Кроатоан Хосе Карлос Сомоса
        Хосе Карлос Сомоза - один из самых популярных испанских писателей, лауреат премии «Золотой кинжал» и множества других литературных премий (Silver Dagger Awards и Gold Dagger Awards, Nadal Prize, Cervantes Theatre Prize, Cafe Gijon Prize).
        В романе Сомозы «Кроатоан» происходят странные события. 6 сентября (в недалеком будущем) мир сходит с ума: люди и животные, змеи и насекомые целыми колониями идут, ползут, летят - в едином ритме, единым телом - сквозь города, леса, горы и болота. Любые встреченные на пути живые существа либо вливаются в зловещее шествие, либо гибнут на месте. Правительства разных стран, полиция, ученые, журналисты теряются в догадках, не понимая, что происходит, ибо тотальной эпидемией охвачена почти вся планета. Гаснут экраны телевизоров, перестает действовать связь. Грядет исчезновение всех форм цивилизации. Этот апокалипсис предвидел профессор Карлос Мандель, специалист по поведению животных, покончивший с собой два года назад. Перед смертью он запрограммировал отправку нескольким близким людям, в том числе своей ученице, биологу Кармеле Гарсес, сообщения, которое могло бы помочь изменить ход этих ужасных событий. Но удастся ли им понять этот сигнал, ведь сообщение состоит из единственного слова - «Кроатоан»? Эта надпись была найдена на далеком острове, где в шестнадцатом веке таинственным образом исчезло все
население…
        Впервые на русском!
        Хосе Карлос Сомоза
        Кроатоан
        В декабре 1872 года бриг «Мария Селеста», плывший из Нью-Йорка в Геную, был обнаружен дрейфующим в Атлантическом океане. Вся его команда исчезла.
        В 1930 году эскимосский город Ангикуни в Канаде оказался полностью заброшен. Более тысячи жителей бесследно исчезли.
        Почти четыре столетия назад, в августе 1590 года, сто тридцать поселенцев из Роанока (в настоящее время штат Северная Каролина, США) исчезли навсегда.
        Но в этом последнем случае удалось кое-что обнаружить. На дереве в центре поселка кто-то вырезал слово «Кроатоан».
        1. Начало
        - Не уходи далеко, Санти, - говорит папа.
        - Ладно.
        Последнее, что слышит Санти, - это мамины рассуждения: она не знает, что старее - этот велосипед или эта машина, а папа отвечает: «Мне вот больше лет, чем велосипеду и машине, ты что - и мужа нового хочешь?» Смех. Сара что-то пищит. Наконец пропадает и голос его младшей сестры, остаются только звуки природы.
        Вооружившись лупой и фотоаппаратом, Санти осторожно спускается по склону горы, готовясь к встрече с дикой жизнью. София и Сара называют это «игрой», но отец относится к его занятию вполне уважительно. Как и всегда, когда они выезжают на пикник, папа разрешает Санти погулять в одиночку, чтобы наблюдать и фотографировать необычных животных. К десяти годам у Санти в компьютере накопилась неплохая фотоколлекция насекомых, птиц и червяков. Сара говорит, что они «мерзкие», но Санти с ней не согласен. Это просто животные. «Для насекомых ты тоже мерзкая», - однажды ответил он сестре. Поднялся крик, детей утихомирил папа. То, чем занимается Санти, - это «наука». Кто знает, быть может, в будущем его работа будет связана с чем-то подобным. Папа - учитель в той же школе, где учатся Санти и его сестры, и хотя он преподает историю в старших классах, ему нравится, когда его дети совмещают учебу с развлечением. О чем думать не так весело - это что сейчас начало сентября и до нового учебного года остается лишь неделя, каникулы заканчиваются у всех, даже у папы. Поэтому этот день в горах - как будто прощание с
летом. И конечно, Санти не откажется от своей научной экспедиции.
        В конце горного склона его ждет впадина, а потом еще один хребет, не такой обрывистый, с тонкими стволами берез. Одна из берез упала, образовав мостик между двумя хребтами, и Санти переходит по нему, удерживая равновесие, как будто под ним - бездонная пропасть. Он поднимается по новому склону и замечает на откосе густонаселенный муравьиный город. Но в коллекции Санти муравьев уже достаточно.
        Мальчик наблюдает за ними через лупу. Захватывающее зрелище! Никакая игрушка с этим не сравнится. Их антенны, их слепое упорство! Вечное движение. Два муравья как-то ухитряются волочить мертвого скарабея. Вот это действительно заслуживает снимка.
        Пока Санти настраивает фотоаппарат, за его спиной неожиданно раздается шелест. Это вспорхнула птица. Сорока. Мальчик фотографирует муравьев и продолжает путь.
        Санти замечает ямку под деревом. Это точно чья-то нора. Может быть, ее вырыли кроты, зайцы или даже крысы. Санти наклоняется и внимательно изучает нору. Он готов ко всему. Тонкая паутина на входе дрожит под ветром, как занавесь на открытой двери. А дальше за ней ничего не видно. Там слишком темно.
        Подождав несколько минут, мальчик решает двинуться дальше. Конечно, он нервничает, но за это ему перед собой стыдно. Он же идет не по глухому лесу, а по Мадридской сьерре, в окрестностях Ферруэлы, совсем рядом - кемпинг. Сейчас полдень шестого сентября и повсюду вокруг - цивилизация. К тому же Санти в любой момент может вернуться на поляну, где его семья устраивает пикник. Он зашел не слишком далеко. Вот о чем думает Санти, когда замечает что-то необычное на соседнем кусте.
        Санти Химено не верит собственной удаче. Это насекомое-палочник. Их очень трудно заметить, потому что они маскируются, притворяясь веточками. Этот палочник сидит на большом листе, его легко можно принять за остро отточенный зеленый карандаш. Санти с упоением рассматривает его сквозь лупу и делает несколько снимков. Насекомое пребывает в неподвижности, словно чего-то ждет.
        Санти потратил слишком много времени, любуясь чудесной находкой, поэтому он принимает решение вернуться, пока родители его не хватились. К тому же он возбужден, ему не терпится показать фотографии. Санти спускается с горы, переходит через провал и начинает второй подъем. Не слышно ничьих голосов, не слышно даже заполошной Сары. Наверно, все уже обедают. Машина служит ему ориентиром. Отец припарковался на поляне возле деревянного стола с лавками, поставленного специально для пикников на свежем воздухе, белую крышу автомобиля хорошо видно сквозь ветки. Семья и раньше приезжала в Ферруэлу, но этот уголок они выбрали впервые. И выбор оказался просто замечательный!
        - Папа, мама, я видел палочника! - кричит Санти.
        На поляне никого нет.
        На деревянном столе - скатерть и тарелки. Багажник «ситроена» открыт, к машине прислонен велосипед Санти. Папин велик (он повыше, и скоростей у него больше) упал на землю. Мамина кожаная куртка висит на складном стуле и колышет на ветру пустыми рукавами, словно обращаясь к нему: «Прощай, Санти» или, быть может, «Санти, иди сюда». Со стола разлетелись бумажные салфетки, осталась только одна, прижатая бутылкой кока-колы. Жареный цыпленок, главное лакомство в загородной поездке, до сих пор томится в полиэтиленовом пакете, а салат - в закрытой миске. На стуле - айпод Софии, его старшей сестры.
        Санти зовет - никто не откликается. Куда они все могли подеваться? Поляна окружена деревьями, но за машиной видна стена, идущая вокруг кемпинга. Может быть, они туда пошли? Встретили кого-то из друзей и отправились в гости? Санти бежит к стене, не переставая кричать:
        - Мама! Папа! Софи! Сара!
        Стена очень длинная, но и возле нее никого нет.
        - Мама! Папа! Софи!
        На поляне ничего не изменилось. Более внимательный осмотр показывает, что разложены не все столовые приборы: рядом с папиной тарелкой лежат пластиковые нож и вилка, рядом с маминой - тоже, у Софии - только нож, у него и у Сары приборов вообще нет, а остальные вилки и ножи свалены кучкой посреди стола.
        - Мама! Папа!
        У «ситроена» с маминой стороны приоткрыта дверь. Санти заглядывает внутрь, но видит только обернутые пищевой пленкой бутерброды и бутылки с напитками.
        Санти возвращается к столу, оглядывается по сторонам.
        - Мама!
        Он и сейчас не хочет впадать в панику. Вокруг безмолвные деревья. Облака наплывают на солнце. Папа, когда выходил из машины, говорил, что надеется провести этот день без дождя.
        Санти намечает новое направление поиска. Крики его слышны вдалеке. Потом - тишина. Потом еще крики. Потом - тишина.
        На поляне никого нет.
        2. Обсерватория
        Свет внезапно гаснет.
        - Вашу мать, - говорит Кармела Гарсес.
        Сквозь прямоугольное окошечко проникает совсем мало света. Теоретически, в обсерватории есть генератор, и, тоже теоретически, Дино должен его запустить, но самого Дино в обсерватории, кажется, нет.
        В детстве темнота сильно пугала Кармелу. В тридцать четыре года она по-прежнему не любит темноту, но у тебя, в сущности, нет выбора, если ты желаешь пользоваться обсерваторией этологии при Мадридском центре экосистем. Перебои с электричеством, с водой, с интернетом. Ситуация осложняется еще и тем, что начальство больше не заинтересовано в сохранении этого места.
        Кармела смотрит на черный экран компьютера, за которым она только что работала. У всех трех компьютеров предусмотрены аварийные аккумуляторы, но они давно требуют замены. А на это тоже нет ни денег, ни доброй воли. К счастью, все, что Кармела успела добавить в свою статью о поведении животных в неволе и в дикой природе, должно было сохраниться.
        В этот раз отключение света продолжается чуть дольше. Пока глаза Кармелы привыкают к относительной темноте, она слышит за спиной какой-то шум. Резкий и необычный шум. Полумрак как будто усиливает звуки. Волосы на затылке у девушки встают дыбом, но через секунду она улыбается и начинает рассуждать вслух:
        - Шум доносится… с юга. Дистанция - полтора метра. Время… - Она сверяется с наручными часами, - двенадцать часов семнадцать минут, шестое сентября. Разновидность: треск. Возможная причина…
        В этот момент свет возвращается. Компьютер, свистнув, как чайник, включается, на клетках с животными загораются лампы дневного света. Снаружи доносится лай Мича - это немецкая овчарка Дино, сторожа при обсерватории. Пока документ заново загружается, Кармела разворачивается вместе с креслом.
        Шесть белых лабораторных крыс жмутся по углам шести стеклянных клеток. Их жадные глазки смотрят на Кармелу.
        - Возможная причина - вы, прошмандовки.
        Наступает тишина. Даже Мич перестал лаять. Кармела медленно встает. Ее худоба прямо-таки граничит с истощением, но благодаря малому росту девушка выглядит скорее уменьшенной, чем тощей. Как будто могущественные колдуны превратили ее в макет самой себя. Самое привлекательное в Кармеле - конечно же, ее ангельское, с чувственными губами и большими глазами лицо в обрамлении каштановых волос, собранных в хвостик. Одета Кармела в футболку и джинсы. Когда она наклоняется над первой клеткой, под футболкой становятся различимы маленькие округлости.
        - Ну что вы натворили, мерзавки, признавайтесь…
        Кармела - девушка робкая и сдержанная, можно даже сказать - трусиха. Говорит всегда тихо, как будто опасается рассердить собеседника. В школе, где Кармела преподает биологию, ее называют Куколкой и считают выпендрежницей, но в целом любят, потому что она никого не заваливает.
        Кармела проходит вдоль клеток, присматриваясь не только к питомцам, но и к их подстилкам, и к мисочкам с водой. Все как будто на местах. И с полок тоже ничего не упало.
        - Я вас застукала. Я описала ваше поведение по методу профессора Манделя: «направление шума, расстояние, время, возможная причина»! - Кармела улыбается. - Отпираться бесполезно. Признавайтесь, что вы натворили?
        Крысы большие, с белой шерсткой, толстыми розовыми хвостами и красноватыми хомячьими глазками. Их мордочки подрагивают, крысы неутомимо вдыхают запах Кармелы. Дино о них заботится и кормит, поддерживает в хорошем состоянии даже за счет собственного кошелька. И благодарные крысы лоснятся, как соболя.
        Кармела склоняется над последней клеткой. Она не обнаружила ничего необычного ни в животных, ни в клетках, хотя и была убеждена, что шум исходил от крыс. То, что шесть толстых грызунов сообщают о своем присутствии, - это нормально, однако данный конкретный случай пробудил задремавшее любопытство Кармелы, вот только не совсем понятно, чем именно.
        - Проанализируйте плюсы. Мы все живем взаперти, но вам достается бесплатная еда, а я ради еды вынуждена работать. И не думайте, что, изучая ваше поведение, я могу заработать себе на хлеб. Так что не считайте себя такими уж незаменимыми, вы шестеро.
        Что-то в словах Кармелы заставляет ее задуматься.
        - Шестеро… - повторяет девушка, так и не разогнув спины, а потом переводит взгляд на соседние клетки. - Вы шумели все вместе. Среди вас нет зачинщика, поскольку виновны вы все. Кажется, есть такой детектив, где все подозреваемые оказываются виновны в убийстве?..
        Кармела смотрит на ряд выключателей. Она распрямляется и выключает все лампы. Шесть клеток погружаются во тьму, их белые обитатели движутся как привидения. Повинуясь интуиции, Кармела зажигает во всей лаборатории ультрафиолетовое освещение.
        И тогда становятся различимы свежие влажные пятна.
        Этологическая обсерватория представляет собой круглый бункер, спрятанный среди кустов; верхний этаж сделан из деревянных досок; через узкие оконца каждое утро врывается почти ослепительный свет. На этом ярусе располагаются оптические приборы, прикрытые пластиковыми чехлами, - они нужны для наблюдения за птицами и насекомыми, а также за оленями, кроликами и белками. Этот пункт в горах к востоку от Навасеррады, прямо напротив леса Альберче, - идеальное место для длительных наблюдений. Нижний этаж, коробка в коробке, выстроен из бетона и предназначен для многодневного пребывания двух или трех наблюдателей. Здесь имеется маленькая лаборатория с шестью клетками, с кое-какими препаратами и простейшими инструментами для опытов, а также три компьютера. Другой сектор нижнего этажа этологи между собой называют гостиной: там есть складная кровать, микроволновка и холодильник. Сектора соединяются прихожей, с одной стороны - туалет, с другой - крошечная кладовка. В гостиной обретается Дино Лиццарди, когда приезжает, чтобы прибраться, накормить и обиходить питомцев перед посещением очередной группы студентов
или ученых.
        Дино - это огромадный мужлан под два метра ростом, с клокастой бородой и начинающейся лысиной, лет ему за сорок. Для Кармелы Дино - как конспект всей ее профессиональной жизни: когда девушка училась на биологическом, Дино работал там сторожем, а еще сантехником и электриком. Всегда хочется, чтобы такой мужчина был рядом, когда у тебя что-то ломается: водопровод, предохранители или романтические отношения. С последним у Кармелы просто беда, но Дино для починки не годится.
        Вот и он, уже на пороге; она встречает гиганта в коридоре. Дино одет в анорак-безрукавку поверх клетчатой рубашки; он потирает большие ладони. Мич бросается под ноги хозяину с виноватым видом, склонив голову. Щеки Дино над бородой - как два красных персика.
        - Холодно! - Он потирает руки.
        - Чуть-чуть, - соглашается Кармела и снимает с вешалки свою куртку.
        - Ну, скажем так, холодно для начала сентября! - Дино произносит каждую фразу так, как будто с ним кто-то спорит. Голос у него громовой. На самом деле трудно отыскать двух менее похожих людей: Кармела с мягким голосом, с привычкой изъясняться шепотом и Дино с его манерой сражаться за каждое сказанное слово. - Чего ты с ним цацкаешься, Кармела?! У, несносный зверь!
        Кармела улыбается, поглаживая Мича, вид у пса до сих пор пристыженный.
        - Но почему, Дино? Он очень хороший.
        - Он хороший? Он здесь напрудил. Ecco![1 - Вот! (ит.)] - Дино тычет своей ручищей в угол. - В прихожей! А я его учил - снаружи! Плохой пес!
        Кармела накидывает на шею платок. Через приоткрытую дверь в гостиную она видит ноутбук Дино, на экране новости последнего часа о трагедии самоубийств в Бенаресе (это Индия), а еще она видит журналы с фотографиями голых девиц. Дино зашел в ванную помыть руки.
        - Не ругай его, он такой не один, - робко просит Кармела.
        - Что?
        - Дино, ты чем кормишь крыс? Ты что, сменил марку корма?
        - Марку корма? Нет. Жрут, что всегда. Иногда добавляю фрукты. Почему ты спрашиваешь?
        - Ты не слышал, может быть, Алехо проводил какой-нибудь опыт со стробоскопическим освещением?
        Алехо Эстевиль - приглашенный профессор в Мадридском университете Комплутенсе. Кармела знает, что он проводит на крысах эксперименты с прогрессирующим параличом, вводя им тетродотоксин, но, может быть, теперь он затеял новое исследование. Подпись Эстевиля стоит на петиции, которую они вместе послали в министерство, протестуя против закрытия обсерватории.
        - Нет, - отвечает Дино. - К тому же он уже две недели сюда не заглядывал.
        - Тогда у крыс, вероятно, случился коллективный спазм.
        - Чего?
        - С ними случился какой-то припадок, и все они обмочились, более-менее одновременно, - рассказывает Кармела, застегивая куртку. Ее мягкий голосок обладает способностью обуздывать порывы Дино, тот в ответ тоже начинает говорить шепотом.
        - Capisco[2 - Понимаю (ит.).].
        - Самое вероятное объяснение - это что их обучили одинаково отвечать на одинаковые стимулы, в данном случае - на отключение света. Вот как выразился бы этолог.
        - Я… Уж точно не я заставил их обоссаться.
        - Извини, я не имела в виду, что это ты их заставил.
        Проблема Кармелы в том, что она не может понять, когда Дино шутит, а когда говорит всерьез. Кармеле с ним и хорошо и тревожно - все вместе. С тех пор как его мадридская жена умерла после долгой болезни, внутри Дино-весельчака появился еще и Дино-трагик, и он иногда выглядывает из-за маски - вот как об этом судит Кармела.
        - Та-а-ак… Профессор Кармела… - На нее нацелился здоровенный палец. - Я пошутил! Нельзя прикалываться над Дино Лиццарди! - Он хлопает ее по плечу.
        Хрупкая фигурка Кармелы сотрясается:
        - Нет-нет, я не прикалываюсь.
        На стене рядом с дверью висит плакат:
        ЭТОЛОГИЯ
        ИЗУЧЕНИЕ ПОВЕДЕНИЯ ЖИВОТНЫХ
        Ниже изображен пузатый кот с довольной улыбкой, разлегшийся на кушетке психоаналитика; возле кушетки - этолог с блокнотом и карандашом. А рядом с котом на кушетке Дино пририсовал себя - еще более толстого и довольного.
        - И не о чем тебе волноваться! - кричит Дино с порога, когда Кармела уже выходит из обсерватории в бледно-серую сьерру и открывает дверь машины. - Не ты же чистишь клетки!
        Посреди молчаливой сьерры шум мотора звучит как оскорбление. Кармела разворачивается и начинает спуск по дорожке вдоль леса Альберче. За спиной у нее горный хребет, вид потрясающий. В зеркале заднего вида уменьшенный Дино скрывается за дверью обсерватории. Его последнюю фразу Кармела расценивает как наглость. Но конечно же, это не было наглостью. Просто у Дино такой странный юмор. Профессор Мандель, ее знаменитый, любимый, безвременно ушедший профессор Мандель, сказал бы, что поведение Дино предполагает несколько способов интерпретации. К тому же, когда ты знаешь, что скоро лишишься своей жалкой низкооплачиваемой работы сторожа и «мастера-на-все-руки» при университете - она исчезнет вместе с обсерваторией и, быть может, с самим Центром экосистем, - тебе поневоле хочется стать ядовитым.
        Кармела знает это по себе.
        День, несмотря на причудливые облака, выдался хороший. Надевая солнечные очки и ведя «форд» в сторону шоссе Кольядо-Вильяльба, Кармела улыбается: лучшее в этом дне - это что сейчас еще каникулы, пока не начались эти ужасные уроки, которые она ведет в этой ужасной школе, чтобы зарабатывать на жизнь. Вечер она посвятит домашним делам, а потом, может быть, примет неоднократно повторенное приглашение Энрике Рекены, директора Центра экосистем, и наконец поужинает с ним в индийском ресторанчике. Рекена - немолодой разведенный кабальеро, и он ей нравится, и Кармела знает, что это чувство взаимно. Благодаря ему Кармела до сих пор продолжает заниматься этологией, сохраняя верность истинному призванию. Энрике рыцарственен и любезен, полная противоположность Борхе.
        К счастью.
        К счастью?
        Телефон Кармелы лежит рядом. В машине тихо. Время от времени Кармела поглядывает на экран, словно надеясь увидеть ненавистное имя.
        Ты как будто этого хочешь, - говорит себе Кармела, но качает головой.
        То, что было у них с Борхой Ян?сом, закончилось навсегда. Он не имеет права подходить к ней ближе чем на пятьсот метров - таков приговор судьи. По счастью, детей им делить не нужно. Однако в приговоре ничего не сказано о телефонных звонках, и Борха имеет наглость иногда ей звонить, но если такое будет продолжаться, Кармела снова обратится в полицию. Их с Борхой больше ничего не связывает, эта глава закончилась.
        Тишина на монотонном шоссе навевает скуку. Кармела переключает радиоканалы. Манифестация протестующих в Лондоне встала лагерем в Гайд-парке, ее окружает усиленный кордон. Отдельные группы экологов воспользовались этой манифестацией, чтобы обвинить британское правительство в секретных ядерных испытаниях на западном побережье Австралии, совместно с австралийским правительством. Запрещенными испытаниями они объясняют экологическую катастрофу, которая привела к гибели тысяч рыб в бухте Манки-Миа. Теория коллективного самоубийства в Бенаресе себя не оправдала, теперь власти списывают все на вспышку геморрагической лихорадки. «Горячие зоны» оцеплены, индийцы просят помощи у международного сообщества. Что творится в мире!
        Кармела нажимает автонастройку каналов; когда она уже готова смириться с тишиной в машине, радио, как и всегда в последний момент, находит для нее спасательный круг в воде мадридского канала «Твоя музыка FM». Это маленькая независимая радиостанция, созданная, чтобы транслировать песни и яростные обвинения в кризисе и политической дегенерации страны. Акустические гитары и барабан как будто созданы, чтобы отгонять дурные мысли. Кармела выстукивает ритм указательными пальцами по рулю. Кажется, это новая версия старой песни «Guns N’Roses». В студенческие годы, когда они с Борхой изучали зоологию, они много слушали эту группу. В те времена они были вместе.
        Но все прошло. Борха не вернется, как не вернутся и те студенческие годы.
        Телефон на торпеде начинает звонить. Кармела делает радио потише и отвечает - сначала посмотрев, кто это.
        - Кармела? - Вежливый официальный голос Энрике Рекены.
        - Да, Энрике, привет.
        - Где я тебя застал?
        - Я за рулем, возвращаюсь домой. Недавно из обсерватории.
        - Трудолюбивая девочка.
        Кармела улыбается. Приятно слышать этот ровный, почти дикторский голос. Рекена - мужчина, к которому ее влечет, это определенно, и это никак не связано с ее потребностью в любимой работе.
        - Послушай, - говорит Энрике. - Я тут подумал, почему бы тебе ненадолго не заехать в Центр. Хочу тебе кое-что показать.
        Слушая Энрике, Кармела замечает, что музыки больше нет. Она прибавляет громкость, подстраивает волну, но ничего не слышит.
        Радио в ее машине так просто не сбивается с волны, так бывает, только если на пути у сигнала появляются какие-то препятствия. Однако сейчас машина едет по открытой местности, приему сигнала ничего помешать не может.
        Это вообще не похоже на помехи. Из колонок до Кармелы долетают далекие шумы. Она делает вывод, что это на станции возникли неполадки. И выключает радио.
        - Кармела?
        - Да, Энрике, извини, я здесь.
        - Я спрашивал, найдется ли у тебя время.
        Кармела обдумывает просьбу Энрике. Звучит как предложение дополнительной работы. В Центре экосистем знают, что девушка пользуется обсерваторией и ресурсами Центра, и поэтому не стесняются нагружать ее мелкими поручениями: прочитать работу какого-нибудь стажера, помочь с отчетом про утечку отходов… Энрике так поступает без злого умысла; Кармела даже подозревает, что единственный его умысел состоит в том, чтобы почаще с ней встречаться.
        - Энрике, а можно отложить до завтра? Или до вечера, если хочешь. Сейчас почти два. Я устала и…
        По небу под пеной серых облаков пролетает идеально ровный строй темных птиц: плотная дуга движется слева-направо, а мимо Кармелы на полной скорости проносится встречный грузовик. Может быть, это стрижи?
        - Пришло письмо от Карлоса Манделя, - добавляет Энрике.
        Кармела не сразу понимает смысл услышанной фразы. Слова как будто проделали обычный путь по шоссе, ведущему из уха в мозг, а потом резко свернули, незадолго до въезда в светлый город Понимания.
        - Кармела, - устало произносит Энрике, - думаю, тебе правда стоит приехать.
        3. Сообщение
        Здание Технического центра экосистем поражает своей избыточностью. Центр родился в самые оптимистичные времена президента Сапатеро, под сенью Министерства окружающей среды и той значимости, каковой ученые масштаба Карлоса Манделя обладали на просторах мировой биологии. Инаугурация сопровождалась речами, появлением инфанты, министров, ученых, представителей экологических организаций. Испании предстояло выдвинуться в первый ряд в деле наблюдения, изучения и охраны природных зон и исчезающих видов Европы. Собирались также построить несколько филиалов, первому из которых, на побережье Галисии, предстояло сделаться символическим напоминанием о катастрофе танкера «Престиж». Филиалы так и не были построены.
        В Мадриде директором Центра назначили молодого биолога из университета Комплутенсе, чья магистерская диссертация была посвящена вопросам управления, - и Энрике Рекена вошел в свой кабинет, преисполненный энергии и иллюзий.
        Экономическое и политическое будущее страны многое переменило. Здание возле Пуэрта-де-Йерро нуждается в ремонте, который никто не готов осуществлять. Слева от въезда на парковку высятся леса, а на табличке с помпезным названием «Технологический центр экосистем» оставили свои странные подписи несколько художников аэрозольного направления. Даже соседи поглядывали на этот дом с неприязнью, как будто Центр с его таинственной деятельностью крадет у них часть денег, идущих на уплату налогов. Заходя в Центр, Кармела уже не в первый раз ощущает в воздухе напряжение, словно вся Испания охвачена войной, одной из первых молчаливых жертв в которой явилось это безобидное место, где всего-навсего занимаются изучением собратьев примата, устроившего мировой экономический кризис.
        Ощущение упадка только усиливается, когда Кармела останавливает машину перед воротами, при которых раньше находилась охрана. Нажав кнопку переговорного устройства, Кармела дожидается, чтобы кто-нибудь подошел и открыл ей ворота. На сей раз появляется незнакомый чернявый юнец (они тут как будто каждый день меняются), основное занятие которого состоит в том, чтобы вдумчиво пялиться на девушку за рулем, недоумевая, чт? эта симпатичная кроха забыла в их вымирающем монастыре. В холле, украшенном черно-белой фотографией цапли, имеется стойка и охранник, который сначала спрашивает имя, а потом запускает посетительницу внутрь.
        Изнутри Центр чем-то напоминает редакцию разорившейся газеты. Столы с компьютерами и двери кабинетов. Компьютеры включены, но за столами никого нет. К счастью, Кармела знает дорогу. Девушка шагает по темному коридору с фотографиями куропаток и рысей, ей нужен кабинет Рекены. Коридор пуст, так что шаги ее отдаются эхом. Куда все запропастились? Но не это неожиданное безлюдье заставляет ее сердце биться чаще, пока Кармела торопится вперед, а наплечная сумка колотит по ее маленькому бедру. Ее преследует, как тень, одно-единственное имя.
        «Карлос Мандель», - гласит подпись под фотоснимком возле кабинета Рекены.
        «Сообщение от Манделя» - так выразился директор Центра.
        На двери кабинета - табличка под красное дерево, буква «к» в слове «Рекена» поцарапана.
        - Войдите, - слышит Кармела в ответ на свой нерешительный стук. Девушка входит и замирает на пороге. В устланном ковром кабинете полно народу.
        Для робкой Кармелы такое появление - это как выход на свет для шахтера, просидевшего три недели в шахте под завалами. Моргание, слепота, почти что резь в глазах.
        Все, кого не было за столами и в кабинетах, все немногочисленные служащие, кому было положено явиться на работу в этот сентябрьский день, - все они стоят здесь.
        Больше всего Кармелу поражает тишина - как в засаде. На нее смотрят, кое-кто здоровается, но почти без слов. В комнате, среди прочих, находятся Сильвия, секретарша Энрике (она стоит возле стола своего шефа) и Марио Ферреро, финансовый директор, - молодой, чисто выбритый брюнет в рубашке без галстука (девчонки в Центре называют его Ферреро Роше). Ферреро приветствует вошедшую дружелюбной улыбкой.
        Все расступаются, пропуская Кармелу к столу, к компьютеру Энрике. За монитором Apple укрылся сам директор.
        - Здравствуй, Кармела, спасибо, что приехала, - говорит Энрике.
        - Что вы тут делаете? Что случилось? - Девушка продвигается по живому коридору, голоса у нее почти нет. Кармеле не нравятся сюрпризы. Она терпеть не может розыгрыши. А эти заговорщики, кажется, только и дожидаются момента, чтобы передать ей вахту.
        - Взгляни-ка, - приглашает Энрике.
        Кармела добирается до позиции, занятой Сильвией, и секретарша с видимой неохотой уступает ей привилегированное место. Рекена указывает на экран:
        - Мы все получили это одновременно, час назад. Может быть, тебе тоже пришло. Ты проверяла свою почту?
        - Нет.
        - Мандель отправил сообщение со своего личного компьютера.
        - Мандель отправил?..
        Энрике ласково смотрит на нее поверх очков.
        - Радость моя, он запрограммировал отправку два года назад, чтобы письмо пришло в конкретное время получателям из конкретного списка.
        - Несколько месяцев назад я сменила адрес.
        - Поэтому ты его и не получила.
        - Я проверю свой старый адрес.
        Кармела в недоумении смотрит на экран. Остальные смотрят на нее.
        - Ты знала Манделя достаточно близко, - говорит Ферреро. - Ты что-нибудь понимаешь?
        Кармела качает головой, не отводя взгляда от монитора.
        На красном фоне - сообщение из одного-единственного слова; черные буквы шрифта Arial заполняют почти все пространство:
        КРОАТОАН
        В кафе напротив легко и экономично сочетают азиатскую кухню с самыми испанскими напитками, закусками и картофельной тортильей. В этот час здесь почти никого, так что никто не тревожит Энрике с Кармелой, занявших один из типовых столиков в длинном ряду. Кармела заказала салат из авокадо и креветки в соевом соусе, Энрике - телячье жаркое.
        Плоский телевизор в углу передает международные новости: успешный запуск нового корабля с экипажем для орбитальной космической станции, которая уже года два как стала совместной - американо-европейской; эпидемия на севере Индии. В качестве мирного контраста к лавине картинок на экране возле входа помещен красивый аквариум с шелковистыми рыбками, придающий заведению восточный колорит.
        - Прости, что заставил тебя приехать из-за ерунды, - говорит Энрике, кроша над тарелкой кусок хлеба. - За это, дорогая, я должен был пригласить тебя как минимум на обед.
        Кармела улыбается в ответ. Энрике, как и всегда, выглядит элегантно и подтянуто. Волосы зачесаны назад (никакого бриолина!), в усах чуть больше седины, чем на голове, изящные очки интеллектуала, рубашка в мелкую полоску, статусный галстук.
        - Нет, совсем не должен, но все равно спасибо.
        - Я надеялся, ты поймешь, что это может значить.
        - Вообще не понимаю. Не помню, чтобы он когда-нибудь произносил это слово. И кажется, я не встречала его ни в одной из его книг. Определенно, это не испанское слово.
        - Точно, не испанское, - соглашается Рекена. Директор голоден и говорит в паузах, когда не жует. Кармела не видела его недели две и подмечает, что вид у Энрике утомленный. - Я нагуглил этот термин, но он окутан завесой тайны. - Рекена саркастически поднимает брови. - Нечто вроде «Секретных материалов». Это слово было вырезано на дереве рядом с покинутой английской колонией, одним из первых европейских поселений в Северной Америке. Загадочное исчезновение целого поселка…
        - Кажется, я о чем-то подобном читала, - вспоминает Кармела. - Люди пропали за одну ночь, оставив еду на столах и дымящиеся печи… Правильно?
        - Вообще-то, история успела обрасти мифами, но в целом все так и обстояло.
        - И никаких следов?
        - Нет. Неизвестно, что с ними произошло.
        За столиком наступает тишина. За темным окном по тротуару проходят люди, огибая металлическое ограждение ремонтных работ. Тень от лица Кармелы, жующей авокадо, падает на стекло.
        - Не знаю, почему я решил тебя побеспокоить, - говорит Энрике. - В последние годы жизни у Манделя какой-то винтик из головы вылетел. А лучше сказать, пара винтиков.
        - Ты правильно поступил.
        - По правде говоря, в тот момент мы все обалдели. Открываем почту - и у всех одно и то же сообщение. И тогда я подумал… Ты же была его любимицей…
        - Ну что ты, брось…
        - Он тебя высоко ценил.
        - Я училась у него на кафедре, потом под его руководством писала магистерскую. Вот и все.
        - Ты помогала ему разбирать его материалы…
        Кармела резко вскидывает голову:
        - Да разве я виновата, что не понимаю, на что Мандель хотел намекнуть этим словом?!
        - Нет. - Энрике отрывается от еды. У него растерянный вид. - Нет, ни в коем случае…
        - Прости. Я сама не знаю, что говорю.
        - Это ты меня прости. Я только хотел извиниться, что вызвал тебя из-за такого пустяка. Точнее, оправдаться. Моя мать говорит, что я очень прилипчивый.
        - Да нет, это я тебе нагрубила. А в Лондоне-то серьезная заваруха начинается…
        После этого замечания Энрике смотрит на экран, где камера, медленно отползая, снимает людскую лавину, теснящую ряды полицейских. У людей нет транспарантов, они не кричат - просто надвигаются. Люди похожи на стену из ног и неразличимых лиц. План сменяется: теперь съемки ведутся с вертолета. Головы, тела, толпа среди деревьев. «Лондонские манифестанты занимают оборону в Гайд-парке», - сообщают субтитры. И снова уличные съемки: «Манифестация превращается в молчаливый марш». В углу экрана видны статуи ораторов прошлого, похожие на куклы. Половодье. Человеческий муравейник. «Протест против заседания Международного валютного фонда может привести к массовым беспорядкам, по мнению…»
        - Куда катится мир… - вздыхает Энрике и снова смотрит на девушку. - Выглядит так, как будто наступает конец чего-то, правда?
        - Или начало.
        - Да, будем оптимистами. Кстати, об оптимизме - ты потрясающе выглядишь.
        - Спасибо. Ты тоже молодцом.
        Энрике Рекена отвечает приятной улыбкой. В этом мужчине все приятно, что, как считает Кармела, отчасти связано с его политической активностью, но ей этот облик нравится. И многим другим женщинам он тоже нравится - за исключением той, что в течение пяти лет была его женой, а теперь живет с детьми в Барселоне. И есть еще кое-что: Кармела нравится Энрике Рекене. Поэтому она не понимает, сколько еще лотерейных билетиков им нужно вытянуть, чтобы наконец-то выпал главный приз.
        И все-таки он не выпадает. Энрике не делает решительного шага, а Кармела не сделает его никогда.
        - И вот что, - говорит он, - у меня свободные выходные, так я подумал, не согласишься ли ты в пятницу на тот самый ужин, который мы столько раз уже переносили?
        - В пятницу?
        - Да.
        - Послушай, Ферреро ведь программист?
        Неожиданная смена темы ранит того Энрике, который спрятан на дне всех сдержанных воспитанных Энрике, отвечающих девушке.
        - Ферреро Роше, гроза красоток, он у нас по всем вопросам, - отшучивается Рекена. - Все умеет и все делает.
        - Он проверял - от сообщения не тянется какой-нибудь след? Какая-нибудь спрятанная программа?
        - Кармела, это простое сообщение из одного слова, и нечего там больше искать. - Энрике уже доел жаркое, но он никуда не торопится. - Карлос Мандель был гений, его теория взаимоповедения насекомых гениальна, несмотря на очевидные ошибки, но ты должна признать, что он был немножко… В общем, нормальным он не был. Его дружба с этой бандой извращенцев, его самоубийство… Чего ожидать от такого человека? Он запрограммировал отправку письма за несколько дней до смерти. И правда, хватит об этом. Я спросил, что ты думаешь об ужине в пятницу.
        - Я думала, ты собираешься в Барселону за детьми.
        - Не на этот уик-энд, я же сказал. Сейчас ее очередь.
        - Ну да.
        Тарелка Кармелы опустела только наполовину. Девушка нацеливает вилку и подцепляет кусочек авокадо и креветку. Энрике следит за каждым ее движением.
        - Это ведь не повторялось?
        - Что?
        - Я имею в виду… Он продолжает тебя… беспокоить?
        Кармела качает головой. Энрике как будто размышляет, можно ли ей верить.
        - Если этот говнюк снова что-то выкинет, дай мне знать.
        Кармела кивает. Помимо очевидной тревоги за ее спокойствие - уж не ревнует ли Энрике к Борхе? Кармеле кажется, что ревнует, и ей это приятно.
        По телевизору показывают журналистку в голубой куртке: она, видимо, ведет репортаж из кемпинга. За ее спиной проходят люди в форме. Официанты поднимают головы: это свежая новость. Кармела и Энрике тоже смотрят на экран. Звука нет, так что информации поступает не много. Кармела читает бегущую строку: «Предполагают коллективное самоубийство четырех членов одной семьи в Мадридской сьерре». Официант, стоящий возле аквариума с пультом в руках, включает звук.
        - …только один несовершеннолетний, - сообщает девушка в голубой куртке.
        Кадры из кемпинга. Палатки и автофургоны. Камера движется вслед за полицейскими, журналистка продолжает вещать:
        - Мальчик бродил в одиночку, его обнаружили туристы: в Мадридской сьерре в окрестностях Ферруэлы разбито много лагерей. Тела остальных членов семьи Химено - родителей, девочки двенадцати лет и младшей дочери…
        Теперь показывают, как мужчина в темном костюме и коричневом галстуке неуклюже шагает по траве, как будто ему привычнее покрытые линолеумом коридоры. За ним следуют люди в полицейской форме. Бредущий на мгновение поворачивается к оператору, и Кармела успевает разглядеть лицо: встревоженный мужчина средних лет, вытаращенные глаза, редкие светлые волосы, страдальчески вздернутые брови. Бедняга как будто вопрошает, зачем такому, как он, весь этот ужас. А камера быстро возвращается к журналистке.
        - Тайна следствия не разглашается. Прямо сейчас в Ферруэле работают следователи и эксперты. Рассматриваются самые разные версии…
        - Ставлю месячную зарплату, что всему виной pater familias[3 - Отец семейства (лат.).]. - Энрике с усмешкой отворачивается от экрана. Еще один уволенный с работы впал в депрессию и сошел с ума, перестрелял своих близких и покончил с собой. В Испании мужчины, которых окунули в дерьмо, часто тащат за собой жен и детей. А несчастный паренек, наверно, чудом ускользнул.
        - Ладно.
        - Что ладно?
        - Давай поужинаем в пятницу.
        Мужчина и женщина смотрят друг на друга, Кармела тихо кладет вилку на край тарелки. А потом они начинают смеяться - сначала он, следом и она.
        - Как лихо ты меняешь тему… - веселится Энрике. - Ты всегда была такой, это уж точно. С тех пор, как пошла на зоологию, а я руководил твоей практикой. О тебе тогда говорили: такая молчаливая, застенчивая девушка - и такая красивая… Какие только мысли роятся в этой головке?
        Кармела улыбается. Энрике выглядит очень довольным.
        - Хорошо, но за этот обед плачу я.
        - Ни в коем случае. Сеньорита, вас пригласил Центр экосистем. Нам потребовалось ваше присутствие, а в обмен вы, по крайней мере, получаете стандартный офисный обед. - Энрике встает после того, как встает она, Кармела набрасывает на плечо свою сумку.
        Они идут к выходу, чтобы расплатиться. Официант возле аквариума кормит рыбок, просеивая над поверхностью воды цветной порошок; он говорит клиентам «До свидания». Рыбки не слишком заинтересованы кормежкой: они собрались вместе в углу аквариума и обмахиваются прозрачными веерами-плавничками.
        В телевизоре показывают бесконечную процессию продолговатых объектов, плывущих по водам Ганга.
        Это трупы.
        4. Звонок
        Мужчину в темном костюме и коричневом галстуке, с немым вопросом в глазах «зачем такому, как я, весь этот ужас», зовут Хоакин Ларедо.
        Автомобиль без номеров только что доставил его из Ферруэлы на улицу Филиппин, где располагается независимая радиостанция «Твоя музыка FM». Машина заезжает на тротуар, окруженный полицейскими, здесь же стоят кареты «скорой помощи», и микроавтобус СГО[4 - Специальная группа по операциям (GEO, Grupo Especial de Operaciones) - подразделение Национального полицейского корпуса Испании, предназначенное для выполнения опасных заданий; испанский полицейский спецназ.]. За ними видны лица простых налогоплательщиков, алчных до чужих трагедий. «Приятного аппетита», - думает Ларедо.
        - Кто там наверху? - Спрашивает он у полицейского, стоящего в дверях.
        - Теоретически, никого. Жителей эвакуировали. А кто сейчас на станции, мы не знаем.
        Навстречу Ларедо выходят пять человек, они не похожи на полицейских. Четверо мужчин и женщина, все молодые, с рельефной мускулатурой (включая и женщину). Одеты они как штатские, решившие отправиться на сафари в джунгли: ремни, портупеи, высокие ботинки - всё цвета хаки, но не повторяет никакую конкретную униформу. За спиной - рюкзаки. По знаку Ларедо они проходят в здание. Останавливаются в пустом тихом подъезде перед рядом почтовых ящиков.
        - Де Сото, - называет себя стоящий впереди здоровяк, шириной плеч напоминающий игрока в американский футбол, с выбритой головой и южноамериканским акцентом. - Это Оливер, это Лопе, там Мавр. - Кивает в сторону атлетичной короткостриженой девицы: - А это Бюст.
        Ларедо непроизвольно переводит взгляд на титьки девушки, приподнятые простой футболкой и тугими ремнями.
        - Согласны? - спрашивает она, отвечая на его взгляд холодными голубыми глазами и не менее ледяной улыбкой, точно прочитав мысли Ларедо. Члены группы крепят к ушам радиомикрофоны и надевают маски.
        Вассенир сказал, что к Ларедо будет прикреплена специальная группа. «Это не СГО, не спецназ, не Особая воздушная служба, не контрразведка, и они никак не связаны с силами охраны порядка», - понял Вассенир. Из чего Ларедо заключил, что группа представляет, скорее, «силы беспорядка». Он спросил у Вассенира, в чем конкретно будет состоять задача группы, и молодой человек не сразу нашелся с ответом.
        - Помогать тебе? - предположил он, стараясь выглядеть циничным.
        «Помогать мне не обделаться», - так теперь понимает Ларедо. Его взгляд прикован к точным, хирургическим движениям девушки: маска, оружие, снаряжение. Такая эффективная и такая молчаливая. В кармане его пиджака вибрирует мобильник. Звонят эксперты из Ферруэлы.
        - Сеньор, мы нашли кое-что возле лагеря, вам будет интересно взглянуть.
        Де Сото и девушка без лишних слов уже поднимаются наверх.
        «Наконец-то специальная группа», - облегченно вздыхает Ларедо, отвечая звонящему.
        Что бы ни ждало там, наверху, они разберутся без него.
        Кармела возвращается в свою квартиру в университетском городке; на автоответчике ее ждут два сообщения. Директор школы, где она преподает биологию, собирает учителей, чтобы обсудить новый учебный год. А затем, после пиканья, обозначающего переход к ее личному роману, появляется воплощенная в слова улыбка Борхи Янеса.
        «Кармель, Кармель, Кармель… Ты не отвечаешь по мобильнику, и я не знаю, слушаешь ли ты мои сообщения… Я один, думаю о тебе за стойкой бара… Теперь у меня вошло в привычку спускаться в бар, пить, смотреть телик и думать о моей крошке - ты представляешь? Я уверен, мы могли бы все исправить, если бы ты мне позвонила… или разрешила с тобой поговорить… Я знаю, чего ты хочешь… Я знаю…»
        Терпение у Кармелы короче, чем запись на пленке. Она стирает оба сообщения и оставляет себе напоминалку: «Позвонить в школу». Включает компьютер в гостиной, идет в ванную, включает душ, регулирует воду, идет раздеваться в спальню. Горячая вода на ее коже - как понимающее и ласковое живое существо. Кармела проводит намыленными руками по лицу, по грудям, по животу, думая о Манделе и о разговоре с Энрике Рекеной; самое главное - это перестать думать о Борхе.
        Я знаю, чего ты хочешь.
        Но нет, она хочет не этого. Или, по крайней мере, не признаёт. Она хочет чего-то похожего на Борху, но не его. Рука ее скользит вниз по животу вместе с водой. Через полминуты дыхание ее становится прерывистым, она подгибает колени, упирается в кафельную плитку, а горячая вода льет ей на спину. Пока Кармела ласкает себя, приближая маленькую вспышку, она снова слышит, как звонит телефон. Девушка, не торопясь, завершает свои дела, накидывает халат, причесывает влажные волосы и босиком проходит в гостиную.
        За окном пока еще светло. Чувствуется, что лето уже позади, и температура, как говорил Дино, для начала сентября холодновата. Кармела проверяет, кто ей звонил, и сразу, не слушая, стирает очередное сообщение от Борхи.
        Волна наслаждения от недолгой мастурбации позволила девушке расслабиться, но порой эти занятия оставляют тревожные мысли: она как будто страдает тем же недугом, что и Борха. Она действительно одинока, но ее одиночество не ведет ее в бар на углу, к выпивке и телевизору, а заставляет подниматься в обсерваторию и в муках дописывать работу о поведении животных в неволе. Борха ведь тоже зоолог, как и она, но он отказался от попыток найти работу по специальности и теперь работает торговым представителем фармацевтической компании.
        Кармела включает телевизор, заходит на свою маленькую кухню, готовит кофе и охлаждает напиток холодным молоком. Потом она возвращается в гостиную с работающим без звука телевизором и открывает на компьютере «Гугл».
        Пока грузятся нужные ей страницы, Кармела слушает телевизор соседа, включенный, вероятно, на том же новостном канале. Морская трагедия в бухте Манки-Миа, Австралия. В Лондоне пущены в ход войска. Четверное самоубийство семьи в горах.
        Кармела не обращает внимания. Мысли ее вертятся вокруг одного слова.
        «Кроатоан».
        На закате своей жизни, перед самоубийством, Карлос Мандель перестал быть тем Карлосом Манделем, которого знала Кармела. И все-таки девушке слишком хорошо известно, что не следует отмахиваться ни от одного из его указаний.
        Мандель был человеком, перед которым Кармела слепо преклонялась в те времена, когда она еще мечтала о карьере этолога, прежде чем начала преклоняться перед Борхой. Прошло целых пятнадцать лет с того дня, когда она впервые увидела это светило этологической науки. В девятнадцать лет Кармела была еще более застенчивой, чем теперь, ей потребовалось два дня, чтобы собраться с духом и попросить у Манделя совета - как собирать библиографию помимо тех ссылок, которые предлагает интернет. А Мандель неожиданно пригласил студентку в свою квартиру в Монклоа, чтобы она порылась в его библиотеке. Кармела приходила несколько раз, потом прикрепилась к кафедре Манделя, затем защитила магистерскую диссертацию под его руководством. Неофициальная легенда, в которую продолжает верить доже Борха, гласит, что она спала с Манделем. Это неправда, но Кармела не хотела разубеждать Борху: пусть помучается. А выглядело все вполне правдоподобно: Мандель не раз укладывал в свою постель учениц… и учеников. О бисексуальности Манделя было известно; менее известно было о его пристрастии к жестоким оргиям, о его связи с группировкой
неонациста Логана.
        Все это дело прошлое, но Кармела точно не намерена игнорировать послания от Манделя, какими бы нелепыми и посмертными они ни являлись.
        «Кроатоан». Вот это письмо, на ее старом электронном адресе. Черные буквы шрифта Arial на красном фоне, как крик, как предупреждение. «От кого: Карлос Мандель». В параметрах сообщения указано, что кто-то запрограммировал его отправку на сегодня, на конкретное время, получатели выбраны по списку.
        Кармела набирает простой ответ и пересылает отправителю. Сразу же приходит оповещение: «Сообщение не может быть доставлено. Получателя с таким адресом не существует». Выходит, этот призрак не принимает ответов. Мандель мертв, а покойные не получают писем от живых, хотя противоположный случай имел место. Страницы из «Гугла» успели загрузиться. По запросу «Кроатоан Карлос Мандель» найдено четыреста с чем-то результатов, но ни один из них при беглом просмотре не связан с высказываниями или областью интересов этолога Манделя. Открываются книги, отрывки из телепередач и цитаты с использованием слов «Кроатоан» и «Карлос», а иногда еще и «Мандель». Но когда Кармела уточняет свой поиск: «три слова по порядку», - результатов нет.
        А вот по запросу на одно слово «Кроатоан» информации много. Как и говорил Энрике, эта надпись в 1590 году была обнаружена на коре дерева на острове Роанок близ поселка колонистов с таким же названием. Сейчас это территория Северной Каролины, там жили англичане, это было время колонизации Америки и англо-испанской войны. Поселенцы Роанока, по-видимому, не слишком ладили со своими индейскими соседями. Губернатор колонии, некий Джон Уайт, вернулся в Англию, чтобы просить помощи и ресурсов для новой территории, однако ему пришлось задержаться в метрополии из-за угрозы испанской Армады, готовой двинуть свои корабли на Англию. Вернувшись на Роанок два года спустя, Уайт не обнаружил никаких следов, а ведь колонистов было больше ста двадцати человек.
        Нападение индейцев? Возможно, но никаких следов борьбы не найдено. Как будто весь поселок разом порешил сняться с места, при этом не забрав никаких вещей.
        А на дереве острым предметом вырезано слово «Кроатоан».
        В этой истории все загадочно, но существует несколько допустимых гипотез: колонисты попытались бежать и погибли в море (поселок же располагался на острове); колонисты смешались с населением соседних островов; колонисты тайно переменили место жительства… В сети выдвигались и более дерзкие предположения: похищение инопланетян, переход в другое измерение, перемещение во времени… И прочая белиберда. Одна страница привлекает внимание Кармелы. Это часть сайта, на котором обсуждают необъяснимые явления, общее название раздела - «Загадочные исчезновения». Кажется, случай с Роаноком не уникален. Например, в 1930 году в эскимосском поселке Ангикуни одномоментно испарилась тысяча жителей. Но речь на сайте шла не только о поселках. В 1872 году в Атлантическом океане обнаружили корабль «Мария Селеста» - без команды и опять-таки без признаков природной катастрофы и следов борьбы. В знаменитом Бермудском треугольнике пропало больше пятидесяти кораблей и два десятка самолетов…
        Разговор о Бермудском треугольнике немного расхолаживает Кармелу. Неужели Манделя в конце жизни начали интересовать все эти эзотерические выдумки?
        Кармела размышляет, засунув руки в карманы халата.
        «Возможно, загадка - это не Кроатоан, а сам Карлос Мандель…»
        Однако в единственной настоящей тайне Манделя нет ничего таинственного: он провел свои последние четыре года в одиночестве, время от времени ложился в частную психиатрическую клинику под Мадридом, отказался принимать журналистов и отвечать на звонки, погрузился в глубокую депрессию, а в конце концов повесился на проводе под крышей своего дома в горах.
        Прошло уже два года после его смерти - возможно, трагической, но никак не таинственной. Да и сама жизнь Манделя не являлась таинственной: только захватывающей, в чем-то аморальной. Студент-зоолог в университете Комплутенсе, диссертация в Дейвисе (Калифорния), ученик Э. О. Уилсона. Среди специалистов-этологов знаменит своей теорией взаимоповедения, с помощью которой Мандель пытался доказать, что поведение перепончатокрылых, таких как пчелы и муравьи, циклически и математически обусловлено поведением окружающих их особей. Однако эта теория осталась недоказанной, слишком много в ней было погрешностей. Б?льшую известность среди широкой публики снискала его книга «Обусловленная свобода», бестселлер в жанре нон-фикшен, в которой Мандель отстаивал теорию, что человеческие существа, будучи высокоразвитыми высшими приматами, не только обладают свободой, но должны еще и «прожить свободу».
        Свободу принимать решения, хотеть, думать, действовать.
        Жизнь самого Манделя являлась образчиком этой «прожитой свободы»: как можно дальше налево - открытый фашист, водящий дружбу с неонацистами; на правом краю - революционер, коммунист и даже анархист с неопределенной сексуальной ориентацией (Кармеле смутно помнится, что последним его любовником был художник Николас Рейноса). В Дейвисе у Манделя была связь с наркоманкой, впоследствии умершей от передозировки; потом, в Испании, - с четырнадцатилетней аргентинкой Фатимой Кройер, дочерью фотографа, помогавшего оформлять его «Обусловленную свободу». Эти романы давали благопристойным гражданам поводы перемыть ему косточки. Невозможно отрицать и пристрастия Манделя к отбросам общества, жестоким группировкам, которые в глазах ученого олицетворяли «человеческую свободу». Но если разобраться, не являлось ли все это гранями одного камня, разноцветными фрагментами, которые при рассмотрении в правильном калейдоскопе должны выстроиться в уникальную и гармоничную фигуру?
        Свобода жить. Выбирать.
        В этот момент Кармела вспоминает слова Манделя, сказанные в его доме, когда он, как преподаватель этологии, пригласил ученицу покопаться в его библиотеке, разрешив брать любые книги. Девушка прибежала возбужденная, страшно волнуясь, - ведь Мандель предоставлял ей уникальную возможность.
        Кармела помнит, как он стоял перед ней: худой и жилистый, острый взгляд, негустые волосы с проседью, одет, как всегда, небрежно (любимый наряд профессора составляли джинсы и куртка из того же материала).
        - Кармела, мы живем во время величайших манипуляций, какие только производились в истории человеческого рода, - говорил Мандель, не сводя с девушки голубых глаз. - Реклама, правительства разных стран, их средства массовой информации… никогда прежде они не располагали такими возможностями, чтобы контролировать нас, заставлять нас чувствовать, верить и желать того, чего хотят другие. И эта тенденция только усиливается. Ментальная монополия - вот оно, наше будущее. Покупать, думать, жить в гигантском сообществе потребителей, реакциями которых манипулируют, приближая к реакциям социальных насекомых. При голосовании выбирать из двух партий, когда выигрывает то одна, то другая, - это они называют демократией. Покупать то, что покупает большинство, - это они называют вкусом. Доверять тому, чему доверяют все, - это они называют образованием. Хотеть того, чего хотят все, - это они называют жизнью. Достигать того, чего достигают все, - вот оно, счастье. Избавить человека от характера, от собственного образа жизни, - вот что им нужно. Наполовину затереть каждый штрих человеческого мела на доске общества,
пока… - Свою речь Мандель иллюстрировал на маленькой доске в своем кабинете: рисовал линии, а потом замазывал их ладонью. - Пока мы не превратимся в мутное облако, пока не лишимся отличительных признаков…
        «Не попадись в эту ловушку, Кармела. Имей достаточно сил, чтобы быть самой собой, несмотря ни на что. С твоими желаниями - открытыми или тайными. С твоими недостатками. Устраивай свои собственные ловушки».
        На телеэкране темные крепкие существа собираются в плотный сгусток. Зримый образ возвращает Кармелу в настоящее: это же гориллы с серебристой спиной, типичные африканские гориллы, вот только непонятно, чем они заняты в таком количестве и в таком единстве. Камера, установленная на каком-то воздушном аппарате, отдаляет изображение. Кармела ищет пульт, чтобы включить громкость, и в это время начинают передавать следующую новость. Журналистка говорит в микрофон, стоя перед кордоном полицейских машин. Внизу надпись: «Трагедия на радиостанции в Мадриде».
        - Все началось с сообщения о заложенной бомбе, что привело к эвакуации жителей из дома на проспекте Филиппин, - сообщает журналистка. - А закончилось трагедией…
        Один из сотрудников радиостанции «Твоя музыка FM», звукооператор, набросился на своих коллег с ножом. Несколько убитых, несколько тяжелораненых. Женщина с микрофоном не исключает, что убийца страдал психическим расстройством…
        Да это вроде та самая станция, которую она слушала, возвращаясь из обсерватории? «На мадридских радиостанциях объявлен траур…» Кармела замирает перед экраном. Она так и не добирается до пульта, в оцепенении смотрит в телевизор, показывающий отряды СГО и полиции перед входом в здание. В холле она успевает увидеть мужчину в костюме с коричневым галстуком. Кажется, она его уже видела, вот только не помнит где.
        В этот момент звонит телефон; Кармела рассеянно берет его со столика, не посмотрев, кто звонит.
        - Ах, Кармель, Кармель… Это правда ты? Не могу поверить… Наконец-то.
        Кармела стоит перед телевизором в халате и босиком, она закрывает глаза.
        - Борха, послушай… Это уже заходит слишком далеко…
        - Конечно, моя радость, это заходит слишком далеко. Тебе всегда нравилось, когда я заходил слишком далеко. Скажи мне, что на тебе надето?
        Кармела слышит его дыхание. Но нет, это ее собственное дыхание, отраженное панелью телефона.
        - Халат, - отвечает она почти автоматически. - Послушай…
        - Сними его.
        - Борха…
        - Снимай халат. Сейчас. Давай.
        Неизвестно, сколько прошло времени. Кармела по-прежнему стоит, потная ладонь сжимает мобильник. В телевизоре проезжают бронетранспортеры и танки, под кадрами текст: «Бенарес: некоторые эксперты ставят под сомнение эпидемию геморрагической лихорадки. Север Индии занят войсками».
        - Борха, я обращусь в полицию, - говорит Кармела.
        - Ты уже сняла халат?
        - Я не хочу, чтобы ты мне звонил.
        - Ага, ты хочешь, чтобы я повесил трубку? Скажи это. Если я отключусь, я больше не буду звонить. Ты слышишь? Никогда. Хочешь, чтобы я повесил трубку?
        - Я хочу, чтобы ты оставил меня…
        - Отвечай: да или нет. Это просто. Да или нет, Кармель. Ты не можешь решиться. Ты не хочешь, ведь правда? Прими это: ты не хочешь. Ты хочешь меня. Твое тело хочет меня. Ты знаешь это наверняка. Ты знаешь, как сильно ты хочешь…
        - Нет.
        Теперь Кармеле кажется, что Борха молча повесил трубку в одно из мгновений этого односложного ответа, которые показались Кармеле вечностью. А потом она слышит его смех.
        - Ты хочешь меня, сучка, - говорит он.
        - Борха, так больше нельзя. Хватит. Я вешаю трубку.
        - Эй… Кармель… Да что с тобой? Почему ты не способна это признать? Вот я признаю: я не могу жить без тебя… Ты… Ты была…
        Из окна доносится шум. Из окна в гостиной, двустворчатого, выходящего на крошечный балкончик верхнего этажа. Звук такой, как будто в окно выстрелили из ружья для пейнтбола.
        Пока Борха выплескивает ей в ухо свою любовь, звук повторяется: один, два, пять, двадцать раз подряд. Прямоугольник окна заполняется липкими, желтыми, отвратительным градинами. Плотная туча заслоняет солнце. Пулеметная очередь, канонада, от грохота сотрясается стекло. Кармела кричит и пятится назад. Натыкается на компьютерный стол.
        - …я так тебя хочу, я так тоскую по твоей… Кармела? Ты еще здесь? Что там за шум?
        Кармела выключает телефон и говорит «подожди». Позже она поймет, что проделала эти действия в обратном порядке.
        Шарнирная дверь, ведущая на балкон, вся покрыта мелкими липкими экскрементами. Кроссворд с заполненными клеточками, лишивший Кармелу вечернего солнца. Но девушку больше пугает не эта относительная темнота, а яростный шум, доносящийся с плоской крыши, - теперь он постепенно затихает. Кармела осознаёт, что это была не пальба, а что-то живое.
        Хлопанье крыльев.
        Шум затухает как убегающая волна. Отлив небесного моря.
        Кармела протягивает руку и открывает окно. Балкончик и металлические перила покрыты кислотным снегом. Запах омерзительный. Маленькие птичьи какашки все еще трепещут, сползая по стеклу и по прутьям ограды, но Кармелу это не беспокоит.
        Соседи тоже распахнули окна - то ли из-за упавших с неба бомб, то ли из-за шума. Из темных проемов высовываются головы, разинутые от изумления рты, тычущие в небо пальцы, но никто не выходит.
        А Кармела выходит. Ступает босыми ногами по экскрементам с единственной целью - увидеть то, что с таким шумом уносится прочь от ее дома. Девушка смотрит на скрытое облаками солнце - нет, не там. Левее, к югу. Ступни ее скользят по вязкой массе. Кармела видит только стаю голубей - штук двадцать, ничего сверхъестественного; на ее глазах стая разделяется на две. «Видимо, они уже успели разлететься, - решает Кармела. - Их было больше, гораздо больше, и они разделились еще раньше, чем я вышла…»
        - Ты видела? - спрашивает старушка из соседней квартиры, бледная, как при лейкемии. Соседка смотрит из углового окна, оно не так перепачкано. Дальше вдоль этой стены окна вообще чистые.
        «Голуби собрались в кучу, опорожнились и разлетелись» - таков вывод Кармелы.
        По улице, четырьмя этажами ниже, бегут люди.
        Мобильник снова звонит. Кармела, чертыхаясь и оскальзываясь, пачкая ногами пол, возвращается в гостиную. Сжимает зубы и берет телефон. Кармела редко кричит. Редко скандалит. Редко оскорбляет людей. Ее личико прелестной куколки редко искажается гримасой ярости.
        Теперь все это происходит одновременно.
        - Борха, сученыш, оставь меня в покое! Ты понял?
        Трубка молчит. Девушка тоже молчит.
        - Кхм… Кармела Гарсес? - Незнакомый мужской голос.
        Пунцовая от стыда Кармела разом возвращается к своему вежливому полушепоту:
        - Слушаю.
        - Мы не знакомы… Меня зовут Николас Рейноса, вот… Я был другом Карлоса Манделя.
        - Да-да, - отвечает она пересохшими губами.
        - Мне нужно срочно с вами встретиться.
        5. Видео
        Ей открывает дверь мужчина лет сорока пяти. Высокий и крепкий шатен с сединой у висков. В лице его есть что-то милое, комичное - и мужчина старается прикрыть это выражение сухостью манер. В его квартире на улице Мендес Альваро стоит запах краски, слышны крики, удары и какая-то толкотня, а фоном звучит Моцарт.
        - Добрый вечер.
        - Добрый.
        - Я Кармела Гарсес. Простите, что так долго…
        - Ничего страшного. Проходи.
        Закрыв дверь за спиной у гостьи, хозяин кидается в комнату, к плоскому телевизору, где полицейские и штатские бегут по улице какого-то города, производя немалый шум. Мужчина нажимает кнопки «лентяйки» и оставляет моцартовское фортепиано звучать из колонки айпода в одиночестве.
        Какое-то время он смотрит в немой телевизор, а потом оборачивается к Кармеле.
        - Шоссе M-тридцать было забито под завязку. - Кармела до сих пор красная от спешки и до сих пор оправдывается. - Это была даже не пробка, а огромная парковка…
        Она действительно провела два часа в идиотской пробке, тоскливо слушая вой сирен и новости о столкновениях полиции с манифестантами. Но Рейносу, определенно, не интересны ее личные обстоятельства.
        - Да, - отвечает хозяин. - Перекрыли весь Пасео-дель-Прадо от площади Нептуно. Яростная манифестация в поддержку лондонской…
        - Происходит целая куча всего.
        - Да, целая куча.
        Художник молча смотрит на нее. На нем перепачканная краской футболка, джинсы и голубые парусиновые туфли. Слегка выпирает брюшко, но руки тренированные, на рельефной мускулатуре проступают вены. Наверное, еще несколько лет назад этот мужчина следил за своим телом, вот только с возрастом привычка пропала. В хозяине дома все дышит силой и безалаберностью. Кармела являет собой полную его противоположность: серый брючный костюм, белый свитер, платочек на шее, туфли без каблуков, минимум макияжа - она кажется куклой, подтверждая прозвище, которое ей дали в школе.
        Квартира представляет собой студию художника, подходящего к делу чуть более серьезно, чем любитель. Кармела замечает, что умелая перепланировка соединила гостиную с полукруглым застекленным балконом, так что здесь более чем достаточно света для мольберта и холста. Мебели немного, но к стенам приставлены картины - законченные эскизы.
        - Так, значит, ты и есть Кармела… - произносит мужчина после долгого изучения.
        Она кивает, все так же стоя на пороге, и ждет, когда хозяин скажет что-нибудь еще для поддержания беседы, но он ничего не говорит. Поэтому Кармела призывает на помощь Моцарта.
        - Очень красивая музыка.
        - Вторая часть фортепианной сонаты фа мажор Моцарта, номер двенадцать. Она нравилась ему, и мне она нравится из-за него.
        - Ему?..
        - Карлосу Манделю.
        - Ах да.
        - Почти все, что нравилось ему, нравится и мне. - Он пристально смотрит на девушку. - Почти все.
        - Понятно, - отвечает она, предпочитая не заметить намека.
        - Что-нибудь выпьешь?
        - Нет, спасибо.
        Повинуясь внезапному порыву, хозяин в два прыжка оказывается возле балкона и закрывает дверь. Кармела обращает внимание, что картина на мольберте еще сырая, но от порога ей видны только красные мазки. Возможно, художник писал эту картину прямо перед ее приходом. От густого запаха масляных красок у девушки кружится голова.
        - Вы художник.
        - А что, заметно? - Кармела робко улыбается в ответ на его колкую реплику, и тон хозяина становится мягче. - Давай-ка проходи и садись. И, мать твою, перестань уже мне выкать. Меня зовут Нико.
        Кармела уступает наполовину: проходит, но не садится. Вокруг столько интересного! Картины на стенах и картины у стен. В рамах и без рам. Художнику нравится изображать людей и животных: девочек и ежей, тигров и дам. Стиль близок к примитивизму. В правом нижнем углу проставлена подпись: «НРейноса». А еще в комнате много фотографий, на них - картины и люди. Как будто для Нико зрительные образы - это источник жизни. Мандель запечатлен на нескольких снимках, на одном - вместе с Нико: мужчины улыбаются, указывая на картину - портрет самого Манделя. Хотя снимок не очень большой, Кармеле кажется, что портрет очень верный: художнику удалось отобразить белизну волос, острый взгляд и морщинистую кожу Манделя; фон картины - голубой.
        За спиной раздается голос хозяина:
        - Может быть, ты видела этот портрет в интернете. В свое время он широко разошелся.
        - Что-то знакомое, - врет Кармела.
        - Слушай, извини за вопрос, но… какие у вас были отношения?
        Это уже похоже на допрос.
        - Я стажировалась у него на кафедре. Писала работы под его руководством.
        - Ясно. Когда это было? - Нико открывает ноутбук и ставит рядом с телевизором, в котором диктор о чем-то рассказывает над заголовком «Лондон: войска занимают улицы».
        - Это было… Два года назад.
        - Я спрашиваю, когда вы в последний раз виделись.
        - Значит, так… Я его иногда навещала, иногда звонила, пока он… не поступил…
        - Пока он не лег в психлечебницу, - договаривает Нико.
        - Да.
        - Ну и со мной та же штука. Он лег в больницу и провалился сквозь землю. Я никогда не слышал, чтобы он говорил о тебе.
        - А при мне он упоминал вас… тебя.
        - Вот как? И что говорил?
        - Ничего такого… важного. Я слышала… про вас…
        Кармела не знает, как продолжать. Это Борха первым рассказал ей, что у Манделя связь с каким-то «педрилой-художником». Потом она прочитала об этом в интернете.
        - Надеюсь, ты слышала обо мне только хорошее.
        - Да, конечно.
        Нико согнулся, подсоединяя компьютер к телевизору; он рычит - или, быть может, он так смеется. Пока длится этот разговор, Кармела ощущает волны потаенной ярости, исходящие от этого мужчины. На кого или на что он так ярится? Пока художник переключает каналы, девушка ищет объяснения в фотографиях на стенах. Один из снимков не имеет ничего общего с отношениями художника и его любовника: молодой Нико запечатлен вместе с дородным мужчиной, оба одеты в полицейскую форму, черты фамильного сходства несомненны. Кармела где-то слышала или читала, что Нико работал в полиции. Вот откуда его пристрастие к допросам? Все смешное и симпатичное, что есть в Нико, на лице его отца выглядит как-то грубо и примитивно.
        - В общем-то, нет ничего удивительного, что он обо мне не упоминал, - смущенно добавляет Кармела, силясь заполнить паузу. - Я была всего-навсего студентка…
        - Нет.
        - Прошу прощения?
        Нико разгибается и поворачивается к ней с пультом в руке. У него жесткий взгляд: сейчас на Кармелу смотрит бывший полицейский.
        - Ты была больше чем студентка.
        - Что… ты имеешь в виду? - Кармела покашливает, не зная, как ей реагировать. Это что - оскорбление?
        - Сейчас поймешь. - Нико указывает на диван.
        Диванчик маленький - или слишком ощутимо присутствие сидящего рядом Нико Рейносы, так что девушке приходится забиться в угол, стиснуть колени и скрестить руки на груди - ни дать ни взять трудный подросток. Мужское тело обдает ее волнами масляных красок и скипидара. Хозяин направляет «лентяйку» на телевизор, в углу экрана мелькают какие-то номера.
        Моцарт удален нажатием одной кнопки, воцаряется напряженная тишина.
        - Так, значит… профессор Мандель хотел, чтобы я это увидела?
        - Скоро ты сама мне объяснишь.
        Кармела ничего не понимает. По телефону Нико сказал ей немного: «Нам нужно срочно встретиться; если возможно - сегодня же вечером. Профессор Карлос Мандель оставил здесь кое-что для вас». Нико не выпустил свою добычу в ответ на ее вопросы и продолжал держаться как продавец, который ставит своему клиенту жесткий ультиматум: ничего больше не скажу, а ты либо соглашаешься, либо сделке конец.
        Молчание длится и длится. Девушка замечает, что Нико ее рассматривает.
        В этот момент на экране возникает изображение. Место где-то за городом. Камера направлена на одну точку, она установлена на каком-то возвышении, быть может на дереве, потому что по краям кадра подрагивают расплывчатые ветки. В центре кадра - поляна с деревянным столом и лавками, цивилизованное пространство, отведенное для семейных обедов на выезде. Запущена ускоренная перемотка, и солнце поднимается, как огненный мяч в фантастической волейбольной партии.
        - Кто это? - спрашивает Кармела, наблюдая стремительное появление «ситроена» и нескольких человеческих фигурок, мечущихся между машиной и столом. Ответом служит ироничная улыбка Нико.
        Еще одно нажатие кнопки, и теперь запись идет с нормальной скоростью. Изображение не совсем четкое, а из-за неподвижности камеры за кадром постоянно остается как минимум один из пяти персонажей. Рыжеволосая девочка подбирается к точке съемки ближе других, но, определенно, ничего не замечает. Ветки по бокам кадра колышутся от ветра.
        Кармела неожиданно вылавливает информацию из хаоса цифр и букв в углу экрана.
        - Это сегодняшняя запись?
        - Да, снято через IP-камеру, - подтверждает Нико. - Они сами по себе как маленькие компьютеры и транслируют изображение в реальном времени…
        - Профессор Мандель использовал такие, чтобы изучать поведение насекомых…
        Нико снова рычит, - возможно, это все-таки его смех.
