косточках и о возможности улететь прочь.
        - Прости,  - повторяет она, отстраняясь и прижимая руку к носу. У нее красные глаза, как будто она не спала уже много ночей.  - Просто в последнее время я в полном дерьме.
        - Добро пожаловать в клуб,  - говорю я, и это, по крайней мере, заставляет ее рассмеяться тем особенным низким грудным смехом, который она, по ее словам, унаследовала от дедушки-дальнобойщика. Всю свою жизнь он выкуривал по две пачки сигарет в день.
        На повороте появляется автомобиль и на секунду ослепляет меня светом фар. Только в этот момент я осознаю, как тихо вокруг. Обычно, даже когда на город опускаются сумерки, во дворах полно детей. Они шумят, играют в виффл-бол, гоняются друг за другом и прячутся в посадке. Но тишину нарушает громкое «Йууууу-хууууу» Шерил, высунувшейся из пассажирского окна папиной машины. И я вспоминаю, что сегодня ужинаю с ними. Ариана стискивает мое запястье.
        - Давай как-нибудь потусуемся, ладно? Вдвоем, только ты и я. Можем поплавать в «Пивнушке» или еще что.
        Я морщусь.
        - «Пивнушки» с меня достаточно.
        Но Ариана выглядит такой расстроенной, что я быстро добавляю:
        - Но мы придумаем что-нибудь. Да, конечно придумаем.
        И хоть я это и произношу, на самом деле я точно знаю, что это неправда. Ведь раньше мы никогда не планировали встречи и не договаривались о них. Проводить время с Арианой каждый день было так же естественно, как спать. Это было частью моей повседневной жизни.
        Но эта авария пробила брешь в моей жизни, разделив ее на До и После.
        Отец сигналит. Он все еще не выключил фары, и мы стоим, будто в свете кинопрожекторов.
        Ариана поворачивается к машине, прикрыв глаза рукой, но не машет им. Раньше она очень нравилась моим родителям, но с тех пор как в первый год в старших классах она побрила полголовы и начала флиртовать с тату-мастерами ради бесплатного пирсинга, они ее невзлюбили.
        - Какой стыд,  - любит повторять моя мама.  - А была ведь такая хорошая девочка.
        Теперь моя очередь извиняться.
        - Прости,  - говорю я,  - как видишь, придется ужинать с отцом.
        Ариана закатывает глаза. Я рада, что она перестала плакать. Теперь она больше похожа на себя прежнюю.
        - Поверь, я все прекрасно понимаю.
        Родители Арианы развелись, когда ей было пять. Сначала у нее был отчим, а потом регулярно стали появляться бесконечные «дяди».
        - Не забудь, что мы договорились встретиться, ладно? Звони мне в любое время. Правда.
        Она так старается, мне приходится выдавить из себя улыбку.
        - Конечно.
        Она разворачивается и идет к «Тойоте», а когда проходит мимо машины моего отца, немного кривится. Я чувствую отчаянное желание побежать за ней, скользнуть на переднее сиденье и попросить ее нажать на газ, чтобы мы могли раствориться в темноте, оставив позади отца, Шерил, череду сонных домов и пустых лужаек.
        - Ари!  - кричу я и, когда она выглядывает, приподнимаю пластиковый пакет.  - Спасибо!
        - Не за что.  - Она слегка улыбается, хоть все еще выглядит грустной.  - Мне всегда нравилось, когда ты звала меня Ари.
        И она уезжает.
        http://www.VestnikPoberezhja.comhttp://www.VestnikPoberezhja.com(http://www.vestnikpoberezhja.com/)

        АВТОР: МАРДЖИ НИКОЛС
        НЕУЖЕЛИ ПОЛИЦИИ НАКОНЕЦ УДАЛОСЬ СДВИНУТЬ ДЕЛО МЭДЛИН СНОУ С МЕРТВОЙ ТОЧКИ?
        ИСТОЧНИКИ, БЛИЗКИЕ К РАССЛЕДОВАНИЮ, УТВЕРЖДАЮТ, ЧТО ПОЛИЦИЯ НАЗВАЛА НЕКОЕГО СОРОКАТРЕХЛЕТНЕГО НИКОЛАСА САНДЕРСОНА, БУХГАЛТЕРА, ПРОЖИВАЮЩЕГО В ЭЛИТНОМ ЖИЛОМ КОМПЛЕКСЕ НА ПОБЕРЕЖЬЕ, «ВОЗМОЖНЫМ ПОДОЗРЕВАЕМЫМ».
        ЧТО ЭТО МОЖЕТ ОЗНАЧАТЬ? ОФИЦЕР ФРЭНК ЭРНАНДЕЗ, ВОЗГЛАВЛЯЮЩИЙ ПОИСКИ МЭДЛИН СНОУ, ТАК ПРОКОММЕНТИРОВАЛ СЛОЖИВШУЮСЯ СИТУАЦИЮ: «МЫ РАССЛЕДУЕМ ВОЗМОЖНУЮ СВЯЗЬ МЕЖДУ САНДЕРСОНОМ И СЕМЬЕЙ СНОУ. ЭТО ВСЕ. НИКАКИХ ПОДРОБНОСТЕЙ».
        НИКАКИХ ПОДРОБНОСТЕЙ? СЕРЬЕЗНО? ВОТ ЧТО Я ОБНАРУЖИЛА, НЕМНОГО ПОКОПАВШИСЬ: МИСТЕР САНДЕРСОН И ЕГО ЖЕНА ПРОЖИВАЮТ В ДОБРЫХ СОРОКА ПЯТИ МИЛЯХ ОТ ДОМА СНОУ. ОНИ ПОСЕЩАЮТ РАЗНЫЕ ЦЕРКВИ, И НИ МИСТЕР, НИ МИССИС СНОУ НИКОГДА НЕ ПОЛЬЗОВАЛИСЬ БУХГАЛТЕРСКИМИ УСЛУГАМИ САНДЕРСОНА. У НИКОЛАСА САНДЕРСОНА НЕТ ДЕТЕЙ. НИКАКОЙ ОЧЕВИДНОЙ СВЯЗИ СО СПРИНГФИЛДОМ, ГДЕ ЖИВУТ СНОУ, У НЕГО ТОЖЕ НЕТ.
        ТАК КАКАЯ ЖЕ СВЯЗЬ МЕЖДУ НИМИ? ДЕЛИТЕСЬ СВОИМИ МЫСЛЯМИ В КОММЕНТАРИЯХ НИЖЕ.
        Ничего не значит. Сандерсон мог встретить Мэдлин где угодно: на пляже, во время шопинга в Уолмарте и так далее. Он мог написать ей через Интернет. У сестры Мэдлин есть машина, верно?
        Комментарий от: bettyb00p в 10:37
        Почему вы думаете, что связь вообще есть? Имхо, копы просто хватаются за соломинку.
        Комментарий от: carolinekinney в 11:15
        Тот еще тип! Требовал с меня 3 тыс. только за то, чтоб посчитать мои налоги. Он точно аферист.
        Комментарий от: alanovid в 14:36
        bettyb00p права. Все беды от этого Интернета. У Мэдлин была страничка на Фейсбуке?
        Комментарий от: runner88 в 15:45
        Нет. Я проверила.
        Комментарий от: carolinekinney в 15:57
        Все равно. Эти извращенцы всегда найдут выход.
        Комментарий от: bettyb00p в 16:02
        Смотреть еще 107 комментариев.
        Дара, 23 июля, 20:30

        Пока мне не исполнилось четырнадцать, сколько себя помню, родители каждую пятницу водили нас с Ник в ресторан у «Серджио». Он расположен между стоматологией и магазином детской обуви, в котором, по-моему, никогда не бывает покупателей. Никакого Серджио на самом деле нет. Владельца зовут Стив, и все, что его связывает с Италией,  - так это два года, прожитые в итальянском квартале в Квинсе, Нью-Йорк. Чеснок тут маринованный, а пармезан рыхлый. Такой продают в герметичных контейнерах. Его можно хранить в кладовке годами, ведь ему не страшна даже ядерная катастрофа. Скатерти бумажные, и всем посетителям выдают цветные карандаши.
        Зато фрикадельки здесь воздушные и большие, словно софтбольные мячики, а пицца продается толстыми кусками с расплавленным сыром по краям. Запеканка из макарон всегда золотисто-коричневая, с хрустящей корочкой, как я люблю. Кроме того, «Серджио» просто наш. И даже после того как родители стали избегать друг друга под разными предлогами (ссылаясь на загруженность на работе, начинающуюся простуду и другие обстоятельства), мы с Ник продолжали туда ходить. За 12 долларов 95 центов мы получали две колы, большую пиццу и опустошали салат-бар.
        В «Соди»  - ресторане, который выбрала Шерил,  - хрустят белоснежные льняные скатерти, а в центре каждого стола - живые цветы. Отполированный деревянный пол такой скользкий, что я нервничаю, когда нужно встать, чтобы пойти в туалет. Официанты парят между столами, посыпая свежим перцем и тертым сыром крошечные порции пасты.
        Все сидят с натянутым и принужденным видом, какой часто бывает у богатых людей, словно они - большие куски карамели, которым нужно придать форму.
        Шерил живет в Эгремонте, совсем рядом с Мейн Хайтс, в доме, который достался ей в наследство от бывшего мужа. Бедняга склеил ласты из-за неожиданного сердечного приступа накануне своего пятидесятого дня рождения.
        Я уже слышала эту историю, но почему-то она считает нужным поведать мне ее снова, как будто ждет моего сочувствия: неожиданный звонок из больницы, после которого она поспешила к его постели, и все слова, которые она не успела сказать, о чем впоследствии так жалела… Пока она рассказывает, отец вертит в руках запотевший бокал виски со льдом. Не знаю, когда он начал пить. Раньше он мог пропустить бутылку-другую пива во время барбекю, но не более того. Он всегда говорил, что алкоголь - для скучных людей, которые не умеют веселиться.
        - И конечно, это стало трагедией для Эвери и Джоша.
        Джош - это восемнадцатилетний сын Шерил. Он учится в Дьюке. Каким-то образом Шерил умудрялась вставить этот факт в любой разговор. Я виделась с новой «семьей» отца один раз (во время первого ужина) в марте и могу поклясться: весь ужин Джош пялился на мои сиськи. Эвери - моего возраста. Она жутко скучная и прилипчивая, как лейкопластырь.
        - Если честно, хоть и прошло уже пять лет с того момента, как мы потеряли Роберта, не думаю, что мы когда-нибудь перестанем горевать о нем. Нам нужно время.
        Она действительно считает, что это подходящий разговор для ужина? Я поднимаю глаза на отца, но он старательно избегает моего взгляда, уставившись в свой телефон под столом! Несмотря на то что он сам затеял этот ужин, чтобы «провести время» вместе и «пообщаться» со мной, он не сказал мне ни слова с того момента, как мы сели за стол.
        Шерил продолжает трещать:
        - Я бы хотела, чтобы вы поболтали с Эвери. Может, нам устроить девичник? Я могла бы отвести вас в спа. Как тебе такая идея?
        Я бы лучше провела день, втыкая себе иголки под ногти, но, само собой, в этот торжественный момент отец поднимает на меня глаза, и его взгляд выражает одновременно предупреждение и приказ. Я улыбаюсь и издаю ничего не значащий возглас:
        - Я в восторге от этой идеи. И Эвери будет в восторге.
        Три факта о Шерил: ей нравится все, что касается «девичников», «спа» и Совиньон бланк. Она откидывается на стуле, когда рядом с нашим столом материализуются три официанта и ставят перед нами одинаковые тарелки, содержимое которых напоминает пророщенные бобы.
        - Это побеги,  - объясняет Шерил, видя мое лицо. Она настояла на том, чтобы сделать заказ для всех.  - С кервелем и шнитт-луком. Давай налетай.
        «Налетай»  - это не совсем подходящее слово. Тарелку кроличьего корма я опустошаю в два счета и продолжаю мечтать о салат-баре в «Серджио», где количество подходов и объем порций не ограничены: лоснящиеся кусочки чеддера, горы айсберга на подносах, упаковки с сухариками и маринованные зеленые бобы. Вспоминаю даже о свекле, которая, здесь мы с Ник сошлись во мнениях, на вкус - как земля из могилы.
        Интересно, где сегодня ужинает Ник…
        - Как проходит твое лето?  - спрашивает Шерил, когда тарелки опустошены.  - Я слышала, ты работаешь в ФэнЛенде.
        Я бросаю на отца еще один взгляд. Она даже не в состоянии отличить меня от Ник. Слава богу, нас только двое. Я же не сижу и не спрашиваю, нравится ли Джошу в Дьюке. Но отец снова уставился в телефон.
        - Все прекрасно,  - отвечаю я.
        Какой смысл рассказывать Шерил, что мы с Ник избегаем друг друга, что я умираю от скуки, а мама парит по дому, как воздушный шар, привязанный к телевизору.
        - Только послушайте,  - внезапно говорит отец.  - «Полиция назвала сорокатрехлетнего Николаса Сандерсона, бухгалтера, проживающего в Хэрон Бей…»
        - О, Кевин,  - вздыхает Шерил.  - Не здесь, не сейчас. Неужели ты не можешь отложить свой телефон хоть ненадолго?
        - …возможным подозреваемым,  - отец часто моргает, словно только проснулся.  - Интересно, что все это значит?
        - Уверена, в «Вестнике» обо всем напишут.  - Она прижимает к уголку глаза палец с идеальным французским маникюром.  - Он помешался на этой истории.
        - Да, мама тоже,  - не знаю почему, но мне доставляет огромное удовольствие упоминать маму при Шерил.  - Это вообще единственное, о чем она говорит.
        Шерил качает головой.
        Тут я кое-что вспоминаю и поворачиваюсь к отцу. Я все не могу забыть слова Сары Сноу: «Твое лицо кажется мне знакомым».
        - А Сноу когда-нибудь жили в Сомервилле?
        Отец хмурится и возвращается к своему телефону.
        - Не думаю. Мне об этом неизвестно.
        Итак, это тупик. Шерил, которая не может держать рот закрытым больше пяти секунд, вклинивается в разговор.
        - Это ужасно, просто ужасно. Моя подруга Донна больше не выпускает близнецов на улицу одних. А вдруг на свободе разгуливает,  - она понижает голос,  - извращенец.
        - Мне так жаль ее родителей,  - говорит отец.  - Продолжать надеяться… Не знать наверняка…
        - Думаешь, лучше знать?  - отвечаю я.
        Отец снова бросает на меня взгляд, но не отвечает. Его глаза налились кровью и покраснели. Интересно, он уже пьян?
        - Давайте сменим тему, ладно?  - предлагает Шерил, когда у нашего стола вновь появляются официанты. В этот раз они подают микроскопические порции спагетти на больших белых тарелках.
        Шерил хлопает в ладоши, и на одном из ее пальцев сверкает массивный рубин.
        - Ммммм… Выглядит восхитительно, правда? Спагетти со стеблями чеснока и зеленым луком. Я обожаю зеленый лук, а вы?
        После ужина отец сначала отвозит Шерил. Явный признак того, что он хочет со мной поговорить. Это очень забавно, потому что, во-первых, за ужином он не проронил ни слова, а во-вторых, я на девяносто процентов уверена, что, высадив меня у дома, отец сразу же вернется в Эгремонт. Интересно, каково это - спать в кровати бывшего мужа Шерил, и меня разбирает садистское желание спросить.
        Он ведет машину, крепко сжимая руль и немного наклонившись вперед. Интересно, это из-за того, что он под градусом или просто не хочет смотреть на меня?
        Всю дорогу до дома он не говорит ни слова. Как обычно, свет горит только в паре комнат: у Ник и в спальне наверху. Он паркует машину и прочищает горло.
        - Как мама, держится?  - неожиданно спрашивает он.
        Это совсем не то, что я думала услышать.
        - Порядок,  - отвечаю я.
        И это только наполовину ложь. По крайней мере, теперь она вовремя приходит на работу. Почти всегда.
        - Это хорошо. Я волнуюсь за нее. И за тебя тоже.
        Он все еще сжимает руль, как будто опасаясь, что, отпусти он его, тот сразу улетит в открытый космос. Он снова прочищает горло.
        - Нам нужно поговорить про 29-е.
        Это очень похоже на него, называть дату моего дня рождения, как будто это предстоящий визит к стоматологу. Отец - статистик, он занимается изучением страховых рисков. Иногда мне кажется, что он смотрит на меня, как на не оправдавшую себя инвестицию.
        - Что ты хотел сказать?  - Если он собирается притворяться, что это не так уж важно, то и я буду.
        Он весело смотрит на меня.
        - Мама и я…  - он запинается.  - В общем, мы подумали, что было бы неплохо собраться всем вместе. Может, поужинать у «Серджио».
        Не могу припомнить последний раз, когда мои родители вместе находились в одной комнате. Только однажды, сразу после аварии, и то они стояли по разным углам крошечной палаты.
        - Вчетвером?
        - Ну, Шерил будет на работе,  - оправдывается он, как будто, будь она свободна, я бы ее пригласила. В конце концов он ослабляет свою смертельную хватку, выпускает руль из рук и поворачивается ко мне:
        - Что ты об этом думаешь? Это хорошая идея? Мы хотели как-нибудь отметить эту дату.
        Мне хочется сказать «да ни фига», но отец на самом деле и не ждет ответа. Он трет глаза под очками.
        - Боже, шестнадцать лет. Я помню… Я помню, как вы обе были крохами, такими маленькими, что я боялся брать вас на руки… Я всегда боялся уронить вас или что-то повредить…  - произносит он хриплым голосом.
        Похоже, он напился сильнее, чем я думала.
        - Звучит отлично, пап,  - быстро отвечаю я.  - Думаю, у «Серджио» будет здорово.
        К счастью, он обретает контроль над собой.
        - Думаешь?
        - Конечно. Это будет… особенный вечер.
        Я наклоняюсь, чтобы чмокнуть его в щеку, и быстро отстраняюсь, чтобы избежать медвежьих объятий.
        - Веди аккуратно, ладно? Повсюду копы.
        Так странно давать родителям родительские наставления. Добавьте это к списку из двух тысяч других вещей, которые покатились ко всем чертям после развода или, может, после аварии.
        - Точно.  - Отец снова стискивает руль. Он явно смущен из-за своего порыва.  - Все ищут Мэдлин Сноу.
        - Ищут Мэдлин Сноу,  - эхом отзываюсь я, выскальзывая из машины.
        Я захожу в дом. Смотрю, как отец разворачивается на подъездной дорожке, и машу рукой темному силуэту в окне, когда он проезжает мимо. Смотрю ему вслед, пока задние фары не превращаются в маленькие красные точки, словно огоньки зажженных сигарет. На улице снова тихо, ни звука, кроме хриплого жужжания цикад.
        Я думаю о Мэдлин Сноу, потерявшейся где-то в этой темноте. Пол-округа ищет ее. И это наводит меня на мысль.
        Ник, 28 июля

        Оказывается, мое провальное выступление в роли русалки было не совсем провальным. Дети сочли его таким уморительно смешным, что Уилкокс решил сделать комедийную часть и особенно мое падение лицом вниз постоянными эпизодами шоу. И поскольку мы не можем рассчитывать на настоящую собаку, которая каждый раз впивалась бы зубами в перья на хвосте Хизер, Уилкокс раскошелился на большую ушастую игрушку. Хизер берет на себя сразу обе роли. Она расхаживает в своем попугайском костюме, надев собаку на правую руку, и изображает состязание воли до самого кульминационного момента, когда пес не цапнет ее за задницу.
        К сожалению, я застряла в роли русалки на неопределенное время. Никто, кроме меня, не помещается в хвост, а Кристал к работе не вернется. Ходят слухи, что она попала в какую-то серьезную передрягу. Мод говорит, не обошлось без полиции.
        - Родители узнали, что она позирует для какого-то порносайта,  - жестикулируя для убедительности с картошкой фри в руках, разглагольствует Мод.  - Ей платили за то, что она присылала голые фотки.
        - Да ладно,  - возражает Дуглас, тощий и остроносый, как хищная птица, качая головой,  - у нее даже сисек нет.
        - И что? Некоторым мужикам это нравится.
        - А я слышала, что она встречалась с каким-то старым чуваком,  - говорит девчонка по имени Ида.  - Родители взбесились, когда узнали. Теперь она под домашним арестом.
        - Это был сайт,  - настаивает Мод.  - Брат подружки моего кузена работает копом в Ричмонде. Таких девочек сотни. Они все старшеклассницы.
        - А Донавана разве не за это замели?  - спрашивает Дуглас.
        - Он тоже позировал голым?  - взвизгивает Ида.
        - За доступ к этим фоткам,  - Дуглас закатывает глаза.  - Мечта извращенца.
        - Именно.
        Мод наконец запихивает картошку в рот. Затем окунает палец в кетчуп, щедро налитый в ее тарелку. Вот так она ест фри, в несколько этапов: сначала картошка, потом кетчуп.
        - Я в это не верю,  - говорит Элис.
        Мод смотрит на нее с жалостью.
        - Не хочешь, не верь,  - отвечает она.  - Но скоро это все выйдет наружу. И тогда сама увидишь.
        Худшая часть в роли русалки - это сам костюм. Он требует особой чистки, поэтому стирать его можно не чаще раза в неделю. Через три дня верх начинает попахивать, поэтому каждый раз, когда я его надеваю, стараюсь держаться подальше от Паркера.
        После нескольких представлений я осознаю, что больше не боюсь находиться на сцене. Роджерс даже показал мне способ безопасно падать.
        И теперь после представлений небольшие группы детей ждут меня за искусственными пальмами, чтобы взять автограф. Я пишу: «Самым классным, с любовью от Русалки Мелинды». Не знаю, почему именно Мелинда, но звучит отлично. К тому же благодаря роли Мелинды мне не нужно чистить Писательный бассейн или отскребать рвоту от каруселей.
        Медленно, но верно я осваиваюсь в ФэнЛэнде. Теперь я всегда нахожу дорогу в парке. И даже знаю, как срезать путь. Если повернуть за «Кораблем-призраком», попадешь прямо к бассейну с искусственными волнами. А если пройти по темному «Тоннелю» между Сухой и Мокрой частями парка, можно сэкономить пять минут. А еще теперь я знаю секреты: что Роджерс выпивает на работе, Ширли никогда не закрывает павильон как следует, и ей плевать на сломанный замок, а кое-кто из работников, пользуясь этим, ворует пиво из холодильников, что Доу и Ева встречаются уже третье лето и занимаются сексом в насосной.
        Каждый день мы готовимся ко дню рождения парка: надуваем горы шариков и привязываем их ко всем доступным поверхностям, приводим в порядок игровые палатки, развешиваем баннеры с рекламой разных мероприятий и акций, неустанно ведем боевые действия против мародерствующих енотов (главной головной боли мистера Уилкокса), всеми силами защищая запасы корн-догов и вафельных стаканчиков, которые мы разместили во всех павильонах.
        Мистер Уилкокс с каждым днем становится все более возбужденным, как будто повышает дозу кофеина. В итоге накануне праздника его просто переполняет энтузиазм. Он уже не в состоянии говорить полными предложениями, так что просто ходит кругами, бросая несвязные обрывки фраз. «Двадцать тысяч человек! Семьдесят пять лет! Старейший независимый парк в штате! Бесплатная сладкая вата для малышей!»
        И его энергетика заразительна. Весь парк вибрирует. Внешне все тихо, но повсюду ощущается вибрация, предвкушение - как ночью, прямо перед тем как все сверчки начинают петь. Даже с лица Мод исчезло вечное угрюмое выражение, и на смену ему пришло что-то более естественное.
        В «могильную смену» в ночь накануне дня рождения дежурят четверо: Гэри, мужик с кислым лицом, который работает в одной из палаток; каждый раз, когда Уилкокс появляется поблизости, он громко повторяет, что парк сменил уже троих управляющих, а он, Гэри, все еще на своем месте. Кроме него: Кэролайн (студентка последнего курса, которая работает в ФэнЛэнде уже четвертое лето и мучается с дипломом о роли спектакля в масленичных гуляниях в США), я и Паркер.
        Между нами снова все просто. Мы вместе обедаем почти каждый день и стараемся совместить по времени наши перерывы. Паркеру потребовалось всего шесть недель, чтобы стать неиссякаемым источником любопытной информации о парке, в основном касающейся его технического устройства.
        - Ты что, дома по ночам все это изучаешь?  - спрашиваю я однажды, после того как он прочел мне лекцию о кинетической и потенциальной энергии, а также об их применении в аттракционах.
        - Конечно нет. Не пори чушь,  - отвечает он.  - По ночам я играю в «Античную цивилизацию». К тому же всем известно, что изучать что бы то ни было эффективнее всего рано утром.
        Если становится слишком жарко, мы сбрасываем обувь и опускаем ноги в бассейн или поливаемся холодной водой из шланга, а потом возвращаемся из насосной мокрые насквозь и счастливые. Он познакомил меня с «классическим обедом Паркера»  - это пицца, покрытая плавленым сыром для начос.
        - Ты отвратителен,  - заявляю я, глядя на то, как он со знанием дела отправляет кусок в рот.
        - Я кулинарный экспериментатор,  - отвечает он, улыбаясь так, что я вижу жеваную пиццу у него во рту.  - Нас никто не понимает.
        «Могильная смена»  - самая сложная и физически тяжелая. Как только ворота парка закрываются за последними гостями, другие работники скидывают свои форменные красные футболки и поспешно дезертируют через боковой вход, чтобы их не заставили помогать с закрытием парка. Вереница людей, чудесным образом в одночасье сменивших свой окрас, напоминает линяющую змею.
        Нам предстоит: опустошить и снабдить свежими пакетами все сто четыре урны; дважды проверить каждый туалет, чтобы убедиться, что в них не осталось ни одного напуганного ребенка, забытого в парке рассеянными родителями; очистить павильоны от отходов, проверить, все ли входы и выходы надежно заперты; выловить весь мусор из бассейнов и увеличить в них уровень хлора, который обеззараживает поток покрытых кремом от загара детей, неизбежно писающих прямо в воду; запереть тележки с едой, чтобы спасти ее от неминуемого вторжения енотов, и вообще - убедиться, что не осталось никакого хлама, который мог бы их привлечь.
        Гэри дает нам инструкции с видом генерала, отдающего приказы армии во время вторжения на вражескую территорию. За мной закрепили уборку мусора в зоне Б, то есть от «Павильона кораблестроителей» до «Врат».
        - Удачи,  - шепчет Паркер, наклонившись так близко, что я чувствую его дыхание на своей шее. Гэри уже раздал резиновые перчатки и мусорные мешки, по размеру и весу напоминающие скорее брезентовые чехлы для автомобиля.  - Главное, не дыши через нос.
        И это не шутка. В мусорных урнах парка кошмарная мешанина из испортившейся за день еды, детских памперсов и вещей похуже. Это тяжелая работа, и уже через полчаса у меня начинают болеть руки, ведь приходится таскать полные мешки на парковку, где Гэри загружает их в контейнеры для мусоровоза. Солнце давно село, и залитый рассеянным светом прожекторов парк выглядит непривычно. Тропинки изрезаны длинными темными языками теней, аттракционы мерцают в лунном свете и кажутся какими-то зыбкими, иллюзорными сооружениями, готовыми исчезнуть в любую секунду. Время от времени я слышу голоса вдалеке (Кэролайн и Паркер что-то кричат друг другу), но в остальное время, не считая тихого шелеста ветра в кронах деревьев, в парке абсолютно тихо.
        Но когда я оказываюсь в тени «Врат», я слышу это: тихое мурлыканье, очень тихое пение, почти шепот.
        Я замираю. «Врата» возвышаются надо мной, похожие на темную мрачную башню из серебряной паутины. Я вспоминаю слова Эллис: «Говорят, люди все еще слышат иногда, как она зовет своего отца».
        Ничего. Ни единого звука, кроме сверчков, притаившихся в кустах, и легкого дуновения ветра. Уже почти полночь, и я очень устала. Вот и все.
        Но как только я начинаю двигаться, звук возвращается, едва уловимый, почти неслышный плач или пение. Я оборачиваюсь. За моей спиной сплошная зеленая стена, посаженная в форме затейливой геометрической структуры и отделяющая «Врата» от павильона. Мой желудок сжимается в твердый комок, а руки начинают трястись. Еще до того как я слышу это снова, волосы на руках встают дыбом, словно по ним прошлись невидимым гребнем. На этот раз звук изменился, стал похожим на отдаленные тоскливые всхлипывания, словно кто-то рыдает за закрытой дверью.
        - Эй? Кто здесь?  - с трудом выдавливаю я.
        В ту же секунду звук прекращается. У меня разыгралось воображение или там, в тени, действительно что-то движется? Нечто похожее на призрак в глубокой темноте?
        - Кто здесь?  - снова произношу я, на этот раз громче.
        - Ник?  - Внезапно из темноты в ярком свете фонаря передо мной материализуется Паркер.  - Ты как? Почти закончила? А то у меня там дома недостроенная часовня в римском стиле…
        Я чувствую такое облегчение, что хочется броситься в его объятия, просто чтобы ощутить, что он настоящий, живой и реальный.
        - Ты это слышал?  - робко спрашиваю я.
        Паркер уже сменил форменную футболку. На одном плече висит вельветовый рюкзак, такой старый, что уже невозможно понять, какого он был цвета.
        - Что слышал?
        - Мне показалось, что я слышала…  - Я резко замолкаю.
        Внезапно я осознаю, как глупо это звучит. «Мне казалось, я слышала призрака. Я думаю, что слышала маленькую девочку, которая летела сквозь пространство и звала своего отца».
        - Ничего,  - я стаскиваю с рук резиновые перчатки, из-за которых пальцы теперь пахнут кислым, и откидываю волосы с лица внутренней стороной запястья.  - Забудь.
        - Ты в порядке?  - Паркер опускает подбородок и смотрит на меня, приподняв брови, как всегда, когда он мне не верит.
        Я сразу вспоминаю пятилетнего Паркера, который точно так же смотрел на меня, когда я сказала, что с легкостью могу перепрыгнуть Олд Стоун Крик. Тогда я впервые сломала лодыжку. Недооценила высоту берега и шлепнулась прямо в воду, а ему потом пришлось тащить меня домой на спине.
        - Порядок,  - коротко отвечаю я.  - Просто очень устала.
        И это правда. Я неожиданно чувствую такую боль и усталость во всем теле, что она отдается даже в зубах.
        - Нужна помощь?  - спрашивает Паркер, указывая на последние два мешка, которые мне предстоит оттащить на парковку.
        Не дожидаясь моего ответа, он наклоняется и закидывает тот, что потяжелее, на свободное плечо.
        - Я сказал Гэри, что мы закроем,  - заявляет он.  - Хочу тебе кое-что показать.
        - Это мусорный бак?  - спрашиваю я, закинув второй мешок на плечо так же, как он, и тащусь следом.  - Потому что мне кажется, мусора с меня хватит на всю оставшуюся жизнь.
        - Не говори так. Как можно вообще устать от мусора? Он ведь такой самобытный.
        Когда мы добираемся до парковки, Кэролайн уже уходит. Кроме ее маленькой «Акуры», там осталась только машина Паркера. Она опускает стекло, чтобы помахать нам, когда проезжает мимо. Паркер закидывает мешки в контейнер, словно бывалый моряк, бросающий полотняные мешки с рыбой на мокрую палубу корабля. Он берет меня за руку, обыденно и просто, как в детстве, когда была его очередь выбирать игру. «Давай же, Ник, пошли». А Дара увязывалась за нами и ныла, что мы идем слишком быстро, жаловалась на грязь и комаров.
        Прошли годы с тех пор, как мы с Паркером держались за руки. Я начинаю волноваться из-за того, что моя ладонь потеет.
        - Ты серьезно?  - спрашиваю я, когда Паркер ведет меня обратно к воротам парка.
        В ФэнЛэнде не осталось ни сантиметра территории, которой бы я не видела. Более того, тут не осталось ни сантиметра площади, которую бы я не отмыла, не отскребла и не проверила на наличие мусора.  - В девять мне снова на смену.
        - Просто доверься мне,  - отвечает он.
        И по правде говоря, мне не так уж и хочется сопротивляться. Приятно держать его за руку, она кажется родной и одновременно абсолютно незнакомой, как песня, которую ты успел забыть.
        Мы шагаем по тропинке к Мокрой части, обходя на безопасном расстоянии «Автопоезд» и «Врата», темные пики, возвышающиеся, словно отдаленный город, над рядами деревянных киосков, торговых палаток и темных деревьев. Сейчас, когда Паркер рядом, я не могу поверить в то, что недавно была так напугана. Призраков нет - ни здесь, ни где бы то ни было. В парке нет никого, кроме нас.
        Паркер подводит меня к краю бассейна, к искусственному пляжу, засыпанному булыжниками. Вода - темная, блестящая и неподвижная - кажется одной большой тенью.
        - Ладно,  - говорю я,  - и что теперь?
        - Жди здесь.  - Он отпускает мою руку, но ощущение от его прикосновения, легкая и теплая дрожь, остаются со мной еще на секунду.
        - Паркер…
        - Я же сказал, просто доверься мне.  - Он уже отвернулся и убегает прочь.  - Я когда-нибудь тебя обманывал? Не отвечай,  - добавляет он быстро, прежде чем я успеваю что-либо сказать.
        Затем он исчезает, растворяется в темноте. Я приближаюсь к кромке и шлепаю кедами по мелководью, немного раздраженная тем, что Паркер заставил меня задержаться здесь после смены, но довольная, что между нами снова все нормально - настолько, что я вообще могу злиться на него.
        Внезапно тишину нарушает гудение мотора, и я с визгом отпрыгиваю назад, потому что вода начинает светиться изнутри всеми цветами радуги: неоновые оранжевый, желтый, фиолетовый и синий делят воду на разноцветные слои. Волна рождается у дальнего края бассейна и медленно движется ко мне, заставляя все цвета смешаться, расколоться и преобразиться. Я делаю шаг назад, когда волна разбивается у моих ног, переливаясь всеми оттенками розового.
        - Видишь? Я же говорил, оно того стоит.  - Силуэт Паркера появляется на фоне сумасшедшего радужного зрелища.
        - Ты выиграл,  - отвечаю я.
        Я никогда не видела этот бассейн подсвеченным, я даже не знала, что у него есть подсветка. Дрожащие полупрозрачные световые лучи тянутся к небу, и я ощущаю неожиданный головокружительный прилив счастья, словно и я состою из одного лишь света.
        Мы с Паркером скидываем кеды, закатываем джинсы и сидим, опустив ноги в бассейн и наблюдая за тем, как волны рождаются, движутся, разбиваются о борт и откатываются назад, каждым своим движением рождая ответные изменения цвета. Думаю, Даре бы это понравилось. Я испытываю легкое чувство вины из-за этой мысли.
        Паркер отклоняется назад и опирается на локти, так что теперь часть его лица в тени.
        - Помнишь День Отцов-основателей? Когда мы вломились в бассейн и ты заставила меня залезть на стропила?
        - А ты пытался затащить меня в воду прямо в платье,  - отвечаю я.
        В голове вспыхивает боль. Машина Паркера. Запотевшее лобовое стекло. Лицо Дары. Я закрываю глаза, пытаясь заставить эти образы исчезнуть.
        - Эй, ты в порядке?  - спрашивает он, легко касаясь моего колена.
        - Да,  - отвечаю я, открывая глаза. У моих ног разбивается очередная волна, на этот раз зеленая. Я подтягиваю колени к груди и обнимаю их.  - Завтра день рождения Дары.
        Лицо Паркера меняется. Весь свет мгновенно исчезает с него.
        - Черт,  - он отворачивается и трет глаза.  - Не могу поверить. Я совсем забыл об этом.
        - Ну да.  - Я скребу ногтем искусственный булыжник. Я столько всего хочу ему сказать. Есть столько всего, о чем я хочу его спросить, о чем никогда не спрашивала прежде. Словно в моей груди воздушный шарик, угрожающий лопнуть в любую секунду.  - Мне кажется, я… теряю ее.
        Он снова оборачивается ко мне, и на его лице отражается неподдельная грусть.
        - Да… Я понимаю, о чем ты.
        И тогда шарик лопается.
        - Ты все еще любишь ее?  - выпаливаю я и ощущаю странное облегчение от того, что наконец произнесла эти слова.
        Сначала он выглядит удивленным, но затем почти сразу же закрывается, никаких эмоций на лице.
        - Почему ты об этом спрашиваешь?  - говорит он.
        - Забудь,  - я встаю. Цветные волны утратили свое волшебное очарование. Это просто лампочки. Дурацкие лампочки с дурацкими светофильтрами, спектакль для тупых, которые не видят разницы. Как и костюм русалки, сделанный из дешевых блесток и клея.  - Я просто устала и хочу домой, ладно?
        Паркер тоже встает и, когда я разворачиваюсь к парковке, кладет ладонь на мое плечо.
        - Подожди.
        Я стряхиваю его руку.
        - Да ладно, Паркер. Забудь про этот вопрос.
        - Подожди,  - на этот раз что-то в его голосе заставляет меня остановиться. Он делает долгий вдох.  - Я любил Дару, понимаешь? И все еще люблю. Но…
        - Но что?
        Я обхватываю себя руками и внезапно чувствую тошноту. Какое мне дело? Паркер может любить кого хочет. Даже мою сестру. Ее все любят. Так почему он не должен?
        - Я никогда не был влюблен в нее,  - произносит он немного тише.  - Я… я вообще не думаю, что был влюблен в кого бы то ни было.
        Долгая пауза. Он смотрит на меня, как будто ждет, что я что-то отвечу. Прощу его, или поздравлю, или и то и другое сразу. Что-то происходит между нами, он пытается передать мне какое-то беззвучное послание, но я не в состоянии его расшифровать. В этот момент я осознаю, что мы стоим очень близко друг к другу, так близко, что, несмотря на темноту, я могу разглядеть щетину на его подбородке. И вижу родинку рядом с наружным углом его левого глаза, похожую на точку, аккуратно поставленную ручкой.
        - Хорошо,  - произношу я наконец.
        Паркер выглядит слегка разочарованным.
        - Хорошо,  - эхом отзывается он.
        Я жду у воды, пока Паркер выключает подсветку бассейна. Обратный путь до парковки мы проходим в тишине. Я прислушиваюсь, стараясь различить в темноте тот голос, тихое пение призрака в темноте - может, зовущего отца, а может, просто желающего быть услышанным хоть кем-то. Но я не слышу ничего, кроме наших шагов, ветра и затаившихся в тени сверчков, поющих без всяких причин.
        Сообщения от Паркера Даре, 28 июля
        «Привет».
        «Не знаю, зачем я тебе пишу».
        «Хотя нет, на самом деле знаю».
        «Я очень скучаю по тебе, Дара».
        Дара, 28 июля

