Сокровище семи звезд Брэм Стокер
        Настоящий викторианский джентльмен всегда придет на помощь даме, особенно если тайно влюблен в нее, как молодой лондонский адвокат Малькольм Росс в дочь известного египтолога-любителя и собирателя древностей Абеля Трелони.
        Но тревоги и страхи Маргарет отнюдь не беспочвенны - ее отец лежит без памяти между жизнью и смертью, а рука его покрыта ужасными кровавыми ранами неизвестного происхождения…
        Что произошло?
        Кто напал на любителя древних диковин в запертом кабинете?
        Не связано ли случившееся с расставленными там в странном порядке артефактами, которые он строго-настрого запретил трогать или переставлять?
        Малькольм Росс ищет истину, отбрасывая одну версию за другой. И постепенно осознает: причины случившегося лежат далеко от обыденных и разумных…
        Брэм Стокер
        Сокровище семи звезд
        
* * *
        Посвящается Эленор и Констанс Хойт
        Глава 1
        Зов в ночи
        Все было в точности как наяву: даже не верилось, что это уже происходило прежде, - и тем не менее эпизоды сменяли друг друга в соответствии с моими ожиданиями, а не сообразно некой неведомой логике событий. Таким образом шутит с нами память - во благо или во вред, к радости или печали, счастью или горю. Вот почему жизнь наша горько-сладкая, и все, что однажды свершилось, становится вечным.
        Вновь легкий ялик, замедлив резвый бег по недвижной воде под мерные движения весел, скользнул в прохладную тень плакучей ивы, прочь от жгучего июльского солнца. Я стоял в плавно качавшейся лодке, а она тихо сидела, проворными пальцами отводя от себя упругие, вольно колыхавшиеся ветви. Вновь вода под сквозистым лиственным пологом отливала темным золотом, а травяной берег был изумрудным. Вновь сидели мы в прохладной тени, и мириады природных звуков снаружи и внутри нашего нерукотворного зеленого шатра сливались в дремотный гул, заставлявший забыть об огромном мире со всеми его тревожными горестями и еще более тревожными радостями. Вновь в этом блаженном уединении юная девушка, отбросив чинную сдержанность, привитую строгим воспитанием, откровенно и задумчиво поведала мне о своей новой, исполненной одиночества жизни. С затаенной грустью она рассказала, что все слуги в их большом доме держатся замкнуто, трепеща перед ее отцом и ею самой, что доверие там не в цене и сочувствие не в почете и что даже лицо отца кажется ей чужим и далеким, таким же далеким, как былые дни, проведенные в деревне. Вновь все
мое зрелое благоразумие и весь мой жизненный опыт легли к ногам милой девушки, причем это вышло как бы само собой, поскольку мое сознательное «я» ничего не решало и лишь подчинялось властным приказам. И вновь бесконечно множились быстролетные мгновения, ибо в таинственном мире сновидений различные реальности сливаются и обновляются, изменяясь, но все же оставаясь прежними подобно душе композитора, вложенной в фугу. Так и память моя во сне все длила и длила пьянящий восторг.
        Похоже, совершенного покоя не обрести нигде. Даже в Эдеме змей вздымает голову средь отягченных плодами ветвей Древа Познания. Тишину безмятежной ночи вдруг нарушают грохот лавины, зловещий гул внезапного наводнения, колокол паровоза, проносящегося через спящий американский городок, мерный шум пароходных колес в море… Что бы это ни было, это разрушает чары моего Эдема. Зеленый полог над нами, пронизанный алмазными иглами света, дрожит от непрестанного стука лопастей, и паровозный колокол, кажется, никогда не умолкнет…
        Внезапно врата сна широко распахнулись, и мой пробудившийся слух распознал природу назойливых звуков. Явь всегда прозаична: кто-то стучал и звонил в чью-то наружную дверь.
        В своих комнатах на Джермин-стрит я уже вполне привык к посторонним звукам, и дела моих соседей, сколь угодно шумные, нимало не беспокоили меня ни днем ни ночью, но этот шум был слишком продолжительным и слишком требовательным, чтобы оставить его без внимания. Он свидетельствовал о настойчивой воле, побуждаемой какой-то срочной необходимостью. Я не был законченным эгоистом и при мысли о чьей-то неотложной потребности без лишних раздумий встал с постели. Машинально я взглянул на часы: стрелки показывали ровно три, и по краям плотной зеленой шторы на окне уже растекался смутный серый свет. Теперь стало ясно, что стучат и звонят в дверь именно нашего дома, а также что все его обитатели крепко спят и ничего не слышат. Накинув халат и всунув ноги в домашние туфли, я спустился к входной двери. Отворив ее, я увидел щегольски одетого грума, который одной рукой упорно давил на кнопку электрического звонка, а другой непрерывно колотил дверным молотком. При виде меня он тотчас прекратил стучать и трезвонить, привычным жестом коснулся края шляпы и извлек из кармана письмо. Прямо напротив входа стояла изящная
карета; лошади дышали тяжело и часто, как после быстрой скачки. Привлеченный шумом, рядом остановился полисмен с зажженным фонарем на поясе.
        - Прошу прощения за беспокойство, сэр, но я получил беспрекословный приказ и должен был, не мешкая ни минуты, звонить и стучать, покуда кто-нибудь не откроет. Позвольте спросить, сэр, не здесь ли проживает мистер Малкольм Росс?
        - Я и есть Малкольм Росс.
        - Значит, письмо предназначается вам, сэр, и экипаж тоже!
        С недоуменным любопытством я взял у него письмо. Будучи барристером, я то и дело сталкивался со странными ситуациями, включая неожиданные вызовы в неурочное время, но подобного не случалось еще ни разу. Я отступил в холл, притворив дверь, и включил электрический свет. Адрес на конверте был надписан незнакомым женским почерком. Письмо начиналось сразу же, без всяких там «уважаемый сэр» и прочих подобных обращений.
        «Вы изъявили готовность помочь мне, если возникнет необходимость. Надеюсь, вы говорили серьезно. Ваша помощь понадобилась раньше, чем я ожидала. Я в ужасной беде и не знаю, куда и к кому обратиться. Боюсь, на моего отца было совершено покушение. Он остался жив, благодарение Богу, но находится в глубоком беспамятстве. Я вызвала врачей и полицию, но здесь не на кого всецело положиться. Приезжайте немедленно, если можете, и простите меня за доставленное неудобство. Вероятно, впоследствии я еще не раз пожалею, что обратилась с этой просьбой к вам, но сейчас не в состоянии мыслить ясно. Приезжайте! Приезжайте немедленно!
        Маргарет Трелони».
        Тревога и ликование боролись в моей душе, пока я читал эти строки, но надо всем преобладала мысль, что, оказавшись в беде, она позвала на помощь не кого-нибудь, а меня - меня! Недаром, значит, она приснилась мне сегодня.
        - Подождите! Я тотчас же вернусь! - крикнул я груму и бросился наверх.
        Чтобы умыться и одеться, мне хватило нескольких минут, и вот мы уже мчались по улицам со всей скоростью, на какую были способны лошади. Было утро рыночного дня, и по Пикадилли с запада на восток тянулся бесконечный поток груженых телег. Однако остальная часть пути была свободна, и мы катили быстро. Я велел груму сесть со мной в карету, дабы по дороге он рассказал, что же произошло. Он неловко уселся рядом, положив шляпу на колени, и заговорил:
        - Мисс Трелони, сэр, прислала к нам слугу с распоряжением немедленно запрячь экипаж, а малость погодя пришла сама, дала мне письмо и наказала Моргану - вознице, сэр, - гнать во весь опор. Она велела мне не мешкать ни секунды и стучать, покуда не откроют.
        - Да знаю я, знаю: вы уже говорили! - но почему она послала за мной, вот что меня интересует. Что там стряслось?
        - Сам толком не знаю, сэр. Слыхал лишь, что хозяина нашли без чувств в спальне, с пробитой головой, на окровавленной постели. Привести его в сознание покамест не удалось. А нашла хозяина сама мисс Трелони.
        - Но с чего вдруг она наведалась к нему в такой час? Ведь дело, надо полагать, произошло поздней ночью?
        - Это мне неведомо, сэр. Подробностей я не слышал.
        Так как больше ничего грум рассказать не мог, я на минуту остановил карету, чтобы он вышел и влез на к?злы, а потом, оставшись в одиночестве, принялся размышлять о происшедшем. Конечно, мне стоило бы расспросить слугу гораздо обстоятельнее, и некоторое время после его ухода я сетовал на себя за то, что не воспользовался такой возможностью. Однако, поразмыслив немного, я даже порадовался, что искушение миновало: все-таки приличнее будет узнать обо всем от самой мисс Трелони, а не от ее слуг.
        Мы резво катили через Найтсбридж: колеса и рессоры нашего хорошо снаряженного экипажа мерно поскрипывали в утренней тиши, - потом свернули на Кенсингтон-Пэлас-роуд и вскоре остановились у большого особняка по левой стороне, который, насколько я мог судить, находился ближе к ноттингхиллскому концу улицы, нежели к кенсингтонскому. Здание выделялось не только своими размерами, но и величественной архитектурой. Даже в сером сумраке утра, зрительно уменьшавшем все предметы, оно выглядело огромным.
        Мисс Трелони встретила меня в холле. Чуждая застенчивой робости, девушка и сейчас держалась с благородной властностью, тем более удивительной, если учесть, что она была чрезвычайно взволнована и смертельно бледна. В большом холле находилось с десяток слуг: мужчины стояли вместе у входа, женщины боязливо жались друг к другу в дальних углах и дверных проемах. С мисс Трелони разговаривал старший офицер полиции; рядом стояли двое мужчин в форме и один в штатском. При виде меня девушка просветлела лицом и со вздохом облегчения порывисто протянула мне руку.
        - Я знала, что вы приедете! - просто сказала она вместо приветствия.
        Рукопожатие порой говорит о многом, даже если человек не подразумевает при этом ничего особенного. Рука мисс Трелони словно бы утонула в моей - изящная мягкая рука с длинными тонкими пальцами, редкой красоты рука, и не сказать чтобы очень миниатюрная. Я истолковал это как бессознательное свидетельство полного подчинения моей воле - не сразу, правда, а чуть позже, когда совладал с охватившим меня восторженным трепетом.
        Мисс Трелони повернулась к офицеру и произнесла:
        - Это мистер Малкольм Росс.
        - Я знаю мистера Малкольма Росса, мисс, - козырнув, ответил полисмен. - Возможно, он помнит, что я имел честь работать с ним над делом брикстонских фальшивомонетчиков.
        Я не признал мужчину с первого взгляда, ибо все мое внимание было поглощено мисс Трелони.
        - Как же, как же, прекрасно помню, старший офицер Долан! - воскликнул я, обмениваясь с ним рукопожатиями.
        Я не мог не заметить, что факт нашего знакомства несколько успокоил мисс Трелони. Не ускользнуло от моего внимания и легкое замешательство девушки: я догадался, что ей было бы удобнее поговорить со мной с глазу на глаз, - а посему сказал офицеру:
        - Возможно, нам с мисс Трелони стоит ненадолго уединиться. Несомненно, вам она уже рассказала все, что знает, а я гораздо лучше разберусь в положении дел, если смогу задать ей кое-какие вопросы. Потом же, если вы не против, мы с вами все обсудим.
        - Буду рад услужить вам чем смогу, сэр, - сердечно ответил он.
        Я прошел за мисс Трелони в изысканно убранную гостиную, смежную с холлом, окна которой выходили в сад за домом. Когда я затворил за собой дверь, девушка сказала:
        - За то, что вы великодушно отклинулись на мой призыв о помощи, я поблагодарю вас позже, а теперь вам лучше узнать все обстоятельства произошедшего.
        - Рассказывайте же! - отозвался я. - Рассказывайте все, что знаете, и не упускайте ни единой подробности, сколь бы несущественной она ни казалась сейчас.
        - Итак, - не мешкая начала мисс Трелони, - меня разбудил какой-то шум: не знаю, какого рода, - просто вторгся в мой сон, и я тотчас проснулась и с бешено колотившимся сердцем стала прислушиваться к звукам, которые доносились из комнаты отца. Наши комнаты расположены рядом, и часто, отходя ко сну, я слышу его шаги. Он работает допоздна, иногда почти до рассвета, и, просыпаясь среди ночи или рано-рано утром, как нередко со мной случается, я слышу, что отец все еще бодрствует. Однажды я попыталась образумить его - мол, не спать ночами вредно для здоровья, - но больше на такое никогда не осмеливалась. Вы сами знаете, каким холодным и суровым он бывает, хотя бы из моих рассказов о нем; когда же в своей ледяной суровости отец еще и подчеркнуто вежлив, то становится поистине страшен. Его гнев пугает меня не в пример меньше, чем нарочитая размеренность речи, когда один угол рта у него вздергивается, обнажая острые зубы. Тогда я… даже не знаю, как толком описать свои ощущения, право слово! Сегодня ночью я тихо поднялась с постели и на цыпочках подкралась к двери соседней комнаты, страшась побеспокоить
отца. Ни шагов, ни криков… только глухой шум волочения и чье-то медленное, тяжелое дыхание. Ах! Это было ужасно - стоять там в темноте и бояться… бояться неведомо чего!
        Наконец я собралась с духом и, как можно тише повернув дверную ручку, слегка приоткрыла дверь. В кромешной тьме виднелись лишь очертания окон, но теперь тяжелое дыхание слышалось отчетливее и оттого было еще страшнее. С минуту я прислушивалась, но никаких иных звуков не различила. Тогда я резко распахнула дверь - открывать медленно боялась: а ну как за ней притаилось нечто ужасное, готовое наброситься на меня! Включив свет, я осторожно вошла в комнату и сразу же посмотрела на кровать. Одеяла откинуты и смяты - значит, отец все-таки ложился этой ночью, - но посреди простыни багровело кровавое пятно, смазанное к краю постели. Сердце мое едва не остановилось!.. Стоя в оцепенении, я опять услышала тяжелое дыхание и обратила взгляд через комнату, в ту сторону, откуда оно раздавалось. Там лежал на правом боку отец, неловко подвернув под себя руку, будто кто-то швырнул туда его безжизненное тело. Кровавый след тянулся к нему по полу от самой кровати, и подле отца натекла лужа крови, показавшаяся мне, когда я склонилась над ним, ярко-красной и необычайно блестящей. Он лежал в пижаме с оторванным левым
рукавом перед большим сейфом, вытянув к нему оголенную руку. Она выглядела ужасно… ах, просто ужасно!.. вся в крови, с истерзанным, изрезанным запястьем, обвитым золотой цепью. Я и не знала, что отец носит браслет, и это тоже стало для меня своего рода потрясением.
        Мисс Трелони на миг умолкла, и я, желая хоть ненадолго отвлечь ее мысли от страшного происшествия, сказал:
        - О, здесь нет ничего удивительного. В наше время браслеты носят иные мужчины, от которых меньше всего этого ожидаешь. Однажды я видел золотую цепь на воздетой руке судьи, выносившего смертный приговор преступнику.
        Похоже, девушка пропустила мои слова мимо ушей, но краткая пауза подействовала на нее успокоительно, и продолжала она уже более твердым голосом:
        - Испугавшись, как бы отец не умер от потери крови, я не стала терять ни секунды: позвонила в колокольчик, а потом выскочила за дверь и во весь голос позвала на помощь. Должно быть, уже очень скоро - хотя мне это время показалось вечностью - снизу начали один за другим прибегать слуги, и вскоре комната заполнилась встревоженными людьми в ночных одеждах, с вытаращенными глазами и растрепанными волосами.
        Мы перенесли отца на диван, и наша домоправительница миссис Грант, в отличие от всех нас сохранявшая самообладание, принялась выяснять, откуда у отца идет кровь. Почти сразу обнаружилось, что виной всему глубокая рваная рана возле запястья левой руки, явно нанесенная не ножом. По всей видимости, там была повреждена вена. Миссис Грант наложила на это место жгут из носового платка, затянула потуже с помощью серебряного ножичка для бумаг, и кровотечение прекратилось. К этому времени я уже кое-как собралась с мыслями и послала одного слугу за доктором, а другого - за полицией. Когда они удалились, я вдруг поняла, что осталась в доме совсем одна, если не считать прислуги, и ничего толком не знаю… ни о своем отце, ни о чем-либо еще. Мне безумно захотелось, чтобы рядом оказался человек, способный поддержать и помочь. Тут я вспомнила о вас и о вашем любезном обещании, данном мне в лодке под ивой, и без всяких раздумий велела заложить экипаж, после чего набросала записку и отправила вам.
        Мисс Трелони снова умолкла. Объясняться в своих чувствах сейчас было не время, а потому я просто смотрел на нее. Думаю, девушка все поняла без слов: встретившись со мной взглядом, зарделась, как пионовая роза, и тотчас же потупилась, - затем с видимым усилием продолжила:
        - Доктор появился на удивление скоро. Он как раз отпирал дверь своего дома, когда грум нашел его, и не мешкая поспешил к нам. Должным образом наложив турникет на руку бедного отца, доктор отправился обратно домой за инструментами - и, полагаю, вот-вот вернется. Затем пришел полисмен и отослал сообщение в участок. Немного погодя прибыл старший офицер, а за ним следом и вы.
        Наступило долгое молчание, и я осмелился слегка пожать руку девушки. Потом без лишних слов мы открыли дверь и вышли в холл. Старший офицер Долан быстро двинулся нам навстречу, говоря на ходу:
        - Я самолично все тут осмотрел и уже отправил сообщение в Скотленд-Ярд. Видите ли, мистер Росс, в этом деле столько странностей, что я счел необходимым призвать на подмогу лучшего сыщика из департамента уголовных расследований. А потому попросил в записке срочно отрядить сюда сержанта Доу. Вы наверняка помните его, сэр, по хокстонскому делу американца-отравителя.
        - Конечно же, я хорошо помню сержанта Доу, - ответил я. - И по тому делу, и по ряду других, ибо его профессиональная хватка и проницательность не раз играли мне на руку. Умение мыслить столь ясно, стройно и последовательно встречается крайне редко. Защищая в суде человека, чья невиновность не вызывала у меня сомнений, я всегда был рад, если именно сержант Доу выступал свидетелем со стороны обвинения!
        - Это высокая похвала, сэр! - произнес старший офицер, явно польщенный. - Я рад, что вы одобрили мой выбор: стало быть, я поступил правильно, послав именно за сержантом Доу.
        - Ничего лучшего и желать нельзя, - горячо заверил я. - Не сомневаюсь, что, стоит объединить усилия, мы быстро установим все факты и выясним, что за ними скрывается!
        Мы поднялись в комнату мистера Трелони, где нашли все точно в таком виде, как описывала его дочь.
        Внизу прозвонил дверной колокольчик, и минутой позже в комнату вошел молодой человек с орлиными чертами лица, острыми серыми глазами и широким выпуклым лбом мыслителя. В руке у него был черный саквояж, который он сразу же открыл.
        Мисс Трелони представила нас друг другу:
        - Доктор Винчестер, мистер Росс, старший офицер Долан.
        Мы трое обменялись легкими поклонами, после чего доктор без малейшего отлагательства занялся пострадавшим. Мы в напряженном ожидании наблюдали, как он обрабатывает рану. Время от времени молодой человек оглядывался и обращал внимание старшего офицера на ту или иную особенность раны, а Долан тотчас же записывал его замечания в блокнот.
        - Вот, смотрите! Несколько параллельных порезов или царапин идут от левой стороны запястья, и в нескольких местах возникла угроза для лучевой артерии. А эти глубокие рваные проколы, похоже, нанесены тупоконечным орудием… вот этот, в частности, каким-то клиновидным предметом, которым ворочали в ране, сильно на него надавливая, - видите, как изорвана плоть вокруг? - Потом доктор Винчестер повернулся к мисс Трелони и спросил: - Нельзя ли снять браслет, как вы полагаете? Крайней надобности в этом нет, так как цепь соскользнет вниз и будет свободно висеть на запястье, но для пущего удобства пациента в дальнейшем…
        Бедная девушка залилась краской и тихо проговорила:
        - Не знаю даже… я перебралась к отцу совсем недавно и пока еще столь мало знаю о его жизни и привычках, что не берусь судить о подобных вещах.
        Внимательно взглянув на нее, доктор произнес самым душевным тоном:
        - Прошу меня извинить, я не знал. Как бы там ни было, огорчаться не стоит. Сейчас снимать браслет совсем не обязательно - иначе я бы немедленно сделал это под свою ответственность. А позже при необходимости мы просто перепилим его напильником. Несомненно, у вашего отца имелись свои причины носить это украшение. О, смотрите-ка, к нему прикреплен маленький ключик…
        Наклонившись пониже, доктор взял из моей руки свечу и опустил ее так, чтобы свет падал на браслет. Потом он зн?ком велел мне держать свечу в этом положении, а сам достал из кармана лупу. Тщательно все рассмотрев, он поднялся на ноги и протянул лупу Долану.
        - Вам лучше взглянуть самому. Браслет весьма необычный. Золото пропущено через тройные стальные звенья - посмотрите там, где оно истончилось. Цепь очень прочная, такую легко с руки не снимешь, и обычным напильником здесь явно не обойтись.
        Дородный офицер сначала просто нагнулся вперед, а потом, желая рассмотреть браслет поближе, опустился на колени рядом с диваном, как немногим ранее делал доктор, внимательно обследовал цепь, медленно поворачивая ее вокруг запястья мистера Трелони, чтобы не упустить ни малейшей детали, наконец встал и вручил лупу мне.
        - Когда осмотрите браслет, пусть и леди на него взглянет, если хочет, - произнес он и принялся делать записи в своем блокноте.
        Я внес в его предложение незначительную поправку и протянул лупу мисс Трелони:
        - Может, лучше вы первая?
        Девушка отшатнулась, протестующе вскинув руку, и быстро проговорила:
        - О нет! Если бы отец хотел, чтобы я увидела браслет, то непременно показал бы его мне. А без согласия отца я смотреть не стану. - Затем, явно испугавшись, что обидела нас своей излишней щепетильностью, поспешно добавила: - Но вам, конечно же, непременно нужно осмотреть браслет во всех подробностях, ничего не упуская из виду… и, право же, я премного вам благодарна…
        Мисс Трелони отвернулась, и я увидел, что она беззвучно плачет. Даже сейчас, в крайнем смятении и великой тревоге, бедняжка была удручена тем, что столь мало знает о родном отце и что неведение это обнаружилось в такую минуту и перед посторонними людьми. Тот факт, что все они были мужчины, нимало не избавлял от чувства стыда, хотя и приносил некоторое утешение. Пытаясь понять чувства девушки, я предположил, что, наверное, она даже рада видеть сейчас вокруг себя одних лишь мужчин - куда менее зорких и проницательных, чем женщины.
        Когда я завершил осмотр браслета, подтвердивший все выводы доктора, последний занял свое прежнее место у дивана и вновь занялся рукой мистера Трелони.
        - Похоже, нам повезло с врачом! - шепнул мне старший офицер Долан.
        Я кивнул и уже собрался было добавить пару похвальных слов о необычайной наблюдательности медика, но тут в дверь негромко постучали.
        Глава 2
        Странные распоряжения
        К двери тихо подошел офицер Долан, с нашего молчаливого согласия взявший инициативу в свои руки. Мы все замерли в ожидании. Он осторожно приотворил дверь, а затем с нескрываемым облегчением распахнул ее, и в комнату вошел молодой человек - высокий и худощавый, с чисто выбритым ястребиным лицом и быстрыми ясными глазами, которые вмиг окинули помещение и, казалось, тотчас увидели все до последней мелочи. Новоприбывший и Долан тепло пожали друг другу руки.
        - Я поспешил сюда, как только получил вашу записку, сэр. Рад, что по-прежнему пользуюсь вашим доверием.
        - И всегда будете пользоваться, - сердечно заверил старший офицер. - Я не забыл наши былые деньки на Боу-стрит, и вовек не забуду!
        Затем, без всяких вступительных слов, он принялся излагать все, что знал на данный момент. По ходу рассказа сержант Доу изредка уточнял, как все случилось и кто где находился, но вопросов у него возникало не много, поскольку Долан, превосходно знавший свое дело, как правило, предупреждал каждый возможный вопрос исчерпывающими пояснениями. Время от времени сержант Доу кидал быстрые взгляды то на одного из нас, то на какой-то предмет обстановки, то на раненого мужчину, лежавшего без чувств на диване.
        Когда старший офицер закончил, сержант повернулся ко мне и произнес:
        - Возможно, вы меня помните, сэр. Я работал вместе с вами над хокстонским делом.
        - Конечно, прекрасно помню, - улыбнулся я, протягивая ему руку.
        - Как вы понимаете, сержант Доу, - вновь заговорил старший офицер, - именно вам поручается расследовать это преступление.
        - Надеюсь, под вашим началом, сэр.
        Долан с улыбкой покачал головой.
        - Расследование такого дела отнимает много времени и требует полной отдачи, а у меня хватает другой работы. Однако я буду с превеликим интересом наблюдать за ходом следствия и при необходимости окажу вам любую посильную помощь!
        - Хорошо, сэр. - Доу коротко козырнул, принимая на себя ответственность, и тотчас приступил к своим обязанностям.
        Сначала сержант подошел к доктору и, узнав его имя и адрес, попросил написать подробный медицинский отчет, который он мог бы использовать в ходе следствия и при необходимости представить начальству. Доктор Винчестер сдержанно поклонился и пообещал выполнить просьбу. Потом сержант приблизился ко мне и произнес вполголоса:
        - Мне нравится ваш доктор. Думаю, мы с ним сработаемся!
        Затем он обратился к мисс Трелони:
        - Пожалуйста, расскажите все, что только знаете о своем отце: его прошлом, его образе жизни, его интересах… в общем, обо всем, что так или иначе связано с ним.
        Я хотел было сказать, что девушка уже призналась в своей полной неосведомленности о делах и привычках отца, но она вскинула руку, останавливая меня, и промолвила:
        - Увы, я почти ничего не знаю. Все, что мне известно, я уже рассказала старшему офицеру Долану и мистеру Россу.
        - Так или иначе, мэм, мы должны сделать все, что в наших силах, - доброжелательно отозвался сержант. - Я начну с подробного опроса. Стало быть, вы находились за дверью, когда услышали шум?
        - Я была в своей комнате, когда услышала странные звуки… собственно, они-то, должно быть, и разбудили меня. Я не мешкая вышла в коридор. Дверь отцовской спальни была закрыта, и я хорошо видела всю лестничную площадку и ступени, ведущие наверх. Выйди кто из комнаты отца, я бы непременно заметила, если вы это имеете в виду!
        - Именно это, мисс. Если все свидетели столь же подробно обо всем расскажут, мы быстро доберемся до сути дела.
        Сержант Доу подошел к кровати, окинул ее внимательным взглядом и осведомился:
        - Постель кто-нибудь трогал?
        - Насколько я знаю, нет, - ответила мисс Трелони. - Но я спрошу у миссис Грант, домоправительницы, - добавила она и позвонила в колокольчик.
        На звонок явилась миссис Грант собственной персоной.
        - Входите, пожалуйста, - пригласила мисс Трелони. - Миссис Грант, эти джентльмены хотят знать, трогал ли кто постель.
        - Во всяком случае, не я, мэм.
        - Значит, к постели никто не прикасался, - сказала девушка, поворачиваясь к сержанту Доу. - В комнате все время находилась либо я, либо миссис Грант, и при мне никто из слуг, прибежавших на мой зов, и близко не подходил к кровати. Видите ли, отец лежал вот здесь, возле сейфа, и все толпились вокруг него. А вскоре мы отослали слуг прочь.
        Доу знаком велел всем нам оставаться на другой стороне комнаты, а сам принялся разглядывать в лупу складки постельного белья, осторожно приподнимая каждую и возвращая точно на прежнее место. Затем с помощью все той же лупы он исследовал пол, уделив особое внимание тем местам, куда с резной кровати красного дерева натекла кровь. Медленно, дюйм за дюймом, всячески стараясь не касаться кровавого следа, сержант прополз вдоль него на коленях к сейфу, подле которого обнаружили безжизненное тело. Там он тщательно осмотрел пол в радиусе нескольких ярдов, но, похоже, не нашел ничего заслуживавшего внимания. Потом он внимательно изучил переднюю часть сейфа - замок, верхние и нижние края двойной дверцы и особенно стык створок.
        Затем Доу подошел к окнам, запертым на щеколды.
        - Ставни были закрыты? - спросил он у мисс Трелони без всякого интереса, словно заранее ожидая отрицательного ответа, каковой и прозвучал.
        Все это время доктор Винчестер занимался своим пациентом: перевязывал раны на запястье, осторожно ощупывал голову и шею, обследовал грудь в области сердца. Неоднократно он склонялся над бесчувственным мужчиной, едва не касаясь носом его губ, и принюхивался, после чего каждый раз непроизвольно обводил глазами комнату, точно искал что-то взглядом.
        - Насколько я понимаю, - раздался наконец низкий звучный голос детектива, - потерпевший собирался вставить в замок сейфа вот этот ключ. Замочный механизм, похоже, с секретом, но я не понимаю, каким именно, хотя до поступления в полицию целый год проработал в фирме Чабба. Это кодовый замок с комбинацией из семи букв, но, по всей видимости, для того чтобы его открыть, одного кода недостаточно. Такие замки изготавливает фирма Чатвуда; завтра я наведаюсь к ним и что-нибудь да выясню. - Сержант повернулся к врачу с видом человека, на сегодня свою работу закончившего. - Доктор, вы можете прямо сейчас сообщить мне что-нибудь, о чем впоследствии упомянете в письменном отчете? Если у вас еще остаются какие-то сомнения, я могу подождать, но чем раньше узнаю что-нибудь определенное, тем лучше.
        - Зачем же ждать? - живо откликнулся доктор Винчестер. - Разумеется, я представлю вам полный письменный отчет, а пока охотно изложу все установленные мной факты, весьма, надо сказать, немногочисленные, и выскажу свои предположения, довольно, впрочем, неопределенные. Итак. На голове у пострадавшего нет никаких ран, которые могли бы объяснить его бессознательное состояние. Посему напрашивается вывод, что он или одурманен наркотиком, или находится под влиянием гипноза. Но, насколько я могу судить, о наркотиках - по крайней мере, о таких, чьи свойства мне знакомы, - в нашем случае речи не идет. Впрочем, в этой комнате стоит сильный запах мумии, заглушающий более слабые ароматы. Полагаю, вы все ощущаете характерные египетские запахи - битума, нарда, благовонных смол, пряностей и тому подобного. Но возможно, где-то здесь, среди антикварных вещиц, источающих более сильные ароматы, прячется сосуд с неким веществом, твердым или жидким, воздействие коего на пациента мы сейчас наблюдаем. Быть может, пациент все-таки принял какой-то диковинный наркотик и в одной из стадий наркотического опьянения сам нанес
себе раны. Это представляется мне маловероятным, и другие, не исследованные мною обстоятельства позже могут доказать ошибочность высказанной гипотезы. Однако, пока она не опровергнута, сбрасывать ее со счетов не стоит.
        Тут его перебил сержант Доу:
        - Это возможно, но, если все было так, как вы говорите, мы должны найти где-то здесь орудие, которым он поранил запястье. Какой-то предмет, испачканный кровью.
        - Безусловно! - Доктор Винчестер решительно поправил очки, словно готовясь к спору. - Но допустим, пациент принял некое необычное снадобье, которое действует не сразу. Так как свойства этого дурманного вещества нам пока неизвестны - если, конечно, моя догадка вообще верна, - мы должны учитывать все возможности.
        В разговор вмешалась мисс Трелони:
        - Насчет замедленного действия наркотика - да, здесь возразить нечего. Согласно же второй части вашей гипотезы, отец мог нанести себе раны сам, причем уже после того, как наркотик подействовал.
        - Совершенно верно! - хором подтвердили детектив и доктор.
        - Однако ваша догадка, доктор, - продолжала девушка, - не исчерпывает всех возможностей, а значит, принимая вашу исходную идею, нам не следует пренебрегать и иными объяснениями случившегося. А потому я полагаю, что, исходя из этого допущения, первым делом необходимо найти орудие, которым отцу были нанесены раны.
        - Может быть, он убрал его в сейф, прежде чем потерял сознание, - не вполне обдуманно выпалил я.
        - Исключено, - быстро возразил доктор. - По крайней мере, мне кажется, что это маловероятно, - добавил он осмотрительно, коротко поклонившись мне. - Видите, левая рука у него вся в крови, а на сейфе ни единого пятнышка.
        - Да, в самом деле! - вынужден был согласиться я.
        Наступило долгое молчание. Первым его нарушил доктор:
        - Нам срочно требуется сиделка, и я как раз знаю одну подходящую. Я сейчас же отправлюсь за ней. Должен попросить, чтобы до моего возвращения кто-нибудь из вас неотлучно находился с пациентом. Наверное, позже потребуется перенести его в другую комнату, но пока лучше оставить здесь. Мисс Трелони, могу ли я рассчитывать, что вы либо миссис Грант до моего возвращения побудете здесь - не просто в комнате, а непосредственно рядом с пациентом, - и приглядите за ним?
        Девушка кивнула в ответ и уселась подле дивана. Доктор объяснил ей, что нужно делать, если раненый очнется в его отсутствие.
        Следом за доктором удалился старший офицер Долан, но перед уходом сказал сержанту Доу:
        - Мне, пожалуй, лучше вернуться в участок - если, конечно, я вам здесь больше не нужен.
        - А Джонни Райт все еще служит в вашем подразделении? - спросил детектив.
        - Да! Хотите, чтобы он поработал с вами?
        Доу кивнул.
        - Тогда я направлю его к вам, как только это станет возможно. Он пробудет с вами сколько пожелаете. Я скажу Райту, что он переходит в полное ваше подчинение.
        Сержант проводил Долана до двери, говоря на ходу:
        - Благодарю вас, сэр. Вы всегда чрезвычайно внимательны к людям, с которыми работаете. Я рад снова работать с вами. Сейчас отправлюсь в Скотленд-Ярд и доложу обо всем начальству, потом наведаюсь в фирму Чатвуда и без малейшего промедления вернусь сюда.
        Когда дверь за Доланом закрылась, сержант обратился к хозяйке дома:
        - Полагаю, мисс, вы разрешите мне остановиться у вас на день-другой, если потребуется. Это поможет расследованию, да и вам, пожалуй, будет спокойнее под охраной полиции до тех пор, покуда мы не раскроем тайну.
        - Буду глубоко вам признательна.
        Несколько мгновений Доу проницательно смотрел на девушку, а затем продолжил:
        - Позволите ли вы мне перед уходом обыскать письменный стол и трельяж вашего отца? Возможно, там удастся найти ключ ко всем этим событиям.
        Мисс Трелони ответила столь твердо и определенно, что сержант даже удивился:
        - Я полностью и безоговорочно разрешаю вам делать все, что поможет нам в этой ужасной беде: - поможет выяснить, что приключилось с моим отцом, и понять, как защитить его впредь!
        Не мешкая ни секунды, Доу быстро и методично обыскал трельяж, а затем перешел к письменному столу. Там в одном из ящиков он обнаружил запечатанное письмо, которое тотчас вручил мисс Трелони.
        - Письмо… адресованное мне и написанное рукой отца! - воскликнула девушка, нетерпеливо вскрывая конверт.
        Когда она начала читать, я так и впился в нее взглядом, но почти сразу заметил, с каким пристальным вниманием Доу следит за быстрой сменой выражений на ее лице, и стал неотрывно наблюдать уже за сержантом. К тому времени, когда мисс Трелони дочитала, я пришел к некоему убеждению, которое, впрочем, решил держать при себе. Среди прочих подозрений у сержанта явно имелось одно, пускай слабое, смутное и ни на чем не основанное, которое касалось самой мисс Трелони.
        Несколько минут мисс Трелони стояла, опустив взгляд и сосредоточенно раздумывая, потом медленно перечитала письмо. На сей раз чувства, ею владевшие, отражались на ее лице гораздо яснее, и я с легкостью их улавливал. Закончив чтение, она снова помедлила, а затем с некоторой неохотой протянула письмо детективу. Тот с жадным интересом, но сохраняя невозмутимый вид, пробежал глазами послание, потом прочитал еще раз и с поклоном вернул девушке. Мисс Трелони, немного поколебавшись, подала письмо мне, при этом на миг вскинув на меня просительный взор, и ее бледные щеки зарделись.
        Я взял у нее письмо, испытывая смешанные чувства, но преобладала во мне радость. Девушка не выказала и тени волнения, отдавая письмо сержанту, как, вероятно, вела бы себя, будь перед ней кто угодно другой, но вот вручая мне… я не посмел развить эту мысль и принялся читать, ощущая на себе пристальные взгляды мисс Трелони и детектива.
        «Моя дорогая дочь!
        Восприми это письмо как распоряжение - беспрекословное, категоричное и не допускающее никаких отклонений, - на случай если со мной стрясется какая-нибудь беда, неожиданная для тебя и для всех прочих. Если я буду внезапным и загадочным образом сражен - вследствие болезни, несчастного случая или нападения, - ты должна в точности выполнить все указания, изложенные ниже. Если, когда это произойдет, я буду находиться вне своей спальни, меня надлежит перенести туда незамедлительно. Даже если я буду мертв, мое тело все одно непременно следует перенести в мою комнату. Затем, покуда я не очнусь и не смогу отдавать распоряжения самолично или же покуда меня не положат в гроб, меня нельзя будет оставлять одного ни на секунду. С наступления ночи и до рассвета рядом со мной должны оставаться по меньшей мере два человека. Желательно, чтобы время от времени ко мне наведывалась опытная сиделка и отмечала все симптомы, постоянные или преходящие, которые покажутся ей необычными. Мои поверенные (юридическая контора «Марвин и Джукс», Линкольнс-Инн, 27б) уже получили подробные инструкции на случай моей смерти, и мистер
Марвин обязался лично проследить, чтобы все они были в точности выполнены. Поскольку у тебя, дорогая моя дочь, нет родственников, к коим ты могла бы обратиться, я посоветовал бы тебе призвать на помощь верного друга, который мог бы или временно поселиться в нашем доме, или приходить еженощно, чтобы помогать присматривать за мной, или же обретаться где-нибудь поблизости, дабы являться по первому твоему зову. Друг этот может быть как мужчиной, так и женщиной, но, так или иначе, нужен второй человек у моего ложа, который был бы противоположного пола. Уразумей, что самая суть моего желания состоит именно в том, чтобы рядом со мной всегда бодрствовали, проявляя на пользу мне свою природу, разум мужской и разум женский. Еще раз, моя дорогая Маргарет, хочу подчеркнуть, что за мной необходимо вести самое пристальное наблюдение и на основании увиденного строить последовательные умозаключения, пускай сколь угодно странные. Если вдруг со мной приключится тяжелая болезнь или несчастный случай, произойдет это по причинам далеко не обыденным, и я настоятельно прошу тебя ни на миг не терять бдительности.
        Ни один предмет в моей комнате - я говорю о древних артефактах - нельзя переставлять на другое место или передвигать даже на дюйм ни при каких условиях. Они расставлены строго определенным образом по особой причине и с особой целью, и любое их перемещение нарушит мои планы.
        Если тебе понадобятся деньги или совет по какому-либо вопросу, мистер Марвин выполнит все твои пожелания в соответствии с моими подробными распоряжениями.
        Абель Трелони».
        Дабы не выдать своих чувств, я перечитал письмо еще раз, прежде чем заговорить. В качестве друга, упомянутого в послании, мисс Трелони вполне могла выбрать меня. Все основания для такой надежды имелись: ведь именно ко мне она обратилась за помощью в первую минуту смятения и тревоги, - но любовь всегда склонна сомневаться и я боялся ошибиться. Мысли с быстротой молнии замелькали в моей голове, и уже через несколько секунд я знал, как мне поступить. Не следует напрашиваться на роль верного друга, к чьему содействию ее отец советовал прибегнуть, но нельзя и умалять значение просительного взгляда, который мисс Трелони бросила на меня, вручая письмо. В конце концов, когда ей понадобилась помощь, она послала не за кем-нибудь, а за мной - практически незнакомым человеком, с которым лишь раз виделась на балу да раз общалась на короткой речной прогулке. Но разве не унизительно для нее будет просить меня дважды? Унизить ее? О нет! От этого я ее избавлю, ибо в том, чтобы отвергнуть мое предложение, нет ничего унизительного. Поэтому, возвращая ей письмо, я сказал:
        - Не обессудьте за навязчивость, мисс Трелони, но если позволите мне помочь вам в присмотре за вашим отцом, я буду безмерно горд вашим доверием. Хотя обстоятельства и прискорбные, я буду поистине счастлив, удостоившись такой чести.
        Несмотря на явную и мучительную попытку сохранить самообладание, девушка залилась румянцем смущения. Даже глаза у нее, казалось, покраснели, что стало особенно заметно, когда кровь отхлынула от лица и оно обрело прежнюю бледность.
        - Я буду очень благодарна вам за помощь, - тихо ответила мисс Трелони, а потом, словно спохватившись, добавила: - Но вы вовсе не должны уделять все свое время мне одной! Я знаю, у вас много других неотложных дел, и, сколь бы высоко ни ценила вашу помощь, распоряжаться всем вашим временем не вправе.
        - Все мое время в полном вашем распоряжении, - поспешно ответил я. - Я легко могу устроить свои сегодняшние дела так, чтобы иметь возможность явиться сюда во второй половине дня и остаться до завтрашнего утра. В дальнейшем, если потребуется, я смогу сделать так, чтобы в моем распоряжении было еще больше времени.
        Она была глубоко тронута, глаза ее наполнились слезами, и ей пришлось поспешно отвернуться.
        - Хорошо, что вы будете здесь, мистер Росс, - подал голос детектив. - Я тоже останусь в доме, если мисс Трелони позволит и если начальство даст «добро». Благодаря этому письму все дело, кажется, предстает в новом свете, хотя от этого становится еще загадочнее. Если вы задержитесь здесь на час-другой, я быстро съезжу в Скотленд-Ярд, потом к изготовителям сейфов, а затем сразу же вернусь, и вы сможете уйти с более или менее спокойной душой: все-таки здесь останусь я.
        Когда он удалился, мы с мисс Трелони несколько минут молчали. Наконец она подняла глаза, и на краткий миг мы встретились с ней взглядами; после этого я не согласился бы поменяться местами даже с королем. Какое-то время девушка занималась тем, что устраивала отца поудобнее на диване, а потом, попросив меня не спускать с него глаз до ее возвращения, торопливо вышла прочь.
        Немного погодя она вернулась с миссис Грант, двумя служанками и парой мужчин, которые принесли раму, спинки и прочие детали легкой железной кровати. Слуги в два счета собрали ее, после чего покинули комнату.
        - Нам надо все приготовить к возвращению доктора, - пояснила мне мисс Трелони. - Он наверняка распорядится уложить отца в постель, а даже на самой простой кровати ему будет удобнее, чем на диване. - Она придвинула стул вплотную к дивану и уселась подле отца.
        Я медленно обошел комнату, внимательно рассматривая все, что привлекало взор. Что и говорить, в ней хватало диковин, которые вызвали бы любопытство у любого человека даже при менее странных обстоятельствах. Помимо предметов мебели, обычных в хорошо обставленной спальне, там находилось великое множество изумительных древних артефактов, по большей части египетских. А так как комната была огромная, в ней поместилось без счета разных вещей, подчас весьма внушительных размеров.
        Я все еще обследовал комнату, когда снаружи донесся хруст гравия под колесами экипажа. Звякнул колокольчик входной двери, и чуть спустя - коротко постучав и услышав «войдите!» - к нам присоединился доктор Винчестер, сопровождаемый молодой женщиной в темном одеянии сиделки.
        - Мне повезло! - сообщил он с порога. - Я сразу нашел ее, и она сейчас свободна. Мисс Трелони, позвольте представить вам сиделку Кеннеди!
        Глава 3
        Сиделки
        Я пристально наблюдал за мисс Трелони и сиделкой, пока они обменивались взглядами. Видимо, я настолько привык мысленно оценивать каждого свидетеля в суде и составлять мнение о нем, исходя из разных бессознательных жестов и общей манеры поведения, что привычка эта распространилась и на частную мою жизнь. В этот момент все, что интересовало мисс Трелони, интересовало и меня, а так как она воззрилась на мисс Кеннеди с откровенным любопытством, я невольно тоже присмотрелся к даме, дабы составить свое мнение о ней. Сравнивая двух этих женщин, я словно заново увидел мисс Трелони. Внешне они являли собой полную противоположность друг другу. Мисс Трелони - высокая и стройная, темноволосая, с правильными чертами лица. У нее огромные, бархатно-черные, таинственно глубокие глаза. Смотреть в них все одно что смотреть в черное зеркало, какое доктор Ди использовал в своих колдовских ритуалах. Как-то на пикнике один старый джентльмен, известный путешественник по Востоку, сказал, что бывают такие глаза, в которые глядишь так, словно «глухой ночью глядишь через открытую дверь на огни далекой мечети». Темные брови
ее под стать всему облику: густые, изящно изогнутые, они служат достойным обрамлением для прекрасных бездонных очей. Волосы у нее тоже черные, но при этом тонкие как шелк. Обычно черные волосы говорят о животной силе и неукротимой пылкости натуры, однако здесь об этом не идет и речи. Мисс Трелони - совершенный образец утонченности и благородного воспитания, и хотя в ней нет ни малейшего намека на слабость, вся ее сила скорее духовного свойства, нежели животного. Она сама гармония. Стройный стан, гордая осанка, дивные волосы, прелестные глаза, выразительные полные губы, белоснежные зубы, будто освещающие нижнюю часть лица, как глаза освещают верхнюю, высокие точеные скулы, длинные нежные пальцы, узкая гибкая кисть, чрезвычайно подвижная и словно живущая собственной, независимой от руки жизнью, - все эти совершенства сливаются в образ восхитительной женщины, покоряющей сердце и изяществом, и красотой, и очарованием.
        Сиделка Кеннеди, напротив, была ниже среднего роста, коренастая, с полными руками и широкими, сильными, привычными к труду ладонями. Все в ее наружности было цвета осенней листвы: желтовато-каштановые волосы, густые и длинные, золотисто-карие глаза, загорелое конопатое лицо с кирпично-румяными щеками. Красные губы и белые зубы не нарушали, а лишь подчеркивали общую цветовую гамму. Задорно вздернутый нос, как все подобные носы, заставлял предположить в ней натуру великодушную, деятельную и доброжелательную, а широкий чистый лоб, пощаженный веснушками, свидетельствовал о живом уме и здравомыслии.
        По пути из госпиталя доктор Винчестер посвятил сиделку в необходимые медицинские подробности, и теперь она без лишних слов приступила к своим обязанностям. Деловито осмотрев недавно собранную кровать и взбив подушки, она обратилась к доктору за указаниями. Затем мы вчетвером подняли бесчувственного мужчину с дивана и, стараясь ступать в лад, перенесли на постель.
        Вскоре после полудня, когда вернулся сержант Доу, я отправился в свои комнаты на Джермин-стрит, чтобы отослать в дом Трелони все вещи, бумаги и книги, которые могли мне понадобиться в ближайшие дни, а потом поспешил в суд.
        Сегодня там принималось окончательное решение по важному делу, а потому судебное заседание затянулось. Когда я въезжал в ворота особняка на Кенсингтон-Пэлас-роуд, часы уже пробили шесть.
        Меня разместили в просторной комнате рядом с покоями больного. В тот вечер мы еще не установили точный распорядок дежурств, и они распределились между нами неравномерно. Сиделка Кеннеди, продежурившая весь день, легла спать, поскольку собиралась снова заступить на пост в полночь. Доктор Винчестер, столовавшийся в доме, оставался рядом с пациентом до ужина, после которого сразу же вернулся обратно. Во время ужина у постели мистера Трелони находилась миссис Грант в обществе сержанта Доу, пожелавшего закончить тщательный осмотр комнаты и смежных с ней помещений. В девять часов мы с мисс Трелони пришли сменить доктора. Днем девушка поспала пару часов, дабы набраться сил для ночного бдения. Она сказала мне, что решила по крайней мере сегодня наблюдать за отцом всю ночь напролет. Я даже не попытался отговорить ее, ясно понимая, что она от своего решения не отступит, но тотчас же твердо положил, что буду наблюдать за мистером Трелони вместе с ней, если, конечно, она не даст понять, что не нуждается в моей помощи. Однако о своем намерении я пока сообщать ей не стал. Мы вошли в комнату на цыпочках - так
тихо, что склонившийся над кроватью доктор наших шагов не услышал и вздрогнул от неожиданности, когда поднял глаза и увидел нас рядом. Было очевидно, что загадочность всей этой истории начинает действовать ему на нервы, как это уже случилось с иными из нас. Явно досадуя на себя за то, что выказал испуг, он торопливо заговорил, словно пытаясь скрыть смущение:
        - Я теряюсь в догадках, право слово… решительно не понимаю причин столь глубокого и продолжительного ступора. Я еще раз тщательнейшим образом осмотрел пациента и могу с уверенностью утверждать, что мозг его не поврежден: во всяком случае, никаких следов внешнего воздействия нет, - и все жизненно важные органы, похоже, целы. Несколько раз, как вы знаете, я поил мистера Трелони питательным бульоном, и это определенно пошло на пользу. Сейчас дыхание у него ровное и глубокое, а пульс стал медленнее и сильнее, чем был утром. Я не нахожу ни малейших признаков, свидетельствующих о применении какого-либо известного мне наркотического вещества, а бессознательное состояние пациента не похоже ни на один из случаев гипнотического сна, которые я в свое время наблюдал в клинике Шарко в Париже. Что касается этих ран, - он осторожно дотронулся пальцем до перевязанного запястья левой руки, лежавшей поверх одеяла, - объяснить их происхождение я не в силах. Они могли быть нанесены зубьями ворсовальной машины, но такое предположение, мягко говоря, несостоятельно. Теоретически существует также вероятность, что раны
нанесены неким диким зверем, предварительно потрудившимся заточить когти. Однако и такое тоже трудно себе представить. Кстати, не держите ли вы в доме каких-нибудь диковинных домашних животных вроде камышового кота или чего-нибудь подобного?
        С печальной улыбкой, от которой у меня защемило сердце, мисс Трелони ответила:
        - О нет! Отец не любит животных, разве что мумифицированных. - В голосе ее слышалась то ли горечь, то ли ревность. - Даже моего бедного котика он только терпит в доме. И хотя кота милее и воспитаннее не сыскать в целом свете, он здесь словно преступник на испытательном сроке, и в эту комнату его не пускают.
        Не успела она договорить, как кто-то тихонько подергал снаружи дверную ручку. Мгновенно просияв, мисс Трелони вскочила на ноги и быстро направилась к двери.
        - А вот и он, мой Сильвио! Он всегда встает на задние лапы и дергает дверную ручку, если хочет зайти в комнату. - Девушка открыла дверь и заговорила с котом, будто с маленьким ребенком: - Ну, кто тут у нас хочет к мамочке? Ты хочешь? Ну заходи, только, чур, от меня ни на шаг! - Она подняла кота на руки и вернулась к нам.
        Это было поистине великолепное животное. Шиншилловый перс с длинным шелковистым мехом, царственного вида кот с надменными повадками при очевидном добродушии нрава и с крупными лапами, которые он широко расставлял, спрыгивая наземь. Мисс Трелони принялась ласкать любимца, но тот вдруг извернулся угрем и выскользнул у нее из рук. Пробежав через комнату, он остановился перед низким столиком, где стояла мумия какого-то животного, и злобно замяукал и зашипел. Девушка мигом кинулась к нему и вновь подхватила на руки; кот яростно брыкался и извивался, пытаясь вырваться, однако не кусался и не царапался, ибо явно любил свою прекрасную хозяйку. Едва оказавшись у нее на руках, он перестал ворчать и шипеть, и мисс Трелони шепотом выговорила ему за непослушание:
        - Плохой Сильвио, плохой! Ты нарушил обещание, которое дала за тебя мамочка. А теперь пожелай джентльменам доброй ночи и отправляйся к себе!
        С этими словами она взяла лапу Сильвио и подала мне для прощального пожатия. Пожимая мохнатую лапу, я не мог не восхититься ее внушительными размерами и красотой.
        - Ух ты! На ощупь похоже на боксерскую перчатку с когтями!
        - Оно и неудивительно, - улыбнулась мисс Трелони. - Разве вы не заметили, что у моего Сильвио на лапке семь пальчиков? Вот смотрите! - Она раскрыла кошачью лапу, и на ней действительно оказалось семь коготков, причем каждый был словно заключен в тонкую нежную оболочку, похожую на крохотную раковину. Когда я осторожно погладил внутреннюю сторону лапы, когти выдвинулись, и один из них случайно - ибо кот уже успокоился и лишь умиротворенно мурлыкал - вонзился мне в палец. Отдернув руку, я невольно воскликнул:
        - Ого! Да у него когти острые как бритва!
        - Вот как? - отрывисто произнес доктор Винчестер, который секунду назад подошел к нам, а теперь наклонился, разглядывая когти, и резко охнул.
        Пока я гладил присмиревшего кота, доктор прошел к письменному столу, вырвал из бювара лист промокательной бумаги и вернулся к нам. Он положил листок себе на ладонь и, коротко извинившись перед мисс Трелони, поместил на него лапу Сильвио, после чего довольно крепко придавил ее другой рукой. Высокомерный кот, изрядно возмущенный такой бесцеремонностью, попытался выдернуть лапу. Очевидно, именно этого доктор и добивался: вырываясь, кот выпустил когти и оставил на мягкой бумаге несколько царапин. Затем мисс Трелони унесла своего любимца из комнаты.
        - Престранная история с этой мумией, знаете ли, - сказала она, возвратившись через несколько минут. - Когда Сильвио впервые пришел в эту комнату - вернее, когда я принесла его, совсем еще крохотным котенком, чтобы показать отцу, - он повел себя точно так же: запрыгнул на столик и принялся царапать и кусать мумию. Отец тогда страшно рассердился и велел выгнать бедного Сильвио вон из дома. И только когда мой котик - через меня - дал слово впредь никогда сюда не соваться ни под каким видом, он неохотно разрешил ему остаться.
        Пока мисс Трелони отсутствовала, доктор Винчестер снял повязку с руки ее отца. Поскольку рана была тщательно промыта, глубокие ярко-красные порезы на запястье виднелись отчетливо. Доктор сложил листок перпендикулярно царапинам, оставленным на нем кошачьими когтями, и приложил к ране. Секунду спустя он вскинул торжествующий взгляд и знаком подозвал нас.
        Царапины на бумаге в точности совпадали с порезами на запястье! Никаких объяснений не требовалось.
        - Лучше бы мастер Сильвио не нарушал свое слово! - заметил доктор.
        Последовало продолжительное молчание, потом мисс Трелони воскликнула:
        - Но Сильвио не было здесь прошлой ночью!
        - Вы уверены? И сможете доказать это при необходимости?
        - Я уверена, но, боюсь, доказать это будет трудно, - поколебавшись, ответила девушка. - Сильвио спит в корзине в моей комнате. Вчера вечером я точно уложила его туда. Ясно помню, как укрыла его и подоткнула одеяльце. А сегодня утром я сама достала кота из корзины. Ночью я его здесь точно не видела, хотя это, конечно, ни о чем не говорит: ведь я была слишком взволнована и слишком занята моим бедным отцом, чтобы обращать внимание еще на что-нибудь, даже на Сильвио.
        Доктор покачал головой и сказал не без некоторой печали:
        - Так или иначе, сейчас уже не имеет смысла что-либо доказывать. Любой кот успел бы слизать с лап все следы крови - если таковые были - и за сотую часть времени, которое прошло с момента несчастья.
        Вновь наступило молчание, и вновь его нарушила мисс Трелони.
        - Я сейчас подумала и поняла: бедный Сильвио никак не мог поранить отца. Моя дверь была плотно закрыта, когда меня разбудил шум. Закрыта была и дверь отцовской комнаты, когда я подошла к ней и прислушалась. Когда же я вошла, рана у него на запястье уже была, а значит, ее нанесли до того, как Сильвио мог проникнуть в комнату.
        Довод звучал убедительно, особенно для меня как для адвоката: присяжные сочли бы такое доказательство вполне удовлетворительным. Я обрадовался, что Сильвио оправдан потому, вероятно, что он был любимцем мисс Трелони. Счастливый кот! Хозяйка Сильвио просияла от радости, когда я объявил:
        - Признан невиновным!
        Помолчав немного, доктор Винчестер сказал:
        - Приношу свои извинения мастеру Сильвио. Но мне не дает покоя вопрос: почему он настроен столь враждебно к этой мумии? Вызывают ли у него такое же раздражение другие мумии в доме? Их здесь, надо полагать, немало. Три я видел в холле.
        - О, их здесь великое множество, - ответила мисс Трелони. - Порой я просто не понимаю, где нахожусь: в частном доме или в Британском музее. Но Сильвио нет дела ни до одной из них, кроме этой. Должно быть потому, что это мумия животного, а не мужчины или женщины.
        - Возможно, это мумифицированный кот, - предположил доктор и, поднявшись с места, пересек комнату, чтобы рассмотреть мумию поближе. - Да, так и есть: мумия кота, притом превосходная. Не будь он любимцем какой-то очень важной особы, не удостоился бы такой чести. Смотрите! Искусно расписанный картонаж и обсидиановые глаза - в точности как у человеческих мумий. Удивительное все-таки свойство - способность животных распознавать представителей своего вида. Вот мертвый кот, забальзамированный четыре-пять тысяч лет назад, - и другой кот, другой породы, практически из другого мира, готов наброситься на него, словно на живого! Мне хотелось бы немного поэкспериментировать с вашим котом, если вы не против, мисс Трелони.
        Поколебавшись, девушка ответила:
        - Конечно, делайте все, что считаете нужным и правильным, но, надеюсь, это не причинит никакого вреда или беспокойства моему бедному Сильвио.
        - О, с ним все будет хорошо, - улыбнулся доктор. - Я приберег бы свое сочувствие для другого участника эксперимента.
        - Как вас понимать?
        - Мастер Сильвио будет нападать, а пострадать придется другому коту.
        - Пострадать? - с тревогой переспросила девушка.
        Улыбка доктора стала шире.
        - Прошу вас, не волнуйтесь. Другой кот не пострадает в нашем понимании этого слова - ну разве что наружные покровы и общее строение.
        - Бога ради, о чем вы говорите?
        - Всего-навсего о том, моя дорогая юная леди, что вторым участником эксперимента станет забальзамированный кот вроде этого. Полагаю, мне не составит труда приобрести подобную мумию на Мьюзеум-стрит. Я поставлю ее здесь на столик вместо вашей - надеюсь, вы не сочтете, что мы нарушим волю вашего отца, если произведем на некоторое время такую замену. И тогда мы первым делом выясним, питает ли Сильвио неприязнь к любой кошачьей мумии или же только к этой.
        - Даже не знаю, - неуверенно проговорила мисс Трелони. - Мне кажется, распоряжения отца должны выполняться неукоснительно. - Немного помолчав, она продолжила: - Но, разумеется, в нынешних обстоятельствах мы обязаны сделать все, что в конечном счете послужит ему во благо. Вряд ли эта мумия имеет какое-то особенное значение.
        Доктор Винчестер ничего не ответил. Он сидел неподвижно, с таким сосредоточенно-серьезным лицом, что часть его серьезности передалась и мне, - и я вдруг яснее прежнего осознал всю странность дела, в которое оказался столь глубоко вовлечен. Мысль эта, однажды возникнув, безраздельно завладела мною. Она росла, развивалась, пускала ростки и размножалась тысячью разных способов. Самая комната со всем, что в ней находилось, служила благодатной почвой для странных мыслей. Здесь было так много древних артефактов, что воображение невольно переносило любого в неведомые земли и неведомые времена. Здесь было так много мумий и связанных с ними предметов, которые источали всепроникающие запахи битума, камеди и пряностей - «Черкассии и нарда ароматы», - что всякий, независимо от своего желания, погружался в раздумья о незабвенном прошлом. Разумеется, комната освещалась слабо и лишь тщательно затемненными светильниками - ни лучика прямого яркого света, что являет собой самостоятельную силу или самостоятельную сущность, готовую войти в дружеские отношения с вами. Даже невзирая на огромные размеры комнаты, потолок
в ней казался слишком уж высоким. Здесь нашлось место для великого множества предметов, какие не часто встретишь в обычной спальне. В дальних углах сгущались причудливые зловещие тени. Присутствие многочисленных мертвецов и дыхание древнего прошлого ощущались мной столь остро, что я не раз боязливо озирался по сторонам, словно ожидая увидеть поблизости некую странную личность или подпасть под чье-то постороннее влияние. В такие моменты меня не успокаивало даже то, что рядом находились доктор Винчестер и мисс Трелони. Поэтому я испытал невыразимое облегчение, когда в комнате появился еще один человек, а именно сиделка Кеннеди. Эта деловитая, уверенная в себе, расторопная молодая женщина, несомненно, привнесла элемент безопасности в мир моего взбудораженного воображения. От нее исходила эманация здравомыслия, которая пронизывала все и вся вокруг. Вплоть до прихода сиделки я строил самые разные и самые дикие догадки насчет нашего бесчувственного подопечного - и, в конце концов, все вокруг него, включая даже меня самого, вовлеклось в мои фантазии, переплелось с ними, пропиталось ими… Но с появлением мисс
Кеннеди все разом встало на свои места: мистер Трелони - просто жертва несчастного случая или нападения; комната эта - всего лишь покои больного, а тени в углах - самые обычные, и ничего зловещего в них нет. Единственное, от чего я никак не мог полностью отрешиться, так это странный египетский аромат. Можно заключить мумию в стеклянный сосуд и наглухо запечатать, дабы она не подвергалась разъедающему воздействию воздуха, но даже сквозь стекло она все равно будет источать своеобразный запах. Кто-то может подумать, будто за четыре-пять тысячелетий любые предметы утрачивают все воздействующие на обоняние свойства, но опыт показывает, что мумии сохраняют свой запах и секрет его по-прежнему не разгадан. Ныне мы знаем о нем столь же мало, как знали люди в древние времена, когда бальзамировщики погружали мертвое тело в содовую ванну.
        Я резко выпрямился в кресле, возвращаясь к яви из мира грез. Похоже, египетский запах подействовал на мои нервы… память… самою волю.
        Меня вдруг осенила мысль, которая была сродни вдохновению: если запах мумий столь сильно повлиял на меня, не могло ли оказаться так, что человек, который провел в этой атмосфере полжизни или даже больше, постепенно, медленно, но неотвратимо вбирал в свой организм какие-то летучие вещества, которые, достигнув определенной концентрации, преобразовались в некую новую силу неведомой природы, воздействующую на него… или же… или…
        Я поймал себя на том, что вновь погружаюсь в забытье. Э нет, так дело не пойдет. Мне нужно принять меры, чтобы оставаться бодрствующим и не предаваться размышлениям, ввергающим в подобие транса. Прошлой ночью я спал всего несколько часов, и сегодня мне предстоит бодрствовать всю ночь. Не сообщая о своем намерении, дабы не усугублять беспокойство и тревогу мисс Трелони, я тихонько покинул комнату, спустился вниз и вышел из дому. Я нашел поблизости лавку аптекаря, где приобрел респиратор. Когда я вернулся, было уже десять и доктор собирался уходить. Сиделка проследовала с ним до двери спальни больного, выслушивая последние наставления. Мисс Трелони неподвижно сидела у постели отца. Сержант Доу, появившийся сразу после ухода врача, стоял поодаль.
        Когда к нам присоединилась сиделка Кеннеди, мы условились, что она будет дежурить до двух часов ночи, после чего ее сменит мисс Трелони. Таким образом, в соответствии с распоряжениями мистера Трелони в комнате будут постоянно находиться мужчина и женщина. А сменяться мы будем не парами, а по одному, дабы каждый новый наблюдатель мог узнавать обо всех переменах в состоянии пациента, если таковые произойдут, и сообщать о них напарнику, который появляется позже. Распорядившись, чтобы кто-нибудь из слуг разбудил меня незадолго до полуночи, я лег на диван в отведенной мне комнате и мгновенно заснул.
        По пробуждении мне потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, кто я такой и где нахожусь. Короткий сон, впрочем, пошел мне на пользу, и теперь я уже мог оценивать положение вещей более трезво, чем до того. Я ополоснул лицо холодной водой и, освежившись таким образом, направился в комнату мистера Трелони. Я двигался очень тихо. Сестра Кеннеди неподвижно сидела возле постели больного, не спуская с него бдительного взора; детектив расположился в кресле в другом конце спальни, погруженном во мрак.
        Пока я шел через комнату, Доу не шелохнулся, но когда приблизился к нему, глухо прошептал:
        - Все в порядке, я ни на миг не сомкнул глаз!