        - Точно. Поведение насекомых.
        Художник больше не ускоряет запись, из этого Кармела заключает, что нужно смотреть внимательней.
        Очевидно, это семья. Отец, полноватый и плешивый, с помощью сына выгружает из багажника велосипеды. Старшая дочь помогает матери накрывать на стол: вот она таскает пакеты. Малышка носится взад-вперед. Кармела как будто рассматривает еще одну картину, пахнущую так же, как и всё вокруг нее, но с движущимися фигурками. Звука нет, звучат только неживые приборы.
        И тогда Кармела вспоминает. Последний кусочек встает на свое место.
        - Это ведь… семья из сьерры… те… кто… погиб… сегодня?
        - Потом расскажешь. - Стена по имени Нико Рейноса не поддается. Но теперь он начинает комментировать. - Смотри… Мальчик что-то говорит. Отец отвечает… Мальчик попросился погулять в одиночку, это точно. Вот кто остался на поляне: родители, старшая сестра и малышка…
        Мать носит миски с едой. Старшая дочь - посуду. Отец согнулся, поправляя что-то в велосипеде…
        Картинка внезапно заслоняется большой темной тенью. Кармела вздрагивает от неожиданности.
        - Так, это, видимо, сорока, - поясняет Нико. - Она закрыла объектив. Но дело не в сороке… Смотри внимательно… - Мужчина тычет в экран толстым перепачканным пальцем. - Вот, начинается.
        Кармела смотрит, но ей трудно сосредоточиться. Что-то переменилось.
        - Видела?
        - Не знаю…
        - Погоди, я отмотаю назад. Обрати внимание на их позы.
        Кармела подается вперед и щурит глаза. Нико останавливает запись, Кармела изучает каждую фигуру. Отец наклонился над велосипедом. Мать сняла куртку и вешает ее на стул. Старшая дочь держит вилку. Младшая замерла в прыжке.
        - Да, вижу. И что?
        - Теперь смотри.
        Нико нажимает на Play. Отец отпускает велосипед и оборачивается. Мать отпускает куртку и оборачивается. Старшая дочь отпускает вилку и оборачивается. Малышка приземляется на землю и оборачивается. Они делают это одновременно, с идеальной хореографической слаженностью. А потом все они идут в одну сторону.
        В сторону камеры.
        - Они ее заметили, - догадывается Кармела.
        - Что заметили?
        - Камеру. Они заметили, что их снимают.
        - Нет. Дело не в этом. Там никого не было, только камера.
        - Тогда что с ними происходит?
        - Происходит, это уж точно, - отвечает Нико.
        Четыре фигурки приближаются, но теперь Кармела замечает, что они действительно не смотрят на камеру. Они просто движутся в этом направлении. Шаги у всех четверых ритмичны, так же ритмично они взмахивают руками. От такого единообразия затылок Кармелы покрывается мурашками.
        Семья уже совсем рядом с местом, где закреплена камера, но она подвешена высоко, им придется пройти под ней. Первой идет младшая девочка - ведь она находилась ближе всех. Следом идет ее сестра, дальше - мать. Отец замыкает шествие. В строгом порядке. Теперь становится различимо лицо малышки. Кармела вздрагивает. Девочка ни на что не смотрит. Она смотрит перед собой, но зрачки ее разошлись по сторонам, как будто что-то выискивают. У ее лица нет выражения. Старшая…
        И тогда происходит что-то еще.
        - Подожди! Останови! - Нико нажимает паузу. Кармела указывает на полосу неба над четырьмя фигурами. - Это… птицы?
        - Да, похоже.
        Кармела подходит к экрану вплотную, едва не касаясь пальцем.
        - Мне кажется, это сороки. Слетелись вместе и выстроились в одну линию… Сороки на такое способны, они птицы ловкие, но это не перелетный вид… Зачем такой строй?..
        В ее голове вспыхивает воспоминание: университет, лекция по этологии. Мандель веселит студентов очередной историей: «Вы напоминаете мне одного фермера, владельца коровьего стада, который ни разу в жизни не видел жирафа. И вот однажды фермер его увидел: пятнистое тело жвачного животного, неестественно длинная шея, маленькие рожки на голове… Фермер в испуге и смятении кричит: „Не может быть!“ Но это может быть. Коровы и жирафы возможны. То, что ты никогда их не видел, не делает их несуществующими…»
        Этого не может быть. Но это происходит.
        Члены семьи один за другим покидают видимую зону, проходя под камерой. Вереница сорок тоже пропадает из кадра.
        Как голуби в небе над ее домом. Знакомое и незнакомое. Корова и жираф.
        Этого не может быть. Но это есть.
        - И что… Куда они все ушли?
        - Несомненно, об этом же сейчас спрашивает и несчастный паренек, - сухо отвечает художник.
        И действительно, спустя недолгое время возвращается мальчик, жертва жестокой игры в прятки: он ищет в машине, оглядывается по сторонам, бежит налево, бежит направо… Кармела почти слышит его отчаянные крики: мальчик зовет своих.
        - Ты уже видела новости. - Нико подводит мрачный итог. - Его родителей и сестер обнаружили неподалеку. Убитыми. До сих пор неизвестно, кто это сделал…
        Кармела смотрит на него в недоумении:
        - Но почему Мандель… Это была его идея устроить съемку? Он установил камеры, прежде чем…
        Бросив взгляд на помрачневшее лицо Рейносы, девушка пугается больше, чем во время просмотра видео. Хозяин дома смотрит на нее исподлобья, внезапно его черты искажаются яростью.
        - Ну хватит, студенточка! - рычит Нико.
        Движения его стремительны. Полсекунды - и Нико уже тянет ее на себя. Тянет за свитер, тянет так, что платок на шее едва не рвется. Образок Богоматери, бабушкин подарок, царапает Кармеле кожу, а Нико напрягает руку, притягивая ее лицо к своему. Он говорит яростным шепотом, без пауз:
        - Хватит, красотуля. Не пытайся меня дурить. Мне насрать, была ли ты еще одной «Фатимой Кройер», еще одной смазливой девицей, которую он трахал, меня не колышут ваши перепихоны - но только не надо! Не надо! Происходят странные вещи, мы все это видим. Много говорят о манифестантах, но я тебе скажу: я был полицейским, я могу отличить уличные беспорядки от хаоса. Так вот это - хаос, ты слышишь? - Его дыхание пахнет апельсином и горьким кофе. - Не дури мне мозги, профессорша.
        Она видит собственный испуг в его карих глазах.
        - Нет… Не понимаю, о чем вы… Отпустите меня.
        Художник не отпускает. «Он весь на нервах, - понимает Кармела. - Дело не во мне, дело в нем».
        - Карлос просил, чтобы я тебя защитил, - добавляет он шепотом. - Что он имел в виду - ты знаешь?
        - Чтобы ты… меня защитил? Клянусь, я тебя не понимаю! Все эти годы я ничего не знала о Манделе, до сегодняшнего дня, когда он прислал мне… прислал нам заранее настроенное письмо с одним словом: «Кроатоан»!
        - Кроатоан… - шепчет Нико.
        - Да! Я не знаю, что это означает! Я знаю эту историю, дома почитала, но я не знаю, что он хотел нам сказать!..
        Хватка ослабевает. Тиски превращаются в мягкую плоть. Мужчина опускает взгляд, он как будто теряет свою силу:
        - Я тебе верю. Прости.
        Освобожденная Кармела порывисто поднимается, она хочет уйти. Безуспешно пытается привести в порядок свитер и платок. Почему ей взбрело в голову так нелепо вырядиться, отправляясь к этому безумцу? Девушка задыхается, пальцы ее дрожат, она ищет свою сумку.
        - Ну пожалуйста, прости. Не уходи, - просит Нико. - Видишь ли… я не мог тебе довериться. Я тоже получил это слово - помимо всего прочего… Я не понимал, почему Мандель это сделал, но подумал, что, раз уж он упомянул про тебя, ты должна что-то знать, а от меня скрываешь… - Нико прикрывает рукой рот, отчего отчетливее проступают круги под глазами - знаки возраста и усталости. Художник снова смотрит на экран, там продолжается трансляция. - Подожди, я тебе потом объясню… Сейчас я хочу посмотреть дальше… До конца… Я еще не смотрел…
        Кармела так и стоит, задыхаясь, борясь с желанием убежать, а Нико ставит запись на ускоренную перемотку. Солнце садится. Поляну заполняют «межгалактические корабли». Вокруг «ситроена» из ниоткуда возникают полицейские фургоны и кареты «скорой помощи». Привидения в форме, точно гонимые ветром, носятся из стороны в сторону, но в конце концов движутся в том направлении, где исчезла семья. К видеокамере поднимаются два лица, под лицами видны бронежилеты. Короткий обмен репликами. Пятипалый тарантул закрывает изображение. Картинка гаснет.
        - Вашу мать… Они ее нашли! Я должен был раньше догадаться… Мы не можем терять время. - Нико склоняется над ноутбуком. Что-то быстро набирает, потом вытаскивает флешку и кидает Кармеле, так что девушка еле успевает ее поймать. - Сохрани ее. Не отдавай им. Это очень важно. Если кто-то спросит, помни: никакой записи ты не видела… А теперь пора уходить…
        Нико порывисто вскакивает, кидается к вешалке и надевает черную косуху. Кармела прячет флешку в карман брюк.
        - Кто это сделал? - Кармела ничего не понимает. - Кто сделал запись?
        Нико только моргает в ответ. Они оба слышали шум лифта и шаги за дверью.
        - Ах, чтоб тебя… - шепчет Нико.
        Он успевает выругаться за мгновение до того, как дверь начинает сотрясаться под мощными ударами.
        - Откройте! Полиция!
        6. Допрос
        В полицейском участке Мораталас почти пусто, оставшиеся сотрудники заняты беготней. Никто не отвечает на вопли телефонов.
        Фургон высаживает Кармелу и Нико вместе с четырьмя вооруженными полицейскими, которые их арестовали; сразу при входе мужчину и девушку разделяют и помещают в разные комнаты. Кармеле достается маленькая, с одним столом и двумя стульями. Смуглая женщина с собранными в хвостик волосами конфискует ее сумку, заставляет снять пиджак, резинку для волос и туфли, ощупывает и проводит по телу металлоискателем. Уже через пару секунд она забирает и флешку.
        Обыск еще не закончен. Кармела стоит, положив руки на голову, когда в комнату входит еще один полицейский. Мужчина без предисловий начинает задавать вопросы, все они связаны с Нико Рейносой. Когда познакомились. Почему Кармела находилась в его квартире. Кто такой Карлос Мандель. У Кармелы нет причин лгать и нет причин вдаваться в подробности. Она объясняет, что художник пригласил ее по телефону и дома передал ей флешку. Она не рассказывает о видеозаписи и считает, что таким образом никого не предает.
        Кармела замечает: полицейского вовсе не интересуют ее ответы. Он с отсутствующим видом записывает их на планшетник. У мужчины такой же встревоженный взгляд, как и у его смуглокожей коллеги. «Им страшно», - понимает Кармела.
        Ей возвращают только пиджак и туфли. Ведут в другую комнату, побольше, со столом пропорционально б?льших размеров, с включенным ноутбуком и с Нико Рейносой по другую сторону стола - художник почти не изменился за прошедшие минуты: джинсы, заляпанная красками футболка и черная косуха, добавился только кровоподтек на скуле. По бокам сидят двое полицейских в форме: один низенький и толстый, другой со светлыми усами и бледной кожей, теперь залившейся румянцем. Усатый смотрит на Нико так, точно хочет стереть его с лица земли.
        - Привет, Кармела! - Нико ведет себя развязно. - Ты тоже случайно приложилась к двери? Нет? Вот повезло-то. - Художник потирает подбородок и косится на усатого полицейского.
        - Что с тобой случилось? - спрашивает девушка, садясь на указанный ей стул.
        - Немножко разошлись во вкусах. - Этот приятель держал меня за яйца, а я ответил, что стариками не интересуюсь…
        Ответная вспышка ярости затрагивает даже Кармелу: девушка испуганно отшатывается назад. Только Нико продолжает сидеть и улыбаться; усатый выпячивает мускулы и рвется вперед, толстяк вклинивается между ними как барьер.
        - Я тебя убью, пидор!
        - Прекрати, Херардо… Оставь его! Он же нарочно!
        - Еще одно слово, и он получит второй фингал!
        - Тебя они не трогали? - спрашивает Нико, словно не замечая стражей порядка.
        - Меня обыскали. - Мужчина и девушка обмениваются понимающими взглядами. - Но со мной все в порядке.
        Полицейские наконец успокаиваются. Они как будто чего-то ждут. Нико потирает челюсть и улыбается:
        - Какие вы нервные, мужики. В мое время мы, черт подери, так себя не вели. Мы обладали демократическим самосознанием…
        - Ты никогда не был полицейским, пидор, - кричит усатый. - Все, что ты сделал, - это опозорил своего отца и запятнал честь мундира.
        - Но теперь, - продолжает Нико, не обращая внимания на оскорбления, - теперь вы вляпались, верно? Происходят некоторые события, а у вас, долбаков, нет никакого объяснения… Вы только наблюдаете, как порядок сливается в унитаз. И нервишки начинают шалить - что, не так?
        - Нико, дам тебе совет, - вмешивается толстячок. - Отвечай на вопросы, сам вопросов не задавай.
        - Для вас я «сеньор Рейноса», - поправляет художник. - Не забывай: я ведь не фараон и никогда им не был. Корпоративный дух - это не про меня.
        - Корпоративный у тебя разве что зад, - ухмыляется усатый: Кармела догадывается, что он предпочел путь насмешки, чтобы спрятать гнев, уродующий лицо.
        - Бездарно работаете, мужики, - определяет Нико. - Прямиком отсюда я отправлюсь к своему адвокату, чтобы заявить о пытках и гомофобии, имеющих место в вашем участке. - Досадно лишь, что я не знаю, застану ли своего адвоката, когда выйду… Откровенно говоря, я вообще не знаю, что застану, когда отсюда выйду. Вы уже позвонили семьям?
        - Заткнись, - предупреждает толстяк.
        - Ладно, только оставьте в покое эту сеньориту. Это я ее впутал. Она тут вообще ни при чем и ничего не знает. Отпустите ее…
        - А ты? Что ты знаешь? - продолжает давить усатый.
        - Не знаю, что и сказать, приятель. Если я скажу, что ничего, вы мне не поверите.
        - Подтвердите ваши слова правдой. - Эту фразу произносит мужчина, только что появившийся в комнате.
        Вошедший невысок ростом, на нем темный костюм и коричневый галстук. Его лицо знакомо Кармеле, девушка видела его по телевизору, в подъезде радиостанции «Твоя музыка FM». А теперь она вспоминает, что видела его и раньше. Этот мужчина мелькал в новостях весь день, как анонимный участник трагических событий: сначала Ферруэла, потом радио… Лицо как будто сплющено килограммами ответственности.
        - Добрый вечер. Простите за задержку.
        - Чтоб меня… Что это за индюк? Ваш адвокат или мой адвокат? - интересуется Нико.
        Мужчина в костюме занимает место рядом с компьютером и сразу же начинает стучать по клавишам; слова Нико заставляют его прерваться.
        - Под умника косит, - поясняет усатый.
        - Я кошу под умника всякий раз, когда полицейские незаконно врываются в мой дом, выволакивают меня вместе с моей гостьей и тащат в участок, чтобы сообщить мне, что я являюсь пидором, - поясняет Нико.
        - Это вовсе… - оправдывается толстяк, но мужчина в штатском поднимает маленькую руку.
        - Сеньор Рейноса, вы правы. Честно говоря, эти двое дожидались меня, чтобы я все надлежащим образом разъяснил вам и сеньорите Гарсес. Меня зовут Хоакин Ларедо, я работаю в Европоле, отвечаю за Испанское отделение по кризисным ситуациям, и по указанию Министерства внутренних дел мне предписано сотрудничество с Гражданской гвардией.
        - «По кризисным ситуациям»… - Нико обдумывает услышанное. - Вам поручено уладить проблему с недовольными, которые на площади Нептуно вступают в столкновение с отрядами по борьбе с беспорядками?
        Вежливая понимающая улыбка - единственный признак, что Ларедо улавливает и разделяет (отчасти) иронию Нико.
        - И да и нет. Но, боюсь, у нас мало времени. Поэтому я сразу же перейду к сути проблемы.
        - Лучше сказать «возьму быка за рога». Более обиходное выражение.
        - Благодарю, сеньор Рейноса. - Еще одна улыбка.
        Кармела понимает, что Ларедо переживает куда более сильный стресс, чем все полицейские, вместе взятые, что он достиг той грани, за которой мелкие подколки его даже не задевают. Кармела воспитана в почтении к властям, в страхе перед теми, кто отдает приказы; теперь она охвачена липкой болезненной паникой.
        Еще несколько ударов по клавиатуре - и Ларедо поворачивает экран ноутбука. На экране фотография.
        - Карлос Мандель. Профессор зоологии и это… это…
        - Этологии, - договаривает Кармела.
        Ларедо кивает с довольным видом. Он как будто впервые обращает внимание на девушку и теперь расточает любезности:
        - Спасибо, сеньорита. Вас не затруднит объяснить, что это за специальность?
        - Изучение поведения животных.
        - Вот как, поведение животных, - повторяет Ларедо, как будто это ответ на загадку. - А примеры можете привести?
        - Только не про фараонов с этого участка, - просит Нико.
        - Рейноса… - предостерегает толстяк, но Ларедо делает успокаивающий жест.
        Отвечая, Кармела теребит кончики шейного платка:
        - Ну… Например, если пчела летает или садится - это ее поведение… Или если группа муравьев отправляется искать пищу. Или брачные ухаживания птиц, миграция китов, забота о детенышах - все это типы поведения… Этолог их изучает и формулирует теории.
        - Что ж, отлично, - одобрительно замечает маленький человечек, точно преподаватель на устном экзамене. - И Карлос Мандель был в этом деле экспертом.
        - Экспертом мирового уровня по поведению насекомых, - подтверждает Кармела.
        Ларедо опускает взгляд. Кармеле кажется, что он проверяет ее ответы по записной книжке или по смартфону.
        - Учеба в университете Комплутенсе, диссертация в Дейвисе, Калифорния… Там он вступает в связь со студенткой-токсикоманкой, которая впоследствии умирает… В начале девяностых возвращается в Испанию и получает кафедру. Неутомимо путешествует, читает лекции, проводит исследования… Автор книги «Обусловленная свобода». Я помню эту книгу… лет восемь или десять назад о ней много говорили, она вызвала столько споров… Затем Мандель сближается с преступными группировками. Его обвиняют в связи с несовершеннолетней Фатимой Кройер… Вот тебе и эколог.
        - Этолог, - поправляет Нико.
        - Оправдан за недостаточностью доказательств, - не обращая внимания, продолжает Ларедо.
        - А еще потому, что семья Фатимы решила замолчать эту историю, - встревает Нико.
        - Ага, так вы ее знаете. - Ларедо заменяет фотографию профессора лицом девушки, очень симпатичной, картинку портят только избыток пирсинга и мешки под глазами. - Я имею в виду Фатиму Кройер. Сейчас ей двадцать пять лет, уже совершеннолетняя. Однако и сейчас является наркозависимой, а помимо этого, она поэт, фотограф и участница незаконного формирования. Нико, вы с ней знакомы?
        - Виделись пару раз.
        - А вы, Кармела?
        - Нет.
        - Все ясно. - Ларедо вскидывает брови, как будто участвует в семейной сцене или у него внезапно прихватило живот. - Затем Мандель некоторое время живет с художником… Тут появляетесь вы: Николас Рейноса. Бывший полицейский, служащий Национального бюро по трудоустройству…
        - Гомосексуалист и красный, - добавляет Нико, однако на сей раз Ларедо не улыбается.
        - Шесть лет назад Мандель оставляет свою работу и друзей. Ему ставят диагноз «депрессия», он проходит курс лечения в… Спустя еще четыре года Мандель надевает петлю на шею в собственном доме. Все верно?
        - Вам виднее. - Нико пожимает плечами. - А вот мне бы хотелось узнать, какая, на хрен, связь между Манделем и нашим задержанием?
        - Успокойтесь… сейчас мы до этого доберемся. - Ларедо разворачивает ноутбук к себе, быстро пробегает по клавишам, а потом поднимает от экрана свои большие голубые глаза, в которых как будто навеки застыл испуг. - Нико… Кармела… Мы подходим к очень деликатному моменту. Можете называть меня Хоакин.
        - Очень приятно, Хоакин, - отвечает художник. Ларедо смотрит на него с подозрением.
        - Как я и сказал, мы подошли к сложному моменту. К уличным беспорядкам добавились несколько убийств в Мадриде. Мы не знаем, какая между всем этим связь. Дело очень серьезное. Поэтому мне бы хотелось, чтобы вы мне помогли.
        Ларедо смотрит на обоих. Кармела ждет, как отреагирует Нико, и кивает, когда кивает он.
        - Отлично. Нико, вы узнаёте этот предмет? - Ларедо вновь поворачивает экран. Теперь на нем веб-камера, прикрепленная к стволу дерева. Следующий кадр: тот же самый объект, но в хорошем разрешении, помещенный на столе рядом с металлической линейкой, в качестве вещественного доказательства.
        - Похоже на веб-камеру, - определяет художник.
        - Это она и есть, - заверяет Ларедо. - Модель IP, уже устаревшая, такие передают изображение прямо на компьютер. Ваша камера?
        - Моя? Нет.
        Ларедо тратит очень ограниченное время на кивок. Но сразу же меняется в лице, как будто каждая секунда для него - это банковский чек.
        - Нико, зачем вы поместили эту камеру и еще две такие же на деревья в окрестностях Ферруэлы и когда вы это сделали?
        - Я сделал? - удивляется Нико.
        - На них ваши отпечатки пальцев.
        В наступившей тишине Кармела слышит далекий вой сирен и звонки телефонов. Нико Рейноса чешет свежие рубцы и смотрит в пустоту.
        - У меня нет объяснений.
        Ларедо снова кивает и дает знак полицейским.
        - Уведите их. Но сами ими не занимайтесь. Снаружи ждет моя команда: спросите Де Сото. Пусть они поработают.
        Кармела едва понимает, что происходит: она видит, как Нико подхватывают под руки и силой выводят из комнаты.
        - Это… право… нарушение… - хрипит Нико.
        Ларедо впервые открывает зубы в улыбке, но отвечает все тем же вежливым тоном:
        - Ему даже в башку не приходит, какие еще правонарушения мы намерены совершить. Скажите Де Сото, что они нужны мне живые и в сознании.
        Усатый полицейский хватает Нико за волосы, его тащат к двери.
        - Да бросьте вы, Хоакин, - успевает выкрикнуть Нико, поравнявшись с Ларедо. - Я просто медленно говорю… обещаю вам…
        - Прекрасно. - Ларедо быстро меняет решение. - Тогда верните сеньора Рейносу на его место, а ее уведите. В ее случае не важно, останется ли она в сознании…
        Толстяк, не глядя на Кармелу, тянет ее за локоть, поднимает со стула. Кармела кричит. Стул падает на пол, Нико сражается со вторым полицейским.
        - Да вы что, вообще охренели?! - (Его усмиряет захват усатого, придавивший плечо и горло). - Я скажу, мать вашу! Ну хватит! Расскажу все, что знаю!
        Ларедо благодушно раскидывает руки - как продавец, готовый принять от клиента оплату в любой форме:
        - Я рад, Нико. Так мы потратим меньше времени. Я уже говорил, что мы находимся в ситуации национальной катастрофы. Конституционные гарантии прав и свобод потеряют свою силу через… - Ларедо сверяется с часами. - Через один час. Президент обратится к народу, и будет объявлено чрезвычайное положение. И комендантский час. В Лондоне уже объявили. Так что, пожалуйста, давайте попробуем… как это? «Быка за рога»? Садитесь и рассказывайте.
        Нико Рейноса рассказывает, ни на кого не глядя. Кармеле все-таки не кажется, что он по-настоящему напуган. А вот она - да.
        - Два дня назад я получил запрограммированное письмо от Карлоса Манделя. Он поручил мне съездить в одно хранилище ценностей на улице Альберто Алькосер, называется бюро «Корбетт». У них там бронированные ячейки. Мандель предоставил мне полный доступ, чтобы я забрал коробку, которую он поместил на хранение незадолго перед смертью. В коробке лежали три видеокамеры, USB-диск и написанное от руки письмо. В письме Мандель сообщал, что он задумал провести посмертный эксперимент в конкретный день и час и если я получил его мейл, это значит, что воплотить задуманное должен я. Задание состояло в том, чтобы разместить камеры в Ферруэле, в точно указанных местах, до шестого сентября, и оставить их включенными.
        - Вы были знакомы с устройством IP-камер?
        - Это веб-камеры, которым не нужен компьютер. Они сами обрабатывают изображение и отправляют на IP-адрес. Мандель использовал такие для своих экспериментов.
        - Как вы узнали, где размещать камеры?
        - В коробке лежала подробная карта. Я должен был повесить камеры на ближайших к указанным местам деревьях и направить в определенную сторону.
        - А что потом?
        - Сегодня я должен был связаться с профессором Кармелой Гарсес и передать ей IP-адрес, записи с камер, а также флешку. Я решил, что это какой-то этологический эксперимент. И выполнил все инструкции. Позвонил Кармеле, она приехала, я отдал флешку и записи. А потом и вы заглянули на огонек.
        Ларедо не отвечает на широкую улыбку Нико.
        - Вы смотрели записи?
        - Нет, - без запинки отвечает Нико. - То есть я начал смотреть, но это же скукотища: лесные поляны и птички.
        - Где находится коробка и письмо Манделя?
        - Ой. Я их сжег.
        - Сожгли?
        - Конечно. Мандель написал, чтобы я прочел и сжег, и, кстати, добавил, чтобы я ни с кем это дело не обсуждал. Знаете, что я подумал? Что по замыслу Манделя все лавры должны достаться одной Кармеле. Что он нашел способ поддержать бывшую ученицу…
        Толстенькие пальцы Ларедо барабанят по столу.
        - Записи на флешке защищены паролем. Какой пароль?
        - Понятия не имею.
        - Его не было в письме?
        - Нет.
        Между ответом Нико и взглядом Ларедо повисает тишина. Чем дольше она длится, тем более виновным выглядит Нико. Наконец Ларедо дает отмашку. Все происходит стремительно. Толстый полицейский снова хватает Кармелу за руки. Ладони у толстяка такие большие (или бицепсы у девушки такие маленькие), что пальцы его почти смыкаются, как колодки. Кармела покорно сидит, от ужаса она не может ни закричать, ни позвать на помощь, а художник вновь вскакивает с места:
        - Ларедо, мать вашу растак, я говорю вам правду! Правду! - Удар усатого отбрасывает его к стене. На мгновение Кармела замечает во взгляде Нико готовность ответить, неудержимую, как тошнота. Но художник сдерживает себя и вместо удара только потирает лицо.
        - Может быть, ты и не соврал, пидор, но сквернословить тебе нельзя, - шепчет усатый.
        Кроткий Нико держится за лицо. Он говорит из-под кляпа собственной ладони:
        - Делайте с нами что хотите, Ларедо. Я рассказал все, что знаю.
        - Разве вы не знаете, что одна из камер засняла некую семью за несколько минут до того, как они были изуверски убиты? - резко спрашивает Ларедо.
        - Что? - Лицо Нико - живое воплощение растерянности. - Это… то самое жестокое убийство в Ферруэле… сегодня утром? - Ларедо молча смотрит ему в глаза. - Что за хрень… Откуда мне было об этом знать? Я думал, снимать будут животных!..
        - Можно сказать и так. Смотря о каких животных мы говорим.
        Еще одна барабанная дробь по клавишам, и на экране появляется новое изображение. Это лицо самого неопределенного пола, какое только видела в своей жизни Кармела, считая и нескольких рок-идолов: светлые крашеные волосы, пирсинг, женский макияж. Строение черепа заставляет предположить, что это все-таки мужчина, но уверенности у Кармелы нет. Красавец или красавица, но в улыбке этих чувственных губ есть что-то недоброе. Лицо показано в профиль и анфас, с номером внизу, как на снимках из полицейского архива.
        Нико разом меняется в лице. Он всем телом подается к экрану.
        - Вы знаете эту особу? - спрашивает Ларедо.
        - Да. - Нико с шумом вдыхает воздух. - Это Логан. По крайней мере, так его называют.
        - Так, значит, вы с ним знакомы… - Теперь удивлен и Ларедо - или он хорошо разыгрывает удивление.
        - К моему прискорбию, да. Это нежелательное знакомство. На фотографии он уже взрослый, но Мандель был связан с ним и с его бандой лет восемь назад. Они называли себя Стаей, носили маски животных, устраивали ритуалы, вели себя как психи… они были преступники. Но их, кажется, вычислили, а Логана засадили…
        - Логан на свободе, - сообщает Ларедо. - Уже год. Мы знаем, что он снова собрал Стаю, есть доказательства, что они похитили семейную пару в Лас-Росас - и, возможно, убили этих четверых из сьерры… Вы и представить не можете, что творят эти чудовища. Мы ищем Логана на земле, на небе и под водой.
        - Понятно, - говорит Нико. - Желаю удачи.
        - Мандель в своем письме не упоминал о Логане?
        - Нет.
        Кармела замечает, как переменился Нико. Если поначалу он как будто владел ситуацией и даже обманывал Ларедо, то теперь он так же растерян, как и она сама.
        - Вам ведь понятно, Нико, - продолжает Ларедо, - что, когда мы обнаружили камеры с вашими отпечатками, нам стало уже не до шуток.
        - Подождите-ка. - Нико до сих пор не может прийти в себя. - Вы имеете в виду, что видите связь между посмертными экспериментами профессора зоологии и убийствами, которые совершила банда преступников?
        - Я, скажем так, могу провести линию, которая пройдет от Манделя к Фатиме Кройер, дальше через Логана и закончится на вас - понятно? - Ларедо прочертил эту воображаемую линию пальцем в воздухе.
        Кармела чувствует, что Ларедо с ними не до конца откровенен: вот он закинул замысловатый крючок и проверяет поклевки. Девушка переглядывается с Нико: художник тоже почувствовал эту игру.
        - Вы бредите, - говорит Нико.
        - Ах вот как… - Ларедо невозмутимо оборачивается к девушке. - А вы, Кармела? Тоже считаете, что я брежу? Ох, как же вы побледнели… придите в себя, Кармела. Мы вас напугали? Себастьян, принеси профессору Гарсес стакан воды… Успокойтесь, Кармела. Если вы говорите правду, а я верю, что так оно и есть, с вами ничего не случится. В каких отношениях вы состояли с Карлосом Манделем?
        Она пытается вернуть себе голос; тучный полицейский выходит из комнаты. Кармела никогда не чувствовала себя такой перепуганной - за исключением некоторых случаев с Борхой. Она знает, что должна говорить правду. Всю правду. В общем-то, она и не хочет ничего скрывать.
        - Я была… Училась у него на кафедре. И помогала ему в некоторых работах.
        - Каких, например?
        Кармела сглатывает слюну. Отчего ей так трудно говорить? Под тонким свитером ее пробирает дрожь.
        - Поведение… перепончатокрылых.
        Ларедо выражает нелепое восхищение, в то же время усатый (Кармела не хочет на него смотреть) отвечает грубым хохотом и замечанием «ё-моё».
        - В высшей степени интересно. Успокойтесь, Кармела… Вы очень хорошо отвечаете. Сделаем паузу. Выпейте воды.
        Перед ее лицом возникает стакан. Вода холодная, от нее становится легче, но пока девушка пьет, Ларедо подкидывает ей новый вопрос:
        - Кто такой Борха Янес?
        Кармела снова куда-то проваливается. Потом она понимает, что Ларедо знаком с ее биографией по тому же источнику, из которого он черпает всю свою информацию.
        - Мой бывший мужчина.
        - Он ведь тоже зоолог?
        - Да.
        - Вы из одного выпуска? - Кармела кивает и ставит стакан на стол. - Он друг Карлоса Манделя?
        - Он тоже учился на его кафедре.
        - Ясно. - Ларедо подсматривает в свою электронную шпаргалку. - Вы жили вместе, потом вы на него заявили, теперь ему предписано держаться на расстоянии… Он плохо с вами обходился?
        Кармела отводит глаза. Встречает печальный, уставший взгляд Нико.
        - Да.
        - Ах, мне очень жаль. - По виду Ларедо этого не скажешь. - Вы часто разговариваете?
        - Мы с Борхой? Нет…
        Ларедо выказывает удивление.
        - Разве не так? Его имя - самое частое в списке входящих звонков вашего мобильника, Кармела, да и в вашем домашнем телефоне у него хороший рейтинг…
        «Они все проверили», - понимает Кармела. Они приходили к ней домой? Девушка проводит языком по губам.
        - Иногда он мне звонит. Я с ним не говорю.
        - Агрессор, продолжающий домогательства. Плохо, очень плохо… - Ларедо как будто размышляет над создавшейся ситуацией, но в следующее мгновение снова переводит взгляд на Кармелу. - Почему, как вы думаете, Карлос Мандель выбрал именно вас, Кармела, для передачи всех этих файлов и записей?
        - Я не знаю. Я даже не знала, что он про меня помнит.
        - Когда Николас Рейноса сегодня позвонил вам, чтобы поговорить о… «наследии» Манделя, назовем это так… - вы впервые за последние годы услышали о Манделе?
        Ларедо задает этот вопрос, разглядывая свои ногти. Кармела не собирается попадать в ловушку и лгать.
        - Нет. Сегодня я получила имейл, тоже запрограммированный Манделем.
        - Ай да профессор! - Ларедо изображает иронию. - Сил не щадил, отправляя послания в будущее. Это письмо тоже содержало инструкции? - Что-то в его тоне подсказывает, что он и сейчас старается ее подловить. «Ему многое известно», - понимает Кармела.
        - Нет. В нем было одно-единственное слово: «Кроатоан».
        - Мандель поставил его в тему письма, но не объяснил, что это значит, - добавляет Нико.
        - Никогда не слышал такого слова. - Ларедо морщит лоб. - Что оно означает?
        Кармела пускается в сбивчивые объяснения, излагает легенду об исчезновении на Роаноке, и в это время Ларедо перебивает ее следующим вопросом:
        - Кармела, вы были любовницей Карлоса Манделя?
        Секунды перестают идти. Теперь они как застывшие, обращенные к ней взгляды четверых мужчин.
        - Нет.
        - Черт возьми. - Ларедо удивлен. - Рад наконец познакомиться с человеком, который не спал с этим типом.
        Усатый полицейский заходится нервическим смехом. Нико презрительно фыркает:
        - И что нам теперь делать, Ларедо? Пощекотать под мышками, чтобы вместе посмеяться над вашей шуточкой? Какой это, на хрен, допрос?
        - Такой допрос скоро войдет в норму в стране, которая стоит в шаге от потери гражданских свобод! - раздраженно бросает Ларедо. Его прерывает звонок мобильника. - Простите. - За время короткого разговора лицо его бледнеет еще больше. Ларедо встает, дает односложные ответы, кивает. Повесив трубку, окидывает людей в комнате мутным взглядом, точно не сознавая, что здесь происходит. Кармела понимает, что ему хочется убить всех и каждого. - Я должен идти, - роняет он быстро, почти смущенно. - Отпустите их. Кармен, вашу сумку вам вернут на выходе, однако USB-диск конфискован. Не выезжайте из Мадрида без разрешения.
        Не дожидаясь ответа, не слыша, как Нико поправляет: «Кармела», Ларедо быстро выходит из комнаты.
        Снаружи уже стемнело, идет дождь. От участка во все стороны разъезжаются служебные фургоны, вооруженные полицейские пробегают мимо Нико с Кармелой. Блики мигалок отражаются во влажном асфальте. Художник поднимает воротник косухи и делает Кармеле знак подойти ближе.
        - Спокойно доходишь до угла, - командует он, - как будто мы просто беседуем, а на углу собираемся попрощаться.
        Кармела бездумно подчиняется и шагает вперед, неся сумку на плече. Дождь мочит ее распущенные волосы. Ей не вернули резинку - или, может быть, засунули в ее сумку. Дождь и прохлада идут ей на пользу, но полицейская суматоха вокруг действует удручающе. Механический голос за спиной заставляет девушку обернуться. Посередине улицы движется бронированная полицейская машина. Мотор гудит басом, корпус весь черный, фары забраны решеткой - все это придает машине сходство с джипом из какого-то фантастического фильма. Броневик движется со степенностью динозавра, из динамиков летят записанные на пленку команды:
        «Всем гражданским лицам. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие и оставайтесь дома. Всем…»
        Страх - как след от удара кулаком в солнечное сплетение. Что происходит? В участке она панически боялась, что ее начнут бить, но теперь ее тревога гораздо сильнее, и, как видно, встревожена не она одна. На улицах много народу: люди несутся по тротуарам, заскакивают в подъезды. Кажется, они сами не знают, от чего убегают.
        Нико не ускоряет шаг, и бронемашина обгоняет их, почти оглушая. Прежде чем мужчина и девушка успевают дойти до угла, им преграждает дорогу полицейский в полном снаряжении. Совсем молодой парень, он даже на них не смотрит:
        - Сеньор, внимание! Возвращайтесь домой! Не оставайтесь на улице!
        - Что происходит?
        - Беспорядки на Кастельяне! Сеньор, идите домой!
        - Мы так и собираемся, - спокойно отвечает Нико. - Нам тут недалеко.
        Так это или не так, полицейский проверить не успевает: его рация разражается треском и парень пробегает между Нико и Кармелой, задев их плечами. Нико поворачивается к девушке и протягивает руку, как будто прощаясь:
        - Делай вид, что уходишь, но поглядывай на меня. Когда я дам знак, подходи.
        Дождь хлещет все сильнее, асфальт под ногами начинает пузыриться. Кармела ищет укрытия под карнизом и наблюдает, как Нико перебегает улицу и уверенно направляется к красной машине, припаркованной в ряду других. Неужели Нико так удачно оставил свою машину рядом с участком, куда их привезли? Но стоит Нико ухватиться своими мощным руками за переднюю дверцу, как сигнализация взрывается яростным воем, а фары начинают мигать. Нико невозмутимо отходит от машины и направляется к следующей в ряду, белой «тойоте». Теперь он что-то держит в руке - кажется, это ременная пряжка. Вой сигнализации сливается с воем других машин, теперь этот вопль ужаса несется по всему городу.
        Дверца «тойоты» открывается мгновенно. Нико садится и подзывает девушку. Когда промокшая Кармела забирается в салон, Нико сидит скрючившись, в пальцах у него два провода, торчащие из-под приборного щитка. Сверкают искры, мотор заводится.
        - До того как стать художником, я был полицейским, а еще раньше - преступником, - поясняет Нико, сдавая назад и маневрируя. По улице проезжает еще один фургон, в противоположном направлении пробегает наряд СГО в шлемах и со щитами. - Печально, что тебя так напугали в участке. Уже понятно, шутить они не намерены…
        - Не волнуйся, - отвечает она. - Спасибо, что помог. Куда мы едем?
        - Ты же не поверила их бредням, будто это Логан и Стая убили семью в горах? Логан способен на многое, и они наверняка его ищут… но я уверен, что тут он ни при чем. Вот совсем ни при чем.
        Кармела задумчиво кивает. Ей никак не удается выбросить из головы эти четыре фигуры: двое взрослых и две девочки маршируют размеренным шагом, как куклы на ниточках. Но теперь Кармела соединяет с этой картиной и другое воспоминание: стая голубей, испражнившихся над крышей ее дома. Неужели все это может быть как-то связано? Что вообще происходит?
        - Я не поверила и четверти из того, что он нам наговорил, - отвечает Кармела.
        - Я тоже. Это не было простое убийство. А здесь - не просто уличные беспорядки. Что-то меняется. Напрочь меняется. И думаю, Мандель знал, в чем тут дело.
        - Но у нас нет его флешки. Ты успел скопировать?
        Нико не подчиняется знаку «Уступите дорогу», машина летит к следующему перекрестку.
        - Я пробовал, но копирование оказалось невозможно. Мандель был очень предусмотрительный дядька. Ай, чтоб тебя!.. - Нико резко бьет по тормозам. Полицейский кордон перекрыл улицу впереди, хотя машин и так мало. Нико крутит руль и уходит в узкий проулок. - Если это правда насчет комендантского часа, нужно как можно скорее выбираться из Мадрида…
        - Почему? Куда мы едем?
        - Кармела, я уверен, что есть и другая копия. Все, что я рассказал Ларедо, - это правда: письмо, камеры… Но это не вся правда. Мандель писал, что готовит сообщение еще и для Фатимы Кройер, той девочки, которая была с ним несколько лет назад. Я хочу найти Фатиму, и ты тоже мне нужна: кажется, ты единственный человек, способный расшифровать эти файлы.
        - У Фатимы есть копия?
        - Не знаю, но надеюсь. Плохая новость в том, что сегодня я позвонил ее сестре и она сказала, что Фатима вчера легла в психиатрический центр для детоксикации. Но я знаю, где ее искать: это та же лечебница, в которой лежал Мандель.
        - Тогда, возможно, у нее и нет никакой флешки…
        - Возможно, но Мандель просил меня защитить и ее - как и тебя. И я это сделаю.
        - Защитить нас… Но от чего?
        Художник включает дворники и дает самый расплывчатый ответ:
        - От всего этого.
        7. Манифестация
        Вертолет «Bell» опускается над крышей участка ровно настолько, чтобы пятеро членов команды Ларедо и сам Ларедо сумели в него забраться. Оливеру и Де Сото приходится втягивать Ларедо на руках - из-за наметившегося брюшка. Он боится громких звуков и чувствует себя смешным, нелепым и ненужным среди этих мускулистых ребят. Пиджак его уже пахнет потом, а в придачу и прелой соломой - так несет от влажного белья. Ларедо еще не успел пристегнуться, а вертолет мощно, одним рывком взмывает в воздух, раздвигая потоки дождя лопастями винта.
        Путешествие, вообще-то, предстоит недолгое: они должны приземлиться на площади Кастилии, где собраны основные части СГО.
        Люди Ларедо (ему такое наименование кажется смешным, похоже на «Ангелы Чарли») используют время перелета, чтобы проверить экипировку и отдохнуть под этот ужасный грохот. Дождь немилосердно сечет аппарат, стремительно летящий к точке назначения, однако внутри просторной кабины с шестью сиденьями по бокам и тремя дополнительными позади никому нет до этого дела. Ребята веселятся и подкалывают друг дружку. Бюст приглаживает коротко стриженные черные волосы, Де Сото потягивается, наводняя кабину запахом крепкого тела, француз Оливер с пижонским высокомерием причесывается, Лопе продолжает хмуриться, а Мавр (по-видимому, марокканец) молча сидит, прикрыв глаза.
        Ларедо достает смартфон и набирает в видеочате своего шефа, Хакобо Агирре, брюссельским заместителем которого является Вассенир. На экране появляется лицо Агирре - худое, с густыми черными бровями, которые по контрасту с бледностью изображения придают ему сходство с вампиром. Шеф вовсе не рад звонку. И Ларедо тоже.
        - Слушаю, Ларедо.
        - Я лечу к площади Кастилии. Точнее, мы уже подлетаем.
        - Очень хорошо… - Лицо Агирре уходит с экрана, потом возвращается. - Вам, вероятно, уже сообщили, что дело вышло из-под нашего контроля. Мы эвакуируем королевскую семью и президента… Кстати, одна моторизованная часть выдвинулась с базы Эль-Голосо. Ждите ее меньше чем через час. Командир у них капитан Пасос. Сообщите, что происходит на площади Кастилии. Ларедо, мне пора…
        - Сеньор, прошу извинить. Я допросил этого художника.
        - Художника? Какого художника?
        - Николаса Рейносу. Того, что устанавливал веб-камеры там, где было происшествие с семьей Химено.
        - Ах да, Рейноса…
        - Кажется, он это сделал по команде своего друга, профессора Карлоса Манделя.
        - Не слышал о таком.
        - Биолог. Несколько лет назад был знаменит. Покончил с собой, но оставил письма своим друзьям, чтобы они получили их в определенные дни. Он разослал слово «Кроатоан» - это из древней легенды об исчезновении людей - на адреса сотрудников Мадридского центра экосистем, а также своей ученице, Кармеле Гарсес… А Рейносе он послал какие-то файлы для передачи Кармеле Гарсес, но мы до сих пор не знаем, что там, они защищены паролем. Мои люди над этим работают.
        - Хорошо, держите меня в курсе…
        - Простите, сеньор, теперь самое любопытное. - Ларедо торопится договорить. - Самое любопытное: все, что в моих источниках связано с Карлосом Манделем, - это закрытая информация… И не только он, но и его друзья: Рейноса, профессор Гарсес и некая Фатима Кройер. И это еще не все. Логан, преступник, разыскиваемый полицией за похищение в Лас-Росас, а также подозреваемый в убийстве семьи в Ферруэле, тоже знал Карлоса Манделя, и информация о нем тоже закрыта… Почему?..
        - К чему вы клоните, Ларедо? - раздраженно перебивает Агирре.
        - Вот к чему: я знаю, что этот Мандель был специалист по животным - не по токсическим соединениям, не по вирусам, но в сьерре мы обнаружили сор?к, заклевавших друг друга до смерти, а на радиостанции - два кошачьих трупа… Мне передают сведения о птицах, кабанах, крысах, китах… Считаю вероятным, что этот Мандель имел представление о том, что здесь творится. И я подумал: не могли бы вы получить для меня допуск к засекреченной информации - быть может, через Национальный разведывательный центр…
        Агирре рассеянно соглашается:
        - Я попробую, хотя и не понимаю, как может быть причастен ко всему этому какой-то этолог. Мне нужно…
        - Есть ли известия по Случаю-Э, сеньор? - Ларедо ерошит мокрые волосы. Он вежлив, но настойчив и не дает завершить разговор.
        - Команда РХБ-защиты все забрала в Торрехон. Насколько мне известно, без изменений.
        - Но может быть, они уже обнаружили токсин или вирус…
        - Мне об этом неизвестно. Хоакин, очень жаль, но я не могу больше говорить, мне звонят.
        - Каким может быть наше следующее задание, сень…
        - Обсудим позже.
        Ларедо утыкается в синий экран с надписью «Видеозвонок завершен». Как будто он задавал свой последний вопрос иконе или таинственному оракулу - ответа ждать бессмысленно.
        Вот он, тот самый дерьмовый день, когда судьба решила использовать Хоакина Ларедо в качестве подопытной крысы и поэкспериментировать с законом Мерфи.
        На самом деле его предупредили семьдесят два часа назад. И даже не Агирре, а его зам, Жак Вассенир, парижанин неполных тридцати лет, сидящий в кресле Агирре в Отделе кризисных ситуаций в Европоле Брюсселя - города, где Ларедо проживал вместе с женой и двумя детьми. Пижонистый юнец обрисовал ему ситуацию только в общих чертах. Более опытный Ларедо почувствовал, что Вассенир разбирается в этом деле не лучше его, только важничает для виду. Противнее всего было наблюдать, как Вассенир соединяет между собой подушечки пальцев, демонстрируя безупречный маникюр. После краткого инструктажа француз подтолкнул в сторону Ларедо планшет с запароленной информацией.
        - Здесь все подробности. Ты не можешь забрать это с собой, но не торопись, прочти все, что тебе нужно, в моем присутствии.
        Бегло проглядев содержимое, Ларедо перевел взгляд на француза, укрытого за треугольником, который образовывали на столе его руки с длинными пальцами.
        - Вы что, шутите? - резко бросил Ларедо. - Уровень А, зашифровано, неизвестно, секретность сто и не-П? - Кодировка «не-П» являлась эвфемизмом, подразумевавшим, что известными средствами угрозу невозможно предотвратить. Хочешь не хочешь, парень, скоро ты попадешь под дождь из дерьма и никакой зонт тебя не спасет. Но в этот раз дерьмо будет еще и отравленным. - Что за херня там случилась? Призрак бен Ладена засыпал в канализацию сибирскую язву? Жак, что происходит?
        Вассенир в порядке исключения разорвал свой треугольник и начал жестикулировать. Его ответ был длинным и сбивчивым. Возможно, это токсин, возможно, вирус или же чернобыльская радиация. Известно только, что проблемы начнутся через два дня в нескольких точках Европы и Хоакину Ларедо предстоит заняться центром и югом Испании. Ларедо испугался, когда осознал, что Вассенир изображает уверенность, хотя на самом деле никто ничего не знает. А еще ему не понравились некоторые фразы в отчете («Последствия случившегося представить сложно…», «Ожидается нетипичное поведение со стороны представителей различных групп, включая немотивированное причинение ущерба другим людям или самим себе»), но Ларедо получал деньги (и немалые) как раз за то, чтобы не работать, пока что-нибудь не начнет происходить.
        Подстава заключалась в том, что, когда что-нибудь начинало происходить, работа была дерьмовая. На следующий день Ларедо рано утром вылетел в Мадрид. Перед этим он поцеловал спящих детей (восьми и пяти лет) и сонную жену и пробежал под ливнем к служебной машине, ожидавшей у двери его брюссельского дома. Его первый день в Испании не принес ничего более тревожного, чем поражение «Реала» от «Валенсии» на стадионе «Сантьяго Бернабеу» со счетом 1:4; дело было действительно серьезное, но не по части Ларедо. А вот следующий день - этот, сегодняшний - принес дело семьи Химено и разрозненные донесения о событиях в Хаэне, Толедо и Мадриде. Манифестации вспыхивали на пустом месте. Но и это было не худшее.
        Худшее, сеньор Ларедо, руководитель Испанского отдела кризисных ситуаций, это то, что ваши люди обнаружили на деревьях в Ферруэле: веб-камеры, заготовленные покойным профессором два года назад.
        Неким типом, к данным которого у Ларедо нет доступа.
        Сеньор Ларедо, откуда у вас в поджилках ощущение, что вас наняли делать эту работу на условиях массовки в боевике?
        «Они это предвидели. Предвидели заранее, что бы мне теперь ни плели. Они знают больше, чем говорят» - вот о чем думает Ларедо.
        Он отрывается от экрана, под ложечкой сосет: вертолет спускается. Сидящий напротив колумбиец Де Сото стащил с себя доспехи и футболку, чтобы обтереть тело. Ларедо упирается взглядом в его смуглый торс.
        - Есть новости, начальник? - насмешливо интересуется здоровяк.
        - Мало.
        - «Отсутствие новостей - хорошие новости», - выдает Де Сото, а Бюст лупит его по бицепсу; Ларедо подозревает, что ему самому подобный удар грозил бы вывихом плеча.
        - Идем на посадку, - объявляет из застекленной кабины второй пилот.
        Косой силуэт Башен KИO[5 - Башни КИО - башни-близнецы, которые образуют так называемые Ворота Европы, также известны как Башни КИО (Torres KIO), поскольку их построили по проекту данной компании - Kuwait Investments Office.] в иллюминаторе напоминает небоскреб за секунду до обрушения. Искривленная архитектура падающего города. Ларедо, сам не зная зачем, вытирает запотевшее стекло, и теперь ему видны гордые тени четырех других финансовых башен, совершенно нелепых на фоне этого побежденного города. А потом Ларедо задает вопрос сидящему справа Лопе:
        - Сколько у тебя знакомых этологов?
        Лопе, страшный ацтекский идол, поворачивается к нему всем телом:
        - Чего?
        - Этологи. Знаешь, что это такое?
        - Это вроде… народ в Турции? - включается Де Сото, и в первый момент Ларедо принимает его слова за шутку.
        - Это кто вино пробует? - спрашивает Лопе.
        - Ладно, я тоже ни одного не знаю, - признается Ларедо.
        - Ты это к чему? - Бюст подается вперед. «Они с Мавром тут самые хитрые», - вычисляет Ларедо.
        - Из любопытства, - туманно отвечает он.
        Разумеется, никаких подробностей. Для них это не важно. Но Ларедо слышал слова Агирре и знает, что его шеф, возглавляющий Испанское отделение Европола, не из тех, кто интересуется всем на свете. «Не понимаю, как может быть причастен ко всему этому какой-то этолог». Сам Ларедо не произносил этого слова, а еще он уверен, что оно не возникало в их предыдущих разговорах с Агирре, когда речь заходила о веб-камерах.
        - И в чем оно? - не унимается девушка, наклоняясь к нему, уперев локти в коленки; ее грудям тесно в футболке, но туда Ларедо смотреть не хочет.
        Де Сото отвечает за него:
        - В том, чтобы ты не задавала вопросов, прошмандовка.
        - Заткнись, недоделанный.
        Следует обмен тычками. У Ларедо такое ощущение, что в руке у него поводок, а на нем - пять неукротимых зверей и ему не хочется их отпускать. Сейчас они - его единственная гарантия.
        Это как бросить камень в муравейник. Черные фигурки, ожидающие «Bell», расчищают площадку рядом с памятником Кальво Сотело. Место посадки заставляет Ларедо вспомнить о Гражданской войне. Конечно, все похоже. «Только еще хуже», - мысленно добавляет он.
        Силы, из которых состоит двойной кордон, отделяющий площадь Кастилии от бульвара Кастельяна, - это четыре взвода СГО под командованием старшего инспектора Элорсы. Оборонительную линию усиливают несколько бронемашин VAMTAC и два бронетранспортера UR-416. Фары вращаются, и все похоже на безумную дискотеку под дождем. Бойцы выстроены в шеренги, все в касках, с форменными щитами, в бронежилетах. Сквозь щели своих доспехов они смотрят на пустынный бульвар Кастельяна. На этом горизонте не видно ничего плохого и ничего хорошего. Слышен лишь отдаленный вой сирен, теперь заглушенный лопастями вертолета, который опускается на площадь с грацией невесомого мастодонта, в шуме мотора и слепящем блеске огней.
        Напряженное ожидание уже нанесло ущерб людям Элорсы и самому Элорсе, теперь он стоит перед Ларедо, как перед врагом. Командир - высокий, с густыми усами. На голове у него не каска, а шапочка. С лица Элорсы свисают телефонные проводки и капли дождя. Он протягивает Ларедо свою ладонь, обернутую водонепроницаемой тканью gore-tex.
        - Очень приятно, сеньор. Инспектор Элорса.
        - Да, мы говорили по телефону. Что тут происходит?
        - Все хорошо, встали и ждем. Единственное, чего у меня не получается, - это связаться с группами авангарда. Надеюсь, это какие-то проблемы с приемом. - Словно желая подкрепить свои слова, Элорса включает и выключает микрофон. Слышен только треск.
        - Ясно, - говорит Ларедо.
        - Другого объяснения быть не может, силу никто не применял. - Элорса изъясняется выкриками: дождь поредел, но все еще идет, вокруг звуковой хаос из сирен и моторов. Инспектор выглядит счастливым, точно кокаинист, занюхавший дорожку.
        - Они идут без оружия, - добавляет помощник Элорсы. - А некоторые даже голяком.
        - Как это? - Ларедо притворяется удивленным.
        - Судя по картинкам, так оно и есть, - с удовольствием рапортует помощник. - Ради своего протеста они готовы искупаться…
        - Все верно, там целая толпа, - говорит Элорса. - Не знаю, откуда их столько.
        - Люди выскакивали из окон. Жильцы. Прохожие. Все кто ни попадя, - добавляет помощник.
        - Ясно. - Ларедо надоели эти стереоэффекты. Он молча смотрит на второго полицейского, пока наконец Элорса его не представляет:
        - Самора, младший инспектор. - А потом командир кричит: - Я так понимаю, это все с перепугу. Нарушителей столько, что и мы тут все пересрались. А страх может привести и к жертвам.
        - Стреляйте по ним, - говорит Ларедо, подходя к первому кордону.
        - Простите? - Элорса растерянно трусит следом.
        - Стреляйте. Не давайте им приблизиться. Что вы собирались использовать?
        - Согласно инструкциям…
        Ларедо круто разворачивается на месте.
        - Что вы собираетесь использовать? - настойчиво повторяет он.
        - Тальк, - отвечает Самора.
        - Что?
        - Так мы называем газы, - поясняет Элорса. - Первый залп - слезоточивым, так мы их останавливаем, на открытом пространстве это безвредно.
        - Прекрасно, ударьте газом по первым рядам, а потом стреляйте.
        Элорса придерживает его за рукав. Он сообщает Ларедо на ухо, как будто раскрывая постыдную тайну:
        - Послушайте, это гражданские лица, без оружия.
        - Это не демонстрация. - В сверкании фар и прожекторов Ларедо смотрит на полицейского почти без жалости. - Это… стихийное бедствие. Нечто вроде… заболевания. Пока еще ничего не известно наверняка. Среди них есть животные? Кошки, собаки?..
        Никакого ответа, старший инспектор молча заглядывает ему в глаза. Самора достает планшет и, сняв перчатку, нажимает на экран.
        - А как вам кажется?
        Снимки сделаны с воздуха, с большой высоты. И все-таки они вполне четкие. Самора листает изображения, пальцами увеличивая отдельные фрагменты. Ларедо различает головы и плечи обнаженных людей, а между ними - большие вытянутые объекты, состоящие из хребтов, шерсти и морд. Сначала ему кажется, что это крысы, но для крыс они слишком велики. Очевидно, это собаки разных пород.
        Но что они делают? Если не было прямых нападений, что же им нужно?
        Ларедо изучает снимки, по планшету ползут капли дождя. Самора вытирает экран форменным рукавом.
        - И по животным тоже стреляйте, - говорит Ларедо. - А главное, не давайте им приблизиться. Никому.
        Самора готов ко всему, а вот его командир остается где-то за скобками. Он как будто не помещается в общее целое.
        Ларедо выходит за первый кордон и всматривается в автомобильный туннель в конце бульвара.
        - При всем уважении, сеньор, - не отстает побледневший Самора, - вам известно, сколько у меня тут людей? Сеньор, у нас тут четыре взвода. Две сотни душ. И ждем еще пятый. А там идут безоружные люди, ну и с ними собаки. Гранаты и пули могут…
        - Сначала газ, потом стреляйте. Элорса, у нас чрезвычайная ситуация. Войска присоединятся к вам примерно через полчаса. Вы должны их только притормозить.
        - Ну конечно, мы их притормозим. Только, вашу мать, не стрельбой - у меня такого приказа не было.
        - Теперь есть, - раздраженно обрывает Ларедо.
        Треск в микрофонах. Голоса в пустоту. Радио больше не нужно Ларедо. Крики бегут по ряду бойцов, как огонь по фитилю.
        - Вон они!
        - Идут, идут!
        - Стройся!
        - Сомкнуть ряды!
        Элорса отходит от Ларедо, в руках у него микрофон.
        - Первый и второй взвод, по местам! Командирам взводов приготовить тальк. Штатное предупреждение: одно.
        - Ни о чем не предупреждайте, - командует Ларедо, обращаясь, скорее, к младшему инспектору, который кажется ему более понятливым. - Сначала газ, потом огонь на поражение.
        Элорса переглядывается с Саморой. Старший инспектор, презрительно скривившись, отходит в сторону.
        Команды эхом прокатываются по рядам спецназовцев, бойцы поднимают щиты. Но когда команды замолкают, остается кое-что еще: тишина. От которой волосы встают дыбом. Тяжелая тишина рождается из ночного воздуха, ползет между фонарями и ярко освещенными домами, где жильцы и даже служащие, запертые на своих рабочих местах, ждут от полицейских решения проблемы. Манифестанты, возможно, и негодуют, но шума не поднимают. И вот, когда команды заканчиваются, создается впечатление, что инструкций все-таки не хватает.
        Но если там столько собак - почему они не лают? Ларедо их даже не видит, он вмурован в стену из бронежилетов и щитов.
        Взглянув на младшего инспектора, Ларедо обнаруживает кое-что и в нем. Блеск в маленьких глазках, хитрость и понимание под форменной выправкой.
        - Что, действительно надо стрелять? - часто моргая, уточняет Самора.
        - Да. Как можно скорее.
        «Внимание! - кричит кто-то, возможно Элорса. - Штатное предупреждение!»
        - Что… что с ними? - по-свойски интересуется Самора. И тотчас продолжает, как будто Ларедо ответил одним своим видом: - Они как зомби из кино, да? Вот кто они такие, да? «Зловещие мертвецы» и все такое… Это же вирус, точно?
        Теперь Ларедо уже не может ни подтвердить, ни опровергнуть эту теорию.
        Это может быть все, что угодно. Ему не так важно, что это такое, гораздо важнее, что может об этом знать его начальство.
        - Да, что-то вроде, - откликается он, чтобы утихомирить бедолагу.
        Но и это его больше не беспокоит. Контроль над его головой внезапно берет одно-единственное неколебимое убеждение, откровение сродни религиозному.
        «Я должен отсюда выбраться. Хоть через жопу». Ларедо намерен уйти, не возбуждая подозрений. Отступление, дезертирство. Он смотрит на Самору, тот медленно кивает с видом сообщника.
        - Это все, что я могу вам сообщить, - добавляет Ларедо.
        - Я мог бы и сам догадаться… - бормочет полицейский. - Разрази меня гром, я всегда верил, что зомби существуют на самом деле!
        «Они приближаются… Их сотни… Тысячи…» - передают по рации.
        «Двадцать метров. Дистанция для предупреждения…» - вторит другой голос.
        - Стреляйте при первой возможности, - подводит итог Ларедо, оставляя младшего инспектора согласно кивать в плену первобытных страхов перед ходячими покойниками, а сам отступает по площади в сторону вертолета, обходя спецназовцев, застывших в положении «на изготовку». Дождь превратился в тончайшую морось.
        «Они не торопятся… Все шагают в такт…» - доносится из очередной рации. Ларедо видит «Bell» с готовыми к старту пилотами, видит своих ребят, стоящих вокруг, словно на страже. С каждым шагом Ларедо все больше уверяется в необходимости бегства.
        Еще какие-то десятки метров. Не торопясь.
        «Жильцы из близлежащих домов выходят, чтобы присоединиться к манифестантам», - скрипит голос из рации полицейского, мимо которого проходит Ларедо. «Предупреждение!» - кричит кто-то. «Предупреждение!» - подхватывает целый хор. Сводный оркестр мегафонов гремит, как военные трубы: «ВНИМАНИЕ! НЕ ВЫХОДИТЕ ИЗ ДОМОВ. ПОВТОРЯЕМ: НЕ…»
        И в этот момент многоголосый вопль заставляет Ларедо остановиться и обернуться. Он сразу понимает, что это вопят сами спецназовцы. Стоящий рядом с ним веснушчатый парнишка уставил глаза в одну точку, лицо его перекошено от ужаса.
        - Капец, - говорит полицейский.
        Ларедо смотрит. И сам себе не верит.
        Из освещенных домов - из каждого окна, с каждого балкона - сыплются люди. Перегибаются в поясе и падают вниз. Старики, взрослые обоих полов, подростки, дети, малыши. В одежде и без. Они как дождь во время дождя, как мусор, высыпаемый на улицу чересчур усердными уборщиками, как фишки из доигранной до конца игры. Падающие соблюдают тишину и спокойствие, никаких лишних телодвижений - только самое необходимое, чтобы согнуться и перекинуться вниз.
        Но даже не падение как таковое отзывается в Ларедо чистой нотой беспримесной паники. Дело в том, что человеческие осадки не выпадают все сразу: в этой капели присутствует определенный порядок. Сначала - самые последние окна самых отдаленных домов, приближаясь ряд за рядом, и это продвижение неудержимо. Краны самоубийств открываются последовательно, от подъезда к подъезду.
        Приближаясь к площади.
        - Господи, капец… - говорит полицейский.
        Ларедо бросается бежать.
        К счастью, пилот его заметил и уже запустил моторы.
        - Куда? - кричит второй пилот, пока Ларедо и его люди поднимаются на борт.
        - В противоположном направлении! - кричит Ларедо в ответ.
        Несмотря на то что вертолет трясет, как на ярмарочной карусели, никто не обращает внимания на ремни безопасности.
        Де Сото, Бюст и Лопе напирают на Ларедо, борясь за место перед иллюминатором. Ларедо тоже прилипает лицом к стеклу. Пока «Bell» поднимается, он смотрит, как первая волна демонстрантов, в которую вливаются стройные ряды жильцов из соседних подъездов, выходит из туннеля и подступает к первому кордону. Ларедо различает облачка слезоточивого газа, а потом облачка иного рода. Ему ничего не слышно, но это должны быть очереди винтовок H&K. Слишком поздно, инспектор Элорса. Вертолет еще не успевает набрать высоту, как картина меняется. Относительное спокойствие в рядах полицейских уступает место волнообразному движению, а телесный цвет манифестантов как будто накрывает спецназовцев своим ковром. У Ларедо это вызывает ассоциации с костяшками домино: вот они были черного цвета, а теперь валятся и видна только белая сторона. Все смешивается в единую одноцветную массу, которая упрямо ползет вперед по площади и бульвару.
        - Ё-моё, вы видели? - Это голос Лопе. - Ё-моё, эти придурки, вместо того чтоб стрелять, присоединяются к остальным…
        - Что за херня… - бормочет над ухом Де Сото. - Что у них там…
        - Они заразились, - говорит Оливер.
        Ларедо видит кровь на руке. Он тупо таращится на свою ладонь. Поцарапался, когда залезал в вертолет. Ларедо лижет рану и решает, что делать дальше.
        - Де Сото, вы пометили профессоршу?
        - Конечно, начальник. Как вы и велели. Для большей гарантии два жучка: правая туфля и мобильник.
        - Художник угнал «тойоту»-внедорожник, она подсела к нему, - сообщает Бюст, пристегивая ремень. - Мы следили, но их не трогали, как вы и сказали.
        - Прекрасно, и куда они едут?
        Де Сото сверяется с планшетом.
        - На север, по второстепенной трассе.
        Никто не приказывал Ларедо поставить жучки на вещи Кармелы Гарсес, но теперь он рад, что так поступил. В нем крепнет уверенность, что профессор Мандель попытался им что-то сказать, но в одиночку, не зная пароля от файлов, Ларедо мало что может сделать. И все-таки зачем Мандель отправил им эту информацию, если ничего, кажется, уже нельзя исправить?
        Нужен ключ, - рассуждает Ларедо. Только получив ключ, еще можно защититься или, по крайней мере, попробовать. Токсин? Маловероятно. Вирус? Возможно. Но эта зловещая очередность самоубийств, этот математический порядок в прыжках с балконов, это гнетущее стерильное молчание… Семья Химено и сотрудники радиостанции, обнаженные, изрубленные до неузнаваемости, со следами укусов, разрывов, со вскрытыми органами и переломанными костями… И то же самое с котами и сороками: бои без правил среди слепцов, пожираемых чудовищем с неконтролируемой - но молчаливой и холодной - яростью. Вот что хуже всего. Они убивают друг друга, или выбрасываются из окон, или вместе движутся вперед, или скидывают одежду. Но все это молча. Без слов, без жестов. Интуиция подсказывает Ларедо, что это еще не все. Есть еще нечто потаенное, непохожее на все, что возможно помыслить или вообразить. Какой-то переворот, перемена знаков на магнитных полюсах земли.
        Ларедо лижет рану, пытаясь сосредоточиться. Его люди за ним наблюдают, он не хочет показаться слабым. Не хочет думать о выблеванных из домов куклах, падающих на асфальт, о спецназовцах, бросающих на землю оружие и униформу…
        - Следуем за ними? - спрашивает Де Сото. - Я передам пилотам координаты…
        Карман пиджака начинает вибрировать. На экране мобильника - срочное конфиденциальное сообщение.
        Случай-Э, понимает Ларедо.
        - Нет, подождите. Сначала летим в Торрехон.
        8. Ночные дороги
        Нико ведет машину уверенно, ему не нужен навигатор, отмечает Кармела. Обойдя несколько заторов, Нико выезжает на шоссе М-40, в сторону Вик?льваро. Дорога впереди чиста, Нико связывает это обстоятельство с правительственным распоряжением: людям предписано оставаться дома или на своих рабочих местах.
        - Клиника называется «Лас-Харильяс», - рассказывает художник. - Это неподалеку от Трес-Кантос. Если все пойдет хорошо, мы будем там минут через двадцать.
        - А как же комендантский час?
        - Я знаю, что это такое и как работает. - Нико пожимает плечами. - Между приказом и вводом войск пройдет как раз столько времени, чтобы мы успели выбраться из Мадрида. Меня больше беспокоит не это, а само продвижение частей. Я так понимаю, войска спускаются с Эль-Голосо, так что не стоит ехать прямо на Трес-Кантос, эту дорогу наверняка перекроют. Поищем какой-нибудь проселок.
        - Что могло случиться за такое короткое время? - Кармела смотрит на профиль Нико в свете фонарей, на его большой, почти клоунский нос. Дворники очищают стекло от мелких капель и рисуют подвижные тени на его лице. - Это как война… или как эпидемия.
        - Клянусь тебе, не знаю. Вчера, когда я прочел письмо Манделя, все это показалось мне ненастоящим, как шпионский фильм. Но сегодня в полдень, узнав новости, я уже был на взводе. Я решил, что ты участвуешь в каком-то заговоре, прости, что я тебя…
        - Хватит уже об этом, - обрывает она.
        Их оглушает волна полицейских машин и броневиков, едущих навстречу. А потом они утыкаются в небольшую пробку, возникшую из-за очередной проверки. Машины Транспортной гражданской гвардии выстроились в зеленый барьер, перед ним желтым светом блестят фонарики полицейских. Нико, как ни странно, ничуть не обеспокоен.
        - Они никого не проверяют. Просто перекрывают дорогу на М-607, ясное дело, из-за армии. Нам придется свернуть, только и всего.
        Гвардеец рассматривает их через опущенное окошко. Фуражка его намокла, люминесцентный жилет тоже, хотя дождя почти нет.
        - Кабальеро, куда вы направляетесь?
        - Домой, - отвечает Нико. - Мы живем в Трес-Кантос.
        - Шоссе перекрыто. Вам придется ехать в объезд. Когда доберетесь до дома, никуда не выходите.
        - Конечно-конечно, спасибо, - соглашается Нико.
        Полицейский отходит, «тойота» едет дальше.
        - Что будем делать, если найдем Фатиму Кройер? - На самом деле Кармелу больше интересует вопрос «Что будем делать, если ее не найдем?» или еще короче: «Что мы будем делать?»
        - Поедем в обсерваторию.
        Глаза ее округляются от удивления.
        - В обсерваторию этологов?
        - Да. Мандель писал, что именно туда я должен отправиться вместе с тобой и с Фатимой.
        - Зачем?
        - Понятия не имею. Но Мандель добавил, что, даже если обсерваторию уже закрыли, мы все равно должны оказаться в этом районе.
        Кармела пытается рассуждать. Но она устала, напугана и думать ей нелегко. Единственный вывод, к которому она приходит, несет в себе еще одну загадку.
        - Предположим, Мандель что-то предвидел, что-то знал, - задумчиво произносит девушка. - Но если он нуждался во мне для расшифровки этих файлов - почему он не отправил их прямо мне?
        - У меня есть вопрос поинтересней. Зачем выжидать два года до самого дня, когда все это произойдет? Не понимаю. Почему он не собрал нас раньше? И зачем, черт подери, понадобилась эта красотка? Фатима… Наркоманка, папина дочка, член жестокой секты Логана… С какой радости я должен ей помогать?
        - Может быть, он… ее любил, - говорит Кармела.
        Нико криво усмехается:
        - Мне знакомо это чувство. Я его любил.
        Наступает тишина, только тикает метроном дворников; Нико выключает их перед поворотом на Алкобендас. Вдалеке, в блеске ночных огней, поднимается клуб липкого черного дыма. Вой обезумевших сирен.
        - Мне не было никакого дела, - рассказывает Нико, словно отвечая на не заданный Кармелой вопрос. - Серьезно. Я не возражал против его… его связей с девочками и мальчиками… Но, ради бога, зачем было выбирать именно эту наркушницу и Логана? Ее он отымел, когда она была пятнадцатилетней девчонкой, а потом привел ее в группу Логана… А почему Логан? Может быть, этот облик гермафродита - вершина красоты для бисексуала, но, вашу ж мать, он ведь преступник… А когда я говорил Манделю, он отвечал: «Нико, у тебя одно полужопие так и застряло в полиции». - Художник улыбается, но Кармела чувствует его боль. - Мудак…
        Потом Нико долго ничего не говорит. Пока длится эта пауза, Кармела думает о Манделе. Дело то ли в усталости, то ли в нервах, но у нее не получается его вспомнить: ни его лицо, ни свое перед ним восхищение… Может быть, там были и любовь, и вожделение… все это исчезло с годами, все выкинуто в ту же мусорную корзину, куда угодили и ее мечты о работе этолога в престижном международном центре. Прошло уже больше пяти лет без Манделя, и теперь Кармела не узнаёт себя в той восторженной студентке, которая впитывала каждое его слово и заливалась краской от его бесстыжих взглядов. Все время после Манделя она провела в клетке у Борхи.
