Крысы-могильщики Брэм Стокер

        Рассказы


        Брэм Стокер
        Крысы-могильщики

        Если вы выедете из Парижа по орлеанской дороге, пере­сечете Энсент, а затем повернете направо, то окажетесь в очень запущенном и крайне неприятном местечке француз­ской земли. Справа и слева от вас, впереди и сзади будут подниматься гигантские холмы мусора и всевозможных отхо­дов, спрессованных с течением времени в одну липкую массу.
        У Парижа, как и у всякого другого города, есть жизнь не только дневная, но и ночная. Если путешественник поздним вечером будет искать себе пристанище на улице Дэ Риволи или на улице Сент-Оноре, или ранним утром будет проходить вблизи Монтруж, то ему нетрудно будет догадаться о назна­чении больших фургонов, похожих на паровые котлы на коле­сах, которые останавливаются тут и там на еще пустынных или уже опустевших мостовых.
        У каждого города имеются свои особенные службы, кото­рые он создает ради удовлетворения своих городских нужд. В Париже одной из таких служб являются команда мусорщиков и примыкающая к ней команда городских тряпичников и ста­рьевщиков. С самого утра - а парижская жизнь начинается очень рано - на многих улицах, в проулках, во дворах и аллеях, у черных ходов домов можно увидеть - кстати, это сохранилось и доныне в некоторых городках Америки, даже в Нью-Йорке - большие деревянные фургоны и тележки, куда слуги и владельцы доходных домов сваливают накопившийся за прошедший день мусор. Возле фургонов постоянно шата­ются весьма потрепанные, с голодным блеском в глазах муж­чины и женщины. Все их состояние - дорожная сумка или пакет, перекинутый через плечо, и небольшая крючковатая палка, которой они выволакивают из фургонов и осматривают всякую дрянь. Теми же палками они засовывают понравив­шуюся вещицу к себе в сумку и делают это так ловко, что, пожалуй, не уступают китайцам с их привычкой есть рис маленькими тростинками.
        Париж - это город, в котором сосредотачивается и класси­фицируется очень многое. Можно сказать, что сбор и сорти­ровка - это символы французской столицы. Все, что имеет сходство между собой, соединяется и группируется. Этот про­цесс не бесконечен, так как венцом группирования является рождение отдельного целого. Если представить это все абст­рактно, то получится некий фантасмагорический организм, состоящий из множества рук, тянущихся бесчисленными паль­цами в разные стороны, а венчает все гигантская голова с острыми глазами, чтобы далеко видеть, тонкими ушами, что­бы чутко слышать, и огромным ртом, чтобы все пожирать.
        Другие города напоминают тех птиц, животных или рыб, аппетиты которых умеренны или нормальны. Париж же - это настоящий сказочный ненасытный спрут. Париж - это свалка вещей, дьявольская склонность к пожиранию всего и вся, доведенная до абсурда.
        Интеллигентные - а значит, слабохарактерные - турис­ты в первую же свою минуту пребывания в Париже отдаются на съедение многочисленным хозяевам ресторанов и бюро ги­дов-путеводителей. «Обязательная программа» знакомства с Парижем занимает обычно не больше трех дней, и иностран­цы, главным образом англичане, уезжая, изумляются: как это может быть, чтобы обед в Лондоне стоил около шести шил­лингов, а в Париже, в кафе Пале-Рояля, всего три франка? Им не интересна такая особенность парижской жизни, как всеоб­щая сортировка вещей и предметов. Им не интересно, откуда пошло слово «шифоньер». Это - «шкаф для белья», но также и - «тряпичник».
        Париж 1850 года был совсем не похож на Париж сегод­няшний, так же как и на Париж времен Наполеона и барона Османа.
        Кое-что за полвека осталось совсем таким же и ничуть не изменилось. В первую очередь - те места, куда испокон веку сваливали городской мусор. Свалка есть свалка, при всех ко­ролях и республиках она остается свалкой, а кучи мусора девятнадцатого века вряд ли уж очень отличаются от куч мусора восемнадцатого. Поэтому путешественник, минуя Монтруж, сегодня, без труда сможет мысленно перенестись на несколько десятилетий назад, в Париж 1850 года.
        В тот год я как раз надолго остановился в этом замечатель­ном городе. Дело в том, что мною овладело большое чувство к молоденькой леди, которая хоть и отвечала мне взаимностью, но настолько слушалась своих родителей, что обещала им не видеться и никак не сноситься со мной в течение года. Это был испытательный срок нашим чувствам. Мне тоже ничего не оставалось, как принять эти тяжкие условия, храня надежду на то, что родители любимой вскоре смягчатся. Я им также дал обещание, что удалюсь на установленный срок из страны и не буду писать их дочери любовных да и просто никаких писем.
        Время для меня шло ужасно медленно. Со мной не было никого из моей семьи или дружеского круга, кто мог бы дать мне весточку о милой Элис. Неудобно делать упреки, но из ее родственников также ни один человек не удосужился уве­домить меня даже о ее здоровье. Полгода я блуждал по Европе, и, надо признаться сразу, путешествие мне не понравилось. Я вообще не любитель долгих поездок, поэтому оставшееся вре­мя решил провести в Париже, где я по крайней мере буду в относительной близости от дома и смогу, в случае чего, быстро вернуться.
«Несбывшиеся надежды повергают в уныние». Увы! Никто меня в Лондон не звал, и я страшно терзался тем, что не имею права увидеть лицо, которое я любил больше всего на свете. Я боялся, что с ней может случиться какое-нибудь не­счастье, и я даже не узнаю об этом. Я боялся, что что-нибудь помешает мне увидеться с ней и по истечении срока. В том, что наша любовь без большого труда выдержит год разлуки, я не сомневался. Тем не менее я не мог отказать себе в таком удовольствии, как приключения. Наоборот, ввергаясь в них, я испытывал даже больше переживаний, чем если бы у меня не было Элис и предстоящей встречи с ней.
        Как и все путешественники, я осмотрел все достопримеча­тельности Парижа довольно быстро. После этого мне уже при­шлось находить развлечения самому. Я нанес визиты в изве­стные всему миру предместья и вскоре обнаружил, что даже в пределах территории, охватываемой путеводителем, есть на­стоящая terra incognita, дикие, плохо обжитые места, привле­кательные как раз своей дикостью и необжитостью. Я стал исследовать эти места с педантичностью ученого, каждый день начиная свой путь с того места, где остановился накануне.
        Странствуя таким образом, в один прекрасный день я до­брался до окрестностей Монтруж, этого «края света» цивилизации - области настолько же мало исследованной, как и Белый Нил. Здесь обитали все парижские мусорщики, старь­евщики и тряпичники. Я решил философским взглядом оки­нуть образ их жизни, жилища и прочее в том же роде.
        Работа, затеянная мною, прямо сказать была не из при­ятных и не из благородных. Но мое упрямство широко извест­но, и оно победило все. Я приступил к задуманному изучению с решительностью, которая была гораздо заметней, чем при моих предыдущих изысканиях.
        И вот однажды, солнечным днем, в конце сентября, я пер­еступил порог святая царства мусора. Здесь несомненно про­живало довольно много мусорщиков, так как между высокими холмами мусора и отходов я заметил протоптанную тропинку и даже что-то вроде низких лачуг. Я медленно шел среди мусорных куч, которые возвышались тут и там, словно часо­вые.
        Проходя по этой мрачной местности, я вскоре стал заме­чать за собой слежку - неясные тени перемещались за мусор­ными кучами, проявляя заметный интерес к чужаку, вторг­нувшемуся в их владения. Это место было подобно крошечной Швейцарии, где налицо перенаселение; я шел по извилистой тропинке вперед, а за мной тропинка уже занималась здеш­ними обитателями.
