Двойник с лунной дамбы Содзи Симада

        Предыстория сыщика-астролога Киёси Митараи, главного героя романов-головоломок «Токийский Зодиак» и «Дом кривых стен».
        Токио, 1978 год. Некий человек пришел в себя на скамейке в совершенно незнакомом месте и постепенно понял, что ничего не помнит о прошлой жизни и вообще не знает, кто он такой. Кроме того, обнаружил, что вместо своего лица видит в зеркалах нечто вроде пунцовой дыни. В безнадежной ситуации ему на помощь пришла девушка Рёко, они полюбили друг друга и поселились вместе. Неизвестный принял имя Кэйсукэ Исикава. Не видя иной попытки выяснить хоть что-то о себе, он обратился к чудаковатому астрологу Киёси Митараи, заведя с ним приятельские отношения. Однако помогли вовсе не звезды, а случай: Кэйсукэ нашел первый ключ к разгадке. В вещах Рёко. Воспользовавшись этим ключом, он обрушил на себя целый водопад шокирующих открытий. И разобраться в них сможет только Митараи, имеющий способности, о которых Кэйсукэ и не догадывался…

        Содзи Симада
        Двойник с лунной дамбы

        1

        С трудом разлепив глаза, я сообразил, что сижу на скамейке.
        Страшно болела спина, голова раскалывалась. Похоже, я проспал очень долго. Усевшись на скамейке поудобнее, огляделся вокруг. Оказалось, что я на заброшенном пустыре, со всех сторон окруженном повернутыми ко мне задом малосимпатичными строениями; судя по наличию жавшихся друг к другу качелей и детской горки, пустырь, видимо, считался здесь сквером. Во всяком случае, люди, поставившие на этом месте горку и качели, наверное, так считали.
        Со стороны, где проходила главная улица, доносился слабый шум проезжающих автомобилей и звуки людской толчеи. Но в парке стояла тишина. Я снова прилег на скамейку – передохнуть – и заснул. Расслабился.
        Было холодно. Отбрасываемые домами тени вытянулись и поглотили «насест», на котором я устроился. Уже вечер?
        Неужели? Сморило на солнышке? Что ж, надо топать к машине. Сколько же я проспал? Угораздило же так разоспаться!
        «О! А как там моя машина?» – встрепенулся я, поднимаясь со скамейки. Ноги слушались плохо – видно, я и вправду залежался. Может статься, пока я тут сплю, машину увозят на штрафстоянку… Лучше эвакуаторам на месте десятку[1 - Десять тысяч иен.] выложить. Надо прибавить шагу.
        Я быстро зашагал в направлении главной улицы. Шум усилился, в проулки между домами можно было видеть спешивших по делам пешеходов и проезжавшие автомобили. На улице сгущался сумрак, и я шел, испытывая ощущение человека, выбирающегося из темного подвала. В то же время по какой-то причине во мне загоралось чувство чего-то такого, что мне дорого, чего мне давно не хватало.
        Разволновавшись, я повернул направо и ускорил шаг. «Должна быть здесь». Правая рука непроизвольно нашаривала в кармане ключ, чтобы прыгнуть в машину и сразу дать по газам.
        Но машины на месте не оказалось.
        «Ого! – непроизвольно вырвалось у меня. – Куда же она делась?! Ведь здесь же стояла! Похоже, я еще не проснулся до конца. Вроде я улицу-то переходил… Или надо в другую сторону? Налево надо было».
        Я развернулся и почти бегом двинулся обратно. Тревога все сильнее охватывала меня. Неужели все-таки эвакуаторщики утащили?! Вот ведь черти! Значит, надо найти место, где стояла машина, – там должна быть метка мелом. Досадно, конечно, но ничего не поделаешь.
        В другом месте машины тоже не оказалось. Ни машины, ни пресловутой метки.
        Что за дела? Я недоуменно застыл на месте. Моя машина исчезла. Словно сквозь землю провалилась. Но я же точно оставил ее на этой улице.
        Точно? Так ли было на самом деле?
        У меня вдруг голова пошла кругом. Да что со мной такое! Я стукнул себя по лбу. С чего это я засомневался? Я припарковался на этой улице. Ошибки быть не может.
        Что со мной, в самом деле? С чего это я разоспался на скамейке? Идиотизм! Как такое могло случиться?
        Я еще раз быстро обошел окрестности. Машины нигде не было. Может, я оставил ее где-то там, в другой стороне? Я занервничал. Что происходит, в конце концов? Что за дурацкая ситуация!
        Ладно. Абсурд, конечно, но прежде всего надо вспомнить, где я поставил машину. Так, откуда я приехал?..
        Но вспомнить это почему-то тоже не получалось. Поразительно! У меня что-то с головой. С самого начала я где-то допустил ошибку, отсюда полная неразбериха. Главное – не психовать, внушал я себе. Просто в голове какой-то непонятный туман.
        Так… Надо вспоминать, как я парковался. Я всегда паркуюсь задом. Нахожу свободное место, чуть проезжаю вперед и сдаю назад. Какая машина стояла рядом, когда я парковался? Или позади… ведь я смотрел в зеркало заднего вида? Тьфу ты, черт! Не может такого быть! Не могу вспомнить! А мостовая? Я же на мостовой парковался. Должна быть прерывистая желтая линия – габарит дороги… Странно, но я совсем ничего не помнил ни о мостовой, ни о разметке на ней.
        Ага! Вот оно в чем дело. Я оставил машину не на широкой улице, поэтому в памяти и нет никаких ассоциативных связей с мостовой. Правильно! Бросил машину где-то в переулке и решил поспать маленько? Ну да, как же! Надо было еще эвакуаторщиков попросить: «Забирайте тачку»…
        Значит, переулок. Точно! Я рванул на шум дороги, хотя, как пить дать, машину поставил где-то возле сквера. В переулке. Наверняка. Я всегда так делаю. Припарковался в пределах видимости и присел отдохнуть. Так что машина должна быть где-то рядом. Просто я торопился, прошел мимо и не обратил внимания.
        Бегом я пустился обратно. Вот он, переулок. Вдоль домов ровно, как послушные дети, выстроились в цепочку малолитражки. Моей машины среди них не было.
        Где? Почему? Где моя машина? Личная машина… О чем я! Это моя личная машина. Моя! Не корпоративная, а личная.
        Ключ! Я должен был вынуть ключ из зажигания. Заглушил двигатель и вынул ключ… Клю-юч! Я лихорадочно стал шарить по карманам. Где он? Нет ключа?! Не может быть! Но даже если я найду машину, что с ней делать без ключа?
        Найду? А вообще, что я ищу? Марка какая?
        Да что ж такое! Марку тоже не могу вспомнить!
        А цвет? О черт!.. Белая? Я никогда не любил этот казенный цвет. Черная? Не такая уж у меня шикарная машина. Красная? Синяя? Не помню. Да что ж такое?! Что за дурацкие шутки…
        Надо успокоиться. Спокойно! Хватит! По какой-то невероятной причине у меня что-то случилось с головой. Сдвинулось в одно мгновение. И спокойствие тут не поможет. Если так дело пойдет, глядишь, вообще все забуду… Имени своего не вспомню!
        В этот миг меня будто окатили ледяной водой, с макушки до самых пят. Такое было ощущение. Ноги сделались ватными; я и охнуть не успел, как упал на четвереньки словно подкошенный. Какие уж тут шутки! Я ничего не могу вспомнить!
        Меня охватил дикий страх!
        Кто я?! Что это за место?!
        Я еще раз огляделся: вокруг стояли дома, которые я прежде не видел, совершенно незнакомые люди пересмеивались, обмениваясь только им понятными шутками; я метался по не моим, безвестным улицам.
        Не зная, кто я есть на самом деле, я стоял на карачках на мостовой словно маленький ребенок, которого бросили одного на чужой планете.

* * *

        Я оказался в воронке, выкопанной личинкой муравьиного льва. Со мной такое случалось и прежде. Достаточно оступиться на какой-нибудь мелочи, споткнуться на ерунде, как в голову начинает лезть черт знает что, под тобой будто бы осыпается песок и разверзается яма. Начинаешь биться, метаться – и проваливаешься в нее.
        Еще раз представим ситуацию. Тесный переулок. Останавливаю машину… Нет, не может быть. Я обегал весь переулок и не могу вспомнить, чтобы я здесь останавливался.
        Нельзя все время об одном и том же. Надо, наверное, как-то отвлечься. Подумать о чем-то другом. Вдруг все возьмет и уладится? А то можно зайти слишком далеко, откуда уже нет возврата.
        Скамейка, сквер… Нет, стоп! Кто я?
        Нет, нет. Не так. Надо начинать с того, что мне известно.
        Мужчина? Женщина? Мужчина. Ведь юбки на мне нет.
        Но это все, что я о себе знаю.
        Хе-хе-хе. Меня против воли стал разбирать смех. Он накатывал волнами, хотя спина похолодела от страха. Плечи сотрясались от смеха, из глаз текли слезы.
        Наверное, так и сходят с ума. Все представляется глупой комедией.
        Если подумать, что такое память? Нечто неопределенное, размытое. Можно ли на нее полагаться? Это не бутылка с колой, которую если схватил, уже не выпустишь. Только надо держать крепче – и порядок. Но с памятью не так. Тебе хочется, чтобы что-то прошло, осталось в прошлом? Не получится при всем желании. Единственное, что возможно, – убедить себя, что это тебе не интересно, после чего всегда наступает успокоение.
        Что такое повседневность? Пассивная форма бытия, в которой нет ничего определенного. Она не может существовать без памяти, однако люди убеждены в том, что повседневность, подобно их собственной тени в солнечный день, никуда не девается.
        Так кто же я, в самом деле? Что я здесь делаю? Я оказался здесь по работе? Закончил дела? Что это за работа? Какой сейчас месяц, какое число? Где я вообще?
        Человек, утративший память, – загадочное создание. При потере контакта с окружающим миром исчезает и сама человеческая личность. Человек существует как представитель этого мира, ощущает себя его частью. Показывая на себя, он говорит «я»…
        Ладно, хватит!
        Какой бы нелепой ни казалась ситуация, в которую я попал, но это реальность. И ничего с этим не поделаешь. Скоро сядет солнце. Что-то ведь надо делать… Должно же быть какое-то место, куда я должен вернуться!
        Попробуем порассуждать.
        Так, что у нас в карманах? Если найдется удостоверение личности или другой документ, все просто. Были бы адрес и имя – память легко вернется.
        Я достал бумажник. Деньги. Несколько банкнот, на которых какие-то коричневые пятна. Масло, что ли? И больше ничего. Даже визитных карточек нет. А в других карманах?
        Я полез в грудной карман пиджака. Ого! Чехол для ключей. Один ключ вроде бы от машины, другой, похоже, от квартиры. То есть ключ от машины у меня есть…
        Если так, она должна быть где-то рядом? Но найти ее не получилось. Да и как я мог это сделать, не понимая, что именно разыскиваю? Ни один детектив не смог бы угадать мое имя только по чехлу для ключей и бумажнику. Обе вещи из черной кожи, довольно безвкусные, никаких инициалов на них не было. Они мне ни о чем не говорили. С таким же успехом они могли принадлежать другому человеку.
        Я решил пройтись и подумать на ходу. Но чем больше думал, тем сильнее становилось мое раздражение. Более идиотской истории трудно придумать!
        Уверен, что до самого последнего времени я жил самой обыкновенной жизнью, без всяких проблем. И вот оставил где-то автомобиль на такой же улочке, и пошло-поехало – забыл вообще все. Как так могло получиться?! Не надо было дрыхнуть на этой чертовой скамейке…
        От таких раздумий на меня обрушилась волна злости, непонимания и страха. Смесь, отдающая помешательством.
        Всё, стоп! Успокойся. Начало всей этой дурацкой неразберихе дал какой-то толчок. И раз она так неожиданно началась, может так же быстро и кончиться. Я подошел к табачной лавке купить газету. Меньше десяти тысяч у меня не было, и сидевшая за прилавком бабуля скорчила недовольную физиономию. Но, кроме недовольства, я заметил в выражении ее лица и что-то похожее на нежность и печаль.
        Я посмотрел, за какое число газета. 18 марта 1978 года, суббота. Мне это ничего не говорило, ни о чем не напомнило. Хотя раз сейчас 18 марта, значит, всего три с небольшим месяца назад был Новый год. Но у меня нет никаких ощущений, связанных с Новым годом. Нет, и всё тут! Не помню. Даже вчерашний день вспомнить не могу.
        Попробуем по-другому. Надо попытаться вычислить по одежде, в какой среде я вращался и чем занимался по работе.
        Чем прежде всего я отличаюсь от проходивших мимо меня? Отсутствием галстука. Сарариманы[2 - Сарариман – японское название категории работников, в основном служащих, которых принято называть «белыми воротничками» (от англ. salaryman – «человек, живущий на зарплату»).] даже по субботам нередко выходят на улицу в галстуках. Выходит, я не добропорядочный сарариман, раз на мне нет галстука.
        Я попробовал представить, как завязываю галстук. Ничего не получилось. Значит, я это делать не умею.
        Я лишился памяти! Глупая история, конечно, но наконец я это понял. Неужели это началось с того, что я забыл, где оставил машину?
        Это называется «потеря памяти». Бац, и готово – ничего не помню. О таких случаях не раз рассказывали по телевизору, но я не думал, что нечто подобное может случиться со мной. Вот как оно происходит, оказывается…
        Стоп! А может, я из больницы сбежал? Пациент с потерей памяти! Замечательная болезнь – потеря памяти… Ничего странного, если я с ней оказался в больнице.
        Больница?.. Что-то такое вроде зашевелилось в голове. Белые стены и потолок, передвижная скрипучая металлическая кровать, на которой я лежал…
        Стоп. Не будем ломать голову. Со временем, возможно, вспомнится. Получается, я удрал из больницы и заснул в сквере на скамейке? Тот еще пациент…
        Ну нет! Странно получается. Почему в таком случае на мне нет больничной пижамы? Вместо нее джинсы и джемпер. В такой одежде в больницу не положат.
        Кто обычно так одевается? Какие люди? Одежда чистая. Студент? На рабочего не похоже. Кожа на руках вроде свежая, молодая…

* * *

        Я шел не спеша. Наконец увидел впереди станцию. Ускорил шаги и прочитал на вывеске: «Коэндзи».
        «Коэндзи»? Ну, это-то я знаю! Станция на линии Тюо. Но, к моему удивлению, на этом все и кончилось. Мысль моя больше не продвинулась ни на шаг.
        Постепенно темнело, на платформах и у турникетов включили освещение. Людей на станции было не так много – возможно, из-за субботы. Стало холодно. Белый свет флуоресцентных ламп, казалось, излучал тепло, и меня потянуло внутрь.
        Я побродил по станции, останавливая взгляд на вывесках, висящих на стенах постерах, станционных служащих у турникетов. Никакого результата. Память возвращаться не хотела.
        Совершенно идиотская ситуация (сколько уж раз я себе это говорил!). Если дальше так пойдет, придется ночевать в каком-нибудь рёкане[3 - Рёкан – гостиница с номерами в традиционном японском стиле.]. Придется искать новое жилье, а денег нет. Может, завтра получится вспомнить, где я живу…
        Наверное, надо обратиться в полицейский участок, подумал я, но, увидев полицейского, почему-то расхотел с ним разговаривать. Это стало для меня неожиданным открытием.
        Пройдясь по станции, я собрался было сесть в электричку, но передумал: куда я поеду? Раз здесь все началось, то и причина где-то здесь же. И я должен ее найти.
        Пошатываясь, я прошел под эстакадой и оказался на узкой улочке, сияющей неоновыми вывесками. Двинулся по ней, рассчитывая отыскать какой-нибудь дешевый рёкан, где останавливаются парочки.
        Солнце только село, а на улице уже появились первые нетвердо стоящие на ногах личности. Я обходил их стороной, и в душе поднималось необъяснимое смятение.
        Оно возникло впервые с тех пор, как я открыл глаза на той скамейке. В голове вихрем кружились мысли. Вспомнился старый сон? Или со мной что-то случилось раньше и сейчас я переживаю это вновь?
        Я вижу полную, сильно накрашенную женщину, стоящую возле лампы с бумажным абажуром; она что-то говорит. Через приоткрытую дверь сочится лиловый цвет. Чуть дальше в помещении видна полка, на которой стоят бутылки с вином. Трудно поверить, но все это я помню.
        Странное ощущение. Из головы полностью улетучилась информация о том, кто я такой, откуда приехал, чем занимался; зато теперь я знаю, что происходит сейчас и что произойдет через несколько минут.
        Память закружилась в водовороте. Ага, вот оно! За углом стоит молоденькая девушка. С ней парень. Она пытается вырваться из его рук. Наконец ей это удается, и она бежит ко мне.
        Веселая улочка, полная питейных заведений, закончилась, и я оказался в закоулке, освещенном редкими фонарями.
        В самом темном углу между двумя фонарями громко выясняли отношения мужчина в солнечных очках и молодая женщина в мини-юбке. Сцена малоприятная. Вокруг ни души. Я остановился и стал наблюдать.
        Глядя перед собой пустыми глазами, женщина упала перед мужчиной на колени. Потом села на поджатых ногах на черный асфальт. В следующее мгновение она, собравшись с решимостью, вскочила на ноги и бросилась в мою сторону. Подчиняясь рефлексу, мужчина с силой схватил беглянку за левую руку, но тут же отпустил. Двигаясь по инерции, женщина рухнула мне под ноги.
        В голове стоял непрерывный звон. Этот звук опустошал меня. Непостижимым образом я утратил всякое желание что-либо делать, что бы ни творилось у меня на глазах. Даже пальцем шевелить не хотелось. Не знаю, как объяснить это состояние.
        И все же я медленно протянул руку к лежавшей передо мной женщине и наклонился, но увидел не ее, а того парня в солнечных очках.
        Позади послышался звук быстро приближавшихся шагов. Похоже, какой-то добропорядочный гражданин, увидев, что происходит, спешил на помощь к девушке.
        Мне было все равно, кто я такой. В то же время оставаться безучастным к девушке я не мог. Она была хороша собой. Я знал это и потому не мог не испытывать к ней интерес. То, что касалось меня самого, было мне безразлично, казалось нереальным, будто окутанным туманной пеленой. Потому что я знал, что последует дальше. Это было предопределено.
        Подбежавший молодой парень обнял девушку. Невысокий и кругленький, с короткой стрижкой, обычно так стригутся повара. Девушка, извиваясь всем телом, стряхнула с себя его руки. Потом бросилась ко мне и повисла на груди.
        Я вдруг почувствовал боль. Она пронизала тело, как только голова девушки коснулась моей груди.
        Парень в черных очках пристально наблюдал за происходящим, потом повернулся и удалился прочь.
        Толстячок с прической повара стоял и какое-то время смотрел на нас. В его взгляде я заметил сожаление.
        – Извини, – со слезами проговорила девушка.
        – Ну и к чему это все? – выкрикнул парень и тоже покинул сцену.
        Знакомый, наверное, подумал я.
        И в этот момент мне все стало ясно. Я лишился памяти. Иными словами, ничего не помнил из прошлого. Но зато я знал будущее. Я в курсе того, что ждет меня впереди, в курсе всех историй, которые будут происходить дальше с моим участием.
        Понимание этого факта принесло много открытий. Во-первых, меня охватила глубокая апатия. Ноги сделались ватными. Ощущение было таким, будто я еду на конвейерной ленте. Меняется пейзаж, течет время. И мне предстоит убедиться в том, с чем предстоит столкнуться.
        Передо мной появилось лицо девушки. Белая кожа, длинные ресницы, рост ниже среднего. Ее волосы легли на мое плечо.
        Нос с горбинкой. Полноватые губы. Маленький рот. Губы шевельнулись:
        – Извини, – сказала она еще раз.
        В моей голове вслед за ее лицом сразу всплыло лицо другой девушки. Два лица соединились в одно.
        Девушка, что возникла в моем уме, тихо улыбнулась.
        – Не бросай меня, – проговорила она.
        Реальная девушка, что была у меня перед глазами, улыбнулась и сказала то же самое:
        – Не бросай меня.
        – Может, погуляем? – сказала первая.
        – Может, погуляем? – повторила вторая.
        Девушки похожи как близнецы. Симпатичные. Не красавицы, но очень милые, и как бы это сказать… похожи на эльфов, что ли. Такой тип.
        – Отдохнем здесь?
        Два женских голоса звучали одновременно, отдаваясь эхом в ушах. Впереди показалась кафешка. Сознание куда-то удалялось, колени мои подогнулись. Бах! Я почувствовал, что ударился задом обо что-то твердое. Подо мной была каменная лестница.

        2

        Придя в себя, я понял, что лежу на диване, в дальнем уголке кафешки.
        – А-а… – непроизвольно протянул я и приподнялся.
        – Лежи, лежи! Не вставай, – сказала девушка.
        Я не сразу сообразил, что со мной случилось, пока в голове не прояснилось.
        Не обращая внимания на слова девушки, я снова привстал и огляделся. На мое счастье, посетителей в кафе не оказалось.
        – Ну что? Как себя чувствуешь? – спросила девушка, когда хозяин кафешки поднес мне чашку. – Я попросила горячего молока. Думаю, это как раз то, что тебе надо.
        Я поблагодарил девушку, чувствуя, что краснею.
        – Мы с хозяином занесли тебя сюда. Что случилось? Устал, наверное? – глядя на меня ясными глазами, спросила она.
        Выпрямившись, я сел на диване.
        – Как ты?
        – Нормально. Похоже, устал немного.
        – Выпей, – сказала девушка.
        – Какой-то странный день сегодня… – проговорил я, отхлебнув из чашки.
        Меня вдруг затошнило, скрутило желудок. Странное чувство, до сих пор такого не было. Медленно откинувшись на спинку дивана, я попытался вспомнить, как меня зовут. Безрезультатно. Ну кто же все-таки я такой?
        – Мы раньше встречались? – обратился я к девушке.
        – Нет. В первый раз, – беззаботно отвечала она.
        Наконец я смог рассмотреть ее как следует.
        Лицо, пожалуй, все-таки кругловато. Горбинка на носу. Очень большие глаза. На веках коричневые тени. Губы розовые, зубы ровные, красивые. Подбородок чуть заостренный, кожа будто выбеленная. Красивая, симпатичная, как хотите назовите. В любом случае ужасно очаровательная.
        Девушка наклонила голову и поморщилась. Подняла колено, положила на него правую руку. Чулок у нее был порван, на нем расплылось пятно крови.
        – Вот, поранилась, – проговорила она. – Может, чулок снять?
        Я молчал, не зная толком, что сказать.
        – Как твое имя? – вдруг спросила девушка.
        – М-м… – запнулся я, не ожидая такого вопроса. Проснувшийся во мне дар пророчества испарился.
        – Имя…
        Я задумался. Собрался было выдумать какое-нибудь имечко, но голова совсем отказывалась работать.
        – Ну да. Мы же еще не знакомы. Меня зовут Рёко Исикава, а тебя?
        – Э-э… ну…
        – Ну?
        – Ты не поверишь… я забыл.
        Девушка рассмеялась. Подумала, что я шучу.
        – А кем работаешь?
        – По правде говоря, не знаю.
        Девушку все больше разбирал смех.
        – Хочешь угадаю?
        – Давай.
        Может, и правда – пусть попробует…
        – Инженер-строитель? Угадала?
        – Может, и так.
        – Тогда интерьер-дизайнер?
        – М-да… если судить по одежде…
        – Ну правда, кто ты?
        – Я же говорю: забыл.
        – Чудной ты какой!
        – Пусть. А этот хмырь в очках, он тебе кто? Муж?
        – Еще чего! Я еще не старуха.
        – И сколько тебе?
        – Девятнадцать.
        – Девятнадцать? Молодая, действительно…
        – А тебе сколько?
        – Мне? Ну, это…
        – Тоже забыл?
        – Ну да.
        – Вот я и говорю: чудик! Подозрительный какой-то.
        После недолгих колебаний девушка набралась смелости и призналась, что тип в солнечных очках – ее парень. Вообще-то они уже разбежались, но он все не хочет слезать с ее шеи.
        – Работает где-нибудь?
        Девушка отрицательно покачала головой.
        – Я за него работаю. В баре. А он ни черта не делает. Днем сидит в патинко[4 - Патинко – популярный в Японии игровой автомат, представляющий собой промежуточную форму между денежным игровым автоматом и вертикальным пинболом.], вечерами у него маджонг, по ночам пьет-гуляет. Обычное дело.
        Я несколько раз кивнул и вдруг почувствовал, как в голове снова поднимается туман. Голос девушки звучал словно эхо, то приближаясь, то удаляясь.
        «Я из префектуры Мияги, из Мацусимы, – вещала она. – После школы сразу уехала в Токио, который манил меня как магнитом, и попала в мир, где вроде все легко и приятно, но попробуй достань, что тебе хочется».
        – Что? – спросил я. Ее слова до меня толком не дошли.
        – Спаси меня, пожалуйста.
        – Что? – рассеянно переспросил я.
        Мне показалось, что я снова очутился в том сквере, сплю на скамейке. Может, так оно и есть. Не похоже это все на реальность.
        – Что случилось-то? Ну и видок у тебя…
        По правде говоря, мне и в самом деле было очень паршиво.
        – Правда? Схожу-ка я в туалет. В зеркало погляжу.
        – Туалет там. Сам дойдешь? Может, проводить тебя?
        – Не надо. Все нормально.
        Я еле поднялся. Тряслись ноги, голова, все тело. В голове ожила боль, желудок все никак не мог успокоиться.
        Держась за стену, я направился к двери с надписью «ТУАЛЕТ» и отворил ее.
        Слева висело зеркало. Опершись обеими руками об умывальник, я посмотрел на свое отражение.
        О, ужас! Я никогда не забуду того, что увидел. У меня вырвался вопль. Точнее, мне так показалось. На самом деле ужас лишил меня голоса. Вырвавшийся из горла звук напоминал скрип бешено вращавшихся вхолостую шестеренок.
        Из зеркала на меня смотрело странное существо, не похожее на человека. Нет, обличье у него было человеческое, но там, где полагалось находиться лицу, была втиснута пунцового цвета дыня, украшенная по поверхности замысловатым рисунком, который напомнил мне разбегающиеся по листу дерева жилки.
        От неожиданности я плюхнулся на пол и почувствовал, что волосы на голове встали дыбом. Это происходило со мной на самом деле. Я знал.
        Я не мог смотреть на открывшуюся мне в зеркале картину, это было невыносимо, и все равно она стояла передо мной как живая. Как я ни старался ее прогнать, она не пропадала. Рвотные позывы накатывали все сильнее. Я сдерживал их изо всех сил. Слезы и слюна текли по щекам и подбородку. Рухнув на четвереньки, я уперся лбом в грязный пол.
        Тут же раздался стук в дверь.
        – Эй! Как ты там? Живой? – С неба на меня обрушился мужской голос. Хозяин кафе.
        – Ничего. Поскользнулся просто.
        – Тебе бы домой поскорее, – посочувствовал хозяин.
        – Ты как там? – раздался звонкий женский голос. У меня опять закружилась голова. От зрительной галлюцинации зарябило в глазах. Я увидел со спины сидевшую на корточках женщину. Она медленно встала, повернула голову в мою сторону. Это…
        – А-а-а! – вырвалось у меня. – Вытащите меня отсюда! – закричал я.
        Хозяин и Рёко Исикава потащили меня к выходу, подхватив под руки.
        Хозяин придержал дверь, а девушка достала из кармана юбки сложенную вдоль тысячную купюру. Я рассеянно посмотрел на нее. Тысяча?..
        Со странным ощущением, вновь охватившим меня, я спустился по лестнице.
        – Ну как? Доберешься до дома? – спросил хозяин.
        – Ничего… – быстро ответил я.
        Подошла Рёко и, чтобы поддержать, снова взяла меня под руку. Хозяин кафешки удалился. Эта маленькая девушка оставалась моей единственной опорой.
        А дальше… Почему я сказал это, обращаясь к ней?
        – Пошли отсюда скорей. К тебе пойдем.
        Рёко взглянула на меня с удивлением. И это понятно. Вообще-то это нахальство. Ведь она впервые меня видит.
        – Почему? – спросила девушка рассеянно. – Почему ко мне?
        – Извини, пожалуйста. Конечно, это наглость с моей стороны, но мне показалось, ты так скажешь… Извини, правда.
        – Да ничего, но…
        Однако я почувствовал, что ей как-то неловко, что-то ее беспокоит.

        3

        Рёко Исикава жила не так далеко от скверика, где началась вся эта дурацкая неразбериха. Ее комната была на первом этаже двухэтажного деревянного дома; в коридоре висела тусклая люминесцентная лампа.
        Вставив ключ в замок, девушка отворила дверь; мягко колыхнулись опущенные перед входом занавески в красно-белую клетку.
        Рёко торопливо проскользнула под ними, и через пару секунд в комнате зажегся свет. Похоже, она быстро наводила в комнате порядок. Наконец послышалось: «Заходи!» Я разулся и вошел в комнату.
        При свете лампы оглядел комнату. Шторы на окнах и покрывало на кровати были в красно-белую клетку, коврик – красный, мебель – вся белая; в комнате стоял едва уловимый аромат духов. На полке сидела панда, сшитая из лоскутков. Короче, типичное девичье жилье.
        – Садись, пожалуйста. – Рёко указала на котацу[5 - Котацу – традиционное приспособление для отопления японского дома, представляющее собой покрытый одеялом низкий столик, под которым находится источник тепла.] посреди комнаты. По правде говоря, я был очень ей благодарен за это предложение и рухнул на пол как подкошенный.
        – Давай-ка, приляг.
        – Что-то мне нехорошо, – проговорил я и, плюнув на приличия, повалился набок. Я и вправду чувствовал себя хуже некуда. Где-то в груди возникла странная боль, как от ушиба.
        Я чуть не уткнулся носом в лежавший на полу мужской журнал.
        – Включу телик?
        Рёко нажала кнопку на черно-белом телевизоре. Шел какой-то ковбойский фильм. Я увидел полку с бутылками, какого-то мужчину…
        Я вспомнил лицо того парня в солнечных очках. В тот же момент меня охватил страх. А что, если он заявится сюда? В таком состоянии мне с ним, конечно, не справиться. Может, эта девчонка собралась меня здесь защищать? Сила-то у нее откуда возьмется?
        – Есть хочешь?
        – Не-е, не хочу.
        Хотя в животе было пусто. Но тошнота не проходила, и есть совершенно не хотелось.
        – Врешь ты все. Голодный, конечно… Что тебе приготовить? В знак благодарности.
        – Благодарности? – Какая может быть благодарность, ведь я ничего не сделал. – Ладно тебе. Скажи лучше: тот парень к тебе сюда ходит?
        – А-а, все нормально, – беззаботно ответила Рёко, но уверенности в ее словах я не почувствовал. – Пойду-ка куплю что-нибудь. Может, посмотришь, как я готовлю, и аппетит появится… Подожди, скоро вернусь.
        С этими словами она сорвала красную салфетку с прислоненного к стене предмета. Что-то блеснуло, отражая свет свисавшей с потолка лампы. Я непроизвольно отвернулся, чтобы не видеть стоявшего на подставке зеркала. Какой ужас! Я вспомнил, что увидел в кафешке, и задрожал всем телом.
        Девушка, судя по всему, подправила макияж и легким движением вернула салфетку на место.
        – Скоро вернусь! Подожди немного, – живо бросила она и вышла. Из коридора донесся громкий стук ее каблучков.
        Послышался выстрел. Стреляли в телевизоре. Я взглянул на экран. Заняться было нечем, и я стал наблюдать за происходящим. Незаметно на меня накатил сон.

* * *

        На какое-то время я задремал. Открыв глаза, увидел, что к потолку поднимается пар из стоявшей поверх котацу кастрюли. Рёко Исикава с серьезным видом помешивала в ней.
        – Эй! – подал голос я и осторожно, стараясь не задеть котацу, приподнялся.
        – А, проснулся, – сказала Рёко. – Я курицу приготовила.
        – О! Вкусно пахнет.
        – Поешь?
        – Да, наверное.
        Странная у нас получилась трапеза. Вроде я сидел за столом с женщиной, с которой уже давно живу вместе и которая мне хорошо знакома, – и в то же время совершенно чужой и непонятно о чем думающей.
        Мое собственное психологическое состояние не поддавалось объяснению. В обычной ситуации только бы радоваться. Рядом девятнадцатилетняя девчонка, хорошенькая, позвала к себе, стол накрыла, кормит… Чего тебе еще надо? Однако внутри что-то противилось происходящему. Засело чувство, что вся эта благодать мне не подходит и что впереди ждет еще много чего. Вероятно, еще и по этой причине аппетит никак не хотел просыпаться. Откуда же такое чувство? Так или иначе, надо поскорее решить вопрос с ночлегом.
        – Почему ты со мной возишься? – спросил я.
        – М-м-да, почему? – ответила девушка, и то, как она это сказала, как-то сразу развеяло свербевшее во мне, как заноза, чувство. – Вообще-то я кое-что задумала…
        – Задумала?
        – Ну да.
        – Что же?
        – Хочу завтра съехать отсюда.
        – Серьезно?
        – Ну да. Одна я не справлюсь. Помощник нужен.
        – То есть я?
        – Других знакомых парней у меня нет.
        – Прямо завтра? С чего такая спешка?
        – Хочу убежать от одного человека.
        Что ж, звучит убедительно.
        – Ты грузовик водить умеешь?
        Автомобиль… Я попытался представить, что видит перед собой водитель. Руль, педали, рычаг коробки передач… Вроде помню. Значит, должен уметь рулить. Смущало только одно: прав-то у меня нет. Потерял, похоже.
        – У меня права пропали. Обронил, что ли, где…
        Рёко как-то странно взглянула на меня и хихикнула.
        – Ничего, справишься как-нибудь.
        Мне сразу тоже стало все равно.
        – Точно.
        – Класс!
        – Ну, спасибо за угощение. Мне еще надо найти где переночевать.
        – А чего искать? Оставайся здесь.
        – Здесь?!
        – Ну да.
        – А можно?
        – Можно, – с легкостью ответила Рёко.
        – А ничего?
        – А чего такого-то?
        Я уже еле ворочал языком.
        – Ложись здесь.
        – А ты?
        – Я могу к подруге пойти.
        – А у тебя есть подруга?
        – Тогда, может, вместе ляжем?
        У нее точно с головой не в порядке, подумал я. Хотя из уст Рёко все эти слова прозвучали совершенно естественно.
        Снова возникло ощущение, будто я сплю. Да, ничего удивительного, это сон, в котором все предстает в удобном для меня виде и отражаются мои желания…

        4

        Открыв глаза, я понял, что лежу на красном ковре под ватным одеялом. Голова на двух сидушках, заменявших подушку, слегка побаливает. Однако настроение стало намного лучше.
        «Что с памятью?» – промелькнула мысль, как только в мозгу прояснилось. Вчерашние события вспомнились сразу, однако что происходило со мной до того, как я проснулся в скверике, по-прежнему было покрыто непроницаемой завесой. Мое прошлое скрывалось во мраке. Похоже, болезнь оказалась серьезной.
        Я поднялся, оглядел комнату. Рёко куда-то ушла. На часах было еще только начало девятого, но мне казалось, что проспал очень долго. Что происходило накануне вечером, я помнил примерно часов до девяти. В углу лежал мой сложенный джемпер.
        Я заметил на котацу листок, на котором круглым детским почерком было написано: «Я пошла в магазин. Дождись меня обязательно. Рёко».
        Та-ак. Значит, вчерашний вечер, встреча с девятнадцатилетней девушкой – это не сон.
        Подожду ее возвращения; может, она мне кофе сварит… На завтрак – тосты, омлет и красивая девушка. Недурно, а? Окружавшая меня реальность ощущалась как фантазия, которую я воплощаю с помощью собственной воли. То чувство еще жило во мне. Ощущение, что прошлое неясно и понятно только будущее. Что же это в конце концов означает?
        По бетонному полу коридора зацокали босоножки. Рёко вернулась. Ключ повернулся в замке – значит, уходя, она меня заперла. Я бы все равно ее дождался.
        Распахнулась дверь. В комнату ворвался легкий ветерок, еле слышно задребезжали створки шкафа и оконное стекло.
        – А, проснулся? – услышал я.
        Босоножки застучали громче; наконец она вошла в комнату с бумажным пакетом в руках и плюхнула его на котацу. В пакете оказались сэндвичи и салат.
        – Кофе или чай? Что будешь?
        – Все равно. Как скажешь.
        У меня как-то странно защемило в груди. Возникло предчувствие, что происходящее обязательно принесет этой девушке боль.
        То есть?.. Я задумался. Может, у меня есть жена, дети?
        В тот момент перед моими глазами возникла чашка с дымящимся кофе, и меня сразу охватило невыразимое спокойствие.
        – Замечательно!
        – Правда?
        Такие разговоры заводили меня в непроходимые дебри. В том беспомощном состоянии, в котором я находился, сидевшее передо мной создание – это спасение. Девушка по имени Рёко неотступно, все глубже проникала в сознание.
        Кто она? И кто я такой? Как получилось, что мы так сблизились? Почему? Потому что ей нужно съехать отсюда? А когда это произойдет, я стану уже не нужен? Неужели переезд закончится и мы больше никогда не увидимся? Меня опечалила эта мысль. Какая тоска снова остаться одному!
        – Ну что, переезжать будем? – невольно вырвалось у меня.
        – Будем, – ответила Рёко, не вставая из-за котацу. – Ты готов?
        – Готов.
        – Тогда поехали.

* * *

        Завтрак кончился, и вскоре мы уже тряслись в электричке по линии Тюо. Название линии сразу всплыло в голове; я вспомнил, откуда идет наша электричка и куда. Электричку вспомнил, а имени своего – нет. Странно все это…
        – Куда мы едем? – поинтересовался я у Рёко Исикавы.
        – Толком не знаю. Думаю поискать на линии Тоёко, – сжимая в руке ремешок, ответила она.
        – А там что?
        – Комнату поискать хочу.
        – Комнату? Ты еще не знаешь, куда переезжаешь?
        – Ну да.
        – Дом еще не выбрала и даже район?!
        – Ага.
        – И сегодня собралась переезжать?
        – А что, нельзя?
        – Да нет, почему… А грузовик-то где возьмем?
        – В Коэндзи есть заводик, где делают строительные блоки. Дядечка – хозяин – обещал мне дать. Если брать напрокат, станут проверять – то да сё… Дядечка сказал, что в воскресенье грузовик свободен. Ты с ним справишься?
        – Надеюсь… хотя права-то я потерял.
        – Подумаешь, какая важность.
        – И то правда, – поддаваясь ее настроению, я беззаботно кивнул.
        В Сибуя[6 - Один из центральных районов Токио, крупный транспортный пересадочный узел.] мы пересели на желтую ветку – линию Тоёко. Рёко сказала, что ей нравятся поезда на этой линии, в них она чувствует себя богачкой.
        Ехали мы довольно долго. Чем дальше от Сибуя, тем свободнее становилось в вагоне. Мы сидели рядом, разговаривали, а когда разговор прерывался, рассматривали открывавшуюся из окна незнакомую панораму.
        – А, здесь! На следующей сходим! – неожиданно воскликнула Рёко.
        Так я впервые очутился с ней в совершенно не знакомом мне месте – Мотосумиёси[7 - Железнодорожная станция в Кавасаки – городе-спутнике Токио.]. На абсолютно ничем не примечательной станции. Район Коэндзи по крайней мере был мне знаком; тут же не было ничего, что могло вызвать хоть какое-то чувство.
        Пройдя через турникеты, мы очутились в подземном переходе. Поднялись по лестнице на улицу. Первое, что бросилось в глаза, была кондитерская. Напротив – контора по сделкам с недвижимостью. Рёко быстро толкнула стеклянную дверь и вошла внутрь. Казалось, эта совсем молоденькая девушка ничего не боится. Она действовала смело, временами даже нагловато.
        А вот я, очутившись на этих незнакомых улочках, все сильнее испытывал одиночество, чувствовал себя здесь чужаком. Мне хотелось покрепче схватиться за хрупкую руку девятнадцатилетней девушки. От того места, куда меня занесло, до Коэндзи расстояние очень приличное. Так что тому типу в солнечных очках до Рёко не добраться.
        Жилье мы нашли сразу. Комната дешевая и очень хорошая, расхваливал товар старичок, вызвавшийся проводить нас до места. Дом, деревянный, двухэтажный, оказался в семи-восьми минутах ходьбы от станции.
        Со стороны улицы он был покрашен коричневой краской, а позади совсем рядом проходила линия Тоёко. «Да-а, электрички тут, конечно, покоя не дают», – подумал я. Смотревшую на железную дорогу заднюю стену дома отделали оцинкованным железом, выкрашенным в бледно-зеленый цвет.
        В Мотосумиёси многие дома почему-то обивали железом и красили зеленой краской. На линии Тюо такого не было. От подобной архитектурно-цветовой гаммы пахло бедностью. Однако это ощущение каким-то странным образом звучало в унисон с моими грустными мыслями. А мысли были о том, чтобы поселиться затворником где-нибудь на окраине Токио.
        Слева от дома находилась автомобильная развязка с выездами на скоростное шоссе. Под развязкой проходила линия Тоёко. Поверху грохотали грузовики. Дом, где собиралась поселиться Рёко, наполовину закрывала тень от эстакады, под которой приютился крошечный сквер: песочница, лазалки, качели, скамейки. Вот это мне понравилось. Солнце под эстакаду, конечно, не заглядывало, но все же при доме какой-никакой, а скверик.
        С трудом отодвинув в сторону стеклянную входную дверь, мы сняли обувь, поднялись по пристроенной справа от входа скрипучей лестнице и, повернув направо, остановились у первой двери. За ней оказалась комната на шесть татами[8 - Татами – традиционная единица измерения площади жилья в Японии. Площадь татами – 90х180 см (1,62 кв. м).] и кухонька на три татами. Ни туалета, ни ванной, стены старые, запачканные. Хотя все-таки просторнее жилья Рёко в Коэндзи.
        Позади железная дорога, рядом транспортная развязка, по которой грохочут грузовики. Неудивительно, что желающих снять жилье в таком доме днем с огнем не сыскать. По словам сопровождающего, свободные комнаты имелись и на первом этаже, но со второго этажа вид куда лучше.
        Недолго думая, Рёко быстро подписала договор. Видимо, ей очень хотелось уехать из Коэндзи как можно скорее.

        5

        Вернувшись в Коэндзи, мы пообедали на скорую руку и сразу отправились на заводик, где лепили стройблоки. Хозяин – знакомый Рёко – оказался свирепого вида мужиком, лицом напоминавшим краба и, судя по всему, большой любитель женского пола. Он стал бесцеремонно поглаживать Рёко по плечам, рукам и талии. Оригинальный стиль работы с клиентами, желающими взять в аренду грузовик.
        Рёко сказала, что познакомилась с этим типом в заведении, где она работала. Можно представить, что это за заведение, если там такие клиенты. «А это мой брат», – представила она меня, даже не покраснев от своего вранья.
        Как я и думал, в управлении грузовиком ничего непонятного не оказалось. Но стоило мне взяться за руль, как вдруг я, по непонятной причине, почувствовал отвращение. Захотелось поскорее выбраться из кабины. Начала болеть голова, подступила тошнота.
        Внутри закипело; меня охватило настоящее бешенство, объяснения которому я найти не мог. Я так распалился, что представил себя чуть ли не якудзой.
        – Ну как? – заглядывая в окно грузовика, спросил хозяин с видом человека, принимающего всех за идиотов. Я чуть не врезал ему по физиономии.
        Стоявшая рядом Рёко помогла мне справиться с гневом, проворковав:
        – Спасибо вам большое. Тогда мы забираем машину?
        В этот момент мне впервые пришла в голову мысль, что я не хочу, чтобы память вернулась. Потому что раньше я все делал неправильно. Мы проехали уже прилично, миновали несколько поворотов и светофоров, но злость все никак не отпускала.
        Хоть Рёко и говорила, что в комнате у нее ничего нет, вещей набралось порядочно. Пользованную посуду она решила не брать и щедро одарила ею соседку. Разное барахло, в том числе какие-то мужские вещи, свалила в пластиковые пакеты для мусора, туда же отправилась тряпичная панда. Было решено везти на новое место только крупные вещи, а мелочь раздарить или выбросить. Благодаря этому мы выехали из Коэндзи раньше, чем предполагали.
        Для человека, которому некуда возвращаться, сидеть за рулем грузовика – не самое плохое занятие. Мне начинала нравиться такая жизнь.
        Рёко, сидевшая на пассажирском сиденье, время от времени сверяла наш маршрут с картой. Вид у нее тоже был довольный. Чем дальше мы удалялись от Коэндзи, тем веселее она становилась. Видно, приятных воспоминаний от этого места у нее не осталось.
        – А как же твой бар? – спросил я, и веселье прекратилось. Похоже, Рёко вспомнила ссору накануне вечером, свидетелем которой я стал.
        Рёко прокладывала маршрут; дорога пошла берегом Тамагавы[9 - Тамагава – река на о. Хонсю, протекающая в том числе по территории Большого Токио.]. Смеркалось. Солнце уже опустилось на крыши домов, стоящих на той стороне реки на удалении от берега.
        Вчера, в это же время, я проснулся на скамейке в парке. Тогда все и началось. Прошли всего сутки, а казалось – целая неделя…
        Задувал приятный ветерок. Было совсем не холодно. Волосы Рёко растрепались под порывами ветра.
        – Останови-ка, – попросила она. – Давай сходим к реке.
        – А как же вещи?
        – Да кому они нужны, – рассмеялась девушка.
        Я остановил грузовик на обочине, и мы, осторожно ступая по поросшей травой насыпи, спустились к реке. Шедшая позади меня Рёко протянула руку, и я сжал ее, чтобы поддержать девушку.
        Она не убрала руку, когда мы подошли к воде. Это был миг счастья.
        Рёко больше не спрашивала, как у меня с памятью. Не иначе, по-прежнему думала, что я пошутил. Я сделал глубокий вдох и подумал: «Как же хорошо!» Все мои вчерашние муки словно ветром сдуло.
        А ведь, если подумать, я и вправду счастлив сейчас. С прошлым меня ничто не связывает. Следовательно, страдать не по чему. Я будто только что появился на свет. Я абсолютно свободен. Рядом прелестная девушка. И я вроде ей не безразличен. Я все больше начинал думать, что потеря памяти – это вовсе не плохо.
        Этим мыслям я был обязан Рёко. Не встреться мы, пришлось бы ночевать в затхлом дешевом рёкане, а наутро снова пуститься на поиски собственного прошлого. И какие безрадостные думы одолевали бы меня сейчас, когда снова приближается ночь… Какое отчаяние охватило бы меня, останься я один! При этой мысли по телу пробежала дрожь. Как же я должен благодарить Рёко! Она мне нужна. А может быть, она во мне тоже нуждается, и не только для переезда… Как здорово, если так! Когда она рядом, на сердце тепло. Я не хочу расставаться с ней. К тому, что мне довелось пережить в том сквере, возврата нет. Всего за один день эта девушка глубоко вошла в мою душу. Что бы ни случилось, я с ней не расстанусь. И готов на все, чтобы быть с ней вместе. На все.
        Вода в реке постепенно окрашивалась золотом. На этом фоне между стоящим на приколе катером и берегом маячил силуэт Рёко Исикавы. Откуда-то послышался скрип, напоминающий звук, когда выдирают гвоздь из доски.
        А-а, это чувство… Не первый раз я его испытываю. Однако что же ожидает нас впереди? Именно сейчас наступает критический момент. Но почему-то я уже перестал думать и гадать, что будет дальше, хотя бы через день.
        – Эй! – услышал я громкий окрик. Силуэт застыл на месте. У меня в душе тоже все замерло.
        Рёко робко двинулась мне навстречу. Началось! Назад уже возврата не будет. Вот он, решающий момент. Я хочу удержать ее любой ценой. Я не могу потерять ее! Как найти слова, чтобы она поняла это?
        – Послушай: ты веришь, что я потерял память? – спросил я.
        – Верю, раз ты так говоришь, – проговорила она и замолчала. Я ждал в надежде, что она еще что-то скажет.
        – Я… сейчас… один остался… друзей нет… – выдавил я из себя и осекся. Как-то это не по-мужски – жаловаться на тоску и одиночество. Так дело не пойдет. По-другому надо.
        Я решил сменить тон:
        – Ты веришь в любовь с первого взгляда?
        – Верю, – сразу отозвалась она.
        – Вот, со мной случилось.
        – Правда?
        – Да.
        – И когда же? – Взглянув на меня, Рёко стыдливо опустила глаза.
        – Вечером.
        Я закрыл глаза. Это было как вылить воду в песок. «Какое счастье!» – говорило сердце. И в то же время я остро чувствовал, что душа моя будто высохла. Быть может, в моем прошлом случилось что-то? Я этого не знал, но ощущение пустыни в душе не покидало. Зато теперь все будет иначе. Да что там! Не будет, а уже есть.
        «Боже, благодарю тебя!»
        Груди коснулось что-то нежное, мягкое. Я приоткрыл глаза – это были волосы Рёко. Ее рука ласково гладила меня по спине.

        6

        Выгрузив вещи, мы поспешили обратно в Коэндзи – надо было вернуть грузовик. Хозяин добивался от Рёко, чтобы она сказала, куда переехала, но та ловко перевела разговор на что-то другое и ничего ему не сказала.
        Потом мы впрыгнули в последнюю электричку на линии Тоёко и всю дорогу переглядывались и чуть не до упада бессмысленно смеялись. Рёко, видимо, думала, как ловко ей удалось скинуть со своей шеи того парня в солнечных очках, а я радовался, что мы успели на последнюю электричку.
        Скоро мы были в Мотосумиёси. Поезда уже не ходили, но шум от автомобильной магистрали превосходил все наши ожидания. Всякий раз, когда по эстакаде проносился большегрузный грузовик, вся комната начинала ходить ходуном. При желтом свете голой лампочки стены комнаты не казались такими грязными, как днем. Для нас это новое жилище – маленькая крепость, где мы будем жить особняком, не обращая ни на кого внимания, – было раем.
        Наступила ночь. Устроившись на привезенных вещах, мы залили кипятком лапшу и поели. Посуды не было, поэтому ели прямо из кастрюли. Сталкивались над ней лбами и смеялись.
        Какими словами выразить вкус этой лапши? Знали бы вы, как здорово простая лапша успокаивает разлад в душе! Человеку, не испытавшему ничего подобного, этого не понять. Из-за охватившей меня эйфории на секунду стало нечем дышать. Я был готов на все ради этой девушки.
        Потом наступила неделя, где каждый день был как сон. Память возвращаться не собиралась, да я уж и перестал об этом жалеть.
        Наши перемещения ограничивались станцией, ее окрестностями и маршрутами вдоль шоссе, по которому гоняли грузовики, и железнодорожной линией. Но скучно нам не было. Никогда прежде мы не бывали в этом месте, никогда прежде не видели людей, с которыми встречались теперь и иногда обменивались парой слов. Наведывались в торговые заведения в поисках самых стоящих вещей – приценивались в маленьких недорогих бутиках, делали покупки в супермаркетах, обходили местные кафешки, по одному в день. Каждый день у нас было новое яркое приключение.
        Имени своего я не помнил, поэтому решил называться Исикавой. Рёко меня вроде как усыновила. Эти наши прогулки, естественно, привели к тому, что у нас кончились деньги. Надо было думать о заработке.
        Рёко увидела объявление «Требуются продавцы» и устроилась в кондитерскую рядом со станцией. Я еще какое-то время шатался без дела, встречая ее с работы, но скоро до меня дошло, что я мало чем отличаюсь от халявщика в солнечных очках. Надо идти работать, заглянуть в бюро по трудоустройству, подумал я. Но там понадобится копия регистрационной карточки. Пока суд да дело, прошла еще неделя.
        Как-то мы возвращались с Рёко после ее работы и услышали, что на каком-то заводике – всего десять минут электричкой – набирают людей. Рабочие нужны срочно, поэтому вроде как берут без официальной анкеты.
        – Гоэмон Исикава[10 - Гоэмон Исикава – легендарный герой-разбойник, живший во второй половине XVI в., японский Робин Гуд, грабивший богатых и раздававший все бедным. Был публично казнен – сварен заживо – за попытку покушения на правителя Японии Хидэёси Тоётоми.]… Как тебе? – спросил я Рёко.
        – Не годится, – отвечала она со смехом.
        Мне нравятся имена, оканчивающиеся на «сукэ»[11 - Именной суффикс, являющийся частью многих японских мужских имен: Дайсукэ, Синсукэ, Косукэ и т. д.], и я решил: пусть буду Кэйсукэ. Так я стал Кэйсукэ Исикавой.
        Заводик находился в Кикуна[12 - Еще одна станция на железнодорожной линии Тоёко.]. На следующее утро я поехал туда, и меня сразу взяли на работу. Видно, хозяевам были очень нужны рабочие руки. Правда, для начала меня взяли на почасовую оплату, но выбирать не приходилось. Попробуй еще найди такое место, где принимают без анкеты и даже фотографии.
        Рёко по этому поводу купила шампанского, и мы отпраздновали нашу удачу. В нашей комнате был порядок; после разведки окрестностей, которую проводили несколько дней подряд, мы хорошо освоились в Мотосумиёси, где нам стал знаком каждый уголок.
        Однако оставалась одна проблема, с которой у меня никак не получалось справиться. Зеркала. Почему-то я не мог смотреть в зеркала. Увидев зеркало на улице, отводил глаза. Не мог заходить в кафе, где были зеркала. Поворачивался спиной к зеркальному туалетному столику Рёко.
        Конечно, я чувствовал себя перед ней неловко, но ничего не мог с собой поделать – мне становилось страшно, когда зеркало было повернуто ко мне. Однажды туалетный столик исчез. Рёко отдала его соседке. Когда я спросил, как же она теперь без зеркала, Рёко ответила, что вполне обойдется зеркальцем в пудренице.
        В остальном наша жизнь протекала тихо и мирно.
        С Рёко было все в порядке, тот тип в солнечных очках в Мотосумиёси не появлялся.
        Как-то прохладным утром, когда от дыхания еще был виден белый парок, мы с Рёко, прижавшись друг к другу, направлялись на станцию. В толпе торопившихся на электричку сарариманов идти не хотелось, и мы выбрали кружной путь тихими переулками.
        Улочки еще дремали, шторы и ставни в домах были опущены. Городок выглядел не таким открытым и безобидным, как днем. Вода, разлитая на бетоне, ослепительно сверкала под утренним солнцем у нас под ногами.
        На станции у турникетов мы расстались. Рёко на работу было еще рано, а я купил билет и вышел на платформу. Конечно, расточительство с моей стороны… ну ничего, на обеде сэкономлю.
        Я вышел на улицу, что вела к заводику. Постепенно людей на ней стало прибавляться, все они шли туда же, куда и я. Звуки шагов участников этого шествия, сливаясь воедино, отдавались отрывистым эхом. Я молча шагал вместе со всеми. Люди шли, не говоря ни слова, даже не пытаясь заговорить друг с другом. Мне было хорошо одному в этой толпе. В такой жизни меня все устраивало. Прохладный утренний воздух покалывал кожу. Белый пар от дыхания поднимался кверху.
        И все это благодаря тому, что я повстречал Рёко. Не будь ее, все выглядело бы совсем иначе – тяжко и мрачно. Был бы просто парень, которому ничего не остается, как стиснуть зубы.
        Работа на заводе оказалась несложной. В моем цеху делали витрины. Переодевшись в драные серые робы, мы готовили акриловые панели для витрин. Из больших листов акрила нарезали заготовки, сгибали, прижав к нагревателю, сдирали защитную бумагу, зачищали кромки. Через шприцы скрепляли панели клеем, потом приклеивали к опорным трехгранным призмам.
        Когда листы заканчивались, приходилось таскать эту тяжесть со склада. Готовые витрины загружали в машины. Иногда приходилось сопровождать груз в Токио.
        Ровно в пять работу сворачивали. Переработок почти не было. Я шел до станции Кикуна и возвращался на электричке в Мотосумиёси. Там, на станции, прислонясь к колонне, меня каждый день дожидалась Рёко. По обыкновению она держала в руках небольшую коробку с пирожными, которые оставались нераспроданными в кондитерской.
        Плечом к плечу мы шли домой и заходили по дороге куда-нибудь выпить кофе. Наш общий доход был весьма скромным, и, понятно, ходить каждый день в кафе – это порядочное расточительство, но отказаться от этого маленького удовольствия было нелегко.
        Приятно все-таки было заглянуть куда-нибудь вечерком после однообразного рабочего дня. Чтобы не лишиться этой радости, я старался на работе не чесать языком и не филонить. Конечно, когда живешь в одной комнате, в кафе можно и не ходить, но мы все равно ходили – скорее всего, потому что у нас с Рёко не было медового месяца. Мы жили вместе, и любовь наша продолжалась.
        Грязноватые улочки, резкие запахи, сопровождавшие нас до самого дома, где мы поселились, меня не особо раздражали, но стоило нам войти к себе, откинуть занавеску при входе и закрыть дверь, как сразу становилась видна разница. Это была другая вселенная, теплая, пахнувшая Рёко.
        В комнате висели те же занавески, что и в Коэндзи. Рёко развесила их на единственном окне, на шкафу, у входной двери. Так как-то спокойнее, говорила она. И была права. Время от времени комната начинала ходить ходуном от проходившей мимо электрички, но нас совершенно не смущало, что мы отделены от нее всего лишь куском ткани.
        Усевшись рядом с Рёко у котацу, я обнимал ее за плечи и думал, что мог бы вот так и умереть. У нее был очень милый профиль. Никогда я не испытывал такого счастья. Вряд ли со мной было что-то подобное до потери памяти.
        В постели Рёко часто говорила мне: «Хорошо бы наше счастье продолжалось и дальше». Я отвечал, что так и будет, но при этом меня не оставляло ощущение, что я говорю неправду. Где-то в самых потаенных уголках души поселилось мрачное чувство, подсказывавшее мне: «Такая жизнь не по тебе». Видимо, здесь была какая-то связь с потерей памяти.

        7

        Прошло уже два месяца, как мы стали жить вместе. Был день накануне майской зарплаты. Закончив работу, я отправился в раздевалку и стал собираться домой. Ко мне подошел начальник нашего отдела и по-приятельски стукнул меня по плечу.
        – Ты как, свободен вечером? – тоном, исключающим возражения, спросил он.
        Среди людей, причисляющих себя к начальству, полно таких, кто любит демонстрировать свое расположение с помощью поглаживания по спине или похлопывания по плечу. Наш начотдела по фамилии Отакэ был классическим представителем этой породы.
        Вот черт! Небось потащит меня в кабак. Такие люди без выпивки ни о чем говорить не могут. А темы у них можно представить какие: женщины, азартные игры, попса какая-нибудь… Наборчик, который от меня в тысячах световых лет. Такие беседы для меня мучение.
        Я угадал: начотдела показал жестом – дескать, пойдем опрокинем по стаканчику. В душе мне очень хотелось отказаться, и я сказал ему, что не могу. Но он заявил, что надо поговорить о работе. Тут уж я не мог отказаться. Шеф добавил: «Да ты не дрейфь, ничего плохого я тебе не скажу». Делать нечего – я позвонил в кондитерскую и предупредил Рёко, что задержусь, чтобы она меня не встречала и ждала дома.
        Как я и ожидал, разговор, который состоялся между нами в погребке, куда он меня затащил, получился непростой, хотя и начался мирно. Отакэ поведал, что наша бригада в последнее время работает очень хорошо. Поэтому завтра, в день зарплаты, нам должны выплатить дополнительный бонус. Он за нас похлопотал и выбил премию. Так что завтра все должны не забыть печать[13 - В Японии вместо подписи преимущественно используются личные печати, варьирующиеся в зависимости от важности заверяемых документов.]. Ну и, конечно, отблагодарить его за старание.
        Зарплату нам перечисляли на счет в банке, а такие специальные бонусы выдавали на руки, поэтому и требовалась печать. Которой у меня, естественно, не было. Но на печатях выгравирована только фамилия, так что для этого случая подойдет та, что есть у Рёко. Наверняка валяется у нее где-нибудь, думал я про себя.
        – И вот еще что, – подчеркнуто чванливо проговорил начотдела; алкоголь уже начал туманить ему мозги. Пьяные, они такие липучие… Привыкнуть к этому невозможно.
        Я поглядывал на него время от времени. Коротко остриженная голова, вытянутое лошадиное лицо, узкий, изрезанный морщинами и покрасневший от постоянных возлияний лобик. Глаза большие; на веках, под глазами, у наружных уголков глаз сеть бесчисленных мелких морщинок. Не лицо, а сплошные морщины. Они служили начотдела средством выражения таившихся в нем эмоций и мыслей. Становились то мельче, то глубже, расстояние между ними то расширялось, то сужалось. Его мимика была красноречивее всяких слов. Этот тип напоминал мне пронырливого краснорожего моллюска. Глядя на него, я чувствовал себя все хуже. Он был мне физически противен. Чуть не до тошноты.
        – Что-то ты вроде как не в себе, а? Ходишь один, как белая ворона…
        «Так вот он о чем», – подумал я и, отведя глаза, уперся взглядом в декоративную фанерную перегородку, богато украшенную масляными пятнами.
        – Все за тебя переживают.
        «По какому поводу, интересно?» Я не испытывал к нему ничего, кроме неприязни.
        – Все к тебе по-доброму… Так что ты нос особо не задирай. У нас коллектив. Мы все кореша. Всё по-душевному. Так ведь? Или я неправильно говорю?
        Такие вот резоны – ни «да», ни «нет» не скажешь.
        – Если у тебя что-то не так, я всегда чего-нибудь присоветую. Ну что? С бабой что не так? Или денег нет?
        У таких типов других мыслей не бывает. На другое фантазии не хватает.
        – Вроде всё в порядке. Просто у меня характер такой – неразговорчивый, – сказал я.
        – Так не пойдет, Исикава-кун. Ты с людьми живешь, а раз так, значит, и в начальство тебе захочется, и семьи, и подчиненных…
        Вот уж о чем я не думал!
        – Еще все говорят, что ты в зеркало смотреть не любишь. Так?
        Кто говорит? Выходит, все знают? Я непроизвольно избегал зеркал, и они, наверное, заметили.
        – Может, у тебя с нервами что?
        – Да ничего такого.
        – Тогда слушай сюда. Начальника вашего участка переводят в Кансай[14 - Кансай – регион Западной Японии на о. Хонсю.]. Я думаю рекомендовать тебя на его место, – чванился начотдела.
        – Вот как? – только и ответил я.
        Удивлению начотдела не было предела. Он, верно, думал, что каждый, кто услышит такие слова, должен подпрыгнуть от радости и завилять хвостом, хотя ему заранее было известно, как я могу отнестись к его предложению. Он просто хотел посмотреть на мою реакцию на предложенную вкусную приманку. Его цель – поймать жертву, систематизировать ее, наклеить ярлык и на этом успокоиться. У таких личностей начинает рушиться вся система ценностей, когда они оказываются рядом с людьми, которым нет дела до выпивки, женщин, денег и карьеры. И их тут же охватывает тревога.
        – Вот, значит, какое дело… Поэтому я должен разобраться как следует, что ты за тип. Правильно? Я ж твой начальник. Ты чего не пьешь? Пей! – распорядился начотдела.
        Вообще-то у начальника нет оснований заставлять подчиненного пить. Ведь человек выпивает для удовольствия, но начальник имел на это свой взгляд: должно быть по-моему, и точка.
        Начотдела словно прочитал мои мысли.
        – Нет, парень, так не пойдет, – гнул он свою линию. Вместо «Исикавы-кун» я стал просто «парень». – Ты вообще о чем думаешь? Не хочешь по-людски жить? Отгородиться от всех собрался? Понты будешь разводить? Уж меня-то на это не купишь.
        Начотдела понес околесицу. Что значит «по-людски»? Пить каждый день, мучиться похмельем и похабные истории друг другу рассказывать?
        Он закурил и выпустил дым мне в лицо.
        – Это все по молодости. Зелен ты еще, парень. Вашего брата хлебом не корми, дай только поболтать, порассуждать красиво… А вот я могу тебя одним словом без зарплаты оставить. Что тогда делать будешь?
        Я перестал его слушать. Молча разглядывал гитару, висевшую тут же, на расстоянии вытянутой руки, посматривал на входную дверь. И думал, как бы поскорее вернуться домой и погреться у котацу вместе с Рёко, обняв ее за плечи.
        Тут вдруг дверь распахнулась, и в погребок влетел человек. Увидев его мокрые волосы, я понял, что на улице пошел дождь. И почему-то сразу почувствовал огромное облегчение. Будто кто-то неизвестный пришел мне на помощь.
        – Эй! Слушай сюда! – раздался голос начотдела. Его лицо уже успешно прошло стадию покраснения и почти приобрело цвет баклажана. – Дурак ты, парень. Жизни не знаешь. А у нее свои правила. Давай-ка разберись с этим!
        Он разозлился.
        – Ладно! Пойду отолью… Ой! Выпивка кончилась!
        Взял опустевшую бутылочку из-под саке и удивленно потряс ее у меня перед носом. Надо было это сказать официанту, а не мне…
        – Вернусь из сортира, и продолжим.
        Начотдела с шумом отодвинул столик, поднялся и исчез в туалете. Я заказал еще саке, снял со стены гитару, положил левую руку на гриф… и меня будто что-то толкнуло. Похоже, я что-то вспомнил!
        Пальцы привычно прижали струны к грифу, я тренькнул большим пальцем по струне, извлекая звук из инструмента. Пробежал пальцами по грифу. Получается! Я умею играть на гитаре?
        В голове стал подниматься туман. Что-то проникло в цепочку моих мыслей. Исчезнувшее прошлое? Хорошо, если так…
        – Эй! Давай «Элегию Юномати»[15 - «Элегия Юномати» – популярная мелодия, которую написал известный японский композитор и гитарист Масао Кога в 1948 г.]! Спой-ка, а? – раздался вдруг у меня над головой чей-то голос. Его обладатель с трудом ворочал языком. Я поднял голову и увидел стоявшего передо мной крупного средних лет дядьку, который до этого сидел за соседним столиком. Хватило беглого взгляда, чтобы понять, что он относится к той же породе, что и мой начальник.
        «Элегия Юномати»?.. Никогда не слышал. Я брал аккорды совсем другой мелодии.
        Вернулся из туалета начальник. Сел передо мной и спросил:
        – Ну как? Подумал?
        Я вернул гитару на место.
        Может, надо четче сказать, что я обо всем этом думаю? Хотя все равно это будет пустая трата времени. Я вовсе не собираюсь делать карьеру на заводе или что-то там копить. Я хочу лишь поскорее вернуться домой и увидеть Рёко.
        – Ничего, пройдет малость времени – все поймешь.
        Начотдела сунул мне под нос свою пустую чашечку. Я спокойно наклонил бутылочку, чтобы налить ему саке.
        – Ни черта ты не соображаешь. И воспитание у тебя на нуле – старших не уважаешь… Хоть это-то ты понимаешь? Ни карьеры у тебя не будет, ни баб.
        – Можно я скажу, шеф? – сказал я. – Я ведь никому не мешаю. Просто стараюсь работать как следует. Изо всех сил.
        Начотдела посмотрел на меня. Похоже, он был удивлен.
        – Ты это к чему, парень? Удивить меня хочешь? Ты ж зарплату получаешь, значит, должен работать как надо.
        Он залпом осушил чашечку с саке и снова протянул ее мне. Я не стал ему подливать. Раз он так, надо, наверное, ответить.
        – А я так и работаю. Может, я не слишком разговорчивый, может, не люблю в зеркало смотреть, но разве я кому-то этим мешаю? А то, что пью мало…
        Закончить я не успел, потому что кто-то вдруг постучал мне по голове. Часто-часто, как стучатся в дверь. Это оказался тот самый дядька лет пятидесяти, что просил сыграть ему «Элегию Юномати». Он опять встал из-за стола и стоял рядом со мной.
        – Что за человек без выпивки? А без корешей? Вам, соплякам, лишь бы поспорить! – орал он, явно намереваясь еще раз стукнуть меня по голове.
        Вставая с места, я выбросил вперед правую руку и закатил кулаком прямо в красную рожу верзилы. Тот чуть не повалился на спину своего приятеля, сидевшего, сгорбившись, на стуле, и растянулся на столе. Тарелочки и бутылочки из-под саке со звоном полетели на пол.
        Сидевшие вокруг люди повскакивали с мест. Похоже, все они – одна компания. Один из них схватил гитару и движением дровосека, работающего топором, обрушил ее на мою голову. Я поднял руки, чтобы защититься, и тут же получил удар в живот. Гитара развалилась на куски, струны лопнули. Обломки гитары приземлились на каменный пол с дурацким звуком, напомнившим бой стенных часов.
        – Ах ты гад! – вырвался у меня крик, и я не узнал своего голоса. Мелькнула мысль: «Раздвоение личности!» Где-то в глубине меня, видимо, живет еще один человек, который резко просыпается и начинает действовать, когда ему заблагорассудится. Он и бросился, как таран, на поверженного, коротко остриженного верзилу. Врезал ему раз, другой, третий…
        Кто-то сзади просунул руки мне под мышки и соединил их в замок на шее. В борьбе этот прием называется двойной нельсон. В ответ я (или он, другой человек?) с остервенением саданул соперника локтем и тут же почувствовал удар по голове слева. Это уже был перебор. Кто-то добавил мне еще стулом, и я потерял сознание.
        Очнулся на мокром черном асфальте. Голова, плечи, волосы – все было мокрое. Шел дождь. Собрав все силы, я приподнялся, встал на четвереньки. Меня что, вышвырнули из этого кабака? Я подумал тут же вернуться туда, но понял, что явно не в форме для такой операции.
        – Ну и мудель же ты! – послышался презрительный голос начотдела. Он стоял под козырьком у сухой стены здания.
        Я перевел взгляд с него на мокрую мостовую и почувствовал специфический солоноватый вкус крови в разбитом рту. Вместе с ним вернулось то самое ощущение. Ощущение мрачной злобы и жестокости, будившее предчувствия и бередившее память. И в то же время полное безнадежности и отчаяния.
        Помню! Я помню эти ощущения, этот вкус крови. Выходит, я жил в таком мире. Как же это! Честный, порядочный… это не про меня! От этой мысли у меня сразу скрутило живот. Желудочный сок потек в обратную сторону и подступил к самому горлу, будто кто-то наступил мне на желудок башмаком. А потом этот сок хлынул изо рта, закапал с кончика носа.
        Я повалился на мостовую; вид у меня был самый жалкий. Нос забила слизь, изо рта длинными нитями тянулась липкая кислая слюна.
        Капель из носа прекратилась, но свисавшие с губ до асфальта тонкие нити не обрывались. Они навек привязали меня к земле.
        Дождь лил не переставая, размывая исторгнутую мною рвоту. «Странно, а почему вода красная?» – подумал я и понял: это кровь. Глядя на покрасневшую воду, сел, поджав под себя ноги. Голова раскалывалась. Заболело все тело. Это был настоящий парад боли, поразившей голову, живот, каждую клетку тела, не пощадившей и душу.
        – Ну что поделаешь… – Начотдела небрежно поводил рукой по моей спине туда-сюда. Судя по голосу, он порядком перетрусил.
        – Ничего, – сказал я. – Нормально. Один справлюсь.
        Он убрал руку – и исчез. Я остался сидеть в той же позе.
        Вспомнил, как впервые увидел Рёко в Коэндзи. Тогда она так же сидела на асфальте. Был ли у нее такой же жалкий вид? Но она хотя бы не выпивала с начальником. У меня есть Рёко. Чего мне еще желать?
        Завтра должны заплатить бонус. Обязательно куплю Рёко что-нибудь. А сейчас надо поскорее домой. Я медленно поднялся, бросив взгляд на оставшееся после меня грязное пятно. Дождь уже размыл его, оставив на асфальте лишь какие-то мелкие частички, как свидетельство мучившей меня боли.