        Она предлагает послушать новости, бывший полицейский не возражает. Многие станции прекратили вещание, но на некоторых остались дикторы, продолжающие зачитывать сводки. Коротко говоря, в Испании все обстоит просто и страшно. В Мадриде, Хаэне, Гранаде, Валенсии, Мурсии и Альмерии объявлен комендантский час. Другие города последуют их примеру, если положение не изменится. Та же картина и в ряде европейских столиц. Пассажирские авиарейсы отменены. Новости из Лондона - одно мутное бормотание. Английская королевская семья - в надежном укрытии, местонахождение не разглашается. Премьер-министр обратился к нации и говорил о чем-то, что кончается на «-ит», и от этого у всех британцев шарики заскочили за ролики. Одни говорят «энцефалит», другие - «менингит», что, однако, никак не объясняет других новостей, которые Кармела ищет, намеренно избегая самых драматичных, касающихся непосредственно европейцев.
        «Феномен Манки-Миа», как выразился диктор, распространился на весь запад Австралии. Рыбы-топорики, стеклянные рыбы, тунцы и рыбы-луны превратили берега в сверкающее кладбище. Мириады удильщиков - молчаливых и спокойных - поднялись со своих скальных лож. Вся береговая линия отрезана от континента; потеряна связь с кораблями и подводными лодками, патрулирующими Индийский океан.
        На севере, рядом с Дарвином, «животные заболевают тысячами», и среди них типичные представители местной фауны - гребенчатые ящерки. Ящерки, судя по всему, являются носителями того самого «ита» и передают его людям. Совершив чудесный и кошмарный скачок, «ит» перелетает в Индию и Пакистан, хотя сейчас самым опасным раненым гигантом является Китай. А еще «ит» дает о себе знать - во всей своей мощи - на просторах Сибири, в популяции волков. И сразу же направляется к антиподам, чтобы напасть на диковинных южноафриканских панголинов и походя добавить Кейптаун к списку городов, контролируемых войсками, в то время как в Центральной Африке никто не в силах контролировать поведение слонов и горилл с серебристыми спинами. Америка встретила утро ворохом проблем с енотами и койотами на юго-западе и серьезными, «повторяем, серьезными» осложнениями на западном побережье: гвардейский полк китов выбрасывается на берег одновременно с тем, как тысячи людей - для поддержания трагического равновесия - кидаются в море. «Скоро океан станет похож на Ганг, где все это и начиналось», - мрачно предсказывает журналист,
освещающий темы науки.
        - Эпидемия всех косит. - Нико качает головой.
        - Сомневаюсь, - хорошенько подумав, отвечает Кармела.
        - В чем?
        - Я, конечно, не врач, но в животных разбираюсь. Безумие охватывает млекопитающих, птиц, рыб и рептилий. Вот я и думаю, чт? это может быть за вирус. В выпусках новостей подробностей нет, но чего я никак не могу объяснить - так это почему у разных видов возникают разные аномалии… Они движутся вместе, они направляются к поверхности воды или на глубину, они дерутся между собой или испражняются… Какое же инфекционное заболевание может вызывать столь разнообразные изменения у стольких видов?
        - Может быть, это какая-нибудь новая какашка, - замечает Нико. - Как СПИД тогда, ну ты понимаешь. Энцефалит из нашей секретной лаборатории: попробуйте, мы вас не разочаруем!
        - А заражение? Эпидемия среди позвоночных распространилась с востока на запад меньше чем за сутки, Нико. Вирусам и бактериям для передачи нужны носители.
        - Носители, которые, возможно, были предусмотрительно размещены каким-нибудь подпольным биологическим центром. Ясное дело, Кармела, тут наговняли человеческие существа, поверь мне.
        - И что бы сделал этолог вроде Манделя, если бы предугадал, что через два года после его смерти кто-то выпустит в мир эту, как ты выражаешься, «какашку»? И вот еще что: как мог он предвидеть, что это затронет именно ту семью, в Ферруэле?
        - Да, вопросы правильные. Вот только сейчас мы не можем на них ответить. Надо бы остановиться. По времени мы идем хорошо, все успеваем, и сейчас мы снова движемся в нужном направлении.
        Нико снижает скорость и съезжает с главной дороги. Впереди видна светящаяся реклама и вывеска бензоколонки.
        - Зачем нам останавливаться?
        - Я, кажется, сумел одолжить внедорожник с самым маленьким бензобаком во всем Мадриде. И нужно прихватить какую-нибудь еду, если мы собираемся провести ночь в обсерватории. Но ничего страшного: сейчас всего пол-одиннадцатого.
        - И что?
        - Мандель писал, что мы должны оказаться в обсерватории до полуночи, - объясняет Нико. Они подъезжают к заправке веселенького оранжевого цвета. И Нико говорит совсем другим голосом: - Здесь как-то пустовато. Не выходи из машины.
        Нико останавливает «тойоту» перед бензоколонкой. На этой заправке самообслуживание, а справа от их машины виден магазинчик. Впереди - кафе с зеленой светящейся вывеской, не горит только одна буква «А», так что в темноте название читается как «КАФЕ М РКОС». Внутри оба заведения ярко освещены, вот только людей не видно. Перед кафе дожидаются возвращения хозяев красная «вольво» и синий «сеат».
        - Проверю, сможем ли мы заправиться, а если нет - так поменяем машину. - С этими словами Нико хлопает дверью.
        Кармела смотрит, как он разбирается с крышкой бензобака. Художник вставляет шланг, его приветствует механический голос. Дождь кончился, в лужах отражаются огни витрин. При взгляде на прилавки создается впечатление, что продавцы вот-вот появятся, но они не появляются.
        Подумав о людях, Кармела без перехода задумывается о тех, которые что-то для нее значат. Девушка подхватывает с заднего сиденья сумку, достает телефон и обнаруживает не меньше пяти пропущенных звонков от Борхи, два сообщения от него же и три звонка от Энрике Рекены. Рекене она решает перезвонить. Потом наберет и родителей, и брата - он адвокат, живет в Валенсии. В голову ей приходит сразу много имен, которые тоже стоят где-то в списке, а потом она осознаёт, что хочет услышать голос Борхи.
        Бывший полицейский отпускает шланг и показывает Кармеле большой палец. «Повезло», - вот что он хочет сказать. Кармела улыбается, а он, поглядывая по сторонам, идет к магазину. Кармела не знает почему и как, но рядом с Нико Рейносой она чувствует себя в безопасности.
        А потом она нажимает клавишу быстрого набора, и Энрике Рекена отвечает уже после второго гудка.
        - Кармела, солнышко, как ты? - спрашивает Рекена.
        - Все в порядке. А ты?
        Он тоже в порядке. Но он «напуган, растерян и зол» из-за этого приказа: полиция до сих пор не позволяет им выйти из здания.
        - Целый день просидеть в Центре экосистем - то еще испытание для нервов, - признаётся он почти весело. - А еще объявили комендантский час, так что, боюсь, нам придется ложиться баиньки прямо в конторе.
        Кармела долго не раздумывает.
        - Как только сможешь, приезжай в обсерваторию!
        - Это зачем?
        - Я… я думаю, это самое безопасное место, Энрике, самое изолированное от… эпидемии. Я уже неподалеку. Наверно, и тебе будет несложно туда попасть - не надо возвращаться в город…
        Какая-то тень со стороны ее двери закрывает свет витрины. Страх не дает девушке договорить. Она видит лицо Нико с бороздами морщин. И опускает стекло.
        - Подожди, Энрике, - бросает она, убирая телефон.
        - В магазине все в порядке, но он закрыт. Зато они оставили открытыми сами колонки, - рассказывает Нико. - Ясное дело, полиция велела всем разбегаться по домам. Бензин забесплатно, но дверь у них сложная. Пойду проверю, что там с кафе.
        - Давай.
        Художник шагает уверенно и ровно, показывая, что ситуация под контролем. А голос Энрике скребется в трубку.
        - С кем ты там? - В других обстоятельствах этот ревнивый, почти оскорбительный тон заставил бы ее улыбнуться.
        - С другом. - Ее телефон по издевательскому совпадению пикает и показывает второй вызов: «Борха». - Энрике, почему бы тебе не попробовать добраться до обсерватории? Я серьезно, иначе ты останешься посреди городского хаоса…
        - Ой, ночь в обсерватории - звучит как-то мрачно.
        - Второй вариант - это ночь в офисе, с Сильвией и Ферреро Роше.
        - Уговорила, - соглашается Энрике. - На самом деле мне нравится идея такого ночного побега. Я позвоню тебе с дороги. Будь осторожна.
        - И ты.
        Кармела слышит звон стекла. И видит, как Нико просовывает руку в дыру на двери кафе. Когда Кармела вешает трубку, телефон в ее руках как будто превращается в голос Борхи, настойчиво требующий ответа. Девушка вымотана и напугана, она считает, что вполне готова ответить: Борха - это меньшее из зол. Она расстегивает ремень, открывает дверь и делает шаг из машины, следя за дверью в кафе. Оказавшись во влажном ночном воздухе, на спокойной дороге, Кармела чувствует в себе достаточно сил, чтобы встретиться с прошлым.
        - Где ты была? - сразу же кричит Борха. - Я оставил тебе пять сообщений, я стоял под твоими окнами! Кармела, что за хрень!.. Ты разве не замечаешь, что происходит вокруг?
        Кармела опирается на крышу «тойоты»: дверь открыта, одна нога на пороге, девушка готова ко всему. Влажный освежающий ветерок колышет ее волосы.
        - Как ты себя чувствуешь? - спрашивает она мягко.
        - Как чувствую? Я тут сижу в этой долбаной машине, круги наворачиваю. Моя мать не отвечает на звонки, ты тоже не отвечаешь!.. Как я, по-твоему, должен себя чувствовать? Как дерьмо!
        Вся семья Борхи - это его мать, уже довольно пожилая женщина, она живет одна, в Валенсии. «Я должна позвонить родителям», - повторяет про себя Кармела.
        - Извини, - говорит она в телефон. - Я не могла тебе позвонить. - Издалека доносится звук упавшей железки. Вероятно, Нико что-то еще ломает в кафе.
        - Бывает, ничего страшного. - Под его голосом скрывается ярость, она шипит, но почти не дает пара. Кармела знает, что сейчас Борха мучительно восстанавливает контроль над собой. - Но мы должны встретиться. Пожалуйста, Кармела, умоляю тебя, прости меня или хотя бы на сегодня позабудь о наших разногласиях… Пожалуйста, мне необходимо тебя увидеть, - умоляет он.
        - Я тебе перезвоню.
        - Нет-нет, Кармела, не вешай трубку!.. Выслушай!..
        - Я сейчас не могу…
        - Черт, мы же прожили вместе больше восьми лет. Это для тебя ничего не значит?
        Про восемь лет - это правда лишь отчасти. До последнего расставания они уже дважды порывали отношения. Первый раз случился после двух лет сложной совместной жизни, и он не был связан с избиениями. Как бы ни было стыдно это признать, в то время Кармела допускала контролируемое насилие и унижение как часть садомазохистской игры, которая так нравилась Борхе в постели. Да. Это было как игра, и оба они играли свои роли. Однако в случае Борхи персонаж-тиран вышел за пределы секса и принялся устраивать дотошные допросы о том, чем занималась Кармела в его отсутствие, куда ходила.
        Кармела решила порвать с Борхой и продержалась почти месяц. Потом они попробовали начать все сначала - еще один год, - и на этом втором отрезке Борха начал злоупотреблять алкоголем, что совпало с ухудшением его положения на работе. Теперь насилие сделалось не только частью игры: оно отравляло их повседневную жизнь; Борха превратился в сбрендившего артиста, который продолжает играть роль, даже когда занавес опущен. Однажды ночью Кармела сбежала к родителям. В тот раз их раздельная жизнь продлилась полтора года, а потом Кармела совершила ошибку и предоставила Борхе еще один шанс. «Этот парень - твой наркотик, он тебя доконает», - повторял ей брат. Энрике Рекена выражался примерно так же. Кармела признавала их правоту, но продолжала вращаться на орбите Борхи, пока полгода тому назад не подала заявление в суд.
        Кармела знает: в сумме получается не восемь, а всего шесть лет. А если учитывать только то время, когда ей по-настоящему нравилось быть с ним, время любви, в итоге останется не больше двух лет.
        - Где ты? - кричит Борха. - Скажи мне, где ты, и я там буду через пять минут!..
        - Борха…
        - Ты что, уехала? Ты одна?
        - Нет, - отвечает она, почти желая сделать ему больно. - Я не одна.
        Ему действительно больно.
        - Ты с Энрике Рекеной? - подозрительно спрашивает он.
        - Я не одна. - Голос у Кармелы дрожит.
        - Прекрасно. Где ты намерена провести ночь?
        - Не знаю. За городом.
        - Скажи мне где.
        Кармела не может решиться, а его властный мятущийся голос только усиливает ее колебания. Оставить Борху одного в такую ночь, не дать ему шанса спрятаться в обсерватории - это кажется Кармеле ненужной жестокостью. С другой стороны, она больше не хочет его видеть. Девушка не может сказать ни да, ни нет, она опускает руку с телефоном, чтобы не слышать дребезжащий голос Борхи, который продолжает чего-то требовать.
        - Я перезвоню тебе, как только смогу, - обещает она. Позади слышен шум. «Нико!» - вспоминает она. Возвращение к реальности требует усилий, Кармела сбрасывает звонок.
        Одновременно с этим она слышит стук двери и видит Нико на пороге кафе. Спина ее покрывается мурашками, липким потом.
        Кармела резко разворачивается, но уже слишком поздно.
        9. Случай
        Вертолет «Bell», приданный Ларедо Министерством внутренних дел вместе с двумя пилотами и пятью членами специальной команды, плавно опускается на территорию военной базы Торрехон-де-Ардос. Ночь как будто затянута дымом, и лунные шрамы едва видны из-за облачных клубов. Представители военной полиции ожидают Ларедо у края взлетной полосы, его ведут к большому бараку. Но Ларедо совсем не хочет в барак. Где ему на самом деле хочется оказаться - так это у себя дома в Брюсселе; он только что звонил туда, чтобы, кроме прочего, выступить судьей в споре между своим сыном Хавьером, который постарше и имеет право ложиться спать попозже, и дочерью Исабель, которая младше, но в вопросе позднего отбоя требует равных прав. Ларедо улаживает разногласие, позволив обоим «только в этот вечер» посидеть еще чуть-чуть в маминой комнате.
        У его жены тоже все в порядке, хотя, конечно, не без крохотной паники, не без чуточки ужаса, и Ларедо слушает ее с комом в горле, понимая, что и у нее такой же ком, и оба пытаются это скрыть - нечто вроде ритуала, выработанного за долгие годы работы, - используя стандартные фразы наподобие «Все хорошо, продолжаю заниматься, пока не знаю, когда вернусь, много работы». Потому что оба они по опыту знают, что его звонок автоматически прослушивается, а стоит ему произнести какое-нибудь запретное слово («эпидемия», «жертвы», «войска»), и связь может прерваться, и тогда семья окажется закупоренной в пузыре тишины. Вполне возможно, что именно это скоро и произойдет: в Брюсселе ситуация не такая серьезная, как в Мадриде или в Лондоне, однако «манифестации» начались уже и здесь.
        Военные полицейские протягивают ему руки, чтобы помочь спуститься; ветер от лопастей вертолета рвет волосы с головы.
        - Сеньор? - Ему отдают честь. - Сюда, пожалуйста, сеньор.
        Терзающий его вопрос куда сложнее, чем простое «что я здесь делаю». Ларедо думает на ходу, следуя за полицейскими в барак, а спину его прикрывают пятеро наемников. Ларедо упрямо стремится выразить свой вопрос, придать ему форму: «Почему я этим занимаюсь? Почему в конце концов я оказался на такой работе?»
        Он мечтал стать продавцом автомобилей. Пусть это звучит странно, но ему всегда нравилось именно это занятие. Сидеть в дилерском центре, подыскивать подходящего клиента и пичкать информацией о новой модели: большой, мощной, стального цвета. Разумеется, он бы хорошо справлялся с этим делом. К каждому клиенту нужен персональный подход, особая форма заманить его в ловушку. Ларедо вспоминает слова своего отца: «Боже мой, Хоакин, я не думаю, чтобы в этом мире хоть кто-то хотел быть продавцом машин». И вот к чему мы пришли: теперь это стало мечтой Ларедо.
        - Осторожно, сеньор, ступеньки.
        - Спасибо.
        Позади остается шум двигателей. На взлетной полосе Ларедо видит людей в военной форме. По его предположениям, Отряд 45 (отвечающий за эвакуацию короля и президента) уже вылетел. Место, где они сейчас идут, лишено крыши и напоминает вход в цирковой шатер: временная, совсем недавняя постройка, не хватает только парусины. Модули, соединенные между собой в павильон, вход в который охраняют свирепые полицейские. Ларедо смеется про себя, подумав о своем братце Гаспаре, процветающем клерке в швейцарской страховой компании, который в юности мечтал стать режиссером порнофильмов, новым Рассом Мейером, «только это будет высокое искусство, - уточнял Гаспар, - крупные планы задниц, сисек, херов и пелоток… они и есть главные герои».
        Ни одно из этих притязаний не выдержало даже двух схваток с их отцом. Да и схватки были не такие уж яростные. «Сама жизнь тебе показывает, что ты должен двигаться по другой дороге, потому что…» Но Ларедо не приходят в голову никакие настоящие «потому что». Теперь ему любопытно: мечтают ли торговцы автомобилями и режиссеры порнофильмов стать сотрудниками Европола или клерками страховых компаний? Любопытно…
        - Сеньор Ларедо? Я доктор Гарригес. Очень приятно.
        - Рад знакомству.
        Гарригес без пиджака, под мышками на рубашке круги пота, на шее болтается фонендоскоп. Доктору за пятьдесят, у него седые волосы, очки в металлической оправе, глаза печальные и утомленные. Его сопровождает женщина южноамериканской наружности, в белом халате, ее фамилия Саласар. На лицах у обоих написана уверенность, что в эту ночь они не сомкнут глаз и что им здорово повезет, если завтра они смогут сказать то же самое.
        - Ситуация ощутимо переменилась, - говорит Гарригес. - Мы сразу же связались с сеньором Агирре, тот известил вас. В первую очередь потому, что это вы обнаружили Случай-Э, я не ошибаюсь?
        - Нет, не ошибаетесь.
        За входом в цирк цирка нет, но все равно похоже. Клоунов тут точно хватает. Широкое пространство освещено лампами, висящими в шахматном порядке. С одной стороны в ряд выстроились герметические кабины ЯБХ[6 - Ядерного, биологического и химического.]-риска, вход в каждую из них оборудован туннелем с фильтрами. С другой стороны рабочие расставляют прозрачные клетки.
        Навстречу Ларедо и Гарригесу торопятся солдаты, военные и санитары в масках. Гарригес начинает что-то объяснять, но Ларедо, не дослушав, оборачивается к своей команде. Натыкается на серьезный взгляд Мавра.
        - Идите в казармы и немного отдохните. Поешьте, сходите в душ. Если вы понадобитесь, я позвоню.
        - Есть, сеньор. - Мавр смотрит на Де Сото и Бюст, которые уже успели развернуться.
        По какой причине, если таковая вообще существует, люди движутся, словно по конвейерной ленте, - безоружные, беззащитные, как марионетки в руках судьбы? Вот какая философия бурлит в котелке Ларедо, а топливом служит усталость. Но доктор Гарригес не дает ему поразмыслить.
        - Есть новости?
        - Я надеялся узнать новости от вас.
        Гарригес качает головой:
        - Это ни на что не похоже, с подобным не сталкивались ни я, ни мои коллеги.
        - Значит, нас таких двое.
        - Трое, - вставляет Саласар.
        - Вы видели снимки из Лондона? - Гарригес принимает из рук ассистентки планшет и показывает экран Ларедо: кажется, по парку бегают свиньи, тычутся в деревья, скамейки, фонари, ползают, обнюхивают друг другу зады. Однако Ларедо различает груди, ягодицы, животы, бедра - с этого ракурса не видно только голов. На другом изображении люди в саду застыли как столбы, все глядят в одну сторону. - Этого мы точно не знаем, клянусь вам. Совсем. Однозначно это не симптомы известных нам вирусов. Но если у вас остаются сомнения, пройдитесь с экскурсией по музею. Знаете, как это надевать? - Доктор указывает на вешалку с костюмами химзащиты. Сам он уже одевается. - Простите, что все так внезапно, но у нас не хватило времени на подготовку.
        - Я могу помочь вам с костюмом, - вызывается Саласар.
        Ларедо принимает помощь и покрывает сначала ноги, а потом и все тело странным материалом с алюминиевым отливом. Голову во время прогулки прикрывать необязательно, если он не собирается подходить к кабинам, поясняет Саласар. Ларедо ведут к туннелю: на входе - пластиковые шторки, а ширина позволяет Гарригесу двигаться рядом. Саласар следует за ними.
        Их со всех сторон обдувает струями пара из трубок, так что Ларедо чувствует себя автомобилем внутри мойки. Трубопровод поворачивает буквой «U»; на его изгибе - еще один фильтр, отсюда открывается доступ к запечатанным входам в кабины.
        - Когда произошла перемена? - спрашивает Ларедо.
        - Не более…
        - …тридцати минут назад, доктор, - приходит на помощь Саласар.
        - Совершенно верно. Кстати, это единственный до сих пор раз, когда имели место перемены.
        - Сколько их?
        - Здесь было шестеро… Теперь их пятеро, мы потеряли Случай-Р. И… - Из коридора видны одиночные кабины. В первой из них человек в защитном костюме машет Гарригесу, как будто прощаясь, второй человек укрывает простыней лежащую на носилках фигуру. Ларедо видит, что эта фигурка слишком мала для взрослого человека. - Ага, мне сообщают, что мы только что потеряли Случай-Х. Осталось четверо.
        Гарригес переходит ко второй кабине, внутри лежит маленькая фигурка.
        - Святой Господи Боже… - шепчет Ларедо.
        Кажется, впервые за всю жизнь он произносит нечто подобное. Ларедо никогда не был религиозным, и его восклицания в самые драматические моменты никогда не отличались оригинальностью. Ларедо с ужасом вспоминает, что «Святой Господи Боже» - так говорила его бабушка, когда сам он был в возрасте существа, лежащего перед ним на носилках: обнаженного, привязанного ремнями и перевитого проводами.
        - Под конец мне пришлось дать ему анестезию, - шепчет Гарригес с ноткой печали, как будто он не может позволить себе роскошь предаваться чувствам. - Клянусь, с этим Случаем мы терпели до последнего. Ему восемь лет. Его доставили из Хаэна сегодня утром, жевательные движения не прекращались ни на минуту. Когда он откусил себе язык, мы вмешались и вставили ему марлевый кляп - он и его разжевал. Тогда мы заменили кляп на стальной.
        - Вы правильно поступили. Оставьте его как есть. А лучше - устраните, если он вам больше не нужен.
        - Очень хорошо, спасибо. - Гарригес переходит к следующей кабине. - Случай-С способен протянуть дольше всех из поступивших к нам. Женщина, двадцать четыре года. Этот похож на ваш Случай-Э: ее обнаружили одну в туалете торгового центра на юге Мадрида. Это в определенной мере ее и спасло. Остальные жертвы разорвали друг друга. Раны, которые вы видите, нанесла себе она сама.
        - Она до сих пор шевелится, - замечает Ларедо; по его шее стекает пот. Лежащее тело, привязанное толстыми кожаными ремнями на расстоянии нескольких сантиметров один от другого, включая лоб, глаза и рот, сотрясает носилки. Между двумя ремнями высовываются груди, между двумя другими - коленные чашечки. Пальцы на ногах извиваются, направляемые слепой несокрушимой волей. Забинтованные до бесформенности кисти рук барабанят по носилкам.
        - Она делает это безостановочно, - уточняет Саласар из-за спины Ларедо.
        - Она почти единственная, кто у нас остается, чтобы вскрыть живьем. - Гарригес заглядывает Ларедо в глаза. - Но, откровенно говоря…
        - Сделайте это. Сделайте все, что должны сделать. А потом устраните ее.
        - Я знаю, но мой опыт подсказывает, что мы вряд ли что-то найдем. Нет никаких признаков заражения или интоксикации. Мы отбросили все возможности, кроме вируса. Ждем результатов очередной партии анализов на антиген, однако все предыдущие посевы дали отрицательный результат…
        Они подходят к последней кабине. Вокруг нее больше всего народу. Две женщины в защитных костюмах изучают и фиксируют показания приборов. На носилках лежит мужчина, точно так же привязанный и обмотанный проводами. Разница в том, что мужчина делает все возможное, чтобы вытянуть шею, и энергично мотает головой. Его волосатое пузо трясется, но в остальном Ларедо не замечает в его теле и его поведении никаких отклонений - помимо страха. Мужчину окружают трое в скафандрах. Они, кажется, разговаривают, но снаружи ничего не слышно.
        - Разумеется, без вашего разрешения мы его не трогали, - сообщает Гарригес.
        Саласар и Гарригес смотрят на Ларедо. Две женщины - тоже.
        - Как он себя чувствует?
        - Стабильно, - отвечает одна из них, рыжая и веснушчатая. - Он очень напуган.
        Ларедо не отводит взгляда от мужчины на носилках. Тот тоже его заметил через прозрачную стенку. Они недолго, но пристально изучают друг друга. У Ларедо возникает желание продать ему автомобиль. Продать автомобили Гарригесу и всем, кто здесь есть. Но жизнь привела его сюда, в эту точку, и теперь он стоит перед этим человеком.
        - Попросите вашу команду выйти, - говорит Ларедо. - Я войду.
        Душевая затуманена паром, жарой и запахом человеческих тел. Сейчас струи бьют в двух кабинках. Огромный и голый Лопе держит в одной руке полотенце, в другой мобильник, он с кем-то яростно пререкается. Де Сото знает, что Лопе говорит со своей бывшей - итальянкой, которую он ненавидит, - по поводу двух своих детей.
        - Джио, дуреха, я тебе говорю: увози их!.. Хотя бы даже в дом к моей матери! Нет, Джио, я приехать не могу!.. - Мощный рев удаляется в направлении раздевалок. Лягушатник Оливер продолжает расхаживать по душевой, потягивая холодный «Спрайт». Мавр снова подставляет жилистое тело под душ.
        «Теперь пора», - принимает решение Де Сото и делает знак Оливеру; тот кивает в ответ.
        Мокрые голые мужчины с двух сторон подходят к кабинке, в которой плещется Бюст. Де Сото рывком распахивает дверцу. Девушка стоит под струей с открытым ртом, мускулистая рука упирается в стенку, кожа блестит. На теле у нее - только латунная бляха. Ее фигура - живое подвижное пособие, подтверждающее, что развитая мускулатура не помеха стройности форм.
        - Подруга, надо поговорить. - Де Сото пялится на нее с задорным вожделением. Бюст плюется в мужчин струей воды. - Смотри куда метишься, ты, шалава…
        - Как плохо она обращается с теми, кто предлагает ей дружбу, - замечает Оливер, прислонившись к двери и комкая в руках пластиковую бутылку.
        - Что надо? - Бюст поворачивается к охальникам спиной и ерошит короткие черные волосы. С этого ракурса ее можно принять за юного культуриста. На лопатке у нее татуировка: лучистое солнце. Но спереди ее никто не примет за парня - по причине и милости самых округлых и красивых сисек, какие Де Сото когда-нибудь видел у своих коллег.
        - Купить тебя, - отвечает Де Сото.
        - Купить меня. - Бюст смотрит на них через плечо. Оливер посмеивается. - Мудилы.
        - Ну что за грубиянка. - Оливер тянет руку, как будто хочет ущипнуть ее за задок, но даже не прикасается к телу. Он не настолько пьян, чтобы лапать эту женщину.
        - И как плохо о нас думает, видал? - добавляет Де Сото. - Мы желаем поговорить с тобой о деле.
        Из дверей раздевалки доносится рык Лопе: «Нет, совсем не поэтому! Конечно, они мне дороги! Они ведь и мои дети! Вытащи их из города!» Де Сото бросает взгляд на закрытую кабинку Мавра: душ все еще работает.
        - Мы тут обсудили наше положение, - говорит Де Сото.
        И говорит такими голосом, что Бюст становится серьезной и выключает душ. Трясет головой и зачесывает волосы назад, пока они не начинают облегать ее череп, как черная блестящая шапочка из неопрена.
        - Вначале-то мы все думали, что у начальника есть план, а у него - баранка. - Толстые пальцы Де Сото рисуют в воздухе круг. - Вот так, красотуля. Баранка. Ну а там, в Мадриде… Фараоны вмиг подхватили заразу… Все идет кувырком. Все.
        - Полотенце. - Бюст стоит перед ними подбоченясь, по телу стекают струйки.
        - А если нет? - усмехается Оливер.
        - А если нет… - Бюст как будто взвешивает возможности. - У меня есть варианты.
        Оливер смеется, но Де Сото уже кидает ей махровое полотенце. На какое-то время Бюст превращается в привидение, которое извивается под пушистой белой тканью.
        - В итоге? - доносится из-под полотенца. Голос и сейчас девчачий, задорный, и для Де Сото он звучит сексуально.
        - Мы хотим знать, можем ли на тебя рассчитывать. «В случае, если», - уточняет он.
        - Рассчитывать на меня, - повторяет она. Эмма Бюст привыкла говорить мало и в основном пользоваться чужими словами. Ее товарищи считают такое эхо особой формой осторожности; может быть, с помощью этих крошек хлеба она приманивает собеседников, чтобы они вышли из чащи и проявили свои намерения.
        - Ну да, - подтверждает Де Сото. - Если… нам придется решать… самим за себя.
        - Самим за себя.
        - Мы с тобой откровенны. - Де Сото замолкает и ждет; наконец Бюст высовывает голову из-под полотенца. - Мы уже поговорили с Лопе, его ответ нас не удивил: он намерен слушаться старичка до конца.
        - Упрямец, ты же его знаешь, - добавляет Оливер.
        - Мавр обещал подумать. Так что мы хотим знать, на чьей стороне ты.
        - «В случае, если», - уточняет Оливер.
        - Да, «в случае, если».
        Бюст и Де Сото смотрят друг другу в глаза.
        Они пару раз переспали, ему понравилось, и ему кажется, что и ей тоже понравилось. Де Сото был бы рад ее согласию, но готов и к отказу. С ней никогда не знаешь наверняка. Становится тихо, слышен только спор, который Лопе ведет с самим собой и со своей бывшей. Бюст вытирает промежность.
        - Рассчитывайте на меня.
        - Меня зовут Эдуардо Серр?н Гомеха! - изрекает мужчина, как будто это философская истина. - Мне пятьдесят лет, двадцать лет работаю звукооператором… Национальное радио Испании, Международное радио, а потом «Твоя музыка FM». И повторяю вам: я пытался выйти из туалета и не мог. Пытался выйти из туалета и не мог! У меня не получалось открыть дверь!
        В защитном шлеме (способном защитить от чего угодно, но внутри его - сущий ад) Ларедо слышит собственное дыхание; мужчина на носилках, когда говорит, выше задирает голову. За головой тянутся присоски проводов, которыми, как ценниками в магазине, облеплен его череп. Провода отходят и от выбритых кружков на его груди, и из толстенького члена, торчащего между двух ремней. Мужчина нервничает (кто бы не занервничал на его месте) и смотрит попеременно то на Ларедо, то на рыжую медсестру, вошедшую вместе с ним, - на двух инопланетян, стоящих перед похищенным землянином.
        - Эдуардо. - Ларедо говорит громче обычного, хотя в его гибком скафандре это совсем не обязательно. - Вы это уже говорили. Расскажите мне, что вы еще помните… Последнее, что вы помните…
        - Последнее, что я помню, последнее, что я помню… Мать вашу, так я же об этом и говорю! Я хотел открыть дверь туалета и не мог. Задвижка или что там еще… Не мог. Я звукооператор, я работал на эфире и вышел отлить. Меня зовут Эдуардо Серран Гомеха, спросите Мари Фе и Пако, они были в студии. И Кармен, и Бернардо. Где они? Вы с ними говорили?
        На лбу у Эдуардо уродливая шишка с разорванной кожей посередине. Ларедо помнит, что Бюст, которая нашла его в туалете станции «Твоя музыка FM», единственного выжившего, впоследствии маркированного как Случай-Э, рассказала, что он бился головой о дверь кабинки. Для его перемещения понадобилось четверо мужчин из группы биозащиты, а Гомеха продолжал мотать головой и дергать руками, как будто все его предназначение, весь смысл его жизни сводился к тому, чтобы шагать, продвигаться, стремиться в какую-то точку. «Пиноккио-2. Возвращение», - шутит про себя Ларедо.
        - Эдуардо, кто такие Мари Фе и Пако? - спрашивает он, хотя и догадывается, что это два из четырех бесформенных трупов, которые его команда обнаружила на радиостанции.
        - Как это кто… - Звукооператор мотает головой, чуть не плача. - Этот тип еще спрашивает, кто они такие!.. Мари Фе Торрихос и Пако Осса! Они были в студии, готовились читать новости. Спросите их!..
        - Хорошо. Эдуардо, все уже позади, все уже позади, - говорит Ларедо, слышит самого себя внутри пластиковой брони, но думает он о другом: «Этому удалось выжить. Почему?»
        - Все уже позади? Что за лажа! Хрен вам, а не позади! Полюбуйтесь на меня! Гляньте, я же привязан! А там, за этими стекляшками… - Эдуардо снова задирает голову и косится на соседние кабинки. Голос у него дрожит, из глаз льются слезы. - Там же дети. Я знаю, я видел, и эта сеньора тоже видела. Так что не надо мне заливать! Дети!.. Несчастные создания. Они там… чуть подальше… Вы знаете, что сделали с этими детьми? Я все видел! Знаете, что они сделали, мать их за ногу? Я на них заявлю! Я сообщу по радио!
        Ларедо отводит взгляд. «Он выжил, потому что был заперт в туалете, когда случилось то, что случилось. И хотя на него тоже накатило, он ни на кого не напал, поскольку рядом с ним было не на кого нападать…»
        Медсестра проверяет экраны приборов и поправляет капельницу своими толстыми серебристыми пальцами. За пластиковым окном Гарригес и Саласар не спускают с них глаз, словно в ожидании судьбоносного решения. Это действительно так, и пока мужчина на носилках безутешно рыдает, Ларедо слышит в наушниках голос Гарригеса:
        - Нужно решить, оставлять ли его в живых. А если нет, то зачем и для чего. Биопсия, возможно, что-то покажет, но если нам не достанутся все его потроха, мы так и не узнаем, что с ним произошло. Спонтанная ремиссия? Иммунитет? Временное улучшение? Послушайте, Хоакин, если позволите так к вам обращаться: если это энцефалит, то я, черт подери, за всю свою жизнь не видел настоящего энцефалита… Может быть, это мерцающее сознание?
        «Какой обман», - думает Ларедо, в этой пластиковой клетке у него кружится голова. Он слышит голос Гарригеса и видит, как мужчина на носилках о чем-то умоляет, глядя попеременно то на сестру (которая на Эдуардо не смотрит), то на него. Мысль приходит с ослепляющей ясностью: «Господи, какой обман, какая подстава, какая липа…» - И это нужно решить прямо сейчас, вы слышите? Хоакин? Хоакин, что вы делаете?
        - Сеньор? - Из бастиона второго костюма медсестра с ужасом взирает, как Ларедо расправляется с молниями и застежками. - Что с вами?
        «Какой обман, какое ужасное надувательство».
        Сейчас Ларедо чувствует себя как продавец, который пытается втюхать клиенту подержанную машину под видом новой. Мухлеж никудышного бизнесмена. Надувательство без барыша.
        Вот о чем думает Ларедо, рывком скидывая с себя защитный шлем.
        Свежий прозрачный воздух ласкает ему лицо. Медсестра пятится назад. Из сдвинутого набекрень шлема слышатся вопли, даже привязанный звукооператор больше не плачет и смотрит на него как на помешанного. Это больше не Случай-Э: это просто человек, пузатый, униженный, привязанный к койке, с залитым слезами лицом и голыми причиндалами. Только Гарригес не проявляет беспокойства. «Он тоже это подозревал», - догадывается Ларедо. Он созерцает новый мир с его стерильной атмосферой.
        - Это не эпидемия, - бормочет красный потный Ларедо, кипя от ярости. - Кол вам в жопу, никакая это не эпидемия…
        Он выходит из туннеля, не задерживаясь перед фильтрами, он как бык в загоне. Солдаты, военная полиция, врачи - все таращат на него глаза. Он рывками освобождается от своего защитного костюма под взглядами рабочих, сидящих перед маленькими клетками, в которых лежат птицы, кошки и - это устрашающее зрелище гипнотизирует Ларедо - собаки разных пород, тянущие головы между прутьев, они не лают, но открывают пасти и одновременно качают шеями и лапами. «Какой обман, какая липа», - поражается Ларедо.
        - Я позвоню Агирре, тогда и поймем, что нам делать, - говорит он Гарригесу, бегущему за ним вместе с Саласар. - А пока оставьте его как есть, а лучше развяжите. Это насмерть перепуганный бедолага, и он настолько же здоров или настолько же чекалдыкнулся, как вы и я… Де Сото, Лопе, - добавляет Ларедо уже в телефон. Де Сото отвечает без задержки. - Мы уходим. Не потеряйте след профессора Гарсес.
        Гарригес зовет, но Ларедо не оборачивается, упрямо шагает прочь от бараков.
        Маленький человечек в измятом черном костюме с коричневым галстуком.
        «Это не эпидемия, это не отравление и ничего похожего, - повторяет он про себя. - Сукины дети. Это совсем другое».
        Только Богу известно, что это. Однако ввиду его отсутствия Ларедо убежден, что это известно только Карлосу Манделю. А теперь это может знать еще и Кармела Гарсес.
        Вот кого нужно найти.
        10. В поисках убежища
        - Кармела! - кричит Нико.
        Кармелу толкают сбоку. Левым виском она врезается в рамку двери. Треск громкий, удар оглушающий, но, как ни странно, Кармела остается в сознании, падая на переднее сиденье.
        Толкнувший ее - старик. Голый старик. Кармела осознаёт, что на самом деле он ее даже не бил: он давит на нее между делом, не прекращая попыток проникнуть внутрь машины. Вот он неуклюже втискивает в салон голову и плечи, не произнося ни звука, давя на девушку своим весом. С грязных седых волос осыпается земля и травинки. В правую глазницу впилась какая-то деревяшка, здоровый глаз на Кармелу не смотрит.
        Девушка понимает, что главная опасность сейчас угрожает ее ногам, застрявшим между порогом машины и стариком. Она пытается поднять ноги, но для этого ей нужно сдержать напор обнаженного тела. Кармела упирается руками в морщинистый подбородок, но ничего не меняется: человек хочет войти, а ей некуда сдвинуться.
        В этот момент голова старика задирается вверх, шея перегибается. Кармела видит, что это Нико держит его за волосы. Другой рукой Нико обхватил дряблое тело и тянет назад.
        - Не упирайся! - кричит Нико. - Дай я сам!
        Кармеле удается высвободить ноги из-под порога, она обвивает ими тело старика. В голове у нее возникает картинка неестественного совокупления: Похотливый Старик насилует Неосторожную Молодую.
        Кармела нашаривает ручку на левой дверце; благодаря усилиям Нико она наконец-то может поднять голову и увидеть искомое. Она открывает левую дверь и переползает на водительское кресло, извиваясь и задевая ногой за рычаг передач. Нико не выпускает старика из объятий и тянет на себя, так что Кармеле в конце концов удается вывалиться на асфальт бензоколонки. Она отползает от машины.
        Нико по-прежнему удерживает старика, но Кармела замечает, что стоит художнику расслабиться хотя бы на секунду, как упрямая старческая шея вновь отвоевывает отданные сантиметры.
        Кармела использует передышку, чтобы подумать.
        - Подожди! - Голос у нее хриплый, с кашлем, с надрывом. - Подожди, Нико, отпусти его!
        Нико даже не знал, что Кармеле удалось вылезти: услышав ее, он выпускает свою добычу. Мужчина и девушка отодвигаются от «тойоты» и смотрят. Старик, освободившись от всех помех, бросается на сиденье, как слепой червяк, подтягивает коленки, сворачивается, втягивает голову в плечи.
        «Он ищет защиты», - определяет Кармела.
        - Он не нападал на меня, - тяжело отдуваясь, объясняет она художнику, который где-то раздобыл мясницкий нож и теперь стоит по другую сторону машины в боевой позе. - Он хотел попасть внутрь, а я оказалась у него на пути… Он не нападал…
        Они рассматривают агрессора, застыв на своих местах. Старик превратился в комок неправильной формы. Поднятые безоружные руки дрожат, под ногтями кровь и грязь, на запястье старомодные часы со стрелками.
        Время идет, это видно даже по старомодным часам. Секунда за секундой, и больше ничего не происходит.
        «Это поза защиты. - Кармела вспоминает, что именно так складываются высшие приматы. - Но от чего он хочет защититься? От Нико? Нет: Нико пришел позже».
        - Что он делает? - спрашивает художник, не опуская нож.
        - Ты и сам видишь. Это… поза защиты. Тело свернулось, руки и ноги согнуты, голова между рук…
        - От чего он защищается?
        - Не знаю. Он меня не бил, он только хотел залезть в машину. - Кармела стонет, прикоснувшись к виску. Крови нет, но под вздутой кожей что-то трепещет.
        - Ты в порядке?
        - Да, это просто шишка.
        Нико вздыхает с облегчением, но нож не опускает. Мужчина и девушка озираются по сторонам, вокруг по-прежнему безлюдно. Ветер колышет ветки.
        - Кармела, что ты делаешь?
        Для нее есть вещи сильнее боли и страха. Девушка уже залезла в машину и склоняется над бледным телом. Старик пахнет животными запахами, как млекопитающее в дикой природе. Бедра его усеяны грязными царапинами. Единственная выжившая деталь одежды - носок на левой ноге. Два пальца на правой покрыты кровавой жижей.
        Кармела рассматривает старика с интересом ученого, как представителя редкого вида на грани вымирания. Кто знает, откуда он сюда прибрел. Кто знает, кто были его спутники и сколько из них осталось лежать на дорогах. «Как та семья из Ферруэлы», - думает Кармела.
        - Он пришел издалека, - определяет она, наклоняясь ближе. Тупая пульсация в виске очень мешает.
        - Похоже на то. Будь осторожна.
        Но Кармела не верит, что старик представляет опасность. Скорее всего, он и раньше не был опасен. «Он пришел пешком, в глаз ему вонзилась ветка или сучок, но он продолжал идти - может быть, переломив ветку… Шел вперед, в поисках… Места, куда можно войти?..»
        Кармела прикасается к правой руке старика. Кожа сухая, поросшая волосками. Девушка без особого сопротивления распрямляет его руку, но, как только отпускает, рука возвращается в прежнее положение. Как пружина. Нико о чем-то предупреждает, но Кармела не обращает внимания, ее охватило любопытство. «Это только поза… только поза… Никаких действий… Поведение одиночки…»
        - Кармела, пойдем.
        Девушка кивает в ответ. Ей знакомо это чувство: смесь интереса и жалости, так похожая на ее отношение к подопытным крысам.
        - Оставим его здесь, - говорит она Нико.
        - Прекрасно. В любом случае наш план Б предусматривал смену машин.
        Мотор «вольво» заводится с первого оборота, когда Нико соединяет провода. Положение стрелки на датчике бензина его тоже радует. Они выезжают на шоссе. На горизонте поднимаются вверх гигантские пожары.
        Сначала оба молчат, глядя на светлую дорожку от фар. Кармела держится за пострадавший висок.
        - Он бродил где-то рядом, а я не заметил. - Нико как будто оправдывается. - Может быть, вынырнул из-за магазина. Увидел тебя и пошел прямо к тебе.
        - Нет. Он смотрел не на меня, я вообще не имела для него значения. Он увидел открытую машину. Ему было важно куда-то войти. Я открыла дверь и вышла, чтобы вдохнуть свежего воздуха. - «И чтобы поговорить с Борхой», - добавляет Кармела, но не вслух. - Он увидел машину и захотел оказаться внутри.
        - Почему он так себя вел? Это вирус? Или мы сошли с ума?
        - Может быть.
        - Что он тут делал один?
        - Возможно, он шел вместе с другими, но эти другие упали или умерли по дороге. У него… из глаза торчала какая-то деревяшка. Ему было все равно. И когда я его толкала - тоже.
        - Это я заметил.
        «Если они не умирают, они продолжают идти, - рассуждает Кармела. - Как та семья в сьерре. Как рыбы в Манки-Миа. Как люди, бросавшиеся в Ганг и в Тихий океан».
        - Здесь у нас поворот, - говорит Нико и сворачивает в сторону Комильяса. - Может быть, нам удастся срезать и выехать на шоссе 607 уже за кордоном. Я знаю эти дороги.
        Кажется, так оно и есть. Нико дважды останавливается перед узкими дорожками между деревьев (по таким водят скот), но инстинкт ведет его дальше. В машине нет навигатора, зато есть две маленькие фотографии: женщина и ребенок молча укоризненно взирают с приборной панели, и Кармела задумывается о судьбе этой семьи и безвестного владельца «вольво». У девушки болят икры, в виске стучит, но более серьезных повреждений, кажется, нет. «Неужели мы все сошли с ума?»
        Из-за резкого торможения Кармела подскакивает в кресле.
        В свете фар видно, что асфальт на узкой поперечной дороге движется как будто сам собой, превратившись в уши, мордочки и глаза, похожие на чернильные капли. Шерстистые шары на дорожке кегельбана. Через несколько секунд живой ковер исчезает за пределами освещенного пространства.
        - Oryctolagus cuniculus, - произносит Кармела.
        - Чего?
        - Кролики. Никогда в жизни не видела их в таком количестве.
        - А я по большей части наблюдал кроликов в кастрюле, - признается Нико. - Может быть, сейчас не самое время, но я добыл хлеб, консервы, две тортильи, лимонад и пиво. А еще прихватил ножи и кое-какие инструменты. Хотя точно не знаю, как мы ими воспользуемся.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Ну очевидно же, что мы уже заразились.
        - Да, весьма вероятно, - соглашается Кармела.
        «Если это, конечно, инфекция». Ну а что еще это может быть? От бесконечных сомнений Кармеле становится только хуже. Мысль о вирусе теперь кажется ей более успокоительной.
        - Мы уже близко, - объявляет Нико.
        Даже через закрытые стекла внутрь проникает запах свежей травы, ладанника и влажной земли. Этот зоологический, природный запах всегда был ей мил.
        - Наверно, мои слова тебя удивят, - бесцветным голосом произносит Нико, меняя передачу на подъеме, - но мне не важно, что со мной будет. Клянусь тебе. Я хочу, чтобы ты выбралась из этой трясины, хочу, чтобы все это закончилось, но что касается меня… Я прошу только об одном: узнать правду.
        - О том, что сейчас происходит?
        - Не совсем. Об этом тоже, но столь многого я не прошу. Я хочу узнать правду о Карлосе Манделе. О его последних годах. О его уходе. Я жил в убеждении, что перестал быть для него необходимым. Он встретил меня, он научил меня многому, чего я сам о себе не знал, а потом бросил меня и ушел. «Нико, постой пока здесь». И свалил.
        - Он был болен, - возражает Кармела, думая о собственных чувствах к Манделю, не сильно разнящихся с чувствами Нико. Уход отца.
        - Да, но… Все случилось так внезапно… По возвращении из Штатов он оставил мне только сообщение на телефоне: «Нико, я больше не могу тебя видеть. Плохо себя чувствую. Прощай». Он не отвечал на мои звонки. В конце концов мы все-таки поговорили, и он сказал, что лежит в клинике «Лас-Харильяс», но я не должен к нему приезжать. Он меня не примет. Я не мог поверить. Верь не верь, я двадцать раз приезжал в эту чертову клинику! - Голос Нико наполнен обидой. - А мне всякий раз говорили: «Он никого не принимает». Ясное дело, он порвал со мной одним махом. Скатал нашу совместную жизнь в комок и швырнул в камин. Кармела, я хочу понять почему. И я знаю, что объяснение ждет меня в конце пути. И я его даже боюсь…
        - Может быть, он вот так порвал со всеми, - тихо подсказывает она.
        - Не думаю. Определенно, он продолжал видеться с людьми из своего прошлого. Иначе почему в своем письме он просил меня помочь Фатиме Кройер? Наркоманке, которую он бросил гораздо раньше меня! Почему? Ты можешь отыскать правдоподобную причину? - (Кармела задумчиво качает головой.) - А вот я могу: я думаю, он продолжал видеться и с Фатимой, и с Логаном, и с его группой безумцев, поклонников «природы», - с издевкой перечисляет он. - Для него они были важнее меня, уж поверь!
        После короткого молчания сопение Нико снова воплощается в слова.
        - И даже это я могу понять. Фатима очень привлекательна, да и Логан, на свой нездоровый лад, - тоже. Но… Зачем было прогонять меня, встречаясь с ними? Откуда эта перемена, это пренебрежение? Ты вот говорила, что тот несчастный старик ищет защиты… Многие нуждаются в защите. А мне нужны ответы.
        Нико резким движением выхватывает из куртки мобильник. Нажимает на экран и ждет, не отпуская руля. В тишине автомобильного салона гудок звучит несколько раз, ничего не происходит.
        - Не нравится мне это, - говорит Нико.
        - Что такое?
        - Я звоню в клинику. Они должны отвечать даже в такое время. Все, приехали.
        Броская вывеска на фоне сосновой рощи: «КЛИНИКА ЛАС-ХАРИЛЬЯС. ПОСТОРОННИМ ВХОД ЗАПРЕЩЕН». За соснами - темное здание. Нико останавливает «вольво» перед шлагбаумом с постом охраны. И никакого движения в сумраке.
        - Кармела, держись рядом со мной, - просит Нико. - Здесь что-то случилось.
        11. Клиника
        Клиника «Лас-Харильяс» принадлежит к тому классу частных лечебниц, в которых ты чувствуешь, что не быть больным - это серьезная неудача. - Кармела отмечает красивый просторный парк, современное комфортабельное здание. Но сейчас повсюду царит темнота и молчание. В будке нет охраны. Нико на ощупь ищет выключатель, но находит только настольную лампу, которая все равно не работает. Экран компьютера представляет собой квадрат черноты. И, что еще хуже, ботинки бывшего полицейского утопают в какой-то губчатой субстанции.
        - Осторожней, Кармела, смотри под ноги.
        На столе охранника Нико нащупывает связку ключей и коробку с ручкой - именно это художник хотел найти. Фонарь мощный, и в его свете Нико обшаривает пол, ему приходится стоять на цыпочках.
        - Ты когда-нибудь видела таких ящериц?
        Фонарь превращает грудь и милое личико Кармелы в кошмарные видения. Этолог склоняется к полу, морщась от света. Одно из зеленых вытянутых тел раздавлено ботинком Нико. Кармела хватает ящериц за хвосты - хвосты отрываются.
        - Глазчатые ящерицы, - определяет она. - Довольно редкий вид, но… О господи, посмотри сюда!
        Нико наклоняется и целится фонарем под стол охранника. И рычит - то ли от неожиданности, то ли от омерзения. Кармеле вспоминается стеклянная бутыль в факультетской лаборатории, плодящиеся ящерицы заполняли ее себе подобными, пока внутри не сформировалась густая зеленая масса, похожая на огромного инопланетянина с чешуйчатой кожей. Борха с приятелем однажды притащили в лабораторию китайскую настойку на ящерицах и для хохмы подкинули в бутыль китайский мумифицированный экземпляр.
        - Да тут их, наверно, сотня, - шепчет Нико. - И они еще живы.
        - Нет. Там только хвосты и оторванные части. Хвосты еще какое-то время продолжают шевелиться.
        - Не думаю, что охранник держал их в качестве питомцев. - Нико распрямляется. - А глянь-ка сюда, в журнал посещений… - Он показывает на большие буквы, написанные ручкой с таким нажимом, что бумага кое-где прорвалась. - «РАТНЕ»… Что это может означать?
        Кармела подбирает пару ящерок для изучения. Нико корчит гримасы.
        - Они пытались друг друга сожрать. - Кармела давит на раздувшийся живот рептилии. - И некоторым это удалось.
        - Если ты уже покончила со вскрытиями, может, мы пойдем дальше?
        - А где охранник?
        - Никаких следов. Жалко, что он оружие здесь не оставил, - сетует Нико.
        Они выходят на дорожку, ведущую к зданию. У Нико в одной руке фонарь, в другой - нож. По обе стороны - влажный пейзаж - газон и сосны, луна подсвечивает из-за облаков. Впереди - белое двухэтажное здание в форме буквы «U». Справа, на парковке с цинковым навесом, стоит несколько машин. В свете фонаря на газоне видны необычные образования, которые на первый взгляд можно принять за цветы или морские звезды, собравшиеся в блестящие зеленые шарики, которые время от времени начинают шевелиться. Ювелирный орнамент из затейливо сплетенных ящериц, некоторые торчат из пасти другой особи.
        - А здесь их тысячи, - говорит Нико. - Я когда-то читал книгу Чарльза Форта, там описывается дождь из лягушек и всякое такое. Может быть, все это случалось и прежде. - Кармела не возражает. Нико взбегает по короткой лестнице к двустворчатым дверям клиники. - Кармела, я не поставлю и цента на то, что внутри нас ожидает благолепие. Если хочешь - подожди меня в машине…
        - Никогда в жизни я больше не буду ждать тебя в машине.
        Эта фраза вызывает у художника смех. Нервный смех, такой же, как и у Кармелы.
        - Удивительная ты штучка, - говорит Нико. - Поначалу кажешься трусихой, а потом…
        - А потом выясняется, что я и есть трусиха, - отшучивается она.
        - Ну нет, вовсе нет.
        Нико толкает двойные двери, и они распахиваются с негромким щелчком, как будто отсутствие электричества отбило у них всякую охоту работать дверями. Современный холл. Картины на дальней стене. План здания. Под картинами - стойка регистрации, а по сторонам - две двери. Кармела ощущает запах чистящих средств, поверх которого наслоилось что-то еще. Странный, не поддающийся определению запах.
        - Здесь лежал Мандель, - напоминает Нико. - Это дворец для богатых психов. Господи, да чем тут пахнет?
        - Даже не выясняй, - просит Кармела, осторожно продвигаясь вперед. - По крайней мере, ящерицы сюда не добрались.
        Действительно, пол совершенно ровный. За стойкой никого нет, тишина. Нико проводит лучом по компьютеру, телефону внутренней связи, креслу на колесиках. Техника выключена, точно вступила в сговор с темнотой. Найденный им выключатель так же бесполезен, как и вся прочая аппаратура. Нико высказывается по поводу электричества и продолжает светить фонарем. Персонал сгинул бесследно. За стойкой все в порядке, ничего не перевернуто, никаких пятен. Шутка про врачей висит в специальной рамочке под портретами Зигмунда Фрейда и других покойных психиатров, которых Кармела не знает в лицо. А вот портрет Конрада Лоренца на самом верху пробуждает в ней любопытство. Его-то девушка узнаёт безошибочно: этолог - нобелевский лауреат, прославившийся комплексными исследованиями поведения животных. Кармела не понимает, откуда здесь портрет этолога. Может быть, его добавили в честь известного пациента, Карлоса Манделя?
        - «Крыло А: женщины», - читает художник на плане лечебницы. - Дверь налево, второй этаж. Но кажется, здесь вообще нико…
        Оба поднимают головы.
        Звук был далекий - как будто где-то передвинули мебель, - но вполне отчетливый.
        - Ну, может, я и зря так подумал… - договаривает Нико.
        Шумело где-то наверху. Кармела пропускает Нико: он хочет идти первым. Левая дверь распахивается бесшумно. Они попадают в рекреационный зал для пациентов. Фонарь освещает большую комнату с красивыми окнами, имитирующими витражи. Столики с салфеточками и пазлами. Широкий экран, а перед ним - полукруг диванов. На одном из столиков - шахматная доска с неоконченной партией. Опрокинутый стул. В глубине зала видны лестницы вниз и наверх, к новым провалам темноты. Нико с Кармелой поднимаются в женское отделение, у художника в правой руке нож, в левой - фонарь. Тот запах здесь меньше чувствуется, отмечает Кармела. Перед ними возникает еще одна стойка регистрации, а дальше - коридор и двери палат.
        - Кармела.
        Нико останавливается в начале коридора и указывает вглубь. В одной из последних дверей виден свет.
        Дверь дальней палаты полуоткрыта, и из этого зазора льется призрачное мерцающее сияние, как будто там их ожидает окончательное и важнейшее откровение, способное обнажить суть всего происходящего.
        Нико делает девушке знак держаться позади и осторожно продвигается вперед. Его широкий силуэт, высвеченный фонарем, вбирает в себя миниатюрную фигурку Кармелы за его спиной. Они проходят мимо закрытых пронумерованных дверей. Еще не дойдя до освещенной комнаты, Нико останавливается. Кармела тоже расслышала звук за дверью: как будто одно что-то ползет по другому чему-то. «Отброшенные хвосты ящериц продолжают шевелиться», - вспоминает девушка. Но теперь обоим не терпится дойти до мерцающей комнаты. Они как два человеческих мотылька, которых манит свет. Художник толкает дверь. Они стоят на пороге холодной чистой спальни. Окно закрыто, в левой стене еще одна дверь - вероятно, персональный туалет. Телевизор стоит в углу. Постель не заправлена. На простыне лежит маленький карманный фонарик, батарейки в нем почти сели, но в этом слепом мире он оставался абсолютным монархом - до тех пор, пока фонарь Нико не отобрал у него все привилегии.
        Тоскливое запустение. И ничего больше.
        - Что это? - замечает Нико.
        Он поднимает с кровати фонарик и хватает бумажку, которая лежала под ним, незаметная в складках простыни. Почерк неровный, но все-таки разборчивый.
        «Мы в подвале. Приходи. ФК».
        Нико и Кармела переглядываются.
        - Откуда она знала, что ты придешь?
        - Если это вообще она и если это письмо адресовано мне. - Бывший полицейский привык во всем сомневаться.
        - В любом случае оно кому-то адресовано.
        - Да, и я почти уверен, что написала его Фатима.
        Найденная бумажка удручает Кармелу едва ли не больше всего, что она видела до этого. «Мы приехали за Фатимой К., и Фатима К. нас ждет. Она даже оставила записку. Приходите, я здесь». Выглядит как сбывшееся непреложное предсказание.
        Возвращаясь по коридору, Кармела и Нико останавливаются у двери, из-за которой слышатся шумы, в свете фонаря они разговаривают одними глазами. Зачем открывать - надо открыть - зачем - надо. Кармела вспоминает слова Манделя: «Самый надежный крючок для человеческого животного - это любопытство». «Действительно: ты не знаешь зачем, но надо». Нико уже стоит с ножом на изготовку и отдает команду:
        - Встаешь сбоку, открываешь дверь и отходишь. Будь осторожна.
        - Сам будь осторожен.
        - Делай, что говорю.
        Кармела открывает двери, вместе со створкой в коридор попадает и приникшее к двери существо. От этого перемещения оно падает на пол - такое большое, так неожиданно. Существо - это молодая голая женщина. Кармела отшатывается назад, луч фонаря пляшет на спине женщины, которая извивается, как тело крупной рептилии. Когда рука Нико перестает дрожать, Кармела едва удерживается от крика. Женщина скребет по полу ошметками пальцев, у нее нет глаз, волосы ее, когда-то темные, слиплись в космы. Изо рта с распухшими губами выплескиваются сгустки крови. Гигантский червяк, которого вытащили с древесного пиршества. На внутренней стороне двери - глубокая борозда, заполненная спекшейся кровью, плод терпеливой работы древоточца.
        - Она… грызла дверь, - шепчет Кармела.
        - Лучше бы ее убили. - На лице Нико гримаса отвращения.
        - Нет.
        Кармела делает шаг вперед, как только ее туфля опускается рядом с телом, рот-присоска набрасывается на нее с алчностью акулы. Кармела отскакивает назад, а Нико резко сгибается и вонзает нож в юркую спину.
        Нико наносит второй удар. Женщина не издает ни звука.
        Кровь хлещет ручьями, у Кармелы в ушах треск и хлюпанье. Как будто Нико расправляется с огромным скарабеем.
        - Хватит! - вопит Кармела, выпуская наружу весь накопившийся ужас. - Хватит! Хватит!
        Лезвие ножа выходит и погружается снова. Последний удар, в затылок, успокаивает лежащую.
        Кармела понимает, что никогда не забудет этих минут.
        - Ты в порядке? - Нико тяжело дышит, одежда его заляпана кровью. - Она тебя зацепила.
        - Я в порядке, - отвечает она сквозь зубы.
        - Кармела, ты не волнуйся, успокойся, дыши глубже.
        Девушке кажется, что эти слова произносит Борха. Ласковые слова после насильственных действий - к такому она привыкла. «Успокойся, Кармела, ничего страшного». Мужчина, который выступает в роли альфа-самца, а потом надевает маску джентльмена. Кармела видит большую протянутую руку; в другой руке - окровавленный нож и фонарь на петле. Нож блестит, как гильотина. Вот чего Кармела боится больше всего: мужской силы, направленной на агрессию. В этот момент она забывает о царящем вокруг хаосе. А потом приходит в себя. «Он поступил так, чтобы защитить меня, а она уже не была женщиной…»
        - Мы не должны были открывать, - говорит он, указывая на ряд закрытых дверей - сюрпризов, о которых он ничего не желает знать.
        - Да, не должны.
        - Не отходи от меня ни на шаг.
        Кармела готова подчиниться, но не готова держать его за руку.
        Обратный путь им уже известен, они быстро спускаются по лестнице. Дверь в подвал открыта. Нико с Кармелой сами не знают, что они надеются там увидеть. Может быть, тесную клетушку, забитую рухлядью, бабушкиными сундуками и прелой одеждой. Впрочем, в этот раз обоняние реагирует быстрее зрения. Вот откуда так пахнет, понимает Кармела. Едкой смесью пота и кислоты.
        - Господи, - бормочет Нико, прикрывая рот ладонью.
        Вокруг них слабые шумы - как помехи в радиоэфире. То, что они видят внизу, тоже удивительно: не тесный захламленный подвал, а просторный, выложенный кафелем зал с отдельными помещениями, коридорами, с открытыми и закрытыми дверями. Еще один этаж, еще одно пространство, спрятанное от посторонних глаз.
        - Что это?
        Нико нацеливает фонарь на стену, на неработающий цифровой замок.
        - Чтобы сюда попасть, им был нужен код? Зачем? - недоумевает Нико.
        Они спускаются в нечто вроде прихожей с окнами из толстых стекол - свет проникает как будто сквозь толщу воды. Разбросанные по полу детали одежды указывают им путь за угол. Вещи на полу принадлежали не одному владельцу: тут есть халаты, больничные пижамы, тапочки, носки… Какой-то потусторонний мир. Потрескивания в воздухе становятся громче.
        - Это радио, - говорит Нико.
        Но вот они заворачивают за угол и понимают, что это не радио.
        Здесь царит особый микроклимат, это теплица или террариум, созданный для того, чтобы живое умирало в специально отведенном месте.
        Змеи, скорее всего, попали сюда через вентиляционные трубы, рассуждает Кармела, загипнотизированная открывшимся зрелищем. Змеи до сих пор свисают порванными гирляндами с вентиляционных решеток и завиваются в маслянистые кольца вокруг мужчин и женщин, которые, должно быть, пришли сюда по лестницам, как и Кармела с Нико. Млекопитающие и пресмыкающиеся на равных правах лежат на полу, в кошмарной путанице. Некоторые из них до сих пор живы. Ладони, которые сжимаются и разжимаются, как у того старика в машине, чешуйчатые кольца, которые проворачиваются внутри ртов - человеческих или змеиных. Шорох и ужасные звуки механического поглощения. Луч фонаря скользит по щекам, пастям, ягодицам, бедрам, чешуйкам, грудям, раздвоенным языкам, зубам, глазам без склеры, глазам без радужки. Все вместе - как одно сюрреалистическое существо, непристойное, смешанное из многих.
        - Мать моя женщина… - шепчет Нико.
        Мысли не сразу добираются до мозга Кармелы. Вот эта пришла первой: «Им что-то нужно». Так же как и старику в машине. Как и той женщине, которую (Нико недавно убил) они обнаружили на втором этаже. «Им нужно заглатывать».
        Кармела отчетливо сознает, что в данный момент наблюдает Сумасшествие в чистом виде: как будто некий психиатр порешил от него отделаться и сбросил сюда, в подвал.
        - Что это, Кар?.. - Нико не успевает договорить.
        Откуда-то сзади к ним подскакивает безумная фигура с железякой в руке. Но вовремя останавливается, заметив блеск ножа.
        - Нет! Не бейте меня! - И парень бросает железный прут.
        Парню всего двадцать лет, его зовут Серхи. Он извиняется за свое нападение, однако в сложившихся обстоятельствах, - объясняет Серхи, - было непонятно, кто (или что) они такие. Серхи полноват, с раздутой шеей, с пузиком, кожа у него красная и потная. Но в целом он милый: очки с толстенными стеклами придают ему вид ботана, дело портит только избыточная мимика. Серхи одет в больничную пижаму и сам признает себя пациентом, поступившим в клинику две недели назад. Это он отключил свет, «когда мы спустились в подвал, чтобы нас не поймали». Серхи подскакивает к коробке на стене и в свете фонаря Нико переключает тумблер. Кряхтенье просыпающихся компьютеров, принтеров и факсов вкупе с мерцанием ламп дневного света на потолке расцвечивают кошмар новыми красками, но никто из троих не смотрит на братскую могилу людей и рептилий, и люди с рептилиями отвечают им тем же абсолютным безразличием, покоясь в огромном стеклянном гробу.
        Включив свет, Серхи ведет Нико с Кармелой в тайное убежище, которое он в последние томительные часы делил с Фатимой Кройер, - это каморка с картотечными шкафами.
        Фатима, как и Серхи, одета в пижаму, но длинные рукава и штанины закатаны, а на ногах шлепанцы. Кармела видит перед собой девушку редкой красоты, вот только эту красоту целеустремленно стирали наркотиками. «Совсем молоденькая, но выглядит взрослой». Фатима сидит на полу, обхватив колени руками. Голос ее больше похож на мужской.
        - Ты кто? - Она поднимает глаза на Нико.
        - Николас Рейноса. - Холодно отвечает он. - Уверен, ты меня помнишь.
        - Нико… - В ее шепоте почти нет эмоций. - Нико, ты… Что ты делаешь здесь, че? - У Фатимы заметный аргентинский акцент.
        - Я получил письмо от Манделя. А ты кого ждала? - резко бросает Нико.
        Фатима не отвечает, и тогда Серхи по-шутовски выскакивает вперед, стараясь сгладить напряжение.
        - Бедняжка, она так напугана… Ну конечно, я тоже напуган, но у нее особенный страх перед этими… Нет, не будем произносить вслух. Перед теми, которые ползают… Я говорил ей, что они - родственники птиц. Рептилии и птицы, птицы и рептилии - все они происходят от динозавров…
        Пока Серхи разглагольствует, Кармела смотрит на девушку и встречает ее взгляд.
        - Я Кармела Гарсес. Я была ученицей Карлоса Манделя.
        Фатима Кройер кивает в ответ.
        - Мудрый говорил о вас, - хрипло отзывается она.
        - Тут рядом болота, - продолжает вещать Серхи, не обращая внимания, что никто его не слушает. - Я так думаю, они приползли с тех болот и, как колбаски, просочились по трубам, пока люди спускались в подвал… Люди спускались, и они спускались. Стимул и реакция, верно? Теперь они там все вместе… С ума можно сойти, если бы мы уже не были сумасшедшими, так, коллеги?
        - Заткнись, Серхи, - с трудом поднимаясь, произносит Фатима. - Меня от твоей болтовни тошнит.
        - Давай уже, вставай, - торопит Нико.
        У Фатимы жар, она дрожит всем телом, но Нико не проявляет никакого сострадания. Он тащит девушку чуть ли не волоком, за нее вступается Серхи.
        - Слушай, ты, чурбан, обходись с ней побережнее… Не делай ей больно, я же ее защищаю…
        Художник награждает толстяка презрительным взглядом, но Фатиму отпускает. Теперь все четверо стоят в прихожей, отсюда уже не видно коллекции монстров в большом зале, но звуки все равно доносятся. И запахи тоже. Но, как ни странно, Кармела замечает, что ее органы чувств уже приспособились и к тому и к другому.
        - Что это за место? - спрашивает Нико.
        - Такой… Ну ты понимаешь. - Серхи шевелит губами, беззвучно произнося «дурдом». - Ей это слово тоже не нравится.
        - Я имел в виду, здесь, - уточняет Нико. - Этот подвал.
        Вопрос вызывает у Серхи радостную улыбку.
        - Я и сам не знаю, что здесь. Нам не разрешали сюда спускаться. Но вот, глядите.
        Серхи переходит в комнату с толстыми стеклами, он услужливо придерживает дверь, гримасничая и сгорбившись на манер слуги при докторе-чернокнижнике.
        Следующая комната тесная и узкая, но у стены на больших компьютерных столах стоят два монитора; на одном из них сменяют друг друга изображения разных помещений лечебницы: это система видеонаблюдения.
        - Видите? - плутовато улыбается Серхи, почесывая опухшую шею (на коже у него экзема); Серхи поправляет очки. - Старший Брат следит за нами… Они все это знали и сказали мне, будь они благословенны.
        - Кто все знал? - не понимает Кармела.
        - Голоса в моей голове. - Серхи рад, что девушка об этом спросила. - Как правило, они вообще все знают.
        - Не понимаю, зачем столько видеокамер: для внутреннего наблюдения за клиникой это явный перебор, - вслух размышляет Нико.
        Серхи мелко кивает круглой головой:
        - И это еще не все, коллега. Ты заметил самое необычное?
        Нико щурится, изучая экраны и кнопки:
        - Ты это о чем?
        Толстячок тычет в один из экранов и приходит в восторг от удивления на лице бывшего полицейского: на мониторе видны совсем другие комнаты, поменьше, а еще идет трансляция из нескольких кабинетов.
        - Они следили не только за сумасшедшими, - важно изрекает Серхи.
        - Да, вижу. Вы можете мне объяснить, как все произошло?
        Они объясняют, но их рассказ требует терпения. Фатима пытается дать схематичную краткую версию; Серхи чересчур увлекается бессвязными подробностями.
        Часов около семи - в этом рассказчики совпадают - поднялся шум. Фатима лежала на кровати, «в полудреме», а Серхи находился в своей комнате, «как и обычно». Они выглянули в коридор и увидели, что пациенты и персонал рядами шагают к лестницам. «Никогда не видел ничего подобного, - добавляет Серхи. - Они шли как солдаты». Когда на этаже никого не осталось, оба решили выйти из своих палат. Были и другие пациенты, которых «не зацепило». Серхи и Фатима встретились в коридоре и познакомились.
        - Мы и раньше виделись в столовой, - романтичным тоном признается Серхи, - но сегодня все было куда ярче… Я вышел вот с этой палкой, - толстяк демонстрирует свое грозное оружие, - это перекладина из моего гардероба, и я здорово ее, бедняжечку, напугал…
        - Ну хватит, - умоляет Фатима. - Я больше не могу выносить этого придурка.
        Серхи смеется, переводя ее жалобу в шутку. Нико что-то набирает на компьютере.
        - Для кого предназначалась записка на твоей кровати, Фатима?
        - Для моего друга. - Фатима сидит на полу, прислонившись к стене.
        - Фати убедила меня остаться и подождать ее друга, - добавляет Серхи. - Все остальные наши товарищи ушли, но Фати захотела остаться. Поэтому мы спрятались.