        Наконец, я вступил в пределы, если можно так выразить­ся, города тряпичников. Тут и там виднелись хижины и ла­чуги. Совсем такие, какие можно встретить в отдаленных угол­ках Аллановых болот: запущенные строения с плетеными сте­нами, обляпанными грязью, крыши, покрытые соломой, ук­раденной из конюшен и хлевов. Это были дома, в которые не было никакого желания войти, и даже на картинах, изобра­женные в ярких акварелях, они не производили бы положи­тельного впечатления. Посреди этой убогости стояла конст­рукция - у меня язык не поворачивается назвать сие жили­щем, - ничего похожего на которую мне видеть ранее не приходилось. Это был огромный дряхлый, платяной шкаф, может быть, вынесенный в свое время из будуара Шарля Седь­мого или Генриха Второго. И в этой развалюхе жили! Дверцы его были распахнуты, и внутренняя «обстановка» просмат­ривалась очень отчетливо. В левой половине шкафа была уст­роена своего рода гостиная. Четыре фута в глубину, шесть в ширину. И в этой конуре, сидя вокруг угольной жаровни, попыхивали трубками шестеро стариков, одетых в заношен­ные мундиры солдат Первой Республики! С
первого взгляда было видно, что все они принадлежали к классу никудышних людей, а проще - оборванцев. Мутные глаза и трясущиеся головы указывали на их пристрастие к полынной водке. В их изможденных блестящих взглядах застыла дремлющая злоба и жестокость, часто возникающая в похмельном состоянии. Во второй половине шкафа полки для одежды и белья сох­ранились еще с тех времен, когда шкаф использовался по прямому назначению. Правда, они были подпилены по ши­рине ровно наполовину. На них было набросано всякое тряпье и солома, и отметив под конец, что их было тоже шесть, как и стариков-солдат, можно было смело предполагать, что они служили здесь постелями. Старики - все шестеро - с любо­пытством наблюдали за мной, пока я подходил. А прибли­зившись, я заметил, что они склонили головы друг к другу и шепчутся о чем-то. Впрочем, ясно было о чем. Мне это не понравилось: местность была пустынная, а смотрели на меня ветераны зловеще. Впрочем, оснований для страха явно недо­ставало, и поэтому я бодро зашагал дальше по тропе, посте­пенно углубляясь в эту помойную Сахару. Дорога была очень извилистая, и я в
буквальном смысле слова петлял. Меня поймут те, кто катался на коньках на голландских катках. Скоро мне это стало надоедать.
        Я завернул за недостроенный холм мусора и лицом к лицу столкнулся с еще одним солдатом времен юного Наполеона, сидящим на небольшом стожке из прошлогодней соломы в оборванном во многих местах пальто.
        - Здравствуйте! Приехали! - подшучивал я над собой вслух. - Да здесь, как я погляжу, квартируется армия Первой Республики! Вот так музей!
        Проходя мимо старика, я отметил, что он даже не смотрит на меня. Его взгляд был устремлен на землю в футе от его ног. Я снова сказал вслух для себя:
        - Да… Не позавидуешь их жизни. Даже любопытство уже угасло в их сердцах!
        Однако пройдя несколько шагов вперед, я обернулся и убе­дился, что ветеран смотрит мне вслед и довольно подозритель­ным взглядом. Он мне не понравился так же, как и те солдаты, что сидели в шкафу. Как только я посмотрел на него, он тут же опять уронил голову и вперил мутный взгляд на свои ноги. Я, не задерживаясь там дольше, пошел вперед, думая о том, что все эти старики так похожи между собой.
        Скоро я натолкнулся еще на одного старика в форме солда­та революции. Он, как и все предыдущие, сделал вид, что не заметил меня.
        Тут я обратил внимание на то, что солнце потихоньку начало клониться к закату, и стал размышлять о возвраще­нии. Наконец, я повернулся, чтобы идти назад, но увидел впереди себя множество тропок, бегущих между совершенно одинаковыми курганами мусора. Я долго думал, по какой из тропок идти, но никак не мог выбрать правильный путь. Я стоял посреди этой необъятной свалки, в смущении оглядыва­ясь по сторонам и гадая, куда двинуться. Хорошо бы, конечно, было встретить кого-нибудь, кто бы подсказал дорогу. Но я больше никого не видел. В конце концов я решился продол­жать путь вперед, вдоль высоких холмов отбросов, пока не найду кого-нибудь. Кроме ветеранов…
        Через две сотни ярдов мне, кажется, удалось отыскать кое-что. Это была одиноко стоявшая хибара, наподобие тех, что я уже видел здесь, но с тем, однако же, различием, что в стро­ении этом - крыша да три стены вместо четырех - жить было ни при каких условиях невозможно, и исходя из того, что я находился на свалке, я решил, что это место для сортировки мусора. В этой хибаре я и увидел древнюю старуху. «Вот кто мне укажет дорогу!» - радостно подумал я.
        Старуха сидела на каком-то тюфяке неопределенных очер­таний, но при моем приближении поднялась. Я спросил ее о дороге. Она сразу же затеяла разговор, и мне пришло в голову, что здесь, в самом центре царства мусора, была сосредоточена вся история парижских тряпичников и мусорщиков. Шепе­лявившая старуха, выглядевшая самым старым жителем это­го «города», своим бормотанием подтверждала мои догадки.
        Я стал расспрашивать ее о молодости, и она поведала мне интереснейшие вещи из жизни Парижа полувековой давнос­ти. Например, о том, как во времена революции она каждый день проводила у гильотины, на которой совершались казни, и вообще была активной участницей самых изощренных зверств, имевших место в то смутное время. Я слушал ее с большим интересом, и вдруг она спросила:
        - Мсье, верно, устали стоять? - С этими словами она пододвинула ко мне низкую расшатанную табуретку, чтобы я мог присесть. Я не хотел этого делать по многим причинам, но старуха казалась такой вежливой, что я не посмел оскорбить ее отказом. Я сел и продолжал слушать рассказы человека, который присутствовал при взятии Бастилии.
        Пока мы разговаривали, из хибары показался старик. Он был еще больше покрыт морщинами и, казалось, еще больше согбен годами, чем старуха.
        - Это Пьер, - сказала она. - Если мсье угодно, он может послушать еще много удивительных историй, так как Пьер был свидетелем всего, начиная со взятия Бастилии и заканчивая Ватерлоо.
        По моей просьбе старик взял другой табурет и мы углу­бились в перипетии революционной Франции начала века. Пожилой джентльмен был одет, словно пугало на огороде, и мало чем отличался от ветеранов, которых я видел в шкафу. Я сидел в середине единственной комнатки этой хибары. Хозяйка была от меня слева, а хозяин справа. Помещение, не имеющее фасадной стены, было завалено всевозможной рух­лядью и тряпьем. Некоторые вещи неприятно поразили меня, и я искренне желал бы, чтобы их здесь не было. В одном из углов лежала куча тряпья, которая, казалось, шевелилась из-за переполнявших ее блох и клопов. В другом углу высилась горка костей, от которой шел нестерпимо гадкий запах. То и дело бросая взгляды на эти «достопримечательности», я с от­вращением замечал огоньки крысиных глаз. Серые твари ки­шели во всех темных углах.
        Все это было неприятно, отвратительно, но и только. А вот к стене, что была справа от меня, был прислонен огромный мясницкий топор с железной ручкой и следами крови на лез­вии. Его вид заставил меня вздрогнуть и насторожиться. Я сказал себе, что все эти вещи не имеют ко мне ни малейшего отношения и я не должен обращать на них внимания. Кажет­ся, вскоре мне это удалось, так как рассказы обоих стариков были настолько увлекательными, что я все никак не мог попрощаться с ними и двинуться в обратный путь.
        Наступил вечер, и горы мусора и отходов стали отбрасы­вать повсюду огромные и зловещие тени.
        Неожиданно для себя я обнаружил, что мне что-то не по себе. Не могу сказать, чем это было вызвано конкретно, но чувство тревоги и неудовлетворенности с каждой минутой ста­новилось все ощутимей. Неудовлетворенность - это инстинкт и, как всякий инстинкт, означает предупреждение. Психика - часовой ума, и когда она встревожена, ум начинает лихора­дочно действовать. Хотя и не всегда осознанно.