        8

        Кое-как я добрался до Мотосумиёси. Дождь все не кончался; каждый шаг отдавался болью во всем теле. Осторожно ступая, я медленно прошел по платформе, с большим трудом спустился по лестнице. Подниматься куда легче.
        Хватаясь то за грудь, то за плечо, я подошел к турникетам. Стоявший тут же контролер с недоумением посмотрел на меня.
        Я прямиком направился к выходу и заметил краем глаза маленькую фигурку, пристроившуюся на корточках у колонны.
        – Кэйсукэ! – услышал я голос Рёко. С трудом обернувшись, увидел ее. Рёко бросилась ко мне. «Принесла она зонтик?» – мелькнуло в голове. Но зонтика в ее руках я не увидел.
        Дождь начался два часа назад. На станции не было даже лавочки.
        Рёко обрадовалась, увидев меня, но, приблизившись, моментально переменилась в лице.
        – Что случилось?
        Я не ответил.
        – Подрался?
        Рёко будто была смущена чем-то. Она сморщилась, из глаз брызнули слезы. «Ну чего плакать-то», – подумал я.
        Она потянула меня за руку и, поддерживая, повела вверх по лестнице. Губы ее шевелились; видно, она хотела что-то сказать, но я уловил только одно слово – «извини».
        Дома нас ждали торт и свечи на столе. Рёко стянула с меня промокшую одежду, обтерла полотенцем, продезинфицировала ссадины и синяки.
        – Все. Спасибо тебе. А торт по какому случаю?
        – У меня сегодня день рождения. Двадцать лет, – удивила она меня.
        – Почему раньше не сказала? Я бы никуда не пошел.
        Угораздило же меня в такой день попасть в такую передрягу! Рёко двадцать лет. Важная дата. День совершеннолетия[16 - В Японии с 1876 г. возраст совершеннолетия установлен в 20 лет.]!
        – Ничего страшного. Ты же по работе встречался, правда? С меня торта вполне достаточно.
        Нет, так нельзя. Работу можно сменить, а Рёко – нет. Она единственная, кого я знаю во всей Японии.
        – Завтра мне заплатят бонус. Хочу подарок тебе купить… Что бы ты хотела?
        – Кэйсукэ! Помнишь, я говорила, что хочу стерео? Вот и купи. Я правда очень хочу.
        – Стерео, говоришь? А еще что?
        – Даже не знаю… К стерео ведь пластинки нужны?
        – Нужны. Что тебе хочется?
        – Мне Дебюсси нравится. Я бы «Арабески» послушала.
        Про Дебюсси я слышал, а вот про «Арабески» не приходилось. Как и про «Элегию Юномати».
        – Сегодня какое число?
        – Двадцать четвертое мая.
        – Двадцать четвертое? Значит, ты Близнец, – неожиданно для себя заявил я.
        Рёко тоже удивилась.
        – Точно. Ты все знаки Зодиака знаешь?
        Знаю. Оказывается, я разбираюсь в астрологии.
        Но, как я ни пытался, вспомнить свой день рождения и созвездие, под которым я родился, не получалось. Хотя я явно перешел какую-то грань, сразу связав двадцать четвертое мая с Близнецами. Как это получилось?
        Я стал вспоминать, какие еще есть созвездия. Рак, Лев, Дева, Весы…
        Весы?! Почему-то от Весов я впечатлился сильнее всего. Уж не под этим ли созвездием меня угораздило родиться?
        И тут меня осенило. Блеск идея, чтобы попробовать порыться в памяти. Но Рёко пока ничего говорить не буду, подумал я. Начни я копаться в прошлом, она сразу засуетится, а это меня совсем не радовало. Она боялась, что наша нынешняя жизнь рухнет. Я понимал это и страшился того же. Вдруг в результате моих копаний выяснится, что у меня есть семья? Это же будет настоящая трагедия.
        Эта мысль никогда не покидала меня, вселяла страх. А если в оставленном в Токио прошлом у меня была жена и дети? Хоть я еще молод – Рёко считает, что мне лет двадцать пять, – такую возможность исключать нельзя.
        Сейчас единственная женщина, которую я люблю, это Рёко, размышлял я. Если вдруг передо мной предстанет какая-то незнакомка и назовется моей женой, у меня что, вспыхнет к ней чувство?
        Случись такое – проснись любовь и чувство ответственности, – что станет с моими чувствами к Рёко? Неужели они исчезнут? Быть такого не может. Они никуда не могут деться. Значит, остается только ждать, наступит трагедия или нет. Лучше оставить все как есть.
        Но если к прошлому вопросов нет, если там все нормально, очень хотелось бы узнать, как и что было. Нельзя же всю жизнь так прожить. А уж если трагедии все-таки суждено случиться, может, чем скорее, тем лучше?
        С улицы доносился шум дождя. В комнате было тепло. Боль в голове и теле не стихала, но разве это проблема, когда я дома?
        Перед глазами возник мокрый черный асфальт и круглое грязное пятно на нем. А здесь у нас полный рай.
        В желудке было пусто, и я без усилий над собой съел кусок торта. Рёко обхватила руками колени и, уперев в них подбородок, маленькими кусочками ела торт и смотрела на меня.
        – Может, съездим в воскресенье в Йокогаму? – предложила она.
        – Хорошая мысль. Поедем, – ответил я.
        Вот бы так жить и жить. Да будь я до потери памяти хоть сынком владельца корпорации «Мицубиси», все равно не был бы счастлив так, как сейчас.
        Однако уже на следующий день занавес трагедии начал медленно подниматься…

        9

        Открыв на следующее утро глаза, я почувствовал, что боль разыгралась не на шутку. Вставать совсем не хотелось; я сказал Рёко, что мне на работу после обеда, и отправил ее по магазинам.
        Полежал в надежде снова уснуть, но из этого ничего не вышло. Тем более что было уже почти десять часов. Собравшись с духом, я встал, оделся и пошел на электричку. Как ни странно, чем энергичнее я двигался, тем слабее становилась боль.
        Погода стояла отличная. На улицах не осталось никаких следов дождя, прошедшего накануне. Идея, посетившая меня, когда вечером я подумал о созвездиях, была связана с маленькой вывеской, которую я видел из окна электрички, возвращаясь с работы. На ней было написано: «Курсы по астрологии ???». Я хорошо запомнил эту вывеску из-за необычной фамилии то ли владельца, то ли директора.
        Теперь я был уверен, что более-менее разбираюсь в созвездиях, под одним из которых – под Весами – я, похоже, родился, поэтому стоило, наверное, поговорить со специалистом. Может, это что-то и даст. Вдруг я получу хоть какой-то намек, который может привести меня к прошлому… Да и астрологу наверняка будет интересен такой клиент. Ведь люди с потерей памяти не так уж часто встречаются. Может статься, мой визит и его чему-то научит.
        Табличку эту я заметил возле станции Цунасима. Оказалось, что отыскать эти курсы не так-то просто. Мало того, что от станции пришлось порядочно пройти, вывеска еще пряталась от меня в улочках, хотя из электрички ее было видно хорошо. Она висела на стене какого-то обшарпанного здания, но оно словно провалилось сквозь землю. Спрашивал у прохожих – бесполезно, об астрологических курсах никто не знал.
        Побродив так в недоумении, я наконец заметил табличку с фамилией ??? на одном из почтовых ящиков на первом этаже видавшего виды дома. Произошло это в тот самый момент, когда я уже было решил прекратить поиски и отправиться на работу. Судя по табличке, помещение, которое занимали астрологические курсы, находилось на пятом этаже. Лифт я не обнаружил. Делать нечего – пошел по лестнице. Дом оказался совсем древний; и с каждой ступенькой ветхость все больше бросалась в глаза и достигла своего апогея у двери, на которой красовалась дощечка: «Курсы по астрологии ???».
        Сама дверь была какая-то перекошенная, петли проржавели. Даже не антиквариат, а настоящий реликт, археологическая находка. Я никак не мог набраться смелости постучать в такую дверь. Боялся, что она рухнет от одного прикосновения.
        Я стоял перед дверью и думал. Может, ну его, этого астролога? Кто живет за этой дверью? Мне стало жутковато. Окажись за дверью бомжеватый туберкулезного вида старикан, еще куда ни шло, но я не удивлюсь, если там прячется старуха-колдунья с магическим кристаллом или вампир с торчащими клыками.
        – Ладно, – тихонько пробормотал я, скомандовал себе: «Кругом!» и начал спускаться по лестнице. Прошел несколько ступенек и услышал за дверью покашливание, как у привередливого старика. Легче от этого не стало, но все же, поняв, что за дверью обыкновенный человек, я немного успокоился и даже приободрился – может, все-таки постучать? Уж больно мне не хотелось ехать на завод.
        Набравшись смелости, я все-таки постучал.
        – Да-а-а, – послышался хриплый, как у старика, голос.
        Увижу, что это муть какая-нибудь, повернусь и уйду, подумал я, зажмурился и отворил дверь. Открыв глаза, к своему удивлению, увидел стоявшего ко мне спиной молодого человека, который, как я понял, готовил себе кофе. Я непроизвольно поискал глазами обладателя хриплого голоса, но, кроме этого человека, больше никого не обнаружил. Помощник, наверное, решил я.
        Как читается фамилия на табличке? Полной уверенности у меня не было. Три иероглифа, которые красовались на почтовом ящике и дощечке на двери, можно прочитать по-разному. Митараи? А может, Тэараи? Ну, это маловероятно[17 - Тэараи в переводе с японского означает «туалет».]. Отараи? Онтэараи? Как-то слишком старомодно.
        – Э-э… – Я быстро выдавил из себя что-то среднее между Отэараи и Отараи, – … – сан можно видеть?
        – Ну, я. – К моему удивлению, его слегка хрипловатый голос прозвучал необыкновенно бодро и больше походил на крик.
        Человек обернулся, и я уловил некоторое напряжение в его лице.
        – Значит, ваша фамилия?..
        – Фамилия – не более чем символ, условное обозначение, – неожиданно объявил человек. Он оказался высок ростом. – Цепляться за такие вещи – это обывательщина. Фамилия – то же самое, что номерок на обувь в общественной бане!
        – Ну да… – протянул я, наклонив голову.
        – Я – Митараи. Если нет особых возражений, зови меня так.
        – А-а… извините.
        Астролог раздраженно махнул рукой.
        – Впрочем, можешь звать как хочешь. Вообще-то я думал написать фамилию на вывеске катаканой[18 - Катакана – один из двух видов слоговой азбуки, используемой в японской письменности наряду с иероглифами.], чтобы понятно было, но не поместилось…
        Голос его становился все слабее. Кончилось тем, что он плюхнулся на стоявший рядом стул, закрыл глаза и надавил на веки изящными пальцами.
        Странный тип. На вид совсем молодой, не дашь и тридцати. Когда он говорил живо и энергично, то выглядел настоящим соколом, словно молодой университетский профессор, – особенно в профиль. Но внезапно вся его энергия будто куда-то испарилась, и он словно заснул на своем стуле. Ошеломленный таким приемом, я стоял и ждал, что будет дальше.
        Астролог, похоже, недавно проснулся. Волосы всклокочены, глаза опухли. Вот почему его голос показался мне стариковским – он только-только вылез из постели.
        – Выпьешь со мной? – Астролог широко открыл глаза и резко поднялся со стула.
        – Что? А… нет, я…
        – Я уже налил. Ты чего, кофе не любишь?
        – Люблю.
        – Ну, тогда не стесняйся. И можешь пока называть меня как нравится. Отараи так Отараи, – согласился он грустно. – Ладно, садись сюда… А-а! Сахар, сахар… сахар… сахар… Ах ты черт! Подожди-ка!
        С этими словами астролог быстро исчез в глубине своих апартаментов. Интересно, вернется он или нет, подумал я. И потом, как человек, не знающий, где у него сахарница, может разобраться в моем прошлом?
        Я взглянул на диван, на который мне было предложено сесть. По правде сказать, на площадках, куда жители сваливают ненужные вещи, можно увидеть мебель приличнее. Однако комната, где я оказался, была, против ожиданий, довольно чистенькой, особенно по сравнению с коридором, по которому мне пришлось пройти, и входной дверью.
        У окна стояла такая крутая стереосистема, что у меня при виде ее чуть ноги не подкосились. Она совершенно не подходила для такой комнаты. Возле усилителя я заметил небрежно брошенную пластинку Чика Кориа, на конверте которой гарцевал на лошади человек в рыцарских доспехах, напомнивший мне Дон Кихота[19 - Речь идет об альбоме «Романтический рыцарь» (1976) фьюжн-группы Чика Кориа «Return to Forever».].
        Стеллажи были заставлены книгами и журналами по астрологии. На стене висел диск, сделанный из пробки. Интересно, для чего он? На угловом столике какая-то антикварного вида штуковина – то ли глобус звездного неба, то ли Земли.
        В комнате появился астролог, отыскавший наконец сахарницу.
        – Вот сахар! – торжественно провозгласил он, как Ньютон, открывший закон всемирного тяготения.
        – Ага, – только и сказал я.
        – Зачем только люди кладут в кофе сахар? В чай ведь не кладут. Вот и приходится каждый день искать эту сахарницу… Но почему она все время куда-то девается, стоит только кофе сварить?
        С этими словами он сыпанул себе сахара. В чашку в лучшем случае попала половина.
        Я сделал глоток. Что это? На кофе не похоже. То ли крепко заваренный чай, то ли жидкое какао. Секрет открыл сам астролог, признавшийся, почему у него проблемы со вкусом. Развалившись на стуле и вытянув ноги, он протянул:
        – У-у… никак не проснусь.
        Но я-то уже давно проснулся, поэтому сразу понял, что с кофе что-то не так.
        – Выпью-ка я еще чашечку… Тебе налить?
        Я отрицательно затряс головой. Не исключено, что со стороны моя реакция походила на судороги. Я и одну-то чашку выпил с большим трудом, что уж говорить о второй…
        – Да, а какое у тебя дело-то? – с сонным видом поинтересовался молодой астролог.
        В самом деле! Этот Митараи так поразил меня своей эксцентричностью, что я совсем забыл, зачем явился.
        После того, что я увидел, надежда что-то узнать оставалась слабая, однако при взгляде на этого прямодушного и раскованного парня возникала иллюзия, будто передо мной старый приятель, которого я знаю давным-давно. А что, если это и в самом деле так? Что означает его мимолетное замешательство, когда он меня увидел?
        И я рассказал ему почти все. Вообще-то я не собирался раскрываться перед ним, но, начав негромко излагать свою историю, незаметно для самого себя разговорился и выложил все, что произошло со мной с того момента, когда я повстречал Рёко, и до нашей с ней общей жизни в Мотосумиёси. Окажись Митараи другим человеком, я не стал бы рассказывать ему о Рёко. Мне показалось, что впервые за последнее время мне встретился человек, с которым у меня есть хоть что-то общее. Конечно, это не могло не радовать.
        Начав свой рассказ, я опасался, что Митараи станет клевать носом, однако постепенно – видимо, сказывалось действие кофе – лицо его приобретало все более человеческое выражение.
        – Не мог бы ты посмотреть по звездам? – Я тоже решил перейти на «ты». – Почему я потерял память? Какая жизнь у меня была до этого? Когда я родился?
        – Ничего не получится, – отрезал Митараи. – Астрология работает по трем параметрам в таком порядке: день, месяц и год рождения, время и наконец место рождения. Тогда можно что-то узнать о человеке. Иначе – пустое дело.
        – Но я знаю, что, скорее всего, родился под Весами, – сказал я, вспомнив о своей вчерашней догадке.
        – Весы, говоришь? Ага! Значит, время рождения, очевидно, одиннадцать утра. Может, ты какая-нибудь знаменитость… Человек с именем, так сказать. А год рождения не знаешь?
        – В том-то и дело. А как ты время узнал?
        – По лицу понял. Похоже, ты восходящий Стрелец. Как и я. Мы похожи? Как тебе кажется?
        – Ну, понимаешь…
        По правде говоря, мне не очень хотелось, чтобы у меня была такая же невыспавшаяся физиономия.
        – Знаешь, давай поговорим, если время есть.
        Заметив промелькнувшую на моем лице неуверенность, он продолжил:
        – Ты что, думаешь, платить придется? Давай-ка по-простому, по-приятельски. Какие могут быть счеты между приятелями? Одно дело – астролог, другое дело – врач. Если мы пообщаемся как следует, я и дату рождения определить смогу.
        Услышав предложение подружиться, я почувствовал, что краснею. Ведь мне хотелось того же самого. В первую очередь меня интересовала его стереосистема.
        Отвечая на мой вопрос, Митараи сообщил, что с ума сходит от музыки. Я непроизвольно хмыкнул. Если он сейчас такой, что будет, если его лишить музыки?
        Я спросил, как он относится к Чику Кориа. Митараи сказал: «Давай послушаем». Звук у шикарной системы астролога оказался удивительно мощный. С тех пор как лишился памяти, я впервые слышал такую громкую музыку. Впрочем, я вообще слышал музыку в первый раз.
        Когда на меня хлынули волны звука, я понял, что где-то во мне живет совершенно забытое, покрывшееся пылью ощущение. Эта часть меня принимала резкую, но красивую мелодию и медленно открывала себе дверь наружу. Я чувствовал внутренний жар; меня наполняли какие-то забытые импульсы, мешавшие найти себе место. Каждая музыкальная фраза пианиста пробирала до костей, туманила голову, а на глаза наворачивались слезы. Я помню! Тело помнило это ощущение. В глазах потемнело. Да! Мне это нравилось!
        Охваченный беспричинным весельем, я повернулся к астрологу и воскликнул: «Как здорово!» Но музыка играла так громко, что он, поднеся руки к ушам, ответил что-то невпопад. Я не помнил себя от радости и был готов низко кланяться ему.
        Мы прослушали пластинку с обеих сторон. Потом Митараи поставил Джима Холла, а я встал со стула, подошел к окну и посмотрел вниз. Грязный городишко! Все пространство передо мной занимали серые крыши. Одежда проходивших мимо людей почти сливалась с мостовой. Любимая цветовая гамма Отакэ – нашего начотдела.
        Но эта комната, отделенная от улицы стеклом, немного отличалась от открывшейся мне из окна картины. Единственное помещение, помимо нашей с Рёко комнаты, которое мне нравилось. И ни одного зеркала.
        Познакомившись с Митараи и сравнивая себя с ним, я понял, насколько оторвался от окружающего мира. Хорошо бы послушать Чика вместе с Рёко; надо будет купить его пластинку, подумал я. В Мотосумиёси есть музыкальный магазин, но вдруг там нет Чика… И я попросил пластинку у Митараи. На время, конечно.
        – Вернешь, когда приедешь в следующий раз, – несколько раз повторил астролог. – В любое время.
        Похоже, я тоже ему понравился. Хорошо, что я сюда пришел. Я уходил от Митараи воодушевленным.
        Бережно держа в руках пластинку, я отправился на станцию, размышляя, как бы поскорее купить домой стерео…
        Тьфу ты, черт!
        Ведь начальник вчера сказал, что бонусы будут выдавать на руки и надо принести печать. Отсюда до завода совсем недалеко. Надо было сначала найти у Рёко печать и с ней уже ехать к астрологу.
        Я поспешил в Мотосумиёси. От станции помчался домой самой короткой дорогой. Хотел забежать в кондитерскую к Рёко, но передумал – решил сэкономить время. Дома пошарил в ящиках маленького комода, в ящичке буфета с посудой. Печати нигде не было.
        У Рёко была привычка запрятывать вещи, даже какую-нибудь ерунду, в самые невероятные места. Как я у нее не спросил! Я уже почти решил бежать в телефон-автомат, чтобы позвонить ей в кондитерскую, и тут печать нашлась в самой глубине ящика буфета.
        Подгоняя себя, я достал оттуда коробочку, где лежала печать вместе с красной штемпельной подушечкой. Под коробочкой оказался расшитый цветами носовой платок, в который было что-то завернуто. Предмет на ощупь был прямоугольным, вроде кожаной обложки. В чужих вещах копаться нехорошо, но меня разбирало любопытство. Я положил платок на ладонь и развернул.
        Вот это находка! До сих пор не могу забыть испытанное мной тогда чувство. Из платка на ковер выпало портмоне. А в нем оказалось мое водительское удостоверение.

        10

        Я плюхнулся на котацу и какое-то время не мог прийти в себя. Что же это такое?!
        На правах, естественно, была фотография, имя и фамилия – Сюдзи Масико. Вот как меня зовут, оказывается…
        Дата рождения – 18 ноября 1951 года. Значит, не Весы, а Скорпион. Место регистрации рождения – префектура Ямагути, город Хаги, Таруя-мати 14. Это мне ни о чем не говорило. Я как будто ни разу не бывал в тех местах. А адрес? Где я живу?
        Токио, район Аракава, Нисиогу, 1-21-18, «Сакура хаус», номер 4.
        Сердце громко забилось. Меня переполняло возбуждение – ведь теперь я смогу поехать по этому адресу и узнать о своем прошлом. В то же время у меня возникло чувство недоверия к Рёко. Она видела мои права – стало быть, знала, как меня зовут. И молчала… И даже раздумывала, какое новое имя мне придумать.
        И еще я боялся, что нашей с Рёко жизни придет конец. Вдруг окажется, что по тому адресу живет моя жена, а то еще и дети…
        При этой мысли я понял, что может быть в голове у Рёко. В чем я могу ее упрекнуть? Ведь она должна защищать эту жизнь.
        Но когда мои права попали к ней? Об этом надо будет спросить ее сегодня вечером, думал я. Без этого я ничего не узнаю.
        Положив права в карман куртки, я вышел из дома. По дороге заглянул в книжный магазин, посмотреть карту Токио. Выяснилось, что район Нисиогу расположен вдоль линии городской электрички Аракава. Дойти до моего дома можно либо от станции «Мияномаэ» этой линии, либо от «Табата» линии Яманотэ, либо от «Огу» линии Тохоку-хонсэн. Идти примерно одинаково от всех трех станций.
        Я колебался, стоит покупать карту или нет. Без нее можно заблудиться. С ней, конечно, лучше, но я не хотел показывать ее Рёко. И все же купил карту. В крайнем случае, можно будет потом выбросить, чтобы она не увидела.

* * *

        Я ехал в электричке и думал. Думал о встрече с Рёко, о том, как сильно в нее влюбился, просто по уши. Люди, глядя на нас, наверняка так и говорили. Последнее время я жил, совершенно не вспоминая, как проснулся в том маленьком скверике в Коэндзи. Теперь у меня новая наполненная жизнь, которой я доволен, и задумываться над тем, что происходило до нее, никакой нужды нет. Но если поразмыслить спокойно, все случившееся со мной тогда не поддается объяснению. Одно с другим никак не стыкуется. Можно ли точно сказать, в какой момент я потерял память?
        Я очнулся на скамейке часа в четыре или в пять (точнее не скажу, так как часов на мне не было). Предположим, в четыре. Означает ли это, что я потерял память именно в это время?
        Есть во всем этом одна странность. В квартире в Мотосумиёси, где мы поселились с Рёко, нет ванной, поэтому я периодически бываю в платной бане. Сходив туда в первый раз, я обнаружил у себя на теле синяки. Нажатие на них оказалось весьма болезненным.
        Проснувшись на скамейке, я почувствовал, что резкие движения причиняют мне боль. Если синяки остались от ушибов, я должен был где-то приложиться, причем очень сильно. Трудно представить, что между ними и потерей памяти не было никакой связи.
        В памяти отпечаталось смятение, охватившее меня, когда я по какой-то совершенно дурацкой причине забыл, где припарковал машину. Но разве так бывает? Это иллюзия, галлюцинация такая. Все это должно быть связано с синяками. Как же мне досталось, раз остались такие синяки! Результат – потеря памяти. Вполне естественное предположение, правда?
        Синяки пропали, все зажило, Рёко так ничего и не узнала. Но если я действительно лишился в тот день памяти около четырех, значит, буквально за несколько минут до этого я обо что-то ударился или кто-то крепко намял мне бока. Но такого быть не могло. Конечно, я испытал сильный психологический шок. Это понятно. И все же я должен был обратить внимание на ссадины на теле, однако ничего такого не заметил. Отсюда вывод – к тому времени они уже зажили. Получается, эти «подарки» я получил несколькими днями раньше? Что-то концы с концами не сходятся… Куда подевались мои воспоминания на отрезке между моим падением, избиением или дракой, как хотите назовите, и моментом, когда я отключился на скамейке в скверике?
        И как я там оказался? Пешком пришел? На машине приехал? Тогда у меня не было сомнений, что я припарковался где-то рядом. Выходит, все-таки на машине?
        Если потеря памяти случилась при таких обстоятельствах, как я думаю, получается, что условия были одинаковы и до того, как я заснул на скамейке, и после пробуждения. Однако что происходило до того, как я проснулся, я почему-то совсем не помнил.
        Или после того, как меня избили, память еще оставалась и почему-то пропала, только когда я заснул в скверике? То есть, хотя физическое воздействие и послужило толчком, импульсом к потере памяти, сама она произошла не сразу, а какое-то время спустя?
        Было ли все так на самом деле? А что еще оставалось думать? Другого объяснения не было.
        Надо ехать в Сугинами[20 - Один из районов Токио.], в управление полиции, и спросить, эвакуировались ли 18 марта из того района какие-то машины. Возможно, людей, отвечающих за эвакуацию, я не найду, но вдруг моя машина стоит в управлении на заднем дворе. Прошло уже два месяца, но если машина еще там, можно поговорить с кем-нибудь из сотрудников. Спросить в транспортном отделе, там должны быстро ответить.
        Я заглянул в купленную карту. Полицейское управление Сугинами находилось неподалеку от станции «Асагая». Я решил не ездить туда специально, а попробовать выяснить по телефону. Позвонил с вокзала Сибуя и получил ответ: у них такой случай не зарегистрирован.
        Часы на вокзале показывали три. В шесть Рёко или придет на станцию «Мотосумиёси», или будет ждать меня недалеко от станции в кафе «Лэмп хаус», где в последнее время мы часто встречались. Обнаружив свои водительские права, я, не раздумывая, рванул в Токио, но, поразмыслив как следует, пришел к заключению, что ехать сейчас по моему адресу – это большая авантюра. Вдруг я столкнусь там с женой… тогда сегодня вечером нашей с Рёко жизни наступит конец. К тому же ключи, которые были со мной, когда я проснулся в Коэндзи – один, похоже, от квартиры, другой от машины, – лежали у меня в шкафчике на заводе.
        Может, все-таки съездить и посмотреть издалека? К шести успею вернуться. Я стоял, как столб, посреди вокзальной суеты и думал. Нет, это тоже рискованно. Вдруг какой-нибудь сосед или знакомый меня окликнет… Вовсе не обязательно сейчас туда ехать. До завтра ничего не изменится.
        В первую очередь надо купить стерео. Сейчас можно ехать на завод за бонусом. Тогда к шести я вернусь в Мотосумиёси, и мы с Рёко сходим в магазин электротоваров. Возьму на заводе день и поеду домой. Что обо мне подумают – неважно. В конце концов я не собираюсь там работать всю жизнь.
        Не выходя из вокзала, я вернулся на платформу линии Тоё. На заводе встретил начотдела, который захотел было узнать, как я себя чувствую после вчерашнего, но, поняв, что я приехал за деньгами, только ухмыльнулся. Теперь уж точно разговоров насчет повышения по службе от него не услышишь, подумал я – и оказался прав. Карту Токио я запер в своем шкафчике, ключи после недолгих колебаний оставил там же.
        Рёко ждала меня в «Лэмп хаус». Напротив кафе, через дорогу, находился банк. Перед ним была устроена зеленая изгородь, обнесенная кирпичной стенкой. Усевшись на нее, я помахал Рёко рукой: «Выходи!» У нас была договоренность: если ее нет на станции – значит, она в кафе.
        Мы вместе пошли в магазин и выбрали стерео. На покупку ушел почти весь бонус, но какое это имеет значение? Премия свалилась неожиданно, и на эти деньги мы все равно не рассчитывали. Доставка полагалась на следующий день, но мы упросили сделать для нас исключение и привезти в тот же вечер. Мы просто не могли ждать целый день.
        Через три дома от магазина, где мы купили стерео, был магазин пластинок. Заглянув туда без особой надежды, мы нашли диск с «Арабеской № 1». На конверте было написано: «Исполняет Петер Франкл».
        Услышав имя исполнителя, Рёко обрадовалась.
        – Большинство исполнителей играет «Арабески» в быстром темпе. А я не воспринимаю, когда быстро. А этот Петер играет медленнее других. Я его раньше слышала, поэтому знаю.
        Тут же нам попался магазинчик одежды. Мы купили Рёко маечку на лето, и от моего бонуса ничего не осталось. Он продержался в кармане всего полчаса.
        Вернувшись домой, мы быстренько освободили место для стереосистемы и стали ждать. Каждый раз, когда на улице раздавался шум мотора, Рёко подходила к окну и смотрела вниз. Наконец из-за угла появился грузовичок, который привез наше приобретение. Мы встретили его радостными возгласами и бросились вниз по лестнице навстречу грузчику.
        Пока доставали систему из коробки, присоединяли провода и приходили в себя от радости, наступила ночь.
        Рёко аккуратно достала из конверта пластинку Дебюсси и, включив проигрыватель, поставила иглу на начало «Арабески № 1». Я присел на кровать, откинулся назад и, опершись о правый локоть, приготовился слушать.
        Тихо зазвучало фортепиано, и в квартире, погруженной в тишину ночи, которую время от времени разрывал ужасный грохот грузовиков, зазвучал голос далекого мира. Такую музыку я слышал впервые. Она вызывала ассоциацию с яркими световыми бликами. Представлялась разлитая на асфальте вода, в которой отражается утренний свет, мелкие осколки стекла…
        Стекло? Разбитое зеркало?! На меня неожиданно нахлынула волна страха. Мелкие осколки зеркала, разбросанные на камнях…
        – Будто море, правда? – услышал я вдруг голос Рёко, и всплывавшие перед глазами видения в мгновение ока улетучились.
        – Море?.. Да, похоже.
        – Когда я училась в начальной школе, какое-то время ходила в школу по дороге, откуда открывался вид на море. Когда жила в Мацусиме[21 - Мацусима – группа островов в префектуре Мияги, на северо-востоке Японии. Считается одним из наиболее живописных уголков страны.]. Ну да, я жила там до окончания средней школы[22 - Школьное образование в Японии включает в себя три ступени: начальную, где дети учатся шесть лет, среднюю – три года, и старшую – еще три года. Обязательным образованием являются первые две ступени. Поступать в университет можно по окончании старшей школы.] и никуда не ездила. Я шла на уроки и видела море. Особенно оно запомнилось мне зимой. Еще не было восьми, когда я выходила из дома на обледенелую горную дорогу. Морская гладь ослепительно сияла под лучами солнца. Зимой солнце там необыкновенно яркое. Такое, что долго смотреть на море невозможно. И в то же время солнце такое доброе, ласковое. Теплое. А утро зимнее, холодное… Хотя в воспоминаниях всегда все красиво… Когда я в первый раз услышала эту вещь, у меня сердце так и зашлось – перед глазами встало утреннее море. Я увидела эту
картину четко-четко. А ведь, казалось, все уже забыто… Я давно об этом не вспоминала. Странно так… Я полюбила эту музыку. Она – утреннее море в Мацусиме. Для меня это так. Зимнее море, переливающееся на солнце…
        Зимнее море Мацусимы? А ведь и в самом деле, слушаешь, закроешь глаза и видишь простирающееся вдаль водное пространство, по которому будто рассыпан искрящийся золотом порошок. Музыка глубоко тронула меня. Действительно прекрасная вещь. Когда она кончилась, Рёко предложила послушать еще раз. А получилось не раз, а целых четыре.
        Встав с кровати, я потрогал свою куртку, в нагрудном кармане которой лежали мои права. Быстро вынул их, сложил обложку так, что карточка с позолоченными иероглифами «Водительское удостоверение» оказалась с наружной стороны и, подняв ее повыше, окликнул Рёко.
        Она повернулась ко мне и увидела, что у меня в руке.
        На лице Рёко появилась гримаса ужаса. Глаза ее широко распахнулись, рот приоткрылся, но я так и не дождался ни слова. Она опустила голову.
        – Откуда это? – спросил я.
        – Откуда? Из твоей куртки.
        – Из куртки? Значит, оно в куртке лежало?
        – Когда мы встретились в Коэндзи, ты ночевал у меня. Когда уснул, я стала складывать куртку, и оно выпало из кармана. Даже если б мы тогда расстались, у меня был бы предлог снова с тобой увидеться, чтобы отдать права. Поэтому я их и спрятала. Прости меня, пожалуйста…
        – Ладно, не бери в голову.
        Вот оно что! Тогда все понятно. Потому-то Рёко и не беспокоилась из-за прав, когда мы перевозили вещи на грузовике. Не иначе, они у нее были с собой. Когда я ей сказал тогда, что потерял права, она как-то странно на меня посмотрела. Хотела подшутить надо мной? Думала, если нас остановит полиция, раз – и достанет права: «Вот, пожалуйста»?
        Рёко поджала под себя ноги, коснулась обеими руками пола и, выпрямившись, робко подняла голову. На лице ее была нескрываемая тревога.
        – Я хотела сразу тебе отдать, – еле слышно проговорила она, – но, услышав там, на Тамагаве, что ты потерял память, решила их припрятать, чтобы ты, Кэйсукэ, остался со мной. Я испугалась, что ты уйдешь.
        Я слушал ее молча. Почему она так думает? С чего решила, что я ее брошу?
        – Ты ездил туда… по адресу, который на правах?
        – Нет. Доехал до Сибуя и повернул обратно. Чего ты так боишься?
        – Прошу тебя! – Рёко почти кричала. – Не езди туда пока! Подожди хотя бы неделю, хоть пять дней, хоть денек! Прошу! Тогда ничего не случится!
        Рёко впилась в меня взглядом. В ее широко открытых глазах закипали слезы.
        А фортепиано все звучало, не считаясь с нами.
        – Ладно… но ничего же не изменится, что бы ни случилось. Ни наша жизнь, ни мое отношение.
        Рёко опустилась на пол и обхватила мои колени.
        – Не бросай меня! – Она произнесла это так, будто жить без меня не могла. Удивительно! Я и во сне не мог представить, что это ее так напугает.
        – Конечно, – ответил я. Рёко уткнулась мне в нос головой, там, где пробор. По ее телу пробежала дрожь.
        Почему она думает, что я ее брошу? И Рёко, и наша с ней жизнь – это уже часть меня. Если взять и разрубить, кровь польется.
        – Я тебя никому не отдам, – сказал я. – Никогда.
        Кому придет в голову разделить собственное тело надвое? Однако Рёко в ту ночь не сомкнула глаз.

        11

        Жена из Рёко получилась в общем-то замечательная. Было только одно «но» – готовила она не очень. Умела отлично приготовить омлет – и всё. Она делала его как-то по-особому, выдавливая на тарелки лимон… Но на этом ее репертуар заканчивался. Приготовление любого другого блюда, кроме омлета, становилось для нее настоящим вызовом.
        Часто можно было видеть такую картину: Рёко раскрывала на полу кулинарную книгу, одолженную у хозяйки кондитерской, где работала, начинала двигать кастрюли, потом присаживалась перед книгой на корточки, что-то в ней вычитывала, вставала и, бубня себе под нос, снова гремела кастрюлями. Выражение лица у нее в эти минуты было такое отчаянное, что любую попытку заговорить с ней она просто не воспринимала.
        Но потом Рёко делала все, чтобы я был доволен. Массировала мне плечи, когда я приходил домой, всегда старалась приготовить что-нибудь вкусненькое. Получалось, правда, не всегда, и если она понимала, что из ее стряпни не вышло ничего хорошего, отбирала у меня тарелку: «Не ешь, не надо».
        Рёко, похоже, была убеждена, что в Нисиогу, по адресу, указанному в водительском удостоверении, живет моя жена. Больно было смотреть, как она бьется, чтобы удержать меня от поездки в Нисиогу и не уступить моей невидимой жене. Я жалел ее – и в то же время испытывал эгоистическую радость от того, как она меня обихаживала.
        Наличие водительского удостоверения имело много плюсов с точки зрения работы на заводе, однако объяснять там ситуацию – целое дело, поэтому я решил оставить все как есть: останусь Кэйсукэ Исикавой. Рёко, хотя и знала теперь мое настоящее имя, по-прежнему называла меня Кэйсукэ.
        Наступило воскресенье, 28 мая. В этот день мы договорились поехать в Йокогаму. Рёко поднялась пораньше, приготовила онигири[23 - Онигири – блюдо из риса, слепленного в виде треугольника или шара, с разнооборазными начинками.] и, завернув в фольгу, положила в корзинку.
        От Мотосумиёси до Йокогамы можно доехать по линии Тоёко без пересадок. Мы миновали станцию «Цунасима»; мимо проехала запутавшаяся в улочках маленькая неприметная табличка «Курсы по астрологии ???» с трудноопределяемой фамилией.
        Ага! Теперь, когда известна дата моего рождения, можно будет съездить к Митараи. Скажем, завтра. Пластинку-то надо вернуть, думал я.
        Проехали Кикуна. Дальше для меня начиналась неизведанная территория. По крайней мере, она стала таковой, когда я потерял память.
        Мы сошли на «Сакурагитё»[24 - Одна из старейших в Японии железнодорожных станций, открытая в 1872 г., когда началось движение поездов между Токио и Йокогамой.], и Рёко сказала, что хотела бы поехать сначала в Ямасита-коэн[25 - Приморский парк, разбитый на месте городских кварталов, разрушенных катастрофическим землетрясением 1923 г. Одна из главных достопримечательностей Йокогамы.]. Мы не знали, какой автобус туда ходит, и решили пойти пешком. Пройти пришлось изрядно. Часть пути проходила по улице Басямити, очень красивой.
        – Раньше приезжавшие в Йокогаму иностранцы селились в районе Каннай. Из портового квартала Хатоба ездили в Каннай в повозках по этой самой дороге[26 - Басямити дословно переводится как «дорога повозок».]. Погляди-ка! Что это? Поилка для лошадей. В те времена здесь останавливались повозки, когда надо было напоить животных.
        – Ого!
        Сохранившаяся поилка находилась немного в стороне от Басямити, а напротив стояло сложенное из красного кирпича здание в европейском стиле.
        Мы прошли еще порядочно, пока наконец впереди не показалась яркая живописная аллея Ямасита-коэн. Народу в парке было немного, наверное потому что было воскресенье и время еще раннее. Мы взялись за руки и, пересекая лужайку, направились к берегу.
        Почему так приятно смотреть на воду? Думаю, нет человека, который мог бы прожить год, ни разу не взглянув на воду. Мне, например, доставляло большое удовольствие смотреть на канал, проложенный возле нашего завода; зайдя в парк, я вздыхаю с облегчением, если вижу перед собой пруд. Поэтому для меня возможность взглянуть на море – это награда.
        В море выдавалась площадка в форме полукруга. Мы подошли к краю, уселись на перила и стали наблюдать, как волны вяло накатывают на каменную ограду. Сквозь удивительно прозрачную воду хорошо просматривалось дно, усыпанное черными камнями.
        Справа от площадки стоял на вечном приколе «Хикава-мару»[27 - «Хикава-мару» – пассажирский лайнер, спущенный на воду в 1930 г. и обслуживавший линию Йокогама – Сиэтл. В годы Второй мировой войны судно было превращено в плавучий госпиталь. В 1961 г. поставлено на вечный прикол у набережной Йокогамы.]. Рёко стала рассказывать об этом судне, хотя я и без нее знал, что этот старый лайнер больше никогда не отправится в плавание и поставлен здесь как украшение парка.
        После экскурсии по «Хикава-мару» мы отправились по заливу на прогулочном катере. Наступил полдень. Откуда-то с моря до нас донесся сигнал поверки времени. До начала июня оставалось всего несколько дней, поэтому кое-кто из пассажиров был одет по-летнему. На море царило безмятежное спокойствие, было солнечно и тепло, даже, пожалуй, жарковато. Соответственно, и настроение было замечательное.
        Сидевшая рядом Рёко вдруг вскрикнула и указала на что-то пальцем за бортом. Медузы! В море вокруг, насколько хватало глаз, плавало бесчисленное множество белых, словно пластиковые пакеты, полупрозрачных медуз. Невероятное количество! Жутковатое зрелище. Катер продвигался вперед, раздвигая носом эту живую массу. Я представить не мог, что в море бывает столько медуз.
        Послышался усиленный динамиком голос. Под влиянием теплой погоды и хорошего настроения пассажиры как зачарованные внимали рассказу экскурсовода. Он говорил об истории Ямасита-коэн. Простиравшийся перед нами в обе стороны вдоль берега парк возник на этом месте после Великого землетрясения Канто[28 - 1 сентября 1923 г. в центральных районах Японии (регион Канто) произошло мощное землетрясение, практически разрушившее Токио и Йокогаму и унесшее около 200 тыс. человеческих жизней.]. Здесь прямо в море сваливали обломки разрушенных кирпичных зданий и на насыпанном участке суши разбили парк. Это первый приморский парк в Восточной Азии.
        В этот момент откуда-то донесся звук, напомнивший мне скрип выдираемого из доски гвоздя. Что это? Я посмотрел вокруг. Видимо, послышалось.
        Экскурсовод перешел к рассказу о промышленном поясе Кэйхин[29 - Район Кэйхин включает в себя Токио, Кавасаки и Йокогаму. Термин употребляется главным образом для обозначения этих городов как единой промышленной агломерации.]. Я уже приготовился слушать, как вдруг услышал приятный голосок Рёко: «Вставай, приехали!» «Что она говорит? Ничего не понимаю», – подумал я, – и в изумлении подскочил на месте.
        – Ты как увидел этих медуз, так сразу же заснул. Даже храпеть начал, – рассмеялась Рёко.
        Сонливость у меня как рукой сняло. Ого! Экскурсия по заливу окончена! Я тоже рассмеялся, но неприятное чувство после плохого сна не отпускало.
        Сойдя с катера, мы пересекли парк, поднялись на Марин-тауэр[30 - Марин-тауэр – 106-метровый маяк со смотровой площадкой на высоте 100 м.], потом заглянули в Морской музей. После осмотра покрытых пылью карт и макетов судов мне показалось, что я вот-вот должен что-то вспомнить. Музей Уэно?.. Почему-то вдруг именно это всплыло в голове.
        У подножия Марин-тауэр разместился своего рода птичий зоопарк, где в огромных клетках-вольерах содержатся редкие птицы, собранные в разных странах мира. Можно купить корм на сто иен, насыпать на ладонь и ждать, когда прилетит какая-нибудь яркая тропическая птица и станет клевать прямо с руки. Рёко так понравилось кормить птиц, что мы потратили на это удовольствие триста иен.
        Перейдя через дорогу, вернулись в Ямасита-коэн и, устроившись на пустой скамейке, съели приготовленную Рёко еду – завернутые в фольгу онигири и замечательный омлет. Кроме нас, никто в парке на скамейках не трапезничал. Большинство предпочло ближайший ресторан, у которого образовалась очередь. Кое-кто на нас, конечно, поглядывал, но в основном до сидевшей на скамейке парочки никому не было дела.
        Покончив с едой, мы снова взялись за руки и, выйдя из парка, решили прогуляться вдоль канала. Проходившие мимо иностранцы оглядывались на Рёко. Вообще на нее многие заглядывались.
        В канале в темной неподвижной воде стояли на приколе несколько списанных посудин. Отдав себя в полное распоряжение воде, они не подавали никаких признаков движения. На палубе сушилось белье; следовательно, на этих посудинах кто-то жил.
        Мы прошлись по торговой улице Мотомати. Здесь чувствовалось заграничное влияние. Все первые этажи были отодвинуты вглубь от мостовой, а вторые нависали над ними, и люди, пришедшие сюда за покупками, двигались по улице как бы под крышей, не рискуя промокнуть под дождем. Хорошая идея.
        Свернув в Мотомати направо, мы немножко побродили по запутанным переулкам и, поднявшись по пологой каменной лестнице, вышли к иностранному кладбищу. Возле черной чугунной ограды кладбища возвышалось выкрашенное в салатовый цвет деревянное здание.
        – Какой красивый домик…
        – Правда замечательный? На первом этаже можно кофе попить… Давай заглянем.
        Рёко потянула меня за руку; мы пересекли замощенную камнем мостовую и велосипедную дорожку и вошли в здание.
        Устроившись за маленьким столиком у окна, мы смотрели на чугунную ограду и вычурные, в западном духе, надгробия. За ними был виден конец кладбища, а еще дальше, с холма, взгляд захватывал и кусочек простиравшихся вдаль улиц Йокогамы, там, где мы недавно были, Мотомати и канал. А посередине, как карандаш, торчала Марин-тауэр.
        – Хорошее место выбрали, чтобы хоронить иностранцев, – проговорил я, поглядывая на парочку, которая стояла к нам спиной, прислонившись к чугунной решетке. Парень и девушка изучали стенд с информацией об иностранном кладбище.
        – Ага! Это называется холм Яматэ. Здесь полно иностранцев живет.
        – Вот бы посмотреть.
        – Ты хотел бы здесь пожить? А, Кэйсукэ?
        У меня вырвался смешок. Я об этом совершенно не думал. Мне даже в голову такое не приходило. Приехать сюда, погулять… с меня вполне достаточно.
        – Это ж элитный район, и многие местные считают себя высшей кастой. Не каждый йокогамец может позволить себе здесь поселиться, – категорически заявила Рёко. В лице ее, обращенном ко мне в профиль, появилась жесткость.
        Выпив кофе, мы вышли на улицу и прошли до расположенного рядом парка. Он был разбит на холме, и со смотровой площадки открывался вид на океанский простор, Марин-тауэр, краешек Ямасита-коэн и «Хикава-мару».
        – Ты здорово знаешь Йокогаму.
        – Да так… раньше лучше знала.
        – Хорошее место.
        Рёко ничего не ответила. Выражение ее лица что-то мне напоминало…
        Мы были все равно что муж и жена, и тем не менее если подумать, я ничего о ней не знал. И она о себе не рассказывала. Получается, мне неизвестно не только свое прошлое, но и прошлое моей подруги. Это, конечно, тревожило меня. Я знал, что она работала в каком-то баре в Коэндзи. Что у нее был парень, лентяй и паразит. Что она родом из Тохоку[31 - Тохоку – регион в северо-восточной части о. Хонсю.], из Мацусимы. Вот и всё. Но с меня этого было довольно. Раз нам так хорошо вместе, значит, нас свела судьба.
        Я поднял взгляд и увидел в море прогулочный катер, ярко сверкающий под солнцем, разбросавшим свои лучи до самого горизонта. Отсюда, с холма, поверхность воды казалась зеркалом. Но там плавал студень из медуз. С высоты все смотрелось красиво, и чтобы понять, как оно на самом деле, надо быть там, на месте.
        Попрощавшись с парком, мы спустились с холма и снова вышли к каналу.
        – Давай еще сходим в Чайнатаун, – предложила Рёко.
        – А я бы хотел немного вдоль канала прогуляться…
        – Серьезно? – удивилась она.
        – Там скоро поверху хайвей проложат.
        – Ну да.
        Значит, эта болотная вода и стоящие на плаву посудины останутся без солнечного света.
        Мы шли вдоль канала, солнце садилось. Стоячая вода быстро темнела, поспешно окрашиваясь в цвета ночи. Мы уже засобирались домой – и вдруг увидели джаз-кафе с вывеской «Минтон хаус», светившейся в сгущавшихся на улице сумерках.
        Толкнув тяжелую деревянную дверь, мы вошли внутрь; дощатый пол скрипнул под ногами. Закрепленные на потолке молочно-белые пластиковые плафоны, закрывавшие лампы дневного света, были покрашены из баллончиков в коричневый цвет, из-за чего в помещении стоял полумрак, как в подсобке.
        Звучали скупые переливы джазовой гитары. Мы сделали несколько шагов, будто раздвигая собой этот звук и окружавший нас буро-коричневый полумрак, и, устроившись за пустым столиком, стали ждать, когда тело и душа освоятся в джазовой среде.
        Луч точечного светильника был направлен на стену, на которую проецировался конверт пластинки, звучавшей в кафе. На нем была фотография чернокожего человека. Кончилась одна пластинка, зазвучала другая. Тоже гитара. Но теперь она звучала в быстром ритме, весело и энергично. Конверт на стене сменился. Вместо темного фона возник розовый. По ритму и состоянию записи я понял, что это ранний джаз.
        Чарли Крисчен?.. Так было написано на конверте. Гитара звучала громко и беззаботно, но оставляла странное чувство. Передавала ощущение чистой, словно пропущенной сквозь фильтр, грусти. Как странно, думал я, чувствуя, что эта музыка мне близка и я воспринимаю ее без малейшего труда. Похоже, я разбирался в джазе, и на то, скорее всего, была какая-то причина.
        Рёко любила классику и, видимо, не очень понимала джаз. Она пила кофе и рассеянно смотрела перед собой. Глядя на ее профиль, я чувствовал легкие угрызения совести. Мне хотелось как-то развлечь ее, доставить больше удовольствия. Кроме прогулок по улицам и заходов в кафе, я ничего не мог придумать, и от этого становилось грустно. Интересно, а какие способы есть у людей, у которых в кармане больше денег, чем у меня? Что бы такое придумать, чтобы ее побаловать?
        Мы вышли из «Минтон хаус», когда солнце уже село. Рёко все-таки потянула меня в Чайнатаун. Пройдя через традиционные китайские ворота, покрытые красным лаком, мы оказались на улице, сияющей неоновыми огнями и красной краской. По обе стороны тянулись китайские рестораны и магазинчики со всякой всячиной. Знаменитый йокогамский Чайнатаун. Толпы людей, многие целыми семьями, перемещались по узким тротуарам.
        Рёко завела меня в один магазинчик. Обойдя его, остановилась в углу и заявила: «Хочу эту игрушку». Игрушка была сделана из жести в форме цветочного бутона, посаженного на подобие стебля, устройство которого напоминало шприц. Стоило нажать на упор на конце «стебля», как раздавалось жужжание, и бутон начинал вращаться. Еще одно нажатие – и бутон вращался быстрее и под воздействием центробежной силы с хлопком раскрывался. Внутри цветка сидел маленький птенчик. То есть бутон был как бы яйцом, из которого он вылуплялся. Вещица оказалась дешевой, и мы ее купили.
        После этого решили перекусить и зашли в ресторанчик, как мы решили, средней руки. Однако заведение оказалось с претензией – и интерьер, и персонал. Только мы устроились на стульях с высокими спинками, как перед нами развернули меню, которые больше походили на альбомы. Я пробежал его глазами. К моему удивлению, там совсем не было фотографий блюд, так что понять, что они собой представляют, я не смог. Я не знал, что заказать.
        В этот момент я впервые ощутил себя бедным человеком. Ничтожный работяга, живущий в дешевой квартирке, рядом с которой грохочут электрички и грузовики. У меня нет возможности ходить в такие места, и в китайской кухне я знаю только лапшу, пельмени и тяхан[32 - Тяхан – популярное в Японии блюдо, напоминающее плов.].
        Совсем другое дело Рёко. Бросив мимолетный взгляд на меню и ничего у меня не спрашивая, она быстро сделала заказ. Я вздохнул с облегчением, но в то же время меня не оставляли сомнения.
        – Ты часто здесь бывала?
        – Раньше, иногда.
        Ответ, как обычно, последовал уклончивый.
        Мы провели в Йокогаме целый день и немного устали, поэтому решили раскошелиться на такси, чтобы добраться до Сакурагитё. В электричке Рёко всю дорогу вертела в руках свою игрушку с птенчиком. Похоже, она действительно ей очень нравилась.
        Игрушка жужжала на весь вагон, но Рёко, не обращая на это никакого внимания, раз за разом крутила яйцо и наблюдала, как птенчик обретает свободу.

        12

        На следующий день после работы я с пластинкой в руках явился к Митараи.
        Постучал, но ответа не услышал. Повернул ручку, дверь отворилась. Уже вечерело, в комнате стоял полумрак. Я подумал, что хозяина нет дома, – и тут же увидел его. Астролог развалился на диване, вытянув ноги, и спал.
        – Митараи-сан! – окликнул я его. Он тут же вскочил, как подброшенный пружиной. Я даже подумал, не спутал ли он меня с назойливым кредитором, явившимся, чтобы потребовать долг.
        – А-а, это ты? – произнес Митараи, как мне показалось, с облегчением. Голос у него хрипел после сна. Интересный парень! Всегда спросонок, когда ни приди…
        – Давай, заходи, – пригласил он, хотя я уже стоял перед ним в его комнате. – Э-э… Хорошо, что пришел, Исикава-сан.
        – Я вовсе не Исикава. Масико моя фамилия. Водительские права нашлись. И вот, возьми. Большое спасибо.
        Я протянул ему пластинку. Может быть, этому человеку и впрямь все равно, как его называют, раз он сравнивает имя с биркой в общественной бане…
        – О’кей. Права нашлись? Они у тебя с собой?
        – Дома оставил.
        – Угу. Так это хорошо. С правами можно на машине ездить, – сказал Митараи, хотя это и без него было ясно.
        – Ну да…
        – Как тебе «Return to Forever»?
        – Return to… Это пластика так называется?
        – Нет, группа. А пластинка – «Романтический рыцарь»… Хотя какая разница! Ты ведь теперь знаешь, когда родился? Потому и пришел?
        – Ну да.
        – Значит, Весы?
        – Нет, Скорпион.
        – Скорпион?
        – Точно. Восемнадцатого ноября тысяча девятьсот пятьдесят первого года.
        – Значит, Скорпион под четвертой звездой[33 - Митараи пользуется древней китайской астрологической системой «девяти звезд», в которой главную роль играют цифра судьбы человека, зависящая от года рождения, и звезда, сопутствующая ему в жизни.]. Получается, ты родился утром между семью и восемью…
        – Неужели даже время рождения можно узнать?
        – Э-э… теоретически можно высчитать. С виду ты типичный Стрелец, поэтому…
        – Подожди! Я же Скорпион.
        – Ну да. Солнце в Скорпионе, но я сейчас говорю о восходящем знаке. От него зависит, какое у человека лицо, фигура… Дай-ка уши посмотрю. Ну точно: мочки большие. Стрелец. Ошибки быть не может. Восходящий знак – Стрелец, да еще Солнце в Скорпионе. Получается, Солнце стоит выше линии горизонта. Двенадцатый или одиннадцатый дом, то есть время – между семью и восемью часами. Вот такой расчет.
        Я ничего не понял из этих рассуждений.
        – Хорошо! Садись сюда. Сейчас кофе налью.
        – Кофе?!
        Митараи обернулся и недоуменно посмотрел на меня.
        – Ты что, кофе не любишь?
        – Ну почему… Скорее наоборот.
        Чашка в день. Если я ее не выпью, не успокоюсь. Но именно кофе, а не этот ужасный напиток. Я не мог найти предлог, чтобы от него отказаться. Видно, моя судьба – пить эту бурду.
        – Митараи-сан! – обратился я к астрологу, делая вид, что прихлебываю кофе. – Ты этой штукой пользуешься, когда гадаешь по звездам? – Я указал на вещицу, похожую на глобус звездного неба, на которую обратил внимание в прошлый раз.
        – Нет, это так, для красоты, – сдержанно ответил Митараи.
        – Значит, не пользуешься?
        – Не пользуюсь.
        – Смотришь на звезды в телескоп из окна…
        Митараи сделал удивленное лицо.
        – Ты большой романтик, я смотрю. Из этого окна, кроме смога, ничего не разглядишь.
        – Ха-ха!
        Что бы он ни говорил, все у него получалось с каким-то вывертом. Ведь мог бы просто сказать: «Отсюда звезд не видно, а про смог я пошутил…»
        – А как ты тогда гороскопы составляешь?
        – Вот чем я пользуюсь.
        Митараи поднялся и принес большую тетрадь в серой обложке. Когда он ее раскрыл, я увидел какие-то непонятные значки и сплошные ряды цифр, напомнившие мне расписание электричек.
        – Что это?
        – Эфемериды. В этих таблицах подробно описаны небесные координаты планет и других объектов.
        – А те, что со мной связаны, можете определить?
        – Сделаем как-нибудь, – ответил астролог.
        Интересно, а почему сейчас нельзя? Не в настроении он, что ли? Прямо артист, честное слово… Какое-то время мы молчали, сосредоточившись на кофе.
        – Митараи-сан…
        – Что?
        – Ты гаданием и астрологией на жизнь зарабатываешь?
        – Ну-у… в общем да.
        – То есть клиенты прямо сюда приходят?
        – Приходят. Еще я веду страничку в одном журнале, выращиваю астрологов.
        – Как это?
        – На улице часто встречаются гадатели на бамбуковых палочках или хиромантки. Видел? Их много, как и людей, разбирающихся в астрологии. Но есть люди, ничего в ней не понимающие, но желающие понять. Почему? Да потому что это весьма удобно. Астрология, в зависимости от даты рождения, может очень точно определять особенности человека. Достаточно спросить, когда человек родился, и уже можно о нем что-то сказать. Эти цифры – ключ к прорицанию судьбы. Недаром в последнее время гадалки по руке часто спрашивают дату рождения.
        – Вот оно как…
        – Поэтому люди, занимающиеся гаданием, собираются здесь, и я ввожу их в астрологию.
        – Выгодное дело, наверное.
        Зачем я задал этот вопрос, не знаю. Видимо, где-то в глубине меня жила мысль, как бы заработать побольше, чтобы Рёко было лучше рядом со мной. Астролог резко поднялся; на лице его я увидел выражение легкого презрения.
        – Выгодное? Что ты имеешь в виду? Более дурацкого вопроса не придумаешь. Напечатать на листочках цифры – десять тысяч, тысяча, – засучить рукава и собирать денежки? Так, что ли? Я еще могу понять людей, коллекционирующих таблички с именами или детали от паровозов, но собирать бумажки, на которых напечатаны какие-то цифры, – это верх вульгарности… Приведу в пример этот музыкальный центр. Если слушать его целый день на полную громкость, станет совсем невесело. Чтобы музыка оставила впечатление и принесла удовольствие, достаточно двух-трех часов. Пахать целыми днями, как ломовая лошадь, во имя того, чтобы положить на стол пачку денег… Что это такое? Что это меняет? Мир человека вот где.
        И Митараи быстро прижал указательный палец к виску.
        – И это для человека всё. А деньги, сколько их ни накопи, все равно в гроб с собой не унесешь… Ты знаешь, что это такое? – Он указал на окно.
        – Окно вроде бы. А разве не так?
        – Ой-ой-ой! Что ты видишь за окном? Море! Море, мой дорогой! Пепельно-серые волны. Серые крыши, словно развернутые и положенные вверх обложками книги. Море крыш, простирающееся в бесконечность. А люди – рыбы, живущие на глубине и плавающие у самого дна. Бoльшая часть из них слаба умом и не в состоянии оторваться от дна, подплыть хотя бы к этому окошку. Вон смотри, морской черт плывет…
        Внизу медленно проехал автомобиль с включенными фарами.
        – И что, ты думаешь, делают эти глубоководные рыбы, заработав немного мелочи? В тени пучков морской капусты и среди бегающих рачков строят себе жилища, желательно лучше, чем у соседа. Это же просто курам на смех, правда? Стоит рядом махнуть хвостом киту, от их нор ничего не останется.
        Митараи расхохотался и, едва сдерживаясь, добавил:
        – Забавно, верно? Какой-то рачок отчаянно обороняет свою крошечную норку и готов отдать за нее жизнь по самой бросовой цене…
        Он подался вперед и, потирая руки, продолжал хихикать:
        – Хе-хе-хе! Все это и плошки риса не стоит. Всем счастливым семейством любоваться на какую-нибудь хреновину, вроде вырезанного из консервной банки значка или селедочной головы, передающейся по наследству из поколения в поколение, и молиться о загробном блаженстве… Ну разве это не смешно? Ха-ха-ха! Чудак ты, однако! Нет, право слово, я больше не могу. Аха-ха-ха-ха!
        Держась руками за живот, он повалился на диван.
        Я не мог заставить себя даже улыбнуться. Да-а, с головой у него явно что-то не так.
        – Ну что? Может, опять пластиночки послушаем? Хочу тебе продемонстрировать, как эта штука звучит по-настоящему.
        Вот это было бы здорово, подумал я.
        – Звук у твоей системы классный.
        Скажу откровенно: в душе я подосадовал, сравнивая его аппаратуру с тем, что мы с Рёко купили на мой бонус.
        – Как называется?
        – Ты про колонки? – Митараи обернулся ко мне. Похоже, аппаратура была от разных производителей.
        – Ага.
        – JBL 4331.
        Мне это ровным счетом ни о чем не говорило.
        Поняв, что в его стереоаппаратуре мне все равно не разобраться, я рассказал Митараи, как мы вчера ходили в Йокогаме в «Минтон хаус». И слушали джазовую гитару с пластинки в черном конверте.
        – А-а! «Минтон хаус»! Раньше я часто туда заглядывал. На конверте гитара на черном фоне? Вот, Уэс Монтгомери.
        – Точно! Тот самый конверт.
        Митараи достал пластинку из конверта и передал его мне. Поставил диск на вертушку и аккуратно опустил иглу.
        Зазвучала уже знакомая мне гитара. Я посмотрел на конверт – композиция называлась «Airegin». Невероятный свинг, лишенный эмоций звук, ассоциирующийся с ветром, который взметает и крутит в воздухе сухие листья…
        Перед глазами вдруг возник погруженный в сумерки канал. Вывешенное на просушку белье, почерневшее дерево гниющих на вечном приколе посудин. Стоячая вода, в которой растворяются краски ночи. На доске, перекинутой с тротуара на борт списанного катера, пустая банка от «Кока-колы». Эта картина на миг ожила передо мной, слившись со звуками гитары, окрашенными в красно-коричневые тона.
        Я положил конверт на стол. Усидеть на месте было трудно, и я встал с дивана. Медленно пересек комнату, подошел к окну и открыл его. Серые улицы погружались в густую синеву.
        Музыка за спиной зазвучала громче. Митараи прибавил громкость.
        Мы выпустили в море Уэса Монтгомери. Слушайте, рыбки!

        13

        Я предупредил Рёко, что, наверное, задержусь, поэтому она должна была ждать меня дома. Я возвращался после визита к Митараи, бережно держа в руке Уэса Монтгомери. Открыв дверь, увидел Рёко. Она сидела на корточках с наушниками на голове спиной ко мне и слушала Дебюсси, единственную пластинку, которая была в нашем доме. И не заметила, как я вошел.
        – Что ты так сидишь? Через колонки лучше слушать, – проговорил я, касаясь ее спины.
        – А! Испугал… Привет!
        – Через колонки лучше, – повторил я.
        – Так ведь если отсоединить наушники, ничего не слышно.
        Вот оно что… У нашего музыкального центра был переключатель колонок. В положении «ON» звук шел одновременно и через наушники, и через колонки. А в положении «OFF» при отключении наушников звуковой сигнал на колонки не подавался.
        Накануне поздно вечером, слушая через наушники радио, я отключил колонки. Рёко этого не знала и включить колонки не сумела, потому что в технике разбиралась плохо. «Какая она слабая и уязвимая», – думал я, глядя на нее. Вдруг у меня перехватило горло – я понял, как сильно ее люблю, и крепко обнял за плечи. В тот час я впервые понял, что сильное чувство к противоположному полу очень хорошо сочетается с печалью.