        - Заткнись уже, идиот! - обрывает Фатима.
        - Это ведь Логан? - тут же встревает Нико. - Вот кого ты ждешь.
        И снова молчание. А потом даже Кармела отшатывается от Нико: бывший полицейский бьет кулаком по столу и вскакивает с места.
        - Мать твою! Ты вызвала этого безумца…
        - А что плохого в безумии? - удивляется Серхи.
        - Логан - мой друг! - кричит с пола Фатима. - Единственный, кто у меня остался!
        - Нет, Фати, это неправда! У тебя есть я, - поправляет Серхи, но ни Фатима, ни художник его не слушают.
        - Как ты узнала, что сюда приедет Логан?
        - Я и не знала, клянусь, но я надеялась, что он приедет! Мудрый прислал мне письмо, он сказал, что я прямо сегодня ночью должна попасть в обсерваторию, где животные! Я не поверила, но когда начались эти ужасы, я поняла, что все правда! Я позвонила Логану - сказать, чтобы он меня забрал! - Фатима обхватывает плечи руками. Съежившись в уголке, она кажется совсем одинокой, - замечает Кармела. - Но он не отвечает…
        - Правда-правда: она звонила по телефону с коммутатора, - поддакивает Серхи.
        - Когда ты получила письмо от Манделя? - Нико ведет себя как на допросе.
        - Два дня назад… Я не поняла, зачем он мне его прислал, я потеряла след Мудрого семь лет назад. Здесь меня расспрашивали о нем и о Логане. Нико, они сводят меня с ума…
        - А флешку он тебе прислал? Флешка при тебе?
        Фатима поднимает на него заплаканные глаза.
        - Нико, я не понимаю, о чем ты… Серьезно… - (Он смотрит ей в глаза до тех пор, пока она не отводит взгляд.) - Нико, я не хотела сюда ложиться! Я была у сестры, они нагрянули к ней домой!.. Сказали, что я обязана ехать! Меня привезли сюда силой! - Фатима ищет глазами Кармелу, словно умоляя о поддержке.
        - Они попытались перехватить всех нас, друзей Манделя, - объясняет Нико, отворачиваясь к компьютеру. - И мне интересно: этот Ларедо, который нас допрашивал, - он знал правду или от него тоже скрыли…
        - Что ты ищешь? - допытывается Серхи, увидев, что Нико шарит по ящикам стола. - Рассказывай! Может, я смогу тебе помочь!
        Нико ищет диск USB. Выясняется, что Серхи видел несколько флешек в одном из ящиков стола, он горд, что оказался полезным. Нико вставляет флешку в компьютер и начинает копировать какие-то файлы. Кармела хочет спросить, что он нашел такого интересного, но в этот момент Нико встает из-за стола.
        - Мы уходим, - объявляет он. - Если принять письма Манделя за правду, до полуночи мы должны оказаться в обсерватории.
        Серхи улыбается и кивает, тряся подбородком.
        - Я ничего не понял, но, если вы не против, хочу отправиться с вами. Чтобы защищать Фати.
        - Но я не могу вот так взять и уехать! - протестует Фатима. - Мне нужна одежда… И мои стихи! - Она хватает Нико за руку. - Я не могу уехать без моих стихов!
        - Стихов?
        - Да, - подтверждает Серхи с очень серьезным видом. - Она мне про них рассказывала. Она хранит их с детства! Это очень важно! Она - великий мастер! Я сейчас сбегаю наверх.
        - Нет, - решает Нико. - Мы поднимемся все вместе. Поищем еще и одежду.
        Нико входит в комнату Фатимы в одиночку; Кармела, Серхи и Фатима ждут в коридоре. Никто не смотрит на труп зарезанной женщины. «Здесь затронуло и больных, и персонал, - размышляет Кармела. - Те, кто не остался в комнатах, двигались вперед, спустились в подвал, разделись… собрались вокруг рептилий и начали их пожирать…» Кармела приходит к выводу, что убитая женщина вела себя подобным же образом, просто не смогла выйти из палаты. И не было даже никакого замка: она не сумела повернуть дверную ручку. «Это поведение не помогает им манипулировать предметами: они только идут вперед и избавляются от одежды». Но кое-что все-таки не стыкуется: почему Серхи, Фатима и кто-то еще оказались невосприимчивы? Вот что нужно обсудить, когда Нико вернется. А Нико не отыскал ничего из одежды, кроме пары темно-синих халатов. Фатиме художник вручает толстый конверт, набитый бумажками, - девушка хранила его под матрацем. Фатима прижимает конверт к груди, словно младенца, баюкает и плачет.
        - Спасибо, Нико, спасибо!
        Когда они спускаются по лестнице к выходу, Кармела замечает, как Нико прячет в карман косухи флешку из подвала.
        - Что ты нашел? Историю болезни Манделя?
        - Нет. Я рассчитывал ее найти, но Карлос Мандель нигде не упомянут.
        Кармела обдумывает это странное обстоятельство.
        - Он вполне мог записаться под вымышленным именем, чтобы сохранить приватность… А что же тогда ты копировал?
        - Файлы, защищенные паролем. Не знаю, что в них, но я решил проверить свою нелепую догадку. И не ошибся. Пароль для этих файлов тот же самый, что и для файлов с конфискованной флешки, которую мне прислал Мандель!
        12. Министерство внутренних дел
        10:30 вечера, время испанское. Основные параметры ситуации - скорость и отсутствие новостей из пораженных регионов. Здесь - как в оке циклона: в центре только тишина. Известно, что затронуты многие виды животных. Говорят о волках и бурых лисицах в России и Азии, о приматах и копытных в Африке, о птицах в Южной Америке, о больших и малых млекопитающих в США. Назревает паника, но даже паника не бывает такой стремительной и осмысленной. Последняя новость из Турции - «нашествие пеликанов» в стамбульском порту. Звучит гротескно, как нелепая шутка, - даже для перепуганных журналистов.
        Скандинавские страны не то чтобы совсем не затронуты (массовые самоубийства леммингов и «манифестанты» в Норвегии), но точки хаоса проявляются позже. «На север, на север!» - кричат все, кто до сих пор имеет такую возможность. Всегда считалось, что север не так легко поддается катастрофам.
        Ларедо ждет, чтобы вертолет улетел подальше от Торрехона, - тогда он позвонит Агирре. А пока он проглядывает информацию из посольств. Его звонок надолго зависает в режиме ожидания, пока наконец на экране мобильника не появляется секретарша Агирре: восточное лицо, счастливая улыбка, на шее - красный платок от «Hermes».
        - Да, сеньор Ларедо, сеньор Агирре скоро с вами свяжется.
        «Эта идиотка разговаривает со мной так, как будто я попросил ее посмотреть расписание шефа», - злится Ларедо, держа телефон в одной руке, а другой вцепившись в спинку сиденья. Из телефона доносится тихий шепот, какая-то музычка, по экрану ползет муть, и вот наконец высвечивается лицо Агирре с густыми бровями, мертвенно-бледной кожей и широкой улыбкой. Выглядит как записанное дома видео для YouTube.
        - Ага, Ларедо! Как я рад, что вы позвонили! Как дела?
        Что-то постоянно жужжит, связь отвратительная. Агирре пока ничего с этим не может поделать.
        - Да-да, мы сейчас в самолете. Я сопровождаю министра внутренних дел…
        - Ясно, - отвечает Ларедо.
        - Господин министр хочет с вами поговорить. Подождите. Отключитесь, и тогда мы попробуем запустить видеоконференцию по всем правилам.
        Ларедо даже не успевает попрощаться, связь тотчас обрывается. Вся его команда следит за ним, но Ларедо притворяется, что ничего не замечает. Паузу он использует, чтобы достать ноутбук и наладить связь на большом экране. Он успевает подготовиться к разговору.
        - Ларедо.
        - Да, господин министр.
        Изображение больше не дрожит. Видимо, перед министром тоже установили ноутбук с веб-камерой. На экране видна половина Агирре, сводчатый потолок кабины и еще несколько пассажиров. Очень красивый мальчик смотрит в камеру со своего места в четырех рядах от монитора. К Ларедо склоняется яйцеобразная голова мужчины, который, вероятно, является отцом мальчика.
        - Ларедо, как обстоят дела?
        - Бывали дни и получше, господин министр.
        Министр внутренних дел - человек печальный, он стал таким намного раньше, чем началось все это, - по крайней мере, так думает Ларедо. Традиционные мешки под глазами еще резче выделяются в желтушном свете самолета и веб-камеры. На министре рубашка офисного сотрудника и галстук в полоску. Выражение лица, по мнению Ларедо, идеально подходит для служащего в отделе жалоб или в отделе по работе с неплательщиками.
        - Это понятно, Ларедо, это понятно. И еще я хочу, чтобы вы знали, как глубоко благодарен вам испанский народ, включая и президента, - вам и тем, кто, как и вы, выполняет эту почетную работу по защите…
        - Господин министр, - перебивает его Ларедо, - могу я узнать, куда направляется ваш самолет?
        Господин министр никоим образом не ожидал, что его перебьют. Он наклоняется к пассажиру, сидящему по другую сторону от Ларедо. Короткий обмен репликами. Между рядами сзади возникает половина женского лица. Руки в униформе стюардессы тянутся к креслам, раздают напитки и подушки. Мальчика больше не видно.
        - Ларедо, - произносит министр с печалью в голосе, - я не хочу приукрашивать нашу ситуацию. Нас эвакуируют…
        - Это я понимаю, господин министр. Вопрос был о том, куда вы направляетесь.
        - Самолет летит в Осло. Это один из последних рейсов. Его зафрахтовало сразу несколько компаний. Вместе с нами летят и семьи.
        «На север, на север» - повторяет Ларедо, вспоминая о своей жене и детях.
        - Господин министр, есть что-то такое, чего я не знаю?
        - О чем вы?
        - Я что-то упускаю из виду?
        - Кажется, я вас не понимаю.
        - Вы сказали, что летите в Осло. Известно, что в Осло более безопасно?
        По обе стороны от высокопоставленного собеседника слышатся голоса: Агирре и другой спутник советуют министру что-то неслышное для Ларедо. Но министру не до советчиков, он пристально смотрит на Ларедо. Как будто только что осознал, что двухмерное лицо, с которым он общается, принадлежит человеческому существу из плоти и крови.
        - Ларедо, мы движемся к meeting point[7 - Место встречи (англ.).] вместе с другими испанскими коллегами и нашими семьями. Но если честно, там нас может ждать то же самое, что и здесь. Я не вижу в нашем перемещении большого смысла. Никто не знает, действительно ли то место окажется более безопасным…
        - Как давно вы это знали, господин министр?
        - Ларедо, у вас есть новая информация для господина министра? - перебивает Агирре.
        - У меня есть. Но я не знаю, есть ли у господина министра информация для меня.
        - Вашу мать, дайте мне поговорить! - взрывается министр. Этот косноязычный спор при нестабильном изображении начинает веселить Ларедо. Лицо министра склоняется ближе. - Ларедо, меня известили всего месяц назад. И мне известно, что и другие члены кабинета знали не больше моего.
        «Всего месяц назад», - запоминает Ларедо, узнавший обо всем за три дня.
        - Месяц назад, - повторяет он вслух.
        - Да.
        - Могу я узнать, что вам сообщили?
        - Произойдут… беспорядки вследствие биологической опасности. Люди будут двигаться группами и уничтожать друг друга. Города опустеют. Меры начали принимать заранее.
        - А теперь? - Фразы Ларедо звучат как выстрелы - сухие и резкие.
        - Теперь мы получили приказ укрыться в безопасном месте и оттуда руководить операциями по… восстановлению.
        «Месяц назад», - повторяет про себя Ларедо. Он вспоминает, как молодой нервозный Вассенир инструктировал его три дня назад. Вертолет трясется, и Ларедо выделывает цирковые пируэты, удерживая открытый ноутбук одной рукой. В одно мгновение перед его глазами прокручивается мультик: тонущий корабль и прыгающие за борт крысы. Он даже представляет себе момент, когда нарисованный нос погружается в море, представленное двумя волнистыми линиями. Ларедо начинает понимать или принимать то, что понимал и прежде: «Это не он стоит за стойкой в отделе жалоб. Это я». Он чувствует себя игрушкой-мишенью в балаганном тире.
        Но если ему уже нечего терять, он, по крайней мере, попробует открыть ответный огонь.
        - Карлос Мандель, - говорит он в камеру. - Вам знакомо это имя, господин министр? Вот сеньору Агирре оно знакомо. Спросите у него. Профессор университета Комплутенсе. Этолог, то есть занимается поведением животных… несколько лет назад прославился научно-популярными изданиями. Покончил с собой в результате депрессии…
        Министр по-настоящему сбит с толку.
        - Ларедо, зачем вы мне это рассказываете?
        - Я спросил, знакомо ли вам это имя, господин министр.
        После очередного - и раздражительного - мозгового штурма министр пожимает плечами.
        - Фамилия Мандель фигурировала в документах Министерства обороны, - соглашается он. - Но заверяю вас, в мои руки никогда не попадали связанные с ним материалы.
        - «Кроатоан» - это слово вам что-нибудь говорит?
        - Никогда не слышал. Повторите еще раз.
        Ларедо повторяет, но министр неожиданно меняет тему:
        - Этот Мандель… разве он не умер несколько лет назад, Ларедо?
        - Да, сеньор, он покончил с собой два года назад, но перед этим запрограммировал отправку писем своим друзьям; в них он предсказывает сегодняшние события и просит друзей записать на видео первые происшествия… А еще он переслал им несколько файлов…
        - Сеньор, прошу прощения… - Рокочущий бас Мавра, сидящего за два кресла от Ларедо. - Объект остановился неподалеку от Трес-Кантос. Частная психиатрическая клиника «Лас-Харильяс».
        Де Сото, Бюст, Лопе и Оливер одновременно поворачивают головы к Ларедо: так ведут себя болельщики на теннисном матче. Ларедо видит, с каким вниманием вся команда следит за его переговорами. Кивнув Мавру и продолжая диалог, Ларедо открывает еще одно окно на компьютере и вбивает в поиск название «Лас-Харильяс». «Что они там делают?»
        - Ларедо, к чему вы ведете? - спрашивает министр.
        - К маловероятной, но допустимой гипотезе, что у Манделя имелось объяснение всему происходящему - возможно, еще и решение, господин…
        - Этот человек не был… Он ведь не изучал эпидемии? - У политика растерянный вид. - Я не понимаю, как…
        - Господин министр, возможно, это не эпидемия.
        Яростно барабаня по клавишам и дожидаясь результатов в боковом окошке, Ларедо сжато пересказывает министру то, что видел в медицинском центре на военной базе.
        - Торрехон… - У министра как будто прихватило живот. - Несколько минут назад база в Торрехоне перестала отвечать на вызовы. К счастью, Отряд сорок пять успел улететь с его величеством на борту - ведь так, Агирре?
        - Да, господин министр, его величество, к счастью…
        - Торрехон? - Крик Ларедо больше похож на визг. - Мы улетели с базы примерно… десять минут назад! Доктор Гарригес все еще там, вместе с…
        - Связь с базой оборвалась чуть позже. Мне очень жаль, Хоакин, мне правда очень жаль… Тот пациент, о котором вы рассказывали, возможно, заразил всех, кто там был.
        Министр отказывается от напитков, предлагаемых стюардессой, которую Ларедо видеть не может: она не попадает в камеру. За плечом министра, тремя рядами дальше, снова высовывается красивый мальчик и получает за это нагоняй от отца. Еще дальше виден женский профиль с восточными чертами.
        Однако Ларедо не собирается так просто отпускать леску.
        - Господин министр, а что вам известно о психиатрической лечебнице «Лас-Харильяс» под Мадридом?
        - Ларедо, ну что еще за лечебница? - В голосе министра накапливается раздражение.
        Агирре наклоняется к компьютеру, чтобы закрыть конференцию, но Ларедо его опережает:
        - Господин министр, Карлос Мандель провел в «Лас-Харильяс» последние годы своей жизни. А еще согласно записям там сейчас лечится подруга Манделя, некая Фатима Кройер… Совпадение? А ученица Манделя, Кармела Гарсес, передвижения которой мы отслеживаем, приехала в ту же лечебницу… Но вот что самое любопытное: когда я хочу получить доступ к частным данным о пациентах «Лас-Харильяс», мне выдают, что информация зашифрована. Зашифрованные данные о гражданском медицинском учреждении, господин министр! Чем это можно объяснить?
        - Но… О какой больнице вы говорите?
        Ларедо понимает, что министр перестал его слушать. Или, быть может, он и раньше не слушал. Министр утомлен, встревожен и, наверное, искренне не понимает, о чем идет речь. Но именно тревога заставляет Ларедо упорно искать детали.
        Неприятные детали.
        - О психиатрической лечебнице, где лежал Карлос Мандель. - Ларедо не унимается. - Данные о ней зашифрованы, господин министр. С таким я никогда не сталкивался. Даже схемы ядерных шахт и лабораторий биологического оружия для меня не закрыты: у меня широкий clearance[8 - Доступ (англ.).]. Но сейчас речь идет всего-навсего о частной психиатрической лечебнице.
        - И что? К чему вы клоните?
        Министр подносит руку к уху. За его креслом, перекрывая ребенка, который прыгает и пялится в камеру, возникает секретарша Агирре, она наклоняется к министру, чтобы получить какие-то указания. Возможно, такие: «Фернанда, прервите связь с этим долбаным Ларедо и выкиньте ноутбук в иллюминатор». Ларедо вцепляется в свой компьютер, как будто это шея министра.
        - Господин министр, клиника, где лежал Мандель - тот профессор, который предупредил о сегодняшних делах всех… своих друзей, - она засекречена! Даже у меня нет доступа! Вы что, не понимаете? Проверьте сами! Кто-то нас обманывает! Может быть, налгали даже господину президенту!
        - Не кричите, - осаживает его министр. Секретарша Агирре исчезает из кадра, оставляя мужчин разбираться в ковбойском поединке.
        - Ларедо, разговор окончен. - На экране возникает половина лица Агирре.
        - Пожалуйста, подождите! - Ларедо решает прибегнуть к мольбам. - Сеньор Агирре, еще секундочку! Пожалуйста, я должен сказать господину министру что-то еще!
        - Оставьте, - командует министр. - Говорите, Ларедо. Коротко и только об одном.
        У Ларедо возникает желание обернуться. Де Сото и Мавр как будто поглощены слежением за объектом, Оливер смотрит на пол между раздвинутых ног, Лопе дремлет, но Бюст, не скрываясь, наблюдает за ним. Нахмурившись, склонившись вперед, переплетя пальцы рук, наемница давит на Ларедо неподвижным взглядом.
        - Говорите, Ларедо, - торопит министр.
        - Сейчас-сейчас, господин министр.
        Ларедо отстегивает ремень безопасности и отходит в хвост вертолета с телефоном и компьютером, пошатываясь в темноте. Идти здесь, в общем-то, некуда, но он устраивается на дополнительном сиденье, лицом к Бюст, на достаточном расстоянии, чтобы знать, что она его не услышит, если говорить полушепотом.
        Несмотря на все это, он чувствует себя жалким и смешным.
        - Господин министр… Только одно: вам хорошо известно, что я остаюсь здесь, во имя всех испанцев, вместе с моими… товарищами…
        - Я знаю, Ларедо, и поверьте…
        - Но моя семья, - перебивает Ларедо, - моя жена и мои дети, господин министр… Они остаются в Брюсселе. - Он видит, как напрягается лицо его собеседника. - Пожалуйста, я только прошу, чтобы за ними кого-нибудь прислали. Где бы ни находилось ваше meeting point, куда бы вы ни направлялись, господин министр, пожалуйста… пошлите кого-нибудь…
        - Вы должны понимать, что мы соблюдаем максимальную осторожность…
        - Да, господин министр, я понимаю… Клянусь вам, об этом никто не узнает…
        - Я посмотрю, что тут можно сделать, - вздыхает политик, ощутимо успокоившись, - видимо, потому, что их диалог перешел на знакомую территорию льгот, привилегий и милостей, а в этой области всякий политик начинает разбираться задолго до того, как получает свое первое назначение. - Однако, не стану скрывать, дело представляется мне сложным… Прямо сейчас уже… почти одиннадцать…
        - Да, господин министр. - Ларедо ждет.
        - Приблизительно через час мы уже не сможем ничего сделать.
        - Почему?
        Министр наклоняется к экрану. Черты его деформируются, нос и губы разбухают, глаза и подбородок отступают на задний план.
        - Из-за «Лимита Б».
        - Из-за чего?
        - «Лимит Б». Нам сообщили, что после него ничего уже не изменить.
        - Что такое «Лимит Б»?
        Молчание, завладевшее министром, такое же плотное, как на похоронах вокруг оратора, позабывшего список заслуг покойного. Политик снова откидывается на сиденье, и Ларедо видит за его спиной голову мальчика, который прыгает, как молодой дельфинчик в ожидании сардин.
        - После этого мы потеряем свободу передвижения, - сообщает министр. - Позже, да, появится возможность реорганизации, но придется подождать, пока… пока не пройдет «Лимит Б».
        Изображение размывается перед глазами Ларедо. Наверное, он плачет, поскольку внезапный приступ близорукости с ним произойти не мог. Ларедо задается идиотским вопросом: сколько лет мальчику, сидящему в четырех рядах позади от министра. Мальчик похож на его собственного сына.
        - Если у нас получится, мы экстренно эвакуируем вашу семью сегодня же ночью… - добавляет министр успокаивающим тоном, - но не могу гарантировать, что мы успеем до этого срока. Все будет ауууммм.
        Последнее слово Ларедо не может разобрать. Оно прозвучало похожим на вздох, на зевок, на стон во время неяркого оргазма. Четырьмя рядами дальше снова выпрыгивает мальчик: по губам у него стекает кровь, в зубах какие-то ошметки. Ларедо еще успевает увидеть руку мужчины (возможно, отца мальчика), которая когтями охватывает детское лицо. Ребенка больше не видно, зато видно, как остальные пассажиры вскакивают с мест, чтобы наброситься на своих спутников. На ближнем плане пальцы Агирре вонзаются в лицо министра, погружаются в глазницы - а руки министра, трясущиеся как на пружинах, тем временем терзают Агирре и его помощника. Когда от сильного тычка министр отлетает назад, рука Агирре вытягивает его зрительные нервы, а помощник (Ларедо только сейчас получает возможность его рассмотреть: это молодой человек атлетического сложения) выгибает министру шею и тянет за волосы, чтобы поцеловать в рот, а потом одним резким рывком обнажает весь язык министра: живой, свежий, извивающийся, брызжущий кровью, пойманный в капкан крепких челюстей. Создается впечатление - по крайней мере, у Ларедо, - что этот язык
заряжен примирительными словами и обещаниями, как пистолет - пулями. Так оно или не так, но мышечный орган министра исчезает из поля зрения, а лицо его с тремя язвами из плоти и крови мотается из стороны в сторону, как у куклы-болванчика. Ярость схватки отображается не во всей полноте из-за перебоев в трансляции, некачественной картинки на компьютере, потеков крови, заливающих камеру, и полнейшей тишины, в которой происходит битва, - не считая шума от ударов, разрывов и разломов и шелеста снимаемой одежды. Чей-то зад, уже почти полностью оголенный (может быть, это стюардесса?), валится на экран, словно камень с вершины, затмевая изображение.
        И в этот момент Бюст выхватывает у Ларедо ноутбук; начальник не оказывает ей никакого сопротивления. Вскоре он с трудом возвращается, присоединяется к своей команде и продолжает просмотр.
        Реалити-шоу ужасов. Лица Де Сото, Лопе, Мавра, Оливера и Бюст, а теперь еще и Ларедо, а вскоре и второго пилота со всех сторон окружают ноутбук, который держит Бюст, - как дети вокруг ночного костра, слушающие страшные истории.
        Никто не произносит ни слова, пока длится это представление с размытыми бешеными зверями, яростно пожирающими друг друга. Римский цирк на высоте четырнадцати тысяч метров. Программа очень короткая, но кажется бесконечной. Внезапное землетрясение превращает картину в пыль, на ее месте появляется сообщение: «Соединение прервано».
        «Где упадет этот самолет?» Ларедо всей душой желает, чтобы он свалился на Брюссель, ровнехонько на крышу его дома.
        Лучше так, - говорит он себе, - чем раньше, тем лучше.
        Такова логика продавца автомобилей: из двух плохих предложений следует предпочесть менее плохое.
        Команда рассаживается по местам. Вертолет летит сквозь ночь. Снаружи опять идет дождь.
        - Нужно что-то делать, начальник, - говорит Де Сото, все еще держа на коленях открытый ноутбук.
        - Предложения принимаются, - объявляет Ларедо.
        13. Движения
        Фатима Кройер, несмотря на юный возраст, успела испытать почти все. Глаза у нее темные, запавшие, а голос - как вязкий сироп. «Но такого с ней еще не бывало», - думает Кармела. Ни с Фатимой, ни с кем из них. Перед лицом этого Фатима и Кармела, такие непохожие между собой, абсолютно равны. Сейчас Фатима еще раз пересказывает свою историю: да, у нее были шуры-муры с Карлосом Манделем, да, она видела его и потом, но только когда он приезжал к Логану и к Стае. Нет, она не чувствует вины за то, что тусовалась со Стаей и принимала наркотики. Она фотограф, работала на несколько журналов, а когда этот рынок обвалился, она лишилась и работы, и здоровья. Два дня назад в дом ее сестры ворвались санитары и увезли ее в «Лас-Харильяс».
        - Нико, хочешь верь - хочешь не верь, - монотонно талдычит Фатима, сидя на заднем сиденье «вольво», объезжающего стороной Трес-Кантос. Небо покрыто темной пеленой. - Они пришли к моей сестре и силой притащили меня в клинику…
        - Фатима, ты совсем не переменилась за последние годы. - Нико качает головой. - Сколько я тебя знаю, ты всегда брешешь больше, чем говоришь. Никому на свете нет дела, каким говном ты себя травишь. Никто не явится за тобой, чтобы отправить на лечение, если его не вызвали заранее. Это твоя сестра им позвонила?
        - Клянусь, что нет, че. Вот те крест. Здоровьем матери клянусь.
        - А мне нет дела до твоей матери и твоих клятв. - Нико сбрасывает скорость на подъезде к Кольменару. - Я не дам тебе спать, пока не расскажешь мне всю правду.
        - Послушай-ка, - примирительно говорит Серхи, сидящий позади Кармелы, - ты вроде как перегибаешь. Перегибаешь палку, это я тебе говорю.
        - А ты заткнись, - обрывает его Нико.
        - Так, ты обращаешься к военнослужащему. Ты кто? Сержант?
        - Художник.
        Серхи сбит с толку.
        - Художник-мазила?
        - Художник-мудила. Серхи, твоя подружка вся насквозь фальшивая, как бумажка в три евро. Пора тебе узнать ее получше.
        - Нет-нет, ты ошибаешься. Фатима - человек искренний. Глаза - это зеркало души, и сквозь них я вижу, что душа ее чиста. Так говорят мне голоса.
        Серхи внезапно замолкает. Плач Фатимы такой тихий, что слышны только отдельные всхлипы, как будто у девушки сбилась настройка.
        - Серхи, заткнись, - хрипло просит Фатима, продолжая всхлипывать. - Ладно, Нико, это были фараоны… Они велели мне никому не говорить. Не обычная полиция, а дядьки в галстуках. Меня расспрашивали и о письме Манделя, и о Логане, и о черте с рогами, меня отвезли в участок, а потом в «Лас-Харильяс», сказали, что я наширялась…
        - Вот это ближе к истине, - соглашается Нико и позволяет девушке передохнуть и поплакать.
        Кольменар-Вьехо встречает путешественников пожарами и сигнализацией. Нико объезжает опасные участки. В кювете горит машина, пламя отражается в мокром асфальте, как городские огни в озере. По тротуару бредут люди - потерянные, сбитые с толку, они смотрят по сторонам, останавливаются, жестикулируют. Они не движутся компактным симметричным строем - это нормальные люди, что уже немало. Один из них при виде «вольво» машет руками, как автостопщик. Нико прибавляет газу.
        - Что тут творится? - спрашивает Фатима, словно проснувшись в неведомом мире.
        Бывший полицейский не позволяет ей сменить тему.
        - Итак, тебя отвезли в «Лас-Харильяс». Что было там?
        - Они все время спрашивали про Логана и Стаю. У них были доказательства, что Логан вернулся к своим.
        - И одно из доказательств - это твои слова.
        - Нет, я давно порвала со Стаей! Поверь! Я больше не ношу маску! А Логан теперь с Паучихой, между нами все закончилось! Поверь, Нико!..
        - Маску? - переспрашивает Кармела.
        - Паучиха? - удивляется Серхи.
        - Стая - это жестокая группировка, сами себя они называют язычниками, - поясняет Нико. - Участники Стаи носят маски животных и клички берут соответственные: Бизон, Кабан, Ворон, Паучиха… Говорят, что поклоняются «дикой жизни». На самом же деле эти полудурки поклоняются наркотикам и сексу. Стаю собрал безумный Логан. Во время своих обрядов они бегают голяком, в одних только масках. Мандель ими восхищался.
        - Нет, это серьезная группировка, - спокойно поправляет Кармела. - Не верь ему, Серхи.
        - Еще чего, - воодушевляется толстяк. - Я тоже хочу звериную маску…
        - Ты пищишь, как поросенок, - одергивает его Фатима. Но быстро сменяет гнев на милость: - Шучу-шучу, мой маленький. Мой Серхи хороший, очень хороший.
        - А ты меня и не обидела, Фатима, я обожаю свиней. В школе меня как только не обзывали: Свиньей, Коровой, Бегемотом, Индюком…
        - А твоей сестре сообщили, что ты не задержана, а проходишь курс лечения? - Нико пытается продолжать свой допрос.
        - Да. Извини, у вас есть вода?
        Кармела передает Фатиме одну из бутылок, которые Нико добыл в кафе.
        - Почему же ты не ушла?
        За этим вопросом следует молчание. Возможно, потому, что Фатима пьет воду. Слышно только струение жидкости и скрип пластиковой бутылки.
        - Не ушла откуда? - говорит Фатима после долгого глотка.
        - Из клиники. Если тебя не арестовали, почему ты не ушла?
        И снова молчание.
        - Тебе что-то давали? - Нико смотрит в зеркало заднего вида. - Закинули в тебя пригоршню таблеток, и Фатима стала мягче воска…
        - В меня тоже закидывали таблетки, коллега. - Серхи фыркает. - А для чего еще, по-твоему, созданы дурдомы? Нам дают таблетки, чтобы лишить нас собственных голосов, чтобы мы слышали только другие голоса…
        - Да уж, парень, повеселил, - без смеха отвечает Нико. - Вот только у твоей подружки все по-другому. Голоса тут ни при чем. А раз она никого не слышит, то и голоса собственной совести тоже не слышит. Она подсела на все, что вообще бывает на свете. Если бы могла, глотала бы и таблетки для посудомоечной машины.
        - А я их и правда глотал, - гордо заявляет Серхи. - Я вовсе не шучу. Они на вкус как мыло.
        В Фатиме снова вспыхивает враждебность.
        - А в чем я виновата, Нико? Думаешь, у меня был выбор? Я попробовала одно, другое - а потом это уже они пробуют тебя и ты им нравишься. Думаешь, я не жила бы по-другому, если бы могла?
        - Я думаю, есть одни дороги и есть другие, а ты выбрала одну из худших.
        - Ну что ты на нее так взъелся, - вступается Серхи. - Фати поступала и по-хорошему, и по-плохому, как и любой из нас… Не понимаю, дружок, зачем ты с ней так обходишься, так себя ведут только голубые, хе-хе.
        - Я голубой, - отвечает Нико.
        - А, понятно.
        Новая информация как будто проходит мимо Серхи, из-за его молчания разговор опять утихает. Теперь, вдали от городов, на дороге темно. Кармела смотрит на быстрые тени деревьев, которые как будто убегают во всю прыть. Их машина - словно бастион, в котором держится, как выразился бы Мандель, «мозговая жизнь» - группа Homo sapiens в укрытии, разматывающая нескончаемый клубок своих мыслей. И все-таки что там снаружи? Лес, жизнь, давно отлаженные механизмы, которые теперь работают в другом ритме - необычном и пугающем.
        Глядя из окна на лесной сумрак, Кармела начинает нервничать. Нет, не из-за всего, что ей довелось увидеть сегодня. Не из-за зловещего ощущения, что Мандель все это уже предсказал. Это беспокойство иного рода. Нечто, слегка теребящее своими краями границы ее разума, но до сих пор неспособное обрести ясность. Щекотка сомнения.
        В пиджаке Кармелы снова вибрирует мобильник. Нет нужды проверять, кто звонит. Кармела не отвечает. Она даже не пожелала прослушать оставленные Борхой сообщения. Но теперь ее палец приходит в движение. «Приезжай в обсерваторию» - этот текст, отправленный Борхе, как ей кажется, ничего не доказывает - кроме того, что ее отношения с Борхой остались на том же месте. Кармела не хочет с ним говорить и не может его забыть. Как всегда.
        Она готова отождествить себя с Фатимой. А ее таблетки называются «Борха Янес».
        Кармела вспоминает, что так и не позвонила родителям. Может быть, в этом причина ее нервозности. Или нет. В любом случае девушка решает позвонить, пока Нико продолжает свой допрос.
        - Когда тебе давали таблетки, они тоже спрашивали о Логане?
        - Мне велели ему позвонить. Но я притворилась, что не могу его найти.
        - Тебе приказали позвонить Логану?
        - Они его искали. Нико, прошу тебя, дай мне немного поспать.
        - Давай, Фати, устраивайся тут, - оживляется Серхи. - Вот так, у меня на плече. Я толстенький и удобный, как подушка. - (Фатима хрипло смеется.) - Ну вот, я тебя рассмешил, мне одно очко. Если бы я довел тебя до слез - мне минус два. Потом мы все сложим и увидишь - результат выйдет положительный!
        - Ну что ты за дурачок. - Это последнее, что произносит Фатима. Потом ее дыхание переходит в сопение.
        - Зачем им нужен Логан? - вслух размышляет Нико. - Может быть, Мандель и ему отправил письмо?
        Никто не отвечает. Через секунду Нико возвращается к той же теме, словно не может отделаться от навязчивой идеи.
        - Мандель просил меня позаботиться о Фатиме и прислал мне файлы для тебя, Кармела. Фатиме он велел отправляться в обсерваторию, но ничего не прислал. А Логан? Его ищут из-за того, что Фатима ему звонила? - Нико наконец обращает внимание на Кармелу. - Ой, прости, я не заметил, что ты говоришь по телефону…
        - Ничего страшного. Трубку не берут.
        Девушка сжимается от боли, страха и чувства полнейшего одиночества. Отец не отвечает по мобильнику. И по домашнему телефону в квартире на улице Вергара. Может быть, они уехали к брату в Валенсию? Кармела ищет номер брата.
        - Послушай, Нико, то, что лежит в вашей сумке, - это можно есть? - подает голос Серхи. - Я, вообще-то, голодный. Вообще-то, я ужасно голодный.
        - Ешь что хочешь, только оставь что-нибудь другим, - разрешает Нико.
        - Спасибо, приятель. - Серхи с нескрываемым энтузиазмом роется в сумке. - Ух ты, колбаски, как же я их люблю! А вот чорисо! А здесь? Тортилья? Ох, я разбудил Фатиму. Фати, хочешь поесть? - (Девушка отрицательно рычит в ответ.) - Моя бабушка говорит, что аппетит приходит во время еды… Не знаю, правда ли это: я всегда хочу есть. Конечно, за это меня обзывают проглотом. Поначалу я обижался, но теперь уже нет. А мама говорит, это потому, что я сошел с ума.
        - Заткнешься ты или нет? - Фатима раздраженно отодвигается от обжоры, но ей сразу же становится стыдно. - Прости, Серхи, мне просто нужно поспать…
        - Да брось, если бы я обижался всякий раз, когда на меня кричат… На меня кричат, даже когда я остаюсь один, - признаётся Серхи. - Я имею в виду, внутри моей головы, - поясняет он с улыбкой.
        - Только такой вот парочки нам и не хватало, - ворчит Нико.
        Брат Кармелы отзывается с первой попытки. Они с семьей перебрались в загородный дом, но и он обеспокоен молчанием родителей. Брат с сестрой говорят мало, скупо подбадривая друг друга: в семье Гарсес не любят бесполезных слов. Кармела передает привет своему пятилетнему племяннику.
        Фатима храпит на плече у Серхи, счастливец поедает колбасу. Какое-то время с заднего сиденья доносится еще и чавканье. Потом только храп.
        - Чудо что за концерт, - веселится Нико.
        - Да уж. - Кармела улыбается. - Они совсем вымотались.
        Кармеле кажется (и хочется верить), что Серхи снится счастливый сон. Обернувшись, этолог видит его большую голову со съехавшими набок пассивными очками, склоненную на висок Фатимы, а девушка спит, положив голову на плечо Серхи и прижимая к груди конверт со стихами. На обоих - больничные халаты и больничные пижамы; они напоминают Кармеле юную парочку, уснувшую дома перед телевизором.
        Нико сворачивает в сторону Кальядо-Медьяно, а потом выбирается на узкую дорогу, ведущую к обсерватории. Бывший полицейский хорошо знает эти места, ему достаточно нескольких подсказок от Кармелы: Мандель не раз привозил его в эту обсерваторию. Ветер колышет кроны деревьев и тащит по небу облака, точно кучи мусора.
        - А ты не хочешь немного вздремнуть? - предлагает Нико. - Мы будем на месте как раз к полуночи.
        - Нет, я не хочу спать.
        - Что с тобой? Ты какая-то задумчивая. Из-за семьи? Ты им звонила?
        - Да, поговорила с братом. А родители не отвечают, но дело не в этом. У меня… такое ощущение, как будто я что-то забыла. Что-то очень важное, Нико. Связанное со всем этим. И никак не могу вспомнить.
        - Ну, значит, и не вспомнишь. Не пытайся ничего делать - само придет.
        Кармела благодарна за совет. И смотрит на Нико с улыбкой.
        - А ты мне правду сказал? Прежде чем стать полицейским, ты был преступником?
        Нико тоже улыбается. Он скинул косуху, крепкие руки лежат на руле.
        - Я преувеличил. Но мне всегда приходилось искать себе заработок. И да, наверное, я стал преступником в тот момент, когда отец узнал о моих… предпочтениях, - полушутя добавляет художник. - Он-то мечтал, чтобы я стал крутым полицейским, женился и подарил ему крутых внуков. Но что-то в его конвейере поломалось.
        Взгляд Кармелы туманится.
        - Ничего не поломалось. Ты такой, как есть.
        - Да, я это… я, - произносит Нико так, как будто это короткое слово для него - неразрешимая головоломка. - Сказать это просто, но… откуда ты это знаешь? Вот ты, как и Мандель, изучаешь животных. Я ему говорил: «Карлос, по крайней мере, животные всё понимают ясно. И делают что делают. То, что делали всегда». Или так было раньше, - поправляется он.
        - Я понимаю.
        - Ну а мы? Мы можем выбирать? Вот Фатима говорила о своей зависимости от наркотиков. Все заложено в нашей природе? Но если это так, тогда почему в нашей природе не заложено принимать себя, довольствоваться тем, что мы есть, не страдая и не заставляя страдать других? Я всегда задавался этим вопросом. В школе мне нравились девочки. Некоторые парни тоже казались мне красивыми, но больше мне нравились девочки. Клянусь тебе, Кармела, первым, кто удивился, был я сам. И я даже не был до конца уверен, пока мой отец не нашел дома журналы с мужчинами и не налепил на меня этот ярлык. Даже тогда я не был уверен… Меня тянуло к некоторым мужчинам, но сексуального опыта у меня не было. И знаешь, кто подарил мне определенность? Карлос Мандель. Это случилось на одной из моих мадридских выставок. Я тогда уже ушел из полиции и поселился отдельно от родителей. Работал где придется. Хотел быть художником. Моими работами заинтересовались несколько галерей, я стал более-менее известным. Однажды на коктейле после открытия выставки я увидел рядом с собой мужчину: немолодого, небрежно одетого. Он сказал: «Ты пишешь
животных как-то наивно и робко. Но подспудно в тебе бурлит дикая жизнь, тут ничего не поделаешь, хотя тебе и страшно». Это был Мандель. Мне понравились его слова, публика постепенно расходилась, а мы продолжали выпивать. И тогда Мандель неожиданно… положил мне руку на плечо. Мы стояли перед одной из моих картин, и я почувствовал его руку на своем плече. Кармела, хватило одного движения. Такого простого движения.
        Дальше они едут молча. Серхи что-то бормочет, а потом разражается новой руладой храпа. Фары как будто сами собой рисуют разделительную линию на дороге. На горизонте над плотной стеной леса небо пестрит вспышками - точно каплями разноцветных чернил.
        - После того вечера мы стали любовниками, - подводит итог Нико. - И я до сих пор не знаю почему. Клянусь тебе. До сих пор не знаю почему.
        - Я тебя понимаю, - тихо говорит Кармела. - Со мной случилось то же самое, только с противоположным результатом.
        - Это как?
        - Все меня спрашивали, что у нас было с Манделем…
        - Если ты имеешь в виду меня, то извини…
        - Нет, я не имела в виду тебя. Вообще-то, логично, что ты так подумал. Но на самом деле между нами ничего не было, и я тоже не знаю почему. Когда я пришла к нему домой в третий или четвертый раз, у меня уже не оставалось сомнений насчет его… отношения ко мне. Я знала, что нравлюсь Манделю. А еще ему нравилось, что я такая сдержанная, такая молчаливая. Думаю, он воспринимал это как вызов. Он говорил, что во мне бурлит… - девушка улыбается, - «дикая жизнь», да. Свобода делать то, чего мы желаем на самом деле. Он говорил мне: «Предоставь ей свободу, Кармела, освободи свою дикую жизнь… Ты ведь полна ею до краев…» И у нас тоже было одно движение. В тот день мы сидели напротив друг друга, между нами лежали книги, и он положил мне руку… - Кармела кладет свою руку. - Вот так, на локоть. Его глаза горели. И тогда я сказала ему «нет».
        - Ты его не хотела?
        - Хотела, и сильно, признаюсь тебе, как на исповеди. - Действительно, слово «исповедь» тут вполне подходит. Кармела чувствует, что щеки ее пылают. Ее поражает невероятное спокойствие и даже желание, с которым она «исповедуется» перед Нико Рейносой, хотя с момента их знакомства прошло меньше суток. - Я очень сильно его хотела. Но я подумала о своем парне, о Борхе. Подумала, что Борхе измена не понравилась бы. Хотя, с другой стороны, мне было все равно, что он почувствует. Странная ситуация. Примерно как у тебя: одно движение спровоцировало мою реакцию. Но в твоем случае это было «да», а в моем - «нет».
        - И ни один из нас не знает почему, - весело добавляет Нико, но тут же возвращается к серьезному тону: - Движения, типы поведения. Они всё решают за нас.
        Кармела понимает, что хочет сказать бывший полицейский. По телу ее пробегают мурашки.
        - Да. Мы часто не знаем, почему делаем то, что делаем. - Старик из машины и ужасные существа из подвала вспыхивают у нее перед глазами.
        - Этот твой Борха… - осторожно подступается Нико. - Это тот самый тип… с которым у тебя были проблемы?
        - Нет, это совсем другая история, - обрывает Кармела.
        Ее доверие к Нико имеет свои пределы.
        14. «Я тебя лю»
        Когда ее мобильник снова вибрирует, Кармела не сразу берет его в руку. «Только помяни черта…»
        Наконец Кармела со вздохом смотрит на экран, но, увидев, кто звонит, сразу же успокаивается. И отвечает не раздумывая:
        - Энрике! Как ты?
        Голос Энрике Рекены звучит как будто издалека, усталый, но радостный.
        - Ох, да все в порядке, хотя эта чертова пробка на шоссе Ла-Корунья не сильно веселит. Всем не терпится выехать. Я даже придремал за рулем, представляешь? Проснулся от гудков тех, кто едет сзади: наш ряд немного продвинулся, а я так и стоял. - Энрике смеется. «Он сильно нервничает», - понимает девушка. - Кармела, душа моя, как же я рад, что могу с тобой поговорить… Не то чтобы я и раньше с тобой скучал, хе-хе. Мы с Ферреро Роше несколько часов просидели за компьютером в Центре, следили за новостями. Солнышко, то, что сейчас творится, - это «сумасбродство», как выражалась моя бабушка… Штука в том, что новостей приходит все меньше, но они становятся все абсурднее… В Габоне тысячи мандрилов воют за компанию с тысячами людей… В Шри-Ланке на площади в десять километров с деревьев лил кровавый дождь из-за самой яростной в истории битвы мартышек. Реку Днепр запрудой перегородили сомы, ты только подумай! Есть фотографии… Эти лучеперые высовывают усики из воды! А вместе с ними, Кармела, в воде барахтаются мужчины, женщины и дети! - Голос у Энрике дрожит. - Сотни голых тел на поверхности! Что же такое
происходит?
        - Я не знаю, Энрике.
        - Это что, «Кроатоан» нашего общего друга? - ехидно вопрошает Рекена.
        - Да, это «Кроатоан».
        - Вот как… Я бы отдал годовое жалованье, чтобы узнать, как Мандель сумел это предвидеть - что бы это ни было. - (Кармела слышит хор клаксонов на заднем плане. Они как будто смеются над словами Энрике.) - Радость моя, а где ты сейчас? - (Кармела отвечает.) - Понятно. Я, к сожалению, немного опоздаю, но тоже еду в ту сторону. Скажи… - Девушка чувствует его волнение. - Скажи, а Борха с тобой?
        - Нет. Почему ты спрашиваешь?
        Короткая пауза.
        - Ой, я, кажется, дал маху, - признаётся расстроенный Энрике. - Этот пройдоха позвонил мне где-то с час назад и все разыграл так, как будто ты ему сказала, что мы собираемся все вместе. И я спросил: «В обсерватории?» - потому что ты мне о ней говорила. «Ну конечно», - ответил мне этот ублюдок. По-моему, он вытянул из меня нужную информацию, ну ты ведь знаешь, как он умеет.
        - Не волнуйся, Энрике, я сама ему послала эсэмэс про обсерваторию.
        - Ну, если так… - Шум в телефоне подсказывает девушке, что Энрике вышел из машины или открыл окно. Клаксоны гудят еще настойчивее. - Я тут выбрался наружу глотнуть воздуха. Я правда мечтаю тебя увидеть, но здесь вокруг такой хаос…
        - Ты… ты говорил со своей семьей?.. - осторожно спрашивает Кармела.
        - Да, моя бывшая жена увезла детей за город, к своим родителям. Должно быть, это ее лучшая идея за последние годы… Я говорил с ними полчаса назад, у них все хорошо… - Кармела напрягает слух и слышит странные звуки где-то в отдалении. Она не успевает спросить, потому что Энрике сам добавляет скороговоркой:
        - Погоди, Кармела, там что-то странное.
        Энрике Рекена держит телефон у уха и наблюдает. Он, как и многие другие, вышел из машины и находит взглядом самый конец длиннющей процессии автомобилей, скопившихся позади его «лендровера». Энрике видит дома по обе стороны шоссе. Видит Мадрид вдалеке, огни вертолетов, свинцовые облака. И слышит удары. Они далеко, но они приближаются. Удары не слишком громкие, и поначалу Рекене кажется, что с таким звуком сталкиваются машины в пробке, однако точный повторяющийся ритм в такое объяснение не укладывается. Как будто одно за другим бьются стекла. Как будто двое безумцев с молотками в руках движутся вдоль рядов машин и долбают лобовые стекла, но к его «роверу» пока что не подобрались.
        А потом Рекена замечает кое-что еще.
        - О господи, - выдыхает он в трубку.
        - Энрике? - Голос у Кармелы сейчас очень нежный и заботливый, но даже она не в силах его успокоить.
        Туча над последними машинами как будто отделилась от остальной ночи, обзавелась собственной чернотой и теперь движется вперед, непостижимая и губительная. Энрике щурится. Господи, что это? Водители, вышедшие с ним на шоссе, машут руками и убегают в противоположном направлении. Те, кто до сих пор сидел в машине, следуют их примеру. Женщина, которую бросил водитель, выбирается из правой двери с ребенком на руках, безумно озирается и выкрикивает одно и то же имя. Энрике отходит с ее пути, женщина не видит его в своем слепом бегстве. Следом за ней с воплями устремляется целая группа.
        - Энрике, что происходит? - Кармела умоляет его ответить, в голосе ее слышны слезы.
        Энрике не отвечает. Он вглядывается в черную тучу. Летучие мыши. Невероятно. Их тысячи. Они сбились в такую плотную массу, что непонятно, как они вообще могут лететь.
        И все-таки ритмичный шум исходит не от стаи летучих мышей.
        Энрике отмечает, что удары раздаются из машин, в которых до сих пор остались пассажиры, - когда туча мышей оказывается над ними. Ряд за рядом, машина за машиной, влажные хлопки, от которых окна заливаются кровью. Энрике уже догадывается, что происходит внутри. «Люди бьются головой о стекла, или кусают сами себя, или…»
        Кошмарное явление приближается равномерно, в соответствии с продвижением темных млекопитающих. До его «ровера» остается пятнадцать рядов, четырнадцать рядов, тринадцать рядов…
        Уже почти все пассажиры из этих рядов покинули свои машины, но, чем бы ни была вызвана эта самоубийственная волна, Энрике замечает, что она накрывает и тех, кто бежит недостаточно быстро. Вот одинокая старушка: бежит, спотыкается, падает на асфальт, вытягивает шею, закатывает глаза, изо рта у нее вырывается сгусток крови. Именно в этот момент над старушкой пролетают мыши. Они не пищат. Они производят странные механические звуки. Энрике рассматривает их завороженным взглядом биолога: летуны сформировали в небе плотный диск. Те, что по краям, просто летят вперед, но те, что в центре, кусаются и раздирают друг друга в клочья. На асфальт сыплется град маленьких тел, место погибших тут же занимают их соседи.
        Воронка, которая сужается при перемещении. Седьмой ряд, шестой ряд…
        Энрике не хочет бежать, но бежит. Он сам поражен своими действиями: Энрике Рекена всегда считал себя человеком, который не поддается общей панике. Но ноги его бегут сами собой. А телефон он по-прежнему держит возле уха.
        - Кармела… - Энрике задыхается на бегу. - Послушай… Я…
        Водители оставили двери своих машин открытыми, и это замедляет бег; Энрике одни двери огибает, другие захлопывает. Он не хочет смотреть назад. Он бежит за теми, кто бежит впереди, глядя только на пространство перед собой. Никогда прежде он не испытывал такого страха. Сердце готово разорваться после одного-единственного решающего удара.
        Энрике пробегает мимо открытой машины. Черный «лексус». На заднем сиденье заходится визгом брошенный ребенок лет четырех: он пристегнут ремнем.
        Энрике решает, что настал момент остановиться. Он открывает вторую дверь и тоже садится сзади. На мальчике штаны-бананы с Микки-Маусом на коленках и голубой свитерок - сразу видно, что дорогой. Малыш отчаянно воет и зовет маму. Энрике верит (хочет верить), что это не мама бросила своего сына. Стоимость машины позволяет предположить, что это сделал шофер.
        Как бы то ни было, теперь здесь он, Энрике Рекена. Он машет рукой мальчику, тот пучит глаза, как будто не может поверить, что на свете существуют такие большие дяди с такими вот усами.
        - Привет, коллега, не волнуйся. - Энрике подмигивает малышу.
        Только теперь Энрике позволяет себе взглянуть назад. Шестью рядами позади он видит толстого лысого мужчину: брюки у него задраны до щиколоток, толстяк передвигается прыжками и блюет кровью. Энрике подсчитывает, что пока еще успевает побежать в ту же сторону с ребенком на руках; сомнение вызывает только время, которое потребуется на расстегивание ремня и вытаскивание мальчика.
        И само это сомнение подсказывает Рекене, что сомневаться больше не о чем.
        Он успокаивается. Остается в машине и улыбается малышу.
        - Тсс, молодой человек. - Энрике подносит палец к усам. - Ничего не бойся.
        Облако приближается: он слышит скрип обезумевших прялок. Взрослый продолжает строить рожи, чтобы мальчик не смотрел назад. Неожиданно Энрике вспоминает: у него тоже были богатые родители и его тоже возил по городу шофер. Мальчик стал зоологом. Потом стал начальником. Он прожил всю жизнь, чтобы оказаться в этот момент в этом «лексусе», рядом с этим мальчиком. Он замечает, что телефон больше не выкрикивает его имя голосом Кармелы. Энрике с нежностью подносит трубку к уху.
        - Кармела… - Он улыбается. - Я тебя лю…
        Тишина оборванного разговора. Телефон Кармелы соскальзывает ей на ноги. Нико молчит, дает девушке время поплакать. Серхи и Фатима проснулись, но вопрос задает только Фатима. Нико не отвечает. Пока Кармела плачет, машина делает поворот на склоне холма возле леса Альберче.
        - Обсерватория, - сообщает Нико. - Мы на месте, прибыли. И как раз вовремя.
        Часы на панели показывают без пяти двенадцать. Фатима вытягивает стройную шею, вглядываясь в темноту. И Нико это подмечает:
        - Твой дружок Логан не приехал. Не утруждайся.
        - Но он приедет, - обещает Фатима.
        - Надеюсь, что нет, для его же блага, - раздраженно бросает Нико.
        15. Логан
        Логан чувствует себя Бизоном, мчась по шоссе М-40 на «харлей-дэвидсон-софтейле», изогнувшись над хромированным рулем. Прижавшаяся к нему Паучиха завывает и хохочет. Последние дни прошли как в аду, а этот конкретный день - ощутимо хуже, так что Логан даже не верил, что выберется живым из города. Но все-таки у них получилось, и вот теперь, на шоссе, верхом на «харлее», он чувствует себя Бизоном.
        Отчасти в случившемся виноват он сам, Логан это признаёт. Два дня назад он получил из рук Люка картонную коробку, перемотанную скотчем.
        Они вдвоем заперлись в комнате Люка, в их общем жилище в районе Лавапьес, и Люк торжественно вручил ему эту коробку. Люк любил Логана как отца, поэтому Логан не удивился, увидев у парня слезы на глазах.
        - Протри иллюминаторы, Плакса, - велел ему Логан. - Мне не нравится, когда ты ведешь себя как размазня. - И он наградил Люка своим фирменным объятием, прижав к себе одной рукой, а в другой держа таинственную коробку. - Сердечко-то у тебя стучит, как барабан, старина!
        - Вот и пусть стучит подольше. - Люк прижимает руку к сердцу. - Я еще лет двадцать протяну, дружок.
        - Ну и чудно. Рядом с Бизоном ты будешь жить вечно. Место в Стае тебя ждет.
        - Забудь на минуточку про Стаю, иди в свою комнату и открой коробку. И никому не рассказывай, понимаешь? Он мне так сказал. Никому.
        И Логан согласился. Он подумал, что в коробке лежат бабки. Мудрый обещал дать ему денег еще до того, как Логан в первый раз загремел в каталажку. Поэтому он заперся в своем «святилище», как называл он комнатушку в квартире Люка, и разорвал скотч, стараясь не испортить ногти, выкрашенные фиолетовым лаком. И все это ради того, чтобы обнаружить внутри такой сюрприз.
        Письмо от Мудрого. Откровение.
        В ту ночь Логан не спал.
        Он смотрелся в маленькое зеркало, висящее на стене рядом с маской Бизона, которую Мудрый привез ему из нью-йоркского Гринвич-Виллидж. Логан размышлял. Смотрел на свои короткие волосы, выкрашенные под платину, на подведенные глаза, на колечки в носу, на зеленые губы, на женское и в то же время угловатое лицо. «Потому что Бизон - это не самец и не самка: это и то и другое», - как говорил он сам.
        Логан поверил кое-чему из того, о чем ему писал Мудрый. А кое-чему не поверил. Мудрый все это написал два года назад. Конечно, некоторые предсказания за два года успели исполниться, но были и другие фразы («через два дня случится такое, чего ты и представить себе не можешь…», «Логан, предначертанному быть…», «уходи из дома, найди другое место, никому не говори, где ты, оставайся там до вечера, а потом…»), которые показались Логану преувеличениями. Логану совершенно не хотелось убегать и прятаться. С какой стати? Он не убегал, когда до полусмерти избил двух арабов и знал, что фараоны идут по его следу. Он не убегал и тогда, когда во время ограблений срабатывала сигнализация. Логан - Бизон, а Бизон - это чистая отвага. Он не собирался драпать. Пусть убегают другие.
        Сейчас, под ударами ветра на шоссе М-40, продираясь сквозь воздух на полной скорости, он не чувствует себя убегающим. Он только выполняет свое предназначение, занимает место, определенное для него в планах Большой Матери. К тому же весь мир сейчас перевернулся вверх тормашками. Мир вывернут наизнанку, одним рывком, точно перчатка, и теперь показывает свою подкладку - другого цвета и другой фактуры. То, что имело ценность вчера, сегодня не имеет никакой ценности. Бизон не убегает: он бежит по Прерии. И если бы еще эта малахольная Паучиха перестала вопить, величие и уникальность момента от этого бы только выиграли. Логан решает расставить точки над i на парковке шоссе Ла-Корунья. Путешественников до сих пор окружает урбанистический пейзаж: развязки, линии проводов, а движение на выезде из города становится все плотнее. Хорошая новость в том, что почти не видно полиции: все заняты на улицах Мадрида, пытаются сдержать выступления недовольных. Логан теперь сам себе хозяин, никто не собирается их задерживать - или, по крайней мере, в это ему хочется верить.
        Паучиха целует его своим паучьим поцелуем. Логан отодвигает ее лицо и смотрит прямо в глаза. Паучиха смиренно отводит взгляд: она знает, что смотреть должен Бизон.
        - Мы выбрались. - Логан держит ее за щеки. - Это оказалось замороченно. Но мы уже снаружи. Теперь все у меня под контролем.
        Паучиху на самом деле зовут Бендита Мендес. Или просто Бенди. Она эквадорка, встретила девятнадцать апрелей и обладает задницей, которую никогда не надоедает лапать. Сиськи у нее слишком большие, не во вкусе Логана. Зато свой порочный рот она использует как профессионалка, а взгляд ее отражает опыт сложного выживания. Она знает, когда молчать, когда говорить, когда брать дело в свои руки, когда позволять командовать другим.
        - Как скажешь, все будет, как ты скажешь. - Она снова целует Логана. - Я твоя, Бизон.
        Логан позволяет себя ласкать. А потом сжимает горло своей подружки. На них смотрят люди из машин, медленные, как моллюски в своих раковинах.
        - Первое, - объявляет Логан. - У нас не вечеринка и не ритуал. И даже не налет. Большая Мать меняется. Это правда. Ты сама видела.
        - Да. - Девушка вздрагивает.
        - Второе: мы одни. Стаи больше нет. Может быть, они уже сдохли. У тебя есть я, но, если ты не будешь делать, что я говорю, я тебя выкину и дальше поеду один. Ты не нужна Бизону. Ты пришла сама. Бизон тебя не звал.
        - Все как ты захочешь. - Эквадорка дрожит. И смотрит на него почти со страхом.
        Подведенные глаза Логана пристально изучают спутницу. Он не хочет проявлять чрезмерную жестокость. В конце концов, он тоже выжил благодаря ряду случайных совпадений. И это, несомненно, подтверждает, что удача на его стороне.
        Проведя бессонную ночь за чтением письма Мудрого, Логан принял решение на следующее утро наведаться к Филину. Филин - компьютерный фрик и знает обо всем, что творится в мире. Логан хотел только проверить, есть ли новости, подтверждающие прогнозы Мудрого, но Филин рассказал о другом: утром замели Фатиму Кройер. И кажется, не обыкновенные фараоны. Сестра Фатимы добавила к этому, что про Логана они тоже спрашивали.
        И это был сигнал тревоги.
        Логан проявил осмотрительность. Перед Филином он притворился, что дела Фатимы никак его не касаются, а потом тотчас метнулся в свое второе «святилище», о котором знали только Жираф и Горилла: это был захламленный гараж в Лавапьес, где Стая хранила награбленное. Там у Логана стоял почти новенький «харлей», месяц назад угнанный у одного пижончика, и лежал вальтер-ППК с патронами и кобурой. Логан просидел несколько часов в гараже, где не было даже воды, язык его превратился в мочалку, желудок иссох, как пустыня, пока в полдень в тайник не наведался Жираф. Он рассказал, что Люка тоже замели, но только для допроса. По крайней мере, Паучиха ухитрилась спрятать коробку Мудрого раньше, чем нагрянула полиция. Логан, как и просил Мудрый, уже сжег письмо, но второй предмет по-прежнему лежал в коробке. Теперь Логан переложил его в более безопасное место. А еще, следуя наставлениям Мудрого, разломал свой мобильник.
        - Но что случилось? - спросил Жираф. - Логан, почему тебя ищут? Говорят, Стая похитила какую-то семейку… Логан, нас обливают дерьмом! - Логан ничего не ответил и выставил Жирафа сразу после прихода Паучихи.
        Конечно, все это была брехня: Мудрый так и предупреждал, что Логана будут искать. Они с Паучихой спрятались на ту ночь и на весь следующий день в квартире у ее подружки. Ели, пили, курили.
        Подружка в квартиру не вернулась. А когда Паучиха включила телевизор и они увидели летящий к чертям Мадрид, Логан понял, что Мудрый был прав.
        Во всем.
        Большая Мать поднялась во весь рост. Это был конец.
        Пришла пора валить.
        Мудрый. Думать о нем - значит думать о том, что он открыл в своем письме, о чем Логан и сам уже отчасти догадывался… Но ведь это не одно и то же - догадки и уверенность.
        Зато теперь Логан может сосредоточиться на одной цели - добраться к месту назначения.
        Мудрый все прописал очень доходчиво: «Там будут и другие, среди которых, наверно, окажется и Фатима. Но вот что самое важное: постарайся добраться туда до полуночи. После этого срока все станет гораздо сложнее…»
        И он доберется. Он уже понял: решение в том, чтобы избегать больших городов. Раствориться в ночи и в Большой Матери, которая ныне сделалась царицей мира.
        Они выезжают с парковки. На развязке перед Кольядо-Вильяльба Логан выбирает второстепенную трассу, чтобы не ехать через заблокированный город, из которого, точно щупальца кракена, валят клубы дыма. Почувствовав себя в безопасности, мотоциклист возвращается на главное шоссе, теперь гораздо более пустынное, а потом сворачивает на проселок, ведущий к обсерватории. На этой дороге холодно и темно. Толстые деревья подступают ближе, словно немые часовые. Медальон Логана стучит по груди, когда он склоняется ниже к рулю, разглядывая путь перед собой и ловя повороты. Хорошо, по крайней мере, что Паучиха больше не орет. Логан чувствует, как ее роскошные буфера вжимаются ему в спину. Логану хочется остановиться посреди леса и отодрать ее как следует, но он едет дальше. «Вот что самое важное: постарайся добраться туда до полуночи. После этого срока все станет гораздо сложнее…»
        Логан не знает, в какой момент он понял, что заблудился.
        Он чувствует, что обсерватория где-то рядом, но дорожки, петляющие по холму, ничем не отличаются одна от другой. Мудрый возил его сюда два раза, и Логан вроде бы запомнил маршрут, он вроде бы помнит его и сейчас, но уверенности в нем нет. «Если ты не знаешь, заблудился или нет, это уже означает, что ты заблудился», - говорил Мудрый. Логан сбрасывает скорость и смотрит на часы. Еще нет одиннадцати, времени хватает. Логан продолжает петлять по лесу, теперь уже медленно, в полнейшей темноте.
        Руки Паучихи когтями вцепляются в его бока.
        - Логан!
        Но он уже и сам заметил. Когда он Бизон, он замечает все.
        Он останавливает «харлей», но фары не гасит. Надевает ремень с кобурой.
        - Не ходи! - воет перепуганная Паучиха.
        Он сбрасывает ее руки и подходит к тому, что перегораживает дорогу. На обочине - три легковушки и один внедорожник, мотор еще работает, огни включены.
        На взгляд Логана, группу составляют двадцать или тридцать человек и неопределенное, но громадное количество животных. Мышей или крыс. Других, со щетинистой кожей, он даже не знает, как определить. Вся эта масса жива, но это совсем другой тип жизни.
        Логан подступает к краю скопища голых и полуодетых тел, склоняется и изучает затор в свете фар внедорожника.
        Мужчины и женщины, есть тут и дети, и старики. Все они безмолвно извиваются среди зверей, звери тоже шевелятся. Тихий несмолкаемый шелест, как в яме с червями. Люди - как слепые червяки, перемазанные грязью и влажные от недавнего дождя.
        А еще это похоже на поверхность моря. Мертвое колыхание. Плоть с волосами, короткими и длинными ногтями, гениталиями, резцами.
        Логан застывает над массой и говорит, не оборачиваясь к Паучихе:
        - Грандиозно.
        - Пожалуйста, Бизон… - стонет девушка с заднего сиденья. - Логан… Пожалуйста, отойди… Мне страшно… Ты… заразишься!
        Логан не отвечает. Он заворожен.
        А еще, хотя он этого никогда и не признает, Логан напуган.
        В голове его роятся новые мысли. Теперь Логан лучше понимает Мудрого. Замерев на корточках пред безмолвной оргией, оргией без стонов и наслаждения, он принимает на себя удар молнии. И как никогда, ясно осознает свое истинное предназначение.
        Природа, которой Стая поклоняется с помощью масок и ритуалов. Каким ребячеством теперь все это кажется Логану!
        Он видит истину, зримую силу Большой Матери.
        Паучиха предостерегающе кричит у него за спиной.
        Но Логан и сам заметил: из леса появляются новые фигуры. Женщина с обвислыми грудями спотыкается возле первой машины. За ней идет мужчина в одних брюках. За ним - еще многие. Сплоченно. Молчаливая волна тел. Логан не паникует. Он знает: Большая Мать не причинит вреда Бизону.
        А потом происходит неожиданное: скопище на дороге приходит в движение, стиснутые действуют тихо и аккуратно. Расплетаются пальцы, разъединяются головы, тела выпрямляются, встают на две ноги или на четыре лапы, как будто начальник объявил, что перерыв окончен и пора двигаться дальше. Они идут, идут к нему.
        Логан пятится назад. В определенный момент взгляд его теряет осмысленность.
        Паучиха перестает вопить.
        Мужчина и женщина в порядке очереди вливаются в общую группу, на ходу скидывая с себя одежды.
        Большая Мать призывает своих потомков.
        16. Снова в обсерватории
        - И что ты думаешь? - спрашивает Нико.
        - Что внутри кто-то есть, - говорит Кармела. - Наверняка это Дино.
        - Кто?
        - Дино Лиццарди, наш сторож.
        Они наблюдают за обсерваторией, сидя в машине перед входом; в освещенном окне столовой возникает какая-то тень. Остальные окна - темные. Нико со вздохом отстегивает ремень безопасности и открывает водительскую дверь.
        - Ждите в машине. Пойду проверю, насколько здесь опасно.
        - Я с тобой, - почти с яростью отзывается Кармела. Глаза у нее после разговора с Энрике опухли от слез. Девушке страшно, но она полна решимости.
        - Эй, если вы идете, я тоже иду, - хрипло протестует Фатима. - Не хочу сидеть тут в одиночку.
        Серхи обнимает подругу за плечо:
        - Ты не одна, Фати: ты со мной.
        - Седьмая кавалерия[9 - «Седьмая кавалерия» (1956) - голливудский вестерн об отважном офицере.], - дразнится Фатима, но руку не скидывает. - А тебе не страшно?
        - Ой как страшно! Но когда я боюсь вместе с тобой, то страшно меньше.
        - Я боюсь вдвое больше твоего.
        Серхи нравится это слышать.
        - Ну тогда вычисляем среднее: чуть-чуть меньше страха для тебя и чуть-чуть больше страха для меня. Дело того стоит.
        Ночь возле леса Альберче холоднее, чем в городе, как будто деревья сделаны изо льда. Земля вокруг обсерватории грязная. Кармела наблюдает за Нико: тот держит украденную из кафе сумку с «инструментами» как ударное оружие и осторожно подходит к круглому зданию. Свет есть только на первом, бетонном этаже. Орнитологическая обсерватория наверху, она деревянная, с открытыми окнами и не освещена. Кармела слышит знакомый лай.
        - Мич? Дино?
        Ручка железной двери проворачивается, открывается темная щель, а в ней - два больших глаза. А потом все заполняется ревом Дино с сильным итальянским акцентом:
        - Профессор!.. Ай, профессор Кармела! Taci[10 - Молчи (ит.).], Мич! Я не знал, кто пришел!
        На итальянце клетчатая рубашка поверх футболки, широкие джинсы, а в правой руке - дробовик. Левой он удерживает Мича. Но в лае немецкой овчарки сейчас нет ничего агрессивного. Кармеле кажется, что Мич таким образом выражает свою радость: подошло подкрепление!
        - Это друг. - Кармела указывает на бывшего полицейского. - Нико Рейноса.
        - Дино Лиццарди. - Лапища у итальянца огромная, но Нико отвечает не менее крепким рукопожатием.
        - Очень приятно, я вас вроде бы видел здесь несколько лет назад.
        - Не удивлюсь! - похохатывает Дино. - Я тут всегда! Никуда отсюда не уходил! Basta[11 - Хватит (ит.).], Мич! Ты уже поздоровался с профессоршей!
        - С нами еще друзья. - Нико кивает в сторону Фатимы и Серхи, которые наконец выходят из машины.
        Происходит быстрый обмен приветствиями, но Кармела в них не участвует. Она слышит голоса Серхи и Фатимы, словно по радио, не проявляя к ним никакого интереса. Застыла даже ее рука, гладившая Мича. Ее выпученные глаза смотрят на темный порог обсерватории, а ночь вокруг Кармелы становится все холоднее.
        И кажется, это замечают все: внезапно наступает тишина.
        - Тут, в общем… профессор… у нас посетитель…
        - Здравствуй, Кармела, - говорит Борха Янес.
        Удачно сложилось, - рассказывает Борха, - что он уже находился на шоссе, когда получил информацию от Энрике Рекены. Борха намеревался ехать прямо в Центр экосистем, но, узнав, что Кармела в обсерватории, поехал дальше, вот почему ему удалось избежать первых пробок на выезде из города. «И судьбы Энрике», - добавляет про себя Кармела, сжимая губы. Добравшись до обсерватории, Борха припарковался сзади, рядом с грузовичком Дино, вот почему они не увидели его машину.
        Кармела вкратце пересказывает финал разговора с Энрике Рекеной. Борха встревожен этой вестью.
        - Не понимаю, что творится вокруг, Кармель. Это похоже на безумие.
        - Это и есть безумие, - поправляет Фатима.
        - Ну нет, безумие - оно чуточку похуже, - вставляет Серхи, не желая оставаться в стороне.
        Они находятся в самом удобном для разговора помещении, в «гостиной» на первом этаже. Почти в потемках, горит только туристическая лампа на столе - у стола сидит Борха. Дино не хочет запускать генератор «пока не припрет», чтобы не посадить раньше времени, а на стационарное электричество надежды мало: свет то загорается, то гаснет. Кармела сидит напротив Борхи, а Серхи и Фатима держатся чуть в стороне, возле компьютеров. Мич развалился у двери и смотрит на людей мудрыми глазами. Нико и Дино, по предложению бывшего полицейского, отправились осматривать здание. Слышно, как мужчины роются в лаборатории.
        На взгляд Кармелы, Борха совсем не изменился - может быть, только еще похудел. Как и всегда, одет с иголочки: бежевый пиджак, голубая рубашка, джинсы, туфли с пряжками. Черную шевелюру Борха зачесывает назад, так что получается раскидистая крона; усы и бородка аккуратно подстрижены. Он худой, почти что тощий. Глаза его при взгляде на Кармелу начинают блестеть. В этом блеске, в испарине на лбу отражается усталость после трудного дня.
        - Кармель, как же я рад тебя видеть! - шепчет Борха. - Мне это было так нужно…
        Кармела молча кивает. Она до сих пор ощущает на себе следы их объятия при встрече - как фантомную боль: девушка может очертить на своем теле, под пиджаком и свитером, те участки кожи, к которым он прикоснулся, обдавая ее своим хмельным запахом. Кармела сама себе противна.