        Так было и со мной. Я вспомнил, где нахожусь и кем окру­жен. Я задумался над тем, как вести себя, если вдруг будет предпринята попытка нападения. Я вдруг ясно осознал - хотя для этого были весьма смутные основания, - что я в опас­ности. Осторожный внутренний голос подсказывал: «Не делай резких движений и не показывай ни о чем вида». Я не делал резких движений и старался не показывать ни о чем вида, так как знал, что старики не спускают с меня хитрых глаз. «И только ли старики?» - подумалось мне. Господи, какая страшная мысль! Откуда мне знать, что за этими тремя стенами не прячутся десятки негодяев?! Может быть, я нахожусь в самом логове банды таких головорезов, каких могла произвести на свет и взрастить только революция?!
        Вместе с чувством опасности резко обострилась работа мозга. Я стал гораздо более чувствителен и наблюдателен, чем обыч­но. В частности, я отметил про себя, что старуха не отрывает глаз от моих рук. Мне даже не потребовалось самому опустить на них взгляд, ясно и без того - мои кольца. На мизинце левой руки у меня была большая печатка, на правой руке - красивый алмаз.
        Я понял, что самое разумное сейчас - если подозрения мои имеют под собой реальную почву - отвести возможную угрозу, самому сделать первый ход и тем разрядить обстанов­ку. Я завел разговор о профессии старьевщика, о канализа­ционных трубах и о том, какие красивые и удивительные вещицы там иногда находят. Все это я делал для того, чтобы незаметно подойти к теме драгоценностей. Улучив благопри­ятный момент, я спросил у старухи, знает ли она что-нибудь о находках дорогих камней в самых неожиданных местах. Она ответила, что немного знает. Тогда я протянул к ней свою правую руку и, указывая на алмаз, попросил сказать, что она о нем думает. Она ответила, что глаза у нее с возрастом стали совсем слабые, и оттолкнула мою руку. Тогда я предложил ей самым безразличным тоном, на который был только способен:
        - Пардон! Вот! Так вам, вероятно, лучше будет рассмот­реть его. - С этими словами я снял кольцо с пальца и подал ей. Страшный мимолетный румянец появился на иссушенном старческом лице, едва она взяла в руки кольцо. При этом она бросила на меня быстрый взгляд, сверкающий и острый, как молния.
        На минуту она поднесла кольцо к самому своему лицу, делая вид, что изучает его. Старик стоял на том месте, где должна была бы быть четвертая стена лачуги. Он шарил у себя в карманах, пока наконец не извлек оттуда грубой работы трубку. И сразу же стал набивать ее табаком, который также выуживал щепотками из кармана.
        Я получил небольшую передышку, так как старуха все что-то выглядывала в моем камне, а старик был занят труб­кой. Они наконец-то не смотрели на меня своими злыми гла­зами, и я осторожно стал оглядываться вокруг. Солнце уже зашло, и в сумерках все казалось мрачным и зловещим. Во всех углах все так же темными тенями застыли груды во­нючих отходов, к одной из стен был прислонен все тот же ужасный окровавленный топор, и всюду крысы, крысы!.. Их горящие глазки не давали покоя. Я видел их даже через ши­рокие трещины между гнилыми досками, которые служили здесь полом. Казалось даже, что твари, взиравшие на меня своими красноватыми глазками из-под пола, были крупнее своих сородичей, сновавших меж куч костей и тряпья в самой лачуге!
        На миг сердце мое остановилось, стало совсем жутко. Все эти мерзкие запахи вдруг обострились, сумерки опустились еще ниже, старики затряслись мелкой предсмертной дрожью… От обморока меня удержало только сознание того, что это, скорее всего, было бы для меня погибелью. Я взял себя в руки и понял, что все ужасы мне привиделись. Стало холодно, но это было даже хорошо, ибо скрывало то волнение, что бурлило внутри меня, просясь наружу. Все чувства мои обострились, мышцы напряглись, я сидел на табурете, готовый ко всем неожиданностям.
        Я понял, насколько велика была реальная опасность: за мной следили, окружив лачугу плотным кольцом, все эти не­годяи, весь местный сброд! Я не имел представления о том, сколько их сейчас залегло вокруг стариковской хибары в ожи­дании мига атаки. Я знал, что я молод и силен. Они это тоже знали. Они не могли не знать и того, что я англичанин и, следовательно, буду защищаться до конца. Я выжидал. Вы­жидали и они. Мне казалось, что у меня уже есть некоторое преимущество перед ними: ведь я осознаю меру опасности и уже начинаю делать выводы. Теперь наступает время моего испытания на терпение. Испытание на мои бойцовские каче­ства, вполне вероятно, также будет иметь место…
        Старуха подняла глаза на меня и сказала удовлетворенно:
        - Очень хорошее кольцо. Правда. Очень красивое. О! Ког­да-то у меня было много таких колец! И браслетов, и сережек! В те славные дни я преподавала в городе танцы. Но сейчас Париж обо мне забыл! Забыли меня! Нынешние? Они же ни­когда не слышали обо мне! Меня помнят, наверно, только их деды и прадеды!.. - Тут она скрипуче и очень неприятно за­смеялась. А потом заставила меня изумиться, протянув обрат­но кольцо с такой старомодной жеманностью, что впору было забыть о том, где находишься и кем окружен.
        Старик посмотрел на нее с внезапной злостью, припод­нявшись с табурета, на котором набивал свою трубку, а потом обернулся ко мне и неожиданно грубо сказал:
        - Дай его мне… посмотреть!
        Я уже собрался было передать ему кольцо, как старуха остановила меня:
        - Нет! Не вздумай дать его Пьеру! Он чудак и растеряха. А у тебя такое кольцо!
        - Замолчи ты! - крикнул старик злобно.
        Вдруг старуха сказала - громче, чем это требовалось:
        - Подожди! Я расскажу тебе кое-что с кольце.
        Меня почему-то очень насторожили ее слова. Может быть, тут давала о себе знать моя обострившаяся психика, но мне показалось, что первая часть фразы была адресована не мне… Я огляделся и тотчас же увидел в углу хибары около груды костей десятки горящих глаз. Едва же я бросил взгляд на саму свалку сквозь огромную дыру - там, где должна была стоять четвертая стена - я увидел десятки теней, передвигающихся около хибары. Это ее «подожди» отсрочило мою погибель и тени успокоились, залегли поблизости от нас.
        - Однажды я было потеряла кольцо… Великолепное ко­лечко с бриллиантом! Оно принадлежало королеве, а мне бы­ло подарено налоговым чиновником, который потом вспорол себе горло из-за того, что я бросила его. Я думала, что кольцо украли у меня и продали, но никаких следов найти не могла. Полиция, которая прибыла вскоре после того, как я обна­ружила пропажу, предположила, что оно ушло через водо­сливные трубы в канализацию. Мы спустились туда. Я - прямо в своем великолепном платье, потому что не верила полиции ни на грош! Ведь дело касалось такого чудесного колечка!.. С тех пор я имею очень ясное представление о канализации! И о крысах - тоже! Я никогда не забуду этого ужаса!.. Все было облеплено этими тварями! Стенки шевели­лись и буравили нас мерзкими глазками!.. Они боялись наших факелов, но мы не могли осветить там многое! Света не хвата­ло, а везде, где его не было… стены шевелились!.. Мы искали в трубе прямо под моим домом. Стали шарить в стоке и там-то, в навозе и всякой мерзости, отыскали мое кольцо. Потом мы ушли оттуда… Ах да, забыла! Прежде чем уйти, мы нашли там еще кое-что! Пока мы
продвигались к выходу из трубы, к нам подобралось очень много «канализационных крыс»! На этот раз я имею в виду рабочих канализаций. Они сообщили полиции, что один из них ушел ремонтировать что-то далеко в трубы и до сих пор не вернулся. Это было недавно, и он едва ли мог потеряться. Они очень просили нас помочь им найти его, и мы повернули назад. Сначала они хотели, чтобы я не ходила с ними, ведь кольцо мое нашли, но я настояла! Я любила приключения. Мы отошли от выхода не так далеко, как я почувствовала по шедшим впереди полицейским, что мы на что-то набрели. Там была вода, и мы перескакивали с кирпича на кирпич, которые были там специально положены, чтобы не замочить ног. Мы увидели, что в воде валяется факел пропавшего. Он боролся, это тоже было видно. Но тварей было слишком много на него одного! Им не пришлось с ним долго возиться. Кости были еще теплые, но на них не было уже ни клочка мяса! Я уже говорила, что он боролся за свою жизнь до последнего и успел укокошить немало тварей. Так вот, их тоже съели: маленькие косточки, дочиста обглоданные, валялись повсюду. А те рабочие, которые нас завели
туда, - они даже смеялись над своим беднягой-товарищем! Сами они - крысы паршивые! Я тогда много думала о жизни и смерти…
        - И вы совсем не испугались тогда? - спросил я.