        До того как мы появились на свет, спальня родителей располагалась внизу. К ней примыкала ванная комната с большим джакузи и безвкусными золотыми украшениями. Потом ее превратили сначала в кабинет, а позже просто в большую кладовку-шкаф, куда отправляли всякий хлам, вещи, которые скапливались у нас, когда мы переставали ими пользоваться: измельчитель для бумаг, устаревшие факсы, сломанные айпады, телефонные провода и кукольный домик, в который Ник с увлечением играла целых пять секунд, а потом решила, что куклы - это «слишком по-детски».
        Но джакузи все еще там. Гидромассажные насадки перестали работать, когда мне было пять, и родители так и не потрудились их заменить, но когда вода льется из всех четырех кранов, грохот стоит оглушительный, так что эффект почти такой же. Мыльница выполнена в форме бугристой ракушки. Есть специальные выемки, чтобы положить ноги. А еще рядом с ванной уже лет десять стоит мамин флакон соли с вербеной и лимоном. Этикетка стерлась от влажности и пара, так что ее уже невозможно прочесть.
        В детстве мы с Ник надевали купальники и плавали в ванной, притворяясь, что мы русалки, а это наша лагуна. Почему-то нам казалось таким забавным сидеть в купальниках и иногда еще и в очках, так что мы могли нырять и смотреть друг на друга под водой, общаясь жестами и смеясь, выпуская большие пузыри. Мы были такими маленькими, что легко могли вытянуться в ванне во весь рост, лежа рядом, ее ноги у моей головы и наоборот, словно две сардины в банке.
        Сегодня я старательно выполняю ритуал: включаю все четыре крана, добавляю в воду полтора колпачка лимона с вербеной, жду, пока вода станет такой горячей, чтобы от нее порозовела кожа, затем аккуратно залезаю в ванну и один за другим выключаю краны. Делаю вдох и погружаюсь с головой. Почти мгновенно моя боль испаряется. Мое собранное по осколкам тело становится невесомым. Волосы щекочут плечи и спину, словно щупальца. Я прислушиваюсь, но не слышу ничего, кроме биения собственного сердца, которое кажется громким, но отдаленным. Затем к этому звуку примешивается еще один.
        Бум. Бум. Бум.
        Кто-то стучит, нет, ломится в дверь. Я сажусь, дыхание сбивается.
        Стук прекращается, и я лелею надежду, что он не повторится. Может, кто-то просто ошибся дверью. Какой-нибудь пьяный чувак перепутал наш дом с домом своего друга, или это была дурацкая шутка.
        Но затем он раздается снова, чуть тише, но не менее настойчиво. Это точно не Ник. Я уверена, что она дома и давно уже спит, внутренне настраиваясь на завтрашний семейный ужин. Кроме того, Ник, само собой, знает про запасной ключ, который мы, как любая нормальная американская семья, прячем за искусственным камнем рядом с вазоном.
        Проклиная все на свете, я выбираюсь из ванной, осторожно переступая нетвердыми ногами. Вытираюсь, дрожа, и натягиваю тонкие пижамные штаны и старую футболку с надписью «Пума», которую мой отец носил в старших классах. Мокрые волосы прилипают к спине, нет времени как следует их вытереть. Если мама проснется, само собой, во всем буду виновата я. Хватаю телефон с сиденья унитаза и смотрю на время. 23:35.
        В холле решетчатое окно разбивает лунный свет на геометрические узоры. Я вижу, что за стеклом кто-то двигается в свете фонаря. Это заставляет меня отпрянуть на мгновение, вспомнив, совершенно иррационально, о Мэдлин Сноу и истерических слухах, распространяющихся по городу,  - про извращенцев, хищников и похищенных девочек.
        Затем кто-то прижимает ладонь к стеклу, чтобы заглянуть внутрь, и мое сердце замирает. Паркер.
        Еще раньше, чем я успеваю открыть дверь, понимаю, что он пьян.
        - Ты,  - говорит он.
        Только то, что он облокотился о стену, помогает ему удержаться на ногах. Одну руку он протягивает ко мне, словно хочет коснуться моего лица. Я отшатываюсь. Его рука, дрожащая, словно бабочка, замирает в воздухе.
        - Я так рад, что это ты.
        Я игнорирую эти слова. Игнорирую то, что мне так приятно их слышать, что я так их ждала.
        - Что ты здесь делаешь?
        - Я пришел увидеть тебя.  - Он выпрямляется, немного покачиваясь, и проводит рукой по волосам.  - Черт. Прости. Я напился.
        - Это очевидно.  - Я выхожу на крыльцо, осторожно закрывая за собой дверь и отчаянно желая, чтобы на мне было что-то другое, а не поношенная отцовская футболка, чтобы волосы были сухими, и главное, чтоб на мне был лифчик.
        - Прости. Просто… мне так хреново стало из-за всей этой истории с днем рождения.
        Паркер смотрит на меня так, как может только он, опустив подбородок и широко раскрыв глаза. Ресницы у него густые, словно кисточки, и любой другой парень с ними выглядел бы женственно. У него идеальная верхняя губа, четко очерченная, в форме сердца.
        - Помнишь, как в прошлом году мы вместе ездили в Ист Норвок? И Ариана развела на пиво того озабоченного парня из «7 -11». Как его звали?
        В моей голове всплывает воспоминание. Мы с Паркером стояли на парковке, согнувшись пополам от смеха, потому что Мэтти Карсон решил пописать на мусорный контейнер рядом с салоном, хотя внутри есть туалет. Я даже не помню, почему Мэтти вообще там был. Может, потому, что он предложил принести водные пистолеты, которые позаимствовал у своих младших братьев.
        Паркер не дожидается моего ответа.
        - Мы пытались забраться в тот дурацкий маяк на пляже Орфан Бич. Мы устроили битву на водных пистолетах, и я тебя победил. Вчистую. И мы любовались рассветом. Я никогда не видел такого рассвета. Помнишь? Он был практически…
        - Красным. Да. Я помню.
        К тому моменту я уже жутко замерзла, а в глаза набился песок. И все же это был самый счастливый момент за многие годы, а может, и за всю мою жизнь. Паркер одолжил мне свой свитер (с надписью «Международный день числа Пи»), он до сих пор еще где-то у меня. Ариана и Мэтти уснули на большом плоском камне, укрывшись вместе его флиской. А Ник, Паркер и я сидели бок о бок, завернувшись в одно одеяло, словно в огромный плащ, передавая из рук в руки последнюю банку пива, зарывшись пальцами в холодный песок, и бросали камушки в воду. Сначала небо было серебристым, затем медно-рыжим, словно старая монета. А потом солнце неожиданно вынырнуло из океана, пылающее красным, и никто из нас не мог произнести ни слова. Мы только смотрели и смотрели, пока оно не стало таким ярким, что смотреть стало невозможно.
        Я начинаю злиться на Паркера за то, что заставил меня вспомнить этот день, за то, что вернулся в мою жизнь сейчас, когда я почти убедила себя в том, что между нами все кончено. За то, что вновь разворошил все это. За его идеальные губы, и улыбку, и эти штормовые глаза, и за то, что, стоя рядом с ним, я чувствую невидимые токи, пробегающие между нами.
        «Магнетизм»,  - как говорит наш учитель химии. Вечный поиск своей пары.
        - Ты пришел, чтобы это мне сказать?  - Я отворачиваюсь, надеясь, что он не сможет прочесть по моему лицу, как это больно - находиться рядом с ним. Как сильно мне хочется его поцеловать. Если я не буду злиться на него, будет только больнее.  - Чтобы устроить вечер воспоминаний в полночь в среду?
        Он щурится, потирая лоб.
        - Нет,  - отвечает он,  - конечно нет.
        Меня пронзает чувство вины. Никогда не могла спокойно смотреть на несчастного Паркера. Но я напоминаю себе, что он сам виноват: это он появился из ниоткуда после стольких дней.
        - Слушай,  - говорит он, все еще покачиваясь. Он нечетко произносит слова. Не то чтобы у него заплетался язык, но окончания он выговаривает расслабленно, словно ему лень выговаривать их как следует.  - Мы можем поговорить где-нибудь? Пять минут, максимум десять.
        Он делает шаг к двери. Но я ни за что не впущу его в дом, рискуя разбудить маму или, что еще хуже, Ник. Она никогда ничего не говорила прямо о наших отношениях с Паркером, но я могла прочесть неодобрение на ее лице. И даже хуже. Я могла прочесть жалость, и я знаю, о чем она думала. Однажды я даже слышала, как ее подруга Иша озвучила это. Они были в комнате Ник, а я спускалась по решетке и услышала голос Иши.
        «Она не красивее тебя, Ник,  - сказала ее подруга.  - Просто она всем сует свои сиськи в лицо. Люди просто жалеют ее, знаешь?»
        Я не слышала, что Ник ответила, но в тот момент она встала и взглянула в окно. И я клянусь, клянусь, что она меня видела, застывшую, вцепившуюся в решетку, а в следующую секунду она подошла и задернула шторы.
        - Пошли.
        Я хватаю Паркера за плечо и подталкиваю, чтобы он спустился с крыльца. Я удивляюсь, когда он пытается взять меня за руку. Отталкиваю его и снова скрещиваю руки на груди. Мне больно к нему прикасаться.
        Моя машина не заперта. Я открываю пассажирскую дверь и жестом приглашаю его сесть. Он замирает.
        - Ну?  - тороплю я.
        Он пялится на машину, как будто видит ее впервые.
        - Здесь?
        - Ты сказал, что хочешь поговорить.
        Я обхожу машину и сажусь на водительское сиденье. Через минуту Паркер тоже забирается внутрь. Мы закрываем обе двери, и внутри становится очень тихо. Обивка немного пахнет плесенью. Я все еще держу в руках телефон, отчасти мечтая, чтобы он зазвонил и нарушил тишину.
        Паркер кладет руки на панель.
        - Эта машина,  - говорит он.  - Прошло столько времени с тех пор, как я в последний раз был в этой машине.
        - Итак?  - напоминаю я.
        Тут душно и так тесно, что каждый раз, когда он делает какое-либо движение, мы сталкиваемся локтями. Я не хочу вспоминать о том, что мы делали с ним здесь раньше, и о том, чего мы не делали. Чего мы так и не сделали.
        - Ты хотел что-то мне сказать?
        - Да,  - Паркер приглаживает волосы рукой. Но они мгновенно возвращаются в свое прежнее состояние.  - Да, верно.
        Я жду довольно долго, пока он нарушит тишину. Но он ничего не говорит. Даже не смотрит на меня.
        - Уже поздно, Паркер. Я устала. Если ты просто пришел, чтобы…
        Он резко оборачивается ко мне, и его глаза сияют, горят на его лице, как звезды. Слова застревают у меня в груди. Он так близко, что я чувствую тепло его тела, как будто мы уже обнялись, прижались друг к другу. Даже больше. Целуемся.
        Мое сердце бьется уже где-то в районе горла.
        - Я пришел для того, чтобы сказать тебе правду. Нам нужно поговорить.
        - О чем ты?..
        Он перебивает меня:
        - Нет. Теперь моя очередь. Просто послушай, ладно? Я врал. Я никогда не говорил тебе… Я никогда не объяснял.
        Во время наступившей паузы, бесконечно долгой, мне кажется, что весь внешний мир затаил дыхание.
        - Я влюбился. Я люблю,  - голос Паркера больше похож на шепот. Я перестаю дышать. Я боюсь, что, если пошевелюсь, все это исчезнет.  - Возможно, я всегда любил. Просто был слишком тупым, чтобы это понять.
        «Тебя»,  - крутится в моей голове. Это единственное слово, которое приходит мне на ум. Это все, о чем я могу думать. «Тебя».
        - Тебя,  - говорит он, прикасаясь к моей шее, моему лицу, пробегая пальцами по моим волосам.  - Всю свою жизнь я любил тебя.
        Затем он целует меня. И в эту секунду я понимаю, что все мои усилия забыть о нем, отрицать, притворяться, что мне плевать на него, все минуты, часы и дни, проведенные в попытках стереть воспоминания о нас кусочек за кусочком, были целиком и полностью бессмысленны. В ту секунду, когда его губы касаются моих, сначала смущенно, как будто он не уверен, что я тоже этого хочу, в ту секунду, когда его пальцы погружаются в мои волосы, я понимаю, что притворяться нет смысла. И никогда не было.
        Я люблю Паркера. Я всегда его любила.
        Прошли месяцы с тех пор, как мы целовались в последний раз, но между нами нет никакой неловкости, никакого напряжения, как с другими парнями. Это так же естественно, как дышать: вдох, выдох. Давать, брать, давать. Его губы на вкус сладкие, но есть в его вкусе что-то еще. Что-то глубокое и острое.
        В какой-то момент мы прерываемся, чтобы восстановить дыхание. В руках у меня уже нет телефона, но я понятия не имею, когда его уронила, и мне абсолютно все равно.
        Паркер откидывает волосы с моего лица, касается носа большим пальцем, гладит щеки. Интересно, чувствует ли он шрам на моей коже, гладкий и чужой. От этой мысли я невольно отстраняюсь.
        - Ты такая красивая,  - говорит он, и я знаю, что он действительно так думает. От этого мне еще хуже. Прошло так много времени с тех пор, как кто-либо смотрел на меня, как он сейчас. А может быть, это вообще впервые.
        Я качаю головой.
        - Я теперь на себя не похожа.  - Мое горло сжимается, и голос звучит слишком высоким, чужим.
        - Вовсе нет.  - Он берет мое лицо в свои руки, заставляя посмотреть на него.  - Ты восхитительна.
        В этот раз я сама его целую. Комок в горле исчезает. Я снова чувствую тепло, я счастлива и расслаблена, словно плаваю в самом совершенном океане мира. Паркер считает меня красивой. Паркер любил меня все это время.
        Я никогда больше не буду несчастной.
        Одной рукой он оттягивает воротник моей футболки, целует мою ключицу и поднимается вверх по шее, двигается вдоль линии челюсти к уху. Все мое тело дрожит, и вместе с тем мне нестерпимо жарко. Я хочу продолжения, всего сразу. В эту секунду я знаю, что сегодня та самая ночь. Прямо здесь, в моей дурацкой пахнущей плесенью машине. Я хочу, чтобы у нас с ним все было!
        Я хватаю его за футболку и притягиваю к себе. Он издает звук, похожий одновременно на вздох и на рычание.
        - Ник,  - шепчет он.
        Мгновенно мое тело леденеет. Я отталкиваю его, отшатываясь назад и ударяясь головой о стекло.
        - Что ты сказал?
        - Что?  - Он снова тянется ко мне, но я отталкиваю его руки.  - Что случилось? Что не так?
        - Ты назвал меня именем сестры.  - Меня начинает тошнить. Это вторая вещь, которую я пыталась отрицать: это ужасное, живущее глубоко внутри меня чувство, что на самом деле я никогда не была достаточно хороша для него, просто не могла быть, теперь снова вырывается наружу, словно монстр, готовый поглотить все мое счастье.
        Он смотрит на меня и качает головой, сначала медленно, затем все быстрее, будто пытаясь накопить достаточно инерции, чтобы все отрицать.
        - Это невозможно,  - говорит он, но я замечаю проблеск чувства вины на его лице, и теперь я точно знаю, что я права, что он это сделал.  - Невозможно. Что за хрень?.. Я хочу сказать, с чего бы я…
        - Ты сказал это. Я слышала.
        Я распахиваю дверь с такой силой, что вся машина трясется, но меня больше не заботит, что я могу кого-то разбудить.
        Он не любит меня. Он никогда меня не любил. Он всегда любил ее.
        Я просто была утешительным призом.
        - Подожди. Серьезно. Остановись. Подожди.
        Теперь он вышел из машины и пытается перехватить меня, пока я не добралась до двери. Он хватает меня за запястье, и я отскакиваю, поскальзываюсь на траве и выворачиваю лодыжку. Острая боль пронзает мою ногу до самого колена.
        - Отпусти.  - Я начала плакать, сама о том не подозревая. Паркер смотрит на меня с выражением ужаса, жалости и, больше того, вины.  - Оставь меня в покое, ладно? Если ты так любишь меня, если тебе не все равно, сделай мне одолжение. Оставь меня, на хрен, в покое.
        И он оставляет. Он не идет за мной на крыльцо. Он больше не пытается меня остановить. И когда я оказываюсь в доме и прижимаю лицо к холодному стеклу, судорожно дыша и пытаясь загнать рыдания внутрь, я вижу, что он уже исчез, решив не утруждать себя ожиданием.

        До
        Ник, 16 февраля

        - Скажи мне еще раз,  - Арон зажимает мое ухо зубами,  - когда твоя мама вернется домой?
        Он уже заставил меня повторить это три раза.
        - Арон,  - говорю я, смеясь,  - хватит.
        - Пожалуйста,  - просит он,  - это так сексуально звучит.
        - Она не вернется,  - сдаюсь я.  - Она вообще не придет домой.
        Арон улыбается и перемещает губы от моей шеи к линии челюсти.
        - Мне кажется, это самые возбуждающие слова во всем английском языке.
        Что-то жесткое и металлическое впивается мне в поясницу, видимо, каркас раскладного дивана. Я стараюсь не обращать на это внимания, стараюсь войти в нужное настроение, что бы это ни означало. Никогда не понимала значение этой фразы. Она звучит так, будто настроение - это что-то, что мы выбираем сами и надеваем, словно штаны. Мы с Дарой однажды решили, что «сексуальное настроение»  - это, должно быть, облегающий кожаный комбинезон. А я большую часть времени предпочитаю просторные спортивные штаны.
        Но когда колено Арона оказывается у меня между ног, он переносит вес и наваливается на меня, я издаю громкий крик.
        - Что?  - Он мгновенно отодвигается с виноватым видом.  - Прости. Я сделал тебе больно?
        - Нет.  - Теперь я смущаюсь и инстинктивно прикрываю грудь рукой.  - Прости. Что-то впилось мне в спину. Ничего страшного.
        Арон улыбается. Его черные блестящие волосы сильно отросли. Он отбрасывает их с лица.
        - Не закрывайся,  - просит он, дотягивается до моей руки и отстраняет ее.  - Ты такая красивая.
        - Ты не объективен,  - отвечаю я.
        Это он красивый. Мне нравится, что он высокий, что я чувствую себя такой маленькой рядом с ним, мне нравится, что благодаря баскетболу его плечи и руки стали такими сильными. Мне нравится цвет его кожи, сливочно-золотой, словно свет, проникающий сквозь осенние листья. Мне нравится форма его глаз и то, что у него такие шелковистые прямые волосы.
        Мне нравится в нем столько разных мелочей, насечек на компасе, точек на диаграмме. Но когда я спрашиваю себя о том, люблю ли я его, мой ответ - нет. Не люблю. Или не могу любить. Не знаю, что из этого верно. Да и имеет ли это значение.
        Арон хватает меня за талию и отклоняется назад, сажая меня на колени, так что теперь я сверху. Затем он снова меня целует, осторожно исследуя мой язык своим, водит ладонями вверх и вниз по моей спине, касаясь меня так, как он привык делать все: со сдержанным оптимизмом, словно я - животное, которое можно спугнуть неаккуратным прикосновением. Я пытаюсь расслабиться, пытаюсь выбросить из головы ненужные глупые образы и мысли, но все, на чем мне удается сфокусироваться,  - это телевизор, который все еще включен. Показывают эпизод старой телеигры, где участники соревнуются, приобретая продукты.
        Я отстраняюсь на долю секунды, Арон теряет контроль над собой, и я вижу, что он расстроен.
        - Прости,  - говорю я.  - Я просто не уверена, что смогу заниматься этим под саундтрек из «Экономии».
        Арон тянется за пультом, который лежит на полу рядом с нашими футболками.
        - Хочешь переключить?
        - Нет.  - Я мягко его отталкиваю.  - Я имею в виду, это не… Я просто не уверена, что смогу этим заняться. Прямо сейчас.
        Он хватает меня за ремень прежде, чем я успеваю слезть с его колен. Он улыбается, но его глаза темнее, чем обычно, и я уверена, что он изо всех сил старается не злиться на меня.
        - Давай же, Ник,  - говорит он.  - Мы ведь никогда не бываем одни.
        - В каком смысле? Мы всегда одни.
        Он опирается на локоть и стряхивает волосы с глаз.
        - Не совсем,  - возражает он,  - не так, как сегодня,  - он слегка улыбается.  - Мне все время кажется, что ты убегаешь от меня.
        Он снова кладет руку мне на талию и привлекает к себе, заставляя сесть обратно на его колени.
        - Чего ты хочешь?  - выпаливаю я, прежде чем успеваю остановить саму себя.
        Он застывает в миллиметре от моих губ и отклоняется, чтобы посмотреть на меня.
        - Знаешь, а все считают, что мы переспали в День Отцов-основателей,  - говорит он.
        Мое сердце начинает бешено колотиться, как у зайца.
        - И что?
        - А то…  - Он снова целует мою шею и медленно продвигается к уху.  - Раз уж все всё равно думают, что мы…
        - Ты это несерьезно.  - В этот раз я резко выпрямляюсь и слезаю.
        Он с усилием выдыхает.
        - Только на четверть серьезно,  - отвечает он, забираясь на диван и скрещивая ноги. Он облокачивается на свои колени и проводит тыльной стороной ладони по моему бедру.  - Ты так и не рассказала мне, что случилось с тобой в День Отцов-основателей.  - Он все еще улыбается, но это лишь полуулыбка, которая не отражается в его глазах.  - Загадочная исчезающая подружка,  - его рука скользит вверх по моему бедру. Он дразнит меня, все еще надеясь создать правильное настроение.  - Таинственная пропавшая девочка…
        - Я не могу,  - говорю я неожиданно для себя самой и сразу чувствую прилив облегчения. Как будто у меня под ребрами застряло нечто тяжелое и жесткое, а теперь оно ушло, пропало, исчезло.
        Арон вздыхает и убирает руку.
        - Все в порядке,  - говорит он.  - Можем просто телик посмотреть или что-нибудь в этом роде.
        - Нет.  - Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох, думаю о его руках и улыбке и о том, как он выглядит на баскетбольной площадке - подвижный, загорелый и красивый.  - Я имею в виду, я не могу. Встречаться с тобой. Больше.
        Арон отшатывается, словно я его ударила.
        - Что?  - Он качает головой.  - Нет. Это невозможно.
        - Да.  - Теперь ужасное чувство возвращается, на этот раз угнездившись в моем желудке, тяжелая смесь вины и сожаления. Черт, да что же со мной не так?  - Мне очень жаль.
        - Но почему?  - Он выглядит таким открытым в эту секунду, таким уязвимым, что часть меня хочет подойти к нему и обнять, поцеловать и сказать, что я пошутила. Но я не могу.
        Я продолжаю сидеть на месте, сложив руки на коленях. Пальцы онемели и кажутся чужими.
        - Я… Я просто думаю, что это неправильно,  - произношу я.  - Я не та, кто тебе нужен.
        - Кто сказал?  - Арон снова приближается ко мне.  - Николь…  - но он обрывает фразу, видя, что я не шевелюсь, не могу даже взглянуть на него.
        На одну ужасную долгую секунду, пока мы сидим рядом, воздух между нами заряжен чем-то жутким и холодным, словно кто-то открыл невидимое окно и в комнату ворвался штормовой ветер.
        - Значит, ты серьезно,  - говорит он в конце концов. Это не вопрос. Его голос изменился. Стал чужим.  - И ты не передумаешь.
        Я качаю головой. В горле пересохло, и я знаю: если посмотрю на него - сломаюсь. Я начну плакать или умолять, чтобы он простил меня.
        Арон встает, не сказав ни слова. Он поднимает свою футболку и натягивает через голову.
        - Не могу в это поверить,  - говорит он.  - А как же весенние каникулы? Как же Вирджиния Бич?
        Парни из баскетбольной команды запланировали поездку в Вирджиния Бич в марте. Моя подруга Одри едет со своим бойфрендом, Фишем. Арон и я тоже собирались поехать туда, чтоб вместе со всеми снять дом на побережье. Мы воображали пикники на пляже и долгие дни с привкусом соли. Я представляла себе, как просыпаюсь в комнате, где все окна открыты, пропуская прохладный океанский воздух, а мою талию обвивают теплые руки…
        Но не его руки. Не с ним.
        - Мне жаль,  - повторяю я.
        Мне приходится наклониться, чтобы поднять свою футболку.
        Еще пять минут назад мы целовались, сплетая ноги на старом диване. И хотя именно я решила закончить эти отношения, все равно чувствую себя странно, сбитой с толку, словно пытаюсь смотреть фильм на быстрой перемотке. Я надеваю футболку наизнанку, но у меня нет сил переодеваться. И надевать лифчик тоже.
        - Не могу поверить,  - говорит Арон отчасти самому себе. Когда он злится, внешне становится еще спокойнее.  - Я признался тебе в любви… Я купил тебе этого дурацкого мягкого кота на День Святого Валентина…
        - Он не дурацкий,  - возражаю я автоматически, хотя в принципе он прав. Наверное, в этом весь смысл.
        Кажется, он меня не слышит.
        - Что Фиш скажет?  - Он проводит рукой по волосам, но они немедленно падают обратно ему на глаза.  - Что мои родители скажут?
        Я не отвечаю. Просто сижу, стиснув кулаки, так что ногти больно впиваются в ладони, поглощенная ужасным чувством, которое не могу контролировать. Что же, черт возьми, со мной не так?
        - Ник…  - Арон говорит мягко. Я поднимаю на него глаза. Он надел свою зеленую толстовку, ту, которую получил в Новом Орлеане, когда помогал там «Среде обитания для человека» летом, после первого года в старших классах. Она всегда необъяснимо пахнет океаном. И в этот момент я почти сдаюсь. И я вижу, что он думает о том же.
        «Забудем все это. Притворимся, что этого разговора не было».
        Наверху открывается дверь.
        - Эй? Есть кто дома?  - кричит Паркер.
        И момент проходит, исчезает в тени, словно насекомое, которое спугнули, наступив ботинком. Арон оборачивается, что-то ворча себе под нос.
        - Что ты сказал?  - Мое сердце снова бешено колотится, как кулак, пытающийся пробить грудную клетку.
        - Ничего.  - Он застегивает толстовку, не глядя на меня.  - Забудь.
        Паркер, должно быть, слышит нас или чувствует. Он сбегает по ступеням и входит прежде, чем я успеваю его остановить. Он видит Арона и замирает. Затем переводит взгляд на меня и на мой лифчик, все еще лежащий на ковре. Его лицо белеет, а через секунду так же стремительно краснеет до самых кончиков волос.
        - О черт… Я не хотел…  - Он начинает пятиться назад.  - Извините.
        - Все в порядке,  - отвечает Арон и смотрит на меня. Мне казалось, я знаю все оттенки его настроения, но этот взгляд расшифровать мне не удается. Определенно он зол. Но есть и еще что-то, глубже, чем это, как будто он наконец решил неподдающуюся математическую задачу.  - Я уже ухожу.
        Он спускается через две ступеньки, и Паркеру приходится прижаться к стене, чтобы пропустить его. Паркер и Арон никогда не нравились друг другу. Не знаю почему. В момент, когда они оказываются на лестнице вдвоем, между ними нарастает опасное электрическое напряжение. Не знаю почему, но я боюсь, что Арон ударит Паркера, или наоборот. Но Арон просто проходит мимо, и напряжение исчезает.
        Паркер не двигается с места и стоит неподвижно, даже когда входная дверь закрывается за Ароном.
        - Прости,  - говорит он.  - Надеюсь, я ничему не помешал.
        - Ничего подобного.  - Мои щеки пылают. Мне хочется протянуть руку и поднять свой чертов лифчик, розовый с маргаритками, как будто мне двенадцать, и закинуть его под диван, но это будет выглядеть еще более неловко. Поэтому мы оба продолжаем притворяться, что не замечаем его.
        - Ладно.  - Паркер так растягивает это слово, что становится ясно, он догадывается, что я вру. Еще секунду он молчит. Затем медленно приближается, словно я - животное, которое вполне может оказаться бешеным.
        - Ты в порядке? Ты, кажется…
        - Кажется что?  - Я поднимаю на него глаза, чувствуя прилив жаркой волны злости.
        - Ничего.  - Он снова останавливается в добрых десяти футах от меня.  - Не знаю. Расстроенной. Злой. Или что-то в этом роде,  - последние слова он произносит очень осторожно, словно они - стекло, которое может расколоться у него во рту.  - У вас с Ароном все хорошо?
        Я чувствую себя как-то глупо, сидя на диване, когда он стоит, как будто это дает ему какое-то преимущество передо мной. Поэтому я встаю и скрещиваю руки на груди.
        - У нас все хорошо,  - говорю я.  - Я в порядке.
        Я планировала рассказать ему о разрыве. В момент, когда увидела его на лестнице, я была уверена, что расскажу ему и, может, даже объясню, почему, расплачусь и признаюсь, что со мной что-то не так и я не умею радоваться жизни, потому что я - идиотка, такая идиотка.
        Но теперь я не могу ему рассказать. Не буду.
        - Дары нет дома,  - говорю я.
        Паркер вздрагивает и отворачивается. Мускулы его челюсти движутся. Даже в середине зимы его кожа кажется загорелой. Лучше бы он не был таким симпатичным. Лучше бы он выглядел так же плохо, как я сейчас себя чувствую.
        - Ты ведь к ней пришел, верно?
        - Господи, Ник…  - он оборачивается ко мне.  - Нам нужно… Я не знаю… Уладить это. Между нами.
        - Не понимаю, о чем ты.  - Я изо всех сил стискиваю свои ребра, потому что чувствую, что, если этого не сделаю, могу развалиться на куски, разойтись по швам, словно гигантский свитер.
        - Ты прекрасно все понимаешь,  - возражает он.  - Ты мой… Ты была моим лучшим другом.  - Жестом он обводит пространство между нами. Годами мы строили здесь крепости из подушек и соревновались, кто дольше выдержит щекотку.  - Что произошло?
        - Произошло то, что ты начал встречаться с моей сестрой,  - отвечаю я, и слова звучат громче, чем я планировала.
        Паркер делает шаг ко мне.
        - Я не хотел сделать тебе больно,  - произносит он тихо. И мне хочется сократить пространство между нами, броситься к нему и уткнуться лицом в ямочку на его плече, сказать, какой я была дурой, и позволить ему приободрить меня плохим исполнением песен Синди Лопер и любопытными фактами про самые большие гамбургеры в мире или сооружения, полностью построенные из зубочисток.  - Я не хотел сделать больно ни одной из вас. Просто… так вышло,  - теперь он почти шепчет.  - И я пытаюсь это остановить.
        Я делаю шаг назад.
        - Не слишком пытаешься,  - говорю я.
        Понимаю, что веду себя как стерва, но мне все равно. Это он все разрушил. Это он поцеловал Дару и продолжает ее целовать, продолжает говорить ей «да» после очередного расставания.
        - Я скажу Даре, что ты заходил.
        Лицо Паркера меняется. И в этот момент я понимаю, что сделала ему больно, может, даже так же больно, как и он мне. Меня наполняет ощущение триумфа, больше похожее на тошноту, как то чувство, которое испытываешь, когда зажимаешь насекомое между слоями бумажных полотенец и сдавливаешь. А через секунду он уже выглядит злым и даже жестким, словно его кожа превратилась в камень.
        - Да, хорошо.  - Он делает два шага назад, прежде чем развернуться и выйти.  - Передай, что я искал ее. Передай, что я за нее волнуюсь.
        - Конечно.  - Собственный голос кажется мне чужим и звучит так, словно я где-то в тысяче миль.
        Я порвала с Ароном. И ради чего? Мы с Паркером больше даже не друзья. Я все разрушила. Меня начинает тошнить еще сильнее.
        - О, и еще, Ник,  - Паркер останавливается в дверях. По выражению его лица ничего невозможно прочесть. Возможно, он хочет извиниться.  - У тебя футболка наизнанку.
        И он уходит, сбегает вниз по ступеням, оставляя меня одну.

        После=

        С Днем рождения, Д.
        У меня есть для тебя сюрприз.
        Сегодня в 22.00. ФэнЛэнд.
        Чему быть, того не миновать.
        Увидимся за ужином.
        С любовью,
        Ник.
P.?S. Оно того стоит.
        Ник, 29 июля

        В день рождения Дары я просыпаюсь до звонка будильника. Сегодня та самая ночь, когда мы с Дарой вернемся в прошлое. Когда мы снова станем лучшими подругами. Когда все уладится.
        Я вылезаю из постели, натягиваю свою форменную футболку и джинсовые шорты, а волосы завязываю в хвост на затылке. Все тело болит. Этим летом я стала сильнее благодаря тому, что таскала тяжелые мусорные мешки, отскребала «Кружащегося дервиша» и без конца бегала по лабиринту тропинок ФэнЛэнда. Мои плечи болят так, как обычно бывает после пары недель игры в хоккей на траве, и теперь у меня есть мускулы и темные синяки, которых я раньше не замечала.
        Из холла я слышу, что в маминой ванной включен душ. Всю неделю она ложилась спать в 9, сразу после вечерних новостей с ежедневными отчетами по делу Мэдлин Сноу: скрывает ли что-то Николас Сандерсон, которого полиция, похоже, в чем-то подозревает; хорошо ли это, и существенно ли, что полиция до сих пор не нашла тела; возможно ли, что она еще жива. Можно подумать, Мэдлин ее дочь.
        Я поднимаюсь на чердак, тихо ступая на носочках, как будто Дара может сбежать, если меня услышит. Всю прошлую ночь я думала о том, что скажу Даре. Даже тренировалась, шепотом повторяя слова перед зеркалом в спальне.

        «Мне очень жаль.
        Я знаю, что ты меня ненавидишь.
        Давай начнем все сначала».