        Рядом с Борхой на столе стоит бутылка водки «Смирнофф» и стакан. «Он и сейчас продолжает пить. Весь мир может провалиться в толчок, но кое-что не переменится никогда».
        - Что с твоими родителями? - Лампа отбрасывает мефистофелевские тени на лицо Борхи.
        - Не знаю. Они не отвечают на звонки.
        - И моя мама тоже.
        - А я своим даже и не звонил, - сообщает Серхи, поглаживая Мича. - Так уж выходит: всегда, когда я говорю со своей матерью, мы начинаем спорить. Не думаю, что это переменится даже после конца света.
        - Серхи, заткнись, - просит Фатима, бессильно развалившаяся на стуле, конверт со стихами лежит у нее на груди.
        Борха не мешает им спорить, его взгляд прикован к Кармеле. Девушка ощущает телепатически - как бывает между теми, кто вместе жил, - значение этого взгляда: «самое важное - что мы снова вместе». И Борха, может быть, даже прав, молча соглашается она. Именно это и есть самое важное. Но только не из-за того, о чем думает Борха.
        - Кармель, ты даже не знаешь, как я хотел тебя увидеть, - накручивает он. - Я целый день шатался как потерянный, как идиот крутился в этом хаосе полицейских оцеплений и перекрытых улиц. С утра послал к чертям все начальство на работе. А ты как? Нико говорит, ты получила удар по голове…
        - Ничего страшного. Я в порядке.
        - Эгей, - зовет Борха.
        Кармела уже знает: этот условный сигнал означает «Посмотри мне в глаза». И все-таки так она и делает. Девушка видит перед собой карие глаза и мягкую улыбку Борхи.
        - Ты прекрасна - что с шишкой, что без шишки.
        - Ах, любовь… - шепчет Серхи, закатив глаза.
        Его вмешательство ломает выстроенную Борхой мизансцену.
        - Слушай, откуда вы такие взялись? - раздраженно спрашивает он.
        - Из дурдома. - Серхи почесывает экзему на шее. - Я сумасшедший. Фатима - нет. Но ты даже не почувствуешь разницы.
        - Тебя зовут Серхи?
        - Серхи Кольет. В моей семье мы все каталонцы и сторонники отделения - все, кроме моего дядюшки, брата моей матери, который голосует за Народную партию и живет в Мадриде. Каждые два месяца меня отправляют к нему, а он переправляет меня в «Лас-Харильяс», и таким образом все недолго отдыхают.
        - Какой же ты нудный, Серхи, - насмехается Фатима. - Логично, что все хотят от тебя отдохнуть.
        - Рад знакомству. - Судя по тону, Борха имеет в виду как раз обратное.
        Кармела, воспользовавшись их разговором, встает.
        - Ты куда?
        «Как всегда, я должна отчитываться перед этим надзирателем».
        - Посмотрю, чем занят Нико. - Кармела прикусывает язык, чтобы удержаться от язвительного «если можно». Она покидает тесную комнату, тяжело дыша, чувствуя на себе его взгляд, прилипший к какой-то части тела - возможно, к маленьким ягодицам, которые мерно шевелятся на ходу. «Если я сама ему сказала, где проведу эту ночь, - что же меня не устраивает?» Знакомое чувство. Все та же противоречивая, раздвоенная Кармела.
        Нико с Дино расчистили стол в лаборатории, чтобы загромоздить его всевозможными предметами, точно после археологических раскопок. Мужчины подсвечивают себе мощными фонарями. Кармела видит сверкающие лезвия ножей (одним из них Нико пользовался на бензоколонке), двуствольное ружье, два топора, лом, лопату, отвертки и молотки, коробку с батарейками разных размеров, консервные банки, бутылки с минералкой и продуктовую сумку Нико.
        - Если потребуется, мы можем здесь просидеть два-три дня. - Нико проверяет стволы дробовика. - Возможно, даже неделю, если урежем порции.
        - Ага, я тоже так подсчитал, - соглашается итальянец. Заметив Кармелу, он церемонно кланяется. - А мы тут, Нико e io…[12 - И я (ит.).] организуемся…
        - Замечательно.
        - Все хорошо? - спрашивает Нико. И это не простая вежливость, а неподдельный интерес.
        - Да.
        - Вот теперь припоминаю, я вас тоже видел раньше, синьор Нико. - Дино поглаживает бороду и, сощурившись, рассматривает художника.
        - Я был другом Карлоса Манделя, он меня сюда привозил. Только давай без синьоров: я Нико.
        - Ecco! Amico профессора! - Дино хлопает себя по плечу. Ему нравится сноровка Нико в обращении с оружием. - Вы опытный парень. Охотник?
        - Я был полицейским. Можно взглянуть на твое ружье?
        Наступает молчание. Нико проверяет патроны и перезаряжает ружье. Потом Дино снова идет на приступ.
        - Вы больше не полицейский?
        - Нет, больше нет.
        - А чем теперь занимаетесь? Простите, что спрашиваю.
        - Картины пишу.
        Дино обдумывает услышанное.
        - Сегодня я предпочитаю вас в качестве полицейского. - (Художнику начинает нравиться юмор итальянца.) - Не обижайтесь, это личное!
        - Я и не обижаюсь. - Нико возвращает оружие Дино. - Это самое лучшее ружье, надежнее его у нас нет. Мы, остальные, экипируемся чем сможем. Я хочу, чтобы каждый выбрал себе какое-нибудь оружие, кто что пожелает, и позанимался с ним. Кармела, не важно, что ты выберешь: я хочу, чтобы ты сжилась с этой вещью, чтобы она сделалась твоей.
        Девушка выбирает кухонный нож средней длины. Она не верит, что сумеет кого-то ударить по-настоящему, но чувствует, что Нико затеял распределение оружия скорее ради собственного спокойствия, чем для отражения реальной угрозы.
        - Ремня на тебе нет, а нож длинный, - замечает Нико. - Всегда клади его рядом с собой и бери в руку, когда переходишь с места на место. А я постараюсь смастерить тебе ножны.
        - Спасибо. - Кармела смотрит, как итальянец пересчитывает патроны. - Дино, тут было что-нибудь странное?
        - До вечера - ничего. Только новости. Потом меньше новостей. Телевизор вырубился. Тишина несколько часов, а к ночи… forte[13 - Громкий (ит.).] шум в лесу. Деревья, ветки! Fortissimo! Птичьи крики… Я закрываю уши, вот так!.. Потом я сторожил у окон… Но больше ничего, пока не приехал синьор Борха.
        Жестикуляция итальянца захватывает внимание публики. Нико чешет подбородок.
        - Из сказанного я заключаю, что нам придется караулить посменно. Слабое место - это второй этаж. Он деревянный, и окна там нараспашку. Плюс в том, что туда нужно подниматься снаружи. Хорошо бы укрепить люк, который туда ведет…
        - Есть гвозди, молотки, доски… - подхватывает итальянец.
        Кармела не считает, что все это окажется полезным, но понимает, что мужчинам нужно чем-нибудь заняться, чтобы не думать. Она отворачивается и видит клетки с крысами, сейчас без подсветки. Однако обитатели клеток живы и на вид в хорошем состоянии, шевелятся в своих призрачных жилищах. Рубиновые глазки как будто взирают на нее с мстительным удовлетворением. «Ну как тебе жизнь в клетке в окружении хаоса, Кармела?»
        Внезапно она вспоминает: ведь сегодня утром крысы одновременно переполошились и, как по команде, оп?сали свои клетки. И Дино тогда же ругался, что Мич напрудил прямо в обсерватории! «Синхронное поведение, вот что это было».
        Утро «Кроатоана».
        Кармела снова чувствует, что упустила что-то важное.
        - Странная у нас тусовка, - произносит кто-то рядом с девушкой.
        Это Борха, и в первый момент никто не понимает, кого он имеет в виду - Нико с Дино или крыс, которых он внимательно разглядывает. Кармела его почти не слушает. Мысль о крысах и собаке снова возвращает ее к ощущению какой-то забытой подробности, но теперь присутствие Борхи мешает ей сосредоточиться.
        - Борха, ты ведь… биолог или зоолог - как и Кармела? - спрашивает Нико.
        - Да. - Взгляд у Борхи подозрительный. - А что?
        - Кармела, ты ему рассказала?
        Девушка начинает рассказ о посланиях, о флешке, отправленной ей через Нико и отобранной полицейскими, о видеозаписи с семьей, о событиях в «Лас-Харильяс». Борха с трудом впитывает новую информацию, он упрямо возвращается к одному и тому же обстоятельству, которое (типичный Борха!) раздражает его и сбивает с толку больше, чем все остальное.
        - Письма от Манделя… А я ничего не получил!
        - Вероятно, в число адресатов он включил только самых близких, - ехидно предполагает Нико.
        Борха проглатывает скрытый намек и меняет тему:
        - Все это крайне нелепо. Как мог Мандель два года назад знать, что эту семью… стукнет в этом конкретном месте?
        - Понятия не имею, - признается Нико. - Но ясное дело, он заставил меня сделать эту запись в качестве доказательства в его пользу.
        - То есть?
        Кармела понимает, что Нико имеет в виду.
        - Мандель знал, что власти будут замалчивать такие случаи. Нам с Нико сказали, что в сьерре произошло коллективное самоубийство. Мандель велел Нико сделать эту запись, чтобы мы увидели правду.
        - Но ведь Мандель в последние годы страдал от депрессии, - возражает Борха. - Откуда же ему было все известно?
        Нико качает головой:
        - Его имя не указано в архивах лечебницы. Может быть, его положили в другое место или… или его лечение в «Лас-Харильяс» являлось всего лишь предлогом, чтобы исчезнуть…
        - Зачем ему было исчезать?
        - Возможно, он над чем-то таким работал. Например, выводил новый вирус, что-то для военных, не знаю. В общем, что-то такое, что передается животным. Наверное, вы оба сможете мне помочь. - Нико достает USB-флешку. - В «Лас-Харильяс» я покопался в компьютере и обнаружил файлы с названием «Исследование 0».
        - И что? - спрашивает Борха.
        - Я видел такое же название в файлах на флешке, которую у нас отобрали. Я решил, что это исследование животных. Попробовал тот же самый пароль - он подошел. И тогда я скопировал файлы.
        - Зачем хранить исследования по этологии в компьютере психиатрической лечебницы?
        - Именно это я и хотел бы узнать, - отвечает Нико. - Давайте попробуйте разобраться.
        Борха ловит флешку на лету, а Нико уже возвращается в гостиную. Но бывший зоолог его останавливает.
        - Погоди, Нико. Извини - ты, наверно, тот самый друг Манделя, этот художник…
        - Да, художник-пидорас, - уточняет Нико. - Выбери со стола оружие, которым сумеешь пользоваться. Не торопись, Борха. И разберитесь с этой флешкой.
        - Оружие? А ты не перегибаешь?
        - Перегибаешь ты.
        Только Кармела ощущает, до какой степени Борха взбешен дерзостью и высокомерием художника. Девушка ощущает его ярость и вибрацию, как электрическое поле, и это отчасти ее даже радует. Но ее совсем не радует, когда, оставшись с ней наедине, Борха начинает хитро улыбаться, как будто отвоевывая потерянную территорию.
        - Забавный тип этот Нико. - С этими словами Борха отводит прядку ее волос за ухо - он перестал так делать задолго до того, как Кармела обратилась с просьбой о помощи в суд.
        Девушка не отстраняется, не мешает Борхе. Ей до смерти хочется оказаться такой же сильной, как Нико; все, что угодно, лишь бы доказать Борхе: хотя она и позволила ему укрыться в обсерватории, это не значит, что ею можно управлять. Но пока его пальцы прикасаются к ее коже, девушка способна только молча смотреть на пуговицу его рубашки.
        Закончив поправлять ее прическу, он делает движение, чтобы уйти, и тогда она с ним заговаривает:
        - Выбирай оружие, Борха, - произносит она с вызовом, как будто перед дуэлью.
        17. Решения в воздухе
        - Нас предали, - говорит Ларедо. - И вас, и меня. Таков мой вывод. Вы можете валить все на меня, делайте что хотите, но этот вывод не изменится.
        Вертолет «Bell» колышется среди ночи, но внутри его на Ларедо устремлены неподвижные взгляды. Ларедо прижимается спиной к изогнутой стенке кабины. Он ослабил узел галстука и распахнул воротник. У него вид побежденного человека. И все-таки он смотрит на свою группу с вызовом. Бюст подперла подбородок руками, она отвечает ему холодным взглядом. Сидящий рядом Де Сото уперся широкими ладонями в колени. Оливер полулежит в угловом кресле и смотрит на человечка в костюме, как на мертвого жука. Напротив, вытянув ноги, сидит Мавр, по виду равнодушный ко всему. Гигант Лопе попеременно переводит взгляд с Ларедо на Де Сото. Пилоты сосредоточены на полете в условиях плохой видимости: от наземных служб перестала поступать информация. Напряжение прямо-таки висит в воздухе, пришло время поговорить всерьез.
        - А вы-то и не знали, что этот Мандель работал на правительство. - Де Сото делает упор на «не знали».
        - Нет, не знал. Я даже сейчас этого не знаю. Только подозреваю.
        - А кто такой Мандель? - спрашивает Лопе неспешно, как старый дед.
        - Он зоолог. Исследовал поведение животных. Он создатель теории взаимоповедения у пчел и муравьев. - Ларедо, как прилежный школьник, пересказывает прочитанное в интернете.
        - Букашек изучал, - с нескрываемым презрением произносит Оливер.
        - Мне это кажется такой же нелепостью, как и тебе, - защищается Ларедо. - Но так оно и есть.
        - Так что же, начальник! - начинает Де Сото и надолго замолкает: логические заключения - не его сильная сторона. - Значит, вас кинули на это дело обманом, а нас приставили к вам.
        - Нам просто-напросто ничего не сказали.
        - Нас не в первый раз отправляют на задание без ясных инструкций, - вмешивается Лопе, но Оливер уже качает головой, и Де Сото его поддерживает:
        - Это первый раз, во всяком случае у меня, когда нас отправляют за поражением. - Фраза звучит как девиз морских пехотинцев, и Мавр улыбается. Де Сото замечает эту улыбочку. - Ну, может, тебя, Мавр, несколько раз и драли в зад. А я не желаю, чтобы меня держали за болвана. Я работаю с хорошими шансами.
        - Я работаю за деньги, - говорит Лопе.
        - Я тоже, только я хочу остаться в живых, чтобы забрать свои деньги.
        - Хе, ты можешь забрать их прямо сейчас, - острит Оливер. - Банки больше не закрываются.
        Возможно, в другом мире, в другое время это была бы удачная шутка. Сейчас единственным ответом Оливеру служит пауза в наэлектризованной атмосфере небольшого пространства, заполненного потными сердитыми людьми. Де Сото кидает взгляд на планшет, по которому они отслеживают свою цель, а потом угрожающе смотрит на Ларедо, глаза в глаза.
        - Значит, Мандель работал на Великого индейского вождя. Чем он занимался?
        - Возможно, изобретал новое биологическое оружие, - отвечает Ларедо. - Новый вирус или что-нибудь настолько новое, что у него даже имени нет. И они его упустили.
        - Они его упустили, - повторяет Бюст. - И Мандель знал это еще два года назад.
        - Да, выглядит странно.
        - Выглядит как кусок дерьма, - рычит Де Сото, широко раскрывая рот, как будто там находится вышеупомянутый предмет. - И вы это понимаете не хуже нас.
        - Повторяю, я знаю не больше вашего. Я знаю, что Мандель разослал письма всем своим друзьям, знаю, что теперь они направляются в место для наблюдения за дикими животными. Чтобы спрятаться? Может быть, Мандель сообщил им, что это место безопасно? Или они хотят там найти какой-нибудь антидот, какую-то вакцину?
        - На улицах Боготы, в Колумбии: тысячи обезьян уистити и уакари… Человеческое население уменьшилось на три четверти…» - читает Де Сото по планшету. Голос его полон презрения, как будто слова Ларедо ему не слишком интересны. - Друзья, вы такое когда-нибудь слышали? Давайте, Ларедо, найдите против этого вакцину.
        - Тысячи обезьян, - задумчиво изрекает Бюст.
        - Где ты раздобыл эти новости? - спрашивает Лопе.
        - Один международный канал до сих пор вещает.
        Де Сото продолжает смотреть на экран. Прежде чем взять в свою команду Оливера и Бюст, он выполнял миссии «на исполнителя-одиночку», сражался против ФАРК[14 - ФАРК (Революционные вооруженные силы Колумбии) - леворадикальная повстанческая экстремистская группировка. Изначально выступала как партизанское соединение, позже начала также заниматься наркоторговлей и похищением заложников.]. В этих стычках Де Сото прошел хорошую школу, и, конечно же, в Колумбии у него осталось много друзей и много противников. Однако среди них нет ни одной обезьяны уистити. Недостаток Де Сото в том, что нервные перегрузки делают его опасным. Сейчас Де Сото очень напряжен.
        - Я скажу вам, как мы поступим. - Де Сото поднимает мощную длань. - Если никто не возражает, я возглавлю операцию. Мы садимся. Берем их. Допрашиваем профессоршу и художника по полной программе. А потом решаем, что делать. - И, немного успокоившись, разводит руками, цитируя еще один девиз: - Нечего терять, некем командовать!
        - Тогда какого хрена ты тут раскомандовался? - В Лопе просыпается испанское высокомерие.
        - Я не командую. Это, товарищи, мое предложение.
        - По мне, так все о’кей, - пожимает плечами Оливер.
        - Тебе и яйца языком вылизать - тоже о’кей, - размеренно басит Лопе. Лопе-Упрямец - ветеран группы и самый несговорчивый из всех. Шрамы на его теле помнят еще давний конфликт в Югославии, и он гордится своей опытностью.
        Оливер встает, Лопе встает, Де Сото выставляет между ними руку.
        - Не пойму, Упрямец, чего ты добиваешься, - говорит француз.
        - Заткнитесь, - реагирует Де Сото.
        - Тебе перевести? - огрызается Лопе.
        - Ну хватит. - Де Сото направляет палец на Лопе. - Мы принимаем решение. Только и всего.
        Вертолет дает резкий крен, пассажиры хватаются за все, что есть под руками. Стоявшие садятся. Ларедо улыбается: человек предполагает, а Бог располагает. Приходит закон инерции, невидимый закон, и отбрасывает на второй план всякое фанфаронство. Несмотря на свое положение, Ларедо готов рассмеяться. Он весело смотрит на Бюст, конфисковавшую его ноутбук. Как выразился этот тугодум - «Нечего терять, некем командовать».
        - Давайте высказываться по очереди, как подобает кабальеро, - предлагает Де Сото. - Мавр? За что голосуешь?
        Мавр отвечает не сразу. Он единственный из команды, кто был в Ираке. Свободно владеет арабским. Впрочем, Бюст (и не она одна) не верит, что он араб. Он просто смуглый и немногословный.
        - Вы все ошибаетесь, - наконец изрекает Мавр. - Вы - кучка безмозглых мудаков.
        - Чудесно! - Оливер так громко хлопает в ладоши, что Бюст оборачивается в его сторону. - Еще, еще! Давай, Мавр, давай!
        - Думаете, это так просто? - продолжает Мавр. - Пораскиньте мозгами хоть чуточку. Этот Мандель открывает антидот или вакцину от всей этой дряни. Кончает с собой. Он выжидает два года, пока не бабахнет, а потом рассылает письма своим друзьям. «Срочно бегите, вакцина в обсерватории!» - (Лопе громогласно хохочет.) - Де Сото, какой же ты идиот.
        - И что тогда? - сквозь зубы цедит Де Сото, и каждому видно, что тормозная жидкость его терпения сочится из него, словно пот.
        - И ничего. Это дело не поправить.
        - Тебя послушать - так остается молиться Аллаху, - вставляет Оливер.
        Мавр ему даже не отвечает, он откинулся на спинку сиденья.
        Ларедо покашливает.
        - Я и не говорил, что письмо от Манделя будет таким простым. Я даже не знаю, существует ли эта вакцина. Но очень возможно, что Мандель располагал неким… решением.
        - А почему им больше никто не располагает? - замечает Мавр, почти не поворачивая головы. - Почему все, кто мог, сдристнули?
        - Даже и этого не смогли, - уточняет Лопе.
        - На севере организован meeting point, министр мне рассказал. Они летели туда, - поясняет Ларедо.
        - Что еще за meeting point? - Теперь уже Мавр проявляет недовольство. - Где оно, безопасное место? Они летели в «боинге» на высоте четырнадцати тысяч метров, а у нас только эта вертушка. Их накрыло, а нас до сих пор нет! Друзей Манделя тоже не затронуло, но нас уж точно затронет! Где это безопасное место, которое защитит нас от всего, что мы видели? - Мавр указывает на ноутбук Ларедо, лежащий на коленях у Бюст.
        - Я отчасти согласен, но только отчасти, - помолчав, высказывается Ларедо. - Решение не может быть таким простым и, наверное, не многим оно известно, но все, что сейчас происходит, Мавр, - это вообще никому не было известно…
        - Атомная бомба в руках у троглодитов, - подсказывает Мавр.
        - О чем это вы? - Де Сото подозрительно щурится. - Какая еще бомба?
        - Так, дай-ка мне компьютер на минутку, - просит Ларедо. Бюст ничего не отвечает, но и не мешает, когда Ларедо протягивает свою коротенькую ручку. «Их необходимо срочно чем-то занять. Кинуть им побольше мяса. Они единственное, что у меня осталось». В конце концов, для того-то ему и придали группу наемников. «Чтобы мы смогли продержаться как можно дольше». - Мне кое-что сообщили, и я хочу это найти, - бормочет он, стуча по клавишам.
        На жесткий диск ноутбука загружены файлы, которые передал ему Вассенир при назначении миссии, и кое-какие еще - их Ларедо получил позже.
        Скопище инструкций по «предотвращению максимального риска», «мерам специального вмешательства», «алгоритмам принятия решений в критический период» и другие подобные благоглупости. Ларедо начинает поиск со слов «Лимит Б». К его великому сожалению, рядом нет никого, кто знал бы пароль для файлов, которые он отобрал у Кармелы Гарсес, но Ларедо надеется найти отсылки к «Лимиту Б» в секретных документах об операции, до которых он так и не добрался.
        Все, что угодно, - пока не стало слишком поздно.
        - Понятно же, вам очень желательно, чтобы решение нашлось, - подзуживает Мавр.
        - Не понял? - Ларедо вытягивает шею и находит в дрожащем свете кабины немигающий взгляд наемника.
        - Если мы все поверим, что решение существует, мы все так и останемся здесь прикрывать ваш зад.
        - Это верно, - соглашается Ларедо, которого годы официальных бесед закалили в искусстве полемики. - Я и не скрываю: вы мне нужны. Но только до определенной степени, Мавр. Как ты и сказал, это атомная бомба в руках у троглодитов. Все ваше оружие, вся выучка элитной группы ни хрена не будет стоить, если… если мы впадем в такой вот транс, как те, что были в самолете. А с другой стороны…
        Бюст поднимает руку. У нее этот жест смотрится дико, как будто генерал просит у рядового разрешения выйти в сортир.
        - Все дело в чертовой эпидемии, и он уже заразился, - объясняет она тоном учительницы.
        - Мы не знаем, что это такое… - возражает Лопе, но Бюст пресекает протесты на корню.
        - Мать твою, да что еще это может быть? Вы все прошли тренировки по действиям в зараженной местности, а ты, Мавр, прошел в Ираке через реальные катастрофы. Новая букашка или старая букашка, подставная или замаскированная - все равно какая-то зверушка. С зоологией или без - все равно инфекция. И насколько я понимаю, единственный, у кого эта букашка прямо сейчас внутри, - это он. - Бюст кивает в сторону Ларедо.
        - А ведь да, - вспоминает Де Сото. - В Торрехоне этот недоумок скинул защитный костюм внутри изоляционной кабины.
        Ларедо ловит взгляды наемников. Косится и на экран: там появляется сообщение, но это не результат поиска, а всплывающее окошко с краткой новостью: «Восточная Австралия. Сидней пуст. Миллионы людей вместе с опоссумами собираются в круги вдоль дорог». Один из сегментов его мозга спрашивает, что такое опоссум. Со школы Ларедо этого не помнит.
        А поиск между тем выдает: «Результатов не найдено».
        - Что ты предлагаешь? - интересуется Оливер у трибунала, состоящего из одного-единственного Де Сото. Но отвечает не Де Сото, а Бюст:
        - Выкинем его. Может быть, он нас уже заразил, а может быть, и нет. Мы ничего не потеряем.
        Вначале Ларедо не верит, что Бюст способна произнести свое предложение таким будничным тоном. Де Сото, а вслед за ним и Оливер надевают перчатки.
        - О’кей, - говорит Де Сото, нависая над Ларедо.
        - Так-так-так… - Лопе поднимает руку. - Вы чего-то больно прыткие. Кто в этой группе решения принимает?
        - Все уже решено. - Де Сото тянет пятерню вперед, точно мясницкий крюк, расстегивает ремень на животе Ларедо, хватает начальника за локоть и легко отрывает от сиденья. Левой рукой он отбирает у Ларедо ноутбук.
        - А я говорю, оставь его! - Лопе тоже поднялся с места.
        Мужчины примерно одного роста, как башни замка, Ларедо стоит между ними как свергнутый король. Кулак Де Сото молниеносен, столь же молниеносна и реакция Лопе, который отклоняется в сторону и наносит встречный удар в челюсть. Де Сото закрывается в боксерскую стойку, выставив руки перед собой; Лопе делает то же самое. Ларедо валится на свое сиденье; в этот момент слышится щелчок.
        Как будто Оливер - фотограф, попросивший сказать «сы-ы-ыр». В мгновение ока все замирают на своих местах, а Оливер поднимает свою H&K - в тусклом свете кабины она такая черная, что, кажется, заряжена обоймой мрака.
        - Спокойно, Упрямец.
        - Вы глупость задумали, - предупреждает Лопе.
        - Да мы же, приятель, и так в безумном мире. - Не выпуская ноутбук из руки, Де Сото хватает Ларедо за рубашку, вскидывает на спину и тащит к дверце вертолета. Ларедо перебирает ногами на закорках у великана, они проходят мимо Бюст, которая почти не обращает на них внимания, и вот Ларедо оказывается перед иллюминатором, за которым только облака и воздух. - Не знаю, умеешь ли ты летать, приятель. Потом расскажешь.
        У Ларедо пересыхает во рту, когда Де Сото начинает возиться с запорами дверцы. Работа не очень спорится, потому что на Де Сото перчатки, правой рукой он держит Ларедо, а левой еще и прижимает к себе ноутбук. Ночь снаружи цвета пустой глазницы в черепе.
        - Если убьете меня - это вас не спасет, - обессиленно бормочет Ларедо, упираясь взглядом в квадратную голову здоровяка.
        - Тогда скажи, что нас спасет.
        - Я не знаю.
        - Ты и спаси.
        Ларедо начинает догадываться, что с ним сейчас происходит. Они его допрашивают. Возможно, Лопе тоже принимает участие в постановке. Но это уже не имеет значения. Ларедо не мутузил талибов в Афганистане и не пытал иракцев в тюрьме Абу-Грейб, но он тоже знает, когда мужчине приходит время умирать.
        - Отлично, засранец, убей меня. Давай открой дверь и дай мне спрыгнуть. Так я быстрее со всем этим покончу… А тебе желаю удачи, когда ты начнешь пускать слюни и жрать крыс, а опоссумы отгрызут тебе яйца.
        - Приближаемся к заданной точке, - безразлично сообщает второй пилот через громкоговоритель.
        - Так ты хочешь спрыгнуть? - орет Де Сото.
        - Нет. Я хочу найти решение, найти ключ. Но мне известно не больше вашего, так что делай что хочешь.
        На ноутбуке появляется новое сообщение. Де Сото и Ларедо читают его вместе, держась за поручни двери. В «Результатах поиска» высвечивается: «Найден один результат». Де Сото на него кликает. В центре экрана возникают красные издевательские слова: «Лимит Б: пожалуйста, введите пароль. Доступ ограничен, уровень А».
        - Ты знаешь, что такое ограничение уровня А? - с издевкой интересуется Ларедо. - При доле везения президент Испании смог бы получить доступ - ну если комитет НАТО проголосует в его пользу. - Де Сото пялится на экран, Ларедо с вызовом продолжает: - От нас это скрыли: от вас, от меня, от министра и от Господа Бога. И я не только Европу имею в виду. Готов поспорить, об этом знали считаные люди во всем мире. А сейчас, возможно, об этом знают те, что под нами. Поэтому, мудозвоны, желаю вам успеха, когда будете допрашивать профессоршу и жениха Манделя.
        В первый момент кажется, что Де Сото собирается ударить. Потом он запирает дверь, отходит от Ларедо, кидает ноутбук девушке и садится на место.
        - Так, давайте-ка заберемся в обсерваторию! Возьмем женщину и пидораса.
        - Заставим их петь на два голоса, - подхватывает Оливер.
        Теперь даже Лопе не возражает. Ларедо не уверен, как далеко они готовы зайти в своей игре, чтобы убедиться, что он не скрывает никаких тайн, не знает, насколько реальна была схватка двух великанов. Он не исключает ни одну из возможностей. Однако голос второго пилота кладет конец всем сомнениям. Теперь в нем не осталось никакого безразличия.
        - Эй… Господи… Что это? Смотрите!
        Мощные, оглушающие вихри, подобные первобытным богам, проникают в кабину, когда Де Сото и Лопе открывают иллюминатор. Из рюкзаков они достают бинокли ночного видения и надевают приборы друг на друга. «С моей стороны, идет с юга», - кричит второй пилот. Красные глазки шевелятся, как пушечные стволы в амбразурах.
        Никто не произносит ни слова. Даже говорливый Де Сото теряет дар речи.
        Ларедо подходит последним. Кто-то протягивает ему прибор.
        То, что он видит или что ему кажется, заставляет его окаменеть.
        Мозг его как будто отключается от сети. Ларедо перестает думать, действовать, чувствовать. Энергия тоже отключается. В первое мгновение не помогают даже воспоминания о семье - далекий образ чего-то нежного, мягкого, всего лишь щепка в водовороте страха.
        Когда Ларедо наконец находит силы пошевелиться, он переводит бинокль на обсерваторию - маленькое круглое здание на поляне возле леса. На расстоянии примерно полукилометра от этого.
        Они больше не могут спуститься и забрать профессора с художником - да и никого другого, кто сейчас находится в обсерватории.
        «С ними все кончено», - понимает Ларедо.
        18. «Лимит Б»
        «Гостиная», которая служит Дино спальней, не подходит для такого количества гостей, но все предпочитают это место лаборатории, потому что там холоднее. Спальня Дино имеет форму полумесяца, в ней два маленьких окошка. Дино сложил свою кровать и вынес из угла столик.
        На большом столе, за которым Дино обычно ест, установили его ноутбук, Кармела и Борха изучают флешку Нико. Серхи и Фатима сидят в углу рядом с дверью, микроволновкой и маленьким холодильником.
        После недолгого отсутствия возвращаются довольные Нико и Дино. Итальянец смыкает большой и указательный пальцы: все хорошо. Мужчины запустили генератор, чтобы сэкономить батарейки, разогреть еду и включить электрическую кофеварку: все работает как полагается. Желтый свет от двух лампочек на потолке делает ночь снаружи еще темнее. В кофеварке бурлит черная жидкость. Нико наливает себе и предлагает вторую чашку Дино; итальянец принимает напиток с улыбкой, как будто это капучино в кафе под зонтиком на какой-нибудь римской piazza[15 - Площадь (ит.).].
        - Кому еще кофе? - спрашивает Борха.
        - Кому еще кофе? - фальцетом передразнивает Серхи.
        Борха бросает на толстяка испепеляющий взгляд, а Фатима, которая смеется над всем, что только ни скажет и ни сделает Серхи, пихает его локтем:
        - Какой же ты пустомеля, Серхи!
        Нико с Дино перенесли один из лабораторных компьютеров, Нико просит Серхи подключиться к интернету через телефон обсерватории и поискать канал с последними новостями. Серхи с энтузиазмом бросается выполнять задание, он рад оказаться полезным.
        - Пустомеля, - повторяет Серхи, включая компьютер. - Если это примерно то же, что и «странный тип», тогда все правда, я такой и есть. У меня параноидальная шизотипическая шизофрения, я слышу голоса, они меня костерят почем зря. Я странный, странный, странный.
        - Но, Серхи, ведь тебя от этого лечили? - допытывается Борха, усаживаясь рядом с Кармелой, печатающей на компьютере Дино. Кармела чувствует яд в этом вопросе. А вот ответ приходит неожиданный:
        - Ой да брось ты. Все без толку.
        - Ты разве не лежал в психиатрической клинике? - Борха обозлился настолько, что даже не следит за работой Кармелы.
        - Да, но я не принимаю лекарства.
        - Ты серьезно? - Фатима смотрит на парня во все глаза.
        - Ну конечно. Неужели ты думаешь, что я позволю превратить себя из сумасшедшего в идиота?
        - Но, Серхи…
        - Да, мне дают таблетки, но я их вот на что подменяю. - Толстяк достает из кармана пижамы белые продолговатые пилюльки. - Это «Тик-так». С мятным вкусом, просто объеденье.
        - Ну-ка дай попробовать. - Фатима обожает всякие новинки, особенно в форме таблеток. Девушка берет сразу несколько, жует и изучает. - Да, это вкусно.
        - И как только ты их раньше не пробовала?
        - Да уж, я много потеряла.
        - А с лекарствами ты как поступал? - очень серьезно интересуется Борха, попивая кофе.
        - Выкидывал в унитаз, когда ходил по нужде.
        - И прикрывал какашками сверху, для маскировки. - Фатима рассасывает очередную конфетку.
        - Смейся-смейся, но именно так я и делал. Никто не отваживался проверять, когда я выходил. Безотказный метод.
        Фатима хохочет так громко, что Мич поднимает лай.
        - Какая мерзость, че! - Фатима морщится и затыкает нос. И все-таки видно, что Серхи нравится ей все больше.
        - Фати, я же серьезно. Я к этому так привык, что, когда мне не дают таблеток, у меня запор начинается.
        Борха отпускает еще одно черное и горькое замечание - такое же, как кофе в его чашке:
        - Не думаю, что твоим родителям приятно было бы узнать, что они выбрасывают деньги на твое лечение в толчок, это уж точно.
        «Он никогда не терпел веселых компаний», - вспоминает Кармела.
        - Наоборот, они в восторге. - Стрелы Борхи вовсе не задевают Серхи. - Если бы я принимал лекарства, я бы вылечился, и тогда они не могли бы от меня отдыхать, пусть и на короткое время. У всего есть положительная сторона и отрицательная сторона - не считая Фати, у которой все стороны положительные.
        - Вот клоун! - Девушка смеется.
        - Ну да, что есть, то есть, - признаёт Серхи.
        Толстяк присаживается на складной стул, который сразу начинает жалеть о своем предназначении, когда тонкие ножки прогибаются под грузной тушей. Загорается экран компьютера, стоящего на маленьком столике.
        - Серхи, сумеешь подключиться? - спрашивает Нико.
        - Сумею, не сумею, сумею, не сумею, - бормочет парень, почесывая горло.
        Серхи обладает способностью устраиваться на новом месте так, как будто он у себя дома, - замечает Кармела, и тонкая пижама лишь усиливает это впечатление. - Ты в детстве так не играл? Быстро-быстро повторяешь: «Знаю, не знаю, знаю, не знаю…» Очень быстро, а когда запинаешься - вот тебе и ответ.
        - Знаю, не знаю, знаю, не знаю, знаю, не знаю, знаю… - произносит Нико безошибочно и отчетливо.
        - Дайте я попробую, - вмешивается Фатима. Она еще сосет конфетку и запинается, едва начав.
        - Ты остановилась на «не знаю», - отмечает Серхи и нажимает какую-то клавишу.
        - Ну вот что, - вздыхает Борха. - Я думаю, что теперь, когда весь мир полетел к черту, мы можем позволить себе говорить глупости.
        Тишина кажется вечной спутницей его слов. На этот раз она продолжается дольше обычного.
        Нико наливает себе вторую чашку и слоняется от группы к группе, как будто проверяя работу. Сейчас он наклоняется над Кармелой:
        - Как успехи?
        - Так себе. Дело сложное. Похоже на истории болезни пациентов, но эти графики…
        - Да, истории болезни, - констатирует Борха. Он наливает водку в пластиковую чашку из-под кофе. - И больше никаких загадок.
        - А что не так с этими графиками? - спрашивает Нико, словно не слыша разъяснений Борхи.
        Кармела двигает мышкой, разворачивая длинный ряд абсцисс и ординат с ломаными поднимающимися линиями - похоже на рост прибылей успешной компании.
        - Мне это напоминает графики ТВП.
        - Что такое ТВП? - спрашивает Нико, и теперь уже Борха игнорирует его слова.
        - Дорогая, миллионы графиков построены так же, как и графики ТВП. - Он обращается только к Кармеле. - Миллионы. - Борха отпивает глоток.
        - ТВП - это предложенная Манделем теория взаимоповедения, - объясняет Кармела.
        - Ага, «взаимоповедение», - понимающе кивает Нико. - При мне он никогда не называл ее ТВП, только «взаимность»: «Нико, у меня завтра пара лекций по взаимности…» - Художник улыбается.
        - Альковные секретики, да? - Борха порозовел от выпитого.
        Наступает ледяное молчание. Кармела закрывает глаза, чтобы собраться с силами. Ей хочется что-нибудь сказать, чтобы успокоить Нико, но бывший полицейский в помощи не нуждается.
        - Да. - Он смотрит на Борху с улыбочкой. - Воркотня влюбленных.
        - В лесу… как будто… мир наступил. - Дино сидит у окна, сейчас его вахта. - Нехороший такой мир… Ни единого зверя не видно.
        - Да ведь сейчас ночь, приятель, - успокаивает Борха. - Что ты хочешь увидеть?
        - Io вижу зверей и по ночам. - Дино кладет руку на свою волосатую грудь. - Я живу в лесу. Сторожу тут, мне нравится охота. Я знаю сьерру. Сейчас - ненормально. Нет, ненормально. И Мич беспокоится. - Он чешет псу шею, Мичу это приятно. - Мне так не нравится.
        Одинокая муха, возможно привлеченная мерцанием экрана, кружит перед компьютером; Кармела ее отгоняет. Кажется, что графики будут тянуться бесконечно, однако внезапно их рисунок меняется. Кармела указывает Борхе на экран:
        - Смотри сюда: «П2 в сравнении с П». «П в сравнении с П»…
        - И что?
        Кармела обращается к Борхе, но при этом старается, чтобы Нико понимал, что и он участвует в разговоре: Кармела чувствует, что на Борху накатывает острый приступ тупоумия.
        - В этологической статистике буквой «П» мы обозначаем позвоночных.
        - А здесь это может обозначать «Пузырь» или «Полорогий». - Борха высокомерно пожимает плечами и закидывает ногу на ногу. - Не знаю, это как искать у кота пятую лапу.
        - А их и есть пять, - уточняет Серхи, роясь в интернете. - Вместе с хвостом.
        - Совершенно верно, спасибо, Эйнштейн. - Борха салютует толстяку стаканом водки.
        - «Лимит Б», - читает Кармела под следующими графиками. - Такого обозначения я никогда не видела. Не знаю, - наверно, тут бы нам пригодилась помощь психиатра… Кое-что здесь напоминает мне ТВП, но математические выкладки слишком сложные…
        - Послушайте, а вы сумеете изложить мне эту теорию так, чтобы я понял? - спрашивает Нико. - Про взаимное поведение. Мандель терял со мной терпение, ему всякий раз приходилось начинать сначала.
        - Эту теорию Мандель разработал, изучая перепончатокрылых - пчел и муравьев, - приступает к изложению Кармела. - Смысл в том, что типы поведения соседних экземпляров примитивным образом связаны.
        - Как у электронных пар в физике? - Серхи перестает стучать по клавишам.
        - Ну… хоть слово то же самое - «взаимосвязь», напрямую сравнивать это не стоит.
        - Какой ты умный, Серхи! - восторгается Фатима.
        - Мандель имел в виду, что в поведении пчел и муравьев могут возникать шаблоны, обусловленные местностью и поведением каждой отдельной особи: формирование роя, защита муравейника, муравьиные цепочки, передающие еду… - продолжает Кармела. - Мандель даже пытался дать объяснение нашествиям саранчи, когда безобидные кузнечики внезапно начинали коммуницировать между собой…
        - Многообещающая теория. - Сладкоречивый Борха исследует донышко своей чашки. - К сожалению, в ней вскрылись серьезные недостатки.
        - Какие, например? - цепляется Нико.
        Борха пожимает плечами:
        - Тебе не понять.
        - Обнаружились явления, которые называют «немотивированными отклонениями». - Кармела всеми силами пытается сгладить напряжение. - Бывает, что пчела садится, вместо того чтобы лететь, или летит в непредусмотренном направлении, или сразу несколько муравьев покидают строй. Я уже не говорю о случаях, когда привычную среду меняли искусственно…
        - Да уж, - довольно поддакивает Борха. - Тогда все расчеты летели к чертям.
        - Из-за «немотивированных отклонений» теория провалилась с треском. - Кармела замирает, склоняется к экрану, голос ее меняется. - Посмотри сюда. - Девушка ведет пальцем по словам «„Лимит Б“: 7 сентября, начиная с ноля часов ноля минут».
        - Это завтра, - говорит Борха.
        - Это сегодня, - поправляет Нико. - Уже почти пятьдесят минут первого.
        - Нико, да разве Мандель не писал тебе, что мы должны попасть в обсерваторию до полуночи? - с тревогой спрашивает Кармела.
        - Именно так. - Нико понимает, что она имеет в виду.
        - В общем, его письмо прямо связано с происходящим, - добавляет Кармела.
        - Ты права. В этой больнице не только лечили пациентов… - Нико оборачивается к Серхи с Фатимой, которые шушукаются между собой. - Вы, двое, послушайте. Когда вы находились в «Лас-Харильяс», вы замечали что-нибудь странное, непривычное?
        - Это же был дурдом, - объясняет Серхи. - Странно было бы обнаружить там что-нибудь нормальное.
        - Странное? - хмурится Фатима. - Что ты имеешь в виду?
        - Ну, например, там были скрытые камеры, следящие за вашими действиями. Вас просили что-нибудь делать намеренно? Вам говорили, что проводится исследование? - Фатима и Серхи качают головой. - Какие-нибудь анализы, тесты? Персонал был всегда один и тот же?
        - Одни и те же скучные личности, - жалуется Серхи.
        - Самое странное, что я заметила в «Лас-Харильяс», - это охранник, который лез ко мне на каждом своем дежурстве, - вспоминает Фатима.
        - Охранники в период гона, - паясничает Серхи и зарабатывает тычок от Фатимы. Тычок срабатывает как условный знак. Серхи встает из-за компьютера. - Я голодный, я должен поесть. Я убедился: интернет ловится, но сайты не обновлялись уже по несколько часов. Я должен поесть. - У Серхи страшно расстроенный вид. - Я не могу сосредоточиться, если не поем. Мне нужна еда.
        - Серхи, тебе плохо? - тревожится Фатима, гладя толстяка по руке.
        - Да нет, все как всегда. Я должен поесть.
        - Ну конечно. - Нико хлопает его по плечу. - Спокойно, приятель, продукты у нас есть. Вообще-то, я и сам проголодался. Если никто не против, давайте начнем с тортильи.
        Фатима и Нико носят еду из лаборатории. Серхи им не помогает: он плюхается на тот же складной стул и ждет, пока ему передадут тарелку с тортильей. Он ест руками, серьезный, сгорбленный, раскрасневшийся, как будто внутри у толстяка исчерпался какой-то ресурс. Кармела и Борха не голодны. Дино отказывается от своей тарелки, бурно жестикулируя:
        - Нет, не сейчас, grazie. С Мичем что-то не так… Vieni[16 - Иди сюда (ит.).], Мич. Что? Что снаружи?.. - Итальянец склоняется головищей к окну. - Ничего не видно… Успокойся, Мич…
        Кармела поглощена графиками на экране. Ее захватила новая идея. Или, наоборот, старая, но подкрепленная новой мотивацией: той деталью, которую девушка как будто забыла и так упорно стремится вспомнить. Это как-то связано с графиками и словами на экране: «Лимит Б, Лимит Б…»
        - Мы должны успокоиться и еще раз все изучить. - Борха придвигается к девушке, как будто чтобы лучше видеть экран.
        А сам кладет руку ей на бедро.
        - Борха… - шепчет она. И чувствует его пьяное дыхание.
        - Ты не согласна? - Он крепче жмет бедро. - Это стоит изучить.
        От прикосновений Борхи тело Кармелы застывает, девушка украдкой поглядывает на остальных. Дино пялится маленькими глазками в окно, Нико устраивается поесть, сидя к ним спиной, Серхи - большой медведь в больничном халате, полностью сосредоточенный на своей тарелке, Фатимы почти не видно из-за Нико. Художник и аргентинка о чем-то беседуют.
        - Посмотри на меня, - шепчет Борха. Девушка поворачивается, но взгляд ее замирает на лацкане его пиджака. - Посмотри на меня, - повторяет он повелительно. Большие глаза Кармелы (испуганная косуля) смотрят на Борху. Улыбочка на его лице. Он больше не давит, но рука остается лежать на ее бедре. - Что нас разлучило, Кармель? Что тебя заставило бежать от меня? Ты ведь знаешь, мы не можем быть порознь. Что-то толкает нас друг к другу. И это сильнее нас самих. Быть может, это начало чего-то еще. Не отводи глаза, смотри на меня.
        Борха убирает руку с бедра девушки и приподнимает подбородок. Начинается извечная борьба, и Кармела изначально знает, что проиграет. Давнишний ритуал. Кармела упирается, пока Борха не применяет силу и не заставляет ее повернуть лицо. Глаза в глаза. Она в его зрачках, а он, конечно же, в ее зрачках. И оба тяжело дышат.
        - Скверная девчонка, - говорит Борха.
        - Ты пьян.
        - Да, от твоего вида.
        - Отпусти. Не вынуждай меня кричать, - лихорадочно шепчет она.
        - Я вынуждаю тебя, к чему хочу, - шепчет Борха в ответ.
        - Фатима, когда вы с Логаном в последний раз видели Манделя? - спрашивает Нико.
        - Я - лет шесть или семь назад, Логан - не знаю… Логана я видела, когда он вышел из тюрьмы, а потом еще несколько раз. Теперь он с Паучихой. Не знаю, что еще ты хочешь узнать…
        - Я хочу понять, почему Мандель просил меня тебя защитить, раз он с тобой почти не виделся. И почему фараонам так неожиданно понадобился Логан.
        - Не знаю, Нико, клянусь тебе. Я слышала, что Мандель заболел, но больше я о нем не думала. Я не была влюблена в Манделя, че, это осталось позади. И о Логане я тоже говорить не хочу. - Фатима Кройер скидывает халат, садится, положив ногу на стул, и чистит апельсин. Это девушка редкостной привлекательности, а теперь, когда бледность понемногу ушла, лицо ее исполнено убийственной красоты.
        Кармела закрывает глаза, Кармела открывает глаза. Борха от нее так и не отодвинулся, но в его осаде наступает перерыв - как будто, добившись крупного успеха, он позволяет ей проявить чуточку непокорности.
        - Может быть, все, что сейчас происходит, Кармель, снова соединит нас друг с другом.
        - Нет. Это конец, - отвечает она.
        Слова «Лимит Б» на экране. А что потом? Дата и время. А что потом? Ничего. Конец.
        По словам ползет муха, трется крыльями об экран.
        «Лимит Б».
        Борха склоняется к ее уху, чтобы сказать очередную непристойность, но девушка его не слушает.
        «Боже мой». По коже у нее пробегают мурашки.
        Она наконец-то вспомнила. Ту подробность, которая все время от нее ускользала.
        - Кажется, я понимаю, что может означать «Лимит Б», - произносит она резко, во весь голос, заставляя Борху отстраниться.
        Кармела говорит, вглядываясь в каждого из находящихся в комнате:
        - Что бы ни влияло на поведение животных, нам известно о млекопитающих, птицах, рыбах и рептилиях… Я знала, что в этом скрыта какая-то важная информация, но мне никак не удавалось вспомнить… Теперь я догадалась: все эти животные - позвоночные.
        - И что?
        - Остаются еще беспозвоночные, они составляют более девяноста процентов всех живых организмов на планете.
        - Так много? - поражается Серхи, он как будто смотрит научно-популярный фильм.
        - Да. А среди них выделяются членистоногие, они составляют три четверти известных животных видов.
        - Члены… ноги?.. - с отвращением переспрашивает Фатима.
        - Насекомые, паукообразные и другие. - Кармела рассматривает муху, ее невозможная калейдоскопическая голова нависает над шестью лапками. Словно почувствовав слежку, черная ворсистая гостья отправляется в полет.
        Собравшиеся следят за каждым словом Кармелы, даже Серхи перестал есть. Но этолог замечает, что единственный человек, который начал что-то понимать, несмотря на выпитое, - это Борха. Он бледнеет и глубже откидывается на спинку кресла.
        - Ты думаешь, их тоже может затронуть? - осторожно интересуется Нико. До него постепенно доходит смысл.
        - Возможно, именно это и означает «Лимит Б», - тихо отвечает Кармела. - «П» - сокращение от «Позвоночные». «Б» может означать «Беспозвоночные».
        - А почему это… «лимит»? - После вопроса Серхи опускается свинцовое молчание. Кармела знает, что это молчание заключает в себе ответ, и все-таки девушка пытается перевести его в слова.
        - Если то, что сейчас влияет на поведение позвоночных, начнет влиять и на членистоногих… Тогда жизнь остальных видов продлится… всего несколько часов… Серхи, их слишком много, и они расселены по всей планете. После того как накроет беспозвоночных, шансов ни у кого не останется. Никаких. - Голос ее тверд. - Нигде.
        Теперь слышно только триумфальное жужжание мухи, полноправной хозяйки тишины.
        - У меня пропал аппетит, - объявляет Серхи.
        Шум снаружи настигает людей посреди этого страшного оцепенения.
        - Что там? - Фатима откладывает апельсин.
        - Тсс! - Нико прислушивается. - Это… вертолет.
        Мич начинает подвывать и крутиться волчком. Громадное тело Дино Лиццарди медленно поднимается, маленькие глазки все так же глядят в ночь. Он несколько раз открывает и закрывает рот, обрамленный седыми усами, а потом наконец произносит:
        - Нет. Есть вертолет, и есть что-то еще. Что-то в лесу. И оно приближается.
        19. Морок
        Логан шагает вместе со всеми, не глядя по сторонам, и только везение помогает ему избегать препятствий.
        Время от времени шея его поворачивается, и он узнаёт себе подобных: слева большой лысый самец, справа дородная самка. Самка врезается в острый дубовый сук. И останавливается на месте, пришпиленная к дереву. Остальные идут дальше.
        Здесь никто не является отдельным от других существ: тело Логана кишит другими созданиями. В какой-то момент на его грудь, вибрируя антеннами, усаживается многогранный кузнечик. Кузнечика отпугивает большая ящерица с мозолистой кожей, она пробегает по животу Логана, вращает круглыми глазами и слизывает муравьев. Коготки у нее - как шипы у розы.
        Паучиха идет позади Логана; ее гладкие прямые волосы - как сгущенная капля ночи, глаза почти закрыты, лицо поднято, груди напряжены. Веки ее иногда приподымаются, по роговицам ползают маленькие муравьи-разведчики. На влаге этих ровных прозрачных поверхностей уже собрались комочки пыли. На лице девушки муравьи сбиваются в рисунки - это как татуировки племени маори. Паучиха следует общему ритму, ее босые ноги усыпаны синяками и ссадинами. Единственным предметом одежды остались трусики-танга - перепачканная буква V меж двух полушарий. Вот Паучиха подходит к двум поваленным параллельным бревнам. Левая нога перешагивает первое бревно, но попадает в зазор между первым и вторым, а правая нога перемахивает через оба бревна. Паучиха застревает.
        Импульс движения вперед не исчерпан, Паучиха наклоняется, левая нога ломается на уровне защемленного колена, раздается треск, большая и малая берцовые кости протыкают кожу, как щепки. Идущие позади не останавливаются: они используют тело Паучихи в качестве моста и их вес взламывает ногу девушки. Хруст раздавленной печенюшки. Паучиха с втоптанным в землю лицом не перестает дергаться, и, когда толпа вокруг нее редеет, она ползет вперед, отталкиваясь здоровой правой и волоча открытую кость левой, оставляя за собой кровавую пену, точно полураздавленная улитка.
        С губ девушки, засиженных муравьями, не слетает ни единого стона.
        Люди не останавливаются, если у них еще имеются конечности для продвижения вперед. Хромают, ползут на четвереньках, извиваются. Поднимаются по склону, поросшему кривыми деревьями, и по закону тяготения многие люди, пользовавшиеся только ногами, теряют равновесие и скатываются обратно. Тела их - подвижная субстанция наподобие воды в реке, и на каждом большом валуне, перед каждым стволом один или двое застревают, собирая позади себя еще нескольких, пока наконец течение не преодолевает преграду и не продолжает струиться дальше.
        Низина, а за ней - новый холм, на котором деревьев не видно из-за людей.
        Вот первое, о чем думает Логан: «Какая движуха, какая великая движуха! Я Бизон, и я иду вместе со стаей». Ночное свечение напоминает Логану о фантастических ритуалах его группировки, о танцах в золотистом свете костров, о масках и оргиях. В то время, когда Логан все это вспоминает, нога его проваливается в грязную яму и боль пронзает его как комета, озаряя светом даже его сознание.
        Логан останавливается, вытаскивает ногу из ямы, делает шаг в сторону и растерянно озирается.
        Единственное, что спасает его от смерти под тяжестью человеческой махины, бредущей следом, - это что задние тоже останавливаются, потеряв ориентир.
        А потом внезапно ночь заполняется многоголосым воем. Стоны, крики боли и ужаса. Самцы и самки вокруг Логана вновь превращаются в мужчин и женщин, полностью или частично обнаженных, перепуганных и дрожащих. Логан опирается о ствол дерева. А впереди марш продолжается, спины и головы уходят в темноту валунов, шатаясь, как с похмелья. Остановился только один небольшой отряд.
        Кто-то берет Логана за руку: это лысый здоровяк, его ближайший спутник. Незнакомое лицо, испуганно моргающие глаза.
        - Мне нужно… Мне лучше пойти домой, - бессвязно бормочет здоровяк. - Нам бы лучше…
        Логан стоит, прислонившись к дереву, тяжело дыша, не отвечая. Для ночи в лесу он одет холодновато. Мужчина рядом совершенно обнажен, не считая изгвазданных носков. На лице его муравьи, но он уже успел избавиться от основной массы и отогнал мух, пивших кровь из свежей раны на животе: теперь здоровяк опустился на колени и рассматривает разрез. В шаге позади стоит девчонка-подросток: она вся голая, но перемазана с ног до головы, точно участница эротических боев в грязи. Девушка визжит и закатывает глаза, начиная осознавать собственную наготу. А потом бросается наутек.
        - Я только… хотел убежать… - объясняет мужчина. - Уйти подальше… Я только хотел…
        Логан не отвечает, он припал к коре дерева. Боль в лодыжке. Израненные подошвы прямо кипят. Люди вокруг всхлипывают, кричат, вопрошают. Но в целом они как будто смирились с возвращением в прежнее состояние. Муравьи перетекают с ладоней Логана, с прежде покрытых лаком, а теперь поломанных ногтей, совершая великий исход на дерево. «А ведь им тоже досталось, - думает Логан, глядя на помятых муравьев. - Теперь и они всего лишь насекомые». Он догадывается, что Большая Мать освободила многих своих приверженцев. Все они пробудились от… как-это-ни-назови. От чертова Морока.
        - Я хочу домой, - ноет здоровяк.
        - Ты уже дома, - отвечает Логан.
        Мужчина таращит глаза:
        - Что случилось?.. Я помню, как… ехал в машине… Хотел убежать…
        Логан отталкивает бедолагу. Матерясь, пробует опереться на больную лодыжку: боль жжет, как удар кнута. Зато он жив. Как говаривал Плакса: «Если тебе больно, улыбайся жизни».
        Причин улыбаться у Логана немного. Его окружают сотни жертв непонятной войны. Беженцы без одежды и без пищи, страдающее человечество. Мальчишка, который с воплями отдирает что-то приставшее к ноге. Женщина, которая помогает подняться другой женщине. Тело, которое не поднимется уже никогда. Логан тоже осматривает себя. Стройный белый торс обнажен, хотя он и не помнит, когда снял с себя куртку и футболку. Кожаные брюки в обтяжку до сих пор на нем, только пуговицы расстегнуты. У Логана смутное ощущение, что он пытался снять и штаны, но помешал ремень с кобурой. Ноги босые. Но самое страшное, понимает он, это лодыжка.
        Зато при нем остался пистолет. И медальон Бизона. Да, медальон - это хорошо.
        Насекомые до сих пор ползают по его телу, не желая отказываться от лакомой крови. Как и когда все это успело вскарабкаться по его ногам? Большинство составляют муравьи. Но и муравьи сейчас выглядят растерянными. Им перестал нравиться симбиоз с млекопитающим. Им просто хочется с него убраться, и Логан им не препятствует. Он отряхивается обеими ладонями. Под штанами тоже обнаруживается оживленное движение маленьких лапок. Логан снимает штаны, садится на наклонном участке, стараясь не опираться на лодыжку, изгоняет насекомых, оставшихся на его бритых гениталиях, вытряхивает последних из штанин и снова надевает брюки.
        Мимо него проползает молодая женщина, говорящая на другом языке. Похоже на арабский. «Гамаль», - слышится Логану. «Черножопая. Без паранджи и без платья». Логану почти смешно. Женщина перестает ползти, в ужасе взирает на Логана, а Логан - на нее. Глаза у женщины темные и влажные, словно упавшие звезды. Она прикрывает исцарапанные груди. Такие проявления человечности и стыда вызывают у Логана улыбку.
        - Где… мы? - стонет арабка по-испански с заметным акцентом. - Вы знаете?.. Где Гамаль, мой муж?..
        Логана упекли в тюрьму за избиение арабов. Но в каталажке начинаешь понимать, чт? лучше делать в одиночку, а когда удобнее использовать других. На талии у женщины выжила темная юбка - или это так завернулась ее рубашка? Ткань так сразу не рвется, а женщина, не понимая, что и для чего он затеял, пытается вырваться. Логан хватает ее за волосы и пускает в ход зубы. Женщина кричит. До ее криков никому нет дела. Отвоеванным куском ткани Логан перематывает лодыжку, а еще двумя обрывками пеленает себе ступни.
        Он оставляет женщину лежать на земле и, хромая, спускается с холма.
        Логан пытается вспоминать. Видения на дороге, Паучиха за спиной. Затем его затянуло в водоворот. «А потом нас выкинуло, как будто на берег». Лес, в котором он сейчас находится, с этими характерными хребтами, должно быть, лес Альберче. Если так, Логан, наверное, сможет добраться до обсерватории. Он принимает простейшее решение: спуститься вниз по склону и поискать Паучиху. Если не найдет, двинется дальше в одиночку.
        Логан до сих пор не пришел в себя. Голова кружится, подступает тошнота. Ну и конечно же страх. Как будто набегает волна, гигантская стена черной воды: она захватила их с Паучихой в свою исполинскую длань, прокрутила в шестеренках невероятных колес и выплюнула на берег.
        Короткая встреча с Большой Матерью, одно мимолетное поглаживание.
        Логан вспоминает слова из письма Мудрого: «Мир изменится». Даже Мудрый не понимал насколько.
        Логан добирается к подножию холма, кривясь от боли и озираясь по сторонам.
        Сложно искать среди лежащих и убегающих тел, среди неподвижных, скрюченных и изуродованных, среди охваченных панической суматохой. Но Логан знает, что Паучиха его не бросит. Либо она умерла, либо она рядом и ждет его.
        - Паучиха! Паучиха!
        Ночь не отвечает. Она никогда не отвечает, она беспощадна и слепа. Вокруг Логана - хаос разбредающихся тел, ошметков одежды и людей. Что случилось? «Теперь, если разбираться серьезно, без балды, что здесь случилось?»
        Глубоко внутри ему хочется разрыдаться от неуправляемого страха.
        Как малышу. Реветь и ни о чем не думать.
        Он бродит и зовет, продолжая рассматривать чудом уцелевших.
        И наконец он слышит:
        - Ло-о-ога-а-а-а-ан! ЛОГА-а-а-а-АН!
        Сначала он ее не видит. Он бы ее так и не увидел, если бы она не закричала: Паучиха свернута кольцом. Вероятно, она скатилась в ложбину с первого склона и теперь ее тело зажато между камней и веток. Дрожащая мокрица, скатанная в шарик.
        Логан хромает к ней. Паучиха поднимает комковатое лицо, ничем не отличимое от земли, в которую оно вмято. Девушка покрыта субстанциями, собранными на разных стадиях путешествия, - по преимуществу грязью и насекомыми. Она пахнет лесом и терпким илом. Волосы ее стали как корни, голова как воющий клубень:
        - Б-б-бо-о-о-о-о-о-о-ольно! Нога-а-а-а-а-а!
        Логану сложно наклоняться, поэтому он садится на землю. Перевязанная нога ритмично стреляет болью. Он наблюдает. Мгновение или чуть дольше. Внимательно наблюдает.
        - Тсс, подружка. Все, теперь все. - Он гладит ее по волосам. Она всхлипывает. Логан отмечает, что у Паучихи изранено все тело, но самое страшное - это, конечно, нога. Даже Логана передергивает при виде этой раны. Ему никогда не доводилось видеть такой ноги. Кость разрывает бедро, словно кинжал убийцы, который до поры прятался под кожей, а теперь вырвался наружу.
        Логан убирает волосы с ее лба. Глаза Паучихи - как огоньки, упорно не гаснущие на ветру.
        - Большая Мать подвергла нас испытанию, - ободряюще шепчет Логан. - Теперь уже все. Все позади.
        Конечно, сам он в это не верит. Или верит? Все эти игры с масками и наркотиками таили в себе глубинную истину? Природа - это подлинная богиня? Большая Мать решила ополчиться на людей? Логану хочется в это верить. Чтобы не сойти с ума.
        - Н-не… бросай… мменя… - Она дрожит и плачет, но под покровом темноты и грязи Логану почти не видно ее лица. Он держит Паучиху за руку. - Не… бросай…
        - Паучиха, это Большая Мать. Ты помнишь, как ты впервые появилась в Стае? Ты спросила: «Что вы тут делаете?» Я ответил: «Бизон и сила…» - Паучиха кивает. Ее руки, словно маленькие слепые осьминоги, обвивают руки Логана, но он мягко выпутывается. - И тогда, под небом Большой Матери, в масках и с криками - ты помнишь, Паучиха? ведь правда? ты все это помнишь? - мир переменился, Паучиха. Он принадлежит только сильным. Только сильным.
        Она кивает и улыбается - и лепечет, как сильно его любит.
        Выстрел разносит голову девушки прямо во время улыбки. Звук получается негромкий, а для услышавших его он не имеет значения. Не глядя на подругу, Логан вытирает ствол и руку о штанину, встает и поднимает глаза к небу над головой. Широкое покрывало вне времени.
        «Мир переменился». Над ним не видно звезд, только гонимые ветром облака.
        Логан поворачивается и уходит от Паучихи, от Бенди Мендес, наконец-то затихшей, почти не видной из-под савана камней и растений.
        «У тебя сломана нога, Паучиха. Ты не могла следовать за Бизоном, а Бизон не мог оставить тебя мучиться здесь». Он повторяет это раз за разом, а слезы катятся у него по щекам.
        На самом деле Логан никогда еще никого не убивал с таким хладнокровием. Множество драк, избиений и грабежей. Но он не считает себя убийцей. «И даже теперь». Он не мог забрать Бенди. Не мог ей помочь. Лучше уж так, это чистое сострадание. Он поступил бы точно так же и с Плаксой, доведись им оказаться в подобной ситуации, а Плакса поступил бы так с ним.
        Логан возвращается к первому отрогу хребта и приступает к подъему. Лодыжка не повинуется ему, и он хватается за ветви. Добравшись до верха, оглядывается по сторонам. Мудрый рассказывал, что некоторые животные чувствуют расположение полюсов на планете, используют это чувство для ориентации. Вот и для самцов и самок пришел момент ориентироваться самостоятельно.
        На втором подъеме Логан часто останавливается, опираясь на стволы деревьев. Здесь остались только трупы: те, кто полагал себя рациональным существом, уже убежали.
        Запах следов в темноте указывает Логану, что авангард гигантского войска продолжает свой марш. Логан силится понять, что же могло произойти. Почему арьергард «проснулся», а остальные - нет? А еще этот страшный грохот вдалеке!.. Но рассуждения никогда не были его сильной стороной. Логан грозно ревет в ответ на боль в лодыжке и продолжает спуск.
        Через несколько минут поверхность выравнивается. В очередной ложбине Логан замечает новые фигуры. Пять-шесть человек, разбросанных в темноте. Все они движутся пошатываясь, как шел недавно и Логан, но есть в них еще одна странность. Они - как привидения в белых саванах. Зачем они завернулись в белое?
        Следуя за спеленатыми фигурами, Логан старается не производить никакого шума, но вскоре он понимает, что на него вообще не обращают внимания.
        Только подобравшись ближе, Логан обнаруживает, что это за белые покровы. И тогда, почти безотчетно, зубы его начинают выбивать дробь.
        Конечно, это не саваны. Просто Логан никогда в жизни не видел такой плотной паутины. Это, наверное, сотни, тысячи слоев, облепившие тела от головы до колен. И фигуры в паутине похожи на покойников в кружевных саванах.
        У одной из фигур на уровне головы Логан различает легкое трепетание, от которого пласты паутины наполняются воздухом, как паруса корабля.
        Большая Мать заботлива. И предусмотрительна. Она не желает удушья для своего слепого отпрыска, носителя кладки в тысячу яиц.
        Не в силах противиться естеству, Логан отстает от ужасной процессии и обхватывает ствол дерева. В желудке у него пусто, наружу рвутся только сухие спазмы.
        Логан вспоминает о Паучихе. Призрак Паучихи шагает вместе с ним. То самое тело, которое он обнимал и наполнял, отныне воплощено в прозвище, превращено в вечную невесту крестовиков и тарантулов. Большая Мать соткала для него брачный наряд.
        Пойдем, Бизон. Прими меня такой, какова я теперь. Ты бросил меня, но я не брошу тебя никогда. Никогда.
        На мгновение ему становится страшно. Сама возможность, мельчайшая вероятность, что он… «Нет, ну пожалуйста…» Снова впасть в «транс» и превратиться в передвижной храм для созданий с множеством глаз, в оболочку из плоти, кишащую пауками…
        Мгновение проходит. Логан снова идет вперед. Ничто не способно его сломить.
        Мир сошел с ума, но Большая Мать не оставит своего возлюбленного сына.
        А когда он доберется до обсерватории, он будет спасен.
        20. Осада
        Кармеле кажется, что она слышит абсолютно новый звук, лишь недавно появившийся на планете. Нечто, чего прежде не слышали ни она и ни кто другой.
        Все бегут к окну, в которое уставился Дино. Окошко маленькое и прямоугольное, двустворчатое - раздвижной проем в выпуклой стене. Стекло грязное. Вдалеке за поляной, на фоне облаков, Кармела различает кроны деревьев леса Альберче. Больше ничего не видно, но ясно, что звук доносится с той стороны. Лица людей прижимаются к стеклу, спаянные общим страхом.
        - Я ничего не вижу! - кричит Фатима. - Что там? Серхи, рассказывай!
        - Там ничего не видно, - спокойно отвечает Серхи. - Там лес…
        Дино резко отстраняется от окна:
        - Aspetta![17 - Подожди (ит.).]
        Неожиданное движение великана всех раскидывает в стороны. Фатима в кого-то втыкается задом. Все вздрагивают от падения складного стула. А итальянец что-то ищет в шкафчике на стене возле складной кровати. Наконец он возвращается с армейским биноклем.
        Шум за это время усилился многократно. От него дрожат стекла и мебель. Кармела еще раз убеждается, что эти звуки ни на что не похожи. Кожа ее покрыта мурашками.
        - Может быть, это… какая-то новая военная техника, - предполагает Борха, сам не очень-то в это веря.
        Собравшиеся у окна смотрят на Дино в ожидании его приговора.
        - Трудно рассмотреть… Тени шевелятся… - Дино протягивает здоровенную лапу к оконной задвижке и резко отодвигает створку. Звук, освобожденный от всех препятствий, проникает в комнату с пугающей ясностью. Итальянец с биноклем высовывается в амбразуру. Шум и ночь пробираются внутрь. Плечи Дино каменеют. Потом гигант медленно опускает бинокль, но продолжает смотреть в ту же сторону. Его побледневшее лицо пугает Кармелу. Итальянец мучительно подбирает слова. - Это… Это как… цунами из насекомых.
        Такое определение хорошо укладывается в голове Кармелы. Как бы абсурдно это ни звучало, цунами из насекомых - подходящий термин для этого вязкого шума. Фатима испускает стон. Борха пятится назад, задевая локтем бутылку, - она падает на стол, не разбившись.
        - А ну-ка. - Нико принимает бинокль. Вибрация снаружи такая мощная, что Кармела могла бы что-то разглядеть и невооруженным глазом, но голова художника закрывает обзор. - Да, я вижу… Там… Погоди, да это люди…
        - Нет, насекомые, - шепчет Дино.
        Нико упирается локтями в края окна.
        - Насекомые и люди, - уточняет он. - Боже мой. Люди… люди покрыты насекомыми. А другие летают вокруг. Но под ними - люди…
        Самое страшное - это звук, - понимает Кармела. Самое страшное - эта одновременная вибрация. Миллионы и миллионы оглушительных цикад, научившихся вплетать свою песню в единую мелодию, в визжащий унисон.
        - «На Дунсинан Бирнамский лес идет», - цитирует Дино, почесывая шею Мича, который то поскуливает, то отчаянно тявкает.
        Нико оборачивается. Лицо его мигом постарело. Кармелу пугает его выверенная, почти спокойная речь.
        - Дино, помоги приставить кровать к окну. Может быть, мы сумеем его укрепить… Нет-нет, забудь про ружье… Их тысячи, и они идут сюда, стрелять по ним бессмысленно… В первую очередь нужно помешать им войти. Нам бы следовало выключить и генератор - не знаю, вдруг их привлекает свет… Но нет, так мы останемся в темноте…
        - Надо бежать! - кричит Фатима. - Бежать, Нико!
        - Нет же, слушайте меня, - говорит Нико. - Борха, Серхи, как-нибудь укрепите входную дверь. Она железная, не думаю, что ее выломают, но все же…
        - Мы умрем! - вопит Фатима, затыкая уши. - Мы все умрем!
        - Успокойся, Фатима, никто не умрет. - Серхи обнимает подругу. - А если мы умрем, ну что ж, без этого ведь не бывает. Не стоит так относиться к смерти. Все мы в конце концов…
        - Отпусти меня, сумасшедший! - вырывается поэтесса. - Оставь меня в покое, придурок! - Девушка начинает рыдать. Серхи на мгновение замирает, а потом поправляет большие очки и отворачивается.
        - Фатима! Успокойся, Фатима! - вмешивается Кармела.
        Она обхватывает худое дрожащее тело аргентинки, но сейчас ей тяжелее всего смотреть на Мича. Овчарка вертится по кругу, следит за хозяином, который маневрирует со складной кроватью в руках, и неуверенно полаивает - это переход от страхов ребенка, растерявшегося при встрече с неизвестным, к великому ужасу, о котором взрослые забыли ему рассказать. Для всех остальных угроза имеет форму и поддается осмыслению, но для Мича существует только водоворот предчувствий, шумов и пугающих звуков - вот что видит этолог.
        - Никто не умрет, - шепчет Кармела на ухо Фатиме. - Приди в себя.
        - Vedi![18 - Глянь-ка! (ит.)] - кричит Дино, возящийся у окна вместе с художником. - Посмотри на эти лица! Бедные люди!..