* * *

        На другой день я снова отправился к Митараи. На следующий день тоже побывал у него. Он оказался славным парнем, хотя и со странностями. Встречал меня тепло. И что удивительно, каждый день выглядел как-то по-особому, несмотря на то, что всегда был одет одинаково.
        Единственное, я не знал, что делать с его ужасным кофе, поэтому, собираясь уходить, предложил ему выйти вместе со мной и попить где-нибудь кофейку. По дороге к Митараи я заметил рядом симпатичную кафешку.
        Митараи оказался заядлым домоседом. Он стал говорить непонятные для меня вещи, типа: для меня валяться на диване в своей комнате уже само по себе работа, радиоволны, исходящие от обывателей, нарушают мою чувствительность, – но я продолжал настаивать, и в конце концов он согласился.
        Нам принесли по чашке кофе. Я подождал, пока Митараи сделает глоток, и спросил: «Ну как?» Очень было интересно, как ему обывательский кофе.
        – Да так себе, – последовал ответ, поставивший меня в тупик. По сравнению с этим кофе совершенно неудобоваримый напиток, которым потчевал меня Митараи – лечебный отвар или подкрашенный кипяток, – был настоящей бурдой. Удивительно, как я обошелся без расстройства желудка, отведав его пойло.
        В глубине кафе за столиком сидело трое, с виду сарариманы. Они громко возмущались тем, что эвакуаторы утащили их машину. Услышав этот разговор, я опять вспомнил охватившее меня смятение, когда очнулся в сквере. Тогда весь день, да и на следующий день тоже, меня одолевала навязчивая мысль, что мою машину, которую я не помнил, где оставил, увезли на эвакуаторе.
        – Послушайте меня! – раздался вдруг громкий голос. От неожиданности я чуть не свалился со стула. На секунду так растерялся, что перестал понимать, что происходит.
        Митараи поднялся со своего места. Я испуганно посмотрел на него.
        – Что такое эвакуация автомобиля? Она осуществляется, когда владелец оставленного с нарушением правил авто не спешит реагировать на наклеенное ему на стекло требование убрать машину. Первоначально эвакуации подлежали автомобили, брошенные на повороте, из-за чего возникает препятствие движению крупногабаритного транспорта, или машины, блокирующие въезд или выезд из переулка или на парковку. Это экстренная мера; ведь если быстро не убрать мешающие движению транспорта автомобили, город встанет.
        Однако служба эвакуации – коммерческое предприятие, имеющее целью извлечение прибыли, и в ее составе появляется все больше малолитражек для мониторинга ситуации. Теперь нет задачи как можно скорее убрать машину, владелец которой нарушил правила парковки. Это не главное. Водителю выписывается штраф и выставляются счета за транспортировку и хранение его авто. Просто так машину не увозят. Разве такой способ наказания не напоминает методы нацистов, которые взимали с родственников уничтоженных евреев расходы, связанные с казнями?
        Почему не следует парковать машины на дороге? Потому что они создают опасность для проходящих мимо детей. Если машина стоит на краю дороги, ребенок может оказаться в «мертвой зоне», и водитель проезжающего мимо автомобиля рискует его не заметить. И кто будет виноват в первую очередь? Водитель, неправильно припарковавший машину? Нет. Автомобиль – это техническое средство. Это предполагает, что, начав движение, он рано или поздно остановится. Ведь здесь же не автодром, и машины по сорок шесть часов без остановки не гоняют. В нашем случае бесспорно виноваты власти. По какой-то причине они не устроили тротуар. Там, где тротуар и широкая дорога, все нормально. И припаркованные машины проблем не создают. Другими словами, власти свои упущения замалчивают, а отдуваются за них простые граждане.
        Идем дальше. Естественно, большие «мертвые зоны» создают крупногабаритные автомобили. Чем меньше авто, тем меньше «мертвая зона». А если так, служба эвакуации, по идее, должна в первую очередь увозить большие машины. В этом суть. Но в действительности, исходя из того, чем занимаются фирмы-эвакуаторы, получается ровно наоборот. Мне ни разу не приходилось видеть, чтобы эвакуировали четырехтонный самосвал или автобус. А вам? Нет, наверное. Вот так.
        Положение с дорожным движением у нас ужасное. Возьмем, к примеру, парковочные счетчики. Что это такое? Эти штуки пришли к нам из-за границы, прежде всего чтобы как-то пополнить городские бюджеты. Но зачем подражать странам, рекламирующим лживые добродетели и думающим только о том, как бы побольше выжать из народа? Стоиеновые монеты из парковочных счетчиков сыплются в чьи-то карманы.
        В один прекрасный день в местах, где запрещена парковка, вдруг появляются парковочные счетчики. Неправильно припаркованные машины подвергают опасности пешеходов и затрудняют движение транспорта. Как можно нормализовать движение с помощью счетчиков, пихая в них стоиеновые монеты? Это же просто комедия. И вам, господа, следует возмущаться громче. Япония – редкое явление, настоящий рай для черного нала. А люди наши, все как один, с самого рождения, постоянно, своим поведением лишают себя уверенности в собственных силах.
        Сарариманы затаили дыхание и не сводили с Митараи глаз. Они даже слегка побледнели, слушая его длинную тираду, будто испугались этого странного человека.
        Все, кто сидел в кафе, чувствовали себя неуютно и не дыша смотрели на Митараи, гадая про себя, пьяный он или с отклонениями.
        – Поэтому, господа, вы не в состоянии заметить анекдотичность ситуации, на которой основывается этот редчайший феномен, – продолжал свою речь мой приятель.
        – Митараи-кун… – тихо произнес я и испуганно потянул астролога за рукав.
        – У нас отсутствует мораль. Справедливость отдыхает! Все с лживыми улыбками лебезят друг перед другом, а на дорогах черт знает что творится.
        – Послушай…
        – Все требуют только сиюминутных выгод, ради них готовы из кожи вон лезть. Высшие понятия сейчас в дефиците, умерли давным-давно. Трагедия! Это же настоящая трагедия!
        – Ну пойдем же!
        – Господа! У меня к вам только одна просьба. Сделайте парковочный счетчик в виде руки и прорезь для монеток не забудьте. Для приема черного нала.
        Я распахнул входную дверь и, сильно потянув Митараи за руку, вытащил его наружу.
        – Счастливо оставаться, господа! – Он сунул голову в дверь, самым любезным тоном попрощался с посетителями кафе и закрыл дверь за собой.
        Я тащил этого сумасшедшего за руку метров сто. Хотелось побыстрее отойти от кафе подальше. Я больше никогда не смогу туда зайти. Лицо горело, его словно кололи горячими иголками.
        Придя в себя на малолюдной улице, я замедлил шаг.
        – Ты что, спешишь куда-то? – с невинным видом поинтересовался Митараи. В глубине души я, конечно, был ошарашен сценой в кафе и молчал довольно долго, пока наконец не сказал:
        – У тебя вроде слабость – речи произносить…
        – Ну разве это речь была? Я всего лишь высказал свою мысль.
        – Я так и понял. Однако…
        – Если б я не сказал, они бы не поняли.
        – Может, и так, конечно, но для этого есть много других, более мирных и спокойных способов. Вместо того чтобы нагонять страх на простых смертных.
        – Как я мог нагнать на них страх? Я просто высказался. Всего-навсего.
        Я пристально посмотрел на Митараи и по его лицу догадался: он, похоже, в самом деле полагал, что в сцене, которая произошла в кафе, нет ничего особенного.
        – Ты же в первый раз видел этих людей и так с ними…
        – А что, надо было с ними о погоде побеседовать? Потом наговорить взаимных комплиментов на предмет того, как стильно мы одеты, поинтересоваться, сколько лет деткам… И вообще, вместо серьезного разговора молоть всякий вздор?
        – Но ведь…
        – Манера общения может быть какой угодно. Проблема в содержании, качестве разговора.
        – Я твои резоны понимаю, однако…
        – Выходит, мы не сошлись во мнениях. Спор закончился ничем.
        – Да нет между нами никакого спора. Только ты один споришь.
        – Ну хорошо. Будем считать, что дискуссия пошла на пользу нам обоим. А эти ребята из кафе дальше не только будут ныть и жаловаться на штрафы, но и смогут привести мозги в порядок и начать возражать.
        Я решил не возражать больше и умолк.

        14

        Чем больше я общался с Митараи, тем больше убеждался в том, что он не от мира сего. Похоже, он на полном серьезе считал себя исключительной, по-настоящему великой личностью. И, может быть, из-за этого у него не было ни одного друга.
        Я много раз заглядывал к нему по вечерам, чтобы узнать, как он живет, и никогда не видел у него посетителей, просивших составить гороскоп или погадать. К тому же Митараи демонстрировал полное равнодушие к деньгам; брать их с меня он тоже явно не собирался. При этом оставался хорошим парнем.
        Он превратился для меня в единственного друга на чужой территории, на которой я оказался, поэтому после работы, по дороге домой, я через день навещал Митараи. Постепенно мои визиты стали ежедневными. У него в «офисе» был телефон, но я заходил к нему вечером без предупреждения и неизменно заставал его лежащим на диване. Он тепло встречал меня, мы вместе слушали музыку, и я уезжал домой с какой-нибудь пластинкой.
        3 июня, в субботу, я работал до обеда и с завода поехал к Митараи. Я застал его у радиоприемника, что бывало очень редко; он слушал новости. Я поинтересовался, в чем дело. Как выяснилось, в тот день имело место соединение Марса и Сатурна, из-за чего в мире должно было произойти что-то нехорошее: убийство какого-нибудь деятеля международного масштаба, авиакатастрофа или землетрясение. «Тебе тоже следует быть осторожным», – предупредил Митараи, добавив, что потеря памяти у меня случилась под влиянием Марса. По его словам, Марс и Сатурн – недобрые планеты, и их соединение – очень редкое явление.
        – Можно в следующий раз я приведу Рёко? – спросил я. Мне хотелось показать ее своему, в некотором смысле, забавному приятелю. Я уже несколько раз говорил о ней с Митараи.
        – Она – девушка, а девушки обычно интересуются астрологией…
        – Приводи, – не вдаваясь в разговоры, бросил Митараи и, усевшись на диван, лениво сцепил ладони.
        В тот день он выглядел настоящим джентльменом. Если подумать, к его внешности нельзя было предъявить ни единой претензии. Впечатление от нашей первой встречи оказалось обманчивым. Тогда он только проснулся, поэтому лицо его показалось мне опухшим.
        В облике и характере Митараи, если присмотреться внимательнее, был целый набор индивидуальных черт, что отличало его от типичных японцев. Тонкий, безукоризненной формы нос, чуть впалые щеки, курчавые волосы. Теперь он казался мне на удивление симпатичным: длинноногий, высокого роста… Я даже засомневался: стоит ли знакомить его с Рёко.
        – А ты не женат?
        – Нет.
        – И не собираешься?
        – Я похож на ненормального?
        У Митараи была такая манера: если ему что-то интересно, он хоть на улице был готов произносить речи, а на все остальное, что не интересно, ему было наплевать.
        Мы сидели у радиоприемника и слушали новости, но так и не услышали ничего такого, о чем предупреждал Митараи. Вечером, правда, пришло сообщение о землетрясении в Тохоку, но это было не серьезное происшествие, а так, мелочь.
        Митараи был подавлен.
        – Странно… ведь землетрясение – это Уран…
        – Но землетрясение все-таки произошло, – попробовал я утешить его, но он явно был расстроен тем, что его прогноз не сбылся.

* * *

        Когда я вернулся от Митараи, Рёко была дома. Она сидела и читала письмо. Возле нее лежала коробка с посылкой.
        Я не раз говорил Рёко о новом приятеле-астрологе, однако она не проявила к нему никакого интереса. Мне казалось, что все женщины интересуются астрологией, но Рёко, похоже, была исключением.
        – Откуда посылка?
        – Из дома. Недавно принесли.
        – Ого! – невольно вырвалось у меня. Значит, Рёко сообщила своим наш адрес. А я не знал.
        Я заглянул в коробку. Морская капуста, продукты в целлофане, ароматические палочки от комаров. И картонная коробка, в которой лежал чугунный чайник.
        – Называется тэцубин. Иватэ[34 - Иватэ – префектура, входящая в состав региона Тохоку.] такими славится, – проговорила Рёко, не отрываясь от письма. Я заметил, что у нее что-то не в порядке с большим пальцем правой руки, в которой она держала письмо.
        – Симпатичный чайничек. В первый раз такой вижу. Что у тебя с пальцем?
        – Вывихнула. На работе.
        Сложив письмо и поместив его в конверт, Рёко под влиянием сентиментальных чувств, охвативших ее после прочтения письма, завела речь о своей родине – Мацусиме.
        О Мацусиме я кое-что знаю. Например, четверостишие Басё[35 - Мацуо Басё (1644–1694) – выдающийся японский поэт, сыгравший важную роль в становлении жанра хайку.] о красоте здешних мест… Если я так легко вспомнил Басё, почему у меня не получается вспомнить прошлое? Не помню даже школы, где выучил его стихи.
        – Летом там хорошо, но самое лучшее время – это зима, – сказала Рёко. – Зимой там ходит прогулочный катерок с котацу для обогрева. Как я мечтала в детстве на нем покататься! Приходила на пристань посмотреть, как туристы, бывало, семьями садились на катер. Хотя я родилась и выросла в тех местах, впервые прокатиться на нем мне удалось только в восемнадцать лет. Всего один раз. Зато как я была счастлива! В отличие от катера в Йокогаме, морская прогулка в Мацусиме длится намного дольше, и катерок берет всего четыре-пять человек. Там в море разбросано множество мелких островов. Есть такой островок – Сэнкандзима. Я хотела бы его тебе показать…
        Рёко опустила голову. Я заметил, что ее глаза полны слез.
        – Что такое? Ну что ты!.. Давай зимой вместе туда съездим. Будет здорово.
        Я провел рукой по ее волосам, ожидая, что она прижмется ко мне, обнимет, но почему-то этого не произошло.
        Рёко рассказывала, что у нее есть брат, намного моложе ее. Он родился слабеньким, и ее мать очень переживала из-за этого. Родители недавно умерли, остался старший брат, который работал и кормил семью. Включая Рёко, в семье было четыре человека. Когда родители умерли – это было два-три года назад, – Рёко уехала в Токио, стала работать в баре и присылала деньги домой. Вот что я от нее слышал.
        – Я хочу написать ответ, но из-за вывиха не могу держать ручку. Был бы другой палец, а то большой… Не мог бы ты написать за меня?
        – Конечно. А твои не удивятся, что почерк незнакомый?
        – Не страшно. Я и про тебя написать хотела. Про палец тоже напишем. Одним выстрелом двух зайцев уложим.
        Рёко встала, принесла бумагу и конверт.
        – Я хочу побольше написать. Ничего?
        – Давай, конечно.
        Письмо в самом деле получилось длинное и бессвязное, обо всем подряд. О жизни в Токио, о работе – не в баре, а в кондитерской. «У меня всё в порядке. Как у вас? Недавно ездила в Йокогаму, посмотрела на море из Ямасита-коэн. Там красиво. Прокатилась на катере по заливу, там было полно медуз. По красоте море здесь с Мацусимой не сравнить. Я встретила хорошего парня, он мне нравится, и мы, наверное, приедем к вам весной вместе. Он очень хороший и обязательно понравился бы маме. Я вывихнула палец, и он пишет это письмо за меня». И все в таком духе. Получилось десять с лишним страниц.
        Я писал – и вдруг почувствовал беспокойство. А что будет, если все-таки у меня есть жена?
        Я положил письмо в конверт, написал адрес. Потом – адрес отправителя. Осталось «от кого». После некоторых колебаний Рёко решила, чтобы на конверте было только ее имя. Она поблагодарила меня и положила письмо в сумочку, сказав, что завтра отправит его.

* * *

        Дело сделано. Рёко встала, чтобы приготовить кофе, а я в очередной раз завел речь о Митараи.
        – А-а, это тот парень с забавной фамилией? – без всякого интереса отреагировала Рёко.
        – У него не только фамилия забавная, он сам по себе человек любопытный. Тебе было бы интересно с ним познакомиться.
        – Да ну, неинтересно.
        – Почему? Тебе он обязательно понравится. С ним можно посмеяться…
        – Меня больше интересует, почему ты в последнее время поздно приходишь домой.
        – М-м?
        – Ты каждый день ходишь к этому Туалету-сан?
        – Туалет-сан…
        – Тебе с ним приятнее, чем со мной?
        – Что ты говоришь! Нет, конечно. Разве можно сравнивать?
        – Кто тебе дороже – я или он?
        После этих ее слов я замолчал, инстинктивно ощущая повисшую в воздухе угрозу. Какое-то время сидел в растерянности, не говоря ни слова, и вдруг понял одну вещь. В такой прекрасной, похожей на сон, нашей с Рёко жизни что-то произошло. Теперь нам было не о чем разговаривать. Не стало общих тем.
        – Попробую заварить чай. – С этими словами я вытащил из коробки чугунный чайник.
        – Нет! – раздался резкий окрик.
        Я застыл от удивления, а Рёко выхватила чайник из моих рук, запихала его обратно в коробку и с грохотом сунула в шкаф. Она вышла из себя. Тяжело опустилась на котацу и громко всхлипнула:
        – Я не могу так!
        Понятно, что истерика у Рёко случилась из-за письма, полученного из дома. Наверное, с домом, с семьей у нее были связаны не самые лучшие воспоминания. А может, это Марс, о котором говорил Митараи, на все наложился?
        Я лег в постель и стал думать о Мацусиме. Там должно быть очень красиво, раз Басё так восхитился. Хорошо бы зимой туда съездить… Почему Рёко расплакалась? Или с младшим братом что-то случилось?
        Потом мои мысли переключились на Митараи. Почему я стал ездить к нему каждый день? Отчасти потому, что он мне нравился. Но была еще одна причина: от монотонных перемещений между заводом и Рёко искушение съездить по адресу, указанному в водительском удостоверении, становилось все сильнее. Я смотрел на Митараи как на самоуверенного комедийного актера, мне с ним было нескучно.
        Он вел себя странно – совершенно не спрашивал, ездил я по тому самому адресу или нет, и если не ездил, то почему. Похоже, другие люди были ему не интересны. Если говорить об отсутствии интереса, почему Рёко совершенно не интересовал Митараи и его гороскопы? Она не верила в астрологию? Получается, Рёко тоже со странностями, почти как Митараи? Возможно. С этими мыслями я заснул.

        15

        В том, что Митараи чудак, сомнений не было. Однако, продолжая с унылой регулярностью день за днем ходить на работу, я открыл для себя неожиданный факт. Оказалось, на заводе на меня тоже наклеили ярлык этакого оригинала-сумасброда.
        Хотя, если подумать, это вполне естественно. Ведь за целый день на заводе – с прихода до ухода – от меня нельзя было услышать ни единой шутки. Я очень тяжело сходился с людьми и не предпринимал попыток завести с кем-нибудь дружбу. За все время я всего раз выпивал с коллегой по работе – тот самый раз, когда меня вытащил в пивную начотдела Отакэ. Тот вечер произвел на меня такое впечатление, что повторять подобный опыт совсем не хотелось.
        Вот и всё. Неудивительно, что на заводе на меня смотрели как на чудика, так же, как я смотрел на Митараи. С напарниками я не ладил, людей не любил. Хотя это не имело ничего общего с реальностью. Напротив, мне очень хотелось иметь друзей. Еще никогда я так в них не нуждался. Но сколько бы я ни хотел, найти таких людей на заводе шансов не было.
        По способности чувствовать, воспринимать действительность я отстоял от других рабочих на десятки тысяч световых лет. На заводе было мало молодежи, парней моего возраста, но и те немногие каким-то непонятным образом умудрялись ладить с теми, кто старше.
        У меня и у них были совершенно разные жизненные принципы, интересы, словарный запас. Даже если б я очень постарался, меня все равно не хватило бы на то, чтобы смеяться над громкими низкопробными шутками, вызывавшими смех у них. И я никак не мог понять, чем могут тронуть человека попсовые «звездочки», от которых на заводе тащились все. В сущности, я оказался одиночкой, затерявшейся на чужой территории. Конечно, я проживал с этими людьми часть своей жизни, но смотрели мы на разное и видели тоже разное.
        Весьма вероятно, что на заводе меня называли придурком; я мог отвечать тем же. А как иначе, если мы во всем разные? То, что интересует их, не интересно мне. Я был совершенно уверен, что могу отличить настоящее от дешевки и халтуры, как бы вижу ценность истины лучше, чем те, кто смотрит на вещи мутными от выпивки глазами и легко может не заметить важного. Размышляя об этом, я понял, что представлял собой Митараи. Возможно, думал я, он хорошо видит то, что упускаю из виду я – и мне подобные. Примерно половина из того, о чем он говорил и в чем был абсолютно уверен, воспринималась как поток сознания пациента психиатрической больницы. Но когда я ложился в постель и возвращался мыслями назад, как-то вдруг становилось понятно, о чем вел речь Митараи. Он убеждал меня в своей правоте. И такое случалось часто.
        Митараи очень вредил себе такой манерой изъясняться. Говори он немного проще, менее эксцентрично, запинаясь и с грустным видом, его слова убеждали бы каждого и не заставляли людей обливаться холодным потом. Какой бы сократовской мудростью ни были наполнены его глубокие философские речи, они все равно воспринимались как бред сумасшедшего. Но, несмотря на все это, Митараи казался мне неведомым магом-отшельником, поселившимся на вершине скалистой горы, которой мне представлялась его обшарпанная пятиэтажка, и бесстрастно взиравшим на простиравшийся внизу мир.

* * *

        Я уже подходил к «офису» Митараи, как начал накрапывать дождь. Я пустился бегом, и, когда влетел в подъезд его дома, дождь полил сильнее. Поднимаясь с этажа на этаж, я видел в маленьких окошках на лестничных площадках, как по стеклу струятся потоки воды. Когда я вошел к Митараи, дождь уже лупил с такой силой, будто за окном бушевал тайфун.
        Навещая его почти каждый день несколько недель подряд, я уже начал путаться, где работаю – на заводе или у Митараи в «офисе». Я боялся, что мои регулярные вечерние визиты вызывают у него раздражение, однако лицо его неизменно оставалось спокойным.
        – Мне кажется, я умею играть на гитаре, – сообщил я Митараи в один из своих визитов. Я регулярно, в подробностях, докладывал ему о том, что вспомнил, на что обратил внимание. Мой приятель посмотрел на меня с видом главврача психиатрической клиники.
        – Принести гитару? – спросил он, открывая дверь в другую комнату, где, как я уже знал, была его спальня.
        Митараи вышел с двумя гитарами – большой и маленькой, которую передал мне и предложил попробовать.
        – Боюсь, так сразу не получится, – смутился я. – Предположим, что-то я умею, но классику вряд ли потяну.
        – Подожди, тут у меня ноты есть…
        Митараи вытащил из ящика стола большую нотную тетрадь. Я увидел много-много тонких линеек, испещренных мелкими черными значками – нотами. Сверху от руки было наскоро написано название: Captain… и еще что-то.
        – Ох!.. Не шути так. Я ничего в этом не понимаю, – робко промямлил я.
        – Да ну!
        – Скорее, какую-нибудь песню подыграть или что-то в этом роде… Попроще.
        Единственное, что я знал точно: попса – это не мое. А смогу ли я изобразить что-нибудь в духе Уэса Монтгомери – это вопрос.
        – Аккорды ты хоть знаешь?
        – Да вроде знаю…
        – И какие?
        Я пробежался пальцами по грифу гитары; прижимая струны, взял аккорд, потом другой, третий…
        – Вот как-то так…
        – А вот такие блюзовые можешь?
        Митараи сыграл несколько аккордов, двигая в такт плечами и притопывая правой ногой. Я знал, что он играет, и присоединился к нему. Наши гитары зазвучали в унисон.
        И хотя ловко, как Митараи, мизинцем пользоваться не получалось, что-то мы все-таки сыграли. Мой партнер остановился, аккорды стихли, и вдруг Митараи завернул такую импровизацию…
        Я был поражен и смотрел на него широко открытыми от изумления глазами. Пальцы его левой руки летали по грифу с невероятной скоростью. Ничего подобного мне раньше видеть не доводилось. Он по-настоящему потряс меня своим мастерством.
        В каждой паузе, в обрыве музыкальной фразы было слышно, как шумно дышит Митараи. В отдельные моменты в его игре чувствовалась такая сила, что, казалось, струны вот-вот оборвутся и со звоном лопнут. Я в первый раз в жизни видел такое исполнение так близко, прямо под самым носом, и не мог и подумать, что на акустической гитаре можно так играть.
        – Ну ты даешь! Просто нет слов! – вырвалось у меня, когда маленький сейшн в исполнении Митараи закончился.
        – У тебя тоже ритм неплохой. Нормально. А импровизацию сыграть сможешь?
        – Да ты что! Куда мне! Я и понятия не имею, как это можно сделать.
        – То есть, похоже, джаз и рок-н-ролл ты всерьез не играл?
        – Нет, конечно. А вот ты – просто мастер! Виртуоз! Бесплатно такое услышать… Мне даже неудобно. Ты настоящий гитарист, честное слово!
        Митараи с задумчивым видом что-то буркнул и отмахнулся от меня рукой.
        – Нет, правда, я слушал сейчас настоящую музыку. Она рождалась прямо у меня на глазах. На этом доме можно повесить еще одну табличку: «Школа игры на гитаре Митараи». Только на этот раз фамилию стоит написать катаканой, чтобы люди не путались.
        – Думаешь, этим можно зарабатывать на жизнь?
        Митараи по-прежнему пребывал в раздумье. Но я был настолько впечатлен его игрой, что упорно продолжал его нахваливать. Вот почему у него так много дисков джазовых гитаристов…
        Сначала Митараи отвечал на мои слова неопределенным мычанием, но постепенно они возымели на него действие, и в конце концов он стал реагировать на них более внятно. В Японии настоящих гитаристов не сыскать, говорил он. Те, которые есть, только струны перебирать умеют. Между их жизнью и тем, что они играют, нет никакой связи. Это такая болезнь. Оказалось, Митараи весьма падок на лесть.
        – А ты фолк или что-то в этом роде играл? Хотя у меня таких пластинок нет. «Битлз» только.
        Митараи поднялся и достал со стеллажа пластинку в белоснежном конверте. Что-то в ней было знакомое.
        – Это самый лучший их диск, – сказал он, ставя пластинку на проигрыватель. И тут меня словно током ударило.
        Вот оно! Я слышал эту вещь раньше! Я ее помню! И я начал тихонько подпевать. Слова знакомые. Взялся за гриф – аккорды тоже вроде знаю. Точно! Я пел эту песню. Зазвучал следующий трек. Он тоже был мне знаком. Вот только название вспомнить не получалось.
        Митараи заявил, что у него полное собрание «битлов». Он снимал со стеллажа пластинки, и мы слушали их одну за другой в обратной хронологии – к начальному этапу их творчества. Постепенно я вспоминал все больше и больше. Вспоминал с чувством нарастающего нетерпения, почти граничащим с раздражением. После такого долгого перерыва я снова мог слушать эту музыку, снова загружая ее в память. Чувство – не передать словами. Я просто сгорал от нетерпения, буквально разрывавшего мне душу.
        Да, музыка замечательная, и, очень может быть, именно она разбудила во мне забытые ощущения. Я сказал об этом Митараи. Он удалился в спальню и откопал там целую пачку нот «Битлз». И мы стали распевать битловские песни. Все слова я не знал, конечно; пел, что смог вспомнить. Чувство было такое, словно корабль в кромешной тьме ночи, лишенной луны и звезд, наконец увидел впереди свет маяка. Некоторые песни я помнил. Одна эта мысль доставляла мне ни с чем не сравнимую радость. Хотелось громко закричать: «Какое счастье!» Чтобы чувствовать себя счастливым, мне достаточно Рёко и Митараи. Слезы навернулись на глаза.
        Митараи подпевал «битлам» тихим голосом, но стоило мне сказать: «А ты, оказывается, и петь мастер», как он сразу включился на полную и грянул в пять раз громче меня. Его низкий грубый голос, думаю, слышали даже на станции Цунасима. Время было уже позднее, петь Митараи в конце концов надоело, и он предложил попить кофейку. Пение кончилось, но голос его гремел по-прежнему. Он явно был из тех, кто относится к любому делу с полной отдачей и не беспокоится о том, что о нем могут подумать.
        Что это было: щедрость или недостаток здравого смысла? Не знаю. Но я возвращался домой с подарком – той самой маленькой гитарой. Я попросил ее у Митараи на время, чтобы попрактиковаться, а он мне ее просто подарил. Настоящую «Гибсон J200». Вот какие люди бывают!
        Только я вышел с гитарой на улицу – и пошел дождь.

* * *

        Рёко сидела дома одна. Последнее время она уже не дожидалась меня с работы у станции.
        – Опять был у своего Туалета?
        – Чем он тебе так не угодил? Интересный парень. Давай завтра вместе к нему съездим. Он обязательно тебе понравится. Встретимся вечером на станции «Цунасима». Он посмотрит, что там у тебя по звездам, гороскоп составит…
        – Я почему-то боюсь, – призналась Рёко. – Что он нагадает, астролог твой? Вдруг скажет, что я завтра умру… И еще о моем прошлом все узнают.
        – Ну ты даешь! – рассмеялся я. – Да не беспокойся ты. Что бы он ни напророчил, я даже не вздрогну. Вот на гитаре у него гадание отличное получается. Любо-дорого послушать. Ну, нагадает тебе какую-нибудь ерунду – вместе посмеемся… Скучно точно не будет.
        В общем, наговорил ей всякого.

        16

        На следующий день я приехал на станцию «Цунасима» первым и стал ждать Рёко. Не прошло и пяти минут, как она появилась, но до последнего момента продолжала колебаться, идти к Митараи или нет.
        Накануне я не говорил ему, что приведу с собой Рёко. Вот он удивится, думал я, радуясь в душе, пока мы шли к его дому по улочкам Цунасимы. Как бы его посильнее удивить? Но больше ничего придумать я не успел, потому что мы уже пришли.
        Мы постучали и отворили дверь. Митараи не спал, а сидел на диване, все такой же растрепанный, как обычно, и читал газету.
        – А-а… – только и сказал он и снова уткнулся в газету. Подумал, что я один явился. Но вслед за мной в комнату вошла Рёко.
        – Здравствуйте! – сказала она.
        Митараи вздрогнул и оторвался от газеты.
        – Ага! Рёко-сан? Приветствую вас! Спасибо, что заглянули в мою келью. Он мне о вас каждый день говорит.
        Рёко обвела взглядом невзрачное жилище Митараи, напоминавшее склад аудиотехники.
        – У вас очень мило, – не смущаясь собственной лжи, польстила она хозяину.
        Митараи на секунду задержал на ней взгляд. Со мной он никогда о женщинах не заговаривал, но в Рёко было очарование, которое, похоже, даже его не оставило безразличным, и я невольно заважничал в душе.
        – Вы родились утром, примерно полдесятого, верно?
        – Да вроде… Мне так говорили, – рассеянно ответила она.
        Ничего себе! Получается, он иногда все-таки попадает в точку, подумал я. Митараи зарабатывал себе очки, и я почувствовал укол ревности.
        – Откуда вы знаете? – спросила Рёко с испугом.
        – Сэнсэй читает по лицу. Он на этом собаку съел, – бесцеремонно встрял я в их разговор.
        Мне сделалось как-то неспокойно. Митараи встал со словами: «Может, кофе? Как вы живете с этим страшным человеком?» Видно, решил мне отомстить. Рёко, наслышавшаяся от меня об ужасном напитке, который Митараи выдавал за кофе, усмехнулась.
        – Так значит… – проговорил он и добавил, особо не задумываясь: – Может, вода была плохая. На этот раз я приготовлю растворимый.
        – Митараи-сан! – обратилась к нему Рёко, прихлебывая кофе.
        – Слушаю?
        – Митараи… вас правда так зовут?
        – Да.
        – Интересная фамилия.
        – Фамилия как фамилия.
        В этот момент Рёко вдруг чуть не перешла на крик:
        – Но почему такая? Я хочу знать! Очень! Слушай, ты же тоже вроде хотел спросить? Ведь интересно же!
        – Может, и ты кофейку выпьешь? Растворимый, – предложил мне Митараи, пытаясь увести разговор в сторону.
        – Да уж, просвети нас. Мне тоже интересно.
        Митараи вздохнул с видом человека, уставшего от жизни, и сказал:
        – Время. Время было тяжелое. Сильно повлияло на мой характер в отрицательную сторону. В Японии есть такая поговорка: название или имя раскрывает сущность.
        Мы слушали его со всем вниманием.
        – Но эта поговорка никак не раскрывает сути. Если привязывать к имени все свое существование, то Юкико не может купаться в море, а Курода должен перебираться на Таити[36 - Юкико – японское женское имя, первый иероглиф которого означает «снег». Курода – фамилия, первый иероглиф которой – «черный».].
        – Замечательная речь!
        – Меня, между прочим, зовут Киёси[37 - Киёси значит «чистый».], – быстро проговорил Митараи с оттенком печали в голосе. Мне показалось, ему не очень хотелось открывать свое имя.
        При этих словах плечи Рёко дрогнули, волосы колыхнулись, она опустила голову, но в ту же секунду прыснула от смеха. Глядя на нее, беззаботно рассмеялся и я.
        На этом фоне Митараи, видно, решил заняться мазохизмом и пустился в откровенные воспоминания о своем детстве.
        – В школе, в младших классах, когда наступало время решать, кто из учеников будет убирать туалет, все тут же поворачивали головы в мою сторону. Потому что добровольно заниматься этим делом никто не хотел. И все громко кричали хором: «Киёси! Киёси!» А учитель после слов: «Ребята! Не надо так говорить» все равно выводил на классной доске: «Ки-ё-си»… Надо сказать, что в то время уборка туалетов считалась среди школьников самой унизительной работой. Когда я вспоминаю своих одноклассников, во мне просыпается зверь. Они наделили меня лишенным всякого благозвучия прозвищем – Говночист.
        С тех пор, стоило мне в чем-то опростоволоситься, допустить какой-то промах, что может случиться с каждым и должно вызывать сочувствие – например, зимой надеть подштанники задом наперед или замешкаться в туалете, – как тут же на меня сыпались насмешки: «Алло, Говночист! Алло!» Чего еще можно ждать от говночиста? Вот такая логика. Поразительная, с ней не поспоришь. Я задавал себе вопрос: сколько жестокости может выдержать человек? Моя детская душа была растоптана.
        День и ночь я проклинал всех и вся – отца, наградившего меня этой идиотской фамилией, мать, приятелей, учителей, школу, все туалеты на свете, – и спрашивал: почему в мире должно быть вот так?! Каждый день плакал в туалете. По иронии судьбы другого места, где можно было побыть одному, не нашлось! И это продолжалось все годы учебы в школе. Тяжелый случай, правда?.. Ой, Рёко-сан! Вы плачете? Да, в самом деле грустная история. Настоящая расовая дискриминация, как с неграми к Америке. Вот почему еще в школе я стал разбираться в джазе.
        Рёко уже было не до смеха, она плакала. Да, у каждого в прошлом есть тяжелые страницы.

* * *

        Когда дело дошло до астрологии, на Рёко почему-то напала робость. Она напомнила мне ребенка, которого привели в больницу на укол. Митараи, заметив ее колебания, сказал: «Ну, тогда как-нибудь в следующий раз», но я настаивал, и Рёко неохотно согласилась.
        – Итак, год, месяц и день рождения?
        – День рождения?
        – Ну да.
        – Как это… двадцать четвертое мая, – с обреченным видом сообщила Рёко.
        – Если я не буду знать год, ничего не получится. Я не смогу составить таблицу.
        – Пятьдесят восьмой.
        – Пятьдесят восьмой… Точное время рождения знаете? – спросил Митараи, делая запись в блокноте.
        – Мама говорила, утром, после девяти, но раньше полдесятого. Может, в девять двадцать пять или девять двадцать.
        – Значит, между девятью двадцатью и двадцати пятью? Место рождения?
        – Мацусима.
        – Угу. То есть недалеко от Сэндая[38 - Сэндай – административный центр префектуры Мияги, расположенной в северо-восточной части о. Хонсю.].
        Митараи принялся выписывать из уже знакомой мне серой тетради значки и числа и что-то высчитывать на калькуляторе. Закончив расчеты, вынул из выдвижного ящика лист специальной бумаги, которой пользуются астрологи. Посередине листа был типографским способом напечатан большой круг. По всей окружности были вписаны многочисленные значки, судя по всему, обозначавшие планеты и созвездия. Митараи по линейке соединял их друг с другом красными и синими линиями. Сколько я ни просил его составить мне такую схему, ничего не добился. А девушке сразу сделал… Как ребенок, честное слово.
        – Ого! Вот это да! – заявил Митараи, закончив работу. – Луна и Уран соединяются в восходящей точке. Временами возникает склонность к аномальным импульсивным действиям и поступкам. Нужно быть очень осторожной. В противном случае все может быть, – будто налагая печать, произнес он.
        Такой Рёко я еще ни разу не видел. Она как бы спрашивала взглядом: «Неужели? А может, это ошибка?» Теперь уже на ее лице было озабоченное выражение.
        – Ваша судьба изменчива. Я бы сказал, все довольно серьезно. Когда Солнце войдет в одиннадцатый дом, ваши мечты исполнятся. У вас должно быть много друзей. Что касается дел любовных, то на этом фронте не очень хорошо. Перспективы, по всей вероятности, не блестящие. Ага… ну это… Если уж выкладывать все начистоту, не скрывая негатива, возможно, еще придется побороться за имущество.
        Надо соблюдать осторожность, чтобы избежать насильственной смерти. Марс в восьмом доме, Нептун в четвертом, да еще такой куспид[39 - Куспидом в астрологии принято называть границу между знаками Зодиака.]… В довершение всего существует опасность умереть на больничной койке. Требуется очень большая осторожность. Очень большая.
        Далее. Вас угнетает некая тайна, связанная с чем-то, что произошло в вашей семье, когда вы были совсем молоды, и которой вы не можете поделиться ни с кем. Какая-то непонятная, трудно объяснимая ситуация. Возможно, это связано с Плутоном во втором доме.
        Теперь о материальном, финансовом положении. У вас свойство строить материальное благополучие за счет других, обчищая их дочиста. Есть вероятность того, что вы очень быстро, в одночасье, разбогатеете. Вы не стесняетесь в средствах ради денег. Вас легко втянуть в темную сделку или еще какую-нибудь махинацию, однако планеты так расположены, что подобные дела могут привести к столкновению с законом и наказанию. Лучше в эти дела не влезать. Так безопаснее.
        А во всем остальном все хорошо. Даже очень. Тяга к знаниям. Поездки за границу. Много приятного. Голова у вас замечательная. Вам бы журналисткой стать, вы бы многого добились.
        О! Вот еще что. Планеты говорят, что у вас могут быть трудные роды. Надо бы, наверное, какие-то меры принять…

* * *

        Всю дорогу до дома Рёко не проронила ни слова. Когда мы вошли в квартиру, я спросил: «Он угадал?» «Кое-что», – последовал ответ.
        У нас еще оставалась пластинка, которую мне дал послушать Митараи. Она нравилась нам обоим, поэтому мы решили еще немного ее подержать.
        «Невероятная джазовая гитара Уэса Монтгомери». Именно ее мы слушали в «Минтон хаус» тогда, в Йокогаме возле канала. На такое местонахождение кафе удивительным образом намекал понравившийся нам лейбл на диске – «Riverside».
        – Может, еще раз туда сходим? – предложил я. И Рёко согласилась:
        – Давай в следующее воскресенье.

        17

        Начался сезон дождей, с неба лило, почти не переставая, но я брал зонтик и все равно шел к Митараи. Когда мы с ним на пару пели битловские песни, временами перед глазами будто возникала комната, где я жил до того, как потерял память. Музыка непроизвольно открывает глубины человеческого восприятия. А где-то рядом, вероятно, прячется и зрительная память. Под воздействием музыки пробуждаются воспоминания, хранящие зрительные образы. Это непередаваемое ощущение постоянно заявляло о себе откуда-то из глубины души, однако никак не складывалось в четкую картину, словно этому мешала какая-то стена.
        И опять мне не давала покоя мысль об адресе на водительском удостоверении.
        Я попал под очарование «настоящего». И к Митараи стал ходить именно потому, что «настоящее» захватило меня. Жизнь с Рёко уже превратилась в обыденность. Находясь внутри банальной повседневности, устоять перед желанием узнать, что там по этому адресу, становилось все труднее. Знакомство с этим странным малым, Митараи, крепко привязало меня к «настоящему», но оно же вело к столкновению с повседневной жизнью.
        Видимо, я боюсь вещей, доставляющих беспокойство, и избегаю их, думал я. Если у меня есть жена, как она сейчас живет? Я – муж и имею перед ней обязательства, и они никуда не деваются, независимо от того, потерял я память или нет. Я понимаю это, но делаю вид, что не замечаю. Не знал бы я адрес – куда ни шло, но ведь я его уже знаю…
        Сейчас у меня есть Рёко. Даже если память вернется, не могу представить, чтобы я бросил ее и вернулся к прежней жене. Однако жена этого не знает, и ей ничего не остается, как ждать возвращения мужа. Поэтому и для нее, и для меня будет лучше встретиться, обсудить, что случилось, и развестись. Иначе получается подло, непорядочно, и вопрос этот надо решать, как бы тяжело ни было. А я все тяну время, пытаюсь избежать неизбежного… Судя по моему возрасту, жена должна быть еще молодая, и, если мы разведемся, она вполне сможет найти хорошего человека. А я буду спокойно жить с Рёко дальше. Если подумать, то чего я боюсь? Почему бы не разобраться с этим скорее? Эта мысль одолевала меня все сильнее.
        Почему я этого не делал? Из-за Рёко. Отчаяние, которое я видел на ее лице, заставляло меня, как трамвай по рельсам, строго следовать по одному маршруту – между заводом и домом, не отклоняясь от него ни на шаг. И все же, думая о Рёко, я не мог не думать и об этом адресе, и о том, что может последовать дальше.
        Рёко теперь часто бывала в подавленном настроении. Мне показалось, что Митараи при встрече ей понравился, однако стоило мне лишь заикнуться о нем, как она стала просить, чтобы я больше к нему не ходил. На вопрос: «Почему?» ответила: «Много строит из себя, душа к нему не лежит. А ты перед ним как шестерка». Вот даже как! «Ревнуешь, что ли?» – «Еще чего!» Хотя ясно было, что ревнует, иначе откуда эти капризы: кто для тебя дороже – я или Митараи?

* * *

        Последний день июня выдался погожим. Я не стал заезжать к Митараи; мы с Рёко, как прежде, встретились на станции «Мотосумиёси» и направились к дому. Рёко предложила пойти в обход, прогуляться.
        На эстакаде, переброшенной через железнодорожную линию Тоёко, рядом с домом, где мы поселились, Рёко остановилась и облокотилась о перила. Стояла и смотрела на рельсы. Я остановился рядом. С этого места был хорошо виден наш дом.
        Рёко была вся в своих мыслях и за все время не промолвила почти ни слова. Я тоже молчал, стоял рядом, опершись спиной о перила, и ждал. Перед глазами проносились спешившие куда-то автомобили, в разрывах этого непрерывного потока показалась отошедшая от станции электричка. Ее серебристые вагоны сверкали в лучах вечернего солнца и скрывались под эстакадой.
        Держась за перила, я повернулся в другую сторону. Прямо из-под моих ног один за другим выскакивали вагоны с жутко грязными крышами и, проносясь мимо нашего убогого жилища, устремлялись дальше. Наша комната, скучавшая в ожидании хозяев, должно быть, ходила ходуном.
        Можно ли считать настоящим домом ненадежную коробку, в которой мы ютились? Наша комнатушка площадью в шесть татами, которые мы воображали себе местом «лучше не бывает», где всегда тепло и куда мы будем вечно возвращаться, сотрясалась, как пустая коробка из-под торта. Выражаясь языком Митараи, это бамбуковая клетка, куда нас – пару убогих зверьков – запихали вместе с нашей любовью.
        – Знаешь, поезжай туда! – резко, будто выплеснув что-то скопившееся в груди, заявила Рёко и посмотрела мне прямо в глаза.
        – О! С чего это вдруг? – сразу отреагировал я. В последние дни я постоянно думал о поездке в Нисиогу.
        – Завтра суббота? Ты же работаешь только до обеда; вот и съезди.
        Рёко говорила громко, стараясь перекрыть шум дороги. Вид у нее был страдальческий. Я подошел ближе. Глаз почти не видно, цвет лица никудышный. Она знала, что выглядит ужасно, и потому сказала:
        – Не смотри на меня.
        Рёко ни разу не заикалась о том, что у меня может быть семья. Жена, дети… таких слов я от нее не слышал. Но следы страданий на ее лице свидетельствовали сами за себя. Излишне говорить, что мое пребывание на чужой территории тоже имело предел.
        – Что бы ни было, ничего не изменится, – повторил я уже сказанные прежде слова.
        – Не бросай меня, – следом за мной исполнила знакомую партию Рёко.
        – Не брошу, ни за что… Пусть даже в Нисиогу у меня семья. Я решил это для себя.
        Для такого решения были все основания. Я понял это потом, много позже. Очень может быть, что чувство, возникающее между мужчиной и женщиной и называемое любовью, – это иллюзия, порожденная бесчисленными ошибочными представлениями и недоразумениями.
        Между мной и Рёко в самом деле было много недопонимания. Можно сказать, я все время делал ошибки. Не мог верно оценить ни одной ее мысли. Конечно, легко списать все на молодость, но вины с меня это все равно не снимало. Что только не пытаются оправдать ссылками на молодость! Я даже не удосуживался прислушаться к тому, что говорила Рёко.
        Горько усмехаясь, я смотрел вниз на рельсы, и мне вдруг захотелось испытать, что значит страдать по-настоящему. Что требуют друг от друга мужчина и женщина? Их запросы и претензии все равно что рельсы на железнодорожном пути. Два рельса совсем рядом один от другого. Достаточно руку протянуть. Но они никогда не сходятся. Мы разные – и в рождении, и в воспитании. Совершенно чужие люди поселяются вместе и ждут друг от друга такого взаимопонимания, какого не бывает даже у кровных родственников. Такова незавидная участь мужчин и женщин, кого судьба свела вместе.
        Электричка проехала, стало тише, и я как-то по-дурацки громко выкрикнул:
        – Я ни за что тебя не оставлю, Рёко! Потому что ты мне нравишься. Я люблю тебя, Рёко!
        Интересно, грохот электрички, что ли, подействовал… Я много раз говорил Рёко, что она мне нравится, но вот в любви признался впервые.
        Занятый думами о предстоящей поездке по адресу, указанному в водительском удостоверении, я почувствовал сзади прохладное прикосновение. Обращенными к Рёко словами, признанием в любви я заполнял пробел в наших отношениях, компенсировал свое невнимание к ней. Рёко прижалась головой к моей груди.
        Через ее плечо я видел, как электричка цвета нержавеющей стали, издав прощальный гудок, медленно удалялась и как ее потряхивало на стыках. Издалека она напоминала серебристый корабль. И подобно этому кораблю, по рельсам, которые никогда не сходятся, уплывала та самая иллюзия, называемая любовью между мужчиной и женщиной. А когда солнце скроется за горизонтом, она соскользнет в ночь.

        18

        По округу Нисиогу в районе Аракава проходит кольцевая линия Яманотэ. Электрички делают остановку на станции «Табата». Еще поблизости находятся станция «Огу», это линия Тохоку-хонсэн, и «Мияномаэ» городской электрички линии Аракава. Но поскольку я понятия не имел, где можно сесть на Тохоку-хонсэн или Аракаву, было заранее решено, вооружившись картой, добираться туда по Яманотэ. Хотя от всех трех станций до Нисиогу, 1-21-18, где стоял мой дом, идти было примерно одинаково.
        Раньше на заводе я доставал из своего шкафчика карту и начинал составлять в голове план поездки в Нисиогу. Занимался этим, как только выдавалась свободная минута. В итоге прозвище «Чудила» закрепилось за мной окончательно.
        Суббота выпала на первый день июля. Снова шел дождь. Я взял зонтик и вышел из дома. Поработал до полудня, потом сел на электричку линии Тоёко. Проехал «Цунасиму», «Мотосумиёси». В «Сибуя» сделал пересадку на «Яманотэ» и, проехав почти полкольца, сошел на станции «Табата». Постоял на платформе, упершись взглядом в стенку из черного камня. По камню барабанили капли дождя. Некоторое время я наблюдал эту картину. Каменная стена и напоминала о чем-то, и в то же время казалось, что прежде такого я никогда не видел. Заметив табличку с надписью «Огу-мати» и стрелкой, я поднялся по лестнице, прошел через турникет и еще раз сверился с картой.
        Идти надо было направо. Передо мной лежало широкое шоссе, по которому, беспокойно работая «дворниками», катило множество автомобилей. Дождь зарядил с самого утра и не думал прекращаться. Я раскрыл зонтик.
        Шагая от станции по тротуару, перешел по мосту линию Яманотэ. Дальше налево спускалась под гору улочка.
        На станции сразу чувствовалось, что ты в большом городе. Кругом понатыканы здания, большие и маленькие. Мотосумиёси и Цунасима по сравнению с окрестностями Табаты – просто деревня. А сколько железнодорожных путей – и линия Яманотэ, и Кэйхин-Тохоку! Не сосчитать. Рельсы блестели под дождем, словно вымытые.
        Спустившись с горки, я еще раз повернул направо, удаляясь от железной дороги под прямым углом. Перешел на светофоре улицу. Там было много машин, а вот людей на тротуарах, чем дальше я удалялся от станции, становилось все меньше.
        Городской ландшафт изменился. Пошли дешевые кварталы с типичной застройкой, магазинами и лавками торговцев разным товаром. Новые здания и жилые многоэтажные дома исчезли; вместо них потянулись деревянные оштукатуренные домики в два этажа. В таких строениях на первом этаже обычно располагается лавка, на втором живут хозяева. Потемневшие замызганные стены под дождем казались еще непригляднее. Перед многими домами стояли ящики из пенополистирола, в которых красовались горшки с растениями.
        Пройдя под мостом, по которому ходили электрички линии Тохоку-хонсэн, я заметил, что надписи на табличках с адресами на домах поменялись: было «Табата-синмати», а стало «Нисиогу». Сердце мое заколотилось, его бешеные толчки передавались всему телу до самых кончиков пальцев ног. Я чувствовал себя как приговоренный к смерти заключенный, которого ведут на эшафот.
        При этом место, где я оказался, не вызывало в памяти абсолютно никаких ассоциаций. Мне представлялось, что стоит только оказаться в Нисиогу, как память тут же вернется. К счастью или несчастью, ничего подобного не произошло.
        Я на секунду закрыл зонтик и поднял голову. Небо было будто затянуто белым экраном, из которого, словно маленькие камешки, сыпались бесчисленные дождевые капли. Они с невероятной частотой барабанили по лицу. Я снова раскрыл зонтик и наклонил голову, пряча от них лицо.
        У цели я оказался незаметно для себя. Совершенно неожиданно. Хотя думал, что придется поплутать.
        В тот же миг меня охватил жуткий страх. В душе я еще не был готов к тому, что могло ожидать меня здесь. Сунул руку в карман и нащупал ключ. Тот самый, что оказался со мной, когда я проснулся в скверике. Все это время он лежал в моем шкафчике на заводе. Собираясь в Нисиогу, я взял его с собой. Это, скорее всего, ключ от дома.
        Взгляд уперся в норэн[40 - Норэн – традиционный занавес, который, в частности, вешают как штору в дверном проеме у входа в лавку, ресторан или кафе. Вывешивается при открытии заведения и, как правило, убирается на ночь.], на котором красовались иероглифы: «Домашняя кухня «Сакура». Рядом на столбе была прикреплена маленькая зеленая табличка с цифрами 1-21-18. «Здесь!» – сообразил я.
        Сбоку от входной стеклянной двери находилась пристроенная деревянная лестница, которая вела на второй этаж, где было темно. Судя по всему, там жили люди. Табличек с фамилиями я не увидел, но сомнений не оставалось – это и был «Сакура хаус». На первом этаже – столовка, на втором – жилье.
        Значит, вот она, жизнь, которую я оставил? И здесь сейчас живут моя жена, дети? Я застыл на месте, прислушиваясь к ударам сердца, отдававшимся в горле. Хорошо, что сегодня дождь, или нет? Странное, наверное, я произвожу впечатление, маяча тут с зонтиком так долго…
        Я повернулся и зашагал в обратном направлении по той же улочке. Остановился. Оглянулся. Еще раз оглядел старую забегаловку, перевел взгляд на второй этаж. До оживленных кварталов отсюда далековато. Людей почти не видно. Машины проезжают редко.
        А вдруг сейчас из какого-нибудь окна меня увидит жена? Вот будет номер! Даже если не узнает, подумает: что за подозрительный тип там отирается? Может, ее угораздит броситься вниз, ко мне. Наверняка у жены, которую бросил муж, нервы должны быть напряжены до предела.
        «Стоп!» – решительно сказал я себе. Так не пойдет. Надо во всем этом разобраться, иначе толку не будет. Нужно рискнуть. Я опять двинулся к дому.
        Подошел к «Сакуре»… Нет! Надо подумать хорошенько. Согласится ли жена на развод, если есть ребенок?
        Что же будет? Жена ни в чем не виновата. Однако и мужа, который завел женщину в Мотосумиёси, после того как потерял память – а это особая причина, согласитесь, – тоже трудно в чем-то обвинить. Мужчина, который пропал и встретил другую женщину, и жена, которой он сделал ребенка… Тяжелая ситуация, ничего не скажешь.
        Предположим, жена согласится с разводом. Но тогда встанет большая проблема – надо будет давать матери деньги на воспитание ребенка. А у меня нет возможности каждый месяц платить алименты. Ведь я всего-навсего простой рабочий.
        Мои размышления прервала машина, резко затормозившая рядом и остановившаяся возле «Домашней кухни». Одно из окон быстро поехало вниз, и я услышал громкий голос: «Извините!».
        На меня непроизвольно накатилась волна щемящего испуга. Это ко мне? Вдруг это кто-то знакомый! Даже если не так, все равно мне совсем не хотелось разводить с кем-то разговоры у самого дома.
        Оправившись от неожиданности, я юркнул налево, в ближайший переулок, делая вид, что не услышал оклик. Можно сделать кружок и вернуться обратно. Я услышал шум мотора – машина уехала.
        Однако пока я совершал намеченный круг, моя решимость вернуться к «Сакуре» рассеялась. Только не сегодня! Я еле сдержался, чтобы не выкрикнуть эти слова. Какими бы предлогами я ни прикрывался, это было бы предательством по отношению к Рёко. Вот выйдет жена, начнутся обнимания, слезы… Что мне делать? И что будет, если я увижу своего ребенка? Что тут скажешь?
        Вдруг окажется, что там и родители жены ночуют… Беспокоятся о дочке… А если она еще своим подружкам начнет звонить, которых я знать не знаю, и они набегут поглазеть на объявившегося мужа? И меня волей-неволей опять затянет в жизнь, которую я оставил?
        Все произойдет в мгновение ока. Я и охнуть не успею. Начнут обо всем расспрашивать, копаться в моей нынешней жизни… Рассказывать родителям жены и всем прочим о Рёко, конечно, не годится, но как избежать этой темы?
        Поеду домой! Сегодня не получится. Приеду в другой раз. Пока я не готов связываться с этой компанией. Отложим дело. На сегодня хватит. Дом я увидел. Ничего особенного не случилось. Я ничего не вспомнил, ничего не изменилось. Дальше можно начать прямо с этого места. Потом, хотя можно и завтра. Сегодня здесь делать больше нечего. Домой, к нашей с Рёко беззаботной жизни.
        Я быстро, чуть ли не бегом, пустился прочь. Да не чуть ли, а побежал по-настоящему. Бросился, как стрела, подальше от воображаемых проблем.
        Вернувшись в Мотосумиёси, я открыл дверь квартиры и тут же столкнулся взглядом с Рёко, которая с тревогой смотрела на меня. Просто смотрела, не говоря ни слова. Одного этого взгляда было достаточно, чтобы понять: нервы ее готовы лопнуть, как перетянутые струны. Я не услышал от нее: «Ну как?» Она не могла произнести эти слова. Я стоял и ждал, боясь услышать от нее нечто такое, что поразит меня.
        Настрой у нас был совершенно разный, что меня, конечно, тяготило. Я был преисполнен покоя, вернувшись домой после того, как отложил решение угнетавшего меня вопроса. А Рёко в то же время была готова взорваться от напряжения.
        – Я не пошел туда, – произнес я и протянул руку, будто собираясь вложить в ладонь собеседницы монету.
        На лице Рёко тут же появилось спокойствие, но в глазах, как ни странно, по-прежнему была настороженность. Она не сводила с меня взгляда. Я невольно смутился и добавил:
        – Точнее, я подошел к самому дому, но решил вернуться. Побоялся разрушить нашу с тобой жизнь.
        Но что такое? Выражение лица Рёко не изменилось. Глаза ее широко округлились, словно у человека на грани помешательства, в них, как символ безумия, стояли слезы.
        – Ну почему?! – плачущим голосом воскликнула Рёко. Прошло несколько секунд. Она опустила глаза – самообладание постепенно возвращалось к ней – и теперь уже спокойно произнесла: – Почему ты не пошел?..
        Охватившее Рёко предельное напряжение отпускало ее с каждым вдохом, сдувалось как воздушный шарик. Поэтому взрыва и не последовало.
        – Почему же ты не пошел? – повторила она так, будто хотела добавить: «Ну и дурачок же ты».

* * *

        Этот момент как бы стал рубежом, за которым Рёко изменилась. Весь следующий день, воскресенье, мы провели дома вместе, и я видел, что это ее угнетает. Состояние Рёко беспокоило меня, и надо было как-то поправить ситуацию, чтобы она чувствовала себя как прежде. Шансов, что я еще раз поеду в Нисиогу, становилось все меньше.
        Не скажу, что я совсем отказался от мысли выбраться туда еще когда-нибудь, но испытать повторно обуявший меня испуг, когда сердце колотилось в горле как бешеное, я был готов только после того, как живое впечатление от того дождливого дня еще немного ослабеет.
        «Так что же случилось?» – захотелось крикнуть мне. Я ломал себе голову, все больше раздражаясь, и не находил ответа на этот вопрос. Сначала Рёко говорила, что не надо туда ездить. А теперь вдруг отправляет в Нисиогу, коря за то, что я вернулся, не достигнув поставленной цели… Что означает эта перемена в ней? Сколько я ни думал, ответа так и не нашел. И у нее сколько раз спрашивал, но так ничего и не добился.
        Простой каприз? Возможно. А может, и была какая-то причина… Что бы это могло быть? Неужели ей что-то известно о моем прошлом? Я не могу себе такого представить, но даже если это так, почему сначала она говорила «нет», а вчера сказала «да»? Непонятно.

        19

        В понедельник я отправился на завод, где меня прозвали Чудилой, на обратном пути заглянул к настоящему чудику, потом отправился домой и обнаружил, что там никого нет.
        Послушав в одиночестве Уэса Монтгомери, я сообразил, что такого раньше не было, и вздрогнул. Раньше мне ни разу не доводилось сидеть в квартире и ждать Рёко. Я не знал, куда себя деть. Книг у Рёко было всего несколько штук, нотами, чтобы поиграть на гитаре, я пока не обзавелся. Если подумать, за несколько месяцев, что мы здесь прожили, я и нескольких строк не написал. Пойдет так дальше – я не только без памяти останусь, но и иероглифы забуду. С этим что-то надо делать. А то ведь я теперь мало отличаюсь от парней с нашего завода, которые только и ждут конца рабочего дня, чтобы разбежаться по пивным.
        Часы уже показывали одиннадцать. Очень странно! Наверное, что-то случилось. Я тут же представил того самого альфонса в солнечных очках, которого видел в Коэндзи. «Только этого не хватало! Надо идти искать», – подумал я, поднимаясь с дивана, и в этот момент услышал, как на первом этаже открылась стеклянная входная дверь.
        Кто-то поднимался по лестнице. Рёко! Но шаги были какие-то странные, нетвердые. Дверь комнаты распахнулась, занавеска затрепыхалась…
        Да, это была Рёко. Вся красная. Глаза блуждают. Волосы растрепаны.
        – Ты где была?
        Рёко ничего не ответила и рухнула на кровать как подкошенная. Она была совершенно пьяна. Я наклонился над ней, от нее несло перегаром. И накрасилась она сильнее обычного.
        Наступило лето, и Рёко перешла на мини-юбки. Я взглянул на ее бесстыдно раскинутые ноги, прикрытые куском ткани, который и юбкой не назовешь.
        – Что случилось?
        – Выпила! Ну и что?
        Это и так было ясно. Спросил, по какому поводу, и тут же понял, что ответа ждать бесполезно. На вопрос, с кем, Рёко вроде пробормотала какое-то имя, но я его не разобрал. Впрочем, какая разница, с кем…
        Что же все-таки произошло? Я в растерянности присел на край кровати. Слава богу, ее вроде не мутит. Заснула. Надо, что ли, в пижаму переодеть, подумал я и, начав стаскивать с нее одежду, заметил голубые жилки вен на бедре. Кожа выглядела не так, как обычно. Лицо и плечи красные, видимо, от выпивки, а ноги почему-то иссиня-белые… Мне стало не по себе.
        Все время до этого самого дня я во всем полагался на Рёко. Потеряв память, я не мог разобраться, где право, а где лево. Вроде школьника-малолетки, который на экскурсии следует за учительницей как хвостик. Поэтому такое поведение учительницы буквально ошеломило меня.
        На следующий день Рёко опять явилась пьяная. И пошло. Подчас она даже не могла дойти до дома и засыпала на скамейке в скверике под эстакадой, а однажды я увидел ее в детской песочнице. Выглянув из окна, похолодел от страха при виде этой картины и бросился вниз. Молодая женщина спала, выставив голые ноги на всеобщее обозрение.
        – Легла хотя бы на скамейку, – с упреком выговорил я.
        – На скамейке жестко, – отвечала она, будто речь шла о чем-то вполне естественном.
        Я стал поднимать ее. Рёко была вся в песке – и руки, и ноги, и волосы.
        – Надоело в кондитерской, – продолжала она. – Хрень, а не работа! Тоска! Мужики не ходят. То ли дело в баре… Хочу туда обратно.
        Я чуть не упал.
        – Ты серьезно?
        – Прости, я тебя обманывала. Мне жизнь такая нравится. Такая вот я, – с трудом ворочая языком, пробормотала Рёко. – Приличная жизнь не для меня. Без выпивки не могу, так привыкла.
        Пока я нес ее домой, она голосила во все горло:
        – Прощай, приличная жизнь! Прощай!
        Кровать в эту ночь была вся в песке.

* * *

        Рёко стала совсем другой. Из простой милой девушки она превратилась в совершенно неуправляемую, страдающую алкоголизмом хостес[41 - Хостес – в данном случае служащая ресторана, задачей которой является встреча гостей.]. Домой возвращалась не раньше десяти. Каждый вечер я обходил питейные точки на станции в поисках Рёко. Моя функция свелась к тому, чтобы раздевать ее, когда она возвращалась пьяная в дым, и переодевать в пижаму.
        В те редкие дни, когда Рёко пребывала в трезвом состоянии, все попытки разговорить ее оканчивались неудачей. Она ничего не отвечала и ныряла под одеяло. Как-то раз она начала что-то бубнить в постели. Я напряг слух и услышал:
        – Хостес – это кайф. Хочу обратно.
        Я спросил, не случилось ли что в кондитерской, и получил ответ:
        – Нет!
        – Может, тебе деньги нужны?
        – Нужны, – ответила Рёко после паузы. – Я всегда хотела стать хостес.
        – Может, тогда поработаешь немного в баре? – предложил я.
        Помолчав еще, она бросила: «Ты дурак!» и повернулась ко мне спиной. Больше я ничего от нее не добился.
        К несчастью, мы с Рёко заканчивали работу примерно в одно время, поэтому, как бы я ни торопился, застать ее в кондитерской шансов не было. Спрашивать у хозяйки, куда направилась после работы Рёко, смысла я не видел. Все равно правду она не сказала бы.
        Откуда она берет деньги на выпивку, думал я. Ведь каждый вечер пьет. Хотя для женского пола это не проблема. Стоит девушке с такой внешностью, как у Рёко, промурлыкать что-нибудь, вряд ли найдется мужик, который устоит и не купит ей выпивку.
        Сначала я думал, что Рёко сошла с рельсов из ревности – потому что я часто заезжал к Митараи. Однако, скорее всего, причина была не в этом. В последнее время я каждый день по окончании работы спешил домой, в Мотосумиёси, и Рёко должна была знать об этом. Может, она, как человек мягкий, просто поддалась настроению? Нет, причина была в чем-то другом.
        Через какое-то время местные развлечения Рёко удовлетворять перестали. В Мотосумиёси модных питейных заведений, где собиралась бы молодежь, не было. Получается, она ездила на другие станции, а то и в Сибуя. Что она могла брать такси, я тогда не сообразил.
        Один раз я увидел ее в снек-баре на станции «Хиёси» за выпивкой в компании парней с коками на голове, по виду байкеров. Один, сидевший справа, поглаживал хохотавшую Рёко по коленке.
        Войдя в бар, я взял ее за руку, чтобы увести. Байкеры поднялись было со своих мест с угрожающим видом, но, прикинув ситуацию, отпустили ее с кривыми улыбочками.
        Когда мы вышли на улицу, Рёко стала отбиваться от меня изо всех сил и наконец уселась на корточки на краю тротуара, сдвинув колени. Плечи ее дрожали. Почему она себя так ведет? Ответ на этот вопрос я не находил. Мне показалось, что Рёко плачет, но она не плакала.
        – Тебе плохо? – спросил я.
        Она отрицательно покачала головой.
        Женщина по имени Рёко начала казаться мне странным, не укладывающимся в мою голову существом. Еще в Коэндзи я вознамерился разобраться в ней как следует, понять, но мне удалось это в лучшем случае на одну десятую. То есть я практически ничего не понял или понял неправильно. Я смотрел на нее и думал: неужели Рёко – существо из ночного мира, постичь которое я не в состоянии? Сидевшая на корточках девушка напомнила мне рыбку, которую вернули в аквариум. Она так же ловко растворялась в окружавшей нас «ночи», как рыбка – в привычной для себя среде. Мне стало грустно; ведь это еще раз говорило о моей неспособности что-либо сделать, изменить…
        Рёко, похоже, успокоилась, встала и торопливо зашагала прочь.
        – Не будешь злиться, если я пойду следом? – спросил я.
        Мой вопрос вывел ее из себя. Рёко остановилась, обернулась и уставилась прямо мне в лицо.
        – Какого черта ты молчишь?! – истерически взвизгнула она.
        Когда мы вернулись домой, я осторожно обнял Рёко за плечи, но она чуть ли не с яростью сбросила мои руки.
        – Что ты меня оглаживаешь! – И снова пустилась с истерику. – Будь ты мужиком, в конце концов! Нечего меня оглаживать!!
        – Ну-ну… Соседи услышат. Можешь тише говорить?
        – Мужик ты или нет? Так и будешь мямлить? Размазня! Тряпка! – не унималась Рёко.
        – В каком смысле?
        При этих словах ее лицо неожиданно смягчилось, и она рассмеялась похожим на кудахтанье смехом.
        – Можно тебя поздравить! Твоя женщина вертит хвостом перед другими мужиками, а тебе и сказать нечего?
        – А ты, значит, хвостом вертишь?
        – А ты не видел?!
        – Ну вот… Тебе со мной скучно? Угадал? Это беда. Прости. Как нам быть, чтобы опять было хорошо? Прежде всего ты должна бросить пить. Ты же гробишь свое здоровье. Разве не знаешь?
        Рёко вдруг схватила меня за ворот рубашки. Я и охнуть не успел, как следующим движением она рванула его на себя. Пуговицы брызнули в разные стороны, забарабанив по стенам. Я тоже вскрикнул.
        – Ты мне приказывать будешь?! Козел! Вали отсюда к себе! Не на такую напал, голубок!
        Ошеломленный, я стоял как вкопанный посреди комнаты, в разорванной рубашке, наполовину голый.