        - Испугалась?! - переспросила она со смехом. - Я испу­галась?! Спроси, Пьера! Да, я была тогда моложе и когда шла вдоль тех шевелящихся вонючих стен канализации, по кото­рым скользил тусклый свет факелов, мне было не по себе! Но больше половины пути я прошла впереди всех! Впереди муж­чин! Я всегда была такая! Я не позволяла мужчинам обгонять меня хоть в чем-нибудь! Все, что мне нужно было, - это острые ощущения! Они сожрали беднягу и не оставили от него ни следа, если не считать сухих теплых косточек! И никто не узнал этого, потому что он не успел издать и звука! - Тут она сорвалась на мелкий истеричный смех, а лицо ее при этом было, словно у призрака! Никогда мне не приходилось слы­шать и видеть такое!.. Одна поэтесса писала о своей героине: «Слышать ли, видеть ли ее пение! Никто не скажет, что уди­вительней!»
        То же было и со мной. Едва ли я мог определить, что ужас­ней было в старухе: ее хриплый, злобный и ужасный смех или коварный оскал, страшная морщинистая улыбка, искривив­шийся рот - беззубая черная дыра… Трагичная маска юроди­вого… По этому смеху, по этой улыбочке и по этому хрипу я понял так же ясно, как если бы мне кто-нибудь сказал об этом, что моя смерть - дело решенное. Просто убийцы дожидаются благоприятного момента для нападения… Я чувствовал, что в ее страшных рассказах незаметно для меня проскальзывали слова команды тем негодяям, что залегли в мусорных кучах вокруг лачуги. «Подождите! - словно говорила она им. - Еще не время. Первый удар я нанесу сама. Дайте мне оружие, и я не упущу своего шанса! Ему не убежать! Вы примете его после меня и кинете им! Он не успеет и пикнуть! Крысы делают свое дело моментально!..»
        Становилось все темнее и темнее; опускалась ночь. Я оки­нул взглядом хибару: все то же! Окровавленный топор у сте­ны, кучи мусора и костей по углам, горящие глазки серых тварей около них и под настилом пола…
        Пьер наконец закончил набивать трубку. Он высек огонь и через несколько мгновений с довольной гримасой пускал в потолок дым. Старуха сказала мне:
        - Сердечко мое! Тебе темно? Пьер, будь хорошим маль­чиком, зажги лампу.
        Пьер встал с табурета и с зажженной спичкой направился к лампе, что висела у самого входа в лачугу. Он едва дотянул­ся до фитиля, и лампа вспыхнула, осветив всю округу и спины головорезов, лежащих тут и там.
        - Стой, дурак! Не эту! Фонарь, я сказала! - хрипло про­кричала она.
        Загасив лампу, старик пробормотал угрюмо:
        - Хорошо, мама. Но его надо поискать. - Он ушел куда-то в левый угол комнаты, а старуха из темноты сказала:
        - Фонарь! Фонарь, я сказала! О! Фонарь, это все, что мы можем себе позволить, милочек. - Эти слова адресовались несомненно мне. - Свет фонаря нам очень подходит. Фонарь - друг революции! Это и друг тряпичника! Он помогает нам, когда все средства уже использованы.
        Едва она произнесла последние слова, как раздался гром­кий скрип и затем такой звук, как будто что-то протащили по крыше. И опять мне показалось, что ее слова были сказаны не для меня, а для ее подручных.
        - Кто-то из ваших залез на крышу, да, видно, сам попался в капкан, который готовил другому.
        Я выглянул наружу и увидел обрывок веревки, спускав­шейся с крыши. Ночное небо чернело. Итак, я в осаде!
        Старик что-то очень уж долго возился с поисками фонаря. Я не спускал глаз со старухи. Пьер чиркнул где-то в углу спичкой, фонарь осветил убогую комнату, и я увидел при его свете, что старуха быстро подняла с пола неизвестно как по­явившийся там длинный острый нож или тесак и спрятала его в свои лохмотья.
«Да здесь какая-то мясницкая!»
        Фонарь горел неровно, чадил.
        - Принеси фонарь сюда, поближе, Пьер, - приказала старуха. - Поставь его между нами и выходом; вот так! Смо­три-ка, он отделяет нас от ночи на дворе! Хорошо!
        Хорошо для нее и для ее мерзких замыслов! Свет теперь бил мне в лицо и оставлял в тени лица двух стариков и все, что было на улице перед хибарой.
        Я чувствовал, что близится время действовать, но я также знал, что сигнал к атаке будет исходить от старухи и поэтому внимательно следил за ней, стремясь не упустить ни одного ее движения.
        Я был безоружен, но умирать без боя не собирался и лихо­радочно соображал, как поступить. Первым же моим дейст­вием, как я решил, будет захват мясницкого топора у стены. С ним будет легче пробивать себе дорогу отсюда. По крайней мере смогу дорого продать свою жизнь. Я еще раз посмотрел в ту сторону, где он был прислонен к стене, чтобы не ошибиться и сразу завладеть им… Боже! Он исчез! Весь ужас ситуации только сейчас, кажется, дошел до меня. Я подумал о том, что если мне не удастся спастись, бедная Элис будет очень стра­дать, а она такая хрупкая… А если она поверит в то, что я забыл ее ради другой?! Каждый человек, кто хоть раз в жизни любил, знает, насколько страшно и разрушающе такое подоз­рение… Или того хуже: она будет продолжать любить меня и после того, как я буду потерян для нее и для всего мира, от этого всю жизнь ей придется терзаться и страдать, ее отча­янию не будет предела, и оно будет сопровождать ее все время, до самой последней минуты…
        Меня скрутили жестокая душевная боль и тревога, я даже на минуту забыл о заговорщиках и их гнусных планах против меня.
        Все же у меня хватило воли не выдавать себя. Старуха смотрела на меня, как кошка смотрит на мышь. Ее правая рука, сжимавшая рукоять ножа, до половины была скрыта под лохмотьями. Но я уже знал об этом источнике опасности. Главное, не теряться. Если она увидит на моем лице малей­шие признаки смущения или неуверенности, она тут же на­бросится на меня, как тигрица.
        Я глянул на выход, где чернела ночь, и увидел новую опас­ность. Впрочем, и об этих негодяях я уже знал. Они лежали неподвижно, и мне были видны лишь смутные очертания их корявых фигур, но я чувствовал, что они напряжены и только ждут сигнала к драке. Трудновато будет пробиваться через них…
        И снова - в который уж раз - я окинул взглядом все вокруг меня. В минуты крайней опасности и возбуждения, которое порождается этой опасностью, мозг работает быстро и четко, все чувства обостряются и человек становится чутким, словно зверь. Я почувствовал это на себе. За какие-то секунды я проанализировал обстановку и стал разрабатывать план по­бега. Я понял, что топор был утащен сквозь дыру в прогнившей доске стены. И ведь сделано все было без шума. Насколь­ко же гнилыми были доски, если в них можно было за короткое время и совершенно бесшумно проделать довольно большую дыру?!