        К своему удивлению, я обнаруживаю, что дверь в спальню сестры приоткрыта, и толкаю ее ногой.
        Я не была в комнате Дары со дня своего приезда и теперь чувствую себя растерянной. В полумраке комната выглядит, словно чужая планета, где много мшистых поверхностей и непонятных гор. Кровать Дары пуста. Моя записка по-прежнему аккуратно лежит на подушке, так что неясно, читала она ее или нет.
        Многие годы Дара засыпала в кабинете, мы часто находили ее на диване завернутой в одеяло, безмятежно сопящей под рекламу многофункционального чудо-ножа или обогревателя для сиденья туалета.
        Однажды в прошлом году я спустилась вниз на запах рвоты и обнаружила, что, прежде чем она уснула, ее вырвало в мамин глиняный горшок коренных народов Америки. Я умыла ее, протерла углы рта влажным полотенцем, сняла отклеившиеся накладные ресницы, пушистые, словно гусеницы, прилипшие к ее щеке. В какой-то момент она на секунду проснулась и сквозь приоткрытые веки посмотрела на меня и улыбнулась.
        - Привет, ракушечка,  - сказала она. Это прозвище она придумала, когда мы были совсем маленькими.
        Вот кем я всегда была: семейным швейцаром. Всегда разгребала за Дарой бардак.
        Доктор Личми говорил, что, возможно, мне самой это нравилось, пусть даже совсем немного. Он говорил, что, пока решала проблемы других людей, я могла не думать о своих.
        В этом главная проблема с психиатрами: нужно платить им деньги, чтобы они сказали тебе ту же фигню, что другие люди говорят бесплатно.
        Я топаю вниз по ступеням, на этот раз уже не беспокоясь о тишине. Левое колено нестерпимо болит. Должно быть, где-то потянула.
        Когда я спускаюсь вниз, мама только выходит из ванной в рабочих штанах и лифчике, вытирая волосы полотенцем. Когда она видит меня, замирает.
        - Ты была в комнате Дары?  - Она пристально смотрит на меня, как будто боится, что я могу превратиться в кого-то другого прямо у нее на глазах. Она выглядит ужасно, бледная и отечная, словно не спала всю ночь.
        - Да.
        Когда я поднимаюсь к себе в комнату, чтобы обуться, мама идет за мной и останавливается в дверях, словно ожидая приглашения.
        - Что ты там делала?  - осторожно спрашивает она.
        Учитывая ее отстраненность, неудивительно, что она даже не заметила, как мы с Дарой все это время совершенствовались в искусстве избегать друг друга, выходить из комнаты, прямо перед тем как другая туда входит, подстраивая даже периоды сна и бодрствования.
        Я сую ноги в кеды, которые сильно деформировались за лето, став абсолютно бесформенными от воды и пота.
        - Сегодня ее день рождения,  - объясняю я, как будто мама об этом не знает.  - Я просто хотела с ней поговорить.
        - О, Ник!  - Мама обхватывает себя руками.  - Я была такой эгоисткой. Я даже и не думала о том, как тяжело тебе, должно быть, здесь. Быть дома.
        - Я в порядке, мам.  - Ненавижу, когда она становится такой, как сейчас: только что была в порядке, а в следующую секунду в ее голове какая-то путаница, сплошной сумбур.
        Тыльной стороной она прикладывает ладонь по очереди к обоим глазам, будто пытается загнать обратно головную боль.
        - Это хорошо. Я люблю тебя, Ник. Ты ведь знаешь это, правда? Я люблю тебя и так волнуюсь о тебе.
        - У меня все в порядке.  - Я закидываю сумку на плечо и прохожу мимо нее.  - Я в полном порядке. Увидимся вечером, ладно? В семь часов. У «Серджио».
        Мама кивает, ее рука все еще лежит на лбу, силясь прогнать головную боль.
        - Ты думаешь… Ты думаешь, это хорошая идея? Сегодня вечером, я имею в виду. Собраться всем вместе?
        - Думаю, будет просто чудесно,  - отвечаю я, и, если подсчитать, это уже третья моя ложь за сегодняшнее утро.
        Дары нет в кабинете, но одеяла на диване скомканы, и на тахте осталась пустая банка из-под диетической колы, а значит, часть ночи она все же провела внизу. Дара такая - загадочная и неуправляемая, появляющаяся и исчезающая по собственному желанию, не замечает или просто не интересуется тем, что другие люди за нее волнуются.
        Может, вчера вечером она уже праздновала с кем-то день рождения заранее и провела часть ночи на кровати какого-то случайного парня. Возможно, она встала пораньше в одном из своих редких приступов раскаяния и вернется через двадцать минут, насвистывая, без макияжа, с бумажным пакетом, полным пончиков с корицей, и свежим кофе.
        Снаружи на градуснике уже девяносто восемь градусов. На этой неделе в город пришла волна жары, удушающей, бьющей рекорды. Воздух раскалился, словно в духовке. Прямо то, что нужно сегодня.
        Я выпиваю всю воду из бутылки раньше, чем дохожу до автобусной остановки, и хотя кондиционер в автобусе работает на всю катушку, солнце все равно проникает сквозь окна, отчего внутри тепло и затхло, словно в сломанном холодильнике.
        Женщина рядом со мной читает одну из газет, распухших от огромного количества купонов, флаеров и буклетов, рекламирующих распродажу у ближайшего дилера «Тойоты». Заголовки, само собой, посвящены «делу Сноу». На главной странице - зернистое фото Николаса Сандерсона, покидающего полицейский участок с женой. Оба низко опустили головы, словно из-за сильного дождя.
        «Полиция сняла все обвинения с Николаса Сандерсона»,  - гласит заголовок.
        - Какой стыд,  - говорит женщина, качая головой так, что подбородки тоже трясутся.
        Я отворачиваюсь и смотрю на постройки на побережье и на плоский белый диск океана за ними.
        Значок ФэнЛэнда частично закрыт гигантской массой воздушных шариков, похожих на цветное облако. Неподалеку владелец «Бум-е-ранга, величайшей империи фейерверков» в Вирджинии, курит тонкую коричневую сигару с меланхоличным видом. За те недели, которые я проработала в ФэнЛэнде, я так и не поняла, почему у «Бум-е-ранга» такие странные часы работы. Кто покупает фейерверки в восемь утра?
        Внутри парка царит полная неразбериха. Доу ведет группу волонтеров (все до одного не старше тринадцати) к амфитеатру, с трудом перекрикивая их болтовню. Даже на расстоянии двадцати футов я слышу, как Донна кричит в телефонную трубку, вероятно, отчитывая какого-нибудь поставщика продуктов, который забыл доставить тысячу булочек для хот-догов, поэтому я решаю держаться подальше от офиса, а сумку могу оставить и позже. Даже Уилкокс выглядит жалко. Мы встречаемся на тропинке, ведущей к Колесу обозрения, но он едва кивает в ответ на мое приветствие.
        - Не обращай внимания.  - Элис хлопает по моей спине, пробегая мимо, уже вспотевшая, под мышкой большая пачка салфеток.  - У него сегодня сплошной стресс. Паркер позвонил и сказал, что болен. И он теперь переживает из-за нехватки персонала.
        - Паркер заболел?  - Я вспоминаю, как он выглядел вчера ночью у бассейна, когда цветные лучи устремлялись к небу. Цветные волны бросали отсветы на лицо, превращая его в кого-то другого.  - Он правда болен или как?
        Элис уже в двадцати футах от меня.
        - Наверно.  - Она оборачивается ко мне, продолжая шагать по тропинке.  - Хотя у Уилкокса сегодня истерический припадок. И даже не приближайся к Донне: она пропустила свою утреннюю порцию счастья.
        - Ладно.
        Солнце просто ослепительное. Все цвета кажутся преувеличенно яркими, словно кто-то поставил на максимум настройки контрастности. У меня такие странные и сложные ощущения, когда я думаю о Паркере и о нашем вчерашнем разговоре. Почему я так расстроена?
        В голове снова всплывают картинки: Дара, машина Паркера, ночь, и дождь льет стеной, словно небо раскололось на мелкие кусочки. Я моргаю и трясу головой, пытаясь отогнать воспоминания.
        - Ты уверена, что с ним все в порядке?  - кричу я вслед Элис, но она уже слишком далеко и не слышит меня.
        К десяти часам становится понятно, что даже мистер Уилкокс недооценил количество гостей. В парке еще никогда не было так многолюдно, к тому же температура перевалила за 103 градуса. Я выпила уже полдюжины бутылок воды, но даже не захотела в туалет. Вся жидкость испарилась через кожу. Поскольку это особый день и еще потому, что наш номер стал своего рода сенсацией (по крайней мере, для тех, кому еще нет шести), мы даем целых три представления: в 10:30, в полдень и в 2:30.
        В промежутках между шоу, сбросив русалочий хвост, я отдыхаю в центральном офисе, потому что это единственное закрытое пространство, где есть кондиционер. От жары так плохо, что меня уже не заботит, что Донна видит мое нижнее белье. Тем более что Хизер тоже сбрасывает костюм попугая и курсирует по комнате в одних трусах и лифчике, проклиная погоду и безуспешно пытаясь высушить подмышки.
        Слишком жарко, чтобы есть. Слишком жарко, чтобы улыбаться. А люди все прибывают: торопливым потоком вливаясь через ворота, бесконечный поток детей и их родителей, бабушек и дедушек, девочек-подростков в бикини и коротких шортиках и их бойфрендов, одетых в одни только шорты поверх плавок, притворяющихся, что им скучно.
        Когда наступает время давать последнее представление, я уже с трудом могу улыбаться. Пот струится между грудей, под коленками и в других местах (я раньше и не подозревала, что они могут потеть). Солнце нещадно палит, и я чувствую себя муравьем под огромной лупой. Зрители слились в одно большое разноцветное пятно.
        Хизер изображает нападение кукольной собачки. И в этот самый момент происходит что-то странное: все вокруг стихает, словно кто-то выключил звук. Я вижу, что люди смеются, вижу тысячу раскрытых темных ртов, но до моих ушей не доходит ни звука. Ничего, только глухой монотонный гул, как будто я в самолете, в тысячах миль от земли.
        Я хочу что-нибудь сказать. Я знаю, что должна что-то сказать. Мне нужно встать и спасти Хизер от собаки, но я, кажется, разучилась говорить, как и разучилась слушать. Я заставляю себя подняться на ноги.
        По крайней мере, я думаю, что встала на ноги. Внезапно я снова оказываюсь на земле, но не лицом вниз, как обычно, а на спине, и надо мной появляется лицо Роджерса, красное и опухшее. Он что-то кричит, я вижу, как широко открывается его рот. Затем рядом появляется лицо Хизер уже без птичьей головы, мокрые волосы прилипли ко лбу. А затем мое тело становится невесомым, и я лечу навстречу голубому небу, покачиваясь, словно снова стала малышкой на руках у своего отца.
        Минута уходит на то, чтобы понять, что Роджерс несет меня на руках так же, как он обычно делает это перед представлением. Я слишком устала, чтобы протестовать. «Русалки не умеют ходить».
        Затем его голос прорывает статичную тишину в моем мозгу.
        - Сделай глубокий вдох,  - командует он.
        Прежде чем я успеваю спросить, зачем, он расслабляет руки, и я падаю. Когда я ударяюсь о воду, тело пронзает холодный электрический шок. Это словно перезагрузка: внезапно ко мне возвращаются все чувства. В глаза и нос ударяет хлорка. В воде хвост намокает и становится невероятно тяжелым, прилипая к моим ногам, словно водоросли. В бассейне полно детей, их маленькие ножки взбивают воду в пену, надо мной то и дело проплывают тела, загораживая свет. Секунды две уходит на то, чтобы осознать, что Роджерс прямо в костюме бросил меня в бассейн.
        Я ударяюсь ногами о дно бассейна и перед тем, как всплыть на поверхность, вижу ее: она быстро погружается в воду, глаза широко раскрыты, светлые волосы за спиной колышатся, словно щупальца. На короткую секунду я вижу ее среди множества детей, ныряющих под волны и барахтающихся, чтобы остаться на плаву.
        Мэдлин Сноу.
        Забыв, что я под водой, открываю рот, чтобы закричать, и в этот самый момент оказываюсь над поверхностью воды, отплевываясь. Горло горит от хлорки. Слух возвращается, а вместе с ним и все остальные чувства: воздух наполнен шумом, смехом и плеском искусственных волн о бетон.
        Я всплываю на поверхность, оборачиваюсь и сканирую толпу в поисках Мэдлин.
        В бассейне не меньше шестидесяти детей. Солнце палит. Светловолосых детей вокруг полно, они ныряют и всплывают на поверхность, улыбаясь, выплевывая воду изо рта небольшими фонтанчиками, все более или менее похожи между собой. Куда же она делась?
        - Ты в порядке?  - спрашивает Роджерс с бортика бассейна. Он все еще в пиратской шляпе.  - Лучше себя чувствуешь?
        И тогда я снова замечаю ее. Она пытается подтянуться и влезть на бортик бассейна, ручки у нее тонкие, как спички. Я скольжу к ней, наступаю на дурацкий хвост, падаю в воду лицом вниз и остаток пути проплываю по-собачьи, неловко барахтаясь. Кто-то зовет меня по имени, но я не оборачиваюсь. Я должна добраться до нее.
        - Мэдлин.  - Я кладу руку ей на плечо, и она плюхается обратно в воду, вскрикнув от неожиданности.
        Как только она оборачивается, я понимаю, что это не Мэдлин. Девочке одиннадцать или двенадцать, у нее неправильный прикус и челка.
        - Прости,  - я быстро убираю руку, а ее мать, с косичками и в джинсовых шортах, хотя ей никак не меньше сорока, уже бежит к нам, шлепая сандалиями по мокрой дорожке.
        - Эддисон? Эддисон!  - Она падает на колени около бассейна, тянется к дочери и хватает ее за руку, глядя на меня как на какую-то извращенку.  - Вылезай оттуда. Сейчас же.
        - Простите,  - повторяю я.
        Но она только бросает на меня еще один грязный взгляд, пока девочка, Эддисон, выбирается из бассейна. В незатихающем гуле смеха и голосов я снова слышу свое имя.
        Я оборачиваюсь и вижу Роджерса, который, нахмурившись, двигается ко мне, прокладывая себе путь вдоль бассейна.
        Внезапно на меня наваливается усталость. Выбираюсь из воды, чувствуя себя полной идиоткой, и шлепаюсь рядом, мокрый хвост занимает все пространство у бассейна. Маленькая девочка в памперсе показывает пальцем и хохочет в полном восторге.
        - Что происходит?  - Роджерс садится рядом со мной.  - Ты снова собралась падать в обморок?
        - Нет. Мне показалось, что я увидела…  - Я замолкаю, осознавая, как нелепо это прозвучит. «Мне показалось, я видела Мэдлин Сноу под водой».
        Я расстегиваю «молнию» до самых ступней и встаю, придерживая хвост, чтобы он не распахивался, обнажая мои ноги, иначе меня могут арестовать за неприличное поведение. Теперь, когда мои ноги не скованы, я чувствую себя немного лучше.
        - Я правда упала в обморок?
        Роджерс тоже встает.
        - Свалилась, как подкошенная,  - отвечает он.  - Но не волнуйся. Дети решили, что это часть номера. Ты сегодня обедала?
        Качаю головой.
        - Слишком жарко.
        - Пошли,  - говорит он, опуская руку мне на плечо,  - тебе нужно уйти с солнца.
        По пути обратно в офис мы встречаем двух клоунов и жонглера, все они наняты в местной фирме, занимающейся организацией праздников. Я знаю, что где-то поблизости ходит Доу, переодетый волшебником, показывает карточные фокусы в окружении множества восторженных детей.
        А люди все прибывают: столько людей, что поневоле задумаешься, как все они могут существовать, как может быть в мире столько разных жизненных историй, нужд и разочарований?
        Глядя на очередь к аттракциону под названием «Доска» и на «Кружащегося Дервиша» (он несет своих пассажиров по эллипсам, выдавая звуковую волну, которая гаснет, достигнув своего пика), я со всей отчетливостью осознаю: все эти поиски, репортажи в новостях, ежедневные обновления на сайте - все это бесполезно.
        Мэдлин Сноу ушла навсегда.
        Я нахожу Элис в офисе, теперь ее очередь охлаждаться под кондиционером. К счастью, Донны здесь нет. Телефон все звонит и звонит, но после четырех гудков умолкает, и включается автоответчик. «Доброго дня, и добро пожаловать в ФэнЛэнд. Роджерс настаивает, чтобы я выпила три стакана ледяной воды и съела половину сэндвича с индейкой, прежде чем снова выходить на улицу.
        - Постарайся добраться домой без происшествий,  - говорит он, возвышаясь надо мной и глядя так, будто одной силой своего взгляда может заставить меня быстрее переварить свой сэндвич.
        - Но ты же вернешься к фейерверку, да?  - спрашивает Элис.
        Она закинула ноги прямо в обуви на стол, и в маленькой комнате пахнет так себе. Пожимая плечами, она объясняет, что работала на «Кобре», и когда одна девочка слезла с аттракциона, ее вырвало прямо на туфли Элис.
        - Я вернусь,  - обещаю я. В честь праздника парк сегодня работает дольше обычного. Мы будем открыты до десяти вечера, а фейерверк будет в девять. Я начинаю нервничать. Осталось всего несколько часов.  - Конечно, я вернусь.
        Сегодня мы вместе с Дарой разбудим зверя. Сегодня мы запустим «Врата» и взлетим прямо к звездам.
        Дара, 22 февраля

        Мы с Арианой ходили в «Лофт» тусоваться с Пи Джеем и Тайсоном, и она провела всю ночь, засовывая Тайсону в глотку свой язык, а еще пыталась уговорить нас искупаться голышом, хотя на улице было градусов пятьдесят. Там был еще один парень, хозяин клуба на побережье, который называется «Бимерс». Он даже принес шампанское, настоящее. Весь вечер он убеждал меня, что я могла бы стать моделью, пока я не сказала ему прекратить вливать мне в уши это дерьмо. Модели ростом по десять футов. Но все равно он такой классный. Староват немного. Но классный.
        Он сказал, что если мне когда-нибудь потребуется работа, я могу устроиться к нему официанткой и с легкостью зарабатывать две или три сотни в день (!). Это определенно лучше, чем нянчиться с Йеном Салливаном, не позволяя ему засовывать кота в микроволновку или поджигать спичками гусениц. Клянусь, этот паренек станет серийным убийцей, когда вырастет.
        Пи Джей был в плохом настроении, потому что планировал достать грибы, но тот парень, похоже, слился. Вместо этого мы просто пили шампанское Андре и еще какую-то гадость, которую одна девчонка привезла из Франции. На вкус похоже одновременно на ликер и протирочный спирт. Знаю, доктор Лизни снова сказал бы, что я пыталась спрятаться от собственных чувств, и вот что я на это отвечу: не помогло. Всю ночь я думала о Паркере. Какого черта он ведет себя так, словно я внезапно заразилась каким-то жутким вирусом? Не горячо и не холодно, скорее равнодушно и прохладно.
        Я продолжаю складывать в голове пазл, вспоминая все его намеки и оговорки за последние пару недель, и внезапно наступает момент просветления. Я была чертовой идиоткой все это время.
        Паркер любит другую.
        Ник, 20:00

        Я встречаюсь с родителями прямо у «Серджио», потому что оба они приедут туда с работы. Понятия не имею, как Дара планирует туда добираться, но когда я забегаю переодеться, ее дома нет. Кондиционер включен на всю мощность, а света нигде нет. Но дом старый, и наряду со своими трещинами и таинственными звуками у него есть и собственная внутренняя температура, которая сегодня установилась, похоже, в районе восьмидесяти градусов.
        Я принимаю прохладный душ, вздрагивая, когда вода попадает мне на спину, и надеваю самую легкую вещь, которая у меня есть. Это льняное платье, которое Дара просто ненавидит. Она всегда говорит, что, когда я в нем, создается впечатление, будто я собираюсь на свадьбу или что я девственница, которую должны принести в жертву.
        «Серджио» расположен всего в десяти минутах ходьбы. Ну, или пятнадцати, если идти медленно, как я, пытаясь не вспотеть. Я обхожу дом и пересекаю задний двор, бросив, как обычно, взгляд на дубовое дерево и втайне надеясь увидеть красную футболку в ветвях, секретный знак от Паркера. Но на толстых ветвях лишь густая масса листвы, отливающая в лучах вечернего солнца изумрудным. Я ныряю в заросли деревьев, которые отделяют наш участок от соседского. Очевидно, Дара проходила здесь не так давно, потому что трава примята и кое-где вдоль тропинки обломаны ветки деревьев.
        Выхожу на Олд Хикори Лейн в двух домах от Паркера. После коротких раздумий я решаю зайти и узнать, как у него дела. Отлынивать от работы - это совсем не похоже на Паркера. Его машина стоит на подъездной дорожке, но в доме тихо, и я не знаю, дома ли он. Занавески на его окнах (цвета морской волны в полосочку, те самые, которые он выбрал в возрасте шести лет) задернуты. Я нажимаю на звонок. Делаю это впервые в жизни, и, если честно, раньше я и не замечала, что у Паркера есть дверной звонок. Я жду, скрещивая руки и снова опуская их, ненавидя себя за то, что внезапно начинаю так нервничать.
        Мне кажется, что наверху занавески Паркера подрагивают. Я делаю шаг назад и вытягиваю шею, чтобы разглядеть получше. Так и есть, занавески слегка колышутся. Теперь я уверена, что наверху кто-то есть.
        Я складываю руки рупором у рта и кричу ему, как в детстве, когда хотела позвать его на улицу поиграть в стикбол или когда нам нужен был третий, чтобы попрыгать через двойную скакалку. Но на этот раз шторы остаются неподвижными. Никто не выглядывает в окно. В конце концов мне приходится развернуться и отправиться восвояси, испытывая какой-то дискомфорт (без каких-либо причин), словно кто-то следит за мной, наблюдает, как я шагаю по улице. Один раз я резко оборачиваюсь на углу, и, могу поклясться, занавески снова колышутся, словно кто-то только что их задернул.
        Расстроенная, ухожу прочь. Похоже, я опоздаю на ужин, если не потороплюсь, но на улице все еще слишком жарко, и я могу только лениво ползти. Меньше чем через двадцать минут я буду сидеть за столом рядом с Дарой.
        Ей придется поговорить со мной. У нее нет выбора.
        Желудок подступает к горлу.
        А затем, как раз когда я подхожу к парку Аппер Ричиз, я замечаю ее. Она собирается сесть на двадцать второй автобус. Тот самый, на котором я езжу в ФэнЛэнд. Отступила на пару шагов, пропуская вперед пожилую женщину с ходунками. Галогеновые огни автобусной остановки бросают отсветы, отчего ее кожа кажется практически белой, а глаза похожи на темные провалы. Она обхватила себя руками за талию и с этого расстояния выглядит намного младше.
        Я останавливаюсь прямо посреди дороги.
        - Дара!  - кричу я.  - Дара!
        Она поднимает глаза и смотрит с озадаченным выражением. Но я слишком далеко, и улица, на которой я стою, уже изрезана длинными вечерними тенями. Она, должно быть, меня не видит. Бросив напоследок взгляд через плечо, она исчезает в автобусе. Двери захлопываются. Она уехала.
        Я продолжаю свой путь к «Серджио», пытаясь справиться со своими дурными предчувствиями. Двадцать второй, конечно, идет в центр Сомервилля, но уже после того, как, сделав солидный крюк на север, огибает парк. Если она хочет явиться на ужин вовремя, было бы намного быстрее дойти пешком.
        Но как она может пропустить свой собственный праздничный ужин? Это же ее день рождения.
        Может, у нее опять болят колени или беспокоит спина. И все же я неосознанно замедляю шаг. Я боюсь, что приду в ресторан, а ее там не будет, и тогда все будет ясно. Она не придет.
        Я добираюсь до «Серджио» в четверть восьмого, и мой желудок немедленно скручивает. Машины отца и мамы стоят рядом на парковке, словно это обычный семейный ужин. Как будто я могу просто войти внутрь и вернуться в прошлое: снова увидеть, как отец смотрит на свои зубы в полированную поверхность ножа, а мама одергивает его. А Дара уже опустошает салат-бар, сконцентрированная, словно художник, наносящий последние штрихи на картину, добавляющая на свою тарелку гренки или маринованные бобы.
        Но вместо этого я вижу только маму, в одиночестве сидящую за столом. Отец стоит в углу: одна рука на бедре, другой он держит телефон, словно приклеившийся к его уху. Я вижу, что он нервничает, хмурится и снова звонит.
        Дары нет.
        В первую секунду чувствую тошноту. Но потом меня захлестывает злость. Я обхожу салат-бар и проталкиваюсь сквозь обычную толпу детей, тыкающих друг в друга карандашами, и родителей, потягивающих вино из бокалов размером с кувшин.
        Когда я приближаюсь к столу, отец поворачивается к маме с жестом, выражающим безнадежность.
        - Я не могу им дозвониться. Ни одной, ни другой.  - Но в эту секунду он замечает меня.  - Наконец-то.
        Он подставляет щеку, жесткую и пахнущую кремом после бритья.
        - Я как раз тебе звонил.
        - Простите.  - Я сажусь напротив мамы, рядом с пустым стулом, оставленным для Дары. Лучше им рассказать.  - Дара не придет.
        Мама таращится на меня.
        - Что?
        Я делаю глубокий вдох.
        - Дара не придет. Нет смысла оставлять ей место.
        Мама все еще смотрит на меня так, словно у меня выросла вторая голова.
        - Что ты..?
        - Йуууу-хууу! Ник! Шарон! Кевин! Уже бегу. Извините за опоздание.
        Я поднимаю глаза и вижу тетю Джекки, которая приближается к нам, лавируя между столиками, прижимая к груди огромную кожаную сумку с таким усилием, словно, если отпустить кожу, сумка немедленно улетит в открытый космос.
        Как обычно, на тете много бижутерии с разноцветными крупными камнями, точнее, «магическими кристаллами». Так она однажды поправила, когда я спросила, зачем она носит так много камней. Выглядит она, как человеческая версия новогодней елки, длинные волосы распущены и едва не достают до попы.
        - Простите, простите, простите,  - повторяет она. Тетя наклоняется, чтобы поцеловать меня, и я улавливаю легкий запах, напоминающий сырую землю.  - Пробки ужасные. Как у вас дела?
        Тетя Джекки секунду вглядывается в мамино лицо, прежде чем ее поцеловать.
        - Я в порядке,  - отвечает мама с легкой улыбкой.
        Прежде чем сесть, тетя Джекки с минуту изучает ее лицо.
        - Что я пропустила?
        - Ничего.  - Отец разворачивает салфетки и подставляет щеку теперь тете Джекки. Она дарит ему смачный, преувеличенно громкий поцелуй, и, когда она не видит, он тщательно вытирается салфеткой.  - Ник только что проинформировала нас, что ее сестра не придет.
        - Не злитесь на меня,  - говорю я.
        - Никто и не злится,  - радостно произносит тетя Джекки и садится рядом со мной.  - Я ведь права?
        Отец оборачивается к официантке и жестом показывает, что ему нужно еще выпить. На столе уже есть один стакан из-под виски, на донышке только подтаявший лед, и стекло оставляет на бумажной скатерти мокрые следы.
        - Я… я не понимаю.  - Взгляд у мамы расфокусирован. Это верный признак того, что у нее был тяжелый день, и ей пришлось принять двойную дозу антидепрессантов.  - Я думала, мы договорились провести вместе приятный вечер. Устроить семейный ужин.
        - Может быть, на самом деле Ник просто хотела сказать,  - тетя Джекки посылает мне предостерегающий взгляд,  - что Дара пока еще не здесь. Сегодня же ее день рождения,  - добавляет она, когда я открываю рот, чтобы возразить,  - а это ее любимый ресторан. Она будет здесь с нами.
        Ни с того ни с сего мама начинает плакать. Это происходит очень неожиданно. Люди всегда говорят о том, как лица рассыпаются, но с мамой все не так. Ее глаза становятся ярко-зелеными и начинают блестеть за секунду до слез, но в остальном она выглядит как обычно. Она даже не пытается закрыть лицо, просто сидит и плачет, как маленький ребенок, открыв рот и хлюпая носом.
        - Мама, пожалуйста.
        Я прикасаюсь к ее руке, холодной на ощупь. Люди уже оборачиваются и пялятся на нас. Прошло много времени с тех пор, как мама в последний раз так вела себя на публике.
        - Это все моя вина,  - говорит она.  - Это была ужасная идея… глупая. Я думала, если мы пойдем к «Серджио», это поможет… Я думала, это будет как в старые времена. Но нас только трое…
        - А я-то кто тогда, рубленый тофу?  - Тетя пытается шутить, но никто не улыбается.
        Гнев пробегает иголками вдоль моего позвоночника, колет в шее и груди. Я должна была догадаться, что она так поступит. Должна была знать, что она найдет способ разрушить и это.
        - Это все Дара виновата,  - говорю я.
        - Ник,  - быстро одергивает меня тетя Джекки, словно я произнесла какое-то ругательство.
        - Не усугубляй,  - сопит отец. Он оборачивается к маме и кладет ладонь ей на спину, а затем немедленно отдергивает ее, словно обжегся.  - Все будет нормально, Шерон.
        - Ничего не нормально,  - возражает она, и голос переходит в вопль.
        К данному моменту на нас глазеет половина ресторана.
        - Ты права,  - соглашаюсь я.  - Это НЕ нормально.
        - Николь,  - отец выплевывает мое имя.  - Достаточно.
        - Ладно,  - произносит тетя Джекки. Ее голос тихий и плавный, как будто она разговаривает с детьми.  - Успокойтесь-ка все, хорошо? Нам всем нужно успокоиться.
        - Я просто хотела провести приятный вечер. Вместе.
        - Перестань, Шерон.  - Отец делает движение, как будто снова хочет ее коснуться, но вместо этого его рука находит стакан с виски, который только что принесла официантка, прежде чем удалиться как можно быстрее. Судя по размеру, на этот раз - двойной.  - Это не твоя вина. Это была отличная идея.
        - Это НЕ нормально,  - повторяю я немного громче. Нет смысла говорить шепотом. Все уже и так смотрят на нас. Помощник официанта приближается к нам с водой со льдом, но, поймав мамин взгляд, разворачивается и скрывается на кухне.  - Нет смысла притворяться. Вы всегда это делаете. Вы оба.
        По крайней мере, мама прекращает плакать. Вместо этого она снова смотрит на меня, как на сумасшедшую, открыв рот. Глаза покраснели от слез. Отец с такой силой сжимает свой стакан, что я не удивлюсь, если он его раздавит.
        - Ник, милая,  - начинает тетя Джекки, но отец ее прерывает.
        - О чем ты говоришь?  - спрашивает он.  - Делаем что?
        - Притворяетесь,  - говорю я.  - Делаете вид, что ничего не изменилось. Делаете вид, что все хорошо,  - я комкаю свою салфетку и бросаю на стол, чувствуя внезапное отвращение ко всему и сожаление, что я вообще пришла.  - Мы больше не семья. И ты сам обозначил это, когда ушел от нас, папа.
        - Достаточно,  - говорит отец.  - Ты меня слышишь?
        Чем злее отец становится, тем тише звучит его голос. Сейчас он говорит практически шепотом. Лицо красное, словно он задыхается.
        Как ни странно, мама успокоилась, стала невозмутимой.
        - Она права, Кевин,  - говорит она отстраненно.
        Ее взгляд снова блуждает где-то над моей головой.
        - А ты.  - Я не могу ничего поделать с собой. Не могу остановиться. Я никогда еще не испытывала такой злости, но сейчас все это закипает во мне, ужасная темная волна, словно монстр, таящийся в моей груди, который хочет только рушить и рвать.  - Большую часть времени ты вообще на другой планете. Думаешь, что мы не замечаем, но это не так. Таблетки, чтобы уснуть. Таблетки, чтобы проснуться. Таблетки, чтобы есть, и таблетки, чтобы не есть слишком много.
        - Я сказал, достаточно.
        Внезапно отец тянется через стол и, схватив меня за запястье, больно сжимает, попутно опрокинув стакан воды маме на колени. Тетя Джекки вскрикивает. Мама отскакивает, опрокинув свой стул. Глаза отца расширились и налились кровью. Он сжимает мое запястье с такой силой, что из моих глаз начинают капать слезы. В ресторане царит гробовая тишина.
        - Отпусти ее, Кевин,  - очень спокойно произносит тетя Джекки.  - Кевин.
        Ей приходится положить свою ладонь на его и разжать его пальцы. Администратор, парень по имени Кори, с которым Дара всегда флиртует, медленно идет к нам через зал, очевидно, сгорающий от стыда.
        В конце концов отец отпускает мое запястье. Его рука падает на колени. Он моргает.
        - Боже.  - Краска в одно мгновение сходит с его лица.  - Боже мой. Ник, мне так жаль. Мне не следовало… Не знаю, о чем я только думал.
        Мое запястье горит, и я чувствую, что сейчас расплачусь в голос. В эту ночь мы с Дарой должны были все уладить. Отец снова тянется ко мне, в этот раз - чтобы коснуться моего плеча, но я встаю, так что мой стул громко чертит ножками по линолеуму. Кори замирает на полпути, как будто боится, что, если подойдет ближе, окажется втянутым в это.
        - Мы больше не семья,  - повторяю я шепотом, потому что, если попробую произнести это громче, комок в моем горле превратится в слезы.  - Вот почему Дары здесь нет.
        Я не жду реакции родителей. В ушах появляется звон, как уже было раньше этим утром, перед тем как я потеряла сознание. Я не помню, как пересекла ресторан и выскочила наружу, на прохладный вечерний воздух. Но вот я здесь - на дальнем краю парковки, бегу по траве, судорожно хватая воздух, и мечтаю о взрыве, о конце света, о какой-нибудь вселенской катастрофе, как в кино. Мечтаю, чтобы темнота, словно вода, накрыла нас всех с головой.
        Николь Уоррен
        Американская лит.  - 2
        «Затмение»
        Задание: В «Убить пересмешника» мир природы часто используется как метафора, помогающая передать суть человеческого естества и раскрыть многие другие темы (страх, предубеждение, справедливость и т. д.). Пожалуйста, напишите 800 -1000 слов о событии, связанном с природным миром, которое можно рассматривать как метафорически значимое, используя различные поэтические приемы (аллитерация, символизм, антропоморфизм), которые мы изучили в этой части.
        Однажды, когда мы с Дарой были маленькими, родители отвезли нас на пляж, чтобы увидеть солнечное затмение. Это было до того, как в нашем округе открылось казино, и до того, как Норвок превратился в длинную цепочку мотелей, семейных ресторанов и чуть поодаль - стрип-клубов и баров. Там был только ФэнЛэнд и оружейный магазин, песок с вкраплениями гальки, береговая линия и небольшие дюны, словно взбитые сливки.
        На пляже были сотни других семей, приехавших на пикник. Они расстилали одеяла на песке, пока диск луны медленно полз к солнцу, как магнит, который притягивается к своей паре. Я помню, как мама чистила пальцами апельсин, помню горький запах кожуры и свои пальцы, липкие от сока. Я разделяла апельсин на дольки и высасывала из него сок, как мы делали всегда.
        Я помню, как папа сказал: «Смотрите. Смотрите, девочки. Вот оно».
        Еще я помню мгновение темноты: небо вдруг стало серым и рельефным, как мел, а затем наступили сумерки, они опустились очень быстро. Я никогда такого не видела прежде. В одну секунду нас всех поглотила тень, словно мир разинул свою пасть, и мы провалились в его черную глотку.
        Все захлопали в ладоши. В темноте защелкали вспышки фотокамер, похожие на маленькие взрывы. Дара взяла меня за руку и, стиснув мою ладонь, начала плакать. И мое сердце замерло. В тот момент я подумала, что мы можем навечно потеряться в этой темноте, застрять где-то между ночью и днем, солнцем и сушей, землей и волнами, которые превращают землю в воду.
        Даже после того как луна ушла и повсюду снова воцарился дневной свет, яркий и неестественный, Дара не могла перестать плакать. Родители решили, это из-за того, что она не поспала днем и еще хотела мороженого, и мы купили его. Высокие рожки, слишком большие для нас обеих, мы не смогли их съесть, и они растаяли у нас на коленях по дороге домой.
        Но я поняла, почему она плакала на самом деле. Потому что в тот момент я чувствовала то же самое: до дрожи пробирающий ужас, страх, что тьма останется навсегда, что луна перестанет вращаться, что баланс никогда не будет восстановлен.
        Знаете, даже тогда я уже знала. Это не было шуткой. Это не было шоу. Когда-нибудь день и ночь поменяются местами. Когда-нибудь все перевернется с ног на голову, и любовь превратится в ненависть, и земля уйдет из-под твоих ног, оставив тебя беспомощно барахтаться в воздухе.
        Иногда кто-то перестает тебя любить. И это та самая темнота, которая приходит навсегда. И неважно, сколько раз взойдет луна, заливая небо слабым подобием света.
        Ник, 20:35