* * *

        На следующий день после долгого перерыва я отправился к Митараи. Предсказания его сбылись. Рёко определенно сошла с рельсов, и я понятия не имел, что с этим делать. Кроме Митараи, посоветоваться было не с кем. Поскольку этот человек предугадал происшедшую в Рёко перемену, может, он предложит что-то…
        – Ну, это разговор очень серьезный, – выслушав меня, проговорил Митараи с беззаботным видом. – Тут мое дело – сторона. Это ваша с ней проблема, так ведь? И решить ее можешь только ты.
        Мои надежды на приятеля не оправдались.
        Июль перевалил за половину. Я тупо сидел один в комнате, изнывая от жары, и ждал прихода Рёко. Лето началось. Может, в этом дело? Рёко продолжала пьянствовать. Вентилятором мы обзавестись не успели, и даже ночью в комнате стояла духота.
        Постепенно во мне накапливалось раздражение. Почему я должен все это от нее терпеть? Что я такого сделал? Я ей надоел? Она хочет, чтобы мы разбежались? Тогда пусть так и скажет…
        Я ломал себе голову, пока меня вдруг не осенило. А вдруг Рёко думает, что я разлюблю ее, если она будет так себя вести, и тогда смогу уйти туда, где жил прежде, по тому самому адресу? И она специально пустилась во все тяжкие, чтобы заставить меня вернуться? У нее вполне может быть такой расчет. Она считает, что делает это для меня. Милая, трогательная Рёко!
        С улицы донеслось вызывающе громкое рычание мотора, смахивающее на рев байкерского мотоцикла. Звук приближался и стих прямо под нашим окном. Я весь напрягся и навострил уши.
        – Прощевай, дорогуша! – послышался мужской голос. Ответа не последовало. Потом другой голос прокричал что-то, и сразу несколько человек заржали во все горло. Взревел мотор, громко взвизгнули шины, и машина умчалась.
        Такие молодчики напоминали мне тараканов, которые при запахе еды впадают в ажитацию и лезут из всех щелей, – они носом чувствовали Рёко и увивались вокруг нее.
        Внизу открылась стеклянная дверь, и на лестнице послышались шаги – на этот раз, против ожидания, твердые. Отворилась дверь. Из-за жары мы убрали висевшую у входа занавеску. В дверном проеме стояла Рёко.
        Я мог вообразить всякое, но такое… Что у нее был за вид! Едва прикрытые задравшейся юбчонкой белые ноги в грязи. Колени содраны, грязь на них стала коричневой от крови.
        Лицо тоже было грязное, но больше всего меня удивила грудь. На футболке у Рёко ножницами или ножом были вырезаны два кружка, из которых высовывались груди, тоже перепачканные грязью. Эту футболку купил ей я, когда получил бонус на заводе.
        Рёко молчала. Пораженный увиденным, я встал, подошел к ней и спросил, быстро закрывая за ней дверь:
        – Что они с тобой сделали? Как ты?
        Рёко не реагировала.
        – Тебя изнасиловали?
        Она еле заметно кивнула.
        В глазах у меня засверкали белые искры. Мысли спутались. Понадобилось изрядно времени, чтобы успокоиться, взять себя в руки и сказать:
        – Хорошо хоть жива осталась.
        Рёко медленно подняла голову и пробормотала себе под нос:
        – Ну и что ты…
        – Что?
        – Я тебя терпеть не могу! – выкрикнула она мне в лицо и, увернувшись от моих рук, направилась к двери.
        – Куда ты в таком виде?
        Я бросился за ней, обхватил сзади, коснувшись рукой груди. Та показалась мне необычайно холодной.
        – Ну что с тобой?! Объясни наконец. Что со мной не то, что ты бесишься?
        – Отвяжись от меня! – Рёко вырвалась из моих рук и разрыдалась. – Ты меня достал! Достал, понимаешь?!
        Опять истерика. Что с ней такое! Что я делаю не так?
        Я с силой привлек Рёко к себе. Передо мной затряслись груди, которые напоминали два карикатурных глаза, выглядывавшие через дыры в футболке. Эта картина была как-то совсем не к месту.
        – А ударить меня не сможешь!
        Рёко что-то мучило. По всей видимости, она хотела заставить меня вернуться в Нисиогу. Но это уже перебор… Разве не так?
        – Ненавижу! Ты ни черта во мне не понимаешь!
        – Очень даже понимаю.
        По крайней мере, теперь я понимал, что Рёко страдает. Понимал, как ей тяжко.
        – Ой, не смеши! Понимает он! Ты бы хоть попробовал понять-то! Что ты носишься со мной как с маленькой, придурок? Вот, видишь? Твоя майка. Ты подарил. Я ее нарочно искромсала!
        – Не беда.
        Рёко фыркнула и снова ринулась к двери. Я кинулся за ней как одержимый, обхватил за талию – и тут заметил, что у нее под юбкой ничего нет.
        – Пусти!
        – Ты куда собралась?
        – Тебе какое дело?!
        – Есть дело!
        Извиваясь всем телом, Рёко вдруг впилась зубами в мою руку. Совсем как дикое животное. Я на миг выпустил ее, она выскочила в коридор и бросилась вниз по лестнице. Шаги разносились по всему дому. Уйдет! Я помчался за ней.
        Босиком Рёко выскочила на улицу и побежала к скверу. Я нагнал ее возле песочницы и крепко схватил за руку.
        – А-а! Спасите! Помогите выбраться отсюда! – прокричала Рёко в тишину ночи. У меня перед носом будто раздвинули черный занавес.
        Отсюда? Откуда? Из нашей с ней жизни?! Но почему?! Я ведь стараюсь изо всех сил, а ей все не так!..
        Я повернул ее к себе; она уставилась на меня и снова заорала:
        – Ты – полный отстой!
        Я вспомнил тот день в Коэндзи и парня в солнечных очках. Теперь я – это он. Вот оно как…
        – Ну давай, ударь меня!
        Так хочешь? Получай! Разум отключился, и я отвесил Рёко пощечину.
        – А-а! – закричала она. – И все?! Бей еще! Слабo? Не можешь даже толком ударить… Ну бей же! Можешь вообще убить! Не ударишь – я еще такое сделаю! И завтра, и послезавтра…
        Вне себя от злости я ударил еще раз. Не сдерживаясь, что называется, от души. Правую руку пронзила острая боль. Черт! Рёко грохнулась на землю, как отброшенное полено. Лежала на боку и слабо стонала, жалко поджав перепачканные грязью босые ноги.
        – О!.. Рёко! Ты как?!
        Похоже, она не могла отвечать. Ударилась животом, когда падала. «Надо «Скорую», – инстинктивно мелькнула мысль. Присев на корточки, я приподнял ее и прижал к себе.
        – Прости… – с трудом пробормотала Рёко. «Слава богу! Пришла в себя», – подумал я.
        – Я тут полежу. Оставь меня, – послышался ее шепот. Поколебавшись немного, я осторожно опустил ее на землю.
        – Больно?
        – Ничего…
        Мне показалось, что я просидел возле нее довольно долго – полчаса или даже час, хотя на деле прошло, наверное, всего минут пять.
        – Отойди, – приказала Рёко. – Сядь на ту скамейку.
        – Почему?
        – Отойди… не надо меня жалеть…
        Чуть помедлив, я подчинился.
        Рёко медленно приподнялась, села, поджав под себя колени, но тут же подалась вперед и уткнулась головой в землю.
        – Прости… – повторила она в такой позе. Острая боль ушла, Рёко успокоилась. – Хочу здесь побыть. А ты иди домой.
        – Что ты говоришь! Разве так можно?
        – Здесь, что ли, останешься?
        – А как иначе? Извини… я тебя ударил.
        – Не извиняйся! – твердо сказала Рёко и повторила еще раз: – Это ты меня прости.
        Наступила долгая пауза. Я сидел на скамейке и смотрел на Рёко, которая все так же сидела, уперевшись в землю лбом.
        Прошло еще порядком времени, пока она не сказала:
        – Ты знаешь, какая у меня была жизнь? Я моделью работала, натурщицей, голая…
        – Но это же было раньше.
        – Совсем недавно это было. Женщинам верить нельзя. Они все грязные.
        Рёко говорила и говорила, опустив голову, и разобрать ее слова было непросто.
        – Таких грязных, как я, еще поискать. Так что я тебе не пара.
        Так продолжалось еще долго. Наконец она подняла голову.
        – Пошли домой.
        Мы встали и пошли. Уже начинало светать.

        20

        После этого случая Рёко немного успокоилась. Горький опыт на нее подействовал, что ли? Не знаю. Так или иначе, жизнь дальше потекла тихо-мирно. Какое-то время меня угнетала мысль, что Рёко ублажала кого-то другого, но потом я пришел к выводу, что это не столь уж высокая плата за наступивший между нами мир.
        Мы как раз заговорили о том, что неплохо было бы съездить куда-нибудь искупаться, как пришло письмо от родственников Рёко. Состояние ее младшего брата ухудшилось.
        На следующий день Рёко отпросилась у себя в кондитерской на четыре дня и сообщила, что едет в Мацусиму. Я быстро помог ей собраться, и мы вместе пошли на станцию.
        Я собирался проводить Рёко в Токио, до вокзала Уэно, но она сказала, что страшно не любит сцен на вокзале.
        – Мне кажется, мы расстанемся в Уэно и больше не встретимся. Давай лучше выпьем чаю в «Лэмп хаус».
        Мы давно не были в этом кафе, хотя раньше, когда все было хорошо, часто туда заглядывали. Поднимаясь по лестнице, я взглянул на часы. Уже почти семь.
        – Времени уже много, – заметил я.
        – Ничего, – ответила Рёко.
        Мы устроились за своим любимым столиком у окна.
        – Правда, прости меня за все, – не глядя на меня, проговорила она.
        – Ну что ты! Не думай об этом. Поезжай спокойно домой. Мне кажется, ты устала. И про меня своим расскажешь…
        В ту ночь Рёко упрекала меня: ты, мол, понятия не имеешь, что я из себя представляю, и не пытаешься понять. Похоже, у нее было довольно бурное прошлое, и она, видимо, считала, что такая испорченная женщина не вправе дальше жить со мной, продолжать нашу пусть заурядную, но уютную жизнь, которая нас вполне устраивала. Однако суть не в этом. Характер у Рёко, конечно, вспыльчивый, но в душе она добрая, сердечная девушка, и проблема совсем не в ее прошлом.
        – А Нисиогу… что будет? – услышал я. Голос Рёко, смотревшей вниз на улицу, звучал не очень четко, но решительно.
        – Съезжу туда. До твоего возвращения.
        Произнеся эти слова, я хотел ее успокоить, однако Рёко тут же прицепилась к ним:
        – Не езди!
        Опять? Сколько уже раз она говорила мне: поезжай, поезжай… Прошел почти месяц и снова – не езди? Да, спокойствие – вещь непостоянная. Впрочем, в этот раз до серьезного разговора дело не дошло.
        Так или иначе, я решил вечером, когда буду один, хорошенько все обдумать.
        – У меня такое чувство, что мы больше не встретимся, если ты туда поедешь. Мои предчувствия часто сбываются. Мы больше не сможем вместе ходить по этим улицам, пить здесь кофе… Ничего такого не будет. Для меня это ужас.
        По левой щеке Рёко покатилась слеза.
        Такая перспектива мне не нравилась. Если так случится… Если так случится, то что? Скорее всего, жизнь продолжится, но мне будет тяжко.
        Мне вдруг стало не по себе. Захотелось встать, крепко прижать Рёко к себе. Прильнуть губами к ее губам. Так захотелось, чтобы это чувство передалось и ей! Но в кафе такое было невозможно.
        – Я первой пойду, а ты потом, – сказала Рёко, взяла сумку и встала. Ничего не говоря, я кивнул и посмотрел на нее. Она отвела глаза, повернулась и пошла к кассе. А я перевел взгляд на улицу, ожидая, когда Рёко выйдет из кафе.
        Вот она появилась и неверной походкой направилась к станции. Вдруг остановилась. Забыла что-то? Но тут же двинулась дальше к турникетам, к которым надо было спуститься по ступенькам. Перед тем как ступить на лестницу, остановилась еще раз и, давая мне знак, приподняла раздутую от вещей сумку. Я помахал в ответ рукой. Рёко долго, так долго, что я даже удивился, оставалась на одном месте, глядя в мою сторону. Наконец повернулась спиной, шагнула на лестницу и исчезла из виду. Был вечер пятницы, 28 июля.

* * *

        На следующий день, в субботу, после работы я решил не заезжать к Митараи, а вернуться домой пораньше. Надо было хорошенько все обдумать, пока Рёко отсутствовала.
        Думал я, конечно, о Нисиогу. Рёко попросила туда не ездить, но я для себя почти все решил. Нельзя это дело оставлять как есть. Надо подвести черту. Поехать и отбросить прошлое, что бы ни случилось.
        Мои размышления прервал стук в дверь. Не иначе, хотят газетную подписку навязать, подумал я, не спеша поднимаясь и открывая дверь. В коридоре стоял человек, которого я совсем не ожидал увидеть. Митараи.
        – Здорово! Жарковато сегодня, да? Что-то тебя не слышно последнее время… Вот, решил проверить: не случилось ли чего.
        – Ну, удивил! Ты же прекрасно знаешь, как у нас тут.
        – Астрология, астрология… А ты в нее не верил.
        – Если и дальше будет, как ты говоришь, это потрясно. Просто фантастика какая-то.
        Не спрашивая разрешения, Митараи переступил порог, по прямой пересек комнату и уселся у окна. Я пристроился рядом. Поговорили о том о сем, о стереоаппаратуре, и, хотя Митараи в ней здорово разбирался, на этот раз, к моему удивлению, он говорил без вдохновения, был рассеян и невнимателен. И вдруг спросил о Рёко. Получила письмо от родных и поехала к себе в деревню, ответил я. Митараи угукнул и спросил:
        – Ну а вообще, как она?
        Я поведал ему, насколько посчитал возможным, какие номера Рёко откалывала совсем недавно.
        Услышав, что сейчас все успокоилось, он без всякого интереса протянул:
        – М-да… очень любопытно.
        Когда я упомянул о чугунном чайнике, который нам прислали, Митараи неожиданно оживился. Оказалось, его давно интересуют изделия местных промыслов. Он попросил показать полученный от родственников Рёко подарок.
        – Нет проблем, – сказал я, вставая. Выдвинул ящик и стал в нем копаться, стараясь вытащить чайник.
        – Что? Никак? Давай помогу. А-а, вот он… Ох, хороша вещь! Тяжелый. Таким пользоваться одно удовольствие, – говорил Митараи. Насколько он разбирался в таких вещах, не знаю. Но мой приятель поднес чайник к глазам, заглянул внутрь, перевернул, стал рассматривать донышко.
        – Значит, Рёко-тян[42 - Тян – один из именных суффиксов в японском языке. В отличие от нейтрально-вежливого «сан», «тян» употребляется в неформальной речи в уменьшительно-ласкательном значении.] из Мацусимы? Замечательные там места, я тебе скажу. Бывал я там в свое время. На машине можно легко доехать. По шестому хайвею. Вот и почтовый штемпель – «Мацусима», – заметил он, разглядывая коробку, в которой пришла посылка. – Письмо, говоришь, получила и поехала в деревню? А ты письмо читал?
        – Нет.
        – Что же это все-таки за письмо?
        – Рёко его с собой увезла. А что?
        – Да так… Слушай, жарко у тебя. Пойдем на станцию, выпьем где-нибудь кофейку со льдом.
        С этими словами Митараи быстро встал.

* * *

        Мы шли с ним рядом по торговой улочке Мотосумиёси, когда Митараи спросил, вспомнил ли я что-нибудь. Вообще ничего, ответил я и рассказал ему, как ездил в Нисиогу по своему адресу, хотя раньше мы вроде уже говорили об этом.
        – Мне казалось, что стоит войти в дом, где я жил раньше, как память вернется. По крайней мере, я считал, что это очень вероятно. Но я испугался. Когда мы у тебя слушали «битлов», у меня перед глазами будто вставала смутная картина моего прежнего жилья. Я как бы вспоминал его. Но ничего не вышло. Может, есть какой-то способ восстанавливать память постепенно, шаг за шагом? А не так разом: вошел и – бац! – все вспомнил. Я испугался резкого прыжка в прошлое. Если погружаться в него мало-помалу, такого шока, наверное, не будет. Как лучше сделать, не знаешь?
        – Хм-м… У тебя дисфункция воспроизведения, – заявил Митараи.
        – Чего-чего?
        – Нарушение воспроизведения. То есть ты пытаешься воспроизвести воспоминания, а не получается.
        – А подробнее нельзя?
        – Когда-то я очень интересовался медициной. Я не спец, конечно, но скажу так: даже новейшая медицина плохо разбирается в том, что творится в мозгу и душе человека. Белых пятен полно остается. Это все еще области, где властвуют поэты и философы. Но кое-что в психологии я все же понимаю. Давай зайдем куда-нибудь, выпьем кофе – может, получше будет, чем у меня, – и поговорим.
        В «Лэмп хаус» я присел на стул, на котором накануне сидела Рёко. Митараи занял мое место.
        – Ну давай, рассказывай.
        – Сначала скажи: ты вон того типа не помнишь, случаем?
        – Какого?
        Я повернулся туда, куда указывал Митараи, и увидел чудного вида паренька в круглых очках.
        – Нет, а что?
        – Да ничего. Просто ты все время на него косишься, вот я и подумал: может, твой знакомый… Так о чем мы? Ага! Потеря памяти? В медицине нет такого термина. Это, можно так сказать, литературное выражение. У медиков это называется диссоциативная амнезия. «Я потерял память…» Это как-то чересчур поэтично, скажи? Слишком расплывчато.
        – Ну да…
        – Итак, для начала зададим вопрос: объяснен ли и доказан с медицинской точки зрения феномен памяти? Ответ отрицательный. Можно ли предположить, что обрывки памяти оживают как результат происходящих в мозгу человека физических и химических изменений? Когда начинается восстановление – иначе говоря, когда человек хочет что-то вспомнить, – эти самые обрывки всплывают где-то на задворках сознания.
        – Ага!
        – Дальше, наверное, будет сложновато, но ничего не поделаешь. Как объясняет медицина, психическая функция запоминания включает в себя четыре стадии. До недавнего времени говорили, что их три, но сейчас считается, что все-таки четыре. Воспроизведение, о котором я сказал, – термин, относящийся к этим процессам. Так вот, первая стадия – «запись». Это операция, когда некое впечатление или образ фиксируется и отпечатывается в мозгу. Вторая – «сохранение», когда идет сохранение отпечатавшегося образа. Третья – «воспроизведение» или «восстановление». Сейчас это так называется, а раньше это было «воспоминание». Сохраненный образ вновь возникает в сознании. И четвертая стадия – «распознавание». Это когда мозг подтверждает, что воспроизводимое воспоминание или образ соответствует тому, что было «записано». Вот такой процесс из четырех элементов.
        Можно объяснить проще. Что такое запись? Это когда мы вырезаем на камне, к примеру, букву А. Хранение? Чтобы вырезанная буква не стерлась под воздействием дождя и ветра, мы оборачиваем камень тряпкой. Дальше – воспроизведение. В зависимости от ситуации, мы выбираем именно камень А, а не В и кладем его перед собой. И наконец, распознавание. Мы убеждаемся, что написание буквы А на камне аналогично написанию, которое мы зафиксировали на стадии «записи». Ну как? Пока понятно?
        – Понятно.
        – Вызов из памяти каких-то событий и образов – феномен, представляющий собой прохождение этих четырех стадий, одну за другой. В то же время эти процессы можно рассматривать как четыре причины возможного нарушения воспроизведения. Что такое нарушение воспроизведения? Если можно так выразиться, это неисправность функции, которая есть у человека. Нарушение произошло в одном из четырех элементов, или в двух, или во всех сразу. Это почти как неисправность в магнитофоне.
        – Ага! Вот оно что!
        – У этих четырех причин есть едва заметные отличия в симптоматике. То есть по проявившимся симптомам можно попытаться понять, в чем причина. Хотя разобраться в этом очень трудно. Человеческая психика – вещь тонкая. Это не магнитофон, здесь не так все просто. С лечением, конечно, проблема, если только мы не имеем дело с ярко выраженным слабоумием.
        – Интересно.
        – Давай подумаем, какая может быть причина у тебя. Какая из четырех? Одну можно смело исключить. Четвертую – нарушение узнавания. Наверняка. Почему? Потому что эта дисфункция обычно сопровождается ложными воспоминаниями. Это когда воспоминания следуют чередой, но не имеют ничего общего с реальностью. У тебя ведь такого нет?
        – Нет.
        – Вот и я о том же. Значит, мы это исключаем. Теперь дисфункция сохранения. В этом случае обычно правило таково: старые события и образы в памяти сохраняются, а новые, наоборот, не задерживаются. С этим у тебя как?
        – Я помню все, что произошло со мной, с тех пор как я проснулся в Коэндзи. То есть как все, как обычные люди.
        – Та-ак, понятно… А до того, как ты очнулся в том скверике в Коэндзи, что-нибудь помнишь?
        – Ничего. Ни когда мне было двадцать, ни детства, совсем ничего.
        – Это называется полная амнезия. Полностью исключать, конечно, нельзя, но, похоже, дело все-таки не в нарушении функции сохранения.
        Идем дальше. Нарушение функции записи. В принципе это тоже не имеет отношения к твоему случаю. Не может быть воспоминаний о том, что изначально не записано на подкорке. Этого нельзя вспомнить. Например, самая простая причина, как такое может быть. Человек заснул, поэтому ничего не помнит. Это же совершенно очевидно. Или другой пример: человек без сознания, значит, записи в мозгу не происходит. Запись предполагает наличие ясного сознания. При замутненном сознании нет оснований для возникновения воспоминаний.
        Однако невозможно представить, что нарушение функции записи касается всего прошлого, которого ты сейчас не можешь вспомнить, и распространяется на школьные годы или детский сад. Если б это было так, ты был бы не в состоянии приспособиться к повседневным обстоятельствам. Не смог бы ни водительские права получить, ни жилье снять. Соответственно, проблема заключается в нарушении функции воспроизведения. Другого не остается.
        – Так получается…
        – Ты понимаешь, что это такое? Это когда ты не можешь воспроизвести что-то в памяти. Например, человек вдруг начисто забывает какой-то пустяк. Сразу вспомнить не получается, но как только психологическое напряжение спадает, раз! – и вспомнил. Так бывает в жизни.
        Но в твоем случае остается проблемный фактор, связанный с нарушением функции записи. Я имею в виду возможность помутнения сознания. В результате вызванного им шока и происходит нарушение функции воспроизведения. На мой взгляд, достаточно велика вероятность того, что с тобой произошло именно это.
        – Мудрено как-то все… А из-за чего случается это самое помутнение?
        – Помутнение сознания – это когда в голове туман и неразбериха, смятение. Причины могут быть самые разные. Автомобильная авария, пережитое физическое насилие, прием лекарств…
        – Вот как…
        – Причины нарушения функции записи тоже бывают разные, но многие из них к тебе не применимы. Например, слабоумие, вызванное нарушениями мозговой деятельности – врожденными или приобретенными, – совсем не имеет отношения к твоему случаю. Еще… э-э… нарушение функции записи может наступить под влиянием перевозбуждения или опьянения. Такое с каждым может случиться, но это не вызывает дисфункции воспроизведения.
        Бывают и нарушения функционирования промежуточного мозга. Эта штука расположена в средней части человеческого мозга и управляет эмоциями. Есть такой синдром Корсакова. Может, слышал? Нет? Это когда происходит резкое ослабление памяти. Но у тебя-то другая вещь – полная потеря памяти. Симптомы разные, можно так сказать.
        – Хм!
        – Выходит, проблема заключается исключительно в нарушении воспроизведения. У меня сомнений нет. Хотя остается еще вопрос, не послужила ли в качестве спускового крючка дисфункция записи, но это вопрос спорный.
        – Значит, нарушение воспроизведения…
        – Ну да.
        – А какая может быть причина?
        – Раз мы пришли к такому заключению, то девять шансов из десяти, что причина носит эмоциональный характер. Нарушение памяти из-за дисфункции воспроизведения еще называется «психогенным выпадением памяти». Хороший пример – это когда, как я сказал, человек начисто что-то забывает. Типичное явление. А нарушение функции воспроизведения, грубо говоря, представляет собой одну из его вариаций.
        – Эмоциональная причина…
        – Это может быть некое очень неприятное событие или испытание. У женщин, например, изнасилование; у мужчин что-то, связанное с насильственными действиями, или неудачная попытка самоубийства. То есть нечто такое, о чем тяжело вспоминать. Часто такие события запускают в мозгу реакцию, которая приводит к сбою функции воспроизведения.
        Что-то вздрогнуло у меня внутри, в глубине сознания.
        – В большинстве случаев, когда человек переживает что-то неприятное, утрачивается память только об этом моменте, но иногда, довольно редко, встречаются случаи так называемой «обратной психогенной амнезии», когда утрачивается память обо всем, что предшествовало перенесенному психическому потрясению. Вот как у тебя.
        – Хм!
        – И вот еще на что надо обратить внимание. Мозг человека – это такая штука… У него есть бессознательный защитный механизм, который временами исключает из сознания неприятные воспоминания. Своего рода бегство в забвение. Это происходит независимо от воли человека.
        Я снова ощутил инстинктивный импульс в самом сокровенном уголке души.
        – Ну, короче, у тебя нарушена функция воспроизведения. Вызвано это либо психическим потрясением, либо помутнением сознания. Так или иначе, дисфункция воспроизведения.
        – Вот оно что… Трудно, конечно, но в общих чертах вроде понял. И какое есть лечение?
        – Никакого.
        – Никакого?! Как так? Здорово, ничего не скажешь! Ты так спокойно об этом говоришь… И зачем-то рассказал мне во всех подробностях. Почему раньше этого не сделал?
        – Ты же не просил.
        – Хм…
        – И вот еще что. Память, в самом общем смысле, бывает двух типов – так называемая «чистая» память и пользовательская память. Например, человек изучает английский язык. Со временем он начинает понимать смысл; для этого достаточно видеть буквы и последовательность, в которой они расставлены в тексте. Такую память еще можно назвать знанием. Это и есть «чистая» память. В то же время у человека могут возникать воспоминания типа: «А-а! Где-то когда-то я это учил». Это пользовательская память.
        В «чистую» память информация врезается глубже, чем в пользовательскую, поэтому воспроизведение и распознавание должно проходить легко. Ты сейчас живешь обычной жизнью, осознаешь существование этой кафешки, этого стола, стакана, и при этом тебе кажется странным, что ты не можешь вспомнить события, происходившие в прошлом. Вопрос в том, насколько глубоко записана информация. Твоя память хранит информацию о жизни, которая у тебя была до того, как с тобой что-то случилось, поэтому ты и смог адаптироваться к повседневной реальности.

* * *

        Расставшись с Митараи, я вернулся домой. Что такое нарушение функции воспроизведения, я кое-как для себя уяснил. Если суммировать то, что он говорил, получалось, что я потерял память, лишившись сознания из-за физического воздействия или повреждения. Хотя «потерял» – слишком расплывчатое слово. Точнее будет сказать: «утратил возможность воспроизведения памяти». А может, и под влиянием какого-то психологического потрясения. Если вспомнить синяки на теле, здесь, скорее, первое, хотя, возможно, было и то, и другое.
        Что меня беспокоило, так это – как там сказал Митараи, был какой-то термин, я его не запомнил – бегство в забвение. Могло быть так, что я, сам того не сознавая, отключил память, не желая будить неприятные воспоминания. Когда Митараи произнес эти слова – «бегство в забвение», – у меня внутри все похолодело. Старая рана? Я не желаю, чтобы она свербела у меня в душе, хочу, чтобы она подсохла, покрылась коркой. Не хочу играть роль героя. Пусть прошлое, которое откроется мне в Нисиогу, окажется самым обыкновенным. И тогда оно легко сольется с нашим с Рёко житьем. Уже со следующей недели.
        Пока я сидел в раздумьях, за окном стемнело. Заканчивался первый день из четырех, которые Рёко отвела на поездку в Мацусиму. Она сказала, что вернется утром 2 августа. Вроде обещала в тот день после обеда выйти на работу. Может, к ее возвращению все как-нибудь образуется… Если выяснится, что я холостой, мы сможем с ней официально расписаться. Устроить в какой-нибудь маленькой церкви в Йокогаме скромную церемонию только для нас двоих. Можно будет пригласить Митараи. И всё. Правда, он, наверное, не захочет, скажет, что терпеть не может такие мероприятия… Ничего, уж как-нибудь уговорим, куда он денется. В церкви-то он вряд ли станет речи толкать. Это будет зрелище – Митараи в черном костюме, с торжественным видом… Кроме того, может, замужество повлияет на эмоциональное состояние Рёко, она успокоится и станет такой, как прежде. Во всяком случае, надежда на это есть.
        Так или иначе, я не собирался больше оставаться в подвешенном положении. Рано или поздно все равно придется ехать. Не может же это продолжаться всю жизнь. Завтра! Еду завтра. И если даже там что-то пойдет не так, подумаешь, какое дело! Как-нибудь вырвемся и убежим. Все равно хуже, чем сейчас, не будет. Недалеко от дома сразу несколько станций. Маловероятно, что меня там кто-то ждет, но если все-таки что-то покажется подозрительным, прыгну в такси и рвану на другую станцию. А там на электричку – и домой. Все! Решено! Время действовать.

        21

        По счастливому стечению обстоятельств, следующий день – тридцатое – выпал на воскресенье. Когда я сошел с электрички на станции «Табата», часы на платформе показывали одиннадцать. До обеда было еще далеко. Я подкрепился сэндвичами, купленными в пристанционном киоске, и решительно, как в наступление на позиции противника, двинулся по адресу: Нисиогу, 1-21-18.
        В отличие от того дня, когда я приезжал сюда в первый раз, погода стояла хорошая, и даже от неспешной ходьбы на лбу выступил пот. В воскресенье улицы выглядели иначе, чем в будни. Торговая галерея была погружена в дремоту, зато в жилых кварталах, напротив, царило оживление. Лица своего я уже не прятал, потому что решился действовать, что бы ни случилось.
        Перейдя через мост, повернул налево и пошел по улице, спускавшейся под уклон. Подождав на светофоре, перешел еще одну улицу, нырнул под другой мост, по которому проходила линия Тохоку-хонсэн. Чем дальше шел, тем сильнее ощущалась атмосфера торговых кварталов.
        Скоро я оказался у того самого дома, украшенного вывеской: «Домашняя кухня «Сакура». Путь от станции показался гораздо короче, чем в первый раз, когда я вроде шел вдвое дольше. Может, дождь был виноват.
        Магазины и лавочки отдыхали. Воскресенье. Темно-синие занавески, которые в будни вывешивали у входа, виднелись сквозь дымчатые стеклянные двери. Я встал в тени электрического столба, перевел дух и решительным шагом направился к дому. Ступил на деревянную лестницу и, отметая колебания, стал медленно подниматься по ступенькам. Лестница была старая и с каждым моим шагом скрипела все сильнее. Пахло пылью.
        На площадке второго этажа было сумрачно. Лампа дневного света под потолком перегорела. Свет мигал только в конце коридора. Откуда-то слышались радостные детские крики. На стене в ряд висели деревянные почтовые ящики, такие же древние и почерневшие, как лестница. Однако ящика с фамилией Масико среди них не оказалось. Что же получается? Я даже не удосужился приладить на ящик табличку со своей фамилией? Где же четвертый номер? Сердце колотилось в груди так, словно вот-вот разорвется. Стало трудно дышать. Отсчет начинался из глубины коридора. Первый номер, второй, третий… А вот и четвертый. Прямо перед моим носом.
        Правая рука, которую я держал в кармане, коснулась того самого ключа. Подойдет ли он к этой двери? Неужели за ней, за замызганным дверным полотном, живут моя жена и ребенок? Меня охватил жуткий страх. Сразу захотелось развернуться, броситься вниз и со всех ног бежать прочь.
        Я достал руку из кармана. Она совсем затекла, стала как не моя. В ладони были зажаты два ключа. Они провалялись в ящике на заводе в Кикуна несколько месяцев. Первый, похоже, от машины. Второй – дверной. И вот я стою рядом с дверью. За ней тихо, ничего не слышно. Набравшись смелости, я сую второй ключ в замочную скважину…
        А он не вставляется. Не лезет, и всё. Я перевернул ключ – толку никакого.
        Неужели не тот?
        Что за дела?! Я так и застыл на месте. И тут у меня словно зазвенело в ушах. Нет, на звон не похоже. А что тогда? Стрекот цикады?
        Стоило так подумать, как послышался еще один звук – то ли скрип, то ли лязг, от которого чуть не остановилось сердце, – и дверь стукнула меня по сжатой в кулак правой руке.
        – А-а! – вырвалось у меня.
        Дверь приотворилась. Я быстро отпрянул в сторону. Дверь открывалась все шире, пока не уперлась в меня.
        Из-за двери выглянуло лицо женщины. Недовольное и мрачное. Волосы на голове были сколоты маленькими черными заколками. Маленького роста. На вид – за пятьдесят.
        Снова навалился страх – но уже другого рода. Неужели это моя жена? Не может такого быть! Она мне в матери годится.
        Женщина повернула голову и подозрительно посмотрела на меня. На ее лице мелькнуло удивление.
        – Что вам нужно? – сухо спросила она. – Если вы с подпиской на газеты, то мы уже получаем.
        – Нет, я по другому вопросу.
        Язык заплетался от волнения, по всему телу выступил пот. Что я говорю? Как объяснить совершенно постороннему человеку невероятную ситуацию, в которой я оказался?
        – Есть один человек… фамилия Масико… – запинаясь, начал я.
        – И что? – Женщина явно ждала продолжения. Губы ее шевелились. Она что-то жевала.
        – Похоже, тут раньше жил… – наконец выговорил я.
        Женщина смотрела так, будто хотела спросить: «Вы о чем, вообще?»
        – Кто?
        – Я.
        – Вы?
        – Угу.
        – И что?
        – Понимаете… – Слов не хватало. – Э-э… мой вопрос может показаться странным… – Я решил сменить подход.
        Женщина молчала в ожидании, что я скажу еще.
        – Вы давно живете в этой квартире?
        – Да нет. В январе въехали.
        – А-а, в январе… Полгода назад?
        – Ну да.
        – А про того, кто здесь жил до вас, что-нибудь слышали?
        – Да жил какой-то чудак… Постойте, это вы, что ли?
        – Ну как сказать…
        – А! Масико-сан? Вспомнила. Тут такое дело было, вот он и съехал.
        – Дело?
        Грудь сдавила резкая боль. Значит, что-то было! Но что?
        – Вы уж меня извините, но не могли бы вы рассказать об этом? Все, что знаете.
        Женщина недовольно посмотрела на меня.
        – Так это вы тут жили?
        – Нет…
        Я запнулся, беспокойно покрутил головой. Что бы такое придумать?
        – Не-е, это не я, а мой младший брат. Он пропал. Вроде жил в этом доме, в четвертом номере. Вот я и зашел…
        – Вот какое дело…
        Вроде прокатило. Неплохое объяснение придумал. Судя по быстрой реакции, она поверила, и, похоже, ей эта тема интересна.
        – Хочу найти брата. Может, вы мне поможете? Куда он подевался, после того как покинул этот дом? Буду благодарен за любую информацию. Очень вас прошу.
        – Хм! Да я особо ничего и не знаю, – сказала женщина и продолжила, понизив голос: – Как сказать… Тут кое-что случилось, вот он и съехал. Масико-сан.
        – Вам об этом кто-то рассказал?
        – Угу. Хозяин. То есть домовладелец.
        – А что случилось-то?
        Сердце колотилось прямо у горла.
        – Ну что… с женой вроде.
        – С женой?
        Уф! Слово, которое я боялся больше всего, сорвалось с уст женщины с необыкновенной легкостью.
        – Так у меня… тьфу! то есть у брата есть жена?
        – Ну да. Была вроде.
        Была? Ничего себе!
        – А что произошло-то? Ведь жена, ребенок…
        – Да они вроде того…
        – Того… Что значит, того? Умерли? – Я чуть не кричал.
        – Да, вроде.
        – И жена, и ребенок? Оба?
        – Да, говорят…
        – Как? Почему? Их что, убили?
        – Нет, говорили вроде самоубийство.
        – Самоубийство! – Что же это такое?! – Жена убила ребенка, а потом сама?..
        – Выходит, так.
        У меня мелко задрожали колени. Что она такое говорит! В голове не укладывалось. Я будто лишился дара речи и застыл на месте. Такой силы был удар. У меня была жена, был ребенок. И они умерли. Неудивительно, что я лишился памяти. Произошло бегство в забвение.
        – Брат, кажется, где-то работал. Он сарариман, не знаете? – прохрипел я, не узнавая своего голоса.
        – Да вроде работал.
        Значит, сарариман…
        – А в какой фирме?
        – Вот чего не знаю, того не знаю.
        – Да-да…
        Наверное, все-таки сарариман.
        – Знаете, я тут недавно слышала такой разговор, что страшно стало.
        – Страшно?..
        – Ага! Про эту квартиру. Ведь ее сдают дешевле, чем остальные.
        – Арендная плата ниже?
        – Почти наполовину. Странная квартира, я вам скажу.
        – Э-э…
        Страх сковал, скрутил душу. Пропал голос.
        – Говорят, она прямо тут и повесилась. На притолоке. Жена то есть. Да и ребенок тоже здесь умер. Рассказывали, «Скорых» понаехало… Жуть!
        Я опустил голову, в поле зрения остались лишь носки моих ботинок. Вот она, реальность… Почему я должен в нее верить?
        – Меня просто жуть от всего этого берет. Понятно, почему дешево, но от этого ведь не легче. Я вот думаю съехать отсюда. Подыскиваю сейчас что-нибудь подходящее.
        Ага! Переезд! Я тоже смотался отсюда, съехал. Так ведь получается. А что, мне век надо было тут сидеть после того, что произошло?
        – Вы говорите, жена покончила с собой… Почему? В чем причина?
        – Понятия не имею.
        Наконец я обрел дар речи и выдавил из себя:
        – А куда мой брат уехал после этого? Не знаете случайно?
        – Нет, не знаю, хотя… – Женщина призадумалась. – Хотя, когда мы сюда въехали, из корзинки для мусора, что стояла на кухне, вывалилась бумажка, на которой было наспех что-то написано. Вроде адрес какой-то.
        – Что?! – Голова тут же поднялась, будто сама по себе. – А-а… она сохранилась?
        – Ой, маловероятно.
        – Не могли бы вы поискать? Это очень важно. Или, может, вы помните, что там было?
        – Да куда там… Лучше пойду гляну. Я тогда подумала: а вдруг это важная бумажка, и он за ней потом явится. И вроде сунула ее в выдвижной ящик под мойкой. Подождите, вдруг она еще там…
        – Очень прошу.
        – Стойте здесь, сейчас поищу.
        Женщина скрылась за дверью. Вот разговорились – оказалось, хороший человек, пусть и не очень любезная. Я стоял и молил бога: хоть бы нашла. Через приоткрытую дверь заглянул в комнату. Старые, почерневшие от времени балки, раздвижной шкаф, весь в бурых пятнах. Нужда чувствовалась во всем. Но я ведь тоже так жил.
        – Нашла! – Женщина появилась на пороге и протянула мне помятый листок.
        Это был не просто листок. Последний удар. В самое темечко. Перед глазами все словно заволокло туманом. Ноги затряслись по-настоящему. Развернув листок, я обнаружил на нем мой почерк. Никаких сомнений. Это мои кособокие иероглифы.
        «Район Сумида, Кухиро, 5-10-4».
        И всё. Больше на листке ничего. Сумида… Адрес ничего мне не говорил, но, судя по всему, именно туда я переехал из этого дома. Жаль, нет названия дома[43 - В Японии большинство многоквартирных домов имеют название, которое фигурирует в почтовом адресе.]. Сразу не найдешь, придется поискать. Вот какие мысли кружились в голове.
        – Желаю вам поскорее найти брата.
        Это она сказала или мне послышалось? Стряхнув оцепенение, я увидел, как дверь передо мной закрылась, и остался стоять столбом в коридоре этого потрепанного многими бурями дома с зажатым в руке клочком белой бумаги.
        Время, казалось, шло скачками. Его обрывки мелькали, точно световые вспышки в стробоскопе, скакали друг за другом. Следующий момент, открывшийся моему взору, – я медленно спускаюсь по лестнице. Осторожно, боясь оступиться.
        Следующий кадр – иду по тротуару к станции.
        Время вокруг меня нарушило ход.
        Желаю вам поскорее найти брата.
        Слова этой женщины, ее лицо казались чем-то призрачным, иллюзорным. Точно! Это брат! Ветвь нашего дерева, но не я. Вот почему я с такой легкостью лгал ей о брате. Хотя никакая это не ложь. Я иду по следу одного из близнецов. Так мой мозг спасается от реальности.

* * *

        Я сидел на скамейке напротив станции «Табата» и думал. Итак, у меня были жена и ребенок. Жена убила ребенка и покончила с собой. Могло ли быть так, что эти две смерти не имели никакого отношения к мужу, то есть ко мне?..
        Не могло. Если подумать, такое просто невозможно. Скорее напротив – весьма вероятно, что все это произошло из-за него, то есть меня. Само собой разумеется. Если муж ни при чем, жена бы ему что-нибудь рассказала, посоветовалась бы. На то он и муж. Почему же не обратиться к нему за помощью? А раз она этого не сделала и не нашла другого выхода, кроме как умереть, значит, к этому шагу ее подтолкнул муж.
        Что же это? Отчаяние переполняло меня. Грудь налилась тяжестью. Казалось, она набита пропитанной водой ватой. Хотелось выкашлять из себя эту массу. Конечно, предчувствия у меня были нехорошие, но я и подумать не мог, что так обернется дело. Не в такое прошлое я хотел вернуться. Неужели я убийца?
        Как умерла жена? Повесилась на притолоке… Как она умирала? Долго ли мучилась? Но самое главное – а самоубийство ли это? Может, это я ее убил?
        Понятно лишь одно – мне ничего не остается, как забиться в какой-нибудь угол и сидеть там, съежившись, как серая крыса. Я долго сидел так, обхватив голову руками, глаза словно заволакивали мрачные тучи. В пробелах между ними солнечные лучи, как маленькие молнии, мерцали на асфальте, по которому проходило бесчисленное множество ног. Стоило зажмуриться, как за закрытыми веками начинали взрываться белые искры.
        – Эй, послушайте! – послышался откуда-то сверху чей-то голос. Не обращая на него внимания, я продолжал сидеть, не шевелясь и не говоря ни слова. Тогда обладатель голоса бесцеремонно схватил меня за плечо и сильно тряхнул.
        Я медленно поднял голову и вздрогнул, увидев перед собой полицейского в форменной фуражке и с грубым бесстрастным лицом.
        – Что с вами? Вы так долго здесь сидите…
        Я пришел в себя, огляделся по сторонам. Что происходит? Солнце уже начало клониться к горизонту. Я посмотрел на часы. Чудеса, да и только! Уже пятый час. Я просидел на скамейке четыре с лишним часа. И даже не заметил.
        – Нет-нет. Со мной всё в порядке. Извините.
        – Может, что случилось?
        Я живо поднялся.
        – Да ничего такого. Просто немного заболела голова. Уже все хорошо, не беспокойтесь.
        Отвернувшись от полицейского, я быстрым шагом направился на станцию, к билетным автоматам. Голова действительно слегка побаливала. Стоило сказать это – и сразу почувствовал…
        Затолкав в щель автомата несколько монет, я вслепую ткнул кнопку и взял выскочивший билет. Куда теперь ехать? Не имея ответа на этот вопрос, я тем не менее прошел через турникет.
        Спустился, пошатываясь, по лестнице, и тут же подошла электричка. Линия Яманотэ, поезд следовал в Уэно и Акихабару.
        В электричке я снова думал. Узнав о судьбе жены и ребенка, я испугался, что причина их смерти во мне. А вдруг все не так просто? Вдруг я виноват совсем по-другому, не так, как думаю? Есть вариант еще более страшный. Что, если это я убил их, подстроив так, будто все сделала жена?
        Душа моя содрогнулась, пришла в смятение от этой мысли. Вот от чего я скрывался в забвении. Бегство в забвение… Какие неприятные слова; от них невольно цепенеешь, впадаешь в ступор. Найдутся ли среди людей, потерявших память, такие, кого они не пугают? Эти слова для лишившегося памяти человека, чувствующего себя одиноким и беспомощным, все равно что меч, которым можно отрубить то, чего больше всего не хочется касаться.
        Обшарпанное убежище Митараи в Цунасиме казалось теперь райским садом, удаленным от меня на несколько световых лет. Вернусь ли я туда когда-нибудь?
        Я очень завидовал Митараи. Как уверенно и комфортно он себя чувствует, позволяя себе в открытую насмехаться над людьми и всем видом показывая, что без него Японии не выжить. Что же в нем есть такое, что позволяет ему так себя вести?
        Я стоял в вагоне у дверей и смотрел в пол, охваченный отчаянием и ничего не чувствуя. Надежды как-то разрешить проблему до возвращения Рёко рухнули. Мне и в голову не приходил такой расклад. Что мне теперь со всем этим делать? Да и что, собственно, я мог в такой ситуации?
        Я сунул руку в карман, там что-то брякнуло. Ключи. От машины один, от квартиры другой. Рука коснулась клочка бумаги с адресом: район Сумида, Кухиро, 5-10-4.
        Значит, из четвертого номера «Сакура хаус» я перекочевал туда? Тогда ключом, что лежит в кармане, можно отпереть квартиру в Кухиро?
        Но если я перебрался в другое жилье, кто за него платил все это время? Ведь, должно быть, я уже изрядно задолжал. И домовладелец наверняка злится. Хотя, может, туда уже пустили другого жильца…
        А что, если съездить туда, по новому адресу? Хотя, может статься, это всего лишь координаты транспортной компании. Глупо получится. Только время потеряю.
        За окном, как световые импульсы стробоскопа, мелькали городские виды. Время опять полетело скачками.
        Я вдруг сообразил, что электричка стоит. Двери открыты, звучит сигнал отправления. Поддавшись секундному порыву, я вышел на платформу.
        Электричка уехала; передо мной висела табличка с названием станции. «Акихабара». Пошатываясь, я спустился по лестнице, миновал турникеты и оказался в «электрическом городе»[44 - В токийском районе Акихабара сосредоточено несколько кварталов магазинов разного размера и уровня, торгующих компьютерной техникой и бытовой электроникой.]. Мне нужен был книжный магазин.
        Отыскав его, я вошел внутрь и остановился у полки с картами Токио. Своей карты у меня с собой не было. Сумида, Кухиро… Это недалеко от станции «Аракава». Если добираться от «Акихабары» – до «Хираи» по линии Собу, и там еще надо пройти прилично. Другой вариант – по той же линии доехать до «Асакусабаси», там пересесть на метро, линия Асакуса, и до «Осиагэ». Там еще одна пересадка – на линию Кэйсэй Осиагэ и до станции «Аракава». А от нее уже близко.
        Я свернул карту и вернул на полку. Так все-таки ехать или не ехать? Странно как-то все сошлось, если подумать… Еще там, на «Табате», я решил, что надо бы съездить по тому адресу, который мне дала женщина. И сошел с электрички на «Акихабаре», хотя еще не знал, как туда ехать. А ведь именно на «Акихабаре» есть пересадка на линию Собу. Как так получилось, что я оказался именно на «Акихабаре»? Выходит, не просто так. Это знак, что ли, мне такой: поезжай, мол?

        22

        Когда я добрался до «Аракавы», солнце уже клонилось к дамбе, возведенной вдоль реки. Выйдя из станции, я спустился с дамбы и, вспоминая карту, зашагал в ту сторону, где в моем представлении должен был находиться жилой район. Дома там оказались небогатые, такие же я видел в Кавасаки. С той разницей, что оцинкованное железо не так бросалось в глаза. Больше походило на то, что я видел в Нисиогу.
        Решив пробираться закоулками, я натыкался все время на детей, в большом количестве собиравшихся стайками в переулках. Обычная картина, подумал я, глядя на погружавшиеся в сумерки дома, и остановился, вдруг почувствовав, что это все мне знакомо. Я уже видел эту картину!
        Простояв на месте довольно долго, борясь с охватившим меня страхом, я наконец быстро направился дальше. Проходя мимо детей, думал, что знаю их – игравших в «классики», сидевших на краю дороги, – помню их лица.
        Минут через десять передо мной открылось большое поле. Звенели цикады. Поле пересекала узкая дорожка; я двинулся по ней, ища глазами хоть какую-нибудь табличку с адресом.
        Я отыскал ее на покосившемся телеграфном столбе на краю поля. «Кухиро, 5-11». А мне нужно 5-10. Значит, где-то рядом.
        Пошел дальше. По полю были разбросаны маленькие домишки, окруженные деревьями. Впереди на столбе висела табличка – «5–9». Я как-то пропустил, что искал.
        Как так получилось? Значит, нужный мне адрес там, в поле, среди этих домишек… А я искал что-то посолиднее, потому и прошел мимо.
        Не зная толком, куда идти дальше, я повернул назад. Участок 5-10, судя по всему, очень большой – в него входило все поле. Запаришься, пока найдешь нужный дом. Да и все дома здесь – крестьянские дворы. Не очень подходящее жилье для такого типа, как я.
        Дорожка, на которую я ступил, больше напоминала тропинку на меже. Вокруг ни души. Сумерки сгущались, но жара не спадала, окна во всех домах были закрыты. Хозяйства хоть и не богатые, но везде кондиционеры.
        Почти возле каждой постройки были высажены маленькие рощицы, которые облюбовали стрекочущие цикады. Было тихо, как на кладбище в самый полдень. Какой резкий контраст с переулками, где играли дети. Люди куда-то исчезли; остались лишь трещавшие на всю округу цикады да струившийся по лицу пот, от которого волосы липли ко лбу. Я чувствовал, как меня охватывает непонятная тревога. Лоб, покрытый потом, похолодел, все тело, казалось, онемело.
        Точно! Окружающий пейзаж что-то мне напоминал. Не так давно я уже стоял на этой тропинке. И в груди была такая же тревога; я стоял и вроде обдумывал какой-то мрачный план.
        Явилось давно забытое ощущение, далекое, как сон. Ощущение, что все вокруг меня нереально. Такое же чувство посетило меня, когда я встретил Рёко. Тогда я услышал звук – точно где-то выдирали гвоздь из доски. Я застыл на месте. Сознание вдруг стало как бы отступать, удаляться от меня. Пот струился по всему телу, и в то же время я чувствовал, как холодеют ноги. Сразу потемнело в глазах. Надо взять себя в руки, иначе я свалюсь без памяти прямо на этом месте.
        Мне удалось овладеть собой. Впереди я видел бамбуковую рощу. Небольшую, как мне сначала показалось, но, приблизившись, я понял, что ошибся. Роща оказалась не так уж мала. Стебли бамбука, росшего по обе стороны дорожки, смыкались над головой наподобие туннеля, когда я проходил под ними. В зарослях бамбука стоял скромный домик. И в этот момент что-то сдавило мне грудь.
        В конце бамбукового коридора дорожка стала шире и продолжилась между двумя рядами невысоких деревьев, названия которых я не знал. Пройдя еще какое-то время между ними, я увидел впереди довольно широкую дорогу, по которой туда-сюда сновали автомобили.
        На всякий случай я дошел до дороги, однако никаких домов там не оказалось. Опять я прошел мимо объекта своих поисков. Придется идти обратно. Не хочется, но ничего другого не остается. И в этот миг меня осенило. Инстинкт, что ли, подсказал или подспудная память включилась?
        Домик в бамбуковой роще!..
        Нехорошие предчувствия по большей части сбываются. Я стоял перед этим мрачным деревянным сооружением, и меня била дрожь. Возле маленькой двери, украшенной редкими клочками проросшего зеленого мха, пульсировали бледные пятна света, пробивавшегося сквозь смыкавшиеся над головой листья бамбука. На покривившейся от старости стене, обитой досками, резко выделялся единственный новый предмет – выкрашенная зеленой краской металлическая табличка с надписью: «Кухиро, 5-10-4».
        Фамилия на табличке отсутствовала. Рядом с домом оказалось что-то вроде садика, хотя называть его так язык не поворачивался – он весь зарос сорняками. Судя по вмятинам от шин, здесь парковался небольшой автомобиль. Сорняков и на «парковке» было достаточно.
        Вокруг стояла тишина, какая бывает в середине лета. Покой нарушали только цикады, обрушившие на меня свою «музыку». Их стрекотание становилось все громче и в конце концов переросло в многоголосый хор. Никогда не думал, что цикады могут так верещать. Просто невообразимо. Причем звук все нарастал, наполняя уши непрерывным громким звоном. Захотелось зажать уши. Долго слушать этот концерт было невозможно.
        Надо издать какой-то звук, сказать что-то, чтобы услышать свой голос. Иначе, мне казалось, я провалюсь в дыру, ведущую в другой мир, откуда нет возврата. Услышав себя, я смогу сравнить и определить, как громко стрекочут цикады. Я уже собрался открыть рот – и замер. А ведь это ловушка. Стоит мне только попробовать что-то произнести, и у меня невольно вырвется вопль ужаса.
        Я покрутил головой. В этом заброшенном месте, как на кладбище, где меня погребла цикадная какофония, по-прежнему не было заметно никаких признаков человеческого присутствия. Домик не походил на обитаемое жилище. Судя по всему, в нем никто не жил. Странное дело: хотя кое-что из увиденного здесь показалось знакомым, стоя у входа в это жилище, я совершенно не чувствовал, что вернулся домой. Я застыл на месте без движения. Никак не желавшие умолкать цикады не давали сосредоточиться; их назойливое стрекотание изматывало душу.
        Ах да! Ключ! Еще неизвестно, мой это дом или не мой. Ведь, кроме клочка бумаги с адресом, который нашелся там, где я жил когда-то, ничего нет…
        Рука, которую я сунул в карман, чтобы достать ключи, дрожала, подчиняясь чьей-то другой воле.
        Сначала я нарочно поднес к замочной скважине на маленькой входной двери автомобильный ключ, хотя понимал, что он не подойдет. Теперь второй ключ. Дверь, отделанная декоративным шпоном с выщерблинами внизу, заржавевшая замочная скважина… Ключ, несколько месяцев провалявшийся в моем ящике на заводе, плотно вошел в нее. Дыхание перехватило, по всему телу пробежала дрожь, не имевшая ничего общего ни с отчаянием, ни с удовлетворением.
        Ключ повернулся, послышался щелчок. Этот четкий звук будто развеял все мои сомнения. Замок открылся, а вместе с ним отворился и какой-то уголок моей души, остававшийся за семью печатями до этого самого момента. Что-то закончилось, и начиналось нечто другое. Опасное. От такого предчувствия я задрожал еще сильнее.
        Дверь сама подалась вперед, приоткрывшись на сантиметр. Не пришлось даже поворачивать ручку. Я решительно распахнул дверь.
        В доме было еще жарче, чем снаружи. На свободу вырвались и ударили в нос запахи плесени и какой-то тухлятины.
        Сумерки заполняли дом, такие густые, что на расстоянии вытянутой руки было трудно что-то разглядеть. С порога казалось, что в доме темно, как в преисподней. Похожее чувство, наверное, человек испытывает, когда отодвигается надгробный камень и разверзается могила.
        Могила?! Именно! Вспомнил! Для меня это место должно было стать могилой. Я выбрал его, чтобы свести здесь счеты с жизнью. Соединиться с женой и ребенком.
        Я вошел в прихожую и медленно затворил за собой дверь. И в тот же миг сердце заколотилось как бешеное, подпрыгивая чуть не к самому горлу. У меня это верный признак какого-то ужасного предчувствия.
        Во дворе шумел бамбук. Мириады цикад наполняли округу пронзительным металлическим скрежетанием. В сгущавшихся сумерках воздух был наполнен липкой застоявшейся влагой. Будто упакованная в него, душа с непостижимой энергией словно низвергалась в неведомые беспредельные глубины и тут же поднималась на поверхность.
        «А как же?.. – вдруг пришла в голову мысль. – А как было с похоронами? Как их похоронили? Мою жену и ребенка».
        Что это за запах?
        О боже! Неужели?..
        Меня охватил ужас. Глаза выпучились, лицо свело судорогой от охватившей меня безграничной тревоги. Напряжение было такое, что хотелось плакать и кричать во все горло. Вспоминай! Вспомни хотя бы это! Отчаяние и ужас овладели мной.
        Черт! Не выходит! Не могу вспомнить! Устраивал я панихиду или нет? Не помню! Неужели?!.
        Сгорая от нетерпения, я скинул обувь, влетел в комнату и принялся шарить вокруг. Вокруг – означало две комнатушки, крошечную обитую фанерой кухоньку и древний туалет, устроенный над выгребной ямой. Ванной не было.
        Что же я искал? Жену и ребенка. Их тела.
        Заглянул под мойку, в дырку в уборной, все облазил на корточках. На кухне в фанерных стенах красовались отверстия, закупоренные вставками ромбовидной формы, куда, отковырнув вставки, можно было вставить палец. Я заглянул в эти отверстия. Ну и запашок! Но это был запах плесени и влажной земли. Слава богу! Воняло где-то под полом. Но это не такой запах. Трупы так не пахнут. У меня отлегло от сердца, хотя я по-прежнему не мог успокоиться.
        Присев посередине комнаты, я обхватил колени руками и замер. Тени от шелестевших за окном листьев падали на татами и постепенно растворялись в окутывавших округу сумерках.
        Двери между комнатами заменяли раздвижные перегородки – фусума. Они были раздвинуты, и со своего места я мог окинуть взглядом весь дом, достаточно было повернуть голову. Но я сидел тихо и не шевелился.
        Итак, тел не было, однако полного покоя я не добился. В воздухе по-прежнему пахло ужасным преступлением. В этом домишке царил некий дух… не обиды, не ненависти, а чего-то другого.
        Бамбук шумел, не утихая, зато цикады вдруг разом смолкли. У любого человека, даже самого толстокожего и бесчувственного, пребывание в этом доме вызвало бы душевное смятение. Смятение, заставляющее барабанные перепонки слегка вибрировать еще до того, как они уловят звук. Тревожный, как звенящая струна, крик. Не крик, а плач еще не рожденного младенца в утробе матери. Вздымающиеся в душе волны-призраки, способные убедить любого: между тем, что было до рождения, и тем, что будет после смерти, есть связь; они расходятся кругами, прокатываются через пространство, от которого захватывает дух.
        Что это?! Кто-то заглянул в окно или мне показалось?
        После секундного колебания я решительно поднялся и подошел к окну. Окошко было малюсенькое, составное – из трех стекол прозрачное только одно. Я прильнул к стеклу. Во дворе никого. Солнце уже почти скрылось. Только густо разросшийся бамбук, колыхаясь, чернел за окном и протягивал тонкие стебли к стеклу. Вот в чем дело. Бамбук, качаясь на ветру, скреб по стеклу.

* * *

        Наконец я успокоился. Но страх остался. Он по-прежнему сидел в душе, хотя постепенно характер его менялся.
        Эти замызганные стены, многолетняя пыль, въевшаяся в белую кафельную плитку вокруг мойки, с трудом открывающееся окно… Да, я помнил, что это окно так просто не откроешь.
        Выходит, правильно сказал Митараи. Это бегство в забвение. Какую бы цену я ни заплатил, вспоминать не хочу. Была бы возможность, я забыл бы все, закрыл глаза и уши и жил себе самой обыкновенной жизнью. Вот чего мне хотелось. Жить как спать. Это меня вполне устроило бы. А проснешься – придется возвращаться. В этот дом…
        Страх, тревога, отчаяние, смерть. И еще преступление, ненависть и другое зло… Все это живет в этом доме, покрывает пятнами его стены, как делает дождь через протекающую крышу. Хоть и недолго, но я жил в этой невзрачной комнатушке. Проводил здесь один мучительный день за другим с ощущением, будто у меня где-то открылось кровотечение.
        Но я вспомнил пока не все. В этом и заключалось мое спасение. Смогу ли я остаться в здравом уме, когда память восстановится полностью?
        Чем больше я смотрел на эту комнату, тем безрадостнее она мне казалась. Она была какая-то неживая, без признаков человеческого тепла. Стол и стулья. И ни одной книжки. Только несколько потрепанных журналов, в беспорядке валявшихся на столе и татами.
        В другой комнате тоже почти не пахло присутствием человека. Судя по всему, я ею почти не пользовался. Не комната, а склад вещей. Грязная дорожная сумка «Бостон бэг», маленький комод с одеждой и нижним бельем. В кухне – умывальные принадлежности. В шкафчике под мойкой небольшой запас порошковых супчиков и лапши быстрого приготовления. Я уронил полотенце, а подняв его, заметил на полу четкий след. Он был из того времени, из мирной, безмятежной жизни в Мотосумиёси.
        Я открыл шкаф. Там лежали подушки и одеяла, и пахло каким-то маслом. «Интересно, что это за запах?» – подумал я и приподнял лежавший там же матрас. Под ним оказалась какая-то продолговатая штуковина в картонной коробке. И еще что-то небольшое, завернутое в носовой платок.
        Я примерно предполагал, что это за находки, поэтому был спокоен. Завернутый в тряпку длинный предмет оказался дробовиком с обрезанным стволом. А из носового платка я извлек увесистый альпинистский нож.
        Память неотвратимо возвращалась ко мне, раскалывая сознание. Ее пробуждение напоминало движение огромного ледника, сметающего все на своем пути и дробящего скалы, или плавный поворот водопроводного крана, выпускающего на свободу струю воды. Остановить это невозможно. Это действовало как щипцы, которыми колют орехи. Тонкая, не способная к сопротивлению скорлупа, называемая потерей памяти, от поворота крана легко лопается, и прошлое, настолько тяжелое, что лишило меня сознания, прямо на глазах беспрекословно выбирается на свет божий.
        В ящике стола я обнаружил коричневый бумажный пакет, будто нарочно спрятанный в стопке журналов. Я уже ничему не удивлялся. В пакете лежала тетрадь.
        Тетрадь была дрянная, в обложке мышиного цвета. Поменьше тех, в которых пишут студенты, но гораздо больше записной книжки.
        Открывать ее не хотелось. Я пока не созрел для этого. Да и в комнате уже сделалось так темно, что ничего не разобрать.
        Эта невзрачная серая обложка – последняя дверь для меня. Если я так и не открою ее, положу тетрадь обратно в ящик и быстро сделаю отсюда ноги. Тогда все останется как есть, ничего не будет. Нет! Уже слишком поздно.
        Вот из-за этой самой тетради я все время не находил себе места, был в растерянности. Все, что творилось у меня в душе, было связано с ней.
        Сумерки все сгущались. На кладбище цикад наступала ночь, от которой не было спасения. Электричество включать нельзя. Дом хоть и на отшибе, но свет сразу сказал бы соседям, что хозяин вернулся. Если я снял этот дом, может явиться арендодатель и потребовать с меня деньги, которые я задолжал. Конечно, оставлять так шкаф вместе с содержимым не хотелось – все-таки дело серьезное, – но я все же решил пойти к реке, на дамбу, и почитать, что там, в тетради. На дамбе наверняка есть фонари.
        Сунув тетрадь в тот же пакет и убедившись, что у дома никого нет, я осторожно открыл дверь, вышел в темноту и с мрачными мыслями направился к Аракаве. Узкая темная дорожка без единого фонаря и единого встречного отвечала моему настроению.
        На дамбе, к счастью, тоже не было ни души. Зато горели фонари. Я устроился прямо на траве и с трепетом раскрыл тетрадь. Пальцы мои дрожали.
        На первой странице было только три слова: «Для Тикако и Нана». В один миг я постиг все свои ужасные предчувствия, даже самые кошмарные, как сама смерть. Я водил глазами по страницам, исписанным мелкими иероглифами, и в памяти все воскресало. Вот такое ощущение я испытывал. Весь мрак, объявший меня, когда я делал записи в этой тетради, возвращался ко мне. Моя жизнь с Рёко до последнего дня, легкое общение с Митараи – все это было теперь где-то далеко-далеко, за сотни миль.
        Тетрадь была исписана мелко и убористо, четко по абзацам. Писал человек, не испытывавший никаких сомнений. Несомненно, это мой почерк… Шок, который я испытал, проснувшись в Коэндзи, – ничто в сравнении с потрясением от этой тетради. Вот что в ней было.

        23

        4 декабря 1977 года (воскресенье)
        Я возвращался домой, когда навстречу мне проехала «Скорая помощь». Кого-то в больницу повезли, подумал я. «Скорая» промчалась мимо на бешеной скорости. Значит, точно не порожняком едет. Я никогда раньше не видел, чтобы «Скорые» так гоняли. Повернув налево, не спеша поехал дальше. Когда «Скорая» проносилась мимо, я успел разглядеть сидевшего в ней мужчину в белом халате, склонившегося над кем-то. Похоже, человек был в тяжелом состоянии.
        Я хотел проехать мимо «Сакура хаус» и поставить машину на парковку, но увидел у входа в дом людей. Их было так много, что они перегородили улицу. С включенными фарами я подъехал ближе и хотел было нажать на гудок, как в свете фар мелькнуло лицо знакомого старичка. Он у нас в доме был вроде консьержа. Старичок испуганно посмотрел в мою сторону и, видно, узнал машину. Обошел ее спереди и подошел к стороне водителя.
        Настроение в тот день у меня было хорошее, и я жизнерадостно поинтересовался, что случилось.
        – Масико-сан! – заговорил старичок с трагическим видом. – Такая беда… Жена ваша повесилась. Ребенка, говорят, спасти не удалось. А супруга вроде еще жива. Ее на «Скорой» в больницу увезли. Вам сначала сюда надо. Здесь народ собрался, вы тут проходите. Главное, чтоб обошлось… Сюда, сюда…
        В машину заглядывали чьи-то лица. Лица, лица… Они смотрели то на меня, то на коробку с тортом на пассажирском сиденье.
        Я взбежал по ступенькам, расталкивая толпившихся на лестнице людей, и распахнул дверь нашей квартиры. Следы ног на ковре и какой-то странный запах. Резкий, невыносимый. Рвота?!
        Кровь застыла в жилах. В комнате беспорядок, вещи разбросаны. На полу веревка. Из кухни возник полицейский в форме:
        – Вы муж?

* * *

        В больнице ко мне вышел доктор и сказал: «Нам очень жаль…» Все! Конец истории!
        Я позвонил родителям Тикако, они приехали и занялись организацией похорон. А я сидел в комнате, как бесчувственный манекен, и тупо смотрел перед собой.
        Миновало несколько дней после похорон, а причина самоубийства Тикако так и оставалась неясной. А Нана… Она ничего не поняла, ведь ей еще и годика не исполнилось. Хотя разве от этого легче?
        Не могла же Тикако свести счеты с жизнью из-за того, что на ее счете в банке почти ничего не осталось, потому что куда-то исчезли миллион шестьсот тысяч иен. Понятия не имею, на что могла потратить эти деньги Тикако; не помню, чтобы она мне что-то говорила о них. Ну не могло это заставить ее наложить на себя руки! Миллион шестьсот не стоят того, чтобы умирать. Ведь Тикако прекрасно играла на электрооргане, у нее был диплом второй степени, который просто так не получить. И при желании она могла бы спокойно заработать эти деньги, преподавая игру на органе или устроившись куда-нибудь исполнительницей. Так получилось, что из-за рождения ребенка семью содержал я и, поднапрягшись, мог закрыть образовавшуюся в нашем бюджете дыру за год, а то и меньше. Собственно, Тикако до нашей свадьбы решила, что мы будем жить так.
        И еще что странно – на Тикако, когда ее вынимали из петли, была надета только комбинация. Неужели решение покончить с собой пришло к ней, когда она переодевалась? Может, и так, конечно, хотя захочет ли женщина умирать в комбинации, это вопрос. Тикако была человеком хорошо воспитанным и имела о себе довольно высокое мнение. Принять смерть в таком неприглядном виде? Не могло ей такое прийти в голову.
        Однако полиция без малейших колебаний заключила: самоубийство. Потому что есть предсмертная записка. «Прости меня. Я решила умереть». Вот что в ней написано. Растрата миллиона шестисот тысяч – чересчур простое объяснение происшедшего, хотя упрекать полицию особо не в чем. Как я потом узнал, она располагала сведениями, что у самоубийства Тикако могла быть и другая причина.
        На ее теле вроде обнаружили следы полового контакта. Тикако мне изменяла. И, извиняясь в своей записке, она имела это в виду. Зная ее характер, я думаю, что эта причина куда вероятнее, чем деньги. Но я не могу поверить в ее измену. Почему полиция не прорабатывает версию изнасилования?
        Однако у них есть свои доводы. Ладно, если бы с Тикако что-то случилось на улице, в темном переулке. Но она была дома. На двери цепочка, глазок. Тикако была очень осторожна и никогда не пустила бы к себе незнакомого мужчину. И если бы кто-то накинулся на нее, в соседней квартире должны были услышать крики и шум. Тем более что соседка как раз была дома.
        И что еще плохо: полиция, опрашивая жильцов нашего дома, вроде бы установила, что они несколько раз видели заходившего к нам мужчину средних лет в плаще с поднятым воротником и скрывавших лицо темных очках, который старался остаться незамеченным. Есть свидетель, видевший в день самоубийства Тикако похожего человека, который спокойно удалялся от нашего дома. Я узнал об этом во время визитов в полицию и разговоров со следователем. Уточнять личность этого человека полиция, как мне показалось, не собирается.
        И все же сомнения меня не оставляют. Не такой Тикако человек, чтобы черкнуть пару слов на прощание, разбросать все по комнате и полуголой, в одной комбинации, полезть в петлю. Люди просто не знают, какая она, вот и воображают всякую ерунду.
        При всем том, мне еще на работу надо ходить, и я не знаю, с чего начать, чтобы попробовать в этом разобраться. Если б не дневник Тикако, все, наверное, так и осталось бы. Именно поэтому я уехал из нашего дома и поселился в районе Аракавы. Чтобы не забывать о ненависти, я решил вырвать часть страниц из дневника Тикако и вклеить их в эту тетрадь. Оставшуюся часть дневника сожгу, потому что вспоминать о хорошем, добром времени нельзя. Тетрадь тоже просуществует ровно столько, сколько времени мне потребуется, чтобы отомстить за Тикако и Нана. Когда все кончится, я сожгу ее перед их могилой. Только так я, глупец, смогу искупить свою вину перед ними.
        Какой же я был идиот! Ведь «Скорая», которую я тогда встретил, увозила Тикако и Нана. Пропустив ее, я поехал к дому, что-то беспечно насвистывая. Я единственный ребенок в семье, у меня ни братьев, ни сестер, а родители умерли совсем недавно. На деньги, что они мне оставили, я обзавелся ветхим домиком в Кухиро. Квартира, где мы жили с Тикако, нам больше не нужна. Я обратился в риелторскую фирму, и через какое-то время мне предложили дом на том берегу Аракавы, совсем рядом с рекой, в Кухиро. Я его купил. Думая о Тикако и Нана, мебелью решил сам не заморачиваться и попросил риелтора что-то подобрать. Как пить дать, дальше мебельной свалки он не пойдет. Даже если месть будет стоить мне жизни, печалиться обо мне некому. Да и я сам жалеть себя не буду.