        «Необходимость в таких заверениях, - подумалось мне, - возникает лишь тогда, когда они не вполне соответствуют истине». Я сказал Доу, что заступаю на дежурство и он может идти спать, а в шесть утра я его разбужу. Детектив с явным облегчением вскочил с кресла и поспешил прочь, но у самой двери остановился, повернулся кругом и подошел ко мне.
        - Я сплю чутко, и револьвер будет у меня под рукой, - вполголоса произнес он. - А тяжесть у меня в голове пройдет, как только я перестану дышать запахом мумий.
        Значит, он тоже, как и я, чувствовал сонливость, находясь здесь!
        Я спросил у сиделки, не нужно ли ей чего. На коленях у женщины я заметил флакончик с нюхательной солью. Несомненно, царивший в комнате запах оказывал снотворное действие и на нее. Сиделка ответила, что ни в чем не нуждается, но если ей что-нибудь понадобится, она тотчас даст мне знать. Я не хотел, чтобы она увидела мой респиратор, а потому прошел к креслу, стоявшему в тени у нее за спиной. Удобно расположившись там, я надел защитную маску.
        Какое-то время, показавшееся мне довольно долгим, я сидел, погрузившись в раздумья. В голове моей беспорядочно теснились самые разные мысли - оно и неудивительно, если учесть все события предыдущего дня и ночи. Потом я снова стал думать о египетском запахе и, помнится, испытал приятное удовлетворение от того, что больше не ощущаю его. Респиратор делал свое дело.
        Должно быть, избавление от тревоги, связанной со странным запахом, способствовало полному успокоению моего ума, в свою очередь вызвавшему полное телесное расслабление: не помню, чтобы я засыпал или просыпался, но мне вдруг явилось видение или приснился сон… не знаю, что именно это было.
        Я по-прежнему находился в комнате и сидел все в том же кресле. На мне был респиратор, и я сознавал, что дышу свободно. Сестра Кеннеди сидела спиной ко мне, совершенно неподвижно. И больной лежал совершенно неподвижно, словно мертвец. Все это больше походило на немую сцену из какого-то спектакля, нежели на реальность. Все молчали, никто не шевелился. Снаружи доносились приглушенные звуки города: стук колес по мостовой, крики запоздалых гуляк, далекое эхо паровозных свистков и грохот поездов. Комната была едва освещена: тусклый свет, пробивавшийся сквозь зеленый абажур лампы, почти не рассеивал мрак. Бахрома шелкового абажура цветом походила на изумруд в бледных лунных лучах. Комната, несмотря на темноту, была полна теней. Моему взбудораженному воображению представилось, будто все предметы вокруг обратились черными тенями, которые двигались и изредка проплывали на фоне смутно видневшихся оконных проемов. Мне даже померещился какой-то звук поблизости, похожий на тихое кошачье мяуканье, потом послышался шорох портьеры и легкое позвякиванье, будто металл прикоснулся к металлу. Наконец, словно в ночном
кошмаре, я осознал, что все это сон и что, вступив в его пределы, я напрочь лишился собственной воли.
        Уже в следующий миг я полностью очнулся. В уши ударил пронзительный крик, комната внезапно наполнилась ярким светом. Прогремели пистолетные выстрелы: один, второй, - и по комнате поплыл тонкий белый дымок. Когда мои глаза привыкли к свету, я увидел нечто такое, что и сам чуть не завопил от ужаса.
        Глава 4
        Вторая попытка
        Представшее моему взору зрелище походило на страшный сон во сне, но обладающий всей достоверностью яви. Комната выглядела так же, как прежде, только теперь была залита ярким светом многочисленных ламп и все предметы обрели надежную и несомненную реальность.
        В кресле возле опустевшей постели сидела сестра Кеннеди в той же позе, в какой я ее видел за секунду до того, как погрузился в забытье. Она сидела выпрямившись (ибо нарочно положила за спину подушку, чтобы не сутулиться), но ее шея сохраняла неестественную неподвижность, как у человека, находящегося в каталептическом трансе. Собственно говоря, женщина вся словно бы обратилась в камень. На лице ее не отражалось ничего: ни страха, ни ужаса, - вообще никаких чувств, которые, казалось бы, должен испытывать любой в подобном состоянии. В глазах не было ни удивления, ни любопытства. Она попросту превратилась в существо, лишенное всякого разума и сознания: теплое, ровно дышащее, невозмутимое, но совершенно равнодушное к окружающему миру. Постельное белье пребывало в беспорядке, как если бы нашего подопечного стянули с кровати, не откидывая покрывал. Угол верхней простыни свисал до самого пола, рядом валялся один из бинтов, которыми доктор перевязал раненое запястье. Поодаль валялся второй бинт, а еще дальше - третий, словно указывая на то место, где находился теперь мистер Трелони. Он лежал почти там же,
где его обнаружили прошлой ночью: перед большим сейфом, - и опять вытянув к нему левую руку. Однако на сей раз над ним учинили новое насилие: кто-то предпринял попытку отрубить его кисть, дабы завладеть браслетом с маленьким ключиком, и воспользовался для этого снятым со стены ножом-кукри - тяжелым оружием с широким листовидным лезвием, какое в ходу у гурков и прочих горных племен Индии. Очевидно, в последний момент что-то помешало удару, и лезвие вошло в плоть не режущей кромкой, а только острием. Запястье с внешней стороны было проколото до кости, и рана обильно кровоточила. Вдобавок прежние раны были зверски искромсаны, истерзаны, и из одной толчками, в такт ударам сердца, хлестала кровь. Мисс Трелони, в белой ночной сорочке, стояла на коленях подле отца, в луже крови. Посреди комнаты сержант Доу - в рубашке, брюках и носках - с отсутствующим видом машинально перезаряжал револьвер. Глаза у него были красные и осоловелые: похоже, он еще не вполне проснулся и плохо соображал, что происходит вокруг. Несколько слуг со всевозможными светильниками в руках столпились около двери.
        Когда я встал с кресла и двинулся вперед, мисс Трелони вскинула взгляд - и с пронзительным криком вскочила на ноги, показывая на меня пальцем. До скончания дней своих я не забуду, сколь странное зрелище являла она собою тогда, в просторном белом одеянии, снизу насквозь пропитанном кровью, которая струйками потекла на ее босые ступни, когда девушка поднялась с пола. Полагаю, что я просто заснул, и потому таинственное влияние, которое испытали на себе мисс Трелони, сиделка Кеннеди и, хотя и в меньшей степени, сержант Доу, меня не затронуло. Респиратор сослужил мне добрую службу, хотя и не предотвратил трагедию, страшные свидетельства которой предстали моим глазам. Сейчас я понимаю, да и тогда сразу понял, почему мой внешний вид так испугал девушку, и без того уже смертельно напуганную случившимся. Я все еще оставался в респираторе, закрывавшем рот и нос, а волосы мои были всклокочены со сна. Должно быть, в причудливом свете многочисленных ламп, с маской на лице и растрепанный, я произвел поистине жуткое впечатление на объятых страхом людей, перед которыми внезапно появился. По счастью, я осознал это
как раз вовремя, чтобы отвести еще одну беду: детектив, по-прежнему плохо соображавший, машинально направил на меня револьвер, но я успел сдернуть респиратор и остановить сержанта окриком. Он подчинился, все так же машинально, и в его красных полусонных глазах не появилось ни проблеска мысли, который говорил бы о том, что он отдает себе отчет в своих действиях. Впрочем, так или иначе, опасность миновала. Напряжение, как ни странно, разрядилось самым заурядным образом: миссис Грант, увидев свою молодую хозяйку в одной лишь ночной рубашке, принесла халат и набросила ей на плечи. Это простое действие вернуло всех нас к реальности. Шумно выдохнув единой грудью, мы занялись самым неотложным делом: требовалось остановить кровотечение из руки раненого. При одной мысли о такой необходимости я возликовал - ведь кровотечение означало, что мистер Трелони все еще жив.
        Урок прошлой ночи не прошел даром. Иные из присутствующих хорошо усвоили, чт? надо делать в подобном случае, и уже через считаные секунды старательные руки накладывали турникет на запястье несчастного. Одного слугу тотчас отправили за доктором, а несколько других удалились, дабы привести себя в порядок. Мы перенесли мистера Трелони на диван, где он лежал накануне, и, сделав для него все возможное, перевели наше внимание на сестру Кеннеди. В продолжение суматохи она ни разу не шелохнулась - сидела все так же прямо и неподвижно, дышала спокойно и ровно, с безмятежной улыбкой на губах. Поняв, что до прихода доктора бесполезно пытаться привести ее в чувство, мы принялись обдумывать общее положение дел.
        Миссис Грант меж тем увела свою хозяйку и помогла ей переодеться. Вскоре мисс Трелони вернулась: в халате и домашних туфлях, с дочиста отмытыми от крови руками. Она уже отчасти пришла в себя, хотя по-прежнему дрожала всем телом и была мертвенно-бледна. В то время как я придерживал турникет, девушка осмотрела перевязанное запястье отца, а затем медленно обвела глазами комнату, подолгу задерживая взгляд на каждом из нас, словно искала, но не находила утешения. Она явно не знала, с чего начать и кому довериться, а потому, желая ее успокоить, я сказал:
        - Со мной все порядке, я просто спал.
        - Спали! - задыхаясь, проговорила мисс Трелони. - Вы спали! Когда мой отец в опасности! А я-то думала, вы бдительно следите за ним!
        Упрек, хотя и справедливый, уязвил меня, но я, искренне желая помочь ей, спокойно ответил:
        - Да, просто спал. Это нехорошо, я знаю. Но дело у нас обстоит далеко не «просто». Не прими я известных мер предосторожности, возможно, находился бы сейчас в таком же состоянии, что и сиделка.
        Мисс Трелони бросила быстрый взгляд на странную фигуру, которая неестественно прямо сидела в кресле, похожая на раскрашенную статую. Лицо девушки смягчилось, и она с обычной своей любезностью извинилась:
        - Простите меня! Я не хотела быть грубой. Но я в таком смятении и страхе, что сама толком не понимаю, что говорю. Ах, это ужасно! Я каждую секунду ожидаю какой-нибудь новой беды, страшной и непостижимой.
        Слова ее поразили меня в самое сердце, и я заговорил со всей горячностью:
        - Не переживайте из-за меня! Я этого не заслуживаю. Я заснул во время дежурства. В свое оправдание могу сказать лишь, что изо всех сил боролся со сном, но он незаметно овладел мной. Как бы то ни было, тут уже ничего не поправить. Возможно, когда-нибудь мы выясним все обстоятельства этой истории, а пока давайте попробуем хоть как-то объяснить случившееся. Расскажите мне все, что помните!
        Мисс Трелони собралась с мыслями, и это умственное усилие, похоже, подействовало на нее благотворно: она заговорила гораздо более спокойно:
        - Я спала, но внезапно проснулась с ужасным чувством, что жизни отца угрожает смертельная опасность. Вскочив с кровати, я в чем была бросилась сюда. В комнате стояла почти кромешная тьма, но мне удалось разглядеть белую ночную рубашку отца, лежавшего на полу возле сейфа, как и прошлой ночью. Затем, как мне кажется, у меня ненадолго помутился рассудок. - Она умолкла и вздрогнула.
        Я перевел взгляд на сержанта Доу, по-прежнему бесцельно крутившего в руках револьвер, и спокойно вопросил:
        - Скажите нам, сержант Доу, в кого или во что вы стреляли?
        Полисмен встрепенулся, и привычка подчиняться приказам помогла ему наконец овладеть собой. Оглядев оставшихся в комнате слуг, он промолвил с внушительным видом, какой, полагаю, всем блюстителям закона предписано принимать перед посторонними людьми:
        - Не кажется ли вам, сэр, что мы уже можем отпустить слуг? Так нам будет удобнее обсудить дело.
        Я одобрительно кивнул. Поняв намек, слуги, хотя и неохотно, покинули комнату. Когда последний из них закрыл за собой дверь, детектив продолжил:
        - Пожалуй, сэр, я лучше расскажу о своих впечатлениях и ощущениях, а не о конкретных действиях. Расскажу так, как мне запомнилось. - Теперь он держался смущенно и почтительно - потому, вероятно, что осознавал всю неловкость своего положения. - Я лег спать полуодетым - в том, что и сейчас на мне. Револьвер положил под подушку, с мыслью о нем и заснул. Сколько проспал - не знаю. Электрический свет я погасил, и в комнате было довольно темно. Кажется, меня разбудил чей-то крик, но точно не скажу, потому что в голове у меня все туманилось, как у человека, которому не дали выспаться после тяжелой сверхурочной работы, - хотя здесь совсем другой случай, конечно. В общем, я мигом вспомнил о револьвере и, схватив его, выбежал на лестничную площадку. Затем я ясно услышал крик - вернее, призыв о помощи - и вбежал в эту комнату. Она была погружена в глубокий мрак: лампа рядом с сиделкой не горела, и темноту рассеивал лишь слабый свет, проникавший через открытую дверь с площадки. Мисс Трелони стояла на коленях около своего отца и пронзительно кричала. Мне почудилось, будто между мной и окном движется какая-то
тень, и я - в своем полусонном, полуневменяемом состоянии - без всякого раздумья выстрелил в нее. Тень немного переместилась вправо, к простенку между окнами, и я нажал на спусковой крючок еще раз. А потом вы вскочили с кресла, с этой вашей штуковиной на лице. И мне показалось… повторяю, тогда я еще не вполне проснулся и плохо соображал; уверен, вы это учтете, сэр… так вот, поскольку существо, в которое я стрелял, переместилось в вашу сторону, я принял вас за него. И уже собрался было выстрелить еще раз, но тут вы сорвали маску.
        Я задал следующий вопрос (приступив к перекрестному допросу и почувствовав себя полностью в своей тарелке):
        - То есть вы приняли меня за существо, в которое стреляли секундой раньше? Что за существо это было?
        Сержант почесал затылок и ничего не ответил.
        - Ну же, сэр, постарайтесь вспомнить, - настаивал я. - Что за существо такое? Как оно выглядело?
        - Не знаю, сэр, - тихо ответил полицейский. - Мне показалось, я увидел что-то… но что именно это было или как выглядело, я не имею ни малейшего понятия. Наверное, все вышло так нехорошо потому, что, перед тем как заснуть, я думал о револьвере, а когда прибежал сюда - еще не проснулся толком и был как в тумане… каковое обстоятельство, надеюсь, вы накрепко запомните, сэр. - Он цеплялся за эту формулу извинения, как утопающий за соломинку.
        Я не желал сеять рознь между нами, а хотел, напротив, чтобы мы с ним были заодно. Кроме того, я и сам чувствовал себя виноватым за собственный промах, а посему сказал самым доброжелательным тоном:
        - Все верно, сержант. Ваш порыв был совершенно естественным. Разумеется, поскольку вы находились в полусонном состоянии и, вероятно, еще не вполне освободились от странного влияния, усыпившего меня и погрузившего сиделку в каталептический транс, никак нельзя было ожидать, что вы станете тратить время на раздумья. Но сейчас давайте достоверно установим по свежим следам, где сидел я и где стояли вы. Тогда мы сможем проследить и траекторию полета выпущенных вами пуль.
        Необходимость применить свои профессиональные навыки заставила полисмена разом сосредоточиться. Он стал совсем другим человеком, едва приступил к делу. Попросив миссис Грант подержать турникет, я подошел к Доу и посмотрел в темноту, туда, куда он указывал. Пока он демонстрировал мне, где стоял, как выхватывал револьвер из кармана и целился, я невольно отметил механическую точность его памяти. Кресло, с которого я недавно поднялся, оставалось на прежнем месте. Чтобы найти след от пули, я попросил сержанта еще раз показать мне направление выстрела, только не револьвером, а пальцем.
        За моим креслом, чуть поодаль от него, стоял высокий инкрустированный шкафчик. Его стеклянная дверца была разбита.
        - Вы стреляли в эту сторону в первый раз или во второй? - спросил я.
        Ответ прозвучал тотчас же:
        - Во второй. Первый выстрел я произвел вон туда!
        Он указал чуть левее, на стену, у которой стоял большой сейф. Проследовав туда, я подошел к столику, где среди прочих диковинных предметов покоилась кошачья мумия, приводившая Сильвио в ярость. Взяв свечу, я сразу обнаружил след, оставленный пулей. Она разбила стеклянную вазочку и чашу из черного базальта с изящно выгравированными на ней иероглифами - линии гравировки были заполнены зеленоватым известковым веществом и гладко заполированы вровень с поверхностью сосуда. Сама пуля при ударе о стену сплющилась и теперь лежала здесь же на столике.
        Я вернулся к шкафчику с разбитой дверцей. Очевидно, он служил хранилищем для более ценных предметов: в нем находились золотые фигурки скарабеев и различные безделки из агата, зеленой яшмы, аметиста, лазурита, опала, гранита и сине-зеленого фарфора. Ни одна из них, по счастью, не пострадала. Пуля пробила заднюю стенку шкафчика, но никакого иного ущерба, помимо разбитого стекла, не причинила. Я не мог не заметить, сколь странно расположены вещицы на полке. Скарабеи, браслеты, амулеты и прочее были разложены неровным овалом вокруг золотой статуэтки тонкого литья, которая изображала божество с соколиной головой, увенчанной диском и двойным султаном. Подробно все рассматривать я не стал, потому что сейчас моего внимания требовали более насущные дела, но решил при первой же возможности тщательно исследовать содержимое шкафчика. Эти древности тоже источали странный египетский аромат: от них сквозь расколотое стекло тянуло запахом пряностей, камеди и битума - тянуло даже сильнее, чем от других предметов в комнате.
        На все наши следственные действия ушло не более пяти минут, и я немало удивился, увидев в зазорах между оконными рамами и темными шторами бледный свет занимавшегося утра. Когда я сменил миссис Грант у дивана, та подошла ко всем окнам поочередно и подняла шторы.
        Трудно вообразить себе картину более безотрадную, чем являла собою та комната в призрачном предутреннем свете. Так как окна выходили на север, проникавший в них свет был равномерно серым, без малейшего намека на розовый оттенок зари, брезжившей на востоке. Электрические лампы казались одновременно тусклыми и ослепительными; тени были резкими и глубокими. Ни утренней свежести, ни ночной мягкости не ощущалось здесь: все дышало холодной суровостью и невыразимым унынием. Лицо мужчины, лежавшего без чувств на диване, было мертвенно-желтым, а лицо сиделки, освещенное лампой с зеленым абажуром, приобрело зеленоватый оттенок. Только лицо мисс Трелони оставалось белее мела - таким бескровно-бледным, что у меня сердце разрывалось при виде ее. Казалось, ничто на божьем свете уже никогда не сможет вернуть этому лицу краски жизни и счастья.
        Мы все вздохнули с облегчением, когда в комнату вошел запыхавшийся от бега доктор Винчестер. Он задал лишь один вопрос:
        - Кто-нибудь знает, как и чем нанесена рана?
        Окинув нас взглядом и увидев, что все качают головой, молодой медик без дальнейших слов занялся пострадавшим. Немного погодя он вскинул глаза на застывшую в кресле сиделку, но тотчас же, хмуро сдвинув брови, вернулся к своей хирургической работе. Только когда порванные артерии были сшиты и раны аккуратно перебинтованы, доктор заговорил снова (если не считать, конечно, двух-трех раз, когда он коротко просил что-нибудь подать или как-либо пособить ему).
        - Что стряслось с сестрой Кеннеди? - осведомился он, обращаясь к мисс Трелони.
        - Понятия не имею, - быстро отозвалась девушка. - Когда я вошла в комнату в половине третьего, она сидела неподвижно, в точности так, как сейчас. Мы к ней не прикасались и позы ее не меняли. С тех пор она ни на миг не приходила в сознание. Даже выстрелы сержанта Доу никак на нее не подействовали.
        - Выстрелы? Стало быть, вы обнаружили виновника этого нового преступления?
        Все молчали, а потому ответил я:
        - Увы, мы ничего не обнаружили. Я находился в комнате вместе с сиделкой. Еще накануне вечером я предположил, что запах мумий вгоняет меня в сон, а потому сходил в аптекарскую лавку за респиратором. Заступив на дежурство, я тотчас же надел маску, но она не помогла: я все равно заснул. По пробуждении я увидел, что в комнате полно народу: тут были мисс Трелони, сержант Доу и слуги. Сиделка застыла в кресле в той же позе, в какой я видел ее прежде. Сержант спросонья - и вдобавок под остаточным действием того же запаха или еще чего-то, что одурманило нас с сиделкой, - вообразил вдруг, будто видит в полутьме комнаты какое-то движение, и дважды выстрелил. Когда я встал с кресла, с респиратором на лице, сержант принял меня за виновника всех несчастий и, вполне естественно, уже собрался нажать на спусковой крючок еще раз, но я, к счастью, успел вовремя сорвать респиратор. Мистер Трелони лежал на полу возле сейфа, там же, где и прошлой ночью, и истекал кровью, хлеставшей из новой раны на запястье. Мы перенесли его на диван и наложили на руку турникет. Вот, собственно, и все, что нам известно. Нож мы не
трогали - вон он валяется рядом с кровавой лужей. - Я подошел к сейфу и поднял нож с пола. - Смотрите! На острие запекшаяся кровь.
        Какое-то время доктор Винчестер стоял неподвижно и молчал, потом наконец произнес:
        - Выходит, события сегодняшней ночи столь же таинственны, как и вчерашние?
        - Именно так! - подтвердил я.
        Ничего не сказав мне в ответ, доктор повернулся к мисс Трелони.
        - Нам лучше перенести сиделку Кеннеди в другую комнату. Полагаю, это не вызовет затруднений?
        - Ни малейших! Прошу вас, миссис Грант, позаботьтесь, чтобы комнату сиделки Кеннеди приготовили должным образом, и велите двум слугам перенести ее туда.
        Домоправительница быстро удалилась и довольно скоро вернулась.
        - Комната готова, и слуги здесь, - доложила она.
        Два лакея, вошедших по ее зову, подняли с кресла одеревенелое тело сиделки Кеннеди и под наблюдением доктора вынесли прочь. Мисс Трелони осталась со мной возле больного, а миссис Грант проследовала за доктором в комнату сиделки.
        Когда мы оказались наедине, девушка подошла ко мне и, взяв за обе руки, промолвила:
        - Надеюсь, вы забудете мои резкие слова. Я не хотела вас обидеть: просто не помнила себя от смятения и тревоги.
        Вместо ответа я сжал ее руки и поцеловал, одну и другую. Целовать женщине руки можно по-разному. Сейчас я хотел выразить исключительно свое глубокое почтение к мисс Трелони, и она приняла мой жест с благородным достоинством, коим всегда были исполнены ее манеры и каждое движение. Я подошел к дивану и посмотрел на бесчувственного мужчину. За последние несколько минут заря окончательно вступила в свои права, и в воздухе уже появился первый намек на дневной свет. Глядя на суровое холодное лицо, белое как мрамор в бледных сумерках, я опять невольно проникся ощущением, что за событиями минувших двадцати шести часов стоит какая-то глубокая тайна. За этими нависшими бровями, за этим высоким широким лбом скрывалась некая продуманная идея величайшей важности, некий грандиозный замысел, и тяжелый квадратный подбородок выражал решимость осуществить его. Я смотрел на мистера Трелони и терялся в догадках, и мало-помалу мысли мои начали блуждать, разбредаться - прошлой ночью подобная рассеянность ума предшествовала погружению в сон. Я противился дремоте, изо всех сил цепляясь за явь, и сделать это стало
значительно легче, когда мисс Трелони подошла, склонила голову мне на плечо и беззвучно заплакала. Все мужские качества разом пробудились во мне и сосредоточились на единственной цели. Говорить что-либо не имело смысла, ибо наши чувства нельзя было передать словами. Но мы ясно поняли друг друга, и она не отстранилась, когда я, словно защищая, обнял ее за плечи, как в далеком прошлом обнимал маленькую сестренку, в детских своих горестях приходившую за утешением к старшему брату. Сам этот покровительственный жест, самое поза еще больше утвердили меня в намерении оберегать девушку и, казалось, вернули к действительности мой праздно блуждавший ум. Однако, движимый тем же инстинктом защитника, я быстро убрал руку с плеча мисс Трелони, когда за дверью послышались шаги доктора.
        Войдя в комнату и подступив к кровати, он долго и пристально вглядывался в пациента: брови хмуро сдвинуты, плотно сжатые губы превратились в тонкую линию.
        - В бессознательном состоянии вашего отца и сестры Кеннеди много общего, - наконец заговорил он. - Чем бы оно ни было вызвано, в обоих случаях наблюдаются схожие признаки. Но у сиделки ступор не столь глубокий. Полагаю, ей мы сумеем помочь успешнее и быстрее, чем этому нашему пациенту, так как в ее случае руки у нас ничем не связаны. Я поместил сестру Кеннеди на сквозняке, и у нее уже проявляются - хотя и очень слабо - признаки, характерные для обычного обморока. Одеревенелость конечностей понемногу проходит, кожа стала более чувствительной - или, точнее сказать, менее нечувствительной - к болевым раздражителям.
        - Но почему же тело мистера Трелони, давно уже пребывающего в бессознательном состоянии, совершенно не утратило гибкости? - спросил я.
        - На этот вопрос у меня нет ответа. Возможно, все прояснится буквально через несколько часов, а возможно, лишь через несколько дней. Но этот урок диагностики будет чрезвычайно полезен для современной медицины, а может статься, и для медицины будущего, как знать! - закончил доктор с пылом человека, страстно увлеченного своим делом.
        Все утро доктор сновал из одной комнаты в другую, взволнованно наблюдая за обоими пациентами. Он велел миссис Грант неотлучно находиться при сиделке, а у постели раненого постоянно дежурили либо миссис Трелони, либо я, а чаще всего мы вдвоем. Тем не менее и ей, и мне все же удалось выкроить время, чтобы помыться и переодеться, а пока мы завтракали, за мистером Трелони присматривали доктор и домоправительница.
        Сержант Доу отправился сначала в Скотленд-Ярд с докладом о событиях минувшей ночи, а затем в местный участок, чтобы вызвать к нам своего товарища Райта согласно договоренности со старшим офицером Доланом. Когда он вернулся, я невольно предположил, что бедняге крепко досталось от начальства за стрельбу в комнате больного или просто за стрельбу без законных оснований. Замечание, которое обронил сержант, несколько прояснило для меня дело:
        - Что бы там ни говорили, сэр, а хорошая репутация чего-то да стоит. Видите? У меня даже не отобрали револьвер.
        Тот день был долгим и беспокойным. Ближе к вечеру состояние сиделки Кеннеди заметно улучшилось: одеревенелость конечностей прошла полностью. Женщина по-прежнему дышала тихо и ровно, но лицевые мышцы ее расслабились, веки сомкнулись, и теперь она больше походила на человека, спящего обычным глубоким сном. Тогда же доктор Винчестер привел еще двух сиделок - одной предстояло приглядывать за сестрой Кеннеди, а другой - при необходимости подменять миссис Трелони, которая твердо положила остаться с отцом на всю ночь. Чтобы набраться сил перед ночным бдением, девушка поспала несколько часов днем. Посовещавшись, мы установили такой распорядок дежурств: миссис Грант останется у постели нашего подопечного до полуночи, потом ее сменит мисс Трелони. Новая сиделка будет бодрствовать в комнате последней и каждые четверть часа заглядывать к больному. Доктор будет дежурить до двенадцати, а затем на пост заступлю я. Либо один, либо другой детектив всю ночь будет находиться в пределах слышимости из комнаты и также наведываться туда время от времени. Таким образом, сами наблюдатели тоже будут под наблюдением, что
исключит вероятность трагических событий, какие произошли прошлой ночью, когда сразу обоих дежурных одолел сон.
        После захода солнца всеми нами овладело странное, мрачное беспокойство, и каждый из нас по-своему приготовился к бодрствованию. Доктор Винчестер, памятуя о моем респираторе, решил сходить за таким же средством защиты для себя. На самом деле он столь высоко оценил мою идею, что я убедил мисс Трелони тоже приобрести респиратор.
        И вот наступила ночь.
        Глава 5
        Новые странные распоряжения
        Придя в половине двенадцатого в комнату больного, я нашел в ней полный порядок. Новая сестра, опрятная, строгая и бдительная, сидела у постели в том же кресле, что и сестра Кеннеди прошлой ночью. Немного поодаль, между кроватью и сейфом, сидел настороженный доктор Винчестер без сна в глазу. Он выглядел странно и почти что комично в респираторе, закрывавшем рот и нос. Пока я стоял в дверях, сзади послышался слабый шорох. Обернувшись, я увидел нового детектива - он кивнул мне, приложил палец к губам и бесшумно удалился. Значит, пока еще ни одного из наблюдателей сон не одолел.
        Я уселся на стул с наружной стороны двери. Входить раньше времени в комнату, рискуя поддаться усыпительному воздействию таинственной незримой субстанции, не было ни малейшей надобности. Мысли мои, само собой, вращались вокруг событий минувших суток, порождая самые несуразные умозаключения, вопросы и догадки, но на сей раз я не забывался в грезах, как прошлой ночью. Чувство реальности ни на миг меня не покидало, и я ощущал себя часовым на посту. Размышление - процесс далеко не медленный, и, когда думаешь о чем-нибудь сосредоточенно, время летит очень быстро. Мне показалось, что я просидел там совсем недолго, - но вот уже дверь, по нашей договоренности слегка приоткрытая, широко распахнулась и из комнаты вышел доктор Винчестер, на ходу снимая респиратор. Он отвернул наружный фильтр маски и осторожно его понюхал, тем самым в очередной раз показав пытливость своего ума.
        - Я ухожу домой, - сообщил он мне, - и вернусь рано утром, если, конечно, меня не вызовут среди ночи. Но сегодня, похоже, все спокойно.
        Следующим на пост заступил сержант Доу - на цыпочках вошел в комнату и расположился в кресле, где перед тем сидел доктор. Я по-прежнему оставался снаружи, но то и дело заглядывал внутрь - впрочем, скорее просто для порядка, нежели с какой-то практической целью: в комнате стояла такая темень, что ничего не разглядишь даже из тускло освещенного коридора.
        Незадолго до двенадцати мисс Трелони появилась из своей спальни. Прежде чем направиться к отцу, она посетила комнату, где почивала сиделка Кеннеди, и почти сразу вышла оттуда с несколько повеселевшим видом. Респиратор девушка держала в руке, но, перед тем как его надеть, спросила меня, не произошло ли чего-нибудь необычного, пока она спала. Приглушенным голосом (этой ночью в доме все разговаривали полушепотом) я ответил, что все в порядке и все спокойно. Потом мы надели респираторы и тихо переступили порог комнаты. Сиделка и детектив встали, и мы заняли их места. Сержант Доу пропустил вперед женщину и осторожно притворил за собой дверь, как у нас было условлено.
        Какое-то время я сидел совершенно неподвижно, с громко бьющимся сердцем. Зловещую темноту рассеивал лишь слабый свет лампы, который ложился мутно-белым круглым пятном на высокий потолок и сочился сквозь зеленый абажур, по низу отливавший изумрудом. Однако свет этот только подчеркивал густую черноту населявших комнату теней, которые вскоре, как и минувшей ночью, словно задышали, зашевелились и зажили собственной жизнью. Спать мне совсем не хотелось, и мисс Трелони тоже в полной мере бодрствовала, в чем я убеждался всякий раз, когда вставал и подходил посмотреть на нашего подопечного, то есть каждые десять минут. Каждую четверть часа в комнату заглядывал то один, то другой полисмен и, услышав наше с мисс Трелони «все в порядке», приглушенное респираторами, снова прикрывал дверь.
        Время шло, тишина и темнота, казалось, сгущались все больше. Круг света на потолке заметно потускнел, а абажур лампы, прежде изумрудный, теперь стал цвета маорийского нефрита. Ночные шумы, доносившиеся с улицы, и звездный свет, ложившийся бледными линиями на кромки оконных рам, делали темноту в комнате еще более мрачной и таинственной.
        Мы слышали, как часы в коридоре отбивают четверти серебряным колокольчиком. Через считаные секунды после того, как они прозвонили два, мною вдруг овладело странное чувство. Мисс Трелони беспокойно пошевелилась, озираясь по сторонам, и я понял, что она тоже испытывает какое-то непонятное новое ощущение. Детектив Райт только что к нам заглядывал, а значит, на следующие четверть часа мы с ней остались одни у постели бесчувственного пациента.
        Сердце мое бешено заколотилось. Меня охватил страх - неопределенный, безличный страх. Мне вдруг почудилось, будто в комнате появился еще кто-то, некое разумное существо, и оно совсем рядом. Что-то коснулось моей ноги. Я резко опустил руку и нащупал шелковистый мех Сильвио. С тихим, почти неслышным рычанием кот развернулся и царапнул меня. Я почувствовал на руке кровь. Бесшумно поднявшись с кресла, я подошел к кровати. Мисс Трелони тоже встала и обернулась, словно ощутив рядом чье-то присутствие. Взгляд у нее был дикий, грудь часто вздымалась, как при удушье. Я дотронулся до локтя девушки, но она, казалось, даже не заметила этого и вскинула перед собой руки, будто отталкивая кого-то.
        Нельзя было терять ни секунды. Я подхватил мисс Трелони на руки, бросился вон из комнаты и, распахнув дверь, шагнул в коридор и громко крикнул:
        - Сюда! На помощь!
        В мгновение ока появились оба детектива, миссис Грант и сиделка. Немного погодя прибежали несколько слуг обоего пола. Препоручив девушку заботам миссис Грант, я кинулся обратно в комнату и, нашарив на стене выключатель, зажег свет. Сержант Доу и сиделка поспешили за мной.
        Мы подоспели как раз вовремя. Возле сейфа - там же, где в две предыдущие ночи, - лежал мистер Трелони с вытянутой вперед левой рукой, полностью оголенной, если не считать повязки на запястье. Рядом с ним я увидел египетский нож с листовидным лезвием, прежде покоившийся среди древних артефактов в шкафу с разбитой дверцей. Он был воткнут острием в паркетный пол, откуда еще третьего дня убрали залитый кровью коврик.
        Однако в комнате все оставалось на своих местах, и никаких признаков чего-то необычного не наблюдалось. Сиделка и двое слуг перенесли мистера Трелони обратно на кровать, а мы с полисменами тщательно осмотрели комнату, но не обнаружили ничего подозрительного. Вскоре вернулась мисс Трелони, бледная, но спокойная. Подойдя ко мне, она тихо проговорила:
        - Я почувствовала, что теряю сознание. Не знаю почему, но вдруг безумно испугалась!
        Еще одно потрясение я испытал, когда оперся ладонью о край кровати, собираясь склониться к больному, а мисс Трелони вдруг пронзительно вскрикнула:
        - Вы ранены! Ах, посмотрите! У вас на руке кровь! И на простынях тоже!
        За всеми треволнениями я напрочь забыл о царапинах, оставленных когтями Сильвио. Глянув на них, я тут же вспомнил про кота, но не успел и рта открыть, как мисс Трелони схватила мою руку и поднесла к глазам. Увидев несколько параллельных царапин, она снова вскричала:
        - Такие же раны, как у отца!
        Затем, быстро, но осторожно опустив мою руку, она обратилась ко мне и сержанту Доу:
        - Пойдемте в мою комнату! Сильвио там, в своей корзине.
        Мы проследовали за ней в соседнюю спальню. Сильвио действительно сидел в своей корзине и лизал лапы.
        - Да, он и впрямь здесь, - сказал детектив. - Но почему он лижет лапы?
        Маргарет с тихим стоном наклонилась и дотронулась до передней лапы Сильвио. Кот зарычал, явно недовольный. Тут в комнату вошла миссис Грант. Увидев, что мы осматриваем кота, она промолвила:
        - Сиделка говорит, что Сильвио спал на постели сестры Кеннеди все время, пока вы оставались возле отца. Он перешел туда сразу, как только вы отправились в комнату хозяина, и вернулся на обычное свое место совсем недавно. Еще она говорит, что сестра Кеннеди стонет и бормочет во сне, будто ее мучают кошмары. Думаю, нам надо послать за доктором Винчестером.
        - Пошлите сейчас же, прошу вас! - воскликнула девушка.
        Мы возвратились в комнату больного. С минуту мисс Трелони стояла над постелью отца, сосредоточенно сдвинув брови, а затем повернулась ко мне с решительным видом и сказала:
        - Не кажется ли вам, что мы должны пригласить для врачебной консультации еще кого-нибудь? Конечно, я полностью доверяю доктору Винчестеру: это чрезвычайно способный молодой человек, - но именно что молодой, а ведь наверняка есть специалисты, всю жизнь посвятившие изучению подобных случаев. У такого врача, несомненно, больше знаний и опыта, которые помогли бы пролить свет на состояние моего бедного отца. А доктор Винчестер, похоже, все еще блуждает в потемках. Ах! Я просто не знаю, что делать! Все так ужасно!
        Не выдержав, она расплакалась, и я постарался ее утешить.
        Доктор Винчестер прибыл в самом скором времени. Его первейшей заботой был хозяин дома, но узнав, что тот не получил новых ран, доктор немедля направился к сиделке Кеннеди. При виде ее в глазах у него засветилась надежда. Взяв полотенце и окунув уголок в холодную воду, он легонько хлестнул им женщину по щеке. Кожа ее тотчас порозовела, и больная слабо шевельнулась.
        - С ней все в порядке, - сказал доктор новой сиделке, которую называл сестрой Дорис. - Она очнется самое позднее через три-четыре часа. Вероятно, поначалу у нее будет кружиться голова и мутиться сознание. Возможно даже, случится истерический припадок. Но вы знаете, что делать в таком случае.
        - Да, сэр, - невозмутимо ответила сестра Дорис.
        Мы вернулись в комнату мистера Трелони. Едва мы вошли, миссис Грант и вторая сиделка удалились и с пациентом остались только доктор Винчестер, мисс Трелони да я. Когда дверь закрылась, доктор попросил меня поведать о последних событиях. Я подробно рассказал все, что помнил, стараясь не упустить ни единой мелочи. По ходу моего повествования - не очень длинного - молодой человек то и дело осведомлялся, кто находился при больном в тот или иной момент времени и в какой последовательности мы заходили в комнату. Он интересовался и другими обстоятельствами дела - какими именно, я не запомнил, поскольку они показались мне совершенно несущественными. По завершении нашего разговора доктор Винчестер самым решительным тоном обратился к девушке:
        - Полагаю, мисс Трелони, нам нужно с кем-нибудь проконсультироваться по поводу вашего отца.
        Она ответила мгновенно, чем слегка его удивила:
        - Рада, что вы это предложили. Я полностью с вами согласна. Кого вы посоветуете?
        - А сами вы никого не можете порекомендовать? Кого-нибудь, кто знает вашего отца? Его кто-нибудь прежде консультировал?
        - Насколько мне известно, нет. Но я надеюсь, вы выберете того, кого сочтете лучшим. Моему дорогому отцу необходимо оказать всю возможную помощь, и я буду безмерно вам признательна, если вы сделаете правильный выбор. Кто лучший в Лондоне - или где угодно - специалист по подобным заболеваниям?
        - Я знаю нескольких, но все они живут в разных уголках планеты. Специалистами по заболеваниям мозга, доложу я вам, рождаются, а не становятся. Хотя для того, чтобы усовершенствовать природные способности и преуспеть в своем деле, каждому из них приходится изрядно потрудиться. Все они, можно сказать, граждане мира, а не какой-то конкретной страны. Самый смелый исследователь на сегодняшний день - японец Чиуни, но он скорее хирург-экспериментатор, нежели практикующий врач. Еще есть Цаммерфест из Упсалы, Фенелон из Парижского университета и Морфесси из Неаполя. Это, разумеется, не считая наших специалистов - Моррисона из Абердина и Ричардсона из Бирмингема. Но на первое место я поставил бы Фрира из Королевского колледжа. Он успешнее всех вышеназванных сочетает теорию и практику. Он живет лишь своей работой: никаких посторонних интересов, увлечений, - ничего, и опыт у него поистине огромный. Всем нам, его почитателям, горько сознавать, что столь крепкие нервы и столь умелые руки рано или поздно ослабнут под разрушительным воздействием времени. Лично я предпочел бы Фрира всем прочим.
        - Тогда давайте с утра пораньше пошлем за доктором Фриром, - решительно сказала мисс Трелони. - Кстати, как к нему обращаться: «доктор» или просто «мистер»?
        Вздохнув с видимым облегчением, доктор Винчестер заговорил гораздо живее и непринужденнее, чем прежде:
        - Он - сэр Джеймс Фрир. Я лично отправлюсь к нему и попрошу безотлагательно сюда приехать. - Затем он повернулся ко мне. - Надо бы перевязать вам руку.
        - Да пустяки, не стоит, - возразил я.
        - Пустяки не пустяки, а раны все же надобно обработать. Даже малейшая царапина, нанесенная животным, может оказаться опасной. Лучше не рисковать.
        Я подчинился, и доктор тотчас же занялся моей рукой. Прежде чем наложить бинты, он рассмотрел через лупу царапины и сравнил их со следами, оставленными когтями Сильвио на листке промокательной бумаги, который извлек из своего блокнота. Убрав листок обратно, он сказал лишь одно:
        - Прискорбно, что Сильвио незаметно проскальзывает в комнату в самые неподходящие моменты - и столь же незаметно потом исчезает.
        Утро тянулось медленно. К десяти часам сестра Кеннеди пришла в себя настолько, что уже могла сидеть и более-менее членораздельно разговаривать. Но мысли у нее все еще путались, и она совершенно не помнила, что происходило прошлой ночью после того, как заняла место у постели больного. И похоже, сейчас это нимало ее не интересовало.
        Незадолго до одиннадцати вернулся доктор Винчестер вместе с сэром Джеймсом Фриром. Когда я с лестничной площадки увидел их в холле, сердце у меня упало: я осознал, что мисс Трелони сейчас предстоит со стыдом признаться еще одному незнакомцу в своей полной неосведомленности относительно жизни родного отца.
        Сэр Джеймс Фрир с первого взгляда привлекал к себе внимание и вызывал невольное уважение. Казалось, он настолько ясно знает, чего хочет, что решительно отметает прочь все желания и помыслы людей, менее определенных в своих устремлениях. Этот пронзительный взор, эта твердая складка губ, эти насупленные густые брови словно принуждали всех и вся к полному и безоговорочному подчинению его воле. Впрочем, когда всех нас друг другу представили и он, можно сказать, вошел в наше общество, вся таинственность, окружавшая его персону вдруг будто бы рассеялась. И я исполнился надежды, глядя вослед сэру Фриру, когда он вместе с доктором Винчестером направился в комнату больного.
        Они оставались там очень долго: один раз вызвали сестру Дорис, но та вскоре вышла обратно, - потом оба проследовали в комнату, где находилась сиделка Кеннеди, и сэр Фрир отослал сестру, присматривавшую за ней. Позже доктор Винчестер сообщил мне, что сиделка Кеннеди, хотя и понятия не имевшая о последних событиях, дала исчерпывающие ответы на все вопросы доктора Фрира касательно состояния мистера Трелони вплоть до момента, когда она впала в беспамятство. Затем оба доктора направились в кабинет, где за закрытой дверью принялись спорить столь долго и жарко, если не сказать ожесточенно, что я в конце концов даже забеспокоился. Мисс Трелони и вовсе находилась на грани нервного срыва к тому времени, когда они вышли. Бедняжка! От всех тяжелых переживаний предыдущих дней нервы у нее определенно были на пределе.
        Первым из кабинета появился сэр Джеймс, с мрачным лицом, непроницаемым, как у сфинкса. За ним по пятам шел доктор Винчестер, очень бледный, но такого рода бледностью, которая свидетельствует о реакции организма на перевозбуждение. Я с уверенностью предположил, что совсем недавно лицо его горело краской. Сэр Джеймс пригласил мисс Трелони пройти в кабинет и обратился ко мне с таким же предложением. Когда мы вошли, он повернулся ко мне и сказал:
        - Со слов доктора Винчестера я понял, что вы друг мисс Трелони и непосредственный свидетель всех произошедших в доме событий, а посему полагаю ваше присутствие здесь весьма желательным. Я знаю вас как блестящего адвоката, мистер Росс, хотя до сих пор не имел удовольствия лично познакомиться с вами. Доктор Винчестер говорит, что этому делу сопутствуют некие таинственные обстоятельства, которые ставят его - да и всех прочих - в тупик и которые, по его мнению, должны вызывать особенный интерес у вас. Вот почему я считаю нужным держать вас в курсе событий. Лично я никогда не придаю значения никаким тайнам, кроме научных, а поскольку здесь налицо попытка убийства или ограбления, могу сказать лишь одно: нашим убийцам, перед тем как идти на следующее преступление, не помешало бы взять несколько начальных уроков анатомии, ибо они в ней явно ничего не смыслят. Если злоумышленники ставили своей целью ограбление, то выступили из рук вон плохо. Впрочем, в таких делах я не знаток. - Сэр Фрир втянул в нос изрядную понюшку табаку и, повернувшись к мисс Трелони, продолжил: - Теперь что касается пациента. Оставив
в стороне причину нынешнего его состояния, на данный момент мы можем заключить лишь, что он пребывает в глубокой каталепсии. Сейчас нам остается только поддерживать в нем телесные силы, больше ничем помочь ему мы не можем. В целом я одобряю лечение, назначенное доктором Винчестером, и уверен, что при любых переменах в состоянии пациента он примет надлежащие меры. Случай, конечно, интересный - в высшей степени интересный, - и если болезнь получит вдруг нежелательное развитие, я буду счастлив приехать в любое время. Хочу обратить ваше внимание лишь на одно обстоятельство и обращаюсь при этом лично к вам, мисс Трелони, потому как здесь решение за вами. Доктор Винчестер говорит, что вы не вольны действовать по своему усмотрению, но связаны распоряжениями, оставленными вам отцом на случай, если с ним произойдет нечто подобное. Однако я все же настоятельно рекомендую вам переместить пациента в другую комнату или по крайней мере убрать из его комнаты все мумии и прочие древности. Право же, находясь в окружении этих жутких предметов и вдыхая источаемые ими запахи, любой человек может занедужить. Вы уже
убедились в пагубном воздействии этих испарений. Та сиделка - Кеннеди, если мне не изменяет память, - еще не полностью очнулась от каталептического сна, да и вы, мистер Росс, как мне сообщили, тоже испытали некое подобие транса. Скажу лишь одно… - Брови его насупились пуще прежнего, и складка губ стала жестче. - Будь я здесь за главного, я решительно потребовал бы поместить пациента в другую обстановку - или просто отказался бы от дела. Доктор Винчестер уже знает, что за дальнейшими консультациями вы сможете обращаться ко мне, только если это условие будет выполнено. Но я уверен, мисс Трелони, что вы поступите, как подобает хорошей дочери, которую больше волнует телесное и умственное здоровье отца, нежели любые его причуды, объясняющиеся, возможно, какими-то нелепыми страхами да всякого рода тайнами из книжек «дешевых ужасов». Пока еще, слава богу, Британский музей и госпиталь Святого Томаса не поменялись своим назначением. Всего вам доброго, мисс Трелони. Искренне надеюсь на скорое выздоровление вашего отца. Помните: я в любой час дня и ночи к вашим услугам - если только вы выполните простое условие,
мною поставленное. И вам всего доброго, мистер Росс. С нетерпением буду ждать от вас новостей, доктор Винчестер.
        Он удалился, и мы стояли молча, пока грохот колес его экипажа не стих в отдалении. Первым заговорил доктор Винчестер:
        - Как врач, считаю нужным признать правоту сэра Фрира. Я едва не вспылил, когда он поставил условие, на котором согласен заниматься нашим делом, но тем не менее в том, что касается лечения, он прав. К сожалению, он не видит всей странности данного случая и не желает понять, что мы связаны распоряжениями мистера Трелони. Конечно…
        - А вы, доктор Винчестер, - перебила мисс Трелони, - тоже хотите отказаться от дела или все же готовы продолжать, соблюдая известные вам условия?
        - Отказаться? Да у меня и в мыслях такого нет! Мисс Трелони, я ни за что не откажусь от пациента, покуда он дышит и покуда все мы живы!
        Вместо ответа девушка протянула руку, доктор горячо ее пожал.
        - Итак, - решительно сказала она затем, - если сэр Джеймс Фрир - типичный представитель священного клана специалистов, обращаться к ним впредь я не намерена. Во-первых, о состоянии моего отца он, похоже, знает не больше вас, а будь у него хоть сотая доля вашей заинтересованности, он не стал бы проявлять подобный педантизм. Конечно же, я страшно тревожусь за отца, а потому, если увижу возможность выполнить требование сэра Фрира, сделаю это непременно. Я сейчас же пошлю за мистером Марвином и спрошу у него совета, допустимо ли нарушать отцовскую волю. Если он сочтет, что я вправе поступить по собственному усмотрению на свой страх и риск, я без колебаний так и сделаю.
        Засим доктор Винчестер откланялся, а мисс Трелони села и написала мистеру Марвину письмо, где поведала о положении дел и попросила немедленно к ней приехать, взяв с собой все документы, способные пролить свет на происходящее. Она отправила письмо с экипажем для поверенного, и мы принялись ждать со всем возможным терпением.
        От Кенсингтон-Пэлас-Гарденс до Линкольнс-Инн-Филдс путь недолгий, когда едешь сам, но пока едет кто-то, кого ты с нетерпением ждешь, проходит целая вечность. Впрочем, все в мире подвластно времени, и менее чем через час мистер Марвин прибыл.
        Хорошо понимая нетерпение мисс Трелони, он для приличия справился о состоянии больного, а затем сказал:
        - Я готов подробно обсудить с вами распоряжения вашего отца, когда вам будет удобно.
        - В любое время, - ответила девушка. - Почему бы и не сейчас? - Она явно не поняла его намека.
        Мистер Марвин, знавший меня как коллегу-юриста, покосился в мою сторону и нерешительно произнес:
        - Но мы не одни.
        - Я нарочно пригласила мистера Росса, - объяснила она. - Он уже знает об этом деле достаточно, и я хочу, чтобы узнал еще больше.
        Поверенный заметно смешался, что несказанно удивило бы тех, кто встречался с ним только в суде.
        - Но, дорогая юная леди, - с сомнением в голосе проговорил он, - речь идет о воле вашего отца!.. Конфиденциальность между родителем и ребенком…
        - Неужто вы полагаете, мистер Марвин, что подобные соображения уместны в нынешней ситуации? - перебила девушка, и ее бледные щеки порозовели. - Отец никогда не посвящал меня в свои дела. И сейчас, в отчаянных обстоятельствах, мне приходится узнавать о его пожеланиях от совершенно незнакомого человека, о котором я даже не слышала, покуда у меня в руках не оказалось письмо отца, оставленное мне на случай чрезвычайных событий. Я знаю мистера Росса недавно, но полностью ему доверяю и хочу, чтобы он присутствовал при нашем разговоре. Если это не запрещено моим отцом, разумеется, - добавила она. - Ах, простите, мистер Марвин, если я кажусь вам грубой! Но я настолько извелась от горя и тревоги, что уже плохо владею собой.
        Она на несколько секунд прикрыла глаза ладонью; мы с мистером Марвином переглянулись и вновь обратили взоры на нее, стараясь сохранять невозмутимый вид. Вскоре мисс Трелони взяла себя в руки и продолжила более твердым голосом:
        - Пожалуйста, прошу вас, не подумайте только, что я не испытываю к вам благодарности за то, что вы приехали по первому моему зову! Я глубоко вам признательна - и целиком полагаюсь на ваше суждение. Если вы желаете или считаете нужным, мы можем поговорить наедине.
        Я встал, собираясь выйти, но мистер Марвин знаком остановил меня. Тронутый последними словами мисс Трелони, он заметно смягчился и заговорил гораздо более теплым тоном:
        - Нет-нет! Ваш отец не устанавливал никаких ограничений на сей счет, а я со своей стороны совсем не против присутствия мистера Росса. Возможно, так оно даже лучше. Исходя из вашего рассказа о болезни мистера Трелони и прочих сопутствующих обстоятельствах и допуская возможность самого неблагоприятного развития событий, нам нужно с самого начала твердо уяснить, что распоряжения вашего отца носят непререкаемый характер - совершенно непререкаемый, поймите меня. Они настолько категоричны и безоговорочны, что мистер Трелони выдал мне доверенность, обязывающую меня проследить за тем, чтобы все его письменные распоряжения были в точности выполнены. Прошу вас, поверьте мне раз и навсегда: он требует неукоснительного соблюдения всех условий, перечисленных в письме к вам! Покуда в нем теплится жизнь, он должен находиться в своей комнате, и оттуда нельзя выносить ничего из его имущества ни при каких условиях. Ваш отец даже привел список предметов, которые возбраняется переставлять или перемещать.
        Мисс Трелони с удрученным видом молчала. Догадавшись, почему она поникла духом, я спросил:
        - Вы позволите нам посмотреть список?
        Лицо девушки прояснилось, но на него тотчас же снова легла тень, когда адвокат - явно готовый к такому вопросу - быстро ответил:
        - Только если мне придется действовать по доверенности, каковой документ я привез с собой. Вот, прошу ознакомиться. - Вручив мне документ, он продолжал с деловитой уверенностью опытного юриста: - Вы сами убедитесь, мистер Росс, что он составлен в самых категорических выражениях и что мой доверитель изложил свои требования совершенно недвусмысленно. Весь текст за исключением некоторых юридических оборотов записан со слов мистера Трелони, и я уверяю вас, что мне редко доводилось когда-либо видеть документы столь четкие и однозначные. Даже я не могу допустить хотя бы малейшее отступление от воли клиента, не нарушив при этом его доверия. Излишне говорить, что на такое я не пойду никогда. - Последнее мистер Марвин, очевидно, добавил, чтобы предупредить любые попытки воззвать к его сочувствию, затем, желая смягчить резкость своих слов, продолжил: - Надеюсь, мисс Трелони, вы понимаете, что я готов - искренне и решительно готов - сделать все возможное в пределах моих полномочий, чтобы помочь вам в вашей беде. Но всеми своими действиями ваш отец преследовал определенную цель, которую не раскрыл мне.
Насколько я могу судить, каждое слово в его распоряжениях тщательно взвешено и обдумано. Каков бы ни был замысел, который он держал в уме, это был замысел всей его жизни, и мистер Трелони отнесся к нему с предельной серьезностью: предусмотрел все возможные варианты развития событий и предотвратил любую возможную помеху своим планам… Боюсь, мисс Трелони, я огорчил вас, о чем глубоко сожалею, потому что вам и без того приходится очень, очень тяжело. Но у меня, увы, нет выбора. Если у вас возникнет надобность посоветоваться со мной по какому бы то ни было вопросу, даю вам слово: я приеду без промедления в любое время суток. Вот мой домашний адрес. - Продолжая говорить, он быстро нацарапал несколько слов в записной книжке. - А ниже адрес моего клуба, где я обычно бываю по вечерам.
        Мистер Марвин вырвал листок и вручил мисс Трелони. Она поблагодарила его. Затем он пожал руки нам обоим и откланялся.
        Как только входная дверь за ним закрылась, в комнату постучалась и вошла миссис Грант - с таким расстроенным видом, что мисс Трелони порывисто встала, бледная как смерть, и спросила:
        - В чем дело, мисс Грант? Что стряслось? Еще какая-то беда?
        - С прискорбием вынуждена сообщить, мисс, что все слуги, кроме двух, заявили о своем намерении покинуть дом сегодня же. Они все обсудили между собой, и дворецкий разговаривал со мной от имени всех остальных. Они готовы отказаться от жалованья и даже выплатить неустойку за увольнение без заблаговременного уведомления, лишь бы не задерживаться здесь ни днем дольше.
        - Чем они это объясняют?
        - Ничем, мисс. Говорят, мол, они очень сожалеют, но сказать им нечего. Я спросила Джейн, старшую горничную, которая не присоединилась к прочим и остается на своем месте, и она по секрету сообщила мне, что они забрали в свои глупые головы, будто в доме завелось привидение!
        Тут следовало бы посмеяться, но нам было не до смеха. Глядя на мисс Трелони, смеяться совсем не хотелось. На бледном лице девушки, отмеченном печатью ужаса и отчаяния, отражался не страх как таковой, но некая страшная мысль, явно закравшаяся к ней давно и сейчас получившая подтверждение. Мне же вдруг показалось, будто мой разум обрел голос, - но не во всей полноте, ибо в глубине сознания таилась и другая мысль, смутная и невнятная, чей голос пока еще не прозвучал.
        Глава 6
        Подозрения
        Первой, к кому вернулось самообладание, была мисс Трелони.
        - Прекрасно, миссис Грант, пусть уходят! - сказала она с высокомерным достоинством. - Выплатите каждому все, что с нас причитается на сегодняшний день, плюс месячное жалованье. Они служили нам добросовестно, а повод для увольнения у них весьма необычный. Нельзя ожидать большой преданности от людей, одержимых суеверными страхами. Те же, кто остался, отныне будут получать двойное жалованье, и я прошу вас прислать их ко мне по первому моему требованию.
        Миссис Грант еле сдерживала негодование. Как домоправительница, она решительно не одобряла столь великодушного обхождения со слугами, сговорившимися уволиться.
        - Они этого не заслуживают, мисс. Взять и уйти после такого к ним отношения! Да я в жизни не видала, чтобы кто-нибудь обращался со слугами столь ласково и учтиво, как вы. Они тут что при дворе королевском жили, такое к ним уважение. А теперь, в час беды, вон как поступают! Это гнусно, иначе не скажешь!
        Мисс Трелони мягко урезонила оскорбленную в своем достоинстве домоправительницу, и та удалилась прочь, настроенная к неблагодарным уже менее враждебно. Немного погодя миссис Грант вернулась совсем в ином расположении духа и спросила, не прикажет ли госпожа нанять - или хотя бы попытаться нанять - полный штат новых слуг.
        - Вы же знаете, мэм, - продолжала она, - когда на половине слуг поселяется страх, от него, почитай, уже не избавиться. Слуги придут, но быстро и уйдут: их ничем не удержишь. Они все одно не останутся. А даже если и останутся отрабатывать положенный месяц после уведомления, то устроят вам такую жизнь, что вы ежечасно будете жалеть, что взяли их в услужение. И женщины-то не подарок, эти дерзкие негодницы, но мужчины еще хуже!
        Ни видом своим, ни голосом не обнаружив беспокойства или возмущения, мисс Трелони ответила:
        - Давайте, миссис Грант, попробуем обойтись теми, кто остался. Пока мой дорогой отец болен, принимать гостей мы не будем, так что обслуживать придется лишь нас троих. Но если, по-вашему, оставшихся слуг недостаточно, я найму еще нескольких им в подмогу. Полагаю, найти двух-трех горничных не составит труда; возможно, у вас уже есть кто-нибудь на примете. И пожалуйста, имейте в виду, что новые служанки - если они нам подойдут и останутся в доме - должны получать такое же жалованье, как и нынешние. Разумеется, миссис Грант, хотя я никоим образом не приравниваю вас к служанкам, мое решение о двойном жалованье распространяется и на вас тоже.
        С этими словами она протянула свою тонкую изящную руку, которую домоправительница взяла и поцеловала с непринужденностью старшей женщины, опекающей младшую. Я не мог не восхититься великодушным обхождением мисс Трелони со слугами и мысленно согласился с замечанием, которое миссис Грант вполголоса обронила, выходя из комнаты:
        - Неудивительно, что наш дом сродни королевскому дворцу, когда хозяйка ни дать ни взять принцесса!
        «Принцесса»! Вот именно! Эта мысль отозвалась во мне восторгом, ярко высветив в моей памяти незабвенное мгновение, когда я впервые увидел мисс Трелони на балу в доме на Белгрейв-сквер. Царственная красавица - высокая и стройная, в грациозной плавности движений подобная лилии или лотосу, что тихо колеблются на водной глади. На ней было свободно ниспадавшее платье из тончайшей черной ткани с золотой нитью. Волосы украшала старинная египетская драгоценность - маленький хрустальный диск в обрамлении острых перьев, вырезанных из лазурита. На запястье у нее был тяжелый браслет, тоже старинной работы, в виде двух раскрытых златокованых крыльев с перьями из самоцветов. Несмотря на всю любезность, которую она выказала мне, когда хозяйка дома представила нас друг другу, поначалу я отчаянно робел перед нею. И лишь позже, во время нашей прогулки по реке, я начал постигать ее милую и нежную душу, и мой боязливый трепет сменился иным чувством.
        Некоторое время мисс Трелони сидела за столом, делая какие-то хозяйственные записи или заметки для памяти, затем отложила бумаги в сторону и послала за преданными слугами. Посчитав, что ей будет удобнее поговорить с ними наедине, я вышел из комнаты, а когда вернулся, в глазах у нее еще блестели слезы.
        Следующий важный разговор, в котором я принял самое непосредственное участие, оказался еще более неприятным и встревожил меня не в пример сильнее. Ближе к вечеру в кабинет, где я находился, вошел сержант Доу. Бесшумно закрыв за собой дверь и удостоверившись, что мы одни, он приблизился ко мне.
        - В чем дело? - спросил я. - Вижу, вы хотите поговорить со мной с глазу на глаз.
        - Так точно, сэр. Могу ли я рассчитывать, что этот разговор останется между нами?
        - Разумеется. Во всем, что касается мисс Трелони - и, разумеется, мистера Трелони, - вы можете быть со мной совершенно откровенны. Насколько я понимаю, мы оба хотим оказать им всю посильную помощь.
        После недолгого колебания сержант сказал:
        - Как вам известно, сэр, у меня есть свои непреложные обязанности, и вы меня достаточно хорошо знаете, чтобы понимать, что я их выполню. Я полицейский, детектив, и мой долг - беспристрастно установить все факты порученного мне дела. Я предпочел бы поговорить с вами строго конфиденциально, не принимая во внимание ничей долг перед кем-либо, кроме моего долга перед Скотленд-Ярдом.
        - Конечно, конечно! - машинально произнес я, внутренне холодея, неведомо почему. - Будьте со мной полностью откровенны. Даю слово, все останется между нами.
        - Благодарю вас, сэр. Полагаю, о нашем разговоре не следует знать никому - ни самой мисс Трелони, ни даже мистеру Трелони, когда он очнется.
        - Безусловно, если вы ставите такое условие, - довольно сухо ответил я.
        Заметив перемену в моем голосе и выражении лица, сержант сказал извиняющимся тоном:
        - Прошу прощения, сэр, но мне и заговаривать-то с вами на эту тему не положено. Просто я давно вас знаю и уверен, что вам можно доверять. Не столько даже вашему слову, сэр, - хотя на него я полагаюсь всецело, - сколько вашему благоразумию!
        Я кивнул:
        - Продолжайте.
        Доу не мешкая приступил к сути вопроса:
        - Я снова и снова обдумывал это дело, сэр, пока голова не начинала идти кругом, но по-прежнему не нахожу никакой удовлетворительной разгадки. В ночь каждого покушения, как нам известно, в дом никто не входил и уж точно никто не выходил. Какой отсюда напрашивается вывод?
        - Кто-то уже находился в доме, - невольно улыбнулся я. - Человек или кто иной.
        - Вот и я так думаю, - с видимым облегчением подхватил сержант. - Прекрасно! И кто же он, этот человек?
        - Я сказал «человек или кто иной», - уточнил я.
        - Давайте остановимся на человеке, мистер Росс! Кот, положим, мог поцарапать или покусать, но нипочем не стащил бы нашего пожилого джентльмена с кровати и не попытался снять у него с руки браслет с ключом. Подобные допущения хороши лишь в бульварном романе, где сыщики-любители, все знающие наперед, строят на них свои блистательные гипотезы. Но у нас в Скотленд-Ярде дураков не держат, и обычно мы устанавливаем, что за всеми преступлениями стоят именно люди, а не существа иного рода.
        - Хорошо, сержант, пусть это будут люди.
        - Но мы говорили о ком-то одном, сэр.
        - Верно. Кто-то один, да будет так!
        - Не удивило ли вас, сэр, что в каждом из трех случаев нападения - или попыток нападения - первым на месте происшествия оказывался один и тот же человек, который и поднимал тревогу?
        - Погодите, дайте подумать! В первый раз, насколько мне известно, тревогу подняла мисс Трелони. Во второй раз я сам сидел у постели больного, хотя заснул почти мгновенно, как и сиделка Кеннеди, а по пробуждении увидел в комнате целую толпу, включая вас. Я так понимаю, тогда мисс Трелони тоже появилась раньше вас. В последний же раз она при мне лишилась чувств, и я вынес ее из комнаты, а потом вернулся туда. Я вошел первым, а вы, кажется, следом за мной.
        После недолгого раздумья сержант Доу сказал:
        - Она либо находилась там, либо оказывалась первой во всех трех случаях. А телесные повреждения были нанесены мистеру Трелони только в первых двух!
        Как опытный юрист, я тут же понял, куда он клонит, и почел за лучшее опередить его. Я не раз убеждался, что самый верный способ опровергнуть предположение - это обратить его в утверждение.