        Я распахиваю входную дверь с такой силой, что она ударяется о стену, но я в бешенстве, и мне плевать на дверь.
        - Дара!  - зову я, хотя интуитивно чувствую, что ее нет дома.
        - Привет, Ник.  - Тетя Джекки выходит из кабинета со стаканом непонятной зеленой жижи в руках.  - Смузи?
        Наверное, она приехала к нам на машине прямо из ресторана. Может, мама с папой прислали ее, чтобы поговорить со мной.
        - Нет, спасибо.  - Я сейчас совсем не в настроении иметь дело с тетей Джекки и ее житейской «мудростью», которая обычно звучит так, словно родом из бутылки с алкоголем. «Откройся лучам правды. Сфокусируйся на настоящем. Отпусти или неси свой крест». Но она встала в дверях, заблокировав тем самым вход в мою комнату.  - Ты сегодня переночуешь у нас или как?
        - Подумываю об этом,  - отвечает она, делая большой глоток смузи, после чего над ее верхней губой остаются зеленые усы.  - Знаешь, это неправильный путь, так ты не получишь ответа. Если, конечно, ты действительно хочешь с ней поговорить.
        - Думаю, я знаю свою сестру,  - раздраженно отвечаю я.
        Тетя Джекки пожимает плечами.
        - Можешь говорить что хочешь.
        Затем она долго смотрит на меня, будто гадая, стоит ли мне открыть какую-то тайну.
        - Что?  - в конце концов спрашиваю я.
        Она наклоняется, чтобы поставить смузи на одну из ступенек лестницы, затем снова распрямляется и берет меня за руки.
        - Знаешь, она не злится на тебя. Просто скучает.
        У нее ледяные руки, но я не отдергиваю свои.
        - Это она тебе сказала?
        Тетя Джекки кивает.
        - Ты… с ней разговариваешь?
        - Почти каждый день,  - отвечает тетя, пожимая плечами.  - Сегодня утром я долго с ней разговаривала.
        Я отстраняюсь, делая шаг назад, и едва не наступаю на тетину сумку, распластанную, словно какая-то тушка, посреди коридора. Дара всегда смеялась над тетей Джекки из-за вечного запаха пачули и странных веганских убеждений, бесконечной болтовни о медитации и реинкарнации. А теперь они стали лучшими подружками?
        - А со мной она вообще не разговаривает.
        - А ты пыталась?  - спрашивает она с грустным выражением лица.  - Пыталась по-настоящему?
        Я не отвечаю. Я протискиваюсь мимо тети, взбегаю через две ступеньки по лестнице и открываю дверь в комнату Дары, но там темно и пусто. Моя поздравительная открытка по-прежнему лежит на подушке, точно на том же месте, где она была сегодня утром. Может, ее вообще не было здесь с прошлого вечера? Куда она могла подеваться? Может, она у Арианы? Или, может… Внезапно я нахожу ответ на свой вопрос, который так очевиден, что просто удивительно, как я не догадалась раньше. Она с Паркером. Наверное, они вместе отправились в какое-то путешествие в стиле Дары, например, в Северную Каролину и обратно за двадцать четыре часа или остановились в мотеле в Норвоке и бросают в окно жареную картошку чайкам.
        Я достаю свой телефон и набираю номер Дары. После пяти гудков включается голосовая почта. Значит, или занята (если она с Паркером, то мне лучше не знать, чем), или игнорирует меня.
        Пишу сообщение:
        «Давай встретимся у «Врат» в ФэнЛэнде в 22 часа».
        Нажимаю «отправить».
        Ну вот, я попыталась, прямо как советовала тетя Джекки.
        Внизу тетя Джекки вернулась в кабинет. Я копаюсь на кухне в поисках ключа от машины Дары. В конце концов нахожу его в глубине ящика со всяким хламом позади кучи старых зажигалок и нескольких коробок со спичками.
        - Ты уходишь?  - спрашивает тетя Джекки, когда я направляюсь к двери.
        - На работу,  - говорю я и выхожу, не дожидаясь ее ответа.
        В машине Дары странно пахнет землей, будто под одним из сидений у нее растут поганки. Я уже несколько месяцев не сидела за рулем и, когда поворачиваю ключ в зажигании, чувствую легкое волнение. В последний раз я вела машину в ночь аварии по тому участку 101-го шоссе, который ведет к скалистой части побережья, где гнездятся песчанки и растут морские сливы.
        Я ни разу туда не возвращалась. Не хотела.
        Та дорога ведет в никуда.
        Я осторожно сдаю задом на подъездной дорожке, внимательно следя за тем, чтобы не задеть мусорные контейнеры, стоящие на лужайке. Чувствую себя за рулем немного странно и непривычно. Но через пару минут расслабляюсь. Опускаю окна, выезжаю на шоссе, добавляю скорость и чувствую, как давление в груди постепенно ослабевает. Дара все еще не ответила на мое сообщение, но это ничего не значит. Она всегда обожала сюрпризы. Кроме того, двадцать второй автобус едет прямо в ФэнЛэнд. Может, она пропустила ужин, чтобы пораньше попасть в парк?
        У ФэнЛэнда на парковке по-прежнему яблоку негде упасть, хотя сразу видно, что толпа несколько изменилась: стало меньше микроавтобусов и джипов, зато больше подержанных легковушек, из окон льется музыка и струится сладковатый дымок, а народ то и дело заглядывает на парковку, чтобы выпить или накуриться.
        - Эй, милашка. Клевая задница!  - кричит парень из соседней машины, и его друзья закатываются от смеха.
        - Да ничего подобного,  - возражает девчонка с заднего сиденья.
        Трое парней, на вид немного моложе меня, стоят перед «Бум-е-рангом», зажигая петарды и изо всех сил бросая их в воздух, где те взрываются в облаке дыма.
        Фейерверк начался. Как только я вхожу в ворота парка, сноп золотых огней взмывает в небо, протягивая длинные щупальца, словно в небе искрится сияющее морское существо.
        Затем синие и красные яркие вспышки цвета сменяют друг друга.
        Дара должна быть здесь. Наверняка она пришла.
        Я проталкиваюсь через толпу, собравшуюся в Зеленом Ряду. Люди выстроились в очередь, чтобы побросать баскетбольный мяч в кольцо или испытать себя на силомере. Кругом огни и вспышки, сплошное дзынь-дзынь-дзынь игровых автоматов, оповещающее о начале или завершении игры, дети, сияющие от радости или разочарованные. Небо подсвечивается зеленым или синим, когда фейерверки достигают определенной высоты и чудесным образом изменяются, рассыпаясь пылью под облаками. Интересно, как высоко они могут взлететь?
        Я поворачиваю к «Вратам». Они тоже залиты светом фейерверков, так что верхушка похожа на обожженный ноготь.
        На лужайках тут и там расстелены одеяла, семьи устраивают пикники. Прохожу мимо карусели, когда кто-то хватает меня сзади за шею. Я оборачиваюсь, надеясь, что это Дара. Но, к моему разочарованию, это всего-навсего смеющаяся Элис. Волосы выбились из косичек. Сразу понятно, что она немного выпила.
        - Мне понравилось,  - говорю я.
        Она уже сменила форменную футболку на свободный топ, который открывает две новые татуировки. Из-под бретелек топа выглядывают крылья. Я никогда раньше не видела ее без форменной футболки, и сейчас она кажется мне чужой.
        - Выпей,  - говорит она, словно прочитав мои мысли, достает из заднего кармана какую-то фляжку и протягивает мне.  - Похоже, тебе не помешает.
        - Что это?  - Я отвинчиваю крышку и делаю первый глоток.
        Элис смеется, когда я морщусь.
        - СоКо. Соузен Комфорт. Давай еще.  - Она подталкивает меня локтем.  - Выпей побольше. ФэнЛэнду сегодня исполнилось семьдесят пять. А на вкус, кстати, не так уж плохо, честное слово.
        Я делаю большой глоток (не потому что парку исполнилось семьдесят пять, а потому что Элис права, мне это нужно) и немедленно начинаю кашлять. На вкус - как жидкость, которой заправляют зажигалки.
        - Это отвратительно,  - выдыхаю я.
        - Потом еще спасибо скажешь,  - отвечает она, похлопывая меня по спине.
        Она права. Почти мгновенно по моему желудку и груди растекается тепло, оно сосредоточивается где-то между ключицами, и я не могу сдержать хихиканье.
        - Хочешь пойти посмотреть с холма?  - спрашивает она.  - Оттуда открывается лучший вид. И Роджерс даже принес,  - она понижает голос,  - унцию травки. Мы по очереди ходим в ремонтную мастерскую.
        - Я скоро приду.
        Внезапно я осознаю безумие того, что собираюсь сделать (нет, что мы с Дарой собираемся сделать), и меня накрывает приступ смеха. Делаю еще один глоток, прежде чем вернуть фляжку Элис.
        - Пойдем,  - уговаривает она.  - Потом ты нас не найдешь.
        - Скоро приду,  - повторяю я.  - Обещаю.
        Она пожимает плечами и вприпрыжку отправляется по тропинке.
        - Как хочешь,  - сдается она и снова отпивает из фляжки, в которой на секунду отражается небо, на этот раз окрашенное в сияющий розовый.  - Удачно повеселиться!
        Я делаю вид, что поднимаю несуществующий стакан, и смотрю вслед, пока она не исчезает в тени, слившись с толпой. Затем я решаю сократить путь и пройти через посадку, из-за которой «Врата» относительно изолированы. Эта часть парка задумывалась как тропическая и экзотическая. Когда сходишь с тропинки, кажется, что попадаешь в другой мир. В отличие от других насаждений этим позволили расти бесконтрольно, и мне приходится прокладывать себе путь, отбрасывая стебли вьющихся растений и ныряя под толстые, широкие листья карликовых пальм, которые шлепают по мне, когда прохожу мимо. Почти сразу звуки становятся приглушенными, словно они доносятся из-за тонкого слоя воды, всюду гудят мошки и сверчки. Я слышу даже тончайший звук крыльев мотыльков, которые врезаются в мои голые руки. Пробираюсь через заросли, время от времени спотыкаясь в темноте, и не свожу глаз с мерцающей верхушки «Врат». В отдалении я слышу рев толпы: финал. На мгновение небо превращается в сумасшедшую мешанину цветов, у которых даже нет названия: сине-зелено-розовый и оранжево-фиолетово-золотой, так как фейерверки сменяют друг друга с
бешеной скоростью.
        Слева я слышу шорох и приглушенный смех. Оборачиваюсь и вижу парня, застегивающего штаны, и девушку, которая смеется и тянет его за руку на тропинку. На секунду я замираю, испугавшись, что они решат, будто я подглядывала, но затем снова остаюсь одна и продолжаю свой путь.
        Последние вспышки фейерверков догорают в небе, пока я преодолеваю последние метры зарослей. В их мерцании, в неожиданных потоках ярко-зеленого, отражающегося в облаках цветом туманного океана, я вижу, что кто-то стоит у «Врат», запрокинув голову, и глядит на самую верхнюю точку.
        Мое сердце подпрыгивает. Дара. Но затем зеленые вспышки в небе гаснут, и она превращается в неясную темную точку, туманный силуэт на фоне стали.
        Я уже на середине пути, когда понимаю, что это не Дара. Конечно нет. Поза не ее, и рост, и одежда. Но останавливаться уже слишком поздно, я уже окликнула, и, когда он оборачивается (он!), я в ужасе застываю, и мне нечего сказать. У меня просто нет объяснений.
        У него очень тонкое лицо. Челюсть покрыта щетиной, которая в полумраке выглядит как тень. Глаза у него запавшие и в то же время необычайно большие, словно бильярдные шары, лишь наполовину провалившиеся в свои лузы. И хоть я никогда его раньше не видела, я сразу его узнаю.
        - Мистер Ковласки,  - машинально произношу я.
        Наверное, мне необходимо назвать его вслух, иначе видеть его здесь и сейчас, приближаться к нему было бы слишком страшно. Точно так же мы с Дарой раньше давали имена монстрам, живущим в нашем шкафу, чтобы меньше бояться. Глупые имена, которые делали их менее пугающими. Одного звали Тимми, и была еще Сабрина. В нем определенно есть что-то жуткое, он выглядит изможденным и призрачным и смотрит будто бы не на меня, а на фото, где запечатлено нечто ужасное.
        Но он не успевает ничего ответить, потому что в эту секунду мимо меня проходит Мод и протягивает ему руку, словно они партнеры по кадрили, готовые пуститься в пляс. Должно быть, ее прислали перехватить его. Как только она начинает двигаться, я понимаю, что он пьян. Он шагает очень осторожно, как делают люди, когда хотят показаться трезвыми.
        - Пойдемте, мистер Ковласки.  - Голос Мод звучит на удивление радостно. Забавно, что она может казаться счастливой только в кризисные моменты.  - Шоу закончилось. Парк закрывается. Вы приехали сюда на машине?
        Он не отвечает.
        - Как насчет чашечки кофе перед уходом?
        Когда они проходят мимо, мне приходится отвернуться и обхватить себя руками. Его глаза - словно два темных провала, и теперь моя очередь видеть страшные картинки. Перед глазами проходят воспоминания: сколько раз я помогала Даре, спасала ее, вытаскивала из передряг. Выгораживала перед родителями, избавлялась от найденных в ее комнате пакетиков с белым порошком или зелеными комочками, конфисковывала ее сигареты, а потом, смягчившись, возвращала, когда она обнимала меня, клала подбородок мне на грудь и жалобно смотрела из-под своих темных ресниц. Я находила ее в отключке в ванной и перетаскивала в постель, а от нее разило водкой. Все записки, которые я писала, чтобы отпросить ее с физкультуры или математики, чтобы ей не влетело за прогулы. Все сделки, которые я заключала с Богом (хотя до сих пор не решила, верю ли в него), когда знала, что она развлекается где-то, в стельку пьяная, в компании случайных фриков и лузеров, которых тянуло к ней словно магнитом. Парней, которые работали вышибалами в клубах или управляли сомнительными барами и увивались за старшеклассницами, потому что у девчонок их
возраста хватало мозгов даже не разговаривать с ними. «Если Дара вернется домой в целости и сохранности, я больше никогда ни о чем не попрошу. Если с Дарой все будет в порядке, обещаю быть суперхорошей. И то, что случилось на балу в День Отцов-основателей, больше никогда не повторится.
        Я клянусь, Господи. Пожалуйста. Только пусть с ней все будет в порядке».
        Какой я была дурой, когда надеялась, что Дара придет, что ее притянет ко мне словно магнитом, так же, как когда мы были маленькими. Она наверняка тусуется где-нибудь в Ист Норвоке, пьяная и счастливая, или пьяная и несчастная, празднует свой день рождения, позволив какому-нибудь парню засунуть руку ей между ног. Может даже, этот парень - Паркер.
        Фейерверк уже закончился, и парк начинает пустеть. Я замечаю, что «могильщики» уже работают вовсю. Сегодня их семеро в смене, включая самого Уилкокса. Мешки с мусором аккуратно сложены у ворот, а стулья собраны в высокие башни.
        Двое охранников у ворот следят за тем, как гости покидают парк. Перед «Бум-е-рангом» уже никого нет, но в воздухе еще витает легкий пороховой дымок - запах петард. Когда я в конце концов снова забираюсь в машину Дары, чувствую усталость во всем теле, тупую боль во всех суставах и щиплет глаз.
        - С днем рождения, Дара,  - произношу я вслух.
        Выуживаю телефон из кармана. Неудивительно, что она так и не ответила на мое сообщение.
        Не знаю, что заставляет меня ей позвонить. Простое желание услышать ее голос? Не совсем. Злость? Нет, и не это - я слишком устала, чтобы злиться. Может, я хочу убедиться, что права и она просто забыла про ужин, что прямо сейчас она сидит на коленях у Паркера, пьяная и радостная, а он обнимает ее за талию и целует между лопаток?
        Возможно.
        Как только в трубке возникают гудки, до моих ушей доносится еще один звук, немного приглушенный, так что секунду я не могу понять, в чем дело. Я просовываю руку между водительским сиденьем и дверью и, наткнувшись пальцами на прохладный металл, достаю телефон Дары, который каким-то образом туда завалился.
        Я даже не удивлена, что она брала машину, несмотря на запрет родителей. Хоть Дара и не лучшая ученица, по умению нарушать правила у нее твердая пятерка с плюсом. Но это странно и подозрительно, что она оставила свой телефон. Мама всегда шутила, что ей нужно хирургически вживить телефон в ладонь, а Дара отвечала, что, если ученые изобретут такую процедуру, она будет первой в очереди.
        Я открываю ее сообщения, внезапно испытывая тревогу. Однажды, когда я училась в пятом классе, прямо посреди контрольной по обществознанию со мной кое-что произошло. Я заполняла контурную карту стран Европы и как раз дошла до Польши, когда неожиданно почувствовала острую боль в груди, как будто кто-то изо всех сил сжал мое сердце. И я поняла, почувствовала, что с Дарой что-то случилось. Сама того не осознавая, я вскочила, громко отодвинув стул. Все уставились на меня, а учитель, мистер Эдвардс, приказал мне сесть. И мне пришлось сесть, потому что я не знала, как объяснить случившееся. Я перепутала Германию и Польшу, а Бельгию вообще не подписала, но все это не имело значения. В середине контрольной в дверь вошла заместитель директора школы с мрачным лицом и жестом приказала мне следовать за ней.
        Во время перемены Дара попыталась забраться на забор, ограждающий промышленный комплекс на другой стороне дороги. Там располагалась фабрика, выпускающая детали для кондиционеров. Она добралась до самого верха - несмотря на крики учительницы, которая призывала ее остановиться,  - затем потеряла опору, сорвалась и, пролетев дюжину футов, приземлилась прямо на острый кусок ржавой трубы, непонятно откуда взявшийся, лежавший в траве. Труба вошла прямо ей в грудину. Всю дорогу до больницы Дара молчала. Даже не плакала, просто ощупывала трубу и пятно крови, расползающееся по ее футболке, словно они ее удивляли. К счастью, доктору удалось извлечь кусок металла и зашить ее так аккуратно, что шрам был почти незаметен. И еще несколько недель после этого происшествия она могла хвастаться прививками от столбняка, которые ей назначили.
        Сейчас, когда я сижу в ее машине, ко мне возвращается то же чувство, что я испытала тогда: знакомое волнение, ужас и давление в груди. И я чувствую, я точно знаю, что Дара в беде.
        Все это время я думала, что она просто продинамила нас сегодня вечером. Но что, если это не так? Вдруг с ней случилось что-то плохое? Вдруг она напилась и уехала куда-нибудь, а теперь проснулась и не знает, как вернуться домой? Вдруг кто-то из ее придурочных дружков начал к ней приставать, и она сбежала без телефона?
        А вдруг, а вдруг, а вдруг… Эти слова, словно барабанная дробь, звучали сквозь все четыре последних года моей жизни.
        Я захожу на Фейсбук. У нее на аватарке старое фото с Хэллоуина. Мне тогда было пятнадцать, и мы с Дарой, Паркером и Арианой завалились на вечеринку к старшеклассникам, рассчитывая на то, что все будут слишком пьяны, чтобы заметить. На фото мы с Дарой обнимаемся, щека к щеке, красные, потные и счастливые. Хотела бы я, чтобы фотографии были физическим пространством, тоннелями, через которые можно было бы вернуться в прошлое.
        На ее стене дюжины и дюжины поздравлений. «Мы всегда будем любить тебя! С днем рождения! Сделай для меня фотку, где бы ты сегодня ни тусовалась». Но она не ответила ни на одно из них, что неудивительно, раз она без телефона.
        И что теперь? Позвонить ей я не могу. Я снова беру свой мобильник и набираю номер Паркера, надеясь, что в конце концов даже если он не с ней, он может знать, где она. Но у него после двух гудков включается голосовая почта. Давление в моей груди усиливается, расплющивая легкие, словно из машины выкачали весь воздух.
        Я знаю, что она убьет меня за это, но я решаю просмотреть ее сообщения. Быстро пролистываю то, которое недавно отправила ей сама, и несколько смс от Паркера, сама не понимаю до конца, что ищу, но интуитивно чувствую, что я уже близко к чему-то важному. Я нахожу кучу сообщений от номеров и имен, которые мне незнакомы. Фото Дары с глазами, большими и темными, словно провалы, сделанные на вечеринках, на которые меня не приглашали, о которых я даже и не подозревала. Расплывчатый снимок голого мужского плеча, может, сделанный по ошибке? С минуту я вглядываюсь в него, пытаясь понять, принадлежит ли оно Паркеру, и, решив, что это не так, быстро пролистываю дальше.
        Следующее сообщение и прикрепленное к нему фото заставляют мое сердце остановиться.
        Это скорее профессиональный снимок, по крайней мере, кто-то явно поработал над композицией и выставил свет. Дара сидит на красном диване в полупустой комнате. В одном углу виден кондиционер и окно, такое грязное, что я не могу разглядеть, что за ним.
        Дара в одном нижнем белье. Руки вытянуты вдоль тела, так что ее грудь и темные пятна сосков прямо в центре кадра. Ее взгляд сфокусирован на чем-то левее камеры, голова запрокинута, как часто бывает, когда она слушает.
        Я представляю себе, что человек за камерой (или кто-то еще) дает ей инструкции.
        «Опусти-ка руки, милая. Покажи нам, что у тебя есть».
        Следующее фото сделано ближе: виден только ее торс. Голова по-прежнему запрокинута, глаза наполовину закрыты, пот струится по шее и ключицам.
        Обе фотографии прислали с незнакомого мне номера из Ист Норвока 26 марта.
        В день накануне аварии. У меня такое чувство, будто я наконец ударилась о землю после долгого падения. Из меня вышибло дух, и все же, как ни странно, я чувствую облегчение от того, что наконец коснулась твердой земли, наконец все узнала.
        Вот оно: в этих фотографиях и кроется причина аварии и ее поведения после, ее молчания и исчезновения.
        Не спрашивайте, откуда я знаю. Я просто знаю. Если вам это непонятно, значит, у вас просто не было сестры.
        Вступление к дневнику Дары, 2 марта
        Все всегда обвиняют меня в том, что я люблю быть в центре внимания.
        Но знаете что? Иногда мне хочется просто исчезнуть.
        Помню, однажды, когда я была маленькой, Ник разозлилась из-за того, что я разбила ее любимую музыкальную шкатулку, подарок от мамы. Я сказала ей, что сделала это случайно, но на самом деле все было не так. Признаюсь, я ревновала. Мне мама ничего не подарила. Ничего удивительного, да? Ник всегда была любимицей.
        Но после этого я все же чувствовала себя плохо. Очень плохо. Помню, я убежала и спряталась в доме на дереве, который построил Паркер. Я собиралась остаться там навсегда. Само собой, где-то через час я проголодалась и спустилась вниз. Никогда не забуду, как приятно было видеть маму с папой, которые ходили по улице с фонарем и звали меня.
        Думаю, это и есть самое приятное в исчезновении: та часть, когда люди ищут тебя и умоляют вернуться домой.
        Ник, 22:15

        Кто-то стучит кулаком в окно, и я с визгом подпрыгиваю. Потом в окно светят фонариком. Охранник жестом просит меня опустить стекло.
        - Ты в порядке?  - спрашивает он.
        Я узнаю в нем одного из тех, кто стоял в воротах и наблюдал за порядком, пока гости покидали парк. Наверное, он также должен проследить за тем, чтобы на парковке никого не осталось. Я смотрю на консоль и понимаю, что просидела в машине больше двадцати минут.
        - Я в порядке,  - отвечаю я.
        Охранник, похоже, мне не верит. Он светит фонариком прямо мне в лицо, практически ослепляя. Видимо, хочет посмотреть на мои зрачки и убедиться, что я не пьяна и не под кайфом. Я заставляю себя улыбнуться.
        - Правда, я уже уезжаю.
        - Тогда ладно,  - отвечает он, постукивая по боку машины костяшками пальцев, чтобы придать вес своим словам.  - Только сначала допиши сообщение, а потом уже выезжай на дорогу.
        Я замечаю, что все еще держу в руках телефон Дары.
        - Хорошо,  - обещаю я.
        Удовлетворенный моим ответом, он отворачивается и уходит по направлению к воротам.
        Я снова поднимаю стекло, поворачиваю ключ в зажигании и включаю кондиционер. Слова охранника навели меня на одну мысль.
        Я собираюсь отправить сообщение на этот номер из Ист Норуока, с которого пришли два полуобнаженных фото. С минуту сомневаюсь, набираю и стираю текст. В конце концов останавливаюсь на простом: «Привет! Ты где?»
        Знаю, это сумасшедший риск, я действую наобум. Я даже и не жду ответа. Но почти мгновенно телефон Дары звякает. Я чувствую, как к кончикам моих пальцев приливает адреналин.
        «Кто это?»
        Я игнорирую вопрос.
        «Снова смотрела наши фотки,  - пишу я. И добавляю: - Они такие горячие». Я вытираю пот со лба внутренней стороной запястья.
        С минуту телефон молчит. Мое сердце бьется так сильно, что я слышу его стук. Затем, когда я уже готова сдаться и нажать на газ, экран снова загорается.
        «Серьезно, кто это?»
        Понимаю, что я неосознанно задержала дыхание. Теперь я делаю длинный выдох, чувствуя себя воздушным шариком, который только что проткнули.
        Умом я понимаю, что фото, скорее всего, ничего не значат. Дара просто напилась, разделась и позволила какому-то уроду сделать несколько снимков, а теперь даже не помнит об этом. Конец истории. И я не могу объяснить непроходящее, устойчивое чувство, что именно здесь кроется какая-то ниточка, которая поможет мне связать воедино события последних четырех месяцев. То же чувство я испытываю, когда пытаюсь вспомнить слова знакомой песни, которые выскочили из головы.
        Я пишу «ДАРА» большими буквами и отправляю.
        Проходит одна минута, затем вторая. И хотя снаружи слишком темно, чтобы видеть лицо охранника, я уверена, что он следит за мной.
        Дзынь.
        «Ты, на хрен, думаешь, что это шутка?»
        Я еще думаю над ответом, когда приходит второе сообщение.
        «Не знаю, что за игру ты затеяла, но советую тебе быть осторожнее».
        И еще:
        «Это серьезно, мать твою. Если ты что-то знаешь, лучше держи язык за зубами, или пожалеешь!!!»
        Охранник снова направляется ко мне. Я с силой бросаю телефон в подстаканник, как будто могу разбить его на кусочки вместе с сообщениями.
        Нажимаю на газ, двигаюсь вверх по побережью и только на полпути осознаю, что еду домой. Я еду слишком быстро, на спидометре уже шестьдесят пять. Я нажимаю на тормоза, кровь стучит в ушах, воздух свистит за окном, отражая отдаленный рокот прибоя.
        Что это может значить?
        «Ты, на хрен, думаешь, что это шутка?»
        Я думаю о том, что уже видела Дару сегодня: она садилась в автобус, обхватив себя руками, и подпрыгнула при звуке своего имени.
        «…лучше держи язык за зубами, или пожалеешь!!!»
        Во что же Дару угораздило вляпаться на этот раз?
        Запись в дневнике Дары, 29 июля
        ДОРОГАЯ НИК!
        Я ЗАТЕЯЛА ИГРУ.
        ОНА НАЗЫВАЕТСЯ: ПОЙМАЙ МЕНЯ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ.
        Д.
        Ник, 20:35

        Чувствую себя так странно, будто выпила целый галлон кофе. Я нервная и встревоженная. По пути домой все время заглядываю в зеркало заднего вида, почти готовая увидеть на заднем сиденье злобно ухмыляющегося незнакомца.
        Как только я захожу домой, вижу, что сумка тети Джекки исчезла. Видимо, в итоге она решила уехать домой. Мама спит в кабинете, ноги запутались в одеяле. Верный признак того, что она приняла снотворное. Свет телевизора окрашивает комнату в синий, отбрасывая дрожащие отсветы на стены и потолок, отчего все вокруг кажется затопленным водой. Ведущий новостей с серьезным видом смотрит в камеру, а ниже ярко-красными буквами написано: «СНОУ ЧТО-ТО СКРЫВАЮТ? ПОВОРОТ В ДЕЛЕ МЭДЛИН СНОУ».
        На экране ведущий произносит:
        - Подробности вы узнаете из нашего интервью с соседкой семьи Сноу, Сьюзен Хардуэлл, сразу после рекламы.
        Я выключаю телевизор и радуюсь наступившей тишине.
        Сколько раз я слышала это за прошедшую неделю? Когда человек исчезает, все решают первые семьдесят два часа.
        Я видела Дару перед ужином, всего пару часов назад, когда она садилась в автобус. Но у нее не было сумки, и она не взяла с собой телефон. Так куда же, черт возьми, она могла отправиться?
        Включаю свет в комнате Дары, чувствуя себя немного лучше, менее напуганной, когда перед моими глазами предстает привычный беспорядок в ее комнате. На этот раз я точно знаю, что ищу. Несмотря на все нытье Дары о праве на личную жизнь, она слишком ленива, чтобы как следует что-то прятать, и я нахожу ее дневник на обычном месте, в самой глубине маленького ящичка в ее расшатанной прикроватной тумбочке под кучей ручек, старых телефонных зарядок, презервативов и жвачки.
        Я сажусь на ее кровать, которая жутко скрипит подо мной, словно возмущенная моим вторжением, кладу дневник на колени и открываю. Когда я нервничаю, у меня всегда чешутся ладони. Но меня подталкивает тот же самый необъяснимый инстинкт, что и много лет назад на уроке географии. Дара в беде. Она уже давно в беде. И только я могу ей помочь.
        У Дары такой почерк, что кажется, буквы вот-вот спрыгнут со страницы. Дневник заполнен высокими нестройными буквами и закорючками случайных записей.
        «Это произошло,  - гласит одна из них. - Мы с Паркером расстались по-настоящему».
        Я перелистываю на неделю вперед.
        Отношения, расставания, жалобы на маму, папу, доктора Личми и меня. Все это здесь: злость и триумф уложены в исписанные чернилами строчки. Некоторые из них я уже видела раньше. Я действительно однажды читала ее дневник, когда моя подруга Иша сказала, что они с Арианой начали употреблять кокаин. И еще я читала ее насмешливое послание мне о том, что случилось на танцах на балу в День Отцов-основателей. «Иначе я расскажу родителям, что их маленький ангел вовсе не такой уж и ангел».
        Если бы только она знала.
        Запись от 15 февраля: «Со следующим днем после Дня Святого Валентина! С каким же удовольствием я бы расстреляла того, кто его придумал. Нет, еще лучше, я бы подвесила Купидона и выпустила все стрелы в его тупую толстую задницу».
        От 28 февраля: «Паркер любит другую». Эти строчки заставляют мое сердце подпрыгнуть.
        Затем от 2 марта: «Думаю, это и есть самое приятное в исчезновении: та часть, когда люди ищут тебя и умоляют вернуться домой».
        Я замедляюсь, когда дохожу до 22 марта. В этот день ей прислали те фотографии с незнакомого номера. Их прислал тот парень, который предупредил меня, точнее, предупредил Дару, чтобы она держала язык за зубами. Запись довольно короткая, всего несколько строчек:
        «Сегодня еще одна вечеринка!!! Андре был прав. Становится легче. В прошлый раз всего за пару часов я заработала больше двухсот баксов. Другие девчонки показались мне очень милыми, но одна из них предупредила, чтобы я держалась подальше от Андре. Думаю, она просто ревнует, потому что он явно выделяет меня из всех. Он сказал мне, что собирается продюсировать одно телешоу. Представляете, что случится с Ник, если у меня будет свое реалити-шоу? Да она просто умрет. Тогда Паркер наконец поймет, каким был придурком».
        Я перехожу к следующей странице. Запись Дары в день аварии еще короче:
        «Черт. Я правда думала, что справлюсь. Но сегодня я проснулась в таком дерьмовом настроении.
        Ариана говорит, мне нужно просто поговорить с Паркером. Не знаю. Может, так и сделаю. Может, Лизни был прав - я просто не могу выбраться из всего этого?
        Или может, в конце концов я взрослею?»
        Воспоминания о той ночи возвращаются ко мне: серая пелена дождя, машина Паркера, фары разбивают весь внешний мир на участки света и темноты. И выражение триумфа на лице Дары, как будто она только что первой пересекла финишную прямую.
        Дальше записи прерываются, и я быстро пролистываю несколько пустых страниц. Во время аварии у Дары были раздроблены кости запястья, и некоторое время она не могла держать в руках даже вилку, не то что ручку.
        Следующая запись, судя по всему, последняя, датирована вчерашним днем и написана большими буквами, как особый сигнал или крик:

        «ДОРОГАЯ НИК!
        Я ЗАТЕЯЛА ИГРУ.
        ОНА НАЗЫВАЕТСЯ: ПОЙМАЙ МЕНЯ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ.
        Д.»