        24

        15 августа (понедельник)
        Поехала в Уэно, в супермаркет, на машине. Закупиться нужно на неделю, а без машины как все увезешь… Разобравшись с покупками, оставила ее на парковке и решила пройтись по Амаёко[45 - Популярная торговая улица в районе вокзала Уэно.]. Наткнулась на магазинчик, в витрине которого красовались сумочки «Луи Виттон». Вспомнила, что когда-то у меня был кошелек от «Виттон» и я его потеряла, и подумала, что неплохо бы завести бумажник этого бренда. Однако в магазинчике такого товара не было.
        Не скажу, что прямо-таки горю иметь что-нибудь от «Виттон», хотя от кошелька, конечно, не отказалась бы. У всех подруг есть; они всё новьё тут же выставляют напоказ, и начинаются разговоры, как что покупали на Елисейских Полях и какую им сделали скидку. Вообще-то такой дизайн – разбросанные по полю буковки LV – не в моем вкусе (хотя Эцуко и другим это, наверное, не понравилось бы). Думаю, у многих «Виттон» не настоящий, зато какой у них меткий глаз: достаточно взглянуть на сумочку у проходящей мимо женщины – тут же экспертиза готова, и начинается: «Подделка, подделка…» Не знаю, что бы они сказали, увидев у меня имитацию. Встречаться с ними – головная боль. И все же надо бы к следующей встрече, когда они ко мне заявятся, прикупить кошелек. Завтра попробую. На Гиндзе и Аояме есть магазины «Луи Виттон». Попрошу вечером мужа оставить назавтра мне машину.
        Ну, куплю кошелек, и что? Было бы чем хвастаться. Тоже мне – роскошь… Вот достану его, и что? Они только усмехнутся: «И всего-то?» Останется только кивнуть, ну и радости никакой. Наоборот только. Что ж тогда, сумку покупать, что ли? А если и то, и другое, им точно нечего будет сказать…

* * *

        16 августа (вторник)
        Сегодня ужасно неудачный день. Попала в аварию – врезалась в ехавшую впереди машину. Ехала по хайвею, за мной пристроилась какая-то машина. Чуть ли не вплотную, того и гляди врежется, начала фарами мигать… При этом ее водитель несся с превышением скорости. Правый ряд, по которому он мог меня обогнать[46 - В Японии левостороннее движение, поэтому наш крайний левый ряд там крайний правый.], был занят, поэтому волей-неволей пришлось прибавить скорость, но он все продолжал притираться ко мне. Решил, наверное, похулиганить, увидев, что впереди женщина, подумала я (со мной так уже не раз бывало) и тут заметила, что вот-вот ударю машину впереди меня. Быстро нажала на тормоз, но все равно врезалась. А кто ехал позади, вильнул в правый ряд и умчался.
        Я ничего не могла сделать. Номера его машины не заметила, в марках разбираюсь плохо. Цвет белый, это точно. Хорошо, дядька, в которого я въехала, оказался приличный. Только почесал в затылке, ругаться не стал. И я ему сказала, что не хочу говорить мужу про аварию. Как-то само собой получилось.
        Он дал мне визитку – Гэнъитиро Ихара, генеральный директор «Френд лоун». Записал номер машины и водительского удостоверения, и еще спросил мой адрес и телефон, но я пообещала, что сама ему позвоню. «Раз так, уступаю вам инициативу», – ответил он. Тут я и сказала, что не буду рассказывать мужу про аварию, придумаю, что врубилась в стенку. А Ихара-сан еще сказал, что у него в этой суете куда-то подевалось кольцо. Мне стало не по себе, неловко как-то…

        17 августа (среда)
        Виттоновский кошелек решила не покупать. Идя по улице, посмотрела на свое отражение с сидящим в слинге младенцем и поняла: сейчас не время.
        Поскольку авария произошла из-за меня, я поинтересовалась в страховой компании насчет денег. Хотя меня уверили, что всё в порядке, я так и не поняла, придется что-то платить или нет. Все-таки водить машину – не женское дело. Нам лучше на пассажирском сиденье сидеть. Был бы вместо меня за рулем мужчина, может, аварии и не случилось бы. Когда я стала тормозить, каблук босоножки, кажется, за что-то зацепился. Зимой все время боюсь оцарапать сапоги о педаль сцепления. Женская обувь для вождения не подходит. Надо бы купить машину на автомате. Муж, наверное, промычит что-нибудь на это, но всерьез меня слушать не станет.
        Позвонила по телефону, что на визитке «Френд лоун». Деловой женский голос сообщил, что сегодня генерального директора не будет. Почему его нет? Уж не в аварии ли дело? Тревожно как-то.

        18 августа (четверг)
        Сняла с карточки двадцать тысяч, купила фруктов и решила съездить в больницу. На такси от станции «Асакусабаси» до хирургической клиники Ивата – шестьсот тридцать иен.
        Ихара-сан сказал, что с шеей вроде ничего серьезного. К нему приезжал еще Тиёда-сан из «Касай кайдзё»[47 - Одна из крупнейших в Японии страховых компаний.], сказал, что женщине, то есть мне, ничего платить, скорее всего, не придется.

        19 августа (пятница)
        После обеда хлынул проливной дождь. Последние дни эта авария не выходит из головы, даже как-то стало не до ребенка. Нана уже три месяца; надо думать, как отучить ее от груди, молоко-то почти пропало. На обед развожу ей рисовый отвар бульончиком от супа мисо и подмешиваю в овощной суп. Даю несколько ложек, но ей подавай грудь, и все тут. В больницу лучше всего ехать после часа. Позже нельзя – надо еще успеть ужин приготовить. Да и посетителей в это время мало.

        20 августа (суббота)
        Нана все время плачет – хочет молока.
        Завтра воскресенье. Муж предложил съездить куда-нибудь искупаться. Настроение так себе, так что его предложение у меня энтузиазма не вызвало. Я так и сказала. Не хочется никуда ехать.

        21 августа (воскресенье)
        Весь день с мужем. Неловко как-то себя чувствую, покоя нет… Первое воскресенье после аварии. Выдумка про столкновение со стеной, кажется, прокатила. Во всяком случае, никаких сомнений не вызвала. «Стена-то как, не обвалилась?» И всё. Спасибо, что не стал допытываться, что да как… Все-таки муж у меня – что надо. Хотя, бывает, достает иногда…

        22 августа (понедельник)
        Душно и жарко. Писaть не хочется.

        23 августа (вторник)
        В палате застала какую-то женщину. Неужели жена? Я даже вздрогнула, но потом успокоилась: на замужнюю не похожа. Больше на старую деву смахивает. Впрочем, кто ее знает… Мне показалось, что ей за пятьдесят. Выглядела она очень прилично, но годы уже брали свое, и она начала расплываться, как масло на тарелке. Она мне не понравилась.

        24 августа (среда)
        Дни теперь проходят так: я или в больнице, или занимаюсь Нана. Ей пошел четвертый месяц, она уже много понимает. Радуется, когда я с ней нянчусь, смеется, глядя на погремушки, на все реагирует. Это радость для меня. Но потом, наспех что-то перекусив и дав дочке грудь – с трудом удается выжать несколько капель молока, – я торопливо выбегаю из дома. Успеваю только наскоро подкраситься, с отчаянным выражением хватаю сумку, набитую подгузниками и бутылочками с молоком, и, как взмыленная лошадь, мчусь в больницу. Бедная я, несчастная…
        И хотя в больницу я езжу не каждый день, у меня такое чувство, что я так и буду туда мотаться, пока Ихара-сан не скажет: «Достаточно».
        Сегодня он сказал мне: «Спасибо, что навещаете. У меня сон наладился и не так скучно, не так одиноко». И взял меня за руку. Меня прямо передернуло. У него на тыльной стороне ладони и на толстых пальцах черные волосы растут. Ногти короткие. Мне как-то противно сделалось. Кожа на ладони как из алюминия. И какая-то слишком мягкая. Решила какое-то время в больницу не ездить.

        25 августа (четверг)
        С восьми утра каждые два часа кормила Нана. Давала молоко, сок и супчик. Сказали, что уже можно. У Нана часто запоры случаются. Сегодня целый день ей посвятила.

        30 августа (вторник)
        Несколько дней ничего не писала. Ничего хорошего нет, вот и писать не хочется. Сегодня вдруг позвонил Ихара-сан. Удивил меня. «Скучно мне что-то. Приезжайте ко мне». Я прямо вся мурашками покрылась. Может, я слишком долго у него не была? Но ведь должен понимать: у меня ребенку три месяца. Как я к нему поеду? Как у мужиков все просто…
        Муж, похоже, ничего не замечает. Совершенно не разбирается в женской психологии. Если сейчас обо всем не рассказать, останется только и дальше скрывать от него. Меня немного мучает совесть. Может, и хорошо, что случилась эта авария… Сейчас уж как-то поздно сознаваться. Я боялась, что муж станет задирать нос, узнав, как я облажалась с этой аварией. Глупо, конечно, было с моей стороны так думать. А он, конечно, безразличный, черствый чурбан. Хоть бы поинтересовался моими делами, спросил, что я и как, отнесся бы ко мне с пониманием, чтобы я могла рассказать обо всем, ничего не скрывая, и попросить совета…

        1 сентября (четверг)
        Наступил сентябрь, и сразу стало заметно прохладнее. У меня каждый год такое чувство, будто с окончанием лета Токио поднимается на тысячу метров. Воздух становится как на плоскогорье – свежим и прохладным, и настроение поднимается. Это лето прошло на одном месте – ни на море, ни в горы съездить так и не удалось. Муж тоже от этого не в восторге. А тягомотина с аварией еще долго будет тянуться, судя по всему.

        3 сентября (суббота)
        У меня хандра. Писать ничего не хочу.

        5 сентября (понедельник)
        Молока почти совсем не стало. Говорят, оно кончается, когда даешь слишком много обычного молока, но мне кажется, это из-за волнений и усталости. Делаю кашицу на крахмальной муке и добавляю молока.

        7 сентября (среда)
        Приезжала «виттоновская компашка» во главе с Эцуко. Сначала стали названивать одна за другой, жаловаться, что до Табаты далеко ехать. Тебе, наверное, в Харадзюку или на Аояму из такой дали выбраться тяжело, хихикая, говорили они. Посочувствовали, короче. Можно подумать, я умру без Харадзюку.
        Я встала приготовить чай и посмотрела из окна вниз на улицу, где Эцуко припарковала свою машину. С каждым разом на ней становилось все больше царапин и вмятин. Эцуко еще тот водитель. Страшно с ней ездить – машину она ведет одной рукой да еще курит при этом. Сидишь рядом с ней, вцепившись руками в сиденье, дрожишь и слушаешь, как она насмехается над пешеходами, все у нее идиоты и уроды. Терпишь все это, а что делать? И ни разу с ней серьезных аварий не было. Вот я поехала и врезалась, а с ней ничего. Где логика? Невероятно! Выходит, я такая невезучая. В этот раз пришлось выслушивать ее дурацкие шуточки насчет того, что Табата – это прямо деревня, да еще эта река… Высказавшись, она повернулась ко мне с самодовольной усмешкой: «Что-то ты, мать, постарела». Остальные – и Марико, и Пако (Намико), ее подпевалы – сидели и тихонько подхихикивали.
        «А вдруг Эцуко правду сказала?» – с тревогой подумала я. Ведь в последнее время мне дух перевести некогда. Хорошо им, они в одно время детей родили, сейчас те уже в детский сад ходят, весь день у мамочек свободный…
        «Тебе тоже надо рожать. Знаешь, какая будет радость», – пели они мне. Лезли не в свои дела без зазрения совести. «Нельзя с этим делом тянуть. Не родишь молодая, при поздних родах организм быстро стареть начинает. Каждый день имеет значение», – твердили они наперебой с такими заботливыми лицами, что позавидовали бы близкие родственники, как будто с рождением ребенка война заканчивается. Боялись, что подруга оторвется от коллектива, тем более что Эцуко тогда с отставанием от других все же забеременела. Для меня это должно было послужить уроком, чтобы я дальше не ломалась. Фу! И кто в итоге проиграл?
        Мне как-то не очень хотелось поить таких подруг чаем. Я смотрела, как льется чай в чашку Эцуко, и мне аж до дрожи захотелось слабительного ей подлить. В общем, все время, пока они у меня были, я просидела мрачная – и вздохнула с облегчением, когда вернулся муж.

        9 сентября (пятница)
        Ихара-сан все еще в больнице. Неужели с шеей так серьезно оказалось? Ведь уже месяц прошел, а его выписывать не собираются.
        Сегодня он заговорил о кольце. Мягко так, осторожно. «Кольцо-то я так и не нашел». Никак не реагировать на его слова было неудобно, и я сказала: «Ну надо же! А сколько оно стоит? Надеюсь, не очень дорогое». «Не стоит беспокоиться», – ответил он, касаясь моей руки. Для чего Ихара-сан завел речь о кольце? Ему нужен повод, чтобы до меня дотронуться? Какая у него неприятная рука. Будто из алюминия или из воска. Трудно поверить, что она может двигаться, сгибать пальцы…

        15 сентября (четверг)
        Завтра ровно месяц со дня аварии. Поехала в больницу сегодня, чтобы вроде как не отмечать круглую дату. Ихара-сан опять начал про свое кольцо. Мол, я вам уж, верно, надоел с этим кольцом, ну да бог с ним. «Но вот если бы… Не могли бы вы взять у нас небольшой кредитик?» Что-то там у его фирмы с операционными результатами неважно. Короче, какие-то трудности. И взглянул на меня так… просительно. Я набралась смелости и посмотрела на него – на этого человека, Гэнъитиро Ихару. На его лице в тот момент было почти умоляющее выражение, вот я и решилась остановить на нем взгляд.
        До этого я его немного побаивалась или, скорее, чувствовала в его присутствии какое-то смущение. Залысины на лбу, лицо широкое, почти круглое и мясистое. Набрякшие веки, нос большой приплюснутый, редкая щетина, поредевшие волосы на темени. Он больше походил не на генерального директора, а на бригадира на стройке. И этот взгляд – просящий и одновременно хитрый, изучающий. «Я не навязываю, вы не подумайте. Мы же с вами знакомы, под самый низкий процент». «Да я и не думаю… ну конечно… А сколько нужно?» – спросила я. «Ну, чем больше, тем лучше. Например, миллиона полтора».
        Ничего себе! Я представить не могла, что он назовет такую сумму. Почти столько же лежит у нас с мужем на счете в банке. Но ведь я эти деньги трогать не буду, они так и останутся, за вычетом небольших процентов. Он сказал: на месяц, а через месяц эта история с аварией кончится, и все останутся довольны. Вот и хорошо. И я согласилась. Можно сказать, получится компенсация за кольцо.

        19 сентября (понедельник)
        Была в больнице у Ихары-сан. Он сказал, что уже скоро сможет съездить в свою фирму. «Значит, вас выписывают?» – спросила я, но оказалось, что нет. «Съезжу на несколько часов, а потом обратно сюда». Интересно, а разве так можно в больнице? Как бы то ни было, я вздохнула с облегчением – теперь, наверное, не надо будет так часто к нему ездить.

        20 сентября (вторник)
        Нана исполнилось четыре месяца. Теперь уж точно пришло время отучать ее от груди. Стала жиденько разводить сваренный вкрутую желток и давать дочке. Когда даешь прикорм, принцип такой – все надо как следует проваривать. Я это знаю, так что все должно быть хорошо.

        21 сентября (среда)
        У Нана появилось что-то вроде экземы. Мокнет. Подумала, что это аллергия на яйца, а может, из-за молока. Начала постепенно заменять рисовый отвар кашкой, но вернулась опять к молоку и супчику. Только начала отнимать от груди – и вот, пожалуйста… Я в шоке.

        22 сентября (четверг)
        Как сказал Ёсида-сэнсэй, я слишком рано начала отучать Нана от груди. Лучше всего в качестве прикорма давать рисовый отвар и кашку, предварительно подавив ее ложкой. А желток – потом, когда организм окрепнет и сопротивляемость повысится.

        23 сентября (пятница)
        Сегодня праздничный день[48 - 23 сентября в Японии отмечается государственный праздник – День осеннего равноденствия.], поэтому муж дома и с самого утра слоняется по квартире. А вот я из-за Нана и этой истории с больницей как одиночка, места себе не нахожу, а он ничего не замечает. Муж у меня домовитый, с работы всегда прямо домой. Спасибо, как говорится. Только ведь дома он ничего не делает, сидит и бейсбол смотрит. Попробуешь с ним заговорить о чем-то, а ему ни до чего дела нет – промычит что-нибудь, и всё. И ничего удивительного, что Эцуко и остальные его совсем не уважают. Глядя на его скучную спину, честное слово, так и хочется дать ему пинка.
        В углу комнаты покрывается пылью мой орган. В последнее время я даже крышку его не открывала. Так и играть можно разучиться. Когда я рассказала подругам, что выхожу замуж и буду жить в Табате, они защебетали: «Ой, как это правильно! Тебе цена сразу выше будет». Может, в чем-то оно так и есть. У нас с мужем период ухаживаний продолжался недолго, мы быстро стали жить вместе. Хорошо это или плохо? Все-таки хорошо. Да и вообще, что толку рассуждать. Он мне лучше всего подходит. Но орган я зря забросила.

        26 сентября (понедельник)
        Жара спала, на улице уже не так тяжко. Но Ихара-сан сказал, что сегодня можно не приезжать. Я очень обрадовалась. Мне эта тягомотина страшно надоела. Ничего, теперь все будет хорошо. Буду жить, думая только о Нана и муже.

        29 сентября (четверг)
        Вдруг позвонил Ихара-сан и спросил, не могла бы я приехать. Он еще какое-то время будет на работе. Сказал, что есть разговор по страховке. Куда деваться? Придется. Нисиогу решила обойти стороной – могли знакомые увидеть, поэтому дошла до станции «Табата», а оттуда пришлось еще долго топать до кафе по улице Синобадзу-дори. На машине больше ездить не хочется.
        С виду Ихара-сан был совершенно здоров, только на шее еще оставалась повязка. Я думала, разговор будет о страховке, но ничего подобного. Он начал совсем про другое. Мол, как у вас ребеночек вырос. «А я вот вроде уже в годах, а все в холостяках хожу. Скучно одному-то. Может, я размечтался, конечно, но хорошо бы мне такую очаровашку, вроде вас. Я в вас прямо влюбился». И хохочет. Чувствую, смех смехом, болтовня болтовней, а он ко мне клеится. Так противно стало… Я испугалась и говорю: «Не знаю, в каком вы возрасте, а то, что вы холостой, – это вы сами так решили. Скучно? Сами виноваты. А я замужем, у меня ребенок. И не надо думать, что я дурочка. Я знаю, что из таких разговоров получается. Я лучше одна на всю жизнь останусь».

        3 октября (понедельник)
        Нана всего четыре месяца, а она уже говорить начинает. Выдала сегодня что-то вроде «папа». Я прямо расстроилась. Папа! А все почему? Потому что, когда я кормлю Нана, все время приговариваю: «Ну как там наш папа? И что нам с этим папой делать?» Вот она и запомнила, наверное. Тяжелая работа – это у нас мама, а папа сидит у телика и только и знает: «хорошо» да «ладно». По имени лишний раз меня не назовет. Ну никакой логики!
        Может, я недостаточно привязана к ребенку? В больнице, когда родила, спросила врача, кто у меня. Стоявшая рядом медсестра ответила: «Здоровенькая девочка». Я чуть в обморок не упала – во время беременности мне часто говорили, что лицом я стала походить на мальчика, и я не сомневалась, что родится мальчик.

        5 октября (среда)
        Нана, стоит меня увидеть, теперь часто смеется. Ей скоро пять месяцев. Решила добавлять ей немного соли и соевого соуса. Две чайные ложки протертого соевого соуса, половина вареного желтка, две с половиной чайные ложки пюре из шпината, соль. Для пюре беру только кончики листьев шпината. Растираю яйцо. Провариваю с бульоном, чуть приправляю солью и соусом. И, хорошенько размешав, даю. По-моему, ей нравится.

        6 октября (четверг)
        Сегодня протерла желток, развела горячей водой, супчиком, молоком, добавила бульона от соевого супа. Яйцо всмятку хорошо для пищеварения, но давать пока рано, может случиться понос. Звонила домой, маме, поспрашивала ее.

        8 октября (суббота)
        Звонили подруги, хотели за мной заехать. Я сразу сказала, что не готова. «Виттоновская команда» во главе с Эцуко, вырядившись с головы до ног в «Пьера Кардена» и «Живанши», собралась в Каруидзаву[49 - Каруидзава – популярное курортное местечко в центральной части о. Хонсю.]поиграть в теннис. Воплощение элегантности. Ведь знают, что я не могу с ними из-за ребенка, и нарочно заводят такие разговоры. Настроение испортили, теперь какое-то время их не жди. Ну и пусть. Ничего особенного. Переживу.
        Хотя я немножко лукавлю, конечно. Женщина без подруг жить не может. Не будь Эцуко, я, вполне возможно, и машину не купила бы, и диплома второй степени не получила, и ребенка не родила. Без конкуренции ничего не добьешься. Женщинам соперницы нужны. Мы такие.

        9 октября (воскресенье)
        По случаю воскресенья я напряглась и испекла пирог. Муж очень обрадовался – он ведь сладкоежка – и заявил: «Ты чудо!» Хотя подумаешь, какая важность – пирог! Для девчонок обычное дело. Я когда в колледже училась, наловчилась их печь. Любая сможет, была бы духовка. Даже Эцуко.
        Нана пирогами кормить еще рано, но я все равно приготовила специально для нее что-то вроде маленького пирожка из овощного пюре. И даже из картошки надпись сделала: «Папа».

        10 октября (понедельник)
        Сегодня День физкультуры[50 - Отмечается в Японии как государственный праздник.], так что папа дома второй день кряду. Все тихо-мирно. После обеда вместе с Нана гуляли по берегу Сумидагавы[51 - Сумидагава – река, протекающая по территории префектуры Токио.]в парке Аракава. Вот всегда бы так.

        12 октября (среда)
        Сегодня отварила для Нана удон. Скормила две-три столовые ложки, еще рыбку, помидоры, добавила соль, соевый соус. Сваренный удон промыла в кипятке, порезала на кусочки. Рыбу – сушеных мальков – тоже обдала кипятком. Так же как помидор; потом сняла с него кожицу и мелко порезала, вычистив семечки. Развела бульоном и проварила. Потом еще ложкой подавила как следует.
        Муж сейчас помешан на бейсболе. Летит домой с работы, чтобы успеть к семи, когда начинается трансляция. Берет на руки Нана и начинает болеть за «Гигантов»[52 - «Ёмиури джайентс» – старейшая в Японии профессиональная бейсбольная команда, выступающая в Центральной лиге.]. Когда сегодня О[53 - Садахару О – знаменитый японский бейсболист, которому принадлежит рекорд мира по количеству выбитых хоум-ранов за карьеру.]сделал хоум-ран, муж закричал как ненормальный и подбросил Нана кверху. И когда я на него набросилась, он чуть не на коленях прощения просил.

        15 октября (суббота)
        Сегодня покормила Нана хлебной кашицей, пюре из печенки. Надавила банан.
        Завтра ровно два месяца со дня аварии. Интересно, Ихару-сан уже выписали?

        17 октября (понедельник)
        Два месяца прошло после аварии. Позвонила в «Френд лоун», мне сказали, что генеральный еще в больнице. Я в шоке. Похоже, его и правда еще не выписали. Неужели все так серьезно?

        18 октября (вторник)
        Опять звонила в «Френд лоун». Застала Ихару-сан. Он сообщил, что вчера выписался. У меня камень с души свалился. Еще он спросил, когда я могу отдать деньги. Ответила, что могу завтра.
        Ихара-сан попросил, чтобы перед тем, как снимать в банке деньги, я обязательно зашла к нему в офис. Надо какие-то документы оформить. Несколько раз повторил. Завтра, слава богу, вся эта бодяга кончится.

        24 октября (понедельник)
        Долго не писала. Решила не писать ничего, что произошло. Даже если муж увидит записи по вчерашний день – это неважно. Но последние несколько дней, начиная с 19-го, стали для меня адом. Я просто не могу писать здесь об этом.

        26 октября (среда)
        Плохи мои дела. Как это муж ничего не замечает? Хотя я, глядя в зеркало, хорошо вижу происшедшую во мне перемену. Даже обед приготовить тяжело, когда долго стоять приходится. Медленная стала, как черепаха.

        28 октября (пятница)
        У меня нет ни одного близкого друга, которому можно доверять. Даже родителям не могу ничего рассказать. Муж узнает – и тогда, естественно, нашей жизни конец, так или иначе. Надо сделать так, чтобы это не коснулось Нана. Во что бы то ни стало. Поэтому я не могу оставить в дневнике записей о совершенной мною ошибке. Рано или поздно дневник может попасть на глаза мужу.

        31 октября (понедельник)
        Последний день октября. Тело болит. Для меня октябрь стал месяцем дьявола. Я подумать не могла, что в мире существуют такие люди, такие извращенцы. Мне казалось, они живут только в воображении писателей. Жестокие и подлые, настоящие подонки.
        Впрочем, я сама хороша. Сделала ошибку и постепенно увязла в болоте. Меня будто личинка муравьиного льва заманила в свою воронку. Лучше было бы, если б я покаялась перед мужем? Не знаю. Я много о себе воображаю, поэтому вряд ли была хорошей женой. Прости меня, пожалуйста. Я бы умерла, если б могла. Но делать этого не собираюсь. Ради Нана.
        Сейчас уже слишком поздно. Я не могу просить мужа о помощи. Сама вырыла себе могилу. Однако скоро им надоест со мной возиться. И я попытаюсь подняться. Сама.

        4 ноября (пятница)
        Каждый день – кошмар. От любого телефонного звонка возникает желание завыть во весь голос. Подруг у меня немного, звонят они редко. Ежедневные походы в больницу раздражали и напрягали меня, но это был рай в сравнении с тем, что происходит сейчас. Я знала, что в мире встречаются нелюди, чудовища, но мне никогда не приходило в голову, что я могу оказаться у них в лапах. В самом кошмарном сне нельзя вообразить такое. Токио – страшное место. Женщине здесь легко запутаться, потерять себя. С мужем уже не наладится. Ихара и Ямаути… Ненавижу их. Человек не должен доходить до такого озверения. У Токио есть темная сторона, о которой я не знала ничего.

        9 ноября (среда)
        Всему есть предел. Муж ушел на работу, и я все-таки решила описать все, как было. Солнце до полудня будет освещать стол, за которым я сижу. Я спокойна.
        В Токио у меня нет ни одного человека, кого я могла бы назвать другом, подругой. Женщине найти такого человека еще сложнее, чем любимого. Для этого надо очень постараться. Обычно люди заводят друзей еще в школе и продолжают поддерживать с ними отношения, уже став взрослыми, но у меня так не получилось, потому что я родилась не в Токио и приехала сюда учиться в колледже.
        Но о моем нынешнем положении нельзя рассказать даже настоящим подругам, даже если б они у меня были. И получается, что не на кого выплеснуть свою злость и негодование. Остается только дневник. Наверное, сейчас я самый трагический человек во всем Токио. Есть девушки, которым приходится обслуживать клиентов в торуко[54 - Торуко или торукобуро (от английского Turkey, в переводе с японского – «турецкие бани») – японская разновидность банно-массажных салонов, в которых наряду с профильными оказываются услуги интимного характера.]и публичных домах, но моя ситуация гораздо хуже даже по сравнению с ними.
        Итак, как это было. Я уже почти покойница. Ничуть не преувеличиваю. Этот старый козел Ямаути – якудза. Он сам признался, что убивал людей. Думаю, он не соврал. Если меня убьют, муж или кто-то другой найдет этот дневник и узнает правду. Поэтому я и решила все написать. Я знаю, что оказалась в ловушке.
        Начну с начала. 19 октября, в день, который мне не забыть никогда, я, как мне было сказано, явилась в офис «Френд лоун». Он находится как раз напротив модного магазина «АбАб». Судя по тому, что я увидела, фирма Ихары была представительнее, чем мне думалось. Я на время успокоилась. Мы с Ихарой немного поговорили о каких-то пустяках, после чего я отправилась в банк. У меня осталось странное чувство: зачем он настаивал, чтобы я сначала непременно заглянула к нему в офис?
        Мы с мужем хранили сбережения – миллион шестьсот с чем-то тысяч – на счете в банке «Сумиёси». Полученные от «Френд лоун» полтора миллиона я положила в другой банк – «Дайити Канда». Ведь муж мог заметить, что счет в «Симиёси» вдруг вырос до трех миллионов.
        Как-то получилось, что я задумалась и по рассеянности сняла полтора миллиона не в «Дайити Канда», а в «Сумиёси». Вышла из банка, и тут только до меня дошло, что сделала не то. Положить обратно? Но в банковской книжке останется отметка. И я решила: ладно, обойдемся. Тогда в «Дайити Канда» сниму только проценты, а полтора миллиона останутся на счете, и получится, что деньги как бы перейдут из одного банка в другой. Так даже лучше будет, уж больно мне нравилась карточка «Дайити Канда» – с красным сердечком. Так мужу и скажу: перекинула, мол, деньги из-за понравившейся карточки.
        Как получилось, что я забрала из «Сумиёси» не проценты, как хотела, а полтора миллиона? Как я могла так ошибиться? Думаю, по привычке – я всегда пользовалась этим банком. А еще Ихара меня загипнотизировал, внушил, чтобы я сняла деньги именно в «Сумиёси». У меня характер непостоянный, и я легко поддаюсь внушению.
        Когда я подходила к стойке в «Дайити Канда», чтобы снять проценты, передо мной протиснулся тип очень неприятной наружности. А может, их было двое. Вместо того чтобы обратить внимание на подозрительного человека, операционистка, выводя меня из себя своей лицемерной вежливостью, выдала мне не проценты, а всю сумму. По дороге к офису «Френд лоун» есть отделение «Сумиёси», и я решила зайти туда и положить полтора миллиона. Сделала несколько шагов – и в этот момент кто-то вырвал у меня сумочку, в которой лежали три миллиона иен.
        Я громко закричала, но догнать громилу с бандитской рожей не могла, и никто мне не помог. У меня же был на руках ребенок, какая уж тут погоня… Грабитель тут же нырнул в переулок и исчез. Забежал в какой-то дом, или его в переулке ждала машина. Я не сдержалась и разрыдалась. Конечно, тут же побежала в полицейскую будку. Там спросили мой адрес и фамилию, но было ясно, что надеяться особо не на что, ведь для полицейских я со своей сумочкой – лишняя головная боль.
        Я вернулась к Ихаре. «Да-а, как же ты так обмишурилась», – протянул он и сладострастно рассмеялся. Я сказала ему, что у меня осталось на счете тысяч сто и я могу вернуть ему хотя бы эти деньги. «Да-а, проблема, хотя мало – это лучше, чем ничего», – ответил Ихара, и мы вместе пошли в банк. Потом он сказал: «Что ж, давай попьем чайку, посоветуемся, что дальше делать», – и повел меня в кафе (как я потом узнала, его держал компаньон Ихары), разгороженное высокими ширмами.
        «Надо тебя как-то утешить». С этими словами Ихара протянул ко мне руку, и я не смогла ее оттолкнуть. Он стал оглаживать меня, Нана в это время лежала тут же, рядом, на диванчике. «Ну, раз уж так дело пошло…» – сказал он и повез меня в гостиницу, где все и произошло. «Завтра встретимся еще разок, вот я твой должок и прощу». Я понимала, что это глупо, но все равно 20-го после обеда поехала к нему. Конечно, он меня обманул.
        Еще денек, еще денек… Естественно, Ихара вызывал меня днем, и всякий раз, отправляясь к нему, я надеялась: ну не будет же он это делать средь бела дня…
        Дальше Ихара стал вызванивать меня к себе каждый день, кроме субботы и воскресенья, и насиловал, насиловал… Гадкий слизняк! Каждый раз, когда этот кошмар заканчивался, я умоляла его отпустить меня и слышала в ответ: «Ты что, в тюрьму захотела? За несоблюдение договора?» Я в законах плохо разбираюсь. В тюрьме никогда не была, но понимала, что ничего хорошего там меня не ожидает.
        Так прошла неделя, а потом я окончательно убедилась, что подлости этого человека нет предела.
        1 ноября я в первый раз увидела Котаро Ямаути. Ихара позвал его на «смотрины». Увидев меня, Ямаути сказал: «Ого! Какая цыпочка! Просто находка!»
        После этого их стало двое. Ямаути, похоже, «крышевал» бизнес Ихары. Не могу выразить на бумаге, что эта парочка день за днем со мной делала. Сколько бы я ни плакала, простит ли меня муж? Не знаю. Но что мне было делать? Ведь я не могла вернуть деньги.
        Прости меня, дорогой.
        Пока они меня насиловали, Нана лежала совсем рядом и безучастно смотрела на несчастную мать. А негодяев это возбуждало.
        Приходилось оставаться с Ямаути и наедине. Этот тип – еще больший извращенец, чем Ихара. Он говорил, что женщин надо душить. Это самое лучшее, что с ними можно сделать. Пугал? «Я уже порядочно китаяночек, которые сюда притащились, отправил на тот свет». И мне кажется, он не соврал. «Не могу больше смотреть, как они бьются в судорогах в петле. Прям как курята, честное слово. Надоело».
        Он во всех подробностях расписывал, как умирали эти девушки, без малейшего зазрения совести говорил, что наблюдать за их смертью было для него высшим наслаждением. Я дрожала как осиновый лист.
        В конце концов, когда мы оказались втроем, Ямаути предложил: «А давай-ка мы ее повесим». Он перебросил через притолоку веревку, сделал петлю. Вдвоем с Ихарой они подняли меня и сунули голову в петлю. Поначалу все выглядело как имитация, но потом они отпустили меня на несколько секунд, и я забилась в петле, теряя сознание.
        Ямаути и Ихара сделали из меня игрушку и в итоге устроили эту экзекуцию. Думаю, ради нее они и явились в тот день вдвоем. Зрелище умирающей от повешения женщины их невероятно возбуждало.
        «Полотенце обмотай вокруг шеи, и следа не останется. И не кипеши; скажи спасибо, что жива осталась», – говорили они со смехом. Слыша такие слова, я думала: «Вот сегодня они меня убьют», – и рыдала от ужаса.
        Вчера, лежа в кровати, я подслушала их разговор. Говорили тихо, думали, я не услышу, но мои нервы были так напряжены, что слух обострился и я почти все разобрала.
        И вот что оказалось. У долговой конторы Ихара дела шли неважно, и он вместе с Ямаути придумал эту аферу с автоподставами. Получали страховые премии, и этими деньгами закрывали дыры в бюджете фирмы. Делалось это так: один пристраивался сзади к какой-то машине, и в тот момент, когда жертва, потеряв самообладание от неожиданного преследования, прибавляла скорость, ехавший впереди нее сообщник резко нажимал на тормоз. Неопытным водителям, как правило, не удавалось избежать столкновения. А совершивший наезд, какая бы ни была причина, как правило, остается виноват.
        Мне тогда надо было просто не обращать внимания на мигавшую сзади фарами машину. Еще одной стороной в треугольнике, видимо, был врач. Он устраивал «пострадавшему» госпитализацию, растягивал ее насколько возможно, помогая выуживать деньги за страховку. И сотрудников своей фирмы Ихара, похоже, тоже втянул в свой план.
        Вначале я числилась лишь одной из жертв этой аферы, но по мере развития событий Ихара воспылал ко мне интересом. И сумочку в Уэно, наверное, вырвал у меня его сообщник. Точно! Тогда все концы с концами сходятся.
        Как он давил на меня, чтобы я перед тем, как идти в банк, зашла к нему в офис!.. Я недоумевала, зачем ему это, ведь ничего важного он не сказал. А понадобилось это для того, чтобы пустить за мной «хвост», чтобы легче было осуществить задуманное. Ихара, должно быть, сообразил, что полученные от «Френд лоун» деньги я положу не в «Сумиёси», а в другой банк, и поэтому стал внушать, чтобы я забрала деньги именно из «Сумиёси». И те два типа, что влезли впереди меня, когда я стояла в очереди в «Дайити Канда», тоже, наверное, его люди. Наверняка так и есть. Какой же Ихара негодяй!
        Но я-то хороша… Как можно быть такой дурой? Может, все-таки покаяться перед мужем?.. Нет, уже поздно. Эти люди и перед убийством не остановятся!
        Они должны были отобрать у меня полтора миллиона. Как же они смеялись, когда открыли сумочку и увидели три миллиона… Я действовала точно, как замыслил Ихара.
        А если б дело ограничилось полутора миллионами? Они бы придумали какой-то другой способ. Ведь женщину с ребенком на руках можно и два раза ограбить. Тоже мне, проблема! Я с головой провалилась в поставленную ловушку.
        Дальше все покатилось под откос. Они заявили, что платить за гостиницу – это расточительство, и теперь они будут приходить ко мне. Наверняка кто-то из соседей их увидит. Услышат голоса, еще какие-нибудь звуки… От любопытных глаз никуда не скрыться. Я сломала голову над тем, как избежать хотя бы этого, но так ничего и не придумала. В полицию я пойти не могу. Рассказать мужу – тоже. Друзей, братьев или сестер, которым я могла бы открыться, нет.
        В конце концов мне оставалось только терпеть, стиснув зубы, и ждать, пока я им надоем и они меня бросят. До вчерашнего дня они несколько раз насиловали меня в собственном доме. Говорили: «Какой кайф!» Доставали из холодильника пиво и пили на глазах своей растерзанной жертвы.
        Иногда приходил кто-то один, иногда сразу двое. Уж лучше, когда вдвоем. Если кто увидит в коридоре, вряд ли подумает, что у меня два любовника.
        С каждым разом возбуждение насильников нарастало. У меня уже не было уверенности, смогу ли я дальше скрывать от мужа, что происходит. Болела шея, я с трудом заставляла себя есть.
        Убьют они меня, когда пресытятся, или нет? В тот раз мне зажали рукой рот, чтобы не кричала, подвесили к притолоке, да так и оставили – как мне показалось, довольно надолго. А перед этим, как бы для забавы, заставили написать мужу коротенькую предсмертную записку. Тогда я и поняла, что такое смерть.
        Скорее всего, они меня убьют. Я это чувствую. Надеяться, что их садизм в один прекрасный момент вдруг куда-то денется, не приходится. Мне предстоит пройти свой путь до конца. Для того меня и выбрали. Я сглупила, не рассказав мужу об аварии. Ни одна душа не знает, что я связалась с долговой конторой «Френд лоун». И если меня повесят, все сойдутся на том, что я по неизвестной причине покончила с собой.
        Если мне удастся выбраться, я сожгу дневник. А если меня убьют и он попадется тебе на глаза… Прости меня! Знал бы ты, как мне жаль, что все так получилось. Даже если меня убьют, с моей смертью смерть не окончится. Рассчитайся за меня, если сможешь. Прошу тебя. Хотя могу ли я так говорить…
        Адрес «Френд лоун»: район Тайто, Минами Уэно, 2-25-28, «Ядзима билдинг», 7-й этаж. Телефон: (829) 20ХХ. Чем занимается Ямаути, мне не известно, но он очень часто бывает в «Френд лоун». Адреса его я не знаю, зато знаю адрес Ихары. Район Кацусика, Хоривари, 1-1-14. Он говорил, это рядом с дамбой на Аракаве.
        Я уже несколько раз просила, и повторю еще раз: прости меня, пожалуйста. Если останусь жить, я буду хорошей женой, буду тебя слушать. Но если меня убьют, позаботься о Нана. Я хотела прожить с тобой жизнь. Я никого, кроме тебя, не любила, никто мне был не интересен. Верь мне.

        25

        5 декабря (понедельник)
        Тикако повесилась – нет, была повешена! – пять дней спустя, в понедельник, 14 ноября. После длинной записи, датированной 9 ноября, в дневнике шли лишь пустые страницы.
        Когда я закончил чтение, в глазах у меня потемнело от ярости. Мне в самом страшном сне не могло присниться, что кто-то посмеет так жестоко надругаться над моей женой. Это какой-то кошмарный сон, думал я в надежде, что он вот-вот кончится. Но этого не произошло.
        Из дневника следовало: Тикако, даже если допустить, что она покончила с собой, не собиралась убивать Нана. Она так эмоционально описывает, как отучала дочку от груди, что мысли о ее убийстве и быть не может. Нана уже стала узнавать отца. Смеялась, увидев меня…
        Из дневника не ясно, кто убил Тикако – Ихара или Ямаути. Но это не имеет никакого значения. Я, маленький человек, живущий обывательскими заботами, не способный даже на самого себя положиться, должен пожертвовать жизнью и показать смотрящей на меня с небес Тикако, на что способен мужчина. Если, конечно, решусь на это. Я проживал свою жизнь как обычный сарариман, склонив голову. Так проходил день за днем. Но жизнь не лишила меня клыков, не заставила пресмыкаться перед начальством.
        Эти два сумасшедших отморозка, прикидывая, что будет после смерти Тикако, посчитали, что ее запишут в самоубийцы. Поэтому и убили ее. То есть сдвинулись на почве секса до такой степени, что не побоялись риска разоблачения.
        Однако с дневником они просчитались. Он лежал в холодильнике под ящиком для овощей. Ни полиция, перевернувшая квартиру вверх дном, ни Ихара его не заметили. Тикако придумала для дневника идеальное укрытие.
        Может статься, что она – не единственная жертва этих уродов. Вдруг на их счету еще несколько женщин, задушенных таким же способом… Насколько мне известно, было немало случаев, когда без следа пропадали девушки, связавшиеся с увеселительными заведениями. Но эти извращенцы подняли руку на порядочную замужнюю женщину. С ней им не повезло. Они больше не смогут никого убить. Потому что умрут.
        Я, как и Тикако, не подозревал, что в огромном Токио существовали такие подонки, хуже всяких микробов. Не думаю, что уничтожение микробов стоит доверять полиции. И никто не сможет остановить меня, заставить меня простить этих нелюдей. Не знаю, какую казнь я им устрою, но одно для меня абсолютно понятно: просто созерцать и ждать правосудия, передав дело полиции, не буду, не смогу уже жить как прежде, потому что должен сам выпустить ненависть и ярость, которые меня раздирают. Да, я расправлюсь с ними сам. Все сделаю собственными руками.
        Они повесили Тикако, как тряпичную куклу. И когда она умерла, повесили ее и задушили Нана, невинного ребенка, чтобы создать видимость самоубийства. Скорее всего, все продумали заранее. Для этого и нужна была предсмертная записка. На уже мертвую Тикако через ноги натянули комбинацию и спокойно удалились. Кто мог в чем-то заподозрить Ихару и Ямаути? Оба жили совсем в другом районе, далеко от дома своей жертвы, и никак не были с ней связаны. А если еще слегка замаскироваться – скажем, надеть плащ и темные очки, – то и подавно никому до них дела не будет. Другое дело, если бы кто-то хорошо запомнил их лица, но и в этом случае им ничего не грозило. Никто никогда не узнал бы, что Тикако взяла кредит в «Френд лоун», если б не ее дневник.
        Ихара и Ямаути ушли, и всего минут через двадцать-тридцать хозяйка соседней квартиры решила зайти к Тикако – что-то ей понадобилось, – и так как дверь оказалась не закрыта, заглянула к нам и увидела Тикако в петле. Или она заметила что-то необычное. Скорее всего. Домашние хозяйки любопытны по природе. Уж такая порода. И соседка заглянула в надежде: может, скандал какой…
        Старик-консьерж, которого я встретил в тот день по дороге домой, или ошибся, сказав, что Тикако еще жива, или просто хотел меня как-то утешить. Все получилось, как задумали преступники, – смерть жены посчитали самоубийством импульсивного типа.
        Сообщать полиции я ничего не буду. Не хочу выставлять Тикако на позор. Даже если мои противники – прожженные якудза, не факт, что я не смогу справиться со старичьем. Ведь им уже за пятьдесят. И никакая охрана из уличной шпаны им не поможет. Своими руками убью этих подонков.

        6 декабря (вторник)
        Сегодня я уволился с работы. На улице звучит «Jingle Bells», близится Рождество. Бoльшую часть денег с нашего банковского счета украли, но у меня кое-что отложено, так что на самом необходимом четыре-пять месяцев протяну.

        7 декабря (среда)
        Сегодня наведался в «Френд лоун». Офис, как писала в дневнике Тикако, находился напротив магазина «АбАб». Стоя у магазина, я увидел в окне седьмого этажа буквы: «Френд лоун». Поднялся на лифте и оказался перед большой стеклянной дверью, сквозь которую можно было заглянуть внутрь. Там стояли несколько столов; за ними сидели девушки. Мужчин средневозрастной категории, к которой относились Ихара и Ямаути, я не заметил. Впрочем, я бы все равно не смог точно определить, они или не они, ведь в лицо я их не знал.
        Я спросил у вышедшего из двери мужчины, – похоже, клиента фирмы, – не знает ли он, кто здесь генеральный директор. Ответ был отрицательным. Тот же вопрос я задал еще двум-трем посетителям, но тоже без успеха. Оставалось только попробовать установить контакт с кем-то из сотрудников фирмы.
        В глубине помещения, которое я мог видеть со своего места, была еще одна дверь. За ней время от времени скрывались девушки из канцелярии или сотрудники фирмы. Может, там и заседал Гэнъитиро Ихара. Мне очень хотелось увидеть его рожу, но долго стоять у входной двери было нельзя. Со стороны фирма выглядела совсем неплохо.
        За стойкой секретаря по приему клиентов сидела круглолицая девушка добродушного вида. В моем случае другого пути нет. Можно, конечно, попробовать законтачить с кем-нибудь из мужского состава, но времени на это уйдет больше. Я хорошенько запомнил лицо девушки, чтобы, подождав, когда рабочий день кончится, подкатиться к ней. Но сначала надо узнать, есть у нее парень или муж. Окажется, что есть – придется искать другую.
        Я занял позицию и стал наблюдать за входом в «Ядзима билдинг», дожидаясь, когда появится девушка. Наконец она вышла и свернула в переулок, направляясь прямиком к вокзалу Уэно. Вряд ли на свидание. Я зашагал следом. Чтобы не потерять ее в толпе народа, устремившегося к вокзалу после окончания работы, приблизился и шел прямо у нее за спиной. Похоже, она торопилась на электричку. Не отставая ни на шаг, я вместе с ней быстро вошел в здание вокзала и, сунув в автомат стоиеновую монету, купил билет.
        Девушка прошла через турникет по проездному и, поднявшись по лестнице, села на электричку линии Яманотэ. Был час пик, и нас так прижали, что мы оказались рядом, касаясь друг друга плечами. Она была маленькая. Метр пятьдесят, может, чуть больше.
        Сошла в Мэдзиро. Завернула в пристанционный супермаркет, что-то купила. Я ждал ее у выхода, прислонившись к стене. Наконец она вышла с бумажным пакетом и направилась к жилым домам. Я – за ней.
        Подойдя к оштукатуренному деревянному дому, девушка стала подниматься по металлической лестнице. Я стоял, привалившись к столбу, делая вид, будто кого-то дожидаюсь, и наблюдал за домом, пока на втором этаже, во втором с краю окне не загорелся свет.
        Подождав еще немного, я, стараясь ступать бесшумно, поднялся по лестнице и остановился перед второй по счету дверью, на которой была маленькая карточка с фамилией – «Ито». Из маленького окошка возле двери доносился стук ножа по разделочной доске – та-та-та-та. Может, мужа дожидается – готовит что-то… Спустившись, я выбрал место, чтобы наблюдать за лестницей и дверью. Однако больше в квартиру девушки по фамилии Ито никто не зашел.
        Порядком проголодавшись, я заглянул в снек-бар, через окно которого был виден объект. Взял что-то поесть и продолжил наблюдение. Результат тот же. Может, она замужем… Я бы не удивился. Возраст для этого самый подходящий. Но, похоже, мужа все-таки нет. Такие девчонки – не бросающиеся в глаза скромницы – часто не могут найти себе парня.

        8 декабря (четверг)
        Сегодня у меня большой улов. Заполучил фотографию этого Ихары. Подошел к «Ядзима билдинг» за несколько минут до окончания рабочего дня, дождался девушки и по дороге заговорил с ней. Она почти не ломалась, сразу пошла на контакт.
        Мы зашли в кафе, поболтали о том о сем: чем она увлекается, где работает. Обычный разговор при первом знакомстве. Как-то само собой заговорили про ее начальство, и она рассказала, что про директора «Френд лоун» в еженедельнике «Джи» напечатали.
        На вопрос, встретимся ли мы завтра, заколебалась, и я, взяв инициативу в свои руки, сказал, что буду ждать ее здесь в то же время. Я подумал, что она обязательно придет. Сегодня лучше больше ее не расспрашивать, чтобы она не сообразила, что я интересуюсь вовсе не ей, а ее начальником.
        Я зашел в книжную лавку и купил журнал. Торопливо открыл вкладку с фотографиями. Все так, как написала Тикако: лоб с залысинами, мягкие, как пух, редкие волосы на темени. Плоская физиономия, коренастый, он сидел за большим столом и доброжелательно улыбался в камеру, скрывая за улыбкой свою сущность.
        Я чуть не задохнулся при виде этой рожи.
        «Гэнъитиро Ихара, ростовщик-трудоголик». На четырех страницах под заголовком «Нелегкие будни владельца ростовщической конторы» был опубликован фоторепортаж. На второй и третьей страницах я нашел целую подборку мелких черно-белых фотографий. Среди запечатленных на них людей мое внимание привлек коротко стриженный тип с неотесанной физиономией. Может, он и есть Ямаути?
        Надо будет завтра поинтересоваться у девушки из «Френд лоун». Вообще-то, если подумать, я о ней ничего не знаю – ни имени, ни откуда родом. Ничего не спросил.

        9 декабря (пятница)
        Дождался ее в том же кафе, где мы сидели накануне, и, показав фотографию в журнале, спросил, что это за личность мафиозного вида. «Так ведь это Ямаути. Говорят, один из учредителей нашей фирмы». Больше расспрашивать о нем не имело смысла.
        Я по-прежнему жил в нашей квартире в районе Аракава, в Нисиогу. Мою новую знакомую звали Акико. Акико Ито. Родилась в префектуре Фукусима, в городе Сиракава. У нее такой говорок, слегка провинциальный. Не замужем, парня нет. Когда я спросил, сколько ей лет, она застеснялась, но потом все-таки сказала, что с 51-го года. Выходит, ей двадцать шесть? А на вид можно дать больше.
        Я сразу купил журнал, о котором рассказала Акико, и она приняла это за проявление интереса к ее персоне. Судя по тому, как она сморщилась, когда я спрашивал ее о начальнике, работавшие в «Френд лоун» девушки его не жаловали. «Он лживый» – вот как Акико характеризовала Ихару, хотя на настоящего якудзу, как ей казалось, он не тянет.
        Похоже, я произвел на Акико впечатление. Посмотрим, как дальше пойдет, а то, глядишь, через нее я и адрес Ямаути узнаю. Но прежде надо поближе с ней познакомиться, иначе неестественно все это будет. Придется переходить в наступление. Завтра суббота, сказал я Акико, и предложил покататься на машине. И добавил: «Если боишься, можешь с собой подругу взять». Чем больше девчонок из этого гнезда, тем легче будет выудить нужную мне информацию.
        Акико, понятное дело, заявила, что завтра у нее какие-то дела, а вот послезавтра – пожалуй. Договорились встретиться в том же кафе в воскресенье, в два часа.

        11 декабря (воскресенье)
        Акико много мне порассказала. Ихара все время домогается девчонок, которые у него работают. Но Акико это не касается. Каждые полгода секретарш меняет, со всеми спит. И это всем известно. Он и к ее подружке подкатывался, только она его отшила. Соврала, наверное.
        Акико предложила съездить на Касумигауру[55 - Касумигаура – озеро в префектуре Ибараки, недалеко от Токио.]. Я в нерешительности – какую линию поведения выбрать, чтобы выудить дополнительную информацию по интересующим меня людям: ничего не делать или все-таки переспать с Акико? Только вот не хочется. Сделать несчастной другую женщину ради того, чтобы поквитаться за Тикако? Сомневаюсь, что это будет справедливо.
        Сидя за рулем по дороге на Касумигауру, я окончательно решил, что спать с Акико не буду. Должен же я чем-то отличаться от Ихары и Ямаути. Хотелось бы, чтобы Акико видела, что перед ней другой человек.
        Однако мое равнодушие к ней, наоборот, вызвало у Акико подозрение. Стоило мне остановить машину и взять ее за руку, как она закрывала глаза, причем с таким видом, будто все решено заранее. Мы целовались, и всё. В Токио вернулись довольно поздно. Я отвез ее домой, в Мэдзиро. Больше между нами ничего не было.

        13 декабря (вторник)
        Решив, что мы уже достаточно сблизились, я стал расспрашивать Акико о Ямаути. Акико тоже подозревала, что фирма, в которой она работает, связана с криминалом. Ямаути – один из вожаков банды якудза. Добрых чувств к этому бандиту Акико не испытывала; говорила, что уволилась бы из «Френд лоун», если б нашла приличное место.
        Судя по всему, сказанное Акико – правда. Не попросить ли ее в таком случае разведать адрес Ямаути? Подумав, я отказался от этой мысли: вдруг у нее настроение испортится, и она обо мне расскажет… Такой вариант исключать нельзя. Итак, мне остается выяснить, где живет Ямаути и какие у него с Ихарой планы на ближайшие два-три месяца. После этого часть работы, вгонявшей меня в хандру, можно считать выполненной.
        «Как бы мне побольше разнюхать про этого типа, – со смехом обратился я к Акико. – Он здорово насолил одному моему приятелю». – «И что твой приятель будет делать, когда узнает про Ямаути?» Я замялся: «Ну, наверное, попробует как-то припереть его к стенке». «Не обманывай. Ведь это тебе нужно, да?» – резко спросила она. У меня выступил холодный пот. Я, конечно, ответил, что совсем ни при чем. А что толку? Теперь Акико запросто может про меня рассказать. Да и ответ у меня какой-то странный получился, если подумать. Выходит, я ради приятеля к ней подкатил… Как-то так вышло, что девушка, с которой я встречаюсь, работает в той самой фирме, к владельцу которой – Ямаути – у моего приятеля возник интерес. Чудесное совпадение, по-другому не скажешь.
        Однако Акико больше допытываться не стала. Я повез ее в Мэдзиро, по дороге мы заехали в ресторан. Когда подъехали к ее дому, она сама меня поцеловала. Я положил руку ей на колено, но большего позволять себе не стал.

        17 декабря (суббота)
        Неожиданно, к великому удивлению, я получил от Акико адрес Ямаути. Она нашла его в списке сотрудников и сняла копию. Что хочешь, то и думай. Адрес, похоже, в тех краях, где он родился. Префектура Нагано, город Хиёси, Кайда, Дзихигасино, 1307. Токийский адрес в списке почему-то не указан. Впрочем, это не имеет значения. Важно другое – Ямаути, до того как народ начнет разъезжаться из Токио на новогодние праздники, собирается поехать на родину числа двадцать второго – двадцать третьего, встретить там Новый год и четвертого или пятого января вернуться. Он сам об этом рассказывал, когда приходил в офис.
        Это же отличный шанс. Лучшего и пожелать нельзя. Потому что в Токио его как пить дать охраняют молодцы из якудзы. Одному любителю в моем лице не устоять перед несколькими бойцами-профи. А у себя в деревне Ямаути, вполне возможно, будет один. Уж по крайней мере, без профессиональных охранников. Народу там мало, и убить его будет куда легче, чем в городе, где со всех сторон дома и люди, даже по ночам. В деревне достаточно часто совершаются убийства ради ограбления.
        Предумышленные убийства в девяноста девяти процентах случаев раскрываются из-за мотива. То есть преступником оказывается человек, которому это убийство выгодно. В большинстве случаев преступников устанавливают методом исключения, исходя из наличия или отсутствия алиби. А если находятся свидетели или очевидцы, дело раскрывают быстро. Это характерно для преступлений, совершаемых в городах. Но если, например, простой сарариман, работающий в Токио, приедет в воскресенье туда, где дома отстоят друг от друга на приличном расстоянии, укокошит какого-нибудь одинокого старика, заберет у него все деньги, а в понедельник как ни в чем не бывало выйдет на работу, кто его поймает?
        Если я убью Ямаути, устрою у него дома погром и выгребу из ящиков все деньги, это и будет тот самый случай убийства с ограблением. Об алиби заботиться не надо, даже если кто-то что-то заметит. Может оказаться, что «малая родина» Ямаути – место населенное, но все равно сделать то, что я задумал, будет не так уж трудно. Тем более что делом придется заниматься местным полицейским. В принципе, они, конечно, могут послать какой-нибудь запрос в Токио, в Главное полицейское управление, а то и этого делать не будут, когда станет ясно, что убийство совершено на почве ограбления. И уж, конечно, у них не будет никаких причин считать, что у меня – одного из десяти миллионов забившихся по своим щелям токийских хомячков – могут быть мотивы для убийства Ямаути.
        На что способна полиция, которая сразу, ничтоже сумняшеся, определила причиной смерти Тикако самоубийство? Если ей придет в голову, что у гражданина Масико мог быть мотив для убийства, в тот же момент обрушится ее версия о том, что Тикако покончила с собой. Полиция не установила, что средних лет мужчина (или мужчины) в темных очках и плаще, которого видели опрошенные жильцы нашего дома в Нисиогу, – это Ихара или Ямаути из фирмы «Френд лоун», что находится в Уэно. Никаких отношений между мной и Ямаути нет – по крайней мере, пока следователи не обнаружат какую-то связь. В тот момент, когда я услышал, что Ямаути собирается уехать из Токио на Новый год, у меня сразу созрело решение: покончить с ним у него на родине, даже если место окажется людным. Так оно и получилось.
        Акико с тревогой смотрела на меня. Заметила, видно, как я побледнел, приняв для себя решение. Я вез ее домой в Мэдзиро. По пути мы поужинали в уже знакомом ресторане, и потом я впервые оказался у Акико в квартире. Устроившись у котацу, выпил чашку кофе. Этим и ограничился. Акико изъявила желание в следующий раз побывать у меня. Хорошо, ответил я.
        В телевизоре кружился пластмассовый снег – показывали рождественскую программу. Глядя на экран, я думал о Ямаути. «Скоро Рождество», – сказала Акико. Я видел снег, а думал совсем о другом. «Давай отметим у меня». Я согласился. Рождество? В этом году мы впервые должны были встречать его втроем – Тикако, Нана и я. Теперь об этом можно забыть.
        Акико, совершенно очевидно, ждала от наших отношений большего. Женщину можно легко превратить в игрушку. Для этого достаточно малость поднапрячься во вранье и обмане, как это сделали Ихара и Ямаути.
        Я не мог смотреть Акико в глаза. Белая кожа, носик пуговкой, сильно накрашенные глаза. Страшненькой ее, конечно, не назовешь, но очарования в ней мало. Внешность не запоминающаяся. Единственное, на что сразу обращаешь внимание, – это ноги, как ни странно. Белые, полные, такие домашние, в коротких шерстяных носочках, они виднелись из-под фартука, своим видом демонстрируя, как они подходят для работы по дому.
        Сегодня вечером я опять позволил себе только поцелуй. Акико сказала, что будет ждать меня в нашем кафе послезавтра. Я как ни в чем не бывало вновь заговорил о ее начальнике. Она ответила, что на Новый год Ихара из Токио вроде никуда ехать не собирается. Из каких он мест, ей не известно.
        На этом, пожалуй, достаточно, подумал я. Все, о чем надо было спросить, я выяснил. Эта часть работы, заставляющая меня краснеть перед Акико, выполнена. Теперь мне предстоит исчезнуть, и Акико не сможет меня отыскать. Ведь мой адрес она не знает. Послезавтра напрасно будет ждать меня в кафе… Конечно, я поступил с ней не по-человечески, но как можно было сделать по-другому?
        Я собрался было написать ей покаянное письмо, но все же решил не оставлять улик. Сказав, что немного беспокоюсь за припаркованную перед домом машину, я встал и ушел.

* * *

        В субботу на Амэёко было не протолкнуться. Я нацепил темные очки, причесался и оделся не как обычно, и, пройдя по улице, купил альпинистский нож.
        Как раз в это время Акико напрасно дожидалась меня в кафе, но, как ни странно, меня это не волновало, хотя я хотел свести к минимуму действия, которые могли бы ее ранить. Я понимал, что спешка может навести Акико на подозрения, и все равно старался выкачать из нее информацию о шефе как можно быстрее, чтобы наша с ней связь не растянулась надолго.

        20 декабря (вторник)
        В последние дни я приучал себя ложиться спать на рассвете, а ночью бодрствовать. Потому что убивать Ямаути придется ночью. Вот я и привыкал к ночному режиму.
        Фотографию Ямаути я вырезал из журнала и хорошо запомнил его лицо. Единственное – фото было мелковато, хотя такую рожу ни с кем не спутаешь.
        Любой план должен быть максимально прост. Никто не знает, что может произойти в тот или иной день. Если расписывать планы в деталях, то с ситуацией можно и не справиться, если что-то вдруг изменится.
        План убийства Ямаути тоже проще некуда, хотя кое-какие вопросы остаются. Если окажется, что там не глушь какая-нибудь, на чужака могут обратить внимание. Надо как-то так одеться, чтобы не очень выделяться на фоне местных. Ни в коем случае не садиться в такси, ни у кого не спрашивать дорогу. Если же Хиёси окажется дырой и на местной станции, кроме своих, редко кто появляется, от моего плана придется отказаться. Потому что на станции, когда я сойду с поезда, меня могут запомнить. Если туристов в Хиёси мало, в гостиницу лучше не селиться. На меня сразу обратят внимание, если я буду маячить там один. Но ведь лыжники должны туда ездить.
        Приехать в Хиёси с толпой пассажиров, затеряться в потоке, сделать вечером или ночью свое дело, дождаться где-нибудь – только не в гостинице – утра, сесть вместе с народом в поезд и вернуться в Токио. Это в идеале. Осторожность, конечно, очень важна, и сделать надо все как можно быстрее. Ненависть придает мне силы, я уверен, что справлюсь.
        Думал я и о том, не поехать ли в Хиёси на машине, но тех мест я совсем не знаю. Предположим, тело обнаружат быстро, тогда полиция может сразу же выставить по округе кордоны. И если мою машину и номера кто-нибудь запомнит, установить владельца – раз плюнуть. И хотя до моего мотива вряд ли кто докопается, все равно идея с машиной – глупость. Так что этот вариант не пойдет.

        24 декабря (суббота)
        Решил ехать завтра. Мест тех я не знаю, так что сначала изучу обстановку, а дело – как получится, может, и придется перенести на несколько дней. Если мой план до конца не сработает и я окажусь в лапах полиции, значит, это будет последняя запись в моем дневнике.

        26 декабря (понедельник)
        В этот раз не получилось.
        Начну с начала. 25-го, в десять утра, на вокзале Синдзюку под порядком надоевшие «Jingle Bells» сел в поезд на линии Тюо. Вечером уже был в Хиёси. В пути хорошо поспал.
        Я выбрал воскресенье, рассчитывая, что в этот день пассажиров будет больше. И угадал. Городок оказался больше, чем я думал. В станционном туалете переоделся в синий, не бросающийся в глаза джемпер. Изучив на информационном щите перед станцией план окрестностей, нашел автобус до Кайды и сел в него. В сумке у меня лежал нож.
        Снега не было, хотя поля уже покрылись тонким белым покрывалом. В автобусе меня никто не рассматривал, значит, я особо ничем не выделялся. На мое счастье, в Кайду автобус прибыл, когда уже смеркалось.
        Отыскать нужный адрес – Дзихигасино, 1307 – оказалось непросто. Это тебе не Токио, подумал я. Пришлось порядком поплутать, то и дело сталкиваясь с кем-то из аборигенов. Местечко, против ожиданий, оказалось весьма оживленным. Было холодно. Крестьянские дворы расползлись по обширной территории, и пришлось долго бродить от дома к дому, проверяя таблички с фамилиями владельцев. Не обращаться же в полицию, чтобы показали дорогу к дому, где я намереваюсь совершить убийство…
        Белую керамическую табличку с надписью: «Котаро Ямаути» я обнаружил уже ближе к ночи. Она красовалась при входе в большой, крытый соломой деревенский дом. Я немного удивился, увидев на табличке имя того самого человека, которого искал. К тому времени я уже так пал духом и промерз до кончиков пальцев, что еле брел. Действительность получалась совсем не такой, как мне представлялось в Токио.
        Яркий лунный свет отражался от покрывавшего землю снега; было светло, почти как днем, и очень тихо. Ночь будто впитывала в себя все звуки и тени. Обойдя дом Ямаути, я обнаружил примыкающий к нему амбар. Мне повезло – из ближнего к амбару окна лился свет и слышались голоса. Я втиснулся в щель между домой и амбаром. Снег под ногами подмерз и затвердел. Следов от моих ног на нем не оставалось. Стояла тишина, и можно было разобрать каждое слово, доносившееся из дома. Человек, которого я принял за Ямаути, говорил так громко, что напрягать слух не было необходимости.
        Как я понял, Ямаути разговаривал с женой и взрослой дочерью. Еще один голос, старческий, видимо, принадлежал его матери. Ямаути разговаривал во весь голос, смеялся. Человек – душа нараспашку.
        Что же делать? Не могу же я его порешить на глазах у семьи или всю их компанию перерезать. Спать он наверняка пойдет с женой. Единственный вариант – напасть, когда он будет на улице, один.
        И тут я услышал интересную вещь.
        Говорили жена и дочь Ямаути: 31 декабря в храме по соседству будут отмечать проводы уходящего года, и женщины, все втроем, должны пойти туда, чтобы помочь организаторам. Ямаути решил побыть один. Женщины сказали, что уйдут после обеда и пробудут в храме до шести утра 1 января.
        «Отлично!» – подумал я и решил, что надо уходить. Но ноги буквально онемели от холода, отказывались подчиняться, и я невольно привалился к стене амбара. Послышался громкий скрип, голоса стихли, и я схватился за лежавший в кармане нож. Через несколько секунд разговор возобновился. Я стоял весь мокрый от пота.
        Автобусы, разумеется, уже не ходили, пришлось идти до станции пешком. Ни много ни мало – три часа.
        Я решил, что на сегодня хватит, и, посмотрев на станции расписание, нашел поезд до Нагои. Он отправлялся в пять минут пятого. Из Нагои полно поездов в Токио. В Нагое я пересел на линию Токайдо и вернулся домой.
        Эта ночь совершенно не подходила для выполнения моего плана – меня видели слишком много людей. Наверное, на обратном пути надо было где-то затаиться в ожидании, пока на станции прибавится пассажиров. Но встречать одному снежный рассвет, даже имея такую штуку, что лежала у меня в сумке, – дело не простое. Холод зверский, можно отдать концы. Интересно, после того как я убью Ямаути, будет по-другому?
        Так или иначе, диспозиция мне понятна. Дело свое я сделаю как надо.