        - То есть, по-вашему, тот факт, что мисс Трелони первой оказывалась на месте происшествия оба раза, когда ее отцу были нанесены раны, доказывает, что она-то и совершила нападение или имела прямое к нему отношение?
        - Я не посмел высказаться столь определенно, но да, именно к такому выводу склоняют терзающие меня сомнения.
        Сержант Доу был не робкого десятка - его явно не пугали никакие умозаключения, логически вытекающие из фактов.
        Какое-то время мы оба молчали. Меня начали одолевать страхи. Я не сомневался в мисс Трелони и ее действиях, но опасался, что они могут быть превратно истолкованы. В деле, безусловно, крылась какая-то загадка, и, если она не будет разгадана, на кого-то неминуемо падет подозрение. При подобных обстоятельствах большинство идет в своих предположениях и выводах по пути наименьшего сопротивления, и, если будет доказано, что кто-то получает личную выгоду от смерти мистера Трелони (буде таковая случится), доказать свою невиновность перед лицом столь подозрительных фактов будет чрезвычайно сложно. Я поймал себя на том, что уже мысленно выстраиваю линию защиты, которая сейчас, пока было неизвестно, какую стратегию выберет обвинение, казалась очень убедительной. Однако пока что я не собирался опровергать никакие гипотезы, рождавшиеся в голове детектива. Если я внимательно все выслушаю и приму к сведению доводы противной стороны, это будет лучшей помощью, которую я могу оказать мисс Трелони. Когда же настанет время разнести эти гипотезы в пух и прах, я выступлю со всем своим воинственным пылом и во        - Разумеется, вы выполните свой долг, и без всякого страха, - сказал я. - Что вы намерены предпринять?
        - Пока не знаю, сэр. Видите ли, я до сих пор не определился с подозреваемым. Скажи мне кто-нибудь, что очаровательная юная леди причастна к такого рода преступлению, я только покрутил бы пальцем у виска. Но я вынужден считаться с собственными выводами. Да и сколько уже раз в суде доказывалась вина самых неожиданных людей, в невиновности которых готовы были поклясться все участники процесса - кроме стороны обвинения, знающей факты, и судьи, не имеющего права спешить с выводами. Меньше всего на свете мне хотелось бы причинить зло этой юной леди, особенно сейчас, когда она так удручена и подавлена. И можете быть уверены: я никому не скажу ни слова, способного навести на мысль о ее виновности. Вот почему я разговариваю с вами наедине, как мужчина с мужчиной. Вы знаете толк в искусстве доказательств, это ваша профессия. Моя же работа состоит лишь в том, чтобы подозревать на основании так называемых доказательств, которые, в сущности, есть не что иное, как улики, заведомо неблагоприятные для подозреваемого. Вы лучше меня знаете мисс Трелони, и хотя я волен наблюдать за комнатой больного и свободно
расхаживать по дому, у меня, в отличие от вас, нет полной возможности выяснить, чем и как она живет, какими средствами располагает, или любые другие факты, способные пролить свет на ее действия. Подступись я к ней с прямыми расспросами, она тотчас заподозрит неладное. А тогда, если она и впрямь причастна к преступлению, шансов доказать ее виновность у нас не останется, ибо она, несомненно, изыщет способ воспрепятствовать установлению истины. Но если она невиновна - на что я надеюсь, - то обвинить ее будет с моей стороны неоправданной жестокостью. Я в меру своих способностей обдумал это дело, прежде чем высказаться перед вами, сэр, и, если позволил себе лишнее, приношу свои глубокие извинения.
        - Нет-нет, вам решительно не за что извиняться, Доу, - сердечно сказал я, поскольку смелость, честность и деликатность этого человека внушали уважение. - Я рад, что вы поговорили со мной начистоту. Мы оба хотим установить истину, а в деле этом так много странностей, выходящих за пределы нашего опыта, что в конечном счете важно лишь наше стремление все выяснить независимо от наших взглядов и предпочтений!
        Сержант, явно довольный моими словами, продолжил:
        - Потому-то я и рассудил так: если мы допускаем, что нападение совершил кто-то из обитателей дома, нам надо кропотливо собирать необходимые доказательства или по крайней мере взвешивать все свидетельства «за» и «против». Тогда мы, в конце концов, придем к определенному выводу или хотя бы исключим все версии, кроме наиболее вероятной - то есть самой доказательной и достоверной. Затем нам надлежит…
        Тут дверь открылась, и в кабинет вошла мисс Трелони. При виде нас она поспешно отступила назад.
        - Ах, извините! Я не знала, что вы здесь!
        Когда я поднялся с места, она уже двинулась прочь.
        - Не уходите, прошу вас, - произнес я. - Мы с сержантом Доу просто обсуждали положение дел.
        Пока мисс Трелони стояла в нерешительности, на пороге возникла миссис Грант и доложила:
        - Доктор Винчестер прибыл, мэм, и желает вас видеть.
        Повинуясь просительному взгляду мисс Трелони, я покинул кабинет вместе с ней.
        Осмотрев пациента, доктор сообщил нам, что никаких изменений в его состоянии не наблюдается, и добавил, что, невзирая на это, хотел бы сегодня остаться на ночь, если возможно. Мисс Трелони заметно обрадовалась и велела миссис Грант приготовить для него комнату. Позже, когда мы с доктором оказались наедине, он неожиданно сказал:
        - Я решил остаться здесь сегодня, поскольку мне надо поговорить с вами, причем сугубо конфиденциально. Вот я и подумал, что меньше всего подозрений мы вызовем, если уединимся где-нибудь и выкурим по сигаре поздно вечером, когда мисс Трелони будет присматривать за отцом.
        Мы по-прежнему придерживались договоренности, что на протяжении всей ночи у постели мистера Трелони будет сидеть либо его дочь, либо я, а под утро нам предстояло нести дежурство вдвоем. Это меня тревожило, так как из нашего разговора с детективом я понял, что он намерен тайком наблюдать за комнатой больного и проявлять особую бдительность именно в предрассветные часы.
        День прошел без каких-либо событий. Мисс Трелони поспала днем, а после ужина сменила сиделку. Миссис Грант оставалась с ней, а сержант Доу дежурил в коридоре. Мы с доктором Винчестером ушли пить кофе в библиотеку. Когда мы закурили сигары, он спокойно произнес:
        - Теперь, когда мы одни, я хотел бы поговорить с вами. Разумеется, все должно остаться между нами - по крайней мере, пока.
        - Да-да, конечно! - согласился я, и сердце мое упало при мысли о недавнем разговоре с сержантом Доу, породившем во мне мучительные страхи и сомнения.
        - Это дело испытывает на прочность рассудок каждого из нас, - продолжал доктор. - Чем дольше я над ним размышляю, тем сильнее у меня заходит ум за разум. И две линии размышлений, постоянно укрепляясь, все настойчивее ведут в противоположные стороны.
        - Какие именно линии?
        Прежде чем ответить, он проницательно посмотрел на меня. В такие минуты взгляд доктора Винчестера мог привести в замешательство любого. Я бы тоже смутился, когда бы имел какое-нибудь отношение к делу, не считая моей заинтересованности в благополучии мисс Трелони. Теперь же я спокойно выдержал его взгляд. Отныне я был просто юристом: с одной стороны - amicus circ?[1 - Другом закона (лат.).], с другой - представителем защиты. Самое мысль, что в голове у этого весьма неглупого человека сложилось две версии, одинаково убедительных и друг другу противоположных, успокоила меня настолько, что я перестал опасаться возможности нового нападения.
        Доктор заговорил с непроницаемой улыбкой, вскоре сменившейся выражением мрачной серьезности:
        - Две линии рассуждений: факты - и фантазии! К первой относится все, что мы доподлинно знаем: нападения, попытки ограбления и убийства, одурманивание, искусственная каталепсия, вызванная либо гипнозом или внушением, либо просто воздействием ядовитого вещества, пока еще неведомого нашим токсикологам. Другая же предполагает некое таинственное влияние, которое не описано ни в одной из известных мне книг - помимо чисто художественных. Еще никогда в жизни я не осознавал столь ясно истинность слов Гамлета: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам»[2 - Пер. М. Вронченко.].
        Давайте сначала рассмотрим факты. Вот у нас человек, в своем доме, в окружении домочадцев; слуги здесь самого разного рода и племени, что исключает вероятность злоумышленного сговора между ними. Он богат, образован, умен. Черты лица его явственно свидетельствуют о железной воле и неколебимой целеустремленности. Дочь - единственный его ребенок, юная девушка, необычайно привлекательная и умная - спит в соседней с ним комнате. Нет никаких причин ожидать нападения или любых иных неприятностей - как нет и никакой возможности проникнуть в дом с улицы, чтобы их причинить, - но все же нападение происходит, жестокое и зверское нападение посреди ночи. Пострадавшего обнаруживают очень быстро - а в криминальных делах чье-либо мгновенное появление на месте происшествия обычно оказывается не случайным, а умышленным. Нападавшего или нападавших явно спугнули прежде, чем они успели довести до конца задуманное, в чем бы оно ни состояло. Однако никаких следов бегства нет: ни улик, ни беспорядка в комнате, ни открытой двери или окна, ни малейшего шума - ничего, что указывало бы на виновника преступления или хотя бы
на сам факт преступления, - ничего, кроме жертвы и ряда косвенных улик, свидетельствовавших о покушении!
        Следующей ночью предпринимается еще одна попытка, даром что дом полон недремлющих людей, а в комнате и рядом с ней дежурят полицейский следователь, опытная сиделка, родная дочь пострадавшего и ее преданный друг. Сиделка впадает в каталептический транс, а упомянутый друг, хотя и защищен респиратором, погружается в глубокий сон. Даже у детектива затуманивается в голове, и он открывает пальбу в комнате больного, сам толком не понимая, в кого или во что стреляет. Ваш респиратор, похоже, единственная вещь, безусловно относящаяся к «фактической» стороне дела. В отличие от прочих - впавших в ступор, более или менее глубокий, в зависимости от проведенного в комнате времени - вы остались в ясном сознании; стало быть, весьма вероятно, что усыпительное воздействие, какова бы ни была его природа, носит не гипнотический характер. Но, с другой стороны, у нас имеется факт, не согласующийся с данным предположением. Мисс Трелони, находившаяся в комнате дольше любого из вас - ибо она не только подолгу дежурила там подобно другим, но еще и постоянно туда наведывалась, - ни разу не обнаружила даже малейших признаков
сонливости. Отсюда напрашивается вывод, что неведомому воздействию подвержены не все подряд, если только, конечно, у мисс Трелони со временем не выработалась невосприимчивость к нему. Если окажется, что дело в странных испарениях, исходящих от египетских древностей, это объяснит многое, и тогда резонно предположить, что мистер Трелони, находившийся в комнате дольше всех, по сути, проживший там половину своей жизни, пострадал от этих испарений сильнее прочих. Что же это за диковинное воздействие, которое вызывает столь разные, даже прямо противоположные последствия? В самом деле, чем больше я размышляю обо всех этих несообразностях, тем в большее замешательство прихожу! Даже если допустить, что физическое нападение на мистера Трелони совершил кто-то из обитателей дома, не попадающий под подозрение, случаи ступора все равно остаются загадкой. Погрузить человека в каталепсию совсем не просто. Более того, по данным современной науки, достичь такой цели усилием воли решительно невозможно. А главная загадка здесь - мисс Трелони, которая не подверглась ни одному из воздействий или, быть может, разных видов
одного и того же воздействия. С ней ни разу ничего не сделалось, если не считать кратковременного приступа дурноты. В высшей степени странно!
        Я слушал с упавшим сердцем: хотя видом своим доктор не выражал ни сомнения, ни недоверия, его доводы до крайности меня встревожили. Хотя и не столь определенные, как подозрения сержанта Доу, они все равно выделяли мисс Трелони из круга остальных участников событий, а в деле столь темном привлечь к себе особое внимание - значит стать главным подозреваемым, если не сразу, то в конечном счете. Я почел за лучшее ничего не говорить. В такой ситуации молчание поистине золото. Если я промолчу сейчас, возможно, впоследствии мне не придется лишний раз оправдываться, объясняться или отказываться от своих слов. Посему в глубине души я был рад, что манера, в которой собеседник излагал свои мысли, не предполагала никакого отклика с моей стороны - по крайней мере, пока. Доктор Винчестер, похоже, не ждал от меня ответов на поставленные им вопросы, и, когда я это понял, на сердце у меня полегчало, сам не знаю почему. Некоторое время он сидел молча, подперев рукой подбородок и хмуро уставившись в пустоту. Про сигару, слабо зажатую между пальцами, он давно уже забыл. Потом ровным голосом доктор продолжил свою речь
с того самого места, где прервался:
        - Вторая же линия рассуждений - совсем иное дело. Двинувшись по ней, мы должны забыть все, что имеет отношение к науке и опыту. Признаюсь, она по-своему притягательна для меня, хотя каждая следующая мысль уводит в такие фантазии, что мне всякий раз приходится одергивать себя и вновь решительно смотреть в лицо фактам. Иногда я задаюсь вопросом: а вдруг бесплотная субстанция или эманация в комнате пациента оказывает и на меня такое же воздействие, как и на всех остальных - на того же сержанта Доу, к примеру? Конечно, если речь идет о некоем химическом веществе - скажем, наркотике в летучей форме, - эффект может быть и кумулятивным. Но, с другой стороны, что же там может вызвать такой эффект? Воздух в комнате насыщен запахом мумий - оно и неудивительно, ведь там полно разных реликвий из гробниц, не говоря уже о настоящей мумии животного, на которую нападал Сильвио. Кстати, завтра я проведу с ним эксперимент: я наконец отыскал забальзамированного кота в одной антикварной лавке и завтра утром заполучу его в собственность. А когда доставлю сюда, мы выясним, действуют ли у животного видовые инстинкты в
отношении сородича, умершего пять тысячелетий назад… Однако вернемся к теме нашего разговора. Эти специфические запахи обусловлены наличием веществ и соединений, пресекающих естественный процесс разложения, как многовековым опытным путем установили древнеегипетские жрецы, выдающиеся ученые своего времени. Для достижения этой цели применялись самые сильные субстанции, и вполне вероятно, что сейчас мы имеем дело с неким редким веществом или соединением, качества и свойства которого давно забыты и недоступны пониманию в новейшую эпоху, куда более прозаичную. Интересно, есть ли у мистера Трелони какие-либо мысли или хотя бы предположения на сей счет? Я точно знаю лишь одно: худшей атмосферы для пребывания больного невозможно представить, и я восхищаюсь решимостью сэра Джеймса Фрира, отказавшегося заниматься пациентом в таких условиях. Распоряжения, которые мистер Трелони оставил дочери, и предусмотрительность, с какой он - через поверенного - настаивает на своих требованиях, заставляют предположить, что он по меньшей мере о чем-то догадывался. Создается даже впечатление, будто он ожидал чего-то подобного…
Очень хотелось бы разузнать об этом хоть что-то! Безусловно, из его бумаг мы смогли бы кое-что почерпнуть… Задача, конечно, не из простых, но никуда не денешься. Пациент не останется в нынешнем состоянии навечно, а если с ним что случится, непременно будет полицейское расследование с тщательным изучением всех обстоятельств дела… Дознание установит, что на мистера Трелони было совершено три покушения. А за отсутствием явных улик придется искать мотивы.
        Доктор Винчестер умолк. Под конец он говорил все тише и тише, и в тоне его ощущалась какая-то безнадежность. У меня вдруг явилась твердая уверенность, что сейчас самое время выяснить, есть ли у него конкретные подозрения, и - словно подчиняясь чьему-то приказу - я спросил:
        - Вы кого-то подозреваете?
        Он посмотрел на меня скорее испуганно, нежели удивленно.
        - Кого-то? Вы хотели сказать «что-то»? Я, безусловно, подозреваю, что имело место какое-то воздействие, но пока мои подозрения этим и ограничиваются. В дальнейшем, если мои рассуждения приведут к конкретным выводам - вернее, предположениям, ибо для окончательных выводов у меня недостаточно фактов, - я смогу кого-то подозревать. Пока же…
        Он вдруг осекся и посмотрел на дверь. Ручка с тихим лязгом повернулась. Сердце у меня замерло от дурного предчувствия. Сразу вспомнился наш утренний разговор с сержантом, прерванный таким же образом.
        Дверь отворилась, и в комнату вступила мисс Трелони.
        Увидев нас, девушка густо покраснела и чуть попятилась. Несколько секунд она растерянно молчала, а в подобных неловких ситуациях секунды словно растягиваются в геометрической прогрессии. Я весь напрягся, да и доктор, судя по его виду, тоже, но напряжение разом отпустило нас обоих, как только она заговорила:
        - Ох, прошу прощения, я не знала, что вы заняты разговором. Я искала вас, доктор Винчестер, чтобы спросить, могу ли я лечь спать со спокойной душой, раз вы остаетесь с нами. Я настолько устала, что просто с ног падаю, и сегодня от меня проку не будет.
        - Да-да, конечно! - горячо воскликнул доктор. - Ступайте к себе и выспитесь хорошенько! Видит Бог, вам это необходимо! Я очень рад, что вас посетила такая здравая мысль, потому что, увидев вас нынче вечером, испугался, как бы вы не стали следующей моей пациенткой.
        Она облегченно вздохнула, и усталое выражение, казалось, сошло с ее лица. Никогда не забуду я глубокий искренний взгляд ее прекрасных черных глаз, обратившихся затем на меня.
        - Надеюсь, вы тоже присмотрите за моим отцом вместе с доктором Винчестером? Я очень тревожусь за него, и каждую минуту в моей душе рождаются новые страхи. Но я смертельно устала и, если сейчас не высплюсь, наверное, просто сойду с ума. Сегодня я лягу в другом месте: боюсь, что, оставшись рядом с комнатой отца, я буду в ужасе просыпаться от каждого шороха. Но, разумеется, вы должны разбудить меня, если что-нибудь случится. Я буду в спальне, смежной с будуаром, что в другом конце коридора. Эти покои я занимала, когда только-только переехала к отцу и еще не ведала никаких забот… Там мне будет спокойнее: возможно, я забудусь сном на несколько часов, а наутро встану бодрой и свежей. Доброй ночи!
        Когда я закрыл за Маргарет дверь и вернулся к столику, за которым мы сидели, доктор Винчестер сказал:
        - Бедная девушка изнурена до крайности. Слава богу, она наконец-то отдохнет. Сон восстановит ее силы, и утром она будет в совершенном порядке. Нервы у нее совсем расшатались. Вы заметили, как она разволновалась и покраснела, застав нас здесь за разговором? Столь обычное дело - в собственном доме и с собственными гостями - при любых других обстоятельствах не вывело бы ее из равновесия!
        Я уже собирался сказать доктору - в защиту мисс Трелони, - что днем она точно так же застала нас с детективом, почему и опешила сейчас, но вовремя вспомнил, что наш с Доу разговор был сугубо конфиденциальным и лучше о нем вовсе не упоминать, дабы не возбуждать ненужного любопытства, поэтому промолчал.
        Мы встали и направились в комнату больного, но, пока шагали по тускло освещенному коридору, в голове у меня неотвязно крутилась одна мысль, не дававшая покоя и в последующие дни: как странно, что оба раза, лишь только речь заходила о конкретных подозрениях, разговор прерывало появление мисс Трелони.
        Определенно всех нас опутывала паутина странных случайностей.
        Глава 7
        Обокраденныйпутешественник
        Ночь прошла без происшествий. Поскольку сама мисс Трелони сегодня не присматривала за отцом, мы с доктором Винчестером удвоили бдительность. Сиделки и мисс Грант исправно несли дежурство, а детективы заглядывали в комнату каждые четверть часа. Всю ночь пациент оставался в трансе. Выглядел он вполне здоровым: грудь едва заметно вздымалась от дыхания, ровного и легкого, как у младенца, - но ни разу не пошевелился и во всем, кроме дыхания, походил на мраморную статую. Мы с доктором Винчестером сидели у постели больного в респираторах - и до чего же они раздражали в ту невыносимо жаркую ночь! Где-то между полуночью и тремя часами утра меня охватила безотчетная тревога и в душу вновь заполз смутный страх, за последние ночи уже ставший привычным. Но серый рассвет, проникший в щели по краям штор, принес невыразимое облегчение, и вскоре везде установилась атмосфера спокойствия. На протяжении всей жаркой ночи я вслушивался в звуки, раздававшиеся в доме, почти до боли в ушах, как будто связанных с моим встревоженным мозгом неким сверхчувствительным нервом. Каждый вздох сиделки или шорох ее платья, каждый
тихий шаг полисмена, совершавшего обход, каждая следующая секунда напряженного бдения настораживали все сильнее. Похоже, подобное же чувство испытывали все в доме: время от времени сверху доносились беспокойные шаги, а внизу не раз открывали и закрывали окно. Но с наступлением рассвета все это прекратилось и кругом воцарилась сонная тишина. Когда сестра Дорис пришла сменить миссис Грант, доктор Винчестер отправился домой. Мне показалось, он был несколько разочарован или даже раздосадован тем, что в ходе его долгого ночного дежурства не произошло ничего необычного.
        В восемь утра к нам присоединилась мисс Трелони, и я не только обрадовался, но и премного удивился, увидев, какую пользу принес ей сон. Лицо у нее словно светилось, как в день нашей первой встречи и во время речной прогулки. На щеках даже появился слабый румянец, хотя они по-прежнему выглядели очень бледными по контрасту с черными бровями и алыми губами. Теперь, когда к ней вернулись силы, девушка, казалось, преисполнилась еще большей нежности к больному отцу. Ласковая забота, с какой она убрала волосы с его лба и поправила подушки, тронула меня до глубины души.
        Многочасовое дежурство изрядно утомило меня, и теперь, когда мисс Трелони заступила на пост, я мог идти отсыпаться. Выйдя из комнаты, я прищурил воспаленные глаза от яркого утреннего света, и на меня разом навалилась вся усталость бессонной ночи.
        Я хорошо выспался и после обеда решил наведаться в свои комнаты на Джермин-стрит. Спустившись в холл, я увидел на пороге дома весьма настойчивого посетителя. За старшего слугу был некто Моррис, бывший «подсобник», которого после массового исхода прислуги временно перевели на должность дворецкого. Незнакомец говорил довольно громко, так что мне не составило труда понять причину его возмущения. Слуга держался и отвечал почтительно, но непоколебимо стоял у высокой двойной двери, преграждая путь. Первые же слова незнакомца, которые я услышал, в известной мере прояснили ситуацию:
        - Все это прекрасно, но поймите же вы наконец: мне очень нужно увидеться с мистером Трелони! Какой толк повторять, что это невозможно, когда я говорю, что это необходимо? Вы от меня отделались раз, другой - но сколько же можно? Я пришел в девять - вы сказали, что хозяин еще спит и его нельзя беспокоить, так как ему нездоровится. Я явился в двенадцать - вы опять сказали, что он еще не проснулся. Я попросил доложить обо мне кому-нибудь из его родни - вы ответили, что мисс Трелони тоже еще не встала. Теперь я прихожу в три пополудни, а вы мне сообщаете, что хозяин до сих пор в постели и все еще спит. Где мисс Трелони? «Она занята, и ее нельзя беспокоить!» Так вот, ее нужно побеспокоить! Ее или кого-нибудь другого! Я здесь по важному делу, касающемуся самого мистера Трелони, и прибыл из таких краев, где слуги всегда начинают со слова «нет». Только на сей раз «нет» меня решительно не устраивает! За три года я вдоволь настоялся в ожидании у домов и шатров, куда попасть сложнее, чем в гробницу, и где люди бездушнее мумий. Говорю вам: я уже сыт этим по горло! Когда я возвращаюсь в Англию и обнаруживаю,
что дверь моего работодателя для меня закрыта, причем все с теми же отговорками, я просто выхожу из себя. Мистер Трелони что, приказал не пускать меня на порог?
        Мужчина умолк и нервно вытер пот со лба.
        - Прошу прощения, сэр, если я вас обидел, выполняя свои обязанности, - ответил слуга вежливым тоном. - Но я человек подневольный: что велено, то и делаю. Если вам будет угодно оставить записку, я передам ее мисс Трелони. И если вы оставите свой адрес, она свяжется с вами, коли сочтет нужным.
        Последовавший ответ изобличал в незнакомце человека добросердечного и справедливого:
        - Любезный, лично вас я ни в чем не виню - и прошу прощения, если задел ваши чувства. Даже в гневе нельзя забывать о справедливости. Но на моем месте любой разгневался бы. Время не терпит. Нельзя терять ни часа… ни минуты! А я уже шесть часов томлюсь в ожидании, нимало не сомневаясь, что ваш хозяин разгневается стократ сильнее, когда узнает, сколько времени было потрачено попусту. Да он согласился бы хоть тысячу раз прервать самый свой сладкий сон, только бы увидеться со мной сейчас же, пока еще не поздно! О господи! До чего же ужасно, когда после стольких трудностей, успешно тобой преодоленных, вся твоя работа в последний момент идет насмарку потому лишь, что тебя не пускает в дверь туповатый лакей! Есть в доме кто-нибудь с головой на плечах? Или хотя бы с должными полномочиями, пускай и без головы? Я бы живо убедил его, что вашего хозяина необходимо разбудить, даже если он далек от яви, как Семеро Спящих…
        В искренности этого человека сомневаться не приходилось, равно как и в том, что дело у него срочное и важное - во всяком случае, с его точки зрения. Я подошел к двери и произнес:
        - Моррис, доложите мисс Трелони, что этот господин желает с ней увидеться. Если же она сейчас занята, попросите миссис Грант передать ей это.
        - Слушаюсь, сэр! - с видимым облегчением произнес слуга и поспешил прочь.
        Я провел незнакомца через холл в небольшую гостиную.
        - Вы секретарь? - спросил он, пока мы шли.
        - Нет, я друг мисс Трелони. Меня зовут Росс.
        - Благодарю вас за участие, мистер Росс! Меня зовут Корбек. Я дал бы вам свою визитную карточку, но там, откуда я прибыл, визитными карточками не пользуются. А даже если бы у меня таковые имелись, полагаю, вчера вечером я лишился бы и их тоже…
        Он осекся, словно спохватившись, что сказал лишнее. Потом мы оба хранили молчание, и я украдкой разглядывал гостя. Невысокий крепкий мужчина, загорелый до цвета кофейного зерна; возможно, склонный к полноте, но сейчас исхудавший. Глубокие морщины на его лице и шее определенно появились не только от времени и условий жизни: судя по всему, местами кожа стала дряблой и обвисшей еще и оттого, что мышцы и жировая прослойка под ней усохли. Шея была сплошь изрезана замысловатой сетью морщин и складок и до черноты опалена жгучим солнцем пустыни. И Ближний Восток, и тропики, и пустыня окрашивают кожу загаром - но всяк своим цветом, и опытный глаз легко отличает один от другого: оливковую смуглость Востока, буро-красную медь тропиков, темный загар пустыни, словно навсегда въевшийся в кожу. Голова у мистера Корбека была крупная, с лохматыми темно-рыжими волосами и большими залысинами на висках, превосходный лоб, высокий и широкий, с резко выраженными фронтальными синусами (если прибегнуть к терминам физиогномики). Прямоугольные очертания лба свидетельствовали о развитом логическом мышлении, а мешки под
глазами - о способности к языкам. Короткий широкий нос говорил об энергичном характере; тяжелая челюсть и квадратный подбородок, явственно угадывавшийся даже под густой неухоженной бородой, выдавали натуру волевую и решительную.
        «Подходящий человек для жизни в пустыне!» - подумал я, глядя на него.
        Мисс Трелони появилась в самом скором времени. При виде ее мистер Корбек, казалось, несколько удивился. Но его раздражение и возбуждение еще не вполне улеглись, и их хватило, чтобы спрятать за ними столь несущественную и чисто поверхностную эмоцию. Однако, когда девушка заговорила, он так и впился в нее взглядом, и я мысленно отметил, что надо бы при первой возможности выяснить причину его удивления.
        Мисс Трелони начала с извинений, которые заметно поумерили недовольство гостя:
        - Прощу прощения, сэр. Разумеется, будь мой отец здоров, вам не пришлось бы ждать. И не сиди я подле него, я без промедления приняла бы вас еще в первый ваш приход. А теперь не будете ли вы столь любезны объяснить, что за срочное дело привело вас сюда?
        Мистер Корбек, заметно смешавшись, бросил взгляд на меня. Мисс Трелони тотчас продолжила:
        - У меня нет никаких секретов от мистера Росса. Он пользуется полным моим доверием и всячески помогает мне в нынешних несчастливых обстоятельствах. Едва ли вы представляете, в каком тяжелом состоянии находится мой отец. Вот уже три дня он не приходит в себя, не проявляет никаких признаков сознания, и я пребываю в ужасной тревоге за него. К несчастью, я почти ничего не знаю о своем отце и его жизни. Я переехала к нему всего год назад и ведать не ведаю о его делах. Не знаю даже, честно говоря, кто вы такой и что вас с ним связывает.
        Последние слова девушка сопроводила извиняющейся улыбкой - самой обычной улыбкой, но вместе с тем невыразимо милой, - как бы давая понять, что она и сама находит свою неосведомленность абсурдной.
        Несколько долгих секунд гость пристально смотрел на нее, а потом, собравшись с духом и словно бы проникшись к нам доверием, решительно заговорил:
        - Я Юджин Корбек, магистр искусств, доктор юриспруденции и магистр хирургии Кембриджского университета, доктор литературы Оксфордского университета, доктор наук и доктор лингвистики Лондонского университета, доктор философии Берлинского университета, доктор восточных языков Парижского университета. У меня есть и другие звания, более или менее почетные, но я не стану утомлять вас их перечислением. Все ученые степени, мною названные, полагаю, дают мне право войти в покои мистера Трелони. В молодости - к счастью для своего пытливого ума, но в ущерб своему карману - я увлекся египтологией. Не иначе меня укусил какой-то ядовитый скарабей, ибо увлечение это оказалось чрезвычайно сильным. Я занялся поисками древних гробниц, умудрялся кое-как сводить концы с концами и познавал разные премудрости, какие не вычитаешь в книгах. Я был совсем на мели, когда повстречал вашего отца, проводившего кое-какие исследования на собственные средства, и с тех пор все мои денежные потребности всегда исправно удовлетворялись. Он истинный меценат - ни один страстный египтолог и мечтать не может о лучшем покровителе!
        Он говорил с чувством, и мисс Трелони порозовела от удовольствия, услышав похвалу в адрес отца, однако я не мог не отметить, что мистер Корбек словно нарочно тянет время. По всей вероятности, он таким образом хотел прощупать почву, понять, насколько можно доверять двум незнакомцам, сидевшим перед ним. Было заметно, что мало-помалу его речь становится все более откровенной. Впоследствии, размышляя об этом и оценивая сказанное мистером Корбеком, я пришел к выводу, что он счел нас вполне достойными доверия.
        - Я возглавлял несколько экспедиций в Египет, снаряженных вашим отцом, и для меня всегда было огромным удовольствием работать на него. Многие из своих сокровищ - а среди них есть редчайшие артефакты! - мистер Трелони приобрел через меня: они были либо обнаружены в ходе наших раскопок, либо куплены мной в какой-нибудь антикварной лавке, либо… либо… добыты иным способом. Ваш отец, мисс Трелони, обладает необычайно глубокими познаниями. Когда он задается целью разыскать какую-нибудь ценную вещь, о существовании которой (если она сохранилась доныне) ему стало известно, он будет гоняться за ней по всему свету, пока не заполучит в собственность. В последнее время я как раз занимался подобными розысками.
        Мистер Корбек умолк, да так резко, словно кто-то захлопнул ему рот, дернув за незримую веревочку. Мы выжидательно смотрели на него. После долгой паузы он снова заговорил - уже более осторожно, как будто желал предупредить любые наши вопросы.
        - Я не вправе рассказывать о своей миссии: ни куда ездил, ни зачем - вообще ничего. Все сведения такого рода остаются в тайне между мной и мистером Трелони. Я поклялся хранить полное молчание.
        Он сделал паузу, и на лице его появилось смущенное выражение.
        - Мисс Трелони, уверены ли вы, что ваш отец не в состоянии принять меня сегодня? - спросил он внезапно.
        В глазах девушки мелькнуло удивление, но спустя мгновение она встала и промолвила тоном, исполненным одновременно достоинства и любезности:
        - Пойдемте со мной, мистер Корбек, сами увидите!
        Она направилась к комнате отца, наш гость последовал за ней, а я замкнул шествие.
        Мистер Корбек вошел в покои больного с уверенностью человека, уже не раз здесь бывавшего. По бессознательному поведению людей всегда можно безошибочно определить, находятся они в привычной или же новой для них обстановке. Несмотря на страстное желание увидеть своего влиятельного друга, мистер Корбек сначала окинул взглядом комнату, явно ему хорошо знакомую, и лишь потом перевел внимание на постель, где лежал больной. Я пристально наблюдал за гостем, чувствуя, что он способен пролить свет на странное дело, в которое мы оказались вовлечены.
        Не то чтобы я сомневался в нем: он определенно был человеком кристальной честности, - но именно этого качества нам сейчас и надлежало опасаться. Неколебимо верный своим обязательствам, он будет хранить тайну до конца, если сочтет это своим долгом. Однако здесь имел место случай по меньшей мере нерядовой, который требовал более широкого, чем обычно, понимания границ конфиденциальности. Для нас неведение означало беспомощность. Узнав что-нибудь о прошлом мистера Трелони, мы смогли бы хоть сколько-нибудь прояснить обстоятельства, предшествовавшие нападению, а значит, найти способ вернуть пациента в чувство. Возможно, часть древних артефактов все-таки нужно вынести из комнаты… Мысли мои снова начинали блуждать. Встряхнувшись, я принялся наблюдать за мистером Корбеком. Он смотрел на своего друга, ныне столь беспомощного, с выражением бесконечной жалости на загорелом, изрезанном морщинами лице. Черты мистера Трелони сохраняли суровость даже во сне, но почему-то от этого он выглядел лишь еще беззащитнее. Когда видишь в таком состоянии человека слабого или заурядного, особого волнения не испытываешь, но
этот целеустремленный, властный мужчина, погруженный в беспробудный сон, являл собой поистине душераздирающее зрелище, подобный величественной руине. Мы все уже привыкли к плачевному виду пациента, но я заметил, что сейчас, в присутствии постороннего, чувство горестного сострадания с новой силой охватило мисс Трелони, как, впрочем, и меня. Лицо мистера Корбека стало жестким; выражение жалости бесследно исчезло, сменившись мрачной непреклонностью, не сулившей ничего хорошего тому, кто сокрушил столь могучую силу. Уже секунду спустя его черты приняли выражение твердой решимости: казалось, теперь он направил всю свою неукротимую энергию на некую вполне определенную цель. Мистер Корбек обвел нас взором и, задержав его на сиделке Кеннеди, приподнял брови. Заметив это, сиделка в свою очередь вопросительно посмотрела на мисс Трелони, которая ответила ей быстрым выразительным взглядом. Поняв все без слов, сиделка тихо вышла из комнаты и плотно закрыла за собой дверь. Сначала мистер Корбек повернулся ко мне, движимый естественным желанием сильного мужчины говорить не с женщиной, а с равным себе, но потом,
вспомнив о долге вежливости, обратился к мисс Трелони:
        - Расскажите мне все по порядку. Как все началось и когда.
        Мисс Трелони просительно посмотрела на меня, и я тут же пустился в детальный рассказ о произошедших событиях. Пока я говорил, наш гость ни разу не пошевелился, но его бронзовое лицо постепенно приобрело, образно говоря, стальное выражение. Когда под конец я поведал о визите мистера Марвина и о доверенности, ему выданной, мистер Корбек несколько оживился. А когда я, заметив его интерес, более подробно описал условия, оговоренные в доверительной бумаге, он воскликнул:
        - Прекрасно! Теперь я понимаю, в чем состоит мой долг!
        У меня упало сердце. Подобная фраза, произнесенная в такую минуту, казалось, лишала нас всякой надежды прояснить дело.
        - Что вы имеете в виду? - спросил я, сразу же осознав, что вопрос прозвучал по-детски беспомощно.
        Ответ мистера Корбека усугубил мои опасения:
        - Трелони точно знает, что делает. Всеми своими действиями он преследовал определенную цель, и нам нельзя расстраивать его планы. Очевидно, что он ожидал чего-то подобного, вот и постарался принять все необходимые меры предосторожности.
        - Не все! - порывисто возразил я. - Чего-то он явно не учел, иначе не лежал бы здесь в таком состоянии!
        Невозмутимость мистера Корбека удивила меня. Я ожидал, что он сочтет мое замечание весомым, но оно на него не подействовало - по крайней мере так, как я рассчитывал. Слабая тень улыбки мелькнула на его дочерна загорелом лице, когда он ответил:
        - Еще ничего не потеряно! Трелони принял такие меры предосторожности недаром. Несомненно, он и этого ожидал - или как минимум не исключал.
        - Знаете ли вы, чего именно он ожидал и с какой стороны? - подала голос мисс Трелони.
        - Нет! Ни малейшего понятия не имею. Могу лишь предположить… - Мистер Корбек осекся на полуслове.
        - Предположить что? - Девушка говорила сдавленным от волнения голосом, почти страдальческим.
        Темно-бронзовое лицо нашего гостя вновь посуровело, но отвечал он тоном самым мягким и учтивым:
        - Поверьте, я бы сделал все возможное, чтобы избавить вас от тревоги. Но, увы, я связан нерушимым обязательством.
        - Каким?
        - Молчания! - коротко ответил он, и губы его жестко сомкнулись, точно стальной капкан.
        Довольно долго никто из нас не произносил ни слова. Нашим напряженным размышлениям тишина только благоприятствовала; приглушенные звуки повседневной жизни, раздававшиеся где-то в доме и доносившиеся извне, казались назойливыми и неуместными. Первой нарушила молчание мисс Трелони. Глаза ее вдруг засветились надеждой, но, прежде чем заговорить, она сделала над собой заметное усилие, дабы не обнаружить своего волнения.
        - Так по какому же срочному делу, сэр, вы хотели увидеться со мной, когда узнали, что мой отец… гм… не в состоянии вас принять? - Она выжидательно воззрилась на гостя, всем своим видом показывая, что уже полностью собралась с мыслями.
        Мгновенная перемена, произошедшая в мистере Корбеке, выглядела почти комично. Внезапное изумление, отразившееся на лице, еще секунду назад совершенно бесстрастном и непроницаемом, приводило на память нарочито-гротескную игру мимов. Однако все ощущение комичности мигом пропало, лишь только он, вспомнив о цели своего прихода, заговорил с трагической серьезностью.
        - О боже! - Мистер Корбек оторвал руку от спинки кресла и, взмахнув ею, опустил обратно с такой силой, что мы невольно вздрогнули. Сдвинув брови, он продолжил: - Я ведь отвлекся от самого главного! Какая утрата! И именно сейчас! Когда успех столь близок! Трелони лежит здесь в совершенном беспамятстве, а я связан клятвой хранить тайну! И не могу ни шагу ступить, ни даже пальцем шевельнуть без прямого его распоряжения!
        - О какой тайне вы говорите? О, скажите же, скажите нам! Я так боюсь за своего дорогого отца! Не грозит ли ему новая беда? Надеюсь, что нет! Всей душой надеюсь! Я совсем извелась от беспокойства и страха! И ваши слова повергают меня в еще сильнейшее смятение! Не расскажете ли вы хоть что-нибудь, что могло бы умерить мою страшную тревогу и рассеять мучительную неизвестность?
        Мистер Корбек выпрямился во весь свой невеликий рост и произнес:
        - Увы, я не могу и не вправе что-либо вам рассказывать. Это его тайна. - Он указал в сторону кровати. - Я ведь… я прибыл сюда за его советом, содействием и поддержкой. А он в таком вот состоянии… Но время-то летит! И скоро станет уже слишком поздно!
        - О чем вы? О чем? - в безумной тревоге вскричала мисс Трелони со страдальчески искаженным лицом. - Ах, скажите же, скажите хоть что-нибудь! Этот страх, этот ужас, эти тайны просто убивают меня!
        Мистеру Корбеку стоило большого труда сохранить самообладание.
        - Не стану вдаваться в подробности, но я понес огромную потерю. Моя миссия, продолжавшаяся три года, увенчалась успехом. Я нашел все, что искал, и даже больше, и привез в Англию в целости и сохранности. Сокровища, бесценные сами по себе, но вдвойне дорогие для того, по чьему желанию и распоряжению я их разыскивал. Я прибыл в Лондон только вчера вечером, а утром, по пробуждении, обнаружил, что мой драгоценный груз похищен, причем самым загадочным образом. Ни единая душа в Лондоне не знала о моем приезде. Никто, кроме меня, не знал, что именно лежит в моей потрепанной дорожной сумке. В моем номере лишь одна дверь, которую я перед сном запер изнутри на ключ и на засов. Комната находится на пятом этаже, так что через окно в нее не проникнуть. Вдобавок я самолично закрыл его на щеколду для пущей безопасности. И утром щеколда была все так же задвинута… Однако моя сумка оказалась пустой! Светильники пропали!.. Ну вот, проговорился! По поручению мистера Трелони я отправился в Египет на поиски комплекта древних светильников. С неимоверным трудом, преодолев множество опасностей, я разыскал их все до единого
и благополучно доставил в Англию… И на тебе!..
        Он отвернулся, чуть не плача. Даже его крепкие нервы сдавали при мысли о пропаже древних артефактов.
        Мисс Трелони подошла и положила ладонь на руку мистера Корбека. Я смотрел на нее в изумлении. Казалось, тревога и горе, терзавшие ее, вдруг разом переплавились в решимость. Она вся выпрямилась, глаза сверкали, все ее существо дышало энергией. Даже голос ее, когда она заговорила, звучал твердо и непреклонно. Вне сомнения, мисс Трелони поразительно сильная женщина, чья внутренняя сила проявляется во всей полноте, когда того требуют обстоятельства!
        - Нам надо действовать немедленно! Мы должны приложить все усилия, чтобы воля моего отца была исполнена. Мистер Росс, вы юрист. И в доме находится человек, которого вы считаете одним из лучших детективов Лондона. Безусловно, мы можем что-то сделать. И приступить к делу не мешкая!
        Ее энтузиазм передался мистеру Корбеку.
        - О да! Вы - истинная дочь своего отца! - только и сказал он, но глубокое восхищение девушкой выразилось в пылкой горячности, с которой он пожал ее руку. Я направился к двери, собираясь привести сержанта Доу, и по одобрительному взгляду Маргарет… мисс Трелони… догадался, что она поняла мое намерение. Я уже взялся за дверную ручку, когда мистер Корбек окликнул меня:
        - Погодите минутку, прошу вас! Прежде чем обратиться за помощью к постороннему человеку, нам нужно условиться: он не должен знать, что похищенные светильники были добыты мной в ходе долгих и трудных поисков. От меня - или кого-либо другого - он должен узнать лишь одно: у меня украли мою собственность. Разумеется, несколько ламп мне придется описать - в частности ту, что сделана из чистого золота, ибо я боюсь, как бы вор, не ведая об исторической ценности этой вещи, не переплавил ее, дабы замести следы своего преступления. Я бы заплатил в десять, в двадцать, в сто, в тысячу раз больше стоимости самого золота, лишь бы светильник не был уничтожен. Я расскажу детективу только самое необходимое. А посему, пожалуйста, позвольте мне самому отвечать на все его вопросы, если только, конечно, я не попрошу ответить кого-то из вас.
        Мы оба кивнули в знак согласия. Потом меня вдруг осенила мысль, и я сказал:
        - Кстати, коль скоро дело нужно держать в тайне, хорошо бы предложить детективу заняться расследованием в частном порядке. Если хоть что-нибудь станет известно Скотленд-Ярду, огласки скорее всего не избежать, и тут мы будем бессильны. Я поговорю об этом с сержантом Доу, прежде чем он появится здесь. Если по возвращении я ничего не скажу, это будет означать, что он принял предложение.
        - Да-да, самое главное - соблюсти секретность, - живо отозвался мистер Корбек. - Я боюсь только, что все светильники - или некоторые из них - будут уничтожены в самое ближайшее время.
        К великому моему удивлению, мисс Трелони тотчас произнесла тоном спокойным и убежденным:
        - Не будут. Ни один!
        Мистер Корбек от изумления даже улыбнулся.
        - Да откуда же вы знаете? - вопросил он.
        - Не знаю откуда, но знаю - и все, - ответила она еще более загадочно. - Просто чувствую всем своим существом, как будто прожила с этой уверенностью всю жизнь!
        Глава 8
        Возвращение светильников
        Поначалу сержант Доу засомневался, но, в конце концов, согласился частным образом консультировать нас по делу, которое ему предложат, однако попросил меня иметь в виду, что берется только консультировать, поскольку, если возникнет необходимость в решительных действиях, ему скорее всего придется передать дело в главное управление. Приняв это к сведению, я оставил сержанта в кабинете и пошел за мисс Трелони и мистером Корбеком. Прежде чем мы покинули комнату, сиделка Кеннеди заняла свое место у постели больного.
        Я не мог не восхититься взвешенной, хладнокровной осторожностью, с которой путешественник изложил свое дело. С одной стороны, он вроде бы ничего не утаил, но с другой, описал пропавшие предметы лишь в самых общих чертах. Он не стал останавливаться на загадочных обстоятельствах похищения, а представил все как обычную гостиничную кражу. Зная, что единственная цель мистера Корбека - вернуть пропавшие предметы прежде, чем они утратят свой первоначальный вид, я отдал должное исключительной умственной ловкости, с какой он сообщил только самые необходимые сведения и умолчал обо всем остальном, причем совершенно незаметно. «Что и говорить, - подумалось мне, - этот человек многому научился на восточных базарах, а со своим западным умом еще и превзошел учителей!» Наш гость вполне внятно обрисовал положение дел детективу, который после недолгого раздумья произнес:
        - Тигель или чаша, вот в чем вопрос.
        - Что это значит? - насторожился мистер Корбек.
        - Старое воровское выражение, пришедшее из Бирмингема. Я думал, в наши дни повальной моды на жаргон оно всем известно. В былые времена в Браме, где находилось великое множество кузниц, золотых и серебряных дел мастера покупали благородный металл у всех без разбора. А поскольку в малых количествах он продавался задешево, если покупатель не интересовался его происхождением, обычно у продавца спрашивали лишь одно: не желаете ли, мол, переплавить ваш товар? Получив утвердительный ответ, покупатель сам назначал цену, а тигель у него всегда стоял на огне. Если же принималось решение оставить товар как есть, последний клался на чашу весов и шел по цене лома. Эта практика сохранилась и по сей день, и не только в Браме. При розыске украденных часов мы нередко выходим на подобные мастерские, но опознать в куче шестеренок и пружинок именно те, что нам нужны, попросту невозможно. Впрочем, по поводу таких мелких краж сейчас в полицию мало кто обращается. В вашем случае многое зависит от того, является ли похититель «толковым малым» - так называют воров, хорошо сведущих в своем ремесле. Перворазрядный мошенник
всегда способен определить, что сама вещь дороже металла, из которого изготовлена. И если это так - он сбывает краденое кому-нибудь, кто сумеет выгодно продать его впоследствии в Америке или, скажем, во Франции. Кстати, кто-нибудь, кроме вас, сможет опознать ваши лампы?
        - Нет, кроме меня, никто!
        - А существуют ли другие, на них похожие?
        - Насколько мне известно, нет, - ответил мистер Корбек. - Хотя наверняка где-то найдутся такие, что схожи с ними во многих деталях.
        После непродолжительной паузы детектив спросил:
        - А есть ли иные знатоки… скажем, среди служащих Британского музея, торговцев антиквариатом или коллекционеров вроде мистера Трелони, которые могли бы определить ценность - художественную ценность - ваших светильников?
        - Безусловно! Любой более или менее сведущий человек с первого взгляда поймет, что им цены нет.
        Лицо детектива прояснилось.
        - Стало быть, у нас есть шанс. Если дверь вашего номера была надежно заперта, а окно закрыто, ни горничная, ни чистильщик обуви, ни кто-либо еще из гостиничной прислуги не могли совершить кражу. Кем бы ни был наш вор, он заранее намеревался похитить ваши лампы и не расстанется с ними, не выторговав за них хорошую цену. Пожалуй, надо будет обойти ломбарды. Одно хорошо по крайней мере: мы сможем вести расследование скрытно. Нам нет нужды обращаться в Скотленд-Ярд, покуда вы сами этого не пожелаете, и мы будем действовать без огласки. Если вы и впрямь хотите сохранить дело в тайне, как говорили мне поначалу, то у нас появилась такая возможность.
        После недолгой паузы мистер Корбек спокойно проговорил:
        - Надо думать, вы еще не готовы высказать предположение насчет того, каким именно образом была совершена кража?
        Полицейский улыбнулся с видом человека знающего и бывалого.
        - Да самым простым, сэр, вне всяких сомнений. Все загадочные преступления в конечном счете получают очень простое объяснение. Преступник искушен в своем ремесле, знает все необходимые уловки и терпеливо ждет удобного случая. Вдобавок он по опыту знает, где и как предоставляются эти удобные случаи. Намеченная жертва, сколь угодно бдительная, понятия не имеет обо всех коварных ловушках, на нее расставленных, и рано или поздно попадает в западню. Когда мы выясним все подробности вашего дела, вы удивитесь, что сами все не поняли с самого начала!
        Похоже, слова детектива привели мистера Корбека в раздражение, ибо ответил он довольно резко:
        - Позвольте вам заметить, мой дорогой друг, что в нашем деле непонятно решительно все, кроме одного: мое имущество похищено. Ну посудите сами: окно закрыто на щеколду, камин заложен кирпичом, дверь заперта на ключ и на засов. Фрамуги над дверью нет - я слышал о гостиничных ворах, проникающих в номера через дверные фрамуги. Ночью из номера я не выходил. Перед тем как лечь спать, я заглянул в сумку, где лежали мои вещи, и по пробуждении утром опять в нее заглянул - и обнаружил пропажу. Если на основании этих фактов вы сможете построить версию о заурядном ограблении - значит, вы человек необычайно умный. А если вы такой умный, давайте сейчас же что-нибудь предпримем, чтобы вернуть мне пропажу.
        Мисс Трелони мягко положила ладонь на руку мистера Корбека и негромко произнесла:
        - Не расстраивайтесь понапрасну. Уверена, ваши светильники найдутся.
        Сержант Доу повернулся к ней столь резко, что мне невольно вспомнились его подозрения против нее.
        - Позвольте поинтересоваться, мисс: на чем основывается ваша уверенность?
        Я испугался, как бы ответ мисс Трелони не укрепил детектива в его подозрениях, и весь похолодел от ужаса, когда она сказала:
        - Сама не знаю. Просто уверена, и все!
        Несколько мгновений полисмен молча смотрел на девушку, потом бросил быстрый взгляд на меня.
        Он еще немного порасспрашивал мистера Корбека о его вчерашних перемещениях, расположении гостиницы, планировке номера и внешних приметах украденных светильников, после чего удалился, чтобы начать расследование. Под конец мистер Корбек настойчиво напомнил сержанту о необходимости действовать скрытно, дабы вор не уничтожил лампы, почуяв опасность. Затем он и сам отправился по своим делам, пообещав вернуться вечером и остаться в доме.
        Весь день мисс Трелони выглядела заметно бодрее и веселее, чем прежде, хотя и была расстроена из-за кражи, которая неизбежно огорчит ее отца, когда он о ней узнает.
        Б?льшую часть дня мы провели за изучением бесценной коллекции мистера Трелони. Из всего услышанного от нашего гостя я уже составил кое-какое представление о размахе деятельности мистера Трелони в области египтологии, и в этом свете все вокруг приобрело для меня новый интерес. Чем больше я узнавал, тем сильнее становился мой интерес, и вскоре изначальный скепсис уступил место изумлению и восхищению. Дом казался подлинным кладезем чудес древнего искусства. Кроме больших и малых диковин в самой комнате мистера Трелони - от огромных саркофагов у стен до разнообразных золотых скарабеев в застекленных шкафах - великое множество редких экспонатов, при виде которых у любого коллекционера потекли бы слюнки, хранилось в огромном холле, на лестничных площадках, в кабинете и даже будуаре.
        Мисс Трелони, сопровождавшая меня с самого начала, тоже разглядывала все предметы с возрастающим интересом. Изучив собрание изысканных амулетов в одном из застекленных шкафов, она простодушно призналась:
        - Вы не поверите, но раньше я словно не замечала всех этих вещей. Они стали вызывать у меня некоторое любопытство лишь после несчастья, постигшего отца, но теперь притягивают и завораживают все сильнее. Я вот думаю: уж не пробуждается ли во мне страсть к древностям, унаследованная от отца? Если так, то странно, что до сих пор она никак не давала о себе знать. Конечно, большинство крупных предметов я видела и прежде и осматривала их более или менее внимательно, но всегда воспринимала как нечто само собой разумеющееся - просто как часть обстановки дома. Я не раз замечала, что точно так же люди относятся к старинным фамильным портретам: они настолько знакомы и привычны, что никто в семье не обращает на них внимания. Будет чудесно, если вы позволите мне осмотреть все вместе с вами!
        Слова мисс Трелони премного меня обрадовали, а предложение составить мне компанию привело в восторг. Мы вдвоем обошли все комнаты и коридоры, восхищенно разглядывая великолепные предметы древнего искусства. Они были представлены в таком количестве и разнообразии, что большинство из них мы смогли осмотреть лишь мельком. Однако мы условились постепенно, день за днем, изучить все до единого экспонаты более тщательно. В углу холла стояла изрядных размеров стальная конструкция, вся изукрашенная рельефным цветочным орнаментом, и Маргарет объяснила, что с ее помощью отец поднимал массивные каменные крышки саркофагов. Само подъемное устройство было не слишком тяжелым, и передвигать его с места на место не составляло труда. Мы принялись поднимать одну крышку за другой и разглядывать бесконечные ряды иероглифических рисунков, вырезанных на большинстве из них. Хотя Маргарет сразу заявила, что египетское письмо для нее - темный лес, на деле она довольно хорошо разбиралась в иероглифах. Прожитый с отцом год не прошел для нее даром. Обладая незаурядным, острым умом и замечательной памятью, она незаметно для
себя самой накопила обширный запас знаний, какому позавидовали бы многие ученые.
        И все же в ней было столько наивного простодушия и детской непосредственности! Она высказывала такие свежие мысли и суждения, и притом ничуть не важничая, что в ее обществе я на время забыл обо всех бедах и тайнах, поселившихся в доме, и снова почувствовал себя мальчишкой…
        Из всех гробниц наибольший интерес, несомненно, представляли три саркофага, находившиеся в комнате мистера Трелони. Два из них были изготовлены из темного камня - один из порфира, другой из какой-то разновидности бурого железняка, - и на каждом высечено по несколько рядов иероглифов. Третий же разительно от них отличался. Он был сделан из какого-то желто-коричневого минерала, по расцветке напоминавшего мексиканский оникс, да и во всех прочих отношениях на него похожий, если не считать полосчатого узора, не столь четко выраженного. Кое-где имелись почти прозрачные - или, по крайней мере, полупрозрачные - вкрапления. Весь саркофаг сплошь покрывали сотни, тысячи крохотных иероглифов, тянувшиеся, казалось, бесконечными рядами. Крышка, передние, задние и боковые стенки и постамент были густо испещрены изящными рисунками, выкрашенными в синий цвет и резко выделямшимися на темно-желтом камне. Саркофаг достигал футов девяти в длину при ширине около ярда. Стенки его, лишенные жестких линий, плавно выгибались, и даже углы были искусно закруглены приятным для глаза образом.
        - Да уж, - сказал я, - не иначе он предназначался для великана!
        - Или для великанши! - добавила Маргарет.
        Саркофаг этот стоял вблизи одного из окон. От всех прочих саркофагов в доме он, помимо своих размеров, отличался еще одной особенностью. Все остальные - изготовленные из гранита, порфира, железняка, базальта, сланца или дерева - имели самое простое внутреннее строение. У одних стенки изнутри были полностью или частично покрыты иероглифами, у других - нет. Но ни у одного из них на внутренних поверхностях не было ни выступов, ни впадин, ни даже мелких неровностей. Любой вполне мог бы служить обычной ванной: собственно говоря, они во многих отношениях и походили на каменные и мраморные римские ванны, которые мне прежде доводилось видеть. Однако на дне этого саркофага было плоское возвышение, имевшее очертания человеческой фигуры. Я спросил Маргарет, есть ли у нее какое-нибудь объяснение этому, и она ответила так:
        - Отец решительно отказывался говорить об этом. Я сразу же обратила внимание на эту особенность, но, когда спросила у него, он ответил: «Когда-нибудь я все тебе расскажу, девочка моя… если буду жив! Но не сейчас! История этого саркофага еще не завершилась так, как мне хотелось бы! Однажды - возможно, в самом скором времени - я все о нем узнаю и в подробностях поведаю тебе. И уж поверь, история эта будет крайне занимательной, от первого слова до последнего!» Позже я как-то спросила у отца - боюсь, тоном довольно легкомысленным: «А не завершилась ли уже история того саркофага, отец?» Он покачал головой и с самым серьезным видом сказал: «Пока еще нет, голубушка, но рано или поздно она завершится, и тогда я все тебе расскажу… если буду жив… если буду жив… если только буду жив!» Эта фраза, неоднократно повторенная, настолько меня встревожила, что больше я уже не решалась заводить с ним разговор на эту тему.
        Слова Маргарет глубоко взволновали меня, сам не знаю почему. Мне вдруг почудилось, будто в кромешной тьме наконец забрезжил свет. Бывают такие моменты, подумал я, когда человек внезапно что-то ясно понимает, хотя и сам не может объяснить ход своей мысли или, если мыслей много, связь между ними. До сих пор все касавшееся мистера Трелони и таинственного нападения на него было окутано столь непроницаемым мраком тайны, что сейчас любая, даже самая незначительная, самая ничтожная мелочь проливала хоть какой-то свет на случившееся. Теперь по крайней мере стали понятны два момента: во-первых, мистер Трелони видел в этом саркофаге некую угрозу для своей жизни, а во-вторых, питал в отношении его какое-то намерение либо надежду, о чем не мог рассказать даже своей родной дочери, пока все не завершится. Опять-таки нельзя забывать, что саркофаг этот отличался от всех прочих. Зачем в нем вырезана человеческая фигура? Я ничего не сказал мисс Трелони, боясь испугать ее или пробудить в ней напрасные надежды, но твердо решил при первой же возможности провести собственное исследование.
        Рядом с саркофагом стоял низкий столик из зеленого камня с красными прожилками, похожего на гелиотроп. Каждую из четырех его ножек, выполненную в виде шакальей лапы, обвивала змея с разверстой пастью, искусно отлитая из чистого золота. На столике покоился красивейший каменный сундучок или ларец весьма необычной формы - он напоминал маленький гробик, только стенки у него с одного конца не срезались торцевой плоскостью, а сходились в точку, и, таким образом, он представлял собой неправильный семигранник: по две грани с обеих продольных сторон, верх, низ и один торец. Ларец был вырезан из цельного камня неизвестной мне породы. У самого основания он был густо-зеленым, как изумруд, но непрозрачным, разумеется, хотя и ни в коем случае не тусклым. Необычайно твердый, он имел поразительной красоты текстуру и идеально гладкую - как у отшлифованного алмаза - поверхность. Ближе к верху ларца цвет его становился все светлее - плавные переходы тонов практически не улавливались зрением - и, в конце концов, принимал изысканный оттенок желтого, близкий к оранжевому. Минерал не походил ни на один из камней,
драгоценных, полудрагоценных или поделочных, какие я видел когда-либо. Я решил, что он относится к какой-то уникальной материнской породе какого-то драгоценного камня. Вся поверхность ларца за исключением нескольких мест была сплошь испещрена крохотными иероглифическими рисунками, искусно вырезанными и покрытыми той же сине-зеленой минеральной краской, что и пиктограммы на саркофаге. Ларец имел около двух с половиной футов в длину, примерно вдвое меньше в ширину и без малого фут в высоту. Места, не заполненные иероглифами, находились на крышке, располагались там неупорядоченно и выглядели полупрозрачными. Я попробовал поднять крышку, дабы выяснить, не просвечивает ли минерал, но она оказалась закреплена намертво. Крышка была пригнана к корпусу так плотно, что ларец на вид казался цельным каменным семигранником, внутри которого каким-то непостижимым образом вырезана полость. И на гранях, и на кромках имелись странного вида и непонятного назначения длинные выступы, вытесанные столь же мастерски, как и прочие части сундучка, являвшего собой превосходный образец камнерезного искусства. На каждом из них
была выемка особой причудливой формы, и все они также были покрыты иероглифами, тонко высеченными и залитыми все той же сине-зеленой краской.
        По другую сторону от огромного саркофага находился еще один низкий столик - алебастровый, с вырезанными на нем фигурами египетских богов и знаками зодиака. Там стоял прозрачный ящичек размером в квадратный фут - из пластин горного хрусталя в каркасе красного золота, тоже весь испещренный иероглифами, выкрашенными в уже знакомый мне сине-зеленый цвет. Выглядел он вполне современно, чего не скажешь о его содержимом.
        В нем, на подушечке из шелковой ткани цвета старого золота, покоилась мумифицированная кисть руки поистине поразительного совершенства. Узкая женская кисть с длинными тонкими пальцами, сохранившаяся почти такой же, какой она поступила к бальзамировщику тысячи лет назад. Бальзамирование не отняло у нее красоты и изящества; даже чуть согнутое запястье, казалось, не утратило гибкости. Бледно-смуглая кожа цвета старой слоновой кости наводила на мысль о жизни под жарким солнцем, но преимущественно в тени. Рука имела удивительнейшую особенность: на ней насчитывалось семь пальцев - два указательных и два средних помимо большого, безымянного и мизинца. Буро-красные клочья по краям запястья заставляли предположить, что кисть была грубо оторвана от предплечья. На подушечке рядом с ней лежал маленький скарабей, искусно вырезанный из изумруда.
        - Вот еще одна из тайн отца. Когда я спросила у него, что это такое, он ответил: «Пожалуй, вторая по ценности вещь в моем собрании древностей», - а когда полюбопытствовала, какая же первая, он отказался отвечать и вообще запретил мне задавать вопросы на сей счет. «В свое время я все расскажу тебе и о ней тоже… если буду жив!»
        «Если буду жив!» - опять эта фраза. Похоже, эти три предмета - саркофаг, ларец и рука - составляли некую триединую тайну!
        В этот момент мисс Трелони отозвали по какому-то домашнему делу, и я продолжил осмотр экспонатов в одиночестве, но теперь, в отсутствие девушки, они потеряли для меня прежнее очарование. Позже меня пригласили в будуар, где она обсуждала с миссис Грант вопрос о комнате для мистера Корбека. Они не могли определиться, где разместить гостя: рядом со спальней мистера Трелони или же подальше от нее, - и решили посоветоваться со мной. Я рассудил, что пока мистеру Корбеку лучше находиться в отдалении от комнаты больного, а при надобности мистера Корбека всегда можно будет переселить поближе. Когда миссис Грант ушла, я спросил мисс Трелони, почему убранство будуара столь разительно отличается от обстановки всех остальных помещений дома.
        - Предусмотрительность отца! - улыбнулась она. - Когда я только-только сюда переехала, он подумал - и, надо заметить, совершенно справедливо, - что меня могут напугать эти многочисленные атрибуты смерти и погребений, а потому красиво обставил эту комнату и смежную с ней опочивальню, где я спала минувшей ночью. Вон та дверь ведет туда. Видите, какая здесь изысканная мебель. Вот этот комод принадлежал самому Наполеону.
        - Так значит, здесь нет ничего египетского? - спросил я, единственно чтобы показать свой интерес к словам девушки, ибо обстановка будуара говорила сама за себя. - Какой чудесный комод! Вы позволите взглянуть на него поближе?
        - Разумеется, с превеликим удовольствием! - снова улыбнулась Маргарет. - И внутренняя, и внешняя отделка у него, по словам отца, просто превосходная.
        Я подошел и внимательно осмотрел комод. Розовое дерево с узорной инкрустацией, окантованное золоченой бронзой. Желая убедиться, что внутренняя отделка и впрямь не уступает внешней, я потянул за ручку самого большого ящика, и в нем что-то звякнуло.
        - Ого! - сказал я. - Здесь что-то есть. Может, не стоит открывать?
        - Насколько я знаю, там ничего нет, - возразила мисс Трелони. - Если только одна из горничных не положила что-то туда, а потом забыла. Открывайте, конечно же!
        Я до упора выдвинул ящик, и мы с мисс Трелони обомлели от изумления.
        Там лежали древнеегипетские светильники разных размеров и всевозможных причудливых форм.
        Мы склонились над ящиком, пристально рассматривая его содержимое. Сердце мое застучало молотом, и по тому, как часто вздымалась грудь Маргарет, я понял, что и девушка тоже взволнована до крайности.