        - Не смотри на них, - отвечает Нико, отодвигая кровать. - Это ни хрена не поможет.
        Кармела замечает, что в сложенном состоянии кровать не достает до окна, а в разложенном не упирается накрепко и ничего не поддерживает. Из прихожей доносится громкий стук, а потом голоса Борхи и толстяка.
        - Твою мать, не роняй его! - Борха имеет в виду стол, который они тащат к двери.
        - Ну извини. - Серхи как будто сдулся после криков Фатимы.
        Кармела до сих пор обнимает Фатиму; она замечает, как переменилось лицо Нико, закрывающего окно.
        - Дино, тащи доски, молоток и побольше гвоздей.
        - Presto. Mich, vieni![19 - Я быстро. Мич, пошли! (ит.)] - Пес бежит за хозяином, не переставая лаять, но довольный, что Дино ушел с первой линии огня.
        - У тебя хватит времени хоть что-то прибить? - спрашивает Кармела.
        Нико отворачивается, снова смотрит в закрытое окно.
        - Они движутся очень медленно, Кармела… А нам нужно укрепить всего одно окошко, потому что идут они только с этой стороны. Если предположить, что они просто попытаются войти внутрь, их будет ожидать такое вот препятствие… Хотя входная дверь…
        - Они ее не откроют, - обещает Кармела. - Они не умеют обращаться с предметами, просто идут вперед.
        - Ладно, будем исходить из этой гипотезы. - Нико наводит бинокль на окно. - Если нам удастся укрепить это стекло, мы отступим в лабораторию и… О господи боже мой!.. Они ведь покрыты… Кажется, это муравьи, но там же и… пчелы… Плотная масса… Шум - это, наверно, их жужжание!
        Кармела не отпускает от себя Фатиму. «Нет, это не просто жужжание множества пчел», - догадывается этолог. Объяснить она не может, но в голову ей приходит сравнение: «Они жужжат как будто одинаково, одновременно, с одними и теми же движениями… Одна пчела, клонированная в тысячи».
        - Дино! - зовет Нико. - Поживей! Ты все принес?
        - Ecco! - Итальянец проскальзывает мимо сомкнувших объятия девушек и с грохотом скидывает доски на пол. Вручает художнику молоток и вынимает из коробочки гвозди. - Нико, они совсем близко! - предупреждает сторож.
        - Мы еще успеваем здесь подлатать, - отзывается художник; слышны хлесткие удары по оконной раме. - Делай что хочешь, но чтобы досок хватило и на вторую половину!
        - Так и стараюсь, amico!
        Фатима поднимает голову с плеча Кармелы. Ее красивое лицо теперь сократилось до рта и пары глаз.
        - Они совсем близко! Совсем близко!
        Аргентинка высвобождается из объятий, резко толкнув Кармелу рукой в грудь. Кармела отлетает назад, ударяется о стену. В первый момент ей хочется дать сдачи (ее настигает огненный флешбэк кулаков Борхи), но девушка тотчас же прощает Фатиму, соскочившую с шаткой ветки здравомыслия: Кармела и сама чувствует, что сойдет с ума, если эти звуки снаружи не утихнут. Внешний шум, несмотря на крики, лай Мича и стук молотка, завладевает всем пространством, как будто исходит от пульта взбесившегося диджея.
        - Еще одной не хватает! - требует художник.
        - Нико, они уже здесь! - кричит Дино.
        - Вот бы еще одну!..
        Засунув два гвоздя в рот, Нико пытается справиться с доской, но Дино не совсем угадал с размером.
        - Подожди! Дай сюда!..
        Бывший полицейский пытается сломать доску. Бесформенные тени уже наплывают на окно, шум стоит оглушительный. Лай Мича заставляет итальянца прервать свою работу, чтобы успокоить пса, - или же дело в том, что Дино утратил всякую надежду полностью закрыть стекло. А вот Нико надежду не утратил, он переламывает доску ногой, удар получается мастерский, и теперь доска подходит идеально.
        - Да! - выдыхает Нико.
        И в этот момент о стекло начинает биться существо.
        Сквозь узкую, еще не забранную досками щель Кармела видит фигуры, словно бы покрытые дегтем, - без лиц и без глаз. Одна, вторая, потом еще одна. Они сплющиваются, как помидоры, брошенные наглым зрителем в артистов захудалого театра. Встретившись со стеклом и испытывая напор идущих сзади, маски начинают оплывать, как черный макияж, открывая радужки и склеры, брови, губы, щеки, раздутые лица. Кармела не в силах различить, женщины это или мужчины. Тающие слои постепенно превращаются в тысячи насекомых, они как отростки гигантской амебы.
        «Стекло не выдержит», - понимает Кармела. Окно прикрыто не до конца, а удары становятся все мощнее, по мере увеличения массы давящих. Нико бесстрашно продолжает заделывать щель. Но, бросив еще один взгляд, оставляет свои попытки.
        - Они войдут, - объявляет он, ни к кому специально не обращаясь, и отходит в сторону.
        Окно оказывает упорное сопротивление, потому что оно маленькое и вделано прямо в стену. Но потрескивание стекла с другими звуками перепутать невозможно. Прижавшиеся к гладкой поверхности щёки похожи на большие вантузы. Красный носовой хрящ на одном безглазом лице разделился надвое и открывается все шире. В потрясенном галлюцинирующем воображении художника Нико Рейносы возникают образы с несуществующего коллажа Фрэнсиса Бэкона, переполненного экспрессионистскими искажениями.
        В конце концов стекло проламывается сразу в нескольких местах, даже под досками. Когда в щели, точно живая нефть, заливаются первые струи муравьев, Нико бросает молоток и гвозди и хватает итальянца за плечо:
        - Все в лабораторию!
        Дино застывает в нерешительности, держа за ошейник перепуганного Мича. «Это не из страха, - чувствует Кармела. - Дино до сих пор удивляется, как это муравьиная рать, пусть даже неисчислимая, может принудить его к бегству».
        И тогда, как покрывало из маленьких дрожащих помпончиков, в дом проникают пчелы.
        Действительно, пора бежать.
        - В лабораторию! - повторяет Нико.
        Кармела чувствует, что ее тянут за руку.
        - Давай, Кармела! - кричит Борха.
        - Нужно закрыть эти двери! - Девушка указывает на туалет и прихожую.
        - Незачем! Они не имеют выхода наружу! Бежим!
        Борха тащит Кармелу за собой, девушка смотрит на деревянный люк, ведущий на второй этаж. «Вот он точно имеет выход наружу». Но люк надежно закрыт на засов. Фатима идет позади, дрожа под тонкой влажной пижамой. Серхи - единственный из всех, чье лицо выражает только озабоченность, как будто его воображение не рисует никаких ужасных картин: он слишком к ним привычен.
        Беглецы сбиваются в кучу в глубине маленькой лаборатории; Борха прижимает к себе Кармелу.
        Нико тоже собирается переступить порог, но, по-видимому, меняет решение и выходит обратно.
        - Дино! - кричит он снаружи. - Дино, раздолбай! Оставь собаку и беги сюда!
        Только теперь Серхи проявляет признаки страха.
        - Мич! - зовет толстяк. - Мич! - Серхи отпускает Фатиму, но девушка тянется за ним.
        Теперь происходит движение в обратную сторону, как будто не присоединиться к единой цепочке - непростительная ошибка.
        В прихожей ревет хаос, но никто не останавливается. Кармела идет шаг в шаг за Фатимой, пока не оказывается в гостиной. И только то, что она видит там, заставляет ее остановиться.
        Сквозь открытое окно в комнату протискиваются обрывки человеческих существ: воронки ртов, воспаленные щеки, бесцветные глаза. Это люди-амфибии, израненные стеклами, но целиком в пространство обсерватории они попасть не могут: человеческие размеры слишком велики для узкой щели.
        А вот струи муравьев проникают с легкостью: они продвигаются по стенам, распределившись на несколько рукавов, словно кипящая смола. Единый выбор направления, все вместе, цельный ковер.
        Однако самое невероятное - это пчелы.
        Кармела никогда не видела роя, который вот так бы летел. Пчелы собрались из разных мест - быть может, с разных лугов, - но теперь это плотные струи в форме щупалец или труб. Узкие щели меж досок на окне сжимают трубы, превращают их в почти прямоугольные полосы. Значит, от них можно ускользнуть, просчитывает Кармела: просто вовремя отстраняться от каждой из полос; необязательно размахивать руками, силясь напугать сотни насекомых, летящих со всех сторон. Хуже то, что такие скопления пчел наделены мощью таранов. «Им даже нет нужды нас жалить. Столкнуться с ними - все равно что получить заряд дроби».
        Но пчелы, кажется, не проявляют к ним никакого интереса. Кармела выделяет первую полосу, стелющуюся по поверхности стены со стороны кровати, вторую, с преувеличенно-гротескным жужжанием ползущую вдоль потолка, и третью, последнюю (наверное, самую опасную), нерешительно зависшую в воздухе рядом с противоположной стеной, на которой располагаются другое окно и дверной проем. Эта масса не движется, как движутся пчелы внутри роя: их рой - это само по себе новое существо, автономное, наделенное волей, прозревает этолог.
        - Серхи, нет! - кричит она. - Обходи их! Не трогай!
        Серхи пытается стулом заслониться от ленты, которая надвигается на манер дрессированной кобры. В гостиной Нико борется с итальянцем, который понял, что не может утащить Мича за поводок, потому что Мич слишком возбужден; Дино пытается вынести овчарку на руках, а Нико толкает его в прихожую. Мич упирается и вырывается, пчелиные ленты сводят его с ума.
        Теперь все хотят выбраться из гостиной, вернуться в лабораторию, и это затрудняет движение. Фатима врезается в стол перед дверью, а Кармела с ужасом видит, что одна из пчелиных лент нацелена точно на ее спину.
        - Фатима!
        Удар - как струя из шланга с мощным напором. Аргентинку отбрасывает на лесенку, ведущую к люку, ее ноги почти не задевают пола. Затормаживает движение только сама лестница. Девушка отчаянно вцепляется в деревянные ступеньки. Зудящая лента поднимается по ее телу, словно гигантский палец в перчатке.
        И в этот момент Кармела начинает понимать.
        «Люк. Полоса пчел на потолке…»
        - Открой! - кричит Кармела.
        «Они хотят наружу. Единственное, что им нужно, - это пересечь комнату и продолжить движение по прямой».
        - …открой люк! - кричит Кармела. - Фатима, люк! Открой!
        Фатима жива, в сознании, но жмется в комок у подножия лестницы, а пчелиная масса поднимается вертикально вверх. Ни Кармела, ни Нико, ни Серхи не могут подступиться к лестнице: их отделяет еще одна лента, щелкающая, как кнут. Нико, кажется, разгадал план Кармелы.
        - Откройте люк!
        Серхи рвется вперед, но его не пускает плотный слой насекомых. Невероятная картина. «Как такое множество пчел могло нацелиться в одну точку, словно единое существо?» Пчелы скапливаются у закрытого люка и начинают отступать. Фатима по-прежнему лежит внизу, под лестницей. Кармела хочет предупредить аргентинку, но в этот момент между ней и темными полосами вклинивается огромное тело. Ему удается добраться до лестницы, несмотря на жалящие щелчки, звучащие как короткие замыкания. Вверх вздымается исполинская волосатая рука. Дино, так и не отпустивший Мича, вытягивается всем телом, погружает пальцы в пчелиную субстанцию, укрывающую люк, и отодвигает засов. Лента выплескивается, как шампанское из бутылки, компонуется в толстую колонну с диаметром точно по размеру отверстия, ее подхватывают восходящие потоки воздуха из комнаты. К счастью, Дино успевает отклониться и отодвинуть Фатиму. Невероятное явление - живая труба с шумом ядерного реактора - гипнотизирует Кармелу. Но вся ее энтомологическая зачарованность разлетается вдребезги после одного отчаянного крика:
        - Ми-и-и-и-ич!
        Большой метеорит пролетает мимо Кармелы в сторону гостиной; сама девушка уворачивается от последней ленты и забегает в лабораторию к Нико и другим. Кармела понимает, что Дино не сумел удержать собаку, когда отодвигал засов и спасал Фатиму. Мандель сказал бы, что спасать в первую очередь представителей своего вида - это типическое поведение. Но кажется, типическое поведение совсем не утешило Дино.
        Теперь у них новый враг: не плотные ленты насекомых, перекрывающие коридор, а мощный обезумевший Homo sapiens, в которого вцепились Серхи, Борха и Нико: они не дают итальянцу вернуться в гостиную.
        - Помогайте, вашу мать! - орет Нико, удерживая сторожа за руки. - Дино, уймись, ты не сможешь!..
        Когда наконец удается угомонить итальянца и закрыть дверь, какое-то время слышен лишь рычащий ураган в гостиной и безутешный плач Дино Лиццарди внутри лаборатории.
        Кармела не понимает, какие звуки пугают ее больше.
        21. Планы меняются
        Вид из кабины вертолета открывается кошмарный. Тысячи черных точек, обтекающих препятствие. Массовая скученная миграция, некоторые уже раздавлены идущими, большинство продвигается вперед. Словно половодье. Однако саму обсерваторию они, кажется, не разрушают. «Может быть, они и выживут», - оценивает ситуацию Ларедо.
        «Bell» разворачивается и заходит на второй круг. За это время существа не сняли осады и не собираются этого делать в ближайшем будущем. Черное воинство очень многочисленно. Однако никакой борьбы не заметно. Ларедо видит, что осаждающие даже не пытаются разрушить бункер или подняться на крышу. Что им нужно - так это двигаться вперед. И такое бесцельное упорство для Ларедо вполне понятно: он и сам упорно придерживается одного курса: продолжать и выжить. Но конечно, рано или поздно наступит момент, когда существа снаружи, сами того не желая, разрушат и сметут препятствие, проникнут в каждую полость, пробурят все поверхности, словно термиты.
        - Что это там внизу, куманек? - кричит Де Сото из открытого иллюминатора, направляя бинокль вниз.
        - Больные, - отвечает Лопе.
        Бюст и Оливер наблюдают с противоположной стороны. Единственный, кто ничего не делает, - это Мавр. Он развалился на кресле, скрестив ноги, погруженный в собственные раздумья.
        - Мы должны спуститься здесь! - Де Сото указывает на участок свободного пространства.
        - Но мы улетаем все дальше, - замечает Оливер.
        - Эй! - кричит Де Сото пилотам. - Какого хрена вы творите?
        Современный вертолет «Bell» - просторная машина, приспособленная для размещения военного штаба в кризисной ситуации, однако сейчас вертолет больше напоминает армейскую палатку. Инженеры-разработчики, предполагает Ларедо, не учли, что здоровяк вроде Де Сото примется расхаживать взад-вперед по кабине, а второй пилот подскочит на своем месте, чтобы преградить ему путь.
        - Что вы делаете? - орет Де Сото. - Спускайтесь!
        - Куда спускаться-то? - отвечает пилот не менее энергично под адский скрежет лопастей. - В этот дурдом мы спускаться не будем! И мы чуть не зацепили высоковольтные провода! Возвращайся на место, придурок!
        Ответ второго пилота - пружина, выдергивающая из кресел Оливера и Лопе. На самом деле, отмечает Ларедо, теперь всем интересно не то, что происходит снаружи, а то, что творится внутри. Единственный, кто этого еще не понял, - второй пилот, которому страшно не меньше остальных.
        - Ну ладно, ладно, успокойся, - просит Лопе, поднимая руку в перчатке.
        - Спускайтесь! Живо! - Вот все, что способен произнести Де Сото.
        - Мы здесь не сядем! Ни за что! Это вам не военный вертолет!
        Пилот стоит перед ними без летного шлема. Может быть, это признак бунта, способ заявить, что ему осточертело играть в солдатиков, размышляет Ларедо, ведь и сам он, Хоакин Ларедо, перестал маскироваться под чиновника, не поправляет выбившиеся полы измятой рубахи и плевать хотел на галстук, превратившийся в петлю висельника. Ларедо замечает, что плюгавенький летчик поднес руку к кобуре. Нервы у всех напряжены до звона. Снова вмешивается Лопе.
        - Так-так, все в порядке, Де Сото!..
        - Нет, не все в порядке. - Оливер смотрит на второго пилота. - Заставь своего товарища сесть.
        - Чей это приказ? - усмехается второй пилот. - Твой?
        - Его. - Оливер указывает на Ларедо.
        И все, как по сигналу, смотрят на Ларедо - даже Бюст, присевшая на корточках у иллюминатора.
        - Да, его, - подтверждает Де Сото.
        - Здесь командует он, - напоминает Оливер.
        Ларедо улыбается: он без пиджака, галстук болтается, рубашка вылезла из штанов, страшно хочется отлить. Он приветствует пилота слабой улыбкой и поднятой рукой.
        - Да, я. - Впрочем, Ларедо кажется, что в шуме мотора никто его не слышит.
        «Обратите внимание на представителя власти» - эта мысль вызывает у Ларедо истерический внутренний хохот. Он-то знает, что делать ничего не нужно. Ларедо чувствует себя как будто за кулисами театра, как в тот раз, когда он просочился в один брюссельский театрик, чтобы забрать сына, игравшего в школьной постановке вместе с настоящими актерами, и вдруг оказался посреди обманчивой бутафории и персонажей, превратившихся в людей, которые потели, пахли и разговаривали совсем по-другому. Всё, абсолютно всё - иерархии, власть, армии, демократические режимы, диктатуры, - всё было пантомимой от начала до конца, но даже лучшая из пантомим рано или поздно подходит к своему завершению. Занавес опустился над нелепой фикцией Европы, над правлением, которое обеспечивается словами и бумагами, и вот теперь, в замкнутом пространстве этой кабины, вокруг которой мир разлетелся вдребезги, Ларедо осознаёт, что мышцы, скорость и длина рук снова приобретают первостепенную важность. «Мы снова приматы, какими всегда и были».
        Второй пилот - человечек с костистой мордочкой хитрого лиса - до сих пор не ощутил происшедшей перемены. Ларедо понимает, что вертолетчик продолжает рассуждать в терминологии контрактов, синдикатов и мелкого шрифта.
        - Я не вижу тут никакого начальства! - кричит пилот. - А ну-ка все вернитесь на свои места! - Он снова собирается прикрыть голову летным шлемом, но шлем падает на пол.
        Эта сцена могла бы повеселить Ларедо, уже освоившегося в мире комедии, если бы вдобавок к другим переменам из головы летчика на стекло не выплеснулся сгусток крови. Падающее тело бьется о фюзеляж.
        Ствол H&K все еще дымится в руках девушки.
        - Планы меняются, - объявляет Бюст.
        - Да что это? - Лопе явно не успевает за происходящим. - Какого хрена…
        - Поддерживаю перемены, - высказывается Оливер.
        Но мощный рывок вертолета предупреждает Ларедо, что они вот-вот погибнут, даже и не прибегая к стрельбе. Свет и очертания предметов становятся размытыми и подвижными, как будто театр самым логичным образом уступил место ярмарочным аттракционам. Через несколько мгновений зрение возвращается к Ларедо, вследствие чего он замечает ярость Де Сото: один из углов его квадратной головы врезался в металлическую обшивку кабины. Бюст - как кошка с девятью жизнями, ловкая и дикая, она прекрасно сохраняет равновесие и на корточках. Оливер и Лопе держатся за поручни. Ларедо чувствует, что немного обмочился, чего с ним не случалось с семи лет. Слышны крики и непристойные угрозы.
        - Твою мать!..
        - Вот черт!..
        - Засажу этому мудозвону по самые!..
        Романтичный Ларедо предполагает, что этим рывком первый пилот захотел «наказать» их за смерть товарища. Но тотчас осознаёт, что объяснение куда проще: пилот просто обделался со страху, как и они все, и это был его способ завопить.
        У Де Сото есть другой способ.
        Ларедо видит, как Де Сото приближается к креслу пилота и проделывает на редкость тонкий, не лишенный изысканности маневр, подсовывая ствол пистолета под козырек шлема. Легкий трепет - как мышечный спазм, а потом Де Сото скидывает труп с сиденья и принимает управление на себя.
        - Осторожней, старик, нам нужен этот борт! - предупреждает Оливер.
        - Кол вам в жопу! - рычит Лопе. - Вы тут все с катушек послетали?
        Лопе вздымается над креслом, как мастодонт, а потом валится на пол, как мастодонт, встретившись с пулей Оливера.
        - Да, - сообщает француз. - Слетели с катушек, куманек. Оливер стреляет еще несколько раз, очередью. Горячая жидкость из тела Лопе омывает волосы и тело Ларедо - и это почти приятно в охватившем его холоде; в полумраке кабины жидкость выглядит черной.
        - Спокойствие, коллега! - Мавр быстро вскидывает руки, когда Оливер вопрошающе переводит ствол на него. - Вы тут главные.
        - Сиськи, помогай, - распоряжается Оливер.
        Ларедо не обижается, когда Бюст отталкивает его в сторону, волоча вместе с Оливером грузное тело Упрямца; их банальная перебранка тоже их не тревожит.
        - Еще раз меня так назовешь, Оливер, до конца лет своих будешь срать через пупок! - орет Бюст. - Я-то знаю, как это делается.
        - Радость моя, я ж случайно. На счет три. Раз… Два…
        Проводы погибшего товарища сводятся к короткой молитве, которую произносит Бюст: «Какой тяжелый, сукин сын». Вспышка света и вихрь перед глазами ослепляют Ларедо, потом он успевает увидеть, как Бюст, сбросив труп, отряхивает ладони перед открытой дверью вертолета (шмяк, шмяк), и чувствует у себя между ног нечто такое, что в прежней цивилизованной жизни именовалось эрекцией. Ларедо не ведает, отчего его член напрягается именно сейчас, когда он смотрит на эту хлопающую в ладоши короткостриженую убийцу. Возможно, все дело в рефлексах, решает Ларедо.
        Ларедо начинает по-настоящему беспокоиться, когда по знаку Де Сото и по команде Оливера Бюст хватает его за руки, точно он - надувной фаллоимитатор, приглянувшийся необузданной любительнице мастурбации. Если его собираются убить - почему не сделать это прямо здесь? Однако Де Сото желает всего лишь поболтать.
        - Этот говнолетчик далеко отлетел! Ищем место для посадки!
        - Прекрасно!
        - Куманек, а у людей Манделя точно найдется решение?
        - Что-нибудь да найдется! - Ларедо стоит, держась за спинку пилотского кресла, перекрикивая шум винта и чувствуя себя настоящим посмешищем.
        Однако наемник его, кажется, не слышит. Из разбитого уха Де Сото струится кровь, он вертит рукоятки управления, как мальчишка, увлеченный компьютерной игрой. Экраны и кнопочки подсвечивают его лицо голубым. Ларедо понимает, что команда успела освободиться и от трупов вертолетчиков, вышвырнув их через правую дверь. Рядом с этой дверью Оливер ест сэндвич.
        - Но полной уверенности нет? - уточняет Де Сото.
        - Разумеется, нет. Но эта обсерватория может стать убежищем!
        - Если, когда мы вернемся, от нее хоть что-то останется, - бормочет Де Сото.
        - Что-нибудь да останется! - кричит Ларедо в ответ. Вертолет угодил в воздушную яму, поэтому реплики разрываются на части. - Можно… мне обратно… на место?
        - Ступайте, - разрешает Де Сото.
        Послушный Ларедо плетется назад и падает в кресло рядом с тем, что перемазано кровью. «Спасибо, стюардесса, тут заблудиться невозможно». Бюст, сосредоточенно проверяющая патроны и амуницию, не удостаивает его даже взглядом. Потом девушка застегивает рюкзак, ловко проскальзывает по кабине и присоединяется к сидящим впереди Де Сото и Оливеру. Мавр с Ларедо обмениваются взглядами и вскидывают брови.
        - Люди внизу наверняка погибли, - говорит Мавр.
        22. Погибшие
        - Мы живы, - говорит Борха.
        Однако Кармела чувствует, что это заключение не делает его счастливым. В устах Борхи даже самые хорошие слова звучат ядовито. Наверное, для него нестерпимо поскуливание Фатимы, тихое и упрямое, как капельки воды из крана.
        Слова Борхи - первое, что звучит после глубокой тишины, наступившей вслед за яростной лихорадкой жужжания, треска, шелеста и щелчков. И все-таки могильное безмолвие выносить было труднее, понимает Кармела.
        И тогда Нико, превратившийся в негласного лидера, подает сигнал:
        - Они прошли. Думаю, мы можем выходить.
        Эта фраза всех приводит в движение, словно на видео нажали клавишу play. Никого не удивляет, что первым выходит Дино Лиццарди, итальянский великан. За ним следует Нико. Кармела избавляется от липучего объятия Борхи и, прежде чем покинуть лабораторию, делает то, о чем думала уже давно.
        - Фатима, дай-ка я посмотрю твою спину…
        - Мне больно, боли-и-и-ит, си-и-ильно…
        - Я знаю. Приподними пижаму сзади… Подожди, давай я сама… Да не будет тебе больно, обещаю, я даже и не притронусь… Серхи, не уходи…
        - Я и не ухожу, только хотел поудобнее ее переложить…
        Фатима провела все это время, лежа на «Серхи-подушке». Кармела удивляется нежности, которую толстяк испытывает к аргентинке, несмотря на то что она полностью поглощена собой и собственной болью. Поколебавшись секунду, Серхи садится так, чтобы Фатима могла положить голову ему на бедра, а Кармела - осмотреть ее спину. Борха, не зная, чем заняться (а возможно, к чему-то и ревнуя, добавляет про себя Кармела), наблюдает за происходящим, не вынимая рук из карманов.
        - Этот мужик с его псиной нас всех угробит, - ворчит Борха.
        - Собаку зовут Мич, - уточняет Серхи.
        О горестной судьбе Мича всем становится известно, когда из гостиной, точно далекий ветер, прилетают безутешные завывания Дино. Борха начинает что-то говорить, но Кармела его не слышит: она занята осмотром отметины на спине Фатимы; лампочки в лаборатории светят еле-еле. Все не так страшно, как опасалась Кармела: покраснение от правой лопатки почти до самого бедра, по краям кожа начинает багроветь, но порезов нет; нет (насколько Кармела способна установить при сопротивлении пациентки) и переломов бедер, и внутренних кровоизлияний. Синяки на теле останутся жуткие, но все могло обернуться гораздо хуже. Начать с того, что Фатима приняла удар боком, а позвоночник (эта трубка, защищающая хрупкий хрусталь движения) остался не задет. Большая удача. А может быть, не только это. «Ее не жалили, ее ударили», - с изумлением понимает этолог. - Но только потому, что Фатима угодила в середину. Если бы к тарану присоединились остальные пчелы из… струи, они бы разнесли ее в клочья, однако, не найдя выхода, они сменили направление».
        Фатима визжит, дергается и жалуется, хотя к ней почти и не прикасаются.
        - Не трогай меня! Нет, только не здесь! Не трогай, сучье отродье!..
        - Фати, ты поправишься, - раз за разом повторяет Серхи, склоняя над ней здоровенную голову. - Ты просто стукнулась. Я с самого детства обо что-нибудь стукаюсь, но у меня же природная прослойка. Тебе больнее, потому что ты такая худенькая.
        - Фатима, переломов нет, - сообщает Кармела. - По крайней мере, мне так кажется.
        - Ты доктор, тебе виднее, - поддакивает Серхи.
        - Но я не врач.
        - Но диссертацию же ты писала? - не отстает толстяк. - Значит, ты доктор.
        Фатима хрипло каркает: Серхи таки ухитрился ее рассмешить.
        - Кармела животных изучает, ты, дикарь…
        - Фати, да разве мы все не животные?
        - Ну ты точно корова, че, это безусловно.
        Серхи лучится от довольства, гладя Фатиму по волосам.
        - Я поросенок, - уточняет он.
        Трепотня Серхи - или, по крайней мере, его монотонное гипнотическое воркование - обладает способностью успокаивать аргентинку.
        Кармела оставляет парочку на полу и подходит к Борхе, который и сейчас остается самым нарядным и аккуратным из всех, сохранив в неприкосновенности гриву волос, усы и бородку.
        - Как ты? - спрашивает девушка.
        - Как и ты.
        «Этот ужас нас примирил», - думает Кармела. Парень и девушка вместе возвращаются в гостиную, где спорят Нико и Дино. Кармела готова ко всему.
        Но увидеть то, что она видит, девушка не готова. Она успела вообразить себе картины Дантова ада: реки раздавленных или все еще живых муравьев, пчелиные трупики, хаос изуродованных предметов. И все-таки (если сделать исключение для окна ужаса, на которое лучше не смотреть, - верно, Кармела?), хотя у стены валяются стекла и деревяшки, не обошлось и без мертвых пчел и муравьев, в целом комната выглядит благополучно. Беспорядок скорее является следствием людской паники, чем вызван какими-то внешними факторами: бутылка водки на полу, перевернутый ноутбук, упавшие стулья.
        «Они вошли только затем, чтобы преодолеть препятствие, - понимает Кармела. - У насекомых это получилось благодаря малому размеру, у людей не получилось, однако все они просто искали выход и в конце концов вышли». Этолог прослеживает взглядом путь через комнату к открытому в потолке люку и поражается тактике, которую пришлось избрать этому сплоченному войску. Что за высшая сила согласовала такую многотрудную переброску авиации и пехоты точно к выходу в рекордные сроки и почти без потерь в живой силе?
        Конечно, класс млекопитающих на театре военных действий проявил себя совсем иначе.
        Кармела не может заставить себя посмотреть на окно, в которое гротескным образом инкрустированы сплющенные человеческие лица (по крайней мере, когда-то они были таковыми). Безумие и ужас, но и этому есть объяснение. Хотя люди и не сумели войти, они не прекращали своего слепого продвижения. Это было безумно, но не загадочно: в этом месте общий план провалился вследствие точных физических законов.
        Кармела смотрит - и смотрит внимательно - на крупное тело на полу, теперь милосердно прикрытое клетчатой рубашкой Дино. Еще одно млекопитающее, другого вида, но тоже потерпевшее поражение в борьбе за жизнь. Или нет. Мич погиб, потому что пытался защищаться, догадывается этолог. Овчарка Дино являлась более ранним продуктом эволюции, как и они сами. Порождением эпохи, когда живые существа были наделены индивидуальными реакциями и контратаковали, чтобы выжить или умереть в одиночку.
        Как видно, эпоха уходит в прошлое.
        - Нико, мне наплевать, - объясняет итальянец, оставшийся в футболке и подтяжках; его волосатый мускулистый торс выпирает из-под тонкой ткани, лицо залито слезами. - Я выйду… похороню… Capisci?[20 - Понимаешь? (ит.)]
        - Откровенно говоря, Дино, мне эта идея не по душе, - примирительно отвечает Нико. - Мы можем вынести тело, но не думаю, что нам стоит долго находиться снаружи…
        - Не «нам». Тебе не нужно идти, приятель. Никому не нужно. Io один.
        - Я и тебя имею в виду. - Художник переводит взгляд на Кармелу, ему нужен повод, чтобы чем-нибудь отвлечь итальянца. - Кармела, как там Фатима?
        - Все в порядке, удар оказался несильный. Как… Как он умер? - Девушка косится на рубашку Дино.
        Сначала ей никто не отвечает. Потом раздается скрипучий голос итальянца, не отрывающего глаз от тела под рубашкой. Покрасневшие глаза - признак собственника, уверенного, что некоторые смерти могут принадлежать только ему одному.
        - Не знаю, профессор… Он хотел покусать эти… эти пчелиные трубы… Если будете глядеть, пожалуйста, не трогайте, - добавляет он почти угрожающе, когда Кармела наклоняется и приподнимает край клетчатой рубашки.
        - Я не буду трогать, Дино, клянусь.
        Нико и Дино одновременно отворачиваются, когда Кармела заглядывает под ткань.
        - Кошмар, - шепчет Борха, склонившийся рядом с ней.
        С Кармелой происходит то же, что бывало и прежде, когда она, как зоолог, изучала подопытных или больных животных. Она чувствует боль, у нее даже увлажнились глаза, но эмоции не затрагивают ее мозга. Скорбь дает о себе знать слезами и комом в горле, однако способность к научному мышлению остается. «Он, вероятно, укусил одну из пчелиных лент. Сколько их проникло в пасть?.. Трудно сказать. По опухлости горла можно предположить, что сотни… За один-единственный укус? Нет…»
        - Они изрешетили его своими жалами, - определяет Борха.
        - Нет. - Кармела утирает слезы. - Нет, я так не считаю. Они искали выход.
        - Что?
        - Мич открыл пасть, и пчелы интерпретировали ее как отверстие для выхода. Как люк. И сразу же внедрились. Мич, естественно, отвечал им укусами, но чем больше он кусался, тем больше пчел проникало в отверстие, давление было колоссальное. Посмотри: пчелы, которых он проглотил, раздули ему живот. А погиб Мич оттого, что пчелы просто заблокировали его трахею.
        Борха кривится от отвращения.
        - Признаю, твоя теория корректна. Но у него… голова в крови…
        - Мощь пчелиной струи отбросила его на стену. - Кармела указывает на красное пятно.
        - А это что - ларингит? - Борха исследует раздутую шею овчарки.
        - Не думаю. Следовало бы пальпировать, но…
        - Нет, - запрещает стоящий позади них Дино - отец, охраняющий тело мертвого сына.
        - Хорошо, - тихо соглашается Кармела, но Борха выпрямляется с недовольным видом.
        - Да брось ты, не майся дурью. Это же только собака.
        Все происходит так быстро, что никто не успевает вмешаться.
        - Stronzo[21 - Говнюк (ит.).], - шепчет великан, ухватив Борху за грудки.
        - Какого хрена… С ума сошел?
        - Дино! Оставь его! - рявкает Нико.
        Кармела отмечает и неподдельный испуг Борхи, и бурлящую под страхом лаву унижения и ярости. В конце концов гигант его отпускает, но Борха делает вид, что вырвался сам. Он прожигает итальянца взглядом, но тот, уже позабыв о стычке, угрюмо склоняется над Мичем и снова накрывает его рубашкой.
        - Я сделаю один. - Итальянец без видимых усилий поднимает мертвую овчарку. - Никто со мной не идет. Io один. Потом, может быть, сотру… этих… то, что на стекле…
        - Ты один - хреновая идея, - встревает Нико. - Хочешь ты или нет, упрямая башка, я иду с тобой. Подожди, возьму только лопату и ружье…
        Кармела видит спины двух мужчин, уже собравшихся, стоящих на пороге. Когда они решают, что снаружи им ничего не угрожает, они шагают за порог. Кармела идет за ними. Висящая возле двери карикатура с котом и кушеткой (и автошарж Дино) теперь смотрится как издевка. Ночь пронзительно холодна, но еще холоднее становится от того, что открывается их взорам.
        - Кармела, не ходи, - просит Нико.
        Девушка замирает на пороге. Вскоре к ней присоединяются и остальные. Даже страждущей Фатиме хочется удовлетворить нездоровое любопытство, свойственное всякому, кто выжил в катастрофе.
        С порога виден край склона, где они оставили «вольво». Но сейчас машина не стоит на прежнем месте: ее перевернуло и сдвинуло напором человеческих тел. Некоторые так и застряли у кузова в переплетении ног, голов и плеч: они едва видны в свете фонаря художника. «Ни один человек не поднялся на крышу, никто не запрыгнул на капот, чтобы преодолеть эту преграду поверху, - отмечает Кармела. - Такое поведение было бы чересчур разумным: они просто давили вперед. Когда же они перестали нажимать? Когда обошли машину? - Этолог приходит к выводу, что с людьми произошло то же, что и с пчелами. - Первые погибли, раздавленные идущими следом, а потом, когда набралась критическая масса, люди начали обтекать препятствие, как вода. Какое же заболевание могло произвести такую трансформацию в столь различных нервных системах - у людей и у насекомых? Какой токсин, какая радиация смогли превратить их в единое существо с единой целью? Почему же мы до сих пор не затронуты вот этим, чем бы оно ни было? Возможно, это знал Мандель. Но у нас нет его выводов, даже если он их и сделал. А я слишком тупая, чтобы разобраться с
файлами из „Лас-Харильяс“…»
        - Вот черт. - Стоящий позади Борха выплескивает свой страх в крике. - Это сумасшедший дом!
        - Не преувеличивай, - советует Серхи.
        В ожидании ушедших Серхи вооружается веником и совком. Толстяк трудолюбиво подметает гостиную и прихожую, не оставляя за собой грязи. Темно-синий халат, больничная пижама - Кармеле он напоминает хозяина-чистюлю, по воскресеньям сметающего листья со своего крыльца.
        - Серхи, ну хочешь - я подмету? - Фатима ходит за ним следом. - Я тоже могу.
        - Почему? Потому что ты женщина? - Серхи продолжает трудиться, даже не оборачиваясь. - У нас, у мужчин, те же права и те же обязанности, что и у женщин. А ты - раненая.
        - Да, вот это правда, - соглашается Фатима, но улыбается так, как будто это ложь.
        - Вот же свалились нам на задницу эти психи, - бурчит сквозь зубы Борха.
        - Это единственное место, которым я не псих, - поправляет Серхи, все так же не отрывая взгляда от веника. - О прочих частях тела ничего не скажу, но готов поспорить, что задница у меня в порядке.
        - Я не тебя имел в виду. - Борха выглядывает в неповрежденное окно, из него видна дорога в лабораторию. - Я про этого гребаного итальянца. Мир разваливается на куски, а он, поглядите, устраивает похороны собаке! Совсем ополоумел.
        - Я очень любил Мича, - тихо, но твердо говорит Серхи.
        - Фатима, как ты себя чувствуешь? - спрашивает Кармела, увидев, как осторожно садится аргентинка.
        - Чуть-чуть познабливает. А боль в спине - неимоверная… - Кармела замечает в руках у Фатимы конверт: она помнит, что там лежат ее стихи. - Но уже лучше, спасибо.
        «Она разговаривает как будто под кайфом», - подмечает Кармела.
        А Борха уже показывает на другое окно.
        - Вы это видите?.. - бормочет он. - Это… это все еще там!
        Да, это самое страшное, что Кармела видела в своей жизни. Это напоминает помятые маски после карнавала, которые сплющили и с усилием запихнули в слишком тесную коробку, так что теперь они торчат из щели. Однако жаловаться на это не имеет смысла, - сознает Кармела. Обычно Борха не ведет себя как идиот, но девушка понимает, что сейчас его голова затуманена унижением и страхом.
        - Мы можем и прикрыть. - Серхи скидывает халат. - Обожаю украшения и перестановки. Свою комнату за последний год я переделывал четыре раза. Подержи-ка этот край, - просит он Борху. - Вот так, внатяжечку. Я заколочу гвоздик вот сюда…
        Борха неохотно помогает, потом отходит в сторону.
        Покончив с уборкой, Серхи садится за ноутбук. В эти мгновения можно представить, что все мирно и благополучно. Гостиная выглядит необычно: халат Серхи прикрывает страшное окно, все остальное - чистое и находится на привычных местах. Борха ставит на ножки перевернутые стулья; Серхи склоняется над экраном. Спустя какое-то время толстяк поднимает голову:
        - Ой, гляньте сюда.
        Все собираются вокруг Серхи; Фатима волочит за собой стул.
        Кармела видит белый фон и буквы шрифта Courier. Проще некуда. Фразы добавляются снизу вверх, как будто разматывается лист бумаги.
        - Как в «Твиттере», - говорит Серхи.
        Сообщения на разных языках, есть даже никому не понятные записи: арабские, китайские, японские. Кармела переводит то, что написано по-английски.
        «Москва: не отвечает».
        «Я один, есть еще кто-то в Гилфорде, Великобритания?»
        «Новая страница правительства в Вашингтоне newusadc.gov не отвечает».
        «Ищу сына: Людвиг Амброзиус Хенце. Если есть сведения…»
        «Взрыв на космической станции. Сообщение подтверждено houstonnews…»
        «В Мельбурне, Австралия, никого со времени последней волны».
        «Кто есть в Санта-Монике?»
        - Этот сайт настроен на отправку сообщений в реальном времени, - объясняет Борха пересохшим ртом. - Слушай, напиши тоже что-нибудь? Я говорю, сообщи о нашем положении…
        - Да, я как раз и собирался. Фати, почему ты плачешь? Не плачь.
        - Там… все умерли… - всхлипывает поэтесса. - Серхи, пойми… Вообще все.
        Кармела думает, что это еще слабо сказано. «Умерло все: не только друзья, семья, знакомые - умерли еще и правила, нормы, причины, следствия. Это не просто конец света. Это конец законов природы».
        Серхи - единственный, кто не присоединяется к всеобщему трауру. Он гладит Фатиму по голове и рассказывает утешительную историю:
        - Фати, когда ты плачешь, я вспоминаю рассказ своей бабушки. Один из наших предков плакал, когда умирал, и потом тоже продолжал плакать. Серьезно: он умер, но так и не унялся… Бабушка говорила, они утирали мертвецу сопли, потому что из носа у него так и текло. И когда его хоронили, из гроба тоже доносился плач. Священник отказывался хоронить такого покойника, и тогда вся семья принялась молиться во весь голос, чтобы заглушить замогильные всхлипы. Даже священник под конец разорался: «Покойся с ми-и-и-и-иром!» Клянусь тебе. «Покойся с ми-и-и-и-и-ром!» Плач Фатимы, как на санках, скатывается в дурацкий хохот:
        - Серхи, ну ты… «Покойся с миииииром!»
        - Да я серьезно, - говорит Серхи, действительно очень серьезно.
        - «Покойся с ми-и-и-и-иром!» - надрывается Фатима.
        Побледневший Борха отшатывается от стола и взглядом находит Кармелу.
        - М-да, новости вполне предсказуемые. - Борха кивает в сторону ноутбука.
        - Да, так и есть.
        «Никого не осталось, но ведь кто-то остался, - рассуждает Кармела. - те, кто это пишет, и мы… Есть погибшие, есть пораженные, но есть еще и выжившие… Чем это обусловлено? У нас что, инкубационный период? Или иммунитет?
        Дверь распахивается внезапно, со звуком револьверного выстрела. Фатима кричит.
        Первым входит Дино. На лице у него едва сдерживаемая ярость. Следом идет Нико; стоит Кармеле на него посмотреть, ей становится ясно: «Что-то случилось». «Они забыли снаружи лопату и ружье!»
        - Ну как, отходную прочли? - цинично интересуется Борха, не ощущающий напряжения.
        - Они-то да, - произносит чей-то голос из-за спины художника. - Ну а теперь ваш черед.
        23. Послание
        Лицо она как будто где-то видела, вот только узнать этого человека никак не удается. Неопределенного пола и возраста (может быть, совсем молоденький), из одежды только драные кожаные штаны, ремень и блестящий на груди медальон в виде головы бизона. Ступни обмотаны кусками ткани. Волосы, когда-то гладкие и крашенные под платину, теперь усыпаны веточками и комками земли - ни дать ни взять древнегреческое божество. Давний, почти стершийся женский макияж еще больше искажает его черты. Но все это не самое страшное.
        Самое страшное - это пистолет и ружье Дино в руках этого типа. Собравшиеся у стола хранят спокойное, почти удивленное молчание. «Мы уже перестали бояться того, что страшило нас прежде», - отмечает про себя Кармела.
        Бурно реагирует только Фатима.
        - Логан! - Аргентинка тянется к нему как к спасательному кругу. - Я знала!.. Я была уверена, что ты придешь!
        «Любимчик Манделя, - наконец узнаёт Кармела. - Главарь жестокой банды». Теперь девушка вспоминает, что видела его фотографию в полицейском участке.
        Логан позволяет себя обнимать, стараясь при этом не опускать пистолет, но когда дело доходит до поцелуйчиков, он отстраняет Фатиму прикладом ружья. Нико делает попытку приблизиться. Логан останавливает его направленным оружием.
        - Тише, гомик, успокойся. Ты больше не фараон.
        - Но я и сейчас могу тебе навалять.
        - Попробуй.
        Дино обхватывает бывшего полицейского за плечи. Мужчины тяжело сопят. Напряжение снова снимает Фатима:
        - Логан, я тебе звонила! Ты был мне нужен!
        - Я всегда был тебе нужен. Ну что, все в сборе? - Глаза Логана - как два уголька, изнутри прожигающие грязь и ветки, которыми покрыто его лицо. Парень смотрит на Кармелу, та отводит взгляд. Он, кажется, под кайфом, но дело не только в этом. «Он ведь до смерти напуган», - понимает Кармела. После этолога досмотру подвергается Борха и, наконец, Серхи, тучный и розовый, сгорбившийся на маленьком стуле. Логан направляет на Серхи ствол ружья. - Это еще что такое?
        - Это мои очки, - спокойно отвечает толстяк, снимая и предъявляя вновь прибывшему очки.
        Логан упирает пистолет ему в лоб:
        - Я спросил, что ты такое, пончик.
        - А, я думал, это было про мои глаза, - невозмутимо уточняет Серхи и под дулом пистолета снова водружает очки себе на нос. - Слушай, если ты вышибешь мне мозги - окажешь мне большую услугу. На самом деле от них у меня больше всего хлопот, - добавляет Серхи.
        - Логан, не надо! - кричит Фатима. - Он больной!
        - Слишком простое объяснение, - жалуется Серхи, но Фатима с Логаном его не слушают.
        - Что он тут делает?
        - Он мне так помог, Бизон!.. Он здоровский, его зовут Серхи! Он помог мне сбежать из больницы! Оставь его в покое, он и мухи не обидит!
        - Спасибо, Фати, только это неправда. - Пистолет по-прежнему упирается в лоб толстяку. - От меня много вреда. Вот почему я здесь.
        Его искреннее признание, начисто лишенное иронии, удивляет даже Логана:
        - Как же ты причиняешь вред, толстомясый?
        - Словами, - отвечает Серхи, не отводя взгляда.
        - Словами?
        - Да. Мои слова опасны.
        Кармеле чудится, что Серхи тоже целится в Логана - только из другого оружия. Равновесие нарушается, когда вперед выходит самый непредсказуемый из всей компании, великан Дино.
        - Логан, если ты тронешь этого ragazzo[22 - Парень (ит.).], я убью тебя собственными руками, - сообщает он спокойно, с горечью человека, которому больше нечего терять. - Ты успеешь выстрелить один раз, один… - Дино поднимает толстый палец. Его обнаженные бицепсы напряжены. - Но если я останусь живой, я тебя убью…
        - Не надо так пыжиться и краснеть, Динозавр, - нагло отвечает Логан. - Башка у тебя замусорилась после смерти пса. - Дерзкая ухмылка. - Я застукал этих двоих снаружи, они обсуждали, где копать могилу, - поясняет Логан для остальных. - Если Мудрый был прав, копать вам сегодня придется много.
        - Что сообщил тебе Мудрый? - спрашивает Нико.
        - Я получил письмо. Как и ты, правда? Я уверен, что вы все оказались тут из-за Мудрого. Это он решил собрать нас здесь.
        Тяжелые вздохи Фатимы без перехода сменяются безутешным плачем.
        - Логан, а как же остальные? Горилла? Филин? Жираф?..
        Логан пожимает плечами:
        - Не знаю.
        - А… Паучиха?
        Кармела отмечает, что Логан напрягся. Ответ приходит к нему как будто не сразу, он продиктован откуда-то издалека.
        - Погибла. Большая Мать ее забрала.
        - Хороши твои дела, Логан, - вклинивается Нико. - Продолжаешь забивать себе башку экопанком. Не знаю, кто отравил тебе мозг, или ты уже так и родился с ядом внутри, но мы с тобой знакомы много лет и пора бы уже нам поговорить по-взрослому, ясно?
        - Ага… сучка Мудрого, - усмехается Логан. - Мудрый так и говорил: Нико - это ревнивая сучка. А мне, в отличие от тебя, давать не нравится. Я тусовался с Мудрым, вот только давал не я, а он.
        Нико сохраняет спокойствие.
        - Ну а теперь, когда мы обсудили нашу сексуальную жизнь, Логан, мы можем поговорить как взрослые? Или нам и дальше пережевывать твою инфантильную бредятину?
        - Сучка, тебе ведь Стая всегда казалась игрой?
        Нико Рейноса улыбается, на лице его не видно никакого раздражения.
        - Именно так мне казалось, да и сейчас кажется: игра законченных олигофренов. Даже свечки в честь Франциска Ассизского выглядят серьезнее. Логан, Стая - только предлог, чтобы заголиться, покурить крэка, отмутузить кого-нибудь с другим цветом кожи и изнасиловать девчонку. И разумеется, чтобы вести дела с восточными группировками, которые гораздо хитрее вас. Стая, да, целая стая придурков. - Складки накрашенных губ Логана застыли в ухмылке. «Он просто ужасен, - морщится Кармела, - похож на эксгумированный труп». А Нико невозмутимо продолжает: - Ну а если говорить о серьезном, я скажу тебе, что я думаю. Мандель вызвал тебя, как и нас всех. Он знал, что должно произойти. Может быть, пока мы несколько лет верили, что он лежит в больнице, он занимался секретными разработками… Может быть, ошибка в лаборатории высвободила некий вирус, последствия чего должны были сказаться через два года, не знаю, я не биолог, но здесь у нас биологов двое. И вот я спрашиваю, Логан, рассказал ли тебе Мандель о том, что сейчас творится… А если ты что-то еще и понял, это будет уже высший балл.
        Логан слушает с застывшей гримасой на лице. Потом поднимает свой пистолет и зажмуривает один глаз, чтобы точнее размозжить художнику голову. Но единственное, что стреляет в Нико, - это слова.
        - Ты никогда в нее не верил. И вот она здесь. - Логан кашляет и косится на Фатиму. - Воды.
        Девушка поспешно передает ему бутылку минералки. Логан жадно глотает. Вода стекает по его губам; взгляд в это время прикован к Нико и Дино. Опустошив бутылку до половины, Логан кидает ее обратно Фатиме.
        - А попонятнее? - требует Нико.
        - Большая Мать. - Логан утирает рот рукой. - Ты никогда в нее не верил. И вот она здесь. В этих телах. - Логан переводит пистолет на халат, стыдливо прикрывающий кошмарное зрелище в окне. - Я был одним из этих.
        - Что за хрень? - не понимает Нико.
        Кармела с ужасом смотрит, как напрягается палец на спусковом крючке. И реагирует мгновенно.
        - Я тебе верю. - (Логан переводит взгляд на нее.) - Верю, ты был одним из них.
        - Почему ты мне веришь?
        Теперь уже все смотрят на Кармелу. Она смотрит только на Логана. Девушка заговорила не только чтобы помочь Нико: она чувствует, что парень не солгал.
        - Потому что… это у тебя в глазах. Ты пережил что-то… чего мы не знаем.
        - Что пережил?
        - Кармела… - предупреждает Борха, но Логан взмахом руки заставляет его умолкнуть.
        - Я не знаю, - признаётся девушка. - Не знаю, что это было. Только ты один можешь объяснить.
        Логан больше не улыбается. Пистолет находит новую мишень - это Кармела.
        - Ты мне нравишься, - объявляет он. Вытирает плечом пот со щеки и снова оборачивается к Нико. - Она мне верит. Она готова.
        - Может быть, если ты попробуешь объяснить это более тупым… - предлагает художник.
        - Нико, Большая Мать существует. Даже Мудрый не верил в нее до конца: он говорил, что природа - это никто, никакая не богиня, а только набор правил. Но в своем письме он передо мной извинился. «Логан, теперь я тебе верю, - писал Мудрый. - Большая Мать - это богиня для всех. И она будет мстить». Большая Мать поймала меня по пути сюда. Мы проделали многокилометровый путь.
        - Ты… шел… вместе с ними? - Нико больше не улыбается.
        - В последних рядах. Мы с Паучихой. Помимо воли.
        «Их накрыло… а потом они пришли в себя?» Кармеле в такое не верится. Сейчас ее любопытство куда сильнее ее страха.
        - Что ты чувствовал? - спрашивает этолог.
        - Это было грандиозно, - рассказывает Логан. Но по мере того, как парень говорит, Кармела убеждается, что он и сам ничего не знает. Просто еще один мальчишка, запутавшийся, цепляющийся за свои инфантильные фантазии.
        - Большая Мать била в барабан… Мы с Паучихой шли… Муравьи поднимались по мне, как по стволу. Много кто падал, а мы продолжали идти…
        - Но как ты… восстановился? - осторожно спрашивает Кармела.
        - Я не восстановился. Большая Мать меня отпустила.
        В паузу врывается голос Серхи:
        - Послушай, а ты сам из нормальных? Извини, я вот знаю, что я сумасшедший, а ты…
        - Помолчи, Серхи, это не шутки, - серьезно командует Фатима.
        - Ты был одним из тех… покрытых муравьями… и ты пришел в себя? - растерянно бормочет Борха.
        - Его помрачение было временным, - поясняет Кармела. - Мы не знали, что такое возможно.
        - Что же это за болезнь, которая тебя вот так переворачивает, но только лишь на время?
        - Какое-то токсическое вещество? - рассуждает Кармела. - Но есть и те, кто не выходит из этого состояния… Скажи, Логан, из тех, кто шел с тобой, были такие, кто не оправился? Я хочу сказать, рядом с тобой были люди, которые так и продолжали маршировать в трансе?
        - Нет. Ко всем, кто шел со мной, одновременно вернулось здравомыслие. Те, кто шел впереди, так и продолжали идти.
        Как такое возможно? Кармела пытается придумать объяснение. «Это должно быть как-то связано с местом, где все происходит… Мандель хотел, чтобы мы собрались здесь, в обсерватории… Местность, в которой ты находишься в определенный момент, как-то влияет…»
        - Логан, что еще ты чувствовал во время марша? - спрашивает Кармела. - Голова кружилась? Дышать было трудно?
        Настойчивые расспросы этолога начинают бесить Логана.
        - Ты ни хрена не знаешь, белая буржуазная шлюха!
        - Так, приятель! - Борха поднимает палец. - Давай-ка…
        Молниеносный удар двух стволов дробовика в пах Борхи перегибает беднягу напополам. В ту же секунду Логан хватает Кармелу и прижимает к своему плечу; при этом он целится попеременно то в Нико, то в итальянца, внимательно следя за ними обоими. Но видимо, понимает, что с двумя разобраться не успеет. Логан приставляет пистолет к виску девушки.
        - Ну как, Нико, хочешь узнать, что хранится в черепушке у этой докторши? Думаешь, когда бабахнет, наружу полезут формулы? Хочешь посмотреть? - Нико поднимает руки и замирает; Дино тоже. - Ага, так-то лучше.
        В комнате становится тихо; слышно только, как кашляет в углу Борха. Логан улыбается, уверившись, что добился своего. Затем он как будто вспоминает о присутствии маленького тела, которое он прижимает к себе вместе с ружьем. Тысячу лет назад, как помнится Кармеле, она надела на себя брючный костюм и отправилась в гости к Нико; пиджак и шейный платочек она сняла неведомо где и неведомо когда, и сейчас на девушке только свитерок с короткими рукавами и брюки - и то и другое грязное и помятое. Однако по сравнению с Логаном она выглядит так, как будто только что вышла из модного бутика. Кармела чувствует во взгляде Логана отвращение и глубокое презрение, а пахнет он по-животному - лесом и потом. Несмотря на страх, девушка и сейчас считает его перепуганным растерянным ребенком. Он тоже обнюхивает свою добычу: вот ухо, вот волосы. Похотливо смеясь, он прижимает девушку к своим кожаным штанам. Не выпуская ружья из руки, Логан тянет ворот свитера книзу, пока не открывается шея с голубыми прожилками вен. Играясь со своей жертвой, он не отводит пистолет от ее виска.
        - Зубрилка-подстилка для Мудрого! - выкрикивает Логан. - Ты ведь была его зубрилка-подстилка?
        - Логан, Кармела только задавала тебе вопросы, - медленно произносит Нико. - Она хочет тебя понять. Пожалуйста, отпусти ее…
        - Понять меня…
        Время тянется. Объятие Логана не становится мягче и не становится жестче. Внезапно он разжимает хватку и толкает Кармелу в сторону Борхи. Два бильярдных шара, комичный и болезненный карамболь.
        - Ей надо не меня понимать. - Логан быстрым движением нажимает на крышку своего медальона. Голова бизона раскрывается как ковчежец. Логан хватает содержимое и швыряет Кармеле; девушка от неожиданности прикрывает лицо руками. На пол падает USB-флешка. - Вот что ей нужно понять.
        - Она лежала в коробке Мудрого, - рассказывает Логан. - Коробку мне дал Люк, я забрал флешку с собой. Мудрый говорит, что это самое важное. То, что вам нужно увидеть, чтобы понять.
        Все, кроме Логана, выглядывают из-за спин Борхи и Кармелы. Даже Дино, который как будто и не здесь, наклоняется, чтобы посмотреть. Логан и теперь не перестал им угрожать: он все еще целится в них с двух рук, но сейчас всем гораздо интереснее то, что происходит на экране.
        Они используют компьютер, за которым работал Серхи: он мощнее.
        - Вот почему за тобой фараоны гонялись, - говорит Нико. - Да и за всеми нами тоже.
        - Меня загоняли, как зверя, - отвечает Логан. - Чтобы взять меня, нас ложно обвинили в похищении.
        Кармела и Борха сидят перед компьютером. Флешка вставлена. Буквенно-цифровой пароль, который запомнил Нико, сработал. Весь экран заполнен графиками с ломаными линиями.
        - Это теория взаимоповедения, - узнаёт Кармела, пробегая взглядом по экрану.
        - Нет ничего нового под солнцем. - Борха еще не оправился после удара - возможно, сделался более сговорчивым, однако цинизм его никуда не делся.
        Один из файлов выглядит как видео. Кармела нажимает на него, и экран сразу же преображается. Он разделяется на двенадцать маленьких прямоугольников размером три на четыре.
        - Это записи с веб-камер, установленных на дронах, - поясняет Кармела. - Они давно уже известны всем этологам.
        - А почему видео останавливается, почему появляются красные кружки? - интересуется Серхи.
        - Чтобы отметить экземпляр, который находится под наблюдением, и проанализировать его поведение. Видишь эту пчелу? Она летит направо. Другая летит налево, а эти две остаются на месте… Когда мы отслеживаем шаблоны поведения каждой особи в реальном времени, мы можем подвергнуть их математическому анализу и проверить, есть ли между ними связь…
        - Какая связь? - спрашивает Нико.
        - Влияет ли поведение одной особи на поведение других и можно ли это предсказать. Вот что такое теория взаимоповедения. Мандель считал, что да, влияет, однако красные круги показывают, что значимых связей не наблюдается.
        - Теория взаимоповедения Манделя провалилась, - изрекает свой приговор Борха.
        Изображения на экране снова меняются. Теперь они транслируют поведение животных в дикой природе: один и тот же вид на всех двенадцати экранах. Кармела предполагает, что это съемки с веб-камер, разбросанных по всему миру. В подписях сплошные сокращения: СУР. КАНАД; БЕЛ. МЕКС; БОБР ФРАН; ЛЕММ. НОРВ. Маленькие млекопитающие в движении. Круги остаются красными. Двенадцать постоянно меняющихся прямоугольничков показывают жизнь животных во всем многообразии: койоты, лисы, черные медведи, еноты, нутрии, сурикаты, киты… Всякий раз один и тот же вид. Всякий раз красные круги.
        Кармела потирает шею, ее что-то тревожит.
        - Зачем экспериментировать со столькими животными?
        - Да он с ума сошел, - комментирует Борха.
        - Мудрый не сходил с ума, - подает голос Логан.
        - Ну как скажешь.
        Кармела тоже считает, что Мандель лишился рассудка. Она не видит смысла записывать поведение столь непохожих видов. Зачем было трудиться, расширять выборку, если даже самая показательная выборка не давала ученому показательных результатов? ТВП, как и говорил Борха, оказалась ошибочной. Но что-то в этом упорном стремлении охватить все на свете вызывает у девушки беспокойство.
        А потом внезапно все меняется.
        На тех же двенадцати экранах возникают люди, выходящие из лондонского метро, сидящие на концерте в Париже, шагающие по улице в Риме… Они тоже отмечены красными кружками.
        - Он что, включил в эксперимент поведение человеческих существ? - кривится Борха.
        Кармела ничего не понимает. Эта запись кажется ей очевидным указанием на помешательство ее бывшего учителя. Разумеется, теорию взаимоповедения нельзя применять к человеческим существам: люди движутся, исходя из слишком сложных побуждений, чтобы вот так…
        Экран снова преображается. Борха и Кармела склоняются ближе к компьютеру. Остальные пытаются заглянуть им через плечо.
        - Ну что там, умники? - сухо спрашивает Логан.
        Теперь экран разделен на шесть прямоугольников размером три на два. И в прямоугольниках снова люди. Но Кармела внезапно различает знакомые черты. Всматривается внимательнее.
        И узнает Нико Рейносу.
        На другой картинке - Фатима. А вот Логан, один, на кровати. Дино в обсерватории. Нико входит и выходит из гостиной в своем доме. А теперь Кармела видит сама себя: они с Борхой смотрят телевизор. Энрике Рекена в своем кабинете…
        - Он нас снимал… - Это голос Нико. - Он тайно снимал нас, дома и на работе!
        - Почему он так поступил? - хрипло спрашивает Фатима.
        - Видимо, чтобы нас исследовать. - Кармела снова указывает на экран.
        Внизу идут подписи, относящиеся к типам поведения. Красные круги. Нетипичные действия. Ошибки.
        А потом в прямоугольник, на котором Дино готовит еду, входит Мич.
        Круги теории взаимоповедения автоматически включают немецкую овчарку в систему своих расчетов.
        И фиксируют перемену.
        Кармела щурится, не веря своим глазам. Она уже готова заговорить, когда экран опять разделяется на двенадцать частей. Но теперь показаны двенадцать разных видов, по одному на прямоугольник. Кармела проходится по ним пальцем: пчелы, муравьи, обезьяны, собаки, киты, олени, орлы, волки, медведи, змеи и рыбы обитают в одиннадцати сегментах. Они карабкаются, едят, летают, ползают и плавают. Последний экран показывает людей в городской среде. Люди идут, останавливаются, жестикулируют, целуются.
        А подписи и круги - зеленые, как было и в сцене с Мичем.
        ЗЕЛЕНЫЕ. Ошибок нет.
        - Это же абсурд, - возмущается Борха.
        - Кармела, ты можешь это объяснить? - торопит Нико.
        Первое ее побуждение - ответить «нет». Она не может это объяснить. Или - может, но такое объяснение выходит за рамки здравого смысла. Оно попросту невероятно. Кармеле кажется, что она видит сон или попала на другую планету. Боль в ушибленном виске, страх после осады лаборатории и нападения Логана отходят на второй план. Взгляд этолога устремлен на зеленые кружки, которые движутся в полной гармонии. Глубокий вдох.
        - «Немотивированные отклонения», которыми обусловлены ошибки в теории взаимоповедения при сравнении особей одного вида, - они исчезают при сравнении особей разных видов… И по-видимому, этот эффект распространяется и на вид Homo sapiens.
        Молчание.
        - Ни словечка не понял, - наконец признаётся Нико. - Что ты хотела сказать?
        - Что наше поведение предсказуемо, если сопоставлять его с поведением любого другого вида, - отвечает Кармела, сознавая всю нелепость своих слов.
        Борха начинает смеяться.
        - Да вы тут все с ума посходили! Разве вы не понимаете, что тогда…
        Новая картинка всех застает врасплох. На экране - домашняя видеозапись. У Карлоса Манделя нечесаная седая шевелюра, под глазами - мешки от усталости. Он улыбается в камеру.
        - Кармела, я представляю, какой у тебя сейчас вид. Сказать, что ты обалдела, - это, определенно, было бы эвфемизмом. Нехилый сюрприз подкинул нам создатель, верно, детка? Посмейся над Коперником, Дарвином и Эйнштейном… Если ты думаешь, что тебя как-то разыграли, не буду тебя осуждать, но, пожалуйста, досмотри эту запись до конца. И ты, и все остальные. Я искренне надеюсь, что вы тут собрались все вместе. Не знаю, сколько вас останется к началу праздника.
        Кармеле действительно не по себе: она ищет помутившимся взглядом дату записи в углу экрана: она сделана всего за несколько дней до смерти ее бывшего учителя. Мандель улыбается ей с расстояния в два года.
        - Да, вы правы. Нико, Фатима… и ты, Логан… Возможно, тут и мой друг Дино Лиццарди, под дулом пистолета - или сразу двух пистолетов, Дино! - Мандель смеется.
        - Профессор… - У Дино дрожит голос.
        - Не знаю, Логан, при тебе ли до сих пор твоя подружка Бенди. Возможно, здесь же и Энрике Рекена, и Борха Янес, хотя их я предупреждать и не собираюсь… Я не могу предупредить всех. Но надеюсь, вы, несмотря ни на что, доберетесь до обсерватории. А может быть, и нет - это понятно. И не только из-за того, что должно произойти: власти тоже не станут упрощать вам жизнь. Вот почему я разошлю свои письма, когда «Кроатоан» уже случится, не раньше. И постараюсь разбросать приманки… Тебя, Нико, попробуют прижать за то, что я попрошу тебя проделать с веб-камерами в сьерре. Это их отвлечет. Не беспокойся: не думаю, что они тебя упекут, когда все пойдет наперекосяк… Фатима тоже окажется под подозрением. Может быть, тебя на какое-то время отправят в «Лас-Харильяс», чтобы ты раскололась, но тебе, Фатима, будет нечего им рассказать…
        - Вот сукин сын… - бормочет поэтесса.
        - Тебе, Кармела, и тебе Энрике, я тоже не стану ничего посылать кроме слова-предупреждения, которое отправлю в Центр экосистем… - Мандель подмигивает. - Я поступаю таким образом, чтобы отвлечь власти, пока… В общем, пока Логан будет действовать самостоятельно, доставляя вам истинную информацию, которую он получит через два года… - Мандель замолкает. Проводит ладонью по лицу. - Как бы то ни было, если вы это смотрите, значит вы уже должны понимать. Человеческая цивилизация закончилась. Миллионы лет стерты за двадцать четыре часа, и привычная нам жизнь тоже закончилась. И если вы смотрите эту запись седьмого сентября, то есть после «Лимита Б», лимита для беспозвоночных, значит… Значит, у меня для вас две новости: одна хорошая, другая плохая. Хорошая новость в том, что вы до сих пор живы… - На лице Манделя расцветает саркастическая улыбка, которую так отчетливо помнит Кармела. - А плохая - в том, что время работает против вас.
        24. Музей
        Когда замолкают моторы вертолета, голоса больше напоминают тишину.
        Бюст и Де Сото просто балаболят и похохатывают. Но Ларедо молится всем богам, чтобы они не замолкали. Ночь без слов слишком темна.
        - Цель находится в указанном месте, команданте. - Теперь Де Сото при каждом удобном случае награждает его этим издевательским титулом. Здоровяк подносит к лицу Ларедо планшет; установленные на Кармеле жучки продолжают работать. - До цели полчаса хода.
        - Так пойдемте.
        Они приземлились на поляне к югу от обсерватории. По мнению Де Сото, идеальное место, чтобы «снарядиться» - если у «команданте» нет возражений. «Снаряжение», по-видимому, состоит в том, чтобы поиграть в сборку-разборку винтовок, затянуть ремни рюкзаков, надеть очки для ночного видения и собраться вокруг Оливера, который выделяет каждому по дозе порошка на гладкой крышке портсигара. Мавр отказывается от своей порции, Оливер занюхивает и ее.
        - Где ты раздобыл эту парашу? - ворчит Де Сото. - У Мавра, что ли?
        - Заткнись, говнюк, - отвечает Оливер.
        - Заткнитесь вы оба, козлы, - говорит Бюст.
        Походный порядок сформирован. Возглавляет отряд Де Сото, следом идет Бюст, потом Оливер, замыкают Мавр и Ларедо. Последний скинул пиджак, засучил рукава рубашки и бредет по траве, держа смартфон в левой руке, а пиджак в правой. Слышен звучный хохот Де Сото. Оливеру, чтобы не скучать по дороге, пришла охота послушать какую-нибудь историю.
        - А это правда, что вас двоих поджарили в лесу во время тех долбаных тренировок?
        - Точно-точно. Они там подпалили весь квадрат. Бюст гениально отчебучила: придумала забраться на дерево и потом жарилась, как цыпленок.
        Новый взрыв хохота.
        - Гениально отчебучила, - эхом откликается Бюст. - А ты гениально придумал зарыться в землю.
        - А что еще было делать?
        - Круто вам пришлось, - похохатывает Оливер.
        - Там были ребята из Особой воздушной службы, они говорили, что вот им действительно приходилось круто.
        Ларедо приятно слышать голоса своего воинства. Звуки, больше звуков, полцарства хоть за звук! Сейчас они движутся по тропинке, а лес, на вкус Ларедо, слишком тих и темен. Свинцовые плиты облаков висят над их головами, словно приговор. А еще начинает холодать, - может быть, не стоило снимать пиджак. Вокруг царит безмолвие, помогают только милые разговоры человеческих существ.
        - Жалко, ты не видел, как она карабкалась по стволу что твоя белка!
        - А вы давно познакомились? - спрашивает Ларедо, поддерживая светскую беседу.
        Никто не отвечает. Они вообще перестают разговаривать. Слышны только шаги.
        «Господи, даже насекомых нет». Разве тут не должно быть слышно цикад, сверчков, кузнечиков или как они там называются? Но Ларедо - городской житель, он даже в этом не уверен. Ближе всего к тайнам природы он прикасался в Виши, в шале своего свекра. Ларедо не знает, какие птицы поют по ночам, а какие приветствуют наступающий день. Он не смог бы прожить без электронных помощников. Даже сейчас он то и дело нажимает большим пальцем на кнопку смартфона, пробегает по списку и все время получает один и тот же ответ: «Абонент не отвечает».
        - Бросьте вы это дело, - советует Мавр, силуэт без лица, беззаботно шагающий бок о бок с Ларедо. - Будет только хуже.
        - Такая у меня привычка.
        - Привычки можно менять.
        - Я только проверяю - вдруг кто-то да ответит.
        - Никого нет. Я еще раньше проверил свои номера.
        - Давай перейдем на «ты», - по-старомодному предлагает Ларедо.
        - Нет. - После категоричного отказа Мавр вздыхает. - Мой брат не мог жить без мобильника. А теперь, я думаю, он просто не может жить.
        Ларедо замечает, что где-то наступил в экскременты. «Если в радиусе километра есть хоть одна какашечка, папа на нее наступит», - утверждал его сын. Но Ларедо не останавливается. Он переходит на бег, чтобы нагнать Мавра. Мавр обходит упавшие ветки. Впереди опять слышится смех Де Сото и Оливера.
        - Так чт?, нет ни антидота, ничего? - неожиданно спрашивает Мавр. - Вы нас водите за нос, как старая шлюха, лишь бы только мы вас не убили.
        - Мы не знаем, что может быть у них в обсерватории… - Ларедо сглатывает слюну.
        - Успокойтесь, ничего я вам не сделаю. - Мавр улыбается. - Это я так, разговор поддержать.
        Де Сото командует остановиться. Группа мгновенно замирает в боевой готовности.
        - Нагнитесь, - шепчет Мавр, хотя Ларедо кажется, что он и так уже нагнулся.
        На самом деле он совсем не нагнулся. «Зря я спортом не занимаюсь», - сокрушается Ларедо, еще больше поджимая живот.
        В темноте рюкзаки на спинах наемников делают их похожими на семью галапагосских черепах. Указательный палец Де Сото колышется в воздухе, подавая сигналы. Смартфон Ларедо ненадолго высвечивает его из темноты. Де Сото показывает куда-то вдаль.
        - Что еще за хрень? - Оливер вглядывается в ночь через бинокль.
        Ларедо напрягает зрение. Дорожка поднимается вверх, к безлесному участку. В тридцати метрах впереди начинается крутой склон. Даже без бинокля, попривыкнув к темноте, Ларедо различает ползущие вверх объекты. Самое страшное в них - это абсолютная тишина. Нет: еще ужаснее их идеальное геометрическое построение. Фаланга в форме правильной пирамиды движется по склону равномерно и симметрично.
        Эти фигуры чересчур белые, чтобы оказаться оленями, и чересчур большие, чтобы…
        - Овцы? - Ларедо грызет ноготь.
        - Люди, - отвечает Мавр, глядя в свой бинокль. Голые люди. Встали на четвереньки и лезут.