        Лачуга была превращена незаметно в ловушку и со всех сторон снаружи охранялась. Висельник сидел на крыше и был готов в любую минуту захлестнуть мне горло своей петлей, пока я буду возиться со старой ведьмой, отнимая у нее кин­жал. Четвертой стены в доме не было, и оттуда внутрь загля­дывало черное небо, но я знал, что выход охраняется лучше всего. Одному богу было известно, сколько там залегло голо­ворезов! И, как оказалось, под полом за мной следили глаза не крыс, а все тех же мерзавцев. После сигнала им ничего не будет стоить сломать гнилые доски пола и вылезти из низкого подвала наверх.
        С самым безразличным видом, на который я сейчас был способен, я повернулся слегка на своем табурете так, чтобы в нужную минуту сразу вскочить. В следующую секунду я мгно­венно встал на ноги, прикрыл голову руками, по старинному обычаю прошептал имя дамы моего сердца и бросился всем телом прямо на заднюю стену лачуги.
        Несмотря на бдительность, которую проявляли последние минуты старуха и старик, мое движение застало их врасплох. Выламывая гнилые доски стены, я успел заметить, что стару­ха тоже вскочила со своего места, размахивает руками и хри­пит в безудержном гневе. Наконец я оказался под открытым небом и сразу же наступил на что-то живое и шевелившееся. Я отпрыгнул назад, и оказалось, что это был один из тех мерзавцев, что поджидали меня около лачуги. Я весь был утыкан занозами и оцарапан, но в общем не очень пострадал в результате осуществления первого этапа моего побега из этого гиблого места. На моем пути стоял высокий мусорный курган, и я бросился по нему наверх. Позади отчетливо слы­шался хруст и треск: старуха и Пьер ломились наружу.
        Это было кошмарное восхождение! Холм был не очень скользкий, но крутой, и поэтому каждый шаг давался с неимо­верным трудом - нога вместе с мусором и тряпками неуклон­но соскальзывала вниз, и меня спасала только скорость. В воздухе стоял отвратительнейший запах, мне было нестер­пимо гадко лезть вверх по этой помойной куче, но я понимал, что речь идет о жизни и смерти и поэтому лез, лез, лез… Боролся! Секунды казались часами. Я был молод, силен, и это сразу же дало мне огромное преимущество перед врагами. Они преследовали меня, карабкаясь по кургану вслед за мной. Тишина стояла мертвая. Они не кричали, не ругались… Полз­ли вверх молча, и это было страшнее всего!
        Скоро я достиг вершины кургана. Теперь, когда прошло уже много лет с того времени, всякий раз, когда мне при­ходится куда-нибудь подниматься, в моей памяти оживают ужасные образы той ночи близ Монтруж, и мне становится не по себе…
        Курган, на вершину которого я взобрался, был одним из самых высоких на всей свалке. Я пытался сдержать тяжелое дыхание и успокоиться - сердце колотилось, словно кузнеч­ный молот. Я стал оглядываться по сторонам и увидел по левую руку от себя в багрово-черной плазме неба множество огней. Слава богу! теперь я знал, где примерно нахожусь и где дорога на Париж!
        Для того чтобы прийти в себя, мне понадобилось всего несколько секунд. Я посмотрел вниз. Преследователи были еще далеко от вершины холма, но они отчаянно лезли и лезли вверх, соблюдая эту свою страшную тишину. Та хибара, из которой мне посчастливилось чудом вырваться, была разру­шена, и даже в тот момент, когда я смотрел на нее, из-под груды гнилых досок еще выбирались мерзавцы, подстерегав­шие меня в засаде под полом. Мне было все отлично видно, так как фонарь, видимо, опрокинулся и разлившееся горящее масло достигло куч тряпья. Начался пожар. И надо всем этим - тишина! Мертвая тишина! Ни окрика, ни шепота!.
        На некоторых горели их жалкие лохмотья, но они не звали никого на помощь, не кричали!..
        У меня не было времени любоваться этим зрелищем, так как, бросив взгляд на противоположный скат кургана в по­исках удобного спуска, я заметил внизу метавшиеся тени врагов, желающих отрезать мне этот путь. Мне предстояла жес­токая и отчаянная борьба за жизнь! Они пытались пресечь мою попытку добраться до дороги на Париж, я это понял и, повинуясь инстинктивному чувству, бросился вниз с правой стороны кургана. Я успел скатиться как раз вовремя, так как за мной сразу же раздался топот ног. Я вскочил и бросился в проход между двумя другими курганами мусора, и сзади, пря­мо около моего уха, просвистел в воздухе тот самый окровав­ленный мясницкий топор, который я видел в лачуге у той ведьмы. Я на бегу обернулся и увидел, что за мной гонятся несколько ветеранов в грязных и оборвавшихся мундирах сол­дат времен Первой французской Революции.
        Затем началась самая настоящая охота на меня. Я легко бежал впереди этих седых стариков и даже когда к погоне присоединилось несколько солдат помоложе и женщины, я без особого труда сохранил дистанцию и с ними. Но я не знал этих мест и даже не мог сориентироваться по огням города, так как они теперь были позади и я вынужден был убегать от них.
        Говорят, что все охотники, помимо своей воли и незаметно для самих себя, все время держат немного влево. Теперь я убедился в этом на себе. Думаю, об этом догадывались и мои преследователи, ибо это были больше звери, нежели люди. Они-то и придумали сыграть со мной на этом злую шутку. Когда я хотел уже немного сбавить темп, чтобы отдышаться, из-за ближайшего мусорного холма выскочили три преследо­вателя! Оказывается, я невольно бежал по дуге, каждый шаг делая чуть левее предыдущего. Они воспользовались этим и срезали свой путь.
        Меня загнали, как волка! Но вместе с осознанием этой новой опасности ко мне пришла на помощь вся моя изобрета­тельность, и я устремился в первый же поворот направо, пыта­ясь оторваться сразу и от тех, что неслись за мной по пятам сзади, и от тех, что хотели перехватить меня сбоку. Я бежал в этом направлении несколько сот ярдов, а потом свернул нале­во и понял, что во всяком случае мое окружение им не уда­лось, а там - поглядим.
        И все же я слышал за собой топот ног целой толпы. Непрек­ращающийся, незатихающий, упорный, неумолимый. И все это в полной тишине!
        В опустившейся темноте горы мусора казались несколько меньше своих действительных размеров, но мне это мало по­могало, так же как и то, что ночь близилась к концу, но тьма не расступалась. Преследователи были далеко позади, и по­этому я позволил себе устремиться на вершину одного из кур­ганов. Я мчался, как молния, и поэтому без особого труда, на высокой скорости взлетел наверх.
        О, боже! Слава тебе! С высоты кургана я рассмотрел, что мне удалось добежать наконец до границы этой гнусной свал­ки! Позади меня сверкал в ночи Париж, высились крыши Монмартра, неясный свет городских огней, таких недосягае­мых!..
        Осознание того, что свалка вся почти позади, прибавило мне сил, и я на одном дыхании, бегом преодолел несколько оставшихся мусорных куч и оказался на ровной пустынной местности. Увы, пейзаж был не намного веселей и безопасней, чем позади. Впереди меня стояла тьма и мрак безмолвия. Без всякого сомнения я оказался на одной из тех сырых, низмен­ных территорий, которых в достатке вокруг любого большого города. Влажная и унылая равнина, где воздух вреден для здоровья, а земля настолько бедна и неприспособлена, что невозможно и думать о том, чтобы заселить эти места. Глядя вперед на открытые просторы, я мог видеть гораздо больше и легче, чем на узких тропках между теми ужасными и гни­ющими мусорными кучами. В стороне горизонт светился ог­нями, и можно было предположить, что это какое-то предме­стье Парижа, хотя до самого города было очень далеко. Во всяком случае мне придало уверенности то обстоятельство, что теперь мне под силу разглядеть моих молчаливых пресле­дователей за несколько десятков ярдов от меня.