        1 января 1978 года (воскресенье)
        Я убил Ямаути.

        2 января (понедельник)
        Расписывать нечего. Есть результат, и этого достаточно. К чему вообще все эти записи? Ведь, кроме меня, их никто не прочитает. Я убил человека, и какой толк от того, что я стану расписывать в тетрадке, как это сделал.

        4 января (среда)
        И все же в память о Тикако я напишу, как все было.
        Поскольку диспозиция была ясна, я выбрал поезд, который прибывал в Хиёси вечером. Попутчиков оказалось более чем достаточно, так что на этот счет можно было не беспокоиться. В туалете я переоделся в джемпер и, выйдя на улицу, сел в автобус. Там тоже пассажиров хватало. Все как в прошлый раз, с той лишь разницей, что теперь я приехал поздно и все проходило куда более гладко.
        В Кайду автобус прибыл по расписанию – в одиннадцатом часу. В это время людей на улице уже было мало, и я добрался задами до дома Ямаути, по пути никого не встретив.
        Шагая по промерзлой тропинке, вдруг вздрогнул: как же я буду убивать его ножом? Нож – такая штука, к нему привычка нужна… Смогу ли я свалить Ямаути одним ударом? Не уверен. Вряд ли противник станет безропотно дожидаться, пока его убьют, и тихо умирать, если я его раню. Начнет цепляться за меня в отчаянии, громко кричать… Не говорю уж о том, что у этого якудзы есть опыт военной службы и он побывал во всяких переделках.
        Я остановился в рощице за домом Ямаути и ломал голову, что делать, – и тут увидел на снегу металлический штырь сантиметра три в диаметре. Один конец заостренный, другой согнут крючком, чтобы к нему можно было привязать веревку. Я надел перчатку и взялся за крюк. Тот хорошо лег в ладонь. Штырь показался мне удобным оружием, которое благодаря крюку хорошо держалось в руке, когда я махнул им несколько раз. Об отпечатках пальцев можно особо не беспокоиться, хотя в таком деле осторожность лишней не бывает.
        Я сунул нож за пояс и со штырем в руке осторожно подошел к дому. Вокруг ни души. Со стороны находившегося неподалеку храма доносились звуки праздника. Но вокруг дома было на удивление тихо. Заглянув сквозь запотевшее стекло в заднее окошко, я разглядел знакомую спину одетого в кимоно Ямаути. Он сидел возле очага и смотрел телевизор. Тот орал на всю громкость. Сначала я думал прорваться в дом через окно, но вряд ли это получилось бы у меня быстро и неожиданно. Вполне может быть, что у Ямаути дома есть какое-то оружие. Самурайский меч, к примеру… Почему бы и нет?
        Я сидел на корточках под окном, прислушиваясь к тому, что происходит в доме. Вдруг кто-то остался с хозяином? Но мне нужен только он. Против его родственников я ничего не имею и не собираюсь никому причинять вряд. Похоже все-таки, что он один. Больше никого в доме нет. Я решил проникнуть туда через дверь, пройти по коридору и подобраться к Ямаути сзади.
        Оглянулся – и в голове мелькнула тревожная мысль: следы! На снегу остались мои следы. Снег слежался и подмерз, но кое-где следы были видны. Но что я мог с ними сделать? Стереть их все равно нельзя. Я был в кроссовках – надел на всякий случай, если вдруг придется спасаться бегством. Вряд ли они оставляют какие-то особые следы.
        Подойдя к входной двери, я убедился, что вокруг никого нет, и тихонько надавил на стеклянную дверь. Она оказалась не заперта. Я очень медленно приоткрыл ее, всего лишь чтобы протиснуться внутрь. Оставив дверь приоткрытой, прокрался в коридор. Половицы подо мной поскрипывали, но телевизор грохотал так громко, что Ямаути вряд ли мог что-то услышать. С каждым моим шагом звук становился все громче. По телевизору показывали какую-то юмористическую передачу. Я вошел в комнату, за которой была еще одна, довольно просторная, где, укутавшись в кимоно на вате, ко мне спиной сидел Ямаути. Как-то легко все получается, пронеслась мысль. Ноги, однако, у меня дрожали.
        Убить его сразу, без предупреждения? Это слишком просто. Но что будет, если Ямаути громко закричит? И я подумал: будь что будет. Сердце бешено колотилось в груди, и казалось, что его удары эхом наполняют комнату. Вспомнился дневник Тикако – и тут я взял себя в руки, стал спокоен, как скала. Я сделаю то, что должен сделать.
        Я вошел в комнату. Теперь меня отделяло от Ямаути два-три шага. Он все еще ничего не замечал. И в этот миг впереди, в оконном стекле, показалось смутное отражение – Ямаути и мое. Я растерялся на секунду и приготовился к худшему.
        Сдавленным голосом я позвал: «Ямаути!» и сам себя не узнал. Это был хриплый, совершенно чужой полуголос-полушепот. Ошарашенный Ямаути резко обернулся – улыбка не успела сойти с его лица. В тот же миг я со всего размаха ударил его штырем. Звук получился, как от удара по кочану капусты. Ямаути повалился на бок, задев правой рукой очаг. Оттуда взметнулось облако пепла. Осталось еще только глаза запорошить! Я наклонился к Ямаути.
        По татами расплывалась лужица крови. Я бросил штырь. Теперь надо всадить нож в сердце. Я должен быть уверен, что этот гад мертв. Но рука меня подвела. Нож будто наткнулся на доску и лезть в грудь Ямаути не хотел. Тогда я налег на него всем телом. Плоть подалась. Ощущение было мерзкое. Из раны брызнула кровь, и я отпрянул в сторону.
        Когда кровь остановилась, я сунул руку за пазуху своей жертвы и вытащил бумажник. Запихал в карман его содержимое, а бумажник бросил на пол. Выдвинул наполовину все ящики буфета, не обращая внимания на их содержимое. Потом выскочил в прихожую и, оглядываясь по сторонам, тихонько закрыл за собой стеклянную дверь. Пальцы дрожали от напряжения, сердце громко стучало. Быстрым шагом я направился прочь, а в рощице перешел на бег. Скорее! Подальше от этого места!
        В рощице я вдруг сообразил: что-то не так. Странное ощущение. Чего-то недоставало. Я шел с пустыми руками. Сумка! Ее нет! Где я мог ее оставить?
        Я присел на корточки, чтобы успокоиться. Точно! Я положил ее на землю, когда подобрал штырь. По сумке сразу определят владельца. Вдруг ее уже кто-то забрал? Какой же я кретин! Бросился туда, где нашел эту железяку, и – о, чудо! – сумка оказалась на месте. Я быстро схватил ее, опустил на дно перепачканный кровью нож и, сам того не замечая, пустился бегом. Совсем голову потерял.
        Через несколько минут я почувствовал дрожь в ногах и перешел на шаг, еле передвигая ноги. Вот что значит – убить человека… Постепенно успокоился. Осмотрел одежду; крови на ней не заметил, хотя было темно. Можно не переодеваться. Надел очки, и тут же пошел легкий снежок. Душа пела: «Дело сделано!» О следах я и думать забыл.
        Пройдя, пошатываясь, еще немного, я помрачнел. Чувство было такое, что душа наполовину мертва. Даже больше, чем наполовину. Я стал убийцей – и поэтому больше не могу считаться честным человеком. Ощущение было такое, словно я блуждаю где-то в незнакомых чужих краях. От отчаяния, ужаса и холода меня била дрожь. Дальше я идти не мог и присел на обочине на корточки, обхватив себя руками.
        Прошло некоторое время, я успокоился. Встал и пошел дальше. Быстро же я управился с Ямаути. За пару минут. Прекрасный результат для любителя. Однако все получилось слишком просто. Скорее всего, Ямаути не понял, из-за чего умер. Но справился бы я с ним, если б сообщил, почему пришел его убивать? Не уверен. Судя по всему, он не раз становился участником кровавых стычек, я на его фоне – сосунок. Так что выбора у меня не было.
        Я решил посчитать, сколько денег мне досталось. Четыреста семьдесят тысяч. Несколько купюр были запачканы кровью. Странное чувство. Это плата за грязную работу, которую я только что выполнил… И я заплакал, не раскаиваясь и ни о чем не жалея.
        Я добирался до станции три часа. По пути мне встретились несколько человек, но вряд ли кто из них успел разглядеть мое лицо – все-таки шел снег, да и темно было. Без зонтика, когда снег в лицо, и глаз-то нормально не откроешь. Я чувствовал чудовищную усталость. Пару раз упал, поскользнувшись на снегу.
        То, что я увидел на станции, меня удивило. Полчетвертого утра, а народу полно. Из-за Нового года, наверное. При ярком свете я еще раз проверил одежду – нет ли крови. Снял джемпер, захотел убедиться, что на спине тоже нет подозрительных пятен. Во всяком случае, невооруженным глазом ничего разглядеть не удалось. Что ни говори, а день я выбрал удачный. Смешавшись с толпой, прошел через турникет. Когда мать, жена и сестра Ямаути в шесть часов вернутся домой, меня в этом городке уже не будет, думал я, садясь в поезд, отправлявшийся в пять минут пятого. Тот самый, на котором я возвращался из первой поездки в Хиёси.
        В тепле вагона я снова почувствовал себя человеком. Смотрел в окно на светлеющее небо, и то, что произошло несколько часов назад, казалось дурным сном. Избитое выражение, но у меня и в самом деле было такое ощущение. Будто не я это сделал. Чем выше поднималось солнце, тем сильнее становилось это чувство.
        На следующий день и через день ни одна токийская газета не написала об убийстве в Хиёси. Но к ножу, лежавшему в сумке, прилипла черная кровь. Она говорила мне: «Это произошло на самом деле». Сколько я ни пытался ее оттереть, ничего не получилось.

        6 января (пятница)
        Сегодня я зашел в оружейный магазин в Сибуе. Ихара, видимо, уже знает об убийстве Котаро Ямаути. «Френд лоун», должно быть, уже возобновила работу после новогодних праздников.
        Если Ихара сообразит, что убийство его компаньона связано с Тикако, он вполне может навести справки и узнать, что муж Тикако уволился с работы и съехал с квартиры. А я где-то обронил листок, на котором записал свой нынешний адрес. Очень может быть, что на старой квартире…
        А раз так, то нельзя исключать, что Ихара со своими дружками из якудзы наведается ко мне по новому адресу. Сомнительно, что мне удастся отбиться от них с помощью одного только ножа. Будет куда спокойнее, если под рукой будет обрез. А дойдет до самоубийства, опять же обрез – самая подходящая штука. Раз – и готово.
        В магазине мне сообщили, что ружье так просто не купишь. Требуются разные формальности – удостоверение личности, свидетельство о наличии специального сейфа для хранения и так далее. «Значит, сегодня не получится», – подумал я и направился к вокзалу. Но по пути меня догнал какой-то тип уголовного вида, который вроде бы отирался в магазине, когда я расспрашивал продавцов. «Братан, тебе что, обрез нужен?» – услышал я и кивнул в ответ. «Есть несколько штук. Старье, конечно, но один ствол – как молодой. Незарегистрированный, обрезан как надо, забирай и неси, никто внимания не обратит. Пушка не прицельная, конечно, так ведь это обрез, ему без нужды». «И сколько?» – спросил я. «Сотня. И без торга». – «Беру». – «Жди вон в том скверике. Через час буду». Риск – благородное дело. Деньги все равно краденые, обманет – так обманет, подумал я.
        Продавец явился в назначенное время. Придя домой, я обнаружил, что против ожидания со мной поступили по совести – к обрезу прилагалось десять пачек патронов, по дюжине штук в каждой.
        Дождавшись ночи, преодолевая сомнения, я направился к переброшенному через Аракаву мосту Ёцугибаси. Под мостом, убедившись, что вокруг никого нет, дождался грохочущей электрички и произвел контрольный выстрел. Обрез сработал как надо.

        9 января (понедельник)
        С Ихарой вряд ли пройдет так же легко, как получилось с Ямаути. Я посмотрел, как живет Ихара. Не дом, а настоящий особняк с великолепными воротами. В лицо он меня не знал, в этом мое большое преимущество, хотя при желании легко может раздобыть мое фото. В компании, где я работал, осталась моя фотография – сотрудников снимали на командировочные удостоверения. Ихара припугнет кого-нибудь из моих бывших коллег и получит, что ему нужно.
        Утром, стараясь оставаться незамеченным, я наблюдал издалека за домом Ихары, чтобы понять, по какому распорядку он живет. Занятие довольно рискованное. Мимо толпой валили на работу сарариманы. Утро выдалось ясным, и при солнечном свете меня можно было хорошо разглядеть. Район жилой, без намеков на какое-нибудь кафе или закусочную.
        Я понимал, что рискую, маяча на улице, но все равно стоял и смотрел на дом Ихары. Наконец появилась девушка, с виду прислуга, и с громким стуком отворила металлические ворота, из которых выехал «Краун»[56 - Модель автомобиля представительского класса, выпускаемого компанией «Тойота».]. За рулем сидел водитель, на заднем сиденье расположились Ихара и еще какой-то тип. По всей видимости, они направлялись в Уэно.
        Я вернулся домой пешком, а вечером, после пяти, снова направился к дому Ихары. Пройдя мимо ворот, заглянул во двор, где был устроен навес из металлических конструкций с пластиковой крышей. Машины под ним не оказалось. Значит, хозяин еще не вернулся. Постояв немного на углу возле выложенного из блоков забора, я понял, что больше тут находиться нельзя.
        После убийства Ямаути Ихара должен быть настороже. Он может нанять местную шпану, чтобы те наблюдали за окрестностями и докладывали обо всем подозрительном. Конечно, главное – убить Ихару. Наплевать, что будет после, но торчать здесь долго не годится. Слишком многим я мозолю глаза, потом эти люди могут дать на меня показания.
        Можно, конечно, устроить наблюдательный пункт в машине, но она тоже будет бросаться в глаза. Здесь почти никто не паркуется. Так что мою машину и номера могут запомнить. Поэтому этот вариант оставим на крайний случай.
        Надо придумать какой-то другой способ, подумал я – и в этот момент появился возвращавшийся домой «Краун». Все было как утром. Единственное отличие – ворота открыла не прислуга, а вышедший из машины водитель. Рядом с Ихарой на заднем сиденье сидел все тот же тип. Я постоял еще немного, но те двое, что приехали вместе с Ихарой, из ворот так и не вышли. Получается, домой не собираются? Ночевать здесь будут?
        Оба – крепкие ребята. Запросто могут быть телохранителями. Ихара, узнав о смерти Ямаути, вызвал их, чтобы они круглые сутки находились рядом. Позаботился о безопасности. Наверное, сразу, как стало известно, что Ямаути убит. Вряд ли он стал бы возвращаться домой так рано, если б не боялся за себя.
        Интересно, сколько он будет держать охрану? Вполне вероятно, не меньше месяца. Зависит от того, какую версию смерти своего подельника он примет.
        Я шел и думал. У Ихары может быть всего три версии убийства Ямаути. Первая: глубинка, горы, убийство с целью ограбления. Ямаути – случайная жертва. То есть преступник выбрал его потому, что он приехал из Токио, а значит, с деньгами. Но, скорее всего, Ихара сразу отбросит эту версию.
        Вторая версия: убийство Ямаути – месть за злодейство, которое он совершил вместе с Ихарой. Так оно и есть. В таком случае для Ихары лучшая оборона – это нападение, и есть вероятность, что он доберется до меня. Хотя пока никаких тревожных сигналов я не замечаю. Значит ли это, что Ихара не рассматривает эту версию?
        Маловероятно. Вряд ли я один хочу поквитаться с Ихарой и Ямаути. Тикако – не единственная их жертва; есть другие люди, у которых имеются причины их ненавидеть. Я не знаю, сколько еще преступлений на их совести, но и без этого ясно, что они подонки. Ихара может думать, что кто-то решил с ним рассчитаться.
        Третья версия: с таким же успехом можно считать, что Ямаути отомстили за какое-то черное дело, которое сотворил он один. Если Ихара придет к такому выводу, вполне возможно, что охрана при нем надолго не останется. Оставалось только надеяться, что Ихара примет эту версию. Но такое может быть лишь при условии, если он не знает, что муж убитой им женщины, то есть я, съехал с квартиры и уволился с работы.
        Хотя, если подумать, для обычного добропорядочного сараримана самоубийство жены, которая, перед тем как повеситься, еще и ребенка своего задушила, достаточно весомая причина, чтобы сменить место жительства и работу.
        Короче, сегодня я увидел, как Ихару перевозят из дома на работу и обратно, вроде голубя в клетке. Просто так его не достанешь. Возможно, он куда-то выходит из офиса, выезжает по делам, однако тоже вряд ли делает это без сопровождения. Получается, если я захочу попробовать убить Ихару, сделать это можно только ночью.
        Надо понимать, что попытка разобраться с Ихарой у него дома, куда необходимо каким-то образом прокрасться, будет стоить мне жизни, и, если я не готов, убив его, погибнуть сам, остается только одно – набраться терпения и дожидаться, пока Ихара в одиночку выйдет погулять вокруг дома или вечером надумает отправиться куда-нибудь подальше в город. Так что пока я ничего не могу сделать. Рабочий график Ихары мне не известен. Как он пережил смерть Ямаути, я тоже не знаю. Будь у меня хоть кто-то в его фирме…
        В голове мелькнула мысль об Акико… Нет, с ней уже ничего не получится. Да и нельзя так. Может, познакомиться с кем-нибудь из прислуги в доме Ихары? Но у меня не было ни малейшего желания идти по второму кругу. Так что же делать?

        11 января (среда)
        Слоняться вокруг особняка Ихары было опасно, поэтому я продолжил наблюдение из кафе, откуда просматривался вход в «Ядзима билдинг», периодически меняя дислокацию. Утром, пока кафе еще не открылись, постоял, прислонившись к стене, у «АбАб». «Краун» Ихары подъехал к «Ядзима билдинг» примерно в 9.30. Ихара вышел вместе с телохранителем, перешел дорожку и исчез внутри здания. Машина отправилась на стоянку.
        Следить за Ихарой, не отрываясь, до конца рабочего дня я не мог, но, судя по всему, наружу он не выходил. И его черный «Краун» к зданию не подъезжал.
        Когда в половине шестого из здания показалась Акико, в груди у меня слегка защемило. Минут через тридцать к другим дверям, расположенным прямо возле лифта, подъехал «Краун». Еще минут через десять из лифта вышел Ихара и с ним еще двое. Все сели в машину и укатили. К Ихаре поехали, точно. Жизнь птички в клетке пока продолжается.

        13 января (пятница)
        Сегодня все было как позавчера. Переходя из одной кафешки в другую, я вел наблюдение за «Ядзима билдинг». Боюсь, мои усилия не имеют смысла. Но ничего умнее придумать не могу.

        16 января (понедельник)
        Сегодня опять все то же самое. Так у меня деньги кончатся. Те, что я забрал у Ямаути, тратить на жизнь не хочется. А вот если я изо дня в день буду сидеть в одних и тех же кафе, работникам это покажется подозрительным, и они могут стать свидетелями против меня.

        18 января (среда)
        У «Ядзима билдинг» не один вход-выход. Есть лифтовый блок с двумя лифтами, рядом лестница. Выйдя из лифта, оказываешься в вестибюле первого этажа, где парадные двери на главную улицу. Но есть еще и задний ход. Через него тоже можно выйти из здания, но на очень узкую улочку. А если на ней остановится машина, то протиснуться можно с большим трудом. Поэтому Ихара всегда выходит на главную улицу. Почтовый голубь пока еще летает.

        21 января (суббота)
        Я впал в какое-то оцепенение, ломая голову, что делать. Может, просто встать у лифта, дождаться, когда откроется дверь, и шарахнуть из обреза по Ихаре и его телохранителю? И дело с концом. Следить исподтишка за Ихарой и высматривать, куда он поехал, мне смертельно надоело. Выстрелить и броситься оттуда со всех ног через задний ход, вскочить в оставленную поблизости машину и умчаться.
        Однако при таком раскладе я убью не только Ихару, но и телохранителя. Могу представить, что за тип этот громила, но ведь он не причинил мне вреда. Как быть с совестью? Плюс к тому, в «Ядзима билдинг» работает много людей, лифтами пользуются все, у Ихары персонального нет. Поэтому в кабине вместе с ним могут оказаться и посторонние. Нельзя вмешивать их в нашу разборку.
        Я же не мафиозо, мне не хочется этого делать. Но если другого выхода не будет, если я решу пожертвовать своей жизнью ради мести, я это сделаю. Разумеется, только в самом крайнем случае. Я, как неопытный одинокий волк, предпочитаю действовать ночью.
        Так или иначе, у меня нет желания доставлять хлопоты нашей полиции. Я хотел бы незаметно исчезнуть и мирно жить дальше, если получится. Должно же быть у меня такое право. В этом и заключается справедливость. За что меня сажать в каталажку, если я никому, кроме двух гадов, не сделал ничего дурного?
        Есть, конечно, еще один способ, как поступил бы обыкновенный обыватель. Можно решить, что с Ихарой одному мне не справиться, поэтому надо передать его в руки полиции. Доказательство – дневник Тикако.
        Но, конечно, даже под страхом смерти я не соглашусь на такой вариант. Действовал и буду действовать сам, в одиночку. Скрывать я ничего не собираюсь, потому что знаю: Ихару, даже если его признают виновным, необязательно повесят. Суд может вынести и другой приговор. Но если все-таки вздернут, я не получу удовлетворения, потому что исполнителем буду не я, а кто-то другой. А адвокаты в суде будут юлить – придумают, что у подсудимого была любовная интрижка с пострадавшей, что он ее уморил нечаянно…
        Я решил посмотреть, как у «Ядзима билдинг» обстоят дела в субботу. Оказалось, всё как в будние дни. Около шести вечера Ихара уехал с работы домой. Впрочем, не исключено, что не домой, а еще куда-то, где я мог бы его достать. Но как мне в одиночку это узнать?
        Поехать за ним? Но они наверняка предусмотрели такой вариант и засекут машину и номер. А это хуже не придумаешь. Машину поменять я не могу. Может случиться, что они заманят меня в узкую улочку и там со мной разберутся.
        Завтра воскресенье, Ихара, видимо, из дома носа не высунет. Наверное, надо подождать хотя бы месяц и пока больше не ломать голову… А через месяц все повторится снова.

        24 января (вторник)
        Деньги кончились, и сегодня мне в голову пришла мысль, от которой стало не по себе. Что бы я делал на месте Ихары? Вдруг он сразу решил, что убийство Ямаути – моих рук дело. Тогда, подумав, какими могут быть мои действия, он мог легко предположить, что я слежу за ним и ищу момент, чтобы напасть. Следить за «Ядзима билдинг» можно только из кафе, а их там не так уж много. Почему бы ему тогда не нанести упреждающий удар? Он запросто может это сделать. А это уже опасно. Странно, что он еще не добрался до меня. О чем он все-таки думает?
        Оставшись без денег, я все же решил сделать паузу на какое-то время и устроился на подработку в небольшое издательство в Асакусе, в районе Таварамати. Увидев объявление о найме работников, сразу побежал устраиваться. Работа заключается в том, чтобы развозить на фургончике по книжным магазинам связанные веревкой пачки журналов. Сегодня вышел в первый раз. В фургончик ко мне посадили работника типографии. То ли не очень мне доверяют, то ли хотели, чтобы он мне объяснил, что делать и куда ехать.
        Работа меня полностью устраивает. По характеру в самый раз. Мне нравится катить куда-нибудь и слушать FEN[57 - Сеть радио– и телевизионных станций, осуществляющих вещание в Японии, на Филиппинах и на Гуаме. Ориентирована на расквартированных там военнослужащих США.]. Конечно, город я знаю не очень хорошо, приходилось и чуть-чуть поплутать. Я собираюсь проработать тут месяц.

        27 января (пятница)
        Я легко себя чувствую за рулем. Купил несколько еженедельников и нигде не нашел упоминаний о происшествии в Хиёси. Я даже начал сомневаться, убил ли я Ямаути на самом деле.
        Так или иначе, все прошло, как я предполагал. Так что бояться нечего. Идеальное преступление. Я не ожидал, что получится так просто.
        А что случится, если мой дневник попадет в чужие руки? Его можно будет напечатать под заголовком «Записки дьявола ужаса». Если публика узнает, что лежит в подоплеке двух убийств, совершенных автором записок, пожалуй, это будет увлекательное чтение. Может, бестселлер получится…
        Публика своенравна. Она может посчитать жестоким преступлением то, что я совершил, но разве любой человек, окажись он на моем месте, не поступит так же? Он обязан так поступить. Разве нет?

        25 февраля (суббота)
        Почти целый месяц изо дня в день жил спокойно. Уже успел отвыкнуть от такой жизни. Забыв на какое-то время о том, что пролил чужую кровь, забыв о жестокой мести. В издательстве меня приняли, просили еще поработать, но, получив сегодня зарплату, я больше туда не пойду. Боюсь надолго погружаться в мирную жизнь, как бы запал не прошел. Завтра воскресенье, а в понедельник собираюсь вернуться к «Ядзима билдинг», посмотреть, как там дела.

        27 февраля (понедельник)
        Просто не знаю, что делать. Не знаю, как утром, я там не был, но вечером, в конце рабочего дня, я увидел, что совершенно ничего не изменилось. Одно из двух: или Ихара страшно напуган, или он и раньше так уезжал из офиса, и происшествие с Ямаути не имеет к этому отношения.
        Хотя совсем не похоже, что Ихару и раньше так возили. Ведь до Нисиогу, скорее всего, он самостоятельно добирался на машине. Так что он трусит и поэтому настороже.
        Завтра надо бы проследить за ним с утра, но надеяться, что мне предоставят шанс сделать свое дело засветло, не приходится. Только когда станет темно. Так что заниматься слежкой есть смысл после того, как Ихара уедет из офиса.
        Что делать? Караулить его завтра вечером у дома?

        28 февраля (вторник)
        Как я и думал, голубь все еще сидел в своей железной клетке. В начале восьмого автомобиль Ихары подкатил к дому. Сопровождавшие хозяина мордовороты, судя по всему, никуда уходить или уезжать не собирались. Машину поставили под навес, где, по всем признакам, она останется до утра. А сам Гэнъитиро Ихара как пить дать забился в своем доме в самый дальний угол и сидит там, дрожит.
        Стемнело. Может, эта катавасия полгода будет продолжаться. Или год, или два. И все это время я буду терпеливо дожидаться своего шанса? Если меня такой вариант не устраивает, что остается? Совершить налет на дом Ихары? А там как карта ляжет?

        2 марта (четверг)
        Сегодня произошло совершенно неожиданное событие. Я попался на глаза Акико Ито. Сидел в кафе, наблюдал за «Ядзима билдинг» и думал, что только зря теряю время, как вдруг услышал: «Масико-сан!» От удивления я резко обернулся и увидел Акико. Настроение у меня в этот момент было ни к черту, но я неожиданно для самого себя сказал: «О! Это ты? Давно хотел тебя увидеть».
        Акико обо всем догадывалась. Или почти обо всем. Присев напротив меня, она проговорила шепотом: «Ямаути-сан умер. Ты его убил?» Со смятением в душе я ответил: «Дружки, наверное». «Нет, ты. Я знаю», – сказала она.
        Акико влюбилась в меня и вряд ли побежит доносить в полицию. Я это сразу понял. И уж, конечно, она не агент Ихары. И я открылся перед ней, рассказал практически все. Посчитал, что мне так даже будет выгодно. Нет, нельзя сказать, что у меня совсем нет гордости. То, что я делаю, – справедливо. Я верю в справедливость. Но я все время был один, и, по правде сказать, внутри у меня жило желание открыться перед кем-то. Начав говорить, я это понял.
        У меня убили жену и ребенка. Подробно об убийстве Ямаути я рассказывать не стал, но теперь на свете еще один человек, который знает о моем деле. Я немного жалел, что втянул в него Акико, зато ей можно доверять. Я начал было извиняться, но услышал: «Не надо. Я тебе помогу». И она мне много всего рассказала.
        Похоже, Ихаре известна настоящая причина смерти Ямаути. Об этом проговорился его охранник. У Ихары есть поговорка: «Мужик – это сила; если он ее теряет, то теряет все». Боится, чтобы это с ним не случилось, поэтому страшно озабочен своими физическими кондициями. Не было случая, чтобы он хоть раз пропустил визит в гольф-клуб. У него есть карты в фитнес-центр, теннисный клуб, бассейн. Но после того, что произошло с Ямаути, он вдруг разом перестал заботиться о своей силе. Трусливый заяц! Только перед женщинами смелый.
        «Вот придет лето, и Ихара начнет бегать марафоны. Он каждый год этим занимается в окрестностях своего дома. Бегает вдоль Аракавы. И в этом году обязательно будет. Надо дождаться июля», – сказала Акико. Но я не могу столько ждать. Мы с ней снова встретились. И встретились мирно. Я должен благодарить за это Бога. Потому что в одиночку мне не справиться. А с ее появлением у меня снова появляется шанс.
        Акико очень хотела снова меня увидеть и часто заглядывала в кафе, где мы прежде встречались, и в другие кафешки недалеко от ее работы. То есть она догадывалась о том, что я делаю. И сегодня тоже зашла в кафе в надежде увидеть меня.

        4 марта (суббота)
        Ихара точно знает, почему умер Ямаути, что это моя работа. Сегодня суббота, днем мы встретились с Акико, пообедали и пошли погулять в парк Уэно. Ихаре понятно, кто его враг, но он не может ко мне сунуться. Весь прошлый год дела в его конторе шли плохо, деньги из «клиентов» выбивались самыми грязными способами – достаточно вспомнить подставу, устроенную Тикако. Заваривать еще одно дело для Ихары слишком рискованно – полиция может докопаться до его прежних афер и преступлений. Разумеется, он ломает голову над тем, как убрать меня так, чтобы полиция осталась в стороне, но сделать это трудно. Ихара какое-то время вынужден сидеть тихо, не высовываясь, и такая ситуация дает шанс мне.
        Однако после 31 мая, когда, как рассказала Акико, «Френд лоун» сдаст балансовый отчет и налоговую декларацию, Ихара, весьма вероятно, попробует взять реванш. Хотя он осторожничает и после этой даты будет ждать еще месяц. Почти наверняка. На подготовку разных документов тоже уйдет время. Но не надо думать, что по прошествии этого времени Ихара не будет предпринимать никаких действий.
        Он старается избегать контактов с мафией. Люди, нанятые им в охрану, может, как-то и связаны с Ямаути, но работают исключительно за деньги. Поэтому, если Ихару убьют, вряд ли их «команда» соберется мстить. Разумеется, при условии, что я никого из них не раню. Это та мафия, которая занимается бизнесом, сарариманами. «Свободные художники».
        Смеркалось. Мы сидели в парке у пруда. Акико взглянула на меня и закрыла глаза, но поцеловать ее я так и не смог.

        7 марта (вторник)
        Сегодня мы с Акико снова встретились. С Ихарой всё без изменений. Выпить никуда не заезжает, с женщинами не встречается, сразу едет к себе домой, на Аракаву.
        Он, судя по всему, холостяк. Наверняка у этого свихнувшегося на сексе подонка много молодых содержанок, которых по очереди привозят к нему домой. Может, та молодая прислуга, которую я видел раньше, тоже из их числа. Хотя вряд ли… Простовата она для этого, видно, что из деревни.

        9 марта (четверг)
        Распорядок Ихары по-прежнему без изменений. Он даже поездки отменил. Ведь были, наверное, планы…
        Гад трусливый! Вечером на улицу без охраны носа не высунет. Прямо как школьница. И как же мне прикончить этого труса, который собрался поквитаться со мной за Ямаути?

        11 марта (суббота)
        Наконец у меня появился какой-то шанс. Спасибо Акико. Она узнала, что на следующей неделе, в пятницу, 17 марта, вечером, состоится встреча выпускников школы, где учился Ихара. Вроде он собирается туда пойти. Место – Гиндза, ресторан «Хамано», за универмагом «Мацудзакая». Акико записала точный адрес и номер телефона ресторана и принесла мне.
        Район Тюо, Гиндза, 6-11-8. У их классного руководителя 17 марта день рождения, и ученики каждый год собираются в этот день на встречу, если только не мешают какие-то особые обстоятельства.
        По словам Акико, обычно гульба в «Хамано» продолжается где-то до часа ночи. После этого все разъезжаются по домам. Владелец ресторана вроде тоже учился в том же классе. Ихара сказал, что домой вернется на такси.
        Да, это настоящий шанс. Не думаю, что он потащит на встречу своих мордоворотов из якудзы. Явиться с телохранителями – значит опозориться перед однокашниками. Охрана, конечно, может проводить его до ресторана, но у входа он ее отпустит, чтобы не вызвать насмешки товарищей. Или попросит их где-то подождать. В этом случае у них получится изрядная переработка, потому что ждать придется до глубокой ночи.

        13 марта (понедельник)
        Поздно вечером провел рекогносцировку у ресторана «Хамано». Довольно большое заведение. Ограда из бамбука, ворота. Выход на оживленную улочку. Это, конечно, нежелательно.
        Наилучший для меня вариант – чтобы Ихара после вечеринки один пошел на Сёва-дори[58 - Главная улица знаменитого токийского района Гиндза.] ловить такси. Рассчитывать на это не стоит. Во-первых, можно вызвать такси к ресторану, но если он этого не сделает, вряд ли двинется на Сёва-дори. Там трудно поймать такси. Скорее всего, направится к стоянке такси, и не один, а с приятелями.
        Хорошо, если по пути окажется темный переулок. Это то, что мне надо. В освещенном месте такое дело без шума не провернешь. Кто-нибудь из приятелей закричит, и останется только уносить ноги. Бежать придется далеко, расталкивая людей.
        И все равно я решился. Тяжело или легко – не важно. Разве есть какой-то другой вариант? Таиться и изучать обстановку еще несколько месяцев? Нет, с меня хватит. И хорошо, что 17-е – пятница, а не суббота. В пятницу вечером людей на улицах меньше.
        Но все это – поездка Ихары на такси – было в прошлом году. А теперь, возможно, у ресторана его будет дожидаться тот самый черный «Краун». Или он, когда все кончится, вызовет его по телефону. Это очень даже вероятно. Тогда мой план не сработает.

        15 марта (среда)
        Само по себе ничего не начнется, сколько ни думай. В любом случае 17-го вечером я буду там, а дойдет до дела или нет – посмотрим. На мою удачу, рядом с «Хамано» есть кафе, открытое до двух часов ночи. Из него хорошо просматривается вход в ресторан. В таких местах снимают хостес, встречаются с ними после закрытия клубов. Буду сидеть там. Заранее положу на столик деньги за кофе без сдачи и буду ждать. И как только увижу выходящего из «Хамано» Ихару и решусь действовать, выскочу оттуда.
        Тащить в кафе обрез не годится. Палить из него в самом центре Гиндзы… Представляю, какой будет грохот. Остается нож. Появится «Краун» – сыграю отбой, не появится – действую по обстоятельствам.
        Даже если Ихара выберет такси… Может, они всей толпой пойдут на стоянку. При таком раскладе ничего не получится, но если двое-трое – плевать! Я свое дело сделаю.
        Без шума, конечно, не обойтись. Окружающие могут броситься на помощь Ихаре и убить его не удастся. Что ж, буду ждать другого случая. А он пусть мучается в страхе в ожидании следующей попытки. Это укладывается в план моей мести.
        Мне знакомо ощущение, когда альпинистский нож пронзает человеческую плоть. Я уже не новичок в этом деле. Ошибок не будет. Если просто ткнуть в напряженную мышечную ткань, нож не войдет. Держа его в правой руке, надо еще прижать сзади левой, перенося на нее вес тела, и надавить. И всё.

        16 марта (четверг)
        Машину можно оставить на стоянке, чтобы не думать о времени. Не то что с парковочным счетчиком – только и следи за лимитом. Я подыскал подходящую парковку – от «Хамано» и стоянки такси, правда, далековато, зато людей вокруг мало; парковка на углу, можно сразу выскочить на Сёва-дори. Вот там и поставлю машину. От «Хамано» бегом минуты четыре. Разберусь с Ихарой – и во все лопатки туда. Дверь в машине запирать не буду. Приготовил черные очки.
        Целый день я думал и пришел к выводу, что завтра у меня может не получиться. Ведь это же город. Решил действовать тем же способом, что убил Ямаути. Не надо забывать и о том, что погода стоит холодная, и Ихара, вероятно, явится в плотном пальто. Ножом его не возьмешь. Какая часть тела открыта в любое время года? Только голова. Самое уязвимое место. Хорошо бы найти такой же металлический штырь. Нашел. Почти такую же железяку, сантиметров сорок длиной. Только потяжелее. Как раз то, что надо. Достаточно одного хорошего удара. Второй или третий не понадобится. Раз! И с места в карьер оттуда.
        Надо размозжить голову одним ударом. Смертельным. В себе я уверен. Опыт уже есть, что ни говори. Значит, завтра ночью. И с делом будет покончено.

        26

        Шок. Нет другого слова, чтобы описать мое состояние. Самый настоящий шок. По-другому и не скажешь.
        31 июля, в понедельник, я весь день думал на работе о том, что прочитал в тетради. Ни о чем другом думать было невозможно.
        Как же я молил Бога на дамбе Аракавы, когда ночью, как во сне, перелистывал при свете фонаря свою тетрадь, чтобы не увидеть этих слов: «Я убил Ямаути».
        Они стали знаком, определившим мое нынешнее положение. Железный штырь, размозживший голову Ямаути, одновременно выбил жизнь из меня тоже. В отчаянии я осознал, кто я есть на самом деле, понял, как должен жить. «Бегство в забвение». Наконец мне стал ясен истинный смысл этих слов.
        В этой самой обыкновенной тетрадке в пепельно-серой обложке было скрыто мое прошлое. Я и помыслить не мог, что оно такое. Выходит, маячившая где-то в глубине памяти человеческая фигура, медленно бредущая во мраке по горной дороге под мерцающим снегом, – убийца.
        Дневник обрывается накануне той ночи, когда я должен был отправиться на Гиндзу, к ресторану «Хамано», чтобы прикончить Ихару. После этого я очнулся в Коэндзи. Между двумя временными точками по-прежнему остается белое пятно.
        Дневник кончается 16 марта. Я открыл глаза в скверике в Коэндзи 18-го, после обеда. Поздно вечером, 17-го, я должен был поехать на Гиндзу. Вспомнить, что произошло в ту ночь, пока не получается. Разрыв в десять часов. Что же все-таки случилось за это время?
        В обеденный перерыв я никуда не пошел; сидел в раздевалке, обхватив руками колени, и думал. Как мне кажется, могло произойти следующее.
        17-го, поздно вечером, я приехал на Гиндзу. Штырь спрятал под пиджаком. Из окна кафе стал наблюдать. «Крауна» видно не было. Машина не появилась, и когда из дверей «Хамано» показался Ихара. Он был навеселе. В тот момент я принял решение действовать и двинулся за ним следом. Ихара, как я и рассчитывал, распрощался с приятелями и свернул в темный переулок. Сжимая в руке свое оружие, я стал приближаться к нему с тыла. И… попал в ловушку. Не успел подойти к Ихаре, как сзади на меня навалились его телохранители.
        Догадки оживляли память прямо на глазах. Вот оно как получилось… Акико, скорее всего, тоже замешана в этом деле. Предположим, она человек хороший и зла мне не желает. Но, напрасно прождав меня тогда в кафе, могла рассказать обо мне на работе кому-то из подруг, а те передали шефу. Или она сама донесла Ихаре? Я этого уже не узнаю. Наверное, она так и не смогла простить меня за то, что я не откликнулся на ее нетерпение?
        Я сам оттолкнул ее от себя. Тогда, у пруда в парке Уэно, когда она хотела, чтобы я ее поцеловал, а я так и не смог. Возможно, это и послужило спусковым крючком. Во всяком случае, меня не покидает такое чувство, когда я возвращаюсь к тому дню. Неужели тогда Акико и решила рассказать обо мне Ихаре?
        Но почему Ихара не убил меня? Зачем оставил в живых и пристроил на скамейку в скверике Коэндзи?
        Потому что до 31 мая ему не нужны были лишние проблемы. Вот он и подарил мне жизнь. В ту ночь на задворках Гиндзы, услышав возню у себя за спиной, он просто удалился, сделав вид, что это его не касается.
        Но как получилось с памятью? Они что, нарочно мне ее отбили? Есть такие способы? Если есть, зачем они это сделали? Или просто так получилось из-за того, что меня избили?
        Так или иначе, теперь, когда ситуация прояснилась, многое стало понятно. Например, что с машиной. Когда я очнулся в Коэндзи, у меня не было сомнений, что моя машина припаркована где-то поблизости. Когда меня избили до потери памяти, она была совсем недалеко, на стоянке, где я ее оставил. И этот факт долго сидел у меня где-то в подсознании.
        Отыскав свое убежище в Кухиро, машины в заросшем сорняками тесном дворике я не обнаружил. Лишь следы от шин. Получается, моя машина с 17 марта стояла на той самой парковке на Гиндзе. Не думаю, что она до сих пор там. Скорее всего, ее отбуксировали куда-нибудь на задний двор полицейского управления в Симбаси или Синагаве[59 - Симбаси, Синагава – районы в Токио.]. Или с ней разобрались телохранители Ихары? В любом случае тот, кто убил человека, не полезет к полицейским искать у них свою машину. По незнанию я думал пойти в управление полиции района Сугинами. Хорошо, Бог не попустил…
        Вчера ночью, прочитав до конца тетрадь, я, стараясь ступать бесшумно, вернулся в окруженный зарослями бамбука мрачный домишко, спрятавшийся от соседей, и, не зажигая света, проверил все ящики стола. В самом нижнем нашел конверт с деньгами. Ровно триста тысяч.
        Я покрутил головой. Все сходится. Это деньги, которые я выгреб из бумажника Ямаути. Всего было четыреста семьдесят тысяч. Когда я пришел в себя в скверике, у меня оказалось семьдесят. На купюрах остались пятна крови. Хотя я только вчера ночью понял, что это кровь. За обрез отдал сотню. Если все сложить, как раз получается четыреста семьдесят. На жизнь тратил из собственных накоплений, которые 17 марта как раз кончились.
        В тетради, кроме скрепленных степлером страничек дневника Тикако, еще лежали сложенные вчетверо схема, на которой был отмечен дом Ихары, и вырезанная из журнала черно-белая фотография. Только фото, без подписи, крупное. Лицо точь-в-точь как описывала Тикако. Широкоскулое, круглое. Лысоватый, большие глаза с двойными веками, крупный приплюснутый нос. Густая щетина, редкие волосы прикрывают плешь. На первый взгляд – эдакий весельчак, дамский угодник. С виду – актер-комик, а по натуре – зверь.
        За спиной у Ихары, привалившись к стене, стоял короткостриженый тип, Котаро Ямаути. Его больше нет на этом свете. И убрал его я.

* * *

        Как во сне, я закончил работу и, замешавшись в толпу рабочих, разъезжавшихся по домам, по линии Тоёко вернулся в Мотосумиёси. В голове засел вопрос: каким путем следовать дальше?
        Впрочем, как мне представляется, есть только один вариант. Ничего не предпринимать, затихариться на окраине Кавасаки и жить. Ничего другого я не хотел.
        Судя по тому, что я прочел в тетрадке, шансов, что меня обвинят в убийстве Ямаути в Хиёси, практически нет. Так что надо сидеть тихо. Ничего не должно случиться. Будем и дальше жить вместе с Рёко, как жили.
        «Нет! – возразил я самому себе. – Будет ли так на самом деле? День подачи налоговой декларации! Как сказала Акико, месяца через два после этой даты от Ихары можно ожидать всего… Два месяца. С 31 мая два месяца – это 31 июля. Сегодня!»
        Что бы я стал делать на месте Ихары? Оставил бы я в покое человека, который убил моего компаньона и покушался на мою жизнь? Нет. И никто, наверное, не оставил бы. Мне под ноги будто подкатилась граната с выдернутой чекой.
        Возможно, он хотел выиграть у меня эти два месяца и потому каким-то образом лишил памяти. Не об этом ли говорил Митараи? Это можно сделать с помощью фармакологии. Как вам такая мысль? Разве Ихара не должен был думать о том, чтобы обезвредить врага на время, пока он не может с ним разобраться? В общем, операция прошла успешно. Ровно два месяца я не предпринимал никаких попыток напасть на Ихару.
        Что касается моего положения, то оно совсем не завидное. Я оказался в полном одиночестве. Семьи нет, братьев и сестер нет, родителей – тоже. Даже где живет Сюдзи Масико, никто не знает. На заводе все смотрят на меня, как на чудака, не умеющего ладить с людьми. Ко всему прочему, я еще и живу под чужим именем. Кэйсукэ Исикава. Прихлопнуть меня проще простого.
        Я один-одинешенек в этом необъятном мире. Без друзей, которые могли бы встать на мою защиту. Можно выдать убийство за самоубийство и пустить тело вниз по Тамагаве. Никому до этого дела не будет. Вряд ли кому-то интересно искать причину смерти человека без имени, разбираться, что за всем этим стоит. То есть фактически сейчас я подобен человеку, который держит над собой табличку «Можете убить меня, когда вам удобно» и безропотно ждет, когда с ним это сделают.
        По спине пробежал холодок. Убийство – дело чрезвычайно серьезное и хлопотное, потому что потенциальную жертву обычно окружают родственники и многочисленные друзья-приятели. У меня же – никого.
        Черт знает что! Я тряхнул головой, возвращаясь к реальности. Я был дома и сидел посреди комнаты, обхватив колени руками. Странно, что люди Ихары до меня еще не добрались. Сейчас мне нечего им противопоставить.
        Я поднялся, как автомат, и, подойдя к двери, напряг слух и сосредоточился. Потом приоткрыл дверь. В коридоре никого не было.
        Пересек комнату и встал у окна. Глянул вниз – на улице тоже ни души.
        Сделал выдох. Плохо дело. Хуже не придумаешь. Теперь до конца своих дней придется бояться убийцы. Правда, остается возможность, что люди Ихары не знают, где я сейчас. Но насколько можно на это надеяться? Узнать – не велика проблема, это всего лишь вопрос времени.
        «А-а!» – вырвалось у меня. Митараи. Когда позавчера мы сидели в «Лэмп хаус» и я выслушивал его объяснения насчет потери памяти, он указал на молодого парня и спросил, не помню ли я его. Это и есть человек Ихары. Они уже у меня на хвосте сидят!
        Я содрогнулся. Из этой ситуации просто так не выбраться. Затаиться как мышь и жить затворником не получится. Можно даже не мечтать.
        А раз так, я должен добраться до Ихары раньше, чем он до меня. Получится ли? Вот в чем вопрос.
        Если подумать, ничего другого мне не остается. Слишком глубоко я увяз. Как ни странно, в этот момент я почувствовал физический подъем. Я в отличной форме. Если действовать, то сейчас. Потому что сейчас – самое подходящее время. По следующим причинам.
        Первое – Ихара наверняка думает, что я еще не опамятовался. Именно поэтому он настроен оптимистически и на меня не нападает. И я должен этим воспользоваться. Есть основания надеяться, что охрана Ихары потеряла бдительность и расслабилась – и может пропустить неожиданный удар.
        Второе – завтра начинается август. Если верить Акико, каждый год летом, утром или вечером, Ихара бегает марафон на дамбе Аракавы. Он вполне может забыть обо мне на время и захотеть побегать без охраны. Большего и желать нельзя. Задача еще проще, чем с Ямаути.
        Третье – это Рёко. Ее сейчас нет, и это тоже дает мне шанс. Я ограничен в свободе действий, когда она рядом. Пришлось бы придумывать какое-то объяснение, куда я собрался на ночь глядя. Надо сказать, Рёко – мое главное слабое место. Если враг хочет меня убить, нет ничего проще. Достаточно взять в заложницы Рёко. И я беспрекословно явлюсь туда, куда скажут, чтобы умереть.
        То есть я должен поставить точку в этом деле до того, как Рёко вернется из поездки. Сегодня третий день, как она уехала. Сказала, что едет на четыре дня. Значит, послезавтра, 2 августа, должна быть обратно.
        Получается, сегодня вечером или завтра? У меня всего два дня?!
        Впрочем, я и без Рёко приперт к стене. Ихара нанесет свой удар в течение ближайших двух-трех дней. Буду сидеть сложа руки – меня накроют, и конец истории. Но если мне удастся их опередить, какая может найтись связь между простым рабочим, каких в огромном городе как соломинок в стоге сена, и Гэнъитиро Ихарой? Кроме меня, достаточно других людей, испытывающих ненависть к этому негодяю. Полиция будет где-то искать преступника. Работа нанятых за деньги телохранителей со смертью нанимателя будет окончена, и они быстренько уберутся восвояси. И мы с Рёко сможем жить спокойно.
        И еще есть у меня одна манящая идея. Я про тот дом в Кухиро. Какое-никакое, а имущество. Если там как следует прибраться, дождаться, пока все успокоится, можно продать его и купить где-нибудь маленький светлый домик, где мы с Рёко могли бы жить спокойно. Почему бы и нет? И ничего больше не надо.
        Я все думал и думал. Как все сложится на дамбе? Будут там люди, когда Ихара направится на пробежку? Если там никого не окажется, прекрасно. Но сначала надо бы предварительно ознакомиться со сценой, где будет происходить действие. Это нужно сделать в первую очередь, независимо от того, соберусь я в конечном итоге разобраться с Ихарой или нет. Быть или не быть, решу потом. Ведь нельзя исключать, что в этом году он откажется от своего марафона. Если я боюсь смертоубийства и пока не готов, лучше пойти туда вечером без ножа. Да, так и надо сделать, убеждал я себя.

* * *

        На часах одиннадцать. Пошел третий час как я залег у дамбы на траве неподалеку от моста Ёцугибаси. По мосту одна за другой грохотали электрички. Стояло лето, поэтому особых неудобств я не испытывал; комары не зудели. Мой наблюдательный пункт находился совсем рядом с домом Ихары. Отсюда должно быть хорошо видно, как он выйдет из дома и пустится бегом по дамбе. Я рассчитывал, что он побежит в сторону моста по течению реки. Под мостом темно, и, догнав его, я смогу всадить в него нож.
        Бить надо в спину, слева. Нож в правой руке, вес тела переносится на левую, которая давит на рукоятку сзади, и дело сделано. Сейчас лето, так что для бега Ихара, вероятно, наденет тонкую майку. Нож войдет легко. Это не зима, когда все ходят в толстой одежде. Сердце во время бега активно качает кровь, так что, если нож угодит прямо в него, ее должно быть много.
        И что дальше? В отсутствие телохранителей все просто. Тяжело раненный, Ихара гнаться за мной не будет. Если поблизости никого не окажется, скрыться под покровом темноты труда не составит.
        Но пройдет ли все так гладко? Вдруг с ним будет охрана? Что делать в таком случае? Тогда лучше дать обратный ход. Не исключено, что второй такой шанс не представится, но другого варианта просто нет. В одиночку против нескольких многоопытных профи у меня ноль шансов. Уже август, так что скоро я буду плавать в Аракаве.
        А если Ихара выйдет на пробежку не вечером, а рано утром? Это дела не меняет. Летом по утрам на дамбе очень оживленно. От свидетелей никуда не денешься. Даже если повезет и на какой-то момент рядом никого не окажется, на крик тут же сбегутся люди. И меня увидят…
        Вот он!
        Кто-то бежал по дамбе в мою сторону. Мертвенно-белое лицо мелькало в свете фонарей, мимо которых пробегал человек. Кроме него, вокруг не было ни души.
        Лицо промелькнуло еще несколько раз; я не верил своим глазам. Как по заказу! Я хорошо запомнил это лицо. Гэнъитиро Ихара. Упитанный здоровяк, лоб с большими залысинами. Лицо из журнала. Одет в темно-синий спортивный костюм.
        Я не мог поверить – Ихара один. И никаких признаков охраны. Ни велосипедов, ни треска мотоцикла. Ни прохожих, ни джоггеров. Вообще никого.
        Ничего не подозревавший Ихара приближался и скоро пробежал прямо над моей головой. Ночь была такая тихая, что я отчетливо слышал его тяжелое дыхание. Я немного приподнялся, чтобы окончательно удостовериться, что это Ихара. Мужик здоровый. Бежит медленно. Я прикинул расстояние. Вот сейчас можно выскочить, догнать и всадить в него нож! Ихара уже должен лежать на земле.
        И тут в голове всплыла фраза из моего дневника:
        «Все получилось слишком просто…»
        Что за… Но ведь это даже ребенок сможет сделать.
        Ловушка? Неужели снова ловушка?! Что Ихара летом занимается джоггингом, рассказала мне Акико. Но это было до той нашей встречи у пруда в парке Уэно…
        Ихара побежал дальше, растворяясь в темноте. Глядя ему вслед, я поднялся на дамбу и медленно пошел в обратную сторону. Спустился с дамбы примерно в том же месте, где на нее поднялся Ихара.
        Пройдя по дороге, которая шла вдоль дамбы, вскоре я оказался возле большого особняка. Прошел мимо вдоль бетонной ограды, выкрашенной в цвет слоновой кости, и увидел на столбе табличку с фамилией «Ихара», пластиковую крышу в углу садовой лужайки и под ней черный «Краун».
        Вот как! Однако Ихара ведет себя неосмотрительно, уверовав, что я не нападу на него. Похоже, он и в самом деле считает, что память ко мне еще не вернулась.

        27

        Во вторник, 2 августа, я поехал на завод. Оснований брать отгул у меня не было. На работе меня не оставляли те же мысли, что и вчера. Но решение для себя я уже принял.
        Вернувшись домой, достал нож, сжал его в правой руке. Левой ладонью уперся в рукоятку сзади и надавил ножом на свою рабочую робу, которую я повесил на крюк на стене. Проделал эту манипуляцию несколько раз, втыкая нож в левую сторону груди. Потренировался.
        На закате я вышел из дома. Никак не мог успокоиться – видно, засиделся дома. Стемнело, а свет включать не хотелось. Если мне удастся покончить с этим делом, нам с Рёко надо будет поскорее переехать в другую квартиру. Поэтому все должно быть решено сегодня ночью.
        Побродив немного по улочкам Сибуи и убив тем самым время, я отправился к Аракаве. Спрятался в темноте под мостом, как наметил накануне вечером. Темно-синий пиджак снял и положил на траву – на случай, если на меня попадет кровь. Надену пиджак, и ничего видно не будет. Майку специально надел черную, выбрал джинсы потемнее. Ноги сунул в теннисные туфли.
        Взглянул на часы, циферблат которых был хорошо виден в свете фонаря. Без двух минут одиннадцать. Ихара, наверное, уже вышел из дома. Эх, если б это от меня зависело!
        Стрекотали насекомые. В небе висел месяц; создавалось впечатление, что стрекотание исходит от его лучей, падавших на землю. Через какое-то время я перестал различать, то ли это насекомые, то ли звон в ушах.
        Правая ладонь, в которой я держал нож, намокла от пота. Напряжение нарастало. Я это чувствовал. Кровь стучала в висках. Ко всем этим звукам присоединялись горячечные толчки сердца, которые, по моим ощущениям, шепчущим эхом разносились над рекой.
        Я чувствовал, что в руках вот-вот начнется дрожь. В ногах тоже. Тело вдруг стало чужим, как-то размякло. Справлюсь ли я с Ихарой в таком состоянии? Хотя с Ямаути все прошло гладко. Видно, жизнь с Рёко подействовала на меня успокаивающе, подорвала боевой дух.
        Я огляделся по сторонам. Никого. Как и вчера. Под светом луны все вокруг словно замерло. Затаив дыхание, я думал только об одном: смогу ли вонзить нож в сердце Ихары.
        У ночи тысяча глаз. Металлические голоса крошечных насекомых бесконечно смешивались, накладывались друг на друга; зрение стало острым как тысяча игл. Они впивались в мозг, парализовали душу.
        Я повернулся на траве вполоборота, глубоко вздохнул. По телу струился холодный пот. «Все! Ничего не выйдет!» – готово было сорваться с языка. Подняв голову, я посмотрел на дорожку, проложенную по дамбе. И… понял, что уготовано мне судьбой.
        По дорожке размеренным шагом бежал Гэнъитиро Ихара. Его лицо возникало из темноты в свете фонарей, мимо которых он пробегал. Такое впечатление, будто я просматривал вчерашнюю видеозапись. Тот же синий тренировочный костюм, тот же неспешный бег – молодежь пешком быстрее ходит. Все как прошлым вечером.
        Для меня все складывалось как по заказу, а вот для человека, который нетвердо бежал в лунном свете навстречу смерти, эта высокая дамба стала последней «дорогой цветов»[60 - В традиционном японском театре Кабуки – специальный помост, проходящий через зрительный зал, по которому актеры выходят на сцену и уходят по окончании действия.]. Я лежал на траве на боку; звук шагов Ихары приближался, отзываясь в моем сердце. Он тяжело, прерывисто дышал. Такое впечатление, будто не бежал, а агонизировал.
        За ним никого. Ни велосипеда, ни машины, ни мотоцикла. У реки у меня за спиной тоже ни души. Я проверял. Как и вчера, телохранителей с Ихарой не было.
        Я чувствовал, что у меня вот-вот затрясутся поджилки, и тут услышал собственный голос: «Это судьба! Судьба!» Я не могу этого не сделать. Если я не убью этого человека, жизни нам с Рёко не будет. «Ну давай же! Будь мужиком! Раз! – и все. Даже девочка справится. Дело в характере. Не для себя. О Рёко подумай! Если не убить здесь этого гада, ее жизнь окажется в опасности. Если любишь Рёко, сделай это во имя любви. Поставь на кон жизнь. Ты сможешь, сможешь!»
        Шаги Ихары прошуршали у меня над головой сантиметрах в двадцати и стали удаляться. Невероятно, но в тот же момент дрожь в руках прекратилась. У меня получится! Это судьба! Я должен это сделать, иначе нам с Рёко не жить! О боже!
        Я вскочил на ноги. Ихара меня не заметил. Я побежал за ним, его широкая спина быстро приближалась. Вот она скрылась в тени моста. Стараясь ступать неслышно, я приблизился к нему, крепче сжав в руке нож. Все готово. Сейчас…
        В тот же миг я громко вскрикнул. Крик получился резкий, как у женщины, так кричат от испуга. Кто-то обхватил меня сзади, просунул руки под мышки.
        Конец! Какой ужас! Теперь они меня изуродуют. Ловушка? Какой же я идиот! Опять угодил в ловушку! Кто-то крепко держал меня борцовским приемом. Я проиграл! Перед глазами всплыло лицо Рёко. Я снова закричал, отчаянным движением извернулся и, не переставая вопить, изо всей силы ткнул ножом себе за спину.
        Послышался тошнотворный звук. Нож во что-то вонзился. Есть! Попал! Он один?! Значит, я не умру, буду жить?!
        Стон. Меня больше никто не держал. Голос какой-то детский. Совсем молоденький! Я выдернул нож. Брызнула кровь. Я совсем потерял голову.
        Резко обернулся и увидел согнувшуюся почти пополам фигуру. В самом деле, один. Стоны не прекращались. Стоит на коленях. Правой рукой зажимает рану, левой – опирается о землю. Поднялась голова, и я увидел перекошенное болью лицо.
        Бледный холодный свет стоявшего в отдалении фонаря освещал его сбоку. Боль, видно, была такая сильная, что падавшие на лицо длинные волосы колыхались.
        И тут мне показалось, что мир накренился. Я тоже упал на колени. Кровь отхлынула. Вдруг моя душа низверглась в преисподнюю. Темнота вокруг подхватила меня и стала стремительно подниматься вверх. Как смерч, взлетела к самому небу.
        Женщина?!
        – Кэйсукэ, – услышал я полный страдания голос.
        Что происходит?! Рёко! Это же Рёко! Она должна быть в Мацусиме! Но она здесь! Как?! По ее щекам катились слезы боли. Почему?! Что же это?! Тут только до меня дошло, что я наделал.
        – Рёко! Как?.. Почему?!
        – Кэйсукэ…
        Сбоку появилась чья-то фигура. Ихара! Он стоял рядом и заглядывал Рёко в лицо. И…
        – Ты?!
        В то же мгновение во мне взорвалась ярость. Я ткнул в лицо Ихаре ножом, но только рассек воздух. Он оказался на удивление прытким и успел отскочить. Направил удар в живот. Опять мимо! От пережитого шока мои движения стали вялыми.
        Ихара пустился от меня во всю прыть. Я бросился за ним. «Я тебя достану!» – мелькнуло в голове. Догнать его не составит труда. «Это из-за тебя я зарезал Рёко! Из-за тебя! Убью!»
        – Не надо! – послышался сдавленный крик. Это Рёко. Я обернулся и увидел, что она лежит на черной земле. Остановился. Что делать?!
        – Не надо! Хватит уже! – услышал я крик, смешанный со слезами. Крик отчаянный, сдавленный. Она любой ценой, даже с риском для жизни, старалась остановить меня. Поэтому я вернулся к Рёко. Кинулся к ней со всех ног, потому что дороже ее у меня ничего нет.
        Пока она корчилась от боли, тело немного сползло с дорожки по насыпи дамбы. Я спустился к ней и подхватил под поясницу, чтобы она не съезжала дальше. Наклонился к самому ее лицу.
        – Не делай этого, – задыхаясь, проговорила Рёко почти шепотом. Из глаз ее то ли от боли, ли от тоски одна за другой катились слезы. Она хватала ртом воздух. Я тоже ничего не мог произнести. Губы шевелились, а голоса не было. Рёко задрожала всем телом, потом собралась силами и крикнула:
        – Обещай мне!
        Я сжал ее правую руку и в отчаянии кивнул.
        – Я понял! Все понял! – Мои слова прозвучали громким шепотом и растворились в ночи.
        – Прости меня, – так же шепотом проговорила Рёко.
        – Простить тебя? За что?! Это я должен у тебя просить прощения! – воскликнул я так громко, что перехватило горло. За что она просит прощения? Может, у нее что-то с головой?!
        Я поднялся. Меня мучило раздражение от того, что я ничего не понимаю; внутри клокотала ярость. Казалось, тело вот-вот разорвет на части.
        – Я вызову «Скорую». Подожди. Только не умирай, прошу! – прокричал я и бросился было искать телефон-автомат.
        – Подожди… – опять зашептала Рёко. Она хотела что-то сказать. Протянула ко мне руку. Похоже, ей было совсем худо – я едва мог разобрать, что она говорит. С ее языка срывались обрывки каких-то слов. Я быстро встал на колени и наклонился к ней.
        – Вернешься… в нашей комнате… вернешься… в буфете… в ящике, где нашел права… там… посмотри…
        Я встал.
        – Понял, понял. Подожди. Я сейчас позвоню в «Скорую». Лежи, не шевелись.
        Я взбежал на дамбу и пустился бегом со всех ног. Как такое могло случиться? «Невероятно! – повторял я про себя. – Ужас! Вот этой самой рукой я пырнул ножом самого дорогого мне человека. Подумать только! Я зарезал свою любимую Рёко!»
        Я бежал как сумасшедший. В голове кипели ярость, отчаяние, тоска. Я не мог ни о чем думать.
        В бешеном темпе промчался километра два. Помню, прошлой ночью я где-то видел на дамбе телефон-автомат. Или поискать где-то поблизости будет быстрее? Голова отказывалась работать. Или тот телефон – один во всем в мире?
        Сердце колотилось как в лихорадке, легкие наполнял какой-то противный запах. Ноги заплетались, но я продолжал бег, пока не упал. Прополз чуть-чуть, поднялся, побежал дальше.
        Ввалился в телефонную будку, постоял немного, цепляясь за полочку и стекло. Я задыхался, тело сводили судороги, рот наполнился слюной, которая стекала с губ на пол длинными нитями. Щеки были мокры. От пота? От слез? Не пойму.
        Я набрал 119[61 - Экстренный номер для вызова скорой медицинской помощи и пожарной службы.], сказал, что есть раненая. Куда ехать «Скорой», сразу понятно. Будь это другое место, где-нибудь в переулках, я не смог бы объяснить.
        – Аракава… дамба в районе Кацусика, под мостом Ёцугибаси…
        Уже положив трубку, я раз за разом повторял эти слова. Хотя меня уже никто не слышал. Слова продолжали крутиться в голове. Как поцарапанная или расколотая пластинка.
        Толкнув дверь, я вывалился из будки. Ноги подогнулись, и в следующий момент я обнаружил, что лежу на насыпи. Свалился с дорожки. Лежал на траве, не двигаясь, согнувшись почти пополам, и плакал.
        – Рёко! Не умирай!
        Сквозь слезы я тысячу раз повторял эти слова. Больно, тяжко… нет! не то. Все чувства и эмоции были сметены, порушены. Мозг упорно сверлила мысль: «Если Рёко умрет, мне тоже не жить».
        Сколько это продолжалось? Судорожно бившееся в груди сердце незаметно вернулось в обычный ритм. «А-а! Будешь жить, куда денешься», – застучало в голове. Как это жестоко! Жизнь заставит жить дальше. «Как жесток этот мир! Хоть я не хочу, не хочу!»
        Я приподнялся и пополз по откосу вверх. Все суставы скрипели. Казалось, мое тело принадлежит не мне, а кому-то другому.
        Я выбрался на дорожку, проложенную по верху дамбы. Шатаясь, побежал вперед. Ноги заплетались, но я все равно бежал.
        К горлу подкатила тошнота. Я присел на корточки, тут же упал на четвереньки, и меня вырвало. Встал, обтер рот и, едва держась на ногах, побежал дальше. Впрочем, вряд это можно назвать бегом. С такой скоростью я не опередил бы и пешехода. Все мои мысли были о том, чтобы добраться до моста, поскорее вернуться к Рёко. Но бежать быстрее я не мог.
        Когда впереди наконец показался мост, я увидел машину «Скорой помощи» с мерцающим красным фонарем. Противно загудела сирена. От этого звука у кого хочешь станет тревожно на душе.
        «Подождите!» – хотел закричать я, но из горла вырвался лишь хрип. Нет голоса?!
        «Скорая» удалялась. Колени подогнулись сами собой, и я опустился на землю. Красный фонарь становился все меньше. И я подумал о своей нелепой судьбе. На этом автомобиле с мигалкой на крыше женщина, которую я люблю, увозила с собой все, что у меня было.
        Так я просидел довольно долго, пока не стало немного легче. Я заковылял туда, где остановилась «Скорая». Трава на том месте, где лежала Рёко и откуда ее забрали, была примята. По другую сторону дорожки, на склоне, я разглядел в темноте валявшийся на земле синий пиджак. Лег на траву, где лежала Рёко, чтобы проверить, хранит ли еще она ее тепло. Однако трава была холодна. Палец левой руки коснулся чего-то скользкого и липкого. Мне не надо было говорить, что это такое.
        Ниже на склоне тускло сверкнул какой-то предмет. Не вставая, я долго смотрел на него, потом медленно сполз за ним.
        Это был нож. Я поднял его и поднес поближе к светившему фонарю. В свете ртутной лампы кровь казалась фиолетовой, она уже начала засыхать. Кровь Рёко. Я лизнул нож и почувствовал, как немеет язык.