        Пока мы разглядывали светильники, не решаясь к ним прикоснуться и даже не смея ни о чем подумать, раздался звон дверного колокольчика, и секунду спустя в холл вошел мистер Корбек в сопровождении сержанта Доу. Увидев нас через открытую дверь будуара, мистер Корбек бегом устремился к нам, а сержант Доу медленно последовал за ним.
        Весь сияя, путешественник выпалил:
        - Возрадуйтесь со мной, дорогая мисс Трелони! Мой багаж прибыл, и все мои вещи в полной сохранности! - Тут он, помрачнев, добавил: - Если не считать светильников, конечно, которые в тысячу раз дороже всего остального…
        Он осекся, пораженный странной бледностью мисс Трелони, а потом, проследив за нашими с ней взглядами, уставился на лампы, лежавшие в выдвинутом ящике комода. С возгласом радости и изумления мистер Корбек бросился к ним и принялся ощупывать.
        - Лампы! Мои лампы! Целы и невредимы… целы и невредимы! Но как, во имя бога… во имя всех богов… как они здесь оказались?
        Мы все молчали. Детектив шумно вздохнул, и я посмотрел на него, а он, поймав мой взгляд, сразу же обратил глаза на мисс Трелони, стоявшую спиной к нему. Его лицо приняло подозрительное выражение, которое я уже видел прежде - когда он говорил мне, что именно мисс Трелони всякий раз оказывалась первой на месте покушения.
        Глава 9
        Неведение
        Мистер Корбек просто обезумел от счастья, что светильники нашлись. Он бережно брал их в руки один за другим и с любовью осматривал, как бесконечно дорогие сердцу вещи. Дыхание его, участившееся от восторга и возбуждения, походило на довольное урчание кота. Спокойный голос сержанта нарушил молчание, как диссонанс нарушает музыкальную гармонию:
        - Вы уверены, что это именно ваши лампы, вчера у вас похищенные?
        - Уверен ли? - в негодовании воскликнул мистер Корбек. - Ну разумеется, уверен! Во всем мире нет второго такого комплекта светильников!
        - Насколько вам известно! - Хотя говорил сержант самым учтивым тоном, вид он имел довольно раздраженный, и явно не без оснований. Я мигом насторожился, а он продолжал: - Наверняка подобные лампы есть в Британском музее, а возможно, этот комплект уже был в коллекции мистера Трелони. Ничто не ново под луной, знаете ли, даже в Египте. Может статься, это как раз оригиналы, а у вас были копии. Есть какие-нибудь отличительные особенности, по которым вы можете опознать в лампах свою собственность?
        На сей раз мистер Корбек рассердился не на шутку. Забыв обо всякой сдержанности, он излил свое негодование потоком бессвязных, обрывочных фраз, общий смысл которых, впрочем, от нас не ускользнул;
        - Опознать! Копии! Британский музей! Проклятье! Не иначе в Скотленд-Ярде тоже держат такой же комплект, чтобы учить бестолковых полицейских египтологии! Еще бы не опознать! Да я целых три месяца носил эти светильники с собой по пустыне, не спал ночами - сторожил их! - часами разглядывал каждый через лупу, пока глаза болеть не начинали! Да я знаю всякое пятнышко, всякую щербинку и царапинку на них лучше, чем капитан морскую карту, лучше, чем знал свою давно намеченную добычу тупоголовый вор, совершивший кражу! Вот, молодой человек, взгляните хорошенько! - Он расставил лампы в ряд на комоде. - Вы когда-нибудь видели подобный набор светильников - или хотя бы один из них? Посмотрите на главные фигуры, на них изображенные! Вы когда-нибудь видели столь полный комплект - хоть в Скотленд-Ярде, хоть на Боу-стрит? Взгляните! На каждом из них - богиня Хатхор в одном из семи обличий. А вот Ка царицы Двух Египтов - вот эта фигура, стоящая между Ра и Осирисом на ладье мертвых… и Око Сна, коленопреклоненное перед ней, и Гармахис на севере. Видели вы что-нибудь подобное в Британском музее - или на Боу-стрит?
Может, в ходе своих глубоких исследований, проведенных в Музее Фитцуильяма, в археологических музеях Гизы, Парижа, Лейдена и Берлина, вы пришли к выводу, что представленный здесь сюжет распространен в египетской иероглифике, а потому сейчас с уверенностью заключаете, что перед вами всего лишь копия? Может, вы объясните мне, что означает фигура Пта-Секер-Асара, держащего в руках Тета, завернутого в папирус в виде скипетра? Вы когда-нибудь прежде видели что-либо подобное - в Британском музее, в музее Гизы или у вас там в Скотленд-Ярде?
        Мистер Корбек ненадолго умолк, переводя дыхание, а потом продолжил уже совсем другим тоном:
        - Впрочем, кто здесь тупоголовый болван, так это я сам! Прошу прощения за грубость, дружище. Я просто разозлился, когда вы усомнились в моей способности точно опознать светильники. Надеюсь, вы не обиделись?
        - Господь с вами, сэр, нисколько! Я зачастую нарочно вывожу людей из себя, чтобы увидеть, на чьей они стороне: моей или противной. Ведь во гневе своем человек обычно проговаривается. А я всегда сохраняю спокойствие - такая у меня работа! Знаете, за последние пару минут вы рассказали мне о ваших лампах гораздо больше, чем за все время, пока описывали отличительные признаки, по которым их можно опознать.
        Мистер Корбек, раздосадованный своей несдержанностью, недовольно хмыкнул, но мгновение спустя повернулся ко мне и попросил обычным своим голосом:
        - Так расскажите же, каким образом вы вернули светильники.
        Я все еще пребывал в таком потрясении, что ответил, нимало не задумываясь:
        - Да мы и не возвращали ничего!
        Путешественник от души рассмеялся:
        - О чем вы говорите? Как же не возвращали, если вот они, перед нами? Вы стояли здесь и смотрели на них, когда мы вошли.
        Собравшись наконец с мыслями, я ответил:
        - Да вот так! Мы просто нашли их в комоде, совершенно случайно, за секунду до вашего появления!
        Мистер Корбек отступил на шаг и пристально посмотрел сначала на меня, потом на мисс Трелони.
        - Вы хотите сказать, - с расстановкой произнес он, переводя взгляд с нее на меня и обратно, - что светильники вдруг просто обнаружились в ящике комода? То есть никто их сюда не приносил?
        - Видимо, кто-то все-таки принес. Не могли же они появиться здесь сами собой. Но кто именно принес, когда или каким образом, нам неведомо. Нужно расспросить слуг, не знают ли они чего.
        Несколько секунд - показавшихся бесконечно долгими - мы все молчали. Тишину нарушил детектив.
        - Вот же черт побери! - вырвалось у него, но он тотчас добавил: - Прощу прощения, мисс! - После чего уста его сомкнулись с твердостью стального капкана.
        Мы вызвали всех слуг одного за другим и спросили, не знают ли они чего о вещах в большом ящике комода, но ровным счетом ничего не выяснили. Что именно там за вещи такие, мы им не говорили и не показывали.
        Мистер Корбек обернул все светильники ватой и аккуратно уложил в жестяной короб, который отнесли в комнату детективов, где они всю ночь поочередно сторожили его с револьвером наготове. Назавтра в дом доставили небольшой сейф, куда мы и поместили сокровища. Открывался он двумя разными ключами: один из них я оставил у себя, а другой отвез в банк и положил в свою депозитарную ячейку. Мы твердо решили, что древние лампы нужно сохранить во что бы то ни стало.
        Примерно через час после того, как нашлись светильники, прибыл доктор Винчестер с объемистым свертком в руках, в котором оказался мумифицированный кот. С позволения мисс Трелони он отнес мумию в будуар, и туда же в самом скором времени доставили Сильвио. К великому удивлению всех нас за исключением доктора Винчестера, кот не только не проявил никакой агрессии, но и вообще внимания не обратил на забальзамированного сородича. Сильвио сидел на столе рядом с ним и умиротворенно мурлыкал. Затем, в соответствии со своим замыслом, доктор взял кота на руки и направился в комнату мистера Трелони, а мы все последовали за ним. Доктор Винчестер пребывал в явном возбуждении, а мисс Трелони - в столь же явной тревоге. Сам я испытывал острый интерес к происходящему, поскольку уже догадался, чт? у доктора на уме. Детектив держался спокойно и даже, можно сказать, с холодным превосходством, а вот мистер Корбек, как настоящий энтузиаст, прямо-таки сгорал от любопытства.
        Едва лишь доктор Винчестер вошел в спальню мистера Трелони, Сильвио начал пронзительно мяукать и извиваться всем телом, потом выпрыгнул у него из рук, в несколько скачков подлетел к кошачьей мумии и принялся яростно драть ее когтями. Мисс Трелони с трудом оттащила своего любимца от нее и вынесла прочь из комнаты. Как только оказался за ее пределами, Сильвио мгновенно успокоился. Когда девушка вернулась, все разом живо заговорили.
        - Я так и думал! - воскликнул доктор.
        - Что бы это значило? - взволнованно вопросила мисс Трелони.
        - Странное дело! - выпалил мистер Корбек.
        - Странное - да, но ничего не доказывает! - резко откликнулся детектив.
        - А я, пожалуй, воздержусь от суждений, - заметил я, полагая нужным хоть как-то да высказаться.
        Затем с общего молчаливого согласия мы оставили эту тему - до поры до времени.
        Вечером, когда я записывал в дневнике события минувшего дня, ко мне тихо постучались. После моего «войдите» в комнату вступил сержант Доу и бесшумно затворил за собой дверь.
        - Присаживайтесь, сержант, - сказал я. - Какое у вас ко мне дело?
        - Я хотел поговорить с вами, сэр, об этих лампах.
        Я кивнул и выжидательно уставился на него.
        - Известно ли вам, сэр, что комната, где они нашлись, соединена дверью с комнатой, в которой минувшей ночью спала мисс Трелони?
        - Да.
        - Ночью где-то в той части дома открывалось и закрывалось окно. Я отчетливо услышал стук и сейчас же обошел весь дом, но ничего подозрительного не заметил.
        - Да, - кивнул я. - Я тоже слышал стук оконной рамы.
        - Вы не находите в этом ничего странного, сэр?
        - Странного? - переспросил я. - Да все события, здесь происходящие, настолько загадочны и непостижимы, что в пору с ума сойти! Все это настолько странно, что только и остается замереть в изумлении и просто ждать, что случится дальше. Но что вы считаете странным?
        Детектив помолчал, словно подбирая слова, а потом осторожно заговорил:
        - Видите ли, я не из тех, кто верит в магию и тому подобное. Я верю только фактам и в конечном счете всегда убеждаюсь, что всему есть свое простое объяснение и своя причина. Этот ваш новый знакомый утверждает, что ценные светильники были украдены из его гостиничного номера. Светильники, как мне стало понятно из некоторых его слов, на самом деле принадлежат мистеру Трелони. Дочь последнего, хозяйка дома, как раз в ночь ограбления решает спать не в своей комнате, а в опочивальне на первом этаже. Ночью все явственно слышат, как открывается и закрывается окно внизу. А потом мы, весь день искавшие ключ к разгадке преступления, возвращаемся в дом - и вдруг обнаруживаем украденные вещи в комнате, смежной с той, где она спала!
        Сержант умолк, и я весь похолодел от страха и дурных предчувствий, как и во время нашего предыдущего разговора. Однако мне надлежало ответить на предъявленные факты. Мое отношение к мисс Трелони, чувство, которое я к ней питал (а я уже понимал, что это глубокая и преданная любовь), требовали от меня очень и очень многого. Посему под острым взглядом опытного следователя я проговорил как можно спокойнее:
        - И каковы же ваши выводы?
        Он ответил с бесстрастной убежденностью:
        - А выводы самые простые: никакой кражи не было. Кто-то принес вещи к дому и передал кому-то через окно на первом этаже. Их положили в комод, чтобы они там будто бы случайно обнаружились в нужное время!
        Предположение это было настолько диким, что я даже испытал облегчение. Не желая, однако, выдавать свои чувства, я спросил с самым серьезным видом:
        - И кто же, по-вашему, их принес?
        - Этот вопрос пока остается открытым. Возможно, сам мистер Корбек и принес. Привлекать к делу третье лицо было бы слишком рискованно.
        - Из вашего предположения вытекает, что мистер Корбек - лжец и мошенник и что они с мисс Трелони состоят в сговоре, имеющем целью кого-то обмануть в истории со светильниками.
        - Вы выразились очень резко, мистер Росс. И столь недвусмысленно, что слова ваши прямо указывают на конкретного человека и возбуждают новые подозрения на его счет. Но я обязан рассуждать логически. Вполне возможно, соучастником является не мисс Трелони, а кто-то иной. Собственно говоря, если бы не другие обстоятельства, привлекшие мое внимание и породившие во мне сомнения относительно ее, мне бы и в голову не пришло, что она может быть замешана в деле. Но вот насчет Корбека я полностью уверен. Кто бы там ни был пособником: а уж он-то точно причастен к происшедшему, вещи не могли быть взяты без его попустительства, - если то, что он говорит, правда и кража действительно имела место. А если никакой кражи не было - значит, он лжет! Я счел бы неразумным оставлять Корбека в доме, полном ценностей, если бы это не давало мне и моему напарнику удобную возможность наблюдать за ним. И мы глаз с него не спустим, уж поверьте! Сейчас он наверху, в моей комнате, стережет светильники, но Джонни Райт тоже там - и ни минуту не отлучится оттуда до моего появления. Так что вероятность еще одной кражи практически
исключается. Само собой, мистер Росс, все это тоже должно остаться между нами.
        - Безусловно! Можете рассчитывать на мое молчание! - заверил я, и сержант Доу ушел следить за египтологом.
        Похоже, судьба решила посылать мне тяжелые испытания парами, причем в одной и той же последовательности, ибо вскоре у меня состоялся второй конфиденциальный разговор с доктором Винчестером, который уже собрался домой после своего обычного вечернего визита к пациенту, но перед уходом зашел ко мне. Он уселся в предложенное мною кресло и тут же заговорил:
        - История просто уму непостижимая! Мисс Трелони только что рассказала мне о светильниках, похищенных из гостиницы и обнаруженных здесь, в наполеоновском комоде. Казалось бы, еще одна тайна вдобавок ко всем прочим, но мне, знаете ли, даже малость полегчало. Я уже исчерпал все естественные и разумные объяснения происходящему и начал склоняться к тем, что лежат в области сверхъестественного, неподвластного разуму. Уж настолько странные вещи здесь творятся, что я уверен: все получит разгадку в самое ближайшее время… ну если только я не двинулся рассудком. А нельзя ли мне задать мистеру Корбеку несколько вопросов, ответы на которые могли бы пролить свет на дело, ничего при этом не усложнив и не поставив никого в неловкое положение? Мистер Корбек, похоже, обладает глубочайшими познаниями о Древнем Египте и обо всем, что с ним связано. Возможно, он не откажется перевести нам кое-какие иероглифы, ведь для него это детская забава. Как вы полагаете?
        Нам сейчас требовалась любая помощь, а потому, немного поразмыслив, я рассудил так: оба этих человека вполне достойны доверия, и для пользы дела надо бы сравнить их мнения, что во всяком случае нам не повредит, пускай даже и не поможет, - поэтому ответил:
        - Я непременно попрошу его об этом. Мистер Корбек определенно сведущ в египтологии и к тому же производит впечатление славного малого и энтузиаста своего дела. Кстати, вам нужно быть осторожнее - не стоит разбалтывать полученные от него сведения.
        - О, само собой! - ответил доктор. - Я и не собирался ничего рассказывать никому, кроме вас. Ведь мистеру Трелони, когда он очнется, может не понравиться, что мы обсуждаем его дела.
        - Послушайте, - сказал я, - может, вы еще ненадолго задержитесь здесь? Я приглашу мистера Корбека покурить вместе с нами. Тогда мы и сможем все обсудить.
        Он согласился, и я сходил за мистером Корбеком. Мне показалось, полисмены облегченно вздохнули, когда я увел его с собой. По пути в мою комнату он сказал:
        - Мне совсем не хотелось бы оставлять светильники там, под присмотром этих двоих. Вещи слишком ценные, чтобы доверять их полиции!
        Из чего я сделал вывод, что он подозревает не только сержанта Доу, но и его помощника.
        Между мистером Корбеком и доктором Винчестером, едва они обменялись взглядами, сразу же установилось дружеское общение. Путешественник объявил о своей готовности оказать любое посильное содействие, при условии, добавил он, что речь не идет о вещах, о которых он не вправе упоминать даже вскользь. Нимало не обескураженный последним уточнением, доктор Винчестер тут же попросил:
        - Будьте так любезны, переведите для меня несколько иероглифов.
        - С превеликим удовольствием, если сумею. Иероглифические письмена, знаете ли, до сих пор еще не разгаданы полностью. Хотя мы уже близки к разгадке! Очень близки! Где интересующая вас надпись?
        - Их две, - ответил доктор. - И одну я вам сейчас покажу.
        Он вышел и чуть погодя вернулся с кошачьей мумией, несколько ранее представленной Сильвио. Мистер Корбек взял ее, внимательно осмотрел, после чего сказал:
        - Ничего особенного. Простое обращение к Баст, покровительнице Бубастиса, с просьбой питать кошку вкусным хлебом и молоком в Элизиуме. Возможно, внутри тоже есть письмена, и, если вы пожелаете распеленать мумию, я попробую прочесть. Впрочем, там вряд ли окажется что-то необычное. Судя по способу пеленания, она изготовлена в Дельте и относится к позднему периоду, когда подобный способ бальзамировки получил широкое распространение и стоил дешево. А где вторая надпись?
        - На кошачьей мумии в комнате мистера Трелони.
        У мистера Корбека вытянулось лицо.
        - О нет! Здесь я вам ничем помочь не могу! Я - по крайней мере, в настоящее время - просто обязан хранить тайну относительно любых предметов в комнате мистера Трелони.
        Мы с доктором Винчестером отозвались на слова мистера Корбека одновременно. Я сказал лишь: «Шах и мат!» - из чего он, вероятно, заключил, что я понимаю ход его мыслей и намерения лучше, чем кажется на первый взгляд. Доктор же пробормотал:
        - Просто обязаны хранить тайну?
        Мистер Корбек тотчас пояснил:
        - Не поймите меня превратно! В данном отношении я не связан обетом молчания, но полагаю своим долгом оправдать доверие - и немалое! - оказанное мне мистером Трелони. Многие предметы в его комнате служат определенной цели, и мне, его другу и конфиденту, не следует и не подобает говорить о ней раньше времени. Мистер Трелони, как вы знаете - вернее, не знаете, иначе не истолковали бы мой отказ таким образом, - так вот, он ученый, и весьма выдающийся ученый. Он многие годы работал, чтобы достичь поставленной цели. Работал, не жалея сил и средств, зачастую рискуя жизнью и во многом себе отказывая. Он уже на пороге свершения, которое поставит его в один ряд с крупнейшими первооткрывателями и исследователями наших дней. И вот теперь, когда успех столь близок, с ним вдруг приключается такое несчастье!
        Мистер Корбек умолк, охваченный волнением. После недолгой паузы, овладев собой, он продолжил:
        - Не поймите меня превратно и в другом вопросе. Я сказал, что мистер Трелони вполне мне доверяет, но это вовсе не значит, что мне известны все его планы, замыслы и цели. Я знаю, какой исторический период он изучал и жизнь какой исторической фигуры исследовал, с безграничным терпением собирая все письменные свидетельства, к ней относящиеся. Но больше мне ничего не известно. Я убежден, что по завершении своих изысканий мистер Трелони достигнет намеченной цели. В чем именно она состоит, я, положим, догадываюсь, но говорить об этом не вправе. Прошу вас не забывать, джентльмены, что я сознательно принял на себя обязательства человека, облеченного доверием, пускай и неполным. Я всегда уважал волю мистера Трелони, и призываю всех своих друзей поступать так же.
        Мистер Корбек говорил с замечательным достоинством, и, слушая его, мы с доктором Винчестером проникались к нему все большим уважением. Поняв, что он еще не закончил, мы молчали, выжидательно на него глядя, и чуть погодя он продолжил:
        - Я счел нужным рассказать вам все это, хотя прекрасно понимаю, что даже слабые намеки, мною оброненные, могут поставить под угрозу успех его дела. Но я уверен, что вы оба хотите помочь мистеру Трелони… и его дочери, - добавил он, посмотрев мне прямо в глаза, - искренне хотите сделать все, от вас зависящее, и совершенно бескорыстно. Он настолько беспомощен, и недуг его носит настолько загадочный характер, что я невольно задаюсь вопросом: а не связано ли это как-то с его научными изысканиями? Что он заранее подготовился к такому повороту событий, всем нам кажется несомненным. Видит Бог, я сделаю все от меня зависящее, употреблю все свои силы и знания для блага моего друга! Я вернулся в Англию, окрыленный мыслью, что выполнил порученное мне задание. Я раздобыл все предметы, нужные мистеру Трелони для завершения его многолетнего труда, и нисколько не сомневался, что теперь-то он приступит к решающему эксперименту, о котором часто говорил намеками. Поистине ужасно, что именно сейчас с ним стряслась такая беда! Доктор Винчестер, вы медик - причем, судя по всему, даровитый и весьма решительный, -
неужели же не можете найти способ вывести пациента из этого противоестественного ступора?
        Последовала пауза, затем доктор медленно, тщательно подбирая слова, произнес:
        - Я не знаю ни одного средства, способного помочь в нашем случае. Наверное, есть какие-то средства, мне неведомые, но найти их возможно лишь при одном условии.
        - Каком же?
        - Здесь необходимо знание! Я полный профан во всем, что касается Древнего Египта: языка, письменности, истории, всяческих секретов, врачебного ремесла, ядов, оккультных сил, в которых и кроется тайна этой загадочной страны. Недуг мистера Трелони - или нынешнее его состояние… называйте это как хотите - каким-то образом связан с Египтом. Подозрение это возникло у меня сразу же и позже переросло в уверенность, хотя и бездоказательную. Сказанное вами сегодня лишь упрочило мою догадку и побуждает искать подтверждения. Вряд ли вы доподлинно знаете обо всех событиях, произошедших в доме с момента первого нападения и обнаружения бесчувственного тела мистера Трелони. Теперь я полагаю, что нам следует довериться вам, и прошу мистера Росса, если он не против, все вам рассказать. Он лучше меня умеет излагать факты и поведает обо всем коротко и ясно, ибо многое он видел и слышал сам, а многое узнал от иных свидетелей либо участников здешних событий. Потом уж вы сами рассудите, что лучше: говорить или молчать, - чтобы помочь мистеру Трелони и его тайным планам.
        Я одобрительно кивнул. Мистер Корбек вскочил с места и, в свойственной ему порывистой манере протянув руки нам обоим, воскликнул:
        - Договорились! Вы оказываете мне честь своим доверием, а я, со своей стороны, обещаю: если сочту, что интересы мистера Трелони требуют от меня откровенности, расскажу вам все без малейшей утайки.
        Я поведал сколь возможно точнее обо всем, что произошло с того момента, когда меня разбудил стук в дверь моего дома на Джермин-стрит, умолчав лишь о своем чувстве к мисс Трелони и ряде несущественных обстоятельств, с ним связанных, а также о двух своих разговорах с сержантом Доу, носивших сугубо конфиденциальный характер и не подлежавших огласке. Мистер Корбек слушал меня затаив дыхание, временами вскакивал и в возбуждении принимался расхаживать по комнате, потом внезапно приходил в себя и вновь усаживался в кресло. Несколько раз он порывался что-то сказать, но с видимым усилием сдерживался. Думаю, мой рассказ и мне самому помог во многом разобраться - я начал видеть события в более ясном свете. Все значительные и незначительные факты, имевшие отношение к делу, выстроились в должную перспективу, и история обрела последовательность - вот только изначальная причина всего случившегося оставалась неизвестной и сейчас казалась даже более таинственной, чем прежде. Преимущество цельного, связного повествования как раз и заключается в том, что из разрозненных фактов, сомнений, подозрений, догадок
складывается некое единство, внутренне непротиворечивое, а потому убедительное.
        Мистер Корбек определенно счел мой рассказ убедительным. Без всяких вопросов и уточнений он сразу же заговорил по существу дела, решительно и прямо, как подобает мужчине:
        - Теперь все ясно! Налицо действие некой силы, требующей особого внимания. Продолжая расследование без необходимых знаний, мы будем только мешать друг другу и сводить на нет всю пользу, которую каждый из нас мог бы принести, двигаясь в каком-то своем направлении. Мне кажется, перво-наперво нам надо вывести мистера Трелони из противоестественного ступора. Что такое возможно, наглядно доказывает выздоровление сиделки Кеннеди, хотя никому не известно, какой дополнительный вред был причинен моему товарищу за время, что он пролежал в этой комнате, пропитанной запахом мумий. Так или иначе, мы должны рискнуть. В чем бы ни состояло таинственное воздействие, оно и сейчас никуда не делось - нам придется принять это как данность. Очнется мистер Трелони днем раньше или днем позже, в конечном счете не имеет значения. Час уже поздний, а завтра нам предстоит трудная задача, приступать к которой надобно со свежими силами. Вы, доктор, вероятно, хотите хорошенько выспаться: ведь завтра у вас, конечно же, есть и другие заботы помимо нашего дела. А вы, мистер Росс, насколько я понял, сегодня ночью дежурите у постели
больного. Я дам вам книгу, чтобы скоротать время. Сейчас схожу за ней в библиотеку - я помню, где она стояла в последний мой визит, и мистер Трелони наверняка с тех пор к ней притрагивался. Он давно знает все изложенные там факты, представляющие для него интерес. Но вам нужно - или, по крайней мере, полезно - ознакомиться с нею, чтобы лучше уяснить кое-какие вещи, о которых я поведаю позже. И прошу вас потом поделиться с доктором Винчестером знаниями, которые смогут ему помочь. Полагаю, вскоре наша работа принесет плоды. Мы будем действовать хотя и сообща, но каждый в своем направлении, и для успеха дела нам потребуется время и понимание задачи. Читать книгу целиком необязательно. Все самое интересное - сейчас я говорю, разумеется, только о том, что касается наших прискорбных обстоятельств, ибо данная книга, повествующая о путешествии в совершенно неведомую тогда страну, интересна вся, от первой до последней страницы, - так вот, наиболее важные для вас сведения содержатся в предисловии и двух-трех главах, которые я отмечу закладками.
        Он сердечно пожал руку доктору Винчестеру, собравшемуся уходить.
        Ненадолго оставшись в одиночестве, я погрузился в размышления. Мир вокруг внезапно показался мне бесконечно огромным. Единственное, что меня в нем интересовало сейчас, представлялось крохотным оазисом посреди бескрайней пустыни, окутанной непроглядной тьмой и населенной неведомыми опасностями. А в средоточии этого оазиса находилась юная женщина необыкновенной красоты и очарования, женщина, достойная самой пылкой любви, достойная того, чтобы жить ради нее, а при необходимости и пожертвовать жизнью!..
        В скором времени мистер Корбек вернулся с книгой, которую нашел сразу же на том самом месте, где видел три года назад. Отметив бумажными закладками нужные главы, он вручил ее мне и сказал:
        - Вот с чего началось увлечение мистера Трелони египтологией, да и мое тоже. Уверен, эта книга станет интересным началом и вашего исследования - чем бы оно ни закончилось. Если, конечно, кому-либо из нас суждено увидеть, чем завершится дело.
        У самой двери мистер Корбек остановился и добавил:
        - И да, хочу взять обратно свои слова насчет детектива. Он славный малый. Все, что вы рассказали, представляет его в самом благоприятном свете, в подтверждение чего я со спокойной душой отправляюсь спать, оставив светильники под охраной Доу!
        Когда он вышел, я взял книгу, надел респиратор и отправился на дежурство в комнату больного.
        Глава 10
        Долина Чародея
        Я положил книгу на столик, где стояла лампа под колпаком, и повернул отражатель, направив свет на страницы. Таким образом, поднимая взгляд от книги, я видел кровать, сиделку и дверь. Не скажу, что условия были удобными и располагали к сосредоточенности, необходимой для успешного изучения предмета, однако кое-как я все же приноровился. Книга, как было ясно с первого взгляда, определенно заслуживала самого пристального внимания: увесистый том на голландском, изданный в Амстердаме в 1650 году. В свое время кто-то сделал пословный перевод текста, вписав от руки английские слова под соответствующими голландскими, и из-за грамматических различий между языками даже простое чтение перевода оказалось нелегким делом. Приходилось постоянно бегать глазами взад-вперед по строчкам, устанавливая связи между словами, а вдобавок еще и разбирать причудливое, в силу его двухсотлетней давности, начертание букв. Впрочем, довольно скоро я приспособился с ходу перестраивать голландские фразы на английский лад, а когда привык к почерку, моя задача совсем упростилась.
        Поначалу меня несколько отвлекала окружающая обстановка и тревожило опасение, что мисс Трелони может неожиданно зайти в комнату и застать меня за чтением. Перед уходом доктора Винчестера мы с ним условились не привлекать девушку к нашему расследованию. Мы рассудили, что встреча с несомненной тайной может стать потрясением для женского ума, а кроме того, как дочь мистера Трелони, Маргарет впоследствии могла бы оказаться в трудном положении перед ним, если бы действовала сейчас заодно с нами наперекор его воле или даже просто знала о том, что мы намерены предпринять, но потом я вспомнил, что Маргарет заступает на дежурство только в два пополуночи, и облегченно вздохнул: у меня еще почти три часа в запасе. Сестра Кеннеди сидела в кресле у кровати, спокойная и бдительная. На лестничной площадке мерно тикали часы, как и все прочие часы в доме. Ночная жизнь города давала о себе знать далеким, приглушенным гулом, который время от времени превращался в рев, когда восточный ветер, налетая порывами, приносил откуда-то мешанину звуков. Но преобладала все равно тишина. Свет лампы на раскрытой книге и мягкое
мерцание зеленого шелкового абажура, казалось, сгущали сумрак в комнате, в чем я убеждался всякий раз, поднимая глаза… С каждой прочитанной строчкой он, казалось, становился плотнее, глубже, чернее, и, когда мой взгляд возвращался к странице, падавший на нее свет на миг ослеплял меня, однако я продолжал читать и вскоре по-настоящему увлекся.
        Сочинение принадлежало перу некоего Николаса ван Хайна Хорнского. В предисловии автор рассказывал, как, увлекшись трактатом «Пирамидография», написанным Джоном Гривзом из Мертон-колледжа, он сам посетил Египет и проникся таким интересом к многочисленным его чудесам, что в последующие годы путешествовал по загадочным местам этой страны, исследуя руины древних храмов и гробниц. Рассказ арабского историка Ибн-Абд аль-Хакама о строительстве пирамид встречался ему в самых разных версиях, и некоторые из них он записал. Про пирамиды я читать не стал, а сразу перешел к страницам, отмеченным следующей закладкой.
        Едва я приступил к чтению этой главы, мною начало завладевать тревожное ощущение какого-то постороннего воздействия. Не раз я бросал взгляд на свою напарницу, проверяя, не переменила ли она позу, поскольку почувствовал рядом с собой чье-то незримое присутствие, но сестра Кеннеди сидела все так же неподвижно, по-прежнему спокойная и бдительная, а потому, в конце концов, я глубоко погрузился в книгу.
        Там говорилось о том, как после нескольких дней пути через горы, расположенные к востоку от Асуана, наш исследователь со своими спутниками подошел к некой долине. Ниже приводятся слова самого автора, только переложенные на современный язык.
        «Ближе к вечеру мы достигли входа в глубокую узкую долину, что тянулась на восток и на запад. Я хотел продолжить путь, так как закатное солнце освещало широкий проход за тесной расщелиной меж скал, но феллахи наотрез отказались двигаться дальше - мол, уже вечереет, и, не ровен час, ночь застанет нас прежде, чем мы успеем пересечь долину. Однако причину своего страха они поначалу не объясняли. А ведь до сих пор они всегда беспрекословно шли за мной, куда бы я ни возжелал направиться, причем в любое время суток. Уступив моим настойчивым требованиям, феллахи наконец неохотно сообщили, что называется это место долиной Чародея и ходить туда ночью нельзя. На просьбу рассказать про Чародея они ответили отказом - дескать, имени у него нет и знать о нем ничего не знают, - однако на другое утро, когда солнце взошло и осветило долину, они несколько осмелели и тогда сказали мне, что в далекой древности («миллионы миллионов лет назад», как они выразились) здесь был погребен великий Чародей - царь или царица, толком неизвестно. Имя Чародея они не назвали, упорно повторяя, что имени у него нет и любой, кто его
поименует, исчахнет при жизни до такой степени, что по смерти уже нечему будет возрождаться в ином мире. При переходе через долину феллахи держались вместе и торопливо шагали впереди меня. Идти позади никто не осмелился. В объяснение этому они сказали, что у Чародея длинные руки и идти последним опасно. Слова эти не очень меня обрадовали, ведь замыкать шествие поневоле пришлось мне. В самом узком месте долины, с южной ее стороны, вздымалась громадная отвесная скала с ровной гладкой поверхностью. На ней были высечены в великом множестве различные каббалистические знаки, фигуры людей, животных, рыб, гадов и птиц, изображения солнца и звезд, а также странные символы, из коих иные являли собой отдельные части человеческого тела и лица - руки, ноги, пальцы, глаза, носы, уши, губы. Загадочные символы, истолковать которые затруднился бы и всеведущий ангел в судный день. Скальная стена была обращена строго на север. Выглядела она столь необычно и так отличалась от всех прочих покрытых письменами скальных стен, виденных мною прежде, что я приказал остановиться и целый день провел, изучая в подзорную трубу
странные пиктограммы. Мои спутники пребывали в большом страхе и всеми силами пытались убедить меня продолжить путь. Я оставался там до раннего вечера, но так и не сумел обнаружить вход в гробницу, которая, по моим предположениям, находилась в скале (иначе зачем ее было изукрашивать?). К тому времени феллахи уже открыто взбунтовались и пригрозили бросить меня одного, а посему мне пришлось покинуть долину, но про себя я твердо решил при первой же возможности вернуться туда и тщательно обследовать гробницу. С этой мыслью я двинулся дальше в горы и в скором времени повстречался с одним арабским шейхом, изъявившим готовность поступить ко мне на службу. Арабы не так суеверны и боязливы, как египтяне. Шейх Абу Сам и его люди охотно согласились помочь мне.
        Возвратившись в долину вместе нанятыми бедуинами, я предпринял попытку взобраться по скале, но потерпел неудачу: отвесная каменная стена, и от природы-то довольно плоская и гладкая, была отшлифована людьми до совершенства. Бесспорно, в ней когда-то имелись ступени: там сохранились, не тронутые удивительным климатом этой чудесной страны, отчетливые следы пилы, зубила и молотка в местах, где ступени были срезаны или сколоты.
        Не имея возможности подобраться к гробнице снизу и не располагая лестницами достаточной длины, мы после долгих блужданий нашли кружной путь на вершину скалы. Оттуда меня спустили на веревках к той части отвесной стены, где я рассчитывал найти проем. И он там действительно обнаружился, но оказался перекрыт огромной каменной плитой. Находился он в ста с лишним футах над землей, что составляло две трети от высоты скалы. Иероглифические и каббалистические знаки располагались здесь таким образом, что снизу входное отверстие было нипочем не разглядеть. Глубоко высеченные, они сплошь покрывали как саму скалу вокруг проема, так и каменную плиту, служившую дверью. Плита была пригнана со столь поразительной точностью, что ни резец, ни зубило, ни любой другой инструмент из тех, какие я имел при себе, не входили в узкие щели по ее краям. Однако я употребил все свои силы и колотил, колотил молотком по долоту, пока наконец не пробился в гробницу (а там, как я и предполагал, оказалась именно гробница). Ступив на каменную дверь, упавшую внутрь, я обратил внимание на длинную железную цепь, свободно намотанную на
скобу рядом с проемом.
        Как и положено образцовым египетским усыпальницам, гробница состояла из входного зала, наклонной шахты и длинного коридора, который заканчивался погребальной камерой. Там находилась таблица с рисунками, высеченными на чудесном камне и раскрашенными в чудесные цвета, - по всей видимости, запись о каком-то событии, смысл которой уже навсегда утерян.
        Все стены зала и коридора были покрыты такими же диковинными письменами, что и скала снаружи. Огромный каменный гроб, или саркофаг, в глубокой погребальной камере был испещрен искусно вырезанными знаками и символами. Предводитель племени и еще двое бедуинов, которые не побоялись проникнуть со мной в гробницу, поскольку явно уже не раз принимали участие в подобных мрачных исследованиях, умудрились снять крышку с саркофага, не расколов ее. Они и сами удивились: такое везение, сказали они, большая редкость. В их словах я нимало не усомнился, ибо помощники мои особой осторожности не проявляли и обращались с предметами обстановки столь небрежно, что могли бы повредить даже сам саркофаг, когда бы не прочность и толщина его стенок. А я безумно волновался за сохранность прекрасного саркофага, мастерски вырезанного из необычного камня, мне неизвестного. Ах как я сокрушался, что не могу забрать его с собой! Но время не позволяло - да и мыслимо ли путешествовать по пустыне со столь тяжелым грузом? Мне оставалось взять лишь мелкие предметы, которые можно нести на себе.
        В саркофаге лежало тело, определенно женское, обернутое в полотняные пелены, как любая мумия. Судя по вышивкам на ткани, женщина принадлежала к знати. Одна рука ее покоилась на груди, поверх покровов. У всех мумий, виденных мной прежде, обе руки были под пеленами, а по бокам от туго забинтованного тела размещались резные деревянные украшения, по форме и цвету напоминавшие руки.
        Но эта рука - странное дело! - была именно рукой женщины, здесь погребенной, рукой из плоти, хотя бальзамировка и сделала ее похожей на мрамор. Высунутые из-под бинтов предплечье и кисть имели желтовато-белый цвет, подобный цвету слоновой кости, долго пролежавшей на открытом воздухе. Кожа и ногти были в целости и сохранности и выглядели так, словно тело положили в саркофаг всего лишь накануне. Я осторожно взял руку и слегка пошевелил ее - она не утратила гибкости, пусть и казалась несколько одеревенелой от долгого бездействия, как руки факиров, виденных мной в Индии. И что еще поразительнее - на этой древней руке было семь пальцев, тонких и длинных, необычайно красивых. По правде говоря, меня пробрала дрожь и мороз пошел по коже, когда я дотронулся до мертвой семипалой руки, которая недвижно пролежала здесь многие тысячи лет, но все же оставалась как живая. Под ладонью, будто охраняемый мумией от посягательств, покоился огромный рубин - величины поистине невообразимой, ведь рубины-то по преимуществу камни небольшие. Цвета он был восхитительного - что алая кровь в ярких лучах света. Но не размер и
не цвет (хотя и исключительно редкие, как я уже сказал) составляли самую удивительную особенность этой драгоценности, а сияние семи семиконечных звезд, настолько ясное, словно это были небесные звезды, заключенные внутрь камня. Приподняв руку мумии и увидев чудесный рубин, я остолбенел, как и трое моих помощников, точно встретился взглядом со змееволосой горгоной Медузой, обращавшей в камень всякого, кто посмотрит ей в очи. Ощущение было настолько сильным, что мне захотелось поскорее убраться прочь из этого места. Такое же желание возникло и у бедуинов, а потому, прихватив с собой рубин и с полдюжины диковинных амулетов, украшенных драгоценными камнями, я поспешил к выходу. Я бы задержался и дольше, чтобы внимательно осмотреть пелены мумии, но побоялся. Я вдруг осознал, что нахожусь среди пустынных гор, в обществе практически незнакомых людей, которые здесь лишь потому, что не отличаются особой порядочностью. Мы были в уединенном склепе, расположенном в ста футах над землей, где в случае чего меня никто не найдет, да и не станет искать. Однако про себя я решил при ближайшей возможности вернуться сюда,
но с более надежным сопровождением. Мне не терпелось продолжить поиски, поскольку, разглядывая погребальные покровы, я успел заметить в удивительной гробнице множество предметов непонятного назначения - в частности, причудливой формы ларец, вырезанный из неведомого мне минерала. Я предположил, что в нем хранятся какие-то драгоценности, ведь недаром же он покоился внутри огромного саркофага. В склепе находился еще один ларец, замечательных пропорций и великолепно украшенный, но более простой формы, изготовленный из бурого железняка большой прочности, с крышкой, запечатанной чем-то вроде камеди с примесью извести, словно для того, чтобы внутрь не проникал воздух. Мои спутники, полагая, что в таком прочном сундучке наверняка спрятаны великие сокровища, остановили меня и настойчиво потребовали позволения открыть его. Мне пришлось согласиться, однако их надежды не оправдались. Там оказалось четыре сосуда превосходной работы, покрытых затейливой резьбой: один в виде человеческой головы, второй - в виде собачьей, третий - в виде шакальей, а четвертый - в виде соколиной. Я знал, что в подобных погребальных
урнах обычно содержатся внутренние органы мумифицированного покойника, но когда мы вскрыли сосуды (восковые пробки были тонкими и проломились сразу же), то обнаружили в них только масло. Расплескивая его, бедуины принялись шарить в урнах руками: а ну как сокровища там, - на дне? - но все оказалось тщетно, никаких сокровищ они не нашли. Заметив алчный огонь в глазах арабов, я стал всерьез опасаться за свою жизнь, а потому, дабы поторопить спутников, постарался - и вполне успешно - возбудить в них суеверные страхи, коим подвержены даже люди столь грубой душевной организации. Предводитель бедуинов поднялся из погребальной камеры к выходу, чтобы скомандовать своим подданным наверху поднимать нас на веревках. Я последовал за ним по пятам, не желая оставаться наедине с людьми, которым не доверял. Двое других надолго задержались внизу, и я заподозрил, что они самовольно обыскивают гробницу с целью чем-нибудь поживиться, однако вслух ничего не сказал, чтобы не нагнетать обстановку. Наконец появились и они. Один из них, поднимавшийся первым, оступился, когда достиг верха скалы, упал вниз и при ударе оземь умер
мгновенно. Второй добрался благополучно. Потом наверх отправился предводитель, а за ним и я. Но перед тем как покинуть гробницу, я кое-как водрузил на место каменную плиту, преграждавшую вход в нее. Мне хотелось по возможности сохранить свою находку для дальнейших исследований, буде я еще вернусь сюда.
        И когда все мы стояли на вершине скалы, до чего же отрадно было видеть лучезарное солнце после зловещего сумрака таинственной гробницы! Я радовался даже тому, что бедный араб, сорвавшийся со скалы, лежит сейчас не в мрачном склепе, а на ярком солнечном свету. Я охотно спустился бы вниз со своими спутниками, чтобы найти и предать земле тело несчастного, но шейх не придал значения прискорбному происшествию - просто послал двух своих людей обо всем позаботиться, а мы двинулись своим путем.
        Когда мы расположились на ночлег, вернулся лишь один из посланцев и рассказал, что его напарника убил пустынный лев - уже после того, как они закопали труп глубоко в песок за пределами долины и завалили могилу камнями, чтобы шакалы и прочие хищники до него не добрались.
        Позже, когда все сидели или лежали вокруг костра, я заметил, что он показывает своим товарищам какой-то белый предмет, который те разглядывают с благоговейным страхом. Я незаметно подошел и увидел, что это белая рука мумии, еще недавно охранявшая драгоценный камень в огромном саркофаге. Бедуин сказал, что нашел ее за пазухой у погибшего соплеменника. Ошибки быть не могло: на руке было семь пальцев. Видимо, тот человек просто оторвал кисть от предплечья, когда мы с предводителем покинули погребальную камеру. Судя по трепету, с каким все взирали на руку, я с уверенностью предположил, что араб собирается использовать ее в качестве амулета или талисмана. Если рука и обладала магическими силами, они явно подействовали не во благо вору, который погиб через считаные минуты после кражи. Амулет уже получил свое страшное кровавое крещение: запястье мертвой кисти было красным, словно его окунали в свежую кровь.
        Ночью я почти не сомкнул глаз, страшась нападения: ведь если даже одна лишь оторванная рука представляла для этих варваров такую ценность в качестве талисмана, то каким же сокровищем был для них редкий камень, который она до недавних пор охраняла? А от того, что знал о рубине один лишь предводитель, мне было только тревожнее: ведь сейчас я находился полностью в его власти. Из предосторожности я прободрствовал чуть ли не всю ночь и решил при первом же удобном случае расстаться со своими бедуинами и завершить путешествие по Египту - добравшись до Нила и спустившись по течению до Александрии, - с другими провожатыми, ничего не знавшими о ценностях, которые были у меня при себе.
        Под утро, однако, меня начала одолевать необоримая сонливость. Опасаясь, как бы бедуин не убил меня во сне или не похитил звездный рубин, который я при нем положил в карман вместе с прочими драгоценностями, я незаметно достал камень и зажал между пальцами. В нем одинаково ясно отражалось и зыбкое пламя костра, и далекие звезды в безлунном небе, а на обратной стороне я различил вырезанные символы, подобные тем, что покрывали стены гробницы. Спрятав звездный рубин в кулаке, я наконец провалился в сон.
        Меня разбудили лучи утреннего солнца, падавшие на лицо. Я сел и огляделся. Костер погас, в лагере никого не было, если не считать распростертого рядом со мной тела предводителя. Он лежал на спине, мертвый, с почерневшим лицом и широко раскрытыми глазами, жутко уставившимися в небо, как если бы они узрели там некое страшное видение. Шейх был задушен: на шее у него я увидел багровые следы от пальцев. Отметин этих казалось так много, что я их пересчитал. Семь… все расположены одна к другой, кроме следа большого пальца, и явно оставлены одной рукой. Меня пронзил ледяной страх при мысли о семипалой руке мумии.
        Похоже, магия действовала даже здесь, посреди открытой пустыни!
        Потрясенный до глубины души, я непроизвольно разжал пальцы правой руки, которые до сих пор бессознательно сжимал даже во сне, удерживая драгоценность. Звездный рубин выпал и ударил мертвеца по губам. Изо рта у него странным образом сразу хлынул поток крови, и в ней красный камень на миг затерялся. В поисках рубина я перевернул покойника на бок и обнаружил, что в его правой руке, неловко подогнутой, как будто он на нее упал, стиснут острый нож с узким кривым лезвием - арабы носят такие на поясе. Вероятно, он собирался меня убить, когда его настигло возмездие - со стороны Бога, человека или древнего божества, мне неведомо. Обнаружив камень, сиявший, подобно огненной звезде, в луже крови, я схватил его и без малейшего промедления устремился прочь. Я брел один по жаркой пустыне, пока милостью Божьей не наткнулся на арабское племя, стоявшее на привале у колодца. Они приняли меня, накормили-напоили и снабдили провизией для дальнейшего странствия.
        Не знаю, что сталось с семипалой рукой и ее владельцами: пробудила ли она в них вражду, подозрения или алчность, мне неизвестно, - но что-то неладное точно стряслось, раз люди, завладевшие рукой, сбежали с ней. Несомненно, сейчас она используется каким-нибудь пустынным племенем в качестве талисмана силы.
        При первой возможности я внимательно разглядел звездный рубин, пытаясь понять, что же на нем изображено. Символы (значение которых, однако, оставалось для меня загадкой) выглядели следующим образом…»
        Пока я читал захватывающее повествование, мне дважды почудилось, будто по страницам скользнула тень, и моему воображению, распаленному невероятным рассказом, оба раза представилась тенью руки. В первом случае я догадался, что иллюзию породило колебание шелковой бахромы зеленого абажура, но во второй раз, когда поднял глаза, мой взгляд упал на мумифицированную кисть, которая покоилась в стеклянном ящике на столике у окна, озаренная светом звезд, пробивавшимся из-под шторы. Неудивительно, что я тотчас мысленно связал ее с прочитанной историей: если меня не обманывало зрение, здесь, в этой комнате, находилась та самая рука, о которой писал путешественник ван Хайн. Я посмотрел в сторону кровати и испытал несказанное облегчение при виде сестры Кеннеди, сидевшей возле больного, по-прежнему бесстрастной и бдительной. Когда читаешь такую книгу, в такой час и в такой обстановке, близкое присутствие живого человека действует на душу успокоительно.
        Я не сводил глаз с раскрытой книги на столике, и столько странных мыслей теснилось в уме, что я почувствовал головокружение. Казалось, ярко освещенная белая рука, вдруг возникшая перед моим взором, произвела на меня гипнотическое действие. Все мои мысли замерли, и время на мгновение застыло.
        Да, на книге лежала рука - настоящая, живая! Что же так сильно потрясло меня? Я знал эту руку - знал и любил. Видеть руку Маргарет Трелони, прикасаться к ней было для меня счастьем, однако в тот миг она странно поразила мое воображение, взбудораженное иными чудесными и загадочными образами. Впрочем, я опомнился еще прежде, чем услышал встревоженный голос:
        - Что с вами? Почему вы так оцепенело смотрите на книгу? Мне на миг показалось, что вы опять впали в ступор!
        Я проворно вскочил с кресла.
        - Читал одну старинную книгу из вашей библиотеки. - Я захлопнул фолиант и сунул под мышку. - Сейчас отнесу обратно: все-таки ваш отец требует, чтобы все вещи - а особенно книги - оставались на своих местах.
        Насчет последнего я слукавил. Не желая оставлять книгу здесь, дабы не возбуждать в Маргарет ненужного любопытства, я быстро вышел прочь, но направился не в библиотеку, а в свою комнату, где положил книгу на прикроватный столик, чтобы днем, отоспавшись после ночного дежурства, продолжить чтение. Когда я вернулся, сиделка Кеннеди уже собиралась уходить, и вскоре мы с мисс Трелони остались одни. В обществе милой девушки мне было совсем не до книг. Мы сидели рядом, шепотом разговаривали, и время летело незаметно. Я изрядно удивился, заметив, что свет в щелях штор из серого стал желтым. Наш с ней разговор не имел отношения к больному - разве только в том смысле, в каком все касающееся дочери в конечном счете касается и отца. Но ни о Египте, ни о мумиях, ни о мертвецах, гробницах или бедуинских предводителях у нас ни разу не зашло речи. В набиравшем силу свете зари я ясно видел, что на руке Маргарет не семь пальцев, а пять, - ибо ее рука лежала в моей.
        Прибывший утром доктор Винчестер сначала проведал пациента, а потом зашел в столовую, где я ел свой легкий завтрак (а может, вчерашний ужин) перед тем, как отправиться спать. Одновременно с ним появился мистер Корбек, и мы возобновили разговор, начатый накануне вечером. Я сказал мистеру Корбеку, что прочитал главу про гробницу, обнаруженную в долине Чародея, и советую доктору Винчестеру также с ней ознакомиться. Последний попросил позволения взять книгу с собой: через час он отправлялся поездом в Ипсуич и мог бы почитать в дороге. Он заверил, что вечером принесет ее обратно. Я поднялся за книгой, но нигде ее не нашел, хотя точно помнил, что, оставив мисс Трелони в комнате больного и вернувшись к себе, положил фолиант на столик возле кровати. Это было очень странно, поскольку подобного рода чтение вряд ли могло заинтересовать кого-нибудь из слуг. Я вернулся с пустыми руками и объяснил, что книга куда-то запропастилась.
        После ухода доктора Винчестера мы с мистером Корбеком (похоже, знавшим сочинение голландца наизусть) обсудили все изложенное в прочитанной мною главе. Я объяснил, что был вынужден прервать чтение, едва добрался до описания символов на камне.
        - Ну, на сей счет расстраиваться не стоит, - улыбнулся мой собеседник. - Ни во времена ван Хайна, ни почти два века спустя никто так и не смог разгадать смысл знаков, вырезанных на рубине. Дело продвинулось лишь тогда, когда за работу взялись Янг и Шампольон, Берч и Лепсиус, Розеллини, Сальволини, Мариетт-бей, Уоллис Бадж, Флиндерс Питри и другие выдающиеся ученые своего времени, сумевшие установить подлинное значение иероглифов. Позже я вам объясню - если мистер Трелони не запретит или не пожелает объяснить сам, - что именно означают надписи на камне. А сейчас, полагаю, вам следует узнать, что произошло дальше, но не в повествовании ван Хайна, так как описанием рубина и рассказом о возвращении с ним в Голландию после всех путешествий история не заканчивается, заканчивается лишь соответствующая часть книги. Но самое главное в этой книге - то, что она заставляет пытливых читателей думать и действовать. Среди таких читателей были мистер Трелони и ваш покорный слуга. Мистер Трелони - прекрасный знаток восточных языков, но совсем не знает северных. Мне же языки даются легко, и в ходе своих научных
исследований в Лейдене я выучил голландский, необходимый для работы в тамошней библиотеке. Случилось так, что в то же самое время, когда мистер Трелони, собирая свою коллекцию трудов по египтологии, приобрел по книготорговому каталогу этот том с рукописным переводом и изучал его, я в Лейдене читал другую копию сочинения ван Хайна, на языке оригинала. Нас обоих поразило описание укромной гробницы, вырубленной высоко в скале, недосягаемой для обычных искателей захоронений, так как средства добраться до нее были полностью уничтожены, и все же столь искусно украшенной снаружи письменами, выбитыми на гладкой скальной стене, как это описано у ван Хайна. Поразило нас и еще одно: хотя со времен его путешествия знания человечества о древних египетских памятниках и манускриптах многократно умножились, по сей день так и не найдено записей или скульптурных изображений, которые указывали бы, кто же покоится в удивительной гробнице, - ведь сооружение ее в столь труднодоступном месте явно потребовало колоссальных затрат. Да и само название места, долина Чародея, в наш прозаический век возбуждает острое любопытство.
При первой же нашей встрече (мистер Трелони искал египтолога себе в помощь, и я откликнулся) мы, среди прочего, обсудили и этот вопрос и решили заняться поисками таинственной долины. Пока шла основательная подготовка к экспедиции, которой мистер Трелони занимался самолично, я отправился в Голландию, чтобы попытаться найти хоть какие-нибудь подтверждения рассказу ван Хайна. Я поехал прямиком в Хорн, где принялся упорно разыскивать дом путешественника и его потомков, если таковые имелись. Не стану утомлять вас подробностями, скажу лишь, что поиски мои увенчались успехом. Со времен ван Хайна город Хорн практически не изменился, разве что утратил свое положение крупного торгового центра. Облик он сохранил прежний: для таких сонных старинных городов сто-двести лет ничего не значат. Найдя нужный мне дом, я узнал, что никого из потомков голландца в живых не осталось. Сколько ни рылся я в городских архивах, все документы говорили одно: смерть и пресечение рода. Тогда я решил выяснить судьбу сокровищ ван Хайна, ведь такой путешественник наверняка был обладателем замечательной коллекции древних ценностей.
Многие экспонаты из нее я после долгих поисков обнаружил в музеях Лейдена, Утрехта и Амстердама, а иные - в частных собраниях богатых коллекционеров. И наконец, в Хорне, в лавке одного старого часовщика и ювелира, я нашел главное сокровище ван Хайна: огромный рубин в виде скарабея, с семью звездами внутри и с вырезанными на нем иероглифами. Старик не понимал египетской иероглифической письменности, и новости о филологических открытиях последних лет не доходили до него, жившего в своем сонном старозаветном мире. Он ничего не знал о ван Хайне, кроме того, что такой человек действительно существовал и вот уже два века почитается в городе как великий путешественник. Для него камень представлял интерес всего лишь как рубин редких размеров, правда, подпорченный гравировкой, и хотя поначалу он наотрез отказался продать уникальную драгоценность, в конце концов все же уступил мне по коммерческим соображениям. Денег у меня был полный кошелек, ведь я работал на мистера Трелони, который, как вам известно, невероятно богат. В скором времени я уже возвращался в Лондон - в кармане у меня лежал звездный рубин, а
сердце мое переполняли радость и ликование. Ведь в руках у нас было вещественное подтверждение удивительного рассказа ван Хайна!
        Мистер Трелони спрятал камень в большой сейф, и мы отправились в экспедицию, полные надежды. Ему очень не хотелось разлучаться с молодой женой, которую он нежно любил, но миссис Трелони, отвечавшая ему взаимностью, понимала его страстное желание предаться своим разысканиям, а посему, как подобает хорошей жене, скрыла все свои страхи и тревоги (особенно сильные в ее случае) и призвала мужа следовать влечению души.
        Глава 11
        Усыпальница царицы
        Мистер Трелони надеялся на успех по крайней мере не меньше, чем я. У него не такой переменчивый темперамент, как у меня, склонного к перепадам настроения от надежды к отчаянию. Когда он ставит перед собой какую-то цель, его надежда превращается в убежденность. Меня порой одолевали сомнения: а что, если звездный рубин не единственный в своем роде камень? А что, если приключения ван Хайна всего лишь порождение фантазии, возбужденной какой-нибудь антикварной диковиной, которая была куплена в Александрии, Каире, Лондоне или Амстердаме? Но мистер Трелони ни разу не усомнился в достоверности истории, поведанной голландским исследователем. Впрочем, от раздумий о ней нас отвлекали многие другие обстоятельства. Дело происходило вскоре после восстания Ораби-паши, и Египет был небезопасным местом для путешественников, особенно для англичан. Но мистер Трелони - человек поистине бесстрашный, да и я, как мне временами думается, тоже неробкого десятка. Мы собрали группу арабов из тех, кого тот или другой из нас знал по прежним своим походам в пустыню и кому мы доверяли (точнее говоря, не доверяли меньше, чем
всем прочим). Нас было достаточно много, чтобы успешно защищаться от разбойничьих шаек, и мы хорошо вооружились. Мы получили разрешение на экспедицию и заручились пассивной поддержкой властей, все еще настроенных дружелюбно к Британии. Излишне говорить, что в получении разрешения не последнюю роль сыграли деньги мистера Трелони. Мы добрались на дахабийях до Асуана, а оттуда, наняв у местного шейха нескольких арабов в проводники и заплатив обычный бакшиш, пустились через пустыню.
        После долгих блужданий среди бесконечных холмов и горных гряд мы однажды вечером вышли наконец к точно такой долине, какую описывал ван Хайн. Окаймленная высокими крутыми скалами, она сужалась в середине и расширялась к востоку и к западу. А уже на другое утро мы стояли напротив той самой скалы и без труда могли разглядеть на ней отверстие, вырубленное высоко над землей, и иероглифические письмена, призванные его скрыть.
        Но пиктограммы, неясные для ван Хайна и его современников, не составляли загадки для нас. Целая плеяда ученых, отдавших все силы своего ума и посвятивших свои жизни изучению древнего письма, сумела взять приступом таинственную твердыню египетского языка. На отесанной поверхности скалы мы, постигшие секреты иероглифики, прочитали слова, которые начертали здесь фиванские жрецы без малого пятьдесят веков назад.
        То, что наружная надпись сделана именно жрецами, причем враждебно настроенными, не подлежало ни малейшему сомнению. Иероглифические письмена на скале гласили:
        «Боги не явятся сюда, как ни призывай. Безымянная оскорбила их и обречена на вечное одиночество. Не приближайся к ней, дабы не поразило тебя возмездие богов!»
        Предостережение это, надо полагать, действовало безотказно в те далекие времена, когда было начертано, и в последующие тысячелетия - даже после того как язык, на котором оно писалось, стал темной тайной для обитателей здешних краев. Подобные страхи живут в народе гораздо дольше, чем память о причине, их породившей. Использованные в надписи символы приобретали еще б?льшую выразительность благодаря повторам. Слово «навеки» изображается иероглифом «миллион лет». Здесь этот знак повторялся девять раз, расположенный тремя группами по три, и после каждой стояли символы Верхнего мира, Нижнего мира и Неба. Это означало, что Обреченная на Одиночество, которая навлекла на себя божественное возмездие, не воскреснет ни в Мире солнечного света, ни в Царстве мертвых, а душа ее не возродится в Царстве богов.
        Мы с мистером Трелони не решились сказать ни одному из наших спутников, как переводится высеченное на скале предостережение. Хотя они не исповедовали древнюю религию, жрецы которой наложили проклятие на гробницу, и не верили в богов, чьей карой надпись грозила непослушным, они все же были настолько суеверны, что наверняка бы бросили дело и сбежали, когда бы знали, о чем здесь говорится. Однако их невежество и наше благоразумие уберегли нас от такой беды. Мы разбили лагерь неподалеку, но за выступом скалы, чтобы они не таращились поминутно на зловещие письмена. Ведь даже само название этого места - долина Чародея - вселяло в людей страх, невольно передававшийся и нам с мистером Трелони. Из привезенных с собой жердей мы соорудили лестницу, что поднималась по скальной стене ко входу в гробницу, а к вынесенному концу толстого бруса, надежно закрепленного на вершине скалы, подвесили подъемный блок. Взобравшись по лестнице, мы обнаружили каменную плиту, кое-как установленную во входном проеме и заклиненную несколькими камнями. Она удерживалась на месте тяжестью собственного веса. Чтобы войти в гробницу,
нам пришлось протолкнуть плиту внутрь. Там мы сразу увидели свернутую кольцами цепь, упомянутую ван Хайном, конец которой был прочно вделан в скалу. Хотя огромная каменная дверь, прежде вращавшаяся на двух железных петлях, при падении раскололась, по всем признакам было видно, что древние мастера изрядно потрудились для того, чтобы она закрывалась и запиралась изнутри.
        В гробницу вошли только мы с мистером Трелони. С собой у нас было множество свечей, которые мы зажигали и устанавливали по мере нашего продвижения. Мы хотели сначала получить общее представление о скальной усыпальнице, а потом уже исследовать все детально. С каждым шагом мы исполнялись все большего удивления и восторга. Гробница эта была одной из самых прекрасных и изумительных среди всех, что нам доводилось видеть когда-либо прежде. Судя по тщательной проработке барельефов и настенных рисунков, она сооружалась еще при той жизни, для которой предназначалась. Иероглифические изображения, превосходно выполненные, поражали великолепием красок. В этой горной пещере, недосягаемой для сырых испарений даже в затяжные периоды нильского половодья, все краски остались такими же свежими и яркими, какими были, когда художники только-только отложили свои палитры и кисти. Мы не могли не обратить внимания еще на одно обстоятельство: хотя наружную надпись высекли жрецы, шлифовка скальной стены, вероятнее всего, входила в изначальный замысел строителя гробницы. Символические рисунки и резные барельефы внутри
наводили на ту же мысль. Первое помещение - естественная пещера, но с отесанными стенами, потолком и полом - служило передним залом. В дальнем его конце находился вырубленный в скале портик с колоннами, обращенный на восток. Массивные колонны были семигранными - ни в одной другой гробнице мы таких прежде не видели. Архитрав украшало скульптурное изображение Лунной лодки, в которой стояла коровоголовая Хатхор, увенчанная оперенным солнечным диском, и песьеголовый Хапи, бог севера. Лодка, ведомая Гарпократом, держала путь на север, обозначенный Полярной звездой в окружении созвездий Дракона и Большой Медведицы. В последнем из них звезды, составляющие так называемый «ковш», превосходили размером все остальные и были заполнены золотом, а потому сияли особенно ярко и внушительно в свете наших фонарей. Пройдя через портик, мы обнаружили еще два помещения, обычных для скальных гробниц, - верхнюю камеру, или молельню, и погребальную камеру, отделанные со всем тщанием, как и писал ван Хайн, еще не знавший, как именно называли эти помещения древние египтяне.
        Заупокойная стела, стоявшая у западной стены, настолько поразила нас своей красотой, что мы остановились и внимательно ее осмотрели еще до того, как отправиться на поиски мумии, являвшейся целью наших поисков. Стела представляла собой огромную лазуритовую плиту, всю испещренную мелкими резными иероглифами изящнейших очертаний. Линии резьбы были заполнены тонко молотым, похожим на цемент веществом цвета чистой киновари. Надпись начиналась следующими словами: «Тера, царица Египта, дочь Антефа, властителя севера и юга, дочь Солнца, царица Двух Венцов».
        Далее подробно излагалась история ее жизни и правления.
        Символы верховной власти, изображенные на стеле, были обильно изукрашены в соответствии с требованиями женского вкуса - особенно двойная корона Верхнего и Нижнего Египта, вырезанная с необычайной точностью. Для нас обоих было неожиданностью увидеть хеджет и дешрет, белую и красную короны Верхнего и Нижнего Египта, на заупокойной стеле царицы: по исстари заведенному обычаю, нарушений которого не отмечено ни в одной из известных записей, в Древнем Египте подобные короны носили только цари (правда, в них нередко изображались также богини). Позже мы нашли этому объяснение - какое именно, я расскажу в скором времени.
        Надпись на стеле сама по себе выглядела настолько восхитительно, что привлекла бы внимание всякого, в любое время и в любом месте, но вы даже вообразить себе не можете, какое впечатление она произвела на нас с мистером Трелони. Мы были не первыми, кто ее видел, но первыми, кто смог понять значение иероглифов, с тех пор как почти пять тысячелетий назад вход в гробницу оказался закрыт каменной плитой. Именно нам выпало великое счастье прочитать послание мертвой царицы. Послание той, которая восстала против древних богов и, по ее утверждению, подчинила их своей власти в ту пору, когда жрецы полагали себя единственными, кто умел возбуждать в богах трепет или добиваться их благосклонности.