        Впереди открывалась лишенная крупной растительности, плоская пустошь с тут и там мерцавшими в ночи стоячими водоемами. По правую руку на большой удаленности среди целого роя огней возвышалась гигантская масса крепости Монтруж, а слева, на неясном расстоянии, смутными лунными бли­ками на окнах домов открывался Бисетр. После краткого раз­думья я решил попробовать повернуть вправо и достичь Монтруж. Там по крайней мере есть надежда обрести надежное убежище и безопасность, а кроме того я бывал там на турис­тической экскурсии и запомнил подходы к крепости. Кстати, именно там должна пролегать большая дорога, соединяющая всю цепь крепостных сооружений Монтруж с Парижем.
        Я оглянулся назад. По последним мусорным кучам свалки передвигались четко обозначенные на фоне огней Парижа черные силуэты, несколько теней метнулись также вправо, туда, куда намеревался идти я, явно с целью перерезать мне путь. Это заставило меня изменить свои планы. Оставалось два выхода: прямо или влево. Я лег на землю так, чтобы мне было лучше разглядеть фигуры врагов на фоне горизонта. Впереди их быть, естественно, не могло, но не было и слева. Я понял, что раз они не потрудились отрезать от меня тот путь - даже не пытались этого делать, - значит там существовала для меня опасность и без них. Поэтому я решился продолжать путь к спасению прямо - по чавкающей под ногами земле.
        Дороги не было никакой, а почва была просто ужасной и становилась хуже и ненадежней с каждым моим шагом. Жи­жа, хлюпающая под сапогами, вызывала отвращение. Вскоре я почувствовал, что уровень почвы стал понижаться, словно я спускался по очень пологому склону. Ориентиры становились все выше и выше и вместе с ними поднимался горизонт. Я огляделся - преследователей не было ни сзади, ни с боков. Мне это показалось странным, так как до сих пор они про­двигались по моим следам сквозь кромешную тьму, словно ярким солнечным днем. Сколько раз уже за последние полча­са я корил себя за то, что надел сегодня свой светлый твидовый костюм! Мной овладел ужас, когда я понял, что не вижу своих врагов, которые, притаившись в своей мертвой тишине, спо­койно наблюдают за мной. В надежде, что я буду услышан кем-нибудь, исключая этих призраков, я несколько раз воз­высил свой голос, призывая на помощь. Ответом мне была только тишина, которая давно стала союзником моих недру­гов. Даже эхо, что могло обмануть меня и поощрить усилия к спасению, не раздалось. Несколько времени я стоял на месте, не двигаясь и всматриваясь в
одном направлении. Сначала смутно, а потом довольно отчетливо я разглядел какой-то си­луэт, двигавшийся влево от меня. Скоро к нему присоеди­нилось еще несколько смутных фигур. Не было сомнения: меня вновь пытаются отсечь от верного пути!
        Я был уверен, что и теперь смогу избежать западни и обыг­раю противника. Собравшись с силами, я рванулся вперед…
        Шш-у-ххх!!!
        Ноги поскользнулись на какой-то ерунде и я головой впе­ред полетел в дымящийся зловонными парами стоячий водо­ем. Я ушел под теплую воду по локти и не смог удержаться от вскрика ужаса. Никогда не забуду те мгновения, что я стоял в отвратительной жиже, теряя сознание от мерзкого запаха и задыхаясь в белом тумане испарений. Но самое ужасное было то - теперь мне легко войти в положение загнанного зверя, у которого не остается почти никакой надежды, - что я увидел зловещие тени моих врагов, мелькающие не так далеко и обходящие меня со всех сторон.
        Удивительно все-таки, как мобилизуется человеческий мозг на работу, когда все тело и нервы парализованы предсмерт­ными инстинктами и паникой. Но не менее удивительно то, что порой в самых безнадежных ситуациях человеку прихо­дят на ум мысли, абсолютно не связанные с его спасением. Так было со мной. Я понимал, что моя жизнь висит на волоске и все зависит от быстроты предпринятых мной действий. Я ви­дел, что с приближением врагов шансов у меня остается все меньше. И тем не менее я почти с восторгом думал о неу­томимости противника. Ведь это все почти сплошь старики! Их молчаливое упорство даже заслуживало некоторого ува­жения. Каковы же они были в молодости!? И каковы же были Веллингтон и Блюхер, если им удалось поразить этих наполе­оновских гвардейцев при Ватерлоо?!
        Произвольная работа мысли иногда полезна даже в таких ситуациях. И, к счастью, она не помешала одновременно взвесить и шансы на мое спасение.
        Мне хватило мужества признаться самому себе, что пока что я поражен, а мои противники в выигрыше. Они успешно продолжали окружать меня с трех сторон и тем самым скло­няли меня к движению налево, где они не поставили засады и где значит мне угрожало что-то и помимо них. Я, к этому времени уже почти освободившийся от пут трясины, принял невысказанное предложение и устремился налево. Я бежал по более низкому месту, чем мои противники. Почва под ногами была липкая и скользкая, но я знал, что им приходится не легче, и это придавало мне сил. А молодость и крепость ор­ганизма дополняли мои усилия. Так что мне не только удалось снова избежать неминуемой гибели, но и создать между собой и ветеранами приличную дистанцию. Это придало мне духу и сил, я с радостью ощущал свой тренированный организм, и в те же минуты ко мне пришло второе дыхание: работа легких стала ровной и мощной и бег заметно ускорился. Теперь уро­вень почвы постепенно повышался. Я стремительно взбежал по этому склону и оказался на плоской местности с болотистой почвой. Впереди темной тенью возвышалась то ли дамба, то ли насыпь. Я понял, что
если мне удастся беспрепятственно достичь этого сооружения, я буду почти в безопасности, так как за ним наверняка начиналась твердая земля и, может быть, даже какая-нибудь дорога. Я на бегу посмотрел по сторонам, но никого не увидел. По болоту пришлось бежать несколько минут, но я старался. Прежде чем я добрался наконец до насыпи, я сильно устал - топкая земля под ногами безжало­стно отнимала у меня силы, которые были еще так нужны! Я взобрался на насыпь, помогая себе руками… Увы, там, где я ожидал увидеть спасение или хотя бы ниточку к спасению, меня ждало новое испытание. Прямо передо мной с земли поднялись несколько темных фигур! Справа и слева они бро­сились на меня. У каждого негодяя в руке раскачивался канат с петлей.
        Я был почти в полном окружении. Мне некуда было бе­жать, и конец мой был близок.
        К спасению открывался всего лишь один шанс и я восполь­зовался им. За насыпью был еще один стоячий водоем, а вовсе не твердая земля с дорогой. Мне ничего не оставалось, как, увертываясь от веревок, пробежать вперед оставшиеся до во­ды ярды и броситься в нее головой вперед.
        В другое время я бы очень страдал от грязи и вони, что окружила меня в воде, но теперь я погрузился в болото так, словно это был кристально чистый горный ручей. Путь к спа­сению - это главное!
        Мои преследователи, не долго думая, бросились за мной. Если бы хоть один из них не оставил на берегу свою петлю, мне быстро пришел бы конец: веревка настигла бы меня после первых же двух-трех взмахов. Но они кинули в меня свои канаты с берега, прежде чем броситься за мной, и я услышал всплески воды далеко позади.
        Несколько минут отчаянной работы рук и ног - и вот я перебрался через этот водоем. На насыпь противоположного берега я вылезал уже в относительно бодром расположении духа.