        На секунду я застываю, ошарашенная этим посланием. Я снова и снова перечитываю его, разрываясь между чувством злости и облегчения. Злость побеждает. Я захлопываю дневник, встаю и швыряю его через комнату. Он ударяется об окно и падает, сбивая со стола пустую подставку для карандашей.
        - Ты, мать твою, думаешь, что это игра?  - произношу я вслух, и по моей спине пробегает холодок. Это почти слово в слово то, что написал незнакомец в ответ на мое сообщение:
        «Ты, на хрен, думаешь, что это шутка?»
        Я встаю и обхожу комнату, прокладывая себе путь среди всякой ерунды, разбросанной по полу. Я ищу какой-то знак, что-то, что может стать ключом, ответом на вопросы! Куда и почему она уехала? Ничего. Только шмотки и разный мусор. Все те же последствия торнадо, которые Дара оставляет за собой всегда и везде. В углу я замечаю четыре пустые картонные коробки. Наверное, мама в конце концов попросила ее разобрать весь этот хлам. Я пинаю одну из них и испытываю короткую вспышку удовлетворения, когда та летит через всю комнату и ударяется о противоположную стену.
        Я больше не могу.
        Стоя в углу, делаю глубокий вдох и пытаюсь восстановить в памяти комнату, какой она была пару дней назад, словно совмещаю два слайда и пытаюсь отыскать различия. А потом что-то щелкает. У изножья ее кровати я замечаю пластиковый пакет, которого там раньше не было.
        Внутри пакета случайный набор какой-то ерунды: маленькая бутылочка спрея и утюжок для волос, сверкающие стринги, которые я отбрасываю мизинцем, потому что не уверена, что они чистые. Четыре визитки, никак не связанные между собой: малярные работы, страховое агентство. Я читаю их одну за другой и бросаю на кровать, надеясь найти какую-то зацепку. Еще одна карточка принадлежит юридической компании.
        Последняя карточка - ресторан «Бимерс». Я знаю это место. Он рядом со 101-м шоссе, всего в полумиле к югу от ФэнЛэнда и в миле от того места, где мы с Дарой попали в аварию.
        Я переворачиваю карточку, и весь мир вокруг меня сужается, сходясь в одну точку, превращаясь в имя, Андре, и несколько цифр, нацарапанных шариковой ручкой. Я снова чувствую легкую боль, словно какая-то скрытая часть моего мозга наконец заработала. Как в детстве, когда Паркер уговорил нас с Дарой прогуляться ночью по кладбищу.
        Мне знакомо это имя, Андре. Дара упоминала какого-то Андре несколько лет назад.
        И номер я тоже знаю, потому что отправляла на него сообщения всего пару часов назад.
        «…лучше держи язык за зубами, или пожалеешь!!!»
        Я убираю карточку в задний карман. Как ни странно, я даже не боюсь. Я вообще почти ничего не чувствую.
        Еще нет двенадцати, а поездка в «Бимерс» займет не больше двадцати минут.
        Времени достаточно.
        Готовы прокачать свою вечеринку? Приготовьтесь к…
        Ник, 00:18

        Как только я въезжаю на парковку «Бимерс», чувствую разочарование. Я рассчитывала найти еще один ключ, сразу увидеть какую-то очевидную связь между Дарой и этим местом, но «Бимерс» похож на все остальные бары Ист Норуока, только стоит более уединенно. Орфанс Бич славится опасными течениями, и почти все заведения здесь закрылись.
        Афиши в затемненных окнах рекламируют дамские вечеринки, напитки с названиями типа «Нежный сосок» и вип-тусовку с посредственным названием «Затмение». Перед стеклянной дверью даже натянут бархатный канат, который выглядит особенно нелепо, учитывая, что рядом с клубом абсолютно пусто и никто не дожидается своей очереди, чтобы войти. Один-единственный посетитель в грязных джинсах и майке с надписью «Будвайзер» задержался на парковке, чтобы выкурить сигарету и поговорить по телефону.
        Я наблюдаю, как будвайзер тушит окурок в урне, предусмотрительно поставленной для этой цели у выхода, и выпускает дым через нос, как дракон. Я уже собираюсь выйти из машины и последовать за ним в бар, когда двери распахиваются, на улицу выходит вышибала, размером и формами напоминающий горбатого кита, и преграждает будвайзеру путь. Тот поднимает руку, видимо, показывает штамп, и вышибала его пропускает.
        Я не подумала о том, что потребуется удостоверение личности. Но само собой, оно нужно. На секунду меня охватывает такая дикая усталость, что я подумываю развернуться и уехать домой. И пусть Дара катится ко всем чертям.
        Но какая-то упрямая часть меня отказывается сдаваться так быстро. К тому же, насколько я знаю, у Дары нет поддельного удостоверения. Она всегда хвалится, что оно ей не нужно, потому что она может попасть в любой бар, просто пофлиртовав с охранником на входе.
        Если она может, то и я могу.
        Я открываю зеркало, жалея, что не раздумывая натянула простой топ с круглым вырезом, а из макияжа нанесла только немного туши и гигиеническую помаду. Я выгляжу бледной и слишком юной.
        Оборачиваюсь и наклоняюсь, чтобы посмотреть, что лежит на заднем сиденье. Как и в комнате Дары, здесь валяется много одежды и разной ерунды. Я без труда нахожу расшитый блестками топ, блеск для губ и даже тройную палетку темных теней для век. Окунаю большой палец в тени и пытаюсь вспомнить, что Дара говорила в те редкие моменты, когда я позволяла меня накрасить и выходила из ванной неузнаваемой и всегда с легким чувством дискомфорта, будто она заставила меня влезть в чужую кожу. «Растушевывай снизу, затемняй складку».
        Я наношу немного блеска, распускаю хвост, взбиваю волосы руками и, убедившись, что парковка по-прежнему пуста, быстро переодеваюсь. Блестящий топ Дары сидит так низко, что даже немного виден мой лифчик (к счастью, черный, а не мой любимый желтый, с пятном от кофе прямо над левым соском).
        Я в последний раз смотрю на свое отражение и на секунду замираю от удивления. В одежде и макияже Дары я так похожа на нее. Представить не могла, что мы можем быть настолько похожи.
        Я делаю глубокий вдох, хватаю свою сумку и выбираюсь из машины. К счастью, перед ужином я сняла шлепки, понимая, что отец обязательно отчитает меня, если заявлюсь в них в ресторан. На мне золотые гладиаторские сандалии, у которых даже имеется некое подобие каблука.
        Вышибала материализуется раньше, чем я успеваю коснуться дверной ручки. Он вырастает из темноты за стеклянными створками, словно морское чудовище, всплывающее на поверхность. И вместе с ним наружу вырывается музыка: бухающие ритмы хип-хопа, женский смех и болтовня десятков пьяных людей.
        - Удостоверение,  - произносит он со скучающим видом.
        Его глаза прикрыты, как у ящерицы.
        Я сдавленно смеюсь. Звучит так, будто кто-то душит меня садовым шлангом.
        - Серьезно?  - Я опускаю подбородок, как это делает Дара, когда хочет что-то получить, и подмигиваю ему. При этом чувствую, что у меня от напряжения дергается левая нога.  - Я всего на пять минут. Даже меньше. Просто передам подруге ее кошелек.
        - Удостоверение,  - повторяет он, как будто и не слышал моих слов.
        - Слушай,  - начинаю я. Он придерживает дверь ногой, и в образовавшемся просвете мне видна часть бара, плохо освещенная рождественскими лампочками, абсолютно не по сезону. Несколько девушек сбились в кучу и выпивают. Может, и Дара среди них? Слишком темно, чтобы разглядеть.  - Я не собираюсь пить, ясно? Я просто ищу подругу. Можешь проследить. Я зайду и сразу выйду.
        - Вход только по удостоверению.  - Он указывает на знак на входной двери, где так и написано. Ниже прикреплен еще один знак: «Босиком, без рубашки - большая проблема».
        - Вы не понимаете.  - Я начинаю выходить из себя и, ослепленная этой вспышкой гнева, по какому-то щелчку невольно словно влезаю в ее шкуру. Я встряхиваю волосами и лезу в задний карман, чтобы извлечь оттуда визитку, которую нашла в комнате Дары.  - Меня пригласил Андре.
        Я не знаю, кто такой Андре и работает ли он тут вообще. Он может быть просто очередным скользким типом, с которым Дара познакомилась в баре. Я помню, как несколько месяцев назад видела фото некоего типа по имени Андре в телефоне у Дары. Он был одет в кожаную куртку и смотрел на нее с выражением, которое мне не понравилось. Возможно, он просто взял визитку, чтобы записать свой номер.
        Но сейчас я полагаюсь на инстинкт, на уверенность, коренящуюся где-то глубоко в моей голове. Зачем записывать номер? Почему бы не прислать его по смс? Или не вбить прямо в телефонную книжку мобильника Дары?
        Я уверена: в этих цифрах зашифровано послание - секретный код, приглашение, предупреждение.
        Вышибала изучает визитку целую вечность, переворачивая ее снова и снова, пока я стою перед ним, затаив дыхание и стараясь не трястись.
        Когда он снова поднимает на меня глаза, что-то в его взгляде меняется: он медленно скользит по моему лицу и опускается на грудь, а я испытываю нестерпимое желание прикрыться руками. У него уже не скучающее выражение лица. Теперь оно оценивающее.
        - Входи,  - ворчит он.
        Похоже, его словарный запас ограничивается словами, необходимыми ему для работы: «вход», «удостоверение», «входи», «нет». Он еще немного приоткрывает дверь локтем, ровно настолько, чтобы я могла протиснуться мимо него. Меня обдувает потоком холодного воздуха из кондиционера и окутывает тяжелым облаком алкогольных паров. Мой желудок сжимается.
        Что я творю?
        Но важнее: что творит Дара?!
        Музыка играет так громко, что я не могу расслышать слова, которые произносит вышибала. Он кладет руку на мой локоть и жестами приказывает следовать за ним.
        В баре полно народу. В основном это парни, которым лет на десять больше, чем должно быть, чтобы так напиваться и орать. На приподнятой платформе стоят красные виниловые диваны. Один парень лапает свою девушку, пока она потягивает ярко-розовый коктейль из самого большого стакана, который я когда-либо видела. В одном углу диджей играет плохой хаус, но за баром работают все четыре телевизора. Там показывают бейсбол, как будто в «Бимерсе» еще не определились, хотят ли они быть клубом, где играют европейский музыкальный хлам, или спорт-баром. Мой датчик опасности зашкаливает. Что-то с этим местом… не так. Как будто это не настоящий бар, а просто его имитация, тщательно продуманная и призванная скрыть что-то еще.
        Я сканирую толпу в поисках Дары или хотя бы кого-то, кто может быть с ней знаком. Но все женщины здесь старше, минимум двадцать с лишним. В своем дневнике Дара писала, что работает на Андре. Но все официантки тоже старше: они одеты в микроскопические мини-юбки и облегающие топы с логотипом бара. Две фары, изображенные у них на груди, явно должны напоминать соски. Все они выглядят скучающими, уставшими или раздраженными.
        Я думаю о том фото Дары на диване, голова запрокинута, глаза остекленевшие, и у меня душа уходит в пятки.
        Мы двигаемся по узкому коридору, который ведет к туалетам. Стены уклеены цветными флаерами: «Счастливый Час по Средам! 4 июля Бонанца! Каждое воскресенье Женские Вечеринки!» И странные одноцветные афиши, рекламирующие «Затмение». И фотографии. С одной стороны, я хочу увидеть Дару на одном из фото, а с другой стороны, надеюсь, что этого не произойдет. На стене около пяти сотен фотографий, все практически одинаковые: загорелые девушки в откровенных топах, посылающие поцелуи в камеру, и ухмыляющиеся парни с бокалами текилы в руках. И мы идем слишком быстро, чтобы я могла разглядеть больше дюжины лиц. Дары среди них нет.
        В конце коридора я вижу дверь с надписью «Не входить». Вышибала стучит дважды и в ответ на приглушенную команду, которую я не разбираю, распахивает дверь. К моему удивлению, в офисе, заваленном коробками с трубочками и салфетками с логотипом бара, за письменным столом сидит женщина.
        - Кейси,  - обращается к ней вышибала,  - тут девчонка для Андре.
        Пропустив меня внутрь, он сразу же исчезает. Дверь поглощает почти все звуки снаружи, но я ощущаю басы, вибрирующие у меня под ногами.
        - Сядь,  - говорит эта женщина, Кейси, не отрывая глаз от экрана компьютера.  - Дай мне секунду. Эта долбаная система…
        Она с такой силой стучит по клавиатуре, будто хочет ее сломать, а потом резко отодвигает компьютер в сторону. Ей, должно быть, около сорока. У нее темные волосы со светлыми прядями и следы чего-то (может, шоколада?) на губах. Она была бы похожа на школьного методиста, если бы не ее глаза - яркие, неестественно-голубые.
        - Ладно,  - говорит она.  - Чем я могу тебе помочь? Дай угадаю.  - Женщина окидывает меня взглядом, задерживаясь на груди, прямо как тот вышибала.  - Мне кажется, ты подходишь.
        Решаю, что мне пока лучше молчать, и просто киваю.
        - Тебе есть восемнадцать?
        Я снова киваю.
        - Хорошо, хорошо.  - На ее лице отражается облегчение, как будто я прошла проверку.  - Потому что это Федеральный закон, знаешь ли. Чтобы работать официанткой, тебе должен быть двадцать один год, ведь мы подаем еду. Но что касается приватных вечеринок, мы готовы закрыть на это глаза,  - брюнетка говорит так быстро, что я едва успеваю следить за нитью разговора.  - Теперь заполни анкету и напиши расписку, что не обманываешь нас насчет возраста.
        Она протягивает мне через стол листок. Подозрительно, но она не просит показать удостоверение личности, а в анкете требуется написать всего лишь имя, номер телефона и адрес электронной почты, а потом поставить подпись под заверением, что я достигла надлежащего возраста. Когда я устраивалась в ФэнЛэнд, думала, они затребуют даже анализ ДНК.
        Беру в руки листок и делаю вид, что изучаю его, хотя на самом деле просто пытаюсь выиграть время, чтобы обдумать свой следующий шаг.
        - У меня нет опыта работы официанткой,  - говорю я извиняющимся тоном, как будто это только что пришло мне в голову.
        За спиной у Кейси несколько серых шкафчиков, некоторые из них открыты, потому что содержимое в них уже не вмещается. И я знаю, что где-то среди всего этого хлама, папок и счетов, старых ковриков для мышек лежит анкета Дары с ее подписью.
        Теперь я в этом уверена. Она точно так же сидела в этом кресле. Может, даже работала здесь до аварии. И это вовсе не совпадение, что в день своего рождения она исчезла, не взяв с собой даже сотовый. Все следы ведут сюда, к этому месту, к Кейси с ее теплой улыбкой и ледяными, оценивающими глазами. К Андре. К тем фотографиям и угрозам.
        «Ты, мать твою, думаешь, что это шутки?»
        Я должна все выяснить.
        Кейси смеется.
        - Если ты можешь ходить и жевать жвачку одновременно, ты справишься. Я же сказала, мы не просим наших сотрудниц разносить еду. Это противозаконно,  - она откидывается в кресле.  - Кстати, как ты о нас узнала?
        Женщина говорит это мягко, но я чувствую опасный подтекст в ее словах. Секунду в моей голове звенит пустота. Я не подготовилась, не придумала правдоподобную историю и теперь не знаю, что ответить. Ощущение, словно пытаюсь выловить что-то очень скользкое в ледяной воде. Я не знаю никаких деталей, все очень смутно и расплывчато.
        - Я как-то встретила Андре на вечеринке, и он упомянул об этой работе,  - выдавливаю я.
        - А.  - Кажется, она немного расслабляется.  - Да, Андре - наш креативный директор, и он занимается подбором персонала. Он же отвечает за наши особые вечеринки. Хотя должна предупредить,  - она подается вперед и скрещивает руки на столе, совсем как делают методисты, когда собираются сообщить тебе что-то крайне неприятное: «Вы не проходите в колледж. Вы завалили химию».  - В ближайшее время таких вечеринок у нас не будет. Если честно, вообще не могу сказать, когда мы их теперь возобновим.
        - Ой!  - Я стараюсь выглядеть максимально разочарованной, хотя так толком и не понимаю, что Кейси подразумевает под «вечеринками».  - А почему так?
        Она слегка улыбается, но выражение ее лица остается настороженным.
        - Нам нужно кое-что утрясти. Небольшие проблемы с персоналом.  - Она слегка подчеркивает последнее слово, и я невольно вспоминаю сообщение, которое прислал мне, ну, или Даре, Андре: «Держи язык за зубами, или пожалеешь!»
        Может, одна из их проблем - Дара?
        На секунду я воображаю, что Кейси знает, кто я и зачем пришла. Но к счастью, она отворачивается и утыкается в свой компьютер.
        - Не буду утомлять тебя подробностями,  - говорит она,  - но если оставишь свой номер телефона в анкете, мы обязательно позвоним, когда ты нам понадобишься.
        Она кивает на анкету, которую нужно заполнить, и после этого я, видимо, буду свободна.
        Но я не могу уйти - я же еще ничего не узнала.
        - А Андре здесь?  - спрашиваю я неожиданно для себя самой.  - Я могу с ним поговорить?
        Кейси уже начала печатать, но в эту секунду она замирает, пальцы зависают над клавиатурой.
        - Да, конечно, можешь с ним поговорить.
        На этот раз женщина поднимает на меня глаза и щурится, словно разглядывая с большого расстояния. Я отворачиваюсь, краснея, в надежде, что она не заметит внешнего сходства с Дарой. Приходится пожалеть о том, что сделала такой похожий макияж.  - Но он скажет тебе то же самое.
        - Пожалуйста,  - прошу я и, чтобы как-то скрыть свое разочарование, добавляю:  - Просто… мне сейчас очень нужны деньги.
        Еще секунду Кейси внимательно меня изучает. Затем, к моему удивлению, начинает смеяться.
        - А кому они не нужны? Ну ладно, ты знаешь, где его найти? Вниз по лестнице, напротив женского туалета. Но не говори потом, что я тебя не предупреждала. И не забудь перед уходом занести мне свою анкету.
        - Обязательно,  - обещаю я, вскакивая так быстро, что стул громко царапает пол.  - Спасибо большое.
        Выйдя в коридор, я на секунду останавливаюсь в замешательстве, в темноте непонятно, куда идти. Впереди наверху сверкают дискотечные огни, отбрасывая фиолетовые отсветы на практически пустой танцпол. Музыка такая громкая, что отзывается болью в моей голове. Зачем сюда приходят? Зачем сюда приходила Дара?
        Я закрываю глаза и мысленно возвращаюсь к последним дням перед аварией. Как ни странно, все, что я вижу,  - это машина Паркера, затуманенное лобовое стекло, по которому стучит дождь. Мы этого не хотели…
        Из туалета выходят две девушки, держась за руки и хихикая. Они идут по коридору, и я следую за ними. Только сейчас я замечаю темный альков напротив женского туалета и ступени, ведущие вниз.
        Деревянные ступени сменяются бетонными. Еще пару шагов, и я оказываюсь в бесконечном коридоре со шлакобетонными стенами и крашеным бетонным полом. Все помещение выглядит заброшенным. В фильмах ужасов в таком месте погибает героиня-блондинка, в самой первой сцене…
        По моему телу пробегает дрожь. Здесь холодно и пахнет влажностью, как и во всех подобных помещениях. С потолка свисают голые лампочки. А музыка доносится сюда лишь глухими ударами, похожими на приглушенное сердцебиение монстра. В конце коридора я вижу сваленные в груду коробки и сквозь приоткрытую дверь - комнатку, которая, должно быть, служит гардеробной для персонала. Мрачные серые шкафчики, несколько пар кедов, составленных в ряд под лавкой, и одиноко вибрирующий мобильник. Внезапно мне кажется, что кто-то смотрит мне в спину, я резко оборачиваюсь, готовая к тому, что на меня кто-то набросится, но ничего не происходит.
        Никого. Но сердце все равно колотится как бешеное.
        Я уже хочу вернуться наверх. Видимо, Кейси дала мне неправильные указания. Но в этот момент слышу голоса, перекрывающие музыку. И хотя невозможно разобрать ни слова, я сразу понимаю, что кто-то ссорится.
        Едва дыша, продвигаюсь дальше по коридору. С каждым шагом мою кожу покрывают мурашки, словно на меня дуют какие-то невидимые люди.
        Как в детстве, когда Паркер пытался уговорить нас с Дарой прогуляться ночью по кладбищу.
        - Но идите тихо,  - прошептал он,  - иначе они услышат вас и…
        Он резко схватил меня за талию, и я закричала. Он хохотал как сумасшедший, а я так и не отважилась отправиться на эту прогулку, потому что боялась рук, которые схватят меня и утащат в сырую землю.
        Я прохожу мимо еще одной открытой двери, за которой располагается неряшливая ванная. Голоса становятся громче. В нескольких футах я замечаю еще одну дверь - она закрыта. Должно быть, это и есть кабинет Андре.
        Внезапно голоса замолкают. Затаив дыхание, я думаю, застукали ли меня, и что мне лучше предпринять - постучать в дверь или развернуться и бежать прочь.
        Затем женский голос тихо, но очень отчетливо произносит:
        - В участке меня мариновали часа четыре. А мне нечего им было сказать. Я просто не могла им ничего рассказать.
        А мужской голос (Андре?) отвечает:
        - Так о чем ты тогда, на хрен, паришься?
        - Она моя лучшая подруга. Она напилась до чертиков. Даже не помнит, как попала домой. И ее сестра пропала. Само собой, я переживаю.
        Мое сердце останавливается, когда я понимаю, о ком они говорят. Мэдлин Сноу. Речь идет о Мэдлин Сноу.
        - Потише. И хватит лить мне в уши это дерьмо. Ты просто боишься за свою задницу. Но ты прекрасно знала, на что подписалась.
        - Ты обещал, что все это будет тайно. Обещал, что никто ни о чем не узнает.
        - Я сказал, не ори.
        Но уже слишком поздно. Ее голос переходит в визг, словно звук кипящего чайника со свистком.
        - Так что же случилось той ночью, а? Потому что, если ты что-то знаешь, говори. Скажи мне.
        Наступает полная тишина. Сердце колотится где-то в районе горла, как кулак, решивший пробить себе путь наружу.
        - Ладно.  - Теперь ее голос дрожит и срывается.  - Ладно. Не хочешь - не говори. Расскажешь все полиции, когда они постучат в твою дверь.
        Дверная ручка начинает трястись, и, отпрыгнув в сторону, я вжимаюсь в стену, словно это поможет мне стать невидимой. Затем до меня доносится скрип отодвигаемого стула, и ручка снова застывает.
        - Я не знаю, мать твою, что случилось с той малышкой,  - говорит Андре. Но от того, как он произносит слово «малышка», меня немедленно начинает тошнить, как будто я съела что-то испортившееся.  - Но если бы я и знал - если даже я знаю,  - ты правда думаешь, что это хорошая идея - являться сюда, изображая из себя Ненси Дрю? Ты думаешь, я не знаю, как избавляться от проблем?
        Короткая пауза.
        - Ты мне угрожаешь? Я тебя не боюсь.
        Последнее утверждение - явная ложь. Даже через дверь слышно, что голос девушки дрожит.
        - Тогда ты глупее, чем я думал,  - отвечает Андре.  - А теперь проваливай к черту из моего офиса!
        Дверь распахивается раньше, чем я успеваю как-то среагировать. Из кабинета выскакивает девушка. Ее голова опущена, но я немедленно ее узнаю. Бледная кожа, темные волосы, прямая челка и красная помада. Она похожа на героиню фильма про вампиров двадцатых годов. Это лучшая подруга Сары Сноу, которая предположительно ходила вместе с ней за мороженым в ночь исчезновения Мэдлин. Она отталкивает меня с дороги и даже не останавливается, чтобы извиниться. Я не успеваю окликнуть ее, она взбегает по ступеням и исчезает.
        Я хочу последовать за ней, но Андре уже меня заметил:
        - Чего тебе?
        Его глаза налиты кровью. Он выглядит уставшим и нетерпеливым. Это точно он. Тот самый парень в кожаной куртке с фото. «Он - никто,  - сказала Дара несколько месяцев назад.  - Все они - никто».
        Но насчет него она ошиблась.
        Я пытаюсь посмотреть на него глазами Дары. Он старше нас, скорее всего, двадцать с небольшим. Но волосы уже редеют, хоть он и пытается это скрыть, укладывая их гелем. Он очень симпатичный, но похож на человека, который много выпендривается. Губы у него слишком тонкие.
        - Кейси прислала меня сюда,  - выдавливаю я.  - В смысле, я искала туалет.
        - Что?  - Андре хмурится, занимая большую часть дверного проема. Он высокий, примерно 6,4, а руки - как у мясника.
        Мое сердце все еще бешено стучит. Он знает, что случилось с Мэдлин Сноу. Я не просто подозреваю. Я в этом уверена. Он знает, что случилось с Мэдлин Сноу. Он знает, куда исчезла Дара. И он знает, как избавляться от проблем.
        Внезапно до меня доходит, что, если я закричу, меня даже никто не услышит. Музыка наверху слишком громкая.
        - Ты ищешь работу?  - спрашивает Андре, видя, что я молчу.
        Только тут я осознаю, что все еще держу в руках эту дурацкую анкету.
        - Да. То есть нет. То есть я пыталась,  - я засовываю анкету в сумку,  - но Кейси сказала, что вы пока не планируете устраивать вечеринки.
        Андре смотрит на меня, словно кот на мышку, подходя все ближе и ближе.
        - Все верно.  - Его глаза медленно ощупывают все мое тело. Затем он улыбается ослепительной улыбкой кинозвезды, улыбкой, которая заставляет людей говорить «да».  - Но может, ты зайдешь и присядешь? Никогда не знаешь, что будет завтра. Возможно, скоро мы снова начнем устраивать вечеринки.
        - Ясно,  - отвечаю я.  - Не надо. В смысле, мне это не подходит, потому что я ищу работу, к которой можно было бы приступить прямо сейчас.
        Андре все еще улыбается, но что-то меняется в его взгляде. Все дружелюбие мгновенно исчезает. Теперь его улыбка холодная, оценивающая и подозрительная.
        - Эй!  - говорит он, указывая на меня пальцем, отчего мой желудок сжимается. Он узнал меня. Он знает, что я сестра Дары. Знает, что я пришла за ней. Все это время он просто играл со мной.  - Эй! У тебя такое знакомое лицо. Мы раньше встречались?
        Я не отвечаю. Просто не могу. Он все знает. Я разворачиваюсь и быстро шагаю прочь по коридору, едва не переходя на бег. Затем взбегаю через две ступеньки по лестнице. Я выбегаю на танцпол и врезаюсь в парня в темно-фиолетовом костюме, от которого невыносимо пахнет одеколоном.
        - Куда так спешить?  - смеясь, кричит он мне вслед.
        Я обхожу небольшую группу девчонок, пьяно покачивающихся на каблуках и подвывающих песне. К счастью, вышибала временно покинул свой пост. Может, уже слишком поздно, чтобы кто-то новый приходил. Я выскакиваю на прохладный ночной воздух, плотный от влажности и соли, глубоко и часто дыша, словно только вынырнула из-под воды.
        На парковке все еще полно машин. Они припаркованы бампер к бамперу, словно фигуры в тетрисе. Слишком много машин - больше, чем людей в баре. Секунду я не могу вспомнить, где припарковалась. Вылавливаю из сумки ключи, нажимаю на кнопку и чувствую облегчение, когда слышу знакомый сигнал и вижу, как фары приветственно подмигивают мне в темноте. Петляя между чужими автомобилями, я бегу к своему.
        Неожиданно меня ослепляют фары. Маленький темный «Фольксваген» перерезает мне путь, поднимая гравий с дороги. Когда он проезжает мимо, я вижу за рулем подружку Сары Сноу. Я наконец вспоминаю ее имя, которое слышала и видела много раз за последние недели. Кеннеди!
        Я наклоняюсь к окну ее машины и кричу, пока она еще не совсем проехала мимо:
        - Подожди!
        Она жмет на тормоза. Я обхожу машину, все время держа руку на металлическом корпусе, словно это может помочь мне ее задержать.
        - Подожди.  - Я и сама не знаю, что хочу ей сказать. Но она знает ответы. Я уверена, что знает.  - Пожалуйста.
        Я кладу руку на стекло с водительской стороны, и она отшатывается, как будто боится, что я ее ударю. Но через секунду она опускает стекло.
        - Что?  - Она обеими руками держится за руль, как будто опасается, что он может выскочить из ее рук.  - Что ты хочешь?
        - Я знаю, что ты солгала про ту ночь, когда исчезла Мэдлин.  - Слова вылетают из моего рта раньше, чем я успеваю их обдумать. Кеннеди резко вздыхает.  - Вы с Сарой были тут.
        Это утверждение, а не вопрос, но Кеннеди кивает, едва заметно.
        - Откуда ты знаешь?  - шепотом спрашивает она. Выражение ее лица становится испуганным.  - Кто ты?
        - Моя сестра.  - Мой голос надламывается. Я сглатываю, чтобы избавиться от привкуса опилок во рту. У меня тысяча вопросов, но я не могу собрать мысли в кучу, чтобы задать хоть один.  - Моя сестра работает здесь. Ну, или работала раньше. Думаю… Думаю, она попала в беду. Думаю, с ней случилось что-то плохое.
        Я смотрю на Кеннеди, пытаясь уловить на ее лице доказательства того, что она понимает, о чем я говорю, или чувствует себя виноватой. Но она все еще смотрит в мою сторону большими пустыми глазами, словно это меня нужно бояться.
        - Что-то вроде того, что случилось с Мэдлин.
        Я сразу понимаю, что зря это сказала. Она больше не кажется испуганной, а наоборот, начинает злиться.
        - Я ничего не знаю,  - твердо говорит она. Эти слова звучат заученно, будто она неоднократно повторяла их в последнее время. Она пытается закрыть окно.  - Оставь меня в покое.
        - Подожди.  - В порыве отчаяния я просовываю руку в оставшуюся щель. Со вздохом раздражения она опускает стекло.  - Мне нужна твоя помощь.
        - Я же сказала. Я ничего не знаю.  - Она снова теряет контроль над собой, как в офисе Андре. Голос опять превращается в писк.  - Я рано ушла тем вечером. Я думала, Сара поехала домой. Я видела, что дверь ее машины открыта, но решила, что она слишком сильно напилась, чтобы сесть за руль, и уехала вместе с Мэдди на такси.
        Я воображаю машину, открытую дверь и пустое заднее сиденье. Свет, льющийся из двери, прямо как сегодня, приглушенные звуки музыки, отдаленный рокот волн. Выше по улице виднеется ряд недорогих вилл, которые сдаются в аренду, закусочная и магазин для серферов. Через дорогу стоит засаленная хибара, бывший магазин футболок, теперь закрытый.
        Все такое нормальное, такое обычное — просто невозможно представить себе, что здесь могло случиться что-то плохое, какая-то трагедия, темный поворот мрачной истории.
        Только что она была здесь, и вот исчезла.
        Сама того не осознавая, я вцепилась в машину так, словно мне тяжело стоять на ногах. К моему удивлению, Кеннеди берет меня за руку. Пальцы у нее ледяные.
        - Я не знала.  - Хоть она и произносит слова шепотом, это - наивысшая точка, кульминация.  - Я ни в чем не виновата. Я не виновата.
        В ее огромных темных глазах отражается небо. В эту секунду нас разделяют всего несколько дюймов. Мы смотрим друг на друга, и я знаю, что так или иначе мы друг друга понимаем.
        - Ты не виновата,  - подтверждаю я, потому что знаю - именно это она хочет слышать. Это ей нужно.
        Она убирает руку, слегка вздыхая, словно целый день ходила пешком и наконец присела.
        - Эй!
        Я оборачиваюсь и застываю. Андре только что вышел на улицу. В темноте кажется, что весь он состоит из теней.
        - Эй ты!
        - Вот дерьмо!  - Кеннеди оборачивается на сиденье.  - Уходи,  - говорит она тихим взволнованным голосом.
        Окно закрывается, и она резко газует, немного пробуксовывая по гравию. Мне приходится отпрыгнуть назад, чтобы не попасть под колеса. Я ударяюсь лодыжкой о номер и чувствую тупую боль в ноге.
        - Эй ты! Стой!
        Накрывает паника. Я торопливо шагаю по парковке, уже жалея о том, что надела эти сандалии. Тело кажется мне чужим и неповоротливым, словно в кошмарах, когда пытаешься бежать, но не можешь пошевелиться.
        Андре быстро приближается. Я слышу его торопливые шаги по гравию.
        В конце концов я добираюсь до машины и запрыгиваю внутрь. Пальцы трясутся так сильно, что я только с третьего раза попадаю ключом в зажигание. Но мне это наконец удается, и я включаю заднюю передачу.
        - Стой!  - Андре шлепает ладонью по моему стеклу, и я вскрикиваю. Я давлю на газ и сдаю задом, а он ударяет кулаком по крыше.  - Стой, мать твою!
        Я переключаю передачу, выкручиваю руль влево, ладони скользят от пота, хотя все мое тело заледенело. Тихое скуление вырывается из моего горла, скорее спазм, чем звук. Он делает последний выпад в мою сторону, как будто хочет броситься под машину, но я уже набираю скорость, выруливаю на 101-е шоссе и смотрю, как стрелка на спидометре медленно ползет вверх.
        «Давай, давай, давай».
        Я жду, что он появится на дороге позади меня. Но глядя в зеркало заднего вида, я вижу только пустое шоссе. Дорога петляет и уносит меня прочь от «Бимерса», прочь от Андре. Домой.
        Ник, 00:45