        Стены верхнего зала и погребальной камеры с саркофагом были сплошь покрыты резными письменами - и все они (кроме иероглифов на стеле) были окрашены голубовато-зеленым пигментом, по цвету более всего напоминавшим старую индийскую бирюзу, поблекшую от времени.
        Мы спустились в шахту с помощью принесенных с собой веревок - сначала мистер Трелони, потом я. Шахта оказалась глубокой, свыше семидесяти футов, и не была засыпана камнями. Коридор внизу - более длинный, чем обычно, - наклонно шел к погребальной камере. Вход в нее не был замурован.
        Там мы обнаружили огромный саркофаг из желтого камня. Описывать его нет необходимости: вы видели его в комнате мистера Трелони. Крышка саркофага лежала на полу. Никаких следов цемента или иного скрепляющего вещества на ней не имелось, и вид ее в точности соответствовал описанию ван Хайна. Излишне говорить, что нами владело чрезвычайное волнение, когда мы приблизились к каменному гробу и заглянули в него. Но одно обстоятельство несколько разочаровало меня. Я не мог не подумать о том, что глазам голландского путешественника предстало куда более поразительное зрелище, когда он, заглянув внутрь, увидел белую семипалую руку, лежавшую, как живая, на погребальных пеленах. Впрочем, из-под бинтов и теперь выступало предплечье - желтовато-белое, цвета слоновой кости.
        Однако мы испытали другого рода потрясение, какого ван Хайну пережить не пришлось! На конце предплечья темнела запекшаяся кровь! Как будто тело кровоточило после смерти! Все запястье покрывала бугристая кровяная корка, сухая и черная, из которой торчала белая кость, подобная опаловому камню в материнской породе. От крови, когда-то излившейся из руки, на коричневых пеленах остались ржавые пятна. Получив столь наглядное подтверждение рассказу голландского путешественника, мы уже не сомневались, что и про все прочее: и про кровь на оторванной кисти, и про отпечатки семи пальцев на горле задушенного шейха - он поведал чистую правду.
        Не стану утомлять вас подробным описанием всего, что мы там увидели, или вдаваться в пространные объяснения, откуда мы почерпнули сведения, которые, в конце концов, стали нам известны. Что-то мы уже знали из ученых трудов по египтологии, а что-то узнали из надписи на заупокойной стеле и из скульптурных изображений и иероглифических рисунков на стенах гробницы.
        Царица Тера принадлежала к Одиннадцатой, или Фиванской, династии египетских фараонов, правившей с двадцать девятого по двадцать пятый век до Рождества Христова. Будучи единственным ребенком, она унаследовала престол от своего отца Антефа. Должно быть, Тера сызмала отличалась сильным характером и незаурядными способностями, ибо уверенно вступила во власть еще совсем юной девушкой, вскоре после безвременной кончины отца. Молодость и пол нового правителя подстрекали к решительным действиям честолюбивых жрецов, которые к тому времени благодаря своему богатству, знаниям и великой численности приобрели огромное влияние во всем Египте, а особенно в Верхнем. Они уже тайно подготовились к тому, чтобы осуществить свой давний дерзкий замысел, а именно отнять верховную власть у фараонов и забрать ее в свои руки. Но фараон Антеф, предвидя нечто подобное, заблаговременно обеспечил дочери полную поддержку армии. Он также обучил Теру основам государственного управления и даже позаботился о том, чтобы она проникла в тайны жреческого искусства. Он использовал в собственных интересах разногласия между отдельными
культами; приверженцы каждого из них рассчитывали извлечь выгоду из могущества фараона или, впоследствии, из своего влияния на его дочь. Таким образом, Тера выросла в окружении ученых мужей и искусных писцов; вдобавок она сама обладала незаурядным художественным даром. Многое из этого нам поведали превосходно выполненные рисунки и иероглифические знаки на стенах гробницы, и мы пришли к выводу, что немалую часть из них начертала сама царица. Недаром в письменах на заупокойной стеле она именуется покровительницей искусств.
        Но фараон Антеф пошел еще дальше и обучил свою дочь магии, благодаря чему она обрела власть над сном и волей. То была подлинная магия - черная, а не безобидная белая, что творилась в храмах и имела целью скорее поражать воображение, чем производить подлинное действие. Тера оказалась способной ученицей и превзошла своих учителей. Власть и богатство давали ей огромные возможности, которыми она воспользовалась в полной мере. Она постигала тайны природы всеми мыслимыми и немыслимыми способами - однажды даже приказала запеленать себя, как мумию, положить в саркофаг и оставить в гробнице на целый месяц. Жрецы пытались утверждать, будто настоящая царица Тера умерла в ходе этого эксперимента и ее подменили другой девушкой, но она убедительно доказала, что они ошибаются. Обо всем этом рассказывали настенные рисунки великих художественных достоинств. Вероятно, именно во времена Теры был дан толчок к возрождению изобразительного искусства, процветавшего в период Четвертой династии и достигшего совершенства в годы правления Хеопса.
        Письмена и рисунки в погребальной камере рассказывали, среди прочего, и о том, как Тера одержала победу над сном. Решительно все там было пронизано глубоким символизмом, удивительным даже для этой страны и этой эпохи. Особое внимание уделялось тому факту, что она, будучи царицей, притязала на все привилегии правителя и мужчины. На одном рисунке Тера была запечатлена в мужской одежде и двойной красно-белой короне; на следующем - в женском наряде, но по-прежнему в короне Верхнего и Нижнего Египта, а у ног ее лежало сброшенное мужское одеяние. На каждом рисунке, выражавшем надежду на грядущее воскресение, имелся дополнительный символ Севера, а на многих изображениях - везде, где повествовалось о важных событиях прошлого, настоящего или будущего, - присутствовали семь звезд «большого ковша». Очевидно, Тера считала, что это созвездие каким-то особенным образом связано с нею.
        Пожалуй, самым поразительным в письменных свидетельствах как на заупокойной стеле, так и на стенах усыпальницы было утверждение, что царица Тера умела повелевать богами. Это, кстати, не единственный в истории Египта пример такой веры в монаршее всемогущество, но в данном случае для нее имелись веские основания. На рубине в виде скарабея с семью заключенными в нем семилучевыми звездами были вырезаны магические слова, которые давали власть над всеми богами Верхнего и Нижнего миров.
        В письменах ясно говорилось, что жрецы ненавидят Теру и сделают все, чтобы по смерти царицы уничтожить самое ее имя. А согласно верованиям древних египтян, это, надо сказать, поистине страшная месть: ни один безымянный вовек не предстанет перед богами, и о нем невозможно будет молиться. Посему Тера положила воскреснуть через очень долгое время и в другой стране, в северных широтах, под созвездием, семь главных звезд которого управляли ее рождением. Для этого одна рука ее должна была оставаться «на открытом воздухе», незапеленутой, и держать камень семи звезд, чтобы она могла повсюду свободно перемещаться в воздушной атмосфере в точности так же, как ее Ка! Поразмыслив, мы с мистером Трелони сошлись во мнении, что это надо понимать следующим образом: физическое тело царицы по своей воле могло превращаться в астральное, свободно перемещаться куда угодно в виде тончайших частиц незримой субстанции и вновь обретать материальную форму, когда и где потребуется. В одной из надписей упоминался также ларец, или сундучок, где содержались все боги, воля и сон (последние два были обозначены символами). В
тексте говорилось, что у него семь граней. Вот почему мы не слишком удивились, обнаружив в изножье саркофага семигранный ларец, который вы видели в комнате мистера Трелони. На нижней стороне пелен, в которые были закутаны ноги мумии, тем же киноварным цветом, что и письмена на стеле, были начертаны иероглифические знаки: на левой - символ большой воды, а на правой - символ земли. Общий смысл символических изображений мы истолковали так: тело царицы, бессмертное и способное перемещаться по своей воле, повелевало землей и водой, воздухом и огнем, который был представлен здесь сиянием красного драгоценного камня, а также кремнем и железным кресалом, что лежали рядом с мумией.
        Вынув ларец, мы увидели на его стенках странные выступы, которые и вы наверняка заметили, но тогда мы еще не знали, для чего они служат. В саркофаге находилось также несколько амулетов, не имеющих, впрочем, особой ценности. Мы решили, что, если там и есть что-нибудь достойное внимания, оно скорее всего спрятано под погребальными пеленами, а еще вероятнее - в диковинном ларце, найденном в изножье саркофага. Открыть его, однако, нам не удалось, хотя при внимательном рассмотрении было видно, что верхняя и нижняя части ящичка вырезаны из отдельных кусков камня. Едва заметная тонкая линия чуть ниже верха определенно указывала на место, где крышка прилегала к корпусу, подогнанная с безупречной точностью. Как мы ни бились, поднять крышку у нас не получилось, и мы пришли к заключению, что она каким-то образом закреплена изнутри. Все это я рассказываю для того, чтобы вы поняли, с чем вам, возможно, придется иметь дело в дальнейшем. Вам следует на время заглушить в себе голос разума. С этой мумией и всем, что ее окружает, связаны явления и события столь странные, что вам необходимо пересмотреть многие свои
взгляды и убеждения. Кое-что из происшедшего решительно невозможно примирить с привычным ходом вещей и общепринятым знанием.
        Мы оставались в долине Чародея до тех пор, покуда не скопировали на скорую руку все письмена и рисунки со стен, потолка и пола. С собой мы взяли лазуритовую стелу с резной надписью, окрашенной киноварью. Взяли саркофаг с мумией, каменный ларец и алебастровые сосуды, столы из гелиотропа, алебастра, оникса и сердолика, подголовник из слоновой кости, изогнутое полотно которого покоилось на дугах, обвитых золотыми уреями. Взяли все предметы, находившиеся в молельне и погребальной камере: вырезанные из дерева лодки с гребцами, статуэтки-ушебти и амулеты-символы.
        Перед уходом мы сняли жердяные лестницы и закопали в песок у скалы неподалеку, которую запомнили на случай, если они снова понадобятся. Затем пустились с нашим тяжелым грузом в трудный обратный путь к Нилу. Везти ящик с огромным саркофагом через пустыню, скажу я вам, дело весьма нелегкое. У нас была грубо сработанная телега и достаточно людей, чтобы ее тащить, но нам с мистером Трелони, желавшим как можно скорее доставить наши сокровища в безопасное место, казалось, что мы ползем еле-еле. По ночам мы спали вполглаза, опасаясь нападения какой-нибудь шайки, промышлявшей разбоем. Но еще больше мы боялись наших спутников. В конце концов, все они были людьми алчными и хищными, без моральных устоев, а мы везли с собой множество ценных предметов. Арабы - по крайней мере, самые опасные из них - понятия не имели об истинной ценности нашего груза, но, несомненно, подозревали, что он стоит больших денег. На время пути мы для сохранности переложили мумию из саркофага в отдельный ящик. В первую же ночь были предприняты две попытки украсть что-нибудь с телеги, и поутру мы нашли двух арабов мертвыми.
        На вторую ночь разыгралась страшная буря - один из свирепых самумов, заставляющих человека остро ощутить свою беспомощность перед лицом стихии. Ураганный ветер нес тучи песка, и нас замело чуть ли не с головой. Три бедуина сбежали еще до начала ненастья, надеясь найти где-нибудь укрытие, а остальные завернулись поплотнее в свои бурнусы и запаслись терпением. Утром, когда ветер стих, мы выкопали из-под песчаных наносов все, что смогли. Нашли и разбитый в щепы ящик, в котором везли мумию, однако самой мумии там не оказалось. В ходе поисков мы перерыли весь наметенный вокруг песок, но тщетно. Мы не знали, что делать, ведь мистер Трелони горел желанием во что бы то ни стало доставить мумию в Англию. Мы прождали целый день в безрассудной надежде, что вернутся сбежавшие бедуины: вдруг они зачем-то забрали мумию, а теперь принесут обратно? Ночью, перед самым рассветом, мистер Трелони разбудил меня и прошептал на ухо: «Мы должны возвратиться в долину Чародея. Утром, когда я отдам приказ, не выказывайте ни малейшего сомнения. Если вы станете задавать вопросы, это возбудит у арабов подозрения и расстроит
наши планы».
        «Хорошо, - тихо сказал я. - Но зачем нам возвращаться?»
        Ответ его заставил меня затрепетать от волнения, словно затронул какую-то струну во мне, уже настроенную на нужный лад: «Мумию мы найдем там! Я уверен! - Затем, предвосхищая мои возражения или недоуменные вопросы, мистер Трелони добавил: - Потерпите немного, завтра сами увидите!»
        Он снова лег и закутался в одеяло.
        Когда мы повернули назад, бедуины удивились, а некоторые возроптали. Между ними возникли разногласия, и кое-кто из них нас покинул, так что обратно на восток наш отряд двинулся несколько поредевшим. Поначалу шейх не интересовался, куда именно мы направляемся, но, когда стало ясно, что мы возвращаемся в долину Чародея, он тоже забеспокоился. Тревога его все возрастала, и наконец, у самого входа в долину, он остановился и наотрез отказался идти дальше. Он сказал, что подождет нас здесь, если мы решим продолжить путь одни; будет ждать три дня, но если к исходу третьего мы не вернемся, уйдет. Ни на какие денежные посулы шейх не поддался и от решения своего не отступил. Он пошел лишь на одну уступку: согласился найти лестницы и поднести к скале. Так он и сделал, после чего отправился со своими людьми обратно ко входу в долину.
        Взяв веревки и фонари, мы с мистером Трелони снова поднялись в гробницу. За время нашего отсутствия туда явно кто-то наведывался: каменная плита, закрывавшая вход, лежала на полу, а с вершины скалы свисала веревка. Внутри еще одна тянулась в шахту, что вела к погребальной камере. Мы молча переглянулись, закрепили собственную веревку, и мистер Трелони по обыкновению спустился первым, а я за ним следом. Только когда мы вдвоем стояли в коридоре под шахтой, мне вдруг пришло в голову: уж не угодили ли мы в ловушку? Что, если кто-то сейчас слезет по веревке с вершины скалы и, перерезав нашу веревку, привязанную у входа в шахту, заживо похоронит нас здесь? Эта мысль привела меня в ужас, но предпринимать что-либо было уже слишком поздно, а потому я промолчал. У нас обоих были фонари, так что света нам хватало, когда мы, пройдя по коридору, вступили в камеру, где прежде стоял саркофаг. Сразу бросилось в глаза, как пусто там стало. Несмотря на все свое великолепное убранство, гробница казалась совсем заброшенной без большого саркофага, для которого она и была вырублена в скале, без ларца с алебастровыми
сосудами, без столов, где размещалась разная утварь и еда для умершей, без фигурок ушебти.
        Безотрадное впечатление пустоты и заброшенности лишь усиливала спеленутая мумия царицы Теры, лежавшая на полу там, где прежде стоял большой саркофаг! Рядом с ней в странных, неестественных позах, говоривших о насильственной смерти, лежали три араба из числа тех, что покинули наш отряд. Лица их почернели, руки и шеи у всех троих были в крови, излившейся изо рта, носа и глаз.
        И на горле у каждого были следы семипалой руки, уже потемневшие!
        Мы с Трелони подошли поближе и в ужасе придвинулись друг к другу, ошеломленные зрелищем, которое предстало нашим взорам, ибо - что самое поразительное! - на груди у мумии покоилась семипалая рука цвета слоновой кости, приставленная к предплечью, и место соединения выглядело как рваная рана на запястье, из которой сочились капли крови.
        Глава 12
        Волшебный ларец
        Оправившись от потрясения (длившегося, казалось, слишком уж долго), мы не стали терять времени и быстро пронесли мумию по коридору к шахте. Я поднялся наверх первым, чтобы принять там тело. Посмотрев вниз, я увидел, как мистер Трелони берет семипалую кисть и кладет себе за пазуху - очевидно для того, чтобы не потерялась и сохранилась в целости. Трех мертвых арабов мы оставили в погребальной камере. Мы спустили на веревках драгоценный груз к подножию скалы, а потом донесли его до выхода из долины, где нас должны были ждать провожатые, и с удивлением обнаружили, что те уже отбывают. Когда мы выразили шейху свое недовольство, он ответил, что выполнил уговор в точности: прождал три дня, как мы и уславливались. Я решил, что он нагло лжет, желая скрыть свое низкое намерение бросить нас. Мистер Трелони подумал то же самое, как выяснилось позже, когда мы обменялись мнениями на сей счет. И только по прибытии в Каир мы обнаружили, что шейх говорил чистую правду. Во второй раз мы вошли в гробницу третьего ноября тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года - у нас были все основания запомнить эту дату.
        По нашим подсчетам, целых три дня напрочь выпали из нашей памяти - из нашей жизни! - пока мы, объятые ужасом и изумлением, стояли в той обители смерти. Так приходится ли удивляться, что мертвая царица Тера и все с ней связанное вызывали у нас суеверный страх? Ужели странно, что страх этот и поныне живет в нас вместе с ощущением некой таинственной силы, воздействующей на нас извне и недоступной нашему пониманию? Будет ли удивительно, если это чувство не оставит нас и в могиле, куда мы сойдем в свой час? Хотя еще неизвестно, суждено ли нам, ограбившим мертвую, упокоиться в могиле!
        Мистер Корбек ненадолго умолк, а потом продолжил:
        - Мы благополучно добрались до Каира, а оттуда до Александрии, где собирались сесть на корабль компании «Мессажери», шедший в Марсель, а из Марселя прямым путем направиться в Лондон. Но «мы счастья ждем, а на порог валит беда»[3 - Пер. С. Маршака.]. В Александрии мистера Трелони ждала телеграмма, сообщавшая, что миссис Трелони умерла родами, произведя на свет дочь.
        Мой товарищ, убитый горем, в тот же день уехал Восточным экспрессом, и мне пришлось одному везти наше сокровище в его осиротевший дом. До Лондона я добрался без приключений - сама судьба, казалось, помогала нам. К тому времени, когда я явился в тот дом, похороны и заупокойные службы давно уже завершились. Младенца отдали на попечение кормилицы, а мистер Трелони оправился от потрясения, вызванного внезапной потерей, настолько, что вернулся к работе и тем самым начал собирать воедино осколки своей жизни. То, что он пережил ужасное потрясение, было очевидно: в черных его волосах появилась седина, а лицо с резкими чертами навсегда посуровело и окаменело. С тех пор как мистер Трелони получил в александрийской пароходной конторе телеграмму со страшным известием, я ни разу не видел, чтобы он счастливо улыбался.
        В таких обстоятельствах работа - лучшее лекарство, и он с головой ушел в работу. Странная трагедия утраты и одновременно обретения (ведь со смертью матери на свет появилось дитя) произошла как раз тогда, когда мы - в состоянии, подобном трансу, - стояли в усыпальнице Теры. Казалось, мистер Трелони каким-то образом связал постигшее его несчастье со своими занятиями египтологией, а особенно с тайнами, окружавшими мертвую царицу. Он очень мало рассказывал мне о дочери, но я ясно видел, что в нем борются два чувства: с одной стороны, он любил, почти боготворил свою дочь, а с другой - не мог забыть, что ее рождение стоило жизни ее матери. Кроме того, его отцовское сердце явно тяготило что-то еще, хотя он никогда не говорил мне, что именно. Впрочем, однажды, в редкую минуту откровенности, он сказал: «Маргарет совсем непохожа на свою мать, но чертами и цветом кожи поразительно напоминает царицу Теру, какой она изображена на рисунках».
        В другой раз мистер Трелони сообщил мне, что отдал дочь на воспитание добрым людям, которые позаботятся о ней лучше, чем смог бы он; что она, пока не повзрослеет, должна получать от жизни все простые радости, какие получает любая девочка, и так для нее лучше. Я часто расспрашивал его о ней, но он всегда отвечал скупо, а потом как-то раз сказал:
        «У меня есть причины не говорить ничего сверх необходимого. Когда-нибудь вы все узнаете - и поймете!»
        И я, уважая право своего товарища на молчание, никогда больше не заводил с ним разговоров о дочери. Впервые я увидел мисс Трелони только сейчас, в вашем присутствии.
        Когда сокровища, которые мы… гм… забрали из гробницы, были доставлены сюда, мистер Трелони самолично разместил в доме все предметы. Мумию - правда, без оторванной кисти - он положил в большой саркофаг из бурого железняка, что стоит в холле. Этот саркофаг был в свое время изготовлен для фиванского верховного жреца Уни и, как вы могли заметить, сплошь покрыт резными письменами, содержащими самые выразительные мольбы и призывы к древним богам Египта. Все прочие артефакты из гробницы мистер Трелони разместил в своей комнате - в том числе, по каким-то своим соображениям, и руку мумии. Полагаю, он считает ее самым ценным экспонатом своей коллекции, кроме разве что одной реликвии - огромного рубина, который он называет сокровищем семи звезд и хранит в сейфе, надежно запертом на хитроумные замки, как вам известно.
        Возможно, мой длинный рассказ утомил вас, но я должен был войти в подробности, чтобы вы поняли все события, происходившие вплоть до нынешнего дня. Лишь спустя долгое время после моего возвращения в Лондон с мумией царицы Теры мистер Трелони вновь заговорил со мной на эту тему. Со времени той нашей экспедиции он неоднократно бывал в Египте: иногда со мной, иногда один, - и я тоже совершил несколько путешествий туда, по собственному почину или по его поручению. Но за все это время - без малого шестнадцать лет! - он никогда не затрагивал сей предмет без особой на то причины.
        Однажды рано утром мистер Трелони срочно вызвал меня к себе. В ту пору я занимался кое-какими исследованиями в Британском музее и снимал квартиру на Харт-стрит. Когда я к нему явился, он пребывал в крайнем возбуждении. Таким я не видел своего товарища еще ни разу с тех пор, как он получил известие о смерти жены. Он тотчас же провел меня в свою комнату. Ставни на окнах были закрыты, и шторы опущены: ни единого дневного луча не пробивалось внутрь. Обычные светильники в комнате не горели, но она освещалась семью электрическими лампами - каждая мощностью не меньше пятидесяти свечей, - расположенными вдоль одной стены. На середину помещения был выдвинут столик из гелиотропа, на котором стоял семигранный ларец. В ярком свете ламп ларец выглядел поистине восхитительно; казалось, он и сам источает сияние из своих недр.
        «Ну что скажете?» - взволнованно спросил мистер Трелони.
        «Он похож на огромный драгоценный камень, - ответил я. - И если часто так выглядит, иначе как «волшебный ларец чародея» его не назовешь. Такое впечатление, что он - живой».
        «А знаете, почему так кажется?» - «Из-за яркого света, полагаю?» - «Да, конечно. Только дело не в свете как таковом, а в расположении его источников».
        С этими словами мистер Трелони включил основное освещение и погасил лампы, расставленные у стены. Ларец, к величайшему моему изумлению, мигом потускнел - камень, хотя и по-прежнему необычайно красивый, теперь стал просто камнем, и только.
        «Вы обратили внимание на расположение ламп?» - спросил мистер Трелони. - «Нет». - «А они расположены в точности как звезды ковша - как звезды в рубине!»
        Эти слова сильно меня обнадежили, сам не знаю почему. Возможно потому, что с мумией и всеми предметами, к ней относившимися, было связано столько тайн, что каждая очередная загадка в какой-то мере проливала свет на все дело.
        «Все шестнадцать лет, - продолжал мистер Трелони, - я постоянно думал о том нашем приключении и пытался отыскать ключ к тайнам, с которыми мы столкнулись, но до сегодняшней ночи все мои усилия оставались тщетными. Похоже, догадка пришла ко мне во сне, ибо я проснулся чрезвычайно воодушевленный и сразу же соскочил с кровати, полный решимости что-то сделать, хотя еще не понимал толком, что именно. Потом меня вдруг осенило. В письменах на стенах гробницы часто упоминались семь звезд ковша Большой Медведицы и неоднократно указывалось на особое значение севера. Те же символы повторялись и там, где шла речь о «волшебном ларце», как мы его назвали. Мы уже обращали внимание на необычные полупрозрачные участки в его каменной крышке. Как вы помните, в письменах говорилось, что рубин извлечен из сердцевины метеорита и из него же вырезан ларец. Возможно, подумал я, свет семи звезд, определенным образом направленный, окажет какое-то воздействие на ларец или его содержимое. Я поднял штору и выглянул в окно. Ковш стоял высоко в небе; образующие его звезды и Полярная звезда находились прямо напротив окна. Я
вытащил столик на свет и принялся двигать ларец так и сяк, пока расположение полупрозрачных пятен на нем не совпало в точности с расположением звезд. Ларец тут же начал источать сияние, хотя и куда более слабое, чем то, что вы видели сейчас. Я терпеливо ждал, но небо затянуло облаками, и свечение угасло. Тогда я принес провода и лампы - вы знаете, что я часто использую их в своих опытах, - и проверил, подействует ли на ларец электрический свет. Мне потребовалось некоторое время, чтобы расставить лампы правильно, в строгом соответствии с расположением полупрозрачных участков на каменной крышке, но стоило лишь последней из них встать на нужное место, и - ларец засветился, вы видели, однако дальше дело не продвинулось. Здесь явно чего-то не хватало. Внезапно я сообразил: если свет производит такое чудесное действие, значит, в гробнице должны были находиться какие-то искусственные источники света, ведь звездный-то в погребальную камеру не проникает! И тут все разом прояснилось. Я поставил волшебный ларец на столик из гелиотропа, имеющий посередине выемку под его дно, и тотчас увидел, что конфигурация
странных выступов, тщательно вырезанных на стенках ларца, примерно соответствует конфигурации звезд ковша. Иными словами, выступы, по всей видимости, предназначались для светильников. «Эврика! - воскликнул я. - Теперь дело только за лампами!» Я попробовал установить электрические лампы на выступах или рядом с ними, но сияния в камне так и не появилось. Я все больше убеждался, что здесь необходимы какие-то особенные светильники. Если нам удастся их найти, мы сделаем большой шаг к разгадке тайны».
        «Но что это за светильники? - спросил я. - Где они находятся? Сколько времени у нас уйдет на поиски? И как мы их узнаем, даже если найдем? Как они…» - «Давайте не все сразу, - спокойно перебил меня мистер Трелони. - В вашем первом вопросе содержатся все остальные. Где находятся лампы? Я вам отвечу: в гробнице!» - «В гробнице? - изумленно повторил я. - Но ведь мы с вами самолично обшарили там каждый уголок - и никаких ламп! Там вообще ничего не оставалось, когда мы оттуда уходили в первый раз. Да и во второй тоже, если не считать мертвых арабов».
        Пока я говорил, мистер Трелони развернул несколько скрученных в трубку листов бумаги и принялся раскладывать их на большом столе, придавливая края книгами и прочими предметами. В письменах, покрывавших листы, я сразу узнал иероглифические тексты, которые мы наспех скопировали со стен гробницы, а позже аккуратно переписали. Разложив все должным образом, он повернулся ко мне и спросил: «Помните, как мы удивились, не обнаружив в гробнице одной особенности, свойственной подобным захоронениям?»
        «Да! Там не было сердаба».
        Тут мистер Корбек прервал свое повествование и сказал:
        - Вероятно, я должен объяснить, что сердаб - это глубокая ниша, вырубленная в стене усыпальницы. Ни в одном из исследованных на сегодняшний день сердабов нет никаких надписей, там находится только скульптурное изображение усопшего, для которого предназначалась гробница.
        Затем он продолжил рассказ:
        - Увидев, что я уловил его мысль, мистер Трелони заговорил с воодушевлением, какого я уже давно в нем не видел: «Я пришел к выводу, что там должен быть сердаб - но потайной. Даже странно, что мы не додумались до этого раньше. Нам следовало бы понимать, что создательница гробницы - женщина, проявившая во всем столько вкуса и тщания, отделавшая каждую деталь столь затейливо и искусно, - просто не могла не позаботиться о такой существенной архитектурной черте. Даже если бы сердаб не имел важного ритуального значения, он служил бы декоративным элементом усыпальницы. Во всех прочих гробницах сердабы есть, а царица Тера хотела, чтобы ее творение было совершенным. Будьте уверены: там был - и есть! - сердаб. В нем-то и спрятаны светильники. Конечно, если бы тогда мы знали все, что знаем сейчас, или по крайней мере догадывались о существовании светильников, то с самого начала поняли бы, что надо искать какой-то тайник, какое-то скрытое помещение. Посему я прошу вас снова отправиться в Египет, еще раз тщательнейшим образом обследовать гробницу, найти сердаб и привезти лампы!»
        «А если я все-таки сердаба не найду или же найду, но в нем не окажется никаких светильников - что тогда?»
        Мистер Трелони улыбнулся знакомой мне мрачной улыбкой, столь редко появлявшейся у него на лице в последние годы, и с расстановкой произнес: «Тогда вам придется приложить все усилия к тому, чтобы найти их».
        «Хорошо», - кивнул я.
        Он указал на один из разложенных на столе листов: «Это письмена из молельни, с южной и восточной стен. Изучая их в очередной раз, я заметил, что в семи местах вокруг этой вот части текста расположены символы так называемого «большого ковша» - созвездия, которое, по мнению царицы Теры, управляло ее рождением и судьбой. Внимательно исследовав их, я понял, что все они представляют созвездие в разных положениях, каким оно выглядит в разных частях небесной сферы. С точки зрения астрономии все изображено совершенно точно - и подобно тому как в настоящем небе альфа и бета ковша всегда указывают на Полярную звезду, так и здесь они во всех случаях указывают на одно место стены, где, по моей догадке, и находится сердаб!»
        «Браво!» - воскликнул я, искренне восхищенный столь блестящим образцом логического рассуждения.
        Явно польщенный, мистер Трелони продолжал: «Это место нужно обследовать с особым старанием. Возможно, в стене спрятана какая-то пружина для открывания потайной двери или некий механизм - бесполезно гадать, что именно. Оказавшись там, вы сами во всем разберетесь».
        Я выехал уже через неделю, нигде в пути не задерживался, и в Александрии разыскал нескольких человек из тогдашних наших провожатых и получил всю необходимую помощь в подготовке к экспедиции. Обстановка в стране была совсем другая, не то что шестнадцать лет назад, и вооруженная охрана теперь не требовалась.
        Я взобрался по скале один, без каких-либо трудностей, потому как деревянные лестницы прекрасно сохранились в сухом климате. С первого взгляда стало очевидно, что за минувшие годы в гробнице побывали и другие посетители. У меня упало сердце при мысли, что кто-нибудь из них мог ненароком наткнуться на тайник. Вот обидно-то будет, если окажется, что меня опередили и я совершил путешествие напрасно!
        Мои дурные предчувствия оправдались, когда я зажег фонари и прошел через портик с семигранными колоннами в молельню.
        На том самом месте, где я рассчитывал найти тайник, в стене чернела глубокая ниша сердаба. И она была пуста.
        Но вот молельня пустой не была: под нишей в стене лежало высохшее тело человека в арабской одежде, явно умершего насильственной смертью. Я осмотрел стены, проверяя догадку мистера Трелони, и удостоверился, что альфа и бета большого ковша, изображенного в семи разных положениях вокруг сердаба, во всех случаях указывают на некую точку на стене с левой, южной, стороны от проема - как раз туда, где мерцала золотом единственная звезда.
        Я надавил на нее, и она подалась внутрь. Каменная плита, видимо служившая своего рода дверью, а сейчас опрокинутая внутрь сердаба, слабо дрогнула. При дальнейшем осмотре я обнаружил с другой стороны ниши еще одно похожее место, на которое указывали другие изображения большого ковша на стенах, - только здесь была не одна звезда, а целых семь, тоже покрытых золотом. Я поочередно надавил на каждую из них, но ничего не произошло. Потом меня осенило: если отпирающая сердаб пружина находится слева, то механизм справа должен срабатывать при одновременном нажатии на все семь звезд рукой с семью пальцами. Задействовав обе руки, я проделал этот трюк.
        Раздался громкий, резкий скрежет, и из стены рядом с сердабом стремительно выдвинулась и тотчас ушла обратно металлическая статуя, а каменная плита медленно поднялась и с резким скрежетом встала на место. При виде статуи я на мгновение оцепенел от ужаса. На память сразу пришел зловещий страж, которого, по свидетельству арабского историка Ибн-Абд аль-Хакама, великий строитель пирамид, царь Сурид-бен Шалук, поставил в Западной пирамиде, дабы тот охранял сокровища, в ней сокрытые: «Мраморная фигура в полный рост, с копьем в руке и со свернувшейся кольцами змеей на голове. Любого, кто приблизится, змея та укусит и, обвившись вкруг шеи, задушит до смерти, после чего возвратится на прежнее свое место».
        Я хорошо понимал, что статуя эта изготовлена не красоты ради и представляет нешуточную угрозу для жизни. Мертвый араб у моих ног служил наглядным тому подтверждением. Я еще раз внимательно осмотрел стену и нашел на ней щербины, оставленные, похоже, тяжелым молотком. Так вот, значит, что здесь произошло: грабитель могил, более искушенный в своем деле, чем были мы в своем шестнадцать лет назад, предположил, что где-то здесь есть тайник, и задался целью найти оный. Простукивая стены, он ненароком ударил молотком по скрытой пружине и вызвал грозного «хранителя», как именовал его арабский историк. Чем все закончилось, было очевидно. Я нашел в молельне какую-то палку и, стоя на безопасном расстоянии, надавил ею на звезду.
        В тот же миг каменная плита опрокинулась внутрь ниши, а скрытая в стене фигура выдвинулась вперед и нанесла удар копьем в воздух, но уже секунду спустя ушла обратно в скалу. Я решил, что теперь могу без опасений нажать на все семь звезд одновременно, - и так и сделал. Каменная плита, закрывавшая сердаб, снова откинулась назад, и «хранитель» снова выскочил из своего тайного укрытия.
        Я повторил свои действия несколько раз, с одним и тем же результатом. Мне страшно хотелось исследовать механизм, приводящий в действие металлическую фигуру, двигавшуюся с такой убийственной быстротой, но у меня не было при себе нужных инструментов. Чтобы добраться до ее скрытого устройства, нужно было бы вырубить часть скалы. Я надеюсь когда-нибудь вернуться туда со всем необходимым снаряжением и все-таки предпринять такую попытку.
        Вероятно, вы не знаете, что входное отверстие сердаба, как правило, очень узкое, порой в него и руку-то с трудом просунешь. Внимательно разглядев этот сердаб, я понял две вещи: во-первых, светильники, если таковые вообще находились там когда-то, имеют весьма малые размеры, а во вторых, все они каким-то образом связаны с богиней Хатхор, чье символическое изображение - сокол, заключенный в квадрат с малым квадратом в правом верхнем углу, - было вырезано на стене сердаба и окрашено в тот же карминный цвет, что и письмена на заупокойной стеле, прежде стоявшей в молельне. Хатхор - египетская богиня, родственная греческой Венере, олицетворявшей красоту и наслаждение. В египетской мифологии, однако, у каждого божества множество обличий, и в некоторых своих ипостасях Хатхор имеет прямое отношение к возрождению мертвых в ином мире. У нее семь разных образов - так почему бы не предположить, что они как-то связаны с семью светильниками? В том, что таковые существуют, я уже не сомневался. Первый грабитель встретил здесь свою смерть, второй нашел и похитил содержимое сердаба. Первая попытка была совершена
много лет назад, судя по состоянию тела, но когда была совершена кража, я понятия не имел: возможно, очень давно, а возможно, совсем недавно. Впрочем, если в гробнице побывали еще и другие грабители, вероятнее всего, лампы похищены давно. Что ж, тем труднее окажутся мои поиски, предпринять которые я должен в любом случае!
        Эти события произошли без малого три года назад, и все это время я, подобно герою книги «Тысяча и одна ночь», разыскивал древние лампы. Я не осмеливался никому рассказывать, что именно ищу, или хоть как-то описывать светильники, ибо таким образом только создал бы себе лишние сложности. В самом начале поисков я и сам смутно представлял себе, как должны выглядеть лампы, но со временем их облик становился для меня все яснее и яснее, хотя порой меня все же одолевали сомнения: а вдруг я разыскиваю совсем не то, что нам нужно?
        О моей долгой погоне за призраками и обо всех разочарованиях, меня постигших, можно рассказывать часами. Но я не сдавался. И вот наконец, два месяца назад, старый торговец в Мосуле показал мне одну лампу из тех, которые я разыскивал. Я гонялся за ней почти год, преследуемый неудачами, но движимый надеждой, что иду по верному следу.
        Даже не знаю, как мне удалось сдержать ликование, когда я понял, что мои поиски увенчались - вернее, вот-вот увенчаются - успехом. Однако я искушен во всех тонкостях восточного торга, так что продавец, в чьих жилах текла еврейская, арабская и португальская кровь, встретил во мне достойного соперника. Прежде чем купить лампу, я изъявил желание посмотреть весь товар, и среди всякого антикварного хлама старик выставил на прилавок, один за другим, семь разных светильников. На всех имелась особая метка, и каждый являл своим обликом один из семи символов богини Хатхор. Обилие совершенных мною покупок, вероятно, потрясло моего смуглокожего друга, потому что я, желая скрыть подлинный предмет своего интереса, скупил у него чуть ли не всю лавку. Под конец он, едва не плача, сказал, что я его, почитай, разорил, - ведь теперь ему попросту нечем торговать. Думаю, бедняга стал бы рвать на себе волосы, когда бы узнал, какие деньги я был готов отдать за некоторые из его товаров, которые сам он оценивал в сущие гроши.
        Б?льшую часть купленных у него вещей я сбыл по сходной цене по дороге в Англию. Просто бросить их или якобы потерять я не решился, опасаясь возбудить подозрения. Когда везешь с собой такие сокровища, рисковать без нужды не стоит. Обратный путь я проделал со всей возможной скоростью и прибыл в Лондон, имея при себе лишь лампы, несколько антикварных вещиц да с десяток папирусов, приобретенных по случаю.
        Теперь, мистер Росс, вы знаете все, что знаю я. И вам решать, что из этого можно рассказать мисс Трелони, да и надо ли вообще что-либо ей рассказывать.
        Как только он умолк, позади нас раздался звонкий юный голос:
        - Мисс Трелони, говорите вы? Так она здесь!
        Мы, вздрогнув, обернулись и растерянно переглянулись. В дверях стояла мисс Трелони. Сколько времени она там уже находилась и что успела услышать, мы не знали.
        Глава 13
        Пробуждение
        Внезапно прозвучавшие слова в первое мгновение всегда повергают слушателя в замешательство, но когда он приходит в себя и собирается с мыслями, к нему возвращается способность трезво судить об интонации и значении сказанного. Так произошло и сейчас. Оправившись от неожиданности, я не услышал в следующем вопросе Маргарет ничего, кроме искреннего любопытства:
        - О чем это вы тут разговаривали, мистер Росс? Полагаю, наш гость рассказывал вам о своих приключениях, которые он пережил, пока разыскивал лампы. Надеюсь, мистер Корбек, однажды вы и мне о них поведаете, но только когда моему бедному отцу станет лучше. Он наверняка пожелает сам обо всем рассказать - или же присутствовать при вашем рассказе. - Девушка бегло оглядела присутствующих. - Значит, об этом вы говорили, когда я вошла, да? Хорошо, я подожду. Но надеюсь, ждать придется недолго. Я крайне удручена тем, что состояние отца не меняется к лучшему. У меня, кажется, сдают нервы, и я решила немного прогуляться по парку. Уверена, это пойдет мне на пользу. Я прошу вас, мистер Росс, приглядеть за отцом до моего возвращения, если возможно. Тогда я буду чувствовать себя спокойнее.
        Я с готовностью поднялся, радуясь, что бедная девушка хотя бы полчаса побудет на воздухе. Она выглядела страшно усталой и измученной, и при виде ее бледных щек у меня сердце облилось кровью. Я прошел в комнату больного и уселся на свое обычное место. В это время там находилась миссис Грант, и, поскольку мы считали, что в течение дня дежурить сразу двоим необязательно, она воспользовалась случаем заняться делами по дому. Шторы были подняты, но, так как окна выходили на север, солнечный свет, проникавший снаружи, не резал глаза.
        Я долго сидел, размышляя над удивительной историей, поведанной мистером Корбеком, и пытаясь установить связь между нею и странными событиями, произошедшими за время моего пребывания в доме. Порой меня одолевали сомнения: я начинал сомневаться во всех и вся, даже в очевидных свидетельствах своих пяти чувств. На память невольно приходили предостережения опытного детектива. Он считал мистера Корбека искусным лжецом и сообщником мисс Трелони. Сообщником Маргарет! При одной лишь мысли о столь диком предположении сомнения мигом улетучивались. Всякий раз, стоило мне вызвать в уме ее образ или имя либо просто подумать о ней, все загадочные события вновь казались вполне объяснимыми. Нет, я жизнью ручаюсь за Маргарет!
        Из глубокой задумчивости, уже начинавшей походить на любовные грезы, я был выведен самым неожиданным образом. С кровати донесся голос - звучный, властный голос, прозвучавший для моего слуха подобием боевой трубы. Больной очнулся и заговорил!
        - Кто вы такой? И что здесь делаете?
        Как бы мы ни воображали себе пробуждение мистера Трелони, уверен, никто из нас и предположить не мог, что он вдруг в одночасье поднимется с подушек, в ясном сознании и вполне владея своим телом. Я настолько опешил, что ответил почти машинально:
        - Меня зовут Росс. Я присматриваю за вами!
        На лице мистера Трелони отразилось изумление, но уже спустя мгновение его привычка самому судить обо всем взяла свое.
        - Присматриваете за мной? Как вас понимать? Зачем за мной присматривать? - Тут он заметил, что запястье у него плотно забинтовано, и продолжил уже другим тоном, не столь напористым и довольно доброжелательным, как человек, признающий очевидные факты: - Вы врач?
        Я едва не расплылся в улыбке: сказывалось облегчение после всех тревог за жизнь мистера Трелони.
        - Нет, сэр.
        - Тогда почему вы здесь? Если вы не врач, то кто? - В его голосе вновь послышались повелительные нотки.
        Мысль человеческая стремительна. Вся цепь рассуждений, исходя из которых мне надлежало построить ответ, пронеслась в моем мозгу еще прежде, чем я произнес хоть слово. Маргарет! Я должен думать о Маргарет! Ведь передо мной ее отец, ничего не знающий обо мне и даже о самом моем существовании. Разумеется, он захочет - и очень захочет - узнать, почему из всех мужчин его дочь призвала на помощь именно меня, когда с ним приключилось несчастье. Любой отец всегда относится к избраннику дочери с долей ревности, а так как я еще не признался Маргарет в любви, мне нельзя было говорить ничего такого, что могло бы поставить ее в неловкое положение.
        - Я адвокат, но сейчас здесь не в профессиональном своем качестве, а просто как друг вашей дочери. Однако именно потому, что знала меня как юриста, мисс Трелони и решила обратиться ко мне, когда подумала, что вас убили. Впоследствии она удостоила меня своей дружбой и позволила остаться здесь, чтобы дежурить подле вас, в соответствии с вашей волей.
        Мистер Трелони определенно был человеком проницательным и немногословным. Пока я говорил, он смотрел на меня острым взором, словно читая мои мысли. К счастью, продолжать расспросы он не стал, по-видимому приняв мои слова на веру. У него явно имелись на то собственные причины, мне неведомые. Он глубоко задумался о чем-то своем: его глаза заблестели, и губы непроизвольно шевельнулись в слабой улыбке, выражавшей удовлетворение.
        - Так она подумала, что меня убили! - внезапно произнес он. - Это случилось прошлой ночью?
        - Нет! Четыре дня назад.
        Мистер Трелони заметно удивился. Если сразу по пробуждении он сел в постели, то теперь сделал такое движение, будто собирался вскочить с нее, однако усилием воли сдержал себя и, откинувшись обратно на подушки, спокойно попросил:
        - Расскажите мне все, что знаете! Во всех подробностях, ничего не упуская! Нет, погодите - сначала заприте дверь! Я не хочу никого видеть, пока не узнаю в точности, как обстоят дела.
        При последних его словах сердце мое будто подпрыгнуло в груди. «Никого»! Выходит, меня он считает исключением! Я не мог не испытать удовольствия при этой мысли, учитывая мои чувства к его дочери. Внутренне ликуя, я подошел к двери и тихо повернул ключ в замке. Когда я вернулся, мистер Трелони снова сидел на кровати.
        - Ну рассказывайте же скорее! - воскликнул он.
        И я, стараясь не упускать ни единой мелочи, даже самой ничтожной, поведал обо всех событиях, произошедших с момента моего появления в доме. Разумеется, я ни словом не обмолвился о своих чувствах к Маргарет и рассказал лишь о том, что могло быть уже отчасти ему известно. Что касается Корбека, я просто сообщил, что тот привез в Лондон какие-то лампы, которые наконец-то нашел и заполучил в собственность после долгих поисков. Затем я перешел к подробному рассказу о том, как лампы пропали из гостиницы и нашлись в доме.
        Мистер Трелони слушал с самообладанием, которое при нынешнем положении дел казалось почти сверхъестественным. Но равнодушным он не оставался: порой глаза его блестели или горели, а сильные пальцы здоровой руки вцеплялись в простыню, собирая ее в длинные складки. Особенно заметно это было, когда я рассказывал о возвращении Корбека и о том, как светильники нашлись в будуаре. Иногда хозяин дома подавал голос, но каждый раз произносил лишь несколько отрывистых слов, явно непроизвольно, в порыве волнения. Загадочные события, которые больше всего нас озадачили, не вызвали у него особого интереса - как будто он уже знал о них. Самое сильное волнение он выказал, когда услышал о выстрелах, произведенных сержантом Доу. Приглушенное «безмозглый болван!», вырвавшееся у него, и быстрый взгляд, брошенный на поврежденный шкафчик, показали всю меру его раздражения. Узнав, какой мучительной тревогой за него терзалась дочь, какую безграничную заботу, преданность и любовь она проявила, мистер Трелони, похоже, глубоко растрогался. «Ах, Маргарет, Маргарет!» - прошептал он с затаенным изумлением.
        Когда я довел свой рассказ до сегодняшнего дня и закончил на том, что мисс Трелони отправилась на прогулку (сейчас, в присутствии ее отца, она снова стала для меня «мисс Трелони», а не «Маргарет»), он долго не произносил ни слова. Молчание длилось, вероятно, минуты две-три, но показалось мне бесконечным. Потом он обратил взор на меня и внезапно потребовал:
        - А теперь расскажите о себе!
        От неожиданности я совершенно растерялся и почувствовал, что заливаюсь краской. Мистер Трелони не сводил с меня взгляда - теперь спокойного, но по-прежнему изучающего и оценивающего, заглядывающего в самую душу. На его губах проступила слабая улыбка, которая меня немного приободрила, хотя одновременно и привела в еще большее смущение. Однако я, хочешь не хочешь, должен был что-то ответить, и мои профессиональные навыки пришлись здесь очень кстати. Глядя прямо ему в лицо, я заговорил:
        - Как я уже сказал, меня зовут Росс, Малкольм Росс. По профессии я адвокат. Получил звание королевского адвоката в последний год правления королевы и неплохо преуспел на своем поприще.
        К моему облегчению, мистер Трелони сказал:
        - Да, знаю. Я всегда слышал о вас только хорошее. А где и когда вы познакомились с Маргарет?
        - В доме леди Хэй на Белгрейв-сквер, десять дней назад. Потом мы встретились на речной прогулке, которую устраивала леди Стратконнел. Мы проплыли от Виндзора до Кукема. Мар… мисс Трелони сидела в моей лодке. Я немного занимаюсь греблей, и у меня есть собственная лодка в Виндзоре. Мы с вашей дочерью много разговаривали… само собой.
        - Само собой! - согласился он тоном, в котором угадывались иронические нотки, но больше ничем не выдал своих чувств.
        Я подумал, что, коль скоро имею дело с сильной личностью, нужно показать, что я тоже не слабого десятка. Мои друзья, да и кое-кто из недоброжелателей, считают меня смелым и решительным. В сложившейся ситуации не высказаться с полной откровенностью значило бы проявить малодушие. Посему я собрался с духом и продолжил (ни на миг не забывая, впрочем, что любое неосторожное слово может повредить Маргарет, горячо любящей своего отца):
        - Наш разговор, происходивший в приятное время и в приятном месте, на лоне чудесной природы и в располагавшем к доверию уединении, позволил мне заглянуть во внутренний мир вашей дочери. Она открылась мне в той мере, в какой девушка может открыться мужчине моих лет и моего жизненного опыта.
        Мистер Трелони посуровел лицом, но ничего не сказал. Вынужденный держаться выбранной линии разговора, я продолжил, тщательно взвешивая слова (ведь моя откровенность могла выйти боком и мне самому):
        - Я не мог не понять, что мисс Трелони гнетет одиночество, давно ставшее для нее привычным. Мне хорошо знакомо это чувство, поскольку я и сам рос единственным ребенком в семье. Я осмелился вызвать ее на чистосердечный разговор, и она, к моей радости, не возражала. Между нами установилось некоторое доверие. - Что-то в лице мистера Трелони заставило меня поспешно добавить: - Как вы понимаете, сэр, ваша дочь не сказала ничего неуместного или неподобающего. Она просто поведала мне - с готовностью человека, испытывающего острую потребность поделиться с кем-нибудь сокровенными мыслями, - о своем страстном желании сблизиться с любимым отцом, достичь лучшего взаимопонимания с ним, в полной мере заслужить его доверие и участливое внимание. Поверьте, сэр, она выразила поистине замечательные чувства! Любой отец может только мечтать о такой любящей, преданной дочери! На откровенность же со мной мисс Трелони пошла, вероятно, единственно потому, что тогда я был для нее практически незнакомым человеком, перед каким всегда легче изливать душу.
        Я умолк, не зная, как продолжать, и опасаясь в своем усердии оказать Маргарет плохую услугу. Из затруднительного положения меня вывел сам мистер Трелони:
        - А что вы о ней думаете?
        - Сэр! Мисс Трелони необычайно хороша собой и поистине очаровательна! Она молода, и у нее кристально ясный ум! Ee благосклонность - величайшее счастье для меня! Я не стар годами и никому еще не отдавал своего сердца! Никому - до встречи с вашей дочерью. Надеюсь, я могу открыто признаться в этом даже перед вами, ее отцом!
        Я невольно опустил глаза. Когда я вновь поднял взгляд, мистер Трелони все так же проницательно смотрел на меня. Вся доброта его натуры, казалось, выразилась в улыбке, с которой он протянул мне руку и произнес:
        - Малкольм Росс, я всегда слышал о вас как о человеке смелом, честном и достойном. Я рад, что у моей дочери такой друг! Продолжайте!
        Сердце мое учащенно забилось. Первый шаг к тому, чтобы завоевать расположение мистера Трелони, был сделан. В дальнейших своих речах и поведении я проявил некоторую несдержанность - по крайней мере, мне так помнится.
        - С возрастом мы научаемся лишь одному: разумно использовать накопленный опыт! У меня опыт немалый, приобретенный за многие годы неустанной борьбы и работы, и, как мне кажется, я применял его вполне разумно. Я осмелился попросить мисс Трелони считать меня своим другом и обращаться ко мне за помощью при любой надобности. Она пообещала, что так и сделает. Я и помыслить не мог, что случай услужить ей представится мне так скоро и при таких обстоятельствах. Но уже в следующую ночь после нашего с ней знакомства с вами приключилось несчастье, и она в безмерном отчаянии и страхе послала за мной!
        Я опять умолк. Мистер Трелони все так же пристально смотрел на меня.
        - Когда мисс Трелони нашла ваше письмо с распоряжениями, - снова заговорил я, - я предложил ей свои услуги, и она их приняла, как вам известно.
        - А эти дни - как они прошли для вас?
        Вопрос этот премного меня удивил. В нем слышалось нечто, напомнавшее мне голос и интонации Маргарет в минуты слабости - напомнило столь сильно, что я вновь ощутил себя мужчиной и словно обрел твердую почву под ногами.
        - Эти дни, сэр, несмотря на снедавшую нас тревогу, несмотря на все душевные страдания девушки, которую я с каждым часом люблю все сильнее, были самыми счастливыми в моей жизни!
        Мистер Трелони долго молчал - так долго, что я, ожидая с сильно бьющимся сердцем, когда он заговорит, забеспокоился, не зашел ли я слишком далеко в своей откровенности. Наконец он задумчиво произнес:
        - Полагаю, говорить за другого человека нелегко. Жаль, вас не слышала ее бедная мать: порадовалась бы всей душой! - Потом по его лицу пробежала тень, и он резко спросил: - Но уверены ли вы во всем этом?
        - Я знаю свое сердце, сэр. По крайней мере, я так думаю!
        - Нет-нет, я не о вас! К вам вопросов нет. Вы сказали, что моя дочь любит меня, но… Но ведь она прожила здесь, в моем доме, целый год… И все же говорила вам о своем одиночестве, своей безысходной печали… А я за весь год - стыдно признаться, но это правда - ни разу не заметил признаков такой любви ко мне с ее стороны!.. - Его голос дрогнул, и он с тяжелым вздохом погрузился в раздумья.
        - В таком случае, сэр, - сказал я, - мне посчастливилось за несколько дней увидеть больше, чем вам за всю ее жизнь!
        Мои слова вернули мистера Трелони к действительности. Он снова заговорил, теперь со смешанным чувством удивления и радости:
        - Я и не подозревал ни о чем подобном. Думал, что она ко мне безразлична… что безразличием своим словно бы неосознанно мстит мне за то, что в детстве была обделена отцовской заботой… что у нее холодное сердце… Какое счастье, что дочь моей дорогой жены тоже любит меня! - Он опять откинулся на подушки, погрузившись в воспоминания о давнем прошлом.
        Как же он, должно быть, любил ее мать! В нем говорила любовь не столько к дочери, сколько к ребенку своей обожаемой жены. Сердце мое исполнилось жалости и сострадания. Я начал понимать, сколь глубоки переживания двух этих людей: сильных, замкнутых и сдержанных, умевших скрывать друг от друга свою страстную потребность во взаимной любви! Меня не удивило, когда мистер Трелони прошептал, словно разговаривая сам с собой:
        - Маргарет, дитя мое! Нежная, чуткая, сильная, преданная, храбрая! Как и ее мать! Как и ее дорогая мать!
        И тогда я возликовал в душе, оттого что был с ним полностью откровенен.
        После недолгой паузы мистер Трелони сказал:
        - Четыре дня! С шестнадцатого числа! Выходит, сегодня двадцатое июля?
        Я утвердительно кивнул.
        - То есть я пролежал в трансе четыре дня. Такое со мной не впервые. Однажды, при весьма необычных обстоятельствах, я пробыл в подобном состоянии три дня, но даже не подозревал об этом, пока не узнал о разнице в датах. Когда-нибудь я расскажу вам об этом, коли вам интересно.
        Я затрепетал от радости. Если отец Маргарет готов посвятить меня в свои секреты, я вправе надеяться… Деловой, будничный тон, каким он произнес следующие слова, вернул меня к действительности:
        - Пожалуй, теперь я встану с постели. Когда Маргарет возвратится с прогулки, скажите ей, что я очнулся в добром здравии. Это убережет ее от потрясения. И прошу вас, сообщите мистеру Корбеку, что я хочу увидеться с ним при первой же возможности. Мне не терпится поскорее увидеть светильники и все о них разузнать!
        Его отношение ко мне привело меня в восторг. Такой спокойно-доверительный тон, каким мог бы разговаривать со мной будущий тесть, поднял бы меня и со смертного ложа. Я быстро прошагал к двери, торопясь выполнить просьбу мистера Трелони, и уже взялся за ключ, когда позади раздался оклик:
        - Мистер Росс!
        Обращение «мистер» мне не понравилось. Узнав о моей дружбе с Маргарет, мистер Трелони стал называть меня «Малкольм Росс», и то, что он вновь обратился ко мне в официальной манере, меня не только огорчило, но и наполнило дурными предчувствиями. Должно быть, дело в Маргарет. (Теперь, когда меня охватил страх потерять возлюбленную, я снова мысленно называл ее «Маргарет», а не «мисс Трелони».) Сегодня я хорошо понимаю, какие чувства владели мной в тот момент: я твердо положил бороться за нее до последнего. Весь собравшись и непроизвольно расправив плечи, я вернулся к кровати. Мистер Трелони, человек умный и проницательный, словно прочитал мои мысли. Лицо его, омраченное новой тревогой, несколько прояснилось, когда он заговорил:
        - Присядьте на минутку. Нам лучше не откладывать этот разговор. Мы с вами мужчины, к тому же умудренные жизненным опытом. Все, что я сейчас узнал о своей дочери, для меня новость, причем совершенно неожиданная. И я хочу точно знать, в каком положении нахожусь. Уверяю вас, я не имею ничего против, но у меня есть свои отцовские обязанности… очень важные и, возможно, неприятные. Я… я… - Казалось, он не знает, с чего начать, и это вселило в меня надежду. - Полагаю, из всего сказанного вами о вашем отношении к моей дочери мне следует заключить, что вы намерены просить ее руки?
        Я ответил без малейшего промедления:
        - Безусловно! Именно так, и никак иначе! В первый же вечер после нашей речной прогулки я принял решение встретиться с вами - не сразу, конечно, а спустя приличествующее время, - и просить у вас позволения обратиться к вашей дочери с предложением руки и сердца. Несчастье, с вами приключившееся, сблизило нас быстрее, чем я смел надеяться, но с каждым часом, проведенным здесь, я все сильнее укреплялся в своем изначальном намерении.
        Лицо мистера Трелони смягчилось, когда он невольно перенесся мыслями в далекие времена своей молодости.
        - Насколько я понимаю, Малкольм Росс, вы пока еще не признались моей дочери в своих чувствах?
        Обращение по имени вместо недавнего официального «мистер» отозвалось во мне радостным трепетом.
        - На словах - нет, сэр!
        Задний смысл этой фразы я мгновенно осознал даже не потому, что она сама по себе прозвучала комично, а потому, что на лице мистера Трелони появилась мрачноватая, но вполне добродушная улыбка.
        - На словах - нет! Ясное дело, ведь это опасно! В словах она могла бы усомниться, а то и попросту им не поверить.
        Покраснев до корней волос, я пояснил:
        - Из деликатности к мисс Трелони, оказавшейся в столь беззащитном положении, и из уважения к ее отцу - тогда, сэр, я еще не знал вас лично, и для меня вы были просто ее отцом - я не счел возможным заговаривать с ней о своих чувствах. Но даже и не будь таких преград, я никогда не подступил бы к ней с признаниями в час такого горя и отчаяния. Мистер Трелони, клянусь честью, мы с вашей дочерью всего лишь друзья! По крайней мере, она относится ко мне как к другу, и никак иначе!
        Мистер Трелони протянул ко мне руки, и я с жаром их пожал. Потом он сердечно сказал:
        - Малкольм Росс, я вполне удовлетворен всеми вашими разъяснениями. Разумеется, пока я не поговорю с Маргарет и не дам вам разрешения, вы не станете признаваться ей в любви… на словах, - со снисходительной улыбкой добавил он, потом, вновь посуровев лицом, продолжил: - Время не терпит. Мне нужно позаботиться о делах столь необычных и столь срочных, что нельзя терять ни часа. Когда бы счет шел на минуты, я не стал бы прямо сейчас обсуждать с новоявленным другом дальнейшую судьбу моей дочери и ее будущее счастье.
        Достоинство и гордость, с которыми он держался, произвели на меня большое впечатление.
        - Ваша воля для меня закон, сэр! - сказал я и направился к двери, а выйдя из комнаты, я услышал, как за моей спиной в замке повернулся ключ.
        Когда я сообщил мистеру Корбеку, что мистер Трелони полностью оправился, он от радости пустился в пляс, потом внезапно остановился и попросил меня не показывать - по крайней мере, поначалу - свою осведомленность, когда зайдет речь о поисках светильников или первых посещениях гробницы. Это в случае, если мистер Трелони заговорит со мной на эту тему - как он, конечно же, сделает, добавил Корбек, бросив на меня многозначительный взгляд, который ясно свидетельствовал, что он знает о моих сердечных делах. Я согласился, чувствуя, что мне и впрямь лучше помалкивать на сей счет. Я и сам толком не понимал, почему так будет лучше, но хорошо знал, что мистер Трелони - человек своеобразный и известная сдержанность в общении с ним не повредит в любом случае. Сильные люди уважают сдержанность.
        Остальные обитатели дома восприняли известие о выздоровлении мистера Трелони по-разному. Миссис Грант от полноты чувств расплакалась и немедля поспешила прочь, дабы самолично привести дом в порядок для «хозяина», как она всегда его называла. У сиделки вытянулось лицо: лишиться такого пациента! Однако уже в следующее мгновение она выразила искреннюю радость, что беда миновала, и, изъявив готовность при надобности явиться к мистеру Трелони по первому же зову, занялась упаковкой своих вещей.
        Сержанта Доу я отвел в кабинет, и уже там, наедине, сообщил новость. Несмотря на свою железную выдержку, он не сумел скрыть удивления, когда я рассказал, каким образом мистер Трелони очнулся. Меня же в свою очередь застали врасплох первые слова детектива:
        - И как он объяснил первое нападение? Во время второго-то он был без чувств.
        С того момента, как наш подопечный пришел в себя, я еще ни разу не задумался об обстоятельствах нападения, ставшего причиной моего приезда в этот дом, - разве что вскользь упомянул о них, когда рассказывал обо всем по порядку мистеру Трелони.
        - Знаете, мне как-то не пришло в голову спросить, - ответил я.
        Мой ответ сержанта явно не удовлетворил. Сильно развитый профессиональный инстинкт, похоже, преобладал в нем надо всем прочим.
        - Вот почему преступления так редко раскрываются, если расследованием не занимаются профессионалы, - сказал он. - Частные сыщики никогда не прилагают всех усилий к поимке преступника. Обычные же люди, едва лишь ситуация выправляется и тревожное напряжение спадает, просто бросают дело. Это как морская болезнь, - философски добавил он после короткой паузы. - Как только сходишь на берег, ты уже о ней и не вспоминаешь, а бежишь в буфет, чтобы наесться досыта! Ну что ж, мистер Росс, я рад, что дело закончено - по крайней мере, для меня. Полагаю, мистеру Трелони мои услуги не требуются, и теперь, когда снова здоров, он сам во всем разберется. А возможно, и не станет разбираться. Поскольку он явно ожидал чего-то подобного, но в полицию за защитой не обратился, мне кажется, он просто не хотел привлекать служителей закона к поискам и наказанию виновного. Вероятно, для успокоения совести нашего отдела регистрации официально нам сообщат, что с мистером Трелони приключился несчастный случай: приступ сомнамбулизма или что-нибудь в таком роде, - на этом все и закончится. Для меня же, скажу вам честно, сэр,
такая развязка станет настоящим спасением, ибо я уже начал сходить с ума от всего этого. В вашем деле столько тайн, которые вообще не по моей части, что я не могу с уверенностью судить ни о фактах, ни об их причинах. Теперь же я спокойно умою руки и снова займусь старыми добрыми делами чисто уголовного свойства. Разумеется, сэр, если вам когда-нибудь удастся пролить свет на эти загадочные события, буду рад, если поставите меня в известность. И буду вам глубоко признателен, если однажды объясните, кто же все-таки стащил пострадавшего с постели в первый раз, когда его покусал кот, и кто орудовал ножом - во второй. Ведь не мастер же Сильвио, верно? Вот видите, мне по-прежнему не дают покоя эти вопросы! И мне просто необходимо получить ответы на них, чтобы неотвязные мысли о вашем деле не мешали сосредоточиться на других, требующих полного моего внимания!
        Когда Маргарет вернулась, я встретил ее в холле. Вопреки моим ожиданиям, она нисколько не воспряла духом после прогулки, а оставалась все такой же бледной и печальной. При виде меня, однако, глаза ее просияли.
        - У вас какие-то добрые новости? - спросила она, пытливо глядя на меня. - Отцу лучше?
        - Да! А почему вы так решили?
        - Прочла на вашем лице. Я должна сейчас же пойти к нему!
        Маргарет торопливо двинулась прочь, но я ее остановил:
        - Он сказал, что пошлет за вами, как только оденется.
        - Сказал, что пошлет за мной! - изумленно повторила она. - То есть он очнулся и пребывает в ясном сознании? Я и не поняла, что ему стало настолько лучше! Ах, Малкольм!
        Она опустилась в ближайшее кресло и расплакалась. Признаться, у меня самого глаза невольно увлажнились. Увидев ее безмерную радость и душевное волнение, услышав свое имя, произнесенное ею в такую минуту и с таким искренним чувством, и исполнившись самых упоительных надежд, я совершенно перестал владеть собой. Маргарет заметила - и хорошо поняла - мое состояние. Она протянула мне руку, и я горячо пожал и поцеловал ее. Подобные мгновения, дающие влюбленным возможность проявить свои чувства, суть истинный дар богов! Я и прежде знал, что люблю Маргарет, но до сих пор смел лишь надеяться на взаимность. Однако сейчас пылкая готовность, с какой она протянула мне руку и ответила на мое пожатие, и огонь любви, засиявший в прекрасных глубоких темных очах, устремленных на меня, были красноречивее любого признания, которого может ждать или требовать самый нетерпеливый и настойчивый влюбленный.