        Я оглянулся назад. Преследователи неуклонно приближа­лись. Значит, охота не завершена! Мне вновь пришлось лихо­радочно соображать, какой путь выбрать. За насыпью откры­валась туманная болотистая местность, очень похожая на ту, что я только что пересек. Я решил впредь остерегаться и избе­гать подобных мест. Пока я раздумывал, расхаживая по на­сыпи взад-вперед, я вдруг услышал далекий плеск весел о воду. Я прислушался, а когда убедился в том, что не ошибся, закричал и стал размахивать руками.
        Ответа не последовало, да и звуки прекратились. Понятно! Моим врагам удалось раздобыть лодку! Едва они показались вблизи слева, я побежал вправо. Я бежал вдоль насыпи и вдруг услышал характерные всплески воды, как будто крысы плюх­нулись в воду. Правда, эти всплески были гораздо громче. Вслед за ними вновь послышались удары весел. Итак, ясно: меня преследуют по воде. Я прибавил шагу. Через некоторое время, оглянувшись, увидел, как погоня причалила к той на­сыпи, вдоль которой я бежал.
        Поднялся сильный ветер, вода быстро взволновалась и ста­ла обрушиваться небольшими волнами на насыпь. Я не смот­рел никуда, как только перед собой, ибо поскользнуться для меня значило погибнуть. Через несколько минут я оглянулся. Вдоль насыпи бежало всего несколько человек, гораздо боль­ше их выбралось на болотистую почву, которую я отвергнул. Какую новую опасность это таило для меня, я не знал. Мог только догадываться.
        На бегу я обратил внимание на то, что насыпь слегка, поворачивает вправо. Кроме того, водоем, через который я недавно перебрался, вышел из берегов и превратился в бур­ный поток. Насыпь теперь часто захлестывало. С ее противо­положной стороны бушевал другой поток, к которому тоже уже подбирались мои преследователи. Итак, я оказался на своего рода островке.
        Положение мое было самым отчаянным, так как я опять оказался в кольце окруживших со всех сторон врагов. Судя по звукам весел, лодка стремительно нагоняла меня. Как будто негодяи знали, что мой конец близок. Впереди не было ника­кой надежды: ни крыши, ни света в окне. Далеко с правой стороны в ночном небе возвышалась какая-то махина, но я не имел понятия о том, что это может быть. На минуту оста­новился, чтобы обдумать дальнейшие действия. Но враги не ждали, они быстро приближались. Наконец, мне показалось, что я придумал выход. Я соскользнул по насыпи вниз и вошел в воду. Быстро загребая руками, я стал приближаться к те­чению, которое, как я предполагал, окажется настолько силь­ным, что сможет отнести меня куда-нибудь. Тучи наконец закрыли собой луну, и все в округе погрузилось в полнейшую тьму. Я снял с себя шляпу и бросил ее плыть по течению, а сам устремился в обратную сторону, приложив все свои силы и крепость духа. Сначала я глубоко поднырнул и постарался проплыть под водой как можно больше. Показавшись снова на поверхности, я оглянулся назад. Моя шляпа преспокойно уно­силась течением все
дальше и дальше. Ее быстро нагоняла неустойчивая старенькая лодка, управляемая мощными взма­хами двух весел. Из-за туч показался серп луны, и при его свете я увидел на носу лодки стоящего мужчину. В руках у него был тот самый мясницкий топор, удара которого я избежал еще на свалке. Мерзавец стоял наготове, занеся свое ору­жие для удара. Лодка все приближалась к моей шляпе и нако­нец я увидел, как топор с размаху опустился на нее. Шляпа потонула; убийца по инерции наклонился вперед и вниз, едва не перевернув лодку. Сообщники удержали его, но топор ка­нул на дно потока. Я изо всех сил поплыл к уже видневшейся очередной насыпи и услышал позади себя вскрик гнева и доса­ды и хриплое ругательство:
        - Sacre!!!
        Это был первый человеческий звук, который мне довелось пока услышать в продолжение всей этой охоты. Несмотря на то, что это был крик угрозы в мой адрес, я воспринял его с благодарностью, потому что он наконец вспорол страшную тишину, которая окружала меня в эту ночь. По крайней мере я теперь не сомневался, что передо мной не призраки, а живые люди. Против людей, даже если их много, я еще мог как-то бороться.
        Но раз уж тишина нарушилась, они не стали больше придерживаться своей молчаливой тактики. С лодки на берег и с берега на лодку обменялись несколькими быстрыми репли­ками, произнесенными хриплым приглушенным голосом. Я обернулся опять назад, - какая ошибка! - один из них пой­мал блик лунного света на моем лице и вскрикнул. Он стал показывать в мою сторону руками, и через несколько секунд лодку развернули и погнали за мной. До берега мне оставалось совсем немного, но лодка неслась ко мне гораздо быстрее, чем я плыл к земле. Еще несколько взмахов рук - и я был бы на берегу, но тут я почувствовал, как на меня накатывается нос лодки, и уже ожидал, когда на мою голову обрушится тяжелое весло или какое-нибудь другое орудие. Но несколькими мину­тами раньше я собственными глазами видел, как канул в воду топор, и это несказанно взбодрило меня. Теперь я отчетливо услышал тяжелое дыхание гребцов и хриплый гомон осталь­ных. Неимоверным усилием я достиг берега раньше лодки и сразу же выскочил из воды. У меня не было ни секунды на промедление, так как вслед за мной в берег тяжело врезался нос лодки и оттуда
высыпали преследователи. Я вскарабкался на насыпь и бросился бегом влево. В лодке осталось еще двое или трое. Высадив «десант», они отчалили от берега и поплыли в том же направлении, в каком спасался я, - вдоль насыпи. Увидев это, я решил изменить курс, сбежал вниз по насыпи, на противоположную ее сторону, преодолел несколько ярдов топкой почвы и наконец оказался на твердой земле. Передо мной раскинулась равнина и я бросился по ней вперед.
        Вскоре через насыпь перебрались и преследователи; они никак не желали отставать. Вдали высилась все та же темная громадина, только сейчас она казалась больше и ближе. Мое сердце радостно забилось: теперь я понял, что это скорее всего крепость Бисетр. С новыми силами я устремился к возвы­шавшимся в ночном небе башням. Я слышал, что все крепост­ные укрепления вокруг Парижа соединены стратегическими дорогами, предназначенными для передвижения войск в вой­ну и затопленными в обычное время, чтобы их не обнаружил противник. Я понимал: выйди я на одну из таких дорог - и я спасен. Но, к сожалению, я не знал местности, и ни один ориентир не указывал мне на наличие дороги. Кроме того стояла кромешная тьма. Мне оставалось только бежать вперед по направлению к крепости, и я бежал.
        Вдруг я оказался на краю рва. Внизу пролегала дорога, с обоих сторон защищенная канавами с водой и довольно вы­сокими кирпичными стенами.
        Собрав последние силы, я опять бросился бежать. На этот раз - вниз по склону. Земля под ногами стала неровной, и я то и дело спотыкался, падал, но каждый раз поднимался и продолжал бежать. Трезвый расчет уже покинул меня, и я руководствовался лишь слепым инстинктом самосохранения. Среди роя бессвязных мыслей выделялась одна - об Элис. Я не погибну - и она не будет страдать, я буду бороться за жизнь до последнего! Я сбежал на дно рва и, подпрыгнув, уцепился за край стены. Карабкаясь, словно дикая кошка, я взобрался на самый верх. Внизу кто-то ухватил меня за ногу, но я вырвался. Впереди я увидел тусклый свет. Обессиленный и изможденный, покрытый грязью, царапинами и кровью, я из последних сил устремился вперед.
        - Стой! - крикнули из темноты по-французски.
        Эти слова показались мне гласом божиим! Луч света от фонаря брызнул мне в лицо, и я не смог удержаться от вскрика радости.
        - Кто идет? - требовательно спросил тот же голос. Я услышал, как прямо около меня щелкнул затвор мушкета и холодный ствол уперся мне в грудь. Я остановился, хотя и не знал, остановятся ли те, кто гнался за мной.