        - Люди? - орет Де Сото, как будто от этого слова в голове его произошло короткое замыкание. - ЭТО… люди? Люди?! - Де Сото поднимается во весь рост, его винтовка выдает гибельное сообщение азбукой Морзе. Секунду спустя к Де Сото присоединяется Оливер. Ларедо видит, как вдалеке падает несколько фигурок - точно куклы в тире.
        - Ну хватит вам! - не выдерживает Мавр. - Де Сото, Оли!
        Белые фигурки продолжают валиться. «Выстрел в молоко». Ларедо ощущает непреодолимое желание расхохотаться, как будто он тоже нюхнул белой смеси. Пирамида разваливается без стонов, без жалоб. «Да, они умирают как храбрецы».
        - Стойте! - Мавр тоже выпрямляется. - Они же не нападают!
        - Это аномальные явления, - отвечает Оливер и чешет переносицу, проверяя винтовку.
        Де Сото стреляет еще два раза и опускает оружие:
        - Куманек, их нужно зачистить, они разносчики. Подумай о заразе.
        Ларедо их не слушает. Он тоже встал и внимательно смотрит на склон.
        Бюст зовет: «Гляньте сюда!», но Ларедо видит и без ее указаний. От того, что недавно имело форму пирамиды, остались только два-три ряда в основании. После короткой паузы эти люди продолжают свой терпеливый подъем («как дождевые черви, которых поворошили веточкой», - думает Ларедо), но не в случайном порядке: несколько человек поднимаются чуть выше (Ларедо насчитал пятерых), несколько (трое) - еще выше, а один занимает место на самом верху. Восстановленная пирамида движется прежним путем.
        «На четвереньках. Ползут».
        Какое-то время никто ничего не говорит и не делает. Даже Де Сото кажется растерянным.
        «В кого ты собрался стрелять? В человеческую гусеницу?» - думает про себя Ларедо.
        А потом действие гипноза кончается. Де Сото снова целится. Мавр толкает его под локоть. Де Сото с бранью поворачивается к товарищу. Между его винтовкой и Мавром вклинивается Оливер. Бюст вцепляется в плечо Де Сото.
        - Всё-всё-всё! - говорит Оливер. - Хватит.
        Ларедо не понимает, к кому обращена эта фраза. Как бы то ни было, Де Сото продолжает целиться в Мавра. Мавр стучит кулаком по голове. Он кажется сердитым, а не испуганным.
        - Да вы… совсем обезумели? Они, может быть, больные или что еще, но они не нападают!
        Тяжелое дыхание Де Сото. Потом он отводит ствол.
        - Никогда больше не толкай меня, араб, - цедит он сквозь зубы.
        Когда они обращают внимание на пирамиду, она уже взобралась на вершину и теперь постепенно исчезает из виду по другую сторону хребта. Под склоном остались лежать тела. Большие и маленькие - это что, дети?
        «Не буду их так называть, - решает Ларедо. - Лучше говорить „детеныши“». Больше, чем выстрелы, его поражает громогласный хохот Оливера, - наверно, эта пиротехника помогает расслабить нервы.
        - Взгляните, коллега: вот они и распрямились! - Француз хлопает Де Сото по напряженному плечу. - Мы задали им жару! С ними все просто, куманек!
        Де Сото - как скала посреди ночи. Никто больше не говорит и не шевелится, ждут его ответа.
        - Идем дальше.
        - Ребята, давайте не забывать о нашей цели, - почти ласково предлагает Ларедо, как будто старый учитель шутя журит за шалости неразумных учеников. - Профессор Кармела до сих пор находится в обсерватории. Жива она или нет, жучки, прикрепленные к ней, продолжают работать. И это уже кое-что.
        Никто не отвечает, на сей раз даже Мавр не обращает на него внимания. Теперь группа идет чуть медленнее, но каждый движется в своем ритме. Ничего общего с человеческой гусеницей. Они как будто осознали, что настоящих врагов тут нет, рассуждает на ходу Ларедо. Как будто убедились, что опасность и гибель здесь несут они сами, с их высокоточными винтовками, а все остальное - только деформация привычных представлений, вроде как после трудных родов взять и расстрелять вопящего младенчика.
        Ларедо отмечает и кое-что еще. Он не только лишился руководства в группе: он лишился всех своих качеств, он больше не живое существо. Он перестал быть даже «команданте». Никто на него не смотрит, никто не принимает в расчет. Сейчас ситуация балансирует между силой (Де Сото) и разумом (Мавр), а Бюст с Оливером принимают ту или иную сторону.
        Ну а он ничего собой не представляет. «Нечего терять, некем командовать».
        - Поворачиваем, - неожиданно объявляет Де Сото и указывает на придорожную канаву. Идущие впереди спускаются с дорожки в сторону леса. Мавр снова хлопает себя по лбу:
        - В лес? Сумасшедшие! Ну ладно!..
        Он тайком подает Ларедо шутливые знаки, нечто вроде «ну и тип этот Де Сото», а потом тоже лезет в канаву, не выпуская винтовку из рук. Ларедо как может следует примеру Мавра; его ботинки промокают насквозь. Полы рубашки при спуске раздуваются, как парашют. Этот горный лес (Ларедо вспоминает название: Альберче) не слишком густой. Деревья (наверное, дубы) гармонично распределены между буграми и склонами. Бюст, идущая впереди и чуть в стороне, поднимает руку и опускается на корточки:
        - Я что-то вижу.
        Понятно, она что-то видит, - злится Ларедо. Полная идиотка.
        Вообще-то, здесь много чего можно увидеть. Музей конца времен. Повсюду разбросаны вещи и предметы одежды. Ларедо выделяет из этого многообразия ремни, галстуки, женские и мужские трусы, юбки, ботинки, носки, очки, зажигалки, сигаретные пачки, чулки, игрушки, часы. Ларедо представляет себе Великую распродажу, пиратскую барахолку древней человеческой цивилизации. В узкой канаве лежит молодой парень с переломленной спиной, глаза у него остекленевшие, как у рыбы на прилавке. Толстая женщина с пышной прической, одетая только в бюстгальтер со спущенными бретельками, стоит возле дерева: рот ее насажен на толстый сук.
        - Глянь-ка сюда, куманек! - подзывает Де Сото и тыкает в голую ягодицу стволом винтовки.
        - Целлюлит, - смеется Оливер.
        Ларедо видит, что на этих трупах, остановленных в своем продвижении, совсем немного крови. Он не знает, почему так: то ли эта жидкость умело скрывается в темноте, то ли это еще один признак отсутствия человечности. «Последнее, наверно, ближе к истине, - решает Ларедо. - Кровоточат только живые существа. Возможно, заболевание - или что там еще - превращает тебя в манекена и из твоих открытых ран сыплется порошковый наполнитель».
        Теперь группа движется медленно, как будто растеряв весь кураж. «Ребята, не будьте такими серьезными!» Ларедо уже готов поделиться своей радостью: хотя лес и собрал свою дань, огромная человеческая гусеница действовала в целом успешно. И среди растений потерь тоже немало: сломанные ветви, растоптанные кусты. Безоговорочная победа человеческого катка-многоножки.
        - Вы верующий? - интересуется Мавр как будто невзначай, пиная ногой платье из легкой ткани - один из многочисленных остатков кораблекрушения.
        Этот вопрос застает Ларедо врасплох. Но он быстро понимает, что и любой другой вопрос тоже застал бы его врасплох.
        - Мои родители верующие. Я - нет. Послушай, ты же по-настоящему не араб? Я имею в виду…
        - Моя семья из Алжира, - отвечает Мавр и больше не развивает эту тему. - Так, значит, вы не верите в Бога…
        - Я верю в смартфон. Но как видишь, он тоже умер.
        Мавр настроен на серьезный лад.
        - Я всегда верил, что Вселенная кем-то создана. Но кажется, мы с самого начала ошиблись в выборе Бога.
        - Абсолютно согласен.
        - Нет, я не говорю, что Бога нет… Я хочу сказать… Бог создал жизнь, мы являемся ее частью, вот и все. Мы - часть жизни. Сколько-то лет назад нас не существовало. В сравнении с этими деревьями или с этой землей мы - ветер, дружище. Одно дуновение, которое прилетает и улетает. И кажется, настало время улетать.
        - Несомненно, - соглашается Ларедо, как будто собственная правота ему больше не нужна и он не возражает, чтобы прав оказался кто-то другой.
        Ларедо замечает под большим деревом маленькую куклу. Он на секунду останавливается, чтобы рассмотреть толстенькие белые ручки и детский затылок. Как ни странно, подгузник остался на месте. Что, она тоже ползла вместе с колонией больших гусениц? Кто-то ее выбросил? Де Сото с Оливером на ходу затягивают песню. Увиденное поразило Ларедо не так сильно, как он ожидал. Он чувствует, что ужас давно уже покинул его голову через какое-то отверстие и больше не давит изнутри. «Не важно, не важно, так оно и лучше». Мавр даже и не остановился. Ларедо оставляет позади маленький труп и продолжает свою экскурсию без экскурсовода по музею, который ему хотелось бы назвать Музеем человеческих интересов.
        - Так, получается, там ничего и нет? Нету решения? - снова заговаривает Мавр, дождавшись Ларедо. - Что бы мы ни нашли в этой обсерватории, решения там нет, верно? Ни вакцин, ни антидотов, ничего подобного, и мы с вами это знаем. Они-то не знают, им хочется считать по-другому. - Мавр кивает на идущих впереди: Оливер сильно поотстал от Де Сото и Бюст (этих двоих Ларедо едва различает среди деревьев). - Но мы-то знаем, дружище, что жизнь перелистнула страницу. Разве не так?
        - Да, все так, - серьезно отвечает Ларедо.
        - Я был в Ираке. Я видел все, что мы делаем сами с собой. Но ничего подобного я не видел. Это не по-человечески. Это не похоже на все, что я знаю про людей. И вот он, мой самый главный вопрос… Я буду идти вперед… пока меня не остановит какая-нибудь ветка?
        Ларедо смотрит Мавру в глаза. В темноте его зрачки не отсвечивают. Они как два безмолвных колодца.
        - А есть другая возможность? - спрашивает Ларедо.
        Мавр протягивает ему винтовку.
        А потом они слышат крики.
        25. Обратный отсчет
        Сейчас у всех одно занятие: смотреть на Манделя, говорящего с компьютерного экрана. Даже Логан опустил оружие и присоединился к общей группе.
        - То, что наши модели поведения математически связаны с моделями любого животного любого вида, - это ведь противоречит элементарному здравомыслию? Вы спросите, как это никто до меня не открыл столь невероятную… а на деле столь очевидную зависимость? Ну что ж, моя находка была случайностью - да и не только моя. Полагаю, наука в принципе обречена на серендипность…[23 - Серендипность - интуитивная прозорливость, способность, делая глубокие выводы из случайных наблюдений, находить то, чего не искал намеренно.] Четыре года назад я снимал поведение насекомых в неволе и анализировал изображение на компьютере… и все время возникали эти «немотивированные отклонения»… - Кармела, ну ты меня понимаешь. Однако во время одного из опытов я заметил, что «отклонения» исчезли. Разумеется, мне стало любопытно. Я пересмотрел эту запись и обнаружил, что по ошибке добавил к ней картинку, снятую дополнительной камерой, которую я случайно оставил включенной, и эта вторая камера снимала совсем другое… - Ученый смотрит на что-то, не видимое зрителям. Он улыбается, ему определенно весело. - Я записывал на камеру самого
себя, снимающего насекомых…
        Мандель поднимает стакан с желтой жидкостью. Ему по-прежнему весело.
        - Послушай, Кармела, - если ты здесь, - ты должна понимать, что это означает. Может быть, ты теперь преподаешь биологию хулиганистым школьникам, но я знаю: ты великий этолог. И уверен, что ты понимаешь следствия этого открытия. Все модели поведения животных связаны между собой. Я беру этот стакан виски и делаю глоток в то же время, когда определенный самец куропатки издает брачный призыв, а одна конкретная акула раскрывает пасть - даже если перед ней не проплывает косяк рыбок. И всякий раз, стоит мне сделать это движение, та самая птица и та самая акула сделают то же самое. Никакое поведение не подчинено одной конкретной причине. Все объяснения, которые мы изобретаем для наших действий, - это… Как мы это называем, Кармела? «Преднамеренные заблуждения». Я хорошо понимаю, что остальным с этим будет не разобраться. Надеюсь, вам объяснят Кармела, Энрике или Борха… В любом случае у вас не останется лишнего времени на постижение скучной теории…
        Мандель отпивает глоток. В этой паузе раздается тихий голос Серхи:
        - А вот я его понимаю. Я всегда знал: ничего из того, что я делаю, не имеет объяснения. Это голоса мне говорят, что делать…
        - Заткнись, сумасшедший, - командует Фатима.
        Мандель продолжает:
        - Как вы догадываетесь, я был окрылен и в то же время напуган своим открытием… Если все правда, тогда философские и антропологические следствия просто невообразимы. Но я никому не стал об этом сообщать. И тут мне здорово повезло: позже я узнал, что мои коллеги пришли к сходным выводам и взаимоповедение уже исследуется в США и других странах. Разумеется, подключили и меня… Помнишь, Нико, мою долгую поездку в Массачусетс? И какое-то время все шло неплохо. Мы записывали и анализировали поведение… скажем так… различных особей, включая и людей, и могли с точностью предсказать на дни, недели, месяцы и даже годы вперед наиболее вероятное поведение любого животного - от синих китов до пчел. А еще мы с немалой долей точности могли определить место, в котором проявится тот или иной тип поведения. Чем меньше организм - тем меньше площадь и тем сложнее вычисления. Иными словами, скоро стало понятно, что, хотя мы способны в точности предсказать, например, что через месяц, в такой-то день мое горло начнет совершать глотательные движения - вне зависимости от того, будет ли у меня пища, чтобы глотать, - сложность
необходимых подсчетов лишала их всякой ценности. Кому вообще может быть интересно, что я собираюсь делать со своей глоткой, в моем-то возрасте! - Мандель подмигивает в экран. - Поэтому мы сосредоточились на поведении групп: что заставляет кузнечиков собираться вместе, приобретая масштаб библейской казни[24 - Мандель имеет в виду восьмую из описанных в Библии Казней египетских: нашествие полчищ саранчи, сожравшей всю траву и плоды (см. Исх. 10: 13 - 14).], почему форель идет на нерест, почему мигрирует арктическая сивка?
        Изображение меняется, они как будто смотрят документальный фильм. Кармела видит старинную гравюру: моряки собрались вокруг дерева, на котором написано слово «Кроатоан». Голос Манделя звучит за кадром:
        - Наши расчеты: были ли они применимы к человеческому сообществу? Безусловно. И больше того. С помощью нашей теории мы могли отсчитывать время и назад, анализируя исторические события. Таким образом получали свое объяснение революции, войны и массовые исчезновения - события, при которых множество людей протестуют, сражаются или покидают привычные места, толком не понимая, почему они так поступают… одно из событий я просчитал со всей определенностью: исчезновение колонистов с Роанока в 1590 году. Это был высший пик локальной человеческой миграции. Что там произошло? Давайте представим: люди находятся в своей деревне, они работают, готовят еду, играют и вдруг… на территории, где начался этот поведенческий пик, люди оставили свои занятия, собрались вместе и отправились в определенном направлении. И все это из-за случайного пика миграции. Без цели и конкретных задач: только двигаться. Возможно, колонисты не останавливались до тех пор, пока не утонули в болоте или в море. Что же касается слова «Кроатоан» - так в те времена называли остров Хаттерас, и это ввело исследователей в заблуждение. Быть может,
колонисты направлялись туда и оставили запись в качестве послания? Ох уж эта человеческая любовь к посланиям! Потребность в советах и наставлениях! Однако, боюсь, разгадка куда более прозаична. Не было никакого послания: когда группа оказалась на пике, люди совершили множество бессознательных действий. Одни бросали вещи, которые до этого держали в руках, другие рыли землю и царапали различные поверхности… Человек, стоявший возле дерева, вырезал несколько букв совершенно безотчетно. Письмо - это один из типов поведения, и хотя мы придаем ему некое значение, речь идет всего-навсего о координированных мускульных сокращениях. В данном случае получилось такое вот слово… Человек, его записавший, даже не знал, что оно обозначает.
        - Кармела, ты помнишь, мы видели в списке посетителей «Лас-Харильяс» слово «РАТНЕ»? - вспоминает Нико. Девушка вздрагивает: она тоже помнит.
        На экране появляются десятки графиков, одни сливаются с другими. Кармела замечает, что у каждой линии есть подъемы и спады, но чем больше становится графиков, тем резче поднимаются линии - в конце концов они уходят за верхнюю границу экрана.
        - А вот когда мы просчитали человеческое поведение в направлении будущего… - Голос Манделя продолжает звучать за кадром, накладываясь на внешне хаотичное сплетение графиков. - В общем… Это был сюрприз, испортивший нам весь праздник. Маленькие пики, затрагивающие группы животных в пределах одного вида, сольются вместе два года спустя, примерно шестого сентября. И что тогда произойдет - невозможно определить с точностью, хотя мы и приложили все усилия. Мы знаем, что это будет гигантский пик взаимосвязанных поведений, такого на планете еще не случалось. Я назвал его «Кроатоан», поскольку, как и в случае с Роаноком, он затронет и группы людей - только в гораздо большем масштабе. Сначала позвоночные, все начнется в Австралии, Южной Азии и Сибири, быть может, присоединится и север Европы, оттуда движение пойдет на запад и на юг. Потом настанет черед беспозвоночных… Не имеет значения, что они маленькие: они многочисленны, а групповое поведение превратит их в единое существо… «В единстве - сила», - ты помнишь, Кармела?
        Кармела помнит: это любимая фраза Манделя при объяснении роевого поведения. Собравшись вместе, насекомые создают Целое, которое намного больше, чем сумма его составляющих.
        - Что нам известно о феномене «Кроатоан»? Для начала мы знаем, что пики групповой активности затронут один или несколько видов, находящихся на конкретной территории, и что их поведение будет строго детерминировано. Для большинства животных это даже не имеет значения: они все равно глотают, спариваются, дерутся и перемещаются с места на место, по отдельности или группами. Мы же, так называемые homo sapiens, имеем привычку размышлять, поэтому я предвижу, что, когда «Кроатоан» приведет к резким скачкам, людей «заблокирует». Наш мозг не сможет функционировать при этом кажущемся переходе от индивидуального поведения к групповому, от частного мышления к коллективному действию. Наш мозг запрограммирован таким образом, чтобы обманывать собственного хозяина, это, скажем так, бортовой компьютер, приспособленный для управления одним кораблем, но он неизбежно откажет, когда мы на одном из пиков объединимся в коллективном поведении. Может быть, в отдаленном будущем… если разумная жизнь исчезнет… эволюция наделит новые поколения мозгом, способным принять такую перемену. Однако пока дела обстоят как сейчас, я
предвижу, что человек, оказавшийся в пике, впадет в нечто наподобие транса. Когда пик пройдет и групповое поведение снова перейдет в индивидуальное, затронутая особь как будто «проснется». - Мандель рисует в воздухе кавычки. - Пики будут происходить в конкретных местах, границы которых можно прочертить с точностью до миллиметров. Если тебе посчастливилось оказаться хотя бы в сантиметре от этой территории, «Кроатоан» тебя не коснется. Существа, которых затронуло в одной зоне, будут мигрировать в другие зоны, драться, поедать друг друга или же делать что-то иное в течение разных временных интервалов - часов или дней, а потом наступит спад, и выжившие, наделенные сознанием, «проснутся». В ряде случаев, хотя затронутые и будут мигрировать, зоны останутся статичными, но в других случаях зоны начнут перемещаться вместе с существами, захватывая новые группы. Таким пикам мы дали название «Гаммельн» - ну вы помните легенду о гаммельнском флейтисте, который увел за собой крыс. Я вычислил, что обсерватория расположена в достаточно надежном месте, по крайней мере на первые несколько часов после «Лимита Б». А
потом пики начнут происходить и в обсерватории. Мне очень жаль. Может быть, вам повезет и все пройдет без серьезных последствий.
        Вдалеке слышны выстрелы и крики, но никому в комнате не хочется выяснять, что происходит снаружи.
        Мандель невозмутим, он как будто испытывает садистское удовольствие, наслаждаясь их страхом. Он продолжает с улыбкой на лице:
        - Но… вам должно сильно повезти. «Кроатоан» обладает огромной разрушительной силой, и уже через сутки он сотрет цивилизацию в порошок. Мне даже трудно представить этот хаос: целые города, опустошенные вследствие массовых миграций; пожирающие друг друга народы; стада и стаи самых разных видов, уплотненные до состояния массы с одной общей моделью поведения и без какой-либо цели… В течение определенного времени выжившие будут истреблять друг друга… Через трое суток на земле не останется млекопитающих, птиц и рептилий, в море не останется рыб - только более мелкие организмы. И начиная с этого момента… может произойти что угодно. - Мандель воздевает руки. - Само собой разумеется, что, когда мы поделились уточненными расчетами с правительством, была создана секретная комиссия, сформированная из представителей тщательно отобранных развитых стран. Всех нас, кто работал над этой темой, изолировали так, как не изолировали даже участников проекта «Манхэттен». В моем случае предлогом послужила «депрессия»: нелепое измышление, позволившее запереть меня в «Лас-Харильяс»; отныне эту лечебницу стали использовать
как секретную лабораторию для записи и изучения моделей человеческого поведения. Пошли в ход также и тюрьмы, и школы, и другие учреждения. Все эти действия были окутаны завесой строжайшей тайны… Те, кто знал о существовании закрытых камер, не знали, для чего они предназначены, а те, кто считал, что знает, тоже ничего не знали… Все известно только членам комиссии. И эти люди хотят, чтобы все шло так и дальше. Они перережут любую ниточку, нарушат любые гражданские права, лишь бы не допустить утечки. Мне жаль расстраивать тех из вас, кто до сих пор верит в демократию, но сейчас единственная задача этой комиссии состоит в том, чтобы обнаружить безопасную зону и бросить нас на произвол судьбы. Когда члены комиссии убедились, что никакого приемлемого решения нет, что мы никак не можем изменить будущие события - просто-напросто потому, что эти будущие события являются ЧАСТЬЮ ОБЫЧНОЙ ЖИЗНИ… - Кармела прямо-таки видит, как Мандель пишет эти слова большими буквами. - Когда они поняли, что это случится, потому что все мы, живые существа, устроены таким образом, их индивидуальные мозги перетрусили, и теперь члены
комиссии пытаются сбежать. В ближайшие два года они начнут запускать челноки к космической станции, ну вы о ней уже наслышаны. Через НАСА будет объявлено, что проводится эксперимент с гражданскими волонтерами, исследуются перспективы будущей жизни в космосе. На самом деле в космос полетят семьи членов этой самой комиссии, отобранные, чтобы дать человечеству еще один шанс. Самый эгоистичный Ноев ковчег, который только можно вообразить. Я из тех, кто не верит в успех: пики случатся повсюду, где вообще есть животные, куда бы они ни отправились.
        Кармела смотрит на Борху, тот моргает покрасневшими глазами: он тоже помнит недавнее сообщение о взрыве на космической станции - Серхи выудил его из вороха новостей, поступающих в реальном времени.
        «Мандель не ошибся, - понимает Кармела. - Там, наверху, это тоже случилось».
        - Тем не менее, - вещает Мандель, - мы не должны их осуждать… Звучит ужасно, но теория взаимоповедения открыла нам нашу сущность. Только подумайте: наш мозг, прежде считавшийся чудеснейшим из органов, в конце концов превратился в мошенника. Сначала он заставил нас поверить, что мы являемся центром Вселенной, «образом и подобием Божиим», потом он убедил нас, что наша воля как-то влияет на то, что мы есть: «Будь самим собой» - советует нам психолог. «Освободись…» Наш мозг - неразумный малыш, тысячелетиями требующий, чтобы его утешили карамелькой… так вот, для нас настал момент повзрослеть. Всю жизнь я больше всего ценил свободу, а в конце жизни понял, что наша жизнь предначертана с самого начала. В каждый момент мы делаем то, что должны делать, но только мы, люди, обманываем себя, подыскивая разумные объяснения. Большая Мать - так, Логан? Мой Логан… - Голос Манделя дрожит, он смотрит в экран повлажневшими глазами. - Я знаю, что повлиял на вас - и на тебя, и на Стаю, а вы повлияли на меня… Мне очень жаль… Мне так жаль, но должен сказать тебе, что никакой свободы не существует.
        Кармела слышит прерывистое дыхание за спиной. Девушка, не оборачиваясь, понимает, что это означает: «Логан не досмотрел запись до конца…»
        - Логан, я тебя сильно любил, уж в этом я уверен. Запомни это навсегда. И тебя, Нико. Вы со мной, здесь. - Мандель прикладывает руку к груди. - Чем бы ни являлась любовь - обманом мозга, ошибкой эволюции, - я вас люблю… Фатима. Твои фотографии и стихи заставили меня поверить в эту свободу… Что же до тебя, Кармела… Помнишь, я всегда говорил тебе: «Освободи себя». Такая крохотная, такая умная и при этом такая зависимая. Ты влекла меня, потому что напоминала, прости за сравнение, маленькую крыску в клетке, вращающую колесо… Твоя связь с Борхой, твоя робость, твой кроткий характер… Все это в тебе я ненавидел и требовал, чтобы ты освободилась. Теперь я понимаю, что в твоих действиях свободы столько же, сколько в действиях любого из нас. Ты - единственная из нас, кто верит, что живет взаперти, а теперь, когда я показал, что все мы живем взаперти, я могу сказать тебе с абсолютной убежденностью: ты свободна.
        Девушка плачет, она больше не может сдерживаться. Борха ее не утешает - возможно, со злости.
        - А сейчас, мне кажется…
        Мандель собирается продолжать, но в эту секунду возле самой головы Кармелы появляется худая рука. От неожиданности девушка вздрагивает посреди рыдания. Лицо Манделя застывает на экране.
        Логан пятится назад, снова целясь в людей у стола. Кармела больше не видит дерзкого блеска в его глазах, в них только паника.
        - Мерзостный умник… - рычит Логан. - Вы все тут мерзостные!
        - Логан, нам же нужно досмотреть запись, - умоляет Кармела. - Досмотреть до конца! Может быть, там…
        Ее заглушает пронзительный вопль Фатимы:
        - Мы не успеем! Логан, опусти свой дурацкий ствол! Прекрати нас пугать! Мы все умрем!!!
        Ее обвивают толстые неуклюжие лапы Серхи.
        - Ну хватит, Фати, хватит, - шепчет Серхи. - Пожалуйста, не плачь…
        - Так, значит, ничего не спасает от этой… эпидемии? - Нико тоже напуган.
        Кармела переглядывается с Борхой, а потом тихо отвечает:
        - Нико, это не эпидемия. Это эволюция нормального поведения живых существ.
        После такой формулировки все замолкают. Каждый пытается понять слова этолога.
        - Фати, ну, может, все не так плохо. - Серхи прижимает девушку к себе. - Может, все не так плохо…
        Глаза Логана - как иголки, буравящие Серхи.
        - Не трепись, о чем не понимаешь, толстуха. Все хуже. - Пауза. - Гораздо хуже, чем ты думаешь. Я это пережил.
        - А раньше тебе вроде нравилось, - усмехается Нико. - Бизон, Большая Мать… Теперь уже нет?
        - Возможно, у нас получится убежать! - выкрикивает Борха с отчаянием в голосе. - Мандель ведь сказал, что пики происходят в определенных зонах… Может быть, нам удастся отойти подальше…
        - Мудрый хотел, чтобы мы оставались здесь! - кричит Фатима. - Вы что, не поняли?
        - И вот мы остались! Но мы же ничего не делаем!
        В ответ раздается голос Логана - неожиданно высокий и чистый. Без испуганного надрыва, без жаргонных словечек.
        - Я могу что-то сделать. Я всегда могу. - Логан резко поднимает пистолет и направляет на свое лицо, по которому текут слезы. - Я - свободен.
        Все кричат, но выстрела нет: Дино Лиццарди действует с быстротой, невероятной для такого большого и грузного мужчины. Тыльной стороной той же ладони, которой он выхватил у Логана пистолет, Дино залепляет парню пощечину, и его отбрасывает к стене.
        - А вот теперь хватит, ragazzo! - Дино сотрясается от ярости. - Хватит уже stupidita[25 - Глупость (ит.).], хватит «Большой Матери», хватит… бла-бла-бла. Что тебе нужно - так это большой отец! Отец, который взгреет тебе задницу! - Дино заходится в крике, не обращая внимания на ненависть в глазах Логана. - Ты так и остался bambino! И даже не благодаришь меня, а я тебе жизнь спас!..
        Выпалив последнюю фразу, Дино разворачивается и пластом валится на пол. Никто ничего не понимает.
        - Дино! - Нико садится на корточки, шлепает итальянца по толстым щекам. - Дино, что с тобой? Ты меня слышишь?
        Великан вроде бы не потерял сознания, он не расстроен и даже не встревожен: он моргает и смотрит на окруживших его людей, лицо его спокойно, только усеяно бисеринками пота; Дино вытянулся на спине во весь свой рост, ноги вместе, руки прижаты к телу. Выпавший из его ладони пистолет валяется под ногами у Борхи.
        - Дино, ты меня слышишь? - Нико не сдается. - Покачай головой, если ты меня слышишь…
        Дино не качает головой. Наоборот, с ним происходит такое, чему Кармела сначала отказывается верить. Капли пота на бородатом лице начинают перемещаться, не подчиняясь законам гравитации. Они сползают со скул на усы, на лоб и веки с абсурдной, пугающей быстротой. Кармела вглядывается пристальнее. «Это не капли».
        Кармела видит маленькие комочки кожи, похожие на прыщи. Сдвигаясь к центру лица, они увеличиваются в размерах, теперь все лицо Дино заполнено гнойниками.
        Внезапно итальянец открывает рот. И что-то выползает наружу.
        Темный шар. Шар раздувается, упирается в челюсть, брызгает струя крови. Глаза Дино, ноздри и уши тоже начинают набухать. На животе и даже в поросли волос на руках итальянца выпирают новые пузыри. Штаны раздуваются, треща по швам и отплевываясь пуговицами. Гигантское тело потрескивает, как мясо на углях. Фантасмагория и гротеск.
        А потом все процессы разом останавливаются.
        Шар с хлюпаньем всасывается обратно в горло. Живот опадает. Все заканчивается так же стремительно, как и начиналось. Дино неподвижно лежит в том же положении, кровь струится из ушей, ноздрей, из-под век, вокруг горла собирается лужа. На лицо с ужасным разверстым ртом Кармела не в силах смотреть.
        26. Вызревание
        Это голос Де Сото; в первую секунду Ларедо принимает его завывания за очередной выплеск кокаиновой агрессии, но быстро понимает, что дело вовсе не в наркотике.
        Мавр первым бросается вперед, Ларедо пытается угнаться за ним.
        Сначала они видят Де Сото со спины, он стоит перед группой деревьев - деревья трещат и шевелятся. Даже в потемках Ларедо различает, что они увешаны людьми. Люди цепляются за что попало - за нижние ветки, за кору, за других людей, собираются в крупные виноградные гроздья. Ларедо видит только спины и зады. Гигантские соты из кожи и позвонков, ползущие наверх, к кронам.
        - Нет! - кричит Де Сото. - Их поймали! Их… там!.. - Его крики, его метания с винтовкой наперевес, а еще неразбериха прилепившихся к стволам тел мешают Ларедо увидеть яснее. - Мы шли вместе, все трое!.. - Слова Де Сото - как боксерские удары. - Вместе! Потом услышали! Они прошли вперед и…
        И наконец Ларедо их видит. Бюст уже успела раздеться и карабкается по левому стволу; француз срывает с себя футболку перед правым стволом. Все их вооружение, теперь совершенно бесполезное, разбросано по пути к деревьям.
        - Здесь!.. - задыхаясь, предупреждает Де Сото. - Здесь она, линия! Осторожней!
        Он как будто показывает границу минного поля.
        Де Сото что-то достает из рюкзака, и поначалу Ларедо с тревогой (хотя и незначительной) предполагает, что это граната. Брошенная вперед сигнальная шашка оставляет за собой параболу разноцветного мерцания и дыма. Де Сото даже не в силах дождаться, когда она упадет. Он снова кричит:
        - Видите?.. Вы видите? Вот эту линию? Не заступайте!
        Ларедо смотрит вниз: в метре перед Де Сото дует ветер: он сдвигает комья земли и нагибает траву, причесывая ее в сторону деревьев с верхолазами.
        - Видите? - вопит Де Сото.
        - Да, вижу.
        Но это не ветер - Ларедо начинает видеть яснее, только наклонившись ближе: это насекомые. Вот что казалось дуновением невидимого воздуха, вот что точными беспрерывными движениями наклоняет траву вперед. Перемещение скарабеев, муравьев, сверчков и кто знает каких еще многоножек, марширующих текучими рядами, струями чистой жизни, поставленной на конвейер. Но все это начинается за указанной Де Сото «линией», до этой зримой границы биологическая жизнь совершается, как и всегда (или как раньше), - смешанно и неорганизованно.
        «Плюс в том, что ты лишаешься страха, потому что начинаешь подражать другим».
        Ларедо поднимает голову. Красноватые отблески сигнальной шашки отсвечивают на спине и мускулистых ягодицах Бюст, словно на бронзовой скульптуре. Бицепсы ее бугрятся, локти и ноги ищут точки опоры в скопище голых тел, висящих на дереве. Великий Богомол. Бюст добивается своего, теперь она встроена, закреплена, приклеена. Оливер, атлетичный примат, своим весом обрушил уже двоих. Но оба упавших снова лезут наверх, карабкаются молчаливо и упорно, пока им не удается вернуть себе место в общей массе.
        Никаких жалоб. Командная работа. Ларедо им почти завидует.
        - Вы видели?.. Вы видите? - Де Сото тычет стволом винтовки.
        Конечно, он все видит. Все трое видят. Мавр стоит справа, Де Сото слева. Линия «трансформации» на траве остановилась. Но не остановилось все прочее: все так же слышны потрескивания, все новые насекомые спешат на зов. Время от времени мужчина или женщина, кто-то молодой или старый, стройный или толстый, падает с дерева и тут же - если не умер - к нему возвращается. Созревшие плоды. Жизнь продолжается.
        Чужое и странное здесь - это три одетых гуманоида с выпученными глазами.
        И тогда Мавр поворачивается к Ларедо:
        - Дружище, что я вам говорил? Другая возможность всегда есть.
        С этими словами Мавр берется за лямки рюкзака.
        Ларедо молча наблюдает за ним, а когда поклажа падает на землю, задумчивый Де Сото тоже поворачивает к товарищу свою бычью шею.
        - Мавр, что за херню ты задумал?
        - Выбор, - отвечает Мавр. На нем футболка, штаны и ботинки, и он делает шаг к «линии трансформации».
        - Нет, Мавр, только не это!
        - Успокойся, Де Сото. Это не матч колумбийской сборной по футболу. Сборная человечества не лишится своего игрока. Ты, парень, хочешь остаться таким как есть, я хочу перейти на другую сторону. И спорить тут не о чем. Твой выбор, мой выбор.
        - Мавр, я повторять не собираюсь! - Де Сото вскидывает винтовку. - Не делай этого!
        Наверное, только Ларедо понимает, что Де Сото таким образом упрашивает своего товарища. Его угрожающий тон - лишь маскировка для слезной мольбы.
        - Хочешь меня убить, дружище? - На лице у Мавра - широкая открытая улыбка. - Ну давай.
        - Это ты хочешь себя убить! Ты что, не видишь? Ты вообще ничего НЕ ВИДИШЬ?
        - Да нет, дружище. Я не умру. Все это - живо. - Мавр указывает на деревья с извивающимися телами. - Один ты этого не видишь.
        - Это… не… жизнь!
        Де Сото как будто недостаточно крика, теперь он еще и делает паузы между словами.
        - Это не наша жизнь. Это новая жизнь. Еще одна возможность.
        - Какая, к хренам, возможность? Ты видел их лица? Да это же долбаные роботы! Смотри! - Де Сото машет винтовкой, точно приветствуя отряд дезертиров. - Гребаные дерьмовые роботы! Лезут!.. Идут!.. Долбаные управляемые машины!
        - А как ты думаешь, Де Сото, кем мы были до сих пор? Мы же солдаты.
        Вопрос Мавра хорош тем, что заставляет Де Сото умолкнуть.
        - Солдаты и чиновники, - без тени иронии подтверждает Ларедо. - Пожалуйста, не забывайте про меня.
        - Я… не был… и не буду… этим! Вы что - ТАКОЙ? - Де Сото в бешенстве. Кокаин вращается в его глазах как вода в сливе раковины. - ВЫ ТАКОЙ? Да?
        - Я не знаю, - признаётся Ларедо.
        На мгновение все трое замирают в молчании. Сигнальная шашка постепенно гаснет. Де Сото, кажется, растратил всю свою энергию на ор. Даже гроздья тел угомонились - видимо, передышка. Из сомнамбулического состояния первым выходит Мавр:
        - Друзья, желаю вам удачи. Ларедо, вы не со мной?
        - Нет. Я буду ностальгировать по прежней жизни.
        Наемник хохочет. Ларедо наслаждается этими звуками - прекрасный, мужественный, человеческий, разумный смех. Возможно, это последний смех, который он услышит в своей жизни.
        - Ну вот и все, дружище. Это было хорошо! - Мавр хлопает его по плечу. - Это было хорошо! Вы что, собираетесь тосковать по своей жизни?
        - Я буду тосковать по прежней жизни, - откликается Ларедо.
        - Прошу прощения, это не значит «ностальгировать», - поразмыслив, уточняет Мавр. - Это, дружище, значит «быть старомодным».
        - Возможно.
        - Новые времена.
        - Да, новые…
        - Прощайте, дружище.
        - Прощай.
        Мавр делает два шага и пересекает черту, отмеченную парадом мелких созданий. Ларедо видит, как спина его выпрямляется. Мускулы рук и ног теперь как будто управляются умелым кукловодом.
        - НЕ-Е-Е-Е-ЕТ! - Ларедо оглушен криком Де Сото. Но что его удивляет (последняя капля удивления, на которую Ларедо уже не рассчитывал), так это выстрелы. Де Сото продолжает стрелять, даже когда Мавр ничком падает на землю.
        - С ума сошел, мудила? - Ларедо толкает его, уже не думая об осторожности.
        Ствол поворачивается в его сторону. А дальше, за стволом - лицо Де Сото, превращающееся в морду пса, которому остается только порвать цепь: зубы, оскал, повизгивание, даже слюна во рту уже скопилась.
        - Мы его потеряли! - орет Де Сото.
        - Мы давно его потеряли! - вопит Ларедо, ничего больше не боясь. - ТЫ ЕГО УБИЛ! Выкинь эту ДОЛБАНУЮ винтовку!
        - Ты мне!..
        Новый, иной шум заставляет обоих притихнуть.
        С левого ствола (не с того, на котором Бюст, еще левее) что-то сползает вниз. Это люди, которые раньше висели наверху. Но спускаются они не один за другим, а группами, переплетясь телами, - у Ларедо мелькают смутные воспоминания о представлениях высококлассных акробатов. Когда первая группа достигает травы, шум напоминает возню крыс на ворсистом ковре. А сверху, сцепившись друг с другом, продолжают спускаться все новые и новые. Первые ползут по траве в соответствии с законами геометрии: вереница тел прочерчивает правильную синусоиду.
        Де Сото открывает пальбу. На сей раз Ларедо ему не мешает.
        - Мудаки! Вы видите? Видите?.. Ну я им задам! Вот вам, МУДАКИ!
        Де Сото метит в ползущих впереди. Те, кого он не убил, ползут дальше - кто без руки, кто со снесенной половиной лица - среди осколков костей и потоков крови. Но дерево продолжает снабжать материалом это бесконечное существо, составленное из существ. Члены гигантского тела спускаются, как по конвейерной ленте. Те, кто прошел заградительный вал Де Сото, проползают поверх умирающих или, если путь прегражден слишком громоздким препятствием, меняют маршрут.
        - Смотрите!.. - Выстрел. - Эти… суки!.. - Выстрел. - Только поглядите!.. - Выстрел. - Решили, что… - Выстрел. - Решили, что смогут!.. - Выстрел.
        - Ну хватит, Де Сото, - тихо говорит Ларедо, стоя перед скотобойней.
        Раздается последний выстрел.
        Де Сото валится вбок с удивленным выражением, как будто его мозг отказывается примириться с идеей о своем разрушении. По его телу пробегает легкая дрожь, и Де Сото и его H&K замирают. Ларедо тоже дрожит, обеими руками сжимая пистолет Мавра с дымящимся стволом, - пистолет валялся неподалеку, вместе с кобурой. Никогда прежде Ларедо не убивал человека иначе как посредством подписания документа. Он обнаруживает, что этот новый способ убийства гораздо полезнее для здоровья.
        Наконец-то мир. Ну почти.
        Человеческая многоножка продолжает свой извилистый путь, и теперь ничто ей не препятствует. С другой стороны, Ларедо замечает, что поток сползающих с дерева иссяк, кривая больше не удлиняется. Многоножка готова, в ней не меньше десяти метров в длину. Она движется с шумом, напоминающим ветреную осень. Конечности разных тел идеально выполняют общую работу, и существо делает один поворот за другим, его изгибы поразительно точны: это как балет для одного исполнителя. А затем происходит новое событие. С изяществом обогнув трупы, отпавшие от ее совершенного тела, многоножка останавливается и замирает перед Ларедо. Приблизительно в трех метрах. Как будто она его видит.
        Непонятно только, каким образом она может его видеть: ведь люди (по крайней мере, прежде они именовались так) в голове существа вовсе не смотрят на Ларедо. Самый первый, стоящий на четвереньках и удерживающий вес товарища, - это пожилой мужчина с опущенной головой. Второй, лежащий спиной на старике, - молодой человек (в прошлом), лишившийся одного глаза, а уцелевший его глаз направлен в небо, к брюхастым тучам, стелющимся над молчаливой планетой. Глядя вверх, парень открывает и закрывает рот.
        Ларедо осознаёт, что новое существо можно рассматривать в двух ракурсах.
        Первый - это тело за телом, часть за частью, по раздельности: мужские ноги, детский животик, девичьи руки, бедра и колени следующего мужчины…
        Это очень болезненный ракурс. Как рассматривать развешенные на стене фотографии прошлого века и останавливаться на каждом из ныне покойных людей, на каждом черно-белом взгляде, на каждом лице, улыбающемся из небытия. Когда Ларедо смотрит в такой перспективе, эти сопящие тела, голые и выгнутые, перемазанные кровью и землей, вызывают у него тошноту.
        Однако, сделав над собой усилие и полуприкрыв глаза, Ларедо начинает видеть иначе: все в целом. Прекрасная длинная гусеница с волнистым хребтом на фоне догорающей сигнальной шашки. Единый независимый механизм, который не нуждается в похвалах Ларедо и равнодушен к его упрекам. Человеческая Гусеница. Ларедо даже представляет себе ее запах: пот, плоть и смола.
        Существо близко к совершенству во всех своих составляющих, в слаженном механизме всех конечностей. Поразительно и даже прекрасно.
        Новые времена.
        - Предлагаю договор. - Ларедо обращается к существу, даже не зная, способно ли оно его понять. - Ты не приближаешься, я не причиняю тебе вреда.
        Ларедо не убирает пистолет, но ствол опускает. Как будто тренирует домашнего питомца.
        Короткая пауза, а потом, повинуясь безмолвному импульсу, существо продолжает движение, но не в сторону «линии» и не в сторону Ларедо. Оно проходит мимо него парадным маршем, руки и ноги движутся в точном стремительном ритме, с шумом уборочной машины, подметающей листья в парке; многоножка безошибочно, с чудесной ловкостью огибает ствол дерева и удаляется.
        Ларедо задумчиво смотрит ей вслед. Вот он, самый главный вопрос, как выразился бы Мавр, сомнение, которое он должен разрешить здесь и сейчас: что предпочтительнее - задумчиво стоять тут в одиночку или обрести полную ясность рядом с другими.
        Может быть, он ответит скоро, а может быть, и нет.
        Как бы то ни было, у Ларедо и сейчас есть пистолет в руке и «линия» в метре от его ног. И оба эти факта его успокаивают.
        27. Решения
        Кармела с помощью Нико подвергает труп Дино Лиццарди наружному осмотру. Нико и все остальные ждут выводов, но Кармела не знает, что сказать. Она не находит внятного объяснения: что могло случиться с итальянцем, почему он подвергся такому свирепому нападению изнутри. Единственное, что приходит ей в голову, ей самой кажется бредом.
        - Я думаю… это какие-то бактерии…
        На лбу у Нико проступают морщины.
        - Ты хочешь сказать, гигантские бактерии?
        - Нет, обыкновенные для человеческого тела бактерии. В одном кишечнике их триллионы, и они не опасны. Но пик, меняющий поведение, мог способствовать их соединению между собой… что могло привести к ускоренному размножению и, как следствие, к уничтожению внутренних органов.
        «В единстве - сила, говорил Мандель», - вспоминает Кармела.
        - Но куда все делось потом? - недоумевает Нико. - Бактерии что, разъединились?
        - Не совсем так. Когда их поведение изменилось, они снова сделались отдельными организмами. Подавляющее большинство бактерий умерло из-за отсутствия питательных веществ. Нет, они не разъединились: мы просто больше их не видим.
        - Ты хочешь сказать, что то же самое заложено и в нас? - Фатима почти визжит.
        - В наших телах множество бактерий, - допускает Кармела.
        - Но почему это случилось только с ним? - спрашивает Логан. Тон у него подозрительный.
        Вот что приходит Кармеле в голову:
        - Тот пик затронул исключительно микроорганизмы, а его площадь и длительность уменьшились пропорционально его размеру.
        Все понимают, что пора принимать какие-то решения. Но сначала нужно досмотреть до конца послание Манделя.
        Нико с Логаном выносят тело Дино наружу. Следует короткий спор: Нико требует, чтобы Логан шел без оружия. Бизон не желает лишаться преимущества и соглашается только убрать стволы: он засовывает свой пистолет в кобуру на поясе, ружье держит под мышкой. Логан хромает и тяжело отдувается; Нико несет труп без видимого напряжения. Ни тот ни другой не смотрят на тела, лежащие перед входом в обсерваторию и вокруг «вольво». Ночь похожа на обычную ночь в конце лета. Выстрелы в лесу смолкли, но на юге видны красноватые всполохи.
        «Пожар? - гадает Нико. - Или сигнальная шашка?» Логану это безразлично. Мужчины укладывают труп итальянца на опушке леса, рядом с трупом Мича, который тоже остался без погребения. Вернувшись в обсерваторию, Нико с Логаном присоединяются к остальным, стеснившимся вокруг компьютера, и Борха снова включает запись.
        - И все-таки я считаю, что у вас и сейчас есть кое-какие шансы, - говорит Мандель. - Когда я работал в «Лас-Харильяс», я попробовал рассчитать, какие места, доступные для вас для всех, окажутся более-менее безопасными при начале «Кроатоана»… Кстати, не сердитесь, что я записывал и ваше поведение. Мне было несложно убедить мое начальство шпионить за вами, а еще проще было установить камеры слежения в ваших домах. Надеюсь, вы меня простите… Так, о чем это я. Теория не способна предсказать, как долго вы продержитесь, но, как я и говорил, в этологической обсерватории шансов у вас больше. Я не знаю, кого именно затронут пики, но, возможно, большинство из вас продержатся достаточно долго… Вы, наверно, спросите, зачем это нужно.
        - Да, мы спрашиваем, - не выдерживает Борха. На него шикают.
        Мандель наклоняется ближе к камере.
        - Видишь ли, Кармела… Я обращаюсь именно к тебе, потому что, если ты до сих пор здесь, ты самая знающая из всей компании. Наши подсчеты выявили… Назовем это явление факторами затухания. Никто точно не знает, что это такое. Не радуйся раньше времени: я не говорю, что вы способны остановить или излечить «Кроатоан». Это как попробовать остановить вращение Земли или «излечить» самок млекопитающих от родов. «Кроатоан» - это естественное развитие поведения животных, нравится нам это или нет. Но не стоит забывать, что и Дарвин по-прежнему работает. Ты понимаешь, о чем я: «борьба за существование», «естественный отбор» и все такое. Мы с коллегами полагаем, что из нового порядка вещей с необходимостью должны вытекать новые возможности для эволюции. Разумеется, они проявят себя не раньше чем через несколько поколений, и нам, конечно же, неизвестно, каким биологическим структурам «Кроатоан» пойдет на пользу. Однако наша гипотеза такова: а что, если эти возможности (или хотя бы их часть) и будут тем, что мы называем факторами затухания? Теперь перевожу для всех, как попросил бы ты, Нико: если вы все собрались
в обсерватории, у вас больше шансов обнаружить один из этих факторов, это как минимум. Возможно, вы сумеете продержаться дольше. Я знаю, что обещаю не много, вот почему не хотел предупреждать вас заранее. Мой замысел таков: позвольте возможностям эволюции поработать вместо вас. И помните: вы сталкиваетесь с чем-то, что коренным образом отличается от всего, что до сих пор происходило с жизнью, - следовательно, мы не могли провести никаких экспериментов заранее. Нам только известно, что эти факторы возникают при расчетах, - но какую форму они примут в жизни? Ах, жизнь - это совсем другое дело…
        Последняя фраза как будто развеселила самого Манделя. Ученый хлопает себя по лбу.
        - И кстати, кстати… Я ухожу из «Лас-Харильяс». Мне сказали, что в течение трех суток меня переведут в другое место - по крайней мере, они на это рассчитывают. Но знаете что? Старая крыса сыта по горло их клетками. Незадолго до переезда я размотаю телевизионный кабель, перекину через эту люстру и… - Мандель смеется почти беззвучно. - Я не шучу: моя теория гласит, что любое поведение предсказуемо и не имеет цели, так что мое самоубийство станет всего-навсего перемещением некоего предмета вокруг моей шеи, синхронно совпадающим с полетом птицы, с рыком тигра, с брачным ритуалом ящерицы. Желаю вам удачи.
        Экран меркнет.
        «Вот и все, на что мы можем надеяться», - понимает Кармела.
        Борха лупит кулаком по столу:
        - Чертов сукин сын! Он нас запер в клетке, как крыс! Чтобы подтвердить свои «вычисления»! - Последнее слово звучит у него как издевка. - Я голосую за то, чтобы поскорее отсюда убраться.
        - Куда? - интересуется Нико, поедая ломтик салями.
        Кармела убеждается, что бывший полицейский - самый хладнокровный из всей компании, как будто при раздаче тревог и беспокойств ему досталась самая малая доля.
        Заморить червячка во время обсуждения - это предложил Нико, воспользовавшись тем, что Серхи впал в одно из примитивнейших состояний, превратился в большой поедающий рот. Нико притащил сумки с продуктами, которые вынес из кафе, однако больше ни у кого аппетит не проснулся. Все сидят на полу: Кармела и Борха рядом с дверью, Нико, скрестивший ноги по-турецки, - напротив них, вплотную к Серхи примостилась Фатима, а Логан оперся спиной о складную кровать. Логан, как чувствует Кармела, подавлен больше всех, но пытается скрыть охватившее его отчаяние за хмурым взглядом.
        - Да куда угодно! - выкрикивает Борха. - Просто сделать отсюда ноги. Ты ведь слышал: он не знает, принесут ли наши действия пользу. Не знает, не знает, не отвечает.
        - Я мало поняла из этой… из того, что наговорил Мудрый, - хрипло вступает Фатима. - Но я думаю, везде будет одинаково опасно.
        - Разница в том, что есть более и менее надежные места, - уточняет Нико.
        - Или нет, - сразу возражает Борха. - Пики происходят в случайных зонах, так что, может быть, есть места, которые…
        - Которые Мандель и его команда не могли контролировать? - Нико откусывает ломтик чоризо. - На мой взгляд, звучит нелогично.
        - А что, на твой взгляд, здесь вообще звучит логично?
        - Ну, например, Мандель. Он говорит, что нам что-то может помочь. И я ему верю.
        - Ах ты веришь… - Борха ехидно улыбается. - И в чем ты ищешь помощь, Нико? В колбасе? Ну не знаю… Да что с нами со всеми творится? Вы любую чушь принимаете на веру?
        - Вот ты и уходи. Можешь забрать свою машину, у нас есть и другие.
        - Ага, теперь ты предлагаешь нам разделиться? Прекрасно!
        - Это ведь ты хочешь уйти.
        - Я только хочу, чтобы мы под перекус приняли какое-то решение, если, конечно, я не слишком много прошу.
        - Нет, ты хочешь, чтобы мы делали то, что нужно тебе! - горячится Нико.
        - Тут ты ошибаешься. Я лишь хочу…
        - Пожалуйста, хватит спорить, - устало просит Фатима.
        - Успокойся! - не унимается Борха. - Скоро наши споры не будут иметь никакого значения.
        - Борха! - вмешивается Кармела, но Нико перебивает и ее:
        - А откуда ты знаешь, что будет иметь значение там, снаружи?
        Борха смеется, глядя на Кармелу, но та не желает принимать его сторону, так же как и Борха не отвечал на ее немые призывы к примирению, а ведь девушка начала подавать ему знаки сразу же после просмотра записи. Кармела хорошо понимает, что с ним происходит. «Он никак не может простить мне, что я рассказала Манделю о наших отношениях». Хотя, насколько помнится девушке, вряд ли она рассказывала своему бывшему учителю хоть что-нибудь помимо того, что и так уже знали все вокруг.
        Но Борха всегда рвется верховодить. Вот и сейчас.
        - Что ж, тогда мы поступим так, - объявляет он почти с ненавистью. - Мы проголосуем. И договоримся поступить так, как решит большинство. Ты согласен?
        - А если будет ничья? - уточняет Нико.
        - Тогда каждая сторона вольна выбирать свой путь.
        Нико обводит глазами всех сидящих на полу. Кармеле кажется, что у остальных нет никакого мнения. Да и она сама хочет того же, что и Фатима: чтобы мужчины прекратили спорить.
        - Тогда поехали, - говорит Нико. - Голосуем.
        - Кто хочет отсюда уйти? - спрашивает Борха. - Фатима?
        Изможденная поэтесса медленно поднимает тонкую руку.
        - Да, я хочу. Снаружи то же, что и здесь, как ты говоришь, Нико, но это, по крайней мере, снаружи. Я хочу уйти.
        - Чудесно. - Борха доволен. - Серхи?
        Серхи до сих пор сосредоточен на своей бумажной тарелке, огромные очки едва не падают с его маленького носа, он нависает над едой, как медведь, облаченный в пижаму.
        - Серхи, пожалуйста, скажи что-нибудь. - Фатима тыкает его локтем, но толстяк никак не реагирует. Тогда девушка резко перехватывает его руку с двумя кусками колбасы и поднимает вверх, не давая поднести ко рту. А потом отпускает. Рука заканчивает начатое движение, и колбаса достигает цели - разинутого рта. - Серхи уходит. Вот он и проголосовал.
        - Великолепно. - Борха улыбается. - Логан? Если хочешь, мы готовы взять тебя с собой.
        Кармела знает: нет на свете человека более великодушного, чем Борха, когда окружающие подчиняются его решениям. Но сейчас она почти слышит, как великодушие Борхи разбивается о взгляд воспаленных накрашенных глаз Логана и о его гулкий возглас:
        - Да ты просто гигант, мать твою! Держишь всех нас за яйца. - Художнику нравится этот комментарий, он ест и посмеивается. А вот Логан даже не улыбается. - Там, снаружи, в лесу, я видел, как люди маршируют, обернутые паутиной, как будто в плотных пальто. Не знаю, что за пауки способны такое выткать…
        - Логан, это не особый вид, - содрогнувшись, замечает Кармела. - Это самые обычные пауки, собравшиеся вместе.
        - Я больше не хочу такое видеть, - заявляет Логан. - Я остаюсь. Мудрый сказал так.
        - Мудрый ничего не знал, - язвит Борха.
        - Ты знаешь не больше.
        Кармела смотрит на Логана новым взглядом, почти с нежностью. Несмотря на его недавнюю агрессию, девушка чувствует, что в глубине души Логан напуган больше всех и больше всех здесь нуждается в поддержке и помощи. Теперь она, кажется, понимает, что с ним случилось: «Гаммельнский пик» заставил его двигаться из одного места в другое, а потом, когда паренек оказался в новой точке, воздействие внезапно прекратилось. Кармела даже не может представить, какой ужас испытывает человек, «пробудившийся» после чего-то подобного. Может быть, поэтому Логан ничего не ест, мало говорит и ни во что не вмешивается. Он только крепче сжимает дробовик, словно это его талисман.
        - Ты что, не хочешь попытаться спасти свою жизнь? - Борха улыбается и продолжает давить на парня. - Я, например, хочу.
        Логан не отвечает. Зато вмешивается Нико.
        - Борха, ты просто хочешь выиграть голосование. Но даже это у тебя не получается.
        - Четыре против двоих, - подводит итог Борха. - Не сказал бы, что я проигрываю.
        - Черт возьми, неужели я внезапно оглох? - Нико в комическом ужасе хватается за ухо. - Я пока что насчитал троих против двух. И не слышал мнения Кармелы.
        - Мы с Кармелой уже все обсудили. - Борха лжет, глядя девушке в глаза. - Мы уходим.
        - Я и сейчас не слышу ее решения, - замечает Нико.
        Наступает тишина. Все смотрят на Кармелу.
        - Я, в общем… - Кармела сама себе поражается: именно пристальный насмешливый взгляд Логана из угла заставляет ее собраться с силами. - Я никуда не ухожу. Мандель сказал, чтобы мы собрались здесь, потому что нашел для нас какие-то способы сохранить себя. Быть может, мы их не обнаружим до… до наступления очередного пика, однако… те, кто останется здесь… еще смогут попытаться.
        - Даже мой отец не выразился бы лучше, - восхищается Нико. - А мой отец умел выражаться очень емко. Так что, Борха, сам видишь: ничья, приятель. Берите машину и уезжайте втроем: ты, Фатима и Серхи. А мы остаемся.
        - Нет, я передумала. - Фатима показывает на Борху. - С этим перцем я не поеду.
        - Вот как, Борха, я вижу, ты потерял один голос. - Нико поднимает сумку с продуктами. - Кто-то еще хочет поесть? Ах, прости, Серхи, ты не закончил…
        Толстяк никого не слушает: он неторопливо подбирает кружки колбасы с бумажной тарелки, лежащей на его мощных бедрах, и вдумчиво их заглатывает. Посмотрев на эту картину, Фатима качает головой и поворачивается к Борхе. Она улыбается биологу, словно утешая проигравшего.
        - Ой, да как же ты смотришь на Кармелу, неужели бедняжечка не может иметь собственного мнения, че?
        - Да, - чуть слышно отвечает Борха. - Конечно, она может иметь собственное мнение.
        - Если бы Серхи вот так на меня посмотрел, я бы с него очочки сбила одной оплеухой! - Фатима утробно смеется. - Правда, Серхи? Ты слышал? Серхи, кончай жрать и отвечай, я с тобой разговариваю! - Девушка неожиданно хватает его тарелку и швыряет в стену. Раздается такой вопль, как будто аргентинка все это время хранила в себе Фатиму взрывчатую, а Фатима смеющаяся была только лишь маской. - Кончай жрать и слушай меня! Жирный придурок!
        Серхи реагирует не сразу, но через несколько секунд он встает и принимается вдумчиво собирать разбросанные по полу ломтики колбасы, которые до сих пор не попали ему в рот. Когда парень наклоняется к стене, рубашка от пижамы поднимается, обнажая широкую полосу белой дряблой плоти. Затем Серхи снова усаживается на свое место и возвращается к трапезе. В комнате слышен только плач Фатимы. Хмурый Логан не отводит взгляда от своих грязных израненных ног.
        - Все, я закончил, - с улыбкой объявляет Серхи, вылизав тарелку. - Очень вкусно. Фати, не плачь… Лучше поесть и быть счастливым.
        - Оставь меня в покое! - Плач девушки перерастает в рыдания.
        Кармела между тем размышляет над словами Манделя. Но все впустую. Какие еще «факторы затухания»? Как их найти? А потом она слышит шепот Борхи:
        - Мы можем поговорить вдвоем и не здесь, Кармель? - Борха склонился к самому ее уху. - Пожалуйста.
        Наверное, совсем уже скоро - и, быть может, навсегда - ее желания, как и желания любого человека, перестанут вообще что-то значить. Еще один спор с Борхой, может быть, последний - что с того? Так или иначе, это хорошая возможность с ним попрощаться, решает Кармела.
        Извинившись, парень с девушкой переходят в лабораторию. Борха сразу же закрывает дверь. Кармела не успевает подготовиться к удару. Борха тоже действует непродуманно: он бьет с размаху, снизу вверх, тыльной стороной ладони, как часто делал в дни их совместной жизни: одна сухая пощечина, от которой подкашиваются ноги. Прежде чем девушка успевает закричать, Борха той же рукой зажимает ей рот и толкает к стене; потревоженные крысы бегают по клеткам. Руки у Борхи не такие большие (совсем не такие), как у Нико, и даже не такие, как у Логана или Серхи. Пальцы его, наверное, никогда не работали с чем-либо более тяжелым, чем клавиатура компьютера или электронные планшеты. Но Кармеле хорошо известно, сколько в них таится агрессии. Борха без труда затыкает ей рот. Прижав другой рукой и весом собственного тела, он удерживает ее в неподвижности. Оба задыхаются, но через рот дышит только он.
        - Радость моя, - шепчет Борха, - давай-ка внесем полную ясность. Никогда - повторяю: никогда - больше не ставь меня в дурацкое положение при других. Тебе ясно?.. Да? Я спрашиваю, хорошо ли ты меня поняла. - Девушка кивает. Борху такой ответ только заводит. - Кармель, Кармель… Посмотри на меня… Все это время ты упорно старалась доказать, что можешь прожить без меня. Я тебе не мешал, но оба мы знаем, что это неправда. Не важно, что я с тобой делаю или сколько - тебе всегда хочется больше… Это сидит в тебе, не во мне. Ты меня вынуждаешь. - Кармела вспыхивает, глаза ее закрыты. - Не плачь. Я сейчас уберу руку с твоего рта. Потом мы вернемся к остальным, и ты скажешь - скажешь с улыбкой, - что я был прав и что мы уезжаем. Кто захочет с нами - ради бога. Я все объяснил доходчиво, потаскушка?
        Еще один кивок. Борха отводит руку ото рта, но продолжает прижимать девушку к стене. Кармела чувствует боль от удара, но еще больнее ей оттого, что она не может ему отказать.
        - Хорошая девочка.
        - Отпусти меня!
        - Тсс. Как полагается просить? - Борха через свитер оглаживает ее плечи.
        - Пожалуйста…
        Их всегдашний ритуал. Кармела едва может в это поверить. Когда Борха наконец отстраняется, девушка чувствует глубокое отвращение к самой себе. Стандартные реакции на стандартные стимулы. Она даже вспоминает о видеопослании Манделя: взаимосвязанные модели поведения без видимой причины. Никто не в силах контролировать или менять свое поведение. Эта мысль Кармелу не утешает, но придает новых сил, и перемена отражается в ее взгляде. Сколько времени у них осталось? - спрашивает себя Кармела. Полчаса? Один час? Четыре? В любом случае достаточно, чтобы Борха не забрал с собой в могилу свою маленькую победу. Кармела, все еще прижатая к стене, смотрит ему в глаза:
        - Борха, я не поеду. Делай со мной что хочешь… Не поеду…
        Никто из двоих не замечает, что в дверь просунулась голова. Это Серхи. Он прикрывает рот широкой ладонью.
        - Ой, простите. Честно-честно, я не хотел вам мешать. Но дело в том… Фати совсем разнервничалась… И ты, Кармела, уж точно сумеешь ее успокоить лучше, чем я.
        Кармела снова кивает, болезненно морщась. Борха смотрит угрожающе, но позволяет своей жертве уйти: она-то знает, что Борха не любит выражать свой гнев при свидетелях.
        - Что с тобой? - допытывается Серхи. Девушка, чуть не плача, мотает головой. - Я не хотел вам мешать, но мне нужно, чтобы ты помогла Фати. Она такая чувствительная…
        - Сделаю что смогу.
        В прихожей Кармела смотрит на толстяка и понимает, что, в отличие от остальных, Серхи принимает новый мир так же легко, как и старый: все тот же маятник событий, ужасные происшествия, страх и презрение. Серхи ни о чем не спрашивает, не пытается себя обмануть. «Вот оно, живое подтверждение теории Манделя. Может быть, причина в его болезни, но ему известно, что ни одно из наших действий не имеет истинной цели».
        Последняя мысль заставляет Кармелу остановиться. Удивленный Серхи тоже останавливается.
        - Что случилось, Кармела? Я сказал какую-нибудь глупость?
        - Серхи, тебя ведь не затронул пик в «Лас-Харильяс»?
        - Верно. - Серхи выглядит смущенным. - И Фати тоже не затронул.
        Кармела это слышала и раньше. Но сейчас что-то в ее голове со скрипом сдвигается. Девушка задумчиво вытирает слезы.
        «И Фатиму тоже не затронуло».
        - Боже мой, - шепчет Кармела.
        28. Фактор затухания
        Все собрались в гостиной. Фатима и Серхи занимают места напротив остальных, как свидетели перед трибуналом. Кармела безуспешно пытается сосредоточиться.
        - Давайте повторим все сначала. В «Лас-Харильяс» были и другие, кого не зацепило. Кто они?
        - Приятели Серхи, - заново рассказывает Фатима. - Не знаю, по крайней мере, мне так кажется. Они были не из моего отделения…
        - Да-да, они были из моего, - вспоминает Серхи. - Альмаха, Масиас… безумцы, безумцы, безумцы. Словом, такие же, как и я.
        «Дело не может быть в шизофрении, - рассуждает Кармела. - Ведь Фатима ею не страдает».
        - У вас должно быть что-то общее, - произносит она вслух.
        - Или, возможно, пик произошел только в одной части лечебницы, - предполагает Нико.
        - Нет. Пик случился там, где были они, даже окрестных рептилий зацепило…
        - А вот недавно пик затронул только Дино… Не могло случиться что-то подобное?
        - В случае с Дино зоной явилось только одно тело, - возражает Кармела. - Нам до сих пор неизвестны другие примеры, когда людей не затронуло в зоне «Кроатоан». - Внезапно ее озаряет: - Лекарства! Вам давали транквилизаторы?
        Оба это подтверждают. Вот только Серхи смеется и краснеет:
        - Но я их не принимал. Подменял «тиком».
        - Чем-чем? - Кармела понимает, о чем идет речь, только когда Серхи еще раз услужливо предъявляет овальные белые таблеточки.
        - Со вкусом мяты. Кто хочет? Они очень вкусные! - Серхи предлагает всем по кругу.
        - Нет, Серхи, спасибо, - говорит Кармела. - Ты не принимал ничего, что вам давали в «Лас-Харильяс»? Пожалуйста, Серхи, сосредоточься. Вообще ничего?
        - Нет. Только это. Кто хочет? Они такие… - Теперь он тянет ладонь к Борхе:
        - Ты можешь сосредоточиться, раздолбай?! - нетерпеливо рявкает Борха.
        - Серхи, ты псих, хватит уже этих конфеток! - возмущается Фатима.
        - Борха… - умоляет Кармела.
        Прежде чем убрать «Тик-так», Серхи кладет одну таблетку в рот.
        - Фатима, что ты принимала в лечебнице? - допытывается Кармела.
        - Сонные таблетки, - отвечает поэтесса.
        В разговор вмешивается еще один голос.
        - И кислоту. - Это произносит Логан, сидящий в заднем ряду. - Она мне говорила. Ей несколько раз давали.
        - ЛСД? - удивляется Кармела. Фатима согласно кивает.
        - Они хотели получить признание, - объясняет Нико. - Поэтому и давали ей кислоту.
        «Но Серхи не принимал ЛСД», - вспоминает Кармела, обрывая себя на середине мысли.
        - Чем вы занимались, когда все началось? Фатима?
        - Я пыталась отдохнуть.
        - Но ты не спала?
        - Нет.
        - А ты, Серхи?
        - Я сидел и смотрел в стену, а потом услышал топот.
        «Это как-то связано с биологией, - лихорадочно размышляет Кармела. - Если дело в генетике, все еще интереснее, но проверить мы сейчас не можем».
        - Какие у вас группы крови?
        Ответы не совпадают. Кармела не находит и связи с редкими заболеваниями и детскими травмами. Борха спрашивает о еде, но Фатима в тот день почти не притронулась к своей тарелке. Исследование превращается в простое гадание. Какая была температура? Простуду чувствовали? В каких позах вас застал пик?
        «Ничего из этого не подходит, - убеждается Кармела. - Там были и другие, кого не затронуло». И тогда этолог начинает кое-что понимать. - Фатима, в твоем отделении еще кого-нибудь обошло стороной?
        Аргентинка часто моргает и пожимает плечами:
        - Я уже говорила, Кармела: никого я не видела. Может быть, они сидели взаперти по палатам.
        - А в моем отделении таких было несколько человек, - повторяет Серхи. - Альмаха, Масиас…
        «С одной стороны, психически больные, с другой - Фатима, - подводит итог Кармела. - Но у Фатимы нет никаких психических расстройств…»
        Еще раз посмотрев на поэтессу, Кармела вскакивает.
        - Почему ты на меня так смотришь? - пугается девушка.
        - Кармела, что такое? - вступает Нико.
        - Фатима, так ты говоришь, тебе давали ЛСД… Вчера у тебя были галлюцинации?
        - Галлюцинации?
        - Ты видела или слышала что-то странное?
        - Да я… в общем… всегда вижу и слышу странные вещи, когда под кислотой…
        - Серхи, ты слышал голоса? - Сердце Кармелы начинает колотиться.
        - А я никогда и не перестаю, - спокойно отвечает пузан. - Вот и сейчас тоже.
        Кармела порывисто оборачивается к Борхе.
        - Как ты думаешь, в лаборатории найдется ЛСД?
        - Возможно, - отвечает Борха уже на бегу.
        - Кетамин тоже подойдет! - кричит Кармела, бросаясь следом.
        - Может быть, галлюцинации закроют нас от циклического поведения! - объясняет Кармела бывшему полицейскому: они копаются в коробках под тусклыми лабораторными лампами.
        Крысы шебуршатся в клетках, потревоженные неожиданным вторжением людей. А люди разделили работу по участкам. Борха исследует содержимое шкафов и бормочет себе под нос: «Спирт… Йод… Витамины…» Кармела открывает коробки: документы, картриджи для принтера…
        - Кармела, а мне где искать? - нетерпеливо спрашивает Нико. Этолог указывает ему на коробки, в которых роется сама. Нико не разбирается в веществах, но такая помощь поможет ему чувствовать себя при деле.
        «Лаборатория» не является таковой в полном смысле слова, и Кармела принимает это обстоятельство в расчет. Как и другие зоологи, проводившие здесь свои испытания, Кармела не была склонна использовать наркотики, для этого нет нужды ездить в лес Альберче: университетские лаборатории, которые гораздо лучше субсидируются, и ближе, и доступнее. Кармела ставила на животных опыты с применением лизергиновой кислоты (кстати, некоторые крысы тоже испытывают своего рода галлюцинации), но никогда не занималась этим в обсерватории, вот почему она почти уверена, что ничего обнаружить не удастся. «Но это единственное, что нам остается», - понимает этолог.
        А Борха что-то нашел.
        - Что это такое?
        Маленькая пластиковая баночка с черной этикеткой, буквы желтые и красные. Нет необходимости смотреть на череп с перекрещенными костями.
        - Тетродотоксин. Кажется, это Алехо Эстевиль ставил опыты с прогрессирующим параличом у крыс… Но он, вообще-то, не вызывает галлюцинаций…
        - Негодный препарат? - спрашивает Фатима, пришедшая в лабораторию вместе с Серхи.
        - Смертельно ядовитый. - Борха возвращает баночку в шкаф. - Не подходит.
        Поиски заканчиваются очень быстро. Кармела так подавлена, что не может и рукой шевельнуть. Борха, Фатима и Серхи разочарованно возвращаются в гостиную.
        - Кармела, милая, успокойся, - утешает ее Нико, - мы сделали все, что могли.