        Мы не произнесли ни слова - в них не было необходимости. Не будь я даже связан клятвенным обещанием молчать о своей любви, все равно никаких слов не хватило бы, чтобы выразить владевшие нами чувства. Взявшись за руки, как дети, мы поднялись по лестнице и остановились на площадке в ожидании зова мистера Трелони.
        Шепотом на ухо (так было гораздо приятнее, чем говорить обычным голосом, держась на расстоянии, не столь близком) я поведал Маргарет, как ее отец пришел в сознание, о чем спросил в первую очередь и какой разговор у нас затем состоялся, умолчав лишь о том, что, среди всего прочего, речь шла и о ней самой.
        Вскоре в комнате прозвенел колокольчик. Маргарет стремительно скользнула прочь от меня, оглянулась, предостерегающе приложила палец к губам и, подойдя к двери, тихо постучала.
        - Войдите! - раздался звучный голос.
        - Отец, это я! - проговорила она, задыхаясь от волнения.
        В комнате послышались быстрые шаги, дверь стремительно распахнулась, а в следующее мгновение Маргарет ринулась вперед - и оказалась в отцовских объятиях. Сказано было совсем мало, лишь несколько отрывочных фраз:
        - Отец!.. Дорогой мой, дорогой отец!..
        - Дитя мое!.. Маргарет!.. Милое мое дитя!..
        - Отец!.. Наконец-то! Наконец-то!..
        Потом отец с дочерью вошли в комнату, и дверь за ними закрылась.
        Глава 14
        Родимое пятно
        Пока я ждал приглашения в комнату мистера Трелони (а я точно знал, что оно воспоследует), время для меня тянулось томительно медленно. После первых двух-трех минут необычайного душевного подъема при виде радости Маргарет я вдруг почему-то почувствовал себя забытым и одиноким, и во мне заговорил ревнивый эгоизм, свойственный всем влюбленным. Впрочем, я почти сразу отринул недостойное собственническое чувство, с полной ясностью осознав, что счастье Маргарет для меня превыше всего на свете. Последние слова, сказанные девушкой, перед тем как она закрыла дверь, давали ключ к пониманию всей ситуации в целом, как в прошлом, так и в настоящем. Два этих сильных гордых человека, хотя и были отцом и дочерью, начали узнавать друг друга только сейчас, когда дочь стала взрослой. А такие натуры, как Маргарет, взрослеют рано.
        Гордость и сила обоих вкупе с закрытостью, присущей таким людям, с самого начала создали между ними некую преграду. Ни один из них не пытался пойти на сближение, уважая право другого на сдержанность, и постепенно взаимное непонимание переросло в привычку. Поэтому два любящих сердца, страстно жаждавших воссоединиться, так долго оставались врозь. Но теперь все уладилось, и я искренне возрадовался, что Маргарет наконец-то счастлива. Я по-прежнему предавался подобным раздумьям и разным мечтаниям сугубо личного свойства, когда дверь отворилась и мистер Трелони сделал приглашающий жест.
        - Прошу вас, мистер Росс! - произнес он дружелюбно, но все же довольно официальным тоном, отчего я опять похолодел.
        Когда я вошел в комнату, он закрыл за мной дверь и протянул руку для пожатия, а потом, не выпуская моей руки, подвел меня к дочери. Маргарет посмотрела на меня, на него, опять на меня, а потом потупила взор. Мистер Трелони наконец отпустил мою руку и, глядя прямо в лицо дочери, сказал:
        - Если все обстоит так, как я думаю, нам не стоит ничего скрывать друг от друга. Малкольм Росс уже столько знает о моих делах, что сейчас ему остается либо молча удалиться, не вникая в них глубже, либо узнать еще больше. Маргарет, не хочешь ли ты показать мистеру Россу свое запястье?
        Она бросила на него умоляющий взгляд, но при этом было видно, что она уже приняла решение. Ни слова не говоря, она вскинула правую руку, и широкий браслет в виде распростертых крыльев соскользнул вниз. По спине у меня пробежал озноб.
        Вокруг ее запястья шла неровная красная линия, окаймленная крохотными красными пятнышками, похожими на капли крови!
        Маргарет стояла неподвижно - зримое воплощение непреклонной гордости.
        О да, вид она имела поистине, поистине гордый! Сквозь все очарование, все достоинство, всю благородную жертвенность, хорошо мне известную и сейчас заметную в ней, как никогда раньше, сквозь весь огонь, словно изливавшийся из глубины темных глаз прямо в мою душу, исходило ясное сияние гордости: гордости, что питается неколебимой верой; гордости, порожденной душевной чистотой; гордости настоящей королевы древних времен, когда обладать верховной властью значило быть первым, самым искусным и самым смелым во всех высоких делах.
        Так мы простояли несколько долгих секунд, потом тишину нарушил густой низкий голос мистера Трелони, прозвучавший, как мне показалось, с вызовом:
        - Ну, что вы теперь скажете?
        Ответ мой заключался не в словах. Взяв и крепко сжав уже опущенную правую руку Маргарет в свою, я сдвинул другой рукой золотой браслет, склонился и поцеловал ее запястье. Когда же я, не выпуская ее руки, выпрямился и посмотрел ей в лицо, оно светилось таким счастьем, какое в моем воображении всегда связывалось с райским блаженством. Потом я повернулся к мистеру Трелони.
        - Вот мой ответ, сэр!
        Суровое лицо его озарилось доброй улыбкой. Положив ладонь на наши сомкнутые руки и поцеловав в лоб дочь, он произнес одно лишь слово:
        - Хорошо!
        Нас прервал стук в дверь.
        - Войдите! - с толикой раздражения произнес мистер Трелони, и в комнату вступил мистер Корбек.
        Увидев нас троих, стоявших тесной группой, он было попятился, но мистер Трелони устремился к нему и повлек вперед. Он словно преобразился, когда крепко потряс руку товарища своими обеими. Весь прежний энтузиазм, о котором нам рассказывал мистер Корбек, казалось, вернулся к нему в мгновение ока.
        - Так вы все-таки раздобыли лампы! - почти прокричал мистер Трелони. - Значит, я не ошибся в своих предположениях! Пойдемте скорее в библиотеку, где нам никто не помешает, и там вы все расскажете! А тем временем, Росс, - обратился он ко мне, - будьте так любезны доставить сюда ключ от сейфа, дабы я смог наконец-то увидеть светильники!
        Затем они втроем - Маргарет нежно держала отца за руку - направились в библиотеку, а я поспешил на Чансери-лейн.
        Когда я вернулся с ключом, они все еще внимали повествованию мистера Корбека, но теперь к ним присоединился доктор Винчестер, прибывший вскоре после моего ухода. Мистер Трелони, узнав от Маргарет, с каким вниманием и заботой отнесся к нему молодой медик и как твердо он, невзирая на давление обстоятельств, следовал его, Трелони, письменным распоряжениям, попросил доктора остаться с ними и послушать.
        - Возможно, вам будет интересно узнать окончание этой истории! - сказал он.
        Мы все вместе рано отужинали, после чего долго сидели за беседой. Наконец мистер Трелони произнес:
        - Теперь, полагаю, нам пора разойтись и лечь спать пораньше. Завтра у нас будет о чем поговорить, а сегодня мне еще надо хорошенько все обдумать.
        Доктор Винчестер удалился, с любезной предусмотрительностью прихватив с собой мистера Корбека. Когда они удалились, мистер Трелони обратился ко мне:
        - Думаю, будет лучше, если сегодня вы тоже переночуете у себя. Я хочу побыть наедине с дочерью. Мне нужно многое ей рассказать - и только ей одной. Возможно, завтра я и вам все расскажу, однако сейчас нам с ней удобнее остаться в доме вдвоем, дабы ни на что не отвлекаться.
        Я прекрасно понимал его чувства, но события последних дней были еще совсем свежи в моей памяти, и потому неуверенно произнес:
        - Но… не опасно ли это? Если бы вы знали, как мы…
        К моему удивлению, Маргарет перебила меня:
        - Никакой опасности нет, Малкольм. Ведь с отцом буду я! - И она прижалась к нему, словно защищая.
        Не сказав более ни слова, я встал, намереваясь уйти.
        - Приходите завтра сколь угодно рано, Росс, - сердечно проговорил мистер Трелони. - Приходите к завтраку. А потом мы с вами побеседуем.
        Он тихо вышел из комнаты, оставив нас с Маргарет наедине. Она протянула мне обе руки, и я, сжав нежные ладони, горячо их поцеловал, затем привлек к себе их обладательницу, и наши губы впервые встретились.
        Той ночью я почти не сомкнул глаз: счастье с одной стороны, и тревога - с другой, не давали мне заснуть, - но сколь бы ни сильна была моя тревога за Маргарет, такого счастья, как тогда, я дотоле не испытывал и вряд ли еще когда-нибудь испытаю. Ночь пролетела быстро, и рассвет не прокрался, по своему обычаю, в мои окна, а словно ворвался в комнату.
        Я подъехал к дому на Кенсингтон-Пэлас-роуд незадолго до девяти. Вся моя тревога рассеялась, как облако на ветру, лишь только я увидел Маргарет, на чьих щеках, еще вчера бледных, снова играл нежный румянец, мне знакомый. Она сказала, что отец спал хорошо и скоро выйдет к нам.
        - Мне кажется, - прошептала девушка, - мой милый чуткий отец нарочно задерживается, чтобы я встретила вас первой и наедине!
        После завтрака мистер Трелони пригласил нас в кабинет и сказал, открывая передо мной дверь:
        - Я попросил Маргарет присоединиться к нам.
        Когда мы уселись, он серьезно произнес:
        - Вчера вечером я сказал, что нам с вами есть о чем поговорить. Полагаю, вы подумали, что речь пойдет о вас с Маргарет, - я прав?
        - Да, именно так я и подумал.
        - Что ж, Малкольм Росс, на сей счет можете не беспокоиться. Мы с Маргарет все обсудили, и я знаю, чего она желает.
        Когда я крепко пожал руку, протянутую мне мистером Трелони, и поцеловал Маргарет (усаживаясь, она придвинула свой стул поближе к моему, чтобы мы могли держаться за руки), он продолжил - не то чтобы нервозно, но с легкой нерешительностью в голосе, для меня неожиданной:
        - Вам уже многое известно о моих поисках мумии и предметов, с нею связанных. Смею предположить, вы уже догадались о многих моих гипотезах. Но их я в любом случае объясню вам позже, коротко и ясно, если возникнет такая необходимость. Сейчас же я хочу посоветоваться с вами вот о чем: мы с Маргарет разошлись в одном вопросе. Я собираюсь провести эксперимент, который станет венцом моих исследований, коим я посвятил двадцать лет неустанной работы, зачастую сопряженной с опасностью. Если все удастся, мы сможем постичь вещи, остававшиеся недоступными для человеческого взора и разумения долгие столетия - да что там, тысячелетия! Я не желаю, чтобы моя дочь присутствовала при эксперименте, поскольку не могу закрывать глаза на сопряженную с ним опасность - великую опасность, и притом неведомой природы. Впрочем, в своей жизни я не раз сталкивался с великими опасностями неведомой природы, как и отважный ученый, помогавший мне в моей работе. Лично я готов пойти на любой риск, ибо это пойдет на пользу естествознанию, философии и истории, позволит нам перевернуть еще одну страницу древней мудрости, утраченной в
наше прозаическое время. Но подвергать такому риску дочь я решительно не хочу. Ее юная, исполненная надежд жизнь слишком ценна, чтобы обращаться с нею столь безрассудно, особенно сейчас, когда моя девочка стоит на пороге нового счастья. Мне невыносима мысль, что она может погибнуть во цвете лет, как ее дорогая мать…
        Расчувствовавшись, он прикрыл глаза ладонью. Уже через секунду Маргарет оказалась с ним рядом и стала успокаивать нежными словами, обнимая и целуя. Затем, выпрямившись и положив руку ему на голову, она промолвила:
        - Отец! Моя матушка не просила вас остаться с ней дома, даже когда вы собирались в опаснейшее путешествие в Египет, от края до края охваченный войной и полный опасностей военного времени. Вы сами рассказывали, как она призвала вас следовать воле своего сердца, хотя непрерывно думала об угрозах, с которыми вам предстояло столкнуться, и безумно боялась за вас, о чем наглядно свидетельствует вот это! - Маргарет показала запястье со шрамом, из которого, казалось, сочилась кровь. - Теперь дочь своей матери поступает так же, как поступила бы она! - Потом девушка посмотрела на меня. - Малкольм, вы знаете, что я люблю вас! Но любовь означает доверие. И вы должны доверять мне не только в радости, но и в опасности. Вы и я должны встать рядом с отцом перед лицом неведомой угрозы. Мы вместе все преодолеем либо же вместе потерпим поражение - и вместе умрем. Таково мое желание, мое первое желание, изъявленное будущему мужу! Разве вы не считаете, что, как дочь, я права? Скажите же отцу свое мнение!
        Сейчас она походила на королеву, волею обстоятельств вынужденную просить. С каждым мгновением я любил ее все сильнее. Подступив к ней и взяв за руку, я сказал:
        - Мистер Трелони! Я полностью поддерживаю Маргарет!
        Он крепко сжал наши сомкнутые руки и с глубоким волнением воскликнул:
        - Да, ее мать поступила бы так же!
        Мистер Корбек и доктор Винчестер прибыли точно в назначенный час и присоединились к нам в библиотеке. Несмотря на переполнявшее меня счастье, я хорошо понимал, что разговор нам предстоит очень и очень важный. Недавние странные события не выходили у меня из головы, а давящее предчувствие странных событий, которые могут вскоре произойти, нависало надо мной, точно грозовая туча. По серьезным лицам своих товарищей я понял, что и они тоже поглощены подобными мыслями.
        Мы сдвинули стулья полукругом перед мистером Трелони, расположившимся в большом кресле у окна. Маргарет села справа от отца, я занял место с ней рядом. Слева от мистера Трелони уселся мистер Корбек, а между ним и мной - доктор Винчестер. Немного помолчав, мистер Трелони обратился к своему верному другу и помощнику:
        - Вы рассказали доктору Винчестеру всю историю, как мы условились?
        - Да.
        - А я рассказал Маргарет, так что теперь мы все осведомлены! - Затем он спросил доктора: - Правильно ли я понимаю, что вы, зная все, что знаем мы, занимавшиеся этим делом на протяжении многих лет, желаете принять участие в задуманном нами эксперименте?
        Ответ доктора был прямым и решительным:
        - Разумеется! Еще при первом знакомстве с вашим делом я твердо положил разобраться в нем до конца. Ныне же, когда мой интерес к нему возрос необычайно, я ни за какие блага на свете не откажусь от представившейся мне возможности! Не беспокойтесь на мой счет, мистер Трелони. Я ученый и исследователь. У меня нет семьи и нет никаких обязательств ни перед кем. Я совершенно одинок и волен распоряжаться собой - и своей жизнью - по собственному усмотрению.
        Мистер Трелони с серьезным видом кивнул и перевел взгляд на мистера Корбека.
        - Я знаю вас давно, друг мой, и к вам у меня вопросов нет. Что же касается Маргарет и Малкольма Росса, они уже выразили свои желания со всей определенностью.
        Он опять помолчал, словно собираясь с мыслями, а потом принялся излагать свои намерения и планы. Излагал он все очень подробно, ни на миг не забывая, что некоторые слушатели понятия не имеют о первопричинах и природе явлений, упоминаемых в рассказе, и давая все необходимые разъяснения по ходу дела:
        - Цель предстоящего эксперимента - выяснить, имеет ли истинную силу древняя магия. Сейчас сложились самые подходящие условия для такого исследования, и я хочу сделать все возможное, чтобы осуществить свой изначальный замысел. Я твердо убежден в существовании некой магической силы. В наше время создать, или породить, или вызвать подобную силу вряд ли получится, но я полагаю, что если она существовала в древние времена, то скорее всего обладала исключительной долговечностью. В конце концов, Библия не собрание сказок, а мы читаем в ней о том, как солнце остановилось в небе по приказу человека или как ослица заговорила человечьим голосом. И если Аэндорская волшебница могла вызвать Саулу тень Самуила, почему бы не предположить, что были и другие люди, обладавшие такими же способностями, и что один из них дожил до наших дней? Да ведь в Первой книге Царств прямо говорится, что Аэндорская волшебница была далеко не единственной в своем роде и Саул обратился именно к ней по чистой случайности: он просто разыскал одного из многих «волшебников, имеющих духов-помощников», которых сам же изгнал из Израиля.
Египетская царица Тера, правившая примерно за две тысячи лет до Саула, тоже была волшебницей и имела духа-помощника. Недаром жрецы ее эпохи и более позднего времени сделали все, чтобы стереть из памяти людской имя Теры, и наложили проклятие на самую дверь ее гробницы, дабы никто вовек не узнал имя, канувшее в забвение. Да, они настолько преуспели в своих стараниях, что даже знаменитый историк Манефон, составитель систематического списка египетских фараонов, трудившийся в десятом веке до Рождества Христова, нигде не нашел ни единого упоминания ее имени, хотя имел доступ ко всем жреческим архивам, собранным за четыре тысячелетия, и мог прочесть любую имевшуюся в них запись. Кстати, кто-нибудь из вас, размышляя о недавних событиях, догадался, кто был духом-помощником Теры, или так называемым «фамильяром»?
        Едва он успел договорить, доктор Винчестер громко хлопнул в ладоши и воскликнул:
        - Кот! Мумифицированный кот! Я так и знал!
        Мистер Трелони улыбнулся.
        - Совершенно верно! Судя по всем признакам, фамильяром царицы-волшебницы был кот, которого мумифицировали вместе с ней и поместили не просто в гробницу, а непосредственно в саркофаг. Именно это существо покусало и исцарапало острыми когтями мое запястье.
        - Значит, мой бедный Сильвио признан невиновным! - по-детски возликовала Маргарет. - Ах как я рада!
        Отец погладил ее по голове и продолжал:
        - Царица Тера, похоже, обладала необычайным даром предвидения. Она смотрела далеко в будущее, за пределы своей эпохи и философии своего времени. Она ясно видела изъяны своей религии и даже приготовилась к посмертному возрождению в других краях. Всем своим существом она стремилась на север, откуда дули живительные прохладные ветра, которые несли с собой облегчение и радость. С малых лет взор Теры привлекали семь звезд большого ковша, поскольку, как гласят иероглифические письмена в гробнице, в час ее рождения на землю упал большой метеорит, из сердцевины которого впоследствии извлекли рубин семи звезд. Сей камень она считала талисманом своей жизни; похоже, он влиял на судьбу Теры столь сильно, что мысли ее постоянно вращались вокруг него. Дивной красоты семигранный ларец, как нам известно из того же источника, также вырезан из метеорита. Число «семь» она почитала магическим, и этому не приходится удивляться. У нее было семь пальцев на одной руке и семь пальцев на одной ноге, талисманом ей служил редкий рубин с семью звездами, расположенными в виде созвездия, управлявшего ее рождением, причем каждая
звезда имела по семь лучей (что само по себе минералогическое чудо), - и согласитесь, было бы очень странно, если бы Тера не приписывала числу «семь» магическую силу. Вдобавок, как мы знаем из надписи на заупокойной стеле, она родилась в седьмом месяце года - месяце, в первых числах которого начинался разлив Нила и в котором главенствовала богиня Хатхор. Богиня, покровительствовавшая роду самой Теры - фиванской династии Антефов; богиня, в разных своих ипостасях олицетворявшая красоту, наслаждение и воскресение. Опять-таки, в седьмой день седьмого месяца - продолжавшегося, согласно позднейшему египетскому календарю, с двадцать восьмого октября по двадцать седьмое ноября, - альфа большого ковша показывалась из-за горизонта в небе над Фивами.
        И вот в жизни этой женщины неким чудесным образом совмещается все упомянутое выше. Число «семь»; Полярная звезда вкупе с созвездием из семи звезд; Хатхор, богиня седьмого месяца, - покровительница не только самой Теры, но и всего ее рода, фиванской династии Антефов, символом власти которых было условное изображение этой богини, в семи своих обличьях владычествовавшей над любовью, земными наслаждениями и воскресением. Если во времена, не знавшие Бога живого, где-нибудь и когда-нибудь складывались все условия для магии, для использования мистической силы чисел и знаков, для веры в существование множества духов, то именно там и тогда.
        Не забывайте также, что Тера была искушена во всех науках своего времени. Об этом позаботился ее мудрый и предусмотрительный отец, хорошо понимавший, что, только обладая глубокими знаниями, она сумеет успешно противостоять козням жрецов. Еще надобно помнить, что именно в Древнем Египте зародилась и достигла необычайных высот астрономия, а вместе с ней и астрология. Возможно, по мере дальнейшего развития науки, исследующей природу космических лучей, мы еще поймем, что астрология тоже зиждется на вполне научных фактах, и грядущим поколениям ученых придется искать объяснение астрологическим феноменам. Чуть позже я выскажу кое-какие важные соображения на сей счет. Не забывайте также, что египтяне знали толк в таких областях, в которых мы, несмотря на все наши технологические преимущества, и поныне ничего не смыслим. Акустика, например, - точная наука, в совершенстве постигнутая строителями Карнакского и Луксорского храмов и пирамид, - сегодня темный лес для Белла, Кельвина, Эдисона и Маркони. К тому же древние мастера, вероятно, умели практически использовать и другие силы, в частности силу света, о
чем мы даже не мечтаем. Но на эту тему я тоже выскажусь позже. Волшебный ларец царицы Теры, думается мне, являет собой чудо не только внешне. Возможно, даже вероятно, что в нем содержатся некие силы, нам неведомые. Открыть его никак не получается - должно быть, заперт изнутри. Но как же в таком случае его заперли? Ларец вырезан из прочного минерала поразительной твердости, больше похожего на драгоценный камень, нежели на обычный мрамор, из него же сделана крышка, но она прилегает к корпусу столь плотно, что ни один самый тонкий и острый инструмент, изготовленный в наше время, не входит в почти невидимую щель между ними. Как удалось добиться такой невероятной точности подгонки? Как удалось отыскать камень, на котором расположение полупрозрачных пятен соответствует расположению семи звезд большого ковша? Почему ларец источает сияние изнутри, когда на него падает свет звезд? И почему, если направить на него лампы, расставленные сообразно звездам в созвездии, сияние усиливается, хотя при обычном свете, сколь угодно ярком, он остается темным? Говорю вам, в ларце кроется великая научная тайна. Мы наверняка,
в конце концов, обнаружим, что он открывается с помощью света - либо отраженного от какого-то материала, особенно чувствительного к его воздействию, либо каким-то способом преобразованного в некую более мощную силу. Я надеюсь только, что мы не испортим по своему неведению все дело, повредив запорный механизм и тем самым лишив современную науку чудом представившейся возможности получить бесценный урок от мастеров, творивших пять тысячелетий назад.
        Возможно, в ларце сокрыты тайны, разгадка которых, к добру или худу, перевернет мир. Из древних письменных источников нам известно, что египтяне изучали свойства трав и минералов, дабы использовать оные в магии - как белой, так и в черной. Мы знаем также, что иные чародеи умели вызывать у человека сны любого содержания. Я нимало не сомневаюсь, что достигалось это главным образом через гипноз, считавшийся во времена фараонов отдельным искусством или наукой. Но, кроме того, наверняка использовались и различные лекарственные средства, о действии которых египтяне знали неизмеримо больше, чем сегодня известно нам. Применяя современные фармацевтические препараты, мы можем отчасти влиять на сновидения. Мы даже научились внушать сны, хорошие или дурные: приносящие удовольствие либо, наоборот, тревогу, страх и прочие мучительные чувства. Но древние гипнотисты, похоже, умели своей волей вызывать в спящем сознании любые нужные образы любого цвета, воплощая в видениях практически любой сюжет или мысль, какие требуются. В семигранном ларце царицы Теры, возможно, таятся силы, управляющие снами. И не исключено,
что воздействие некоторых из них уже наблюдалось в стенах моего дома.
        Речь мистера Трелони опять прервал доктор Винчестер:
        - Но если на вас и впрямь воздействовали некие силы, заключенные в ларце, то, спрашивается, что именно выпустило их оттуда в подходящий момент и каким образом? Кроме того, вы и мистер Корбек однажды уже впадали в состояние транса на целых три дня, когда вошли в гробницу Теры во второй раз. А тогда, как я понял из рассказа мистера Корбека, вашего семигранного ларца там уже не было, хотя сама мумия находилась в погребальной камере. Безусловно, в обоих случаях налицо действие некой разумной сущности, пускающей в ход какие-то иные силы.
        Мистер Трелони ответил по существу:
        - Да, в деятельном присутствии некой разумной сущности я убежден. И она воздействовала на нас посредством какой-то силы, в которой никогда не испытывает недостатка. Вероятно, оба раза использовалась сила гипноза.
        - И где же содержится эта сила? Как вы полагаете? - Доктор Винчестер подался вперед, глядя на него во все глаза и часто дыша; голос его прерывался от волнения.
        - Да в мумии царицы Теры, - невозмутимо ответил мистер Трелони. - Вскоре я перейду к разговору о ней. А пока вам следует выслушать кое-какие предварительные разъяснения. Мне думается, ларец был изготовлен для особой цели, как и вся гробница со всем содержимым. Царица Тера повелела вырубить усыпальницу в отвесной скале в ста футах над землей и в пятидесяти футах ниже вершины не потому, что хотела уберечься от змей и скорпионов. Такие меры предосторожности она приняла для защиты от рук человеческих, от зависти и ненависти жрецов, которые, узнав о подлинных ее намерениях, непременно постарались бы им воспрепятствовать. Она сделала все, чтобы подготовиться к воскрешению, когда бы оно ни произошло. Из символических рисунков в гробнице я понял, что Тера не разделяла религиозных представлений своего времени и собиралась возродиться во плоти. Вне всяких сомнений, именно это еще сильнее распалило гнев священнослужителей, окончательно укрепившихся в своей решимости навеки стереть всякую память о той, которая попрала их установления и оскорбила их богов. Все, что могло понадобиться царице для воскресения и
последующей жизни, находилось в тех вырубленных в скале камерах, закрытых почти герметично. В огромном саркофаге, превосходящем размерами все известные нам царские саркофаги, лежала мумия ее фамильяра - кота, чьи крупные размеры заставляют меня предположить в нем какую-то разновидность камышового кота. В прочном каменном сундучке содержались канопы - ритуальные сосуды, где обычно хранятся отдельно забальзамированные внутренние органы, каковых, однако, в нашем случае там не оказалось. Полагаю, при бальзамировании Теры, вопреки принятым правилам, все внутренние органы были помещены обратно в тело - если, конечно, их вообще извлекали оттуда. И если мое предположение верно, то мозг царицы либо вовсе не вынимали из черепа, либо впоследствии возвратили на место, а не положили под погребальные пелены, как было заведено. И наконец, в саркофаге находился волшебный ларец, на котором покоились ноги мумии. Заметьте также, какие меры царица приняла к тому, чтобы сохранить способность повелевать стихиями. По ее представлениям, рука, не спрятанная под покровами, управляла воздухом, а диковинный рубин с семью
звездами - огнем. Символы, начертанные на пеленах подошв, давали ей власть над землей и водой. О звездном камне я подробнее расскажу позже, а сейчас, раз уж мы заговорили о саркофаге, обратите внимание, как она охранила свои секреты, предвидя возможное вторжение грабителей и иных посягателей. Открыть волшебный ларец нельзя без особых ламп - мы уже выяснили, что обычный свет на него не действует. Крышка огромного саркофага, вопреки правилам погребения, не была запечатана, поскольку Тера хотела и по смерти своей повелевать воздухом. Но лампы от волшебного ларца она спрятала в надежном тайнике, найти который никто не сумеет, покуда не разгадает зашифрованные указания, доступные лишь уму глубокому и острому. Но даже здесь она приняла нужные меры на случай, если кто-нибудь вдруг обнаружит ненароком тайник, и приготовила для неосторожного искателя сокровищ смертоносное копье, поставив у секретной ниши грозного механического стража наподобие того, что охраняет сокровища пирамиды, возведенной ее великим предшественником из Четвертой династии египетских фараонов.
        Думаю, вы уже поняли, что в гробнице Теры многое не соответствовало принятым правилам. Например, ведущая к погребальной камере шахта, которую обычно доверху засыпали камнями и щебнем, оставалась открытой. Почему, спрашивается? По моим предположениям, царица позаботилась о возможности беспрепятственно покинуть усыпальницу, когда возродится к жизни иной женщиной, с другим характером, не столь сильным, чтобы бороться с трудностями, которые она успешно преодолевала в первом своем существовании. Насколько мы можем судить о ее намерениях, Тера предусмотрела все необходимое для того, чтобы выйти наружу, вплоть до упомянутой ван Хаймом железной цепи, закрепленной у самого выхода, по которой можно спуститься со скалы. Самая эта цепь говорит нам о том, что царица предполагала провести в гробнице долгое время. Обычная веревка утратила бы прочность с течением лет, а посему Тера запаслась долговечной железной цепью - и правильно сделала.
        Чем она намеревалась заняться, ступив на землю новым человеком, мы не знаем - и не узнаем никогда, покуда ее мертвые уста не разомкнутся и не заговорят.
        Глава 15
        Замысел царицы Теры
        Теперь о звездном рубине. Его царица Тера определенно считала величайшим своим сокровищем. На нем она вырезала слова, произносить которые вслух тогда не смел никто.
        Согласно верованиям древних египтян, иные слова, произнесенные особым образом (а здесь интонация и артикуляция не менее важны, чем сами слова), давали власть над богами Верхнего и Нижнего миров. Хекау, или слово силы, имело первостепенное значение в одном из главных ритуалов. На рубине с семью звездами, вырезанном в форме скарабея, высечены при помощи иероглифов сразу два хекау - один сверху, другой снизу. Но вы лучше поймете, когда сами их увидите! Подождите немного, я сейчас!
        Мистер Трелони быстро встал и вышел из библиотеки. Я вдруг страшно испугался за него, но уже в следующий миг, взглянув на Маргарет, успокоился. Всякий раз, когда ее отцу грозила какая-либо опасность, девушка всем своим видом выражала тревогу, но сейчас хранила невозмутимое спокойствие. Посему я молча ждал.
        Мистер Трелони вернулся через пару минут с маленькой золотой шкатулочкой в руках и, усевшись в свое кресло, поставил ее на столик прямо перед собой. Мы все подались вперед, когда он откинул крышку.
        Там, на белой атласной подкладке, лежал изумительный рубин необычайной величины - размером с верхнюю фалангу мизинца Маргарет, - имевший вид скарабея со сложенными крыльями и прижатыми к туловищу лапками. Вряд ли то была природная форма камня; впрочем, ювелирные инструменты никогда не оставляют следов на драгоценных минералах. В кроваво-красных недрах рубина сияло семь семиконечных звезд, расположенных в точности как звезды большого ковша. Любой, кто хоть раз видел в небе это созвездие, безошибочно опознал бы его здесь. Когда настала моя очередь воспользоваться лупой, которую мистер Трелони достал из кармана и передал нам, я разглядел на рубине иероглифические символы, вырезанные в высшей степени искусно.
        Когда мы все внимательно изучили камень сверху, мистер Трелони перевернул его, и тот оказался лежащим в специальном углублении, сделанном в крышке шкатулки. На обратной стороне рубина, не менее искусно обработанной в виде брюшка жука, тоже были высечены какие-то иероглифы. Пока мы, подавшись вперед, зачарованно рассматривали восхитительную драгоценность, мистер Трелони продолжил свою лекцию:
        - Как вы видите, на камне начертаны два слова: одно сверху, другое снизу. Символы на верхней стороне представляют единственное слово из одного долгого слога, с сопутствующими детерминативами. Полагаю, всем вам известно, что египетский язык был фонетическим и звуки в нем записывались иероглифическими знаками. Первый символ здесь, мотыга, означает «мер», а два заостренных овала - удлинение конечного «р»: «мер-р-р». Сидящую фигуру с поднятой к лицу рукой мы называем детерминативом слова «мысль», а свиток папируса - детерминативом слова «обобщение». Таким образом, мы получаем слово «мер» - «любовь» - в самом отвлеченном, общем и полном его смысле. Это хекау, повелевающее Верхним миром.
        Лицо Маргарет сияло, когда она произнесла глубоким звонким голосом:
        - Ах, но ведь так и есть! Древние чудотворцы постигли высшую истину!
        Едва договорив, она залилась краской и смущенно потупила взор. Отец взглянул на нее с нежной улыбкой и продолжил:
        - Слово на другой стороне камня состоит из более простых символов, но само оно труднее для понимания. Первый символ означает «мен» - «постоянство», а второй - «аб», «сердце». Таким образом, мы получаем «постоянство сердца» - «терпение» в переводе на наш язык. И это хекау, повелевающее Нижним миром!
        Мистер Трелони закрыл шкатулочку и, знаком велев нам оставаться на местах, вышел из библиотеки, чтобы положить драгоценность обратно в сейф. Вернувшись, он сел в свое кресло и вновь заговорил:
        - Рубин с вырезанными на нем словами силы, лежавший под ладонью царицы Теры в саркофаге, имел важное - вероятно, самое важное - значение для ее воскресения. Я сразу же интуитивно понял это, потому и хранил камень в большом сейфе, откуда никто не смог бы его достать - даже сама царица Тера в своем астральном теле.
        - В астральном теле? Что это значит, отец? - с жарким интересом спросила Маргарет, чем слегка меня удивила.
        Но мистер Трелони улыбнулся отечески снисходительной улыбкой, которая на его торжественно-суровом лице была подобна солнечному лучу в разрыве сумрачных облаков, и пустился в пояснения:
        - Феномен астрального тела, составляющий часть буддийского вероучения, возникшего много позже эпохи Теры, а также признаваемый современным мистицизмом, впервые стал известен в Древнем Египте - по крайней мере, насколько мы знаем. Заключается он в том, что человек, обладающий определенными способностями, может по собственной воле со скоростью мысли переноситься куда пожелает, разлагая свое физическое тело на мельчайшие незримые частицы и вновь собирая его воедино. Согласно древним верованиям человек состоит из нескольких тел разной плотности. Пожалуй, я их перечислю, дабы вы лучше понимали связанные с ними явления, о которых пойдет речь дальше.
        Во-первых, Ка, или двойник. По определению доктора Баджа, это «абстрактная индивидуальность человека», наделенная всеми атрибутами личности, но ведущая совершенно независимое существование. Своей волей Ка может свободно перемещаться по земле на любые расстояния, восходить на небеса и разговаривать с богами. Во-вторых, Ба, или душа, которая обитает в Ка и может становиться как телесной, так и бестелесной по своему желанию. «Она обладает и сущностью, и формой… Она может оставлять гробницу… и посещать тело, лежащее в гробнице… оживлять тело и общаться с ним». В-третьих, Ху - духовный разум или просто дух, который выглядит как «сияющий светящийся неосязаемый образ тела». Потом Сехем, или сила, - персонифицированная жизненная энергия человека. Затем Хаибит - тень, Рен - имя, Хат - физическое тело, и наконец, Аб - сердце, где сосредоточена жизнь. Все вместе они и составляют человека.
        Следовательно, если такое разделение человеческого существа на духовное и физическое, нематериальное и материальное, идеальное и реальное принять за действительный факт, то надо заключить, что телесные преобразования, всегда производимые под управлением свободной воли или разума, вполне возможны и осуществимы.
        Он ненадолго умолк, а я пробормотал пришедшие на память строки из «Освобожденного Прометея» Шелли:
        Мой мудрый сын, кудесник Зороастр,
        В саду блуждая, встретил образ свой[4 - Пер. К. Бальмонта.].
        Реплика пришлась по душе мистеру Трелони.
        - Совершенно верно! - одобрительно произнес он. - Шелли лучше любого из наших поэтов разбирался в верованиях древних людей.
        Затем уже более деловым тоном он продолжил свою просветительскую лекцию, предназначенную для всех нас, кроме мистера Корбека:
        - Следует помнить еще об одном поверье древних египтян. Оно касается статуэток-ушебти, изображавших Осириса, которые помещали в гробницу вместе с покойным, дабы они выполняли за него работу в Нижнем мире. Из этой идеи естественным образом вытекает представление о том, что с помощью магических формул душу и внутренние качества любого живого существа можно перенести в фигуру, созданную по его внешнему подобию. Это многократно умножает силу всякого, кто наделен магическим даром.
        Проанализировав всю совокупность различных верований и идей, из них вытекающих, я пришел к выводу, что царица Тера не сомневалась в своей способности возродиться, когда, где и как она пожелает. То, что она заранее выбрала для возрождения определенное время, не просто возможно, а очень даже вероятно. Чуть позже я объясню, почему так считаю. Поскольку Тера обладала душой, имевшей доступ к богам, духом, способным свободно странствовать по земле, и астральным телом, позволявшим совершать телесные преобразования, ничто не могло помешать самым смелым ее замыслам. Приходится предположить, что она пролежала в своей гробнице веков сорок-пятьдесят в ожидании намеченного срока. С «терпением», повелевающим богами Нижнего мира, она ждала «любви», повелевающей богами Верхнего мира. О чем она мечтала, нам неведомо, но мечта ее была разрушена, когда голландский исследователь вошел в скальную пещеру, а его неразумный спутник нарушил священный покой гробницы, злодейски похитив руку мумии.
        Но это похищение и последовавшие за ним события доказали нам одно: любая часть физического тела Теры, даже отделенная от целого, может служить точкой притяжения элементов или частиц ее астрального тела. Семипалая рука, хранящаяся в моей комнате, дает царице возможность в мгновение ока облечься плотью и столь же стремительно раствориться в воздухе.
        А теперь перехожу к самому главному. Нападение на меня было совершено для того, чтобы отомкнуть сейф и взять оттуда священный камень семи звезд. Толстая железная дверь не преграда для астрального тела, которое, как и любая его часть, способно с одинаковой легкостью материализоваться как снаружи, так и внутри сейфа. Я не сомневаюсь, что под покровом ночи мумифицированная рука часто прикасалась к драгоценному талисману, снова и снова напитываясь от него энергией. Но, несмотря на всю свою силу, астральное тело никак не могло извлечь камень из сейфа. Рубин имеет физическую природу, а не астральную, и достать его из хранилища возможно лишь обычным способом: открыв дверь. Царица использовала свое астральное тело и мощную силу своего фамильяра, чтобы вставить ключ в замок, препятствовавший осуществлению ее воли. Многие годы я не просто предполагал, а был совершенно уверен, что рано или поздно такое произойдет, и принял нужные меры для защиты от сил Нижнего мира. Я тоже терпеливо ждал, когда в моих руках окажутся все элементы, необходимые для того, чтобы открыть волшебный ларец и воскресить царицу Теру!
        Едва он умолк, раздался чистый, мелодичный голос Маргарет, звеневший от волнения:
        - Отец, а ограниченна ли, по египетским верованиям, способность мумифицированного тела к возрождению? То есть воскресает ли оно многократно на протяжении веков или же один только раз, первый и последний?
        - Согласно представлениям древних египтян, воскрешение происходит лишь однажды, - ответил мистер Трелони. - Иные считали, что возрождается именно физическое тело, причем в материальном мире. Но, по общему мнению, бесплотный дух обретал счастье в райских полях, где вдоволь пищи и голод никому не грозит, где всегда есть вода и хороший тростник, а соответственно, и все радости, о каких только могут мечтать обитатели сухих и жарких земель.
        Маргарет снова заговорила - серьезным и пылким тоном, свидетельствовавшим о глубокой ее убежденности в своих словах:
        - В таком случае мне понятно, какова была мечта этой великой, мудрой, благородной женщины из давнего прошлого, чья душа без малого пять тысячелетий терпеливо ждала подходящего часа. Мечта о грядущей любви - любви, которую она надеялась пробудить в ком-то по своем возрождении в новом, незнакомом ей мире. Любви, о которой мечтает каждая женщина в любую эпоху, в любом краю и под любым солнцем: и язычница, и христианка, - к какому бы сословию она ни принадлежала и кем бы ни была по роду занятий, какие бы радости или горести ни ведала в своей жизни. О, я знаю! Знаю! Я женщина - и знаю женское сердце. Что значили недостаток или изобилие пищи, сытость или голод для нее, рожденной во дворце, под сенью короны двух Египтов! Что значили тростниковые болота или журчащие ручьи для нее, чьи барки ходили по всему великому Нилу, от горных истоков до моря! Что значили мелкие радости или свобода от мелких страхов для нее, которая одним мановением руки могла бросить войска в битву или призвать к каскадам своего дворца весь цвет мировой торговли! Для нее, по чьему велению вырастали храмы, где собирались древние
сокровища искусства, кои она с усердием и радостью восстанавливала! Для нее, по чьей воле разверзлась крутая скала, обратившись в гробницу, сообразную с ее замыслом! Конечно, конечно же, у такой женщины были самые возвышенные мечтания! Я чувствую их в своем сердце, я вижу их будто воочию!
        Говорила Маргарет с необычайным воодушевлением, и глаза ее - бездонные темные глаза, увлажненные слезами волнения, - смотрели куда-то вдаль, словно видели нечто недоступное взору смертных. Казалось, сейчас ее устами говорила сама душа египетской царицы, и мы зачарованно внимали каждому слову.
        - Я вижу, как она в одиночестве и безмолвии своего горделивого могущества грезит о краях, совершенно непохожих на знакомые ей. Об иной земле, что лежит где-то далеко-далеко под куполом тихой ночи, озаренная светом прекрасных холодных звезд. О земле под Полярной звездой, откуда прилетают благотворные свежие ветры, остужающие раскаленный воздух пустыни. О далекой земле, одетой сладостным покровом зелени. Где нет злокозненных жрецов, идущих к власти через мрачные храмы и еще более мрачные усыпальницы, через бесконечный ритуал смерти! Где любовь не низменная потребность, но божественный дар, ниспосланный свыше! Где непременно найдется родственная душа, которая станет говорить с ней через смертные уста и сольется с ее душой в блаженном единстве, когда два дыхания смешаются в одно! Я знаю это чувство, ведь сама испытала его в полной мере. И могу говорить о нем сейчас, когда великое счастье любви вошло в мою жизнь и дало мне право судить не просто о чувствах, но о самой душе прелестной царицы, разительно непохожей на своих современников и далеко опередившей свою эпоху! О женщине, чья воля, облеченная в
слово, повелевала силами Нижнего мира и чье страстное устремление, даже просто обозначенное иероглифами на звездном рубине, давало власть над всем пантеоном верховных богов. И она, безусловно, обретет счастье, когда мечта ее осуществится!
        Мы, взрослые мужчины, все обратились в слух, пока юная девушка излагала свое понимание замысла и целей великой женщины, жившей в далекой древности. Каждое ее слово и каждая интонация дышали неколебимой убежденностью. Возвышенность ее мыслей словно возвысила и нас, ей внимавших. Исполненные глубокого смысла слова, лившиеся с мелодическими модуляциями и тонко вибрировавшие от внутренней силы, казалось, исходили из некоего прекрасного музыкального инструмента первозданных стихий. Самый голос Маргарет звучал незнакомо, и мы слушали так, будто перед нами вдруг явилось неведомое существо из неведомого мира. Лицо ее отца сияло восторгом, вполне мне понятным. Я хорошо представлял себе, какое счастье испытывает он сейчас, когда воротился после продолжительного пребывания в мире грез в знакомый ему мир, чтобы обнаружить в своей дочери, чью натуру он доселе толком не знал, такую преданную любовь, такую духовную прозорливость, такое просвещенное воображение и… и… Все остальное он надеялся открыть для себя позднее!
        Двое других мужчин задумчиво молчали, погруженные один в воспоминания, другой - в мечты. Я же пребывал словно в трансе. Кто это новое лучезарное существо, явившееся нам из туманной тьмы наших страхов? Любовь творит настоящие чудеса. В любой миг за плечами влюбленного могут расправиться крылья души, и тогда человек преображается в ангела. Я и прежде знал, что моя Маргарет наделена многими божественными способностями. Когда там, на реке, под сенью нависшей ивы, заглянул в глубину прекрасных темных глаз девушки, я раз и навсегда уверовал в многочисленные достоинства и добродетели ее натуры, но этот устремленный ввысь прозорливый дух, раскрывшийся сейчас перед нами, стал для меня подлинным откровением. Как и ее отец, я не смог скрыть своей гордости за нее - счастье и восторг переполняли меня!
        Когда все мы - каждый своим путем - спустились с небес на землю, мистер Трелони взял дочь за руку и продолжил свою лекцию:
        - Теперь что касается времени, на которое царица Тера наметила свое воскресение. Нам известны высокоточные астрономические расчеты, связанные с ориентацией по звездам. Как вы знаете, звезды меняют свое положение в небе относительно друг друга, но хотя реальные расстояния, на которые перемещаются небесные тела, невообразимо огромны, с земли они практически незаметны. Тем не менее они поддаются измерению - не за годы, конечно, а за века наблюдений. Именно при помощи таких расчетов сэр Джон Гершель датировал время постройки Великой пирамиды - оно приходится на период, в течение которого альфа созвездия Дракона, раньше указывавшая на истинный север, сместилась от полюса мира, уступив свое место Полярной звезде. Позднейшие открытия подтвердили правильность датировки. Из всего сказанного выше с полной определенностью следует, что по меньшей мере за тысячу лет до эпохи царицы Теры астрономия в Египте уже была точной наукой. Так вот, звезды, составляющие созвездия, со временем меняют свое положение друг относительно друга, и большой ковш - наглядный тому пример. Перемены во взаиморасположении звезд,
произошедшие за сорок веков, столь незначительны, что почти незаметны для глаза, не приученного к пристальному наблюдению, но они могут быть измерены и подтверждены расчетами. Кто-нибудь из вас обратил внимание, насколько точно звезды в рубине и полупрозрачные пятна на крышке волшебного ларца соответствуют расположению звезд большого ковша?
        Мы все дружно кивнули.
        - И вы совершенно правы, - сказал мистер Трелони. - Они в точности повторяют форму созвездия. Однако в то далекое время, когда царица Тера упокоилась в гробнице, ни звезды в рубине, ни полупрозрачные пятна на ларце не соответствовали положению звезд большого ковша, каким оно было в ту пору!
        Он сделал паузу, и мы ошеломленно переглянулись: на дело проливался новый свет.
        - Неужто вы не понимаете, что это означает? - внушительно продолжал мистер Трелони. - Разве это не проясняет замысел царицы? Она, признававшая силу знамений, магии и суеверий, естественно, выбрала для своего воскресения время, что указали ей сами верховные боги, прислав чудесный камень на молнии из иных миров. Когда срок определен сверхъестественной мудростью, не высшая ли мудрость для человека - положиться на нее? Таким образом, - голос его стал глубже и задрожал от волнения, - именно нам выпала счастливая возможность заглянуть тайком в мир далекого прошлого, какая не представлялась еще никому в современную эпоху и вряд ли когда-нибудь представится.
        Все до единого загадочные письмена и символы в удивительной гробнице этой удивительной женщины содержат путеводные указания, а ключ ко многим тайнам сокрыт в чудесном рубине, что она держала в своей мертвой руке у своего мертвого сердца, которому - как она надеялась и верила - суждено однажды забиться вновь, в новом и более возвышенном мире!
        Теперь осталось лишь уточнить мелкие подробности. Маргарет убедительно объяснила нам истинные устремления великой царицы! - Он ласково взглянул на дочь и погладил ее руку. - И я лично искренне надеюсь, что она права, ибо в таком случае, уверен, каждый из нас будет счастлив содействовать осуществлению столь прекрасной надежды. Но нам не стоит слишком спешить или слишком уж полагаться на наши нынешние знания. Голос, которому мы внемлем, доносится к нам из глубины времен, разительно непохожих на наши, когда человеческая жизнь ценилась невысоко, а принятая мораль не особо порицала тех, кто без лишних раздумий и любым способом устранял препятствия на пути к своей цели. Нам нужно сосредоточиться на научной стороне дела и посмотреть, какой оборот оно примет со стороны мистической.
        Теперь о каменном сундучке - так называемом «волшебном ларце». Как я уже говорил, у меня нет ни малейших сомнений, что он открывается под влиянием некой особой силы света или каких-то его свойств, пока нам неизвестных. И здесь перед нами широкий простор для гипотез и экспериментов, потому что ученые до сих пор не установили точные различия между видами света, обладающими разной энергией и интенсивностью. Даже не изучая всевозможные световые излучения, мы, полагаю, можем с уверенностью утверждать, что все они разнятся по своим свойствам и мощности. Это огромное поле для научных исследований по-прежнему остается практически невозделанным. Сегодня о природных силах мы знаем так мало, что воображение не ограничено никакими рамками в том, что касается будущих достижений. Всего за несколько последних лет были сделаны такие открытия, за которые еще два века назад ученых, которые их совершили, сожгли бы на костре. Сжижение кислорода; существование радия, гелия, полония и аргона; различные мощности катодных, рентгеновских и беккерелевых лучей. И если мы наконец научно докажем, что есть качественно отличные
друг от друга виды света, то, вполне возможно, обнаружим также, что и процесс горения протекает неодинаково: что одни виды пламени обладают свойствами, которых нет у других. Возможно, какие-то сущностные свойства вещества сохраняются даже при разрушении его структуры. Вчера вечером я думал об этом и пришел к следующему предположению: если одним маслам присущи некие характерные качества, другим не свойственные, то аналогичные или сходные особенности должны сохраняться и у смесей. Думаю, каждый из нас хотя бы однажды замечал, что при горении рапсового масла пламя совсем не такое, как при горении парафина, или что каменноугольный газ горит иначе, чем китовый жир. Служители маяков хорошо знают эту разницу! Внезапно мне пришло в голову, что, возможно, масло в сосудах, найденных в гробнице Теры, обладало каким-то особым свойством. Внутренностей в них не оказалось, а стало быть, канопы были помещены туда для некой иной цели. Я вспомнил замечание ван Хайна о том, каким образом они были запечатаны: надежной, но тонкой восковой пробкой, которую легко взломать. Сами сосуды находились в каменном сундучке,
необычайно прочном и герметично запечатанном, но открывавшемся без усилий. Соответственно, я тотчас обследовал сосуды. На дне в каждом из них осталось немного масла, совсем чуть-чуть, но оно сильно загустело за два с половиной века, пока канопы стояли вскрытыми, однако не прогоркло, и при внимательном изучении я распознал в нем кедровое масло - от него все еще исходил еле уловимый хвойный аромат. Это навело меня на мысль, что оно предназначалось для наших ламп. Человек, наполнивший доверху сосуды и поместивший их в сундучок, понимал, что с течением времени значительная часть масла может улетучиться, даже при его хранении в запечатанных алебастровых сосудах, и принял это в расчет, так как в каждом из них изначально содержалось такое количество масла, какого хватило бы, чтобы заправить все лампы с полдюжины раз. С частью оставшегося масла я провел ряд экспериментов, и они дали полезные результаты. Вы, доктор, конечно же, знаете, что кедровое масло, широко применявшееся египтянами в бальзамировании и погребальных обрядах, обладает ярко выраженной светопреломляющей способностью, отсутствующей у других
масел. Например, оно используется в линзах современных микроскопов для повышения четкости изображения. Вчера я заправил маслом одну из ламп и поставил ее рядом с полупрозрачной частью волшебного ларца. Результат оказался поразительным: внутри возникло сияние гораздо более яркое, чем я ожидал, а вот электрический светильник, поставленный на то же место, не произвел никакого эффекта - ну или почти никакого. Я провел бы опыт и с остальными шестью лампами, но у меня вышло все масло. Впрочем, это дело поправимое: я уже заказал - и в самом скором времени получу - достаточное количество кедрового масла. Если наш эксперимент почему-либо и сорвется, то уж точно не по этой причине! Посмотрим! Посмотрим!
        Доктор Винчестер, очевидно, следил за рассуждениями мистера Трелони со всем вниманием, ибо сейчас задал такой вопрос:
        - Надеюсь, когда - и если - мы откроем ларец с помощью света, запорный механизм не сломается и никак не пострадает?
        Его сомнение на сей счет вселило тревогу в кое-кого из нас.
        Глава 16
        Силы древние и новые
        Время шло, с одной стороны, восхитительно медленно, а с другой - восхитительно быстро. Полный счастливой уверенности во взаимности своих чувств, я очень хотел бы провести весь день наедине с Маргарет, но атмосфера тревожного ожидания, царившая в доме, не располагала к любовным объяснениям и излияниям. Чем больше я думал о предстоящем эксперименте, тем более странным он мне казался и тем более глупым и безрассудным представлялось наше решение за него взяться. Эксперимент столь грандиозный, столь таинственный и столь, в общем-то, ненужный, чреватый самыми неопределенными последствиями, самыми непредсказуемыми опасностями, нам неведомыми! Даже если все пройдет успешно, каких только новых и крайне сложных вопросов не породит наше открытие! Сколь разительно изменится мир, если человечество узнает, что врата в обитель смерти закрываются за вошедшим в них не навеки и что мертвый может восстать к жизни! Можем ли осознать мы, современные люди, что значит выступить против древних богов, получивших свою таинственную силу от природных стихий или рожденных от них на самой заре мира? Когда земля и вода еще
только возникали из первобытной слизи, а воздух очищался от элементальных отбросов. Когда «драконы первозданья» изменяли свои телесные формы и физические качества, изначально предназначенные лишь для противостояния могучим геологическим силам, чтобы развиваться вместе с новым растительным царством, зарождавшимся вокруг них. Когда развитие и становление животных - и даже самого человека - было процессом столь же естественным, как движение планет или сияние звезд. Нет, даже раньше, когда Дух, носившийся над водами, еще не сотворил своим словом Свет, а вслед за ним и Жизнь.
        Но за всем этим кроется предположение еще более грандиозное. Самая возможность великого эксперимента, на который мы бесповоротно решились, опирается на реальное существование древних сил, ныне, кажется, пытающихся вступить во взаимодействие с новой цивилизацией. То, что такие силы, а равно и стоящий за ними разум, существовали в прошлом и существуют сейчас, не подлежит сомнению. Подчинялись ли когда-нибудь эти первозданные стихийные силы какой-либо иной, помимо той, которая в христианстве считается Альфой и Омегой? Если в своих верованиях древние египтяне хотя бы отчасти основывались на истинных фактах, значит, их боги обладали подлинным существованием, подлинной силой и подлинной властью. Божественная природа не подвержена человеческим порокам; она созидательна и самосозидательна, а потому бессмертна. Любое обратное утверждение противоречит логике, так как из него с необходимостью вытекает, что часть больше целого. Но если древние боги обладали всей полнотой могущества - в чем превосходят их новые боги? Конечно, если древние боги к настоящему времени утратили силу (или вообще никогда таковой не
имели), наш эксперимент окончится неудачей. Но если результат его окажется успешным или хотя бы обнадеживающим, нам придется сделать вывод столь невероятный, что о последствиях, из него вытекающих, даже и помыслить страшно. И вывод это такой: борьба между жизнью и смертью происходит вовсе не здесь, не на бренной земле, - противостояние сверхприродных сил теперь д?лжно перенесть из знакомого нам вещественного мира в некую неведомую промежуточную область, где обитают боги. Существует ли такая область? Не ее ли увидел незрячим взором Мильтон в светозарных лучах поэзии, пролившихся между ним и Царством Небесным? Не оттуда ли евангелисту Иоанну явилось Откровение, на протяжении восемнадцати столетий завораживавшее умы христиан? Возможно ли вообще в нашей земной вселенной противостать богам? А если даже возможно - разве высшая сила позволит любой другой, поднявшейся на нее, обнаружить превосходство, умаляющее учение и замысел единого Бога живого? Нет-нет, ибо тогда наступят времена страшных и непредсказуемых бедствий, которые не закончатся, покуда им не будет положен предел свыше!..
        Предмет моих размышлений был столь необъятен и - при нынешних обстоятельствах - наводил на столь странные догадки и предположения, что я не посмел далее в него вдаваться, а решил терпеливо ждать, когда все разъяснится своим чередом.
        Маргарет весь день хранила поистине изумительное спокойствие. Помнится, я даже ей позавидовал, при этом еще глубже проникшись к ней восхищением и любовью. А вот мистер Трелони пребывал в нервном беспокойстве, как, впрочем, и все остальные мужчины. В его случае оно выражалось в непрестанном движении, как умственном, так и телесном. Он безостановочно расхаживал взад-вперед по комнате, без всякой цели и повода, и говорил, говорил без умолку, перескакивая с одного на другое. Время от времени он выказывал все признаки острой тревоги и пристально поглядывал на меня, словно ожидая увидеть в таком же состоянии. Он подробно объяснял нам самые разные вещи и, казалось, в ходе объяснений заново обдумывал все факты и явления, возможные их причины и следствия. Один раз, посреди пространной ученой лекции о развитии египетской астрологии, мистер Трелони вдруг перепрыгнул на другой предмет, лишь косвенно относившийся к теме:
        - Почему бы не допустить, что звездный свет имеет некое свойство, пока неуловимое для нас? Мы знаем, что прочие световые излучения обладают своими специфическими силами. Рентгеновские лучи определенно не последнее открытие в оптике. У солнечного света свои возможности, каких нет у других видов света: например, он ускоряет вызревание винограда и размножение грибковых культур. О пагубном влиянии луны на человека известно издревле. Так почему бы и звездному свету не обладать некой силой, пускай менее выраженной, менее активной и мощной. Долетающий до нас сквозь бесконечное космическое пространство, он - свет чистейший и, возможно, в чем-то сродни чистой силе, вечной и неизменной. Думаю, недалеко время, когда астрология получит научное подтверждение. И с возрождением астрологического искусства нам откроются многие новые факты, и многие достижения древнего знания предстанут в свете новых открытий, задав основы для новых рассуждений. Возможно, люди обнаружат, что во всех эмпирических наблюдениях на деле проявляет себя высший разум, наделенный знанием более глубоким и обширным, чем доступное ныне простым
смертным. Мы уже выяснили, что весь живой мир населен бесчисленными микробами, различающимися по силе и способам действия. Но мы еще не знаем, могут ли они оставаться в спящем состоянии, покуда их не оживят некие световые лучи, доселе нами не изученные и не определенные как отдельная и особая сила. Мы до сих пор ничего не знаем о том, как высекается и разгорается искра жизни. Мы понятия не имеем о самой природе жизни, о законах развития молекул или эмбрионов, о различных влияниях, сопровождающих ее зарождение. Год за годом, день за днем, час за часом мы овладеваем новыми знаниями, но конца-края не видно и поныне. Мне кажется, сейчас мы находимся на той стадии интеллектуального прогресса, когда вот-вот будут изобретены первые пробные машины для научно-исследовательской деятельности. Освоив основные принципы, в будущем мы создадим тонкие приборы для изучения скрытой природы вещей. И тогда, возможно, в части технических средств мы достигнем наконец уровня, которого египетские ученые достигли во времена, когда Мафусаил еще только начинал похваляться своими годами, или даже раньше, когда для праправнуков
Адама он еще только начинал превращаться в «ходячий пережиток прошлого», как выражаются наши заокеанские друзья. Мыслимо ли, например, чтобы основатели астрономии не изобрели высокоточных инструментов для астрономических наблюдений или чтобы прикладная оптика не стала настоящим культом для многих специалистов из школ фиванского жречества? Египтяне были по умственному своему складу настоящими учеными. Да, насколько можно судить, в своих исследованиях они ограничивались предметами, знание которых необходимо для управления всем живым на земле. Но возможно ли представить, чтобы стараниями людей, вооруженных мощными телескопами, астрономия не развилась до столь высокой степени, чтобы ориентация храмов, пирамид и гробниц на протяжении четырех тысячелетий в точности соответствовала расположению планетных систем, движущихся в космосе? Если же говорить об успехах древних египтян в области микроскопии, позвольте мне высказать следующее соображение. Как так вышло, что в своих иероглифических письменах они взяли за символ, или детерминатив, слова «плоть» именно ту фигуру, в которой современная биологическая
наука, оснащенная микроскопами с тысячекратным увеличением, опознает особый тип клеток живого организма - так называемую «флагеллиспору»? Если они могли проводить подобные микроскопические исследования, что мешало им пойти еще дальше? В замечательных атмосферных условиях Египта, где солнечный свет всегда ясен, чист и силен, а сухость земли и воздуха обеспечивает идеальное преломление световых лучей, разве не могли они постичь тайны света, недоступные нам в наших густых северных туманах? Разве не могли научиться накапливать и хранить свет, как мы научились накапливать и хранить электричество? И скорее всего, так оно и было! Древние египтяне наверняка изобрели какой-то источник искусственного света, который использовали при строительстве и украшении гробниц в огромных пещерах, вырубленных в скале. Ведь иные из таких усыпальниц - с лабиринтообразными коридорами, бесконечными галереями и многочисленными камерами, где все стены покрыты барельефами, резными письменами и рисунками, выполненными с поразительным мастерством и тщанием, - сооружались не год и не два, а на протяжении десятилетий. И все же в них
нет ни следа копоти, какую оставляют обычные масляные лампы и факелы. Опять-таки, если египтяне умели хранить свет, почему бы не предположить, что они также умели разлагать его на составные элементы? А если в глубокой древности люди достигли таких успехов в оптике, разве не можем и мы в должное время добиться подобных результатов? Посмотрим! Посмотрим!
        Есть еще один предмет, на который недавние научные открытия проливают свет - пока еще совсем слабый, указывающий не столько на факты, сколько на гипотетические возможности. Открытия супругов Кюри, Лаборда, сэра Уильяма Крукса и Беккереля могут иметь далекоидущие последствия для египтологии. Не исключено, что этот новый металл, радий, - вернее, старый, но вновь обнаруженный нами, - был известен древним египтянам и применялся тысячелетия назад гораздо шире, чем кажется возможным сегодня. В настоящее время еще не выдвинуто предположение, что именно в Египте был открыт уранинит - единственный, насколько мы знаем, природный минерал, в котором содержится радий. И все же представляется более чем вероятным, что в Египте есть радиевые руды. Ведь там находятся крупнейшие в мире месторождения гранита, а уранинит залегает жилами в гранитной породе. За всю историю человечества нигде и никогда гранит не добывали в таких колоссальных количествах, как в Египте в эпоху Раннего царства. И кто знает, какие мощные жилы уранинита могли быть обнаружены в ходе грандиозных работ по вырубанию колонн для храмов или
громадных блоков для пирамид. Да, древние каменоломщики Асуана, Турры, Мокаттама и Элефантина вполне могли найти уранинитовые жилы, несопоставимые по богатству и качеству с подобного рода жилами в современных рудниках Корнуолла, Богемии, Саксонии, Венгрии, Турции и Колорадо.
        Кроме того, не исключено, что в огромных гранитных каменоломнях рабочие находили не просто жилы, а массивные залежи уранинита, в каковом случае люди, умевшие использовать свойства этого минерала, обретали великое могущество. Научное знание Древнего Египта хранилось в среде священнослужителей, и в жреческих школах наверняка были высокоученые мужи, успешно применявшие необычайные силы, им подвластные, к своей выгоде и для достижения своих целей. А если в Египте имелись и имеются месторождения уранинита, не резонно ли предположить, что немалая его часть высвободилась в процессе выветривания и разрушения гранитных скал? Время и ветер стирают в пыль любые скалы - самые пески пустыни, которые по прошествии веков погребли под собой величайшие памятники человеческого творчества, служат наглядным тому подтверждением. И если радий, как говорит наука, распадается на ничтожно малые частицы, значит, он тоже высвободился из гранитного плена и, сохраняя все свои свойства, рассеялся в воздухе. Здесь невольно напрашивается смелая догадка, что скарабей был выбран в качестве символа жизни не случайно, а на некоем
эмпирическом основании. Разве нельзя допустить, что жуки-копрофаги обладают способностью улавливать мельчайшие частицы теплоносного, светоносного - а возможно, даже жизненосного - радия и заключать оные в свои яйца, отложенные в навозных шариках, которые они усердно катают по земле, отчего еще в древности получили наименование «катальщики»? В миллиардах тонн пустынного песка, безусловно, содержатся примеси разных почв, горных пород, металлов, и природа наделяет свои живые творения способностью расти и развиваться среди своих же творений, лишенных жизненного начала.
        По свидетельствам путешественников, стекло в тропической пустыне со временем тускнеет и темнеет под действием яркого солнечного света - точно так же, как под влиянием радиевых лучей. Не следует ли отсюда, что между этими двумя силами, пока еще не исследованными в полной мере, есть определенное сходство?
        Все эти научные и околонаучные рассуждения подействовали на меня успокоительно: отвлекли от размышлений об оккультных тайнах и заставили задуматься о тайнах природы.