        Я съезжаю с шоссе в Спрингфилде, где мы с Дарой когда-то брали уроки музыки, до того как наши родители осознали, что мы абсолютно бездарны. Петляю по улицам, все еще опасаясь, что Андре может преследовать меня. В конце концов я паркуюсь на стоянке перед круглосуточным «Макдоналдсом» и успокаиваюсь, глядя на монотонные движения работников за стойкой и на смеющуюся молодую пару у окна.
        Я вытаскиваю свой телефон и ввожу в поисковик запрос: «дело Мэдлин Сноу». Первыми выходят самые свежие новости, статьи, блоги, комментарии.
        «Что на самом деле известно семье Сноу?»  - статья с таким названием вышла у «Вестника» всего пару часов назад, в 22:00.
        НОВЫЕ ВОПРОСЫ ВОЗНИКЛИ В ДЕЛЕ МЭДЛИН СНОУ. ПОЛИЦИЯ НЕДАВНО ПОЛУЧИЛА ДОКАЗАТЕЛЬСТВА ТОГО, ЧТО ПОКАЗАНИЯ САРЫ СНОУ О СОБЫТИЯХ В НОЧЬ ИСЧЕЗНОВЕНИЯ ЕЕ СЕСТРЫ МОГУТ БЫТЬ ЛОЖНЫМИ. СОГЛАСНО СВИДЕТЕЛЬСТВУ СОСЕДКИ СЕМЬИ СНОУ, СЬЮЗАН ХАРДУЭЛЛ, САРА СНОУ ВЕРНУЛАСЬ ДОМОЙ ТОЛЬКО В ПЯТЬ УТРА. И ОНА, ОЧЕВИДНО, БЫЛА В НЕТРЕЗВОМ СОСТОЯНИИ.
        «ОНА ЗАЕХАЛА ПРЯМО НА МОЙ ГАЗОН»,  - РАССКАЗАЛА НАМ ХАРДУЭЛЛ, УКАЗАВ НА ПРИМЯТУЮ ТРАВУ ПОЗАДИ ПОЧТОВОГО ЯЩИКА. С ЭТОЙ ДЕВЧОНКОЙ ВСЕГДА БЫЛИ СПЛОШНЫЕ ПРОБЛЕМЫ. НО МЛАДШАЯ БЫЛА СОВСЕМ ДРУГОЙ. ОНА БЫЛА СУЩИМ АНГЕЛОМ.
        ТАК ГДЕ ЖЕ САРА ПРОВЕЛА ТУ НОЧЬ? И ПОЧЕМУ ОНА СОЛГАЛА?
        Я закрываю статью и вытираю мокрые руки о джинсы. Это сходится с тем, что сказала мне Кеннеди о Саре: она пила в день исчезновения Мэдлин, возможно, даже на одной из этих загадочных «вечеринок» Андре. Я продолжаю листать результаты по запросу и натыкаюсь на статью о Николасе Сандерсоне, человеке, которого недавно допрашивали по делу Мэдлин Сноу, а потом быстро отпустили. Не знаю, что я ищу, но есть смутное ощущение, что я приближаюсь к разгадке, хоть и не имею понятия, какой она будет.
        Я с трудом держу телефон, потому что руки все еще трясутся. Я уже прочитала половину статьи, когда вдруг осознаю, что до меня доходит смысл лишь отдельных слов.
        Официально полиция не арестовывала мистера Сандерсона.
        «ПРИЧИНЫ, ПО КОТОРЫМ ЕГО ВЫЗВАЛИ НА ДОПРОС И В ДАЛЬНЕЙШЕМ ОТПУСТИЛИ, ТОЖЕ НЕ РАЗГЛАШАЮТСЯ».
        «ЖЕНА МИСТЕРА САНДЕРСОНА ОТКАЗАЛАСЬ КОММЕНТИРОВАТЬ…»
        «…но мы уверены, что вскоре в деле Мэдлин Сноу нас ждет серьезный прорыв»,  - утверждает старший лейтенант Фрэнк Эрнандез из полицейского участка Спрингфилда.
        Под статьей двадцать два комментария. «Будем надеяться»,  - гласит первый из них, видимо, относящийся к последней фразе Эрнандеза.
        «Эти свиньи просто бесполезны. Не стоят денег, которые тратят на них налогоплательщики»,  - написал кто-то с ником Freebird337. А кто-то еще ответил на этот комментарий: «Из-за людей типа тебя мне хочется взяться за свое ружье, и, если не будет копов, чтобы меня остановить, я, возможно, однажды так и сделаю». А еще ниже аноним написал: «он любит маленьких девочек».
        Я снова и снова смотрю на эти четыре слова: «он любит маленьких девочек». Без заглавных букв, без точек, словно тот, кто писал это, очень спешил. Я снова чувствую тошноту и осознаю, что вспотела. Включаю кондиционер, слишком напуганная, чтобы открывать окна, воображая, что, если открою их, из ниоткуда появится темная рука, схватит меня и начнет душить.
        Уже больше половины первого, но я все равно набираю свой домашний номер. Все больше и больше убеждаюсь в том, что Дара ввязалась во что-то опасное, что-то, связанное с Андре, Сарой Сноу, Кеннеди и, может, даже с Николасом Сандерсоном, кем бы он, мать его, ни был. Может быть, Дара узнала, что Андре причастен к исчезновению Мэдлин.
        Может, он решил сделать так, чтобы Дара точно держала язык за зубами.
        Я прижимаю телефон к уху, щека мокнет от пота. Через некоторое время на домашнем телефоне включается автоответчик. Голос Дары, тонкий и будто незнакомый, просит звонящего «говорить сейчас или умолкнуть навсегда». Я быстро вешаю трубку и снова набираю номер. Ничего. Мама, наверно, в отключке.
        Я звоню отцу на сотовый, но там сразу включается голосовая почта, явный признак того, что он проводит ночь с Шерил. Я сбрасываю звонок, проклиная все на свете и представляя себе Шерил, подтянутую и покрытую веснушками, разгуливающую голышом по дому отца.
        «Соберись».
        Что дальше? Мне нужно поговорить хоть с кем-то.
        У «Макдоналдса» паркуется полицейская машина, и из нее, смеясь, выбираются двое мужчин. У одного из них рука лежит поверх пистолета, закрепленного на бедре, словно он нарочно пытается привлечь к нему внимание. Мой следующий шаг становится очевидным. Я снова залезаю в телефон, чтобы проверить имя. Старший лейтенант Фрэнк Эрнандез, офицер, отвечающий за расследование по делу Сноу.
        Когда я при помощи своего навигатора наконец прибываю в полицейский участок, каменное здание, похожее на старую тюрьму в представлении ребенка, телефон, слабо моргая, показывает низкий заряд батареи.
        Кто-то попытался сделать маленькую парковку менее унылой, посадив по краям узкие полоски травы и клумбы. Я паркуюсь на улице.
        Спрингфилд в четыре раза больше Сомервилля, и даже в час ночи в пятницу полицейский участок здесь гудит, как улей. Дверь открывается и закрывается, впуская и выпуская копов. Некоторые из них ведут согнувшихся в три погибели пьяных, или чуваков под кайфом, или угрюмых здоровяков с татуировками, которые вписываются в местную атмосферу не хуже, чем те жалкие цветочные клумбы.
        Внутри яркие лампы освещают просторный офис, где дюжина письменных столов соприкасаются углами, а все компьютеры соединены между собой толстыми кабелями. Повсюду пачки бумаги, переполненные ящики для входящей и исходящей почты. Здесь на удивление громко. Телефон звонит каждые несколько секунд, к тому же где-то работает телевизор. Ко мне возвращается то ощущение, которое я недавно испытала на парковке «Бимерс», пытаясь представить себе, как Мэдлин Сноу могла исчезнуть оттуда. Удивительно, как такие страшные вещи могут происходить на фоне повседневной жизни, что они сосуществуют бок о бок.
        - Чем я могу вам помочь?  - спрашивает женщина, расположившаяся за стойкой администратора.
        Ее темные волосы стянуты в такой тугой пучок, что кажется, на голову ей забрался гигантский паук.
        Я делаю шаг вперед и наклоняюсь к стойке, чувствую себя смущенной без особых на то причин.
        - Я… Мне нужно поговорить с лейтенантом Фрэнком Эрнандезом,  - тихо произношу я.
        Позади меня сидя спит какой-то мужчина, его голова покачивается в такт беззвучному ритму. За одно запястье он пристегнут к ножке стула. Мимо проходит группа копов, обсуждающих бейсбольный матч.
        - Это касается Мэдлин Сноу.
        Брови женщины, выщипанные до состояния тонких ниточек, поднимаются на целый дюйм. Я опасаюсь, что она начнет расспрашивать меня или откажет, или… возможные варианты вспыхивают в моей голове один за другим. Например, скажет, что он ушел домой спать.
        Но ничего из этого не происходит. Она поднимает трубку доисторического черного телефона, который выглядит так, будто его подобрали на мусорке еще в прошлом веке, набирает номер и тихо разговаривает. Затем встает и немного поворачивается боком, чтобы освободить пространство для живота. В этот момент я замечаю, что она беременна.
        - Пойдем,  - говорит она.  - Следуй за мной.
        Она ведет меня по узкому коридору, где полно открытых дверей, за которыми я вижу горы разных папок и бумаг, похожих на зубастых монстров с загнутыми клыками. Обои пожелтели от дыма сигарет. Мы проходим ряд небольших комнаток, дальше идут остекленные кабинеты, по большей части пустые. Все пространство как будто занято рядами квадратных аквариумов.
        Она останавливается перед дверью с надписью «Старший лейтенант Эрнандез». Эрнандез (я узнаю его по фотографиям из Сети) указывает на экран своего компьютера. Другой полицейский, такой рыжий, что его волосы кажутся пылающим пламенем, наваливается на стол, и Эрнандез слегка поворачивает к нему монитор.
        Мне становится жарко, а потом резко холодно, словно я обожглась.
        Женщина стучит и, не дожидаясь ответа, распахивает дверь. Эрнандез быстро отворачивает монитор, чтобы закрыть обзор. Но уже слишком поздно. Я успела заметить ряды фотографий молоденьких девушек. Все они, одетые в бикини или вообще раздетые, лежат, сидят или позируют на ярко-красном диване. Все фото сделаны в той же комнате, где позировала Дара.
        - К вам кое-кто пришел,  - говорит женщина, указывая на меня.  - Она хочет что-то сказать по делу Сноу.  - Женщина произносит это почтительно, даже с некоторым чувством вины в голосе, словно ей пришлось сквернословить в церкви.  - Как ты сказала тебя зовут, милая?
        Я открываю рот, чтобы ответить, но голос застрял где-то глубоко в горле. Что бы это значило?
        - Ник.  - В конце концов мне удается выговорить:  - Николь.
        Эрнандез кивает рыжеволосому полицейскому, и в ответ на этот сигнал тот немедленно выпрямляется.
        - Дайте мне минуту,  - говорит Эрнандез.
        С близкого расстояния он выглядит усталым и помятым, как одеяло, которое слишком часто стирали.
        - Ну что ж,  - говорит он,  - садись. Просто скинь все это куда-нибудь.  - Стул, стоящий рядом с его столом, завален картонными папками с бумагами.
        Рыжеволосый коп бросает на меня любопытный взгляд, проскальзывая мимо. Я улавливаю исходящий от него легкий запах сигарет и, как ни странно, жвачки. Женщина-администратор тоже уходит, закрыв за собой дверь, и оставляет меня наедине с Эрнандезом.
        Я по-прежнему не шевелюсь. Лейтенант поднимает на меня глаза. Его глаза покраснели, а к нижней губе прилипла какая-то крошка.
        - Ладно,  - говорит он непринужденно, словно мы старые друзья, обменивающиеся шутками,  - если не хочешь, не садись.  - Он откидывается в своем кресле.  - Ты сказала, что хочешь что-то мне поведать по делу о Мэдлин Сноу?
        Он старается быть вежливым, но по тону, которым он произносит последнюю фразу, понятно, что офицер не рассчитывает, что я могу сообщить ему что-либо действительно важное. Этот вопрос он задавал десятки раз, может, даже сотни, когда в его офис приходили жаждущие внимания одинокие женщины, обвинявшие в похищении Мэдлин своих бывших мужей, или случайные дальнобойщики, которые клялись, что по пути во Флориду видели на стоянке светловолосую девчушку, которая странно себя вела.
        - Мне кажется, я знаю, что случилось с Мэдлин,  - быстро говорю я, чтобы не дать себе передумать.  - И те фото, которые вы смотрели. Я, кажется, знаю, где они сделаны.
        Но как только я это произношу, понимаю, что в «Бимерс» не было ни одной комнаты, похожей на ту, что была на фото с Дарой. Могла ли я пропустить какую-то дверь или лестницу?
        Правой рукой Эрнандез стискивает подлокотник. Но он хороший полицейский и не показывает своих эмоций.
        - Значит, знаешь?
        Даже по его голосу невозможно понять, верит ли он мне. К моему удивлению, он резко встает. Он намного выше, чем я предполагала, не меньше 6,3. Комната сразу сужается, словно это термопленка, прилипающая к моей коже.
        - Как насчет воды?  - спрашивает он.  - Хочешь пить?
        Я слишком разочарована, чтобы говорить дальше. Боюсь, что в любую секунду воспоминания о произошедшем в «Бимерс» могут испариться из моей головы, испариться, как вода. Но в горле у меня сильно пересохло, и, услышав предложение офицера, я понимаю, что ужасно хочу пить.
        - Да,  - отвечаю я.  - Спасибо.
        - Чувствуй себя как дома,  - говорит он, вновь указывая на кресло. Но в этот раз его приглашение больше смахивает на приказ. Он сам убирает папки, без церемоний сбрасывая их на подоконник, и без того уже заваленный бумагами.  - Я сейчас вернусь.
        Он исчезает в коридоре, а я сажусь. Голые бедра прилипают к кожзаму кресла. Возможно, решение прийти сюда было ошибкой, и лейтенант не поверит ни одному моему слову. Интересно, организует ли он поиски Дары.
        Интересно, все ли с ней в порядке.
        Через минуту он появляется в кабинете с бутылкой воды комнатной температуры в руках. Он снова садится, немного наклонившись вперед и скрестив руки. За стеклянными стенами офиса рыжеволосый коп расхаживает из стороны в сторону с папкой под мышкой, что-то насвистывая.
        - Ненавижу это долбаное место,  - заявляет Эрнандез, поймав мой взгляд. Я удивлена тем, что он употребляет слово «долбаное». Интересно, он специально так говорит, чтобы мне понравиться? Это немножко работает.  - Как будто живешь в аквариуме. Ну да ладно. Что тебе известно о Мэдлин?
        За время его отсутствия я обдумала, что собираюсь сказать. Делаю глубокий вдох и начинаю:
        - Я думаю… думаю, ее старшая сестра работала в одном баре на берегу. Он называется «Бимерс». Кажется, моя сестра тоже там работала.
        Эрнандез выглядит обескураженным.
        - «Бимерс»? Бар на 101-м шоссе?
        Я киваю.
        - Они были там официантками?
        - Не официантками.  - Я вспоминаю, как та женщина, Кейси, рассмеялась, когда я сказала, что у меня нет опыта работы. «Если ты можешь одновременно ходить и жевать жвачку, ты справишься».  - Кем-то еще.
        - Кем?  - Теперь он смотрит на меня напряженно, словно кот, готовящийся наброситься на свою игрушку.
        - Точно не знаю,  - признаюсь я.  - Но…  - я делаю глубокий вдох.  - Думаю, это как-то связано с теми фотографиями. Не знаю.
        Теперь я смущаюсь. Как-то это все связано с «Бимерс» и красным диваном. Но именно этого дивана не было в баре.
        - Мэдлин ведь не могла просто раствориться в воздухе, правда? Может, она увидела что-то, что не должна была видеть. А теперь и моя сестра. Она тоже пропала. Она оставила мне записку…
        Он распрямляется, крайне сосредоточенный.
        - Какую записку?
        Я качаю головой.
        - Это что-то вроде игры. Она хочет, чтобы я ее нашла.
        Видя его замешательство, я пытаюсь объяснить.
        - Она всегда такая. Любит драму. Но с чего бы ей исчезать в свой день рождения? С ней случилось что-то плохое. Я чувствую.
        Мой голос надламывается, и я делаю еще один большой глоток воды, пытаясь загнать спазм обратно в горло.
        Эрнандез становится деловитым. Он берет блокнот и ручку, зубами снимает с нее колпачок.
        - Когда ты в последний раз видела свою сестру?  - спрашивает он.
        Я думаю, стоит ли мне рассказывать ему о том, что вечером я уже видела ее садящейся в автобус, и решаю, что это плохая идея. Тогда он точно сочтет, что у меня паранойя, что она просто уехала тусоваться с друзьями, что нужно подождать двадцать четыре часа, прежде чем объявлять ее в розыск. Поэтому я решаю солгать:
        - Не знаю. Возможно, вчера утром?
        - Продиктуй ее имя по буквам.
        - Дара. Дара Уоррен.
        Его рука застывает, словно натолкнулась на невидимое препятствие. Когда он снова поднимает на меня глаза, я замечаю, что они серые, цвета грозового неба.
        - Ты ведь из…
        - Сомервилля,  - заканчиваю я, и офицер кивает, словно давно это подозревал.
        - Из Сомервилля,  - повторяет он и делает еще несколько записей в своем блокноте, загнув лист так, что я не могу прочесть.  - Все правильно. Я помню. Вы ведь попали в серьезную аварию этой весной, правильно?
        Я делаю глубокий вдох. Почему все всегда вспоминают эту аварию? Она словно бы стала моей отличительной чертой, особой приметой, как косоглазие или заикание.
        - Да,  - отвечаю я.  - Вместе с Дарой.
        - Двое моих людей приняли тот вызов. Это ведь тоже было на 101-м шоссе, так? Рядом с бухтой Орфанс Коув.
        Он не ждет моего ответа, а просто пишет в своем блокноте еще несколько строк, а потом отрывает листочек и аккуратно его складывает.
        - Сложный участок дороги, особенно в дождь.
        Я сжимаю подлокотники.
        - Так вы будете искать мою сестру?  - Знаю, что это звучит грубо. Но даже если бы я и хотела ответить на его вопросы, я бы не смогла.
        К счастью, он не обращает внимания. Он кладет оба кулака на стол и встает из-за стола.
        - Я на минутку,  - говорит он.  - Подожди меня здесь, ладно? Хочешь еще воды? Или газировки?
        - Нет, спасибо.  - Я начинаю терять терпение.
        Проходя к двери, он хлопает меня по плечу, как будто мы лучшие друзья. Или ему просто жалко меня. Он исчезает в коридоре, закрыв за собой дверь. Через стекло я вижу, как он подходит к тому рыжему копу и передает ему записку. Они обмениваются парой слов, впрочем, слишком тихо, чтобы я могла хоть что-то расслышать. Никто из них на меня не смотрит, и, как мне кажется, это не случайно. Через минуту оба удаляются по коридору, больше я их не вижу.
        В офисе жарко. Вентилятор гоняет по комнате теплый воздух, отчего бумаги на столе у Эрнандеза слегка подрагивают. С каждой минутой мое нетерпение нарастает, превращаясь в беспокойство, подозрение, что что-то пошло не так, что Дара в беде и нужно все это остановить. Но Эрнандез все не возвращается. Я встаю, отодвигая стул, слишком взвинченная, чтобы спокойно сидеть.
        Блокнот Эрнандеза, в котором он писал свои заметки, остался на столе. На верхнем листе отпечатались слова, которые он писал, сильно нажимая на ручку. Повинуясь внезапному импульсу, я хватаю блокнот, через плечо глядя в коридор, чтобы быть уверенной, что Эрнандез еще не вернулся.
        По большей части там ничего непонятно, но я отчетливо вижу, как отпечаталась фраза «позвонить родителям» и ниже «срочно».
        Внутри закипает гнев. Он не слушал. Он теряет время. Мои родители ничем не могут помочь - они ничего не знают.
        Я бросаю блокнот и выскакиваю в коридор. В одном из кабинетов слышатся бормотание и телефонные трели. Эрнандеза нигде не видно. Но рядом с одной из дверей я замечаю женщину с огромной сумкой на одном плече, которую без труда узнаю. Секунда уходит на то, чтобы вспомнить ее имя. Марджи что-то там. Репортерша, которая писала про дело Мэдлин Сноу в «Шорлайн Вестник» и снимала репортажи для телевидения.
        - Подождите!  - кричу я, но она меня не слышит и продолжает шагать по коридору.  - Подождите!  - кричу я еще громче.
        Сонный коп из соседнего стеклянного офиса бросает на меня подозрительный взгляд. Я продолжаю шагать.
        - Пожалуйста, мне нужно с вами поговорить.
        Она замирает, положив руку на ручку входной двери, за которой начинается парковка, и оборачивается, чтобы понять, кто кричал. Ей приходится отступить в сторону, чтобы пропустить копа, который входит в участок, толкая перед собой какого-то в стельку пьяного мужика. Он поднимает на меня глаза и рычит что-то нечленораздельное (кажется, «с Рождеством»), но коп заталкивает его в соседний коридор.
        Я догоняю Марджи, задыхаясь. Наши отражения в стекле похожи на призраков: темные провалы глаз и белые безжизненные лица.
        - Мы знакомы?  - Она окидывает меня быстрым взглядом и вежливо улыбается.
        Администратор за стойкой, которая провожала меня к Эрнандезу, внимательно следит за нами, и я поворачиваюсь к ней спиной.
        - Нет, но я могу вам помочь. А вы можете помочь мне,  - тихо отвечаю я.
        Ее лицо не выражает никаких эмоций, ни удивления, ни заинтересованности.
        - Помочь мне каким образом?
        С минуту она изучает меня, будто решая, можно ли мне доверять. Затем кивает в сторону выхода, давая понять, что мне нужно выйти на улицу вслед за ней, подальше от проницательного взгляда администратора. На улице после спертого воздуха участка с запахом горелого кофе, алкогольных паров и отчаяния я чувствую облегчение.
        Мы останавливаемся на обочине тротуара, и она деловито начинает меня расспрашивать:
        - Сколько тебе лет?
        - А это имеет значение?  - парирую я.
        Она щелкает пальцами.
        - Ник Уоррен. Правильно? Из Сомервилля.
        Я решаю не спрашивать, откуда она меня знает.
        - Так вы поможете мне или нет?
        Она не отвечает на мой вопрос.
        - А почему это так важно для меня?
        - Из-за сестры.
        Если она может отвечать уклончиво, то и я тоже. В конце концов она журналистка, а я не хочу, чтобы история Дары появилась на первой странице «Вестника». Точно не сейчас. Не раньше, чем мы все выясним. Не раньше, чем не останется другого выбора.
        Она делает взмах рукой, означающий «давай рассказывай, что там у тебя».
        И я рассказываю ей про свой визит в «Бимерс» и про разговор в кабинете Андре, который подслушала. Говорю, что уверена: Сара Сноу работала на него, делала что-то незаконное. И пока я рассказываю, выражение ее лица меняется. Она мне верит.
        - Все сходится,  - мурлычет она.  - Мы знаем, что в понедельник Сара вернулась домой в пять утра. И она соврала о том, где была. Она боялась проблем.
        - Что, если Мэдлин Сноу увидела что-то, чего не должна была видеть? Что если Андре решил?..  - Я замолкаю, не в состоянии произнести эту фразу.  - Решил избавиться от нее.
        - Может быть,  - отвечает Марджи, хмурая и неуверенная.  - Но это притянуто за уши. Копы знают все про «Бимерс», но им не удается прижать Андре. Ничего серьезного. Пара штрафов от департамента здравоохранения, и все. И еще, в прошлом году восемнадцатилетняя девчонка прошла туда по поддельному удостоверению, а потом ей пришлось промывать желудок. Но убить девятилетнюю девочку?  - Она вздыхает и внезапно выглядит на двадцать лет моложе.  - А от меня ты чего хочешь?
        Я не медлю.
        - Мне нужно знать, где были сделаны фотографии,  - выпаливаю я. И это не просьба, это скорее приказ.
        Ее лицо становится настороженным.
        - Какие фотографии?  - спрашивает она, но актриса из нее никакая.
        - На красном диване,  - отвечаю я и добавляю,  - нет смысла притворяться, что вы не знаете, о чем речь.
        - Откуда тебе известно о них?  - спрашивает она, все еще уходя от ответов на мои вопросы.
        Я колеблюсь. Не знаю, насколько можно доверять Марджи Николс. Но мне нужно узнать, где сделаны фото. Дара связана с этим местом. Чего бы она ни боялась, от чего бы ни бежала, все связано с этим местом. И я решаюсь:
        - На них моя сестра.
        Она издает долгий тихий вздох. Затем качает головой.
        - Этого никто не знает. Фото находятся на сайте, защищенном паролем. Вход только у членов клуба. На всех фото девочки-подростки. Личности большинства пока не установлены. Но одна из них - Сара Сноу.
        И Кристал, думаю я, русалка, которой пришлось уволиться из ФэнЛэнда, когда ее родители узнали, что она снималась для какого-то порносайта, как говорила Мод. Кристал - ровесница Дары: летом ей исполняется шестнадцать. Все начинает обретать смысл, хоть и ужасный.
        - Копам повезло, когда они заполучили одного из членов этого клуба и смогли с ним поговорить.
        Она делает многозначительную паузу, и я понимаю, о ком идет речь. О Николасе Сандерсоне. Сразу вспоминается анонимный комментарий под статьей на сайте «Вестника». «Он любит маленьких девочек». Ясно, что именно он - тот самый член клуба.
        - Но даже ему мало что известно. Это закрытый сайт. Все одинаково заинтересованы в конфиденциальности: и создатели, и участники, и даже сами девочки.
        К горлу подкатывает тошнота. Моя маленькая сестренка. Я вспоминаю, что в детстве у нее многие годы был воображаемый друг, говорящий кролик по кличке Тимоти. Он всегда всюду следовал за нами и очень любил сидеть у окна, поэтому Даре приходилось садиться в серединку.
        Когда все пошло не так? Почему я ее потеряла?
        - Это точно Андре.  - Меня переполняют гнев и отвращение. Мне нужно было всадить в его морду канцелярский нож. Нужно было выцарапать ему глаза.  - Я уверена, что это он. Значит, у него есть еще какое-то место, уединенное.
        Марджи кладет руку мне на плечо. Это прикосновение меня удивляет.
        - Если это так, если он виноват, полиция поймает его,  - мягко произносит она.  - Это их работа. Уже поздно. Поезжай домой и поспи. Родители наверняка за тебя волнуются.
        Я отшатываюсь.
        - Я не могу спать.  - Мне хочется кричать, хочется что-нибудь разбить.  - Вы не понимаете. Никто не понимает.
        - Я все понимаю.  - Она говорит со мной осторожно, словно я бешеная собака, которая может броситься на нее и укусить.  - Ник, можно я расскажу тебе одну историю?
        Я хочу сказать «нет», но она продолжает, не дожидаясь моего ответа:
        - Когда мне было одиннадцать, я уговорила свою маленькую сестру попытаться переплыть реку Грин Ривер. Она хорошо плавала, и мы вместе делали это десятки раз. Но в тот раз на середине реки она начала задыхаться, захлебываться. И ушла под воду.
        Глаза Марджи скользят мимо меня, словно она все еще смотрит на воду и видит, как тонет ее сестра.
        - Доктор диагностировал у нее эпилепсию. Самый первый приступ случился тогда в воде, вот почему она начала тонуть. И после этого приступы случались у нее постоянно. Однажды по пути в школу она упала на бордюр и сломала ребро. Она всегда была покрыта синяками. Незнакомые люди думали, что она - наркоманка.  - Марджи качает головой.  - Я думала, что это моя вина. Что я как-то вызвала эти приступы, и что все из-за того, что я уговорила ее поплыть.
        Теперь она смотрит прямо на меня. Долю секунды я вижу свое отражение в ее глазах. Я вижу себя в ней.
        - Я начала сходить с ума, пытаясь оградить ее от всего. Я не отпускала ее ни на шаг. И это просто меня убивало,  - улыбается Марджи.  - Она отучилась в колледже в Калифорнии и переехала во Францию. Встретила парня по имени Жан-Поль, вышла замуж и получила французское гражданство.  - Она пожимает плечами.  - Думаю, ей просто нужно было отделиться от меня. И я ее за это не виню.
        Не знаю, может, она ждет, что мне станет легче после этого рассказа, но мне не легче. Даже хуже. Она кладет обе руки мне на плечи и немного сжимает. Мы смотрим друг другу в глаза.
        - Я просто хочу сказать, что это не твоя вина.
        - Николь!
        Я оборачиваюсь и вижу, что к нам идет Эрнандез с двумя стаканами кофе и пакетом пончиков в руках. Лицо у него слишком радостное и бодрое, словно у учителя физкультуры.
        - Все говорят, что копы любят пончики. Я решил, мы можем перекусить парочкой вместе, пока ждем.
        Все мое тело холодеет. Он не собирается помогать мне. Он не собирается помогать Даре.
        Никто не хочет нам помочь.
        Я бросаюсь бежать, хватая ртом воздух. Сердце колотится о ребра. Я слышу, как он снова и снова выкрикивает мое имя, пока оно не сливается с ветром, с рокотом океана, волнами, бьющимися о берег в отдалении.
        Электронное письмо от доктора Леонарда Личми Шерон Мауф, 5 марта, 10:30
        Уважаемая мисс Мауф!
        Несколько недель назад я отправлял это письмо на старый адрес, который был записан в моем файле, но, я полагаю, Вы использовали свою девичью фамилию, поскольку письмо вернулось. Я узнал Ваш новый электронный адрес у секретаря.
        Извините, что не смог ответить на Ваш звонок. Утром обнаружил пропущенный вызов от Вас. Дайте мне знать, когда Вам будет удобно поговорить. У меня есть важные предположения, которые нам с Вами обязательно нужно обсудить в преддверии вашего семейного сеанса 16-го.
        С наилучшими пожеланиями,
        Доктор Леонард Личми.
        Письмо от Шерон Мауф Кевину Уоррену, 6 марта, 15:00
        Кевин,
        Я получила очень тревожное письмо от доктора Личми вчера, но так и не смогла заскочить к нему в офис. Он связывался с тобой?
        Шерон
        PS: Нет, я понятия не имею, что стало с твоими клюшками для гольфа. И по-моему, с твоей стороны абсолютно неуместно просить меня их искать.
        Письмо от Кевина Уоррена доктору Леонарду Личми, 6 марта, 15:16
        Доктор Личми,
        Жена только что написала мне, что недавно Вы связывались с ней и хотели обсудить некоторые «важные предположения». Есть ли у Дары какие-то проблемы, о которых мне неизвестно? И есть ли причина, по которой Вы не связались со мной по этому вопросу? Что бы там Вам ни наговорила Шерон, я все еще в полной мере являюсь членом этой семьи. Насколько я помню, именно для этого я и оставлял Вам свой рабочий и сотовый телефоны. Пожалуйста, дайте мне знать, когда я могу с Вами связаться, и нужно ли мне вновь выслать Вам свои контактные данные.
        Кевин Уоррен
        Письмо от доктора Личми Кевину Уоррену, 6 марта, 19:18
        Уважаемый мистер Уоррен,
        Меня волнует не Дара, а Николь. Но тот факт, что Вы немедленно решили, что это касается Вашей младшей дочери, еще раз доказывает, что нам нужно многое обсудить в моем офисе, желательно при участии Шерон. Надеюсь, Вы будете участвовать в семейном сеансе 16-го?
        С наилучшими пожеланиями,
        доктор Леонард Личми.
        Письмо от Кевина Уоррена Шерон Мауф, 7 марта, 22:00
        Шерон,
        Я наконец поговорил с доктором Личми. Ты уже с ним разговаривала? Если честно, я не очень впечатлен. Он сказал, что нам с тобой, возможно, нужна групповая терапия, чтобы избавиться от своего желания «исправить» Дару. Я сказал, что исправлять ее - это его задача. Он сказал, что его гораздо больше беспокоит НИК. Дара выражает свои эмоции, принимая наркотики и шатаясь бог знает с кем, поэтому эмоционально она ЗДОРОВЕЕ Ник, которая никогда в жизни не доставляла нам хлопот. Тебе не кажется, что это какой-то парадокс? Он пытался убедить меня, что, раз Ник никогда не показывает нам, что ей плохо, на самом деле именно ЕЙ действительно плохо. И за это мы платим 150 долларов в час (кстати, ты все еще должна мне свою половину за февраль. Не забудь прислать чек).
        Наверно, он знает, о чем говорит, хотя теперь я в этом не уверен. Ник - лучшая на свете старшая сестра, и Даре повезло, что она у нее есть.
        Увидимся 16-го. Надеюсь, мы сможем все цивилизованно обсудить.
        Кевин
        PS: Я не собирался просить тебя искать мои клюшки! Я просто спросил, не встречала ли ты их. Пожалуйста, не превращай все это в войну.
        Ник, 01:45

        Как только я выезжаю на шоссе, хватаю свой телефон и набираю номер Паркера. Боюсь, что заряда не хватит на разговор, потому что экран моргает каждые пять секунд, предупреждая о том, что осталось всего два процента заряда. «Давай, давай, давай же!»
        Затем я слышу гудки: четыре, пять, шесть. Включается голосовая почта.
        - Давай!  - произношу я вслух, ударяя по рулю.
        Снова набираю тот же номер. Три гудка, четыре, пять. И когда я уже готова сбросить вызов, Паркер снимает трубку.
        - Алло?  - хрипит он.
        Я разбудила его. Неудивительно. Уже почти два часа ночи.
        - Паркер.  - Мое горло сжимается, и я с трудом выговариваю его имя.  - Мне нужна твоя помощь.
        - Ник?  - Я слышу какое-то шуршание, как будто он садится в кровати.  - Боже мой, который час?
        - Послушай,  - продолжаю я.  - Батарейка садится. Мне кажется, Дара попала в беду.
        Короткая пауза.
        - Ты думаешь… что?
        - Сначала я думала, она просто играет со мной. Но теперь мне кажется, она замешана в чем-то серьезном. В чем-то очень плохом.
        - Где ты?  - Теперь голос Паркера звучит очень встревоженно, сон покинул его, и я точно знаю, что он уже встал.
        Мне хочется поцеловать телефон. Хочется расцеловать Паркера. Я очень хочу его поцеловать. Этот факт такой реальный, важный и неопровержимый, словно айсберг, внезапно возникший из гладкой темной воды.
        - Шоссе 101. Я еду на юг.  - Чувствую сильное головокружение, словно впереди не дорога, а глубокий обрыв, и я лечу вниз.
        «Ты не можешь позволить мне иметь что-то свое, да? Тебе всегда нужно быть лучше меня». Голос Дары громко звучит в моих воспоминаниях. И я понимаю, что это действительно было со мной. Она действительно сказала мне это. Я уверена. Но когда я пытаюсь потянуть за ниточку, нащупать связь и погрузиться в воспоминания, мое сознание снова накрывает холодная и равнодушная темнота.
        - Ты за рулем?  - Голос Паркера срывается от удивления.  - Ты должна остановиться. Сделай мне одолжение и остановись, ладно?
        - Я должна найти ее, Паркер,  - хриплю я. Телефон снова возмущенно пищит.  - Я должна ей помочь.
        - Где конкретно ты находишься?  - повторяет он, и перед моими глазами предстает его комната.
        Старая лампа в виде бейсбольной перчатки, отбрасывающая кружок теплого света на ковер цвета морской волны. Мятые простыни, которые всегда немного пахнут хвоей. Письменный стол, кресло, куча книг, дисков и старых футболок. Я представляю себе, как он быстро натягивает футболку и шарит под кроватью в поисках своих кедов.
        - Я еду к Орфанс Бич,  - говорю я, потому что это единственное, что я могу придумать.
        Ответ где-то там, рядом с «Бимерс», или даже внутри. Может, у них есть еще какое-то помещение. Может, я не заметила какую-то лестницу или дверь. Или они используют какой-нибудь заброшенный склад. Я должна узнать.
        Меня не покидает чувство, что все это было спланировано Дарой, по крайней мере - изначально. Она хотела, чтобы я нашла ее телефон и фото в нем. Она оставляла мне подсказки, чтобы я смогла ей помочь.
        Это был крик о помощи.
        - Орфанс Бич?  - Я слышу, как Паркер открывает и закрывает дверь. Представляю себе, как он на ощупь движется по коридору, одной рукой держась за стену, оклеенную старыми обоями в цветочек, которые он терпеть не может.  - Куда мы в прошлом году ездили в день рождения Дары? Где мы нашли маяк?
        - Да,  - подтверждаю я.  - Недалеко оттуда есть бар. Он называется…  - слова у меня во рту рассыпаются в пыль.
        Теперь я знаю отгадку. Образы и слова вспыхивают в моей голове. Неоновая вывеска на баре, их фирменный логотип на салфетках, изображающий два световых круга, и само слово «beam», означающее «освещать». Теперь я точно знаю, куда Андре водит девочек, где он устраивает вечеринки, где он фотографировал Дару и Сару Сноу и где что-то страшное случилось с Мэдлин Сноу.
        - Как называется бар?  - Голос Паркера теперь звучит тише, более отдаленно. Он бежит по газону, зажав телефон между плечом и ухом, шаря в карманах джинсов в поисках ключей от машины.  - Ник, ты здесь?
        - О боже!  - Я сжимаю телефон с такой силой, что пальцы болят.
        В этот момент разговор прерывается, телефон окончательно сел.
        - Черт!  - Я проклинаю все на свете, и от этого становится немного легче.  - Черт, черт, черт.
        Потом я вспоминаю про телефон Дары, появляется проблеск надежды. Одной рукой я держу руль, а второй шарю в подстаканнике, но там только старая жвачка, завернутая в бумагу. С нарастающим беспокойством я провожу рукой по пассажирскому сиденью. Ничего.
        В этот момент из подлеска выскакивает животное (енот или опоссум, в темноте не разглядеть) и замирает, сверкая глазами, прямо у меня на пути. Я резко выворачиваю руль влево, даже не успев проверить, есть ли машины позади меня, и ожидаю удара. Но через секунду возвращаю контроль и выравниваю машину. Еще немного, и я бы, пролетев мимо заграждения и темных домов на побережье, упала прямо в воду. Когда я смотрю в зеркало заднего вида, вижу маленькую темную фигуру на дороге. В целости и сохранности.
        И все же я не могу преодолеть панику, ужас из-за того, что я снова потеряла контроль, снова была на самом краю. Должно быть, я оставила телефон Дары дома, когда обыскивала ее комнату. А значит, я осталась одна. Все ответы скрыты там, внизу, на безлюдном отрезке пляжа от бара «Бимерс» до места нашей аварии, где из-за течений плавать смертельно опасно. Ответы на вопросы, что случилось с Мэдлин Сноу и почему так изменилась моя сестра. И ответ на вопрос, что случилось той ночью четыре месяца назад, когда мы оторвались от земли и погрузились в темноту.
        Тихий, но настойчивый голос в моей голове умоляет повернуть назад, предупреждает, что я не готова узнать правду.
        Но я игнорирую его и еду дальше.
        Дара, 2:23