        28

        Потом я расспрашивал людей о больницах поблизости. Их оказалось две; в них следов Рёко я не обнаружил. В обеих не было отделения скорой помощи.
        В ходе ночных поисков я оказался в каком-то закоулке. Стоял там, не шелохнувшись. Неожиданно для себя успокоился. Меня охватила растерянность – я не представлял, как искать больницу, куда увезли Рёко. Дурь какая-то! На карте посмотреть? Но карта осталась дома, в Мотосумиёси. Туда, что ли, ехать?
        На электричке и такси я вернулся на вокзал Сибуя. Последняя электричка уже ушла. Я вышел на вокзальную площадь, сел в такси и погрузился в раздумья. Как Рёко там оказалась? Откуда ей стало известно, что я собираюсь убить Ихару на дамбе Аракавы? Ведь она должна была быть в Мацусиме и вернуться только завтра…
        И еще одна вещь меня зацепила. Заглянув в лицо Рёко, Ихара воскликнул: «Ты?!» Будто знал ее раньше. Что за идиотизм! Не может этого быть! Может, перепутал с кем-то?
        Ага, понял! Тетрадь! Я забрал из дома в Кухиро свою тетрадь и конверт, в котором лежали триста тысяч иен. Оставлять их в шкафчике на заводе не годится. Решил, пусть полежат у нас на столе, пока Рёко не приехала. А она почему-то вернулась на день раньше, увидела тетрадь и прочитала…
        Ночь. Меня дома нет. Значит, я пошел на Аракаву убивать Ихару. Вот Рёко и подумала, что меня надо как-то остановить. И вот результат! Я зарезал Рёко. Хотя и затеял все это дело ради нее…

* * *

        Дома я обнаружил, что тетрадка на столе лежит не так, как я ее оставил. Однако сумки, с которой Рёко поехала в Мацусиму, в квартире почему-то не оказалось. «Странно», – подумал я и заглянул в ящик буфета, о котором говорила Рёко, но ничего интересного там не нашел. Повыдвигал друг за другом остальные ящики – и тоже ничего нового не обнаружил.
        Я опять растерялся, не зная, что и подумать. Что это все значит? Зачем Рёко сказала о ящике? Просто так? Без всякого смысла?
        Не находя себе места, я сел посреди комнаты. Если попробовать описать мои чувства, можно, наверное, обойтись словами: я переживаю за Рёко, но это было бы слишком просто. Казалось, я схожу с ума. Как передать все то, что смешалось у меня в душе – невыносимое чувство вины, тревога за то, серьезно ли ранена Рёко, ужас, охватывающий меня при мысли, что она умрет? И все это из-за меня…
        Открыв карту районов Токио, я обнаружил, как много в городе больниц. И ведь это только крупные, раз им нашлось место на карте. Больница Мукодзима Общества спасения человеческих жизней, хирургическая лечебница Хикифунэ, больница Ёцуги, больница Синкоива, госпиталь Канамати, клиника Мацунага, клиника Аото, хирургическая лечебница Кобаяси, больница Комацугава, больница Хираи… И это не все. Среди перечисленных нет двух больниц, в которых я уже побывал. Потому что они маленькие. Так или иначе, я не думал, что больниц так много.
        Я вышел из дома. Пошатываясь, перешел через мост, на улице Цунасима-кайдо поймал такси и, как только переехали Тамагаву, сошел. Заглянул в снек-бар, который еще работал, несмотря на поздний час, и попросил телефонную книгу. На нашей стороне Тамагавы, в ночном баре в Мотосумиёси, телефонной книги двадцати трех муниципальных районов Токио не оказалось. Я начал обзванивать больницы. Где-то не брали трубку, а там, куда дозвониться удалось, говорили, что пациенты, нуждающиеся в неотложной помощи, к ним не поступали. Записав номера неохваченных больниц, я решил подождать до утра.
        После этого вернулся домой и снова развернул карту города. «Скорая» могла доставить Рёко прежде всего в одну из больниц прилегающих к мосту Ёцугибаси районов – Кацусика и Сумида. Хотя надо расширить радиус поиска до пяти-шести километров. Тогда, кроме этих двух, она будет включать и другие районы – Эдогава, Кото, Аракава, Адати… С ума сойти! Неужели придется все больницы обзванивать? Но другого пути нет. Остается сидеть и звонить.
        «Начнем с окрестностей Ёцугибаси, обведем круг диаметром десять километров. Внутри круга двадцать восемь больниц. Вычеркнем те, куда удалось дозвониться».
        Я глянул в окно. Уже занимался рассвет. Летом ночи короткие. Я прилег, надеясь немного поспать, но сон не шел.
        Дождавшись восьми, я выскочил на улицу к телефону-автомату. Больше ждать было невозможно. Обзвонил все больницы, до которых не добрался накануне. Трудно поверить, но ответ везде был одинаков: «Такой пациентки у нас нет».
        В Мотосумиёси в телефонных будках, естественно, не было справочников по всем районам Токио. Поэтому я сел на электричку и снова поехал в снек-бар, где такая телефонная книга имелась. Выписал номера всех больниц в радиусе пятнадцати километров, позвонил во все без исключения и везде получил одинаковый ответ: Рёко к ним не привозили.
        Вспомнилось, что можно позвонить в 119. Но рука не поднималась набирать эти цифры. У меня от них дрожь, как и от 110[62 - Номер вызова полиции.]. Все же я снял трубку, но позвонить так и не решился. Вдруг начнут отчитывать, что мешаю работать…
        Я вообразить не мог, что найти больницу, куда увезли Рёко, будет так трудно. Надо было поехать вместе с ней на «Скорой».

* * *

        Сидеть дома и ничего не делать я тоже не мог. Так и умом недолго подвинуться. Решив поехать в Аракаву, я снова отправился на станцию Мотосумиёси.
        Купил билет и вдруг увидел выходящего через турникет на пристанционную площадь человека. Митараи! Только этого еще не хватало, подумал я и хотел спрятаться за колонной, но было поздно.
        – Эй, Масико-кун! – услышал я знакомый язвительный голос. Отвечать не хотелось, и я молчал.
        – Ты куда собрался? Что случилось? Чего так торопишься?
        – Да вот, спешу… Давай в другой раз.
        Митараи с удивлением на лице застыл на месте. Я быстро прошел через турникет мимо него, но тут же обернулся:
        – Послушай!
        Митараи сделал несколько шагов в мою сторону, я тоже – ему навстречу. Мы стояли друг против друга, разделенные турникетом.
        – Если человек ранен, его ведь в хирургию везут, правда? Не к терапевту, не к педиатру?
        – Не обязательно, – ответил Митараи. – От случая зависит. Все студенты медицинских колледжей до выпуска слушают одни и те же лекции. А специализацию – хирург, терапевт и так далее – выбирают после государственных экзаменов. Так что неотложную хирургическую помощь может оказать и дерматолог, и гинеколог.
        – Вот оно что!
        Его ответ удивил меня. А я думал, что Рёко могли доставить только в хирургию, поэтому выписывал только хирургические отделения и медицинские центры. Может, в этом моя ошибка…
        – А что случилось-то?
        – Да ничего особенного. Потом расскажу. – С этими словами я прыжками взбежал вверх по лестнице.
        Сойдя на станции «Аракава», зашел в кафе и попросил телефонный справочник. Начал выписывать из него все подряд – терапевтов, дерматологов, гинекологов. Потом стал звонить. Как ни удивительно, опять безрезультатно. Ни в одной больнице пациентки по имени Рёко Исикава не оказалось.
        Выйдя из кафе, побрел наугад, не отдавая себе отчета куда. По пути стал расспрашивать прохожих, нет ли поблизости больницы. Кто-то показал мне дорогу, и я отправился в регистратуру, нимало не смущаясь, что, возможно, уже звонил сюда. Мне было все равно. Я толком не понимал, как действовать дальше, но делать что-то надо. Совершенно невероятная ситуация. Как я ни старался – все напрасно. «Скорая», которая увезла Рёко, растворилась в запутанном лабиринте под названием «Токио». Возникла откуда ни возьмись и спрятала ее от меня.
        Когда я добрался до дамбы, возведенной вдоль Аракавы, ноги уже стали как палки и жутко болели. Каждый шаг давался с трудом. Когда наконец это до меня дошло, я присел на траву. Солнце уже садилось, пейзаж сменился – теперь я видел вдалеке улицы района Сумида.
        Что-то мне напоминала эта картина… Ага, вспомнил! Мы переезжали с Рёко в Мотосумиёси. Остановили грузовичок на дамбе, спустились к Тамагаве. Был такой же закат. Кажется, с тех пор прошло так много времени… Столько всего случилось… На десять лет хватит. Грусть в душе человеческой запечатлевается на всю жизнь. Совсем не так, как радость.
        Я встал и, пошатываясь, добрел до станции. Сел в электричку, обратно в Мотосумиёси. Я был вне себя, проклиная собственное бессилие. Потом вдруг вспомнил, что целый день ничего не ел. Но аппетита не было никакого. Больше того – даже мысль о еде вызывала тошноту.
        Окружающее представлялось в каком-то странном виде. Я будто смотрел черно-белое кино. Почему, интересно? И тут мне стало ясно, в чем дело. Я не слышал звуков. Пассажиры безмолвно рассаживались по местам, электричка слегка покачивалась по ходу поезда, и я вместе с ней, однако шума поезда слух не улавливал. Какие-то люди, судя по всему, громко разговаривали, но звук голосов ушей не достигал.
        У меня на глазах один пассажир медленно сполз на пол вагона. Тоже бесшумно. И так же, не издавая звуков, исторг из себя содержимое желудка. Рвота растеклась по полу прямо мне под ноги. Я не сводил глаз с этой немой сцены.
        Огляделся по сторонам и понял, что стою на платформе в Мотосумиёси. Чудеса, да и только! Почему я здесь? Должен же я что-то помнить, хотя бы на уровне физических ощущений… Или что-то зовет меня сюда? А может быть, кто-то? Почему я должен сюда возвращаться?
        Это место для меня чужое. Сомнений быть не может. Но я возвращаюсь сюда снова и снова.
        Я миновал турникет. Точно так же я много раз приезжал сюда с работы. Как странно! Из горла вдруг с клекотом вырвался смешок. Неужели то, что произошло со мной, – действительно моя жизнь? Почему? Как так получилось? Как я мог жить в чужом, совершенно не знакомом мне месте и ни в чем не сомневаться?
        Все дело в Рёко. В этой необыкновенной, невероятной девушке. Сколько раз, стоя на этом самом месте, я видел ее фигуру в тени колонны… Зачем она приходила сюда каждый вечер? Когда все было хорошо, с какой радостью она прижималась ко мне. Говорила: «А теперь пойдем в «Лэмп хаус». У этой самой колонны прождала меня на корточках два с лишним часа в тот дождливый вечер, когда я вернулся после работы пьяный.
        Я поднялся по лестнице, и вдруг мой взгляд уперся прямо в это наше кафе. Помню, Рёко сидела там у окна. Я жестом позвал ее: «Выходи», она встала с чеком и пошла к кассе на выход. Так было.
        Трудно поверить. Неужели это правда было?

        29

        Кто-то грубо схватил меня за руки, поднимая. Вроде поставили на ноги, но колени подогнулись, и я снова повалился на прохладные каменные плиты. Так удобно. Однако меня опять подняли и, поддерживая, вывели в переулок.
        Я оглянулся по сторонам. На меня смотрели лица. Лица проходивших мимо людей. Карман что-то оттопыривало. Бумажник, наверное. Покопавшись в нем, я понял, что несколько тысячных не хватает. Плата за выпивку.
        С трудом держась на ногах, я выпрямился. Обернулся и понял, откуда меня выставили. Это была та самая пивная в Мотосумиёси, куда я несколько раз заглядывал, разыскивая Рёко. Вспомнил! Я зашел в это заведение и здорово набрался.
        Я побрел по переулку. Перед глазами все плыло. Несколько раз пришлось хвататься за стены трясущимися руками, чтобы не свалиться. Но чувствовал я себя неплохо. Бог знает, что будет дальше, но в тот момент выпивка в самом деле казалась мне спасением.
        Мимо, не издавая звуков, несся поток машин. Яркий свет фар слепил глаза. И вдруг по ушам ударил сигнал клаксона. Я хотел отскочить в сторону, но тело не подчинялось, шевелилось еле-еле.
        Я пошел дальше. Шел и шел, не останавливаясь. Хотелось идти так до самого края земли. Ведь здесь все равно чужая мне территория, так что какая разница, куда идти…
        Спасибо алкоголю – ноги теперь не ощущали ни усталости, ни боли. Наверное, со стороны люди думали: вот идет пьяный, качается, – но меня это совершенно не беспокоило. Кому какое дело, шатаюсь я или нет.
        Неожиданно оживленная улица кончилась, и я очутился на задворках. По краю узкой улочки сквозь щели в бетоне пробивались до смешного ровные полоски сорной травы. Она была неестественного фиолетового цвета. Или мне так показалось. Я двинулся вдоль этой полоски.
        Завернув за угол, я обнаружил, что по обе стороны переулка тянутся выложенные из блоков стены, которые, подобно ширмам, скрывают от чужого взгляда то, что находилось за ними. Я шел будто по каменному коридору, залитому лунным светом. Он, как сахарная пудра, покрывал все вокруг. Я сложил ладони ковшиком, и они наполнились белым лунным серебром.
        Я покрутил головой, и тут же перед глазами возник сотканный из лучей света пояс. Колышась словно кусок ткани на ветру, он обмотался вокруг моего тела.
        Голова закружилась, и, пошатнувшись, я крепко приложился к каменной стенке. Веки сомкнулись, опустив на глаза черный занавес, на котором, образуя петлю Мёбиуса, плясали белые и фиолетовые ленты. Тяжело дыша, я наблюдал эту картину.
        Приоткрыл глаза и уставился прямо перед собой. Веки затрепетали, захотелось открыть глаза пошире. Зачем только я это сделал?..
        Меня вдруг посетила иллюзия, что стенка, к которой я привалился, не стенка вовсе, а каменный пол. Поле зрения сместилось вбок на девяносто градусов. Лунный свет теперь лился справа, как луч прожектора.
        И вдруг… Побродив по этой чужой для меня территории, я увидел картину совершенно невероятную. Не укладывающуюся в рамки происходивших вокруг меня странных и неожиданных событий.
        В тени, лежавшей на каменном полу, неожиданно нарисовалась тощая фигура. Фигура парня с сухими растрепанными волосами. Длинными, как у поэта, вернувшегося из дальних странствий.
        Я не верил своим глазам. И не должен был им верить, ибо то, что я увидел, было невозможно. Однако я смотрел на это и не мог оторваться. С необъяснимой безучастностью пьяницы тупо глазел на застывшую передо мной фигуру, сверкавшую белой макушкой под лунным светом.
        Это был «я». Прямо передо мной стоял я сам и тоже смотрел на меня.
        Сколько продолжались эти гляделки? Минуту? Десять секунд? Час?
        Я будто видел себя в зеркале, а отражение смотрело на меня. Однако позы у нас были разные. Я стоял, привалившись к стене, а мое второе «я» не нуждалось в опоре и просто застыло на месте.
        Тишина. Ни человеческих шагов, ни жужжания или стрекотания насекомых. Единственный тонкий отупляющий металлический звук, исходящий из неведомого источника. Из лунного света?
        Вдруг я открыл рот и тихо сказал:
        – Я к себе.
        И добавил:
        – Ну что, домой?
        Слова прозвучали еле слышно, почти шепотом. Поэтому, кроме меня, их вряд ли кто услышал. Впрочем, мне было все равно. Потому что он – тоже я.
        – Да, – ответил он. – Там письмо.
        – Письмо?
        Он энергично кивнул и растворился в тени каменной ограды так же быстро, как возник.
        Я долго не мог пошевелиться. Наконец медленно выпрямился и неверной походкой побрел дальше.
        Блуждал как в тумане, как в зыбком сне, пока незаметно для самого себя не вышел к обнесенной проволочными заграждениями железнодорожной линии, которая словно погрузилась в сон. Пройдя вдоль нее, я оказался у нашего дома. И железную дорогу без признаков движения, и дом окружала мертвая тишина. Такая бывает на кладбище летней ночью.
        Открыв стеклянную входную дверь, я подошел к висевшим на правой стене почтовым ящикам с номерами квартир. В нашем ящике лежал конверт с красной линией экспресс-почты. На нем были видны иероглифы: «Господину Кэйсукэ Исикаве». Хороший почерк, принадлежит взрослому человеку. Состояние непонятного транса, в который я был погружен, кончилось. Отправительницей значилась Такако Исикава. Я взял письмо и, нетвердо ступая, поднялся по лестнице.

        30

        Здравствуйте, господин Кэйсукэ!
        Извините, что я вдруг к Вам обращаюсь. Просто Рёко, когда на днях побывала у нас, так много о Вас говорила, что прямо кажется, что Вы нам не чужой. Сколько раз сказала, какой Вы замечательный человек, надежный, как ей хочется поскорее снова быть с Вами… Я еще с Вами не знакома, но раз Рёко так говорит, значит, Вы такой и есть.
        Никак не могла решиться, чтобы обратиться к Вам. Уж больно тяжело рассказывать о позоре нашей семьи. Долго сомневалась, будет это на пользу Рёко или нет. Но мне кажется, с дочкой случилось что-то ужасное, вот я и набралась смелости Вам написать. Решилась все-таки, хотя очень боюсь, не ранит ли то, что я пишу, Ваши чистые чувства. Дело в том, что Рёко какое-то время была в содержанках у одного богача по имени Гэнъитиро Ихара. Совсем недолго. Не подумайте, что она бесстыжая.
        У меня, кроме Рёко, есть еще один ребенок, мальчик. Осаму. У них четырнадцать лет разница. Сын от рождения… как бы это сказать… отстает в развитии; немного не такой, как все дети. Кроме того, он очень слабенький. Может, им наказал меня Бог за грехи в прошлой жизни. Кара такая… Кроме того, когда сын родился, умер муж, отец Рёко и Осаму, и мне пришлось работать, чтобы держать дом.
        Из-за этого Рёко не пошла дальше учиться, ей тоже пришлось искать работу. Как раз в это время срочно понадобились деньги на операцию Осаму. Я, конечно, догадывалась, какая в Токио у Рёко может быть работа, но что я могла сделать? Однако даже с ее деньгами – а присылала она много для ее-то возраста – мне не хватало, чтобы свести концы с концами. И тогда, наверное, она познакомилась с Гэнъитиро Ихарой.
        В Мацусиме, в нашей глуши, люди привыкли жить делами и заботами семьи. Для нас это главное. Поэтому, узнав о том, что этот Ихара взял Рёко под опеку, я скорее обрадовалась. Вы, наверное, смеяться будете. Я не оправдываюсь, но в моей молодости у нас в Тохоку, где-нибудь в захолустье, еще бывали случаи, когда девушек продавали в проститутки.
        Однако, как оказалось, с Ихарой вышла ошибка. Оказалось, этот человек страшно груб с женщинами. Рёко несколько раз писала, что он доводит ее до слез. Она слишком хорошо знала, какие дела у нас в семье, чтобы выдумки сочинять. Чего только не пережила, бедняжка!
        Конечно, это счастье для Рёко, что она с Вами встретилась. Тут и говорить нечего. Но из разговоров с дочкой я поняла, что Ихара что-то задумал и решил Вам ее подставить. Зачем ему это понадобилось, не знаю. Может, Рёко ему надоела, и он в виде компенсации решил свалить ее на Вас. А в результате она встретила свое счастье, разозлилась на Ихару и освободилась от него.
        Теперь оказывается, что Рёко серьезно ранена. Как это получилось, из-за чего, не знаю. Она сейчас вроде у Ихары в особняке. Звонит мне сегодня утром – плачет. Мне кажется, она в отчаянии. Говорила: «Ихара меня убьет! Спасите меня!» Что даже, если поправится, ни за что больше не станет жить с Ихарой. Лучше умереть. Сейчас я ничего не могу для нее сделать – мне не на кого оставить Осаму. Конечно, я хочу поехать в Токио, но это зависит от того, найду ли я кого-нибудь посидеть с сыном.
        Вот я и решила Вам обо всем сообщить. Даже после того, что я рассказала, Вы не бросите Рёко в таком положении. Я сужу по ее словам – не такой Вы человек.
        В Токио у нас ни одной родной души. Чего я только не передумала, вся извелась, не зная, что делать, и поэтому написала Вам… Места себе не нахожу. Чем больше думаю, тем больше схожу с ума. Мужчина на моем месте обязательно что-то сделал бы. Похоже, рана у Рёко серьезная, она совсем пала духом и говорит, что долго не проживет. Я точно знаю, что дочка хочет Вас видеть, хотя, конечно, об этом не говорит. Бедная моя доченька! За что ей все это?! Спасите ее, умоляю Вас.
        Я напугана страшно, поэтому пишу как курица лапой. Извините меня. Всего Вам доброго.
        Мать Рёко

        «Так вот оно что!» – воскликнул я про себя. От вспыхнувшего гнева стал выветриваться хмель. Я только сейчас заметил, что читал письмо стоя. Не находя себе места, заметался по комнате. Меня всего трясло от возбуждения.
        Если Рёко у Ихары, искать ее по больницам можно сколько угодно! Вот тебе и разгадка ее таинственного исчезновения… Загадка решилась просто – этот гад ее похитил. При этой мысли ярость закипела во мне еще сильнее.
        Однако одним словом «ярость» моих ощущений не передать. Всем телом – от волос на голове до ногтей – я чувствовал, как ярость внутри меня полыхает огнем, словно расплавленное железо. Я рассвирепел так, что самому стало страшно.
        «Убью! – подумал я. – Убью, чего бы это ни стоило». На жизнь свою мне наплевать. Я готов с ней расстаться хоть завтра.
        Все стало понятно. И возглас Ихары: «Ты?!», когда он заглянул в лицо Рёко, и брошенный мне ею когда-то упрек: «Хотя бы попробуй меня понять», и ее слова: «Знаешь, какая у меня была жизнь?», сказанные в ту ночь, когда она вернулась домой после того, как какие-то подонки ее изнасиловали. Была ли она любовницей Ихары? Какой же я идиот! И Тикако, и Рёко, обе женщины, с которыми я связан, стали жертвами Гэнъитиро Ихары!
        Теперь ясно, почему Рёко уговаривала меня не ездить в Нисиогу. Она не только боялась, что наша с ней жизнь рухнет. Причина была еще и в том, что, возможно, она знала, для чего Ихара ее ко мне приставил.
        Дело не в том, что он хотел дать Рёко отступные. У него была другая, особая причина. Расчет был на то, чтобы лишить памяти человека, угрожавшего его жизни, подставить ему женщину и дом, который он должен защищать, чтобы это стало для него главным, и таким образом ослабить у него желание мстить.
        Очень может быть, что сам Ихара и приказал Рёко не пускать меня в Нисиогу. Хотел с ее помощью сделать из меня бесхребетника, подавить во мне желание отомстить ему.
        Какая сволочь! Я обязан его убрать. Теперь уже не только ради Нана и Тикако, но и ради Рёко тоже. В какой-то момент она сказала мне: «Поезжай в Нисиогу». Тогда она и решила изменить Ихаре. А почему? Из-за любви? Не много ли я о себе возомнил?
        Ихара приставил Рёко к юнцу, которого он ненавидел, а она в него влюбилась. И, наверное, Ихара из ревности решил ее наказать. Надо вырвать Рёко из лап этого монстра. Это можно сделать, только убив его.
        На какое-то время у меня потемнело в глазах от злости. Постепенно вернулось самообладание, а вместе с ним – и твердая холодная решимость покончить с Ихарой. Скрестив руки, я задумался. Простить его я не могу, да и необходимости в этом нет. Из-за Ихары я лишился жены и дочки, потерял дом, семью, работу и поставил себя вне закона, совершив убийство. Если переживу все это, буду дальше жить тихо, сторонясь окружающего мира. Ведь в итоге я сам, собственными руками, разрушил спокойствие, которое мне удалось поймать, как птицу, в одном из закоулков Кавасаки, хотя его так трудно обрести. И все это из-за тебя, Ихара! Я покажу тебе, на что способен человек, готовый пожертвовать жизнью.
        Когда грозит тюрьма и виселица, тебе ничего не страшно. Я могу хоть днем ворваться в его шикарный особняк и выстрелом из обреза превратить его сердце в решето. Если кто-то отважится мне помешать, его постигнет та же участь. Спасу Рёко, а если не получится и станет ясно, что лучше умереть, выстрелю себе в сердце. Жалеть об этом нелепом мире не буду. Ихара! Мы вместе отправимся в преисподнюю.
        Я взял нож, которым ранил Рёко, и быстро вышел из дома. Луна еще ярко светила. Перейдя эстакаду, я вышел на Цунасима-кайдо и поймал такси. Взглянул на часы – было еще только два.
        До своего дома в Кухиро не поехал, вышел из машины недалеко от станции «Аракава» линии Кэйсэй и дальше двинулся пешком. Не надо оставлять за собой лишних следов. Кроме того, мне хотелось немного пройтись, чтобы полностью протрезветь.
        Хмель выходил из меня, подгоняемый ветерком, и я снова вздрогнул, вспомнив о странном явлении, посетившем меня какой-то час назад.
        Под светом луны я встретил самого себя. Письмо матери Рёко настолько меня поразило, что я даже забыл, что случилось. Это правда было? Или пригрезилось под алкогольными парами? Однако это видение – встреча с самим собой – навело меня на письмо. Что же все-таки произошло? Я шел по дороге, по сторонам ничего не было видно. Я будто оказался в камере-обскуре и мог разглядеть только кончик своего носа. Казалось, меня заманивают в преисподнюю.
        Я повернул ключ, открыл дверь и вошел в дом, ступая на цыпочках. Напихал в карманы патронов, сколько влезло; нож, на котором еще оставались следы крови Рёко, заткнул за пояс. Завернутый в тряпку обрез сунул под мышку и вышел из дома. За спиной у меня шуршал бамбук.

* * *

        Шагая по дамбе, я выбросил тряпку от обреза. Переломил двустволку, вставил патроны, одной рукой закрыл ствол. Я знал, как обращаться с ружьем. Надо было прошлой ночью взять его вместо ножа, но я побоялся, что кто-то услышит звук выстрела. Зато ружье гораздо надежнее в таком деле. Тогда и Рёко не пострадала бы.
        Я взглянул на часы. Луна светила ярко, стрелки было хорошо видно – пятнадцать минут четвертого. Наверняка окна в особняке Ихары плотно закрыты – ночь все-таки. Я решил перелезть через ворота, разбить окно и ворваться в дом. На свою жизнь мне было наплевать. Ведь даже в идеальном варианте – если такой откровенный налет завершится так, как я задумал, – полиция вряд ли останется в неведении, и может получиться, что из этой передряги мне живым не выйти.
        Впереди виднелась каменная стена особняка Ихары, выкрашенная в кремовый цвет. При свете луны она казалась мертвенно-белой. Повернув обрез дулом кверху и крепко обхватив его, я прижался спиной к стене и медленно стал подбираться к воротам.
        Когда до висевшего у ворот фонаря оставалось метров десять, я заметил темную тень, привалившуюся к привратному столбу. Я похолодел от страха. Охранник! Но я уже ничего не боюсь. Просто этот человек первым отправится к дьяволу.
        Я решительно бросился к воротам, не упуская из вида дом Ихары. Широко расставил ноги и направил обрез на охранника.
        Охранник реагировал на мои телодвижения на удивление спокойно – наверное, передо мной был испытанный боец. В бледном свете луны он отделился от столба и преградил мне путь. «Он что, ненормальный? – подумал я. – Голыми руками собирается защитить Ихару от заряда дроби?!»
        – Масико-кун! – услышал я тихий знакомый голос, выдававший в его обладателе человека настроения.
        – Митараи?! – непроизвольно вырвалось у меня. Что происходит?! Почему он здесь?! Передо мной стоял единственный, кроме Рёко, человек, кому я мог верить после того, как пришел в себя в Коэндзи. В его долговязой, обычно выглядевшей комично фигуре, освещенной лунным светом, сейчас неожиданно ощущалось нечто зловещее, угрожающее. Весь его вид говорил о том, что он совершенно не боится направленного на него обреза. Он неторопливо поднял руку, как бы отдавая команду.
        – Все-таки ты пришел. Вовремя. Я ждал тебя.
        Я стоял, разинув рот от удивления, не в состоянии объяснить, как здесь оказался Митараи. Что он здесь делает?
        – Брось. Это бессмысленно, – отчетливо произнес он тоном учителя, старающегося донести до ученика учебный материал. Чувство реальности вдруг снова покинуло меня, ушло куда-то далеко.
        «Что – бессмысленно? – шепнула чья-то, не принадлежавшая мне воля. – Ты что-то знаешь!»
        – Что бессмысленно? – быстро повторил я вслух, будто кто-то меня подгонял. Обрез по-прежнему был направлен в грудь Митараи. – А-а! По-онятно! – прошептала мне ненависть. Голос был не мой – тихий, полный злобы и враждебности. – Ты с ними заодно, Митараи. Сообщник, значит. – Они оба – и Рёко, и Митараи – подручные Ихары. – Если не так, ты бы не знал, что я сюда приду.
        Он не должен был вычислить, что я сюда приду, и поджидать меня здесь. И Митараи, и Рёко действовали по указанию Ихары, которому нужно меня остановить.
        – Сообщник? – удивленно пробормотал Митараи.
        – Именно! На Ихару работаешь!
        Мой голос дрожал от ярости. Это тот самый Митараи? Зачем только я ходил к нему столько дней подряд! Да потому что поверил… думал, что нашел на чужой территории единственного друга, которому можно открыть душу! Вот уж предатель!
        – А ведь я тебе верил, Митараи. Даже начал тебя уважать… Отойди, если не хочешь стать покойником. Я тебя убивать не хочу. Ты с Ихарой заодно, ну и Бог с тобой. Твое дело. Ты меня многому научил, помог в тяжелую минуту. Я тебе за это благодарен, а сейчас давай разойдемся.
        – Многовато мне чести будет. Не по заслугам… Ладно, благодарить потом будешь. А пока ты малость запутался. Я пока не до конца уловил причину, почему ты охотишься за Гэнъитиро Ихарой, а вот какая причина у противоположной стороны, уже разобрался.
        – Что ты несешь? – Меня охватило смятение, я просто вышел из себя. – У меня нет времени на твой бред и выяснение отношений. Рёко может умереть, пока мы тут стоим. Отойди! А то правда выстрелю! В сторону! Ну!
        Я надавил указательным пальцем на спусковой крючок. Как жаль, что на моем пути оказался именно этот человек…
        – Масико-кун, разуй глаза. Это не больница. Что здесь делать твоей Рёко? Приди в себя.
        – У меня точная информация, вот я и пришел. Ты ничего не знаешь!
        – Это кто ничего не знает? Ты сначала меня выслушай, а потом иди и убивай его. Опусти ружье! – Митараи протянул руку и, взявшись за ствол, потянул его вниз.
        – Они там убьют Рёко! Пусти! – Я толкнул моего приятеля в правое плечо, вырывая у него обрез.
        – Кто ее убьет?
        – Ихара! Ты не знаешь, он с ней спал раньше. И у него есть причины ее ненавидеть. Отойди! Отойди, говорю!
        Мы сцепились прямо перед воротами. Митараи не уступал. Я снова крикнул:
        – Они убьют Рёко!
        В этот момент мой приятель, как обухом по голове, произнес слова, от которых из меня сразу ушла вся сила.
        – А что, если Рёко-тян – дочь Ихары?!

        31

        Ловя ртом воздух, я бежал по дорожке, поднимавшейся на дамбу.
        Слова Митараи произвели на меня гипнотическое действие – я легко выпустил обрез из рук.
        – Идиот! Что это он такое ляпнул?! – бормотал я. – Большой мастак языком трепать… Как он может знать об этом деле больше, чем я?
        Я побежал дальше по дамбе. С каждым шагом дышать становилось все труднее, непривычно тяжело. Скоро закололо в груди, ноги начали заплетаться. «В чем дело?» – подумал я и сразу сообразил: это из-за выпивки. Теперь я протрезвел окончательно. В этот самый момент нога зацепилась за кочку на обочине, я упал и свалился с дорожки.
        Я лежал ничком на склоне дамбы и никак не мог отдышаться. Страшно болела голова. Обхватил ее обеими руками в надежде перетерпеть боль. Тут же подкатила поднявшаяся из желудка тошнота. Поняв, что меня сейчас вырвет, я встал на четвереньки в ожидании рвотных спазмов, и они не заставили себя долго ждать.
        Стало немного легче, и я лег на траву навзничь. С реки задувал прохладный ветерок. В небе висела молодая луна. Только она одна в природе оставалась неподвижной. А жизнь вокруг не стихала – насекомые стрекотали вовсю. Но я лишь сейчас это заметил.
        Опьянение будто снова возвращалось, веки закрывались. В мозг, казалось, вонзаются длинные иглы, тело немело. Лунный свет звенел уже знакомым, пронизывающим тело слабым металлическим звуком.
        Откуда-то послышался тихий, едва слышный голос. Он называл мое имя. Я не отреагировал. Голос позвал меня снова. Я покрутил головой. Ничего и никого. Лунная магия?
        Снова мужской голос. Откуда он? С дамбы? Я посмотрел вверх и снова увидел это.
        На дамбе медленно нарисовалось волшебное порождение лунного света – второй «я». Сделав несколько шагов, оно остановилось на краю дамбы и внимательно посмотрело вниз.
        Одолеваемый одновременно и страхом, и любопытством, я не сводил глаз с этой фигуры. Наконец она подняла правую руку и поманила меня к себе. Согнув колени и подтянув правую ногу, я приподнялся. На меня будто опять действовал гипноз. Кое-как, на четвереньках, поднялся по склону.
        В ушах, не переставая, отдавался не звон лунных лучей, не стрекотание насекомых, а тот самый слабый металлический звук. Он обволакивал меня, направлял, куда двигаться, какую принять позу. Отнимал силы, лишал воли.
        Я почувствовал под ногами гравий дорожки, тянущейся по дамбе. С трудом выпрямился и встал.
        Мой двойник стоял в лунном свете напротив меня. Щеки его были мертвенно-бледны. Кожа на них конвульсивно дергалась, с губ были готовы сорваться слова. И я услышал сдавленный голос и приказ:
        – Ихара спит у себя дома. Убей его.
        Ко мне протянулась рука, державшая маленький кинжал. И рукоятка, и ножны были цвета некрашеного дерева, и освещенный луной этот предмет напоминал струганую палку, непонятно как оказавшуюся в темных морских глубинах.
        Гипноз продолжал действовать – я покорно принял кинжал. Пошарив у пояса, обнаружил, что нож куда-то делся.
        Я получил оружие для убийства Ихары от своего зеркального изображения. От своего второго «я», готового действовать решительно.
        – Убей его.
        Эти слова вместе с лунным светом постепенно проникали в мой мозг. Да! Я это сделаю! Какие могут быть колебания? Ничего другого не остается, разве не так? Иного пути в жизни у меня нет. И потом, один раз я уже убил человека…
        Откуда-то донесся еще один слабый звук. Он стал смешиваться с другими и вытеснять уже знакомый тонкий металлический звон. Звук был резкий, какой-то вызывающе нахрапистый. И постепенно нарастал. Что это?
        На лице стоявшего передо мной двойника мелькнуло что-то похожее на испуг. Ему явно было не по себе. Его одолевала тревога.
        Вдруг окрестности разорвал оглушительный, сокрушающий все вокруг грохот. Он возник посреди темноты, прямо под дамбой. Когда этот громоподобный звук достиг пика, в пространстве за моим двойником возник огромный одноглазый фантом. Из его единственного глаза вылетел белый световой луч, протянувшийся высоко, до самого неба. Но продолжалось это, наверное, всего секунду.
        Стоявший прямо передо мной двойник испуганно втянул голову в плечи и оглянулся. Краем глаза я увидел нечто невероятное.
        Это был огромный одноглазый мотоцикл. Я в одно мгновение взбежал на дамбу по склону. Эта устрашающая картина разом разрушила гипнотические чары, и я пришел в себя.
        Взревел двигатель, из-под колес полетел гравий. Шум был такой, что хотелось заткнуть уши. Потом раздался резкий металлический скрип. Тормоза! Громко взрыли землю шины.
        Вызвавший весь этот жуткий шум мотоцикл резко остановился прямо передо мной, подняв тучу пыли. Ночной ветер трепал волосы восседавшего на металлическом коне человека. Он поднял кверху какую-то штуковину вроде палки. Что это у него? Не успел я подумать, как палка со страшным грохотом выплюнула из себя огонь. Красный огненный столб поднялся к небу, больно резанув по глазам.
        – Эй! Масико-кун! Ты куда? – окликнула меня загадочная фигура на железном коне.
        Тут только я заметил спину своего двойника, решившего покинуть сцену. Но сделать это незаметно не получилось – свет фары выхватил силуэт из темноты и не хотел отпускать. Я подумал, не догнать ли его, но отказался от этой мысли. Теперь фара светила на меня, прямо в лицо. Я поднял руки, защищаясь от слепящего луча.
        – Есть еще один Масико-кун… Ты ведь так думаешь, да? Ладно, закоперщик сбежал. Придется мне все тебе объяснить. Глянь-ка в зеркало. Как следует посмотри. Ну, похож ты на Масико?
        – Митараи?! – вырвалось у меня.
        – Ну что, открыл глаза? Ладно… Давай, вдохни и погляди.
        Он продолжал светить мне в лицо фарой.
        Митараи, превратившийся в моих глазах в черный силуэт, держал в руке маленькое прямоугольное зеркальце. В нем отражалось мое лицо, ярко освещенное фарой. Я придвинулся ближе. На меня смотрел незнакомый мне человек.
        – Понял? Вот твое лицо. Запомни его хорошенько.
        С этими словами Митараи выключил двигатель мотоцикла. Потушил фару, и в округе вновь наступила тишина, в которой жили только звуки насекомых и лунный свет.

* * *

        Спустя десять минут я сидел на мотоцикле позади Митараи, не имея представления о том, куда мы направляемся. Разговор, начавшийся на дамбе, не получился, превратившись в спор и пререкания. Митараи это надоело, и он, заявив: «Потом поговорим, а пока садись», чуть ли не насильно заставил меня сесть на мотоцикл.
        Переехав Аракаву, мы помчались по тихим ночным улицам. Митараи, у которого даже шлема на голове не было, гнал как сумасшедший. Ветер свистел в ушах. Мне стало страшно, и я крикнул:
        – Давай потише!
        – Не тебе, тупому, меня учить! – донесся из-за спины Митараи громкий голос.
        Наконец мотоцикл остановился на углу квартала, застроенного высокими зданиями. Фу, обошлось! Чудо, что эта бешеная гонка закончилась без жертв. Митараи так петлял по улицам, что я никак не мог сообразить, где мы оказались.
        – Ты куда меня завез?
        Митараи перевесил на плечо болтавшийся на груди обрез и, слезая с мотоцикла, нервно бросил: «Да какая разница!» – и подтянул веревку, один конец которой был привязан к дулу, а другой – к прикладу обреза.
        – Как звали твою покойную жену? Тикако? – решил он вдруг продолжить прерванный на дамбе разговор. – А ты день рождения ее помнишь?
        – Ты тут собрался ее гороскоп составить? – с раздражением спросил я.
        – Забыл? День рождения жены забыл…
        – Ну-у… забыл.
        Митараи кивнул с победным видом.
        – Ладно. А у Нана-тян когда день рождения?
        – Моей девочке гороскоп уже не поможет.
        – Гороскоп тут ни при чем. Так когда она родилась?
        – В мае. Когда зацветает овощная рассада. Потому мы и назвали ее Нана[63 - «На» по-японски «овощи».].
        – О! Ты меня удивляешь. Прямо поэт… Тогда еще один вопросик: ты из своего дома в Нисиогу на работу куда ездил? Как фирма называется?
        – М-м… не могу вспомнить. Куда ты клонишь? Какое это имеет отношение к делу? Я хочу знать, что с Рёко. Ты сказал, что в доме Ихары ее нет.
        – Нет! Голову даю на отсечение, – уверенно кивнул Митараи. Мы шли по тротуару, я смотрел на него в профиль.
        – Где же она тогда? Я все больницы в округе прошерстил. Ни в одну из них Рёко не привозили. Кроме дома Ихары, директора «Френд лоун»…
        – Масико-кун, смотри, это «АбАб». – Митараи остановился и указал рукой на здание, в котором находился магазин. – На той стороне улицы адрес такой: район Тайто, Минами Уэно, 2-25-28. А теперь, Масико-кун, будь добр, объясни, где находится «Френд лоун»?
        Я посмотрел туда, куда указывал Митараи. Это место часто упоминалось в дневнике Тикако, и в моих записках тоже. Если это «АбАб», то вот там, выходит, «Ядзима-билдинг»? На окне седьмого этажа должны быть крупные буквы «Френд лоун»…
        Где же они?! Я не верил своим глазам. Поискал вокруг глазами – никаких следов, ничего похожего. Что за черт!
        – Что… ну… наверное, не та улица. Может, там, на той стороне…
        Мы перешли на другое место. Я сам не заметил, как перешел на бег. Но и там никаких признаков знакомых букв не обнаружилось.
        Что же это такое?
        – Ничего не понимаю… Как это? Переехали, что ли?
        – Никто никуда не переезжал, Масико-кун. Просто ничего этого не было изначально, – донеслись из-за моей спины поразительные слова Митараи, смешавшиеся со звуком его шагов.
        – Не было?..
        – Точно. Не было с самого начала. Это все иллюзия.
        – Иллюзия?
        – Именно. Вспомни свои слова. Ты не знаешь ни даты рождения жены, ни названия фирмы, где работал. То есть ты пока так ничего и не вспомнил. Вот эти тетрадки, тобой прочитанные, создали оптический обман, за которым скрыто твое прошлое.
        Я был потрясен. Стоял на тротуаре перед «АбАб» и не мог пошевелиться. Слова застревали в горле.
        – Но… однако… но… мне… ты говоришь, но… помню, как я ковылял по заснеженной дороге… жил с женщиной…
        – Ну, такое с каждым случается – и зима, и женщины… За двадцать-то с лишним лет можно накопить опыт. Это все иллюзии, оптический обман, Масико-кун. Всё, гипноз окончен! Разуй глаза!
        Я резко повернулся к нему. Все во мне кипело.
        – Ты бредишь, Митараи! Ненормальный! Что ты говоришь? Это все твои фантазии!
        – Не фантазии, Масико-кун, а логические умозаключения.
        – Идиотские фантазии. И доказательств тому полно.
        – Ну, давай, рассказывай.
        – Полно, я тебе говорю. Сколько хочешь. Например, моя тетрадь. В ней все мое – и мысли, и манера выражения, и действия. Никто другой этого знать не может. Копировать бесполезно. Так что я все сам.
        – Было бы время…
        – Бред сумасшедшего! Как можно подделать Тикако, Нана, наш дом в Кухиро, ту тетрадь?! Откуда ты знаешь, что это подделка?
        – Не было у тебя никакой жены. И женщина по имени Тикако, и младенец по имени Нана, и жестокие сексуальные маньяки, и якобы убитый тобой человек… Ты думаешь, это правда? Ничего этого не было. Одни выдумки.
        – Чушь! Вот тебе главное доказательство. Ты так говоришь, потому что не видел моей тетради. Это и есть главное доказательство – ее написал я. Почерк мой! Мой! Это я писал! Мой почерк трудно подделать. У него есть особенности…
        – И все-таки подделали, Масико-кун. Любой почерк можно подделать. А особенности… особенный почерк еще легче подделать.
        – Ну, не такой уж он у меня особенный… Хочешь сказать, кто-то смог подделать такую большую тетрадь? Кто? Ерунда! Никогда не поверю. Такого быть не может. Зачем? Чушь собачья!
        Во-первых… да, во-первых, с чего они копировали? На заводе много работы, и в последнее время я вообще не написал ни строчки. Где можно было взять образец моего почерка, какой-нибудь написанный мною текст, чтобы с него копировать?
        – А ты, случайно, не забыл одну вещь? – Было в спокойном тоне Митараи что-то неприятное, действующее на нервы.
        – Что именно?
        – Ты письмо от имени Рёко писал?
        – А-а…
        По спине будто пробежал электрический ток. Я не сразу понял, в чем причина. Услышал ли я в словах Митараи отзвуки неоспоримой правды? Или это был шок от моего поражения?
        Нет. В тот момент я сопротивлялся услышанному всем своим существом. Его слова вызывали у меня чувство, близкое к физическому отвращению. Ведь стоило мне принять то, что говорил Митараи, как все пережитые мной мытарства теряли смысл. Я это инстинктивно чувствовал.
        – Стой! Подожди! Ты хочешь сказать, что это Рёко? Так получается?
        Это единственное, что я не мог для себя принять. Все остальное можно было признать, но только не это. Ведь сострадание, испытываемое к Рёко, служило единственным основанием моих действий, в которых я поставил на карту свою жизнь. Ради Рёко, исключительно ради нее, я отказался от всего. И ставить ее под подозрение – слишком жестокий прием.
        – Ты не должен этого говорить! Кто?! Кому понадобилась такая сложная комбинация?! Чтобы написать за меня столько, ушло бы больше месяца!
        – Вовсе нет, Масико-кун, – как бы между делом заметил Митараи.
        Я чуть не подавился. Что на это сказать? Хотя справедливости ради прошло уже больше месяца, как я написал письмо в Мацусиму от имени Рёко…
        – Больше не хочу ничего слушать! – воскликнул я, чувствуя, как закипают слезы. Не верю! В это невозможно поверить. – Митараи, как ты там оказался? Как узнал, что я буду у дома Ихары?
        «Вот она, точка прорыва», – подумал я. Митараи поджидал меня у дома Ихары, потому что он с ним заодно. А теперь пытается мне впарить всякую чушь, защищая Ихару… Хотелось верить, что так оно и есть.
        – Хороший вопрос, Масико-кун. Я бы тебя там не ждал, если б руководствовался бредовыми фантазиями. Но это логические умозаключения.
        – Чепуха! И ты сразу все понял?
        – У меня материала для размышлений больше, чем ты думаешь. И поэтому…
        – Всё! С меня достаточно! Так где же все-таки находится Рёко?
        – В больнице, надо думать.
        – Ну, тогда давай! Где твои умозаключения? Раз ты у дома Ихары меня подловил, то определить больницу вообще, должно быть, раз плюнуть.
        – В принципе, так оно и есть. Вот только, к сожалению, в этот раз не получится. Насколько я понимаю, это ты ранил Рёко ножом?
        Я молчал.
        – Допустим, девушку разыскивают якудза, охотятся за ней. Тогда о ее местопребывании ни больницы, ни служба «Скорой помощи» не дадут никакой информации.
        – Надо же! Выходит, ты не знаешь!
        – Точно.
        – А у тебя такой вид, будто тебе известно все, что только можно.
        – Тебе так кажется.
        – Значит, ты не знаешь. Плохо.
        – Согласен. Пока дело темное. Но я тебе точно скажу: если ты покажешь мне свою тетрадку, все станет ясно. Я смогу тебе все объяснить.
        – Сколько же в тебе самоуверенности… Даже противно, правда! Ты что о себе возомнил? Ты что, бог?
        Митараи, ничего не говоря, смотрел на меня.
        – Считаешь, что можешь играть чужими чувствами? Люди страдают, а тебе все равно… Я представить не мог, что ты такой жестокий!
        – Масико-кун, к сожалению, ты не знаешь всего, поэтому не можешь понять. Я делаю это не ради тебя. Не тебя ранить боюсь.
        – Ого! – От изумления я лишился дара речи. – А кого? Кого ты боишься ранить? То есть ты не меня сейчас режешь на куски?! Так кого же ты все-таки имеешь в виду?
        – Рёко-тян.
        – Рёко?
        – То, что я делаю, – ее желание. Ты этого не понимаешь.
        Я постоял, раздумывая над его словами, но так ничего и не понял.
        – Хватит. С меня довольно. Давай разойдемся.
        – И куда ты сейчас?
        – Не знаю.
        – То есть, как все было, ты узнать не хочешь?
        – Пока нет, не хочу! Сыт по горло. Хочу попрощаться с тобой, и всё.
        – Попрощаешься – и куда?
        – Буду искать больницу, где лежит Рёко.
        – Ты понял, что в доме Ихары ее нет. Это уже само по себе большое дело. Может, еще шажок сделаешь? По больницам ходить бесполезно. Я уже объяснил тебе, почему. Есть только одна возможность узнать, в какой она больнице. Если она сама или кто-то из тех, кто ее окружает, решит тебе об этом сказать. А пока лучше вернуться домой, в Мотосумиёси.
        – Тебя послушать – получается, дело гиблое…
        – Тебе только так кажется. Денег-то на такси небось нет? Тогда давай опять садись сзади. Подвезу.
        Митараи указал правой рукой на стоявший неподалеку мотоцикл. Тот был весь в грязи и ржавчине. Не мотоцикл, а одно название.
        – Только не гони.
        – Договоримся? Ты мне тетрадку – я сбрасываю скорость.
        Шутник! Какие у него нервы… Не понимаю. Отвечать я не стал. Слишком устал от всего.

        32

        Каким-то чудом мы добрались до Мотосумиёси невредимыми. Я вошел в подъезд; Митараи последовал за мной, говоря что-то подобающее случаю. В итоге он оказался вместе со мной в квартире, хотя мне и хотелось его прогнать.
        Общаясь с Митараи, не скажешь, что он человек, который умеет слушать. Однако мой приятель так ловко вел разговор, что я в конце концов рассказал ему все – начиная с того, как встретился в Коэндзи с Рёко и как мы переехали в Мотосумиёси, и кончая трагедией, происшедшей на дамбе Аракавы. Как я ни злился на Митараи, но все равно все ему выложил. Зачем? Не в том ли дело, что в глубине души мне хотелось с кем-то поделиться наболевшим?
        Выслушав мой рассказ до конца, Митараи увидел на столе тетрадку и письмо от матери Рёко – и начал читать. Читал долго, не спеша. Будто что-то вспомнив, перечитал письмо матери Рёко еще раз, затем снова вернулся к моей тетради. Теперь ему было известно, как я убил человека. Моя дальнейшая жизнь – проведу ли я ее за решеткой или на воле – всецело зависела от Митараи.
        Прошло больше часа. Я сидел в безделье, прислонившись к стенке, и смотрел на Митараи, с серьезным видом перелистывавшего тетрадь. Наконец он захлопнул ее, громко вздохнул и хрипло сказал:
        – Я впечатлен. Правда хорошая работа. Серьезный труд. И большой талант. Тут не ты один, а большинство людей задергались бы. Так что тебе стыдиться нечего. Но есть одно «но». В дневнике написано, что двенадцатого октября О сделал хоум-ран.
        – И что?
        – В тот день я был у одного человека на дне рождения. Мы сидели у него дома и смотрели игру «Гигантов». Все ждали от О хоум-рана, но в тот день у него не получилось. Я это хорошо помню.
        – Видимо, Тикако что-то перепутала.
        – Ты опять за свое?.. Ладно, а как насчет этого? Ты налетел на Ихару на Гиндзе в ночь с семнадцатого на восемнадцатое марта, а очнулся на скамейке в скверике в Коэндзи в четыре часа дня восемнадцатого. Получается, что тебя избили до потери сознания и в тот же день днем ты уже разгуливал по городу как ни в чем не бывало?
        – Ну, боль все-таки была. И потом, при нарушении сознания ее не чувствуешь… И вовсе не обязательно, что я потерял память из-за того, что меня били. Могли вколоть какую-нибудь гадость. Средство какое-то…
        – Не бывает таких средств. Но если все было так, значит, Ихара специально лишил тебя памяти и бросил в Коэндзи. Так получается?
        – Н-да…
        – А почему тогда водительские права не забрали?
        Я молчал.
        – Странно как-то. И если Рёко тебе подсунул Ихара, кто тогда тот парень из Коэндзи в солнечных очках?.. А так называемый дневник твоей жены? Она вроде собиралась снять в банке «Дайити Канда» в Уэно только проценты. А зачем в таком случае встала в очередь к операционистке? Почему не воспользовалась карточкой?
        – Ну… не знаю.
        – Ответ прост: потому что хотела забрать все деньги – три миллиона.
        – Прекрати! Я устал. Зачем ты меня мучаешь?..
        – Понял. Я скажу тебе, что думаю. Это даже не мысли, а изложение, как было на самом деле. Прочитав эту тетрадку, я все понял окончательно. Кое-что остается неясным, но это так, мелочи. Рассказ получится длинный, но я хочу, чтобы ты меня внимательно выслушал. Возможно, твой враг и дальше будет прибегать к махинациям, пытаясь воздействовать на тебя. Ты должен знать правду, чтобы дать ему отпор. Понимаешь?.. Ты устал. Тебе ведь важно уловить суть, так что постараюсь покороче, опущу подробности, как я добрался до истины. Говорить буду только об установленных фактах. Ну что, поехали? Дело очень запутанное, поэтому я и хочу, чтобы ты меня выслушал…
        После такого предисловия Митараи начал свой удивительный долгий рассказ. И, конечно, тогда мне невозможно было принять то, что я услышал.
        – Гэнъитиро Ихара, который живет у Аракавы, не имеет ничего общего с негодяем-развратником, директором ростовщической конторы. Немного вверх по Аракаве, в городе Кавагути, есть небольшой завод, который делает ротационные машины и разные болты, шурупы. Ихара – его директор. Что касается фотографий, то сотрудники еженедельника «Джи» просто вырезали их из районного журнальчика «Растет наш Кавасаки», который Ихара как-то посетил, и слепили из них «фоторепортаж» о суровых буднях ростовщика.
        У этого человека была жена и трое детей. По старшинству – Сюдзи, Рёко и Осаму. Жену зовут Такако. Ее девичья фамилия – Исикава. Муж и жена оба из Тохоку. Можно сказать, что Гэнъитиро выбился из провинции, добился в жизни успеха, а вот с семьей сложилось, скажем так, не гладко. Самый младший – Осаму – родился умственно отсталым. А у Гэнъитиро как раз в это время появилась молодая пассия, и он взял и разошелся с Такако. Но на развод она согласия не дала и оставила фамилию мужа – Ихара.
        Со старшим сыном все было в порядке. Учился хорошо, поступил на медицинский факультет Токийского университета. Но случилась авария – он задавил человека, тот, к несчастью, умер, и все надежды Сюдзи стать врачом рухнули. Врачи имеют хороший доход, поэтому Ихара посчитал, что старший сын будет много зарабатывать, и со спокойным сердцем ушел от жены. И вот после аварии главная опора в жизни Такако рухнула…
        Такако и Сюдзи надо было как-то доставать деньги. Не только на жизнь, но и на выплату компенсации семье погибшего. Денег требовалось много.
        Ближайший источник средств – Ихара, его состояние. От него можно получить и алименты, и деньги на компенсацию. Проблема в том, что Ихара, не жалевший денег на женщин, не имел охоты тратиться на семью. Такако с детьми, у которых денег кот наплакал, стали добиваться своего и даже готовы были обратиться в суд.
        В общем, отношения между сторонами сложились неприязненные. У Такако и ее детей, сколько бы они ни работали, не имелось шансов выбраться из нужды, и они были готовы на все, даже на убийство своего бывшего мужа и отца, лишь бы добраться до его денежек. И тут-то им как раз подвернулся подходящий человек. Им оказался ты.
        Мать – видимо, по совету Сюдзи – устроилась сестрой-сиделкой в больницу. В ее обязанности входило постоянно – и днем, и ночью – находиться с пациентом в его палате и ухаживать за ним. Для женщины ее возраста и без специального образования – самая лучшая работа. Больше она нигде не заработала бы.
        Как-то Такако получила направление в хирургическую клинику «Ямада» в Огикубо[64 - Огикубо – район в Токио.] ухаживать за мужчиной после автомобильной аварии. Травмы у него были не очень серьезные, однако из-за шока и сотрясения мозга он потерял память. В клинике «Ямада» каким-то образом оказался Сюдзи – то ли мать его провела, то ли дело у него какое-то было… Когда он увидел пациента, ему в голову пришла блестящая идея.
        Суть ее заключалась в том, чтобы заставить этого пациента убить Ихару. А для этого – заменить память, то есть вместо его собственной памяти вложить ему в голову выдуманную, но правдоподобную историю. Это искусственное прошлое должно было толкнуть его на убийство. Понятно, надеюсь, что этим пациентом был ты.
        Но сказать проще, чем сделать. Толкнуть на убийство обыкновенного человека – задача особенная. Надо думать и думать. Чтобы подвести человека к такому шагу, лучше всего, пожалуй, вложить в него мысль о том, что в прошлом он уже убил кого-то. Я тебе это говорил тогда, когда мы стояли у «АбАб».
        Чтобы создать чужое прошлое, требуется время. Надо было внимательно наблюдать за тобой, изучить твой характер, манеры речи; придумать историю, которая не противоречила бы реальной личности. Планомерная, систематическая работа. Такую за месяц или два, конечно, не сделаешь.
        Еще один момент, который было необходимо учитывать. Эта компания не могла допустить, чтобы ты побывал там, где жил до потери памяти, раньше, чем будет окончательно готово твое новое прошлое. Чтобы ты понял, где жил. Окажись ты в тех местах, память наверняка вернулась бы – и конец их плану.
        Так или иначе, надо было представить тебе картину твоего прошлого, манипулируя твоим старым адресом. Для этого требовалось аккуратно выбрать подходящий момент. Ведь задача ставилась нешуточная – заставить тебя совершить убийство. Да и об их алиби надо было позаботиться. Можно было сравнительно легко контролировать весь процесс, правильно выбрав время, когда должно было «найтись» твое водительское удостоверение.
        Решили, что самую важную и сложную работу – наблюдение за тобой, контроль над тем, чтобы ты не добрался до своего прежнего адреса раньше времени, выбор момента, чтобы «нашлись» твои права, подталкивание тебя к тому, чтобы ты съездил по старому адресу – должна выполнить Рёко. Идеальный вариант для этого – начать сожительствовать с тобой.
        Кроме того, надо было переселить тебя подальше от того места, где ты жил, от привычной среды обитания. Это многократно снижало вероятность того, что к тебе вернется память. Вот причина, почему тебя загнали в Мотосумиёси, на совершенно чужую территорию. А Рёко в обеденный перерыв могла регулярно встречаться со старшим братом и подробно докладывать ему о результатах наблюдения за тобой.
        Нет, ты выслушай до конца. Сам подумай. Твое знакомство с Рёко уж больно похоже на постановку. Такую наспех сочиненную драму.
        А они действительно очень спешили. Потому что в Токио в любое время могли явиться твои родители. Пребывание в больнице не следовало затягивать еще и потому, что оно могло оставить след в твоем мозгу. Чтобы замутнить эти воспоминания, тебе в воду добавляли малые дозы бромизовала или другого снотворного. Поэтому ты все время пребывал в состоянии полусна.
        Как они вытащили тебя из больницы? Скорее всего, вкололи снотворное и тайком выкатили ночью через черный ход. Хотя Сюдзи как врач и не состоялся, но с этим делом справился без труда. В это же время они подменили ключи – вместо тех, что от твоей квартиры, повесили на брелок ключ от того самого дома в Кухиро. Сделать это было не сложно – больница маленькая, и Такако знала, где что лежит. Естественно, ты в этом доме никогда не жил.
        На следующее утро Такако прибежала к главврачу и с плачем стала извиняться: ночью, пока она спала, пациент куда-то пропал. Говорила, что это она во всем виновата, что ее надо прогнать и так далее. Но поскольку Такако не относилась к медперсоналу, серьезно наказывать ее за халатность не стали.
        В общем, они быстренько свели тебя с Рёко. Разве человек, потерявший память и потерянно бродивший по улицам, мог оттолкнуть такую милую девушку? Все получилось так, как они задумали.
        Когда мы с тобой встречались, ты говорил, что в твоем мозгу как бы сами собой рождаются какие-то смутные образы и картины. Но, скорее всего, в это время ты, находясь в полузабытьи, слышал, как Сюдзи и Рёко договариваются о деталях своего плана. Возможно, на бессознательном уровне ты понимал, что вокруг тебя происходит.
        Так или иначе, заговорщикам надо было как можно скорее привязать тебя к Рёко. Тогда они могли бы и дальше шлифовать свой план. Из-за этой спешки знакомство между вами получилось немного неуклюжим.
        Ты, наверное, думаешь, что, когда очнулся в скверике, водительские права были при тебе, лежали в пиджаке? Ничего подобного. Их у тебя давно выудили и передали Рёко. Нельзя было допустить, чтобы они сразу оказались у тебя в руках – тогда ты тут же поехал бы по указанному в них адресу. Сюдзи рассчитал так, что они должны были всплыть только после того, как разработка плана будет завершена.
        Но тут случилось непредвиденное. Тебе понадобилась печать с фамилией Исикава, и ты нашел спрятанные Рёко права. Да, это было чрезвычайное происшествие.
        С правами история довольно запутанная, так что слушай внимательно. Говоря «происшествие», я имею в виду Рёко. Это действительно стало для нее полной неожиданностью, к которой она была не готова. И подумала, что нужно каким-то образом удержать тебя от поездки по тому адресу. Рассудив так, она и действовала соответственно.
        Рёко и сейчас, наверное, считает, что ты нашел в ящике настоящие права. Свои то есть. Я сначала тоже так думал. Однако как-то странно получается. Когда ты наконец навестил прежнее место жительства, то увидел, что твоя старая квартира занята. Женщина, которую ты там застал, была Такако Исикава. Этого ты, понятное дело, знать не мог. Она ждала там, выполняя роль посредницы в передаче тебе того дома в Кухиро и придуманного твоего нового прошлого. Хотя как-то трудно представить, что ее поселили в твою бывшую квартиру, чтобы она сидела и ждала твоего прихода.
        Что-то здесь не увязывалось. Я долго ломал над этим голову, пока меня вдруг не осенило. Этот Сюдзи – головастый малый, я им восхищаюсь. Было так. Выслушивая рассказы Рёко о твоих привычках, он обратил внимание, что ты избегаешь смотреться в зеркало, и задал себе вопрос, в чем причина. Почему человек, потерявший память, не хочет смотреть на себя в зеркало? Не в том ли дело, что он не помнит свое лицо?
        Если это так, как можно это использовать? И Сюдзи подумал: а не сгодятся ли в такой ситуации его собственные права?
        Что ни говори, голова у него соображает отлично. Слушая, что рассказывала Рёко о тебе, он пришел к выводу, что этот номер вполне может пройти. Не предупреждая ее, Сюдзи подменил права. Можно предположить, что у него был ключ от вашей квартиры и он часто сюда заглядывал.
        Кстати, о боязни зеркал. У тебя она могла возникнуть либо от какого-нибудь снотворного, которое тебе давали или кололи, либо от применения галлюциногенных веществ.
        Замена водительского удостоверения была очень выгодна Сюдзи. Что ни говори, но если б ты каким-то образом оказался в тех местах, где жил до аварии, память могла бы к тебе сразу вернуться. Для Сюдзи и его плана это было чрезвычайно опасно.
        Понятно, что поселиться в твоей квартире и ждать тебя там они не могли. Зато это было возможно по адресу, указанному в правах Сюдзи. Сперва ему показалось, что комбинация с заменой прав слишком рискованна, и он от нее отказался, но, узнав о твоей боязни зеркал, все-таки решил ее провернуть и быстро подсунул свои права. Причем сделал это, не поставив в известность сестру. Скорее всего, не по забывчивости, а намеренно. После этого уже можно было позволить тебе съездить по адресу, что указан в правах, но Рёко была не в курсе замены и какое-то время отговаривала тебя от такой поездки.
        Итак, кое в чем мы разобрались, хотя появился новый непонятный момент – фамилия в правах Сюдзи. Хоть он и брат Рёко, но записан не как Исикава или Ихара, а как Масико. Как же так получилось?
        А получилось так. Оставшись с матерью после ухода отца, Сюдзи с ее помощью должен был скоро окончить медицинский факультет. Оценки у него были отличные, и госэкзамены он сдал бы наверняка. Многие не прочь получить в семью будущего врача, человека доходной профессии. Это может быть и отец, который сам, будучи практикующим врачом, хочет удачно выдать дочь, и врач, не имеющий сына, и человек, никак с медициной не связанный. По семейным обстоятельствам Сюдзи пошел на такой шаг, женился, ушел в семью жены и взял ее фамилию – Масико. Но после аварии семейство Масико к нему резко охладело, и он один переехал в тот самый дом в Нисиогу. Вот такие дела. Права он подменил и положил в ящик в вашей с Рёко квартире, вызвал мамашу Такако, поселил ее в Нисиогу и стал дожидаться, когда ты туда явишься.
        Теперь, если подумать, становится понятно, как тебе пригрезился двойник. Конечно, это был не второй «ты», а человек с фотографии в водительском удостоверении, то есть Сюдзи Масико. В зеркало на себя ты смотреть не мог и, глядя на фото на документе, стал думать, что ты такой и есть. Поэтому, увидев Сюдзи, ты решил, что это ты.
        Не думаю, что он просчитал эту вашу встречу. Скорее всего, просто занервничал, опасаясь, что его план провалится, и решил, как говорится, предстать перед тобой воочию.
        Ну как? Понятно пока?
        О’кей. А вообще-то ты оказался прав в отношении Рёко. Не такая уж она плохая. Согласен. Твоя искренность и порядочность так ее впечатлили, что в процессе она стала относиться к тебе по-серьезному. Поначалу, конечно, влезла в аферу, придуманную братом и матерью, стала жить с тобой, но мысль, что из тебя хотят сделать убийцу, мучила ее все сильнее, и она решила сорвать этот замысел. Помнишь ее слова: «Поезжай туда»? Они подтверждают это ее решение.
        Тогда Рёко не знала, что права подменили. Скорее всего, не знает этого и до сих пор. Поэтому она думала, что, согласившись, чтобы ты навестил свой прежний дом, адрес которого указан в правах, сорвет план своих родственников. Но здесь Сюдзи Масико, молодец, просек ситуацию – просчитал, что сестра может пойти на такой шаг. Потому он и не сообщил Рёко, что подменил права. После этого трюка тебя можно было не бояться. Хочешь поискать свой дом? Пожалуйста! Адрес имеется.
        Теперь о тебе. Ничего не зная о намерениях брата и сестры и о том, что они у них различаются, ты вышел из этого дома и отправился туда, куда вел адрес на правах. Но в «свою» квартиру заглянуть так и не отважился. Рёко была страшно разочарована твоей нерешительностью. Она ведь упрекала тебя за это, верно? Но при этом открыться перед тобой не могла, ведь тогда ты узнал бы, что тебя обманывают. А Рёко, конечно, боялась этого. Но есть еще один факт – она понимала, что ее больной брат нуждается в деньгах. Обстоятельства не позволяли ей активно действовать наперекор «семейному плану». Она видела, что ты считаешь ее чистой и милой девушкой, и ее нестерпимо мучили угрызения совести. И Рёко захотела, чтобы ты изменил о ней свое мнение. Вот почему она так вела себя тогда, мучила тебя… Все ее страдания проявились в этих поступках. Ты всей душой переживал за происходившие с Рёко перемены и ее поведение, которым она будто хотела сказать: «Я не такая, как ты думаешь», и тебе было не до того, чтобы ехать проверять, что там по тому адресу. Из-за этого Рёко страдала еще больше.
        Пока суд да дело, пришла посылка из Мацусимы. Это был сигнал, что нужен образец твоего почерка – «твою» тетрадь уже написали, теперь требовалось переписать ее «набело», – и одновременно повод для Рёко попросить тебя написать вместо нее ответ ее родным. Для этого она притворилась, что вывихнула палец.
        Я заходил к тебе, чтобы взглянуть на штемпель на посылке. Насчет того, что мне нравятся такие чайники, что вам прислали, я, конечно, соврал. Понятия не имел, что за штуковина лежит в коробке. Для проформы подержал коробку, похвалил. А штемпель действительно оказался из Мацусимы. Очевидно, Сюдзи специально съездил туда, чтобы отправить посылку. Вот молодец!
        Потом пришло письмо. Думаю, через него Рёко давали понять, что тетрадь окончательно готова. Тут, надо полагать, штемпель на письме стоял токийский, но проверить это я не мог.
        Теперь заговорщикам было надо, чтобы ты обязательно поехал в Нисиогу и зашел в «Сакура хаус». Ты так и сделал. В квартире тебя встретила «новая жиличка» – Такако Исикава. То есть ты уже познакомился с матерью Рёко.
        На этом Сюдзи Масико не успокоился. Следил за нами, когда мы с тобой сидели в «Лэмп хаус». Помнишь, что я у тебя там спросил? Странный парень в круглых очках в кафе, жиголо в черных очках, которого ты видел в Коэндзи, – это и есть Сюдзи Масико. Автор сценария цепи событий, в которые тебя вовлекли. Сам сочинил пьесу – сам ее исполняет… Мастер на все руки, честное слово. Людей ему не хватало, все приходилось делать самому. Тебе, наверное, кажется, что ты сражаешься с целой армией, а на деле получается, что, если не считать Рёко, у тебя всего двое противников. Больного ребенка в расчет не берем. Рёко на эти дни отправилась не в Мацусиму, потому что родня там уже не живет. По всей вероятности, она понадобилась, чтобы посидеть с больным братом, пока мать с сыном будут действовать.
        Что еще осталось неясным?.. Да! Дом в Кухиро. Скорее всего, там жила Такако Исикава с Осаму. Сюдзи обитал в «Сакура хаус» в Нисиогу, Рёко-тян, похоже, тоже жила отдельно, но часто навещала мать и младшего брата.
        Ихара, бросая Такако и детей, оставил им домишко в Кухиро, еще кое-что по мелочи – и выставил на улицу. Возможно, эту хибару он получил в зачет долга. За несколько дней до того, как ты туда явился, Такако эвакуировалась оттуда, перебралась к Сюдзи в «Сакура хаус» и стала ждать, когда ты покончишь с Ихарой. Разумеется, дробовик и нож приготовил Сюдзи и спрятал в шкафу в доме в Кухиро.
        И уж конечно, никакого Ямаути ты не убивал. Человека по имени Котаро Ямаути, как и ростовщической конторы «Френд лоун», в природе не существовало. Как ты мог убить невидимку? Акико Ито – тоже плод воображения Сюдзи Масико.
        В ночь, когда ты собирался зарезать Ихару, к твоему удивлению, у его дома не оказалось ни одного охранника. Но удивляться тут нечему, потому что до той самой ночи вокруг Ихары ничего экстраординарного не происходило.
        Теперь о Рёко. Мне кажется, она была готова умереть. Ты прятался на дамбе, и чтобы тебя остановить, достаточно было подойти поближе и просто окликнуть тебя. Поступив так, как она поступила, Рёко думала искупить свою вину. Надо сказать, поступила в своем духе. Так что тебе винить себя не в чем. Это самоубийство. Будь здесь сейчас Рёко, она наверняка согласилась бы с моим мнением.
        Митараи прервал свою речь. Я пребывал в растерянности, не в состоянии выдавить из себя ни слова. Но в душе моей царила такая паника, какой не бывает даже во время сильного землетрясения.
        Во мне бушевала настоящая буря – я не мог поверить в то, что говорил Митараи; мне все еще казалось, что меня дурачат. Как тогда понимать фразу из письма матери Рёко: «Рёко какое-то время была в содержанках у Гэнъитиро Ихары». Что означает это признание?
        – Задумки Сюдзи Масико, призванные нас удивить, на этом не кончаются. Сейчас расскажу, от чего я по-настоящему восхитился его умом и сообразительностью. Когда твое нападение на Ихару закончилось неудачей и ты ранил Рёко, Такако и Сюдзи, надо думать, были озабочены созданием для себя алиби и не сразу догадались, что их дочь и сестра ранена. И все же Сюдзи каким-то образом очень быстро про это пронюхал. Может, под чужим именем позвонил в дом Ихары… Думаю, звонок был частью его плана, позволяя узнать, удалось покушение или нет. Если Ихара подойдет к телефону, значит, у тебя не получилось. В придачу исчезла сестра, из чего Сюдзи сделал вывод, что причина неудачи – Рёко и что она может быть серьезно ранена. То есть он сразу догадался, что случилось.
        Дальше Сюдзи действовал так, как может только неординарная личность. Он рассчитал, куда теоретически могли отвезти Рёко, и по телефону определил ее местонахождение. Действовал быстро и сумел тебя обогнать. Сообщил в больницу и «Скорую помощь», что Рёко пырнули ножом хулиганы, сводя с ней какие-то старые счеты, и попросил, если будут звонить и справляться о ней, никому ничего не говорить. Зачем он это сделал? Подумал, что, если сестру изолировать, можно использовать новую ситуацию, перестроиться на ходу и, сыграв на твоих чувствах к ней, еще раз заставить тебя сплясать под его дудку. До чего умен, подлец! Вот ведь голова работает у человека! Жаль, его мозги и таланты нельзя употребить на что-нибудь хорошее…
        Ладно, не будем вдаваться в детали. Разобравшись с больницей, Сюдзи предусмотрел еще одну вещь. Зная характер Рёко, предположил, что она могла оставить здесь для тебя письмо. Исходил из того, что передать его тебе прямо в руки она не решилась, поэтому с большой вероятностью могла оставить письмо дома, где ты смог бы прочитать его спокойно. Поэтому Сюдзи прыгнул в такси и помчался сюда. Опередил тебя, пока ты бродил по Аракаве, разыскивая больницу, куда доставили Рёко. Нашел письмо и забрал. После чего поднял занавес второго акта драмы под названием «Смерть Ихары». Вот перед тобой экспромт автора: письмо Такако Исикавы. Гляди-ка! Марку еще можешь использовать. Сюдзи ее только наклеил, а штемпеля нет. Потому что письмо он привез сам, в почтовый ящик бросать не стал. По-другому не получалось. От тебя всего можно ожидать, уж чересчур ты прыткий, поэтому времени, чтобы ехать в Мацусиму и отправить письмо оттуда, у него не было.
        Эта операция увенчалась успехом. Ты взъярился, сунул под мышку дробовик и отчаянно ринулся в бой. Задуманная Сюдзи новая комбинация вполне могла закончиться не только убийством Ихары, но и твоей преждевременной кончиной. Двух зайцев одним выстрелом – и никаких хлопот.
        А теперь подумай, что было бы. Из-за Рёко кровь ударила тебе в голову. Ты выскочил из дома и, попадись тебе на глаза Ихара, сразу спустил бы курок. И что потом? Рёко ты не нашел бы, а пока обшаривал дом, лазил по шкафам и чердаку, по вызову соседей приехал бы отряд полиции. Посреди ночи началась бы перестрелка. Если б тебя угораздило застрелить хотя бы одного полицейского, живым ты оттуда вряд ли вышел бы. А еще в доме Ихары были горничная и его молодая любовница. Попади случайно кто-то из них под выстрелы, ты наверняка застрелился бы… Так что все было на грани. Держу пари, Рёко сейчас в одной из больниц, которые ты обзванивал. Думаю, в одной из крупных.
        Митараи умолк. Послышался перестук колес первой электрички.
        – План Сюдзи и в самом деле был хорош, – продолжил мой приятель. – Люди, потерявшие память, подсознательно предполагают, что это произошло по какой-то драматической причине. О простой автоаварии никто не думает. Причем сам Сюдзи ничем не рискует. Допустим, ты живешь в Мотосумиёси, и к тебе вдруг возвращается память. Сюдзи невозмутимо отменяет свой план – и всё. Ну да, мужчина и женщина. Между ними были какие-то отношения. У тебя остались бы лишь воспоминания о странной девушке, и больше ничего. Даже письма нет.
        Во рту стоял вкус крови. Неужели это все из-за простой аварии?
        – То есть ты… – хрипло попробовал что-то сказать я, и у меня тут же закружилась голова. – Ты хочешь сказать, что семейство Исикава, включая Рёко, задумало убийство из-за денег и сделало меня своим орудием?
        – Ну, если это не слишком обидное выражение…
        – Обидное, не обидное… ну при чем здесь… Мы с Рёко так друг к другу… мы жили вместе… и теперь наши отношения…
        – А разве не бывает так: супруги, про которых все говорят, что они любят друг друга, замечательная жена – и оказывается, что она вышла замуж по расчету, ради материального благополучия или из тщеславия? И эту самовлюбленность и эгоизм люди называют любовью и другими высокими словами. Нынешние жены, будь у них возможность откровенно высказаться, скажут, что мужья им нужны, чтобы зарплату приносить да полки дома по воскресеньям вешать.
        Болтовня Митараи действовала мне на нервы.
        – Как убийство могло принести деньги? Если бы я убил Ихару.
        – Такако Исикава перед тем, как устроиться патронажной сестрой, работала страховым агентом. Наверное, у нее остались знакомые в этом бизнесе. Если кто-то из бывших коллег проявил сочувствие к ее тяжелому положению и удалось подключить к делу знакомого врача, то Такако могла тайно оформить страхование жизни мужа. Есть разные нюансы, ими надо заниматься, но в принципе такое возможно. Я проверял.
        – Ну, и на сколько они его застраховали? На сто миллионов? Или, может, на двести?
        – Нет, это нереально. Во-первых, если страховка на сто миллионов, месячный страховой взнос больше трехсот тысяч. Тогда убивать надо как можно скорее. Но по договору, если смерть наступает раньше чем через два года, проводится тщательная проверка. И потом, когда фигурирует такая сумма, требуется подробное заключение о состоянии здоровья страхуемого, личная проверка со стороны топ-менеджера страховой компании и все такое. Так что сочувствием страхового агента в таком деле не обойдешься.
        – И до какого уровня ничего этого не требуется?
        – До тридцати миллионов.
        – Тридцать миллионов?! Всего-то?!
        – Да.
        – Ну а если сразу в нескольких компаниях попробовать?
        – Ты удивишься, какие тесные связи существуют между страховыми компаниями. Так что этот номер не пройдет.
        – Ну, вообще!.. Они задумали убийство человека ради тридцати миллионов?! – Я больше не мог сдерживаться. – Придумать этот идиотский план, чтобы получить какие-то тридцать миллионов? Ты что, смеешься?
        – Ты забываешь одну вещь. Такако все еще носит фамилию Ихара и формально остается женой Гэнъитиро. Она – Такако Ихара. И если Гэнъитиро умрет в обстоятельствах, к которым семья Такако не будет иметь отношения, ей достанется очень солидное наследство.
        Слова застряли у меня в горле. Я все еще не хотел верить. Но что можно возразить?
        – Наследство? Но разве не лучше было бы набраться терпения и ждать, чем попытаться перейти по такому опасному мосту? Ведь развода Такако мужу не дала, поэтому, когда пришло бы его время, все равно ей досталось бы все. Разве нет? Возможно, ждать пришлось бы долго, а пока старшие дети могли бы как-то поднапрячься, если уж так нужны деньги для лечения Осаму, взять на себя эту заботу…
        – А завещание? Завещание! Вот в чем опасность. У Ихары сейчас есть гражданская жена, эта девица живет у него дома. Нет сомнений, что она будет давить на Ихару, чтобы тот завещал ей все. Конечно, без гроша Такако не останется, но может оказаться так, что ей удастся отщипнуть лишь самую малость. Поэтому, пока Ихара не задумался о завещании, надо было сделать так, чтобы он погиб от руки хулигана.
        Слова Митараи звучали правдоподобно и убедительно, но мне не хотелось это признавать. Какое-то время я молчал, а потом неожиданно для самого себя взорвался:
        – Это все твои предположения! А доказательства где?! Одни разговоры. Не верю я в это!
        Митараи отреагировал на мою вспышку спокойно.
        – Так, значит? Понимаю. Конечно, проще всего начать раскапывать эту историю, но тогда до Такако и Сюдзи дойдет, что ты начал действовать. И они начнут подозревать Рёко. Поэтому я наводил справки в клинике «Ямада». Ограничился местом, с которым у Такако связи оборвались навсегда.
        – «Ямада»? Всё! Хватит! Ты не понимаешь! Ты не жил с Рёко! – закричал я, кипя от злости. В тот момент я не осознавал, что Митараи вряд ли заслуживает, чтобы я изливал на него свою злость. – Ты с ней не жил, поэтому и вещаешь теперь с таким видом, сохраняя спокойствие. А я жил. Она тоже меня любила. Вот почему мы были вместе. Только в этом причина. Никто не может этого оспорить, ни ты, ни кто-то другой. Рёко на этом самом месте раскладывала поваренную книгу, вычитывала в ней рецепты, чтобы приготовить мне рагу… И ты мне хочешь сказать, что это все ложь, постановка?!
        В душе в который раз поднялось смятение. Поздний вечер, дождь. Рёко на станции, сидит на корточках у колонны. Она ждала меня там два часа. И это тоже была ложь?!
        – Черт! Что ты можешь понимать? Посторонний человек!
        Я снова перешел на крик и бросил взгляд на Митараи. Он молчал и смотрел на меня. В его глазах я не увидел ни колебаний, ни замешательства. Это разозлило меня еще сильнее. Митараи как бы бросал мне вызов. Откуда у него такая уверенность в деле, касающемся других людей? Все-таки у него явно с головой не в порядке!
        – Она всегда ждала меня с работы у турникетов, держа в руках коробочку с пирожными из кондитерской. Как радостно прижималась ко мне, когда я выходил… Как махала мне рукой, сидя у окна в «Лэмп хаус», и как я махал в ответ… Тоже ложь? А воспоминания о поездке в Йокогаму? А прогулка на катере по заливу? Чушь! Что ты понимаешь! Ты когда-нибудь любил?! Чувствовал себя частью единого целого с любимой?! А я чувствовал. Чувствовал, как в наших с Рёко телах течет одна кровь. Врял ли ты поймешь, что это за чувство. Она для меня – жизнь, она ради меня жизнью рискнула. Бросилась на нож. Ты не воспринимаешь женщин, они для тебя лишь предмет насмешек. Ты холоден, безразличен. И тебе никогда не понять, что значит любовь.
        – Стоять под дулом дробовика было не очень приятно. Выражаясь твоим языком, тоже ради тебя. И чувства Рёко, подставившей себя под нож, я хорошо понимаю. – Глаза Митараи пронзительно сверкнули. – Рёко спасла тебя, не дала стать убийцей и получила удар ножом. А ты опять полез на Ихару, теперь уже с дробовиком… Убил бы его – и жертва, которую принесла Рёко, оказалась бы напрасной. Разве не так?
        Голова у меня шла кругом. Мне в голову не приходило, что появление Рёко на дамбе имело такой смысл.
        – Неужели?! Точно! Но я не хочу тебя сейчас благодарить. Не хочу. Понимаешь? А теперь уходи! Я не хочу сейчас тебя видеть. Не хочу чернить образ Рёко. Я ее никому не отдам. Никому. Даже тебе.
        – Так я вроде и не прошу.
        – Рёко – моя. Она готовила мне еду. Два часа ждала меня на станции. Как она согревала мое сердце! Тебе не понять. Я не так самоуверен, как ты. Я был одинок и тосковал. До того, как встретил Рёко. Ты никогда не поймешь это чувство. Жизнь с Рёко для меня все, и ты не представляешь, как мне тяжело, когда ее мешают с грязью.
        – Послушай, вообще-то уж кто одинок – так это я.
        – Ты совсем ничего не понимаешь! После того как я обнаружил ту тетрадь, в моей жизни произошли головокружительные перемены. Я не знаю, чему верить!
        – Ты устал, – пробормотал Митараи.
        Эти два слова заметались по комнате. Вокруг, устраивая передо мной представление, заплясали какие-то виртуальные картины. Сияющие зловещие видения.
        Я зарезал Рёко. Специально выбрал в этом фантасмагорическом спектакле единственное реальное, живое существо – и зарезал.
        – Уходи! Я хочу остаться один! Побыть вместе с Рёко, с воспоминаниями о ней…
        Выслушав меня, Митараи печально произнес:
        – Ясно. Ухожу. Думаю, тебе захочется извиниться передо мной. Так что я хочу сказать: не переживай, не бери в голову. Сегодня вечером и завтра весь день я буду дома.
        Митараи встал, вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Я с размаху заехал в дверь стаканом. Да, наша квартира оказалась довольно шумной…
        Я сел посреди комнаты, обхватил руками колени. Вдали затихал грохот драндулета, на котором уезжал Митараи.