        Глава 17
        Пещера
        Вечером мистер Трелони снова собрал всех нас в своем кабинете. Когда мы расселись и обратились в слух, он начал излагать свои планы:
        - Я пришел к выводу, что для проведения великого эксперимента - давайте так называть наше предприятие - нам необходима полная изоляция от внешнего мира. Изоляция не на день-два, а на все время, которое нам понадобится. Здесь такое невозможно: потребности и обычаи жизни большого города, постоянно дающей о себе знать тем или иным образом, могут серьезно помешать нам. Уже одних только телеграмм, заказных писем и курьеров будет вполне достаточно, а если появятся еще какие-нибудь незваные гости, эксперимент с треском провалится как пить дать. Вдобавок события минувшей недели привлекли к дому внимание полиции. Даже если из Скотленд-Ярда или местного участка и не поступило особого распоряжения наблюдать за моим домом, можете не сомневаться, что каждый патрульный полицейский все равно будет пристально следить за ним. Кроме того, вот-вот заговорят ушедшие от нас слуги, ведь для спасения своей репутации им придется объяснить, почему они оставили место, считающееся в нашей округе весьма завидным. Тут же начнут судачить соседские слуги, а возможно, и сами соседи. Потом за дело возьмутся сноровистые
журналисты, всегда жаждущие просветить общественность и никогда не упускающие случая увеличить тиражи своих изданий. А когда на нас выйдут репортеры, покоя нам уже точно не будет. Даже если наглухо запремся в доме, мы не обезопасимся от вмешательства извне - а то и от грубого вторжения. И одно и другое непременно разрушит наши планы, а потому нам нужно перебраться в уединенное место, взяв с собой все, что нам нужно. Я давно предвидел эту ситуацию и заранее подготовился к ней. Конечно, я не мог в точности предугадать недавние события, но знал наверняка, что нечто подобное случится. Еще два с лишним года назад я позаботился о том, чтобы все древние артефакты, хранящиеся здесь, можно было разместить в моем особняке в Корнуолле. Когда Корбек отправился на поиски ламп, я должным образом оборудовал свой старый дом в Киллионе: он весь оснащен электричеством и световыми приборами. Поскольку никто из вас, включая даже Маргарет, ничего о нем не знает, мне следует сказать, что дом совершенно недоступен не только для посторонних гостей, но и для посторонних глаз. Стоит он на небольшом скалистом мысу за крутым
утесом и, кроме как с моря, вообще ниоткуда не виден. Еще в старину вокруг него возвели высокую каменную стену, ибо мои предки строили его в тревожные времена, когда любой большой дом вдали от столицы должен иметь надежную защиту от нападений. Так вот, этот дом отвечает всем нашим требованиям настолько, что нам лишь остается подготовить его для наших целей. Я все объясню вам по прибытии туда - очень скоро… события стремительно развиваются. Я уже отослал Марвину записку с просьбой заказать для нас дополнительный поезд, который отбудет глубокой ночью, не привлекая лишнего внимания, а равно нужное количество телег и подвод с достаточным числом грузчиков и необходимых приспособлений, чтобы довезти все наши ящики до Паддингтона. Мы покинем этот дом прежде, чем в него вперится зоркое око прессы. Сегодня мы начнем собирать и упаковывать вещи, а уже завтра вечером, смею предположить, будем готовы к отъезду. В надворных постройках у меня хранятся ящики, в которых были привезены разные вещи из Египта. И если они выдержали долгое путешествие через пустыню и вниз по Нилу до Александрии, а оттуда до Лондона, то
выдержат и дорогу отсюда до Киллиона. Мы вчетвером, при посильной помощи Маргарет, благополучно упакуем все, что нам нужно, а работники перевозной конторы доставят груз на подводах.
        Сегодня в Киллион отправятся наши слуги, и миссис Грант все приготовит там к нашему прибытию. Она возьмет с собой запас предметов первой необходимости, дабы мы не привлекали внимание местных жителей своими повседневными нуждами, и будет регулярно снабжать нас свежими продуктами из Лондона. Благодаря мудрому и великодушному обхождению Маргарет со слугами, решившими остаться, у нас есть верные люди, на которых можно положиться. Они уже предупреждены о необходимости держать язык за зубами, так что сплетничать не станут. К тому же они, подготовив для нас дом в Киллионе, сразу вернутся в Лондон, а потому особой пищи для пересудов - по крайней мере подробных - у них не будет.
        Обо всем прочем я расскажу позже, когда выдастся свободное время, а сейчас нам нужно без промедления заняться упаковкой вещей.
        Итак, мы взялись за дело. Под руководством мистера Трелони и при помощи слуг мы вынесли из подсобных строений большие упаковочные ящики. Иные из них - укрепленные дополнительным слоем досок и железными пластинами на болтах и гайках - были чрезвычайной прочности. Мы расставили ящики по всему дому, рядом с предметами, которые предстояло в них уложить. По завершении этой подготовительной работы мы натаскали во все комнаты и холл груды свежего сена, пакли и оберточной бумаги, после чего отослали слуг и приступили к упаковке.
        Человек, никогда таким делом не занимавшийся, даже близко не представляет себе, насколько трудоемкой оказалась стоявшая перед нами задача. Лично я всегда знал, что в доме мистера Трелони много всевозможных египетских артефактов, но понятия не имел ни о ценности, ни о размерах некоторых из них, ни о несметном их количестве, покуда не начал упаковывать их один за другим. Мы работали не покладая рук до глубокой ночи. Порой, чтобы управиться с каким-нибудь особо крупным предметом, нам приходилось объединять усилия; потом мы снова трудились поодиночке, но всегда под непосредственным наблюдением и руководством мистера Трелони. Сам же он при содействии Маргарет составлял точную опись экспонатов.
        Только когда мы, совершенно уже обессиленные, сели за поздний ужин, нам наконец стало ясно, что значительная часть работы уже сделана. Однако пока заколочены были лишь несколько ящиков - в каждом из них находился саркофаг, - а все прочие, в которые надлежало поместить по многу предметов меньших размеров, нельзя было закрывать, покуда каждая вещь не будет тщательно упакована и внесена в опись.
        Ночью я спал мертвым сном без сновидений, а наутро, обменявшись впечатлениями с товарищами, узнал, что и все они тоже спали как убитые.
        К вечеру мы закончили всю работу и стали ждать перевозчиков, которые должны были прибыть в полночь. Незадолго до условленного часа мы услышали приближавшийся грохот телег, и уже через считаные минуты дом подвергся вторжению целой армии рабочих - они благодаря одной своей численности без всяких видимых усилий вынесли наружу и погрузили все наши ящики. На все про все у них ушло час с небольшим, и когда тяжелые подводы с грохотом покатили прочь, мы уже были готовы отправиться следом за ними к Паддингтонскому вокзалу. Сильвио, разумеется, ехал с нами.
        Напоследок мы все вместе обошли дом, теперь выглядевший пустынным и заброшенным. Так как слуги уже уехали в Корнуолл, убираться здесь было некому, и на истоптанных грязными башмаками полах во всех комнатах, в коридоре и на лестнице валялись обрывки бумаги, клочки пакли и прочий мусор.
        Перед самым уходом мистер Трелони достал из сейфа рубин семи звезд и упрятал в свой кошелек. Маргарет, смертельно бледная и изнуренная усталостью, вдруг вся оживилась и просветлела лицом, словно один только вид чудесного камня вдохнул в нее новые силы. Она кивнула и с улыбкой сказала:
        - Вы правы, отец. Сегодня ночью ничего худого не произойдет. Царица Тера не нарушит ваши планы, могу поручиться жизнью.
        - Она - или нечто - едва не погубила нас в пустыне, когда мы покинули долину Чародея! - мрачно заметил Корбек, стоявший рядом.
        - О! - тотчас откликнулась Маргарет. - Тогда она находилась рядом с гробницей, где ее тело пролежало тысячи лет. Она знает, что ныне обстоятельства иные.
        - Да откуда же ей знать? - живо поинтересовался Корбек.
        - Если она и впрямь обладает астральным телом, о котором говорил отец, конечно же, она все знает! Может ли быть иначе, когда ее бесплотная сущность и разум способны странствовать даже среди звезд и в потусторонних мирах!
        - Да, именно из такого предположения мы и исходим, - со всей серьезностью произнес мистер Трелони. - Нам следует твердо держаться наших убеждений и действовать сообразно с ними - до самого конца!
        Маргарет с задумчивым видом взяла отца за руку и не отпускала ее все время, пока мы шли к выходу, запирали парадную дверь и шагали по подъездной дороге к воротам, где нас ждал кеб до Паддингтона.
        Погрузив на вокзале наши вещи, все рабочие тоже сели в поезд - кое-кто из них разместился в товарных вагонах, где находились огромные ящики с саркофагами. Обычные телеги с лошадьми должны были ждать нас в Вестертоне - на ближайшей к Киллиону станции, где мы высаживались. Для нас мистер Трелони заказал спальный вагон, и, как только поезд тронулся, мы разошлись по своим купе.
        Я заснул крепким и мирным сном, с полным ощущением безопасности. Недавние слова Маргарет - «сегодня ночью ничего худого не произойдет» - прозвучали настолько убедительно, что ни я, ни кто-либо другой нимало в них не усомнился. Лишь впоследствии я задался вопросом, откуда же у нее явилась такая уверенность. Поезд шел медленно, совершая частые и продолжительные остановки. Но необходимости спешить у нас не было, так как мистер Трелони хотел прибыть в Вестертон после наступления темноты. Рабочих, в соответствии с заранее сделанными распоряжениями, кормили на остановках, а в нашем частном вагоне имелась большая корзина с продуктами.
        Весь день мы только и говорили что о великом эксперименте, всецело занимавшем наши мысли. Мистер Трелони с течением времени воодушевлялся все сильнее, и надежда в нем постепенно перерастала в уверенность. Доктор Винчестер, похоже, заразился его настроением, хотя изредка все же сообщал какой-нибудь научный факт, в чем-то противоречивший доводам мистера Трелони, а то и вовсе опровергавший иные из них. Мистер Корбек, с другой стороны, воспринимал все довольно скептически. Пока мы трое увлеченно развивали всевозможные гипотезы, он просто оставался на своих изначальных позициях, отчего и создавалось впечатление, будто он относится к ним неодобрительно, если не крайне отрицательно.
        Маргарет же, казалось, была полностью поглощена собой - то ли своими чувствами, которые приобрели некое новое качество, то ли какой-то внутренней борьбой, более серьезной, чем прежде. Почти все время она сидела с отрешенным видом, словно в глубокой задумчивости, из которой выходила, лишь когда что-нибудь нарушало однообразие путешествия: например, поезд останавливался на станции или с грохотом проносился через виадук, порождая эхо среди окрестных холмов и скал. Всякий раз в такие моменты Маргарет тотчас вступала в разговор, стараясь показать, что, какие бы отвлеченные мысли ее ни одолевали, она внимательно следит за происходящим вокруг. Ее обращение со мной странно переменилось. Порой в нем сквозила отчужденность, полузастенчивая, полувысокомерная, какой раньше никогда и в помине не было, а порой вдруг ее взгляд и весь облик исполнялись столь пылкой нежности, что у меня голова кружилась от восторга.
        Поездка прошла без происшествий, если не считать одного незначительного события, которое произошло глухой ночью, когда мы все спали, а потому нас не потревожило. Мы узнали о нем только наутро от словоохотливого кондуктора. На перегоне между Долишем и Тинмутом поезд остановил человек, стоявший прямо на путях и размахивавший факелом. Затормозив, машинист обнаружил, что чуть дальше с высокого откоса сошел небольшой оползень. Оказалось, впрочем, что рельсы не засыпало, и машинист продолжил движение, весьма недовольный задержкой. «На этой чертовой ветке, доложу я вам, слишком уж строго с безопасностью», - закончил кондуктор.
        В Вестертон мы прибыли около девяти вечера. Телеги с лошадьми уже ждали, и разгрузка вагонов началась без промедления. Поскольку рабочие хорошо знали свое дело, надзирать за ними мы не стали - не мешкая сели в экипаж, ожидавший нас у станции, и покатили сквозь ночную тьму в Киллион.
        Озаренный лунным светом дом, явившийся нашим взорам, выглядел очень внушительно: огромное каменное здание времен якобинства, стоявшее на краю утеса высоко над морем. Когда экипаж прогрохотал по плавно изогнутой дороге, прорубленной в скале, и выехал на широкое плато, где находился дом, мы услышали глухой рокот волн, набегавших на камни далеко внизу, и в лицо нам повеяло влажной свежестью морского воздуха. Мы сразу поняли, как хорошо укрыты от внешнего мира здесь, на вершине утеса над морем.
        В доме все было готово к нашему приезду. Миссис Грант и слуги потрудились на славу: все вокруг пребывало в порядке и сияло чистотой. Бегло осмотрев главные комнаты, мы разошлись, чтобы умыться и переодеться после долгого путешествия, занявшего больше суток.
        Мы отужинали в большой столовой в южной части дома, буквально нависавшей над морем. Шум волн доносился приглушенно, но не стихал ни на миг. Небольшой скалистый мыс выдавался довольно далеко в море, и потому северная сторона дома находилась на открытом месте; крутые скалы, стеной вздымавшиеся вокруг и обступавшие дом с трех сторон, не закрывали, однако, вида на север. Вдали, на другом берегу залива, мерцали огни замка и кое-где слабо светились окна рыбацких хижин. Море расстилалось подобием темно-синей равнины, на которой там и сям, на горбах набухавших волн, сверкали отблески звездного света.
        После ужина мы все переместились в оборудованную под кабинет комнату, смежную со спальней мистера Трелони. Когда мы вошли, мне сразу бросился в глаза большой сейф, похожий на тот, что стоял у него в комнате в Лондоне. Мистер Трелони проследовал к столу и положил на него извлеченный из кармана кошелек, при этом слегка придавив его ладонью. В следующее мгновение он вдруг страшно побледнел и дрожащими руками стал открывать его, бормоча при этом:
        - Он явно потерял в толщине… Надеюсь, там все на месте!..
        Мы, трое мужчин, живо подступили вплотную к мистеру Трелони. Спокойствие хранила одна лишь Маргарет: молча стояла поодаль от нас, прямая и неподвижная точно статуя, с отсутствующим выражением лица, словно не понимая или не желая знать, что здесь происходит.
        В совершенном отчаянии мистер Трелони рывком раскрыл кармашек, куда накануне вечером спрятал рубин семи звезд, бессильно рухнул в кресло, стоявшее рядом, и хрипло проговорил:
        - О боже!.. Камень пропал! Без него великий эксперимент не сможет состояться!
        Его слова, казалось, вывели Маргарет из задумчивости. По лицу ее прошла страдальческая судорога, но уже секунду спустя она вновь приняла невозмутимый вид и сказала, почти улыбаясь:
        - Возможно, он в вашей комнате, отец. Выпал из кошелька, когда вы переодевались.
        Ни слова не говоря, мы бросились к открытой двери в смежную комнату, и на нас снизошло спокойствие, смешанное с благоговейным страхом. Там, на столе, сверкая зловещим красным огнем, лежал семизвездный рубин, похожий на громадную каплю крови, из которой изливалось сияние всех семи семилучевых звезд!
        Мы опасливо осмотрелись по сторонам, потом переглянулись. Теперь Маргарет была взволнована не меньше нас. Она окончательно вышла из состояния отрешенности, утратила всю свою невозмутимость и стиснула руки с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
        Мистер Трелони молча взял рубин со стола и быстро вернулся в кабинет. Стараясь не суетиться, он отомкнул сейф ключом, висевшим на запястье, и положил камень внутрь. Только закрыв и заперев сейф, он наконец облегченно перевел дух.
        Каким-то образом это событие, хотя и изрядно нас встревожившее, вернуло нам душевное равновесие. С самого отъезда из Лондона все мы находились в нервном напряжении, а сейчас оно исчезло. Еще один шаг в нашем странном предприятии был сделан.
        Наиболее явно эта перемена читалась в поведении Маргарет - потому ли, что женщины более эмоциональны и впечатлительны, чем мужчины; потому ли, что она была самой молодой из нас, или же в силу обеих этих причин. Как бы то ни было, она стала прежней Маргарет, и сердце мое впервые за минувшие сутки пело от радости. Она опять вся светилась весельем, нежностью и любовью, и суровое лицо ее отца прояснялось всякий раз, когда он смотрел на нее.
        Пока мы ждали прибытия повозок с грузом, мистер Трелони провел нас по всему дому, объясняя и показывая, где будут размещены предметы, нами привезенные. Умолчал он лишь об одном: о намеченном местоположении артефактов, необходимых для великого эксперимента. Ящики с ними он собирался пока что оставить в холле.
        К тому времени, когда мы завершили обход дома, начали подъезжать телеги, и уже спустя несколько минут здесь поднялась такая же деловитая суета, какая царила в лондонском особняке накануне вечером перед нашим отъездом. Мистер Трелони стоял в холле возле обитой железом массивной двери и давал указания, куда относить огромные ящики. Те, в которых содержалось по многу предметов, отправлялись во внутренний холл, где нам предстояло все аккуратно распаковать.
        В самом скором времени весь груз был перенесен в дом, и рабочие, получив через своего бригадира щедрое вознаграждение сверх положенного и рассыпавшись в благодарностях, отбыли восвояси, а мы разошлись по своим комнатам. Все мы пребывали в странном спокойствии. Думаю, ни один из нас не сомневался, что ночь пройдет без всяких происшествий.
        Ожидания наши полностью оправдались: наутро за завтраком выяснилось, что все мы спали мирным сном младенца.
        В течение дня мы расставили по местам все предметы, кроме тех, что требовались для великого эксперимента. Потом мы позаботились о том, чтобы миссис Грант и небольшой штат нашей прислуги завтра с утра пораньше отправились обратно в Лондон.
        Когда они отбыли, мистер Трелони накрепко запер входную дверь и пригласил нас пройти в кабинет.
        - Итак, - заговорил он, когда все расселись, - хочу поделиться с вами одним секретом, но, поскольку сам я связан клятвой молчать о нем, каждый из вас тоже должен поклясться, что будет держать язык за зубами. На протяжении вот уже трех веков подобное обещание не раз давали люди, которых посвящали в эту тайну, и не однажды они спасались от смерти потому лишь только, что были верны данному слову. Но даже в этом случае я нарушаю букву, если не самый дух традиции, ибо то, что я вам открою, я вправе открыть лишь ближайшим членам своей семьи.
        Когда все мы дали обет молчания, мистер Трелони продолжил:
        - Под этим домом есть потайное место - пещера естественного происхождения, но усовершенствованная руками человека. Не стану утверждать, что она всегда использовалась для дел, праведных с точки зрения закона. Во время «кровавых ассизов» далеко не один корнуоллец нашел в ней убежище, а раньше - да и впоследствии, вне всяких сомнений, - она служила хранилищем контрабандных товаров. Как вам наверняка известно, носители имен на Тре-, Пен- и Пол- испокон веку промышляли контрабандой, и их родственники, друзья и соседи тоже не чурались этого занятия - вот почему надежные тайники всегда высоко ценились в здешних краях. А поскольку главы моего рода неизменно настаивали на сохранении тайны, честь обязывает меня соблюдать это требование. Позже, если все пройдет успешно, я непременно все расскажу тебе, Маргарет, и вам, Росс, но на условиях, которые я вынужден буду поставить.
        Мистер Трелони поднялся, и мы все двинулись за ним. Оставив нас в холле при входе в дом, он ненадолго удалился, а по возвращении знаком велел нам пройти во внутренний холл.
        Одна из больших стенных панелей там была сдвинута в сторону. Подступив к открывшемуся за ней темному проему, мы разглядели грубо вырубленные в скале ступени, ведущие вниз. Тайный ход освещался, хотя и очень слабо, естественным светом из какого-то невидимого нам источника, а потому мы без малейшего колебания двинулись за мистером Трелони, когда он начал спускаться по лестнице. Миновав сорок-пятьдесят ступеней, вытесанных в спиральном тоннеле, мы оказались в огромной пещере, в глубине которой сгущалась непроглядная тьма. Свет сюда проникал через изломанные сквозные трещины в стенах - очевидно, скала расселась, образовав здесь своего рода окна, незаметные снаружи. Рядом с каждой такой щелью находилась ставенка, легко задвигавшаяся, если потянуть за шнур. Снизу доносился приглушенный грохот волн, бившихся о подножие утеса.
        - Вот место, выбранное мною для великого эксперимента, - заговорил мистер Трелони. - Оно отвечает всем требованиям, необходимым, на мой взгляд, для успеха нашего дела. Здесь мы так же изолированы от внешнего мира, как была изолирована царица Тера в своей каменной усыпальнице, вырубленной в такой же скале, только в далекой долине Чародея. Чем бы все ни закончилось, мы во что бы то ни стало должны провести эксперимент, заранее приготовившись к любому исходу. Если он пройдет успешно, мы привнесем в современную науку свет древнего знания, которое произведет переворот как в теории, так и на практике. А если у нас ничего не получится, тогда тайна нашего опыта умрет вместе с нами. К этому и ко всему прочему, что еще может случиться, мы, полагаю, готовы!
        Мистер Трелони умолк. Никто из нас не произнес ни слова, но все согласно кивнули. Потом он продолжил, хотя уже менее уверенным тоном:
        - Пока еще не поздно! Если у кого-нибудь есть какие-то сомнения или опасения - бога ради, выскажите все сейчас! Любой из вас может беспрепятственно уйти отсюда. Оставшиеся же продолжат начатое дело!
        Он снова умолк и обвел нас пристальным взором. Мы переглянулись, но никто не дрогнул. Что касается меня, то, если бы даже я питал какие-то сомнения, одного взгляда на Маргарет мне хватило бы, чтобы укрепиться духом. Ее лицо дышало отвагой, решимостью и восхитительным спокойствием.
        Мистер Трелони глубоко вздохнул и проговорил куда веселее и вместе с тем решительнее:
        - Ну, раз мы настроены единодушно, то чем раньше подготовим все необходимое для эксперимента, тем лучше. Хочу заметить, что пещера, как и весь дом, освещается электричеством. Подключать провода к общей электросети я не стал, чтобы не выдать своего секрета, но у меня здесь есть кабель, который можно подсоединить в холле и таким образом замкнуть цепь.
        Последние слова мистер Трелони произнес, уже поднимаясь по ступенькам. Взяв конец кабеля, лежавший поблизости от входа, он протянул его в холл и подсоединил там к переключателю на стене. Когда он повернул ручку, все огромное помещение и лестничный тоннель залил яркий свет. Поднявшись наверх, я увидел сбоку от лестницы отверстие вертикальной шахты, ведущей прямо в пещеру. Над ним крепился ворот и сложная система веревок и блоков, собранная по образцу смитоновской. Мистер Трелони заметил, что я рассматриваю конструкцию, и угадал ход моих мыслей.
        - Да, лебедка появилась здесь недавно, - сказал он. - Я самолично ее подвесил, зная, что нам предстоит перемещать вниз тяжелые грузы. А чтобы не посвящать в свои дела посторонних, я соорудил полиспаст, с которым при необходимости могу управиться в одиночку.
        Мы немедля взялись за работу и до наступления ночи спустили в пещеру и расставили по местам, указанным мистером Трелони, все большие саркофаги и прочие предметы, которые привезли с собой.
        Чудно и странно было размещать восхитительные памятники незапамятной эпохи в огромной пещере, оснащенной электричеством и современными механизмами, соединяя здесь таким образом древний мир с новым. Но чем дальше, тем больше я убеждался в правильности выбора, сделанного мистером Трелони.
        Меня немало встревожил один эпизод: как только мы распаковали мумию кота, Сильвио, принесенный в пещеру своей хозяйкой и мирно спавший на моем сюртуке, который я снял и положил на пол, вдруг вскочил и набросился на своего забальзамированного сородича с уже знакомым нам остервенением. И тут Маргарет показала себя с новой стороны, да такой, что у меня мучительно защемило сердце. Она неподвижно стояла, опираясь о саргофаг, снова впав в задумчивость, что с недавних пор часто с нею случалось, но, услышав шум и увидев взбешенного Сильвио, внезапно сама пришла в положительную ярость. Глаза ее гневно засверкали, губы собрались в твердую, жесткую складку, какой я никогда прежде не видел. Маргарет машинально шагнула к Сильвио, словно собираясь отогнать его от мумии, но одновременно я тоже сделал шаг вперед. Встретившись со мной взглядом, она резко остановилась, и по лицу ее прошла странная судорога, столь сильно исказившая черты, что от неожиданности у меня перехватило дыхание и я невольно протер глаза. Уже через секунду спокойствие вернулось к ней, и на лице мелькнули удивление и растерянность. С обычной
своей очаровательной грацией она легко подбежала к Сильвио, подхватила на руки, как не раз делала прежде, и принялась ласкать и успокаивать своего любимца, точно малого ребенка, по неведению совершившего оплошность.
        Глядя на нее, я похолодел от страха. Маргарет, которую я знал, менялась на глазах, и я мысленно взмолился, чтобы причина этих тревожных перемен поскорее исчезла. Сейчас мне, как никогда, хотелось, чтобы наш ужасный эксперимент завершился успехом.
        Когда мы все разместили в пещере сообразно замыслу мистера Трелони, он обвел нас пристальным взглядом, призывая к вниманию, и после многозначительной паузы произнес:
        - Теперь здесь все готово. Осталось только дождаться нужного времени.
        Несколько долгих секунд все молчали. Первым нарушил тишину доктор Винчестер:
        - А когда оно наступит, нужное время? Вы можете назвать день - если не точно, то хотя бы приблизительно?
        Ответ последовал мгновенно:
        - После долгих и напряженных раздумий я остановил свой выбор на тридцать первом июля!
        - Позвольте поинтересоваться - почему?
        - Царица Тера была сильно расположена к мистицизму, - медленно заговорил мистер Трелони. - А так как существует множество свидетельств, что она твердо намеревалась восстать из мертвых, резонно предположить, что она выбрала для этого месяц, в котором правил бог, воплощающий самую идею воскресения. Четвертому месяцу сезона разлива покровительствовал Гармахис - так называли Ра, бога солнца, когда он восходил по утрам, символизируя пробуждение, - пробуждение к деятельной жизни, знаменующее начало нового дня. По нашему календарю этот месяц начинается двадцать пятого июля, а значит, его седьмой день приходится на тридцать первое. Вне всякого сомнения, мистически настроенная царица не выбрала бы никакой иной день, кроме седьмого по счету или кратного семи. Вероятно, кто-то из вас удивлялся, почему мы не спешили с подготовкой к эксперименту. А вот почему! Мы должны быть во всех отношениях готовы к нему, когда придет время, но томиться в ожидании лишние несколько дней нам не имело никакого смысла.
        Итак, чтобы приступить к осуществлению великого эксперимента, нам оставалось лишь дождаться 31 июля, то есть послезавтрашнего дня.
        Глава 18
        Страхи и опасения
        О великих вещах мы узнаем через малые. История веков есть лишь бесконечный круговорот часов и минут. История жизни человеческой есть лишь совокупность мгновений. Ангел, ведущий Книгу Деяний, пишет не всеми красками радуги, но окунает перо только в свет и тьму. Око безграничной мудрости не признает оттенков и полутонов. Все события, все мысли, все чувства, все впечатления, все сомнения, надежды и страхи, все намерения и желания, пронизанные всевидящим взором до самого основания, на уровне низших элементов всегда разделяются на две противоположности.
        Если бы кому-нибудь понадобился краткий очерк человеческой жизни, вобравшей в себя весь эмоциональный опыт, что когда-либо выпадал на долю Адамова потомка, то история моих душевных переживаний в течение последующих сорока восьми часов, записанная во всех подробностях и без малейшей утайки, полностью удовлетворила бы такую потребность. И Писарь Божий мог бы по обыкновению чертить письмена только светом и тьмой, которые суть конечные воплощения рая и ада. Ибо Вера пребывает в высших райских сферах, а Сомнение стоит на самом краю черной адской бездны.
        Конечно, на протяжении тех двух дней не раз случались светлые мгновения, когда от одной мысли, что Маргарет, такая прелестная и очаровательная, любит меня, все сомнения рассеивались, как утренний туман в лучах солнца. Но бег времени - стремительный бег - наводил на меня уныние, окутывавшее душу, точно саван. Неотвратимый час, с наступлением которого я уже смирился, приближался столь быстро и был уже столь близок, что теперь меня не покидало тяжкое предчувствие конца. Вопрос, возможно, стоял о жизни или смерти любого из нас, но все мы были готовы к любому исходу. Во всяком случае, мы с Маргарет были единодушны в своей решимости. Моральная сторона дела, касавшаяся религии, в которой я воспитывался, меня совершенно не беспокоила, так как положения и основания последней всегда оставались за пределами моего понимания. Мое сомнение в успехе великого эксперимента было такого рода, какое сопутствует любому предприятию, сулящему новые огромные возможности. Для меня, чья жизнь проходила в постоянных интеллектуальных схватках, подобное сомнение служило скорее стимулом, нежели сдерживающим фактором. Что же
тогда вызывало у меня беспокойство, переходившее в мучительную тревогу, стоило лишь мне о нем задуматься?
        Я начинал сомневаться в Маргарет!
        Что именно вызвало сомнения, я и сам не знал. Уж точно не ее любовь, благородство, честность, доброта или пылкая искренность. Тогда что же?
        Да она сама!
        Маргарет менялась! В последние дни я порой не узнавал в ней ту девушку, с которой задушевно разговаривал на речной прогулке и бодрствовал у постели ее больного отца. Тогда, даже в минуты величайшего горя, страха или беспокойства, она ни на миг не утрачивала ни природной живости, ни ясности и остроты ума. Сейчас же Маргарет б?льшую часть времени пребывала в рассеяности, порой доходившей до полной отрешенности, словно она уносилась мыслями - всем своим существом - куда-то далеко-далеко. При этом, однако, она не теряла способности наблюдать за происходящим вокруг и, возвращаясь из мира своих грез, все живо помнила и осознавала. Но каждый раз, когда она вновь становилась собою прежней, у меня возникало впечатление, будто рядом со мной вдруг появляется совсем другой человек. До нашего отъезда из Лондона я всегда испытывал блаженство в ее присутствии, ибо мною неизменно владело восхитительное спокойствие, какое приходит с уверенностью, что твоя любовь взаимна. А теперь меня постоянно одолевали сомнения. Я никогда не знал наверное, кто сейчас передо мной: моя Маргарет - прежняя Маргарет, которую я
полюбил с первого взгляда, - или же другая, новая Маргарет, незнакомая и непонятная, чья отчужденность создала незримую преграду между нами. Но даже когда она вдруг словно пробуждалась ото сна и обращалась ко мне с приятными, ласковыми речами, какие я часто слышал от нее раньше, она все равно была сама на себя не похожа. Мне казалось, будто она механически повторяет заученный текст, как попугай, или говорит под диктовку подобно человеку, который понимает отдельные слова и действия, но не постигает общий смысл оных. После двух-трех таких случаев мои сомнения тоже начали воздвигать преграду между нами, потому что я больше не мог разговаривать с ней свободно и непринужденно, как прежде. И так с каждым часом мы все больше отдалялись друг от друга. Если бы не редкие мгновения, когда ко мне возвращалась прежняя Маргарет, полная живой прелести, даже не знаю, чем закончились бы наши отношения. Но всякий раз, когда такое происходило, я словно начинал все с нуля, а потому сумел сберечь свою любовь к ней.
        Я бы отдал все на свете, лишь бы излить кому-нибудь душу, но об этом не могло быть и речи. Разве мог я признаться кому-либо - даже ее отцу - в своих сомнениях? Или поведать о них Маргарет, когда именно в ней-то я и сомневался? Мне оставалось лишь терпеть - и надеяться. И терпеть было гораздо проще, чем надеяться.
        Думаю, временами Маргарет тоже ощущала, что между нами сгущается завеса отчуждения: к исходу первого дня она стала как будто избегать меня. Возможно, впрочем, она просто разуверилась в моих чувствах. До сих пор она пользовалась любым случаем, чтобы побыть со мной рядом, а я в свою очередь всегда стремился побыть рядом с ней, а теперь любая ее или моя попытка уйти от общения причиняла боль нам обоим.
        Весь тот день в доме царила тишина. Каждый из нас занимался своими делами или предавался своим мыслям. Встречались мы только за трапезой в столовой, да и тогда, даром что велась общая беседа, все думали о своем. За отсутствием в доме прислуги, вечно снующей туда-сюда по разным хозяйственным делам, ничто не нарушало здесь покоя. Поскольку мистер Трелони предусмотрительно приготовил для каждого из нас по три комнаты со всеми предметами насущной надобности, мы вполне могли обойтись без слуг. В столовой был обильный запас пищи, уже готовой к употреблению, которой хватило бы не на один день. Ближе к вечеру я вышел прогуляться. Я хотел пригласить с собой Маргарет, но опять нашел ее в состоянии полнейшего безразличия ко всему и вся, а одно лишь ее присутствие рядом перестало вызывать во мне прежнее очарование. Злясь на себя, но не в силах подавить раздражение, я вышел на скалистый мыс один.
        Там, на высоком утесе, откуда открывался чудесный вид на море и где тишину нарушали лишь тяжелые удары волн внизу да пронзительные крики чаек, мысли мои потекли свободно, но независимо от моей воли все время возвращались к одному: к необходимости разрешить сомнения, которые мною владели. Когда я оказался в одиночестве, среди стихийных сил природы, мой разум начал работать ясно и целенаправленно. И вдруг, сам того не желая, я задался вопросом, от ответа на который до сих пор бессознательно уклонялся. Наконец мой настойчивый ум взял верх над чувствами, и я оказался лицом к лицу со своим сомнением. Тут же моя профессиональная привычка взяла свое, и я принялся анализировать известные мне факты.
        Они казались столь необычными, что мне стоило немалых усилий подчиниться логике. Отправной точкой моих рассуждений стало следующее: Маргарет изменилась - но в чем именно и каким образом? Произошли ли изменения в ее характере, в умонастроении или в самой ее природе? Внешне она осталась прежней. Я начал сводить воедино все известные мне сведения о ней, начиная с самого ее рождения.
        Все было странным с самого начала. По словам Корбека, она родилась от уже мертвой матери ровно в то время, когда ее отец со своим другом пребывал в состоянии транса в гробнице среди Асуанских гор. Можно полагать, что в транс их ввела женщина - женщина мумифицированная, но сохранившая, как мы убедились на собственном опыте, астральное тело, подчиняющееся ее свободной воле и бодрствующему разуму. Для нее, обладательницы астрального тела, пространства не существовало, и огромное расстояние между Лондоном и Асуаном превращалось в ничто. Чародейка вполне могла применить свои некромантические способности для воздействия на мертвую мать и ребенка, возможно тоже мертвого.
        Мертвый ребенок! Может ли быть, что ребенок родился мертвым, но был воскрешен? Откуда же взялся животворный дух - душа? Теперь логика неумолимо указывала мне единственный путь дальнейших рассуждений.
        Если египетские верования имели силу над древними египтянями, значит, Ка и Ху мертвой царицы могли оживить любого, кого она выберет. В таком случае Маргарет вообще не самостоятельная личность, а просто одно из воплощений царицы Теры, астральное тело, покорное ее воле!
        Здесь я решительно восстал против логики. Каждая фибра моего существа воспротивилась такому выводу. Мог ли я допустить мысль, что никакой Маргарет вовсе нет, а есть лишь оживленная телесная оболочка, которую использует для своих целей двойник женщины, умершей сорок веков назад!.. Когда я отверг эту возможность, мне, несмотря на новые сомнения, стало немного легче.
        По крайней мере, у меня оставалась моя Маргарет!
        Маятник логики качнулся в обратную сторону. Стало быть, ребенок родился живым. А коли так - имела ли чародейка вообще какое-то отношение к его рождению? Было очевидно (опять-таки по утверждению Корбека), что между Маргарет и царицей Терой, представленной на рисунках, сходство поразительное. Как такое могло получиться? Бывает, младенец еще во чреве принимает черты того, чей образ постоянно стоит перед мысленным взором матери, но здесь подобное исключалось - ведь миссис Трелони никогда не видела изображений Теры. Да и отец Маргарет увидел их не раньше, чем за несколько дней до рождения дочери, когда впервые оказался в гробнице. От этого вопроса я не мог избавиться с такой же легкостью, с какой отмел предыдущий: ни малейшего протеста в душе моей не возникло. Мною овладел холодный ужас сомнения. И в следующий миг (вот они, странные игры разума человеческого!) само сомнение явилось мне в зримом виде - как бескрайняя непроницаемая тьма, где изредка вспыхивали и тотчас гасли крохотные искорки света, от чего она с каждым мгновением становилась все более и более реальной.
        Еще одно возможное объяснение таинственной связи между Маргарет и мумифицированной царицей заключалось в том, что чародейка обладает магической способностью меняться с ней местами. От этого предположения я не мог запросто отмахнуться. Слишком уж много подозрительных обстоятельств подтверждали его теперь, когда я сосредоточил на нем свои мысли и признал вполне обоснованным. В памяти всплыли все странные и непостижимые события, что пронеслись сквозь наши жизни в течение минувшей недели. Поначалу они хаотично теснились в моем уме, но потом, когда во мне вновь возобладала профессиональная привычка, выстроились в логическом порядке. Теперь мне стало легче совладать со своими чувствами: у меня появилось на что опереться, чтобы предпринять хоть какие-то шаги, - хотя радости это не доставило, ибо дальнейшие мои действия могли быть направлены против Маргарет. А ведь цель моя была прямо противоположной - спасение Маргарет! Я думал о ней и боролся за нее, однако, если действовать наугад, я только причиню ей вред. Мое главное оружие для защиты возлюбленной - правда. Я должен все знать и понимать, лишь тогда
сумею помочь ей. От меня не будет никакой пользы, покуда я не осмыслю все факты. А факты, выстроенные по порядку, были следующими.
        Первое: странное внешнее сходство царицы Теры с Маргарет, которая родилась в другой стране за тысячу миль от Египта и чья мать не имела даже приблизительного представления о наружности египтянки.
        Второе: исчезновение книги ван Хайна после того, как я дочитал до описания звездного рубина.
        Третье: обнаружение пропавших светильников в будуаре. Тера в своем астральном теле могла отпереть дверь гостиничного номера Корбека и затем запереть ее за собой, забрав лампы. Таким же образом она могла открыть окно будуара и положить лампы в комод. Совсем не обязательно, что Маргарет собственной персоной участвовала в деле, но… но история, мягко говоря, странная.
        Четвертое: подозрения детектива и доктора, вспомнившиеся мне с необычайной ясностью и сейчас ставшие более понятными.
        Пятое: несколько раз Маргарет с точностью предсказывала, что в ближайшее время ничего не произойдет, словно знала наверное о намерениях царицы, обладающей астральным телом.
        Шестое: именно Маргарет указала отцу, где искать пропавший рубин. Заново обдумав этот эпизод в свете предположения, что она принимала в нем непосредственное участие, я - исходя из теории об астральной силе царицы - пришел к единственно возможному выводу: Тера, желая, чтобы мы благополучно добрались из Лондона до Киллиона, каким-то образом извлекла из кошелька мистера Трелони рубин и использовала оный для нашей магической охраны во время путешествия. Потом она непостижимым для нас способом заставила Маргарет высказать догадку насчет того, как потерялся камень и где его искать.
        Седьмое, и последнее: странное двойное существование, которое Маргарет вела уже несколько дней и которое казалось прямым следствием всех предыдущих событий.
        Двойное существование! Да, такая гипотеза давала ответ на все вопросы и устраняла все противоречия. Если Маргарет не обладает полной свободой воли и порой вынуждена говорить и действовать по чужой указке или если самая ее сущность время от времени незаметно для окружающих подменяется иной сущностью, тогда может произойти всякое. Все зависит от свойств личности, подчинившей ее своей власти. Если это личность справедливая, добрая и чистая, все будет хорошо. Но если нет!.. Эта мысль привела меня в совершеннейший ужас. Я заскрежетал зубами в бессильной ярости, когда вообразил себе возможные страшные последствия.
        Вплоть до сегодняшнего утра Маргарет представала в своем новом «я» довольно редко и заметных отклонений от обычного поведения при этом не обнаруживала, если не считать двух-трех случаев, когда она держалась со мной отстраненно. Но сегодня все было по-другому, и перемены в ней, ставшие очевидными, предвещали дурное. Вполне вероятно, вторая личность, проявлявшаяся в Маргарет, имела натуру низкую и жестокую! И, размышляя об этом, я понял, что мне есть чего опасаться. Количество известных нам смертей, произошедших предположительно по воле и при участии мумии со времени проникновения ван Хайна в гробницу, было поистине пугающим: араб, похитивший руку мумии, и другой араб, присвоивший ее после гибели товарища; предводитель бедуинов, который попытался украсть рубин семи звезд у ван Хайна и на горле которого остались следы семи пальцев; двое мужчин, найденных мертвыми в первую ночь после того, как Трелони завладел саркофагом; трое убитых грабителей, обнаруженных по возвращении в гробницу; араб, открывший потайной сердаб, - девять человек, причем один из них явно погиб от руки самой царицы! Вдобавок еще
три недавних жестоких нападения на мистера Трелони, когда она пыталась с помощью своего фамильяра открыть сейф и взять оттуда драгоценный талисман. Идея прикрепить ключ к стальному браслету на запястье едва не стоила несчастному жизни, хотя и оказалась в конечном счете полезной.
        Если царица, полная решимости возродиться в точном согласии со своим замыслом, уже пролила кровь стольких людей ради достижения цели, на что еще она пойдет, чтобы преодолеть препятствия, стоящие на ее пути? Какие еще ужасные шаги предпримет она для осуществления своих желаний? Да и в чем именно состоят ее желания, какова ее конечная цель? До сей поры мы знали о них лишь со слов Маргарет, высказанных в порыве страстного вдохновения. Сама Тера ни о каких поисках или обретении любви нигде ни разу не обмолвилась. Доподлинно нам было известно только одно: она твердо намеревалась воскреснуть и важную роль в исполнении задуманного отводила северу, к которому явно тяготела ее душа. Однако не вызывало сомнений, что царица предполагала восстать к жизни в своей уединенной гробнице в долине Чародея. Там все было предусмотрительно приготовлено для того, чтобы она возродилась и беспрепятственно покинула усыпальницу в новом обличье. Крышка саркофага свободно сдвигалась. Сосуды с маслом, хотя и герметично запечатанные, легко вскрывались, и масла в них было налито с большим запасом - определенно на тот случай,
если оно частично улетучится за несколько тысячелетий. Под рукой у нее лежали кремень и кресало, чтобы разжечь огонь. Шахта, ведущая в погребальную камеру, против обыкновения, не была засыпана камнями и щебнем, а возле каменной двери гробницы крепилась прочная цепь, по которой Тера могла без труда спуститься на землю. О дальнейших ее намерениях мы понятия не имели. Если она собиралась начать новую жизнь простым человеком, то в этом было нечто столь трогательное и возвышенное, что я невольно проникся к ней теплотой и мысленно пожелал удачи. Одно это предположение полностью оправдало в моих глазах Маргарет, которая деятельно способствовала царице в достижении ее цели, и успокоило мою смятенную душу.
        Взволнованный этими соображениями, я тогда же решил поделиться ими с Маргарет и ее отцом, ну а потом ждать - ждать со всем спокойствием, возможным для меня в моем неведении, - развития событий, повлиять на которые я не в силах.
        В дом я вернулся совсем не в том настроении, в каком выходил оттуда. И возликовал всем сердцем при виде Маргарет - прежней Маргарет! - встретившей меня там.
        По завершении обеда, оставшись наедине с отцом и дочерью, я - после долгих колебаний - завел разговор на тему, занимавшую мой ум:
        - Как вы полагаете, не следует ли нам принять все мыслимые меры предосторожности на случай непредвиденных событий, которые могут произойти до эксперимента, во время него и после пробуждения царицы, если таковое состоится? Ведь, возможно, ей неугодны наши действия.
        Маргарет ответила без малейшего промедления - так быстро, словно ожидала подобного вопроса и подготовила ответ заранее:
        - Но она полностью их одобряет! Иначе и быть не может! Отец - со всей своей энергией, умом и мужеством - делает именно то, чего желает великая царица!
        - Вряд ли это так, - возразил я. - Ведь для своего воскресения она все подготовила в гробнице, вырубленной высоко в скале среди пустынных гор и со всем возможным тщанием спрятанной от мира. Такое уединенное место она выбрала, несомненно, потому, что хотела оградить себя от неприятных случайностей. А здесь, в другой стране и другой эпохе, в совершенно незнакомой обстановке, она, пребывая в смятении, может совершить ошибку и поступить с любым из вас… нас… так же, как поступила с другими в прошлом. Нам точно известно о девяти жертвах, погибших от ее руки или по ее наущению. При необходимости она может быть беспощадной.
        Только позже, обдумывая этот наш разговор, я вдруг осознал, что уверенно говорил о царице Тере как о живом человеке, мыслящем и чувствующем. Начинал я разговор с опасением, как бы мистер Трелони не раздражился на меня, но он, к моему приятному удивлению, отвечал мне с благодушной улыбкой:
        - В чем-то вы правы, друг мой. Несомненно, царица рассчитывала на полное уединение, и, конечно же, было бы лучше, если бы свой эксперимент она провела в условиях, которые сама же подготовила. Но подумайте - ведь это стало невозможным, как только голландский исследователь проник в ее гробницу. Я здесь совершенно ни при чем. К этому событию я никоим образом не причастен, хотя именно оно и заставило меня пуститься на поиски усыпальницы. Заметьте, я ни в коем случае не хочу сказать, что на месте ван Хайна поступил бы иначе. Я вошел в гробницу, движимый любопытством, и забрал оттуда все, что сумел, движимый жаждой стяжательства, свойственной любому коллекционеру. Но не забывайте также, что тогда я не знал о намерении царицы восстать из мертвых и понятия не имел о том, сколь основательно она подготовилась к своему воскресению. Все это я понял гораздо позже, но когда понял - сделал все от меня зависящее, чтобы ее воля исполнилась. Я боюсь единственно того, что мог неверно истолковать какие-то из ее зашифрованных указаний или упустить из виду что-то важное. Но в одном я уверен: я сделал все, что мог и
считал нужным, и не сделал ничего такого, что противоречило бы намерениям царицы Теры. Я страстно хочу, чтобы ее великий эксперимент завершился успехом. Для этого я не жалел ни сил, ни времени, ни денег, ни… себя самого. Я преодолевал все трудности и шел навстречу любым опасностям. Все мои умственные способности, все мои знания и опыт, все мои усилия были и будут посвящены этой цели, покуда мы либо не выиграем, либо не проиграем огромную ставку, которую сделали.
        - Ставку? - повторил я. - А что стоит на кону? Воскресение и новая жизнь женщины? Доказательство, что воскрешение возможно осуществить с помощью магии, научного знания или некой силы, в настоящее время неизвестной человечеству?
        И тогда мистер Трелони поведал нам о своих сокровенных надеждах, о которых если и упоминал прежде, то лишь вскользь. Я уже слышал от Корбека, что он обладает натурой страстной и пылкой, но никогда прежде не видел никаких подтверждений этому, если не считать того раза, когда Маргарет произнесла вдохновенную речь о чаяниях царицы Теры - с пламенной горячностью, возможно отчасти объяснявшейся наследственностью. Но сейчас, когда из уст мистера Трелони слова полились потоком, сметавшим на своем пути всякую супротивную мысль, я посмотрел на него новыми глазами.
        - «Жизнь женщины»! Да что такое жизнь женщины в сравнении с нашей целью! Ведь мы уже подвергаем опасности жизнь женщины - самую дорогую для меня жизнь, и с каждым часом становящуюся мне все дороже. А равно подвергаем опасности и жизни четырех мужчин - вашу, мою и двух наших товарищей, заслуживших совершенное наше доверие. «Доказательство, что воскрешение возможно»! Поистине великая цель, особенно в наш век науки и скептицизма, порожденного научным знанием. Но жизнь и воскрешение - лишь крупицы необъятного знания, что откроется нам в случае успеха великого эксперимента. Только вообразите, какой переворот произойдет в мире мысли, истинном мире человеческого прогресса, который есть дорога к звездам, itur ad astra[5 - Так восходят до звезд (лат.).] древних, если из незапамятного прошлого явится некто способный передать нам сокровища мудрости, хранившиеся в Александрийской библиотеке и погибшие во всепожирающем огне пожара! Тогда мы сможем не только правильно переписать историю и постичь самые основы и истоки наук, но также ступить на стезю познания забытых искусств, забытых учений, забытых практик,
которая в конечном счете приведет нас к полному их возрождению. Да ведь эта женщина сможет рассказать нам, каким был мир до так называемого «Великого потопа», объяснить происхождение этого удивительного грандиозного мифа, поведать о событиях, которые мы сегодня считаем доисторическими, но которые в эпоху, предшествовавшую временам Патриархов, были просто сюжетами старинных преданий! Но и это еще не все. Нет, это еще даже не начало! Если история этой женщины и впрямь такова, как мы предполагаем или с уверенностью полагаем; если она и впрямь обладает такими способностями, как мы думаем, и они полностью восстановятся - тогда мы обретем знание, лежащее далеко за пределами опыта современного человечества, далеко за пределами разумения смертных, ныне живущих. Если воскресение произойдет, сможем ли мы сомневаться в древнем знании, древней магии, древней вере? Тогда нам придется признать, что Ка великой и многоученой царицы за долгое время своих межзвездных странствий постигло тайны не только земные, но и потусторонние. Эта женщина еще при жизни добровольно легла в могилу и спустя месяц вышла из нее, как нам
известно из письмен в гробнице. И она сознательно решила умереть молодой, дабы по своем возрождении в другой эпохе, после бесконечно долгого забытья, восстать из могилы в блистательном расцвете молодости и сил. У нас уже есть доказательства того, что, хотя ее физическое тело терпеливо пребывало во сне на протяжении многих столетий, ее разум всегда бодрствовал, решимость ни на миг не ослабевала, воля оставалась несокрушимой и, самое главное, память нисколько не пострадала. Ах какие перспективы откроются с появлением среди нас такого человека! Человека, история которого началась задолго до того, как была написана Библия и сложился пантеон греческих богов; который может связать Прошлое и Настоящее, Землю и Небо и поведать нам тайны Неведомого - тайны Древнего мира в его юную пору и запредельных миров, нам неизвестных!
        Мистер Трелони умолк, почти выбившись из сил. Еще в самом начале, когда он сказал, сколь дорога ему дочь, Маргарет крепко сжала его руку и не отпускала, пока он не закончил. Но в лице ее произошла перемена, какую я не раз уже наблюдал в последнее время: подлинная ее сущность словно исчезла, вытесненная иной сущностью, и у меня опять возникло едва уловимое ощущение, что мы с Маргарет отдаляемся друг от друга. Мистер Трелони, увлеченный своей страстной речью, ничего не заметил, а когда замолчал, его дочь тотчас снова стала самой собой. Ее ясные глаза заблестели еще ярче от подступивших слез, и она, всем своим видом выражая нежную любовь и восхищение, склонилась и поцеловала руку отца, а затем заговорила, переведя взгляд на меня:
        - Малкольм, вы говорили о смертях, в которых повинна бедная царица, хотя вернее было бы сказать - «безрассудство самих жертв, вмешавшихся в ее планы и расстроивших ее намерения». Не кажется ли вам, что вы к ней несправедливы, когда выдвигаете подобные обвинения? Кто поступил бы иначе на ее месте? Ведь она боролась за свою жизнь! И даже больше того - за жизнь, за любовь, за все поразительные возможности, что ждали ее в туманном будущем в неведомом мире севера, возбуждавшем в ней столь пленительные надежды! Ужели вы не понимаете, что царица Тера - со всеми знаниями своего времени, со всей неукротимой силой своей мощной натуры - надеялась наконец-то в полной мере воплотить самые возвышенные стремления своей души? Использовать для покорения неизвестных миров и во благо своего народа все, что открыли ей сон, смерть и время? И великий сей замысел могла в одночасье разрушить безжалостная рука грабителя или убийцы! Разве вы в таких обстоятельствах не предприняли бы любые шаги, лишь бы устранить помехи на пути к своей заветной цели, особенно если бы понимали, что год от года ваши способности только
возрастают? Не думаете же вы, что разум царицы бездействовал в течение томительных веков, когда душа ее вольно странствовала от одного мира к другому среди бескрайних звездных просторов? И что звезды, в несметном своем множестве и безграничном разнообразии, не открыли ей новых знаний о Вселенной, какие непрестанно открывали нам с тех пор, как мы последовали славной стезей, которую проложили для нас царица и ее соплеменники, когда возносились своим окрыленным воображением к ночным светилам?
        Маргарет умолкла. Она тоже была до крайности взволнована, и по щекам ее струились слезы. Сам я был тронут так, что никакими словами этого не передать. Вот она, моя настоящая Маргарет! От одной мысли, что она здесь, рядом, сердце мое восторженно забилось. Безмерная моя радость придала мне смелости, и теперь я решился сделать то, о чем еще минуту назад даже не помышлял: обратить внимание мистера Трелони на странную двойственность, проявлявшуюся в его дочери. Взяв руку Маргарет в свои и поцеловав, я с чувством произнес:
        - Воистину, сэр, ваша дочь не могла бы высказаться более убедительно, даже если бы в нее вселился дух самой царицы Теры, воодушевив ее и подсказав нужные мысли!
        Последовавший ответ просто ошеломил меня. Он свидетельствовал о том, что мистер Трелони рассуждал точно так же, как я, и пришел к такому же выводу.
        - И что, если так и было… так и есть! Я прекрасно знаю, что в ней живет дух ее матери. И коли к нему прибавился еще и дух великой и удивительной царицы, Маргарет ничего не потеряет в моих глазах, но лишь станет мне вдвое дороже! Не бойтесь за нее, Малкольм Росс. По крайней мере, не бойтесь больше, чем за любого из нас!
        Маргарет подхватила разговор столь быстро, что, казалось, не прервала отца, а просто продолжила начатую им фразу:
        - Не бойтесь за меня, Малкольм. Царица Тера все знает и не причинит нам никакого вреда. Я знаю это! Знаю так же верно, как и то, что люблю вас всем сердцем и душой!
        Что-то в ее голосе показалось мне странным, и я пристально взглянул ей в глаза - ясные и чистые, но прятавшие в глубине своей потаенную мысль, как глаза льва в клетке.
        Потом в комнату вошли доктор Винчестер и мистер Корбек, и разговор принял иное направление.
        Глава 19
        Ка
        Спать мы легли рано. Завтра предстояла хлопотная ночь, и мистер Трелони посчитал, что всем нам следует подкрепить силы как можно более продолжительным сном. Да и в течение дня предстоит немало потрудиться: нужно будет завершить последние приготовления к великому эксперименту, дабы он не сорвался из-за какого-нибудь досадного упущения. Разумеется, мы позаботились о том, чтобы при необходимости вызвать помощь из деревни, но мне кажется, ни у кого из нас не было дурного предчувствия. Во всяком случае, мы уверенно полагали, что опасность жестокого нападения, какого приходилось остерегаться в Лондоне во время длительного транса мистера Трелони, нам уже не грозит.
        Что касается меня, я испытывал странное облегчение. Я согласился с доводом мистера Трелони, что, если царица Тера и впрямь такова, какой мы ее себе представляем (теперь уже без тени сомнения), она не станет нам противодействовать, ибо мы в точности выполняем все ее желания. На душе у меня стало спокойно - гораздо спокойнее, чем я считал возможным еще недавно, - но я никак не мог избавиться от других неприятных мыслей. В первую очередь меня по-прежнему волновало странное состояние Маргарет. Если в ней и правда попеременно пребывают две разные личности, что будет, когда они сольются в одну? Я напряженно обдумывал этот вопрос снова и снова, пока тревога моя не возросла до того, что я чуть не начал вскрикивать от нервного напряжения. Меня нимало не утешала мысль, что саму Маргарет такое положение дел вполне устраивает и ее отец тоже ничего не имеет против. Любовь, в конце концов, чувство эгоистичное, и она отбрасывает черную тень на все, что сама же и заслоняет от света. Мне чудилось, будто я слышу, как стрелки часов движутся по циферблату, круг за кругом. Ни на миг не отвлекаясь от своих тяжких
раздумий, я наблюдал, как ночная тьма постепенно превращается в полумрак, полумрак сменяется бледной предрассветной мглой, а та рассеивается в первых лучах зари. Наконец, когда приличия уже позволяли встать без боязни потревожить сон других, я поднялся и на цыпочках прошел по коридору, проверяя, все ли в порядке: мы договорились оставить двери наших комнат приоткрытыми, чтобы любой шум, раздавшийся в какой-либо из них, был отчетливо слышен во всех прочих.
        Все еще спали. Из-за каждой двери до меня доносилось ровное дыхание, и я возрадовался всем сердцем, что эта тревожная ночь прошла благополучно. Вернувшись к себе, я упал на колени, вознес к Небесам пламенную благодарственную молитву - и только тогда осознал всю глубину своего страха. Я тихонько вышел из дому и спустился к воде по вырубленным в скале ступеням. Долгий заплыв в холодном прозрачном море успокоил мои нервы и вернул мне присутствие духа.
        Поднимаясь по ступеням обратно, я видел скалы на другом берегу залива, уже позолоченные солнцем, которое вставало у меня за спиной. Отчего-то во мне опять зародилось смутное беспокойство. Все вокруг казалось слишком уж ярким, как иногда бывает перед бурей. Я остановился, любуясь чудесным морским пейзажем, и тут на плечо мне мягко легла чья-то рука. Обернувшись, я увидел Маргарет, такую же ослепительно прекрасную, как лучезарное утреннее солнце! И на сей раз это была моя Маргарет! Моя прежняя Маргарет, без всякой примеси другой личности. И тогда я подумал: ну ладно, по крайней мере этот последний, роковой день начался хорошо.
        Но - увы! - радость моя была недолгой. Когда мы после прогулки среди окрестных скал вернулись в дом, все опять повторилось в точности как вчера: сначала мрачность и тревога, потом надежда и пылкое воодушевление, глубокое уныние - и, наконец, отчужденное равнодушие.
        Но сегодня нам предстояло изрядно потрудиться, и мы энергично взялись за работу, которая сама по себе была лучшим лекарством от тягостных мыслей.
        После завтрака мы все спустились в пещеру, где мистер Трелони еще раз тщательнейшим образом проверил расположение всех собранных там предметов, объясняя по ходу дела, почему каждый из них размещен именно так, а не иначе. С собой он принес толстенные рулоны бумаги с точными чертежами, письменами и рисунками, воссозданными по черновым наброскам, которые в свое время сделал вместе с Корбеком. По его словам, там содержались все до единого иероглифические изображения, что покрывали стены, потолок и пол гробницы в долине Чародея. Даже если бы у нас не было общей схемы расположения предметов, выполненной в строго рассчитанном масштабе, мы в конечном счете сумели бы разместить их должным образом, внимательно изучив зашифрованные письмена и символы.
        Мистер Трелони объяснил и некоторые другие вещи, никак в бумагах не отраженные. В частности, сообщил нам, что выемка в столике из гелиотропа совпадает по форме с нижней частью волшебного ларца, а значит, там он и должен стоять. Сам же столик надлежало разместить так, чтобы каждая его ножка, обвитая уреем особого вида, встала рядом с изображением такого же урея, нарисованного на полу и указывавшего на нее своей головой. Еще он сказал, что мумия, лежавшая на возвышении, вытесанном в дне саркофага в точном соответствии с ее очертаниями, должна быть обращена головой на запад, а ногами на восток, дабы свободно вбирать в себя естественные земные токи.
        - Если все так и замышлялось, в чем я уверен, - сказал он, - значит, сейчас в действие должны вступить какие-то силы либо электрической природы, либо магнетической, либо смешанной. Возможно, конечно, использована будет какая-то иная энергия - например, излучаемая радием. С последним я проводил опыты, но лишь с тем малым его количеством, какое мне удалось достать. Как я выяснил, минерал, из которого сделан ларец, совершенно невосприимчив к воздействию радия. Безусловно, в природе должны существовать подобные нечувствительные вещества. Радий не проявляет своих свойств, когда заключен в уранините; несомненно, есть и другие субстанции, нейтрализующие его излучение. Возможно, они принадлежат к классу инертных элементов, открытых или выделенных сэром Уильямом Рамзаем. Вполне вероятно, что в этом волшебном ларце - изготовленном из метеорита, а потому наверняка имеющем в своем составе элементы, неизвестные в нашем мире, - заключена некая мощная сила, которая высвободится при его вскрытии.
        Казалось, эта часть рассуждений была закончена, но, поскольку мистер Трелони сохранял сосредоточенный вид человека, всецело поглощенного предметом разговора, мы молча ждали. После паузы он продолжил:
        - Есть еще один вопрос, который, признаюсь, до сих пор ставит меня в тупик. Возможно, он и не самый важный, но в подобном деле, где столько всего непонятного, существенной может оказаться любая мелочь. Мне трудно поверить, что при подготовке к предприятию, продуманному с чрезвычайной скрупулезностью, можно было упустить из внимания такую вещь. Как вы видите на плане гробницы, саркофаг стоит у северной стены погребальной камеры, а волшебный ларец находится к югу от него. На полу под саркофагом нет никаких письмен, символов или орнаментов. На первый взгляд, напрашивается предположение, что рисунки были сделаны уже после того, как саркофаг поставили на место, но более внимательное исследование показывает, что символические знаки на полу расположены так, а не иначе, с определенной целью. Вот взгляните: здесь письмена обрываются, а здесь продолжаются в правильном порядке, словно перепрыгнув через пробел. Судя по ряду признаков, в таком расположении иероглифов заключен некий смысл. В чем именно он состоит - вот что нас интересует. Посмотрите на верх и на низ пустого пространства на полу погребальной
камеры, с западной и с восточной сторон от изголовья и изножья саркофага соответственно. И там и там изображены одни и те же символы, размещенные таким образом, что в обоих случаях они частично переходят в письмена, начертанные перпендикулярно к ним. И лишь при вдумчивом рассмотрении можно разгадать сокрытый в них смысл. Смотрите: и сверху, и снизу символы повторяются трижды - в углах и по центру. В каждом случае имеется изображение солнца, разрезанного линией саркофага пополам, словно горизонтом. Рядом с солнцем везде изображена опрокинутая на бок ваза, развернутая прочь от него, но явно как-то с ним связанная. Ваза в иероглифическом письме символизирует сердце - Аб, как его называли древние египтяне. За вазой везде изображена пара воздетых рук, широко раскинутых и согнутых в локте. Это детерминатив Ка, или двойника. Но сверху и снизу Ка располагается по-разному: в изголовье саркофага руки обращены к горлу вазы, а в изножье - в противоположную сторону.
        Мне думается, вся совокупность этих иероглифических рисунков означает, что во время движения солнца с запада на восток - от заката до восхода, когда оно проходит через Нижний мир, то есть ночью, - сердце, сохраняющее свою материальную природу даже в гробнице, покинуть которую оно никак не может, просто медленно поворачивается, чтобы всегда быть обращенным к Ра, богу солнца, источнику всякого блага. А двойник, воплощающий деятельное начало, и днем и ночью волен свободно перемещаться куда пожелает. Если моя догадка верна, значит здесь содержится предупреждение… предостережение… напоминание о том, что разум мумии вечно бодрствует и с ним надо считаться.
        Или же, возможно, здесь заключено указание, что в ночь воскресения Ка навсегда покинет сердце царицы - и она возродится лишь к низшей, сугубо телесной жизни. Что станется тогда с памятью и всеми знаниями, накопленными за долгое время странствий ее души? Все самое ценное, что Тера могла бы дать миру, повторно явившись в него, будет безвозвратно утрачено! Впрочем, на сей счет я особо не тревожусь. Это, в конце концов, всего лишь праздные домыслы, решительно противоречащие одному из основных положений египетской теологии: Ка есть неотъемлемая часть человеческой индивидуальности.
        Мистер Трелони умолк, и мы все продолжали молчать, выжидательно на него глядя. Наконец тишину нарушил доктор Винчестер:
        - Но не следует ли из всего вами сказанного, что царица опасалась вторжения в свою гробницу?
        - Дорогой мой сэр, - с благодушной улыбкой ответил мистер Трелони, - она была к нему готова. Грабители могил появились на свете не вчера - наверняка промышляли и во времена царствования ее династии. Тера не просто предполагала возможность такого вторжения, а с уверенностью ожидала его, о чем свидетельствуют меры предосторожности, ею принятые. Во-первых, она спрятала светильники в потайном сердабе, а во-вторых, установила возле него «грозного стража» - то есть заранее позаботилась о средствах защиты, как пассивных, так и активных. На самом деле, судя по многим намекам, тщательно зашифрованным в дошедших до нас письменах, она даже допускала, что кто-то - вроде нас с вами, к примеру, - со всей основательностью возьмется за работу, которую она сама намеревалась выполнить в урочное время. Впрочем, сейчас я просто строю гипотезы. Ключ к разгадке доступен лишь видящему оку!