        Снаружи маяк выглядит заброшенным. Он возвышается над строительными лесами, словно палец, указывающий на луну. Узкие окна заколочены тусклыми серыми деревяшками, а знаки свидетельствуют о том, что вход на территорию запрещен. Один из них гласит: «Внимание! Вход только в касках». Но никакого строительства здесь давно не ведется. Даже сам знак уже покрыт солью, погнут и с чьей-то легкой руки украшен граффити.
        Нужно было захватить фонарик.
        Я не помню, как можно попасть внутрь. Но знаю, что где-то есть секретная дверь, словно портал в другой мир.
        Кружу по пляжу, немного скользя по камням. В отдалении за валунами я вижу огни «Бимерса», похожего на сверкающее насекомое. Время от времени я слышу, как мимо проносятся машины, вижу, как свет фар выхватывает из мрака часть пляжа и камни. Но меня с дороги не видно из-за зарослей высокой травы и карпобротуса.
        Прилив начался. Между камнями пузырится грязь. Волны пенятся менее чем в четырех футах от места, где я стою, оставляя лужицы у подножия скал. Это безлюдное место. Никому не придет в голову сунуть сюда нос. И все же всего в тысяче футов вниз по шоссе начинается шум и хаос Ист Норуока.
        Я ныряю под леса и провожу рукой по изгибам маяка. Краска облупляется под моими пальцами. Единственная дверь заколочена, как и окна. Но я все равно обхожу его кругом. Я была здесь раньше. Значит, должен быть вход. Только если…
        Внезапно ко мне приходит идея. Только если Андре, зная, что копы у него на хвосте, не решил запутать следы.
        Но в эту секунду мои пальцы на что-то натыкаются. Какая-то шероховатость, небольшая трещина в стене.
        Здесь есть проход, аккуратно вырезанный прямо в стене, а затем для вида заколоченный. Я толкаю изо всех сил, но дверь не поддается. Может, она закрыта изнутри? Я провожу пальцем по едва заметному краю и вскрикиваю, когда напарываюсь на острый конец гвоздя. Облизываю палец и чувствую вкус крови во рту. Так я и думала. На самом деле гвозди вбиты в дверь и просто загнуты. И все же она не открывается.
        Мне нужно попасть внутрь любой ценой. В отчаянии я изо всех сил пинаю дверь, и неожиданно она открывается со скрипом и грохотом, словно разинутый рот. Ну конечно. Нужно не толкать. Тянуть.
        Позади я слышу какой-то шорох и оборачиваюсь. Поднялся ветер, и о берег разбивается очередная волна, пенясь между скользких темных скал. Я оглядываю пляж, но вижу только расплывчатые тени старых валунов, дикие заросли травы и тусклые огни «Бимерса», мерцающие в отдалении, отбрасывающие серебристые отсветы в океан.
        Я проскальзываю внутрь, нагибаюсь и поднимаю с песка камень, который можно подложить, чтобы дверь не закрылась. Так внутрь проникает хоть немного света. К тому же это будет знаком для Ник.
        Если она сможет меня отыскать.
        Внутри пахнет старым пивом и сигаретным дымом. Я делаю еще один шаг вперед, натыкаюсь на выключатель, и что-то (бутылка?) откатывается в сторону. Потом натыкаюсь на лампу и еле успеваю поймать ее в сантиметрах от пола. Свет, который подключен к генератору, едва освещает лестницу, ведущую на верхние этажи маяка. В этой комнате ничего нет, кроме пустых пивных банок и бутылок, сигаретных окурков и непонятно откуда взявшегося мужского ботинка. Поверх слоя опилок на полу виднеется множество следов. Мятый пакет из «Макдоналдса», оставленный в углу, облепили муравьи.
        Я поворачиваю лампу в направлении лестницы. В тусклом свете она похожа на извивающуюся змею. Я решаю подняться.
        Красный диван убрали. Еще раньше, чем нахожу другую лампу, я замечаю дорожки на пыльном полу, свидетельствующие о том, что здесь недавно двигали к лестнице и спускали по ней нечто тяжелое.
        Но световая аппаратура осталась. Четыре светильника с большими лампами, словно на киноплощадке, и старый кофейный столик со следами от стаканов. Пыльный кондиционер все еще висит на стене. Слева от лестницы сложены грудой фанера и гипсокартон, привезенные, видимо, для ремонта, который так и не состоялся. В углу валяется потрепанный желтый лифчик с рисунками в виде шмелей на чашечках.
        На секунду я замираю в центре комнаты, с трудом преодолевая внезапное желание закричать. Как я сюда попала? Как сюда попали остальные?
        Теперь со всем этим покончено: с ложью, противостоянием и преследованием. Помню, когда мы с сестрой соревновались, кто первый доедет на велосипеде домой, к последнему кругу икры и бедра начинали нещадно гореть, и меня одолевало желание прекратить это, сдаться, больше не крутить педали и позволить себе проехать эти последние метры по инерции. Вот что я сейчас чувствую: не триумф победы, а облегчение от того, что больше не нужно бороться.
        Но есть еще кое-что, что я должна сделать.
        Я обследую комнату, выискивая какую-то деталь, которая помогла бы связать Андре и Мэдлин Сноу. Не знаю, что я рассчитываю найти. «Все тайное становится явным». Эта фраза не выходит у меня из головы. Или нет. «Шила в мешке не утаишь».
        Кровь.
        Рядом с одной из стен я вижу бурое пятно размером с детскую ладонь. Я наклоняюсь, ощущая легкую тошноту. Пятно впиталось в доски пола, и теперь невозможно понять, насколько оно старое (или новое).
        Внизу кто-то резко захлопывает дверь. Я быстро поднимаюсь. Сердце уходит в пятки. Здесь кто-то есть. И это не Ник, она не стала бы закрывать дверь. Она бы двигалась тихо и осторожно.
        Есть только одно место, где я могу спрятаться: за грудой фанеры, сваленной у лестницы. Я крадусь по комнате, замирая каждый раз, когда под ногами скрипят доски пола, и бесшумно пробираюсь в узкое темное пространство между грудой стройматериалов и стеной. В моем укрытии невыносимо пахнет мышиным пометом. Я забиваюсь в самый дальний угол и затихаю, прислушиваясь, не донесется ли снизу звук шагов или дыхание.
        Тишина. Я не могу расслышать ни скрипа, ни шепота, ни вздоха. Считаю до тридцати, а потом обратно до нуля, но ничего не происходит. Тогда я решаю покинуть свое укрытие. Должно быть, ветер сдвинул камень с места, и дверь закрылась.
        Выбираясь из кучи фанеры, я замечаю подозрительный металлический блеск. Похоже, какая-то вещь зацепилась за один из листов. Я аккуратно высвобождаю ее пальцами.
        В эту секунду весь мир перестает для меня существовать, и я не вижу ничего вокруг, кроме него.
        Это серебряный браслет Мэдлин Сноу. Тот самый, в поисках которого мы так тщательно прочесывали пляж во время поисковой операции. Ее любимый браслет с шармами.
        Стоя на трясущихся ногах, я изо всех сил стискиваю в руках браслет, будто иначе он может исчезнуть, провалиться сквозь землю, как и сама Мэдлин. Наконец я решаюсь вылезти наружу.
        - Какого хрена?
        Андре застает меня врасплох. Я не слышала, как он подошел.
        Он стоит на верхней ступеньке, вцепившись в перила, лицо искажено гневом.
        - Ты,  - выплевывает он, а я не могу даже пошевелиться,  - какого хрена ты тут забыла?
        Он делает два шага ко мне, отпустив перила. И я не рассуждаю. Я просто бегу. Я бросаюсь в проход, и от неожиданности он пятится назад, освобождая мне достаточно места, чтобы протиснуться на лестницу.
        «Вниз, вниз, вниз!»
        Металлические ступени, словно зубы, скрипят под моим весом. Взрывы боли пронизывают колени и лодыжки.
        - Эй! Стой, стой!
        Я выскакиваю на пляж. Из горла рвется хрип. Я бегу вдоль берега и слышу, как Андре бросается вслед за мной.
        - Послушай. Послушай. Я просто хочу поговорить.
        Я теряю в камнях одну сандалию и, когда наклоняюсь, случайно выпускаю из рук браслет. На одну кошмарную секунду мне кажется, что я уже не смогу найти его, слепо шаря в мокром песке. За спиной я слышу шаги Андре и его тяжелое дыхание.
        Наконец пальцы смыкаются на чем-то металлическом. Это браслет. Я вскакиваю на ноги, игнорируя боль, и бегу к шоссе, срезая путь, где это возможно. В босую ногу впиваются песчинки, но я не обращаю на это внимания.
        Протискиваюсь между камнями, хватаясь за траву, чтобы удержать равновесие на скользком песке. Заросли здесь такие густые, что я практически не вижу шоссе, только вспыхивающие время от времени огоньки фар. Но я продолжаю продираться сквозь них, закрыв лицо одной рукой и чувствуя себя сказочным рыцарем, чей путь лежит через заколдованный лес.
        Это не сказка.
        Андре с руганью спешит следом. Но он отстает. Рискнув, я оборачиваюсь и вижу, как колышется трава в том месте, где он пытается прорваться. Наконец трава расступается передо мной, и в одно мгновение я оказываюсь на шоссе. Гладкая лента дороги блестит в лунном свете, словно масло.
        Я делаю последние несколько шагов, стараясь не споткнуться о разбросанные кругом пустые банки и пакеты. Перепрыгнув отбойник, поворачиваю налево - прочь от этого пляжа, прочь от «Бимерса», я направляюсь к пустынной части побережья, где стоят только недостроенные дома, а море глубоко врезается в массивные дикие скалы. Там я могу скрыться от него в темноте. Могу спрятаться, пока он не сдастся.
        Я иду по шоссе, стараясь держаться ближе к отбойнику. Мне сигналит проносящаяся мимо машина, из окон которой грохочет музыка. Где-то в отдалении слышится звук полицейской сирены. Снова кто-то ранен или убит, еще одна жизнь разрушена.
        Я оборачиваюсь. Андре тоже добрался до шоссе. В темноте его лица не разглядеть.
        - Господи,  - кричит он,  - ты что, совсем…
        Но я не слышу конца этой фразы, так как мимо проносится еще одна машина.
        Я снова слышу сирены, теперь далеко на юге. Вокруг почти нет зданий, только темные дома высоко на холмах и незавершенные виллы на разных этапах строительства. Я ни разу не была здесь со дня аварии, и все теперь кажется мне незнакомым. С одной стороны шоссе пляж подпирают неприступные скалы, с другой стороны стоят поросшие соснами холмы.
        Бежала ли здесь Мэдлин Сноу? Поймал ли он ее и притащил ли обратно на маяк? Кричала ли она?
        Я снова оборачиваюсь, но позади лишь пустынная трасса. Андре или сдался, или безнадежно отстал. Я немного замедляюсь, пытаясь отдышаться. Легкие горят. Теперь боль повсюду в моем теле. Чувствую себя деревянной куклой, которая вот-вот рассыплется на куски.
        Ночь вокруг меня стала очень тихой. Если бы не сирены, все еще воющие (кажется, они приближаются?), мир был бы похож на картину маслом, завершенную, неподвижную, погрузившуюся в темноту.
        Должно быть, я была права, и мы с Ник разбились где-то неподалеку. Мне кажется, что прямо сквозь меня дует ледяной ветер, но в действительности никакого ветра быть не может - кроны деревьев неподвижны. И все же по моей спине бежит холодок.

        «Останови машину».

        Воспоминания вспыхивают в моей голове, словно кометы в темноте.

        «Нет. Сначала договорим».
        «Мы договорили. Останови».
        «Дара, прошу тебя. Ты не понимаешь».
        «Я сказала, останови».

        В десяти футах от меня впереди по шоссе отбойник смят, и из него вырван кусок металла. С обеих сторон от дыры свисают потрепанные шелковые ленточки. Они тихонько развеваются, словно водоросли, потревоженные легким течением. В землю воткнут небольшой деревянный крест, а позади него участок скалы увешан записочками, клочками бумаги и ткани.
        Рядом с крестом кто-то оставил несколько свежих букетов, и даже с расстояния в несколько футов я узнаю мягкую игрушку Арианы. Это ее любимый плюшевый медведь: мистер Стивенс. Она каждый год покупает ему рождественские подарки. Обычно это аксессуары: зонтик или шляпа.
        На этот раз у него новое украшение: ленточка на шее, на которой маркером написано несколько слов. Я наклоняюсь, чтобы разглядеть.
        «С днем рождения, Дара. Мне так тебя не хватает».
        Время замедляется и останавливается совсем. Только звуки сирен воют в тишине.
        Записки, размокшие настолько, что прочесть их уже невозможно, запылившиеся искусственные цветы и брелоки, а в центре всего этого…
        Фотография.
        Моя фотография.
        Взятая из школьного альбома. Снятая в первый год старшей школы. Та, которую я всегда ненавидела. На ней у меня слишком короткие волосы.
        А ниже к камню прикручена металлическая табличка, и на ней вырезаны слова:
        «Покойся с миром. Дара Жаклин Уоррен. Ты всегда будешь жить в наших сердцах».
        Сирены воют так близко и так оглушительно, что их звук отдается в моих зубах. Так громко, что я не могу думать. А затем, в мгновение, с одним порывом ветра все звуки возвращаются в мир. С моря сплошной стеной приходит дождь. И он наполняется вспышками света. Красные и белые. Красные и белые.
        Сирены останавливаются. Все вокруг видится мне, словно в замедленной съемке. Даже дождь кажется замерзшим в воздухе, стена воды, повернутая по диагонали. Три машины останавливаются неподалеку. Какие-то люди бегут ко мне. В свете фар они превратились в безликие тени.
        - Ник!  - кричат они.  - Ник! Ник!
        «Беги».
        Это слово приходит ко мне вместе с дождем. Его тихо нашептывает ветер, обдувающий мое лицо.
        И я бегу.

        До
        Ник

        То лето, когда мне исполнилось девять, выдалось мокрым. Дождь неделями лил без остановки. Дара даже заработала пневмонию, и при каждом вдохе в ее легких что-то хлюпало, словно влага каким-то образом просочилась и внутрь нее.
        В первый солнечный день за все лето мы с Паркером отправились посмотреть на Олд Стоун Крик (обычно вялый ручеек шириной фута в два). Из-за дождя он стал бурлящей полноводной рекой, затопляющей берега и превращающей всю местность вокруг в сплошное болото.
        Дети постарше бросали в поток пустые банки и смотрели, как их крутит течение, то унося под воду, то снова позволяя им всплыть на поверхность. Один из этих ребят, Йен Дженнингс, забрался на хлипкий мостик через реку и прыгал на нем, а вода неистовствовала у самых его ног.
        А потом в одно мгновение не стало ни Йена, ни мостика. Это все случилось так тихо и быстро. Прогнившее дерево не выдержало, и Йена закружило в водовороте деревянных обломков и бурлящей воды, а все бежали за ним и кричали.
        То же самое и с памятью. Мы строим аккуратные мостики. Но они слабее, чем мы думаем.
        И когда они рушатся, мы тонем в воспоминаниях.
        В ночь аварии тоже шел дождь.
        Это вышло случайно.
        Он ждал моего возвращения с вечеринки у Арианы, слегка подпрыгивая на крыльце перед домом. Дыхание кристаллизовывалось в воздухе. Капюшон толстовки был низко надвинут, скрывая лицо в тени.
        - Ник,  - голос был хриплым, словно он слишком долго молчал,  - нам нужно поговорить.
        - Привет,  - проходя мимо него к двери, я старалась держаться на максимальном расстоянии. Онемевшими от холода пальцами я искала в сумке ключи. Дара настояла на том, чтобы я дождалась костра. Но дождь усилился, и темное месиво порванных бумажных стаканчиков и окурков так и не удалось разжечь.  - Мне тебя не хватало на вечеринке.
        - Подожди.  - Он схватил меня за запястье, не дав открыть дверь. Его пальцы были ледяными. Лицо искажено неведомыми мне эмоциями.  - Не здесь. У меня.
        Только тогда я увидела его машину, припаркованную невдалеке и частично скрытую соснами, словно он намеренно оставил ее там, чтобы остаться незамеченным. Он шел впереди меня: руки глубоко в карманах, плечи были опущены, словно он зол.
        Наверно, мне нужно было ответить «нет». Наверно, мне нужно было сказать «я устала».
        Но это был Паркер, мой лучший друг. Или тот, кто когда-то был моим лучшим другом. К тому же я и представить себе не могла, что за этим последует.
        Поездка до его дома заняла ровно пятнадцать секунд. Но мне они показались вечностью. Он не проронил ни слова, крепко сжимая руль. Лобовое стекло почти полностью запотело. Дворники едва справлялись с потоками воды.
        Он обернулся ко мне только после того, как припарковал машину.
        - Мы так и не поговорили о том, что произошло в День Отцов-основателей,  - сказал он.
        Печка была включена, теплый воздух шевелил его волосы, торчащие из-под шапки.
        - Что ты имеешь в виду?  - осторожно спросила я, чувствуя каждый удар своего сердца.
        - Так для тебя…  - Паркер барабанил пальцами по своим бедрам, верный признак того, что он нервничает,  - для тебя это ничего не значило?
        Я ничего не ответила. Мои руки, лежащие на коленях, казалось, стали весить целую тонну.
        На балу в честь Дня Отцов-основателей мы с Паркером забрались в бассейн и попытались найти оттуда выход на крышу. И нам это удалось, мы обнаружили небольшую лестницу, взобрались по ней и, забыв о танцах, просидели вместе целый час, распивая бутылку «Кроун Роял», которую он стащил у отца. Без всяких на то причин нам было невероятно весело.
        До тех пор, пока он не взял меня за руку.
        До тех пор, пока он не начал смотреть на меня так, что вдруг стало совсем не до смеха.
        Мы едва не поцеловались той ночью.
        А потом, когда пошли слухи, что танцы я пропустила из-за того, что обжималась в бойлерной с Ароном, я позволила всем так думать.
        Из-за дождя свет на его крыльце превратился в какие-то сумасшедшие геометрические узоры. Какое-то время он молчал.
        - Ладно, слушай. В последние месяцы между нами творится что-то странное. Не спорь,  - отрезал он, когда я открыла было рот, чтобы запротестовать.  - И это моя вина. Господи, я прекрасно это понимаю. Мне нельзя было… ну, да ладно. Я просто хотел объяснить. Насчет Дары.
        - Ты не обязан.
        - Я хочу,  - ответил он в неожиданном порыве.  - Слушай, Ник. Я все запутал. И теперь не знаю, как это исправить.
        По моему телу пробежала холодная дрожь, словно мы все еще были снаружи, стояли, глядя на темную кучу мусора, которая упорно не желала превращаться в костер, испуская лишь струйку темного дыма под дождем.
        - Уверена: она тебя простит.  - Я знала, что это прозвучит зло, но не боялась этого. Я ведь и была очень зла на него.
        Всю жизнь Дара брала то, что принадлежало мне. И ломала это.
        - Ты не понимаешь.  - Он снял шапку и провел рукой по волосам, отчего они, словно под воздействием тока, вопреки закону гравитации стали торчать вертикально вверх.  - Я не должен был… Боже. Дара ведь все равно что младшая сестра для меня.
        - Это слишком, Паркер.
        - Но это правда. Я никогда… это вышло случайно. Это было неправильно. С самого начала. Я просто не знал, как это прекратить.
        Он уже не мог сидеть спокойно. Снова надел шапку. Обернулся ко мне и тут же отвернулся, словно не мог вынести моего взгляда.
        - Я не люблю ее. Точнее, я очень люблю ее. Но не так.
        На мгновение нас накрыла тишина. Я не видела его лица, только профиль. Свет скользил по его щеке. Дождь барабанил по лобовому стеклу, словно топот множества крошечных ног, бегущих навстречу лучшей жизни.
        - Зачем ты мне все это рассказываешь?  - в конце концов спросила я.
        Паркер обернулся ко мне. Его лицо искажала боль, словно невидимая сила вышибла из него дух.
        - Мне очень жаль, Ник. Пожалуйста, прости меня.  - Его голос срывался.  - Это должна была быть ты.
        Время остановилось. Я была уверена, что не расслышала.
        - Что?
        - Точнее, это и есть ты. Вот что я пытаюсь сказать.
        Он взял меня за руку. Или это я взяла его за руку. Прикосновение было теплым, сухим и таким родным.
        - Ты… теперь ты понимаешь?
        Я не помню, он меня поцеловал или я его. Да и важно ли это? Значение имеет лишь то, что это случилось. Никогда за всю свою жизнь мне ничего так сильно не хотелось. Паркер снова был моим. Паркер, мальчик, которого я всегда любила. Дождь все лил и лил, но теперь он звучал мягко и ритмично, словно стук сердца. Лобовое стекло совсем затуманилось, и внешний мир исчез.
        Я хотела бы, чтобы это никогда не заканчивалось.
        А затем Паркер резко отстранился, когда позади меня раздался резкий удар о стекло.
        Дара. Ее ладонь легла на пассажирское окно, глаза потемнели, волосы прилипли к щекам, и такая странная улыбка была на ее лице. Победная. Триумфальная. Словно она давно этого ждала.
        На секунду Дара задержала свою руку на стекле, словно ожидала, что я прислоню свою в ответ. Как в игре.
        «Повторяй за мной, Ник. Делай то же, что и я».
        Я могла бы пошевелиться. Я могла бы ее окликнуть. Она убрала руку, оставив призрачные отпечатки пальцев на стекле. А потом и они исчезли… вслед за ней.
        Она запрыгнула в автобус раньше, чем я успела ее догнать. Двери закрылись, когда я была еще в половине квартала. Я окликнула ее. Может, она слышала, а может, и нет. Ее лицо побелело, рубашка потемнела от дождя. Стоя в потоке неонового света, она напоминала негатив, все цвета неправильные. Затем автобус скрылся за деревьями, будто ночь разинула пасть и поглотила его.
        Через двадцать минут я догнала автобус на 101-м шоссе, а еще через двадцать она сошла на остановке, прикрываясь руками от дождя, и зашагала мимо сверкающих вывесок с рекламой безалкогольного пива и эротического видео.
        Куда она направлялась? В «Бимерс», чтобы увидеться с Андре? На пляж к маяку? Или хотела просто убежать подальше, затеряться среди скал Ист Норуока, где земля сливается с разъяренным морем?
        Я ехала за ней еще полмили, сигналя и мигая фарами, но в конце концов она согласилась сесть в машину.
        - Поехали,  - сказала она.
        - Дара, послушай. То, что ты видела…
        - Я сказала, поехали.
        Но когда я стала разворачиваться, чтобы поехать домой, она резко дернула руль на себя.
        Я ударила по тормозам. Но она даже не моргнула. Она не казалась злой и расстроенной. Она просто сидела спокойно, глядя прямо перед собой. Вода стекала с нее на обивку сидений.
        - Туда.  - Она указала на юг, направление в никуда.
        Но я сделала так, как она сказала. Мне нужен был шанс все объяснить. Дорога была плохая. Когда я попыталась нажать на газ, колеса начали проскальзывать, и я снова сбавила скорость. Во рту пересохло. Ни одно оправдание не приходило на ум.
        - Извини,  - наконец сказала я.  - Это не… В смысле, это не то, что ты могла подумать.
        Она не ответила. Дворники работали во всю силу, и тем не менее я едва различала дорогу за стеной дождя, почти не видела света собственных фар во мраке.
        - Это вышло случайно. Мы просто разговаривали. На самом деле мы разговаривали о тебе. Он мне вообще не нравится,  - говорю я. И это самая большая ложь, которую я произносила за всю свою жизнь.
        - Дело не в Паркере,  - ответила она. И это по сути были первые слова, которые она произнесла с тех пор, как села в машину.
        - Ты о чем?
        Я хотела посмотреть на нее, но побоялась отрывать глаза от дороги. Я даже не знала, где мы находимся, пока не разглядела на обочине супермаркет «7 -11», в котором мы останавливались прошлым летом, чтобы купить пива по пути на Орфанс Бич.
        - Дело в тебе и во мне,  - голос Дары звучал тихо и холодно.  - Ты не можешь позволить мне иметь что-то свое, да? Тебе всегда нужно быть лучше меня. Всегда нужно побеждать.
        - Что?  - Я была так ошарашена, что даже не могла спорить.
        - Не притворяйся невинной. Со мной это не пройдет. Это просто еще один акт твоего спектакля. Идеальная Ник и ее сестренка-неудачница.  - Она говорила так быстро, что я едва понимала. Мне показалось, что она была под кайфом.  - Ну, ладно. Тебе нужен Паркер? Забирай его. Мне он не нужен. И ты мне тоже не нужна. Останови.
        Мне понадобилась минута, чтобы понять, чего она хочет. Когда до меня дошло, она уже начала открывать дверь, хотя машина еще двигалась.
        И внезапно ко мне со всей четкостью пришло осознание: нельзя ее отпускать. Если я ее выпущу, я ее потеряю.
        - Закрой дверь.  - Я надавила на газ, и она откинулась на сиденье. Теперь мы ехали слишком быстро, она уже не могла выпрыгнуть.  - Закрой дверь.
        - Останови.
        Быстрее, еще быстрее, хотя я почти не видела дороги, хотя дождь лил стеной, оглушительный, словно аплодисменты в конце спектакля.
        - Нет. Сначала договорим.
        - Мы договорили. Останови.
        - Дара, прошу тебя. Ты не понимаешь.
        - Я сказала, останови.  - Она наклонилась и дернула руль к себе.
        Задние колеса занесло. Я ударила по тормозам и выкрутила руль влево, чтобы выровнять машину.
        Но было слишком поздно.
        Нас закрутило. Я думала, мы умрем. Мы ударились в отбойник и пробили его. Взрыв стекла и металла. Из двигателя валил дым. На секунду мы оказались в воздухе, и я смогла взять Дару за руку в темноте.
        Помню, ее ладонь была очень холодной.
        Помню, она не кричала, не говорила, не произнесла ни звука.
        А дальше я ничего не помню.

        После 
        Ник, 03:15

        Я не понимала, куда направляюсь и как далеко продвинулась, пока не увидела Пирата Пита, возвышающегося над линией деревьев, одна рука приветственно поднята, глаза сверкают белым. ФэнЛэнд. Его взгляд, кажется, преследует меня, пока я бегу по парковке, которая из-за дождя превратилась в настоящий атолл [11 - Атолл - коралловый остров в форме кольца (прим. ред.).], группы бетонных островов выглядывают из воды, в которой плавает много разного мусора.
        Сирены снова воют так оглушительно, что едва не причиняют физическую боль. Они - словно рука, проникающая внутрь меня, чтобы наконец поднять занавес и выпустить на свободу воспоминания, слова, образы.
        Ладонь Дары на стекле и отпечаток, оставленный ее пальцами.
        «Покойся с миром, Дара».
        «Мы уже поговорили».
        «Мне нужно сбежать, сбежать от шума и вспышек света. Мне нужно найти Дару, чтобы доказать, что это неправда. Это неправда. Не может быть».
        Мои пальцы замерзли и онемели. Я дважды набираю неверный код, промахиваясь мимо клавиш, прежде чем калитка открывается. В эту же секунду на парковку въезжают три полицейские машины, мигалки разрывают темноту. На секунду я замираю в свете фар, прикованная к месту, словно насекомое на стекле.
        - Ник!  - Снова эти крики, это имя, знакомое и одновременно чужое, словно крик птицы в лесу.
        Я проскальзываю в ворота и бегу сквозь дождь, проглатывая его соленый привкус и срезая путь, скольжу по лужам, которые образовались на тропинках. Через минуту ворота открываются снова. Меня преследуют голоса, перекрывая звук дождя.
        - Ник, пожалуйста. Ник, подожди.
        Вот оно: в отдалении между деревьями я замечаю мерцающий огонек. Фонарик? Я внутренне сжимаюсь от чувства, которое сложно описать. Страх перед тем, что вот-вот произойдет. Как и тогда, когда мы с Дарой зависли в воздухе, держась за руки, а фары выхватывали из темноты огромную скалу прямо перед нами.
        «Покойся с миром, Дара».
        «Невозможно!»
        - Дара!  - кричу я, но мой голос проглатывает дождь.  - Дара, это ты?
        - Ник!
        Я уже близко. Я должна доказать им, должна найти Дару. Я срезаю путь и пробираюсь между деревьев, следуя за призрачным огоньком, который замирает и исчезает у подножия «Небесных врат», словно свет свечи, внезапно погашенной. Листья, словно толстые языки, скользят по моим рукам и лицу. Сандалии тонут в грязи, брызги летят на икры. Вот это гроза. Такая бывает один раз за лето.
        - Ник. Ник. Ник,  - слова превращаются в бессмысленный гул, словно шум дождя по листьям.
        - Дара!  - кричу я.
        Но мой голос снова растворяется в воздухе.
        Я выбегаю на тропинку, ведущую к «Вратам». Внизу все еще стоит пассажирская кабинка, прикрытая синим тентом. Где-то кричат люди.
        Я оборачиваюсь. Среди деревьев за моей спиной мелькают многочисленные огни, и я думаю о маяке и луче, который освещает морякам путь, об азбуке Морзе, о зашифрованных световых сигналах. Но я не могу разобрать послание.
        Поворачиваюсь к «Вратам». Именно здесь я видела фонарик, точно. Значит, Дара пришла сюда.
        - Дара!  - кричу я изо всех сил. Горло саднит.  - Дара!  - Моя грудь словно набита камнями, и я одновременно чувствую тяжесть и пустоту.
        А правда все еще стучится в мое сознание, угрожая затопить его, и я пойду ко дну вместе с ним.
        «Покойся с миром, Дара».
        - Ник!
        И вот я замечаю какое-то движение под тентом, и меня накрывает волна облегчения. Все это было проверкой, просто чтобы увидеть, как далеко я зайду, как долго буду продолжать эту игру.
        Все это время она была здесь, ждала меня.
        Я снова бегу, задыхаясь, на этот раз от облегчения, плача, но не оттого, что мне грустно, а оттого, что все наконец позади, я нашла ее, и игра окончена, и мы сможем вместе поехать домой. С одной стороны крепления тента немного ослаблены (Дара - сообразительная, нашла место, чтобы спрятаться от дождя). Я пробираюсь между металлическими опорами конструкции и, проскользнув в темноту под тентом, осторожно двигаюсь между гнутыми старыми сиденьями. В нос ударяет запах жвачки, старых гамбургеров и грязных волос.
        А потом я вижу ее. Она отскакивает назад, словно опасаясь, что я ее ударю. Ее фонарик падает на пол, и железные опоры вибрируют в ответ. Я замираю, боясь пошевелиться, опасаясь, что она исчезнет.
        Не Дара. Меньше Дары. Младше Дары.
        И еще до того как я поднимаю фонарик и луч света выхватывает из темноты разбросанные по полу пустые банки, обертки от батончиков «Милки Вей» и булочки для гамбургеров - то есть все то, что еноты, видимо, стаскивали сюда не один день, еще до того как я направляю фонарик на ее розовые с фиолетовым ботинки, пижаму с принцессами Дисней, ее бледное личико в форме сердца с широко распахнутыми бледно-голубыми глазами и копну спутанных волос, еще до того как голоса приближаются вплотную и тент исчезает, а прямо над нами оказывается ночное небо, я уже знаю.
        - Мэдлин,  - шепчу я, и она то ли вздыхает, то ли всхлипывает в ответ.  - Мэдлин Сноу.
        www.pervenstvo.comwww.pervenstvo.com(http://www.pervenstvo.com/)

        ТЕМА: ЭТО СЛУЧИЛОСЬ СО МНОЙ! КТО-ТО ПРОДАВАЛ В СЕТИ МОИ ОБНАЖЕННЫЕ СНИМКИ.
        РАССКАЗ САРЫ СНОУ В ПЕРЕСКАЗЕ МЭГАН ДОНАХЬЮ
        Я помню только, что, когда проснулась, понятия не имела, как добралась домой… и что случилось с моей сестрой.
        Однажды в субботу мы с моей подругой Кеннеди болтались по торговому центру, и в какой-то момент к нам подошел парень. Он сказал, что мы обе очень симпатичные, и спросил, не работаем ли мы моделями. Сначала я думала, что он просто к нам клеится. Ему было в районе двадцати четырех, и выглядел он классно. Он назвался Андре.
        Потом он сказал нам, что владеет баром под названием «Бимерс» в Ист Норуоке и что мы могли бы зарабатывать хорошие деньги, просто тусуясь у него на вечеринках (примечание редактора: Эндрю «Андре» Маркенсон был управляющим бара «Бимерс» вплоть до своего недавнего ареста. Официальные владельцы, ООО «Фреш Интертейнмент», поспешили заявить, что не имели представления о деятельности мистера Маркенсона и уж тем более не поддерживали ее). Сначала это показалось нам подозрительным, но потом он сказал, что там будут и другие девушки и нам не придется делать ничего особенного: только выпивать, быть приветливыми с гостями и собирать чаевые. Он казался таким милым и, знаете, нормальным. Ему было легко доверять.
        Первые вечеринки были точно такими, как он и рассказывал. От нас требовалось только хорошо одеваться, разносить напитки и быть милыми с парнями, которые приходили, и через пару часов мы уже возвращались домой, получив каждая по две сотни баксов. Мы не могли поверить своей удаче.
        Вместе с нами работали и другие девушки. Обычно четыре-пять человек в одну смену. Я мало что о них знала, но, думаю, все они тоже были старшеклассницами. Но Андре всегда предупреждал нас, что нам должно быть по восемнадцать, хоть и не просил подтвердить это документально. Мы всегда понимали, что он знает правду про наш возраст, но будет притворяться до тех пор, пока будем притворяться мы.
        Я хорошо помню одну девушку, Дару Уоррен. Она не выходила у меня из головы, потому что погибла в автокатастрофе всего через пару дней после одной из вечеринок. По странному совпадению именно ее сестра, Николь, нашла Мэдди (примечание редактора: речь идет о Мэдлин Сноу, чье исчезновение 19 июля стало причиной проведения масштабного расследования во всем округе), после того как та сбежала. Невероятно, правда?
        В общем, Андре всегда был с нами очень мил, рассказывал о своей жизни, о том, как он продюсирует музыкальные клипы и отбирает девушек для телешоу. Теперь я знаю, что все это ложь. Время от времени он брал кого-нибудь из девушек в магазин, и они возвращались с гамбургерами и картошкой для всех нас. У него была классная машина. И он всегда делал нам комплименты, говорил, что мы такие красивые, что легко могли бы стать моделями или актрисами. Теперь я понимаю, что он просто пытался втереться к нам в доверие.
        С апреля по июнь вечеринок не было. Не знаю почему. Может, из-за копов или чего-то такого? В то время он сказал нам, что просто слишком занят, и намекнул, что вскоре будет помогать отбирать народ для очередного телешоу. Это тоже было ложью.
        Но на тот момент у меня не было причин ему не верить.
        В конце июня он снова начал проводить свои «Затмения» (примечание редактора: «Затмениями» назывались приватные вечеринки, куда имел доступ только ограниченный круг гостей, которые платили определенный взнос за вход). В ночь, когда все это произошло, моя бабушка заболела, и родители поехали в Теннесси, чтобы навестить ее в госпитале, а я осталась присматривать за Мэдди, хоть я и предупреждала, что мне нужно на работу. Но мне нужны были деньги на покупку новой машины, и, как бы глупо это ни звучало, я в каком-то смысле скучала по этой работе. Вечеринки были веселыми и приятными, и мы, знаете, чувствовали себя какими-то особенными. Потому что он выбрал именно нас.
        Мэдди нужно было уложить спать к 9 часам вечера, поэтому мы с Кеннеди решили взять ее с собой. Вечеринки обычно заканчивались к полуночи, и мы подумали, что она просто поспит на заднем сиденье. Обычно ее из пушки не разбудишь.
        Но в ту ночь все было по-другому.
        Андре был особенно добр ко мне тем вечером. Он налил мне своего особенного ликера, который на вкус был как шоколад. Кеннеди разозлилась, потому что я была за рулем, и, знаю, это очень глупо, но я подумала, что от одного стакана ничего не будет. Но дальше все было очень… странно.
        Я не могу объяснить, что со мной было, но я не запоминала ничего, что происходило. Словно смотрела какой-то фильм, но часть кадров отсутствовала. Кеннеди ушла рано, потому что у нее было плохое настроение и кто-то из парней ей нагрубил. Но тогда я об этом не знала. Мне очень хотелось прилечь.
        Андре сказал, что у него есть тихий кабинет с диваном, где я могу прилечь и вздремнуть.
        Это последнее, что я помню. Когда я проснулась на следующее утро, меня рвало. Машина была припаркована прямо на лужайке у соседей. Миссис Хардуэлл, наша соседка, просто взбесилась. Я не могла поверить, что приехала домой в таком состоянии. Я совсем ничего не помнила, словно кто-то удалил мне часть мозга.
        Когда я поняла, что Мэдди пропала, мне хотелось умереть. Я очень испугалась и понимала, что во всем этом виновата только я. Вот почему я соврала насчет того, куда мы ездили. Теперь я понимаю, что мне нужно было сразу во всем признаться родителям и полиции, но я была сбита с толку, и мне было так стыдно, и я надеялась, что как-то смогу все это исправить сама.
        Оказалось, Мэдди проснулась и последовала за мной на маяк, куда Андре потащил меня и где располагался тот самый тихий «кабинет». Это был никакой не офис, а просто место, где он фотографировал девочек, чтобы потом продавать их фото в Интернете. Полиция считает, что он накачал меня наркотиками, поэтому я ничего не помню. Думаю, Мэдди испугалась и решила, что я умерла! Она ведь просто маленький ребенок. Когда она увидела меня на маяке, лежащей без движения, подумала, что Андре меня убил. Должно быть, она закричала, потому что он обернулся и заметил ее. Мэдди испугалась, что он убьет и ее, и побежала. Она так боялась, что он придет за ней, что пряталась много дней, воруя воду и еду и покидая свое укрытие всего на несколько минут, обычно ночью. Слава богу, она вернулась домой в целости и сохранности.
        Сначала я думала, что никогда себя не прощу. Но после того, как мы долго говорили с…
        Страница 1 из 3
        Письмо от доктора Майкла Хьюинга доктору Леонарду Личми, 7 августа
        Уважаемый доктор Личми,
        Как я понимаю, ранее в этом году Вы некоторое время наблюдали Николь Уоррен. В данный момент она находится под моим наблюдением в клинике «Ист Шорлайн Мемориал», и я решил связаться с Вами, чтобы обсудить мои первичные заключения о ее состоянии, а также потому что ей, несомненно, понадобится дальнейшее лечение после выписки, независимо от того, когда это произойдет.
        Физическое здоровье Николь не вызывает опасений. Она кажется очень спокойной и готовой к диалогу, но сбитой с толку. Предположу, что она страдает диссоциативным расстройством, в данный момент я пытаюсь установить более точный диагноз (предположительно, хоть эти диагнозы и прозвучат противоречиво, скажу, что у нее наблюдаются элементы и диссоциативного расстройства личности, и расстройства деперсонализации, которые, несомненно, возникли в результате аварии и смерти ее сестры. Кроме того, наблюдаются признаки диссоциативной фуги, хотя в данном случае присутствуют не все обычные характеристики). В какой-то момент после аварии - полагаю, что именно тогда, когда она вернулась в Сомервилль после нескольких месяцев отсутствия,  - ей пришлось столкнуться с новой действительностью, в которой ее сестры не было, и тогда она начала время от времени вселяться в сознание своей погибшей сестры, опираясь на общие воспоминания и детальное понимание ее поведения, ее личности, физических особенностей и предпочтений. С течением времени расстройство усиливалось и стало вызывать слуховые и зрительные галлюцинации.
        Что касается текущего момента, хоть Николь и приняла факт смерти сестры, она почти не восстановила воспоминания о событиях, которые происходили с ней самой, когда она внедрялась в психику сестры. И все же я надеюсь, что со временем (при верном медикаментозном решении) мы это преодолеем.
        Пожалуйста, позвоните мне в любое удобное время для дальнейшего обсуждения.
        Спасибо,
        Майкл Хьюинг.
        Больница Ист Шорлайн Мемориал
        66 -87 Вашингтон Бульвар
        Данное сообщение может содержать конфиденциальную информацию. Если Вы не являетесь указанным адресатом (или получили это сообщение по ошибке), пожалуйста, немедленно уведомите отправителя и удалите данное письмо. Любое копирование или разглашение данных материалов строго запрещено.
        [email protected], August 18?От:
        [email protected]?Кому:
        Привет, Ник!
        Как твои дела? Наверно, это глупый вопрос. И вообще, наверно, это глупое письмо. Я даже не уверен, что ты получаешь эти письма. Я пытался звонить, но твой телефон отключен. Я уезжаю меньше чем через неделю. С ума сойти! Надеюсь, меня не съедят живьем гигантские крысы. И на меня не нападут тараканы-мутанты. И не побьют бородатые хипстеры.
        Ну да ладно. Твоя мама сказала моей, что тебя, возможно, не будет несколько недель. Ужасно, что я так и не увижу тебя перед отъездом. Надеюсь, тебе лучше. Вот дерьмо. Это тоже тупо звучит.
        Боже, Ник… Представить не могу, что ты пережила.
        Я просто хотел сказать «привет». И еще - я думаю о тебе. Все время.
        П.
        [email protected], August 18?От:
        [email protected]?Кому:
        Привет,
        Не знаю, получила ли ты мое прошлое письмо. Завтра важный день. Я еду в Нью-Йорк. Я очень рад этому, и все же мне бы так хотелось увидеть тебя или хотя бы поговорить с тобой перед отъездом. Мама передала тебе, что я просил позвонить? Она сказала, что поедет к тебе, и я просил ее передать мое сообщение, но не уверен, что она выполнила просьбу. Я даже звонил на свой телефон, чтобы убедиться, что он работает, ха.
        Ну, ладно. Напиши мне… или позвони. Или пришли почтового голубя. Хоть что-то.
        И еще кое-что… Помнишь, когда мы были маленькими, я вывешивал красный флаг на ветку дуба, когда хотел встретиться с тобой и Дарой в крепости? Не знаю, почему, но на днях это пришло мне в голову. Забавно, но в детстве даже самые странные вещи имеют свою логику. Все намного сложнее, но в то же время проще. Знаю, я несу чушь.
        Я буду скучать по ФэнЛэнду. И по Сомервиллю. Но больше всего я буду скучать по тебе.
        П.
        Больница Ист Шорлайн Мемориал
        66 -87 Вашингтон Бульвар
        ВЫПИСКА ИЗ ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ (ФОРМА Q -55)
        Имя пациента: Николь С. Уоррен
        Удостоверение личности пациента: 45 -110882
        Консультирующий терапевт: доктор Клэр Винник
        Консультирующий психотерапевт: доктор Майкл Хьюинг
        Дата поступления: 29 июля
        Дата выписки: 28 августа
        Общие замечания:
        За прошедшие тридцать дней у пациентки произошли заметные улучшения. Пациентка была доставлена с признаками диссоциативного расстройства, что свидетельствует о наличии рецидивирующего травматического расстройства. Пациентка была встревоженной, не желала принимать участие в групповой терапии и индивидуальных сессиях.
        Доктор Хьюинг назначил ей 100 мг препарата «Золофт» один раз в день и «Амбиен» для борьбы с бессонницей. В течение нескольких дней у пациентки наметились явные улучшения: вернулся аппетит и появилось желание общаться с пациентами и персоналом.
        Судя по всему, пациентка понимает суть своей проблемы и хочет выздороветь. Кроме того, она больше не страдает от галлюцинаций.
        Предлагаемый курс дальнейшего лечения:
        100 мг препарата «Золофт» один раз в день для борьбы с депрессией и тревожностью;
        продолжение терапии, индивидуальной и семейной, психиатра Леонарда Личми.
        [email protected]?От:
        [email protected], 1 сентября?Кому:
        Привет, Паркер
        Прости, но я не могла ни звонить, ни писать. Некоторое время была не в состоянии это делать. Сейчас мне лучше. Я дома.
        Теперь ты уже в Нью-Йорке. Надеюсь, у тебя там все великолепно.
        Ник
        PS: Конечно, я помню красный флаг. Я до сих пор иногда ищу его глазами.