        33

        Я не мог поверить в то, что услышал, упрямо не желал с этим соглашаться. Сидел, обняв колени, чувствуя, как отступает ночь за окном. Нет, это полный идиотизм! Не может такого быть. Ну ладно брат, а то ведь мать приносит дочь в жертву, подкладывая ее под чужого человека… Это представить невозможно. Чепуха, абсурд!
        Издалека послышался треск мотоцилетного двигателя. Он остановился где-то рядом. Но это не Митараи, у его «зверя» звук другой. Кто-то подъехал на чем-то менее габаритном.
        Внизу открылась дверь подъезда, раздался скрип досок – похоже, кто-то поднимался по лестнице.
        Я закрыл глаза и вдруг услышал стук, скорее, грохот. Звук был раз в десять громче, чем я ожидал. Стучали мне в дверь, и тут же грубый голос, от которого, казалось, задрожал весь дом, по-казенному гаркнул:
        – Вам телеграмма!

        Рёко тяжелом состоянии срочно приезжай больницу благотворительного общества мукодзима

        В полной растерянности я смотрел на телеграмму и почему-то никак не мог сосредоточиться. Прошло какое-то время, прежде чем я сообразил, чего от меня требуют эти полторы строчки.
        Следующая мысль, пришедшая в голову, была о том, не является ли эта телеграмма, как ни печально, третьей ловушкой Сюдзи Масико. До последнего времени я постоянно находился в состоянии крайнего возбуждения, а сейчас чувствовал себя как выжатый лимон. У меня не возникло горячего желания немедленно вскочить и выбежать из квартиры; в голове была лишь одна мысль: как печально, что меня угораздило родиться в этом мире и переживать здесь все это.
        Я выгреб из выдвижного ящика все деньги; там были и те самые триста тысяч. Начинало светать. Выбежав из дома и оказавшись на Цунасима-кайдо, я остановил такси.
        – Больница «Мукодзима»! Гоните быстрее! – бросил я водителю.
        – Это далеко. Ловите другого, – недовольно ответил тот, явно не собираясь трогаться с места.
        – Человек умирает. Нечего брюзжать. Быстро вперед, – проговорил я не приказным, а скорее спокойным тоном. Машина сорвалась с места.
        За окном пролетали предрассветные улицы Мотосумиёси. В первый раз я так разговаривал с незнакомым человеком. Возникло ощущение, что для меня закончился какой-то этап жизни, что я безвозвратно лишился чего-то. Не той ли части себя, которая называется чистотой и целомудренностью?
        Мы ехали очень долго. Водитель несколько раз останавливался, чтобы спросить дорогу. Наконец машина подкатила к главному входу большого здания, в котором размещалась больница «Мукодзима». Я вспомнил, что звонил сюда.
        Бросив на переднее сиденье то ли две, то ли три десятки, я, не оглядываясь, взбежал по ступенькам в вестибюль. На улице уже рассвело, но в помещении стоял наводящий тоску полумрак, который создавали преграждавшие путь свету шторы на окнах, и только стойку регистратуры освещала одинокая лампа, напоминавшая о минувшей ночи.
        – Рёко Исикава… – начал я.
        – Палата четыреста семь.
        Наверное, я никогда не забуду эти цифры. Повторяя нужный мне номер, я пустился бегом по неприветливому больничному коридору к лифту.

* * *

        Я постучал и, не дожидаясь ответа, отворил дверь палаты. Рёко лежала одна на белой кровати. Я даже не заметил, что вокруг стоят несколько человеческих фигур. Лицо Рёко было неестественно бледным, в зафиксированной руке у запястья я увидел катетер, к которому была подсоединена капельница. Из парившей в воздухе маленькой стеклянной емкости через резиновую трубку ей в вену, капля за каплей, поступал физраствор.
        Я смотрел на Рёко как на возлюбленную, с которой не виделся несколько лет. Обоняние раздражал специфический запах больницы, ассоциирующийся у меня с отчаянием и смертью.
        Я опустился у кровати на колени на холодный линолеум, бысто обхватил обеими руками свободную руку Рёко, сжал ее тонкие пальцы. Они были так же холодны, как пол под моими коленями.
        – Ты пришел…
        Губы Рёко чуть шевельнулись, голос ее был еле слышен. Все мышцы моего тела свело, будто от удара током. Я не представлял, что все может быть так плохо. Я не сводил глаз с обескровленного лица Рёко. Не верю, не верю. Не могу поверить.
        – Я думала… с самого начала… не получится…
        По ее белой как бумага коже потекли слезы.
        Не верю. Неужели это моя Рёко? Не верю.
        – Прости меня. Прости. Прости… – повторяла она раз за разом.
        – Ладно тебе, – сказал я, делая вид, что того и гляди рассержусь на нее. – Не думай ты об этом. Только не умирай, хорошо? Я не смогу без тебя. Правда не смогу. Прошу тебя, прошу, прошу…
        Как же я устал! Ну почему именно в такой момент на меня обрушилась эта трагедия? Насколько было бы лучше, если б дух мой был крепок в такие минуты!
        Я, как ребенок, продолжал твердить одно и то же:
        – Прошу тебя, прошу, прошу…
        В голове было абсолютно пусто. Я не мог вспомнить больше ни одного слова. Как же так?!
        Я сильно тряхнул руку Рёко, одеяло немного съехало, и я увидел, что лежало у нее под боком. Это была та самая жужжалка с птенчиком, которую я когда-то купил ей в Йокогаме.
        Неведомо откуда вдруг возник человек в белом халате и отстраненным, обыденным голосом произнес:
        – Она умерла.
        Меня охватило смятение. Ощущение невозможности происходящего все усиливалось. Почему я оказался втянут в такие события?
        Найдется ли на Земле человек, которого одолевала бы такая же неизбывная тоска, как меня? Есть ли такой, кто испытал жуткий момент, когда рука самого дорогого на свете человека постепенно теряет остававшуюся малую толику тепла, холодеет в твоей руке?
        «Прости», – последнее слово, сорвавшееся с губ Рёко, до того как они застыли. Навек…
        Не выпуская руки Рёко, я огляделся по сторонам в надежде опереться на кого-то, найти человека, который помог бы, поддержал… Но помощи не дождался.
        Стоя у кровати на коленях, я твердил свое глупое заклинание. Повторял, пока не охрип.
        Никто не плакал. Я понял, что прошло много времени. Его заняла безмолвная смерть, видимо не имеющая никаких рамок и пределов. И еще я заклинал выпавшую на мою долю непостижимую судьбу.
        Я положил руку Рёко на одеяло. Пожал ее. Пройдет много, очень много времени, и душа моя, застывая, постепенно раскроет свою сущность, имя которой – безумие.
        Что это? Кошмарный сон? Чья-то трагическая инсценировка? Вот в чем вопрос, думал я. До сих пор я был маленьким зверьком, раз за разом попадавшимся в поставленные на него ловушки. Больше на эту удочку я не попадусь. Не дождетесь!
        – Ва-а-а!
        Я медленно обернулся на этот бессмысленный звук и увидел перед собой странное создание. Передо мной стоял уродец с деформированной головой. Тот самый ребенок. Причина всей трагедии. Голова его тряслась без остановки из-за каких-то непонятных мне эмоций. Я понятия не имел, что он стоит у меня за спиной.
        И вот ведь какая штука. Меня спас этот ребенок. Потом я много раз думал об этом. Если б он не оказался рядом, за спиной, я точно сошел бы с ума.
        Я обернулся на скрип двери и увидел спину выходившего в коридор парня, судя по всему, Сюдзи Масико. Дверь за ним медленно затворилась.
        Я повернул голову обратно. Уродливый мальчишка цеплялся за руки женщины средних лет. Той самой, с которой я когда-то встретился в Нисиогу, в «Сакура хаус». В ее глазах не было слез. Одна сухая пустота.
        Мужчины в белом халате не было видно, медсестер тоже. Шторы в палате были подняты, лучи мягкого утреннего света падали с затянутого облаками неба на белое лицо и шею лежавшей на кровати Рёко. Откуда-то доносилось щебетание птиц и слабое стрекотание цикад.
        Я поднялся с колен. Мать и братья Рёко, оставшиеся за моей спиной, больше не вызывали у меня ни ненависти, ничего. Вообще никаких эмоций. Бездонная, бесконечная усталость вытеснила острые и глубокие чувства – злость, скорбь, печаль.
        Я еще раз взглянул в лицо Рёко и обратился к ней в уме, не подавая голоса:
        «Я должен идти. Я ухожу, Рёко. Взгляни на меня еще разок».
        Рёко была, что называется, «все при ней». А теперь щеки ее ввалились, вся она как-то осунулась. Пугающая красота восковой куклы завладела ее лицом. Я любил ее, готов был отдать за нее жизнь, гордился ею…
        Я медленно подошел к двери и открыл ее. Ноги онемели, я их почти не чувствовал. Еще раз оглянулся. Теперь лицо Рёко выглядело спокойным, избавленным от страданий. Она будто спала. Я, как во сне, взялся за дверную ручку и тихо закрыл за собой дверь, разделившую нас навсегда.
        В коридоре мне встретился человек в белом халате. Тот самый врач. Я решил спросить, какова причина смерти Рёко.
        – Нож повредил кишечник, – сказал врач.
        Я смотрел на его изрядно отросшую щетину, шевелящиеся губы.
        – Мы сразу сделали операцию, удалили проникшее в брюшную полость содержимое кишечника, зашили его, но, как и предполагалось, оказались повреждены кровеносные сосуды на спине. Здесь операционное вмешательство ничего не дало бы. Случилось то, чего мы боялись, – внутреннее кровоизлияние, породившее перитонит.
        – Да-да, – поддакнул я. Голос мой раздавался словно за много километров от больничного коридора.
        – Мы рассмотрели возможность повторной операции, но пациентка была так слаба… знаете, есть классификация физического состояния… она находилась на четвертой стадии… она не перенесла бы операции.
        Низко опустив голову, я попрощался с врачом. Миновав коридор, добрался до лифта, прошел еще по одному коридору к выходу. Спустился по отлогому дугообразному пандусу. Присел на бордюр цветочной клумбы и увидел парня, дымившего сигаретой. Лицо его в профиль было мне знакомо. Человек, которого я принимал за себя. Сюдзи Масико.
        Я сделал несколько шагов, он заметил меня и быстро сунул руку в карман. Я равнодушно посмотрел на него, и парень протянул мне белый конверт.
        – Зачем? – Этот вопрос прозвучал у меня в голове, но произнес ли я эти слова вслух, вспомнить не могу. – Мне ничего от тебя не надо, – все-таки выдавил я, чувствуя, как во мне потихоньку оживает гнев.
        Проходя мимо него, совсем близко, я опустил руку в карман и, нащупав лежавшую там пачку денег – те самые триста тысяч, – швырнул ее в лицо Масико. Она ударила его в висок, и десятитысячные купюры взлетели в воздух, раздуваемые легким ветерком. Масико не шелохнулся. Потом почему-то криво усмехнулся и слегка пожал плечами.
        Я зашагал по тротуару к станции. В ранний час прохожих почти не было. И тут я увидел знакомую личность. Навстречу, покачивая толстым животом, шел Гэнъитиро Ихара. Я опустил глаза.
        Узнал он меня? Похоже, нет. Нервно-торопливым шагом Ихара прошел мимо. Наше первое свидание на дамбе состоялось глубокой ночью. Он и лица моего как следует не разглядел.

        34

        Возвращаться одному в опустевшую квартиру не хотелось, и я, сам того не заметив, сошел на станции «Цунасима».
        Солнце уже поднялось. Смешавшись с утренней толпой пассажиров, я прошел через турникет. Я так измучился, что ноги подкашивались, но о сне и подумать не мог. Даже в голову не приходило как-то передохнуть.
        Поднявшись по длинной мрачной лестнице, я постучал в простую замызганную дверь. Один раз я уже стучался в эту дверь, и человек, которого я встретил за ней, помог мне.
        Митараи не спал. Мне не приходилось бывать у него в столь ранний час, но, так или иначе, прежде таким бодрым я его не видел. Что касается меня, то я никогда не посещал его в состоянии такого физического и душевного раздрая.
        И если мой нынешний визит отличался от предыдущих, то у Митараи ничего не изменилось – он встретил меня с обычной безмятежностью. Казалось, он совершенно забыл о том, как я с ним разговаривал в Мотосумиёси каких-то несколько часов назад. Митараи, скорее всего, сам никогда не поймет, как успокаивающе подействовал на меня его прием. Лучше всяких утешений.
        – Извини меня, – сказал я таким голосом, будто обращался к соседу за стенкой. – Прости. – Сразу вспомнилось, что Митараи знал заранее, что я буду извиняться.
        – Ну что стоишь как столб… Присаживайся. Сейчас сделаю кофе.
        Я медленно опустился на диван и в полном изнеможении от пережитой безнадежности стал ждать. Вскоре Митараи протянул мне кружку. Я взял ее, поставил на стол – пить пока не хотелось. Над кружкой поднимался легкий белый парок. Я смотрел на него, не в состоянии отвести глаз.
        – Всю ночь думал? Или что изменилось?.. – Митараи испытующе посмотрел на меня. – Случилось что-то?
        Я вяло кивнул. Ощущение такое, будто я лишился всякой чувствительности. И надо сказать, это было совсем не плохо.
        – Сегодня Рёко умерла, – сказал я. Ответа не последовало, и я медленно поднял глаза на Митараи.
        Встретившись со мной взглядом, он наконец произнес:
        – Как же так?..
        Видно было, что это известие и для него стало ударом.
        – Как же теперь без нее? – проговорил Митараи, поднимаясь с места. – Насильственная смерть… Я же говорил: надо быть очень осторожной. Что же это? – выдохнул он.
        – Думать об этом невыносимо, – пробормотал я. – Просто нет слов, в голове пустота. Ради чего тогда все? Зачем этот завод с этими рожами, на которые смотреть тошно? Сколько я там мучился!.. Все ради Рёко. Я был готов терпеть что угодно, лишь бы она радовалась, лишь бы мы с ней мирно жили… И вот плата за все.
        Я тихо вздохнул и попробовал улыбнуться. Но улыбка, наверное, получилась жалкой.
        – И что бы ни случилось дальше, я всегда буду ей благодарен. Как замечательно мы с ней жили! Ходили в кафе, ели пирожные…
        Я говорил без остановки, словно одержимый, и сам не мог понять, почему меня так прорвало. У меня появилось какое-то опасное предчувствие.
        – Мы вместе гуляли по Йокогаме. Прокатились на катере, ходили в птичий зоопарк. Нам было хорошо. Ни одного дурного воспоминания у меня не осталось. Поэтому я благодарен Рёко. И дальше буду жить с этим чувством благодарности. Что я нес у нее в палате!.. Только и повторял, как дурак «не умирай» да «не умирай»… Как дитя малое. Полная бессмыслица. Если подумать, на самом деле я хотел сказать только одно: «Спасибо тебе, Рёко»…
        «Черт возьми! Поверить не могу!» – беззвучно закричал я. Меня вдруг охватило звериное отчаяние. Из глаз брызнули слезы. Лицо уродливо скривилось, будто попало под мощную струю воды. Я стал колотить себя по голове руками. Овладевшая было мною прострация вдруг разом, без всякого предупреждения, сменилась ощущением жуткого несчастья.
        Я свалился со стула на пол, оскалился, стоя на четвереньках, и завыл, как маленький жалкий звереныш. А слезы тем временем катились из моих глаз непрерывным потоком, как шелковые платки, вылезающие из шляпы фокусника.
        – Сволочь! – снова оскалив зубы, восклинул я, не понимая, зачем и против кого этот крик. Мои гнев и негодование, о которых не знал никто, в первую очередь были адресованы самому себе. Не передать словами, как я был зол на собственную молодость и незрелость. Разозлился так, что готов был себя убить. В голове крутилась мысль: дойду ли я до самоубийства?
        Сколько продолжались мои рыдания? Через какое-то время я поднял голову и увидел на полу, прямо под носом, маленькую лужицу. Я усмехнулся. Попробовал сделать вдох. Раз, другой, третий – и обнаружил, что с каждым вдохом желание плакать становилось все слабее. Становилось лучше прямо на глазах. Ощущения после слезливой истерики напоминали то, что чувствуешь после рвоты. Я смущенно поднялся и слегка улыбнулся. Снова взгромоздился на стул и, покраснев, взглянул на Митараи. Тот с важным видом копался в стеллаже с пластинками, пока не выбрал одну.
        – Давай послушаем что-нибудь спокойное, – предложил он.
        Утерев слезы со щек, я кивнул в знак согласия. И, слушая Бенни Гудмена, решил спросить о том, что не давало мне покоя.
        – Откуда тебе известно про все эти махинации? Как ты понял, что я направляюсь к дому Ихары?
        В ответ на мои вопросы Митараи, как я предполагал, должен был поступить, как ему свойственно, а именно: разразиться длинной речью. Я выпрямился, собираясь слушать внимательно, не пропуская ни одного слова, но он лишь досадливо махнул передо мной рукой:
        – Да ладно… Может, бог с ним?
        Чего не ожидал, того не ожидал. Я вопросительно наклонил голову набок.
        – Будем считать, что астролог как-то угадал по звездам.
        – Подожди! Так дело не пойдет. Ты говоришь только о том, что случилось, поэтому волей-неволей я начинаю в тебе сомневаться. Потому что знать все могут только, если можно так выразиться, участвующие стороны.
        – Вовсе не обязательно. Когда человек на виду, можно разглядеть и механизм его действий, скрытые мотивы и уловки. Ничего особенного тут нет, и у меня нет желания сейчас во всем этом копаться и рассказывать тебе.
        – Как это ничего особенного? Для меня это какая-то магия. Другого слова не подберешь. Ты же предотвратил большую беду.
        Ведь так оно, по сути, и есть. Беды удалось избежать, замысел Сюдзи Масико провалился. Сначала Рёко, потом Митараи… Если б не они, меня сейчас не было бы в живых.
        – Да ничего особенного. Не забивай голову. Просто возле тебя оказался я. Вот и всё. Так получилось.
        Митараи замолчал, но все-таки решил продолжить:
        – Я люблю думать. Имею такую привычку. Разгадать головоломку во много раз легче, чем ее придумать. Не может быть загадок, в которых разгадчику требуется больше способностей, чем авторам. А если все-таки такие есть, это случайный продукт, ситуация, когда чья-то неожиданная помощь помогает с ней справиться. Если говорить в данной области о подлинных мастерах всех времен и народов, то это, конечно, не такие деятели, как Шерлок Холмс и Эркюль Пуаро, а преступники, решившиеся на то, чтобы задумать и осуществить свои грешные планы. Но несмотря на это, с давних пор повелось гоняться за преступниками и изображать великими талантами тех, кто после долгих натужных копаний сподобится наконец разгадать какую-нибудь загадку. Так уж устроено. Из соображений морали, разумеется.
        Я слушал его молча.
        – В нашем деле, если кто и проявил талант, то только Сюдзи Масико. Моя же роль – самая скромная, ее можно сравнить с ролью уборщика в театре… Ну ладно, тогда слушай.
        Митараи поднялся, убавил звук стереосистемы. И опять вернулся за стол.
        – Сказать по правде, подозрения у меня появились с самого начала. Они возникали не раз. Например, когда ты сказал, что по гороскопу ты не Весы, а Скорпион. Мне тогда надо было взглянуть на твое водительское удостоверение, но у меня голова была забита работой… Хотя это, конечно, не может служить оправданием.
        Помнишь, как позавчера ты убежал от меня на станции «Мотосумиёси»? Был очень взволнован и страшно торопился. Но успел спросить у меня: «Если человек ранен, его ведь в хирургию везут, правда?» По твоему отчаянному выражению я догадался, что ты спешишь, потому что кто-то ранен и нуждается в хирургическом вмешательстве. А из твоего вопроса насчет хирургии стало ясно, что ты не знаешь, в какую больницу отвезли раненого.
        Кто мог быть этим человеком, о котором ты так переживал, хоть и не знал, в какую больницу его доставили? Только Рёко. Так что загадка оказалась простой.
        Ты знал, что Рёко ранена, но не знал про больницу. Очень странно. Ты страшно волновался, значит, ранение наверняка тяжелое, думал я. Если о ранении Рёко тебе кто-то сообщил, он сказал бы и в какой больнице она лежит. Если же по какой-то причине название больницы ты еще не знал, логично было сидеть спокойно дома и ждать новой информации, а не бежать куда-то сломя голову. Какой из всего этого можно сделать вывод? К ранению Рёко ты имеешь непосредственное отношение. И в больницу ее отвез не ты, а кто-то другой.
        До этого любой мог бы додуматься. Логические рассуждения, не более. А вот дальше уже включилась моя голова. Когда мы сидели у тебя и я рассказывал, как было дело, мне оставалась до конца непонятной одна вещь, не дававшая мне покоя. Она в конце концов и стала ключом к разгадке. Я имею в виду водительское удостоверение.
        Как я уже говорил, Сюдзи Масико тайком подменил твое удостоверение, которое Рёко спрятала в ящике, своим. Он решился на это, потому что у тебя к потере памяти добавилась еще эйсоптрофобия – боязнь зеркал. Однако Рёко не знала о подмене, в этом нет никаких сомнений. Она решила сорвать разработанный братом план. Иначе зачем ей было посылать тебя домой?
        И тут начинается самое интересное. Трудно представить, чтобы Рёко, отправляя тебя восвояси, сказала: «Поезжай-ка ты туда, как у тебя в правах написано». Она видела твои настоящие права и вполне могла запомнить, какой в них адрес. Должно быть, назвала район, куда тебе ехать. Почему же в таком случае тебе не показалось странным, что сказанное Рёко не совпадает с тем, что указано в водительском удостоверении Сюдзи Масико? Я не мог этого понять.
        Думал-думал, но найти этому объяснение никак не получалось. Это было для меня самое непонятное. Адреса совпадать не могли. Совершенно исключено. Тот же район, где ты раньше жил? Но, с точки зрения Сюдзи, такой вариант чреват слишком большим риском. Оказавшись там, ты мог все вспомнить. А такого расклада он допустить не мог. Зачем тогда было подменять права?
        Я всю голову изломал, но здравый смысл ничего мне не подсказывал. Вывод, к которому я пришел, мне самому показался диким и невероятным. Однако никакого другого логического объяснения не существовало, и ничего не оставалось, как принять этот вывод.
        Выслушав Митараи, я сглотнул и непроизвольно подался вперед.
        – И до чего же ты додумался?
        – Названия районов, указанных в двух удостоверениях – Сюдзи и твоем, – могут звучать похоже.
        Я чуть не поперхнулся. Неужели это так? Разве бывают такие совпадения?
        – Я взял карту районов Токио и стал искать названия, похожие на Нисиогу. И нашел.
        – Что?!
        – Это Нисиоги.
        – Нисиоги? – вырвалось у меня. В одно мгновение в голове будто закрутились темные облака. Я помню это название! Точно помню!
        – Нисиоги территориально расположен недалеко от Коэндзи, где ты пришел в себя. Это зацепка, подумал я и отправился в Нисиоги – это район Сугинами. Стал обходить все дома подряд, надеясь отыскать такой, где в марте этого года пропал жилец. И нашел. Нисиоги, пятый микрорайон, апартаменты «Ёсино», квартира двести один.
        Страх перед прошлым, которое вдруг стремительно надвинулось на меня, не давал слова сказать.
        – Как мне рассказали люди, к которым я обращался, тот жилец в марте попал в автомобильную аварию и был доставлен в ближайшую хирургическую клинику «Ямада». Откуда бесследно исчез, что наделало много шума.
        После этого я направился в клинику «Ямада». Там сказали, что к пациенту была приставлена патронажная сестра по фамилии Исикава. Она признала, что пациент исчез по ее недосмотру, и из-за этого уволилась.
        Дальше – агентство, поставляющее больницам патронажных сестер. Там были не очень расположены со мной разговаривать, зато у одной женщины, хорошо знакомой с этой самой сестрой, удалось выведать много интересного: и о Гэнъитиро Ихаре, и о старшем сыне – Сюдзи, которого все считали очень одаренным, и о том, как он учился на врача и чем дело кончилось, и о Рёко и младшем сыне – Осаму, и даже о прошлой профессиональной деятельности Такако на ниве страхового бизнеса. Узнал я и о том, что Ихара тиранил жену и детей. Что он оставил им гроши, из-за чего Такако и дети так нуждаются, что находятся на грани коллективного самоубийства.
        Я задумался, что сам стал бы делать, оказавшись в положении людей, которым надо что-то делать. Пищу для размышлений дала твоя жизнь в Мотосумиёси, и ответ пришел сам собой – использовал бы тебя.
        С какой целью? Понятное дело – чтобы семья получила деньги. Но ведь это не ботинки у Ихары стащить, для этого нужны время и усилия. Речь могла идти о плане, задача которого – завладеть всем имуществом Ихары. План с большой долей вероятности мог быть таков: устранить, то есть убить, Ихару чужими руками.
        Потом я связал свои рассуждения с паническим состоянием, в котором увидел тебя тогда на станции. Если был план заставить тебя убить Ихару, то твое смятение могло означать, что ранен человек, помешавший его реализовать. И таким человеком, как я уже говорил, могла быть только Рёко. В какой она больнице – неизвестно. За этим может стоять Сюдзи. Если так оно и есть, какую цель он преследует? Поставив себя на место Сюдзи, я все понял. Он воспользовался сложившимися обстоятельствами, чтобы срежиссировать второй акт драмы с убийством.
        То есть можно было ожидать нападения на дом Ихары. Я побывал на заводе Ихары в Кавасаки и, представившись сотрудником отдела районной администрации по учету населения, получил там его адрес. Потом поехал к тебе, но уже не застал. Значит, ты собирался напасть на Ихару в его доме, подумал я и решил мчаться туда. На электричке или такси я не успел бы, поэтому без разрешения позаимствовал у соседа мотоцикл и отправился к месту событий. Я умею быстро ездить, когда требуется. Успел вовремя. Единственное, о чем я пожалел, – это то, что не смог обстоятельно поговорить с Сюдзи Масико. Ничего не поделаешь. Зато я избавил от серьезных неприятностей дорогого друга.
        В этот момент раздался стук в дверь.
        – Да! – громко крикнул Митараи. Дверь отворилась, и на пороге появился… Сюдзи Масико.
        Тут даже мой приятель оторопел и несколько секунд молча смотрел на непрошеного гостя. Придя в себя, он поднялся и гостеприимно предложил:
        – Пожалуйста. Налить кофе?
        – Не беспокойтесь. Я пришел, только чтобы передать это, – тихо и мрачно проговорил Сюдзи Масико. – Раньше хотел это сделать, но вы не взяли. – С этими словами он протянул мне белый конверт, тот самый, который хотел вручить тогда, у больницы «Мукодзима». Увидев, что я не хочу его брать, положил на стоявший рядом столик.
        – Ты специально за этим сюда пришел? – решил поинтересоваться Митараи.
        – Я подумал, что это нужно сделать, – таким же мрачным голосом ответил Сюдзи Масико. Без очков, длинные тусклые волосы, неопрятная бородка. «И этот человек заварил всю эту кашу?» – думал я, глядя на стоявшего передо мной худощавого парня. Я уже ничего к нему не испытывал: ни враждебности, ни уважения. Кроме усталости, у меня вообще не было никаких чувств. И в этом незваном госте чувствовалась та же усталость.
        – Можно узнать, как вас зовут? – спросил Масико, обращаясь к моему приятелю.
        – Киёси Митараи, – ответил тот.
        – Киёси Митараи… Хорошо, я запомню. Тогда позвольте…
        Масико повернулся и направился к двери, которая оставалась приоткрытой.
        – Подожди минутку, – окликнул его Митараи.
        Масико обернулся и быстро проговорил:
        – Вы можете делать что угодно. Но у вас больше нет доказательств.
        – Мне так не кажется, и решать это буду не я. Послушайте, Сюдзи Масико… или, может, быть, Кэйсукэ Исикава?
        Сюдзи бросил быстрый взгляд в мою сторону. Я медленно покачал головой.
        – Не хочу изображать из себя полицейского, но все-таки хотел бы с тобой поговорить, – продолжал Митараи.
        – А я вот совсем не расположен, – сказал Масико на прощание и отворил дверь.
        – Всего одно слово. Как настроение? – бросил Митараи вслед уходящему, не желая отставать. Тот остановился. – Злишься на меня?
        Масико обернулся к нам – похоже, раздумал уходить.
        – Я не злюсь на Рёко. Поэтому не злюсь и на вас.
        – Ну-ну.
        – Я лишь хотел узнать, как ваше имя. Только и всего.
        – Какая честь! А можно спросить? Когда у тебя день рождения?
        – Восемнадцатое ноября тысяча девятьсот пятьдесят первого года, – помолчав, ответил Сюдзи Масико.
        – Вот как? Просто хотел уточнить. Давай так: ты запомнишь мое имя, я – твой день рождения… Что будешь делать дальше?
        – Да ничего особенного. Умирать ведь – сразу не умрешь, тоже дело хлопотное. Буду жить обыкновенно, день за днем.
        Масико снова повернул к выходу. Митараи быстро опередил его и, как дворецкий, провожающий важную персону, почтительно распахнул перед ним дверь.
        – Может, еще увидимся, Масико-кун, – держась за дверную ручку, сказал он таким тоном, будто обращался к дорогому другу.
        – Мне бы этого не хотелось, – сухо бросил Масико и сделал еще шаг к двери. Но вдруг остановился и снова взглянул на Митараи. – Вы спрашивали, какое у меня настроение?
        Тот кивнул.
        – Я по жизни – человек невезучий, от макушки до кончиков ногтей. На меня все шишки валятся. Что-то вроде собаки, если хотите, на которой кишат блохи. Все время приходится чесаться задней лапой. Но если все блохи куда-то денутся, я забуду о том, что я собака.
        Сюдзи Масико криво усмехнулся – видимо, над самим собой – и вышел в коридор, где был набросан разный мусор. Митараи прикрыл за ним дверь.
        Я взял лежавший рядом конверт, оставленный Сюдзи Масико. Вряд ли ему хотелось сюда идти, но он все-таки явился. Что же он мне написал?
        Я раскрыл конверт и вынул несколько листков почтовой бумаги.
        «Дорогой Кэйсукэ» – увидел я маленькие аккуратные иероглифы. Знакомый милый почерк Рёко. Это было ее письмо, не Масико.

        35

        Дорогой Кэйсукэ!
        Я тебя обманула. Ты потерял память, и был план использовать тебя, чтобы убить нашего бессердечного папашу. Придумал его мой старший брат, а я ему подпевала.
        Наш отец в самом деле человек страшный. Переехав в Токио, он заработал много денег. Несмотря на семью – маму, братьев и меня, – у него постоянно жили какие-то девицы, а то, бывало, и две сразу. Для них даже сделали отдельный вход.
        Девицы, естественно, мечтали о том, чтобы выжить из дома «посторонних», и при каждом удобном случае поднимали крик, начинали рыдать и жаловаться отцу. В памяти о том времени, когда я была девчонкой, остались пронзительные крики девиц и хмурое лицо матери.
        Отец легко распускал руки, даже когда был виноват. Мать оглохла на левое ухо – от его оплеухи лопнула барабанная перепонка.
        Человек не должен убивать. Это против его природы. Сейчас, познав любовь, я никак не могу поверить, что однажды у меня появилась мысль убить человека, с которым я к тому же связана кровными узами. Это невозможно. Я думаю, что больше не способна никого полюбить. У меня больше ничего не осталось. Я все отдала тебе.
        У меня есть брат, намного младше. Он – инвалид с задержкой психического развития. На его содержание и лечение нужны деньги. Ты ведь понимаешь такое. Надо было мне обо всем рассказать; слова уже были готовы сорваться с языка, но я так и не смогла их произнести. Сколько раз думала открыться перед тобой, разрушить этот ужасный план и во всем положиться на тебя…
        Мой старший брат чертовски умен, он разработал свой план до мельчайших деталей. Рассказал, что делать, если за четыре дня моего отсутствия ты так и не съездишь в Нисиоги, если перед тем, как отправиться по адресу, указанному в правах, решишь сходить в районную управу, и так далее. Я всегда гордилась, что у меня такой умный брат, но со временем стала ужасно бояться его.
        Это письмо я кладу в ящик комода. Просто отдать его тебе не хватает смелости.
        Я верю в то, что нагадал мне Митараи-сан. У меня такое чувство, что я умру. И если план брата сработает и я не сумею тебя остановить, жить все равно не буду. Поэтому я решила застраховать свою жизнь. Так что если план сорвется, о деньгах можно будет не беспокоиться.
        Конечно, я испорченная. Такое у меня в жизни было… Но я не жалею, не говорю: «Ах, какой кошмар!» С каждой женщиной может случиться такое, был бы случай или предлог. А я даже подгоняла брата, придумавшего этот план, когда он начинал сомневаться в успехе. Как я могла? Сейчас я не могу в это поверить. У меня с нервами тогда было не в порядке, я с ума сходила.
        Наша с тобой жизнь вернула светлое состояние души, которого у меня не было уже несколько лет, оживила чистые чувства, пусть ребяческие, незрелые. Я снова стала искренней, настоящей. Но для брата и матери это стало несчастьем.
        До того как мы приступили к реализации плана, брат не раз мне об этом говорил. Упрекал меня в слабости, твердил, что я обязательно выживу из ума. Я презрительно смеялась над его словами, но так и не решилась поговорить с ним, чтобы он отказался от своего плана.
        До нашей с тобой встречи мне все время, начиная с отца, попадались какие-то уроды, и я поневоле стала думать, что все мужики одинаковые. Потому я сначала и согласилась с планом, который придумал брат, чтобы им отомстить. Хотя чему удивляться? Все естественно: если я оказалась в этом «веселом мире», какой еще у меня мог быть круг общения? Когда долго ведешь жизнь хостес, мужчины, все до одного, начинают казаться похотливыми козлами. Я представить не могла, что у меня может возникнуть к ним что-то вроде симпатии, не говоря уж о любви. Это просто невозможно. Я давным-давно позабыла о том, что это за чувство такое – любовь.
        Но ты совсем не такой, как они. Ты увидел во мне человека, полюбил меня. Мы с тобой жили так, что это уродское, коверкающее душу состояние, в котором я находилась, постепенно развеялось. Все благодаря тебе. Как здорово, что я тебя встретила! Сколько ни благодари, слов все равно не хватит. И если б из тебя сделали убийцу, жизнь моя была бы кончена.
        Я не прошу прощения. Но сделаю все, чтобы тебя остановить.

        Я говорила тебе, что жила в Мацусиме до окончания средней школы. Это неправда. И отец, и мать – оба из Сиогамы[65 - Сиогама – город в префектуре Мияги, где расположены острова Мацусима.]; в начальной школе я училась в Мацусиме, но отец нашел работу в Токио, и в следующий класс я пошла уже в столице. Помню, отец тогда говорил: «Сколько можно без толку торчать в деревне? Поедем в Токио, построим большой дом, заживете на широкую ногу».
        Помнишь, как-то мы сидели у нас дома, слушали «Арабески», и я говорила про Мацусиму. Вот когда надо было все тебе рассказать.
        В Токио дела у отца пошли в гору, но нам с матерью в Мацусиме жилось гораздо лучше. Отец выставил нас из дома после рождения Осаму, когда стало ясно, что с ним не всё в порядке. Четыре-пять лет назад. Брат учился на медицинском, подрабатывал на медосмотрах, и в принципе этих денег на семью хватало.
        Но на брата все это сильно подействовало: он стал каким-то диким, гонял на машине как сумасшедший и в итоге сбил человека. Он был очень в себе уверен, но в тот раз сел за руль нетрезвым, да еще скорость прилично превысил. Пешеход, на которого он наехал, тоже был неосторожен, но брату это не помогло. Чего только он не наслушался от родственников пострадавшего… После этого характер у него совсем испортился.
        Матери, которая до этого только иногда подрабатывала при случае, пришлось включаться на полную. Я только начала ходить в старшую школу, но после этого случая сразу бросила, как мать ни уговаривала меня этого не делать. Пошла работать. Думать об этом не хочется. Гадко, неприятно. Если стану об этом писать, получится, что вроде оправдываюсь.
        И все-таки напишу. Думаю, после этого ты меня скоро забудешь. Я была и хостес, и моделью, и содержанкой. Какое-то время жила с американцем в Йокогаме, в районе Яматэ. Мы там с тобой гуляли, когда ездили в Йокогаму. Но тогда я себя не жалела, не считала такой уж разнесчастной. Не знаю, как сказать… мне даже нравилось, что я вроде себя в жертву приношу.
        Однако брат и мать, похоже, думали по-другому. Они оба злились на весь белый свет за то, что жизнь, люди или судьба так с ними обошлись, и, наверное, думали когда-нибудь отомстить за это. Хотя нет, может, просто пришли в отчаяние. Но это было особое отчаяние, холодное, особенно у брата. Похоже, он решил: раз мы до такого докатились, можно делать все, что угодно, потому как ниже падать уже некуда.
        Вообще-то брат уже давно с презрением относился к людям, смотрел на них как на никчемные существа, лишенные воли и благоразумия. Поступив на медицинский, он стал относиться к людям еще хуже.
        Но он неправ. Когда я работала хостес, тоже думала: а может, так оно и есть? Но встретив тебя, поняла, что на свете много замечательных людей. Таких, как ты, как Митараи-сан.
        Единственное радостное воспоминание – это как мы с тобой жили. До этого ничего хорошего в моей жизни не было.
        О жизни в Мацусиме добрых воспоминаний тоже почти не осталось. И все же есть один эпизод, который я помню до сих пор.
        Мы окончили начальную школу. После этого многие из нашего класса должны были перейти учиться дальше в другие школы, поэтому нам устроили прощальный вечер. На него пришел один учитель из другого класса, которого мы очень любили. И он нам сказал, что у девочек на мизинце привязана невидимая красная ниточка; она соединена с человеком, за которого девочка когда-нибудь выйдет замуж.
        Не знаю, как кого, но его слова глубоко тронули меня, крепко запали в душу. С ними я и отправилась на поезде в Токио. Может быть, там живет тот самый парень, с которым меня соединяет тянущаяся от мизинца невидимая красная ниточка… Нет! Не может быть, а точно, подумала я.
        Но жизнь в Токио оказалась совсем не сладкой. Отцу повезло – дела шли хорошо, а мы с матерью, наоборот, прямо на глазах опускались на дно. Жизнь становилась все хуже, превращаясь в ад.
        Когда живешь в бедности и нет денег, времени на размышления не остается. Я совсем забыла слова учителя и не вспоминала о них, пока не встретила тебя. Какое счастье, что то чистое время ожило в памяти до того, как я превратилась в чудовище!
        Теперь я думаю, что та красная ниточка связывала меня с тобой. Если б ты только знал, как я рада! Как жаль, что я не встретила тебя раньше…
        Мы прожили с тобой так мало, всего четыре месяца, но это было настоящее счастье. Благодарю тебя и Бога за то, что мы вместе с тобой встретили день моего совершеннолетия, когда мне исполнилось двадцать. Спасибо, спасибо большое.
        Думаю, ты мне не поверишь. Ведь я участвовала во всем этом ужасе. Но мне все равно. Потому что я прекрасно понимаю, что к чему.
        Я люблю тебя. Если мы больше не увидимся, будь всегда здоров. Пусть у тебя будет замечательная жизнь. Живи за себя и за меня.
        Рёко

        Что со мной? Никогда не считал себя особо сентиментальным, но к концу письма слезы застилали глаза и я с трудом разбирал написанное.
        Почему все так? Почему я, мужчина, не сумел предотвратить эту трагедию? Теперь мне всю жизнь раскаиваться, но никаким раскаянием не искупить свою вину. До конца дней я буду с молитвой вспоминать это письмо и так же плакать от раскаяния, как сейчас.
        Я до смерти устал, в душе – пустота; мысли были лишь о том, что из-за собственной глупости и неосмотрительности я лишился сокровища, которым обладал до вчерашнего дня.
        Выйдя из долгой слезливой прострации, я вдруг подумал о Сюдзи Масико, который принес письмо Рёко, и его слова: «Вы можете делать что угодно. Но у вас больше нет доказательств».
        А письмо разве не доказательство? Почему же тогда Сюдзи, понимая, что письмо сестры, где она так откровенно написала обо всем, работает против него, не озаботился тем, чтобы просто порвать его? Понимая, что оно представляет для него опасность, он все-таки пришел сюда, во враждебный лагерь. Пришел один… Получается, в этом парне живет рыцарский дух?
        Я вздыхал и думал: что ж, выходит, в этой истории нет злодеев? И несмотря на это, появился такой ужасный план и произошла трагедия. Что же это такое? Какие уроки я должен извлечь из того, что случилось?
        – Там есть еще что-то, – проговорил Митараи, изучая конверт. Я вяло протянул руку и нащупал в конверте что-то вроде книжечки. Потряс конверт; из него на мою ладонь выпал сложенный вдвое кусочек картона.
        Водительское удостоверение с фото. Теперь это была моя фотография. В графе «Домашний адрес» было написано: район Сугинами, Нисиоги, Кита, 5-й микрорайон, 1-15, апартаменты «Ёсино», квартира 201. Дата рождения: 9 октября 1950 года. Я быстро перевел взгляд на графу «Имя, фамилия» и увидел: Кадзуми Исиока.
        – Теперь наконец-то мы знаем, как тебя зовут, Исиока-кун, – шутливо проговорил Митараи, заглядывая через мое плечо в водительское удостоверение.
        И в этот момент я сразу все вспомнил. Как называется дом, где я жил, что есть вокруг, свою квартиру, оставшуюся где-то далеко-далеко, и всю свою жизнь.
        Я чувствовал, как окружавший меня мир, окрашенный в серый цвет, постепенно обретает многоцветье. Яркие, живые оттенки как бы заново заполняли поле зрения. И это ощущение не вызывало отторжения.
        Одновременно наша с Рёко жизнь, продолжавшаяся до вчерашнего дня, стала казаться сладким ночным сновидением, рожденным моими желаниями и мечтами. Долгим-долгим сном.
        Я спасен…
        Эта мысль давала понять: ты будешь жить дальше. До самого последнего дня я нисколько не сомневался, что мне скоро конец. А раз жизнь продолжается, то острота моего горя, какова бы ни была его тяжесть, когда-нибудь спадет. Потому что вся эта история – сон, который мне довелось увидеть.
        А где же друг, который появился у меня на чужой территории? Неужели он тоже исчез, растворился, как сон? Ведь он и в самом деле человек, далекий от реальности. Персонаж из тех, что являются в сновидениях.
        На мое счастье, Митараи стоял рядом. До него можно было дотронуться рукой.

* * *

        Понадобилось много времени и мучительных переживаний, чтобы понять, что значила для меня происшедшая трагедия. Больше всего меня разбирала досада на собственную молодость и незрелость, с которой я ничего не мог поделать. Не будь я глупцом, я легко справился бы с заговором и спас Рёко. Возможностей для этого существовало достаточно. Это правда. Рёко все время была рядом, в нашей тесной квартирке, стоило только руку протянуть. А я только наблюдал за ее страданиями, как человек, смотрящий в бинокль с расстояния в несколько километров…
        Потом я много думал об этом. Изводил себя, задавая вопрос: что ждала от меня Рёко? Добрые слова? Грубые объятия? Когда налетела буря и меня понесло течением, я лишь оглашал окрестности громкими криками и не предложил Рёко ничего, чем мог бы гордиться.
        И все же эта история заставила меня немного повзрослеть; я увидел нити, которыми пронизан мир. Множество переплетенных и перепутанных нитей. Они разные – бывают красивые, бывают грязные, и человек вынужден всю жизнь, перебирая их наугад, ткать из них шелковое полотно.
        Оглядываясь назад, я понимаю, что был никчемной, ни на что не способной марионеткой, которую подчинили чужой воле и заставляли исполнять танец смерти, дергая за протянутые из прошлого искусственные нити.
        Но в полотне, сотканном автором плана, объектом которого сделали меня, оказалась одна ниточка, не входившая в его расчеты. И она перепутала бесчисленные приводы, обеспечивающие безукоризненное функционирование этого плана. Если б не красная ниточка Рёко, не Митараи – в одиночку сражавшийся за меня Дон Кихот, с которым я случайно повстречался на чужой территории, там, на дамбе, – я превратился бы в преступника. Сейчас я думаю, что ниточка на мизинце Рёко и в самом деле связывала ее со мной. Но она оказалась слишком тонкой – спасла меня и оборвалась.

* * *

        Такова моя печальная история. Второй раз рассказывать ее я не буду. Ни за что. Нынешнее мое настроение можно передать словами Митараи: «Давай послушаем что-нибудь спокойное».
        «Арабески» Дебюсси я слушать больше не мог. Поехал в Йокогаму и утопил диск в том самом канале. На похороны Рёко не пошел. С меня достаточно воспоминаний о тех днях, когда она была жива.
        Ни полиция, ни страховые агенты на горизонте так и не появились, чему я, конечно, очень благодарен. А вот смогло ли семейство Такако получить страховку за Рёко, это вопрос. Причина смерти – ножевое ранение, так что у страховой компании могли появиться вопросы. Или головастый Сюдзи и тут что-то придумал и сумел разрулить ситуацию?
        Конечно, я был готов отправиться в полицию, чтобы все рассказать, пойти куда угодно, – но обошлось без этого. Рёко хотела, чтобы после ее смерти родные получили страховку. Это было ее завещание. Поэтому меня долго не оставляла мысль, была ли исполнена ее воля, получила ли семья деньги.
        Вместо Дебюсси я часто слушаю диск «Романтический рыцарь», который когда-то брал у Митараи. Он до сих пор у меня один из самых любимых. Когда, после спокойного неспешного начала, каждый музыкант исполняет свое соло, а венчает композицию фортепиано Чика Кориа, мне вспоминается Киёси Митараи, возникший тогда посреди ночи на дамбе Аракавы на бравом стальном скакуне.
        notes

        Примечания

        1

        Десять тысяч иен.

        2

        Сарариман – японское название категории работников, в основном служащих, которых принято называть «белыми воротничками» (от англ. salaryman – «человек, живущий на зарплату»).

        3

        Рёкан – гостиница с номерами в традиционном японском стиле.

        4

        Патинко – популярный в Японии игровой автомат, представляющий собой промежуточную форму между денежным игровым автоматом и вертикальным пинболом.

        5

        Котацу – традиционное приспособление для отопления японского дома, представляющее собой покрытый одеялом низкий столик, под которым находится источник тепла.

        6

        Один из центральных районов Токио, крупный транспортный пересадочный узел.

        7

        Железнодорожная станция в Кавасаки – городе-спутнике Токио.

        8

        Татами – традиционная единица измерения площади жилья в Японии. Площадь татами – 90х180 см (1,62 кв. м).

        9

        Тамагава – река на о. Хонсю, протекающая в том числе по территории Большого Токио.

        10

        Гоэмон Исикава – легендарный герой-разбойник, живший во второй половине XVI в., японский Робин Гуд, грабивший богатых и раздававший все бедным. Был публично казнен – сварен заживо – за попытку покушения на правителя Японии Хидэёси Тоётоми.

        11

        Именной суффикс, являющийся частью многих японских мужских имен: Дайсукэ, Синсукэ, Косукэ и т. д.

        12

        Еще одна станция на железнодорожной линии Тоёко.

        13

        В Японии вместо подписи преимущественно используются личные печати, варьирующиеся в зависимости от важности заверяемых документов.

        14

        Кансай – регион Западной Японии на о. Хонсю.

        15

        «Элегия Юномати» – популярная мелодия, которую написал известный японский композитор и гитарист Масао Кога в 1948 г.

        16

        В Японии с 1876 г. возраст совершеннолетия установлен в 20 лет.

        17

        Тэараи в переводе с японского означает «туалет».

        18

        Катакана – один из двух видов слоговой азбуки, используемой в японской письменности наряду с иероглифами.

        19

        Речь идет об альбоме «Романтический рыцарь» (1976) фьюжн-группы Чика Кориа «Return to Forever».

        20

        Один из районов Токио.

        21

        Мацусима – группа островов в префектуре Мияги, на северо-востоке Японии. Считается одним из наиболее живописных уголков страны.

        22

        Школьное образование в Японии включает в себя три ступени: начальную, где дети учатся шесть лет, среднюю – три года, и старшую – еще три года. Обязательным образованием являются первые две ступени. Поступать в университет можно по окончании старшей школы.

        23

        Онигири – блюдо из риса, слепленного в виде треугольника или шара, с разнооборазными начинками.

        24

        Одна из старейших в Японии железнодорожных станций, открытая в 1872 г., когда началось движение поездов между Токио и Йокогамой.

        25

        Приморский парк, разбитый на месте городских кварталов, разрушенных катастрофическим землетрясением 1923 г. Одна из главных достопримечательностей Йокогамы.

        26

        Басямити дословно переводится как «дорога повозок».

        27

        «Хикава-мару» – пассажирский лайнер, спущенный на воду в 1930 г. и обслуживавший линию Йокогама – Сиэтл. В годы Второй мировой войны судно было превращено в плавучий госпиталь. В 1961 г. поставлено на вечный прикол у набережной Йокогамы.

        28

        1 сентября 1923 г. в центральных районах Японии (регион Канто) произошло мощное землетрясение, практически разрушившее Токио и Йокогаму и унесшее около 200 тыс. человеческих жизней.

        29

        Район Кэйхин включает в себя Токио, Кавасаки и Йокогаму. Термин употребляется главным образом для обозначения этих городов как единой промышленной агломерации.

        30

        Марин-тауэр – 106-метровый маяк со смотровой площадкой на высоте 100 м.

        31

        Тохоку – регион в северо-восточной части о. Хонсю.

        32

        Тяхан – популярное в Японии блюдо, напоминающее плов.

        33

        Митараи пользуется древней китайской астрологической системой «девяти звезд», в которой главную роль играют цифра судьбы человека, зависящая от года рождения, и звезда, сопутствующая ему в жизни.

        34

        Иватэ – префектура, входящая в состав региона Тохоку.

        35

        Мацуо Басё (1644–1694) – выдающийся японский поэт, сыгравший важную роль в становлении жанра хайку.

        36

        Юкико – японское женское имя, первый иероглиф которого означает «снег». Курода – фамилия, первый иероглиф которой – «черный».

        37

        Киёси значит «чистый».

        38

        Сэндай – административный центр префектуры Мияги, расположенной в северо-восточной части о. Хонсю.

        39

        Куспидом в астрологии принято называть границу между знаками Зодиака.

        40

        Норэн – традиционный занавес, который, в частности, вешают как штору в дверном проеме у входа в лавку, ресторан или кафе. Вывешивается при открытии заведения и, как правило, убирается на ночь.

        41

        Хостес – в данном случае служащая ресторана, задачей которой является встреча гостей.

        42

        Тян – один из именных суффиксов в японском языке. В отличие от нейтрально-вежливого «сан», «тян» употребляется в неформальной речи в уменьшительно-ласкательном значении.

        43

        В Японии большинство многоквартирных домов имеют название, которое фигурирует в почтовом адресе.

        44

        В токийском районе Акихабара сосредоточено несколько кварталов магазинов разного размера и уровня, торгующих компьютерной техникой и бытовой электроникой.

        45

        Популярная торговая улица в районе вокзала Уэно.

        46

        В Японии левостороннее движение, поэтому наш крайний левый ряд там крайний правый.

        47

        Одна из крупнейших в Японии страховых компаний.

        48

        23 сентября в Японии отмечается государственный праздник – День осеннего равноденствия.

        49

        Каруидзава – популярное курортное местечко в центральной части о. Хонсю.

        50

        Отмечается в Японии как государственный праздник.

        51

        Сумидагава – река, протекающая по территории префектуры Токио.

        52

        «Ёмиури джайентс» – старейшая в Японии профессиональная бейсбольная команда, выступающая в Центральной лиге.

        53

        Садахару О – знаменитый японский бейсболист, которому принадлежит рекорд мира по количеству выбитых хоум-ранов за карьеру.

        54

        Торуко или торукобуро (от английского Turkey, в переводе с японского – «турецкие бани») – японская разновидность банно-массажных салонов, в которых наряду с профильными оказываются услуги интимного характера.

        55

        Касумигаура – озеро в префектуре Ибараки, недалеко от Токио.

        56

        Модель автомобиля представительского класса, выпускаемого компанией «Тойота».

        57

        Сеть радио– и телевизионных станций, осуществляющих вещание в Японии, на Филиппинах и на Гуаме. Ориентирована на расквартированных там военнослужащих США.

        58

        Главная улица знаменитого токийского района Гиндза.

        59

        Симбаси, Синагава – районы в Токио.

        60

        В традиционном японском театре Кабуки – специальный помост, проходящий через зрительный зал, по которому актеры выходят на сцену и уходят по окончании действия.

        61

        Экстренный номер для вызова скорой медицинской помощи и пожарной службы.

        62

        Номер вызова полиции.

        63

        «На» по-японски «овощи».

        64

        Огикубо – район в Токио.

        65

        Сиогама – город в префектуре Мияги, где расположены острова Мацусима.