        В следующую минуту я, отвыкшими от света глазами, уви­дел, как распахнулись ворота и оттуда посыпались фигуры в красно-синих мундирах. Все вокруг меня закипело жизнью и блеском: оружие, лезвия клинков, щелканье затворов и звон холодного оружия, громкие отрывистые команды. А я стал падать, ибо силы оставили меня, и один из солдат еле успел поддержать меня. Я бросил взгляд к стене, за которой были враги, и потерял сознание.
        Пришел в себя я в комнате охраны. Меня угостили конья­ком, а некоторое время спустя я уже мог рассказать то, что произошло со мной в эту ночь. Затем внезапно я увидел перед собой комиссара полиции. Он появился неожиданно, как буд­то из воздуха. Впрочем, это стиль парижских полицейских. Он меня внимательно выслушал, а потом перекинулся не­сколькими словами с офицером, что был начальником охраны крепости. Они быстро договорились между собой и спросили меня, смогу ли я идти вместе с ними.
        - Куда? - спросил я их в свою очередь, приподнимаясь.
        - На свалку. Может, нам удастся поймать их там.
        - Согласен!
        Они сочувственно оглядели меня, а потом комиссар спро­сил меня:
        - Не хотите подождать до утра, смелый англичанин?
        Эти слова задели меня за живое, и я бодро вскочил с ку­шетки, куда они меня уложили.
        - Идем сейчас! - сказал я. - Сейчас! Это мой долг, а англичанин всегда готов к исполнению долга!
        Комиссар был добр настолько же, насколько и умен. Он потрепал меня по плечу.
        - Brave garden! - сказал он. - Простите. Я знал, что вы так скажете. Солдаты ждут. Идем!
        Из комнаты охраны мы завернули в длинный коридор и, пройдя по нему, вышли на улицу. Вокруг царила еще глухая ночь. У солдат, что пошли с нами, в руках были мощные фонари. Мы прошли высокую арку и оказались на широкой дороге, проходящей во рву, той самой, которую я заметил за несколько минут до своего спасения. По приказу солдаты по­строились в колонну по двое и короткими перебежками, быс­тро двинулись в путь. Я почувствовал новый прилив сил - такова разница между положением охотника и дичи. Мы ско­ро дошли до понтонного моста через разлившийся водный поток. Час назад я переплывал его несколько выше по те­чению и моста не заметил. Здесь нам пришлось на некоторое время задержаться, так как канаты были перерезаны все до единого и кроме того сломана одна из цепей. Я услышал слова офицера, обращенные к комиссару:
        - Мы как раз вовремя. Еще немного - и им удалось бы окончательно вывести мост из строя. Вперед, быстрее!
        Мы переправились, перебежали насыпь и вновь оказались у понтонов. На другом берегу раздавался звон цепей - него­дяи пытались сломать и второй мост. Раздалась команда, и солдаты подняли свои ружья.
        - Огонь!
        Раздался залп. На том берегу кто-то сдавленно вскрикнул и темные фигуры исчезли. Но зло уже было не поправить: цепи, крепившие мост, были сломаны, и дальний от нас конец понтона уплывал вниз по течению. Это была уже основатель­ная задержка, и нам потребовалось никак не меньше часа, чтобы привести мост в порядок, по крайней мере, на время переправы.
        Мы возобновили погоню. Скоро вдали показались мусор­ные курганы, а это значило, что мы почти у цели.
        Я уже свободно ориентировался, так как пошли знакомые места. Мы наткнулись на остатки костра. Небольшая кучка углей и дотлевающих досок. Я понял, что это все, что осталось от лачуги, в которой я провел прошедший вечер. Крысы и до сих пор бегали по обгоревшим доскам и бросали на нас злобные взгляды. Комиссар что-то шепнул офицеру и тот крик­нул:
        - Стой!
        Солдатам был отдан приказ растянуться в цепь, и после этого мы стали исследовать руины. Комиссар расшвыривал ногами в разные стороны гнилое дерево и тряпье. Солдаты складывали их в сторонке в одну кучу. Вдруг комиссар оста­новился, отступил назад в волнении, затем оглянулся и кив­нул мне, чтобы я подошел.
        - Глядите! - сказал он мне.
        Это было мрачное зрелище. Я увидел останки человека. Чистый скелет. Повернутый лицом вниз. Судя по линиям - женщина; по изношенности костей - старуха. Между позвон­ками торчал огромный мясницкий нож.
        - Посмотрите, - сказал комиссар мне и офицеру, доста­вая из кармана свой блокнот. - Видимо, она неосторожно упала на нож. Здесь много крыс - вон как они сверкают своими глазками на нас из-за груды костей! - Он нагнулся и руками стал исследовать скелет. Я содрогнулся от этого зре­лища. - И еще заметьте, - продолжал комиссар. - Кости еще теплые! Так что крысы работают здесь на совесть! У них было не так уж много времени…
        Поблизости мы не видели больше ни живого, ни мертвого, поэтому солдаты опять построились в цепь, и мы пошли по гигантской свалке дальше. Через некоторое время мы дошли до жилища, сделанного из старинного бельевого шкафа. Осмот­релись. Всего было шесть спальных полок, как я имел возмож­ность убедиться еще прошлым днем. Но теперь заняты были только пять. Старики-ветераны спали так крепко, что их не разбудил даже ослепительный свет фонарей. Старые, обрюзг­шие, мрачные. Серо-бронзовые лица да седые усы.
        Офицер рявкнул во все горло команду, и через несколько секунд все ветераны стояли перед ним в линию по стойке «смирно».
        - Что вы здесь делаете?
        - Спим, - был ответ.
        - Где остальные? - спросил комиссар.
        - Ушли на работу.
        - А вы?
        - Мы охраняем.
        - Peste! - захохотал офицер мрачно. Он оглядел всех стариков по очереди с ног до головы и потом медленно и без­жалостно заявил: - Дрыхнуть в охранении! И это Старая Гвардия?! Теперь понятно, почему нам надавали под Ватер­лоо!
        При свете фонаря я рассмотрел, что после став офицера лица ветеранов покрылись мертвенной бледностью, а когда солдаты, сопровождавшие нас, весело загоготали шутке свое­го командира, по лицам стариков прошла судорога.
        В ту минуту я подумал, что в какой-то мере отомщен за все переживания.
        С минуту старики смотрели на нас так, словно едва сдер­живались, чтобы не наброситься на насмешников, но жизнь многому научила их и они не двинулись с места.
        - Вас только пятеро, - сказал комиссар. - А где шестой?
        Скрипуче посмеиваясь, ветераны ответили:
        - А он там! - И показали на днище шкафа. - Он умер в прошлую ночь. Вы мало чего найдете. Крысы хоронят быстро!
        Комиссар нагнулся и стал вглядываться, куда ему показы­вали. Затем он повернулся к офицеру и спокойно сказал:
        - Ну что ж, мы можем возвращаться. Здесь почти ничего не осталось. Во всяком случае уже не установить, этот ли мужчина был ранен у моста вашими солдатами. Допускаю, что это они, - он кивнул в сторону стариков, - и убили его, чтобы скрыть следы. Глядите. - Он снова нагнулся и дотро­нулся рукой до скелета. - Крысы работают быстро, а кроме того их здесь много. Кости еще теплые.
        Я невольно вздрогнул. И то же самое произошло со мно­гими солдатами.
        - Стройся! - крикнул офицер, и спустя несколько минут мы двинулись в обратный путь: фонари у головных солдат, чтобы освещать дорогу, в середине процессии - ветераны в наручниках. Вскоре мы вышли за пределы свалки и взяли направление на Бисетр.

* * *
        Мой годичный испытательный срок давно окончился, и Элис слала моей женой. Но когда я начинаю вспоминать те наполненные событиями двенадцать месяцев, память в пер­вую очередь подсказывает мне все, что связано с моим визи­том в Город Мусора.