        После

2 сентября

        Дорогая Дара!
        Вот я и дома. Меня наконец выпустили из дурдома. Кстати, там было не так уж и плохо, если не считать визитов мамы и папы, которые смотрели на меня так, словно, если они попытаются ко мне прикоснуться, я рассыплюсь в пыль. Нам пришлось пройти групповую терапию, на которой нужно произносить фразы типа «я слышу тебя и уважаю то, что ты говоришь» или «я понимаю, что ты злишься, когда я…» и т. д. Тете Джекки это бы точно понравилось.
        Доктора были очень милые, и можно было много спать, а еще мы делали поделки и творческие проекты, словно мне снова было пять лет. Я и не знала, сколько всего можно сделать из палочек от эскимо.
        Ну что ж. Доктор Личми сказал, что каждый раз, когда я захочу с тобой поговорить, нужно писать тебе письмо. Этим я сейчас и занимаюсь. Вот только каждый раз, когда я беру в руку ручку, не знаю, с чего начать. Я столько всего хочу тебе сказать. И столько всего спросить, хоть и знаю, что ты мне не ответишь.
        Итак, скажу самое важное.
        Мне так жаль, Дара. Мне очень, очень жаль.
        Я скучаю по тебе. Пожалуйста, вернись.
        С любовью,
        Ник

26 сентября

        - Готово.  - Тетя Джекки кладет руку поверх последней картонной коробки, набитой под завязку, так что скотч едва не лопается, словно ремень поверх жира. На боку большими черными буквами написано «благотворительность». Она выпрямляется, отбрасывая внутренней стороной запястья волосы с лица.  - Так намного лучше, правда?
        Комната Дары (бывшая комната Дары) стала неузнаваемой. Я несколько лет не видела пол таким чистым. Раньше он всегда был засыпан толстым слоем мусора и одежды, а сейчас он тщательно вымыт и пахнет хвоей. Старый коврик свернут и убран в мешок вместе с грязными джинсовыми рубашками, рваными сандалиями и старым бельем. Леопардовый плед, который Дара купила на собственные деньги, после того как мама отказалась его купить, мы заменили на симпатичное покрывало в цветочек, которое тетя Джекки нашла в бельевом шкафу. Мы упаковали всю одежду Дары, чтобы передать ее на благотворительность. Множество пустых вешалок поскрипывают в ее шкафу, словно по ним пробегает невидимая рука.
        Тетя Джекки стискивает меня в объятиях:
        - Ты в порядке?
        Я киваю, не в состоянии говорить. Я толком не понимаю, кто я теперь. Тетя Джекки предложила все упаковать сама, но доктор Личми посчитал, что мне будет полезно принять в этом участие. Кроме того, я хотела посмотреть, что могу сохранить для себя. Доктор Личми дал мне обувную коробку и велел ее наполнить. Три дня ушло на разбор вещей Дары. Сначала мне хотелось оставить все: пожеванные ручки, контактные линзы, сломанные солнечные очки. Все, к чему она прикасалась, что она любила, что ей принадлежало. Я наполнила коробку за десять минут, а потом все выбросила и начала заново.
        В конце концов я взяла только две вещи: ее дневник и маленькую золотую подвеску в виде подковы, которую она любила надевать по особым случаям. Как она говорила, «на удачу».
        В открытое окно врывается сентябрьский ветер. Этот месяц пахнет тетрадками и карандашами, осенними листьями и машинным маслом. Он пахнет движением вперед, развитием. На этой неделе отец съезжается с Шерил, а у меня завтра обязательная встреча с Эвери, ее дочерью. Мама в Калифорнии, навещает старую подругу и пьет вино. Паркер в Нью-Йорке. Должно быть, поздно ложится, тусуется с новыми друзьями и встречается с симпатичными девчонками, а про меня совсем забыл. Мэдлин Сноу перешла в четвертый класс. Сара говорит, ее обожает вся школа. ФэнЛэнд закрывается на зиму.
        И только со мной ничего не происходит.
        - Теперь осталось только одно…  - Тетя Джекки извлекает из своей сумки нечто похожее на спутанные волосы и тяжелую серебристую зажигалку. Она поджигает комок.
        - Шалфей,  - объясняет тетя, помахивая горящими веточками и медленно двигаясь по кругу.  - Он очищает.
        Я задерживаю дыхание, чтобы не раскашляться, чувствую одновременно желание плакать и смеяться. Интересно, что сказала бы Дара обо всем этом? «Ок, пусть сожжет свои водоросли, и закончим уже с этим». Но тетя выглядит такой серьезной, такой напряженной, что я не могу заставить себя что-то сказать.
        Наконец она заканчивает обходить комнату и выбрасывает обгоревшие веточки в окно, осыпав немного пепла на решетки плетистой розы.
        - Готово,  - говорит она, улыбаясь, но в уголках ее глаз грусть.
        - Да,  - отвечаю я, обнимая себя руками, и пытаюсь почувствовать запах Дары за горьким ароматом шалфея, запахом сентября и вымытой комнаты. Но его больше нет.
        Уже внизу тетя Джекки заваривает нам в больших бокалах улун. Две недели назад она появилась на пороге с огромными бесформенными мешками, волосы заплетены в косички, словно нестандартная версия Мэри Поппинс, и радостно заявила, что немного поживет с нами, чтобы «помочь» и «дать маме передышку». Она медленно вычищала весь дом от подвала до крыши, относясь к нему как к линяющему животному. Начала с перестановки в гостиной («у вас тут все не по фэн-шую»), потом в каждом углу появились живые растения в горшках («сразу стало намного легче дышать»), а холодильник оказался забитым овощами и соевым молоком.
        - Итак,  - она забирается на подоконник и подтягивает колени к груди, как это делала Дара,  - ты подумала о том, о чем мы с тобой говорили?
        Тетя Джекки предложила мне провести сеанс. Она сказала, это поможет мне поговорить с Дарой напрямую, сказать ей все, что я хочу, и попросить прощения. Она клянется, что делает так постоянно, говорит с ней каждый день. Тетя действительно верит в то, что Дара зависла здесь, на другой стороне бытия, словно некий призрачный шарф, висящий на стене.
        - Не думаю, что это хорошая идея.  - Даже не знаю, что пугает меня больше, что я могу ее услышать или что могу не услышать.  - Но спасибо.
        Тетя Джекки сжимает мою ладонь.
        - Она не ушла, понимаешь?  - говорит тетя тихим голосом.  - Она никогда не уйдет.
        - Я знаю,  - подтверждаю я.
        Это просто другая версия того, что говорят остальные. «Она всегда будет жить внутри тебя. Всегда будет там». Но она действительно жила внутри меня, укоренялась во мне, словно цветок, хоть я этого и не замечала. А теперь эти корни вырваны, и на месте красивого дикого цветка во мне пустота.
        Раздается звонок в дверь. Секунду я надеюсь на то, что это Паркер, но такое невозможно. Он в милях отсюда, в колледже. Движется вперед, как и все остальные. К тому же он никогда не звонит в дверь.
        - Я открою,  - говорю я, просто чтобы получить предлог выйти из комнаты, иначе тетя Джекки так и будет смотреть на меня с жалостью.
        Конечно, это не Паркер. Это Мэдлин и Сара Сноу.
        Сестры одеты одинаково: на них юбки в клеточку длиной до колена и белые рубашки на пуговках. Только рубашка Сары расстегнута, и под ней видна черная майка, а ее волосы распущены. Родители вернули ее в местную школу, и последний год она будет учиться здесь. Но Сара выглядит вполне довольной.
        - Прости,  - произносит она, когда Мэдлин бросается в мои объятия, словно щенок, едва не сбивая с ног.  - Благотворительность. Она хотела, чтобы ты была первой.
        - Мы продаем печенье для моей баскетбольной команды,  - говорит Мэдлин. Так забавно, что она играет в баскетбол, она такая миниатюрная, слишком маленькая для своего возраста.  - Хочешь купить немного?
        - Конечно,  - отвечаю я и не могу сдержать улыбку. Мэдди всегда так действует на людей. Ее личико напоминает подсолнух, такое светлое и открытое. Девять дней, которые она провела в одиночестве, скрываясь от Андре, кажется, не слишком травмировали ее. Но мистер и миссис Сноу все равно обеспокоены. Обеих дочерей они возят на сеансы терапии дважды в неделю.  - Какие у тебя есть?
        Мэдди перечисляет: с арахисовым маслом, шоколадно-арахисовым и грильяжем. Сара стоит, теребя подол своей юбки, слегка улыбаясь и не сводя глаз с младшей сестры.
        За прошедшие месяцы мы стали друзьями, ну, или кем-то вроде друзей. Мы с Мэдди ходили в ФэнЛэнд, и она рассказала и показала нам не без гордости, как ей удалось так долго оставаться незамеченной. Я даже приезжала к Сноу купаться в бассейне. Мы с Сарой лежали рядышком на шезлонгах, пока Мэдди прыгала с бортика в воду, а их родители курсировали туда-сюда, чтобы убедиться, что у нас все в порядке, словно они - планеты, орбиты которых проходят вокруг их дочерей. И я не виню их за это. Даже сейчас их мама смотрит за ними из машины, словно они могут исчезнуть, стоит ей отвести взгляд.
        - Как ты?  - спрашивает Сара после того, как Мэдди, приняв мой заказ и напевая нечто неразборчивое себе под нос, бежит к машине.
        - Знаешь, все так же,  - отвечаю я.  - А ты?
        Она кивает, глядя в сторону и щурясь от света.
        - По-старому. Я пока под домашним арестом. И в школе все обращаются со мной как с сумасшедшей.  - Она пожимает плечами.  - Но могло быть и хуже. Мэдди могла…  - она обрывает фразу, словно до нее внезапно доходит смысл собственных слов. «Могло быть хуже. Я могла бы быть на твоем месте. Моя сестра могла умереть».  - Прости,  - говорит она, заливаясь краской.
        - Ничего,  - искренне говорю я.
        Я рада, что Мэдди вернулась домой целой и невредимой. И что мерзкий Андре сидит за решеткой, ожидая приговора. И это единственная хорошая новость с момента аварии.
        С тех пор, как Дара умерла.
        - Давай встретимся на днях, ладно?  - Когда Сара улыбается, ее лицо мгновенно преображается и становится красивым.  - Можем посидеть у меня, посмотреть кино. Раз уж я под замком.
        - С удовольствием,  - отвечаю я, и она возвращается в машину.
        Мэдди уже сидит сзади. Она прижимается к стеклу лицом, расплющивая его, и я смеюсь и машу рукой им вслед, чувствуя внезапный прилив грусти. Дружба с семьей Сноу - это одна из многих вещей, которые я уже никогда не смогу разделить с Дарой.
        - Кто приходил?  - спрашивает тетя Джекки, выкладывая на столешницу яблоки, огурцы и свеклу. Верный признак того, что мне грозит неизбежная необходимость отведать одно из ее фирменных смузи.
        - Девчонки из школы продают печеньки.  - Не хочу вдаваться в детали и отвечать на вопросы о Сноу, не сегодня.
        - А,  - тетя Джекки выпрямляется,  - а я надеялась, это тот мальчик.
        - Какой мальчик?
        - Джон Паркер.  - Она снова начинает копаться в холодильнике.  - Я все еще помню, как он мучил тебя, когда вы были маленькими…
        - Паркер,  - перебиваю я.  - Никто не называет его Джоном.
        Его имя вызывает привычную боль в груди. Наверное, сейчас он забывает меня, забывает нас: девочку, которая умерла, и девочку, которая сошла с ума. Нас вытесняют новые воспоминания, новые девушки, новые поцелуи, словно ил, оседающий на дне реки.  - Он в Нью-Йорке.
        - Вовсе нет.  - Теперь она выкладывает продукты из холодильника на пол: морковь, соевое молоко, тофу, оранжевый веганский сыр.  - Я утром видела его маму в магазине. Такая приятная женщина. Такая спокойная, чистая энергетика. В общем, она сказала, что он дома. А где имбирь? Уверена, я брала…
        На мгновение я теряю дар речи.
        - Он дома?  - повторяю я.  - Что ты имеешь в виду?
        Прежде чем вернуться к своему занятию, она бросает на меня быстрый понимающий взгляд через плечо.
        - Не знаю. Думаю, он приехал на выходные. Может, соскучился по дому.
        Соскучился по дому. Боль в моей груди, дыра, которая осталась там после смерти Дары и стала еще больше, когда Паркер уехал, похожа на тоску по дому. И я понимаю: Паркер означал ДОМ для меня. Год назад он ни за что бы не приехал домой, не сказав мне об этом. Но год назад он не знал, что я - сумасшедшая. Год назад я и не была такой.
        - Вот он. Спрятался за апельсиновым соком.  - Тетя Джекки выпрямляется с имбирем в руках.  - Как насчет смузи?
        - Может, чуть позже.
        В горле сжалось так, что я даже воду не смогу проглотить. Паркер всего в пяти минутах от меня, даже в двух, если пойти по короткому пути, через посадку, и все же он как никогда далек от меня.
        Мы целовались этим летом. Он целовал меня. Но мои воспоминания о том времени расплываются, словно кадры из старого кино. И кажется, что все это было не со мной.
        Тетя Джекки хмурится.
        - С тобой все в порядке?
        - Да,  - отвечаю я и заставляю себя улыбнуться.  - Просто немного устала. Думаю, мне стоит ненадолго прилечь.
        Кажется, она мне не верит. Но решает не давить на меня.
        - Я буду здесь,  - говорит она.
        Наверху я направляюсь в комнату Дары, точнее - в ее бывшую комнату. Теперь здесь будет гостевая спальня - чистая, безликая и украшенная нейтральными репродукциями Моне на стенах, покрытых краской оттенка № 12. Комната стала казаться намного больше, чем раньше, не только потому, что из нее убрали все вещи Дары, но и потому, что ее самой теперь здесь нет, такой большой, живой и реальной. Рядом с ней все казалось маленьким.
        И все же нам хватило несколько часов, чтобы стереть все следы ее присутствия. Все, что она покупала, получала в подарок, любила, хранила, все что накапливалось в ее комнате годами, было рассортировано, сложено по пакетам или выброшено - меньше чем за день. Как легко нас, оказывается, стереть.
        В воздухе все еще витает легкий запах жженого шалфея. Я еще сильнее распахиваю окно и вдыхаю свежий воздух, запах лета постепенно сменяется осенним. Голубой и зеленый увядают и превращаются в оттенки янтаря.
        Я стою, прислушиваясь к ветру, который шелестит в розовых кустах, и вдруг замечаю яркий взрыв цвета, словно красный шарик застрял в нижних ветках старого дуба.
        Красный. Сердце уходит в пятки. Это не шарик, это клочок красной ткани, обмотанный вокруг ветки.
        Флаг.
        Сначала мне кажется, что это ошибка. Совпадение, обман зрения, какой-то мусор, случайно застрявший в ветвях. И все же я бегу вниз, игнорируя все вопросы тети, и выскакиваю на улицу.
        - Ты вроде хотела прилечь?
        На полпути к дубу я понимаю, что забыла обуться. Земля под моими ногами такая холодная и влажная. Я подбегаю к дубу и вижу красную футболку из ФэнЛэнда, развевающуюся на ветру. И не могу сдержать громкий смех. Этот звук меня удивляет. Прошло столько времени, может, даже много недель, с тех пор как я в последний раз смеялась.
        Тетя Джекки права. Паркер дома.
        Он распахивает дверь прежде, чем я успеваю постучать, и хотя с момента нашей последней встречи прошло всего два месяца, я отступаю, внезапно смущенная. Он выглядит как-то по-другому, хоть и одет в одну из своих обычных дурацких футболок («занимайтесь любовью, а не созданием крестражей[12 - Крестраж - волшебный артефакт, созданный при помощи черной магии. Встречается в книгах о Гарри Поттере.]») и мягкие джинсы, исписанные чернилами, когда он однажды заскучал на уроке математики.
        - Ты схитрила,  - говорит он.
        - Я уже слишком старая, чтоб лазить через забор,  - отвечаю я.
        - Понятно. Форт все равно завален старой мебелью. Стулья выглядят довольно угрожающе.
        Наступает тишина. Паркер выходит на порог и закрывает за собой дверь, но между нами все еще несколько футов, и я чувствую каждый дюйм. Я убираю волосы за уши, на секунду чувствую под пальцами шрамы, как бывало, когда я была ею.
        Все дело в чувстве вины, объяснил мне доктор Личми. Вина - это очень сильная эмоция. Она заставляет тебя видеть то, чего нет на самом деле.
        - Значит, ты дома,  - говорю я, когда тишина затягивается.
        - Только на выходные.  - Он садится на старые качели, которые трещат под его весом. После минутного замешательства он указывает на подушку рядом с собой и добавляет:  - У отчима день рождения. Кроме того, Уилкокс умолял помочь с закрытием парка. Он даже предложил оплатить мне перелет.
        Завтра ФэнЛэнд закроется на зиму. Я была там только однажды за последнее время, вместе с Мэдлин Сноу. Было невыносимо терпеть все эти взгляды, мягкие и опасливые, словно я какой-то старинный артефакт, который может рассыпаться в прах, если неправильно с ним обращаться. Даже Принцесса вела себя очень мило со мной.
        Уилкокс оставил мне несколько сообщений с вопросом, приду ли я помочь с закрытием и принять участие в вечеринке с пиццей. Я пока не ответила.
        Паркер отталкивается от пола и качает нас. При каждом его движении наши колени сталкиваются.
        - Как дела?  - спрашивает он тихо.
        Я засовываю руки в рукава. Пахнет его привычным запахом, и я разрываюсь между желаниями уткнуться лицом ему в шею и убежать.
        - Нормально,  - отвечаю я.  - Лучше.
        - Хорошо.  - Он смотрит в сторону. Солнце садится за деревья, потягивая сквозь ветви золотые лучи.  - Я волновался за тебя.
        - Ну, я в порядке,  - отвечаю я слишком громко. Волнуется - значит, что-то не в порядке. Волнуются родители и мозгоправы. Именно поэтому я не хотела видеться с Паркером до его отъезда в Нью-Йорк и не отвечала на сообщения, которые он присылал мне, пока был в колледже. Но ему, кажется, больно, и я решаю добавить:  - Как тебе Нью-Йорк?
        С минуту он обдумывает свой ответ.
        - Громко,  - отвечает он, и я смеюсь.  - И крысы там все же есть, хоть они пока и не нападали на меня,  - он замолкает.  - Даре там понравилось бы.
        Это имя падает между нами, словно тень, заслоняющая солнце. Мне сразу становится холодно.
        - Слушай,  - начинает он осторожно.  - Я хочу поговорить с тобой обо всем, что случилось этим летом,  - он прочищает горло.  - О том, что случилось между…
        Он показывает пальцем на себя и на меня.
        - Ладно.
        Лучше бы я не приходила. Я жду, что он скажет, что это было ошибкой. И он хочет остаться друзьями.
        «Я волновался о тебе, Ник».
        - Ты…  - Он говорит так тихо, что я вынуждена наклониться к нему.  - Я хотел сказать, ты помнишь?
        - По большей части,  - отвечаю я.  - Но иногда все это кажется… нереальным.
        Мы снова молчим. Он поворачивается ко мне. Мы так близко, что я могу разглядеть крошечный треугольный шрам, где во время игры во фризби ему однажды заехали локтем в нос. Так близко, что я могу разглядеть щетину на его челюсти. И его ресницы.
        - А как насчет поцелуя?  - спрашивает он хрипло, как будто долго молчал.  - Он был реальным?
        Внезапно я начинаю бояться: того, что может произойти дальше, а может и не произойти.
        - Паркер,  - начинаю я, но не знаю, как закончить. Я хочу сказать, но не могу. Я так сильно хочу это сказать.
        - Я говорил тогда искренне,  - быстро говорит он, не давая мне возразить.  - Думаю, я всегда любил тебя.
        Я смотрю вниз, моргая и пытаясь загнать назад слезы. Не знаю, что я чувствую: радость, вину, облегчение или все сразу.
        - Мне страшно,  - удается мне выговорить.  - Иногда мне кажется, что я все еще не в себе.
        - Мы все иногда сходим с ума,  - говорит Паркер. Он берет меня за руку и переплетает наши пальцы.  - Вспомни, как я все лето спал на улице, когда мои родители развелись.
        Я не могу сдержать смех сквозь слезы, вспоминая тощего Паркера с серьезным лицом и как мы, сидя в синей палатке, поедали печенье прямо из коробки, а Дара всегда высыпала крошки себе прямо на язык. Я пытаюсь вытереть слезы, но это не помогает. Они все текут и текут, обжигая мне горло и грудь.
        - Я скучаю,  - говорю я.  - Я так сильно по ней скучаю.
        - Я знаю,  - мягко говорит Паркер, сжимая мою руку.  - Я тоже скучаю по ней.
        Мы долго сидим так, бок о бок, взявшись за руки, пока сверчки не начинают свою песню, повинуясь тому же закону, по которому солнце садится, а луна занимает ее место; по которому зима сменяет осень, а потом уступает свое место весне; по которому за концом всегда следует начало.

27 сентября

        - О боже мой.  - Эвери, дочь Шерил, которая в скором времени, возможно, станет моей сводной сестрой, качает головой.  - Поверить не могу, что тебе пришлось здесь работать все лето. Я работала в страховой компании отца. Можешь себе представить?  - Она делает вид, что прислоняет трубку к уху.  - Здравствуйте. Благодарим вас за звонок в «Шредер и Калис». И так сорок раз в день. Мать моя! Это что, бассейн с искусственными волнами?
        Когда я сказала Эвери о том, что проведу день, помогая закрыть парк, думала, она решит перенести наш принудительный девичник. Но, к моему удивлению, она вызвалась помочь.
        Правда, ее видение помощи заключалось в том, чтобы, растянувшись на лежаке и время от времени меняя позицию для более равномерного загара, задавать кучу случайных вопросов. «Как ты думаешь, пираты одноногие из-за акул? Или это из-за плохого питания?» «Мне кажется, фиолетовый выглядит более морским, чем красный». «Ты замечала, что счастливые пары обычно не чувствуют необходимости все время виснуть друг на друге?»
        Но, как ни странно, не могу сказать, что мне так уж противна ее компания. Есть что-то успокаивающее в ритме ее нескончаемой болтовни и в том, как она считает все вопросы одинаково важными или одинаково тривиальными, я пока не поняла. Например, узнав о том, что этим летом мне пришлось побывать в психиатрической клинике, она сказала: «Господи! Если когда-нибудь будут снимать фильм о твоей жизни, я тоже хочу роль!» Что касается эмоций, тут она, словно газонокосилка, превращает все в одинаковую бесформенную массу.
        - Как идут дела, Ник?  - кричит через весь парк, сложив руки рупором, Паркер, который помогает демонтировать тенты в одном из павильонов.
        Я показываю ему поднятый вверх большой палец, и он широко улыбается.
        - Он такой классный,  - говорит Эвери, сдвигая солнечные очки на нос, чтобы посмотреть в его сторону.  - Ты точно уверена, что он не твой бойфренд?
        - Абсолютно,  - в сотый раз с тех пор как Паркер нас покинул, отвечаю я. Но от одной мысли о нем внутри становится тепло и приятно, словно я глотнула хорошего горячего шоколада.  - Мы просто друзья. Лучшие друзья. По крайней мере, были ими,  - я тяжело вздыхаю. Эвери смотрит на меня, подняв брови.  - Не знаю, кто мы друг другу сейчас… Но мне это нравится.
        «У нас полно времени». Это мне сказал Паркер прошлым вечером. Прежде чем проводить меня домой, взял мое лицо в ладони и запечатлел на губах единственный легкий поцелуй. «У нас полно времени, чтобы все это уладить».
        - У-гу.  - Несколько секунд Эвери смотрит на меня оценивающе.  - Знаешь, что?
        - Что?  - спрашиваю я.
        - Я должна сделать тебе прическу.
        Она говорит это так решительно, словно это поможет избавиться от всех проблем, и я не могу сдержать смех. Дара сказала бы точно так же. А затем я снова чувствую боль в той пустоте, глубокой и темной, где раньше была Дара. Смогу ли я когда-нибудь думать о ней без боли?
        - Может быть,  - отвечаю я Эвери.  - Конечно. Будет здорово.
        - Чудесно,  - кивает она со своего кресла.  - Я хочу газировки. Тебе что-нибудь принести?
        - Нет, спасибо,  - отвечаю я.  - Я уже почти закончила.
        Последние полчаса я собирала в стопку стулья у бассейна. Медленно, но верно ФэнЛэнд готовится к закрытию, словно животное, впадающее в спячку. Стенды и знаки снимают, стулья убирают на склад, горки закрывают. И они будут стоять нетронутыми до мая, пока зверь снова не пробудится от спячки, сменив свою зимнюю шкуру на цвета и звуки.
        - Нужна помощь?
        Я оборачиваюсь и вижу Элис, которая приближается ко мне по тропинке с ведром в руках, в котором плавает губка. Она, видимо, отмывала карусель. Элис всегда настаивает на том, чтобы делать это вручную. Волосы, как всегда, заплетены в косички. В футболке с надписью «хорошее случается с теми, кто умеет толкаться» и множеством татуировок она похожа на гангстерскую версию Пеппи Длинныйчулок.
        - Я почти закончила.  - Но она все равно ставит ведро и с легкостью складывает стопки стульев, словно фигуры в тетрисе.
        С тех пор как я вернулась из больницы, я видела ее только однажды, и то с расстояния. С минуту мы вместе работаем в тишине. Во рту у меня внезапно пересыхает. Я хочу что-то сказать, объяснить или извиниться, но не могу выговорить ни слова.
        Затем она произносит:
        - Слышала хорошую новость? Уилкокс наконец одобрил форму на следующее лето,  - и я расслабляюсь. Знаю, она ни о чем меня не спросит и не считает меня сумасшедшей.  - Ты ведь вернешься к нам следующим летом, правда?  - Она пристально смотрит на меня.
        - Не знаю,  - отвечаю я.  - Еще не думала об этом.
        Странно даже думать о том, что следующее лето вообще будет. Что время идет, и меня уносит вместе с ним. Впервые за месяц я чувствую нечто вроде радости, чувствую движение. Чувствую, что впереди меня ждет много хорошего, о чем я пока не подозреваю, и это ощущение дразнит меня, словно конец цветной ленты, развевающейся на ветру, который не удается ухватить.
        Элис неодобрительно сопит, как будто не может поверить, что у кого-то ближайшие сорок лет могут быть не распланированы и не расписаны по часам.
        - Мы ведь собираемся запустить «Врата»,  - говорит она, водружая наверх стопки последний стул.  - И знаешь что? Я буду первой в очереди, чтобы прокатиться.
        - Почему тебе это так важно?  - выпаливаю я, не успев как следует обдумать свои слова.  - ФэнЛэнд и аттракционы… все это. В смысле, почему ты все это так любишь?
        Элис оборачивается, чтобы посмотреть мне в лицо, и я краснею. Должно быть, это прозвучало очень грубо. Через секунду она отворачивается и прикрывает ладонью глаза от солнца.
        - Видишь это?  - Она указывает на игровые будки и закусочные, теперь уже закрытые. Это место мы называем «зеленым рядом» из-за денег, которые постоянно переходят там из рук в руки.  - Что ты там видишь?
        - Что ты имеешь в виду?
        - Что ты там видишь?  - повторяет она в нетерпении.
        Я знаю, что это, скорее всего, вопрос с подвохом, но все же отвечаю:
        - Зеленый ряд.
        - Зеленый ряд,  - повторяет она, будто никогда раньше не слышала этого выражения.  - А знаешь, что люди видят, когда приходят в Зеленый ряд?
        Я качаю головой. На самом деле она и не ждет, что я отвечу.
        - Они видят призы. Удачу. Возможность победить.  - Дальше она указывает в другом направлении, на огромную фигуру Пирата Пита, приветствующую посетителей у входа.  - А там? Это что?
        На этот раз она ждет, пока я отвечу.
        - Пират Пит,  - медленно произношу я.
        Она прыскает, словно я сказала что-то смешное.
        - Неправильно. Это знак. Это дерево, гипс и краска. Но ты этого не видишь, и люди, которые приходят сюда, тоже этого не замечают. Они видят большого старого пирата, точно так же как они видят призы и возможность победить в Зеленом ряду, так же как, видя тебя в этом ужасном костюме, они на три минуты позволяют себе поверить, что ты - настоящая русалка. Все это,  - она раскидывает руки, словно хочет охватить весь парк,  - просто механизмы. Наука и техника. Болты, гайки, передачи. Ты знаешь это, и я, и все люди, которые приходят сюда ежедневно, тоже это знают. Но они готовы забыть об этом ненадолго. Они готовы поверить, что призраки на Пиратском Корабле настоящие. Что любую проблему можно решить кусочком «Муравейника» и песней. Что это,  - она указывает на металлический каркас, похожий на воздетую к небу руку,  - возможно, действительно врата в небо.
        Она оборачивается ко мне, и мое дыхание внезапно сбивается, словно она смотрит внутрь меня и видит все, что я натворила, все мои ошибки, и говорит, что все хорошо, что я прощена и могу двигаться дальше.
        - Это ведь магия, Ник,  - говорит она.  - Или просто вера. Кто знает?  - Она снова оборачивается к «Вратам».  - Может, однажды мы все запрыгнем в кабинку и устремимся прямо в небо.
        - Да,  - соглашаюсь я, глядя туда же, куда и Элис, и пытаясь разглядеть там то, что видит она.
        И тогда я вижу в небе ее силуэт: руки раскинуты, будто она делает в воздухе снежного ангела или просто смеется. На долю секунды она приходит ко мне, вместе с облаками, с солнцем и ветром, прикасается к моему лицу и говорит, что когда-нибудь как-нибудь все наладится.
        И возможно, она права.
        notes

        Примечания

        1

         Гуакамоле - блюдо мексиканской кухни из пюрированного авокадо, имеющее консистенцию густого соуса (прим. пер.).

        2

         Гэп (Gap - англ.)  - известный американский бренд, выпускающий одежду, обувь и пр. Вторая по величине сеть магазинов одежды в мире (прим. пер.).

        3

         Си-Ви-Эс (CVS Pharmacy - англ.)  - вторая по величине аптечная сеть в США, продающая помимо лекарств по рецептам широкий ассортимент общих товаров, включая косметику, сезонные товары и пр. (прим. пер.).

        4

         Маринара - итальянский томатный соус с добавлением чеснока, лука и пряностей (прим. пер.).

        5

         Соузен Комфорт (СоКо)  - популярный ликер на основе виски, умеренно сладкий и достаточно крепкий (прим. пер.).

        6

         Вассар (Vassar College - англ.)  - престижный частный гуманитарный колледж в Нью-Йорке (прим. пер.).

        7

         Релиш - овощной соус для мясных и рыбных блюд (прим. ред.).

        8

         Фен (фенамин)  - наркотик (прим. ред.).

        9

         «Судья Джуди»  - телевизионное шоу, основанное на реальных событиях (прим. ред.).

        10

        По Фаренгейту. Примерно 35 градусов по Цельсию (прим. ред.).

        11

        Атолл - коралловый остров в форме кольца (прим. ред.).

        12

        Крестраж - волшебный артефакт, созданный при помощи черной магии. Встречается в книгах о Гарри Поттере.