        Опять наступило долгое молчание. На сей раз первой заговорила Маргарет:
        - Отец, можно ли мне взять чертежи? Я хотела бы изучить их на досуге.
        - Конечно, голубушка! - сердечно воскликнул мистер Трелони, вручая ей бумаги.
        Затем он продолжил свою лекцию, но уже другим тоном - более обыденным, каким обсуждают практические вопросы, в которых нет ничего таинственного:
        - Думаю, вам - на случай непредвиденных обстоятельств - нужно узнать, как работает электрическое освещение в доме. Вы наверняка уже заметили, что электричеством оснащены решительно все помещения и здесь нет ни единого темного угла. Я все продумал и предусмотрел. Энергия вырабатывается несколькими турбинами, что приводятся в движение силой приливов и отливов, как турбины на Ниагаре. Таким образом я надеюсь свести к минимуму вероятность неполадок и в любое время иметь надежный источник электричества. Пойдемте, я объясню вам общую схему цепей и покажу, где находятся отводы и предохранители.
        Следуя за мистером Трелони по дому, я не мог не восхищаться завершенностью всей системы и замечательными мерами, которые принял ее создатель против любого технического сбоя, какой только может предвидеть ум человеческий.
        Но именно эта завершенность и пугала! Ведь в деле, подобном нашему, границы человеческой мысли узки. А за ними лежит бесконечное пространство Божественной мудрости и Божественной силы!
        Когда мы вернулись в пещеру, мистер Трелони заговорил на другую тему:
        - Теперь нам нужно выбрать точный час для проведения великого эксперимента. С точки зрения науки и механики, если все приготовления завершены, приступать к нему можно в любое время. Но мы должны учитывать также приготовления, сделанные женщиной необычайно острого ума, которая верила в магию и во все вкладывала тайный смысл, а потому нам надо поставить себя на ее место, прежде чем принять то или иное решение. Теперь очевидно, что важную роль в задуманном деле играет заход солнца: не зря же символы дневного светила, с математической точностью разрезанные пополам линией саркофага, расположены в строго определенном порядке. Кроме того, мы неоднократно убеждались, что число «семь» имело особое значение для царицы на всех этапах ее рассуждений и действий. Отсюда логически вытекает, что она наметила свое воскресение на седьмой час после захода солнца. Это подтверждается тем фактом, что во всех случаях, когда она предпринимала активные действия в моем доме, это происходило именно через семь часов после заката. Сегодня здесь, в Корнуолле, солнце заходит в восемь, а следовательно, нужное нам время - три
часа пополуночи!
        Мистер Трелони говорил будничным тоном, хотя и с величайшей серьезностью, и ни в речах его, ни в манере поведения не было ничего таинственного. И все же известие о точном часе начала эксперимента потрясло нас до крайности, о чем свидетельствовала бледность, проступившая на лицах моих товарищей, и наше оцепенелое молчание. Спокойствие сохраняла одна лишь Маргарет, которая немногим ранее опять погрузилась в отрешенную задумчивость, а теперь вдруг очнулась, радостно встрепенувшись. Отец, пристально наблюдавший за ней, довольно улыбнулся: в таком ее настроении он увидел прямое подтверждение своей гипотезы.
        У меня же сердце так и выпрыгивало из груди от страха. Объявленное решение о часе начала эксперимента прозвучало для меня подобием трубного гласа, возвещающего конец времен. Сегодня, вспоминая тогдашнее свое состояние, я хорошо понимаю, что чувствует осужденный на смерть, когда судья зачитывает приговор или когда часы отбивают последний час перед казнью.
        Теперь пути назад нет! Мы в руках Божьих!
        Да, в руках Божьих… И тем не менее!.. Какие еще силы придут в движение?.. Что станется со всеми нами, ничтожными пылинками земного праха, подхваченными могучим вихрем, который прилетает неведомо откуда и уносится неведомо куда? И боюсь я не за себя - за Маргарет!..
        К действительности меня вернул твердый голос мистера Трелони:
        - А сейчас давайте займемся светильниками и завершим наши приготовления.
        Мы немедленно взялись за работу и под его зорким наблюдением наполнили египетские лампы кедровым маслом, а заодно удостоверились, что фитили в них исправны и установлены должным образом. Для проверки мы зажгли лампы одну за другой: все они загорались мгновенно и светили ровно. Покончив с этим, мы еще раз обошли пещеру и нашли все в полной готовности к нашему ночному предприятию.
        Все это заняло немало времени, и наверняка все удивились не меньше моего, когда, поднимаясь наверх, услышали, как большие часы в холле пробили четыре.
        Мы сели за поздний обед, соорудить который не составило никакого труда, потому как съестных припасов у нас было предостаточно. А после обеда, по совету мистера Трелони, все разошлись кто куда, дабы подготовиться, всяк на свой лад, к трудной ночи. Маргарет выглядела бледной и утомленной, а потому я настойчиво порекомендовал ей лечь и попытаться хорошенько выспаться. Она пообещала, что так и сделает. Отстраненная задумчивость, то и дело овладевавшая ею в течение дня, вдруг на миг отступила, и Маргарет с прежней нежностью поцеловала меня, прощаясь до вечера! Окрыленный этим поцелуем, я вышел из дому побродить по окрестным скалам. Думать мне ни о чем не хотелось, но я инстинктивно понимал, что свежий воздух, ясный солнечный свет и бесчисленные природные красоты, сотворенные Всевышним, лучше всего укрепят мою душу перед грядущим испытанием.
        Когда я вернулся с прогулки, все уже собрались за поздним чаепитием. Мне, только что пережившему восторг единения с природой, показалось несколько комичным, что мы, перед лицом нашего странного, если не сказать ужасного, предприятия по-прежнему связаны потребностями и привычками обыденной жизни.
        Все мужчины были очень серьезны: за время, проведенное в одиночестве, они явно не только отдохнули, но и основательно обо всем поразмыслили. Маргарет была оживлена, почти жизнерадостна, но мне казалось, что ей недостает ее обычной непосредственности. Со мной она держалась несколько отстраненно, что вновь возбудило во мне смутные подозрения. Сразу после чаепития она вышла из столовой, но уже через минуту вернулась со свернутым в рулон чертежом, который взяла днем. Подойдя к мистеру Трелони, она сказала:
        - Отец, я обдумала все, что вы сегодня сказали о тайном значении символов солнца, сердца и Ка, и еще раз внимательно изучила рисунки.
        - И каковы же твои выводы, дитя мое? - живо спросил мистер Трелони.
        - Здесь возможно и иное толкование.
        - Какое же? - Голос его дрогнул от волнения.
        Странным звенящим голосом, казалось, выдававшим уверенность, что в ее словах заключается истина, Маргарет ответила:
        - На закате Ка войдет в Аб и покинет его только после восхода солнца!
        - Продолжай! - хрипло проговорил отец.
        - Это означает, что двойник царицы, всегда свободный в своих перемещениях, сегодня ночью останется в ее сердце, которое имеет смертную природу и никак не может покинуть свою темницу под погребальными пеленами. Это означает, что, когда солнце канет в море, царица Тера прекратит свое существование как сознательная сила на все время вплоть до восхода, если только великий эксперимент не пробудит ее к жизни. А следовательно, ни вам, ни всем остальным она не причинит никакого вреда. Чем бы ни обернулся великий эксперимент, нам решительно ничего не угрожает со стороны бедной беспомощной мертвой женщины, которая на протяжении многих столетий ждала этой ночи, отказавшись от возможности обрести вечную свободу старым проверенным способом в страстной надежде на новую жизнь в новом мире!..
        Внезапно Маргарет умолкла. Пока она говорила, в голосе ее слышались странные интонации - жалобные, даже умоляющие, - тронувшие меня до глубины души. Она быстро отвернулась, но я успел заметить слезы в ее глазах.
        На сей раз сердце отца не откликнулось на чувства дочери. Мистер Трелони выглядел возбужденным, но при этом сохранял упрямое и властное выражение, подобное тому, что было на его суровом лице, когда он находился в трансе. Утешить дочь, едва не плакавшую от сострадания к царице, он даже не попытался - сказал лишь:
        - Что ж, скоро мы сможем проверить, верно ли твое предположение и действительно ли она не представляет для нас опасности!
        С этими словами он поднялся по каменной лестнице и скрылся в своей комнате. Маргарет проводила отца взглядом, полным тревоги.
        Странно, но ее очевидное смятение меня почему-то нимало не взволновало.
        После ухода мистера Трелони наступило молчание. Не думаю, что кому-либо из нас хотелось разговаривать. Чуть погодя Маргарет удалилась в свою комнату, а я вышел на террасу с видом на море. Свежий воздух и красота морского пейзажа помогли мне вернуть хорошее настроение, в котором я находился днем, а при мысли, что опасность насилия со стороны царицы нам больше не грозит, я возрадовался всей душой. Я столь безоговорочно доверял уверенности Маргарет, что мне даже в голову не пришло усомниться в ее доводах. В приподнятом расположении духа, уже не испытывая беспокойства, томившего меня все последние дни, я прошел в свою комнату, лег на диван и заснул.
        Меня разбудил возбужденный голос Корбека:
        - Скорее спускайтесь в пещеру! Мистер Трелони хочет всех нас сейчас же видеть! Поспешите!
        Я вскочил и бегом кинулся в пещеру. Там уже собрались все, кроме Маргарет, - она появилась сразу следом за мной, с Сильвио на руках. При виде своего заклятого врага кот попытался вырваться, но Маргарет держала его крепко и ласково успокаивала. Я взглянул на свои часы: без малого восемь.
        Как только Маргарет присоединилась к нам, отец обратился к ней - спокойным настойчивым голосом, какого я у него никогда еще не слышал:
        - Так ты полагаешь, Маргарет, что царица Тера добровольно отказалась от свободы ради этой ночи? Решила стать мумией, и ничем больше, дабы терпеливо ждать часа великого эксперимента? И оставаться в беспомощном состоянии, покуда все не закончится либо успехом, то есть воскресением, либо неудачей?
        После долгого молчания Маргарет тихо ответила:
        - Да.
        Во время паузы все в ней переменилось: осанка, выражение лица, голос, самое ее сущность. Даже Сильвио почуял что-то неладное и с неистовым усилием вырвался у нее из рук, а она, казалось, ничего и не заметила. Я ожидал, что обретший свободу кот тотчас набросится на мумию, но на сей раз такого не произошло. Он явно боялся к ней приблизиться: отпрыгнул прочь, а потом с жалобным мяуканьем подошел ко мне и потерся о ноги. Я взял Сильвио на руки, и он, удобно устроившись, мигом успокоился.
        Мистер Трелони вновь заговорил:
        - Ты уверена в этом? Веришь в это всей душой?
        Лицо Маргарет утратило отрешенное выражение - теперь оно светилось страстным воодушевлением, как у человека, которому дано говорить о великих вещах.
        - Я это знаю! - произнесла она тихим, но исполненным внутренней убежденности голосом. - И знание мое много выше веры!
        - То есть уверенность твоя столь сильна, что, будь ты самой царицей Терой, изъявила бы готовность доказать свою правоту любым предложенным мною способом?
        - Да, любым способом! - последовал бесстрашный ответ.
        - Даже если тебе придется обречь своего фамильяра на смерть… на полное исчезновение? - Голос мистера Трелони звучал жестко и напористо.
        Маргарет молчала, и я видел, что она испытывает страдание, ужасное страдание. В глазах у нее появилось затравленное выражение, какое любому мужчине мучительно видеть в глазах своей возлюбленной. Я собрался уже было вмешаться, но в следующий миг мой взгляд встретился со взглядом ее отца, горевшим яростной решимостью. Я молчал точно завороженный; молчали и двое других мужчин. Здесь происходило что-то недоступное нашему пониманию!
        В несколько широких шагов мистер Трелони оказался у западной стены пещеры и резко отодвинул ставню, закрывавшую окно. Сразу повеяло холодным воздухом, и солнечный свет пролился на них обоих, ибо Маргарет уже стояла рядом с отцом. С каменным, суровым лицом мистер Трелони указал на солнце, спускавшееся в ореоле золотого огня в море. Голосом твердым и властным, который будет звучать в моих ушах до смертного часа, он произнес:
        - Решай! Говори! Когда солнце скроется за горизонтом, будет уже слишком поздно!
        Лицо Маргарет, озаренное закатными лучами, вдруг словно просияло собственным внутренним светом, ровным и чистым.
        - Да, даже тогда!
        Затем она подступила к столику, где стояла мумия кота, и положила на нее ладонь. Теперь она вышла из солнечного света, и вокруг нее сгущались темные тени. Ясным голосом она промолвила:
        - Будь я Терой, я бы сказала: «Возьмите все, что у меня есть! Эта ночь - для одних только богов!»
        Пока она говорила, солнце ушло за горизонт, и на нас спустилась холодная тьма. Некоторое время мы стояли в полной тишине. Сильвио спрыгнул с моих рук, подбежал к хозяйке и вскинулся перед ней на задние лапы, просясь на руки. На мумию он теперь не обращал ни малейшего внимания.
        Маргарет опять была само очарование, когда печально произнесла:
        - Солнце скрылось, отец! Увидит ли кто-нибудь из нас его вновь? Роковая ночь наступила!
        Глава 20
        Великий эксперимент
        Сообщение Теры о добровольном отказе от себя самой, переданное нам, как мы полагали, через Маргарет, за считаные минуты произвело во всех нас перемены, которые при необходимости могли бы служить доказательством того, сколь безоговорочно мы уверовали в духовное существование египетской царицы. Хотя никто из нас ни на миг не забывал, что час страшного испытания неумолимо приближается, все выглядели и держались так, словно освободились от тяжкого бремени. На самом деле все время, которое мистер Трелони провел в трансе, мы постоянно пребывали в таком страхе, что чувство это глубоко укоренилось в наших душах. Человек, не переживший подобного, не в силах представить, каково это - непрестанно терзаться ужасом в ожидании неведомой опасности, которая может прийти в любое время и в любом виде.
        Перемена эта проявилась по-разному, в соответствии с характером каждого из нас. Маргарет сделалась печальной. Доктор Винчестер находился в приподнятом настроении и наблюдал за всем вокруг с живейшим интересом; мыслительный процесс, прежде служивший для него противоядием от страха, а сейчас освобожденный от этой обязанности, прибавил ему умственной энергии. Мистер Корбек казался погруженным не столько в раздумья, сколько в воспоминания. Сам же я пребывал в веселом расположении духа: беспокойство, внушенное поведением Маргарет, оставило меня, и этого мне было достаточно, по крайней мере пока.
        Что же касается мистера Трелони, он переменился меньше любого из нас. Но это и понятно: он столько лет планировал осуществить предприятие, намеченное на сегодняшнюю ночь, что любое связанное с ним событие воспринимал просто как очередной шаг на пути к цели. Он был из тех сильных, волевых натур, которых интересует только поставленная цель, а все прочее кажется несущественным. Даже сейчас, когда чрезвычайная суровость мистера Трелони несколько смягчилась оттого, что душевное напряжение спало, его целеустремленная энергия ни на миг не ослабела.
        Мистер Трелони попросил всех мужчин проследовать за ним в холл. Там у стены стоял дубовый стол, довольно длинный и не очень широкий, и мы общими усилиями спустили его в пещеру и установили посредине, под скоплением ярких электрических ламп. Маргарет какое-то время наблюдала за нами, а потом вдруг побледнела и взволнованно спросила:
        - Что вы собираетесь делать, отец?
        - Снять пелены с мумии кота. Сегодня царице Тере фамильяр не понадобится. Если вдруг она призовет его, может случиться какая-нибудь беда, а потому нам нужно предотвратить опасность. Ты встревожена, моя дорогая?
        - О нет! - быстро ответила Маргарет. - Я просто подумала о Сильвио… о том, что я почувствовала бы, если бы он был мумией, которую сейчас распеленают.
        Мистер Трелони приготовил ножи и ножницы и поместил кота на стол. Начало нашей сегодняшней работы носило довольно мрачный характер, и у меня упало сердце при мысли о том, что может произойти в этом уединенном доме во мраке ночи. Грохот волн, разбивавшихся внизу о скалы, и жутковатые завывания крепчавшего ветра усиливали чувство одиночества и оторванности от мира, но предстоявшее нам дело было столь грандиозным, что зловещие проявления природной стихии не могли поколебать нашей решимости. Мистер Трелони начал распеленывать мумию.
        Бинтов оказалось неимоверно много. Сухой треск, с которым они, прочно склеенные битумом, смолами и ароматическими веществами, отрывались друг от друга, и едкий запах красноватой пыли, облачком поднявшейся над столом, сильно действовали всем нам на нервы. Когда были сняты последние пелены, мы увидели сидевшее на задних лапах животное. Шерсть, зубы и когти у него сохранились в целости; глаза были закрыты, и морда имела выражение совсем не такое свирепое, как я ожидал. Усы, прежде плотно прижатые бинтами к голове, мигом расправились, точно у живого. Это был поистине великолепный зверь: крупный камышовый кот. Но уже секунду спустя наше восхищение сменилось страхом и всех нас пробрала дрожь: худшие наши опасения подтвердились.
        Пасть и когти кота были испачканы засохшей кровью, еще не успевшей потемнеть!
        Первым пришел в себя доктор Винчестер, более привычный к виду крови, чем остальные. Достав свою лупу, он принялся изучать красные пятна вокруг пасти животного. Мистер Трелони шумно выдохнул, словно испытав облегчение, и сказал:
        - Так я и предполагал. Это дает надежду на то, что у нас все получится.
        Доктор Винчестер уже разглядывал окровавленные передние лапы.
        - Да, как я и думал! - произнес он. - У него семь когтей!
        Вынув из своей записной книжки лист промокательной бумаги с отметками когтей Сильвио и карандашной схемой порезов, оставленных на запястье мистера Трелони, он подложил его под лапу мумифицированного кота. Царапины на бумаге точно совпали с когтями.
        Когда мы тщательно осмотрели мумию (не обнаружив, впрочем, в ней ничего необычного за исключением замечательной сохранности), мистер Трелони взял ее со стола. Маргарет порывисто шагнула вперед и тревожно воскликнула:
        - Осторожнее, отец! Осторожнее! Он может поранить вас!
        - Уже не может, моя дорогая! - ответил он, направляясь к лестнице.
        Лицо Маргарет страдальчески исказилось.
        - Куда вы? - спросила она слабым голосом.
        - В кухню. Огонь избавит нас от всякой опасности, которая может исходить от фамильяра в будущем. Даже астральное тело не способно возродиться из пепла!
        Мистер Трелони знаком велел нам следовать за ним. Маргарет со сдавленным рыданием отвернулась. Я подошел к ней, но она жестом отстранила меня и прошептала:
        - Нет-нет! Ступайте с остальными. Возможно, вы понадобитесь отцу. Ах, это все равно что убийство! Бедный, бедный кот царицы Теры!..
        Она закрыла лицо ладонями, и между пальцами у нее потекли слезы.
        В кухонном камине уже были сложены дрова, и мистер Трелони поднес к ним спичку. Растопочный хворост занялся мгновенно, и среди поленьев заплясали язычки пламени. Когда огонь разгорелся вовсю, мистер Трелони бросил в него мумию. Несколько секунд она лежала там темной массой, а кухня наполнялась мерзким запахом паленой шерсти. Потом полыхнуло и иссушенное тело. Легковоспламеняющиеся вещества, что использовались при бальзамировании, послужили дополнительным топливом, и пламя заревело. Еще пара минут огненного буйства - и мы вздохнули свободно. Фамильяра царицы Теры больше не существовало!
        По возвращении в пещеру мы нашли Маргарет сидящей в темноте. Она выключила все лампы, и лишь тусклый вечерний свет проникал сквозь узкие щели в стенах. Отец быстро подошел к ней и нежно обнял, словно защищая. Она склонила голову к нему на плечо и, казалось, начала успокаиваться. Спустя минуту-другую она обратилась ко мне:
        - Малкольм, включите свет!
        Я выполнил просьбу и тогда увидел, что, хотя она явно плакала в наше отсутствие, слезы в ее глазах уже высохли. Отец тоже увидел это и заметно обрадовался. Затем он произнес самым торжественным тоном:
        - Теперь нам нужно подготовиться к нашему великому предприятию. Нельзя ничего откладывать на последний момент!
        Маргарет, похоже догадываясь, о чем идет речь, спросила дрогнувшим голосом:
        - Что еще вы собираетесь сделать?
        Мистер Трелони, должно быть в свою очередь догадавшийся о чувствах дочери, тихо ответил:
        - Снять пелены с мумии царицы Теры.
        Она подошла к нему вплотную и умоляюще прошептала:
        - Отец, вы не поступите с ней так! Вы же мужчины!.. И в ярком свете ламп!..
        - Но почему, моя дорогая?
        - Отец, подумайте сами! Женщина! Одна-одинешенька! В таком состоянии! В таком месте! Ах! Это жестоко… жестоко!
        Маргарет была вне себя от негодования. Щеки ее пылали, в глазах блестели гневные слезы. Мистер Трелони, тронутый переживаниями дочери, принялся ее утешать. Я хотел было отойти в сторонку, но он сделал мне знак остаться на месте. Я понял, что он, как большинство мужчин в подобной ситуации, нуждается в помощи и хочет переложить на чужие плечи бремя общения с глубоко расстроенной и возмущенной женщиной. Тем не менее сначала он попытался воззвать к ее здравому смыслу:
        - Не женщина, моя милая, а мумия! Она уже пять тысяч лет как мертва!
        - Да какое это имеет значение? Пол не зависит от возраста! Женщина остается женщиной, будь она мертва хоть пять тысяч веков! И потом, вы же ожидаете, что она восстанет от своего долгого сна! А если она должна проснуться, значит это не настоящая смерть! Вы же сами уверили меня, что она оживет, когда ларец откроется!
        - Да, голубушка, и я сам в это верю! Но если даже она и не была мертва все это время, то находилась в состоянии, необычайно похожем на смерть. Не забывай также, что бальзамировали-то ее именно мужчины. В Древнем Египте не признавали равенства полов, и врачей-женщин там не было! А кроме того, - продолжал он уже более спокойным тоном, увидев, что Маргарет если и не соглашается с его доводами, то по крайней мере не возражает против них, - все присутствующие здесь мужчины привычны к таким вещам. Мы с Корбеком в свое время распеленали добрую сотню мумий, и женщин среди них было не меньше, чем мужчин. Доктор Винчестер в силу своей профессии имел дело со столькими мужчинами и женщинами, что для него вопроса половой принадлежности просто не существует. Даже Росс в своей адвокатской работе… - Тут он осекся.
        - Так вы тоже намерены в этом участвовать! - с негодованием воскликнула Маргарет, переводя взгляд на меня.
        Я почел за лучшее промолчать, а мистер Трелони, явно обрадованный вмешательством дочери, поскольку довод насчет адвокатской работы звучал совсем неубедительно, торопливо продолжил:
        - Дитя мое, ведь ты же будешь с нами! Да неужели мы сделаем что-то такое, что уязвит или оскорбит тебя? Ну же! Посмотри на вещи здраво! Мы ведь не развлечения ради все это затеяли. Мы серьезные люди, предпринимающие серьезный эксперимент, который может открыть для нас тайны древней мудрости и неимоверно приумножить знания современного человечества, указав новые пути научной мысли и научного исследования. Эксперимент, - тут он возвысил голос, - чреватый смертельным исходом для любого из нас… для всех нас! По опыту мы уже знаем, что нам грозят страшные, неведомые опасности, пережить которые, возможно, удастся не всем здесь присутствующим. Пойми, дитя мое, мы действуем не безрассудно, но со всей серьезностью людей, страстно стремящихся к великой цели. Кроме того, дорогая моя, какие бы чувства ни испытывала ты или любой из нас, для успешного завершения эксперимента нам просто необходимо распеленать мумию. Думаю, перед превращением царицы из трупа, обладающего душой и астральным телом, в живого человека снять повязки нужно в любом случае. Если замысел Теры осуществится и она очнется в своих
погребальных пеленах, для нее это будет все равно что поменять саркофаг на могилу! Она умрет мучительной смертью человека, похороненного заживо! Сейчас, когда она добровольно отказалась на время от своей астральной силы, никаких сомнений на сей счет и быть не может.
        Лицо Маргарет прояснилось.
        - Хорошо, отец! - сказала она, поцеловав мистера Трелони. - Хотя мне все равно кажется, что это страшное унижение для царицы и для женщины.
        Я двинулся к лестнице, когда она окликнула меня:
        - Куда вы, Малкольм?
        Подойдя к ней, я взял и погладил ее руку.
        - Я вернусь, когда мумию распеленают!
        Маргарет пытливо посмотрела на меня и сказала:
        - Думаю, вам тоже следует остаться. Возможно, полученный опыт пригодится вам в вашей адвокатской работе! - Она улыбнулась, встретившись со мной глазами, но тут же посерьезнела и смертельно побледнела. - Отец прав! - проговорила она отсутствующим голосом. - Дело нам предстоит опасное, и относиться к нему надо со всей ответственностью. Но тем не менее… нет, как раз поэтому вам и нужно остаться, Малкольм! Когда-нибудь, возможно, вы еще порадуетесь тому, что присутствовали здесь этой ночью!
        От ее слов сердце мое похолодело, но я не сказал ни слова. Страх и так уже неотвязно преследовал всех нас.
        К этому времени мистер Трелони с помощью мистера Корбека и доктора Винчестера снял крышку с каменного саркофага, где лежала царица. Мумия была довольно большая - длинная, широкая, объемистая - и такая тяжелая, что извлечь ее оказалось непростым делом даже для нас четверых. Под руководством мистера Трелони мы перенесли мумию на заранее подготовленный для нее стол.
        Именно тогда я впервые по-настоящему осознал весь ужас нашей затеи! Там, в ярком свете электрических ламп, материальная сторона смерти, отвратительная и безобразная, явилась нам во всей своей реальности. Наружные покровы мумии - ослабевшие, изорванные и измятые, словно от небрежного обращения, - местами потемнели от пыли, а местами истерлись до тусклой желтизны. Неровные края повязок обтрепались и превратились в бахрому; рисунки на них сохранились не полностью, лак потрескался и кое-где облупился. На мумии, судя по ее размерам, было много, очень много слоев ткани, но под ними угадывались очертания человеческого тела, наводившие тем больший ужас, что оно все еще частично оставалось от нас скрыто. Перед нами была сама смерть, и ничто иное. Все романтические фантазии о ней мигом улетучились. Двое мужчин постарше - энтузиасты египтологии, не раз уже занимавшиеся подобной работой, - ни на миг не потеряли самообладания, и доктор Винчестер держался с профессиональным хладнокровием врача, стоящего у операционного стола. Я же был подавлен, удручен и стыдился своего малодушия. Вдобавок меня сильно тревожила
мертвенная бледность Маргарет.
        И вот работа началась. Я, немногим ранее наблюдавший за распеленыванием кошачьей мумии, уже был отчасти подготовлен к подобной процедуре, но здесь работы было несравнимо больше, и требовала она несравнимо большего тщания. К тому же сейчас мы все-таки имели дело с человеческим телом, что вызывало в нас дополнительный трепет. Для бальзамирования кота применялись материалы не слишком высокого качества, но в случае с царицей, как выяснилось после снятия верхних покровов, использовались только самые лучшие смолы и ароматические вещества, да и пелены были наложены не в пример старательнее. Сама процедура разворачивания мумии, впрочем, происходила так же, как и предыдущая: то же облако красноватой пыли, тот же едкий запах битума, тот же сухой треск отрываемых бинтов. Последних было просто невероятное количество, и общая толщина слоев оказалась огромной. С каждым снятым покровом волнение мое возрастало. Сам я участия в работе не принимал, и Маргарет взглянула на меня с благодарностью, когда я отступил от стола. Мы крепко взялись за руки и так и стояли. Каждый последующий слой пелен был изготовлен из более
тонкой и качественной ткани, и чем дальше шло дело, тем меньше запах от них отдавал битумом, хотя и становился все резче. Похоже, новый странный аромат каким-то особенным образом повлиял на всех нас; впрочем, работе это нисколько не помешало: она не прерывалась ни на секунду. На иных из нижних пелен имелись символы и рисунки, порой выполненные одной светло-зеленой краской, порой разноцветные, но всегда с преобладанием зеленого. Время от времени мистер Трелони или мистер Корбек обращали наше внимание на какой-нибудь особо любопытный рисунок, прежде чем аккуратно положить очередной бинт в высоченную груду, которая все продолжала расти позади них.
        Наконец стало ясно, что пелен на мумии осталось совсем мало. Контуры ее уже уменьшились до нормально сложенной женской фигуры чуть выше среднего роста. По мере того как работа близилась к завершению, Маргарет бледнела все сильнее, сердце у нее билось все чаще, и дышала она так тяжело, что я даже за нее испугался.
        Снимая последние покровы, мистер Трелони случайно вскинул глаза и заметил встревоженное, страдальческое выражение на бескровном лице дочери. Решив, что она расстроена нарушением благопристойности, он на миг замер и сказал успокоительным тоном:
        - Не переживай, голубушка! Ничто не заденет твоих чувств. Смотри! На царице платье - причем поистине роскошное!
        Самая последняя пелена представляла собой широкую - в рост царицы - полосу легкой полупрозрачной материи. Под ней оказалось парадное платье из белой ткани, закрывавшее тело от горла до ступней.
        Да из какой изумительной ткани! Мы все наклонились, чтобы рассмотреть ее получше.
        Маргарет вмиг забыла о своих душевных терзаниях, обнаружив чисто женский интерес к прекрасному наряду царицы. Да и мы, мужчины, разглядывали его с неподдельным восхищением, ибо никому из наших современников еще не доводилось видеть подобной ткани. Она была тонкая, как тончайший шелк, но на всем белом свете не найдется сегодня шелка, что струился бы столь мягкими и плавными складками - пускай и плотно слежавшимися под тугими пеленами за пять тысячелетий.
        Ворот платья украшал орнамент в виде переплетенных тонких побегов сикомора, искусно вышитый золотой нитью, а по подолу тянулась череда разновеликих лотосов, тоже златотканых и представленных во всей живой прелести природного цветения.
        Поперек тела, но не обхватывая его, лежал пояс из драгоценных камней: изумительной красоты, сиявший и мерцавший всеми красками небесных светил! Пряжка на нем была из огромного желтого алмаза округлых очертаний, по форме похожего на сдавленный упругий шар. Он сверкал и блистал, как если бы в нем было заключено настоящее солнце, лучами своими озаряющее все вокруг. По бокам от него находились два лунных камня, поменьше, чистый блеск которых на фоне яркого сияния солнечного камня напоминал серебристый свет луны. Далее с обеих сторон тянулся ряд переливавшихся разными цветами камней, соединенных между собой изящными золотыми звеньями. Казалось, в каждом из них скрыта живая звезда, мерцавшая переменчивым светом.
        Восхищенно всплеснув руками, Маргарет нагнулась, чтобы рассмотреть пояс получше, но внезапно отпрянула и выпрямилась во весь рост.
        - Это не погребальное одеяние! - с уверенностью произнесла она. - Это свадебный наряд!
        Наклонившись, мистер Трелони приподнял складку платья у самой шеи и тихо охнул, словно удивленный чем-то, приподнял ткань повыше, а затем порывисто выпрямился и воскликнул, указывая рукой:
        - Маргарет права! Платье предназначалось не для мертвой женщины! Смотрите! Оно не надето, а просто положено на тело!
        Он взял драгоценный пояс и передал Маргарет. Потом обеими руками поднял просторное платье и осторожно положил на руки дочери, которые та, следуя естественному побуждению, вытянула перед собой. Вещи столь бесподобной красоты имеют величайшую ценность и требуют самого бережного обращения.
        У всех нас перехватило дыхание при виде прелестного тела, теперь полностью обнаженного, если не считать платка, закрывавшего лицо. Мистер Трелони наклонился и слегка дрожавшими руками поднял платок, столь же тонкий, как ткань платья. Когда он отступил и взорам нашим явилась вся блистательная красота царицы, меня вдруг окатила волна стыда. Не пристало нам стоять здесь, непочтительно глазея на божественную наготу, ничем не прикрытую! Это непристойно! Почти кощунственно! Восхитительное тело дивной белизны казалось истинным воплощением совершенства. Ничего от смерти в нем не было: оно походило на статую, вырезанную из слоновой кости искусной рукой Праксителя[6 - Пракситель (ок. 390 - ок.330 до н. э.) - древнегреческий скульптор, мраморные статуи которого отличают чувственная красота и одухотворенность.]. Никакого ужасного усыхания, неизменно сопутствующего смерти. Никакой отверделой сморщенности, характерной для большинства мумий. Никакого истончения, свойственного иссохшим в песке телам, какие мне доводилось видеть в музеях. Казалось, все поры тела чудесным образом сохранились. Плоть была мягкой,
упругой и налитой, как у живого человека. Атласно-гладкая кожа имела изумительный цвет свежей слоновой кости - чернело лишь истерзанное, покрытое отверделой кровяной коркой запястье правой руки, от которого была оторвана кисть, десятки веков пролежавшая поверх погребальных пелен на груди царицы.
        Движимая женским состраданием, Маргарет - с горевшими гневом очами и пылавшими щеками - вновь накрыла тело великолепным платьем. Теперь мы видели только лицо. И оно поражало даже сильнее, чем тело, поскольку выглядело совсем живым. Веки сомкнуты, длинные черные ресницы полукружиями лежат на щеках. Благородно очерченные ноздри хранят неподвижность, в жизни всегда выглядящей более глубокой и мирной, чем в смерти. Полные красные губы чуть приоткрыты, и между ними виднеется полоска жемчужно-белых зубов. Необычайно густые волосы цвета воронова крыла пышно уложены над белым лбом, а на него выбиваются несколько непослушных завитков. Сходство царицы с Маргарет глубоко потрясло меня, хотя я уже знал о нем со слов Корбека, сославшегося на мистера Трелони. Эта женщина (думать о ней как о мумии или трупе я решительно не мог) была точной копией Маргарет, какой та впервые предстала моему взору. Сходство усиливала драгоценность в ее волосах - «оперенный диск», подобный тому, что украшал тогда голову моей возлюбленной. Драгоценность поистине прекрасная: огромная жемчужина с лунным блеском, обрамленная резными
перьями из лунного камня.
        Мистер Трелони вдруг смертельно побледнел и пошатнулся. Когда Маргарет бросилась к нему и заключила в объятия, пытаясь успокоить, он прерывисто прошептал:
        - Я словно вижу перед собой тебя мертвую, дитя мое!
        Последовало долгое молчание. Снаружи доносился рев ветра, усилившегося до ураганного, и яростный грохот волн, что разбивались о скалы далеко внизу. Из оцепенения нас вывел голос мистера Трелони, вновь окрепший:
        - Позже мы попробуем выяснить, каким именно способом забальзамировано тело. Ничего подобного я не встречал прежде. Никаких разрезов для извлечения внутренних органов на нем нет, а значит, все они остались на месте. С другой стороны, в теле нет крови, но вместо нее в жилы искусно введено какое-то вещество вроде воска или стеарина. Я вот думаю, мог ли в то время использоваться парафин? Может быть, бальзамировщики неизвестным нам способом закачали его в кровяные сосуды, где он и затвердел?
        Маргарет набросила на тело простыню и попросила нас отнести его к ней в комнату. Мы так и сделали, а там положили мумию царицы на кровать. Потом девушка велела нам уйти.
        - Оставьте Теру наедине со мной. Нам все равно еще ждать много часов, а я не хочу, чтобы она лежала там, нагая, в беспощадном свете электричества. Может, она приготовилась к свадьбе… свадьбе с Ангелом Смерти… так пускай она хотя бы оденется в свой чудесный наряд.
        Когда немногим позже Маргарет пригласила меня в свою комнату, мертвая царица была облачена в свое прекрасное платье, расшитое золотом, и перевязана драгоценным поясом. Вокруг нее горели свечи, и на груди лежали белые цветы.
        С минуту мы стояли, держась за руки, и смотрели на нее, а потом Маргарет со вздохом накинула на тело одну из своих белоснежных простыней и двинулась прочь. Тихо затворив за собой дверь, она со мной вместе прошла в столовую, где к тому времени собрались все остальные, и мы принялись обсуждать события, уже произошедшие и еще предстоявшие.
        Время от времени у меня возникало впечатление, что мы искусственно поддерживаем беседу, дабы к нам вернулась прежняя уверенность в себе. Долгое ожидание начинало сказываться на наших нервах. Теперь для меня было очевидно, что мистер Трелони пострадал от перенесенного транса больше, чем мы думали или чем он хотел показать. Сила воли и решимость его остались прежними, но физически он заметно сдал. Оно и неудивительно: четыре дня пребывания на грани смерти ни для кого не могут пройти бесследно.
        С каждым часом время текло все медленнее и медленнее. Все мужчины, похоже, начали ощущать легкую сонливость. Я задался вопросом: а не было ли это дремотное состояние следствием того гипнотического воздействия царицы, которому некогда подверглись мистер Трелони и мистер Корбек? Доктор Винчестер время от времени впадал в отрешенность, периоды которой становились все длиннее и наступали все чаще.
        Что касается Маргарет, напряженное ожидание сказалось на ней гораздо заметнее, чем на всех прочих: все-таки женщина. Она бледнела все сильнее и сильнее, и ближе к полуночи, всерьез забеспокоившись за нее, я увел девушку в библиотеку и попытался уговорить ненадолго прилечь там на диван. По решению мистера Трелони великий эксперимент должен начаться ровно через семь часов после захода солнца, то есть в три часа ночи. Даже если отвести целый час на окончательные приготовления, нам оставалось ждать еще два часа, и я клятвенно пообещал, что буду за ней присматривать и разбужу в любое время, какое она назовет. Однако Маргарет и слушать об этом не пожелала. Она с милой улыбкой поблагодарила меня за заботу, но заверила, что совершенно не хочет спать и полна сил, а бледна просто от естественного волнения, вызванного томительным ожиданием. Мне пришлось скрепя сердце согласиться, но я на час с лишним задержал ее в библиотеке, занимая разговорами на самые разные темы. Так что, когда она наконец настояла на возвращении в комнату отца, я удовлетворенно подумал, что по крайней мере помог ей скоротать время.
        Когда мы туда пришли, трое мужчин терпеливо сидели в молчании. С подобающей мужчинам стойкостью духа они сохраняли спокойствие, ясно сознавая, что сделали все от них зависящее. Итак, мы продолжили ждать.
        Звон часов, пробивших два раза, всех взбодрил. Зловещая атмосфера, окутывавшая нас в течение предшествующих мучительно долгих часов, мигом рассеялась, и мы с живостью взялись каждый за свою работу. Первым делом мы проверили, все ли окна надежно закрыты: теперь буря бушевала столь яростно, что мы опасались, как бы она не помешала нашим планам, для осуществления которых требовалась полная тишина. Затем мы приготовили респираторы, чтобы были под рукой, когда понадобятся. Мы с самого начала условились использовать защитные маски, так как не исключали, что из волшебного ларца, когда он откроется, может изойти какой-нибудь ядовитый газ. А в том, что ларец откроется, никто из нас почему-то не сомневался.
        Затем под бдительным надзором Маргарет мы перенесли из ее комнаты в пещеру тело царицы Теры, все еще облаченное в свадебное платье.
        Странное зрелище, должно быть, представляла собой группа серьезных, сосредоточенных мужчин, которые в гробовом молчании выносили из озаренной свечами и усыпанной белыми цветами комнаты недвижное тело, напомнившее статую из слоновой кости, когда с него соскользнула простыня.
        Мы бережно опустили царицу в саркофаг и на грудь ей поместили оторванную семипалую кисть. Под ладонь царицы мистер Трелони положил рубин семи звезд, извлеченный из сейфа. Оказавшись на прежнем своем месте, камень вдруг вспыхнул и засверкал огнем. Яркие электрические лампы заливали холодным светом огромный саркофаг, полностью подготовленный к последнему эксперименту - великому эксперименту, которому предстояло завершить исследования, коим посвятили жизнь двое ученых-путешественников. Поразительное внешнее сходство между мумией и Маргарет, чья мертвенная бледность его только усиливала, придавало всему происходившему еще б?льшую странность.
        На окончательные приготовления у нас ушло добрых три четверти часа, ибо каждое свое действие мы совершали с величайшей осторожностью, а потому очень медленно. Затем Маргарет поманила меня, и я проследовал за ней в ее комнату. Там она сделала нечто такое, что произвело на меня сильнейшее впечатление и вновь живо напомнило о том, сколь опасное предприятие мы затеяли. Одну за другой Маргарет задула все свечи, и поставила каждую на прежнее место и, обратив взгляд на меня проговорила:
        - Они нам больше не понадобятся! Каков бы ни был исход - жизнь или смерть, - в свечах у нас уже не будет необходимости!
        Мы с ней вернулись в пещеру, исполненные странного чувства обреченности. Теперь пути назад не было!
        Мы надели респираторы, и каждый занял свое место, заранее оговоренное. Я стоял подле выключателей, готовый зажигать и гасить электрический свет по приказу мистера Трелони. Он строго-настрого велел мне выполнять все его указания в точности, предупредив, что любая моя оплошность может стоить жизни любому из нас или всем вместе. Маргарет и доктор Винчестер расположились между саркофагом и стеной, дабы не загораживать волшебный ларец от мумии. От них требовалось зорко наблюдать за всем, что будет происходить с царицей.
        Мистер Трелони и мистер Корбек должны были проследить за тем, чтобы все светильники должным образом загорелись, а потом занять свои места у саркофага - первый у изножья, второй у изголовья.
        Когда стрелки приблизились к назначенному часу, оба уже стояли с зажженными свечами, точно пехотинцы давно минувших дней со своими запальниками.
        Потянулись невыносимо долгие минуты ледяного ужаса. Мистер Трелони неотрывно смотрел на свои часы, готовясь дать сигнал к действию.
        Время ползло еле-еле, но наконец стрекот часовых шестеренок возвестил о наступлении роковой минуты. Удары серебряного колокольчика прозвучали для нас подобием трубы судного дня. Один… два… три!..
        Фитили египетских ламп воспламенились, и я погасил электрический свет. Во мраке, который рассеивали лишь трепетные огни древних светильников, все приняло причудливые, зыбкие очертания. Мы ждали с бешено колотившимися сердцами. Мое так и выпрыгивало из груди, и мне чудилось, будто я слышу частый стук других. Снаружи неистовствовала буря; ставенки узких окон дрожали и сотрясались, словно кто-то пытался вломиться в пещеру.
        Потянулись томительно долгие секунды. Казалось, весь мир замер. Фигуры моих товарищей расплывались в полутьме, отчетливо виднелось лишь белое платье Маргарет. Толстые респираторы, что были на нас надеты, усугубляли странность нашего облика. Когда двое мужчин склонились над ларцом, тусклый свет ламп обрисовал квадратную челюсть и твердо сжатые губы мистера Трелони, морщинистые смуглые скулы мистера Корбека. В глазах у обоих блестел отраженный огонь. Глаза же доктора Винчестера, стоявшего у стены напротив, мерцали как звезды, а глубокие очи Маргарет блистали что черные солнца.
        Да разгорятся ли когда-нибудь эти лампы?
        В действительности прошло лишь несколько секунд, прежде чем лампы зажглись ясным, ровным светом, который делался все ярче, меняясь от голубого к кристально-белому. Поначалу они не оказывали на ларец заметного действия, но уже довольно скоро в нем появилось бледное сияние, которое начало постепенно усиливаться. Вскоре он стал походить на сверкающий драгоценный камень, а потом - на живое существо, одушевленное светом. Мистер Трелони и мистер Корбек молча вернулись на свои места у саркофага.
        Мы ждали с замиранием сердца.
        Внезапно раздался хлопок, похожий на приглушенный крошечный взрыв, и крышка ларца приподнялась на несколько дюймов - мы ясно это видели, так как вся пещера была теперь ярко освещена. Потом крышка медленно откинулась, словно под напором какой-то силы, шедшей изнутри, и встала вертикально. Что находится в ларце, я не видел: поднятая крышка загораживала обзор. Ларец по-прежнему светился, и из него пополз бледный зеленоватый туман, струи которого поплыли в сторону саркофага, словно влекомые к нему. Даже через респиратор я ощутил странный едкий запах. Немного погодя туман сгустился и начал заползать прямо в открытый саркофаг. Вне сомнения, мумия каким-то образом притягивала его к себе, и он как-то на нее воздействовал: саркофаг медленно осветился внутри, как если бы лежавшее в нем тело стало источать сияние. Со своего места я ничего толком не видел, но по лицам четверых наблюдателей понял, что там творится нечто странное.
        Мне нестерпимо хотелось подбежать и самому посмотреть, но, памятуя о суровом предостережении мистера Трелони, я оставался там, где мне было велено находиться.
        Снаружи продолжала бушевать буря, и я чувствовал, как скала, на которой был выстроен дом, сотрясается от яростных ударов волн. Ставни вздрагивали под натиском неистового ветра, казалось, поставившего себе целью ворваться в пещеру. В ту минуту мучительного ожидания, когда силы жизни и смерти исступленно боролись за превосходство, воображение мое разыгралось не на шутку и буря представилась мне живым существом, распаленным лютым гневом.
        Четверо наблюдателей, стоявших с напряженными лицами возле каменного гроба, вдруг разом подались вперед. Их широко раскрытые от изумления глаза, в которых отражалось потустороннее сияние, исходившее из саркофага, засверкали каким-то неземным блеском.
        Сам я, почти ослепленный ярким, резким светом, уже не доверял своему зрению. Измученным моим глазам почудилось, будто из саркофага поднялось что-то дымчатое… что-то вроде облака белой мглы. В самой сердцевине этого облака, тусклого и полупрозрачного, как опал, смутно угадывались очертания руки, сжимавшей огненно-красный переливчатый камень. Когда яркое сияние ларца слилось с живым сиянием рубина, зеленая пелена тумана, которая плавала в воздухе между ними, внезапно обратилась в каскад бриллиантовых искр - чудо, сотворенное светом!
        В следующий миг случилось непредвиденное. Свирепая буря, сражавшаяся со ставнями узких окошек, наконец одержала победу. Со звуком пистолетного выстрела засов на одной из толстых ставен лопнул, и она распахнулась, с грохотом ударившись о стену. В пещеру ворвался мощный порыв ветра - пламя ламп затрепетало, заметалось, а струи зеленого тумана понесло прочь от саркофага.
        Тут же произошла перемена и с ларцем. В нем полыхнула огненная вспышка, раздался глухой взрыв, а потом вместо зеленого тумана из него пошел черный дым, который до жути быстро сгущался и расползался, заволакивая пещеру и скрывая ее очертания. Клубы этого дыма подхватывал и кружил завывавший ветер. По знаку мистера Трелони мистер Корбек затворил ставню и прочно закрепил клином.
        Я охотно пособил бы чем-нибудь, но не смел отойти от выключателей без приказа мистера Трелони, который по-прежнему стоял у изголовья каменного гроба. Я махнул рукой, привлекая к себе внимание, однако он жестом велел мне оставаться на месте. Четыре фигуры возле саркофага были уже едва различимы в плотных сгустках дыма, а через считаные секунды и вовсе скрылись в них. Меня охватило неодолимое желание броситься к Маргарет, но я опять сдержал себя. Если этот стигийский мрак не рассеется в ближайшие минуты, свет будет нам жизненно необходим, а я сейчас хранитель света! Мучительная тревога, снедавшая меня, стала просто невыносимой.
        Ларец теперь потускнел, и свет ламп понемногу мерк, словно сдавшись перед густым дымом. Еще немного - и здесь воцарится кромешная тьма.
        Я все ждал и ждал в полной готовности включить электрический свет по первому же приказу, но такового не поступало. Я стоял неподвижно, напряженно всматриваясь в пелену дыма, по-прежнему валившего из ларца, свечение которого становилось все слабее. Лампы начали гаснуть одна за другой.
        Наконец осталась гореть лишь одна из них - неверным тускло-голубым пламенем. Я изо всех сил всматривался туда, где находилась Маргарет, в надежде разглядеть ее лицо, если вдруг мрак рассеется хоть на миг. Теперь я терзался страхом исключительно за нее. В темноте смутно виднелось лишь белое платье рядом с расплывчатой черной массой саркофага.
        Дымная мгла сгущалась все сильнее, и теперь ядовитый запах разъедал мне не только глаза, но и ноздри. Постепенно валившие из ларца клубы стали меньше и не такими плотными. Потом я уловил движение чего-то белого около саркофага - несколько быстрых промельков, которые я с трудом различил в густом дыму при слабевшем свете, так как теперь и пламя последней лампы запрыгало, затрепетало, перед тем как погаснуть.
        Наконец потухла и она, и тогда я почувствовал себя вправе заговорить. Сдвинув с лица респиратор, я спросил:
        - Не пора ли включить свет?
        Ответа не последовало, а потому я, уже задыхаясь от дыма, повторил громче:
        - Мистер Трелони, не пора ли включить свет? Ответьте мне! Если вы сейчас ничего не скажете, я так и сделаю!
        Не дождавшись ответа, я повернул выключатель, но - о ужас! - он не сработал. Я рванулся было к лестнице, чтобы выяснить причину неполадки, но непроглядная тьма застилала все вокруг.
        Ощупью я направился туда, где, по моим предположениям, находилась Маргарет, и в кромешном мраке наткнулся на тело - женское, судя по платью. Сердце у меня оборвалось: моя возлюбленная либо пребывала в глубоком беспамятстве, либо же - страшно подумать! - умерла. Подхватив бездыханное тело на руки, я двинулся вперед и через несколько шагов наткнулся на стену. Следуя вдоль нее, я добрался до лестницы и взбежал по ступенькам со всем возможным проворством, хотя моя дорогая ноша и затрудняла дело. Видимо, надежда придала мне сил: чем выше я поднимался из пещеры, тем легче казалось тело, которое я нес.
        Положив Маргарет на пол в холле, я ощупью добрался до ее комнаты, где, как я знал, были спички и свечи, которые она ставила подле царицы. Я чиркнул спичкой - ах, до чего же здорово было снова увидеть свет! - и зажег две свечи. Взяв по свече в каждую руку, я поспешил обратно в холл, где оставил, как я полагал, свою возлюбленную.
        Тела там не оказалось. На месте, куда я совсем недавно положил Маргарет, лежало свадебное платье царицы Теры, перехваченное чудесным драгоценным поясом. На лифе платья - слева, в области сердца, - покоился рубин семи звезд.
        Объятый невыразимым отчаянием и ужасом, я торопливо спустился обратно в пещеру. Две моих свечи казались крохотными тусклыми точками света в непроницаемом черном дыму. Я снова надел респиратор, висевший у меня на шее, и двинулся на поиски своих товарищей.
        Всех четверых я нашел около саркофага. Они лежали навзничь на полу, устремив в пустоту неподвижные взгляды, в которых застыло выражение неописуемого ужаса. Маргарет закрывала лицо ладонями, но блеск в ее остекленевших глазах, видневшихся меж пальцев, наводил еще больший страх, чем открытые мертвые взоры остальных.
        Я отворил все ставни, впуская в пещеру свежий воздух. Буря стихла так же быстро, как поднялась, и ветер дул редкими, слабыми порывами. Что ж, теперь стихия может и уняться: она сделала свое дело!
        Я попытался вернуть своих товарищей к жизни, но все было тщетно. Там, в уединенном доме, где неоткуда ждать помощи, я ничего, совсем ничего не мог поделать.
        Слава богу, я был хотя бы избавлен от пытки надеждой.
        Приложение
        Альтернативное окончание заключительной главы из текста издания 1912 года
        Первым делом мы проверили, все ли окна надежно закрыты, и приготовили респираторы, чтобы они были под рукой, когда понадобятся. Мы с самого начала условились использовать защитные маски, так как не исключали, что из волшебного ларца, когда он откроется, может изойти какой-нибудь ядовитый газ. А в том, что ларец откроется, никто из нас почему-то не сомневался.
        Затем под бдительным надзором Маргарет мы перенесли из ее комнаты в кабинет мистера Трелони забальзамированное тело царицы Теры, положили там на диван и накрыли простыней, чтобы она могла легко из-под нее выскользнуть, если оживет. Оторванную семипалую кисть мы поместили к ней на грудь, а под ладонь мистер Трелони положил рубин семи звезд, извлеченный из большого сейфа. Оказавшись на прежнем своем месте, камень вдруг вспыхнул и засверкал огнем.
        Странное зрелище, должно быть, представляла собой группа серьезных, сосредоточенных мужчин, которые в гробовом молчании выносили из озаренной свечами и усыпанной белыми цветами комнаты недвижное тело, напомнившее статую из слоновой кости, когда с него соскользнула простыня.
        Яркие электрические лампы освещали огромный саркофаг посреди комнаты, подготовленной к последнему эксперименту - великому эксперименту, - которому предстояло завершить исследования, коим посвятили жизнь двое ученых-путешественников. Поразительное внешнее сходство между мумией и Маргарет, чья мертвенная бледность его только усиливала, придавало всему происходившему еще б?льшую странность.
        На окончательные приготовления у нас ушло добрых три четверти часа, ибо каждое свое действие мы совершали с величайшей осторожностью, а потому очень медленно. Затем Маргарет поманила меня, и я вместе с ней пошел в ее комнату за Сильвио. Кот, мурлыча, подбежал к своей хозяйке. Она подняла его и передала мне, а потом сделала нечто такое, что произвело на меня сильнейшее впечатление и вновь живо напомнило о том, сколь опасное предприятие мы затеяли. Одну за другой Маргарет задула все свечи, поставила каждую на прежнее место, затем обратила взгляд на меня и проговорила:
        - Они нам больше не понадобятся! Каков бы ни был исход - жизнь или смерть, - в свечах у нас уже не будет необходимости!
        Взяв у меня кота, замурлыкавшего у нее на груди еще громче, она направилась обратно в кабинет отца. Я последовал за ней и плотно закрыл за собой дверь, исполненный странного чувства обреченности. Теперь пути назад не было!
        Потом мы надели респираторы, и каждый занял свое место, заранее оговоренное. Я стоял у самой двери подле выключателей, готовый зажигать и гасить электрический свет по приказу мистера Трелони. Доктор Винчестер расположился за диваном, дабы не загораживать саркофаг от мумии; он должен был зорко наблюдать за всем, что будет происходить с царицей. Маргарет встала с ним рядом, готовая опустить Сильвио на диван или на пол возле него, когда посчитает нужным. Мистер Трелони и мистер Корбек должны были проследить за тем, чтобы все светильники должным образом загорелись. Когда стрелки часов приблизились к трем, оба уже стояли с зажженными запальниками.
        Удары серебряного часового колокольчика прозвучали для нас подобием трубы судного дня. Один… два… три!..
        Между вторым и третьим ударами фитили ламп воспламенились, и я погасил электрический свет. Во мраке, который рассеивали лишь трепетные огни древних светильников, все приняло причудливые, зыбкие очертания. Мы ждали с бешено колотившимися сердцами. Мое так и выпрыгивало из груди, и мне чудилось, будто я слышу частый стук других.
        Потянулись томительно долгие секунды. Казалось, весь мир остановился. Фигуры моих товарищей расплывались в полутьме, отчетливо виднелось лишь белое платье Маргарет. Толстые респираторы, что были на нас надеты, усугубляли странность нашего облика. Тусклый свет ламп обрисовывал квадратную челюсть и твердо сжатые губы мистера Трелони, смуглые, гладко выбритые скулы мистера Корбека. В глазах у обоих блестел отраженный огонь. Глаза же доктора Винчестера, стоявшего у стены напротив, мерцали как звезды, а глубокие очи Маргарет блистали что черные солнца. Глаза Сильвио сияли изумрудами.
        Да разгорятся ли когда-нибудь эти лампы?
        В действительности прошло лишь несколько секунд, прежде чем лампы зажглись ясным, ровным светом, который делался все ярче, меняясь от голубого к кристально-белому. Поначалу они не оказывали на ларец заметного действия, но уже довольно скоро в нем появилось бледное сияние, которое начало постепенно усиливаться. Вскоре он стал походить на сверкающий драгоценный камень, а потом - на живое существо, одушевленное светом.
        Мы ждали с замиранием сердца.
        Внезапно раздался хлопок, похожий на приглушенный крошечный взрыв, и крышка ларца приподнялась на несколько дюймов - мы ясно это видели, так как вся комната была теперь ярко освещена. Потом крышка медленно откинулась, словно под напором какой-то силы, шедшей изнутри, и встала вертикально. Ларец по-прежнему светился, и из него пополз бледный зеленоватый дым. Даже через респиратор я ощутил странный едкий запах. Затем дым начал сгущаться, расползаться клубами, которые быстро заволокли комнату. Меня охватило неодолимое желание броситься к Маргарет, которая, как я видел сквозь дымную пелену, по-прежнему стояла за диваном, выпрямившись во весь рост. В следующее мгновение я увидел, как доктор Винчестер тяжело оседает на пол и, оставаясь в сознании, машет рукой, словно запрещая к нему приближаться. Фигуры мистера Трелони и мистера Корбека были уже едва различимы в плотных сгустках дыма, а через считаные секунды и вовсе скрылись в них. Ларец по-прежнему светился, но лампы начали меркнуть. Поначалу я подумал, что их просто заволокло сплошным черным дымом, но потом понял, что они гаснут одна за другой.
Вероятно, они пылали столь сильно и ярко, что масло в них быстро выгорело.
        Я все ждал и ждал в полной готовности включить электрический свет по первому же приказу, но такового не поступало. Я стоял неподвижно, напряженно всматриваясь в пелену дыма, по-прежнему валившего из ларца, свечение которого становилось все слабее, тогда как лампы начали гаснуть одна за другой.
        Наконец осталась гореть лишь одна из них - неверным тускло-голубым пламенем. Кроме нее, единственным источником света оставался сияющий ларец. Я изо всех сил всматривался туда, где находилась Маргарет: теперь я терзался страхом исключительно за нее. В темноте смутно виднелось лишь белое платье за диваном, где лежала недвижная белая фигура. Сильвио пребывал в тревожном возбуждении, и только его жалобное мяуканье нарушало тишину комнаты. Дымная мгла сгущалась все сильнее, и теперь ядовитый запах разъедал мне не только глаза, но и ноздри. Постепенно валившие из ларца клубы стали меньше и не такими плотными. Потом я уловил движение чего-то белого около саркофага - несколько быстрых промельков, которые я с трудом различил в густом дыму при слабевшем свете, так как теперь и сияние ларца угасало. Опять послышалось мяуканье Сильвио, где-то совсем рядом, а секунду спустя кот жалобно потерся о мои ноги.
        Последний зыбкий огонек погас, и в наступившей тьме египетской я различал лишь бледные полоски света по краям штор. Тогда я почувствовал себя вправе подать голос.
        Сдвинув с лица респиратор, я спросил:
        - Не пора ли включить свет?
        Ответа не последовало, а потому я, уже задыхаясь от дыма, повторил громче:
        - Мистер Трелони, не пора ли включить свет?
        Он так и не ответил, но из другого конца комнаты раздался голос Маргарет, чистый и звонкий, как серебряный колокольчик:
        - Да, Малкольм, включайте!
        Я повернул выключатель, и лампы зажглись, но казались лишь тусклыми точками света в пелене густого дыма. Такую мглу не рассеяли бы даже самые мощные светильники. Я бросился к Маргарет, чье белое платье смутно виднелось во мраке, нащупал и сжал ее руку. Почувствовав мою тревогу, она тотчас сказала:
        - Со мной все в порядке, не волнуйтесь!
        - Слава богу! - воскликнул я. - А как остальные? Давайте скорее откроем окна, чтобы дым выветрился!
        К моему удивлению, ответила Маргарет голосом безразличным, едва ли не сонным:
        - С ними ничего не случится. Им не причинили никакого вреда.
        Я не стал спрашивать, как и почему она пришла к такому выводу, но поднял ставни всех окон в комнате, а потом распахнул дверь настежь.
        Немного погодя, когда густой черный дым стал выветриваться, а электрический свет, казалось, начал усиливаться, я смог рассмотреть комнату. Все мужчины находились без сознания. Доктор Винчестер простерся на полу возле дивана в такой позе, будто упал и перекатился на спину. У дальней стороны саркофага лежали мистер Трелони и мистер Корбек, к великому моему облечению, не мертвые, а просто без чувств: оба мерно и глубоко дышали. Маргарет стояла все так же неподвижно позади дивана. Поначалу она пребывала в оцепенении, однако с каждой секундой оно заметно ослабевало. Наконец она сдвинулась с места и помогла мне подтащить к окну своего отца. Совместными усилиями мы перенесли туда же и остальных, а потом она стремительно спустилась в столовую и вскоре воротилась с графином бренди. Мы влили в рот каждому немного спиртного. Через несколько минут после того, как мы открыли настежь окна, мужчины один за другим начали приходить в себя. До сих пор все мои мысли и действия были направлены на помощь товарищам; теперь же у меня отлегло от сердца. Я огляделся по сторонам, чтобы узнать, чем закончился наш
эксперимент. Дым почти рассеялся, но в воздухе все еще висела серая пелена и ощущался странный едкий запах.
        С саркофагом не произошло никаких видимых изменений. Ларец стоял открытый, и в нем - в вырезанных там отделениях - лежали груды черного пепла. И саркофаг, и ларец, да и вообще все в комнате было покрыто слоем жирной сажи. Я подошел к дивану. Белая простыня по-прежнему оставалась на нем, но была откинута в сторону, словно кто-то недавно встал с постели.
        Царицы Теры там не было! Я подвел к дивану Маргарет - она неохотно оставила отца, возле которого хлопотала, но последовала за мной без возражений, - и, держа за руку, прошептал:
        - Что случилось с царицей? Скажите мне! Вы находились рядом и наверняка что-то видели!
        - Я ничего не видела, - очень спокойно ответила она. - Пока дым не сгустился, я не сводила глаз с дивана, но там не происходило никаких перемен. Потом, когда стало так темно, что я уже ничего не различала, мне почудилось какое-то движение рядом. Может быть, это доктор Винчестер упал без чувств, но я в этом не уверена. А в тот момент я подумала: вдруг это царица просыпается, - и потому опустила на пол бедного Сильвио. Кажется, он убежал: мне послышалось мяуканье где-то у двери. Надеюсь, он на меня не обиделся!
        Будто в ответ на ее слова, Сильвио вбежал в комнату, встал перед хозяйкой на задние лапы, а передними вцепился в ее платье, настойчиво просясь на руки. Она подняла его и принялась ласкать и успокаивать.
        Я тщательно осмотрел диван и все вокруг. Когда мистер Трелони и мистер Корбек достаточно оправились (что произошло уже через пару минут, хотя доктору Винчестеру, чтобы прийти в себя, понадобилось больше времени), мы все вместе еще раз придирчиво обследовали комнату. Но единственное, что мы обнаружили, - это груда мельчайшей пыли, источавшей странный затхлый запах. На диване лежали «оперенный диск», прежде украшавший волосы царицы, и звездный рубин с начертанным на нем заклинанием, повелевающим богами.
        Кроме этого, мы не нашли никаких свидетельств, которые помогли бы нам понять, что же здесь произошло. Лишь одно подтверждало нашу догадку о полной физической аннигиляции мумии: в стоявшем в холле саркофаге, куда мы поместили мумию кота, оказалась горстка такой же пыли.
        Осенью мы с Маргарет поженились. По случаю свадебного торжества она надела платье мумии, драгоценный пояс и украшение, которое царица Тера носила в волосах. На груди у нее, оправленный в золотое кольцо в виде скрученного стебля лотоса, сиял рубин семи звезд с вырезанными на нем словами, дающими власть над богами всех миров. Во время церемонии солнечный свет, лившийся через алтарное окно, упал на чудесный камень - и тот вспыхнул и засверкал, похожий на живое существо.
        Должно быть, высеченные на сокровище слова возымели свое действие, ибо Маргарет безраздельно властвует над моим сердцем, и на всем белом свете нет человека счастливее меня.
        Мы часто вспоминаем великую царицу и свободно о ней говорим. Однажды, когда я со вздохом выразил сожаление, что она так и не возродилась к новой жизни в новом мире, моя дорогая жена, вложив свои руки в мои и посмотрев мне в глаза чуть затуманенным, мечтательным и выразительным взглядом, какой у нее иногда появляется, нежно промолвила:
        - Не печалься о ней! Кто знает: может, она обрела радость, которую искала! Только любовь и терпение даруют счастье в нашем мире, в мире прошлого и в мире будущего, в мире живых и в мире мертвых. У нее была заветная мечта - а можно ли желать большего?
        notes
        Примечания
        1
        Другом закона (лат.).
        2
        Пер. М. Вронченко.
        3
        Пер. С. Маршака.
        4
        Пер. К. Бальмонта.
        5
        Так восходят до звезд (лат.).
        6
        Пракситель (ок. 390 - ок.330 до н. э.) - древнегреческий скульптор, мраморные статуи которого отличают чувственная красота и одухотворенность.