        «Мы все умрем, - звучит в голове у девушки. - Как Дино… Или, возможно, еще более ужасной смертью…»
        Слезы катятся по щекам, она вытирает их тыльной стороной ладони. Нико ничего не говорит. Они стоят, наклонившись над открытыми коробками. Кармела все еще всхлипывает, когда Нико начинает говорить самым обыденным тоном:
        - Слушай, я признаюсь, сам ничего не понял в теории Манделя. Могу я тебя еще поспрашивать? - Исследователя и учителя, живущих внутри Кармелы, чужие сомнения всегда отвлекают от своих. Может быть, Нико хочет только ее успокоить, но Кармела с радостью хватается за его предложение. - Давай разберемся. Вот мне сейчас хочется выпить пивка. Убить готов за банку холодненького «Хайнекена». Но если я открою холодильник и возьму себе пива… так это из-за того, что какой-то колибри порхает в Бразилии, а какой-нибудь тюлень занимается акробатикой в Антарктиде?
        Кармела непроизвольно улыбается:
        - Нет: не «из-за», а «вместе с». Твое поведение переплетено с поведением других видов. Всякий раз, когда тюлень или колибри совершат подобное действие, ты сдвинешься с места и возьмешь что-нибудь в руку: банку пива, палку, авторучку… или просто сожмешь ладонь, если рядом с тобой нечего ухватить.
        - Получается, я пью не оттого, что испытываю жажду?
        - Жажда, голод, сексуальное возбуждение и всё прочее суть фантазии, которые наш мозг развитых приматов формулирует, чтобы объяснить нам причины наших поступков. Именно это Мандель называл «преднамеренными заблуждениями». Никакое поведение само по себе не имеет цели. Все это - переплетенные действия.
        - Но если, например, я не буду пить, я умру, - возражает Нико.
        - Безусловно. Наше тело нуждается в воде для жизни, однако поведение «пить» избирается не поэтому. Это механическое действие, при котором наша рука что-то подносит ко рту, а горло производит глотательное движение. А потом наш мозг объясняет это при помощи ощущений.
        - Все равно сложновато. Без воды мы умираем. Но ощущение жажды - это всего-навсего иллюзия?
        - Да. Она создается, потому что иногда мы глотаем воду.
        - А глотаем воду, потому…
        - Потому что иногда, когда мы глотаем, во рту у нас находится вода.
        Нико молча размышляет. Потом вздыхает и качает головой:
        - Господи, это как вопрос про курицу и яйцо. Старый лис все перевернул с ног на голову. Получается, что пики поведения «Кроатоан» - это…
        - Совместное поведение многочисленных групп, - подхватывает Кармела. - Такие модели поведения накладываются одна на другую. И, учитывая переплетение моделей, они упраздняют индивидуальное поведение в какой-то конкретной зоне. Другими словами - многие виды одновременно принимаются глотать, не важно, есть ли рядом с ними вода.
        - Иначе сказать, так и должно было случиться.
        - Могло случиться, - уточняет этолог. - И случилось. Случайность - очень любопытная вещь. Вот, например, мы говорим: «Это возможно только в одном случае из миллиарда», и многие подразумевают, что это не случится никогда. Но это может случиться уже завтра. Если есть хотя бы один шанс, каким бы невероятным он ни представлялся, это может случиться.
        - И случилось с нами.
        - И случилось с нами.
        Нико понимающе кивает:
        - Спасибо, Кармела. Ты зашибись как складно все объяснила.
        - Я, как школьная учительница, чувствую себя польщенной, - отвечает она с усмешкой.
        На сей раз Нико не улыбается в ответ. На его карие глаза накатывают слезы. Из гостиной доносятся крики Логана, но Кармела не обращает внимания.
        - Знаешь, что я понял? Теория Манделя меня освободила. Я всегда считал себя белой вороной из-за моих… моих предпочтений. Теперь я смотрю на это иначе. Мы не можем выбирать, какими нам быть, мы даже не являемся чем-то определенным. Есть только модели поведения. Все остальное - лишь «преднамеренные заблуждения», верно? - Кармела кивает. - Я кое в чем тебе не признался: перед тем как Карлос… Карлос Мандель меня бросил, я сказал ему - месяца за два до того, - что у меня ВИЧ.
        Кармела застывает с широко распахнутыми глазами.
        - Я… не знала…
        - Ну и потом проводили тесты, и я до сих пор держусь молодцом. - Нико ободряюще улыбается. - К тому же я теперь не думаю, что умру от этого… Но тебе я рассказал, потому что… Наверное, из-за тяги Манделя к типам вроде Логана я потерял голову и… слишком часто менял партнеров. Когда я сказал Манделю, он вроде бы и не придал этому значения, но когда он бросил меня без объяснений, я подумал… что он отказался от меня как от зачумленного. С таким убеждением я и жил в последние годы. Теперь я все вижу иначе. Хотя я до сих пор задаюсь вопросами о его связи с Логаном, я знаю: Мандель меня не бросил - его изолировали. А его теория говорит мне, что я не белая ворона. Я просто еще один зверек, не более странный, чем любой другой. Такой, как все.
        Улыбки исчезают с их лиц, когда из гостиной раздаются звуки жаркой перебранки. Нико с Кармелой кидаются обратно в гостиную, они успевают застать финальную схватку. Фатима дерется, как кошка, пронзительно визжит, несколько пуговиц на ее пижаме оторвались, обнажая грудь. Сначала Кармеле кажется, что аргентинку пытаются изнасиловать. А потом Логан вскидывает вверх руку, а другой отпихивает Фатиму.
        - Ну ты, умняга, - объявляет Логан, - у этой шлюхи была при себе кислота, а она молчала! Вот так-то!
        - Сукин сын! - Визг Фатимы Кройер режет ей горло изнутри. - Говнюк подзаборный, ты порвал мою одежду! Я собиралась сказать! Собиралась сказать, клянусь!..
        - Заткнись, - командует Логан. - Я быстро заподозрил неладное. - (Фатима запахивает изодранную пижаму, а мягкая рука Серхи обволакивает ее, как одеяло.) - Она закидывалась с тех пор, как выбралась из дурдома. Осталось только это.
        На ладони у Логана лежат три маленькие оранжевые таблетки.
        «Вот почему она все время была как не в себе, - догадывается Кармела. - Но нас ведь шестеро…»
        Логан, видимо, произвел такой же подсчет; он зажимает таблетки в кулаке и достает пистолет.
        - Все к стене, туда. - Он указывает стволом на складную кровать - возле нее уже стоят обнявшись Фатима и Серхи.
        - Нет!!! - вопит Фатима. - Не оставляй меня без таблеток, Логан!
        - Ты собиралась оставить без таблеток Бизона, - обрывает ее Логан.
        - Мудак!.. - кричит Борха.
        - К стене, умник. Так, а где наш пидор?
        Щелчок затвора заставляет Логана оглянуться.
        - А пидор у тебя за спиной, - говорит Нико, - с ружьем Дино, которое ты забыл прихватить. Очень медленно положи пистолет на пол и ногой пододвинь ко мне, Логан. Не давай мне повода: мне и без того хочется вышибить твои пустые мозги. Так… Очень хорошо. А теперь - таблетки. Положи их на стол. И ничего больше не предпринимай. - Нико целится из обоих стволов прямо в голову Логану. - Ой, только три! Ну и достаточно: по одной на каждого из вас. Серхи в расчет не беру, поскольку, если теория Кармелы верна, ему таблетки не понадобятся, правильно?
        - Точно-точно, - подтверждает довольный Серхи. - Я в детстве в котел свалился, как Обеликс[26 - Обеликс - персонаж французских комиксов и кинокомедий, галльский воин времен Юлия Цезаря. В детстве Обеликс упал в котел с магическим зельем галлов, в результате чего навсегда получил дар сверхчеловеческой силы. Из-за этой особенности Обеликсу больше не разрешают пить волшебное зелье.].
        - Да, но их всего три, - замечает Борха.
        - Ну, мы с Бизоном тоже не участвуем, - отвечает Нико, целясь в Логана. - Мы отправляемся в дежурную аптеку за новой порцией таблеток, ведь так, Логан? Ты ведь, дружок, мастер доставать дурь, не разочаровывай нас.
        Логан ничего не отвечает, только мрачно смотрит на Нико.
        - Ты не можешь так поступить, - вмешивается Кармела.
        - Ну конечно могу, - усмехается бывший полицейский, глядя только на Логана, точно вызывая на поединок. - Мудрый ведь говорил: Большая Мать, «дикая жизнь»… Оставим таблетки людям цивилизованным… Только ты и я. Не волнуйся, Кармела, мы уйдем достаточно далеко, чтобы нас не коснулся следующий здешний пик, - ну, если повезет.
        Кармела видит, что Логан тоже улыбается, словно принимая вызов.
        - Думаешь, мне ссыкотно? - Логан, не переставая улыбаться, уже идет к двери под прицелом Нико. - Бизону не ссыкотно. Я уже прошел через это, а ты еще нет.
        - Прекрасно, - отзывается Нико. - Я уж точно могу пройти все, что прошел ты.
        - Нико, тебе не нужно… - шепчет Кармела, чувствуя, что вот-вот разревется.
        Художник весело подмигивает, продолжая держать Логана на мушке. А тот уже открывает наружную дверь.
        - Успокойся, Кармела, я делаю то, чего, согласно Манделю, не могу не делать, а вдобавок ко всему мне еще и нравится. Я хочу преподать этому щенку такой урок, которого он не забудет… А заодно попытаюсь разобраться еще в парочке «преднамеренных заблуждений». - Уже на пороге бывший полицейский снова поворачивается к Кармеле. Их взгляд сродни тем, которыми порой обмениваются люди, не знакомые друг с другом, но уже чувствующие, что они навеки вместе. Нико тянется, чтобы обнять ее свободной рукой. Уткнувшись в широкое тело художника и бывшего полицейского, Кармела превращается в маленькую девочку и заходится неровным горьким плачем. Он целует ее в волосы. - Мы еще увидимся, если такое возможно. И давайте уже, глотайте. Удачи.
        Кармела смотрит мужчинам вслед сквозь завесу слез: две тени в ночи, шагающие мимо «вольво», покосившегося под грузом мертвых тел.
        29. Большая Мать
        Нико Рейноса больше не видит мерцающего света в окнах обсерватории. Теперь их обволакивает темнота ночи без луны, с клочковатыми тучами. Логан хромает впереди - ни дать ни взять раненый танцовщик с обнаженным торсом.
        - Смотри куда ступаешь, Большой Мамонт, ты же еле идешь.
        - Получше тебя, старая сучка, - огрызается Логан.
        «Вот уж точно, повеселюсь я на славу», - предвкушает Нико.
        Дорожка идет вверх, и путники тоже. У Логана нет необходимости оборачиваться и спрашивать указаний; Нико тоже помалкивает. На подъеме дорога сужается, становится такой узкой, что, хотя путники идут посередине, высокие ветви деревьев задевают их с обеих сторон. Художнику вспоминаются прогулки по лесу вместе с отцом, когда тот рассказывал мальчику о работе в полиции, о справедливости и чести, обо всех надеждах, которые он возлагает на сына. Из-за этих воспоминаний в Нико нарастает злость на Логана. Его детская вера в Большую Мать - всегдашний предлог для жесткого секса и употребления наркотиков - позволила Логану быть тем, что он для себя выбрал, творцом самого себя, артистом в своем собственном театре.
        - Слушай, Логан, а кому пришла в голову мысль о Стае? - ехидно интересуется Нико. - Все ваши маски, ритуалы, празднества… Даже для тебя это слишком тупо.
        Парень не отвечает. Они прошли узкую полосу деревьев и вышли на поляну, с которой виден одинокий холм и ночное небо.
        - То, что юнцы обоих полов танцуют голышом в масках, обдолбанные дальше некуда, - это, по мне, дело нормальное, - продолжает бывший полицейский, не обращая внимания на молчание Логана. - А вот похищения - нет. Ваша извращенно-анархическая идеология - зададим-ка перцу этим папиным дочкам и сыночкам - для меня полная дичь. Почему ты остановился?
        Художник видит неподвижную спину Логана, кладет палец на спусковой крючок и поднимает ружье. Логан задирает голову к небу. Нико осторожно приближается, и вот они стоят бок о бок. То, что видит Нико, заставляет его позабыть о Логане.
        Это похоже на морскую звезду двадцати метров в диаметре. Но плывет это между деревьями. Один лучик сгибается, другой удлиняется, все происходит плавно и величественно. Второе похожее существо следует за первой звездой на некотором расстоянии. Воздушные змеи, живые и гибкие, собранные на забаву детям великанов. И, только всмотревшись внимательнее, Нико различает внутри этой массы составляющие, бьющиеся ровно и ритмично.
        - Птицы, - шепчет художник.
        Он не понимает, какие это птицы, и сомневается, что даже Кармела смогла бы их узнать. В?роны, сороки, аисты? И не только они. Нико видит большие крылья и маленькие крылья. Они соединяются, как плитки в геометрической мозаике, как элементы на рисунках Эшера, где белая голубка является фоном для черной голубки, а черная голубка - фоном для белой. Но вот что самое странное: сближение птиц не затрудняет их полета - напротив, наделяет его новыми качествами: размахом и мощью. Звук, который возникает в результате, - это не биение множества крыльев, а повторяющееся эхо у самой нижней границы слышимости. Шелест маятника, качающегося в небесных высях.
        Нико застывает в восторженном созерцании, пока не замечает на себе взгляд своего пленника. «Вот же хитрая бестия…»
        Логан не сдвигается с места - он резко выбрасывает вперед обе руки. Но Нико реагирует так же стремительно и не позволяет дотянуться до ружья. Логан отступает назад, как будто в ожидании выстрела. Когда пленник понимает, что Нико стрелять не намерен, он разворачивается и бежит вниз по склону. Художник бросается за ним. Ночная погоня заканчивается, когда бывшему полицейскому удается повалить этого дикого кота и усесться верхом. Нико безжалостно лупит полуголого юношу по лицу, Логан сносит трепку без жалоб. Когда Нико останавливается, у парня по губам и из носа струится кровь.
        Нико поднимается, тяжело отдуваясь. Он лишился дробовика, но на поясе у него по-прежнему висит пистолет Логана.
        - Еще? - подзуживает бывший полицейский. - Сам решай, Логан. Мне зашибись как понравилось тебя колошматить, так что, если хочешь, я уберу ствол и мы продолжим… Но прими один совет: не пытайся забрать у человека оружие, если у тебя нет продуманного плана.
        Логан, пошатываясь, встает, но продолжать не пытается. Он поднимает руки.
        В драке Нико потерял фонарик, но быстро находит его по свечению.
        - Пошли, раздолбай. Давай туда залезем.
        Теперь Нико держит Логана на мушке пистолета. Они идут к холму. Невероятные пернатые фигуры продолжают дирижаблями парить в воздухе. Художнику это зрелище почему-то напоминает ленто из моцартовской Сонаты фа мажор, которую так любил слушать Мандель. Творческая фантазия добавляет красок к формам, плывущим в этих сладостных звуках. И Нико жалеет, что не может перенести все это на холст.
        Наконец они достигают вершины. С холма открывается вид на море густой темноты. Вглядевшись пристальнее, Нико различает внизу отдельные дома и группы сельских построек, возделанные поля и линии проводов. Все это принадлежит природе, еще не знакомой с человеческими технологиями.
        Как и звуки, которые они слышат.
        Многоголосое потрескивание - как будто что-то очень большое перемещается по этой черной простыне. Нико даже подошвами ботинок ощущает звуковые волны, предвестники землетрясения. Он собирается направить фонарь вниз, когда раздается голос Логана:
        - Для него ты был всего лишь старой толстой потаскухой. Он говорил, что ему было до тошноты противно с тобой трахаться. Какая мерзость. Ты рыхлый и несвежий.
        - В этом он был прав, - отвечает Нико, не поддаваясь гневу.
        - Он тусовался с тобой только ради твоих контактов, чтобы заручиться благосклонностью фараонов… Потому что ему нравилось все, что творила Стая. Особенно когда мы ловили пай-девочек, увозили их за город и использовали в наших ритуалах.
        - Брехня. - Нико доводилось слышать об обвинениях членов Стаи в изнасиловании. Убийств они не совершали, однако из-за сексуальных преступлений их группировка была объявлена вне закона. И все-таки он не верит, что Мандель это одобрял.
        Смех Логана растягивает его страшное лицо, покрытое теперь не только макияжем, но и кровью.
        - Ты никогда не знал Мудрого. Для тебя он был всего-навсего самцом, который засаживал тебе в жопу.
        «Он меня провоцирует, чтобы я выстрелил», - понимает Нико.
        - Логан, ты как ребенок, - с нервным смешком замечает он.
        - Ребенок? - обиженно повторяет Логан.
        - Да, признаю, было время, когда я тебя ненавидел. Лет семь-восемь назад я бы за такие речи вышиб тебе все зубы, хотя ты тогда был несовершеннолетним. И да, не стану отрицать: эта ненависть отчасти и теперь живет во мне. Ты назвал меня ревнивой сучкой. Может, ты и прав, только это была ревность под маской справедливости. Ты - преступник, ты был преступником с самого рождения, однако моя проблема не в тебе. Я больше не полицейский. Моя проблема - в Карлосе. Мне всегда казалось невероятным, как это он может приходить к тебе. Это как увидеть любимого человека резвящимся в куче говна. Это правда, я воспользовался вашими преступлениями как предлогом, чтобы получить возможность злиться на тебя… но я все равно хочу понять. - Странные многоугольные существа, сконструированные из птиц, исчезают в темноте. - Мне нет дела до открытия Манделя, пускай он и говорил, что все происходит без причины… - Нико никак не может уняться. - Я хорошо знаю свои «преднамеренные заблуждения». Я хочу понять, какие «заблуждения» заставили Манделя восхищаться таким дегенератом, как ты.
        - Иди ты в жопу, старая сучка! - Логан трясется от ярости. - Ты хочешь меня выбесить? Да мне вообще по хрену, что ты там думаешь! Нечего тут понимать! Ты знаешь, что я сделал с Паучихой - с Бенди? - Логан орет во всю глотку. - Ты знаешь, что случилось, когда Большая Мать нас забрала, а потом отпустила? Вот что меня бесит! Она сломала ногу, напополам! Она умирала! Я пристрелил ее, как загнанную лошадь! Я пристрелил Бенди!!
        Плач Логана застает Нико врасплох, но бдительности он не теряет.
        - Ты преступник, Логан. Ты привык причинять зло.
        - Да разве ты всегда понимаешь, почему что-то делаешь? - вопит парень. Никогда еще он не казался Нико таким молоденьким.
        - Логан, все мы сейчас совершаем странные поступки. - Нико с удивлением обнаруживает, что утешает паренька. - Не вини себя. Я…
        Нико обрывает себя на полуслове. Внизу, на черном, как нефть, поле что-то мерцает. Бродячие зеленоватые огоньки то загораются, то гаснут, как будто кто-то решил осветить мир, упорно нажимая на разные выключатели. Но мерцание, определенно, не имеет никакого отношения к человеку и человеческим изобретениям - в этом Нико абсолютно уверен. А еще ему кажется, что это начало конца.
        Логан трясется от ярости или от страха, созерцая нарастающее свечение.
        - Это все Мудрый! Мудрый - ублюдок! - Плач Логана разносится над ночью.
        Такого плача Нико никогда еще не слышал: он горестный, одинокий, беззастенчивый. Нико стоит, смотрит и моргает. Он даже забывает о непостижимом явлении, освещающем безбрежный пейзаж под ними.
        - Логан… какие… какие у вас были отношения…
        Логан обрывает его вопрос, как будто все тайны перестали иметь значение.
        - Я его сын. - Он вытирает слезы.
        - Сын?..
        - Я тоже не знал, - признается Логан. - Конечно, я подозревал. Я всегда чувствовал, что Мудрый - больше чем друг, но… Я не знал. Он открыл это в письме, которое передал мне Люк… Моя мать была не испанка…
        - Его первая жена, из Калифорнии. - В голове у Нико все сразу же встает на свои места, все детали складываются. - Та, что была наркоманкой.
        - Да, студентка… она умерла от передоза в тот год, когда я родился, и мой… и Мудрый увез меня в Испанию и отдал в знакомую семью, чтобы меня вырастили и воспитали под другим именем. Мудрый хотел, чтобы я вырос сильным и свободным. «Без законов!..»
        «Это был его эксперимент, - догадывается Нико. - Логан являлся живым экспериментом Манделя: жестокий андрогин, принужденный к свободе».
        А на поле, посреди царства зелени и скал, постепенно собирается земная луна. Гигантский круг мягкого зеленоватого мерцания, его яркости уже достаточно, чтобы высветить лица обоих мужчин. Но этот феномен сейчас не занимает ни одного из двоих. Разве что в голове у Нико проносится сравнение: «Это не луна влюбленных, это ее уставшая бедная родственница: луна прощения».
        «Мандель использовал собственного сына, бросил его среди дикарей, чтобы исследовать эту достославную „дикую жизнь“… Захотев сделать Логана абсолютно свободным, Мандель его расплавил, превратил в ничто». Юноша с накрашенными губами продолжает рыдать, а гигантское новорожденное полнолуние разгорается все ярче.
        - Он мне велел: «Спасайся! Едь в обсерваторию, Логан» - так он сказал! Он хотел, чтобы я уберегся от… от такого. Сукин сын, ах сукин сын!..
        Плач Логана - общая боль, которую Нико вполне разделяет.
        Перед ними сияет километровый диск, поднимающийся над деревьями, почти не делясь своим светом. Он - как тайное сокровище, которое показывает свою ценность только себе самому, - жадное, недоступное для людских притязаний.
        - Это же светлячки, - шепчет Нико, поняв наконец, из чего сотворено это чудо. - Смотри, как красиво, Логан.
        - Мужик, это просто безумие, - отвечает Логан.
        Огромный круг поднимается беззвучно, как корабль пришельцев. Но когда Нико напрягает зрение, он различает лихорадочное биение крылышек.
        Пока мужчины созерцают этот невероятный круг, их едва не сбивает с ног сотрясение земли. Нико наблюдает невозможное явление: волны на твердой поверхности. Прилив из грязи, которая ползет вверх по склону прямо на них, точно бурное море.
        - Я не хочу умирать, - хнычет Логан. - Я обосрался! Не хочу!..
        Нико действует неосознанно. Он выпускает из рук пистолет и фонарь и обнимает паренька обеими руками, сжимает его голое трясущееся тело.
        - Ну-ну… хватит уже, - шепчет он на ухо Логану. - Хватит! Ничего с нами не случится. Слушай, Логан, ты будешь смеяться, но… Я тоже верил в «дикую жизнь», хотя и не желал это признавать.
        Парень смотрит на художника большими покрасневшими глазами. Нико крепче прижимает его к себе, чтобы Логан не видел, что происходит вокруг. Земляная волна продолжает расти и подступает все ближе. Луна из светлячков застыла вертикальным диском.
        - Клянусь тебе, - признается Нико, - я вам завидовал - тебе и Стае.
        - Завидовал нам? - Логан истерически хохочет.
        - Правда-правда. Дикая жизнь, Большая Мать… Об этом рассказывают мои картины, Логан! Я был такой же, как ты, вот только мой отец был совсем не такой свободный, как твой, он заставил меня служить закону. Логан, мы все - другие. И мы больше похожи между собой, чем нам кажется!
        Они стоят лицом к лицу, Логан внимательно слушает. Обнимая плачущего юношу, Нико проговаривает вслух, как будто молится:
        - Верую в дикую жизнь, верую в Большую Мать… Верую в Стаю, верую в Прерию… Верую, ибо я сам такой, как и ты… Верую в Прерию!
        - Верую в Большую Мать, - со смехом подхватывает Логан. - Верую в бескрайнюю Прерию! Верую в Прерию и в дикую жизнь!..
        Теперь они оба смеются и плачут. Пока Нико прижимает к груди этого юношу, ему чудится, что вместе с ним он обнимает и Манделя, и собственного сына, которого у него уже не будет и о котором он так мечтал. Он целует Логана в грязные крашеные лохмы, а в это время земной прилив с грохотом экскаватора вздымается перед ними на невероятную высоту, возвышаясь метра два над головой Нико. Краем глаза художник замечает существ, поднявших эту волну, - червей, сороконожек и мелких грызунов, соединившихся в живую плотную стену, и вот эта тяжелая волна обрушивается на двух серфингистов, застывших у самого берега.
        Нико чувствует запах грязи с собственной могилы и закрывает глаза, не переставая улыбаться и прижимать к себе Логана.
        30. Испытание
        - Ты знаешь, сколько в ней микрограммов? - спрашивает Кармела у Фатимы.
        Этолог подходит к каждому поочередно, словно жрец, раздающий спасительное снадобье. Борха разбирается со своей таблеткой быстро и не глядя, проталкивая внутрь глотками воды.
        - Понятия не имею. - Фатима пожимает плечами и принимает свою порцию. - Больше, чем в марках, это уж точно. Они валят с ног. Но при этом они медленные. И вот что, Кармель… Клянусь тебе… я не хотела ничего прятать, козни строить… Поверь, я просто не знала, что это так важно…
        - Не беспокойся, - утешает Кармела, заглатывая свою таблетку. - Мы даже не знаем, принесет ли это результат.
        Простыни и матрас со складной кровати расстелены на полу. Борха хочет, чтобы матрас достался Кармеле, но девушка отказывается, уступая его Фатиме. В силу какого-то причудливого сплетения ассоциаций Кармела вспоминает новогоднюю ночь, которую она провела вместе с Борхой, - оба сидели перед телевизором и молчали.
        - Что вы делаете? - удивляется Серхи. - Зачем вы ложитесь? А я вот совсем не хочу спать…
        - Давай уже, пухляк, ложись рядом со мной. - Голос Фатимы звучит как будто издалека.
        Лежа на полу, Кармела рассматривает две обыкновенные лампочки на потолке, питаемые энергией генератора. Сейчас они кажутся девушке бедными родственницами солнца, и это ее здорово веселит. Однако смех в таких обстоятельствах был бы совершенно неуместен.
        Проходит время, Кармела не знает, сколько именно. В чем Кармела точно уверена - это что она не перестала быть самою собой. Она лежит на боку рядом с ногами Борхи - вот перед ней его черные носки, ее ноги упираются в спину Серхи, который обнимает Фатиму, как медведь своего медвежонка.
        В комнате жарко, очень жарко. Ни ветерка в воздухе. Кармела замечает, что занавески не шевелятся, словно они из свинца. «Да ведь это и не занавески: это халат Серхи, прикрывающий трупы за окном», - вспоминает девушка. Так что оно и к лучшему, что халат не шевелится. Кармела следит за ним с предельным вниманием, готовая действовать молниеносно, при первом же подрагивании краев. «Вообрази на миг, что халат дрогнул. Это будет означать, что в одной из тех голов проснулось дыхание, что там есть рот, который до сих пор шевелится».
        От этой мысли девушку охватывает ужас. В результате подробнейшего исследования, проведенного под барабанный бой сердца, Кармела устанавливает, что халат не движется и что ЛСД не вызывает у нее галлюцинаций. Ей известно, что прием кислоты не всегда сопровождается галлюцинациями. И ей абсолютно неизвестно, защищают ли галлюцинации во время пиков. Возможно, она ошиблась, даже сам Мандель ничего не знал досконально. Да, он подсчитывал вероятности, но эксперименты проводить не мог. А без предварительных тестов возможно все. Быть может, ей сейчас кажется, что она лежит на полу, а на самом деле она уже шагает в общем строю, голая, без цели, посреди ночи. Кто может утверждать хоть что-то с определенностью, когда весь мир сделался неведомым?
        «Халат не шевелится» - таков вывод Кармелы. Такова истина.
        Девушка, вся в поту, поворачивается на другой бок и замечает, что Фатима подползает к ней. Поэтесса скинула рубашку от пижамы, и Кармеле видны ее плечи и верхняя часть груди. Глаза ее - две черные миндалевидные впадины. Фатима движется, издавая звуки наподобие тяжелого скрипучего сопения. Она склоняет над Кармелой угловатую голову, рот ее приоткрыт, из пересохших губ высовывается раздвоенный язык.
        - Я знаю секрет дикой жизни, - шепчет Фатима.
        Взгляд ее - колодец зловещей черноты, такой взгляд был у Логана. Кармелу удивляет, что никто не обращает на Фатиму внимания. А потом аргентинка, извиваясь, отползает в сторону. Она приближается к Борхе. «Я должна его предупредить, - говорит себе Кармела. - Эта женщина ядовита». В углу она видит огромную тушу: это Серхи, занятый каким-то делом.
        - Кому-нибудь налить кофе? - интересуется толстяк.
        Лампы на потолке погасли, в комнате остались только сероватые проблески, как под слоем низких облаков.
        - Генератор испустил последний вздох, - объявляет Серхи, ни к кому конкретно не обращаясь.
        Теперь все поле зрения Кармелы заполнено головой Борхи. Он похож на черта со своей растрепанной копной темных волос, с бледной потной кожей, кустистыми бровями, со вздыбленными кончиками усов и бородки. Девушка нервно хихикает.
        - У нас получилось, Кармела. Мы прошли через это.
        - Прекрасно, - отвечает она.
        Кармела долго сидит на полу с чашкой холодного кофе в руках. Брюки она сняла (сама не помнит когда) и с удовольствием избавилась бы и от свитерка, и от чулок, если бы Серхи не рассматривал ее так пристально.
        - Кто-нибудь видел Фатиму? Где она? - тревожится толстяк.
        - В дикой жизни, - отвечает Кармела.
        - Ах вот как… - Серхи исчезает из виду.
        Лицо Борхи парит над ней, целует ее. Кармела решает, что в этом и заключается проблема: они соединены ртами. Они - единое животное с двумя телами, которые сообщаются через отверстие наверху. Внутри этой полости проворно движутся языки.
        Если бы не эта последняя липучая связь, она была бы свободна, понимает Кармела.
        Девушка барахтается на полу. Теперь она лежит уже не на простыне, а на кафеле, но ей по-прежнему жарко. Борха куда-то исчез. Сколько прошло времени? Теперь Кармела не сомневается: ЛСД дает эффект. Она поднимает голову, чтобы посмотреть на экран компьютера, но вместо компьютера видит Борху, стоящего к ней спиной.
        - Борха!
        Парень оглядывается через плечо, вот его лицо цвета влажной соломы, тонкий нос, красные глаза. Лицо дьявола.
        Борха что-то подносит ко рту.
        «Модель поведения - глотание», - констатирует этолог.
        Она приподнимается и смотрит на стол. Это большой компьютерный стол. Компьютер выключен, рядом с ним - пустая бутылка из-под водки.
        - Ты слишком много пьешь, - говорит Кармела и снова опускается на пол.
        Сил больше нет.
        За несколько секунд до пленения руки Фатимы - это суетливые пауки, ощупывающие трубки, линзы и трехногие штативы. Движения рук - стремительные и мелкие, как будто поэтесса решила разобрать на части все приборы в обсерватории. Дело, однако, в том, что ей не удается ничего разобрать, да она даже и не пытается: вот Фатима хватает линзу, вот кладет ее обратно, потом что-то отвинчивает и деталька разбивается о деревянный пол, между ее босых ног, и вот она занята уже новым прибором. Фатима полностью ушла в свою работу, а между тем за пустыми окнами деревянной обсерватории уже занимается рассвет.
        Фатима не помнит, когда поднялась на второй этаж, да и не задается таким вопросом. Не помнит она и как сбросила с себя последние одежды, как наступала на стекла и резала в кровь босые ноги. Все, что интересует девушку (точнее сказать, ее руки), - это открывать и закрывать, отвинчивать, откладывать в сторону и прикладывать обратно. В результате этих лихорадочных манипуляций Фатима сломала ноготь на указательном пальце, и кровь из него капает на кровь, сочащуюся из ее ступней.
        Но не болит, ничего не болит, ничего, ничего.
        Когда девушку обволакивают пухлые руки, предмет, который она держала (это был телескоп), с грохотом падает на пол, увеличивая количество обломков.
        - Ой… Фати… Фати…
        Обращенный к ней голос, принадлежащий парню, который ее обнимает (или держит), - мягкий, женственный, окрашенный светлой печалью. Толстяк тяжело отдувается, как будто чем-то взволнован. Ее руки продолжают трепыхаться в воздухе, требуя новых исследований. На полу валяются стекла, под ногами собралась лужа крови.
        - Осторожней, Фати… Не наступай… Фати!.. Нет! Что ты делаешь?..
        Руки ее отыскали новый объект: штаны, тонкая влажная ткань, шнурок, за который можно тянуть, обилие рыхлой плоти, лишенной растительности, половой член, яички. Руки погружаются, впиваются, сжимают хватку. Рядом с ней слышен жалобный голосок: «Фати, ты делаешь мне больно». Руки исследуют, ощупывают - неутомимые насекомые, покрытые кровью. Чужие руки мешают и давят. Испустив несколько стонов, обволакивающая ее жертва обездвиживает ее, словно гигантский медвежий капкан; только пальцы продолжают вертеться в пустоте.
        Парень наваливается на нее всем своим весом, и вот они падают на пол вместе с градом из трубок, окуляров и треног. Стекла ранят обнаженное тело Фатимы, но ее ладоням до этого нет никакого дела. Прижатые к полу, они распахиваются, точно две пасти. Вот они нащупали какой-то штатив, вот тянут за его ножки, разворачивают и стучат. У этих рук нет ни разумения, ни цели, есть только алчная потребность в жестикуляции без направления и умысла. «Фати», - пищит голосок у нее над ухом, а руки ее продолжают тянуть, вертеть, разъединять - безостановочные и безрезультатные движения вышивальщицы.
        Так продолжается до тех пор, пока кто-то или что-то не вырывает из ее пальцев разломанный штатив и не накрывает руки тряпкой. Пальцы тянут, мнут и комкают ткань… Что-то опускается ей на нос и рот, теперь они заткнуты. Массивное бедро прижимает обе ее ноги к полу. Девушке не хватает воздуха, она извивается под этой тяжестью - но не из-за желания вздохнуть.
        «Фати, - слышится в темноте. - Я тебя люблю».
        Когда Фатима открывает глаза, она чувствует, что ее по-прежнему обнимают. Она лежит, свернувшись на полу, все еще раздетая, но тело ее укрыто грязным больничным халатом. Свет в комнате тусклый и серый, он струится откуда-то из-за спины. В этом свете девушка различает кровоточащие порезы на своих ногах. Потом она подносит ладони к глазам. И испускает безутешный вопль. Почти все ногти обломаны, несколько фаланг стерты до мяса. Ее длинные тонкие пальчики, так привычно державшие фотокамеры и ручки с красными чернилами, ее умелые холеные пальчики - где они?
        Конверт со стихами лежит рядом, на полу, словно спящий младенец.
        Фатима слышит чье-то дыхание. Натужное сопение с запахом кофе.
        - Фати, у тебя уже прошло? - Пухлые щеки Серхи еще больше раздуваются - от улыбки. Парень сидит на полу, обнимает ее и утомленно дышит всем своим тучным телом. - Ну вот, наконец-то…
        - Что со мной было? - спрашивает она с тревогой.
        - С тобой приключился… что-то с тобой приключилось. Я спал и не заметил, как ты встала, и как пижаму скинула - тоже не заметил. Ты поднялась на второй этаж - неужели не помнишь?
        Фатима помнит только, как рассматривала фотокамеры - это ведь ее страсть. Девушка мотает головой.
        - Ты все время что-то крутила в руках, - объясняет Серхи. - Мне было нелегко тебя удержать, но в конце концов я тебя усыпил, пришлось немного перекрыть тебе дыхание. Это опасно, но у меня большой опыт. Я так делал с моим братишкой.
        Серхи рассказывает дальше: даже во сне она не переставала шевелить пальцами. Ему пришлось использовать всю свою силу, чтобы Фатима еще больше себя не изувечила. Когда девушка перестала дергаться, Серхи ее осторожно поднял и перенес вниз.
        - Где… мы?
        - Я принес тебя в лабораторию. Наверху было слишком холодно. Сейчас утро.
        Фотограф оглядывается по сторонам. Тусклый свет проникает через окно у нее за спиной, она различает столы и клетки с крысами у дальней стены. Все клетки перепачканы красным.
        - Их тоже зацепило, - печально сообщает Серхи в ответ на немой вопрос Фатимы. - Они грызли металлические поилки, царапали стекла… Они живы, но лучше тебе на них не смотреть. Впрочем, это хорошая новость: значит, накрыло всю обсерваторию, но Кармела и Борха не пострадали. Кармела дрыхнет в гостиной. А Борха, кажется, недавно поднялся, но ходит он как шальной.
        - Получается, ЛСД и правда защищает.
        - Да, Кармела оказалась права. Галлюцинации помогают.
        - А почему тогда на меня не повлияло?
        - Я не знаю. Может, все дело в так называемой толерантности… Я всосал всю эту премудрость, когда меня в первый раз отправили на лечение… Когда принимаешь много, ты уже перестаешь замечать… Но это не значит, что в следующий раз у тебя все пройдет точно так же… ну ладно, брось уже глядеть на свои руки - это просто раны, попозже я тебя перебинтую… Не плачь, Фати, все хорошо, поверь!.. Ты со мной, и все хорошо!
        Фатима опять смотрит на свои пальцы, точно убийца, раскаивающийся в содеянном. А потом переводит взгляд на его пижаму:
        - Ты тоже в крови!
        - Ты перепачкала меня своими пальчиками, но пижама из хлопка, ее можно отстирать, я уже так делал. Холодная вода, горячая вода. - Серхи улыбается, но Фатима уже успела задрать край рубашки и видит на животе у толстяка красные полосы.
        - Серхи!.. Это я тебя поцарапала?
        - Да ладно, ерунда. Ты много двигала руками. Я буду тебя защищать, Фати… Не плачь…
        - Серхи, что мне делать? - выкрикивает она из последних сил, роняя на толстяка израненные руки. - Что нам делать?
        Серхи размышляет, он воспринял ее вопросы всерьез.
        - Ну вот что… Почему бы тебе не прочитать мне какое-нибудь стихотворение? Ты ведь обещала.
        Аргентинка его не слушает. Она прижимается к его большому лоснящемуся телу. В голове у Фатимы идей не много, зато ей всегда просто дается выбор. Ее сестра (бог знает, где она теперь) часто говорила: «Фатима себе жизнь не затрудняет». А если жизнь затрудняется, Фатима ее бросает. С этим для нее все ясно.
        - Серхи, у меня к тебе просьба. В этом ящике лежит баночка. Черного цвета.
        Серхи тотчас вскакивает с места - здоровенный исполнительный лакей.
        - Да, она правда здесь. Но только, Фати… там внутри яд. Черепушка нарисована.
        - Ну это понятно, че. - Девушка улыбается. - Я слышала, Кармела с Борхой про него говорили. Ну что, ты открыл? Что там внутри?
        - Белые таблеточки.
        - Будь другом, Серхи, дай мне одну.
        Парень взвешивает ее просьбу. Чешет лоб, как будто Фатима попросила его поужинать не дома, а в итальянском ресторане. Планы на вечер изменились, вот и все.
        - Ладно, - соглашается он наконец. - Но только если ты прочитаешь мне стих.
        - Какое тебе дело до моих стихов? - Фатима улыбается.
        - Такое, что я хочу услышать один из них. - Серхи, как всегда, абсолютно конкретен. - Неужели это так странно?
        - Уговор, пухляк. Тогда садись рядом и передай мне одну… Что ты делаешь?
        Серхи подносит таблетку ко рту.
        - Я тоже выпью, - поясняет он. - Их там несколько.
        - Серхи, тебе они ни к чему! - вопит Фатима. - Тебе повезло, ты и так сумасшедший!
        - Я не сумасшедший, - уточняет Серхи, проглотив таблетку. - Я только слышу голоса.
        - Идиот, никаких голосов нет.
        - Ты просто не знаешь. А они скоро появятся.
        - Не понимаю, о чем ты. А теперь дай одну мне. - Серхи беспрекословно выдает таблетку. Фатима ее сразу же глотает. Девушка и парень сидят на полу у стены, Серхи обнимает ее за плечи. - Почему это твои голоса скоро появятся, толстячок?
        - Скоро в живых останемся только мы, сумасшедшие, - предрекает Серхи. - А когда останемся только мы, так сразу же и станем здравомыслящими.
        - Почему?
        - Потому что если вокруг только сумасшедшие, значит никто не сумасшедший - ты понимаешь? Безумие - это то, что происходит с малой частью в сравнении с остальными, разумными. А если многие - сумасшедшие, то получается, что безумие и есть здравомыслие. Поэтому, Фати, я и проглотил таблетку заодно с тобой. Быть сумасшедшим больше неприкольно.
        - Неприкольно?.. Почему это?
        - Потому что это случится со всеми, а так мне неинтересно.
        Фатима смеется и прижимается к большому телу.
        - Ну и дурак же ты, Серхи. Здоровенный, а дурак. А может быть, ты и гений - не знаю. Но я тебя люблю. - На глазах у нее слезы. Фатима утирает их ладонью.
        - Ты серьезно? - спрашивает он, как будто Фатима изрекла какой-то философский постулат.
        - Ну конечно, дурачок.
        - Уфф, а я думал, ты любишь Логана… - Серхи рукавом вытирает пот. - Я ревную.
        - Логан… Бедняга. - Фатима сдувает со лба прядь волос. - Он ребенок. Ты тоже ребенок, но толстый. - Веселье на ее лице гаснет. - Серхи, мы умрем.
        - Это я знал с тех пор, как родился. Так, ты собиралась прочитать мне стих.
        - Точно. И давай поскорее, потому что я не знаю, когда таблетка начнет действовать. Достанешь мои бумаги? - Поэтесса предъявляет свои израненные руки.
        - Ну конечно. - Серхи роется в конверте. - Вот этот. Ты сможешь удержать сама?
        - Давай.
        Фатима помещает листок между окровавленных пальцев и читает стихотворение, написанное красными чернилами. Она читает красиво, с выражением, с напором. Слушая Фатиму, Серхи глядит в потолок, глаза помаргивают за толстыми стеклами очков.
        Я долгая смерть цвета топаза,
        Живое улыбчивое растение,
        Каменная мамба с невесомой головой,
        Глаза - как сгоревшие угольки,
        Рот - как удар мачете,
        Язык и клыки такие быстрые,
        Что убивают еще до укуса.
        Я серая волчица, я горлинка,
        Я распятая чайка,
        Океанические глаза льва,
        Узкие антилопьи уши,
        Я - язык хамелеона,
        Стреляющий из его маски
        С глазами разбитой игрушки.
        Я - лемур, ползущий наверх,
        Я шлем, поднятый муравьем
        Под пепельным небом.
        Я газель с лирой рогов,
        Остроконечный носорог,
        Безмысленный заяц, бегущий
        От безмысленной хитрой лисицы.
        Я зоркий рычащий шакал,
        Собака, лающая сквозь ночь,
        Напуганная, но не слишком,
        Как и фермер, гладящий ее по холке,
        Я бьющий крыльями сокол,
        Орел, разрывающий воздух…
        Я - скорпион на могиле.
        Глаза у Серхи закрыты. Фатима читает еще немного, потом наступает тишина.
        А вскоре раздаются крики.
        31. Норт
        Кармела просыпается на полу и рывком садится. Мир поворачивается на 180 градусов, а потом крутится каруселью. Когда карусель останавливается, Кармела открывает глаза и делает попытку встать.
        Вокруг темно, но сквозь единственное оставшееся в гостиной окошко проникает тусклое свечение. Воздух пахнет рассветом и мертвой плотью.
        В гостиной больше никого нет, только складки на простынях и матрасе - там, где лежали Борха, Фатима и Серхи.
        Превозмогая боль, Кармела начинает вспоминать. У нее нет никакой возможности определить, был пик или нет, но если он все-таки произошел, тогда ЛСД нужно признать эффективной защитой - по крайней мере, на время. «Фактор затухания». Причины этолог не знает. Почему изменение индивидуального восприятия задерживает волны группового восприятия? Если отрешиться от поэтических метафор - якобы галлюцинации и бред выделяют человека из общей массы, - существует ли научное объяснение? Кармела этого не знает, ей даже неизвестно, долго ли будет длиться их исключительная ситуация, однако это единственное, что у них есть. Необходимо выйти из обсерватории и поискать в близлежащих поселках новые лекарства, которые оказывали бы сходный эффект. Это в их силах.
        Нужно выйти наружу. Кармела должна предупредить остальных.
        Девушка пытается вспомнить что-то определенное, но не может отличить реальность от грез. Видела ли она ползущую по полу Фатиму? Пил ли Борха водку, готовил ли Серхи кофе? И как бы то ни было, где они все теперь?
        - Фати! Борха!
        Ее обволакивает тишина.
        Кармела, пошатываясь, поднимается на ноги. Под тонким свитером девушка обливается потом. Брюк нет: в какой-то момент она от них избавилась, но в ворохе одежды на полу их тоже нет. Девушка узнаёт рубашку Борхи и верх от больничной пижамы, - кажется, эту пижаму носила Фатима.
        - Борха? Серхи? Фатима?
        Кофеварка покоится в углу вместе с остатками кофе, а рядом стоит полная чашка.
        Кармела смутно помнит, как Серхи предлагал ей кофе. Для нее это первый в жизни опыт с кислотой, голова кружится - может быть, из-за мерзостного запаха, распространившегося по всей обсерватории («это трупы», - вспоминает Кармела).
        - Борха… Серхи… Нико… - зовет она, переступая (на ногах у нее только бежевые чулки) через предметы одежды и чьи-то вещи, раскиданные на полу: расческа, еще одна чашка, ее собственные туфли…
        В прихожей Кармелу охватывает холод. Все три двери закрыты, но люк наверху откинут. Через него в маленькое помещение проникают слабые отблески рассвета.
        Страх Кармелы становится острым и давящим, как боль.
        «С ними случился „Кроатоан“, и они ушли все вместе. Мигрировали. Возможно, они оставили после себя какое-нибудь слово, нацарапанное на дереве… ОНТЕ… РУСКО… ЗЕРАД…»
        Кармеле хотелось бы и дальше звать на помощь, но приступ головокружения лишает ее сил. Она вцепляется в дверной косяк. Когда девушка открывает глаза, взгляд ее упирается в лесенку, ведущую наверх. Какие-то пятна. Кармела подходит ближе и наклоняется, опершись о ступеньки. Пятна - это свежая кровь. Кровью вымазаны и деревянные поручни. След ведет девушку дальше, к двери в лабораторию.
        Кармела вытягивает руку, задерживает дыхание и открывает дверь.
        В лаборатории свет мутный, грязный. Однако его хватает, чтобы Кармела рассмотрела обоих.
        Серхи закинул большую голову назад, рот его приоткрыт. Фатима, подчиняясь закону непонятного равновесия, склонила голову вперед. Одежды на ней нет, тело прикрыто больничным халатом Серхи. На животе у поэтессы лежат исписанные листы. У Серхи кровь на животе, у Фатимы - на ладонях и ступнях.
        В первые секунды Кармела еще надеется, что они спят. Она проверяет, в каком состоянии крысы в клетках. Большинство из них живы, но выглядят животные не лучшим образом: пасти и передние лапы окровавлены. Несколько крыс умерли от потери крови. Таким образом, Кармела убеждается, что пик затронул всю обсерваторию. «Только не меня».
        И тогда она задевает ногой открытую баночку.
        Именно ее Борха показывал ей вечером: «Тетродотоксин».
        Кармела знает: смерть вокруг нее, она повсюду. Может быть даже и так, что исчезла уже вся прежняя жизнь во Вселенной, но именно эти две жертвы, именно они, отнимают желание жить у нее самой.
        Почему они так поступили? Почему именно сейчас, когда сквозь ночную тьму уже пробивается рассвет? Кармела застывает, глядя на две бездвижные фигуры. Она даже не плачет: ее переполняет гнев. Ей хочется бить их и костерить на чем свет стоит за то, что они сели на свой частный поезд в царство теней. Ей хочется…
        Легкий шум, Кармела вздрагивает.
        А от следующего звука, совсем обыденного, девушку окатывает волной ужаса.
        Короткий смешок.
        - Борха?
        Никакого ответа. Кармела понимает, что и шум, и смешок донеслись из-за одной из двух закрытых дверей. Либо из кладовки, либо из туалета.
        Девушка осторожно закрывает дверь в лабораторию, как будто продолжая верить, что Фатима и Серхи спят, и на цыпочках возвращается к двум оставшимся. Две двери - две возможности. За одной из них ждет награда, за другой - удар током. Это как эксперимент на выбор.
        Кармела выбирает дверь в кладовку, открывает и видит Борху: изломанного, покрытого кровью и порезами, обнимающего электрогенератор. Но ведь это не Борха - это его пиджак. Кто или что могло его так искромсать?
        Кладовка совсем невелика по размерам. Здесь есть полки и ящики, а на стене висит календарь за год, которого больше нет и который уже никогда не наступит.
        - Бор…
        Знакомое имя застревает в горле. Ощущение одиночества на маленьком острове душит все сильнее, ее как будто похоронили заживо. Девушка протягивает руку к третьей двери и медленно открывает.
        Борха стоит к ней спиной, он почти голый, из одежды - только штаны.
        - Борха, я думала…
        Облегчение, которое она испытывает, - как ложбинка между двумя гибельными волнами. Потому что, когда мужчина оборачивается к ней через плечо, Кармела видит его лицо в тусклом свете открытого люка.
        И нож, который он держит в правой руке.
        Лицо, повернутое к ней (Борха стоит перед унитазом, но крышка опущена, и девушке непонятно, чем парень занимался в уборной), - это череп со вздыбленными волосами, обтянутый потной кожей. Веки пытаются похоронить глаза заживо.
        Борха смотрит на нее сверху вниз. А потом поворачивается всем телом, с ножом в руке.
        - Привет, Кармель, - шепчет он и обдает ее насквозь проспиртованным дыханием.
        - Как ты? - «Кроме того, что пьян», - с омерзением добавляет про себя Кармела.
        Его глаза - как двери в клетки с запертыми чудовищами.
        - Неужели ты думаешь, что мне плохо? - вкрадчиво спрашивает Борха. Его гнусавый голос мог бы показаться смешным. Только вот Кармеле не до смеха.
        - Нет, я так не думаю. Я не знаю.
        - Ты не знаешь.
        - Если тебе хорошо, это замечательно, - лепечет Кармела.
        Парень делает шаг вперед. Роскошные черные волосы падают на лоб. Когда Борха движется, от отвратительного запаха алкоголя у Кармелы слезятся глаза. В голове у нее возникает картинка из недавних видений: Борха с бутылкой водки. Ощущение такое, что пьянчуга лил водку прямо на себя. Принял алкогольный душ. Или выпил столько, что жидкость уже сочится у него из ушей, из глаз, из пор волосатой кожи. «У него интоксикация: кислота в сочетании с алкоголем» - таков диагноз Кармелы.
        Она узнаёт и нож: тот самый, который Борха выбрал, когда Нико велел им всем вооружиться. А где же ее нож? «В гостиной, а где - не помню». Кармела потирает ладони и изображает на лице улыбку. Ей хочется выглядеть приветливой.
        - Ну конечно, у меня все хорошо, - объявляет Борха и делает еще шаг. - Чего ты так на меня уставилась? У меня что, грибы на макушке выросли?
        - Нет.
        - Это мне впору так на тебя вылупиться. Где твои штаны?
        - Я их… сняла. Они там…
        - Ты шляешься в одних трусах. Или ты их тоже сняла, чтобы трахнуться с этим шизофреником?
        - Нет.
        - Тогда отправляйся за штанами, а то у тебя совершенно непристойный вид.
        Борха говорит так, как будто жует собственный язык.
        - Да, хорошо. - Она отступает, он надвигается.
        Входная дверь как раз у нее за спиной, но разве правильно будет сейчас убежать и бросить его в таком состоянии? ДА, БЕГИ! - командует ей новый рокочущий голос, бьющий откуда-то изнутри. Но другой голос останавливает Кармелу: если бы все случилось наоборот - Борха ее бы бросил? Впрочем, последняя мысль больше напоминает социальную рекламу: так говорят защитники собак.
        Борха идет вперед, мотая головой, заставляя Кармелу отступать в гостиную, и возможность убежать ускользает с каждым шагом, как ускользает от нее и дверная задвижка.
        - А знаешь что, Борха… - произносит Кармела, чтобы его остановить, чтобы переключить на разговор мыслящих существ (может быть, таковых на планете осталось совсем немного, - гадает этолог), - ЛСД на самом деле защищает. Мы пережили пик. Если мы отыщем такие же препараты, у нас, возможно, получится… Ты меня слышишь?
        - Естественно, я тебя слышу. - Борха оттеснил ее из прихожей в гостиную. Он щелкает выключателем. И делает это с яростью, как будто электричество - предатель и дезертир. - Это ты отключила генератор?
        - Я? Нет…
        Борха останавливается.
        - Я хотел его запустить, - бормочет парень. - С помощью пиджака… но… ничего…
        - С помощью… пиджака?
        - Заткнись и слушай, когда я говорю.
        - Извини.
        Борха опирается на серую оконную раму. И демонстрирует девушке свой левый локоть.
        На локте сразу несколько порезов, один за другим. Все они мелкие и глубокие, как будто Борха решал на своей коже арифметические задачки. Кармела сразу же вспоминает его пиджак - окровавленный и изодранный. «Что он там делал?.. Он уже за гранью безумия. Его не вернешь».
        - Что такое? - ухмыляется он.
        - Борха… чем ты занимался?
        - Испытывал. Генератор. Что ты делаешь?
        Кармела склоняется над темной бесформенной грудой.
        - Ищу свои брюки, - объясняет девушка. - Да, вот они.
        - Не надо, не одевайся. Снимай с себя все. Всю одежду.
        Борха вырастает прямо перед ней, перекрывая выход. Кармела на секунду видит его зрачки: они блестят, как пролитые чернила. Они такие огромные, радужной оболочки у глаз будто бы и нет. Борха смотрит на нее, словно через две дырки, через две скважины на лице.
        - Чего ты ждешь? Или мне тебя раздеть?
        - Нет-нет, Борха… Успокойся…
        - А я спокоен.
        - Да, извини…
        Страх Кармелы - как лихорадка: она вся трясется. Вот она поднимает одну ногу, потом вторую, стягивая чулки. Цепляется ногтем, на левом чулке растет дырка. Кармела покачивается, стоя на одной ноге. Ее полностью подчиняет себе чужая сущность, затаившееся, но до конца не излеченное заболевание, пришедшее из самых юных лет, когда девушка приняла решение молчать и терпеть. Ее сковывает не страх перед лицом жизни и мира - нет, это домашний страх, упорный и абсурдный, как фобия, боязнь всего, что может совершить Борха.
        Чулки падают на пол бесшумно, как исчезает и ее последняя надежда.
        - Борха… - умоляет она со слезами на глазах. - Нам нужно уходить… Пожалуйста, это правда… Мы должны найти таблетки…
        - Идти больше некуда. Раздевайся.
        Слезы мешают Кармеле говорить, как будто ее рот - это ее глаза.
        - Но мы должны найти еще… для нас… Серхи и Фатима умерли.
        - Умерли?
        - Да, они оба приняли…
        Борха смеется без веселья и переводит взгляд на нож. Подносит оружие к ее лицу. Лезвие отражает его тощую искореженную версию.
        - Так, значит… ты думаешь, это я их убил…
        - Нет-нет, я этого не говорила!..
        - Снимай этот долбаный свитер! - рявкает Борха. - И не смейся надо мной! Над чем ты ржешь, мать твою?
        - Я не смеюсь!..
        Кармела не смеется - она плачет. Отступая, она упирается в край стола. Дальше отступать некуда. Она через голову стаскивает тонкий свитер и бросает на пол.
        - Лифчик и трусы, - требует Борха.
        Девушка не повинуется. Оставшаяся на ней одежда почему-то кажется ей последней защитой. Кармела простирает руки к Борхе:
        - Дорогой… пожалуйста!.. Борха, нам нужно отсюда выйти!.. Кислота защищает!..
        Ее слова рождают слабый отклик в его мутной голове. Парень в задумчивости останавливается.
        - Я… - Борха бьет себя по голой худой груди. - Я… уже защищен. Я выпил несколько рюмок. У меня есть защита. Я не превращусь в… этих.
        Тяжело сопя, Борха подбегает к стене, на которой висит халат Серхи, и резко дергает. Ноздри Кармелы наполняются трупным зловонием, в окне появляются сплющенные головы. В сером мерцании видны разверстые рты, неровные ряды зубов, пустые глазницы, щеки, похожие на мятые вафли. Кармела кричит и отводит глаза, а вот Борха наслаждается открывшимся зрелищем, точно парадом уродов на ярмарке.
        - Ты это видела? Смотри сюда! Смотри на них! Они смеются! Они мне кричат! Они вас еще отымеют!.. Всех вас! А я - защищен! Я… защищен! - Борха тычет ножом в сторону мерзких рож, угрожает, но не прикасается.
        Голос Кармелы звучит неожиданно спокойно и ясно, он заглушает вопли Борхи:
        - Ты отравился… тебе нужна помощь…
        Борха поворачивается к ней с трудом, как будто его мускулы превратились в ниточки марионетки и им управляет далекий неуклюжий кукловод.
        - Ты выпил таблетку ЛСД и почти целую бутылку водки, - терпеливо объясняет Кармела. - Возможно, этот пик тебя и не затронул, но во время следующего ты погибнешь. Здесь. В одиночестве. - Отстраненный тон Кармелы не только способ выплеснуть гнев. Сейчас она пытается сыграть на том единственном, что (девушка знает точно) имеет для Борхи значение: на его страхе за собственное здоровье. Но Кармела чувствует, что допустила ошибку, упомянув про одиночество. И эту ошибку нужно срочно исправить. - Борха, мы должны уйти, - поспешно добавляет она.
        Разумеется, Кармела не собирается идти вместе с ним. Уже нет. Единственное, что ей сейчас нужно, - это обойти Борху и добраться до двери. А потом остается только молиться, чтобы ключи одной из машин - Борхи или Дино - оказались в зажигании и чтобы трупы не загораживали дорогу.
        Кармела просит слишком многого в этом новом мире без Бога, она и сама это понимает, но другого плана у нее нет. План должен сработать, потому что помощи ждать не от кого.
        Девушка начинает смещаться влево, чтобы обойти Борху со стороны «стены мертвецов»: один шаг, второй шаг, босыми ногами, под прерывистое бормотание.
        - Так, значит… ты думаешь… что я пьян… И что я… прикончил чекалдыкнутого толстяка и его подруж-ку-наркушницу… Проглотил таблетку, запил водкой и замочил обоих. И хрен-то с ними, как и с этими, за окном. - Борха машет в сторону мертвых разодранных лиц.
        - Борха, я не знаю, что ты сделал. Я прошу об одном: не причиняй мне вреда.
        - Ну конечно, чтобы ты могла отсюда смыться, - догадывается Борха. - А я помер тут. В одиночестве.
        - Нет, я не это хотела сказать…
        Кармела делает еще шаг, и взгляд ее находит нечто новое. Металлический блеск на маленьком столике, стоящем возле стены, между двумя окнами. «Это мой нож. Тот, который я выбрала». Девушка могла бы добраться до него за два шага, но на пути стоит Борха.
        - У тебя всегда так, - обрывает он. - Ты не хочешь, а все равно говоришь. Вызвала полицию. «Я не хотела, совсем не хотела…» Судебное постановление. «Я не хотела, совсем не хотела…» Отказалась от меня. Поверила, что можешь жить без меня! «Я не хотела… я не хотела…»
        Почему Кармела решила обходить Борху, держась ближе к руке с ножом? Это ее ошибка. Стальное лезвие снова пляшет в воздухе, останавливая ее продвижение.
        - Я делал с тобой то, что тебе нравилось… А ты: «Я не хотела!»
        - Мне это давно уже перестало нравиться.
        Услышав столь резкий ответ, Борха застывает.
        Снаружи, вдалеке, слышится грозный рокот. Как будто вопрошающе зарычало само небо - или земля. Кармела никогда не слышала такого звука, но сейчас для нее важнее всего, что этот шум завладевает искаженным, взбаламученным вниманием Борхи и он начинает оглядываться по сторонам.
        Кармела совершает еще одну ошибку и бросается бежать.
        Когда Борха вырастает у нее на пути, вся накопленная Кармелой отвага выплескивается в крике. Хватая свою жертву, Борха задевает и маленький столик. От удара переворачивается кофеварка, валится стул, и нож тоже падает и скользит по плиточному полу.
        - Что ты задумала?.. - Борхе не хватает воздуха. - Что?.. Ну-ка…
        Кармела решает поставить свою жизнь на одно-единственное движение. Она вырывается из трясущихся рук и падает на пол. Девушка успевает перевернуться на спину, а потом Борха ее настигает и садится верхом, обездвижив и придавив живот. Лицо, которое она видит над собой в краткие мгновения перед первым ударом, заставляет ее раз и навсегда понять со всей определенностью.
        Это не Борха. Или, в конце концов, это он и есть.
        Сощуренные глаза под мокрой челкой, резко обрисованные скулы, кошмарный оскал зубов, между которыми выглядывает красный влажный язык, как будто изо рта полезли внутренности, - все это убеждает Кармелу, что сидящее на ней существо - это другой Борха. Следствие «дикой жизни», внутреннее животное - обезумевшее, голодное, наконец-то свободное.
        Первая вспышка, голова ее откидывается вбок; вторая вспышка. Это удары правой ладонью и тыльной стороной ладони - нож перекочевал в левую руку.
        - Такова… твоя суть… снаружи. - Слова доносятся до Кармелы сквозь ливень боли и ударов. - «Нет, нет», когда ты имеешь в виду «да, да». Таков твой язык, Кар… Кармела!.. А теперь… я рассмотрю тебя изнутри! Теперь я увижу, какая ты там, внуттттри!
        Кармела оглушена, на губах у нее вкус крови, и вот она видит, как нож возвращается в правую руку Борхи, а левой он задирает ей подбородок. Она давно поняла, что ей придется умереть, - с этим жребием Кармела уже смирилась. Ее волнует вопрос, как именно. Потому что во взгляде этих глаз (двух чернильных озер) девушка различает пугающее желание поиграть, растянуть забаву как можно дольше, насладиться ее наготой под его телом. Животное в Борхе пробудилось недавно, а вот фантазии его известны Кармеле с давних пор.
        Кончиком ножа Борха поддевает полоску ткани между чашечками бюстгальтера. Груди Кармелы дрожат, оказавшись на свободе.
        - Борха-а-а… - умоляющий стон.
        - Тсс. Сейчас посмотрим, разберемся, что у тебя там… Я хочу узнать, из чего ты сделана…
        Он поднимает нож, лезвие направлено вертикально вниз. Для девушки важно, что это движение дарит свободу ее собственным рукам.
        Кармела втыкает нож, который успела подхватить с пола, в шею Борхи, слева. Булькающие звуки, а потом мужчина валится на бок и больше не прижимает девушку к полу. Кармела ползает и барахтается, в безумном порыве стараясь отодвинуться как можно дальше. Борха остался сзади, Кармела его не видит, но зато она знает. Знает с кошмарной определенностью.
        Он не умер.
        Отползая на четвереньках, Кармела оглядывается через плечо.
        Борха вытягивает нож из шеи, держась за лезвие голой рукой. И кровь хлещет обильными струями. Лицо застыло в гримасе, вены вздулись, бешеный взгляд устремлен на Кармелу. Девушка пытается подняться на ноги и побежать, но Борха уже всей тяжестью обрушивается на нее сзади. Одна рука хватает за волосы, выгибает шею назад. В другой руке зажат нож.
        Пока Борха подносит нож к ее горлу, Кармела успевает увидеть свое отражение на стальном лезвии: рот и глаза, распахнутые в невыразимом ужасе.
        - Кармель, Карме-е-ель…
        Раздается страшный грохот; Борха отпускает свою добычу и падает на пол.
        - Ой как плохо, что я заснул, - произносит раскрасневшийся Серхи, держащий в руке складной стул, который он только что обрушил на Борху. Он помогает Кармеле подняться. - Я так вымотался… Фати читала мне свое стихотворение, а я взял и задрых… Перед ней я уже извинился. К тому же она и сама заснула. Кармела, что он с тобой сделал? Что с ним вообще произошло?
        Они подходят к распростертому на полу телу. Удар Серхи оглушил Борху, но гораздо б?льшую опасность представляет рана на шее: парень истекает кровью.
        Взгляды Борхи и Кармелы скрещиваются.
        Кровь больше не выходит из раны толчками. На какое-то мгновение в глазах раненого появляется отблеск прежнего Борхи. Однако Кармела не находит в этом Лучшем-Борхе-Из-Всех ничего, что по-настоящему отличало бы его от чудовища, с которым она имела дело совсем недавно.
        «Ты свободна», - слышит она голос Манделя. И понимает, что наконец-то все так и есть.
        А потом она внезапно ощущает свою наготу. Пока девушка натягивает свитер, на пороге, пошатываясь и сдерживая крик, появляется Фатима.
        - Так вы оба живы? А как же баночка… с ядом?
        - Фати попросила дать ей таблеточку, - радостно объясняет Серхи. - Я согласился, а потом сделал вид, что тоже проглотил такую же…
        - Этот поганец меня обманул, - перебивает Фатима хриплым шепотом. - Он подсунул мне «Тик-так». Сукин сын.
        - Ну конечно же, я тебя обманул, - решительно заявляет Серхи. - Теперь, когда мы, сумасшедшие, входим в моду, я не собираюсь умирать, фигушки вам! И тебе я умереть не позволю. Кстати говоря, мне кажется, что ЛСД действительно работает. Может быть, какая-нибудь из машин тоже заработает.
        Кармела кивает, стоя над телом Борхи. Она снова слышит голос Манделя: «Ты свободна».
        И пускай это всего лишь «преднамеренное заблуждение». Зато, как сказал бы Серхи, это «работает».
        В «форде» Дино Лиццарди ключи вставлены в зажигание. Прежде чем сесть в машину, вся троица замирает в тишине. Каждый понимает, что они должны как можно скорее убраться подальше от обсерватории, но в первый момент никто не может оторвать взгляд от рассветного неба.
        Утро обещает быть холодным, - впрочем, Кармела снова полностью одета, включая и грязный пиджак, в котором она пришла к Нико целую вечность назад, когда мир еще существовал. Фатима кутается в больничный халат, рубашку от пижамы несет в руке, а все остальное тепло девушке дает Серхи.
        Но останавливает их вовсе не холод, вовсе не холод заставляет их разинуть рот.
        Кармела взяла с собой бинокль Дино, теперь она поднимает его к небу.
        И не верит своим глазам.
        - Это же бабочки.
        - Не шути так, че, - говорит Фатима.
        - Я не шучу. Сама посмотри.
        Парящее гигантское существо, многоцветное и изменчивое, словно фантастический калейдоскоп. Грозное ацтекское божество, молчаливый и уверенный в себе Кетцалькоатль, завивающий в воздухе свои пурпурные кольца. Блеклый рассвет подкрашивает сотни миллионов крохотных крылышек разной формы, составивших единое целое. Для Кармелы это как сновидение в сновидении, галлюцинация, плывущая по вселенной ЛСД.
        Пернатый тысячелетний змей, исполненный горделивого достоинства, совершает над ними полный разворот и движется теперь в противоположном направлении, как будто привлеченный чем-то на другом участке земли. У его молчаливой тени блестящие края, как у затвердевшей радуги. А в середине беспрестанно открываются и закрываются маленькие рты, состоящие из хрупких невесомых тел.
        Люди потрясены, никто не в силах описать то, что происходит в небе. Первым молчание нарушает Серхи:
        - Понятное дело, чтобы выжить в такое время, необходимо быть сумасшедшим.
        И в его словах нет и намека на иронию.
        Кармела ведет «форд», огибая выбоины. Девушка полна сил и надежд. Ее не печалят даже следы ударов на лице. Прежняя Кармела плакала бы от боли. Нынешняя - нет. И ей даже кажется, что она не будет плакать еще долго. У Кармелы есть впереди цель: найти еще таблеток с кислотой. Для этого сгодятся близлежащие аптеки и больницы. Если повезет, они сумеют добраться до какой-нибудь из них прежде, чем над округой соберется очередной пик. Если им повезет меньше, но все-таки повезет, их поведение их не убьет. И потом, рядом с ними всегда будет Серхи, который обещал их защищать.
        Это немного, но это все, что есть.
        На заднем сиденье Фатима, не разрешившая Серхи оставить ее одну, сев впереди, прильнула к крупному телу очкарика. Аргентинка позволяет себя убеждать, что следующие дозы кислоты, возможно, подействуют и на нее. «В конце концов, для них этот мир не так уж и плох», - улыбается Кармела. Этот мир ни для кого не плох. Это другой мир. Быть может, они трое, сумасшедшие или нет, в нем себя и не найдут, однако Кармела намерена попытаться. «И кто может знать, какие новые пути изберет для тебя жизнь?» Мандель говорил и об этом: «Может быть, в отдаленном будущем эволюция наделит новые поколения мозгом, способным принять такую перемену».
        Дорога, спускающаяся по склону к шоссе, состоит из извилистых поворотов, деревья подступают совсем близко. На некоторых из них путешественники замечают трупы людей и животных; клочья одежды трепещут, как несбывшиеся мечты. Но то, что Кармела видит на следующем повороте, заставляет ее нажать на тормоз. «Форд» останавливается, плюясь грязью.
        - Что означает эта надпись? - спрашивает Фатима. - Это послание?
        «НОРТ» - вот что четко, как будто острым ножом, нацарапано на стволе одного из деревьев у самой дороги. На самом дереве и поблизости от него никого и ничего нет. Как будто анонимный автор повеселился, оставив память о себе, прежде чем затеряться в безбрежной и бесприютной человеческой миграции. Возможно, это был Нико? Кармела до сих пор надеется, что он жив и они встретятся.
        Серхи снова выражает суть происходящего характерной емкой фразой:
        - Ну что ж… мы ведь туда и едем. «НОРТ» - это север.
        - Да, мы туда и едем, - подтверждает Кармела, убирая тормоз и выжимая газ. Машина продолжает свой нелегкий путь, и вскоре дерево и слово остаются в полном одиночестве.
        notes
        Примечания
        1
        Вот! (ит.)
        2
        Понимаю (ит.).
        3
        Отец семейства (лат.).
        4
        Специальная группа по операциям (GEO, Grupo Especial de Operaciones) - подразделение Национального полицейского корпуса Испании, предназначенное для выполнения опасных заданий; испанский полицейский спецназ.
        5
        Башни КИО - башни-близнецы, которые образуют так называемые Ворота Европы, также известны как Башни КИО (Torres KIO), поскольку их построили по проекту данной компании - Kuwait Investments Office.
        6
        Ядерного, биологического и химического.
        7
        Место встречи (англ.).
        8
        Доступ (англ.).
        9
        «Седьмая кавалерия» (1956) - голливудский вестерн об отважном офицере.
        10
        Молчи (ит.).
        11
        Хватит (ит.).
        12
        И я (ит.).
        13
        Громкий (ит.).
        14
        ФАРК (Революционные вооруженные силы Колумбии) - леворадикальная повстанческая экстремистская группировка. Изначально выступала как партизанское соединение, позже начала также заниматься наркоторговлей и похищением заложников.
        15
        Площадь (ит.).
        16
        Иди сюда (ит.).
        17
        Подожди (ит.).
        18
        Глянь-ка! (ит.)
        19
        Я быстро. Мич, пошли! (ит.)
        20
        Понимаешь? (ит.)
        21
        Говнюк (ит.).
        22
        Парень (ит.).
        23
        Серендипность - интуитивная прозорливость, способность, делая глубокие выводы из случайных наблюдений, находить то, чего не искал намеренно.
        24
        Мандель имеет в виду восьмую из описанных в Библии Казней египетских: нашествие полчищ саранчи, сожравшей всю траву и плоды (см. Исх. 10: 13 - 14).
        25
        Глупость (ит.).
        26
        Обеликс - персонаж французских комиксов и кинокомедий, галльский воин времен Юлия Цезаря. В детстве Обеликс упал в котел с магическим зельем галлов, в результате чего навсегда получил дар сверхчеловеческой силы. Из-за этой особенности Обеликсу больше не разрешают пить волшебное зелье.